Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ М.В.ЛОМОНОСОВА
ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ
Кривичская проблема и этнографические данные.
Курсовая работа
студентки 5 курса, в/о
Давыдовой Н.
Научный руководитель –
К.и.н. Туторский А.В.
Москва, 2012
Содержание
Введение.
В настоящее время вопрос этногенеза славян сопряжён с рядом нерешённых дилемм. Ключевые его события и фундаментальные основы до сих пор являются предметом оживлённейшего научного дискурса. В этих условиях количество новых (часто гибридных) теорий, концепций и трактовок продолжает неуклонно расти, при этом не выработано общей «генеральной» линии и по ряду первостепенных вопросов. Заселение Восточно-Европейской равнины представляется нам одним из них.
Проблемы фактической неуловимости этногенетической базы и направлений расселения кривичей по письменным источникам обнаруживают себя ещё в искомую легендарную эпоху. Вероятно, даже во времена Древней Руси, гораздо меньше отстающие от описываемых событий, чем мы, вопросы эти были не очевидны.
Необходимо отметить, что первоначальные источники в виде летописных данных, служившие основой для составления первых научных обзоров по истории Древней Руси, противоречивы по своей сути. Помимо общей ограниченности имеющихся у летописцев географических и исторических сведений, мы имеем дело и с позднейшими правками (часто в угоду интересам того или иного княжеского стола), и с личным пристрастием (например, в оценке общей культуры язычников или враждебных соседних племён), в конце-концов, и с утерей больших фрагментов сводов. Ориентация составителей на подробное ежегодное изложение большого числа фактов и событий неминуемо сопряжена с упущением в повествовании малозначимых для их современников само-собой разумеющихся вещей. Исходя из вышеописанного, данные летописей (впрочем, как и большинства раннесредневековых письменных источников) могут быть полезны лишь для составления общего представления о ситуации в интересующем регионе и обозначения пунктирных линий его этнической истории. Однако кое-что из письменных источников в русле нашей темы до нас все-таки дошло. Что же мы имеем?
Сознательно опустим моменты обстоятельного анализа перечисляемых данных - подробно этот аспект будет рассмотрен собственно в главах работы. Обратимся лишь к выдержками. Первое упоминание о кривичах в Повести временных лет гласит: "От сихъ же и кривичи, иже сѣдять на верхъ Волги, и на вѣрхъ Двины и на вѣрхъ Днѣпра, их же градъ есть Смоленск"3. Интересно, что, согласно своду, логически вырисовывается следующая схема: славянские племена "приходили и садились" на свои территории, а неславянские на них уже "сидели". При этом применительно к кривичам летописцем также используется обозначение "сидящие"4 - говорит ли это об автохтонности или о более раннем их расселении по территории Восточно-Европейской равнины? Оправданный ответ мы получим ближе к концу нашего исследования.
Далее наряду со словенами и меря они упоминаются под 862 г. в качестве непосредственных участников призвания варягов, что можно трактовать, во-первых, как свидетельство существования некой внутриплеменной консолидации и своих оформившихся особенностей у каждого из племен, во-вторых, как показатель какого-то уже сложившегося полиэтничного объединения выше упомянутых («конфедерации») 5, в-третьих, как косвенное подтверждение удельного веса кривичей в регионе и активности участия в его политической жизни. В этом же году находим: "перьвии насельници... в Полотьски кривичи". В 1140 и 1162 гг. в Ипатьевской и под 1129 и 1162 гг. в Воскресенской летописях полоцкие князья названы кривичскими. По контексту упоминания Изборска так же ясно, что последний причисляется составителем к их ареалу, а в Архангелогородском же летописце напрямую говорится об Изборске как о городе кривичей. Суммируя выявленные указания, можно определить исконные летописные области последних как Смоленскую, Полоцкую и Псковскую земли. Позже, как мы увидим из дальнейших глав, смоленско-полоцкие кривичи приняли участие в колонизации более восточных земель Волго-Окского междуречья, тогда как часть псковитян, не ассимилированная ильменскими словенами, направилась к Северу.
ПВЛ атрибутирует этноним кривичи с их легендарным прародителем Кривом. Но наиболее убедительное, по мнению В. Топорова, объяснение этнонима крив- предполагает связь с обозначением высшей жреческой должности в прусско-литовской зоне (с двумя крупными святилищами в Ромове и Вильнюсе)6. В этом случае кривичи могут восприниматься как своего рода племя жрецов, священнослужителей. С балтами В. Топоров связывает и происхождение лтш. (полиэтничного на его взгляд) krievi как современного обозначения русских: возможно, изначально оно «связывалось с теми славизирующимися (или славизированными) потомками западных балтов, которые вошли в соседство с латышами, пребывали какое-то время к востоку от них и, в конце-концов, дали своё имя для обозначения всех русских»7.
По мнению же О. Трубачева, ряд названий летописных племён с суффиксом -ичи: вятичи, радимичи, дреговичи, лютичи, - имеющим явно славянское происхождение и не находящим аналогов в балтских языках, явственно иллюстрирует славянский характер этнонима кривичи8. Он основан на указанном выше сходном с прочими патрономическом инструментарии: "кривичи" как потомки Крива, "радимичи" как потомки Радима и "вятичи" - потомки Вятко. Иного мнения придерживается Г.А. Хабургаев, полагающий, что суффикс -ичи- в племенном названии мог появиться не раньше IX в. и применялся в наименовании ассимилируемых инородческих этнических групп9.
Интересно, что похожее название по сочинениям Константина Багрянородного зафиксировано и на Пелопонесском полуострове - топоним Kryvitsani , очевидно, связанный со славянским этнонимом кривичи. Восточнославянских кривичей он называет почти тождественной пелопонесскому варианту формой10, что также может свидетельствовать о славянском происхождении термина (кроме того, вспомним его "кривичей... и прочих славян")11.
В ПВЛ упоминаются и некоторые особенности культурной жизни кривичей и некоторых других племён, противопоставляемых полянам: «А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывали, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду, и возлагали на эту колоду мертвеца, и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи» 12.
Очевидно, что древнерусская письменная традиция отождествляет кривичей с «нечестивыми» христианами. Чему, однако, они обязаны такому «колоритному» описанию? В каких условиях мог сложиться такой устойчивый ассоциативный комплекс? Сей факт неразрывно связан с историей возникновения этнонима. Возможно, язычники кривичи – это несущие «кривду». Вспомним и жреца Криве со столь же кривым посохом.
Кроме того, источники обнажают связь язычников-кривичей с весьма определённым божеством - Велесом. По мнению Ю. Лаучуте и Д. Мачинского, проанализировавших лингвистические и мифологические источники, именно древнерусские письменные памятники свидетельствуют о возникновении пары Перун - Велес на севере Руси. "Обращая внимание на археологическое присутствие кривичей в низовьях Волхова и в Верхнем Подвинье, где известные топонимы Вяльсы, Вялешы и Велеса, Вялешчы, Велиж соответственно, исследователи заключают, что в формировании сакральной пары Перун–Велес важную роль сыграли именно кривичи"13. Велес как покровитель племени также мог ассоциироваться с «кривизной» и увечностью, присущей большинству известных в Европе божеств «иного мира» (ср. с одноглазым Одином и т.д.).
Нельзя не упомянуть в ракурсе затронутой темы и самого известного «нехристя» не только кривичской земли, но и, пожалуй, всей Древней Руси. Речь идёт о полоцком князе Всеславе Чародее (1044-1101).
С момента волшебного рождения князю было дано «язвено», которым могло быть родимое пятно. Имеется мнение, что он «родился в рубашке», и именно часть плаценты носил как талисман14. С этим, вероятно, и связывается его «магическая способность» превращаться в волка по собственному желанию (данный факт также может быть осмыслен как свидетельство кривизны (избранности, сакральности). Прозвище «Волх» из былины про Волха Всеславича, с которым часто отождествляют Всеслава, происходит от термина вълхвъ "языческий священник, чародей". Эти мифологические черты Всеслава Чародея, известные из «Слова о полку Игореве» (способность перекидываться в волка) и былины про Волха Всеславича (рожденного от змея), хорошо согласуются с древнеиндоевропейскими представлениями о властителе-волке и змее (ср. бога Велеса, с которым также связаны волчий и змеиный культы) 15.
Так или иначе, но мы с определённой долей вероятности можем констатировать древнерусское представление о кривичах как о носителях устойчивых древних языческих культов даже после принятия христианства на Руси. Быть может, именно этим, а также противостоянием Полоцка Киеву, может объясняться скупость летописных данных об этом племени. Найти сообщения о кривичах в анналах соседних племен и государств можно и после XII в., однако очевидно, что с момента принятия христианства, налаживания торговых связей, всеобщей унификации культуры на фоне христианства характерные черты всех основных племен начинают стираться. В южнокривичских областях этот процесс ускорялся за счёт инкорпорации и ассимиляции колонизируемых ими племён Востока и Северо-Востока. В северных же областях необычные этнографические черты за счёт большего некоторой изоляции и отстояния от миграционных потоков могли сохраняться чуть дольше.
Достаточно ли летописных данных для составления всестороннего представления о возникновении, расселении и культуре кривичей? Разумеется, нет. Но какие ещё исторические сведения и данные смежных наук мы можем привлечь? Наблюдается ли единство в ключевых вопросах кривичской проблемы?
Казалось бы, на современном этапе развития гуманитарных наук, который сопровождается использованием новых методов, глобальной систематизации и технических инноваций, большинство сопряжённых с архаическим дописьменным периодом вопросов давно должны были найти положительное решение. Однако подобного положения вещей не обнаруживается. Особенно незаслуженным кажется нам факт недостаточного внимания на ключевые моменты формирования всего древнерусского населения со стороны этнологов – тех, в чьих силах восстановить облик утраченной культуры и институтов посредством беспрецедентно широкой относительно других дисциплин методологической базы. Только анализируя и суммируя имеющиеся в распоряжении науки данные, можно получить наиболее реалистичную, жизнеспособную и многогранную картину канувшей эпохи. Именно всестороннее исследование и сопоставление накопленных наукой последних столетий данных, освещающих проблему возникновения и расселения кривичей, и послужило целью написания данной работы. Необходимо выработать поэтапный критический подход к анализу уже имеющихся сведений. Каким же способом можно приоткрыть завесу вековых тайн?
Стартовой точкой в нашем случае является анализ и систематизация материальных источников, в первую очередь археологических. Культура длинных курганов является наиболее признанным и характерным атрибутом кривичской племенной общности, именно на обзорах результатов раскопок этих погребений базируется основная часть современных знаний о культуре названной группы. Однако подобная преимущественно «немая история» этих памятников не в состоянии дать ответ на целый комплекс вопросов. Во-первых, в виду обряда погребений по типу трупосожжения до нас дошла лишь незначительная часть изначального вещевого комплекса курганов. Во-вторых, в них сохранились лишь металлические изделия и остатки керамики, тогда как предметы основного обихода (в том числе и одежда) до нас не дошли. В-третьих, как мы заметили выше, связывать данную культуру с исследуемой этнической общностью только на основе совпадения памятников культуры длинных курганов с летописным ареалом расселения кривичей неверно априори. Нам ли не знать, сколь многочисленны и противоречивы этноопределяющие признаки применительно к современным этносам? Что уж говорить о временах ушедших. Именно поэтому необходимо сопоставить противоречивые данные археологии с наработками смежных дисциплин, ведь, как известно, в споре рождается истина.
Следующий этап нашего исследования призван сопоставить между собой данные гуманитарных наук по заявленной проблеме. Мы попытаемся сравнить концепции кривичского этногенеза в русле диалектологии, ономастики, антропологии и генетики. Каждую из этих дисциплин отличают свои методологические подходы и инструментальная база – тем интереснее для нас будет выявить возможные точки пересечения при анализе результатов проводимых ими исследований.
Географический ареал исследуемой общности крайне велик – это как собственно («исконно») кривичские земли (Псковщина, Смоленщина, Полоцкие земли, часть Новгородщины), так и колонизированные ими или с их участием позднее (Верховья Волги, Волго-Окское и Волго-Клязьминское междуречья, частично и более далёкие регионы). Хронологические рамки работы оправдано установить преимущественно в пределах VII-XIII вв. – времени наиболее активного «заявления о себе» со стороны кривичей – но, разумеется, вопросы этногенеза и исчезновения с исторической арены / ассимиляции требуют привлечения данных и более ранних / поздних эпох.
Мы попытаемся проследить кривичскую культуру сквозь века в своей динамике, попутно отмечая ее особенности, имеющие место и в более поздние эпохи. Данные между раннесредневековым этапом кривичских древностей и поздней этнографией малочисленны, однако в ряде случаев они отображают преемственность и устойчивость самой традиции16. Полученная картина поможет не только составить цельную и последовательную картину культурной преемственности в указанных выше регионах (что ранее было осложнено отсутствием или противоречивостью редких дошедших данных ранневосточно-славянской эпохи), но и окажется хорошим багажом в возможном будущем анализе истоков тех или иных истоков позднейших региональных различий. Ведь столь громадный пласт культурообразующих в какой-то отрезок времени традиций и особенностей не мог не сохраниться, пусть даже фрагментарно и в весьма трансформированном виде, в консервативной по самой своей сути народной среде. Другое дело, что степень исторического влияния этого первоначального комплекса могла быть различна. Как бы то ни было, в данной работе мы заложим фундамент, являющийся составной частью более широкой проблемы исторической преемственности на бывших кривичских территориях – сопоставим имеющиеся на сегодня научные данные и попытаемся разрешить проблемы кривичского этногенеза, направлений расселения, культурообразующих особенностей.
Одним из важнейших стимулов к написанию работы также стало стремление выяснить роль кривичей в истории Древней Руси и колонизации различных ее областей, их вклад в общую восточнославянскую культуру. Эти незаслуженно забытые страницы нашей истории имеют право вновь напомнить о себе. Кто, если не мы, возьмёт на себя столь необходимую научную миссию?
Источники исследования.
Столь запутанная, противоречивая и неоднозначная тема, выдвинутая нами в заглавие исследования, требует привлечения максимального числа весьма разносторонних по тематике и информативно насыщенных источников и научных трудов. Сопоставление выявленной информации и служит ключом для осознания сущности этногенеза, расселения и оформления кривичской общности во всей ее полноте. Сознательно опуская текущие особенности выдвигаемых учёными концепций и оценку степени их правомерности, являющиеся, по сути, темой данного исследования и составляющих его основу, остановимся на ключевых точках их разногласий и хронологии исследования заявленной работы.
Главный источник наших знаний о кривичах – курганные погребения, именно поэтому наибольший вклад в исследование заявленной темы внесли материалы раскопок и их анализ. Крупнейшие достижения в этой области, безусловно, принадлежат археологам советской школы. Среди них особенно выделяется фигура Валентина Васильевича Седова (1924-2004) – доктора исторических наук, профессора, в свое время заведовавшего отделом полевых исследований Института археологии РАН. Именно ему принадлежат наиболее значимые и фундаментальные труды, касающиеся раскопок древнерусских курганов и городищ. Среди них мы выделили несколько: статью «Кривичи», опубликованную в первом номере журнала «Советская археология» за 1960 год, монографию «Восточные славяне в VI-XIII вв.», выпущенную в 1982 г., а также труд «Древнерусская народность», увидевший свет в 1999 г. Подобная выборка не случайна. Во-первых, большинство из значительного числа его работ, посвященных древнерусской эпохе, так или иначе дублируют друг друга в описании комплекса связанных с кривичами вопросов с небольшими поправками на время и новые наработки – привлекать их все нет смысла. Во-вторых, хронологический разброс работ позволяет последовательно проследить как развитие наших знаний о заглавной теме, так и эволюцию личных взглядов В.В, Седова на кривичскую проблему.
Работы В.В. Седова, как правило, основываются на результатах его экспедиций, охвативших большую часть летописного русского ареала, что позволяет ему последовательно и масштабно сопоставлять находки из разных регионов и правильно их трактовать. Безусловной заслугой археолога является и исключительная осведомлённость в материалах смежных дисциплин, что позволяет ему использовать все научные наработки своего времени с наибольшей продуктивностью. Если ранние его работы отмечены неких незначительным налётом пристрастности, то в последующих трудах он проявляет значительную гибкость, порою признавая свою раннюю неправоту по ряду вопросов. В свете нашей темы отметить его огромный вклад как в историю раскопок длинных курганов, так и фактическую разработку последовательной концепции создания и распространения КДК. Как мы увидим позже, В.В. Седов связывал их появление со средним течением Вислы и поселенцами из этого региона, мигрировавшими по Балтике через Восточную Литву в Неман и Беларусь и оказавшимися в середине I тыс. н.э. на территории бассейнов р. Великой и Псковского озера. Значительно позже, по его мнению, (около VII в.) создатели культуры расселились отсюда на Смоленщину и полоцкие земли. В.В. Седов Связывает КДК со славянами, не отрицая, однако балтийского фактора в ее становлении.
Представителем другого подхода является смоленский археолог, доктор исторических наук Е.А. Шмидт (р. 1920). Работая преимущественно со смоленскими длинными курганами, он пришёл к выводу об их автохтонности и принадлежности балтской культуре, проходящему связующей нитью сквозь все его работы. Автор не отрицает наличие славянского характера вещевых комплексов пришедших на смену КДК круглых курганов, однако полагает, что связано это с перенятием балтами славянской культуры от соседей, с которыми они активно взаимодействовали, а часть и ассимилировалась. Взгляды автора носят весьма безаппеляционный характер, что, на наш скромный взгляд, не может являться самым удачным ключом к распутыванию столь сложной тему, как наша. Его теория имеет ряд оговорок и несостыковок, что мы обговорим далее, однако влияние Е.А. Шмидта на исследование КДК навряд ли можно переоценить. В текущей работе мы привлекали сведения из его монографии «Кривичи Смоленского Поднепровья и Подвинья (в свете археологических данных)», выпущенной совсем недавно, в 2012 г. Она является итогом его многолетней работы в этом направлении и суммирует все наработки по кривичскому вопросу.
Так же из работ археологической направленности можно отметить труд археологов Николая Владимировича Лопатина, чей вклад в исследуемую проблему (всех ветвей кривичского ареала) особенно заметен, и А.Г. Фурасьева «Северные рубежи раннеславянского мира в III-V вв. н.э. (Раннеславянский мир. Вып. 8)», опубликованный в 2011 г. Авторы последовательно проводят сходную с воззрениями Е.А. Шмидта теорию об автохтонности КДК и логическому ее вытекания из местных курганов киевской культуры. Их позиции так же будут рассмотрены далее.
Применительно к материальной культуре, отметим и достижения Марии Андреевны Сабуровой – археолога, также объехавшего с экспедициями по сбору этнографических данных многие уголки нашей страны. Подобный синтез археологии и этнографии представляется нам особенно продуктивным. М.А. Сабуровой опубликовано много работ по истории как отдельных деталей, так и всего древнерусского костюма в целом, особенно ценны сделанные ею реконструкции вариаций средневекового костюма. В свете изучения кривичей наиболее интересной нам видится ее статья «Женский головной убор у славян (по материалам Вологодской экспедиции)», опубликованная в втором номере журнала «Советская археология» за 1974 г. Она попыталась реконструировать способы ношения височных колец и особенности головного обора по материалам курганов тверских кривичей.
Следующий блок важных для нас источников составляют лингвистические работы. Особый интерес для реконструирования особенностей древнекривичских диалектов представляет научная деятельность Андрея Анатольевича Зализняка (р. 1935) – доктора филологических наук и академика РАН, значительную часть жизни посвятившего анализу древненовгородского (происходящего, как мы увидим позже, преимущественно от древнепсковского) диалекта и берестяных грамот. Для привлечения данных мы выбрали его весьма поздний и фундаментально-итоговый труд «Древненовгородский диалект», изданный в 2004 г. А.А. Зализняк показал родственность древненовгородского диалекта западнославянским (в первую очередь – лехитским) языкам., а также особую черту, выделяющую его на фоне всех славянских языков средневековья – отсутствие в нём второй палатализации (поскольку датируется она временем около середины I тыс. н.э., носители соответствующего диалекта, по его воззрениям, должны были оторваться от остальных славян не позднее этого времени, что идеально согласуется со взглядами В.В. Седова). Взгляды автора, на наш взгляд, весьма последовательно следуют за источниками, что не даёт весомого права ставить под сомнение его объективность.
Важной ценностью обладают и работы известного филолога и этномолога Сергея Львовича Николаева (р. 1954). Особенно интересна для нас его статья «К истории племенного диалекта кривичей» из четвертого номера журнала «Советское славяноведение» за 1990 год. В ней он даёт не только подробную классификацию диалектов кривичей, но и обращает внимание на историю их возникновения. Автор придерживается закономерного мнения, что место возникновения этих говоров можно считать Повисленье, чему приводит ряд убедительных доказательств.
В области ономастики наиболее цитируемая нами работа «Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации», выпущенная в 2004 г., принадлежит перу Руфи Александровны Агеевой (р. 1938) – кандидата филологических наук, которая посвятила значительное число работ истории возникновения и распространения топонимов и гидронимов. Автор исследовала и систематизировала огромное число гидронимов интересующего нас ареала, составив в итоге последовательную концепцию расселения славян на этих территориях. В нашем случае ее вклад в исследование выражается в отождествлении большинства гидронимов С-З России со славянскими языками. По ее мнению, вклад балтов и финнов в образование структуры местных географических названий не так велик.
Наконец, обратимся к источникам биологического характера. Среди антропологических работ интересен выпущенный в 1969 году труд Валерия Павловича Алексеева (1929-1991) – антрополога и историка, академика АН СССР - «Происхождение народов Восточной Европы». Автор придерживается мысли об относительном однообразии и морфологическом сходстве русской популяции, тем не менее, распадающейся по диалектным признакам, и систематизирует множество антропологических данных.
Одним из внёсших наиболее весомый вклад в изучение картины состава древнерусского населения учёных была Татьяна Ивановна Алексеева (1928-2007) – антрополог и доктор биологических наук, внесший большой вклад в современную антропологию и обнаруживший в числе прочего близость древнерусского и даже современного приднепровского населения народам Приальпийской зоны (Венгрии, Австрии, Швейцарии, Северной Италии, Южной Германии, севера Балкан). В своих работах она привлекала данные раскопанных курганов 9черепов) и современные антропологические материалы. В свете нахей темы она полагала, что гсовременные русские генетически связанным с северо-западным и западным славянским населением. В работе «Этногенез восточных славян по данным антропологии», изданной в 1973 г. она проводит анализирует достижения предшественников в этой проблеме, в труде же «Восточные славяне. Антропологическая и этническая история» (2002) она в соовторстве с прочими антропологами проводит последовательное изучение групп древнерусского населения, в том числе приводит и характерные кривичские черты.
Наиболее интересны для нас в сфере генетики работы кандидата биологических наук Бориса Аркадьевича Малярчука, специализирующегося на этногенетических процессах. В своих работах, изданных в в соавторстве с М.В. Деренко, «Молекулярная генетика о происхождении и дифференциации славян» (2005), «Структура русского генофонда» (2007), а также в личной статье «Следы балтийских славян в генофонде русского населения Восточной Европы» он выступает последовательным сторонником мнения как о наличии большого числа общих генетических черт русских, так и о происхождении населения С-З Восточно-Европейской равнины от польских популяций, о влиянии местных субстратов на колонизирующее население. Результаты его работ отлично дополняют и иллюстрируют данные названных выше дисциплин.
Историография вопроса.
Продолжая разговор об использованных материалах, приведём характеристику прочей привлечённой литературы.
В работе М.Ю. Лебединского «К вопросу о древнерусской народности» (1997), содержащей много интересных материалов по нашей теме, сделана попытка рассмотрения истоков происхождения русского народа в срезе археологии и данных лингвистики. Автор суммирует известные материалы о кривичах, в первую очередь полученные из монографий В.В. Седова, и пытается проанализировать их историческую судьбу.
Интерес представляет и статья «Формирование Полоцких Кривичей»(2000) Георгия Васильевича Штыхова (р. 1965) –, археолога, доктора исторических наук, профессора. В ней автор критикует подход В.В, Седова и излагает концепцию, продолжающую традиции Е.А. Шмидта и прочих, об автохтонности носителей КДК и отождествляет их с балтами.
Интересный подход демонстрирует статья «Происхождение Новгорода (к постановке проблемы)»( 1970) Валентина Лаврентьевича Янина (р.1929) – историка и археолога, доктора исторических наук и археолога – и археолога Марка Хаимовича Алешковского. Авторы документально подтверждают не только участие кривичей в образовании Новгорода, но и их большой удельный вес на геополитической арене Руси того периода.
Большой вклад в поисках лингвистических истоков славянской общности внес доктор филологических наук и академик Олег Николаевич Трубачев (1930-2002). В его работах «Ранние славянские этнонимы – свидетели миграции славян» (1974) и «Языкознании этногенез славян. Древние славяне по данным этимологии и ономастики» (1982) проводится исследование уже имеющихся данных лингвистики, топонимики и гидронимии, в результате чего автор приходит к выводам о некоторой смешанности славянской этнической и языковой общности с субстратами по всему ареалу и происхождении кривичей из Повисленья.
Особенную лингвистическую ценность представляют работы филолога, академика, знатока балто-славянского мира Владимира Николаевича Топорова (1928-200). В привлекаемых нами статьях «Славяне и балты (VI - IX вв)» (1968) и «Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях»(1990) он не только констатирует существование гидронимической оси от Латгалии до Подмосковья, но и разъясняет многие этногенетические процессы, имевшие место в ранее Средневековье на столь большом ареале.
Интересны также выводы генетиков Е.В. и О.П. Балановских в области антропологии и генетики. В труде «Русский генофонд на Русской равнине» (2007) они провели комплексный анализ данных разных наук о генофонде русского народа, используя геногеографический метод. Они ставят во главу угла вопрос о преемственности летописного населения Древней Руси и современных жителей этого региона. Авторы приходят к выводу о неоднородности генофонда по всей территории, что может быть объяснено субстратным и миграционным влияниями на него.
Также нами был привлечен ряд обзорных работ по истории колонизации, таких как статья «Из исторического прошлого Заонежья» В.А. Агапитова и К.К. Логинова, характризующая экспансию славян, в том числе и кривичей, в Заонежье, и «Кривичи. Историко-этногенетический очерк» А. Дзерманта, рассматривающая общие вопросы происхождения и развития, а также ярко иллюстрирующая подход белорусской школы к вопросу их этногенеза.В коллективной монографии, посвящённой памяти М.М. Герасимова, «Антропологическая реконструкция и проблемы палеоэтнографии» (1973) мы нашли интересные указания на ареал распространения кривичей в Подмосковье.
Несколько трудов, используемых нами, касается и обзора материальной средневековой культуры. Так, в монографии «Очерки по истории русской деревни X-XIII вв» (1959) рассматривается множество аспектов поседневной жизни древнерусского населения вообще и кривичей в частности, тогда как статьи Г.Г. Громова в работа «Очерки русской культуры XVII века» (1979) отлично характеризуют направление преемственности крестьянской культуры, её динамичность или архаичность по ряду вопросов.
Используя совокупность указанных выше материалов, попробуем разобраться в запутанной проблеме возникновения и развития кривичсткой общности.
Глава 1.
Кривичская проблема в ракурсе археологических данных.
«От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь…
Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко, и смело.
Красуются, шумят, - и нет им дела,
Чей прах, чью память роют корни их».
Ф.И. Тютчев
Культурообразующим археологическим кривичским элементом, приписываемым большинством исследователей именно к этой исторической общности, являлась культура длинных курганов. По происхождению и принадлежности оставившего эти памятники населения её принято разделять на культуру псковских длинных курганов и культуру смоленско-полоцких курганов17, несколько разнящихся в структуре и вещевых характеристиках.
Начало исследованию кривичских древностей было положено в конце XIX в., в частности, раскопками длинных смоленских курганов В.И. Сизовым. А.А. Спицын дал им чуть позже первую характеристику, однако, ещё не имея чёткого представления об их этнической принадлежности. В XX в. преобладающим стало мнение об славянской природе КДК с момента появления в Смоленском Поднепровье, представленное П.Н. Третьяковым и В.В. Седовым. Другой взгляд на проблематику культуры длинных курганов отражали работы В.В. Енукова и Г.В. Штыхова, приписывающих эти памятники смешанному населению при преобладании славян. М.И. Артамонов, И.И. Ляпушкин и Е.А. Шмидт предполагали, что в VIII-IX вв. длинные курганы принадлежали местному, не славянскому населению18. По мнению Е. Шмидта, большинство сторонников славянской версии КДК пытаются обосновать славянскую принадлежность этой культуры одними лишь летописным сведениям о расселении кривичей при отсутствии археологического подтверждения19, что в корне не верно.
Длинные курганы – это невысокие валообразные земляные насыпи (см. Приложения, рис. 3). В этой культуре преобладали сравнительно небольшие насыпи - длиной от 12-15 до 40 м при ширине 5-10 м и высоте 1-2 м, однако встречались курганы длиной 50-100 м и более20. Формообразующим был ритуал захоронения пепла от трупосожжения на стороне путем нескольких (до 10) «вложений» с последовательной подсыпкой курганов в длину. При этом самое первое захоронение могло быть круглым или овальным.
Сооружение валообразных насыпей могло явиться продолжением обряда захоронения остатков кремации в неглубоких ямках или на поверхности невысоких природных всхолмлений, возможно, удлиненной формы. Скорее всего, расселившись в новой местности, отличавшейся равнинностью, пришлое население вынуждено было сооружать искусственные погребальные насыпи21. Подобные курганы считаются самыми архаичными, два подобных памятника было обнаружено на Псковщине, по обилию наиболее длинных курганов также претендующей на роль древнего ареала их распространения. "То, что кривичи появились здесь именно в середине I тысячелетия н.э., и то, что кривичская культура здесь являлась пришлой, представляется бесспорным"22.
Нижняя (ранняя) дата возникновения КДК спорна, верхнюю же (переход к круглым курганам) идентифицируют с VIII-IX вв. 23.Корреляцию в датировках порождает общее малое количество вещевого материала: сопровождение вещами для остатков трупосожжения не характерно, редкие же мелкие единичные предметы, как правило, расплавлены на погребальном костре.
Редкие находки характерных для КДЛ и точнее датированных в иных археологических курганах и могильниках бляшек-скорлупок, бронзовых пинцеток, кварцитовых огнив и железных кресал позволяют определить нижнюю датировку в пределах IV-VI вв. - середины I тысячелетия н.э. 24.
В бассейнах р. Великой и Псковского озера формировались псковские кривичи, южнее - там, где это население смешивалось с местными балтами25, по мнению В.В. Седова, сложилась отдельная этнографическая группировка (смоленско-полоцкая). Наиболее вероятно, что длинные курганы получили распространение на территории, прежде занятой финскими и балтскими племенами, граница между которыми проходила как раз по водоразделу рек Великой и Западной Двины или по границе между псковской и смоленско-полоцкой группами кривичей. В районе р.Великой, где на протяжении длительного периода проживали финские племена, в основаниях длинных курганов имеются характерные зольно-угольные прослойки толщиной 2-30 см, оставшиеся после предварительного "очищения огнем" – результат характерного для большинства прибалтийских финских племен древнего ритуала26.
Для псковских кривичей (отчасти вследствие кремации на стороне) характерны безинвентарные захоронения. "Поскольку захоронения обычно находились в самом верху насыпи, многие из них были разрушены дождевыми и талыми водами и ветрами"27. Поэтому на Псковщине столь много пустых курганов. Иногда встречаются захоронения в основании, погребения с совершенным на месте трупосожжением единичны.
Для псковских кривичей характерна общеславянская ориентация погребений на запад. На окраинных же территориях ареала проявляются чуждые славянскому похоронному обряду элементы (например, трупосожжения в грунтовых ямах при латгальском влиянии или захоронения в каменных ящиках на характерный для могильников Эстонии манер). В некторых случаях в псковских длинных курганах встречаются и явно неславянские захоронения. Так, в Залахтовском могильнике, датированном X в., в женских захоронениях были найдены пластинчатые и спиральные браслеты, пластинчатая гривна с привесками-бубенчиками, ажурные привески, спиральки, фрагменты цепочек, стеклянные бусы. В мужских захоронениях обнаружены предметы вооружения (меч, наконечники копья, топор, стрелы), нож, удила, косы, плеть28 и т.д., также нехарактерные для КПДК.
Чаще всего пепел захоронен просто в ямках, иногда в урнах берестяных, деревянных и очень редко в глиняных горшках. Захоронения в длинных курганах с обрядом трупосожжения прекращаются на территории КПДК в конце IX в., на смену им приходят древнерусские круглые (полусферические) курганы.
Рассмотрим теперь курганы полоцко-смоленской группы, чья отличительная особенность - завязанные височные кольца. Часто именно они служат маркером для определения миграции из Смоленско-Полоцкого региона, ибо встречаются вне этого ареала лишь в колонизированных ими областях, а также помогают очертить границы расселения племени в XI-XIII вв. Комплекс проблем, связанных с возникновением смолян, уже был очерчен выше, но повторимся: смоляне чаще рассматриваются как переселенцы из Псковщины, чьи культурные особенности оформились уже на новых территориях (после VIII в.), либо как потомки местного автохтонного (балтского) населения, либо как продукт постепенной метисации первых со вторыми.
Граница смолян с дреговичами на юге пролегала примерно по линии Заславль-Борисов-Шклов-устье Остера (левого притока Сожа). В западных источниках вплоть до XIV в. Черную Русь иногда называли "кривичской землей" - видимо, в составе переселенцев и на эти территории были полоцкие кривичи29. "Лишь по Днепру кривичская территория, видимо, языком опускалась до Рогачева" 30. Чёткой границы с радимичами в этот период, видимо, не существовало. Территориально в верховьях Ипути и бассейне Остера кривичи смешивались с радимичами, проживая чересполосно. В левобережной части Верхнего Поднесья, бассейне Угры (до устья Рессы) они перемешались с вятичами (вплоть до нахождения двух этих типов погребений в одном могильнике). "От устья Рессы кривичско-вятичская граница уходила в северном направлении до верховьев Москва-реки"31. Бассейн её, за исключением небольшого участка левого берега между Исконой и Рузой, входил в вятичскую территорию. К ареалу полоцко-смоленских кривичей принадлежали и верховья Волжского бассейна вплоть до г. Зубцов (ниже Поволжье было заселено словенами новгородскими). Верховья Западной Двины, верхняя часть бассейна Ловати и верховья Великой (северная граница территории смоленско-полоцких кривичей) также принадлежали им. Западная граница пролегала от оз. Освейское на юг через Западную Двину близ устья Дриссы. Правобережная часть Дисны (левого притока Западной Двины) была занята кривичами, тогда как западнее начинался ареал расселения литвы. Браслав можно считать самым западным рубежом с найденными в захоронениях браслетообразными завязанными височными кольцами. Западнее этой черты идентичные курганы встречаются, но имеют характерный для латгалов предметный комплекс.
СПДК отличаются от псковских отсутствием зольно-угольной прослойки в основаниях погребальных насыпей32. Особенности сменивших их круглых курганов IX-X вв. отражает дальнейшее расширение территории кривичей преимущественно в юго-восточном и восточном направлениях с осваиваением южной Смоленщины и Верхнего Подесенья / Посожья. Трупоположение здесь отмечается с X в. (часто в форме курганов переходного и гибридного типа) 33. В XII в. широко распространяются насыпи с трупоположениями на материке уже без кострищ34. Интересно, что в XI - начале XII вв. женщин хоронили на выжженном материке и часто в деревянном срубе (домовине). Количество мужских и женских погребений примерно одинаково. Большинство захоронений также имеет общеславянскую западную ориентировку.
Отметив для себя общую историю возникновения двух ветвей КДК, остановимся подробнее на дискурсе о происхождении оставившего их населения.
Этническая карта территории распространения КДК до сер. I тыс. н.э. была достаточно неоднородна: это и сравнительно редкое финское население (создатели городищ и селищ дьяковской культуры), и прибалтийско-финские племена на западе, южнее кривичских поселений – и восточнобалтийские племена (городища и селища штрихованной и гладкостенной керамики) южнее35.
IV в. был ознаменован для Европы нашествием гуннов. Отчасти вследствие этого в конце IV - начале V в. провинциальноримские культуры Средней Европы прекратили своё существование, а наиболее активные слои населения (воины, ремесленники) покинули места жительства. Ремесленные центры перестали функционировать36. Ситуация усугубилась ухудшением климата в этом регионе: отмечалось максимальное для тысячелетия похолодание и гиперувлажнённость почв, что вело к повышению уровней озёр и рек и, как следствие, заболоченности плодородных почв в том числе37. Последовавшие по всей Европе необычайно сильные наводнения заставили переселиться на новую территорию всех тевтонов.
"Все фиксируемые археологией поселения римского времени [Среднего Повисленья] к началу V в. были покинуты"38. Вероятно, что произошло это вследствие тех же совокупных причин. В.В. Седов заключает: "В этой связи можно полагать, что в лесные земли Восточно-Европейской равнины прежде всего переселилось население из Среднего Повисленья, что не исключает участия в миграции и жителей других регионов Средней Европы"39. Носители местной пшеворской культуры и смежных ей были представителями разных племен, большую часть которых можно считать славянскими. Посему вероятно, что основу переселенцев на Восточно-Европейскую равнину составляли именно славяне. Пострадав от наводнений и переувлажнённости почв, на Северо-Западе переселенцы выбирали для своего местопребывания участки, не подверженные подобным процессам, – песчаные возвышенности в сухих боровых лесах, при сухопутных дорогах, являвшихся в то время основными путями миграционных передвижений40. В.В. Седов говорит о допустимости "предположения, что носители культуры псковских длинных курганов именовались кривичами"41.
Наиболее вероятно, как считает М.Ю. Лебединский, что "еще в долетописный период, когда часть праславян в 5-м веке двинулась на юг в северное подунавье, то другая его часть из междуречья Одера и Вислы через Балтийское море и по течению Немана переместилась на север в район современного Пскова, позже к 7-у веку они переместились в районы Полоцка и Смоленска"42. По его мнению, в результате смешения с аборигенными балтскими племенами и образовались племена кривичей, которые расселились дальше на восток, где их и описывает ПВЛ. Интересно, что новгородские археологические материалы также содержат следы культуры балтийских славян: так, конструкция вала 1116 г. в Детинце, раскопанная недавно, "имеет точные аналогии только у балтийских славян и совершенно неизвестна на Днепре"43.
Иной точки зрения придерживаются Н.В. Лопатин и А.Г. Фурасьев. Они выдвигают версию заселения территории КДК не пришельцами из Средней Европы, а потомками зарубинецкой культуры. В этой связи вероятно, что носители этой киевской культуры расширяли ареал в северном направлении, что нашло отражение в памятниках круга Заозерье-Узмень, на основе которых впоследствии сформировались КДК и тушемлинская44. Указывается также, что "часть вещей среднеевропейских типов была известна в Восточной Европе и ранее середины I тыс. н.э. (например, в памятниках киевской культуры), как и браслетообразные височные кольца"45. Анализ керамических изделий КПДК, произведённый отмеченными исследователями, указывает на Двинско-Ловатский регион как связующий для всей территории Северо-Запада и "как наиболее вероятную коренную исходную область возникновения культуры псковских длинных курганов, из которой произошло её распространение на север и северо-восток"46. По мнению авторов, отчётливо прослеживается преемственность всех основных керамических наборов с более древними памятниками киевской культуры указанного региона. «Мы воспринимаем этот вывод как аргумент в пользу теории заселения Северо-Запада Руси славянами с юга, из Поднепровья»47. Допустить такую трактовку событий возможно, однако в свете данной концепции логичнее, по нашему мнению, было бы рассматривать КДК как квинтэссенцию среднеевропейских (преобладающих и культурообразующих), киевских и местных дославянских традиций.
Показательно славяно-балтскую дилемму иллюстрирует В.Н. Топоров, утверждающий, что контакты славян с местными балтами были длительно развивающимися и предполагали сосуществование. Но здесь ситуация "соседства" была иной, нежели там, где сохранились оба элемента, как, например, в славяно-балтском пограничье (Литва, Латгалия, Белоруссия, Польша). «В первом случае предполагаются три этапа - "одиночество" балтов, "сосуществование" - соседство с отступлением балтского элемента в пользу славянского, "одиночество" славян (VI-IX вв. как раз и были "золотым веком" соседства славян и балтов в этом ареале). Во втором случае вчерашние члены единой семьи с определенного периода "разделились" и стали "соседями", и это событие также относится к VI-VII вв.»48.
По мнению В.Н. Топорова, "славянами, двинувшимися на северо-восток, были выходцы из северо-западной Славии, сидевшие до того в Среднем Повисленье и наиболее тесно связанные с балтскими племенами южно-прусского пояса». Согласно автору, их путь начинался приблизительно там, где Буг впадает в Вислу (р-н Варшавы, название которой скорее всего балтского происхождения), и шел на северо-восток в обход припятского Полесья справа и Мазурских озер слева, на Белосток, Гродно, в восточную Литву, северо-восточную Белоруссию, Латгалию и далее49.
Гипотеза расширения славянского ареала на Север из Среднего Поднепровья, по мнению В.В, Седова, не оправдана. Так, Верхнее Поднепровье до последней четверти I тыс. н.э. оставалось неславянским, тогда как бассейн р. Великой и верховья Западной Двины уже были кривичскими, следовательно, это была отрезанная от остальной области расселения славян территория50.
В.В. Седов находит в археологических материалах подтверждение теория А.И. Соболевского, по которой особенности структуры палатализации псковских говоров "восходят к древнему времени соседства говора и с польскими наречиями, и с балтийскими племенами»51.
Кроме того, подобный маршрут миграции славян в севернорусские земли (из Повисленья через среднее течение Немана и бассейн Нериса-Вилии – см. Приложения, рис. 1) независимо от данных археологии был реконструирован на основе топонимических материалов (названия со славянскими основами (veś, potoc, korč, ručej, gaŕ, dor, derevnija) Ю. Удольфом52.
Данные лингвистики подтверждаются нахождением длинных курганов в ещё одном районе - смежных областях Польши и Западной Белоруссии (бассейне верхнего Немана и Буга, междуречье Буга и Вислы) 53. Эти польские курганы, вероятно, ещё древнее. На это указывает их большая длина - до 80 м54. Столь "длинные валообразные насыпи известны только в древнейших местах расселения кривичей (бассейн р. Великой и верховья Западной Двины)". Если во псковском ареале встречались курганы с насыпями до 60-65 м в длину, то в областях более позднего распространения кривичей - Смоленщине и Полотчине (с VII в.) - их длина не выходила за пределы 30-35 м. Более поздние псковские курганы также по существу являются лишь удлинёнными (30-35 м) 55.
Длинные курганы Смоленщины и Полотчины по теории В.В. Седова - следствие расширения кривичской территории с Севера, о чём свидетельствует керамика, а также отсутствие значительного числа балтских находок. Незначительные артефакты, сходные с аналогичными латгальскими, найдены лишь в нескольких курганах VIII-IX вв. Подобные предметы найдены лишь в областях, где по данным топонимики и археологии до последней четверти I тыс. н.э. обитали балты, в псковской группе курганов они не обнаружены56.
Часто В.В, Седов подчёркивает и преемственность КДК и позднейших установлено кривичских древнерусских круглых курганов как фактор, безусловно свидетельствующий об их славянском характере: "Абсолютное большинство длинных курганов находится в составе могильников, включающих круглые курганы древнерусского времени, славянская принадлежность которых не может вызывать никаких возражений"57. На момент написания им статьи «Кривичи» в 1960 г. длинные курганы были известны в 317 могильниках, 283 из которых находились в составе древнерусских круглокурганных комплексов. Единичные же длинные курганы, как правило, были расположены вне первоначального ареала кривичей. Сходные с позднейшими детали погребельного обряда также ярко иллюстрируют их преемственность. Остатки произведённого на стороне трупосожжения и там, и там помещались в погребальных насыпях или в неглубоких ямах под курганными основаниями58. Важнейшим маркёром преемственности для курганов Псковщины служит характерная для нескольких веков кряду зольно-угольная прослойка. По деталям погребального обряда псковские круглые курганы с одиночными трупосожжениями, сменившие длинные в IX в., также повторяют традиции длинных. Подобное сохранение тенденции наблюдается и в полоцко-смоленском ареале59. В противовес описанной выше концепции, керамика длинных курганов, по мнению В.В. Седова, как раз имеет большое сходство с позднейшей кривичской, в то же время являясь весьма далекой от оной в финских и балтийской археологических областях60. К этому можно добавить, что погребальный ритуал культуры псковских длинных курганов по всем параметрам также сопоставим с достоверно славянской обрядностью других территорий раннесредневекового славянского мира и существенно отличен от прибалтийско-финского и летто-литовского61.
Относительно вопроса возможности балтского этнического фактора в формировании КДК в позднейших работах В.В. Седов проявляет известную гибкость, говоря, что «в основных областях [КДК], видимо, имела место постепенная славянизация прибалтийских финнов, то в окраинных регионах пришлое население иногда растворялось в местной среде»62. По выдвинутой концепции в ареале культуры псковских длинных курганов протекал интеграционный процесс – «разноплеменное население, прибывшее сюда из Средней Европы, и местные финны постепенно славянизировались»63. На южной окраине этого ареала, преимущественно в правобережной части Западнодвинского бассейна, переселенцы застали население днепро-двинской культуры (днепровских балтов), которое, возможно, также вошло в состав носителей культуры псковских длинных курганов. Видимо, славяне оказались на Северо-Западе наиболее активным и, может быть, численно доминирующим этносом. Впрочем, на раннем этапе среднеевропейские переселенцы могли осваивать земли, не занятые аборигенами, и какое-то время сосуществовать с ними. В составе же расселившегося в Новгородско-Псковских землях населения, по его мнению, кроме славян, несомненно, были ещё и балты64. Видимо, в связи с этим можно говорить о мирном характере балто-славянских отношений в регионе КДК при некотором участии финно-угорского элемента на крайнем севере Беларуси65.
Е.А. Шмидт, обобщая материалы о формировании смоленских кривичей, заключил, что в VII-VIII в. их можно рассматривать "как союз племен, включающий славян и балтов"66, в котором происходили процессы ассимиляции балтов вплоть до Х-ХII вв. Он утверждает, что весь набор женских украшений, обнаруживаемых в женских погребениях на Смоленщине, типично балтский, делает вывод о расследовании балтов в конце VII-VIII вв., пришедших из Восточной Литвы и Латвии, и полагает, что в это же время из Подесенья сюда проникает другая группировка славянского населения, определившая характер дальнейшего развития керамики (горшки с плечиками). Е.А. Шмидт полагает, что "общий вывод о балто-славянском характере культуры длинных курганов не вызывает возражений"67.
Богатство погребального инвентаря в отдельных курганах VIII-IХ вв., видимо, явление не столько социальное, свидетельствующее об имущественном неравенстве, сколько этногенетическое. Популярность металлических женских украшений характерна для балтов, а в данном случае украшения говорят о славянизированных балтах, относительно немногочисленных на территории формирования полоцких кривичей.
Влиянием разных изначальных субстратов можно отчасти объяснить и этнографическую разницу между носителями КПДК и КСПДК. Вспомним основопологающее различие, связанное с субстратами: с середины I тыс. н.э. до XIII в. (исчезновения курганного обряда захоронений) псковские кривичи разводили перед сооружением курганной насыпи на этом месте небольшой ритуальный костер для очищения площадки, в полоцко-смоленской же традиции ритуальный костёр разводился на небольшой площадке под одним или двумя захоронениями (по-видимому, древнейшими в кургане) 68.
Так, в смоленских курганах с трупоположением найдены характерный элементы балтского обихода (например, вайнаги, браслеты и шейные гривны со змеиными головами на концах, многочисленные топоры и копья), чего не обнаружишь на Псковщине. Это может свидетельствовать о продолжавшемся здесь процессе ассимиляции славянами местных балтов69.
Кроме того, наметилась разница и внутри смоленско-полоцкой группы. Наличием различных субстратов и разделением в VII-X вв. ещё не заселённой славянами полосой территории, по-видимому, и объясняются некоторые наметившиеся уже в X в. этнографические различия этих двух кривичских ветвей70. У кривичей Смоленского Поднепровья получают распространение большие проволочные кольца с аккуратно завязанными концами, полоцкие же кольца, как правило, имеют меньшие размеры, не столь тщательно завязаны, изготовлены из более тонкой проволоки, иногда один из концов имеет петельку. Однако какого-либо этнографического рубежа между Смоленской и Полоцкой землями XI-XIV вв. ещё не обнаруживается71.
Псковские же кривичи этнографических особенностей среди женских украшений не имели. Перстнеобразные височные кольца, шейные ожерелья из немногочисленных стеклянных бус, металлические браслеты и перстни принадлежат к общевосточнославянским типам72 (см. Приложения, рис. 5).
С теориями миграции кривичей с запада или с юга (В. Седов, П. Третьяков и др.) не соглашается по ряду причин А. Дзермант 73: 1) миграционная гипотеза, по его мнению, явно противоречит летописным сведениям об автохтонности кривичей и легенде о происхождении и расселении белорусов; 2) переселение такой большой и достаточно однородной этнической общности на огромные просторы севера Восточной Европы непременно отразилось бы в письменных, лингвистических, археологических и других источниках; 3) ареал максимального распространения топонимов типа «Кривичи» свидетельствует скорее о более позднем переселении части кривичей из Верхнеднепровского-Двинской метрополии в другие регионы; 4) наличие гидронимов Верхнеднепровского-Двинского балтского типа на севере Древней Руси свидетельствовует о расселении кривичей именно в северном направлении, а не наоборот.
По его мнению, "существенные различия между псковскими и смоленскими длинными курганами свидетельствуют о независимом происхождении последних", что также противоречит мнению о движении кривичей с территории Псковщины на Белорусское и Смоленское Подвинье и в Верхнее Поднепровье74.
Попробуем подытожить теории генезиса КДК. В.Л. Янин и М.Х. Алешковский прекрасно озвучивают напрашивающиеся у нас промежуточные выводы: "Итак, кривичей нет в летописных перечислениях племен славянского языка, пришедших с Дуная. Значит ли это, что кривичи - вообще не славяне? Если не знать о балтийско-славянском контингенте населения Новгорода, если не связывать кривичей с культурой длинных курганов, распространившихся от Пскова на юг, к Смоленску, с VI по X в., если не помнить о радимичах и вятичах, которых также нет в летописном перечислении славянского языка, но которые, по летописи, происходят от ляхов, то, пожалуй, кривичей и можно было бы признавать неславянами, тем более, что их имя происходит от имени литовского бога Криве, а культура длинных курганов не имеет чисто славянского облика. Но если все это знать и учесть, что балтийские славяне в своем движении с запада на восток должны были пройти через неславянские массивы племен и осесть среди этих массивов, подпав под влияние их культуры, то неизбежно следует признать кривичей славянами и считать их одними из первых поселенцев в Новгороде"75.
По нашему мнению, КДК следует считать кривичской и славянской по ряду причин: убедительно доказанной В.В. Седовым многогранной преемственности этой культуры с позднейшими явственно славянскими памятниками, отсутствию преемственности и широкого пласта балтских находок в погребениях длинных курганов, отличному от балтов и финнов и сходному с восточнославянским погребальному обряду, обнаружению генетической преемственности повисленских памятников и КДК. При этом следует помнить о взаимопроникновении и динамичности всякой культуры: очевидно, что соседские отношения с более древним населением занятой КДК территории - балтами и прибалтийскими финнами – характеризовались как взаимовлиянием и симбиозом в вещевом комплексе (обмен, торговля, перенимание традиций), так частичной и, реже, полной ассимиляцией в некоторых районах.
Уже в VII в. на территории ПДК обнаруживаются погребальные памятники (сопки) новгородских словен76. С их активацией сооружение длинных курганов здесь прекращается, «население культуры псковских длинных курганов вливается в состав словен новгородских. Развитие этой культуры продолжалось только в Псковской земле77. Какое-то время на Востоке Новгородщины эти группы проживали чересполосно78. В этой связи более вероятной ныне представляется мысль о расселении племенной групировки, создавшей культуру сопок, в большом миграционном потоке среднеевропейского населения, имевшем место в период великого переселения народов. На первых порах эти переселенцы, скорее всего, отдельными островками проживали среди носителей культуры псковских длинных курганов79. Кроме того, необходимо помнить и об обратном процессе – кривичском влиянию на историю Новгорода. Если в позднейшее время (XIV-XV вв.) жилой массив Новгорода делился на пять самоуправляющихся концов (Славенский и Плотницкий - правом берегу Волхова; Неревский, Загородский и Людин на левом берегу), то первоначально же их было, по-видимому, три: Славенский (так называемый Холм), Неревский и Людин80. Славенский конец был, очевидно, словенским по составу, Неревский - мерянским, а Людин - кривичским (главная улица этого поселка – Прусская, что весьма показательно) 81.
Все эти процессы, по всей вероятности, были обусловлены природно-климатическими изменениями, имевшими место в конце VI-VII вв. В это время в Европе, в том числе и в лесной зоне Восточно-Европейской равнины, наступило потепление, сопровождавшееся повышением среднегодовых температур, уменьшением влажности, падением уровня грунтовых вод, озёр, рек и их стока, усыханием и сокращением болот. Для периода VII-X вв. характерен уже умеренно влажный и малоизменчивый теплый климат, гарантировавший почвообразование (особенно в поймах рек) с последующим активным освоением этих участков земледельцами. Складывались благоприятные условия для развития земледелия и скотоводства. «Очевидно, что в VIII-IX вв. переселенцы обживали местности, наиболее целесообразные для пашенного земледелия»82.
Последующее славянское расселение раннего средневековья, как свидетельствуют материалы археологии, протекало порой скачкообразно. Более или менее крупные группы славян, оторвавшись от основного массива, иногда продвигались довольно далеко и какое-то время проживали изолированно. Примером могут служить Пелопоннес и Балканы83. Этим объясняется активация и кривичского населения, инкорпорированного в процесс колонизации будущего русского Севера и Востока, и дошедшего до весьма отдалённых пунктов Востока, а также до вятичского северного рубежа под современной Москвой. Так, «в непосредственной близости от Москвы – около 20 км от границ древнего города – оказались кривичские захоронения, что еще раз подтверждает отмечавшийся и при других исследованиях стык расселения этих племен неподалеку от будущей столицы»84.
Что толкало кривичское население к колонизации столь далёких областей? Каким был состав и цели переселенцев? Чем руководствовались они при выборе маршрута? Обратимся к свидетельствам расселения.
Самыми «близкими» к исконным землям было Подмосковье и Тверские земли. Т.Н. Никольская разделила курганы Тверского Поволжья на три исторических района: северный (словенский), юго-западный (кривичский) и восточный (словенско-крисичско-мерянский)85. Е.И. Горюнова отстаивала версию двух этапов славянской колонизации. Первый (X-XI вв.) характеризуется расселением кривичей в Тверском Поволжье, а совместно со словенами нвгородскими - в Ярославском Поволжье и Суздальском крае. В течение второго этапа (конец XI-XII вв.) метисное славяно-мерянское население осваивало более восточные районы Волго-Окского междуречья86.
По небольшим размерам и значительному территориальному отстоянию друг от друга кривичских длинных курганов на Верхней Волге В.В, Седов судит о том, что "до IX в. на верхнюю Волгу проникали лишь их небольшие изолированные группы"87. В Западной половине междуречья, примыкающей к Верхнему Поднепровью, в IX - начале XI вв., как и ранее, продолжали расселяться отдельные немногочисленные кривичские группы переселенцев. В то же время, поток переселенцев из Новгородской земли был весьма значительным.
Западные области Волго-Окского междуречья традиционно принадлежали балтским племенам (отчасти родственным носителям позднедьяковской культуры Москворечья и Верхневолжья), восточную же часть заселяли поволжские финны88. Многое в истории Верхневолжья пока остается туманным, в частности, выяснить детально, как протекали здесь этногенетические процессы в VII-VIII вв., пока не удается89.
А.А. Спицын также полагал, что из Смоленского Поднепровья вышло славянское население Верхнего Поволжья и Владимиро-Суздальской земли. Материалы раскопок во владимирских курганах, произведенных А.С. Уваровым и П.С. Савельевым, по его мнению, показывают, что оставлены они были именно смоленскими кривичами90.
О кривичской миграции в междуречье Волги и Клязьмы определенно свидетельствуют браслетообразные завязанные височные кольца. Ареал этих украшений начинается узкой полосой от поречья Волги, Москвы-реки и Клязьмы и расширяется к востоку, охватывая Ярославское Поволжье и всю Ростово-Суздальскую землю91. Во Владимирском крае кривичи пересекли Клязьму и заселили часть мещерско-муромской территории (вплоть до северных районов Рязанщины). Самые отдалёные от Смоленщины точки кривичского расселения являются курганы в бывшем Касимовском уезде Рязанской губернии92.
Начало интенсивной волны кривичского расселения в Волго-Окском междуречье относится к XI в, когда возникают новые могильники и увеличивается количество курганных групп на Ярославщине и в Ростово-Суздальском крае. Волго-Окское междуречье осваивалось массами славянского населения, занятого сельскохозяйственной деятельностью. Переселенцы были заинтересованы в земельных участках и, осев на землю, становились коренными жителями края93.
А.Е. Леонтьев и Е.А. Рябинин закономерно утверждают, что на первых этапах славянской колонизации Волго-Окского ареала (IX-X вв.) "освоение осуществлялось небольшими разрозненными группами переселенцев (общинами). В курганах этого периода мерянских элементов ещё нет"94. Взаимодействие этносов начинается в конце этого периода, когда культура мери пополняется новыми элементами. Находки смешанных курганов и поселений говорят о нередких случаях славяно-мерянских браков. Позже прекращают функционировать и укрепленные поселения последних - племенная организация мерян нарушилась. "Меря как этнос перестала существовать, по-видимому, в XII в". После этого периода ещё пару веков сохранялись отдельные мерянские островки95. Основными создателями культуры второй половины I тыс. н. э. Волго-Клязьминья были все же среднеевропейские переселенцы. Только под их воздействием здесь могла сложиться новая поселенческая структура и мог возобладать земледельческий тип экономики. Очевидно, что ведущая роль в их развитии [основ культуры и быта древнерусского населения этого региона] принадлежала среднеевропейским переселенцам и их потомкам96.
Далее инфильтрация кривичей отмечена применительно к территориям марийцев, на чью культуру они оказали заметное влияние, и рязанского Поочья. В составе населения Рязанского Поочья по материалам разанско-окских могильников выделяются две этнокультурные группы. Одну из них составляет местное поволжско-финское население, вторую - переселенцы из Верхнеокского региона97.
В.В. Седов полагает, что славяне - носители браслетообразных височных колец с сомкнутыми или заходящими концами, осевшие в середине I тыс. н. э. в западных районах Волго-Окского междуречья и междуречье Волги и Клязьмы,- в течении нескольких столетий ассимилировали проживавшие здесь балтские и финноязычные племена и стали ядром-основой древнерусского населения Северо-Восточной Руси98. Наравне со словенами ильменскими кривичи из Смоленской и Полоцкой земель привнесли на эти территории свой курганный обряд. При этом важно не забывать, что, согласно полученным курганным материалам, их миграции осуществлялись уже на освоенных другими славянами территориях99. В условиях XI-XIII вв., когда древнерусское население Северо-Восточной Руси было метисным по происхождению, отнести грунтовые могильники к славянам ранней миграционной волны, а курганные кладбища к более поздним этапам славянской колонизации, однако, невозможно. Очевидно, что кривичи в той или иной степени лишь пополнили древнерусское население будущей Ростово-Суздальской земли. Можно говорить о том, что
В этом ракурсе интересен факт отсутствия преемственности между антропологическим строением средневекового населения Северо-Восточной Руси, восстанавливаемым по скелетным остаткам в курганах, и современным русским населением тех же территорий. Этот факт подверждает идею о наличии на этих территориях с середины I тыс. н.э. ранних славянских переселенцев, отличных от следующих потоков по антропологическому строению (равно как и диалектным признакам, демонстрирующим глубокую архаичность и ранее отделение от праславянского) 100. Ильменские словене и смоленско-полоцкие кривичи, очевидно, были менее многочисленны и со временем растворились в славянской среде первой волны колонизации Ростово-Суздальской земли101.
Массив славянского населения в Волго-Окском регионе, нужно полагать, был весьма многочисленным и довольно активным. Та же картина наблюдается при инфильтрации славян в среду мурома. Особые височники также начинают носить финноязычные женщины102.
В целом можно заметить, что курганы описываемого региона богаче вещевым материалом, чем погребальные насыпи Смоленской и Новгородской земель. Это объясняется отнюдь не богатством населения междуречья Волги и Клязьмы, а особенностями погребального ритуала, которые, нужно полагать, восходят к погребальной обрядности финно-угорских племен103.
Зафиксировано кривичское влияние и на Вологодской земле. Северная ориентировка погребений в местных курганах, как известно, свидетельствует о присутствии финских элементов, наличие же браслетообразных щитковоконечных и браслетообразных завязанных височных колец говорит о сосуществовании новгородских словен и кривичей с финскими племенами104. По способу ношения височных колец и типам головных уборов лучше выделяется кривический элемент. Погребения, содержащие раннюю группу вещей, находят аналогии в древностях кривичей и в соседних с ними областях Волго-Клязьминского междуречья, где найдено максимальное число браслетообразных височных колец с завязкой на одну сторону. Именно такого типа браслетообразные височные кольца найдены на могильнике Новинки I и II.
Иначе проходило заселение Вятско-Камского края, участники которого земледельцами не были. Это были представители новгородской администрации, торговцы и ремесленники - иными словами, горожане. Такого рода колонизации носила поверхностный и ограниченный характер, не меняя этническую карту края по сути105.
Сходная картина отмечалась и в ходе экспансии новгородско-псковского населения на северные территории. В IX-XIII вв. носители завязанных браслетообразных височных колец распространились достигли Белозерья106.
С X в. выходцы из Новгородской и Псковской земель начали проникать в северные земли финского ареала, на рубеже XIII–XIV вв. отмечается их активное проникновение в Заонежье. Здесь впереди шли ушкуйники с целью охоты на пушного зверя, покупки пушнины у местных охотников или грабежа населения для захвата мехов. Постепенно грабеж перерос в планомерный сбор дани новгородцами. Сборщики дани иногда задерживались на подвластных территориях. Они должны были где–то зимовать и складировать меха. Так появились первые новгородские фактории на территории края107. Следом за ушкуйниками и сборщиками дани шли боярские «прикащики» в поисках пригодных для занятий земледелием мест. Характер же крестьянской колонизации Севера носил преимущественно мирный характер, ибо они переселялись в этот край в поисках спокойных условий для земледелия. В тех местах, которые уже были в какой-то мере освоены весью или корелой, они селились чересполосно или рядом с ними108.
Необходимо обговорить и судьбу дославянского населения колонизированных кривичами территорий. Вероятно, на первых порах часть дьяковского (финского) ареала не была затронута воздействием культуры пришлого населения и продолжала обитать в небольших неукрепленных селениях, сохраняя прежний хозяйственный уклад109. Со временем, нужно полагать, число таких станов постепенно уменьшалось, позже они сохранялись лишь в отдаленных лесных микрорегионах, в местностях, не пригодных для пашенного земледелия. В основных местах оседания среднеевропейского населения финноязычные аборигены сразу же вступали в контакты с пришельцами. В.В. Седов пишет, что в округе озера Неро, регионе большой концентрации пришлого населения, меря довольно быстро смешались со славянами, в результате чего "сформировались единые поселения и могильники с общей культурой второй половины I тыс. н. э. Постепенно она распространилась по всему междуречью Волги и Клязьмы"110. При этом в условиях длительного сосуществования и симбиоза этноним меря распространился на всё население этой территории111.
Анализируя представленные выше данные, можно констатировать следующие особенности освоения кривичами новых территорий. Во-первых, многое зависело от мотивов, толкавших на переселение. В подавляющем большинстве случаев колонизация, продиктованная поиском новых плодородных земель и оттеснением части кривичей с исконных территорий, носила мирный характер и осуществлялась рядовым сельским населением (в главе 2 мы несколько расширим конкретизацию). При таком сценарии развития событий, пришельцы селились чересполосно с местным (преимущественно финским) населением, постепенно налаживая с с ним социальные контакты в виде совместного образования новых поселений, браков и т.д. Именно этим можно объяснить часто смешанный характер древностей в местных погребениях. Постепенно автохтонное население было ассимилировано и инкорпорированного в структуру будущего древнерусского населения этих земель.
В некоторых же случаях имело место переселение «сверху», диктовавшееся жаждой наживы или административными нуждами, не затрагивающее коренного положения вещей в ареале. В этом случае немногочисленное прибывшее население часто поглощалось именно местными автохтонами.
Говоря о балансе и степени активности разных славянских групп, необходимо подчеркнуть, что, хоть в целом славянская колонизация проходила весьма бурно, разные ее этнические компоненты участвовали в процессе в неодинаковых масштабах. Активнее всего практически во всех регионах вели себя новгородские словене и кривичи, впрочем, первые значительно превосходят в масштабах и степени закрепления достижения вторых. Наиболее успешной и продуктивной во временной перспективе была (чаще всего совместная) колонизация Верховьев Волги и Волго-Окского междуречья.
Продолжить разговор о культуре кривичей следовало бы характеристикой их каждодневной культуры. Рассматривать её мы будем по принципу «от большого к малому». Много ли вообще можно рассказать о жизни кривичей в исследуемую эпоху? Навряд ли. Очевидно, что собирать данные придётся по крупицам. Из поддающихся анализу на основе данных археологии (возможность привлечения других источников появляется лишь в редких случаях) аспектов можно отметить гипотетическую способность реконструкции особенностей жилища, утвари (правда в нашем случае она практически идентична общеславянским образцам, посему неинформативна как маркёр), украшений (курганные материалы позволяют восстановить интересные их особенности) и одежды (в принципе поддающейся лишь косвенной и натянутой реконструкции по курганным материалам в виду плохой сохранности). Мы постараемся обрисовать общие тенденции и найти хотя бы некоторые этноопределяющие кривичские особенности в этих данных.
Основным типом кривичских поселений середины - 2-ой пол. I тыс. н.э. были селища - неукрепленные поселения, изученные ещё довольно слабо112. Однако заметно, что первые кривичские поселения в бассейне р. Великой и в верховьях Западной Двины появляются в середине I тысячелетия н.э., то есть параллельно с возникновением длинных курганов113. Часть из них, вероятно, основывалась на местах с богатой археологической историей. Так, городище на месте Псковского кремля было основано ещё неславянским населением. "По облику культуры нижние слои этого поселения относятся к поселениям дьяковского типа". В середине I тысячелетия н.э. облик Псковского городища претерпевает значительную трансформацию в виде значительно увеличившегося размера поселения и вытеснения полуземлянок наземными постройками с глинобитным полом и каменным очагом. Меняется и общий облик хозяйственной деятельности - ее основой становится земледелие и скотоводство на месте прежних скотоводства, охоты и рыболовства, широко распространяется ремесленное производство, меняется характер керамики (дьяковская керамика сменяется глиняной посудой, характерной для КДК).
В VIII в. в кривической земле строятся первые городища, например, Изборское с наслоениями VIII-XIII вв. От построек до нас дошли в основном печи и очаги, но есть и остатки жилищ, погибших в результате пожаров. Жилыми постройками были наземные срубные дома размерами от 3,5 х 3 до 4 х 4 м. с деревянными полами и отопительными устройствами, занимавшими один из углов - типичные жилища для северной группы восточных славян (такие же жилища характерны для раскопок в Пскове, Ладоге и Новгороде) 114. Размеры подобных срубов определялись преимущественно свойствами строительного материала. Они оказываются наиболее устойчивыми в течение многих столетий115. Эти жилища ведут свое начало из прародины кривичей на территории праславянской пражско-корчакской культуры. Все исследованные печи были глиняные, в плане округлые или овальные размерами от 0,5х0,7 до 1,2х1,5 м. «Они имеют свои прототипы в месте прежнего расселения кривичей в верхнем течении Вислы»116. С 11 в. в Изборске и других местах глиняные печи меняются на каменки.
На мысу Изборска была устроена и специальная возвышенная площадка для вечевых сходов и праздненств. Вопрос о вечевых традициях очень показателен. Новгородское отстояние Рюрикова городища (княжеской резиденции) от детинца и собственно города не случайно. Сходная ситуация характерна для Пскова, где резиденция князя находится вне городской цитадели; для Смоленска, где княжеский дворец на Смядыни размещался даже в отдалении от городского посада; для Ростово-Суздальского княжества, где князь еще более центробежен по отношению к древнейшим центрам, обосновавшись в удаленном от них Владимире117. Легко заметить, что во всех случаях речь идет о городах с особенно устойчивыми вечевыми порядками. Очевидно, что в кривичских землях подобные вечевые традиции были сильны. Явственно, что на юге княжий двор находился в центральной крепости, а здесь - в Новгороде, Смоленске, Пскове - вне ее стен, а в ростовском Ополье по тем же причинам Владимир Мономах перенес свой двор на Клязьму и основал там свой княжеский город, противопоставляя его боярско-вечевому Ростову. Возможно, князь в этих землях был вторичен по отношению к тем общественным силам, которым города были обязаны своим возникновением . «Все это свидетельствует о каких-то иных первоначальных основах политической жизни этих городов, чем в трех южных столицах», и князья играют здесь иную, менее самостоятельную роль, хоть без них нельзя обойтись и здесь, в условиях вечевого строя. Это и позволяет утверждать, что «освоение севера и северо-востока происходило первоначально не под эгидой князя, не под его руководством, а самостоятельно, в процессе ухода населения из летописной Русской земли»118.
Весьма допустимо сделать и некие выводы относительно размеров кривичских деревень. По материалам Сводной таблицы размеров населенных пунктов сельского типа X-XII вв. 119, в которую попали данные о 74 раскопанных селищах, можно судить о величине в том числе и поселений кривичского ареала. Так, средние размеры населенных пунктов (за вычетом максимальных величин - по-видимому, наиболее крупных селений) Великолужщины находятся в диапозоне 1.200-8.000 кв. м. (от 0,12 до 0,8 га). На Смоленщине средние показатели варьируются в пределах 1,587-15.000 кв. м. (от 0,587 до 1,5 га). В Тверской и Ярославской областях показатели выше - примерно 3 и 2 га соответственно (Приволжские районы являются одним из мест наиболее плотного сельского заселения).
Как и на прочей территории Северо-Запада и Северо-Руси, кривичские поселения, очевидно, были небольшими и малодворными. Так, в курганных группах преобладают группы в 15-20 насыпей. Эти данные соотносятся с последующей картиной расселения М.В. Витова: "В середине XVI в. в бывшем Костромском уезде преобладающимм размером селения была деревня в 2-4 двора, а Ростовском уезде - 1-2 двора, в Ярославском и Московском уездах - 1-3 двора"120.
При такой форме расселения особенно важны были вопросы обеспечения сообщения. По бездорожью северо-западных и северо-восточных областей Руси удобнее всего было бы перевозить что-либо не на волокушах, а на телегах, однако, как и на прочих территориях, употреблялись они не часто. Однако единственное колесо домонгольского периода найдено на Руси именно на Смоленщине121(к 1959 г.). Очевидно, что чаще пользовались замёрзшими руслами рек в качестве удобных "магистралей" для саней - довольно концентрированная и разветвлённая речная система Русской равнины это позволяла. В зимнее время активно использовались и лыжи, находки которых имели место во Пскове (здесь была найдена лыжная палка - при том, что чаще опирались при ходьбе на одно лишь копье), а также на Гродненщине, Новгородщине. Необходимо отметить и сообщение Константина Багряногродного о кривичских корабельных дел мастерах, изготавливающих лодки-однодревки - "ладьи". Находки сосновых досок для бортов лодок и еловых досок из нижней части ствола с корневищем в Ладоге и Новгороде аналогичны современным судостроительным приёмам северных русских кустарей. "Следовательно, описанные П.А. Филипповым приемы русских кустарей-судостроителей были известны ещё в древней Руси"122.
Обратимся и к наиболее показательному и интересному вопросу костюма. Женский убранство смоленско-полоцких кривичей отличалось разнообразием. Различные браслетообразные завязанные височные кольца123 прикреплялись к лентам, либо с помощью "кожаных ремешков к головному убору типа русской кички с твердой основой"124. В Синьговском кургане №2, являющимся кривичским, были обнаружены браслетообразные завязанные височные кольца, которые характерно «заплетались в волосы косичками, толщиной в мизинец, из трех прядей волос каждая». В курганах Коханы височные кольца «заплетались маленькими косичками в волосы и прикреплялись к ним этим способом, не прибегая к помощи особых ремешков»125. При втором прослеженном нами способе ношения височных колец они не вплетались в волосы, а крепились к головному убору. В этом случае все кольца найдены не в районе виска, а на уровне ушей, перекрывая их.
Очевидно, некоторые из височных колец носились просто в ушах, как серьги126. Первый способ пошения височных колец [вплетенных в косы] характерен для девушек, второй [с головным убором] — для замужних женщин. Полевые наблюдения позволили также сопоставить девичью прическу домонгольского времени с прической Правобережья Днепра XIX—XX вв.127.
Головные уборы сохраняют архаичные черты - они разграничивали положение женщин, играли значительную обрядовую роль. Подобная связь головных уборов с их социальной функцией также установилась ещё в "племенной" период128. Головной убор изготавливался из бересты и ткани, именно поэтому дошёл до нас лишь фрагментально. Иногда подобные уборы украшались нашивными бляшками, пластинками, привесками, стеклянными предметами. В Торопецком уезде был найден даже венчик из парчи.
На Вологодщине были найдены остатки примечательного головного убора (см. Приложения, рис. 6). Форма нашитых на него бляшек была разная (округлая и удлиненная), лучше всего сохранились они у висков. Это прямоугольные бляшки удлиненной формы с фигурным коротким краем. По углам бляшек имеются дырочки для пришивания. Височные кольца, очевидно, крепились непосредственно к головному убору, так как находились на уровне ушей129. Безусловно констатируется наличие у кривичей и известно по раскопкам Н. И. Савина и Е. А. Шмидта кокошника130, расшитого металлическими бляшками. Видимо, кокошники носились как в сочетании с височными кольцами-подвесками, так и в сочетании с серьгами131.
Шейные ожерелья состояли из бус (иногда с металлическими привесками). Наиболее распространены на территории смоленско-полоцких кривичей стеклянные цилиндрические или бочкообразные позолоченные и посеребренные бусины. Среди сердоликовых бус наиболее популярными были бипирамидальные по форме. У кривичей встречались также хрустальные и янтарные бусины. В качестве привесок использовались лунницы, круглые ажурные или пластинчатые подвески и крестики, клыки животных в качестве амулетов, различные привески в форме ложечек, ключей, гребешков. На шнурках или цепочках носили изделия в виде пластинчатого конька (собачки) - ещё один маркер смоленско-полоцких кривичей (80% подобных находок сосредоточено на их территории) 132. Браслеты и перстни принадлежат к общерусским типам. В раскопках курганов Смоленской области также встречаются тканые тесьмы с "выбраным" узором, иногда переданным нитями более светлого оттенка (рис. 12 - 8, образец №33)133.
Попадаются в смоленско-полоцких курганах и гривны. Интересно, что традицию ношения вышитых ожерелий Г.Г. Громов возводит как раз ко временам распространения шейных гривен, «бывших как мужским, так и женским украшением ещё в "племенной" период»134. Мало обнаружено курганов с предметами вооружения, равно как и предметами обихода - ножами, пряслицами, шильями, кресалами135. В отличие от женских захоронений, частью мужского костюма являлись поясные набор с поясными кольцами и пряжками. Неоднократно найдены грибовидные или шарообразные металлические пуговицы, подковообразные застежки для плащей, железные ножи и глиняные горшки136. Находки наконечников стрел, серпов и кос, сошников, рыболовных крючков, костяных гребней единичны.
Шейные ожерелья псковских кривичей состояли преимущественно из малого числа мелких стеклянных бусин синего, зеленого, желтого и белого цветов. Каменные бусины очень редки. Привески - лунницы, монетовидные или монетные, бубенчики и прочие – были единичны. Шейные гривны попадались как редкое исключение. Чаще встречались «надгрудные подковообразные застежки, которые носили и женщины, и мужчины»137. Браслеты и перстни общерусских типов были найдены в целом ряде курганов. В мужских захоронениях изредка встречаются поясные пряжки и кольца. Иногда встречаются ножи и глиняные сосуды (при единичных трупоположениях).
Данные промежутка между раннесредневековым этапом кривичских древностей и поздней этнографией малочисленны, однако в ряде случаев они отображают преемственность и устойчивость самой традиции138. В подобных случаях аппеляция к этнографии за неимением иных данных бывает уместна139. «Некоторые части костюма оставались традиционно неизменными в силу суеверных представлений об особой магической роли их в жизни человека». Так, связь понёвы с обрядами и древними традициями обусловили долгое сохранение последней, особенно у крестьян140. Наиболее устойчивыми к изменениям оказывались нательная одежда, некоторые украшения и детали одежды, связанные с обрядами, половозрастными различиями и другими представлениями, прочно коренившимися в сознании всех слоев населения. Верхняя одежда изменялась быстрее и отражала сословные различия141.
По-видимому, мужские рубахи имели древнейший туникообразный покрой и прямой разрез ворота. Мальчики же и девочки носили "сорочки" до перехода в старшую половозрастную группу142. Возможно, и женские рубахи отличались древнейшим покроем – туникообразным, продиктованным шириной ткацкого стана. Подобная конфигурация вытекает из ценности полотна и необходимости максимальной экономии143. Археологические данные и летописные миниатюры указывают на то, что в качестве повседневной обуви повсеместно использовалась именно кожаная (за исключением работ во хлеву и др., на которые одевалась обувь типа лаптей) 144. Это могли быть сапоги или поршни. В крестьянских семьях одежда от начала до конца готовилась руками женщин. Подобный консерватизм коренился не только в особенностях производства, зависевшей от господства ручного труда, но «в том особенном отношении к одежде, которое владело умами того времени»145.
Подводя итоги этому краткому обзору, можно постановить следующие особенности материальной культуры кривичей. В качестве жилища использовались стандартные и характерные для среднеевропейских памятников срубы, отапливающиеся, опять же, весьма распространённого типа глиняными круглыми печьми, располагавшимися в углу дома. Предметы повседневного обихода в большинстве случаев характерны для соседних восточнославянских областей. Костюм, в целом, также универсален для своего времени. Однако существует ряд его особенностей чисто кривичского характера, выделяющих их как особую этническую группировку, например, характерные височные кольца и способы их ношения, сочетание собственных и субстратных элементов в украшениях, наличие уже в исследуемый период остатков головных уборов типа кичек и кокошников. Многие исследованные выше особенности, как уже указывалось подстрочно, находят аналогии в поздней этнографии, что может указывать на некоторую долю преемственности средневекового населения. Но что расскажут нам об этом смежные дисциплины?
Глава 2.
Взгляд через призму смежных дисциплин.
«Манипуляции с эфемерными остатками давно исчезнувшей жизни».
Следующим этапом нашего исследования станет сопоставление данных смежных дисциплин, способных распутать оговоренные выше клубки противоречий. Для составления наиболее полной картины мы решили привлечь данные лингвистики (диалектного членения и ономастики) и биологии (антропологии и генетики). Дополняя и противоречя друг другу, впрочем, как и полученным выше сведениям, они смогут указать наиболее оправданный способ интерпретации всех полученных в ходе исследования результатов.
Язык как один из основополагающих этнических маркёров, как известно, несёт в себе множество скрытых исторических напластований – свидетельств былого единства или разобщенности, показателей степени взаимодействия с прочими. Особенно интересны в связи с этим «визуальные» показатели – диалекты и говоры. В ракурсе нашей теме важным нам кажется выяснение обстоятельств возникновения их особенностей, истории развития и пути дальнейшей трансформации. Отличал ли кривичей особый диалект? Был ли он общим для всей исследуемой территории или имел внутренние градации? Можем ли мы проследить его почти исчезнувшие черты в современных наречиях?
Обратимся к периоду зарождения диалекта. До V в. диалектного членения в общеславянском быть не могло в виду компактности проживания праславян146. В.Л. Янин и М.Х. Алешковский указывают на то важное обстоятельство, что и позже, в VI-IX вв,, следы процесса спецификации ещё не прослеживаются. Активная фаза дробления славянской общности на говоры, равно как и оформления особых черт племенных археологических особенностей, начинается только в XI-XII вв147.
Общие же элементы берут начало, как правило, из праславянской эпохи единства. Так, отсутствие в новгородско-псковскогом диалекте элементов второй палатализации148 дает В.В. Седову все основания считать, что славянское население, расселившееся в бассейнах озер Псковское и Ильмень, отчленилось от основного славянского ареала не позднее середины I тыс. н.э. и какое-то время проживало изолированно от него149. Довосточнославянские черты древненовгородского диалекта , по мнению С.Л. Николаева, восходят к говорам древнепсковского типа обширного кривичского племенного диалекта150. Одним из обнаруживших эти особенности был Л. И. Соболевский, в свое время недоумевавший по поводу одного случая фонетической особенности, встретившейся ему в Новгородской летописи под 1228 г.: "пльсковици же тогда бяху подъвегли немци и чудь". Что автор воспринимает как рассказ о псковском событии, и поэтому не рискует «приписывать форму "подъвегли" древнему новгородскому говору»151. Однако А.А. Шахматов нашел еще два случая такой же фонемы.
На настоящий момент выяснено, что схожие особенности новгородских и кривичских говоров сложились ещё в третьей четверти I тыс. н.э. (видимо, ещё во время изолированного проживания части словен на кривичской территории). Некоторые из них являются следствием наличия общего прибалтийско-финского субстрата (например, цоканье - например, ср. "цисто" и "чисто") 152. В свою очередь, заметные диалектные различия псковских и смоленско-полоцких кривичей обусловлены разным исходным населением на занятых ими ареалах: прибалтийско-финским на Псковщине и балтским на Смоленщине и Полотщине.
Абсолютное большинство археологических памятников псковских кривичей с сер I тыс. н.э. до 13 в. расположено на территории распространения псковских говоров. Общие контуры территории распространения диалекта были намечены ещё на рубеже I и II тысячелетий. Можно утверждать, что псковские говоры древнерусского языка восходят к племенному наречию псковских кривичей153. Несовпадение средневековых границ псковской земли и карты ареала этого диалекта также говорит в пользу раннего формирования последнего154. Ныне псковские говоры принадлежат к переходным, сложившимся в условиях взаимодействия наречия, ставшего севернобелорусским (в эпоху Древней Руси это смоленско-полоцкие говоры), с северновеликорусским. При этом языковые особенности, связывающие псковские говоры с говорами других кривичских земель, получили самое последовательное распространение. Формирование же южного рубежа псковских говоров, то есть пучка изоглосс, отделяющих их от севернобелорусского диалекта, специалистами датируется уже временем Великого Литовского государства155.
С.Л. Николаев также указывает на то, что лингвогеографические ареалы приводимых выше особенностей, возводимых к кривичскому племенному диалекту, очень точно ложатся на археологический ареал кривичей, «а те случаи, когда данные черты обнаруживаются вне этого ареала, легко находят объяснение, например, в переселении носителей кривичских диалектов на новые территории уже в историческое время»156.
Кроме того, С.Л. Николаевым была выработана классификация членения древнего кривичского племенного языка на157:
1) «псковский диалект - севернопсковский, центральнопсковский и южнопсковский; производными от севернопсковских являются северновеликорусские онежские говоры и многие северо-восточные (вятские, уральские, сибирские) великорусские говоры на территории нового заселения;
2) древненовгородский диалект (койне), сложившийся при взаимодействии псковских и ильменско-словенских говоров;
3) смоленский диалект (к нему восходит часть западных великорусских и северо-восточных беларусских говоров);
4) верхневолжский диалект (к нему восходит большинство "селигеро-торжковских" и тверских великорусских говоров);
5) полоцкий диалект (на его основе формировались северные и северо-западные белорусские говоры);
6) западный диалект (к нему восходят белорусские говоры северной Гродненщины)».
Такое многообразие может говорить о довольно раннем возникновении и некотором изолированном положении изначального общекривичского диалекта, ибо сохранение всех названных разновидностей, не попавших под сферу влияния прочих соседей.
Обратимся же к характерным маркёрам кривичского диалекта и его генетических связям. Основопологающие особенности древнепсковского и древненовгородского диалектов описывал А.А. Зализняк: «Особенность менее выраженной второй гласной в подобных вариантах можно считать характерной для какой-то части кривичского диалекта» (балэнья, балынья "болотистое место" - вторая гласная менее четка, заменяет требуемое а или о) 158.
«Характерной чертой восточной и южной групп славянских языков, в отличие от западной группы, признается потеря зубных в первичных сочетаниях "dl", "tl", "dn", "tn", восходящих к общеславянскому языку». В отличие от всех других говоров древнерусского языка, древнепсковский сохранил сочетания "dl" и "tl", хотя и в несколько изменённом виде - "Г" и "К" перед окончаниями причастий прошедшего времени - "ли" ("блюглися", "привегли", "на конь оусегли" и т.п.)" 159. Много характерных черт отдаляет и родственный ему древненовогородский диалект и от прочих восточнославянских160.
В археологических материалах находит подтверждение теория Л.И. Соболевского, по которой "Г" и "К" на месте древних "Д" и "Т" восходят к древнему времени соседства говора и с польскими наречиями, и с балтийскими племенами161. А.А. Зализняк также полагает, что характер праславянского *Tl объединяет все кривичские системы с западнославянскими, причем рефлексы -кл-, -гл- идентичны севернолехитским162. На основе сопоставления результатов исследований А.А. Зализняка и С.Л. Николаева, и О.Н. Трубачёв приходит к выводу о родственности северо-западных русских диалектов средневисленскому ареалу 163.
Н.М. Петровский изучил некоторые особенности языка балтийских славян, нашедшие распространение в Новгороде: имена на -ята -ата (типа Гостята, Вышата, Петрята и т. д.), западнославянские Ян (Иван), Матей (Матвей), Варфоломей (Бартоломей) и т. п., переход "о" в "во" (Ореховец - Вореховец), Микула (вместо Николай) и многие другие словоупотребления, не встречающиеся на юге и распространенные только у балтийских славян и новгородцев164. «Допустимо предположить, что все эти новгородизмы - плод контакта словен с местным неславянским населением. Но все дело в том, что указанные фонемы встречаются и в славянской среде, но не на Руси, а Польше, у балтийских славян, что и заставило многих исследователей считать новгородцев потомками балтийских славян».
М.Ю. Лебединский также отмечает, что «данные языкознания и глоттохронологический анализ подтверждает родство псковских кривичей с Висло-Одерской группой славян» 165.
Встречающиеся на Новгородщине и Псковщине имена типа Стах, Сташек от Станислав – «характерны для западнославянского (польского) ареала»166.
Примеры берестяных грамот (срочка "сорочка", погродье "погородье") обнаруживают много характерных замен (плюс, замена -оро,- оло на -ро, -ло: злотьникъ, злот, тлощи "толочи", совлокуться)167. Подобных примеров для западных и северных областей много, но не все из них, по мнению А.А. Зализняка, могут объясняться польским влиянием168. В псковском и смоленском диалектах также представлены системы рефлексации, близкие к лехитской и принципиально отличающиеся не только от всех других восточнославянских, но и от западно- и южнославянских систем рефлексации169.
А.А. Зализняк указывает, что приведённые выше акцентологические особенности «являются наиболее важными свидетельствами древнейшей истории кривичского племенного диалекта, так как они никак не могли возникнуть в период после предполагаемого распадения общевосточнославянского языка»170. В древности, по его представлению, имело место родство диалектов - предшественников кривичского, великопольского, верхнелужицкого, галицкого, северночакавского и западноболгарского диалектов. Эти черты могут рассматриваться как пережиток того состояния, когда кривичский племенной диалект, представлял собой особый позднепраславянский диалект, входивший вместе с северными западнославянскими диалектами в единый лингвогеографический ареал171. Отметим про себя, что подобные взгляды хорошо коррелируют с позицией В.В, Седова.
В.Н. Топоров также выявляет глубокую архаичность кривичской речи и её исходную принадлежность к северо-запападно-славянской диалектной группе (польск., сев-лехитск., лужицк.), тогда как отражённый в тех же грамотах диалект ильменских словен относился, по его мнению, к юго-восточной группе. Далее, согласно представленной концепции, логично следует, что западнославянский локус кривичей может предшествовать балтскому языковому этапу, о чём могли бы свидетельствовать некоторые особенности балтской речи прусско-ятвяжско-южнолитовской полосы, «к которым как бы "подстраиваются" некоторые древнекривичские (уже славянские) языковые особенности»172.
Р.А. Агеева полагает, что к балтийскому влиянию можно отнести явление русского аканья, сохранение же о в безударной позиции в северном наречии можно рассматривать как закрепление общеславянских особенностей русского вокализма (возможно, благодаря косвенному влиянию местных финно-угорских языков)173.
Попытку поиска подобных архаизмов посредством сплошного лингвистического обследования гидронимии Белорусского Подвинья предприняла Е. М. Катонова. По ее наблюдениям в этом регионе 18,5% названий с большой достоверностью могут быть отнесены к славянским, 17,5% гидронимов получили балтскую интерпретацию, 64% наименований могут быть сопоставимы как со славянскими, так и с балтскими языковыми данными174.
Также весьма показательно мнение В.Н. Топорова о наличии гидронимической «оси» 175 - неширокой полосе, соединяющей Западную Двину и Латвию с северным Подмосковьем и сохраняющей устойчивый и однородный балтский колорит в гидронимии176, что само по себе достаточно правдоподобно связывается с «кривичским» потоком как этноязыковым элементом, который со временем «дебалтизировался»177.
Что касается не оговорённой выше ситуации в колонизированных кривичами регионах, то можно говорить о разных судьбах линвистической ассимиляции автохтонного населения. Если влияние кривичского диалекта в Новгороде и близких к изначальной территории расселения ещё явственно прослеживается в исторической ретроспективе, то в более отдалённых регионах, по-видимому, он растворился в среде местных говоров . Так, многие исследователи сходятся во мнении, что особый диалект Волго-Клязьминского междуречья восходят к местному племенному говору и не обнаруживает свзяи со словенскими или кривичскими говорами (при сохраненнии следов пласта ранней славянской колонизации особой племенной группировкой)178.
Попытаемся суммировать и проанализировать получившуюся разноуровневую модель. Очевидным представляется факт былого наличия у кривичей своего развитого жизнеспособного племенного диалекта, оказавшего влияние на соседние новгородские, белорусские и верхневолжские говоры. Он, в свою очередь, мог быть подразделён на ряд отдельных групп. История его возникновения восходит к праславянской языковой общности и демонстрирует позднее сохранение многих архаичных черт. Нужно полагать, что местом возникновения этого говора, в свете установления ближайшего родства, было Среднее Повисленье и балтийский славянский ареал. Возможно также более древнее родство указанных лингвистических групп с балтскими, восходящее к эпохе прабалтославянской общности. Кроме того, современные данные позволяют не только проследить историю развития кривичских говоров, но и зафиксировать его присутствие в видоизменённом виде в ряде областей и поныне.
Данные лингвистики, местной топо-/гидронимии и истории о заселении края всегда находятся в непосредственной связи. Как и в случае с языком, географическая сетка с характерными обозначениями демонстрирует как глубокую архаичность, так и впитывание многих поколений субстратов. Задача специалистов состоит в том, чтобы выработать подходящую схему анализирования огромного пласта подобных данных и грамотно сопоставить их между собой, в том числе с поможью данных смежных наук. Мы же, в свою очередь, поступим подобным же образом и обратимся к наработкам ономастики по заселению кривичами их исконного ареала.
Р.А. Агеева выделяет несколько ступеней соотношения ономастических и археологических данных, в зависимости от которых могут меняться результаты этноисторических выводов179:
1. Совпадение топонимических и археологических ареалов.
В.В. Седов считал, что это совпадение является необходимым условием для всякого этнического вывода. Однако Р.А. Агеева предостерегает: «Следует заметить, что даже точное совпадение археологических и топонимических ареалов не всегда бывает доказательным для соответствующих этноисторических выводов». Например, крупномасштабные карты могут демонстрировать преобладающее влияние в регионе одной группы, тогда как мелкомасштабные покажут почти единогласное превалирование в ареале гидронимов иного населения. Кроме того, при анализе совпадений необходимо привлекать данные иных дисциплин во всей их совокупности.
2. Несовпадение топонимических ареалов с данными археологии.
Наличие гидронимии балтского типа на Северо-Западе России, например. Балтских субстратных названий в указанном регионе не меньше, чем финно-угорских, однако археология не связывает сколько-нибудь значимые памятники на территории новгородских земель с балтским этносом. Всё это может побуждать исследователей к пересмотру либо наиболее ранних балтских гидронимов как "древне-европейских" с изменением хронологии слоя, либо этнической принадлежности многих древностей Северо-Западной Руси в пользу их вероятного балтского происхождения, либо происхождения новгородских словен и псковских кривичей в рамках проблемы балтославянского этногенеза.
3. Существование лишь отдельных изолированных названий, подкрепляющих этноисторическую гипотезу.
В этом случае очевидно, что именно массовость обеспечивает правильную этноисторическую интерпретацию пластов названий.
При этом наиболее перспективным в этноисторических исследованиях автор считает «такой способ применения ономастических данных, когда лингвоисторический метод сочетается с ареальным и полученные выводы корректируются полевыми наблюдениями» 180, - что полностью отвечает задачам и настоящего исследования.
Согласно концепции Р.А. Агеевой, в условиях двуязычия процесс перехода топонима из одного языка в другой не произволен, а подвержен определенным закономерностям (фонетическим, семантическим и т.п.). При заимствовании топонимов мы «говорим о полном или максимальном включении в систему в случае, если заимствуются морфемы и возникает семантическое переосмысление, благодаря чему топоним максимально включается в знаковую систему заимствующего языка». Особенно оправдан подобный подход в условиях давно ославянившейся территорий, где процессы взаимодействия разных топонимических систем давно завершились181.
Автор полагает, что к моменту прихода в Озерный край (V в. н.э.) предки кривичей и словен имели уже «весьма развитую и устойчивую систему географической аппелятивной лексики, унаследованную в основной части от праславянского периода»182. Кроме того, отмечаемая словообразовательная однородность русской гидронимии новгородско-псковских земель (особенно в виде отсутствия ярких ареальных словообразовательных явлений) может свидетельствовать о том, что диалектные различия переселенцев не были особенно значимыми в эпоху массового становления русской гидронимии.
Обычно в гидроними территории, подвергшейся ранней славянизации, наблюдается «глубокое освоение субстратных названий и большая степень включения последних в русскую гидронимическую систему» (равно как характерна ивзаимная адаптация – ср. рус. и фин.: Верба - Сабро, Многа - Толба, Лада - Уда, Руда – Жадро) 183. Нужно заметить, что на всей исследуемой территории субстратные гидронимы подверглись сильной славянизации, что указывает на древность перехода балтийских и финно-угорских названий в систему русской гидронимии184.
Однако возможно ли найти существенные следы взаимодействия? Разумеется, ибо даже давно и всесторонне освоенная географическая область в той или иной степени сохранит субстратную память. О.Н. Трубачёв в связи с этим отмечает, что «стерильно чистое (бессубстратное) этническое пространство - исключительное и сомнительное явление. Нет чисто славянских топонимических территорий»185. Зоны экспансии, по его представлениям, характеризуются как раз кучность однородных славянских названий в противовес очагу возникновения186, дающего неяркую, смазанную их картину.
Говорит ли это о первоначальной волне из Повисленья, позже инкорпорированной в восточнославянский мир?
Возращаясь к нашему известному камню преткновения, констатируем, что, данные топонимики призваны помочь в реконструкции путей проникновения кривичей на русский Северо-Запад . Кажется вероятным, что миграционная волна протекала из Повисленья через среднее течение Немана и бассейн Нериса-Вилии. Данные эти получены Ю. Удольфом в ходе анализа топонимических материалов со славянскими основами на всём пути следования - veś, potoc, korč, ručej, gaŕ, dor, derevnija187. Кроме того, на нашем Северо-Западе есть значительное число гидронимов и антропонимов, параллели которым можно найти лишь в украинском и белорусском языках188, - возможно, это отчасти характеризует и дальнейшие пути миграции этого древнего населения.
В продолжение темы Р.А. Агеева отмечает, что среди гидронимов Новгородско-Псковского края выявляется множество "первичных" названий, которые, по С. Роспонду, характерны для зоны "А" (Повисленье), т.е. прародины славян189.
Так, названия типа оз. Вельго на Псковщине и сходные названия в рязанских, московских, новгородских, тверских землях можно сопоставить с многочисленными гидронимами бассейна Вислы: р. Wielga, бол. Wielgi Rуw, оз. Wielgie Głuche и др. (С XIV в. форма wielgi употребляется параллельно с wielki - "большой", ср. рус. великий) 190. Надо ли упоминать, что подобная картина имеет параллели с историей кривичской колонизации, описанной ранее.
Для кривичей псковской ветви характерны свои особенности в ойконимии. Так, в Новгородщине и Псковщине можно "отметить сильную тенденцию к употреблению многих гидронимов и ойконимов в форме ср. рода. В современных говорах даже названия в форме муж. рода переходят в форму ср. рода (несклоняемую в живой речи). Например, Старый Изборск - Изборско ("был в Изборско")191. Для местной ойконимии характерна также форма множественного числа. Примером служат следующие названия рек и озёр: Струги, Островки, Большие Толони, Угличи, Лобзы, Псковяны, Озеры, Вербицы.
Кроме всего прочего, наличие параллелей для новгородско-псковской гидронимии одновременно и западнославянской, и в южнославянской областях может достоверно свидетельствовать о сохранении и общеславянского наследия, некой архаичности. Примером может служить приток Мсты - р. Крупа (ср. блр. крупец и крупко - "незамерзающий короткий приток реки"), аналогии названию которой можно найти как на Псковщине, в Тверских землях, на Волыни (Крупеница, Крупень, Крупец, Крупка), так и на Балканах, в Польше (Kropa/Krupa, Krępa/Kropa). Те же многочисленные аналогии связаны и с названиями оз. Череменецкое, рек Череменка, Черемница, восходящих к общеславянскому čremen-. В то же время, рассматривая параллели с западнославянской областью, особенно новгородско-псковско-польские схождения в гидронимии, Р.А. Агеева отмечает, что всегда нужно иметь в виду и возможность общего балтийского субстрата192..
Несмотря на то, что балтийский этнический компонент оказывал некоторое влияние на древнее население псковских и новгородских земель, степень этого влияния , как уточняет Р.А. Агеева, ещё нельзя считать окончательно выясненным. Сильнее она заявляет о себе к югу - традиционной непрерывной вотчине балтов193. Различимый балтийский субстрат в русских северо-западных говорах прослеживаетлся лишь в тех районах, куда направлялся поток переселенцев из более южного ареала194.
Большинство субстратных названий северо-запада, очевидно, носят субституционные [фонетические: Vęd-, балт. Vind- и рус. р. Вяда, морфологические с заменой рода] и эллиптические [отпадание части названий с "озеро" или "река" - например, фин. Kuohujöki и рус. Kuchy / Кухва] черты195. Это обстоятельство также указывает на древность заимствования гидронимов этой территории. Восточные славяне, пришедшие в Озерный край, «либо совсем не понимали языка усваиваемой гидронимии, либо настолько хорошо знали этот язык, что не было никакой надобности в переводе названий»196. Калькирование названий [например, фин. Kirvesjärvi и рус. Топорнозеро] становится частым явлением в более поздний период русской колонизации (например, на Севере), где двуязычная ситуация сохранялась длительное время, и перевод географических названий был и насущной необходимостью в процессе общения разноязычных жителей, и живым процессом, отражавшим ход русской колонизации.
Суммируя данные гидронимии и топонимии, отметим, что данные дисциплины также склонны выводить население Северо-Запада Восточно-Европейской равнины к Повисленью и западным ареалам. Собранные исследователями материалы свидетельствуют в пользу всестороннего усвоения и переосмысления кривичами и новгородцами существовавшей ранее гидронимии, вследствие чего восстановить изначальную их структуру не так просто. Отметим, что сильнее балтские архаизмы в гидронимии сохраняются к югу (в том числе и на Смоленщине), тогда в более северных областях субстратное влияние в ономастии (как и этнических процессах) различимо слабее.
Переходим к одной из наиболее информативных и ярких – попытаемся проанализировать особенности морфологического внутрипопуляционного типа кривичей, а также его этноопределяющие особенности в сравнении с аналогичными у соседей. Затронем мы и тему антропологической преемственности летописных кривичей и современного населения, занимающего их былой ареал. Можем ли мы говорить хотя бы о частичном сохранении морфологической спецификации или же современные популяции не несут в себе «тех самых» древних черт, не являются продолжателями традиции? Совпадают ли антропологические и археологические ареалы? Попробуем проследить основные тенденции.
Если племенное деление восточного славянства оформилось по меркам истории довольно поздно - во второй половине I тыс. н.э., сталв результатом их широкого расселения при частичном взаимодействии с местным населением, то особенности антропологического строения не подвержены столь быстрым изменениям и проистекают из более древней поры. Именно поэтому, по мнению Е.В. и О.П. Балановских, антропологическая дифференциация часто не совпадает с членением средневекового населения по племенам197.
Кроме того, В.П. Алексеев пишет, что при рассмотрении краниологического типа русских серий следует специально подчеркнуть одно важное обстоятельство: «Речь идет о чрезвычайном морфологическом сходстве, которое проявляется при сопоставлении всех имеющихся в нашем распоряжении материалов»198.
"Восточные славяне по показателям изменчивости достаточно однородны"199 (в отличие от тех же финнов или балтов). При этом наибольшую изменчивость демонстрируют показатели выступания носа (угол, симотический указатель). Эти признаки ослабевают к востоку и северо-востоку Восточно-Европейской равнины - зоне интенсивных контактов с финно-уграми. Показатели высоты носа изменяются также по этой оси и в связи с теми же причинами. К северо-востоку уменьшаются показатели скуловой ширины и верхней выстоты лица. Абсолютные размеры длины и ширины черепа уменьшаются по направлению на восток и северо-восток. Черепной показатель "не дает географически закономерного распределения, зато свидетельствует о значительном сходстве славянских, балтийских и финно-угорских групп" этой обширной территории200.
По концепции Е.В. и О.П. Балановских, имеет место трехчленное географическое деление этнического ареала русских и различное происхождение населения этих зон: собственно славянское в западной части ареала, дославянское (преимущественно финно-угорское) в восточной части ареала и центральная зона метисации, интенсивного смешения этих двух пластов населения201.
Что же известно нам о собственно кривичах? В.В. Бунак писал, что среди них преобладали варианты балтийской или северной расы202. Тверская группа кривичей, как показывают раскопки характерных одинцовских курганов, характеризовалась долихокранным черепом: «Лоб низкий, слегка наклонный. Глабелла и надбровные дуги слабо выражены. Орбиты средних размеров, округлых очертаний. Нос высокий, резко выступающий, с волнистой спинкой. Носовое отверстие узкое, нижний край антропинный. Выступание носового шипа соответствует 5 баллам. Клыковые ямки глубокие. Альвеолярная часть средней высоты, ортогнатная. Нижняя челюсть имеет высокое тело и хорошо выраженный подбородочный выступ». Т.И. Алексеева определяет этот антропологический комплекс как валдайско-верхнеднепровский» 203.
Псковские кривичи имели долихокранный, относительно широколицый антропологический тип, вероятно, как и полочане. В южном ареале псковской группы (район Великих Лук и верховьев Ловати) отмечается влияние суббрахикранных среднелицых словен. Смоленских же кривичей отличал долихокранный среднелицый тип, переходящий в восточных и северо-восточных колонизированных ими областях в мезодолихокранный узколицый204.
Волыняне, древляне, полоцкие кривичи, характеризующиеся длинноголовым комплексом со сравнительно широким лицоми сильно выступающим носом, антропологически схожи с некоторыми балтийскими группами - латгалами, жемайтами,земгалами205.
Восточные ветви летописных кривичей (ярославские, костромские, владимирские) характеризуются мезокранией, относительно узким лицом и незначительным ослаблением горизонтальной профилировки и угла выступания носа206. Т.И. Алексеева же отмечает, что в Волго-Окском бассейне антропологический состав населения «меняется за счет прилива славянского населения из северо-западных областей»207.
Вспомним теперь «парадоксальный факт», отмеченный ещё В.В, Седовым, - «отсутствие преемственности между антрополо-гическим строением средневекового населения Северо-Восточной Руси, восстанавливаемым по скелетным остаткам в курганах, и современным русским населением тех же территорий». Различия эти касаются существенных деталей как черепной коробки, так и лицевого скелета. Одним из предположений на этот счёт является догадка о возможных позднейших притоках славянского населения в послемонгольский период, однако подтверждения в исторических материалах она не находит. Возможно, ядро населения этих территорий составляли славянские переселенцы середины I тыс. н.э., отличные от следующих потоков по антропологическому строению (равно как и диалектным признакам, демонстрирующим глубокую архаичность и ранее отделение от праславянского) 208.
В послевоенное время в результате изучения архивных материалов были установлены "своеобразные особенности у вятичей и рязанских кривичей - уменьшение размеров черепа, некоторое увеличение черепного показателя, уменьшение угла носовых костей и линии профиля"209, что, вероятно, позволяет сделать заключение о преобладании в крайних восточных групп славян (вятичи, ярославские, костромские, владимирские кривичи) «антропологических черт, присущих финно-угорскому, по-видимому, древнемордовскому населению Волго-Окского бассейна»210.
Вернёмся теперь к одному из основополагающих вопросов данного исследования – определению этнических истоков кривичской общности. В.В. Седов , основывавший выводы на краниологических материалах, не на нашёл значимых различий между широколицыми и среднелицыми сериями курганных черепов из Беларуси и объединил полоцких и смоленских кривичей, дреговичей и радимичей в одну группу, отличающуюся длинноголовым среднелицым типом, и отметил, что территория его распространения «в эпоху раннего средневековья в деталях совпадает с ареалом днепровских балтских племен, определенным по данным гидронимии и археологии»211. Изучение генетических и одонтологических (зубных) материалов также демонстрирует, что "западные серии кривичей полностью соответствуют т. н. ранним латгалам Видземе, аукштайтам и жамойтам, но наибольшее сходство у них проявляется с восточными латгалами VIII–XIII вв.», что поддерживанет одно из мнений о славянизации кривичей через смену ими своего балтского языка на славянский212.
В то же время, для антропологии характерна констатация того факта, что антропологически древнее население северо-западных областей изучаемого нами региона тяготеет к Повисленью. Так, при общей скудности дошедших до нас сведений (черепов) некоторые данные свидетельствуют, что «гипотетические кривичи, оставившие ряд курганов на Новгородщине, вполне могут рассматриваться как сходное с вислянами»213. Т.И. Алексеева рассматривает современных русских как более или менее гомогенных в антропологическом отношении народ, «генетически связанным с северо-западным и западным славянским населением»214.
В качестве текущих наблюдений отметим, что современное русское население демонстрирует известное антропологическое сходство. Некоторые различия продиктованы преимущественно активностью выделяемых субстратных черт (см. Приложения, рис. 7). Так, полоцко-смоленские кривичи характеризуются значительным(если не довлеющим) антропологическим влиянием балтов (большой долей метисации). Северо-западные кривичские области морфологически тяготеют к Повисленью. Кроме того, учёными намечен целый ряд фундаментальных краниологических черт, разнящихся по направлению к Северо-Востоку и Востоку – колонизированных кривичами территорий. Этот факт трактуется как показатель последующей метисации с автохтонным финно-угорским населением.
Кроме наличия общих морфологических различий, каждую популяцию можно охарактеризовать совокупностью своеобразных черт и мутаций, имеющих локальную привязку и выявляющих, тем самым, тот или иной характер исторического развития и сосуществования.
Была ли для древних славян характерна генетическая унифицированность, сказать сложно. Б. Малярчук и М. Деренко полагают, что «современные славяне антропологически неоднородны и даже принадлежат к разным ветвям европеоидной расы»215. Е.В. и О.П. Балановские же полагают, что «искать такую генетическую однородность, а тем более пытаться доказать её - всё равно, что настаивать, что данный народ находится вне истории, выпал из мирового исторического процесса»216.
Интересно исследование Б. Малярчук и М. Деренко 2007 г. полиморфизма мт ДНК и Y-хромосомы в популяциях русского населения европейской части России, проливающее свет и на упоминавшийся в предыдущей главе вопрос состава колонистов, показало, что русские популяции в значительно большей степени дифференцированы по отцовским линиям, чем по материнским217. Предполагается, что генетические различия между современными русскими популяциями вызваны различным участием славянских мужчин и женщин в процессе заселения ими Восточной Европы начиная с эпохи раннего средневековья. По всей видимости, «лишь начальный этап колонизации осуществлялся как мужчинами, так и женщинами (видимо, племенными группами, родами, семьями), а более поздние - преимущественно мужчинами, которые женились на местных аборигенках»218.
Б. Малярчук объединял популяции в группы следующим образом219:
(А) по говорам и наречиям русского языка: южное наречие (Белгород, Орел, Калуга, Тула), северное наречие (Ярославль), среднерусские говоры (Великий Новгород, Волот, Псков, Владимир, Нижний Новгород);
(Б) по диалектным зонам: юго-западная зона (Белгород, Орел, Калуга, Тула), северо-западная зона (Великий Новгород, Волот, Псков), северо-восточная зона (Владимир, Нижний Новгород, Ярославль);
(В) в соответствии с данными антропологии: предполагаемые потомки словен новгородских и псковских кривичей (Великий Новгород, Волот, Псков), кривичей (Владимир, Нижний Новгород, Ярославль, Кострома), вятичей (Калуга, Тула), северян (Орел, Белгород).
Результаты исследования свидетельствуют об отсутствии генетических различий по распределению линий Y-хромосомы в группах русских популяций, выделяемых на основании данных лингвистики. «Такой же вывод следует и из результатов анализа дифференциации русских популяций, сгруппированных с учетом данных антропологии»220.
В целом для русских, по мнению автора, характерна незначительная монголоидная примесь (~1,5%), представленная различными группами мтДНК – C, D, M*, G2a, N9a. Именно она досталась славянам и балтам от проживавших несколько тысяч лет назад на обширных просторах Восточной Европы предков современных финно-угров221. Частота встречаемости гена N3 варьируется в пределах русской популяции от 5% в Калужской до 35% в Псковской областях (сходная картина наблюдается и у поморов), характеризуя степень взаимодействия местных славян с финно-уграми и балтами.
Стоит отметить и то, что выделенная в псковских популяциях гаплогруппа N3 обусловлена преимущественно присутствием «балтских» вариантов Y-хромосомы (их доля 64%), тогда как в генофондах центральных и южных областей России представлены, как правило, «финно-угорские» варианты гаплогруппы N3 (до 80%)222.
Тем самым, по мнению Б.А. Малярчука, лишь некоторые русские популяции (псковская и поморская) демонстрируют выраженное сходство с финно-угорскими и балтскими популяциями Северной и Восточной Европы, «однако подавляющее большинство русских популяций кластеризируется со славянскими популяциями (поляками, украинцами, белорусами)»223. Это обусловлено высокой частотой встречающейся у них группы R1a и умеренной или низкой частотой группы N3.
Следующий анализ Б. Малярчука и М. Деренко [2009 г.] изменчивости митохондриальной ДНК (мтДНК) и Y-хромосомы в популяциях русского населения европейской части России показал, что «русские характеризуются низким уровнем генетической дифференциации как по материнским линиям мтДНК, так и по отцовским линиям Y-хромосомы». Более того, генетические различия между русскими популяциями вообще исчезают, если их сгруппировать в соответствии с диалектным членением русского языка или по данным антропологии. Между тем, анализ изменчивости мтДНК в популяциях северной части Европы показал, что некоторые русские популяции Северо-Западного региона России (Псков и Великий Новгород) и поляки Северо-Восточной Польши (Сувалки) достоверно отличаются от соседних популяций славянского (русские и поляки), балтского (литовцы) и угро-финского (эстонцы, карелы, финны) происхождения224 и демонстрируют высокое генетическое сходство (ср. с данными В.В. Седова -Приложения, рис. 2).
Полученные данные свидетельствуют о своеобразии генетической структуры этих популяций по отношению как к остальным славянским популяциям (русским и полякам; 0.52%), так и к популяциям балтского и угро-финского происхождения (0.76%)225. Анализ выявил у них наличие гаплогруппы U5a, которая распространена в этих популяциях с более высокой частотой (в среднем, 16%), чем в соседних славянских, балтских и угро-финских популяциях, где ее частота, в среднем, составляет 7%. Интересной особенностью генофондов популяций Великого Новгорода, Пскова и Сувалок является также присутствие (в среднем, с частотой 2.2%) гаплотипов митохондриальных групп R1 и R2, которые крайне редки в соседних популяциях226.
Авторы подытоживают: «Генетическое сходство псковско-новгородского населения с польско-литовским населением Северо-Восточной Польши (Сувалки) свидетельствует о западных истоках генофонда северо-западных русских»227. Отсюда следует, что пути развития населения севера и юга Руси издревле различались. До IX в. в Восточной Европе существовали два территориальных массива и «две славянские традиции» славян (область юго-западной Руси с основным киевско-суздальским диалектом и псковско-новгородская область с древненовгородским диалектом), впоследствии слившиеся.
Б.А. Малярчук полагает, что лишь на западе этнической территории русские представляют собой генетических потомков славян, «в центральной части русский этнос сформировался за счет смешения славян и дославянского финно-угорского населения, а на востоке и в северной части ареала произошло только замещение дославянских языков и культуры славянскими»228.
Проанализировав вышесказанное, можно констатировать ряд фактов:
- исчезновение существенных генетических различий при группировании русских популяций в соответствии с диалектными и антропологическими зонами;
- значительное генетическое влияние субстратов на формирование, очевидно, и кривичской общности (так, в зоне псковских кривичей обнаруживается сильное влияение финно-угорского кластера, тогда как в формировании южных кривичей активную роль приняли балты);
- бо’льшую генетическую изменчивость по мужской линии – основных переселенцев;
- родственность современных популяций русского Северо-Запада сходным в Восточной Литве и Польше, при значительном их общем отличии от остального славянского, балтского и финского окружения.
Заключение.
Подведём итоги нашего исследования. Для получения всесторонней картины особенностей этногенеза и культуры кривичей необходимо сопоставить полученные данные разных дисциплин.
Во-первых, мы выяснили, что надёжнее всего кривичская общность ассоциируется с КДК с её доказанной преемственностью и определёнными ареалами распространения (см. приложения). В свою очередь, КДК возводится преимущественно к западнославянскому ареалу Повисленья (с субстратным участием местных балтских и прибалтийско-финских элементов).
Во-вторых, очевиден тот факт, что наиболее успешной кривичская колонизация была в Верховьях Волги и Волго-Окского междуречья. Проходила она силами сельского населения, преимущественного мужского. В большинстве случаев, прослеживаемых по курганным комплексам, имела место ассимиляция кривичами местного населения, изредка случалось и обратное.
В-третьих, можно констатировать некоторые этнически-окрашенные черты повседневной культуры, наметившиеся уже в это время. Это характерные черты украшения и одежды, а также особенности жилищ, утвари, расселения, имеющие аналоги средневисленском регионе.
В-четвертых, имеет место факт наличия у кривичей своего племенного диалекта, подразделявшегося на ряд отдельных групп. История его возникновения восходит как к праславянской языковой общности, демонстрируя сохранение многих её архаичных черт, так и, возможно, к древнейшей прабалтославянской.
В-пятых, данные гидронимии также выводят население Северо-Запада Восточно-Европейской равнины к Повисленью и западным ареалам. Что касается местных балтских архаизмов, то сильнее всего они сохраняются к югу (в том числе и на Смоленщине), тогда в более северных областях субстратное влияние в ономастии различимо слабее.
В-шестых, данные антропологии, говоря об общем сходстве древнерусского населения, все же связывают морфологически полоцко-смоленский тип с преимущественно с балтским влиянием, тогда как северо-западные кривичи тяготеют к Повисленью. Кроме того, по оси колонизации Северо-Восток- Востоку наблюдается особенное финно-угорское влияния на кривичский тип. Интересно и наложение антропологических данных на карту кривичских говоров (см. Приложения, рис. 4).
В-седьмых, генетика говорит о сходстве популяций Северо-Запада с популяциями С-В Польши и об участии субстратов в формировании генофонда кривичского населения.
В связи с описанным выше, можно констатировать преимущественное единодушие дисциплин по ряду основных вопросов. Так, данные археологии, диалектологии, гидронимии, топонимии, антропологии и генетики свидетельствуют о западном польском ареале (Повисленье и Балтийском побережье) как о колыбели зарождения псковских, а с ними и новгородских кривичей. Отношение дисциплин к дальнейшему расселению отличается меньшей унифицированностью. Однако большинство данных говорит о том, что какая-то доля ассимиляции и синтеза полоцко-смоленских кривичей и балтов имела место. Ряд учёных настаивают на исконной балтскости местных кривичей, упоминая возможность перенятия ими славянской культуры и языка в более позднее время. Нам эта картина видится несколько по-иному: очевидно, что балтский компонент отразился на культуре пришедших сюда носителей КСПДК и что наблюдалась последующая метисация. Однако огульно причислять всех кривичей этой полосы к автохтонному балтскому населению не представляется возможным. То же можно сказать и о доле финского субстрата в кривичском генофонде, особенно очевидном на колонизированных В и С-В областях.
Посредством суммирования всего сказанного выше, можно не только констатировать некоторое прояснение кривичской проблемы хотя бы локального уровня, но и обнаружение преемственности последних с позднейшим населением их ареала. Об этом свидетельствуют как данные генетики, так и обрывочные аналоги в этнографии и лингвистике. Культура, казалось бы, исчезнувшая почти тысячелетие назад, продолжает самовоспроизводиться, пусть и в латентном крайне транформированном виде. Не это ли лучшее вознаграждение исследователя?
Список литературы.
Источники:
Агеева Р.А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М.: Едиториал УРСС, 2004.
Алексеев В.П. Происхождение народов Восточной Европы. М.: Наука, - 1969.
Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973.
Восточные славяне. Антропология и этническая история. Под ред. Алексеевой Т.И. М.: Научный мир, - 2002.
Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М.: Языки славянской культуры, 2004.
Лопатин Н.В., Фурасьев А.Г. Северные рубежи раннеславянского мира в III-V вв. н.э. (Раннеславянский мир. Вып. 8). М., 2007.
Малярчук Б.А., Деренко М.В. Молекулярная генетика о происхождении и дифференциации славян //Вестник Северо-Восточного научного центра ДВО РАН. 2005. № 2.
Малярчук Б.А., Деренко М.В. Структура русского генофонда // Природа. № 4. 2007.
Малярчук Б. А. Следы балтийских славян в генофонде русского населения Восточной Европы // The Russian Journal of Genetic Genealogy (Русская версия): Том 1, №1, 2009 г.
Николаев С.Л. К истории племенного диалекта кривичей // Советское славяноведение. 1990. № 4.
Сабурова М.А. Женский головной убор у славян (по материалам Вологодской экспедиции) // Советская археология. № 2. 1974.
Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982.
Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999.
Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1.
Шмидт Е.А. Кривичи Смоленского Поднепровья и Подвинья (в свете археологических данных). Смоленск, 2012.
Литература:
Агапитов В.А., Логинов К.К. Из исторического прошлого Заонежья // Кижский вестник №2. Петрозаводск, 1993.
Балановская Е.В., Балановский О.П. Русский генофонд на Русской равнине. Изд.: Луч, - 2007.
Векслер А.Г. , Рабинович, М.Г. Шеляпина Н.С. М.М. Герасимов и история Москвы (работы по восстановлению облика древних жителей Московского края и русских царей) // Антропологическая реконструкция и проблемы палеоэтнографии. Сборник памяти М.М. Герасимова. М., 1973.
Дзермант А. Кривичи. Историко-этногенетический очерк // «DRUVIS» №1, 2005 г.
Лебединский М.Ю. К вопросу об истории древнерусской народности. М., 1997.
Очерки по истории русской деревни X-XIII вв. Под ред. Б.А. Рыбакова. Т. 2. М., 1959.
Очерки русской культуры XVII века. Ч. 1. Материальная культура. Государственный строй / Под ред. А.В. Арциховского. М.: Изд-во МГУ, 1979.
Топоров В.Н. Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях // Славяне: адзінства і мнагастайнасць: Міжнародная канферэнцыя (Мінск, 24-27 мая 1990 г.): Тэзісы дакладаў і паведамленняў. Секцыя 2. Этнагенез славян. Мінск, 1990.
Топоров В.Н. Славяне и балты (VI - IX вв.) // Славяне и их соседи. Место взаимных влияний в процессе общественного и культурного развития. Эпоха феодализма. М., 1968.
Трубачёв О.Н. Ранние славянские этнонимы – свидетели миграции славян // Вопросы языкознания. 1974. № 6..
Трубачёв О.Н. Языкознание и этногенез славян. Древние славяне по данным этимологии и ономастики // Вопросы языкознания. М., 1982, № 4.
Штыхов Г.В. Формирование Полоцких Кривичей// Is baltu kulturos istorijos. Вильнюс: Diemedis, 2000.
Янин В.Л., Алешковский М.X. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР, №2, М.-Л., 1971.
Приложения.
Рис. 1: Распространение славян на ареал ПДК и СПДК по В.В. Седову.
Рис. 2: Генетическая карта западнопольской и
северо-западной русской популяций Рис. 3:
Б.А. Малярчука. Длинный курган (по монографии Е.А. Шмидта).
Рис. 4: Иллюстрация из работы «Антропология и этническая история расселения славян» - соотношение данных археологии и антропологии.
Рис. 5: Кривичские древности (по В.В. Седову).
Рис. 6: Реконструкция головного убора по М.А. Сабуровой.
Рис. 7: Реконструкция антропологических типов кривичей.
3 Здесь и далее материалы сводов без указания иного цитируются по: Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 47.
4 Шмидт Е.А. Кривичи Смоленского Поднепровья и Подвинья (в свете археологических данных). Смоленск, 2012. С. 116.
5 Этой мысли не противоречат и археологические находки. Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 62.
6 Топоров В.Н. Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях // Славяне: адзінства і мнагастайнасць: Міжнародная канферэнцыя (Мінск, 24-27 мая 1990 г.): Тэзісы дакладаў і паведамленняў. Секцыя 2. Этнагенез славян. Мінск, 1990. С. 90.
7 Топоров В.Н. Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях // Славяне: адзінства і мнагастайнасць: Міжнародная канферэнцыя (Мінск, 24-27 мая 1990 г.): Тэзісы дакладаў і паведамленняў. Секцыя 2. Этнагенез славян. Мінск, 1990. С. 90.
8 Трубачёв О.Н. Ранние славянские этнонимы – свидетели миграции славян // Вопросы языкознания. 1974. № 6. С. 55.
9 Шмидт Е.А. Кривичи Смоленского Поднепровья и Подвинья (в свете археологических данных). Смоленск, 2012. С. 118.
10 Там же. С. 62.
11 Однако не будем забывать и о возможности отнесения этнонима к эпохе праславянобалтской общности.
12 Шмидт Е.А. Кривичи Смоленского Поднепровья и Подвинья (в свете археологических данных). Смоленск, 2012. С. 117.
13Дзермант А. Кривичи. Историко-этногенетический очерк // «DRUVIS» №1, 2005 г. С. 33.
14 А. Дзермант Кривичи. Историко-этногенетический очерк // «DRUVIS» №1, 2005 г. С. 35.
15 Там же. С. 35.
16 Очерки русской культуры XVII века. Ч. 1. Материальная культура. Государственный строй / Под ред. А.В. Арциховского. М.: Изд-во МГУ, 1979. С. 206.
17 Далее мы будем использовать замещающие аббревиатуры КПДК и КСПДК соответственно.
18 Шмидт Е.А. Кривичи Смоленского Поднепровья и Подвинья (в свете археологических данных). Смоленск, 2012. С. 4.
19 Там же.
20 Лебединский М.Ю. К вопросу об истории древнерусской народности. М., 1997. С. 56.
21 Лебединский М.Ю. К вопросу об истории древнерусской народности. М., 1997. С. 55.
22 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 51.
23 Там же. С. 49.
24 Там же. С. 50.
25 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 158.
26 Лебединский М.Ю. К вопросу об истории древнерусской народности. М., 1997. С. 56.
27 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 168.
28 Там же.
29 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 164.
30 Там же. С. 158.
31 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 164.
32 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 60.
33 Встречаются курганы, где ниже располагается захоронение по обряду трупосожжения, а выше - трупоположения. Попадаются и обратные случаи. Или даже трупосожжение проводилось не до конца. Ритуал очищения земли под погребение огнем сохранялся вплоть до XII в. Лебединский М.Ю. К вопросу об истории древнерусской народности. М., 1997. С. 60.
34 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 163.
35 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 54.
36 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 115.
37 Там же С. 116.
38 Там же.
39 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 116.
40 Там же. С. 124.
41 Там же. С. 127.
42 Лебединский М.Ю. К вопросу об истории древнерусской народности. М., 1997. С. 36.
43 Янин В.Л., Алешковский М.X. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР, №2, М.-Л., 1971, стр. 50.
44 Лопатин Н.В., Фурасьев А.Г. Северные рубежи раннеславянского мира в III-V вв. н.э. (Раннеславянский мир. Вып. 8). М., 2007. С. 11.
45 Там же.
46 Там же. С. 92.
47 Там же. С. 105.
48 Топоров В.Н. Славяне и балты (VI - IX вв.) // Славяне и их соседи. Место взаимных влияний в процессе общественного и культурного развития. Эпоха феодализма. М., 1968. С. 11.
49 Там же. С. 9.
50 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 54.
51 Там же. С. 56.
52 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 115.
53 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 56.
54 Там же. С. 57.
55 Там же. С. 59.
56 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 60.
57 Там же. С. 48.
58 Там же. С. 48.
59 Там же. С. 60.
60 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 49.
61 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 125.
62 Там же.
63 Там же С. 126.
64 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 126.
65 Штыков Г.В. Формирование Полоцких Кривичей// Is baltu kulturos istorijos. Вильнюс: Diemedis, 2000. С. 212.
66 Там же. С. 210.
67 Там же.
68 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 62.
69 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 164.
70 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 62.
71 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 164.
72 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 129.
73 Дзермант А. Кривичи. Историко-этногенетический очерк // «DRUVIS» №1, 2005 г. С. 21.
74 Там же. С. 26.
75 Янин В.Л., Алешковский М.X. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР, №2, М.-Л., 1971, стр. 48.
76 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 62.
77 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 127.
78 Там же. С. 161.
79 Там же. С. 162.
80 Янин В.Л., Алешковский М.X. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР, №2, М.-Л., 1971. С. 40.
81 Там же. С. 43.
82 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 163.
83 Там же С. 152.
84 А.Г. Векслер, М.Г. Рабинович, Н.С. Шеляпина. М.М. Герасимов и история Москвы (работы по восстановлению облика древних жителей Московского края и русских царей) // Антропологическая реконструкция и проблемы палеоэтнографии. Сборник памяти М.М. Герасимова. М., 1973. С. 126.
85 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 186.
86 Там же.
87 Там же. С. 188.
88 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 145.
89 Там же. С. 147.
90 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 186.
91 Там же С. 189.
92 Там же.
93 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 198.
94 Там же. С. 194.
95 Там же. С. 194.
96 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 149.
97 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 154.
98 Там же.
99 Там же. С. 155.
100 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 155.
101 Там же С. 158.
102 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 151.
103 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 192.
104 Сабурова М.А. Женский головной убор у славян (по материалам Вологодской экспедиции) // Советская археология. № 2. 1974. С. 98.
105 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 198.
106 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 154.
107 Агапитов В.А., Логинов К.К. Из исторического прошлого Заонежья // Кижский вестник №2. Петрозаводск, 1993.С. 111.
108 Там же.
109 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 149.
110 Там же.
111 Там же. С. 150.
112 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 53.
113 Там же. С. 51.
114 Лебединский М.Ю. К вопросу об истории древнерусской народности. М., 1997. С. 58.
115 Очерки русской культуры XVII века. Ч. 1. Материальная культура. Государственный строй / Под ред. А.В. Арциховского. М.: Изд-во МГУ, 1979. С. 190.
116 Лебединский М.Ю. К вопросу об истории древнерусской народности. М., 1997. С. 58.
117 Янин В.Л., Алешковский М.X. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР, №2, М.-Л., 1971. С. 36.
118 Янин В.Л., Алешковский М.X. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР, №2, М.-Л., 1971. С. 46.
119 Очерки по истории русской деревни X-XIII вв. Под ред. Б.А. Рыбакова. Т. 1. М., 1956. С. 16.
120 Очерки по истории русской деревни X-XIII вв. Под ред. Б.А. Рыбакова. Т. 1. М., 1956. С. 18.
121 Там же. С. 32.
122 Там же.
123 Интересно, что В.Л. Янин и М.Х. Алешковский связывают археологический критерий "новгородских словен" - ромбощитковые височные кольца – с пределами Смоленской земли и считая, что он типологически связан с кривичскими завязанными височными кольцами. Янин В.Л., Алешковский М.X. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР, №2, М.-Л., 1971. С. 45.
124 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 163.
125 Сабурова М.А. Женский головной убор у славян (по материалам Вологодской экспедиции) // Советская археология. № 2. 1974. С. 88.
126 Там же. С. 93.
127 Там же. С. 97.
128 Очерки русской культуры XVII века. Ч. 1. Материальная культура. Государственный строй / Под ред. А.В. Арциховского. М.: Изд-во МГУ, 1979. С. 206.
129 Сабурова М.А. Женский головной убор у славян (по материалам Вологодской экспедиции) // Советская археология. № 2. 1974. С. 88.
130 Дошедшего до времен классических этнографических монографий. Совпадение ли?
131 Сабурова М.А. Женский головной убор у славян (по материалам Вологодской экспедиции) // Советская археология. № 2. 1974. С. 92.
132 Очерки по истории русской деревни X-XIII вв. Под ред. Б.А. Рыбакова. Т. 2. М., 1959. С. 32.
133 Там же.
134 Очерки русской культуры XVII века. Ч. 1. Материальная культура. Государственный строй / Под ред. А.В. Арциховского. М.: Изд-во МГУ, 1979. С. 206.
135 Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 152.
136 Там же. С. 164.
137 Там же. С. 169.
138 Очерки русской культуры XVII века. Ч. 1. Материальная культура. Государственный строй / Под ред. А.В. Арциховского. М.: Изд-во МГУ, 1979. С. 206.
139 Там же. С. 189.
140 Там же. С. 211.
141 Там же. С. 202.
142 Там же. С. 206.
143 Там же. С. 209.
144 Очерки русской культуры XVII века. Ч. 1. Материальная культура. Государственный строй / Под ред. А.В. Арциховского. М.: Изд-во МГУ, 1979. С. 208.
145 Там же. С. 205.
146 Трубачев О.Н. Языкознание и этногенез славян. Древние славяне по данным этимологии и ономастики // Вопросы языкознания. М., 1982, № 4. С. 15.
147 Янин В.Л., Алешковский М.X. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР, №2, М.-Л., 1971. С. 44.
148 Смягчение согласных, возникающее в результате поднятия средней спинки языка к твёрдому нёбу.
149 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 126.
150 Николаев С.Л. К истории племенного диалекта кривичей // Советское славяноведение. 1990. № 4. С. 54.
151 Янин В.Л., Алешковский М.X. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР, №2, М.-Л., 1971, стр. 49.
152 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 261.
153 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 55.
154 Там же. С. 54.
155 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 143.
156 Николаев С.Л. К истории племенного диалекта кривичей // Советское славяноведение. 1990. № 4. С. 54.
157 Там же. С. 55.
158 Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 40.
159 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 55.
160 Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 39.
161 Седов В.В. Кривичи // Советская археология. 1960. №1. С. 56.
162 Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 60.
163 Трубачёв О.Н. Ранние славянские этнонимы – свидетели миграции славян // Вопросы языкознания. 1974. № 6. С. 45.
164 Янин В.Л., Алешковский М.X. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // История СССР, №2, М.-Л., 1971. С. 50.
165 Лебединский М.Ю. К вопросу об истории древнерусской народности. М., 1997. С. 58.
166 Агеева Р.А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 71.
167 Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 40.
168 Там же. С. 41.
169 Там же. С. 57.
170 Там же. С. 62.
171 Там же.
172 Топоров В.Н. Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях // Славяне: адзінства і мнагастайнасць: Міжнародная канферэнцыя (Мінск, 24-27 мая 1990 г.): Тэзісы дакладаў і паведамленняў. Секцыя 2. Этнагенез славян. Мінск, 1990. С. 89.
173 Агеева Р.А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 152.
174 Штыков Г.В. Формирование Полоцких Кривичей// Is baltu kulturos istorijos. Вильнюс: Diemedis, 2000. С. 215.
175 Дзермант А. Кривичи. Историко-этногенетический очерк // «DRUVIS» №1, 2005 г. С. 27.
176 Топоров В.Н. Славяне и балты (VI - IX вв.) // Славяне и их соседи. Место взаимных влияний в процессе общественного и культурного развития. Эпоха феодализма. М., 1968. С. 10.
177 Учитывая, что часть славян в VI в. довольно надежно фиксируется в Среднем Подунавье, приобретают особое значение литовские гидронимы типа Dunajus, Dunгjus и др. (и соответствующие апеллятивы, сохраняющие архаичные значения - 'большая вода' и т.п.) и их популярность в литовском фольклоре. Как славянские заимствования эти примеры могут быть истолкованы только весьма условно: скорее они свидетельствуют об исключительной "проницаемости" всего пространства между Дунаем и Балтикой. Топоров В.Н. Славяне и балты (VI - IX вв.) // Славяне и их соседи. Место взаимных влияний в процессе общественного и культурного развития. Эпоха феодализма. М., 1968. С. 10.
178 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 251.
179 Здесь и ниже данные приведены по работе: Агеева Р.А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 126.
180 Агеева Р.А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 130.
181 Там же. С. 130.
182 Там же. С. 153.
183 Там же. С. 158.
184 Агеева Р.А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 113.
185 Трубачев О.Н. Языкознание и этногенез славян. Древние славяне по данным этимологии и ономастики // Вопросы языкознания. М., 1982, № 4. С. 16.
186 Там же. С. 18.
187 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 115.
188 Агеева Р.А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 71.
189 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 127.
190 Агеева Р.А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 159.
191 Там же. С. 113.
192 Агеева Р.А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 159.
193 Там же. 137.
194 Там же. С. 151.
195 Мста - Mustajöki, Сережа - Särkijöki - примеры выпадания слова "река" в "русифицированной" версии названия. "Сложения такого типа с постпозицией географического термина отмечаются, между прочим, в географических названиях русских былин: Пучай-река, Волга-река, Ильмень-озеро. Вероятно, сходство с финно-угорским словообразованием здесь не случайно: или это заимствование, или какая-либо древняя типологическая параллель". Агеева Р.А. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 71.
196 Там же. С.115.
197 Балановская Е.В., Балановский О.П. Русский генофонд на Русской равнине. Изд.: Луч, - 2007. С. 48.
198 В.П.Алексеев Происхождение народов Восточной Европы. М.: Наука, - 1969. С. 172.
199 Восточные славяне. Антропология и этническая история. Под ред. Алексеевой Т.И. М.: Научный мир, - 2002. С. 163.
200 Там же. С. 164.
201 Балановская Е.В., Балановский О.П. Русский генофонд на Русской равнине. Изд.: Луч, - 2007. С. 55.
202 В.П.Алексеев Происхождение народов Восточной Европы. М.: Наука, - 1969. С. 172.
203 А.Г. Векслер, М.Г. Рабинович, Н.С. Шеляпина. М.М. Герасимов и история Москвы (работы по восстановлению облика древних жителей Московского края и русских царей) // Антропологическая реконструкция и проблемы палеоэтнографии. Сборник памяти М.М. Герасимова. М., 1973. С. 128.
204 Восточные славяне. Антропология и этническая история. Под ред. Алексеевой Т.И. М.: Научный мир, - 2002. С. 161.
205 Там же. С. 165.
206 Там же. С. 167.
207 Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973. С. 270.
208 Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999. С. 155.
209 В.П.Алексеев Происхождение народов Восточной Европы. М.: Наука, - 1969. С. 172.
210 Восточные славяне. Антропология и этническая история. Под ред. Алексеевой Т.И. М.: Научный мир, - 2002. С. 164.
211 Дзермант А. Кривичи. Историко-этногенетический очерк // «DRUVIS» №1, 2005 г. С. 31.
212 Там же. С. 32.
213 Восточные славяне. Антропология и этническая история. Под ред. Алексеевой Т.И. М.: Научный мир, - 2002. С. 168.
214 Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973. С. 273.
215 Малярчук Б.А., Деренко М.В. Структура русского генофонда // Природа. № 4. 2007. C. 21.
216 Балановская Е.В., Балановский О.П. Русский генофонд на Русской равнине. Изд.: Луч, - 2007. С. 53.
217 Малярчук Б.А., Деренко М.В. Молекулярная генетика о происхождении и дифференциации славян //Вестник Северо-Восточного научного центра ДВО РАН. 2005. № 2. С. 17.
218 Малярчук Б.А., Деренко М.В. Структура русского генофонда // Природа. № 4. 2007. C. 28.
219 Малярчук Б. А. Следы балтийских славян в генофонде русского населения Восточной Европы // The Russian Journal of Genetic Genealogy (Русская версия): Том 1, №1, 2009 г. С. 24.
220 Там же.
221 Малярчук Б.А., Деренко М.В. Молекулярная генетика о происхождении и дифференциации славян //Вестник Северо-Восточного научного центра ДВО РАН. 2005. № 2. С. 18.
222 Там же. С. 20-21.
223 Там же. С. 22.
224 Малярчук Б. А. Следы балтийских славян в генофонде русского населения Восточной Европы // The Russian Journal of Genetic Genealogy (Русская версия): Том 1, №1, 2009 г. С. 23.
225 Малярчук Б. А. Следы балтийских славян в генофонде русского населения Восточной Европы // The Russian Journal of Genetic Genealogy (Русская версия): Том 1, №1, 2009 г. С. 26.
226 Там же.
227 Там же.
228 Малярчук Б.А., Деренко М.В. Структура русского генофонда // Природа. № 4. 2007. C. 26.