Будь умным!


У вас вопросы?
У нас ответы:) SamZan.net

Психология Ответственный редактор В

Работа добавлена на сайт samzan.net:

Поможем написать учебную работу

Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.

Предоплата всего

от 25%

Подписываем

договор

Выберите тип работы:

Скидка 25% при заказе до 9.11.2024

Хрестоматия по общей психологии

Выпуск III

Субъект познания

Учебное пособие для студентов спецотделений факультетов психологии высших учебных заведений по специальностям 52100 и 020400 "Психология"

Ответственный редактор В.В. Петухов Редакторы-составители Ю.Б.Дормашев, С.А.Капустин

Москва

Российское психологическое общество

1998


ББК88

УДК 159.9 (075.8) Х918

Рекомендовано кафедрой общей психологии факультета психологии Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова

Рецензенты:

Любимов В.В., кандидат психологических наук Романов В.Я., кандидат психологических наук

Хрестоматия по общей психологии. Выпуск III. Субъект познания: Учебное пособие для студентов спецотделений факультетов психологии высших учебных заведений по специальностям 52100 и 020400 — "Психология". М.: Российское психологическое общество, 1998. 515 с.

ISBN 5-089573-034-5

Составление. Факультет психологии Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова, 1998.


ПРЕДИСЛОВИЕ

Третий, завершающий выпуск хрестоматии по общей психологии посвящен познавательным процессам. В нашем целостном курсе соответствующий раздел назван «Субъект познания». Отметим, что при традиционном построении курса общей психологии этот раздел нередко идет сразу после «Введения в психологию», а завершает курс «Психология личности». Между тем современное состояние психологического знания свидетельствует о том, что познавательные процессы изучены наиболее полно, и когнитивная психология становится основой, объединяющей различные школы и направления. Более того, не следует забывать, что разделение субъектов деятельности и познания, необходимое в учебном процессе, на самом деле искусственно. Ясно, что воспринимают, мыслят, запоминают не восприятие, мышление, память и т. д. как отдельные процессы (способности, функции), а человек в целом — со всеми своими свойствами, пристрастиями, особенностями эмоционально-волевой и потребностно-мотивационной сфер, т. е. личность в широком смысле слова. Поэтому, как показывает многолетняя практика преподавания общей психологии, всестороннее и глубокое понимание познания требует предварительного изучения психологии личности.

Тесные связи между личностью и познанием обнаруживаются при изучении любых психических процессов, как специфически познавательных, так и универсальных. Ранее наши студенты уже познакомились с этим, также условным, предпринятым в учебных целях разделением: собственно познавательными процессами назывались ощущение, восприятие, мышление, универсальными психическими — память, внимание, воображение. Раздел III — «Субъект познания» объединяет проблематику изучения этих процессов и включает 7 тем (15—21). Сначала мы рассмотрим основные виды и стадии развития когнитивной сферы (тема 15), теоретические подходы к изучению познания (16), затем обратимся к экспериментальной психологии собственно познавательных процессов — ощущений, восприятия (17) и мышления (18), а также проблемам, методам и результатам исследования универсальных психических процессов: памяти (19), внимания (20), воображения (21).

Так, по текстам к теме 15 студенты знакомятся с описанием и классификациями собственно познавательных процессов, изучают основные формы представления реачьности как уровни развития познания — действие, образ и знак. Литература по теме 16 посвящена наиболее известным и важным теориям восприятия и мышления в классической психологии сознания, гештальтпсихологии и современной когнитивной психологии. Методы и результаты эмпирических исследований сенсорно-перцептивных процессов отражены в материалах к теме 17, а экспериментальная психология мышления — в текстах к теме 18. Из множества источников отобраны наиболее значимые для изучения основ психофизики, восприятия пространства и движения, условий и закономерностей процесса решения задач. Обширная область психологии памяти — от ассоцианизма до когнитивной психологии — представлена в лите-

 ратуре к теме 19. Изучение теоретических и экспериментальных исследований памяти человека необходимо не только для профессиональной подготовки студентов-психологов, но и для более эффективного использования и развития их собственных мне-мических способностей в учебной деятельности. В материалах к теме 20 отражены различные подходы к решению одной из самых трудных и запутанных проблем научной психологии — существования внимания как особого психического процесса. Завершает выпуск подборка текстов к теме 21, в которых содержится характеристика воображения, раскрываются его отношения с другими психическими процессами и закономерности развития. Поскольку воображение тесно связано с творчеством и методами его стимуляции, материалы к этой теме вызывают несомненный интерес студентов.

Настоящий выпуск имеет еще одну особенность: он рассчитан на сближение содержания семинарских занятий по общей психологии на специальном и основном (дневном) отделениях факультета. Их различие состоит в том, что на дневном отделении психологию познания проходят в течение учебного года, а на спецотделении — только один семестр. Поэтому материалов в данном выпуске больше, чем в предшествующих: помимо основной литературы, входящей в текущие разработки к семинарским занятиям, здесь есть и дополнительная, которая может быть рекомендована для докладов на семинарах и, конечно, для самостоятельного прочтения.

Конечно, человек, познающий мир (и себя в нем) — это научная абстракция, но именно психология познания содержит образцы точных эмпирических исследований и является действительной базой для становления профессионального психологического мышления.

В.В.Петухов, кандидат психологических наук, доцент,

Ю.Б.Дормашев, кандидат психологических наук, доцент,

С.А.Капустин, кандидат психологических наук, доцент

(Московский государственный университет

имени М.В.Ломоносова, факультет психологии)


Тема 15.    Познавательные процессы: виды и развитие

Часть 1. Виды познавательных процессов и критерии их классификации

1. Виды образных явлений. Понятие когнитивной схемы.

Виды схем

Р.Хольт [ВИДЫ ОБРАЗНЫХ ЯВЛЕНИЙ] *

Образ: обобщающий термин для всех осознач-ных субъективных представлений, носящих квази-сенсорный, но не перцептивный характер.

Мысленный образ: смутное субъективное воспроизведение ощущения или восприятия при отсутствии адекватного сенсорного воздействия; в бодрствующем сознании представлен как составная часть мысленного акта. Включает образы памяти и образы воображения; может быть зрительным, слуховым или любой другой сенсорной модальности, а также чисто вербальным.

Фосфены: более или менее оформленное возникновение или изменение идиосетчаточного света; обычно выступает в виде пятен ненасыщенного цвета или относительно устойчивых узорчатых изображений. Термин этот используется также для обозначения точек или цветных пятен, видимых при неадекватной стимуляции глаза, например, механическим давлением или электрическим током.

Синестезия: состояние, при котором восприятие одного типа регулярно сопровождается образами других сенсорных модальностей. Наиболее известная разновидность — цветной слух, когда у испытуемого вместе со звуковыми (особенно музыкальными) ощущениями возникают цветные образы. Сюда же относятся образы чисел и дат: они как бы расположены в пространстве в виде определенных геометрических фигур.

Образ собственного тела: картина или умственное представление собственного тела, находящегося в состоянии покоя или движения в любой из моментов времени. Важными составляющими этого образа считаются кинестетические и температурно-тактильные представления.

Фантомный образ: часть образа собственного тела, сохраняющаяся даже несмотря на утрату соответствующего телесного органа (обычно конечности).

Гипнагогический образ (или гипнагогическая галлюцинация): проецируемый (т. е. находящийся вовне) образ, который выступает так ясно, отчетливо

* Холы Р. Образы: возвращение из изгнания // Зрительные образы: феноменология и эксперимент. Душанбе, 1981. Ч. 1. С. 53-SS. (Здесь и далее заголовки в квадратных скобках даны редакторами-составителями.)

 и детально, что возникает ощущение его реальности; появляется неожиданно, когда субъект находится в дремотном состоянии, предшествующем сну. Если такой образ появляется во время соответствующего периода пробуждения, его называют гипно-помпическим. Он может быть зрительным или слуховым, иногда бывает и других модальностей.

Эйдетический образ: проецированный образ (обычно зрительный), настолько четкий, ясный, красочный и дифференцированный по форме, что кажется всецело бодрствующему субъекту (обычно ребенку) перцептом. Йенш описал два типа: тип Т. напоминающий растянутые во времени послеобра-зы, обычно имеющие цвет, дополнительный по отношению к оригиналу, и тип В, напоминающий усиленные мысленные образы.

Галлюцинация: образ, в объективной реальности которого испытуемый убежден. Принято, хотя это, возможно, психологически не обосновано, ограничивать этот термин теми случаями, в которых нельзя найти внешнего сенсорного воздействия; если в образе используется воспринимаемый (обычно искаженный) стимул, то применяют термин иллюзия.

Паранормальная галлюцинация: образ привидения, духа или призрака кого-то из живущих или умерших лиц, включая и самого себя (аутоскопическая или хиаутоскопическая галлюцинация, Doppelgan-gei*)\ сюда относятся также религиозные или мистические видения, воплощения сверхъестественного.

Псевдогаллюцинация: проецированный образ типа галлюцинации, но его субъективность осознается испытуемым.

Сновидение: нормальная галлюцинация, имеющая место во время сна.

Сенсорное обусловливание: процедура, в которой безусловный и условный сигналы являются сенсорными стимулами (обычно принадлежащими к разным модальностям); отличительные признаки состоят только из ответных реакций; после ряда парных сочетаний при предъявлении только условного стимула испытуемый говорит также о наличии безусловного, выступающего либо в виде образа, либо как нечто реальное; в этом случае имеет место галлюцинация, вызванная экспериментально. Очевидно, что эта процедура является наиболее эффективной, когда она осуществляется с помощью гипноза.

* Буквально двойник, нем.


Л. С.Выготский

ЭЙДЕТИКА *

Эйдетикой называют психологи нового направления учение о субъективных наглядных образах, наблюдающихся у детей и подростков в определенной фазе их развития, а также сохраняющихся иногда, большей частью в виде исключения, и у взрослых. Сам факт наличия подобных субъективных наглядных образов описал в 1907 году Урбанчич. Однако он не сумел разглядеть широкого теоретического значения этого факта, не смог даже сколько-нибудь полно и основательно изучить его.

Это было сделано школой Эриха Йенша в Мар-бурге главным образом в последние двенадцать лет. Здесь сложилось и оформилось само это психологическое учение, которое сейчас широко распространилось по всему миру, порождая повсюду исследования эйдетических феноменов, проверку фактических данных Йенша и его школы, обсуждение его теоретических построений и объяснений. Эйдетиками (от греческого слова эйдон — вижу или эйдос - образ, картина, идея) называют психологи нового направления людей, обладающих способностью вызывать эти наглядные образы. Сущность этого основного эйдетического феномена, или эйдетизма заключается в том, что человек, обнаруживающий его, обладает способностью видеть в буквальном смысле этого слова на пустом экране отсутствующую картину или предмет, который перед тем находился перед его глазами. До сих пор психологии были известны две основные формы образов памяти. Это, во-первых, так называемые последовательные образы, хорошо изученные в психофизиологии и доступные наблюдению всякого, так как они представляют всеобщее явление, которое у всякого может быть вызвано. Если фиксировать глазом какую-нибудь цветную фигуру, например, крест, квадрат и т. п., и затем перевести взгляд на белую или серую поверхность, мы увидим ту же самую фигуру, только в дополнительном цвете. Так, если основная фигура была красного цвета, то ее последовательный образ будет зеленым и т. д.

С другой стороны, психологи хорошо знали образы представления, которые и являются основой нашей памяти в обычном и самом популярном смысле этого слова. Когда мы говорим, что мы представляем в уме тот или иной предмет, мы имеем в виду не то, что перед нашими глазами в буквальном смысле этого слова встает образ этого предмета, так что мы можем пальцем указать, где он находится, каковы его очертания и т. д. Это — следовые раздражения, которые то более ярко, то более смутно возобновляются в нашем мозгу, но которые существенно отличаются от последовательных образов.

Между этими двумя формами образов памяти вдвигаются благодаря новым открытиям эйдетические образы, или наглядные образы. Они занимают как бы среднее место между последовательными образами и между образами представлений, прибли-

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М. Б. Михалевсжой. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 275-281.

 жаясь у отдельных лиц то к одним, то к другим. Открытие этой промежуточной формы памяти и составляет фактическую основу нового учения.

Для того, чтобы читатель мог себе ясно представить, в чем заключается само явление, мы приводим стенограмму одного из типических эйдетических опытов, которую мы заимствовали у Рикеля.

Десятилетнему ребенку показывают в течение девяти секунд совершенно неизвестную ему до того картину. Затем картина убирается, перед ребенком остается гладкий серый экран, но ребенок продолжает видеть отсутствующую картину и видеть ее так, как каждый из нас видит последовательное изображение, после того как цветная фигура убрана из поля нашего зрения. Как видно из приводимого протокола, ребенок видит отсутствующую картину во всех деталях, описывает ее, читает текст на картине и т.д.

Стенограмма

Вопрос: Сколько людей нарисовано на картине?

Ответ: Шесть, четверо мужчин и две женщины. Один поливает улицу, трое остальных идут на работу.

Вопрос: В каком направлении идут эти трое мужчин?

Ответ: Туда вглубь (показывает рукой направление).

Вопрос: Что видишь ты у второго человека?

Ответ: Он курит длинную трубку.

Вопрос: Видишь ты еще что-нибудь из подобных признаков?

Ответ: Да, шапку, которая по виду похожа на шар.

Вопрос: Что несет этот человек на плече?

Ответ: Большую кирку.

Вопрос: Что несет на плече человек, идущий впереди?

Ответ: Лопату.

Вопрос: А тот, что идет сзади?

Ответ: Продолговатую лопату.

Вопрос: Люди эти идут по тротуару или по середине улицы?

Ответ: По тротуару.

Вопрос: Сколько окон в том доме, мимо которого проходят эти люди?

Ответ: Шесть, пять справа и одно спереди.

Вопрос: Чем отличается это окно спереди дома от пяти окон справа?

Ответ: Переднее окно прикрыто зелеными ставнями.

Вопрос: Сколько кувшинов с молоком стоят на тележке?

Ответ: Пять.

Вопрос: Видишь ты ручку на дышле тележки?

Ответ: Да.

Вопрос: Как она поставлена?

Ответ: Горизонтально.

Вопрос: Видишь вывеску над дверью, возле которой стоит женщина?

Ответ: Да, там нарисовано животное*.

Вопрос: Я имел в виду не эту вывеску, ио...

Ответ: (восклицание испытуемого) Да, здесь есть еще одна вывеска, как раз над самой дверью.

* Ребенок, видимо, спутал немецкое слово Таг (дверь) и Tier (животное).


Вопрос: Что на ней обозначено? Ответ: Трудно прочесть... все же (читает медленно). Номер, затем идет цифра 3 и потом 8 или 9. Вопрос: Как написан номер? Ответ: Большое N и маленькое о с двумя черточками под ним.

Вопрос: А теперь прочти вторую вывеску. Ответ: Kathi Pantscher, Milchhandlung. А потом нарисована корова.

Вопрос: Kathi Pantscher написано тем же шрифтом, что и Mikhkandlung?

Ответ: Нет. Верхняя строчка написана печатным шрифтом.

Вопрос: А нижняя?

Ответ: Латинским *.

Вопрос: В каком направлении смотрит корова?

Ответ: Влево.

Вопрос: Какого цвета это животное?

Ответ: Желтого и белого.

Вопрос: Как написано?

Ответ: (читая по буквам) K-A-T-H-I.

Вопрос: Над дверью, у которой стоит женщина, есть стекла; сколько ты их видишь?

Ответ: Три.

Вопрос: Откуда достает воду тот, кто поливает улицу?

Ответ: Из четырехугольного отверстия.

Вопрос: Что ты видишь на рукаве?

Ответ: Три кружка.

Вопрос: Сколько филенок у двери, которая видна наполовину? Я имею в виду дверь возле окна с зелеными ставнями.

Ребенок молчит. (Оказывается, он не понимает, что такое филенка.) После разъяснения, он всматривается и говорит: Три. Две больших сверху и снизу, и поменьше ~ посередине.

Вопрос: Сколько филенок у двери, возле которой стоит женщина?

Ответ: Две.

Вопрос: Что за поза у женщины, стоящей возле двери?

Ответ: Она манит пальцем.

Вопрос: Чем покрыта улица?

Нет ответа.

Вопрос: Она замощена?

Ответ: Да.

Вопрос: Как? Опиши подробнее

Ответ: Четырехугольными кусками булыжника.

Вопрос: Всюду такие же куски?

Ответ: Нет. Только там, где стоят тележка с молоком и торговка.

(Продолжительность опыта 5'/, минуты).

Не показывая ребенку рисунка в промежутке, его спрашивают черег полчаса, может ли он снова видеть на экране. Ответ утвердительный. Задаются снова подобные же вопросы, на которые ребенок дает правильные ответы. Еще через час на 25% всех вопросов ребенок отвечает: "Я больше этого точно не вижу", или: "Это стало неясно", или даже: "Это уже исчезло". Для того чтобы убедиться, что здесь

* Ребенок обозначает словами: печатный и латинский - два немецких шрифта, так называемые готический и латинский.

 речь идет об эйдетическом запоминании мальчика-эйдетика, т. е. о действительном видении образа, стоит только повторить тот же эксперимент с ребенком, не обладающим эйдетической способностью (время предъявления картины, конечно, должно быть столь же коротким, как и в данном случае).

Вот это в буквальном смысле слова видение отсутствующего предмета или картины и составляет основу эйдетизма. Первоначально, когда это явление было открыто, психологи к нему отнеслись скорее как к курьезу или как к редкому исключению, но не как к общему правилу. Между тем исследования Марбургской школы приводят авторов к выводу, что эйдетизм является совершенно закономерной и необходимой фазой в развитии памяти, — фазой, через которую непременно проходят все дети. Ниже мы приводим статистические результаты эйдетических исследований, показывающие, как велик процент ясно выраженных эйдетиков среди детей различного возраста. Правда, у различных авто ров, в различных местностях, в различных детских группах этот процент не является постоянным.

С одной стороны, это надо отнести за счет новизны самих исследований, различий в методах и оценках. Надо сказать, что этот феномен встречается не у всех детей в совершенно одинаковой форме. Он обнаруживает различные ступени своего развития и различные степени яркости. Э. Йенш различает 5 таких ступеней развития эйдетизма. С одной стороны, оказывается, что процент детей-эйдетиков ко-леблется в зависимости от того, включаются ли в число этих случаев и дети с менее яркой степенью этого явления. С другой стороны, как это мы увидим ниже, самый этот феномен обнаруживает прямую зависимость от внутренней секреции, которая не только варьирует в зависимости от конституции, от индивидуальности, от возраста, расы, но и обнаруживает вариацию в зависимости от местности, от географических условий.

Кро нашел, что число ясно выраженных эйдетиков для детей в Марбурге составляет 40%. Он склонен принять эту цифру за более или менее верный показатель для всей Средней Европы.

Как мы увидим ниже, многие критики, как Ки~ зов и др., до сих пор не склонны считать это явление всеобщим и смотрят на него скорее как на исключение, чем как на правило. Однако, если включить в число детей-эйдетиков и детей с так называемой латентной, или скрытой эйдетической формой, тогда процент детей-эйдетиков в различных возрастах действительно оказывается почти равным 100.

Под латентным эйдетизмом Йенш подразумевает наличие этой самой формы памяти, но только в скрытом, не обнаруживаемом виде. Наличие такого латентного эйдетизма устанавливается косвенным путем. Так как эйдетические образы занимают среднее место между последовательными образами и представлениями, то они оказывают часто влияние на эти другие формы памяти. Так, латентный эйдетизм обнаруживается в том, что дети, обладающие этой формой, показывают уклонения последовательных образов от нормы, в частности от закона Эм-мерта.

Закон Эммсрта гласит, что последовательные образы увеличиваются в своих линейных размерах в


строго геометрической пропорции по мере удалс- Готхеиль показал, что если ребенок фиксирует

ния экрана от глаз. Так, если удалить экран в два квадрат, его последовательный образ подчиняется

раза дальше, чем он стоял раньше, то последова- закону Эммерта; если он не фиксирует этот же квад-

тельиое изображение возрастает ровно в два раза. рат, образ подчиняется другой закономерности.

Дети, обладающие латентным эйдетизмом, обна- закономерности, установленной для эйдетических

руживают, что у них последовательные изображе- образов.

ния не подчиняются закону Эммерта. Если принять Таким образом, обнаруживая латентный эйде-

во внимание, что эйдетические образы вообще ук- тизм, эти исследователи получают возможность гово-

лоняются от этого закона, станет ясно, почему этот рить об эйдетизме как о всеобщей ступени в развитии

признак (уклонение от закона Эммерта) принима- памяти. Близость эйдетического образа к представле

ется исследователями за симптом латентного эйде- нию или последовательному изображению оказыва-

тизма. ется различной у детей различной конституции.


М.Л. Симмел

ФАНТОМНАЯ КОНЕЧНОСТЬ (Резюме) *

После ампутации руки или ноги человек может продолжать чувствовать конечность: ощущать в ней боль, считать, что в состоянии двигать ею и, даже забывая, что она удалена, пытаться ею пользоваться (рис. 1).

Рис. 1

У взрослых почти всегда при ампутации наблюдается фантом конечности. Иногда описанные ощущения проходят быстро, иногда сохраняются на всю жизнь. Часто характер их меняется. Например, Д. Кац сообщил, что фантомная рука может постепенно сокращаться до размеров культи, так что в конечном счете она ощущается как маленькая рука. Он рассказывает также о следующем факте: "Если ампутированный подходит вплотную к стене, ему кажется, что фантомная рука проходит через стену, то есть для него перестает действовать закон непроницаемости вещества".

М. Л. Симмел провела широкие и остроумные исследования этого необычного феномена. Ее основная гипотеза состоит в том, что фантом представляет собой продолжающееся действие сформированной ранее схемы тела. Это означает, что могут возникать фантомы только тех частей тела, которые человек имел время освоить. Гипотеза дала возможность провести несколько интересных исследований. Прежде всего Симмел и другие авторы выяснили вопрос, бывают ли фантомы тех частей тела, которые отсутствовали у человека со дня рождения. Ответ оказался четко отрицательным.

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С.368-371.

 Однако из этого факта не следует, что в процесс овладения схемой тела включено обучение в обычном смысле слова. Может быть, фантом возникает при ампутации конечности, которую человек имел хотя бы очень непродолжительное время после рождения? Симмел предположила, что это не так, что только длительное пользование рукой, накопление ее двигательного и осязательного опыта создают достаточно прочную схему, которая сохраняется и после ампутации. Из этого предположения следовало, что чем старше человек к моменту ампутации, тем вероятнее фантом. Ниже приводится частота фантома у пациентов различного возраста.

Возраст до ампугации

Количество случаев

Процент фантома

Менее чем 2 года

10

20

2-4 года

14

25

4-6 лет

13

6!

6-8 лег

20

75

8-10 лет

19

100

10-20 лет

41

100

Таблица содержит данные Симмел, относящиеся более чем к 100 пациентам, перенесшим ампутацию в период между детством и двадцатью годами. Некоторые из этих сведений взяты Симмел из опубликованных отчетов, но большинство из них она получила в результате тщательных опросов ампутированных, а если это были дети, то и их родителей. Таблица ясно показывает закономерное увеличение частоты фантома с возрастом. Начиная с 9 лет ампутация всегда ведет к возникновению фантома. Отмечая, что перцептивное и познавательное развитие у детей обнаруживает ту же зависимость от возраста, Симмел делает вывод, что овладение схемой тела является частным случаем относительно сложного процесса научения.

Есть и другая группа факторов, подтверждающая связь фантома с процессом формирования схемы тела. Работая с прокаженными, Симмел обнаружила, что фантом не возникает, если части тела (преимущественно пальцы рук и ног) постепенно разрушаются. Такой процесс у прокаженных вдет очень медленно, часто растягивается на 10 и более лет и не сопровождается болью. Однако когда остатки зараженных пальцев ампутируются, фантом возникает почти всегда. Симмел объясняет это следующим образом: "В процессе разрушения схема продолжает соответствовать физической реальности, благодаря постепенным изменениям, которые она претерпевает вместе с изменениями тела. При ампутации же физическое изменение организма происходит так быстро, что схема не успевает измениться, и сохранность ее порождает фантом".

Говоря более общими словами, всякий раз, когда мы не можем адаптироваться к новой ситуации, мы вынуждены обходиться старыми способами восприятия и реагирования.

На примере фантома мы видим, что изучение таких, к счастью редких, патологических явлений может сказать нам кое-что и о нормальных психических процессах. При всех отклонениях человек остается самим собой, и общие принципы могут объяснить все его поведение.


Д.Норман

[СХЕМЫ]

<...> Семантические сети являются мощным инструментом, и они послужили исходным пунктом для многих современных исследований. Но они уже существенно видоизменены. Поэтому, не обсуждая того, что можно (или чего нельзя) проверить экспериментально, я перейду к рассмотрению свойств рспрезентационной системы. Но сначала семантические сети нужно модифицировать, чтобы они годились для более крупных единиц знания. В результате создается метод, называемый схемой.

Вспомним первоначальный вопрос: потребляют ли пищу люди, населяющие вновь открытую планету? Как получить ответ при помощи семантических сетей? И как мы сможем перейти от очевидных ответов к более глубоким и ценным? Мы не сможем этого сделать во всяком случае, если не используем некоторые приемы, позволяющие установить, как можно приложить старое знание к новым ситуациям. Процессы, использующие знание, не менее важны, чем само знание. Собственно говоря, они сами являются знанием — знанием, как действовать, а не знанием о чем-либо.

Схемы: пакеты знания

Что мы знаем о пище, что могло бы подвести нас к ответу на заданный в предыдущей главе вопрос о людях на другой планете? В моем экземпляре словаря Уэбстера сказано, что есть — это значит "принимать через рот в качестве пищи". А рот, согласно тому же словарю, — это "отверстие, через которое пища поступает в тело животного". Пища — это "материал... используемый в организме для обеспечения роста, восстановления жизненных процессов и для получения энергии". Эти определения идут по замкнутому кругу, но смысл их ясен. Вот мой вариант, основанный на моих собственных знаниях:

Потребление пиши — это поглощение материала, дающего возможность биологическим структурам тела расти, восстанавливать поврежденные части и получать достаточное количество энергии для повседневной активности. Отверстие, через которое этот материал поступает в организм, называется ртом, а сам материал называется пищей.

Такой пакет информации, как это определение, образует организованный комплекс знаний — схему.

Схемы соответствуют более глубокому уровню знания, чем простые структуры семантических сетей, и значительно укрепляют репрезентационную теорию. Схемы дополняют семантические сети в нескольких отношениях. По существу это комплексы знаний, относящиеся к некоторой ограниченной области. У нас могут быть, например, схемы, касающиеся книг, клавиатуры пишущей машинки или игры в бейсбол. Схемы образуют отдельные пакеты знания, которые состоят из тесно взаимосвязанных структур знания (возможно, что содержание их частично представлено небольшой семантической сетью).

" Норман Д. Память и научение. М.: Мир, 198S. С.6Э-79.

 Теория схем еще не полностью разработана. Позже мы рассмотрим некоторые из предполагаемых особенностей схем — когда будем обсуждать возможные изменения в структурах знания у людей, изучающих сложный предмет, а сейчас достаточно ука зать лишь их основные свойства. Схемы могут содержать как знание, так и правила его использования. Схемы могут состоять из ссылок на другие схемы; скажем, схема орудий письма отсылает к схеме пишущей машинки, которая в свою очередь отсылает к схемам ее составных частей, например, к схемам клавиатуры. Схемы могут быть специальные (например, схема моей собственной машинки) или общие (схема типичной пишущей машинки, сходная со схемой моей машинки, но в чем-то отличная от нее).

Как могут схемы помочь ответить на вопрос, едят ли инопланетяне? Пища служит для организма источником материала и энергии для восстановления, роста и других процессов. Растут ли инопланетяне по мере созревания? Могут ли они заживлять повреждения путем нового роста? Нужна ли для их существования энергия? Данных для ответа на первые два вопроса у нас нет (здесь возможны лишь правдоподобные догадки), но мы можем ответить на последний вопрос. Любая живая или неживая система, осуществляющая активную функцию — например, движение, мышление или просто поддержание, своей температуры на уровне, отличном от окружающей среды, — нуждается в энергии. Если инопланетяне осуществляют какой-либо из этих процессов, они должны потреблять энергию. Но должны ли они есть? Ответ на это - и да, и нет. Если инопланетяне должны восполнять затраченную ими энергию, то тогда они должны поглощать ее в какой-то форме. Если энергия поступает с пищей, то тогда должно существовать отверстие — рот. Разумеется, это не единственный возможный ответ. Какие у нас есть схемы потребления энергии не через рот? Я могу представить себе по меньшей мере две такие схемы Энергия могла бы быть электромагнитной или же поступать с жидкостью или газом, поглощаемыми через кожу или наружные слои тела без какого-либо специального рта.

Первый ответ звучит правдоподобнее. Я предположительно заключаю, что да, инопланетяне едят, что у них есть рот, способ направлять пищу в рот и способ избавляться от отходов (сомневаюсь, чтобы они могли извлекать из пищи 100% энергии).

Разумеется, возможны и другие пути получения энергии. Инопланетяне могли стать чем-то вроде наших автомобилей и каждый месяц останавливаться у колонки большого завода жидкого топлива и вводить шланг в отверстие в верхней части тела. Из шланга в это отверстие поступает органическая жидкость. Можно ли назвать это питанием? Будет ли такая жидкость пищей?

Или предположим, что инопланетяне проходят метаморфоз от растения к животному. В первые два года жизни они растут подобно овощам. Достигнув окончательных размеров, они отрываются от своих корней и превращаются в животных — в людей. С этого момента они живут за счет энергии, накопленной в их теле в период растительной жизни. С возрастом они уменьшаются, пока не усохнут и не умрут. В зрелой форме они не едят (и не выделяют отходов).


Смысл всего этого упражнения, конечно, состоит в том, что для того, чтобы делать выводы, недостаточно простого использования средств памяти. Имеющееся знание должно быть рассмотрено, переформулировано, применено по-новому. Хранение нужной информации и извлечение того, что было вложено раньше, — самые очевидные, но, пожалуй, наименее важные аспекты использования памяти.

Схемы, сценарии и

Семантические сети и схемы — две тесно связанные гипотетические формы репрезентации (представления) информации в памяти. Каждая из них имеет свои достоинства, и поэтому полное теоретическое описание, вероятно, будет включать обе эти формы. Но одни только сети и схемы ие выдержат испытания на достаточность. Требуется нечто большее. В этой и следующей главах я хочу рассмотреть некоторые недостатки обоих способов представления информации, а также предложить ряд дополнений к ним.

Семантические сети полезны для представления формальных отношений между вещами — для того, чтобы показать, что Сэм, охотничья собака моего сына, относится к разряду собак и что собаки, будучи животными, живыми организмами и физическими телами, должны обладать определенными свойствами и признаками. Сети наиболее эффективны всюду, где возможна достаточно простая и последовательная классификация.

Схемы представляют собой организованные пакеты знания, собранные для репрезентации отдельных самостоятельных единиц знания. Моя схема для Сэма может содержать информацию, описывающую его физические особенности, его активность и индивидуальные черты. Эта схема соотносится с другими схемами, которые описывают иные его стороны. Например, одна из схем описывает прототипичес-кую активность: доставание палки, заброшенной в море (собака плывет за палкой по волнам и возвращается с нею).

Рассмотрим схему доставания палки. Она содержит информацию разного рода. Речь идет о деревянной палке — удержится ли она на воде? Вероятно, вы предположили, что удержится, исходя из ваших знаний о свойствах дерева. Такого рода свойства можно вывести из семантических сетей. Так же обстоит дело со свойствами собак. Я полагаю, что вы представили себе собаку с четырьмя ногами, хвостом и другими признаками всех собак.

В истории с доставанием палки есть и другие аспекты. В ней имеется типичная последовательность событий. Я нахожу палку и показываю Сэму. Он сидит около меня, когда я бросаю ее как можно дальше в море. По сигналу Сэм бросается за палкой. Если он не находит ее, то начинает плавать кругами, сначала постепенно подвигаясь в мою сторону, а затем удаляясь от меня. В конце концов он или находит палку, или (редко) возвращается без нее. Он бежит ко мне, останавливается неподалеку, отряхивается, хватает палку и подносит ее к моей протянутой руке (поразительный пес этот Сэм!).

 В моей памяти об этом сохраняются и специфические моменты, и общее представление о действиях собаки. При некоторых бросках Сэм может не дожидаться сигнала; иногда он кладет палку в мою руку только после нескольких попыток. И все же когда я мысленно просматриваю, что делает Сэм на берегу, то вспоминаю более простой, стереотипный вариант. У Сэма установилось закономерное, рутинное поведение. У меня такое чувство, словно каждый из нас разыгрывает свою роль в пьесе. Каждый выполняет приятный ритуал.

Такая ритуализация поведения привлекла внимание некоторых теоретиков. Получается так, будто мы обладаем собранием сценариев для многих ситуаций: в подходящих случаях мы просто извлекаем один из них и следуем ему; такие ритуализованные действия называют "сценариями", "играми" или "стереотипами". На этом представлении основан один из аналитических приемов — так называемый trans-actional analysis. Популярная книга на эту тему называется "Игры людей" (Games people play). Некоторые теоретики памяти разрабатывают идею о том, что многое в человеческом поведении — и в памяти об этом поведении — управляется сценариями. Слово "сценарий" имеет здесь особый смысл, который лишь отчасти соответствует определению этого термина в обычном словаре, так как это не текст роли в пьесе, где точно записано каждое слово или действие. Скорее это общая инструкция о порядке действий и взаимоотношениях между участниками события. Основная идея состоит здесь в том, что некоторые цепочки действий сравнительно стереотипны, как будто они записаны в сценарии, направляющем поведение. Такие сценарии позволяют наблюдателю какого-то события предсказать, что произойдет дальше; при повторении достаточно привычного события сценарий указывает, как поступать. Например, поведение Сэма с палкой, ход событий при посещении ресторана или прием у врача следует рутинной схеме. Выдвигается мысль, что структуры человеческой памяти содержат единицы знания типа сценариев, позволяющие толковать и предсказывать текущие события, а также хранить в памяти и вспоминать события прошлого.

Посмотрим, каким может быть в общих чертах сценарий поведения в ресторане. Вы входите в ресторан и находите свободный столик - иногда сами, а иногда ждете, чтобы вам его указали. Садитесь и ждете. Через некоторое время подходит официант и подает вам меню (а в Соединенных Штатах также стакан воды). Официант уходит, потом возвращается, чтобы принять заказ. Немного погодя он приносит кушанья, и вы едите. Затем официант вручает вам счет, и вы платите или ему самому, или в кассу. Оставляете чаевые, даже если еда вам не понравилась.

Все знают, что бывают исключения из такого сценария. В некоторых ресторанах вы сначала платите, потом получаете еду. В других вы только подписываете счет, а платите в конце месяца. Иногда поведение официанта предсказуемо иное. В кафетериях порядок иной. В других странах рестораны иные. Чтобы охватить разные варианты, может потребоваться несколько сценариев —возможно, 10 или 12 (но, как говорят сторонники этой теории, не 100 и не 1000).

10


Мне кажется вполне возможным, что несколько ресторанных сценариев могут охватить большой комплекс повседневного опыта. Когда я вхожу в новый для меня ресторан, я изучаю его интерьер, смотрю на других посетителей, на официантов. Я решаю, как мне себя вести (в кафетериях сразу сажусь, в ресторанах жду, пока меня усадят, и т. п.). Когда я определил тип ресторана, я уже знаю сценарий, знаю, как поступать. Если я ошибусь, это несоответствие будет достаточно заметно, чтобы привлечь внимание других посетителей.

Удивительно, какая большая доля нашего поведения следует простым сценариям: посещение кино, библиотеки, портного, врача; урок в школе; деловой завтрак.

Представление о сценариях несколько спорно. С одной стороны, они полезны как примерное руководство для многого в деятельности человека. С другой стороны, они, пожалуй, слишком жестки и упрощенны, чтобы охватить реальные ситуации. Однако они оказались полезными орудиями для тех, кто работает в области искусственного интеллекта и занимается машинными программами, которые "разумно" взаимодействуют с пользователем. Исследователи в Йельском университете распределили много различных типов событий по разным сценариям. У них имеются простые сценарии для событий, происходящих при сильных землетрясениях, правительственных кризисах, экономических бойкотах, гражданских беспорядках. Это знание событий заложено в машинную программу, которая обладает достаточным знанием английского, чтобы читать сообщения телеграфных агентств, относить их к сценариям того или иного рода. а. затем выдавать общие сведения любому сотруднику лаборатории, который интересуется данным вопросом. "Землетрясение в Гватемале", "ОПЕК повышает цены на нефть", "Террористы захватили аэропорт", "Иран отзывает своего посла" — для каждой из этих новостей имеется краткий конспект, основанный на сценарии подобного события. Программа просто вписывает подробности и таким образом резюмирует мировые события по подлинным текстам сообщений телеграфных агентств, причем делает это сразу, по мере их поступления по телефонной связи. Так ли действует человек? Сомневаюсь, но сценарии кажутся мне полезным первым приближением, одним маленьким шагом из множества тех, которые нам предстоят. Как бы мы ни оценивали концепцию сценариев в связи с проблемой механизмов памяти, эта концепция пытается объяснить один из самых важных моментов, а именно то, что наши впечатления от событий следуют определенному стереотипу. Представление о сценариях -один из способов отображения этого факта. Подобные же рассуждения применимы к нашим знаниям о понятиях. В самом деле, наиболее серьезное возражение против концепции семантических сетей состоит в том, что они не объясняют упомянутой стереотипности.

Семантические сети были придуманы для того, чтобы отображать связи между понятиями. И они вполне справляются с этим, но, с точки зрения психолога, который хотел бы создать модель человеческой памяти, они справляются с этим слишком успешно. Например, прямолинейная интерпретация

 семантических цепей приводит к следующему: если человек узнал, что губка — животное, то это знание можно закодировать точно так же, как знание того, что волк - животное. В этом-то и заключается проблема.

Животное ли губка? Ну конечно, животное. Все мы откуда-то узнаем об этом. Но если только мы не разбираемся хорошо в зоологии, то тот факт, что губка — животное, не столь очевиден, не столь удобопонятен, как то, что волк - животное.

Рассмотрим следующих животных:

волк; человек; пингвин; губка.

Эти животные расположены в списке в порядке убывающего "соответствия" понятию животного. Такой порядок говорит об определенной репрезентации; он таков, как будто существует идеальное животное-прототип, а другие тем меньше соответствуют общему представлению о животном, чем они дальше от этого "идеала". Такую концепцию подтверждают и экспериментальные данные. Для учащихся средней школы в Северной Каролине "идеальное животное" оказывается чем-то вроде волка или собаки. Интересно, что таково же "идеальное млекопитающее": для этих учащихся понятия "животное" и "млекопитающее" очень близки. Более того, они не относят людей и птиц к животным. Хотя, как я полагаю, испытуемые в этом эксперименте хорошо знали правильную биологическую классификацию животных, их мысленные представления делили весь животный мир на людей, животных, птиц, рыб и насекомых. Животное - это нечто подобное волку. Птица - какой-то сплав из голубя, воробья и малиновки. Кит гораздо ближе к прототипу рыб, чем к прототипу млекопитающих. Безусловно, так организованы и мои мыслительные структуры, хотя я прекрасно знаю, что биологическая классификация совсем иная. Я с трудом воспринимаю губку как животное. Обычно губка для меня — это то, что я покупаю для уборки в доме (иногда бывают и пластмассовые "губки"). Я видел настоящих, живых губок, растущих на кораллах в тропических водах, но там они не соответствуют ни моему представлению о животном, ни моему представлению о губке (и уж тем более о кухонной губке). Структуры моего знания о животных, вероятно, вполне хороши и упорядочены, когда животные близки к прототипу. Но эти структуры становятся совсем спутанными в нетипичных случаях, когда речь идет, например, о пауках и губках, пингвинах и летучих мышах. Некоторые психологи углубленно исследовали представления, связанные у людей с рядом основных понятий, и нашли, что они опираются на мало обоснованные, весьма спутанные структуры знания, иногда взаимно противоречивые. Мне очень не хотелось бы открыто признать это, по мое истолкование некоторых основных понятий, наверное, тоже противоречиво. Вероятно, таковы структуры знания у всех людей.

В теоретическую модель репрезентации знания в человеческой памяти необходимо включить представление о прототипах и о "соответствии" прототипам. Семантические сети плохо справляются с задачей отобразить эту идею. Нужен какой-то механизм, посредством которого мысленные прототипы понятий

11


могли бы быть закодированы так, чтобы каждый конкретный случай оценивался по тому, насколько он близок к этому прототипу или типичному представлению. Кодирование — это, по существу, то, что можно проделывать со схемами, т. е. с теми организованными пакетами знания, о которых мы говорили несколько раньше. Схема может быть теоретической моделью "прототипного" знания понятий, подобно тому, как сценарий явился моделью прототип-ного знания последовательностей событий.

Как используются схемы и сценарии в интерпретации повседневных событий и восприятий, а также в памяти о них? Выяснению этого вопроса существенно помогают наблюдения над ролью прототипного знания. Схемы должны быть организованы вокруг некоторого идеала или прототипа, и должны содержать значительную информацию о соответствующих понятиях, в том числе о типичных особенностях обозначаемых ими объектов.

Добавление "типичных особенностей" придает схемам значительную силу и неожиданно помогает объяснить некоторые аспекты поведения человека. Так, например, схема "животное" может сообщать, что у такого организма есть одна голова; схема "млекопитающее" - что у него четыре конечности, а схема "человек" — что у него две руки и две ноги. Схема "птица" может констатировать, что это животное летает, а схема "почтовый ящик США" — что он синий. Эти сведения о типичных чертах выполняют несколько функций. Во-первых, людям эта информация знакома, и, если спросить их, они сообщат ее. Во-вторых (что более важно), если нет прямых указаний на обратное, то типичные схемы скорее всего действительны. Например, если я говорю о собаке, вы будет считать, что у нее есть голова, четыре ноги и хвост. В самом деле, вы решите, что если бы у данной собаки было три ноги, то я сказал бы об этом. В разговоре мы вполне полагаемся

 на наше общее знание, и нет нужды рассказывать все об обсуждаемом предмете.

Эти типичные особенности можно назвать подразумеваемыми: предполагается, что они есть в любом случае, когда нет специального указания на что-либо иное. Именно так я предполагаю, что вы ростом от полутора до двух метров, что вы едите три раза в день (в обычные часы), что у вас две ноги и т. д. Я мог ошибиться, и тогда я изменю эти признаки в той схеме, которую построил для вас в памяти. В целом принятие подразумеваемых особенностей очень упрощает переработку информации.

Понимание любого конкретного случая определяется тем, насколько он соответствует существующей схеме (прототипу). По-видимому, мы оцениваем вещи по их соответствию прототипам, и плохо построенные прототипы могут привести к ошибочным интерпретациям и предположениям.

Что происходит, когда мы применяем схемы к нашему знанию людей? Обладаем ли мы схемами для "толстяков" (означающими, что они веселые), для "напористых" или для "скаредных" людей? Служат ли схемы механизмами стереотипизаиий? И если да, то заметьте, что стереотипизация вообще является ценной операцией, так как она позволяет делать обширные выводы на основе частичного знания. Но стереотипы людей могут оказаться предательскими, так как из-за них кому-нибудь, кого мы сочтем близким к стереотипу, мы можем ошибочно приписать определенные качества. И что еще хуже, стереотипы могут быть использованы подсознательно, без зловредного намерения. Не будет большой беды, если я по ошибке припишу свойства рыб китам или свойства птиц летучим мышам. Но для общества может быть далеко не безразлично, если я сознательно или неосознанно приду к необоснованным выводам о каких-либо социальных или этнических группах.

12


2. Классификации сенсорных процессов

Физические

Длина

Частота

Воспринима-

Качество

процессы

ВОЛНЫ, ММ

колебаний

ющий орган

ощущения

в ! с

Механические

до 1,5 тыс.

Кожа

Осязание

воздействия

Звуковые волны

Выше 12

Ниже 30

-

12-3

30-30.000

Внутреннее

Слух

ухо

Ниже 12

30-30.000

_

_

Электрические

До 0,1

ЗОЮ12

волны

0.14-Ю-7

8"

Кожа

Тепло

Световые волны

8 10-*-4 10"

<И0|4--8-1014

Сетчатка

Свет, цвет

глаза

4 10'   1 105

8-Ю|4--5-1О»

_

Рентгеновские

8-КН-5-10-8

4-1017-б-10'*

волны

Б. М. Величковский,

В.П.Зинченко,

А.Р.Лурия

КЛАССИФИКАЦИИ ПЕРЦЕПТИВНЫХ ПРОЦЕССОВ *

Сенсорные процессы

Описанные выше процессы сложного предметного восприятия основываются на относительно элементарных сенсорных процессах, протекающих в наших органах чувств и непосредственно связанных с ними отделах коры, иначе говоря, в той системе физиологических аппаратов, которые со времени работ И.П. Павлова принято называть анализаторами.

Наши органы чувств, сформировавшись в процессе длительной эволюции, приобрели специализированное строение, и каждый из них оказался приспособленным для рецепции различных видов движения материи. В таблице 1 дана общая характеристика этой специализации. Приведенная таблица показывает, что с количественным изменением параметров воздействий (по длине волны или числу колебаний в секунду) они начинают регистрироваться различными органами чувств и воспринимаются нами как отдельные виды ощущений.

Характерным является тот факт, что в приведенной выше таблице есть перерывы. Это имеет определенное биологическое значение. Так, если бы раздражители с длиной волны до 0,1 мм и частотой 30 10'2 колебаний в секунду или раздражители с длиной волны от 0,004 до 0,00001 мм и частотой от 8 1014 до 5 10" колебаний в секунду вызывали возбуждение органов чувств, теплота его тела и протекающие в организме электрические процессы воспринимались бы человеком как шумы или световые воздействия, что, естественно, мешало бы организованному протеканию его психической деятельности.

Таблица 1

 Известно несколько классификаций сенсорных процессов.

Еще древним были известны пять чувств, или модальностей, в которых мы воспринимаем внешний мир. Долгое время зрительные, слуховые, осязательные, обонятельные и вкусовые ощущения представлялись элементарными "кирпичиками", из которых с помощью ассоциаций строится вся психическая жизнь человека. В XIX веке список основных ощущений стал быстро расширяться.

К нему были добавлены ощущения положения и движения тела в пространстве. Была открыта и изучена вестибулярная чувствительность, орган которой оказался частью внутреннего уха. Из осязательной чувствительности были выделены ощущения боли и температуры. Параллельно с расширением списка ощущений углублялись знания о нейрофизиологических процессах, лежащих в основе восприятия. Вследствие этого появились и другие основания для классификации.

Известно, что каждый анализатор состоит из трех частей: расположенных на периферии рецепторов, проводящих путей и корковых проекционных зон. В зависимости от вида чувствительности различают зрительный, слуховой, обонятельный и другие виды анализаторов.

Большое значение для классификации сенсорных процессов имеет выделение различных видов рецепторов. Классификация рецепторов в зависимости от энергии адекватных раздражителей, предложенная В. Вундтом (1898), связана с разделением рецепторов на три большие группы, специализированные для приема механической, химической или световой энергии.

Механическая энергия деформации, растяжения, сжатия или сдвига тканей улавливается механарецеп-торами. Они рассеяны по поверхности тела и внутри него: в коже, мускулах, сухожилиях, стенках сосудов и т. д. Известно много разновидностей мехаиоре-цепторов. Высокоспециализированные механорецеп-торы — колосковые клетки — обнаружены во внутреннем ухе. Одни волосковые клетки приспособлены для регистрации ускоренных движений тела и направления силы тяжести, другие — для регистрации колебаний воздуха.

Возможно, наиболее древней группой рецепторов являются хеморе-цепторы. Чувствительность к химическим веществам имеется, впрочем, уже у одноклеточных организмов, т. е. до появления хеморецепторов. Высокой чувствительностью характеризуется хеморецепция насекомых, некоторые виды которых способны находить самку по запаху на расстоянии двух километров. Хеморецепторы рыб расположены в коже. У наземных животных они концентрируются в носовой и

* величковский Б.М., Зинченко В.П., Лурия А.Р. Психология восприятия. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1972. С. 40-44, 51-58.

 13


ротовой полостях. Особые виды хеморецепторов обнаружены также во внутренних органах.

Рецепция световой энергии осуществляется при помощи фоторецепторов. Чувствительность к световым раздражителям прогрессивно развивается в филогенезе. Ее эволюция связана с изменением органа зрения — глаза, развивающегося от простой светочувствительной пластины у кишечнополостных до сложного фасеточного глаза насекомых и камерного глаза позвоночных. Последний содержит всего два вида фоторецепторов — палочки и колбочки, но каждый из них чрезвычайно сложен по строению.

Специфическая чувствительность к определенному виду воздействий может быть прослежена не только на уровне периферических звеньев анализаторов. Как показали исследования, начатые американскими физиологами Д.Х. Хыобелом и Т.Н. Визе-лом, некоторые нейроны мозговой коры могут реагировать только на раздражения определенной модальности (световые, звуковые, механические), причем иногда, как мы увидим ниже, на очень частные аспекты раздражения. Другие нейроны, наоборот, реагируют на несколько модальностей раздражения сразу (например, на вибрацию и свет), поэтому они называются "мультимодальными".

Несмотря на различия в строении и выполняемых функциях, рецепторы всех трех групп обладают рядом общих свойств. Во-первых, все они преобразуют энергию раздражителя в потенциалы действия, распространяющиеся по сенсорным нервам в центральные отделы нервной системы. Эти ритмические разряды, содержащие информацию о параметрах раздражения, называют также сенсорным кодом. Во-вторых, рецепторы реагируют, главным образом, на изменение раздражителя. Поэтому максимальная частота рецепторных потенциалов действия наблюдается сразу после появления или исчезновения раздражителя. Уменьшение активности рецептора при продолжительном действии неизменного раздражителя называется адаптацией рецептара *. Скорость адаптации рецепторов разных видов различна. Наконец, все рецепторы в большей или меньшей степени подвержены контролю со стороны центральных отделов мозга. Этот контроль может осуществляться как во внешней, так и во внутренней форме. В первом случае речь идет об ориентировочных и оборонительных движениях организма, меняющих физические характеристики раздражителя. Во втором — о физиологических эфферентных влияниях на рецепторы. Таким образом, рефлекторная регуляция работы рецепторов является их третьим общим свойством. <...>

В сенсорных коррекциях многих движений участвует зрение. Эту его функцию Дж. Гибсон предложил назвать зрительной кинестезией. Когда наблюдатель перемещается в своем окружении, непрерывно меняется раздражение его зрительного анализатора. Однако, эти изменения оптической стимуляции не воспринимаются им как движения видимых предметов, т. е. в качестве экстероцепции. Они выполня

* Адаптацию рецептора следует отличать от адаптационных изменений чувствительности. Последние имеют значительно более сложную структуру и включают адаптацию рецепторов в качестве одного из наиболее элементарных звеньев.

 ют функцию зрительной кинестезии и служат для контроля осуществляемых движений.

Во время орудийных действий и различных манипуляций с объектами важная роль принадлежит осязанию. Таким образом, большинство видов экстероцепции выполняет, по крайней мере, две различные функции: они служат не только для отражения внешнего мира, но и для регуляции двшхений организма.

С другой стороны, как уже отмечалось, сложные формы предметного отражения неразрывно связаны с активными движениями субъекта, а значит, с про-приоцепцией. Эти движения выполняют в процессе восприятия функцию зффекторных коррекций образа. Для проверки адекватности образа необходимо его сопоставление с отражаемым предметом. Наиболее простым путем подобного сравнения является внеш-недвигательное перцептивное действие. В случае необходимости осуществляется коррекция образа. Различным уровням перцептивных задач соответствуют разные уровни эффекторных коррекций.

Эволюционную классификацию сенсорных процессов, также подчеркивающую их уровневое строение, предложил в 1920 году английский невролог X. Хэд. Он различает эпикритическую и протопати-ческую чувствительность. Более молодая и совершенная эпикрипшческая чувствительность позволяет точно локализовать объект в пространстве, она дает объективные сведения о явлении. Например, осязание позволяет точно установить место прикосновения, а слух — определить направление, в котором раздался звук. Относительно древние и примитивные протопаттеские ощущения не дают точной локализации ни во внешнем пространстве, ни в пространстве тела. Их характеризует постоянная аффективная окрашенность, они отражают скорее субъективные состояния, чем объективные процессы.

X. Хэд доказал, что протопатические и эпикри-тические комионенты могут иметь место внутри одной модальности. Он перерезал у себя на руке веточку кожного нерва и наблюдал ход восстановления чувствительности на соответствующем участке кожи. В течение первого месяца чувствительность в этом месте отсутствовала. Примерно через шесть недель она появилась, но только в форме протопатической чувствительности. Ощущения прикосновения были диффузны и нелокализуемы, но при этом всегда либо приятны, либо неприятны. Только через полгода аффективный тон ощущений исчез и они стали восприниматься как прикосновения, адресованные к данному участку кожи. В последнюю очередь восстановилось восприятие направления движения по поверхности кожи и способность определять форму объектов.

Соотношение протопатических и эпикритичес-ких компонентов в разных видах чувствительности, естественно, оказывается различным. Интероцепция, например, представляет собой полностью протопа-тическую чувствительность. На рис. 1 схематично изображены соотношения их компонентов внутри пяти основных видов экстероцепции. Из схемы видно, что более молодые, дистантные модальности связаны, главным образом, с эпикритической чувствительностью.

14


3

Р

Е

нив

/

С

Л

У

о

с

Я

;

'АНИ

Е

0

Б /

н

яни

Е

/

/

В

к

УС

Рис. 1. Схематическое изображение соотношений компонентов протопатической и эпикритичес-кой чувствительности внутри различных видов эк-стероцептивных ощущений

Приведенные данные свидетельствуют о том, что представления об однозначной связи рецептора и выполняемой им функции ошибочны. Анализатор, как известно, имеет системное, сложное строение. На каждом из уровней перцептивных действий достигается адекватное отражение действительности, будь это картина мышечных напряжений или скрипичный концерт Паганини. Поэтому совокупность иерархических механизмов восприятия, способных решать различные по сложности перцептивные задачи, называется перцептивной системой. Перцептивные системы формируются в процессе деятельности, что обуславливает изменчивость входящих в них звеньев. В дальнейшем будут подробно рассмотрены пять основных перцептивных систем:

  1.  Зрительная система реализует сложную эпик-
    ритическую форму чувствительности. Она принима
    ет участие в регуляции локомоций и предметных
    действий. Зрению принадлежит важная роль в вос
    приятии пространства. Эта система позволяет оце
    нить свойства поверхности предмета, а также обес
    печивает высшие формы предметного восприятия,
    которые отличает высокая константность.
  2.  Слуховая система дает информацию о свой
    ствах акустических явлений и о положении звучащих
    объектов в пространстве. Она участвует в координа
    ции артикуляционных движений. Наконец, слуховая
    система связана со сложнейшими видами социальных
    восприятий — восприятием речи и музыки.
  3.  Кожно-мышечная система состоит из множе
    ства подсистем. Она участвует в регуляции движе
    ний и определяет восприятие взаимного положения
    частей тела. На основе активного осязания возмож
    ны высшие формы предметного восприятия. Функ
    ционирование кожно-мышечной системы проходит
    под контролем зрительной системы.
  4.  Обонятелыш-вкусовая система делает возмож
    ным восприятие химических свойств различных ве
    ществ. У некоторых животных она используется для

пространственной ориентации. Однако наибольшую роль эта система играет в контроле пищевого поведения.

5. Вестибулярная система отражает действующие на тело силы тяжести и инерционные силы, связанные с его ускоренным движением. С ее помощью осуществляется оценка положения, позы, начала и окончания движения тела в различных направлениях. Вестибулярная система взаимодействует с большинством других перцептивных систем.

Интермодальные ощущения и синестезии

Перцептивные системы формируются под влиянием задач, возникающих в деятельности индивида. Многие перцептивные задачи требуют совместной работы нескольких перцептивных систем, поэтому возможны интермодальные или переходные формы чувствительности, занимающие промежуточное положение между традиционными модальностями.

Типичным интермодальным ощущением является ощущение вибрации. Как известно, слуховая система человека не воспринимает колебания воздуха с частотой ниже двадцати герц. Более низкие тона воспринимаются нами в виде вибрационных ощущений. Это осуществляется не с помощью слуха, что доказывается существованием вибрационной чувствительности у глухих, а посредством, главным образом, кожно-мышечной системы. Для возникновения ощущения вибрации важно, чтобы раздражение передавалось костными тканями и распространялось на возможно большую часть тела. Считается, что при этом возбуждается вестибулярная система, хотя для нее вибрация — неадекватный раздражитель.

Вибрационная чувствительность занимает в нашем восприятии несравненно меньшее место, чем осязание или слух. Но у людей, потерявших слух, она начинает играть огромную роль. Вибрационную чувствительность называют даже "слухом глухих". В литературе описаны случаи, когда глухие оказывались способны воспринимать с помощью вибрации сложные музыкальные произведения.

Другим примером интермодальной чувствительности служит так называемое "шестое чувство слепых". Известно, что слепые от рождения или с детства способны на расстоянии обнаруживать препятствия и успешно их обходить. Субъективные ощущения, возникающие у них при этом, очень сложны. Как правило, слепые сообщают, что они чувствуют препятствие кожей лица. Однако большинство исследователей считает, что чувство преграды связано не с кожной, а со слуховой чувствительностью. Согласно этой точке зрения, слепой гораздо лучше, чем зрячий улавливает эхо от своих шагов. Отраженные от предметов звуки воспринимаются как ориентиры, дающие указания о препятствиях, к которым он приближается. Поэтому чувство препятствия отказывает, если на пути слепого вместо плотной стенки, хорошо отражающей звуки, поставить преграду в виде металлической сетки с крупными ячейками.

Развитие интермодальных ощущений, позволяющих компенсировать те или иные сенсорные недостатки, подчеркивает значение, которое имеет для

15


развития перцептивных систем наличие конкретной перцептивной задачи. А.Н. Леонтьевым была продемонстрирована возможность формирования с помощью создания у испытуемого активной установки совершенно нового вида чувствительности, который получил название неспецифической световой чувствительности.

В экспериментах ставилась задача выработать у испытуемых чувствительность к цвету посредством кожи ладони. Испытуемый сидел перед черным экраном. Через отверстие в экране была просунута его рука. В свою очередь сквозь отверстие в доске, на которой покоилась рука испытуемого, на ладонь проецировался красный или зеленый луч света. Лампа была отгорожена от ладони испытуемого водяным фильтром, так что раздражители, действующие на поверхность кожи, имели совершенно одинаковые тепловые характеристики и отличались лишь /длиною волны.

В первой серии экспериментов испытуемый оставался пассивным, гак как его ни о чем не предупреждали. Экспериментатор пытался выработать у него условный защитный рефлекс на раздражение красным светом. Раздражители подавались через разные промежутки времени в случайном порядке. Через тридцать секунд после раздражения ладони красным светом испытуемый получал удар током и, естественно, отдергивал ладонь. Зеленый свет не сопровождался подкреплением. Оказалось, что даже после 800~ 900 сочетаний испытуемый не мог научиться вовремя отдергивать руку.

Во второй серии экспериментов испытуемому сообщалось, что иногда его ладонь будет освещаться красным, а иногда зеленым светом, н что если после освещения руки красным светом он не отдернет руку, то получит электрический удар. Иными словами, у испытуемых создавалась установка на активное обнаружение определенного раздражителя. В остальном условия опыта сохранялись. Результаты этой серии оказались поразительными. Уже через сорок -пятьдесят сочетаний удалось выработать условный рефлекс на освещение кожи красным светом, так что испытуемый отдергивал руку сразу после освещения ладони красным светом и оставлял ее на месте при освещении зеленым светом.

Взаимодействие перцептивных систем обусловлено, главным образом, единством окружающего мира. Действительно, один и тот же предмет или явление обладает множеством различных аспектов. Их восприятие связано с работой различных перцептивных систем, периферические звенья которых имеют весьма различные характеристики. Тем не менее мы воспринимаем единый целостный образ. Очень ярко взаимодействие перцептивных систем выступает в случае восприятия внешнего пространства.

Существуют многочисленные факты, свидетельствующие о глубоких связях различных перцептивных систем. Речь идет о синестезии — возникновении ощущения определенной модальности под воздей-ствием раздражителя совершенно другой модальности. Явление синестезии может возникать как в явной, так и неявной форме. В явной форме, по данным ряда исследований, синестезии наблюдаются примерно у 50% детей и 15% взрослых. Очень яркие

 синестезии были, например, у композитора А.Н. Скрябина, переживавшего каждый звук окрашенным в тот или иной цвет и даже писавшего симфонии цвета. Можно утверждать, что в неявной форме синестезии встречаются у каждого. "Теплые" и "холодные" цветовые тона, "высокие" и "низкие" звуки свидетельствуют о том, как естественно подчас оцениваются ощущения при помощи характеристик, заимствованных, казалось бы, из совсем другой модальности.

Наиболее универсальной в этом отношении оказалась характеристика "светлоты" Немецкий психолог Э.М. Хорнбостель показал в двадцатых годах нашего столетия, что светлыми и темными могут быть не только зрительные, но и осязательные, органические, обонятельные и слуховые ощущения. Так ощущения голода, прикосновения гладким и твердым предметом оценивались как светлые, а противоположные им ощущения — сытости, прикосновения шершавым и мягким предметом — как чемные. Характеризуя незнакомые запахи, испытуемые использовали те же определения: запах духов казался им светлым, а запах дегтя — темным.

Чтобы проверить воспроизводимость получаемых таким образом результатов, Э.М.Хорнбостель провел контрольный опыт. Испытуемым давалась группа запахов и предлагалось с помощью цветового круга* подобрать для каждого из них серый тон соответствующей светлоты. Оказалось, что все испытуемые расположили запахи примерно в один и тот же ряд, причем запаху бензола соответствовал цветовой круг с 40% белого цвета. Затем те же запахи сравнивались со звуковыми сигналами, подаваемыми с помощью звукогенератора. В результате было установлено соответствие обонятельных и слуховых ощущений, в котором запах бензола приравнивался звуковому топу частотой 220 Гц. На последнем этапе эксперимента испытуемые должны были сопоставить различные звуковые тона с оттенками серого цвета. Оказалось, что для топа 220 Гц был подобран серый цвет, на 41% состоящий из белого. Иными словами, удалось показать эквивалентность оценок светлоты, запаха и высоты звукового тона. Условно этот результат можно изобразить в виде следующей схемы:

\\ /j

/7 //

ЗВУК

ЗАПАХ

Не менее интересные исследования провели немецкие биологи В.Бсрнштайн и П.Шиллер. В одном из опытов рыбы обучались плыть всегда к более освещенной из двух кормушек. После выработки этого

" Цветовым кругом называется вращающийся ио фрежаль-ной плоскости диск, состоящий из белого и черного секторов. При достаточно большой скорости вращений черный и белый цаег сливаются и воспринимается равномерный серый том, свет-лога которого пропорциональна дола сектора белого цвета в общей площади крута.

16


условного рефлекса освещение кормушек уравнивалось, но перед одной из них рассеивалось вещество со светлым, а перед другой — с "темным" (по шкале Э.М.Хорнбостеля) запахом. Рыбы направлялись к кормушке со "светлым" запахом. Другие опыты проводились с земноводными, меняющими свою окраску в зависимости от уровня освещенности. Результаты показали, что посветление окраски вызывают также "светлые" обонятельные и звуковые раздражители.

Следует подчеркнуть, что синестезии редко возникают в ситуации нормального предметного восприятия. Когда же воспринимаемая ситуация неопределенна, то синестезии наблюдаются довольно часто. Советская исследовательница Л.А.Селецкая провела опыты, показавшие, что сознательное выделение синестезических признаков "теплоты" и "хо-

 лода" цветового тона при дифференциации цветовых карточек, предъявляемых в периферическом зрении, позволяет испытуемым улучшить показатели различения.

О механизмах синестезии известно в настоящее время еще очень мало. Опыты В.Бернштайна, добившегося посветления окраски темноадаптированных рыб с помощью инъекции им вытяжки из сетчатки светлоадаптированных рыб, говорят о том, что синестезии могут быть связаны с гуморальными процессами. В пользу биохимической гипотезы возникновения синестезий свидетельствуют факты о появлении синестезий под влиянием таких наркотиков, как мескалин и ЛСД-25. Не вызывает сомнения, что синестезии связаны с генетически ранними ступенями восприятия.

17


Ч. Шеррингтон

РЕЦЕПЦИЯ РАЗДРАЖИТЕЛЕЙ * Рецептивные поля

Центральная нервная система, хотя и может быть подразделена на отдельные механизмы, представляет собой единое гармоничное и сложное целое. Для того чтобы изучать деятельность этой системы, мы обращаемся к рецепторным органам, ибо в этом случае можно проследить, как начинаются реакции в центрах. Эти рецепторные органы естественно распределяются в трех главных полях, из которых каждое отличается своими, присущими только ему особенностями.

Многоклеточные животные, если их рассматривать в самом общем плане, представляют собой клеточные массы, обращенные к окружающей среде клеточными поверхностями, под которыми расположены массивы клеток, более или менее изолированных от внешнего мира. Многие из агентов, посредством которых внешний мир воздействует на организм, не достигают клеток, расположенных внутри организма. В толщу наружного слоя погружено множество рецепторных клеток, сформировавшихся в процессе приспособления к раздражениям, исходящим из внешней среды. Подлежащие ткани, лишенные этих рецепторов, имеют, однако, воспринимающие органы с рецепторами других видов, вероятно специфичных именно для этих тканей. Некоторые агенты воздействуют не только на поверхность организма, но оказывают влияние на всю массу его клеток. Для некоторых из этих агентов в организме, по-видимому, нет соответствующих рецепторов. Так дело обстоит, например, с рентгеновскими лучами. Для других, с которыми организм встречается более часто, имеются и приспособленные для их восприятия рецепторы. Наиболее важным из таких глубинных адекватных агентов представляется раздражитель, воздействующий в виде веса и инерции и вызывающий явления механического давления и механического растяжения.

Более того, организм, как и окружающая его среда, является ареной бесконечных изменений, в процессе которых непрерывно высвобождается энергия, следствием чего являются химические, термические, механические и электрические эффекты. Это — микрокосм, в котором силы пребывают в состоянии непрерывной активности, так же как и в макромире, в котором организм существует. В глубине организма заложены рецепторные органы, адаптированные к изменениям, происходящим в окружающем мире; это прежде всего — рецепторы мышц и вспомогательного аппарата (сухожилия, суставы, стенки кровеносных сосудов и пр.).

Поэтому следует считать, что существуют два основных подразделения рецепторных органов, из коих каждое представляет собой поле, в определенных отношениях фундаментально отличающееся от

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, М. Б. Михалевскай. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 19-28.

 другого. Поле глубокой рецепции мы назвали про-приоцептивным полем, поскольку соответствующие ему раздражители, строго говоря, вызывают изменения в самом микрокосме, и это обстоятельство существенно влияет на деятельность рецепторов в организме.

Обилие рецепторов в

экстероцептивном поле;

сравнительная скудость

рецепторов интероцептивного поля

Поверхностное рецептивное поле также может быть подразделено на два вида полей. Одно из них полностью открыто для действия бесчисленных изменений и факторов внешнего мира. Иначе говоря, оно совпадает с так называемой наружной поверхностью организма. Поле этого типа может быть названо экстероцептивным полем.

Однако у животных имеется еще так называемая внутренняя поверхность, обычно связанная с алиментарной (пищевой) функцией. Эта поверхность хотя и соприкасается с окружающей средой, но не столь широко открыта для ее воздействия. Частично она скрыта внутри самого организма. В целях удержания пищи, переваривания и всасывания обычное устройство организма таково, что часть свободной поверхности оказывается глубоко впятившейся внутрь тела. В этом впячивании часть окружающей среды оказывается более или менее замкнутой и ограниченной самим организмом. В этом изолированном участке организм с помощью соответствующих реакций собирает часть окружающей его материи, после чего в результате химической обработки и всасывания из них извлекается питательный материал. Эта поверхность организма может быть названа интероцептив-ной. В ней помещаются некоторые виды рецепторов (например, органы вкуса), для которых адекватными раздражениями являются раздражения химические. Выстилая эту пищеварительную камеру, эту кухню, интероцептивная поверхность приспособлена для воздействия химических агентов в значительно большей степени, чем другие поверхности.

В настоящее время сравнительно мало известно о рецепторных органах этой поверхности, хотя мы вправе ожидать найти среди них примеры весьма гонкого приспособления. Однако поверхность тела в этой области, хотя и содержащая ряд рецепторов, специфических для ее функции, бедна рецепторами по сравнению с остальной (экстсроцелтивной) поверхностью, лежащей открыто и полностью доступной воздействиям со стороны внешней среды. <...>

По богатству рецепторными органами экстеро-цептивное поле значительно превосходит интероцеп-тивное. Такое соотношение представляется неизбежным, так как именно экстероцептивная поверхность, обращенная к внешнему миру, воспринимает и воспринимала на протяжении тысячелетий весь поток разнообразных воздействий, непрерывно падавших на нее извне. Одного перечисления различных видов рецепторных органов, обнаруживаемых в пределах этой поверхности, достаточно для того, чтобы по-

18


казать, насколько велико значение этого обширного поля. Оно содержит специфические рецепторы, приспособленные для восприятия механического раздражения, холода, тепла, света, звука и раздражений, вызывающих повреждение (ноха). Рецепторы почти всех перечисленных видов распределяются исключительно в пределах экстероцептивного поля; они не известны для интероцептивного или пропри-оцептивного полей.

Поучительной задачей является попытка классифицировать для рецепторов экстероцептивного поля адекватные раздражения. Каждое животное обладает опытом лишь по отношению к тем сторонам окружающего мира, которые в качестве раздражителей возбуждают рецепторы, имеющиеся у него. Не подлежит сомнению то, что определенные раздражения, вызывающие реакции у животных, не вызывают их у человека и что в значительном числе случаев реакции человека отличаются от реакций животных. Отсюда — для человека только частично возможно восприятие мира в тех значениях, в каких оно имеет место у животных. Для человека классификация адекватных раздражений может быть осуществлена на основе различных областей естествознания, главным образом физики и химии. Однако в некоторых отношениях физико-химическая схема, классифицирующая раздражения, не имеет физиологического содержания. Так, например, ноцицеп-тивные органы кожи, возможно представляющие собой свободные рецепторные нервные окончания, не обладают избирательной чувствительностью в том смысле, что они могут быть возбуждены физическими или химическими раздражителями различного типа (лучистая энергия, механическое раздражение, кислота, щелочь, электрический ток и т. д.). Так что, классифицируя эти рецепторы в соответствии с видом раздражающей энергии, мы, с одной стороны, не в состоянии отделить каждый данный рецептор от более специализированных групп (тангорецепто-ры, хеморецепторы и т. д.), от которых биологически они резко отличаются, а, с другой стороны, распределяем эту в физиологическом отношении единую группу рецепторов по целому ряду весьма различных классов.

Физиологическая классификация поступает по отношению к этим рецепторам более правильно. Могут быть применены физиологические критерии, которые сразу же выделяют рецепторы среди других, не стирая при этом существенного различия между ними. Так, физиологический раздражитель, возбуждающий нервные окончания этого рода (будь он физической или химической природы), должен по отношению к коже отличаться вредоносным характером. Далее, рефлекс, который начинается с этих рецепторов, во-первых, является преобладающим; во-вторых, направлен на удаление повреждаемого участка от повреждающего начала или на защиту его; в-третьих, носит императивный характер и, в-четвертых, если учитывать психические проявления и судить по аналогии на основании самонаблюдений, сопровождается ощущением боли.

Эта схема, которую мы можем назвать физиологической схемой классификации, представляется нам в настоящий момент наиболее полезной. Она представляется полезной и при изучении группы раздра-

 жителей, которые можно назвать дистантными раздражителями, к которым мы сейчас должны обратиться. Ключ к физиологической классификации лежит в реакции, которая всякий раз вызывается. Однако и физико-химическая основа классификации имеет смысл, в особенности тогда, когда мы имеем дело с разнообразными рецепторами экстероцептивного поля, которые снабжены высокодиф-ференцированными вспомогательными образованиями, делающими их избирательно чувствительными, как, например, наиболее тонко приспособленные и важные фоторецепторы. Они принадлежат к эксте-роцептивному полю.

Особо тонкое устройство рецепторов ведущих сегментов

В то время как рецепторы, которые возбуждаются под действием различных адекватных раздражителей, например, механических, болевых, тепловых, химических и т. д., распределены на протяжении целого ряда сегментов, они развиты особенно значительно в одной из областей продольных сегментарных рядов. У животных, состоящих из сегментов, следующих друг за другом вдоль единственной оси тела, например, у позвоночных, в момент осуществления локомоции последняя осуществляется по линии, продолжающей длинную ось тела, а не в каком-либо ином направлении. Органы движения животного и их мускулатура наилучшим образом приспособлены для локомоции в этом привычном направлении. Таким образом, в процессе передвижения животного некоторые сегменты оказываются ведущими.

Рецепторы этих ведущих сегментов в двигательной активности животного приобретают господствующее положение. Они развиваются больше других. Так, у дождевого червя, у которого все части наружной поверхности тела восприимчивы к действию света, направляющее влияние света наиболее выражено на передаем конце тела. Ведущие сегменты подвергаются внешним влияниям больше, чем остальные части тела. Они не только получают больше раздражений, встречают больше объектов для преследования или объектов, преследования которых необходимо избежать, но обычно именно они первые распознают факторы, благоприятные или вредные для данного индивида. Преимущества животного растут, если рецепторы ведущих сегментов реагируют с большей чувствительностью и дифференцированно на воздействие окружающей среды. И именно в этих ведущих сегментах происходит значительное развитие рецепторов, в особенности относящихся к экстероцептивному полю. Некоторые из этих рецепторов специализированы до такой степени, что их генетическая связь с рецепторами, размешенными в других сегментах, почти стирается.

Специализированные рецепторы ведущих сегментов — это дистантные рецепторы. Последующие сегменты образуют двигательную цепочку, активируемую главным образом дистантными рецепторами.

Дистантные рецепторы мы находим в ведущих сегментах. Так можно назвать рецепторы, которые реагируют на предмет на расстоянии. Это те самые

19


рецепторы, которые, действуя как органы чувств, дают начало ощущениям, приобретающим психическую окраску, обозначаемую как проецирование. Ре-цепторные органы, приспособленные к восприятию запахов, света и звука, хотя и раздражаются при непосредственном соприкосновении с этими агентами, как, например, со световыми колебаниями, ' колебаниями воды, воздуха или с пахучими частичками, вызывают при этом реакции, в которых проявляется их приспособительный характер, например, изменение направления движения по отношению к окружающим предметам, причем источники этих изменений влияют и воздействуют в качестве раздражителей на воспринимающую поверхность организма на расстоянии. Мы знаем, что наши собственные ощущения, получившие начало в этих рецепторах, проецируют во внешний мир наше материальное "я". Это проецирование без помощи какого-либо осознанного умственного процесса как бы посылает наши ощущения в окружающий мир в точном соответствии с реальными направлениями и расстояниями их действительных источников.

Ни одно из ощущений, получивших начало в проприоцептивном или интероцептивном поле, не обладает этой способностью проецирования. И если рассматривать дистантные рецепторы только как образования, с которых начинаются рефлекторные движения, то возникающие в этих случаях реакции соответствуют раздражениям по направлению и расстоянию от их источников. Так, световое пятно, составляющее световой образ на сетчатке, вызывает рефлекторное движение, которое ведет к повороту глазного яблока по направлению к источнику этого образа и устанавливает аккомодацию глаза в соответствии с расстоянием этого источника от животного. Достаточно даже негативного раздражения. Тень от руки, протянутой для того, чтобы схватить черепаху, вызывает, ослабляя освещение сетчатки, втягивание головы животного внутрь панциря.

Как выработалась такая реакция на расстоянии, сказать трудно. Окончательный эффект достигается различными путями, как различна и степень учитываемого расстояния. Благодаря длинным вибрисам отдельные тангорецепторы возбуждаются предметами, находящимися на расстоянии от основной поверхности организма. Избирательно понижая порог возбуждения, некоторые рецепторы, близкие к тактильным, приобретают чувствительность к колебательным движениям воды и воздуха и реагируют на физические звуки, источники которых находятся на расстоянии от животного. Некоторые хсморецепторы приобретают настолько низкий порог, что реагируют не только на пищу и другие вещества, соприкасаясь с большими их количествами, но улавливают также ничтожные следы различных веществ, следы, которые выделяются предметами, и прежде чем попадают на соответствующие рецепторы в качестве так называемых запахов, преодолевают большие расстояния. Таким образом, ведущие сегменты приобретают не только вкусовой контактный рецептор, но вкус на расстоянии, т. е. обоняние. В этих случаях, по-видимому, только вследствие понижения порога чувствительности рецепторы ведущих сегментов оказались в состоянии реагировать на воздействие предметов, находящихся от организма на расстоянии.

 Дистантные рецепторы занимают, по-видимому, особо важное место в строении и развитии нервной системы. У высших животных форм одна из частей нервной системы, как настаивает Гаскелл, приобрела постоянное господствующее положение. Это та часть, которая получила название головного мозга. Головной мозг представляет собой часть нервной системы, которая возникла на основе и как следствие развития дистантных рецепторных органов.

Их эффекторные реакции и восприятия имеют, очевидно, и преобладающее значение в функционировании системы индивида. Это можно, хотя бы частично, объяснить следующим образом. Организм животного не является машиной, которая только трансформирует определенное количество энергии, сообщенное ему в потенциальной форме в начале его существования. Он должен восполнять свою потенциальную энергию посредством непрерывного усвоения соответствующих энергетических продуктов, находящихся во внешней среде, и превращать эти продукты в свое собственное тело. Более того, поскольку смерть прерывает жизненный путь отдельного индивидуума, должно поддерживаться существование вида, а для этого у высших организмов выработалось своеобразное отделение части и его тела (гаметы) от остальной массы организма, что ведет к появлению нового самостоятельного организма. Поэтому для удовлетворения первых жизненных запросов организма необходимо соприкосновение его с рядом предметов для удовлетворения потребности в пище или при различных формах полового размножения.

В течение процессов питания и воспроизведения недистантные рецепторы играют важную и существенную роль. Но способность одной из частей организма реагировать на предмет, еще находящийся на известном расстоянии от него, обеспечивает некоторый интервал времени, в течение которого имеется возможность предпринять ответные предварительные действия с целью осуществить успешную попытку прийти в контакт или избежать контакта с данным предметом. Поведение животных ясно показывает, что одна группа рецепторов контролирует направление реакции (проглатывание или выбрасывание вещества, уже найденного и принадлежащего животному); другая группа рецепторов, дистантные рецепторы, запускает и контролирует сложные реакции животного, которые предшествуют глотанию, а именно всю ту последовательность реакций, которые охватываются понятием поисков пиши. Эти реакции предшествуют и подводят к реакциям, возникающим с недистантных рецепторов. Это отношение реакций с дистантных рецепторов к реакциям с недистантных рецепторов типично.

Дистантные рецепторы дают начало реакциям предваряющим, т. е. предупредительным. Если в качестве наиболее яркой особенности большого числа реакций с непроецирующих рецепторов, рассматриваемых как органы чувствительности, является их аффективная окраска, т. е. чувство боли или переживание удовольствия, то чувство намерения представляет собой наиболее определенную сторону реакций проецирующих дистантных рецепторов, понимаемых как исследующие органы. Как причина рефлекторных движений, функция этих последних характери-

20


зуется тенденцией к активации или контролю над мускулатурой животного как целого — как единого механизма — с целью вызвать перемещение тела или остановить его путем придания определенной общей установки тела, позы, которая предполагает постоянство положения не только одной конечности или части ее, но требует установки от всех частей организма, обеспечивая этим позу всего тела как одного целого.

 21


Н.Л. Бернштейн ДВЕ ФУНКЦИИ РЕЦЕПЦИИ *

Остается сказать еше об одном ущербе, понесенном физиологией от подмены реальных двигательных актов, разрешающих возникшую объективную задачу, обломками движений почти артефакт-ного характера. Этот последний ущерб, до сего времени не подчеркивавшийся в достаточной степени, очень сильно обеднил наши познания в области ре-цепторной физиологии и при этом содержал в себе корни важных методологических ошибок.

Нельзя не заметить, что в роли приемника пусковых сигналов, включающих в действие ту или иную рефлекторную дугу, — единственной роли, изучавшейся физиологами классического направления, рецепторные системы, по крайней мере у высокоорганизованных животных и у человека, функционируют существенно и качественно иначе, нежели в роли следящих и корригирующих приборов при выполнении двигательного акта. Это различие можно уяснить, если, став снова на точку зрения биологической значимости, направить внимание на те качества, которые в том и другом случае должны были отсеиваться путем естественного отбора.

Для сигнально-пусковой функции рецептору существенно иметь высокую чувствительность, т. е. мак симально низкие пороги как по абсолютной силе сигнала, так и по различению между сигналами. На первый план по биологической значимости здесь выступают телерецепторы обоняния, слуха (также ультраслуха) и зрения в различных ранговых порядках у разных видов животных. Для вычленения, далее, значимых сигналов из хаотического фона "помех" нужна и необходимо вырабатывается совершенная аналитическая или анализаторная способность реципирующих аппаратов центральной нервной системы (вполне естественно, что И.П.Павлов, в столь большой степени углубивший наши знания по сигнально-пусковой функции рецепторов, присвоил им название анализаторов, только в самые последние годы его жизни дополненное приставкой "синтез").

Наконец, для этой же сигнально-пусковой роли важнейшим механизмом (который предугадывался уже И.М.Сеченовым и был впоследствии отчетливо экспериментально выявлен исследователями, отправлявшимися от практических задач военного наблюдения) является совокупность процессов активного систематизированного поиска (scanning) или "просматривания" своего диапазона каждым из телерецепторов. Это процессы целиком активные, использующие эффекторику в полной аналогии с тем, как последняя эксплуатирует афферентацию в управлении движениями, но, замечу сразу, не имеющие ничего общего с процессами привлечения организованных двигательных актов к целостному активному восприятию объектов внешнего мира, о чем будет речь дальше.

Когда же двигательный смысловой акт уже "запущен в ход" тем или иным сенсорным сигналом,

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, М. Б. Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та 1975. С. 28-35.

 требования, предъявляемые биологической целесообразностью и приведшие к сформированию в филогенезе механизма кольцевого сенсорного корригирования, оказываются существенно иными. Что бы ни представляли собой возникшая двигательная задача и тот внешний объект, на который она направлена, для правильной, полезной для особи реализации этой задачи необходимо максимально полное и объективное восприятие как этого объекта, так и каждой очередной фазы и детали собственного действия, направленного к решению данной задачи.

Первая из названных черт рецепторики в этой ее роли — полнота, или синтетичность, обеспечивается хорошо изученными как психо-, так и нейрофизиологами сенсорными синтезами (или сенсорными полями). К их числу относятся, например, схема своею тела, пространственно-двигательное поле, синтезы предметного или "качественного" (топологического) пространства и др. Роль этих "полей" в управлении двигательными актами автор (1947) пытался подробно обрисовать в книге о построении движений. Здесь достаточно будет только напомнить: 1) что в этой функциональной области синтетичность работы рецепторных приборов фигурирует уже не декларативно (как было выше), а как реально прослеженный на движениях в их норме и патологии основной факт и 2) что в каждом из таких сенсорных синтезов, обеспечивающих процессуальное управление двигательными актами, структурная схема объединения между собой деятельности разных про-прио-, танго- и телерецепторов имеет свои специфические, качественно и количественно различные свойства. При этом слияние элементарных информации, притекающих к центральным синтезирующим аппаратам от периферических рецепторов, настолько глубоко и прочно, что обычно почти недоступно расчленению в самонаблюдении. И в описываемой функции принимают участие все или почти все виды рецепторов (может быть только за исключением вкусового), но уже в существенно иных ранговых порядках. На первом плане оказывается здесь обширная система проприорецепторов в узком смысле. Далее она обрастает соучастием всей танго- и теле-рецепторики, организовавшейся на основе всего предшествующего практического опыта, для выполнения роли "функциональной проприоцепторики". О других, еще только намечающихся чертах чисто физиологического своеобразия работы рецепторов в обсуждаемом круге функций - параметрах адаптации, порогах "по сличению", периодичности функционирования и др. — будет сказано во второй части очерка.

Вторая из названных выше определяющих черт рецепторики как участника кольцевого координационного процесса — объективность — имеет настолько важное принципиальное значение, что на ней необходимо остановиться более подробно.

В той сигнальной (пусковой или тормозной) роли, которая одна только и могла быть замечена при анализе рефлексов по схеме незамкнутой дуги и которая повела к обозначению всего комплекса органов восприятия в центральной нервной системе термином "сигнальная система", от афферентной функции вовсе не требуется доставления объективно верных информации. Рефлекторная система будет работать правильно, если за каждым эффекторным

22


ответом будет закреплен свой неизменный и безошибочно распознаваемый пусковой сигнал — код. Содержание этого кода, или шифра, может быть совершенно условным, нимало не создавая этим помех к функционированию системы, если только соблюдены два названных сейчас условия. То, что подобный индифферентизм центральной нервной системы к смысловому содержанию сигнала не является каким-то странным, чисто биологическим феноменом, а заложен в самом существе сигнально-пусковой функции, лучше всего доказывается тем, что такими же условными кодированными сигналами безукоризненно осуществляются все необходимые включения и переключения в телеуправляемых автоматах. Можно построить два совершенно одинаковых автомата (самолет-снаряд, мотокатер и т. п.), с одинаковыми моторами, рулями, схемами их радиореле и т. д. и, не внося никаких конструктивных различий, сделать при этом так, чтобы на радиокоды А, Б, В, Г первый отвечал реакциями 1, 2, 3, 4, а второй - реакциями 4, 2, 1, 3 или как угодно иначе. Совершенно иными чертами характеризуется работа рецепторной системы при несении ею контрольно-координационных функций по ходу решаемой двигательной задачи. Здесь степень объективной верности информации является решающей предпосылкой для успеха или неуспеха совершаемого действия. На всем протяжении филогенеза животных организмов естественный отбор неумолимо обусловливал отсев тех особей, у которых рецепторы, обслуживавшие их двигательную активность, работали как кривое зеркало. В ходе онтогенеза каждое столкновение отдельной особи с окружающим миром, ставящее перед особью требующую решения двигательную задачу, содействует, иногда очень дорогой ценой, выработке в ее нервной системе все более верного и точного объективного отражения внешнего мира как в восприятии и осмыслении побуждающей к действию ситуации, так и в проектировке и контроле над реализацией действия, адекватного этой ситуации. Каждое смысловое двигательное отправление, с одной стороны, необходимо требует не условного, кодового, а объективного, количественно и качественно верного отображения окружающего мира в мозгу. С другой стороны, оно самое является активным орудием правильного познания этого окружающего мира. Успех или неуспех решения каждой активно пережитой двигательной задачи ведет к прогрессирующей шлифовке и перекрестной выверке показаний упоминавшихся выше сенсорных синтезов и их составляющих *, а также к познанию через действие, проверке через практику, которая является краеугольным камнем всей диалектико-матерналистической теории познания, а в разбираемом здесь случае служит своего рода биологическим контекстом к ленинской теории отраже-

НИЯ   **. ;

* Бесспорный факт существования в центрально» :«рвнеГ. системе человека нескольких качественно различных между собой сенсорных синтезов не противоречит а&*анному об объективности мозговых отражений и находит Достаточное объяснение в физиологии координации д*"-.;«ний.

** "Господство нал '^■лродой, проявляющее себя в практике человечестр;, а(ЛЬ результат объективно верного отражения в ro/tuee человека явлений и процессов природы, есть доказательство того, что это отражение (в пределах того, что показывает нам практика) есть объективная, абсолютная, вечная истина" // Ленин в.И. Материализм и эмпириокритицизм. Полн. собр. соч. Т.18.С.198.

 Проведенное на предшествующих страницах сопоставление двух родов функционирования воспринимающих систем организма, пока еще столь неравных по давности их выявления наукой и по степени изученности, позволит осветить несколько по-новому и некоторые черты механизма действия "классических" сигнальных процессов включения или дифференцировочного торможения рефлекторных реакций.

Еще задолго до того, как телемеханика подтвердила существенную принципиальную условность * пусковых или переключательных кодов, этот же факт был установлен на биологическом материале знаменитым открытием И.П.Павлова. Факт, что любой раздражитель из числа доступных восприятию может быть с одинаковой легкостью превращен в пусковой сигнал для того или другого органического (безусловного) рефлекса, оказался в дальнейшем чрезвычайно универсальным.

Как показали последующие работы павловской школы (А.Д.Сперанский), во всем комплексе физиологических функций вплоть до самых, казалось бы, недосягаемых глубинных процессов гормонального или клеточно-метаболического характера нет ни одного отправления, которое не могло бы быть подсоединено (в принципе одним и тем же методом) к любому пусковому раздражителю. Этот замечательный индифферентизм нервных систем к содержанию и качеству пусковых сигналов был отмечен И. П. Павловым уже в самом начальном периоде изучения открытого им круга явлений. Об этом свидетельствует и наименование, данное раздражителям, вновь искусственно прививаемым к стволам старых прирожденных рефлексов, - условные раздражители. Название, предложенное В.М.Бехтеревым, - сочетательные раздражителя и рефлексы -менее глубоко в отношении внутреннего смысла явлений, но зато вплотную подводит к схеме их механизмов, которая к нашему времени уяснилась уже вполне отчетливо.

Для превращения любого надпорогового агента в условный пусковой раздражитель того или другого органического рефлекса требуется всегда обеспечение двух условий: 1) главного - встречи или сочетания в пределах обычно небольшого интервала времени этого агента с реализацией данного рефлекса и 2) побочного — некоторого числа повторений такого сочетания. Первое из этих условий прямо относит разбираемый феномен к циклу ассоциаций по смежности, как раз характеризующихся безразличием к смысловому содержанию ассоциируемых представлений или рецепций. Интересно отметить, что для преобразования индифферентного раздражителя в условно-пусковой существенно совмещение его с эффекторной. z не с афферентной частью безусловного рефлекса, которая мобилизуется в типовом эксперименте только как средство заставить срабо-

* Условность в обсуждаемом плане, не требуя объективности, разумеется, не исключает ев и не противоречит ей. К тому же сделанное здесь противопоставление и разграничение сигналь но-пусковой и коррекционной функций рецепторов намеренно проведено более резко и альтернативно, чем это имеет место в физиологической действительности, где, несомненно, оба вида функционирования могут и налагаться друг на друга во времени, и переходить один в другой.

23


тать эффекторную полудугу. Это доказывается, например, фактом осуществимости так называемых условных рефлексов второго порядка, когда индифферентный раздражитель приобретает пусковые свойства для данного рефлекса, несмотря на то, что эф-фекторная часть последнего запускается в действие не безусловным, а ранее привитым к рефлексу условным же раздражителем первого порядка.

Другое доказательство сказанного можно усмотреть в том, что в методах, применяемых при дрессировке, поощрительное подкрепление "безусловным" афферентным импульсом подкормки животного производится после правильного выполнения им требуемого действия по соответствующей условной команде и не является при этом безусловным пусковым раздражителем дрессируемого действия. Эта недооценивавшаяся раньше деталь заслуживает внимания в настоящем контексте потому, что образование ассоциативной связи в мозгу между условным афферентным процессом и эффекторной частью рефлекса, как нам кажется, можно осмыслить только, если эта эффекторная реализация рефлекса отражается (опять-таки по кольцевой обратной связи) назад в центральную нервную систему и может уже сочетаться ассоциативно с афферентным же процессом условного раздражения. Это могло бы послужить

 еще одним подтверждением того, что возвратио-афферентациоиные акты, как непосредственные соучастники процесса и в классических рефлексах — "дугах" — не отсутствуют, а лишь пока ускользают от наблюдения.

Второе из условий образования условной связи, названное выше побочным, а именно надобность некоторого числа повторных сочетаний, было бы трудно объяснить сейчас иначе, как необходимостью для подопытной особи выделить прививаемую новую рецепцию из всего хаоса бомбардирующих ее извне воздействий. Число повторений должно оказаться достаточным для того, чтобы определилась неслучайность совмещения во времени интеро- или проприоцепции реализующегося рефлекса именно с данным элементом всей совокупности экстероре-цепций. В этом смысле — в отношении необходимого и достаточного числа повторений — раздражитель, индифферентный по свсему смысловому содержанию, может оказаться относительно труднее и длительнее вычленяемым как могущий не привлечь к себе интереса и внимания ("ориентировочной реакции") особи. Старую наивно-материалистическую концепцию о постепенных "проторениях" путей или синаптических барьеров в центральной нервной системе можно уже считать сданной в архивы науки *.

24

 * Если какая-либо индифферентная рецепция раз за разом, без пропусков сопутствует во времени тому или иному безусловному процессу, например, интерорецепции слюноотделения и т. п., то так называемая веврятность a posteriori того, что эго совмещение не случайно, сама по себе растет очень быстро и уже после десятка повторений весьма мало отличается от единицы. Но для образования замыкания необходимо еще, чтобы индифферентный раздражи) ель и факт постоянства совмещения обеих стимуляций привлекли к себе внимание, т. е. процессы активной рецепции особи.


3. Виды мышления: критерии классификации

Э.Блейлер АУГИСТИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ *

Одним из важнейших симптомов некоторых психических заболеваний является преобладание внутренней жизни, сопровождающееся активным уходом из внешнего мира. Более тяжелые случаи полностью сводятся к грезам, в которых как бы проходит вся жизнь больных; в более легких случаях мы находим те же самые явления в меньшей степени. Этот симптом я назвал аутизмом**. Шизофренический мир сновидений наяву имеет свою форму мышления, я сказал бы, свои особые законы мышления, которые до настояшего времени еще недостаточно изучены. Мы наблюдаем действия этих механизмов, кроме того, и в обычном сновидении, возникающем в состоянии сна, в грезах наяву как у истеричных, так и у здоровых людей, в мифологии, в народных суевериях и в других случаях, где мышление отклоняется от реального мира.

Пациентка Б.С. в работе Юнга о раннем слабоумии является Швейцарией, она также - Ивиков журавль; она — владелица всего мира и семиэтажной фабрики банковых ассигнаций; она также — двойной политехникум и заместительница Сократа.

Все это кажется, на первый взгляд, полной бессмыслицей, и. действительно, является бессмыслицей с точки зрения логики. Но если мы присмотримся внимательнее, то мы найдем понятные связи: мысли, по существу, подчиняются аффективным потребностям, т. е. желаниям, а иногда и опасениям; пациентка является Ивиковым журавлем, потому что ока хочет освободиться от чувства виновности и порочности; она Швейцария — потому что она должна быть свободна.

Бредовые идеи представляют собой не случайное нагромождение мыслей, не беспорядочный "бредовый хаос", как это может показаться при поверхностном рассмотрении, напротив того, в каждом отдельном случае они являются выражением одного или нескольких определенных комплексов, которые находят в них свое осуществление или которые пытаются с их помощью преодолеть противоречия окружающей обстановки.

Аутистическое мышление тенденциозно. Цель достигается благодаря тому, что для ассоциаций, соответствующих стремлению, прокладывается путь, ассоциации же, противоречащие стремлению, тормозятся, т. е. благодаря механизму, зависящему, как нам

" Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю. Б. Гиппвнрейтер, В. В. Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981.С.113-122:

** В довольно большой части аутизм покрывается понятием Юмга интроверзия, это понятие обозначает обращение внутрь либидо, которое в нормальных случаях должно искать объекты в реальном мире; однако аутистические стремления могут направляться и на внешний мир, таковы, например, случаи, когда шизофреник-реформатор хочет перестроить общество или когда маленькая девочка превращает в своей фантазии кусок дерева в ребенка.

 известно, от влияния аффектов. Между аутистичес-ким и обычным мышлением не существует резкой границы, так как в последнее мышление очень легко проникают аутистические, т. е. аффективные элементы.

Аутистическое мышление управляется двумя принципами, которые при отрицательных аффектах противоречат друг другу, при положительных же аффектах совпадают в своем действии.

I. Каждый аффект стремится удержаться. Он прокладывает пути для соответствующих ему представлений, придает им преувеличенную логическую ценность, и он же тормозит появление противоречащих представлений и лишает их свойственного им значения.

И. Мы устроены таким образом, что мы стремимся получить и сохранить приятное, а следовательно, и окрашенные удовольствием представления, неприятного же мы избегаем. Поэтому представления, сопровождающиеся неудовольствием, встречают подобно внешним неприятным переживаниям защитную силу.

Когда аутистическое мышление старается вызывать представления, соответствующие внутренней тенденции, мгновенному настроению или каким-либо стремлениям, то ему нет нужды считаться с действительностью; для этих процессов безразлично, действительно ли что-нибудь существует, возможно ли оно, мыслимо ли оно; они имеют отношение к реальности лишь постольку, поскольку она доставляла и продолжает еще доставлять им материал представлений, с которыми связаны аутистические механизмы или с которыми они оперируют.

Таким образом, аутистическое мышление может давать выражение всевозможным тенденциям и влечениям, которые скрыты в человеке. Так как логика, репродуцирующая реальные соотношения, не является для него руководящим началом, то самые различные желания могут существовать наряду друг с другом, независимо от того, противоречат ли они друг другу, отвергаются ли они сознанием или нет. В реалистическом мышлении, в нашей жизни и в наших поступках большое число влечений и желаний игнорируется, подавляется в пользу того, что является субъективно важным; многие из этих желаний едва ли доходят до нашего сознания.

В аутизме все это может получить свое выражение. Самые противоположные желания могут существовать наряду друг с другом и получать даже выражение в одних и тех же аутистических мыслях: быть опять ребенком, чтобы простодушно наслаждаться жизнью, и быть в то же время зрелым человеком, желания которого направлены на большую работоспособность, на важное положение в свете; жить бесконечно долго и заменить одновременно это жалкое существование нирваной; обладать любимой женщиной и сохранить вместе с тем для себя свободу действий; быть гетеросексуальным и в то же самое время гомосексуальным и т. д.

Поэтому нас не должно удивлять, что аутизм пользуется первым попавшимся материалом мыслей, даже ошибочным, что он постоянно оперирует с

25


недостаточно продуманными понятиями и ставит на место одного понятия другое, имеющее при объективном рассмотрении лишь второстепенные общие компоненты с первым, так что идеи выражаются в самых рискованных символах. Эти символы часто не распознаются и понимаются в их собственном значении. Любовь символизируется согласно общеизвестной аналогии с огнем, что воспринимается шизофреником как нечто реальное и превращается у него в галлюцинации сжигания.

Поразительно также, насколько аутизм может игнорировать временные соотношения. Он перемешивает бесцеремонно настоящее, прошедшее и будущее, В нем живут еще стремления, ликвидированные для сознания десятки лет тому назад; воспоминания, которые давно уже стали недоступны реалистическому мышлению, используются им как недавние, может быть, им даже отдается предпочтение, так как они меньше наталкиваются на противоречие с актуальностью.

Разумеется, аутизм отнюдь не пренебрегает понятиями и связями, которые даны опытом, но он пользуется ими лишь постольку, поскольку они не противоречат его цели, т. е. изображению неосуществленных желаний как осуществленных; то, что ему не подходит, он игнорирует или отбрасывает (умерший возлюбленный представляется таким, каким он был в действительности, но то, что он умер, не находит себе выражения в аутистическом представлении). Напротив того, аутистические механизмы оказывают влияние даже на наш инстинкт самосохранения; цели наших действий определяются антиципированным удовольствием и неудовольствием или, что то же самое, окрашиванием целевых представлений в удовольствие и неудовольствие.

Соответственно той почве, на которой вырастает аутистическое мышление, мы находим две разновидности его, касающиеся степени ухода из реальности, которые хотя и нерезко отличаются друг от друга, но в типической своей форме все же обнаруживают довольно большие отличия. Существенная разница заключается в том, что в одном случае могут диссоциироваться и затем воссоздаваться в произвольной форме даже прочно установленные понятия, а в другом случае этого не происходит. Аутизм нормального бодрствующего человека связан с действительностью и оперирует почти исключительно с нормально образованными и прочно установленными понятиями. Сновидение в состоянии сна и выраженный аугизм при шизофрении исполь-зуюг и создают понятия, которые составлены из каких угодно особенностей и могут как угодно видоизменяться. В силу этого обстоятельства сон и шизофрения могут создать абсолютную бессмыслицу, в то время как прочие аутистические продукции легко доступны пониманию всякого нормального человека.

Существуют степени аутистического мышления и переходы к реалистическому мышлению, однако в том лишь смысле, что в ходе мыслей аутистические и реалистические понятия и ассоциации могут встречаться в количественно-различных отношениях. Исключительно аутистического мышления в области чистых понятий, которые были бы заново созданы аутисти-ческим путем и нигде не были бы связаны между

 собой, согласно логическим законам, разумеется, не существует.

Аутистическое мышление во многих отношениях противоположно реалистическому.

Реалистическое мышление представительствует действительность; аутистическое мышление представляет себе то, что соответствует аффекту. Целью реалистических функций является создание правильного познания окружающего мира, нахождение истины. Аутистические функции стремятся вызвать представления, окрашенные аффектом (в большинстве случаев аффектом удовольствия) и вытеснить представления, окрашенные противоположным аффектом. Реалистические механизмы регулируют наше отношение к внешнему миру; они служат для сохранения жизни, для добывания пищи, для нападения и защиты; аутистические механизмы создают непосредственно удовольствие, вызывая окрашенные удовольствием представления, и не допускают неудовольствия, преграждая доступ представлениям, связанным с неудовольствием. Таким образом, существует аутистическое и реалистическое удовлетворение своих потребностей. Тот, кто удовлетворяется аутиетическим путем, имеет меньше оснований или вовсе не имеет оснований к тому, чтобы действовать.

Противоположность обеих функций получает особенно ясное выражение в том, что они в известной степени тормозят друг друга. Если логическое мышление каким-нибудь образом ослаблено, то аутистическое мышление получает относительный или абсолютный перевес. Мы можем подразделить эти случаи на четыре группы:

  1.  у ребенка отсутствует опыт, необходимый для
    овладения логическими формами мышления и для
    познания возможностей, лежащих во внешнем мире.
    Если у ребенка появляется фантазия, то она легко
    получает перевес в смысле аутизма;
  2.  в вопросах, которые вообще недоступны или не
    совсем доступны нашему познанию и нашей логике,
    или
    там, где аффективность сама по себе получает реша
    ющее значение, логика должна соответственно с
    этим отступить на задний план — в вопросах, касаю
    щихся мировоззрения, религии, любви;
  3.  в тех случаях, где чувства получают в силу ка
    ких-либо причин обычно им несвойственное значение,
    логика отступает в связи с этим на задний план,
    например, при сильных аффектах;
  4.  там, где ассоциативная связь ослаблена, ассо
    циации теряют, разумеется, свое значение: в снови
    дении здорового человека и при шизофрении.

Совершенно особое отношение к аутизму имеет сексуальное влечение. Есть невротики, для которых физический и психический аутоэротизм является заменой нормального сексуального удовлетворения, и среди них есть даже такие, которые находят собственно удовлетворение только в аутоэротизме. Все другие влечения и комплексы не могут быть в действительности удовлетворены аутиетическим путем.

У Фрейда аутистическое мышление стоит в таком близком отношении к бессознательному, что для неопытного человека оба эти понятия легко сливаются друг с другом. Однако, если понимать вместе со мной под бессознательным всю ту деятельность, которая во всех отношениях равнозначна обычной психической деятельности, за исключением того

26


лишь, что она не осознается, тогда нужно строго подразделить оба эти понятия. Аутистшеское мышление может в принципе быть столь же сознательным, как и бессознательным. Бессмысленные высказывания шизофреников и грезы являются проявлением сознательного аутистического мышления. Однако в симптомообразовании неврозов и во многих шизофренических процессах аушстигческая работа может быть совершенно бессознательной.

Аутистическое мышление отнюдь не всегда полностью достигает своей цели. Оно часто заключает в себе свои противоречия. Некоторые из наших представлений, и те именно, которые окрашены сильными эмоциями, т. е. представления, которые в большинстве случаев побуждают нас к аутистическому мышлению, амбивалентны. Жена, которая не любит своего мужа или даже ненавидит его, питает все же к нему положительные чувства, потому, например, что он является отцом ее детей. Вполне понятно, я сказал бы, даже простительно, если у жены, встречающей со стороны мужа одно лишь грубое отношение, возникает иногда желание, чтобы муж больше не существовал, и само собой понятно, что ее аути-стические функции когда-нибудь изображают ей более или менее сознательно в бодрственном состоянии или в сновидении это желание осуществленным с ее помощью или без нее. Такие процессы приводят человека к чувству неудовольствия, к угрызениям совести, происхождения которых человек совершенно не знает. В то время как в реалистическом мышлении человек упрекает себя и раскаивается в совершенной несправедливости, аутиетнческое мышление порождает те же самые муки в связи с несправедливостью, которую человек лишь представил себе; и эти страдания, в которых человек уверил себя, часто являются тем более тяжелыми, что логика не может прийти им на помощь.

Само собой разумеется, что аутизм, который изображает наши желания осуществленными, должен приводить также к конфликтам с окружающей средой. Можно игнорировать действительность, но она всегда дает снова знать о себе. При патологических условиях характер объективных препятствий должен быть видоизменен с помощью аутистического мышления, если только они не могут быть совершенно игнорированы. В то время как аутизм приводит вследствие осуществления желаний прежде всего к экспансивному бреду, восприятие препятствий должно порождать бред преследования. Отсюда в этих случаях цель аутизма заключается в том, чтобы создать болезнь. Болезнь должна позволить пациенту избежать предъявленных реальностью требований, которые слишком тягостны для него.

Так как реалистическое мышление нарушается под влиянием болезни гораздо легче, нежели аутистическое мышление, которое выдвигается вследствие болезненного процесса на первый план, то французские психологи во главе с Жане предполагают, что реальная функция является наиболее высокой, наиболее сложной.

Однако ясную позицию занимает в этом отношении только Фрейд. Он прямо говорит, что в ходе развития его механизмы удовольствия являются первичными. Он может представить себе такой случай, что грудной ребенок, реальные потребности кото-

 рого полностью удовлетворяются матерью без его помощи, и развивающийся в яйце цыпленок, отделенный скорлупой от внешнего мира, живут еще артистической жизнью. Я не вижу галлюцинаторного удовлетворения у младенца, я вижу удовлетворение лишь после действительного приема пищи, и я должен констатировать, что цыпленок в яйце пробивает себе дорогу не с помощью представлений, а с помощью физически и химически воспринимаемой пиши. Я нигде не могу найти жизнеспособное существо или даже представить себе такое существо, которое не реагировало бы в первую очередь на действительность.

Однако это противоречие легко разрешимо: аутистическая функция не является столь примитивной, как простые формы реальной функции, но в некотором смысле она более примитивна, чем высшие формы последней в том виде, в каком они развиты у человека. Низшие животные обладают лишь реальной функцией, нет такого существа, которое мыслило бы исключительно аутистически. Начиная с определенной ступени развития, к реалистической функции присоединяется аутистическая и с этих пор развивается вместе с ней.

Мы можем отметить в филогенетическом развитии некоторые этапы, хотя они, само собой разумеется, не имеют резких границ, отделяющих их друг от друга.

I. Постигание простой внешней ситуации и последующее действие: схватывание пиши, бегство от врага, нападение и т. п. Следовательно, речь идет здесь ни о чем другом, кроме как о рефлексах, которые могут доходить до определенной дифференциротен-ности и сложности. Они сопровождаются чувством удовольствия и неудовольствия, но во всяком случае эффективность не играет еще здесь никакой особенной роли.

П. Создаются картины воспоминания, которые используются при позднейших функциях, но только в результате внешних раздражений, при выполнении реалистических функций. В данном случае разнообразным аффектам, связанным с воспоминанием, дана уже возможность оказывать определенное влияние на выбор энграммы, которая должна быть экфорирована. Муравей выберет путь, который приведет его к добыче, не потому, конечно, что он "мыслит", что там будет чем поживиться, а потому, что соответствующий ряд энграмм заключает в себе положительно окрашенные чувства.

Ш. Постепенно создаются все более сложные и более точные понятия, которые используются более независимо от внешних влияний.

IV. Понятия комбинируются вне стимулирующего действия внешнего мира соответственно накопленному опыту в логические функции, в выводы, распространяющиеся с уже пережитого на еще неизвестное, с прошедшего на будущее; становится возможной не только оценка различных случайностей, не только свобода действия, но и связное мышление, состоящее исключительно из картин, воспоминания, без связи со случайными раздражениями органов чувств и с потребностями.

Лишь здесь может присоединиться аутистическая функция. Лишь здесь могут существовать представления, которые связаны с интенсивным чувством

27


удовольствия, которые создают желания, удовлетворяются их фантастическим осуществлением и преобразовывают внешний мир в представлении человека благодаря тому, что он не мыслит себе (отщепляет) неприятное, лежащее во внешнем мире, присоединяя к своему представлению о последнем приятное, изобретенное им самим. Следовательно, ирреальная функция не может быть примитивнее, чем начатки реального мышления, она должна развиваться параллельно с последним. Чем более сложными и более дифференцированными становятся образование понятий и логическое мышление, тем более точным становится, с одной стороны, их приспособление к реальности и тем большей становится возможность освобождения от влияния эффективности, зато, с другой стороны, в такой же мере повышается возможность влияния эмоционально окрашенных энграмм из прошлого и эмоциональных представлений, относящихся к будущему. С развитием разница между обоими видами мышления становится все более резкой, последние становятся в конце концов прямо противоположными друг другу, что может привести к все более и более тяжелым конфликтам; и если обе крайности не сохраняют в индивидууме приблизительного равновесия, то возникает, с одной стороны, тип мечтателя, который занят исключительно фантастическими комбинациями, который не считается с действительностью и не проявляет активности, и, с другой стороны, тип трезвого реального человека, который в силу ясного реального мышления живет только данным моментом, не загадывая вперед.

Однако, несмотря на этот параллелизм в филогенетическом развитии, реалистическое мышление оказывается по многим основаниям более развитым, и при общем нарушении психики реальная функция поражается обычно гораздо сильнее.

Реалистическое мышление работает не с одной только прирожденной способностью ("интеллект"), но и с помощью функций, которые могут быть приобретены путем опыта и упражнения индивида. Как показывает опыт, такие функции могут быть гораздо легче нарушены, нежели те, которые заложены в организме.

Совершенно иначе обстоит дело с механизмами, которыми пользуется аутизм. Они являются прирожденными. Аффекты, стремления оказывают с самого начала на нашу душевную жизнь такое же воздействие, какое управляет и аутистическим мышлением; они прокладывают мыслям путь, тормозят их соответственно своему собственному направлению и совершают без размышления выбор между различными возможностями реакций.

Прирожденный характер аутистических форм мышления обнаруживается особенно четко в символике. Последняя отличается повсюду невероятным однообразием, от человека к человеку, из века в век, от сновидения вплоть до душевной болезни и до мифологии. В основе многих сотен сказаний лежит ограниченное число мотивов. Одни и те же немногие комплексы всегда дают повод к символике, и средства для выражения их точно так же одинаковы. Птица, корабль, ящичек, который приносит детей и доставляет умирающих в первоначальное таинственное место, злая мать (мачеха) и т. д. всегда по-

 вторяются и повсюду обозначают одно и то же. Представление о круговороте жизни, в силу которого старые люди, уменьшаясь или не уменьшаясь в своем объеме, снова попадают в чрево матери, встречается еще и в настояшее время в самостоятельно выработанном мировоззрении 2—4-летнего ребенка; это же самое представление встречается и в мифах и сказаниях, созданных тысячи лет тому назад. Символы, известные нам из очень древних религий, мы вновь находим в бредовых образованиях наших шизофреников. Разумеется, в данном случае было бы неправильно говорить о прирожденных идеях, однако каждый интересовавшийся этим вопросом не может отделаться от подобного представления, и во всяком случае в аутистической символике существует прирожденное всем людям направление идей.

Важно также то обстоятельство, что для реалистической функции существует один только правильный результат, в то время как аутизм располагает неограниченными возможностями (Юнг) и может достигать своей цели самым различным способом. Разумеется, правильная комбинация является более высоким достижением, чем та, которая соответствует одному лишь желанию. Последнюю можно сравнить со стрельбой ради забавы, при которой должен раздаваться лишь треск от выстрела; первая же стремится попасть в определенную цель, и только в эту цель.

Если аутистическое мышление в общем и целом должно показаться вредным заблуждением, то каким образом столь юная в филогенетическом отношении функция могла получить такое большое распространение и силу?

Мы не можем предположить, что неограниченное поле аффективной деятельности будет когда-нибудь совершенно уничтожено вследствие критического отношения, тем более, что аутизм даже в том виде, в каком он существует в настоящее время, имеет положительную ценность. Раздражение, связанное с антиципацией удовольствия, вынуждает к размышлению до того, как будет предпринято действие, оно подготовляет к действию и приводит в движение энергию. В то время как низшие животные с их незначительным запасом представлений и рудиментарной памятью часто обнаруживают поразительно малую настойчивость в преследовании цели, человек может, сидя в пещере, воодушевляться для охоты, он заранее создает себе планы и приготовляет оружие, и эта деятельность переходит без резкой границы в собственное аутистическое мышление. Я полагаю, что этот пример лучше всего показывает, где приблизительно проходит граница между вредным и полезным аутизмом и насколько она неопределенна. Искусство полезно, если оно возбуждает и повышает жизненную энергию, оно вредно, если оно занимает место действия.

Дальнейшая польза аутизма заключается в том, что он представляет благодатную почву для упражнения мыслительной способности. Ребенок умеет гораздо меньше, чем взрослый человек, рассуждать о том, что возможно и что невозможно. Однако в его фантазиях его комбинаторные способности повышаются настолько же, как и его физическая ловкость в подвижных играх.

Небольшая степень аутизма должна быть также с пользой привнесена в жизнь. То, что относится к

28


аффектам вообще, оказывается действительным также и в отношении к частному применению их механизмов. Определенная односторонность полезна для достижения некоторых целей. Нужно представить себе цель более желанной, чем она есть на самом деле, чтобы повысить свое устремление к ней; не нужно детально представлять себе все трудности и их преодоление, в противном случае человек не сможет приступить к действию до ясного размышления, и энергия его ослабеет.

Таким образом, аутиетическое мышление и в будущем будет развиваться параллельно с реалистическим и будет в такой же мере содействовать созданию культурных ценностей, как и порождать суеверие, бредовые идеи и психоневротические симптомы.

 29


К.Гольдштейн

АБСТРАКТНОЕ И КОНКРЕТНОЕ ПОВЕДЕНИЕ *

На основании клинических и экспериментальных исследований мы можем выделить два вида человеческого поведения, или два общих подхода к миру, которые мы назвали абстрактным и конкретным поведением (Гольдштейн и Гельб, 192S). Прежде чем охарактеризовать их более детально, я хотел бы показать различие этих двух подходов на простом примере.

Когда мы входим в темную спальню и зажигаем лампу, мы действуем конкретно, часто даже не осознавая того, что мы делаем. Нам просто хочется, чтобы стало светло, и наша реакция непосредственно определяется той внешней ситуацией, в которой мы находимся. Если же мы понимаем, что свет может разбудить спящего в комнате человека, и в соответствии с этим не зажигаем лампу, мы подходим к ситуации абстрактно, т. е. выходим за пределы непосредственно данных чувственных впечатлений.

Такого рода установки или формы поведения не следует рассматривать ни как приобретенные индивидом определенные умственные склонности или привычки, ни как специфические способности наподобие памяти или внимания. Скорее они представляют собой различные уровни способности личности в целом, каждый из которых образует основу всех отправлений организма внутри определенного круга отношений к ситуациям внешнего мира.

Конкретная установка реалистична. При такой установке мы отданы во власть, или привязаны, к непосредственному переживанию данной веши или ситуации в ее конкретной уникальности. Наши мысли и действия направляются непосредственными побуждениями, исходящими от какой-либо одной конкретной стороны объекта или ситуации в нашем окружении.

При абстрактной установке мы отвлекаемся от конкретных свойств предметов и явлений. В своих действиях мы ориентируемся более отвлеченной точкой зрения, будь то категория, класс или обобщенное значение, перед которыми отступают конкретные объекты. Мы отделяем себя отданного чувственного впечатления, и конкретные вещи предстают перед нами как частные случаи или репрезентации некоторых категорий. Поэтому абстрактная установка может быть названа также категориальной или понятийной установкой. Абстрактная установка является основой следующих способностей:

1) произвольно принимать ту или иную установку
сознания;

  1.  произвольно переходить от одного аспекта
    ситуации к другому;
  2.  удерживать в уме различные аспекты одно
    временно;

' Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-га, 1981. С.141-144.

 

  1.  схватывать существо данного целого, расчле
    нять данное целое на части и выделять их произ
    вольно;
  2.  обобщать, отвлекать общие свойства, плани
    ровать заранее в уме, принимать определенную ус
    тановку по отношению к "чистой возможности", а
    также мыслить символически;
  3.  отделять свое "я" от внешнего мира.

Абстрактное поведение — более активное поведение, конкретное - более пассивное. Перечисленные выше возможности не являются необходимыми условиями для конкретного поведения.

Существуют различные уровни абстрактного и конкретного поведения, соответствующие степеням сложности, с которыми сопряжено выполнение того или иного задания. Так, особенно высокий уровень абстрактного поведения нужен для сознательного и произвольного выполнения всякого целенаправленного действия и объяснения его себе и другим. Более низкий уровень абстрактного поведения требуется для разумного поведения, если его выполнение не сопровождается осознанием собственных действий. Метафорическое мышление, встречающееся в нашей обыденной жизни, можно рассматривать как частный случай абстрактного поведения еще более низкого уровня.

Такого рода градации приложи мы и к конкретному поведению. Наиболее конкретным образом действия в ситуации или с вещами является реакция на одно из свойств, то, которое одно только и переживается; например, реакции на один какой-то цвет, или какую-то особую форму объекта, или на ту практическую функцию объекта, к которой он, собственно, и предназначен. Менее конкретный подход проявляется в том случае, когда человек принимает во внимание конкретную конфигурацию объекта или ситуации в целом, а не ориентируется в своем действии исключительно на одну какую-либо их особенность.

Здоровый человек сочетает обе эти установки и может переходить от одной из них к другой в зависимости от требований ситуации. Некоторые задания могут быть выполнены только благодаря абстрактной установке; для других — достаточной оказывается и конкретная установка.

В своем повседневном поведении больные с нарушением абстрактной установки могут не очень отличаться от здоровых людей, так как большинство привычных ситуаций не требует абстрактного подхода. Однако применение специальных тестов (см. Гольдштейн и Шерер, 1941) позволяет отличить конкретное поведение больных с дефектом абстрагирования от конкретного поведения в норме. Если здоровый человек действует конкретно только в соответствующих ситуациях, то больной всецело зависит от окружающих объектов и даже с представлениями он оперирует как с вещами. Его деятельность не есть, по существу, деятельность его самого как личности. Поэтому в тех случаях, когда необходимо давать себе отчет в своих мыслях и действиях, формировать символические понятия и т. п., больные терпят неудачу.

Мы утверждаем, что в начале любого действия предполагается использование абстрактной установки. Для тех задач, которые могут быть выполнены с

30


помощью конкретного поведения, ситуация должна быть заранее спланирована так, чтобы это поведение протекало гладко и беспрепятственно. Для того чтобы достичь этого, необходима абстрактная установка. Но если использование только конкретного поведения является невозможным, то каким образом реально существуют люди, действующие только конкретно? В ответе на этот вопрос вновь могут помочь наблюдения за больными.

Так, в клинике мозговых поражений мы наблюдаем у больных сильное нарушение абстрактной установки. Более того, сразу после начала заболевания они почти полностью теряют контакт с миром, не способны выполнить элементарные требования и поэтому легко впадают в беспокойство. Однако со временем они заметно лучше общаются с окружающими и становятся способными использовать те конкретные навыки, которые знали прежде. Я не могу обсуждать здесь, как именно это происходит, но с определенностью утверждаю, что это происходит вне их собственного сознания (Гольдштейн, 1939). Проверка их способностей показывает, что дефект сохраняется. Видимое "улучшение" было вызвано усилиями окружающих людей, т. е. такой организацией

 среды, в которой практически не встречаются задачи, невыполнимые в рамках конкретного поведения. Адекватность поведения больных яачяется результатом взаимодействия абстрактного поведения окружающих с их собственным конкретным поведением.

Аналогичным примером служит существование ребенка в первый год его жизни. Ребенок приходит в мир беспомощным существом, в частности, и потому, что его абстрактная способность еще не развита. Его постоянно подстерегала бы опасность гибели, и, главное, он не мог бы использовать даже свои врожденные способности, если бы не соответствующая забота взрослых. Эта забота заключается в создании специальной среды, отвечающей физическим и психи ческим нуждам ребенка, которая изменяется по мере его роста. Организация такого адекватного "мира" является, как и в случае с больным, результатом абст рактного поведения окружающих. Общение с матерью приводит в дальнейшем к формированию собственной абстрактной установки ребенка.

Таким образом, при всех специфических отличиях абстрактной и конкретной установок человеческое существование требует взаимодействия обоих уровней поведения.

31


Б.М. Теплое ПРАКТИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ *

В психологии вопросы мышления ставились обычно очень абстрактно. Происходило это отчасти потому, что при исследовании мышления имелись в виду лишь те задачи и те мыслительные операции, которые возникают при чисто интеллектуальной, теоретической деятельности. Большинство психологов — сознательно или бессознательно — принимало за единственный образец умственной работы работу ученого, философа, вообще "теоретика". Между тем в жизни мыслят не только "теоретики". В работе любого организатора, администратора, производственника, хозяйственника и так далее ежечасно встают вопросы, требующие напряженной мыслительной деятельности Исследование "практического мышления", казалось бы, должно представлять для психологии не меньшую важность и не меньший интерес, чем исследование "мышления теоретического".

Неверно будет сказать, что в психологии вовсе не ставилась проблема "практического интеллекта". Она ставилась часто, но в другом плане. Говоря о "практическом интеллекте", разумели некий совсем особый интеллект, работающий иными механизмами, чем те, которыми пользуется обычное теоретическое мышление. Проблема практического интеллекта сужалась до вопроса о так называемом наглядно-действенном, или сенсомоторном мышлении. Под этим разумелось мышление, которое, во-первых, неотрывно от восприятия оперирует лишь непосредственно воспринимаемыми вещами и теми связями вещей, которые даны в восприятии, и, во-вторых, неотрывно от прямого манипулирования с вещами, неотрывно от действия в моторном, физическом смысле этого слова. В такого рода мышлении человек решает задачу, глядя на вещи и оперируя с ними. Понятие наглядно-действенного мышления — очень важное понятие. Крупнейшим приобретением материалистической психологии является установление того факта, что и в филогенезе, и в онтогенезе генетически первой ступенью мышления может быть только наглядно-действенное мышление. "Интеллектуальная деятельность формируется сначала в плане действия; она опирается на восприятие и выражается в более или менее осмысленных целенаправленных предметных действиях. Можно сказать, что у ребенка на этой ступени (имеются в виду первые годы жизни.

Б. Т.) лишь наглядно-действенное мышление или
сенсомоторный интеллект" (Рубинштейн, 1940).

Очевидно, однако, что понятие сенсомоторно-го интеллекта не имеет прямого отношения к тому вопросу, с которого мы начали, к вопросу об особенностях практического мышления. Человек, занятый организационной работой, решает стоящие перед ним задачи, опираясь вовсе не на непосредственное восприятие вещей и прямое манипулирование с ними. Самые объекты его умственной деятельности

- взаимоотношения групп людей, занятых в каком-

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 145-148.

 либо производстве, способы руководства этими группами и установления связи между ними и т. п. — таковы, что они едва ли поддаются непосредственному восприятию и уж во всяком случае не поддаются физическому, моторному оперированию с ними. Скорее уж можно предположить сенсомоторный интеллект у ученого-экспериментатора в области, например, физики или химии, чем у практика-администратора. Участие в мышлении восприятия и движения различно в разных конкретных видах деятельности, но степень участия никак не является признаком, отличающим практическое мышление от теоретического.

Отличие между этими двумя типами мышления нельзя искать в различиях самих механизмов мышления, в том, что тут действуют "два разных интеллекта". Интеллект у человека один, и едины основные механизмы мышления, но различны формы мыслительной деятельности, поскольку различны задачи, стоящие в том и другом случае перед умом человека. Именно в этом смысле можно и должно говорить в психологии о практическом и теоретическом уме.

Различие между теоретическим и практическим мышлением заключается в том, что они по-разному связаны с практикой: не в том, что одно из них имеет связь с практикой, а другое — нет, а в том, что характер этой связи различен.

Работа практического мышления в основном направлена на разрешение частных конкретных задач: организовать работу данного завода, разработать и осуществить план сражения и т. п., тогда как работа теоретического мышления направлена в основном на нахождение общих закономерностей: принципов организации производства, тактических и стратегических закономерностей.

"От живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике — таков диалектический путь познания истины, познания объективной реаль ности", — писал Ленин (Полн. собр. соч. Т.29. С. 152— 153). И в другом месте: "Движение познания к объекту всегда может идти лишь диалектически: отойти, чтобы вернее попасть — ...отступить, чтобы лучше прыгнуть (познать?)" (Полн. собр. соч. Т. 29. С. 252).

Работа теоретического ума сосредоточена преимущественно на первой части целостного пути познания; на переходе от живого созерцания к абстрактному мышлению, на (временном!) отходе - отступлении от практики. Работа практического ума сосредоточена главным образом на второй части этого пути познания: на переходе от абстрактного мышления к практике, на том самом "верном попадании", прыжке к практике, для которого и производится теоретический отход.

И теоретическое, и практическое мышление связано с практикой, но во втором случае связь эта имеет более непосредственный характер. Работа практического ума непосредственно вплетена в практическую деятельность и подвергается непрерывному испытанию практикой, тогда как работа теоретического ума обычно подвергается практической проверке лишь в своих конечных результатах. Отсюда та своеобразная "ответственность", которая присуща практическому мышлению. Теоретический ум отвечает перед практикой лишь за конечный результат своей

32


работы, тогда как практический ум несет ответственность в самом процессе мыслительной деятельности. Ученый-теоретик может выдвигать разного рода рабочие гипотезы, испытывать их иногда в течение очень длительного срока, отбрасывать те, которые себя не оправдывают, заменять их другими и т. д. Возможности пользоваться гипотезами у практика несравненно более ограничены, так как проверяться эти гипотезы должны не в специальных экспериментах, а в самой жизни, и — что особенно важно — практический работник далеко не всегда имеет время для такого рода проверок. Жесткие условия времени — одна из самых характерных особенностей работы практического ума.

Сказанного уже достаточно, чтобы поставить под сомнение одно очень распространенное убеждение, а именно убеждение в том, что наиболее высокие требования к уму предъявляют теоретические деятельности: наука, философия, искусство. Каит в свое время утверждал, что гений возможен только в искусстве. Гегель видел в занятии философией высшую ступень деятельности разума. Психологи начала XX в. наиболее высоким проявлением умственной деятельности считали, как правило, работу ученого. Во всех этих случаях теоретический ум рассматривался как высшая возможная форма проявления интеллекта. Практический же ум, даже на самых высоких его ступенях, - ум политика, государственного деятеля, полководца - расценивался с этой точки зрения как более элементарная, более легкая, как бы менее квалифицированная форма интеллектуальной деятельности.

 Это убеждение глубоко ошибочно. Если различие между практическим и теоретическим умами понимать так, как это сделано выше, то нет ни малейшего основания считать работу практического ума более простой и элементарной, чем работу ума теоретического. Да и фактически высшие проявления человеческого ума мы наблюдаем в одинаковой мере и у великих "практиков", и у великих "теоретиков". Ум Петра Первого ничем не ниже, не проще и не элементарнее, чем ум Ломоносова.

Мало того. Если уж устанавливать градации дея-тельностей по трудности и сложности требований, предъявляемых ими к уму, то придется признать, что с точки зрения многообразия, а иногда и внутренней противоречивости интеллектуальных задач, а также жесткости условий, в которых протекает умственная работа, первые места должны занять высшие формы практической деятельности. Умственная работа ученого, строго говоря, проще, яснее, спокойнее (это не значит обязательно "легче"), чем умственная работа политического деятеля или полководца. Но, конечно, установление такого рода градаций — дело в значительной мере искусственное. Главное не в них, а в том, чтобы полностью осознать психологическое своеобразие и огромную сложность и важность проблемы практического мышления.

Вопрос о практическом уме только еще ставится в психологии, и путь к его разрешению лежит через деятельное изучение особенностей ума венной работы человека в различных конкретных областях практической деятельности.

33


Г.Линдсей,

К. С.Халл,

Р.Ф.Томпсон

ТВОРЧЕСКОЕ И КРИТИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ *

Творческое мышление — это мышление, результатом которого является открытие принципиально нового или усовершенствованного решения той или иной задачи. Критическое мышление представляет собой проверку предложенных решений с целью определения области их возможного применения. Творческое мышление направлено на создание новых идей, а критическое — выявляет их недостатки и дефекты. Для эффективного решения задач необходимы оба вида мышления, хотя используются они раздельно: творческое мышление является помехой для критического, и наоборот.

Мозговой штурм

Если вы хотите мыслить творчески, вы должны научиться предоставлять своим мыслям полную свободу и не пытаться направить их по определенному руслу. Это называется свободным ассоциированием. Человек говорит все, что приходит ему в голову, каким бы абсурдным это не казалось. Свободное ассоциирование первоначально использовалось в психотерапии, сейчас оно применяется также для группового решения задач, и это получило название мозгового штурма.

Мозговой штурм широко используется для решения разного рода промышленных, административных и других задач. Процедура проста. Собирается группа людей для того, чтобы свободно ассоциировать на заданную тему: как ускорить сортировку корреспонденции, как достать деньги для строительства нового центра или как продать больше чернослива. Каждый участник предлагает все то, что приходит ему на ум и иногда не кажется относящимся к проблеме. Критика запрещена. Цель — получить как можно больше новых идей, так как чем больше идей будет предложено, тем больше шансов для появления по-настоящему хорошей идеи. Идеи тщательно записываются и по окончании мозгового штурма критически оцениваются, причем, как правило, другой группой людей.

Творческое мышление в группе основывается на следующих психологических принципах (Осборн, 1957).

1. Групповая ситуация стимулирует процессы выработки новых идей, что является примером своего рода социальной помощи. Было обнаружено, что человек средних способностей может придумать почти вдвое больше решений, когда он работает в груп-

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю. Б. Гиппенрвйтер, В. В. Пвтухова. М.: Изд-во Моск. ун-т, 1981. С. 149-152.

 пе, чем когда он работает один. В группе он находится под воздействием многих различных решений, мысль одного человека может стимулировать другого и т. д. Вместе с тем эксперименты показывают, что наилучшие результаты дает оптимальное чередование периодов индивидуального и группового мышления.

  1.  Кроме того, групповая ситуация вызывает со
    ревнование между членами группы. До тех пор, пока
    это соревнование не вызовет критических и враж
    дебных установок, оно способствует интенсифика
    ции творческого процесса, так как каждый участ
    ник старается превзойти другого в выдвижении но
    вых предложений.
  2.  По мере увеличения количества идей повыша
    ется их качество. Последние 50 идей являются, как
    правило, более полезными, чем первые 50. Очевид
    но, это связано с тем, что задание все больше увле
    кает участников группы.
  3.  Мозговой штурм будет эффективнее, если уча
    стники группы в течение нескольких дней будут ос
    таваться вместе. Качество идей, предложенных ими
    на следующем собрании, будет выше, чем на пер
    вом. По-видимому, для появления некоторых идей
    требуется определенный период их "созревания".
  4.  Психологически правильно, что оценка пред
    ложенных идей выполняется другими людьми, так
    как обычно недостатки собственного творчества за
    мечаются с большим трудом.

Препятствия творческого мышления

Конформизм — желание быть похожим на другого — основной барьер для творческого мышления. Человек опасается высказывать необычные идеи из-за боязни показаться смешным или не очень умным. Подобное чувство может возникнуть в детстве, если первые фантазии, продукты детского воображения, не находят понимания у взрослых, и закрепиться в юности, когда молодые люди не хотят слишком отличаться от своих сверстников.

Цензура — в особенности внутренняя цензура -второй серьезный барьер для творчества. Последствия внешней цензуры идей бывают достаточно драматичными, но внутренняя цензура гораздо сильнее внешней. Люди, которые боятся собственных идей, склонны к пассивному реагированию на окружающее и не пытаются творчески решать возникающие проблемы. Иногда нежелательные мысли подавляются ими в такой степени, что вообще перестают осознаваться. Superego — так назвал Фрейд этого интерна-лизованного цензора.

Третий барьер творческого мышления - это ригидность, часто приобретаемая в процессе школьного обучения. Типичные школьные методы помогают закрепить знания, принятые на сегодняшний день, но не позволяют научить ставить и решать новые проблемы, улучшать уже существующие решения.

Четвертым препятствием для творчества может быть желание найти ответ немедленно. Чрезмерно высокая мотивация часто способствует принятию непродуманных, неадекватных решений. Люди дос-

34


тигают больших успехов в творческом мышлении, когда они не связаны повседневными заботами. Поэтому ценность ежегодных отпусков состоит не столько в том, что, отдохнув, человек будет работать лучше, сколько в том, что именно во время отпуска с большей вероятностью возникают новые идеи.

Конечно, эффективность результатов свободной творческой фантазии и воображения далеко не очевидна; может случиться так, что из тысячи предложенных идей только одна окажетсяприменимой на практике. Разумеется, открытие такой идеи без затрат на создание тысячи бесполезных идей было бы большой экономией. Однако эта экономия мало вероятна, тем более, что творческое мышление часто приносит удовольствие независимо от использования его результатов.

Критическое мышление

Чтобы выделить по-настоящему полезные, эффективные решения, творческое мышление должно быть дополнено критическим. Цель критического мышления — тестирование предложенных идей: применимы ли они, как можно их усовершенствовать и т. п. Ваше творчество будет малопродуктивным, если вы не сможете критически проверить и отсортировать полученную продукцию. Чтобы провести соответствующий отбор надлежащим образом, необходимо, во-первых, соблюдать известную дистанцию, т. е. уметь оценивать свои идеи объективно, и, во-вторых, учитывать критерии, или ограничения, оп-

 ределяющие практические возможности внедрении новых идей.

Какие препятствия стоят на пути критического мышления? Одним из них является опасение быть слишком агрессивным. Мы часто учим наших детей, что критиковать — значит быть невежливым. Тесно связан с этим следующий барьер — боязнь возмездия: критикуя чужие идеи, мы можем вызвать ответную критику своих. А это, в свою очередь, может породить еще одно препятствие — переоценку собственных идей. Когда нам слишком нравится то, что мы создали, мы неохотно делимся с другими нашим решением. Добавим, что чем выше тревожность человека, тем более он склонен ограждать свои оригинальные идеи от постороннего влияния.

И наконец, необходимо отметить, что при чрезмерной стимуляции творческой фантазии критическая способность может остаться неразвитой. К сожалению, неумение думать критически это один из возможных непредвиденных результатов стремления повысить творческую активность учащихся. Следует помнить, что для большинства людей в жизни требуется разумное сочетание творческого и критического мышления.

Критическое мышление нужно отличать от критической установки. Несмотря на то, что в силу специфики своего подхода к решению задач критическое мышление запрещает некоторые идеи или отбрасывает их за негодностью, его конечная цель конструктивна. Напротив, критическая установка деструктивна по своей сути. Стремление человека критиковать единственно ради критики имеет скорее эмоциональный, чем когнитивный характер.

35


Часть 2. Развитие познания

4. Основные формы представления реальности: действие,

образ, знак. Практическое действие в познавательных процессах. Переход от наглядно-действенного к наглядно-образному мышлению

Дж.Брунер

О ДЕЙСТВЕННОМ И НАГЛЯДНО-ОБРАЗНОМ ПРЕДСТАВЛЕНИИ МИРА РЕБЕНКОМ *

В процессе развития представления о мире происходит поразительное смешение акцентов. Сначала ребенок знает свой мир главным образом благодаря тем привычным действиям, с помощью которых он управляется с этим миром. Со временем мир оказывается представленным ему еше и в образах, сравнительно свободных от действий. Постепенно формируется дополнительно еше один новый и мощный путь: перевод действия и образов в языковые средства, что создает третью систему представления. Каждый из трех способов представления — действенный, образный и символический — отражает события своим особым образом. Каждый из них накладывает сильный отпечаток на психическую жизнь ребенка в разных возрастах; в интеллектуальной жизни взрослого человека взаимодействие всех трех линий сохраняется, составляя одну из главных ее черт.

Например, если речь идет об узле, то мы научаемся его завязывать, и когда заявляем, что уже "знаем" его. то подразумеваем пол этим, что у нас есть привычная структура усвоенного нами действия. Навык, с помощью которого мы представляем себе данный узел, есть организованная последовательность действий, управляемых некоторой схемой, скрепляющей разрозненные сегменты воедино. Здесь решающее значение имеет тот факт, что в этом случае объект оказыьается представленным индивиду через посредство действия.

Презентация же в плоскости образов состоит в следующем. Это картина рассматриваемого узла в конечной фазе, или на одном из промежуточных этапов завязывания, или даже динамическая картина завязывания узла. Следует сказать, что (хотя это и само собой разумеется) для выполнения действия вовсе не обязательно иметь перед собой или в голове его картину.

Представление узла в символических понятиях сформулировать не так просто, потому что оно с самого начала предполагает выбор определенного кода, которым будет описываться данный узел. Ведь символическое представление, выражаемое и на ес-

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю Б Гиппенрейтер, В.В.Петухов». М.: Иэд-во Моск. ун-та. 1981.0.87-96.

 тественном, и на математическом языке, требует перевода того, что должно быть представлено, в дискретные термины, из которых потом можно было бы составить "высказывание" или любое другое образование, применяемое посредником для объединения элементов согласно некоторому правилу.

Каким образом можно узнать, какого типа презентацию имеет в голове данный индивид? Очевидно, это можно вывести из поддающегося наблюдению поведения. Мы делаем известные умозаключения, отправляясь от того, каким образом этот человек членит события, группирует их или организует, сжато выражает и преобразует. Дотошный экспериментатор для того, чтобы выяснить, как представляется мир данному лицу, может составить задачи, позволяющие сделать вывод о том, как он делает определенные веши. Можно попросить его назвать нам 50 штатов США. Если он станет перечислять их в следующем порядке: Мэйн, Нью-Хэмпшир, Вермонт... — можно считать, что он опирается при этом на географическое расположение штатов. Если же он изберет другой порядок: Алабама, Аляска, Аризона, Арканзас... — то можно думать, что он. скорее, опирается в данном случае на список штатов, составленный в алфавитном порядке

Презентация через действие

Излагая свой взгляд на эмоции. Уильям Джемс предположил, что мы плачем не потому, что печалимся, а, напротив, печалимся потому, что плачем. В конце первого года жизни ребенка отмечаете* феномен, напоминающий концепцию Джемса об эмоциях. В этот период узнавание объектов, по-видимому, зависит не столько от характера самих этих объектов, сколько от того, какие действия они вызвали. Два наблюдения Пиаже (19S4) иллюстрируют этот тезис:

Лоран (0; 7) * теряет папиросную коробку, которую он только что перед этим схватил и раскачивал взад и вперед. Он нечаянно роняет ее так. что она падает за пределами его поля зрения. Тогда он сразу же подносит к глазам руку и долго смотрит на нее с выражением удивления и разочарования, вызванного исчезновением. Но. никак не считая потерю невозвратимой, он начинает снова размахивать рукой, хотя она пуста. После этого он взглядывает на нее снова! Для каждого, кто видел это действие ребенка и его выражение, невозможно толковать его поведение иначе, как попытку заставить объект по-

* Здесь и далее перем цифра - год. «торт - месяц.

36


явиться снова. Это наблюдение проливает яркий свет на истинную природу представления об объекте, свойственную этой стадии; здесь это просто продолжение действия.

Или возьмем Люсьенн (0; 6). Люсьенн лежит одна в колыбели и, наблюдая за своими движениями, хватает ткань, покрывающую стенки. Она тянет складки к себе, но каждый раз выпускает. Тогда она подносит к глазам крепко сжатую руку и осторожно разжимает ее. Она внимательно глядит на свои пальцы и повторяет действие сначала. Это происходит 10 раз. Следовательно, для нее достаточно дотронуться до объекта, думая, что она его схватила, чтобы решить, что он у нее в руке, хотя она больше не чувствует его. Эта структура реакции показывает степень тактильной устойчивости, которую ребенок приписывает схваченным им объектам.

Значит, для младенца действия, вызванные раздражителем, могут в большей степени служить "определением" последнего. В этом возрасте ребенок не способен четко дифференцировать перцепт и реакции. Вид коробки побуждает Лорана раскачивать ее, но, когда коробка исчезает, то действие используется для того, чтобы снова увидеть коробку. Люсьенн ожидает увидеть складки материи у себя в руке, сжав ее так, как если бы материя все еще была в ней. На более поздних этапах детства этот первичный способ представления объектов не исчезает полиостью, и вполне вероятно, что он служит источником отмеченного Фрейдом у детей феномена "всемогущества мысли" — смешения мысли о действии с самим действием.

Важно выяснить, каким образом во второй половине первого года жизни возникает эта тесная связь между действием и восприятием. Хотя данные относительно развития восприятия от рождения и до шести месяцев, к сожалению, очень скудны, все же в современных исследованиях содержится достаточно свидетельств, позволяющих сформулировать интересную гипотезу.

Мы предполагаем, что источник действенных представлений кроется в реафферентации, обеспечивающей установление связей между действиями и свойствами зрительного поля. Первоначально действие принимает форму "устремления взгляда", обнаруживающегося в движениях глаз или ориентировке головы. Эта форма действия является врожденной. Позднее появляются действия схватывания рукой, захватывания ртом, удерживания в руке и т.п., которые способствуют дальнейшей объективации и коррелированию свойств окружающей среды.

Таковы те предварительные условия, которые необходимы, по нашему мнению, для подготовки сенсомоторной фазы развития, о которой столь блестяще писал Пиаже (1954), той стадии, на которой действие и внешний опыт оказываются слитыми. Он характеризует первую стадию сенсомоторного интеллекта как фазу, в которой предметы скорее "переживаются", чем "мыслятся". Он уподобляет интеллект этого типа необратимой и фиксированной последовательности статических образов, каждый из которых связан с действием. Пиаже замечает, что временами кажется, будто ребенок способен "удерживать объект в уме" с помощью все более косвенного захватывания его рукой. Сначала ребенок реагирует

 на исчезновение предмета поиском или по меньшей мере разочарованием только в том случае, если этот предмет активно изъяли из его рук. Позднее, на первом году жизни, для этого уже достаточно удалить объект в то время, когда "ребенок только начал тянуться к нему". Спустя еще несколько месяцев ребенок отыскивает предмет, исчезнувший из поля его зрения, даже если он не совершал перед этим попыток достать его, а задолго до достижения двухлетнего возраста он не только ищет предметы, спрятанные под покрывалом, но и поднимает другие покрывала, стремясь увидеть, куда переместился предмет уже после того, как его спрятали. "Существование" или "сохранение" предмета становится все более независимым от прямого действия с ним. Этот первый период развития заканчивается возникновением для ребенка мира, в котором объекты не зависят от действий, предпринимаемых с ними.

Мы очень мало знаем о том, как в первые месяцы жизни действие сливается с восприятием. Столь же скудны и наши знания об отделении этих двух сфер друг от друга. В литературе можно найти очень немного детальных наблюдений, позволяющих выдвинуть некоторые предположения. Одно из них принадлежит Мандлеру (1962). В его экспериментах испытуемым требовалось пройти без контроля зрения довольно сложный лабиринт с коленчатыми переключателями. Для овладения навыком требовалось совершить очень много проб. К счастью, Мандлер просил своих испытуемых многократно продолжать свои "пробежки" по лабиринту и после того, как они им овладели. Спустя некоторое время отдельные испытуемые стали говорить, что теперь они решают задачу по-иному, чем раньше. По их словам, у них теперь вместо последовательного ряда развернутых движений имелся образ правильного пути. Этот образ позволил им видеть перспективу лабиринта вне связи с движениями, так что прежняя последовательность действий уступила место симультанное™.

Мы упоминаем этот эксперимент со взрослыми для того, чтобы показать, что одним из ключей к поставленной выше проблеме может стать процесс преобразования затверженной сериальной реакции в суммирующий наглядный образ.

После того как схема абстрагируется от конкретного действия и соотносится с последовательным рядом действий как единица с множеством, она превращается в основу для наглядных представлений, освобожденных от действия. Затем от действий может освободиться и все представление ребенка о мире. Отделение пространственно-организованной схемы от лежавших в ее основе действий — дело не скорое. Даже после того как очищенное от действий представление достигает высокого развития, ребенок по-прежнему поразительно зависит от своеобразных форм презентации внешнего мира через действие.

В качестве иллюстрации можно использовать один из ранних экспериментов Эмерсона (1931), продолженный Вернером (1948) и повторенный с интересными вариациями в нашей лаборатории Дрейк (1964).

Эмерсон изучал отставленные реакции маленьких детей в возрасте от 2;3 до 4;11. Ребенок должен был вспомнить положение кольца на почти вертикальной стойке, где было в правильном порядке раз-

37


мешено 42 крючка, расположенных колонками по 7 крючков каждая. Кольцо находилось на одном из крючков стойки экспериментатора. Ребенка же просили скопировать расположение кольца на своей стойке. Но стойку ребенка можно было ставить в разные положения по отношению к стойке экспериментатора: лицом к ней, под прямым углом или обратной стороной. Если стойку ребенка передвигали, он испытывал большие трудности в отыскании нужного крючка. Чем больше было угловое смещение, которое требовалось учесть ребенку, чтобы перейти от стойки экспериментатора к своей собственной и скопировать на второй то, что было на первой, тем больше была трудность задачи для всех детей. На старших детей переориентация их тела влияла меньше, и они, по всей видимости, решали задачу в основном с помощью перцептивной ориентации, меньше прибегая к посредству телесных представлений.

Вернер повторил эту работу на детях постарше и сообщил следующий вывод в своем "Сравнительном изучении умственного развития" (1948).

"Мы повторили эти эксперименты с детьми от 6 до 10 лет и установили, что многие испытуемые точно определяли нужную позицию, используя вербальио-цифровой метод. Таким образом, с возрастом структура отставленных реакций, по-видимому, перестраивается на основе функций генетически более высокого порядка. Мы имеем основания различать по крайней мере три генетических уровня: иа самом низком из них отставленные реакции выполняются с помошью преимущественно телесных (сенсомотор-ных) сигналов; на более высоком уровне постепенно завоевывают все более значительное место конкретные перцептивные взаимоотношения; в конце же одним из важных факторов может стать и вербальная понятийная деятельность".

Дрейк присовокупила к исходному эксперименту несколько любопытных вариаций. Она добавила условие, согласно которому ребенок, увидев положение кольца, должен был затем проскакать до угла комнаты и обратно и лишь после этого установить кольцо в нужном месте. Влияние этой промежуточной двигательной активности оказалось совершенно разрушительным в опытах с трехлетками, при этом спокойное ожидание в течение сходного отрезка времени им нисколько не мешало. Старшие же дети, по-видимому, не испытывали особых трудностей. Конечно, описанный эффект может быть вызван интерферирующим влиянием промежуточной деятельности. Вопрос заслуживает, однако, более тщательного изучения.

Презентация в образах

Вторая стадия в развитии презентации индивидуального мира начинается с того момента, когда ребенок, наконец, может представить себе мир в образах или в пространственной схеме, относительно независимой от действия. К концу первого года жизни ребенок уже немало продвинулся на пути к этому. Вначале манипуляции еще остаются в качестве сильного компонента, необходимого для поддержания образов.

 Поскольку очень трудно сделать заключение о характере образов, с помощью которых ребенок организует свою познавательную деятельность, нам следует начать с организации восприятия у маленького ребенка.

Маленькие дети обычно легко становятся жертвами маскировки. Об этом настойчиво говорят работы Уиткина и его коллег (1962). Приведем конкретный факт. Время, требующееся ребенку 10 лет для отыскания замаскированной фигуры на рисунке повышенной сложности, составляет величину порядка 150 с, а 5 лет спустя - только 50 с. Эта задача чересчур сложна для детей намного моложе 10 лет, потому что они, по-видимому, неспособны зрительно разложить сложные геометрические фигуры на компоненты.

Со сказанным выше связано и то, что маленький ребенок (например, трехлетка), очевидно, слабо вооружен для того, чтобы восстановить картину, использовав ее отдельные части, или завершить ее, начав с отдельных фрагментов. Типичным в этом отношении является исследование Муни (1957). Детям от 7 до 13 лет и взрослым показывали незаконченные черно-белые рисунки головы и лица. Испытуемые должны были сортировать рисунки по категориям — мальчик, старуха и т. д. С возрастом отмечалось явное нарастание способности опознавать незаконченные рисунки. По мере того как мы становимся старше, нам требуется все меньшая избыточность данных.

Из этих фактов можно сделать вывод о том, что сложность организации перцептивного поля маленького ребенка намного меньше, чем у взрослых. Имеющиеся в литературе сведения, при всей их недостаточности, подтверждают наше заключение, Хем-мендингер (1953), например, применял методику Роршаха и установил, что трехлетки реагируют на чернильные пятна глобально: давая ответ в целом и не сообщая, по сути дела, никаких деталей. Где-то между шестью и восемью годами отмечается увеличение количества указываемых детьми деталей, но лишь примерно в 9 лет отдельные детали объединяются в целостную картину. Эта характерная особенность детей заставляет опытных исследователей развития ребенка отмечать, подобно Вернеру (1948), диффузность и глобальность в качестве основной черты восприятия в детском возрасте.

Многие авторы высказывали свое мнение по поводу эгоцентричности перцептивного мира маленького ребенка. Для детей характерно неумение видеть мир с точки зрения, отличной от его собственной. Если попросить ребенка 6 лет расположить предметы на игрушечном ландшафте так же, как они стоят на другом образце, повернутом к первому под углом в 90°, то, как установили Пиаже и Инельдер (1956), это вызывает большие трудности. Ребенок является исходной точкой всех систем координат, которые упорядочивают его мир, и не оценивает эту точку. Посмотреть "со стороны" на себя в плане социальном, перцептивном и интеллектуальном для него одинаково трудно. Если ребенка просят сосчитать членов его семьи, он дает правильный ответ, за тем, однако, исключением, что себя он часто в пересчет не включает, так как его исходная позиция при счете лежит не "вне семьи", а "внутри нес".

38


Перцептивное внимание ребенка очень неустойчиво. Он чрезвычайно легко отвлекается. Возможно, эта особенность и объясняет недостаточное число исследований восприятия в раннем возрасте. Ведь маленькие дети находятся целиком во власти яркости сенсорных впечатлений и новизны окружающей среды. Мы рассмотрели восприятие в раннем детстве с целью выяснить на этой основе характер детского представления о мире. Его негибкость, его зависимость от мельчайших деталей, коренящаяся в диф-фузности, его сосредоточенность на себе как на центре и подверженность искажающему влиянию потребностей и аффектов, его зависимость от действий и его отвлекаемость — все это заставляет подозревать наличие определенной системы, которая, в отличие от сериального построения действий и двигательных представлений, обладает лабильностью и большой неэкономностью.

По-видимому, маленький ребенок, создавший перцептивный мир, уже не связанный прямо с действием, фиксирует внимание на внешней видимости вещей, которая сама бросается в глаза, а не на более глубоких структурах, базирующихся на неизменных свойствах объектов. Иначе говоря, в качестве своей следующей главной задачи ребенок выдвигает отыскание верного пути к глубинному строению видимого мира. Младшие дети терпят неудачу в решении задач из-за того, что используют для этого внешние признаки, в то время как старшие дети добиваются успеха, научаясь реагировать на такие "невидимые" и "молчаливые" особенности, как отношения, иерархии и т. п.

Клементина Кульман (1960) прямо нацелила свое исследование на этот вопрос. Ее исходная гипотеза состояла в том, что основным орудием "думания" у детей служат образы и манипулирование ими. В дальнейшем интеллектуальное развитие идет по одному из двух связанных между собой путей: "Либо по мере усвоения языка происходит подавление привычки применять образы, либо эта привычка сохраняется и после овладения речью, и образы затем приспосабливаются к требованиям решения сложных проблем".

Можно предполагать, что решение некоторых интеллектуальных задач, даже тесно связанных с усвоением речи, будет облегчаться при использовании образов, другим же задачам эти последние будут служить помехой. Например, освоение словаря конкретных существительных будет, вероятно, происходить легче при использовании подходящих образов, поскольку по своему характеру эта задача состоит в установлении ассоциаций между относительно условными наименованиями и определенными вещами. Напротив, усвоение понятия, требующего раскрытия общего свойства (объединяющего целую группу перцептивно совершенно разнородных объектов), может протекать труднее при использовании образов.

Для проверки этой предварительной гипотезы Кульман отобрала две группы детей из I, II, III и IV классов американской начальной школы; в одной группе показатели тестов на воображение были очень высокими, во второй — низкими. Дта того, чтобы проконтролировать посторонние влияния. Кульман составила пары из детей с высокой и низкой степе-

 нью развития презентации, уравненные по году обучения в школе, полу и IQ.

Первый и наиболее для нас интересный факт, обнаруженный Кульман, состоял в том, что дети с более развитой способностью к созданию образов действительно лучше выполняли задания, в которых требовалось установить связь между условными словесными наименованиями и картинками. С другой стороны, дети, отличавшиеся "низкой образностью", показали лучшие результаты при выполнении заданий, требовавших формирования понятия путем опознания общего свойства ряда различных изображений.

Для ребенка, который ищет яркий перцептивный признак при решении задачи на раскрытие понятийного значения, эта задача неизбежно становится гораздо труднее. Однако ребенок, применяющий вновь усвоенные понятийные категории и язык, связанный с ними, тоже платит за это определенную цену. Язык становится для него наиболее предпочитаемым способом группировки, и с течением времени образы применяются им все реже и реже и "портятся от бездействия".

Результаты работы ясно подтверждают следующее предположение: менее успешное решение задачи на формирование понятий у детей со склонностью к "образности" является результатом применения ими для группировки внешних признаков предметов. Д-р Кульман делает следующий вывод: "Похоже, что причиной более слабых достижений детей с высокой образностью в формировании понятий является не их неумение обобщать, а неудачи в осознании ими основы обобщения".

Эти наблюдения, а также данные работы Рей-харда и др. (1944), Вернера (1948) и Миллера (1964) свидетельствуют о том, что дети до 8 или 9 лет предпочитают сортировать объекты по перцептивным признакам. Все эти данные указывают на то, что не-схематизированные образы чрезвычайно характерны для интеллектуальных операций на ранних стадиях развития. Они являются предшественниками более чистых логических операций, которым они при некоторых обстоятельствах могут даже препятствовать. Фиксация поверхностных свойств окружающих предметов и сохранение их особенностей с помощью образов составляют, по-видимому, мост между косным действенным сериальным представлением предшествующей фазы и насыщенной речью фазы позднего детства.

При этом прогресс даже символических представлений основывается на базе развившейся ранее "образности". Так, словарь ребенка обычно развивается в направлении от небольших, наглядно представляемых категорий ко все более широким и утонченным "непредставимым" категориям. Браун (1958, с. 277), изучая развитие словаря детей, пришел к заключению:

"Словарь дошкольников в США менее абстрактен, чем словарь взрослых. В работах, где сопоставлялись наиболее употребимые слова этих двух словарей, было установлено, что у взрослых имеется гораздо более обширный список обобщающих слов. В списках же детских слов было гораздо больше наглядно представимых названий, т. е. наименований категорий, обладающих характерным зримым абри-

39


сом. Маленький ребенок скажет скорее "легковая машина" или "грузовик", но не "автомобиль". Произнося временами очень абстрактные термины, вроде "животное" или "цветок", он обычно имеет в виду не целостную категорию, а применяет наименование только к одному ограниченному подклассу единого целого".

Попробуем теперь составить резюме нашего рас* смотрения вопроса об образном представлении. Говорят, что Наполеон утверждал, будто человек, мыслящий образами, неспособен командовать. Возможно, Наполеон имел в виду лишь поверхностные свойства образов. Генералу с головой, переполненной образами, было бы нелегко понять знаменитое изречение Клаузевица о том, что война есть продолжение политики мирного времени. Быть может, правильно, что одна картина стоит тысячи слов. Но если нужно отыскать ее функциональный эквивалент в ином контексте, тогда, может быть, одно слово стоит тысячи картин, если только в нем содержится понятийный признак. Наполеоновский образно мыслящий генерал был бы, помимо прочего, довольно легкомысленной персоной, если бы во всем походил на ребенка, над которым доминирует восприятие.

40


А.Л.Ярбус

ДВИЖЕНИЯ ГЛАЗ ПРИ

ВОСПРИЯТИИ СЛОЖНЫХ

ОБЪЕКТОВ *

В настоящей главе мы постараемся выяснить, как рассматривает человек сложные объекты и сужсству-ют ли при этом какие-то закономерности. Например, некоторым кажется, что, рассматривая какой-либо предмет, мы обязательно обводим глазом его контуры и по аналогии с осязанием как бы ощупываем предмет. Другие думают, что, рассматривая картину, мы более или менее равномерно обегаем всю ее поверхность глазами.

Ниже исследуется вопрос о движениях глаз при восприятии картин и при чтении, при восприятии зрительных иллюзий и сравнении расстояний и, наконец, для более детального изучения роли движений глаз будет затронут вопрос о восприятии, при котором испытуемые не могут произвольно пользоваться движениями глаз и выбирать точки фиксации

Прежде чем приступить к чтению текста, читателю необходимо хотя бы бегло ознакомиться с рисунком 1, на котором изображены записи движений глаз.

Изучение записей движений глаз, подобных изображенным на рисунке 1, прежде всего говорит о том, что при рассматривании ршмообразтшх объектов глаз человека задерживается в основном лишь на некоторых элементах этих объектов. Любое изображение (если оно не является равномерным фоном или какой-то однообразной мозаикой) содержит различные элементы: на одних глаз задерживается особенно долго, на других мало и, наконец, на некоторых задерживается очень мало или вовсе не обращает на них внимания.

Чем же отличаются элементы, особенно привлекающие внимание наблюдателя, и что характерно для элементов, не привлекающих такого внимания?

Анализ записей движений глаз показывает, что элементы, привлекающие внимание, содержат или могут, по мнению наблюдателя, содержать сведения полезные и нужные в момент восприятия. Элементы, на которых глаз не останавливается, таких сведений не содержат или, по мнению наблюдателя, содержать не могут. <...>

Результаты второй главы показывают, что в зрительном процессе большую роль играют контуры и границы воспринимаемых изображений. Возникает вопрос: в какой мере это значение контура и границы сказывается на движениях глаз и на распределении точек фиксации9

Анализ рисунков выявляет, что сами по себе границы и контуры никакого влияния на характер движений глаз не оказывают. В движениях глаза мы не можем обнаружить аналогий с движением руки слепого, скользящей вдоль границ и контуров. Гранина и контур важны для появления зрительного образа.

" Хрестома>ия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М. Изд-во Моск. ун-та, 1975. С.361   367.

 

Рис.1. Скульптурный портрет египетской царицы Нефертити (XVI век до н. э.)

Запись движений глаз при свободном рассматривании в течение двух минут

однако кдада образ возник и видится непрерывно, у наблюдателя нет необходимости специально интересоваться границами и контурами. Граница и контур всего лишь элементы, из которых наряду с другими. не менее важными элементами, складывается паше восприятие и узнавание предмета. Совершенно очевидно, что контур предмета будет привлекать внимание наблюдателя, если в самой форме контура заключены важные и нужные сведения. Так, например, рассматривая скульптурный портрет Нефертити (рис I), наблюдатель почти все внимание фиксирует на профиле портрета, на контуре скульптуры. Нетрудно видеть, что именно в этих местах сосредоточены основные черты портрета, которые и позволяют наблюдателю составить о нем полное представление С другой стороны запись, в которой зафиксированы движения глаз при свободном рассматривании чисто контурного изображения, ничем не отличается oi записей обычных контурных изображений. <...>


таких  -

позволяют  о

 £ рассматрива-

^учая записи, легко

Записи движений глаз показывают, цессе рассматривания ^ «£?53 держивается лишь на НСК™РЫ* жения. Как уже упоминалось  1кри элементов обнаруживается, что « сведения, позволяющие ***£ ражения. Движения глаз ческого мышления, и поэто в какой-то мере судить о * мышлении, *>«*"» jg

«■» (а следова-

 <-"

"аблю-

гла-

н J™   ^ чаек, тельно и ««мель) наблюдат**1-^рассматривании ч«р-л датель обычно *>льше "~r0

зам, губам ^ocv ~'ал«шс чаС™ лица он рассмат-рив»<-mOBO**"u бегло. Если смотреть на записи, то ла%о

видеть, что почти все внимание в портретах привлекают красивые, выразительные глаза девушки. Значительно меньше внимание наблюдателя останавливается на губах и носе. <...>

Глаза и губы человека (или глаза и пасть животного) — наиболее подвижные и выразительные элементы липа. Глаза и губы могут сказать наблюдателю о настроении человека и о его отношении к наблюдателю, о том, какие шаги он может предпринять в последующий момент и т. д. Поэтому совершенно естественно и понятно, что именно глаза и губы больше всего привлекают внимание в лице человека. <...>

В зависимости от задач, которые стоят перед человеком, т. е. в зависимости от характера сведений, которые он должен получить, будет соответственно изменяться и распределение точек фиксации на

 объекте, поскольку различные сведения обычно локализованы в различных частях объекта. В зависимости от задач, поставленных перед испытуемым, изменялись движения глаз. Так, например, при инструкции "Оцените материальное положение семьи, изображенной на картине" наблюдатель особенно много внимания уделил рассматриванию одежды женщины, обстановки (кресло, стул, скатерть и т. д.). При инструкции "Определите возраст изображенных лиц" все внимание сосредоточивалось на лицах. В ответ на инструкцию "Постарайтесь выяснить, чем занималась семья до прихода того, кого не ждали" особенное внимание наблюдателя уже привлекают предметы, расположенные на столе, руки девушки и женщины, ноты. <...>

Записи движений глаз после какой-либо инструкции интересны тем, что они позволяют разбирать смысл движений глаз при свободном рассматривании изображения; они наглядно показывают, что значение элементов, несущих те или иные сведения, определяется задачей, стоящей перед наблюдателем, и это значение может меняться в самых широких пределах. <...>

В заключение еще раз подчеркнем, что распределение точек фиксации на объекте, последовательность, в какой взор наблюдателя переходит от одной точки фиксации к другой, продолжительность фиксации, своеобразная цикличность в рассматривании и т. д. определяются содержанием объекта и задачами, которые стоят в момент восприятия перед наблюдателем.

По-видимому, все сказанное в настоящем разделе можно считать лишь началом в изучении восприятия сложных объектов методом регистрации движений глаз.

42


А. В. Запорожец

РАЗВИТИЕ ВОСПРИЯТИЯ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ *

Восприятие, ориентируя практическую деятельность субъекта, вместе с тем зависит в своем развитии от условий и характера этой деятельности. Вот почему в изучении генезиса, структуры и функции перцептивных процессов важное значение приобретает "краксеологический", как выражается Ж.Пиаже, подход к проблеме. Взаимосвязь восприятия и деятельности долгое время фактически игнорировалась в психологии и либо восприятие изучалось вне практической деятельности (различные направления субъективной менталистской психологии), либо деятельность рассматривалась независимо от восприятия (строгие бихевиористы).

Лишь в последние десятилетия генетические и функциональные связи между ними становятся предметом психологического исследования. Основываясь на известных философских положениях диалектического материализма относительно роли практики в познании окружающей действительности, советские психологи (Б.Г.Ананьев, П.Я.Гальперин, А.Н.Леонтьев, А.Р.Лурия, Б.М.Теплов и др.) в начале 30-х годов приступили к изучению зависимости восприятия от характера деятельности субъекта. В этом направлении шло и онтогенетическое исследование восприятия, проводившееся нами совместно с сотрудниками в Институте психологии и в Институте дошкольного воспитания АПН.

Особенности практической деятельности ребенка и ее возрастные изменения оказывают, по-видимому, существенное влияние на онтогенез человеческого восприятия. Развитие как деятельности в целом, так и входящих в ее состав перцептивных процессов происходит не спонтанно. Оно определяется условиями жизни и обучения, в ходе которого, как справедливо указывал Л.С.Выготский, ребенок усваивает общественный опыт, накопленный предшествующими поколениями. В частности, специфически человеческое сенсорное обучение предполагает не только адаптацию перцептивных процессов к индивидуальным условиям существования, но и усвоение выработанных обществом систем сенсорных эталонов (к числу которых относится, например, общепринятая шкала музыкальных звуков, решетки фонем различных языков, системы геометрических форм и т. д.). Отдельный индивид использует усвоенные эталоны для обследования воспринимаемого объекта и оценки его свойств. Такого рода эталоны становятся оперативными единицами восприятия, опосредуют перцептивные действия ребенка, подобно тому, как его практическая деятельность опосредуется орудием, а мыслительная — словом.

Согласно нашему предположению перцептивные действия не только отражают наличную ситуацию, но в известной мере предвосхищают те ее преобра-

* Хресшмашя по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С-197-204.

 зования, которые могут произойти в результате практических действий. Благодаря такому сенсорному предвосхищению (существенно отличающемуся, конечно, от предвосхищения интеллектуального) перцептивные действия способны выяснить ближайшие перспективы поведения и регулировать его в соответствии с условиями и стоящими перед субъектом задачами.

Хотя мы изучали главным образом процессы зрения и осязания у ребенка, однако установленные закономерности имеют, по-видимому, более общее значение и своеобразно проявляются, как показывают исследования наших сотрудников, и в других сенсорных модальностях (в области слуха, кинесте тических восприятий и т. д.). Мы изучали зависимость восприятия от характера деятельности:

а) в плане онтогенетического развития ребенка и б) в ходе развития функционального (в процессе формирования тех или иных перцептивных действий под влиянием сенсорного обучения).

Исследования онтогенеза восприятия, проведен* ные нами, а также другими авторами, свидетельствуют о том, что между восприятием и действием существуют сложные и изменяющиеся в ходе развития ребенка взаимоотношения.

В первые месяцы жизни ребенка, по данным Н.М. Щелованова, развитие сенсорных функций (в частности, функций дистантных рецепторов) опережает онтогенез соматических движений и оказывает существенное влияние на формирование последних. М.И.Лисина обнаружила, что ориентировочные реакции младенца на новые раздражители очень рано достигают большой сложности и осуществляются целым комплексом различных анализаторов.

Несмотря на то что на данной стадии ориентировочные движения (например, ориентировочные движения глаза) достигают относительно высокого уровня, они согласно нашим данным выполняют лишь ориентировочно-установочную функцию (устанавливают рецептор на восприятие определенного рода сигналов), но не функцию ориентировочно-исследовательскую (не производят обследования предмета и не моделируют его свойств).

Как показали исследования Л.А.Венгера, Р.Фант-ца и других, с помощью такого рода реакций уже в первые месяцы жизни достигается довольно тонкое "ориентировочное" различение старых и новых объектов (отличающихся друг от друга величиной, цветом, формой и т. д.), но еще не происходит формирования константных, предметных перцептивных образов, которые необходимы для управления сложными изменчивыми формами поведения.

Позднее, начиная с 3—4 месяца жизни, у ребенка формируются простейшие практические действия, связанные с захватыванием и манипулированием предметами, с передвижением в пространстве и т. д. Особенностью этих действий является то, что они непосредственно осуществляются органами собственного тела (ртом, руками, ногами) без помощи каких-либо орудий.

Сенсорные функции включаются в обслуживание этих практических действий, перестраиваются на их основе и сами приобретают постепенно характер своеобразных ориентировочно-исследовательских, перцептивных действий.

43


Так, исследования Г.Л.Выготской, Х.М.Халевер-сона и других обнаруживают, что начинающееся примерно с третьего месяца жизни формирование хватательных движений оказывает существенное влияние на развитие восприятия формы и величины предмета. Подобно этому, обнаруженный Р.Уоком и Э.Гибсон прогресс в восприятии глубины у детей 6-18 мес. связан, по нашим наблюдениям, с практикой передвижения ребенка в пространстве.

Своеобразный, непосредственный характер практических действий младенца определяет особенности его ориентировочных, перцептивных действий. По данным Л.А.Венгера, последние предвосхищают главным образом динамические взаимоотношения между собственным телом ребенка и предметной ситуацией. Это имеет место, например, при зрительной антиципации младенцем маршрута своего перемещения в данных условиях, перспектив захватывания видимого предмета своей рукой.

На данной стадии развития ребенок выделяет в первую очередь те свойства предмета, которые непосредственно к нему обращены и на которые непосредственно наталкиваются его действия, в то время как совокупность других, не имеющих прямого к нему отношения, воспринимается глобально, нерасчлененно.

Позднее, начиная со второго года жизни, ребенок под влиянием взрослых начинает овладевать простейшими орудиями, воздействует одним предметом на другой. В связи с этим изменяется его восприятие. На данной генетической ступени становится возможным перцептивное предвосхищение не только динамических взаимоотношений между собственным телом и предметной ситуацией, но и известных преобразований межпредметных отношений (например, предвидение возможности протащить данный предмет через определенное отверстие, переместить один предмет при помощи другого и т.д.). Образы восприятия теряют ту глобальность и фрагментарность, которые были характерны на предыдущей стадии, и вместе с тем приобретают более четкую и более адекватную воспринимаемому предмету структурную организацию. Так, например, в области восприятия формы постепенно начинает выделяться общая конфигурация контура, которая, во-первых, ограничивает один предмет от другого, а во-вторых, определяет некоторые возможности их пространственного взаимодействия (сближения, наложения, захватывания одного предмета другим и т. д.).

Переходя от раннего к дошкольному возрасту (3— 7 лет), дети при соответствующем обучении начинают овладевать некоторыми видами специфически человеческой продуктивной деятельности, направленной не только на использование уже имеющихся, но и на создание новых объектов (простейшие виды ручного труда, конструирование, рисование, лепка и т. д.). Продуктивная деятельность ставит перед ребенком новые перцептивные задачи.

Исследования роли конструктивной деятельности (А.Р.Лурия, Н.Н.Поддьяков, В.П.Сохина и др.), а также рисования (З.М.Богуславская, Н.П.Сакули-на и др.) в развитии зрительного восприятия показывают, что под влиянием этих деятельностей у детей складываются сложные виды зрительного анализа и синтеза, способность расчленять видимый

 предмет на части и затем объединять их в единое целое, прежде чем подобного рода операции будя выполнены в практическом плане. Соответственно и перцептивные образы формы приобретают новое содержание. Помимо дальнейшего уточнения контура предмета начинает выделяться его структура, пространственные особенности и соотношения составляющих его частей, на что ребенок раньше почти не обращал внимания.

Таковы некоторые экспериментальные данные, свидетельствующие о зависимости онтогенеза восприятия от характера практической деятельности детей различных возрастов.

Как мы уже указывали, развитие ребенка происходит не спонтанно, а под влиянием обучения. Онтогенетическое и функциональное развитие непрерывно взаимодействуют друг с другом. В связи с этим мы можем рассмотреть проблему "восприятия и действия" еще в одном аспекте, в аспекте формирования перцептивных действий при сенсорном обучении. Хотя этот процесс приобретает весьма различные конкретные особенности в зависимости от прежнего опыта и возраста ребенка, однако на всех стадиях онтогенеза он подчиняется некоторым общим закономерностям и проходит определенные этапы, напоминающие в некоторых отношениях те, которые были установлены П.Я.Гальпериным и другими при изучении формирования умственных действий и понятий.

На первом этапе формирования новых перцептивных действий (т. е. в тех случаях, когда ребенок сталкивается с совершенно новым, неизвестным ему ранее классом перцептивных задач) процесс начинается с того, что проблема решается в практическом плане, с помощью внешних, материальных действий с предметами. Это, конечно, не означает, что такого рода действия совершаются "вслепую", без всякой предварительной ориентировки в задании. Но поскольку последняя базируется на прошлом опыте, а задачи ставятся новые, эта ориентировка оказывается на первых порах недостаточной, и необходимые исправления вносятся непосредственно в процессе столкновения с материальной действительностью, по ходу выполнения практических действий. Так, приведенные выше экспериментальные данные свидетельствуют о том, что дети различных возрастов, сталкиваясь с новыми задачами, как, например, с задачей протолкнуть предмет через определенное отверстие (опыты Л.А.Венгера) или сконструировать сложное целое из имеющихся элементов (опыты А.Р.Лурия), первоначально достигают требуемого результата с помощью практических проб, а лишь затем у них складываются соответствующие ориентировочные перцептивные действия, также носящие на первых порах внешне выраженный, развернутый характер.

Исследования, проведенные нами совместно с лабораторией экспериментальной дидактики Института дошкольного воспитания (А.П.Усова, Н.П.Са-кулина, Н.Н.Поддьяков и др.), показали, что при рациональной постановке сенсорного обучения необходимо прежде всего правильно организовать эти внешние ориентировочные действия, направленные на обследование определенных свойств воспринимаемого объекта.

44


Так, в опытах З.М.Богуславской, Л.А.Венгера, Т.В.Еидовицкой, Я.З.Неверович, Т.А.Репиной, А. Г. Рузской и других обнаружилось, что наиболее высокие результаты достигаются в том случае, когда на начальных этапах сенсорного обучения сами действия, которые требуется выполнить, предлагаемые ребенку сенсорные эталоны, а также создаваемые им модели воспринимаемого предмета выступают в своей внешней материальной форме. Такого рода оптимальная для сенсорного обучения ситуация возникает, например, в том случае, когда предлагаемые ребенку сенсорные эталоны даются ему в форме предметных образцов (в виде полосы цветной бумаги, наборов плоскостных фигур различной формы и т. д.), которые он может сопоставить с воспринимаемым объектом в процессе внешних действий (сближая их друг с другом, накладывая один на другой и т. д.). Таким путем на данной генетической стадии начинает складываться как бы внешний, материальный прототип будущего идеального, перцептивного действия.

Ни втором этапе сенсорные процессы, перестроившись под влиянием практической деятельности, сами превращаются в своеобразные перцептивные действия, которые осуществляются с помощью движений рецепторных аппаратов и предвосхищают последующие практические действия.<...>

Мы остановимся лишь на некоторых особенностях этих действий и их генетических связях с действиями практическими.

Исследования З.М.Богуславской, А.Г.Рузской и других показывают, например, что на данном этапе дети знакомятся с пространственными свойствами предметов с помощью развернутых ориентировочно-исследовательских движений (руки и глаза). Аналогичные явления наблюдаются при формировании акустических перцептивных действий (Т.В.Ендовиц-кая, Л.Е.Журова, Т.К.Михина, Т.А.Репина), а также при формировании у детей кинестетического восприятия собственных поз и движений (Я.З.Неверович).

 На данном этапе обследование ситуации с помощью внешних движений взора, ощупывающей руки и т. д. предшествует практическим действиям, определяя их направление и характер. Так, ребенок, имеющий известный опыт прохождения лабиринта (опыты О.В.Овчинниковой, А.Г.Поляковой), может заранее проследить глазом или ощупывающей рукой надлежащий путь, избегая тупиков и не пересекая имеющиеся в лабиринте перегородки. Подобно этому дети, научившиеся в опытах Л.А.Венгера протаскивать различные предметы через отверстия разной формы и величины, начинают их соотносить, переводя только взор с предмета на отверстие, и после такой предварительной ориентировки с места дают безошибочное решение практической задачи.

Таким образом, на данном этапе внешние ориентировочно-исследовательские действия предвосхищают пути и результаты действий практических, сообразуясь с теми правилами и ограничениями, которым последние подчиняются.

На третьем этапе перцептивные действия свертываются, время их протекания сокращается, их эффекторные звенья оттормаживаются, и восприятие начинает производить впечатление пассивного, бездейственного процесса.

Наши исследования формирования зрительных, осязательных и слуховых перцептивных действий показывают, что на поздних ступенях сенсорного обучения дети приобретают способность быстро, без каких-либо внешних ориентировочно-исследовательских движений узнавать определенного рода свойства объекта, отличать их друг от друга, обнаруживать связи и отношения между ними и т. д.

Имеющиеся экспериментальные данные позволяют предположить, что на данном этапе внешнее ориентировочно-исследовательское действие превращается в действие идеальное, в движение внимания по полю восприятия. <...>

45


Н.Н.Поддъяков

ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕХОДА ОТ

НАГЛЯДНО-ДЕЙСТВЕННОГО К

НАГЛЯДНО-ОБРАЗНОМУ

МЫШЛЕНИЮ *

Многие авторы (А.В.Запорожец, А.А.Люблин-ская, Ж.Пиаже и др.) рассматривают возникновение наглядно-образного мышления как узловой момент в умственном развитии ребенка. Однако условия формирования образного мышления у дошкольников, механизмы его осуществления изучены далеко не полностью. Следует отметить, что способность к оперированию представлениями не является непосредственным результатом усвоения ребенком знаний и умений. Как мы уже отмечали выше, анализ ряда психологических исследований дает основание полагать, что данная способность возникает в процессе взаимодействия различных линий психологического развития ребенка — развития предметных и орудийных действий, речи, подражания, игровой деятельности и т.д.

Особенности перехода от наглядно-действенного мышления к наглядно-образному и рассуждающему мышлению изучались в работе Г.И.Минской (выполненной под руководством А.В.Запорожца). Детям предлагали задачи, в которых требовалось приблизить к себе какой-либо предмет (картинку, кубик) с помощью различного рода рычагов.

Было проведено три серии опытов.

В 1-серии дети непосредственно наблюдали рычаги, расположенные на экспериментальном столе, и, практически действуя с ними, приближали к себе картинку. В этой серии опытов исследовались особенности наглядно-действенного мышления дошкольников.

Во 2-й серии детям предлагали изображения этих рычагов на рисунке и они должны были рассказать, как можно достать предмет, какой рычаг и куда нужно сдвинуть.

В 3-й серии опытов им словесно описывали ситуацию задачи и предлагали в словесной форме дать ответ.

Наиболее успешно дети всех возрастов решали задачи в наглядно-действенном плане. Младшие дошкольники дали 55% правильных решений, старшие - 87%, подготовительная группа — 96,3 %.

Наибольшие затруднения вызвали задачи 3-й серии опытов. В словесном плане задачи решили лишь 15% детей старшего возраста и 22% детей подготовительной группы.

Исследования показали, что успешный переход от наглядно-действенного к наглядно-образному и рассуждающему мышлению определяется уровнем ориентировочно-исследовательской деятельности, направленной на выяснение существенных связей ситуации (соотношение плечей рычага, вычленение оси его вращения и т. д.). Специальная организация

 взрослым ориентировочно-исследовательской деятельности детей с существенными компонентами рычагов значительно повысила процент детей, решающих задачи в наглядно-образном и словесном плане.

Роль моделей и схем в процессе

возникновения и развития наглядно-образного мышления

Дальнейшие исследования в этом направлении, проведенные нами совместно с Э.С.Комаровой, позволили получить ряд важных фактов, вскрывающих некоторые механизмы перехода от наглядно-действенного к наглядно-образному мышлению. Работа проводилась по специальной методике (рис. 1), которая отличалась от методики Г.И.Минской тем, что позволяла исследовать не только наглядно-действенное и наглядно-образное мышление, но и основные этапы перехода между ними.

Установка представляла собой укрепленный определенным образом квадратный ящик с четырьмя ручками по бокам, прикрытый сверху стеклом (рис. I). В ящике располагались лабиринты, через которые ребенку необходимо было провести игрушку и выкатить ее в специальный приемник.

Детям последовательно предъявляли пять лабиринтов (рис. 2). Игрушка могла двигаться только при условии наклона лабиринта за ручку ящика. Были разработаны четыре серии констатирующего эксперимента, где "прогон" игрушек осуществлялся ребенком при следующих условиях:

1-я серия. Стекло ящика ничем не покрыто. При этом ребенок видит и сам лабиринт, и все перемещения игрушки.

2-я серия. Стекло ящика прикрыто сверху картоном с изображением лабиринта.

3-я серия. Стекло ящика прикрыто чистым картоном без каких-либо изображений.

4-я серия. Стекло ящика ничем не покрыто. Ребенок должен был только рассказать, за какую ручку надо поднять ящик сначала, за какую потом и т. д. Ребенок мог наглядно наблюдать проблемную (исходную) ситуацию, однако практических действий по ее преобразованию он осуществлять не мог. Здесь мыслительный процесс перемещался в план наглядно-образного мышления. Во всех других случаях ребенок действовал на установке, практически реализуя свое решение.

* Псцщьяков Н.Н. Мышление дошкольника. М.: Педагогика, 1977. С. 147-156.

 Рис. I. Общий вид установки для исследования наглядно-образного мышления детей

46


L.

Рис. 2. Схемы лабиринтов

Условия 2-й и 3-й серий эксперимента позволили исследовать форму мышления, промежуточную между наглядно-действенным и наглядно-образным мышлением. Эта форма осуществлялась без наглядной опоры на происходящие изменения проблемной ситуации и в то же время давала практический эффект: игрушка выкатывалась из лабиринта. Ситуация реально преобразовывалась самим испытуемым, но результаты этих преобразований видны ему не были, т. е. фактически ребенок работал со скрытым от непосредственного наблюдении материалом. Следовательно, и сам процесс мышления протекал здесь в плане представления, опираясь на удерживаемый в памяти образ проблемной ситуации.

Задача констатирующего эксперимента заключалась в исследовании промежуточных ступеней на пути формирования наглядно-образного мышления, в выяснении значения каждого отдельного элемента процесса мышления. Нас интересовала взаимосвязь между уровнями мышления и взаимопереходы между ними.

Эксперимент проводился на детях дошкольного возраста от 2 до 7 лет. посещающих московские детские сады и ясли. В каждой из пяти возрастных групп участвовало 15 человек.

В ходе опытов выявилась значительная вариация эффективности решения лабиринтных задач в разных планах, падение эффективности с усложнением условий решения.

Вместе с тем наблюдалось повышение эффективности решения во всех планах в зависимости от увеличения возраста испытуемых. Это еще раз говорит о том, что в дошкольном возрасте происходит постепенное становление процессов наглядно-образного мышления.

Самая высокая эффективность решения лабиринтных задач была достигнута в плане наглядно-действенного мышления (1-я серия). Здесь справилась с задачами почти половина детей первой младшей дошкольной группы (от 2 до 3 лет) и 65% детей 3—4 лет. Все дети старше 4 лег успешно решили задачи 1-й серии.

Усложнение условий во 2-й и 3-й сериях экспериментов сказалось на эффективности решения предъявленных задач. Число правильных ответов резко снизилось по всем возрастам, и тем заметнее, чем младше были испытуемые. Эти данные нашли отражение в таблице.

Как видно из таблицы, каждая последующая серия характеризуется снижением эффективности решения задач. Наиболее низкие результаты получены в 4-й серии — при решении задач в плане наглядно-образного мышления.

Однако необходимо обратить внимание на тот факт, что полученные результаты обнаружили даже у детей младших дошкольных групп внутренний план действий.

По результатам 2-й и 3-й серий оказалось, что преобразовывать скрытую от непосредственного на-

 

1 Л, Ш*я§ блюдения ситуацию в соответствии с условиями задачи могут уже дети 2 лет 6 мес.-З лет. Раньше возникновение такой возможности ученые относили к детям 4—5 лет (Ж.Пиаже, Г.И.Минская, Я.А.Пономарев).

Какие же специфические ошибки характерны были для детей, не справлявшихся с решением задач во 2-й и 3-й сериях?

Во-первых, само восприятие предъявляемого изображения лабиринта, как правило, было неполным, диффузным. Ребята или не расчленяли лабиринт на элементы (отрезки), составляющие его, или, расчленив, не могли связать их в единое целое. Это отразилось в рисунках детей, создаваемых ими после того, как они пытались провести игрушку через лабиринт. Рисунок представлял собой или волнистую линию неопределенных очертаний, или несколько отдельных прямых, не связанных между собой. Такое нечеткое, неполноценное восприятие лабиринта отрицательно сказывалось на выполнении задания. Большая часть ошибавшихся детей не могла справиться с двумя последними, наиболее сложными лабиринтами. Здесь испытуемый застревал на каком-нибудь участке и гонял по нему игрушку туда и обратно.

Заслуживает внимания изменение характера ориентировочно-исследовательской деятельности детей в зависимости от возраста. От примитивно-хаотической, поверхностной ориентировки на несущественные элементы ситуации у младших детей к зрительно-двигательной ориентировке на существенные элементы и от нее к чисто зрительной — у старших детей.

Процесс зрительно-двигательной ориентировки характеризовался тем, что испытуемые обводили жестом контур лабиринта, пытались фиксировать скрытые остановки движущегося колечка. Если ребенка лишали такой ориентировки, то эффективность решения задач у него падала. Следовательно, жест имел важное значение в организации мыслительного процесса.

Однако выяснилось, что даже правильно созданного адекватного представления проблемной ситуации не всегда было достаточно для успешного решения задачи. Оказалось, что для работы со скрытым от непосредственного наблюдения материалом недостаточно наличия у ребенка адекватных представлений. Необходимо еще уметь ими пользоваться, правильно преобразовывать их в образном плане. А большинство детей младшего и часть детей среднего дошкольного возраста в условиях промежуточной формы мышления могли воссоздать только ис

Таблица

Эффективность решения задач в констатирующих экспериментах (в % к числу предъявленных задач в каждой возрастной группе)

Возраст, лет

Серия эксперимента

1-я

2-я

3-я

4-я

2-3

44,5

14,4

20

-

3-4

65

41

38,6

4-5

100

72

69,6

26,3

5-6

100

83

81

43

6-7

100

86,6

83,6

62

47


ходное расположение лабиринта и игрушки до момента оперирования с установкой. По ходу же действий с установкой они были не в состоянии воспроизвести "в уме" процесс перемещения объекта, не могли действовать во внутреннем плане.

Это послужило основанием для выделения у детей, справляющихся с заданиями 2-й и 3-й серий, двух видов представлений:

  1.  представлений, отражающих статическую сто
    рону ситуации (лабиринт со всеми его поворотами);
  2.  представлений, отражающих динамическую
    сторону ситуации (передвижения объекта по лаби
    ринту).

И только наличие у ребенка обоих видов представлений, органическое взаимодействие их между собой служило основой верного решения лабиринтных задач в плане наглядно-образного мышления.

В формирующем эксперименте была применена следующая методика обучения этих детей. Перед ребенком помещали рисунок первого по сложности лабиринта и вручали ему фишку, которая обозначала игрушку, используемую в реальном лабиринте. Рядом располагали лабиринт, закрытый стеклом. Этот лабиринт соответствовал рисунку, с которым действовал ребенок.

Детей обучали соотносить отдельные элементы (ходы) реального лабиринта с его изображением. Затем взрослый наклонял лабиринт, чем вызывал перемещение предмета по первому его ходу. Ребенок по просьбе взрослого (и вначале с его помощью) передвигал фишку по рисунку лабиринта в соответствии с перемещением предмета в реальном лабиринте. Таким способом все последовательные перемещения предмета (которые осуществлял взрослый) воспроизводились с детьми на рисунке с помощью фишки.

Затем после таких занятий с различными по сложности лабиринтами ребенку предлагали новый лабиринт, но закрытый уже не стеклом, а картоном, на котором имелось изображение этого лабиринта. Взрослый производил первый наклон лабиринта, и скрытый от глаз предмет перемещался по первому ходу. На предложение взрослого показать на лежащем перед ребенком рисунке лабиринта, как переместилась игрушка, большая часть детей правильно передвигала свою фишку, воспроизводя таким способом скрытое перемещение предмета. Важно отметить, что если перед этим детям предлагали просто показать на рисунке, расположенном непосредственно над лабиринтом (на картоне), то место, под которым находилась игрушка, они это делали неуверенно и часто ошибались. Эти факты свидетельствуют о том, что дети еще не умели представлять скрытые перемещения предмета, но на модели правильно их воспроизводили. Чем же детерминировалось правильное воспроизведение на модели скрытых преобразований предмета?

Тщательный анализ данных, полученных в экспериментах, позволяет утверждать, что такое воспроизведение происходило на основе вычленения принципа движения игрушки в лабиринте — ее движение совершалось отдельными порциями — каждый наклон вызывал движение по прямой до ближайшего поворота. Это вычленение принципа шло на первом этапе обучения, когда дети воспроизводили на графической модели (рисунке) видимые пе-

 ремещения игрушки. Каждый отдельный акт перемещения последней становился объектом ориентировочно-исследовательской деятельности ребенка, который воспроизводил это перемещение на своей модели.

Таким образом, если на первом этапе обучения преобразования, осуществляемые на модели, определялись видимыми перемещениями предмета, то при скрытых перемещениях предмета их воспроизведение на модели определялось знанием принципа этих перемещений. Эти знания актуализировались при восприятии последовательных наклонов лабиринта, которые осуществлял взрослый. Важно подчеркнуть, что этот принцип движения предмета по лабиринту не вычленялся детьми при работе с самим лабиринтом. Даже в том случае, если с лабиринта снимали стекло и ребенок двигал по нему предмет рукой, последовательно проводя последний по всем ходам лабиринта, это, как правило, не вело к положительным сдвигам при работе с закрытым лабиринтом: количество ошибок не уменьшалось.

Воспроизводя на модели последовательные перемещения скрытого предмета, дети еще не умели сделать обратный ход: соотнести перемещения фишки на модели с перемещениями скрытого предмета. Они затруднялись показать, под каким местом на картоне, закрывающем лабиринт, расположена игрушка, хотя на модели они воспроизводили движением фишки перемещение этой игрушки и для правильного ответа им необходимо было соотнести положение фишки на модели с соответствующим местом на картоне, закрывающем лабиринт. Лишь в процессе специального обучения у детей формировалось умение соотносить результаты преобразований модели с оригиналом - они научились по положению фишки на модели определять то место на картоне, под которым находилась игрушка.

Это было ключевым моментом формирования умения представлять скрытые перемещения предмета по лабиринту, поскольку теперь ребенок, перемещая фишку на модели, относил эти перемещения и к оригиналу. Его действия приобретали двойственный характер — они осуществлялись на модели, а относились к оригиналу. Это создавало основу отрыва действий ребенка от модели (а от оригинала они уже были оторваны).

Теперь для детей не представляло особого труда самим провести игрушку через новый лабиринт, закрытый картоном, на котором имелось изображение. Дети после каждого наклона лабиринта правильно указывали то место на картоне, под которым находилась игрушка, и, действуя таким способом, проводили его к выходному отверстию лабиринта.

В процессе обучения у всех 30 детей от 2 до 4 лет было сформировано умение представлять скрытые перемещения предмета и ориентировать на их основе свои практические действия, сформирован переход от наглядно-действенного к наглядно-образному мышлению. Существенным моментом такого перехода явилось овладение детьми действиями с особыми объектами, которые выступали в качестве моделей реальной ситуации. В процессе действий с такими моделями у детей формировалась общая способность четкого различения плана реальных объектов и плана моделей, отражающих эти объекты.

48


Следовательно, при формировании наглядно-образного мышления действия детей, которые ранее осуществлялись с реальными предметами, начинают воспроизводиться в плане представлений без опоры на реальные вещи, т. е. имеет место своеобразный отрыв действий от реальности. Этот отрыв осуществляется значительно успешнее, если он выступает не сразу, а проходит промежуточные стадии, когда ребенок воспроизводит эти действия не с самими реальными предметами, а с их заместителями — моделями. Вначале модель может выступать как точная копия предмета, но и здесь уже происходят принципиальные изменения в деятельности ребенка - он действует с моделью предмета и с помощью взрослого подводится к пониманию того, что эту модель и действия с ней необходимо соотносить с оригиналом. Иначе говоря, дети достаточно быстро усваивают, что их действия относятся к оригиналу, хотя и производятся с моделью. Это узловой момент формирования образного мышления, в котором важнейшую роль играют модели и действия с ними.

 49


Проблема врожденного и приобретенного в развитии восприятия. Научение в восприятии

И.Рок

[ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ПРОБЛЕМЫ

ВРОЖДЕННОГО И

ПРИОБРЕТЕННОГО В

ВОСПРИЯТИИ]*

Является ли константность

размера врожденной или

приобретенной?

Доказательство, выявившее наличие константности размера у детей до одного года, сводит на нет некоторые эмпиристские теории, согласно которым, например, процесс научения постепенен, накапливается годами как результат впечатлений от передвижения в окружающей среде, но это доказательство не в состоянии опровергнуть предположение о возможности научения еще в самом начале младенческой жизни. Оно также не исключает того, что в той или иной степени научение происходит и когда ребенок растет. Фактически некоторые исследователи даже думали, что получили доказательство зависимости развития константности от возраста. Иными словами, они обследовали детей различных возрастов и вычертили кривую зависимости степени константности размера от возраста. Согласно их данным, чем старше ребенок, тем сильнее у него тенденция к полной константности. На рисунке 1 показаны результаты одного такого эксперимента по сравнению восприятия размера у детей в возрасте от 6 до 12 лет.

100

50

Однако эти данные вызывают серьезные возражения. Мы уже знаем, что в исследованиях по константности рахтичиые инструкции могут привести к различным результатам. Считается, что инструкция сопоставить, исходя из объективного размера удаленного предмета (сопоставление объективного размера), будет вызывать полную константность **, инструкция сопоставить на основе воспринимаемого размера уменьшит полную константность, а инструкция сопоставить в соответствии со зрительным углом еще больше уменьшит полную константность. Действенность инструкций зависит от того, доведены ли они до конца и как они поняты. Если ребе-

 нок не совсем понял инструкции, или интерпретировал их не так, как это делал бы взрослый, или же ему было трудно выполнить их, то следовало бы предположить, что его утверждения будут отличаться от утверждений взрослого. Например, когда на большом удалении предмет кажется маленьким, взрослый мог бы реагировать в соответствии с инструкцией сопоставлять объективный размер, игнорируя кажущееся уменьшение размера, и рассуждать в соответствии с правилом, которое он считает верным: "Предметы па расстоянии выглядят маленькими, хотя на самом деле больше, чем кажутся". Ребенок вряд ли в состоянии проделать то же самое. Поэтому полученные результаты скорее могут зависеть от разницы в инструкциях, нежели от разницы в восприятии.

Здесь уместно упомянуть одно недавнее и более однозначное по своим результатам исследование, фактически означающее, что восприятие 6—8-недель-ного младенца происходит в соответствии с объективным размером и не зависит от расстояния. Примененная методика была разработана Скиннером, использовалась им при проведении экспериментов с животными и, естественно, не связана с инструкциями. Сначала младенец приучается к тому, что когда он поворачивает голову, то получает поощрение (поощрение или подкрепление состоит в том, что перед ним неожиданно появляется экспериментатор и, улыбаясь, говорит "ку-ку"). Любой незначительный поворот головы младенца включает записывающее устройство.

Стимульным объектом, обусловливающим поворот головы, является белый куб со стороной 30 см, расположенный на расстоянии 1 м. Затем этот объект меняется, поощрения больше не происходит, и записывается частота поворотов головы. В методике предполагается, что реакция младенца на любой сти-

* Рок И. Введение в зрительное восприя-    : тие: В 2 кн. М.: Педагогика. 1980. Кн.1. С. 83-89, 144-149; Кн. 2. С. 70-75, 91-92

** Фактически на больших расстояниях оно, и это уже обсуждалось, порождает сверхконстантность.

 6? %4 12,6

Возраст (средний для 12-ти испытуемых из каждой группы)

Рис. 1

 21,3

50


мульный объект, схожий с тем, который был использован при тренировках, останется прежней (это было установлено Павловым много лет назад при работе с собаками и другими животными); реакция на нечто совсем непохожее будет или немного меньше, или ее совсем не будет. Когда куб со стороной 30 см предъявляется на расстоянии 3 м, младенец, как правило, довольно часто поворачивает голову (хотя и не так часто, чем когда куб находится на расстоянии 1 м). Когда куб со стороной 90 см помещается на расстоянии 3 м, младенец поворачивает голову намного реже. По всей вероятности, ребенок видит куб со стороной 30 см на большем удалении точно таким же, каким он видел его во время тренировок, хотя величина зрительного угла уменьшалась; и напротив, куб со стороной 90 см он должен видеть как нечто совершенно отличное (большее), хотя фактически на расстоянии 3 м его зрительный угол такой же, как и на расстоянии 1 м (в случае с контрольным кубом). Поэтому ясно, что ребенок скорее реагирует на куб, который сохраняет константность размера, чем на куб, который сохраняет константность зрительного угла. 6—8-недельные младенцы, по-видимому, проявляют константность размера.

Эти результаты неожиданны. Именно поэтому, а также из-за новизны примененного метода, вызывающего разные предположения относительно воспринимаемого сходства, прежде чем сделать окончательные выводы, этот эксперимент следовало бы повторить (вероятно, с использованием других критериев константности)*.

Предположим, что эти результаты подтвердились, означает ли это, что константность размера яачяется врожденной? Возможно, но не следует исключать роль зрительного опыта в течение первых недель жизни ребенка, даже если такой опыт по необходимости ограничен. В этом возрасте младенец не способен еще свободно передвигаться, но он двигает руками и наблюдает за ними. Кроме того, он видит приближающихся и удаляющихся людей **.

Результаты другого эксперимента, проведенного на крысятах, ясно указывают на необходимость, по крайней мере для этого вида животных, предшествующего опыта, прежде чем при восприятии размера будет учитываться удаленность. В эксперименте крысы до 34-дневного возраста выращивались в полной темноте. В это время их учили различать размеры. Тренировки проводились в темном помещении. Крыса должна была научиться бежать по проходу к большему из двух светящихся кругов независимо от того, находился он справа или слева. Существенной особенностью этого опыта было то, что оба круга можно было видеть только с одного места, когда крыса

* Примененный в эксперименте метод далек от совершенства, а сами результаты не вполне ясны. Относительно метода. Выбор поворота головы как указателя тото, что воспринимается, нельзя назвать удачным, ведь движения головы также являются источником информации об удаленности. <...>

** Относительно полученных результатов. Когда куб со стороной 90 см помещается на расстоянии 1 ы, то младенец, как правило, поворачивает свою голову достаточно часто. Может быть, это происходит оттого, что расстояние до куба остается таким же, каким оно было на тренировках, хотя размеры меняются? Можно было бы ожидать, чш в тренировочной ситуации размер является более заметным признаком, и реакция на куб со стороной 30 см при расстоянии 3 м подтверждав! это.

 находилась непосредственно за стеклянной перегородкой. Под тяжестью крысы рычаг на полу включал свет, и круги становились видимыми. Когда она меняла положение, круги становились невидимыми. Эго означало, что, как только крыса начинала двигаться по проходу, она кругов не видела. Следовательно, во время тренировок крыса не имела возможности видеть один и тот же предмет на различном расстоянии, т. е. не приобретала опыт. Такой опыт мог бы быть источником той константности размера, которая могла бы проявиться при решающем испытании.

Когда стеклянную перегородку приподнимали, крыса бежала либо к большому, либо к малому кругу и в случае правильного выбора поощрялась едой. Практически все крысы научались этому. В контрольном опыте, который также проводился в темноте, больший круг отодвигался к концу прохода так, что его зрительный угол был равен зрительному углу меньшего круга. Очевидно, такие признаки расстояния, как аккомодация, конвергенция, параллакс движения присущи и крысе. В этом случае животное выбирало наугад, а это указывает на отсутствие константности размера. Затем условия контрольного опыта несколько менялись: больший круг отодвигался на такое расстояние, что его зрительный угол был меньше, чем у маленького круга. В результате крысы выбирали меньший круг, поскольку его зрительный угол был теперь больше. Из этого ясно, что эти крысы действовали, основываясь исключительно на зрительном угле. Контрольная группа, выращенная при дневном свете и прошедшая такую же тренировку, в контрольном опыте выбирала больший круг. Это доказывает, что выращивание в тем ноте каким-то образом препятствует константному восприятию размера. Однако крысы, воспитывавшиеся в темноте, реагируют на глубину как таковую: если их помещали на узкий уступ с глубоким обрывом с одной стороны и неглубоким с другой, они избегали переходить на сторону с глубоким обрывом. Когда эту же экспериментальную группу животных поместили в клетки и в течение недели содержали в комнате с включенным светом, то при повторном контрольном испытании они обнаружили константность размера.

Итак, кажется очевидным, что появлению константности размера должен предшествовать некоторый зрительный опыт (по крайней мере, у крыс), и вполне допустимо, что такой опыт в сущности сводится к приближению и удалению объектов в окружающей среде. Таким путем животное обучается при оценке зрительного угла учитывать расстояние. Другими словами, хотя крыса от рождения способна воспринимать расстояние, но при отсутствии опыта она при восприятии размера не может этим воспользоваться. Но процесс научения очень короток, может быть, даже меньше недели.

Следует иметь в виду и другую проблему. Приближаясь к предметам, или удаляясь от них, или видя, как они приближаются или удаляются, животное может научиться учитывать, что удаленные предметы больше, чем они кажутся. Но почему это знание .влияет на то, какими они выглядят?'В психологии восприятия существует множество примеров, когда знание о действительном состоянии дел никак не влияет на то, что воспринимается, напри-

51


мер, на большинство оптических иллюзий никак не влияет знание того, что они иллюзии. Поэтому если прошлый опыт может играть роль, изменяя восприятие предметов, то необходима теория, которая объясняет, как такой опыт может повлиять на переработку информации о стимуле таким образом, что это приведет к изменению восприятия.

Одна теория заслуживает особого внимания. В том случае, когда изменения ретинального изображения вызваны собственным движением организма, есть основания предполагать, что это изменение не воспринимается как внешнее событие. Например, изменения в локализации изображения вещей при нашем движении в неподвижной среде не вызывают впечатления передвижения этих предметов. Это явление носит название константности положения. По всей вероятности, ретинальные изменения не принимаются в расчет из-за поступающей в мозг информации о том, что эти изменения вызваны движением наблюдателя, т. е. ретинальные изменения скорее приписываются движению наблюдателя, чем движению объекта. По той же самой причине увеличение или уменьшение размера ретинального изображения объектов при нашем приближении или удалении от них могло бы не учитываться, поскольку вполне возможна информация, что ретинальные изменения вызваны нашим передвижением *. Если же ретинальиые изменения не учитываются, то нам не будет казаться, будто объект меняет свои размеры. Сам принцип игнорирования информации может быть врожденным.

В обстоятельствах, когда наблюдатель неподвижен, а предмет приближается или удаляется от него, также возможно, что константность размера определяется врожденными механизмами. Увеличение и сокращение изображения предмета неоднозначно именно потому, что могло бы означать или то, что объект меняет свои размеры, или то, что изменяется его расстояние до наблюдателя. Теперь уже доказано, что в первые недели своей жизни младенцы реагируют на такого рода стимульные изменения так, как если бы они воспринимали изменяющееся расстояние. Следовательно, вполне допустимо, что при таком типе движения младенцы воспринимают объект как не меняющий свой размер, потому что стимульные изменения объясняются при восприятии как изменения в расстоянии. Если это так, то константность размера следовало бы трактовать как проявление предпочтения со стороны перцептивной системы.

Эти данные означают, что константности размера, если наблюдатель или объект движутся вперед или назад, не нужно учиться. Но тогда нужно объяснить константность размера в тех случаях, когда наблюдатель не меняет положения, как в уже описанных экспериментах с младенцами и крысятами. Можно доказывать, что опыт, полученный в условиях, когда организм или объект находится в движении и константность преобладает, в процессе научения переносится на условия, когда организм или предмет стационарен. Если это так, то остается выяснить природу процесса научения. Основное, что необходимо проанализировать, — это то, что кон-

* Эта идея была впервые выдвинута фон Хольстом.

 стантность размера, как факт восприятия, считается для этих условий движения врожденной, и поэтому проблема объяснения константности в статических условиях сводится к объяснению того, как константность передается. Если же константность есть дело чистого научения, то необходимо объяснить, как может меняться восприятие только потому, что появляются знания о неизменяющемся размере объектов.

Учимся ли мы видеть в трех

измерениях или эта способность

врожденная?

Логические рассуждения и доказательства

Теперь мы рассмотрим некоторые из доказательств, касающихся происхождения нашего восприятия мира как трехмерного. Прежде чем сделать это, будет полезно уяснить себе, что же имеется в виду, когда утверждается, что наше восприятие третьего измерения является врожденным или приобретенным. Сказать, что такое восприятие является врожденным, — значит сказать, что с рождения или вскоре после этого (в том случае, если необходим начальный период созревания) организм воспринимает мир трехмерным. Объекты выглядят для младенца расположенными на различных расстояниях от него и друг от друга более или менее так же, как и для взрослого. В этом случае основа такого восприятия заложена в сенсорных и нервных механизмах, появившихся в процессе эволюции. Поэтому ссылка на врожденность не означает, что проблема решена; напротив, проблема далека от разрешения. Но такая ссылка исключает определенный тип объяснений, например, попытки вывести восприятие глубины из предшествующего сенсорного опыта организма.

С другой стороны, сказать, что восприятие третьего измерения появляется в результате научения, — значит считать, что при рождении и, может быть, некоторое время после этого мы воспринимаем мир двухмерным. Это утверждение сразу порождает ряд проблем. Где этот двухмерный мир кажется локализованным? Если ответить, что он кажется расположенным где-то на неопределенном расстоянии от наблюдателя, то это, по-видимому, уже будет означать, что признается факт трехмерности восприятия. В этом случае обучение будет приводить лишь к появлению более определенных оттенков в уже существующем перцептивном измерении. Если ответить, как некоторые и делают, что двухмерный мир находится вначале не где-то вне нас, а в непосредственном контакте с глазом, можно усомниться в правдоподобности такого утверждения. И уж конечно, мир не может выглядеть так, словно он находится в нашей голове/Таким образом, дело не в том, насколько близким мог бы казаться двухмерный мир, а в том, что мир с самого начала воспринимается вне наблюдателя, а это, по определению, означает, что третье измерение подразумевается.

С гипотезой научения связана еще одна проблема. Допустим на минуту, что при рождении человека

52


мир для него, какой бы ни была его удаленность, выглядит плоским, как в таком случае можно было бы изменить этот тип восприятия? Аналогичная проблема возникла бы, если бы утверждалось, что вначале мир выглядит бесцветным и только благодаря научению возникает восприятие цвета. Как это было бы возможно? Научение означает изменения, которые возникают при формировании в памяти каких-то образов восприятия, при образовании ассоциаций, при появлении нового умения различать или при возникновении нового понимания того, как вещи или события связаны друг с другом. Оно не означает, что новые перцептивные качества возникают из ничего. Вот почему Кант утверждал, что пространство и время являются фундаментальными категориями разума, т. е. что они являются врожденными способами восприятия мира.

Следовательно, если исходить из этих априорных рассуждений, кажется невероятным, что мы должны учиться воспринимать мир трехмерным. По-видимому, скорее, приходится допустить, что эта перцептивная способность дана нам с самого начала. Однако этот вывод не исключает и той возможности, что некоторые стимульные изображения или признаки, первоначально не вызывавшие ощущения глубины, в конце концов начинают это делать. Возможно также, что по мере приобретения опыта восприятие глубины становится более тонким и точным. Сначала мы рассмотрим те эксперименты, которые связаны с поисками ответа на вопрос, обязателен или нет прошлый опыт для восприятия третьего измерения, но в которых не анализировалось, какой именно признак или признаки глубины действовали.

Можно думать, что в эксперименте, который мог бы решить эту проблему однозначно, должны использоваться животные, выращиваемые в темноте или лишенные возможности видеть до тех пор, пока они не вырастут настолько, что можно будет проверить их восприятие глубины. Или можно предположить, что ответ следует искать, опрашивая слепорожденных, когда тем удалось вернуть зрение. В этих случаях отсутствовала бы возможность научиться воспринимать третье измерение. <...>

Первые эксперименты проводились с крысами, которых выращивали в темноте в течение 100 дней. При проверке крысам сначала давалась возможность несколько раз перейти с одной платформы на другую, расположенную на небольшом расстоянии от первой. После этого платформы раздвигались и изменялась сила толчка при прыжке с первой платформы, что и служило показателем точности восприятия удаленности. Как у обычных крыс, так и у крыс, выращенных в темноте, соответствие между силой толчка и реальным расстоянием до второй платформы было достаточно полным. Таким образом, по-видимому, у крыс есть врожденная основа для восприятия удаленности.

Однако эксперименты подобного рода несовершенны. Частично научение может происходить во время ознакомительного периода, предшествующего основному испытанию. Более важным, однако, является следующее возражение. Выращивание жи-

 вотного в темноте или без зрительной стимуляции может помешать проявлению в действительности врожденной перцептивной способности. Таким образом, если бы мы в описанном эксперименте пришли к выводу, что восприятие удаленности отсутствует, то это еще ничего бы не решало. В методиках, применяемых в настоящее время, в качестве показателя восприятия глубины используется врожденная предрасположенность или предпочтение, а опыты с животными или младенцами проводят вскоре после рождения.

В одном из таких экспериментов'в качестве показателя использовалась реакция клевания у цыплят. Известно, что только что вылупившиеся птенцы почти сразу же начинают клевать мелкие крошки В эксперименте на глаза только что вылупившихся цыплят крепились призмы. Призмы смещали направление лучей света таким образом, что свет, отраженный от зерен, попадал в глаза под углом, соответствовавшим значительно более близкому положению объекта. Результат состоял в том, что птенцы промахивались, клевали воздух. Возможно, этот эксперимент не более чем впечатляющая иллюстрация того, что нормальные птенцы должны точно воспринимать расстояние до зерна на земле, в противном случае они были бы не в состоянии управлять своими клевательными движениями. В другом эксперименте с только что вылупившимися цыплятами было показано, что они предпочитают клевать круглые трехмерные предметы, а не круглые двухмерные. Строго говоря, с восприятием глубины связан лишь последний эксперимент, предыдущий связан с восприятием удаленности.

Но гораздо более убедительные доказательства врожденной основы восприятия удаленности у различных особей получены в экспериментах с так называемым зрительным обрывом. Основная идея чрезвычайно проста. Животное (или младенец) помешается на непрозрачной площадке в центре большого стеклянного листа, достаточно крепкого, чтобы выдержать его вес. С одной стороны стекло непосредственно покрывает текстурированную поверхность; с другой стороны текстурированная поверхность достаточно удалена. Так как стекло покрывает обе поверхности, то избегать одну из сторон можно только на основании зрительного восприятия.

Иными словами, любое тактильное исследование предмета с помощью лап, руки или вибрисс укажет на то, что обе поверхности одинаково крепкие. Тем не менее обычно животные избегают зрительно "глубокой" стороны и, как правило, ходят или ползают по "мелкой" стороне. Необходимо сказать, что этот эксперимент основан на использовании врожденной боязни высоты и только в том случае, если высота воспринимается зрительно, может появиться тенденция ее избегать *.

При помощи этой методики было показано, что "мелкую" сторону предпочитают цыплята, крысята,

* Предварительно, чтобы изучить восприятие расстояния у животных, исследователи использовали врожденную боязнь высоты, заставляя их прыгать с поднятой платформы. В одном из таких исследований было обнаружено, что птенцы от одного до грех дней отроду, выращенные в темноте, всячески противились прыгать с высокой, но не с низкой платформы.

53


котята, ягнята, львята, тигрята, детеныши ягуара, снежного барса, обезьяны, а также младенцы. Так же поступают и детеныши, выращенные в темноте. Даже трехдневные детеныши обезьяны волнуются больше, когда их помещают прямо на стекло с "глубокой" стороны, нежели когда их помещают с "мелкой" стороны. Последнее наблюдение особенно важно из-за сходства, которое имеется между обезьяной и человеком. Некоторые виды, такие, как водяные черепахи и утки, почти не обнаруживали какого бы то ни было предпочтения "мелкой" стороны, однако можно предположить, что это указывает скорее на отсутствие у этих животных боязни высоты, чем на отсутствие ее восприятия *.

Как отмечалось, опыты со зрительным обрывом проводились и с младенцами, но в возрасте 6 мес. и старше. Поскольку младенцы меньшего возраста не умеют ползать, то нет возможности обнаружить неприязнь, если таковая имеется, к "глубокой" стороне, наблюдая, в какую сторону они направятся. Однако когда прямо на стекло помещали совсем маленьких детей, то по разнице в частоте сердцебиения на той и другой стороне стекла можно было сделать вывод о том, что они правильно воспринимают удаленность. Более того, младенцы в возрасте всего лишь 6 недель проверялись в экспериментах, направленных на выяснение вопроса о том, видят ли они предметы неизменными по величине и форме, если последние предъявляются им на различных расстояниях и в разных ракурсах. Поскольку было обнаружено, что у этих очень маленьких детей уже существует константность формы и величины, и поскольку вполне вероятно, что такая константность связана с восприятием удаленности и глубины, эта работа также служит доказательством того, что трехмерное видение у человека присутствует уже вскоре после рождения **.

Это один из тех вопросов, которые уже давно обсуждались философами и психологами и на которые, по-видимому, эксперимент дал ответ. Восприятие третьего измерения дано с рождения; ему не надо учиться. Остается еще один вопрос, какой признак или признаки эффективны от рождения и поэтому могли бы использоваться в только что описанных экспериментах с младенцами и детенышами животных, и также связанный с этим вопрос, каким из рассмотренных в этой главе признаков нужно учиться. <...>

Прямые доказательства

Чаще всего для доказательства гипотезы о при-обретенности восприятия формы ссылаются на данные о восстановлении зрения у пациентов, которые родились слепыми из-за врожденной катаракты. Катаракта представляет собой помутнение хрусталика; зрение восстанавливается удалением всего хрусталика или его помутневшей части. В принципе это идеаль-

* Обзор экспериментальных данных, полученных с помощью зрительного обрыва, можно найти у Гибсон.

*' фактически в этих экспериментах быио получено прямое доказательство восприятия удаленности, потому что поведение младенцев свидетельствовало о том, что они могли различать ситуации, в которых один и тот же предмет находился на различных расстояниях.

 ный естественный эксперимент, так как в качестве испытуемого мы имеем человека, владеющего членораздельной речью, не обладающего никаким зрительным опытом и способного рассказать нам о том, что он воспринимает. Если такой испытуемый воспринимает в основном точно так же, как и нормально видящий человек, то ясно, что прошлый опыт не может быть детерминантом восприятия. Но если бы его восприятие оказалось неорганизованным или организованным совсем не так, как у нормально видяшего человека, то это, по-видимому, будет означать, что восприятию мы должны учиться. Большинство данных о таких медицинских случаях врожденной слепоты, кажется, в основном подтверждают эмпиристскую гипотезу. Утверждалось, что эти пациенты сразу после восстановления зрения не способны отличить одну форму от другой, для этого необходим длительный процесс научения.

Эти данные, однако, обладают серьезными недостатками. Условия наблюдений и прошедшее после операции время не описывались соответствующим образом; степень сохранности зрения до операции была в зависимости от случая различной; в некоторых случаях пациентами были маленькие дети, сообщения которых трудно оценить; не известно, использовалась ли соответствующая корректирующая оптика и была ли она адекватной. Более того, после операции пациенты сталкивались с незнакомым новым миром, и исследователь (обычно сам хирург) часто не знал, какие задавать вопросы или какие предъявлять тесгы, чтобы выявить впечатления испытуемого. В одном случае, например, пациентка "испытывала серьезные трудности, пытаясь описать свои ощущения таким образом, чтобы передать сколь-ннбудь ясное представление о них другому". Многие из этих данных поэтому неубедительны. <...> Складывается впечатление, что в этих исследованиях никак не различались процессы восприятия и интерпретации. В XVIII и XIX вв. (когда и проводилась большая часть описанных работ) проблема ставилась исследователями следующим образом: сможет ли слепой, который отличает сферу от куба с помощью осязания, идентифицировать эти формы зрительно в тот момент, когда он начинает видеть? Наблюдения над пациентами с только что возвращенным зрением, по-видимому, показали, что не сможет. Однако для такого вывода нет никаких оснований. Пациент, может быть, и видит сферу и куб как различные формы, но не знает их названия до тех пор, пока ему не будет дана возможность их ощупать. Более того, даже если бы ему говорилось, что есть что. и он мог бы запомнить эту информацию, при дальнейшем обучении она могла бы потребоваться для правильной идентификации, но не для перцептивного различения.

В некоторых из описанных случаев ясно, что зрительное поле такого пациента состоит не из неразличимых, неясных очертаний, а из форм и контуров, которые могли бы восприниматься, но, разумеется, не могли быть названы. Часто в описании конкретного случая говорится о пациенте, который смотрит на какой-нибудь предмет и спрашивает: "Что это такое?" Один из пациентов с высокой степенью развития интеллекта был по сути дела способен при первом же предъявлении идентифицировать мяч как нечто круглое, а игрушечный деревянный блок — как нечто прямоугольное. В одном из более недавних случаев сообщение пациента также наводит на мысль, что пациент мог видеть объекты, но был не в состоянии идентифицировать их. Поэтому наблюдения над

54


пациентами, только что обретшими зрение, никак не могут считаться подтверждающими эмпиристскую теорию восприятии формы.

Другой прямой подход к проблеме роли опыта в восприятии формы связан с экспериментами с младенцами или животными. При этом либо выявляется природа их восприятия сразу или вскоре после рождения, либо анализируются последствия, которые имеет для их восприятия лишение возможности видеть от рождения до момента тестирования. Поскольку животные и младенцы не разговаривают, приходится на основании их поведения делать выводы о том, что они воспринимают. При работе с животными обычно используется методика, при которой животное научают различать две формы, выбор одной из которых всегда подкрепляется. Так как такое научение невозможно, если различия между формами не воспринимаются, то успешное научение означает восприятие формы. Поскольку к тому же предполагается, что для многих видов животных способность научиться решению такой задачи и адекватно выполнить ее требует определенного уровня развития, этот эксперимент проводится лишь тогда, когда животное становится достаточно взрослым. Поэтому животных лишали возможности видеть до момента проведения эксперимента. К сожалению, это ведет к известным трудностям в интерпретации результатов.

Однако вполне вероятно, что животное имеет определенные врожденные предпочтения и отвращения по отношению к различным зрительным стимулам и соответствующее поведение может проявляться с рождения. Если есть такое поведение, то должно быть и восприятие формы. Мы уже рассматривали такого рода доказательства, хотя и не в связи с восприятием формы. Так, врожденная способность восприятия удаленности животными многих видов могла бы проявиться в ситуации зрительного обрыва благодаря врожденному страху перед падением с высоты.

В исследованиях свойств стимулов, которые вызывают различные инстинктивные реакции, было установлено, что одним из таких свойств является форма. Так, например, на следующее утро после вылуп-ливания птенцы морской чайки лучше реагируют на модель клюва родителей, если эта модель удлинена, направлена вниз и имеет на конце выступ.

Используя этот же метод, один из исследователей установил, что вылупившиеся цыплята могут достаточно хорошо различать определенные формы, поскольку вскоре после появления на свет они начинают клевать на земле маленькие предметы. Цыплят после вылупливания до момента проведения эксперимента держали в совершенно темном помещении (от 1 до 3 дней). На время эксперимента цыплят помещали в ящик, на стене которого были прикреплены небольшие трехмерные объекты разной формы, покрытые прозрачным пластиком. Когда цыпленок клевал фигуру, происходило замыкание чувствительного микропереключателя, и клевок таким образом регистрировался. В одном из экспериментов было четыре различные фигуры: сфера, эллипсоид, пирамида, звезда. Число поклевок этих фигур 100 цыплятами составило 24346 для сферы, 28122 для эллипсоида, 2492 для пирамиды и 2076 для звезды.

 Еще один эксперимент позволил установить, что предпочтение круглых и эллипсоидных фигур не было основано на возможных различиях в размере между ними идругими фигурами. Таким образом, ясно, что существует сильное предпочтение округлых форм. По-видимому, трудно избежать вывода, что недавно вылупившиеся и не имеющие предыдущего опыта цыплята воспринимают форму *.

Методика предпочтения использовалась также в опытах с детенышами обезьян и младенцами. Несколько лет назад была разработана методика иссле -дования наличия у младенцев восприятия цвета. Она заключалась в регистрации того, на какую из помещенных над его головой цветных пластин чаше всего смотрит младенец. Эта методика была использована затем для выяснения того, будут ли младенцы предпочитать рассматривать одну конфигурацию, а не другую. Если младенцы обнаруживают предпочтение, то из этого следует, что они должны воспринимать различия, а значит, воспринимать форму. Эк спериментатор видит глаза младенца через небольшое отверстие, как это показано на рисунке 1, и отмечает, куда смотрит младенец. Направление взгляда определяется по тому, что отражается от центральной зрачковой области поверхности глаза. Через отверстие можно снять фильм и позднее проанализировать движения глаз по кинопленке.

Уже в первую неделю жизни у младенцев явно имеются предпочтения, и эти предпочтения со временем меняются. Младенец обычно смотрит на сложную конфигурацию, предпочитая ее менее сложной. Однако эти исследования почти не содержат данных по предпочтению формы, т. е. по предпочтению одной формы другой. Так, например, в рисунке 2 a предпочитается Ь, но нет предпочтения между с и d. Внешние очертания а и b одинаковы, они отличаются лишь внутренней конфигурацией. Эта методика использовалась в опытах с новорожденными, причем применялся более точный анализ того, на что в данной конфигурации предпочитает смотреть ребенок. Так, новорожденный будет предпочитать смотреть на треугольник, а не на однородное поле, и делает он это, почти не меняя положения глаз. Кроме того, обнаруживается тенденция смотреть на определенные части фигуры, такие, как вершины угла. Тем не менее не ясно, что означают эти данные. Предпочтение сложных фигур или даже определенных частей фигуры не обязательно доказывает, что имеет место восприятие организованной формы или что формы выглядят для младенца такими же, как и для нас. Вполне возможно, что движения глаз определяются максимальными различиями в стимуляции, а не перцептивной организацией этой стимуляции. Только явное предпочтение среди форм равной сложности при равенстве других физических признаков, таких, как яркость, могло бы свидетельствовать о присутствии восприятия формы.

Большинство данных, полученных в экспериментах с животными, выращенными в темноте илТи в условиях отсутствия структурированной зрительной стимуляции, похоже, свидетельствуют о нарушении

* Эти же цыплята предпочитали трехмерную сферу плоскому круглому диску, что также указывает на врожденное восприятие глубины.

55


Рис. 1

а

восприятия формы. Эти результаты приводились в качестве подтверждения правильности позиции эм-пиристов. В самых ранних экспериментах такого типа животные выращивались в полной темноте. Например, в одной из работ шимпанзе прежде, чем проводилось тестирование, содержались в темноте от 7 до 16 мес. Очевидно, что зрительное восприятие этих животных было недостаточным, они плохо различали объекты, а многие обычные зрительные рефлексы у них отсутствовали. Впоследствии, однако, детальная проверка позволила установить наличие в зрительной системе этих животных клеточных изменений, известных под названием оптическая атрофия. Очевидно, световое раздражение необходимо для нормального созревания и функционирования зрительной нервной системы. Поэтому в последующих экспериментах животные находились не в темноте, а на свету, но без структурированной зрительной стимуляции. Этого можно легко добиться, или с самого рождения выращивая животных с пластиковыми, рассеивающими свет пластинками на глазах, или выращивая животных в темноте, ежедневно освещая их, когда их глаза закрыты такими пластинками. <...> Возможно, зрение вначале обучается осязани-

 ем, но позднее в результате многих лет независимого зрительного опыта это взаимоотношение обращается, и зрение начинает доминировать. Этот вопрос недавно исследовался на младенцах в возрасте от 7 дней и старше. В одном случае предъявлялся зрительный объект, и экспериментаторы внимательно следили за тенденцией к схватыванию предмета, точно так же как и за характером самого схватывания. Было обнаружено, что все исследовавшиеся младенцы, предвосхищая схватывание, придавали своим пальцам форму, адекватную форме и размерам предмета. В другом случае предмет помещался в руку младенца, когда ни рука, ни предмет не были видны. При этом не было примеров, когла пальцам в ответ на прямой физический контакт придавалась подходящая форма, такой контакт также никогда не вел к попыткам посмотреть на предмет, по крайней мере у самых маленьких детей. В третьем случае младенцы рассматривали два поляризованных изображения объекта через соответствующие поляризующие фильтры, что вело к восприятию стереоизображения объекта, расположенного между головой младенца и экраном, где в действительности, конечно, ничего не было. Младенцы старались схватить этот объект и обнаруживали признаки беспокойства, когда им это не удавалось. В другом эксперименте стереообраз выглядел похожим не на телесный предмет с определенной достаточно твердой поверхностью, а на нечто текучее. Это привело к возникновению другого типа поведения руки: младенец двигал руку к объекту, но останавливался перед ним с раскрытыми пальцами, которые он и не пытался сомкнуть.

Это исследование показывает, что совсем маленькие дети руководствуются в своих первых исследовательских действиях исключительно зрительной информацией, так что даже ощущение объекта как телесной, осязаемой вещи не кажется, как считали столь многие, результатом обучения зрения осязанием. Соответствующая подготовка пальцев перед контактом говорит о возможности правильного восприятия формы на основе одного только зрения. Напротив, раннее поведение младенцев не кажется управляемым на основе чисто тактильной информации.

Из этих работ можно сделать вывод, что Беркли не просто ошибался. В действительности справедливым оказывается прямо противоположное — ребенок учится тактильной оценке величины и формы предметов благодаря получаемой одновременно зрительной информации. Другими словами, когда ребенок схватывает предмет, положение пальцев по отношению друг к

56

 Рис. 2


другу и к руке как целому отражается в проприоцеп-тивной информации, идущей в мозг. Размер и формы, которые начинает означать этот комплекс сигналов, вполне могут быть результатом его ассоциирования с одновременно поставляемыми зрением сведениями. В этом, разумеется, и состояло значение описанных выше экспериментов по адаптации. Поэтому можно было бы сказать, что становление восприятия размера и формы посредством осязания осуществляется благодаря процессу визуализации, по крайней мере, у тех, кто не был рожден слепым.

 57


М.Зенден

ЧЕЛОВЕК РОДИЛСЯ СЛЕПЫМ

(Резюме) *

Иногда причиной врожденной слепоты являются катаракты обоих глаз. Такая слепота может быть исправлена хирургическим путем. Когда повязка снимается и человек смотрит впервые в жизни, то что он видит?

М.В.Зенден собрал публикации о зрительном опыте 66 таких пациентов. Не все факты абсолютно достоверны, и не все использовавшиеся тесты были достаточно хороши. Однако описания полностью совпадают в следующих пунктах.

  1.  В самом начале человек не воспринимает орга
    низованный зрительный мир таким, каким его ви
    дят нормальные люди. Вначале он чрезвычайно
    сму
    щен
    потоком незнакомых зрительных стимулов.
  2.  Однако нет и полного хаоса, так как он сразу
    видит
    целостные фигуры, отделенные от фона.
  3.  Больше того, он сразу же способен фиксиро
    вать
    объекты и рассматривать их, а также следить
    глазами за движущимися фигурами.
  4.  Пациент видит, что объекты различны, но не
    может ни определить характер различий, ни дать
    названия объектам, несмотря на то, что обе задачи
    для него совершенно привычны в другой сенсорной
    модальности (например, осязании). По-видимому,
    причина этого заключается в отсутствии каких-либо
    заученных ассоциаций между такими терминами, как
    "длинный", "короткий", или условными названия
    ми предметов и новыми, соответствующими им зри
    тельными комплексами.
  5.  Объекты, действительно, кажутся пациенту
    расположенными в пространстве, а не в одной фрон
    тальной плоскости. Однако его оценки расстояний
    очень несовершенны: он может пытаться спокойно
    взять объект, находящийся в нескольких метрах от
    него, или, наоборот, сильно тянуться к близко ле
    жащему предмету. Но его поведение совершенно не
    похоже на ощупывания слепого. Снова эти недостатки
    кажутся следствием еще не образовавшихся зритель
    но-моторных координации.

И.Д.Лондон дал краткое изложение сообщений русских хирургов об аналогичных случаях. В общем, они совпадают с фактами Зендена, за исключением, может быть, пятого пункта. Два врожденных слепых ребенка, когда им вернули зрение, "сталкивались с объектами и вначале использовали обычный способ слепых — протягивали руки перед собой и касались объектов на своем пути". Разногласие здесь может быть лишь кажущимся, поскольку оба описания являются очень неформальными. Дополнительный интерес представляют случаи двух других детей, ослепших после рождения (в возрасте 3 и 5 лет.); их нормальное зрение восстановилось гораздо быстрее, чем у врожденных слепых.

Описанные факты остаются занимательными историями до тех пор, пока не предприняты более

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 347-349.

 систематические наблюдения развития пространственного восприятия прозревших. Поскольку их еще нет, возможные затруднения, связанные с послеоперационным периодом, делают интерпретацию таких фактов неоднозначной. Возьмем один пример: в течение нескольких недель после операции эти пациенты испытывают значительные трудности в аккомодации и конвергенции. Поскольку и та и другая необходимы для восприятия глубины, любой неудачный случай такого восприятия может произойти по "механическим" причинам, а не представлять действительную неспособность самого восприятия. С другой стороны, если ждать до тех пор, пока эти послеоперационные трудности исчезнут, может произойти перцептивное научение. Перед лицом таких проблем мы можем еще долго цитировать этих двух смелых хирургов, которые осмелились идти там, где психологи боятся ступить.

58


Дж.Дж. Гибсон, Э.Дж.Гибсон

ПЕРЦЕПТИВНОЕ НАУЧЕНИЕ -

ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ ИЛИ

ОБОГАЩЕНИЕ? *

Термин "перцептивное научение" понимается психологами различно. Одни считают, что человеческое восприятие является в значительной степени результатом научения: мы учимся, например, воспринимать глубину, или форму, или осмысленные объекты. В этом случае главный вопрос теории: какая часть восприятия есть продукт научения? Ему соответствует спор между нативизмом и эмпиризмом. Другие психологи считают, что человеческое научение полностью или частично зависит от восприятия, ожидания или внезапного постижения ситуации (инсайта) и что процесс научения скорее следует отнести к центральным познавательным процессам, чем к моторным действиям. Во втором случае главный вопрос теории: следует ли изучать восприятие человека до того, как будет понято его поведение, действия, реакции? Ему соответствует давнишний спор, начатый устарелым вариантом бихевиоризма.

Эти две тенденции далеко не одно и то же, и следует отделить обе проблемы друг от друга. Для обсуждения роли научения в восприятии нам следует рассмотреть восприятие и влияние на него прошлого опыта или практики. Для решения проблемы роли восприятия в научении нам следует рассматривать поведение, а также вопрос о том, можно ли научиться определенному действию путем восприятия или это возможно только путем выполнения данного действия. Отсюда возникают два вопроса: а) каким образом мы учимся воспринимать? б) какова роль восприятия в процессе научения? Оба вопроса имеют важное значение для решения практических проблем обучения и тренировки, но в данной рабоге будет рассмотрен только первый из них.

Каким образом мы учимся воспринимать?

Этот вопрос уходит своими корнями в философию и дебатировался задолго до появления экспериментальной психологии. Возникает вопрос: всели знания (современный термин — информация) поступают к нам через органы чувств - или некоторые из них вносятся самим разумом? Сенсорная психология была не способна объяснить, как вся информация, которой мы располагаем, может поступить через рецепторы. Поэтому нужна была теория, объясняющая дополнение к восприятию. Существовало множество таких теорий со времен Джона Локка. Согласно старой точке зрения, добавка к восприятию может быть почерпнута только из рациональ-

■ Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейгер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С.181-196.

 ных способностей (рационализм). Согласно другой точке зрения, она может быть выведена из врожденных представлений (нативизм). В настоящее время осталось немного последователей этих теорий.

Самая популярная теория, которая существует уже на протяжении многих лет, считает, что это дополнение к ощущениям является результатом научения и прошлого опыта. Ее современная формула заключается в том, что наш мозг накапливает информацию — возможно в виде следов или образов памяти, а возможно, в виде отношений, умственных установок, общих идей, понятий. Такой подход называется эмпиризмом. Согласно ему все знание приходит из опыта, и прошлый опыт как-то соединяется с настоящим. Другими словами, опыт накапливается, и следы прошлого как-то участвуют в нашем восприятии настоящего. Теория Гельмгольца о бессознательных умозаключениях явилась одним из куль минационных пунктов эмпиризма. Она предполагает, что мы учимся, например, воспринимать глуби ну путем интерпретации признака цвета - ощуще ния, самого по себе лишенного глубины. Другой была теория Титченера, согласно которой мы учимся воспринимать объект путем присоединения по ассоциации к сенсорной основе (core) образов памяти (context).

Более 30 лет тому назад этому направлению мышления была противопоставлена теория сенсорной организации. Предполагалось, что она по-другому объясняет несоответствие между сенсорным входом и конечным образом. Гештальтисты подвергли уничтожающей критике идею приобретенных связей между сенсорными элементами и их следами. Используя излюбленные примеры восприятия зрительных форм, они утверждали, что связи эти врожденные или что они возникают спонтанно. Они считали, что восприятие и знание организуются в структуры.

Теория сенсорной организации или познавательных структур, хотя и вызвала к жизни множество экспериментов в новом направлении, не изжила спустя 30 лет теорию ассоциации. Старое направление эмпирического мышления стало оправляться от критических нападок, и в США имеются признаки его возрождения. Брунсвик с самого начала следовал направлению, основанному Гельмгольцем; Эймс, Кентрил и другие последователи провозгласили начало неоэмпиризма (Cantril et al., 1949; Ittelson, 1951; Kilpatrick, 1952). Другие психологи стремятся к теоретическому синтезу, который бы включал в себя уроки гештальтизма и в то же время сохранял идею о том, что мы учимся воспринимать. Это направление возглавили Толмен, Бартлетт и Вудвортс. Липер следовал ему еще в 1953 году. Бру-нер (1951) и Постман (1951) предприняли недавно энергичную попытку примирить принцип сенсорной организации с принципом определяющей роли прошлого опыта. Хилгард, по-видимому, соглашается и с процессом организации, управляемым относительной структурой, и с процессом ассоциации, управляемым классическими законами (1951). Хебб недавно предпринял попытку систематически и основательно соединить все лучшее из гештальттеории и теории научения на физиологическом уровне (1949). Практически все эти теоретики утверждают, что процесс организации и процесс научения в конце

59


концов являются совместимыми, что оба объяснения по-своему обоснованы, и не стоит продолжать старый спор, является ли научение результатом организации или организация является результатом научения. Эксперименты были неубедительными, и сам спор был неубедительным. Поэтому пока они спорят, лучшим решением будет согласиться с обеими сторонами.

Мы считаем, что все существующие теории восприятия - и теория ассоциаций, и теория организации, и теории, представляющие собой смесь первых двух (учитывающие отношения, привычки, предположения, гипотезы, ожидание, образы или умозаключения), — имеют по крайней мере одну общую черту: они принимают как само собой разумеющееся несоответствие между сенсорным входом и конечным образом и пытаются объяснить его. Они полагают, что мы почему-то получаем больше информации об окружающей среде, чем может быть передано через рецепторы. Другими словами, они настаивают на различении между ощущением и восприятием. Развитие восприятия поэтому должно непременно включать дополнение, интерпретацию или организацию.

Давайте рассмотрим возможность отказа от такого предположения вообще. Допустим в порядке эксперимента, что стимул на входе содержит в себе все, что имеется в образе. Что, если поток стимуляции, поступающей на рецепторы, доставляет нам всю необходимую информацию о внешнем мире? Возможно, мы приобретаем все знания посредством наших чувств даже в более упрощенной форме, чем мог представить себе Джон Локк, а именно через вариации и оттенкк энергии, которые и следовало бы назвать стимулами.

Теория обогащения и теория

CI

Рассмотрение предлагаемой гипотезы сталкивает нас с двумя теориями перцептивного научения, представляющими собой достаточно ясные альтернативы. Эта гипотеза игнорирует другие школы и теории и предлагает для решения следующие вопросы. Представляет ли восприятие процесс добавления или процесс различения? Является ли научение обогащением прежних бедных ощущений или это дифференциация прежних смутных впечатлений? Согласно первой альтернативе мы, вероятно, учимся воспринимать следующим образом: следы прошлых воздействий присоединяются по законам ассоциаций к сенсорной основе, постепенно видоизменяя перцептивные образы. Теоретик может заменить образы в вышеназванной концепции Титченера на отношения, умозаключения, гипотезы и т. п., но это приведет только к тому, что теория будет менее точной, а терминология — более модной. В любом случае соответствие между восприятием и стимуляцией постепенно уменьшается. Последний пункт особенно важен. Перцептивное научение, понимаемое таким образом, непременно сводится к обогащению сенсорного опыта через представления, предположения и умозаключения. Зависимость восприятия от науче-

 ния, по-видимому, противопоставляется принципу зависимости восприятия от стимуляции.

Согласно второй альтернативе, мы учимся воспринимать следующим образом: постепенное уточнение качеств, свойств и типов перемещений приводит к изменению образов; перцептивный опыт даже вначале представляет собой отражение мира, а не совокупность ощущений; мир приобретает для наблюдения все больше и больше свойств по мере того, как объекты в нем проявляются все более отчетливо; в конечном счете, если научение успешно, феноменальные свойства и феноменальные объекты начинают соответствовать физическим свойствам и физическим объектам в окружающем мире. В этой теории восприятие обогащается через различение, а не через дополнение образов. Соответствие между восприятием и стимуляцией становится все большим, а не меньшим. Оно не насыщается образами прошлого, а становится более дифференцированным. Перцептивное научение в этом случае состоит в выделении переменных физической стимуляции, которые прежде не вызывали ответа. Эта теория особенно подчеркивает, что научение должно всегда рассматриваться с точки зрения приспособления, в данном случае — как установление более тесного контакта с окружающей средой. Она, следовательно, не дает объяснения галлюцинациям, или иллюзиям, или каким-либо отклонениям от нормы.

Последний вариант теории следует рассмотреть более подробно. Конечно, не ново утверждение, что перцептивное развитие включает дифференциацию. Об этом в плане феноменального описания говорили уже гештальтпсихологи, особенно Коффка и Левин (правда, было неясно, как именно дифференциация соотносится с организацией). Новым в настоящей концепции является утверждение, что развитие восприятия — это всегда увеличение соответствия между стимуляцией и восприятием и что оно строго регулируется взаимоотношением воспринимающего субъекта с окружающей средой. Здесь действует следующее правило: вместе с увеличением числа отчетливых образов увеличивается число различаемых физических объектов. Пример может пояснить это правило. Один человек, скажем, может различать херес, шампанское, белое вино и красное вино. У него четыре образа в ответ на все возможные виды стимуляции. Другой человек может различать множество сортов хереса, каждый в многочисленных вариантах и смесях и то же для других вин. У него четыре тысячи образов в ответ на все возможные виды стимуляции. В связи с этим примером возникает важный вопрос: каково отношение дифференцированного восприятия к стимуляции?

Стимул очень скользкий термин в психологии. Собственно говоря, стимуляция — это всегда энергия, поступающая на рецепторы, т. е. проксимальная стимуляция. Индивид окружен массой энергии и погружен в ее поток. Это море стимуляции состоит из перемещенных инвариантов, структур и трансформаций, некоторые из которых мы знаем как выделять и использовать, другие - не знаем. Экспериментатор, проводя психологический эксперимент, выбирает или воспроизводит какой-то образец этой-энергии. Но для него проще забыть этот факт и предположить, что стакан вина является стимулом, ког-

60


да на самом деле он есть комплекс лучистой и химической энергии, который и составляет стимул. Когда психолог говорит о стимулах как о признаках или носителях информации, он легко опускает вопрос, каким образом стимулы приобретают функцию признаков. Внешняя энергия не обладает свойствами признаков до тех пор, пока различия в ней не оказывают соответственно различное действие на восприятие. Весь круг физической стимуляции очень богат сложными переменными, теоретически все они могут стать признаками и источниками информации. Как раз это и является предметом научения.

Все ответы на стимуляцию, включая перцептивные ответы, обнаруживают некоторую степень специфичности и, наоборот, некоторую степень неспецифичности. Знаток обнаруживает высокую степень специфичности восприятия, в то время как профан, не различающий вино, обнаруживает низкую степень специфичности. Целый класс химически различных жидкостей равнозначен для него. Он не может отличить кларет от бургундского и кьянти (итальянского красного вина). Его восприятие относительно недифференцировано. Чему научился первый индивид в отличие от второго? Ассоциациям? Образам памяти? Отношениям? Умозаключениям? Появилось ли у него восприятие вместо простых ощущений? Возможно, но можно сделать вывод более простой: он научился различать на вкус и обоняние больше сортов вин, т. е. большее число переменных химической стимуляции. Если он истинный знаток, а не обманщик, одна комбинация таких переменных может вызывать специфический ответ называния или идентификации, а другая комбинация — другой специфический ответ. Он может безошибочно употреблять существительные для различных жидкостей какого-либо класса и прилагательные для описания различий между ними.

Классическая теория перцептивного научения с ее акцептом на определяющую роль в восприятии субъекта его опыта, а не стимуляции подкрепляется экспериментальными исследованиями ошибочного восприятия формы, иллюзий и искажений, фактами индивидуальных различий и социальных влияний в восприятии. Предполагается, что процесс научения имел место в прошлом опыте испытуемого; он в редких случаях прослеживается экспериментатором. В этих экспериментах не исследуется научение, так как в них не контролируется процесс упражнения, не производятся измерения до и после тренировки. Настоящие эксперименты по перцептивному научению всегда имеют дело с различением.

Одним из источников доказательств дискрими-нативного типа научения являются исследования признаков вербального материала. Анализ таких признаков был сделан одним из авторов настоящей статьи (Гибсон, 1940), который в соответствии с развиваемой точкой зрения использовал термины генерализация и различение стимулов. Этот анализ привел к серии экспериментов, касающихся того, что мы называем ответами идентификации. Мы предполагаем, что моторные реакции, вербальные реакции, или образы являются ответами идентификации, если они специфически соответствуют набору объектов или явлений. Обучение коду (Келлер, 1943), опознавание типов самолетов (Гибсон, 1947) и узнавание

 лиц чьих-либо друзей — все это примеры возрастающего специфического соответствия между отдельными стимулами и ответами. Когда данный ответ начинает стойко повторяться, говорят, что образ приобрел характер знакоместа, распознаваемости, осмысленности.

Иллюстративный эксперимент

Чтобы дать ясный пример такого научения, мы исследовали формирование одного ответа идентификации. Испытуемому зрительно предъявляли объект в виде "спирали" и просили узнать его при включении в серию похожих объектов, затем показ эталона и предъявление его в серии других объектов повторялось до тех пор, пока эталон не опознавался безошибочно. Был составлен набор из 17 спиралей, которые при первой попытке нельзя было отличить от эталона, и из 12 других фигур, отличимых от эталона с первого взгляда.

Рис. 1. Бессмысленные объекты, различающиеся по трем параметрам

На рисунке 1 показаны объекты, подлежащие дифференциации. Эталон — 4-витковая спираль --находится в центре, и 16 других расположены вокруг нее. Восемнадцатый объект (спираль с обратным направлением витков, по сравнению с эталоном) не показан. Можно заметить, что другие спирали отличаются от эталона по трем различным параметрам: а) по числу витков — их может быть три, четыре или пять, б) по степени горизонтального сжатия или растяжения и в) по правой или левой ориентации витков. Два последних вида вариаций были получены с помощью фотооптической техники. Видно, что имеются три градации количества витков, три степени сжатия и два тина ориентации, что в сумме составляет 18 объектов. Так как один из них является эталоном, 17 других могут быть использованы в эксперименте в качестве фоновых. Читатель может заметить, что когда эти различия словесно обозначены и объекты предъявлены все сразу так. как они показаны на рисунке 1, они ясно различимы. Однако испытуемые в эксперименте видели объекты только по одному.

61


Показатель

Взрослые

Старшие

Младшие

№ 12

дети

дети

№ 10

№ 10

Среднее число неразличаемых

3,0

7,9

13,4

объектов в первой пробе

Среднее количество проб,

3,1

4,7

6,7'

необходимых для полной

спецификации ответа

Процент ошибочного узнавания

17

27

53

объектов, отличающихся по

одному параметру

Процент ошибочного узнавания

2

7

35

объектов, отличающихся по двум

параметрам

Процент ошибочного узнавания

0,7

2

28

объектов, отличающихся по трем

параметрам

Таблица

Увеличение специфичности ответа идентификации для трех возрастных групп

12 других объектов, дававшихся в каждой пробе показаны на рисунке 2. Каждый из 12 объектов отличается от остальных и от предыдущих 18 объектов Их отличия от спиралей были достаточными, чтобы испытуемые с обычным опытом восприятия нарисованных форм различали их с первого взгляда. 30 объектов (12 плюс 18) были отпечатаны на фотографических карточках размером 5x10 см, в черной рамке. Карточки складывались в виде колоды. Материал для каждой тренировочной пробы состоял из эталона и перетасованной колоды карточек, среди которых в случайных местах находились 4 точные копии эталона.

Испытуемому в течение 5 секунд показывали эталон и говорили, что некоторые из карточек будут точно такими же. Затем три раза подряд предъявлялся набор из 34 карточек, и испытуемого просили сказать, которая из них является копией эталона. Любой ответ типа "вот он" или "этот я уже видел" записывался как ответ идентификации. Испытуемому никогда не говорили, правилен или ошибочен его ответ. Записывались не только ответы идентификации, но также любые спонтанные описания, даваемые испытуемым; позднее они определялись как ответы называния и квалифицирования.

В конце первой пробы эталон показывался второй раз, и затем предъявлялась вновь перетасованная колода карточек. Вся процедура продолжалась до тех пор, пока испытуемый не давал 4 правильных ответа идентификации в одной пробе. В эксперименте принимали участие три группы: 12 взрослых, 10 детей старшего возраста (от 8,5 до 11 лет) и 10 младших детей (от 6 до 8 лет).

"Ш" |

Рис.2. Бессмысленные объекты, различающиеся по многим параметрам

Результаты

Можно считать, что в этом эксперименте научение состоит и возрастании специфичности ответа идентификации или, другими словами, в уменьшении числа объектов, вызывающих данный ответ. Следовательно, данными является число объектов (из 17), которые были опознаны как эталон. Общий результат состоял в том, что этот класс неразличае-

 1 Примечание. Только двое из младших детей достигли полного различения. И все же среднее количество неразличаемых объектов в последней пробе по группе составило в среднем 3,9.

мых объектов сокращался по мере повторений. Однако названные три группы испытуемых начинали процесс научения с очень разных уровней и обучались в очень разном темпе. Результаты представлены в таблице.

Для взрослых число неразличаемых объектов было невелико с самого начала (средняя=3,0), и потребовалось лишь несколько проб (в среднем 3,1), чтобы этот класс сократился до объекта-эталона. Двое из взрослых давали правильные ответы идентификации уже в первой пробе. Оба были психологами, которые, по-видимому, уже имели дело с бессмысленными фигурами. Задача была настолько легкой для этой группы испытуемых, что получить какую-либо информацию о процессе научения в ней было трудно. Была и другая крайность: младшие дети "узнавали" почти все спирали с первой пробы (в среднем 13,4), иными словами, класс неразличаемых объектов был у них очень большим. Количество проб, необходимых для сведения этого класса к эталону, было настолько велико, что с большинством испытуемых нельзя было довести эксперимент до конца. Только двое из десяти детей достигли полной дифференциации, с остальными же пришлось прекратить эксперимент из-за их усталости. После приблизительно 6,7 пробы среднее количество неразличаемых объектов составляло все еще 3,9. Одному ребенку было так трудно справиться с задачей, что экспериментатор в конце концов начал давать после каждого ответа дифференцированное подкрепление, говоря, "правильно" или "неправильно". Хотя эта процедура помогла, полного различения достигнуто не было. Плохие результаты младших детей не могли быть только "невниманием:" они понимали, что должны отбирать только фигуры, в точности соответствующие эталону.

Для старших детей (между 8,5 и 11 годами) результаты были промежуточными между этими крайностями. Для них данная задача и данные объекты были не слишком трудны и не слишком легки. Среднее число неразличаемых объектов в первой пробе у

62


них составляло 7,9 и после приблизительно 4,7 пробы все дети смогли свести его до одного.

Таблица содержит для каждой группы важные данные относительно неспецифических ответов: они имеют тенденцию увеличиваться по мере уменьшения различий между эталоном и контрольными объектами. Как показывает рис. 1, любая спираль может отличаться от эталона по одному свойству или параметру (толщине, количеству витков или ориентации), по двум или по всем трем свойствам. Пять спиралей отличаются по одному свойству, восемь — по двум и четыре — по трем Свойствам. Следует напомнить, что 12 дополнительных фигур, показанных на рис.2, отличались от эталона по гораздо большему числу признаков. Степень различия или сходства между объектами можно выразить через количество свойств, по которым они различаются *. Нижняя половина таблицы дает процент случаев ошибочного узнаваний спиралей, отличающихся по одному, по двум и трем параметрам. Эти проценты подсчитаны по соответствующим объектам, предъявленным во всех пробах.

"Непохожие фигуры", содержащие много отличительных свойств, дали нулевой процент ошибочных узнаваний, за исключением единичных случаев у младших детей.

Обсуждение

Результаты ясно показывают, что в этом эксперименте происходил тот тип перцептивного научения, который гипотетически описывался выше. Процесс начинается с того, что данный стимул не отличается от всего класса тестовых стимулов, а заканчивается полным выделением его из этого класса. Доказательством является увеличение правильных ответов идентификации. Что же обеспечило этот результат?

Испытуемых поощряли к описанию всех предъявляемых объектов, и у семи старших детей были записаны такие спонтанные вербальные ответы. В общем они разделились на два типа: ответы называния и ответы классификации. Анализируя ответы, относящиеся только к 17 спиралям, можно видеть, что частота ответов второго типа увеличивалась в процессе научения. Примерами первого типа были существительные, например, "фигура шестая", "виток", "спираль", "завитушка". Примерами второго типа были прилагательные типа: "слишком тонкая", "более округлая", "перевернутая". Примечательно, что ответы второго типа являются характеристиками не объекта самого по себе, а отношения между ним и эталоном. Они являются аналогами дифференцировочных ответов в психофизическом эксперименте. Вообще прилагательное больше подходит для описания не столько одного объекта, сколько для характеристики свойств двух или более объектов. Следовательно, можно думать, что формирование специфического ответа на объект связано с формированием специ-

" В экспериментах на первичную генерализацию стимула обычно варьируют степень различия по одному свойству, а не число различающихся свойств между эталоном и недифферен-цируемым стимулом. Однако наш метод количественной оценки степени различения также может быть рекомендован.

 фических ответов на свойства; параметры или переменные, которые характеризуют данный объект в отношении к другим объектам. Значит, для того чтобы ребенок опознал объект, он должен уметь отличать его от других объектов, или по крайней мере когда ребенок опознает объект, он также способен опознавать его свойства.

Вербальные ответы детей на 17 спиралей, как ответы называния, так и ответы квалификации, могли быть разделены экспериментатором на специфические и неспецифические в отношении данного объекта. Эти суждения были неизбежно субъективными, однако они делались с обычной осторожностью. Хотя одно прилагательное не может характеризовать единичный объект, комбинация прилагательных уже может это сделать. Примером неспецифического ответа может быть высказывание: "другая завитушка"; примером специфического ответа — реплика: "эта тоньше и круглее". Последний тип можно рассматривать как спонтанно формирующийся ответ идентификации, хотя и не типа "вот она", но тем не менее отвечающий нашему определению. Среднее число таких вербальных ответов при первой пробе составляло 7,7 из 17, или 45%. Среднее число таких ответов в последней пробе составляло 16,5, или 97%: это означает, что по мере возрастания специфичности ответа на один объект растет специфичность ответов на другие сходные объекты. Так как класс не-различаемых объектов, т. е. объектов, вызывающих один и тот же ответ, сокращается, число самих ответов увеличивается.

Другае доказательства

Другим источником экспериментальных доказательств перцептивного научения является психофизика. Как ни странно, психофизические эксперименты в течение многих лет обнаруживали живой интерес к перцептивному научению или по крайней мере к улучшению перцептивных ощущений в результате тренировки. Один из авторов настоящей статьи недавно сделал обзор этой забытой литературы в той ее части, которая касается развития восприятия или улучшения перцептивных навыков (Гибсон, 1953). Существует огромное количество доказательств прогрессивного улучшения разрешающей способности, вариативности и точности восприятия, включая как относительные, так и абсолютные оценки. Это безусловно доказывает, что представление о фиксированных порогах для определенного набора врожденных сенсорных качеств является грубым упрощением. Различение улучшается с практикой как при знании, так и при незнании результатов. Примером может служить дифференциальный порог кожной чувствительности. В 1858 году было показано, что имеется некоторое минимальное расстояние, при котором два прикосновения ощущаются испытуемым с завязанными глазами как два, и оно характеризует данную область кожи. Тогда же было обнаружено, что уже через несколько часов упражнений это расстояние может быть уменьшено вдвое (Фолкман, 1858). Более поздние эксперименты показали, что понижение порога продолжается медленно в течение тысяч проб. Например, через 4 недели треииров-

63


ки он может снизиться с 30 до 5 мм. Кроме того, улучшенный порог различения переносится на другие нетренированные участки кожи, причем перенос был почти полный в случае симметричных участков. Оказалось также, что у слепых испытуемых гораздо более низкие пороги, чем у зрячих — даже в начале эксперимента (Джастроу, 1894; Уипш, 1924). Полученное в эксперименте улучшение в значительной степени исчезало после перерыва. Оно оказалось зависящим от подкрепления, или коррекций, а при отсутствии их — от формирования своего рода шкалы с диапазоном от "близко рядом" до "далеко друг от друга" (Гибсон, 1953). Ясно, что никакая теория, предполагающая непосредственные ощущения "одного" или "двух", не подтверждается этими данными. Как сказал один автор, наблюдатель применяет тонкие критерии, для определения двойственности воздействия. Что это за критерии? Мы считаем, что стимуляция есть не простое, а сложное явление и что наблюдатель продолжает открывать в ней переменные все более высокого порядка. Образ все более дифференцируется.

Заключение

Как во всей этой литературе по перцептивному научению, так и в экспериментальных данных, изложенных выше, не содержится доказательства теории, согласно которой точный образ — это образ, обогащенный прошлым опытом, а неточный образ —

 это образ, который прошлым опытом не обогащен. Повторение или тренировка необходима для совершенствования образа, но нет доказательства того, что он вбирает в себя следы памяти. Представление, что восприятие в процессе научения все в меньшей степени определяется внешней стимуляцией, не находит подтверждения в изложенных экспериментах. Наблюдатель видит и слышит больше, но не потому, что он больше представляет, больше умозаключает, больше предполагает, а потому, что больше различает. Он становится более чувствительным к переменным стимуляции. По-видимому, способность аккумулировать образы памяти является по отношению к перцептивному научению случайной, а способность дифференцировать стимулы — основной. По-видимому, зависимость восприятия от научения и зависимость восприятия от стимуляции не являются в конечном счете противоречивыми принципами. Следует признать, что изложенный теоретический подход к перцептивному научению имеет свои слабые и сильные стороны. Он объясняет правильное восприятие, но не дает объяснения неправильному восприятию. Он ничего не говорит о воображении, фантазии, грезах. Это, очевидно, не лучший подход к изучению патологии поведения или личности, если считать, что восприятие человека является ключом к его мотивам. Но если вместо этого встает практический вопрос, может ли тренировка благоприятно повлиять на восприятие человеком окружающего мира, то открывается очень плодотворное поле для теории и эксперимента.

64


6. Познание и речь. Значение слова как единица речевого мышления. Проблема эгоцентрической речи

Л. С. Выготский

МЫШЛЕНИЕ И РЕЧЬ * Проблема и метод исследования

Проблема мышления и речи принадлежит к кругу тех психологических проблем, в которых на первый план выступает вопрос об отношении различных психологических функций, различных видов деятельности сознания. Центральным моментом всей этой проблемы является, конечно, вопрос об отношении мысли к слову.

Если попытаться в кратких словах сформулировать результаты исторических работ над проблемой мышления и речи в научной психологии, можно сказать, что все решение этой проблемы, которое предлагалось различными исследователями, колебалось всегда и постоянно — от самых древних времен и до наших дней — между двумя крайними полюсами — между отождествлением и полным слиянием мысли и слова и между их столь же метафизическим, столь же абсолютным, столь же полным разрывом и разъединением.

Весь вопрос упирается в метод исследования, и нам думается, что если с самого начала поставить перед собой проблему отношений мышления и речи, необходимо также наперед выяснить себе, какие методы должны быть применимы при исследовании этой проблемы, которые могли бы обеспечить ее успешное разрешение.

Нам думается, что следует различать двоякого рода анализ, применяемый в психологии. Исследование всяких психологических образований необходимо предполагает анализ. Однако этот анализ может иметь две принципиально различные формы, из которых одна, думается нам, повинна во всех тех неудачах, которые терпели исследователи при попытках разрешить эту многовековую проблему, а другая является единственно верным и начальным пунктом для того, чтобы сделать хотя бы самый первый шаг по направлению к ее решению.

Первый способ психологического анализа можно было бы назвать разложением сложных психологических целых на элементы. Его можно было бы сравнить с химическим анализом воды, разлагающим ее на водород и кислород. Существенным признаком такого анализа является то, что в результате его получаются продукты, чужеродные по отношению к анализируемому целому, — элементы, которые не содержат в себе свойств, присущих целому как таковому, и обладают целым рядом новых свойств, которых это целое никогда не могло обнаружить. С исследователем, который, желая разрешить проблему мышления и речи, разлагает ее на речь и

* Хрестоматия по общей психологии. Психологии мышления / Под ред. Ю Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-eo Моск. ун-та, 1981. С. 153-175.

 мышление, происходит совершенно то же, что произошло бы со всяким человеком, который в поисках научного объяснения каких-либо свойств воды. например, почему вода тушит огонь, или почему к воде применим закон Архимеда, прибег бы к разложению воды на кислород и водород как к средству объяснения этих свойств. Он с удивлением узнал бы, что водород сам горит, а кислород поддерживает горение, и никогда не сумел бы из свойств этих элементов объяснить свойства, присущие целому.

Нигде результаты этого анализа не сказались с такой очевидностью, как именно в области учения о мышлении и речи. Само слово, представляющее собой живое единство звука и значения и содержащее в себе, как живая клеточка, в самом простом виде все основные свойства, присущие речевому мышлению в целом, оказалось в результате такого анализа раздробленным на две части, между которыми затем исследователи пытались установить внешнюю механическую ассоциативную связь.

Нам думается, что решительным и поворотным моментом во всем учении о мышлении и речи далее является переход от этого анализа к анализу другого рода. Этот последний мы могли бы обозначить как анализ, расчленяющий сложное единое целое на единицы. Под единицей мы подразумеваем такой продукт анализа, который, в отличие от элементов, обладает всеми основными свойствами, присущими целому, и которые являются далее неразложимыми живыми частями этого единства. Не химическая формула воды, но изучение молекул и молекулярного движения является ключом к объяснению отдельных свойств воды. Так же точно живая клетка, сохраняющая все основные свойства жизни, присущие живому организму, является настоящей единицей биологического анализа. Психологии, желающей изучить сложные единства, необходимо понять это. Она должна найти эти неразложимые, сохраняющие свойства, присущие данному целому как единству единицы, в которых в противоположном виде представлены эти свойства, и с помощью такого анализа пытаться разрешить встающие пред нею конкретные вопросы. Что же является такой единицей, которая далее неразложима и в которой содержатся свойства, присущие речевому мышлению как целому? Нам думается, что такая единица может быть найдена во внутренней стороне слова — в его значении.

В слове мы всегда знали лишь одну его внешнюю, обращенную к нам сторону. Между тем в его другой, внутренней стороне и скрыта как раз возможность разрешения интересующих нас проблем об отношении мышления и речи, ибо именно в значении слова завязан узел того единства, которое мы называем речевым мышлением.

Слово всегда относится не к одному какому-нибудь отдельному предмету, но к целой группе или к целому классу предметов. В силу этого каждое слово представляет собой скрытое обобщение, всякое слово уже обобщает, и с психологической точки зрения значение слова прежде всего представляет собой

65


обобщение. Но обобщение, как это легко видеть, есть чрезвычайно словесный акт мысли, отражающий действительность совершенно иначе, чем она отражается в непосредственных ощущениях и восприятиях. Качественное отличие единицы в основном и главном есть обобщенное отражение действительности. В силу этого мы можем заключить, что значение слова, которое мы только что пытались раскрыть с психологической стороны, его обобщение представляет собой акт мышления в собственном смысле слова.

Но вместе с тем значение представляет собой неотъемлемую часть слова как такового, оно принадлежит царству речи в такой же мере, как и царству мысли. Слово без значения есть не слово, но звук пустой. Слово, лишенное значения, уже не относится более к царству речи. Поэтому значение в равной мере может рассматриваться и как явление, речевое по своей природе, и как явление, относящееся к области мышления. Оно есть речь и мышление в одно и то же время, потому что оно есть единица речевого мышления. Если это так, то очевидно, что метод исследования интересующей нас проблемы не может быть иным, чем метод семантического анализа, метод анализа смысловой стороны речи, метод изучения словесного значения. Изучая развитие, функционирование, строение, вообще движение этой единицы, мы можем познать многое из того, что может нам выяснить вопрос об отношении мышления и речи, вопрос о природе речевого мышления.

Первоначальная функция речи является коммуникативной функцией. Речь есть прежде всего средство социального общения, средство высказывания и понимания. Эта функция речи обычно также в анализе, разлагающем на элементы, отрывалась от интеллектуальной функции речи, и обе функции приписывались речи как бы параллельно и независимо друг от друга. Речь как бы совмещала в себе и функции общения, и функции мышления, но в каком отношении стоят эти обе функции друг к другу, как происходит их развитие и как обе структурно объединены между собой — все это оставалось и остается до сих пор не исследованным. Между тем значение слова представляет в такой же мере единицу этих обеих функций речи, как и единицу мышления. Что непосредственное общение душ невозможно — это является, конечно, аксиомой для научной психологии. Известно и то, что общение, не опосредствованное речью или другой какой-либо системой знаков или средств общения, как оно наблюдается в животном мире, делает возможным только общение самого примитивного типа и в самых ограниченных размерах. В сущности это общение с помощью выразительных движений не заслуживает даже названия общения, а скорее должно быть названо заражением. Испуганный гусак, видящий опасность и криком поднимающий всю стаю, не только сообщает ей о том, что он видел, а скорее заражает ее своим испугом. Общение, основанное на разумном понимании и на намеренной передаче мысли и переживаний, непременно требует известной системы средств, прототипом которой была, есть и всегда останется человеческая речь, возникшая из потребности в общении в процессе труда.

 Для того чтобы передать какое-либо переживание или содержание сознания другому человеку, нет другого пути, кроме отнесения передаваемого содержания к известному классу явлений, а это, как мы уже знаем, непременно требует обобщения. Таким образом, оказывается, что общение необходимо предполагает обобщение и развитие словесного значения, т. е. обобщение становится возможным при развитии общения. Таким образом, высшие, присущие человеку формы психологического общения возможны только благодаря тому, что человек с помощью мышления обобщенно отражает действительность. Стоит обратиться к любому примеру, для того чтобы убедиться в этой связи общения и обобщения, этих двух основных функций речи. Я хочу сообщить кому-либо, что мне холодно. Я могу дать ему понять это с помощью ряда выразительных движений, но действительное понимание и сообщение будет иметь место только тогда, когда я сумею обобщить и назвать то, что я переживаю, т. е. отнести переживаемое мной чувство холода к известному классу состояний, знакомых моему собеседнику. Вот почему целая вещь является несообщаемой для детей, которые не имеют еще известного обобщения. Дело тут не в недостатке соответствующих слов и звуков, а в недостатке соответствующих понятий и обобщений, без которых понимание невозможно. Как говорит Толстой, почти всегда непонятно не само слово, а то понятие, которое выражается словом. Слово почти всегда готово, когда готово понятие. Поэтому есть все основания рассматривать значение слова не только как единство мышления и речи, но и как единство обобщения и общения, коммуникации и мышления. Принципиальное значение такой постановки вопроса для всех генетических проблем мышления и речи совершенно неизмеримо. Оно заключается прежде всего в том, что только с этим допущением становится впервые возможным каузально-генетический анализ мышления и речи.

Генетические корни мышления и речи

Основной факт, с которым мы сталкиваемся при генетическом рассмотрении мышления и речи, состоит в том, что отношение между этими процессами является не постоянной, неизменной на всем протяжении развития величиной, а величиной переменной. <...> Кривые развития многократно сходятся и расходятся, пересекаются, выравниваются в отдельные периоды и идут параллельно, даже сливаются в отдельных своих частях, затем снова разветвляются.

Это верно как в отношении филогенеза, так и онтогенеза. Следует сказать прежде всего, что мышление и речь имеют генетически совершенно различные корни. Этот факт можно считать прочно установленным целым рядом исследований в области психологии животных. Развитие той и другой функции не только имеет различные корни, но и идет на протяжении всего животного царства по различным линиям.

66


Решающее значение для установления этого первостепенной важности факта имеют исследования интеллекта и речи человекоподобных обезьян, в особенности исследования Келера (1921) и Йеркса (1925).

В опытах Келера мы имеем совершенно ясное доказательство того, что зачатки интеллекта, т. е. мышления в собственном смысле слова, появляются у животных независимо от развития речи и вовсе не в связи с ее успехами. "Изобретения" обезьян, выражающиеся в изготовлении и употреблении орудий и в применении "обходных путей" при разрешении задач, составляют первичную фазу в развитии мышления, но фазу доречевую.

Отсутствие речи и ограниченность "следовых стимулов", так называемых "представлений", являются основными причинами того, что между антропоидом и самым наипримитивнейшим человеком существует величайшее различие. Келер говорит: "Отсутствие этого бесконечно ценного технического вспомогательного средства (языка) и принципиальная ограниченность важнейшего интеллектуального материала, так называемых "представлений", являются поэтому причинами того, что для шимпанзе невозможны даже малейшие начатки культурного развития".

Нсишчие человекоподобного интеллекта при отсутствии сколько-нибудь человекоподобной в этом отношении речи и независимость интеллектуальных операций от его "речи " — так можно было бы сжато сформулировать основной вывод, который может быть сделан в отношении интересующей нас проблемы из исследований Келера.

Келер с точностью экспериментального анализа показал, что определяющим для поведения шимпанзе является именно наличие оптически актуальной ситуации. Два положения могут считаться несомненными во всяком случае. Первое: разумное употребление речи есть интеллектуальная функция, ни при каких условиях не определяемая непосредственно оптической структурой. Второе: во всех задачах, которые затрагивали не оптически актуальные структуры, а структуры другого рода (механические, например), шимпанзе переходили от интеллектуального типа поведения к чистому методу проб и ошибок. Такая простая с точки зрения человека операция, как задача: поставить один ящик на другой и соблюсти при этом равновесие или снять кольцо с гвоздя, оказывается почти недоступной для "наивной статики" и механики шимпанзе.

Из этих двух положений с логической неизбежностью вытекает вывод, что предположение о возможности для шимпанзе овладеть употреблением человеческой речи является с психологической стороны в высшей степени маловероятным.

Но дело решалось бы чрезвычайно просто, если бы у обезьян мы действительно не находили никаких зачатков речи. На самом же деле мы находим у шимпанзе относительно высокоразвитую "речь", в некоторых отношениях (раньше всего в фонетическом) человекоподобную. И самым замечательным является то, что речь шимпанзе и его интеллект функционируют независимо друг от друга. Келер пишет о "речи" шимпанзе, которых он наблюдал в течение многих лет на антропоидной станции на о. Тенери-

 фе: "Их фонетические проявления без всякого исключения выражают только их стремления и субъективные состояния; следовательно, это - эмоциональные выражения, но никогда не знак чего-то "объективного" (Келер, 1921).

Келер описал чрезвычайно разнообразные формы "речевого общения" между шимпанзе. На первом месте должны быть поставлены эмоционально-выразительные движения, очень яркие и богатые у шимпанзе (мимика и жесты, звуковые реакции). Далее идут выразительные движения социальных эмоций (жесты при приветствии и т.п.). Но и "жесты их, — говорит Келер, — как и их экспрессивные звуки, никогда не обозначают и не описывают чего-либо объективного".

Животные прекрасно "понимают" мимику и жесты друг друга. При помощи жестов они "выражают" не только свои эмоциональные состояния, говорит Келер, но и желания и побуждения, направленные на другие предметы. Самый распространенный способ в таких случаях состоит в том, что шимпанзе начинает то движение или действие, которое оно хочет произвести или к которому хочет побудить другое животное (подталкивание другого животного и начальные движения ходьбы, когда шимпанзе "зовет" его идти с собой; хватательные движения, когда обезьяна хочет у другого получить бананы и т. д.). Все это — жесты, непосредственно связанные с самим действием.

Нас сейчас может интересовать установление трех моментов в связи с характеристикой речи шимпанзе. Первый: это связь речи с выразительными эмоциональными движениями, становящаяся особенно ясной в моменты сильного аффективного возбуждения шимпанзе, не представляет какой-либо специфической особенности человекоподобных обезьян. Напротив, это скорее чрезвычайно общая черта для животных, обладающих голосовым аппаратом. И эта же форма выразительных голосовых реакций несомненно лежит в основе возникновения и развития человеческой речи.

Второй: эмоциональные состояния представляют у шимпанзе сферу поведения, богатую речевыми проявлениями и крайне неблагоприятную для функционирования интеллектуальных реакций Келер много раз отмечает, как эмоциональная и особенно аффективная реакция совершенно разрушает интеллектуальную операцию шимпанзе.

И третий: эмоциональной стороной не исчерпывается функция речи у шимпанзе, и это также не представляет исключительного свойства речи человекоподобных обезьян, также роднит их речь с языком многих других животных видов и также составляет несомненный генетический корень соответствующей функции человеческой речи. Речь — не только выразительно-эмоциональная реакция, но и средство психологического контакта с себе подобными. Как обезьяны, наблюдавшиеся Келером, так и шимпанзе Йеркса с совершенной несомненностью обнаруживают эту функцию речи. Однако и эта функция связи или контакта нисколько не связана с интеллектуальной реакцией, т. е. мышлением животного. Менее всего эта реакция может напомнить намеренное, осмысленное сообщение чего-нибудь или такое же воздействие. По существу, это инстинктив-

67


ная реакция или, во всяком случае, нечто, чрезвычайно близкое к ней.

Мы можем подвести итоги. Нас интересовало отношение между мышлением и речью в филогенетическом развитии той и другой функции. Для выяснения этого мы прибегли к анализу экспериментальных исследований и наблюдений над языком и интеллектом человекоподобных обезьян. Мы можем кратко формулировать основные выводы.

1. Мышление и речь имеют различные генети
ческие корни.

Развитие мышления и речи идет по различным
линиям и независимо друг от друга.

Отношение между мышлением и речью не яв
ляется сколько-нибудь постоянной величиной на
всем протяжении филогенетического развития.

Антропоиды обнаруживают человекоподобный
интеллект в
одних отношениях (зачатки употребле
ния орудий) и человекоподобную речь -
совершенно
в других
(фонетика речи, эмоциональная и зачатки
социальной функции речи).

Антропоиды не обнаруживают характерного для
человека отношения — тесной связи между мышле
нием и речью. Одно и другое не является сколько-
нибудь непосредственно связанным у шимпанзе.

В филогенезе мышления и речи мы можем с
несомненностью констатировать доречевую фазу в
развитии интеллекта и доинтеллектуальную фазу в
развитии речи. В онтогенезе отношение обеих линий
развития — мышления и речи — гораздо более смут
но и спутано. Однако и здесь, совершенно оставляя
в стороне всякий вопрос о параллельности онто- и
филогенеза или об ином, более сложном отноше
нии между ними, мы можем установить и различ
ные генетические корни, и различные линии в раз
витии мышления и речи.

В последнее время мы получили экспериментальные доказательства того, что мышление ребенка в своем развитии проходит доречевую стадию. На ребенка, не владеющего еще речью, были перенесены с соответствующими модификациями опыты Келера над шимпанзе. Келер сам неоднократно привлекал к эксперименту для сравнения ребенка. Бюлер систематически исследовал в этом отношении ребенка.

"Это были действия, — рассказывает он о своих опытах, - совершенно похожие на действия шимпанзе, и поэтому эту фазу детской жизни можно довольно удачно назвать шимпанзеподобным возрастом; у данного ребенка последний обнимал 10, 11-й и 12-й месяцы. <...> В шимпанзеподобиом возрасте ребенок делает свои первые изобретения, конечно, крайне примитивные, но в духовном смысле чрезвычайно важные" {Бюлер, 1924).

Что теоретически имеет наибольшее значение в этих опытах — это независимость зачатков интеллектуальных реакций от речи. Отмечая это, Бюлер пишет: "Говорили, что в начале становления человека стоит речь; может быть, но до него есть еще инструментальное мышление, т. е. понимание механических соединений и придумывание механических средств для механических конечных целей".

Доинтеллектуальные корни речи в развитии ребенка были установлены очень давно. Крик, лепет и даже первые слова ребенка являются стадиями в раз-

 витии речи, но стадиями доинтеллектуальными. Они не имеют ничего общего с развитием мышления.

Общепринятый взгляд рассматривал детскую речь на этой ступени ее развития как эмоциональную форму поведения по преимуществу. Новейшие исследования (Ш. Бюлер и др. — первых форм социального поведения ребенка и инвентаря его реакций в первый год, и ее сотрудниц Гетцер и Тудер-Гарт — ранних реакций ребенка на человеческий голос) показали, что в первый год жизни ребенка, т. е. именно на доинтеллекту-альной ступени развития его речи, мы находим богатое развитие социальной функции речи.

Относительно сложный и богатый социальный контакт ребенка приводит к чрезвычайно раннему развитию "средств связи". С несомненностью удалось установить однозначные специфические реакции на человеческий голос у ребенка уже на третьей неделе жизни (предсоциальные реакции) и первую социальную реакцию на человеческий голос на втором месяце. Равным образом смех, лепет, показывание, жесты в первые же месяцы жизни ребенка выступают в роли средств социального контакта.

Мы находим таким образом у ребенка первого года жизни уже ясно выраженными те две функции речи, которые знакомы нам по филогенезу.

Но самое важное, что мы знаем о развитии мышления и речи у ребенка, заключается в том, что в известный момент, приходящийся на ранний возраст (около 2 лет) линии развития мышления и речи, которые шли до сих пор раздельно, перекрещиваются, совпадают в своем развитии и дают начало совершенно новой форме поведения, столь характерной для человека.

В.Штерн лучше и раньше других описал это важнейшее в психологическом развитии ребенка событие. Он показал, как у ребенка "пробуждается темное сознание значения языка и воля к его завоеванию". Ребенок в эту пору, как говорит Штерн, делает вели чайшее открытие в своей жизни. Он открывает, что "каждая вещь имеет свое имя" (Штерн, 1922).

Этот переломный момент, начиная с которого речь становится интеллектуальной, а мышление речевым, характеризуется двумя совершенно несомненными и объективными признаками, по которым мы можем с достоверностью судить о том, произошел ли этот перелом в развитии речи. Оба этих момента тесно связаны между собой.

Первый заключается в том, что ребенок, у которого произошел этот перелом, начинает активно расширять свой словарь, свой запас слов, спрашивая о каждой новой вещи: как это называется. Второй момент заключается в чрезвычайно быстром, скачкообразном увеличении запаса слов, возникающем на основе активного расширения словаря ребенка.

Как известно, животное может усвоить отдельные слова человеческой речи и применять их в соответствующих ситуациях. Ребенок до наступления этого периода также усваивает отдельные слова, которые являются для него условными стимулами или заместителями отдельных предметов, людей, действий, состояний, желаний. Однако в этой стадии ребенок знает столько слов, сколько ему дано окружающими его людьми.

Сейчас положение становится принципиально совершенно иным. Ребенок сам нуждается в слове и

68


активно стремится овладеть знаком, принадлежащим предмету, знаком, который служит для называния и сообщения. Если первая стадия в развитии детской речи, как справедливо показал Мейман, является по своему психологическому значению аффективно -волевой, то начиная с этого момента речь вступает в интеллектуальную фазу своего развития. Ребенок как бы открывает символическую функцию речи. Здесь нам важно отметить один принципиально важный момент." только на известной, относительно высокой стадии развития мышления и речи становится возможным "величайшее открытие в жизни ребенка". Для того чтобы "открыть" речь, надо мыслить. Мы можем кратко формулировать наши выводы:

!. В онтогенетическом развитии мышления и речи мы также находим различные корни того и другого процесса.

В развитии речи ребенка мы с несомненностью
можем констатировать "доинтеллектуальную стадию",
так же как и в развитии мышления — "доречевую
стадию".

До известного момента то и другое развитие
идет по различным линиям независимо одно от дру
гого.

В известном пункте обе линии пересекаются,
после чего мышление
становится речевым, а речь
становится интеллектуальной.

Мы подходим к формулировке основного положения всей нашей статьи, положения, имеющего в высшей степени важное, методологическое значение для всей постановки проблемы. Этот вывод вытекает из сопоставления развития речевого мышления с развитием речи и интеллекта, как оно шло в животном мире и в самом раннем детстве по особым, раздельным линиям. Сопоставление это показывает, что одно развитие является не просто прямым продолжением другого, но что изменился и самый тип развития. Речевое мышление представляет собой не природную, натуральную форму поведения, а форму общественно-историческую и потому отличающуюся в основном целым рядом специфических свойств и закономерностей, которые не могут быть открыты в натуральных формах мышления и речи.

Мысль и слово

Я слово позабыл, что я хотел сказать,

И мысль бесплотная в чертог теней вернется

То новое и самое существенное, что вносит это исследование в учение о мышлении и речи, есть раскрытие того, что значения слов развиваются. Открытие изменения значений слов и их развития есть главное наше открытие, которое позволяет впервые окончательно преодолеть лежавший в основе всех прежних учений о мышлении и речи постулат о константности и неизменности значения слова.

Значение слова неконстантно. Оно изменяется в ходе развития ребенка. Оно изменяется и при различных способах функционирования мысли. Оно представляет собой скорее динамическое, чем ста-

 тическое образование. Установление изменчивости значений сделалось возможным только тогда, когда была определена правильно природа самого значения. Природа его раскрывается прежде всего в обобщении, которое содержится как основной и центральный момент во всяком слове, ибо всякое слово уже обобщает.

Но раз значение слова может изменяться в своей внутренней природе, значит, изменяется и отношение мысли к слову. Для того чтобы понять динамику отношений мысли к слову, необходимо внести в развитую нами в основном исследовании генетическую схему изменения значений как бы поперечный разрез. Необходимо выяснить функциональную роль словесного значения в акте мышления.

Попытаемся сейчас представить себе в целом виде сложное строение всякого реального мыслительного процесса и связанное с ним его сложное течение от первого, самого Смутного момента зарождения мысли до ее окончательного завершения в словесной формулировке. Для этого мы должны перейти из генетического плана в план функциональный и обрисовать не процесс развития значений и изменение их структуры, а процесс функционирования значений в живом ходе словесного мышления. <...>

Прежде чем перейти к схематическому описанию этого процесса, мы, наперед предвосхищая результаты дальнейшего изложения, скажем относительно основной и руководящей идеи, развитием и разъяснением которой должно служить все последующее исследошние. Эта центральная идея может быть выражена в общей формуле: отношение мысли к слову есть прежде всего не вещь, а процесс, это отношение есть движение от мысли к слову и обратно — от слова к мысли. Это отношение представляется в свете психологического анализа как развивающийся процесс. Разумеется, это не возрастное развитие, а функциональное, но движение самого процесса мышления от мысли к слову есть развитие. Мысль не выражается в слове, но совершается в слове. Можно было бы поэтому говорить о становлении (единстве бытия и небытия) мысли в слове. Всякая мысль стремится соединить что-то с чем-то, установить отношение между чем-то и чем-то. Всякая мысль имеет движение, течение, развертывание, одним словом, мысль выполняет какую-то функцию, какую-то работу, решает какую-то задачу. Это течение мысли совершается как внутреннее движение через целый ряд планов, как переход мысли в слово и слова в мысль. Поэтому первейшей задачей анализа, желающего изучить отношение мысли к слову как движение от мысли к слову, является изучение тех фаз, из которых складывается это движение, различение ряда планов, через которые проходит мысль, воплощающаяся в слове. Здесь перед исследователем раскрывается многое такое, "что и не снилось мудрецам".

В первую очередь наш анализ приводит нас к различению двух планов в самой речи. Исследование показывает, что внутренняя, смысловая, семантическая сторона речи и внешняя, звучащая фазичес-кая сторона речи хотя и образуют подлинное единство, но имеют каждая свои особые законы движения. Единство речи есть сложное единство, а не го-

69


могениое и однородное. Прежде всего наличие своего движения в семантической и в фазической стороне речи обнаруживается из целого ряда фактов, относящихся к области речевого развития ребенка. Укажем только на два главнейших факта.

Известно, что внешняя сторона речи развивается у ребенка от слова к сцеплению двух или трех слов, затем к простой фразе и к сцеплению фраз, еще позже — к сложным предложениям и к связной, состоящей из развернутого ряда предложений речи. Но известно также, что по своему значению первое слово ребенка есть целая фраза — односложное предложение. В развитии семантической стороны речи ребенок начинает с предложения, и только позже переходит к овладению частными смысловыми единицами, значениями отдельных слов, расчленяя свою слитную, выраженную в однословном предложении мысль на ряд отдельных, связанных между собою словесных значений. Таким образом, если охватить начальный и конечный момент в развитии семантической и фазической стороны речи, можно легко убедиться в том, что это развитие идет в противоположных направлениях. Смысловая сторона речи идет в своем развитии от целого к части, от предложения к слову, а внешняя сторона речи идет от части к целому, от слова к предложению.

Другой, не менее капитальный факт относится к более поздней эпохе развития. Пиаже установил, что ребенок раньше овладевает сложной структурой придаточного предложения с союзами: "потому что", "несмотря на", "так как", "хотя", чем смысловыми структурами, соответствующими этим синтаксическим формам. Грамматика в развитии ребенка идет впереди его логики. Ребенок, который совершенно правильно и адекватно употребляет союзы, выражающие причинно-следственные, временные и другие зависимости, в своей спонтанной речи и в соответствующей ситуации еще не осознает смысловой стороны этих союзов и не умеет произвольно пользоваться ею. Это значит, что движения семантической и фазической стороны слова в овладении сложными синтаксическими структурами не совпадают в развитии.

Менее непосредственно, но зато еще более рельефно выступает несовпадение семантической и фазической стороны речи в функционировании развитой мысли.

Из всего ряда относящихся сюда фактов на первое место должно быть поставлено несовпадение грамматического и психологического подлежащего и сказуемого.

Это несовпадение грамматического и психологического подлежащего и сказуемого может быть пояснено на следующем примере. Возьмем фразу: "Часы упали", в которой "часы" — подлежащее, "упали" — сказуемое, и представим себе, что эта фраза произносится дважды в различной ситуации и, следовательно, выражает в одной и той же форме две разные мысли. Я обращаю внимание на то, что часы стоят, и спрашиваю, как это случилось. Мне отвечают: "Часы упали". В этом случае в моем сознании раньше было представление о часах, часы есть в этом случае психологическое подлежащее, то, о чем говорится. Вторым возникло представление о том, что они упали. "Упали" есть в данном случае психо-

 логическое сказуемое, то, что говорится о подлежащем. В этом случае грамматическое и психологическое членение фразы совпадает, но оно может и не совпадать.

Работая за столом, я слышу шум от упавшего предмета и спрашиваю, что упало. Мне отвечают той же фразой: "Часы упали". В этом случае в сознании раньше было представление об упавшем. "Упали" есть то, о чем говорится в этой фразе, т. е. психологическое подлежащее. То, что говорится об этом подлежащем, что вторым возникает в сознании, есть представление - часы, которое и будет в данном случае психологическим сказуемым. В сущности эту мысль можно было выразить так: упавшее есть часы. В этом случае и психологическое и грамматическое сказуемое совпали бы, в нашем же случае они не совпадают. Анализ показывает, что в сложной фразе любой член предложения может стать психологическим сказуемым. В этом случае он несет на себе логическое ударение, семантическая функция которого и заключается как раз в выделении психологического сказуемого.

Если попытаться подвести итоги тому, что мы узнали из анализа двух планов речи, можно сказать, что наличие второго, внутреннего плана речи, стоящего за словами, заставляет нас в самом простом речевом высказывании видеть не раз навсегда данное, неподвижное отношение между смысловой и звуковой сторонами речи, но движение, переход от синтаксиса значений к словесному синтаксису, превращение грамматики мысли в грамматику слов, видоизменение смысловой структуры при ее воплощении в словах. <...>

Но мы должны сделать еще один шаг по намеченному нами пути и проникнуть еще несколько глубже во внутреннюю сторону речи. Семантический план речи есть только начальный из всех ее внутренних планов. За ним перед исследованием раскрывается план внутренней речи. Без правильного понимания психологической природы внутренней речи нет и не может быть никакой возможности выяснить отношения мысли к слову во всей их действительной сложности.

Если наше предположение, что эгоцентрическая речь представляет собой ранние формы внутренней речи, заслуживает доверия, то тем самым решается вопрос о методе исследования внутренней речи. Исследование эгоцентрической речи ребенка яачя-ется в этом случае ключом к изучению психологической природы внутренней речи.

Мы можем теперь перейти к сжатой характеристике третьего из намеченных нами планов движения от мысли к слову — плана внутренней речи.

Первой и главнейшей особенностью внутренней речи является ее совершенно особый синтаксис. Изучая синтаксис внутренней речи в эгоцентрической речи ребенка, мы подметили одну существенную особенность, которая обнаруживает несомненную динамическую тенденцию нарастания по мере развития эгоцентрической речи. Эта особенность заключается в кажущейся отрывочности, фрагментарности, сокращенное™ внутренней речи по сравнению с внешней. <...>

В виде общего закона мы могли бы сказать, что внутренняя речь по мере своего развития обнаружи-

70


вает не простую тенденцию к сокращению и опусканию слов, не простой переход к телеграфному стилю, но совершенно своеобразную тенденцию к сокращению фразы и предложения в направлении сохранения сказуемого и относящихся к нему частей предложения за счет опускания подлежащего и относящихся к нему слов. Пользуясьметодом интерполяции, мы должны предположить чистую и абсолютную предикативность как основную синтаксическую форму внутренней речи.

Совершенно аналогичное положение создается в ситуации, где подлежащее высказываемого суждения наперед известно собеседникам. Представим, что несколько человек ожидает на трамвайной остановке трамвая "Б" для того, чтобы поехать в определенном направлении. Никогда кто-либо из этих людей, заметив приближающийся трамвай, не скажет в развернутом виде: "Трамвай Б", которого мы ожидаем, для того чтобы поехать туда-то, идет", но всегда высказывание будет сокращено до одного сказуемого: "Идет" или "Б".

Яркие примеры таких сокращений внешней речи и сведения ее к одним предикатам мы находим в романах Толстого, не раз возвращавшегося к психологии понимания. "Никто не расслышал того, что он (умирающий Николай Левин) сказал, одна Кити поняла. Она понимала потому, что не переставая следила мыслью за тем, что ему нужно было". Мы могли бы сказать, что в ее мыслях, следивших за мыслью умирающего, было то подлежащее, к которому относилось никем не понятое его слово. Но, пожалуй, самым замечательным примером является объяснение Кити и Левина посредством начальных букв слов.

"— Постойте,- сказал он, садясь к столу.— Я давно хотел спросить у вас одну вещь.

Пожалуйста, спросите.

Вот. — сказал он и написал начальные буквы:
К, В. М, О, Э. Н, М, Б, 3, Л, Э, Н, И, Т. Буквы
эти значили: "когда вы мне ответили: этого не может
быть, значило ли это никогда или тогда". Не было
никакой вероятности, чтобы она могла понять эту
сложную фразу. <...>

Я поняла, — сказала она, покраснев.

~ Какое это слово? - сказал он, указывая на "Н", которым означалось слово никогда.

Это слово значит никогда, — сказала она, — но
это неправда!

Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала. "Т, Я, Н, М, И, О". <...>

Он вдруг просиял: он понял. Это значило: "тогда я не могла иначе ответить". <...>

— Она написала начальные буквы: "Ч, В, М, 3,
И. П, Ч. Б". Это значило: "чтобы вы могли забыть к
простить, что было".

Он схватил мел напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его, написал начальные буквы следующего: "мне нечего забывать и прощать, я не переставал любить вас".

— Я поняла, — шепотом сказала она.

Он сел и написал длинную фразу. Она все поняла и, не спрашивая его, так ли?, взяла мел и тотчас же ответила.

Он долго не мог понять того, что она написала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от счастья. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных, сияющих счастьем глазах ее он понял все, что ему нужно было

 знать. И он написал три буквы. Но он еше не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и написала ответ: Да. <...>

В разговоре их все было сказано: было сказано, что она любит его и что скажет отцу и матери, что завтра он приедет утром"

("Айна Каренина", ч. 4, гл. ХШ). Этот пример имеет совершенно исключительное психологическое значение потому, что он, как и весь эпизод объяснения в любви Левина и Кити, заимствован Толстым из своей биографии. Именно таким образом он сам объяснился в любви С.А.Берс, своей будущей жене. При одинаковости мыслей собеседников, при одинаковой направленности их сознания роль речевых раздражений сводится до минимума. Но между тем понимание происходит безошибочно. Толстой обращает внимание в другом произведении на то, что между людьми, живущими в очень большом психологическом контакте, такое понимание с помощью только сокращенной речи с полуслова является скорее правилом, чем исключением.

Изучив на этих примерах феномен сокращенио-сти во внешней речи, мы можем вернуться обогащенными к интересующему нас тому же феномену во внутренней речи. Здесь этот феномен проявляется не только в исключительных ситуациях, но всегда, когда только имеет место функционирование внутренней речи.

Все дело заключается в том, что те же самые обстоятельства, которые создают в устной речи иногда возможность чисто предикативных суждений и которые совершенно отсутствуют в письменной речи, являются постоянными и неизменными спутниками внутренней речи, неотделимыми от нее.

Посмотрим ближе эти обстоятельства. Напомним еще раз, что в устной речи сокращения возникают тогда, когда подлежащее высказываемого суждения наперед известно обоим собеседникам. Но такое положение вещей является абсолютным и постоянным законом для внутренней речи. Тема нашего внутреннего диалога всегда известна нам. Подлежащее нашего внутреннего суждения всегда наличествует в наших мыслях. Оно всегда подразумевается. Пиаже как-то замечает, что себе самим мы легко верим на слово и что поэтому потребность в доказательствах и умение обосновывать свою мысль рождаются только в процессе столкновения наших мыслей с чужими мыслями. С таким же правом мы могли бы сказать, что самих себя мы особенно легко понимаем с полуслова, с намека. Наедине с собой нам никогда нет надобности прибегать к развернутым формулировкам. Здесь всегда оказывается необходимым и достаточным одно только сказуемое. Подлежащее всегда остается в уме, подобно тому как школьник оставляет в уме при сложении переходящие за десяток остатки.

Больше того, в своей внутренней речи мы всегда смело говорим свою мысль, не давая себе труда облекать ее в точные слова. Психическая близость собеседников, как показано было выше, создает у говорящих общность апперцепции, что, в свою очередь, является определяющим моментом для сокра-щенности речи. Но эта общность апперцепции при общении с собой является полной, всецелой и аб-

71


солютной, поэтому во внутренней речи является законом то лаконическое и ясное, почти без слов, сообщение самых сложных мыслей, о котором говорит Толстой как о редком исключении в устной речи, возможном только тогда, когда между говорящими существует глубоко интимная внутренняя близость. Во внутренней речи нам никогда нет необходимости называть то, о чем идет речь, т. е. подлежащее. Это и приводит к господству чистой предикативности во внутренней речи.

Но предикативность внутренней речи еще не исчерпывает собой всего того комплекса явлений, который находит свое внешнее суммарное выражение в сокращенности внутренней речи по сравнению с устной. Следует назвать также редуцирование фонетических моментов речи, с которыми мы столкнулись уже и в некоторых случаях сокращенности устной речи. Объяснение Кити и Левина позволило нам заключить, что при одинаковой направленности сознания роль речевых раздражений сводится яо минимума (начальные буквы), а понимание происходит безошибочно. Но это сведение к минимуму роли речевых раздражений опять-таки доводится до предела и наблюдается почти в абсолютной форме во внутренней речи, ибо одинаковая направленность сознания здесь достигает своей полноты.

Внутренняя речь есть в точном смысле речь почти без слов.

Мы должны рассмотреть ближе третий источник интересующей нас сокращенности. Этот третий источник мы находим в совершенно своеобразном семантическом строе внутренней речи. Как показывает исследование, синтаксис значений и весь строй-смысловой стороны речи не менее своеобразны, чем синтаксис слов и ее звуковой строй.

Мы могли в наших исследованиях установить три основные особенности, внутренне связанные между собой и образующие своеобразие смысловой стороны внутренней речи. Первая из них заключается в преобладании смысла слова над его значением во внутренней речи. Полан оказал большую услугу психологическому анализу речи тем, что ввел различение между смыслом слова и его значением. Смысл слова, как показал Полан, представляет собой совокупность всех психологических фактов, возникающих в нашем сознании благодаря слову. Смысл слова таким образом оказывается всегда динамическим, текучим, сложным образованием, которое имеет несколько зон различной устойчивости. Значение есть только одна из зон того смысла, который приобретает слово в контексте какой-либо речи, и притом зона, наиболее устойчивая, унифицированная и точная. Реальное значение слова неконстантно. В одной операции слово выступает с одним значением, в другой оно приобретает другое значение. Эта динамичность значения и приводит нас к проблеме По-лана, к вопросу о соотношении значения и смысла. Значение слова есть не более как потенция, реализующаяся в живой речи, в которой это значение является только камнем в здании смысла.

Мы поясним это различие между значением и смыслом слова на примере заключительного слова крыловской басни "Стрекоза и муравей". Слово "попляши", которым заканчивается эта басня, имеет совершенно определенное постоянное значение, оди-

 наковое для любого контекста, в котором оно встречается. Но в контексте басни оно приобретает гораздо более широкий интеллектуальный и аффективный смысл. Оно уже означает в этом контексте одновременно "веселись" и "погибни". Вот это обогащение слова смыслом, который оно вбирает в себя из всего контекста, и составляет основной закон динамики значений. Слово вбирает в себя, впитывает из всего контекста, в который оно вплетено, интеллектуальные и аффективные содержания и начинает значить больше и меньше, чем содержится в его значении: больше - потому, что круг его значений расширяется, приобретая еще целый ряд зон, наполненных новым содержанием; меньше — потому, что абстрактное значение слова ограничивается и сужается тем, что слово означает только в данном контексте. Смысл слова, говорит Полан, есть явление сложное, подвижное, постоянно изменяющееся в известной мере сообразно отдельным сознаниям и для одного и того же сознания в соответствии с обстоятельствами. В этом отношении смысл слова является неисчерпаемым. Слово приобретает свой смысл только во фразе, но сама фраза приобретает смысл только в контексте абзаца, абзац — в контексте книги, книга — в контексте всего творчества автора. Действительный смысл каждого слова определяется в конечном счете всем богатством существующих в сознании моментов, относящихся к тому, что выражено данным словом.

Но главная заслуга Полана заключается в том, что он подверг анализу отношение смысла и слова и сумел показать, что между смыслом и словом существуют гораздо более независимые отношения, чем между значением и словом. Слова могут диссоциироваться с выраженным в них смыслом. Давно известно, что слова могут менять свой смысл. Сравнительно недавно было замечено, что следует изучить также, как смыслы меняют слова или, вернее сказать, как понятия меняют свои имена. Полан приводит много примеров того, как слова остаются тогда, когда смысл испаряется. Он подвергает анализу стереотипные обиходные фразы (например: "как вы поживаете"), ложь и другие проявления независимости слов от смысла. Смысл так же может быть отделен от выражающего его слова, как легко может быть фиксирован в каком-либо другом слове. Подобно тому, говорит он, как смысл слова связан со всем словом в целом, но не с каждым из его звуков, так точно смысл фразы связан со всей фразой в целом, но не с составляющими ее словами в отдельности. Поэтому случается так, что одно слово занимает место другого. Смысл отделяется от слова и таким образом сохраняется. Но если слово может существовать без смысла, смысл в одинаковой мере может существовать без слов.

В устной речи, как правило, мы идем от наиболее устойчивого и постоянного элемента смысла, от его наиболее константной зоны, т. е. от значения слова к его более текучим зонам, к его смыслу в целом. Во внутренней речи, напротив, то преобладание смысла над значением, которое мы наблюдаем в устной речи в отдельных случаях как более или менее слабо выраженную тенденцию, доведено до своего предела и представлено в абсолютной форме. Здесь превалирование фразы над словом, всего контекста над

72


фразой является не исключением, но постоянным правилом.

Из этого обстоятельства вытекают две другие особенности семантики внутренней речи. Обе они касаются процесса объединения слов, их сочетания и слияния. Из них первая может быть сближена с агглютинацией, которая наблюдается в некоторых языках как основной феномен, а в других — как более или менее редко встречаемый способ объединения слов. В немецком языке, например, часто имеет место образование единого существительного из целой фразы или из нескольких отдельных слов, которые выступают в этом случае в функциональном значении единого слова. В других языках это слияние слов наблюдается как постоянно действующий механизм.

Замечательным в этом являются два момента: во-первых, то, что входящие в состав сложного слова отдельные слова часто претерпевают сокращения с звуковой стороны, так что из них в сложное слово входит часть слова; во-вторых, то, что возникающее таким образом сложное слово, выражающее весьма сложное понятие, выступает с функциональной и структурной стороны как единое слово, а не как объединение самостоятельных слов. В американских языках, говорит Вундт. сложное слово рассматривается совершенно так же, как и простое, и точно так же склоняется и спрягается.

Нечто аналогичное наблюдали мы и в эгоцентрической речи ребенка. По мере приближения этой формы речи к внутренней речи ребенок в своих высказываниях все чаще обнаруживает параллельно падению коэффициента эгоцентрической речи тенденцию к асинтаксическому слипанию слов.

Третья и последняя из особенностей семантики внутренней речи снова может быть легче всего уяснена путем сопоставления с аналогичным явлением в устной речи. Сущность ее заключается в том, что смыслы слов, более динамические и широкие, чем их значения, обнаруживают иные законы объединения и слияния друг с другом, чем те, которые могут наблюдаться при объединении и слиянии словесных значений. Смыслы как бы вливаются друг в друга и как бы влияют друг на друга, так что предшествующие как бы содержатся в последующем или его модифицируют. Особенно часто мы наблюдаем это в художественной речи. Слово, проходя сквозь какое-либо художественное произведение, вбирает в себя все многообразие заключенных в нем смысловых единиц и становится по своему смыслу как бы эквивалентным всему произведению в целом. Это особенно легко пояснить на примере названий художественных произведений. Такие слова, как Дон-Кихот и Гамлет, Евгений Онегин и Анна Каренина, выражают этот закон влияния смысла в наиболее чистом виде. Здесь в одном слове содержится смысловое содержание целого произведения. Особенно ясным примером этого закона является название гоголевской поэмы "Мертвые души". Первоначальное значение этого слова означает умерших крепостных, которые не исключены еще из ревизских списков и потому могут подлежать купле-продаже, как и живые крестьяне. Но, проходя красной нитью через всю ткань поэмы, эти два слова вбирают в себя совершенно новый, неизмеримо более богатый смысл

 и означают уже нечто совершенно иное по сравнению с их первоначальным значением. Мертвые души - это не умершие и числящиеся живыми крепостные, но все герои поэмы, которые живут, но духовно мертвы.

Нечто аналогичное наблюдаем мы - снова в доведенном до предела виде - во внутренней речи. Здесь слово как бы вбирает в себя смысл предыдущих и последующих слов, расширяя почти безгранично рамки своего значения. Оно, как и название гоголевской поэмы, является концентрированным сгустком смысла. Для перевода этого значения на язык внешней речи пришлось бы развернуть в целую панораму слов влитые в одно слово смыслы. Точно так же для полного раскрытия смысла названия гоголевской поэмы потребовалось бы развернуть ее до полного текста "Мертвых душ". Но подобно тому как весь многообразный смысл этой поэмы может быть заключен в тесные рамки двух слов, так точно огромное смысловое содержание может быть во внутренней речи влито в сосуд единого слова.

Во внутренней речи мы всегда можем выразить все мысли, ощущения и даже целые глубокие рассуждения одним лишь названием. И, разумеется, при этом значение этого единого названия для сложных мыслей, ощущений и рассуждения окажется несоизмеримым с обычным значением того же самого слова. Благодаря этому идиоматическому характеру всей семантики внутренней речи она естественно оказывается непонятной и трудно переводимой на наш обычный язык.

На этом мы можем закончить обзор особенностей внутренней речи, который мы могли наблюдать в наших экспериментах. Мы должны сказать только, что все эти особенности мы могли первоначально констатировать при экспериментальном исследовании эгоцентрической речи, но для истолкования этих фактов мы прибегли к сопоставлению их с аналогичными и родственными им фактами в области внешней речи. Это было важно нам не только как путь обобщения найденных нами фактов и, следовательно, правильного их истолкования, не только как средство уяснить на примерах устной речи сложные и тонкие особенности внутренней речи, но главным образом потому, что это сопоставление показало, что уже во внешней речи заключены возможности образования этих особенностей, и тем самым подтвердило нашу гипотезу о генезисе внутренней речи из эгоцентрической и внешней речи. Важно то, что тенденции к предикативности, к редуцированию физической стороны речи, к превалированию смысла над значением слова, к агглютинации семантических единиц, к влиянию смыслов, к идиоматичности речи могут наблюдаться и во внешней речи, что, следовательно, природа и законы слова это допускают, делают это возможным.

Все отмеченные нами особенности внутренней речи едва ли могут оставить сомнение в правильности основного, наперед выдвинутого нами тезиса о том, что внутренняя речь представляет собой совершенно особую, самостоятельную, автономную и самобытную функцию речи. Мы вправе ее рассматривать как особый внутренний план речевого мышления, опосредствующий динамическое отношение между мыслью и словом. После всего сказанного о

73


природе внутренней речи, об ее структуре и функции не остается никаких сомнений в том, что переход от внутренней речи к внешней представляет собой не прямой перевод с одного языка на другой, не простую вокализацию внутренней речи, а сложную динамическую трансформацию — превращение предикативной и идиоматической речи в синтаксически расчлененную и понятную для других речь.

Мы можем теперь вернуться к тому определению внутренней речи и ее противопоставлению внешней, которые мы предпослали всему нашему анализу. Мы говорили тогда, что внутренняя речь есть совершенно особая функция, что в известном смысле она противоположна внешней. Если внешняя речь есть процесс превращения мысли в слова, материализация и объективация мысли, то здесь мы наблюдаем обратный по направлению! процесс — процесс, как бы идущий извне внутрь, процесс испарения речи в мысль. Но речь вовсе не исчезает и в своей внутренней форме. Сознание не испаряется вовсе и не растворяется в чистом духе. Внутренняя речь есть все же речь, т. е. мысль, связанная со словом. Но если мысль воплощается в слове во внешней речи, то слово умирает во внутренней речи, рождая мысль. Внутренняя речь есть в значительной мере мышление чистыми значениями, но, как говорит поэт, мы "в небе скоро устаем". Внутренняя речь оказывается динамическим, неустойчивым, текучим моментом, мелькающим между более оформленными и стойкими крайними полюсами изучаемого нами речевого мышления: между словом и мыслью. Поэтому истинное ее значение и место могут быть выяснены только тогда, когда мы сделаем еще один шаг по направлению внутрь в нашем анализе и сумеем составить себе хотя бы самое общее представление о следующем, четвертом плане речевого мышления.

Этот новый план речевого мышления есть сама мысль. Течение и движение мысли не совпадают прямо и непосредственно с развертыванием речи. Единицы мысли и единицы речи не совпадают. Один и другой процессы обнаруживают единство, но не тождество. Они связаны друг с другом сложными переходами, сложными превращениями, но не покрывают друг друга как наложенные друг на друга прямые линии. Легче всего убедиться в том в тех случаях, когда работа мысли оканчивается неудачно, когда оказывается, что мысль не пошла в слова, как говорил Достоевский. Вспомним, например, сцену из наблюдений одного героя Глеба Успенского, где несчастный ходок, не находя слов для выражения огромной мысли, владеющей им, бессильно терзается и уходит молиться угоднику, чтобы бог дал понятие. По существу, то, что переживает этот бедный пришибленный ум, ничем не разнится от такой же муки слова в поэте или мыслителе. Он и говорит почти теми же словами: "Я бы тебе, друг ты мой, сказал вот как, эстолького вот не утаил бы, — да языка-то нет у нашего брата... вот что я скажу, будто как по мыслям и выходит, а с языка-то не слезает. То-то и горе наше дурацкое". Если бы мысль непосредственно совпадала в своем строении и течении со строением и течением речи, такой случай был бы невозможен. Но на деле мысль имеет свое особое строение и течение, переход от которого к строению и течению речи представляет большие трудности.

 Мысль не состоит из отдельных слов так, как речь. Если я хочу передать мысль, что я видел сегодня, как мальчик в синей блузе и босиком бежал по улице, я не вижу отдельно мальчика, отдельно блузы, отдельно то, что она синяя, отдельно то, что он без башмаков, отдельно то, что он бежит. Я вижу все это вместе в едином акте мысли, но я расчленяю это в речи на отдельные слова. Мысль всегда представляет собой нечто целое, значительно большее по своему протяжению и объему, чем отдельное слово. Оратор часто в течение нескольких минут развивает одну и ту же мысль. Эта мысль содержится в его уме как целое, а отнюдь не возникает постепенно, отдельными единицами, как развивается его речь. То, что в мысли содержится симультанно, то в речи развертывается сукцессивно. Мысль можно было бы сравнить с нависшим облаком, которое проливается дождем слов. Поэтому процесс перехода от мысли к речи представляет собой чрезвычайно сложный процесс расчленения мысли и ее воссоздания в словах. Именно потому, что мысль не совпадает не только со словом, но и с значениями слов, в которых она выражается, путь от мысли к слову лежит через значение. Так как прямой переход от мысли к слову невозможен, а всегда требует прокладывания сложного пути, возникают жалобы на несовершенство слова и ламентации по поводу невыразимости мысли:

Как сердцу высказать себя, Другому, как понять тебя... или

О если б без слова сказаться душой было можно!

Но все дело в том, что непосредственное общение сознаний невозможно не только физически, но и психологически. Это может быть достигнуто только косвенным, опосредствованным путем. Этот путь заключается во внутреннем опосредствовании мысли сперва значениями, а затем словами. Поэтому мысль никогда не равна прямому значению слов. Значение опосредствует мысль на ее пути к словесному выражению, т. е. путь от мысли к слову есть непрямой, внутренне опосредствованный путь.

Нам остается, наконец, сделать последний заключительный шаг в нашем анализе внутренних планов речевого мышления. Мысль - еще не последняя инстанция во всем этом процессе. Сама мысль рождается не из другой мысли, а из мотивирующей сферы нашего сознания, которая охватывает наше влечение и потребности, наши интересы и побуждения, наши аффекты и эмоции. За мыслью стоит аффективная и волевая тенденция. Только она может дать отлет на последнее "почему" в анализе мышления. Если мы сравнили выше мысль с нависшим облаком, проливающимся дождем слов, то мотивацию мысли мы должны были бы, если продолжить это образное сравнение, уподобить ветру, приводящему в движение облака. Действительное и полное понимание чужой мысли становится возможным только тогда, когда мы вскрываем ее действенную, аффективно-волевую подоплеку.

При понимании чужой речи всегда оказывается недостаточным понимание только одних слов, но не мысли собеседника. Но и понимание мысли собе-

74


седника без понимания его мотива, того, ради чего высказывается мысль, есть неполное понимание. Точно так же в психологическом анализе любого высказывания мы доходим до конца только тогда, когда раскрываем этот последний и самый утаенный внутренний план речевого мышления: его мотивацию.

На этом и заканчивается наш анализ. Попытаемся окинуть единым взглядом то, к чему мы были приведены в его результате. Речевое мышление предстало нам как сложное динамическое целое, в котором отношение между мыслью и словом обнаружилось как движение через целый ряд внутренних планов, как переход от одного плана к другому. Мы вели наш анализ от самого внешнего плана к самому внутреннему. В живой драме речевого мышления движение идет обратным путем — от мотива, порождающего какую-либо мысль, к оформлению самой мысли, к опосредствованию ее во внутреннем слове, затем в значениях внешних слов и наконец — в словах. Было бы, однако, неверным представлять себе, что только этот единственный путь от мысли к слову всегда осуществляется на деле. Напротив, возможны самые разнообразные, едва ли исчислимые при настоящем состоянии наших знаний в этом вопросе прямые и обратные движения, прямые и обратные переходы от одних планов к другим. Но мы знаем уже и сейчас в самом общем виде, что возможно движение, обрывающееся на любом пункте этого сложного пути в том и другом направлении: от мотива через мысль к внутренней речи; от внутренней речи к мысли; от внутренней речи к внешней и т. д. В наши задачи не входило изучение всех этих многообразных, реально осуществляющихся движений по основному тракту от мысли к слову. Нас интересовало только одно — основное и главное: раскрытие отношения между мыслью и словом как динамического процесса, как пути от мысли к слову, как совершения и воплощения мысли в слове.

 75


Л. С. Выготский

О ПРИРОДЕ ЭГОЦЕНТРИЧЕСКОЙ РЕЧИ *

При изложении этой проблемы мы будем исходить из противопоставления двух теорий эгоцентрической речи — Пиаже и нашей. Согласно учению Пиаже, эгоцентрическая речь ребенка представляет собой прямое выражение эгоцентризма детской мысли, который, в свою очередь, является компромиссом между изначальным аутизмом детского мышления и постепенной его социализацией, так сказать динамическим компромиссом, в котором по мере развития ребенка убывают элементы аутизма и нарастают элементы социализированной мысли, благодаря чему эгоцентризм в мышлении, как и в речи, постепенно сходит на нет.

Из этого понимания природы эгоцентрической речи вытекает воззрение Пиаже на структуру, функцию и судьбу этого вида речи. В эгоцентрической речи ребенок не должен приспособляться к мысли взрослого; поэтому его мысль остается максимально эгоцентрической, что находит свое выражение в непонятности эгоцентрической речи для другого, в ее со-крашениости и других ее структурных особенностях. По своей функции эгоцентрическая речь в этом случае не может быть ничем иным, как простым аккомпанементом, сопровождающим основную мелодию детской деятельности и ничего не меняющим в самой этой мелодии. Это скорее сопутствующее явление, чем явление, имеющее самостоятельное функциональное значение. Эта речь не выполняет никакой функции в поведении и мышлении ребенка. И наконец, поскольку она является выражением детского эгоцентризма, а последний обречен на отмирание в ходе детского развития, естественно, что ее генетическая судьба есть то же умирание, параллельное умиранию эгоцентризма в мысли ребенка. Поэтому развитие эгоцентрической речи идет по убывающей кривой, вершина которой расположена в начале развития и которая падает до нуля на пороге школьного возраста. Таким образом, естественно, что эта речь является прямым выражением степени недостаточности и неполноты социализации детской речи.

Согласно противоположной теории эгоцентрическая речь ребенка представляет собой один из феноменов перехода от интерпсихических функций к интрапсихическим. Этот переход является общим законом для развития всех высших психических функций, которые возникают первоначально как формы деятельности в сотрудничестве и лишь затем переносятся ребенком в сферу своих психологических форм деятельности. Речь для себя возникает путем дифференциации изначально-социальной функции речи для других. Не постепенная социализация, вносимая в ребенка извне, но постепенная индивидуализация, возникающая на основе внутренней соци-

" Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981  С  176-182.

 альности ребенка, является главным трактом детского развития. В зависимости от этого изменяются и наши воззрения на вопрос о структуре, функции и судьбе эгоцентрической речи. Структура ее, представляется нам, развивается параллельно обособлению ее функций и в соответствии с ее функциями. Иначе говоря, приобретая новое название, речь, естественно, перестраивается и в своей структуре сообразно с новыми функциями.

Функция эгоцентрической речи представляется нам в свете наших экспериментов родственной функции внутренней речи: это — менее всего аккомпанемент, это — самостоятельная мелодия, самостоятельная функция, служащая целям умственной ориентировки, осознания преодоления затруднений и препятствий, соображения и мышления, это *- речь для себя, обслуживающая самым интимным образом мышление ребенка. И наконец, генетическая судьба эгоцентрической речи представляется нам менее всего похожей на ту, которую рисует Пиаже. Эгоцентрическая речь развивается не по затухающей, но по восходящей кривой. Ее развитие есть не инволюция, а истинная эволюция. С точки зрения нашей гипотезы, эгоцентрическая речь представляет собой речь внутреннюю по своей психологической функции и внешнюю по своей структуре. Ее судьба - перерастание во внутреннюю речь.

Эта гипотеза имеет ряд преимуществ в наших глазах по сравнению с гипотезой Пиаже. Она лучше согласуется с найденными нами в эксперименте фактами возрастания коэффициента эгоцентрической речи при затруднениях в деятельности, требующих осознания и размышления *, — фактами, которые являются необъяснимыми с точки зрения Пиаже. Но ее самое главное и решающее преимущество состоит в том, что она дает удовлетворительное объяснение парадоксальному и не объяснимому иначе положению вещей, описанному самим Пиаже. В самом деле, согласно теории Пиаже, эгоцентрическая речь отмирает с возрастом, уменьшаясь ко-

' Мы организовали поведение ребенка таким же образом, как и Пиаже, с той только разницей, что мы ввели целый ряд затрудняющих поведение ребенка моментов. Например, там, где дело шло о свободном рисовании детей, мы затрудняли обстановку тем, что в нужную минуту у ребенка не оказалось под рукой необходимого ему цветного карандаша, бумаги, краски и т. я- Короче говоря, мы вызывали экспериментально нарушения и затруднения в свободном течении детской деятельности.

Наши исследования показали, что коэффициент эгоцентрической детской речи, подсчитанный только для этих случаев затруднений, быстро возрастает почти вдвое по сравнению с нормальным коэффициентом Пиаже и с коэффициентом, вычисленным для тех же детей в ситуации без затруднений. Наши дети показали таким образом нарастание эгоцентрической речи во всех тех случаях, где они встречались с затруднениями. Ребенок, натолкнувшись на затруднение, пытался осмыслить положение: "Где карандаш, теперь мне нужен синий карандаш; ничего, я вместо этого нарисую красным и смочу водой, это потемнеет и будет, как синее". Все это - рассуждения с самим собой.

При подсчете тех же самых случаев, но без экспериментально вызванных нарушений деятельности мы получили даже несколько более низкий коэффициент, чем у Пиаже. Таким образом, мы приобретаем право полагать, что затруднения или нарушения гладко текущей деятельности являются одним из главных факторов, вызывающих к жизни эгоцентрическую речь.

Итак, мы должны сказать, что, видимо, эгоцентрическая речь, помимо чисто экспрессивной функции и функции разряда, помимо того, что она просто сопровождает детскую активнос1ь, очень легко становится средством мышления в собственном смысле, i.e. начинает выполнять функцию образования плана разрешения задачи, возникающей в поведении.

76


личественно по мере развития ребенка. Но мы должны были бы ожидать, что ее структурные особенности должны также убывать, а не возрастать вместе с ее отмиранием, ибо трудно себе представить, чтобы это отмирание охватывало только количественную сторону процесса и никак не отражалось на его внутреннем строении. При переходе от 3 к 7 годам, т. е. от высшей к низшей точке в развитии эгоцентрической речи, естественно ожидать, что эти структурные особенности, находящие свое суммарное выражение в непонятности этой речи для других, будут так же стушевываться, как и сами проявления этой речи.

Что же говорят факты на этот счет? Чья речь является более непонятной — трехлетки или семилетки? Самым решающим по своему значению результатом нашего исследования является установление того факта, что структурные особенности эгоцентрической речи, выражающие ее отклонения от социальной речи и обусловливающие ее непонятность для других, не убывают, а возрастают вместе с возрастом, что они минимальны в 3 года и максимальны в 7 лет, что они, следовательно, не отмирают, а эволюционируют, что они обнаруживают обратные закономерности развития по отношению к коэффициенту эгоцентрической речи.

Что означает в сущности факт падения коэффициента эгоцентрической речи? Структурные особенности внутренней речи и ее функциональная дифференциация с внешней речью растут вместе с возрастом. Что же убывает? Падение эгоцентрической речи не говорит ничего больше, кроме того, что убывает только одна-единственная особенность этой речи — именно ее вокализация, ее звучание.

Считать падение коэффициента эгоцентрической речи до нуля за симптом умирания эгоцентрической речи совершенно то же самое, что считать отмиранием счета тот момент, когда ребенок перестает пользоваться пальцами при перечислении и со счета вслух переходит к счету в уме. В сущности, за этим симптомом отмирания, негативным, инволюционным симптомом скрывается совершенно позитивное содержание. Падение коэффициента эгоцентрической речи, убывание ее вокализации по сути дела являются эволюционными симптомами вперед идущего развития. За ними скрывается не отмирание, а нарождение новой формы речи.

На убывание внешних проявлений эгоцентрической речи следует смотреть как на проявление развивающейся абстракции от звуковой стороны речи, являющейся одним из основных конституирующих признаков внутренней речи, как на прогрессирующую дифференциацию эгоцентрической речи от коммуникативной, как на признак развивающейся способности ребенка мыслить слова, представлять их, вместо того чтобы произносить; оперировать образом слова — вместо самого слова. В этом состоит положительное значение симптома падения коэффициента эгоцентрической речи.

Таким образом, все известные нам факты из области развития эгоцентрической речи (в том числе и факты Пиаже) согласно говорят об одном и том же: эгоцентрическая речь развивается в направлении к внутренней речи, и весь ход ее развития не может быть понят иначе, как ход постепенного про-

 грессивного нарастания всех основных отличительных свойств внутренней речи. Но для того чтобы наше гипотетическое предположение могло превратиться в теоретическую достоверность, должны быть найдены возможности для критического эксперимента. Напомним теоретическую ситуацию, которую призван разрешить этот эксперимент. Согласно мнению Пиаже, эгоцентрическая речь возникает из недостаточной социализации изначально-индивидуальной речи. Согласно нашему мнению, она возникает из недостаточной индивидуализации изначально-социальной речи, из ее недостаточного обособления и дифференциации, из ее невыделенности. В первом случае речь для себя, т. е. внутренняя речь, вноси гея извне вместе с социализацией — так, как белая вода вытесняет красную. Во втором случае речь для себя возникает из эгоцентрической, т. е. развивается изнутри.

Для того чтобы окончательно решить, какое из этих двух мнений является справедливым, необходимо экспериментально выяснить, в каком направлении будут действовать на эгоцентрическую речь ребенка двоякого рода изменения ситуации — в направлении ослабления социальных моментов ситуации, способствующих возникновению социальной речи, или в направлении их усиления. Все доказательства, которые мы приводили до сих пор в пользу нашего понимания эгоцентрической речи и против Пиаже, как ни велико их значение в наших глазах, имеют все же косвенное значение и зависят от общей интерпретации. Этот же эксперимент мог бы дать прямой ответ на интересующий нас вопрос. Если эгоцентрическая речь ребенка проистекает из эгоцентризма его мышления и недостаточной его социализации, то всякое ослабление социальных мотивов в ситуации, всякое содействие его психологической изоляции и утрате психологического контакта с другими людьми, всякое освобождение его от необходимости пользоваться социализованной речью необходимо должны привести к резкому повышению коэффициента эгоцентрической речи за счет социализованной, потому что все это должно создать максимально благоприятные условия для свободного и полного выявления недостаточности социализации мысли и речи ребенка. Если же эгоцентрическая речь проистекает из недостаточной дифференциации речи для себя от речи для других, из недостаточной индивидуализации изначально социальной речи, из необособленности и невыделенности речи для себя из речи для других, то все эти изменения ситуации должны сказаться в резком падении эгоцентрической речи.

Таков был вопрос, стоявший перед нашим экспериментом; отправными точками для его построения мы избрали моменты, отмеченные самим Пиаже в эгоцентрической речи, и следовательно, не представляющие никаких сомнений в смысле их фактической принадлежности к кругу изучаемых нами явлений.

Хотя Пиаже не придает этим моментам никакого теоретического значения, описывая их скорее как внешние признаки эгоцентрической речи, тем не менее нас с самого начала не могут не поразить три особенности этой речи: 1) то, что она представляет собой коллективный монолог, т. е. проявляется не

77


иначе, как в детском коллективе при наличии других детей, занятых той же деятельностью, а не тогда, когда ребенок остается сам с собой; 2) то, что этот коллективный монолог сопровождается, как отмечает сам Пиаже, иллюзией понимания; то, что ребенок верит и полагает, будто его ни к кому не обращенные эгоцентрические высказывания понимаются окружающими; 3) наконец, то, что эта речь для себя имеет характер внешней речи, совершенно напоминая социализоваиную речь, а не произносится шепотом, невнятно, про себя.

В первой серии наших экспериментов мы пытались уничтожить возникающую при эгоцентрической речи у ребенка иллюзию понимания его другими детьми. Для этого мы помещали ребенка, коэффициент эгоцентрической речи которого был нами предварительно измерен в ситуации, совершенно сходной с опытами Пиаже, в другую ситуацию: либо организовали его деятельность в коллективе неговорящих глухонемых детей, либо помещали его в коллектив детей, говорящих на иностранном для него языке. Переменной величиной в нашем эксперименте являлась только иллюзия понимания, естественно возникавшая в первой ситуации и наперед исключенная во второй ситуации. Как же вела себя эгоцентрическая речь при исключении иллюзии понимания? Опыты показали, что коэффициент ее в критическом опыте без иллюзии понимания стремительно падал, в большинстве случаев достигая нуля, а во всех остальных случаях сокращаясь в среднем в восемь раз. Эти опыты не оставляют сомнения в том, что иллюзия понимания не является побочным и не значащим придатком, эпифеноменом по отношению к эгоцентрической речи, а функционально неразрывно связана с ней.

Во второй серии экспериментов мы ввели в качестве переменной величины при переходе от основного к критическому опыту коллективный монолог ребенка. Снова первоначально измерялся коэффициент эгоцентрической речи в основной ситуации, в которой этот феномен проявлялся в форме коллективного монолога. Затем деятельность ребенка переносилась в другую ситуацию, в которой возможность коллективного монолога исключалась или тем, что ребенок помещался в среду незнакомых для него детей, или тем, что ребенок помещался изолированно от детей, за другим столом, в углу комнаты, или тем, что он работал совсем один, или, наконец, тем, что при такой работе вне коллектива экспериментатор в середине опыта выходил, оставляя ребенка совсем одного, но сохраняя за собой возможность видеть и слышать его. Общие результаты этих опытов совершенно согласуются с теми, к которым нас привела первая серия экспериментов. Уничтожение коллективного монолога в ситуации, которая во всем остальном остается неизменной, приводит, как правило, к резкому 'падению коэффициента эгоцентрической речи, хотя это снижение в данном случае обнаруживалось в несколько менее рельефных формах, чем в первом случае. Коэффициент резко падал до нуля. Среднее отношение коэффициента в первой и во второй ситуации составляло 6:1.

Наконец, в третьей серии наших экспериментов мы выбрали в качестве переменной величины при

 переходе от основного к критическому опыту вокализацию эгоцентрической речи. После измерения коэффициента эгоцентрической речи в основной ситуации ребенок переводился в другую ситуацию, в которой была затруднена или исключена возможность вокализации. Ребенок усаживался на далекое расстояние от других детей, также рассаженных с большими промежутками, в большом зале; или за стенами лаборатории, в которой шел опыт, играл оркестр, или производился такой шум, который совершенно заглушал не только чужой, но и собственный голос; и наконец, ребенку специальной инструкцией запрещалось говорить громко и предлагалось вести разговор не иначе, как тихим и беззвучным шепотом Во всех этих критических опытах мы снова наблюдали с поразительной закономерностью то же самое, что и в первых двух случаях: стремительное падение кривой коэффициента эгоцентрической речи вниз (соотношение коэффициента в основном и критическом опыте выражалось 5,4: 1).

Во всех этих трех сериях мы преследовали одну и ту же цель: мы взяли за основу исследования те три феномена, которые возникают при всякой почти эгоцентрической речи ребенка: иллюзию понимания, коллективный монолог и вокализацию. Все эти три феномена являются общими и для эгоцентрической речи, и для социальной. Мы экспериментально сравнили ситуации с наличием и с отсутствием этих феноменов и видели, что исключение этих моментов, сближающих речь для себя с речью для других, неизбежно приводит к замиранию эгоцентрической речи. Отсюда мы вправе сделать вывод, что эгоцентрическая речь ребенка есть выделившаяся уже в функциональном и структурном отношении особая форма речи, которая, однако, по своему проявлению еще не отделилась окончательно от социальной речи, в недрах которой она все время развивалась и созревала.

С точки зрения развиваемой нами гипотезы речь ребенка является в функциональном и структурном отношении эгоцентрической речью, т. е. особой и самостоятельной формой речи, однако не до конца, так как она в отношении своей психологической природы субъективно не осознается еще как внутренняя речь и не выделяется ребенком из речи для других; также и в объективном отношении эта речь представляет собой отдифференцированную от социальной речи функцию, но снова не до конца, так как она может функционировать только в ситуации, делающей социальную речь возможной. Таким образом, с субъективной и объективной стороны эта речь представляет собой смешанную, переходную форму от речи для других к речи для себя, причем -ив этом заключается основная закономерность в развитии внутренней речи - речь для себя становится внутренней больше по своей функции и по своей структуре, т. е. по своей психологической природе, чем по внешним формам своего проявления.

78


Ж.Пиаже

ЭГОЦЕНТРИЧЕСКАЯ РЕЧЬ * Функции речи

Можно ли, наверное, утверждать, что даже у взрослого речь всегда служит для передачи, для сообщения мысли? Не говоря уже о внутренней речи, очень многие — из народа или рассеянных интеллигентов — имеют привычку наедине произносить вслух монологи. Может быть, в этом можно усмотреть приготовление к общественной речи: человек, говорящий вслух наедине, сваливает иногда вину на фиктивных собеседников, как дети — на объекты своей игры. Может быть, в этом явлении есть "отраженное влияние социальных привычек", как на это указал Болдуин; индивидуум разговаривает с собой как бы для того, чтобы заставить себя работать, разговаривает потому, что у него образовалась привычка обращаться с речью к другим, чтобы воздействовать на них. Но примем ли мы то или другое объяснение — ясно, что здесь функция речи отклоняется от своего назначения: индивидуум, говорящий сам для себя, испытывает от этого удовольствие и возбуждение, которое как раз очень отвлекает его от потребности сообщать свои мысли другим. <...>

Итак, функциональная проблема речи может быть поставлена даже и по отношению к нормальному взрослому. Тем более, конечно, она может быть поставлена по отношению к больному, к первобытному человеку или к ребенку. <...>

Мы приняли следующую технику работы. Двое из нас следили каждый за одним ребенком (мальчиком) в течение почти одного месяца на утренних занятиях "Дома малюток" Института Ж.-Ж. Руссо, тщательно записывая (с контекстом) все, что говорил ребенок. В классе, где мы наблюдали за нашими двумя детьми, дети рисуют и строят, что хотят, лепят, играют в счетные игры, игры чтения и т. д. Эта деятельность совершенно свободна — дети не ограничены в желании говорить или играть сообща, без всякого вмешательства со стороны взрослых, если сам ребенок его не вызывает. Дети работают индивидуально или по группам, переходят из одной комнаты в другую (комната рисования, комната лепки и т. д.) по своему желанию, короче, в этих комнатах превосходная почва для наблюдения и изучения общественной жизни и речи ребенка.

После того как наши материалы собраны, мы перенумеровываем все фразы ребенка. Вообще ребенок говорит короткими фразами, прерываемыми продолжительным молчанием или словами других детей. Когда текст разбит на фразы, мы стараемся классифицировать их по элементарным функцио-

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гипииирейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 183-187.

 нальным категориям; эту-то классификацию мы и будем изучать.

Приведем один из документов, собранных описанным выше способом, и разберем его во всей его сложности:

Пи (Эзу, рисующему трамвай с прицепным
вагоном): — Но у них нет флажков, у трамваев, ко
торые прицеплены сзади. (Ответа нет).

(Говоря о своем трамвае, ни к кому не обра
щаясь): —   У них нет прицепных вагонов. (Никто не
отвечает).

(Обращаясь к Бэе): — Это трамвай, у которо
го нет вагона. (Ответа нет).

(Обращаясь к Ге): —У этого трамвая нет ваго
нов, Ге, ты понимаешь, ты понимаешь, он не крас
ный, ты понимаешь... (Ответа нет).

(Лев говорит громко): - Смешной господин
(На известном расстоянии и не обращаясь ни к Пи,
ни к кому). Пи: - Смешной господин. (Продолжает
рисовать свой трамвай).

— Трамвай — я его оставлю белым.

(Эз, который тоже рисует, говорит: - Я его де
лаю желтым). — Нет, не надо его делать всего желтым.

Я делаю лестницу, посмотри. (Бэя говорит: —
Я не могу прийти сегодня после обеда, у меня урок
ритмики).

— Что ты говоришь? (Бэя повторяет эту же
фразу).

— Что ты говоришь? (Бэя ие отвечает. Она за
была то, что сказала, и толкает Ро).

(Обращаясь к Бэе): — Оставь же его.

(Воспитательница (Бэи) спрашивает Эза, не
хочет ли он пойти с ней). — Эз, иди, это еще не
кончено. (34) — Эз не кончил, мадемуазель.

35. (Ни к кому не обращаясь): — Я делаю черные
камешки.

36— Хорошенькие... эти камешки.

37. (Эзу) — Лучше, чем ты, а? (Ответа нет: Эз не слышал предыдущей фразы).

Мы выбрали этот пример из высказываний Пи (6 лет) потому, что он представляет наиболее энергичную общественную деятельность, на которую Пи способен: он рисует за одним столом с Эзом, своим неразлучным другом, и беспрестанно разговаривает с ним.

Классификация функций детской речи

Мы можем разделить все разговоры наших двух испытуемых на две большие группы, которые можно назвать эгоцентрической и социализированной. Произнося фразы первой группы, ребенок не интересуется тем, кому он говорит и слушают ли его. Он говорит либо для себя, либо ради удовольствия приобщить кого-нибудь к своему непосредственному действию. Эта речь эгоцентрична потому, что ребенок говорит лишь о себе и не пытается стать на точку зрения собеседника. Собеседник для него первый встречный. Ребенку важен лишь видимый интерес, хотя у него, очевидно, есть иллюзия, что его слышат и понимают. Он не испытывает желания воздействовать на собеседника, действительно сообщить ему

79


что-нибудь: это разговор вроде тех. что ведутся в некоторых гостиных, где каждый говорит о себе и где никто не слушает. Можно разбить эгоцентрическую речь на три категории:

Повторение.

Монолог.

Монолог вдвоем или коллективный монолог.
Что же касается социализированной речи, то

здесь можно различать следующие категории:

Передаваемая информация.

Критика.

Приказания, просьбы и угрозы.

Вопросы.

Ответы.

Эхолалия. У наблюдаемых нами двух детей некоторые из записанных разговоров обладают свойствами чистого повторения, или эхолалии. Этой эхола-лии принадлежит роль простой игры; ребенку доставляет удовольствие повторять слова ради них самих, ради развлечения, которое они ему доставляют, не обращаясь абсолютно ни к кому. Вот несколько типичных примеров.

(Е. сообщает Пи слово "целлулоид"). Лев, работая над своим рисунком за другим столом... — Луло-ид, лелелоид и т. п.

(Перед аквариумом. Пи вне группы — не реагирует. Произносится слово "тритон") Пи: — Тритон, тритон.

Лев (после того, как часы прозвонили "ку-ку"): - Ку-ку... ку-ку...

Монолог. Вот несколько примеров простого монолога, где ребенок сопровождает свои действия громко произносимыми фразами.

Лев устраивается за столом, без товарищей: - Я хочу сделать этот рисунок... Мне бы хотелось сделать что-нибудь, чтобы нарисовать. Надо бы большую бумагу, чтобы сделать это...

Лев переворачивает игру: — И все переворачивается.

Лев маленький человек, очень занятый собой. Он должен беспрерывно объявлять всем о том, что он делает. Поэтому и монолог его можно считать вызванным тенденцией, делающей монолог коллективным, где каждый говорит о себе, не слушая других. Тем не менее, когда он один, он продолжает объявлять, что он хочет делать, довольствуясь собственной персоной как собеседником. В таких условиях — это чистый монолог.

У Пи монолог встречается реже, но в более откровенной форме; ребенку случается говорить действительно с единственной целью ритмизировать свое действие.

Пи берет тетрадь с цифрами и переворачива
ет страницы ее: - 1,2,3, 4, 5, 6, 6... 9, 8, 8, 8, 8, 8, 8,
... 9. Номер 9, номер 9, номер 9. Поет — я хочу номер
9 (это число, которое он представит в виде рисун
ка).

Глядя на Бэю, которая стоит перед счетами,
но не говоря с ней: — Теперь я хочу сделать 9, 9, я
делаю 9, я делаю 9 (рисует).

(Воспитательница Л. проходит возле стола,
ничего не говоря). — Вот, мадемуазель, 9, 9, 9... Но
мер 9.

 

(Он идет к счетам, чтобы посмотреть, каким
цветом он изобразит свое число, чтобы оно соот
ветствовало колонке 9 в счетах): — Розовый каран
даш, надо 9 (поет).

(Эзу, который проходит мимо): — Я делаю 9
(Эз). Что ты будешь делать? - Маленькие кружочки.

(Карандаш сломался) -* Аи, аи.

- Теперь у меня 9.

Целью этого монолога является сопровождение данного действия. Есть даа единственных отклонения. Пи желает приобщить к своим намерениям собеседника (55 и 57); правда, это нисколько не прерывает монолога, который продолжается, как если бы Пи был один в комнате. Слово здесь исполняет лишь функцию возбудителя, но никак не сообщения. Несомненно, Пи испытывает удовольствие от того, что находится в комнате, где есть люди, но если бы он был один, он и тогда бы произносил аналогичные фразы.

Коллективный монолог. Это самая социальная форма из эгоцентрических разновидностей языка ребенка, потому что к удовольствию разговаривать она прибавляет еще удовольствие произносить монолог перед другими и таким образом привлекать — или полагать, что привлекаешь, - их интерес к его собственному действию или к собственной мысли. Но ребенку, говорящему таким образом, не удается заставить слушать своих собеседников, потому что фактически он к ним не обращается. Он ни к кому не обращается. Он громко говорит для себя перед другими. Такой образ действий можно найти у некоторых взрослых, которые имеют привычку громко размышлять, как если бы они говорили сами для себя, но с расчетом, что их слушают. Если отбросить некоторое актерство этого положения, то получим эквивалент коллективного монолога детей.

Для того, чтобы сразу дать себе отчет в малой общественной силе этой формы языка, следует перечесть наши примеры выше: Пи два раза произносит одну и ту же фразу (25 и 26) двум собеседникам, которые не слушают и не отвечают, и он этому нисколько не удивляется. В свою очередь, он два раза спрашивает Бэю: "Что ты говоришь?" (31 и 32), не слушая ее, он продолжает свою мысль и свой рисунок и говорит только для себя. Вот еще несколько примеров.

Лев (за столом, где работает группа): — Я уже одну "луну" сделал, тогда ее надо переменить.

Лев: — У меня есть ружье, чтобы его убить. Я капитан на лошади. У меня есть лошадь, и у меня есть ружье.

Начало этих фраз заслуживает быть отмеченным: "У меня... я..." Предполагается, что все слушают. Это отличает указанные фразы от чистого монолога. Но по своему содержанию они являются точным эквивалентом монолога; ребенок лишь думает вслух о своем действии и вовсе не желает ничего никому сообщать. <...>

Измерение эгоцентризма

Среди полученных результатов есть один, как раз наиболее интересный для изучения логики ребенка

80


и представляющий некоторые гарантии достоверности — это отношение эгоцентрической речи к общей сумме высказываний ребенка. Эгоцентрическая речь ■■- это, как мы видели, группа высказываний, состоящая из 3 первых вышеуказанных категорий: повторения, монолога и коллективного монолога. Свободная речь ~ это совокупность семи первых категорий, т. е. всех высказываний, минус те, которые считаются ответом на вопрос взрослого или ребенка.

Эта пропорция эгоцентрической речи по отношению к сумме спонтанной (свободной) речи выразилась:

Р Р

— - 0,47 для Льва;     -^ = 0,43 для Пи

 (Эгоцентрическая речь по отношению ко всей речи, включая сюда и ответы, равна 39% у Льва и 37% у Пи). Близость результатов у Пи и Льва уже сама по себе является счастливым признаком.

Такие же вычисления, сделанные приблизительно в отношении 1500 высказываний, произнесенных в целой зале, дали результаты в 0,45 (ср. разн. — 0,05).

Какой вывод можно сделать на основании всего сказанного выше? По-видимому, такой: до 6—7 лет дети думают и действуют более эгоцентрично, чем взрослые, и менее сообщают друг другу свои интеллектуальные искания, чем мы. Конечно, когда дети бывают вместе, то кажется, что они больше, чем взрослые, говорят о том, что делают; но большей частью они говорят только для самих себя. Мы, наоборот, меньше говорим о наших действиях, но наша речь почти всегда социализована.

81


7. Методика формирования искусственных понятий. Стадии развития значений слов

Л. С.Выготский, Л. С. Сахаров

ИССЛЕДОВАНИЕ ОБРАЗОВАНИЯ

ПОНЯТИЙ: МЕТОДИЖА ДВОЙНОЙ

СТИМУЛЯЦИИ *

Главнейшим затруднением в области исследовании понятий являлась до последнего времени неразработанность экспериментальной методики, с помощью которой можно было бы проникнуть в глубь процесса образования понятий и исследовать его психологическую природу. Решительный шаг вперед представляет собой исследование Аха, опубликованное в книге "Об образовании понятий", вышедшей в 1921 г. Выработанный Ахом метод исследования понятий основан на следующих теоретических положениях, формулировка которых представляет несомненную заслугу Аха.

Нельзя ограничиться исследованием готовых
понятий, важен процесс образования новых поня
тий.

Метод экспериментального исследования дол
жен быть генетически-синтетическим; в ходе экспе
римента испытуемый должен постепенно приходить
к построению нового понятия. Отсюда вытекает не
обходимость создания экспериментальных понятий
с искусственной группировкой признаков, входящих
в их содержание.

Необходимо исследовать процесс приобрете
ния словом сигнификативного значения, процесс
превращения слова в символ, в представителя пред
мета или группы сходных между собой предметов.
Отсюда необходимость применения искусственных
экспериментальных слов, вначале бессмысленных для
испытуемого, но в ходе экспериментов приобрета
ющих для него смысл.

Нельзя рассматривать понятия как замкнутые
самодовлеющие образования и отвлекаться от той
функции, которую они играют в цепи психических
процессов. В мышлении и действовании выработка
понятия играет роль средства для достижения извест
ных целей. В данном эксперименте испытуемый дол
жен быть поставлен перед задачами, выполнение
которых возможно лишь на основе выработки испы
туемым определенных понятий.

Приступим к конкретному описанию методики, как она применялась к детям.

В качестве опытного материала используется коллекция геометрических тел, сделанных из картона. Общее количество их 48 - 12 красных, 12 синих, 12 желтых и 12 зеленых. Внутри 12 тел каждого цвета

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю. Б. Гиппенрейтер, В. В. Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 194  203.

 мы имеем деление по размеру, по весу и по форме: 6 тел каждого цвета — большие и 6 — маленькие. 6 больших тел по форме делятся на 2 совершенно одинаковых по внешности куба, две одинаковые пирамиды и два цилиндра. Причем один куб наполнен грузом — и потому тяжелый, другой — легкий. Одна пирамида тяжелая, другая — легкая; то же и в отношении цилиндра. Такое же деление проведено и для 6 маленьких тел каждого цвета: два куба, две пирамиды, два цилиндра; одно тело каждой формы тяжелое, другое — легкое. Итак, группа тел каждого цвета состоит из трех больших тяжелых, трех больших легких, трех маленьких тяжелых и трех маленьких легких тел.

Опыты проходят через три фазы. Первая - период упражнения, вторая - период поисков и третья -период испытания. Каждый сеанс начинается с периода обучения, упражнения; перед ребенком расставляются фигуры с прикрепленными к ним бумажками, на которых написаны экспериментальные слова. На всех больших тяжелых фигурах прикрепляются записки со словами "гацун", на больших легких -испытуемый видит слово "рас", на маленьких тяжелых — "таро" и на маленьких легких — "фал". Вначале испытуемый имеет дело лишь с незначительным числом фигур. Затем с каждым новым сеансом число фигур растет и доходит до 48. В первом, ближайшем к испытуемому ряду стоят тяжелые фигуры с надписью "гацун". Слева находится куб, за ним следует пирамида и, наконец, справа цилиндр. Во втором ряду располагаются легкие фигуры с надписью рас, расставленные в том же порядке. При рассматривании на глаз фигуры второго ряда ничем не отличаются от фигур, стоящих впереди.

Чтобы обнаружить разницу в весе, надо их поднять. Экспериментатор дает ребенку инструкцию поднимать слегка фигуры и при этом прочитывать громко, что на них написано. Сначала поднимается стоящий слева от испытуемого большой тяжелый куб, затем легкий куб, который находится сзади него, потом тяжелая пирамида, легкая пирамида и т. д. Эта процедура повторяется, как правило, три раза. Потом заставляют ребенка отвернуться и в это время производят перестановку какой-нибудь пары фигур: тяжелую и легкую фигуры какой-нибудь формы. Ребенок опять в той же последовательности выполняет те же упражнения, и производится новая перестановка фигур, затем — новая серия упражнений и, наконец, экспериментатор снимает с фигур надписи, прячет их и передвигает фигуры в новый порядок, лишенный какой бы то ни было правильности. Период упражнения кончился, начинается период поисков. Ребенок получает инструкцию: "Отыщи и отставь в сторону все фигуры, на которых раньше лежали бумажки с надписью "гацун". Ты должен поднимать их". Когда это поручение так или иначе выполнено, ребенка спрашивают, почему он думает, что на отставленных фигурах было написано "гацун". Время, которое уходит на выполнение задачи, порядок выставки фигур, и объяснения, даваемые

82


ребенком, протоколируются. Если задача решена неправильно, то экспериментатор говорит: "Ты ошибся", не указывая, в чем состоит ошибка.

После первой задачи следует вторая, третья и четвертая. Ребенок должен ответить на вопрос, что было написано на фигурах, которые остались. Если он работает неправильно или неуверенно, то после пятиминугного перерыва повторяют период упражнения с теми же фигурами и вновь заставляют его решать те же задачи.

Затем переходят к упражнению и решению задач на 6 маленьких фигурах — "таро" и "фал". Все происходит в том же порядке. В следующем сеансе, на другой день, испытуемому предъявляют сразу 12 синих фигур, а в последующих сеансах сразу 24, 36 и 48 фигур, и ему приходится решать те же самые задачи.

После 5—7 сеансов нормальный ребенок в большинстве случаев всецело овладевает поставленными задачами, абстрагируется от цвета и формы фигур и начинает включать в обоснования своего выбора именно те два признака фигур, которые входят в состав понятий — тяжесть и величину.

Наконец, эксперимент вступает в период проверки. Этот период необходим для установления того, приобрели ли раньше бессмысленные слова "гацун", "рас", "таро" и "фал" благодаря их функциональному употреблению определенный смысл для ребенка. Экспериментатор задает ряд вопросов: "чем отличается "гацун" от "рас"? Больше ли гацун, чем "таро"? "Таро" тяжелее или легче, чем "фал"? и т. д. Ребенок, не видя фигур, отвечает на вопросы, причем его ответы и время, потребовавшееся для ответов, протоколируются. Затем следует опыт с образованием фраз. Например, поручают ребенку составить фразу, в которую бы входили слова "рас" и "гацун". На этом эксперименты кончаются.

Такова методика Аха. Ах характеризует ее в краткой формуле следующим образом: "Испытуемый получает задачи, которые он может решить только с помощью некоторых сначала бессмысленных знаков. Знаки (слова) служили испытуемому в качестве средств для достижения известной цели, а именно для решения поставленных экспериментальных задач, и благодаря тому, что они получили такое использование, они приобрели определенное значение. Они стали для испытуемого носителями понятий".

Ах считал нужным показать, что и в процессах образования понятий, как и в других процессах мышления, мы имеем дело с явлениями, регулируемыми не столько законами ассоциации и репродукции представлений, сколько так называемыми "детерминирующими тенденциями". Как указывал сам Ах, единственным существенным признаком этого понятия является "регулировка психических процессов соответственно смыслу (значению) целевого представления".

Ахом был сделан огромный шаг вперед по сравнению с прежними исследованиями в смысле включения процессов образования понятий в структуру разрешения определенной задачи и в смысле исследования функционального значения и роли этого момента. Однако этого мало, ибо цель, сама по себе поставленная задача, является, конечно, совершенно необходимым моментом для того, чтобы функционально связанный с ее разрешением процесс мог

 возникиуть; но ведь цель есть и у дошкольников, есть и у ребенка раннего возраста, между тем ни ребенок раннего возраста, ни дошкольник, ни вообще ребенок раньше 12 лет, вполне способный осознать стоящую перед ним задачу, не способен еще, однако, выработать новое понятие.

Наличие цели, наличие задачи является необхо димым, но недостаточным моментом для возникновения целесообразной деятельности и во всяком случае не обладает волшебной силой определять и регулировать течение и строение этой деятельности.

Главной и основной проблемой, связанной с процессом образования понятия и процессом целесообразной деятельности вообще, является проблема средств, с помощью которых выполняется та или иная психологическая операция, совершается та или иная целесообразная деятельность.

Таким образом, мы подошли к процессу образования понятий с другой стороны, поэтому здесь совершенно излишня критика и объективно-психологическая интерпретация полученных Ахом результатов. Нас интересовала не детерминирующая роль задачи, а своеобразное функциональное значение словесных знаков, которые в данном случае организуют реакции испытуемого, направленные на предметные стимулы как на материал. Главнейшим недостатком методики Аха с точки зрения преследуемых нами целей является то, что средства, с помощью которых образуется понятие, т. е. экспериментальные слова, играющие роль знаков, даны с самого начала, они являются постоянной величиной, не изменяющейся в течение всего опыта, больше того — способ их применения наперед предусмотрен в инструкции. Слова не выступают с самого начала в роли знаков, они принципиально ничем не отличаются от другого ряда стимулов, выступающих в опыте, от предметов, с которыми они связываются.

Только изучение функционального употребления слова и его развития, его многообразных качественно различных на каждой возрастной ступени, но генетически связанных друг с другом форм применения может послужить ключом к изучению образования понятий.

В разрешении этой задачи мы опирались на специальную методику экспериментального исследования, которую мы могли бы обозначить как функциональную методику двойной стимуляции. Сущность этой методики заключается в том, что она исследует развитие и деятельность высших психологических функций с помощью двух рядов стимулов, из которых каждый выполняет различную роль по отношению к поведению испытуемого. Один ряд стимулов выполняет функцию объекта, на который направлена деятельность испытуемого, а другой — функцию знаков, с помощью которых эта деятельность организуется. В нашей лаборатории речевые стимулы, выступающие в такой роли, мы условно называем "инструментальными" стимулами, имея в виду то использование, которое они получают в поведении субъекта.

Переходим к описанию методики. На игральной доске, разделенной на ряд полей, расставлено в одном поле около 20-30 деревянных фигурок, напоминающих шашки. Фигурки эти отличаются следующими признаками: 1) цветом (желтые, красные, зеленые, черные, белые), 2) формой (треугольные

83


призмы, прямоугольные параллелепипеды, цилиндры), 3) высотой (низкие и высокие), 4) плоскостными размерами (маленькие и большие). На нижней стороне каждой фигурки написано экспериментальное слово. Всего различных экспериментальных слов — 4: "бат" написано на всех фигурах — маленьких и низких, независимо от цвета и формы; "дек" — на маленьких и высоких; "репе" — на больших и низких; "муп" - на больших и высоких. В отличие от методики Аха, фигурки расставлены в беспорядке, а количество фигур каждого опыта различно, то же в отношении формы и других признаков. Экспериментатор переворачивает одну фигурку — красную маленькую низкую призму — и дает ребенку прочесть слово бат, написанное на ее открывшейся нижней стороне. Затем фигура выставляется в специальное поле доски. Экспериментатор рассказывает ребенку, что перед ним расставлены игрушки детей одного из чужих народов. Некоторые игрушки на языке этого народа называются "бат", как, например, перевернутая фигурка, другие носят иное название. Здесь на доске естьеще игрушки, которые называются "бат". Если ребенок, подумав внимательно, догадается, где еще стоят игрушки "бат", и отберет их в сторону, в специальное поле доски, то он получит взамен лежащий на этом поле приз. Роль приза может играть конфета, карандаш и т. д. Нельзя переворачивать игрушки и читать, что на них написано. Работать нужно не торопясь, как можно лучше, чтобы не выставить ни одной игрушки, которая называется иначе, и не оставить на месте ни одной игрушки, которая должна быть выставлена. Ребенок повторяет условия игры и выставляет группу фигур. Регистрируются время и порядок выставки фигур. Экспериментатор спрашивает, почему ребенок выставил эти игрушки и какие игрушки на языке этого народа называются бат. Затем он заставляет ребенку перевернуть одну из не выставленных им фигурок, и при этом обнаруживается, что на ней написано "бат". "Вот видишь, у тебя ошибка, приз пока не твой". Например, если ребенок, основываясь на том, что образец — призма, выставляет все призмы независимо от цвета и размеров, то экспериментатор заставляет его открыть невыставленный маленький низкий красный круг бат, сходный с образцом в цвете. Перевернутая фигурка кладется вверх надписью рядом с лежащим таким же образцом, выставленные ребенком фигуры возвращаются назад, и ему предлагается опять попытаться выиграть приз, отобрав все игрушки "бат" на основе уже двух известных ему игрушек. Один ребенок выставляет после этого все красные фигуры, другой - все призмы и цилиндры, третий подбирает коллекцию фигур разной формы, четвертый повторяет свою предыдущую реакцию, пятый дает совершенно произвольный набор фигур и т. д. Игра продолжается до тех пор, пока ребенок не произведет совершенно правильной выставки фигур и не даст правильного определения понятия "бат". Таким образом, основным принципом нашей методики является то, что предметный ряд дан целиком с самого начала игры, а словесный постепенно вырастает; одно за другим вступают в игру все новые звенья этого ряда. После каждого изменения словесного ряда, т. е. после каждого изменения характера двойной стимуляции, ребенок дает нам свободную реак-

 цию, на основании которой можно судить о степени функционального использования элементов словесного ряда в психологических операциях ребенка, направленных на предметный ряд.

Таким образом, если в методике Аха задача не дана с самого начала, она вводится впоследствии, образуя поворотный момент во всем течении эксперимента, а средства (слова), напротив, даны с самого начала в прямой ассоциативной связи со стимулами-объектами, то в методике двойной стимуляции оба эти момента разрешены как раз обратным образом. Задача развернута полностью с перко-го же момента опыта перед испытуемым и остается в продолжение каждого этапа опыта одной и той же, но средства вводятся в задачу постепенно, с каждой новой попыткой испытуемого решить задачу при недостаточности прежде данных слов.

Основной вывод нашего исследования в генетическом разрезе может быть сформулирован в виде общего закона, гласящего, что развитие процессов, приводящих впоследствии к образованию понятий, уходит своими корнями глубоко в детство, но только в переходном возрасте вызревают, складываются и развиваются те интеллектуальные функции, которые в своеобразном сочетании образуют психологическую основу процесса образования понятий.

До этого возраста мы имеем своеобразные интеллектуальные образования, которые по внешнему виду являются сходными с истинным понятием и которые вследствие этого внешнего сходства при поверхностном исследовании могут быть приняты за симптомы, указывающие на наличие подлинных понятий уже в очень раннем возрасте. Эти интеллектуальные образования являются действительно эквивалентными в функциональном отношении вызревающим значительно позже настоящим понятиям, т. е. они выполняют сходную с ними функцию при решении сходных задач, но экспериментальный анализ показывает, что они качественно отличны от понятий по своей психологической природе, по своему составу, по своему строению и по способу деятельности.

Основное положение, к которому приводит нас исследование, заключается в том, что образование понятия или приобретение словом значения является результатом сложной активной деятельности (оперирование словом или знаком), в которой участвуют все основные интеллектуальные функции в своеобразном сочетании. Оно доказывает, что образование понятий является особым, своеобразным способом мышления и что ближайшим фактором, определяющим развитие этого нового способа мышления, является функциональное употребление знака или слова в качестве средства, с помощью которого подросток подчиняет своей власти свои собственные психологические операции, с помощью которого он овладевает течением собственных психологических процессов и направляет их деятельность на разрешение стоящей перед ним задачи.

Наше исследование показывает, что в основном путь, приводящий к развитию понятий, складывается из трех основных ступеней, из которых каждая снова распадается на несколько отдельных этапов или фаз.

Первой ступенью в образовании понятия является образование неоформленного и неупорядочен-

84


ного множества, выделение кучи каких-либо предметов, объединяемой без достаточного внутреннего родства и отношения между образующими ее частями. Значением слова на этой стадии развития является неопределенное до конца, неоформленное синкретическое сцепление отдельных предметов, так или иначе связавшихся друг с другом в представлении и восприятии ребенка в один слитный образ. В образовании этого образа решающую роль играет синкретизм детского восприятия или действия, поэтому этот образ крайне неустойчив.

Вторая большая ступень в развитии понятий охватывает много разнообразных в функциональном, структурном и генетическом отношениях типов одного и того же по своей природе способа мышления. Мы не могли бы лучше обозначить своеобразие этого способа мышления, как назвав его мышлением в комплексах.

Это значит, что обобщения, создаваемые с помощью этого способа мышления, представляют по своему строению комплексы отдельных конкретных предметов или вещей, объединенных уже не на основании только субъективных связей, устанавливаемых во впечатлении ребенка, но на основе объективных связей, действительно существующих между этими предметами.

Значения слов на этой стадии развития ближе всего могут быть определены как фамильные имена объединенных в комплексы, или группы, предметов. Самым существенным для построения комплекса является то, что в основе его лежит не абстрактная и логическая, но конкретная и фактическая связь между отдельными элементами, входящими в его состав. Комплекс, как и понятие, является обобщением или объединением конкретных разнородных предметов. Но связь, с помощью которой построено это обобщение, может быть самого различного типа. Любая связь может повести к включению данного элемента в комплекс, лишь бы она фактически была в наличии, и в этом заключается самая характерная особенность построения комплекса.

Наши исследования намечают на этой ступени развития несколько форм комплексной системы.

Одну из фаз в развитии комплексного мышления образует, например, объединение предметов и конкретных впечатлений вещей в особые группы, которые ближе всего по строению своему напоминают то, что принято называть обычно коллекциями. Здесь различные конкретные предметы объединяются на основе взаимного дополнения по какому-либо одному признаку и образуют единое целое, состоящее из разнородных взаимно дополняющих друг друга частей.

В экспериментальных условиях ребенок подбирает к данному образцу другие фигуры, которые отличаются от данного образца по цвету, по форме, по величине или но какому-либо другому признаку. Однако он подбирает их не хаотически и не случайно, а по признаку их различия и дополнения к признаку, заключенному в образце и принятому им за основу объединения. Возникающая на основе такого построения коллекция образует собрание различных по цвету или форме предметов, представляя собой набор основных цветов или основных форм, встречающихся и экспериментальном материале.

 Эта длительная и стойкая фаза в развитии детского мышления имеет очень глубокие корни во всем конкретном, наглядном и практическом опыте ребенка. Вхождение отдельных предметов в коллекцию, практически важный, целый и единый в функциональном отношении набор взаимно дополняющих друг друга предметов, — есть самая частая форма обобщения конкретных впечатлений, которой учит ребенка его наглядный опыт. Стакан, блюдце и ложка, обеденный прибор, состоящий из вилки, ножа, ложки и тарелки, одежда ребенка, — все это представляет образцы естественных комплексов-коллекций, с которыми встречается ребенок в своей повседневной жизни.

Последняя форма, с одной стороны, освещает нам все пройденные уже ребенком ступени комплексного мышления, а с другой - служит переходным мостом к новой и высшей ступени — к образованию понятий.

Мы называем этот тип комплекса псевдопонятием на том основании, что перед нами комплексное объединение ряда конкретных предметов, которые фенотипически, т. е. по своему внешнему виду, по совокупности внешних особенностей, совершенно совпадают с понятием, но по своей генетической природе, по условиям своего возникновения и развития, по каузально-динамическим связям, лежащим в его основе, отнюдь не являются понятием. С внешней стороны перед нами понятие, с внутренней стороны — комплекс.

Только конечный результат приводит к тому, что комплексное обобщение совпадает с обобщением, построенным на основе понятия. Например, ребенок к заданному образцу - желтому треугольнику — подбирает все имеющиеся в экспериментальном материале треугольники. В основе этого обобщения могло бы лежать понятие или идея треугольника. Но на деле, как показывает исследование, как вскрывает экспериментальный анализ, ребенок объединил предметы на основе их конкретных фактических наглядных связей.

Основной вывод нашего изучения развития понятий на второй ступени мы могли бы сформулировать в следующем виде: ребенок, находящийся на стадии комплексного мышления, мыслит в качестве значения слова те же предметы, благодаря чему становится возможным понимание между ним и взрослыми, но мыслит то же самое иначе, с помощью иных интеллектуальных операций. Заметим, что исев-допонятия составляют не только исключительное достояние ребенка. В псевдопонятиях происходит и мышление в нашей обыденной жизни чрезвычайно часто.

Описанное нами выше комплексное мышление ребенка составляет только первый корень в истории развития его понятий. Но развитие детских понятий имеет еще и второй корень. Этот второй корень составляет третью большую ступень в развитии детского мышлении, которое, в свою очередь, подобно второй, распадается на целый ряд отдельных фаз или стадий.

Для комплексного мышления самым характерным является момент установления связей и отношений, оно совершает первые шаги по пути обоб щения разрозненных моментов опыта. Но понятие в

85


его естествеином и развитом виде предполагает не только объединение и обобщение отдельных конк-ретмых элементов опыта, оно предполагает также выделение, абстрагирование, изоляцию отдельных элементов и умение рассматривать эти выделенные, отвлеченные элементы вне конкретной и фактической связи, в которой они даны в опыте.

Одной из фаз в этом процессе развития понятий является та фаза, которую можно было бы назвать стадией потенциальных понятий. В экспериментальных условиях ребенок, находящийся в этой фазе своего развития, выделяет обычно группу обобщаемых им предметов, объединенных по одному общему признаку.

Перед нами снова картина, которая с первого взгляда очень близко напоминает псевдопонятие и которая по внешнему виду может быть так же, как и псевдопонятие, принята за законченное понятие в собственном смысле слова. Но природа их существенно иная. Они являются понятиями в возможности, так как носят практический и функциональный характер. Для ребенка определить предмет или понятие равносильно тому, чтобы назвать, что можно сделать с этим предметом. Даже при определении отвлеченных понятий на первый план выступает конкретная обычно действенная ситуация, которая и является эквивалентом детского значения слова. "Разум, — говорит ребенок, - это когда мне жарко и я не пью воды". Такого рода конкретное и функциональное значение составляет единственную психологическую основу потенциального понятия.

Напомним, что уже построение комплекса предполагает выделение известного признака, общего

 различным элементам, которые, однако, не являются ни в какой степени привилегированным признаком по сравнению со всеми остальными. Не то характерно для потенциального понятия. Здесь данный признак является привилегированным, абстрагированным от той конкретной группы признаков, с которым он фактически связан.

Потенциальные понятия часто так и остаются на данной стадии своего развития, не переходя в истинное понятие. Но они содержат возможность с помощью абстрагирования отдельных признаков разрушить их конкретную связь и тем самым создать необходимую предпосылку для нового объединения этих признаков на новой основе. Только овладение процессом абстрагирования вместе с развитием комплексного мышления способно привести ребенка к образованию истинных понятий. Это образование истинных понятий и составляет четвертую и последнюю фазу в развитии детского мышления.

Понятие возникает тогда, когда ряд абстрагированных признаков вновь синтезируется и когда полученный таким образом абстрактный синтез становится основной формой мышления, с помощью которого ребенок постигает и осмысливает окружающую его действительность. При этом решающая роль в деле образования истинного понятия принадлежит слову.

Из синкретических образов и связей, из комплексного мышления, из потенциальных понятий, на основе употребления слова в качестве средства образования понятия возникает та своеобразная сигнификативная структура, которую мы можем назвать понятием в истинном значении этого слова.

86


Дж.Брунер

СТРАТЕГИИ ПРИЕМА

ИНФОРМАЦИИ ПРИ

ОБРАЗОВАНИИ ПОНЯТИЙ *

В некоторых попытках подойти к исследованию образования понятий большое внимание уделяется средствам, с помощью которых индивид может так отбирать примеры, чтобы легко и эффективно выделять признаки, полезные для формирования нужной группы предметов.

Возьмем пример. На прием к врачу-неврологу приходит больной с поражением головного мозга, обнаруживающий комплекс дефектов речи, называемый афазией.

Образовывать понятие "афазия" нет необходимости, ибо оно уже существует. Этот диагноз невролог получил от диагноста, ранее обследовавшего больного. Диагноз "афазия", поставленный больному, — критерий положительного примера. Таким образом, невролог-исследователь обязан попытаться обнаружить нервные корреляты афазии, т. е. его задача — найти признаки, характерные для класса больных, известных под названием афазиков.

Возьмем в качестве примера блестящего невролога середины XIX в. Поля Брока **. Однажды при вскрытии мозга человека, страдавшего афазией, он обнаружил массивное поражение в той части коры головного мозга, которая сейчас известна как центр речи. Однако, согласно его описанию найденных поражений, разрушенной оказалась значительно большая часть, чем сама эта зона. Брока мог приписать афазию всей пораженной зоне или ее части. Он сделал свой выбор, предположив, что афазия вызывается поражением центра речи, т. е. знаменитой зоны Брока. В качестве другой крайности возьмем мнение Флуранса: никакое ограниченное поражение не вызывает афазию.

Первое и очевидное условие любой гипотезы состоит в том, что при сравнении с некоторым новым событием, с которым она сопоставима, судьба гипотезы определяется одним из четырех логически возможных способов. Вернемся вновь к Полю Брока. Итак, он высказал свою гипотезу о решающей роли центра речи. У каждого встречаемого им нового больного этот центр может оказаться сохранным или пораженным. И в то же время этот больной может иметь симптомы афазии или их не иметь. Таким образом, Брока имел перед собой четыре альтернативы, причем в двух

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Пе-тухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1961. С.204-209.

** Для удобства мы позволим себе некоторые вольности в изложении истории этого сложного вопроса..Пусть извинит нас читатель, если он усмотрит здесь какие-то преувеличения. В конце концов наши примеры можно рассматривать как вымышленные.

 из них его гипотеза подтверждается, а в двух других — опровергается. Воспользуемся медицинской терминологией и будем называть положительным случай, когда признаки болезни налицо, и отрицательным, когда эти признаки отсутствуют. Как положительный, так и отрицательный случаи могут и подтверждать, и опровергать действующую гипотезу. При таком рассуждении Поль Брока может встретиться с четырьмя следующими возможностями:

Положительное подтверждение: больной афазией с пораженным центром речи.

Положительное опровержение: больной афазией с сохранным центром речи.

Отрицательное подтверждение: субъект, не страдающий афазией, с сохранным центром речи.

Отрицательное опровержение: субъект, не страдающий афазией, с пораженным центром речи.

Для того чтобы воспроизвести в лаборатории некоторую процедуру, сравнимую с приведенным примером, необходимы четыре условия. Во-первых, необходимо построить некоторую систему примеров, сходных друг с другом в одних отношениях и различающихся в других, так чтобы можно было группировать примеры различными способами. Во-вторых, индивид должен встречаться с примерами в определенном порядке, который он не может изменить. В-третьих, индивид должен знать о каждом примере, положительный он или отрицательный, т. е. представляет ли он данное понятие или нет. И наконец, в-четвертых, ему должна быть предоставлена свобода при каждой встрече с примером формулировать и видоизменять гипотезы. При таких условиях постановка задачи не представляет трудности. Выбирается некоторое понятие, подлежащее образованию, и испытуемому предъявляют один за другим серию примеров, представляющих и не представляющих данное понятие. Его цель — сформулировать гипотезу, пользуясь которой можно отличать первые от вторых.

Рис. 1. Набор примеров, составленных из комбинаций четырех признаков с тремя различными значениями: светлые фигуры — зеленые: затемненные — красные; сплошные — черные

Начнем с примеров, подобных представленным на рис. 1. Это карточки с четырьмя признаками, каж-

87


Гкмвжияшаный пример

Отрищтшлнш щшщ)

Пошвержааюший

Оставить в силе дейетаую-1пую гипотезу

Оставить в силе лейегауюздю гипотезу

Опровергакядай

Принять в качестве новой гипотезы общую част, еоаержащя старой идан-ного примера

Невозможно иначе, как в случаг гфсхжяа. В этом сяучж — сопоставил» ппкяезу с предыдущими при-мержи, сохранишшмися в памяти.

дый из которых принимает три значения, например, два красных квадрата и три каемки или один черный крест и две каемки. Мы берем за исходное какое-то понятие, скажем, "черная фигура", и, предъявляя испытуемому по одному примеру, говорим ему, относится ли эта фигура к данному понятию, т. е. является ли данный пример положительным или отрицательным. После предъявления каждой карточки испытуемому предлагается высказать гипотезу о содержании понятия. Любая очередная карточка отвечает по необходимости одному из четырех упомянутых выше возможных случаев.

Прежде всего нам следует рассмотреть те идеальные стратегии приема информации, которые здесь применимы.

Выражение "стратегии принятия решений" мы понимаем отнюдь не метафорически. Стратегия — это некоторый способ приобретения, сохранения и использования информации, служащий достижению определенных целей в том смысле, что он должен привести к определенным результатам. Цели стратегии, в частности, сводятся к тому, чтобы обеспечить: 1) образование данного понятия в результате столкновения с минимальным числом случаев, имеющих отношение к делу; 2) субъективную уверенность в факте возникновения понятия независимо от числа примеров, с которыми пришлось иметь дело субъекту на пути к образованию понятий; 3) надежное образование понятия пр« минимальной нагрузке памяти и логического мышления; 4) сведение к минимуму числа ошибочных отнесений к той или иной категории, предшествующее образованию понятия.

Первую из этих стратегий лучше всего можно показать на конкретном примере.

Клиницист начинает, скажем, с исследования афазика, имеющего тяжелое мозговое поражение — разрушены с 1-й по 6-ю зоны. Он выдвигает свою первую гипотезу: афазия вызывается поражением всех шести зон. Если после этого он встретит положительный подтверждающий пример (второго больного афазией с точно таким же поражением мозга), он оставит эту гипотезу в силе. Если же он встретит отрицательный подтверждающий пример (субъект, не страдающий афазией, у которого все эти зоны не поражены), он также сохранит ее. Единственный случай, когда он вынужден изменить свою гипотезу,— это положительный опровергающий пример. Таким примером может быть больной афазией с пораженными зонами с 4-й и по 6-ю. При таких обстоятельствах он видоизменяет свою исходную гипотезу, сохраняя в ней лишь ту часть, которая не противоречит вновь встреченному примеру.

Рассмотрим теперь эти правила в более абстрактной форме Центральную роль играет первое правило: принять в качестве первоначальной гипотезы все содержание первого положительного примера. Остальные правила таковы:

 Следуя этой процедуре, испытуемый должен прийти к правильному понятию при минимальном числе встреченных примеров. Кроме первого правила стратегия содержит всего два дополнительных: 1) для каждого положительного подтверждающего примера сохранить в данной гипотезе только то общее, что она имеет с этим примером; 2) все прочее оставить без внимания.

Ради краткости изложения мы будем называть только что описанную идеальную стратегию целостной, поскольку она состоит в принятии в качестве первой гипотезы всего содержания первого встреченного примера, после чего строго выполняются указанные правила ограничений. Иногда мы будем называть эту стратегию просто "ограничениями" или "фокусировкой". Тип сканирующей стратегии, лучше всего описывающий поведение наших испытуемых, начинается с выбора некоторой гипотезы относительно части содержания первого встреченного положи тельного примера. Иначе говоря, он делает ставку на какое-то свойство этого объекта, выбирая его в качестве основы для своей гипотезы о том, почему данный пример является представителем данной категории, т. е. почему он положителен. До тех пор пока следующие объекты также будут обнаруживать это свойство, гипотеза остается в силе, равно как и в случае, если предметы, не относящиеся к этой категории, лишены этого свойства. Но как только встречается пример, опровергающий эту гипотезу, ее изменение осуществляется с максимальным учетом предшествующих событий. Для этого испытуемому необходимо либо воспользоваться системой записей хода решения, либо положиться на свою память.

Таким образом, случаи, подтверждающие гипотезу, обрабатываются по правилам целостной стратегии. Случаи же, опровергающие гипотезу, требуют восстановления в памяти встреченных ранее примеров. В итоге стратегия сканирования принимает следующий вид:

Положительный

Отрицательный

пример

пример

Подтверждаю-

Оставить в силе

Оставить в силе

щий

действующую

действующую

гипотезу

гипотезу

Опровергаю-

Изменить гипо-

Изменить гипо-

щий

тезу так, чтобы

тезу так, чтобы

она не проти-

она не проти-

воречила пре-

воречила пре-

дыдущим при-

дыдущим при-

мерам, т. е.

мерам, т. е.

выбрать гипоте-

выбрать гипоте-

зу, которая еще

зу, которая еще

не была опро-

не была опро-

вергнута

вергнута

Для обозначения этой процедуры мы будем пользоваться выражением "парциально сканирующая стратегия" или иногда просто "парциальная стратегия".

Подытожим теперь кратко различия между этими двумя стратегиями.

Парциальное сканирование, оче
видно, предъявляет более серьезные
требования к памяти и выводам, чем
это делает стратегия "фокусировки".

От объема содержания, исполь
зованного в исходной гипотезе, зави-

88


сит распределение вероятностей встречи четырех различных случаев. Наиболее характерной чертой этой арифметической случайности является то, что испытуемый, неукоснительно следующий всем правилам своей "целостной" стратегии, может никогда не встретить наиболее драматичного в психологическом отношении случая отрицательного опровержения.

3. Чтобы достигнуть успеха, "сканирующий" субъект должен быть начеку, сохранять неослабный интерес к предмету, "фокусирующему" же субъекту достаточно заниматься одной своей гипотезой.

Какая стратегия приводит к успеху надежнее и чаще? Разумеется, строгое следование правилам непременно приводит к успеху при любой стратегии. Однако всякий представитель целостной стратегии время от времени нарушает правила фокусировки, как и всякий представитель парциальной стратегии — правила сканирования.

Если сравнивать успехи представителей обеих групп, исходя из их реально наблюдаемого стратегического поведения, то преимущество оказывается на стороне представителей целостной стратегии. Но в действительности вопрос надо ставить так: при каких условиях та или иная стратегия более эффективна?

Во-первых, увеличение числа признаков задачи является источником повышения ее трудности. Неудивительно поэтому, что представители целостной стратегии более эффективно решают задачи любых уровней трудности. На всех уровнях трудности большее число людей способно строго придерживаться правил фокусировки, чем правил последовательно-

 го сканирования, эффективность которых ограничена способностью к запоминанию.

Вторым из условий, определяющим эффективность стратегий, является временной режим работы. Сравним результаты эксперимента, где испытуемые работали в желаемом для них темпе (Остин, Брунер и Сеймур, 1953), с другим, в котором испытуемые работают в условиях спешки. При отсутствии спешки и работе в желаемом темпе представители обеих групп действуют одинаково успешно: люди с целостной стратегией решили правильно 80% задач, представители последовательного перебора — 79%. В условиях спешки первые решили 63% задач, вторые — 31%. Таким образом, отрицательное влияние спешки на фокусирование сравнительно невелико, но для сканирования оно значительно, поскольку снижает его эффективность более чем вдвое. При увеличении числа альтернатив, которые приходится держать в уме, при усилении напряжения и спешке или при снижении избыточности естественно ожидать, что стратегия, требующая чрезвычайных усилий памяти или логического мышления, пострадает в большей степени, чем стратегия, не требующая таких усилий.

В заключение необходимо сформулировать еще одно положение общего характера. Имея дело с задачей, при которой произвольно избранная последовательность операций приводит к образованию понятий, человек ведет себя в высшей степени организованно и разумно. Концепция стратегии дала возможность показать это.

89


В.В.Петухов

ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ ЭКВИВАЛЕНТЫ ПОНЯТИЯ: МЕТОДИКА ВЫГОТСКОГО-САХАРОВА *

В экспериментальных исследованиях понятийного мышления, его функционального развития важное место занимают методики образования искусственных понятий. Классическим образцом таких методик является "методика двойной стимуляции", разработанная в конце 20-х годов под руководством Л.С.Выготского его учеником Л.С.Сахаровым с учетом методических приемов, предложенных в вюрц-бургской школе. Рассмотрим содержание, условия проведения, исследовательские цели и возможности методики Выготского-Сахарова.

Первые методы психологического изучения понятий были направлены на установление у субъекта их наличия и умения оперировать ими. Таковы, соответственно, методы определения и сравнения понятий в вюрцбургской школе психологии мышления. Принципиально новый шаг, открывший путь к исследованию процесса развития понятий, сделал представитель этой школы Н.Ах. Он предложил моделировать данный процесс в эксперименте, используя искусственный (т.е. незнакомый субъекту) сти-мульный материал.

Исходная ситуация в методике образования искусственных понятий включает два ряда стимулов. Первый — это определенный набор объектов, отличных друг от друга по ряду признаков, каждый из которых имеет несколько параметров. В методике Аха такими объектами были картонные геометрические тела, различные по цвету (4 параметра — красный, зеленый, желтый, синий), форме (3 параметра — кубы, пирамиды, цилиндры), весу (тяжелые и легкие) и размеру (большие и малые). Второй ряд стимулов — набор условных обозначений, бессмысленных слогов или слов. Путем совмещения двух данных рядов экспериментатор строит искусственные понятия. Для этого он сочетает признаки объектов (или некоторые из них), давая каждому сочетанию свое обозначение. Значимыми для построения экспериментальных понятий в методике Аха были два признака - вес и размер. Сочетание параметров этих признаков разделяет объекты на 4 группы - искусственные понятия (рис. 1). Таким образом, понятие (в экспериментальном исследовании) — это группа, или класс объектов, имеющих общее обозначение и обладающих хотя бы одним общим признаком. Для испытуемого образование понятия — это определение соответствующего класса объектов (объем понятия) и выделение их значимых общих признаков (содержание понятия).

В процессе образования понятия субъект присваивает условное значение первоначально бессмысленного слова, которое представляет ему теперь группу

* Петухов В.В. Психология мышления. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1987. С. 77-84.

 

\

ВЕС

ВЫСОТА

|\        РАЗМЕР

\

тяжел.

легк.

высок.

низк.

мал.

ТАРО

ФАЛ

ДЕК

БАТ

больш.

ГАЦУН

РАС

МУП

РЕПЕ

^            1

2

Рис. 1. Построение искусственных понятий в методиках Аха (1) и Выготского—Сахарова (2)

сходных между собой объектов. Особенности этого усвоения зависят от задачи, которая ставится перед испытуемым (опыты с названным стимульным материалом проводятся, как правило, на детях), предполагая освоение того или иного понятия. Инструкция испытуемого обычно сводилась к тому, чтобы определить (выбрать среди предъявленных объектов) все фигуры с одинаковым названием и обосновать свой выбор.

Однако задачи такого типа (касавшиеся различных понятий) в методике Аха давались испытуемому не сразу. Для исследователя "детерминирующей тенденции", исходящей от задачи и направляющей поиск средств решения, было важно, чтобы еще до начала ее действия исходный материал был бы уже известен испытуемому. Поэтому опыты разделились на три периода; упражнение, поиск и проверку. В период упражнения названия всех фигур (написанные на прикрепленных к ним карточках) открыты испытуемому, он громко читает их, приподнимая соответствующие фигуры (ведь один из значимых признаков — вес). В период поиска карточки убираются и испытуемый решает задачи указанного типа, возвращаясь по мере необходимости к упражнениям. В период проверки образование у испытуемого того или иного нового понятия подвергается испытанию, по традициям вюрцбургской школы, методами определения и сравнения этих понятий.

Интерес Л.С.Выготского, создателя культурно-исторической концепции развития высших психических функций, к данной методике Аха вполне понятен. Использование двух рядов стимулов, один их которых — экспериментальные объекты, с которыми выполняется основное задание, другой — условные знаковые средства, помогающие его выполнить, - это принцип построения методик двойной стимуляции, уже разработанных для исследования внимания и памяти. Процесс освоения средств, развития значений первоначально бессмысленных слов становится центральным предметом изучения в методике Выготского-Сахарова. Исследовательская цель заключалась в выделении стадий этого процесса как отражающего стадии онтогенеза значений слов. Поскольку овладение понятиями относится, конечно, к его завершающим стадиям, то на более ранних должны существовать иные, прапонятийные мыслительные средства, родственные понятиям по их функциям. Тогда при предъявлении одной и той же зада-

90


чи, требующей понятийных средств ее адекватного решения, субъектам, находящимся на разных стадиях развития значений слов (например, взрослым и детям), можно выявить, помимо понятий, иные средства, которые выступают как их (понятий) функциональные эквиваленты. Легко заключить, что сходные по функции, но содержательно разные эквиваленты понятий и есть искомые качественные стадии развития значений слов.

Отсюда, в модификации Л.С.Сахарова методика образования искусственных понятий начинается сразу с периода поиска. Средства же решения поставленной перед испытуемым задачи на определение объектов искомого понятия вводятся постепенно, по ходу решения этой задачи, т.е. первоначально примеры понятия - объекты с их обозначениями, представлены испытуемому ограниченно. Методически это достигается просто: карточки с названиями объектов переносятся на основания фигур, и увидеть эти названия можно теперь лишь по указанию экспериментатора, посмотрев на основание фигуры и получив тем самым нужный образец.

Стимульная ситуация по сравнению с методикой Аха изменяется незначительно. Похожие экспериментальные объекты — объемные геометрические фигуры — различаются также по 4-м признакам, правда, вместо веса — высота (высокие и низкие объекты). Искусственных понятий, полученных сочетанием параметров высоты и общего размера — тоже четыре (см. рис. 1). Общее число объектов — около 20—30; так же, как объем каждого понятия, оно не фиксировано.

Опишем теперь процедуру проведения опыта. Он строится в форме игры, за успешное выполнение задания ребенок получает приз (орех). Экспериментальные объекты представлены ему как игрушки чужого народа, имеющие поэтому незнакомые названия. Объекты расположены в беспорядке на поле перед испытуемым.. Опыт начинается с того, что экспериментатор выбирает одну из фигур (например, "бат"), показывает ее название испытуемому и, выложив ее на площадку непосредственно перед ним, ставит основную задачу — отобрать из поля все остальные "баты". Так испытуемый получает первый положительный пример-образец задуманного экспериментатором искусственного понятия и начинает свою работу. Выложенный им на площадку ряд объектов (смотреть на их названия при этом нельзя) фиксируется. Затем, если отобранный ряд не соответствует понятию, экспериментатор показывает испытуемому данное несоответствие двумя способами: либо доставая из поля и показывая ему оставшийся там "бат", либо обнаруживая "не-бат" среди отобранных на площадке. Этот объект становится вторым (положительным или отрицательным) примером-образцом, он ставится на площадку рядом с первым, а все остальные возвращаются на поле. Задача остается прежней, и испытуемый вновь отбирает определенный ряд объектов. <...> Этот циклический "алгоритм" — предъявление нового образца и выбор объектов — продолжается до тех пор, пока

 

Рис.2. Ядерная структура образования комплекса

задача не будет выполнена правильно, либо сам опыт не перестанет иметь смысл, т.е. выявится устойчивая стратегия испытуемого при выборе объектов по образцу.

Результаты опыта, которые принимаются к анализу, — это ряды отобранных испытуемым фигур. Объективные характеристики каждого такого ряда являются критерием для определения тех психологических средств, которые использует субъект при решении задачи, т.е. понятий и их функциональных эквивалентов. Ясно, что ряд фигур будет соответствовать понятию (во всяком случае формально) только тогда, когда все входящие в него объекты обладаю! хотя бы одним общим признаком. Иных вариантов подбора фигур к предъявленному образцу оказалось два, отличных по наличию (либо отсутствию) какой-либо объективной связи между каждыми двумя фигурами в ряду. Эти варианты и дали названия функциональным эквивалентам понятия, двум начальным стадиям развития значений слов.

Ряд фигур ("подобранных" к образцу), между которыми нет никакой объективной связи, называется синкретическим образованием. Синкретический образ — первая стадия развития значения слов. Возможно, что он строится по какому-либо собственному субъективному признаку, однако объективно этот признак не определяется: ряд фигур представляет собой хаотический, никак не структурированный набор.

Вторая стадия развития значений слов названа комплексом. Ей соответствует ряд фигур, подобранных к образцу, каждая из которых связана с другой по определенному объективному признаку. Ясно, что ни один из этих признаков не является обшим всем отобранным объектам.

Рис. 3. Цепная структура образования комплекса

Таким образом, по сравнению с синкретическим образованием комплекс всегда имеет ту или

91


иную структуру. Выделяется два типа таких структур. Первая из них названа ядерной (рис. 2): предъявленный эталон (и его разные четыре признака) становится центром будущего набора. Объекты из поля подбираются к эталону по тем или иным объективным признакам, однако признаки, объединяющие каждый из объектов с эталоном, различны. Подобранный к эталону "объект" может стать в свою очередь "ядром" следующей комплексной структуры, образуемой по тому же принципу (нетрудно заметить сходство данной структуры с "системой диффузных репродукций" в ассоцианизме).

Вторая структура комплекса — цепная (рис. 3). В данном случае эталон дает начало последовательности, в которой каждый новый объект подбирается к предыдущему по разным объективным признакам. Например, к эталону объект подобран по цвету, следующий сходен с этим объектом по форме и т.д.

Структура комплексов служит первым основанием их типологии. Второе основание относится к характеру связи между каждыми двумя объектами в комплексе. При объединении объектов по тому или иному признаку параметр этого признака может либо сохраняться, либо меняться на другой. Так, при подборе к эталону объекта по цвету параметр этого признака может быть идентичным эталонному (например, красным) или дополнительным к нему (зеленым, синим и др.).

Таким образом можно выделить четыре типа комплексов (рис. 4) (по мнению Выготского, они являются генетической последовательностью). Комплекс ядерной структуры с постоянными параметрами признаков назван ядерным или ассоциативным. Если при той же структуре опорные признаки комплекса изменяются по параметрам, то это комплекс-коллекция. Цепная структура, образуемая без изменения параметров признаков, дает цепной комплекс. При изменении параметров признаков объектов, набираемых по цепной структуре, комплекс именуется диффузным (например, при изменении параметров формы к круглому объекту подбирается многоугольник, к нему квадрат и т.д.).

Ч         СТРУКТУРА

о.

1

со о.

Ч^ядерная

цепная

а>

ф

с

т

0)

нвн

1

го

s

ф

 психологическое средство решения задачи следует называть псевдопонятием, т.е. понятием по внешнему виду и комплексом по внутренней структуре.

Таким образом, комплекс отличается от понятия по форме и по содержанию. Формально его легко определить по тому, что соответствующий ему набор объектов объединен различными их признаками, но не имеет ни одного общего. Содержательно (когда формальный критерий теряет силу) комплекс характеризуется тем, что признак объединения объектов не осознается. Кроме того, комплекс обычно набирается по конкретным, эмпирическим признакам, а понятие — по абстрактным, существенным (что, впрочем, нельзя установить по результатам данной методики, так как признаки стимульно-го материала только конкретны).

Осознанный выбор общих признаков класса объектов отличает третью, последнюю стадию развития значений слов — собственно понятия. Комплексы и понятия различаются также как две линии развития последних. Образуя комплексы все более высокого порядка и приближаясь к понятийной стадии, субъект как бы набирает все более полный класс объектов, адекватный объем понятия. Напротив, с переходом на третью стадию развития осознается его содержание, признаки набранного класса объектов. Выделить виды собственно понятий, пользуясь только стимульным материалом методики двойной стимуляции, достаточно трудно. Привлекая более широкий опытный и житейский материал, Выготский различал виды собственно понятия по характеру их содержания — конкретному или абстрактному. Если выделяемые признаки понятия носят эмпирический, ситуативный характер, оно называется потенциальным. Выбор существенных, обобщенных признаков характеризует истинное понятие.

Методика Выготского—Сахарова — классический прием изучения процесса образования понятий, дающий уникальную возможность выделения их ранних функциональных эквивалентов. В современных методиках образования искусственных понятий (Дж. Брунер и др.) исследуются уже не стадии их развития, но разные типы стратегий выбора значимых (релевантных) признаков объектов.

Рис. 4. Типы комплексов по Выготскому

Если отобранный набор объектов имеет общие признаки, то, даже в тех случаях, когда он обладает для субъекта лишь комплексной структурой, формально его уже нельзя отличить от понятия. Теперь различие комплексов и понятий можно установить лишь по субъективному отчету. Если общий признак объектов не осознается испытуемым, то используемое им

92


Тема 16.    Основные

теоретические подходы

к изучению познания

Часть 1. Теории восприятия

1. Анализ восприятия в структурализме. Ощущение как единица перцептивного образа. Гипотеза суммации

ощущений

Дж.Хохберг

АНАЛИТИЧЕСКАЯ ИНТРОСПЕКЦИЯ *

Мир, с которым мы сталкиваемся за стенами психофизической лаборатории, конечно, не представляет собой простого физического явления вроде пятна света или музыкального звука. Для исследования элементарных ощущений в естественных условиях сенсорные психологи прошлого предложили специальный метод, названный аналитической интроспекцией.

Чтобы представить себе, в чем он состоит, посмотрите сначала на рис. 1, Б; затем взгляните на куб, изображенный на рис.2. Обычно он воспринимается как светлый, ровно окрашенный трехмерный объект с прямыми углами и параллельными сторонами. Однако с некоторым усилием вы можете разложить его на части — пятна различной яркости, сходящиеся углы и т.п. Это простая форма аналитической интроспекции, при которой вы игнорируете значение структуры из света и теней. В отношении реального объекта, например, ящика или стола, аналитическая задача является гораздо более сложной; в этих случаях вам пришлось бы смотреть через трубку или отверстие (как это показано на рис. 2, Г), чтобы обнаружить действительные изменения света при переходе из одной точки в другую.

Психологи, которые считали, что воспринимаемые нами вещи при тща-

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю. В. Гиппенрейтер, М. Б. Михалев-ской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 87-96.

 тельной аналитической интроспекции оказываются структурами элементарных ощущений, получили название структуралистов. Главный тезис структуралистов состоит в том, что каждый раз, когда те же самые стимульные энергии попадают на ту же самую

A S

Рис. 1. Две различные процедуры для обнаружения "ощущений":

А ~ сенсорная психофизика, основанная на предъявлении изолированного психофизического стимула, например, отдельного пятна (X, У); S — аналитическая интроспекция, заключающаяся в попытке видеть отдельную пасть сложного целого р Y,). Аналогичный пример дан на рис.2

б в

Рис. 2. Метод аналитической интроспекции применительно к объекту. При обычном восприятии стимул А кажется светлым кубом, т.е. он воспринимается как предмет, имеющий прямые углы и юмогенно окрашенные поверхности. Однако вы тут же можете возразить, что А есть нечто совсем другое. При более тщательном анализе вы замечаете, что углы далеки от прямых и что поверхности неоднородны (Б, В). Это, однако, чрезвычайно простой случай аналитической интроспекции, поскольку Б — действительно острый угол, нарисованный на бумаге, и в £ перепад яркости очевиден. Если вы проткнете карандашом в листе бумаг» три отверстия (/) и посмотрите через эти отверстия на А так, чтобы различные точки виделись относительно изолированными, вы осуществите типичную процедуру сенсорных психофизиков. Раньше предполагалось, что при соответствующей тренировке метод аналитической интроспекции может дать те же "чистые ощущения", что и приемы сенсорной психофизики. Теперь мы знаем, что это совершенно неверно

93


ч^$#

vvnS»

Ac. 3. "Мир "необработанного" опыта. Пейзаж Л при тщательном анализе может быть воспринят как состоящий только из двумерных организаций линий. Например, "дорога" — это просто две линии, расположенные под углом (Л). Попытайтесь дать отчет, что представляет собой необработанный опыт на рис. 3. Теперь отвлекитесь от книги и, держа голову неподвижно, посмотрите одним глазом на комнату. С некоторым усилием вы сможете увидеть ее как плоское нагромождение пятен света, цвета и тени. В той мере, в какой вам это удастся, вы продвинетесь в процедуре аналитической интроспекции <...>

часть того же самого сенсорного органа, с помощью тщательной аналитической интроспекции могут быть обнаружены одни и те же "чистые" ощущения.

Согласно этому тезису огромное множество воспринимаемых объектов и явлений внешнего мира фактически представляет собой различные комбинации элементарных ощущений. Следовательно, для того, чтобы понять, как мы воспринимаем окружающий мир, нужно знать, как мы получаем элементарные ощущения.

Понятия и методы структуралистов

В некоторых случаях, если удается тщательно расчленить наши наблюдения, аналитическая интроспекция действительно обнаруживает отдельные ощущения (см. рис. 3). Наблюдатель должен тренироваться в умении отделять свои непосредственные ощущения от знаний и следов памяти, относящихся к значению данного объекта.

Ценность этого метода зависит, конечно, от успеха, с которым он позволяет обнаружить действительные элементы; последние предполагаются общими у всех людей*.

* Описываемый метод исключает многих наблюдателей. С его помощью мы не можем исследовать умалишенных, маленьких детей и животных. Ограничивает ли это психологию принципиально? С точки зрения структуралистов - нет. Поскольку ощущения у всех людей одинаковы, полный перечень и описание их, данные опытным психологом, в равной степени приложимы и к младенцу. В конечном счете имеется много типов научных исследований, требующих длительной подготовки и тренировки, и, по мнению структуралистов, нет оснований думать, что психология восприятия составляет исключение.

 Восприятие: ощущения и образы памяти

В соответствии со сказанным выше структуралисты считают, что мир восприятия состоит из элементов двоякого рода:

ощущений, которые возникают, ког
да раздражается отдельный рецептор;

образов памяти, которые представ
ляют собой следы прежних ощущений.

Предполагается, что образы памяти во всем подобны ощущениям, чьими следами они являются, и отличаются от них лишь меньшей отчетливостью. Как же они возникают в отсутствие внешнего стимула? Относительно этого имеется старая теория: если два ощущения повторялись совместно много раз и если затем возникает одно ощущение (или образ памяти), то сразу же появляется образ памяти другого ощущения *. Например, если вид ударяющего молотка и громкий стук часто воспринимались вместе (или движение губ и звуки речи и т.п.), то уже один вид молотка вызывает переживание стука **.

На основе этих двух компонентов — ощущений и образов памяти — мы можем объяснить все наблюдаемые нами явления и вещи, достаточно лишь знать правила сочетания указанных компонентов.

Каковы же структуралистские законы комбинации ? Наиболее простой закон состоит в том, что ощущения просто суммируются, и восприятие группы простых стимулов состоит из суммы тех ощущений, которые возникли бы при изолированном предъявлении каждого стимула, плюс образы, которые ассоциированы с ними. Мы назовем это гипотезой суммации ***.

Особая важность проблемы восприятия пространства

С точки зрения структуралистов все, что мы видим, состоит из ЕЗР (едва заметных различий) света и тени, цветовых точек или пятен. У нас нет специальных рецепторов для восприятия "движения", "приближения", "причины", "страха", "миловидности", "сексуальной привлекательности". Как же удается воспринимать эти качества или явления?

Мы, оказывается, не должны объяснять все виды восприятия, поскольку все происходящее распределено в пространстве и времени. И если мы поняли, как воспринимаются объекты в пространстве, мы

* Не следует смешивать сетчаточный образ, который представляет собой распределение световой энергии на сетчатке, с образом памяти, наличие которого установить значительно труднее.

" Эта доктрина насчитывает по крайней мере двести лет (фактически она появилась в V в. до н. э.) и часто фигурирует в учебниках как "научный факт". Однако по сей день она не имеет ни одного прямого доказательства, хотя существуют многочисленные косвенные свидетельства в ее пользу.

*** Она часто называется гипотезой констант (Коффка К. Principles of Gestalt Psychology. N. Y., Horcont Brace, 1935), поскольку предполагает постоянное отношение между частями стимульной среды и непосредственным опытом независимо от дополнительных событий и отношений в зрительной среде и нервной системе.

94


Б Р,^-Р2

Ряс. 4. Многозначность монокулярного сетча-точного образа:

А — один и тот же двухмерный сетчаточный образ порождается бесконечным множеством трехмерных объектов; £ — любая светочувствительная точка сетчатки ) отвечает одинаково независимо от того, находится ли воздействующий стимул на расстоянии Рг Р, и т. д.; I — плоскость картины объяснили восприятие всех видимых вещей. Например, движение объекта для нас складывается из восприятия его в каждый момент времени в различных точках пространства, и нам достаточно понять, как соединяется вся эта последовательность образов в нашей памяти. Таким образом, самая первая задача состоит в том, чтобы описать, как зрительные ощущения соединяются со следами прошлого опыта, составляя образы пространства и пространственного положения.

Структуралистская теория восприятия пространства

Зная зрительные признаки пространственного положения объекта, мы должны исследовать физиологические механизмы их реализации. Самая старая, наиболее простая и наиболее стойкая точка зрения состоит в том, что такие механизмы отсутствуют, и наши пространственные впечатления вообще не являются зрительными, а состоят из кинестетических образов памяти, ассоциированных со зрительными стимулами в прошлом опыте. Эта точка зрения основывается на двух соображениях: во-первых, все статические признаки глубины многозначны, как это видим на рис. 4; во-вторых, тщательная аналитическая интроспекция показывает, что единственные зрительные ощущения, которые могут быть обнаружены, являются непространственными и двумерными.

Давайте рассмотрим эту теорию несколько более детально, поскольку она владела умами психологов в течение многих лет и поскольку она наиболее ясно демонстрирует структуралистский подход.

"Новая теория зрения" Беркли

Как признаки глубины обеспечивают восприятие глубины и пространства, каким образом у нас появляются представления о пространстве, размере, объеме и т. д.? Гипотеза Беркли, ставшая теперь традиционной, состоит в том, что может существо-

 вать только один такой источник - наша память о прошлом опыте. Отсюда термин эмпиризм ("эмпирический" - значит "основанный на опыте"), обозначающий направление данной теории.

Вот суть этой чрезвычайно популярной теории, выраженная словами самого Беркли:

"...Суждение, которое мы выносим об удаленности объекта, есть целиком результат опыта... Слепорожденный, впоследствии прозревший, вначале не имел бы совершенно никакой идеи о расстоянии: солнце и звезды, самые отдаленные объекты, как и самые близкие, казались бы ему находящимися в его глазу, или, вернее, в его "уме"... Каждый из них казался бы ему таким же близким, как боль или удовольствие или самые сокровенные страсти его души... И я уверен, каждый, кто внимательно вдумается и попробует объяснить, что он подразумевает, говоря о видении той или иной вещи на расстоянии, согласится со мной в следующем: видимое заставляет его лишь предполагать, что если он пройдет определенное расстояние, т. е. измерит его движением своего тела, которое само воспринимается непосредственно через осязание, то он получит такие-то и такие-то осязательные идеи".

Незрительные компоненты зрительного пространства

В соответствии с этой гипотезой ребенок приобретает первые идеи о расстоянии путем комбинации зрительного и кинестетического опыта. Предположим, игрушка, которую он хочет схватить, находится от него на расстоянии вытянутой руки и видна под углом 10" (рис. 5, слева). Случайно, может быть, он протягивает руку на всю длину и хватает игрушку. Другой раз игрушка находится на расстоянии половины вытянутой руки и составляет угол, предположим, 30° (рис. 5, справа). После многих проб ребенку достаточно взглянуть на игрушку, чтобы вспомнить на основе соответствующего размера сетчаточного изображения либо наполовину, либо полностью вытянутую руку. С этой точки зрения восприятие расстояния всегда основывается на образах памяти предшествующего кинестетического опыта.

Однако протягивание руки или локомоторное приближение к объекту не является единственным кинестетическим вкладом в восприятие глубины. Наши глаза также движутся, и их мышечная система может участвовать в зрительном восприятии расстояния с помощью механизмов аккомодации и конвергенции. Для каждой точки пространства, находящейся на очень далеком расстоянии от глаза, хрусталик должен сократиться и расслабиться, чтобы сфокусировать изображение точно на сетчатке, причем степень этого сокращения или расслабления точно соответствует расстоянию. Этот процесс называется аккомодацией. Аналогичным образом глаза должны конвергировать на определенный угол, точно соответствующий расстоянию до точки, для того чтобы обеспечить проекцию этой точки в фовеа каждого глаза. Эти приспособительные движения, несомненно, существуют. Если бы мы могли чувствовать степень напряжения мышц, то получили бы дополнительные признаки глубины, поскольку эти

95


l-«ri

L-Л)

Рис. 5. Мышечно-двигательная теория восприятия пространства. Согласно наиболее распространенной теории восприятия пространства расстояние во-обше не отражается в зрительных ощущениях. Вместо этого, как считают эмпиристы, идея пространства возникает при актуализации сетчаточным образом объекта следов от хватательных или локомоторных движений, производившихся ранее с целью схватить объект или приблизиться к нему.

незрительные признаки чрезвычайно тесно связаны с расстоянием. Легко представить себе условия, при которых любой из зрительных признаков глубины мог бы ввести в заблуждение; но для того чтобы "подвела" аккомодация и конвергенция, требуются специальные приборы. Мышечные ощущения такого рода могут быть получены даже при небольшом усилии. Если, например, быстро перевести взор с горизонта на кончик носа, то можно почувствовать оба мышечных усилия. По этой причине аккомодация и конвергенция считались первичными признаками зрительного восприятия, несмотря даже на то, что они вообще не являются зрительными. Если все это так, то наши пространственные впечатления состоят из следующих элементов:

кинестетических мышечных ощущений от
аккомодации и конвергенции;

следов памяти от предшествующих кинесте
тических ощущений, связанных с протягиванием
руки или приближением к объекту, которые ассо
циировались со специфическими ощущениями ак
комодации и конвергенции; 3) и, наконец, "чис
тых" зрительных ощущений.

 Ошибки

интроспективного структурализма

Структуралистская процедура исследования восприятия состоит в описании основных элементов ощущений и их физиологических основ (или специфических нервных энергий) и законов их комбинации. Все другие качества, для которых мы не находим рецепторов (такие, как расстояния, объемы, социальные отношения, выражения лица и т. п.), должны быть выведены из этих элементов. Последние комбинируются друг с другом путем простой сум-мации. Некоторые качества, по-видимому, возникают благодаря актуализации впечатлений, оставленных прошлыми ощущениями, в соответствии с законами ассоциации. Эта общая точка зрения указывает общее направление исследований сенсорной психофизики и дает единое представление о человеке и его восприятии мира.

Основная ошибка заключается в гипотезе сум-мации, в методе аналитической интроспекции или в той и другой. Мы исследовали все строительные блоки зрительного восприятия (цвет, пространственное положение, форму, размер и т. п.) и убедились, что данные сенсорной психофизики не могут предсказать феномены, наблюдаемые при объединении этих предполагаемых блоков в целостные картины. Во многих случаях мы могли бы объяснить факты, не соответствующие гипотезе суммации, с помощью бессознательных умозаключений, делаемых на основе прошлого опыта. Однако это объяснение независимо от его дополнительных возможностей не может спасти аналитическую интроспекцию, поскольку никакими интроспективными усилиями мы не можем преодолеть эффекты контекста и прошлого опыта и обнаружить "истинное" ощущение (например, что линии в иллюзии Мюллера-Лайера действительно равны).

Однако если аналитическая интроспекция не может расчленить наше восприятие мира на врожденные ощущения и образы памяти, как мы можем узнать, что врожденно и что приобретено? Как мы можем проверить эмпирический тезис, что воспринимаемые нами сложные объекты "строятся" из более простых сенсорных элементов, с помощью некоторого процесса перцептивного научения?


2. Гештальтпсихология восприятия. Понятие поля и перцептивных сил. Законы перцептивной организации.

Принцип изоморфизма

К.Коффка

ВОСПРИЯТИЕ: ВВЕДЕНИЕ В ГЕШТАЛЬТТЕОРНЮ *

В этой части своей работы я приведу ряд экспериментов из различных областей, которые показывают плодотворность нашей концепции. Промежутки аб, б«, вг, изображенные на рис. 1, отличаются от промежутков аа, бб, ев, хотя те и другие принадлежат одному объекту — "изгороди". Пытаясь описать это различие, мы обнаруживаем одну очень яркую особенность восприятия. Белые промежутки аб, бе, вг образуют часть общего белого поля, тогда как остальные белые промежутки ограничиваются областями, за-ключенными между соответствующими черными линиями; они не выходят за пределы этих областей и не образуют части окружающего белого поля. Опытные наблюдатели могут даже описать кривые, замыкающие эти белые полосы, которые кажутся слегка изогнутыми внутрь. Таким образом, мы видим, что белая поверхность нашего рисунка, хотя объективно она всюду однородна, дает начало двум различным феноменам: в одном случае она выступает в виде ограниченных "полос", тогда как в другом распространяется на все остальное поле. Для обозначения этого различия у нас есть два выразительных слова: первый феномен мы называем фигурой, второй — фоном, понимая при этом, что фигура как таковая вообще невозможна без фона.

з   г

a   a      б   б      ев

Рис.1

Обратимся к нашей "изгороди". Мы обнаружили, что белые промежутки, относящиеся к фигуре, замкнуты, в то время как такие же промежутки, принадлежащие фону, — нет, хотя объективно никаких замыкающих линий нет ни в том, ни в другом случае. Тут мы имеем дело с одним очень общим принципом: именно фон всегда менее "оформлен", чем фигура. Рубин первым систематически исследовал эти факты, и последующее изложение в значительной мере почерпнуто из его работы. Его метод был осо-

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.. Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 96-100.

 бенно пригоден для выявления различий между фигурой и фоном. Он использовал двусмысленные геометрические объекты, где в качестве фигуры могли выступать то одна, то другая часть изображения. Простой пример такого объекта уже рассматривался Шуманном. Если интервалы аа, бб в нашей "изгороди" мы сделаем равными аб, бв, то получим нечто замечательное. Теперь полосой может стать бб, а бв -частью фона; и наоборот, бв может выступить в виде полосы, а бб стать частью фона. Каждый раз мы будем обнаруживать прежнее различие: полосы всегда замкнуты независимо от того, какими отрезками они ограничены, тогда как интервалы между ними — нет. Другим примером может служить так называемый субъективный ритм, слуховой или зрительный, когда он накладывается на объективно однородные серии ударов или вспышек. И в этом случае мы встречаемся с различием субъективных интер- и интра-метрических интервалов, и снова связь этих субъективных впечатлений с объективными промежутками оказывается неоднозначной. Рис. 2, воспроизведенный из работы Рубина, может восприниматься то как белый крест на черном фоне, то как черный крест на белом фоне (если пренебречь другими, менее важными эффектами). Сравните любой крест с его фоном и вы легко заметите, что фон всегда менее структурирован, чем фигура; фон или вообще не имеет отчетливой формы, или приближается к сравнительно простой форме квадрата.

Рис. 2

Большей степени структурированности соответствует и большая "живость" или яркость фигуры. Уже Шуманн заметил, что белые участки внутри фигуры "белее" тех, что снаружи, что легко видеть на примере его "изгороди".

Эти примеры показывают уже отмеченный ранее факт: феноменально фигура всегда имеет замыкающие линии, даже если объективно они отсутствуют. Хорошая фигура всегда "закрытая", а замыкающая линия как раз выполняет функцию "закрывания". Таким образом, линия, разделяющая области фигуры и фона, имеет очень разное отношение к каждому из них, ибо, ограничивая фигуру, она не

97


служит границей для фона. Фон не меняется под действием контура и, частично закрываясь фигурой, как бы лежит позади фигуры, не прерываясь ею. Крест, приведенный ниже (рис. 3) помогает уяснить это.

Посмотрите на участки, заполненные дугами. Образуя крест, кривые, действительно, становятся дугами, т. е. самостоятельными отрезками окружностей; образовав же круг, они воспринимаются иначе, уже не как изолированные друг от друга; теперь они выступают в сознании как видимые части целой серии концентрических кругов.

Рис. 3

Свойство фона не поддаваться влиянию контура фигуры тесно связано с другим, уже упоминавшимся его свойством, а именно с меньшей степенью его структурированности. В нашем последнем примере это выражается в том, что целые окружности, когда они образуют фон, являются более простой структурой, чем наборы дуг, составляюших фигуру — крест, ибо во втором случае вместо каждой окружности появляются четыре дуги. Меньшая степень структурированности обусловливает еще одно отмеченное Рубином различие фигуры и фона: фон имеет более выраженный "субстанциональный", а фигура — "вещный" характер.

Вернемся к ограничивающей линии. Из ее различного отношения к фигуре и к фону следует и то, что она должна обладать двумя различными сторо-

 нами: внутренней и внешней; одна — включает, другая — исключает, или вслед за Хорнбоштелем можно сказать, что одна из них вогнута, другая - выпукла, хотя эти слова и не являются психологическими терминами; думается, однако, что они верно схватывают действительные психологические различия. Взгляните на левую линию "в" нашей "изгороди" и вы поймете, что имеется в виду; в самом деле, левая сторона прямой — жесткая и отталкивающая, тогда как правая — мягкая и уступающая. Очень полное описание этих качеств дано Хорнбоштелем, который сводил иллюзии обращения перспективы к изменению этих качеств: чтобы произвести обращение фигуры, нужно сделать вогнутым то, что выпукло, и выпуклым то, что вогнуто.

Здесь нужно сделать одно замечание для тех читателей, у которых может возникнуть возражение, что наши термины обозначают не реальные свойства зрительных феноменов, а лишь их интенцио-нальные значения. Я уже говорил, что хотел описать подлинные свойства. Примем во внимание, что они не обязательно должны быть похожи на те "застывшие" свойства, фигурирующие в традиционной психологии, которые наделяются лишь "бытием"; напротив, многие из них — живые и активные, обладающие "действием". Деревянный брус, лежащий на полу без пользы, может выглядеть точно так же, как брус, несущий определенную нагрузку, однако точное описание отметило бы этот факт, приняв во внимание состояние напряжения, которое должно было бы тогда существовать. Говоря более общо, состояние покоя при отсутствии сил отличается от состояния покоя в случае их равновесия; по убеждению автора, то же справедливо и для описанных феноменов. Замыкающая линия фигуры выполняет некоторую функцию, и эта функция является одним из ее зрительных свойств. Традиционная же психология с самого начала определяла термин "зрительные свойства", как указывающий лишь на "застывшие" свойства; в результате она и обнаружила только такие свойства. Но это определение было произвольным и, как оказалось, неадекватным, поскольку делало исследователя слепым к исключительно важным фактам.

98


Ч.Осгуд

ТОЧКА ЗРЕНИЯ ГЕШТАЛЬТТЕОРИИ *

Представленная здесь попытка извлечь существо гештальтистской точки зрения базируется в основном на работах Коффки (1935), Келера (1938, 1940), Брауна и Вота (1937).

Теория имеет дело с явлениями, которые обнаруживаются в зрительном поле, являющемся, в свою очередь, динамическим распределением энергии, причем его части взаимозависимы из-за их участия в целом. Поле структурировано в той мере, в какой внутри него существуют различия по интенсивности или по качеству. В той мере, в какой поле структурировано, оно содержит потенциальную энергию, способную производить (перцептивную) работу. Привычная аналогия с полем энергии вокруг магнита является, по-видимому, наиболее простой, способствующей пониманию. В пространстве между двумя полюсами магнита существует силовое поле, причем интенсивность и направление его сил непрерывно меняются от одной точки к другой. Перестройка железных опилок, которая происходит при введении магнитного поля, обнаруживает не только то, что эти энергетические дифференциалы способны производить работу, но также и то, что произведенная ими работа позволяет описать природу сил поля. Точно так же феноменальные аспекты восприятия (т. е. произведенная работа) используются гештальт-теоретиками для характеристики сил зрительного поля.

В этом пункте естественно возникает вопрос: где (в нервной системе) локализуется это зрительное поле? Браун и Вот пишут: "Под зрительным полем мы подразумеваем пространственную структуру (конструкт), в которую могут быть упорядочены феномены зрительного поля". И действительно, поле может быть введено в теорию как чисто гипотетическая конструкция. Это, по-видимому, наиболее безопасная процедура, но гештальттеоретики, как правило, вводят физиологические процессы, объясняющие их феномены психологического "поля". Коф-фка (1935) пишет: "...давайте думать о физиологических процессах не как о молекулярных, а как о молярных феноменах. Если мы сделаем это, то все трудности старой теории исчезнут. Ибо их молярные свойства будут теми же, что и свойства процессов сознания, в основе которых они лежат". И ниже: "...там, где локальные процессы не являются полностью изолированными, они больше не могут быть полностью независимыми, и, следовательно, то, что происходит в одном месте, будет зависеть от того, что происходит в других местах... Имеются бесчисленные перекрестные связи, которые, может быть, связывают каждую нервную клетку с каждой другой... (и следовательно) события в этой сети нервной ткани не могут больше образовывать только геомет-

' Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 114-127.

 рические формы... процессы, которые имеют в ней место, больше не могут быть независимыми, и мы должны рассматривать их как молярные распределения со степенью взаимозависимости, варьирующей обратно пропорционально действительному оперативному сопротивлению". И все же это не говорит нам, где (т.е. в 17-м, 18-м поле или где-либо еще в мозговой ткани) действуют эти динамические силы, и гештальттеоретики, по сути дела, об этом так нигде и не сказали.

По вопросу о том, как на основании известных свойств материальной нервной системы можно объяснить процессы поля, наиболее ясно высказался Келер (1940), Келер и Уолах (1944). Келер указывает, что перцептивные процессы ведут себя аналогично токам в электролитах, и затем спрашивает, возможно ли, что явления восприятия действительно связаны с электрическими токами в нервной системе. Его физиологические рассуждения могут быть резюмированы следующим образом.

На основании того факта, что нейрогумораль-ные химические вещества выделяются на окончаниях волокон (Кэннон и Розенблют, 1937), можно предположить, что в зрительных отделах мозга, "когда нервные импульсы достигают окончания сенсорных волокон, химические вещества проникают в среду, которая окружает эти окончания". При большом количестве возбужденных в данном районе волокон, при повторяющихся волнах возбуждения и, по-видимому, высвобождении нейро-гуморальных веществ можно предположить, что будет достигнуто устойчивое состояние химической концентрации. Эта концентрация, представляющая в своем пространственном распределении фигуру, будет отличаться от концентрации, представляющей фон. Поскольку эти районы различных концентраций химических веществ имеют общие и непрерывные границы, ионы будут диффундировать из районов повышенной концентрации в районы пониженной концентрации, образуя тем самым электродвижущую силу, которая вызовет ток вокруг контура фигуры. Это движение тока будет независимым от анатомических проводящих путей как таковых. "Поскольку причиной тока является присутствие фигуры, мы можем говорить, что его движение образует функциональный ореол (ободок) или поле фигуры".

Келер считает, что большое число психологических фактов требует теории, подобной этой.

Как мнение Коффки о молярных физиологических процессах, параллельных психическим процессам, так и призыв Келера к раскрытию полевых мозговых функций основываются на принципе изофор-мизма. Буквально это означает "равенство форм". Бо-ринг (1942) по этому поводу приводит следующую иллюстрацию: "Если эта система точек нанесена на плоскую резиновую пленку, и затем пленка натянута на неправильную плоскость, то точки на натянутой пленке будут изоморфны точкам на плоской пленке". Заметьте, что здесь нет требований, чтобы расстояния были идентичны по величине, только, чтобы точки соответствовали по своему порядку. Пространственная и временная упорядоченность ответа будет соответствовать пространственной и временной упорядоченности физиологических процессов, содержанию, представленному в ответе как "одна

99


вещь", будет соответствовать единица или целое в составляющем основу физиологическом процессе. В решении проблемы "души и тела" — это вариант психологического параллелизма, параллелизма между молярными душевными и молярными физиологическими явлениями. Проекция сенсорной поверхности на кору делает возможной такую точку зрения. Действительно, видение белого квадрата сопровождается (грубо говоря) квадратоподобной областью возбуждения в 17-м поле. Однако изоморфизм геш-тальттеории идет дальше этого. Она утверждает, что сознательно воспринимаемый квадрат должен соответствовать области возбуждения в форме квадрата в каком-то месте зрительной коры, т. е. если форма из четырех точек воспринимается как "квадрат", должен иметь место некий подобный квадрату физиологический процесс. Если этот принцип верен, то можно использовать опыт сознания прямо как средство изучения молярных физиологических функций. Так считали гештальтпсихологи. Изложенное составляет сущность феноменологии. Эти теоретики принимали изоморфизм как фундаментально "данное", как аксиому. Они не признавали локализованных специфических путей, ассоциаций, поскольку такие физиологические явления, исходя из принципа изоморфизма, не имеют соответствующего представительства в сознании.

Каковы силы, действующие в зрительном поле? Имеется один основной динамический фактор, один источник энергии для перцептивной работы: сходные процессы в зрительном поле привлекают друг друга (Брунер, 1930). Это взаимопривлечение сходных процессов составляет основу связывающих сил в зрительном поле. Они являются центральными по происхождению, интегрирующими (организующими) по функции и перцептивными по природе.

"Мы предполагаем, что между всеми объектами в зрительном поле существуют связывающие силы поля, имеющие природу векторов... О зрительном поле необходимо думать как о четырехмерном множестве, имеющем наряду с тремя пространственными четвертое, временное, измерение". Чем ближе две точки в пространстве и времени, тем сильнее выражена эта тенденция к их связыванию. Келер (1940) предлагает большое количество иллюстраций этой закономерности в зрительном поле и в других модальностях: тенденция двух точек на коже казаться ближе друг к другу, чем это есть на самом деле, при почти симультанном прикосновении к ним; тот же феномен в слухе, слияние слегка диспаратных точек при восприятии глубины. Очевидно, что если бы не было ограничений в этих тенденциях к связыванию, все объекты в поле просто слились бы, образовав правильный сферический шар. Следовательно, мы должны постулировать противоположные, сдерживающие силы, которые являются периферическими по происхождению, сегрегативными (разделяющими, дезинтегрирующими, автономизирующими) по функции и "сенсорными" по природе. Коффка пишет: "У нас имеются два вида сил: те, которые существуют внутри самих процессов распределения и которые имеют тенденцию придавать этому распределению по возможности наиболее простую форму, и те, которые имеют место между этим распределением и формой стимула, которые сдерживают это стремление к упрощению".

 Как предполагалось выше, интенсивность связывающих сил варьирует в соответствии с квазиколичественными законами.

Чем больше качественное сходство между про
цессами в зрительном поле, тем сильнее связывающие
силы между ними.
Если некоторые буквы на странице
с обычным шрифтом красные, общая форма, кото
рую они образуют (например,
х), воспринимается с
готовностью — сходные процессы, вызываемые крас
ным, связываются. Такие же черные буквы не обра
зуют форму, поскольку они связываются равным
образом со всеми другими черными знаками на стра
нице.

Чем больше сходство процессов по интенсивнос
ти, тем больше связывающие их силы.
Наиболее чис
тая демонстрация этого —
эффект Либмана. Если яр
кость цветной фигуры одинакова с яркостью нейт
рального серого фона, на котором она воспринима
ется, форма цветной фигуры становится неясной.
Сильные связывающие силы между процессами оди
наковой интенсивности имеют место между фигу
рой и фоном, они ослабляют разделяющий эффект
качественного различия и в результате смазывают
контуры. Эффект наиболее заметен в случае голубых
фигур (на сером фоне).

Чем меньше расстояние между сходными процес
сами, тем больше связывающие их силы.

Чем меньше временной интервал между сходны
ми процессами, тем сильнее связывающие их силы.

Оба эти закона хорошо иллюстрируются фи-феноменом. Две световые вспышки, включающиеся поочередно, при определенных условиях могут восприниматься как одно световое пятно, движущееся вперед и назад. Если временной интервал оптимальный, увеличение пространственного расстояния между вспышками снижает впечатление от движения. Мультипликаторы знают, что для того, чтобы уменьшить рывки в движении фигур, различие между последовательными рисунками, т.е. расстояние, должно быть уменьшено. Наконец, в общем, чем меньше временной интервал между поочередными вспышками, тем лучше кажущееся движение.

Мы теперь можем обратиться к перцептивной работе, производимой этими связывающими и сдерживающими силами. Коффка пишет: "...мы могли бы ожидать очень стабильные организации каждый раз, когда оба вида сил действуют в одном и том же направлении, например, если наше пятно имеет круглую форму. Наоборот, если силы находятся в сильном конфликте, то результирующая организация должна быть менее стабильной".

Мы можем обобщить это следующим образом: чем сильнее противоречие между связывающими и сдерживающими силами, тем больше энергии в зрительном поле, способной произвести перцептивную работу. Эта перцептивная работа может иметь много форм: замыкание неполных фигур, искажения (иллюзии), группировка зрительных объектов, кажущееся движение и т. д. Если, следуя анализу Брауна и Вота, мы представим сумму всех связывающих сил, действующих на данную точку как SC, то можно написать следующие отношения:

(1) ХС - ZR    (2) 1С > ZR    (3) ХС <

100


Если имеет место первое условие — энергия для совершения перцептивной работы отсутствует, имеется постоянное устойчивое состояние. Во втором случае, в котором связывающие силы преобладают над сдерживающими, могут быть предсказаны модификации (перцептивная работа). Третий случай с преобладанием сдерживающих сил над связывающими также представляет нестабильность в зрительном поле, но какие именно феноменальные изменения будут иметь место — неясно. Браун и Вот предполагают, что это условие для автокинетического движения.

По существу, о сдерживающих силах в теории говорится мало. Связывающие силы, действующие на данную точку, представляют собой взаимное привлечение всех сходных процессов в зрительном поле (сила векторов пропорциональна их сходству, близости и т. и.). Но что представляют собой сдерживающие силы? Их единственная функция состоит, по-видимому, в сохранении видимой локализации точки, точно соответствующей месту максимального возбуждения в том распределении, которое связывает стимул. Следовательно, в то время как связывающие силы смещают объекты в зрительном поле с их "действительной позиции", возникают сдерживающие силы, усиливаясь до тех пор, пока ZC не станет равной X/?. Если это соображение правильно, то уравнение (3), приведенное выше, никогда не реализуется: сдерживающие силы возникают только тогда, когда в зрительном поле происходят смещения, вызываемые связывающими силами, и они никогда не становятся сильнее, чем связывающие силы, которые их вызывают к жизни. Это соображение появилось в статье Орбисона (1939), излагающей исследование, проведенное под руководством Брауна. "Если два объекта воспринимаются как стабильная конфигурация, то, по определению, I.R ХС. Однако это не означает, что данные объекты не притягиваются друг к другу. Напротив, это означает, что оба объекта притягиваются друг к другу до тех пор, пока 1.R = ЪС. Такая интерпретация предполагает, что сдерживающие силы поля увеличиваются по мере того, как объект смещается со своей позиции".

Отсюда следует что все зрительные поля имеют тенденцию к минимизации напряжения, т. е. к условию, при котором ЕС= £Л. По существу то, что представлено в опыте как стабильное восприятие, всегда является конечным результатом взаимодействия этих сил, и предшествующее существование и направление связывающих сил обнаруживаются в том, что воспринимаемое неидентично тому, что могло бы быть предсказано на основании ретинальной стимуляции. Каковы же направления, в которых произойдут эти изменения (т. е. каковы направления связывающих сил)? Мы уже видели, что, не будучи сдерживаемы, все процессы в зрительном поле слились бы в совершенно сбалансированную сферу, протяженную в четвертом (временном) измерении. Действительное связывание будет настолько большим, насколько позволяют существующие (ретинальные) условия. Коффка проводит аналогию с мыльным пузырем: "Почему он имеет форму сферы?" Из объемных форм сфера представляет наименьшую при данном объеме поверхность или наибольший объем для

 данной поверхности. <...> Частички мыла притягиваются друг к другу, они имеют тенденцию образовывать между собой возможно наименьшее пространство, но давление воздуха изнутри заставляет их оставаться на поверхности, образуя поверхностную мембрану этого воздушного тела. <...> Конечное, независимое от времени распределение содержит минимум энергии, способной произвести работу. Конечное, независимое от времени состояние всегда является функцией существующих условий (здесь данной формы ретинального возбуждения): хотя капли дождя в среде равной плотности имеют сферическую форму, они приобретают сплющенную фор му на твердой поверхности. Коффка заключает, что связывающие силы имеют тенденцию к правильным симметричным и простым формам. Отсюда — закон прегнантности, в соответствии с которым "психическая организация будет всегда настолько "хорошей", насколько позволяют условия".

Рис. 1

Безусловно, наиболее убедительное подтверждение общей гештальттеории восприятия было получено в собственных исследованиях кажущегося движения Брауна и Вота (1937). Используя специальный аппарат, они могли зажигать световые источники А, Б, В, Г (рис. 1) по кругу в темпе, который мог контролироваться экспериментатором. Если временной интервал между вспышками был большим, кажущееся движение одной точки не воспринималось: временные интервалы между А -Б, Б—В и т. д. были такими, что связывающие силы оказывались минимальными, и четыре отдельные вспышки воспринимались как поочередно зажигающиеся и гаснущие. Когда временной интервал уменьшался, возникал эффект чистого фи-движения: одно световое пятно казалось описывающим углы квадрата. В этом случае Б оказывалось значительно ближе во времени к А и влияло на него связывающим образом, точно так же, как В по отношению к Б и т. д., но В было значительно отставлено от А, чтобы оказывать на него какое-либо влияние. При дальнейшем снижении временных интервалов, однако, траектория кажущегося движения сначала становилась дугообразной кривой, огибающей стороны квадрата, и затем начинала восприниматься как круг, периметр которого оказывался внутри действительных местоположений лампочек. Стимуляции Б, В, Г следуют достаточно близко во

101


Рис. 2. А — искажение окружности, наложенной на поле с радиальными линиями; Б - искажение квадрата, наложенного на поле с концентрическими окружностями.

времени за стимуляцией А, благодаря чему оказывают связывающее влияние на точку А. Однако величина связывающих сил в этом поле постепенно уменьшается. Поскольку относительная величина векторов будет постепенно и непрерывно изменяться при каждом изменении в видимом положении А, видимое движение одного источника будет выглядеть примерно как дуга круга, целиком находящегося внутри точек стимуляции. Тот же анализ применяется по отношению к каждой из четырех точек. Точные измерения полностью подтвердили эти предсказания теории, так же как и другие, которые могли быть осуществлены при изменении расстояния между источниками, интенсивности источников и т.д.

При дальнейшем сокращении временных интервалов размер круга — траектории движения — становится больше до тех пор, пока вес 4 источника не оказываются видимыми одновременно (когда их разделяет только 50 мсек); Браун и Вот предполагают, что интенсивность связывающих сил как функция временного интервала вначале увеличивается и затем уменьшается. Объяснения для такой функциональной зависимости не предлагается. Другая возможность состоит в том, что сдерживающие силы, отражающие нервные события на сетчатке, имеют более быструю и происходящую с отрицательным ускорением функцию затухания при исчезновении стимулов по сравнению со связывающими силами. При очень коротких интервалах преобладание С сил будет небольшим; при несколько больших интервалах при данной скорости затухания возбуждения сетчатки и, следовательно, преобладание В сил становилось бы максимальным; при дальнейшем увеличении интервала ослабление самих связывающих тенденций привело бы к снижающим эффектам.

Другая поразительная демонстрация приложимости описанной теории предложена Орбисоном (1939). Его техника состояла в том, что он вводил объективно симметричные фигуры в поля, структурированные таким образом, что в них доминировали определенные напряжения связывающих сил. Основная гипотеза должна была подтвердиться, если бы эти объективно симметричные фигуры искажались внутри таких полей в направлениях позиций "связывающего равновесия" (т. е. позиций, которые были бы заняты, если бы отсутствовали сдерживающие силы).

 Рассматривая связывающие силы только как функцию пространства между сходными процессами, Орбисон теоретически определил эти позиции связывающего равновесия для каждого из использованных полей (подробности могут быть найдены в оригинальной статье). Круг на поле А и квадрат на поле Б ясно искажены настолько, что даже трудно поверить в то, что они объективно правильные (рис.2)

Последний постулат теории восприятия гештальтпеихологии мог бы быть сформулирован следующим образом: существующая организация поля имеет тенденцию сопротивляться изменению. Мы говорим "мог бы" потому, что хотя много перцептивных фактов подтверждает это положение и та же идея существует в гештальтпеихологии относительно инсайта и решения проблемных ситуаций, имеется масса других доказательств, подтверждающих прямо противоположный тезис, а именно, что существующая организация поля имеет тенденцию блокировать свое собственное постоянство.

Рис. 3. Установка для демонстрации устойчивости данной перцептивной организации. Смена направления видимого движения происходит между положениями (4) и (5), а не между (3) и (4)

Обратимся к примерам, подтверждающим первый тезис: трудность восприятия лица, спрятанного среди листвы на загадочной картинке, обычно объясняется доминированием предшествующей перцептивной организации. Некоторые лица испытывают затруднение при восприятии обоих из двух возможных изображений в действенных фигурах. Если на установке, подобной той, которую использовали Браун и Вот (рис. 3), лампочки A-D вспыхивают одновременно и чередуются с также вспыхивающими одновременно лампочками В—С, кажущееся движение создаст впечатление либо вертикально (если расстояния АВ и CD будут сделаны меньше, чем рассто-

102


яния АС и BD), либо горизонтально колеблющейся линии (если расстояния АВ и СО будут больше, чем АС и BD). Теперь предположим, мы начали с позиции (2) (рис. 3), где всегда воспринимается вертикальная колеблющаяся линия, и постепенно увеличиваем расстояние между А к В. Когда достигается положение, при котором В оказывается на равном расстоянии от А и D (3), сдвига в направлении кажущегося движения не происходит. В действительности восприятие вертикальной колеблющейся линии продолжается вплоть до положения, при котором расстояние АВ гораздо больше расстояния АС (4), прямо противореча закону близости в отношении связывающих сил. Наконец, достигается точка (5), в которой напряжение слишком велико, и фигура внезапно превращается в горизонтальную колеблющуюся линию.

Существующая организация поля совершенно очевидно сопротивляется изменению, обнаруживая тенденцию к сохранению постоянства. Психологи другого поколения склонны были бы рассматривать это как иллюстрацию "установки".

 Каковы доказательства противоположного тезиса, что существующая организация поля создает силы, которые имеют тенденцию ее разрушить? Келер, используя объект с обращающимися фигурой и фоном, нашел, что частота обращения увеличивается со временем наблюдения. Если же после длительного наблюдения изображение обращалось так, что контуры попадали на относительно "свежие" участки, наблюдалось, напротив, повышение стабильности. На основании этого факта он заключил, что продолжительное действие процесса, образующего фигуру в данной области зрительной ткани, ослабляет организующие силы, которые поддерживают эту структуру. Другой цитируемый пример - эффект последействия фигуры. После продолжительного рассматривания одной фигуры наблюдается смещение в другой (тестирующей) фигуре в направлении из области, получившей наибольшее насыщение.

То, что процессы организации сопровождаются обеими тенденциями - к усилению и ослаблению ее стабильности, — представляется очевидным, но как соотносятся эти тенденции, остается неясно.

103


Ч Odvd РУЮЩий стимульный фактор - группу кружков, об-разующих знакомую фигуру, — и он полностью подавил процессы внимания. Попробуем, насколько это возможно, направить наше внимание на горизонтальные и вертикальные ряды; попробуем, насколько это возможно, воспринять Х-образную форму (необходимо составленную из черных и белых фигур разной формы) — эти организации сопротивляются нашим усилиям. Вертгаймер (1923) первый осуществил подробное исследование факторов, влияющих на перцептивную группировку элементов в зрительном поле. Последующее изложение исходит из его классификации этих факторов, хотя точно и не соответствует ей.

ПЕРЦЕПТИВНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ

Как феноменальный мир организован в восприятии? Когда мы смотрим вокруг, то видим не хаос ощущений, о котором писал Джемс, а окружение, четко разделенное на осмысленные предметы. Вот это карандаш (желтый), лежащий на книге (зеленой), а не просто желтое продолговатое пятно на зеленом поле; это — лицо Самюэля Джонса, а не хаотическое нагромождение красных, белых и коричневых ощущений. Очень может быть (как думают эмпиристы), что до перцептивного научения внутренний опыт хаотичен по своему характеру, но наверняка к тому времени, когда у молодых индивидуумов развиваются их моторные способности в мере, достаточной для проведения на них экспериментов, сенсорный хаос оказывается подчиненным перцептивному порядку. Какова же природа этого перцептивного порядка? Какие виды организации при этом имеют место? При каких стимулах и центральных условиях? И "почему" в терминах физиологической, гештальтистской и бихевиористской теорий перцептивная организация имеет свои специфические особенности0

Феноменальные законы организации

Посмотрите пристально в течение некоторого времени на фигуру из маленьких черных квадратов (рис.1, А); вы заметите постоянные изменения в ее организации - то горизонтальные, то вертикальные линии, то группы из четырех квадратов, то центральный крест. Мы здесь имеем двусмысленную ситуацию, в которой различные периферические (стимульные) и различные центральные (установка, значение и т. д.) факторы соревнуются в определении того, что будет воспринято. Впервые эта "шахматная доска" была описана Шуманном (1900), который приписал флуктуации перцептивной организации капризам внимания (рис.1, Б). Мы ввели домини-

■ ■■■■■■ ■■■€>■■■

■■■■■■■ ■■■овна

■■■■■■■ ■■■оввн

■■■■■■■ ооооооо

■■■■■■■  IIBO1I1

  ■■■€)■■■

■■■■■■■  IIBOIII

А Б

Рис. 1. А — расположение фигур, которое позволяет наблюдать меняющуюся организацию (по Шу-манну, 1900); Б — расположение, при котором одна доминирующая организация сопротивляется изменениям

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 281-295.

 Рис. 2. А — фактор близости предрасполагает наблюдателя организовать линии в группы; Б -фактор продолжения работает в противовес близости, способствуя группировке менее близких линий; В - замкнутость исключает возможность группировки близких частей раздельных фигур

1. Близость

Чем ближе (при прочих равных условиях) объекты друг к другу в зрительном поле, тем с большей вероятностью они организуются в единые, целостные образы. Пары линий (рис. 2, А) по этой причине легко организуются так, что две соседние воспринимаются как целое, при этом почти невозможно воспринять как целое линии, разделенные большим промежутком, т. е. разрушить единицы, основанные на факторе пространственной близости. Кстати, здесь имеет место не просто пространственная близость, но близость процессов одинакового качества.

2. Сходство

Сходство процессов в зрительном поле: чем больше единые и целостные образы, тем с большей вероятностью они организуются. Тот факт, что крест (рис. 1, Б) воспринимается мгновенно и продолжает видеться неизменно, иллюстрирует действие этого стимульного фактора — крест состоит из качественно одинаковых элементов.

3. Продолжение

Чем больше элементы в зрительном поле оказываются в местах, соответствующих продолжению закономерной последовательности, т. е. функционируют как части знакомых контуров, тем с большей вероятностью они организуются в единые целостные образы. На рис. 2, Б факторы близости и сходства остаются теми же, что и на рис. 1, А, однако

104


здесь более отдаленные элементы обладают свойством продолжения, выступая как части простого целого. Поэтому можно легко организовывать в связанные единицы относительно отдаленные ломаные линии, несмотря на фактор близости.

4. Замкнутость

Чем в большей степени элементы зрительного поля образуют замкнутые целые, тем с большей готовностью они будут организовываться в отдельные образы. Это простое логическое развитие принципа продолжения. На рис. 2, В ломаные линии продолжены до соединения друг с другом и образования форм квадратов; такие замкнутые контуры обладают сильным приоритетом в зрительной организации.

Выше мы перечислили объективные, стимульные переменные. Существуют также центральные факторы (смысл, отношение), которые определяют организацию зрительного поля. Строчка букв, которую мы приводим ниже, довольно легко распадается на единицы в соответствии со значениями отдельных слов.

Собакаестмясо

Если то же сделать на незнакомом языке, то, естественно, такой организации не произойдет. Очевидно, мы накладываем организацию на сенсорные данные, осмысливая их, и это является результатом научения, а не врожденной перцептивной организации. Смысловая организация не ограничивается словесным материалом. Изображения на рис. 3, по-видимому, имеют небольшой смысл для большинства читателей — просто некое скопление форм и линий. Но как только вам скажут, что рисунки изображают "Солдата с собакой, проходящих за воротами забора" и "Женщину, моющую пол", они сразу превращаются в понятную организацию. Примечательно, что после того, как эти рисунки ассоциируются с конкретными значениями (и поэтому воспримутся определенным образом), становится очень трудно реконструировать их и воспринять как что-то другое.

Рис.3. Две фигуры, иллюстрирующие влияние значения на перцептивную организацию

К настоящему времени физиологическая точка зрения может мало внести в наше понимание описанных законов группировки. Верно, конечно, что формирование котура есть необходимое предшествующее условие всех типов перцептивной организации, и статистические механизмы, описанные Маршаллом и Тальботом, безусловно, имеют к ней отношение. С другой стороны, точка зрения гештальт-психологии предлагает объяснение почти всех фактов, что неудивительно, поскольку гештальттеория развивалась преимущественно в рамках экспери-

 ментальных исследований восприятия. Сходство и близость вперцептивной организации являются прямым выражением факторов, влияющих на величину связывающих сил. Продолжение контуров и замкнутость могут рассматриваться как выражение закона прегнант-ности. Роль смысла как организующей силы не затрагивается классической гештальттеорией, которая делает большой акцент на врожденном характере перцептивных процессов.

Довольно удивительно, что бихевиористская точка зрения может сказать больше об этих характеристиках организации, чем о других перцептивных феноменах. В соответствии со схемой Халла организмы способны вырабатывать реакции различения на повторно предъявляемые комплексы стимулов, отличающиеся от реакции на компоненты стимулов в другой комбинации. Связь большинства объектов между собой является физическим фактом; из этого следует, что стимулы от объектов будут повторяющимся образом действовать на организм как взаимодействующие комплексы. Маленький ребенок выучивается отдельным реакциям на свою собственную руку, бутылочку, лицо матери как на различимые "целые", и последующее применение словесных обозначений облегчает организацию стимуль-ного множества. Связывающие факторы сходства и близости, способствующие группировке стимульных элементов, становятся основой генерализованных перцептивных навыков. Поскольку связь объектов, с которыми производятся манипуляции, имеет физическую основу, стимулы, близкие в сенсорном пространстве, будут объединяться во взаимодействующие комплексы гораздо чаще, чем те, которые удалены друг от друга. Эта генерализованная тенденция отвечать на соседние части как на "принадлежащие друг другу" проводит к многочисленным ошибкам ребенка: он может схватить башню из кубиков за верхний кубик и очень удивиться, увидев, что только он один окажется поднятым. Подобным образом у многих объектов практического действия ребенка (ложки, застежки, прутья кровати) взаимодействующие части в высшей степени похожи по сенсорным качествам, и это приводит к генерализованной тенденции воспринимать сходные элементы как единые целые. Ребенок делает усердные попытки взять красивый красный цветок с платья матери; ему трудно воспринимать тонкую бечевку как связанную с яркой красной игрушкой, которую он старается притянуть к себе.

Транспозиция (перенос)

Перцептивные формы как интегрированные целые допускают перенос, несмотря на значительные изменения в сенсорных элементах, их составляющих. Известной иллюстрацией тому является мелодическая тема. Временная последовательность тонов, которая неизменно узнается нами как "Милая Адели-на", может переходить от струнных к духовым или голосу, из одного ключа в другой и т. п.: даже измененная по ритму, она еще сохраняет свой "целостный характер". Однако этот характер теряется, когда мелодия проигрывается в обратном направлении, -факт, которому теоретики гештальта не уделили до-

105


статочного внимания. Подобно этому, квадрат или круг сохраняет свой целостный характер вопреки большим изменениям в величине, цвете, точке зрения и т. д. Этот феномен тесно связан как с константностью восприятия так и с образованием понятий.

Сюда может быть привлечена нейрофизиологическая гипотеза Хеббэ, хотя по общему признанию она спекулятивна по своей природе. Вопреки изменению в характере стимуляции от треугольников разных размеров, вопреки изменению локализации возбудительного процесса в 17-е поле, в 18-м поле могут образовываться соответствующие клеточные объединения, например, возбуждение в этом месте (18-го поля) представляет "форму" треугольное™. Подобный же аргумент может быть применен к "формам" и в других модальностях, например, мелодиям, меняющимся в ключе. Для гештальттеоретиков транспонируемость с легкостью следует из идеи изоморфизма: мозговые процессы, имеющие одну и ту же молярную физиологическую организацию или структуру, сопровождаются восприятием одинаковых форм в феноменальном поле.

Халл обсуждает феномены переноса, в особенности парадокс арпеджио Хамфри, в связи со своей гипотезой взаимодействия. Однако его аргументация не является ни достаточно подробной, ни достаточно убедительной.

Феномен "один" и "два"

Рис. 4. Одно и два:

А - воспринимается как одна фигура, разделенная внутренней линией; Б - воспринимается как две независимые фигуры, соединенные боковыми сторонами

Центральным для гештальтистской точки зрения на перцептивную организацию является принцип пре-гнантности, в соответствии с которым наши восприятия стремятся быть настолько простыми и "хорошими", насколько позволяют условия стимуляции. Коффка (1935) в связи с этим ставит следующий вопрос: когда контурная фигура с линиями внутри будет выглядеть как "одно", а когда как "два"? Фигура на рис. 4, А воспринимается как "одно" — как прямоугольник, разделенный включенной в него линией. Фигура же на рис. 4, Б, напротив, воспринимается как "два" - как две раздельные единицы, приложенные друг к другу боковыми сторонами. Почему это так? Согласно Коффке, "причина ясна: в первом случае общая фигура лучше, чем каждая из двух

 ее частей, тогда как во втором имеет место обратное". Коффка отклоняет объяснение эмпиристов, что "лучшими" фигуры становятся благодаря практическим манипуляциям (знакомости), есьиаясь на эксперименты Готтшальдта (1926). В этих экспериментах испытуемые повторно знакомились с простыми фигурами типа той, которая приведена на рис.5, А. Затем им предъявлялись фигуры, подобные той, которая изображена на рис. 5, Б, с просьбой сообщить, что они видят. Хотя знакомая фигура всегда была включена в новую, только в исключительных случаях испытуемые ее замечали. В самом деле, трудно обнаружить знакомую форму, даже если намеренно ее искать.

Используя эти результаты как аргумент против обучения восприятию формы, Коффка считает, что эмпиризм есть также с необходимостью элемента-ризм. Почти любой сравнительный бихевиорист согласится с тем, что дополнение одной стимульной организации к другой представляет нечто большее, чем просто сложение — взаимодействие приводит к изменению всей ситуации. В приведенном примере следует заметить, что наиболее успешно маскируют простую фигуру те дополнения, которые продолжают ее контуры в прежних направлениях и вызывают ошибочные движения глаз (что в соответствии с физиологической точкой зрения приводит к формированию несовместимых с прежней формой клеточных ансамблей). Дополнительные линии на рис. 5, В не интерферируют с видимой исходной формой, поскольку пересекают исходный контур почти под прямыми углами.

Рис. 5. Простая форма А включена в Б а В. Ее очень трудно выделить в Б, в то время как в В она легко отделяется (эксперимент Готтшальдта, 1926; по Коффке, 1935)

Выделение фигуры из фона

Почему, как образно выразился Коффка, мы видим вещи, но не дыры между ними7 Когда я протягиваю руку с распростертыми пальцами и смотрю на нее, рука, конечно, выглядит фигурой, вещью, а различные другие объекты в поле зрения становятся бессмысленными, слитными в невыразительную аморфную массу, которую мы и называем фоном. В исключительных обстоятельствах мы способны видеть "дыры" так, как если бы они вдруг стали фигурой, например, когда через темную массу скал видится пронзительно яркий кусок голубого неба; однако мы подозреваем, что в таких случаях многие факторы, нормально связанные с фигурами, переносятся на то, что обычно выступает как фон. В обычном видении нашего трехмерного мира имеется целый ряд чисто физиологических факторов, содействующих выделению того, что фиксируется. "Вещь",

106


на которую мы смотрим, видится как единичная, тогда как объекты, расположенные ближе и дальше в поле зрения, выглядят как неясно двоящиеся; аккомодационный механизм настраивается на поверхность вещи, на которую мы смотрим, и это делает зрительно ясным один объект за счет других. Но существует много других сил, обеспечивающих различие фигуры и фона, и большинство их наилучшим образом может быть проиллюстрировано на двухмерных формах (возможно из-за этого передача научных идей в нашей культуре осуществляется большей частью через посредство плоских поверхностей книжных страниц).

В процессе образования фигуры прежде всего находят общее выражение уже изученные нами феноменальные законы группировки. Чем ближе друг к другу элементы, образующие фигуру, тем легче она может быть изолирована. Фактическим доказательством этого может быть то обстоятельство, что системы звезд, получившие наименования, содержат звезды, расположенные близко друг к другу, и не содержат тех, которые не составляют часть общей конфигурации.

Аналогично, чем больше сходство между элементами, образующими фигуру, тем легче она воспринимается как таковая. Другой параметр стимуляции, еще не обсуждавшийся нами как образующий целостность, — контраст; при прочих равных условиях, чем сильнее контраст между элементами фигуры и фона (либо по яркости, либо по цвету или форме), тем легче образуется фигура. То же справедливо в отношении непрерывности и замкнутости: чем более легко элементы, образующие фигуру, следуют закономерным и зрительно предсказуемым направлениям, чем более они образуют замкнутые пространства, тем с большей легкостью возникают фигуры. Осмысленность является еще одним определяющим фактором. Если просвечивающие сквозь скалы куски неба имеют характер знакомой формы: профиля, животного, привычной геометрической формы, — они с большей готовностью приобретают качество фигуры.

Как правило, большинство "хороших" фигур, подобно черному кругу на белом фоне, сочетает в себе все эти качества организации: части фигуры плотно скомпонованы (близки), в высокой степени сходны и отделены резким контрастом от частей фона; их контуры непрерывны и правильны по форме; кроме всего, они представляют привычные формы как целые.

 Каковы феноменальные характеристики, различающие фигуру и фон? Рубин (1915, 1921), используя перевертывающиеся изображения фигуры и фона, подобные тем, которые приведены рис. 6 и рис. 7, выделил следующие различия.

Части фигуры имеют характер объекта или
"вещи", фон же относительно аморфен и имеет ха
рактер материала или субстрата.

Части фигуры кажутся лежащими феноменаль
но ближе
к наблюдателю, чем фон; хотя этот про
странственный эффект не первый по значению, он
вполне отчетлив, так что фигура кажется лежащей
поверх фона. В самом деле, когда обратимые фигуры
перевертываются, нередко возникает впечатление
движения назад и вперед в третьем измерении.

В соответствии с этим пространственным эф
фектом
фон кажется непрерывно простирающимся за
фигуру,
приводя к тому, что Коффка называл "двой
ственной репрезентацией". Так, часть географичес
кого поля, представляющаяся нам как фигура, в пси
хологическом поле выступает дважды: один раз как
поверхность фигуры и второй - как (подразумевае
мая) поверхность фона.

Контуры воспринимаются принадлежащими фи
гуре, а не фону.
Это еще одно отчетливое впечатле
ние, которое возникает при восприятии переверты
вающихся фигур (см. рис. 6). Хотя каждый контур яв
ляется общим для обеих возможных фигур, он как
бы "прилипает" к той части поля, которая выступа
ет в данный момент как фигура.

Коффка (1935) приводит множество примеров этого эффекта, высказывая мнение о том, что эта "односторонность" контуров является важным аспектом формообразующих процессов в восприятии.

Выводы Рубина получили подтверждение и развитие в работах Уивера (1927). Используя черные фигуры на белом фоне и ограниченное время экспозиции (при помощи тахистоскопа Доджа), он дополнительно обнаружил, что:

5. В то время как фигура имеет вполне определен
ную локализацию в пространстве и структуру поверх
ности,
фон плохо локализован и обладает поверхно
стью "пленки". Уивер нашел также, что при посте
пенном увеличении длительности экспозиции раз
личные характеристики фигуры (контур, форма, вы
ступы и т. д.) обнаруживаются с различным успехом.
Становление контура является необходимым усло
вием любого феноменологического опыта в отно
шении фигуры. Кроме того, как уже отмечалось,
восприятие фигуры облегчается наличием "хорошей"
формы, а также фактором осмысленности
(Эренш-
тейн,
1930). Особенно интересным в наблюдениях
Рубина (1921) было то, что испытуемые с трудом
узнавали конфигурации стимулов, если отношения
фигуры и фона были перевернуты. Обычной иллюс
трацией этого факта может служить вид знакомой
карты, на которой массы воды и земли закрашены
противоположным образом, а также рассматривание
негативов.

Рис. 6. Иллюстрация двойственного изображения меняющихся фигуры и фона

 107


Изменчивость перцептивной организации

Упорядоченность и стабильность, накладываемые перцептивными процессами на сенсорные данные, в лучшем случае являются делом времени. Любое сенсорное поле, если оно пристально рассматривается достаточно длительное время, начинает изменяться на наших глазах, обнаруживая свой действительно неоднозначный характер. Когда сенсорная информация нарочито делается двусмысленной, как, например, в случае обращающихся фигур, эта тенденция становится просто более отчетливой. Можно рассматривать любой сенсорный объект как потенциально способный вызывать множественную перцептивную организацию. В большинстве "нормальных" случаев восприятия один из способов организации безраздельно доминирует над остальными, благодаря либо врожденным, либо приобретенным механизмам, либо и тому и другому вместе. Когда я смотрю на портрет деда, висящий на стене, имеется крайне высокая вероятность того, что произойдет специфическая организация восприятия и в силу ее высокой вероятности она останется неизменной продолжительное время. Однако даже лицо деда через несколько минут начинает испытывать неожиданные трансформации.

Посмотрите пристально некоторое время на рис. 7, А. В отличие от лица деда этот объект с самого начала двусмыслен; первое, что вы видите, — это фигуру, напоминающую вазу, затем что-то, похожее скорее на двух полных дам, поглощенных светским разговором, затем снова вазу и т. д. Как сенсорная информация этот зрительный объект почти в одинаковой степени ассоциируется с этими двумя альтернативными организациями. Мы можем специально изменить вероятностные отношения в этой ситуации. Если, как показано на рис. 7, Б, мы придадим вазоподобной области различительные метки, что, кроме всего прочего, увеличит ее "вещный характер", то переход ко второму способу организации затруднится. Если же, как это показано на рис. 7, В, мы сделаем осмысленные лица из двух внешних областей, то близнецы возьмут верх над вазой. Эти манипуляции мы производили с самой сенсорной информацией. Но мы можем также изменить перцептивные вероятности, меняя значения, отношения, смысл для наблюдателя. Шафер и Марфи (1943),

 

Рис. 8. Клнефантоскоп Майлса Вращение металлического флюгера позади освещенного экрана создает непрерывно изменяющуюся теневую форму, которая повторно проходит показанный выше цикл изменений. При этом возможны меняющиеся способы восприятия (Вальтер Майлс, 1931)

например, показали, что поощрение и наказание могут надежно определить, какая из двух обращающихся фигур будет восприниматься.

Неоднозначность не ограничивается только альтернативой между двумя конкурирующими организациями. Могут быть созданы такие зрительные ситуации, которые будут вызывать большое число различных перцептивных организаций примерно с одинаковой вероятностью. Майлс (1931) предложил установку, названную им кииефантоскопом: отчетливая тень вращающейся горизонтальной металлической полосы проецируется на экран, и зрительная последовательность, изображенная на рис. 8, повторяется неограниченное время. Наблюдатель может видеть "две руки, протягивающиеся к нему", затем вдруг "две руки, машущие от него", затем "нечто, вращающееся по часовой стрелке", после чего брусок, "растягиваемый и сжимающийся", потом опять "машущие к нему руки", затем "дыру в белой простыне", "открывающуюся и вновь закрывающуюся" и т. д. Эти многочисленные возможности легко подвергаются влиянию подсказки: если наблюдатель монотонно повторяет: "машут к...к...к...", "машут от...-от...от... и т.п.", то характер воспринимаемого движения обычно подстраивается к такому самовнушению. Харроувер (1939) показала, что люди с мозговыми поражениями обычно менее гибки и в меньшей степени подвержены влиянию осмысленной оценки стимульных вероятностей. Она использовала плоские обращающиеся фигуры, подобные тем, которые приведены на рис. 7. Выводы, полученные при этом для стойкости социального восприятия, заслуживают детального экспериментального исследования.

Является перцептивная

организация врожденной или

приобретенной?

Га

ппплр Т

^   // I.'    II Ц  V.  S

А Б В

Рис. 7. Изменение отношений фигура — фон:

А — поле без дополнительных влияний: появление "вазы" и "лица" почти равновероятно; Б — "ваза" как фигура сделана более вероятной; В - более вероятной фигурой сделано "лицо"

 Гештальтисты, постулирующие изоморфизм, склонны приписывать все характеристики восприятия врожденным "полевым" свойствам центральной нервной системы. Бихевиори-сты, следуя некоему принципу экономии, пытаются найти во всех этих формах поведения признаки научения. Это составляет часть непрерывной и, вероятно, необходимой полемики

108


между нативизмом и эмпиризмом. Однако, как это обычно случается, ответ постепенно оказывается компромиссным — определенные аспекты перцептивной организации врожденно детерминированы, другие являются продуктом жизненного опыта. Как можно исследовать эту проблему? Поскольку перцептивная организация развивается вместе с инструментальным поведением — а в случае приматов, может быть, идет впереди него — и последнее приходится использовать в качестве показателя, возникает необходимость задержать перцептивное развитие в период, когда формируются другие способности. В случае животных это означает воспитание их от рождения в полной темноте (если мы желаем изучить зрительное восприятие); в отношении же людей мы должны положиться на случай - иногда с помощью операции возвращается зрение лицам, слепым от рождения.

 Хебб (1949) дает наиболее полное описание фактов, имеющих отношение к этой проблеме, и читатель, желающий разрабатывать ее дальше, должен познакомиться с его книгой и цитируемыми в ней источниками (в особенности с обзором Зендена (1932) случаев возвращения зрения лицам, слепым от рождения, и исследованием Райзена (1947) на шимпанзе, выращенных в темноте). Хебб приходит к выводу, что хотя некоторые свойства перцептивной организации врожденно детерминированы (особенно процессы выделения фигуры из фона), другие свойства, как это может быть показано, являются продуктом длительного периода научения. И как раз к этим последним формам организации он адресует свои нейрофизиологические гипотезы (образование клеточных ансамблей и пр.).

109


3. Теория бессознательных умозаключений. Понятие

первичного образа, образа представления, перцептивного

образа, бессознательных умозаключений

Г.Гельмгольц

О ВОСПРИЯТИЯХ ВООБЩЕ *

Ощущения, вызываемые светом в нервном аппарате зрения, используются нами для формирования представлений о существовании, форме и положении внешних объектов. Представления такого рода мы будем называть зрительными восприятиями. В настоящем разделе "Физиологической оптики" нам нужно рассмотреть научные результаты, полученные мною относительно условий, при которых возникают зрительные восприятия.

Поскольку восприятия внешних объектов относятся к представлениям, т. е. актам нашей психической деятельности, они сами могут быть результатом лишь психической деятельности. По этой причине учение о восприятиях по его существу следует отнести к области психологии. Мы должны исследовать типы соответствующей психической деятельности и управляющие ею законы. Обширное поле деятельности имеется также для физических и физиологических исследований, так как методы естественных наук могут дать совершенно необходимые сведения о том, какие особенности стимулов и физиологического стимулирования приводят к тем или иным представлениям о свойствах внешних объектов. <...> Таким образом, наша основная цель заключается в исследовании чувственного материала и именно тех его сторон, которые существенны для получаемых из него образов восприятия. Эта задача может быть целиком решена методами естественных наук. В то же время нам придется говорить о психической деятельности и ее законах в той мере, в какой она проявляется в чувственном восприятии. Однахо мы не рассматриваем анализ и описание психической деятельности как существенную часть данной работы, поскольку с этим связана необходимость отхода от методов, основанных на достоверных фактах и общепризнанных и ясных принципах. Следовательно, по крайней мере здесь, я считаю необходимым отделить психологический аспект физиологии чувств от чистой психологии, занимающейся установлением сущности и законов психической деятельное-ти.<...>

Я хотел бы прежде всего подвести читателя к известным общим особенностям психической деятельности, влияющей на чувственное восприя-тие.<...>

Когда в особых условиях либо с помощью оптических приборов некоторый стимул воздействует на глаз, то общее правило формирования наших зрительных образов состоит в том, что мы всегда видим

" Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 61-87.

 объекты в поле зрения так, как видели бы их при обычных условиях, если бы получили то же впечатление. Допустим, что внешний угол глазного яблока подвергается механическому воздействию. Тогда мы видим свет, идущий со стороны переносицы. В обычных условиях внешний свет возбуждает сетчатку в височной части именно тогда, когда он действительно приходит со стороны переносицы. Таким образом, согласно сформулированному правилу мы помещаем воспринятый нами источник света в соответствующую точку поля зрения, хотя механическое воздействие исходит не из внешнего поля впереди нас и не со стороны переносицы, а, наоборот, как бы изнутри, сзади и с височной стороны глазного яблока. Общую справедливость приведенного правила мы продемонстрируем в дальнейшем на большом числе примеров.

Нормальными условиями наблюдения в формулировке указанного правила мы называем обычные условия зрения, при которых глаз стимулируется светом, приходящим извне, отраженным от непрозрачного тела и непосредственно проникшим в глаз через слой воздуха. Такое определение естественно, потому что указанный тип стимуляции имеет место в подавляющем большинстве случаев; остальные случаи, при которых преломляющие или отражающие поверхности искажают ход лучей, или стимулирование происходит не внешним светом, можно рассматривать как редкие исключения. Это объясняется тем, что сетчатка, расположенная на дне твердого глазного яблока, почти полностью защищена от всех видов стимуляции, кроме внешнего света. Если же для кого-то стало нормой употребление определенного оптического прибора, например, очков, то интерпретация зрительных впечатлений приспосабливается в известной степени к этим изменившимся условиям.

Сформулированное правило касается не только зрения: оно является общим свойством всех видов чувственного восприятия. Например, возбуждение осязательных нервов в подавляющем большинстве случаев происходит через воздействия на окончания этих нервов на поверхности кожи. Лишь при очень сильной стимуляции в некоторых исключительных случаях могут возбуждаться и сами нервы. В соответствии с вышеприведенным правилом всякая стимуляция кожных нервов связывается с соответствующим периферическим участком кожи, хотя она может возникнуть и в проводящих путях и в центрах. Наиболее поразительные примеры такой иллюзии представляют случаи, когда соответствующие периферические участки кожи вообще отсутствуют, например, у людей с ампутированной ногой. Часто такие субъекты долгое время после операции испытывают живые ощущения в отрезанной ноге. Они чувствуют со всей определенностью, в каком пальце ноги возникает боль. Естественно, что в этом случае стимуляция может приходиться только на остаток

ПО


того нервного волокна, которое подходило прежде к отрезанным пальцам. Чаше всего оно возникает в шраме либо вследствие внешнего давления, либо впоследствие сдавливания соединительной тканью. Иногда по ночам ощущения в отсутствующей конечности бывают столь остры, что человек вынужден ощупать это место, чтобы убедиться в отсутствии конечности.

Итак, в случаях необычного стимулирования возникают искаженные представления об объектах, что дало повод ранним исследователям называть их иллюзиями органов чувств. Очевидно, однако, что в этих случаях нет ничего неправильного в функционировании органов чувств и соответствующих нервных механизмов - и те и другие подчиняются постоянно действующим законам. Это иллюзии именно в интерпретации содержания чувственных ощущений.

Психическая деятельность, заканчивающаяся выводом, что перед нами в определенном месте находится определенный объект с определенными свойствами, как правило, является неосознанной деятельностью. По своему результату такой вывод совпадает с умозаключением, поскольку мы по произведенному действию на наши органы чувств создаем представление о его причине, хотя на самом деле мы непосредственно имеем дело лишь с возбуждениями нервов, т. е. с воздействиями внешних объектов, а не с самими объектами. Однако от умозаключения в его обычном понимании эта психическая деятельность отличается тем, что она не является актом сознательного мышления. К сознательным умозаключениям приходит, например, астроном, вычисляющий положение звезд и расстояние до них на основе перспективных изображений в различные моменты времени и для различных точек земной орбиты. Его умозаключения опираются на осознанное знание законов оптики. В обычных актах зрения такие знания отсутствуют. Следовательно, психические акты обычного восприятия можно назвать бессознательными умозаключениями, отличая их от обычных, так называемых сознательных умозаключений. Хотя подобие психической деятельности в обоих случаях вызывает и, по-видимому, всегда будет вызывать некоторое сомнение, подобие результатов бессознательных и сознательных умозаключений несомненно.

Бессознательные умозаключения о причинах чувственных впечатлений по своим результатам сходны с заключениями по аналогии. Поскольку в громадном большинстве случаев стимуляция височной области сетчатки исходит от внешнего света, падающего со стороны переносицы, мы заключаем, что то же имеет место в каждом новом случае стимулирования той же части сетчатки. Точно так же мы считаем, что всякий живущий человек умрет, потому что весь предшествующий опыт показывает, что умерли все люди, жившие до нас.

Именно потому, что эти бессознательные заключения по аналогии не являются свободными актами сознательного мышления, они непреодолимы; от них нельзя избавиться путем более глубокого понимания действительного положения вещей. Мы можем отдавать себе ясный отчет о механизме возникновения светового явления в результате нажима на глаз, однако нам не избавиться от впечатления,

 что свет возникает в определенном месте поля зрения, и не суметь отнести его к тому месту сетчатки, которое действительно стимулируется. То же самое происходит в отношении всех изображений, даваемых оптическими приборами.

Существует множество примеров того, какими жесткими и непреодолимыми становятся связи, образованные многократным повторением, даже если они основываются не на естественных, а на условных сочетаниях, как, например, связь между написанием слова, его произношением и смыслом. Тем не менее многим физиологам и психологам связь между чувственными ощущениями и представлением об объекте кажется настолько строгой и обязательной, что они не хотят признать, что эта связь в значительной степени основана на приобретенном опыте, т. е. на психической деятельности. Напротив, они пытаются найти механические основы этой связи с помощью воображаемых органических структур. Все это придает большое значение тем данным, которые показывают, как изменяются и приспосабливаются к новым условиям умозаключения о чувственных данных с накоплением опыта и тренировкой. Так, субъект может научиться выделять те детали ощущений, которые прежде оставались без внимания и не участвовали в формировании образа объекта. С другой стороны, выработанная таким образом привычка может стать настолько твердой, что тот же индивид, попавший в прежние нормальные условия, может испытать чувственные иллюзии.

Подобного рода факты говорят о глубоком влиянии, которое оказывают на восприятие опыт, тренировка и привычка. Однако мы не можем пока точно оценить, как далеко распространяется их действие. Пока имеется слишком мало данных, полученных на младенцах и детенышах животных, и интерпретация этих данных крайне произвольна. Кроме того, нельзя сказать, что дети лишены всякого опыта и тренировки в осязательных ощущениях и телодвижениях. Все это побудило меня сформулировать вышеприведенное правило в таком виде, который не уточняет эти вопросы, а говорит лишь о результатах. В таком виде оно может быть принято даже теми читателями, которые имеют совершенно иную точку зрения на происхождение представлений об объектах внешнего мира.

Вторая общая особенность нашего чувственного восприятия состоит в том, что мы лишь постольку обращаем внимание на наши ощущения, поскольку они полезны для познания внешних объектов; напротив, мы привыкли отвлекаться от деталей чувственных ощущений, которые не имеют значения для восприятия внешних объектов. В результате, чтобы испытать эти субъективные ощущения, требуются специальные усилия и тренировки.

Хотя как будто нет ничего легче осознания своих собственных ощущений, опыт показывает, что для их обнаружения нередко нужен особый талант, в высокой степени продемонстрированный Пуркинье, или же простая случайность или отвлеченное рассуждение. Так, например, слепое пятно было открыто Ма-риоттом путем теоретического рассуждения. Подобным же образом я открыл в области слуха существование комбинационных тонов, которые я назвал суммационными тонами. Открытие огромного боль-

111


шинства субъективных явлений обязано тому, что какой-то исследователь обратил на него особенно пристальное внимание. Внимание же обычных наблюдателей привлекается к субъективному явлению лишь в том случае, когда оно настолько интенсивно, что препятствует восприятию объектов. Когда субъективное явление открыто, другим наблюдателям обыкновенно бывает легче обнаружить его, если, конечно, созданы соответствующие условия и нужным образом сконцентрировано внимание. Однако во многих случаях, как, например, при обнаружении слепого пятна или выделении обертонов и комбинационных тонов из музыкального звука, требуется такое напряжение внимания, что даже специальные вспомогательные средства не помогают многим лицам осуществить этот эксперимент. Даже пос-леобразы ярких объектов сначала воспринимаются большинством лиц лишь в особо благоприятных внешних условиях и только многократное повторение помогает увидеть их более слабые варианты. Показательным в этом отношении является и тот факт, что пациент, страдающий какой-либо глазной болезнью, вдруг начинает замечать так называемых "летающих мух", которые всегда находились в его стекловидном теле. Он тут же приходит к убеждению, что эти пятнышки появились лишь после заболевания, хотя в действительности заболевание только усилило его внимание к зрительным явлениям. Имеются случаи постепенной потери зрения одним глазом, когда сам пациент продолжительное время не замечает этого, пока случайно не закроет здоровый глаз и не обнаружит слепоту другого.

Когда внимание человека впервые обращают на двоение бинокулярных образов, он удивляется, что не замечал этого прежде. Особенно его поражает, что в течение всей жизни он воспринимал одинарными лишь незначительное число объектов, находящихся примерно на том же расстоянии, что и фиксируемая точка; подавляющее же большинство остальных объектов, в том числе более удаленных и более близких, воспринималось как двойные.

Итак, первое, чему мы должны научиться, — это обращать внимание на наши ощущения. Обычно мы это делаем в отношении тех ощущений, которые служат средством познания внешнего мира. В условиях обычной жизни ощущения не имеют для нас другого значения. Субъективные феномены чаще всего представляют интерес лишь для научных исследований и при обычном функционировании органов чувств могут лишь отвлекать внимание. Мы можем добиться чрезвычайной тонкости и точности объективных наблюдений, но отнюдь не субъективных. Более того, мы в значительной степени вырабатываем в себе способность не замечать субъективных явлений и судить об объектах независимо от них, хотя ввиду их интенсивности они могли бы быть легко замечены.

Самый общий признак субъективных зрительных явлений заключается в том, что они сопровождают движение взгляда по полю зрения. И послеобразы, и "летающие мухи", и слепое пятно, и световая пыль темного поля движутся вместе с перемещением глаз, совпадая последовательно с различными неподвижными объектами в поле зрения. С другой стороны, если одни и те же явления неизменно возникают в

 тех же местах поля зрения, то они воспринимаются нами как объективные и присущие внешним предметам.

Те же самые трудности, что и при наблюдении субъективных ощущений, т. е. ощущений, вызываемых внутренними причинами, возникают и при попытках анализа сложных ощущений — постоянных комплексов, порождаемых некоторыми простыми объектами. В таких случаях опыт учит нас воспринимать комплекс ощущений как неделимое целое; мы, как правило, оказываемся неспособными воспринимать его отдельные части без внешней помощи. В дальнейшем мы познакомимся с большим числом соответствующих примеров. Так, восприятие направления объекта зависит от комбинации ощущений, с помощью которых мы оцениваем положение глаз и отличаем участки сетчатки, на которые падает свет, от тех, на которые он не падает. Восприятие формы трехмерного об'ьекта есть результат комбинации двух различных перспективных образцов, даваемых двумя глазами. Кажущийся простым эффектом глянец поверхности вызывается различиями в цвете или яркости ее образов в обоих глазах. Эти факты были установлены теоретически и могут быть подтверждены соответствующими экспериментами, хотя очень трудно, а иногда и просто невозможно обнаружить их путем прямого наблюдения и анализа одних ощущений. Даже в случае ощущений, связанных со сложными объектами, анализ ощущений с помощью одного наблюдения тем сложнее, чем чаще в них возникает одна и та же комбинация и чем в большей степени у нас развилась привычка рассматривать это ощущение как признак действительной природы объекта. Примером может служить тот известный факт, что краски ландшафта кажутся нам значительно определеннее и ярче при наклонном или даже перевернутом положении головы, чем при обычном вертикальном ее положении. При обычном способе наблюдения мы стремимся получить правильное представление лишь об объектах как таковых. Мы знаем, что на расстоянии зеленые поверхности меняют свой цвет. Мы привыкли не обращать внимания на это изменение и идентифицировать изменившийся тон дальних лугов и деревьев с зеленым цветом тех же близких объектов. В случае большой удаленности предметов, например, горной гряды, цвет распознается в очень слабой степени, будучи приглушен воздушной перспективой. Этот неопределенный голубовато-серый цвет, граничащий вверху с ясной синью неба или красновато-желтым светом заката, а внизу с живой зеленью лугов и лесов, в большой степени подвержен искажению вследствие контраста. Мы воспринимаем его как неустойчивый цвет дали. Его изменения в разное время и при разной освещенности видны четче, если мы не стремимся распознать его действительные свойства и не связываем его ни с каким определенным объектом, отдавая себе ясный отчет в его изменчивой природе. Но, наблюдая необычным образом, например, глядя назад из-под руки или между ног, мы воспринимаем ландшафт как плоский образ, что вызвано частично необычным положением образа в глазу, частично тем, что бинокулярная оценка расстояния становится неточной, в чем мы сможем убедиться позже. Может случиться, что облака при наблюде-

112


нии головой вниз воспримутся в перспективе, а наземные объекты покажутся изображениями на плоскости, как это обычно бывает с облаками на небе. При этом цвета потеряют свою связь с дальними или близкими предметами и явятся нам в своих собственных вариациях. Тогда мы без труда признаем, что неопределенный голубовато-серый цвет является на самом деле насыщенным фиолетовым цветом, в который постепенно переходит через голубовато-зеленый и синий цвет растительности. На мой взгляд, это отличие в целом происходит от того, что мы больше не рассматриваем цвета как признаки объектов, а относимся к ним как к различным ощущениям. Эго позволяет точнее воспринимать их собственные вариации, не отвлекаясь на другие обстоятельства.

Трудность видения двойных бинокулярных образов одного и того же внешнего объекта хорошо показывает, как отнесение ощущений к внешним объектам мешает нам анализировать простейшие отношения между этими ощущениями <...>.

Все это справедливо не только для качественных аспектов ощущений, но и для восприятия пространственных отношений. Например, движения человека при ходьбе — знакомое и привычное зрелище. Мы воспринимает их как некое связанное целое, в лучшем случае замечая лишь самые отличительные их особенности. Требуется большое внимание и специальный выбор места наблюдения, чтобы выделить вертикальные и латеральные колебания тела идущего. Для этого мы должны наметить на заднем фоне опорные точки или линии, с которыми будем сравнивать положение его головы. Но посмотрите теперь на идущих вдали людей через астрономический телескоп, дающий перевернутое изображение. Какие странные скачки и колебания обнаружатся у них. Исчезнет трудность распознания отдельных отклонений тела и многих других особенностей походки, в частности ее индивидуальных свойств и их причин. И все это лишь потому, что наблюдение стало необычным. С другой стороны, в перевернутом изображении не так легко определить характер походки: легкая она или тяжелая, чинная или грациозная.

Итак, часто довольно трудно сказать, что в нашем восприятии обусловлено непосредственно ощущениями, а что ~ опытом и тренировкой. С этой трудностью связаны главные разногласия между исследователями в данной области. Одни склонны отводить влиянию опыта максимальную роль, выводя из него, в частности, все пространственные представления. Эта точка зрения может быть названа эмпири-стической теорией. Другие исследователи, признавая, вообще говоря, влияние опыта, предполагают су-шествование некоторой системы врожденных, не основывающихся на опыте образов, относя эти образы к элементарным, одинаковым у всех наблюдателей представлениям, и прежде всего к представлениям о пространстве. В отличие от предыдущей, эту точку зрения можно назвать нативистической теорией чувственного восприятия.

Мне представляется, что в этом споре необходимо помнить о следующих основных моментах.

Будем относить выражение образ в представлении только к отвлеченным от текущих чувственных впечатлений реминисценциям наблюдавшихся ранее объектов; выражение перцептивный образ — к вос-

 приятию, сопровождающемуся соответствующими чувственными ощущениями; выражение первичный образ — к совокупности впечатлений, формирующихся без каких бы то ни было реминисценций прежнего опыта и не содержащих ничего, кроме того, что вытекает из непосредственных чувственных ощущений. Теперь нам ясно, что один и тот же перцептивный образ может иметь различную чувственную основу, т. е. образ в представлении и актуальные впечатления могут входить в самых различных отношениях в перцептивный образ.

Когда я нахожусь в знакомой комнате, освещенной ярким солнечным светом, мое восприятие сопровождается обилием очень интенсивных ощущений. В той же комнате в вечерних сумерках я могу различить лишь самые освещенные объекты, в частности, окно, но то, что я вижу в действительности, сливается с образами моей памяти, относящимися к этой комнате, и это позволяет мне уверенно передвигаться по ней и находить нужные вещи, едва различимые в темноте. Без предварительного опыта распознать эти вещи было бы невозможно. Наконец, даже в полной темноте, припоминая находящиеся в комнате предметы, я могу чувствовать себя довольно уверенно. Так, путем постепенного сокращения чувственной основы перцептивный образ может быть сведен к образу-нредстаалению и постепенно перейти в него целиком. Конечно, мои движения тем неувереннее и восприятие тем менее точно, чем скуднее чувственный материал, но скачка при этом не происходит — ощущения и память постоянно дополняют друг друга, хотя и в различных пропорциях. Вместе с тем нетрудно понять, что и при осмотре освещенной солнцем комнаты большая доля перцептивного образа может основываться на воспоминаниях и опыте. Как будет показано ниже, для оценки формы и размеров комнаты существенное значение имеет привычка к перцептивным искажениям параллелепипедов и к определенной форме их теней. Если мы посмотрим на комнату, закрыв один глаз, то вид ее покажется нам столь же отчетливым и определенным, как и при восприятии двумя глазами. Тем не менее при смещении всех точек комнаты на произвольные расстояния вдоль линий взора открытого глаза мы получили бы тот же самый зрительный образ комнаты.

Таким образом, когда в действительности мы имеем дело с крайне неоднозначным чувственным явлением, мы интерпретируем его в совершенно определенном смысле, и не так просто осознать, что восприятие хорошо известного объекта одним глазом гораздо беднее, чем восприятие его двумя глазами. Точно так же часто бывает трудно сказать, действительно ли видит неопытный наблюдатель, который рассматривает стереоскопическую фотографию, иллюзию, создаваемую прибором.

Мы видим, следовательно, что в подобных случаях прежний опыт и текущие чувственные ощущения взаимодействуют друг с другом, образуя перцептивный образ. Он имеет такую непосредственную впечатляющую силу, что мы не можем осознать, в какой степени он зависит от памяти, а в какой — от непосредственного восприятия.

Гораздо более отчетливо обнаруживается роль понимания в восприятии в других случаях, особен-

13


но при плохом освещении, когда мы не можем сразу дать себе отчет, что за предмет мы видим и как далеко он находится. Так, мы иногда принимаем дальний свет за ближний и наоборот. Но вдруг нам становится ясно, что за предмет перед нами, и тотчас под влиянием правильного понимания у нас формируется со всей отчетливостью правильный перцептивный образ, и мы уже не в состоянии вернуться к первоначальному, неполному восприятию.

Этот эффект часто происходит, например, со сложными стереоскопическими рисунками кристаллических форм и подобных им объектов, которые предстают перед нами со всей отчетливостью, как только удается добиться правильного их понимания. Подобные случаи знакомы каждому читателю; они показывают, что часть чувственного восприятия, порождаемая опытом, не менее сильна, чем та, которая зависит от текущих ощущений. Это всегда признавалось всеми исследователями, разрабатывавшими теорию чувственного восприятия, в том числе и теми, кто был склонен максимально ограничивать роль опыта.

Следовательно, мы должны допустить, что восприятие, принимаемое взрослыми людьми за непосредственно чувственное, содержит множество аспектов, являющихся на самом деле продуктом опыта, хотя пока трудно провести соответствующую грань.<...>

Из сказанного я делаю вывод: все в нашем чувственном восприятии, что может быть преодолено и обращено в свою противоположность с помощью очевидных фактов опыта, не является ощущением.

Следовательно, то, что может быть преодолено с помощью опыта, мы будем рассматривать как продукт опыта и тренировки. Мы увидим, что в соответствии с этим правилом настоящим, чистым ощущением нужно считать лишь качества ощущения, в то время как большинство пространственных представлений является в основном продуктом опыта и тренировки.

Отсюда не следует, что иллюзии, которые настойчиво сохраняются, несмотря на наше понимание, не связаны с опытом и тренировкой. Сведения об изменении цвета удаленных предметов из-за неполной прозрачности воздуха, сведения о перспективных искажениях и свойствах теней основываются, безусловно, на опыте. И тем не менее перед хорошим пейзажем мы получаем полное зрительное впечатление дали и пространственной формы зданий, хотя и знаем, что все это изображено на холсте.

Точно так же знание составного характера гласных звуков следует, конечно, из опыта; и все-таки (как мне удалось показать) мы воспринимаем звук, синтезированный с помощью отдельных камертонов, как слитную гласную, несмотря на то, что в данном случае мы хорошо сознаем ее составной характер.

Нам нужно еще показать, как один опыт может выступать против другого и как иллюзии могут порождаться опытом — ведь может показаться, что опыт учит только истинному. Для этого вспомним, что было уже сказано выше: мы интерпретируем ощущения так, как если бы они возникали при нормальном способе стимулирования и нормальном функционировании органов чувств.

Мы не просто пассивно поддаемся потоку впечатлений, но и активно наблюдаем, т. е. так настраи-

 ваем свои органы чувств, чтобы различать воздействия с максимальной точностью. Например, при наблюдении сложного объекта мы аккомодируем оба глаза и направляем их так, чтобы они обеспечили ясное видение точки, привлекшей наше внимание, т. е. чтобы ее изображение попало на фовеа обоих глаз. Затем мы осматриваем все пункты объекта, заслуживающие внимания. <...>

Несомненно, мы выбираем такой способ наблюдения, потому что с помощью него можем наиболее успешно рассматривать и сравнивать. При таком, как его можно было бы назвать нормальном, использовании глаз мы лучше научаемся сравнивать чувственные ощущения с действительностью и добиваться наиболее достоверного и точного восприятия.

Если же мы вынужденно или намеренно рассматриваем объекты иным способом (воспринимая их либо краем глаза, либо не перемещая взгляда, либо приняв необычное положение головы), то не можем добиться той же точности восприятия. Кроме того, в этих условиях мы оказываемся менее натренированными в интерпретации увиденного. В результате возникает большая свобода толкования ощущений, хотя мы, как правило, не отдаем себе в этом отчета. Когда мы видим перед собой некоторый предмет, то должны отнести его к определенному месту пространства. Мы не можем воспринять его в некотором неопределенном положении между двумя точками пространства. Если нам на помощь не приходит память, то мы обычно интерпретируем явление так, как сделали бы это, получив то же впечатление при нормальном и наиболее точном способе наблюдения. Так возникают известные иллюзии восприятия, если мы не концентрируем внимание на наблюдаемых предметах, а воспринимаем их либо периферическим зрением, либо очень наклонив голову, либо не фиксируя объект одновременно двумя глазами. Самое устойчивое и постоянное совпадение образов на обеих сетчатках имеет место при рассматривании отдаленных предметов. Особое влияние на совпадение полей зрения обоих глаз оказывает, по-видимому, то обстоятельство, что мы обычно видим в нижней части поля зрения горизонтальную поверхность Земли. Так, мы не вполне точно оцениваем положение близких объектов, если направляем на них взор заметно под углом вверх или вниз. В этих случаях мы интерпретируем полученные на сетчатке образы так, как если бы они были получены при прямом горизонтальном взгляде <...>.

О природе психических процессов до сих пор неизвестно практически ничего, кроме отдельных фактов. Поэтому не удивительно, что мы не можем дать полноценного объяснения происхождения чувственного восприятия. Эмпиристическая теория стремится доказать, что для возникновения образа не нужно никаких других сил, кроме известных психических способностей, хотя эти способности и остаются для нас совершенно невыясненными. В естественных науках существует целесообразное правило не выдвигать новых гипотез, пока известные факты кажутся достаточно объясненными и пока не обнаружилась необходимость в новых предположениях. Поэтому я счел необходимым предпочесть в основном эмпиристическую точку зрения. Нативистическая теория еще в меньшей степени способна дать

,14


объяснение происхождения наших перцептивных образов. Она в какой-то мере снимает вопрос, считая, что некоторые образы пространства связаны с врожденными механизмами и возникают при стимуляции соответствующих нервов. В первоначальных вариантах эта теория допускала своего рода созерцание сетчатки, поскольку предполагала в нас интуитивное знание формы этой поверхности и положения на ней отдельных нервных окончаний. Согласно более новому варианту, особенно разработанному Э. Герингом, существует некое гипотетическое субъективное зрительное пространство, в которое проецируются по определенным интуитивным законам ощущения отдельных нервных волокон. Таким образом, этой теорией не только принимается положение Канта о том, что общее представление о пространстве является первоначальной формой нашей психики, но и предполагаются врожденными некоторые специальные пространственные представления. <...>

Я понимаю, что при современном состоянии науки невозможно опровергнуть нативистическую теорию. Сам я придерживаюсь противоположной точки зрения, поскольку, на мой взгляд, нативистическая теория имеет следующие недостатки:

она вводит излишнюю гипотезу;

из нее следует существование пространствен
ных перцептивных образов, которые лишь в редких
случаях совпадают с действительностью и с несом
ненно существующими правильными зрительными
образами, что будет детально показано ниже. По этой
причине сторонники нативистической теории вы
нуждены прибегать к сомнительному предположе
нию о том, что якобы существующие первоначаль
но
пространственные ощущения постоянно исправ
ляются и улучшаются с помощью накапливаемых в
опыте знаний. Однако по аналогии со всяким дру
гим опытом следовало бы ожидать, что исправлен
ные ощущения продолжают оставаться в восприя
тии по крайней мере как сознаваемые иллюзии. Это,
однако, не наблюдается;

совершенно неясно, как постулирование этих
первоначальных пространственных ощущений может
помочь в объяснении наших зрительных восприятий,
если сторонники этой теории должны непременно
допускать, что в подавляющем большинстве случа
ев они преодолеваются с приобретением в опыте
более точного знания. Мне кажется гораздо легче и
проще предположить, что все пространственные
представления формируются только в опыте, кото
рому, таким образом, не нужно преодолевать врож
денные и, как правило, неверные перцептивные
образы.

Так выглядит обоснование моей точки зрения. Выбор позиции в этом вопросе был необходим, чтобы получить хоть сколько-нибудь обозримый порядок в хаосе явлений. Я надеюсь, что предпочтение мною одной из точек зрения не оказало влияния на строгость наблюдений и изложение фактов.

Я добавлю еще несколько слов, чтобы предотвратить неверное понимание моего взгляда и сделать его более ясным для тех читателей, которые не задумывались над процессами собственного восприятия.

Выше я назвал чувственные ощущения символами отношений во внешнем мире, отрицая какое бы

 то ни было подобие или совпадение с тем, что они обозначают. Здесь мы касаемся очень спорного вопроса о степени совпадения наших образов с самими объектами. Коротко этот вопрос формулируется так: верны наши образы или нет. Названное выше совпадение то принимается, то отвергается. К позитивному ответу приводит предположение о предустановленной гармонии между природой и разумом или даже об их тождестве через рассмотрение природы как продукта деятельности некоего всеобщего разума, порождающего также и человеческий разум. К этим взглядам примыкает нативистическая теория пространственных представлений, поскольку она считает возникновение перцептивных образов, соответствующих, хотя и в довольно неполной степени, действительности, продуктом врожденного механизма и определенной предустановленной гармонии.

Другая точка зрения отрицает совпадение образов с соответствующими объектами, считая их иллюзиями. Если быть последовательными, то из этого следует отрицание возможности всякого знания о каком-либо объекте. Такова позиция английских сенсуалистов XVIII века. Я не стану, однако, вдаваться в анализ борьбы мнений по этому вопросу отдельных философских школ, поскольку это заняло бы здесь чересчур много места. Ограничусь обсуждением того, какова, на мой взгляд, должна быть в этом споре позиция естествоиспытателя.

Наши образы и представления появляются в результате действия объектов на нервную систему и сознание. Результат всякого действия должен зависеть от природы как воздействующего, так и подвергаемого воздействию объекта. Если предполагать существование представления, воспроизводящего точную природу представляемого объекта, т. е. верного в абсолютном смысле, то это означало бы допускать существование такого результата действия, который совершенно не зависит от природы объекта, на который направлено действие, что является явным абсурдом. Таким образом, человеческие представления, равно как и все представления каких бы то ни было существ, наделенных разумом, являются такими образами, содержание которых существенно зависит от природы воспринимающего сознания и обусловлено его особенностями.

Я считаю поэтому, что нет смысла говорить о какой бы то ни было другой истинности наших представлений, кроме практической. Наши представления о предметах просто не могут быть ничем другим, как символами, т. е. естественно определяемыми знаками предметов, которые мы учимся использовать для управления нашими движениями и действиями. Если мы научились правильно читать эти символы, то мы можем с их помощью так организовать свои действия, чтобы они привели к желаемому результату, т. е. появлению новых ожидаемых ощущений. Другое соотношение между представлениями и предметами не только не может существовать в действительности — в чем согласны все школы, — но оно просто немыслимо. Это последнее замечание весьма убедительно и поможет найти выход из лабиринта спорных мнений. Задавать вопрос, верно или неверно мое представление о столе (его форме, твердости, цвете, тяжести и т. д.) само по себе, независимо от возможного его практического использова-

115


ния и совпадает ли оно с реальным предметом или является иллюзией, столь же бессмысленно, как и вопрос о том, какой цвет имеет данный звук — красный, желтый или синий. Представление и его объект принадлежат, очевидно, двум совершенно различным мирам, которые в такой же степени не допускают сравнения друг с другом, как цвета и звуки, буквы в книге и звучания слов, которые они обозначают.

Если между некоторой вещью и ее представлением в голове человека А было бы какое-то подобие или даже если бы они каким-то образом совпадали, то некоторый второй разум В, постигающий по одним и тем же законам как эту вещь, так и ее представление в голове А, должен был бы видеть или по меньшей мере мыслить между ними какое-то подобие, ибо равное, отраженное одинаковым способом, должно приводить к равному. Но спрашивается, какое можно себе мыслить подобие между процессами в мозгу, сопровождающими отображение стола, и самим столом? Очерчивается ли в мозгу воображаемая форма стола электрическими токами? И если некто представляет себе, как он ходит вокруг стола, то должна ли описываться электрическими токами также и траектория его пути? <...>

Что касается свойств объектов внешнего мира, то нетрудно видеть, что все они являются лишь результатами действия, оказываемого объектами на наши органы чувств или на другие объекты. Цвет, звук, вкус, запах, температура, гладкость, твердость принадлежат к первому классу, означая воздействия на наши органы чувств. Гладкость и твердость означают степень сопротивления, оказываемого объектом при поглаживании или нажиме рукой. Испытывая другие механические свойства, например, эластичность или вес, вместо руки можно использовать другие предметы. Точно так же и химические свойства относятся к реакциям, т. е. результатам воздействия, оказываемого данными телами на другие тела. Аналогично обстоит дело и с другими физическими свойствами тел: оптическими, электрическими, магнитными. Всюду мы имеем дело со взаимоотношениями различных тел и с результатами их действия друг на друга, зависящими от прикладываемых с их стороны сил. Все силы в природе суть силы, с которыми одно тело воздействует на другое. Воображая материю, лишенную сил, мы лишаем ее и всех свойств, кроме пребывания в пространстве и движения. Таким образом, все свойства тел проявляются только в соответствующих взаимодействиях с другими телами или нашими органами чувств. Поскольку такие взаимодействия могут иметь место в любой момент времени, в частности, вызываться нами произвольно, то, наблюдая устойчивость особого типа взаимодействия, мы приписываем объектам постоянную и неизменную способность вызывать определенные эффекты. Эту неизменную способность мы называем свойством.

Из сказанного следует, что, несмотря на свое наименование, свойства тел не означают чего-либо свойственного данному отдельному объекту, а определяют результат взаимодействия его с некоторым вторым объектом (в том числе с нашими органами чувств). Характер взаимодействия, естественно, всегда должен зависеть от свойств как воздействующего

 тела, так и тела, на которое оказывается воздействие. Относительно этого у нас не возникает никаких сомнений, когда мы говорим о тех свойствах тел, которые связаны с воздействием друг на друга во внешнем мире, например, при химических реакциях Относительно же свойств, зависящих от взаимодействия тел с нашими органами чувств, люди всегда склонны забывать, что и здесь речь идет о реакциях с особым реагентом — нашим нервным механизмом. В соответствии с этим цвет, запах и вкус, чувства тепла и холода являются результатами, существенно зависящими от типа органа, на который производится воздействие. Безусловно, из всех типов реакций чаще всего мы имеем дело с воздействиями на наши органы чувств внешних объектов. Этот тип реакций наиболее важный для нашего приспособления. Хотя реагент, с помощью которого мы испытываем объекты, дан нам от природы, характер рассматриваемых отношений от этого не меняется.

Бессмысленно спрашивать, глядя на киноварь, действительно ли мы имеем дело с красным цветом или это всего лишь иллюзия чувств. Ощущение красного цвета — это нормальная реакция нормального глаза на свет, отражаемый от киновари. Красно-слепой дальтоник увидит киноварь черной или темной серо-желтой, и это нормальная реакция его специфического глаза; ему следует лишь помнить, что его глаз устроен иначе, чем у других людей. Само по себе одно ощущение ничуть не более верно или ложно, чем другое, хотя люди, ощущающие красный свет, образуют значительное большинство. Вообще же приписывание красного цвета киновари оправдано лишь постольку, поскольку глаза большинства людей устроены аналогичным образом. Дальтоник с тем же основанием мог бы приписать ей черный цвет. Таким образом свет, отраженный от киновари, нельзя назвать красным; он является таковым лишь для определенного типа глаз. Говоря о свойствах тел по отношению к другим телам внешнего мира, мы не забываем указать то тело, по отношению к которому существует данное свойство. Мы говорим: "Свинец растворим в азотной кислоте, но нерастворим в серной". Если бы мы сказали просто: "Свинец растворим", то тотчас заметили бы, что это неполное утверждение, требующее уточнения, в чем именно растворим свинец. Когда же мы говорим: "Киноварь -красного цвета", то неявно подразумеваем, что она красная для наших глаз и для глаз тех, кого мы предполагаем устроенными подобно себе. Считая это уточнение излишним, мы и вовсе забываем о нем и можем поддаться ложному впечатлению, что красный цвет — это свойство, присущее киновари или отраженному от нее свету независимо от наших органов чувств. Совсем другим будет утверждение, что волны, отраженные от киновари, имеют определенную длину. Это положение мы можем сформулировать независимо от особенностей нашего глаза, хотя и в этом случае речь будет идти об отношениях между субстанцией и различными системами волн в эфире. <...>

Что касается отображения пространственных отношений, то оно в какой-то степени происходит уже на уровне периферических нервных окончаний глаза и осязающей кожи. Это отображение, однако, ограничено, поскольку глаз формирует только перспективные плоские изображения, а рука воспроиз-

116


водит часть поверхности тела путем подстройки под ее форму с той точностью, какая ей доступна. Непосредственный образ пространственной трехмерной фигуры не может быть получен ни глазом, ни рукой. Представление о такой фигуре достигается лишь путем сравнения образов, полученных обоими глазами, или путем перемещения фигуры, или соответственно руки. Поскольку наш мозг трехмерен, то можно пускать в ход свою фантазию, придумывая механизм, формирующий в мозгу материальные протяженные отображения внешних протяженных объектов. Однако такое предположение не кажется мне ни правдоподобным, ни необходимым. Представление пространственно протяженного тела, например, стола, включает в себя массу отдельных наблюдений. В это представление входит целый ряд образов стола, которые я получил, наблюдая его с разных сторон и с разных расстояний. К этому нужно добавить ряд осязательных впечатлений, которые я получил бы, прикасаясь последовательно к разным местам его поверхности. <...>

Имеющееся у меня представление об отдельном столе верно и точно, если я могу верно и точно вывести из него, какие ощущения я получу, если помещу руку или направлю взгляд на то или иное место этого стола. Я не могу себе представить никакого другого типа подобия между представлением и его предметом. Одно является мысленным символом другого. <...>

Принимая такую точку зрения, не следует делать вывод, что все наши представления о вещах неверны, поскольку они не равны вещам, и что по этой причине мы не можем познать подлинную суть вещей. То, что представления не равны вещам, заложено в природе нашего знания. Представления лишь отражения вещей, и образ является образом некоторой веши лишь для того, кто умеет его прочесть и составить на его основе некоторое представление о вещи. Каждый образ подобен своему объекту в одном отношении и отличен в другом, как это имеет место в живописных полотнах, статуях, музыкальной или драматической передаче определенного настроения и т. д. Представления о мире отражают закономерные последовательности внешних явлений. Если они сформированы правильно, по законам нашего мышления, и мы в состоянии с помощью наших действий правильно перевести их назад в действительность, то такие представления являются единственно верными и для нашего понимания. Все же другие представления были бы неверными. <...>

Нам нужно еще обсудить способ формирования представлений и восприятия с помощью индуктивных умозаключений. Сущность наших умозаключений изложена, пожалуй, лучше всего в "Логике" Д. С. Милля. Когда большая посылка умозаключения не навязана нам каким-либо авторитетом, а является отражением реальности, т. е. только результатом опыта, вывод не дает ничего такого, чего бы мы не знали раньше. Так, например: Большая посылка: Все люди смертны. Меньшая посылка: Кай — человек. Заключение: Кай смертен.

Большая посылка Все люди смертны — утверждение, следующее из опыта, и мы не могли бы постулировать ее, не зная заранее, что верно заключение, т. е. что Кай, будучи человеком, умер или умрет.

 Таким образом, прежде чем выдвигать большую посылку, предназначенную для доказательства заключения, мы должны быть уверены в правильности этого заключения. Мы попадаем как будто в заколдованный круг. Дело, очевидно, в следующем. Мы, как и все люди, знаем, что ни один человек без исключения не жил больше определенного числа лет. Наблюдатели, зная, что умерли Люций и Флавий и другие знакомые им лица, пришли к обобщающему выводу, что умирают все люди. Поскольку этот конец неизбежно наступал во всех предыдущих случаях, наблюдатели считают возможным отнести это общее заключение и ко всем тем случаям, которые произойдут в будущем. Так, мы храним в памяти запас накопленных нами и другими людьми знаний в форме общего утверждения, образующего большую посылку вышеприведенного умозаключения.

Ясно, что мы могли бы, и не формулируя общего утверждения, прийти непосредственно к убеждению в том, что Кай умрет, сравнив данный случай со всеми уже знакомыми нам. Это более привычный и естественный способ приходить к умозаключениям. Умозаключения этого типа происходят без отражения в сознании, поскольку с ними соединяются и их подкрепляют все наблюдавшиеся ранее аналогичные случаи. Это происходит особенно тогда, когда нам не удается извлечь из имеющегося опыта некоторое общее правило с четкими границами его применимости, что присуще всем сложным и неопределенным процессам. Так, мы можем иногда по аналогии с предыдущими случаями довольно уверенно предсказать, как поступит наш знакомый в некоторой новой обстановке, если нам известны черты его характера, например, тщеславие или робость. Однако при этом мы не могли бы точно объяснить ни то, как мы определили степень тщеславия или робости, ни то, почему этой степени нам кажется достаточно для выбора нашим знакомым ожидаемого поведения.

В случаях собственно умозаключений — если только они не навязаны нам, а сознательно выведены из опыта - мы не делаем ничего другого, как строго и последовательно повторяем те шаги индуктивного обобщения опыта, которые ранее уже были проделаны бессознательно нами или заслуживающим нашего доверия наблюдателем. Хотя формулировка общего правила, вытекающего из предыдущего опыта, может ничего не добавить к нашим знаниям, она полезна во многих отношениях. Явно сформулированное общее правило легче сохранить в памяти и передать другим людям, чем простую совокупность разрозненных примеров. Оно заставляет нас проверять каждый новый случай в смысле соответствия его этому общему правилу. Всякое исключение становится вдвойне заметным, и мы отчетливее помним об ограниченности сферы действия нашего общего утверждения. <...>

В нашем чувственном восприятии происходит в точности то же. Если мы чувствуем возбуждение в нервных волокнах, окончания которых лежат на правой стороне обеих сетчаток, то согласно тысячекратно повторяющемуся в течение всей жизни опыту мы заключаем, что освещенный предмет находится во внешнем поле, слева от нас. Для того, чтобы заслонить этот предмет или взять его, нам нужно протянуть руку вперед и влево или чтобы приблизиться к

117


нему - пройти в том же направлении. Хотя в этих случаях не делается сознательного умозаключения, существенные и исходные предпосылки его имеют место, равно как и их результат, который достигается с помощью бессознательного процесса ассоциаций представлений в тайниках нашей памяти. Последнее обстоятельство приводит к тому, что этот результат возникает в нашем сознании так, как будто он вызван сильным и не зависящим от нашей воли внешним источником.

В такого рода индуктивных умозаключениях, приводящих к формированию наших чувственных восприятий, отсутствует фильтрующая и анализирующая деятельность сознательного мышления. Несмотря на это, я считаю возможным называть их в соответствии с их природой умозаключениями, бессознательно формирующимися индуктивными умозаключениями. <...>

Наконец, уверенность в правильности нашего чувственного восприятия чрезвычайно усиливают испытания, которые мы производим с помощью произвольных движений нашего тела. В отличие от чисто пассивных наблюдений при этом достигается тот же тип твердого убеждения, что и в научном эксперименте. <...>

Только помещая по собственному усмотрению органы чувств в различные отношения к объектам, мы приобретаем надежные суждения о причинах чувственных ощущений. Такое экспериментирование начинается в раннем детстве и происходит непрерывно в течение всей нашей жизни.

Если бы некоторая внешняя сила перемещала перед нашими глазами предметы и мы не были бы в состоянии вступать с ними в какой-либо контакт, то подобная оптическая фантасмагория вызвала бы в нас чувство большой неуверенности, подобной той, с которой люди интерпретировали кажущееся движение планет по небосводу, пока законы перспективного зрения не были применены в этой сфере. Мы замечаем, что при изменении нашего положения меняются образы стоящего перед нами стола, причем по своему усмотрению мы можем делать так, чтобы воспринимался то один его образ, то другой. Мы можем вообще удалить стол из сферы наших ощущений и вновь вернуться к нему, обратив на него свой взгляд. Все это приводит к убеждению, что причиной изменяющегося образа стола являются наши движения, и по нашему желанию мы можем увидеть этот стол, даже если в настоящий момент его не видим. Таким образом, наши движения обеспечивают формирование пространственного образа неподвижного стола как основы изменяющихся в наших глазах образов. Мы говорим, что стол существует независимо от нашего наблюдения, потому что можем наблюдать его в произвольно выбранные моменты времени; для этого достаточно выбрать подходящую позицию. <...>

Фактически так же экспериментируют с предметами и дети. Они поворачивают их во все стороны, касаются их руками и ртом, повторяя это с теми же самыми предметами изо дня в день и запечатлевая, таким образом, их форму, т. е. сохраняя зрительные и осязательные впечатления, вызываемые одним и тем же предметом в разных положениях.

При таком экспериментировании с объектами часть изменений в чувственных впечатлениях ока-

 зывается зависящей от нашей воли, а часть - именно та, что определяется природой объекта - не подчиняется нам. Последние впечатления становятся особенно заметными, когда они вызывают неприятные чувства и боль. Так, мы убеждаемся в существовании не зависящей от нашей воли и воображения внешней причины ощущений. Эта причина представляется независимой от текущего восприятия, т. е. в любой момент времени мы можем с помощью соответствующих движений и манипуляций вызвать любое из серии ощущений, порождаемых этой причиной. Она признается нами как объект, существующий независимо от нашего восприятия. <...>

Если же мы задумаемся над сущностью этого процесса, то нам станет ясно, что мы никогда не сможем перейти от мира наших ощущений к представлению о внешнем мире иначе, как принимая внешние объекты за причины меняющихся ощущений. После того, как у нас сформировалось представление о внешних объектах, мы уже не обращаем внимания на пути его возникновения. Это происходит прежде всего потому, что вывод кажется нам настолько самоочевидным, что мы даже не осознаем его как некоторый новый результат. <...>

Как было отмечено выше, история учения о собственно восприятии совпадает в целом с историей философии. Физиологи XVII и XVIII веков не шли в своих исследованиях дальше образов на сетчатке, считая, что формированием этих образов все завершается. Их не смущал вопрос, почему мы видим предметы неперевернутыми, или почему воспринимаем одинарные образы, несмотря на одновременное существование двух ретинальных изображений.

Среди философов зрительным восприятием впервые подробно занялся Декарт, использовавший данные естественных наук своего времени. Он признавал качества ощущений существенно субъективными, однако считал объективно правильными представления о количественных отношениях — размере, форме, движении, положении в пространстве, длительности во времени, численности. Для обоснования правильности этих представлений он, как и все последующие идеалисты, предлагает систему врожденных идей, совпадающих с вещами. Последовательнее и яснее всего эта теория была позднее развита Лейбницем.

Беркли тщательно исследовал влияние памяти на зрительное восприятие и на осуществляемые при этом индуктивные умозаключения, которые, по его мнению, протекают настолько быстро, что мы их не замечаем, если не обращаем специального внимания. Эта эмпиристическая предпосылка привела его к убеждению, что не только качество ощущений, но и вообще всякие восприятия являются внутренними процессами, которым не соответствует ничто внешнее. Он не удержался от этого заключения, поскольку исходил из неверного утверждения, что причина (воспринимаемый объект) должна быть подобна эффекту (образу), т. е. должна быть также воображаемой сущностью, а не реальным объектом.

Теория познания Локка отвергала врожденные представления и пыталась дать эмпиристическое обоснование всякому познанию. Это стремление завершилось у Юма отрицанием всякой возможности объективного знания.

118


Наиболее существенный шаг к правильной постановке вопроса был сделан Кантом в "Критике чистого разума", где он выводит все действительное содержание знания из опыта, но отличает это знание от того, что в нашем восприятии и представлении обусловлено специфическими способностями разума. Чистое мышление a priori может приводить лишь к формально верным утверждениям, которые по существу являются необходимыми законами всякого мышления и отображения, но не имеют никакого реального значения для действительности, т. е. никогда не могут привести к какому-либо заключению относительно фактов возможного опыта.

С этой точки зрения восприятие считается результатом действия воспринимаемого объекта на органы чувств, зависящим как от воздействующего объекта, так и от природы того, на что производится действие. На эмпирические отношения эта точка зрения перенесена И. Мюллером в его "Учении о специфической энергии органов чувств".

Последующие идеалистические системы Фихте, Шеллинга, Гегеля вновь делали основной упор на существенной зависимости представлений от природы разума, пренебрегая влиянием воздействующих объектов на результат воздействия. Влияние этих систем на теорию чувственного восприятия оказалось очень незначительным.

 Кант считал пространство и время заданными формами всякого восприятия, не углубляясь в исследование того, какое участие в выработке отдельных пространственных и временных представлений имеет опыт. Он не ставил такое исследование своей задачей. Он рассматривал, например, геометрические аксиомы как врожденные представления, данные нам в пространственном восприятии, что является очень спорным. К его позиции примыкал Мюллер и целый ряд физиологов, пытавшихся построить нативистическую теорию пространственного восприятия. Мюллер предполагал даже, что пространственно сетчатка устроена так, что она может ощущать сама себя с помощью врожденной способности и что ощущения обеих сетчаток совпадают. В настоящее время эту точку зрения проводит Э. Геринг, стремящийся согласовать с ней новейшие открытия.

Еще до Мюллера Штейнбах пытался вывести отдельные пространственные представления из движений глаз и тела. Той же проблемой, но с философских позиций занимались Гербарт, Лотце. Вайтц и Корнелиус. Большой толчок исследованиям влияния опыта на зрительное восприятие был дан несколько позднее Уитстоном, изобретателем стереоскопа. Кроме отдельных результатов, полученных мной в различных исследованиях, посвященных решению этой проблемы, нужно назвать статьи следующих авторов эмпиристического направления: Нагеля, Классена, Вундта. <...>

119


4. Восприятие как процесс категоризации. Перцептивная готовность

Дж.Брунер

О ПЕРЦЕПТИВНОЙ ГОТОВНОСТИ *

Около десяти лет назад группа авторов, среди которых был и я, опубликовала довольно невинную статью, озаглавленную "Значение и потребность как организующие факторы восприятия". В этой статье рассматривалась туманная для того времени проблема: мы пытались выяснить, как несенсорные факты влияют на восприятие. Этой проблемой занималась тогда небольшая группа ученых - Невит Сэнфорд, Музафер Шериф, Гарднер Марфи и другие. Очевидно, профессор Боринг совершенно прав, указывая на шутки, выкидываемые Zeitgeist (духом времени. -нем.), поскольку выход этой статьи совпал со всякого рода спиритической шумихой в психологическом мире, результатом которой явилось огромное количество неспиритических исследований на ту же самую тему — примерно около трехсот докладов и теоретических изысканий за последующие десять лет. Оллпорт и Верной недавно собрали полученные данные и оценили теоретические позиции в этой области. То, что ими проделано, поистине трудно переоценить, и их работа значительно облегчила мою задачу. В этой статье мне хотелось бы наметить контуры того подхода к восприятию, которые соответствуют массе новых (и часто противоречивых) фактов, а также обозначить все еще неразрешенные проблемы.

О природе восприятия

Восприятие включает акт категоризации. Мы подаем на вход организма некоторое воздействие, а он отвечает, относя его к соответствующему классу вещей или явлений. "Это апельсин", — заявляет субъект или нажимает на ключ, заменяя вербальный ответ двигательным.

На основе определенных характеристик или критических свойств воздействия, которые обычно называют признаками, хотя правильнее было бы их называть сигнальными признаками, происходит избирательное отнесение объекта к той, а не другой категории. Эта категория не обязательно должна быть детализована: "звук", "прикосновение", "боль" также являются примерами категорий. Использование признаков при идентификации воспринимаемого объекта, не так давно рассмотренное Брунером, Гуд-нау и Остином и Биндером, является столь же существенной характеристикой восприятия, как и сенсорный "материал", из которого строится образ. Интересно, что природа отнесения объекта по его при-

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 134-150.

 знакам к определенной категории восприятия, по-видимому, ничем не отличается от других видов категоризации. "Это круглая вещь с бугристой поверхностью, оранжевого цвета, такого-то размера, следовательно, это апельсин; а если еще попробовать его на вкус, то пропадут всякие сомнения". По процессу эти операции ничем не отличаются от решения более абстрактной задачи - определения, что данное число делится без остатка только само на себя и на единицу, и затем отнесения его к классу простых чисел. Итак, уже с самого начала очевидно, что одна из главных характеристик восприятия совпадает с характеристикой познавательного процесса вообще. Нет причин допускать, что законы, управляющие такими умозаключениями, резко меняются при переходе от восприятия к уровню понятий. Совсем не обязательно думать, что этот процесс происходит сознательно и намеренно. Наша теория восприятия нуждается в механизме, обеспечивающем умозаключения и категоризацию в той же мере, как в нем нуждается и теория мышления.

Конечно, никто не говорит о полной неразличимости между перцептивными и понятийными умозаключениями. Во-первых, перцептивные умозаключения явно менее податливы и изменяемы, чем понятийные. Я могу знать, что комната Эймса, которая выглядит прямоугольной, на самом деле имеет неправильную форму. Однако до тех пор, пока в эту ситуацию не введены конфликтные признаки (эти эксперименты мы обсудим ниже), комната будет видеться прямоугольной. То же относится к таким непреодолимым иллюзиям, как иллюзия Мюллера-Лайера: несмотря на то, что человек знает истинное положение вещей, линия со стрелками наружу кажется более длинной, чем равная ей линия со стрелками внутрь. Но эти отличия, хотя и интересные сами по себе, не могут скрыть от нас общих свойств умо заключений, составляющих основу всякой познавательной активности. <...>

В итоге мы утверждаем, что восприятие есть процесс категоризации; это движение от признаков к категориям, и во многих случаях, как и предполагал Гельмгольц, он происходит, если хотите, бессознательно. Далее, результаты такой категоризации репрезентативны - они предсказывают с разной степенью истинности события физического мира, в котором действует организм. Здесь я имею в виду тот простой факт, что перцептивная категоризация объекта позволяет нам выйти за пределы непосредственно воспринимаемых свойств и предсказывать другие свойства, еще не воспринятые. Чем более адекватна система категорий, построенная для такого кодирования окружающего мира, тем больше истинность восприятия в смысле успеха предсказания.

Несомненно, читатель без труда отыщет феномены восприятия, которые не вмещаются в рамки изложенного представления, однако, еще большее число классических фактов ему вполне соответствует. Это факты из области психофизических оценок, константности, перцептивного опознания, перцеп-

120


тивного научения и т, д. Многие из них будут разобраны в последующих параграфах. Сейчас же мы перейдем к феноменам избирательности восприятия: вниманию, установке и т.п.

Использование признаков и готовность категорий

Природа перцептивной избирательности хорошо объясняется через понятие "готовность категории". Представьте себе человека, который настроен на восприятие определенного объекта, скажем, яблока (как он пришел в это состояние, мы коснемся позднее). Его настроенность можно измерить; мы измеряем готовность категории "яблоки" количеством специальной информации, необходимой для того, чтобы вызвать перцептивную реакцию: "это яблоко" - или любую другую, связанную с ней стандартную реакцию. Мы можем определить минимум этой информации, например, организовав условия, в которых он будет отвечать лишь "да" или "нет" при равной вероятности появления яблока и не-яблока, или каким-либо другим способом.

Чем больше готовность категории, тем (а) меньше необходимой информации для отнесения объекта к этой категории;

(б) шире набор характеристик "входа", которые
будут приняты как соответствующие этой категории;

(в) вероятнее, что другие категории, в той же
или даже большей степени соответствующие "вхо
ду", будут заторможены.

Скажем проще: яблоко будет легко и быстро опознано; целый ряд предметов будет также опознан (фактически, ошибочно), как яблоко, и, значит, другие правильные или более подходящие категории будут подаштены. Вот что понимается под готовностью. <...>

А теперь перейдем к вопросу об использовании признаков, о стратегиях перехода от признаков к категории (осуществляющегося, конечно, нервной системой), и снова к другим признакам. Я предпочитаю использовать здесь термин "стратегия" по ряду причин. Акт восприятия, поскольку он включает умозаключение, содержит, как указывают Брунсвик, Свете и Тэннер и другие, процесс решения. Даже в простом эксперименте по измерению порога человек должен решить: то, что он видит или слышит, является только шумом или сигналом+шум. На основе набора признаков моя нервная система должна решить, является ли воспринимаемое гулом самолета или шумом моря, красным или зеленым и т. п.

Более того, существует целая последовательность частных решений, включенных в категоризацию объектов или явлений. Поясним это на простом примере. Я смотрю на каминную полку напротив моего письменного стола и вижу лежащий на ней прямоугольный предмет. Если я начну всматриваться в него, то последующие решения будут такими: это либо кусок пластика, купленный мною для какой-то аппаратуры, либо книга; при тусклом свете это может быть и тем и другим. Затем я вспоминаю, что пластик находится внизу, в одной из лабораторий; теперь предмет становится книгой, и я отыскиваю до-

 полнительные признаки на его темно-красной обложке. Я вижу что-то, что кажется мне золотыми буквами: это издательство Мак Гроу-Хилл, вероятно, Миллер "Язык и коммуникация", которую я читал сегодня после полудня. Таким образом, описанный процесс есть постепенное сужение ряда категорий, к которым относится объект.

Давайте проанализируем отдельные стадии этого процесса решения.

а. Первичная категоризация

До сложной активности, приводящей к категоризации, должен существовать первичный, "безмолвный" процесс, обеспечивающий перцептивную изоляцию объекта или явления. Нас не интересует то, что лежит за этим процессом: врожденный он или зависит от формирования клеточных ансамблей, как полагает Хебб. Достаточно того, что явления перцептивно изолируются и оказываются обладающими пространственными, временными и количественными характеристиками. На этой стадии "значение" события может ограничиваться только тем, что это - "объект", "звук" или "движение".

б. Поиск признаков

В очень знакомых ситуациях или в случаях высокой вероятности связи "признак-категория" второй процесс более точного отнесения "входа" на основе дополнительных признаков может быть также "безмолвным" или "бессознательным". В этих случаях обычно существует хорошее соответствие между отличительными свойствами категории и признаками объекта, воздействующего на организм, хотя "соответствие" может замещаться "вероятностью связи". Если соответствие неточно или вероятность связи между признаком и категорией в прошлом опыте очень мала, на сцене появляется сознательный поиск признаков: "Что это за вещь?" Тогда мы начинаем искать дополнительные признаки, которые помогли бы более точному отнесению объекта. При таких обстоятельствах "входы" организма оказываются максимально "открытыми".

я. Подтверждающая проверка

Вслед за поиском признаков наступает предварительная категоризация, а за ней, в свою очередь, происходит изменение поиска признаков. "Открытость" входов резко уменьшается в том смысле, что теперь поиск ограничивается кругом признаков, могущих подтвердить предварительную гипотезу (категорию). Это та стадия перцептивного процесса, которую Вуд-вортс определил в своей статье "Подкрепление в восприятии" как "пробы—и—проверки". Мы будем говорить о селективном процессе "блокировки", вступающем в действие на этой стадии и приводящем к ослаблению нерелевантной стимуляции.

г. Завершение проверки

Для этой стадии характерно окончание поиска признаков; "открытость" к дополнительным призна-

121


кам здесь уже почти исчезает, и несоответствующие признаки либо отбрасываются, либо "блокируются". Эксперименты с восприятием несоответствия, с ошибочным восприятием и другие, аналогичные им показывают, что если объект отнесен к категории с высокой вероятностью, то порог опознания конфликтных для этой категории признаков увеличивается почти на порядок. <...>

Вероятность того, что сенсорный вход будет отнесен к данной категории, не определяется только соответствием между его свойствами и отличительными свойствами категории; она зависит также и от готовности категории. Грубо говоря, если сенсорный "вход" окажется одинаково соответствующим двум совпадающим категориям, то более готовая из них "захватит" его. Именно в этом смысле мы раньше говорили о замещающих взаимоотношениях между соответствием и готовностью.

Мы уже отмечали, что готовность категории отражает частоту появления тою или иного объекта в жизни субъекта. Чем чаще встречается в данном контексте данная категория, тем больше ее готовность. <..,>

Но организм должен быть готов к встрече не только с вероятными событиями внешней среды, чтобы воспринять их быстро и без лишнего напряжения. Он должен также уметь обнаруживать маловероятные объекты и явления, если они жизненно необходимы. Если, прогуливаясь по улицам незнакомого города, я начинаю чувствовать голод, мне следует найти ресторан независимо от того, с какой вероятностью он может оказаться в данном месте. Короче говоря, готовность категорий должна отражать не только вероятность появления соответствующего объекта, но и мое состояние в данный момент. Для того чтобы поиск был достаточно эффективным, структура перцептивной готовности должна быть реалистичной: она должна отражать как вероятность того, что можно найти в данный момент в данном месте, так и то, что нужно найти.

Разрешите подытожить рассмотрение общих свойств восприятия.

Во-первых, восприятие есть процесс принятия решения. Независимо от характера стоящей задачи наблюдатель или его нервная система решает, что воспринимаемая вещь есть то, а не другое. Линия короче или длиннее эталона; такой-то объект — змея, а не упавшая ветка; слово с пропущенной буквой I*УЕъ контексте MEN L*VE WOMEN есть "любовь" (LOVE), а не "жизнь" (LIVE).

Во-вторых, этот проиесс принятия решения, как и все подобные процессы, основан на использовании отличительных признаков: свойства стимулов дают возможность отнести их к соответствующим категориям.

В-третьих, процесс использования признаков содержит операцию умозаключения. Переход от признака к категории является, пожалуй, самой распространенной и простой формой познавательной активности. Такое умозаключение предполагает предварительное обучение вероятностям внешней среды и инвариантным связям между признаками, а также между признаком и результатами поведения. Использование признаков включает несколько стадий: первичное выделение объекта или явления из потока внешней стимуляции; стадию поиска признаков, соответ-

 ствующих отличительным свойствам имеющихся в распоряжении организма категорий; предварительную категоризацию с последующим поиском подтверждающих признаков; наконец, окончательную категоризацию с резким сокращением поиска признаков.

В-четвертых, категорию можно рассматривать, как набор правил, определяющих, какие явления могут быть объединены в один класс, а также указывающих характер требуемых критических признаков, способ их комбинирования, их относительный вес, допустимые пределы их вариативности.

В-пятых, категории различаются по их готовности, т. е. по легкости, с которой данный "вход" относится к данной категории. Относительная готовность категорий и их систем зависит от двух факторов: от ожидаемой вероятности явлений и от требований, диктуемых потребностями и наличной активностью организма. С функциональной точки зрения перцептивная готовность имеет две функции: она минимизирует неожиданности внешней среды и максимизирует успех в получении необходимых объектов.

В-шестых, "истинность" восприятия состоит в отнесении стимулов к соответствующим категориям; они позволяют правильно предсказывать другие свойства данного объекта. Таким образом, истинное восприятие требует обучения категориям и системам категорий, соответствующим объектам и связям физического мира. Когда мы говорим о репрезентативной функции восприятия, то имеем в виду как раз адекватность систем категорий задаче правильно заключать о природе вещей и правильно предсказывать явления.

В-седьмых, при неоптимальных условиях восприятие будет "истинно" в той мере, в какой готовность систем категорий отражает вероятность событий. Там, где готовность категорий отражает вероятность внешней среды, организму требуется меньше стимуляции, меньше избыточности признаков для правильного опознания объекта. Точно так же ошибки восприятия скорее закономерны, чем случайны, поскольку они отражают неадекватную готовность наблюдателя. Чем больше неадекватность готовности, тем большее количество стимуляции или избыточности признаков требуется для правильной категоризации.

Механизмы, опосредствующие перцептивную готовность

Рассмотрев некоторые из самых общих характеристик восприятия, в особенности тс, которые связаны с явлением перцептивной готовности, мы должны перейти к обсуждению механизмов этого явления. Всего будет предложено четыре механизма: группировки и интеграции, упорядочивания готовности, установления соответствия и блокировки входов. Они будут описываться как прототипы нейрофизиологических процессов, и последние, где это возможно, будут также кратко рассмотрены.

Шесть лет назад Эдвард Толмен заявил, что пришло время для пересмотра нервных механизмов восприятия. Возможно он был прав, но возможно также, что это даже сегодня несколько преждевремен-

122


но. Однако имеющиеся данные в области восприятия позволяют все же рассмотреть некоторые механизмы. Используя красочную метафору Хебба, между нейрофизиологией и психологией стоит построить мост; нам следует хорошо закрепиться на его противоположных концах, и тогда не страшно, что середина окажется пока шаткой.

Группировка и интеграция

Книга Хебба "Организация поведения" фактически посвяшена рассмотрению нервных механизмов процесса категоризации. Я не считаю нужным приводить здесь обзор этой работы, так как читатель, вероятно, знаком с четвертой и пятой главами этой книги, где развиваются понятия "клеточных ансамблей" и "фазовой последовательности" с ясностью, вполне позволяющей разобраться, где речь идет о действительных нейрофизиологических фактах и где имеют место спекуляции. По существу Хебб пытается создать анатомо-физиологическую теорию, позволяющую объяснить, как мы различаем классы явлений внешнего мира и как мы опознаем новые явления в качестве представителей известных классов. Теория пытается также предложить механизм, описывающий развитие этой активности во времени: формирование фазовых последовательностей и объединение их в суперклассы и суперпоследовательности. По существу это ассоцианистская теория восприятия или теория "обогащения" на нервном уровне, предполагающая, что образующиеся нервные связи облегчают восприятие тех явлений, которые раньше происходили одновременно. Ожидание — центральная готовность, предваряющая сенсорный вход, — является выученным ожиданием, основанным на действии интеграторов частот. Такие интеграторы могут быть нейроанатомическими образованиями типа синаптических бляшек или какими-нибудь процессами, которые, возбуждая один участок мозга, тем самым увеличивают или уменьшают вероятность возбуждения другого участка. Вообще говоря, теория Хебба построена на широких допущениях о конвергенции возбуждений, выходящих из 17-го поля, о синхронизации нервных импульсов и о ревербера-горных процессах, которые осуществляют организацию до тех пор, пока не начнут действовать медленные процессы анатомических изменений. Но эти допущения оправдываются надеждой на то, что известные факты категоризации и суперординации в восприятии смогут быть представлены в свете современных знаний <...>

Упорядочивание готовности

Как мы уже говорили, готовность категории выражается в легкости и скорости, с которой данный стимул относится к данной категории при различных условиях, определяемых инструкцией, прошлым опытом, мотивацией и т. д. Кроме того, был высказан тезис, что на готовность влияют два основных фактора: субъективная вероятность данного события и определенная направленность поиска, зависящая от потребности и рада других причин.

 Рассмотрим несколько соответствующих фактов восприятия. Первый состоит в том, что порог опознания зрительных, слуховых и других стимулов зависит не только от времени предъявления, интенсивности, четкости сигнала, но и от числа альтернатив, которые имеются у наблюдателя. Размер алфавита увеличивает порог идентификации для каждого из его элементов. Типичные примеры содержатся в работах Миллера, Хиза и Литчена и Брунера, Миллера и Циммермана.

В своей ранней работе я обсуждал некоторые факторы, усиливающие (перцептивную) гипотезу, т.е. делающие ее легко подтверждаемой. Я предположил, что одной из главных детерминант силы гипотезы является ее монополия: там, где имеется одна и только одна гипотеза без конкурирующих альтернатив, она гораздо легче подтверждается. Готовность, таким образом, должна иметь какое-то отношение к выбору из конкурирующих альтернатив. <..,>

Особенно интересны случаи изменения готовности при сдвиге субъективной вероятности, вызванной либо процессом постепенного научения (родственным процессу вероятностного научения), либо инструкцией. Биттерман и Книффин, исследовавшие порог опознания нецензурных и нейтральных слов, нашли, что в ходе экспериментов порог для нецензурных слов постепенно понижается, так как испытуемые начинают ждать их появления. Брунер и Постман также обнаружили, что повторное предъявление материала с маловероятным сочетанием свойств приводит к заметному уменьшению порога опознания. В то же время Кауен и Биер, Постман и Кречфилд показали, что если субъект заранее предупреждается о том, что ему будут предъявлены нецензурные слова, порог опознания этих слов оказывается более низким, чем порог нейтральных слов, в то время как без всяких предупреждений он всегда бывает выше. Короче говоря, преактивация клеточных ансамблей — предположим на момент, что степень этой преактивации является механизмом субъективной вероятности — может быть результатом постепенного научения или наступать сразу в результате инструкции. Кроме того, изменения в оценке вероятности могут быть связаны с общим контекстом. Это иллюстрирует последняя работа Брунера и Минтурна. Испытуемым кратковременно предъявлялась заглавная буква В с разрывом между ее левой и правой половинами, так что она могла восприниматься либо как буква В, либо как число 13. То, как испытуемые действительно воспринимали букву, зависело от предшествующего контекста: предъявления букв или чисел. Этот контекст активирован: соответствующий набор категорий или клеточных ансамблей, который и ассимилировал данную букву.

Что же касается нервных коррелятов процесса упорядочивания готовности, то они остаются пока лишь спекулятивными предположениями. Лешли отмечал, что, несмотря на все попытки, мы так и не локализовали специфические следы памяти независимо от того, понимаются они как ревербераторные циклы, или как изменения размеров волокон (Юнг и Экклс), или как синаптические бляшки (Лоренте де Но), или еще как-то иначе. Правда, Пенфилду удалось активировать следы памяти, воздействуя на кору электрическим током, но это не очень прибли-

123


зило нас к пониманию их нервных основ. Пока нам следует оперировать формальными свойствами, которыми должна обладать любая система следов, а не строить психологическую концепцию на основе одной из нейрофизиологических или анатомических моделей памяти.

Процессы установления соответствия

Мы можем представить и действительно построить механизм, который будет пропускать (или не пропускать) входные сигналы, если они соответствуют (или не соответствуют) определенным требованиям. Селфридж сконструировал машину, читающую буквы; Фрей - машину, распознающую речевые феномены; Аттли — машину, которая, подобно серым гусям Тинбергена, может распознать силуэт хищного ястреба. Все эти машины обладают общим свойством: они предполагают обязательное соответствие между стимульным "входом" и требованиями сортирующего механизма.

В приведенных выше примерах сигнал просто пропускается или не пропускается: на этом процесс заканчивается. Однако, в наш механизм мы введем два дополнительных свойства. Во-первых, машина будет выдавать информацию о том, насколько данный сигнал близок к эталону: она будет указывать либо сколько общих свойств у данного сигнала с эталоном, либо насколько свойства сигнала отличаются от свойств эталона. Второе относится к тому, что машина будет делать на основе этой информации: увеличивать чувствительность, если сигнал окажется в пределах заданного расстояния от эталона; уменьшать чувствительность, если это расстояние сигнала окажется больше; наконец, прекращать всякую активность, если сигнал совпадает с эталоном.

Нужно сказать, что хотя такой механизм может быть легко представлен и сконструирован, у нас нет пока сведений относительно способа решения этой задачи нервной системой. Можно сказать только, что процессы обратной связи, существующие, как показывают анатомические данные, во всей нервной системе, вполне могли бы служить основой такого механизма. <...>

Процессы блокировки "входов"

Вряд ли можно думать, что нервная система не имеет механизмов, перекрывающих входы и сокращающих тем самым импульсы, достигающие высших центров. <...>

Давно известно, что понятие "адекватный стимул" нельзя определить просто как изменение внешней энергии, достаточное для возбуждения рецептора. Стимул может быть в этом смысле адекватным для периферии и совершенно неадекватным для центра, т. е. не вызывать ни электрического ответа коры, ни вербального ответа наблюдателя об изменении в непосредственном опыте. Уже сама природа такой сложной рецепторной поверхности как сетчатка свидетельствует против такого упрощенного понимания "адекватного стимула": Известно, что реактивность даже одной фовеальной клетки тормозится стиму-

 ляцией соседних клеток. <...> В самом восприятии существует немало феноменов, доказывающих наличие таких блокировок. Когда мы фиксируем вазу в обратимой фигуре Рубина, фон отступает на задний план, теряет черты поверхности и вообще оказывается центрально менее адекватным входом. <...>

В одной из ранних статей я воспользовался довольно свободным сравнением восприятия с вывесками на государственных учреждениях: на них можно прочесть то "добро пожаловать", то "вход воспрещен". Теперь мне кажется, что и те и другие вывески находятся гораздо ближе к входу, чем это представлялось раньше. <...>

Мы сошлемся еще на две группы фактов, подтверждающих существование механизмов блокировки на более высоких уровнях интеграции. В последних работах Гранита показано, что изменение зрачка, вызываемое цилиарной мышцей глаза, приводит к изменению в структуре возбуждения сетчатки: изменения в рабочем состоянии мышцы передаются через нервную систему в зрительные центры, а оттуда к сетчатке. Существуют также факты, говорящие о процессах блокировки в обратном направлении: во время бинокулярного соревнования недоминантный глаз дает менее выраженный зрачковый рефлекс, чем доминантный.

Наконец, мы можем привести последние данные Хернандез-Пеона, Шеррера и Жуве - сотруд ников лаборатории Магнуса, подтвержденные аналогичными данными Голамбоса, Шитца и Варние-ра из клиники Вальтера Рида. Если раздражать кошку звуковыми щелчками, то можно зарегистрировать спайковый потенциал в кохлеарных ядрах. Повторение щелчков приводит к постепенному уменьшению вызванного потенциала, что, по-видимому, связано с адаптацией организма. Совершенно удивительно, что такая адаптация регистрируется на столь отдаленном от периферии участке, как кохле-арные ядра, которые являются вторым синапсом VIII нерва. Если же щелчки предварительно даются в качестве условного сигнала ударов тока, то никакого уменьшения вызванного потенциала при длительном повторении щелчков не происходит. Очевидно, что эти мозговые потенциалы не вызываются мышечными сокращениями в ответ на условные звуковые сигналы, так как те же эффекты были получены на кошке с временным мышечным параличом. Более того, если взять кошку, кохлеарные ядра которой еще отвечают на щелчки, и показать ей мышь, то щелчки перестанут вызывать спайковые потенциалы. Запах рыбы или удар током в лапу вызывает такое же торможение спайкового потенциала на кохлеарных ядрах, если они даются одновременно со щелчком. Таким образом, "отвлечение" или "перемещение" внимания, очевидно, действует на кохлеарные ядра *.

Возможно, отступление в нейрофизиологию оказалось слишком детальным. Однако значение приведенных данных для теории восприятия оправдывает подобные экскурсы. То, что нервная система обла-

* Уже после того, как были написаны эти строки, Голамбос показал, что эфферентное торможение проникает на периферию до волосковых клеток кортиева органа, и волокна, несущие эти тормозные импульсы, прослежены в направлении центра вплоть до верхних ядер олив - пока не так много, но начало положено.

124


дает механизмом блокировки, ясно и без нейрофизиологических доказательств. В области поведения имеется достаточное количество таких примеров, и феномены внимания требуют для своего объяснения такого механизма. <...>

Об ошибках готовности

Из предыдущего обсуждения следует, что правильность восприятия в неоптимальных условиях зависит от состояния перцептивной готовности, которая отражает вероятность появления объекта. Это верно, конечно, лишь в статистическом смысле. Иногда происходит не обязательно то, что имеет высокую вероятность, и субъект, готовность которого вполне соответствует вероятностным характеристикам среды, попадает впросак. Существуют два средства против ошибочного восприятия, два способа преодоления несоответствующей перцептивной готовности. Первый переучивание неподтвержда-ющихся ожиданий, другой — "постоянно внимательный взгляд". <...>

Но переучивание перцептивных ожиданий — дело сложное. Ибо там, где речь идет о существенных для организма следствиях, ожидание возможного события меняется нелегко, даже при постоянной возможности исследовать среду. <...>

Цена "более пристального взгляда" обычно слишком высока в условиях лимита времени, опасности и ограничений, накладываемых на организм окружающей средой или его собственной природой. Фактически организм выигрывает время для приспособления к текущему моменту благодаря способности быстро использовать минимальные признаки для категоризации явлений. Задержка и внимательное исследование лишают его этого ценного временного преимущества.

Несоответствующие категории

Пожалуй, наиболее простую форму перцептивной "неготовности" к данной обстановке представляют случаи, в которых субъект имеет набор категорий, неадекватных для предсказания событий окружающей среды. Часто цитируемым примером такого рода является описанное Бартлеттом посещение Лондона одним африканцем. Последний воспринимал лондонских полицейских как особенно дружественно настроенных, потому что видел их часто поднимающими руку ладонью вперед при приближении транспорта. Ход от признака к категории здесь был, конечно, неправильным; ему следовало бы идентифицировать этот признак как сигнал к остановке движения. Однако этот пример не очень интересен, поскольку он представляет собой быстро преходящее явление, исправляемое инструкцией.

Более интересный и гораздо менее податливый феномен наблюдается при обучении второму языку и его повой фонетике. Почему, спрашивается, человек может овладеть структурой нового языка, его формами, морфемами, лексикой и т. д. и все же сохранить "иностранный акцент", который через некоторое время перестает замечать? Почему человек,

 обучающийся другому языку, лучше понимает речь с тем же иностранным акцентом, чем правильную речь? На мой взгляд, ответ следует искать в феномене посткатегориальной сенсорной блокировки: поскольку произнесенное "понятно" или отнесено к соответствующей категории на основе каких-то критических признаков, остальные свойства ассимилируются, нормализуются или нивелируются. Более того, используемые фонетические категории представляют собой модифицированные категории родного языка; нормализация идет как раз в направлении этих категорий. Только благодаря специальным усилиям можно на стадии правильного восприятия чужого языка остаться достаточно сенсорно "открытым" или чувствительным к расхождениям между собственным произношением и правильным. И поскольку обычно имеет место категоризация значений слов, произносимых как говорящим на родном языке, так и иностранцем с акцентом, то для иностранца не остается побудительного мотива поддерживать напряженное внимание к звукам речи. <...>

Неадекватное упорядочивание готовности

Пожалуй, наиболее впечатляющие проявления "перцептивной неготовности" порождаются наложением на вероятностное освоение среды желаний и страхов. Я имею в виду тот тип ожиданий, которые нарушают оценку вероятности события вследствие его желательности или нежелательности. Цитировавшиеся ранее эксперименты Маркса и Ирвина содержат упрощенные примеры того, как завышается оценка вероятности желаемого исхода. Безусловно, здесь действуют также и более постоянные личностные свойства. Некоторые люди склонны больше ожидать и, следовательно, быстрее воспринимать из всех возможных событий наименее желаемое, другие, наоборот, — наиболее желаемое. Совершенно ясно, что такая настройка есть результат жизненного опыта индивида и его темперамента. Как она складывается и почему оказывается столь стойкой по отношению к действительным событиям, вряд ли известно. Однако становится все более ясно, что прежде чем мы сможем сказать, как создается адекватная или неадекватная перцептивная готовность, мы должны узнать гораздо больше о том, как организм усваивает вероятностную структуру среды. Это - идея, которую в течение нескольких лет развивает Брунсвик и которой в настоящее время серьезно занимаются такие исследователи вероятностного научения, как Буш и Мостсллер, Брунер, Гуднау и Остин, Эстес, Галантер и Г'ерстенхейберг, Хейк и Хейман, Эдварде и другие.

125


5. Экологический подход к восприятию. Понятия

стимульной информации и инвариантных структур

светового потока. Восприятие как извлечение информации

Дж.Гибсон

ТЕОРИЯ ИЗВЛЕЧЕНИЯ

ИНФОРМАЦИИ И ЕЕ ЗНАЧЕНИЕ *

В этой книге пришлось отказаться от традиционных теорий восприятия. Старое учение о том, что двухмерные изображения вновь обретают трехмерность благодаря процессу, который принято называть восприятием глубины, не выдерживает критики. То же самое можно сказать и о теории, согласно которой изображения благодаря признакам удаленности и наклона преобразуются таким образом, что восприятие объекта становится константным по величине и по форме. Пришлось отказаться и от глубоко укоренившегося представления о сетчаточном изображении как о неподвижной картинке.

Неудовлетворительным оказывается и очевидное на первый взгляд утверждение о том, что восприятие внешнего мира вызывается стимулами, которые в нем находятся. Мне представляется неприемлемым и более разработанное положение, согласно которому восприятие внешнего мира получается из ощущений, возникающих в ответ на появление стимулов и дополняющихся образами памяти. Неприемлемо для меня и представление, в соответствии с которым память превращает последовательность стимулов в феноменальную сцену. Мне пришлось отказаться от самого понятия "стимуляция", под которым обычно подразумевают последовательность отдельных стимулов.

Широко распространенное представление о том, что экстероиепция и проприоцепция возникают в результате стимуляции экстероцепторов и проприо-цепторов, также никуда не годится, поэтому я не разделяю взглядов, в соответствии с которыми каждое нервное волокно представляет собой отдельный канал для ощущений.

Нельзя согласиться и с тем, что источником воспринимаемых значений и смысла вещей является прошлый опыт, в чем были убеждены эмпиристы. Но еще более далекой от истины представляется убежденность нативистов в том, что источником значений и смыслов, которые даны нам в виде врожденных идей, является прошлый опыт всего человечества. Пришлось отказаться от теорий, из которых следует, что значение накладывается на непосредственный внутренний опыт.

Не лучшим образом обстоит дело и с современной теорией, согласно которой сенсорные данные каналов служат материалом для последующей "когнитивной обработки". Для описания сенсорных данных используются термины теории информации, а

* Гибсон Дж. Экологический подход к зрительному восприятию. М.: Прогресс, 1988. С. 336-355.

 для описания процессов обработки этих данных используется устаревший язык умственных действий: опознание, истолкование, умозаключение, понятие, идея, хранение и извлечение и т. п. По мнению авторов этой теории, разум осуществляет операции над сообщениями, поступающими от органов чувств. На мой взгляд, в этой теории слишком много нагромождений и сложностей, которые не позволяют с ней согласиться.

Какой же тогда должна быть теория, объясняющая восприятия? Прежде всего она должна основываться на извлечении информации. И хотя эта теория еще находится в процессе зарождения, к ней нам и следует обратиться.

Вспомним еще раз, что мы ищем объяснение восприятия не чего-нибудь, а окружающего мира. Если бы мы ограничились объяснением восприятия плоских форм и рисунков — лишенных смысла контуров, к которым смысл добавляется впоследствии, отдельных стимулов, которые последовательно предъявляются наблюдателю, хочет он того или нет, — короче говоря, если бы мы ограничились восприятием того, что чаще всего предъявляется наблюдателю в лаборатории, могло бы показаться, что традиционные теории вполне адекватны и от них не стоит отказываться. Но вряд ли стоит так сужать задачу. Вне рассмотрения остается внешний мир со всем многообразием происходящих в нем событий, а также процесс осознания воспринимающим субъектом своего бытия в этом мире. Лабораторные исследования не должны ограничиваться так называемыми простыми стимулами. Эксперименты показывают, что информацию можно симулировать и показывать.

Новизна концепции извлечения информации

Теория извлечения информации коренным образом отличается от традиционных теорий восприятия. Во-первых, она подразумевает новую концепцию восприятия, а не просто новую теорию этого процесса. Во-вторых, в ней оговорено, что именно должно восприниматься. В-третьих, она содержит новое представление об информации для восприятия, которая всегда присутствует в двух видах - в виде информации об окружающем мире и в виде информации о самом наблюдателе. В-четвертых, эта теория требует нового представления о воспринимающих системах, которые, частично дублируя друг друга в процессе работы, посылают сигналы в регулируемые органы и получают от них ответные сигналы. В этой книге основное внимание было уделено зрению, что, однако, не означает, будто остальные системы (слуховую, гаптическую, обонятельную и вкусовую) можно рассматривать как сенсорные каналы. И наконец, в-пятых, извлечение оптической информации требует от системы такой активности,

126


которую даже представить себе не могли ученые, прежде занимавшиеся зрением, — требуется одновременная регистрация постоянства и изменений в потоке структурированной стимуляции. Это самая трудная часть теории не только для понимания, но и для изложения, потому что, во-первых, ее можно излагать по-разному и, во-вторых, необходимо было создавать новую терминологию.

Рассмотрим все эти новшества по порядку. Проблему обнаружения инвариантов и вариантов, то есть постоянства и изменений, мы рассмотрим в конце книги.

Новое определение восприятия

Восприятие — это то, чего индивид достигает, а не спектакль, который разыгрывается на сцене его сознания. Восприятие представляет собой процесс непосредственного контакта с внешним миром, процесс переживания впечатлений о предметах, а не просто процесс переживания как таковой. Восприятие включает осознание чего-то конкретного, а не осознание само по себе. Осознавать можно что-то либо в окружающем мире, либо в наблюдателе, либо в том и другом сразу, но осознание не может существовать независимо от того, что осознается. Близкие идеи развивались в прошлом веке в психологии актов, но я не могу согласиться с тем, будто восприятие является умственным действием. Не является оно и телесным действием. Процесс восприятия — это и не умственный, и не телесный процесс. Это психосоматический акт живого наблюдателя.

Кроме того, извлечение информации — процесс активный и непрерывный, то есть он никогда не прерывается и не прекращается. Море энергии, в котором мы живем, течет и изменяется без явных пауз. Даже мельчайшие доли энергии, которые воздействуют на рецепторы глаз, ушей, носа, языка, кожи, представляют собой не последовательность, а поток. Во время сна ориентировочная, исследовательская и приспособительная деятельность этих органов снижается до минимума, но и тогда все эти процессы не прекращаются полностью. Таким образом, процесс восприятия — это поток, аналогичный потоку сознания, описанному Уильямом Джеймсом. Дискретные восприятия, как и дискретные идеи, представляют собой нечто мифическое.

Непрерывный процесс восприятия предполагает и со-восприятие самого себя. По крайней мере я не вижу, как восприятие себя можно определить по-другому. С учетом этого факта нужно дать новое определение термину восприятие. Необходимо также придать другой смысл термину проприоцепция, смысл, отличный от того, который придавал ему Шеррингтон.

Новое утверждение о том, что ■оелфямимается

Из данного мною описания окружающего мира <...>, и из описания изменений <...>, которые могут происходить в нем <...>, следует, что воспринимаются главным образом места, объекты (в том числе и изолированные объекты), вещества, а также со-

 бытия, которые представляют собой изменения, происходящие с этими объектами. Видеть все эти вещи означает воспринимать возможности. Общепринятые категории, которые встречаются в учебниках, явно не годятся для описания того, что мы воспринимаем. Свет, форма, положение, пространство, время и движение — эти термины столетиями переходят из учебника в учебник, но обозначают они совсем не то, что мы воспринимаем.

Места. Место — это одно из многих смежных друг с другом мест, образующих ареал обитания, то есть, по существу, весь окружающий мир. Меньшие по размеру места встроены в большие. У них нет границ, за исключением того случая, когда землемеры проводят искусственные границы ("мой участок земли", "мой город", "моя страна", "мое государство"). Если соответствующим образом выбрать уровень рассмотрения, то местом будет то, что можно увидеть отсюда или из точки, находящейся поблизости, и в этом смысле локомоция заключается в перемещении с одного места на другое. <...> Для животных и детей большое значение имеют обучение месту (то есть овладение теми возможностями, которые открывает место, и приобретение способности отличать одно место от другого) и умение находить путь, без чего невозможна общая ориентация в ареале обитания и определение конкретного местонахождения в окружающем мире.

С одной стороны, место постоянно, с другой -оно изменяется. Оно неизменно всегда только в одном отношении - в своем расположении относительно других мест. Другими словами, место нельзя передвинуть, как объект, то есть нельзя изменить порядок смежности, в котором находятся места ареала обитания. Места, предназначенные для сна, еды, встреч, укромные места, места, откуда можно упасть, являются неподвижными, и поэтому обучение месту отличается от других видов обучения.

Прикрепленные объекты <...>. Объект — это вещество, частично или полностью окруженное средой. Прикрепленный к какому-нибудь месту объект окружен средой лишь частично. Он представляет собой выпуклость на этом месте. Так как объект прикреплен, его нельзя перемещать. Но у него есть поверхность и вполне естественные границы, благодаря чему он и образует нечто единое. Прикрепленные объекты можно, следовательно, пересчитывать. Дети и животные учатся различать такие объекты и определять, для чего их можно использовать. Но они не могут отделить эти объекты от того места, где они их нашли.

Изолированные объекты. Полностью изолированный объект можно перемещать, а в некоторых случаях он может перемещаться сам. Следовательно, учиться воспринимать такие объекты приходится иначе, нежели места или прикрепленные объекты. Эти объекты открывают самые разные возможности. Изолированный объект можно поместить рядом с другим объектом и сравнить их. Следовательно, манипулируя такими объектами, их можно группировать, классифицировать или сортировать. Группируя такие объекты, можно изменять их порядок, то есть перемещать. Это означает не только то, что их можно пересчитывать, но и что группе таких объектов можно присвоить абстрактное число.

127


Возможно, ребенку труднее воспринимать "один и тот же объект в различных местах", чем "один и тот же объект в одном и том же месте". В первом случае требуется, чтобы была зафиксирована информация о неизменности объекта при его смещениях, тогда как во втором случае этого не требуется.

Можно сказать, что неодушевленные изолированные объекты, жесткие и нежесткие, естественные и искусственные, обладают свойствами, по которым их можно различать. Эти свойства, по-видимому, неисчислимы, подобно тому, как неисчислимы и сами объекты. Но если определенные сочетания этих свойств задают те или иные возможности (а то, что именно так и происходит, мне кажется, я уже доказал), то различать нужно только релевантные сочетания этих свойств. Сказанное остается справедливым и применительно к таким объектам во внешнем мире, как животные и люди, которые обладают чрезвычайно богатым и сложным набором свойств и параметров. В процессе их восприятия мы обращаем внимание только на то, какие возможности нам предоставляют эти естественные, нежесткие, одушевленные объекты.

Устойчивые вещества. Вещество - это то, из чего состоят места и объекты. Оно может быть газообразным, жидким, мягким, упругим или жестким, то есть степень его "вещественности" может быть различной. Вещество вместе с предоставляемыми им возможностями вполне задается цветом и текстурой его поверхности. Дым, молоко, глина, хлеб, дерево — полиморфны по своему составу, но их цветовая текстура инвариантна. Разумеется, помимо того, что вещества можно видеть, их еще можно обонять, пробовать на вкус и осязать.

Дети или животные воспринимают вещества иначе, чем места и объекты — как прикрепленные, так и изолированные. Вещества бесформенны, и их нельзя сосчитать. Количество веществ — естественных соединений и смесей — не установлено. (Число химических элементов установлено, но элементы — это не вещества.) Несмотря на то, что поверхности различаются по цвету и текстуре, их нельзя сгруппировать или упорядочить, как можно сгруппировать прикрепленные объекты или упорядочить места.

Кроме того, мы, конечно же, воспринимаем изменения устойчивых во всех остальных отношениях веществ. Так, мы умеем воспринимать изменения, совершающиеся в процессе кипения, обжига, смешения, затвердевания, созревания фруктов и т. п. Однако это уже определенные виды событий.

События. Я употребляю этот термин для обозначения любого (химического, механического или биофизического) изменения вещества, места или объекта. Событие может быть медленным или быстрым, обратимым или необратимым, повторяющимся или неповторяющимся. К событиям относится то, что случается с любыми объектами, плюс то, что совершают одушевленные объекты. Одни события встроены в другие (в события более высокого порядка). Движение изолированного объекта не является прототипом события, хотя эту мысль нам все время навязывают. События различных видов воспринимаются как таковые и, конечно же, не сводятся к элементарным движениям.

 Информация для восприятия

Используемое [здесь] определение информации соотносится не с рецепторами и не с органами чувств наблюдателя, а с окружающим его миром. Информация задает качества объектов; ощущения задаются качествами рецепторов или нервных волокон. Информация о внешнем мире несопоставима с качествами ощущений.

К сожалению, в этой книге значение термина информация отличается от того, которое можно найти в словаре: сведения, которые передаются получателю. Я воспользовался бы любым другим термином, если бы это было возможно. Единственный выход — просить читателя помнить, что извлечение информации не мыслится здесь как передача сообщения. Мир не разговаривает с наблюдателем. Хотя животные и люди обмениваются друг с другом информацией посредством выкриков, жестов, с помощью речи, картинок, письма, телевидения, нельзя рассчитывать, что нам удастся постичь восприятие в рамках подобного рода аналогий; как раз наоборот. Слова и картинки несут в себе информацию, передают или распространяют ее, но в том океане энергии (механической, химической и световой), в который каждый из нас погружен, информация не передается. Она просто там есть. Положение о том, что информацию можно передавать или что ее можно хранить, верно в теории связи, но не в психологии восприятия.

Несколько лет назад появилась самостоятельная дисциплина - математическая теория связи, которая положила конец бесконечным разговорам о так называемых средствах массовой коммуникации (Shannon, Weaver, 1949). Была найдена удачная мера передаваемой информации — бит. Предполагалось, что есть отправитель, получатель, канал и конечное число возможных сигналов. В результате возникла новая отрасль знаний — инженерная связь. Однако, несмотря на то, что психологи сразу же попытались применить ее к чувствам, а нейрофизиологи начали вычислять, сколько битов заключено в нервных импульсах, и проводить аналогии между мозгом и компьютером, попытка применить теорию информации не удалась. Шенноновская концепция информации превосходно вписывается в теорию телефонной связи и радиовещания, но она, как мне кажется, неприменима к первичному восприятию того, что находится во внешнем мире, к тому, с чем имеет дело младенец, впервые открывший глаза. Информацию для восприятия, к сожалению, нельзя определить и измерить, как это делал Клод Шеннон.

Информация, присутствующая в объемлющем свете, в звуках, запахах и естественных химических соединениях, неисчерпаема. Наблюдатель может до конца своих дней открывать все новые и новые факты о мире, в котором он живет, и у этого процесса нет и не может быть конца. К информации, в отличие от стимуляции, неприменимо понятие порога. Информации в окружающем мире не становится меньше оттого, что ее извлекают. В отличие от энергии информация не подчиняется закону сохранения.

Не существует информации отдельно для фоторецепторов, отдельно для механорецепторов и отдельно для хеморецепторов. Иными словами, инфор-

128


мация не специфична относительно рецепторов, из которых состоят наши органы чувств. Специфичным для рецепторов является вид стимульной энергии, которая в нормальных условиях воздействует на них, вызывая специфические для этих рецепторов ощущения. Информация же не является энергетически специфичной. Стимул редко воздействует на пассивного субъекта. Каждый живой организм получает стимуляцию для того, чтобы экстрагировать из нее информацию (Gibson, 1966 б, гл. 2). Информация может быть одной и той же, несмотря на принципиальные изменения в получаемой стимуляции.

И наконец, без понятия информации в принципе нельзя понять такой перцептивный феномен, как иллюзии. Какой бы подход к изучению восприятия мы ни избрали, нам не избежать столкновения с этой проблемой. Всегда ли информация надежна и можно ли считать, что в случае иллюзии мы просто не смогли ее извлечь? Может ли извлеченная информация оказаться недостаточной, замаскированной, двусмысленной, неясной, противоречивой и даже ложной? Эти вопросы приобретают особое значение применительно к зрительному восприятию.

Я не в первый раз сталкиваюсь с проблемой ошибочного восприятия. Я уверен лишь в одном: это не одна проблема, а целый комплекс различных проблем. Рассмотрим, например, иллюзорные пальмы — мираж, возникающий у путника в пустыне, — или палку, которая кажется изогнутой из-за того, что она частично погружена в воду. Эти иллюзии возникают вследствие определенных закономерностей отражения и преломления света, то есть благодаря исключению из правил экологической оптики для рассеивающе-отражающих поверхностей и полностью однородной среды. Рассмотрим теперь ошибки восприятия в тех случаях, когда гладь воды скрывает акулу или когда прикосновение к корпусу радиоприемника таит угрозу удара электрическим током. Неумение воспринять опасность в этих случаях нельзя ставить наблюдателю в вину. Рассмотрим далее те случаи, когда стекло ошибочно принималось за дверной проем или — как в случае с оптическим обрывом — за пустоту. И наконец, рассмотрим комнату, образованную трапециевидными поверхностями, и трапециевидное окно, которое выглядит прямоугольным, до тех пор пока наблюдатель не откроет второй глаз и не начнет двигаться. Ложная оптическая информация в каждом из этих случаев проявляется по-разному. Но можно ли в конечном счете все эти иллюзии объяснить ошибочностью информации? Или дело здесь в неспособности извлечь всю доступную информацию, неисчерпаемый источник которой открыт для дальнейшего, более углубленного исследования?

Ошибочное восприятие возможностей — вопрос серьезный <...> дикая кошка может выглядеть так же, как и обычная. (Но полностью ли совпадает ее внешность с внешностью домашней кошки?) Злой человек может вести себя как человек доброжелательный. (Но в точности ли совпадает поведение злого человека с поведением доброжелательного?) Провести грань между извлечением ложной информации и неспособностью извлечь информацию очень трудно.

 Рассмотрим склонность людей к созданию живописных произведений. На мой взгляд, этот процесс является созданием оптической информации для показа другим людям. Следовательно, это средство общения, порождающее опосредствованное познание. Однако это познание больше похоже на прямое извлечение информации, чем на познание, опосредствованное языком. Мы отложим разговор о рисунке и обо всем, что с ним связано, а пока лишь отметим, что создатели живописных полотен на протяжении вот уже нескольких столетий проводят над нами эксперимент, создавая особые искусственные способы симуляции информации. Художники обогащают или, наоборот, обедняют эту информацию, маскируют или демаскируют ее, проясняют или, напротив, затуманивают. Они часто пытаются включить в одно и то же произведение и несогласующуюся информацию, и неоднозначную, и даже противоречивую. Признаки глубины были изобретены живописцами, и только после этого психологи, глядя на их рисунки, задумались над этими признаками. Такие понятия, как уравновешенные признаки, обращение фигуры и фона, неоднозначная перспектива или различные перспективы одного и того же объекта, "невозможные объекты" - все это пришло от художников, которые просто экспериментировали с застывшей оптической информацией.

В связи с картинным представлением оптической информации важно отметить, что, в отличие от неисчерпаемого океана информации в освещенной среде, на нее нельзя смотреть с близкого расстояния. Наблюдатель всегда может извлечь информацию, посредством которой задается сам материальный носитель представления (холст, поверхность, экран). Для этого наблюдателю нужно подойти ближе и получше рассмотреть его.

Концепция воспринимающих систем

Для теории извлечения информации нужна концепция воспринимающих систем, а не концепция органов чувств. Несколько лет назад я попытался доказать, что воспринимающая система коренным образом отличается от органа чувств: первая - активна, а второй — пассивен (Gibson, 1966 b). Мне сказали: "Хорошо, согласимся с тем, что орган чувств является активным", —однако на поверку оказалось, что по-прежнему имеются в виду сенсорные данные, пассивно поступающие в чувствительные нервы. Активностью же называются процессы, происходящие в мозгу, когда туда поступали эти данные. Я же под воспринимающей системой подразумевал совсем другое. Я имел в виду активное осматривание, слушание, осязание, обоняние и т. п. Тогда мне сказали: "Пусть так, но ведь все это — реакции на свет, звук, прикосновение, вкус, запах, то есть моторные действия, возникающие в ответ на сенсорные данные. То, что вы называете воспринимающей системой, — не что иное, как пример обратной связи". Я был обескуражен таким ответом — меня опять не поняли.

Я сделаю еще одну попытку доказать, что концепция органов чувств, рассматриваемых как специфические органы чувств, не совпадает и не может совпадать с концепцией органов чувств, рассматри-

129


ваемых как воспринимающие системы. Пять воспринимающих систем соответствуют пяти способам внешнего проявления внимания. Они в значительной мере функционально дублируют друг друга и входят в единую иерархическую систему ориентировки. У системы есть органы, у органов чувств -рецепторы. Система способна ориентироваться, исследовать, обследовать, подстраиваться, оптимизировать, извлекать, выходить из состояния равновесия и приходить в него, тогда как органы чувств на это не способны. <...>

Ниже приведено пять основных различий между органами чувств и перцептивными системами.

1. Специфику отдельных органов чувств определяет набор рецепторов или рецептивные поля, которые связаны с так называемыми проекционными центрами мозга. Локальные стимулы, попадающие на определенные места чувствительной поверхности, вызывают локальные электрические разряды нейронов, находящихся в определенном месте мозгового центра, Настройка органа, в который входят рецепторы, в определении органов чувств не предусмотрена.

Воспринимающую систему определяют орган и его настройка, необходимая для его функционирования на том или ином уровне. Каждый орган встроен в иерархическую систему взаимного соподчинения. На любом уровне этой системы центробежные и центростремительные волокна должны рассматриваться как единый замкнутый контур.

В частности, зрительная система состоит из следующих органов. На самом нижнем уровне орган образуют хрусталик, зрачок, глазное яблоко и сетчатка. Далее следует глаз с глазными мышцами. Он образует орган, который одновременно и стабилизирован, и подвижен. Бинокулярный орган состоит из расположенных в голове глаз. Глаза расположены в подвижной голове и сами в свою очередь могут поворачиваться, поэтому глаза и голова образуют орган более высокого уровня, способный извлекать объемлющую информацию. И наконец, на самом высоком уровне глаза, голова и тело составляют орган для извлечения информации по пути следования. Аккомодация и темновая адаптация относятся к первому уровню. Компенсаторные движения, фиксация и сканирование — ко второму. Вергентные движения и извлечение диспаратности - к третьему. Движение головы и тела в целом относятся к четвертому и пятому уровням. Все эти движения служат для извлечения информации.

В составе отдельных специфических органов
чувств рецепторы могут только пассивно подвергать
ся стимуляции, тогда как в случае воспринимающей
системы предполагается, что замкнутый контур
"вход" — "выход" получает информацию активно. Со
временные данные о существовании рецептивных
полей ничего принципиально не изменили в теории
отдельных специфических органов чувств, посколь
ку предполагается, что рецептивные поля подверга
ются такому же пассивному запуску, как и рецепто
ры, только запускают их более сложные стимулы.

Результатом работы любого отдельного органа
чувств является всегда один и тот же набор врож
денных ощущений, тогда как на конечном результа
те работы воспринимающей системы сказывается ее

способность к совершенствованию и обучению. Ощущения одной модальности можно объединять с ощущениями других модальностей в соответствии с законами ассоциации; их можно организовывать, ощущения могут сливаться, дополнять друг друга, образовывать ансамбли, их можно отделять одно от другого, но никакое обучение не может привести к возникновению новых ощущений. В то же время практика способствует тому, чтобы извлекаемая информация становилась все более и более тонкой, совершенной и точной. Учиться воспринимать можно всю жизнь.

4. Качества данных, с которыми имеют дело от
дельные органы чувств, определяются типами сти
мулируемых рецепторов, тогда как специфика рабо
ты воспринимающей системы определяется качества
ми предметов внешнего мира и в особенности теми
возможностями, которые они открывают. Понима
нием принципиальной ограниченности органов
чувств мы обязаны Иоганнесу Мюллеру, его учению
о специфических "нервных энергиях". Сам он в кон
це концов пришел к выводу о том, что познание
мира - вещь невозможная, ибо мы никогда не зна
ем, каковы те внешние причины, которые вызыва
ют наши ощущения. И всякий, кому не по душе этот
слегка обескураживающий вывод, должен проделать
немалую работу, чтобы избежать его. По мнению
Гельмгольца, коль скоро мы не в состоянии обнару
жить причины наших ощущений, нам приходится
судить о них посредством логического вывода. По су
ществу, эта же мысль заключена в гипотезе о том,
что ощущения дают ключ к восприятию внешнего
мира. Одним из вариантов этой гипотезы является
известная формула, согласно которой сенсорные сиг
налы интерпретируются нами. Мне кажется, что все
аргументы подобного рода сводятся к одному: вос
принимать внешний мир мы можем лишь в той мере,
в какой нам известно, что должно быть воспринято.
Этот тип рассуждений принято называть замкнутым
кругом. К этой проблеме я еще вернусь.

Такому взгляду на восприятие можно противопоставить точку зрения, в соответствии с которой ощущения, вызываемые светом, звуком, давлением или химическими веществами, представляют собой нечто побочное и несущественное, что существует информация для воспринимающих систем и что наблюдатель переживает непосредственно те качества объектов внешнего мира, которые соотносимы с его потребностями.

5. В соответствии с учением о специфических
органах чувств процесс внимания осуществляется в
нервных центрах, тогда как, согласно концепции вос
принимающих систем, внимание распределено по
всему замкнутому контуру "вход — выход". В первом
случае внимание - это сознание, которое можно на
править на что-то; во втором случае — это навык,
который приходится приобретать. В первом случае ис
пользуются такие метафоры из области физиологии
как фильтрация нервных импульсов или их переклю
чение с одного пути на другой. Для метафор, ис
пользуемых во втором случае, годятся такие слова,
как
резонирование, извлечение, оптимизация, симмет
ризация,
а также такие действия, как ориентировка,
исследование, изучение и настройка. <...>

Нормальный акт зрительного внимания состоит из сканирования всех деталей объемлющего строя, а

130


не из фиксации на какой-нибудь одной его детали. Мы склонны думать о внимании как о сужении или удерживании чего-то, хотя на самом деле такое бывает крайне редко. Информативные структурные инварианты оптического строя скорее похожи на градиенты, чем на мелкие детали, и сканируются они в пределах больших углов.

Одновременная регистрация постоянства к изменения

В теории извлечения информации большое значение имеет тот факт, что зрительная система в состоянии обнаружить как постоянство, так и изменение. Речь идет о постоянстве мест, объектов, веществ и о тех изменениях, которые с ними происходят. Любая вещь во внешнем мире в каких-то аспектах постоянна, а в каких-то — подвержена изменениям. Это же относится и к наблюдателю. Некоторые предметы остаются неизменными в течение длительного времени, некоторые — очень недолго.

Процесс восприятия постоянства и изменения (в отличие от восприятия цвета, формы, пространства, времени или движения) можно описывать по-разному. Можно сказать, что воспринимающий различает, когда изменение происходит, а когда нет, замечает, что остается тем же самым, а что нет, или видит непрерывную тождественность предметов с самими собой наряду с теми событиями, в которых они участвуют. Вопрос, конечно, в том, как ему это удается. Что представляет собой информация о постоянстве и изменении? Ответ должен быть таким: воспринимающий извлекает инварианты структуры из потока стимуляции, не переставая в то же время замечать сам поток. В частности, наблюдатель настраивает свою зрительную систему на глубинные инвариантные структуры объемлющего строя, лежащие за теми изменениями перспективной структуры, которые вызываются его движениями.

Гипотеза о том, что информацию для восприятия жесткого, неизменного объекта образует инвариантность относительно оптических преобразований, берет свое начало в экспериментах с подвижными тенями (Gibson, Gibson, 1957). Этот эксперимент дал парадоксальные по тем временам результаты — изменяющаяся форма воспринималась постоянной, а изменяющимся воспринимался ее наклон. Пытаясь осмыслить полученные результаты, мы предположили, что неизменным объектам соответствуют определенные инварианты оптической структуры, которые сами по себе лишены какой бы то ни было формы, а любому движению объекта соответствует свое особое возмущение оптической структуры — перспективное преобразование. Различие между физическим и оптическим движением (то есть между событиями во внешнем мире и в оптическом строе) нужно было зафиксировать терминологически, но, поскольку ни одно из известных нам понятий не подходило для этих целей, пришлось ввести свою терминологию. По этой же причине нужно было ввести какие-то специальные термины для обозначения инвариантов и в меняющемся мире, и в изменяющемся оптическом строе — геометрическое понятие формы для этого не годилось. По-видимому,

 наилучшее решение этих терминологических проблем могло бы состоять в том, чтобы термины постоянство и изменение использовать применительно к окружающему миру, а сохранение и возмущение — применительно к оптическому строю.

В соответствии с теорией стимульных последовательностей (так можно было бы назвать теорию восприятия, в которой решающую роль играет последовательность отдельных фиксаций глаза) постичь факт постоянства можно только путем сравнения и оценочного суждения. Восприятие того, что из себя представляет данный объект сейчас, сравнивается с воспоминанием о том, что он представлял из себя в прошлом, и после оценки результатов сравнения выносится суждение о том, что это одно и то же. В соответствии с теорией восприятия, которую можно было бы назвать теорией непрерывного извлечения информации, постижение постоянства представляет собой просто акт обнаружения инвариантности. Точно так же из фотографической теории зрения следует, что единственным способом постижения изменений является сравнение того, что представляет собой нечто, с тем, что оно представляло собой в прошлом, с последующей оценкой и вынесением суждения о наличии различий, тогда как из теории извлечения информации следует, что в этом случае происходит осознание преобразований. Происходит просто извлечение либо факта совпадения строя с самим собой, либо факта его диспаратности по отношению к самому себе, причем последнее встречается чаще.

Восприятие сохраняющейся индивидуальности предметов играет важную роль и в других видах восприятия. Рассмотрим пример сохранения индивидуальности другим человеком. Каким образом ребенок приходит к постижению индивидуальности матери? Можно было бы предположить, что при продолжительной фиксации ребенком фигуры матери или ее лица постоянство стимулов обеспечивает постоянство ощущений. Это возможно, если мать не отпускает от себя ребенка ни на шаг. Но как быть с тем случаем, когда взор ребенка блуждает? А что будет, если фигура матери уходит из поля зрения, а потом вновь появляется в нем? А если мать то уходит, то возвращается? Что воспринимается, когда ее фигура возникает вдалеке или выходит из темноты, когда она поворачивается спиной, когда меняется ее одежда, или изменяется ее эмоциональное состояние, или когда она возвращается после длительного отсутствия? Короче говоря, каким образом феноменальная индивидуальность человека так хорошо согласуется с его биологической индивидуальностью, несмотря на все те превратности, которые претерпевают его фигура в оптическом строе, и все те события, в которых человек принимает участие?

Подобного рода вопросы возникают и в связи с неодушевленными объектами — прикрепленными объектами, местами и веществами. Отличительные черты человека (глаза, рот, нос, походка, голос) в значительной степени инвариантны. Но это же можно сказать и о характерных признаках других предметов — детского одеяла, кухонной плиты, спальни или хлеба на столе. Любой из этих объектов нужно уметь идентифицировать как постоянный и неизменный, сохраняющий свое существование в течение

131


какого-то времени. И такое умение нельзя объяснить тем, что для каждого из этих объектов имеется свое понятие.

Мы свыклись с мыслью о том, что последовательность стимулов, исходящих от одной и той же реальности, а вернее, то, что возникает в результате чувственного контакта с ней, объединяется в акте опознания. Нам кажется, что в момент исчезновения ощущений процесс восприятия прекращается, и в свои права вступает память. Следовательно, любой, даже самый мимолетный взгляд на какой угодно предмет влечет за собой воспоминания именно об этом предмете, а не о чем-нибудь другом. Понимание того, что это "та же самая вещь", невозможно без оценочных суждений типа "Я это уже видел" даже в том случае, когда наблюдатель всего лишь на мгновение отвернулся или отвел взгляд. Таким образом, буквальное следование положениям классической теории восприятия, основанной на ощущениях, доводит ее до абсурда. Альтернатива состоит в том, чтобы взять на вооружение теорию обнаружения инвариантов.

Влияние постоянной стимуляции на восприятие

Считается, что восприятие останавливается, когда исчезают ощущения, а ощущения исчезают, когда исчезает стимул или вскоре после этого. Поэтому для восприятия постоянного объекта необходим постоянный стимул. Дело, однако, заключается в том, что наличие истинно постоянного стимула на сетчатке или на коже свидетельствует лишь о том, что наблюдатель не хочет или не может двигать глазами или руками. В этом случае чувственное восприятие вскоре исчезает из-за сенсорной адаптации. Постоянство объекта задается инвариантами структуры, а не постоянством стимуляции.

Если согласиться с тем, что видение постоянства предста&вдст собой извлечение инвариантов при тех или иных изменениях, то появляется возможность справиться со старой загадкой: сохранением феноменальной индивидуальности точками сетчатого паттерна при стробоскопическом смещении изображения на сетчатке. Впервые внимание к этой проблеме привлек своими экспериментами Джозеф Тер-нус. Обсуждение итого вопроса можно найти в моей работе (Gibson, 1950, р. 56 и далее).

Одно время я считал, что послеэффекты постоянной стимуляции сетчатки, достигаемые с помощью длительной фиксации, могут быть очень информативными. Кроме обычных послеобразов, существует множество других перцептивных послеэффектов, причем некоторые из них были открыты мной. Однако теперь мне кажется, что эксперименты с так называемой перцептивной адаптацией не столь уж показательны, и я отказался от попыток дать им теоретическое объяснение. Существует много разновидностей послеэффектов. возникающих в результате длительного разглядывания. Однако до тех пор, пока мы существенно не продвинемся в изучении процесса извлечения информации, исследования в этой области останутся разрозненными и плохо согласованными друг с другом.

Одной из характерных особенностей нашего внутреннего опыта является то, что восприятие места, объекта или человека всегда сопровождается ощущением знакомости или незнакомости. Но является

 ли знакомость результатом контакта между данным восприятием и следами прошлых восприятий той же самой вещи? Можно ли считать, что незнакомость - это результат того, что такого контакта нет? Я думаю, что нет. В подобного рода рассуждениях налицо замкнутый круг — вот почему мне кажется, что это плохая теория. Ощущение знакомости просто сопутствует восприятию постоянства.

Восприятие постоянной индивидуальности мест и объектов более фундаментально, чем восприятие различий между ними. Нам говорят, что воспринять нечто означает категоризовать это нечто, выделить его из числа всех других предметов, которыми оно могло бы оказаться. Сущность процесса восприятия заключена в различении. Вещи отличаются друг от друга по разным параметрам. Однако при этом не учитывается тот факт, что любой объект, человек, любое место или вещество должны сохраняться какое-то время, необходимое для того, чтобы их можно было отличить от других объектов, людей, мест или веществ. Выявление инвариантных свойств неизменных вещей не следует путать с обнаружением тех инвариантных свойств, которые делают различные вещи сходными. Временные инварианты и сущностные инварианты постигаются различным образом.

Я считаю, что в том случае, когда предметы остаются постоянными, воспринимающая система просто извлекает инварианты из текущего строя; можно сказать, что она резонирует на инвариантные структуры или что она на них настроена. Я возьму на себя смелость предположить, что в том случае, когда предметы существенно различаются, воспринимающая система должна абстрагировать инварианты. В первом случае процесс проще и, по-видимому, ближе к автоматизму, чем во втором. Во втором случае интерпретация процесса подразумевала интеллектуальную деятельность, направленную на извлечение из совокупности физических по своей природе объектов чего-то психического, образование абстрактных понятий из конкретных восприятий. Мне такая точка зрения представляется сомнительной. Абстрагирование - это обнаружение инвариантов в множестве объектов. Однако инвариант — всего лишь подобие, а не постоянство.

Теория извлечения: выводы

В соответствии с предложенной здесь теорией воспринимать — значит фиксировать определенные параметры инвариантности в стимульном потоке наряду с определенными параметрами возмущения. Инварианты — это инварианты структуры, а возмущения - это возмущения структуры. Структура для зрения -это структура объемлющего оптического строя.

Инварианты задают как постоянство окружающей среды, так и постоянство наблюдателя. Возмущение задает изменения в окружающей среде и изменения, касающиеся наблюдателя. Он осознает свое существование в постоянном окружающем мире, а также свое движение относительно окружающего мира наряду с движениями объектов и нежестких поверхностей относительно окружающего мира. Термин осознание используется здесь в смысле прямого извлечения информации и не подразумевает обязательного участия сознания.

132


Во время передвижения наблюдатель встречает на своем пути в объемлющем оптическом строе много параметров инвариантности. Например, один из таких инвариантов создается заслоняющим краем носа, он задает Я. Другой - представляет собой градиент оптической структуры, которая задается материальной текстурой субстрата; он задает основное окружение. Наряду с этим существует много параметров возмущения объемлющего оптического строя. Один из них, например, определяется скольжением носа относительно объемлющего оптического строя, он задает поворот головы. Прибавление и утрата текстуры у края какой-либо формы в оптическом строе - еще один параметр возмущения, он задает движение объекта относительно фона.

Различным событиям во внешнем мире соответствуют различные параметры оптического возмущения, причем к ним относятся не только прибавление-утрата, но и радиальное течение (центробежное и центростремительное), сжатие, преобразование, замещение и другг^. Следовательно, с одним и тем же объектом могут происходить самые различные события, а с разными объектами могут происходить одни и те же события. Например, яблоко может созреть, упасть, удариться, покатиться, его могут съесть, и наряду с этим съеденными могут оказаться яблоко, морковь, яйцо, бисквит или баранья отбивная. Если параметры оптического возмущения различимы, то события будут восприниматься. Заметьте, насколько это утверждение отличается от утверждения о том, что, если за стимульным событием А неизменно следует стимульное событие Б, мы всякий раз будем ожидать появление Б, переживая наличие А. Это классическая теория ассоциаций (или теория обусловливания, или теория ожидания).

 Она зиждется на учении о последовательном ряде стимулов. В соответствии с этим учением падение, столкновение, качение или поедание - не единицы, а элементы последовательного ряда. Дэвид Юм считал, что, если даже тысячу раз подряд за А следовало Б, нельзя быть уверенным в том, что Б будет следовать за А и в дальнейшем. Событие можно узнать лишь по сочетанию атомарных ощущений, по их совпадению. Если такая периодическая последовательность наблюдается многократно, наблюдатель начинает предвосхищать дальнейшее, верит в его осуществление, учится вычислять предстоящие события с помощью индукции; но это максимум того, что он сможет.

Мы же исходим из того, что в основе процесса извлечения информации лежит замкнутый контур "вход — выход" воспринимающей системы. Из этого следует, что извлекается информация совсем другого рода, нежели та, которая передается от одного человека к другому и может где-то храниться. Согласно нашей теории, информация не должна храниться в памяти, поскольку она всегда есть в наличии.

Мы исходим из того, что процесс извлечения информации легко поддается научению и развитию. Возможности для обучения вниманию, для иссле дования и настройки, для экстрагирования и абстрагирования здесь безграничны. Однако увеличение способности воспринимающей системы извлекать информацию само по себе не создает новой информации. Способность к восприятию совсем не подразумевает обязательного наличия идеи того, что может быть воспринято. Наличие таких идей является фактом, но оно не составляет необходимого условия для восприятия. Возможно, это разновидность восприятия в более широком смысле.

133


6. Теория перцептивного цикла. Понятие схемы, функции схем

У.Найссер

ПЕРЦЕПТИВНЫЙ ЦИКЛ. СХЕМЫ И ИХ ФУНКЦИИ *

Световая информация

Гибсоновская теория восприятия начинается не с сетчаточного изображения. Она начинается с рассмотрения света, отражаемого от объектов и доступного для анализа в любой точке пространства. Сложные структурные свойства этого потока света определяются природой и положением объектов. Эта структура и специфицирует данные объекты, информация о них содержится в свете. Когда наблюдатель или объект движутся, некоторые характеристики потока света остаются инвариантными, тогда как другие меняются; эти инвариантные во времени характеристики еще более точно специфицируют "топографию" среды. Наблюдатель воспринимает благодаря тому, что он попросту "улавливает" эти инварианты. Может быть, ему и приходится специально искать информацию, но у него нет нужды перерабатывать ее, поскольку она вся уже содержится в свете.

Подход Гибсона имеет некоторые явные преимущества перед традиционным подходом. Организм для него не является чем-то пассивным, действующим под влиянием стимульных воздействий, скорее, он сам все время подстраивается к свойствам окружающей его среды, которые объективно существуют, точно специфицированы и адекватно воспринимаются. Акцент на протяженном во времени сборе информации делает теорию Гибсона приложимой к гаптической (связанной с осязанием) и акустической информации точно так же, как и к световой, по крайней мере в принципе. Наиболее важной особенностью этой теории является указание на то, что исследователям восприятия следует стремиться скорее к созданию новых и более богатых способов описания информации, содержащейся в стимулах, чем к построению все более тонких гипотез относительно внутренних психических механизмов. "Экологическая оптика" Гибсона представляет собой попытку такого описания. (С моей точки зрения, недавнее описание оптической информации как совокупности пространственных частот ** является еще одной перспективной попыткой этого рода, хотя сам Гиб-сон в этом сомневается.)

* Найссер У. Познание и реальность. М.: Прогресс, 1981. С. 40-52,71-82.

** В качестве простой пространственной волновой структуры может рассматриваться не только вертикальная решетка, образованная равноотстоящими линиями; любая оптическая структура может быть представлена с помощью Фурье-анализа как результат наложения ряда таких волновых структур - точно так же, как любая меняющаяся во времени акустическая волна может быть представлена в виде суммы синусоид. Этот способ анализа, предложенный Кэмпбеллом и Робсоном (1968), позволил получить замечательные результаты. Последний обзор их см. в работе Секьюлера (1974).

 Несмотря на указанные достоинства, теория эта остается в некоторых отношения* неудовлетворительной. В ней, совершенно очевидно, ничего не говорится о том, что происходит в голове воспринимающего. Какие когнитивные структуры необходимы для восприятия? Чем отличаются воспринимающие субъекты друг от друга? Что происходит, когда мы выбираем то, на что смотреть, и как мы научаемся видеть лучше? Почему возможны иллюзии и ошибки, если восприятие — это всего лишь сбор уже существующей и вполне специфической информации? Как следует понимать другие когнитивные процессы - воображение, запоминание, мышление, где двусторонняя связь между организмом и средой слаба или вообще отсутствует?

Некоторые из этих вопросов, особенно касающиеся когнитивного развития и перцептивного научения, рассматриваются в работе Элеоноры Гиб-сон *.<...> Как она показала, различие между тренированным и нетренированным наблюдателями состоит не в том, что первый добавляет нечто к стимулу, а в том, что он способен извлечь больше информации из него: он обнаруживает признаки и структуры высших порядков, к которым не восприимчив "наивный" наблюдатель. Новорожденный игнорирует информацию, которую старшие дети и взрослые усваивают без всяких усилий. Для обоих Гиб-сонов задача психологии состоит в том, чтобы описать эту информацию. Однако этого, видимо, недостаточно; другая, не менее важная, задача состоит в том, чтобы понять внутренние когнитивные структуры воспринимающего и способы их изменения.

Перцептивный цикл

По моему мнению, важнейшими для зрения когнитивными структурами являются предвосхищающие схемы, подготавливающие индивида к принятию информации строго определенного, а не любого вида и, таким образом, управляющие зрительной активностью. Поскольку мы способны видеть только то, что умеем находить глазами, именно эти схемы (вместе с доступной в данный момент информацией) определяют, что будет воспринято. Восприятие, действительно, - конструктивный процесс, однако конструируется отнюдь не умственный образ, возника ющий в сознании, где им восхищается некий внуг-ренний человек. В каждый момент воспринимающим конструируются предвосхищения некоторой информации, делающие возможным для него принятие ее, когда она оказывается доступной. Чтобы сделать эту информацию доступной, ему часто приходится активно исследовать оптический поток, двигая глазами, головой или всем телом. Эта исследовательская

* В дополнение к систематическим "Principles of Perceptual Learning and Development" (1969) Э. Гибсон выполнила недавно изящный и убедительный критический разбор всей концепции переработки информации {How Perception Really Develops a View from outside the System, 1977). О важном применении ее теории см.: Gibson E.J..   Levin H. The Psychology of Reading (1975).

134


Объект (наличная

Выбирает

\ Исследование

Схема

Рис.  1

akTl-.BiiOClb  на!'![>1ШЛЯС|'СЯ   ВСС ТСМИ   ЖС  ПрСДНОСХЖЦа-

'ошимн схемами, представляющими соиой своего рода планы для перцептивных действии, чак же как •л roroiiiiocri, к выделению оптических структур некоторых видов. Результат обследования окружения •-выделенная информация — модифицирует исходную схему. Будучи таким образом модифицированной, ома направляет дальнейшее обследование и оказывается

lOTOBOSi ;t.I;5 /КНТе.ЛКШ'СЛЬКпИ ИНфорМУЦИП. НИКЛ ЭТО f

представлен на рис.. I.

Информация, собираемая зрением,, но кеоо.хо-длмос.ш 5iHji;jj!c>i оншческон и состой- из просгран-сгвенпых !>. временных световых структур. Однако отическая информация можег специфицировать объекты и события на различных уровнях айсфак-ции и значения, причем схема, (функционирующая на одном уровне, не обязательно должна бычь чувствительной к другим уровням. Если мы видим, например, что кто-ю улыбается, в наличии может быть информация, позволяющая определить *а> форму его з\'6ов; (б) изменение положения cso губ; (м) тог Факт, что он выполняет некий культурно-зпачимып :-)М\ например улыбается; (г) нечто касающееся его настроения: улыбка ноже] быть либо веселой, либо сардонической, либо просто вежливой — в зависимости от контекста, в котором она имес. место. Когда мы воспринимаем настроение, ми находимся в другом перцептивном цикле, чем когда мы воспринимаем движение губ. У нас формируется иной (хотя, может быть, частично совпадающий) набор предвосхищении; мы выделяем информацию, распределенную в иных временных границах; мы пользуемо! этой информацией для других целей и в результате по-иному запоминаем это событие. Таким образом, понятие периептипною никла объясняет, как можно воспринимать значение наряду с формой и пространственным расположением.

Схема двумя различными способами обеспечивает непрерывность восприятия во времени. Поскольку схемы суть предвосхищения, они являются тем посредником,  через которого  прошлое оказывает

 влияние на будущее; уже усиоаыаи информация определяет то, что будет воспринято впоследствии. (Таков механизм, лежащий в основе памяти, хотя последний термин лучше сохранить для тех случаев, когда образование схемы и се использование разделены временем и изменившейся ситуацией.) Кроме того, некоторые схемы являются временными но самой сио ей природе. Если, например, объект" движется, в световом потоке имеют место непрерывные v, сложные изменения. Если объект Д1шже!сн 1К> направлению к воспринимающему, оптические проекции каждою элемента текстуры поверхности движутся к периферии ехччаткп; конфигурация на сетчатке наблюдателя гюдьер-''        гается непрерывному расширению. Нет  иеоб-)        ходимости предполагать, что ;>то расширение воспринимается в виде серии дискретных и по отдельности предвосхищаемых кадров, хоси ею и можно смоделировать в виде такой серки в кино. Схема настраиваемся на оптическое, событие в целом. Можно предвосхитить временные структуры, так же как и пространственные. 3ia особенность схем еще более очевидна в случае других сенсорных модальностей, как мы это вскоре увидим. <...>

Совершенно очевидно, что треуюлишк, названный схемой, имеет сложную структур)'. Но эту егрук -гуру не следует понимать как простои погок or периферии к центральным отделам мозга; она обслуживает процесс непрерывного взаимодействи»: Vine кажется, что ее компоненты лучше рассматривать как вложенные и нее схемы., взаимодействующие сг средой по споим собственным законам <...>, а не как дискретные уровни с входом и выходом. Более того, хотя схема играет решающую роль в каждом перцептивном акте, она не является "иериептом" и не порождает перцепть: где-либо н голове воспринимающею. Акт восприятия вообще не завершается перцептом *. Схема — лишь одна из фаз непрекращающейся активности, связывающей воспринимающего с окружающей средой. Термин " наспринтие" относится !со всему циклу, а не к какой-то отдельной его части. Разумеете?!, схемы могут отделяться от тех анк-дов. внутри которых они изначально сущестновал!;. такое отделение составляет основу всех высших психических процессов. Однако к таких счх'чаях имеет место не восприятие, я воображение планирование или намерение.

* Некоторые философы Ъи a  ll   ,> х    i v

а;ъсшовэж<зе яерцепюв пота ^     7о инс! ^ к l ь

дим вещи, которых на самой дь     s li  *ын1    (.слгй        t
образы, ДЕОнщиеся образы    а    с i       ии         ь
шинсгее эн« случаев
шлеи teiftctn,      ч «    1

Sitie": иными словами, ssa6fi j e i* еж  щь к геч   it      s !    с
к^!
lienpaBi^JibsjO ивформиров хн it (      lit*' l ь   t-     L( с и
и какой-ю части его зрители   
nui      iui

глацмя. которая би.па бы в наличии t    mLt i_*ibtM s
сутстновал. Механизм молелироьи! и  ичечч      ач     in»     i
едеа ли менее очевиден в c/sys <       ui   t в и       ы   <   j i    t
двоящихся образов к подобных 4>t i jn  н и        *   t ^   д      (о
тъе o6bssno имеет незавершен* ьи   ap*:»:t,i ь    вг     ct i

ваегся: мь! узнаем кино шт последовательный оораз, когда вк дим их. В Э1их случаях "иерцемт" можно определить как ioi конкретный обьект (шш размытая форма и i. д.), который скорее всего обеспечил бы эту же самую информацию, если бы он действительно присутствовал. Когда обьект присутствует, нет никакой необходимости в постулировании отдельного перцепта.

135


Это не означает, что мы не можем воспринять непредвосхищенную информацию. Как правило, однако, функция неожиданного стимула состоит в запуске цикла собственно восприятия; обычно в среде имеется достаточно непрерывной информации для того, чтобы поддержать начавшийся цикл. И даже если ее нет, сам акт поиска такой информации создает для того, что воспринимается, своего рода контекст. Если этого не происходит — если стимул и не предвосхищен, и не вызвал перцептивной активности, - случившееся окажет на нас лишь ограниченное и преходящее действие.

Предложенное здесь понимание восприятия * мыслится нами не как радикальная альтернатива классическим теориям, а лишь как средство согласования их между собой и с повседневной реальностью. Гибсоны, несомненно, правы, утверждая, что световой поток (по отношению к подвижной точке наблюдения) дает точную информацию о среде, которую и воспринимает индивид. Как это может быть неверным? Тс, кто рассматривает восприятие как процесс переработки информации, также правы: прием этой информации действительно обеспечивается сложными нейрофизиологическими механизмами. То же можно сказать и о третьей группе теоретиков, включающей Брунера и Грегори **, которые описывают восприятие как процесс проверки и подтверждения гипотез. Каждая из названных точек зрения выделяет какой-то один аспект того, что обычно представляет собой непрерывную и циклическую активность.

Гаптическое восприятие

Ранее мы отметили, что осязательная чувствительность в значительно меньшей степени привлекала внимание ученых по сравнению со зрением и слухом. Оптике и акустике, исследованиям зрения и нарушениям слуха посвящены специальные журналы; целые лаборатории занимаются психоакустикой и исследованиями зрения; за открытие фундаментальных механизмов этих двух модальностей вручались Нобелевские премии. Осязание же лишено для исследователей такой привлекательности и престижа, соответственно мы и знаем о нем гораздо меньше ***.

Это объясняется рядом причин. Наиболее очевидно то, что зрение и слух имеют свои специализированные органы - осязаемые (!) и провоцирующие внимание исследователя объекты. "Как работает глаз?", "Как работает ухо?" — эти вопросы звучат-так, как будто правомерность постановки их самоочевидна, и действительно ответы на них всегда находились. Осязание, гаптическое чувство кажется не имеющим столь специфичных механизмов. Поток ran-тической информации поступает в нервную систему не через какую-либо единственную структуру, подобную сетчатке или базилярной мембране. Когда вы в темноте ощупываете предмет пальцами, пытаясь определить его форму, происходят изменения нервной активности в рецепторных клетках на всем пути

* Сходная точка зрений независимо была обоснована Хох-бергом(1970, 1975).

" Згипег, 1951, 1973; Gregory, 1970, 1973.

*** Единственная известная мне современная работа, посвященная активному осязанию, - это статья Дж. Гибсона (1962).

 от кожи кончиков пальцев до локтевых суставов и выше. Такое место, где мог бы начаться процесс внутренней переработки информации, отсутствует <...>, и, следовательно, отсутствует очевидная отправная точка для исследования.

Столь же трудно изолировать или определить то, что является "стимулом" для осязания. Ничто в нем не соответствует моментальному сетчаточному образу, служащему входным сигналом в большинстве исследований зрения, или же спектру частот слышимого звука, в течение долгого времени выполнявшего ту же роль в психоакустике. В активном осязании налицо только непрерывно происходящая деформация кожи, изменения положения суставов, скорости движения конечностей и другие сложные феномены. Само различие между стимулом и ответом неопределенно: наблюдатель двигает рукой и воспринимает объект в одно и то же время.

Наконец, активное осязание нельзя навязать испытуемому в эксперименте. В большинстве исследований зрения испытуемый абсолютно неподвижен, в то время как экспериментатор по своему усмотрению засвечивает ему сетчатку. Аналогично психоакустики почти исключительно полагаются на исследования, где строго определенные звуковые волны подаются в ухо испытуемому через прикрепленные к голове наушники. Использование этих пассивных процедур не ограничивается только испытуемыми-людьми; не в меньшей степени пригодны животные и даже изолированные части нервной системы. Понятия, используемые в таких исследованиях — пороги, эквивалентные стимулы, рецептивные поля и т. п. - одинаково применимы как к отдельным нейронам сенсорной системы, так и к реальным индивидам. Ни эти методы, ни эти понятия не являются сколько-нибудь полезными при изучении осязания. Разумеется, кожу пассивного животного можно трогать и стимулировать, и испытуемые могут различать предъявляемые таким образом стимулы. Такого рода исследования время от времени проводятся. Они, однако, вызвали мало энтузиазма, поскольку "восприятие" в этих условиях оказывается значительно менее точным по сравнению с ситуацией, когда воспринимающий имеет возможность передвигаться и обследовать окружение естественным для пего способом.

Защищаемая в этой книге точка зрения предполагает иной подход к проблеме. Утверждение, что восприятие является процессом непрерывного обследования окружения и сбора информации, которое может показаться радикальным в отношении зрения, применительно к осязанию представляется самоочевидным. Последовательность "исследовательское движение" — "восприятие информации" — "последующее исследование" наблюдается всякий раз, когда человек ощупывает объект рукой. Гаптическое восприятие, очевидно, не происходит в одно мгновение и не является результатом переработки единичного сенсорного стимула. Мы, конечно, слишком мало знаем о том, как оно осуществляется. У нас нет адекватных терминов ни для описания типов информации, доступных осязанию, ни для описания типов движений, которые наблюдатель должен выполнять для получения этой информации. Но это справедливо и для зрения, о котором мы знаем меньше, чем обычно принято думать. Мы в состоянии объяснить его работу

136


только в искусственно ограниченных ситуациях и в терминах сверхупрощенных моделей.

Еще один важный аспект перцептивного цикла особенно очевиден в случае осязания. Исследующие движения дают информацию не только об осязаемом объекте, но также и о конечности, трогающей этот объект. Гаптическая информация может специфицировать как форму осязаемого объекта, так и движения самих рук. Позднее <...> станет ясно, однако, что это в равной мере относится и к зрению. Любая перцептивная активность дает информацию как о воспринимающем, так и о воспринимаемой среде, о "я" и о мире.

Слушание

Слушание является протяженной во времени активностью. Звуковые волны существуют только во времени; обычно нет какого-то определенного момента, когда человек начинает слышать. Начальный момент звукового давления можно зарегистрировать, но услышать его нельзя. К концу некоторой акустической последовательности — например, шаги или произнесенное слово - слушающий оказывается уже слушавшим на протяжении некоторого времени, в начале ее он еще совсем ничего не слышал.

Хотя слух не требует исследующих движений, подобных движениям глаз или руки, в сущности, это та же самая циклическая активность. (Даже в случае зрения, разумеется, движения глаз являются лишь обычным сопровождением функционирования схем, но не обязательными его компонентами *.) Слушающий постоянно формирует более или менее специфические состояния готовности (предвосхищения) в отношении того, что должно последовать, основываясь на уже воспринятой информации. Эти предвосхищения — которые также следует описывать в терминах временных структур, а не изолированных моментов — управляют тем, что будет выделено в следующий момент, и в свою очередь модифицируются воспринятым. В отсутствие их индивид слышал бы только бессмысленное, хаотическое смешение звуков.

Все мы располагаем предвосхищающими схемами в отношении структурированных звуков родного языка: именно поэтому мы слышим их как отчетливые и отдельные слова, в то время как разговор иностранцев часто кажется почти непрерывным потоком. Мы формируем такие предвосхищения в процессе слушания каждого отдельного предложения; поэтому нам значительно легче опознавать слова в контексте, чем по отдельности**. Именно из-за этой особенности восприятия речи его так трудно смоделировать. Даже сегодня ЭВМ типа HAL, как в кинофильме "2001", продолжают относиться к области научной фантастики; никому еще не удалось так запрограммировать машину, чтобы она понимала речь в сколько-нибудь широком объеме ***

Зрительное восприятие возможно, хотя и менее эффектив
но, в тех случаях, когда движения глаза блокируются инструкцией
на фиксацию; см., например,
Uttman, Becklen, 1978.

* см. Miller, Heise, Uchten, 1951.

**• Наилучшим приближением является программа HEARSAY, разработанная в университете Карнеги-Меллона (Егтап, 1975).

 Предвосхищения слушающего, равно как и смотрящего, не слишком специфичны. Он не знает в точности, что он сейчас услышит; иначе зачем бы ему было и слушать? Было бы ошибкой полагать, что воспринимающие постоянно формулируют весьма специфические гипотезы относительно того, что произойдет в следующий момент, и отбрасывают их в пользу более подходящих, только когда обнаруживается их непригодность *. Перцептивные гипотезы редко имеют определенный характер. В каждый конкретный момент то, что было воспринято, предсказывает пространственный источник и общую природу того, что будет получено в следующий момент, но не определяет это точно. Восприятие является проверкой гипотез лишь в очень общем смысле. Возможно, что это и наиболее подходящий смысл. Плодотворные научные гипотезы также имеют общий характер, они скорее направляют исследование, чем предписывают в точности, что будет обнаружено. Точные гипотезы, постулируемые некоторыми спе циалистами в области философии науки, всегда уязвимы для противоречащих им фактических данных и играют лишь незначительную роль в осуществлении действительно продуктивных исследований.

Объединение информации разных модальностей

До сих пор мы обсуждали лишь одну модальность: зрение, осязание или слух. Это соответствует давно сложившейся традиции. Неизменное правило авторов книг по восприятию состоит в том, чтобы рассматривать каждую модальность в одной или нескольких самостоятельных главах. Я и сам так поступил в "Когнитивной психологии" ** где прослеживал движение сначала зрительной, а затем слуховой информации, начиная от стимула, по всем возможным уровням переработки. Такая организация вполне естественна с точки зрения модели внутренней переработки информации. Если мы считаем, что информация выделяется специфическими детекторами признаков и перерабатывается в перцепт, то отдельный поток ее в каждой модальности является, очевидно, простейшим случаем. Поэтому это наиболее изученный случай. В 99 из каждой сотни экспериментов на восприятие (или, может быть, в 999 из каждой 1000) испытуемому предъявляются стимулы только одной модальности.

В повседневной жизни дело обстоит совершенно иначе. Большинство событий, по крайней мере ге, которые нам интересны и на которые мы обращаем внимание, связаны со стимуляцией более чем одной сенсорной системы. Мы видим, что кто-то идет, и слышим звуки его шагов, или же слушаем, что он

* Эта ошибка была допущена мною. В 1967г. я предположил, вслед за Халле и Сти«енсом (1964), что речь воспринимается по схеме анализ через синтез, имея в виду, что слушающий формулирует серию специфических гипотез относительно сообщения и затем проверяет их по мере поступления акустической информации. Теперь я не думаю, что дело обстоит именно так; это потребовало бы постоянного генерирования невероятно большого числа ложных гипотез. Активные конструкции слушающего должны быть болев открытыми и менее специфическими, чтобы они не подтверждались только в редких случаях.

** Nvisser, 1967.

137


говорит, одновременно видя его лицо. Мы смотрим на веши, которые мы трогаем, и ощущаем движения нашего тела как кинестетически, так и визуально. Мы не только чувствуем вкус того, что у нас во рту. но и осязаем это; мы чувствуем движения органов речи слышим звук произносимых нами слов. За рулем автомобиля мы чувствуем, как реагирует на управление машина, и вместе с тем наблюдаем за ее движением по дороге; участвуя в разговоре, мы замечаем жесты и позы наших собеседников в той же мере, в какой слышим слова и интонацию, с которой они произносятся.

Эта множественность источников информации, несомненно, используется в акте восприятия. Схемы, обеспечивающие прием информации и направляющие дальнейший ее поиск, не являются зрительными, слуховыми или тактильными — они носят обобщенно перцептивный характер. Следить за событием — значит искать и принимать любую информацию о нем независимо от модальности, а также интегрировать нею эту информацию по мере ее поступления. Услышав нечто, мы стараемся увидеть это; и то, что мы видим, определяет локализацию и интерпретацию услышанного. Увидев нечто, мы протягиваем руку, чтобы потрогать это, и то, что ощущает наша рука, координируется с тем, что мы видим. Если бы в онтогенезе эти координации усваивались лишь в результате накопления значительного прошлого опыта, то можно было бы как-то оправдать игнорирующих их исследователей. Однако в действительности эти координации, видимо, свойственны младенцам в той же мерс, что и взрослым. Мы обращаем внимание на объекты и события, а не на сенсорные сигналы. Хотя следующие две главы будут посвящены главным образом зрению, важно помнить, что перцептивный цикл, как правило, предполагает координированную параллельную активность нескольких сенсорных систем. <...>

[ Определение схемы ]

Здесь едва ли уместно подробно защищать или развивать ту точку зрения, что действие организуется так же, как восприятие, направляясь ожиданиями, которые в свою очередь, изменяются последствиями действия. Такую защиту следовало бы начать с обращения к истории вопроса. Поколение назад главный спор между теорией "стимул — реакция" и "когнитивной" теорией научения у животных велся как раз по поводу того, что управляет поведением - подкрепление или ожидание. Сейчас я считаю, что обе стороны были правы в этом споре, так же как я думаю, что и Дж. Гибсон. и теоретики, подчеркивающие значение проверки гипотез, в равной мере правы в своем понимании восприятия. Действительно, существует удивительная аналогия между лими теоретическими оппозициями. Гибсон, подобно радикальным бихевиористам, надеется объяснить активность исключительно в терминах структуры среды, все гипотетические объяснительные конструкты (включая "схему"!) представляются ему опасно менталистскими. Представителей крайних вариантов теории переработки информации или конструктивистских концепций, с другой стороны, мало инте-

 ресует вопрос о том, какую именно информацию содержит реальная среда. Они, так сказать, оставляют воспринимающего запутавшимся в его собственной системе переработки информации, подобно тому как о старых когнитивных теориях говорили, что они позволяют "крысе, находящейся в лабиринте, блуждать в своих собственных мыслях". Не исключено, что, если предпринимаемая мною попытка примирить эти точки зрения посредством концепции перцептивного цикла будет иметь успех, она сможет подсказать, каким образом подойти к решению более старых проблем, касающихся поведения в целом.

Хотя восприятие не меняет мира, оно меняет воспринимающего. (То же, разумеется, относится и к действию.) Схема подвергается тому, что Пиаже называет "аккомодацией", и те же изменения претерпевает воспринимающий. Он становится тем, что он есть, благодаря тому, что было им воспринято (или сделано) в прошлом; он продолжает создавать и изменять себя, воспринимая и действуя в настоящем. Как говорят экзистенциалисты, "существование предшествует сущности". Возможности каждого человека в отношении восприятия и действия совершенно уникальны, поскольку никто другой не занимает его места в мире и не имеет в точности такого же жизненного опыта.

Видимо, нет лучшего слова, чем бартлеттовская "схема", для обозначения главной когнитивной структуры восприятия. (Бартлетт не был вполне доволен им *, то же самое я могу сказать и о себе.) Поскольку этот термин уже ранее широко употреблялся во множестве значений **, я попытаюсь как можно более четко определить, что я под ним понимаю. Схема ~ это та часть полного перцептивного цикла, которая является внутренней по отношению к воспринимающему, она модифицируется опытом и тем или иным образом специфична в отношении того, что воспринимается. Схема принимает информацию, как только последняя оказывается на сенсорных поверхностях, и изменяется под влиянием этой информации; схема направляет движения и исследовательскую активность, благодаря которым открывается доступ к новой информации, вызывающей в свою очередь дальнейшие изменения схемы.

С биологической точки зрения схема — часть нерв ной системы. Это некоторое активное множество физиологических структур и процессов; не отдельный центр в мозгу, а целая система, включающая рецепторы, афференты, центральные прогнозирующие элементы и эфференты. Внутри самого мозга должны существовать какие-то образования, активностью которых можно было бы объяснить организацию схемы и ее способность к модификации: объединения нейронов, функциональные иерархии,

* Bartlett, 1932. Р. 201.

** Среди тех, кто пользуется термином схема, особенно заслуживают упоминания Пиаже (1952), Вудвортс (1938), Кэган (1971) и Познер (1973 Ь). Новым важным систематическим употреблением этого термина мы обязаны Рамелхарту, Норману и их сотрудникам из Калифорнийского университета в Сан-Диего (Bobrow, Norman, 1975; Rummethart, 1975, 1977; Rummelhart, Ortony, 1976). Хотя Рамелхарт употребляет эти термины в связи с проблемами памяти и понимания, а не восприятия (подобно Барт-летту, он оперирует схемами применительно к заданиям на составление вербальных описаний), его подход вполне совместим с тем, что предлагается здесь мною. Привлекательной стороной подхода Рамелхарта является его конкретность.

138


флуктуирующие электрические потенциалы, а также другие, пока неведомые нам веши. Маловероятно, что столь сложная физиологическая активность может быть описана в терминах однонаправленного потока информации или единой временной последовательности операций. Она не просто начинается на периферии и через какое-то время достигает определенного центра; подобная активность должна включать в себя много различных реципрокных и латеральных связей. Она не может также начинаться в какой-то определенный момент времени и завершаться в другой; непрерывное функционирование различных подсистем тем или иным образом накладывается друг на друга, порождая тем самым множество "хранилищ информации" самых разных видов. Важно, хотя и чрезвычайно трудно, понять, что представляют собой эти структуры с физиологической точки зрения. Сейчас, однако, моя цель состоит лишь в том, чтобы понять их связь с перцептивным циклом, частью которого они являются. Восприятие предполагает реальный мир в той же мере, как и нервную систему.

Некоторые аналогии

Функции схем можно проиллюстрировать посредством нескольких аналогий. Если рассматривать схему как систему приема информации, то ее можно в каком-то смысле уподобить тому, что на языке программирования вычислительных машин называют форматом (format). Форматы определяют, к какому виду должна быть приведена информация, чтобы можно было дать ей непротиворечивую интерпретацию. Другая информация будет либо игнорироваться, либо вести к бессмысленным результатам. Эта предварительная спецификация, однако, не должна быть чрезмерно строгой. Как уже упоминалось, схема способна работать на различных уровнях обобщенности. Вы можете быть готовыми к тому, чтобы увидеть "что-то", или "кого-то", или своего шурина Джорджа, или улыбку на лице Джорджа, или даже циничную улыбку на лице Джорджа.

Схема эта не просто формат; она функционирует также в качестве плана того типа, о котором писали Миллер, Галантер и Прибрам в своей богатой плодотворными идеями книге *. Перцептивные схемы - это планы сбора информации об объектах и событиях, получения новой информации для заполнения формата. Одной из их важнейших функций в случае зрения является направление исследовательских движений головы и глаз. Но схема определяет воспринимаемое даже тогда, когда явные движения отсутствуют (слушание — хороший тому пример), поскольку любая информация воспринимается только в том случае, если имеется развивающийся формат, готовый к ее приему. Информация, не соответствующая такому формату, остается неиспользованной. Восприятие по самой своей природе избирательно.

* Miller, Galanter, Pribram, 1960. Другая, видимо полезная, аналогия предлагается Рамелхартом (1977): связь между схемой и конкретным примером перцептивной активности можно уподобить связи между пьесой и ее конкретным сценическим воплощением. Однако и эта аналогия, и аналогия с форматом не слишком точны; схемы более открыты и гибки по сравнению с ними.

 Аналогия между схемами, форматами и планами не является полной. Настоящие форматы и планы предполагают резкое разфаничение между формой и содержанием, которого нет в случае схем. Информация, заполняющая формат в какой-то момент циклического процесса, становится частью формата в следующий момент, определяя то, как будет приниматься дальнейшая информация. Схема не только план, но также и исполнитель плана. Это структура действия, равно как и структура для действия.

Активность схемы не зависит от какого-либо внешнего источника энергии. При наличии информации нужного вида схема примет ее и, может быть, вызовет действия, направленные на поиск новой информации. Но у организма имеется много схем, связанных друг с другом сложным образом. Экстенсивные схемы, как правило, содержат в себе менее широкие схемы <...>. В таких случаях экстенсивные схемы часто определяют, или "мотивируют", активность содержащихся в них схем. Мотивы - это не чужеродные силы, вызывающие к жизни обычно пассивные системы; это просто более широкие схемы, принимающие информацию и направляющие действия в более крупном масштабе. Следует отметить также, что активности, направляемые двумя схемами, могут вступить в конфликт друг с другом или даже оказаться совершенно несовместимыми. То, что происходит в таких случаях, называется избирательным вниманием.

Если прибегнуть к генетическим аналогиям, схема в любой данный момент времени напоминает скорее генотип, чем фенотип. Она делает возможным развитие по некоторым определенным направлениям, но конкретный характер такого развития определяется только взаимодействием со средой. Было бы ошибкой отождествлять схему с воспринимаемым, точно гак же как ошибочно отождествлять ген с какой-то определенной частью взрослого организма. Можно сказать, что восприятие определяется схемами в том же смысле, в каком наблюдаемые свойства организма определяются соответствующими генами; восприятие является результатом взаимодействия схемы и наличной информации. В действительности восприятие и есть такое взаимодействие.

В предыдущей книге я настаивал на том, что восприятие — "конструктивный процесс"*. Воспринимающий активен. В значительной мере он сам определяет то, что увидит, выбирая объекты для внимательного рассматривания и воспринимая одни их характеристики скорее, чем другие. Это, безусловно, так, но, видимо, нелишне предупредить возможность впечатления, что у воспринимающего в голове имеется конечный, сконструированный им продукт, что мы видим какие-то внутренние представления, а не реальные предметы. Я полагаю, что такое впечатление было бы неверным. Конструируя предвосхищающую схему, воспринимающий осуществляет некий акт, включающий как информацию от среды, так и его собственные когнитивные механизмы. Он сам изменяется в результате получения новой информации. Это изменение не сводится к созданию внутренней копии там, где раньше ничего не было; речь идет об изменении перцептивной схемы, так что сле-

' Neisser, 1967.

139


дуюший акт потечет уже по другому руслу. Из-за таких изменений, а также из-за того, что мир открывает квалифицированному наблюдателю бесконечно богатую информационную фактуру, два перцептивных акта никогда не являются тождественными.

Рамки

Обсуждая понятие схемы, нельзя обойти молчанием два важных понятия, имеющих с ним по крайней мере фамильное сходство. Первое предложено Марвином Минским и относится к области искусственного интеллекта и робототехнике *, другим мы обязаны социологу Эрвину Гоффману **. Любопытно, что оба воспользовались одним и тем же словом рамка (frame). Хотя на первый взгляд эти понятия имеют мало общего, оба они отражают попытку подчеркнуть решающую роль контекста и значения в когнитивной активности. (Акцент на контексте в настоящее время делается и в других областях психологии, начиная с психологии памяти *** и кончая социализацией ребенка ****. Это можно считать признаком того, что социальные науки начинают наконец всерьез заниматься сложно организованными компонентами повседневной человеческой жизни.)

К. настоящему времени попытки создания программ, которые позволили бы ЭВМ распознавать конфигурации, имеют уже довольно долгую историю. Последние годы ознаменовались значительным прогрессом в этой области. Некоторые реально существующие машинные системы, например, делают возможным трехмерное описание неупорядоченной груды имеющих разную, подчас довольно сложную форму кубиков на основе лишь одной фронтальной фотографии, анализируемой входным ска-

нирующим устройством

*. Минский (в лаборато-

рии которого главным образом были выполнены эти работы) пришел тем не менее к выводу, что адекватное распознавание и описание ситуаций реальных сцен никогда не будет возможным на основе одних только полученных в данный момент входных сигналов. Он полагает, что для каждой новой ситуации у ЭВМ должна быть готова рамка или иерархия рамок, предвосхищающих основные моменты того, что должно появиться. Если ЭВМ осматривает комнату, она должна ожидать, что найдет стены, двери, окна, мебель и т. д.; только таким образом можно интерпретировать наличную информацию, оказывающуюся в противном случае принципиально неоднозначной. Минский считает, что в отсутствие информации такая система будет осуществлять "априорное означивание", например, постулировать существование стены с правой стороны, даже если она не получила каких-либо релевантных подтверждений.

* Minsky, 1975.

** Goffman, 1974

*** Jenkins,  1974.

***" Bronfenbrenner, 1974.

..... Quzman ig68, Waltz, 1972; Winograd, 1972. Программа Уолца. вероятно, наиболее интересна для психолога, занимающегося перцептивными процессами, поскольку в ней остроумно используются ограничения самих естественных оптических структур. Уолц заметил, что число различных типов затенения выпуклых и вогнутых поверхностей реальных объектов весьма ограничено, и включил знание об этих ограничениях в свою программу.

 Точка зрения Минского имеет много общего с позицией, излагаемой в данной книге. Имеются и существенные различия, но рассматривать их здесь значило бы уйти слишком далеко в сторону *. Такое сближение между исследованиями искусственного интеллекта и когнитивной психологией является весьма обнадеживающим, несмотря на то что (насколько мне известно) никакой сколько-нибудь эффективной программы для ЭВМ, основанной на теории рамок, до сих пор еще не было создано.

Гоффман пользуется термином "рамка" совсем иначе. В своем блестящем анализе повседневных событий социальной жизни он отмечает, как часто они протекают в конвенциалыю установленных рамках, полностью или частично меняющих их значение. Его центральным примером является театральное представление, когда зрители знают, что наблюдаемые ими поступки и высказывания должны восприниматься не буквально, а как-то иначе. Повседневная жизнь полна таких примеров. Одни и те же похвальные слова могут быть искренними в одном случае, ироническими — в другом, пересказом чужих слов -в третьем; пьянство может восприниматься одними как болезнь, а другими как сознательный безнравственный поступок; политические организации проводят конференции исключительно с целью быть показанными по телевидению (то есть показаться в определенных рамках), мошенники тщательно инсценируют (обрамляют) ситуацию таким образом, чтобы она была неправильно понята их жертвой. Если исходить из того, что психология действительно должна серьезно заниматься изучением восприятия событий повседневной жизни, ей надо быть готовой к столкновению с теми сложностями, о которых говорит Гоффман. Во многих отношениях его подход к анализу воспринимаемого социального мира аналогичен концепции экологической оптики Дж, Гибсо-на, анализирующего воспринимаемое физическое окружение и информацию, которую оно содержит.

Сбор и сохранение информации

Понятие сбора информации является центральным как в моих рассуждениях, так и в аргументации Гибсона. Согласуется ли оно с классической точкой зрения на информацию как на нечто допускающее квантификацию, передачу, хранение и переработку? **. Я считаю, что эти две точки зрения вполне совместимы ***, однако связь между ними нуждается в пояснении.

* Наиболее важное различие состоит, вероятно, в том, что у Минского рамки, в сущности, статичны. Он не учитывает эффекты движения, а также временные структуры света, порождаемые движением. Более того, для него рамки - это, видимо, скорее места для размещения информации, чем планы получения новой информации. Кроме того, я считаю, что перцептивные схемы устраняют двусмысленность путем выбора конкретной альтернативы, а не посредством получения дополнительных сведений, как это происходит в случае рамок. Наконец, понятие априорное означивание требует более тщательного анализа, чтобы его можно было применить к восприятию у человека. В нынешнем виде применение его повлечет за собой смешение восприятия и воображения.

** Shannon. 1948; Broadbent, 1958; Gamer, 1974.

*** В частных беседах Дж. Гибсон высказывал противоположную точку зрения. Он считает, что его концепцию нельзя согласовать с традиционной.

140


Согласно определению Шеннона, информация — это в первую очередь выбор альтернатив. Об информации можно говорить тогда, когда данная система находится в каком-то одном из ряда возможных состояний. Информация считается переданной (по определению), когда состояние одной системы, Б, таким образом обусловлено состоянием другой системы, А, что в принципе наблюдатель может узнать нечто об А, исследовав Б. Если Б было передано достаточно информации (без шума), то А можно описать с большими подробностями. Именно такая связь существует между доступным глазу структурированным световым потоком (Б) и объектами, от которых этот свет отражен (А). Информация об объектах присутствует в свете, поскольку в силу оптических законов между ними существует зависимость. (Эта зависимость обычно является совершенной, то есть свободной от того, что в теории информации называют "шумом".) Информация, содержащаяся в свете, специфицирует пространственное расположение и многие другие свойства окружающих нас объектов. Дж. Гибсон утверждает, что в нормальной среде эта спецификация всегда единственна; нет такого мыслимого мира, в котором могла бы появиться оптическая структура, тождественная актуально существующей. (Оптическая структура в данном случае означает как изменения во времени, так и распределение в пространстве.)

Воспринимающий также представляет собой физическую систему, находящуюся в контакте с оптическим потоком. Состояние такой системы отчасти определяется структурой этого потока; это означает, что системе передается информация. Когда это происходит - то есть когда нервная система выделяет структуру света, ~ мы говорим, что информация собрана воспринимающим. Если сама информация - те аспекты оптической структуры, которые оказали воздействие на воспринимающего, — специфицирует свойства реальных объектов, имеет место восприятие этих свойств и объектов.

Сбор информации требует соответствующей перцептивной системы — соответствующей в том смысле, что ее состояние может быть целесообразно изменено контактом со структурированным светом. Часто утверждается, что эта система (называемая здесь схемой) должна перерабатывать доступную ей информацию. Этот термин может ввести в заблуждение. Информация как таковая не меняется, поскольку она уже содержалась в свете. Схема собирает информацию, меняется ею, использует ее. Некоторые из этих активностей действительно затрагивались в многочисленных современных исследованиях, использующих в качестве своей теоретической основы концепцию переработки (или перекодирования) информации. Тем не менее я не буду говорить о них здесь. Их просто слишком много для книги такого объема; кроме того, обзоры этих работ уже существуют *. В большинстве подобных исследований использовались описанные выше искусственные ситуации, игнорирующие непрерывный и циклический характер обычной перцептивной активности. Более того, почти все они начинаются с одного и того же теоретического описания стимульной информации, рассматриваемой как поток оказывающих изолированное воздействие световых лучей. При таком описании теории

* Lindsay, Norman, 1972; Posner, 1973 Ь; Massaro. 1975.

 восприятия могут быть лишь весьма определенного рода и должны постулировать фундаментальные процессы преобразования и перекодирования. Однако этот подход не является, конечно, единственно возможным. Подобно тому как акустическую информацию можно описывать и в терминах изменения давления, и в терминах спектра частот, так и для структуры светового потока должны, видимо, существовать различные эквивалентные способы описания. Как уже отмечалось <...>, некоторые альтернативы разрабатываются в настоящее время.

Есть еще один повод для скептицизма в отношении современных представлений о наших перцептивных механизмах. Последние возникают не сразу. Схемы формируются по мере накопления опыта. Сбор информации сначала происходит грубо и неэффективно, как и обеспечивающая непрерывность перцептивного цикла исследовательская активность. Только благодаря перцептивному научению * мы приобретаем способность к восприятию все более тонких аспектов окружения. Схемы, существующие в каждый данный момент, являются продуктом индивидуального жизненного опыта, а также самого актуально разворачивающегося цикла. Теории, которые не учитывают возможности развития, не могут всерьез считаться теориями когнитивных процессов человека.

Факт перцептивного научения предполагает, что в каждый момент времени, А,, состояние схемы каким-то образом связано с ее состоянием в предшествующий момент, А„. Согласно определению передачи информации, можно было бы утверждать, что от А„ к А, была "передана" информация. Однако гораздо понятнее будет, если мы скажем, что информация была "сохранена", или "удержана". Таким образом, схемы позволяют нам не только воспринимать текущие события, но и удерживать информацию о событиях, имевших место в прошлом.

Понятие сохранения информации играет ключевую роль в большинстве современных теорий памяти. Часто можно слышать утверждение, что функционирование мозга напоминает, в,сущности, работу большой библиотечной поисковой системы **. С этой точки зрения следы, оставляемые событиями прошлой жизни индивида, накапливаются на библиотечных полках (в долговременной памяти) и время от времени извлекаются оттуда в целях сознательного просмотра. Если библиотекарь не может их обнаружить, то имеет место забывание. Каковы бы ни были достоинства такого подхода, я здесь имею в виду нечто иное. Индивида, располагающего неактивной в данный момент схемой, нельзя считать владельцем некой конкретной умственной собственности. Он является всего лишь организмом, обладающим определенными потенциальными возможностями. Неактивные схемы суть не объекты, а лишь аспекты структуры его нервной системы. Хотя они и удерживают информацию в специальном смысле слова, она собирается не таким образом, как это происходит в случае информации, содержащейся в свете. Факт сохранения проявляется лишь в специфике предвосхищения, сопровождающего использование схемы.

* Я не пытаюсь здесь определить различие между когнитивным развитием и перцептивным научением. Мы еще слишком мало знаем для этого.

'* Эта мысль высказывалась очень часто, см., например: Broadbent, 1966.

141


Часть 2. Теории мышления

7. Представление о мышлении в ассоцианизме и его

критика. Описание специфики мышления и его определение в вюрцбургской школе. Теория комплексов

О.Кюльпе

ПСИХОЛОГИЯ МЫШЛЕНИЯ *

С последней фазой развития экспериментальной психологии совпадает особое направление нашей науки, исследующее процессы мышления, оно развилось в Германии и особенно в Вюрцбургском психологическом институте. В прежней психологии мышлению было уделено далеко не достаточно внимания. Первоначально экспериментальному направлению приходилось иметь много дела по приведению в порядок громадной области ощущений, представлений и чувств и до утонченных и незаметных явлений мышления очередь еще не доходила.

Психологи не считали правильным признать годным для исследования рядом с содержанием предметного мышления мышление без признаков наглядности, они отрицали, что слово может быть понимаемо независимо от представлений или что предложение можно постигнуть и подвергнуть суждению, хотя его содержание представляется для сознания едва заметным.

Нас же систематическое применение самонаблюдения в конце концов привело к другой теории. Ранее в психологических исследованиях не старались добиваться после каждого опыта сведений о всех соответствующих переживаниях, удовлетворялись случайными показаниями испытуемого по поводу явлений, особенно бросающихся в глаза или отклоняющихся от нормы, и разве только после целого ряда совокупных исследований выспрашивали главное на основании сохранившихся у испытуемого воспоминаний. Таким путем освещались только наиболее характерные душевные явления. Близкое знакомство наблюдателей с традиционным кругом понятий об ощущениях, чувствах и представлениях не позволяло им заметить и назвать то, что не было ни ощущением, ни чувством, ни представлением.

Лишь только опытные испытуемые на основании самонаблюдения над переживаниями во время исследования начали сообщать непосредственно после опыта полные и беспристрастные данные о течении душевных процессов, тотчас же обнаружилась необходимость расширения прежних понятий и определений. Было обнаружено существование таких явлений, состояний, направлений, актов, которые не подходили под схему старой психологии. Испытуемые стали говорить на языке жизни, а представлениям во внутреннем мире отводили лишь

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю. Б. Гиппенрейтер, Б.В Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 21-27.

 подчиненную роль. Они знали и думали, судили и понимали, схватывали смысл и толковали общую связь, не пользуясь существенной поддержкой случайно всплывающих при этом чувственных представ лений.

Приведем несколько примеров. Испытуемых спрашивают, понимают ли они предложение: "Лишь только золото замечает драгоценный камень, оно тотчас же признает превосходство его сияния и услужливо ок ружает камень своим блеском". В протокол после того вносится: "Вначале я обратил внимание на выделенное слово золото. Я понял предложение тотчас же, небольшие трудности составило только слово видит. Далее мысль перенесла меня вообще на человеческие отношения с намеком на порядок ценностей. В заключение я имел еще что-то вроде взгляда на бесконечную возможность применения этого образа".

Здесь описан процесс понимания, который происходит без представлении, но лишь при посредстве отрывочного внутреннего языка. Сверх того, непонятно, как могла возникнуть идея о порядке ценностей или же мысль о бесконечной возможности применения образа благодаря чувственному содержанию сознания?

Еще один пример. "Понимаете ли вы предложение: мышление так необычайно трудно, что многие предпочитают просто делать заключения". Протокол гласит: "Я знал сейчас же по окончании предложения, н чем суть. Однако мысли были еще совершенно неясны. Чтобы выяснить себе положение, я стал медленно повторять все предложение, и когда повторил, мысль сделалась ясной, я могу теперь передать ее следующим образом. Делать заключение означает здесь — высказывать нечто, не задумываясь, иметь готовый вывод в противоположность самостоятельным выводам мышления. Кроме тех слов предложения, которые я слышал и затем воспроизводил, в моем сознании не было никаких других представлений".

И здесь оказывается не обычный процесс мышления, но мышление без наглядных представлений. Следует отметить, что оба испытуемых указывали на то, что процесс понимания представляется им аналогичным также и при осмысливании более грудных положений. Таким образом, здесь мы имеем не искусственный продукт лабораторий, вскрывающий эти выводы, но самую живую действительность.

Но если мысли отличаются от представления красок и тонов, лесов и садов, людей и зверей, то, следовательно, можно отметить подобное же разно образие в проявлении, течении и формах мыслей, соответствующих этим представлениям. Мы знаем, какая закономерность царит в представлениях. Мы говорим об ассоциациях: репродукции, всплывании представлений, о влиянии одних представлений на другие и о связи их между собой.

142


Если мысли не отличаются от представлений, то при заучивании стихов первые должны запоминаться с такой же трудностью, как и последние. Однако стоит нам припомнить, как мы заучиваем наизусть, и мы увидим, что в последнем случае происходит нечто совершенно иное. Внимательного прочтения стихов достаточно, чтобы иметь возможность вновь припомнить содержание мыслей. Только этим путем при чисто психических приемах достигаем мы тех плодотворных результатов, которые обнаруживаются при репродукции содержания наших мыслей во время проповедования, при чтении лекций, при игре на сцене, при создании беллетристических произведений, работы над научным сочинением или же в течение длительных разговоров.

Особенно важное доказательство этому мы находим у Бюлера в его исследованиях относительно парных мыслей: ассоциации между мыслями образуются несравненно быстрее и прочнее, чем между словами. Кто может заучить ряд из 20—30 слов, услышав его только один раз, так, чтобы иметь возможность при назывании одного члена ряда правильно и быстро ответить другим парным словом? Если бы кто-либо был в состоянии это проделать, то обладателя такой феноменальной памяти мы бы считали необыкновенным человеком. Однако такие именно результаты легко достижимы при заучивании парных мыслей, как показали экспериментальные исследования. Мы даем для иллюстрации подобный ряд.

I. Самосознание и продуктивность работы — ду
ховное ничтожество натурализма.

II. Увеличение народонаселения в новое время —
борьба племен в будущем.

Современная машина — колесница Фаэтона
человеческого духа.

Благородная сила мысли — портрет Канта.

V. Сущность языка — художник и картина.

VI. Колонии Германии - поэт при распределе
нии мира *.

VII. Наполеон и королева Луиза - гениальный
варвар.

VIII. Единственный и общество — свобода есть
самоограничение.

Знание есть сила - господство над природой.

Пределы, видимые в телескоп, — бесконеч
ность вселенной.

Задача в этих исследованиях состоит в том, чтобы установить мысленную связь между двумя членами этого ряда. Особенно удивительно, как легко это удается и как долго удерживается нами мысль. Еще на следующий день такой ряд может быть воспроизведен безошибочно. Еще характернее тот факт, что иногда при этом слова звучат как-то чуждо или что смысл некоторых членов ряда известен, но соответствующее им выражение не может быть тотчас же найдено.

Следует отметить, что один из первых результатов нашей психологии мышления был отрицательным: термины чувств, представлений и их связей, установленные данными экспериментальной психологии до нашего времени, не давали возможности

* Стихотворение Шиллера "Die Teilungber Erde", где поэт получает свою часть после других участников дележа.

 понять и точнее определить интеллектуальные процессы. Недостаточными оказались новые понятия о состояниях сознания, достигнутые при посредстве наблюдений над фактами: они способствовали скорее описанию, нежели их объяснению. Уже исследование элементарной деятельности мышления тотчас же показало, что осознано может быть и то, что не имеет наглядного характера, и что самонаблюдение в противоположность наблюдению явлений природы позволяет воспринять и прочно установить такие явления и определенно выраженные состояния сознания, которые не даны в виде цвета, звука или образа и не окрашены в чувственный тон.

Значение абстрактных и общих выражений обнаруживается в сознании даже тогда, когда, кроме слов, в сознании не дано ничего наглядного и переживается и припоминается само по себе независимо от слов. Эти факты обнаружены новым пониманием сознания. Таким образом, неподвижная до нашего времени схема строго определенных элементов душевной жизни была значительно расширена в очень важном отношении.

Этим самым экспериментальная психология была введена в область новых исследований, открывших широкие перспективы. К числу явлений, чувственно несозерцаемых, относится не только то, что мы сознаем, мыслим, или то, о чем думаем, с их свойствами и отношениями, но также самая сущность актов суждения и многообразное проявление нашей деятельности, функции нашего активного отношения к данному содержанию сознания, именно группировка и определение, признание или отрицание. Наглядно данное содержание могло иметь значение только лишь как искусственная абстракция, как совершенно произвольно выделенное и обособленное явление. Для цельного же сознания представления составляли часть явлений, связанных с разного рода влияниями самого сознания и зависящих от душевных процессов, собственно одаривших их смыслом и ценностью для переживания субъекта. Насколько восприятие нельзя считать следствием ощущений, настолько же мало можно понять мышление как течение представлений в их ассоциативной связи. Ассоциативная психология в том виде, как она была основана Юмом, потеряла свое всемогущество. Через посредство мыслей открылся нам путь во внутренний мир, и тут не может быть и речи о мистической силе, будто бы приведшей нас туда; напротив, мы достигли его благодаря пренебрежению нами предрассудков.

Мысли являются не только чистыми знаками для ощущений, они вполне самостоятельные образования, обладающие самостоятельными ценностями, о мыслях можно говорить с той же определенностью, как и о чувственных впечатлениях, их можно даже считать более положительными, постоянными и независимыми, чем чувственные образы, обусловленные деятельностью памяти и фантазии. Но, конечно, их нельзя рассматривать так же непосредственно, как объекты наблюдения, как наглядные предметы.

Опытным путем удалось доказать, что наше "я" нельзя отделить от нас. Невозможно мыслить - мыслить, отдаваясь вполне мыслям и погружаясь в них, — и в то же время наблюдать эти мысли — такое раз-

143


деление психики невозможно довести до конца. Сначала одно, затем другое - так гласит лозунг молодой психологии мышления, и эта задача осуществляется ею необычайно удачно.

Уже после того как испытуемый выполнит какую-либо задачу мышления, пережитый при этом процесс подвергался новому наблюдению, чтобы возможно глубже и прочнее установить его во всех его фазах. Сравнивая различных испытуемых и различные результаты одних и тех же испытуемых, можно было проверить, свободен ли опыт от противоречий.

Поразительное единство мнений в наших работах по психологии мышления, подтверждавших одна другую, было прекрасной иллюстрацией результатов наших исследований.

Так были пережиты многие такие акты души, которые до сего времени проходили мимо психологии мышления: обратить внимание и узнать, признать и отвергнуть, сравнивать и различать и многое другое. Все эти процессы лишены были обязательного характера наглядности, хотя ощущения, представления и чувства могли их сопровождать.

Следует отметить беспомощность старой психологии, уверенной в том, что эти акты можно определить при помощи сопровождающих их признаков. Так, например, внимание рассматривалось ими как ощущение напряжения некоторой группы мускулов, потому что так называемое напряженное внимание сопровождается таким ощущением. Так же точно в представлениях движений была отвергнута воля, так как представления движений обыкновенно предшествуют внешнему проявлению воли. Эти построения, искусственность которых скоро обнаружилась, потеряли всякий смысл, лишь только было усмотрено существование особенных психических актов и тем самым ощущения и представления были лишены их всемогущества в сознании.

После того как стали известны эти факты, обнаружилась одна важная новинка. Изменился взгляд на наиболее сложный факт душевной жизни. До сих пор можно было говорить: мы потому внимательны, что наши глаза направлены в известную сторону и мускулы, находящиеся в определенном положении, сильно напряжены. Теперь нам ясно, что понимание такого рода совершенно превратно истолковывает сущность вопроса и что с гораздо большим правом можно было бы сказать; мы направляем наши глаза на определенный пункт и при этом напрягаем мускулы, потому что мы хотим на него смотреть: активность выступает на первый план, акт восприятия и механизм представлений — на второй.

Наше "я" постоянно находится под влиянием той или иной точки зрения или же определенной задачи и ими же побуждается к деятельности. Можно сказать, что и работа "я" служит цели, заданной самой собой или другими. Мышление теоретика столь же мало нецелесообразно, как и мышление практика. Психологам приходится постоянно с этим считаться. Испытуемый получает какую-либо задачу, определенное наставление, инструкцию и, находясь под влиянием подобного рода, должен изучать себя при воздействии раздражителей. Испытуемый, например, должен сравнить два света или выполнить движение при знаке ударом или звуком, быстро ответить пер-

 вым пришедшим в мысль словом, какое бы оно ни было, вслед за произнесенным словом исследователя, далее постараться понять данную фразу, вывести заключение и тому подобное. Если испытуемый берется охотно за выполнение опыта и усваивает все необходимое, то подобные задачи оказывают на него чрезвычайно яркое положительное влияние. Это влияние имеет особое имя в психологии, именно его называют детерминирующей тенденцией. "Я" заключает в себе известным образом безграничное множество возможностей реагировать. Если одно из них получает особенное значение сравнительно с другими, то здесь, очевидно, имеет место детерминирующая тенденция, известный выбор.

Самостоятельное значение задач и определяемая ими роль детерминирующей тенденции бьши совер шенно скрыты от ассоциационной психологии. Задачи, подобные указанным, не могут быть предложены для репродукций обычным порядком. К задачам приходится подготавливаться, испытуемый с этой целью должен особенно настроиться, так как каждая задача своеобразно направляет психическую работу индивидуальности. Вопросы ставятся не ощущениям, чувствам или представлениям, но некоторому субъекту, духовная сущность которого не имеет всегда определенного содержания, напротив, для целей опыта он должен проявить специфическую эластичность при усвоении и выполнении инструкции. Так как подобного рода руководящие и определяющие точки зрения играют роль при любом процессе мышления и далее, так как абстракции и комбинации, суждение и заключение, сравнение и различение, нахождение и установка отношений тоже носят характер детерминирующей тенденции, то психология детерминирующей тенденции сделалась существенной частью современной психологии мышления.

Аху удалось очень хорошо показать, что даже ассоциации могут быть побеждены до значительной степени противодействием задач. Помимо того что сила, с которой проявляется детерминирующая тенденция, превосходит общеустановленную тенденцию воспроизведения, она не связана в своем проявлении с законами ассоциативных отношений.

Нашему исследованию подверглось влияние задач в простейших случаях.

Показывается, например, слово доска. Испытуемый имеет оптическое представление его, однако может пройти значительное время, пока он назовет подходящее целое, даже при значительном напряжении умственной деятельности, хотя бы теснилась целая масса всяких представлений. Наконец, он произносит: шкаф, спустя немного более чем 4 секунды. Течение и выполнение начатого акта теснят различные представления, не соответствующие данной задаче. Если все же приходит нужное слово, испытуемый чувствует себя как бы освобожденным от чего-то.

Мы теперь уже в состоянии установить, по крайней мерс, индивидуальные формы сознания, в которых соблюдены правила логики и рассмотрены истина и правильность утверждений. Мы можем определить наличность в нашем сознании понятий и положений и как именно мы их сознаем. Мы можем психологически анализировать работу исследовате-

144


ля, изложенную им на основании данных логики, и представить ее в соответствующей психологической форме. Само собой разумеется, что не только реальное знание, но и многие другие дисциплины должны быть благодарны современной психологии мышления главным образом за то, что они сделались психологически доступными. В самом деле, нет такого знания, представитель которого не пользовался бы в своих работах мышлением в его многообразных формах. Исследователи уже начинают возбуждать глубоко интересные вопросы, наблюдая разнообразие процессов мышления в рахчичных отраслях знания. Сделанные нами в этом направлении первые построения в психологии мышления обещают объяснить связь именно между выбором человеком предмета научных занятий и известным направлением и поведением выбирающего.

 145


О. Зельц

ЗАКОНЫ ПРОДУКТИВНОЙ И

РЕПРОДУКТИВНОЙ ДУХОВНОЙ

ДЕЯТЕЛЬНОСТИ *

До самого последнего времени имелась только одна последовательно продуманная попытка представить законы протекания психических явлений в рамках законченной теории. Мы обязаны этим ассоциативной психологии, которая в течение почти двух столетий господствовала также и над мыслью своих противников. Ее теоретические предположения так хорошо оправдывались еще в течение последних десятилетий, в особенности для исследования памяти, что требовались основательные причины для того, чтобы оправдать отход от этих предположений. Однако благодаря новейшим исследованиям экспериментальной психологии мышления подобные основательные причины обнаружились.

Для классической ассоциативной психологии наши психические явления, и в том числе также и деятельность нашего разума, являются системой диффузных репродукций.

Следы в памяти одновременных психических процессов так связаны (ассоциированы) между собой, что при возвращении одного из процессов снова протекают и другие, благодаря этому психический процесс, повторно возникающий более часто, становится центром системы ассоциаций, расходящихся по всем направлениям. Обращенное к нам слово "а" будет, например, иметь тенденцию снова возбуждать представления всех предметов, которые при его предшествовавшем применении были в нашем сознании. Каждое из этих представлений снова станет центром системы расходящихся ассоциаций, и таким образом вес репродуктивные тенденции, возбужденные словом-раздражителем, будут расходиться по всем направлениям, диффундировать. Поэтому психические явления в изображении классической ассоциативной психологии могут быть обозначены как система диффузных репродукций.

Естественно, ассоциативная психология не проглядела тот факт, что отнюдь не все представления, ассоциированные с тем же самым исходным членом, при его возвращении также снова вступают в сознание. Она объясняет это тем, что различные, конкурирующие между собой репродуктивные тенденции взаимно тормозят друг друга, так что только лишь наиболее сильная ассоциация с исходным членом может добиться победы и поднять соответствующее ей представление над порогом сознания.

Как бы подкупающе ни выглядела эта теория на первый взгляд, она встречается с трудностями не только там, где основывающееся на памяти решение задачи невыполнимо и где, следовательно, еще не может существовать ассоциации между задачей и решением: она оказывается недейственной уже в отношении репродуктивного решения задач.

■ Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. унта, 1981. С. 28-34.

 При задаче, примененной в одной из экспериментальных серий, подобрать к некоторому понятию соответствующее родовое понятие было предложено наряду с другими также слово-раздражитель "немец". Решение "германец" должно было бы тогда объясниться на основе ассоциативной теории следующим образом. Благодаря задаче "родовое понятие", все родовые понятия, в том числе также и германец, были приведены в повышенную готовность. Если далее последует слово-раздражитель "немец", то среди репродуктивных тенденций этого слова победит связанная со словом "германец". Это объяснение упускает, однако, из виду, что между понятиями, приведенными в состояние готовности этой задачей, находились также неподходящие понятия, например, понятие "пруссак", которое, например, в отношении к "рейнландцу" является родовым понятием. Сообразно этому понятие "пруссак" было бы точно так же приведено в повышенную готовность, и так как оно также ассоциировано со словом-раздражителем "немец", то вместо высшего понятия к слову-раздражителю могло бы с равной вероятностью быть воспроизведено подчиненное понятие, что противоречит опыту в отношении подобных задач.

Основная ошибка теории диффузных репродукций заключается в том, что она вынуждена рассматривать взаимное усиление и торможение изолированных репродуктивных тенденций как единственный фактор, определяющий направление психических процессов. Затруднения разрешаются, если мы будем рассматривать эти процессы не как систему диффузных репродукций, а как систему специфических реакций. Мы имеем подобную систему, когда возбуждающие раздражители так четко дифференцированы, что с определенным раздражителем соответственным образом постоянно связана одна-единственная реакция, так что в идеальном случае диффундирование конкурирующих реакций вообще не имеет места.

Если мы предлагаем испытуемому задачу, то стремление к решению задачи представляет раздражитель, которым может быть возбужден ряд специфических реакций. Мы называем специфические ре акции, которые в отдельности или вместе с другими служат для разрешения задачи, - операциями, причем в зависимости от задачи возникнут интеллектуальные операции, или же моторные операции (движения), или же операции и того и другого рода.

Для каждой отдельной операции точно определено специфическим возбуждающим раздражителем ее место внутри целостной операции так, что обеспечен строгий порядок всего процесса. Отдельные операции в соответствии с их функцией при выполнении задачи мы называем методами решения. Методы решения в более узком смысле имеют место постольку, поскольку применение какой-либо операции направляется сознаванием того, что она должна служить средством для решения задачи.

Одним из наиболее важных методов репродуктивного решения задач является операция припоминания. Мы проанализируем ее как пример интеллектуальной операции.

Пусть дана задача подыскать соподчиненное понятие к слову "охота". Пусть испытуемый на основе своих научных занятий обладает комплексом знаний

146


того, что охота и рыболовство являются родственными понятиями как занятия первобытных народов, причем этот комплекс в данный момент не находится в состоянии высокой репродуктивной готовности. Этот комплекс знаний обладает следующей общей структурой, символически представленной на рис.1.

В

А

Рис. 1

Но сознавание задачи, которое лежит в основе операции припоминания в качестве исходного переживания, имеет структуру, указанную на рис.2.

А

О

Рис. 2

Сознавание задачи, следовательно, относится к подлежащему актуализации комплексу знаний как схема какого-либо комплекса к полному комплексу, и процесс припоминания, который подымет в сознание комплекс знаний, представляется частным случаем интеллектуальной операции восполнения комплекса.

Если мы признаем, что подобные операции восполнения комплекса при известных условиях из возбуждения первоначально возникают непроизвольно, то впоследствии они при соответствующей антиципации их результата могут быть вводимы и произвольно точно так же, как и движения, первоначально непроизвольные. Исходным переживанием целе-осознанной интеллектуальной операции всегда должна быть схематическая антиципация цели, так как всякое сознание цели включает в себя мыслительное достижение цели. Но поскольку полная антиципация результата при мыслительных целях невозможна (это предполагало бы знание решения, которое нужно ему найти), то схематическая антиципация дает определение результата операции как раз достаточное для того, чтобы обеспечить сообразное цели направление интеллектуальных операций восполнения комплекса, абстракции и др.

Согласно теории специфических реакций каждое упорядоченное протекание психических процессов основывается на координации усматриваемых и не-усматриваемых методов решения, которые выступают как средство осуществления определенных целе-полаганий. Теперь следует сказать, как путем актуализации психических операций или методов решения, т. е. путем процессов репродуктивного характера, могут возникнуть продуктивные духовные достижения. Здесь нужно различать следующие главные случаи, проанализированные до настоящего времени.

 I. Первый главный случай. С наличием любого
целеполагания первоначально связана (как общий
метод решения) попытка снова использовать уже
использованные иначе методы решения. Операции,
требующиеся для нахождения новых методов реше
ния, являются целесообразными лишь тогда, когда
в распоряжении не имеется старых.

Мы называем операцию, направленную на актуализацию уже известных методов решения, актуализацией средств; если же средства не только известны, но были также ранее и применимы - рутинной актуализацией средств.

Искомое средство может быть актуализировано при помощи операции восполнения комплекса, и операция рутинной актуализации средств является специальным случаем операции восполнения комплекса.

Было бы ошибочно думать, что в научном, художественном или изобретательском творчестве рутинная актуализация средств касается только подчиненных технических вспомогательных операций. Напротив, культурный прогресс основывается как раз на том, что все те научные методы или художественные средства выражения, которые с трудом были добыты предками в процессе медленного развития и частично благодаря выдающимся достижениям отдельных лиц, являются для последующих поколений рутинно-актуализируемыми компонентами творческого процесса. Поэтому в истории культуры гениальные личности появляются не как изолированные эрратические глыбы, а как указующие точки постоянных линий развития.

II. Второй главный случай. Если для осуществле
ния какого-либо целеполагания уже образовавшие
ся методы решения недостаточны, то операция ак
туализации средств неприменима. В этом случае вы
полняются интеллектуальные операции, которые
ведут к
открытию новых методов решения. Эти опе
рации заканчиваются тем, что отношение цели и
средства между целеполаганием и известным мето
дом решения внезапно входит в сознание, выделя
ется из ситуации, абстрагируется от нее. Поэтому эти
операции будут обозначаться как операции абстрак
ции средств.

Как и при всех детерминированных операциях, при операциях абстракции средств направление процесса абстракции определяется соответствующей схематической антиципацией. Хотя ищущий средство и не имеет теперь соответствующей антиципации уже примененного метода решения, но он обладает в памяти комплексом известного процесса (П), который влечетза собой результат Рг Этот комплекс откликнется в памяти на схематическую антиципацию операции абстракции средства, и тождество этого процесса с искомым средством, осуществляющим результат Р,, внезапно проникнет в сознание. Мы обозначаем этот частный случай как репродуктивную абстракцию средств.

Если в памяти отсутствует комплекс описанного рода или же если он не является актуализируемым, то операция репродуктивной абстракции средств не удастся. Однако впоследствии можно случайно наблюдать некоторый процесс П, который влечет за собой результат Р,, тогда этот процесс по-

147


действует как процесс возбуждения для уже подготовленной операции абстракции средств. Антиципация средства, совпадающая с возникшим в данный момент результатом, станет снова актуальной, и тождество процесса П с искомым средством снова внезапно проникнет в сознание. Мы обозначаем этот частный случай как случайно обусловленную абстракцию средств.

После того как Франклин задумал провести к земле из облаков грозовое электричество при помощи действия острия, он нуждался в подходящем соединении с грозовыми облаками. Антиципация подобного соединения могла путем репродуктивной абстракции средств пробудить воспоминание о подымающемся змее и повлечь за собой выполнение намерения при помощи змея, подымающегося на проволоке. Вероятно, использование змея и возникло этим путем. Но мыслимо также и то, что случайное зрелище подымающегося змея впервые подало мысль о применении змея путем случайной абстракции средств. Этот пример типичен, так как эта вторая возможность возникновения связи цели и средства всегда имеется там, где наблюдение явлений природы влечет за собой открытие методов решения в области науки и техники, а наблюдение эстетических воздействий открытие художественных средств выражения.

Так, открытие Фарадеем индукционных токов основывалось на ясном примере случайно обусловленной абстракции средств. Фарадей долгое время напрасно пытатся вызвать токи при помощи магнита. Наконец случай пришел к нему на помощь. Он сделал наблюдение, что в момент вдвигания и вынимания магнитного сердечника катушки гальванометр, соединенный с катушкой, дает моментальный отброс. Благодаря предварительной подготовке абстракции средства в силу предшествующей постановки проблемы это само по себе мало замечательное явление оказалось для исследователя достаточным, чтобы установить, что в замкнутом, но не подверженном действию тока проводнике благодаря движению магнита должен возникнуть ток. Этим был открыт принцип индукционных токов. Также и объяснение Дарвином происхождения видов борьбой за существование возникло путем случайной абстракции средств. Возвратясь из своих зоологических исследовательских путешествий, он при случайном чтении привлекавшего тогда внимание народнохозяйственного труда Мальтуса о проблеме народонаселения нашел изображение борьбы за существование для людей. Сам Дарвин говорит о своем объяснении: "Это — учение Мальтуса, перенесенное в усиленной степени на животное и растительное царство в целом".

 К продуктивной и случайно обусловленной абстракции средств присоединяется в качестве третьего частного случая непосредственная абстракция средств. Она может иметь место там, где метод решения возникает из самой структуры задачи. Примерами могут служить решения простых задач из эвклидовой геометрии. Необходимые вспомогательные построения при доказательстве какой-либо теоремы находятся путем актуализации средств или путем репродуктивной абстракции средств. Но если они выполнены, то те пути решения, но которым отныне нужно идти, выявляются путем непосредственной абстракции средств из структуры проблемной ситуации, воспроизведенной при помощи чертежа проблемной ситуации.

III. Третий главный случай. Во втором главном случае целеполагание предшествует открытию требующего метода решения. В третьем главном случае применяются ценностные сочетания воздействий, которые уже перед настоящим целеполаганием были открыты при помощи непроизвольно возникших или произвольно вызванных процессов абстракции, по лишь впоследствии были продуктивно использованы. Сюда принадлежит, например, отношение переживания и поэтического творчества.

Уже анализ случайно обусловленной абстракции средств показал значение случая как необходимого фактора упорядоченной продуктивной духовной деятельности. Использование переживаний или других непреднамеренно возникших событий в качестве средства этой деятельности демонстрирует роль случая в полном объеме. Посредством создания ценностных воздействий случай не только может послужить для открытия методов решения, но может впервые создать самое целеполагание, поскольку впоследствии детерминация направляется па произвольное достижение ценностного результата, возникшего сначала непреднамеренно.

Полученное нами представление о законах продуктивной деятельности приводит нас к следующему пониманию духовного развития. Жизнь не есть процесс, в постоянном потоке которого что-то новое возникает таинственным, не поддающимся закономерному объяснению образом. Напротив, мы утверждаем, что как раз константные закономерные связи духовных операций и возвращение одинаковых условий возбуждения составляют предпосылку развития и возникновения нового. Так, благодаря константным закономерностям с определенными условиями возбуждения общих операций абстракции средств и актуализации средств возникают новые методы решения и новые продукты, которые являются носителями духовного развития.

148


В.В. Петухов

ОСНОВНЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ

ПОДХОДЫ К ИЗУЧЕНИЮ МЫШЛЕНИЯ *

Механистический подход

Мышление как сочетание чувственных представлений

Согласно структурной психологии, исходными элементами психического (сознательного) опыта являются отдельные чувственные, т. е. специфически модальные представления, которые были выявлены на материале сенсорно-перцептивных, мнемических процессов. Между отдельными элементами-представлениями устанавливаются связи, или ассоциации — по сходству, контрасту, совпадению в пространстве и времени и др. Законы ассоциаций и были универсальным языком описания и объяснения психических процессов. Тем самым мышление выступало как ассоциирование чувственных представлений. Хотя исследований, направленных на выявление собственной природы мышления, в ассоцианизме почти не проводилось, это не означает, что специальные представления о нем отсутствовали. Для механистического подхода закономерно то, что они заимствовались из обыденной психологии или традиционной логики. Здесь основная задача психологов сводилась к интерпретации известных форм логического мышления на языке теории ассоциаций. Так, образование понятия объяснялось ассоциированием представлений, суждение было результатом ассоциации понятий, умозаключение (силлогизм) - ассоциацией суждений.

Как же именно при сочетании чувственных представлений образуется понятие! — таков ключевой вопрос для исследователей мышления в рамках ас-социанизма. В ответе на этот вопрос и строились "теории" мышления. Существовал ряд таких теорий, в том числе так называемый механизм "наложения фотографий", согласно которому при ассоциировании нескольких представлений их общие, существенные признаки акцентируются, образуя в итоге понятие, а несущественные исчезают. Хотя в критике это предложение было практически сразу воспринято как несовершенный архаизм (критикуемый, впрочем, до сих пор), идея тождества существенного и общего характерна для ассоцианизма в целом. Наиболее оригинальной ее разработкой стала теория "диффузных репродукций"(Г. Мюллер), согласно которой сочетание двух (или более) чувственных представлений происходит следующим образом. Каждое из них вызывает у субъекта, подобно кругам на воде, ненаправленный, диффузный поток ассоциаций с другими представлениями (которые в свою очередь также могут вызывать новые ассоциации). При встрече этих потоков - их наложения друг на друга, или репродукции — и выделяется признак, общий для исход-

* Петухов В.В. Психология мышления. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1987. С.21, 24, 27-32.

 ных представлений и существенный для образуемого понятия. <...>

Общие характеристики механистического подхода

При обобщении трех рассмотренных примеров механистического подхода обнаруживается видимое "противоречие": в "теориях" мышления рядом с "диффузной", хаотичной, случайно подкрепляемой активностью оказывается алгоритмическая программа. Однако именно оно и позволяет выделить основные особенности данного подхода в целом.

Мыслительный процесс фактически рассмат
ривается как бессубъективный: здесь не возникает
вопроса
"кто мыслит?' и не требуется ответа на него.
Построенные по образцу естественнонаучных дисцип
лин механистические теории исключают из области
исследования
внутреннюю активность мыслящего
субъекта. Оставаясь непознанной, эта активность либо
мистифицируется, объявляется особой сущностью (в
психологии сознания), загадочным "черным ящиком"
(в информационных теориях), либо признается несу
щественной для объяснения поведения (в классичес
ком бихевиоризме). Ситуации, в которых субъект дей
ствует автоматически, как бы теряя себя, соответству
ют тем эмпирическим условиям, на которые опира
ются механистические теории. Это либо простые ло
гические задачи, решаемые по алгоритму, либо, на
против, сверхсложные, когда решение отыскивается
хаотически и находится случайно.

С бессубъективностью мыслительного процес
са связана его
реактивность, обусловленность внеш
ней ситуацией. Действительно, субъект, лишенный
внутренней направленности, пассивно подчинен либо
собственным диффузным ассоциациям, либо меха
низмам обусловливания стимульно-реактивных свя
зей, либо выполняемой алгоритмической программе.

Неспецифичность данного подхода по отноше
нию к мышлению проявляется в отсутствии не толь
ко вопроса "кто мыслит?", но и "что такое мышле
ние?". Его определение, заимствованное в логике или
житейском "здравом смысле", обычно не рефлекси-
руется. Тем самым механистический подход как бы
переступает через необходимый этап определения спе
цифики предмета и сразу приступает к его объясне
нию. Ключевым становится вопрос о том,
как осуще
ствляется (наряду с другими) мыслительный процесс.

Отсутствие понимания специфики этого про
цесса, а следовательно, и задачи его исследования
приводит к тому, что объяснение подменяется
мо
делированием мышления
в указанных эмпирических ус
ловиях.

Для моделирования мышления используется
наличный понятийный и методический аппарат как
универсальный язык описания психических процес
сов. Как уже отмечалось, специального языка для
описания мышления механистический подход не
предлагает.

Следует отметить, что в чистом виде данный подход встречается сейчас достаточно редко. Точнее, при расширении исследуемой эмпирии он сталкивается с проблемами учета активности мыслящего субъекта, выделения специфики мышления "в уз-

149


ком смысле". В истории всех трех рассмотренных направлений были попытки решения этих проблем, обогатившие представления о мышлении. <...>

Телеологический подход

Название данного подхода происходит от слова "telos"— цель. Не только целенаправленность, но сама целесообразность, назначение мышления со своей психологической формой и содержанием становится предметом научного исследования. В современной психологии выделение специфики мышления стало нормой, исходным условием изучения психологических процессов его функционирования. Наиболее полно и ярко телеологический подход был заявлен в теоретической и экспериментальной школе, воз-пикшей в 10-е годы нашего века в немецком городе Вюрцбургс.

Вюрцбургская школа психологии мышления — одно из направлений психологии сознания, с которым мы встречаемся только в данном разделе общей психологии. Основателями школы были О. Кюльпе и К. Бюлер. к ее представителям относятся Н. Ах, А. Марбе, О. Зельц и др. Центральные исследовательские вопросы касались: а) введения понятий, учитывающих активность мыслящего субъекта; б) описания свойств мышления как особой психической реальности и выделения его содержания; в) объяснения психологических механизмов мыслительного процесса.

Мышление как решение задач

Классическая психология сознания не была теоретически однородной, включала ряд дискуссирующих направлений. Одно из них резко противостояло структурной психологии — ассоцианизму. Так, его родоначальник, философ Брентано полагал, что чувственные сознательные представления нельзя рассматривать без указания их интенции, направления. Адекватными единицами анализа сознания должны быть не "точки" — отдельные представления сами по себе, связуемые затем по ассоциативным законам, но "векторы" — акты сознания. Эта идея активности (интенциональности) сознания и была воспринята вюрцбургской школой, получив теоретическую и экспериментальную разработку.

Направленность (а не хаотичность) ассоциативного потока была выражена, прежде всего, понятием "детерминирующей тенденции"(W. Ах). В процессе диффузного распространения чувственных представлений и их репродукций имеет место особая тенденция, не подчиненная законам ассоциаций, но, напротив, определяющая их течение. Эта тенденция может (а в эксперименте — должна) быть задана поставленным субъекту вопросом и поиском ответа на него. Именно она определяет, в частности, выделение существенного признака при образовании понятий (как и необъясненное в механистическом подходе). Показательно, что теперь сам процесс образования новых понятий доступен развернутому экспериментальному исследованию. Разработав соответствующую методику <...>, Ах убедительно показал, что процесс выбора и характер использования

 средств построения понятий зависит от конкретных задач, которые решаются субъектом.

Решающим вкладом вюрцбургской школы в психологию мышления стало введение понятия "задачи" (В. Уатт). Изменило оно и основной метод классической психологии сознания — интроспекцию. Отчет субъекта о его внутренних ощущениях, представлениях, переживаниях проводился теперь в условиях поиска ответа на поставленный вопрос, решения определенной задачи (этот прием изучения мышления иногда называют методом задач). Тем самым мышление как особая психическая реальность могло быть выделено из описаний внутреннего, интроспективно доступного опыта субъекта, решающего задачу.

Конкретные задачи, которые предъявлялись испытуемым в экспериментах вюрцбургской школы, были, в основном, вербальными по материалу, а их решение обычно не требовало значительных умственных усилий. Таковы определение и сравнение слов (понятий), подбор к одному слову (понятию) другого, связанного с первым родо-видовыми отношениями, понимание смысла предложений, высказываний (например, пословиц и поговорок), сравнение высказываний с возможностью их обобщения по смыслу и т.п. Выбор экспериментального материала имел принципиальное значение. Заметим, что в рамках механистического подхода специфика мыслительного процесса обнаруживается только при рассмотрении сложных проблемных ситуаций, творческих задач. Напротив, представители вюрцбургской школы использовали заведомо шаблонные (и даже известные испытуемому) задачи, репродуктивные по решению. Объясняется это тем, что вопрос о средствах, способах, психологических механизмах поиска решения возник здесь далеко не сразу. Первая исследовательская задача — определить мышление, выделить его в эксперименте как факт внутреннего психического опыта, отличного от чувственных представлений.

Мышление как самостоятельный

психический процесс, его содержание

и ненаглядный характер

Различение чувственной (модальной) конкретности наблюдаемых или представляемых вещей и их отвлеченного, существенного содержания — старинная философская традиция. Именно этим различием воспользовались психологи вюрцбургской школы для разъяснения своих экспериментальных находок, показав, что чувственные представления и любые их сочетания сами по себе не приводят к решению даже простой логической задачи. Необходимо раскрыть, осознать отношение между условиями и требованиями задачи, отвлеченное, свободное от их чувственной представленности. Можно ли, однако, как-то интроспективно представить, почувствовать, пережить это существенное, абстрактное отношение? Представители вюрцбургской школы отвечали на этот вопрос положительно, и на основе своих экспериментов разделяли феномены внутреннего опыта на два класса: а) чувственные представления; б) мысли, или сознанности.

150


Характерны примеры решения задач на установление родо-видовых отношений (опыты Кюльпе и др.). Пусть испытуемому дано родовое понятие, например, "охота", к которому нужно подобрать входящее в него видовое. Сначала слово "охота" порождает по ассоциативным законам множество различных представлений. Помогают или мешают они решить задачу — это исследователям, повторим, пока не важно. Однако ясно установлено другое: поставленная задача детерминирует ассоциативный процесс, и в тот же момент, когда подходящее слово (например, "ружье") найдено, чувственная представ-ленность предметов, явлений, событий уходит из поля сознания. Означает ли это, что испытуемый не представляет ничего, и его сознание "пусто"? Нет, сознается отношение между двумя — данным и искомым — представлениями с чувством очевидности найденного ответа: То же отвлечение от наглядного облика вещей происходит при понимании смысла пословиц, поговорок, высказываний.

К классу мыслей, "сознанностей" существенного содержания решаемой задачи, ее условий и требований относятся различные психические переживания (иногда их называли интеллектуальными чувствами): не только чувства уверенности в правильном ответе, но и самого вопроса (задачи), сомнения и т.д. Эти факты позволили сделать вывод о том, что по своему содержанию мышление — это осознание ("усмотрение") отношений, не зависимое от чувственных, наглядных представлений.

Утверждение вюрцбургской школы о безобразности мышления, получившее широкую известность, требует правильной интерпретации. Обычно эту особенность* мышления считают негативной, что неверно: отсутствие наглядности значимо не само по себе, оно имеет необходимое позитивное дополнение. Так, согласно Бюлеру, в акте решения задачи субъект раскрывает не наглядное, но действительное ее содержание.

Выделение указанной характеристики связывают также с использованием в качестве экспериментального материала не наглядных, а вербальных задач. Конечно, явная и скрытая полемика вюрцбургской школы с ассоцианизмом сыграла здесь свою роль. Однако важно подчеркнуть, что мышление в его действительном содержании считалось не только "не наглядным", но в том же самом смысле и "не речевым". Осознание существенных отношений задачи как подлинное, "чистое" мышление не зависело от конкретности ее вербального материала, хотя результат осознания — найденный ответ — мог и должен был быть оформлен словом **.

* Для ее обозначения лучше использовать, на наш взгляд, первый русский перевод, предложенный А. А. Крогиусом, так же неблагозвучный, но более точный - "ненаглядность", поскольку значение термина "образ" в современной психологии более широкое.

" Рассуждая таким образом, следует признать, что "ненаглядность" мыслительного акта не отрицает (как ни странно это на первый взгляд) возможности наглядного оформления уже состоявшейся мысли. Вопрос о чувственной представленности абстрактных понятий обсуждается и сейчас, а первые ее демонстрации приводились сторонниками ассоцианизма (Э. Титченер). Но даже в этом случае указанное положение вюрцбургской школы остается в силе: когда понимание смысла слова (понятия) произошло, оно может быть выражено в чувственном, наглядном образе.

 Определение мышления как самостоятельного психического процесса позволяет выделить общие характеристики телеологического подхода к его изучению: 1. Специфика мышления состоит во внутренней направленности субъекта на достижение цели, в поиске ответа на поставленный вопрос, в решении задачи. 2. Эта активность мыслительного процесса (в противовес реактивности) придает психическому опыту субъекта особое качество — его сознавание, поиск существенного (а не наглядно воспринимаемого) в условиях решаемой задачи. 3. Мыслительный акт есть выделение, осознание отношения чувственных элементов структуры задачи, а не отражение и сочетание их самих отделенными друг от друга.

После определения психологической специфики мышления в рамках телеологического подхода мог быть поставлен вопрос о механизмах его функционирования, о психологической структуре процесса решения задачи. В вюрцбургской школе эту проблему разрабатывал О. Зельц.

Мышление как действие (операциональный аспект)

Если мышление — это акт сознания (усмотрения) отношений, то для объяснения его нужно представить развернутым действием по решению задачи.

Прежде всего, следует описать ее структуру — такой, какой она выступает для субъекта. Воспользуемся обозначениями основных элементов задачи, предложенными Джемсом, в несколько иной интерпретации. S (situation) — это ситуация, условия задачи, представляемые испытуемому (например, заданное слово). Р (purpose) - требование, цель, которую ему нужно достичь (например, искомое слово, связанное с S родо-видовыми отношениями), т (mean) — средство ее достижения (например, осознание названных отношений между S ч Р).

Связь м—Р, т.е. отношение средства к цели содержится в прошлом опыте субъекта, хотя актуально результат Р еще не найден. Более того, в данном случае средство т так или иначе уже задано в формулировке вопроса, рассчитанного на репродуктивный ответ. Поэтому решающий переход S—т не требует особой проницательности, но предполагает осознание т как существенного отношения между чувственными представлениями Sn P. Очевидно, что для правильного решения задачи все ее элементы должны выступать для субъекта единым комплексом. "Теорией комплексов" назвал Зельц свое объяснение психологических механизмов решения репродуктивных задач.

Описывая решение задачи и его средства. Зельц вводит три функционально близких понятия. Первое из них - специфическая реакция, т.е. объективно необходимый ответ, адекватный поставленной цели в заданной ситуации. Второе — операция, способ выделения такого ответа. И третье - метод, т.е. операция, сознаваемая и используемая субъектом как средство решения задачи. Каким же методом решаются репродуктивные задачи согласно "теории комплексов?".

Психологическая структура решаемой задачи представляет собой "схематически антиципирующий комплекс". Схема комплекса располагает элементы

151


задачи в иерархию по двум уже известным нам уровням (рис.1): чувственных представлений {S и Р) и их отношений, сознанностей (т). Основа решения задачи - прошлый опыт субъекта, содержащий такого рода схемы понимания существенных отношений между предметами. В процессе решения задача выступает для субъекта как незавершенная комплексная структура. Еще не определенный (не найденный) результат Р по схеме комплекса антиципируется, предвосхищается субъектом — через осознание (усмотрение) им отношения т. Сознаваемая операция восполнения комплекса, т.е. нахождение Р и становится для субъекта методом решения задачи. Объясняется же решение готовностью субъекта к актуализации заданного отношения т — центральной части комплекса, т.е. к переходу этого отношения из прошлого опыта в актуальный.

 Теория Зельца стала фактически первым объяснением психологических механизмов мышления с выделением его специфики. Поскольку в операциональном аспекте мышление выступало как процесс решения простых репродуктивных задач (которые остались единственным экспериментальным материалом в вюрцбургской школе), приложение теории комплексов к другим задачам — более сложным и даже творческим — требовало специальной разработки. Она связана с развитием телеологического подхода, с осознанием его возможностей и ограничений.

мысли (сознанности)

m

 m

S      0

чувственные представления

 i

152

 Рис. 1. Антиципация результата и восполнение комплекса (по Зельцу)


8. Постановка и разработка проблемы мышления в гештальтпсихологии. Продуктивное (творческое)

мышление

К.Дункер

ПОДХОДЫ К ИССЛЕДОВАНИЮ ПРОДУКТИВНОГО МЫШЛЕНИЯ *

В качестве отправной точки для данного исследования я избрал главу о мышлении из книги У. Джемса. Основание для этого заключается в том, что пробел, который существует в большинстве теоретических и экспериментальных исследований мышления, нигде, насколько мне известно, не был выявлен настолько отчетливо, как в этой главе.

Некоторые предшествующие

взгляды на мышление, которые

приводят к общему определению

проблемы

Согласно Джемсу, специфическим свойством собственно мышления отличающим его от "чистого воображения или последовательности ассоциаций", является выделение существенной стороны в данном факте, т. е. вычленение из некоторого целого того частного признака, который имеет полезные для решения задачи свойства.

"Каждое реальное событие имеет бесконечное множество аспектов. С психологической точки зрения, вообще говоря, с самого начала умственного процесса Р является преобладающим по значению элементом. Мы ищем Р... или нечто ему подобное. Но непосредственная целостность скрывает его от нашего взгляда; обдумывая, за какую же сторону нам взяться, чтобы найти Р, мы наталкиваемся (если у нас есть проницательность) на М, потому что М является как раз тем свойством, которое тесно связано с Р. Если бы вместо Р нужно было отыскать Q, a jV было бы качеством S, связанным с Q, то нам следовало бы игнорировать М, заметить N и судить об S только как о разновидности N".

Против этих рассуждений Джемса, взятых в целом, нельзя возражать. Однако возникает неизбежный вопрос: что заставляет мыслящего субъекта отбирать именно тот аспект М, который ведет его к отысканию Р1

Джемс каким-то образом чувствует, и здесь мы полностью согласны с ним, что восприятие нужного свойства является чрезвычайно своеобразным актом. Он называет его "проницательностью". Но в конце концов проницательность является обыденным тер-

 мином. Он должен быть прежде всего определен научно. Давайте посмотрим, как Джемс пытается определить его, т. е. как он, идя старыми и избитыми путями, не может этого сделать.

Он говорит: "Все наши знания вначале широки; вещи представляют собой нерасчлененные единства; но существует так называемая "сила анализа", которая вычленяет те или иные аспекты, и эта сила анализа имеет различные источники: 1) наши практические интересы, 2) эстетические интересы и 3) ассоциации по признаку подобия".

Джемс подробно останавливается на некоторых способах, с помощью которых обогащается наша память о свойствах вещей. Хотя это ни в коем случае и не единственные способы, как мы покажем дальше, он прав в том, что предлагает для рассмотрения. Но половина правды часто оказывается хуже, чем целая ошибка. Возникает фундаментальный вопрос: даже в том случае, если в нашем распоряжении имеется богатая память о свойствах вещей, что же заставляет нас выделять только одно из свойств, необходимое в данной конкретной ситуации? Источники силы анализа, указанные Джемсом, в лучшем случае являются только прелюдией к проницательному мышлению. Даже при наличии огромного склада орудий не возникает сама собой способность в случае борьбы поразить врага в наиболее уязвимое место.

Теперь мы можем определить, по крайней мере в общих чертах, задачу нашего исследования. Пусть дана определенная задача или проблемная ситуация: конкретный факт S и вопрос в том, является ли это S некоторым Р (это будет теоретическая задача), или каким образом из этого S можно получить Р (это будет техническая задача)? Что же направляет процесс мышления на вычленение из бесконечности аспектов S специфического свойства М, которое приводит к желаемому Р ? В символической форме задача представлена на рис. 1.

Джемс не сказал ни одного слова в ответ на наш основной вопрос; и хотя на него отвечает Дьюи, подход последнего к проблеме заставляет отнести квинтэссенцию мышления к совершенно иной области.

■ Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппемрейтер, В.В. Петухова. М.: Изд-во Моск. унта, 1981. С. 35-46.

 Рис.1

153


менялась к тем случаям, о которых мы здесь будем говорить. Тем не менее она заслуживает внимания и подробной критики. Рис.2 схематически демонстрирует то, о чем говорит эта теория.

В книге "Как мы мыслим?" (1909) можно найти блестящую формулировку: "Обнаружение промежуточных понятий, которые, будучи поставлены между отдаленной целью и данными средствами, приводят их к гармонии друг с другом...". Но Дьюи навсегда закрывает перед собой двери, когда заявляет: "Что же является источником предположения? Конечно, прошлый опыт и прошлые знания". Неудивительно, что здесь нельзя найти специфической характеристики мышления. Согласно Дьюи, ее следует искать в более глубоких и обширных наблюдениях, суждениях, умственных привычках, внимательности, подвижности, серьезности, короче говоря, в "тренированном разуме". Кто будет отрицать, что эти качества являются крайне важными для мышления? Но они представляют скорее общую гигиену мышления, чем теорию того, что до сих пор еще не определено и что по здравому смыслу обозначается словом "проницательность1. В конце концов, у здравого смысла прекрасный нюх, но зато старчески тупые зубы.

Более серьезные и в то же время более близкие Джемсу взгляды изложены во фрагментарных заметках Э. Маха (1905). Я не могу не напомнить, что Мах знал теорию индукции Вьюэлла. В работе Вьюэлла мы читаем: "Дедукция совершается вполне определенно, с методической точки зрения — шаг за шагом. Индукция (так он называет процесс отыскания нужного М) совершается путем скачка, который находится за пределами метода...". Но если Вьюэлл открыто признает, что "процесс индукции включает в себя некоторую неизвестную стадию", то Мах делает несколько судорожных попыток к тому, чтобы раз-мистифицировать эту проблему. Его объяснения похожи как две капли воды на рассуждения Джемса и Дьюи. Он говорит: "Абстрагирование и активность воображения играют главную роль в открытии новых знаний". Таким образом, мы получаем следующий перечень: интерес к взаимосвязи фактов, внимательное рассмотрение окружающей обстановки, абстракция, активности воображения и удобный случай. Тот же пробел, старательно заполняемый некоторыми общими и формальными соображениями. <...>

Сейчас мы уже имеем все необходимое, чтобы сформулировать стоящую перед нами проблему: как осуществляется открытие М?

Критическое рассмотрение

некоторых теоретических

взглядов, которые решают или

могли бы решить нашу проблему

1. S (мы можем называть этот член проблемной ситуацией) содержит ряд данных свойств Mg, Afh, Af, ..., Мп, одно из которых — М; S может быть также репродуктивно связано с этими свойствами, Р, в свою очередь, ассоциативно связано со свойствами /Г., /.,., А/, ... 7\ Поскольку S и Я связаны с М, последнее представляется наиболее ясно, тогда как другие ассоциативные следы, обусловленные либо S, либо Р, затормаживаются. Эта теория известна как "теория констелляций". Она была выдвинута Г. Мюллером и, насколько мне известно, никогда не при-

 

Рис. 2

О. Зельц (1924) в различных случаях подчеркивал одну из слабых сторон этой теории. Рассмотрим, например, такую задачу: чему равна вторая степень от 9 (предположим для ясности, что это новая задача)? 9 ассоциативно связано, скажем, с числами: 3, 9, 27, 36, 81, 90, а также со множеством других чисел. "Вторая степень" также ассоциативно связана с числами: 4, 9, 25, 36, 81, 100. Соответственно имеется одинаковая возможность того, что ответом будет 9, или 36, или 81. На этом небольшом примере можно увидеть, что подобный эффект констелляции мог бы, в лучшем случае, ограничить диапазон возможностей, но, с другой стороны, он оставил бы множество возможностей для абсурдных и невероятных ошибок.

Я не буду дальше входить в детали, так как здесь имеется более веский аргумент. Нам просто нужно найти такие экспериментальные задачи, чтобы в них М не принадлежало, пусть даже потенциально, изолированному S, а представляло собой специфическое свойство данного отношения между S и Р, которое как таковое является новым для субъекта.

В качестве примера приведу одну из моих задач. Вкратце она состоит в том, чтобы определить наличие и измерить величину деформированной плоскости мягкого металлического шара при предполагаемом резком ударе его о твердую металлическую поверхность, которая заставляет его отскакивать. Одно из решений состоит в том, чтобы покрыть металлическую поверхность тонким слоем из мягкого вещества.

S заключается в следующем: металлический шар ударяется о поверхность и отскакивает. Здесь событие S никак не может вызвать предположение об М, поскольку М является в высшей степени внешним по отношению к изолированному S. Наш вывод гласит, что новая проблемная ситуация не может быть решена путем простого складывания ассоциативных следов, связанных отдельно с S и Р.

2. Данная проблемная ситуация имеет определенные элементы, которые являются общими с ранее решавшимися проблемными ситуациями. Эти идентичные элементы вызывают представление о предыдущих решениях, а идентичные элементы последних, в свою очередь, помогают прийти к данному решению.

154


Несомненно, вторая теория выглядит более привлекательно, так как здесь говорится о "подобных случаях" и об "использовании общих идей". Но едва ли найдется другое понятие в психологии, которое так опасно для теории решения задач, как понятие "сходства".

Мы выдвигаем следующий тезис: в большинстве случаев, в которых оно имеет место, "сходство" не обусловлено идентичными элементами; там, где имеется идентичность элементов, мы встречаемся со "сходством" совершенно иного типа, которое даже не следовало бы называть тем же словом. Если бы сходство было обусловлено идентичными элементами, то это означало бы, что чем больше два объекта или процесса имеют общих элементов, тем более они должны быть сходными. Однако это неверно.

Представьте себе мелодию, сыгранную в двух различных ключах; здесь нет ни одного общего элемента, и тем не менее какое сходство: мы замечаем, что это одна и та же мелодия; сходство это настолько велико, что мелодия, заученная в одном ключе, может быть легко воспроизведена в другом. С другой стороны, можно оставить все элементы идентичными, изменив только один или два из них, и мелодия будет полностью разрушена. То же самое можно заметить и в любом виде нашего поведения или приобретенного опыта.

Сейчас нам нужно внести различение между "гештальтом" и "суммой". Если сходство двух явлений (или физиологических процессов) обусловлено числом идентичных элементов и пропорционально ему, то мы имеем дело с суммами. Если корреляция между числом идентичных элементов и степенью сходства отсутствует, а сходство обусловлено функциональными структурами двух целостных явлений как таковых, то мы имеем гештальт.

Понять что-либо означает приобрести гештальт или увидеть функциональное место его в гештальте.

Возьмем случай, который знаком каждому из нас. Читая книгу или слушая лекцию в очень утомленном состоянии, но когда мы еще можем напрягать внимание и направлять его на происходящее, мы вдруг замечаем, как начинают выпадать отдельные предложения и смысловой контекст, их связность теряется, отдельные слова и мысли становятся разрозненными. Это происходит не потому, что отдельный элемент потерял свою интенсивность и становится неразличимым. Наоборот, мы сердито повторяем одни и те же слова и никак не можем заметить сходства двух мыслей, выраженных разными способами, хотя делаем это легко в обычных условиях (используя аналогии, общие понятия и суждения и применяя их к различным конкретным условиям). Таким образом, вещи становятся "суммами элементов" в смысле нашего определения.

Во второй теории допущение об идентичности элементов имеет две стороны: 1) предполагается, что данная проблемная ситуация имеет элементы, общие с элементами другой проблемной ситуации; 2) решения предыдущей проблемной ситуации имеют общие элементы с успешным решением данной ситуации.

Рассмотрим случай, который, наверное, каждый стремился бы объяснить фактором сходства. Я напомню одно из решений моей задачи с металлическим

 шаром: покрыть твердую металлическую поверхность (или шар) тонким слоем мягкого вещества. Можно задать вопрос: разве мы раньше не наблюдали аналогичных явлений? Разве не видели мы отпечатков ног на снегу? Разве вода не оставляет на берегах отметки, по которым мы можем судить о ее уровне? А не представляют ли собой письмо и фотография не что иное, как фиксирование и сохранение моментальных событий? Здесь мы пришли к важному пункту.

Рассмотрим лабораторную ситуацию: маленький металлический шар, металлическая поверхность, тонкий слой свежей краски, быстрое падение шара, удар от соприкосновения с поверхностью... Какие в этой ситуации есть элементы, збщие с предыдущими? Нет ни одного. Едва ли можно представить себе более различные "стимулы". Сходство, которое здесь, несомненно, имеет место, заключается не в элементах и тем более не в объеме восприятия. Оно находится в гештальте, т. е. в четко определенном функциональном целом, абсолютно отличном от "суммарного целого", с которым так носятся бихевиористы.

Возникает вопрос: что может означать использование сходных случаев для решения данных задач? Прежде всего данная проблемная ситуация должна напомнить мне о предыдущей. Таким образом, каждая проблемная ситуация должна быть вначале понята. Далее возникает представление о предыдущем решении, которое "ассоциировано" с предыдущей проблемной ситуацией. Без сомнения, предыдущая ситуация должна быть представлена с точки зрения внутренней связи тех сторон данной проблемной ситуации, которые для нее существенны. Иначе говоря, нужно понять то, "как она работает", т. е. ее функциональное значение. <...>

Я выбрал несколько очень простых примеров, которые служат хорошей иллюстрацией.

Один из случаев, приводимый Келером (1915): конечности обезьяны "слишком коротки", чтобы достать банан. Слова "слишком коротки" указывают на связь между двумя составными частями данной ситуации, которые находятся в конфликте с ее динамической тенденцией.

Существует фундаментальное различие между одним только фактором конфликта, т. е. наличием действия, не приводящего к желаемому результату, и направленностью конфликта, в которой выражена его природа. Для традиционной психологической теории, включая бихевиоризм, такие обстоятельства, как "слишком большой", "слишком острый", "слишком скользкий", "слишком высокий", "слишком быстрый" и т.д., встречающиеся в проблемной ситуации, не означают ничего, кроме отсутствия желаемого результата при совершении действия. Но возвратимся к нашему примеру. Я не говорю, что обезьяне пришла в голову "мысль", а лишь указываю на то, что связь, выраженная словами "слишком коротки", действительно направляет ее поведение. Это выражение эквивалентно тенденции к удлинению, которая опять-таки является не "мыслью", а динамическим отношением, действительно имеющим место в организме. Эта детерминирующая тенденция "более длинного", по-видимому, обусловлена определенными частями более широкой ситуации, которая требует наличия "чего-то длинного" (будь то палка, шляпа, соломинка или что-либо другое).

155


Мое заключение будет следующим: в тех случаях, где не только сам факт конфликта, но и определяющие его обстоятельства, их внутренняя связь в целостной ситуации являются детерминирующей реальностью, мы с теоретической точки зрения имеем дело с основной стадией процесса мышления.

Существует еще одна теория, которая заслуживает нашего рассмотрения: теория комплексов, выдвинутая Отто Зельцем (1913, 1924).

3. Согласно Зельцу, задача представляет собой "схематически антиципируемый комплекс". Искомое решение является более или менее неопределенной частью этого комплекса, но оно с самого начала находится в определенных абстрактных и заданных отношениях с остальной, уже фиксированной частью комплекса.

Теория комплексов отличается от рассмотренных выше ассоцианиетских теорий признанием того, что решение основывается не на изолированных частях ситуации, но с самого начала уже заранее связано с целостным комплексом. Решение заключается в процессе конкретизации первоначальных абстрактных "детерминант".

Заметим, что задачи, предлагаемые Зельцем, в течение долгого времени фигурировали в психологии как основной материал для изучения процессов мышления: например, найти "целое" к данному предмету (так, "лампа" будет целым к "фитилю") или подобрать "подходящее понятие". "Для любого вида задач характерна тенденция к детерминированной актуализации ранее применявшихся и усвоенных средств". Но если задача не имеет таких стереотипных связей, которые можно было бы приложить к конкретным обстоятельствам, то схема Зельца работать не будет. Именно с такой ситуацией мы встречаемся при решении моих задач.

Процессы, приводящие к новым способам решения. Зельц называет "детерминированной абстракцией средств"; это значит, что он абстрагируется от случаев, в которых происходит случайное понимание нужного способа решения данной задачи.

Здесь вновь напрашивается вопрос, каким образом общий метод возникает из частных условий, прежде чем будут поняты те функциональные связи, которые для данного случая являются существенными? Чтобы быть справедливыми, отметим, что в разных местах Зельц говорит о "понимании", однако он объясняет его как "понимание того, каким образом нечто становится способом для достижения цели".

Рассмотрим один из примеров, приводимых Зельцем, — случай с Франклином. Для решения своей задачи он нуждался в отыскании чего-то, что было бы связано с облаками, что поднималось бы вверх. Уже после того как возникла задача, он увидел летящего змея: этот опыт способствовал ему в отыскании успешного способа решения.

Разумеется, можно путем такой процедуры найти конкретные способы, если было определено их функциональное значение. Но, к сожалению, это как раз и есть то самое функциональное значение, которое Зельц называет "детерминированной абстракцией способов". Во всех его примерах даются случаи, в которых функциональное решение уже определено или дано.

Заметим, что примеры Зельца, приводимые им для иллюстрации "детерминированной абстракции

 средств", совпадают с тем, что мы далее будем называть "процессом понимания".

Теоретические выводы

Что означает "внутренняя или очевидная" связь? Читатель, вероятно, заметил, что именно с этим вопросом связана вся сущность нашей проблемы.

До сегодняшнего дня корни психологической науки уходят далеко в глубь философии Юма. Философия Юма основывается на следующем тезисе: "Одно событие следует за другим, но мы не можем никогда узнать, что связывает их. Они кажутся всегда сопутствующими, но несвязанными. Если имеется естественный объект или какое-либо событие, то мы не можем с помощью проницательности или понимания этих явлений и без всякого опыта раскрыть или просто догадаться о том, что из них следует".

Никто не станет отрицать, что большинство приводимых Юмом примеров подтверждают его тезис. "Из того, что вода текучая и прозрачная, Адам <...> не мог бы сделать вывод о том, что она погубит его; из того, что огонь излучает тепло и свет, он также не мог знать, что он его уничтожит". Подобно этому не существует (непосредственно сознаваемой) связи между воспринимаемыми качествами хлеба и тем фактом, что он съедобен для человека. "<...> Иначе говоря, когда на основании множества примеров мы узнаем, что две вещи всегда сопутствуют одна другой (пламя и тепло, снег и холод), то, например, при повторном восприятии пламени или снега мы по привычке заключаем о том, что следует ожидать тепло или холод".

До сих пор все было хорошо. Прямые ассоциации являются тем мостом, который соединяет прорыв между так называемыми "ощущаемыми качествами" и "неведомыми силами". Но никогда слепое обобщение не было настолько опасным, как в философии Юма. Неужели всякая очевидность (или всякая непосредственность для индивида) связи между объектами и качествами или между данной проблемной ситуацией и ее решениями является делом привычки, прошлого опыта, врожденной способности, короче, делом ассоциации? Здесь мы подходим к последнему и самому строгому определению нашей проблемы: действительно ли неврожденная связь между проблемной ситуацией и решением необходимо обусловливается тем фактом, что это решение прежде уже приводило к данной цели?

Во всяком решении задачи мы должны различать три стороны: 1) проблемную ситуацию; 2) ответное действие как определенное событие или действие организма; 3) тот факт, что ответное действие практически удовлетворяет условиям ситуации.

Все теории мышления (за исключением гештальт-психологии) так или иначе пытались объяснить связь между пунктами 1 и 2, ссылаясь на пункт 3 (появившийся после философии Юма). Мы будем называть эти теории "теориями третьего фактора или теориями, основанными на привлечении внешних опосредствующих факторов" (внешних относительно связи между 1 и 2). Вот краткий перечень понятий, применяемых представителями этих теорий к решению задач.

156


Частота: правильная реализация повторяется чаще.

Новизна: ряд проб заканчивается после правильной реакции.

Эмоциональность или возбудимость: в этом случае правильная реакция приводит к цели.

Прошлый опыт: с его помощью правильная реакция отличается от других возможных реакций.

Ассоциация по смежности: обеспечивает тесную связь между проблемной ситуацией и правильной реакцией.

Повторение: правильная реакция повторяется снова и снова, если повторяется соответствующая обстановка.

Информация, передаваемая людьми и с помощью книг: с ее помощью контролируется то, что передается из поколения в поколение в устном или письменном виде.

Я не собираюсь утверждать, что указанные выше третьи факторы не играют никакой роли в разрешении проблемной ситуации. Безусловно, они играют свою роль в тех случаях, о которых говорит Юм (в дальнейшем мы будем называть их юмовскими случаями), т. е. когда не существует никакой связи, относящейся к содержанию проблемной ситуации и содержанию решений.

Примером неюмовского случая может служить любая из задач, которые Келер (1915) ставил перед обезьянами.

Мы можем дать первую часть нашего определения мышления (в которой имеется необходимый, но еще недостаточный критерий): благодаря инсайту существенные черты феноменального содержания непосредственно определяются (внушаются) внутренними свойствами стимулирующего материала.

Сам по себе процесс, который ведет от стимулирующей ситуации к ответному действию, может быть назван инсайтным, если он непосредственно определяет содержание действия, соответствующее существенным чертам данной ситуации.

Далее, возникают вопросы: что отличает мышление от других инсайтных процессов? Мышление характеризуется следующим:

1) так называемым исследованием проблемной ситуации (S) и 2) наличием задачи (Р).

В проблемной ситуации обязательно чего-то недостает (иначе она была бы не проблемной, а простой ситуацией), и это недостающее звено должно быть найдено с помощью мыслительного процесса.

Дадим полное определение мышления: мышление это процесс, который посредством инсайта (понимания) проблемной ситуации (S, Р) приводит к адекватным ответным действиям (М).

Чем глубже инсайт, т. е. чем сильнее существенные черты проблемной ситуации определяют ответное действие, тем более интеллектуальным оно является .

В неюмовских случаях М может быть найдено посредством "его определенных формальных связей с ситуацией в целом" (Вертгеймер). С точки зрения нашего определения, М внутренне и непосредственно определяется существенными чертами целостной проблемной ситуации.

Проблемная ситуация неюмовского типа должна быть прежде всего постигнута субъектом, т. е. быть

 воспринята как целое, заключающее в себе определенный конфликт. Это постижение, или понимание, является основой процесса мышления.

После полного понимания проблемной ситуации как таковой включается процесс мышления с его "проникновением в конфликтные условия проблемной ситуации". Это проникновение является первой и основной стадией мышления. Ее содержание заключается в инсайтном схватывании тех особенностей в S, которые вызывают конфликт.

В левой колонке следующей таблицы представлены конфликты из двух различных задач, а в правой — вызывающие их обстоятельства, органически связанные с проблемной ситуацией.

Конфликт

Проникновение в ситуацию

Обезьяна не может достать фрукт передними конечностями

Субъект не может из-за быстроты деформации проверить ее

Конечности слишком коротки

Два вещества слишком быстро восстанавливают свою форму, чтобы можно было сохранить эффект деформации

(Обратите внимание, как причины, вызывающие конфликт, "внутренне" и "очевидно" взаимосвязаны с ним.)

"Проникновение" в проблемную ситуацию заканчивается принятием функционального решения. Последнее является положительным результатом проникновения. В функциональном решении содержатся существенные черты требуемого подхода к задаче, г. е. "функциональный" аспект конечного решения. Так, функциональным решением, соответствующим первому случаю из нашей таблицы, будет длинный предмет, соответствующим второму случаю, — нахождение третьего вещества, в которое окрашивается шарик или поверхность и которое сохраняет след от деформации.

Вторая и последняя стадия — это процесс реализации (или исполнения) функционального решения, выбор того, что действительно нужно для решения (если функциональное решение не заключает в себе своей реализации).

Перейдем от теории мышления к резюмированию результатов, связанных с проблемой сходства.

Мы уже указывали на то, что перенос в собственном смысле этого слова не обусловлен только идентичными элементами, он осуществляется благодаря гештальту. Более того, предыдущее решение не может быть перенесено на данный случай, пока не будет найдено его функциональное значение. Это невозможно до тех пор, пока оно не будет рассматриваться в своем непосредственном отношении к связанной с ним проблемной ситуации, поскольку функциональное значение конкретного решения целиком зависит от проблемной ситуации. Таким образом, даже если решение вначале принималось не на основе соответствующей проблемной ситуации, то для его переноса необходимо прежде определить и понять его функциональное значение, осмыслить его инсайтную связь со своей собственной и данной проблемной ситуациями.

157


В.В.Петухов

ПРОДУКТИВНОЕ МЫШЛЕНИЕ И

ПРОШЛЫЙ ОПЫТ: КАРЛ ДУНКЕР

ПРОТИВ ОТТО ЗЕЛЬЦА *

О. Зельц и К. Дункер - яркие представители двух разных подходов к изучению мышления. Основным пунктом столкновения их принципиальных позиций стал вопрос о влиянии на процесс решения задачи наличных знаний субъекта, имеющихся в его прошлом опыте.

Различия вюрцбургской школы и гештальтпсихо-логии мышления касаются концептуальных представлений о продуктивном мышлении, эмпирических оснований для выделения его психологических механизмов и самой постановки исследовательских задач. Так, процесс порождения новых знаний, методов решения понимается, с одной стороны, как постепенный, кумулятивный, в котором каждый новый продукт является результатом перекомбинации уже существовавших знаний и методов на основе прошлого опыта, а с другой - как ряд качественных трансформаций, каждая из которых требует переорганизации наличных знаний и не сводится к предыдущей. Эмпирической базой в вюрцбургской школе были интроспективные данные о решении репродуктивных задач, и поэтому закономерности репродуктивного и продуктивного мышления представлялись здесь едиными. Напротив, стимульный материал в гештальтпсихоло-гии мышления — это задачи-"головоломки", требующие творческих решений, качественно отличных от репродукции наличного знания. Отсюда понятны различия основных исследовательских задач: в одном случае это выявление дополнительных (по отношению к репродуктивным процессам) условий, которые делают возможным продуктивный мыслительный акт, в другом - поиск его собственной психологической структуры.

Для возможности сравнивать разные теоретические позиции вспомним основные "составляющие" структуры решения задачи: S - проблемная ситуация, условия задачи, предъявляемые субъекту; Р -требование, поставленная субъекту цель, которую следует достичь в заданных условиях; m — средство решения задачи, т.е. метод, сознаваемое субъектом отношение, позволяющее осуществить переход от S к Р (Зельц), или функциональное решение задачи, устраняющее конфликт между ними (Дункер).

Согласно Зельцу, сознавание m — основное условие завершения "схематически антиципирующего комплекса" при решении репродуктивной задачи. Положим теперь, что перед субъектом стоит продуктивная задача, т.е. метод ее решения актуально отсутствует. Тогда, следуя логике вюрцбургской школы, условие его нахождения нужно искать в прошлом опыте субъекта. Таким условием будет наличие иного по материалу, но сходного по содержанию метода, примененного ранее для решения другой задачи. Поскольку в данном случае искомым является

" Петухов Вв. Психология мышления. М.: Изд-во Моек ун-та 1987. С. 84-88.

 уже не чувственное представление, но новый метод решения, схема комплекса должна быть перенесена на еще один уровень выше. Первый уровень в этой схеме займут методы решения — наличные (т,) и искомый (т2), а второй уровень — общий абстрактный принцип, объединяющий их "мета-метод", или метод 2-го порядка (М). Понятно, что условием нахождения т2 будет здесь сознавание этого абстрактного А/, точнее, осознание частных т, и т2 как представителей общего М, а способом такого решения -восполнение нового комплекса: опосредствованный (через М) перенос т, на т, (рис.1). При реализации этого способа возможны два случая — с предварительным осознанием М и без него.

м

т2

4   \

4   \

Рис. 1. Осознание абстрактного принципа (по Зельцу)

Случай 1. М уже выделен (осознан): в прошлом опыте субъекта имела место абстракция т,, сознавание его отношения к М, тогда нахождение т2 происходит путем актуализации этого отношения — средства решения новой задачи, т.е. переноса его из прошлого опыта в актуальный.

Случай 2. М еще не выделен (не осознан) в прошлом опыте субъекта. Поэтому нахождение т2 требует сознавания отношения т, к А/ в самом решении задачи, т.е. происходит путем абстракции наличного средства. Понятно, что здесь при решении творческой задачи искомый метод занимает то "место" комплекса, которое антиципируется при его выполнении и, следовательно, так же, как искомое слово в репродуктивной задаче, находится в состоянии готовности к соотнесению с М.

Важное отличие случая абстракции средств (в отличие от актуализации) заключается в том, что нахождение т2 предполагает новое для субъекта сознавание его прошлого опыта — тг Поэтому и причины, определяющие и направляющие этот процесс, не ограничиваются только прошлым опытом, но имеют еще, по крайней мере, два варианта. В первом из них — случайно обусловленной абстракции средств — восполнение комплекса происходит благодаря случайному наблюдению какого-либо события, сходного по его возможному абстрактному смыслу с искомым средством решения. Именно в акте решения и выделяется этот абстрактный смысл, т.е. событие как бы расчленяется для субъекта на 2 известных уровня: уже не нужного ему чувственного представления и его сознанности, мысли. Готовность субъекта к продуктивному восприятию, использованию случая обеспечивается при этом осознанием самой задачи.

158


Во втором варианте это осознание становится основным; абстракция средства (т.е. нахождение пт2) детерминируется пониманием условий данной проблемной ситуации. Нетрудно догадаться, что именно на этом эмпирическом материале "теория комплексов" встречается с гештальттеорией продуктивного мышления: задача, средства решения которой первоначально отсутствуют, решается без привлечения прошлого опыта. Согласно Зельцу, в этом варианте сама задача должна быть представлена субъектом как единый комплекс, требующий восполнения. Доопределение ее условий и дает возможность осознать объективно заданное направление антиципации тр что делает субъекта готовым к абстракции нужного средства. Таким образом, "понимание того, каким образом нечто становится способом для достижения цели" (Зельц) полностью зависит от данной проблемной ситуации.

"Внутренняя" (т.е. связанная с адекватной организацией условий и требований задачи) обусловленность открытия средства решения — вот главное, что нужно гештальтпсихологу для объяснения продуктивных мыслительных актов. Вариант абстракции средств, которая детерминируется самой задачей, находящийся на периферии научных интересов Зельца, становится базовым для Дунксра. Дункер отмечает, что все примеры "детерминированной абстракции средств" по Зельцу совпадают с тем, что он называет пониманием, или инсайтом.

Согласно Дункеру, инсайт есть такая целостная организация субъектом S и Р, которая позволяет устранить конфликт между ними. Связь конфликта с функциональным решением m как средством его устранения является не абстрактной, а сугубо конкретной, практической, и разрешаемая в инсайте проблемная ситуация может быть схематически представлена не как двухуровневый комплекс, но только как нерасчленяемая целостность. Сущность продуктивного мышления и заключается в раскрытии субъектом этой объективной целостной организации, в переходе от понимания основного конфликта творческой задачи к ее функциональному решению.

Становится понятным решающий аргумент геш-тальтпсихологии в критике "теории комплексов". Готовность субъекта к актуализации или абстракции искомого средства означает, что хотя в окончательном виде это средство еще не найдено, по своим функциям, необходимым для решения, оно уже определено. Тем самым основной продуктивный акт — нахождение функционального решения - уже состоялся. Поэтому практически все варианты объяснения рассмотренных Зельцем случаев относятся, согласно Дункеру, к завершающей фазе творческого процесса, его репродуктивной части, т.е. к реализации функционального решения. Если репродуктивна сама задача, то в "теории комплексов" найдется вариант, адекватно отражающий процесс ее решения, если же задача — творческая, то она принимается к анализу и объяснению, будучи функционально решенной. Но так или иначе "теорию комплексов" нельзя считать объясняющей процессы продуктивного мышления.

Интересно, что Дункер активно использует привлеченную Зельцем эмпирию (вместе с ее объяснениями) — в новой функции: варианты общей объясняющей схемы превращаются им в исследовательс-

 кие методические приемы. Так, случайно обусловленная абстракция средств лежит в основе предложенного Дункером метода подсказки — способа провокации функционального решения творческой задачи, позволяющего установить готовность субъекта к пониманию путей и способов устранения ее основного конфликта, к инсайту. Та самая готовность к актуализации или абстракции нужного средства, что была аксиомой — условием в "теории комплексов", становится в гештальтпсихологии предметом исследования.

Исходная эмпирическая ситуация решения творческой задачи, выбранная Дункером, действительно свободна от влияния прошлого опыта, и в этом смысле — Образцова, идеальна. Допустим теперь, что в общую объяснительную схему, основанную на этой ситуации, внедряется прошлый опыт, который всегда существует у субъекта даже перед решением любой творческой задачи. Случаев такого внедрения два: в первом прошлый опыт субъекта организует определенным образом новую проблемную ситуацию, с которой встречается субъект, во втором случае он содержит метод решения, сходный с методом решения целостной задачи по общему, абстрактному принципу.

Случай 1. Прошлый опыт не содержит никакого способа решения новой, творческой задачи (ни даже намека на него), но проблемная ситуация, благодаря ему, уже организована. Однако, поскольку задача творческая, ее организация, которая спровоцирована прошлым опытом, препятствует обнаружению и разрешению основного конфликта. Поэтому решение задачи, так же независимое от прошлого опыта, осуществляется путем переорганизации, переструктурирования проблемной ситуации, которое означает и переорганизацию имевшихся знаний.

Случай 2. Наиболее критический для общей схемы, предложенной Дункером. В прошлом опыте субъекта содержится уже решенная им задача, сходная с вновь предъявленной по абстрактному принципу решения. Интересно, что здесь Дункер привлекает "третий", введенный Зельцем, уровень — общего принципа, объединяющего наличное и искомое функциональные решения задач — ш, и mr Однако возможное продуктивное влияние прошлого опыта, т.е. его перенос, и в этом случае принципиально не может произойти. Объясняется это тем, что функциональное решение т, составляет с условиями проблемной ситуации именно целостность, а не двухуровневый комплекс. Для того, чтобы функциональные решения двух задач были объединены субъектом, отнесены к одному абстрактному принципу, т2 должно быть ... уже открыто, т.е. новая проблемная ситуация должна быть уже разрешена.

Поэтому соотнесение с абстрактным принципом, а тем самым и прошлый опыт на само решение новой задачи никак не повлияли (рис.2). Более того, при предъявлении новых аналогичных задач их функциональные решения могут быть абстрагированы и соотнесены так же лишь после того, как они актуально состоялись.

Споры о роли прошлого опыта в продуктивном мышлении продолжаются до сих пор. Знание результатов классической дискуссии необходимо современным сторонникам той и другой точки зрения для

159


осознания своей принадлежности к качественно разным стратегиям изучения творчества. Сам же ход этой дискуссии интересен еще и тем, насколько точно и принципиально ее участники, будучи экспериментаторами, умели следовать выбранным теоретическим позициям.

Рис. 2. Невозможность нахождения функционального решения новой задачи (по Дункеру)

160


9. Мышление как процесс переработки информации. Возможности и ограничения информационной теории

мышления

Л.Ньюэлл, Дж.С.Шоу, Т.А. Саймон

МОДЕЛИРОВАНИЕ МЫШЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА С ПОМОЩЬЮ

ЭЛЕКТРОННО-ВЫЧИСЛИТЕЛЬНОЙ МАШИНЫ *

Путь научного исследования в любой области знания определяется двумя противоположными факторами. С одной стороны, сильное "побуждение" вызывается "хорошими проблемами" — вопросами, ответы на которые будут представлять существенный прогресс в теории или обеспечат основу для важных практических приложений. С другой стороны, сильные "побуждения" исходят от "хороших методов" — средств наблюдения и анализа, которые оправдали себя как тонкие и надежные. Счастливыми периодами в науке являются периоды, когда оба эти "побуждения" не парализуют друг друга, но объединяются для того, чтобы направить исследование по плодотворным путям.

Однако напряжение, возникающее в результате рассогласования целей и средств, редко полностью отсутствует во всякой науке; примеры можно подобрать в современной биологии, метеорологии или математике. В психологической науке это рассогласование прямо-таки бросается в глаза. "Гештальтизм" - одно из обозначений, применимых к психологии, ориентированной на проблемы; "бихевиоризм" - ярлык, наиболее часто привешиваемый психологии, ориентированной на методы. Не случайно, что изучение мышления человека и процессов решения задач, проблемы личности, речевой деятельности и социальных явлений привлекают больше психологов, близко стоящих к "гештальтистскому" концу ряда, тогда как изучение поведения животных, физиологическая психология, механическая память и простые двигательные навыки являлись преимущественно областью бихевиористов.

Общепризнанно, что пограничные линии между двумя точками зрения стали менее ясными после второй мировой войны. Эту тенденцию можно связать с новыми идеями, привнесенными из области кибернетики, и быстрым развитием наук о коммуникации. Сложные электронные устройства, использующие механизмы обратной связи для обеспечения адаптационного поведения, прояснили такие понятия, как "поиск цели" и "обучение", и показали, как

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, В.В. Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 305-318.

 эти понятия могут быть сделаны операционными. Это прояснение подтолкнуло проблемно-ориентированных психологов давать более точные операционные значения понятиям, которые были смутными, и вдохновило методически-ориентированных психологов решать задачи, которые ранее казались слишком сложными для их средств. Благодаря использованию вычислительных машин в качестве средства как при создании теории, так и при испытании их многие "хорошие проблемы" психологии сейчас доступны "хорошим методам".

Мы хотели бы обсудить здесь одно из значительных приложений вычислительных машин в области психологического исследования — их использование как устройств для имитации процесса человеческого мышления.

Начнем с выборки явлений, которые мы хотим объяснить. Мы помещаем испытуемого в лабораторию (студента колледжа, вечного испытуемого, привлекаемого в психологическом исследовании). Мы знакомим его с задачей, о которой говорим ему как о "регистрации" символических выражений. Мы предъявляем следующее выражение: *СР, О)     (1)

и просим его получить из этого выражения второе выражение:

(OVP)   R     (2)

путем приложения к первому выражению последовательности правил преобразования, полученных из списка, который мы также кладем перед ним.

Мы просили испытуемого называть вслух каждое правило, которое он хочет применить, и выражение, которое явится результатом такого применения. Экспериментатор тогда записывал новое выражение на доске. Мы также просили испытуемого вслух рассуждать о том, что он делал: "о чем он думал".

Проблема исследования — создать теорию процессов, лежащих в основе поведения испытуемого, когда он работает над задачей, и испытать объяснение теории путем сравнения поведения, которое она предсказывает, и действительного поведения испытуемого. Как вычислительная машина может помочь нам решить эту проблему?

Нецнфровая вычислительная программа как теория

Электронная цифровая вычислительная машина представляет собой устройство для очень быстрого сложения, вычитания, умножения и деления. Но вычислительная машина не просто устройство, оперирующее цифрами, она является и устройством, оперирующим символами. Символы, которыми она оперирует, могут представлять числа, буквы, слова или даже нецифровые, несловесные образы. Вычислительная машина имеет поистине общие способности чтения символов или образов, хранения сим-

161


Рис. 1. Уровни информационных процессов в теории мышления человека

вола в памяти, сравнения символов для опознания их, обнаружения особых различий между их образами и возможности действовать тем способом, который обусловлен результатами этих процессов.

Теперь вернемся к нашему испытуемому. Его поведение, которое мы хотим объяснить, состоит из последовательности символических выражений. Это положение не зависит от методики "мышления вслух", использованной в экспериментах. Оно было бы также справедливо и в том случае, если бы испытуемый давал ответы на задачу письменно или нажатием кнопок. Во всех случаях его поведение может быть интерпретировано как последовательность символов — в последнем приведенном случае — последовательность "Л" и "П", где "Л" используется для "левой кнопки", а "П" •- для "правой кнопки".

Мы можем постулировать, что процессы, протекающие внутри испытуемого, — в органах чувств, нервной ткани и мышечных движениях, управляемых нервными сигналами, также являются процессами оперирования символами, т. е. образы, различным способом закодированные, могут быть уловлены, зафиксированы, переданы, сохранены, скопированы и т. д. с помощью механизмов этой системы.

Мы не будем защищать этот постулат подробнее, его подлинная защита — в его возможности объяснить поведение. Вместо этого мы используем тактику, весьма успешную в других науках, допускающую объяснения на нескольких различных уровнях. Так же, как мы объясняем то, что происходит в испытываемой трубке путем химических уравнений, и потом объясняем химические уравнения с помощью механизмов квантовой физики, так мы попытаемся объяснить то, что происходит в процессе мышления и решения задачи с помощью организации процессов оперирования с символами, поставив задачу объяснения этих процессов в нейрофизиологических терминах.

Подход к построению теории сложного поведения изображен на рис.1. Мы имеем дело с верхней половиной схемы — со сведением высшего поведения к информационным процессам. Если это сведение может быть осуществлено, тогда вторая часть теории будет нуждаться в объяснении информационных процессов на основе неирологических механизмов. Мы надеемся, что прорыть туннель сквозь

 горы нашего незнания с двух сторон будет легче, чем пытаться преодолеть все расстояние только с одной стороны.

' Мы постулируем, что поведе-

ние испытуемого подчиняется программе, включающей группу элементарных информационных процессов. Мы кодируем группу подпрограмм для цифровой вычисли-• тельной машины, каждая из кото-1 рых осуществляет процесс, соответствующий одному из этих постулированных информационных процессов. Затем мы записываем программу, составленную из этих подпрограмм, которая заставит вычислительную машину действовать тем же способом, каким действует испытуемый: производить, по существу, тот же поток символов, когда обоим дается одна и та же проблема. Если мы достигнем успеха в создании программы, которая имитирует поведение испытуемого достаточно точно в значительном ряде ситуаций решения задачи, тогда мы сможем рассматривать программу как теорию поведения. Как высоко мы оценим теорию, зависит, как и в случае всех теорий, от ее всеобщности и ее экономичности, от того, насколько широк род явлений, объясняемых ею, и от того, насколько экономично выражение ее.

Можно увидеть, что такой подход не предполагает, что "оснащение" вычислительных машин и мозга подобно, за исключением предположения, что и вычислительная машина, и мозг — общецелевые устройства, оперирующие символами, и что вычислительная машина может быть запрограммирована для выполнения элементарных информационных процессов, которые функционально подобны тем, которые осуществляются мозгом.

Общин решатель проблем

Наша попытка объяснить процесс решения задач принимает форму программы вычислительной машины, которую мы называем Общий решатель проблем (ОРП).

Проблема, приведенная выше, внутренне представляется в форме выражений, которые означают "преобразовать" 1 в 2. Мы называем символические структуры, соответствующие логическим выражениям, объектами; структуры, соответствующие проблемным задачам и аналогичным положениям, -целями. Программа достигает целей путем применения к объектам операторов * превращая таким образом эти цели в новые объекты.

Программа включает действия по применению операторов к объектам. Она включает также процессы сравнения пар объектов; эти процессы создают (внутренне) символы, которые обозначают отличия между сравниваемыми объектами.

Действия ОРП группируются вокруг трех типов целей и небольшого числа методов достижения целей этих типов.

* Операторы - правила преобразования в математической логике. (Примечание переводчика.)

162


1. Преобразование целей. Эти процессы имеют фор
му, которая уже была проиллюстрирована: преобра
зовать объект
а в объект Ь.

Метод 1. Сравнить о с ft, для того чтобы найти различие d между ними; если нет различий, проблема решена. Создать цель: уменьшение различия d между а и Ь. Если действие успешно, результат будет преобразованием а в новый объект с. Теперь создать новую цель преобразованием ев Ь. Достижение этой цели и будет решением первоначальной проблемы.

2. Цели применения операторов. Эти операции име
ют форму: применить оператор
q к объекту а.

Метод 2. Определить, отвечает ли а условиям применения q> Если да, применить q, если нет, определить различие между а и объектом, к которому q применим. Если это действие успешно, будет создан новый объект а', который является модификацией а. Теперь попытаться приложить q к а'.

3. Цели уменьшения различий. Как мы видели, они
имеют форму: уменьшить различие
d ыеж&у объек
тами
а и Ь.

Метод 3. Найти оператор q, соответственный данному различию (значение соответствия — релевантности — будет позже объяснено). Создать цель применения q к а. Если операция успешна, то результат будет преобразованием а в новый объект с, который не будет сильно отличаться от Ь.

Таким образом, Общий решатель проблем представляет собой программу вычислительной машины, включающую общие процессы заключения относительно итогов (целей) и средств (операторов). Она является общей (general) в том смысле, что сама по себе программа не привязана к самой природе объектов, различий и операторов, с которыми она имеет дело. Следовательно, ее возможности в решении задач могут быть перенесены с одного типа задач на другой, если он содержит информацию относительно типов объектов, различий и операторов, которые характеризуют и описывают конкретные условия задачи.

Испытание теории

Вопрос о том, насколько адекватной является программа как теория информационных процессов при решении задачи человеком, может быть поставлен на нескольких специфических уровнях. На самом общем уровне мы можем задать вопрос, будет ли программа фактически решать задачи таким же образом, как и человек. Она определенно это делает.

Общие типы анализа отношения средств — целей, которые использует Общий решатель проблем, являются в то же время методами, отмечаемыми и в протоколах испытуемых. Мы изучили в деталях около 20 протоколов испытуемых, решавших логические проблемы. Фактически все поведение, описанное в этих протоколах, протекает в рамках анализа средств — целей. Три типа целей, рассмотренных нами, составляют три четверти всех целей испытуемых, а дополнительные типы целей, которые появляются в протоколах, тесно связаны с теми, которые мы описали. Три метода, выделенных нами, представляют подавляющее большинство методов, примененных к данным проблемам испытуемыми.

 Протоколы поведения человека при решении проблем в различных сферах деятельности - при игре в шахматы, решении загадок, написании программ вычислительной машины — содержат много последовательных действий, которые также подобны анализу средств — целей Общего решателя проблем.

Мы не можем, конечно, на основе такого типа доказательств заключать, что ОРП дает адекватное объяснение всем типам поведения при решении задач. Наряду с содержащимися в нем механизмами могут быть включены и многие другие механизмы. Только когда программа имитирует полную последовательность поведения, например, осуществляет тот же самый шахматный анализ, что и человек, у нас складывается убеждение, что мы постулировали группу процессов, которая достаточна для осуществления поведения в данном случае.

Общий решатель проблем не единственная существующая программа этого типа. Есть программа, предшественница ОРП, которая также отыскивает доказательства теоремы, но только по символической логике. Существуют программы для доказательства теорем в геометрии, для конструирования электромоторов, генераторов и трансформаторов, для создания музыки и игры в шахматы. Существуют программы, которые "обучаются", т. е. такие, которые изменяются в различных отношениях на основе опыта.

Успех, уже достигнутый в синтезировании механизмов, которые решают трудные проблемы тем же способом, что и человек, позволяет рассчитывать на создание весьма специфической и операционной теории решения проблем. Наша цель — распространить некоторые положения этой теории на творческое мышление. Сделать это - значит утверждать, что творческое мышление является просто специальным видом поведения при решении проблем. Это кажется нам полезной рабочей гипотезой.

Сформулированные так откровенно наши намерения кажутся утопичными. Насколько они являются утопичными — или, скорее, насколько отдалена их реализация, — зависит от того, как широко или узко мы интерпретируем термин "творческий". Если мы намерены рассматривать всю сложную деятельность человека по решению задач как творческую, то, как мы покажем, удачные программы для механизмов, которые имитируют человека, решающего задачу, уже существуют и известен ряд их основных характеристик. Если мы оставляем термин "творческий" для деятельности, подобной открытию специальной теории относительности или созданию бетховенской Седьмой симфонии, тогда в настоящее время не существует примеров творческих механизмов.

Решение проблем и творчество

В психологической литературе "творческим мышлением" обозначается специальный тип деятельности с несколько неопределенными и нечеткими границами. Решение задач характеризуется как творческое в той мере, в какой оно удовлетворяет одному или большему числу следующих условий:

1. Продукт мыслительной деятельности обладает новизной и ценностью (либо для индивида, либо для его культуры).

163


Мыслительный процесс также отличается но
визной, требует преобразования или отказа от ранее
принятых идей.

Мыслительный процесс характеризуется нали
чием сильной мотивации и устойчивости, протекая
либо в течение значительного периода времени (по
стоянно или с перерывами), либо с большой ин
тенсивностью.

Проблема, поставленная первоначально, смут
на и плохо определена, так что одной из наших за
дач было формулирование самой проблемы.

Наблюдается высокая корреляция между творчеством (по крайней мере в области наук) и успешностью в выполнении самых шаблонных интеллектуальных заданий, которые обычно используются для измерения одаренности. Таким образом, творческую деятельность можно охарактеризовать просто как вид деятельности по решению специальных задач, который характеризуется новизной, нетрадиционностью, устойчивостью и трудностью в формулировании проблемы.

Когда мы говорим, что эти программы вычислительных машин имитируют процесс решения задачи человеком, мы не просто подразумеваем, что они решают задачи, которые раньше решались только человеком, хотя они делают и это. Мы подразумеваем, что они решают эти проблемы путем использования методов и процессов, которые в большей или меньшей степени подобны методам и процессам, используемым человеком. Самый последний вариант "логика-теоретика" * был спроектирован полностью как имитация (частичная) человека, поведение которого было запротоколировано в лабораторных условиях.

Деятельность, осуществляемая вычислительными программами, предназначенными для решения задач, протекает в области, не столь далекой от той, которая обычно рассматривается как "творческая". Нахождение доказательств математических теорем, сочинение музыки, проектирование технических конструкций и игра в шахматы обычно рассматриваются как творческие процессы, если продукт деятельности оригинален и высококачествен. Следовательно, отношение этих программ к теории творчества очевидно, даже если настоящие программы не точно имитируют психические процессы человека - они приносят вполне земной плод.

Рассмотрим более детально вопрос о том, следует ли считать "логика-теоретика" творческим механизмом. Что касается проблем, которые мы действительно ставили ему, а ими были теоремы, выведенные из гл. 2 Principia Mathematica (1925—1927) Уайтхеда и Рассела, он находил доказательство в трех случаях из четырех. Если написание этих книг было творчеством для Уайтхеда и Рассела, то возможно, что и переоткрытие "логиком-теоретиком" значительной части гл. 2 - открытие заново в большом числе случаев тех же самых доказательств, что Уайтхед и Рассел открыли первоначально, — тоже творчество.

Если мы хотим серьезно возражать против того, что "логик-теоретик" объявляется творческим меха-

* "Логик-теоретик" - это программа вычислителя, способного найти доказательства теорем в области элементарной символической логики, используя методы, подобные тем, которые используются людьми.

 низмом, мы должны основываться на анализе тех проблем, которые он выбирает, а не на его деятельности при их решении. Так, можно считать, что программа — это лишь математическое орудие, основывающееся на решениях значительного числа задач, предложенных Уайтхедом и Расселом; "логик-теоретик" просто ищет ответы на них, в то время как подлинное творчество заключается прежде всего в выборе проблемы. Это является четвертой характеристикой, выдвигаемой нами при определении творчества. Но "логик-теоретик" обладает способностью к выбору задач. Работая с конца, т. е. отправляясь от цели доказать данную теорему, он может выдвигать новые теоремы и ставить себе подцели - доказать их. Исторически, хотя и в более широких рамках, этот процесс и был осуществлен Уайтхедом и Расселом, когда они создавали теоремы, которые затем доказывали. Для этой работы они сначала выбрали для себя основные постулаты арифметики и вывели их как теоремы из аксиом логики.

Абстрактная модель поведения при решении задачи

Мы обращаемся теперь к общей теории решения задачи, с тем чтобы позже вернуться к специфическим вопросам "творческой" части спектра процесса решения задач.

Лабиринт представляет подходящую абстрактную модель для большинства видов деятельности по решению задач. Лабиринт является группой путей (возможно, частично перекрывающихся), в которой какая-то подгруппа отличается от других тем, что в конце путей имеются цели (награды, подкрепления). Пути этой подгруппы являются "правильными" путями: найти один из них — значит решить задачу прохождения лабиринта.

Мы можем подняться на следующую ступень абстракции и охарактеризовать решение задачи при помощи следующих положений: дана группа Р, найти член подгруппы S из группы Р, имеющий специальные свойства.

Существуют различные пути классификации процессов, используемых людьми при решении задачи. Полезным является различение процессов нахождения возможных решений (создание членов Р, которые могут принадлежать к S) от процессов определения того, будет ли найденное предложение фактически решением (проверяя, относится ли к S созданный элемент Р). Мы называем процессы первого класса процессами выработки решения, а второго класса — процессами проверки (верификации).

В достаточно малом лабиринте, где члены S, как только они открыты, легко могут быть опознаны как решение, нахождение решения тривиально (примером является Т-образный лабиринт для крыс с пищей на одной из дорожек). Трудности при сложном процессе поисков решения возникают в связи с комбинацией двух факторов: размеров группы возможных решений, которые должны быть исследованы, и задачей установления того, действительно ли соответствует предложенное решение условиям задачи. Используя нашу формальную модель решения задачи, мы можем часто получать значащие меры

164


трудности конкретных проблем и меры эффективности конкретных устройств и процессов решения задачи. Рассмотрим некоторые примеры.

Обратимся к выбору хода в шахматах. В среднем шахматист, чья очередь совершать ход, осуществляет свой выбор из 20 или 30 альтернатив. Поэтому нахождение возможных ходов не представляет трудностей, но огромные трудности существуют при определении того, будет ли конкретный дозволенный ход хорошим ходом. Проблема не в генераторе, а в проверочном компоненте деятельности. Однако принципиальный метод для оценки хода состоит в рассмотрении некоторых противоположных возможных ответов, собственных ответов и т. д., только попытки оценить результаты позиций после этого лабиринта возможных последовательностей ходов осуществляются с некоторой глубиной. Лабиринт последовательности ходов чрезвычайно велик. Если мы рассматриваем пять последовательных ходов для каждого игрока, предполагая в среднем 25 дозволенных продолжений на каждой ступени, мы находим, что Р, группа таких последовательностей ходов, включает около 10м (100 миллионов миллионов) членов.

Еще один пример будет полезен для уяснения того, как различные устройства сокращают количество проб, требуемых для нахождения решения задачи. Рассмотрим сейф, замок которого включает 10 независимых дисков, каждый из них пронумерован от 00 до 99. Сейф будет иметь ЮО'^Ю20 или 100 биллионов возможных положений дисков, только одно из которых будет открывать его. Однако если сейф неисправен и всякий раз возникает легкий щелчок, когда любой диск установлен в правильном положении, то потребуется в среднем только 50 проб, чтобы открыть сейф. 10 последовательных щелчков, предупреждающих взломщика, когда "теплее", вот и все отличие неразрешимой задачи от тривиальной.

Итак, если мы можем получить информацию, которая подсказывает нам, какое решение испытать, и, в частности, если мы можем получить информацию, которая позволяет нам раздробить большую проблему на несколько небольших задач и узнать, успешно ли мы решили каждую из них, — поисковая деятельность может быть значительно сокращена.

Эвристика для решения задач

Мы рассмотрим некоторые примеры успешных программ решения задач для того, чтобы понять, что имеет место при выработке решения и проверке его и как программы сокращают задачи до приемлемых размеров. Мы используем термин "эвристический" при определении любого принципа или устройства, которые вносят вклад в сокращение среднего числа проб при решении. Хотя еще не существует общей теории эвристики, мы можем иметь дело с некоторыми эвристиками, применяемыми при решении человеком сложных задач.

Эффективные генераторы

Даже когда группа Р велика, как это обычно бывает в сложных процессах решения, генератор

 решений может рассматривать на ранней стадии те части Р, которые скорее всего бесплодны. Например, многие проблемы имеют следующую форму: группа решений включает все элементы Р со свойством А, свойством В и свойством С. Нет генераторов, которые будут создавать элементы, обладающие всеми тремя свойствами. Однако могут существовать генераторы, которые создают элементы, обладающие двумя какими-то свойствами из этих трех. То, какой генератор будет выбран, зависит от того, какие требования наиболее сложны, и от относительной стоимости выработки решений. Если большинство элементов отвечает А, тогда обосновано создание элементов С и В, так как можно ожидать, что А скоро появится. Если элементы с А редки, лучше создавать элементы, которые имеют свойство А.

"Логик-теоретик" дает нам четкий пример этого типа эвристики. Вспомним, что задача "логика-теоретика" заключается в поисках доказательств. Доказательство представляет собой список логических выражений, удовлетворяющих следующим требованиям:

A. Начало списка включает известные теоремы
(любое число их).

B. Все другие выражения в списке являются пря
мыми и истинными следствиями выражений, при
веденных выше.

C. Последнее выражение списка является выра
жением, которое доказывается.

Наиболее эффективным является генератор, который отвечает условиям В и С. Если фиксируется последнее выражение как желаемое, то создаваемые списки включат только действительные выводы В, ведущие к последнему выражению. Проблема решена тогда, когда создан список, отвечающий условиям А, т. е. выражениям, которые все являются теоремами.

При этом типе генератора элементы создаются как бы "с конца", идя от желаемого результата по направлению к данным задачам. Этим путем идет "логик-теоретик" при открытии доказательств.

Конкретная ситуация, которую мы встречаем здесь (множество возможных начальных точек в противоположность одной конечной) и которая предрасполагает к работе в направлении от конца к началу, является сравнительно распространенной.

Простые селективные эвристики

Когда субъект, решающий задачу, сталкивается с группой альтернатив, обычный эвристический прием состоит в выявлении с самого начала возможных путей при помощи относительно доступного текста. Чтобы определить ценность этого приема, рассмотрим лабиринт, содержащий т альтернатив в каждой узловой точке и имеющий длину к. Если есть один правильный путь к цели, то для того, чтобы найти его при помощи случайных поисковых действий, потребуется в среднем 1/2/и* проб. Если эвристический тест позволит отбросить как бесполезные половину альтернатив в каждой узловой точке, тогда при случайном поиске с применением этой эвристики в среднем потребуется только 1/2(1/2т*) проб. Это сокращает число проб в отношении 2*, что со-

165


ставит при лабиринте, включающем лишь 7 звеньев, число 128, а при лабиринте в 10 звеньев — свыше тысячи.

"Логик-теоретик" использует ряд таких эвристик выбора. С помощью одной эвристики он отделял новые выражения, которые казались "недоказуемыми" на основе определенных критериев правдоподобия; с помощью другой эвристики отсеивались выражения, которые казались "недоказуемыми" на основе определенных критериев правдоподобия; с помощью другой эвристики отсеивались выражения, которые казались слишком сложными в плане наличия в них большого числа отрицательных знаков. Эти две эвристики сократили число проб, потребовавшихся для нахождения решения, в 2,7 раза.

Стратегии при выработке решения

Обычно информация, необходимая для выбора подходящих путей, поступает лишь при осуществлении поиска. Обследование путей дает нам точки, обозначающие "холоднее" — "горячее", чем мы и руководствуемся при дальнейшем поиске. Мы уже приводили простой, но эффективный пример неисправного сейфа.

Существуют, в общем, два различных способа описания любой конкретной точки выбора в проблемном лабиринте. В шахматах, например, конкретная позиция может быть определена путем обозначения (словесно или при помощи диаграммы) того, какие фигуры занимают ту или иную клетку доски. С другой стороны, позиция может быть определена при помощи выделения последовательности ходов, которые ведут к ней от начальной позиции. Мы будем называть первый метод определения элемента Р спецификацией путем описания состояния, второй метод - спецификацией путем описания процесса.

Когда игрок рассматривает конкретный ход, он может построить в своем воображении картину доски после того, как ход осуществлен. Он может затем исследовать это новое состояние для того, чтобы выяснить, какие черты его благоприятны, какие — неблагоприятны и какие возможные продолжения оно подсказывает. Таким образом он исследует несколько путей в лабиринте (если он хороший игрок, его эвристический прием обычно натолкнет его на обследование важных путей), и он может проанализировать достаточное число ходов, для того чтобы быть в состоянии прямо оценить достигнутые конечные позиции. Мы отмечаем, что сильнейшие шахматисты не обследуют больше, чем несколько десятков продолжений, а те, в свою очередь, на глубину порядка от нескольких до 10 и более ходов. Способность шахматиста-мастера глубоко анализировать партию, столь удивляющая новичка, возникает из способности первого анализировать очень избирательно, не пропуская в то же время важные варианты. "Сигналы", которые он отмечает, неуловимые для новичка, очевидны для него.

Эвристики планирования

Другой класс широко применимых эвристик, увеличивающих избирательность генераторов реше-

166

 ний, составляют эвристики, которые идут под рубрикой "планирование". Рассмотрим лабиринт длиной в q шагов с т альтернативами в каждой точке выбора. Предположим, что вместо сигналов, обозначающих правильный путь в каждой точке выбора, есть лишь сигналы в каждой второй точке. Тогда задача прохождения лабиринта легко может быть расчленена на ряд подзадач достижения тех точек выбора, которые отмечены сигналами.

Такая группа подзадач составит план. Вместо начальной задачи прохождения лабиринта длиной в к шагов перед субъектом, решающим проблему, встанет задача прохождения (i) лабиринтов, каждый из которых длиной в два шага.

Ожидаемое число путей, которые должны быть обследованы при решении первой проблемы, будет, как и раньше, равно 1/2т*. Ожидаемое число проб при решении второй проблемы \/7(^Лт2.

Если начальный лабиринт будет иметь в длину 6 шагов при двух альтернативах в каждой точке, среднее число требуемых проб будет сокращено с 32 до 6, к которым, в свою очередь, следует добавить усилия, необходимые для того, чтобы найти план.

Мы используем подобный метод планирования, когда путешествуем. Сначала мы набрасываем общий маршрут от города к городу, затем, имея в виду эти города как подцели, мы решаем подзадачи, как попасть из одного в другой.

Природа эвристик

Мы видели, что успех лица, решающего задачу, которое сталкивается со сложной проблемой, основан прежде всего на его способности правильно выбирать для обследования небольшую часть общего проблемного лабиринта. Процессы, которые осуществляют этот выбор, мы обозначаем как эвристики. Мы видели, что большинство эвристик основано на стратегии, при которой последующий поиск изменяется как функция информации, полученной в предыдущем поиске; и мы рассмотрели несколько наиболее значительных и эффективных типов эвристик, с которыми мы столкнулись в своих попытках имитировать процессы решения задачи человеком. Мы придали операциональный смысл соответствующим терминам путем выделения реальных процессов, которые осуществлял бы "логик-теоретик" или машина, играющая в шахматы. Мы обращались к протоколам испытуемых для подтверждения положения о том, что эти процессы действительно имеют место в поведении человека при решении задачи. Мы разработали также количественные приемы оценки сокращения поисковых действий, вызванных избирательностью этих эвристик, и использовали эти оценки для определения способности людей и машин, имитирующих их, путем использования тех же самых процессов решать конкретные задачи.


O.K. Тихомиров

ИНФОРМАЦИОННАЯ И

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИИ

МЫШЛЕНИЯ *

В последние годы известную популярность приобрела информационная теория мышления, которую, в отличие от многих авторов, мы считаем необходимым ясно отличать от собственно психологической теории мышления. Первая часто формулируется как описание мышления на уровне элементарных информационных процессов и имеет дело прежде всего с неколичественными характеристиками информационных процессов. Смысл информационной теории мышления (например, в работах Саймона и Ньюэл-ла) заключается в следующем. Главной посылкой объяснения человеческого мышления на уровне обработки информации считается положение, что сложные процессы мышления составляются из элементарных процессов манипулирования символами. В общем виде эти элементарные процессы обычно описываются так: прочтите символ, напишите символ, скопируйте символ, сотрите символ и сопоставьте два символа. Нетрудно заметить, что "элементарные информационные процессы" или "элементарные процессы манипуляции символами" есть не что иное, как элементарные операции в работе счетной машины. Таким образом, требование изучать мышление "на уровне элементарных информационных процессов" фактически расшифровывается как требование объяснить человеческое мышление исключительно в системе понятий, описывающих работу вычислительного устройства.

Основными рабочими понятиями в рамках анализируемой концепции являются: 1) информация, 2) переработка информации, 3) информационная модель. Информация — это, по существу, система знаков или символов; переработка информации — различного рода преобразования этих знаков по заданным правилам ("манипулирование символами", как говорят некоторые авторы); информационная модель (или "пространство проблем" в отличие от среды задачи) — сведения о задаче, представленные или накапливаемые (в виде кодового описания) в памяти решающей системы. Представление о том, что в основе поведения мыслящего человека лежит сложный, но конечный и вполне определенный комплекс правил переработки информации, стало, по мнению сторонников информационной теории, как бы положением, дифференцирующим "научный" и "ненаучный" (т. е. допускающий "мистику") подходы.

Что значит мышление психологически? Описывает ли информационный подход действительные процессы человеческого мышления или же он абстрагируется от таких его характеристик, которые как раз и являются наиболее существенными? Ответы на эти вопросы мы извлекаем не из опыта моделирования психических процессов, а из опыта теоре-

" Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. унта, 1981. С.328-331.

 тического и экспериментального анализа процессов мышления.

Психологически мышление часто выступает как деятельность по решению задачи, которая определяется обычно как цель, данная в определенных условиях. Однако цель не всегда с самого начала "дана": даже если она ставится извне, то бывает достаточно неопределенной, допускающей неоднозначное толкование, поэтому целеобразование или целеполага-ние есть одно из важнейших проявлений деятельности мышления. С другой стороны, условия, в которых поставлена цель, не всегда являются "определенными", их еще необходимо выделить из общей обстановки деятельности на основе ориентировки, анализа этой обстановки. Задача как данная цель в определенных условиях еще должна быть сформулирована. Следовательно, мышление это не просто решение, но и формирование задачи.

Что входит в условия задачи или с чем имеет дело человек, решающий задачу? Это могут быть реальные предметы, вещи, наконец, люди, если мы рассматриваем случаи так называемого наглядно-действенного мышления. Это могут быть знаки, если мы рассматриваем случаи речевого мышления. Достаточно ли сказать про речевое мышление человека, что оно "оперирует знаками", чтобы выразить существенные стороны мышления? Нет, не достаточно. Следуя за Выготским, мы выделяем при анализе речевого мышления собственно знак, предметную отнесенность и значение знака. "Оперируя знаками", человек оперирует значениями, а через них в конечном счете предметами реального мира. Таким образом, если мы будем описывать человеческое мышление только как манипулирование знаками, то мы отвлечемся от важнейшего психологического содержания мышления как деятельности реального человека. Именно это и делает информационная теория мышления.

Реальные предметы, или предметы называемые, входящие в условия задачи, обладают такой важной характеристикой, как ценность, разной ценностью обладают также действия с этими предметами, т. е. преобразования ситуации. Существуют разные источники образования ценностей одного и того же элемента ситуации и разные взаимоотношения между этими ценностями. Формальное представление условий задачи (например, в виде графа или перечня знаков), отражая некоторую реальность, отвлекается вместе с тем от таких объективных (заданных субъекту) характеристик условий задачи, как соотношение различных ценностей элементов и способов преобразования ситуации, как замысел составителя задачи. Эти утрачиваемые при формальном представлении характеристики не только реально существуют, но и определяют (иногда в первую очередь) течение деятельности по решению задачи. Таким образом, психологическая и информационная характеристики структуры задачи явно не совпадают.

Результатом мыслительной деятельности часто являются генерируемые человеком знаки (например, называние плана действий, приводящих к достижению цели), которые, однако, обладают определенным значением (например, воплощают принцип действий) и ценностью. Для решающего задачу человека значение знаков должно сформироваться, а ценность — выступать как оценка.

167


Объектом психологического анализа мыслительной деятельности человека могут являться: характеристики операционального смысла ситуации для решающего, смысла конкретных попыток решения, смысла переобследования, смысла отдельных элементов ситуации в отличие от их объективного значения; характеристики процессов, возникновения и развития смыслов одних и тех же элементов ситуации и всей ситуации в целом на разных стадиях процесса решения задач, соотношение невербализован-ных и вербализованных смыслов различного рода образований в ходе решения задачи; процессы взаимодействия смысловых образований в организации исследовательской деятельности, в определении ее объема (избирательности) и направленности; процесс возникновения и удовлетворения поисковых потребностей; изменение субъективной ценности, значимости одних и тех же элементов ситуации, и действий, выражающееся в изменении их эмоциональной окраски (при константной мотивации); роль меняющейся шкалы субъективных ценностей в организации протекания поиска; формирование, динамика личностного смысла ситуации задачи и его роль в организации деятельности по решению задачи (Тихомиров, 1969).

При решении мыслительных задач человеком такие реальные функциональные образования, как

 смысл (операциональный и личностный) и ценность объектов для человека, не просто соположены ("нейтральны") с информационной характеристикой материала, но непосредственно участвуют в процессах управления деятельностью по решению задачи. Именно этот капитальной важности факт и создает прежде всего качественное своеобразие мыслительной деятельности по сравнению с процессом переработки информации. Учет или неучет этого факта различает психологическую и информационную теории мышления.

Дифференциация информационной и психологической теорий мышления является необходимым условием развития последней, которая прежде всего должна отразить специфику творческих процессов, обычно отличающихся от рутинных, шаблонных, уже сложившихся. Но разработка собственно психологических проблем мышления не только не закрывает путь для сотрудничества психологов и кибернетиков, она делает такое сотрудничество продуктивным, так как в настоящее время становится все более очевидным, что и проектирование и функционирование систем "человек — ЭВМ" может быть эффективным только при учете специфики подсистем, т. е. специфики человеческого мышления по сравнению с информационными процессами, реализуемыми автоматами.

168


Тема  17.    Экспериментальные исследования восприятия

Часть 1. Основные положения сенсорной

психофизики

1. Типы шкал. Косвенное измерение ощущений. Пороги ощущений. Чувствительность. Методы измерения порогов.

Закон Фехнера

П. О.Макаров

ОБ ОСНОВНОМ ПСИХОФИЗИЧЕСКОМ ЗАКОНЕ *

Два столетия назад, в 1760 г., Бугер исследовал свою способность различать тень, отбрасываемую свечой, если экран, на который падает тень, одновременно освещается другой свечой. Его измерения довольно точно установили, что отношение Д/// (Д/ - минимальный воспринимаемый прирост освещения, / - исходное освещение) — величина сравнительно постоянная в отличие от абсолютных величин Д/. В 1834 г. Э. Вебер повторил забытые к тому времени опыты Бугера. Изучая различение веса, он показал, что минимально воспринимаемая разница в весе представляет собой постоянную величину, равную приблизительно 1/ш, т. е. груз в 31 г различается от груза в 30 г; груз в 62 г от груза в 60 г; в 124 г от 120 г и т. д. Такое же постоянство в отношении минимального воспринимаемого прироста раздражения к его исходной величине Вебер установил для зрения (различение длины линий) и слуха (различение высоты тона). Вебер предполагал, что им обнаружен важный общий принцип, однако специального закона он не сформулировал.

Выражение "закон Вебера" принадлежит Фехне-ру, но впоследствии укоренилось выражение "закон Вебера-Фехнера", так как роль Фехнера в разработке проблемы измерения ощущений исключительно велика. Фехнер рассуждал следующим образом. Мы не можем измерить ощущение. Мы можем только удостоверить, есть ли ощущение, больше, меньше или равно данное ощущение другому. Но поскольку мы можем измерять стимулы, мы можем измерить и минимальный стимул, необходимый для вызова ощущения или для того, чтобы минимально усилить или минимально ослабить имеющееся в наличии ощущение. Поступая таким образом, мы измеряем чувствительность как величину, обратную порогу. Фехнер ввел понятие об абсолютной и различительной (или дифференциальной, или разностной) чув-

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 249-252.

 ствительности: абсолютная чувствительность измеряется абсолютным порогом, т.е. минимальной интенсивностью раздражения, вызывающей ощущение, различительная чувствительность измеряется разностным порогом, т.е. минимальным приростом интенсивности раздражения, вызывающим усиление или ослабление ощущения, по отношению к исходной интенсивности раздражения. Так, если груз в 60 г (I) оценивается как равный по весу грузу в 61 г и чуть более легкий, чем груз в 62 г (/,), то минимальный воспринимаемый прирост веса будет равен:

Д/ = /,-/ = 62 - 60 = 2 г,

а разностный порог (отношение Вебера) будет
равен: д.    .      .

Т=бо = зо'

Закон Вебера выражается, таким образом, фор
мулой: дд

—-= константа (1)

к

для едва воспринимаемого прироста величины
раздражения
R. ._

Фехнер предположил, что если — = константа,

R

то и минимальный прирост ощущения (AS) относительно исходного уровня ощущения (S) тоже константа, т. е.

AS = c— - (2)

R

где с — константа пропорциональности. Формула (2) — это "основная формула Фехнера". Введение AS в уравнение (2) следует рассматривать как заключение Фехнера о равенстве между собой всех AS, всех минимальных приростов ощущения. Таким образом, приросты ощущения AS рассматриваются Фехнером как единицы измерения. Интегрируя уравнение (2), Фехнер получил

S=clogcR+C,       (3)

где С — константа интегрирования, ас - основание натуральных логарифмов. С помощью этой формулы, зная обе константы с и С, можно вычислить величину ощущения для стимула любой интенсивности. Однако поскольку константы неизвестны, эта формула неудовлетворительна, и Фехнер заменил С, сделав допущение о нулевой величине S при пороговой величине R. При R — г, т.е. при величине раздражения, равной абсолютному порогу, S = 0.

169


Подставляя значения R и S при R = г в формулу (3), получаем

О = clog/+C С= - с log/

Теперь мы можем заменить С в формуле (3): S = с loge7? - с log/ = c(logtR - log/) = с logei*

Путем соответствующего изменения константы с на к переходят от натуральных логарифмов к десятичным, тогда

(4)

S = к log-г

Это и есть Massformel Фехнера — формула для измерения ощущений. Шкала S — это шкала едва различимых приростов ощущения над нулем, т. е. ощущением при абсолютном пороге. Затем Фехнер сделал еще одно допущение. Он предположил, что мы можем измерять R, любой надпороговый стимул, его отношением к г, пороговому стимулу. Если, таким образом, принять г за единицу измерения, г = 1, то

S = к log/?        (5)

Этой последней формуле (5) Фехнер и дал название "закона Вебера". Выраженная словами, она гласит: величина ощущения пропорциональна логарифму величины раздражения. Разумеется, закон Вебера выражается формулой (1), а не формулой (5). Формула (5) выведена, как мы видели, при ряде условных допущений: во-первых, что единицей R является пороговая величина стимула г, во-вторых, что S = О при пороге, т. е. при R = г, в-третьих, что все DS, все минимальные воспринимаемые приросты величины раздражения, равны между собой. Прежде всего формула (5) требует соблюдения формулы (1), а между тем последующие эксперименты показали, что отношение Вебера постоянно не во всем диапазоне интенсивностей раздражения. Тем не менее, несмотря на бесчисленную критику и все ограничения, закон Бугера—Вебера—Фехнера имеет достаточ-

 но широкую зону приложения. Существенно, что формула Фехнера (5) приложима к деятельности некоторых изолированных рецепторов. В определенном диапазоне интенсивностей частота токов действия есть линейная функция логарифма интенсивности. Это показано на мышечном веретене Мэтью-сом (1931) и на глазу Limulus Хартлайном и Грэмом (1932). Разумеется, здесь приходится говорит не об 5-ощущении, а об Е-возбуждении:

Е = к log R

Фехнер соединял в себе физика, психофизиолога и философа-идеалиста. Отвергая его идеалистические построения, мы должны признать, что как физик он внес в физиологию органов чувств человека новые точнейшие методы количественного измерения отношения стимул — ответ. Это, во-первых, уже описанный нами метод измерения едва различимых приростов величины раздражения, позже названный методом пределов, во-вторых, метод проб и ошибок, позже названный методом постоянного стимула (исследуемый сравнивает целый ряд стимулов с одним и тем же постоянным стимулом по какому-нибудь признаку — больше или меньше, темнее или светлее, длиннее или короче и т.д.), и, в-третьих, метод средней ошибки (исследуемый сам подбирает стимул, равный заданному или в то или иное число раз больший или меньший заданного). Фехнер установил значение изменчивости при "психофизических", как он выражался, измерениях, необходимость определения средних и крайних величин и законы изменчивости средних величин, т.е. установил необходимость статистических методов.

Фехнер считается одним из основателей экспериментальной психологии, а физиологи вправе сказать, что он развил открытие Бугера-Вебера в закон — метод измерения различительной чувствительности органов чувств и, таким образом, заложил основы измерения нервных процессов у человека с помощью варьирования и точного измерения наносимых раздражений.

170


Ф.А.Джелдард

СЕНСОРНЫЕ ШКАЛЫ *

Работы Вебера, Фехнера, а с тех пор и многих других были направлены на достижение первой цели науки - измерения. Однако система знания остается не до конца продуманной и недостаточно определенной до тех пор, пока неправильно применяется математика, пока не используются те богатые возможности, которые дает описание основных исследуемых соотношений в количественных понятиях. Если научные феномены выразить в числах, то мы получим шкалы того или иного вида.

Науке известно три различных вида измерительных шкал, и все они применяются в психологии. Это шкалы порядка, интервалов и отношений. Рассмотрим конструкцию и цели каждой из этих шкал.

Шкала порядка указывает только порядок явлений по степени выраженности того или иного признака. Коллекцию камней, карандашей или фотопленок, по-разному экспонированных, можно разместить на порядковой шкале, раскладывая их по весу, длине или серости. Самый длинный, тяжелый и темный обозначается номером один, следующий за ним по порядку — два, следующий за вторым — три и т. д. В результате этой процедуры мы получим шкалы порядка. Столь же произвольно мы можем присвоить номер 1 самому легкому камню, номер 2 — камню потяжелее и т. д. Многие "сырые" (грубые) шкалы имеют такую конструкцию. Некоторые из них, имеющие определенное научное и практическое применение, построены таким образом или происходят именно от этой процедуры упорядочения. Известно, например, что шкала твердости используется в геологии и технике. Сейчас твердость измеряется по шкале интервалов, а первоначально — по шкале порядка. Наиболее твердый минерал в мире — алмаз, занимает место на верхнем конце шкалы, а самый мягкий - тальк - на нижнем крае шкалы. Почему? Дело в "способности царапать". Алмаз может делать царапину на корунде, топазе или кварце; конечно, при соответствующих условиях можно сделать царапину на любом материале. В то же время ни один из них не может поцарапать алмаз.

Недостаток шкал порядка состоит в том, что они ничего не говорят нам о расстояниях, разделяющих разные точки на шкале. Насколько алмаз тверже кварца, гипса или талька? Исходная шкала порядка ничего не может сообщить по этому поводу, поскольку все шкалы порядка не отвечают на такие вопросы. Хотя на шкале твердости алмаз помечен № 10, корунд - № 9, а тальк - № 1, по ряду соображений расстояние между алмазом и корундом считается большим, чем между корундом и тальком. Измеряя силу ощущения по шкале порядка, получить которую намного легче, чем другие шкалы, мы не можем ожидать, что эта шкала даст нам возможность сказать, насколько одно ощущение сильнее другого. Мы увидим только, что оно силь-

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 253-261.

 нее, если оно имеет более высокое порядковое значение или ранг.

Чтобы получать более полезные результаты измерения, мы должны найти способ применять в шкалировании скорее количество, чем порядок. Нужно изобрести единицу измерения. Это сделано на шкале интервалов, которая дает нам возможность определить разницу между двумя точками на ней.

Шкала, применяемая на всех обычных термометрах, является шкалой интервалов независимо от того, выражена ли она в градусах по Фаренгейту или по Цельсию. В обоих случаях интервал, скажем Г, является одним и тем же во всех частях шкалы. Нет больших или малых градусов. Шкала имеет постоянный интервал. Очевидно, что и шкала Фаренгейта и 100-градусная шкала имеют только произвольно выбранный нуль. Эта особенность не позволяет шкале интервалов стать более полезной, чем она есть на самом деле. Немецкий физик Г. Д. Фаренгейт взял смесь снега и соли и эту температуру принял за нуль. В качестве второй фиксированной точки 12 была первоначально выбрана температура человеческого тела. Позднее ее заменили на 96, что позволило сделать эту шкалу более дробной (тонкой). Точка замерзания воды стала равна 32*, а точка ее кипения при нормальном атмосферном давлении поднялась до 212°. Равные интервалы температуры были выбраны им очень просто: он пометил на стеклянной трубочке объемы расширения ртути или спирта. Собственно, шкала Фаренгейта получает привязку на верхнем конце в точке парообразования, 212"; температура тела поднялась на 2—3" по сравнению с прежней и сейчас принята равной 92,6°. Стоградусная шкала, наиболее часто употребляемая в науке, построена по той же логике, но численно является более простой. За нуль принята точка замерзания воды, за 100° — точка кипения воды.

Обе шкалы обладают особенностями всех шкал интервалов независимо от их длины. Однако сравнивать температуры можно только через их разности на данной шкале, поскольку нулевая точка на любой шкале интервалов не имеет существенного значения. Нельзя сказать, что 40° вдвое теплее 20' независимо от того, измерены эти температуры по шкале Фаренгейта или Цельсия; напротив, высказывание типа: "Две измеренные температуры различаются на 20 единиц шкалы", конечно, имеет смысл, его можно выразить в единицах шкалы Цельсия или Фаренгейта.

Шкалы отношений встречаются во всех областях науки, они представляют и самые простые измерения, и наиболее изощренные. Общие измерения длины, веса, электрического сопротивления, скорости и плотности осуществляются по шкале отношений. Здесь существуют действительные нулевые точки. "Нулевая длина", "нулевой вес", "нулевая скорость" понятны для всех. Отнимите 1 дюйм из 1 дюйма, 5 фунтов из 5 фунтов и 10 миль/ч из 10 миль/ч, и не будет никаких сомнений в результатах. Также не возникает сомнений, что 10 миль/ч — это дважды по 5 миль/ч и что I дюйм — это '/12 фута. Существование равных единиц и действительной нулевой точки делает возможным сравнение отношений. В этом и заключается большое достоинство шкал отношений.

171


Если мы хотим точно охарактеризовать стимулы, то чаще всего пользуемся шкалой отношений — шкалой размера, веса, яркости и т. д. Но что можно сказать об ощущениях, вызываемых этими стимулами? Можно ли шкалировать ощущения? Да, если возможны "ощущаемые отношения". Что подразумевается под этим и как мы переходим от ощущений к шкале отношений?

Существует несколько способов шкалирования, главными среди них являются фракционирование, оценка отношения и оценка величины. Иногда все три метода дают приблизительно одни и те же результаты, и тем самым подтверждают друг друга.

При методе фракционирования испытуемому предъявляется эталон (стандарт) определенной интенсивности, который он должен сравнить с рядом слабых стимулов, пытаясь выбрать один, который, как ему кажется, составляет простое отношение (дробь) с эталоном (обычно равен половине эталона). Допустим, что строится шкала отношений для громкости звука. Испытуемому предъявляют тон постоянной интенсивности и предлагают подобрать более тихий тон так, чтобы его громкость была равна половине громкости эталона. Эта процедура повторяется на разных уровнях интенсивности в широком диапазоне. Установки испытуемого представляют собой большое число интервалов, каждый из которых оценивается как отношение 1:2. С их помощью можно построить шкалу. Это будет шкала отношений, которая содержит истинный нуль.

Какой вид будет иметь такая шкала, если ее поместить вдоль шкалы физической интенсивности? Ответ можно получить, рассмотрев рис.1. Громкость - мера силы звукового ощущения, представлена в зависимости от интенсивности стимула в децибелах (см. подпись к рис. 1). Увеличение оценки громкости по мере увеличения интенсивности стимула изображено сплошной линией, названной "шкалой сонов". Сон - единицы громкости. Один сон — громкость тона, частота которого равна 1000 Гц, а интенсивность — 40 децибелам над абсолютным порогом. Два сона равны удвоенной громкости, три сона - утроенной громкости и т. д. Крутой участок кривой означает, что при высоких интенсивностях звука громкость возрастает быстрее. По определению, один сон получают при тоне 40 децибел. Видно, что 2 сона имеют место при тоне 55, 7 сонов — при 60, 13 сонов - при 70, 25 сонов - при 80, 50 сонов — при 90 децибелах над абсолютным порогом. При низких уровнях интенсивности звука мы должны сильно продвинуться по нашей логарифмической шкале физической энергии, чтобы получить незначительное возрастание громкости, но при высоких интенсивностях сравнительно небольшое увеличение энергии ведет к громадному изменению громкости. Указанные выше соотношения получены эмпирически в результате тщательных экспериментов. Для упрощения расчетов громкости было принято международное соглашение о том, что увеличение интенсивности на 10 децибел удваивает громкость. Итак, громкость звука, интенсивность которого равна 40 децибел, составляет 1 сон; 50 децибел - 2; 60 децибел -4; 70 децибел - 8 и т. д.

Прерывистая линия (рис. 1), названная "шкалой децибел", показывает, как увеличилась бы громкость,

 если бы выполнялся закон Фехнера, так как на горизонтальной оси отложены логарифмические единицы — децибел тоже является логарифмической единицей — интенсивность ощущения должна быть связана с ней линейно. Ясно видно большое расхождение между предсказаниями закона Фехнера и результатами измерений по методу фракционирования. Второй метод - оценка отношения - связан с методом фракционирования и поэтому может служить проверкой для него. Метод оценки отношения состоит в том, что испытуемому предъявляют два различных по интенсивности стимула и просят оценить кажущееся отношение между ними, например, составляет ли слабый звук по громкости '/2, '/5, 4/s или какую-либо другую часть сильного звука. Такие субъективные оценки возможны, если они не очень затруднительны. В действительности испытуемые вначале не очень уверены в правильности оценок, но скоро приобретают способность быстро оценивать отношения, и точность оценок показывает, что они могут служить ценным дополнением к методу фракционирования.

ии

 |

/

80

j

60

А[

/

/

40

А

1

\1

/'

1

20

/1

1

—1

1

/

/

г——

——-

0        20     40     60     80    100 Лес. /. Зависимость громкости от интенсивности звука:

Ось абсцисс - интенсивность звука в децибелах над абсолютным порогом; ось ординат - громкость в сонах. При низких физических интенсивностях оценка громкости (сплошная линия, названная "шкала в сонах") возрастает медленно, а при высоких — быстро. Мера физической интенсивности -децибел определяется как '/,„ log10 EJEa, где £, -измеряемая акустическая энергия, Е„ - энергия условного эталона, взятого в качестве точки отсчета (обычно 0,0002 дин/см2, что приблизительно соответствует абсолютному слуховому порогу "среднего" молодого человека при частоте тона, равной 1000 Гц). Таким образом, децибелы изменяются по логарифмическому закону, нулю децибел соответствует интенсивность звука, равная порогу слышимости, 40 децибелам - интенсивность звука в среднем учреждении, 60 децибелам — интенсивность голосов во время разговора, 100 децибелам — грохот в котельном цехе, 120 децибелам - удар грома, а рев реактивных двигателей некоторых самолетов может достигать 160 децибел и более. Прерывистая линия, обозначенная как "шкала в децибелах", показывает, какой вид имела бы зависимость между громкостью и физической интенсивностью, если бы выполнялся закон Фехнера, так как громкость дана в линейном масштабе, меняется по линейному закону, а интенсивность (децибелы) — по логарифмическому (Вуд-вортс и Шлосберг, 1954. С. 239)

172


40 60 80 tOO

Рис. 2. Сенсорные величины, полученные двумя методами на одной и той же группе испытуемых: Абсцисса — уровень звукового давления в децибелах. Верхняя прямая показывает оценку громкости, полученную методом оценки величины (левая ордината), и методом оценки отношения (правая ордината). Нижняя прямая показывает хорошее соответствие данных той же степенной функции (наклоны прямых точно совпадают), когда вместо модуля 100, использовавшегося в эксперименте, был выбран модуль 1. Кружочками и квадратиками обозначены результаты оценки величины, треугольниками - результаты оценки отношения, (по С.С.Сти-венсу II Американский журнал психологии. 1956. Т. 59. С. 19)

Частным случаем метода оценки отношения является метод постоянной суммы. Два стимула, различные по интенсивности (или по другой характеристике), предъявляются одновременно или непосредственно один за другим, и наблюдатель должен оценить каждый в процентах от их суммы. Так, два расположенных рядом световых пятна сначала, когда их яркости кажутся различными, могут быть оценены как 70 и 30, а затем, по окончании уравнивания, как 50 и 50. Очевидно, что метод постоянной суммы есть метод оценки отношения, где оценки даются в процентах. Сказать, что два "слагаемых" в сумме составляют 100, — не значит скрыть существующие между ними отношения (7:3; 1:1).

Если сенсорная величина может быть разделена пополам или на четыре части, как это делается в методе фракционирования, и если могут быть оценены отношения между двумя или более впечатлениями даже разных модальностей, то можно поставить вопрос, не существует ли более прямого способа оценки сенсорных уровней? Можно ли, например, отправляясь от некоторой точки, эталона, приписать числа другим ощущениям? Было предпринято много попыток решить этот вопрос, и теперь уже ясно не только то, что человек способен с известной точностью прямо оценивать величину ощущения, но и что с помощью метода оценки величины можно получить некоторые важные выводы, касающиеся отношений стимул — ощущение.

В методе оценки величины используется более прямая процедура. Предположим, что мы хотим получить прямые оценки величины громкости и тем са-

 мым проверить результаты, полученные с помощью метода оценки отношения. Сначала мы предъявляем тон умеренной громкости, например, равный 80 децибелам, и сообщаем наблюдателю, что эта громкость является эталоном и должна быть оценена, например, 10 единицами (модуль). Испытуемый должен численно оценивать относительную громкость всех последующих предъявляемых тонов, причем более слабым тонам должны быть приписаны числа меньше 10, а более громким — больше 10. Если переменный тон в четыре раза громче эталона, ему приписывается 40, если он кажется вдвое слабее эталона, ему приписывается 5 и т.д. Экспериментатор не накладывает никаких ограничений на пределы оценок на обоих концах шкалы. Затем в случайном порядке испытуемому предъявляют большой ряд ин-тенсивностей, выбранных заранее.

Результаты, полученные с помощью такого метода, хорошо соответствуют результатам, полученным с помощью метода оценки отношений. На рис. 2 (верхняя кривая) показаны результаты решения обеих задач группой из 8 испытуемых. В этом опыте для оценки величины использовался максимальный модуль 100 - модуль не обязательно должен иметь "умеренную" интенсивность или быть "центральным" числом, - и испытуемым предъявлялись для численной оценки 5 более слабых и достаточно удаленных друг от друга громкостей. При оценке отношения модуль был равен 1, а знаменатель дроби варьировал в зависимости от интенсивности тона. Нижняя кривая показывает, что во второй задаче была получена та же функция. А именно линии, соединяющие точки, имеют такой же наклон, когда модуль представлен наименьшей интенсивностью (1,0 для звука в 60 децибел), а все оцениваемые интенсивности оказываются выше его.

Возможно, наиболее важным результатом экспериментов по оценке величины является вывод, теперь уже достаточно убедительный, что для некоторых сенсорных характеристик равные отношения между стимулами приводят к равным отношениям между ощущениями. Чтобы понять смысл этого утверждения, достаточно взглянуть на рис. 2. Заметим, что на ординате отложены значения в логарифмических единицах, т. е. расстояния от 1 до 10 равны расстоянию от 10 до 100. Абсцисса также является логарифмической шкалой, так как сам децибел является логарифмической единицей. Если изображенная на графике зависимость между двумя логарифмическими переменными выражается прямой линией, то мы знаем, что имеем дело со степенной функцией. Такая функция представлена (рис. 2); она была получена при многих других измерениях сенсорных величин. <...>

Все сказанное позволяет заключить, что в психологии, как и в физических науках, мы можем точно измерять наши феномены, если только признаем основные требования к шкалам и к единицам измерения. Многие меры, особенно в области ощущений и восприятий, являются психофизическими, так как они определяются характеристиками стимула. Другие меры, в которых такие свойства стимулов менее очевидны, являются просто психометрическими, содержащими только отношения между психическими феноменами. Во всех случаях шкала измерений будет более полезной, если это шкала отношений, а не шкала порядка, интервалов или номинальная.

173


Т.Энген

ОСНОВНЫЕ МЕТОДЫ ПСИХОФИЗИКИ *

Сам Фехнер предложил три психофизических метода, которые вошли в психологию под именем основных методов. В литературе описываются и многие другие методы, но обычно они являются модификациями одного из этих трех методов. Эти основные методы сходны в одних отношениях и весьма различны в других. Все эти методы могут быть использованы для определения понятий, о которых шла речь выше. Выбор того или иного метода чаще всего зависит от двух практических и технических соображений: 1) характер континуума стимулов, т.е. могут ли стимулы изменяться непрерывно (или по крайней мере очень малыми шагами) или же они могут быть предъявлены только в дискретном виде. Использование дискретного предъявления стимулов необходимо, например, при изучении вкуса и обоняния; 2) характер организации стимуляции, например, одновременное или последовательное предъявление пар стимулов. В этом смысле при исследовании зрения мы располагаем большей свободой, чем при исследовании слуха. Сначала очень коротко, а затем более подробно рассмотрим основные психофизические методы.

Метод границ (едва заметных различий, ми
нимальных изменений или серийного исследования).
Это самый прямой метод определения порога. При
определении разностного порога экспериментатор
изменяет сравниваемый стимул малыми шагами в
восходящих и нисходящих рядах. Испытуемый при
каждом изменении стимула должен сказать меньше,
равен или больше переменный стимул по сравне
нию со стандартным. В результате эксперимента оп
ределяются значения переменного стимула, соответ
ствующие смене категории ответа. При определении
абсолютного порога стандартный стимул не предъяв
ляется и задача испытуемого состоит в том, чтобы
отвечать, обнаруживает он стимул или нет.

Метод установки (средней ошибки, воспро
изведения или метод подравнивания). При опреде
лении разностного порога испытуемый, как прави
ло, сам подстраивает сравниваемый стимул, кото
рый может непрерывно изменяться, к стандарту, т.е.
устанавливает такое значение переменного стиму
ла, при котором он кажется равным стандарту. Эта
процедура повторяется несколько раз, а затем вы
числяется среднее значение и вариабельность уста
новок испытуемого. Среднее значений подравнива
ний (установок) является прямым показателем точ
ки субъективного равенства, а вариабельность под
равниваний, допускаемая испытуемым, может быть
использована для вычисления разностного порога.
При определении абсолютного порога испытуемый
неоднократно устанавливает такое значение перемен
ного стимула, которое по его мнению является са
мым низким среди обнаруживаемых им стимулов.

* Проблемы и методы психофизики / Под ред. А.Г.Асмолова, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1974. С. 107-116, 119— 130.

 Среднее этих установок принимается за абсолютный порог.

3. Метод постоянных раздражителей (метод истинных и ложных случаев или метод частот). В этом методе используется несколько постоянных дискретных значений сравниваемого стимула. При определении разностного порога каждое из них сравнивается со стандартным стимулом много раз. Для каждого из значений сравниваемого стимула подсчиты-вается относительная частота разных ответов, например, ответов "меньше" и "больше". Если в опыте используются только две категории ответов, то испытуемый будет давать правильный ответ в половине случаев даже при одном только угадывании. Поэтому его разностный порог определяется как приращение или уменьшение величины сравниваемого стимула относительно стандартного, правильно оцениваемое им в 75% проб, т.е. посредине между 50% (случайная удача) и 100%. Это значение, соответствующее 75%, определяется интерполяцией или каким-либо другим из нескольких возможных статистических методов. Когда добавляется третья категория ответов типа "равно", "сомнительно" и тому подобное, метод постоянных раздражителей становится очень похож на метод границ. Метод постоянных раздражителей может быть использован также для измерения абсолютного порога. В этом случае стандартный раздражитель не применяется, а за абсолютный порог принимают такое значение сравниваемого стимула, который вызывает равное число ответов "да" и "нет".

Метод границ Абсолютный порог

Процедура опыта и вычисления при определении нижнего порога высоты звука методом границ показаны в табл. 1 (взята у Титченера). Испытуемый получает инструкцию отвечать "да", когда он слышит тон, и "нет", когда он его не слышит в течение определенного интервала времени, указываемого экспериментатором. Перед основным опытом следует провести несколько предварительных тренировочных проб, чтобы убедиться, что испытуемый усвоил процедуру опыта. Словесные инструкции трудно сделать краткими и ясными и часто они дают худшие результаты, чем предварительная тренировка.

В первом столбце (читать сверху вниз) указаны ответы испытуемого на стимулы, предъявляемые в нисходящем ряду. Экспериментатор начинает этот ряд со сравниваемого стимула, равного 24 Гц и испытуемый отвечает "да". В каждой следующей пробе экспериментатор уменьшает частоту переменного стимула на 1 Гц, испытуемый продолжает давать положительный ответ до тех пор, пока частота переменного стимула не становится равна 14 Гц; тогда испытуемый отвечает "нет". Итак, порог лежит между 14 и 15 Гц. За порог принимается средняя точка — 14,5 Гц и эта величина L записывается под первым столбцом как одно из значений абсолютного порога. Затем экспериментатор предъявляет стимулы в восходящем ряду, начиная с 10 Гц, т.е. значительно ниже только что измеренного порога и получает ответ "нет". Экспе-

174


Таблица 1

Определение

порога раздражения методом границ: нижний предел восприятия высоть

звука

Частота

Чередующиеся

восходящие и нисходящие ряды

(Гц)

А

т

А

т

А

Т

А

т

А

А

24

Да

23

Да

22

Да

Да

21

Да

Да

20

Да

Да

Да

19

Да

Да

Да

Да

18

Да

Да

Да

Да

Да

Да

17

Да

Да

Да

Да

Да

16

Да

Да

Да

Да

Да

Да

15

Да

Нет

Да

Да

Да

Да

Да

Да

Да

14

Нет

Нет

Нет

Нет

?•

Нет

Да

9

Нет

13

Нет

Нет

Нет

Нет

Нет

12

Нет

Нет

Нет

Нет

Нет

11

Нет

Нет

Нет

Нет

10

Нет

Нет

Нет

9

Нет

Нет

8

Нет

Нет

7

Нет

Нет

1)            L=

14,5

15,5

14,5

14,5

14,5

14,5

14,5

13,5

14,6

14,5

М = 14,5

а = 0,45

2)         Уср. L

15,0

14

,5

14,5

14,0

14,5

М = 14,5

сг = О,32

риментатор увеличивает частоту переменного стимула снова на 1 Гц в каждой пробе и получает положительный ответ при частоте 16 Гц. Таким образом, L = 15,5 Гц. Чередующиеся нисходящие и восходящие ряды повторяются возможно большее число раз или до тех пор, пока экспериментатор не убедится в относительном единообразии величины L. В последующих рядах он изменяет начальную точку, чтобы у испытуемого не формировались ложные представления. Трудно оценить околопороговые стимулы и даже добросовестный испытуемый может впасть в ошибку, руководствуясь каким-нибудь побочным признаком, который по его мнению облегчает выполнение задания.

Вычисление абсолютного порога по этим данным проводится следующим образом: величины RL могут быть усреднены (среднее арифметическое) тремя способами (два из них указаны внизу таблицы: 1) все отдельные величины L, указанные под верхней линией, суммируются и усредняются. Среднее значение — 14,5 Гц принимается за абсолютный порог. Среднее квадратичное отклонение этого распределения отражает вариабельность работы наблюдателя; 2) под второй линией приведены результаты усреднения каждой пары величин L, (одна из нисходящего, другая из следующего восходящего ряда). Эти усреднения делаются для того, чтобы получить средние в паре рядов значения L - Уср. L. Затем вычисляется среднее из этих средних. Значение абсолютного порога остается, разумеется, тем же, но среднее квадратичное отклонение будет меньше за счет исключения вариабельности, связанной с отдельными нисходящими и восходящими рядами;

"сомневаюсь" считается как изменение категории ответа.

 3) все величины L в нисходящих рядах можно усреднить, чтобы получить значение абсолютного порога в нисходящем ряду. Таким же образом усредняются все величины L в восходящих рядах. Окончательное значение абсолютного порога является средним арифметическим этих двух средних. Само собой разумеется, что его численное значение будет таким же, как и в двух предыдущих способах, хотя значение порогов в восходящих и нисходящих рядах могут быть разными из-за определенных "постоянных ошибок". Ошибкой привыкания является тенденция сохранять ответ "да" в нисходящих рядах или ответ "нет" в восходящих рядах. Ошибка предвосхищения (или ожидания) имеет противоположный характер. Она связана с ожиданием перемены и, таким образом, сменой ответа "да" на ответ "нет" в нисходящем ряду и "нет" на "да" - в восходящем. Основная цель чередования нисходящих и восходящих рядов — сбалансировать любую из постоянных ошибок, если они возникают. Совпадение значений на шкале стимулов в восходящих и нисходящих рядах указывает на привыкание, а их расхождение — на предвосхищение (ожидание). Опыт и утомление оказывают противоположные влияния на результаты эксперимента, их легко оценить, сравнивая первую и вторую половины общего количества предъявленных рядов. Более точно эти влияния можно изучить при помощи анализа вариабельности. Оценкой достоверности абсолютного порога может служить стандартная ошибка среднего, вычисляемая по обычной формуле

а

где а — среднее квадратичное отклонение (стандартное отклонение) распределения значений L, а

175


./V - количество восходящих и нисходящих рядов. Что касается задачи испытуемого при определении абсолютного порога методом границ, то желательно, чтобы он ограничивался двумя категориями ответов, "да" и "нет", и пытался угадывать, когда он не уверен. Это делается для того, чтобы избежать ответа "сомнительно", внезапно появившегося в данных Титче-нера, приведенных в табл. 1. Это особенно важно отметить потому, что в современной психофизике нередко используются малотренированные испытуемые.

Разностный порог

В целом процедура измерения разностного порога такая же, как и абсолютного, но чаще используются три, а не две категории ответов. Гипотетические данные приведены в табл. 2. Для сравнения в каждой пробе предъявляются два стимула: переменный и стандартный. Для оценки переменного стимула по отношению к стандартному предписывается использовать три категории ответов, соответствующих исследуемой модальности, например, такие как "больше" (+), "меньше" (—) и "равны" (=). Инструкция обязывает испытуемого угадывать категорию ответа, когда он не может уверенно различать стимулы. В этом случае для определения значений L рекомендуется следующая процедура: в нисходящем ряду надо учитывать только первый переход от "плюса" к "равно" и первый переход от "равно" к "минусу". Точно так же в восходящем ряду учитывается первый переход от "минуса" к "равно" и от "равно" к "плюсу".

Экспериментатор начинает, как и в предыдущем примере, со стимула, значительно превышающего стандартный, и идет по нисходящему ряду. Когда сравнительный стимул становится равен 5, положительная оценка испытуемого сменяется на оценку "равно". Экспериментатор продолжает нисходящий ряд и первая оценка "минус" появляется на значении стимула, равном 3. Если разделить пополам шаговые интервалы, с которыми совпадает переход к другой категории ответа, то можно получить значения L для этого ряда: L (+) = 5,5 и L (—) = 3,5. Подсчеты в других столбцах показывают, как следует применять это правило в других рядах.

Для вычисления среднего по таблице в целом необходимо определить средние значения L (+) и L (—). Таким образом, весь диапазон сравниваемых стиму-

Ттблыщв 2

Определение разностного порога методом границ

Значения

Ответы

в чередующихся нисходящих и

1 ВОСХОДЯЩИХ

перемен-

рядах

ного

раздра-

1

Т

4

Т

4

т

4

т

М

жителя

8

+

+

+

+

+

7

+

+

+

+

+

+

+

+

6

+

+

+

=

=

=

+

+

5

=

-

+

+

+

=

4

-

_

-

-

_

+

+

3

-

_

_

_

=

2

-

-

-

-

-

1

5,5

5.5

5,5

6,5

6,5

6,5

5,5

5,5

5,125

Ц-) =

3,5

4,5

5,5

4,5

4,5

3,5

2,5

2,5

3,875

 лов будет разделен на 2 части: в верхней части преобладают положительные оценки, в нижней -отрицательные, а в средней остается интервал неопределенности (ИН), где чаще всего встречаются оценки "равно". Интервал неопределенности охватывает зону величиной в два разностных порога или е.з.р.: от "минуса" до "равно" и от "равно" до "плюса". А разностный порог, измеренный этим методом, определяется как ИН/2, т.е. 1,25/2 = 0,625. Это та физическая величина, добавление которой к стандартному стимулу (или уменьшение стандарта на эту величину) испытуемый всегда замечал бы, если бы не было константной ошибки. Средняя точка интервала неопределенности

(равная

= 4,5)

Ц+) + Ц-)    5,125+3,875

принимается за наиболее точную оценку точки субъективного равенства (TCP). Теоретически это та точка, где с наибольшей вероятностью переменный стимул кажется равным стандартному или где число оценок "плюс" и "минус" одинаково. Как ни странно, точка субъективного равенства редко совпадает со стандартом. Если она расположена выше стандарта, то имеет место так называемая положительная константная ошибка (КО), если ниже стандарта, то отрицательная ошибка, как в последнем примере, где стандарт равен 5, а точка субъективного равенства — 4,5. Следует отметить, что эти константные ошибки уравновешиваются при вычислении разностного порога; иногда при исследовании восприятия они представляют интерес сами по себе.

ИН (интервал неопределенности) = £(+)-!(-) = 5,125-3,875 = 1,25;

(разностный порог) = 1/2ИН = 0,625;

TCP (точка субъективного равенства)=

= 4,5;

-)     5,125 + 3,875

2 2

ПО (постоянная ошибка ) = TCP—стандарт = 4,5-5,0 = -0,5.

Закон Вебера

Физический стимул, соответствующий разностному порогу, называют AS или Д/. Часто представляет интерес относительный порог различения, определяемый как AS/S или отношение наименьшего замечаемого различия к интенсивности стимула. В нашем примере AS/S = 0,625/4,5. Эта дробь получила название дроби Вебера. Согласно закону Вебера, она должна быть постоянной для различных значений раздражителя:

AS/S = k, AS = kS.

AS/S различна для разных сенсорных модальностей, но постоянна для данной модальности при умеренных значениях стимула. Однако она существенно возрастает, когда S (величина стимула) приближается к порогу раздражения (абсолютному порогу). Отметим, что при вычислении дроби Вебера чаще используется точка субъективного равенства, чем стандарт, так как обычно оценки распределяются более симметрично относительно этой точки, а не стандарта. При вычислении дроби Вебера для практического использования это несущественно. Соглас-

176


но закону Вебера, по мере уменьшения стимула S должно уменьшиться и AS и, следовательно, на абсолютном пороге AS должно быть наименьшим. Однако данные показывают, что этого не происходит: на самом деле AS увеличивается при приближении к абсолютному порогу. Психофизики послефехнеров-ской поры сознавали эту неадекватность закона Вебера и связывали ее с проблемой абсолютного порога. Поэтому был предложен модифицированный вариант закона Вебера, согласно которому AS/S + а = к или AS = k(S + a), где а - очень малая величина в континууме стимулов, близкая к абсолютному порогу, но не равная ему. Прибавление а к Сделает AS/S + а строго линейной функцией от S. При низких значениях стимула эта величина оказывает существенное влияние, но ее значимость падает по мере увеличения S и при больших значениях S величиной а можно пренебречь, поскольку она не оказывает заметного влияния на данные. Постоянную а можно рассматривать как значение S на абсолютном пороге или как величину "сенсорного шума". Это понятие представляет большой интерес с точки зрения современной теории обнаружения, которая будет обсуждаться ниже. Сенсорный шум всегда имеет место и добавляется к величине стимула, предъявляемого экспериментатором. Экман показал, как алгебраически вычислить постоянную а и если принять эту постоянную в качестве единицы, то "с общих теоретических позиций можно интерпретировать как абсолютную и разностную чувствительность, так и соотношение между величиной стимула и субъективной величиной". Это скорее теория, чем факт; тем не менее новая форма закона Вебера, по-видимому, достоверно описывает данные о различении для всех сенсорных модальностей. Конечно, весьма желательны закономерные отношения. Поэтому дальнейшая эмпирическая разработка этой проблемы может оказаться весьма плодотворной, в частности, в связи с нейрофизиологическими исследованиями шума.

Закон Вебера утверждает, во-первых, относительность как принцип силы ощущения, согласно которому разностный порог возрастает с величиной раздражителя. Во-вторых, дробь Вебера DS/S весьма различна для разных органов чувств и является важным показателем различительной чувствительности. Дробь Вебера колеблется от 1/333 или 0,3% для высоты чистых тонов, до 1/4 или 25% для интенсивности запаха. Ее величина зависит также от психофизического метода и состояния адаптации испытуемого. В табл. 2, приведенной выше, дробь Вебера равна 0,139. (Для этого примера использовалась немо-дифицированная дробь Вебера). В соответствии с законом Вебера для получения е.з.р. (разностного порога) необходимо изменить стандартный раздражитель на 13,9%. Поскольку для стандарта, равного, например, десяти (S = 10) AS должно быть равно 0,139x10,00 = 1,39, что составляет 13,9% от 10. Иначе говоря, проверка закона Вебера означает определение величины или разностного порога, или е.з.р. — все это разные названия одной и той же физической величины — для нескольких по меньшей мере значений стандартного стимула, взятых в наиболее отдаленных по возможности точках континуума стимулов. <...>

 Чем меньше дробь Вебера, тем острее восприятие. Таким образом, зрение и слух — наиболее чувствительные сенсорные системы, а вкус и обоняние

- наименее чувствительные; остальные органы чувств
занимают  промежуточное  положение  между
ними.<...>

Метод установки

Как следует из названия метода, испытуемый сам манипулирует непрерывно меняющимся сравниваемым стимулом. В некоторых случаях лучше, если манипуляции со сравниваемым стимулом производит экспериментатор, но в наиболее типичной форме этого метода подравнивать стимул к данному стандарту должен, согласно инструкции, сам испытуемый. Он делает это несколько раз. Данный метод применяется главным образом для измерения точки субъективного равенства, хотя он может быть использован и для определения разностного порога. Проиллюстрируем этот метод на данных опыта над иллюзией Мюллера—Лайера. Использованная в опыте установка показана на рис. 1. Линии имеют одинаковую длину, но линия слева — сравниваемый стимул

— кажется длиннее, чем линия справа - стандарт.
Выраженность иллюзии можно измерить как кон
стантную ошибку (КО) в физических единицах дли
ны. Испытуемый сидит на расстоянии примерно двух
метров от аппарата. Линии находятся на уровне его
глаз. Он может изменять длину переменной линии,
двигая "скобку" туда и обратно, прежде чем сделать
окончательную подгонку. Экспериментатор сидит
рядом за ширмой, он предъявляет 60 линий и запи
сывает результаты подгонки наблюдателя с точнос
тью до миллиметра. Испытуемый не знает, насколь
ко точны его установки, так как задача опыта за
ключается только в том, чтобы определить, совпа
дают ли установки наблюдателя с физической дли
ной линии. Половина подгонок начиналась с пере
менной линии меньшей длины, чем стандарт, так
что для подгонки требовалось движение от стандар
та ("От" или восходящая проба). Для другой полови
ны переменная линия была установлена на большую

\

Пер.                         Ст.

V

Вид спереди (для испытуемого)

I      МММ!

-ТОР+

Вид сзади (для экспериментатора)

Рис. 1. Схема установки для исследования иллюзии Мюллера—Лайера

177


Таблица 3

Определение точки субъективного равенства (TCP), постоянной ошибки (КО) и переменной ошибки (ПО) методом подгонки (подравнивания) *

Пробы

"От"

мм

"К"

мм

"К"

мм

"От"

мм

1

181

16

189

31

177

46

166

2

162

17

183

32

180

17

178

3

168

18

194

33

180

48

177

4

168

19

192

34

179

49

184

5

162

20

197

35

181

50

198

6

159

21

180

36

162

51

195

7

168

22

177

37

170

52

191

8

150

23

188

38

164

53

193

9

159

24

179

39

170

54

194

10

152

25

197

40

162

55

196

И

169

26

192

41

154

56

192

12

179

27

188

42

154

57

196

13

176

28

179

43

162

58

187

14

178

29

178

44

148

59

188

15

181

30

185

45

158

60

191

"От"

"К"

"В целом"

М

177,9

177,6

177,2 мм

а

13,9

13,3

13,6 мм

ом

2,6

2,5

1,8 мм

TCP = МПЕР = 177,2 мм

ПО = о = 13,6 мм

ам = 1,8 мм

стандарт = 230,0 мм

КО = TCP - СТ = 177,2 - 230,0 = 52,8 мм

230,0-177,2

1,8         "    '

длину, чем стандарт, и, следовательно, для подгонки необходимо движение к нему (проба "К" или нисходящая проба). Еще одно необходимое изменение заключалось в том, чтобы устанавливать переменные линии на различных расстояниях от кажущегося равенства в начале каждой пробы. Пробы "От" и "К" уравновешивались, чтобы исключить возможное влияние практики и утомления. Для этого первые 15 проб делались восходящими, следующие 30 — нисходящими и последние 15 — снова восходящими. Планируя опыт с подгонками, нужно учитывать и другие факторы, значимость которых зависит от общности требуемых психофизических данных.

Результаты опыта приведены в табл. 3. Прежде всего определяется, достоверна ли разница между стандартом (230,0 мм) и средней подгонкой (177,2 мм). Стандарт постоянен и для того, чтобы проверить эту разницу при помощи t теста, необходимо учитывать стандартную ошибку одной только средней зе-личины - средней подгонок, t, равное 29,3, при 59 степенях свободы показывает, что разница достоверна (р<0,0\). Таким же образом можно проверить влияние проб, направление движения, ориентации линии и т.д. при помощи более сложного / — теста в зависимости от количества потенциально значимых переменных и требований к степени общности результатов. Конечно, следует иметь в виду, что если сделано лишь несколько наблюдений, то невозможно очень точно определить степень выраженности иллюзии, хотя в принципе может быть достигнута любая сте-пень точности для каждого испытуемого. <...>

* Данные получены во время лабораторных работ студентов и не опубликованы.

 Разность между точкой субъективного равенства и установкой наблюдателя в каждой отдельной пробе называется переменной ошибкой или ПО и варьирует по величине и направлению отклонения от Мпер во время проб. Таким образом, ПО измеряется по среднему квадратичному отклонению. Поскольку и стандарт и постоянная ошибка неизменны, распределение оценок наблюдателя прямо отражает переменную ошибку. Среднее квадратичное отклонение (13,6 мм) этого распределения может использоваться в качестве показателя разностного порога. AS, соответствующая измеренному таким образом разностному порогу, обычно отличается по величине от AS, определенной методом границ, но связана с ней линейным отношением. Среднее квадратичное отклонение, если систематически пользоваться им во время исследования, служит хорошей мерой различения. Для определения интервала неопределенности ИН можно использовать интервал между первым (е,) и третьим (о2) квартилями распределения.

Этот метод имеет ряд преимуществ. Одно, уже упомянутое, заключается в условной статистической обработке данных. Другое преимущество состоит в том, что такая естественная и прямая экспериментальная процедура более привлекательна для типичного испытуемого, хотя, по-видимому, он предпочел бы получать информацию о том, правильно ли он действует в каждой пробе. Интерес испытуемого поддерживается, так как он сам манипулирует со стимулом, но он может зайти за точку, которая в данный момент представляется ему точкой равенства. Таким образом в оценках важную роль играют как моторные навыки, так и время, которое затрачивает испытуемый на каждую оценку. Эти факторы влияют, вероятно, на вариабельность оценок и, следовательно, скорее на порог различения, чем на точку субъективного равенства. В общем, когда наблюдатель манипулирует со стимулом, несколько труднее по сравнению с двумя другими основными психофизическими методами поддерживать постоянными экспериментальные условия. Наконец, как упоминалось выше, многие стимулы невозможно менять непрерывно или малыми шагами. Этот метод не позволяет получить непосредственно значение разностного порога; он дает другую меру того же типа. Основное преимущество метода подравнивания заключается в простоте и быстроте определения показателей порога при наличии соответствующей аппаратуры. Этот метод трудно использовать при изучении таких сенсорных модальностей, в которых два сравниваемых стимула должны предъявляться поочередно (напр., грузы или звуки). В лучшем случае всегда приходится предъявлять сравниваемый стимул после стандарта, но при этом невозможно ни уравновесить, ни измерить такое влияние последовательности стимулов, как адаптация.

Метод постоянных раздражителей

Этот метод касается определения стимулов, лежащих в переходной зоне, в которой за одну границу принимаются почти всегда воспринимаемые стимулы, а за другую - почти никогда не воспринимаемые стимулы. Если стимул или различие между сти-

178


мулами воспринимается в 50% случаев, то они соответственно указывают положение абсолютного и разностного порогов. Для того, чтобы составить карту всей переходной зоны, обычно выбирают 5—9 различных стимулов в диапазоне от редко замечаемых до почти всегда замечаемых стимулов. При измерении абсолютного порога выбирают такие стимулы, которые лежат по обе стороны от порога раздражения или абсолютного порога. Обычно используется только две категория ответов — "да" и "нет". "Пустые" пробы или "пробы-ловушки" надо включать так, чтобы испытуемый не знал о них. Ответы на "пустые" пробы дают дополнительные сведения относительно влияния угадывания и других видов субъективных искажений ответа на величину индивидуальных абсолютных порогов. За абсолютный порог обычно принимают такое значение стимула, при котором он воспринимается в 50% случаев, хотя можно использовать и другие произвольные значения р.

Если метод постоянных раздражителей применяется для определения разностного порога, то выбирают стимулы, явно превышающие абсолютный порог и требуют от испытуемого оценивать их различие по сравнению со стандартным стимулом, взятым в середине диапазона. Заметим, что значение стимула, соответствующее 50%, в переходной зоне абсолютного порога соответствует точке субъективного равенства в переходной зоне разностного порога. За последний принимается значение стимула, который оценивается как больший по сравнению со стимулом, соответствующим точке субъективного равенства (как в методе границ) в 75% случаев. Поскольку в течение опыта используются одни и те же стимулы, этот метод называется методом постоянных раздражителей или иногда, когда предъявляется стандартный раздражитель, методом постоянных разностей между раздражителями. В последнем случае проба состоит в сравнении стандартного и одного из сравниваемых стимулов. Для того, чтобы уравновесить серийные эффекты, например, адаптацию, сравниваемый стимул в одной половине проб предъявляется первым, а в другой половине - вторым (или сначала слева, а потом справа и т.д.). Сравниваемые стимулы, как и в случае определения абсолютного порога, предъявляются в случайном порядке, возможно чаще; для каждого значения стимула сравнение производится по крайней мере 20 раз. Задача испытуемого — установить по некоторому признаку, какой из стимулов больше — первый или второй, например, "второй груз тяжелее или легче?". Результаты сводятся в таблицу частот, частот обнаружения испытуемым раздражителя в случае абсолютного порога (50-процентный уровень) или частот, с которыми каждый сравниваемый стимул оценивается испытуемым как больший, чем стандарт (75-процентный уровень). Было отмечено, что обычно испытуемому разрешают пользоваться только двумя категориями ответов, хотя в одном варианте этого метода, который мы будем рассматривать несколько ниже, используется три категории ответов, например, больше, меньше и равно.

Поскольку необработанными данными этого метода являются частоты, с которыми испытуемый дает ответ той или иной категории на каждый сравниваемый стимул, этот метод часто называют также час-

 тотным методом, в связи с его процедурой. Фехнер называл его методом истинных и ложных случаев.

Зачем нужен этот дополнительный метод? В некоторых областях метод установки практически неприменим, так как многие стимулы невозможно изменять непрерывно. Метод границ связан с ошибками привыкания и ожидания, которых можно избежать, пользуясь методом постоянных стимулов, предусматривающим предъявление раздражителей в случайном порядке. Возможно, что он требует большего количества проб, но каждая проба весьма непродолжительна. Однако метод постоянных раздражителей может потребовать более тщательного планирования. Необходима, по крайней мере, одна предварительная проба, (а часто и не одна) для того, чтобы установить, что ряд равноотстоящих стимулов охватывает переходную зону испытуемого. Метод постоянных стимулов гибок, хотя обычно он используется для определения разностного порога, закона Вебера и связанных с ними проблем. В известном смысле этот метод типичен для классической психофизики, которая уделяет особое внимание статистическому и непрямому подходу к психологическим величинам.

Ниже мы будем говорить об обработке данных, полученных методом постоянных стимулов. Более полный математический анализ способов обработки можно найти у Гилфорда, Люса и др. Здесь же будут изложены только несложные и рациональные методы обработки данных. К сожалению, в истории классической психофизики, по-видимому, тщательные поиски наилучших способов обработки данных отодвинули на задний план проблему восприятия.

Типичные данные показаны в табл. 4, взятой из неопубликованной работы, в которой изучалось влияние времени и пространства на различение длины линий. В работе были использованы два проектора промышленного изготовления со специальными адаптерами. С помощью адаптера менялась длина проектируемой на экран линии, на которую смотрел испытуемый. Длины линий в описываемой работе подбирались в предварительных опытах. Они были равны 61, 62, 63, 64, 65 мм со стандартом 63 мм (стандарт равен среднему сравниваемому стимулу). Линии рассматривались с расстояния около 2,3 м. Проекционные системы были снабжены устройством, позволявшим регулировать их положение в пространстве. При помощи этого устройства один проектор можно было установить в одном из нескольких вертикальных положений, а другой — в одном из нескольких горизонтальных положений. Дистанцион-

Тлблнца 4

Экспериментальные данные о разностном пороге видимой длины линий, полученные методом постоянных раздражителей *. Стандарт — 65 мм

Сравниваемый

Частота ответов

Р

z

стимул, мм

"длиннее "

61

22

0,22

-0,77

62

34

0,34

-0,41

63

59

0,59

0,23

64

83

0,83

0,95

65

93

0,93

1,18

* Энген, неопубликованные данные.

179


ное управление позволяло регулировать длину линии в каждом проекторе, соотношение вертикально-горизонтальных положений обоих проекторов и продолжительность предъявления. Данные, приведенные в табл. 4, были получены в опытах с одним испытуемым, который оценивал линии по методу постоянных раздражителей с двумя категориями ответов, т. е. он должен был сообщать, длиннее или короче вторая линия, чем первая. Одна из линий была стандартом, который в одной половине проб предъявлялся первым, а в другой половине — вторым. Порядок предъявления пяти сравниваемых стимулов был случайным. Всего было сделано 500 оценок, по 100 на каждый из пяти сравниваемых стимулов. В табл. 4 указано, как часто испытуемый признавал каждый сравниваемый стимул более длинным, чем стандарт. (Величины в столбце г будут рассмотрены ниже). Каждый эксперимент требовал 2—3 дней, по несколько сеансов в день и перерывом для отдыха после каждых пятидесяти проб. До начала эксперимента было сделано 50 проб для тренировки испытуемого. Во время этой тренировки экспериментатор сообщал испытуемому, правильна ли была его оценка. Во время опыта экспериментатор отмечал начало пробы, говоря готово, но не оценивал действия наблюдателя. Решение о том, вводить ли поправки или подкрепления, зависит от цели эксперимента.

Данные, приведенные в табл. 4, получены при использовании метода постоянных раздражителей с двумя категориями ответов. Очевидно, что табулирование оценок "короче" не приводит к увеличению информации.

Простая графическая интерполяция медианы и Q

На рис. 2 изображена зависимость вероятности р от длины сравниваемых линий по данным табл. 4. При достаточно большой выборке ответов данные обычно ложатся на ^-образную кривую. Меньшие по длине,

1,00 г т

О        61 62 63

Длина(мм)

Рис. 2. Зависимость вероятности оценок "длиннее" от длины линий, полученная методом постоянных раздражителей. Стандартный стимул - линия 63 мм. Подробности в тексте, Абсцисса — длина в мм. Ордината - вероятность оценки "длиннее". Первому квартилю (Q,) соответствует значение 61,2 мм, третьему квартилю (Q,) - 63,6 мм, а медиане и точке субъективного равенства — 62,6 мм

 чем стандарт, сравниваемые линии лишь изредка оцениваются как более длинные, а большие по длине -почти всегда оцениваются как более длинные. Точка, соответствующая на графике 63 мм (величина эталона) показывает, в какой части проб эта длина признана большей при предъявлении ее второй в паре равных линий. Это типичный результат так называемой "отрицательной ошибки временной последовательности", ошибки, которая сама по себе представляет очень интересную проблему из области восприятия. Соединив прямыми линиями точки, представляющие данные эксперимента, мы проводим горизонтальные линии от оси ординат на уровне 25, 50 и 75% до пересечения с ломаной линией. А затем опускаем вертикальные линии из точек пересечения на абсциссу, чтобы определить физические величины, соответствующие Q,, медиане Q2 и Qv как это показано на рис. 2.

0,50-0,34

0,16

Медиана (Мед.) — та длина линии, которая теоретически должна быть признана более длинной в одной половине проб и более короткой — в другой половине. В этом случае она является точкой субъективного равенства (TCP), которую следует сравнивать с физической величиной стандарта. При определении точки субъективного равенства предполагается, что линия, соединяющая величины р, соответствующие 62 и 63 мм, является в первом приближении прямой. Однако, ошибка, связанная с этим, в зависимости от области приложения результатов, может не иметь серьезных последствий. В данном примере точка субъективного равенства или пятидесятипроцентный уровень равен примерно 62,5 мм. Само собой разумеется, что алгебраическое определение медианы также возможно и дает следующие результаты:

Мед.= ТСР=62 + (63-62)

0,59-0,34

где 0,34 является полученным в эксперименте значением р, соответствующим 62 мм и лежащим непосредственно ниже искомого значения р, равного 0,50; а 0,59 соответствует 63 мм и лежит непосредственно выше искомого р.

Обратите внимание, что полученное значение стимула, соответствующее р = 0,50, является тем же самым, что и при графической интерполяции. Это и понятно: обе величины являются лишь приближениями, зависящими от сделанного выше допущения о линейности. Как и следовало ожидать от этих оценок, точка субъективного равенства, полученная обоими методами, близка к эталону. Однако пятидесятипроцентный уровень обычно не представляет большего интереса; только в опытах по измерению абсолютного порога наиболее важна эта точка, как соответствующая значению абсолютного порога. В данном опыте по определению разностного порога нужна мера вариабельности или неопределенности, а полуинтерквартильный диапазон, Q, является наиболее ценным в данном методе анализа.

G=72(Q3- О,),

где Q3 и Q, длины линий, соответствующие значениям

р — 0,75 и р = 0,25 и полученные при помощи линейной интерполяции. В нашем примере (2= '/,(63,6 - 61,2) = 1,2.

180


Эта мера вариабельности используется как показатель различительной чувствительности или разностный порог, но численно она не равна разностному порогу, измеренному, например, методом границ, хотя и сходна с разностным порогом, определенным как половина интервала неопределенности (AL = ИН/2). Если допустить, что распределение частот оценок является нормальным, то можно воспользоваться средним квадратическим отклонением как мерой разностного порога в соответствии с уравнением

s= 1,483(2

Для данных табл. 4

s= 1,483x1,2= 1,8.

Среднее квадратическое отклонение имеет хорошо известные и полезные свойства и, несомненно, прямое определение его было бы лучшим методом. Итак, среднее арифметическое надежнее и предпочтительнее, чем медиана, если предполагается, что распределение оценок нормально.

 181


2. Прямое измерение ощущений. Методы прямого измерения. Закон Стивенса

С. Стивене

ПСИХОФИЗИКА СЕНСОРНОЙ ФУНКЦИИ *

Исследование природы сенсорного процесса начинается с психофизики — дисциплины, зародившейся сто лет назад и изучающей ответные реакции организма на воздействие энергий окружающей среды. <...>

С самого начала необходимо признать, что психофизике зачастую не удавалось выполнить стоящую перед ней задачу на должном уровне. Ее задача не из легких. Прежде всего всякий раз, когда выдвигались предположения о возможности подвергнуть ощущение упорядоченному количественному исследованию, старые предрассудки, унаследованные в основном от дуалистической метафизики, порождали целый ряд упорных возражений. Вы не можете, говорили критики, измерить внутреннюю, индивидуальную, субъективную силу того или иного ощущения. Может быть, это и так, говорим мы, в том смысле, в каком это понимают те, кто нам возражает. Однако в другом и весьма полезном смысле сила ощущения может быть, как мы увидим далее, с успехом определена количественно. Нам нужно оставить в стороне споры о внутренней жизни разума. Мы должны задать себе разумные объективные вопросы об отношениях между входом и выходом сенсорных преобразователей, учитывая при этом то, как эти отношения раскрываются в поведении организмов, будь то животные или люди.

Другая трудность состоит в том, что у психофизики было несчастливое детство. Хотя еще в пятидесятых годах XIX века Плато сделал нерешительную попытку правильно определить форму функции путем соотнесения воспринимаемой интенсивности с интенсивностью раздражителя, тем не менее его голос был заглушён Фехнером, который сковал развитие только что зародившейся дисциплины, обременив ее глубоко ошибочным "законом", носящим его имя (Стивене, 1957). Быть может, самой трудной задачей, стоящей перед нами, является освобождение науки от господства столетней догмы, утверждающей, что интенсивность ощущения возрастает как логарифм интенсивности раздражителя (закон Фех-нера). На самом деле данное отношение вовсе не выражается логарифмической функцией. К настоящему времени на примере более чем двадцати сенсорных континуумов ** показано, что кажущаяся или субъективная величина возрастает как степенная функция от интенсивности раздражителя и что показатели степенной функции лежат в пределах от 0,33 для яркости до 3,5 для электрического раздражения

 (60 Гц) пальцев руки. Иными словами, по-видимому, существует простой и повсеместно действующий психофизический закон, — закон, о котором одно время догадывался Плато и от которого он впоследствии отказался. Этот закон целиком соответствует не только все увеличивающемуся потоку эмпирических данных, но также и известным разумным принципам построения теории(./7ьк>с, 1959). О степенном законе более подробно будет сказано далее, здесь же следует сказать несколько слов о Фехнере. <...>

Выводя свой логарифмический закон, Фехнер ошибочно предполагал, что минимальный прирост ощущения (AS) будто бы есть постоянная величина на всем протяжении психологической шкалы. Хотя он хотел предположить, что постоянным является отношение едва заметного изменения раздражителя (ДА2)2 * к его исходной величине (R), т.е.

AR

 = к (закон Вебера),

R

у него получилось, что постоянно AS. Из этих двух предположений он вывел отношение

S=k log/?

и тем самым нанес большой вред всему делу.<...> Предположим, что Фехнер принял бы положение о постоянстве отношения не только для е. з. р. стимуляции ДА, но также и для субъективного коррелята е. з. р. — AS. Тогда он смог бы написать:

AS

 AR

откуда следовало бы, что психическая величина 5 является степенной функцией физической величины А. Однако он отбросил это предположение, когда оно впервые было сделано Брентано. В результате временной победы Фехнера в психофизике открылся период бесплодных исследований, когда казалось, что нет более интересной работы, чем измерение е.з.р. Так логарифмический закон стал "пещерным идолом" **.

Но довольно о прошлом. Начиная с 30-х годов XX века значение психофизики стало восстанавливаться. Новый интерес к очень старой проблеме сенсорного ответа возник благодаря изобретению методов, описывающих соотношение входа и выхода сенсорных систем. Эти методы показывают, что сенсорные ответы возрастают по степенному закону. При изучении поведения так редко удается показать, что простое отношение сохраняется при самых различных видах стимуляции, что широкое распространение и постоянство степенного закона действительно приобретают большое значение.

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 261-269.

** Континуум - непрерывный ряд переменных величин, т. е. такой ряд величин, в котором всегда между двумя значениями, как бы близки они ни были, можно взять третье.<...>

 * AR - минимальное изменение величины раздражителя, необходимое для возникновения ощущения едва заметного различия, принято называть едва заметной разницей (е. з. р.), или различительной ступенью.

** Игра слов: den по-английски означает пещера, а также ка бинет ученого. (Примечание переводчика.)

182


Конечно, можно себе представить, что ощущения всех модальностей возрастают одинаково с увеличением интенсивности стимуляции. На самом деле это совсем не так, и это легко показать при помощи элементарного сравнения. Заметьте, что, например, происходит при удвоении освещенности пятна света и, с другой стороны, силы тока (частота 60 Гц), пропускаемого через палец. Удвоение освещенности пятна на темном фоне удивительно мало влияет на его видимую яркость. По оценке типичного наблюдателя кажущееся увеличение составляет всего лишь 25%. При удвоении же силы тока ощущение удара увеличивается в десять раз. <...>

При более близком рассмотрении, однако, обнаруживается, что у яркости и удара имеется одна общая главнейшая черта. В обоих случаях психологическая величина S относится к физической величине R следующим образом: S = kR'.

Показатель и принимает значение 0,33 для яркости и 3,5 — для удара. Значение к зависит только от выбранных единиц. <...>

Степенная функция имеет то преимущество, что при использовании логарифмического масштаба на обеих осях она выражается прямой линией, наклон которой соответствует значению показателя. Это видно на рис. 1: медленное увеличение яркостного контраста и быстрое усиление ощущения удара электрическим током. Для сравнения на этом рисунке показана также функция оценки видимой длины линий, сделанной несколькими наблюдателями. Здесь, как и следовало ожидать, показатель функции лишь немного отличается от 1,0. Иначе говоря, для большинства людей отрезок 100 см кажется вдвое длиннее, чем отрезок 50 см. <...>

В настоящее время уже известно свыше 25 континуумов, на которые, как было показано, распространяется по крайней мере в первом приближении степенной закон. В своей практике автор еще ни разу не встретил исключения из этого закона (отсюда и смелость называть эту зависимость законом).

100

2 3

10

20   50 100   300 1000 30      200  500

Рис. 1. Зависимости субъективной величины (ощущения) от величины раздражителя для 3-х модальностей, представленные в логарифмическом масштабе на обеих осях:

1 - электрический удар; 2 - кажущаяся длина; 3 - яркость; абсцисса - величина раздражения (условные единицы); ордината — психологическая величина (произвольные единицы)

На рис. 2 — те же самые три функции представлены в линейных координатах.

 

О     10    20    30    40    50   60   70   80    вО   100

Рис. 2. Те же зависимости, что и на предыдущем рисунке, представленные в линейных координатах. Форма функции вогнутая или выпуклая, зависит от величины показателя степени: л больше или меньше 1,0. Обозначения кривых и осей те же, что и на предыдущем рисунке

В табл. 1 указаны показатели степенных функций некоторых из исследованных континуумов.

Межмодальные сравнения

Немного найдется ученых, которые бы не ощущали неудовлетворения вышеописанным методом, надежность которого всецело полагается на выражение мнения наблюдателей и зависит от того, насколько хорошо они знают числовую систему. Эта неудовлетворенность методом вполне обоснована, ибо поверхностные знания чисел, особенно отсутствие понятия о пропорции, естественно, затрудняет способность некоторых наблюдателей хорошо выполнить свою роль в этих экспериментах. Обозначение силы ощущения числом не является чем-то таким, что человек выполняет с большей точностью и уверенностью, хотя обыкновенный выпускник высшего учебного заведения, как правило, может производить целый ряд непротиворечивых числовых оценок.

Однако интересно не то, уверены или не уверены мы в полноценности этого метода. Интересно другое, можем ли мы подтвердить правильность степенного закона, вообще не предлагая наблюдателям производить численные оценки? Если да, то можем ли мы проверить правильность отношений между показателями, приведенными в табл. 1? Утвердительный ответ на этот вопрос дают результаты проведения эксперимента по методу, согласно которому наблюдатель производит уравнивание интенсивнос-тей ощущений двух различных модальностей. Посредством таких межмодальных сравнений, производимых при разных интенсивностях стимуляций, можно получить "функцию равных ощущений", а затем сравнить ее с такой же функцией, предсказанной на основании величин показателей для этих двух модальностей.

Если обе модальности при соответствующем выборе единиц описываются уравнениями:

Sr КГ и S2= V

и если субъективные величины 5, и S2 уравниваются путем межмодального сравнения на различных уровнях стимуляции, то результирующая функция

183


Таблица 1

Характерные показатели степенных функций, соотносящие психологическую величину с величиной стимуляции в протетических континуумах

Континуум

Показатель

Условия раздражения

Громкость

0,6

Бииауральное

Громкость

0,54

Моноуральное

Яркость

0,33

Размер раздражителя -5°,

наблюдатель адаптирован к темноте

Яркость

0,5

Точечный источник света в

условиях тем новой адаптации

Светлота

1,2

Отражательная способность серой

бумаги

Запах

0,55

Кофе

Запах

0,6

Гептан

Вкус

0,8

Сахарин

Вкус

1,3

Сахароза

Вкус

1,3

Соль

Температура

1,0

Холод на руку

Температура

1,6

Тепло на руку

Вибрация

0,6

250 Гц на палец

Вибрация

0,95

60 Гц на палец

Длительность

1,1

Раздражитель - белый шум

Период повторения

1,0

Свет, звук, прикосновение,

электрическое раздражение

Расстояние между

1,3

Толщина деревянных брусков

пальцами

Давление на ладонь

1,1

Статическое усилие на кожу

Тяжесть

1,45

Поднятие тяжести

Усилие сжатия

1,7

Точный ручной динамометр

кисти руки

Аутофонический

1,1

Звуковое давление при

уровень

произнесении звуков

Электрическое

3,5

Ток 60 Гц, пропущенный через

раздражение

пальцы

 ратики - средние уровни звука в децибелах, к которым подравнивалась вибрация. Оси координат даны в децибелах относительно ориентировочно определенных порогов обоих раздражителей.

Интересно, что на рис. 3 наклон линии равен 0,6, т. е. близок к наклону, требуемому отношением показателей двух функций, полученных отдельно для звука и вибрации методом оценки величин. Эта зависимость в основном линейна, и, следовательно, в диапазоне использованных стимулов как громкость, так и вибрация подчиняются степенному закону.

равных ощущений примет вид: Д,т = Л,"

Или в логарифмах   log R, = — log Я,.

1     т         2

Иначе говоря, в логарифмических координатах функция равных ощущений будет прямой линией, наклон которой определяется отношением двух данных показателей.

Что касается самого эксперимента, то вопрос заключается в том, способны ли наблюдатели делать межмодальные сравнения и могут ли быть предсказаны эти сравнения, исходя из шкалы отношений кажущихся величин, определяемой независимо путем оценки величин? Способность наблюдателей высказывать простые суждения о кажущемся равенстве была твердо установлена в другом контексте. <...>

Звук и механическая вибрация являются такими стимулами, кажущуюся силу которых приравнять сравнительно легко. В качестве звука в экспериментах использовался шум умеренно низкой частоты. Вибрация имела постоянную частоту (60 Гц) и подавалась на кончик среднего пальца (Стивене, 1959).

Соотнесение кажущейся интенсивности звука и вибрации проводилось в двух дополняющих друг друга экспериментах. В одном из них звук подравнивался под вибрацию, в другом вибрация подравнивалась под звук. И звук и вибрация подавались одновременно. 10 наблюдателей производили в каждом эксперименте два подравнивания на каждой интенсивности.

Результаты этих экспериментов приведены на рис. 3. Кружочки обозначают средние уровни вибрации в децибелах, к которым подравнивались звуки, а квад-

 

У_ _.

20    S0   АО    50   ЬО    Ю    80   90

Рис. 3. Функция равных ощущений, соотносящая вибрацию (частота 60 Гц), подаваемую на кончик пальца, с интенсивностью полосы шума. Наблюдатели подгоняли громкость так, чтобы она соответствовала вибрации (кружки) и чтобы вибрация соответствовала громкости (квадратики). Значения раздражений даны по логарифмической шкале (в децибелах). Абсцисса - шум; ордината - амплитуда вибрации

184


С. Стивене

МЕТОДЫ ШКАЛИРОВАНИЯ ОТНОШЕНИЙ *

Прежде, чем рассматривать конкретные примеры шкал отношений, коротко познакомимся с проблемой метода или процедуры. Методы создания шкал отношений субъективной величины относительно новы. Правда, Меркель в своей работе "Методы дополнительного раздражения" (1888г.) пытался найти стимулы, которые удваивали бы кажущееся ощущение, но его изыскания почти не оказали влияние на развитие психофизики. Фаллертон и Кэт-телл, используя метод удвоения и деления пополам, не достигли большего. Даже Титченер в своей обстоятельной книге "Руководство экспериментатору" ограничивается мимолетной ссылкой на метод Мер-келя, т. е. метод "удвоения" стимулов. Об авторе этого метода он говорит: "Мы помним, что он по своему умственному предрасположению является более физиком, чем психологом, и его работа бедна интроспективными данными". Может быть, Титченер и прав, объясняя недостатки Меркеля "умственным предрасположением". Однако, хотелось бы знать, что бы он сказал, узнав, что, по крайней мере семь различных физических лабораторий внесли важный вклад в разработку шкалы отношений субъективной громкости — шкалы сонов — против, возможно, трех психологических лабораторий.

Толчок к разработке метода — это целая проблема. Сам метод, сколь бы блистательным и перспективным он ни был, немного стоит, если за ним не стоит методология. Физики и психологи разрабатывают утонченные методы измерения громкости главным образом потому, что разработка этой проблемы представляет для них практический интерес, в особенности для инженеров-акустиков. Это видно уже из того факта, что некоторые из самых ранних работ оплачены коммерческими компаниями. Довольно любопытно, что практическая проблема возникла из-за очевидных недостатков закона Фехнера. Вскоре после принятия децибельной шкалы для измерения интенсивности звука инженеры заметили, что равные деления на логарифмической децибельной шкале не "ведут" себя как равные: уровень 50 дБ выше порога совсем не звучит как половина 100 дЪ как это следует из закона Фехнера. Поскольку инженер-акустик часто должен объяснять своим заказчикам значение эзотерических акустических измерений, стало очевидным, что требуется шкала, на которой числа должны быть пропорциональны громкости, воспринимаемой рядовым слушателем. Маловероятно, чтобы без этих практических нужд была предпринята разработка шкал отношений для 14 перцептивных континуумов, которые мы будем рассматривать. Как субъективная шкала отношений, однажды появившись, могла быть положена в основу работы? Это показано нами, так мы использовали шкалу сонов при разработке метода оценки громкости слож-

* Проблемы и методы психофизики / Под ред. А.Г.Асмолова, М.Б.Михалевской. М.: Йзд-во Моск. ун-та, 1974. С. 71-76.

 ного шума из спектрального анализа звука.

Методы построения шкал отношений все еще развиваются, но все они в той или иной форме требуют от субъекта количественных оценок субъективных впечатлений. Многие авторы уверяли, что это бессмыслица и ерунда. Однако психологи, придерживающиеся этих методов, все же идут вперед. Эти прямые оценки ощущения, по-видимому, перестали выглядеть бессмыслицей, особенно после того, как они были получены.

В настоящее время в принципе существуют 4 метода, но у каждого из них есть различные варианты. Мы можем классифицировать более или менее систематически эти методы следующим образом.

1. Оценка отношения:

а) прямые измерения отношений;

б) "постоянная сумма".

2. Установление отношений:

а) деление (фракционирование);

б) умножение (мультипликация).

3. Оценка величины:

а) заданный модуль (заданный масштаб, мера);

б) без модуля (не обозначен масштаб).

4. Установление величины.

Я уверен, что во многих психологических исследованиях царит еще больший терминологический хаос, чем в наименованиях психофизических методов и, к сожалению, не вижу радикального средства, которое бы позволило избавиться от великого множества определений при разработке этих методов. Лучшее, что мы можем сделать — это время от времени вносить некоторую систематизацию. Внеся сначала свою долю в путаницу, я затем попытался внести некоторый порядок в приведенный выше список.

Частично благодаря моим усилиям, второй класс методов, который появился в истории первым, получил название фракционирования, так как обычная процедура метода требует от испытуемого, чтобы он установил (выбрал) стимул для получения ощущения, оцениваемого как половина ощущения, вызванного стандартным стимулом. Другие дроби также используются и дают содержательные результаты. Фракционирование в этом смысле является только частью более общего метода. Другая часть, которую можно назвать умножением, или мультипликацией, включает в себя дополнительную процедуру, требующую, чтобы испытуемый идентифицировал или установил предписанное отношение, которое больше единицы, т.е. переменный стимул в два, три и т.д. раза больше заданного стандарта. Эта процедура использовалась, вероятно, не так часто, как следовало бы; в пользу этого есть достаточно оснований, показывающих, что применение процедуры удвоения в качестве дополнительной к делению пополам дает возможность сбалансировать определенные систематические отклонения.

Эти две процедуры вместе могут быть названы установлением отношения. Установление отношений может осуществляться различными способами. Так, экспериментатор может разрешить испытуемому регулировать стимул для того, чтобы получить предписанное отношение к стандарту, или же экспериментатор может сам установить стимул и спросить ис-

185


пытуемого, имеет ли место предписанное отношение (метод "постоянных стимулов").

Интересный вариант установления отношений включает фиксацию двух яркостей для того, чтобы определить кажущееся отношение, которое испытуемый должен воспроизвести, устанавливая две громкости в том же самом кажущемся отношении, В эксперименте, проведенном Дж. Стивенсом, физическое отношение (децибелы), устанавливаемое испытуемыми между интенсивностями белого шума, приблизительно совпадает с отношением, которое экспериментатор устанавливает между интенсивностями двух белых поверхностей. <...>

Метод оценки отношения обратен по процедуре методу установления отношения. Вместо того, чтобы задать отношения заранее, экспериментатор подает два (или более) стимула и просит испытуемого назвать отношения между ними. Испытуемый может дать прямую оценку отношений, как и в первых опытах Ричардсона и Росса, или он вынужден будет выразить отношение при помощи деления заданного числа точек на две группы, пропорциональные двум стимулам по способу, предложенному Метфесселем. Принуждение, включенное в так называемый метод "постоянной суммы", содержит очевидные недостатки, которые проявляются при работе с большим диапазоном отношений.

Метод оценки величины имеет дело с отношениями как таковыми и требует, чтобы испытуемый приписал числа последовательности стимулов при инструкции выбирать числа, пропорциональные воспринимаемым величинам ощущений. Экспериментатор может задать меру (модуль) предъявлением некоторого стимула и дать ему некоторое особое значение, например, 10, или он может представить испытуемому возможность самому свободно выбрать свой модуль. (Замечание: если оценка величины дает асимметричное распределение, как обычно бывает, то желательно подсчитывать медианы вместо средних арифметических).

Метод оценки величины является логически обратным методу установки величины', этим методом больше всего пренебрегали. Вместо предъявления серии стимулов в случайном порядке и вместо того, чтобы просить испытуемого оценить их воспринимаемые величины, экспериментатор может назвать различные величины и попросить испытуемого отрегулировать стимулы таким образом, чтобы они были пропорциональны субъективным величинам. Подобно любому методу, он имеет, вероятно, свои достоинства и свои недостатки, и интересно выяснить величины, по крайней мере, некоторых из них.

 Одно мы знаем точно - это то, что при использовании этого метода экспериментатор должен сопротивляться любому импульсу, который побуждал бы его обозначить верх или низ диапазона. В противном случае эта задача превращается в одну из задач категориального шкалирования. В некоторых более ранних экспериментах мы использовали подобный метод, который можно назвать установлением категорий, чтобы получить семиточечную шкалу категорий для громкости. Мы предъявляли два уровня, которые обозначались как 1 и 7, а затем просили испытуемых воспроизводить в случайном порядке остальные категории. Результаты были подобны обычным оценкам категорий, полученным для континуума класса 1: функция была выпукла вниз, когда график вычерчивался против шкалы сонов (по оси абсцисс).

Установление величины производилось в эксперименте, в котором для обозначения величины мы предпочитали яркость, а не число. Мы устанавливали яркость одного тест-объекта на разных уровнях и просили испытуемых отрегулировать шум таким образом, чтобы его громкость казалась столь же сильной, как и яркость света. Хотя это исследование (проводимое Дж. Стивенсом) еще не закончено, результаты, по-видимому, вполне соответствуют тому, что мы знаем относительно субъективных шкал для громкости и яркости. Интенсивности белого шума пропорциональны в грубом приближении интенсивно-стям белого света, что явно предполагает, что громкость и яркость являются сходными функциями интенсивности.

Все четыре метода дают необходимые данные для построения шкалы отношений. Каждый метод может быть изменен и модифицирован множеством различных способов. Нужно не только изменять и адаптировать методы для успешного разрешения конкретной проблемы, но и в любой серьезной попытке создания определенной шкалы для заданного перцептивного континуума требуется искать возможные источники отклонений, смещений и искажений, используя разные методы и различные значимые параметры. В настоящее время валидная шкала, которая представляет типичного испытуемого, едва ли может быть получена с первой попытки.

Описанные ниже шкалы отношений созданы с помощью одной или более из перечисленных выше основных процедур. Не все они были подвергнуты интенсивному исследованию и перекрестной проверке, как того заслуживают, но мы заинтересованы скорее в получении их общего вида, а не деталей. В первом приближении все они являются степенными функциями.

186


Р.Вудвортс, Г.Шлосберг

МЕТОДЫ ШКАЛИРОВАНИЯ *

Метод равных сенсорных расстояний

Имеется ряд методов, в которых испытуемый пытается выбрать или согласовать серию стимулов так, чтобы они отмечали субъективно равные расстояния на некотором континууме. Первый из них — "деление интервала пополам" — был использован Плато в 1850г. Он просил художников воссоздать серый тон, который является средним между черным и белым. Иными словами, субъективное расстояние между белым и серым было таким же, как между черным и серым. Метод разработан Дельбефом, Мюллером и Титченером (1905). Основной целью была проверка справедливости закона Фехнера. Если бы средняя точка совпадала со средним геометрическим, а не средним арифметическим, то Фехнер оказался бы прав. Иногда точка приходилась на одно среднее, иногда на другое; случалось и так, что она оказывалась где-то между ними. Мы не будем рассматривать старые доказательства, которым Титче-нер посвятил целый раздел своей книги. Понятно, что этот метод подвержен тем же ошибкам, что и метод фракционирования. В самом деле, метод деления интервала пополам очень похож на метод деления пополам величины. Единственным различием является то, что метод деления пополам может давать истинный нуль для шкалы.

Эксперимент Сенфорда. Конечно, нет причины ограничивать эксперименты делением пополам. Можно раздробить субъективное расстояние на любое количество равных интервалов. В эксперименте по взвешиванию Сенфорда 108 пакетов, ранжированных от 5 до 100 г, раскладываются на пять кучек с приблизительно равными сенсорными расстояниями между ними. Если среднее от всех весов, помещенных в каждую кучку, нанести на ординату в логарифмическом масштабе, а субъективные величины в линейном масштабе — на абсциссу, то по закону Фехнера точки должны лечь на прямой линии. <...>

Парное сравнение

Существуют, по крайней мере, два метода шкалирования — шкалирование отношений возвращает к работе Фехнера - пионера в области экспериментальной эстетики и его методу выбора. Этот устаревший метод был использован Фехнером при изучении эстетической оценки различных вариантов прямоугольников. Он изготавливал картонные ящички, стороны которых изменялись в пределах от квадрата

" Проблемы и методы психофизики / Под ред. А.Г.Асмолова, М.Б.Михалевской. М.: Изд-воМоск. ун-та, 1974. С. 193-194, 202-204,208-211.

 до узкого прямоугольника и разбрасывал их в случайном порядке на столе. Фехнер проводил эксперимент с несколькими сотнями людей, предлагая каждому выбрать наиболее и наименее приятные формы фигурок, разбросанных на столе. Затем он мог использовать относительную частоту выбора в качестве показателя и таким способом определял эстетическую ценность каждого прямоугольника. Благоприятные выборы падают, в основном, на середину серии (около золотой серединки), а неблагоприятные - в экстремальных направлениях.

Две наиболее совершенные формы выбора известны как метод ранжирования и метод парных сравнений. Если бы Фехнер попросил распределить все приятные прямоугольники в одном конце, а неприятные — в другом, то такое категоричное распоряжение дало бы больше дополнительной информации. Если бы показывал он только два прямоугольника одновременно и просил бы испытуемого выбрать наиболее приятный, то, проделывая то же самое со всеми парами, Фехнер опять-таки мог бы получить больше информации, чем методом выбора. Или он мог бы взять определенный прямоугольник в качестве стандарта. Предъявляя стандарт в паре со сравниваемыми, он получил бы оценку сравниваемого как более или менее приятного, чем стандартный, подобно тому, как это делается методом постоянных раздражителей. Это последнее предположение недостаточно обосновано психологически в изучении эстетических или других величин потому, что испытуемый как бы пресыщается стандартными стимулами. Однако, мы увидим, что с точки зрения логики и математики метод парных сравнений является сокращенным методом постоянных раздражителей. Кроме того, метод ранжирования сводится к методу парных сравнений.

Метод парных сравнений введен Коном при изучении предпочитаемое™ цветов. Его часто признают в качестве наиболее адекватного способа получения надежных оценок. Задача испытуемого в любой момент упрощается до предела, потому что перед ним только два образца. Он сравнивает их в определенном отношении, переходит к другой паре и так до тех пор, пока не оценит всех образцов. Если каждый образец сочетается с каждым другим, то коли-

и(я-1)

чество пар равно —^— , что составляет 45 пар из 10 образцов или 190 из 20. "Работа" может иногда сокращаться: можно разделить серию образцов на две или более частных серий. Предъявляя все пары стимулов в случайной последовательности, экспериментатор может избавиться от временной и пространственной ошибок, помещая каждый образец первым в одной паре и вторым в другой. В индивидуальных экспериментах он может приготовить бланк регистрации в форме таблицы (см. табл. 1). Каждый образец представлен в строчке и колонке. Если, например, испытуемый предпочитает G букве В, то буква G записывается на пересечении колонки G и строчки В. Когда все выборы уже сделаны, экспериментатор подсчитывает все G, занесенные в таблицу в строчке G или колонке С и записывает количества под колонкой G. Таким образом, экспериментатор узнает частоты выборов (С-частоты). Когда перед наблюдателем 10 образцов, каждый сравнивается с

187


оставшимися девятью; чтобы получить процентное или вероятностное выражение, каждое значение С делится на 9 или в общем виде на («—1). Возможна определенная проверка: сумма показателей С-час-

тот должна быть равна OiO^A t средняя величина р должна быть равна 0,50.

Тшблица 1 Парные сравнения, форма записи

Н      I      J

Образцы      ABC

В      В      J

С Е

С D Е

С D Е F

В       В

С J Е F G J J

С D Е F G

С D Е I

G I

С D Е F G Н I J

С-частоты

Метод ранжирования

Другое название этого метода — метод качественного упорядочивания. Оно говорит само за себя; испытуемый упорядочивает по данному признаку предъявленное число образцов. Так получают один ранговый порядок. Одни и те же образцы упорядочиваются несколько раз, обычно разными наблюдателями и для каждого образца подсчитывается средний ранг. Этот метод очень удобен, когда мы имеем дело с большим количеством образцов. Обычно несколько образцов предъявляют одновременно и позволяют испытуемому выбирать один ранговый порядок так долго, как он пожелает. Когда много образцов, его могут попросить грубо рассортировать их по качествам (классам) до того, как он приступит к окончательному ранжированию.

Одной из первых работ, связанных с методом ранжирования, была работа Кэттелла с уточнениями и дополнениями его учеников (Самнера, Торн-дайка, Уэллса, Стронга, Холлингворта). Тем временем Спирман показал, как использовать порядковые ряды при измерениях корреляции - важный вклад в метод.

Кэттелл воспользовался методом ранжирования для определения лидеров любой естественной науки в оценке их коллег. Он предложил 10 психологам проранжировать 200 американцев, которые претендовали на звание психолога, десять судей работали самостоятельно, независимо друг от друга. Затем Кэттелл подсчитал среднее всех 10 рангов, определенных для каждого психолога. Он опубликовал перечень самых высоких средних рангов в 1903 г. и открыл имена людей в 1933 г. Наша таблица включает в себя 51 имя и их порядок. Некоторые из людей были скорее философами, чем психологами; некоторые лица, стоящие вблизи или на некотором расстоянии от конца таблицы, были молодыми людьми, которых еще рано было посвящать в рыцари. Что касается значимости такого списка, то мы не можем сделать ничего лучшего, чем привести цитату из оригинала — статьи Кэттелла: "Следует четко от-

 метить, что эти оценки дают только то, что они открыто могут дать, а именно, результирующее мнение 10 компетентных судей. Они показывают репутацию человека у экспертов, но совсем не обязательно его способности или вклад (в науку). Не исключены постоянные ошибки, которые происходят из-за того, что он известен больше или меньше. Однако нет других критериев для оценки деятельности человека помимо той, которая получена от большинства компетентных судей".

Мы имеем здесь нечто подобное нормальному распределению; мы имеем только верхнюю четверть такого распределения, четверть, которая сама является выделенной группой женщин и мужчин, уже получивших степень и положение учителя. Мы не можем использовать эти данные для создания шкалы превосходства или репутации, имеющей в основании абсолютный нуль. Мы можем несколько улучшить шкалу, взяв человека, занявшего верхнее место на шкале в качестве отсчетной точки и спросить, кто вдвое менее хорош, чем Вильям Джемс. Но это будет уже другой эксперимент. Что можно получить от средних рангов кроме их положения?

Средние ранги ведущих американских психологов 1903 года

(Кэттелл, 1903, 1933)

1.0. Вильям Джемс

3.7. Дж. Мак Кин Кэттелл

4.1. Хьюго Мюнстерберг

Г. Стенли Халл

Дж. Марк Болдуин

Эдвард Б. Титченер

Ионна Ройс

9.2. Георг Т.Лэдд
9.6. Джон Девэй

11.6. Иозеф Ястров
12.3. Эдмонд К. Сэнфорд

Мэри В. Калкинс
17.1. Вильям Л. Бриан

Георг С. Фаллертон

18.7. Георг М. Страттон

19.3. Эдвард Л. Торндайк
19.6. Эдмонд В. Делабарре

21.6. Эдвард В. Скрипчер

21.8. Христина Лэрд-Франклин

Генри Ратчерс Маршалл

Чарльз X. Джадд

27.0. Джеймс Р. Энгелл
29.5. Лайтнер Виттер

37.5. Г. Т. Патрик

37.7. Говард Уоррен

40.4. Вильям Т. Харрис

41.6. Раймонд Додж

42.9. Джеймс X. Хизлон

44.7. Карл Сишор
44.9. Чарльз Стронг

45.5. Артур X. Пирс

46.4. Роберт Мак Доугалл

47.1. Макс Мейер
48.0. Эрнст
X. Линдлей
49.3. Джеймс Лейба

49.6. Фрэнк Энгелл
49.9. Вальтер Пилльбери

188


Вильям Р. Ньюболд
52.6. Ливингстон Фарранд
53.3. Герберт Никольс
54.5. Якоб Г. Шурман
54.5. Маргарет Ф. Уошборп

Роберт С. Вудвортс

Шеферд И. Франц

Харри К. Вольф

Джеймс Э. Крейдтон
59.0. Харри Н. Гардинер
59.0. Георг Сантаяна
59.2. Эдвард Ф. Бохнер
59.2. Андре С. Армстронг
59.6. Таддеус Л. Болтон

Давайте посмотрим, насколько сходятся вместе средние ранги у основания таблицы. Допустим, что мы имеем 10 весов, каждый из них очень хорошо отличается от другого, и просим дюжину наблюдателей упорядочить их. Каждый наблюдатель упорядочивает их одним и тем же образом и средними рангами будут 1,2,3,..9,10. Но допустим, что мы проводим тот же эксперимент с 10 равными весами: каждый наблюдатель упорядочивает их в свой, отличающийся от других, ряд, и все средние ранги будут приблизительно одними и теми же (одинаковыми). Теперь пусть веса немного отличаются друг от друга так, что каждый наблюдатель будет склонен сделать несколько оши-

 бок: средние ранги будут лежать между двумя упомянутыми экстремумами и они будут точно соответствовать ряду объективных весов.

В этом заложен полезный принцип. Предлагая достаточному числу компетентных судей ранжировать некоторые образцы, получаем почти равные средние ранги там, где образцы почти равны, и сильно отличающиеся, когда образцы заметно неравны; короче, средние ранги будут правильно соответствовать образцам и в порядке, и в пространстве.

Из списка психологов мы извлекаем, что номера 2, 3, 4 примерно одинаковы по психологической ценности, насколько это показало время; то же самое можно сказать о трех следующих людях и о последних двенадцати. Мы можем сделать вывод, что точный порядок, как утверждает Кэттелл, очень неопределенен в том случае, когда средние ранги примерно равны.

Для более полного использования этого метода должно быть определенное число образцов; все они классифицируются каждым из испытуемых. Тогда можно, как показано в первом издании этой книги, измерить количество согласий и несогласий среди судей. Мы покажем, как один и тот же вид шкалы можно получить из ранжирования и парных сравнений. Ранжирование можно свести к частотам выбора (С) и затем к величинам р п z-

189


3. Основные положения теории обнаружения сигналов.

Понятие сигнала, шума, критерия, чувствительности.

Рабочая характеристика приемника

Дж.Кимблу Н.Джармези

ОБНАРУЖЕНИЕ ПОРОГОВЫХ

СИГНАЛОВ И ПРИНЯТИЕ

РЕШЕНИЯ *

Обнаружение предельно слабых раздражителей

Вопрос о том, обнаруживает ли человек некоторое изменение в окружающей среде, при традиционном его рассмотрении распадается на два:

Какова минимальная, впервые обнаруживае
мая интенсивность раздражителя для каждой из сен
сорных модальностей?

Почему бывает так, что некоторые раздражи
тели, интенсивность которых достаточна для обна
ружения, все же остаются незамеченными?

До сих пор мы занимались рассмотрением второго из этих вопросов и должны теперь обратиться к первому. Обычно он рассматривается как проблема определения абсолютного порога некоторой сенсорной модальности.

Понятие абсолютного порога

В психологии понятие абсолютный порог или абсолютный предел относится вообще к минимальной интенсивности какого-либо процесса, при которой он может быть обнаружен. Хотя это понятие наиболее часто встречается в литературе по восприятию, оно употребляется также и в других контекстах. Так, в области обучения принято, что существует подпорого-вая стадия упрочения навыка, когда он еще не оказывает заметного влияния на поведение. В психоанализе та же самая идея находит отражение в понятии подсознательной или бессознательной мотивации. В физиологической литературе известно, что единичный нервный импульс может оказаться слишком слабым, чтобы преодолеть порог синаптической передачи. Таким образом, общая идея, заключенная в этом понятии, имеет более широкое значение.

Чувствительность различных органов чувств

Изучение абсолютного порога для различных сенсорных модальностей показывает, что основные органы чувств отвечают на раздражения, которые

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михайлевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 233-248.

 удивительно слабы, столь слабы, что большая чувствительность давала бы плохое приспособление к реальности физического мира. Адаптированный к темноте глаз отвечает примерно на 7 квантов света (на несколько стобиллионных эрга в единицах измерения энергии). Если бы глаз был еще более чувствительным, мы стали бы воспринимать уже особого рода эффекты. Постоянный свет казался бы прерывистым, и мы без сомнения могли бы видеть химические процессы в самом глазе. Абсолютный порог для слуха также настолько мал, что если бы ухо было лишь немного чувствительнее, мы могли бы слышать случайные удары молекул по барабанной перепонке. Иначе говоря, достаточно давлению воздуха сместить барабанную перепонку всего лишь на 0,0000000001 см, чтобы мы услышали звук. Слуховые клетки внутреннего уха обнаруживают движения, амплитуда которых составляет менее 1 процента диаметра молекулы водорода.

Величина порогов для различных органов чувств в единицах, более знакомых читателю, представлена в табл. 1.

Таблица 1

Примерные значения абсолютных порогов

Сенсорная модальность

Порог

Зрение Слух Вкус Обоняние Осязание

Пламя свечи на расстоянии 30 миль (45,7 км) темной ясной ночью Тиканье наручных часов на расстоянии 20 футов (6,1 м) в тихой комнате 1 унция (28,3 г) гуанина сульфата на 250 галлонов (1136,5 л) воды 4/100000 унции (0,001 г) ароматического вещества на шестикомнатную квартиру Перышко, упавшее на щеку с высоты 1 см

Пересмотр понятия порога

Хотя понятие абсолютного порога имеет долгую и славную историю в психологии и указывает на пределы чувствительности, в настоящее время оно стало предметом оживленных теоретических дискуссий. Чтобы выделить существенные моменты, мы должны сначала рассмотреть одно из практических приложений понятия абсолютного порога. Допустим, что мы представляем индивидуальные результаты измерения абсолютного слухового порога на графике, отмечая значения вероятности ответов испытуемого о том, что он слышит звук на одной оси, а соответствующие значения интенсивности звука - на другой. Если бы существовал абсолютный порог в самом прямом смысле этого слова, то в результате мы получили бы график (рис. 1). Существовал бы ряд интенсивностей звука, на которые испытуемый никогда не давал бы ответа, а при некоторой пороговой интенсивности наблюдался бы резкий переход к постоянным ответам, когда все предъявленные раздражители оказались бы воспринятыми.

190


100 г

oh

Рис. 1. Точно измеренный абсолютный порог мог бы привести к ступенчатой функции вероятности обнаружения от интенсивности стимула, если бы стимулы подпороговой интенсивности всегда оставались бы незамеченными, а надпороговые всегда обнаруживались бы. Сравните этот рисунок со следующим, где показана наиболее часто встречающаяся в эксперименте форма этой функции. Ордината -вероятность обнаружения, абсцисса — интенсивность стимула (возрастает слева направо). Тонкой ломаной линией указано значение порога

Однако результаты этого типа никогда не встречаются в реальном эксперименте. Вместо этого по мере нарастания интенсивности звука происходит постепенное увеличение вероятности ответа испытуемого о том, что слышен звук. Обычно кривая роста вероятности имеет 5-образную форму, показанную на рис. 2. Однако здесь встают два важных вопроса: 1. Где на графике 5-образной функции (см. рис. 2) лежит абсолютный порог? 2. Что принимается за нуль на шкале интенсивностей?

Очевидно, что ответ на первый вопрос может быть получен только путем произвольного решения. Договорились определять абсолютный порог как уровень стимуляции, при котором обнаружение происходит в 50% случаев. Ясно, однако, что это не соответствует определению абсолютного порога как такой интенсивности стимулов, ниже которой они не могут быть обнаружены. Очевидно, что раздражите-

1.0 г

0 h

0  

Рис. 2. 5-образная форма типичной психометрической кривой. Такая кривая может быть получена в любом эксперименте при использовании фонового маскирующего шума. Обозначения осей те же, что и на предыдущем рисунке. Тонкая вертикальная линия со стрелкой указывает уровень маскирующего шума

 ли ниже этого порога также могут быть обнаружены, и увеличение числа наблюдений может привести к статистически вполне оправданному выводу, что порог имеет такое малое значение, какое мы только захотим, коль скоро вероятность обнаружения сигнала больше нуля. На рис. 2, построенном по гипотетическим данным, порогом можно обозначить любое значение, лежащее выше нуля на шкале интенсивностей.

о -

Этот способ рассуждения порождает, конечно, второй вопрос: что является нулем на шкале интенсивностей? Чтобы подойти к обсуждению этого вопроса, давайте предположим, что обычная аудиомет-рическая процедура несколько видоизменена: допустим, что тоны, подлежащие обнаружению, предъявляются на фоне довольно высокого уровня шумов. При этом шумы будут маскировать некоторые из более слабых тонов. <...> Очевидно, что точка, отмечающая рассматриваемый уровень фоновых шумов, и будет определять нуль на шкале интенсивностей в этом видоизмененном эксперименте.

Рыс. 3. Гипотетические психометрические кривые, которые могли бы быть получены в эксперименте по обнаружению чистых тонов, предъявляемых на фоне шума различной интенсивности. Обозначения осей те же: кривая слева - при низком уровне шума; средняя кривая — при среднем уровне шума; кривая справа — при высоком уровне шума

Рассмотрим, далее, такой возможный эксперимент, в котором для разных испытуемых уровень фонового шума различен: высокий для одних, средний для других и очень низкий для третьих. Такой эксперимент дал бы семейство функций, подобных изображенным (рис. 3). На основе этих результатов имело бы известный смысл определять нулевую интенсивность по-разному для разных испытуемых и в каждом случае как уровень фоновых шумов. Распространяя тот же принцип на эксперименты по измерению абсолютного порога, в которых экспериментатор пытается устранить все фоновые раздражители, мы могли бы определить нуль на шкале интенсивностей как уровень шума, который имеет место в данных условиях.

Имеет ли такое определение смысл? Чтобы убедиться в положительном ответе, достаточно признать, что нет абсолютно "бесшумного" живого организма. Физиологические процессы всегда являются источником определенного уровня фоновых раздражений во всех сенсорных системах. Звук, производимый кровью в кровеносных сосудах, замечается боль-

191


очень мало добавляет к действию шума). Рисунок 5 дает наглядное представление об этом.

шинством людей в полной тишине, и это ясно показывает, что сигналы всегда предъявляются на фоне некоторого шума.

Вернемся к нашему исходному вопросу о том, каково должно быть значение порога обнаружения (абсолютного порога), если к нему подойти с этих позиций. В результате обсуждения этого вопроса мы пришли к двум заключениям: 1) сигналы появляются всегда на фоне шума, уровень которого определяет нуль на шкале интенсивности; 2) пока интенсивность сигнала выше уровня шума, испытуемые всегда обладают некоторой способностью обнаруживать предъявленный сигнал с вероятностью, превышающей случайные угадывания.

Статистическая теория решений

Статистическая теория решений дает возможность подойти к проблеме чувствительности по-новому. По смыслу выражения статистическая теория решений является общей теорией, описывающей, как принимается решение в ситуации риска (в азартной игре, например). Приложение статистической теории решений к проблеме обнаружения раздражителя часто называют теорией обнаружения сигнала. Она рассматривает поведение наблюдателя в ситуации обнаружения как пример принятия решения.

Основные положения

Статистическая теория решений исходит из следующих положений:

сигнал, подлежащий обнаружению, появля
ется всегда на фоне шума, уровень которого случай
но меняется во времени. Мы уже встречались с пер
вой частью этого положения и видели, что оно име
ет свои основания;

подобным же образом случайно во времени
меняется и эффективность сигнала;

поскольку мы утверждаем, что эти два про
цесса являются случайными, они могут быть пред
ставлены кривыми нормального распределения;

чтобы получить результат действия сигнала,
подлежащего обнаружению, надо сложить распре
деление эффектов, производимых только фоновым
шумом и только одним сигналом (поскольку сигнал
никогда не может появиться без шума). Это положе
ние дает возможность определить два нормальных
распределения: а) распределение эффектов одного
только фонового шума
(N) и б) распределение эф
фектов стимула плюс эффектов фонового шума
(SN).
Положение, что эти два влияния (сигнала ишума)
суммируются, означает, что они могут быть изобра
жены в одних и тех же координатах (см. рис. 4).

Теперь мы можем сказать самое существенное. В опытах по обнаружению сигнала субъект должен решить при каждой пробе, является ли она случаем из распределения N, т. е. шума, или из распределения SN, т. е. стимула плюс шума. Отсюда сразу становится очевидным, что принять решение легче, если указанные распределения расположены на большом расстоянии друг от друга (как это бывает при очень сильном сигнале), чем в том случае, когда они расположены близко друг к другу (если стимул слаб и

 Рис. 4. Предполагаемые теорией обнаружения сигнала распределения эффектов действия сигнал+ шум и шум. Относительно данного и последующих подобных представлений важно помнить следующее: 1) распределение нормально; 2) распределение эффектов сигнала плюс шум (SN) получено путем сложения эффектов сигнала ($) с эффектами шума (N); 3) эти два распределения представлены в пробе не одновременно; в каждой пробе представлен случай из одного распределения. Абсцисса - величина эффекта (величина сенсорного впечатления или величина нервного возбуждения). Распределение слева (N) получено при действии одного шума, распределение справа (SN) - при действии сигнала+шума

Интересны с точки зрения статистической теории решений случаи, когда стимулы расположены близко друг к другу- В этой ситуации субъект должен избрать некоторый критерий, чтобы решить, отвечать положительно ("Да, я обнаруживаю сигнал"), (теоретически: "Сейчас мне представлен случай из распределения SN") или отрицательно ("Нет, я не обнаруживаю сигнал") (теоретически: "Сейчас мне представлен случай из распределения N"). Чтобы сделать эту мысль более конкретной, рассмотрим типичный эксперимент. Испытуемого усаживают в совершенно темной комнате лицом к глухой стене, расположенной на расстоянии примерно 1 метра от него. Время от времени экспериментатор дает предупреждающий сигнал — отчетливо слышимый звук, а затем предъявляет либо 1) вспышку света, настолько слабую, что испытуемый может обнаружить ее лишь в части случаев, либо 2) "пустую" пробу без света. Испытуемый после каждой пробы должен указать, обнаружил ли он сигнал. Поскольку имеются два типа проб и два ответа, при любой пробе возможны четыре исхода:

Рис. 5. Распределения шума (Л^ и сигнала+ шум (SN) для слабого (верхний рисунок) и сильного (нижний рисунок) сигналов. Распределение шума одинаково на обоих рисунках. Слева всегда распределение Л', справа - распределение SN

192


Положительный ответ, когда сигнал был на са
мом деле. Это случай назван "попаданием", или
SN. А.

Отрицательный ответ, когда на самом деле был
сигнал, — "пропуск", или
SN. В.

Отрицательный ответ, когда сигнала не было,
обозначаемый
N. В.

Положительный ответ, когда сигнала не было,
— "ложная тревога", или
N. А.

В приведенной выше записи SN и ./V имеют значения, предписанные им ранее. А и В характеризуют положительный и отрицательный ответы, соответственно выражение SN. А следует читать как "проба с сигналом+шум и (.) положительный ответ". Теория обнаружения сигнала использует вероятности ответов в качестве меры и сосредоточивается на первом и последнем исходах, так как из них легко получить вероятности других исходов.

Итак:

p(SN. В) = l-P(SN. А) и

P(N. В) = l-P(N.A), где р — "вероятность".

Основание для решения

Заново рассмотрим теоретический случай, представленный на рис. 5., и предположим, что он относится к только что описанному эксперименту. От чего зависит в каждой пробе сообщение испытуемого о том, видит он или нет слабую вспышку света? Предварительный качественный ответ состоит в следующем: испытуемый использует некоторую статистическую величину (критерий) А, и отвечает положительно на все пробы, в которых эффект (величина нервного возбуждения, нанесенная на ось рис. 5 окажется больше, чем А, и отрицательно всякий раз, когда он окажется меньше А. Но где испытуемый помещает А1

Рассматривая рис. 5, мы обнаружим, что любой критерий будет иметь свои недостатки, поскольку

 не может быть критерия, обеспечивающего абсолютное идеальное решение. Рис. 6 по сравнению с рис. 5 дополнен тремя различными возможными критериями, чтобы пояснить эту мысль. Критерий Ах является крайне "решительным". Он расположен так, что испытуемый всегда сообщает о сигнале, когда он появляется, т. е. максимизирует число попаданий. Однако это ведет также к очень большому числу ложных тревог. Критерий Ау - предельно "осторожный". Используя этот критерий, испытуемый вообще никогда не дает ложных тревог, но одновременно пропускает почти половину сигналов, фактически имевших место. Критерий А2 является очевидным компромиссом. Он расположен таким образом, что ис-пьпуемый обнаруживает большую часть сигналов, допуская иногда и ложные тревоги. Он правильно сообщает также о большинстве проб, где сигнал отсутствует, но иногда пропускает сигналы. Интуитивно кажется очевидным, что испытуемые используют критерии, подобные критерию Аг.

Но что является столь очевидным в этой ситуации? Обсуждая это, исследователь, вероятно, ответит: "Критерий, подобный А2, как будто дает наибольшее число правильных ответов при минимуме ошибок, и в этом есть, по-видимому, смысл". Мы отвечаем на это: "Правильно. Но Вы молчаливо исходите из интересного допущения, что плата за правильные ответы и штраф за ошибочные равновелики". Допустим, что это не так.

Допустим, например, что испытуемому платят определенную сумму за каждый обнаруженный им сигнал и не взимают с него ничего за сделанные им ошибки. Как поведет он себя? Очевидно, он станет сообщать о наличии сигнала в каждой пробе. Естественно, он будет давать большое число ложных тревог, но мы оговорили, что за них с него ничего не взимается. Теперь рассмотрим более тонкий эксперимент, проводимый в соответствии с табл. 2, называемой платежной матрицей.

Таблица 2

А

Попадания Ложная

Правильный ответ "нет"

Пропуск

Рис. 6. Распределения N и SN те же, что и на рис. 5, но с указанием критериев (верхний рисунок) "решительного" (Л,), "осторожного" }) и промежуточного между ними критериев (А). На нижнем рисунке показано влияние критерия Аг на вероятность попаданий пропусков, ложных тревог и правильных ответов "сигнала нет"

 

Сигнал предъявлен

Сигнал не предъявлен

Ответ «Да» Ответ «Нет»

+ 10

-2

-2

+ 4

Согласно этой матрице испытуемый получает 10 центов за каждый обнаруженный сигнал и 4 цента за каждый правильный ответ об отсутствии сигнала. Однако он должен сам платить по 2 цента за каждую ошибку любого типа. Как поведет себя испытуемый в таком эксперименте? Очевидно, что в этой ситуации должен выигрывать "решительный" испытуемый, который использует критерий, подобный критерию Ах на рис. 6, ведь правильные ответы оплачиваются сравнительно щедро, а штрафы за ошибки относительно малы. С другой стороны, слишком "решительный" критерий очень часто приводил бы к тому, что испытуемый не давал отрицательного ответа при отсутствии сигнала и тем самым лишался бы 4 центов, которые он мог бы приобрести при правильном ответе. Таким образом, можно ожидать, что испытуемый использует не критерий, сдвинутый от Л, к А2 (см. рис. 6), а крайний критерий Аг Если бы использовалась платежная матрица, приведенная на табл. 3,

193


можно было бы ожидать прямо противоположной картины.

Таблица 3

Сигнал предъявлен

Сигнал не предъявлен

Ответ «Да» Ответ «Нет»

+ 4 -2

-2 + 10

Одна часть статистической теории решений формулирует эти идеи количественно и более точно. Суть состоит в том, что испытуемый располагает свой критерий в точке, где ожидаемая величина оплаты максимальна. Можно влиять на расположение критерия испытуемого и другим способом — изменяя вероятность появления сигнала. Снова возьмем крайний случай: если бы экспериментатор использовал сильный сигнал в каждой пробе, испытуемый, вероятно, сообщал бы о наличии сигнала в каждой пробе. Если бы более слабый сигнал предъявлялся в 80% проб, испытуемый также сообщал бы о сигнале в большинстве проб как содержащих сигнал, так и без него. Количество его ложных тревог увеличилось бы, т. е. испытуемый использовал бы "решительный" критерий (см. рис. 6). Следовательно, существует обратное отношение между ожиданием испытуемого увидеть сигнал и уровнем, на котором он устанавливает свой критерий. Иначе говоря, чем выше вероятность появления сигнала, тем "решительнее" (ниже) критерий, который устанавливает испытуемый. И снова теория обнаружения сигнала описывает эти соотношения количественно и более точно, чем это делаем мы.

Предвзятость в ответе и кривая РХП

Читатель уже, наверно, задумался над тем, какое отношение имеет принятие решения и критерии к чувствительности — нашей исходной теме. Действительно, рассмотрение обнаружения сигнала с точки зрения статистической теории принятия решений существенным образом меняет акценты в проблеме чувствительности. То, что началось как исследование возможностей человека обнаруживать сигнал, превратилось в исследование принятия решения о наличии сигнала. Но интерес к чувствительности остается, и теперь время возвратиться к исходному вопросу.

Вы могли заметить в обсуждении влияния различных платежных матриц, что они приводят к предубежденности в ответах испытуемого. Соответствующее изменение вероятности проб, содержащих N и SN, или наград и штрафов для правильных и неправильных ответов заставляет субъекта отвечать положительно с частотой, которая зависит от принятой платежной матрицы. Рассмотрим, что случилось бы в эксперименте, если бы только предубежденность определяла результат, а наличие или отсутствие сигнала совсем не имело бы значения. Для этого нам пришлось бы провести эксперимент, в котором все пробы были бы пустыми (N). Теперь допустим, что мы стали менять в этом "бесстимуль-ном" эксперименте награды и штрафы таким образом, чтобы различные группы испытуемых сообщили бы о наличии сигнала в части проб, меняющейся

 от 0 до 100%. Произвольно обозначим случайно выбранную половину этих "бесстимульных" проб как SN, а другую их половину - как N. Изобразим зависимость вероятности попадания (SN. А) от вероятности ложных тревог (N. А) при изменении доли положительных ответов у разных групп испытуемых. Поскольку мы случайно обозначили половину проб как N, а другую ~ как SN, доля положительных ответов для обоих типов проб будет одинаковой. Этот случай показан прямой диагональю на рис. 7.

100

so

60 40 20

80

60

20

40

100

Ас. 7. Рабочие характеристики приемника (РХП). Ордината - вероятность попаданий - Р (SN. А), абсцисса - вероятность ложных тревог - Р (N. Л). Кривые получены при следующих условиях: стимул отсутствует (прямая диагональ), слабый стимул (средняя кривая), сильный стимул (верхняя кривая)

Кривые, построенные таким образом, называются рабочими характеристиками приемника или просто кривыми РХП. Теперь посмотрим, что произойдет с кривой РХП, если в пробах SN действительно будет предъявляться сигнал и с помощью описанных выше приемов испытуемые снова будут приведены к различной степени предубежденности. Из двух кривых (рис. 7) следуют два существенных момента: 1) при наличии сигнала вероятность положительного ответа будет больше для проб SN, чем для проб N; 2) кривая РХП всюду выше диагонали. При сильном сигнале кривая РХП будет отстоять от диагонали гораздо дальше и проходить выше, чем при слабом сигнале. Эти факты наводят на мысль о том, что форма кривой РХП отражает до некоторой степени чувствительность человека к сигналу и может быть использована как ее мера. Это соображение возвращает нас от изучения принятия решений к исследованию восприятия. Однако вместо того чтобы оценивать чувствительность по кривым РХП, используем для этой цели рассмотренные выше распределения SN и N.

Мера обнаружимости сигнала (называемая d') просто расстояние между средними распределений N и SN, выраженное в единицах среднего квадратичного отклонения распределения, т.е.

d<_

194


N эффекты, шкала а +Ло    +2а

-За      -2а    -1а         М      +1а    +2а    +3а SN эффекты, шкала а   -За     -2а    -Ла        М

Рис. 8. Графическое представление (1) меры чувствительности, применяемой в теории обнаружения сигнала - d', равной расстоянию между средними распределений Л' и SN, и (2) d' равно расстоянию а от критерия до среднего значения распределения N + расстояние b от критерия до среднего значения распределения

Тем, кто знаком со статистикой, ясно, что d' тесно связано с критерием Стьюдента t, используемым для проверки статистических гипотез. В самом деле, обнаружение сигнала рассматривается как процесс, в котором человек при каждой пробе принимает или опровергает гипотезу о том, что она является случаем из распределения SN. Даже если Вы не вспомнили эти сведения из статистики, идеи, привлеченные к вычислению d, не очень сложны благодаря весьма полезной упрощающей процедуре, которую вводит теория обнаружения сигнала. Два распределения N и SN рассматриваются как нормированные нормальные распределения с площадями, равными 1,00 и о = 1,00. Поскольку Nm равно 1,00, можно упростить формулу меры обнаружимости:

 Таким образом, нам остается вычислить расстояние между Msll и Мк. Это легко сделать, если у нас имеются вероятности попадания и ложных тревог, как раз те, которые используются для построения кривой РХП. Возьмем в качестве примера испытуемого, который в данном эксперименте дает 97,5% попаданий p(SNA)= 0,975 и 16% ложных тревог p(NA) = 0,16 (см. рис. 8). Обратите внимание, что d является расстоянием между средними распределений, как это и следует из нашей второй формулы, и что критерий испытуемого делит d' на 2 части, которые обозначим а и Ь. Итак, если мы можем получить значения а и Ь, то d будет просто их суммой: d1— a+b. Для того чтобы вычислить d', заметим, что испытуемый дает ложные тревоги в 16% случаев, если его критерий расположен на одно среднеквадратичное отклонение вправо от среднего значения распределения N: именно такая часть площади под кривой нормального распределения (16%) расположена вправо от 1. Значение b равно 2,0, поскольку 97,5% площади под кривой нормального распределения SN отсекается в точке, расположенной левее среднего этого распределения на 2а. Итак, d' = 1,0+2,0 = 3,0.

Удивительной особенностью d' является то, что величина d не зависит от положения критерия, устанавливаемого испытуемым. Это значит, что теория обнаружения сигнала обеспечивает нас двумя видами сведений: 1) информация относительно платежей и ожиданий приводит к пониманию влияния мотивов, установки и отношения субъекта на процесс обнаружения сигнала; 2) d является мерой чувствительности, свободной от этих влияний.

195


Часть 2. Факты, закономерности и результаты исследований восприятия

4. Восприятие пространства. Признаки удаленности и

глубины: окуломоторные, монокулярные

(изобразительные), бинокулярные, трансформационные.

Механизмы стереозрения: теоретический и эмпирический

гороптер, зона Панума. Стереограммы Юлеша

Р.Вудвортс

ЗРИТЕЛЬНОЕ ВОСПРИЯТИЕ ГЛУБИНЫ *

Проблема трехмерного зрительного восприятия давно уже занимает художников, философов и психологов.

Она связана с самим устройством глаза, который формирует оптическое изображение трехмерного пространства на поверхности сетчатки. Понятно, как такой механизм может обеспечивать восприятие направления объекта, и гораздо менее ясно, как он справляется с оценкой расстояния до него. Эта трудность демонстрируется рис. 1. Различные направления (А, Б), проецируются в различные точки сетчатки (а, б) и поэтому могут различаться. Проекции же точек, лежащих в одном направлении {, А2, AJ, попадают на одну и ту же точку сетчатки (а): как же человек может сказать, какая из них ближе и какая дальше? В этом и заключается проблема восприятия глубины.

Рис. 1. Проблема восприятия глубины. Все точки данной прямой (А,, \, А,) проецируются на одну и ту же точку сетчатки (а). Таким образом, положение точки на сетчатке может указывать лишь направление объекта, но не его расстояние от глаза

Указанная проблема может быть выражена с помощью знакомой нам формулы: R =fl,S, О)**. Тип ответа (К) зависит от схемы эксперимента. В экспериментах с животными, к сожалению, очень немногочисленных, мы можем использовать некоторые

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 302-320, 334-343.

** Я - ответ (англ. Response), S - стимул (англ. Stimulus), О -наблюдатель (англ. Observer).

 двигательные реакции, например, прыжок, который должен точно соответствовать ширине препятствия. В экспериментах на человеке обычно используется речевой отчет или его эквивалент, определяемый инструкцией. Например, испытуемого можно попросить оценить расстояние до объекта в метрах, или уравнять удаленность двух объектов (метод установки), или оценить, какой из двух объектов дальше (метод границ или метод постоянных стимулов). Наша задача состоит в том, чтобы показать, как S- и 0-переменные определяют ответ. И здесь мы сталкиваемся с некоторыми трудностями. Существуют установочные движения глаз, связанные с расстоянием, — аккомодация и конвергенция, которые являются очевидными ответами и могли бы использоваться как индикаторы адекватности и неадекватности оценки удаленности. Но они обычно не используются в качестве R при исследовании восприятия глубины. Сокращающиеся глазные мышцы посылают импульсы обратной связи в мозг, и когда мы обсуждаем возможную роль кинестетических импульсов в восприятии глубины, они выступают как S-переменные. В большинстве экспериментов движения глаз вообще не являются, строго говоря, ни S-, ни Л-переменными и должны рассматриваться как О-переменные или как промежуточные переменные. Есть другой и очень важный класс О-переменных: эффекты прошлого опыта, включающие как долговременные эффекты научения, так и преходящее действие "установки". Одной из традиционных проблем восприятия глубины, которой мы не будем подробно касаться, является проблема относительной роли приобретенного опыта и врожденных факторов как О-переменных.

Лабораторные исследования восприятия глубины касаются главным образом ^-переменных, которые являются показателями или индикаторами удаленности объекта. Они обычно называются признаками глубины или удаленности. Как же нам обнаружить или оценить эти признаки? Почему бы не попросить наблюдателя рассказать, какими признаками он пользуется, когда оценивает удаленность одного предмета относительно другого? Препятствием здесь является то, что обычно он не может ответить на этот вопрос. Наблюдатель может даже утверждать, что вовсе не нуждается в признаках, поскольку непосредственно видит расстояние. Однако, как показывает анализ, это не так. Существует мнение, что наблюдатель не может использовать признак, не осознавая его. Признак есть сигнал расстояния, следова-

196


тельно, расстояние представляет собой значение этого сигнала. Если человек не осознает сам сигнал, как он может осознавать его значение? Можно ответить, что наблюдателя интересует в целом только значение, и если он быстро его схватывает, сигнал забывается или вообще не замечается отдельно от значения. Во всяком случае существует множество признаков, которые используются, но остаются незамеченными. Например, бинауральная разность во времени поступления звука как признак его направления. Бесспорно, иногда наблюдатель может сказать, какой признак он использует; например, когда он говорит: "Тот корабль, должно быть, очень далеко, так как над горизонтом видна лишь его труба". Вообще же мы должны избегать чрезмерной интеллектуализации восприятия. Оно скорее напоминает современный прибор управления противовоздушным огнем: люди вводят в него данные, поворачивая рукоятки, устанавливая шкалы и т. д., т. е. поставляют ему признаки или ^-переменные; машина же интегрирует эти данные, наводит орудие соответственно направлению и дальности цели. Эту машину можно было бы назвать "машиной восприятия глубины". Вопрос об осознании при восприятии должен беспокоить нас не больше, чем в случае машины. Если бы нам удалось показать, что такие-то стимульные переменные определяют перцептивный ответ наблюдателя, это был бы важный результат.

Имеется одно существенное различие в использовании признаков глубины между машиной и наблюдателем. В машину не вводятся несущественные или избыточные данные, тогда как человек имеет с ними дело непрерывно. Таким образом, к нашей проблеме можно подойти, выяснив прежде всего, какие признаки глубины представлены в ситуации, а затем экспериментально исследовать, какие из этих признаков фактически используются.

Возможные признаки глубины

При разработке оптического прибора для измерения расстояния от объекта до наблюдателя можно использовать один из двух основных принципов — фокусировку или триангуляцию. Рассмотрим эти принципы как основу для оценки в дальнейшем различных факторов восприятия глубины.

Фокусировка

Чтобы получить четкое изображение при данном расстоянии, фотоаппарат должен быть наведен на резкость. <...> Для этого необходим, во-первых, масштаб удаленности, показывающий, насколько следует выдвинуть линзу, чтобы сфокусировать изображение при заданном расстоянии; во-вторых, матовое стекло, заменяющее пленку во время процесса фокусировки. Если после фокусировки прочесть масштаб, можно определить (ранее неизвестное) расстояние до объекта.

Фокусировка глаза на объект осуществляется не перемещением линзы (как в фотоаппарате), а изменением ее кривизны и силы. Этот процесс, называемый аккомодацией, осуществляется цилиарной мыш-

 цей. Если объект сравнительно далеко (1,8л или больше), мышца расслаблена; по мере приближения объекта сокращение мышцы увеличивается, что заставляет линзу все больше и больше искривляться. Здесь, таким образом, заложен важный признак глубины. Сначала обеспечивается четкое изображение объекта (путем проб и ошибок), затем степень сокращения цилиарной мышцы с помощью кинестетических импульсов передается в мозг и может служить показателем расстояния до объекта. Фокусируя близкий предмет, например, кончик карандаша в нескольких сантиметрах от открытого глаза, можно ощутить напряжение мышц, но наличие такого осознаваемого ощущения, как мы уже говорили, не является необходимым. При отсутствии чего-либо лучшего этот признак может использоваться на небольших расстояниях. Однако тот факт, что перевод глаз с одного близкого объекта на другой обычно не вызывает у нас никаких "сопутствующих" ощущений, указывает скорее на то, что главную роль здесь играют другие признаки, а кинестетический признак оказывается избыточным. Существен ли он вообще? Это можно установить лишь в экспериментах, где будут исключены все другие признаки удаленности.

Триангуляция

В основе второго возможного признака удаленности лежит свойство треугольника. Землемер может измерить ширину реки, проведя вдоль берега базовую линию и наблюдая из концов этой линии некоторую точку на противоположном берегу реки. Зная размеры одной стороны и двух прилежащих к ней углов треугольника, с помощью тригонометрии он может вычислить искомую ширину. Человек при бинокулярном зрении имеет в своем распоряжении подобные данные. Он направляет взгляд на объект и конвергирует глаза так, чтобы спроецировать его в фовеа каждого глаза, получив тем самым слитное изображение. В этом случае он имеет дело с треугольником, основанием которого является расстояние между глазами, а прилежащие углы задаются степенью конвергенции каждого глаза или их суммой, которая равна углу конвергенции. Человек, конечно, не может оценить в миллиметрах расстояние между своими глазами, однако он привык к этому расстоянию. Он также не воспринимает угол конвергенции в радианах или градусах, но вполне может регистрировать его по степени сокращения мышц. Слитное видение удаленного объекта (находящегося, например, в 45 м от наблюдателя) происходит при параллельном положении глаз, но по мере приближения объекта степень сокращения внутренних прямых мышц постепенно увеличивается, кинестетическая импульсация от этих мышц в качестве сигнала обратной связи поступает в мозг и служит одним из возможных признаков удаленности. Если этот признак недостаточно точен для оценки абсолютного значения удаленности, он все-таки позволяет наблюдателю сказать, какой из двух объектов дальше.

Двоящиеся изображения

Кинестетический признак конвергенции (как и аккомодации) действует только после того, как на

197


основе некоторых предварительных признаков или путем проб и ошибок получено слитное изображение. В бинокулярном зрении всегда присутствует хороший исходный признак, оптический по своей природе.

Простой эксперимент обнаруживает следующий фундаментальный факт. Возьмем прямоугольную полоску плотной бумаги или просто линейку и поместим ее перед глазами, направив от себя так, чтобы она смотрела одной гранью вправо, другой —влево. Правый глаз тогда будет видеть правую сторону, а левый - левую. Если смотреть одним правым глазом, дальний конец будет виден справа от ближнего; поэтому глаз смещается вправо при переводе взгляда с ближнего конца на дальний и влево при переводе с дальнего на ближний. Если смотреть одним левым глазом, дальний конец виден слева от ближнего, что соответственно при переводе взора заставляет левый глаз смещаться в направлении, противоположном движению правого. Теперь посмотрим двумя глазами и увидим сразу обе стороны. Если фиксировать ближний конец, дальний начнет раздваиваться, образуя букву V, направленную открытой частью от наблюдателя, причем то, что видно правым глазом, лежит справа. Если же фиксировать дальний конец, та же К-образная фигура будет направлена открытой частью к наблюдателю, и видимое правым глазом окажется слева. При бинокулярной смене фиксации каждый глаз будет следовать вдоль своего изображения, как если бы он был открыт только один. В общем случае, если ближний и дальний объекты расположены прямо перед нами и мы фиксируем ближний объект, изображение дальнего объекта двоится, причем видимое правым глазом лежит справа от того, что видно левым. Когда же фиксируется дальний объект, двоится изображение ближнего, и видимое правым глазом лежит слева от того, что видно левым. Таким образом, если мы получаем перекрещивающиеся двойные изображения предмета, этот предмет лежит ближе к точке фиксации, и мы должны увеличить конвергенцию, чтобы увидеть его четко; если же мы получаем непе-рекрещивающиеся двойные изображения предмета, он лежит за точкой фиксации и нужно ослабить конвергенцию (посмотреть вдаль), чтобы увидеть его четко.

Когда ближняя и дальняя точки не лежат на одной линии взора, перевод глаз с одной точки фиксации на другую состоит из скачка и конвергенции. Скачок определяется направлением объекта и может считаться равным для обоих глаз, тогда как движения конвергенции зависят от удаленности объекта и по существу проходят так же, как в рассмотренном простом случае.

На значение двойных изображений как признаков глубины указывал еще Геринг (1861—1864), но эта точка зрения пересматривалась более поздними исследователями. То, что некоторые люди не видят двойных изображений по причине сильного доминирования одного глаза, не может служить доводом против их функционального значения. Однако прямо проверить это очень трудно; дело в том, что невозможно отделить двойные изображения от бинокулярного зрения, чтобы посмотреть, сколь много потеряет от этого восприятие глубины.

 Бинокулярная диспаратность

Изображение двоится, когда проекция объекта попадает на некорреспондирующие области двух сетчаток. Когда глаза сконвергированы на объекте, его изображения на обеих сетчатках попадают в фовеа, т.е. в корреспондирующие области. Другие объекты могут восприниматься слитно, если они находятся на том же расстоянии, что и точка фиксации, поскольку их изображение также проецируется на корреспондирующие области. Но объекты, находящиеся ближе и дальше точки фиксации, проецируются на некорреспондирующие, или "диспаратные", области сетчатки, и как говорят, обнаруживают диспаратность. Степень диспаратности можно оценить количественно. Если держать два указательных пальца прямо перед собой и, фиксируя ближний палец, все более удалять другой, или же, наоборот, фиксируя дальний, приближать ближний, то в обоих случаях диспаратность растет с увеличением расстояния между пальцами. Диспаратность в угловых единицах измеряется разностью углов конвергенции на ближней и дальней точках, т.е. равна изменению конвергенции при переходе от одной точки к другой.

Более наглядно диспаратность можно представить, проецируя сетчаточные изображения на фронтальную плоскость, проходящую через точку конвергенции (см. рис. 2). Здесь мы имеем дело с тангенсами углов конвергенции, а не с углами, измеренными в градусах.

F F

Рис. 2. Диспаратность демонстрируется с помощью проекционного метода. Глаза фиксируют середину прямой NF, направленной прямо от наблюдателя. Для большей простоты на первом рисунке приводится проекция для левого глаза. Фиксируемая средняя точка проецируется в фовеа, дальний конец прямой - справа, а ближний - слева от фовеа. Проекция дальнего конца на фронтальную плоскость, проходящую через точку фиксации, — точка FL, а ближнего - Nv Проекции для правого глаза подобны, но имеют противоположные направления. На втором рисунке та же прямая рассматривается бинокуляр-но, и проекции для левого и правого глаза совмещены. Как видно, раздвоенное изображение точки F — неперекрещенное, а точки N— перекрещенное. Диспаратность изображенной точки /показана как /", к /"„, а точки N ~ как NR и NL. Если прямую NF расположить наклонно или сдвинуть в сторону, то для определения диспаратности пригоден тот же метод. Фигура станет несимметричной, тем не менее основной факт останется в силе: если некоторая точка лежит за плоскостью точки фиксации, ее проекция для правого глаза всегда находится правее ее проекции для левого глаза

198


Гороптер

Для полноты изложения мы должны упомянуть о гороптере. Это геометрическое место всех точек пространства, которые дают недиспаратные изображения при данной степени конвергенции. Допустим, фиксируется объект на расстоянии 3 ж от головы. Фиксируемый объект будет казаться слитным, так как глаза сконвергированы на нем, обеспечивая попадание его изображения на корреспондирующие фовеальные точки обоих глаз. Объекты, находящиеся ближе и дальше точки фиксации, но на той же линии взора, будут давать двоящиеся изображения, так как они стимулируют некорреспондирующие точки сетчаток.

Рассмотрим теперь объекты, лежащие в стороне от точки фиксации на периферии поля зрения. Насколько они должны быть удалены, чтобы стимулировать корреспондирующие точки и восприниматься слитно? На первый взгляд может показаться, что все точки, лежащие на одинаковом расстоянии от глаз, в нашем примере на расстоянии 3 м, должны видеться слитно, т. е. что гороптер будет сферической поверхностью с радиусом 3 м и центром у переносицы. Однако это оказывается совершенно неверным. Геометрически можно показать, что теоретической формой гороптера является окружность, проходящая через точку фиксации и центры вращения обоих глаз. Однако при экспериментальной проверке и это оказывается неверным из-за определенных усложняющих факторов в самих глазах. Экспериментальное определение действительного, или эмпирического гороптера просто в теории, но утомительно на практике. Испытуемый должен удерживать фиксацию на одном стержне и подбирать положение другого в разных точках периферии до тех пор, пока они не будут видеться слитно (рис. 3). Как оказывается, действительная форма гороптера меняется вместе с удалением точки фиксации.

Рис. 3. Эмпирический гороптер. Если глаза сконвергированы на точке Fr то любая точка кривой, проходящей через Fv будет восприниматься слитно. Точки, расположенные ближе и дальше ее, будут двоиться. Фактическая форма гороптера меняется при удалении точки фиксации, как это видно из кривых, проходящих через F2 и Fy (Огл., 1950)

 Знание гороптера важно для полного математического анализа определенных аспектов восприятия глубины (Гельмголъц, 1925; Огл., 1950), но для большинства из нас, к счастью, достаточно поверхностного знакомства с этим сложным вопросом.

Двигательный параллакс

В общем случае параллакс - это изменение положения объекта, вызванное изменением положения наблюдателя. Бинокулярный параллакс обусловлен небольшим различием в положении обоих глаз. При смещении головы на 15 ел в сторону имеет место значительно больший параллакс. Такое смещение дает очень разные картины объекта, но поскольку они не одновременны, отчетливого стереоскопического бинокулярного эффекта при этом получить невозможно. Однако во время движения мы, действительно, получаем ясные впечатления об относительной скорости объектов. Когда мы смещаемся вправо, все объекты движутся влево, однако угловое смещение отдаленных объектов значительно меньше, чем ближних (чисто геометрический эффект).

Глаза наблюдателя не остаются пассивными при движении головы или тела. Они фиксируют некоторый объект и удерживают фиксацию на нем с помощью компенсаторных прослеживающих движений. Если фиксировать объект, находящийся на среднем расстоянии и при этом двигать голову вправо, то изображения всех более близких объектов будут перемещаться по сетчатке в одном направлении, а всех более далеких — в противоположном. Все далекие объекты как бы следуют за вами, тогда как ближние перемещаются вам навстречу. При этом чем ближе объект, тем больше скорость его относительного встречного движения. Наоборот, чем объект дальше, тем больше скорость его относительного сопровождающего движения. Мы не знаем, насколько используется этот великолепный признак глубины. В лесу или в другом подобном месте расстояния как бы оживают, как только мы начинаем двигаться. При быстрой езде на автомобиле оживают даже дали.

Размер как признак глубины

Знакомый размер объекта является хорошим признаком его удаленности. Этот признак, как и рассмотренные нами выше, базируется па свойствах треугольника. На рис. 4 действительный размер объекта -A, D - его удаленность, а - величина сетчаточ-ного изображения, d расстояние от точки пересечения всех лучей (центра линзы) до сетчатки. Таким образом, мы имеем два подобных треугольника, в которых a/d =A/D. Когда человек смотрит на объект, размеры and заданы, даже если он этого неосознает. Размер его глазного яблока можно принять за единицу; тогда из уравнения следует, что а = A/D. Величина сетчаточного изображения, по-видимому, как-то регистрируется нервной системой. Если человек знает реальный размер (А) объекта, он может, решив уравнение, получить расстояние до него (£>). Поскольку мы, действительно, знаем размеры многих объектов, вполне возможно, что мы пользуемся этим при оценке расстояний. Сюда же относятся многие

199


признаки, используемые художниками для изоора-жеиия глубины. Относительный размер, линейная перспектива, положение в поле зрения — все это может быть сведено к той же самой основной формуле. Например, железнодорожные шпалы представляют собой серию объектов известного (и одинакового) размера, дающих постепенно уменьшающиеся ретинадьиые изображения. Поскольку /( остается постоянным, а а уменьшается, из уравнения следует увеличение D. Таким образом, полотно воспринимается уходящим вдаль. Есть, правда, один сугубо зрительный признак, которым не могут пользоваться художники: скорость перемещения сетчаточиого изображения объекта, движущегося с известной нам скоростью, характеризует его удаленность. Это не что иное, как соответственно а и А в единицу времени. То же уравнение позволяет определить Л при заданных D и а, как эго происходит в экспериментах на константность величины и во многих жизненных ситуациях.

 падающая на сферическую или ребристую поверхность. Тень, отбрасываемая одним объектом на другой, показывает, какой из них дальше, обнаруживая при этом положение источника или направление света. Ложные тени или ложные источники света могут вызывать очень интересные эффекты, например, превращение выпуклого рельефа в вогнутый и обратно. Воронки от снарядов, снятые с воздуха, выглядят как горы, если перевернуть фотографию вверх ногами. Известно также множество других примеров. Простой рис. 5, если его показать многим испытуемым, обнаружит ряд характерных фактов:

обычно кажется, что свет пи картину падает
сверху;

выпуклое видится чаше, чем вогнутое;

есть тенденция видеть рельеф всех фигур оди
наковым.

N

Рис: 4. Геометрические соотношения размеров и удаленности. А и а —соответственно размеры объекта и его сетчатомпого изображения. /> и d — расстояния от фокуса хрусталика (/V) соответственно до объекта и до сетчатки. Поскольку </ постоянно, уравнение может быть записано в виде: а~ A/D. Отношение A/D есть tg угла зрения (V) (Шлосберг. 1950)

Наложение или перекрытие

Невозможность увидеть что-либо за углом — одна из самых простых истин зрительного опыта, истина, которую очень рано понимает ребенок. Ом обучается тому, что один объект может быть скрыт за другим, что закрытый объект находится дальше и что часто можно увидеть скрытый объект, сдвинувшись вправо или влево. Таким образом, сочетая принципы наложения и двигательного параллакса, он может познакомиться с другими признаками глубины. Когда дальний объект лишь частично закрыт ближним, их общий контур может указать, какой из них ближе, без всякого перемещения наблюдателя и без предварительного знакомства с ними (Ратуш, 1949). Более законченная фигура также кажется находящейся ближе (Чапанис и Мак-Клери, 1953). В определенных ситуациях наложение является единственно надежным признаком относительного расстояния; например, при нолевой стрельбе, если взрыв снаряда закрывает цель, прицел дал "недолет", если же цель выступает на фоне взрыва, то произошел "перелет". Когда Шривер (1925) "сталкивал" между собой признаки глубины, перекрытие оказалось самым сильным из них. Солнечное затмение означает, что Луна находится между Солнцем и Землей.

Тени

Еще одним признаком глубины и рельефа, широко используемым художниками, является тень,

 О    С

о

OOOQOOOO

Рис. 5. Выпуклое и вогнутое на плоскости, при освещении с одной стороны. Переверните картинку (Фап:ш<), 1938)

Предположение, что свет надает сверху, у детей выражено столь же сильно, что и у взрослых {Фаи-энд, 1938). Является ли эта тенденция результатом почти универсального опыта или врожденной реакцией на такое свойство среды? Гесс (1950) держал экспериментальную группу цыплят с самого рождения в клетке, свет в которую проходил только снизу через проволочную сетку днища; потолок и стены в ней были покрыты черной тканью, и даже кормушка была стеклянной. Контрольная группа росла при обычном верхнем освещении. Затем в тестовой пробе цыплятам предъявлялась вертикально закрепленная фотография рассыпанных зерен пшеницы, на одной половине которой зерна отбрасывали тень вниз, как от источника, расположенного сверху, на другой — вверх. В возрасте семи недель многие цыплята начинали клевать нарисованные зерна; практически они выбирали именно те зерна, которые соответствовали знакомому освещению: те, что выращивались в условиях света снизу, выбирали зерна с тенью, отбрасываемой вверх. Второй эксперимент, проведенный 1-6 недель спустя, был менее удач ным и показа!!, что приспособление к свету, идушс-

200


му снизу, по-видимому, более трудно, так как верхний свет больше соответствует природе цыплят. Вопрос о соотношении природы и воспитания можно поставить в отношении каждого признака глубины. Однако экспериментальные факты здесь получить чрезвычайно трудно, так как обучение пространственному зрению происходит даже у ребенка преимущественно в самые первые месяцы жизни.

Воздушная перспектива

Далекие горы кажутся голубыми в ясную погоду, городские же постройки всего в нескольких кварталах от нас кажутся серыми в дымном городе. В воздухе всегда есть достаточное количество воды и пыли, чтобы вызвать этот эффект. Воздушная перспектива начинает играть важную роль, когда из-за очень большого расстояния другие признаки теряют силу.

Градиенты

В своей, чрезвычайно известной книге, посвященной восприятию пространства, Гибсон (1950) обратил внимание на роль поверхностей, таких, как пол или земля, по которым мы ползаем, ходим, ездим, над которыми мы летаем. Когда психологи говорят о признаках глубины, они обычно имеют в виду расстояние до изолированного объекта или относительное расстояние между двумя объектами и в своих экспериментах стараются скрыть пол, потолок, стены, так как они, находясь в поле зрения испытуемого, снимают все трудности в оценке расстояния. Гибсон утверждает, что наблюдатель имеет непосредственное зрительное доказательство того, что пол - плоская поверхность, простирающаяся перед ним. Если на полу имеются регулярные метки или видимая текстура, то по мере роста удаленности эта текстура становится для глаз все более плотной. Подобные градиенты текстуры можно видеть на дороге, в поле или на водной поверхности, посмотрев прямо перед собой (рис. 6).

Рис. 6. Градиент текстуры, создающей впечатление глубины {Гибсон, 1950)

Текстурный градиент является таким же реальным свойством сетчаточной стимуляции, как цвет или яркость. Линейная перспектива и двигательный параллакс создают дополнительные градиенты, обеспечивающие пространственное восприятие. Эти гра-

 диенты сетчаточных изображений непосредственно связаны, с одной стороны, с объективными расстояниями, с другой стороны, с субъективными впечатлениями об удаленности. Таким образом, целостное восприятие окружающего пространства происходит скорее всего до, а не после восприятия удаленности отдельных объектов. Такова в самых общих чертах теория Гибсона.

Взаимодействие признаков

В любом реальном случае восприятие глубины может опираться на несколько описанных выше признаков. Результат при этом не обязательно должен быть простой суммой действия каждого из них. Один сильный признак, такой, как перекрытие, может полностью определить перцептивный эффект, сведя на нет действие других. С другой стороны, восприятие может оказаться нестабильным и изменчивым. Как правило, известные нам объекты поразительно устойчивы и часто сопротивляются искажениям, вносимым неправильными аккомодацией, конвергенцией или сетчаточной диспаратностью. Поэтому попытки изолировать какой-либо фактор должны делаться с крайней осторожностью. Как мы увидим далее, многие разногласия в литературе обусловлены недостаточным вниманием к этому обстоятельству. Трудности такого рода привели некоторых психологов к отказу от аналитического подхода (Вер-нон, 1937). Но давайте вернемся к экспериментальным попыткам оценить роль рассмотренных ранее возможных признаков глубины.

Первым крупным экспериментатором в этой области был замечательный художник и инженер Леонардо да Винчи (1452—1519). Имея в виду большие трудности художников в передаче эффектов глубины, Леонардо да Винчи предложил следующий эксперимент:

"Выйдите в поле, выберите объекты на расстояниях 100, 200 и т. д. ярдов... закрепите перед собой кусок стекла и, удерживая глаза в одном положении, прочертите контур дерева на стекле. Теперь сдвиньте стекло в сторону настолько, чтобы видеть дерево рядом с его изображением и раскрасьте свой рисунок в соответствии с цветом и рельефом объекта... Проделайте такую же процедуру при срисовывании второго и третьего деревьев, находящихся на все больших расстояниях. Используйте эти рисунки на стекле как вспомогательные средства в своей работе".

Отметив практически все признаки глубины, какими только может пользоваться художник, Леонардо да Винчи положил также начало изучению бинокулярных эффектов. Философ Джордж Беркли в 1709 г. впервые указал на незрительные кинестетические признаки глубины, поставляемые глазными мышцами при аккомодации и конвергенции. Однако он не ставил экспериментов для проверки действительного значения этих возможных признаков расстояния. Следующий важный шаг связан с именем физика Чарльза Уитстона, чьи открытия в области стереоскопического зрения и изобретение стереоскопа (1838) начали новую эру в изучении пространственного восприятия. <...>

201


Отношение между величиной и расстоянием

Восприятие объектов

Мы неоднократно видели, что попытки оценить в лабораторных условиях роль отдельных признаков удаленности наталкиваются на трудности, связанные с необходимостью фиксировать другие признаки. Если нужно выделить влияние одного признака, то лучше всего исключить из ситуации все остальные признаки. Можно, к примеру, устранить конвергенцию, двигательный параллакс и бинокулярную диспаратность, предложив испытуемому смотреть через отверстие; если испытуемый смотрит неподвижно одним глазом, то в данный момент названные признаки для него не существуют. Но исключение признаков требует часто большой изобретательности. Весьма примечательными в этом отношении являются работы Эймса и его сотрудников.

Анизейкония

Эймс уже в 1925 году интересовался вопросом изображения глубины, но лишь после того, как ему удалось наблюдать в Дармутской клинике глазных болезней одну редкую аномалию зрения, он взялся за систематическую разработку этой проблемы. Аномалией была анизейкония, что означает неодинаковые образы. Если предмет кажется одному глазу больше, чем другому, то это чрезвычайно меняет диспаратность изображений, что приводит к неправильному восприятию удаленности. Такая аномалия может быть устранена с помощью линз, меняющих размеры. На рис. 7 показано действие такой линзы на нормальный глаз: анизейконический глаз, для которого предназначена эта линза, дал бы противоположный эффект.

Рис. 7. Увеличивающая линза: / - объект; 2 - объект, как он должен видеться наблюдателю; 3 — размерная линза (Бартли, 1950)

Удивительно, что люди, страдающие анизейко-нией, воспринимают тем не менее окружающий мир

 

М

нормально. Дома и стены видятся прямыми, несмотря на то, что они должны искажаться в соответствии с законами оптики. Так, человек, рассматривающий комнату через линзу, изображенную на рис. 7, должен видеть правый дальний угол более удаленным, а левый — более близким, несмотря на то, что реальные расстояния до них одинаковы (как это показано на рис. 8). Однако это не всегда так! Если стены комнаты оштукатурены или выложены кирпичом, что для человека нашей культуры обычно связано с прямоугольными формами, то описанный эффект не возникает. Но если стены прямоугольной комнаты разрисованы листьями — знаменитая "лиственная комната", — то углы ведут себя так, как им диктуют законы оптики. Это становится вполне понятным, если учесть, что у наблюдателя нет никаких оснований полагать, что стены "лиственной комнаты" имеют непременно прямоугольную форму. Поэтому он может видеть их в соответствии с правилами бинокулярной диспаратности. Таким образом, описанные расстройства восприятия просто маскируются опытом контакта со специальными предметами, а не коренным образом исправляются путем перестройки восприятия пространства. Это позволяет думать, что механизмы, лежащие в основе корреспондирующих точек, являются скорее врожденными, чем приобретенными. Если нормальный испытуемый носит описанные линзы в течение недели, то естественная среда перестает казаться ему искаженной, но контрольные ситуации типа "лиственной комнаты" показывают очень незначительные изменения в анизейконии (Бьюрайен, 1943; Огл., 1950).

Рис. 8. Задняя стена (вверху) и план (внизу) искаженной комнаты:

Хк У— окна; Ли M— левый и правый углы задней стены. Пунктирные линии на нижнем рисунке изображают нормальную прямоугольную комнату, которая дает ту же проекцию на сетчатке, что и искаженная комната: искаженная комната построена путем продолжения основных линий взора (направленных к окнам и углам нормальной комнаты) на желаемую длину. Высота вертикальных линий задней стены пропорциональна измененным расстояниям до них (по Эймсу, 1946)

Когда нормальный испытуемый только надевает такие линзы, он воспринимает искаженной не только "лиственную комнату", но и другие ситуации. Последнее зависит от ряда факторов, таких, как характер среды и устойчивость предметного восприятия испытуемого (Эймс, 1946; Бартли, 1950). Таким об-

202


разом, как нормальные, так и страдающие анизей-конией испытуемые должны исследоваться во многих различных ситуациях. Чрезвычайно удобным для этих целей является пространственный эйконометр {Огл., 1946). В основе он представляет собой набор натянутых шнуров, образующих плоскость, которая полностью подчиняется законам искажения пространства при описанных выше аномалиях зрения. Рассмотрение таких ситуаций, а также анализ признаков глубины, которые могли бы в них содержаться, побудили Эймса создать ряд демонстраций. Каждая из них выделяет какой-нибудь один признак удаленности; устраняя другие, противоречащие признаки, Эймс сумел вызвать удивительные иллюзии. Эти иллюзии тем более впечатляют, что восприятие часто расходится с реальными характеристиками объектов. Эти иллюзии были описаны в популярных журналах, технической литературе, а также составили основу отдельного недорогого выпуска, организованного и широко распространенного научной службой (1952). Пожалуй, самое полное описание этих иллюзий содержится в руководстве Ительсона (1952).

Искаженная комната

В большинстве демонстраций Эймса исключаются возможные признаки глубины, связанные с конвергенцией, диспаратностью и двигательным параллаксом, путем введения отверстия, через которое должен смотреть испытуемый. Так, в одной из демонстраций испытуемый смотрит через глазок на комнату, которая имеет 3 м в ширину, 1,8 ж в длину и 1,5 м в высоту. Он видит два обыкновенных окна, расположенных на противоположной стене. Затем ему предлагается через другое отверстие с помощью длинной указки дотронуться до дальнего правого угла потолка. К своему огромному удивлению испытуемый чувствует, что рука его очень коротка и что он не может даже дотянуться до угла. Затем ему предлагается таким же образом дотронуться до дальнего левого угла. На сей раз он буквально таранит угол указкой: на самом деле угол оказывается куда более близким, чем это казалось испытуемому. Наконец, ему разрешают рассмотреть комнату двумя глазами, поворачивая голову: она кажется ему явно перекошенной. Все сказанное можно хорошо понять, рассмотрев рис. 8, изображающий планы пола и дальней стены такой комнаты; боковые стены и потолок искажены соответственно этим проекциям. На самом деле правый угол (М) в три раза более удален от наблюдателя, чем левый (L). Однако наблюдатель лишен прямых физиологических признаков глубины, так как смотрит одним глазом, не имея возможности им двигать; аккомодация же на таких расстояниях является неэффективной-. При таком дефиците признаков D испытуемый должен решать уравнение а = A/D, пользуясь заданным а (сетчаточный образ) и предполагаемым А (обычные размеры знакомого предмета). Рассмотрим окна Хм У. Оба они дают одно и то же значение а и, кроме того, предполагаются одинакового размера (А) как два окна, расположенные рядом. Поэтому они кажутся удаленными на одинаковое расстояние. То же рассуждение можно применить к вертикальным сторонам одного

 окна или двух углов комнаты, L и М. Короче говоря, целое семейство уравнений решается на основе знакомой прямоугольной схемы комнаты. Наблюдатель соответственно воспринимает комнату прямоугольной, как это показано на плане пола пунктирной линией. На рисунке изображена только одна из целой группы нормальных и искаженных комнат, которые дают один и тот же сетчаточный образ, или один и тот же фотографический снимок; наблюдатель же видит наиболее приемлемый вариант. В этом смысле восприятие есть вероятностная оценка данной части окружающего мира, а не ее точная копия. Эта мораль демонстраций Эймса чрезвычайно важна для тех, кто интересуется влиянием социальных норм на восприятие человека (Кэнтрил, 1947, 1950). Она может рассматриваться как отправной пункт нового подхода к науке вообще (Кэнтрил, Эймс, Хасторф, и Ительсон, 1949). С другой стороны, такой взгляд на восприятие не кажется очень новым экспериментальному психологу, поскольку он известен со времен Гельмгольца (1866). Действительно, интересным для нас в демонстрациях Эймса является то, что ему удалось исключительно изящно показать роль некоторых известных признаков удаленности, сняв с них маскирующее влияние других признаков. Рассмотрим поэтому еще несколько других демонстраций Эймса.

Другие демонстрации Эймса

Ложное перекрытие. Возьмем две обычные иг
ральные карты: "короля" и "даму" и прикрепим "ко
роля" к концу стержня длиной 1,5
м, а "даму" - к
концу стержня длиной 3
м, расположив их так, что
бы угол "короля" закрывал часть "дамы". Будем рас
сматривать карты монокулярно через отверстие. "Ко
роль" обязательно покажется менее удаленным, чем
"дама". Теперь осторожно отрежем часть "дамы", ко
торая была закрыта "королем", и поменяем карты
местами. Расположим их так, чтобы угол "короля"
заполнял вырезанную часть "дамы", и предложим ис
пытуемому опять смотреть через отверстие. Он уви
дит маленького короля впереди "дамы", вместо того
чтобы видеть нормального по размерам "короля" по
зади "дамы" с вырезанным углом. Это попросту озна
чает, что наблюдатель воспринимает наиболее веро
ятную ситуацию, а не ту необычную, которая была
тщательно организована нами. Это не значит, что на
блюдатель все детально продумывает: восприятие про
исходит мгновенно, но оно настолько приспособле
но к нормальному окружению, как если бы было тща
тельно продумано. Испытуемый может рассказать лишь
что, но не как он воспринимает.

Трмкмкяндное окно. Наблюдатель помешает
ся на расстоянии 6
м от объекта, имеющего вид окон
ной рамы и помещенного на вертикальной оси. Если
медленно вращать ось, то будет казаться, что рама
колеблется из стороны в сторону с амплитудой по
рядка 90°. Все дело в трапециевидной форме рамы,
которая точно воспроизводит форму окна на задней
стене комнаты, изображенной на рис. 8. Рама выре
зана из картона, но раскрашена таким образом, что
бы напоминать реальную оконную раму. Иными сло
вами, трапециевидная рама создает эффект перс-

203


пективы. Нетрудно сообразить, что окно будет казаться наклонным по отношению к линии взора, даже когда оно находится во фронтальной плоскости, а при вращении будет казаться, что оно меняет направление этого наклона на противоположное. Конечно, демонстрация должна делаться на достаточно большом расстоянии, чтобы устранить противоречащие иллюзии признаки удаленности от аккомодации, конвергенции и других источников. Однако, в общем, эта иллюзия удивительно сильная.

Можно еще усилить впечатление от иллюзии, если прикрепить к "окну" предмет вроде карты, мячика или трубки. Будет правильно казаться, что эти предметы делают полный оборот. Это, в свою очередь, создаст впечатление, что они проходят "сквозь" колеблющуюся раму. Подробно эта демонстрация описана Эймсом (1951) и Ительсоном (1952). В общем, она напоминает иллюзию ветряной мельницы - пример обращающейся перспективы, известный уже в течение двух столетий (Боринг, 1942. С. 270, 305; Майлс, 1931).

3. Воздушные шары. Есть ряд других интересных демонстраций, но мы остановимся еще только на одной. Два неполностью надутых освещенных воздушных шара находятся в темной комнате. Наблюдатель бинокулярно рассматривает их с расстояния 6 м. Простые сдвоенные мехи одновременно увеличивают один шар и уменьшают другой. Если в течение двух секунд размеры шаров меняются приблизительно на 50%, кажется, что один из них быстро приближается, а второй удаляется. Этот частный случай отношения величины сетчаточного образа и реальной величины объекта: увеличение сетчаточного образа обычно связано с приближением объекта и наоборот. Признак увеличения сетчаточного размера оказывается более сильным, чем признак диспаратности, особенно в условиях слабой освещенности и плохо различимых контуров, характерных для этой ситуации.

Можно вызывать также впечатление изменения относительного расстояния до шаров, увеличивая освещенность одного из них и уменьшая освещенность другого. Почему именно увеличение освещенности предмета создает иллюзию его приближения, не вполне ясно с функциональной или с какой-либо другой точки зрения. Для уточнения условий появления этого эффекта необходимы специальные опыты.

Эксперимент с биллиардным шаром

Один из наиболее впечатляющих экспериментов, навеянных описанными выше демонстрациями, был поставлен Хасторфом (1950). В этом эксперименте наблюдатель устанавливал размер светового пятна так, чтобы оно на заданном специальной отметкой расстоянии походило на шарик для настольного тенниса. Во второй серии наблюдатель должен был выполнять аналогичную задачу, приравнивая пятно к биллиардному шару. В обеих сериях размеры пятна оказались точно соответствующими размерам сетча-точных проекций обоих шаров. В конце второй серии экспериментатор устанавливал пятно в положение, соответствующее среднему из всех значений, полученных в первой серии (когда испытуемый приравнивал пятно к размерам мяча для настольного тенниса), и предлагал наблюдателю оценить удаленность

 пятна относительно отметки. Наблюдатель отмечал, что пятно находится позади отметки. Другая группа начинала с "биллиардного шара", а еще две группы устанавливали световые пятна прямоугольной формы, которые должны были изображать визитную карточку или конверт. Для всех групп были получены хорошо согласующиеся результаты.

Рассмотрим теперь эти результаты с точки зрения уже известного нам уравнения.

В первой серии испытуемым Хасторфа были известны А (размер шарика для настольного тенниса) и D (расстояние до специальной отметки) и необходимо было найти а (размер сетчаточного образа). Независимо от того, какую субъективную задачу они решали, единственной переменной, доступной регулированию, был размер светового пятна, в результате чего изменялся размер сетчаточного образа. Аналогичным образом в первой части второй серии испытуемым давалось другое значение А (биллиардный шар), и они придавали большее значение а. Затем без изменения инструкции относительно А им предлагалось меньшее значение а. Единственный способ сохранить отношения, заданные нашим уравнением, было увидеть большее D, что и обнаруживалось в отчетах испытуемых. В эксперименте Хасторфа один из факторов, а именно а (размер сетчаточного образа), однозначно определялся стимулом. Второй фактор D (удаленность воспринимаемого объекта) мог оцениваться лишь косвенным образом на основе сопоставления с удаленностью другого объекта, который, в свою очередь, локализовался на основе системы признаков, как при обычном восприятии удаленности. Третий фактор А (размеры воспринимаемого объекта) определялся путем словесного отнесения к объекту известных размеров. Пожалуй, самым удивительным во всем эксперименте является то, что испытуемый оказывался в состоянии выполнять свою задачу в столь сложной ситуации. Ключ к объяснению этого обстоятельства лежит в том, что люди воспринимают предметы локализованными в пространстве, а не "свободно взвешенными" в воздухе. Короче говоря, по мере возможности они решают наше уравнение. Если характеры стимула и (или) экспериментальной ситуации таковы, что значения двух переменных А и D заданы однозначно, наблюдатель может довольно легко "найти" значение третьей переменной а. Если же он не имеет возможности точно определить значение А и D, он хватается за любые доступные средства, как, например, инструкции или установки. Иначе говоря, именно отсутствие более сильных признаков подчеркивает влияние словесных инструкций. Фактически многие демонстрации Эймса могут быть лучше поняты, если учесть, что они содержат относительно двусмысленные ситуации, которые позволяют желаемому фактору проявиться в полную силу (Эймс, 1925). Описанные выше исследования приводят к важному обобщению: чем в меньшей степени процесс восприятия детерминируется стимулами, тем менее стабильным он является и тем в большей мере испытывает влияние со стороны факторов, связанных с наблюдателем. Именно это лежит в основе таких фактов, как влияние бедности на оценку размеров монеты {Брунер, Гудмен, 1947; Пастер, 1949) и клинических данных, относящихся к наиболее неопределенным из всех перцептивных стимулов - пятнам Роршаха.

204


А. Д. Логвиненко БИНОКУЛЯРНОЕ ПОДОБИЕ *

Монокулярные образы (равно как и соответствующие им стереограммы), которые могут быть поставлены в бинокулярное соответствие в акте стереоскопического восприятия, будут в дальнейшем называться бинокулярно подобными. Какими же свойствами должны обладать изображения, чтобы быть бинокулярно подобными? Совершенно ясно, что полностью идентичные изображения будут бинокулярно подобными. Однако возможность получить стереоскопический эффект глубины на стерео-граммах, <...> показывает, что полное обращение контраста у одного из изображений не нарушает бинокулярного подобия. Благодаря Гельмгольцу, которому этот факт был известен, укоренилось мнение о том, что идентичность контуров у изображений является необходимым условием их бинокулярного подобия. При этом контур может задаваться графически (контурный рисунок), различием в яркости отдельных участков изображения, аналогичным различием в цвете (хроматический контур) (Come/ford, 1974) и даже может быть когнитивным контуром (Согеп,  1972).

 Позднее выяснилось, что возможен стереопсис вовсе без контура. Эту возможность иллюстрируют случайно-точечные стереограммы (Компанейский, 1939; Aschenbrenner, 1954; Julesz, I960).

В отличие от своих предшественников Юлеш использовал ЭВМ для создания случайно-точечных стереограмм. Это позволило ему добиться полной идентичности элементов, из которых состояли его стереограммы (рис. 1, а). В этих стереограммах Юле-ша можно выделить три характерные области. Внешние области (на рис. 1, б они заполнены цифрами 1 и 0) идентичны у обеих стереограмм. Внутренние (заполнены буквами А и В) — также идентичны, но сдвинуты относительно друг друга на несколько клеток по горизонтали. В результате этого сдвига образуются области, не имеющие пары в другой стерео-грамме (на рис. 1, б это вертикальные колонки из букв X или Y). При монокулярном восприятии из-за случайного характера узора на стереограмме обнаружить эти области невозможно. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно беглого взгляда на эти стереограммы (рис. 1, а). При стереоскопическом восприятии этих стереограмм внутренняя область легко выделяется и, более того, локализуется по глубине в точном соответствии со знаком и величиной сдвига этих областей, т.е. в соответствии с их диспарат-ностью.

1

0

1

0

1

0

0

1

0

1

1

0

0

1

0

1

0

1

0

0

0

0

1

1

0

1

1

0

1

0

0

1

0

Y

А

А

в

В

0

1

1

1

1

X

в

А

в

А

0

1

0

0

1

X

А

А

в

А

1

0

1

1

1

У

В

В

А

В

0

1

1

0

0

1

1

0

1

1

0

1

1

1

0

0

1

1

0

1

1

1

0

1

0

0

0

1

1

1

1

0

1

0

1

0

1

0

0

1

0

1

1

0

0

1

0

1

0

1

0

0

0

0

1

1

0

1

1

0

1

0

0

1

0

А

А

в

в

X

0

1

1

1

1

в

А

в

А

Y

0

1

0

0

1

А

А

1

А

Y

1

0

1

1

1

в

В

А

В

X

0

1

1

0

0

1

1

0

1

1

0

1

1

1

0

0

1

1

0

1

1

1

0

1

0

0

0

1

1

1

1

0

Ряс. 1. Случайно-точечные стереограммы:

а) внешний вид стереограмм; б) глобальная структура стереограмм

(по Jultsz, 1964)

' Логвинвнко А.Д- Зрительное восприятие пространства. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 151-153.

 205


5. Восприятие реального движения. Теории восприятия

стабильного видимого мира. Иллюзии восприятия

движения: стробоскопический , автокинетический

эффекты, индуцированное движение, эффект "водопада"

Р.Грегори

ЗРИТЕЛЬНОЕ ВОСПРИЯТИЕ ДВИЖЕНИЯ *

Восприятие движения имеет жизненно важное значение. Для животных, стоящих на эволюционной лестнице ниже человека, движущиеся объекты являются, вероятно, сигналами либо опасности, либо потенциальной пищи и требуют быстрого соответствующего действия, в то время как неподвижные объекты могут быть игнорированы. Фактически, вероятно, только глаза высших животных могут давать мозгу информацию о неподвижных объектах.

Некоторые особенности эволюционного развития зрительной системы, начиная от глаза, способного воспринимать лишь движения, и кончая глазом, воспринимающим формы, сохранились в строении сетчатки человеческого глаза. Края сетчатки чувствительны только к движению. Это можно видеть, совершая колебательные движения каким-либо предметом в области периферии зрительного поля так, чтобы стимулировались только края сетчатки. Вы увидите, что при этом воспринимается только движение и его направление, но невозможно определить, какой предмет движется. Это очень близко к тому, что наблюдается при примитивном восприятии. Самые периферические отделы сетчатки еще более элементарны; когда они стимулируются движениями, мы еще ничего не воспринимаем, однако эта стимуляция вызывает рефлекс поворота глаз, благодаря которому изображение объекта перемещается в центральное поле зрения, с тем чтобы наиболее высоко организованная фовеальная область сетчатки с ее объединенными в нервную сеть элементами приняла участие в опознании объекта. Таким образом, периферия сетчатки представляет собой аппарат для раннего обнаружения объекта, он вызывает поворот глаз для того, чтобы цель попала на объекторазличи-тельную часть системы, оценивающую объект как полезный, вредный или нейтральный.

Такие глаза, как наши собственные, подвижные относительно головы, могут давать информацию о движении двумя различными способами. Когда глаз остается неподвижным, образ движущегося объекта перемещается по рецепторам сетчатки и вызывает в них быстро сменяющиеся сигналы; но когда сам глаз следует за движущимся объектом, его изображение остается более или менее неподвижным относительно сетчатки, так что оно не может быть сигналом движения, однако мы все же видим движение объекта. Если объект воспринимается на неподвижном фоне, быстро сменяющиеся сигналы могут возникать те-

* Грегори Р. Глаз и мозг. М.: Прогресс, 1970. С. 101-111.

 перь от фона, который передвигается по сетчатке во время слежения глаз за движущимся объектом; однако, мы продолжаем видеть движение даже при отсутствии фона. Это можно показать на простом опыте. Попросите кого-нибудь медленно помахивать зажженной сигаретой в темной комнате и последите за ней глазами. Движение сигареты видно, хотя в данном случае нет сигналов фона, двигающихся по сетчатке. Очевидно, повороты глаз относительно головы могут дать восприятие движения и довольно точную оценку скорости движения и при отсутствии сигналов, передвигающихся по сетчатке.

f Г

Следовательно, существуют две системы восприятия движения; мы назовем одну из них (а) система изображение/сетчатка; другую (Ь) система глаз/голова (рис. 1). (Эти названия заимствованы из артиллерийского дела, где возникают сходные ситуации, когда орудие нацеливается на объект с движущейся палубы корабля. Орудийная башня может быть неподвижна или следовать за целью, но движение цели в каждом случае может быть обнаружено.)

Рыс. 1.а - система восприятия движения изображение/сетчатка: изображение движущегося объекта пробегает по сетчатке в то время, когда сами глаза остаются неподвижными; таким образом, информация о движении возникает путем последовательной стимуляции рецепторов в соответствии с траекторией движения объекта; Ь — система восприятия движения глаз/голова: когда глаз следует за движущимся объектом, изображение остается стационарным на сетчатке, но мы продолжаем видеть движение. Эти две системы иногда могут давать противоречивые показания, что приводит к любопытным иллюзиям Рассмотрим теперь систему изображение/сетчатка, а затем обратимся к тому, как эти две системы работают совместно.

206


Система восприятия движения изображение/сетчатка

С помошью регистрации электрической активности сетчатки глаз животных было обнаружено, что существуют различного рода рецепторы, подавляющее большинство которых сигнализирует только об изменении освещенности, и только немногие отвечают длительным возбуждением на постоянный свет. Некоторые рецепторы возбуждаются при включения света, другие — при его выключении, третьи — как при включении, так и при выключении. Эти различного рода рецепторы сетчатки названы соответственно рецепторами "включения", рецепторами "выключения" и рецепторами "включения — выключения". По-видимому, эти рецепторы, чувствительные только к изменениям освещения, и ответственны за сигнализацию движения; таким образом, все глаза являются прежде всего детекторами движения. Эти рецепторы, сигнализирующие только об изменении освещенности, будут отвечать на движущиеся края изображения, но не будут реагировать на неподвижные изображения до тех пор, пока сами глаза не начнут двигаться.

С помощью тонких проволочных электродов, помещенных на сетчатку изолированного глаза лягушки, было обнаружено, что анализ рецепторной активности происходит в сетчатке задолго до того, как сигналы достигнут мозга. В статье с интригующим названием "Что глаз лягушки сообщает мозгу лягушки", написанной Летвином, Матураной, Мак-Келлоком и Питсом из лаборатории электроники Массачусетского технологического института, сетчатка описывается как "детектор насекомых"; авторы обнаружили три класса волокон, посылающих в мозг различного рода информацию. "Детектор насекомых" вызывает рефлекс движения языком, когда на сетчатку падает маленькая тень, отбрасываемая, например, мухой; таким образом, сетчатка в данном случае функционирует как мозг. Кроме этой системы, которая отвечает, по существу, на кривые линии, они обнаружили:

волокна, реагирующие только на отчетливые гра
ницы между объектами;

волокна, реагирующие только на изменения в рас
пределении света;

волокна, реагирующие только на общее уменьше
ние освещения, подобное тому, какое возникает, когда
на сетчатку падает тень от хищной птицы.

Глаз лягушки сигнализирует только об изменении освещенности и движении изогнутых краев объектов; все остальное игнорируется и никогда не доходит до мозга. Зрительный мир лягушки, таким образом, ограничен лишь движением некоторых видов объектов.

Физиологи Хьюбел и Визел провели важное исследование, регистрируя электрическую активность зрительной области мозга кошки. Они обнаружили, что в ней существуют отдельные клетки, которые отвечают только на движение изображения по сетчатке, причем на движение, осуществляемое только в одном определенном направлении.

 Тот факт, что движение перекодируется в нервную активность сетчатки или в активность зрительных проекционных областей мозга, находящихся непосредственно за сетчаткой, представляет собой физиологическое открытие, важное со многих точек зрения, и прежде всего потому, что оно показывает, что скорость движения может восприниматься независимо от оценки времени. Однако часто считают, что нервная система, ответственная за восприятие скорости движения, должна представлять собою своего рода "внутренние часы". Скорость в физике определяется как время, необходимое для того, чтобы объект переместился на определенное расстояние (v=d/t). Следовательно, предполагается, что для оценки скорости движения всегда необходима оценка времени. Но ведь спидометр автомобиля не имеет в своем устройстве часов. Часы нужны для калибровки этого прибора после его изготовления, но однажды откалиброванный, он будет измерять скорость движения без часов; то же самое справедливо, вероятно, и по отношению к глазу. Изображение, пробегающее по сетчатке, последовательно возбуждает рецепторы, и чем быстрее это изображение движется, тем — до известных пределов — более интенсивные сигналы скорости оно вызывает. Аналогия с другими измерителями скорости (спидометром и т. п.) показывает, что скорость может быть оценена безотносительно к "часам", но эта аналогия еще не говорит нам точно, как работает при этом нервная система. Когда-нибудь будет возможно изобразить полную круговую схему сетчатки и создать ее действующую электронную модель; однако пока мы не можем сделать это с полной уверенностью в отношении человеческого глаза. Такая модель была предложена для фасеточного глаза жука. Эта модель была изготовлена, и теперь она иногда используется в воздушном флоте, чтобы определять отклонение самолета от курса под влиянием ветра. Глаз как детектор движения сформировался в процессе биологической эволюции несколько сот миллионов лет тому назад, принцип его действия раскрыт с помощью электроники, а затем был построен его электронный эквивалент, который теперь используется при полетах человека.

Система восприятия движения глаз/голова

Нервные аппараты, обеспечивающие восприятие движения посредством перемещения изображения по сетчатке, существенно отличаются от другого способа сигнализации движений с помощью поворота глаза. Каждый глаз имеет шесть внешних мышц, управляющих его движениями; любое движение глаз сигнализируется в мозг и используется в качестве индикатора движения внешних объектов. То, что это действительно так, показывает опыт с сигаретой, который мы уже описывали; в этом случае нет никакого систематического движения изображения по сетчатке, и тем не менее движение сигареты, прослеживаемое глазами, видно (рис. 1, Ь).

Самым вероятным типом сигналов, возникающих при этом, были бы обратные сигналы от мускулатуры глаза, так что, когда происходит растяжение

207


мышц глаза, в мозг посылаются обратные сигналы, указывающие на движение глаз, а также объектов, прослеживаемых взором. Таково было бы инженерное решение этой проблемы, но так ли решает ее природа? Мы можем получить ответ, если займемся, казалось бы, совсем иным вопросом.

Почему мир остается стабильным, когда наши глаза двигаются?

Сетчаточные изображения перемещаются по рецепторам сетчатки всякий раз, когда наши глаза двигаются, - и все же мы не воспринимаем движения, мир не вращается, как бы наши глаза ни двигались. Почему это так?

Как мы знаем, существуют две нервные системы сигнализации движений: система изображение/ сетчатка и система глаз/голова. Очевидно, во время нормальных движений глаз эти системы тормозят друг друга, в результате чего и возникает стабильность зрительного мира. Идея взаимного торможения этих систем как средства стабилизации зрительного восприятия рассматривалась Чарлзом Шерринг-тоном — физиологом, внесшим значительный вклад в анализ спинальных рефлексов, а также Гельмголь-цем; однако они объясняли это явление с различных позиций и особенно расходились в оценке деятельности той системы, которую мы называем системой восприятия скорости движения глаз/голова. Теория Шеррингтона известна под названием афферентной теории, а Гельмгольца — под названием эфферентной теории (рис. 2). Шеррингтон думал, что сигналы от глазных мышц составляют систему обратных афферентаций, поступающих в мозг, когда глаза двигаются, и что они тормозят сигналы дви-

 жения, возникающие в сетчатке. Это представление известно в технике как обратная связь; однако для нервных сигналов, поступающих от глазных мышц, требуется довольно длительное время, чтобы дойти до мозга, и, если принять эту точку зрения, следовало бы ожидать появления неприятных ощущений неустойчивости всех видимых предметов каждый раз, когда мы двигаем глазами, до тех пор пока афферентные сигналы от глазных мышц не достигнут мозга и не затормозят сетчаточных сигналов движения. Гельмгольц высказал совершенно иное предположение. Он считал, что сетчаточные сигналы движения тормозятся не сигналами от глазных мышц, а центральными сигналами, исходящими от мозга и управляющими самими движениями глаз.

Решение этого вопроса может быть получено с помощью очень простых экспериментов, которые читатель может проделать на себе самом. Попробуйте осторожно двигать глаз пальцем, закрыв другой глаз рукой. Когда глаз смещается пассивно, мир будет казаться вращающимся в направлении, противоположном движению глаза. Очевидно, стабильность видимого мира поддерживается не пассивными, а нормальными произвольными движениями глаз. Так как мир движется в направлении, обратном направлению пассивного движения глаза, очевидно, что система восприятия движения изображение/сетчатка продолжает работать; здесь выключена только система глаз/голова. Можно было бы спросить, почему система глаз/голова связана только с произвольными, но не с пассивными движениями глаз? Шеррингтон полагал, что эта система работает с помощью сигналов, идущих от рецепторов растяжения, находящихся в глазных мышцах. Такие рецепторы растяжения мышц хорошо известны, они посылают обратные сигналы от мускулатуры при движении ко-

Централь-, ный блок 'сравнения

сигналов

АФФЕРЕНТНАЯ ТЕОРИЯ

 Сигналы, идущие от глазных мышц

Сигналы о движении, идущие от сетчатки

 Сигналы, идущие к глазным мышцам

ЭФФЕРЕНТНАЯ ТЕОРИЯ

Центральный блок сравнения сигналов

Рис. 2. Почему мир остается стабильным, когда наши глаза двигаются? Согласно афферентной теории, сигналы движения, поступающие от сетчатки (от системы изображение/сетчатка), тормозятся сигналами, идущими от глазных мышц (афферентными). Согласно эфферентной теории, сетчаточные сигналы движения тормозятся сигналами команды, управляющими самими движениями глаз, сигналами (эфферентными), которые, в свою очередь, регулируются внутренней замкнутой системой мозга. Факты свидетельствуют в пользу эфферентной теории

208


нечностей. Однако создается впечатление, что система восприятия движения глаз/голова работает иным образом, так как рецепторы растяжения продолжают посылать сигналы и при пассивном состоянии глазных мышц.

Мы можем прекратить все сетчаточные сигналы движения и посмотреть, что произойдет при пассивном перемещении глаза. Это можно легко сделать с помощью засвета ярким светом (или фотографической вспышкой), чтобы получить последовательный образ. Это вызовет утомление одного определенного места сетчатки, соответствующего фотографической вспышке, и этот образ будет передвигаться точно вместе с глазом, так что, хотя глаз и будет двигаться, сигналы от перемещения изображений по сетчатке не смогут возникнуть. Если мы будем наблюдать за последовательным образом в темноте (чтобы избежать фона), мы обнаружим, что, когда глаза пассивно приводятся в движение пальцем, последовательный образ не перемещается. Это очень убедительный довод против афферентной теории, так как активность рецепторов растяжения должна была бы вызвать перемещение последовательного образа вместе с глазом, если бы эта активность в обычных условиях тормозила сетчаточные сигналы движения.

Теперь, если глаз будет двигаться произвольно, мы обнаружим, что последовательный образ перемещается вместе с глазом. Куда бы глаз ни переместился, последовательный образ будет следовать за ним. Гельм-гольц при объяснении этого факта исходил из предположения, что здесь мы имеем дело не с афферентной активностью, идущей от глазных мышц, вовлеченных в движение, а с эфферентными сигналами команды, управляющими движением глаз. Эта эфферентная теория, как мы уже видели, утверждает, что сигналы команды регулируются внутренней замкнутой системой мозга и подавляются сетчаточными сигналами движения. Когда этих сетчаточных сигналов нет, как в случае с последовательным образом, видимым в темноте, мир вращается вместе с глазом, потому что сигналы команды не тормозятся сетчаткой. Пассивные движения глаза не вызывают движения последовательного образа, так как в этом случае нет системы, которая давала бы сигналы движения.

 В клинических случаях, при каких-либо нарушениях глазных мышц или их нервного аппарата, у пациентов появляется ощущение вращения окружающих предметов, когда они пытаются двигать глазами. Их мир движется в том же направлении, в котором они намеревались двигать глазами. Это происходит также и тогда, когда мышцы глаза парализуются с помощью кураре —южноамериканского яда для стрел. Немецкий ученый Эрнст Мах фиксировал свои глаза мастикой так, что они не могли двигаться, и он получил те же результаты.

Система глаз/голова, таким образом, приводится в действие не фактическими движениями глаз, а командой двигать глазами. Она работает даже в тех случаях, когда глаза не повинуются команде. Удивительно, что сигналы команды могут вызывать восприятие движения: принято думать, что восприятие движения исходит от глаз, а не от находящихся в глубине мозга аппаратов, контролирующих движения глаз.

Почему же возникла такая странная система? Это тем более удивительно, что в глазных мышцах действительно были обнаружены рецепторы растяжения. Афферентная система, или система обратных связей, по-видимому, действовала бы слишком медленно: пока сигнал обратной связи достиг бы мозга, чтобы затормозить сетчаточные сигналы движения, было бы слишком поздно.

Тормозящий сигнал мог бы начаться в тот же самый момент, что и команда к движению глаз, и тогда он мог бы затормозить сетчаточный сигнал без опоздания. Действительно, для того, чтобы сигнал сетчатки достиг мозга, требуется немного времени ("время сетчаточной реакции"), но тогда сигнал команды пришел бы в мозг для затормаживания сетчаточного сигнала слишком рано, однако этот сигнал команды задерживается, чтобы совпасть по времени с сигналом сетчатки. В этом мы можем убедиться при тщательном исследовании движения последовательного образа при произвольных движениях глаз. Всякий раз, когда глаз двигается, требуется некоторое время, чтобы возникло движение последовательного образа, и, очевидно, эта отсрочка и приводит к тому, что управляющий командный сигнал достигает мозга не раньше, чем сигнал от сетчатки. Можно ли представить себе более совершенную систему?

209


ЛКреч,

Р.Крачфилд,

Н.Ливсон

ВОСПРИЯТИЕ ДВИЖЕНИЯ И ВРЕМЕНИ *

Зрительное восприятие движения не объясняется просто реальным физическим движением стимулов в окружающей среде. Например, в случае индуцированного движения, возникающего при относительном перемещении двух объектов, видится движущимся не обязательно именно тот объект, который движется реально. В случае кажущегося движения имеется вполне убедительное впечатление движения, несмотря на то, что реальное движение вообще отсутствует. Автокинетический эффект возникает, например, при наблюдении в полной темноте единственного неподвижного источника света. Все эти типы "иллюзорного" движения наблюдатель не может отличить от физически реального.

Перцептивная организация всего поля сильно влияет на скорость и направление воспринимаемого движения. Движущиеся объекты часто имеют для нас сложные свойства (например, "причинность"), описываемые психофизическими законами.

Также может изучаться восприятие времени: могут быть определены некоторые факторы, влияющие на субъективную длительность данного интервала. Например, на восприятие времени влияют медикаменты. Вообще говоря, то, что ускоряет процессы в организме, имеет тенденцию ускорять течение времени, а психологические депрессанты имеют тенденцию замедлять его.

Оценка коротких временных интервалов может отражать работу механизмов, отличных от тех, которые обеспечивают оценку длительных интервалов. В случае коротких интервалов есть тенденция недооценивать ничем не заполненные промежутки времени. В случае длительных интервалов точность оценки времени зависит от событий в окружающей среде и состоянии организма.

Зрительное движение

Зрительное восприятие движения — один из самых увлекательных разделов психологии восприятия. Как и большинство основных феноменов, восприятие движения объектов в окружающей среде, на первый взгляд, не представляет особых проблем. Вопрос: почему мы видим, как движется объект? Ответ: просто потому, что объект движется и, двигаясь, меняет свое положение в пространстве; поскольку мы замечаем эти изменения, мы "видим" движение. Теперь этот простой ответ вообще не является ответом. Часто физическое движение не воспринимается, а видимое движение наблюдается там, где полностью отсутствует реальное движение.

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 371-385.

 Индуцированное движение

Возьмем в качестве примера иллюзорное движение луны за облаками. Он иллюстрирует и то, что реально движущийся объект (облака) может казаться неподвижным, и то, что реально неподвижный объект (луна) может восприниматься движущимся. Говорят, что движущийся предмет "вызывает" видимость движения другого предмета, поэтому мы называем это явление "вызванным", или индуцированным движением.

Чтобы понять его, давайте сначала проанализируем стимульную ситуацию. На сетчатке имеются изображения луны и облаков. Поскольку облака приближаются к луне, расстояние между их изображениями на сетчатке сокращается. Именно это расстояние между двумя проекциями на сетчатке и формирует стимул для восприятия движения.

Если вся информация, которую мы имеем, состоит в смещении двух предметов относительно друг друга, то ситуация двусмысленна с точки зрения наблюдателя: в действительности могут двигаться как каждый из объектов в отдельности, так и оба объекта вместе. Тогда какой же из них будет восприниматься движущимся? Вообще при наличии логической возможности восприятия движения любого объекта "двигаться" имеет тенденцию тот, который видится как фигура относительно фона, создаваемого другим объектом.

1

Это можно легко продемонстрировать следующим образом. Войдем в затемненную комнату: на стене ее светящиеся контуры прямоугольника, а внутри них световая точка. Прямоугольник и точка сделаны так, что могут двигаться независимо друг от друга. Проведем три эксперимента (см. рис. 1).

■в

б

Ряс. 1. Три экспериментальные ситуации, создающие эффект индуцированного движения. Точка и прямоугольник могут двигаться независимо друг от друга. Сплошные линии указывают физическое движение, пунктирные - видимое движение: а) реально движется только точка; б) реально движется только прямоугольник; в) реально движутся и точка и прямоугольник. Несмотря на это, во всех случаях воспринимаемое движение одинаково: кажется, что движется точка, а прямоугольник остается неподвижным. Три различных физических движения имеют своим результатом идентичное восприятие движения. / - действительное движение; 2 - конечное положение и воспринятое движение

Первый: прямоугольник неподвижен, точка медленно движется вправо; при этом точка видится движущейся вправо, а четырехугольник неподвижным. Здесь восприятие соответствует физической ситуации. Второй эксперимент: точка неподвижна, четырехугольник движется влево. Теперь восприятие не соответствует реальности, поскольку здесь также наблюдаются неподвижный прямоугольник и движущаяся вправо точка. В третьем эксперименте прямо-

210


угольник движется влево и одновременно с ним точка движется вправо. И снова испытуемый видит, что прямоугольник неподвижен, а точка движется вправо.

Мы видим здесь поразительный пример того, как три различных набора физических движений могут приводить к идентичному восприятию. Причина ясна: изменения сетчаточных проекций во всех трех ситуациях одинаковы, и в каждом случае "движется" именно точка, поскольку она является "фигурой".

Когда два объекта в одинаковой степени могут быть фигурами, движущимся имеет тенденцию восприниматься тот, который фиксируется. Фиксация того или другого объекта может определяться инструкцией, ожиданием или установкой. Если в темноте предъявляются две световые точки, одна над другой, и одна из них движется горизонтально вперед-назад, мы получим ситуацию, в которой может восприниматься движение как нижней, так и верхней точки. Если испытуемому говорят, что он смотрит на "метроном", движущейся воспринимается верхняя точка; если говорят, что это "маятник", ему кажется, что движется нижняя точка (см. рис. 2).

«4 ■•■ ■► • <4 ■•- ■►

• <*-•-■► •

Рис. 2. Значение и движение. Объяснение см. в тексте:

1 — действительное движение; 2 — "маятник"; 3 — "метроном"

Для наблюдателя индуцированное движение неотделимо от "реального". Так же обстоит дело и с так называемым кажущимся движением.

Кажущееся движение

Каждый знает, что полное впечатление движения может возникнуть при быстрой смене неподвижных картин, как это бывает, например, в кино. Такое кажущееся движение называют иногда "стробоскопическим движением", или "фи-феноменом". Оно может быть понято как еще один пример временного слияния.

Проведем простую лабораторную демонстрацию. Два источника света установлены в нескольких сантиметрах друг от друга. Левый включается и выключается; через одну или две секунды другой также включается и выключается. Наблюдатель воспринимает две следующие одна за другой вспышки света. Если временной интервал между вспышками постепенно сокращается, происходит удивительное перцептивное преобразование: кажется, что левая световая точка движется вправо, пересекая пространство, разделяющее эти точки. Наконец, когда временной интервал становится совсем коротким, ощущение движения пропадает, и вспышки видятся одновременно, каждая на своем месте.

При простом изменении временного интервала между стимулами возникают три качественно различных впечатления: последовательность, движение и одновременность. Наиболее замечательно то, что

 кажущееся движение совершенно отчетливо заполняет пустое пространство между двумя стимулами. Естественно предположить, что причиной этого эффекта являются движения глаз. Поскольку глаза движутся от одного стимула к другому, их поворот создает кинестетические сигналы, преобразуемые в восприятие движения. Это предположение легко опровергается тем фактом, что движение можно наблюдать одновременно в противоположных направлениях (см. рис. 3). Больше того, чтобы испытуемый увидел кажущееся движение, совсем не обязательно последовательно стимулировать различные точки сетчатки. Рок и Эбенхольц (1962) создали остроумную экспериментальную методику, позволявшую их испытуемым монокулярно видеть поочередно вспыхивающие световые линии как находящиеся в разных местах пространства, хотя при этом возбуждалась одна и та же область сетчатки. Они получали этот эффект, заставляя испытуемого двигать глаза из одной позиции в другую таким образом, чтобы обеспечивалось фовеальное видение каждой линии. В другом же случае условия подбирались так, что испытуемый не воспринимал линии как пространственно разделенные, хотя раздражались различные участки сетчатки. В этом случае испытуемые двигали глазами из стороны в сторону так, чтобы поочередно видеть единственную неподвижную вспыхивающую линию то фовеа, то периферией. Таким образом, достигалась последовательная смена участков сетчатки при отсутствии реального разделения линий; при этом отсутствовало также восприятие их как находящихся в разных местах. Кажущееся движение возникало только в первых условиях, во вторых же оно никогда не наблюдалось. Это говорит о том, что необходимым условием восприятия движения между двумя точками является видение расстояния между ними, а не их сетчаточное разделение.

1

Рис, 3. Точки под номером / зажигаются одновременно; спустя секунду одновременно зажигаются точки 2 Наблюдатель одновременно видит справа движение точки вверх, а слева — движение точки вниз

Условия, влияющие на появление кажущегося движения, могут быть выражены в нескольких обобщенных предложениях, касающихся особенностей стимулов и отношений между ними.

Но нам абсолютно неясны специфические механизмы, ответственные за кажущееся движение; мы не можем также сказать, является ли этот феномен врожденным или приобретается в процессе научения. Есть данные, подтверждающие обе точки зрения. Например, Рок, Таубер и Хеллер (1965), используя тот факт, что рыбы имеют тенденцию плыть в направлении вращения барабана, показали, что новорожденные гуппи спустя несколько минут после

211


рождения делают то же самое, если их поместить внутрь неподвижного барабана, который только кажется вращающимся. Это кажущееся вращение создавалось последовательным включением вертикальных столбиков вдоль стенок барабана: единственная светлая колонка, двигаясь вокруг барабана, создавала иллюзию его вращения. Когда направление кажущегося движения менялось (сменой последовательности выключения), рыбы меняли направление своего движения. Этот эффект наблюдался у всех новорожденных гуппи во всех пробах тогда и только тогда, когда скорость смены столбиков была умеренной. Ни одна рыба, однако, не обнаружила никакого эффекта, если скорость смены светящихся столбиков была очень большой или очень маленькой. Как известно, то же самое наблюдается и при фи-феномене.

Смысл этих результатов в том, что новорожденные гуппи, в самом деле, воспринимают кажущееся движение и поскольку у них нет предварительного зрительного опыта (они содержались в темноте с рождения до момента испытаний), это восприятие должно иметь врожденную основу. Те же исследователи предположили, что новорожденные дети тоже могут воспринимать кажущееся движение. Но демонстрация врожденных основ данного феномена не устраняет возможности его модификации по мере приобретения опыта. Например, намного труднее воспринимать кажущееся движение между двумя объектами, имеющими разную форму. Причина в том, что движение в такой ситуации гораздо хуже осмысливается. Точ и Ительсон (1965) приходят к аналогичному выводу, а именно, что направление кажущегося движения зависит от значения используемых стимулов.

Кажущееся движение обнаружено также в других сенсорных модальностях, например, в осязании. Если с подходящей скоростью поочередно прикасаться к двум точкам кожи, создается ощущение движения стимула из одной точки в другую. Два щелчка, подаваемые на разные уши через короткий промежуток времени, могут восприниматься как один щелчок, движущийся сквозь голову.

Автокинетическое движение

При определенных условиях единственный неподвижный стимул может также восприниматься движущимся. Когда мы смотрим на светящуюся точку — единственный видимый стимул в темной комнате, - мы замечаем удивительную вещь. Кажется, что неподвижная точка движется то в одном, то в другом направлении, иногда медленно, иногда очень быстро. Если мы рассматриваем ее длительное время, она может совершать широкие размашистые движения или странные резкие скачки. Амплитуда движений может быть довольно большой. Если держать вытянутый палец в направлении движущейся точки, воспроизводя ее движение, и внезапно зажечь свет, можно обнаружить, что палец отклонился на 30° от настоящего положения точки. Знание того, что точка на самом деле неподвижна, не нарушает эффекта. Больше того, движение видится как "реальное". Наивный испытуемый искренне верит, что в данный момент точка движется физически; инфор-

 мированный испытуемый верит в неподвижность точки с большим трудом.

Этот эффект известен как автокинетическое (самогенерируемое) движение. Основным стимульным условием его возникновения является отсутствие зрительного окружения световой точки. Как только в зрительное поле вводятся другие изображения, например, линия, другие точки и т.п., автокинетический эффект заметно уменьшается. Если мы еще более структурируем зрительную стимуляцию, например, увеличим освещенность комнаты, так что станут видны все ее детали, то эффект полностью исчезает, и точка увидится неподвижной. Летчики во время ночных полетов испытывают автокинетическую иллюзию в отношении удаленных сигнальных огней и даже огней на других самолетах. Многие из них придумывают способы поддержания стабильности системы отсчета, например, сопоставляют удаленный объект с краями окон кабины, для того чтобы поддерживать верную ориентацию.

Полное объяснение автокинетического движения еще не дано. Играют роль движения глаз, хотя они и не обнаруживают заметной тенденции определять направление автокинетического движения. Мэтин и Мак-Киннон (1964) сообщают, что автокинетическое движение фактически исчезает, если во время движений глаз не происходит смещения изображения по сетчатке (это достигается техникой частичной стабилизации изображения). Играют роль также различные позы тела; на направление и размах автокинетического движения могут в значительной мере влиять положения глаз, головы, шеи, туловища по отношению к нормальной оси зрения. Таким образом, мы видим, что на зрительное восприятие влияет кинестетическая чувствительность. Это еще один пример взаимодействия систем разных модальностей.

Больше того, поскольку оптическим условием данного движения является простое "неструктурированное" или слабо структурированное стимульное поле, можно ожидать, что фактор установки воспринимающего субъекта будет оказывать очень большое влияние; это и происходит на самом деле. Шериф (1935) показал, что на количество воспринимаемого движения влияют высказывания других людей. С помощью соответствующей инструкции можно даже достичь того, что испытуемому будет казаться, что траектория движения точки имеет форму цифр или других осмысленных фигур.

Организация и движение

На воспринимаемое направление вызванного кажущегося или реального движения сильно влияют факторы перцептивной организации. Мы уже наблюдали это на примере вызванного движения и на примере кажущегося движения. Рис. 4 иллюстрирует значение факторов организации в реальном движении. <...>

Движение может восприниматься в очень широком диапазоне скоростей. Конечно, скорость некоторых физических движений настолько мала, что мы не можем их обнаружить (например, рост листьев), скорость же других настолько велика, что мы вооб-

212


\

Рис. 4. Наклонная линия под углом 45° движется в зрительном поле (а). Когда она наблюдается через отверстие так, что видна только ее часть, кажущееся направление движения, указанное пунктирными стрелками, полностью определяется формой отверстия. На рис. б движение кажется горизонтальным, на рис, в - вертикальным в соответствии с главными направлениями краев отверстий. На рис. г движение направлено направо вниз под углом 45°. Но если предъявить группу круглых отверстий, расположенных горизонтально (как это показано на рис. д), а линия позади них будет поочередно их пересекать, то воспринимаемое движение будет иметь горизонтальное направление

ще не видим движения (например, пули, вылетающей из винтовки). В диапазоне воспринимаемых скоростей видимая скорость движения не определяется только реальной физической скоростью. Здесь также огромную роль играют факторы перцептивной организации. Зрительный контекст может подчас привести к большим ошибкам в оценке скорости.

На рис. 5 показаны стимульные условия, при которых две объективные скорости должны сильно отличаться, чтобы воспринимаемые скорости были равны. Обычно, однако, человек точно оценивает скорость и обнаруживает ускорение (изменение скорости).

Восприятие причинности в движении

Воспринимаемое движение имеет не только направление и скорость, но также и некоторую "причину".

Нам кажется, что катящийся биллиардный шар, сталкиваясь с другим шаром, приводит его в движение; воспринимаемое движение первого шара как бы передается второму.

Следует уточнить, что здесь мы будем говорить не о подлинной физической причинности, а о воспринимаемой причинности. Другими словами, проблема воспринимаемой причинности не отличается от любой другой психофизической проблемы, например, проблемы отношения воспринимаемого цвета к физическим свойствам источника света. В [работах] Мишотта, Нацуласа и Олума показано, как могут быть осуществлены такие психофизические исследования воспринимаемой причинности. <...>

 

Рис. 5. Позади каждого из двух отверстий движется бесконечная бумажная лента с нарисованными на ней кругами. Первое отверстие по своим линейным размерам в два раза меньше второго; размеры кругов за ним, как и расстояния между кругами на ленте, также в два раза меньше соответствующих размеров на соседней ленте. Испытуемый получает инструкцию подобрать скорости лент так, чтобы скорости кругов были одинаковыми. Оказывается, что для достижения феноменально одинаковых скоростей физическая скорость ленты позади большого отверстия должна быть в два раза больше скорости ленты позади маленького отверстия (Brown, 1931)

Восприятие времени

Между восприятием времени и восприятием причинности есть некоторое сходство: ни то, ни другое не имеет очевидного физического стимула. Хотя физическое время и может быть измерено, оно не является стимулом в обычном смысле: нет объекта, энергия которого воздействовала бы на некоторый рецептор времени. Тем не мекее физическое время, конечно, является самым важным среди многих факторов, влияющих на восприятие времени. Таким образом, должен существовать механизм, хотя и непрямой, преобразующий физические интервалы времени в сенсорные сигналы.

Но постулирование существования механизма еще далеко от обнаружения его. Пожалуй, самыми популярными кандидатами на эту роль в течение многих лет были связанные со временем физиологические процессы: среди предполагаемых "биологических часов" назывались сердечный ритм и метаболизм тела. Мы знаем, что на восприятие времени оказывают влияние некоторые медикаменты, влияющие также на ритмику организма. Хинин и алкоголь заставляют время течь медленнее. Кофеин, по-видимому, ускоряет его, подобно лихорадке. С другой стороны, мескалин и марихуанна имеют сильное, но непостоянное влияние на восприятие времени: они могут приводить как к ускорению, так и к замедлению субъективного времени. Вообще говоря, воздействия, ускоряющие процессы в организме, ускоряют течение времени, а физиологические депрессанты замедляют его. Тем не менее механизм, опосредующий восприятие времени, до сих пор является одной из нерешенных психофизиологических проблем.

213


Многие исследователи утверждают, что оценки времени могут отражать работу двух различных механизмов. Оценка короткого интервала (до 10 с) называется собственно "восприятием времени" и может рассматриваться, подобно слуховому восприятию громкости звука, как ответ на некоторый (хотя еще и неизвестный) стимул. Термин "суждение о времени" применяется к оценке более длительных интервалов (более 10 с), где оказывается необходимым запоминание длины интервала, а физическое время может быть только одним из многих взаимодействующих факторов, определяющих оцениваемую величину.

Точность оценки короткого интервала зависит от множества факторов. Например, существует систематическая тенденция переоценивать отрезки времени менее одной секунды и недооценивать интервалы более одной секунды. Субъективная длительность промежутка времени частично зависит от того, чем он заполнен. Если отмечать начало и конец отрезка времени двумя щелчками, а между ними ничего не делать (незаполненный интервал), то он будет восприниматься как более короткий по сравнению с равным ему отрезком, заполненным серией щелчков (заполненный интервал). Любопытно также, что более коротким по времени кажется осмысленное предложение, чем набор бессмысленных слогов, имеющий ту же физическую длительность. Можно предположить, что последний состоит из значительно большего числа дискретных частей по сравнению с осмысленным предложением и воспринимается как более длительный потому, что в большей степени заполнен.

По-видимому, заполненное время переоценивается потому, что требует большего внимания. Вообще с точки зрения испытуемого в заполненном интервале происходит больше событий, и это, как ему кажется, требует от него больших усилий. В результате бывают случаи, когда систематически переоцениваются внешне незаполненные, не требующие усилий или связанные с переживанием интервалы. Например, оценка интервалов, даваемая незрячими испытуемыми, в то время как их подвозили к краю обрыва, были завышены по сравнению с теми же оценками на обратном, безопасном пути (Лэнгер и др., 1961).

Ориентировка во времени

Когда мы имеем дело с более длительными промежутками времени - минутами, часами и даже днями, речь уже начинает идти не о чистом восприятия, а скорее о суждении. Мы судим о длительности времени, относя его к каким-нибудь событиям. Например, сколько минут тому назад был телефонный звонок или через сколько времени будет обед. Точность суждения о временных интервалах зависит от двух основных типов факторов: событий во внешнем мире и в самом субъекте.

Внешние события могут относиться непосредственно ко времени: мы можем смотреть на часы или на уровень солнца над горизонтом.

Иногда они выступают в качестве привычных признаков времени. Замечательная способность некоторых людей просыпаться точно в одно и то же

 время, как выяснилось, может основываться на совершенно неизвестных данным лицам признаках, например, на звуках уличного движения или шагов соседа.

И все же известно, что даже при полном отсутствии таких внешних признаков ориентация во времени может быть довольно точной. В одном эксперименте человек провел четыре дня в совершенной изоляции в звуконепроницаемой комнате, занимаясь чем хотел. Через нерегулярные отрезки времени ему звонил экспериментатор и спрашивал, который час. В течение первого дня "субъективные часы" испытуемого убежали вперед на четыре часа. Затем они стали возвращаться назад и к концу четвертого дня ошибались лишь на сорок минут. Как была возможна такая точность при полном отсутствии привычных внешних признаков? По-видимому, испытуемый ориентировался на определенные внутренние признаки, такие, как сонливость, голод и т. п.

Имеются большие индивидуальные различия в способности оценивать время. Эксперименты показали, что одно и то же время может пройти для десятилетнего ребенка в пять раз быстрее, чем для шестидесятилетнего взрослого человека. У одного и того же испытуемого восприятие времени чрезвычайно варьирует в зависимости от душевного и физического состояния. В состоянии подавленности или фрустрации время течет медленно.

Временная перспектива

Наша способность судить о длительности времени позволяет образовать временное измерение - ось времени, на которой могут быть довольно точно размещены события. Текущий момент отмечает особую точку на этой оси, события прошлого размещаются до и события ожидаемого будущего - после этой точки.

Это общее восприятие отношений прошлого, настоящего и будущего носит название "временной перспективы".

Временная перспектива относительно мало изучена. Но некоторые факты заставляют с уверенностью сказать, что она чрезвычайно варьирует у разных испытуемых разных возрастов в разных ситуациях. Для солдата на фронте во время вражеской атаки временная перспектива чрезвычайно сужена. Прошлое для него отсутствует, а будущее представлено лишь несколькими часами предстоящей битвы. На следующий день, когда он лежит раненый в госпитале, его временная перспектива значительно шире. Он может думать о годах детства и о предстоящих годах.

Временная перспектива разнообразными способами вплетается в наше поведение и определяет некоторые его аспекты.

214


6. Константность восприятия и ее виды. Лабораторные

условия выявления константности. Коэффициент

константности. Связь константности величины с

признаками удаленности. Теория перцептивных уравнений

и проблема неполной и сверхконстантности. Инвариантные

отношения в восприятии

P.Bydeopmc

ОТНОШЕНИЕ МЕЖДУ ВЕЛИЧИНОЙ И РАССТОЯНИЕМ *

Константность величины

Этот термин употребляется в двух различных смыслах. Предмет, размер которого известен, например, человек или автомобиль, всегда оценивается как одинаковый по величине, даже если размер сет-чаточного образа этого предмета меняется во много раз. В терминах нашей формулы А сохраняет постоянное значение, так как изменения а компенсируются за счет оценки D: по мере уменьшения сетча-точного образа человек или автомобиль кажутся более удаленными. В этом смысле константность величины есть признак удаленности. Иногда при очень больших расстояниях или в необычных условиях, например, при наблюдении за предметами с высокой башни, константность нарушается, но даже в этих случаях суждение о размере объекта часто оказывается правильным (Гибсон, 1950).

Вторая ситуация, обнаруживающая константность величины, относится к случаям, где оценка размера неизвестного объекта осуществляется на основе а и D. Эти случаи в ряде отношений более просты, поэтому сначала рассмотрим их.

Оценка величины как функция признаков удаленности

Хотя эта проблема исследовалась многими другими авторами, мы предпочитаем начать с описания экспериментов Холуэя и Боринга (1941).

В этих экспериментах наблюдатель помещался в месте пересечения двух длинных коридоров, расходящихся под углом 90°. В одном коридоре на расстоянии 3 м от испытуемого находился "сравниваемый стимул". Он представлял собой световое пятно, размер которого испытуемый мог менять. В другом коридоре на различных расстояниях от наблюдателя (от 3 до 36 м) предъявлялось аналогичное пятно. Это был стандартный стимул, фактические (линейные) размеры которого менялись вместе с расстоянием так, что он всегда имел один и тот же угловой раз-

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 320-324.

 мер, равный Г. Испытуемому ставилась задача так подобрать размер "сравниваемого стимула", чтобы он казался равным "стандартному стимулу".

Результаты приведены на рис. 1. Прежде чем перейти к их обсуждению, разберемся в обозначениях на графике. Рассмотрим пунктирную линию, идущую параллельно оси абсцисс. Эта прямая представляет множество значений "сравниваемого стимула", которые подобрал бы наблюдатель, если бы он руководствовался угловым размером "стандартного стимула" (необходимо помнить, что "стандартный стимул" всегда составлял Г независимо от удаленности). Теперь рассмотрим пунктирную линию, которая располагается по диагонали графика. Она описывает множество значений, которые мы получили бы в случае "полной константности", т. е. если бы наблюдатель всегда точно подравнивал величину "сравниваемого стимула" к действительной величине "стандартного стимула". Тригонометрически можно показать, что на расстоянии 12 метров от наблюдателя Г занимает объект с линейным размером 21 ел, а на расстоянии 24 м — объект с линейным размером 42 см и т. д., как это и показано на графике.

Обратимся теперь к результатам. Когда испытуемому были обеспечены условия нормального бинокулярного зрения, он давал результаты, представленные прямой 1. Наблюдался даже незначительный эффект сверхконстантности, что возможно, было связано со сверхкомпенсацией или некоторой переоценкой удаленности — ведь наблюдатель смотрел вдоль длинного коридора. Прямая 2 показывает результаты, полученные в условиях монокулярного зрения. Восприятие удаленности все еще хорошее: об этом говорит тот факт, что полученные значения находятся в соответствии с законом константности. Но как только был введен искусственный зрачок, устранивший дополнительные признаки удаленности, оценки наблюдателя оказались в промежуточном положении между оценками, соответствующими закону константности и закону угла зрения (линия 3). При этом еще сохранились остатки признаков глубины в виде слабых подсветов от дверей, расположенных вдоль коридора. Когда же и они были исключены с помощью черных штор, результаты еще больше приблизились к закону угла зрения (прямая 4). Позднее Личтон и Лурье (1950) еще более ограничили признаки удаленности, используя экраны, которые не позволяли наблюдателю видеть ничего, кроме светового пятна. В этих условиях не оставалось даже и намека на константность величины. Эти два эксперимента ясно показывают, что наблюдатель может правильно оценивать размеры неизвестного ему предмета лишь в той мере, в какой у него есть надежные источники информации об его удаленности.

215


24

3050     см

О 305        1525

Рис. 1. Воспринимаемая величина как функция признаков удаленности. "Стандартным стимулом" является световое пятно, помещаемое на разных расстояниях от наблюдателя. Физические размеры этого пятна возрастают пропорционально увеличению расстояния, так что угловые размеры сетчаточного образа остаются неизменными. Наблюдатель варьирует размеры "сравниваемого/стимула" до тех пор, пока не начинает воспринимать его равным "стандартному". Удаленность "сравниваемого стимула" постоянна и равна 3 м. Высокая константность величины имеет место при условиях 1 и 2 (бинокулярное и монокулярное зрение соответственно). В условии 3 признаки удаленности частично исключаются введением искусственного зрачка, что приводит к уменьшению константности. Дальнейшее исключение признаков с помощью штор, снимающих подсветы (условие 4), заставляет наблюдателя подбирать размеры "сравниваемого стимула" почти в полном соответствии с угловой величиной "стандарта": ось абсцисс — расстояние до стандартного стимула (см); ось ординат — видимый размер пятна (см); I- константность величины; И — постоянный угловой размер. (Холуэй и Бо-ринг, 1941)

 Обсуждение результатов

Результаты, полученные в ситуациях 1 и 2, соответствуют ожидаемым; при данном а и адекватной оценке D наблюдатель находит из уравнения а = A/D неизвестное А. Но что происходит в ситуации 4, когда D становится также неизвестным? Полученные здесь результаты можно объяснить двояко. Во-первых, можно предположить, что наблюдатель принимает решение исключительно на основе оценки зрительного угла (а) или проксимального стимула (Коффка, 1935). Это предположение соответствует результатам, но может быть ошибочным в отношении механизмов. Еще неизвестно, может ли человек оценивать размеры своего сетчаточного образа или величину соответствующего ему утла. Кроме того, мы никогда не воспринимаем объекты как находящиеся на неопределенных расстояниях. Это наводит нас на второе объяснение результатов ситуации 4. Если не существует адекватных признаков ни величины объекта, ни удаленности его, мы автоматически принимаем некоторые совместимые значения обеих переменных. Например, при световом пятне диаметром 12,5 см на расстоянии 18 м наблюдатель может "видеть" одну из следующих ситуаций: 12,5 см на расстоянии 18 м, 6,25 см на расстоянии 9 м; 25 см на расстоянии 36 м и т.д. Тот вариант, который он в действительности видит, не предопределен реальной стимульной ситуацией и потому является чрезвычайно неустойчивым. При такой неопределенности на восприятие могут оказывать влияние факторы, совершенно неуловимые. Вполне возможно, например, что в нашем случае объекты будут "видеться" на расстоянии, соответствующем конвергенции глаз наблюдателя. Во всяком случае, мы будем иметь разумное объяснение результатов, полученных в ситуации 4 (при отсутствии признаков удаленности), если предположим, что наблюдатель всегда воспринимает объект на каком-то определенном расстоянии, и вставим это воспринимаемое значение D в нашу формулу: a=A/D.

216


А.Д.Логвиненко

ПЕРЦЕПТИВНЫЕ

ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ И

ПОСТРОЕНИЕ ВИДИМОГО МИРА*

Константность видимой величины и видимой формы

Суть проблемы константности видимой величины, как и прочих константностей в зрительном восприятии, состоит в том, что видимая величина определяется скорее дистальным стимулом (физической величиной объекта), нежели проксимальным стимулом (величиной его сетчаточного изображения или, что то же самое, его угловой величиной). Проблема здесь в том, что, с одной стороны, если все параметры стимуляции, кроме угловой величины объекта, сохраняются неизменными, видимая величина строго следует угловой величине, т. е. имеет место психофизическая зависимость "видимая величина - угловая величина", и эта зависимость линейная. Причем достаточно увеличить угловую величину объекта на 1%, чтобы было заметно изменение его видимой величины, т. е. зрительная система весьма тонко реагирует на различия сетчаточных изображений объектов. С другой стороны, при удалении объекта мы не замечаем уменьшения его видимой величины**, хотя его угловая величина уменьшается обратно пропорционально удаленности. В этом легко убедиться, поместив левую ладонь на расстоянии 25 см от глаз, а правую — на расстоянии 50 см. Несмотря на то, что угловая величина правой ладони при этом приблизительно вдвое меньше, чем левой, обе ладони воспринимаются равными по величине.

Может сложиться впечатление, что явление константности состоит в неизменности (константности) видимой величины предметов при уменьшении их сетчаточного изображения, вызванного удалением этих предметов от наблюдателя. Само собой напрашивается при этом предположение о том, что зрительная система учитывает изменение абсолютной удаленности объекта и компенсирует уменьшение его сетчаточного изображения с удалением объекта от наблюдателя. На первый взгляд, такая точка зрения не лишена смысла, поскольку опыты показывают, что уменьшение числа признаков абсолютной удаленности (так называемая редукция признаков) приводит к исчезновению константности величины. При этом чем больше редуцированы признаки, тем менее компенсируется уменьшение сетчаточного изображения объектов с увеличением удаленности (Holway, Boring, 1941). При полной редукции наблюдается полная аконстантность видимой величины, а именно видимая величина строго следует угловой величине объекта (как иногда говорят, следует закону для угла зрения).

Брунсвик (Brunswik, 1956) и Таулесс (Touless, 1931) независимо друг от друга предложили меру

* Логвиненко А.Д. Зрительное восприятие пространства. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 178-183, 187-195. ** Если удаление не превышает нескольких метров.

 компенсации изменения проксимального стимула с изменением удаленности (или наклона, если речь идет о форме). Они вычисляли отношение величины осуществившейся компенсации к величине требуемой (для полной константности) компенсации. Это отношение получило название коэффициента константности. Если компенсация полная, что соответствует явлению константности, коэффициент константности равен единице. Если компенсация вовсе отсутствует, что соответствует явлению акон-стантности, то коэффициент константности равен нулю. В терминах коэффициента константности результаты Холуэя и Боринга могут быть сформулированы так: редукция признаков вызывает редукцию коэффициента константности от единицы до нуля. Последующие исследования подтвердили этот факт. Переход от стимульной ситуации, богатой зрительными признаками, к ситуации, менее насыщенной ими, вызывает уменьшение коэффициента константности как для видимой величины (Meneghini, Leibowitz, 1967; Leibowitz, Harvey, 1967, 1969), так и для видимой формы (Eissler, 1933; Stavrianos, 1945; Langdon, 1951, 1953, 1955; Nelson, hartley, 1956; Leibowitz et al, 1957; Epstein, Park, 1963).

Боринг предложил называть величину сетчаточного изображения объекта ядерным стимулом, а все остальные проксимальные стимулы, которые поставляют информацию об абсолютной удаленности и позволяют скомпенсировать уменьшение сетчаточного стимула, — контекстными стимулами (Boring, 1946). Видимая величина, по его мнению, определяется балансом между ядерным и контекстными стимулами — чем меньше контекстных стимулов, тем более доминирует ядерный стимул. Этот вариант объяснения константности, исходя из идеи компенсации, получил название ядерно-контекстной теории (Allport, 1955).

Серьезным недостатком любой теории константности, исходящей из идеи компенсации перспективных искажений сетчаточных изображений, является то, что это — теория для явления полной константности. Эта теория предполагает, что в ситуации, богатой признаками удаленности, происходит полная компенсация перспективных искажений сетчаточного образа, результатом чего является константность в зрительном восприятии. Однако легко убедиться, что весьма существенное отклонение от константности видимой величины может иметь место и без редукции признаков. Для этого достаточно взглянуть вниз из окна высотного дома или из иллюминатора самолета. Люди внизу выглядят очень маленькими, их видимая величина существенно меньше величины людей, находящихся рядом.

Еще более важным, на наш взгляд, представляется то обстоятельство, что при экспериментальном исследовании константности оказалось, что полная константность (коэффициент константности, равный единице) встречается крайне редко. Как правило, измеренный в эксперименте коэффициент константности принимает промежуточное значение в интервале между нулем и единицей. Причем, если выборка испытуемых достаточно велика, то для коэффициента константности можно получить практически любое значение. Большой интериндивидуальный разброс результатов встретился уже в первом исследо-

217


вании константности видимой формы (Thouless, 1932). Большая индивидуальная изменчивость коэффициента константности видимой формы отмечалась позднее еще рядом авторов (Sheehan, 1938; Moore, 1938; Weber, 1939; Lichte, 1952; Langdon, 1953, 1955).

50 испытуемых приняли участие в эксперименте, проведенном нами для определения коэффициента константности видимой формы. Испытуемому с расстояния полутора метров предъявлялись два прямоугольника: эталонный и измеритель. Эталонный прямоугольник имел равные ширину и высоту (100x100 мм) и предъявлялся всегда наклоненным на угол а. Его размеры в течение всего эксперимента не менялись. Прямоугольник-измеритель, напротив, всегда имел одну и ту же ориентацию, но мог изменить свою форму: его высота могла уменьшаться или увеличиваться. Испытуемому предоставляли возможность управлять изменением высоты прямоугольника-измерителя и просили подобрать для него такую высоту, чтобы его видимая форма была идентична видимой форме наклоненного прямоугольника-эталона. Иными словами, методом установки (Guilford, 1954) определялась точка субъективного равенства высоты наклоненного квадрата-эталона и фронтально расположенного прямоугольника-измерителя. Поскольку различие между формами эталона и измерителя в основном сводилось к различию по высоте, то это различие и было взятс в качестве количественной меры различия по форме. Коэффициент константности в этом случае можно определить по такой формуле:

V- Р ~ R-P

где R - высота прямоугольника-эталона; Р — проекционная высота прямоугольника-эталона. Если а — угол наклона эталона, то Р = R-cosa; V высота прямоугольника-измерителя, при которой он воспринимается идентичным по форме прямоугольнику-эталону.

Поясним смысл этой формулы. Поскольку сет-чаточная форма фронтально расположенного прямоугольника-измерителя совпадает с его физической формой (нет наклона, следовательно, нет перспективных искажений и нет поэтому рассогласования между формой дистального и проксимального стимулов), то его видимая форма идентична физической форме. А поскольку по инструкции испытуемый должен был подравнять видимую форму измерителя к видимой форме эталона, то физическая форма измерителя идентична не только видимой форме измерителя, но и видимой форме эталона, поэтому она входит в формулу как видимая форма эталона V. Таким образом, в числителе формулы стоит разность между соответствующими параметрами видимой и проекционной форм эталона, т, е. величина компенсации перспективных искажений, которую реально осуществила зрительная система. В знаменателе — разность между соответствующими параметрами реальной и проекционной форм эталона, т. е. требуемая компенсация. Значит, это действительно отношение Брунсвика — Таулесса. <...>

 Инвариантные соотношения в восприятии

Явление константности в зрительном восприятии свидетельствует о том, что проксимальный стимул не является единственной детерминантой для зрительного образа, который скорее соответствует дистальному стимулу, нежели проксимальному. А это в свою очередь означает, что в зрительном восприятии пространства существуют явления, которые не укладываются в обычную психофизическую логику: дистальный стимул -»проксимальный стимул -+ зрительный образ. Первая стрелка описывает физическое соотношение дистального и проксимального стимулов, вторая — психофизическую связь между стимулом и образом. В этом месте будет полезно сделать более гибкой используемую терминологию. Стимул и образ — это слишком глобальные понятия. Мы будем говорить дистальный параметр стимула (например, физическая величина), проксимальный параметр (зрительный угол) и феноменальный параметр образа (видимая величина). Явление константности, например, константность видимой глубины, показывает, что феноменальный параметр образа (видимая глубина) может детерминироваться не только соответствующим проксимальным параметром стимула, т. е. диспаратностью, но и некоторым другим феноменальным параметром (видимой удаленностью). Еще одной иллюстрацией этого положения может служить так называемая комната Эймса (Ittelson, 1952). В плане эта комната имеет вид трапеции. Если два одинаковых по росту человека встанут вдоль задней стенки по углам, то угловая величина одного из них (того, который в дальнем углу) будет вдвое меньше угловой величины другого. Демонстрация Эймса состоит в том, что с помощью специально подобранных признаков удаленности создается иллюзия того, что комната имеет обычную прямоугольную форму, т. е. видимая удаленность этих стоящих по разным углам людей одинакова. Феномен состоит в том, что человек, находящийся в дальнем углу, кажется вдвое меньшим.

Наиболее интересным в этой демонстрации является то, что видимая величина не просто изменилась, а уменьшилась ровно во столько раз, во сколько раз уменьшилась видимая дистанция. Это позволило Эймсу и его сотрудникам сформулировать принцип, согласно которому зрительный угол детерминирует не видимую величину, а отношение видимой величины к видимой удаленности. Этот же принцип Эймса формулируют еще и так: при неизменной величине зрительного угла отношение видимой величины к видимой удаленности остается неизменным или, как иногда говорят, инвариантным. Любой из феноменальных параметров, входящих в инвариантное отношение, может измениться, как это случилось, например, в комнате Эймса, но при этом неизбежно произойдет изменение и другого феноменального параметра.

Следует подчеркнуть, что за утверждением о существовании в восприятии инвариантных отношений (или более сложных соотношений) лежит логика, принципиально отличная от психофизической.

218


В психофизическом подходе, например, видимая удаленность считается функцией от некоторых параметров проксимального стимула. В принципе Эймса же утверждается, что видимая удаленность является функцией не только от параметров проксимального стимула, но и от других феноменальных параметров образа, например, от видимой величины. Можно сказать, что феноменальные параметры образа взаимодействуют. В дальнейшем такой вид взаимодействий мы будем называть перцептивными взаимодействиями.

Инвариантность отношения видимой величины и видимой удаленности

Этот вид инвариантного соотношения, на существование которого, пожалуй, впервые указал Коф-фка (Koffka, 1935), наиболее исследован. Его можно выразить следующей простой формулой: проксимальная величина стимула (т. е. зрительный угол) однозначно определяет отношение видимой величины и видимой удаленности. В дальнейшем параметры дистального стимула будем обозначать большими латинскими буквами, например, S физическая величина объекта; D физическая удаленность объекта от наблюдателя; Д/> — физическая относительная удаленность объектов. Соответствующие им феноменальные параметры образа будем обозначать этими же буквами, но с чертой сверху, например, S — видимая величина_ предмета; D ~ видимая абсолютная удаленность; AD — видимая относительная удаленность. Буквы греческого алфавита будем использовать для обозначения параметров проксимального стимула. Напомним уже встречавшиеся у нас обозначения: а — зрительный угол (проксимальная величина объекта); g конвергенционный угол; h диспаратность. В этих обозначениях инвариантность отношения "видимая величина — видимая удаленность" может быть выражена следующей формулой:

a = k

где к - коэффициент пропорциональности.

Легко убедиться в том, что изменение видимой величины объекта в комнате Эймса происходит в полном соответствии с этой формулой. Были проведены многочисленные исследования, в которых проверялось выполнение инвариантности отношения "видимая величина — видимая удаленность" (Kil-patrick, Ittelson, 1953; Ittelson, 1960; Epstein et ai, 1961). Экспериментальной проверке зачастую подвергалась не сама формула, а различные ее следствия.

Одним из следствий формулы является утверждение о том, что видимая величина предмета пропорциональна видимой удаленности, если проксимальная величина стимула постоянна: S= kD , если а = const. Убедиться в справедливости этого утверждения не просто, поскольку при приближении объекта к наблюдателю происходит не только уменьшение видимой удаленности, но и увеличение зрительного угла. Проверить это утверждение можно лишь в лабораторном эксперименте, сохраняя постоянным зрительный угол и изменяя расстояние до

 объекта. Такие эксперименты были проведены (Lawson, Gulick, 1967; Fineman, 1971). Испытуемым предъявлялись стереограммы Юлеша и предлагалось оценить величину и относительную удаленность центрального квадрата. Физические размеры центрального квадрата и соответственно его зрительный угол сохранялись постоянными, в то время как диспаратность и соответственно видимая удаленность варьировались. Была получена линейная зависимость видимой величины от видимой удаленности в полном согласии со следствием из формулы.

Это же следствие можно проверить по-иному, используя послеобразы, сетчаточная величина которых неизменна. Будет ли изменяться видимая на экране величина послеобраза пропорционально расстоянию до экрана? Оказывается, да. Исследования, проведенные Эммертом, позволили ему сформулировать правило, названное впоследствии законом Эмме рта: величина послеобраза пропорциональна его абсолютной удаленности. Более поздние исследования показали, что речь идет именно о видимой удаленности послеобраза.

Второе следствие из инвариантности отношения видимая величина — видимая удаленность можно извлечь из формулы, положив D = const. При постоянной видимой удаленности видимая величина должна изменяться прямо пропорционально зрительному углу, т. е. S = ка , если D = const . В этом следствии нетрудно узнать сформулированный выше закон угла зрения, или явление аконстантности величины.

В рамках концепции перцептивных взаимодействий находит свое объяснение аконстантность восприятия при редукции зрительных признаков. Было показано, что в стимульных ситуациях с редуцированными признаками возникают так называемые "тенденция к равноудаленности" и "тенденция к специфической удаленности" (Gogel, 1973). Тенденция к спегифической удаленности состоит в том, что при полной (насколько это возможно) редукции признаков человек воспринимает объекты расположенными на одной и той же удаленности от себя. Прямые субъективные оценки (в метрах) показывают, что эта специфическая удаленность составляет 1,5 : 2,5 м (GogA, 1969a, b).

Тенденция к равноудаленности состоит в том, что при редукции признаков редуцируется видимая относительная удаленность, создается впечатление, что все объекты расположены как бы в одной плоскости (Gogel, 1956). Как указывает Годжел, впервые обративший внимание на существование этих тенденций в нашем восприятии, это именно тенденции, а не законы восприятия для пространства, полностью лишенного зрительных признаков, поскольку они проявляются и при наличии зрительных признаков. Проявление этих тенденций может заключаться в ослаблении эффективности зрительного признака (Gogel et al, 1954; Gogel, 1971).

Из существования тенденций к равноудаленности и специфической удаленности следует, что в редуцированной стимульной ситуации воспринимаемая удаленность объектов будет иметь тенденцию быть постоянной. Следовательно, воспринимаемая величина будет иметь тенденцию восприниматься аконстан-тно, что и имеет место в действительности.

219


Третье следствие из гипотезы инвариантности соотношения "видимая величина — видимая удаленность" относится к случаям, в которых величина воспринимаемого объекта хорошо известна по прошлому опыту, а признаки удаленности редуцированы, т.е. D = to"1, если S= const. Иначе говоря, если видимая величина воспринимаемого объекта известна, то видимая удаленность будет обратно пропорциональна углу зрения. Это положение было экспериментально доказано в классическом эксперименте с картами (Ittelson, 1960). Испытуемым предъявлялись три игральные карты в условиях полной редукции признаков удаленности. Каждая карта помещалась на одном и том же физическом расстоянии от наблюдателя. Однако размеры карт были неодинаковы: одна была нормальной величины, другая - вдвое больше, а третья — вдвое меньше обычной. Испытуемые оценивали удаленность этих карт. Согласно гипотезе инвариантности, большая карта должна быть локализована в два раза ближе, а меньшая — в два раза дальше нормальной карты. Результаты эксперимента находились в полном соответствии с гипотезой инвариантности.

Еще одно следствие из инвариантности отношения "видимая величина - видимая удаленность" состоит в том, что при изменении зрительного угла видимая величина постоянна, если удаленность изменяется обратно пропорционально зрительному углу. Согласно данному следствию, величина объекта будет восприниматься неизменной, если наблюдатель верно воспринимает изменение физического расстояния до объекта, т. е. воспринимает увеличение расстояния до объекта при уменьшении зрительного угла и уменьшение расстояния до него при увеличении зрительного угла. Но это и есть не что иное, как явление константности видимой величины.

Вместе с тем существуют факты, указывающие на то, что инвариантность отношения "видимая величина - видимая удаленность" иногда нарушается. Так, в опытах по оценке величины на разных уда-ленностях обнаружена тенденция к возрастающей переоценке величины с увеличением физического расстояния до объекта. Из инвариантности отношения видимых величины и удаленности следует, что должна существовать аналогичная тенденция и для оценки удаленности. Однако на самом деле существует обратная тенденция: с удалением отрезки дистанции недооцениваются (Gilinsky, 1951). Далее, в одних и тех же экспериментальных условиях может встретиться как недооценка видимой величины объекта при переоценке видимой удаленности, так и, наоборот, переоценка видимой величины при недооценке видимой удаленности. И, наконец, в ряде ситуаций факторы, влияющие на один из параметров (величину или удаленность), не влияют на другие (Epstein et al., 1961).

Прочие инвариантные соотношения в восприятии

[Ранее] упоминались инвариантные отношения, связывающие видимую глубину и видимую удаленность:

 

D

D

где AD — видимая относительная удаленность;

D— видимая абсолютная удаленность;

7 - диспаратность;

kv к2   —   коэффициенты пропорциональности.

Там же отмечалось, что для удаленностей до двух метров справедливо первое из этих отношений, для больших удаленностей — второе.

Годжел описал еще одно инвариантное соотношение, которое связывает видимую глубину и видимую величину, с одной стороны, и диспаратность и зрительный угол - с другой (Gogel, 1960):

AD        n

Т =

где AD видимая относительная удаленность;

S видимая величина;

1) - диспаратность;

а - проксимальная величина;

к — коэффициент пропорциональности.

Смысл инвариантного соотношения состоит в том, что не только видимая абсолютная удаленность, но и видимая величина может определять видимую глубину.

Иногда перцептивные явления, лежащие в основе инвариантных соотношений, интерпретируют в терминах "шкалирования". Так, говорят, что видимая абсолютная удаленность шкалирует диспаратность. Имеется в виду, что видимая удаленность как бы задает шкалу, масштаб для перевода диспаратно-сти в видимую глубину. Если изменится масштаб, изменится и видимая глубина. В этой терминологии инвариантное соотношение означает, что видимая величина может шкалировать диспаратность с таким же успехом, как и видимая абсолютная удаленность.

Видимая абсолютная удаленность может шкалировать не только сетчаточную величину и диспаратность, но и сетчаточную скорость движения. Было показано, что существует инвариантность отношения видимых скоростей и абсолютной удаленности. Это отношение с точностью до коэффициента пропорциональности равно сетчаточной скорости (Rock et al., 1968).

Помимо приведенных инвариантных соотношений существует ряд экспериментальных фактов, указывающих на наличие других перцептивных взаимодействий. Так, было показано, что разностные пороги воспринимаемого движения определяются не сетчаточной, а видимой скоростью (Brown, 1931 а, Ь). Пороги стробоскопического движения определяются скорее не проксимальным пространственным интерстимульным интервалом, а видимым (СогЫп, 1942; Attneave, Block, 1973). Более того, наличие проксимального (сет-чаточного) смещения в отсутствие видимого смещения вообще не вызывает стробоскопического эффекта (Rock, Ebenholtz, 1962). Сила и продолжительность послеэффекта движения (спиральный послеэффект) монотонно возрастают с увеличением видимой удаленности поля, на котором он наблюдается (Williams, Collins, 1970; Mehling et al., 1972).

220


7. Экологический подход: восприятие формы,

пространства, движения, решение проблемы

константности. Восприятие компоновки поверхностей,

собственных движений наблюдателя

Дж.Гибсон

[ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ИЗУЧЕНИЮ ВОСПРИЯТИЯ] *

Сравнительный анализ восприятия поверхностей и их отсутствия

Эксперименты с псевдотоннелем. Случай со стеклом показывает, что поверхность может существовать, но, если она не задана, она не будет восприниматься. В следующем эксперименте, наоборот, поверхности не было, но она воспринималась, если ее задавали. В отличие от предыдущих экспериментов, в которых поверхности были плоскими и фронтальными, этот эксперимент проводился с полузамкнутой псевдоповерхностью, имевшей вид цилиндрического тоннеля, рассматриваемого с торца. Называя эту поверхность оптическим тоннелем, я хотел подчеркнуть ее нематериальный, невещественный характер — она создавалась с помощью попадающего в глаз света. Можно сказать, что это был не реальный, а виртуальный тоннель.

Цель эксперимента состояла в том, чтобы обеспечить информацию для восприятия внутренней поверхности цилиндра, не прибегая к обычным источникам такой информации. Теперь я бы назвал такой опыт оптическим симулированием, и совершен-

Рис. 1. Оптический строй в опытах с оптическим тоннелем:

на рисунке показано девять перепадов яркости в поперечном сечении этого строя, то есть девять переходов световой плотности. Продольное сечение этого строя показано на следующем рисунке. На левом рисунке точка наблюдения расположена на одной линии с центром тоннеля. На правом рисунке точка наблюдения смещена вправо от центра. (From Gibson J.J., Purdy J., Lawrence L. A Method of Controlling Stimulation for the Study of Space Perception: The Optical Tunnel I/ Journal of Experimental Psychology, 1955. 50. P. 1-14. Copyright 1955 by the American Psychological Association. Reprinted by permission.)

' Гибсон Дж. Экологический подход к зрительному восприятию. М.: Прогресс, 1988. С. 222-226, 231-238, 261-269.

 но неважно, что восприятие было иллюзорным. Я хотел вызвать синтетическое восприятие, поэтому мне нужно было синтезировать информацию. Это был психофизический, а точнее, психооптический эксперимент. Испытуемых, конечно, дурачили, однако это не имеет никакого значения. В оптическом строе не было информации, которая свидетельствовала бы о том, что это была оптическая симуляция. Я покажу далее, что такая ситуация встречается крайне редко.

Мы создали оптический строй, зрительный телесный угол которого составлял около 30 угловых градусов. В нем чередовались темные и светлые кольца. Кольца имели четкие края и концентрически вкладывались друг в друга. Количество вложенных колец было разным — от 36 до 7.

Таким образом можно было изменять среднюю плотность перепадов яркости в оптическом строе. Градиент этой плотности также мог варьироваться. Обычно плотность увеличивалась от периферии к центру.

Установка, с помощью которой осуществлялась такая оптическая симуляция, состояла из набора тонких пластиковых листов большого размера, расположенных один за другим. Листы освещались сверху или снизу (освещение было непрямым). В центре каждого листа было сделано отверстие диаметром 1 фут. Кромки отверстий создавали контуры в оптическом строе. Текстура пластика была настолько тонкой, что ее невозможно было увидеть. В серии основных опытов черные и белые пластиковые листы строго чередовались, а для контрольного опыта использовались только белые или только черные листы. Наблюдатель находился в кабине и смотрел в отверстие. Предпринимались специальные меры предосторожности, с тем чтобы у него не возникало никаких предварительных гипотез о том, что он должен увидеть.

Основной результат состоял в следующем. Когда в опыте использовались только белые или только черные листы, наблюдатели не видели ничего. Увиденное в первом отверстии испытуемые описывали как туман, дымку, темную или светлую пленку без явно выраженной глубины. Когда опыт проводился с 36 чередующимися темными и светлыми кольцами, все испытуемые видели непрерывную полосатую цилиндрическую поверхность, то есть объемный тоннель. Не было видно никаких кромок, и "через весь этот тоннель можно было прокатить шар".

При использовании 19 колец две трети испытуемых видели объемный тоннель. При 13 кольцах объемный тоннель видела только половина испытуемых, а при 7 кольцах — одна треть. Остальные испытуемые во всех этих случаях говорили, что они видят либо участки поверхности, отделенные друг от друга промежутками воздушного пространства, либо ряд округлых кромок, то есть то, что и было на самом деле. При уменьшении числа колец в восприятии постепенно утрачивались вещественность и непрерывность.

221


Оказалось, что решающим фактором является близость расположения контуров. Поверхностность зависит от средней плотности контуров в оптическом строе.

Что можно сказать о цилиндрических очертаниях поверхности, то есть о компоновке уходящего вдаль тоннеля? Эти очертания можно принципиально изменить, например, превратить тоннель в плоскую поверхность наподобие мишени для стрельбы из лука, изменив расположение пластинок так, как показано на рис. 3, то есть устранив в оптическом строе градиент увеличения близости от периферии к центру, делая тем самым эту близость равномерной. Но даже в этом случае поверхность, похожая на мишень, будет восприниматься вместо тоннеля лишь тогда, когда испытуемый будет смотреть только одним глазом, удерживая голову в неподвижном состоянии, то есть когда оптический строй будет застывшим и одиночным. Если же испытуемый будет вертеть головой или смотреть двумя глазами, то он опять увидит очертания тоннеля. Застывший оптический строй задает плоскую мишень, а двойной или преобразующийся строй — уходящий вдаль тоннель. Это лишь один из многих опытов, в которых восприятие при монокулярном фиксированном зрении является необычным.

Рис. 2. Продольное сечение оптического тоннеля, изображенного на рис.1:

на рисунке показана последовательность из девяти чередующихся черных и белых пластиковых листов. В центре листов сделаны отверстия с четкими краями. Ясно видно увеличение плотности перепадов яркости от периферии к центру строя.(From Gibson J. J, Purdy J., Lawrence L. A Method of Controlling Stimulation for the Study of Space Perception: The Optical Tunnel // Journal of Experimental Psychology, 1955. 50. P. 1-14. Copyright 1955 by the American Psychological Association. Reprinted by permission.)

Заключение. Все эти эксперименты (со слабо освещенной стеной, колпачками на глазах, со стеклянным листом и с псевдотоннелем) показывают, что восприятие поверхности зависит, по-видимому, от близости друг к другу разрывов в оптическом строе. Поверхность — это то, что отделяет вещество в газообразном состоянии от вещества в жидком или твердом состоянии. Если одно из двух веществ становится более вещественным, то появляется отделяющая его поверхность <...>. Среда не обладает вещественностью. При переходе от тумана к облаку, от облака к воде, от воды к твердому телу вещественность этих объектов становится все более и более ярко выраженной. Непрозрачность веществ в этом ряду тоже становится все более и более выраженной, если ис-

 Рис.З. Устройство, обеспечивающее строй с постоянной плотностью перепадов от периферии к центру:

на рисунке показаны только первые семь отверстий. Фиксировав голову и закрыв один глаз, наблюдатель увидит не тоннель, а плоскую поверхность с концентрическими кругами, что-то похожее на мишень для стрельбы излука. (From Gibson J.J., Purdy J., Lawrence L. A Method of Controlling Stimulation for the Study of Space Perception: The Optical Tunnel // Journal of Experimental Psychology, 1955. 50. PA-U. Copyright 1955 by the American Psychological Association. Reprinted by permission.)

ключить такие редко встречающиеся в природе вещества, как стекло. В рассмотренных экспериментах не было ничего, кроме систематических изменений оптической информации о восприятии вещественности и непрозрачности.<...>

Эксперимент с псевдотоннелями показывает также, что восприятие поверхности как таковой, по-видимому, с неизбежностью влечет за собой восприятие ее компоновки. В одном случае воспринимается вертикальная компоновка стены, в другом -наклонная компоновка тоннеля. Традиционное же различение двухмерного и трехмерного зрения является мифом.

Эксперименты, в которых

фоновой поверхностью служила

поверхность земли

В традиционных исследованиях, посвященных восприятию пространства и признаков глубины, экспериментаторы обычно выбирали в качестве фоновой поверхности фронто-параллельную плоскость, то есть поверхность, обращенную к наблюдателю: стену, экран или лист бумаги. Форма сетчаточного изображения любой фигуры на такой плоскости подобна форме самой этой фигуры, а протяженность в этой плоскости может рассматриваться как простое ощущение. Это следует из оптики сетчаточного изображения. Напротив, исследователи восприятия окружающего мира, исходившие из законов экологической оптики и экспериментировавшие не с формами, а с поверхностями, использовали в своих опытах в качестве фоновой земную поверхность. Отказавшись от изучения расстояния в воздухе, они принялись изучать удаленность на земной поверхности. Расстояние как таковое нельзя видеть непосредственно, его можно только высчитать или к нему можно прийти путем умозаключений. Удаленность на земной поверхности можно видеть непосредственно.

222


Восприятие расстояния и размера на земной поверхности. Несмотря на то что линейная перспектива была известна живописцам еще со времен эпохи Возрождения, а кажущееся схождение параллельных рядов деревьев обсуждалось, начиная с XVIII века, восприятие естественно текстурированной земной поверхности никем никогда не изучалось. Казалось очевидным, что линейная перспектива является признаком расстояния, но никому не приходило в голову, что такую же роль могут играть и градиенты близости или плотности текстуры земной поверхности. У Э. Боринга есть описание старых экспериментов с искусственными аллеями. Эксперимент же с естественно текстурированным полем на открытом воздухе был впервые проведен, пожалуй, только в конце второй мировой войны (Gibson, 1947). Опыты проводились на поле, которое простиралось почти до самого горизонта и было тщательно перепахано, так что на нем не было видно никаких борозд. В этом необычном по тем временам эксперименте требовалось оценить высоту вех, расставленных по полю на расстоянии до полумили. При таком расстоянии оптические размеры элементов текстуры и оптические размеры самих вех были чрезвычайно малы.

В то время ни у кого не возникало сомнений в том, что при удалении параллельные линии кажутся сходящимися, а объекты "на расстоянии" — маленькими. Безусловно, тенденция к постоянству размера объекта имела место, однако такая "константность размера" никогда не была полной. Считалось, что константность размера должна "нарушаться", поскольку для любого объекта в конце концов найдется такое расстояние, начиная с которого он вообще перестает быть "видимым". Вероятно, такое кажущееся исчезновение объекта является результатом того, что по мере удаления его видимый размер становится все меньше и меньше. Однако те оценки размера, которые давали наивные испытуемые в эксперименте с вехами на открытом воздухе, не уменьшались даже тогда, когда вехи находились в десяти минутах ходьбы (с такого расстояния их едва-едва можно было разглядеть). С увеличением расстояния увеличивался разброс оценок, но сами оценки не уменьшались. Константность размера не нарушалась. Размер объекта с расстоянием не уменьшался, а лишь становился менее определенным.

В этих опытах было показано (и в этом заключается, как я теперь считаю, их главное значение), что наблюдатели неосознанно извлекают определенное инвариантное отношение, а размер сетчаточного изображения не играет никакой роли. Независимо от того, насколько далеко находится объект, он пересекает или заслоняет одно и то же число текстурных элементов земли. Это число является инвариантным отношением. На каком бы расстоянии ни находилась веха, отношение, в котором ее делит горизонт, также является инвариантным. Это еще одно инвариантное отношение. Эти инварианты - не признаки, а информация для прямого восприятия размера. В описываемом эксперименте испытуемыми были авиаторы-стажеры, которых не интересовал перспективный вид местности и объектов. Они могли не обращать внимания на мешанину из цветов в зрительном поле, которая в течение долгого времени приводила в восхищение художников и психоло-

 гов. Они стремились извлечь информацию, которая позволила бы им сравнить размеры вех, одна из которых находилась подле наблюдателя, а другая была удалена на какое-то расстояние.

Оказалось, что восприятие размера объекта, находящегося на земле, и восприятие расстояния до него отличаются от восприятия размера объекта, находящегося в небе, и восприятия расстояния до него. В последнем случае нет никаких инвариантов. Истребитель, находящийся на высоте одной мили, и бомбардировщик, находящийся на высоте двух миль, могут иметь похожие силуэты. Воздушных корректировщиков учили оценивать высоту самолета по его очертаниям. Их учили запоминать, какой размах крыла соответствует тому или иному типу очертаний, а затем с помощью логических рассуждений определять расстояние по известному угловому размеру. Однако добиться безошибочного распознавания так и не удалось. Такого рода знания, получаемые с помощью логического вывода, нетипичны для обычного восприятия. Гельмгольц назвал их "бессознательными" умозаключениями (в буквальном смысле этого слова), однако я отношусь к этому термину скептически.

Сравнение отрезков расстояния на земной поверхности. Размер объекта, лежащего на земле, принципиально ничем не отличается от размера объектов, из которых состоит сама земля. Ландшафт составляют комки почвы, камни, галька, листья, трава. Для этих встроенных друг в друга объектов константность размера может иметь место в той же мере, что и для обычных объектов. В серии описываемых ниже опытов с восприятием земной поверхности было устранено само различие между размером и расстоянием. Нужно было сравнивать не вехи и не объекты, а отрезки расстояния на самой земле — расстояния между маркерами, устанавливавшимися экспериментатором. В этом случае расстояние между здесь и там можно было сравнивать с расстоянием между там и там. Эти эксперименты в открытом поле проводила Элеонора Дж. Гибсон.

Маркеры можно было установить в любом месте ровного травяного поля и передвигать на любое расстояние в пределах 350 ярдов. В наиболее интересном опыте из этой серии от испытуемого требовалось разделить пополам расстояние от себя до маркера или расстояние от одного маркера до другого. Испытуемый должен был остановить тележку с маркером ровно на полпути от одного конца отрезка до другого. В лаборатории способность испытуемого делить длину отрезка пополам проверяют с помощью регулируемого стержня, называемого рейкой Гальтона, а не с помощью участка земли, на котором он стоит.

Все наблюдатели были в состоянии без каких бы то ни было затруднений достаточно точно разделить расстояние пополам. В результате деления дальний отрезок расстояния оказывался приблизительно равным ближнему, несмотря на то, что их зрительные углы были неравными. Дальний зрительный угол был меньше ближнего, а его поверхность, если допустить терминологическую вольность, была перспективно искажена. Однако никаких систематических ошибок не было. Отрезок расстояния между здесь и там мог быть приравнен к отрезку расстояния между там и там. Следует сделать вывод, что наблюда-

223


тели обращали внимание не на зрительные углы, а на информацию. Сами того не подозревая, они обнаружили способность определять количество текстуры в зрительном угле. Количество пучков травы в дальней половине отрезка было в точности таким же, как в ближней половине. Оптическая текстура действительно становится более плотной и более сжатой в вертикальном направлении по мере удаления поверхности земли от наблюдателя, но правило равного количества текстуры на равновеликих участках местности остается неизменным.

Это очень сильный инвариант. Он действует для любого параметра местности — как для ширины, так и для глубины. На самом деле он действует для любой регулярно текстурированной поверхности, какой бы она ни была, то есть для любой поверхности, состоящей из одного и того же вещества. Он действует и для стены, и для потолка, и для пола. Говорить, что поверхность регулярно текстурирована, — значит утверждать лишь то, что частички вещества приблизительно равномерно распределены в пространстве. Их распределение совсем необязательно должно быть полностью регулярным наподобие распределения атомов в кристаллической решетке. Достаточно, чтобы оно было "стохастически" регулярным.

Из описанного эксперимента с делением отрезков расстояния на земной поверхности следуют глубокие и далеко идущие выводы. В мире есть не только расстояния отсюда (в моем мире), но и расстояния оттуда (в мире другого человека). По-видимому, эти интервалы удивительным образом эквивалентны друг другу.

Правило равного количества текстуры на равновеликих участках местности предполагает, что и размер, и расстояние воспринимаются непосредственно. Старая теория, согласно которой при восприятии размера какого-нибудь объекта учитывается и расстояние до него, оказывается ненужной. Допущение о том, что признаки расстояния компенсируют ощущение малости сетчаточного изображения, потеряло свою убедительность. Заметьте, что извлечение количества текстуры в зрительном телесном угле оптического строя не является пересчетом единиц, то есть измерением с помощью произвольных единиц. В одном из опытов этой серии, проведенном в открытом поле, испытуемых просили оценить расстояние в ярдах, то есть произвести так называемую абсолютную оценку. После некоторой тренировки испытуемые делали это достаточно хорошо, однако было ясно, что прежде, чем научиться присваивать расстояниям числа, они должны были научиться видеть эти расстояния.

Равномерное распределение в пространстве

В своей первой книге, посвященной зрительному миру, я отмечал, что элементы земного окружения приблизительно "равномерно распределены в пространстве". Это замечание равносильно правилу равного количества текстуры на равновеликих участках местности. Это правило можно формулировать по-разному. Однако как бы оно ни было сформулировано, то, что за ним стоит, можно увидеть, и для этого не нужны абстрактные понятия пространства, числа и величины. Экологическую геометрию нужно учить не по учебникам.

 Некоторые сведения о земле и о горизонте. Если ровная местность открыта, то в объемлющем оптическом строе есть горизонт. Это большая окружность между верхней и нижней полусферами, отделяющая небо от земли. Но так будет только в идеальном случае. Как правило, на местности есть холмы, деревья, стены, то есть вертикальные поверхности, которые заслоняют дальние участки земной поверхности. Но даже в замкнутом окружении должна быть опорная поверхность (например, текстурированный пол). Прямо внизу, там, где находятся ноги, грубость оптической текстуры максимальна, и по мере удаления от этого места ее плотность возрастает. Чем обширнее пол, тем больше эти радиальные градиенты, возникающие в результате проецирования опорной поверхности. Плотность текстуры никогда не бывает бесконечно большой. Такое могло бы быть, если бы горизонт был на бесконечно большом расстоянии от наблюдателя. Только в этом предельном случае оптическая структура строя была бы полностью сжата. Но даже когда мы находимся в укрытии, градиенты плотности задают, где будет находиться горизонт, если выйти наружу. Иными словами, неявный горизонт существует даже в том случае, когда естественный горизонт, отделяющий небо от земли, скрыт.

Понятие точки схода появилось в теории плоских изображений; оно связано с искусственной перспективой и схождением параллельных линий. Понятие предела сжатия оптической текстуры у горизонта появилось в теории объемлющего оптического строя; оно связано с естественной перспективой и отражает факт экологической оптики. Эти два вида перспективы не нужно смешивать, хотя между ними много общего.

Итак, земной горизонт представляет собой инвариантное свойство зрения в земных условиях; он является инвариантом любого объемлющего строя, для любой точки наблюдения. Горизонт никогда не движется. Он остается неподвижным даже в том случае, когда все остальные структуры светового строя изменяются. Этот большой неподвижный круг, в сущности, является системой отсчета для всех оптичес-

/fill

1 \ \ \ \

/ / / /

\ \ \ \ \

/ / /

\ \ \ \

/ / / /

\ \ \ \

\ \ \ \

\\ \ \\

\\\\\

III

\\\\\\

1 / / / '

\\\\\

/// / H

1   \   \  \  \ \

//

Рис. 4. Оба столбика своими основаниями закрывают разное количество текстуры:

ширина каждого столбика равна ширине кафельной плитки. Если эта информация извлечена, то наблюдатель будет видеть столбики равными по ширине. Высота каждого столбика задается аналогичным инвариантом — "горизонтным" отношением, о котором речь пойдет позже

224


ких движений. Он не субъективен и не объективен. В нем нашла свое выражение реципрокностъ наблюдателя и окружения; это инвариант экологической оптики.

Только в том случае, когда местность открыта (например, в открытом море), горизонт совпадает с границей небосвода. Если на местности есть горы и холмы, линия, отделяющая небо от земли, не совпадает с истинным горизонтом. Горизонт перпендикулярен силе тяжести, направление которой совпадает с осью, соединяющей центры обеих полусфер объемлющего строя; короче говоря, горизонт горизонтален. Все остальные объекты, края и компоновки окружающего мира оцениваются относительно этого инварианта как прямые или наклонные. В сущности, наблюдатель и свое собственное положение воспринимает как прямое или наклонное относительно этого инварианта. <...>

В традиционной оптике о земном горизонте почти ничего не говорится. Единственное эмпирическое исследование на эту тему было проведено Седжви-ком с позиций экологической оптики. Седжвик показал, каким важным источником инвариантной информации для восприятия различного рода объектов является горизонт. Так, например, горизонт рассекает все находящиеся на земле объекты одинаковой высоты в одном и том же отношении вне зависимости от их угловых размеров. Это простейшая форма "го-ризонтного отношения". Любые два дерева или столба, которые горизонт делит пополам, имеют одну и ту же высоту, равную удвоенной высоте расположения глаз наблюдателя. Более сложные отношения задают более сложные компоновки. Седжвик показал, что оценка размера объекта, изображенного на картине, определяется этими же отношениями.

Восприятие того, что можно было бы назвать уровнем взора на стенах, на окнах, на деревьях, на столбах и на прочих объектах окружающего мира, представляет собой другой случай взаимодополнительности видения компоновки окружающего мира и видения самого себя в окружающем мире. По отношению к земной обстановке горизонт находится на уровне взора. Но это уровень моего взора, и, когда я встаю или сажусь, он поднимается или опускается. Если я хочу поднять уровень моего взора — горизонт - над тем, что загромождает окружающий мир, я должен забраться на более высокое место. Восприятие того, что здесь, и восприятие того, что бесконечно удалено отсюда, взаимосвязаны.

Совосприятие своих собственных движений

До сих пор мы имели дело с восприятием движения во внешнем мире. Теперь мы переходим к проблеме осознания наблюдателем своих собственных движений во внешнем мире, то есть к осознанию

локомоции.

Открытие зрительной кинестезии

В 40-х годах нынешнего столетия многих курсантов пришлось учить летать на военных самолетах, и

 значительное их число разбивалось. Представлялось разумным выяснить предварительно, а может ли курсант вообще видеть то, что необходимо видеть для безаварийной посадки самолета. В частности, он должен видеть точку приземления, вернее, направление, в котором нужно было планировать. Был разработан тест, в ходе которого испытуемый должен был снять серию кадров с помощью кинокамеры, движущейся по направлению к модели железной дороги. Затем он должен был сказать, в какую из четырех отмеченных на рельсах точек (Л, В, С или D) он прицелился. Тест на "оценку приземления" положил начало исследованиям, которые продолжались в течение многих лет.

Оказалось, что точка, в которую направлена любая локомоция, является центром центробежного потока объемлющего оптического строя. Какой бы объект ни оказался в такой точке, это будет объект, к которому вы приближаетесь. Это точное утверждение. Но поскольку в 1947 году я еще не владел понятием объемлющего оптического строя и оперировал только понятием сетчаточного изображения, то вначале я пытался формулировать утверждения относительно потока в терминах сетчаточного движения и градиентов сетчаточной скорости. Такие утверждения не могли быть точными и вели к противоречиям. Утверждения оставались неточными, до тех пор пока не был сформулирован закон, согласно которому в целостном строе движущейся точки наблюдения есть два фокуса - центробежного и центростремительного радиальных потоков.

Авторы статьи 1955 года дали математическое описание "динамической перспективы" в оптическом строе. Это описание годится для любой локомоции независимо от того, как она направлена относительно плоской поверхности земли. Любой оптический поток исчезает у горизонта, а также в двух центрах, которые задают движение к чему-то- и движение от чего-то. Динамическая перспектива - это нечто большее, нежели "зрительный признак", именуемый параллаксом движения. По определению Гельмгольца, параллакс движения — это не более чем "правило логического вывода" о расстоянии до объекта. В любом случае это правило не работает для объектов, лежащих на линии движения. Динамическая перспектива относится не к "кажущемуся" движению объектов, а к компоновке поверхности земли. Она "говорит" наблюдателю не только о земле, но и о нем самом, то есть о факте его локомоции и о ее направлении. Фокус центробежного потока (или центр оптического расширения) — это не сенсорный признак, а оптический инвариант, неизменное среди изменчивого. Фокус — это нечто лишенное формы и остающееся тем же самым для структуры любого рода — для травы, для деревьев, для стены и для поверхности облака.

На основе этих инвариантов курсанты-летчики видят, куда они летят, и делают это по мере тренировки все лучше и лучше. Водители автомобилей видят, куда они едут, если они достаточно внимательны. Кинозрители видят, куда они направляются в том окружении, которое представлено на экране. Пчела, садящаяся на лепесток цветка, должна видеть, куда она садится. И все они в то же время видят компоновку окружающего мира, в котором они куда-

225


то направляются. Этот факт имеет важнейшее значение для психологии, так как трудно понять, как может последовательность сигналов, проходящих по зрительному нерву, объяснить это. Как могут сигналы иметь сразу два значения: субъективное и объективное? Как могут сигналы обеспечивать впечатления о внешнем мире и впечатления о собственных движениях в одно и то же время? Как могут ощущения зрительного движения превратиться в стационарный окружающий мир и движущееся Я? Учение о специфических чувствах и теория сенсорных каналов вызывают серьезные возражения. Работа воспринимающей системы должна состоять из извлечения инвариантов. Экстероцепция и проприо-цепция должны быть взаимодополнительными.

Это открытие можно излагать по-разному, хотя при этом придется придавать старым словам новые значения, поскольку старое учение противоречиво. Я считаю, что зрение кинестетично в том смысле, что оно регистрирует движение тела точно так же, как это делает система "мышца-сустав-кожа" или вестибулярная система. Зрение схватывает и движение всего тела относительно земли, и движение отдельных членов относительно тела. Зрительная кинестезия действует наряду с мышечной. Учение, согласно которому зрение экстероцептивно и получает только "внешнюю информацию", попросту неверно. Зрение получает информацию как об окружающем мире, так и о самом наблюдателе. В сущности, так работает любой орган чувств, если его рассматривать как воспринимающую систему.

Конечно, если придерживаться точного значения слов, то зрение не только кинестетично, но и статично в том смысле, что оно фиксирует неподвижность тела и его членов. Но так как неподвижность - это лишь предельный случай движения, то термин кинестезия будет применим в обоих случаях. Суть дела заключается в том, что текучий и остановившийся оптический строй задают соответственно наблюдателя во время локомоции и наблюдателя в покое относительно фиксированного окружения. Движение и покой представляют собой фактически то, что наблюдатель воспринимает посредством текучего и нетекучего строя.

Оптическая динамическая перспектива отличается от зрительной кинестезии. Динамическая перспектива представляет собой абстрактный способ описания информации в объемлющем строе при движущейся точке наблюдения. Если информация извлекается, то наряду со зрительным восприятием компоновки имеет место и зрительная кинестезия. Однако динамическую перспективу в объемлющем строе можно выделять даже тогда, когда точка наблюдения никем не занята. С другой стороны, в зрительной кинестезии представлены и нос, и тело наблюдателя. Есть информация для совместного восприятия и самого се^я, и компоновки.

Еще нужно упомянуть вот о чем. Очень важно не смешивать зрительную кинестезию со зрительной обратной связью. Этот термин широко распространен в современной психологии и физиологии, однако смысл его не вполне понятен. Обратная связь появляется там, где есть произвольные движения, возникающие при целенаправленной деятельности. Если движение вызывает команда из мозга, за эф-

 ферентными импульсами в моторных нервах следуют афферентные импульсы в сенсорных нервах, которые в действительности являются реафферентны-ми, то есть импульсами, которые возвращаются обратно в мозг. Обратная связь, следовательно, сопутствует активному движению. Однако активность присуща не всем движениям, некоторые движения пассивны. Свободный полет птицы или передвижение человека в автомобиле может служить примером пассивных движений. Зрительная кинестезия остается одной и той же как в случае пассивных, так и в случае активных движений, а зрительная обратная связь при пассивных движениях отсутствует. Вопрос об информации для движения не следует путать с проблемой управления этим движением — это другая проблема. Зрительная кинестезия имеет большое значение для управления локомоцией, однако это нечто совсем другое. Нам действительно часто нужно видеть, как мы движемся, для того чтобы решить, как нам двигаться дальше. Но все же вопросом номер один является вопрос о том, как мы видим то, что мы действительно движемся.

Существующее смешение кинестезии с обратной связью позволяет объяснить, почему зрительная кинестезия не признается в качестве психологического факта. Однако то, что она является фактом, показывают следующие эксперименты, в которых создавалось впечатление пассивного движения.

Эксперименты со зрительной кинестезией

До сих пор значительная часть данных относительно вызванных эго-движений была получена с помощью кино, тренажеров или парковых аттракционов. С помощью кино можно в той или иной степени воспроизвести поток оптического строя вдоль траектории полета. Наблюдатель будет видеть себя движущимся вниз по направлению к псевдоаэродрому в такой же, однако, степени, в какой он осознает себя сидящим в комнате и смотрящим на экран. На экране синерамы * виртуальное окно может выхватывать из объемлющего строя приблизительно 160 угловых градусов (вместо 2.0 или 30 угловых градусов в обычном кино). В результате может возникнуть очень впечатляющая и, кстати говоря, достаточно дискомфортная иллюзия движения. Мы использовали тренажер с панорамным изогнутым экраном, размер которого по периметру составлял 200 угловых градусов; так, например, один из таких тренажеров симулировал полет на вертолете, и впечатления взлета, полета, крена и приземления были настолько яркими, что иллюзия реальности была почти полной, хотя тело наблюдателя ни на мгновение не отрывалось от пола. Кроме того, предпринимались попытки симулировать процесс вождения автомобиля.

Такая симуляция оптической информации позволяла воочию убедиться в существовании законов естественной угловой перспективы и динамической перспективы. Виртуальный мир (компоновка земли и объектов) казался неподвижным и жестким. Двигался только наблюдатель. Однако если в проекционной системе или системе линз, с помощью кото-

* Синерама — разновидность широкоформатного кино.

226


рых симулировалась информация, имелись дефекты, то возникало впечатление, будто компоновка сжимается или растягивается, как резиновая. Со временем впечатление нежесткости окружения не только не исчезало, но даже начинало вызывать тошноту.

Законы динамической перспективы для полета над землей можно ввести в компьютер и с его помощью создать на экране телевизора показ любого желаемого маневра. Но все такие эксперименты, если их можно называть экспериментами, выполнялись по контрактам с авиационной промышленностью, а не ради чистой науки о восприятии, и отчеты о них можно найти только в специальной технической литературе.

Быть может, читатель замечал, что съемка кинофильма с помощью передвижной камеры дает возможность зрителю почувствовать себя очевидцем происходящих событий, который неотступно следует за актером, повторяя его путь. В этом случае сцены и персонажи удаются более живо, нежели при съемках стационарной камерой. Съемку передвижной камерой следует отличать от панорамирования, где имитируется не локомоция, а поворачивание головы, а зритель как бы остается в одной и той же точке наблюдения.

Эксперимент с летающей комнатой. Для изучения зрительной кинестезии во время движения недавно была сконструирована лабораторная установка, с помощью которой можно было отделить зрительную кинестезию от кинестезии системы "мышца-сустав-кожа" и вестибулярной системы. С помощью движущейся комнаты создавался поток объемлющего строя. У этой комнаты были и стены, и потолок, и в то же время она могла парить в воздухе, поскольку у нее не было пола — она была подвешена за углы на большой высоте так, что почти касалась настоящего пола. Трудно удержаться от соблазна и не назвать ее "невидимо движущейся комнатой", поскольку, кроме пола, никакой другой информации о движении комнаты относительно земли не было. Такая комната представляет собой псевдоокружающий мир. Если наблюдателя лишить возможности видеть пол и ощущать контакт с опорной поверхностью, у него возникает полная иллюзия того, что он движется по комнате вперед или назад. Лишман и Ли добивались этого, ставя своих испытуемых на тележку.

Вращения тела: качания, наклоны, повороты. Кроме прямолинейных локомоций, возможны еще и вращательные движения тела, которые могут происходить вдоль поперечной, переднезадней и вертикальной оси. Одним из компонентов того движения, которое совершает ребенок, качающийся на качелях, является поворот вдоль поперечной оси. Такой поворот совершают при выполнении сальто. Наклоны из стороны в сторону представляют собой вращение вдоль переднезадней оси. Движение, которое совершает человек, поворачиваясь во вращающемся кресле, и поворот головы являются вращением вдоль вертикальной оси. С помощью "невидимо движущейся комнаты" можно вызвать чисто зрительную кинестезию любого из этих вращений. Для этого наблюдателя нужно поместить в комнату так, чтобы он не видел поверхности, на которой он стоит, и вращать комнату соответствующим образом.

Парковый аттракцион под названием "Любимые качели" пользуется большой популярностью. Пара

 входит в комнату, которая выглядит вполне обычно, и садится на качели, свисающие с перекладины. Затем комната (не сиденье!) начинает раскачиваться на этой перекладине. Когда в конце концов комната совершает полный оборот, те, кто в ней находится, чувствуют, что их поставили на голову. Что за ощущение! Нужно отметить, что иллюзия исчезает, если закрыть глаза, — чего и следовало ожидать, поскольку иллюзию вызывает зрительная кинестезия. Подробное описание переживания, которым сопровождается эта иллюзия, а также самое первое упоминание о ней даны у Гибсона и Маурера.

Можно сделать и так, чтобы комната наклонялась вдоль переднезадней оси. За последние два десятилетия подобного рода комнаты были созданы во многих лабораториях: описанию проведенных с их помощью опытов посвящено большое количество литературы. Когда такая комната невидимо вращается, испытуемому кажется, будто кресло вместе с его телом поворачивается, а комната остается неподвижной. У части испытуемых переживаемый наклон тела обычно частично сохраняется даже после того, как комната останавливается. Такая зависимость ощущений собственного положения от данных зрительных и телесных органов чувств представляет большой интерес для экспериментаторов. Рассуждения на эту тему в терминах ощущений неубедительны. Обсуждение проблем, связанных с "феноменальной вертикалью", в терминах стимулов и признаков дано в одной из моих прежних работ.

И наконец, можно создать экспериментальную комнату, вращающуюся вокруг вертикальной оси. Такая установка, которой располагают многие лаборатории, известна под названием оптокинетического барабана. Как правило, предназначение этого устройства видят в том, чтобы изучать движения глаз у животных, однако его можно приспособить и для изучения зрительной кинестезии человека-наблюдателя. Текстурированное укрытие (чаще всего это цилиндр с вертикальными полосами) вращают вокруг животного. В результате глаз и голова как единая система совершают те же компенсаторные движения, которые совершались бы при вращении самого животного. Его и в самом деле вращают, но не механически, а оптически. Люди, участвующие в таких опытах, говорят, что они ощущают себя поворачивающимися. Однако без настоящей опорной поверхности не обойтись. В своих опытах я обнаружил, что для возникновения этой иллюзии необходимо, чтобы испытуемый не видел пола под ногами или не обращал на него внимания. Если твердо встать на ноги или хотя бы попытаться сделать это, возникает осознание того, что вне комнаты существует скрытое от взора окружение.

То, что извлекается в каждом из трех случаев (при качании, наклоне и повороте), не может быть ничем иным, кроме отношения между объемлющим строем, задающим внешний мир, и краями поля зрения, задающими Я. Как уже отмечалось, верхние и нижние края поля зрения скользят по объемлющему строю при качании; при наклоне поле зрения крутится в строе: при поворачивании боковые выступы поля скользят поперек строя. Эти три вида информации были описаны [ранее].

227


Следует отметить, что при любом из трех видов вращения тела нет ни динамической перспективы, ни течения объемлющего строя, так как вращения не сопровождаются локомоцией. Информация для восприятия компоновки оказывается минимальной.

В любом из трех случаев было бы просто бессмысленно говорить о том, что окружение вращается относительно наблюдателя (а не тело вращается относительно окружающего мира). Окружающий мир, (постоянный окружающий мир) - это то, по отношению к чему движутся объекты, животные, деформируются поверхности. Изменения нельзя задать, если не существует чего-то неизменного, лежащего в их основе. К вращению тела не применим принцип относительности движения.

228


8. Способы искажения сетчаточных изображений:

инверсия, реверсия, смещение в пространстве и времени,

изменение цветности и диспаратности. Феномены

инвертированного зрения. Проблема перцептивной

адаптации и ее экспериментальное исследование.

Создание искусственных органов чувств. Феномены

псевдоскопического восприятия. Правило правдоподобия.

Феномены "кожного зрения"

РшГр€20Р11     Т0РЬ1Х сетчаточные изображения были намеренно пе-
* ревернуты вместо их обычного положения вверх дном.

СМЕЩЕННЫЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ *

С целью подробнее рассмотреть проблему перцептивного обучения мы должны обратиться к совершенно иным доказательствам, более опосредствованным, а именно: к вопросу о том, насколько хорошо может взрослый человек адаптироваться к причудливым изменениям своего зрительного мира.

До Кеплера было принято думать, что сетчаточные изображения перевернуты, так как лучи света преломляются в хрусталике. Леонардо считал, что свет должен пересекаться внутри глаза в двух местах (в зрачке и стекловидном теле), чтобы получилось правильное перевернутое изображение. Вероятно, Леонардо предполагал, что из-за перевернутого вверх ногами изображения и мир должен казаться нам перевернутым. Но так ли это?

Эта проблема подробно рассматривалась Гельм-гольцем, который доказывал, что несущественно, какого рода изображения дают систематическую информацию о внешнем мире объектов, так как они известны нам благодаря осязанию и другим органам чувств.

Он был убежден в том, что мы должны учиться видеть мир, связывая зрительные ощущения с тактильными, и что у нас нет специального механизма, который бы осуществлял инверсию изображений. Ссылаясь на случаи, когда взрослые люди, родившиеся слепыми, становились после операции зрячими, Гельмгольц утверждал, что раннее обучение важно для восприятия. Гельмгольц не видел в этих фактах непосредственного подтверждения необходимости обучения перцептивной системы "перевертывать" сетчаточные изображения, но он думал, что те трудности, которые испытывают многие такие больные при назывании предметов и оценке расстояний, служат доводом в пользу эмпирической теории, утверждающей, что восприятие зависит от обучения. Мы уже рассмотрели часть тех трудностей, которые возникают при интерпретации подобных случаев.

Мы можем согласиться с утверждением Гельм-гольца о том, что для того, чтобы правильно видеть веши, необходимо обучение; к этому выводу мы приходим, в частности, анализируя эксперименты, в ко-

* Грегори Р. Глаз и мозг. М.: Прогресс, 1970. С. 222-239.

 Перевернутые изображения

Эти эксперименты делятся на две группы: эксперименты, в которых изменялись положения или ориентация изображений на сетчатке, и эксперименты, в которых намеренно искажались изображения. Мы начнем с классической работы английского психолога Дж. М. Стрэттона. Он носил линзы, переворачивающие изображение, и был первым человеком в мире, который имел правильные, а не перевернутые сетчаточные изображения.

Стрэттон изобрел множество оптических приспособлений для смещения и перевертывания сетчаточ-ного изображения. Он использовал системы линз и зеркал, в том числе специальные телескопы, вмонтированные в оправу очков, так что их можно было носить постоянно. Эти системы линз переворачивали изображение как в вертикальном, так и в горизонтальном направлении. Стрэттон обнаружил, что если носить пару таких оптических приспособлений, чтобы обеспечить бинокулярное зрение, то напряжение, которое испытывает человек, слишком велико, так как при этом нарушается механизм нормальной конвергенции. Поэтому он носил приспособление, переворачивающее сетчаточное изображение, только на одном глазу, другой же глаз был закрыт. Когда же он снимал переворачивающие линзы, то закрывал оба глаза. Прежде всего он обнаружил, что, хотя перевернутые изображения были отчетливыми, предметы казались иллюзорными и нереальными. Стрэттон писал:

"...запечатленные в памяти зрительные впечатления, возникшие при нормальном зрительном восприятии, продолжали оставаться стандартом и критерием для оценки реальности. Таким образом, предметы осмысливались совершенно иначе, чем воспринимались. Это относилось также к восприятию моего тела. Я ощущал, где находятся части моего тела, и мне казалось, что я увижу их там, где я их ощущаю, когда же линзы удалялись, я видел их в ином положении. Но и прежняя тактильная и зрительная локализация частей тела продолжала восприниматься как реальная".

Позже, однако, предметы иногда начинали выглядеть почти обычными.

Первый эксперимент Стрэттона продолжался три дня. В течение этого времени он носил оптическое

229


приспособление приблизительно двадцать один час. Он делает следующее заключение:

"Я могу почти с уверенностью сказать, что центральная проблема — вопрос о значении перевертывания обычного сетчаточного изображения для зрительного восприятия вертикального направления — полностью решена этим экспериментом. Если бы перевертывание сегчаточного изображения было абсолютно необходимо для восприятия вертикали... трудно было бы понять, каким образом сцена в целом могла, хотя бы временно, восприниматься как правильно расположенная вертикально, в то время как сетчаточный образ — благодаря линзам — оставался неперевернутым".

Однако предметы лишь иногда выглядели нормальными, и Стрэттон провел второй эксперимент, и на этот раз уже восемь дней носил монокулярное переворачивающее изображения устройство. На третий день он писал:

"При ходьбе в узком промежутке между мебелью мне требовалось значительно меньше внимания, чем до сих пор. Когда я писал, я мог без труда наблюдать за своими руками, не испытывая неприятных ощущений".

На четвертый день он обнаружил, что ему стало легче правильно определять ту руку, которая испытывает особенно большие затруднения при выполнении какой-либо операции.

"Когда я смотрел на свои ноги и руки, даже если я пытался сосредоточиться на их новом виде, я видел их скорее правильно ориентированными по вертикали, чем перевернутыми".

На пятый день Стрэттон легко мог гулять вокруг дома. Когда он бросал быстрый взгляд на предметы, они казались ему почти нормальными, но когда он начинал рассматривать их внимательно, они воспринимались им как перевернутые. Части его собственного тела, казалось, находились не там, где нужно, особенно его плечи, которых он, конечно, не мог видеть. Однако к вечеру седьмого дня он впервые на прогулке получил удовольствие от красоты местности.

На восьмой день он снял переворачивающие изображение очки и обнаружил, что "...картина была странно знакомой. Зрительные впечатления непосредственно узнавались как старые, относящиеся к доэксперимен-тальным дням; однако изменение того расположения предметов, к которому я привык в течение последней недели, давало картину, неожиданно сбивающую с толку, и это продолжалось в течение нескольких часов. Почти невозможно было понять, что происходит, хотя предметы были просто перевернуты".

Когда читаешь отчеты Стрэттона и тех исследователей, которые проделывали аналогичные опыты, возникает впечатление, что в их зрительном мире всегда есть нечто странное, хотя они испытывали большие затруднения в описании того, что же именно было неправильно в этом зрительном мире. По-видимому, они переставали замечать эту странность раньше, чем их перевернутые зрительные изображения начинали восприниматься как нормальные, но когда их внимание привлекалось к некоторым специальным деталям, последние казались им совершенно неправильными. Мы читали о таких ситуациях, где написанные слова виделись на правильном месте в зрительном поле и на первый взгляд воспринимались как нормальное письмо, но когда испыту-

 емые пытались прочесть эти слова, они казались им перевернутыми.

Стрэттон продолжил свои исследования, провел эксперименты, которые — хотя они и менее известны — представляют большой интерес. Он сконструировал систему зеркал, вмонтированных в специальное устройство, которое укреплялось на человеке (рис. 1). Это приспособление вызывало смещение зрительного изображения своего собственного тела таким образом, что тело казалось человеку расположенным горизонтально впереди него, на уровне его собственных глаз. Стрэттон носил это приспособление в течение трех дней (в целом около двадцати четырех часов). Он сообщает:

"У меня было такое чувство, будто я мысленно нахожусь вне своего собственного тела. Это было, конечно, преходящее впечатление, но оно возникало несколько раз и, пока длилось, было очень ярким... Однако наступил особенно интересный момент, когда исчезла реальность состояния, и мои действия, за которыми я наблюдал, сопровождались своего рода призраками этих действий, называвшихся старыми зрительными терминами".

Стрэттон суммирует результаты своей работы следующим образом:

Рис. 1. Эксперимент Стрэттона, в котором он видел самого себя (в зеркало), подвешенным в пространстве перед глазами. Стрэттон совершал загородные прогулки с этим приспособлением

Различные чувственные восприятия, на какие бы явления они в конечном итоге ни распространялись, организуются в единую гармоничную пространственную систему. Эта гармония заключается в совпадении наших ощущений с тем, что мы ожидали... Существенными условиями гармонии являются те, которые необходимы, чтобы создать надежную связь между двумя органами чувств. Эта точка зрения, которая сначала возникла на основе данных, полученных в опытах с перевернутыми изображениями, теперь получила более широкое обоснование: ее, видимо, подтверждают факты, полученные в более поздних экспериментах, которые показывают, что тактильные ощущения локализации частей тела могут коррелировать со зрительными впечатлениями о местоположении тех же частей тела, причем не только в любом направлении, но также и в любом месте зрительного поля.

230


Вслед за Стрэттоном аналогичные опыты были проведены другими исследователями. Для того чтобы повернуть поле зрения обоих глаз на 75\ Дж.С.Браун использовал особые призмы и обнаружил, что эта процедура ухудшает восприятие глубины, причем по мере тренировки восприятие улучшалось очень незначительно или не улучшалось вовсе, хотя оказалось, что автор и его испытуемые могут ориентироваться в своем наклонном мире. Более поздние исследования такого рода были проведены Эвертом* который повторил эксперимент Стрэттона, но использовал не одну, а две переворачивающие изображение линзы, хотя его испытуемые и чувствовали напряжение в глазах, которое было отмечено еще Стрэттоном. Заслуга работы Эверта состоит в том, что он произвел систематическое и объективное измерение способности испытуемых локализовать предметы. Он сделал вывод, что Стрэттон несколько преувеличивает размеры адаптации, которая наблюдается в подобных условиях, и что это привело к противоречиям, не разрешенным еще до сих пор.

Изучение этой проблемы было продолжено Дж. и Дж. К. Патерсонами, применявшими бинокулярную систему, сходную с системой Эверта. После четырнадцати дней ношения этого приспособления полной адаптации к ситуации так и не произошло. Проведя восемь месяцев спустя повторный эксперимент с этим же испытуемым, авторы нашли, что в то время, когда испытуемый носил линзы, он проявлял те же изменения в поведении, которые были свойственны ему и при первом ношении переворачивающих изображение очков. Таким образом, по-видимому, обучение в подобных условиях представляет собой скорее ряд специфических адаптации, надстраивающихся над исходными формами восприятия, чем коренную перестройку перцептивной системы.

Наиболее широкое исследование этой проблемы на людях, предпринятое в последнее время, было проведено в Инсбруке Эрисманом и Колером. Колер и его испытуемые носили очки, искажающие изображение, длительное время. Результаты эксперимента Колера, так же, как и Стрэттона, протоколировались в виде словесных отчетов. Соответственно традициям немецкой гештальтпсихологии и более поздним работам Мишотта по восприятию причинных отношений, Колер делает акцент на "внутренней структуре" восприятия. Этот подход чужд традициям американского бихевиоризма; однако жаль, что во время эксперимента не было достаточно точной регистрации движений испытуемого. На основании словесных отчетов трудно представить себе этот "адаптированный мир" испытуемых, так как их ощущения, по-видимому, были причудливо спутаны и даже противоречили друг другу. Так, например, пешеходов, очевидно, они видели на правильной стороне улицы, хотя их изображения были перевернуты справа налево, но части их одежды казались им перепутанными. Написанные слова были для испытуемых одним из наиболее сложных объектов. Когда они бросали на письмо беглый взгляд, оно казалось им нормальным, но если они пытались его внимательно рассматривать, оно воспринималось как зеркальное.

Осязание оказывало существенное влияние на зрение: на первых стадиях адаптации предметы нео-

 жиданно начинали восприниматься как нормальные, когда испытуемый прикасался к ним: они выглядели нормальными и тогда, когда их перевернутое изображение было физически невозможным. Так, например, свеча казалась перевернутой нижней частью вверх, пока ее не зажигали, после чего она вдруг воспринималась как нормальная, а пламя — идущим вверх.

Рис. 2. Курица Пфистера с призмами, отклоняющими свет, попадающий в ее глаза

Эти эксперименты положили начало ряду исследований, в которых на животных надевались разного рода очки. Когда очки, перевертывающие изображение, надевались на обезьяну, то это приводило к ее полной неподвижности в течение нескольких дней; она просто отказывалась двигаться. Когда наконец она начинала двигаться, она пятилась назад. Этот факт интересен, так как эти очки как раз нарушают восприятие глубины. Аналогичные опыты были проведены также с цыплятами и курами. Пфистер надевал на глаза кур призмы, переворачивающие изображение справа налево, и изучал их способность клевать зерна. У кур этот навык резко нарушался, и даже после трехмесячного ношения очков никакого реального улучшения не наблюдалось. То же отсутствие адаптации было обнаружено Сперри и у земноводных. Когда изображение, попадающее на сетчатку их глаз, поворачивалось на 180°, оказалось, что язык двигается в поисках пищи в неправильном направлении, и, предоставленные самим себе, эти животные умерли бы от голода. Сходные результаты были получены Хессом на цыплятах, глаза которых закрывались призмами, которые не переворачивали изображения, а смещали их на 7° вправо или влево. Хесс обнаружил, что такие цыплята всегда клюют в стороне от зерна и никогда не адаптируются к смещению изображений, вызываемому клиновидными призмами (рис. 2). На основании своих экспериментов Хесс сделал следующие выводы:

"По-видимому, врожденные зрительные реакции у цыплят, касающиеся расположения предметов в их зрительном мире, не могут изменяться под влиянием обучения, если от цыпленка требуется, чтобы он усвоил реакцию, антагонистичную инстинктивной".

231


Рис. ЛАлпарат, предложенный Хелдом и Хей-ном для того, чтобы выяснить, возникнет ли перцептивное научение у пассивного животного. Активный котенок слева возит по кругу котенка справа. Они получают одинаковые зрительные впечатления. Но только активный котенок может выполнить зрительные задания, имея зрительный опыт, ограниченный лишь этой ситуацией

Все эти различные эксперименты довольно ясно показывают, что животные проявляют значительно меньшую адаптацию к смещению или переворачиванию сетчаточных изображений, чем люди, и только у обезьян имеется некоторая способность к такого рода адаптации.

Существуют новые данные, полученные, главным образом, в работах Р. Хелда и его сотрудников, особенно Хейна, показывающие, что для компенсации смещенных сетчаточных изображений очень важно, чтобы субъект осуществлял активные корригирующие движения. Хелд считает, что активные движения жизненно необходимы для подобной компенсации и что они очень существенны для всякого перцептивного обучения. Один из его экспериментов с котятами особенно изобретателен и интересен. Он воспитывал котят в темноте, позволяя им зрительно ориентироваться только в ситуации эксперимента, которая была, мягко выражаясь, необычной. Два котенка помещались в корзинки, прикрепленные к противоположным концам перекладины, которая могла вращаться вокруг центра, при этом корзинки тоже начинали вращаться. Эта "карусель" была устроена так, что вращение одной корзинки вызывало аналогичное вращение другой (рис. 3), и таким образом оба котенка получали одни и те же зрительные впечатления в одно и то же время. Один котенок, находясь в корзинке, перемещался пассивно, в то время как другой был активен, его лапки были свободны, и он сам двигал свою корзинку и корзинку соседа. Хелд обнаружил, что зрительное восприятие сформировалось только у активного котенка, пассивное животное оставалось по существу слепым. Таким образом, на основании опытов Хелда можно допустить, что активное осязание — существенный фактор, необходимый для развития зрительного восприятия.

 Искаженные изображения

Исследования влияния на зрительное восприятие перевернутых и смещенных сетчаточных изображений показывают, что животные, стоящие на эволюционной лестнице ниже человека и обезьяны, не обнаруживают никакой адаптации. У обезьяны процессы адаптации весьма ограничены; что же касается человека, то не совсем ясно, насколько он может адаптироваться к таким условиям. Словесные отчеты в известной мере противоречивы, в отношении моторной адаптации еще мало данных, однако несомненно, что после нескольких дней ношения очков, переворачивающих сетчаточные изображения, люди довольно успешно справляются с этими нарушениями восприятия. Мы еще не знаем окончательно, происходит ли при этом перестройка восприятия, или новые реакции просто надстраиваются над старыми. Неизвестно даже, насколько фундаментальна реорганизация процессов восприятия, которая требуется в этих условиях, потому что в нашей обычной жизни мы тоже имеем дело со смещениями сетчаточных изображений, например, при наклонах головы и рассматривании чего-либо (главным образом, самих себя) в зеркале.

До сих пор мы анализировали опыты с переворачиванием или смещением сетчаточных изображений, однако экспериментально можно получить и другие нарушения зрительного восприятия. Эти нарушения важны, поскольку они вызывают скорее внутреннюю реорганизацию самой перцептивной системы, чем простое изменение соотношения между осязательными и зрительными впечатлениями. Эти зрительные нарушения можно получить, если носить специальные линзы, искажающие, а не просто смещающие изображение на сетчатке.

Дж. Дж. Гибсон, изучая влияние ношения призм, отклоняющих все поле зрения в сторону (на 15° вправо), на зрительное восприятие, обнаружил, что эти призмы, кроме отклонений, неизбежно вызывают искажения сетчаточных изображений, которые по мере ношения призм постепенно уменьшаются. Он произвел точные измерения адаптации к искривлениям изображений, которые создаются этими призмами, и установил, что эффект адаптации уменьшается, даже если глаза испытуемого двигаются свободно. Практически адаптация проявлялась несколько более отчетливо при свободном прослеживании глазами деталей рисунка, чем в тех случаях, когда испытуемый фиксировал взгляд настолько, насколько это возможно.

Существует другой тип адаптации, на первый взгляд сходный с обнаруженным Гибсоном в его опытах с искажающими изображение призмами, а позже - линзами, но, по существу, совершенно отличный от него как по своему происхождению, так и по тому значению, которое он имеет для теории

232


расстояний от камеры до испытуемого можно менять величину изображений и вызывать искажения (рис. 4).

Телевизионная камера

восприятия. Это явление известно под названием структурное последействие (figural after-effect). На протяжении последних нескольких лет оно привлекало пристальное внимание исследователей.

Структурное последействие возникает в тех случаях, когда испытуемый фиксирует взор на рисунке в течение некоторого времени (скажем, полминуты). Если подобным образом взор фиксирует изогнутую линию, то сразу же после этого в течение нескольких секунд прямая линия кажется изогнутой в противоположном направлении. Этот эффект близок к эффекту Гибсона, однако для структурного последействия существенно то, что глаза должны быть неподвижны, в то время как в опытах Гибсона с искажающими очками глаза могут двигаться свободно.

Эти явления свидетельствуют о том, что в перцептивной системе человека может иметь место особый вид адаптации, которая представляет собой не только простую перегруппировку тактильных и зрительных ощущений, а изменение механизмов зрительного восприятия пространства. Неизвестно, имеются ли подобные коррекции у более низко организованных, чем человек, представителей животного мира.

Иво Колер недавно сделал значительное открытие. Он носил очки, не искажающие сетчаточные изображения, а окрашивающие их наполовину в красный, наполовину в зеленый цвет, так что все выглядело красным, если смотреть налево, и зеленым - если смотреть направо. Колер открыл новый эффект адаптации, о существовании которого раньше и не подозревали. Влияние красного и зеленого цвета на восприятие постепенно уменьшалось, и, когда очки снимались, вещи казались красными при взгляде направо и зелеными при взгляде налево. Это явление совершенно не похоже на обычные последовательные образы, возникающие вследствие адаптации сетчатки к окрашенному свету. Эффект Колера связан не с положением изображения на сетчатке, а с положением глаз по отношению к голове, и таким образом он является результатом процессов компенсации, протекающих не в глазах, а в мозге. Существует всего несколько типов инверсии изображений, которые могут быть получены с помощью простых оптических приспособлений, однако в настоящее время К. У. Смит предложил для этих целей новые технические приемы. Смит использует телевизионную камеру и монитор, смонтированные так, что испытуемый наблюдает за своей собственной рукой на экране монитора, который может быть соединен с камерой таким образом, что можно получить любые желаемые изменения изображений.

Таким путем можно получить изображения, перевернутые слева направо или сверху вниз, в то время как движения глаз и рук испытуемого остаются свободными. В этом эксперименте рука испытуемого помещается за занавеской так, чтобы он не мог ее видеть (поскольку эта аппаратура далеко не портативна, исследование чаще ограничивается короткими экспериментальными сеансами, а не продолжается в течение нескольких дней). Камера может быть установлена в любом положении и давать помимо переворачивания изображений смешение изображения в пространстве. С помощью различных линз и

 Рис. 4. Эксперимент Смита, в котором использовались телевизионная камера и монитор, для того чтобы менять видимое положение или величину собственных рук испытуемого. Испытуемый мог рисовать или писать при больших изменениях зрительного образа своей руки

Опыты Смита показали, что в целом переворачивание изображения сверху вниз, как правило, дает большие нарушения, чем слева направо, причем комбинированная инверсия изображений (одновременно и сверху вниз, и справа налево) иногда вызывает меньше затруднений, чем каждая инверсия в отдельности. Изменения величины изображения практически не влияют ни на способность испытуемого рисовать объекты, ни на его почерк.

Смещение изображений во времени

Развитие телевизионной техники сделало возможным смещение изображения не только в пространстве, но и во времени. Временная задержка изображений - это новый вид смещения, изучение которого обещает дать весьма интересные результаты. Этот вид смещения изображений достигается с помощью описанных выше телевизионной камеры и монитора, а также видеомагнитофона, снабженного бесконечной лентой, благодаря чему возникает временная задержка между регистрацией изображения камерой и подачей его на монитор. Испытуемый таким образом видит свою руку (или другой предмет) в прошлом, с временным отставанием, которое регулируется расстоянием между записывающей и воспроизводящей головками видеомагнитофона (рис. 5).

Эта ситуация представляет не только теоретический интерес, она важна также и в практическом отношении, потому что и в авиации, и при управлении многими другими механизмами, работающи-

233


ми с отсрочкой, необходим контроль со стороны человека, но если подобная отсрочка нарушает навыки оператора, это может стать серьезной проблемой. Установлено, что короткие отсрочки (порядка 0,5 сек.) делают движения резкими, плохо скоординированными, так что рисование становится почти невозможным, а письмо явно затрудняется. Тренировка не дает улучшения, или оно невелико.

А

Задержанный сигнал

Задержка,создаваема» нциюмагни-тофоном

Телевизионный сигнал

Бесконечная лента видеомагнитофона

Телевизионная камера

Рис. 5. Эксперимент Смита с введением временной отсрочки между действием и его зрительным восприятием. Отсрочка задавалась с помощью бесконечной ленты видеомагнитофона

Какие выводы мы можем сделать?

Мы сделали обзор экспериментов с различного рода смещениями сетчаточных изображений. Во всех случаях смещение было планомерным, то есть производилось согласно определенному принципу; был исследован широкий диапазон смещений: по вертикали и по горизонтали (отдельно по каждому направлению или по обоим одновременно); искажения, наблюдаемые при фиксированном взгляде или при свободном движении глаз; смещения изображения во времени.

Результаты этих опытов не так просто оценить, однако в целом, по-видимому, можно сказать, что при всех возможных смещениях изображений человек проявляет известную адаптацию — исключение составляет только смещение изображения во времени, — в то время как у всех других животных, кроме обезьян, ее нет.

Означает ли это, что дети должны учиться видеть? Конечно, эти опыты еще не дают оснований для такого вывода, но если у взрослых людей действительно наблюдаются существенные изменения в перцептивной системе для компенсации упорядоченных изменений сетчаточных изображений, то предположение о важной роли обучения в восприятии кажется вполне правдоподобным. К сожалению, мы еще не знаем, насколько фундаментальна та реорганизация перцептивной системы, которая происходит при адаптации, и в какой мере при этом над старыми перцептивными связями надстраива-

 ются новые. Во всяком случае, очевидно, что перцептивная система человека обладает большой гибкостью и способна адаптироваться к новым условиям. А это очень важно для приспособления к изменяющемуся миру.

Там, где имеет место адаптация - в экспериментах Стрэттона и Гибсона с человеком, в которых производилось переворачивание или искажение сет-чаточного изображения, — еще не вполне ясно, каким образом мир начинает восприниматься испытуемым как нормально ориентированный. По-видимому, странность этого мира просто перестает замечаться, а это уже совсем иной вывод, чем тот, который делается исследователями. В опытах Хелда, где пара котят воспитывалась в темноте и только активный котенок из каждой пары научался видеть, — а также в ранних, самых первых аналогичных исследованиях Ризена, который воспитывал шимпанзе в полной темноте и после помещения их на свет обнаружил у них медленное развитие зрения, - остается неясной та интерпретация фактов, которая дается исследователями.

Животные, выросшие в темноте, как правило, пассивны и научаются очень немногому. В некоторых аналогичных случаях отключения зрения у человека также были отмечены существенные трудности в развитии; один из таких людей не мог даже на ощупь отличать шар от куба. Эти эксперименты интересны и важны, но в настоящее время мы еще не можем с уверенностью оценить вое значение этих наблюдений. Ясно лишь, что восприятие человека легко поддается модификации посредством обучения (студенты-медики, впервые пользующиеся микроскопом, знают это по опыту), однако очень трудно установить, что именно дано нам от рождения, а что приобретено в результате обучения.

В добавление к этим трудностям, при рассмотрении данной проблемы мы встречаемся еще с одной своеобразной трудностью логического порядка, которая связана с пониманием самого термина "восприятие", особенно когда речь идет об опытах над животными. Возьмем, например, опыты Хелда с активным и пассивным котятами: представим себе, что пассивный котенок выучился видеть, понимая под этим, что структура его сетчаточных стимуляций организовалась у него в образы отдельных предметов в то время, когда активный котенок крутил его на "карусели". Но как мы узнаем, что котенок научился видеть (то есть что у него сформировались образы отдельных предметов)? Как можно ожидать от него соответствующих поведенческих реакций, если они никогда раньше не связывались с его восприятием предметов? И здесь возникает основная проблема, а именно: должны ли мы понимать под восприятием то, что нам известно из нашего собственного перцептивного опыта или мы должны ограничиваться изучением поведения, которое регулируется информацией, получаемой от органов чувств? С точки зрения строгого бихевиориста, субъективный опыт не может быть предметом исследований по восприятию, однако мы вынуждены признать, что в концертном зале или в картинной галерее люди проникают во внутренний мир художника, настолько важный для них, что это и побуждает их посещать такие места. Что бы ни утверждали художествен-

234


ные критики, не внешнее поведение деятелей искусства, а скорее их переживания, интересуют слушателей и зрителей. Но можем ли мы судить о перцептивном опыте животных? По-видимому, нет, и в этом-то и заключается трудность. Мы не понимаем этого воспринимаемого мира животных, так же как нам непонятен и мир, воспринимаемый младенцем; каково бы ни было поведение животных, оно не раскрывает нам полностью их внутренний мир. В данном случае особенно важную роль играет язык: он выходит за пределы непосредственной ситуации "стимул — внешняя реакция", однако как у младенца, так и у животных нет языка, хотя в данном случае он более всего необходим, — и в этом и состоит сложность изучения данной проблемы.

 235


А.Д.Логвиненко

МОДИФИКАЦИЯ ЗРИТЕЛЬНЫХ НАПРАВЛЕНИЙ, ЗРИТЕЛЬНОГО

ПРОСТРАНСТВА И ВИДИМОГО МИРА *

Инвертированное зрение

Стрэттон показал, что при длительной инверсии сетчаточных изображений к испытуемому постепенно возвращается способность видеть мир в правильной ориентации (Stratton, 1896; 1897). Однако, спустя тридцать лет, американский психолог Иверт, повторив эксперимент Стрэттона, не наблюдал адаптации ни у одного из своих испытуемых (одним из испытуемых был сам Иверт). И это несмотря на то, что его эксперимент длился около двух недель, т. е. в полтора раза больше, чем у Стрэттона (Ewert, 1930). Так возникла проблема адаптации к инвертированному зрению. Последующие попытки внести ясность в эту проблему не принесли ничего нового. Проведенные в американских университетах два длительных эксперимента по адаптации к инверсии укрепили скепсис бихевиорально ориентированных психологов относительно возможности перцептивной адаптации к инверсии (Petterson, Petterson, 1938; Snyder, Pronko, 1952). В то же время австрийский психолог Колер, имевший гештальтистскую ориентацию, работая с инвертированным зрением, полностью подтвердил выводы Стрэттона о возможности перцептивной адаптации (Kohler, 1964).

Внимательный анализ экспериментальных дневников, которые велись этими авторами во время проведения хронических экспериментов, позволил нам обнаружить следующие примечательные факты (Логвиненко, 1974, б). Во-первых, ход перцептивной адаптации, как он открывался испытуемым во время хронического эксперимента, бьи одинаков во всех экспериментах независимо от того, какой окончательный вывод делался экспериментатором относительно исхода эксперимента. Во-вторых, по мере адаптации к инверсии испытуемые теряли способность оценивать ориентацию своих зрительных образов. Иными словами, испытуемые в ходе опыта затруднялись с ответом на прямой вопрос о том, как они видят мир - правильным или перевернутым. Это обстоятельство выглядит по меньшей мере странным, ибо речь идет не о каких-то нюансах в зрительной картине, а о ее ориентации относительно вертикали. В-третьих, даже авторы, по мнению которых их эксперименты завершились полной перцептивной адаптацией, опускали в своих дневниках такой важный момент, как собственно наступление правильного видения. Складывается впечатление, что правильное видение у их испытуемых появлялось постепенно. Однако трудно себе представить процесс, в ходе которого постепенно и незаметно для испытуемого изменяется вертикальная ориентация зри-

* Логвиненко А.Д. Зрительное восприятие пространства. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 74-96.

 тельной картины на противоположную. В-четвертых, почти все исследователи указывали на то, что пристальное вглядывание в зрительную картину, ее интроспективный анализ позволяли все-таки обнаружить перевернутость визуального поля даже в конце длительного адаптационного периода. В свете этого факта становится понятным, почему те авторы, которые брали за критерий адаптации исчезновение каких бы то ни было признаков перевернутости, делали вывод об отсутствии адаптации (Ewert, 1930; Petterson, Petterson, 1938; Snyder, Pronko, 1952), а авторы, придерживавшиеся более широкого толкования понятия образ, считали общее впечатление "естественности", "нормальности" визуального мира достаточным основанием для утверждения о полной перцептивной адаптации (Stratton, 1896; Kohler, 1964).

Поскольку предыдущие исследователи инвертированного зрения оставили больше вопросов, чем получили ответов, нами было предпринято собственное исследование инвертированного зрения и проведено несколько хронических экспериментов (Логвиненко, 1974, а; Логвиненко, Жедунова, 1980, 1981). Оказалось, что феноменология инвертированного зрения слишком сложна для традиционного понятийного аппарата психологии зрительного восприятия. Поэтому изложение собственного понимания психологического механизма адаптации мы предваряем анализом тех изменений, которые вносит в зрение инвертоскоп.

Начнем с того, что инвертоскоп ограничивает оптическое пространство (в наших экспериментах его размеры составляли 25°хЗО°) и инвертирует его. Поскольку инвертоскоп обычно крепится на голове испытуемого так, чтобы его оптическая ось совпадала с главным эгоцентрическим зрительным направлением, то инверсия оптического пространства приводит к инверсии зрительного пространства. Однако, помимо изменения ориентации зрительного пространства,, инверсия оптического пространства вызывает ряд других изменений в восприятии.

Во-первых, инверсия эгоцентрических зрительных направлений приводит к потере константности видимого положения объектов. Причина этого кроется в том, что вертикальное смещение головы на некоторый угол а в обычных условиях вызывает смещение сетчаточного изображения на такую же угловую величину, но в противоположном направлении, т. е. на угол —а, в то время как при инверсии — на угловую величину и в том же направлении (т. е, на угол а). Константность видимого положения обеспечивается тонким механизмом компенсации сетчаточных смещений изображения, вызванных собственными движениями наблюдателя. Инверсия изменяет знак сетчаточного смещения и компенсирующий сигнал увеличивает вдвое изменение видимого положения предмета вместо того, чтобы уничтожить его, что и переживается в виде отчетливых смещений зрительных образов, сопровождающих движения головы наблюдателя. Интересно отметить, что константность зрительных направлений сохраняется, если инвертоскоп крепится на голове, ибо в этом случае движения глаза вызывают то же самое смещение сетчаточного изображения, как и без инвер-

236


сии. Однако если инвертоскоп поместить непосредственно на глазное яблоко, константность зрительных направлений будет нарушена (Smith, 1971).

Итак, при инвертированном зрении теряется константность видимого положения предметов (что отмечалось всеми исследователями, начиная со Стрэттона), и эта утрата является естественным следствием изменения связи между собственными смещениями головы и соответствующими смещениями сетчаточного изображения.

Во-вторых, мы обнаружили, что при инвертированном зрении исчезает также и константность видимой формы (Логвиненко, Сталин, 1973). Утрата константности видимой формы при инвертированном зрении может быть следствием потери константности видимого положения объектов. Действительно, константность видимой формы предполагает константность видимого наклона. При инвертированном зрении константность видимого наклона (как разновидность видимого положения) теряется: наклон головы сопровождается изменением видимого наклона объектов. Так, в частности, испытуемые всегда отмечают, что при ходьбе земля колышется в такт шагам, а при наклоне головы вздыбливается. Земной поверхности, попадающей в поле зрения, можно по желанию придать практически любой видимый наклон.

Нами было проведено измерение константности видимой формы в двух условиях. В одном случае наклон объекта, видимая форма которого подлежала измерению, осуществлялся вдоль горизонтальной оси вращения, в другом случае — вдоль вертикальной. Поскольку утрату константности видимого наклона при инверсии вызывали лишь вертикальные движения головы, то в первом случае константность видимой формы должна была нарушаться, а во втором - нет. Если же причина нарушения константности видимой формы не в потере константности видимого наклона, то результаты измерения константности видимой формы в обоих условиях будут идентичны. Именно это и имело место в действительности (Логвиненко, Жедунова, 1980). Результаты эксперимента говорят о том, что утрата константности видимого положения объектов при инверсии не является непосредственной причиной падения константности видимой формы. Ранее нами было показано, что этой причиной не может быть ни редукция оптического пространства, ни сам факт использования оптического приспособления. Действительно, если в эксперименте заменить в инвертоскопе призмы Дове простыми стеклянными призмами, то падения константности восприятия видимой формы не наблюдается. Статистически значимых различий между коэффициентами константности, измеренными без инвертоскопа, и с инвертоскопом с прямоугольными призмами, не дающими инверсии, не было (Логвиненко, Столин, 1973).

В-третьих, все исследователи инвертированного зрения, начиная со Стрэттона, указывали на картинность, нереальность, иллюзорность визуального пространства при инверсии, "...и хотя все эти образы, - писал Стрэттон, имея в виду образы при инвертированном зрении, — были четкими и определенными, они вначале не производили впечатления реальных вещей, подобно объектам, которые мы

 видим при нормальном зрении, а выглядели неуместными, фальшивыми или иллюзорными образами (курсив Стрэттона. — А. Л.), помещенными между наблюдателем и самими объектами или вещами" (Stratton, 1896. Р. 613). При чтении дневника, который Стрэттон вел по ходу своего эксперимента, обращает на себя внимание настойчивость, с которой им подчеркивается нереальность образов инвертированного зрения. В нормальных условиях мы видим предметы, а при инверсии переживаем наличие образов — так можно было бы резюмировать его наблюдения.

В-четвертых, инвертоскоп создает инверсию образа в зрительном пространстве относительно его собственных координат, но не затрагивает ориентации самого зрительного пространства в координатах видимого мира. Сразу после надевания инвертоскопа зрительное пространство выглядит уплощенным (нечто среднее между плоскими фигурами и объемными телами); нереальным, отчужденным от испытуемого. Зрительное пространство локализуется, как некая картинка, между испытуемым и предметами в осознаваемом мире. Причем ориентация этой картинки всегда такова, что она перпендикулярна относительно главного эгоцентрического зрительного направления. Если испытуемый смотрит вниз и его главное эгоцентрическое зрительное направление перпендикулярно плоскости пола (т. е. составляет с земной поверхностью угол "—90°"), то картинка зрительного пространства параллельна полу. Инвертоскоп инвертирует эту картинку относительно главного эгоцентрического зрительного направления, но не относительно вертикали в амодальном пространстве. Заметьте, что в этом случае для правильного видения (если под правильным видением понимать правильную ориентацию зрительных образов относительно вертикали в амодальном пространстве) не нужна никакая адаптация, поскольку при главном эгоцентрическом зрительном направлении в "—90°" правильное видение имеет место сразу после надевания инвертоскопа. Это же можно сказать и для главного эгоцентрического направления в "+90"".

Анализ и сопоставление перечисленных особенностей восприятия, возникающих вслед за надеванием инвертоскопа, убеждают в том, что инверсия приводит к разрушению видимого мира. Иными словами, при инверсии воспринимаются зрительное пространство и видимое поле, а восприятие видимого мира оказывается невозможным. В этом случае перцептивная адаптация, если она вообще наступает, может происходить либо в виде изменения ориентации видимого поля (а следовательно, и зрительного пространства), либо в виде построения нового видимого мира на основе инвертированного зрительного пространства. Проведенные эксперименты с длительной адаптацией к инверсии убеждают в том, что адаптация происходит в форме построения нового видимого мира.

В свете такого подхода к решению проблем инвертированного зрения возможно непротиворечивое истолкование его особенностей и многих сложных вопросов, перед которыми останавливались прежние исследователи. Действительно, поскольку зрительное пространство и видимое поле строятся в соответствии с проекционными (т. е. угловыми) от-

237


ношениями, то переход от восприятия видимого мира к восприятию зрительного пространства и видимого поля неизбежно должен сопровождаться утратой константности восприятия во всех ее проявлениях и стабильности видимого мира. Становится понятной противоречивость наблюдений прежних авторов, которые, с одной стороны, утверждали, что временами их испытуемые видели правильно, а с другой стороны, отмечали, что при интроспективной установке впечатление правильности исчезало, и визуальная картина вновь выглядела перевернутой. Так и должно было быть, ибо интроспективная установка, как отмечал еще Гибсон, всегда способствует переходу от восприятия видимого мира (который к концу адаптации восстанавливался и был правильно ориентирован) к восприятию видимого поля (которое в течение всего времени оставалось инвертированным).

Проведенные нами исследования адаптации к инвертированному зрению показали, что по ходу эксперимента возникали и сменяли друг друга три стратегии адаптации (Логвиненко, 1974, а; 1976).

Вначале испытуемый игнорировал свое перевернутое зрительное пространство и старался вести себя так, словно он находится в темноте. Поначалу и особенно тогда, когда он находился среди знакомых предметов, эта стратегия поведения себя оправдывала. Однако уже к концу первого дня испытуемым пришлось отказаться от этой стратегии, поскольку тускнели образы памяти и испытуемый часто не мог вспомнить, где находится дверь или стол, или какой-либо еще нужный ему предмет, тем более, что эта стратегия была вовсе неприемлема в незнакомом окружении.

Затем испытуемые начали строить свои движения так, чтобы они выглядели правильными в их зрительном пространстве. При этом их движения выглядели вычурными и лишенными смысла. Например, для того чтобы взять чашку, испытуемый вводил руку в поле зрения так, чтобы она выглядела правильно ориентированной в зрительном пространстве. Но, поскольку чашка выглядела перевернутой, ему приходилось выворачивать руку причудливым образом. В конечном счете все кончалось тем, что содержимое чашки расплескивалось, как только она покидала поле зрения. Эта стратегия не могла привести к адаптации, поскольку ее последовательное проведение означало бы полный разрыв с логикой предметного мира.

Третья стратегия, завершившаяся перцептивной адаптацией, связана с транспозицией визуальной позиции наблюдения. Мы уже отмечали, что инверсия зрительного пространства, которая вызывается инвертоскопом, не затрагивает ориентацию самого зрительного пространства относительно тела наблюдателя в амодальном пространстве, которая определяется склонением взора *. Действительно, если склонение взора равно "-90°" (линия взора перпендикулярна полу), зрительное пространство видится внизу, и его ориентация совпадает с ориентацией пола. В этой ситуации инвертоскоп обращает ориентацию зрительного пространства в направлении "вперед —

* Так будем называть ради краткости склонение главного оптического направления в оптическом пространстве.

 назад , а не в направлении вверх — вниз , как при нулевом склонении взора (т. е. при линии взора, параллельной полу).

Заметьте, когда линия взора перпендикулярна поверхности пола, достаточно вообразить, что вы смотрите как бы с другой стороны, и ваше зрительное пространство будет выглядеть правильно ориентированным в амодальном пространстве. При этом вы как бы совершаете перенос (транспозицию) позиции, с которой вы наблюдаете зрительное пространство. Эта операция (транспозиция виртуальной позиции наблюдения) и лежит в основе перцептивной адаптации к инвертированному зрению. Поначалу она возможна лишь для углов склонения взора, близких либо к "—90°", либо к "+90°". Затем транспозиция удается испытуемым и при меньших (по абсолютной величине) склонениях взора, т. е. область всех возможных значений склонения взора распадается на две области — область инвертированного и область правильного видения. Границы этих областей задают две критические величины склонения взора - ссв и ан. Если склонение взора а заключено в пределах ав<се<ан, то видение инвертировано, если склонение взора лежит вне этого интервала, видение правильное. Перцептивная адаптация происходит в виде сужения области инвертированного видения, т. е. в ходе адаптации ав и ав стремятся к нулю. На рис. 1 представлен график зависимости величины области инвертированного видения как функции чистого адаптационного времени. Определение границ области инвертированного видения происходило с помощью перемещения по вертикальной стене стрелки. Испытуемый должен был отметить момент, когда ориентация стрелки изменилась. С помощью психофизического метода границ (Guilford, 1954) определялись границы ав и ан.

160

[но

■ 120

акиоо

П'

g    180

щ т   40

5       20

I

О 30 60 90 120 150

Адаптационное время, часы

Рис. 1. Уменьшение ширины области инвертированного видения с течением адаптации (по Логви-ненко, Жедунова, 1980)

Константность восприятия видимой формы в ходе эксперимента восстанавливается и достигает исходного (доэкспериментального) уровня.

В то время как некоторые авторы высказывают сомнения относительно перцептивной адаптации к инверсии, все исследователи единодушны в том, что моторная адаптация безусловно происходит. В этом убеждают как наблюдения за поведением испытуемых, так и тестирование зрительно-моторных координации, которые велись в ходе хронических экспериментов. Иногда высказывалось мнение, что во вре-

238


мя адаптации к инверсии испытуемый заново проходит весь путь, который совершает младенец, овладевая зрительно-моторными навыками. Иными словами, во время адаптации формируется заново весь алфавит зрительно-моторных реакций. Предельное выражение эти взгляды находят в точке зрения, согласно которой в ходе адаптации к инверсии происходит моторное научение и после этого вопрос о перцептивной адаптации теряет смысл (по крайней мере, для внешнего наблюдателя) и невозможно отличить моторно адаптировавшегося испытуемого и обычного человека. Суть этой позиции в том, что моторная адаптация ведет за собой перцептивную. На наш взгляд, факты говорят об обратном - перцептивная адаптация ведет за собой моторную. Действительно, во-первых, моторная адаптация совершается довольно быстро, во-вторых, происходит перенос успешности выполнения на чрезвычайно широкий класс не встречавшихся прежде в ходе адаптации зрительно-моторных задач, в-третьих, отсутствует последействие, которое могло бы проявиться в виде дезорганизации моторного поведения после удаления призм. И, наконец, в одном из наших хронических экспериментов было показано, что существуют простые зрительно-моторные задачи, в которых адаптации не было в течение всех 145 ч экспериментального времени (Логвиненко, Жедунова, 1980). Ввиду важности этого факта для понимания психического механизма адаптации, рассмотрим его более детально.

Задача испытуемого заключалась в попадании металлической стрелкой в пробковый круг, разделенный на 20 секторов. Секторы нумеровались одной из четырех букв в соответствии со сторонами света (Ю, 3, С, В) и цифрой (1, 2, 3, 4, 5). Испытуемому называли номер сектора, и он должен был попасть в этот сектор круга, метнув в него стрелку. На круге никаких отметок, надписей и прочих знаков, позволяющих идентифицировать верх, низ, право и лево, не было. Испытуемого просили оценить успешность каждого попадания, т. е. сказать, удалось ли ему правильно попасть в цель. Однако ему не сообщалось, попал ли он на самом деле туда, куда требовалось. Оказалось, что оценка успешности попадания со стороны экспериментатора и со стороны испытуемого отличалась, у них были разные критерии оценки. Критерий экспериментатора - это объективный критерий. Если испытуемого просили попасть, скажем, в сектор С1, то правильным считалось попадание, при котором стрелка действительно попадала в сектор С1, в то время как испытуемый считал, что он попал правильно, если стрелка оказывалась в секторе Ю1. Таким образом, согласно критерию испытуемого, правильное попадание будет в том случае, если испытуемый видел, что он попал в тот сектор, куда он и намеревался попасть. В ходе эксперимента испытуемый довольно быстро достигал безошибочного попадания, однако, по своему собственному критерию. По критерию экспериментатора, успешность попадания даже в конце эксперимента практически не превышала 20— 30% (Логвиненко, Жедунова, 1980). Это означает, что в рамках задачи попадания в цель испытуемый остался на уровне второй стратегии адаптации. Следует сказать, что в этом же эксперименте использовались

 и другие, более традиционные тесты зрительно-моторных координации, в которых испытуемый демонстрировал полную моторную адаптацию. Кроме того, все наши испытуемые к концу адаптационного эксперимента ездили на велосипеде, поднимались по лестнице и т. п. Поэтому не может быть никаких сомнений в том, что у них произошла полная моторная адаптация в широком смысле слова.

На наш взгляд, адаптация к инверсии является разновидностью перцептивного научения, однако, этот процесс существенно отличается от перцептивного научения в раннем детском возрасте. Широкое распространение получила точка зрения об идентичности этих процессов (Epstein, 1967).

Процесс адаптации понимается как образование новых нервных связей, которые приходят на смену старым, имевшим место до адаптации. Этот взгляд нашел свое выражение и в самой процедуре адаптации, которая у всех исследователей имела непрерывный характер. Все экспериментаторы принимали специальные меры предосторожности во избежание попадания света в глаза испытуемым, минуя инвертоскоп, на протяжении всего многодневного эксперимента. Однако это вовсе не является необходимым для адаптации. В одном из наших экспериментов периоды инвертированного зрения были равномерно распределены между периодами нормального зрения. Испытуемый носил четыре часа инвертоскоп в первой половине дня, затем инвертоскоп снимался на два часа, после чего следовал еще один четырехчасовой период инвертированного зрения во второй половине дня. Затем инвертоскоп вновь снимался - теперь уже до утра следующего дня. Оказалось, что в этих условиях возможна полная перцептивная адаптация. Более того, она протекает совершенно аналогично адаптации при непрерывном ношении инвертоскопа (Логвиненко, Жедунова, 1981). Константность восприятия формы, измерявшаяся в периоды инвертированного зрения, вначале упала, а затем постепенно возвратилась к доэкспериментальному уровню. Измерения, проводившиеся в периоды нормального зрения, практически соответствовали доэкспериментальному уровню. Область инвертированного видения постепенно уменьшалась с течением адаптационного времени, так же как в предыдущих экспериментах с непрерывной адаптацией к инверсии. Аналогичная картина имела место и с успешностью попадания в зрительную цель. К середине эксперимента испытуемый, по субъективному критерию, достигал почти безошибочного попадания, в то время как, с точки зрения экспериментатора, успешность попадания не превышала в среднем 30%. Измерявшаяся во время двухчасовых интервалов нормального зрения успешность попадания практически не отличалась от успешности попадания, которую испытуемый демонстрировал до эксперимента.

Все это говорит о том, что в ходе перцептивной адаптации возникает новое восприятие как некое новообразование не вместо прежнего восприятия, а наряду с ним. Человек овладевает способностью строить правильно ориентированный видимый мир по инвертированному зрительному пространству, но при этом он не теряет способности воспринимать видимый мир и без инвертоскопа.

239


Зрение без сетчатки

Изучение восприятия при оптических трансформациях сетчаточного изображения привело к постановке ряда фундаментальных теоретических проблем в психологии познавательных процессов. Прежде всего возникает вопрос о том, каковы адаптивные возможности зрительной системы. Создается впечатление, что сколь угодно сложные пространственные трансформации сетчаточных изображений могут быть преодолены в процессе адаптации. Иными словами, информация, необходимая для построения адекватного предметного образа, может быть извлечена из сколь угодно сильно трансформированного сетчаточного изображения. Возникает соблазн поставить проблему следующим образом: а является ли вообще необходимым собственно сетчаточное изображение для построения адекватного зрительного образа? Современная психология восприятия располагает экспериментальными данными, которые наводят на мысль о том, что ответ на поставленный вопрос может быть отрицательным. На первый взгляд, предположение о том, что зрение возможно без сетчатки, кажется фантастичным, если не абсурдным. Однако успехи в области зрительного протезирования заставляют по иному отнестись к этой проблеме.

Попытки вернуть зрение слепорожденным или утратившим его в результате травмы разворачиваются в настоящее время в двух направлениях. Во-первых, интенсивно исследуются центральные (корковые) фосфены. Известно, что если подвергнуть прямому электрическому раздражению нейроны 17-го поля коры больших полушарий, пациент будет переживать световые вспышки (фосфены), пространственная локализация которых строго определяется местоположением нейрона. Идея состояла в том, чтобы, используя электростимулятор, задавать конфигурацию фосфенов, соответствующую форме объекта, и тем самым вернуть пациенту возможность зрительно различать предметы. В силу ряда причин существенного продвижения в этом направлении получено не было. Второй путь - метод зрительно-тактильной замены - оказался более удачным. Суть этого подхода состоит в создании "кожного зрения". В общих чертах метод заключается в следующем. На спине или животе пациента крепится матрица вибротактильных датчиков. Элементом этой матрицы является датчик, который наносит легкий механический удар с определенной частотой. Сила удара и частота подбираются с таким расчетом, чтобы тактильные ощущения при длительной вибростимуляции были достаточно комфортны и не подвергались адаптации. С помощью вибротактильной матрицы можно создавать пространственные узоры тактильных ощущений, которые мы будем называть паттернами. Паттерны формируются с помощью телевизионной камеры. Интенсивность вибротактильного удара кодирует яркость в соответствующей точке пространства. Проводя аналогию с телевидением, можно сказать, что изображение с телевизионной камеры подается не на экран электронно-лучевой трубки, а на поверхность кожи испытуемого.

Первые впечатления испытуемого, снабженного такой системой, сводятся к ощущениям щекотки.

 Однако спустя некоторое время это переживание сменяется отчетливым ощущением конфигураций, задаваемых матрицей. Испытуемый начинает отличать вертикальную линию от горизонтальной, возникает способность опознавать некоторые элементарные фигуры. Наиболее важная особенность этих ощущений, которая проявляется после некоторого периода адаптации, состоит в том, что они перестают переживаться как тактильные ощущения, локализованные на границе тела и окружающего пространства, а объективируются и выносятся вовне.

Большой интерес представляют записи аспиранта философского факультета Нью-Йоркского университета Гварниеро, слепого от рождения, который в течение трех недель адаптировался к тактильному "зрению" {Guarniero, 1974). Прежде всего, обращает на себя внимание та настойчивость, с которой он подчеркивает "нетактильный" характер переживаемых образов. "Хотя стимулировалась лишь соматосенсорная кора," — пишет он, — "тем не менее переживаемое качество ощущений никак нельзя назвать качеством, присущим тактильным ощущениям. Вместо того, чтобы вводить новое слово, или употреблять такие слова, как "осязание" или "прикосновение", я буду пользоваться словом "видеть" для описания того, что я ощущал" (Guamiem, 1973. Р. 101). Записи Гварниеро во многом напоминают дневники самонаблюдений, которые вели испытуемые в экспериментах с хронической адаптацией к оптическим трансформациям. Они представляют систематический отчет о том, как происходило перцептивное научение в этой ситуации, т. е. как восстанавливалась способность адекватно воспринимать предметный мир.

Ощущения, как уже отмечалось выше, лишь в первые часы адаптации были локализованы на поверхности кожи. Вначале на основе этих ощущений испытуемый мог судить лишь о том, движется образ объекта или нет. Поскольку перемещение паттерна могло быть вызвано двумя причинами, - с одной стороны, перемещением объекта, с другой стороны, перемещением телевизионной камеры, укрепленной на голове испытуемого, т. е. перемещением самого испытуемого, — в начальном периоде адаптации испытуемый не мог отличить движение объекта от собственных перемещений. Однако первое, чему он научился в ходе адаптации, было именно это различение. Интересно отметить, что вначале испытуемый сознательно ожидал перемещение паттерна в противоположную сторону во время собственных движений. В дальнейшем эта деятельность сворачивалась, автоматизировалась, и испытуемый просто переживал объект неподвижным при его сканировании телевизионной камерой.

Достижение стабильности нового перцептивного мира позволило перейти к решению следующей важной задачи: симультанному опознанию объекта. Длительное время испытуемый опознавал предметы "атомистически", т. е. после продолжительного сканирования. Попытки ускорить формирование симультанного восприятия состояли в следующем. Испытуемому назывался объект, затем он экспонировался, а после этого испытуемому предлагали ознакомиться с ним при помощи рук. Иногда порядок изменяли: сперва знакомство с предметом посредством активного осязания, затем "рассматривание" его теле-

240


камерой. Ни первый, ни второй путь успеха не принесли. Испытуемый никогда не опознавал "зрительно" объект, который прежде не встречался в его новом "зрительном" опыте, даже после осязательного знакомства с ним. "Мне так и не удалось установить какую-нибудь связь между тем, как нечто "выглядит", и тем, как я ощущаю это нечто посредством осязания. Это не удавалось ни на этой стадии *, ни позже. Поскольку мне не удалось опознать предмет, который я "видел", как тот самый, который известен мне по осязанию, мне понадобилось некоторое время, чтобы связать название вещей и их новые образы" (Guarniero, 1974. Р. 102). К сожалению, процесс возникновения симультанного восприятия так и остался непонятым. Гварниеро лишь констатировал, что предметы, часто появляющиеся в его новом зрительном опыте, спустя некоторое время начинали опознаваться по некоторым характерным признакам.

Необходимо отметить, что новый перцептивный опыт, о котором шла речь выше, испытуемый приобретал в особых экспериментальных условиях. Объекты экспонировались на белом экране, благодаря чему достигался высокий уровень контраста, необходимый для успешного выделения "фигуры из фона", причем экран располагался всегда на одном и том же расстоянии от испытуемого.

Следующим усложнением обучения, которое приближало ситуацию еще на один шаг к нормальным условиям работы зрительной системы, было введение в телекамеру объектива с переменными фокусным расстоянием и оптической силой. Это давало возможность испытуемому увеличивать и уменьшать изображение предмета и его частей по своему усмотрению. При постоянном "поле зрения", которое создавала телекамера, это означало, что у испытуемого возникла новая сложная перцептивная задача: по изменяющейся величине паттерна научиться судить об истинной величине объекта **. Для овладения навыками константного восприятия величины предмета испытуемому потребовался лишь один час тренировки с новой камерой. В дальнейшем оптическое "увеличение" объекта широко использовалось испытуемым для "подчеркивания" существенных признаков при опознании мелких объектов.

По достижении константного восприятия перед испытуемым была поставлена задача на восприятие относительной дистанции. Так, к примеру, экспонировалась ваза с двумя цветками, и испытуемого просили указать, какой из цветков (правый или левый) был более удален от испытуемого. Овладение адекватным восприятием относительной удаленности строилось на основе таких зрительных признаков, как величина паттерна объекта и перекрытие: объекты, контуры паттернов которых прерываются паттернами других объектов, виделись более удаленными, нежели последние. Восприятие абсолютной удаленности объекта происходило на основе таких признаков, как величина паттерна и уровень объек-

* Имеется в виду стадия обучения симультанному восприятию с помощью осязательного знакомства с предметом.

** Ситуация аналогична проблеме собственных движений и перемещений объекта; действительно, увеличение вдвое паттерна квадрата может означать, что либо экспонируется вдвое больший квадрат, либо увеличение произошло вследствие изменения оптической силы объектива телекамеры.

 та над горизонтом. Последнее означает, что те объекты, которые располагались в "поле зрения" выше, нежели другие, виделись как более удаленные по сравнению с последними. Формирование описанных выше действий по овладению признаками удаленности вначале проходило в форме развернутых осознанных умозаключений, а затем этот процесс сворачивался, и возникало впечатление непосредственного восприятия. "Вначале, — отмечает Гварниеро, — связь удаленности с приподнятостью в "поле зрения" была результатом осознанной дедукции с моей стороны, но вскоре я перестал осознавать, что совершаю такую дедукцию" (Guarniero, 1974. Р. 103).

Следующим этапом адаптации было овладение еще одной формой константности восприятия: перманентностью образа. Дело в том, что до сих пор объекты экспонировались в строго определенном и всегда постоянном положении. Так, для испытуемого не составляло труда опознать игрушечную лошадь, если она экспонировалась в профиль. Однако трудности возникли, когда он впервые увидел игрушку в фас. Несмотря на значительный прогресс в этой области, все же полностью преодолеть эти трудности испытуемому так и не удалось до конца адаптации. Преодолению этих трудностей и научению способам константного восприятия формы способствовали упражнения с вращающимся диском. Задача состояла в том, чтобы установить истинную форму объекта по эллиптическому паттерну.

Заключительная стадия адаптации была посвящена формированию координации "камера — рука", которые являются аналогом координации "глаз -рука" и лежат в основе точностных движений, без которых немыслима активная деятельность испытуемого. Вначале испытуемый научился осознавать и константно воспринимать части своего тела, и в частности руки. Затем происходило обучение попаданию рукой в цель, схватыванию предмета и т. п. Освоением "глазо"-двигательных координации завершилось трехнедельное обучение испытуемого кожному зрению. В заключение приведем резюмирующее записи Гварниеро высказывание, дабы еще раз подчеркнуть отсутствие какой-либо метафоричности в понятии "кожное зрение". "Как я уже отмечал в начале данной статьи, - пишет Гварниеро, - я употреблял слово "видеть" за неимением лучшего. Это не просто трудность лексического, словарного характера, это — понятийная трудность. Очень скоро после того, как я овладел навыками сканирования, я перестал чувствовать, что ощущения находятся на моей спине и все менее и менее осознавал вибротактильные датчики в момент их контакта с моей кожей. В это самое время предметы приобрели верх и низ, правую и левую стороны, однако глубина отсутствовала — они существовали в упорядоченном двухмерном пространстве, точное местоположение которого еще оставалось неопределенным" (Guarniero, 1974. Р. 104).

В зрительном характере образов, которые приобрел Гварниеро, убеждают и некоторые эксперименты, которые проводились в ходе обучения (Bach-y-Rita et al., 1975). Экспозиция состояла из четырех точек, образующих вершины квадрата. Точки вспыхивали попарно с некоторым временным интервалом, причем пара состояла из точек, лежащих на одной диагонали квадрата. Неадаптированные испы-

241


туемые воспринимали эту экспозицию как иллюзорное перемещение двух точек либо в вертикальном, либо в горизонтальном направлении. Испытуемые же, имевшие опыт кожного зрения, переживали такие же иллюзорные феномены, как и зрячие, которым экспонировались эти стимулы на экране осциллоскопа, а именно: некоторые сообщали о спонтанных реверсиях направления видимого движения, некоторые же испытуемые видели вращающуюся линию с неподвижным центром, что напоминало вращение крыльев ветряной мельницы. Ясно, что возникновение такого рода "зрительных иллюзий" не сводится лишь к тактильным ощущениям с последующей сознательной дедукцией.

Более того, после обучения кожному зрению у пациентов возникали некоторые классические зрительные иллюзии. Так, можно было наблюдать известную иллюзию водопада. Экспонировался вращающийся барабан с нанесенными на его стенки вертикальными черными полосами. Спустя 30 с барабан останавливался, и некоторые испытуемые сообщали, что вертикальные полосы видятся как бы движущимися в противоположную сторону.

242


Б. Н. Компанейский

ПСЕВДОСКОПИЧЕСКИЕ ЭФФЕКТЫ *

В настоящем разделе мы вновь будем излагать эксперименты, в которых переплетается и взаимно обусловливает друг друга влияние центральных и периферических факторов. Но в этих экспериментах преимущественное влияние будут оказывать центральные факторы. Отделить влияние центральных факторов от периферических при исследовании проблемы формы почти невозможно, и лишь условно, в целях большей четкости изложения, мы подразделили наше исследование на два раздела. В настоящем разделе мы будем описывать преимущественное влияние центральных факторов. <...>

Наблюдатель смотрит в псевдоскоп на человеческое лицо. При этом никаких изменений в лице вовсе не наблюдается. Этот негативный опыт является одним из наиболее замечательных. Благодаря измененным глубинным ощущениям наблюдатели должны были бы видеть обратный рельеф лица с провалившимся носом, вогнутыми глазами и т. д. Однако наблюдатели этого не видят и не могут увидеть даже в том случае, если стараются представить этот образ. На сетчатой оболочке глаза даны все условия для восприятия формы в обратном рельефе. Однако такая форма не воспринимается потому, что опыт всей жизни человека противоречит такому восприятию.

Наблюдателю предлагалось посмотреть в псевдоскоп на выпуклую скульптуру. В этом случае она так же, как и живое человеческое лицо, продолжала казаться выпуклой. Однако когда испытуемому предлагалось посмотреть на вогнутую маску лица той же скульптуры, эта маска воспринималась выпуклой. И даже в том случае, когда испытуемый смотрел одновременно на выпуклую и вогнутую формы лица, он видел обе формы выпуклыми.

На вертикальной оси устанавливалась передняя половина целлулоидной головки куклы. Без псевдоскопа головка воспринималась спереди выпуклой, а сзади вогнутой.

При восприятии в псевдоскоп кукла с обеих сторон выглядела выпуклой. Мы устанавливали ту же половину головки куклы на вращающейся вертикальной оси. При определенной скорости вращения головки зрителю казалось, что головка не вращается, а поворачивается слегка только направо и налево.

Положение головки "в профиль" зритель не видел, хотя при каждом полном повороте такое положение головка принимала два раза.

В данном опыте сознание объединяет в новый образ отдельные фазы (en face и trois quart) вращающейся головки и выключает те фазы, которые этому новому образу не соответствуют.

Если наблюдателю предлагалось посмотреть в псевдоскоп на какой-либо объект, имеющий неизвестную ему форму, то объект воспринимался в этом случае в обратных глубинных отношениях. Однако

* Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 353-360.

 если наблюдатель смотрел на известные ему предметы, то воспринимаемые формы не изменялись. Данное явление есть проявление константности восприятия формы. В то время как в первом разделе нашего исследования глубинные ощущения способствовали константному восприятию формы, данный эксперимент показывает, что глубинные ощущения, антагонистичные прошлому опыту человека, не возникают, а вместо них возникают представления, противоположные глубинным ощущениям. Эти представления входят в восприятие данной формы и осознаются как заместители глубинных ощущений.

Рис. 1. Третий эксперимент: Э ~ экран; п - пробирки с цветными жидкостями

При восприятии (в псевдоскоп) известных и неизвестных форм воспринимается нередко странная смесь форм, которые даны одновременно и в прямых и в обратных пространственных отношениях. Нередко один и тот же предмет в одной своей части (более знакомой) воспринимается в прямых глубинных отношениях, а в другой — в обратных. Например, если посмотреть на письменный стол в псевдоскоп, то можно нередко увидеть плоскость стола в прямых глубинных отношениях, а рельефные вырезы на его боковых сторонах — в обратных отношениях. Знакомые формы на этом столе также могут восприниматься в прямых глубинных отношениях (чернильница, лампа), а случайные формы (мятая бумага, веревка) — в обратных отношениях. <...> Были установлены четыре пробирки с цветными жидкостями на вращающемся круге (рис. 1). Перед пробирками был поставлен экран, закрывающий кр: на котором стояли пробирки. Смотревшие в псевдоск испытуемые отмечали, что ближняя пробирка — дальше и больше, а дальняя - ближе и меныле. При медленном вращении круга, на котором стояли пробирки, испытуемые замечали, что дальняя пробирка закрывает ближнюю, и в этот момент им казалось, что пробирки менялись местами: дальняя становилась ближней, а ближняя — дальней. Но достаточно было заслоняющим друг друга пробиркам несколько отодвинуться друг от друга, как испытуемым казалось, что пробирки вновь возвращались на прежние места. При медленном вращении такие перемены происходили при каждой встрече друг с другом обеих пробирок и при каждом их отклонении друг от друга. При быстром вращении кругов сохранялось только одно положение, большей частью соответствующее нормальному восприятию.

243


Данный эксперимент вновь иллюстрирует влияние сознания на константность восприятия формы. Восприятие пробирок в обратных глубинных отношениях возможно только в том случае, когда оно не противоречит прошлому нашему опыту. Как только мы убеждаемся, что задняя пробирка начинает закрывать переднюю, положение пробирок мгновенно "перевертывается", и вступает в силу явление константности восприятия формы. Ощущения глубины пространства снимаются, и возникает трансформированное восприятие формы в прямых и глубинных отношениях. <...>

Если взять в руку рюмку или стеклянный бокал на длинной ножке и посмотреть на него в псевдоскоп, то верхняя часть бокала (или рюмки) "вывернется", так что передняя стенка его будет казаться просвечивающей через заднюю стенку. Это произойдет потому, что бокал - стеклянный, и то обстоятельство, что передняя стенка просвечивается через заднюю, не осознается. Однако задняя сторона основания бокала заслоняется его ножкой. Поэтому основание бокала не переворачивается, и ближняя его сторона кажется ближе, а дальняя - дальше. Если в момент восприятия слегка наклонить бокал вперед или назад (верхней его частью), то при наклоне вперед мы будем воспринимать наклон не вперед, а назад. Однако низ бокала воспринимается в прямых глубинных отношениях и также отклоняется назад. Что же делается с ножкой бокала? Она сгибается. Бокал как бы складывается пополам; и только когда бокал наклоняется вперед очень сильно и малопрозрачные части бокала закрываются прозрачными его частями, то бокал воспринимается в соответствии с действительным своим положением.

Данный эксперимент показывает, насколько сильно влияние сознания при оценке пространственных форм. <...>

В этом случае суммируется весь предшествующий опыт, на основе которого и дается более правильная оценка явления.

На человеческую руку были положены жгуты, скрученные из папиросной бумаги. Фиксируя внимание на фактуре жгутов, после нескольких секунд испытуемые начинали видеть жгут в обратном рельефе, т. е. в виде вогнутого желоба. Вслед за тем они через некоторое время замечали, что жгут постепенно как бы вдавливался и опускался под кожу. Если жгут был положен на руку выше ее кисти и опоясывал руку несколько раз в виде браслета, то через некоторое время испытуемые воспринимали в виде желоба также и руку. При этом кожа между двумя кольцами жгута казалась сплошным пузырем, поднимающимся над желобами жгутов. Рис. 2, А изображает схематический продольный разрез поверхности руки с наложенными на нее жгутами. Рис. 2, Б изображает форму руки так, как она дана в обратном рельефе, и рис.2, В изображает ту же форму так, как она воспринимается испытуемыми. Из рисунка видно, что при рассматривании руки в псевдоскоп участки кожи б, б, б поднимаются над жгутами, которые превращаются в желоба а, а, а. Но сознание трансформирует висящие в пространстве над желобами полоски кожи в пузыревидные вздутия, опускающиеся вниз, так как весь опыт предшествующей жизни противоречит осознанию такой формы, которая представляла

 бы собою висящие в воздухе полоски кожи над помещенными в глубине желобами. И вот края полосок кожи опускаются вниз так, что кожа воспринимается как некоторые опухоли, поднимающиеся над жгутами. Ощущения глубины трансформируются, и возникает хотя и уродливая, но все же возможная форма. Что же касается теней, которые падают от жгутов на кожу, то они также не могут более восприниматься, как тени, так как кожа находится над жгутами и теням быть неоткуда. Поэтому тени осознаются как землистый цвет изъязвленных опухолей. Если на лицо человека (с закрытыми глазами) положить тот же жгут, расположив его так, чтобы он образовал на лице клубок переплетающихся и образующих "окна" шнуров, то характер восприятия изменится еще в большей степени. В "окна", образуемые жгутом, будут видны неправильной формы "пузыри", поднимающиеся над желобами жгута, нос провалится; если же случайно посредине его будет расположен жгут, то нос будет восприниматься как два провала среди рваных вздутий из человеческой кожи: от человеческого лица не останется ничего, что хотя бы отдаленно было в состоянии напомнить его. Воспринимаемая форма будет скорее напоминать форму пузырей на человеческом торсе *. Впечатление усиливается еще тем, что воспринимаемый объект трехмерен и что при некоторой перемене точки зрения форма будет вследствие этого изменяться. При этом перспективные отношения исказятся, изменяющиеся тени будут восприниматься как изменения в землистом цвете отдельных участков кожи, а вся воспринимаемая форма в целом приобретет еще большую реальность своих пространственных форм и еще большую пластичность. Если жгуты, покрывающие лицо, снимаются, то испытуемый видит в псевдоскоп обычное человеческое лицо. Восприятие изменяется также в том случае, если человек, на лице которого положены жгуты, откроет глаза: глаза не воспримутся в обратном рельефе, а вместе с глазами воспринимается в прямом рельефе и все лицо.

Рис. 2. (А, Б, В) - шестой эксперимент: а - жгуты; б - поверхность тела

* При иных условиях освещения воспринимаемая форма может осознаваться так же, как группа полупросвечивающих минералов.

244


Анализируя данный эксперимент, следует прежде всего отметить, что испытуемые никогда не в состоянии предвидеть, как ими будет осознана предъявляемая форма при ее восприятии в псевдоскоп. Осознание (в искусственных условиях нашего эксперимента) предъявляемого испытуемому объекта как человеческой руки непрерывно "мешало" процессу восприятия. Особенно трудно было сломать сопротивление сознания, когда оно "навязывало" хорошо известные формы и подавляло подлинные ощущения. При этом обнаруживались индивидуальные отклонения: одни испытуемые видели то, что они ощущали, другие же — то, что представляли. Иногда для подавления привычных "представлений" требовалось очень большое время - 30 и более минут. При этом особенно помогало предъявление неизвестных испытуемому форм, в особенности имеющих небольшой рельеф: такие формы легко воспринимались в их псевдорельефе, а вслед за ними воспринимались в обратных отношениях и знакомые испытуемым формы.

Можно предполагать, что трудности для такого псевдоглубинного восприятия возникали также и вследствие зависимости между конвергенцией и аккомодацией. Аккомодация в данном случае была отрицательным фактором, так как чем дальше был объект, тем сильнее была конвергенция, и чем ближе был объект, тем слабее была конвергенция.

Однако на близком расстоянии глаз должен аккомодировать сильнее, а на далеком слабее. Поэтому аккомодация была в антагонистических отношениях к конвергенции: ощущения, возникающие вследствие аккомодации, вызывали восприятие прямого рельефа, а глубинные ощущения и ощущения, возникающие вследствие конвергенции, вызывали восприятие обратного рельефа.

Трудности возникали также и вследствие того, что при предъявлении в псевдоскоп трехмерного объекта оба изображения не сразу сливались в одно. Если же объект воспринимался одним глазом, то действительная его форма легко осознавалась, а затем, когда возникало слияние обоих изображений, представления прямых глубинных отношений были достаточно сильными, чтобы противодействовать восприятию новой формы. Поэтому во время эксперимента рекомендуется предварительно закрывать предъявляемый объект и постепенно открывать его лишь после того, как осуществится слияние открытых частей обоих изображений. "Знание", что объект должен восприниматься в "псевдоглубинных" отношениях, никому из испытуемых помочь не могло. Испытуемые смотрели на объект, например, на руку со жгутами, и "видели" то, что им дано в представлении: сознание, что перед ними человеческая рука, подавляло ощущение глубины. Мы советовали в этом

 случае не обращать внимание на воспринимаемое, "забыть" о том, что они видят, думать о постороннем и относиться к воспринимаемому как к неизвестному и безразличному. При этом мы накладывали дополнительно на руку папиросную бумагу и постепенно ее отодвигали. Если процесса "узнавания" постепенно открывающейся руки не возникало, то рука воспринималась в псевдоглубинных отношениях и осознавалась уже в новой своей форме. Восприятие новой формы было обусловлено глубокими центральными процессами больших полушарий коры головного мозга. Сознание участвовало в процессе восприятия лишь в качестве "зрителя". Иногда проходило довольно много времени, пока автор настоящей работы внезапно начинал "видеть" рассматриваемый им объект в псевдоглубинных отношениях. Что будет воспринято, испытуемому неизвестно, и предвидеть это весьма трудно. Новая форма созидается вне контроля нашего сознания; сознается только то, что создано более глубокими процессами при одном, конечно, условии, что новая форма не находится в противоречии с нашими представлениями. Но в этом "согласовании" сознание не участвует. Почему рука и лицо не изменяются без наложенных на них жгутов? Потому, что жгуты имеют случайную форму, и привычные "представления" не подавляют псевдоглубинных "ощущений" при восприятии жгутов в псевдоскоп. Эти отдельные участки, воспринимаемые в обратных глубинных отношениях, являются как бы очагами, распространяющими свое влияние на окружающие участки кожи руки или лица, которые при этом "поднимаются", если удается вытеснить "представления" этих участков, кожи рук или лица.

Из данного эксперимента видно, какие трудности возникают в тот момент, когда ощущения находятся в противоречии с привычными представлениями, и какие условия необходимы, чтобы увидеть то, что мы ощущаем.

Данный эксперимент интересен не только тем, что испытуемые видят в псевдоскоп новую, неизвестную им форму. Наибольший интерес представляет та часть экспериментов, в которой обнаруживается, что испытуемые видят в псевдоскоп неизменное человеческое лицо в прямых глубинных отношениях, как только с этого лица сняты жгуты. Существенно подчеркнуть, что трансформация формы возникает легче в том случае, когда при помощи жгутов удается: 1) создать очаги, через которые в восприятие проникают глубинные ощущения, и 2) замаскировать форму лица.

Но чем более "мешает" прошлый опыт формированию нового образа в искусственных условиях, тем более он "помогает" правильному отображению формы в реальной действительности.

245


В. В. Сталин

ПРОСТРАНСТВЕННАЯ ФОРМА И ПРЕДМЕТНОСТЬ ОБРАЗА*

Многочисленные замечания о связи значения и формы можно найти в литературе, в частности в описаниях зрительных эффектов при ношении оптических устройств. Так, Эймс, описывая свои впечатления от ношения анисейконических очков, вызывающих видимый наклон плоскостей, заметил, в частности, что озеро вместо того, чтобы выглядеть наклоненным своей наиболее удаленной стороной, выглядело обычным, но дальше расположенным (Ittelson, 1962). Как мы уже замечали, для трансакционалистов подобные наблюдения подразумевали проблему того, какая из возможных эквивалентных конфигураций будет воспринята. Основной механизм выбора какой-то конкретной конфигурации — это предположения. Мы уже критиковали, в общем, последний тезис трансакционалистов. Обратимся теперь вновь к псевдоскопическим трансформациям с тем, чтобы на эмпирическом уровне по крайней мере наметить существенные черты того процесса, который, как мы предполагаем, состоит в придании значения некоторому фузированному фрагменту видимого поля и одновременной его пространственной локализации.

Перед испытуемым ставилась на полу обычная фарфоровая миска, не доверху наполненная подкрашенной жидкостью. Когда происходила трансформация воспринимаемой формы миски, жидкость оказывалась поверх вывернутой поверхности. Однако теперь это уже не было жидкостью: одни испытуемые видели желе, другие — пластмассу, третьи — "студень", иногда металл. В любом случае жидкость превращалась во что-то такое, что могло бы удержаться на выпуклой поверхности. Вместе с тем изменялись все переживаемые (как зрительно, так и незрительно) качества того, что до трансформации было жидкостью. Так, в прямом рельефе наблюдатель мог воспринимать два цвета, соответствующие двум предметам, - цвет самой миски и цвет жидкости, которая налита в миску. Однако эти два цвета передаются единым цветом одного фрагмента зрительного поля. Когда этот фрагмент служит исходным материалом для образа другого предмета — металла, пластмассы, то меняется и цвет. Вместо двух воспринимается один, соответствующий новому предмету. Возник вопрос, подчиняется ли это переозначение единому семантическому целому или для восприятия такая целостность семантических свойств не является необходимой, т. е. на некоторые воспринимаемые противоречия можно "закрыть глаза" (Столин, Петренко, 1973). С этой целью каждый из вариантов видения был оценен с помощью специально составленных семантических шкал, которые представляли из себя набор пар антонимов. Примерами таких пар могут служить оппозиции типа твердый — мягкий, густой - жидкий, гладкий — шероховатый и т. д.;

* Восприятие и деятельность / Под ред. А.Н. Леонтьева. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1976. С. 186-192.

 наличие каждого свойства оценивалось по четырехбалльной системе (Петренко, 1973).

Всего было выделено три типа видений: желеобразные тела (кисель, мед, студень), твердые полупрозрачные тела (стекло, янтарь, пластмасса), твердые непрозрачные тела (металлы). По каждому из типов видений только те оценки обладали низкими дисперсиями, которые относились к свойствам, могущим быть связанными в единое видение.

Можно возразить, что это лишь осознаваемое, но не воспринимаемое единство. Мы не отрицаем, что оно осознаваемо, тем не менее предполагаем, что это и перцептивное семантическое единство. В этом убеждает сам характер ответов испытуемых: так, если в процессе восприятия происходила смена видения у одного и того же испытуемого, например, он видел то лед, то студень, он так сообщал свои впечатления: "Вижу то лед — твердый и прозрачный, то студень; когда вижу лед, то по нему плавают блики, а когда холодец, то блики неподвижны, а трясется он сам". В любом случае эти опыты показывают, что семантическая структура образа обладает иерархией. Однако это исследование, конечно, не отвечает на вопрос, как соотносятся элементы зрительного поля с семантической системой, образуя собственно перцептивные единицы. Этот вопрос затрагивался в другом опыте, проведенном Петренко. В этих опытах исходным было допущение, что участки поверхности, ограниченные какими-либо контурами, в том числе и ограниченные теневыми контурами, могут быть приравнены к элементам зрительного поля. Опыты велись в редуцированных условиях, но без применения оптических искажений. Испытуемому предъявлялся круг с отверстием, через которое был виден небольшой участок другого круга, несколько меньшего размера, и оба круга на белом гомогенном фоне. На малом промежуточном круге и на фоне возникали тени. Испытуемого, наблюдавшего эту фигуру через редуцирующую трубу, просили нарисовать ее после периода наблюдения так, как она, по его мнению, выглядела бы в разрезе. Оказалось, что, несмотря на отсутствие оптических искажений, восприятие пространственных отношений варьировало от испытуемого к испытуемому. И соответственно с этими вариациями изменялись пространственные координаты, значения и особенности видимых контуров. Точнее, характеристики контуров как элементов зрительного поля оставались сохранными, поскольку экспозиция не изменялась, однако, входя в то или иное перцептивное целое, они приобретали качества, не свойственные им как элементам поля. Каждое такое перцептивное целое (Столин, 1973), если отвлечься от цветовых или яркостных компонентов, представляет собой такую предметную отнесенность элемента зрительного поля, которая определяет его пространственные свойства. Работа Петренко и представляет попытку описать инвариантные пространственные характеристики, соответствующие той или иной предметной отнесенности элемента зрительного поля.

Вернемся, однако, к демонстрации миски с жидкостью. Выше мы цитировали опыт Кильпатри-ка с бросанием мяча в комнате Эймса. Как уже отмечалось, эти опыты показали, что недостаточно чисто словесного указания на действительные про-

246


странственные отношения. Неважным оказалось и то, кто именно производил действие - сам испытуемый или кто-то, за чьими действиями он мог наблюдать. Главное, чтобы эти действия обнаруживали такие характеристики данного предмета, которые заставили бы субъекта по-новому организовать его зрительное поле.

Для проверки вывода из опытов Кильпатрика мы так продолжили демонстрацию с миской. В миску с жидкостью, после того как она воспринималась трансформированно, бросался твердый предмет. При этом у большей части наблюдателей вновь происходило возвращение к восприятию прямого рельефа. Этот промежуток времени мог быть небольшим, но наблюдатель все же успевал отметить этот переход. Иногда возникала иная картина: разжимался тот участок "желе", в который непосредственно попадал предмет. Если же твердый предмет бросался в пустую миску, также воспринимаемую инвертированно по глубине, перехода к прямому восприятию, как правило, не происходило. Несколько иная модификация состояла в том, что в миску наливалась вода в тот момент, когда она воспринималась в обратном рельефе. В этой ситуации вновь либо происходил переход к прямому восприятию, либо в "перевернутой" миске появлялось как бы перцептивно подразумеваемое углубление, в которое и вливалась жидкость.

В этой демонстрации предметные взаимодействия обнаруживали такие свойства видимого предмета, которые никак не могли быть свойственны предмету реальному. Это и обусловливало опредмечивание соответствующего фрагмента поля в соответствии с логикой возможного.

Конечно, не обязательно, чтобы действие, проявляющее свойства предмета, состояло в физическом взаимодействии тел. Достаточно, оказывается, и перцептивного действия - того, что обычно называют разглядыванием, подразумевая при этом смену точек фиксации и, главное, позиций наблюдения. Очень наглядным в этом смысле является тот факт, что такое разглядывание в псевдоскоп некоторого воспринимаемого в обратном рельефе предмета, при котором наблюдатель меняет позицию наблюдения, покачиваясь и отклоняясь назад и вперед, отнюдь не ухудшает стабильность воспринимаемой картины. Наоборот, эти движения, как правило, приводят к большей стабилизации воспринимаемого обратного рельефа. С традиционной точки зрения этот факт парадоксален: казалось бы, при движениях наблюдателя самые сильные монокулярные признаки — динамические (монокулярный параллакс, изменение размеров, изменение крутизны градиента текстуры) - должны выступать против обратного рельефа. Однако никакого парадокса нет: качества зрительного поля, соответствующие этим признакам, приобрели новое значение в псевдоско-пическом образе. Теперь, если изменение воспринимаемой картины не противоречит этому новому значению, то они будут только поддерживать, а не ослаблять воспринимаемую организацию.

Чтобы отдифференцировать различные аспекты действия семантических факторов на восприятие пространственной формы, было введено понятие предметных норм (Столин, 1972). Под нормами понимались некоторые правила, отображающие су-

 ществование предметов и выражающиеся в построении образа этих предметов. Описанная ситуация с преобразованием жидкости категоризовалась как действие "физических норм". Нижеописанная демонстрация иллюстрировала действие "геометрических норм".

На полу располагался конус из плотной "бархатной" зеленой бумаги. Рядом с конусом, хоботом к наблюдателю, ставился слоник. На спине слоника и на поверхности конуса, соединяя их, укреплялся строго параллельно полу карандаш (рис. 1, а). На пол от карандаша падала четкая тень, подчеркивающая параллельность карандаша плоскости пола. Если при восприятии через псевдоскоп конус "проваливался" в пол, то следовало ожидать, что и карандаш тем концом, который касался конуса, "уйдет" под пол, в то же время второй конец карандаша, поддерживаемый слоником, должен был бы оставаться над полом. Однако картина, открывшаяся в опытах, оказалась более сложной.

Испытуемым давалась инструкция: "смотреть через псевдоскоп и как можно подробнее рассказывать все, что видится". Затем испытуемому предъявлялся конус. Если он трансформировался, испытуемому предъявлялся слоник рядом с конусом, но карандашом они еще не соединялись. Обычно слоник никак не изменялся и не "уходил" под пол. Затем карандашом соединялась спина слоника и поверхность конуса, после чего испытуемый смотрел на это в течение 7—15 мин и рассказывал о видимой картине. По ходу опыта экспериментатор задавал иногда вопросы, фиксирующие внимание на тех или иных моментах ситуации.

В этих условиях у разных испытуемых возникали неодинаковые формы восприятия ситуации. По содержанию этих форм мы группировали их в шесть "вариантов". Каждый из этих вариантов представляет собой своеобразный "выход" из перцептивной проблемной ситуации (рис. 1).

Первый вариант мы условно обозначили как "удвоение ситуации" (рис. 1, б). В этом случае конус легко трансформируется и видится как воронка. Слоник остается на поверхности поля и не трансформируется. Карандаш там, где он находится над полом и на спине слоника, видится в реальных пространственных отношениях. Там, где карандаш касается конуса, он "уходит" под пол вместе с поверхностью конуса и как бы просвечивает через нее, т. е. видится еще ниже поверхности конуса. Часть карандаша под полом параллельна ему, но снизу, в то время как часть карандаша над полом параллельна ему сверху. Испытуемый отмечает, что карандаш "как бы обрывается там, где он находится под зеленым", т. е. над поверхностью конуса. Испытуемый видит "отдельно одну половину карандаша наверху и отдельно другую внизу, в воронке". Испытуемые также отмечали, что не могут одновременно воспринимать слоника, конус и карандаш. При попытке "схватить" ситуацию в целом у некоторых испытуемых начинались зрительные флуктуации конуса: он виделся то в прямом, то в обратном рельефе. По-видимому, мы сталкиваемся здесь с невозможностью совместить результаты отдельных фиксаций в целостный образ и, как следствие, с феноменальным существованием двух предметных ситуаций и двух зрительных (бинокулярных!) полей.

247


13

ж

Phc. /." a - схема исходной ситуации; б — ж — схема видения ситуации испытуемыми (по вариантам). Вариант д - условен, изобразить наклон так, как он виден испытуемым, невозможно

Второй вариант мы обозначили как "сгибание карандаша" (рис. 1, в). Испытуемые видели одновременно слоника, стоящего на полу, конус — трансформированным, карандаш — плавно изогнутым под некоторым утлом там, где он находится над конусом. Характерно, что при просьбе оценить угол изгиба карандаша испытуемые оценивали его как "небольшой, незначительный", но достаточный, "чтобы коснуться поверхности конуса". Оценивая угол в градусах, называли величины, не превышающие 30°, хотя по логике картины он должен бы быть почти прямым (75-80°).

Третий вариант (рис. 1, г) условно обозначался нами как "наклон карандаша". Этот вариант отличен от предыдущего только тем, что вместо изгиба карандаша видится наклонным целиком весь карандаш. Когда внимание испытуемых обращалось на тень, они охотно признавали, что она параллельна полу, но тем не менее утверждали, что карандаш наклонен. Когда их спрашивали, как такое возможно, они спокойно признавали: "значит, это не так".

Четвертый вариант ("навес над воронкой") (рис. 1, д) состоял в том, что карандаш как бы отры-

 вался от поверхности конуса и виделся в нормальных пространственных отношениях. Однако иногда испытуемые затруднялись ответить, касается ли карандаш края воронки или висит над ней.

В пятом варианте ("углубление слоника") (рис. 1, е) слоник видится под полом, но при этом спина слоника видится почти на одном уровне с вершиной воронки. Сам слоник не трансформируется.

Шестой вариант мы условно обозначили как "разрезание слоника" (рис. 1, ж). Приведем этот случай более подробно в виде описания процесса преобразования ситуации. Описание дается на примере словесного отчета одного из наших испытуемых: этот отчет в главном совпадает с отчетами других испытуемых.

Конус сразу видится как воронка, слоник - в его истинном положении. Карандаш видится то слегка наклоненным, то изогнутым. При фиксации конуса, а затем переводе взора на карандаш конус "пытается приподняться". Внезапно испытуемый начинает видеть карандаш под полом. Отношения карандаша и слоника испытуемый воспринять не успевает - слоник тоже "уходит" под пол, карандаш все еще на спине слоника. Испытуемый и на этот раз не успевает отчитаться в подробностях картины - карандаш "разрезает" спину слоника. Картина очень реальная, она обладает "изумительной устойчивостью" - даже можно видеть (несуществующие сенсорно!) стенки "выреза" в спине. Порой эта картина несколько меняется: слоник как бы становится сахарным и "подтаивает" в том месте, где сквозь него видится карандаш. При длительном разглядывании у испытуемого возникает впечатление, что хобот "пытается задраться". Если переставить слоника головой от наблюдателя — "ноги пытаются вывернуться". Но, как утверждает испытуемый, "слон все время остается слоном".

Процесс трансформации в описанном случае особенно интересен потому, что позволяет увидеть динамику перцептивного переосмысления ситуации. То, что в других случаях выступало как конечный продукт трансформации ("наклон" или "изгиб карандаша"), здесь выступает как промежуточные формы, как перцептивные пробы, в дальнейшем отбрасываемые.

Только двое (из 19) испытуемых не искали выхода из "геометрического" противоречия, "спокойно" относились к тому, что карандаш одновременно и наклонен по отношению к полу, и параллелен ему. Восприятие возникшей ситуации всеми остальными испытуемыми строилось в соответствии с объективно пространственными отношениями, что и выразилось в своеобразных "выходах" из проблемной ситуации. Каждый из остальных пяти вариантов не противоречит предметной целостности воспринимаемого: первый - за счет "удвоения" ситуации и тем самым устранения конфликта, второй - за счет иллюзорного изгиба, там, где нет четких ориентиров параллельности карандаша плоскости пола, четвертый - за счет зрительного отрыва карандашаот поверхности конуса, пятый - за счет большего "углубления" слоника, шестой - за счет "прорезания" фигурки.

Эта и предыдущие демонстрации показывают, что "семантико-логическая" регуляция действует внутри самого процесса порождения пространствен-

248


ного образа. Они иллюстрируют единство пространственного формообразования и опредмечивания зрительного поля. Конечно, "геометрические", "физические" и т. п. нормы - это лишь условный термин, служащий для дифференциального описания феноменологии. Прочесть истинные формулировки семантических правил, диктующих то или иное опредмечивание зрительного поля, - задача будущих исследований.

 249


9. Потребности и ценности как организующие факторы восприятия. Экспериментальные исследования в рамках

теории "нового взгляда"

Дж.Брунер

ЦЕННОСТИ И ПОТРЕБНОСТИ КАК

ОРГАНИЗУЮЩИЕ ФАКТОРЫ

ВОСПРИЯТИЯ *

На протяжении всей истории современной психологии вплоть до самого последнего времени восприятие понималось так, как если бы воспринимающий субъект был всего лишь пассивным регистрирующим прибором, хотя бы и весьма сложного устройства. Ничего не стоит в большинстве экспериментов описать его с помощью тех же самых графиков, которые строятся, в качестве рабочих характеристик для мельчайших деталей регистрирующих приборов, приобретаемых по дешевке в каких-либо магазинах точных приборов. Такая психология, существующая in vitro, потерпела крах из-за неспособности понять, как происходит восприятие в повседневной жизни, точно так же, как прежняя нервно-мышечная психофизиология оказалась несостоятельной, так как не могла объяснить фактов повседневного поведения. Обе они были в высшей степени полезны - каждая в своей области.

Имена Вебера, Фехнера, Вундта, Титченера, Гехта и Крозиера, безусловно, должны быть начертаны золотыми буквами в любом достойном уважения психологическом пантеоне. Однако их работа, как и работа "нервно-мышечников", - это только начало.

Ибо, как сказал Л. Тёрстон, "в наши дни, когда так часто и настойчиво высказывается убеждение о взаимозависимости всех сторон личности, трудно утверждать, что какая-либо из этих функций, например, восприятие, изолирована от остальной части той динамической системы, которая составляет личность". Действительно, проблема состоит в том, чтобы понять, как влияют на процесс восприятия другие психические функции и как протекание процессов восприятия в свою очередь влияет на эти функции.

Если у вас есть темная комната и испытуемый с высоким уровнем мотивации, для вас не составит труда убедиться в справедливости законов субъективного восприятия движения. Но выведите вашего испытуемого из темной комнаты на рыночную площадь и попытайтесь узнать, что и при каких условиях он видит движущимся; законы психофизиологии восприятия, хотя и ничуть не поколебленные, описывают ситуацию немногим лучше, чем законы смешения цветов способны объяснить переживания человека перед полотнами Эль Греко. Этим различием между темной комнатой и рыночной площадью мы в прошлом считали удобным пренебрегать, обращаясь к различным dei ex machina: вниманию, аппер-

* Брунер Дж. Психология познания. М.: Прогресс, 1977. С. 65-79.

 цепции, бессознательному умозаключению, установке и т. д. Подобно грозному и неожиданно появляющемуся австралийскому кузену - типичному персонажу скверных детективов, они всегда оказываются под рукой в трудную минуту, готовые выполнить любую тяжелую работу. Хотя подобные понятия, без сомнения, полезны, в центре внимания психолога должно всегда оставаться само восприятие. Перенос внимания на малопонятные промежуточные переменные ни к чему хорошему не ведет. Прежде чем обращаться к таким переменным, необходимо изучить, каким вариациям подвержено само восприятие, когда человек голоден, влюблен, испытывает боль или решает задачу. Эти вариации относятся к психологии восприятия в такой же степени, как элементарные законы психофизиологии.

Прежде чем мы обратимся к фактам, свидетельствующим, что подобные феномены восприятия поддаются научному измерению в терминах соответствующей метрики не хуже таких излюбленных психологами явлений, как слияние мельканий, константность или звуковысотные отношения, сделаем небольшое отступление и наметим некоторую рабочую терминологию. Мы будем различать в последующем изложении два типа детерминант восприятия; назовем их автохтонными и поведенческими детерминантами. Первый тип объединяет такие зысокопредска-зуемые свойства нервной системы, которыми объясняются явления вроде образования простых пар, завершения незаконченных форм и контраста или же - на другом уровне — явлений маскировки, суммарных и разностных тонов, слияния мельканий, парадоксального холода и бинауральных биений. В идеальных условиях темной комнаты, при отсутствии отвлекающих раздражителей средний индивид реагирует на набор физических стимулов именно такими относительно постоянными способами. Короче говоря, автохтонные детерминанты восприятия прямо отражают характерные электрохимические свойства рецепторов и нервной ткани.

К категории поведенческих детерминант мы относим те активные приспособительные функции организма, которые имеют тенденцию к контролю и регуляции всех функций более высокого уровня, включая восприятие. Это законы научения и мотивации, такие динамические свойства личности, как подавление, действие таких типов характера, как интроверсия - экстраверсия, социальные потребности и позиции и т. п. В основе этих поведенческих детерминант лежит, несомненно, множество физиологических механизмов. Вряд ли стоит, однако, откладывать экспериментальное изучение роли поведенческих детерминант в процессе восприятия до того времени, когда эти механизмы станут известны. Физиология закона Вебера все еще более или менее загадочна, тем не менее его плодотворность признали все - в том числе и физиологи, для которых этот закон был вызовом, побуждающим найти его физиологическую основу.

250


Хотя мы не имеем возможности дать здесь сколько-нибудь исчерпывающий обзор литературы по тому динамическому аспекту восприятия, который мы называем поведенческим, необходимо все же коснуться вкратце некоторых наиболее важных фактов и экспериментов, которые побудили нас провести такое различение и высказать предположение об измеримости поведенческих детерминант.

Прежде всего существуют факты "сенсорного обусловливания" — термин, впервые использованный Кейзоном. Начиная с работы Перки 1910 г. было неоднократно показано Брауном, Эллсоном, Коф-фином и другими, что испытуемого можно заставить видеть какой-то объект и слышать какой-то звук в точности так же, как можно вызвать у него коленный рефлекс, мигание или слюноотделение. Предъявите испытуемому достаточное число раз определенный звук в паре с некоторым зрительным изображением, затем прекратите предъявление изображения, субъект будет видеть отсутствующее изображение всякий раз, когда он услышит данный звук. Каждый специалист по внушению независимо от того, изучил ли он исчерпывающую библиографию вопроса, составленную Бердом, или нет, знает это. Мне скажут, что это не восприятие. А почему бы и нет? Испытуемый видит то, о чем он сообщает, так же отчетливо, как он воспринимает "фи-феномен", феномен кажущегося движения.

Сюда же относятся эксперименты Хаггарда и Роуза, Прошанского и Мэрфи, Шафера и Мэрфи, демонстрирующие влияние поощрения и наказания на организацию восприятия. Хаггард и Роуз показали, что интенсивность автокинетического движения можно изменять с помощью системы поощрений; Прошанский и Мэрфи, — что тем же путем можно достичь заметных различий в восприятии длины линий и веса; Шафер и Мэрфи, - что при наличии двойственных конфигураций "фигура - фон" на восприятие испытуемого можно воздействовать посредством системы поощрений и наказаний.

Другая группа исследователей показала, что то, как мы видим сложную конфигурацию, определяется не только законами гештальта, но и практикой. Среди исследователей, подтвердивших это положение, были такие экспериментаторы, как Хенли, Ферер, Брей-ли, Липер и Чжан. Сюда же относятся и опыты Тау-лесса, показывающие, что константность восприятия, или, по его выражению, "регрессия к реальному объекту", отражает навыки индивида. Люди искусства, например, видят реальные предметы — их цвет, форму и яркость — хуже, проявляя большую константность восприятия, чем обычные люди без специальной эстетической подготовки. Фон Фиандт установил, что восприятие светло-серых бликов на затененной части предмета и темно-серых на его освещенной части легко вызвать с помощью обычных павловских условных рефлексов; условным раздражителем здесь является звук или кнопка в поле зрения испытуемого. И наконец, все мы очень любим ссылаться на работу, проведенную Хэддоном с туземцами Торресова пролива. Он показал, что этиостровитяне, добывающие рыбу примитивным способом, с помощью копья, гораздо меньше нашего подвержены иллюзии Мюллер—Лай-ера, скорее всего, вследствие своего уникального опыта обращения с копьем.

 Классические работы Шерифа о социальных факторах восприятия достаточно хорошо известны, и мы не будем здесь останавливаться на их изложении. Дальнейшим развитием этой темы являются эксперименты Зук-Кардоса и Фазиля, учеников Эго-на Брунсвика. Они обнаружили, что субъективная оценка числа марок или монет в стопке при подборе изменяющегося числа марок или монет, равного некоторому постоянному количеству, частично зависит от их достоинства. Эти опыты, внеся многие уточнения и дополнения, повторил в Америке Але-бахер.

Можно было бы упомянуть еще множество других экспериментов, однако в нашем кратком обзоре мы этого делать не можем. Поэтому мы остановимся в заключение лишь на двух работах, одной французской и другой швейцарской, указывающих на возможность установления зависимости между общими чертами личности и качеством восприятия. Бине. Мейли и Тоблер высказали предположение, что ребенок сильнее подвержен иллюзиям, в большей степени находится во власти тех организующих факторов восприятия, которые мы, взрослые, называем искажающими. Бине показал, что у ребенка подверженность иллюзии Мюллер—Лайера с возрастом слабеет. В свою очередь Мейли и Тоблер обнаружили, что с возрастом у него повышается порог стробоскопического эффекта. Можно ли из этих двух экспериментов, да еще из случайных наблюдений вроде того, что ребенку кажется, будто луна следует за ним (Пиаже), делать вывод об увеличивающемся с годами реализме восприятия у человека, остается неясным. Тем не менее для людей, стремящихся к дальнейшим исследованиям в этой области, путь открыт. Так обстоит дело с предшествующими исследованиями. Существует содержательная, хотя и немногочисленная литература о поведенческих факторах восприятия. В каком же направлении следует идти дальше? Перед нами два пути. Обладая скудными и ненадежными эмпирическими данными, мы можем приступить к задаче их систематизации, обращаясь к представлениям о связи стимула и реакции или психоаналитическим конструктам - кому что по вкусу. Уже имеется одна блестящая теоретическая схема, объясняющая большую часть упомянутых выше фактов. Это работа Эгона Брунсвика "Восприятие и предметный мир". Мы можем также перейти к эмпирической проверке общих гипотез, касающихся связи между динамикой поведения и восприятием. И то и другое необходимо. В настоящее время, однако, нас интересуют главным образом эмпирические гипотезы. Но, разумеется, для ясной формулировки этих гипотез следует исходить из некоторой минимальной системы допущений.

Организм существует в мире сенсорных стимулов, организованных более или менее неоднозначно. То, что видит индивид, что актуально существует в восприятии, — это своего рода компромисс между тем, что определяется автохтонными процессами, и тем, что отбирается процессами поведенческими. Этот отбор, как мы знаем, определяется не только научением, но и мотивационными факторами, такими, например, как голод, о чем сообщали Сан-форд, Левин, Чейн и Мэрфи. Процесс отбора при восприятии мы вслед за Кречевским будем называть

251


перцептивной гипотезой, понимая под этим систематическую тенденцию к реакциям определенного рода. Такая гипотеза складывается под влиянием потребности, необходимости найти решение той или иной задачи или вообще в силу определенных внутренних или внешних требований, предъявляемых к организму. Если данная перцептивная гипотеза подкрепляется, открывая организму доступ к пише, воде, любви, славе и т. д., она фиксируется. В экспериментальных работах, в особенности Эллсона и Липера, показано, что фиксированные сенсорные условные рефлексы весьма стойки к угашению. Как только происходит фиксация, перцептивная гипотеза становится более сильной не только в смысле частоты ее применения при наличии определенных раздражителей, но и по степени ее перцептивного воздействия. Объекты, отбор которых стал привычкой, воспринимаются живее, их отчетливость, яркость, видимая величина возрастают.

Необходимо детально рассмотреть еще два вопроса, прежде чем мы обратимся к экспериментам. Один из них касается перцептивного компромисса, другой - перцептивной неопределенности. Часто возникают две альтернативные гипотезы. Почти неизбежно одна из гипотез преобладает, и в соответствии с этим осуществляется перцептивный выбор. Тем не менее даже при преобладании одной из гипотез между ними осуществляется некоторый компромисс. Так, в экспериментах Ансбахера пачка бумажных прямоугольников воспринималась и с точки зрения их количества, и с точки зрения их стоимости как почтовых марок. В результате воспринималась как бы смешанная величина "количество - стоимость". Мы очень мало знаем о подобных перцептивных компромиссах, хотя у нас еще будет случай в дальнейшем обсудить эксперименты, показывающие их действие.

Что касается неопределенности, или двойственности, в поле восприятия, то обычно считалось, что при прочих равных условиях чем она выше, тем больше шансов на вмешательство поведенческих факторов. Именно по этой причине Шериф избрал явление автокинеза в качестве экспериментального объекта. Из тех же соображений Прошанский и Мэрфи пользовались в своих опытах припороговой освещенностью. В широких пределах этот тезис представляется справедливым, поскольку наличие неоднозначности снижает организующие возможности автохтонных детерминант восприятия. О важности этого обобщения мы, привыкшие мыслить лишь в терминах строго контролируемых экспериментов в темной комнате, слишком часто забываем. Ведь что такое восприятие в повседневной жизни? Это сплошь да рядом беглый взгляд, слушание краем уха, мимолетное прикосновение. Исключая то, что находится в самом центре заинтересованного внимания, мир ощущений куда более зыбок, чем, по-видимому, полагают авторы наших учебников психологии.

Эмпирические гипотезы

Обратимся теперь к экспериментам, которые составляют главное содержание данной статьи. Мы рассмотрим три общие гипотезы, вытекающие из только что сформулированных принципов.

 

Чем выше социальная ценность объекта, тем в
большей степени восприятие его подвержено орга
низующему воздействию поведенческих детерминант.
Такой объект будет избирательно восприниматься
среди других объектов, фиксироваться в результате
условнорефлекторной деятельности восприятия и
перцептивно выделяться.

Чем сильнее потребность индивида в некото
ром социально ценном объекте, тем значительнее
действие поведенческих детерминант.

Неопределенность объектов восприятия облег
чает действие поведенческих детерминант лишь в той
степени, в какой она препятствует действию авто
хтонных детерминант, не снижая эффективности по
веденческих факторов.

В экспериментах, о которых здесь идет речь, рассматривалась лишь одна сторона поведенческого детерминирования, которую мы называем акцентуацией. Это тенденция, в силу которой искомые, желаемые объекты воспринимаются более отчетливо. Явления перцептивного отбора и фиксации уже были продемонстрированы в других экспериментах, правда, они остаются пока слабо систематизированными. В целях экономии изложения мы не будем рассматривать их здесь, хотя в рамках более широкого исследования они представляют собой важные переменные.

Испытуемые и аппаратура

Испытуемыми были 30 нормальных детей в возрасте 10 лет. В соответствии с некоторыми признаками, которые мы кратко укажем ниже, их разделили на три группы: две экспериментальные и одну контрольную. Аппаратура представляла собой прямоугольный деревянный ящик размером 22,5x22,5x45 см. В передней стенке ящика имелся квадратный экран из матового стекла 12,5 см2; возле правого нижнего угла экрана расположена ручка управления. В центре экрана проецируется изнутри почти круглое пятно света (16,2 свечи). Свет падает от 60-ваттной лампочки через ирисовую диафрагму, диаметр которой меняется ручкой управления в пределах от 8 до 50 мм. Испытуемый видит лишь яшик с экраном и на нем круг света, диаметр которого он может регулировать, вращая ручку. Линия, ограничивающая пятно света, не настоящая окружность, это ломаная линия, состоящая из девяти отрезков эллипса в соответствии с конструкцией ирисовой диафрагмы фирмы "Бош энд Ломб". Однако эта форма настолько близка к окружности, что испытуемые без труда выносили суждения о равенстве, которых от них требуют условия эксперимента.

Испытуемые по одному садятся на стул перед экраном; круг света при этом находится чуть ниже уровня глаз. Ящик стоит на столе, за которым сидит экспериментатор. Ребенку объясняют, что это игра и что его задача — менять диаметр светлого круга, придавая ему величину предметов, которые показывает или о которых говорит экспериментатор. Предварительно ребенку дают возможность спокойно освоиться с ручкой, обращая особое внимание на пределы изменения размеров пятна.

Порядок опыта у обеих экспериментальных групп был одинаковый. Каждый из двадцати детей прошел

252


две серии испытаний. Вначале ребенка просили оценить по памяти размер монет достоинством от 1 цента до 0,5 доллара. Он проделывал это сначала в порядке возрастания номинала монет, а затем в порядке их убывания; и каждую монету оценивал дважды: вращая ручку из положения "диафрагма закрыта" и из положения "диафрагма открыта". Таким образом, ребенок давал каждой монете четыре оценки. Экспериментатор воздерживался от малейшего намека на то, насколько правильно ребенок оценил тот или иной размер.

Вторая серия отличалась лишь тем, что соответствующие монеты предъявлялись испытуемому. Каждая монета в отдельности помещалась почти в центре ладони левой руки на уровне светового пятна в 15 см слева от него. Испытуемый рассматривал монету столько времени, сколько ему требовалось.

Контрольная группа из 10 испытуемых проходила всю описанную выше процедуру с одним лишь исключением. Вместо монет им предъявлялись серые картонные кружки соответствующих размеров, и при этом не было никакого упоминания о деньгах.

Результаты

Сравним оценки размеров, данные испытуемыми различным монетам и соответствующим картонным кружкам. Два факта обращают на себя внимание при рассмотрении рис. 1, где показаны оценки экспериментальных и контрольной групп в серии с предъявлением. Во-первых, величина монет, то есть социально ценного объекта, оценивалась выше величины соответствующих кружков. Во-вторых, оказалось, что с увеличением достоинства монет растет отклонение кажущейся величины от действительной. Исключением служит монета в 0,5 доллара, для которой отклонение (переоценка величины) меньше, чем для монеты в 25 центов. Можно предположить, что это нарушение хода кривой объясняется тем, что для десятилетнего ребенка реальная ценность моне-

Монеты

55 1

1     5     10 25

Центы

Рис. 1. Оценка величины монет и кружков того же диаметра десятилетними детьми (метод средней ошибки)

 ты в полдоллара ниже реальной ценности монеты в 25 центов. Скорее всего, существует какое-то автохтонное объяснение этому факту. Так или иначе, в экспериментах со взрослыми подобный излом кривой не наблюдался.

Это различие между испытуемыми экспериментальных и контрольной групп, несомненно, весьма значимо. Столь же значима и дисперсия переоценки монет разного достоинства у испытуемых экспериментальных групп. Обработка этих результатов средствами дисперсионного анализа в нашей совместной работе с Постманом показывает, что дисперсии, обусловленные изменением достоинства монет и заменой монет кружками, дают F-оценки, соответствующие значениям Р, не превышающим 0,01 *.

Так обстоит дело с нашей первой гипотезой -гипотезой о том, что восприятие социально ценных объектов подвержено воздействию поведенческих детерминант в тем большей степени, чем выше их ценность.

Рассмотрим теперь вторую гипотезу: чем сильнее потребность индивида в данном социально ценном объекте, тем больше роль поведенческих детерминант в восприятии. Во втором варианте нашего опыта мы перераспределили участников экспериментальных групп, составив две новые группы по 10 человек: "богатую" и "бедную". Испытуемые первой группы были взяты из передовой школы в районе Бостона, в которой учатся дети преуспевающих бизнесменов и лиц свободных профессий. Вторая группа была составлена из обитателей многоквартирного дома в районе бостонских трущоб. Было сделано очевидное допущение, что "бедные" имеют большую субъективную потребность в деньгах, чем "богатые". Если результаты, показанные на рис. 1 в усредненном виде, разделить на показатели для "богатой" и "бедной" групп, то обнаружится поразительное различие (рис. 2). "Бедная" группа переоценивает величину монет гораздо больше, чем "богатая". И здесь налицо определенные нерегулярности кривых. Спад кривой в случае монеты в 0,5 доллара мы уже пытались объяснить. Что же касается спада кривой для монеты в 10 центов в "богатой" группе, то его объяснение также проблематично. Во всех кривых, составленных для взрослых испытуемых — более 2000 оценок, — этот спад представлен. Возможно, он объясняется контрастом между относительной величиной монеты в 10 центов и ее достоинством, а может быть — некоторыми индивидуальными особенностями самой монеты **.

Различие между "бедными" и "богатыми" в высшей степени значимо. Дисперсионный анализ пока-

* Значения Р на уровне 0,01 найдены и для постоянных ошибок, связанных с переоценкой и недооценкой достоинства монет и расширением и сужением диафрагмы. Поскольку эти параметры в описываемых экспериментах контролировались и компенсировали друг друга, их можно оставить без специального рассмотрения. Дисперсионный анализ проводился как в процентах, показывающих отклонение индивидуальных оценок от действительного размера, так и в абсолютных величинах. Были внесены необходимые уточнения, предложенные Снедекором. Значения, указанные на рисунках, годятся как для процентных, так и для абсолютных величин.

** Если читатель - курильщик, пусть он спросит себя, можно ли закрыть двухкопеечной монетой горб верблюда, изображенного на пачке сигарет "Кемел". Возьмите монету и пачку и держите их на расстоянии 15 см. Хотя монета кажется небольшой, она свободно закрывает верблюжий горб.

253


«Богатая» группа

«Бедные» дети

1    5

1    5    10

55

55

# 50

|

] 40

| 35

§ 30-

I 20
о

I 10

Рис. 2. Оценка величины монет "богатыми" и "бедными" десятилетними детьми (метод средней ошибки)

зывает, что уровень значимости этого источника вариации превышает 0,01. Нашу вторую гипотезу, таким образом, тоже нельзя отклонить. Достойно внимания также следующее: взаимодействие параметров "экономический статус" и "достоинство монеты" дает оценку F, соответствующую значениям Р в пределах 0,05 — 0,01. Это позволяет нам высказать новую гипотезу: если объекты восприятия принадлежат к одному классу, но различаются по ценности, то влияние потребности в объектах этого класса акцентирует самые ценные объекты в наибольшей степени, а наименее ценные — слабее всего.

Что можно сказать о перцептивной неопределенности? Допустим, что ситуация, когда испытуемый судит о величине объекта по памяти, более неопределенна, чем та, когда объект ясно виден в 15 см от светового пятна. Хотя это допущение можно оспаривать, посмотрим все же, подтверждают ли его экспериментальные результаты. Сравним сначала оценки испытуемых "богатой" группы в указанных условиях: с предъявлением монеты и по памяти. Соответствующие кривые приведены на рис. 3. Представляется, что для номиналов не выше четверти доллара влияние неопределенности проявляется в большей близости оценки к действительной величине, иными словами, оно способствует действию автохтонных детерминант. Для более высоких номиналов неопределенность, напротив, благоприятствует поведенческим факторам, вызывая большее отклонение оценок от действительной величины. В "богатой" группе монета в полдоллара переоценивается при предъявлении на 17,4%, а по памяти - на 34,7%. Эти факты трудно истолковать сами по себе. Рассмотрим, однако, рис. 4, показывающий различие оценок по памяти и по предъявлении в "бедной" группе. Здесь пересечение кривых отсутствует. Неопределенность у этой группы дает, по-видимому, лишь

 Рис. 3. Оценка величины монет по предъявлении монеты и по памяти "богатыми" десятилетними детьми (метод средней ошибки)

«Бедная» группа
•••"' По предъявлению    

■в!

По памяти

50

1    5     10

25 Центы

Рис. 4. Оценка величины монет по предъявлении монеты и по памяти "бедными" десятилетними детьми (метод средней ошибки)

один результат: снижение всех оценок, приближение их к действительной величине объектов. Она даже устраняет спад кривой для монеты в 10 центов. Как объяснить это различие? Почему у "богатых" детей неопределенность освобождает поведенческие детерминанты, а у "бедных" подавляет? Наше объяснение

254


1

цент

5 центов

10 центов

25 центов

50 центов

16,5

23,9

29,1

37,0

29,6

7,2

19,6

11,6

32,8

35,8

-5,4

-0,9

-1,5

1,8

-0,8

10,3

20,4

16,3

22,4

17,4

2,6

19,8

7,8

28,3

34,7

22,7

27,3

41,8

51,6

42,0

11,8

19,4

15,4

37,3

36,9

когда рассматриваемые нами поведенческие детерминанты берут верх над автохтонными факторами (табл. 1).

В заключение мне хотелось бы еще раз подчеркнуть следующее: эпоха фактической монополии Экспериментальной психологии в области изучения восприятия чересчур затянулась. Если мы, специалисты по социальной психологии и психологии личности, хотим понять, как осуществляется восприятие в повседневной жизни, то нам необходимо присоединиться к экспериментальным психологам и заново исследовать многое в этой древней области знания, законы которой слишком долго считались раз и навсегда установленными.

Таблица 1

Отклонение оценок величины монет и кружков от их действительной величины при различных условиях, %

Количество

оценок одной

монеты

80

80

40

40

40

40

40

не более чем догадка, требующая дальнейшего экспериментального подтверждения. Несколько лет назад Озер сообщил об исследовании, проведенном в Данди среди детей безработных. Он обнаружил, что деятельность воображения у этих детей совершенно подавлена. На вопрос о том, кем они хотят стать, когда вырастут, нормальные дети дают обычно честолюбивые ответы вроде: "Ковбоем!", "Кинозвездой!" и т. д. Дети же безработных называли в этом случае весьма скромные занятия, которые традиционно были свойственны людям их класса. Именно этот феномен и отражает, как мне кажется, приведенные здесь данные. У "бедных" детей, судящих о величине монет по памяти, место ослабленной фантазии занимает волнующее присутствие драгоценной монеты; у богатых же детей неопределенность восприятия дает свободу сильному и активному воображению *.

Существуют ли какие-либо иные объяснения

формы рассматриваемых здесь

Условия

монета (предъявление)

монета (по памяти)

кружок (предъявление)

монета (предъявление)

монета (по памяти)

монета (предъявление)

монета (по памяти)

кривых? Закон Вебера дал бы для всех случаев график в виде прямой, параллельной оси истинной величины. AL составляло бы в таком случае постоянную долю стимула, какова бы ни была его величина. Если попытаться объяснить наклон кривой с точки зрения мер центральной тенденции, как это делает Холлингворс, то следовало бы ожидать скорее отрицательного наклона, чем положительного. Все объекты меньше среднего во всех сериях испытаний должны казаться больше; все объекты больше среднего -меньше. Если предположить, что в основе эффекта Холлингворса лежат автохтонные факторы, то перед нами еще один случай,

* Обсуждаемое здесь различие в оценке величины монет по памяти и по предъявлении у богатых и у бедных детей статистически значимо. Дисперсия взаимодействия для этих двух параметров (экономический статус и присутствие - отсутствие объекта) имеет уровень значимости 0,01.

 255


Тема 18.    Экспериментальные исследования мышления

1. Мышление как процесс постановки и решения

творческих задач. Этапы творческого процесса. Факторы,

влияющие на успешность решения задач

Р.Вудвортс

ЭТАПЫ ТВОРЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ*

Используя данные самонаблюдения известных ученых (таких, как Г. Гельмгольц и А. Пуанкаре), Грахам Уоллес (1926) разграничил 4 "стадии творческого мышления": подготовка, созревание, вдохновение и проверка истинности. Он полагает, однако, что "в повседневном потоке мышления эти 4 стадии мышления постоянно перекрывают друг друга, когда мы исследуем различные проблемы... Даже в исследовании одной и той же проблемы мозг может бессознательно вынашивать какой-либо один ее аспект, будучи в то же время сознательно поглощенным подготовкой или проверкой другого аспекта этой же проблемы".

Слово "созревание" (incubation) предполагает скорее всего теорию бессознательной работы над проблемой в течение периода направленности внимания на другие вопросы, но мы можем оставить в стороне такое предположение и пользоваться этим словам просто для обозначения того факта, что после периода подготовки и перед периодом вдохновения вклинивается период отсутствия внимания к проблеме. Имеется некоторое сходство между созреванием и плато в кривой обучения. И то и другое представляет периоды отсутствия очевидного прогресса, имеющие место между стадиями быстрого прогресса.

Исследования, проведенные Россманом (1931) среди изобретателей, а Платтом и Бекером (1931) — среди химиков, показали, что названные стадии знакомы многим из тех, кто разрешал оригинальные проблемы. Сначала они вооружаются всей доступной информацией и напрягают усилия, чтобы достигнуть быстрого решения; иногда в этом первом пылу они имеют успех. Но часто им приходится временно отступать, и могут пройти дни и недели, прежде чем придет вдруг спасительное решение, в то время как внимание отдалено от проблемы, а иногда также во время разговора о проблеме, дискуссии за столом или попыток объяснить проблему кому-нибудь другому. Почти самым ранним научным открытием, о котором мы имеем психологический отчет, было открытие Архимеда, сделанное

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. унта, 1981. С. 255-257.

 во время купания в ванне, — своеобразное переживание — "эврика". Другие описывали озарение во время езды в поезде или в автомобиле, во время гулянья на улицах города, во время одевания, бритья, работы в саду и т. п.

Большая часть изобретателей склоняется как будто к простой гипотезе о бессознательной работе как факторе, объясняющем озарение. Один химик, рассматривавший психологию этого вопроса, сообщая некоторые интересные факторы, предлагает другую гипотезу:

"Здесь, по-видимому, имеют место два фактора: это, во-первых, основательное изучение проблемы и данных с тем, чтобы ваш мозг был полон знаниями о предмете; затем, во-вторых, период перерыва или отдыха, причем очевидное решение или правильный метод подхода к проблеме приходит вам в голову тогда, когда вы формально не работаете над проблемой и не имеете перед собой бумаг. Я вспоминаю одно утро, когда я принял ванну, побрился, принял другую ванну и, протянув руку за сухим полотенцем, только тогда вдруг сообразил, что это была вторая ванна и что мой ум уже целых полчаса был основательно сконцентрирован на проблеме. Этот пример дает ясную картину происходящего. Мозг не утомлен: он так полон проблемой, что нет необходимости ссылаться на что-нибудь; он глубоко сосредоточен. Это работа над проблемой. Если он работает вплоть до прихода решения, мы склонны легко забывать, что он работал все время.

Эти наблюдения говорят о необходимости интенсивной работы над проблемой, которая продолжается при откладывании ее, и поднимают важный вопрос относительно часто описываемой "внезапности" озарения. Если "вспышка" является кульминационным пунктом или коротким периодом очень интенсивно протекающего процесса мышления, то нет необходимости в понятии о бессознательной работе, якобы имеющей место в период вынашивания.

В исследовании, проведенном среди 55 из ныне здравствующих поэтов, Патрик (1935) нашла, что четырехстадийный процесс был типичен для них: то же самое она нашла в подобном исследовании у 50 живописцев (1937). Хотя некоторые имели обыкновение писать стихи экспромтом или рисовать то, что им случалось видеть перед этим, 72 процента поэтов и 76 процентов художников сообщали о стадии созревания. Например:

"Я видел луну, поднимающуюся над тучей, которая напомнила мне белую сову. Я носился с этой идеей несколько дней, пока, наконец, не написал поэму о ней".

256


"У меня идея сохраняется долгое время где-то в подсознании, иногда неделю или две. Я не думаю о ней постоянно, но она продолжает возвращаться".

Хотя Патрик принимает 4 стадии как действительную схему творческого процесса, она прибавляет важный пункт, что "идеи не совершенно отсутствуют в сознательном мышлении в течение стадии созревания. Вынашиваемая идея время от времени возвращается, так что имеется возможность некоторой работы над ней". Некоторые из изобретателей давали такие же показания.

Эта же исследовательница решила выяснить, не будут ли найдены указанные 4 стадии в экспериментальной ситуации. Она достигла неожиданного успеха в получении от поэтов и художников, а также от контрольной группы не поэтов и не художников лирических стихов и картин, выполняемых под наблюдением экспериментатора. Мысли, возникшие во время процесса творчества, они излагали устно, и это устное изложение было застенографировано. В качестве объекта, побуждающего к написанию лирических стихотворений, были использованы горные ландшафты; художникам же в качестве объекта давались поэтические произведения. Испытуемого просили воспринимать от объекта любые впечатления и предоставляли сколько угодно времени для композиции. В среднем всеми классами испытуемых расходовалось со значительными вариациями около 20 мин.

Три явные стадии — подготовку, вдохновение и проверку - можно было легко определить по протоколам. Вначале воспринимались разнообразные впечатления и приходили воспоминания, но обычно ничего из этого не заносилось на бумагу- Через некоторое время возникло решение и быстро рисовались

 образы или начерно набрасывался ряд строк. Проверка производилась разными способами. Короткое извлечение из протокола эксперимента с одним из поэтов иллюстрирует первую и третью стадии; стадию же созревания можно найти между строками.

"Первое, о чем я подумал, был натиск воды у основания картины и спокойные голубые вершины. Я ознакомился со значением картины сверху и снизу. Когда я детально исследовал ее, дымка водопада оказалась более интересной, а маленькие вечнозеленые деревья напомнили рождественскую елку. Маленькие облака, которые проносились над вершиной, казались похожими на ускользающий предмет желаний. Вода напомнила вечное и неизменное движение в поисках чего-нибудь большего, чем она сама. Я мог бы сказать, что художник был бы вне себя - он потерял бы свою личность в необъятности природы. 5 мин.: фигура человека кажется гармонирующей с подавляющим величием природы. Он так мал, что нужно искать его, чтобы найти. Картина сочетает землю и волнение. Кажется, она убеждает в вечном достоинстве гор и в изменчивости воды, которая отражает настроения неба. Я назову ее поэмой в красках. Прекрасно, посмотрим. (Пауза),

К безбрежному морю струится река.

И вечностью дышат гранитные скалы. (Я был
бы рад, если бы выключили радио!).

Я чувствую, что растворяюсь в веках.

Следя, как спокойно плывут облака. (Пауза).

5. Над елью, что эту скалу увенчала. И так далее".
Хотя три отчетливо выступающие стадии пере
крывают друг друга во времени, они в целом сохра
няют этот порядок следования.

Процесс творческого мышления в контрольной группе, по-видимому, протекал в общих чертах так же, хотя здесь произведения были обычно ниже по качеству.

257


Д.Креч,

Р.Крачфилд,

Н.Ливсон

ФАКТОРЫ, ОПРЕДЕЛЯЮЩИЕ РЕШЕНИЕ ЗАДАЧ*

Мы рассмотрим основные факторы, определяющие процесс решения творческих задач. При анализе этих факторов мы будем различать ситуационные и личностные, не забывая, однако, о том, что в конкретном процессе решения задачи они всегда взаимодействуют.

Ситуационные факторы Модель стимула

Если вы установите, каким образом модель стимула, которую представляет собой задача, может способствовать или препятствовать ее решению, то сможете использовать эту информацию для улучшения процесса решения задач.

Гештальтпсихологи, изучавшие влияние характера стимула на перцептивную организацию, старались показать, что процесс решения задач в основном аналогичен перцептивному процессу. Экспериментальные исследования подтверждают гипотезу о том, что пространственное расположение элементов проблемной ситуации может способствовать или препятствовать решению задачи так же, как оно способствует или препятствует перцептивной организации.

Например, если для достижения решения нужно, чтобы объект А был виден как часть объекта X, а он расположен как часть объекта Y, то решение будет затруднено. Этот эффект наиболее характерен для знакомых объектов, так как довольно часто при решении задач необходимо давать этим объектам новую интерпретацию. В данном случае близость объектов будет усиливать устойчивость их привычных значений, мешающую решению задачи, и, наоборот, пространственное разделение функционально связанных объектов облегчает "видение" их нового применения.

Довольно часто объекты, необходимые для решения, просто отсутствуют в непосредственно данной проблемной ситуации. В таком случае полезно порешать родственные задачи. Стимульная модель родственной задачи может включать объекты, нужные для решения основной. Весьма вероятно, что заключение по аналогии является плодотворным именно по этой причине.

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. унта, 1981. С. 289-297.

 Временная организация и установка

Элементы задачи представлены нам не только в пространстве, но и во времени. Одни части проблемной ситуации предшествуют другим. Одним из основных эффектов временной организации материала, важных для нашего обсуждения, является эффект установки. Влияние установки на решение задач изучалось достаточно широко. Классическим в этой области является эксперимент Лачинса (1942). Результаты этого эксперимента показывают, что решение определенного числа задач одним способом побуждает испытуемого использовать тот же способ для решения последующих задач, даже если этот способ становится неэффективным.

Некоторые исследователи считают, что эффект установки является просто данью той стратегии решения задач, которая обычно бывает эффективной. Аналогично другие исследователи относят этот эффект к тенденции решающего задачу действовать все более и более автоматически, когда за трудной задачей, требующей умственных усилий, следуют другие, решаемые по тому же принципу.

Интересная модификация такого объяснения предложена Кнайтом (1963). Двум группам испытуемых (студенты колледжа) предлагалось решить подряд 21 задачу типа "сосуды с водой" — обычный тест на установку. Одной из этих групп для первой попытки давалась задача, решить которую было достаточно трудно: вместимости сосудов - (А) 1000; (В) 0; (С) 371; (Д) 247; (Е) 25, цель - 199 кварт. Другой группе была предъявлена более легкая задача: (А) 1000; (В) 0; (С) 300; (Д) 10; (Е) 1, цель - 293 кварты. Обе задачи решаются одним и тем же способом: (С) - (Д)+3(Е). Неудивительно, что испытуемые первой группы решали свою задачу значительно дольше. На следующих пробах они показали более высокий эффект установки по сравнению с испытуемыми второй группы, продолжая использовать первоначально выработанный сложный принцип, когда можно было применить более простой. Кроме того, при встрече с задачей, для которой первоначальный принцип был не вполне адекватен, испытуемые первой группы вновь демонстрировали эффект установки, предлагая чрезмерно сложные принципы решения, подобные первоначальному. А самым удивительным было то, что на последней задаче (вместимость сосудов - 1000; 0; 680; 640; 280; цель - 1000) только 7 из 22 испытуемых первой группы нашли очевидное решение, в то время как во второй группе это сделали 18 из 24 испытуемых. Вывод достаточно прост: чем больше усилий мы вкладываем в открытие некоторого принципа решения задачи, тем с большей вероятностью мы будем придерживаться его в дальнейшем.

Существует целый ряд попыток научить испытуемых преодолевать нежелательные умственные установки при решении задач. Известный практический совет состоит в том, чтобы оставить задачу на некоторое время и затем посмотреть на нее "свежим взглядом". Другой подход принадлежит Майеру (1933), проводившему свои эксперименты в Мичиганском университете на больших группах студентов. Перед тем как решать задачи, испытуемым предлагалось

258


прослушать 12-минутную лекцию, содержавшую некоторые общие инструкции и указания. В течение часа, выделенного затем для решения, экспериментальная группа набрала 49% правильных решений, а контрольная группа (которой лекцию не читали) — только 37%. Следующий эксперимент, тестирующий способность студентов к умозаключению до и после лекции, дал подобные результаты, и Майер заключил, в частности: "Результаты обоих экспериментов показывают, что когда испытуемые осторожно инструктируются остерегаться привычных и устойчивых направлений в своей деятельности, но быть внимательным к новым точкам зрения, наблюдается значительное улучшение их способности к умозаключению, проявляемое в увеличении числа правильных решений".

Однако, говоря о результатах экспериментов Майера, нам лучше избегать преувеличений. Ведь сказать человеку, имеющему определенную установку: "Будь внимателен к новым точкам зрения, остерегайся привычных направлений", это почти то же самое, что сказать невротически тревожному человеку: "Не волнуйся!" — здесь нельзя рассчитывать на большой успех. Существуют гораздо более фундаментальные трудности (связанные с личностной сферой человека), чем те, от которых могут спасти лекции и указания.

Эмоциональные и мотнвацнонные состояния

Проблемная ситуация может вызывать у решающего задачу различные эмоциональные и мотиваци-онные состояния. Эти состояния могут, в свою очередь, влиять на эффективность решения задач. Существует много экспериментальных приемов вызывать эмоциональное напряжение в ситуации решения задач, и психологи широко используют эти приемы в своих исследованиях. В одном из них Рей (1965) давал испытуемым задачу, в которой нужно было выбрать из набора предлагаемых принципов решения только один - "правильный". Но одной половине испытуемых сначала была предъявлена задача, в которой фактически не было "правильного" принципа. Эта группа "неудачников" работала над данной фрустрирующей задачей в течение 12 мин по предъявления настоящей, решаемой задачи. "Контрольная" группа — другая половина испытуемых — решала настоящую задачу сразу. В результате 49% "контрольных" испытуемых и только 32% "неудачников" решили задачу за установленное время.

По-видимому, такое открытие не было для нас сюрпризом. Существуют убедительные доказательства, что интеллектуальные способности, как правило, страдают от неудач. Тем более неожиданным является утверждение Левитта (1956) о том, что успех также может ухудшать решение творческих задач. В своем обзоре экспериментальных результатов, полученных при использовании тестов на установку типа "сосуды с водой", он замечает, что в экспериментах Ковена (1952) как "поощряемая", так и "стрессовая" группы испытуемых гораздо дольше продолжали применять первоначальный и не самый лучший способ решения, чем это делали испытуемые

 "умеренно стрессовой" группы. По-видимому, чувство успеха может, как и фрустрация, понижать эффективность решения задач.

Короче говоря, когда интенсивность мотивации решающего задачу увеличивается, то эффективность его работы также увеличивается, но до определенных границ. После этого любое повышение мотивации приведет к снижению эффективности решения задач. Конечно, точка "оптимальной" интенсивности мотивации будет сильно варьировать от одного человека к другому. Эти вариации зависят, в частности, от личностных характеристик человека, к обсуждению которых мы и переходим.

Личностные факторы

Люди существенно различаются по степени восприимчивости к ситуационным влияниям, возникающим при решении задач. Эти индивидуальные различия отражают взаимодействия ситуационных детерминант процесса решения с такими устойчивыми характеристиками человека, как его знания, интеллект и личностные черты.

Существует много примеров таких взаимодействий. Например, с увеличением наших знаний об исследуемом объекте его ситуационные признаки как бы отходят на второй план: астроном, знающий, что луна лишь отражает свет солнца и не имеет собственного источника световой энергии, вряд ли будет воспринимать ее как "жар-птицу, летящую по ночному небу". Оказалось также, что эффект установки легче вызывается у людей со сравнительно низким интеллектом. И наконец, степень влияния эмоционального напряжения, вызванного проблемной ситуацией, на процесс решения задачи отражает различия устойчивых личностных характеристик. Читатель, вероятно, вспомнит среди своих друзей и тех, кто "пасует" перед трудностями в решении задачи (скажем, при дефиците времени), и тех, кто продолжает работать эффективно при любых обстоятельствах.

Рассмотрим теперь личностные факторы более детально.

Знания

В любом обсуждении решения творческих задач — как у изобретателя-практика, обобщающего свой собственный опыт, так и у психолога, создающего свою теорию на основе лабораторных экспериментов, — подчеркивается тесная взаимосвязь между знаниями и творчеством. Эту взаимосвязь отражают два противоречащих друг другу положения, каждое из которых является валидным.

С одной стороны, чем больше знаний получил человек в прошлом, тем более разнообразны его подходы к решению новых задач. Действительно, для решения трудной задачи человек должен иметь необходимые специальные знания. Чем больше известно нам различных значений исследуемого объекта, тем с большей гибкостью мы будем использовать этот объект в попытках решить задачу.

С другой стороны, знания могут ограничивать нас, приучать к использованию традиционных, сте-

259


Функция предметов

Крючок и труба Крючок или труба Не упоминаются

реотипных значений объекта. В этом смысле чем меньше знаний человек получил в прошлом, тем легче ему найти необычную, оригинальную идею решения. Известно мною примеров, когда ученые добивались значительных творческих успехов в новых для себя областях. Оснащенные не слишком большим запасом знаний, они задавали проницательные и глубокие вопроси, позволяющие увидеть новые пути решения старых и трудных проблем.

Важное значение для решения задач имеет степень готовности знании к их применению. Одним из экспериментальных подтверждений этому служит исследование П.Саугстада и К.Раахейма (Раахейм, 1965) из университета к Осло.

Испытуемыми были 95 школьников старших классов. Задания: используя предметы, лежащие на поле, пересылать шарики из стакана G в контейнер О, не заходя за черную линию (рис. 1).Решение: согнуть гвоздь клешами, привязать этот крючок к концу веревки и бросить гак, чтобы зацепить им деревянную раму F, затем подтащить ее к себе, минуя преграду В. Сделать из газет трубки и с помощью резиновых колен соединить их в одну длинную трубу. Теперь по этой бумажной трубе шарики можно пересыпать в контейнер О.

Перед выполнением задания испытуемых просили перечислить возможные способы применения предметов, предъявленных затем в эксперименте. Они говорили, например, что с помошыо гвоздя можно что-либо закрепить, колоть, подвешивать и т. д. Их просили также привести три иллюстрации каждой из названных функции. Чтобы решить задачу, нужно актуализировать два "необычных" значения: гвоздь как крючок и газеты как "труба" (или "туннель"). Испытуемые разделились на три группы: !) упомянувшие в своих иллюстрациях "крючок" и "трубу".

 

Количество испытуемых

Процент решений

18 40 37

89 42 19

2) упомянувшие лишь то или друтос и 3) не указавшие этих функций. Результаты эксперимента пред ставлены в таблице.

Интеллект

Интеллект - это относительно стабильная способность человека, которую он использует в основном с постоянной интенсивностью в каждой новой ситуации решения задач.

Экспериментальные исследования отношении интеллекта к решению задач нужны, конечно, не для иллюстрации того общеизвестного положения, что умные люди решают задачи лучше. Необходимо полно и точно определить специфические функшш интеллекта в решении задач. О высокой восприимчивости людей с низким интеллектом к эффекту установки мы уже говорили. Клаусмайср и Лафлпп (1961), определяя продуктивность решения задач IS-летними детьми, выявили различие между детьми с высоким и низким 1Q. Оно состояло с том, что первые демонстрируют лучшее умение проверять свои пробные гипотезы и в итоге отвергают все неверные решения. Ослер и Траутман (1961) выяснили также, что дети с высоким интеллектом, решая достаточно сложные задачи, выдвигают и проверяют гипотезы, отвечающие некоторому основному принципу, и, таким образом, с большой вероятностью достигают агв-решеиий. Дети с нормальным интеллектом, напротив, рассматривают несколько гипотез и продвигаются в решении постепенно.

Личность

Личностные факторы, связанные с решением задач, весьма разнообразны. Исследования показывают, что людей, хорошо решающих задачи, отличают такие характеристики, как гибкость, инициатива и уверенность. Существую! убедительные доказательства, что тенденция приспосабливаться к социальному давлению связана с малой продуктивностью решения задач. Накамура (1958) установил, что конформные студенты решают задачи гораздо хуже тех, кто независим в своих суждениях (при этом, разумеется, учитывались интеллектуальные различия конформных и некоиформных студентов). Маккоби, Доуяей, Хатен и Дегерман U965) в экспериментах с детьми младшего школьною возраста выделили еще один коррелят способности решать задачи. Умение сдерживать свои движения, определенное с помощью соответствующих проб (например, чертить линии па бумаге, делая это "очень медленно"), связано с высокой эффективностью в решении перцептивных задач. Это не значит, что дети, решаю-

260

 Рис. 1


щие задачи хорошо, были менее активны. Измерения общего уровня их активности в игре не показали подобной взаимосвязи. Относится ли эта способность контролировать и по необходимости сдерживать моторную активность к умению строго следовать инструкции или является особым личностным фактором "внутреннего контроля"? Надеемся, что исследователи еще ответят на этот вопрос.

Помимо изучения влияния различных личностных черт на процесс решения задач, можно исследовать личностные характеристики людей, ярко проявляющих творческие способности в своей профессиональной работе. Большинство текущих исследований по этому вопросу проводится в Институте диагностики и изучения личности (Калифорнийский университет). Изучаются такие представители творческих профессий, как архитекторы, художники, математики, бизнесмены и ученые.

Для всех этих групп было установлено, что более творческие люди не обязательно обладают значительными интеллектуальными преимуществами (хотя, конечно, их интеллектуальный уровень достаточно высок). Не все творческие люди хорошо успевали в школе. При сравнении этих людей с менее творческими людьми того же интеллектуального уровня выявилось много примечательных личностных различий. Пожалуй, самым поразительным из них было

 то, что в творческих людях удивительно "смешиваются" подлинная личностная зрелость и некоторые "детские" черты. Так, по данным Чемберса (1964), творческий человек склонен к самоуверенности, доминированию в своих отношениях с другими, он быстро берет и упорно поддерживает инициативу. Он редко считается с мнением других и не ждет от них одобрения своей работы. Его склонность к нонконформизму, иногда даже беспричинному, и независимость в суждениях доходят подчас до стремления к нешаблонности. Он открыт опыту и бывает крайне резок и критичен к своим и чужим недостаткам. Таким образом, сущность творческого человека заключается в том, что он способен сочетать в себе удивление, воображение и честность ребенка с познавательными навыками зрелого и реалистичного взрослого.

Когда творчество рассматривают в связи с успехами в научной работе, то легко — слишком легко -предположить, что оно представляет собой общую, глобальную характеристику. Однако анализ показывает, сколь различны способности и навыки, необходимые даже для одного-единственного творческого акта. Но именно в силу такого разнообразия остается актуальным поиск общих критериев для определения творческих способностей, изучение жизни творческого человека в целом.

261


2. Метод самонаблюдения и исследования мышления в

вюрцбургской школе

А.А.Крогиус

ВЮРЦБУРГСКАЯ ШКОЛА

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОГО

ИССЛЕДОВАНИЯ МЫШЛЕНИЯ*

Одной из первых работ по экспериментальному исследованию мышления было исследование Марбе (1900) по психологии суждения. Испытуемым предлагались различные вопросы, вызывавшие у них процессы суждения, т. е. такие процессы, к которым при-ложимы предикаты истинный и ложный. Непосредственно после опыта испытуемый должен был описать, что было им пережито. Испытуемыми были проф. Кюльпе и проф. Реттекен. Предлагались, например, вопросы: "На какой реке находится Берлин?" — Ответ (Кюльпе): "На Шпрее". - При этом возник зрительный и слухо-двигательный образ этого слова. Вопрос: "Сколько будет 6 раз 15?"— Ответ: "90". - При этом возникли неясные двигательные образы 15 и 6. Был исследован целый ряд суждений частью очень простого содержания, не требовавших никакого умственного напряжения. Суждения переживались как представления предметов или слов. Необходимо здесь также отметить, что в немногих случаях, особенно при более сложных суждениях, были констатированы особые "положения сознания" (Bewusstseislagen). Иногда они определялись как чувство искания, чувство сомнения, чувство уверенности, иногда же были совершенно неопределимы. Марбе, однако, не считает их характерными для суждения.

Из исследования Уатта особенно важно отметить выяснение им вопроса, какое значение имело для течения представлений то или иное предложенное испытуемому задание. Его эксперименты доказали, что задание (например, назвать понятие, соподчиненное с тем, которое названо экспериментатором) влияет на течение представлений и тогда, когда оно не сознается испытуемым.

По вопросу о влиянии задания на процессы мышления к таким же выводам, как Уатт, пришел Нарцисс Ах (1905). Течение представлений может не зависеть от внешних раздражений и от ассоциативных влияний, если им управляют детерминирующие тенденции. Последние могут исходить и от намерений субъекта, и от испытанных им прямых и косвенных внушений, от данного ему приказания, от предложенной ему задачи, могут быть ясно осознанными и бессознательными. Они создают между представлениями новые ассоциации, и они же обусловливают осмысленное и целесообразное течение психических процессов. Действие детерминирующих тенденций особенно ясно сказывается в явлении сознан-ности (Bewusstheit). Под этим термином понимается наличность у нас ненаглядного знания.

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. унта, 1981. С. 250-254.

 Ненаглядное знание есть результат возбуждения представлений, готовых появиться в поле сознания. Это есть сознание тенденции, содержание которой еще не раскрыто, хотя и предопределено. Ненаглядное знание является одним из видов сознания детерминированности еще не выявленными чувственными представлениями.

Другие исследователи Вюрцбургской школы еще резче, чем Ах, подчеркивали значение для мышления ненаглядных элементов. Так, Тэйлор, исследовавший понимание слов и предложений, пришел к следующим выводам. При понимании предложений, имеющих наглядное содержание, наглядные представления возникают далеко не всегда. Если же предложения не имеют наглядного содержания, то возникновение наглядных представлений только мешает пониманию. Так, Тэйлор предложил Мессеру прочитать страничку книги по политической экономии. Три наглядных представления, возникших у Мессера во время чтения этой страницы, находились только в случайной внешней связи со смыслом прочитанного и не только не облегчили, а, напротив, затруднили понимание.

Вопрос о ненаглядном мышлении был так выдвинут Вюрцбургской школой, что, например, Шуль-це делит все переживания на две группы, на явления и мысли, или "сознанности". Явления обладают наглядным характером, между ними могут быть установлены пространственные соотношения. Сюда относятся ощущения, представления и чувства. Между мыслями нет пространственных соотношений; они не имеют наглядного характера, но осознаются так же непосредственно, как и явления. Они не отожде-ствимы с явлениями — я могу переживать явления и сознавать своеобразную пустоту — отсутствие мыслей. Мысли могут переживаться без переживания соответствующих явлений. Понимание смысла, значения слов сплошь и рядом происходит без возникновения в сознании каких бы то ни было явлений.

Очень обстоятельное экспериментальное исследование процессов мышления было произведено Мессером (1908).

Мессер исследовал с помощью эксперимента понимание отдельных слов. При понимании смысла отдельных слов у испытуемых возникали иногда наглядные представления: чаще всего зрительные образы. Очень часто, однако, даже при такой искусственной изоляции понятий никаких наглядных представлений не возникало. Во всяком случае, переживание значения понятия нельзя сводить к представлению каких бы то ни было наглядных образов, безразлично, словесных или предметных. Сознание, что данное понятие охватывает все предметы, выделенные на основании известного принципа, наглядного выражения не имеет. Для значения многих слов мы не находим никаких наглядных представлений -значение таких слов, как содержание, функция, зависимость, отношение, а также различных предлогов, союзов, флексий, не может быть выражено никакими наглядными представлениями. Между тем значение их сознается совершенно отчетливо.

262


Мессер производил также исследование процесса суждения. Испытуемым было предложено сравнить суждения с ассоциациями. Показывали, например, различные слова и предлагали испытуемому произнести слово, пришедшее ему на ум после того, как он понял значение прочитанного слова. Замок — высокий, картина - прекрасная - это были, по характеристике испытуемого, чистые ассоциации. Затем тому же испытуемому предложили ответить на название предмета, которое ему будет показано, названием какого-нибудь признака этого предмета. Замок - велик. Это было обозначено как суждение. Испытуемые показали, что при суждении, в отличие от ассоциаций, мыслится объективное отношение между понятиями. И при ассоциациях бывают отношения между понятиями, и отношения эти могут сознаваться субъектом, но отсутствует сознание обусловленности этого отношения предметом суждения, отсутствует сознание объективной значимости.

Особенное внимание привлекли работы Бюлера. Бюлер говорил, что, стоя на точке зрения психологии, мы должны быть в состоянии указать для всех мыслей определенные изменения в сознании. И хотя различные мысли представляют совершенно своеобразные переживания, ни к чему другому не сводимые, возможно, однако, установить несколько типов мыслей.

Во-первых, мысли могут характеризоваться как сознание правила. Вопрос: "Может ли быть опровергнута какими-нибудь открытиями атомистическая теория в физике?" - Ответ (проф. Дюрр): "Да. Прежде всего возникло понимание вопроса. Потом мгновение ожидания решения, в каком смысле следует ответить на вопрос. Потом возникло сознание, не-формулированное, которое я в настоящее время мог бы выразить словами: благодаря чему атомистическая теория сделалась вероятной. В этом уже лежало знание, каким образом решаются подобные вопросы". В этом и в других подобных случаях происходит мышление по известному методу, по известному правилу.

Во-вторых, мысли могут сводиться к сознанию отношения. Вопрос: "Если кто хочет сделаться вождем человечества, то долгое время должен считаться опаснейшим врагом его. Верно ли это?" — Ответ (проф. Кюльпе): "Нет. Мое стремление было направлено к тому, чтобы установить отношение между врагом и вождем".

Бюлер, в сущности, характеризует мышление как усмотрение отношений. Под понятием отношения

 следует понимать все, что не имеет характера ощущений, все разнообразие категориальных синтезов, всю систему конститутивных и рефлексивных категорий. С этой точки зрения интересны, между прочим, наблюдения, произведенные в Вюрцбургской же лаборатории Гринбаумом над усмотрением равенства. Производились опыты такого рода. На белом экране были нарисованы два ряда фигур. В каждом из рядов было по одной фигуре, одинаковой с фигурой другого ряда. Подробно было исследовано, в каком отношении находится усмотрение равенства с восприятием обеих фигур. Было констатировано, что во многих случаях имела место одна из этих психических функций без того, чтобы совершалась другая. Было, например, констатировано, что иногда происходило восприятие одной фигуры, причем к ней присоединялось ясное усмотрение равенства. Иногда испытуемые говорили: "Были две равные фигуры, но какие именно - не представляю". Из этих с большими предосторожностями поставленных опытов вытекало, что усмотрение отношения является до некоторой степени независимым (с психологической точки зрения) от восприятия членов этого отношения.

И наконец, в-третьих, согласно Бюлеру, мысли могут сознаваться как интенции. В них выступает на первый план не предмет, а содержание мысли. Это содержание, обусловливающее направленность на тот или иной предмет, кажется данным в совершенно готовом и определенном виде. Такая определенность представляет из себя не наглядное, но действительное знание о предметах, воспринятых нами в прошлом. Такого рода переживания возникали, например, если испытуемых приглашали представить себе развитие античного скептицизма, сравнить Юма с Гербартом, определить характер эпохи Возрождения и т. д. Эти определенности содержания представляются как бы совершенно сложившимися и в то же время "не имеющими субстрата", свободно витающими перед умственным взором во всей своей глубине и сложности. Перед нами могут развертываться безгранично широкие области знания, к которым неприменимы никакие определения "объема" сознания. Мы можем мысленно обозреть одним взглядом самые сложные научные и философские системы.

Из того обстоятельства, что мысли совершенно отличны от ощущений и представлений, естественно вытекает, что законы, управляющие течением и связью мыслей, иные, чем те, которым подчинены в своей смене ощущения и представления.

263


3. Метод рассуждения вслух и анализ средств

мыслительного процесса в гештальтпсихологии. Проблема

выделения стадий мыслительного процесса. Построение

графа решения задачи

К.Дункер

СТРУКТУРА И ДИНАМИКА ПРОЦЕССОВ РЕШЕНИЯ ЗАДАЧ

(О ПРОЦЕССАХ РЕШЕНИЯ ПРАКТИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМ) *

"Проблема" возникает, например, тогда, когда у живого существа есть какая-либо цель и оно "не знает", как этой цели достигнуть. Мышление выступает на сцену во всех тех случаях, когда переход от данного состояния к желаемому нельзя осуществить путем непосредственного действия (выполнения таких операций, целесообразность которых не вызывает никаких сомнений). Мышление должно наметить ведущее к цели действие прежде, чем это действие будет выполнено. "Решение" практической проблемы должно поэтому удовлетворять двум требованиям: во-первых, его осуществление (воплощение в практике) должно иметь своим результатом достижение желаемого состояния, и, во-вторых, оно должно быть таким, чтобы, исходя из данного состояния, его можно было осуществить путем "соответствующего действия".

Практическая проблема, на которой я наиболее детально изучал процесс нахождения решения, такова: надо найти прием для уничтожения неопери-руемой опухоли желудка такими лучами, которые при достаточной интенсивности разрушают органические ткани, при этом окружающие опухоль здоровые части тела не должны быть разрушены.

Таким практическим проблемам, в которых спрашивается: "Как этого достигнуть?" — родственны теоретические задачи, в которых стоит вопрос: "Из чего это следует?". Если там (в практических задачах) проблема возникала из того, что не было видно прямого пути, ведущего от наличной действительности к цели, то здесь (в теоретических задачах) проблема возникает из того, что не видно пути, ведущего от данных условий к определенному утверждению или предположению (или константному факту).

В нашем исследовании речь идет о том, каким образом из проблемной ситуации возникает решение, какие бывают пути к решению определенной проблемы.

Методика

Эксперименты протекали следующим образом. Испытуемым — это были по преимуществу студенты

' Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. унта, 1981. С. 258-268.

 или школьники -- предлагались различные интеллектуальные задачи с просьбой думать вслух. Эта инструкция "думать вслух" не совпадает с обычным при экспериментальном изучении мышления требованием самонаблюдения. При самонаблюдении испытуемый делает самого себя как мыслящего индивида предметом наблюдения; мышление же думающего вслух направлено непосредственно на существо вопроса, оно лишь выражено вербально.

Когда кто-либо при размышлении непроизвольно говорит, ни к кому не обращаясь: "Надо, пожалуй, посмотреть, нельзя ли..." или "Было бы прекрасно, если бы можно было показать, что...", то никто не назовет это самонаблюдением; и тем не менее в таких высказываниях отражается то, что является, как мы увидим далее, "развитием проблемы".

Испытуемому настойчиво предлагалось не оставлять без вербализации никакой мысли, какой бы беглой или неразумной она ни была. Когда испытуемый считал себя недостаточно подготовленным, он должен был спокойно спросить экспериментатора (эксп.). Но для решения задач не нужно было никаких специальных предварительных знаний.

Рис. 1

Протокол решения задачи на "облучение"

Начнем с задачи на "облучение". Обычно при этой задаче показывался схематический чертеж (рис. 1). В самый первый момент каждый представлял себе задачу примерно таким образом (поперечный разрез через тело, в середине - опухоль, слева - аппарат, из которого идут лучи). Но, очевидно, так задача не решается.

Из имеющихся у меня протоколов я выбираю протокол такого процесса решения, который особенно богат типическими ходами мысли и притом особенно длинен и полон (обычно процесс протекал более связно и с меньшей помощью экспериментатора).

Протокол

Пустить лучи через пищевод.

Сделать здоровые ткани нечувствительными к
лучам путем введения химических веществ.

Путем операции вывести желудок наружу.

Надо уменьшить интенсивность лучей, когда
они проходят через здоровые ткани, например (мож-

264


Извлечение без повреждения здоровых тканей

Устранение контакта между лучами и здоровыми тканями

 Понижение чувствительности здоровых тканей

 Понижение интенсивности лучей на пути через здоровые ткани

Проведение лучей по

пути, свободному

от тканей

 Удаление здоровых тканей с пути лучей

 Экранирование здоровых

тканей

 Смещение

желудка к

поверхности

 Химическая

инъекция

 Запаливающее

предварительное

облучение

 Излучение не сразу включается полностью

 Диффузное излучение концентрируется на опухоли

Через пищевод

 Введение

трубки

 Введение

веществ, не

пропускающих

лучи

 Путем давления

 Посредством линзы

Рис. 2. Родословное дерево решения задачи на облучение

но так?), полностью включить лучи лишь тогда, когда они достигнут опухоли (Эксп.: Неверное представление, лучи - не шприц).

Взять что-либо неорганическое (не пропускаю
щее лучей) и защитить таким образом здоровые стен
ки желудка (Эксп.: Надо защитить не только стенки
желудка).

Что-нибудь одно: или лучи должны пройти
внутрь, или желудок должен быть снаружи. Может
быть, можно изменить местоположение желудка? Но
как? Путем давления? Нет.

Ввести (в полость живота) трубочку? (Эксп.:
Что, вообще говоря, делают, когда надо вызвать ка
ким-либо агентом на определенном месте такое дей
ствие, которого надо избежать на пути, ведущем к
этому месту?).

Нейтрализуют действие на этом пути. Я все
время стараюсь это сделать.

Вывести желудок наружу (см. 6). (Эксп. повто
ряет задачу, подчеркивается "при недостаточной ин
тенсивности").

Интенсивность должна быть такова, чтобы ее
можно было изменять (см. 4).

Закалить здоровые части предварительным
слабым облучением (Эксп.: Как сделать, чтобы лучи
разрушали только область опухоли?).

Я вижу только две возможности: или защи
тить здоровые ткани, или сделать лучи безвредными.
(Эксп.: Как можно было бы уменьшить интенсив
ность лучей на пути до желудка?) (см. 4).

Как-нибудь отклонить их диффузное излуче
ние - рассеять... стойте.... Широкий и слабый пучок
света пропустить через линзу таким образом, чтобы
опухоль оказалась в фокусе и, следовательно, под
сильным действием лучей * (общая продолжительность
около 30 мин).

Группировка предложенных решений

Из приведенного протокола видно прежде всего следующее. Весь процесс, от постановки проблемы до окончательного решения, представляет собой ряд более или менее конкретных предложений решения. Если сопоставить различные содержащиеся в протоколе решения, то, естественно, выделяются некоторые группы очень сходных друг с другом реше-

* Это предложение ближе к "лучшему" решению: перекрещивание многих слабых пучков лучей в области опухоли; таким образом, только здесь достигается нужная для разрушения интенсивность. Тот факт, что имеющиеся здесь в «иду лучи не могут преломляться обычной линзой, не имеет для нас (т.е. с точки зрения психологии мышления) значения.

 ний. Очевидно, что решения 1, 3, 5, 6, 7 и 9 сходны между собой в том, что в них делается попытка устранить контакт между лучами и здоровыми тканями. Это достигается весьма различным образом: в 1-м случае, с помощью проведения лучей таким путем, на котором нет никаких тканей, в 3-м — с помощью оперативного устранения здоровых тканей с пути лучей, в 5-м - посредством введения защитного экрана (что в невысказанной форме подразумевалось уже в 1-м и 3-м), в 6-м — с помощью перемещения желудка к поверхности тела, наконец, в 7-м - с помощью комбинации 3-го и 5-го. Совсем иначе схвачена проблема в предложениях 2 и 11. Здесь возможность разрушения здоровых тканей должна быть устранена путем понижения их чувствительности. В предложениях 4 и 8, 10 и 13 реализуется третий подход понижения интенсивности лучей на пути, ведущем к опухоли. Из протокола видно, что процесс обдумывания все время колеблется между этими тремя подходами.

В целях большей наглядности описанные нами отношения приведены на схеме (рис. 2).

Функциональное значение решений и понимание

В только что приведенной классификации предложенные решения сгруппированы по виду и способу, с помощью которых предполагается решить проблему, по их "благодаря чему", по их "функциональному значению". Рассмотрим для примера предложение: "Послать лучи через пищевод". Испытуемый здесь ничего не говорит об устранении контакта или о пути, свободном от тканей.

И тем не менее пищевод получает в этой связи характер решения проблемы только в силу своего свойства, что он представляет собой свободный от тканей путь к желудку. Он фигурирует как "воплощение" именно этого свойства, которое и есть в данной ситуации — "благодаря чему", есть функциональное значение пищевода.

Функциональным значением "концентрации диффузных лучей на опухоли" является "малая интенсивность лучей на пути к опухоли, большая на самой опухоли".

Функциональное значение какого-либо решения необходимо для понимания того, почему оно является решением. Это как раз то, что называют "солью",

265


принципом, тем, в чем заключается суть дела. Подчиненные, специальные свойства и особенности решения "воплощают" этот принцип, "применяют его" к специальным условиям ситуации. Так, например, пищевод (как решение) есть приложение принципа "свободный путь в желудок" к специальным условиям человеческого тела.

Понять какое-либо решение как решение — это значит понять его как воплощение его функционального значения.

С этой точки зрения можно отличить друг от друга "хорошие" и "глупые" ошибки (в келеровском смысле): при умных, осмысленных ошибках правильно намечается хотя бы общее функциональное значение, лишь конкретное воплощение оказывается непригодным (например, обезьяна ставит под высоко висящей приманкой ящик на ребро, потому что он таким образом оказывается ближе к цели; конечно, приближение достигается за счетустойчивости). При "глупой" же ошибке обычно слепо осуществляется внешний вид ранее выполненного или виденного решения без понимания функционального значения. (Например, обезьяна прыгает вверх с ящика, но приманка висит не над ящиком, а совсем в другом месте).

Процесс решения как развитие проблемы

Из сказанного уже ясно, что окончательная форма определенного предлагаемого решения достигается не сразу: обычно сначала возникает принцип, функциональное значение решения и лишь с помощью последовательного конкретизирования (воплощения) этого принципа развивается окончательная форма соответствующего решения. Другими словами, общие, "существенные " черты решения генетически предшествуют более специальным, и эти последние организуются с помощью первых. Приведенная выше классификация представляет собой, следовательно, нечто вроде "родословного дерева решения" для задачи на "облучение".

Нахождение определенного общего свойства решения всегда равносильно определенному преобразованию первоначальной проблемы. Рассмотрим, например, четвертое предложение из приведенного нами протокола. Здесь совершенно ясно, что сначала возникает лишь очень общее функциональное значение решения: "Надо уменьшить интенсивность лучей по пути". Но возникновение этой мысли есть не что иное, как решительное преобразование первоначальной задачи. Теперь испытуемый ищет не просто "способа облучения опухоли, не разрушая здоровых тканей", как это было вначале, но уже ищет, сверх того, способ понизить интенсивность лучей по пути к опухоли. Поставленная задача, таким образом, заострилась, специализировалась; и именно как решение этой новой, преобразованной задачи возникает (правда, весьма нелепое) предложение: включить лучи на полную интенсивность лишь после того, как они достигнут опухоли. Из того же самого преобразования проблемы возникает в конце всего процесса пригодное решение: "Концентрировать на опухоли диффузные лучи".

 Сходным образом обстоит дело и со всеми остальными предложениями, приведенными в протоколе: находимые в первую очередь свойства решения, т. е. функциональные значения, всегда являются продуктивными преобразованиями первоначальной проблемы.

Мы можем, следовательно, рассматривать процесс решения не только как развитие решения, но и как развитие проблемы. Конечная форма определенного решения в типическом случае достигается путем, ведущим через промежуточные фазы, из которых каждая обладает в отношении к предыдущим фазам характером решения, а в отношении к последующим — характером проблемы.

Недостаточность протокола

Здесь уместно высказать несколько основных положений относительно протоколов. Всякий протокол более или менее достоверен лишь в отношении того, что в нем есть, но не в отношении того, чего в нем нет. Ибо даже самый тщательный протокол представляет собой лишь в высшей степени неполную регистрацию того, что действительно происходило. Основания этой недостаточности протокола, отражающего процесс мышления вслух, интересуют нас вместе с тем и как свойство процесса решения. Промежуточные этапы часто не указываются в протоколе в тех случаях, когда они сейчас же получают свою окончательную форму. Там же, где они в течение некоторого времени должны были существовать как задачи, прежде чем нашли свое окончательное "применение" в ситуации, там больше шансов на то, что они получат выражение в речи. Далее, многие подчиненные фазы потому не получают своего выражения в протоколе, что ситуация, по мнению решающего, не обещает успеха для реализации данного принципа. И наконец, в очень многих случаях промежуточные фазы не указываются потому, что испытуемый даже и не замечает, как он уже модифицировал первоначально поставленную проблему. Дело может зайти так далеко, что испытуемый сам, к своей невыгоде, лишает себя свободы движения, ибо он, не давая себе в том отчета, заменяет поставленную задачу более узкой и поэтому остается в рамках этой более узкой задачи именно потому, что он не отличает ее от первоначальной.

"Побуждение снизу"

Бывают случаи, когда окончательная форма решения достигается не путем, ведущим сверху вниз, т. е. не через функциональное значение этого решения. Очевидно, это бывает при "привычных" решениях. Если окончательное решение определенной проблемы привычно для думающего, то его не надо "строить", оно прямо "репродуцируется" сознавани-ем задачи в целом.

Но бывают и еще более интересные случаи. Всякое решение имеет в известном смысле два корня, один в том, что требуется, другой — в том, что дано. Точнее: всякое решение возникает из рассмотрения данных под углом зрения требуемого. Причем эти два

266


компонента очень сильно варьируют по своему участию в возникновении определенной фазы решения. Определенное свойство решения иногда очень ясно осознается раньше, чем оно обнаруживается в особенностях ситуации, а иногда не осознается. Пример из задачи на облучение: пищевод может обратить на себя внимание именно потому, что испытуемый ищет уже свободный путь в желудке. Но может случиться, что испытуемый как бы "натолкнется на пищевод" при еще сравнительно неопределенном, беспрограммном рассмотрении особенностей ситуации. Выделение пищевода в этих случаях влечет за собой, - так сказать, снизу — соответствующее функциональное значение "свободный доступ в желудок"; другими словами, здесь воплощение предшествует функциональному значению. Подобного рода случаи встречаются нередко, так как "анализ ситуации" часто (и не без пользы, поскольку надо найти новые подходы) протекает сравнительно "беспрограммно".

Научение из ошибок (корригирующие фазы)

До сего времени мы имели в виду лишь движение от более общих этапов решения к более конкретным (или наоборот), т. е. движение по генетической линии решения. Приведенный нами протокол достаточно убедительно показывает, что это не единственный тип следования друг за другом фаз решения. Из протокола видно, что линия развития постоянно изменяется, испытуемый все время переходит от одного подхода к другому. Такой переход к соподчиненным фазам имеет место обычно тогда, когда какое-либо предложенное решение не удовлетворяет или когда по данному направлению не удается идти дальше. Тогда испытуемый ищет какого-либо (более или менее определенного) другого решения.

Такой переход заключает всегда в себе некоторое движение вспять к уже бывшей ранее фазе проблемы. Разумеется, при таком возвращении назад мышление никогда не возвращается в точности к тому же самому пункту, на котором оно уже однажды находилось. Неудача определенного предложения имеет своим следствием по крайней мере то, что теперь пробуют решить задачу "иначе". Испытуемый ищет — в рамках прежней постановки вопроса — другой зацепки для решения. Иногда же изменяется старая постановка вопроса — и притом в совершенно определенном направлении, в силу вновь присоединившегося к ней требования — устранить то свойство предложенного неверного решения, которое противоречит условиям задачи.

Это "учение на ошибках" играет в процессе решения задачи такую же важную роль, как и в жизни. В то время как простое понимание, что "так не годится", может привести лишь к непосредственной вариации старого приема, выяснение того, "почему" это не годится, осознание основ конфликта имеет своим следствием соответствующую определенную вариацию, корригирующую осознанный недостаток предложенного решения.

 Эвристические методы мышления,

анализ ситуации как анализ

конфликта

Посмотрим, какое в действительности существует отношение между решением и проблемой. Мы найдем следующее: решение всегда есть вариация какого-либо критического момента ситуации. Так, например, при решении задачи на облучение изменяется или пространственное расположение лучей, опухоли и здоровых тканей, или интенсивность (концентрация) лучей, или чувствительность тканей. И в первом случае может изменяться или путь лучей, или положение здоровых тканей, или положение опухоли (этим в задаче на облучение примерно исчерпываются первичные "конфликтные моменты").

Каждое решение возникает, следовательно, из конкретного специфического субстрата, составляющего ситуацию задачи.

"Настойчивый" анализ ситуации, в особенности стремление осмысленно варьировать соответствующие свойства ситуации под углом зрения цели, должен входить в собственную сущность возникновения решения, находимого мышлением. Такие относительно общие приемы решения мы будем называть" эвристическими методами мышления".

Вопрос относительно того, какие именно свойства ситуации надо варьировать, идентичен с вопросом "почему, собственно, это не годится ?" или "что является причиной затруднения (конфликта)?".

Анализ ситуации как анализ материала

Конечно, анализ ситуации не исчерпывается анализом конфликта. Проблемная ситуация содержит в себе, вообще говоря, в более или менее развернутой форме также и всевозможный материал для различных решений. Наряду со свойствами ситуации, которые при решении устраняются или изменяются, существуют и такие свойства, которые в решении применяются. На относительно спонтанной действенности этих последних основывается то, что мы называли выше "побуждением снизу". В то время как конфликтные моменты отвечают на вопросы: "Почему не получается? Что я должен изменить?", материал отвечает на вопрос: "Что я могу использовать?" Таким, образом, анализ ситуации выступает в двух видах: как анализ противоречий и как анализ материала.

Анализ цели

Наряду с анализом ситуации в его двух указанных формах, для типичного процесса мышления характерным является анализ цели требуемого, вопрос — "чего, собственно, я хочу?" и часто дополнительный вопрос — "без чего я могу обойтись?". Например, при задаче на облучение решающему может стать ясно, что вовсе не необходимо направлять лучи од-

267


ним пучком, как это показано на исходной модели, что без этого можно обойтись.

Сходную роль играет намеренное обобщение постановки проблемы, цели, т. е. вопрос: "Что, вообще говоря, делают, когда..." При задаче на облучение я не раз, когда испытуемый "из-за деревьев не видел леса", рекомендовал этот эвристический метод обобщения, говоря: "А что вообще делают, когда хотят с помощью какого-либо агента осуществить в определенном месте некоторый эффект, который вместе с тем желают устранить на пути к этому месту?" Хотя испытуемый часто отвечал: "Да я все время пробую это сделать", все же вопрос ему помогал, являясь в известной мере устранением фиксации.

Таким образом, в типическом процессе мышления решающую роль играют определенные эвристические "методы", которые обусловливают возникновение следующих друг за другом стадий решения. Эти эвристические методы не указаны в приведенных выше "родословных" решений задачи. Они не являются фазами или свойствами решения, а "путями" к нему. Они спрашивают: "как мне найти решение", а не "как мне достигнуть цели"*.

Податливость (рыхлость) моментов ситуации

По какому направлению в каждый данный момент пойдет процесс решения, это зависит от психологического рельефа ситуации, от "податливости" или "рыхлости" соответствующих моментов ситуации. Для многих испытуемых задача на облучение, по крайней мере в первый момент, представляется так, что соответствующая вариация пути лучей является, безусловно, необходимым и единственным приемом решения. Остальные критические моменты ситуации (таковыми являются интенсивность лучей, внутренние свойства тканей) остаются "неизменными", "устойчивыми", "не относящимися к вопросу".

От каких незначительных нюансов постановки вопроса может зависеть направление процесса решения, показывают следующие опыты: две группы испытуемых получили задачу на облучение с одним и тем же текстом и одинаковыми рисунками: лишь две фразы, которые должны были пояснить непригодность прямого "решения" задачи, были сформулированы по-разному. Группа 1 получила такую формулировку; "При этом лучи разрушили бы и здоровые ткани. Как можно было бы не допустить, чтобы лучи причинили вред здоровым тканям?" Группа II получила вместо этой такую формулировку: "При этом и здоровые ткани были бы разрушены. Как можно было бы сделать так, чтобы здоровые ткани не были разрушены лучами?" То есть те же самые мысли были выражены один раз в действительном залоге, а другой раз - в страдательном. В первом случае ударение лежит на лучах, во втором - на здоровых тканях.

* Решение есть путь к цели, которая поставлена задачей, а эвристический метод - путь к решению.

 Чтобы установить, повлияло ли такое различие в ударении на направление решения, я подсчитал в обеих группах протоколы, в которых интенсивность лучей так или иначе являлась исходным пунктом решения.

Оказалось следующее: вариацией интенсивности лучей занимались 10 из 22 испытуемых первой группы (43%) и только 3 из 21 (14%) испытуемых второй группы, кроме того, в первой группе интенсивность лучей играла гораздо более важную роль.

"Однопучковость" лучей (один пучок из одного источника) почти для всех испытуемых была таким очевидным, твердым условием решения, что уже по одному этому мысль о "концентрации нескольких слабых пучков лучей на опухоли" почти не могла возникнуть. Если бы я достаточно рано заметил это, то я при основных опытах не давал бы рисунка, который фиксирует определенные свойства и потому является помехой. Чтобы проверить это подозрение, было поставлено несколько коллективных опытов.

1.11 испытуемых получили задачу с приложением рисунка, 11 других — без рисунка. (Испытуемыми были ученики предпоследнего класса реального училища.) Результат: с рисунком — 9% решений путем концентрации, без рисунка - 36%.

2. В двух других коллективных опытах (проводившихся без рисунка) 28 испытуемых получили задачу в старой формулировке, тогда как 30 испытуемых получили вариант, в котором "лучи" заменены "частицами". Результат: в опытах с пучком лучей - 18% решений, в опытах с частицами — 37%. (Испытуемыми были частично студенты, частично ученики шестого класса.) Правильность подозрения подтвердилась.

Конечно, конфликтный момент может обладать такой степенью устойчивости, которая оказывается сильнее почти всех противодействующих влияний. В этом случае мы говорим о "фиксировании". Прекрасный пример дает известная задача, в которой требуется из шести спичек построить четыре равносторонних треугольника. Решением является тетраэдр (пирамида, образованная четырьмя треугольниками). Все испытуемые (у нас было 5 испытуемых в индивидуальных опытах и около 40 в коллективных) вначале пытаются решать задачу построением в одной плоскости, как если бы задача гласила: "...выложить на плоскости четыре равносторонних треугольника".

Следует заметить, что "рельеф устойчивости", свойственный определенной проблемной ситуации, не зависит от произвольного распределения внимания. Напротив, непроизвольный рельеф ситуации управляет вниманием.

Переструктурирование материала

Всякое решение есть какое-то изменение данной ситуации. При этом изменяются не только те или другие части ситуации, но изменяется, кроме того, общая психологическая структура ситуации (или определенных, имеющих значение для решения ее частей). Такие изменения называют "переструктурированием".

Например, в ходе решения испытывает процесс переструктурирования ее "рельеф" ("фигура - фон").

268


Части и моменты ситуации, которые раньше или совсем не сознавались, или сознавались лишь на заднем плане, вдруг выделяются, становятся главными, темой, "фигурой", и наоборот.

Кроме акцентов изменяются предметные свойства или "функции". Вновь выделяющиеся части ситуации обязаны своим выделением некоторым (сравнительно общим) функциям: одно становится "препятствием" - тем, "за что надо взяться" (конфликтом), другое. - "средством" и т. д. Одновременно изменяются и более специальные функции (например, пищеварительный канал становится "путем лучей" или треугольник из спичек становится "основанием тетраэдра").

 Неоднократно указывалось, что такие переструктурирования играют важную роль в процессах мышления, при решении задач. Решающие моменты в процессах мышления, моменты внезапного понимания, "ага-переживаний", возникновения чего-то нового, всегда являются вместе с тем и моментами, когда происходит внезапное переструктурирование мыслимого материала, моментами, когда что-то "переворачивается". Очень вероятно, что глубочайшие различия между людьми в том, что называют "способностью к мышлению, умственной одаренностью", имеют свою основу в большей или меньшей легкости таких переструктурирований.

269


П.Линдсей, Д.Норман

АНАЛИЗ ПРОЦЕССА РЕШЕНИЯ ЗАДАЧ*

Что именно следует сделать, чтобы решить некоторую задачу? Мы рассмотрим стратегии и процедуры, обычно используемые людьми. Прежде всего задачи бывают двух основных типов: четко поставленные и нечетко поставленные. В четко поставленной задаче цель ясно сформулирована. Вот примеры таких задач:

как наилучшим образом проехать в другой
конец города, если все главные улицы закрыты для
транспорта по случаю парада;

как решить шахматную задачу, помещенную
во вчерашней газете: белые начинают и делают мат в
пять ходов.

В этих задачах, помимо ясной цели, имеется определенный способ судить о том, идет ли процесс решения в надлежащем направлении. И хотя в жизни, пожалуй, чаще встречаются задачи, поставленные нечетко, у нас есть все основания сосредоточить наше исследование на четко поставленных задачах. Наша цель — выяснить, какие процессы использует человек, добивающийся решения той или иной задачи. Мы хотим понять, как он строит внутреннюю модель задачи, какую стратегию избирает, каким правилам следует. Мы хотим узнать, какие средства позволяют ему успешно продвигаться к решению. Результаты этих исследований должны быть приложимы к решению любых задач, поставлены ли они четко или нечетко.

Лучше всего, вероятно, начать с исследования конкретной задачи.

D=5

DONALD "GERALD

ROBERT

Данная задача относится к классу криптоариф-метических задач. В приведенном выражении использовано десять букв, каждая из которых соответствует определенной цифре. Задача состоит в том, чтобы найти для каждой буквы соответствующую ей цифру, так чтобы получившиеся цифры удовлетворяли сформулированному арифметическому равенству.

Мы разберем небольшую часть словесного отчета одного испытуемого, пытавшегося решить эту задачу. Дав пояснения к задаче, сходные с приведенными выше, его просили думать вслух в процессе поиска решения. Испытуемый впервые пытался решить такого рода задачу. Полная запись его высказываний в течение 20 мин, затраченных на решение, составляет протокол объемом около 2200 слов (задача, ее анализ и приводимые ниже цитаты из протокола заимствованы из работы Ньюэлла, 1967).

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б..Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. унта, 1981. С. 319-327.

 Протокол решения задачи "donald + gekald"

Каждая буква имеет одно и только одно числовое значение? (Это был вопрос к экспериментатору, который ответил: "Одно числовое значение").

Имеются десять различных букв, и каждая из них имеет одно числовое значение.

Букв две, и каждая из них соответствует 5; значит, Г есть нуль. Так что, я думаю, можно для начала вписать это в текст задачи. Я вписываю: 5, 5 и 0.

Посмотрим, есть ли у нас еще Т. Нет. Зато есть еще одно D. Значит, я могу поставить 5 с другого края. Дальше, у нас есть два А и два L - каждая пара в одном разряде и еще три R. Два L равны одному Р. Разумеется, я перенес 1 во второй разряд, откуда следует, что Р должно быть нечетным числом, поскольку сложение двух одинаковых чисел дает четное число, а 1 — число нечетное. Так что Р может быть равно 1 или 3, но не 5, не 7 и не 9. (Здесь наступила долгая пауза, и экспериментатор спросил: "О чем вы сейчас думаете?").

Теперь G. Раз R - нечетное число, a D равно 5, то G должно быть четным. Я смотрю на левый край примера, где складывается D с G. Ах, нет, возможно, сюда надо прибавить еще 1, если мне пришлось бы перенести 1 из предыдущего разряда, где складываются О и Е. Пожалуй, мне нужно на минуту отвлечься от этого.

Вероятно, лучше всего решать эту задачу, перебирая различные возможные решения. Но я не уверен, что это окажется самым легким путем.

Цитированный текст будет служить нам первичным материалом для анализа процесса решения. Первое впечатление от такого протокола - что испытуемый не подходит к задаче прямо и непосредственно. Он накапливает информацию и проверяет различные гипотезы, выясняя, к чему они приводят. Он часто заходит в тупик и, отступая, пробует другой путь. Взгляните на протокол. Испытуемый начинает энергично и сразу обнаруживает, что Т равно нулю.

Букв D две, и каждая из них соответствует 5; значит, Гесть нуль. Так что, я думаю, можно для начала вписать это в текст задачи. Я вписываю: 5. 5 и 0.

После этого он выясняет, можно ли использовать где-нибудь в тексте задачи свое знание, что Т равно нулю, a D равно 5. Ищет Т.

Посмотрим, есть ли у нас еще V Нет. Эта попытка не удалась. Ну, а как с D'! Зато есть еще одно D. Значит, я могу поставить 5 с другой стороны.

Отметив это обстоятельство, испытуемый обнаруживает другое место в тексте задачи, которое кажется перспективным.

Дальше, у нас есть два А и два L каждая пара в одном разряде - и еще три R. Два L равны одному R. Разумеется, я перенес 1 во второй разряд. Откуда следует, что R должно быть нечетным числом.

Хотя испытуемый уже пришел к заключению, что R — нечетное число, он вновь возвращается к этому вопросу, как бы проверяя свой вывод:

...поскольку сложение двух одинаковых чисел дает четное число, а 1 - число нечетное.

270


Операции

DONAL5

Состояние осведомленности

Рис. 1

На этот раз он продолжает рассуждение несколько дальше и конкретно перечисляет возможные числа.

Так что R может быть равно 1 или 3, но не 5, не 7 и не 9.

После долгой паузы испытуемый, однако, отказывается от этого пути по понятной причине: нет очевидного способа выбрать значение R из возможных вариантов. Он опять возвращается к идее о нечетности R. Дает ли это какую-нибудь информацию относительно G?

Теперь G. Раз R - нечетное число, a D равно 5, G должно быть четным.

Этого краткого анализа отчета о первых пяти минутах эксперимента достаточно для того, чтобы обнаружить некоторые общие закономерности в поведении испытуемого при решении задачи. Однако словесными протоколами пользоваться неудобно. Для подробного исследования процесса решения задачи нужно иметь какой-то метод представления происходящих событий. Полезно строить визуальные изображения последовательности операций, совершаемых во время решения задачи. Одним из методов, пригодных для этой цели, является граф решения задачи, разработанный А. Ньюэллом (Саймон и Нью-элл, 1971).

Исследуя протокол, мы видели, что испытуемый постепенно накапливает информацию о задаче, применяя определенные правила или стратегии. Он производит разного рода операции над этой информацией и над текстом задачи; в результате его знания возрастают. Вся информация о задаче, которой испытуемый располагает в данный момент, называется его состоянием осведомленности. Всякий раз, как он применяет некоторую операцию к некоторому новому факту, состояние осведомленности изменяется. Описание поведения человека при решении задачи должно, таким образом, отражать это последовательное продвижение от одного состояния осведомленности к другому. Будем изображать графически состояние осведомленности прямоугольником, а операцию, перево-

 дящую испытуемого из одного состояния осведомленности в другое, - в виде стрелки (рис. 1). Теперь протокол можно представить в виде прямоугольников, соединенных стрелками: последние показывают путь, проходимый испытуемым через последовательные состояния осведомленности.

Граф задачи "Donald + Gerald" Несколько высказываний в начале словесного отчета отражают просто проверку испытуемым своего понимания условий задачи. Само рассуждение начинается лишь с фразы: "Букв D две и каждая из них соответствует 5; значит, Т есть нуль".

Испытуемый, несомненно, перерабатывает информацию, содержащуюся в этом разряде, где показано, что D+D=T. Назовем эту операцию обработкой 1-го разряда. Эта операция переводит испытуемого из начального состояния осведомленности (в котором он знает, что D=S) в новое состояние, в котором он знает, кроме того, что Т=0. Известно ли испытуемому также, что необходимо сделать перенос в следующий, 2-й разряд? Забегая вперед, читаем: "Разумеется, я перенес 1". Таким образом, это испытуемому известно. К настоящему моменту наш граф решения задачи насчитывает два состояния осведомленности (рис. 2).

DONAL5 SERAL5

г

Обработать

разряд

DONAL5 GERAL5 ROBER0

Рис. 2

Следующие несколько фраз протокола, по существу, резюмируют сведения, известные испытуемому к данному моменту.

Затем делается попытка найти другие разряды, содержащие Т или D. Первое применение операции взять новый разряд (с 7) безуспешно; второе дает положительный результат: находится другой разряд, содержащий D. Граф решения задачи получил некоторое приращение (рис. 3), на этом рисунке прямоугольник, которого не было на предыдущей схеме, обведен жирной линией.

Теперь испытуемый решает еще раз взять новый разряд, пробуя сначала 3-й разряд, а затем 2-й.

Дальше, у нас есть два А и два L - каждая пара в одном разряде - и еще три R.

Это приводит его к тому пункту рассуждения, в котором имеет смысл обработать 2-й разряд. В результате обработки он переходит из состояния 4 в

Обработать 1-а рмряд

DONAL5 QFRALS ROBERO

Рис. 3

271


t D=5

2

3

4

s

R-нечетно* число

Обработ»ть1-а Р«рад

Вяль кмыЯ Р«"РМ

•*п.р-рвдЯ

L+UR

1 0=5

г Т-0

w

i

4

L+L-R

t

R-HVWb

им число

Обработать

1-йрмрм

Вмтькны!

Обрабють З'Ярмрм

1

L+L-R

R-начет-

w

R-1,3, ио Ht5,7,S

Обработать

IMnm

Рис. 4

состояние (рис. 4).

5, где известно, что R нечетное число

Обратный ход

Теперь испытуемый возвращается к пройденному состоянию. Обратите внимание на последовательность действий. Сначала, в состоянии 5, он говорит:

Два L равны одному R. Разумеется, я перенес 1 во второй разряд, откуда следует, что Л должно быть нечетным числом.

Но затем испытуемый решает конкретно выяснить возможные числовые значения буквы R: для этого он возвращается в состояние 4 и испытывает новый подход.

...поскольку сложение двух одинаковых чисел дает четное число, а 1 — число нечетное. Так что R может быть равно 1 или 3, но не 5, не 7 и не 9.

На графе этот обратный ход отображается таким образом, что стрелка к следующему, 6-му состоянию идет из состояния 4 (рис. 5). Состояние 6 - это, собственно, то же состояние 4, только в более поздний момент времени. В состоянии 7 испытуемый вновь воспроизвел тот факт, что R нечетно, а в состоянии 8 он методически перечисляет все подходящие и неподходящие нечетные числа.

Последующая часть текста протокола дает пример того, какие трудности испытывает экспериментатор, "добывая" протокол. Испытуемый молчит, так что экспериментатор вынужден вмешаться и просить его говорить. В результате мы не имеем явных свидетельств того, как использованы возможные числовые значения R. Вместо этого мы видим, что процесс решения снова идет вспять; на этот раз испытуемый обращается к 6-му разряду и, исходя из того, что R число нечетное, a D равно 5, заключает, что G должно быть четным числом, это приводит нас к состоянию 10.

Теперь G. Раз R - нечетное число, a D равно 5, то G должно быть четным.

Хотя этот вывод неверен, тем не менее в момент, представляемый состоянием 10, он отвечает действительному состоянию осведомленности испы-

 туемого (рис. 6). В данном случае возможность того, что G не обязательно четно, приходит ему в голову довольно скоро.

Я смотрю на левый край примера, где складывается D с О. Ах, нет, возможно, сюда надо прибавить еще 1, если мне пришлось бы перенести 1 из предыдущего разряда, где складываются О и /Г. Пожалуй, мне нужно на минуту отвлечься от этого.

Последняя фраза указывает, что испытуемый вновь хочет приступить к обработке 6-го разряда и в результате оказывается в состоянии 12 (признает возможность переноса), а затем решает еще раз вернуться назад, отказавшись от полученной ранее численной оценки для G (четное число). На этом мы заканчиваем анализ фрагмента протокола. Соответствующий фрагмент графа решения показан на рис. 7. Рассмотрим теперь, чем отличаются друг от друга три различных "пространства" задачи: внутреннее, отраженное в протоколе, и внешнее. Испытуемый решает задачу про себя в соответствии с некоторыми общими стратегиями и посредством операций, которые, будем надеяться, сходны со стратегиями и операциями, представленными в графе решения задачи. Это решение представлено во внутреннем пространстве, прямое наблюдение которого для нас невозможно. Словесные высказывания, делаемые испытуемым в ходе решения задачи, - протокол - это запись в протокольном пространстве. И, кроме того, продвигаясь к решению, испытуемый записывает те или иные выражения и выполняет некоторые действия, порождая тем самым внешнее пространство.-Посмотрим, как можно соотнести эти три пространства друг с другом. Внутреннее пространство можно представить схематически в виде графа решения задачи. На рис. 7 показан пример внутреннего пространства, в котором представлено 22 состояния. Но испытуемый может объявить в своем протоколе лишь некоторые из этих внутренних состояний — они показаны заштрихованными прямоугольниками. В данном случае в протоколе представлено 13 из 22 состояний внутреннего пространства.

Понятно, что произошло. В протокольном пространстве дело обстоит так, как если бы от состояния 1 испытуемый перешел непосредственно к состоянию 5 и 6. Промежуточные состояния 3 и 4, а также тупиковая линия к состоянию 3 выпали совершенно. И вдобавок состояние 10 и состояние 13 следуют за состоянием 7. Часто при анализе протокола может быть обнаружена нехватка каких-то звеньев. Окончательный граф, реконструированный на основании протокола, действительно имеет много общего с графом внутренних состояний, однако он определенно не является полным отображением процессов, происходивших в ходе решения задачи. Проходя через последовательность внутренних состояний, испытуемый порождает на уровне поведения сокращенную версию внутренних процессов мышления.

272

 Рис. 5


Рис. 6

 НМЧ

 

1

R* 1.3, но

Mm»

«

G-4*mo» число

11

Шраме?

Рис. 7

 273


Граф решения — один из методов разложения процесса решения этой задачи на этапы, выделения в процессе его отдельных шагов. В нем графически представлено чередование успехов и неудач, характерных для хода решения всякой задачи. Эта общая форма анализа и изображения поведения представляется применимой к широкому разнообразию проблемных ситуаций. Понятно, что конкретные правила, используемые человеком, зависят от характера решаемой задачи, однако общая структура его поведения в ходе решения задачи всегда одинакова. Человек разбивает задачу на множество более простых промежуточных задач, т. е. ставит перед собой промежуточные вопросы. В любой заданный момент достигнутый им успех можно охарактеризовать с помощью понятия осведомленности. Человек переходит от одного состояния осведомленности к другому через попытки применения одной из операций, выбираемых из имеющегося у него небольшого выбора. Анализируя сам подход к решению задачи, можно выделить две различные стратегии.

В большинстве случаев решение задачи включает момент прямого поиска. Другими словами, человек сначала испытывает какой-то метод подхода к задаче, а затем смотрит, продвинулся ли он вперед в результате его применения. Если да, то он продолжает идти в том же направлении от достигнутого пункта. Здесь важно то, что поиск от начала до конца осуществляется простыми, прямыми шагами.

Второй подход представлен обратным поиском. Здесь человек рассматривает искомое решение, задаваясь вопросом: какой предварительный шаг необходим для того, чтобы прийти к нему? После определения этого шага определяется шаг, непосредственно ему предшествующий, и т.д., в лучшем случае — вплоть до отправной точки, заданной в постановке исходной задачи. Обратный поиск чрезвычайно полезен в некоторых визуальных задачах, вроде нахождения по карте пути из одного пункта в другой.

При обратном поиске продвижение к цели осуществляется небольшими шагами. Определяется некоторая промежуточная цель и делается попытка решить промежуточную задачу. Здесь вступает в действие одна, вероятно наиболее сильная стратегия, так называемая стратегия сопоставления средств и целей. При этом сопоставлении цель (ближайшая промежуточная цель) сравнивается с наличным состо-

 янием осведомленности. Проблема состоит в нахождении оператора — средства, уменьшающего разрыв между этими двумя вещами.

В учении о решении задач рассматриваются два типа планов (или операторов): алгоритмы и эвристические приемы. Они отличаются друг от друга наличием или отсутствием гарантии получения правильного результата. Алгоритм - это совокупность правил, которая, если ей следовать, автоматически порождает верное решение. Правила умножения представляют собой алгоритм; пользуясь ими надлежащим образом, мы всегда получим правильный ответ. Эвристические приемы больше напоминают эмпирические правила: это процедуры или описания, которыми относительно легко пользоваться и ценность которых оправдывается предшествующим опытом решения задач. Однако в отличие от алгоритмов эвристические приемы не гарантируют успеха. Для многих из числа наиболее сложных и наиболее интересных задач алгоритмы решения не найдены, а в некоторых случаях даже известно, что они не существуют. В таких случаях приходится прибегать к эвристическим приемам.

Эвристика вступает в действие во всякой сложной ситуации, связанной с решением задач. Большинство исследований, посвященных решению задач, в значительной мере сводится к изучению типов эвристических приемов, применяемых человеком.

Особенности рассмотренных стратегий решения задачи коренятся в общем характере процессов, протекающих в мозгу человека, и в их организации. Более того, эти общие организационные принципы, несомненно применимы к любым системам, которые хранят, отыскивают и используют информацию, будь то системы электронные или биологические. Ввиду этой общности при всякой попытке найти принципы устройства человеческого мозга целесообразно рассмотреть принципы организации самых разнообразных информационных систем. Подчеркиваем, речь идет именно о принципах, детали выполнения различных функций и механизмы их осуществления нас здесь не интересуют. Если мы умеем определить, что данная система использует эвристический прием сопоставления целей и средств, то не имеет значения, построена ли система из нейронов, интегральных схем или из рычагов и шестеренок, — эвристика во всех случаях одна.

274


В.В.Петухов

ЦЕЛОСТНЫЙ ПОДХОД К ИЗУЧЕНИЮ МЫШЛЕНИЯ *

Начала целостного подхода были заложены в философии, биологии, кибернетике, теории систем. В психологии понятие целостности было впервые предложено и разработано в одном из направлений психологии сознания. Термин "гештальт "(целостная форма, структура) дал этому направлению собственное имя.

Эмпирической основой гештальтпсихологии было не только изучение мышления. Открытие основателем школы М. Вертгаймером феноменов целостных форм относилось к перцептивным процессам, но именно оно привело к исследованию продуктивных мыслительных актов. Основное понятие, предложенное для их описания, как бы объединяло чувственное восприятие и осмысленное понимание окружающего мира. Термины "видеть" и "понимать" имеют в немецком языке единый корень — sehen. Einsichi (или англ. insight) это усмотрение существенного в чувственно видимом. Определение, внешне знакомое по вюрцбургской школе, имеет иные эмпирические и теоретические основания: выделение онтологии продуктивного мышления опирается на новые гносеологические предпосылки.

Продуктивное мышление и

целостная организация

проблемной ситуации

Варианты подходов к анализу психики, на фоне которых возникает целостный как наиболее адекватный из них, удобно показать на следующем мысленном примере, принадлежащем Вертгаймеру. Хорошо известна иллюстрация фон Эренфельса, ставшая значимым аргументом для создателей теории "целостных форм", — музыкальная мелодия, которая воспринимается качественно неизменной (даже при транспонировании в другую тональность) только целиком. Вертгаймер предлагает представить мир в виде звучащего оркестра, в котором каждый музыкант исполняет свою частную партию. Представление такого мира может строиться тремя разными путями, по-разному трактуя конечный результат — понимание музыкального произведения.

Первый путь заключается в том, что индивидуальные партии музыкантов воспринимаются звучащими одновременно, но независимо друг от друга, и итоговое звучание мелодии является эффектом их случайного сочетания, суммой отдельных элементов. Второй путь — это совместное рассмотрение индивидуальных партий, когда единицей анализа становится закономерное сочетание звуков, исполняемых разными музыкантами. Например, исполнение ноты "до" одним музыкантом воспринимается как связан-

 ное с исполнением ноты "фа" другим, так что мелодия в целом будет представляться последовательностью интервалов, или отношений между звуками.

Нетрудно видеть, что эти два пути представления реальности соответствуют уже рассмотренным нами подходам — механистическому сочетанию отдельных элементов и телеологическому выделению отношений между ними. Гештальтпсихология предлагает новый, третий путь. Для адекватного понимания "музыкального произведения" восприятие (и анализ) частных партий каждого оркестранта должны предполагать наличие целостной организации всего звучащего оркестра. Тогда все звуки, воспринимаемые в данный момент, представляются не разрозненным набором, не сочетанием парциальных отношений, но только в целом - как структурированный аккорд. Всякая часть (например, данные, доступные наблюдению) получает свой действительный смысл только будучи соотнесенной с единой структурой целого — такова основная идея целостного подхода. Понимание всех составляющих изучаемого явления как включенных в целостную структуру (гештальт) и называется инсайтом.

При изучении мышления данные гносеологические предпосылки позволили по-новому рассмотреть (и интерпретировать) поведение субъекта в проблемной ситуации. Собственно понятие инсайта было предложено В.Келером при исследовании интеллектуального поведения человекоподобных обезьян. Следующий эмпирический пример, взятый из опытов Келера, разъясняет критерии выделения - наличия или отсутствия — инсайта.

Животные решали практические задачи, одна из которых — достать подвешенный к потолку банан. Пользуясь ящиками, которые находятся в вольере, животные выстраивают из них пирамиду, забираются на нее и, когда расстояние до цели становится достаточным для прыжка, совершают его и овладевают желанным лакомством. Однако правильное решение этой задачи доступно не всем. Интересующий нас субъект — "глупый шимпанзе" наблюдает действия сородичей и пытается решить задачу, подражая им. Его поведение внешне подобно интеллектуальному, раздельно, по частям он точно воспроизводит движения, приводящие к успешному результату. Он так же прыгает за бананом к потолку (но не с пирамиды, а прямо с пола), так же ставит ящики друг на друга и забирается на них (правда, в стороне от цели, а не прямо под ней) и т.д. Но эти "пробы" решения разобщены, и цель остается недостижимой. О таком субъекте исследователь скажет: он не понимает проблемной ситуации, она выступает для него неорганизованной*. Таким образом, инсайт и в эмпирическом смысле этого слова есть определенная (целостная) организация, или структурирование субъектом проблемной ситуации.

Понятие проблемной ситуации, адекватное для изучения мышления, получает в целостном подходе теоретические и эмпирические ограничения. Во-первых, проблемная ситуация должна быть в принципе

* Петухов ВВ. Психология мышления. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1987. С. 35-40.

 * По-видимому, то же можно сказать и о студенте, который, так и не дав правильного ответа на поставленный вопрос, искренне убежден (и пытается убедить экзаменатора) в том, что весь необходимый материал им уже изложен.

275


доступна структурированию, и ее целостное "видение", понимание - соответствовать возможностям субъекта. При исследовании интеллектуального поведения животных таковы практические задачи Келера, в отличие от проблемных клеток Торндайка. Возможность разумного поведения в первом случае противостоит случайному, хаотическому во втором, хотя и то, и другое спровоцировано объективными условиями. В опытах Келера условия и требования решения задачи отчетливо представлены субъекту в его "визуальном поле", в котором их и следует организовать. Проблемная же клетка, повторим, ставит субъекта в сверхсложную ситуацию, в которой спектр поиска средств решения неопределен*.

Кроме того, в целостно организованной проблемной ситуации как условия, требования (S и Р), так и средства (т) решения - конкретны, ситуативны. Ее психологическую структуру нельзя схематизировать в виде двухуровневого комплекса, разделив на чувственные и отвлеченные содержания. Отождествление отвлеченного и существенного здесь теряет смысл, поскольку средство решения не может быть выведено путем абстракции отношения между условиями и требованиями задачи. Во всей своей конкретности оно получает функциональную определенность только в целостной структуре с этими условиями и требованиями, причем объективно -не как одно из возможных, но необходимое средство, поиск которого субъектом не произволен, а определен самой ситуацией.

Наконец, ситуация впервые становится здесь проблемной для субъекта. Хотя средство решения "раскрыто" перед ним, воспользоваться им вне целостного понимания ситуации невозможно. Нахождение средства не может быть актуализацией: уже заданное актуально, оно не зависит от наличных знаний субъекта, его прошлого опыта. Именно организация проблемной ситуации и есть понимание средства в его функциональной определенности, т.е. мыслительный акт, который обогащает прошлый опыт субъекта и является для него продуктивным.

Инсайт в процессе решения задачи; описание и объяснение

Явление инсайта рассматривается в целостном подходе с двух сторон - извне и изнутри. Инсайт можно описывать как внешне наблюдаемое событие, наступающее в определенный момент решения, и объяснять его внутреннее содержание, психологические механизмы.

Как событие в процессе решения задачи, его определенный этап, инсайт называется "озарением". Впервые он был описан Келером: после безуспешных попыток достичь цель непосредственно, снижения двигательной активности и пассивного разглядывания ситуации, животное внезапно обращалось к средствам, как бы впервые обнаруживая их, и с этого момента его поведение становилось организованным, упорядоченным — разумным.

* Впрочем, для представителей целостного подхода хаотические метания животного в проблемной клетке есть единственно возможные попытки ее "осмысления", организации.

 Описать озарение как этап решения творческой задачи, развернув его во времени, очень трудно. Анализируемый таким образом инсайт получает одну центральную характеристику — внезапность, момен-тальность качественного изменения в поведении субъекта, которое связано с нахождением принципа решения. Известный исследователь процесса решения задач гештальтпсихолог К. Дункер зафиксировал этот факт, нарочито огрубляя детали: если описывать названный процесс как последовательность сменяющих друг друга событий, то следует признать, что он состоит только из двух этапов: нахождения принципа решения и его реализации. Очевидная примитивность такого описания (отмечаемая в критике) обманчива, поскольку для целостного подхода оно не считается итоговым и требует раскрытия механизмов инсайта. Как мы увидим, именно Дункер предложил их конструктивное объяснение.

Между тем изучение инсайта как внезапной "догадки" в процессе решения задачи (ведь именно так инсайт и переживается субъектом) может осуществляться и независимо от его объяснения. Такова стратегия выделения различных факторов, условий, которые могут влиять на инсайт, способствуя или препятствуя ему, но оставаясь внешними, "посторонними" по отношению к целостной структуре решаемой задачи. Эти факторы не игнорируются и в геш-тальтпсихологии, используются в опытах для провокации инсайта, однако сопутствующие их выделению поверхностные объяснения именуются здесь "теориями третьего фактора", т.е. фактора (или факторов), лишь дополняющего связь между условиями и требованиями, влияние которого на переход от первых ко вторым нельзя считать закономерным. В основе объяснения инсайта лежит не рассмотрение случайного события и внешних условий, провоцирующих его с той или иной вероятностью, но анализ объективной структуры проблемной ситуации, при разрешении которой он внутренне, существенно необходим. Если в "теориях третьего фактора" озарение может случиться (или нет), то в гештальттео-рии понимание обязательно должно произойти.

Инсайт как понимание проблемной ситуации объясняется, прежде всего, объективными причинами, которые действуют независимо от их осознания. Поэтому исходным предметом анализа является, строго говоря, не процесс решения задачи, а ее собственная "внутренняя" структура. Понятно, что "внутренними" (в противовес "внешним") здесь называются не собственно психологические механизмы инсайта (и, конечно, не внутренний опыт субъекта), а закономерные структурные отношения элементов проблемной ситуации, разрешение которой имеет свою "логику". Тем самым выделение необходимых "этапов развертывания" этой структуры при решении задачи изначально не соотносится с временными этапами психологического процесса.

Рассмотрим объективную структуру инсайта на примере конкретной задачи-головоломки из опытов Дункера. S: небольшой металлический шарик падает на металлическую пластину и отскакивает от нее; Р: необходимо измерить величину его деформации в момент соприкосновения с пластиной. Понимание проблемной ситуации есть, прежде всего, понимание ее основного конфликта, т.е. конкретного проти-

276


воречия между условиями и требованиями того свойства в 5, которое препятствует достижению Р. Для данной задачи это твердость шарика и поверхности, которая не позволяет зафиксировать факт деформации (и измерить ее величину). Понимание конфликта имеет две стороны: а) понимание самого конфликта как противоречия, неразрешимого в данной S и б) направленность на его устранение. Эта направленность определяет проникновение в ситуацию и поиск адекватного средства. Дункер разъясняет связь

l?i

m

A

_йв^>

;

<\

s

P

s

P

Рис. 1. Направленность к устранению конфликта и нахождение функционального решения (по Дун-керу)

 конфликта и направленность на его устранение словом "слишком": поскольку шарик и поверхность "слишком" твердые нужно искать средство "размягчить" их (ср. конфликты в практических задачах Келера: например, банан находится "слишком" высоко, и расстояние до него необходимо сократить). Результатом проникновения в ситуацию с целью устранения конфликта является нахождение функционального решения задачи (рис. 1): между поверхностью и шариком нужно поместить мягкое вещество, на котором после соприкосновения останется след (отражающий величину деформации). Функциональное решение т - это принципиальный способ устранения конфликта, реализуемый далее в использовании конкретного средства. Реализаций функционального решения может быть несколько, например, покрытие шарика или поверхности краской. С нахождением и реализацией средства т вся проблемная ситуация образует целостную структуру (S—m-P). Таким образом, объективно инсайт представляет собой такую целостную организацию условий и требований задачи, в которой вскрывается и разрешается ее основной конфликт.

277


4. Метод подсказки (наводящей задачи) и условия ее эффективности в исследованиях мышления

А.Н.Леонтьев

ОПЫТ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ МЫШЛЕНИЯ*

Среди психологических вопросов, относящихся к проблеме мышления, одним из наиболее важных является вопрос о том специфическом звене мыслительной деятельности, который придает ей отчетливо выраженный творческий характер.

Когда ученый или изобретатель, рабочий-рационализатор или учащийся стоят перед новой, впервые осваиваемой ими задачей, то обычно процесс решения такой задачи имеет как бы два этапа: первый этап — нахождение адекватного принципа, способа решения, который прямо не вытекает из условий задачи; второй этап — применение найденного уже принципа решения; вместе с тем это этап проверки и, часто, преобразования данного принципа в соответствии с условиями конкретной решаемой задачи.

Иногда этот второй этап требует большого времени и труда, но все же — это этап только дальнейшей разработки и конкретизации решения, которое в своем общем виде, т. е. именно в принципе, уже найдено, уже известно.

Другое дело — первый этап, этап нахождения самого принципа или, как иногда говорят, идеи решения. Это и есть наиболее творческое, если можно так выразиться, звено мыслительной деятельности.

В психологической, и не только в психологической, литературе многократно описывались те черты, которые характеризуют мыслительный процесс на этом его этапе. Главная из них как известно, состоит в том, что после первоначально бесплодных попыток найти решение задачи внезапно возникает догадка, появляется новая идея решения. При этом очень часто подчеркивают случайность тех обстоятельств, в которых происходит такое внезапное открытие новой идеи, нового принципа решения.

Например, один из конструкторов шагающего экскаватора бросает случайный взгляд на человека, несущего чемодан, и ему приходит в голову совершенно новый принцип устройства, регулирующего "шагание" этой грандиозной машины.

Что же представляет собою это, так называемое творческое звено мыслительной деятельности?

Его недостаточная изученность, естественно, создавала почву для всякого рода идеалистических психологических концепций, включая сюда и геш-тальтистскую   концепцию Einsicht 'a.

Вместе с тем, надо признать, что подлинно научное исследование этой проблемы представляет собой задачу серьезного теоретического и практического значения.

Один из циклов исследований, ведущихся в настоящее время на кафедре психологии Московского

* Доклад на совещании по вопросам психологии 3—8 июня 1953 г. М., 1954.

 государственного университета, мы и посвятили экспериментальному изучению этой проблемы.

Здесь мы имеем возможность изложить только некоторые, далеко не полные результаты этой работы, которая проводилась под нашим руководством Я. А. Пономаревым и Ю. Б. Гиппенрейтер.

Остановимся раньше на общей методике опытов.

Прежде всего нам нужно было выбрать подходящий тип задач.

Понятно, что мы не могли взять для эксперимента по-настоящему значимые задачи, т. е. поставить испытуемого в положение, скажем, изобретателя или исследователя.

Мы остановились поэтому на гораздо более простых задачах — задачах "на догадку".

Такие задачи отличаются тем, что они требуют для своего решения только таких знаний и умений, которые заведомо имеются у испытуемых. Вместе с тем, как правило, их решение сразу не находится, т. е. условия этих задач сразу не актуализируют у испытуемых нужных связей, вызывающих применение адекватного способа решения. Наконец, этот тип задач характеризуется тем, что если принцип решения данной задачи найден, то его применение уже не представляет никакого труда и, таким образом, этап нахождения принципа решения практически совпадает со вторым этапом — этапом реализации этого решения.

Примером задач такого типа может служить следующая простейшая задача, которой пользовался в своих опытах Я.А.Пономарев.

Испытуемому дается лист бумаги, на котором нарисованы четыре точки, расположенные в виде квадрата; задача состоит в том, чтобы перечеркнуть их тремя прямыми, не отрывая руки от рисунка, и вернуться к начальной точке (рис. 1).

1

\/

Рис. 1

Как показал опыт, взрослые люди, не знающие заранее данной задачи, быстро решить ее не могут, хотя нужные для этого элементарные геометрические знания у них, несомненно, имеются. Так, если эту задачу несколько видоизменить и, например, поставить ее в следующей форме: "Опишите вокруг квадрата треугольник", то она, конечно, решается очень легко. Дело, очевидно, заключается в том, что изображение четырех точек первоначально вызывает прочно закрепленное действие соединения точек

278


линиями, как это в подавляющем большинстве случаев действительно и происходит в нашем опыте. Принцип же решения данной задачи состоит в другом, а именно в том, чтобы пересечь изображенные точки, выведя линии за пределы площади, ограниченной этими точками.

Иначе говоря, условия данной задачи первоначально актуализируют связи не адекватные, адекватные же связи не актуализируются и не вступают в новую связь — в связь с условиями именно данной задачи, хотя в других условиях, например, в условиях инструкции, они актуализируются очень легко.

Таков был тип задач, применявшихся в опытах.

Собственно же эксперимент заключался в том, что, взяв одну из таких задач в качестве основной, экспериментатор подводил испытуемого тем или другим дополнительным приемом к ее решению.

Эти приемы заключались в том, что испытуемый выполнял по требованию экспериментатора какое-нибудь упражнение или решал какие-нибудь другие задачи, которые объективно содержали в себе решение основной задачи и поэтому могли выполнить наводящую роль.

Таким образом, мы получили возможность проследить, при каких же условиях опыт испытуемого наводит его на правильное решение, что, собственно, и выражается в так называемой догадке.

По этой методике были проведены многочисленные серии опытов, но мы изложим только некоторые, наиболее простые. В одной из первых серий опытов, проведенных Я.А.Пономаревым, в качестве основной была взята описанная выше задача с четырьмя точками.

Вопрос был поставлен так: не будет ли решаться эта задача, т.е. не будут ли актуализироваться этой задачей адекватные связи, если они будут специально закреплены в соответствующем упражнении, даваемом испытуемому перед тем, как он начнет решать задачу.

Рис. 2

В качестве наводящих упражнений давались следующие: например, испытуемый должен был многократно снимать расположенные на шахматной доске четыре пешки тремя ходами фигуры, которая может "брать" пешки и как ферзь, и как "дамка" при игре в шашки. При этом пешки были расположены так, что испытуемый проделывал движение, путь ко-

 торого совпадал с линиями перечеркивания точек в основной задаче (рис. 2).

Или второй пример наводящего упражнения: испытуемому предлагалось многократно и различным образом описывать вокруг квадрата   треугольники.

Были введены и другие наводящие упражнения, описывать которые мы здесь не будем.

Какое же действие оказали эти наводящие упражнения на решение предлагаемой вслед за ними задачи?

Полученные данные представляются на первый взгляд неожиданными, даже парадоксальными: ни многократное повторение отдельных упражнений, ни целые группы разных упражнений как преимущественно второсигнального, так и первосигнального порядка не дали положительного эффекта: основная задача испытуемыми, предварительно проделавшими эти упражнения, не решалась.

Но может быть данные упражнения вообще не могут оказать наводящего действия? Это, однако, не так. Дело в том, что если эти же упражнения дать после основной задачи, оставшейся нерешенной, то их наводящее действие отчетливо сказывается при вторичном предъявлении основной задачи и она чаще всего решается сразу же.

Итак: предварительное выполнение испытуемым задания, объективно заключающего в себе способ решения основной задачи, не оказывает наводящего действия, и основная задача не решается.

Наоборот, выполнение такого же или аналогичного задания после безуспешных попыток решить основную задачу способно при определенных условиях приводить к ее решению "с места".

Этот факт многократно подтвержден в разных сериях опытов, на разных задачах, с помощью применения разных методик, включая чисто лабораторную методику образования двигательных условных рефлексов, так что факт этот можно считать закономерным.

Анализ данного факта ставит два основных вопроса: во-первых, вопрос о том, в силу чего задание, предшествующее основной задаче, не оказывает наводящего влияния; во-вторых, вопрос об условиях и закономерностях, характеризующих положительный эффект наводящего задания, когда оно дается после безуспешных попыток решить основную задачу.

Мы остановимся только на этом втором, в известном смысле более важном вопросе.

Вопрос этот был освещен в опытах Ю. Б. Гип-пенрейтер.

Рис. 3

В этих опытах использовалась другая, тоже очень простая задача на догадку. Требовалось сложить из 6

279


спичек четыре равносторонних треугольника. Раскладывая спички на плоскости, это сделать невозможно. Чтобы решить эту задачу, надо было сложить объемную фигуру — тетраэдр, т. е. поднять спички над плоскостью (рис. 3).

В качестве наводящей применялась следующая задача: разместить на определенной площади несколько плоских коробок одинаковой толщины, но разных по контуру (это были обклеенные части обычной картонной коробки от папирос, разрезанной на куски неправильной формы).

Части коробки своей плоской стороной на заданной площади не размещались; чтобы сделать это, их нужно было поставить на ребро — вертикально (рис. 4).

Рис. 4

После решения этой наводящей задачи испытуемый возвращался к прежде нерешенной им основной задаче, которая требовала применения того же самого принципа: отказа от построения на плоскости и построения треугольника в трех измерениях.

Эксперимент состоял в систематическом варьировании одного из условий, в которых протекал опыт в целом, в то время как другие условия оставались постоянными. При этом положительный эффект наводящей задачи сказывался не при всех условиях и не при всяком их соотношении, а закономерно зависел от определенных условий и от определенного соотношения этих условий.

Какие же это условия и соотношения, от которых зависит процесс наведения на решение, т. е. которые вызывают у испытуемого догадку, открытие принципа, позволяющего решить основную задачу сразу, "с места"?

Прежде всего была прослежена зависимость наводящего эффекта второй задачи от того, как испытуемые пытались найти решение первой, основной задачи.

Нужно сказать, что среди наших испытуемых выделилась группа, которая относилась к задаче с построением треугольников из спичек без бсякого интереса. Стремление решить эту задачу у них очень скоро угасало, а некоторые из них прямо заявляли о том, что они не любят такого рода задач, что больше не хотят "ломать себе голову" и т. д.

В этом случае наводящая задача, хотя и решалась ими в наиболее эффективном ее варианте, но при вторичном возвращении к основной задаче последняя ими и на этот раз не решалась. Противоположный, т. е. положительный, эффект наводящей задачи наблюдался (при прочих равных условиях) у всех

 испытуемых более активных, заинтересовавшихся основной задачей, у которых интерес к ней к моменту перехода к наводящей задаче не угасал.

Итак, первое простейшее положение, которое может быть сформулировано на основании этих опытов, заключается в следующем: для того, чтобы те или иные условия оказали воздействие, наводящее на искомое решение задачи, необходимо, чтобы эта задача вызывала у человека интерес, т. е. чтобы она создавала достаточно стойкую повышенную впечатлительность или, пользуясь выражением Ухтомского, "подстерегательность" к определенным раздражителям.

Ведь наведение и представляет собой не что иное, как один из случаев замыкания новой временной связи, а необходимым условием для этого является деятельное — и при этом избирательно деятельное состояние коры, т. е. именно наличие соответствующего доминантного очага возбуждения

Свое дальнейшее развитие это первое положение получило в опытах с группой испытуемых, у которых желание искать решение основной задачи не угасало.

Опыты велись так: одной части испытуемых давалась наводящая задача после безуспешных попыток решить основную задачу (со спичками), когда у них возникало сомнение в возможности решить таким способом згу задачу, но все же интерес к ней не пропадал; другой части испытуемых — в начале поисков решения, когда никакого сомнения в правильности избранного ими способа решения у них еще не возникало, им говорилось, что время на решение этой задачи истекло.

Как показал этот опыт, у первой подгруппы наводящая задача всегда давала положительный эффект. Вторая же подгруппа испытуемых вела себя так: решив наводящую задачу и получив возможность снова решать основную задачу, испытуемые продолжали свои попытки, исходящие из прежнего принципа, т. е. продолжали строить треугольники на плоскости, причем верного решения они так и не могли найти.

Итак: для того, чтобы произошло "наведение" на правильное решение задачи, необходимо, чтобы возможности применения первого неверного принципа решения были исчерпаны, но чтобы вместе с тем это не вызвало бы полного угасания поисков решения задачи.

Последняя серия экспериментов, итоги которых мы кратко изложим, состояла в том, что в ней варьировались опыты с наводящей задачей.

В первом варианте экспериментатор давал испытуемому решать наводящую задачу в течение опыта несколько раз, начиная с первых же неудачных попыток испытуемого решить основную задачу, т. е. когда ее роль не могла еще сказаться, и до момента, который является наиболее благоприятствующим наведению на правильное решение. В этих условиях наводящая задача утрачивала для испытуемого свою новизну и переставала вызывать живую ориентировочную реакцию раньше, чем наступал наиболее благоприятный момент для наведения на решение основной задачи. В результате такая "примелькавшаяся" испытуемому наводящая задача никакого действия оказать не могла.

280


Другой вариант состоял в том, что, при прочих равных условиях, наводящая задача резко упрощалась путем уменьшения площади, на которой нужно было уместить коробки, так что испытуемые сразу же ставили их на ребро. Это тоже снимало ее положительный эффект.

Таким образом, последнее положение, которое вытекает из опыта, заключается в следующем: наведение на правильное решение требует, чтобы наводящие обстоятельства вызывали у человека достаточно живую ориентировочную реакцию.

Наконец, необходимо отметить следующий характерный факт, выявившийся в опытах. Оказывается, обстоятельства и самый процесс наведения на решение задачи, т. е. замыкание соответствующих временных связей, не могут быть сколько-нибудь ясно отмечены самими испытуемыми. Напротив, этот момент обычно для них маскируется. Так, испытуемые, например, отмечают, что при повторном предъявлении основной задачи ее решение наступает "как-то вдруг", а иногда дают явно неправильные указания вроде того, что задача решилась "потому, что есть такая фигура — тетраэдр".

Таким образом, изучавшееся нами звено мыслительной деятельности лежит вне возможности хоть сколько-нибудь правильно, даже хотя бы только описательно, представить его себе по данным само-

 наблюдения, и его .изучение возможно лишь строго объективным методом. Вместе с тем, именно это звено является центральным во всякой интеллектуальной деятельности. Оно-то и представляет собой, как мы думаем, ту "ассоциацию ассоциаций", о которой упоминает И.П.Павлов, разбирая случаи "мышления в действии". Это — образование ассоциации между воздействующими условиями новой задачи и прежними, уже имеющимися системами связей, которые были выработаны в других условиях; актуализируясь теперь в условиях новой задачи, они естественно сами развиваются дальше, видоизменяясь соответственно требованиям этих новых условий.

В заключение скажем несколько слов о перспективе дальнейшего исследования данного вопроса.

Мы думаем, что оно может быть продолжено, в частности, в направлении изучения творческого звена мыслительной деятельности в условиях усвоения, обучения.

Часто изображают этот процесс как якобы лишенный всякого творческого момента, всякой живой догадки, открытия для себя новой идеи, что, по нашему мнению, глубоко неверно. Напротив, это очень важный момент усвоения.

281


С.Л. Рубинштейн

ОСНОВНАЯ ЗАДАЧА И МЕТОД

ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ МЫШЛЕНИЯ*

Основная задача психологического исследования мышления заключается в том, чтобы, не ограничиваясь фиксацией внешних результатов мыслительной деятельности, вскрыть самый процесс мышления во внутренних закономерностях его протекания.

Это - генеральная линия. Она реализуется в отношении ряда проблем, где исследование умственной деятельности сводилось к описанию ее внешнего протекания, к констатации фактов, в которых она выражается, без раскрытия внутреннего закономерного процесса, приводящего к этим фактам. Показательным примером может служить проблема "переноса".

В педагогической практике учитель часто встречается с тем, что ученик, решивший задачу или как будто усвоивший теорему применительно к данным условиям, оказывается не в состоянии "перенести" это решение в другие условия, решить ту же задачу, как только задача предъявляется ему в видоизмененных условиях. Это часто встречающийся и практически фундаментально важный факт. С констатации подобных фактов начинает, как известно, свое исследование о "продуктивном мышлении" Вертгеймер. На нем останавливались и авторы ряда исследований, публиковавшихся в нашей психологической литературе. Чрезвычайно важно поэтому выяснить его причины.

Под переносом обычно разумеют применение сложившегося у индивида и закрепленного в виде навыка способа действия в новых условиях, при решении других аналогичных задач. Однако и закрепляющийся в виде навыка способ решения задачи должен быть сперва найден. Поэтому в конечном счете в плане мышления проблема "переноса" преобразуется в проблему применения прежде найденных решений (знаний) к новым задачам.

За фактами отсутствия переноса решения с одной задачи на другую, ей аналогичную, стоит недостаточный анализ условий задачи соотносительно с ее требованиями и вытекающая отсюда недостаточная обобщенность решения.

Условия, в которых дается задача, включают обычно в более или менее нерасчлененном виде собственно условия задачи, т. е. те данные, которые участвуют в решении, с которым это последнее необходимо связано, и ряд привходящих обстоятельств (то или иное расположение чертежа, та или иная формулировка задачи и т. п.).

Для того чтобы решение задачи оказалось для учащегося (испытуемого) переносимым на другие случаи, отличающиеся от исходных лишь несущественными, привходящими обстоятельствами (тем или иным расположением фигур и т. п.), необходимо (и достаточно), чтобы анализ через соотнесение

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. унта, 1981. С. 281-288.

 с требованиями задачи вычленил собственно условия задачи из различных привходящих обстоятельств, в которых они непосредственно выступают сначала. Невозможность переноса решения в другую ситуацию (при изменении положения фигуры и т. п.) объясняется отсутствием такого анализа и отсюда вытекающей недостаточной обобщенностью решения задачи. Мало того, чтобы реализовать даже обобщенное решение в новых обстоятельствах, нужно не просто его "перенести", а, сохраняя его по существу, соответственно соотнести его с этими обстоятельствами, т. е. проанализировать и их (иногда через это соотнесение осуществляется и самое обобщение решения, выступающее в этом случае как результат синтетического акта).

В основе переноса лежит обобщение, а обобщение есть следствие анализа, вскрывающего существенные связи. Анализа требуют как сама задача, условия, в которых она первоначально решается, так и те видоизмененные условия, на которые это решение переносится.

С переносом решения одной и той же задачи в разные условия (обстоятельства) тесно связан перенос решения из одной задачи на другую, однородную с ней в том или ином отношении. Этот последний случай был подвергнут у нас специальному исследованию.

Опыты К. А. Славской показали, что перенос совершается в том и только в том случае, когда обе задачи соотносятся и включаются испытуемыми в процессе единой аналитико-синтетической деятельности. Конкретно это выражается в том, что условия одной задачи анализируются через их соотнесение с требованиями другой. Для осуществления переноса решения требуется обобщение, связанное с абстракцией от несущественных моментов первой задачи и конкретизацией его применительно ко второй. Главную роль при переносе играет анализ основной задачи, подлежащей решению. Течение процесса обобщения и осуществление переноса зависят главным образом от степени проанализированное™ той основной задачи, на которую должен быть совершен перенос. Если вспомогательная задача предъявлялась на начальных этапах анализа основной, то она решалась сперва самостоятельно, безотносительно ко второй; обобщение совершалось в результате развернутого соотнесения свойств и отношений обеих задач. Если вспомогательная задача предъявлялась, когда анализ основной задачи был уже значительно продвинут, то вспомогательная задача решалась сразу через соотнесение с требованиями основной, как звено этой последней. В этом случае обобщение совершается в ходе решения вспомогательной задачи. Поэтому нет нужды в специальном применении одной задачи к другой: перенос осуществляется с места, сразу.

Эксперимент, в ходе которого это вскрылось, велся следующим образом: экспериментатор предлагал испытуемому решить задачу, рассуждая вслух: ход рассуждений испытуемого при решении задачи подробно протоколировался. Испытуемым - учащимся 7—9-х классов средних школ — давалась основная задача: доказать равновеликость треугольников АВО и OCD, заключенных между диагоналями трапеции (решение ее заключается в выделении треугольни-

282


A         E DA D

Рис. 1 Рис. 2

Рис. 3

ков ABD и ACD, которые равновелики, так как имеют общее основание AD и общую высоту трапеции, искомые треугольники являются частью данных и поэтому равновелики) (рис. 1). Для исследования переноса решения с одной задачи на другую испытуемым в ходе решения одной (основной) задачи давалась другая, вспомогательная. В экспериментальную группу включались только те из обследованных испытуемых (48 школьников и 12 студентов), которые решали основную задачу с помощью вспомогательной и на которых поэтому можно было прослеживать ход переноса. Во вспомогательной задаче нужно было доказать равенство диагоналей прямоугольника ABCD. Они равны, так как равны треугольники ABD и ACD, имеющие общее основание AD, равные стороны АВ и CD и равные прямые углы (рис. 2). Основная задача решается с помощью вспомогательной посредством переноса на нее решения вспомогательной задачи. Общим звеном в решении обеих задач было использование общего основания AD треугольников ABD и ACD, которое в одном случае используется как общее основание равных, в другом - равновеликих треугольников. Таким образом, чтобы решить основную задачу, т. е. найти равновеликие фигуры, связанные с искомыми и имеющие равные (общие) высоты и общее основание, нужно выделить это звено решения вспомогательной задачи как общее для обеих задач, т.е. произвести обобщение.

Чтобы проследить зависимость обобщения от анализа основной задачи, вспомогательная задача предъявлялась испытуемым на разных этапах анализа основной.

В качестве ранних этапов в специальном, узком смысле слова мы выделяли те, на которых испытуемые оперировали, анализировали и т. д. лишь с тем, что было непосредственно дано в условиях задачи; под поздними этапами анализа мы соответственно разумели те стадии решения задачи, на которых испытуемые уже выделяли новые условия, выходящие за пределы того, что было непосредственно дано в исходных условиях задачи.

Конкретно различение более ранних и более поздних этапов анализа основной задачи в наших экспериментах осуществлялось следующим образом.

Одной части испытуемых вспомогательная задача давалась в тот момент, когда они анализировали непосредственно данные в задаче условия, т. е. на

 ранних этапах анализа задачи. Эти испытуемые проводили высоты треугольников АВО и OCD и анализировали их равновеликость, т.е. пытались доказать равенство их высот и оснований (рис. 3). Вначале, следовательно, они анализировали то, что непосредственно дано в условии задачи — равновеликость треугольников АВО и OCD.

В ходе проб испытуемые убеждались в невозможности доказать равновеликость АВО и OCD через равенство их высот и оснований. Они продолжали анализировать задачу дальше, выявляли новые, не данные им условия. Так, они выделяли другие фигуры, связанные с искомыми, чтобы первоначально доказать их равновеликость, рассматривали их высоты и основания (например, треугольников ABD и BCD с общей высотой трапеции и основаниями, которые являются верхним и нижним основаниями трапеции). Это выделение в ходе анализа задачи новых условий мы принимали за поздние этапы анализа задачи. Второй группе испытуемых вспомогательная задача предъявлялась на этих поздних этапах анализа основной.

Чтобы "перенести" решение с одной задачи на другую, нужно найти обобщенное решение обеих задач. Предъявляя вспомогательную задачу на разных этапах анализа основной задачи, мы прослеживали, как осуществляется обобщение в зависимости от степени проанализированное™ основной задачи, зависимость обобщения от анализа.

Испытуемые первой группы, которым вспомогательная задача предъявляется на ранних этапах анализа основной, решают вспомогательную задачу как самостоятельную, не связанную с основной. После решения вспомогательной задачи испытуемые возвращались к решению основной задачи. При этом большая часть испытуемых начала соотносить дальнейшее решение основной задачи со вспомогательной.

Таким образом, получается, что начальные этапы, или низшие уровни мышления, сами создают предпосылки, которые ведут к высшим. "Мотивом", побуждавшим к этому соотнесению, служило то, что испытуемые уже до осуществления сколько-нибудь развернутого и углубленного соотнесения задач усматривали, что между обеими задачами есть что-то общее, раскрывающееся затем в результате этого соотнесения, так как никаких указаний на связь обеих задач испытуемым не давалось; более того, чтобы не наводить испытуемых на эту мысль, экспериментатор предъявлял вспомогательную задачу с нарочито маскировочной установкой, говоря испытуемым, что вторая вспомогательная задача дается им для передышки. Следовательно, оказывается, что сам ход решения задачи создает внутренние условия для дальнейшего движения мысли, причем эти условия включают в себя не только предпосылки логически-предметные, но и мотивы мышления, "двигатели" его. Соотнесение (синтез) задач осуществлялось так, что, продолжая решение основной задачи, испытуемые анализировали в ней те же геометрические элементы (углы, равные стороны, равные диагонали), которые они использовали при решении вспомогательной задачи.

Так, например, испытуемый Д. В. говорит: "Здесь же трапеция - совсем другое дело. Здесь диагонали не равны и боковые стороны тоже. Я не

283


знаю, чем мне здесь могут помочь диагонали..." (протокол № 17).

Протоколы показывают, что, анализируя условия основной задачи, испытуемые выделяют элементы, использовавшиеся во вспомогательной задаче, для доказательства равенства треугольников. Все испытуемые анализируют в условиях основной задачи общие, сходные со вспомогательной задачей условия. Условия основной задачи анализируются через соотнесение с требованием вспомогательной.

Испытуемый Д. В. говорит: "Мне нужно доказать равновеликость треугольников". Испытуемый переходит к анализу новых условий, убеждаясь в невозможности использовать для решения данные в условии задачи треугольники.

"Очевидно, что прямо и через равенство данных треугольников доказать нельзя, — говорит он, — может быть, можно через треугольники ABD и ACD?". Так испытуемый Д. В. переходит к выявлению новых условий основной задачи. Это создает предпосылки для привлечения новых условий из вспомогательной задачи (через соотнесение с требованием основной). Из всех наиденных в ходе предшествующего анализа геометрических элементов (равных сторон, диагоналей и т. д.) привлекается к решению основной задачи только общее основание AD — для доказательства равновеликости треугольников ABD и ACD. Испытуемый Д. В. говорит: "Равенство углов нам не нужно, равенство диагоналей тоже не нужно, а общее основание мы можем использовать". Таким образом, испытуемый выявляет то общее звено решения, которое является существенным и для основной задачи. Происходит обобщение — в геометрическом элементе, использовавшемся при решении вспомогательной задачи (для доказательства равенства), выявляется новое свойство, существенное с точки зрения требования основной задачи (для доказательства равновеликости треугольников). Таким образом, оказывается, что ни одно из звеньев решения вспомогательной задачи не привнесено извне в основную задачу; каждое звено решения основной задачи оказывается выявленным в результате анализа самой основной задачи, ее условий, ими обусловленных отношений ее элементов, поэтому оно выделяется как общее, т. е. отвечающее требованию основной задачи, т. е. существенное для нее. Так происходит движение анализа от выявления общего как сходного к выделению общего, существенного для основной задачи.

Итак, при предъявлении вспомогательной задачи на ранних этапах анализа основной испытуемые первой группы решают вспомогательную задачу как самостоятельную, не связанную с основной. Обобщение совершается постепенно в ходе дальнейшего анализа основной задачи, осуществляющегося через соотнесение сначала с требованием вспомогательной, затем основной задачи. Движение процесса совершается от выявления сходного к выделению существенного через анализ и соотнесение обеих задач.

Вторая группа испытуемых, которая получила вспомогательную задачу на поздних этапах анализа основной задачи, решала вспомогательную задачу не как самостоятельную, а как непосредственное продолжение основной.

Так, например, решая вспомогательную задачу, где надо доказать равенство диагоналей, рассмотрев

 равенство треугольников, испытуемая Л. Г. говорит; "Они рамы, т. е. у них общее основание, АВ и CD — общие высоты" (протокол № 16).

Таким образом, испытуемая абстрагировалась от всех моментов (равенство углов и треугольников), которые были несущественны для основной задачи, где речь шла не о равенстве, а о равновеликости. Вместе с тем те прямые, которые во вспомогательной задаче являются сторонами, она обозначает как равные высоты и общее основание, т. е. сразу выделяет их в связи с основной задачей, связывает их и с доказательством равенства (как того требовала вспомогательная задача), и с доказательством равновеликости (в соответствии с требованием основной задачи). Испытуемая Л.Г. анализирует условия вспомогательной задачи не только через соотнесение с ее собственным требованием, но и одновременно с требованием основной задачи.

В этом случае обобщение совершается уже в ходе решения вспомогательной задачи. Решение вспомогательной задачи служит как бы ответом на основную задачу, включается как недостающее звено анализа в решении последней. Обобщение совершается с "места" сразу, и нет необходимости в специальном действии применения одной задачи к другой. Это говорит о том, что именно обобщение, совершающееся при решении вспомогательной задачи, составляет истинную сущность того, что обозначается как перенос решения из задачи в задачу.

Таким образом, при предъявлении вспомогательной задачи на поздних этапах анализа основной вспомогательная задача решается испытуемыми второй группы уже не как самостоятельная, а в связи с основной. Условия вспомогательной задачи анализируются через соотнесение с требованием основной задачи, а не только через соотнесение с ее собственным требованием. В силу того, что основная задача проанализирована испытуемыми до предъявления вспомогательной, они сразу выделяют одно из звеньев решения вспомогательной задачи как существенное для основной задачи: обобщение совершается сразу в ходе решения вспомогательной задачи.

Таким образом, сравнивая результаты экспериментов, проведенных с двумя группами испытуемых (получившими вспомогательную задачу на ранних и на поздних этапах анализа основной), можно сказать следующее. От степени проанализированное™ основной задачи зависит то, как конкретно совершаются обобщение и перенос, к которому приводит обобщение: развернуто, постепенно, в результате анализа элементов и отношений обеих задач или уже в ходе решения вспомогательной задачи "с места", сразу. Следовательно, от анализа основной задачи зависит, когда и как совершается обобщение. Это говорит о зависимости обобщения от анализа. Ход анализа основной задачи определяет, как совершится обобщение задач.

Однако, как видно из рассмотренного экспериментального материала, обобщение подготовляется не в ходе анализа одной только основной задачи. Анализ того же экспериментального материала выявил также, что основным условием обобщения является включение обеих задач в единую аналитико-синтетическую деятельность.

Только единая аналитико-синтетическая деятельность, включающая обе задачи, приводит к выделению общих звеньев, т. е. к переносу.

284


Эта закономерность была не среднестатистической, а всеобщей закономерностью. Она выступила у всех без исключения 38 испытуемых, которым вспомогательная задача предъявлялась после основной, так же как и у всех 10, которым она предъявлялась до основной задачи. Та же закономерность, полученная сначала на основной группе испытуемых (школьников), проявилась и у 12 студентов, с которыми для сравнения проводились те же эксперименты.

<...> Исследование наше показало, что, как уже отмечалось, продуктивное соотнесение вспомогательной задачи с основной совершается только на поздних этапах анализа последней. Это положение имеет, с нашей точки зрения, принципиальное значение, поскольку оно, по существу, означает, что использование "подсказки", заключенной во вспомогательной задаче, может быть совершено лишь тогда, когда анализ самой подлежащей решению задачи создал для этого внутренние условия.

Между тем это положение вступило как будто бы в противоречие с данными другого нашего исследования, проводившегося Е.П.Кринчик. В ее экспериментах широко и систематически использовалось предъявление испытуемым, затруднявшимся в решении поставленной перед ними задачи, задач вспомогательных. В опытах Кринчик вспомогательные задачи предъявлялись испытуемым как до, так и после предъявления основной. Помимо этих экспериментальных данных и теоретические соображения как будто говорят за то, что предъявление вспомогательной, наводящей задачи, с которой решение переносится на основную, является важнейшим, привилегированным, основным, так как именно с этим случаем мы имеем дело при использовании прошлого опыта. Однако эти результаты экспериментов Е.П.Кринчик находятся в прямом противоречии с данными других исследований (Я.А.Пономарева, Ю.Б.Гил-пенрейтер), согласно которым предъявление наводящей задачи оказывалось эффективным только при предъявлении ее после основной.

Из разнобоя всех этих противоречивых данных мы делаем прежде всего один вывод, вытекающий из сформулированных выше общих положений, которые нашли себе подтверждение в ряде экспериментальных данных: вообще не существует и не мо-

 жет существовать никакой непосредственной однозначной зависимости между тем, когда испытуемому предъявляется вспомогательная задача, и эффектом, который ее предъявление дает.

Как только, не оставаясь на внешней поверхности явлений, мы переходим к анализу и внешних, и внутренних соотношений, в каждом из разноречивых как будто случаев все сходится, выступает единая, общая для них всех закономерность. Зависимость решения от момента соотнесения обеих задач испытуемым выявляет роль внутренних условий, зависимость же решения от момента предъявления вспомогательной задачи до или после основной обнаруживает роль внешних условий.

Конкретный анализ различных случаев предъявления вспомогательной задачи мог бы выявить, от чего зависят относительные преимущества ее предъявления в одних случаях до основной задачи, в других - после. Но мы уже видели, что предъявленная до основной вспомогательная задача может быть соотнесена с основной на поздних этапах анализа последней и потому окажется эффективной; она может быть предъявлена после предъявления основной, и соотнесение ее может произойти на ранних стадиях решения основной задачи, когда еще не созданы внутренние условия для продуктивного использования вспомогательной задачи, и оказаться неэффективным. Самый общий и важнейший вывод, который может быть сделан из этого анализа, заключается в том, что, ограничиваясь внешними данными (например, временем предъявления задачи и т. п.), нельзя прийти ни к каким однозначным результатам в отношении мышления и его закономерностей.

Для этого необходимо вскрыть стоящий за этими внешними данными внутренний процесс и закономерные отношения, которые складываются в нем.

Таким образом, в анализе задачи, подлежащей решению, заключены внутренние условия использования при ее решении других задач и любых "подсказок".

Поэтому предъявляемые в ходе эксперимента вспомогательные задачи — точно дозируемые подсказки и т.п. — могут служить объективным индикатором внутреннего хода мысли, ее продвижения в решении задачи.

285


5. Использование поведенческих и физиологических

реакций для изучения мыслительного процесса. Понятие

невербализованного смысла. Эмоциональная регуляция

мыслительной деятельности

О.К.Тихомиров

МЫШЛЕНИЕ, СОЗНАНИЕ, БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ *

Невербализованные исследовательские акты

Принципиальное значение для понимания психологической природы мышления, описываемого такими терминами, как "процесс", "поиск", "ориентировка", имеет изучение экстериоризированных компонентов, к которым относится глазодвигательная активность человека, актуально решающего задачу, условия которой представлены наглядно. Это значение заключается в том, что в отличие от опытов с наводящими задачами или опытов, выявляющих эффект установки, мы сталкиваемся здесь как бы с "микроанализом" неосознаваемых форм ориентировочно-исследовательской деятельности субъекта. Этот подход представлен исследованиями В.П.Зинченко, В.Н.Пушкина, Д.Н.Завалишиной, А.Л.Ярбуса, А. де Гроота и других исследователей. Мы остановимся более подробно на исследованиях, проведенных нами совместно с Э.Д.Телегиной, которые были специально направлены на изучение функций движений глаз именно в мыслительной деятельности человека.

Изучалась мыслительная деятельность шахматистов. Движения глаз регистрировались с помощью киносъемки. Фактический материал, полученный в результате первичной обработки, состоял из данных о фиксации различных элементов ситуации, длительности этих фиксаций и последовательности таких фиксаций (траектория движения глаз). На основании подробного описания траектории движения глаза по доске проводился последующий анализ зрительного поиска. Единицей анализа зрительного поиска являлся каждый кадр пленки, т. е. изменения деятельности в каждые 0,04 с. Всего было проанализировано около 53 тыс. кадров. Исследовательская деятельность испытуемого, выраженная в поисковых движениях глаз от начального момента до окончательного решения задачи, анализировалась по следующим параметрам: длительность отдельных фиксаций (индивидуальное и среднее время фиксации), траектории движений глаз (характер и тип движений с одного элемента на другой); установление взаимодействия между элементами, образующими определенные системы; частота исследования элементов, составляющих эти системы, видоизменение этих систем посредством включения одних элементов и исключения других. Учитывались также обобщенные,

* Тихомиров O.K. Психология мышления. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. С. 41-52, 89-101.

 суммарные показатели работы глаза в каждой конкретной ситуации: частота и длительность фиксации каждого элемента ситуации. Полученные результаты сравнивались со словесным отчетом испытуемых о выборе ими хода в каждой позиции. Сами позиции анализировались при консультации с опытными шахматистами.

Испытуемым, шахматистам различной квалификации, давалась следующая инструкция: "В данной позиции необходимо сделать наилучший ход за белых (или за черных), назовите этот ход". Само перемещение фигуры в экспериментах, т. е. выполнение практического действия, осуществлялось экспериментатором, но по указанию испытуемого. Ввиду специальной направленности исследования на механизмы собственно интеллектуальной деятельности основные опыты были специально организованы так, чтобы необходимость первичного (преимущественно перцептивного) ознакомления испытуемого с ситуацией (позицией) перед ним не возникала. Эта методическая задача решалась путем анализа деятельности по решению задач применительно к позициям из играемых испытуемыми во время опыта партий (снимались как бы фрагменты объективированной в движениях глаз непрерывно развертывающейся борьбы). В этих позициях единственно новым был последний ход противника (который специально не назывался вслух), расположение же всех остальных фигур испытуемые могли продиктовать, не глядя на доску. Таким образом, необходимость перцептивной ориентировки сводилась к минимуму.

Для выявления функций движений глаз в нашем исследовании проводилось тщательное сопоставление траектории движений глаз с особенностями конкретной ситуации, в которой эти движения осуществлялись. Оказалось, что наиболее типичным случаем является "проигрывание" испытуемым определенных ходов в данной ситуации. Такое "проигрывание" в простейшем случае осуществляется так: фиксируется поле, стоит фигура в исходной ситуации, а затем фиксируется свободное поле, на которое в соответствии с правилами игры может пойти данная фигура. Таким образом, в движениях глаза объективируется некоторое действие с элементом ситуации. Это не есть практическое действие (не этот ход потом будет назван в качестве решения), это не есть в то же самое время чисто внутреннее ("умственное") действие — это есть исследовательское действие, имеющее внешне выраженную форму. Термин "действие" в данном контексте используется в широком значении - как единица ориентировочно-исследовательской деятельности. Если учитывать различие между операцией и действием в узком смысле (по А.Н.Леонтьеву), то можно сказать, что "проигрывания" движений фигур могут быть как операциями, так и действиями. Когда говорят об "умственных действиях", то также не проводят различия между действием и операцией.

286


Исследовательские действия, носящие характер конкретного хода фигурой, иногда имеют другую форму: с поля, куда можно поставить фигуру, к самой фигуре ("обратные проигрывания"). Если исследовательские действия первого типа относятся прежде всего к фигурам, то действия второго типа — к свободным полям шахматной доски. Исследовательские действия осуществляются не только по отношению к наличной ситуации, но по отношению к возможной в будущем ситуации (т.е. после некоторого преобразования наличной ситуации). Проигрывание испытуемым возможных в определенной ситуации ходов выявляет имеющие место функциональные взаимоотношения между элементами ситуации (защита, нападение и др.). Если нападение есть действие, непосредственно подготавливающее последующее действие взятия, то защита есть как бы потенциальное действие: если противник возьмет фигуру (защищенную), берущая фигура, в свою очередь, может быть взята. Именно эти исследовательские действия "проигрывания" определенных возможностей фигур, установления функциональных взаимоотношений между элементами и занимают основное место в деятельности испытуемых.

Принципиальный вопрос, который здесь возникает, касается природы описанных исследовательских действий человека. Эти исследовательские действия направлены не на отражение формы, цвета, положения элементов, а на установление взаимодействий между элементами ситуации задачи (фигурами и пустыми полями доски). В ходе установления таких взаимодействий выявляются признаки элементов, недоступные непосредственному чувственному отражению (функцию нельзя "воспринимать", как нельзя воспринимать "твердость"). Следовательно, мы имеем дело с внешними исследовательскими действиями неперцептивной природы (описанные действия нельзя охарактеризовать по функциям, обычно выделяемым в контексте исследований восприятия -метрическая, уподобительная, контрольная функция движений глаз). Следовательно, регистрируются действия, с помощью которых происходит опосредованное отражение свойств элементов ситуации. Это дает все основания рассматривать такие действия как компоненты собственно мыслительной деятельности (процесса, ориентировки) испытуемого, решающего определенную задачу.

Описанные исследовательские действия, которые для краткости были обозначены как "движения проигрывания", являются хотя и преобладающей, но не единственной формой глазодвигательной активности испытуемых. Иногда в течение некоторого времени совершается движение взора с фигуры на фигуру, но не по функциональным свойствам фигур и не последовательно по их местоположению, а избирательно. В район такой активности попадают как свои, так и фигуры противника; все фигуры уже являлись объектами предшествующей исследовательской деятельности и относились к ходу, который испытуемый собирался сделать; как правило, такие движения связаны с операционным укрупнением единиц деятельности. Эти движения были названы "объединяющими".

Кроме описанных форм глазодвигательной активности можно было наблюдать последовательный

 перевод взгляда с одного элемента на другой, каждый из которых в результате предшествующей деятельности уже приобрел в ней определенную роль (это могут быть или элементы, сходные между собой по их функциональным возможностям, или, напротив, "конкурирующие" между собой). Эти движения всегда связаны с длительными фиксациями, встречаются исключительно на конечных стадиях поиска окончательного решения задачи и характеризуют процесс выбора окончательного решения из уже отобранных возможностей. Наконец, еше одна форма глазодвигательной активности — общепере-местительные движения и движения, вызванные различными случайными факторами. От этих движений мы отвлекались.

В методическом плане принципиальное значение имеет вопрос о сравнительной информативности глазодвигательной активности и словесного отчета испытуемого, обычно применяющегося в экспериментах по изучению процессов решения задач. Как показал специальный анализ, в словесном отчете отражаются лишь те ходы и варианты, по отношению к которым в зрительном поиске фиксируется значительная работа. Вместе с тем в зрительном поиске объективировано исследование испытуемым некоторых ходов, которые совсем не отражены в словесном отчете. Обычно это "плохие" в данной ситуации ходы, приводящие к резкому ухудшению ситуации, некоторые варианты с небольшим количеством ходов и т. д. Таким образом, глазодвигательная активность более информативна, чем словесный отчет (и, как мы увидим ниже, рассуждение вслух), поэтому ее изучение и позволяет проникнуть в некоторые механизмы актуальной мыслительной деятельности.

Все виды исследовательской активности: проигрывание определенных возможностей фигур на разную глубину, выявление взаимодействий между элементами наличной и возможной в будущем ситуации, объединение элементов в комплексы или системы, сопоставление различных элементов по выявленным характеристикам - совершаются на разных этапах деятельности. Это исследовательское поведение зависит от стоящей перед испытуемым задачи, отражает природу этой задачи и выполняет функцию нахождения решения данной задачи. Анализ этого исследовательского поведения и есть собственно анализ мыслительной деятельности по решению задачи на неосознаваемом уровне.

Анализ полученных материалов показал, что основная форма исследовательской активности, выраженной в движениях глаза <...> — установление функциональных взаимодействий между элементами - имеет сложную и разнообразную структуру. Устанавливаемые взаимодействия могут выступать либо как средство первичного анализа ситуации, либо как средство фиксации результатов исследовательской работы. Первые встречаются на начальных стадиях мыслительного процесса, характеризуются отсутствием последовательности, планомерности, повторяемостью уже проигранных взаимодействий. Характеристики элементов, выявленные в результате таких исследовательских действий, направляют последующую деятельность по определенному пути (поиск иных свойств и функциональных возможностей элемента, поиск функциональных свойств дру-

287


гих элементов, препятствующих реализации возможностей первого и т. д.). После выявления определенных признаков конкретного элемента испытуемый в дальнейшем действует с ним как с уже обладающим данным признаком. Второй тип взаимодействий встречается, как правило, на конечных стадиях поиска, характеризуется планомерностью, последовательностью функционально соподчиненных операций, носит характер систематизации ранее осуществленных действий, это как бы контрольные действия.

Не менее важным является следующее различие между исследовательскими действиями — прямые проигрывания и проигрывания, подготовленные опосредствующими взаимодействиями. Первые осуществляются сразу, без предварительной работы испытуемого с этими элементами. Второй вид проигрываний, носящий гораздо более сложный характер, состоит в том, что прямое проигрывание, реализующее определенные функциональные взаимодействия элементов, выступает как последующая ступень поискового процесса. Таким образом, даже этот беглый анализ позволяет нам сделать важный вывод о неоднородности психологических механизмов неосознаваемого уровня реализации мыслительной деятельности.

Проведенные опыты показали, что в период, предшествующий окончательному решению задачи (выбор хода), с помощью глаза проделывается огромная исследовательская работа. Суммарным, обобщенным показателем этой работы является общая зона ориентировки в данной конкретной ситуации. К зоне ориентировки относятся все элементы условий задачи, фиксировавшиеся глазом на протяжении всего процесса поиска решения. Количество таких элементов и выражает объем зоны. Отдельные элементы характеризуются числом фиксаций и суммарной длительностью фиксаций, что дает известное представление о структуре зоны ориентировки.

Один из основных фактов, полученных в исследовании, заключается в том, что объем зоны ориентировки всегда меньше общего числа элементов ситуации и является переменным, он меняется при переходе от одной ситуации к другой. В связи с тем что некоторые психологи считают полноценным лишь действие с полной ориентировочной основой, необходимо подчеркнуть, что такой уровень сложности задач, как шахматные, исключает возможность "полной" ориентировки, делает ее практически неосуществимой. Важной задачей психологического исследования мышления является анализ факторов, от которых зависит объем зоны ориентировки, механизмов регуляции поисковой деятельности, предшествующей решению задачи.

Общая структура зоны ориентировки позволяет составить некоторое представление об отношении между объективными характеристиками условий задачи и тем, как именно эти условия выступают для субъекта, т.е. о психическом отражении условий на неосознаваемом уровне. Например, степень функциональной загруженности элемента можно сопоставить с частотой его фиксации. По данным анализа записей движений глаз некоторые элементы условий, выполняющие одновременно несколько функций, фиксируются до 32 раз. В данном случае можно гово-

 рить об известной адекватности интенсивности исследовательской деятельности объективным свойствам элементов. Такая же адекватность имеет место в тех случаях, когда в зону ориентировки вообще не попадают элементы, не принимающие сколько-нибудь активного участия во взаимодействии фигур. Напротив, в других ситуациях можно констатировать непопадание в зону ориентировки объективно "сильных" преобразований ситуации (ходов). Таким образом, по объективным показателям можно выяснить, какое место в реальной деятельности испытуемого занимал тот или иной элемент ситуации, соотнести с его объективным значением в определенной ситуации и на основании этого судить, насколько полно и адекватно "извлекаются" из условий задачи те или иные ее характеристики, сопоставляясь с требованиями задачи, судить о фактических основаниях, фактической "ориентировочной основе", которые предваряют последующее практическое действие.

Как уже отмечалось, объем зоны ориентировки является переменным. Максимальная величина, регистрировавшаяся в опытах, составляла 60 элементов (из 64), минимальная — 4 элемента. Таким образом, при разном объеме и структуре зоны ориентировки ситуация по-разному выступает для испытуемых. Сами эти показатели являются объективным индикатором того, как именно ситуация выступает для испытуемого.

Важным направлением изучения невербализо-ванных компонентов мыслительной деятельности человека является анализ изменений объема и структуры зоны ориентировки (а в конечном счете невер-бализованного отражения условий задачи субъектом), анализ факторов, от которых зависит изменчивость этих показателей. Исследования показали, что при решении игровых задач в той или иной конкретной ситуации всегда выделяется специальный этап изучения возможностей противника; было установлено, что в начале поисковой деятельности часто осуществляется преимущественное рассматривание действий "за противника" и почти полностью отсутствует рассматривание действий "за себя". По мере продолжения поискового процесса соотношение это меняется.

Рассмотрение функциональных возможностей противника, явно предшествующее последующей деятельности по исследованию собственных возможностей, определяет в значительной мере те элементы ситуации, с которыми впоследствии имеет дело испытуемый. Можно думать, что это есть этап формирования гипотез (не обязательно вербализуемых!) о вероятных действиях противника. Гипотезы эти являются неравноценными по своему значению. Одни из них рассматриваются как более вероятные, а другие — как менее вероятные. Оказалось, что объективным индикатором такой характеристики гипотез является частота проигрывания в зрительном плане предусматриваемых испытуемым изменений ситуации (например, иногда максимальное число проигрываний связано с действием противника, представляющим наибольшую опасность), эти проигрывания, в свою очередь, связаны почти со всей последующей деятельностью по решению задачи и с теми элементами, которые явились ее объектами.

288


Как показали исследования, формулирующиеся гипотезы о предстоящих изменениях ситуации составляют важнейший механизм, функционирование которого осуществляет регуляцию степени развернутости поискового процесса в целом: при совпадении очередного изменения ситуации с гипотезой об этом изменении поиск сильно сокращается, а при несовпадении (т. е. субъективной новизне) сильно развертывается. Следовательно, сличение фактического изменения ситуации с ожидаемым выступает как конкретный психологический механизм регуляции объема зоны ориентировки, а тем самым и содержания психического отражения на неосознаваемом уровне (оценки вероятности тех или иных изменений ситуации для испытуемого можно получить из словесного отчета). Специальный анализ случаев сокращенного протекания исследовательской деятельности и, как результат, малого объема зоны ориентировки показал, что важным фактором сокращения этого объема является перенос результатов исследовательской деятельности из одной ситуации в другую, в основе этого переноса лежат невербализо-ванные обобщения. Фактически нужно не просто различать исследовательскую и исполнительскую (практическую) деятельность, но сложную иерархию, соподчинение и преемственность исследовательских действий разного типа.

Перенос результатов исследовательской деятельности (т. е. невербальных обобщений) из одной ситуации в другую может вести к тому, что при выборе конкретного действия в конкретной ситуации испытуемыми вообще не устанавливаются относящиеся к выбранному ходу взаимодействия между элементами этой ситуации и данные элементы вообще оказываются за пределами зоны ориентировки. Следствием срабатывания того же механизма являются факты сокращенного протекания поиска: замена проигрывания некоторых взаимодействий элементов ситуации фиксациями лишь некоторых из этих элементов (анализ предшествующей исследовательской деятельности обнаруживает проигрывание этих взаимодействий в полном виде); факты редукции некоторых ходов в вариантах; факты оперирования в конкретной ситуации уже готовой системой элементов (в предшествующей деятельности удается проследить создание этой системы). Все это и приводит к редукции поисковой деятельности в конкретной ситуации, обеспечивая в конечном счете сокращение зоны ориентировки.

Объективное изучение ориентировочно-исследовательской деятельности в ходе решения задачи показало несовпадение "масштабов" деления собственно практических действий в ситуации и исследовательских действий. Нормативные правила накладывают достаточно жесткие ограничения на практические действия человека: например, в каждой конкретной игровой ситуации можно осуществить только одно практическое действие (ход), следующее же практическое действие может и должно осуществляться после изменения ситуации противником (его хода), отсюда обязательность чередования: свой ход - ход противника - свой ход и т. д. в течение всей партии. Ситуация (позиция) считается "новой" после каждого единичного практического действия той или другой стороны, так как позволяет делать новый ход

 одному из партнеров. Все эти ограничения не существуют для исследовательской деятельности человека: он может в данной конкретной ситуации осуществлять не одно, а несколько исследовательских действий, может выполнять действия, которые вообще по правилам игры в данной ситуации не могут быть практически осуществлены, а в лучшем случае только после определенных преобразований ситуации; испытуемый может подряд рассматривать несколько своих ходов, игнорируя возможные ответы противника, или, наоборот, рассматривать последовательные ходы фигурами противника, отвлекаясь от своих ходов; ситуация, позволяющая осуществить новое практическое действие, может быть полностью известной испытуемому, особенно если последнее фактическое изменение ситуации совпало с его ожиданиями (гипотезами). Широкий перенос результатов исследовательской деятельности из одной ситуации в другую приводит к тому, что формальное членение на ситуации начинает не совпадать с тем, как именно эти ситуации выступают для испытуемого. Основной факт заключается в том, что группы ситуаций начинают выступать для испытуемого как некоторое единое целое, а реально развертывающаяся исследовательская деятельность начинает относиться фактически сразу к этой группе ситуаций. Из этих фактов следуют такие выводы:

"ориентировочная основа" конкретного действия
может строиться "впрок", некоторые практические дей
ствия оказываются "предориентированными";

мыслительная деятельность на неосознавае
мом уровне не строится по схеме "дерева игры" - с
обязательным чередованием ходов (свой ход - про
тивник — свой ход — противник);

формируется неосознанное психическое от
ражение целых групп ситуаций;

необходимо ввести дифференциацию в по
нятие "новизна ситуации": а) новая для физическо
го (практического) действия и б) новая для соб
ственно мыслительного действия.

Невербализованные смыслы в мыслительной деятельности

Анализ последовательности фиксаций взглядом различных элементов ситуации позволил выявить некоторые существенные характеристики протекания поиска решения задачи. Одно из основных явлений, отчетливо выступившее в экспериментальном исследовании, заключается в своеобразной тактике неоднократного переобследования одних и тех же элементов ситуации, осуществляемого путем включения одного и того же элемента в различные системы взаимодействия. Как показали опыты, один и тот же элемент условий задачи может за период в 1 мин 46 с переобследоваться около 20 раз, в ходе единичного обследования выявляется одна из функций этого элемента {нападение, защита, поддержка и др.). У одного и того же элемента ситуации выявляются разные характеристики, в результате поисковых действий эти характеристики выявляются не в ходе непрерывной работы испытуемого только с этим элементом, а путем многократного чередования рабо-

289


ты с данным элементом и с другими элементами. Даже уже выявленные характеристики повторяются неоднократно, как бы то отступая на второй план, то вновь доминируя, наконец, испытуемый никогда не выявляет всех объективно существующих характеристик элемента.

Таким образом, был получен следующий факт: в результате различных невербальных исследовательских действий один и тот же элемент ситуации выступает для испытуемого по-разному на разных этапах периода, предшествующего выбору одного практического действия. Эта особая форма психического отражения объекта, которая является результатом различных исследовательских действий субъекта и которая меняется по ходу решения одной и той же задачи, не есть перцептивный образ (можно принять, что тот ограничен отражением таких признаков, как цвет, форма, положение в системе пространственных координат, близость к другим элементам), не есть понятие (оно фиксирует устойчивые, внеситуативные признаки элемента — способы передвижения и воздействия, абсолютная ценность), не есть личностный смысл элемента для субъекта (его можно принять за постоянную при решении одной задачи в течение 1-2 мин, не обладающей для субъекта высокой значимостью), не есть объективное ситуационное значение элемента, так как из поля объективных значений поисковыми актами выделяются лишь некоторые (и меняющиеся) характеристики объекта. Описанную специфическую форму психического отражения мы назвали невербализованным операциональным смыслом. Следовательно, этим термином обозначено явление индивидуального психического отражения, не совпадающее полностью с объективным значением элемента, с фиксированным в общественном опыте его значением, отличное от личностного смысла объекта, обусловленного мотивацией деятельности, и от перцептивного образа. Невербализованный операциональный смысл - новая единица анализа бессознательного, отличающаяся как от "установок", так и от "побочных продуктов" действия.

Одна из важных характеристик процесса решения мыслительной задачи заключается в том, что происходит развитие смыслов определенных элементов ситуации. Это развитие происходит неравномерно: от тридцати переобследований до однократного. Смысл является результатом осуществления определенной группы поисковых операций, сами эти операции являются объективным индикатором смысла и его развития. Как уже говорилось, смысл развивается путем включения одного и того же элемента в разные системы взаимодействия. В ходе исследовательской деятельности создаются определенные устойчивые системы взаимодействующих элементов, которые, в свою очередь, изменяются путем редукции одних элементов и включения других. Формирование систем не является пассивным объединением ряда элементов, но есть результат активных действий с этими элементами, — действий, посредством которых и выявляются функциональные свойства элементов. Анализ экспериментальных данных показал, что использование в деятельности каждого нового элемента происходит в основном через его включение в уже созданные системы, которые направляют

 поиск на включение элементов с определенными свойствами, сами эти элементы, в свою очередь, ведут к преобразованию ранее созданных систем. Результатом такого исследовательского процесса является постепенное, углубляющееся и меняющееся в ходе решения одной задачи отражение ситуации — ее невербализованный операциональный смысл для человека. Таким образом, наряду с невербализованным операциональным смыслом отдельных элементов существует операциональный смысл ситуации в целом. Естественно, что между ними возникают сложные отношения. Как правило, в процессе решения задачи испытуемый действует не с одной, а с несколькими системами элементов. Иногда переход от одной системы к другой выступает достаточно четко. Это также характеризует особенности операциональных смыслов ситуации.

Анализ динамики развертывания поиска в ситуациях, где он достаточно выражен, показал существование различных этапов поиска, предшествующего решению конкретной задачи. Объективным показателем такого различия является меняющееся число элементов, с которыми реально работает испытуемый на различных этапах решения задачи. Для обозначения этого факта было введено понятие частной или промежуточной зоны ориентировки (чтобы отличить ее от общей зоны ориентировки, которая характеризует обследование ситуации за весь период поиска решения задачи), под которой имеется в виду число элементов ситуации, обследовавшихся испытуемым на определенном промежуточном этапе поиска решения задачи (например, решение задачи, занявшее 2 мин, можно разбить на пятисекундные интервалы, в результате получим 24 промежуточные зоны). Было показано, что объем этой зоны ориентировки в ходе решения одной задачи также неоднократно меняется (например, от 23 до 8 элементов).

Резкое уменьшение количества элементов, являющихся объектами мыслительной деятельности, сопровождается и качественным изменением характера устанавливаемых взаимодействий: они становятся более определенными, направленными и избирательными. В деятельности появляется определенное доминирующее взаимодействие элементов. При анализе поиска видны постоянные возвращения испытуемого к проигрыванию этого доминирующего взаимодействия, которое становится центром образуемых циклических систем элементов.

Анализ таких доминирующих взаимодействий показал, что они представляют собой осуществление некоторых реальных возможностей определенных элементов ситуации, осуществление в зрительном плане определенного преобразования ситуации, которое затем может быть принято в качестве реального практического действия (но не обязательно принимается, оно может быть и отвергнуто в ходе дальнейшей исследовательской работы). Мы имеем как бы "предрешение" задачи, возникающее на невербальном уровне. Его можно назвать невербализованным операциональным смыслом действия. "Предрешение" может как совпадать, так и не совпадать с окончательным решением. Главное заключается в том, что найден объективный критерий появления у человека смысла возможного решения задачи, а именно установление впервые взаимодей-

290


ствия между элементами, носящего характер проигрывания возможного в данной ситуации действия и сокращающего последующий поиск, придающего ему направленный, избирательный характер. Возникновение смысла влияет на дальнейшие исследовательские действия, которые заключаются теперь в обследовании взаимодействий между элементами, связанных с возникшим смыслом, что позволяет либо окончательно принять его, либо отвергнуть. Тем самым накладываются известные ограничения на обследуемые взаимодействия, что и приводит к более направленному, избирательному течению поиска.

Следовательно, поисковая деятельность, предшествующая окончательному решению задачи, имеет по крайней мере две качественно различные и объективированные в глазодвигательной активности фазы: 1) процессы, приводящие к возникновению смысла возможного решения задачи и тем самым смысла дальнейших исследовательских действий, 2) оценка возникшего смысла, его адекватности ситуации (поиск средств его воплощения). Практически при решении одной задачи можно видеть неоднократное чередование фаз и их перекрытие.

Принципиально важным является анализ исследовательской деятельности, предшествующей возникновению у испытуемого "предрешения"задачи (не-вербализованного операционального смысла решения). Именно это звено процесса решения задачи обычно ускользало от исследователей, пользующихся исключительно либо данными словесного отчета, либо рассуждений вслух, что и порождало иллюзорные представления о том, что сущность мышления состоит в далее нерасшифровываемом акте "усмотрения". На самом же деле, как теперь стало ясно, данные представления связаны с ограниченностью методов анализа мышления. <...>

Эмоциональная активация в структуре решения задачи

Познакомимся с одним из конкретных экспериментально-психологических исследований. Задача этого исследования заключалась в том, чтобы выявить некоторые отношения между мышлением и эмоциями прежде всего в фазе рождения замысла решения, нахождения основного принципа, которую обычно считают центральной и вместе с тем наиболее трудной для психологического изучения. Мыслительная работа испытуемых заключалась в решении сложных шахматных задач (этюды или задачи на постановку мата в два—три хода). Решение этих задач является типичным примером творческого мышления. Решение находится не сразу (обычно требуется отказ от некоторых шаблонных схем) и достаточно отчетливо членится на две фазы: нахождение основной "идеи решения" и доказательства ее правильности (расчет вариантов).

Основным индикатором состояний эмоциональной активации служила КГР. В.Н.Мясищев, тщательно исследовав психологическое значение электрокожной характеристики человека, пришел к выводу, что "особое значение эмоций в психогальвани-

 ческой реакции представляется убедительно доказанным". С.Л.Рубинштейн, обсуждая психологическое значение КГР, писал: "Спорно, в какой мере он специфичен именно и только для эмоций, но несомненно, что КГР является реакцией вегетативной нервной системы и что эмоциональные состояния отражаются в ней". <...> После специальных контрольных экспериментов было принято, что падение сопротивления кожи в результате возникновения у испытуемого состояния, которое он в словесном отчете относит к категории "эмоциональных", может рассматриваться в качестве индикатора состояния именно эмоциональной активации. Некоторое событие, вызывающее состояние эмоциональной активации, проявляющееся в появлении КГР, может рассматриваться как причина этого состояния тогда и только тогда, когда КГР появляется не ранее чем через 1,5 с после воздействия. Во всех случаях, когда латентный период меньше названной величины, КГР можно рассматривать как индикатор состояния, возникшего до наступления анализируемого события, т. е. предшествующего ему.

Сам эксперимент строился следующим образом. Испытуемым предлагалось решать задачу, рассуждая вслух. Речевое рассуждение записывалось на магнитофон и затем тщательно анализировалось. Время решения ограничивалось 30 мин. Во время решения передвигать фигуры не разрешалось. После нахождения окончательного решения задачи испытуемый должен был сказать "задача решена". В опытах участвовали шахматисты первого разряда, специально отобранные по показателям начального электрокожного сопротивления. Решение использовавшихся в опытах задач являлось для перворазрядников и доступным, и достаточно трудным.

Во время опытов испытуемым предлагалось сидеть возможно более спокойно. Экспериментатор визуально контролировал выполнение этой инструкции испытуемым и тщательно фиксировал все случаи, когда КГР вызывалась "посторонними" для нашего экспериментами причинами (например, кашель). Перед предъявлением позиции, во время решения задачи, а также некоторое время после решения велась непрерывная запись сопротивления кожи испытуемого (ладонь). Для регистрации сопротивления были использованы самописцы типа ЭПП-09. Записывался эффект Фере (методика Е.Н. Соколова <...>). Использовались шкалы сопротивления от 0 до 200 к Ом. На ленте потенциометра был установлен отметчик времени, синхронизированный с звуковым сигналом, записывающимся на ленту того же магнитофона, на котором фиксировачось речевое рассуждение испытуемого. В результате экспериментаторы получали протокол рассуждения испытуемого с отметками временных интервалов и имели возможность соотносить во времени динамику КГР с отраженным в речи поиском решения задачи. Эта методика обеспечила второй (после регистрации невербали-зованных компонентов поиска) крупный "прорыв" в область изучения реального процесса мышления, которое еще недавно описывалось лишь как взаимодействие операций анализа и синтеза. После эксперимента испытуемый дает развернутый письменный отчет о возникающих у него эмоциональных состояниях и о процессе поиска решения задачи.

291


Общая динамика сопротивления кожи в процессе решения мыслительных задач. Запись фона перед решением задачи давала разную картину. Если испытуемый возбужден или с некоторым волнением ждет предъявления задачи, то кривая записи фона характеризуется "хаотическими" колебаниями с различной величиной амплитуды, а общая направленность кривой — в сторону падения сопротивления кожи. В случаях, когда испытуемый спокоен, запись фона имела плавный характер с направленностью в сторону повышения сопротивления. До опыта, если у испытуемых возникало напряжение, экспериментатор старался снять его, предлагая не думать о предстоящей задаче, "отключиться" от окружающей обстановки. Основные эксперименты проводились только при условии, если испытуемый перед предъявлением задачи находился в относительно спокойном состоянии. Как показали опыты, кривая записи сопротивления кожи на разных этапах решения одной задачи и при решении разных задач могла иметь разную форму: или относительно ровная с тенденцией к повышению сопротивления, или состоящая из серии колебаний с небольшой амплитудой, или, наконец, на относительно спокойном фоне могли наступать резкие и сильно выраженные изменения КГР — падения сопротивления кожи. Как правило, при решении испытуемыми сложных задач наблюдались различные сочетания изменений этих типов. Специальному анализу был подвергнут феномен резкого падения сопротивления кожи.

Было выдвинуто предположение о том, что резкие падения сопротивления кожи связаны с эмоциональными состояниями, "экстренно" возникающими у испытуемого по ходу решения задачи. В связи с имеющимися в литературе разногласиями по вопросу о психологическом. значении КГР, были проведены специальные эксперименты по уточнению психологической значимости КГР в условиях решения мыслительных задач. В этих экспериментах испытуемому давалась следующая инструкция: в момент наступления отчетливо выраженных переживаний эмоционального возбуждения подавать условленный сигнал (нажимать на кнопку, на которой находился палец руки испытуемого), который регистрировался на ленте прибора. Мышечное усилие, связанное с нажимом на кнопку, могло само вызывать незначительную ориентировочную реакцию, проявляющуюся в КГР. Эта реакция, естественно, предварительно угашалась. Опыты, проведенные с таким самоконтролем, показали, что имеется строгое совпадение резких изменений в КГР с моментом подачи указанного сигнала испытуемым. Не было зарегистрировано ни одюго случая подачи этого сигнала без значительного падения сопротивление кожи. При этом оказалось, что сигнал подавался испытуемым после начала сдвига КГР. Словесные отчеты после опыта также указывают на связь факта появления резких изменений сопротивления кожи с эмоциональными состояниями испытуемого. Таким образом, эти данные подтверждали, что в изучаемых экспериментальных условиях падение сопротивления кожи является показателем эмоциональной активации. В этом исследовании не ставилась задача дать качественную характеристику эмоциональных состояний.

 В словесном отчете после опыта испытуемые обычно сообщали, что эмоциональные состояния появляются в тот момент, когда наступает первая фаза решения задачи ("вдруг увидел ранее не замечавшееся продолжение", "новую идею", "нашел идею решения", "стало ясно" и т.п.) Таким образом, уже данные словесных отчетов в самой общей форме выявляют то обстоятельство, что момент возникновения состояний эмоциональной активации приурочен к критическим моментам процесса решения задачи, к выявлению в ходе умственной работы нового принципа действий, нового направления поисков.

Различные типы шахматных задач решаются по-разному. При решении одних преобладает деятельность по нахождению "идеи" задачи, а при других -деятельность по техническому расчету вариантов. Оказалось, что различный тип умственной деятельности (преимущественное преобладание поиска идей или технического расчета вариантов) проявляется в особенностях кривой записи сопротивления кожи. Если общая схема решения ясна испытуемому с самого начала, и он уверен, что задача будет им решена, падения сопротивления кожи минимальны. Напротив, падения сопротивления кожи особенно выражены при решении задач, где наиболее развернутым оказывается звено поиска основной идеи решения. Эти данные прямо говорят о связи состояний эмоциональной активации прежде всего с творческим звеном мыслительной деятельности.

Основные эксперименты заключались в сопоставлении динамики КГР и речевого рассуждения испытуемого, решавшего задачу, с точным временным соотнесением регистрировавшихся параметров, что позволяет обогатить представления о мыслительном процессе (рассматривались случаи падения сопротивления в 3 кОм и более). Анализ данных, полученных в этих экспериментах, также указывает на связь состояний эмоциональной активации с выявлением в ходе умственной работы нового принципа деятельности. Вместе с тем оказалось возможным более дифференцированно подойти к анализу самой связи состояний эмоциональной активации с нахождением принципа решения задачи и структурой процесса решения задачи в целом, более дифференцированно по сравнению с данными словесного отчета.

Объективный анализ временных соотношений между началом падения сопротивления кожи и называнием испытуемым действия, с которым связывается принцип решения задачи либо направление дальнейших поисков, показал, что состояния эмоциональной активации не просто "приурочены" к называнию нового принципа действия, но закономерно предшествуют ему.

Был проведен также анализ временных соотношений между началом сдвига КГР и появлением в речи эмоциональных восклицаний. Выявлено, что типичным является появление состояния эмоциональной активации практически одновременно с произнесением междометий ("Aral", "Ой!" и т. п.). Состояние эмоциональной активации проявляется в двух индикаторах: произнесении междометий и падении сопротивления кожи. Этот факт служит еще одним подтверждением правильности принятой интерпретации КГР в исследуемых условиях как индикатора эмоциональных состояний. Вместе с тем ис-

292


следование показывает, что "ага-реакция", к которой ученые иногда относились с предубеждением, есть реальный психофизиологический факт.

Междометия, как и показатели КГР, как правило, на несколько секунд опережают называние испытуемым действия, выражающего решение задачи или направление дальнейших поисков. Речевые высказывания испытуемых, следующие за эмоциональным междометием и предшествующие называнию конкретного действия, очень характерны: сигналы самоостановки ("стоп-стоп-стоп-стоп"); обозначение состояния приближения к неосознанной еще идее ("так-так-так-так", "вот-вот-вот-вот", "наверное"), констатация еще неясного результата поиска ("что-то мелькнуло"; "что-то есть"; "кажется, нашел"; "кажется, решено"), выражение сомнения ("а ..а или не а?"), необходимости попробовать ("попробуем-попробуем"; "интересно-интересно"). Только в редких случаях испытуемый почти сразу после восклицания называет конкретный ход. Речевая активность в интервале между появлением состояния эмоциональной активации и называнием конкретного действия свидетельствует о том, что поиск продолжается. Эмоциональная активация выступает как предвосхищение принципа решения задачи; такое состояние связано ках бы с "чувством близости решения", каким образом, феномен предвосхищения мыслительной деятельности имеет по крайней мере три разновидности: словесно оформленные предвосхищения, предвосхищения на уровне невербализованного поиска и эмоциональные предвосхищения.

Анализ временных соотношений между началом сдвига КГР, которая могла приобретать как бы ступенчатую форму, и констатацией в речевом плане еще неясного результата поиска показал, что состояние эмоциональной активации, "чувство близости решения", предшествует во времени даже появлению неопределенных речевых оценок. Начало сдвига КГР опережает словесную оценку испытуемым очередной попытки решения. Особенно ярко факт опережения выступает в тех случаях, когда испытуемый лишь постепенно приходит к некоторому выводу в процессе расчета и проверки вариантов, он еще не уверен в правильности оценки, в его речевой активности отражается некоторое сомнение, а кожное сопротивление начинает уже падать (например, такое опережение может быть на 18 с). Во всех случаях, когда испытуемый находил окончательное решение задачи, совпадавшее с объективно правильным, падение кожного сопротивления опережало на несколько секунд называние испытуемым окончательного решения задачи.

Таким образом, объективный дифференцированный анализ соотношения состояний эмоциональной активации с различными компонентами речевого рассуждения показывает, что состояния эмоциональной активации, как правило, опережают словесное формулирование принципа решения задачи, направления дальнейших поисков, словесную оценку очередной попытки решения и называние окончательного решения мыслительной задачи. Эмоциональная активация возникала в ходе решения одной задачи неоднократно.

 Функция эмоциональной активации

С целью выяснения функций эмоциональных состояний в дальнейшем поиске решения задачи были подвергнуты тщательному анализу отдельные случаи решения задачи. Использовался, в частности, такой параметр, как изменение организации деятельности после наступления состояния эмоциональной активации. Типичной является следующая последовательность событий. В ходе решения конкретной задачи отчетливо выделяется момент резкого падения сопротивления кожи (например, на 19-й минуте). Этот момент обозначается в отчете как то, что испытуемому стало "ясно", у него появилась "идея решения". В ходе своего рассуждения он называет действие, с которым связывает решение задачи (гипотеза). Решение задачи называется испытуемым только на ЗО-й минуте, а состояние ясности ("кажется, что нашел решение") возникло еще на 19-й. Появляется уверенность в правильности предположения, хотя пока еще неизвестно, правильно оно или нет. Это состояние было названо "эмоциональным решением задачи". Падение сопротивления в этом случае резко выделяется из фона и достигает 14 кОм. Величина реакции превосходит по амплитуде величину ориентировочной реакции на индифферентный раздражитель. Эмоциональная антиципация замысла, оформленного в речи, на 4 с опережает называние действия, с которым связано решение. <...>

Таким образом, эмоциональная реакция дважды опережает "выдачу" решения на речевом уровне: называние окончательного готового решения задачи и называние вероятной гипотезы. Первое опережение измеряется минутами (иногда десятками минут), а второе опережение измеряется секундами.

Момент появления "эмоционального решения" делит весь процесс решения на две фазы. Изменение строения процесса после появления эмоционального решения мыслительной задачи выражается в четко выраженных показателях, характеризующих структуру речевого рассуждения испытуемого. Строго очерчивается зона последующих поисков. Мыслительная деятельность становится более направленной, рассматриваются только возможные преобразования ситуации после выделенного действия. Предшествующие ему действия повторяются в строго постоянном, уже зафиксированном порядке. Уменьшается общее число рассматриваемых испытуемым последовательностей действий, сокращается объем исследовательской деятельности. Меняется также сам объем исследовательских действий: исчезает феномен переобследования некоторых элементов ситуации, которое состоит во включении одних и тех же элементов взаимодействия. Исчезновение этой тактики переобследования является показателем прекращения изменений психического отражения определенных элементов ситуации. Выявленные закономерности изменения поисковой деятельности (фиксация зоны поиска, уменьшение ее объема, фиксация направления исследования, изменение характера поисковых действий после эмоционального решения задачи) после эмоционального реше-

293


ния задачи свидетельствуют о том, что эмоции выполняют определенную регулирующую функцию.

При решении мыслительной задачи происходит явление сдвига эмоциогенных зон, между ними складывается определенная иерархия и преемственность: существование одной подготавливает появление другой, подготавливает и само эмоциональное решение задачи. Наряду с использованием эмоционального опыта при формировании гипотезы можно наблюдать нарастание эмоциональной окраски одного и того же действия, упоминаемого в разных попытках. Происходит как бы кумуляция ранее появившейся окраски хода. Кумуляция эмоций и постепенный сдвиг эмоциогенной зоны — условия, относящиеся к самому рождению, формированию гипотезы. В период проверки правильности уже возникшей гипотезы (после "эмоционального решения задачи") кривая КГР носит значительно более спокойный характер, чем в периоды речевого рассуждения испытуемого в первой фазе решения задачи. Небольшие по амплитуде падения сопротивления кожи соответствуют моментам, критичным для проверяемой гипотезы. Окончательному называнию испытуемым решения задачи также предшествует падение сопротивления кожи.

"Эмоциональное решение задачи" может иметь место и неоднократно в тех случаях, когда возникновению уверенности в действительно правильном решении задачи предшествовало возникновение уверенности в правильности такого решения, которое не было полностью правильным, но очень близким к нему. Интересно отметить совпадение объективно критических моментов для нахождения решения и субъективно критических моментов. В ходе проверки найденного принципа решения задачи испытуемый мог достаточно длительно работать в неверном направлении. Такой "ветке поиска" также предшествовал эмоциональный сдвиг. Однако после отрицательной оценки неудачного направления поиска испытуемый возвращается не к начальной ситуации задачи, а к некоторому критическому эмоционально окрашенному пункту.

Таким образом, анализ показал, что эмоциональные состояния выполняют в мышлении различного рода регулирующие, эвристические функции. Эвристическая функция эмоций состоит, в частности, в выделении некоторой зоны, которая определяет не только дальнейшее развертывание поиска в глубину, но в случае, если он приводит к неблагоприятным ситуациям, и возврат его к определенному пункту.

Подготовка эмоциональных решений задачи выражалась в следующих явлениях: в сдвиге эмоциогенной зоны "в глубину", в образовании эмоционально окрашенных пунктов (иногда множественных), к которым (а не к исходной ситуации) происходит возврат исследовательской деятельности в случае ее прекращения в определенном направлении; в изменении эмоциональной окраски одних и тех же исследовательских действий (переход от нейтрального к эмоционально окрашенному, от эмоционально окрашенного к нейтральному, "эмоциональное подтверждение одного и того же действия"). Иногда имеет место совпадение между двумя важными характеристиками процесса решения задачи: многофазностью (или постепенностью) эмоционального решения задачи и

 множественностью эмоционально окрашенных пунктов, к которым происходит возврат поиска. Факты перехода от нейтрального к эмоционально окрашенному действию свидетельствуют о подготовке эмоциональных реакций течением исследовательской деятельности, характеризующейся изменением субъективной ценности возникающих психических отражений.

Те или иные действия в конкретной ситуации не являются равноценными по их объективной характеристике. Важно отметить, что в задачах, в которых испытуемый находит верное решение, объективно критические моменты, особо ценные преобразования ситуации и для самого испытуемого выступали как субъективно ценные действия, что выражалось в их эмоциональной окраске. Субъективные ценности выступают как отражение объективной ценности элементов. Именно это отражение и делает возможным решение сложной задачи испытуемым. Решение задач в условиях дефицита времени может вести к свертыванию этапа систематического доказательства правильности найденного решения, в результате чего момент окончательного решения задачи испытуемым (даже если это решение объективно верное) может оказаться лишь моментом формирования полной субъективной уверенности в его правильности. Таким образом, эмоциональные состояния, являющиеся выражением субъективной ценности, выполняют определенные необходимые функции. Эта необходимость подтверждается следующими наблюдениями.

При проведении экспериментов отмечались случаи, когда испытуемый не мог решить задачу и в последующем отчете писал, что не мог настроиться на решение, чувствовал вялость, незаинтересованность. Запись кожного сопротивления в таких опытах свидетельствовала об отсутствии периодов эмоциональной активации. Особенно ярко это явление проявилось у одного из испытуемых, который в период проведения целой серии опытов находился в состоянии депрессии, вызванной посторонними обстоятельствами. В этот период получалась уплощенная запись КГР и испытуемый не мог решить ни одной задачи, оцениваемой им как "трудная" (иногда первая реакция активации наблюдалась только после того, как испытуемому сообщили, что опыт окончен, КГР здесь особенно ярко выступает как индикатор "отношения"). В специальной серии экспериментов была поставлена задача искусственно вызвать у испытуемого состояние эмоциональной инак-тивности и проследить его влияние на продуктивность деятельности. Из применявшихся приемов относительно более эффективным оказался следующий. Испытуемому давалась специальная инструкция, в которой требовалось проговаривать процесс решения возможно более равнодушно, монотонно. Чтобы выполнить данную инструкцию, испытуемый невольно должен был "гасить" эмоции для сохранения равнодушного тона. В трех задачах этой серии действительно были получены "плоские" записи сопротивления кожи, задачи не былирешены и оценены испытуемыми как "трудные". "Легкие" задачи испытуемому удавалось иногда решить и при уплощенной кривой записи КГР, но при этом наблюдалось по крайней мерс одно достаточно резкое падение

294


сопротивления кожи. В другой серии опытов испытуемому давалась следующая инструкция: "Вы должны обязательно решить предъявленную задачу. Вы должны решать ее абсолютно хладнокровно, без всякого напряжения. Учтите, что с помощью аппаратуры мы можем следить за Вашим эмоциональным состоянием — начнете Вы волноваться или нет. Как только Вы нарушите наше требование, мы немедленно прекращаем опыт". В этой серии одному из испытуемых было предъявлено 13 задач, оказалось, что не было ни одного случая правильного решения задач до появления эмоциональной активации. Эти данные также свидетельствуют о том, что эмоциональная активация является необходимым условием продуктивной интеллектуальной деятельности. Этот вывод подтверждается и данными словесного отчета: "Эта проклятая машина (имеется в виду потенциометр) и подумать не дает"..., "Только легкие задачи я могу решить без эмоций, а трудные никогда"..., "Необходимость хладнокровно решать задачу мешает мне подробно рассмотреть найденный вариант"...

Интересно отметить, что в этой серии экспериментов испытуемый пытался приспособиться к сложным условиям эксперимента. Это выразилось в переходе к тактике угадывания решения задачи без осуществления аналитической поисковой работы. Испытуемый начинал теперь соревноваться с прибором, пытаясь опередить сдвиг КГР. Хотя само по себе называние гипотетического решения задачи до КГР оказалось в принципе возможным, но ни одна из таких догадок не была правильной. В нескольких задачах экспериментатор специально нарушал установленные условия опыта и не прерывал деятельности испытуемого после появления кожно-гальвани-ческой реакции, связанной с попыткой угадать решение задачи. В этих условиях из четырех задач две были решены испытуемыми, но в обоих случаях момент падения кожного сопротивления опережал называние правильного решения задачи. Были проведены контрольные эксперименты, показывающие, что механизм эмоциональной активации необходим для выполнения именно творческой, а не любой вообше умственной работы. Испытуемому предлагалось произвести операции сложения и вычитания двузначных и трехзначных чисел про себя, сосчитать вслух до ста. В этих условиях кривая записи КГР носила уплощенный характер, с тенденцией к повышению сопротивления.

Итак, существует достаточно отчетливая связь между состояниями эмоциональной активации и нахождением испытуемым основного принципа решения задачи. Одна из возможных интерпретаций природы этой связи заключается в следующем: испытуемый находит принцип решения, и у него сразу же возникает состояние эмоциональной активации, последнее, таким образом, является следствием успешного решения. Вторая интерпретация, кажущаяся гораздо менее очевидной, такова: состояния эмоциональной активации включены в сам процесс поиска принципа решения. Факт закономерного предшествования состояний эмоциональной активации называнию принципа решения говорит в пользу второй гипотезы. Далее возникает следующая альтернатива: а) принцип решения сначала находит-

 ся на невербальном уровне, а затем вербализуется (в этом случае активация может быть индикатором найденного, но еще не вербализованного принципа решения); б) состояние эмоциональной активации предшествует и подготавливает нахождение невер-бализованного решения. Анализ речевой активности в интервале между моментом возникновения состояния эмоциональной активации и называнием в речи принципа решения показывает, что речь испытуемого в этом интервале не содержит в себе указаний на то, что принцип решения задачи найден, и происходит лишь процесс его вербализации. Напротив, он показывает, что испытуемый продолжает искать принцип решения. Состояние эмоциональной активации выступает как некоторый неспецифический сигнал "остановки", как указание на то, "где" должно быть найдено-то, что еще не найдено, оно выступает как неконкретизированное предвосхищение принципа решения (или окончательного решения). Это эмоциональное предвосхищение принципиального решения задачи, как мы уже отмечали, переживается испытуемым как "чувство близости решения".

Таким образом, нахождение принципа решения задачи само оказывается двухфазным; сначала — выделение приблизительной области, где может быть найден принцип решения, затем - нахождение этого принципа. Эмоциональная активация (наиболее выраженная) связана с первой, предварительной фазой, которая как бы определяет субъективную ценность того или иного направления поиска. Интерпретация, согласно которой состояние эмоциональной активации подготавливает нахождение принципа решения, а не просто опережает его выражение в речи, подтверждается также тем фактом, что состояние эмоциональной активации, непосредственно предшествующее называнию гипотезы, само подготавливается предшествующими ему состояниями эмоциональной активации (явления кумуляции эмоций и сдвига эмоциогенной зоны).

Дальнейшее изучение эмоций, возникающих по ходу осуществления мыслительней деятельности и включающихся в управление ею, было направлено на решение следующих исследовательских задач (опыты Ю.Е.Виноградова <...>): а) раскрыть роль эмоций в формировании общего замысла решения; б) проследить процесс развития эмоциональных оценок, связанных с элементами ситуации и с действиями с этими элементами; в) установить роль эмоциональных процессов в переходе от неопознания к опознанию объективно значимых действий; г) проследить взаимосвязь вербальных и эмоциональных оценок; д) установить степень совпадения субъективной и объективной шкал ценностных характеристик. Кроме записи КГР регистрировалась также частота пульса.

В опытах использовались шахматные этюды, в которых формулировалось требование "Выигрыш". Это требование формально допускало две возможные интерпретации: 1) форсированная постановка мата (что является фактически неверным); 2) добиться такого соотношения фигур, когда постановка мата очевидна для достаточно опытного игрока (объективно верный вариант). Эта интерпретация испытуемым многозначного требования составляла общую цель или общий замысел решения конкретной задачи.

295


Как показал анализ истории решения задач, у испытуемых отмечалось последовательное возникновение двух общих замыслов решения (первый и второй варианты). Испытуемые определенный период находятся под влиянием первого варианта, и только после совершения некоторого количества попыток им удается освободиться от первого замысла, являющегося в данной конкретной ситуации ложным, и сформулировать второй общий замысел решения. Первый общий замысел как бы навязывается особенностями условий задачи, возникает сразу при ознакомлении с этими условиями, связан с наиболее привычным способом действия (исходя из прошлого опыта) в данной ситуации. С эмоциями, возникающими в процессе поиска решения, этот замысел не связан. При переосмысливании исходной ситуации и перехода к формированию второго объективно верного общего замысла возникает яркая положительная эмоциональная активация, предшествующая моменту перехода. Отрицательные эмоции необязательно выступают в качестве помехи для интеллектуальной деятельности человека, так как могут подготавливать переход к объективно верному общему замыслу решения внутри первоначального объективно неверного общего замысла; формированию объективно верного общего замысла способствует положительная эмоциональная окраска действий, являющихся лишь носителями объективно верного принципа и непосредственно не ведущих к достижению цели в данной конкретной ситуации. Положительные эмоциональные оценки выполняют функцию "эмоционального наведения" на объективно верные действия, что способствует переходу к объективно верному общему замыслу. Количество попыток решения, представляющих собой реализацию второго (объективно верного) общего замысла, определяется тем, насколько была сформулирована в предшествующей деятельности уверенность в его правильности.

Одна из существенных характеристик деятельности по решению мыслительных задач состоит в том, что оценки испытуемых (вербальные и выражающиеся в непроизвольных вегетативных реакциях) изменяются в ходе поиска. Может иметь место диссоциация (несовпадение) вербальных и эмоциональных оценок при ведущей и регулирующей роли эмоциональных оценок. Эмоциональные оценки могут оказаться более "верными", чем оценки вербальные, это объясняется тем, что происходит формирование субъективной шкалы ценности, которая полностью

 совпадает с объективной (относящейся к самой ситуации) шкалой. При несовпадении субъективной и объективной шкал ценностных характеристик эмоциональные оценки, естественно, могут выполнять и отрицательные функции. Для нахождения объективно верного решения задачи одним из необходимых условий является совпадение субъективной и объективной шкал ценностных характеристик.

Анализ порождения эмоциональных оценок показал, что каждая эмоциональная оценка обобщенного значения определенного действия и самого действия с объективно значимыми элементами ситуации подготавливается другой, ей предшествующей (кроме, естественно, первой эмоциональной оценки). Эмоциональные оценки конкретных действий с элементами могут подготавливаться не только эмоциональными оценками предшествующих действий с этими элементами, но и эмоционально окрашенными комбинациями из действий с ними, являющимися как бы косвенными носителями объективно верных значений, а также общими эмоциональными оценками предшествующих попыток решения, предварительных замыслов этих попыток, "направления" действий, выводов, сделанных в процессе поисковой деятельности. Таким образом, для того чтобы понять историю конкретных эмоциональных оценок отдельных элементов ситуации, нужно учитывать эмоциональные оценки попыток решения в целом, оценки ситуации и оценки как общего, так и предварительных замыслов решения. Механизм формирования замысла объективно значимых действий с анализируемыми элементами включает в себя эмоциональные реакции, которые выступают как продукт предшествующей исследовательской деятельности и регулятор последующей.

Эмоциональное предвосхищение действия или последовательности действий является необходимым механизмом для их принятия субъектом в качестве "правильного", и, напротив, отсутствие эмоционального предвосхищения может вести к тому, что объективно верные действия и целые последовательности действий "не узнаются" в качестве таковых, хотя и называются в ходе рассуждения. Вербально формулируемый замысел совершаемого действия рождается на почве предвосхищающих эмоциональных оценок, отсутствие таких предвосхищений затрудняет формирование замысла. Эмоциональное решение задачи является кульминационным пунктом сложного эмоционального развития, имеющего место в ходе решения задачи.

296


Тема 19.    Психология памяти

Часть 1. Общее представление о памяти

и ее развитии

1. Определение, виды и уровни памяти

Ц. Флорес

ПАМЯТЬ* Определение

Память с точки зрения психолога не является психической способностью — свойством или функцией психики, - которую можно было бы познать с помощью изощренной интроспекции. Термин "память" позволяет объединить совокупность деятель-ностей, включающих в себя как биофизиологические, так и психические процессы, осуществление которых в данный момент обусловлено тем, что некоторые предшествующие события, близкие или отдаленные во времени, существенным образом модифицировали состояние организма.

Генезис любого акта памяти включает в себя, по существу, три фазы: а) фаза запоминания, когда индивид запечатлевает определенный материал в зависимости от требований ситуации; иногда эта фаза сводится к мгновенному перцептивному акту, однако она может характеризоваться также более или менее сложной деятельностью, которая проявляется при последовательных повторениях и приводит к постепенному усвоению материала; б) фаза сохранения, охватывающая более или менее длительный период времени, в ходе которой запоминаемый материал сохраняется в скрытом состоянии; в) наконец, фаза реактивации и актуализации усвоенного материала, вызывающая мнемические процессы, доступные наблюдению.

Объектом непосредственного изучения психолога являются лишь процессы, относящиеся к первой и последней фазам. Что касается процесса сохранения, то о нем можно судить только на основании наблюдений за мнемическими действиями, в которых он выражается.

 Различают grosso modo (лат. - в общих чертах) три крупных категории мнемических процессов: первая категория касается процессов воспоминания, которые включают в себя воспроизведение материала, усвоенного в предшествующей ситуации (например, воспроизведение наизусть стихотворения, текста, теоремы, рядов слов, чисел, иностранных слов, рисунка или, наконец, пути, пройденного когда-то), и различные формы сообщений о зрелище или событии, участником или свидетелем которых был индивид.

Вторую категорию составляют процессы узнавания, предполагающие идентификацию субъектом ситуации, в которой он действовал в прошлом, или, в более общей форме, перцептивно-мнемическую идентификацию объекта, который был ранее воспринят и в данный момент присутствует в перцептивном поле.

Третью категорию составляют процессы повторного заучивания, которые позволяют судить о наличии процесса сохранения материала на основании уменьшения числа повторений.

Разумеется, деятельности, характеризующие воспоминание, узнавание и повторное заучивание, объединяет то, что они зависят от мнемических средств, которые, в свою очередь, находят свое выражение в этих деятельностях. Тем не менее, как мы увидим, указанные деятельности соответствуют иногда совершенно различным психологическим ситуациям: действующие в каждом случае процессы и переменные, которые могут изменять эффективность этих процессов, не всегда одинаковы в разных ситуациях. Однако эти различия, помимо специального интереса, который они представляют, служат источником ценной информации для психолога; поскольку эти процессы являются относительно самостоятельными, в каждом из них находят свое специфическое проявление определенные аспекты влияния прошлого опыта.

* Экспериментальная психология. Вып. IV / Под ред. П.Фрес-са, Ж.Пиаже. М.: Прогресс, 1973. С. 210-211.

 297


А. Бергсон

ДВЕ ПАМЯТИ*

Узнавание образов. -Память и мозг

1. Две формы памяти. - Я хочу выучить наизусть стихотворение и с этой целью сначала прочитываю его вслух стих за стихом, а затем повторяю несколько раз. С каждым новым разом я подвигаюсь вперед, слова связываются все лучше и лучше и, наконец, сплачиваются воедино. Тогда я знаю свой урок наизусть; и говорят, что я помню его, что он запечатлелся в моей памяти.

Теперь я пытаюсь дать себе отчет в том, как урок был выучен, и вызываю в своем представлении те фразы, которые я, одну за другою, прошел. Каждое из последовательных чтений встает перед моим умственным взором в своей индивидуальной особенности; я снова вижу его вместе со всеми теми обстоятельствами, которые его сопровождали и в рамку которых оно все еще остается включенным; оно отличается от всех предыдущих и всех последующих чтений уже самим местом, занимаемым им во времени; одним словом, каждое из таких чтений снова проходит передо мною, как определенное событие моей истории. И тут опять-таки говорят, что эти образы - мои воспоминания, что они запечатлелись в моей памяти. В обоих этих случаях употребляются одни и те же слова. Обозначают ли они, однако, тот же самый предмет?

Знание стихотворения, которое я запомнил, выучив наизусть, имеет все признаки привычки. Как и привычка, оно приобретено посредством повторения одного и того же усилия. Как и привычка, оно потребовало сначала расчленения, потом восстановления целостного действия. Наконец, как всякое привычное упражнение моего тела, оно включено в механизм, который весь целиком приходит в движение под влиянием начального толчка, в замкнутую систему автоматических движений, которые следуют друг за другом всегда в одинаковом порядке и занимают всегда одинаковое время.

Напротив, воспоминание какого-либо определенного чтения, например, второго или третьего, не имеет ни одного из признаков привычки. Его образ, очевидно запечатлелся в памяти сразу, ибо другие чтения, по самому определению, суть отличные от него воспоминания. Это как бы событие моей жизни, для него существенна определенная дата, а следовательно, невозможность повторяться. Все, что присоединили к нему позднейшие чтения, могло явиться лишь изменением его первоначальной природы; и если мое усилие вызвать в памяти этот образ становится тем легче, чем чаще я его повторяю, то самый образ, рассматриваемый в себе, конечно, уже с самого начала таков, каким он останется навсегда.

* Хрестоматия по общей психологии. Психология памяти / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.Я.Романова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979. С. 61-75.

 Быть может, скажут, что эти два вида памяти — воспоминание отдельного чтения и знание урока -различаются между собой лишь количественно, что последовательные образы, возникающие при каждом чтении, накладываются друг на друга и что выученный урок есть просто составной образ, являющийся результатом такого наложения. Бесспорно, что каждое из последовательных чтений отличается от предыдущего, между прочим, тем, что урок оказывается лучше выученным. Несомненно, однако, и то, что каждое из них, рассматриваемое именно как новое прочитывание, а не как все лучше и лучше усвояемый урок, абсолютно довлеет себе, пребывает в том виде, в каком оно раз осуществилось, и образует вместе со всеми сопровождающими обстоятельствами несводимый момент моей истории. Можно даже пойти дальше и сказать, что сознание вскрывает глубокую разницу, разницу по существу, между этими двумя родами воспоминания. Воспоминание такого-то чтения есть представление и только представление; оно дается интуицией моего духа, которую я могу по желанию удлинить или укоротить; я произвольно отвожу ему ту или другую длительность; ничто не препятствует мне охватить его сразу, как окидывают одним взглядом картину. Напротив, припоминание выученного урока, даже когда я ограничиваюсь повторением его про себя, требует вполне определенного времени, а именно ровно столько времени, столько нужно для того, чтобы выполнить, хотя бы только мысленно, одно за другим все те движения, которые необходимы для произнесения соответствующих слов; следовательно, это уже не представление, это действие. И в самом деле, урок, после того как вы его раз выучили, не носит уже на себе никакой отметки, выдающей его происхождение и позволяющей отнести его к прошлому; он составляет принадлежность моего настоящего в таком же смысле, как, например привычное умение ходить или писать; он скорее изживается, "проделывается", чем представляется; — я мог бы принять его за врожденную способность, если бы вместе с ним в моей памяти не возникал ряд тех последовательных представлений-чтений, посредством которых я его усвоил. Но представления эти независимы от урока, и так как они предшествовали его усвоению и воспроизведению, то урок, раз выученный, мог бы также обойтись и без них.

Доведя это основное различие до конца, мы можем представить себе две теоретически самостоятельные и независимые друг от друга памяти. Первая регистрирует в форме образов-воспоминаний все события нашей повседневной жизни, по мере того как они развертываются во времени; она не пренебрегает никакой подробностью; она оставляет каждому факту, каждому движению его место и его дату. Без всякой задней мысли о пользе или практическом применении, но просто в силу естественной необходимости становится она складочным местом для прошлого. Благодаря ей наш разум, или лучше сказать, рассудок, получает возможность узнать какое-нибудь уже испытанное раньше восприятие; к ней мы прибегаем всякий раз, когда в поисках известного образа поднимаемся по склону нашей прошлой жизни. Но всякое восприятие продолжается в зачаточное действие; и   по мере того как однажды вос-

298


принятые нами образы закрепляются, выстраиваясь один за другим вдоль этой памяти, продолжающие их движения видоизменяют организм, создавая в нашем теле новые предрасположения к действию. Так складывается опыт совершенно нового рода, который отлагает в теле ряд вполне выработанных механизмов, выполняющих все более и более многочисленные и разнообразные реакции на внешние раздражения, дающих совершенно готовые ответы на непрерывно растущее число возможных запросов. Мы сознаем эти механизмы в тот момент, когда они вступают в действие, и это сознание всех прошлых усилий, скопившихся в настоящем, все еще есть память, но память, глубоко отличная от охарактеризованной выше, всегда устремленная к действию, пребывающая в настоящем и не видящая ничего, кроме будущего. От прошлого она удержала только разумно координированные движения, представляющие собой накопленные усилия; она обретает эти прошлые усилия не в отражающих их образах-воспоминаниях, а в том строгом порядке и систематическом характере, которыми отличаются движения, выполняемые нами в настоящее время. По правде говоря, она уже не дает нам представления о нашем прошлом, она его разыгрывает; и если она все-таки заслуживает наименования памяти, то уже не потому, что сохраняет образы прошлого, а потому что продолжает их полезное действие вплоть до настоящего момента.

Из этих двух памятей, из которых одна воображает, а другая повторяет, последняя может замещать собой первую и зачастую даже создавать ее иллюзию. Когда собака встречает своего хозяина радостным лаем и ласкается к нему, она, без сомнения, узнает его; но едва ли такое узнавание предполагает возникновение прошлого образа и сближение этого образа с текущим восприятием. Не состоит ли оно, скорее, просто в том, что животное сознает ряд тех особых положений, которые занимает его тело, и привычка к которым выработалась у него под влиянием близких отношений к хозяину, так что в настоящий момент они чисто механически вызываются в нем самым восприятием хозяина? Остережемся идти слишком далеко по этому пути! Даже у животного смутные образы прошлого, быть может, выдвигаются из-за текущего восприятия; мыслимо даже, что прошлое животного все целиком потенциально отпечатывается в его сознании; но это прошлое не может заинтересовать животное настолько, чтобы отделиться от настоящего, которое его к себе приковывает, а потому акты узнавания должны им, скорее, переживаться, чем мыслиться. Чтобы вызвать прошлое в форме образа, надо иметь способность отвлекаться от настоящего действия, надо уметь придавать цену бесполезному, нужна воля к грезам. Возможно, что один только человек способен к усилию этого рода. Но и мы, люди, восходя таким образом к прошлому, находим его всегда ускользающим, как бы бегущим от нашего взора, словно эта регрессивная память встречает сопротивление в другой памяти, более естественной, которая, двигаясь вперед, влечет нас к действию и к жизни.

Когда психологи говорят о воспоминании как о сложившейся привычке, как о впечатлении, все глубже и глубже внедряющемся в нас посредством по-

 вторения, они забывают, что огромное большинство наших воспоминаний касаются таких событий и подробностей нашей жизни, к существу которых относится обладание определенной датой, а следовательно, невозможность когда-либо воспроизводиться. Воспоминания, приобретаемые умышленно посредством повторения, редки, исключительны. Напротив, регистрирование нашей памятью фактов и образов, единственных в своем роде, осуществляется непрерывно, во все моменты нашей жизни. Но мы скорее, замечаем такие воспоминания, которые сознательно усваиваются нами, ибо как раз они нам наиболее полезны. А так как усвоение этих воспоминаний путем повторения того же самого усилия похоже на уже известный нам процесс приобретения привычки, то мы, естественно, обнаруживаем склонность выдвигать воспоминания этого рода на первый план, рассматривать их как образец всякого воспоминания, т. е. видеть и в самопроизвольном воспоминании то же самое явление в зачаточном состоянии, как бы приступ к уроку, который предстоит выучить наизусть. Но как же не заметить, что существует коренное различие между тем, что должно создаваться посредством повторения, и тем, что по самому существу своему не может повторяться? Самопроизвольное воспоминание является сразу совершенно законченным; время ничего не может прибавить к этому образу, не извращая самой его природы; он сохраняет в памяти свое место и свою дату. Наоборот, усвоенное нами воспоминание выходит из-под власти времени, по мере того как урок все лучше и лучше выучивается; оно становится все более и более безличным, все более и более чуждым нашей прошлой жизни. Итак, повторение отнюдь не может иметь результатом превращение первого воспоминания во второе; его роль состоит просто в том, чтобы все полнее и полнее использовать те движения, в которые продолжается воспоминание первого рода, сорганизовать их в одно целое и построить таким образом механизм, создать новую телесную привычку. Но такая привычка есть воспоминание лишь постольку, поскольку я припоминаю, как я ее приобрел; а припоминаю это лишь постольку, поскольку обращаюсь к моей самопроизвольной памяти, которая датирует события и заносит каждое из них в свой список только один раз. Таким образом, из тех двух видов памяти, которые мы только что разграничили, первый является, так сказать, памятью по преимуществу. Память второго рода — та, которую обыкновенно изучают психологи, — есть скорее привычка, освещаемая памятью, чем сама память <...>

Покажем, как при усвоении чего-либо обе памяти идут рука об руку, оказывая друг другу взаимную поддержку. Повседневный опыт показывает, что уроки, вызубренные при помощи двигательной памяти, повторяются автоматически; но из наблюдения патологических случаев явствует, что автоматизм простирается здесь гораздо дальше, чем мы обыкновенно думаем. Замечено, что душевнобольные дают иногда разумные ответы на ряд вопросов, смысла которых они не понимают; язык функционирует у них наподобие рефлекса *. Страдающие афа-

* Здесь и далее автор ссылается на ряд работ, выполненных специалистами разного профиля. В данном издании эти ссылки не приводятся. (Примечание редакторов-составителей.)

299


зией, не способные произвольно произнести ни одного слова, безошибочно вспоминают слова мелодии, когда ее поют. Они в состоянии также бегло произнести молитву, ряд чисел, перечислить дни недели или названия месяцев. Таким образом, механизмы, крайне сложные и достаточно тонкие для того, чтобы произвести иллюзию разумности, могут, раз они построены, функционировать сами собой, а следовательно, обыкновенно подчиняются только начальному толчку со стороны нашей воли. Но что происходит в то время, как мы их повторяем? Когда мы упражняемся, стараясь, например, выучить урок, то не присутствует ли невидимо в нашей душе с самого начала тот образ, который мы хотим воссоздать при помощи движений? Уже при первом повторении урока наизусть смутное чувство какого-то беспокойства дает нам возможность узнать, что мы только что сделали ошибку, словно предостерегающий голос слышится нам в таких случаях из темных глубин нашего сознания.

Сосредоточьте же ваше внимание на том, что вы испытываете, и вы почувствуете, что полный образ здесь, перед вами, но неуловим, как настоящий призрак, который исчезает в тот самый момент, когда ваша двигательная активность пытается фиксировать его очертания. Во время ряда новейших опытов, предпринятых, впрочем, для совершенно иной цели, пациенты заявляли, что испытывают впечатление именно такого рода. Перед их глазами в течение нескольких секунд держали ряд букв, предлагая удержать последние в памяти. Но, для того чтобы помешать им подчеркнуть наблюдаемые буквы движениями, соответствующими их произнесению, от испытуемых требовали непрерывного повторения одного и того же слога в течение того времени, пока они созерцали образ. В результате явилось своеобразное психологическое состояние, при котором людям казалось, что они находятся в полном обладании зрительного образа не будучи, однако, в состоянии воспроизвести хотя бы малейшую его часть: в тот момент, когда они могли бы это сделать, строчка к их величайшему изумлению исчезала. Говоря словами одного из них, "в основе этого состояния было представление целого, своего рода всеохватывающая сложная идея, между отдельными частями которой чувствовалось невыразимое словами единство".

Это самопроизвольное воспоминание, которое, несомненно, скрывается позади воспоминания приобретенного, может обнаружиться, если на него внезапно падает луч света; но оно ускользает при малейшей попытке схватить его посредством умышленного припоминания. Исчезновение ряда букв, образ которых, как казалось наблюдателю, он удерживает в памяти, происходит тогда, когда наблюдатель начинает повторять буквы: "это усилие как бы выталкивает остальную часть образа за пределы сознания". Проанализируйте теперь те приемы, которые рекомендует воображению мнемотехника, и вы найдете, что задача этого искусства как раз и состоит в том, чтобы выдвигать на первый план стушевывающееся самопроизвольное воспоминание и предоставлять его, подобно воспоминанию активному, в наше рас-

 поряжение; для достижения этого надо прежде всего подавить все бессильные потуги действующей или двигательной памяти. Способность к умственной фотографии, говорит один автор, принадлежит, скорее, подсознанию, чем сознанию; она с трудом повинуется призывам воли. Чтобы упражнять ее, надо развить в себе такие привычки, как, например, уменье сразу удержать в памяти различные сочетания точек, даже не помышляя о сосчитывании их: необходимо до известной степени подражать мгновенности этой памяти, если мы желаем подчинить ее себе. И все-таки она остается капризной в своих проявлениях; а так как те воспоминания, которые она приносит с собой, носят на себе печать грез, то сколько-нибудь систематическое вмешательство ее в нашу духовную жизнь редко обходится без глубокого расстройства умственного равновесия.

<...> Резюмируя предыдущее, мы скажем, что прошлое, как мы это и предвидели, может, по-видимому, накопляться в двух крайних формах: с одной стороны в виде утилизирующих его двигательных механизмов, с другой стороны, в виде индивидуальных образов-воспоминаний, которые зарисовывают все события, сохраняя их собственные очертания, их собстшенные краски, их место во времени. Первая из этих двух памятей действительно ориентирована в согласии с требованиями нашей природы; вторая, предоставленная самой себе, избрала бы скорее противоположное направление. Первая, приобретенная при помощи сознательного усилия, остается в зависимости от нашей воли: вторая, совершенно самопроизвольная, обнаруживает такую же капризность при воспроизведении, как и верность в сохранении образов. Единственная правильная и надежная услуга, которую вторая память оказывает первой, состоит в том, что первая может лучше сделать свой выбор при свете образов, доставляемых второй, - образов, которые предшествовали положению вещей, похожему на настоящее, или следовали за ним: в этом заключается ассоциация идей. Это единственный случай, когда память ретроспективная правильно подчиняется памяти повторяющей. Во всех других случаях мы предпочитаем построить механизм, который позволяет нам по мере надобности заново нарисовать образ, ибо мы прекрасно чувствуем, что не можем рассчитывать на его самопроизвольное появление. Таковы две крайние формы памяти, если рассматривать каждую из них в чистом виде.

Заметим тотчас же: истинную природу воспоминания не удалось до сих пор распознать только потому, что исследователи берут обычно его промежуточные и до известной степени нечистые формы. Вместо того чтобы сначала разделить эти два элемента - образ-воспоминание и движение, - а потом поискать тот ряд операций, посредством которого им удается, потеряв кое-что из своей первоначальной чистоты, слиться друг с другом, - вместо всего этого рассматривают лишь смешанное явление, возникающее как результат их срастания. Будучи смешанным, явление это одной своей стороной представляет двигательную привычку, другой своей стороной — образ, более или менее сознательно локализованный. <...>

300


О переживании образов. -Память и разум

<...> Идея бессознательных психических состояний встречает в нас обыкновенно энергичное сопротивление, и это потому, что мы привыкли считать сознательность существенным признаком психических состояний, так что, по господствующему мнению, психическое состояние не может перестать быть сознательным, не переставая вообще существовать. Но если сознательность есть лишь характерный признак настоящего, т. е. действительно переживаемого, т. е. действующего, то недействующее, даже выходя из сферы сознания, вовсе не обязательно должно в силу этого прекратить всякое вообще существование. Другими словами, в области психики сознание должно бы быть синонимом не существования, а только реальных действий или непосредственной дееспособности, и, если мы ограничим таким образом объем этого понятия, нам уже не так трудно будет представить себе бессознательное, т. е. в сущности бездеятельное психическое состояние. Как бы мы ни представляли сознание в себе, т. е. в том виде, какой оно имело бы, если бы проявлялось без всяких ограничений, неоспоримо, во всяком случае, что у существа, выполняющего телесные функции, сознание имеет своим главным назначением руководить действиями и освещать выбор.

Оно бросает поэтому свет на факты, непосредственно предшествующие решению, и на все те из прошлых воспоминаний, которые могут с пользой организоваться вместе с ним; все прочее остается в тени. Мы в новой форме встречаем здесь ту беспрестанно возрождающуюся иллюзию, которую мы преследуем с самого начала этого труда. В сознании, даже связанном с телесными функциями, хотят видеть способность, практическую лишь в отдельных случаях, существенною же своей стороной обращенную в сторону умозрения. А так как оно действительно не имело бы никакого интереса упускать какие-либо имеющиеся в его распоряжении сведения, если бы было поглощено чистым познанием, то, исходя из этого предположения, нельзя понять, как может сознание отказывать в своем свете чему-либо такому, что еще не окончательно для него потеряно. Откуда следует, что сознанию принадлежит по праву лишь то, чем оно владеет фактически, и что в его области все реальное актуально. Но отведите сознанию его действительную роль, - и говорить, что прошлое, раз воспринятое, исчезает, у вас будет не больше оснований, чем предполагать, что материальные предметы перестают существовать, когда я перестаю их воспринимать.

Остановимся несколько на этом последнем пункте, ибо здесь центр всех трудностей и источник всех недоразумений, окутавших проблему бессознательного. Идея бессознательного представления вполне ясна несмотря на распространенный предрассудок; можно даже сказать, что мы постоянно употребляем ее и что нет понятия, более привычного здравому смыслу. Ведь все допускают, что образы, действительно присутствующие в нашем восприятии, не исчерпывают собой всей материи. Но, с другой стороны, чем же может быть невоспринимаемый матери-

 альный объект, невоображаемый образ, как не своего рода бессознательным психическим состоянием? За стенами вашей комнаты, которую вы воспринимаете в настоящий момент, есть соседние комнаты, затем остальная часть дома, наконец, улица и город, где вы живете. Для данного вопроса не имеет значения та теория материи, которой вы придерживаетесь: реалист вы или идеалист, но когда вы говорите о городе, об улице, о других комнатах дома, вы, несомненно, имеете каждый раз в виду некоторое восприятие, отсутствующее в вашем сознании и, однако, данное где-то вне его. Восприятия не создаются по мере того как их принимает в себя ваше сознание. В какой бы то ни было форме, но они должны были существовать и раньше, а так как, по предположению, ваше сознание их тогда не обнимало, то как же иначе могли они существовать, если не в бессознательном состоянии? Почему же существование вне сознания представляется нам ясным, когда дело идет об объектах, — темным, когда мы говорим о субъекте? Наши восприятия, действительные и потенциальные, располагаются вдоль двух линий — горизонтальной АВ (рис. 1), которая содержит объекты, одновременно данные в пространстве, и вертикальной CI, по которой размещаются наши воспоминания в порядке их следования во времени. Точка на пересечении двух линий — единственная, действительно данная нашему сознанию. Почему мы не колеблемся допустить реальность линии АВ всей целиком, хотя она остается невоспринимаемой, в то время как на линии CI только настоящее I, действительно воспринимаемое, представляется нам реально существующим? В основе этого коренного различения двух рядов, временного и пространственного, лежит столько смутных или неудачных идей, столько гипотез, лишенных всякого познавательного значения, что мы не сможем сразу дать их исчерпывающего анализа.

В

А

Рис. 1

<...> Прежде всего, объекты, разместившиеся вдоль линии АВ, представляют, в наших глазах, то, что нам предстоит воспринять, тогда как линия CI содержит лишь то, что уже было воспринято. Но прошлое не имеет для нас более интереса; оно исчерпало свое возможное действие и не сможет восстановить своего влияния иначе, как заимствуя жизненность у настоящего восприятия. Напротив, непосредственное будущее состоит в надвигающемся действии, в еще не издержанной энергии. Не воспринимаемая часть материальной вселенной, чреватая обе-

301


щаниями и угрозами, имеет, следовательно, для нас такую реальность, которой не могут и не должны иметь актуально не воспринимаемые периоды нашего прошлого существования. Но это различие, совершенно соотносительное с практической пользой и материальными нуждами жизни, принимает в нашей голове типичную форму различия метафизического.

В самом деле, мы показали, что объекты, расположенные вокруг нас, представляют на различных ступенях то действие, которое мы можем оказать на вещи и которое они могут оказать на нас. Шансы на успех такого возможного действия отмечаются как раз большей или меньшей отдаленностью соответственного объекта, так что расстояние в пространстве служит мерою близости обещания или угрозы во времени. Итак, пространство доставляет нам сразу схему нашего ближайшего будущего; и, так как это будущее должно истекать беспредельно, пространство, его символизирующее, имеет своим свойством оставаться беспредельно отверстым. Поэтому-то непосредственный горизонт, данный нашему восприятию, неизбежно представляется нам окаймленным новым, более широким кругом, существующим, хотя и не воспринимаемым; этот последний круг подразумевает в свою очередь второй, его охватывающий, и так далее до бесконечности. Поэтому наше действительное восприятие, поскольку оно протяженно, должно быть всегда лишь содержимым по отношению к некоторому более обширному и даже безграничному опыту, который его объемлет, и этот опыт, не присутствующий в сознании, ибо он выходит за границы достигаемого этим последним горизонта, тем не менее представляется действительно данным. Но, в то время как мы чувствуем себя практически связанными с этими материальными объектами, которые мы возводим таким образом в реальности настоящего, наши воспоминания, напротив, поскольку они в прошлом, суть мертвые грузы, которые мы влечем за собой и от которых мы всегда предпочтем вообразить себя освобожденными.

Тот же самый инстинкт, в силу которого мы беспредельно разверзаем перед собой пространство, побуждает нас замыкать за собой время, по мере того как оно истекает. И, в то время как реальность, поскольку она протяженна, представляется нам бесконечно более широкой, чем рамки нашего восприятия, в нашей внутренней жизни, наоборот, лишь то кажется нам реальным, что начинается в настоящий момент, - все остальное практически уничтожено. А потому, когда воспоминание снова оказывается перед сознанием, оно производит на нас впечатление какого-то выходца с того света, загадочное появление которого должно быть объяснено особыми причинами. В действительности связь этого воспоминания с нашим теперешним состоянием совершенно подобна связи между невоспринимаемыми и воспринимаемыми объектами, и бессознательное играет в обоих случаях аналогичную роль.

Но нам чрезвычайно трудно представлять себе вещи таким образом, ибо мы составили привычку подчеркивать различие и, наоборот, затушевывать сходства между рядом объектов, одновременно выстроившихся в пространстве, и рядом состояний, последовательно развертывающихся во времени. Члены

 первого ряда подчинены совершенно определенным условиям, так что появление каждого нового члена можно заранее предвидеть. Так, выходя из комнаты, я уже знаю, каковы те другие комнаты, через которые я сейчас пройду. Напротив, мои воспоминания появляются передо мной, по-видимому, в порядке, очень капризном. Итак, порядок представлений необходим в одном случае, случаен — в другом; и именно эту необходимость я, так сказать гипостазирую, когда говорю о существовании объектов вне всякого сознания. Если я не вижу никакого затруднения в том, чтобы предположить всю данную совокупность не воспринимаемых мною объектов, то это потому, что строго определенный порядок этих объектов придает им характер цепи, в которой мое наличное восприятие есть не более как одно звено: это и сообщает свою актуальность всей остальной цепи. Но, присматриваясь ближе, мы видим, что наши воспоминания образуют цепь такого же рода, и что наш характер, всегда наличный при всех наших решениях, есть как раз действительный синтез всех наших прошлых состояний. В этой сгущенной форме наша прежняя психическая жизнь существует для нас даже больше, чем внешний мир: мы всегда воспринимаем лишь ничтожную часть этого последнего и, наоборот, утилизируем всю совокупность нашего пережитого опыта. Правда, он находится в нашей власти лишь в сокращенном виде, а наши прежние восприятия, рассматриваемые как отдельные индивидуальности, по-видимому, совершенно исчезли и появляются вновь лишь по прихоти своей фантазии. Но эта видимость полного разрушения и возрождения по капризу зависит просто от того, что действующее сознание принимает в каждый данный момент только полезное и немедленно отбрасывает все излишнее. Всегда устремленное в сторону действия, оно может материализовать лишь те из наших прежних восприятий, которые организуются вместе с настоящим восприятием, соперничая с ним из-за влияния на наше окончательное решение. Для того чтобы я мог проявить свою волю в данной точке пространства, мое сознание должно преодолеть один за другим те промежутки и те препятствия, совокупность которых образует то, что я называю расстоянием в пространстве. Наоборот, для того чтобы осветить это действие, сознанию полезно перепрыгнуть через промежуток времени, отделяющий настоящее положение от аналогичного прежнего; и так как оно, таким образом, переносится туда одним прыжком, вся промежуточная часть прошлого ускользает из его власти. Итак, те же самые причины, которые заставляют наши восприятия в строгой непрерывности располагаться в пространстве, приводят к тому, что во времени наши воспоминания освещаются прерывисто. Невоспри-нимаемые объекты в пространстве и неосознаваемые воспоминания во времени не образуют двух коренным образом различных форм бытия, лишь потребности действия в одном случае направлены в сторону, противоположную той, в которую они направлены в другом. <...>

Существуют, сказали мы, две глубоко различные памяти. Одна, фиксированная в нашем теле, есть ни что иное, как совокупность рационально построенных механизмов, обеспечивающих надлежащий ответ на каждый возможный запрос. Она приводит к

302


В

Рис. 2

тому, что мы приспособляемся к настоящему положению вещей и что испытываемые нами воздействия сами собой продолжаются в реакции, то законченные, то только зачаточные, но всегда более или менее целесообразные. Скорее привычка, чем воспоминание, она разыгрывает наш прошлый опыт, но не вызывает его образа. Вторая есть истинная память. Совпадая по объему с сознанием, она удерживает и выстраивает в последовательный ряд все наши состояния, по мере того как они совершаются, отводит каждому факту его место и, следовательно, отмечает его дату, действительно движется в прошлом, а не беспрестанно возобновляющемся настоящем, как это делает первая память. Но, установив глубокое различие между этими двумя формами памяти, мы не показали, как они связаны между собой. Над телами с их механизмами, символизирующими накопленные усилия прошлых действий, память воображающая и повторяющая как бы парит в воздухе. Однако если мы никогда не воспринимаем ничего, кроме непосредственного прошлого, если наше сознание настоящего есть уже воспоминание, то два разделенных нами феномена должны самым тесным образом сплавиться между собой. В самом деле, рассматриваемое с этой новой точки зрения, наше тело есть не что иное, как неизменно возрождающаяся часть нашего представления, часть, всегда теперешняя, или скорее такая, которая в каждый данный момент только что прошла. Будучи само образом, тело не может служить складочным местом для образов, часть которых оно составляет; вот почему химерична всякая попытка локализировать прошлые или даже настоящие восприятия в мозгу: не они находятся в мозгу, а он в них. Но тот особенный образ, который сохраняется среди других и который я называю моим телом, составляет, как мы уже сказали, в каждый данный момент поперечный разрез через поток вселенского становления. Это, следовательно, место прохода полученных и отраженных движений, линия соединения вещей, которые воздействуют на меня и на которые воздействую я, одним словом, носитель чувственно-двигательных процессов. Если я изображу в виде конуса SAB совокупность накопленных в памяти воспоминаний (рис. 2), то основание этого конуса А В, покоящееся в прошлом, будет оставаться неподвижным, в то время как вершина 51, изображающая теперешний момент, будет непрестанно двигаться вперед, непрестанно же касаясь подвижной плоскости Р, — моего настоящего представления вселенной. В Sсосредоточивается образ тела; и, составляя часть плоскости Р, этот образ ограничивается тем, что получает и отражает действия, исходящие от всех образов, из которых составлена эта плоскость.

 Таким образом, телесная память, образованная совокупностью чувственно-двигательных систем, организованных привычкой, есть память мгновенная и имеющая своим базисом настоящую память. Так как это не две отдельные вещи, поскольку первая память, как мы уже сказали, есть лишь движущаяся точка, вставленная второй памятью в подвижную плоскость опыта, то совершенно естественно, что эти две функции взаимно поддерживают друг друга. В самом деле, память на прошлое, с одной стороны, доставляет чувственно-двигательным механизмам все воспоминания, способные руководить ими в их попытках дать двигательным реакциям направление, подсказываемое опытом: в этом и состоят как раз ассоциации по смежности и по сходству. Но, с другой стороны, чувственно-двигательные аппараты дают в распоряжение воспоминаний бездейственных, то есть бессознательных, средство воплотиться, материализоваться, стать настоящими. Ведь для того чтобы воспоминание снова появилось перед сознанием, оно должно спуститься с высот чистой памяти как раз до той точки, где выполняется действие. Другими словами, от настоящего отправляется тот призыв, ответом на который служит воспоминание; от чувственно-двигательных элементов настоящего действия воспоминание заимствует ту теплоту, которая дает жизнь.

Прочность этого согласия, точность, с которой обе эти памяти прилажены одна к другой, — вот тот признак, по которому мы узнаем умы вполне уравновешенные, т. е. в сущности людей, совершенно приспособленных к жизни. Человек дела характеризуется той быстротой, с которой он вызывает в интересах каждого данного стечения обстоятельств подходящие воспоминания, а также той неодолимой преградой, которую встречают у него, пытаясь переступить порог сознания, воспоминания бесполезные или безразличные. Жить в одном только чистом настоящем, немедленно отвечать на каждое раздражение реакцией, непосредственно его продолжающей, есть свойство низшего животного: человек, поступающий таким образом, называется импульсивным. Но и тот далеко не идеально приспособлен к действию, кто живет в прошлом, ради удовольствия в нем жить, у кого воспоминания всплывают на свет сознания без всякой выгоды для его теперешнего положения; это уже не импульсивный человек, а мечтатель. Между этими двумя крайностями находится та счастливо уравновешенная память, которая достаточно послушна, чтобы следовать всем очертаниям теперешнего положения вещей, и в то же время достаточно энергична, для того чтобы воспротивиться всякому иному призыву. Здравый смысл, практический ум, состоит, по-видимому, именно в этом.

Чрезвычайное развитие самопроизвольной памяти у большинства детей свидетельствует именно о том, что они не успели еще согласовать свою память и свое поведение. Они следуют обыкновенно впечатлению момента, и, как действия у них не складываются по указаниям воспоминания, так и обратно, их воспоминания не ограничиваются потребностями действия. Они, по-видимому, с большей легкостью удерживают образы в памяти лишь потому, что вызывают их в памяти с меньшим выбором. Кажущееся уменьшение памяти с развитием интеллекта

303


связано, таким образом, с возрастанием организованной сплоченности между воспоминаниями и действиями. Сознательная память теряет, следовательно, в объеме то, что она выигрывает в силе проникновения: первоначально к ее услугам была легкость припоминания грез, но и сама она тогда действительно грезила. То же самое преувеличение самопроизвольной памяти наблюдается и у взрослых, которые по своему интеллектуальному развитию не превосходят детей. Один миссионер, сказав длинную проповедь африканским дикарям, заметил, что один из слушателей повторил его речь от начала до конца слово в слово и с теми же самыми жестами.

Но если наше прошлое остается почти целиком скрытым от нас, ибо нужды теперешнего действия кладут на него свое veto (лат. — запрет^, то оно опять обретает силу переступить через порог сознания во всех тех случаях, когда мы отрешаемся от интересов нашего практического действия и переносимся, так сказать, в жизнь мечты. Сон, естественный или искусственный, несомненно, вызывает отрешение этого рода. Недавно нам было показано, что во время сна прерывается соприкосновение между чувствующими и двигательными нервными элементами. Но даже если не принять этой остроумной гипотезы, то нельзя все же не усмотреть в сне некоторого, по крайней мере функционального, расслабления нервной системы, всегда готовой в бодрствующем состоянии продолжить полученное раздражение в целесообразную реакцию. Общеизвестны случаи "экзальтации" памяти в некоторых бредовых и сомнамбулических состояниях. Воспоминания, казавшиеся окончательно утраченными, восстановляются тогда с поразительной точностью; мы снова во всех подробностях переживаем совершенно позабытые сцены детства; мы говорим на языках, позабытых до последнего слова. Но нет ничего более поучительного, с этой точки зрения, как то, что происходит в момент внезапного удушения у утопающих или повешенных. Субъект, возвращенный к жизни, рассказывает, что в течение нескольких мгновений перед ним прошли

 позабытые события его истории, со всеми сопровождающими их обстоятельствами и в том самом порядке, в каком они в действительности следовали друг за другом.

Человеческое существо, которое бы грезило свое существование, вместо того чтобы изживать его, без сомнения, также удерживало бы в своей памяти в каждый данный момент бесконечное множество деталей своей прошлой истории. Наоборот, тот, кто отринул бы эту память со всем тем, что она порождает, непрерывно разыгрывал бы свое существование, вместо того чтобы действительно представлять его себе: сознательный автомат, он уносился бы всегда под уклон полезных привычек, продолжающих раздражение в подходящую к случаю реакцию. Первый никогда не вышел бы из сферы частного и даже индивидуального. Отводя каждому образу его дату во времени и его место в пространстве, он видел бы лишь то, чем этот образ отличен от других, а не то, в чем он с ними сходен. Второй, находясь всегда во власти привычки, умел бы наоборот выделить в данном положении лишь ту сторону, которой оно практически сходно с предыдущими положениями. Неспособный, конечно, мыслить всеобще, ибо общая идея предполагает представление по крайней мере возможной множественности образов воспоминания, он тем не менее развивался бы во всеобщем, ибо привычка есть то же самое в сфере действия, что обобщение в сфере мысли. Но эти два крайних состояния — состояние, при котором память насквозь созерцательная, схватывает лишь единичное в своем видении, и состояние, при котором память, насквозь активная, накладывает печать общности на свои действия, — обособляются и проявляются до конца лишь в исключительных случаях. В нормальной жизни состояния эти тесно проникают друг в друга и таким образом оба до некоторой степени отказываются от своей первоначальной чистоты. Первое выражается в припоминании различий, второе - в восприятии сходств: из столкновения обоих токов возникает общая идея.

304


П.П.Блонский

ОСНОВНЫЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ

ГЕНЕТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

ПАМЯТИ*

1. Основные виды памяти. Разногласия между исследователями памяти можно, конечно, объяснить субъективными причинами. Теории различных исследователей с различной степенью совершенства соответственно квалификации исследователей отражают одно и то же явление — память. Но разногласия настолько велики и в то же время настолько велика квалификация многих из этих исследователей, что закрадывается подозрение, в субъективных ли совершенствах исследователей только причина их разногласий.

Наш обзор истории проблемы памяти показывает, что с самого начала научной разработки этой проблемы память рассматривается в теснейшей связи с воображением, а объектом памяти считаются образы. Так рассматривала память античная психология. Такого же взгляда на нее, полностью или частично, придерживается ряд представителей новой психологии. Условимся называть память, имеющую дело с образами, образной памятью. Тогда мы можем сказать, что многие исследователи изучали, исключительно или преимущественно, образную память, и именно с изучения этой памяти началась история проблемы памяти. Но совершенно ясно, что те, которые изучают выучивание движениям <...>, изучают совершенно другой вид памяти. Если первые исследователи сближали память с воображением, то эти сближают память с привычкой. Условимся эту память называть, как это нередко делают, моторной памятью (la memoire motrice).

Техника экспериментального изучения так называемой механической памяти обычно состоит в предъявлении тем или иным способом бессмысленного вербального материала, который испытуемым известное количество раз вербально повторяется. Правда, не всегда, не во всех случаях давался вербальный материал, и не всегда испытуемый вербально повторял. Но огромное большинство исследований производилось именно так, и именно на них были получены все основные положения экспериментальной психологии памяти. Ясно, что такие исследования были, собственно говоря, исследованиями выучивания определенных речевых движений, поскольку влияние смысла тщательнейшим образом элиминировалось. Понятно поэтому, что эти исследования принципиально мало чем отличались от исследований, например, выучивания ручным движениям. Речь идет все о той же моторной памяти, памяти-привычке.

Но именно эту память устраняет из своего исследования Жане, и не ее он считает памятью в подлинном смысле этого слова. Наоборот, то, что Жане понимает под памятью, во многих отношениях прямая противоположность привычке. Если пользовать-

* Блонский П. П. Избранные педагогические и психологические сочинения: В 2 т. М.: Педагогика, 1979. Т. 2. С. 139-147.

 ся общепринятыми терминами, то память у Жане больше, чем на что-либо иное, похожа на то, что обыкновенно называют логической памятью, и является как бы своеобразной разновидностью ее.

Таким образом, когда различные исследователи изучали память, то одни изучали главным образом или даже исключительно образную память, память-воображение, другие - моторную память, память-привычку, а третьи, пожалуй, — логическую память, память-рассказ или память-мышление, как иногда интерпретировали эту память. Не удивительно, что, изучая совершенно различные виды памяти, исследователи приходили к различным результатам, думая, однако, при этом, что все они изучают одно и то же. Еще большая неразбериха получалась, когда один и тот же исследователь или компилятор (чаще всего так поступали именно авторы учебников или сводных работ о памяти) в одной и той же работе, при этом не отдавая себе в том отчета, смешивал воедино подобные различные, порой даже противоположные, результаты.

Моторная память, или память-привычка, образная память, или память-воображение, логическая память, или память-рассказ (на уточнении терминологии мы пока не останавливаемся), - вот три основных вида памяти, как они устанавливались из анализа истории проблемы памяти. Так, например, Аристотель изучал главным образом образную память, Уотсон — память-привычку, а Жане — память-рассказ. Наряду с этими тремя основными видами памяти некоторыми исследователями называется еще один вид памяти — аффективная память, память чувств. Особенно Рибо настаивал на существовании этой памяти, хотя не было недостатка и в тех исследователях, которые отрицали ее. Откладывая разбор дискуссии по этому вопросу до одной из следующих глав, допустим пока в виде предположения существование и этого — четвертого основного вида памяти.

Итак, разногласия между исследователями памяти объясняются в значительной степени тем, что они исследовали различные виды памяти. Таким образом, противоречия исследователей в этом отношении являются отражением реальных противоречий в самой изучаемой ими действительности - памяти, отражением тех противоречий, которые реально существуют между различными видами памяти.

Но что представляют собой эти виды памяти? Диалектик Гегель, как раз разбирая проблему представления, указывал на то, что способности представления или силы души, о которых учит обычная психология, на самом деле являются рядом ступеней развития представления. Нельзя ли попробовать применить эту точку зрения и к видам памяти? Не являются ли различные виды памяти лишь различными ступенями развития памяти?

2. Основные виды памяти как генетически различные "уровни"памяти (предварительная гипотеза). Даже самый беглый обзор онтогенетического развития человека показывает, что вышеупомянутые четыре основных вида памяти появляются в онтогенезе далеко не одновременно. Бесспорно, позже всех других видов памяти развивается память в понимании Жане, которую, не гонясь пока за точностью терминов, условимся называть памятью-рассказом, или логической памятью. По утверждению Жане, эта

305


память имеется у ребенка начиная только с 3 или 4 лет. Когда заканчивается развитие этой памяти, мы не знаем, но педагогический опыт показывает, что развитие этой памяти продолжается еще в юношеском возрасте.

По данным Штерна, первые зачатки свободных воспоминаний наблюдаются только на втором году жизни, и, пожалуй, было бы осторожнее всего именно с этим связывать начало выступания образной памяти. Даже если проявить уступчивость и допустить участие "образов" в "припоминании" в виде так называемой связанной памяти, когда ребенок припоминает что-либо ассоциированное с данным наличным стимулом, то, по Штерну, такое припоминание фигурирует только с 6 месяцев. С другой стороны, если считать для человека наиболее характерной образной памятью зрительную память, то, судя по тому, что эйдетические образы после полового созревания сильно ослабевают, правдоподобно предположить, что во всяком случае уже в юношеском возрасте образная память не прогрессирует.

Аффективная память наименее изучена, и еще даже не улеглась дискуссия о том, существует ли она. Поэтому здесь наши предположения могут быть особенно гадательны. Однако, кое-какие предположения, правда довольно неопределенные в смысле сроков, можно попытаться сделать. Если ребенок плачет или испугался после чего-либо, то здесь его плач и испуг - непосредственный результат действия данного стимула. Но если он плачет или испугался перед чем-нибудь, только от одного вида его, причем нет оснований предполагать здесь унаследованной инстинктивной реакции, то, пожалуй, наиболее правдоподобно предположить, что вид данного стимула оживил его прежнее чувство, т. е. что здесь имеет место аффективная память. Такие аффективные реакции до непосредственного действия данного стимула почти не изучены, в частности относительно сроков появления их. Но во всяком случае, они уже, несомненно, имеются у 6-месячного ребенка, даже, кажется, раньше.

"Самый первый сочетательный рефлекс вырабатывается уже на первом месяце жизни ребенка. Он состоит в следующем: если ребенка взять на руки в положении кормления, то он проявляет комплекс пищевых реакций без всякого при этом специального воздействия на пищевую зону... Если взять ребенка в вертикальном положении и поднести его к раскрытой груди матери с выдавленной каплей молока на ней, пищевой реакции нет. Если же ребенка берет в положении кормления сотрудник (мужчина), ребенок начинает делать сосательные движения. Очевидно, что самым ранним и первым сочетательным рефлексом является возникновение пищевых реакций в положении кормления. В течение первого месяца этот рефлекс вырабатывается у всех нормальных кормящихся грудью детей, так как при грудном кормлении имеются все необходимые для его выработки внешние условия"*. Если считать, вместе с Лебом, условные рефлексы "ассоциативной памятью", притом, конечно, моторной, то можно с достаточной правдоподобностью предположить, что мо-

* Бехтерев В.М., Щелованов Н.М. К обоснованию генетической рефлексологии // Новое в рефлексологии и физиологии нервной системы. Л.-М., 1925. С. 125-126.

 торная память начинает развиваться раньше всякого иного вида памяти. С другой стороны, педагогический опыт показывает, что младший школьный возраст — возраст, наиболее благоприятный для обучения ручному труду, танцам, катанию на коньках и т. п. На основании этого можно предположить, что, начиная с полового созревания, моторная память, во всяком случае, не прогрессирует.

Учение о врожденных идеях, все равно, будет ли это понятие или представление, отвергнуто. Но существование врожденных движений, притом связей движений (инстинктивные движения), несомненно. Если стать на точку зрения тех, кто, подобно Земо-ну, расширяет понятие памяти за пределы приобретаемого в жизни индивидуума опыта, то можно говорить о наследственности инстинктивных движений как о той моторной памяти, которой индивидуум обладает уже при рождении.

Так или иначе, в онтогенетическом развитии раньше всего выступает моторная память и, может быть, затем, но вскоре - аффективная память, несколько позже — образная память и гораздо позже — логическая память.

Но, пожалуй, самое яркое подтверждение того, что эти виды памяти — различные "уровни" ее, можно видеть в той последовательности, в какой расцвет функционирования одной памяти сменяет такой же расцвет другой памяти. Простое наблюдение показывает, что именно раннее детство является возрастом максимально интенсивного приобретения привычек. Оно же обнаруживает гегемонию так называемого "образного мышления", проще и точнее говоря, воображения - воспроизводящего и продуктивного (фантазия) — в дошкольном возрасте. Наконец, в школьным возрасте, и чем старше он, тем больше, на первый план выступает логическая память. Этот яркий факт дает основание предполагать, что виды памяти - на самом деле различные уровни, лучше говоря, различные ступени развития памяти.

Приблизительно ту же последовательность в развитии памяти дает рассмотрение филогенеза ее. Та память, о которой говорит Жане, конечно, принадлежит только человеку. Пускаться в предположение о существовании образов у животных, вообще, довольно рискованно, тем более для автора как не зоопсихолога. Однако можно предположить, что образы имеются у животных, видящих сны. Торндайк слишком далеко заходит в своем скептицизме, утверждая, что здесь простое нервное внутреннее возбуждение, для этого поведения <...>, например, собаки, лающей, ворчащей, машущей хвостом и т. п. во сне, слишком выразительно. Г. Эрхард рассказывает: "Как известно, существуют собаки, которые во сне "охотятся". Моя собака при этом лает высокими тонами и двигает или стучит ногами. Это случается всегда тогда, когда ее перед этим водили гулять в лес... Если она несколько дней не была в лесу, то я могу ее побудить "охотиться" во сне тем, что я только вызову запах леса искусственным образом - запахом сосновых игл"*. Таким образом, у высших млекопитающих с некоторой вероятностью можно предположить существование образов, а стало быть, и

* Erhard G. Ratzelhafte Sinnesempfindungen bei Tieren. Nature und Technik, 1924. B. 5,

306


образной памяти. Но если даже отнестись к этому скептически, то по отношению даже к самым диким племенам человеческим, когда-либо виденным, никто не станет отрицать у них существование развитой образной памяти, пожалуй, даже в большей степени, чем у культурного человека. Образная память, несомненно, в филогенезе появляется раньше логической и не раз поражала путешественников своей силой у так называемых первобытных племен. Возможно, хотя и сомнительно, что она имеется, пусть еще в слабой степени, и у высших млекопитающих.

С гораздо большей уверенностью можно утверждать, что моторная и аффективная память в филогенезе появляются очень рано. Как в этом убеждают опыты Иеркеса, повторенные в более уточненной форме Гекком, эти виды памяти имеются уже у дождевых червей. Опыты состояли в том, что червяку, доползшему до определенного места, нужно было обязательно свернуть или вправо, или влево, так как дальше нельзя было прямо ползти. При этом на одной стороне, если червяк поворачивал туда, он получал электрический удар. В первых опытах червяк одинаково часто сворачивал то вправо, то влево, но затем, примерно после 80-100 опытов, ясно обнаружилось, что в ту сторону, где получался электрический удар, он сворачивал гораздо реже, и в конце дрессировки, после 120—180 опытов, на 20 сворачиваний в сторону без электрического удара приходилось максимум 1-3 сворачивания в обратную сторону. Эти опыты решительно опровергают ранее пользовавшееся авторитетом мнение, что у червей, в отличие от высших животных, отсутствует "ассоциативная память". Больше того, наиболее простым объяснением возможности подобной дрессировки червей посредством боли является предположение о существовании у них аффективной памяти. В данном случае проще и правдоподобнее всего предположить, что дождевые черви запоминали боль, причем запоминали, разумеется, не в виде представлений — мыслей или образов, а единственное, что остается предположить, — в виде чувства, т. е. аффективной памяти *.

Что касается моторной памяти, то, если доверяться авторитетным зоопсихологам, ее можно обнаружить даже у простейших (protozoa). Описывая соответствующие опыты над рагатаесшт, Гемпель-манн говорит о "выучивании путем упражнения" у этого животного и заключает: "Физиологические изменения, необходимые для выполнения соответствующей совокупности движений, протекают вследствие частого повторения все быстрее. Должен, конечно, после каждого протекания реакции оставаться, сохраняться, "энграфироваться" след, остаток, благодаря чему облегчается следующее протекание. Мы, стало быть, имеем дело с мнемическим процессом в смысле Земона!" **.

Таким образом, и в филогенезе мы имеем все тот же ряд: моторная память - аффективная память - образная память — логическая память в смысле Жане. Каждый из членов этого ряда следует в определенной последовательности за другим.

* Hemphelmann F. Tierpsychologie. Vom Stand-punkte des Biologen. "Akadverlagsgesellschaft". Leipzig, 1926. S. 165.

'* Там же. S. 77.

 Так, на основании онтогенетических и филогенетических данных удалось установить, что основные виды памяти являются как бы членами одного и того же последовательного ряда, и в филогенезе и в онтогенезе они развиваются в определенной последовательности друг за другом.

Чем ближе к началу этого ряда, тем в меньшей степени имеет место сознание, и даже, наоборот, активность его мешает памяти. Инстинктивные и привычные движения обычно совершаются автоматически, без участия сознания, а когда мы на автоматически совершенные привычные движения направляем сознание, то этим производство таких движений скорее затрудняется. Даже очень опытный танцор может сбиться, думая, как ему двигать ногами. Дискуссия о том, существует ли аффективная память, как мы увидим, возникла в значительной мере потому, что произвольная репродукция чувств трудна, почти невозможна, тогда как непроизвольно они то и дело репродуцируются.

Как образная, так и логическая память лежат уже в сфере сознания. Но и здесь их положение по отношению к сознанию различно: вряд ли кто станет оспаривать, что в логической памяти сознание принимает гораздо большее участие.

Таким образом, можно предположить, что различные виды памяти, развивающиеся последовательно один за другим, находятся на различных уровнях сознания, относятся к различным ступеням развития сознания. Это еще раз укрепляет нас в предположении, что виды памяти не что иное, как различные уровни памяти, или, точнее и правильнее, различные стадии развития памяти, различные ступени.

Понятие "уровень", введенное в неврологию английскими невропатологами (Джексон, Хед) и отсюда перенесенное некоторыми исследователями (в том числе и мной) в психологию, нельзя признать вполне удовлетворяющим. Еще менее может удовлетворять как будто более распространенное среди генетических психологов, особенно немецких (Шторх, Вернер), понятие "слой". Эти понятия слишком статические, механистические. Они не внушают идеи движения, перехода. А между тем движение, переход, несомненно, имеют место.

Память-привычка - моторная память. Не случайно условные рефлексы, считаемые некоторыми одним из видов этой памяти, а другими интерпретируемые как, вообще, ассоциативная (моторная) память, собственно говоря, являются предметом физиологии, а не психологии; здесь есть движение, но не сознание. С другой стороны, та память, о которой говорит Жане, очень походит на мышление. Так, установленный выше ряд памяти имеет своим началом движение без участия сознания, а концом -мышление.

История изучения памяти показывает, что это изучение началось со сближения памяти и воображения, да и сейчас в обычных курсах психологии обе эти функции оказываются часто смежными, близко родственными друг другу. И в этом есть большой смысл: именно образная память есть, так сказать, типичная память, память как таковая. Память, в понимании Жане, не воспроизводит факт, а рассказывает о нем, и это так же похоже на воспроизведение воспринятого факта, как книга похожа на

307


тот предмет, который является ее темой, например, как книга о сражении похожа на сражение. С другой стороны, привычка не воспроизводит в сознании, а просто повторяет снова то же движение, и это так же можно назвать воспоминанием, как повторную порцию кушанья можно назвать воспоминанием о первой порции его.

Таким образом, в нашем ряде различных видов или "уровней" памяти каждый из них обладает своеобразными особенностями, отличающими его от других, но в то же время между ними существуют связь и взаимопереходы.

3. Тема исследования. Вопрос об отношении между памятью и привычкой привлекал к себе большое внимание исследователей, и разбор его проник даже в современные курсы психологии, которые обычно уделяют ему известное место. Совершенно иначе обстоит дело с вопросом об отношении между памятью и мышлением. Если раньше, в предыдущие столетия, этот вопрос привлекал внимание, правда, скорее философов и преимущественно поскольку он был связан с вопросом об отношении между простым опытом и научным познанием, то в современной психологии он не пользуется даже и таким вниманием. Господствовавшая эмпирическая психология, находящаяся под сильнейшим влиянием эмпирической философии, не была склонна, судя по сравнительно небольшому количеству работ, да и не могла по своим узким эмпирическим философским установкам заняться как следует проблемой мышления. То философское направление, которое, по словам Энгельса, "чванясь тем, что оно пользуется только опытом, относится к мышлению с глубочайшим презрением" *, не давало эмпирической психологии ни желания, ни возможности исследовать мышление. Любые курсы эмпирической психологии более или менее содержательны, пока речь идет об ощущениях, восприятии, внимании и памяти, но чем ближе к мышлению, тем они становятся все более

 бессодержательными. Проблема психологии мышления как бы уступалась представителям так называемой "философской психологии", где она трактовалась в духе старомодной идеалистической болтовни. Эмпирическая психология обрывалась на памяти, да и ту изучала далеко не до конца. Для этой психологии характерно, что как раз та память, которая ближе всего стоит к мышлению, ею наименее изучалась. Наоборот, самая элементарная с генетической точки зрения память, память-привычка, моторная память (включим сюда и вербальную, т. е. моторную память речевых движений), пользуется максимальным вниманием современных представителей эмпирической психологии. Так, стало быть, даже главу о памяти они дорабатывают не до конца, застревая скорее на первых разделах ее. С такой главой о памяти и с почти совершенно не разработанной главой о мышлении эмпирическая психология, конечно, не могла не только разрешить, но даже правильно поставить вопрос об отношении между памятью и мышлением. Точно так же не могла ни решить, ни правильно поставить этот вопрос идеалистическая, так называемая "философская психология", усилия которой под влиянием ее идеалистических установок были направлены скорее на то, чтобы между памятью и мышлением создать непроходимую пропасть.

А между тем мы видим, что память, поднимаясь в связи с развитием все на более и более высокую ступень сознания, тем самым все более и более приближается к мышлению в конце концов настолько близко, что даже в повседневной речи в этих случаях без различения употребляются слова "вспомнил" и "подумал", да и специалист-исследователь теряется в своем анализе, где кончается в таких случаях память, а где начинается мышление. Тем настоятельней становится вопрос об отношении между памятью и мышлением, и попытку подойти к решению этого вопроса представляет настоящее исследование. <...>

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-ое изд. Т. 20. С. 373. 308


А.Р.Лурия

МАЛЕНЬКАЯ КНИЖКА О БОЛЬШОЙ ПАМЯТИ*

Начало

Начало этой истории относится еще к двадцатым годам этого века.

В лабораторию автора - тогда еще молодого психолога - пришел человек и попросил проверить его память.

Человек - будем его называть Ш. - был репортером одной из газет, и редактор отдела этой газеты был инициатором его прихода в лабораторию.

Как всегда, по утрам редактор отдела раздавал своим сотрудникам поручения: он перечислял им список мест, куда они должны были пойти, и называл, что именно они должны были узнать в каждом месте. Ш. был среди сотрудников, получивших поручения. Список адресов и поручений был достаточно длинным, и редактор с удивлением отметил, что Ш. не записал ни одного из поручений на бумаге. Редактор был готов сделать выговор невнимательному подчиненному, но Ш. по его просьбе в точности повторил все, что ему было задано. Редактор попытался ближе разобраться, в чем дело, и стал задавать Ш. вопросы о его памяти, но тот высказал лишь недоумение: разве то, что он запомнил все, что ему было сказано, так необычно? Разве другие люди не делают то же самое? Тот факт, что он обладает какими-то особенностями памяти, отличающими его от других людей, оставался для него незамеченным.

Редактор направил его в психологическую лабораторию для исследования памяти, — и вот он сидел передо мною.

Ему было в то время немногим меньше тридцати. Его отец был владельцем книжного магазина, мать хотя и не получила образования, но была начитанной и культурной женщиной. У него много братьев и сестер — все обычные, уравновешенные, иногда одаренные люди; никаких случаев душевных заболеваний в семье не было. Сам Ш. вырос в небольшом местечке, учился в начальной школе; затем у него обнаружились способности к музыке, он поступил в музыкальное училище, хотел стать скрипачом, но после болезни уха слух его снизился, и он увидел, что вряд ли сможет с успехом готовиться к карьере музыканта. Некоторое время он искал, чем бы ему заняться, и случай привел его в газету, где он стал работать репортером. У него не было ясной жизненной линии, планы его были достаточно неопределенными. Он производил впечатление несколько замедленного, иногда даже робкого человека, который был озадачен полученным поручением. Как уже сказано, он не видел в себе никаких особенностей и не представлял, что его память чем-либо отличается от памяти окружающих. Он с некоторой растерянностью передал мне просьбу редактора и с любопытством ожидал, что может дать исследование, если

* Лурия А.Р. Маленькая книжка о большой памяти. М.: Эйдос, 1994. С  8-47  Первое издание вышло в 1968 г.

 оно будет проведено. Так началось наше знакомство, которое продолжалось почти тридцать лет, заполненных опытами, беседами и перепиской.

Я приступил к исследованию Ш. с обычным для психолога любопытством, но без большой надежды, что опыты дадут что-нибудь примечательное.

Однако уже первые пробы изменили мое отношение и вызвали состояние смущения и озадаченности, на этот раз не у испытуемого, а у экспериментатора.

Я предложил Ш. ряд слов, затем чисел, затем букв, которые либо медленно прочитывал, либо предъявлял в написанном виде. Он внимательно выслушивал ряд или прочитывал его и затем в точном порядке повторял предложенный материал.

Я увеличил число предъявляемых ему элементов, давал 30, 50, 70 слов или чисел, - это не вызывало никаких затруднений. Ш. не нужно было никакого заучивания, и если я предъявлял ему ряд слов или чисел, медленно и раздельно читая их, он внимательно вслушивался, иногда обращался с просьбой остановиться или сказать слово яснее, иногда, сомневаясь, правильно ли он услышал слово, переспрашивал его. Обычно во время опыта он закрывал глаза или смотрел в одну точку. Когда опыт был закончен, он просил сделать паузу, мысленно проверял удержанное, а затем плавно, без задержки воспроизводил весь прочитанный ряд.

Опыт показал, что с такой же легкостью он мог воспроизводить длинный ряд и в обратном порядке — от конца к началу; он мог легко сказать, какое слово следует за какими и какое слово было в ряду перед названным. В последних случаях он делал паузу, как бы пытаясь найти нужное слово, и затем -легко отвечал на вопрос, обычно не делая ошибок.

Ему было безразлично, предъявлялись ли ему осмысленные слова или бессмысленные слоги, числа или звуки, давались ли они в устной или в письменной форме; ему нужно было лишь, чтобы один элемент предлагаемого ряда был отделен от другого паузой в 2—3 секунды, и последующее воспроизведение ряда не вызывало у него никаких затруднений.

Вскоре экспериментатор начал испытывать чувство, переходящее в растерянность. Увеличение ряда не приводило Ш. ни к какому заметному возрастанию трудностей, и приходилось признать, что объем его памяти не имеет ясных границ. Экспериментатор оказался бессильным в, казалось бы, самой простой для психолога задаче — измерении объема памяти. Я назначил Ш. вторую, затем третью встречу. За ними последовал еще целый ряд встреч. Некоторые встречи были отделены днями и неделями, некоторые — годами.

Эти встречи еще более осложнили положение экспериментатора.

Оказалось, что память Ш. не имеет ясных границ не только в своем объеме, но и в прочности удержания следов. Опыты показали, что он с успехом - и без заметного труда — может воспроизводить любой длинный ряд слов, данных ему неделю, месяц, год, много лет назад. Некоторые из таких опытов, неизменно кончавшихся успехом, были проведены спустя 15—16 лет (!) после первичного запоминания ряда и без всякого предупреждения. В подобных случаях Ш. садился, закрывал глаза, делал паузу, а затем

309


говорил: "да-да ... это было у вас на той квартире ... вы сидели за столом, а я на качалке ... вы были в сером костюме и смотрели на меня так ... вот ... я вижу, что вы мне говорили" ... — и дальше следовало безошибочное воспроизведение прочитанного ряда.

Если принять во внимание, что Ш. к этому времени стал известным мнемонистом и должен был запоминать многие сотни и тысячи рядов, - этот факт становится еще более удивительным.

Все это заставило меня изменить задачу и заняться попытками не столько измерить его память, сколько попытками дать ее качественный анализ, описать ее психологическую структуру.

В дальнейшем к этому присоединилась и другая задача, о которой было сказано выше, — внимательно изучить особенности психических процессов этого выдающегося мнемониста.

Этим двум задачам и было посвящено дальнейшее исследование, результаты которого сейчас -спустя много лет — я попытаюсь изложить систематически. <...>

Исходные факты

В течение всего нашего исследования запоминание Ш. носило непосредственный характер, и его механизмы сводились к тому, что он либо продолжал видеть предъявляемые ему ряды слов или цифр, или превращал диктуемые ему слова или цифры в зрительные образы. Наиболее простое строение имело запоминание таблицы цифр, писанных мелом на доске.

Ш. внимательно вглядывался в написанное, закрывал глаза, на мгновение снова открывал их, отворачивался в сторону и по сигналу воспроизводил написанный ряд, заполняя пустые клетки соседней таблицы, или быстро называл подряд данные числа. Ему не стоило никакого труда заполнять пустые клетки нарисованной таблицы цифрами, которые указывали ему вразбивку, или называть предъявленный ряд цифр в обратном порядке. Он легко мог назвать цифры, входящие в ту или другую вертикаль, "прочитывать" их по диагонали, или, наконец, составлять из единичных цифр одно многозначное число.

Для запечатления таблицы в 20 цифр ему было достаточно 35—40 секунд, в течение которых он несколько раз всматривался в таблицу; таблица в 50 цифр занимала у него несколько больше времени, но он легко запечатлевал ее за 2,5—3 минуты, в течение которых он несколько раз фиксировал таблицу взором, а затем — с закрытыми глазами — проверял себя. <...>

Как же протекал у Ш. процесс "запечатления" и последующего "считывания" предложенной таблицы?

Мы не имели другого способа ответить на этот вопрос, кроме прямого опроса нашего испытуемого.

С первого взгляда результаты, которые получились при опросе Ш., казались очень простыми.

Ш. заявлял, что он продолжает видеть запечатлеваемую таблицу, написанную на доске или на листке бумаги, и он должен лишь "считывать" ее, перечисляя последовательно входящие в ее состав цифры или буквы, поэтому для него в целом остается безразличным, "считывает" ли он таблицу с начала

 или с конца, перечисляет элементы вертикали или диагонали, или читает цифры, расположенные по "рамке" таблицы. Превращение отдельных цифр в одно многозначное число оказывается для него не труднее, чем это было бы для каждого из нас, если бы ему предложили проделать эту операцию с цифрами таблицы, которую можно было длительно разглядывать. "Запечатленные" цифры Ш. продолжал видеть на той же черной доске, как они были показаны, или же на листе белой бумаги; цифры сохраняли ту же конфигурацию, которой они были написаны, и, если одна из цифр была написана нечетко, Ш. мог неверно "считать" ее, например, принять 3 за 8 или 4 за 9. Однако уже при этом счете обращают на себя внимание некоторые особенности, показывающие, что процесс запоминания носит вовсе не такой простой характер.

Синестезии

Все началось с маленького и, казалось бы, несущественного наблюдения.

Ш. неоднократно замечал, что, если исследующий произносит какие-нибудь слова, например, говорит "да" или "нет", подтверждая правильность воспроизводимого материала или указывая на ошибки, — на таблице появляется пятно, расплывающееся и заслоняющее цифры; и он оказывается принужден внутренне "менять" таблицу. То же самое бывает, когда в аудитории возникает шум. Этот шум сразу превращается в "клубы пара" или "брызги", и "считывать" таблицу становится труднее.

Эти данные заставляют думать, что процесс удержания материала не исчерпывается простым сохранением непосредственных зрительных следов и что в него вмешиваются дополнительные элементы, говорящие о высоком развитии у Ш. синестезии.

Если верить воспоминаниям Ш. о его раннем детстве, — а к ним нам еще придется возвращаться особо, — такие синестезии можно было проследить у него еще в очень раннем возрасте.

"Когда - около 2-х или 3-х лет, - говорил Ш., — меня начали учить словам молитвы на древнееврейском языке, я не понимал их, и эти слова откладывались у меня в виде клубов пара и брызг... Еше и теперь я вижу, когда мне говорят какие-нибудь звуки ..."

Явление синестезии возникало у Ш. каждый раз, когда ему давались какие-либо тоны. Такие же (си-нестезические), но еще более сложные явления возникали у него при восприятии голоса, а затем и звуков речи.

Вот протокол опытов, проведенных над Ш. в лаборатории физиологии слуха Института неврологии Академии медицинских наук.

Ему дается тон высотой в 30 Гц с силой звука в 100 дБ. Он заявляет, что сначала он видел полосу шириной в 12-15 см цвета старого серебра; постепенно полоса сужается и как бы удаляется от него, а затем превращается в какой-то предмет, блестящий как сталь. Постепенно тон принимает характер вечернего света, звук продолжает рябить серебряным блеском <...>

310


Ему дается тон в 250 Гц и 64 дБ. Ш. видит бархатный шнурок, ворсинки которого торчат во все стороны. Шнурок окрашен в нежно-приятно розово-оранжевый цвет. <...>

Ему дается тон в 2000 Гц и 113 дБ. Ш. говорит: "Что-то вроде фейерверка, окрашенного в розово-красный цвет.., полоска шершавая, неприятная... неприятный вкус, вроде пряного рассола... Можно поранить руку. <...>"

Опыты повторялись в течение нескольких дней, и одни и те же раздражители неизменно вызывали одинаковые переживания.

Значит, Ш. действительно относился к той замечательной группе людей, в которую, между прочим, входил и композитор Скрябин и у которого в особенно яркой форме сохранилась комплексная "синестезическая" чувствительность: каждый звук непосредственно рождал переживания света и цвета и, как мы еще увидим ниже, - вкуса и прикосновения. <...>

Синестезические переживания Ш. проявлялись и тогда, когда он вслушивался в чей-нибудь голос.

"Какой у вас желтый и рассыпчатый голос", — сказал он как-то раз беседовавшему с ним Л. С. Выготскому. "А вот есть люди, которые разговаривают как-то многоголосо, которые отдают целой композицией, букетом.., - говорил он позднее, - такой голос был у покойного С. М. Эйзенштейна, как будто какое-то пламя с жилками надвигалось на меня... <...>"

"От цветного слуха я не могу избавиться и по сей день... Вначале встает цвет голоса, а потом он удаляется — ведь он мешает... Вот как-то сказал слово - я его вижу, а если вдруг посторонний голос -появляются пятна, вкрадываются слоги, и я уже не могу разобрать..." <...>

"Линия", "пятна" и "брызги" вызывались не только тоном, шумом и голосом. Каждый звук речи сразу же вызывал у Ш. яркий зрительный образ, каждый звук имел свою зрительную форму, свой цвет, свои отличия на вкус. <...>

Аналогично переживал Ш. цифры:

"Для меня 2, 4, 6, 5 — не просто цифры. Они имеют форму. 1 - это острое число, независимо от его графического изображения, это что-то законченное, твердое <...>; 5 — полная законченность в виде конуса, башни, фундаментальное; 6 — это первая за "5", беловатая; 8 - невинное, голубовато-молочное, похожее на известь" и т. д.

Значит, у Ш. не было той четкой грани, которая у каждого из нас отделяет зрение от слуха, слух — от осязания или вкуса. <...> Они [синестезии] возникли очень рано и сохранялись у него до самого последнего времени; они, как мы увидим ниже, накладывали свой отпечаток на его восприятие, понимание, мышление, они входили существенным компонентом в его память.

Запоминание "по линиям" и "по брызгам" вступало в силу в тех случаях, когда Ш. предъявлялись отдельные звуки, бессмысленные слоги и незнакомые слова. В этих случаях Ш. указывал, что звуки, голоса или слова вызывали у него какие-то зрительные впечатления - "клубы дыма", "брызги", "плавные или изломанные линии"; иногда они вызывали

 ощущение вкуса на языке, иногда ощущение чего-то мягкого или колючего, гладкого или шершавого.

Эти синестезические компоненты каждого зрительного и особенно слухового раздражения были в ранний период развития Ш. очень существенной чертой его запоминания, и лишь позднее — с развитием смысловой и образной памяти — отступали на задний план, продолжая, однако, сохраняться в любом запоминании.

Значение этих синестезий для процесса запоминания объективно состояло в том, что синестезические компоненты создавали как бы фон каждого запоминания, неся дополнительно "избыточную" информацию и обеспечивая точность запоминания: если почему-либо (это мы еще увидим ниже) Ш. воспроизводил слово неточно — дополнительные синестезические ощущения, не совпадавшие с исходным словом, давали ему почувствовать, что в его воспроизведении "что-то не так" и заставляли его исправлять допущенную неточность.

<...> "Я обычно чувствую и вкус, и вес слова -и мне уже делать нечего — оно само вспоминается.., а описать трудно. Я чувствую в руке — скользнет что-то маслянистое - из массы мельчайших точек, но очень легковесных — это легкое щекотание в левой руке, - и мне уже больше ничего не нужно..." (Опыт 22/V 1939 г.).

Синестезические ощущения, выступавшие открыто при запоминании голоса, отдельных звуков или звуковых комплексов, теряли свое ведущее зна чение и оттеснялись на второй план при запоминании слов. <...>

Слова и образы

<...> Каждое слово вызывало у Ш. наглядный образ, и отличия Ш. от обычных людей заключались в том, что эти образы были несравненно более яркими и стойкими, а также и в том, что к ним неизменно присоединялись те синестезические компоненты (ощущение цветных пятен, "брызг" и "линий"), которые отражали звуковую структуру слова и голос произносившего.

Естественно поэтому, что зрительный характер запоминания, который мы уже видели выше, сохранял свое ведущее значение и при запоминании слов. <...>

"Когда я услышу слово "зеленый", появляется зеленый горшок с цветами; "красный" - появляется человек в красной рубашке, который подходит к нему. "Синий" - и из окна кто-то помахивает синим флажком... Даже цифры напоминают мне образы... Вот / -это гордый стройный человек; 2 - женщина веселая; 3 — угрюмый человек, не знаю почему"...<...>

Легко видеть, что в образах, которые возникают от слов и цифр, совмещаются наглядные представления и те переживания, которые характерны для синестезии Ш. Если Ш. слышал понятное слово -эти образы заслоняли синестезические переживания; если слово было непонятным и не вызывало никакого образа — Ш. запоминал его "по линиям": звуки снова превращались в цветовые пятна, линии, брыз-

311


ги, и он запечатлевал этот зрительный эквивалент, на этот раз относящийся к звуковой стороне слова. Когда III. прочитывал длинный ряд слов — каждое из этих слов вызывало наглядный образ; но слов было много — и Ш. должен был "расставлять" эти образы в целый ряд. Чаще всего — и это сохранялось у Ш. на всю жизнь - он "расставлял" эти образы по какой-нибудь дороге. Иногда это была улица его родного города, двор его дома, ярко запечатлевшийся у него еще с детских лет. Иногда это была одна из московских улиц. Часто он шел по этой улице — нередко это была улица Горького в Москве, начиная с площади Маяковского, медленно продвигаясь вниз и "расставляя" образы у домов, ворот и окон магазинов, и иногда незаметно для себя оказывался вновь в родном Торжке и кончал свой путь... у дома его детства!.. Легко видеть, что фон, который он избирал для своих "внутренних прогулок", был близок к плану сновидения и отличался от него только тем, что он легко исчезал при всяком отвлечении внимания и столь же легко появлялся снова, когда перед Ш. возникала задача вспомнить "записанный" ряд.

Эта техника превращения предъявленного ряда слов в наглядный ряд образов делала понятным, почему Ш. с такой легкостью мог воспроизводить длинный ряд в прямом или обратном порядке, быстро называть слово, которое предшествовало данному или следовало за ним: для этого ему нужно было только начать свою прогулку с начала или с конца улицы или найти образ названного предмета и затем "посмотреть" на то, что стоит с обеих сторон от него. Отличия от обычной образной памяти заключались лишь в том, что образы Ш. были исключительно яркими и прочными, что он мог "отворачиваться" от них, а затем, "поворачиваясь" к ним, видеть их снова*. <...>

Убедившись в том, что объем памяти Ш. практически безграничен, что ему не нужно "заучивать", а достаточно только "запечатлевать" образы, что он может вызывать эти образы через очень длительные сроки (мы дадим ниже примеры того, как предложенный ряд точно воспроизводился Ш. через 10 и даже через 16 лет), мы, естественно, потеряли всякий интерес к попытке "измерить" его память; мы обратились к обратному вопросу: может ли он забывать, и попытались тщательно фиксировать случаи, когда Ш. упускал то или иное слово из воспроизводимого им ряда.

Такие случаи встречались и, что особенно интересно, встречались нередко.

Чем же объяснить "забывание" у человека со столь мощной памятью? Чем объяснить, далее, что у Ш. могли встречаться случаи пропуска запоминаемых элементов и почти не встречались случаи неточного воспроизведения (например, замены нужного слова синонимом или близким по ассоциации словом)?

Исследование сразу же давало ответ на оба вопроса. Ш. не "забывал" данных ему слов; он "пропускал" их при "считывании", и эти пропуски всегда просто объяснялись.

* По такой технике "наглядного размещения" и "наглядного считывания" образов Ш. был очень близок к другому мнемонис-ту Ишихара, описанному в свое время в Японии. Tukasa Susukita. Untersuchungen eines auBerordentichen Gedachtnisses in Japan // "Tohoku Psychological Folia", J. Sendai. 1933-1934. P.15-42, 111-134.

 Достаточно было Ш. "поставить" данный образ в такое положение, чтобы его было трудно "разглядеть", например, "поместить" его в плохо освещенное место или сделать так, чтобы образ сливался с фоном и становился трудно различимым, как при "считывании" расставленных им образов этот образ пропускался, и Ш. "проходил" мимо этого образа, "не заметив" его.

Пропуски, которые мы нередко замечали у Ш. (особенно в первый период наблюдений, когда техника запоминания была у него еще недостаточно развита), показывали, что они были не дефектами памяти, а дефектами восприятия, иначе говоря, они объяснялись не хорошо известными в психологии нейродинамическими особенностями сохранения следов (ретро- и проактивным торможением, угасанием следов и т.д.), а столь же хорошо известными особенностями зрительного восприятия (четкостью, контрастом, выделением фигуры из фона, освещенностью и т. д.).

Ключ к его ошибкам лежал, таким образом, в психологии восприятия, а не в психологии памяти.

Иллюстрируем это выдержками из многочисленных протоколов. Воспроизводя длинный ряд слов, Ш. пропустил слово "карандаш". В другом ряде было пропущено слово "яйцо". В третьем — "знамя", в четвертом - "дирижабль". Наконец, в одном ряду Ш. пропустил непонятное для него слово "путамен". Вот как он объяснял свои ошибки.

"Я поставил "карандаш" около ограды - вы знаете эту ограду на улице, — и вот карандаш слился с этой оградой, и я прошел мимо него... То же было и со словом "яйцо". Оно было поставлено на фоне белой стены и слилось с ней. Как я мог разглядеть белое яйцо на фоне белой стены?.. Вот и "дирижабль", он серый и слился с серой мостовой... И "знамя" -красное знамя, а вы знаете, ведь здание Моссовета красное, я поставил его около стены - и прошел мимо него... А вот "путамен" - я не знаю, что это такое... Оно такое темное слово - я не разглядел его.., а фонарь был далеко..." <...>

Трудности

При всех преимуществах непосредственного образного запоминания оно вызвало у Ш. естественные трудности. Эти трудности становились тем более выраженными, чем больше Ш. был принужден заниматься запоминанием большого и непрерывного меняющегося материала, — а это стало возникать все чаще тогда, когда он, оставив свою первоначальную работу, стал профессиональным мнемонистом. <...>

Начинается второй этап — этап работы над упрощением форм запоминания, этап разработки новых способов, которые дали бы возможность обогатить запоминание, сделать его независимым от случайностей, дать гарантии быстрого и точного воспроизведения любого материала и в любых условиях.

Эйдотехннка

Первое, над чем Ш. должен был начать работать, — это освобождение образов от тех случайных влияний, которые могли затруднить их "считывание". Эта задача оказалась очень простой.

312


"Я знаю, что мне нужно остерегаться, чтобы не пропустить предмет, - и я делаю его большим. Вот я говорил вам - слово "яйцо". Его легко было не заметить.., и я делаю его большим... и прислоняю к стене дома, и лучше освещаю его фонарем".<...>

Увеличение размеров образов, их выгодное освещение, правильная расстановка - все это было первым шагом той "эйдотехники", которой характеризовался второй этап развития памяти Ш. Другим приемом было сокращение и символизация образов, к которой Ш. не прибегал в раннем периоде формирования его памяти и который стал одним из основных приемов в период его работы профессионального мнемониста.

"Раньше, чтобы запомнить, я должен был представить себе всю сцену. Теперь мне достаточно взять какую-нибудь условную деталь. Если мне дали слово "всадник", мне достаточно поставить ногу со шпорой. <...> Теперешние образы не появляются так четко и ясно, как в прежние годы... Я стараюсь выделить то, что нужно."

<...> Прием сокращения и символизации образов привел Ш. к Третьему приему, который постепенно приобрел для него центральное значение.

Получая на сеансах своих выступлений тысячи слов, часто нарочито сложных и бессмысленных, Ш. оказался принужден превращать эти ничего не значащие для него слова в осмысленные образы. Самым коротким путем для этого было разложение длинного и не имеющего смысла слова или бессмысленной для него фразы на ее составные элементы с попыткой осмыслить выделенный слог, использовав близкую к нему ассоциацию. <...>

Мы ограничиваемся несколькими примерами, иллюстрирующими ту виртуозность, с которой Ш. пользовался приемами семантизации и эйдотехники. <...>

В декабре 1937 г. Ш. была прочитана первая строфа из "Божественной комедии".

Nel mezzo del camin di nostra vita Mi ritrovai par una selva oscura, Che la diritta via era smarita, Ahi quanta a dir qual era e cosa dura.

Как всегда, Ш. просил произносить слова предлагаемого ряда раздельно, делая между каждым из них небольшие паузы, которые были достаточны, чтобы превратить бессмысленные для него звукосочетания в осмысленные образы.

Естественно, что он воспроизвел несколько данных ему строф "Божественной комедии" без всяких ошибок, с теми же ударениями, с какими они были произнесены. Естественно было и то, что это воспроизведение было дано им при проверке, которая была неожиданно проведена... через 15 лет!

Вот те пути, которые использовал Ш. для запоминания:

"Nel - я платил членские взносы, и там в коридоре была балерина Нельская; меццо (mezzo) - я скрипач, я поставил рядом с нею скрипача, который играет на скрипке; рядом - папиросы "Дели" — это del; рядом тут же я ставлю камин (camin), di -

 это рука показывает дверь; nos - это нос, человек попал носом в дверь и прищемил его; tra - он поднимает ногу через порог, там лежит ребенок - это "vita", витализм; mi - я поставил еврея, который говорит "ми здесь ни при чем"; ritrovai - реторта, трубочка прозрачная, она пропадает, - и еврейка бежит, кричит "вай!" — это vai... Она бежит, и вот на углу Лубянки — на извозчике едет per - отец. На углу Сухаревки стоит милиционер, он вытянут, стоит как единица (una). Рядом с ним я ставлю трибуну, и на ней танцует Сельва (selva); но чтобы она не была Сильва - над ней ломаются подмостки - это звук "е"

Мы могли бы продолжить записи из нашего протокола, но способы запоминания достаточно ясны и из этого отрывка. Казалось бы, хаотическое нагромождение образов лишь усложняет задачу запоминания четырех строчек поэмы; но поэма дана на незнакомом языке, и тот факт, что Ш., затративший на выслушивание строфы и композицию образов не более нескольких минут, мог безошибочно воспроизвести данный текст и повторить его... через 15 лет, "считывая" значения с использованных образов, показывает, какое значение получили для него описанные приемы. <...>

Чтение только что приведенных протоколов может создать естественное впечатление об огромной, хотя и очень своеобразной, логической работе, которую Ш. проводит над запоминаемым материалом.

Нет ничего более далекого от истины, чем такое впечатление. Вся большая и виртуозная работа, многочисленные примеры которой мы только что привели, носит у Ш. характер работы над образом, или, как мы это обозначили в заголовке раздела, — своеобразной эйдотехники, очень далекой от логических способов переработки получаемой информации. Именно поэтому Ш., исключительно сильный в разложении предложенного материала на осмысленные образы и в подборе этих образов, оказывается совсем слабым в логической организации запоминаемого материала, и приемы его "эйдотехники" оказываются не имеющими ничего общего с логической "мнемотехникой", развитие и психологическое строение которой было предметом такого большого числа психологических исследований*.

Этот факт можно легко показать на той удивительной диссоциации огромной образной памяти и полном игнорировании возможных приемов логического запоминания, которую можно было легко показать у Ш.

Мы приведем лишь два примера опытов, посвященных этой задаче. В самом начале работы с Ш. - в конце 20-х годов — Л.С.Выготский предложил ему запомнить ряд слов, в число которых входило несколько названий птиц. Через несколько лет - в 1930 г. - А. Н. Леонтьев, изучавший тогда память Ш., предложил ему ряд слов, в число которых было включено несколько названий жидкостей.

После того как эти опыты были проведены, Ш. было предложено отдельно перечислить названия птиц в первом и названия жидкостей во втором опыте.

* См.: Леонтьев А. Н. Развитие памяти. М., 1931; его же. Проблемы развития психики. М., 1959; Смирнов А. А. Психология запоминания. М., 1948; и др.

313


В то время Ш. еще запоминал преимущественно "по линиям", — и задача избирательно выделять слова одной категории оказалась совершенно недоступной ему: самый факт, что в число предъявленных ему слов входят сходные слова, оставался незамеченным и стал осознаваться им только после того, как он "считал" все слова и сопоставил их между собой. <...>

Мы сказали об удивительной памяти Ш. почти все, что мы узнали из наших опытов и бесед. Она стала для нас такой ясной, - и осталась такой непонятной.

Мы узнали многое о ее сложном строении. <...>

И все же, как мало мы знаем об этой удивительной памяти! Как можем мы объяснить ту прочность, с которой образы сохраняются у Ш. многими годами, если не десятками лет? Какое объяснение мы можем дать тому, что сотни и тысячи рядов, которые он запоминал, не тормозят друг друга, и что Ш. практически мог избирательно вернуться к любому из них через 10, 12, 17 лет? Откуда взялась эта нестираемая стойкость следов? <...>

Его исключительная память, бесспорно, остается его природной и индивидуальной особенностью*, и все технические приемы, которые он применяет, лишь надстраиваются над этой памятью, а не "симулируют" ее иными, не свойственными ей приемами.

До сих пор мы описывали выдающиеся особенности, которые проявлял Ш. в запоминании отдельных элементов — цифр, звуков и слов.

Сохраняются ли эти особенности при переходе к запоминанию более сложного материала — наглядных ситуаций, текстов, лиц? Сам Ш. неоднократно жаловался на ... плохую память на лица.

"Они такие непостоянные, - говорил он. — Они зависят от настроения человека, от момента встречи, они все время изменяются, пугаются по окраске, и поэтому их так трудно запомнить".

В этом случае синестезические переживания, которые в описанных раньше опытах гарантировали нужную точность припоминания удержанного материала, здесь превращаются в свою противоположность и начинают препятствовать удержанию в памяти. Та работа по выделению существенных, опорных пунктов узнавания, которую проделывает каждый из нас при запоминании лиц (процесса, который еще очень плохо изучен психологией**), по-видимому, выпадает у Ш., и восприятие лиц сближается у него с восприятием постоянно меняющихся изменений света и тени, которые мы наблюдаем, когда сидим у окна и смотрим на колышущиеся волны реки. А кто может "запомнить" колышущиеся волны?

* Есть данные, что памятью, близкой к описанной, отличались и родители Ш. Его отец - в прошлом владелец книжного магазина, - по словам сына, легко помнил место, на котором стояла любая книга, а мать могла цитировать длинные абзацы из Торы. По сообщению проф. П. Дале (1936), наблюдавшего семью Ш., замечательная память была обнаружена у его племянника. Однако достаточно надежных данных, говорящих о генотипической природе памяти UJ., у нас нет.

** Стоит вспомнить тот факт, что изучение случаев патологического ослабления узнавания лиц - так называемые агнозии на лица или "прозопагнозия", большое число которых появилось за последнее время в неврологической печати, не дает еще никаких опор для понимания этого сложнейшего процесса.

 Не менее удивительным может показаться и тот факт, что запоминание целых отрывков оказывается у Ш. совсем не таким блестящим.

Мы уже говорили, что при первом знакомстве с Ш. он производил впечатление несколько несобранного и замедленного человека. Это проявлялось особенно отчетливо, когда ему читался рассказ, который он должен был запомнить.

Если рассказ читался быстро - на лице Ш. появлялось выражение озадаченности, которое сменялось выражением растерянности.

"Нет, это слишком много... Каждое слово вызывает образы, и они находят друг на друга, и получается хаос... Я ничего не могу разобрать.., а тут еще ваш голос... и еще пятна... И все смешивается".

Поэтому Ш. старался читать медленнее, расставляя образы по своим местам, и, как мы увидим ниже, проводя работу, гораздо более трудную и утомительную, чем та, которую проводим мы: ведь у нас каждое слово прочитанного текста не вызывает наглядных образов и выделение наиболее существенных смысловых пунктов, несущих максимальную информацию, протекает гораздо проще и непосредственнее, чем это имело место у Ш. с его образной и си-нестезической памятью.

"В прошлом году, - читаем мы в одном из протоколов бесед с Ш. (14 сентября 1936 года), - мне прочитали задачу: "Торговец продал столько-то метров ткани..." Как только произнесли "торговец" и "продал", я вижу магазин и вижу торговца по пояс за прилавком... Он торгует мануфактурой.., и я вижу покупателя, стоящего ко мне спиной... Я стою у входной двери, покупатель передвигается немножко влево.., и я вижу мануфактуру, вижу какую-то конторскую книжку и все подробности, которые не имеют к задаче никакого отношения.., и у меня не удерживается суть. <...>"

Искусство забывать

Мы подошли вплотную к последнему вопросу, который нам нужно осветить, характеризуя память Ш. Этот вопрос сам по себе парадоксален, а ответ на него остается неясным. И все-таки мы должны обратиться к нему.

Многие из нас думают: как найти пути для того, чтобы лучше запомнить. Никто не работает над вопросом: как лучше забыть? С Ш. происходит обратное. Как научиться забывать? - вот в чем вопрос, который беспокоит его больше всего.<...>

Ш. часто выступает в один вечер с несколькими сеансами, и иногда эти сеансы происходят в одном и том же зале, а таблицы с цифрами пишутся на одной и той же доске.

"Я боюсь, чтобы не спутались отдельные сеансы. Поэтому я мысленно стираю доску и как бы покрываю ее пленкой, которая совершенно непрозрачна и непроницаема. Эту пленку я как бы отнимаю от доски и слышу ее хруст. Когда кончается сеанс, я смываю все, что было написано, отхожу от доски и мысленно снимаю пленку... Я разговариваю, а в это время мои руки как бы комкают эту пленку. И все-таки, как только я подхожу к доске, эти цифры могут сно-

314


ва появиться. Малейшее похожее сочетание, — и я сам не замечаю, как продолжаю читать ту же таблицу".

<...> Ш. пошел дальше; он начал выбрасывать, а потом даже сжигать бумажки, на которых было написано то, что он должен был забыть. <...>

Однако "магия сжигания" не помогла, и когда один раз, бросив бумажку с записанными на ней цифрами в горящую печку, он увидел, что на обуглившейся пленке остались их следы, — он был в отчаянии: значит и огонь не может стереть следы того, что подлежало уничтожению!

Проблема забывания, не разрешенная наивной техникой сжигания записей, стала одной из самых мучительных проблем Ш. И тут пришло решение, суть которого осталась непонятной в равной степени и самому Ш., и тем, кто изучал этого человека.

"Однажды, — это было 23 апреля — я выступал 3 раза за вечер. Я физически устал и стал думать, как

 мне провести четвертое выступление. Сейчас вспыхнут таблицы трех первых... Это был для меня ужасный вопрос... Сейчас я посмотрю, вспыхнет ли у меня первая таблица или нет... Я боюсь как бы этого не случилось. Я хочу - я не хочу... И я начинаю думать: доска ведь уже не появляется, — и это понятно почему: ведь я же не хочу! Ага!.. Следовательно, если я не хочу, значит, она не появляется... Значит, нужно было просто это осознать!".

Удивительно, но этот прием дал свой эффект. Возможно, что здесь сыграла свою роль фиксация на отсутствие образа, возможно, что это было отвлечение от образа, его торможение, дополненное самовнушением, — нужно ли гадать о том, что остается нам неясным? Но результат оставался налицо

Вот и все, что мы можем сказать об удивительной памяти Ш., о роли синестезий, о технике образов и о "летотехнике", механизмы которой до сих пор остаются для нас неясными...

315


2. Представление о памяти в ассоцианизме. Методы и результаты ее исследования

Г.Эббингауз

СМЕНА ДУШЕВНЫХ ОБРАЗОВАНИЙ *

О памяти

1. Общий закон ассоциации. В явлении внимания душевные процессы до известной степени суживаются. Душа избегает пестрого многообразия одновременных воздействий. Она ограничивается главным образом тем, что имеет для нее выдающееся значение, как в добре, так и в зле, причем она реагирует на них, по возможности, простым способом. Но эта закономерность удачно дополняется другой: душевные процессы вместе с тем распространяются вширь; в ином отношении душа дает каждый раз больше, чем от нее требуется. И только тому становится очевидной чудесная целесообразность господствующих здесь законов, кто понимает, что именно это сужение ее деятельности дает ей полную возможность к расширению, имеющему столь важное значение.

Вы начинаете в присутствии другого человека декламировать: "Кто скачет, кто мчится", и он продолжает: "под хладною мглой". Вы спрашиваете его: "7x9?", и он, не задумываясь, отвечает: "63". Вы спрашиваете: "le pain ?", и он отвечает: "хлеб". Вы встречаете человека, и вам приходит на мысль его имя, хотя никто не произносил его. Или вы видите плод и думаете о его вкусе, хотя вы даже и не прикоснулись к нему. Запах дегтя пробуждает представления о кораблях и морском путешествии, запах карболки — о больницах и операциях. Что во всех таких случаях происходит?

Вы неоднократно слышали все стихотворение, вы неоднократно имели вкусовые впечатления плода непосредственно вслед за зрительным его впечатлением; происходило это вследствие объективных причин, которые этим впечатлениям соответствуют. И вот в настоящее время одна часть этих причин снова воздействует на душу и вызывает соответствующие впечатления, а остальные причины отсутствуют; тем не менее действия и этих отсутствующих причин вступают в сознание по крайней мере как представления отсутствующих причин. И вообще если какие-либо душевные образования когда-нибудь заполняли сознание одновременно или в близкой последовательности, то впоследствии повторение одних ъгенов этого прежнего переживания вызывает представления и остальных членов, хотя бы первоначальные причины их и отсутствовали. Наша душа расширяет и обогащает всегда то, что ей непосредственно дано, на основе прежних своих переживаний. При помощи представлений она постоянно восстанавливает те более обширные связи и более значительные единства, в которых она некогда переживала то, что в настоя-

* Эббингауз Г. Основы психологии. СПб., 1912. Кн.II. С. 183-188, 192-193, 196-211, 220-224.

 щий момент дано ей частями и полно пробелов. Она немногое воспринимает из того, что каждый раз претендует на ее внимание; но то, что проникает в нее, благодаря удачно сложившимся условиям, она облекает и пропитывает собственным своим прошлым. Другими словами, вступающие в сознание образования сами обусловливают это дополнение их прошедшим, и именно в этом и заключается то действие, которое они оказывают.

Общая способность души к этой работе называется памятью. Для самого факта возрождения прежних переживаний наша обыденная речь не выработала одного общего названия, а выработала такое название лишь для одного случая, имеющего на практике особо важное значение. Если какие-нибудь психические содержания, существовавшие когда-либо у человека и возрождающиеся теперь как представления, сопровождаются вместе с тем и сознанием того, что они некогда уже переживались, а может быть и представлениями о тех или других побочных обстоятельствах, то такой процесс называется воспоминанием. Нецелесообразно ограничивать исследование одним только этим специальным случаем, далеко не всегда осуществляющимся в действительной жизни, и потому наука создала термин воспроизведение, обозначающий в самых общих чертах процесс возрождения пережитых некогда содержаний сознания в виде представлений. Между воспроизведением и памятью, следовательно, существует приблизительно такое же отношение, какое существует между работой и энергией; первое выражение обозначает процесс, наблюдаемый в действительности, а второе обозначает возможность его наступления, которую следует представлять себе существующей и в случае отсутствия процесса. Еще чаще, однако, научная терминология пользуется другим словом, которое, подобно памяти, имеет своим источником стремление заимствовать название явления от предполагаемой его причины. Сама собой напрашивается, без сомнения, мысль — объяснять воспроизведение душевных образований, пережитых некогда вместе, тем, что эти образования вступили в тесную связь между собой и теперь настолько между собой внутренне связаны, что одно из них всегда влечет за собой другое. Вот эта мысленная связь и называется ассоциацией. Душевные образования называются ассоциированными, если они когда-либо раньше были пережиты вместе, и существует более или менее основательное допущение, что при существующих условиях они могут вызывать друг друга. Вместе с тем, однако, термин ассоциация употребляется еще очень часто и в переносном смысле. Он обозначает не только предполагаемую внутреннюю причину воспроизведения, но и само это воспроизведение, действительное вступление в сознание представлений вследствие мысленной внутренней связи, и в этом значении он у многих авторов почти совершенно вытеснил термин воспроизведение. Так, например, и сформулированная нами только что закономерность процесса воспроизведения называется обыкновенно

316


законом ассоциации. Хотя это выражение стало общеупотребительным, мы здесь будем пользоваться им, по мере возможности, только в собственном его значении.

В погоне за краткостью формулировки, этому общему закону ассоциации было первоначально придано слишком узкое значение, и он нуждается поэтому в значительном расширении. Если бы для ассоциативного пробуждения душевных образований было строго необходимо, чтобы частичные содержания, пережитые некогда в тесной связи между собой, возвращались точно таким же образом, каким они существовали когда-то, то душа сравнительно редко могла бы пользоваться своей способностью расширения и дополнения того, что ей непосредственно дано, ибо действительное равенство — явление в мире исключительное. Но в том-то и дело, что такого полного равенства вовсе и не требуется, и чрезвычайно важное значение процесса для нашей душевной жизни именно на этом и основано. Ощущения или представления данного в настоящий момент не тождественны с существовавшими некогда раньше, а только сходны с ними, и тем не менее они пробуждают представления душевных образований, которые были некогда связаны с ними. Если первоначально, например, была пережита группа образований abcde, то повторение членов а и Ь пробудит соответствующие остальным членам представления cde, но то же самое случится уже, если соответствующими причинами будут вызваны в душе не образования аЪ, а только сходные с ним впечатления av bv Само собой понятно, что это произойдет тем легче и вернее, чем больше это сходство, и с тем большим трудом и реже, чем оно меньше.

Когда ребенок учится читать, он запоминает в связи с определенными печатными знаками опре-делечные звуки и комбинации звуков. Впоследствии он с наибольшей уверенностью воспроизведет эти звуки, если перед ним будут вполне те же знаки, но в большинстве случаев он воспроизведет их и в том случае, если они будут немного больше или меньше, если шрифт будет другой или даже если они будут снабжены какими-нибудь украшениями. Подобным же образом ребенок, выучив название собаки, применяет его и к кошкам, и к другим четвероногим, применяет название мухи и к комарам, и к воробьям... Когда на улицах появляются елки и вы начинаете закупать всевозможные вещи к праздникам, вы вспоминаете рождественские праздники прошлых лет; совершая какое-нибудь путешествие, вы вспоминаете переживания прошлых путешествий, хотя конкретные впечатления, представления, намерения, которыми вы одушевлены, вряд ли когда-либо точно совпадают с теми, которые были у вас раньше. <...> Очевидно, следовательно, что освобождение воспроизведенных представлений в случае простого сходства исходных членов или подстановки сходных членов, как можно также сказать, должно быть признано фактом первичным и не поддающимся дальнейшему анализу.

Несколько иное отклонение воспроизведений от существовавших некогда переживаний мы находим в конечных членах, у самих воспроизведенных представлений. Они воспроизводят то, что было в прежних переживаниях связано с исходными членами,

 но редко воспроизводят это с той конкретной определенностью, с тем многообразием, с которым они были пережиты в действительности. Как мы уже видели, представления всегда бывают менее точны, более спутаны и полны пробелов, чем ощущения или прежние представления, которые ими в известной мере воспроизводятся, и поэтому воспроизведение прошлого всегда только приблизительно.

До сих пор мы только представления рассматривали как результат процесса воспроизведения. Мы мельком уже упомянули, что эти представления как своим содержанием, так и характером своей связи могут в свою очередь вызвать те или другие чувства и что это может привести к ассоциациям, имеющим величайшее значение и для жизни чувств. Тут же мы заранее отметим, что при известных условиях представления вызывают и движения и что вследствие этой связи могут быть ассоциативно и в зависимости от прежних переживаний вызваны и действия. Сюда относится упомянутое произнесение цитат или названий, которые всплыли в памяти; иногда дело не доходит до полного произнесения слов, а ограничивается только движением губ и языка. Слушая звуки танцев или марша, вы начинаете ритмически двигать головой или руками и ногами. <...>

Традиционное объяснение. Традиционное учение
о внутренней связи, об ассоциации представлений
и основанного на этой связи явления пробуждения
их может с первого взгляда показаться гораздо бо
лее широким. Оно утверждает, что поток представ
лений регулируется четырьмя различными принци
пами: совершается переход от существующих в на
стоящий момент переживаний - 1) к представле
ниям
сходным, 2) к представлениям противополож
ного
содержания, 3) к содержаниям, которые ранее
когда-то были
пространственно связаны с существу
ющими в данный момент впечатлениями, и 4) к со
держаниям, которые существовали
одновременно с
ними. Это учение признает, следовательно, четыре
закона ассоциаций: по сходству, по контрасту, по
пространственному сосуществованию и по времен
ной связи. <...> В этой формулировке учение это столь
же старо, как и сама психология; его можно найти
(по неполному отрывку в платоновом
Федоне 72 Д)
уже у Аристотеля
(de mem.2). Правда, упоминается
здесь об этом с целями практическими: чтобы свя
зать с этим рассуждение о том, как следует посту
пать человеку, который хочет вспомнить что-либо.
Громадное значение этого явления для всей нашей
душевной жизни стало все более и более выясняться
лишь с середины
XVIII столетия (Юм Гартли).< ... >

Изучение частностей. Лет 20 тому назад наши
познания о явлениях памяти в существе ограничи
вались разобранными нами общими законами и не
многими более определенными, но отчасти лишь
мало надежными выводами из самых повседневных
данных нашего опыта. С тех пор экспериментальное
исследование успело овладеть предметом и выяснить
огромное множество весьма важных подробностей.
Чтобы дать полный обзор современного знания по
этому вопросу, необходимо поэтому разделение ма
териала. Нам придется отделить рассмотрение про
стых ассоциаций между двумя или несколькими пос
ледовательными членами от рассмотрения случаев
более сложных, в которых одно представление бы-

317


вает ассоциативно связано одновременно со многими другими. Простые же ассоциации или ассоциацией-ные ряды естественно разделить затем на следующие три части: 1 — возникновение ассоциаций вследствие одновременного существования их членов в душе и повторений их (узнавание и заучивание), 2 -судьба ассоциаций после первого их возникновения, их сохранение и исчезновение (запоминание и забвение), 3 - процесс воспроизведения. Заранее можно признать, что распределение отдельных явлений по этим рубрикам несколько произвольно. Это разделение трех точек зрения, весьма целесообразное в виду наглядности обзора, разрывает иногда то, что в действительности связано. <...> *

Что касается отношения, существующего между различными методами, то о нем можно сказать приблизительно то же самое, что мы сказали уже при обсуждении методов психофизических. Метода, во всех случаях более удобного, чем все другие, и потому лучшего, совсем нет; целесообразность того или другого метода зависит и от вопроса, подлежащего разрешению, и от существующих каждый раз условий, и от лица, подвергающегося исследованию. Не следует даже надеяться на то, что исследование одной и той же проблемы с помощью различных методов даст всегда одни и те же результаты. Как это будет еще показано, условия в этом отношении оказываются порой гораздо менее простыми, чем это можно было предположить с первого взгляда. Конечно, закономерность, проявляющаяся при определенных условиях, объективно всегда только одна, но условия-то не остаются одними и теми же при применении различных методов. Если даже все внешние условия остаются точно такими же, то не остается же одинаковым намерение, а следовательно, и все духовное состояние лица, подвергаемого исследованию. Оно бывает, например, иным, если ему приходится что-нибудь запечатлеть или отдельно воспроизвести, иным — если приходится запечатлеть весь ряд или только члены его попарно, и иным также, если приходится запоминать на один только момент или на более продолжительное время.

Образование ассоциации (узнавание и заучивание)

Значение повторений. Общеизвестно, что для внутренней связи душевных образований, которые должны быть воспроизведены, важно прежде всего то, чтобы они достаточно часто переживались душой одновременно или в близкой последовательности и чем чаще они переживаются, тем с большей правильностью и уверенностью они воспроизводятся и тем возможнее становится воспроизведение их на будущее время. Как велико должно быть число повторений определенных переживаний, для того чтобы они могли быть воспроизведены впоследствии в определенный момент? Общего указания на этот счет дать невозможно. Мы знаем только, что здесь существуют величайшие различия. Простые события, ко-

* В пропущенном отрывке автор пишет о методах экспериментального исследования памяти. В настоящей хрестоматии они представлены в тексте Флореса. (Примечание редакторов-составителей.)

 торые произвели особо сильное впечатление, могут по истечении многих лет вступать в сознание с полной ясностью и отчетливостью, будучи пережиты даже только один раз; события более сложные и менее интересные человек может переживать десятки и сотни раз, а точная связь их надолго не запечатлевается.

Только один случай, особенно легко поддающийся исследованию, изучен более подробно - это случай, когда воспроизведение ассоциированных членов происходит непосредственно вслед за моментом запечатления их (непосредственная память). Способность к такому воспроизведению начинается тотчас же при известном числе членов; другими словами, при соответствующем внимании достаточно уже однократного только переживания, чтобы верно и в первоначальном порядке воспроизвести более или менее значительное число сравнительно простых и не связанных между собой членов. Как велико это число, зависит, конечно, от характера и притом существенным образом от степени знакомства с членами: не имеющие смысла слоги можно в среднем (т. е. одинаково часто правильно и неправильно) воспроизвести после однократного чтения или выслушивания в числе 6—7, односложные слова в числе 8-9, цифры - в числе 10-12. <...>

Объективная правильность воспроизведенного ряда и субъективное сознание этой правильности далеко не всегда между собой связаны. Часто ряд протекает так, как будто вы в нем никакого участия не принимаете, и вы весьма изумлены, когда впоследствии слышите от руководителя опыта, что ряд протекал совершенно правильно. Но нередко происходит и обратное: вы с удовольствием думаете о том, что вы сказали ряд правильно, но потом, к сожалению, узнаете о той или другой сделанной ошибке.

Удивительны результаты воспроизведения, получающиеся в случае числа членов ряда, лишь немногим превышающего максимум, который человек может запомнить после однократного ознакомления. Человек не запоминает тогда столько членов, сколько он мог бы с точностью запомнить в случае рядов более кратких. Неспособность к большей работе наносит некоторый ущерб и способности к меньшей, и число удержанных памятью после однократного ознакомления членов ряда уменьшается. Так, например, когда число лишенных смысла слогов достигает двенадцати, человек часто бывает в состоянии воспроизвести начальные и конечные члены ряда; в случае рядов более длинных часто ничего не запоминается. Чтобы получить воспроизведение всего ряда, необходимо увеличить число повторений, и число это, в особенности в начале, возрастает чрезвычайно быстро с удлинением ряда. Как я упоминал уже, я сам в состоянии почти без ошибок воспроизводить после однократного ознакомления шесть лишенных смысла слогов. В случае рядов (быстро прочитанных) в 12 слогов это удается мне только после 14 или 16 повторений, в случае рядов в 26 слогов — только после 30, а в случае рядов в 36 слогов — только после 55 повторений... Впрочем, есть люди, которые вообще обнаруживают неспособность в более или менее определенное время, как бы велико оно ни было, заучить более или менее длинный бессмысленный ряд. Постоянно появляется у них

318


Порядковый номер членов ряда

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Число поправок при 48 рядах в 10 слов

0

3

6

9

23

24

31,5

25

23

5,5

-

-

Число поправок при 63 рядах в 12 слов

0

11

21

13,5

3S

36

36

29,5

43

37,5

34

11

путаница то в одной, то в другой части ряда, и в конце концов им приходится оставить свои попытки полного его воспроизведения. <...>

Влияние отдельных повторений. Ввиду путаницы, получающейся при первом повторении более длинных рядов, необходимо выяснить, в какой мере запечатлевается ряд с каждым повторением. В какой мере первые и последующие повторения содействуют тому, чтобы члены ряда так связались между собой, чтобы получилась возможность безошибочного его воспроизведения?

Некоторое освещение этого вопроса было достигнуто мной при помощи метода экономии. Я внимательно прочитывал ряды из 16 слогов по 8, 16, 24, 32 и т.д. раз, и 24 часа спустя я заучивал их наизусть до первого безошибочного произнесения их. Достигнутая при этом экономия до известного предела была почти точно пропорциональна числу сделанных накануне повторений ряда: на каждое сделанное накануне повторение приходилось около двух сбереженных при заучивании секунд, т. е. приблизительно 1/3 времени, необходимого для однократного прочтения его. Только после того как число повторений значительно превысило число, необходимое для первого заучивания ряда, запечатлевающаяся сила их становилась слабее и в итоге оказывалась ничтожно малой. <...>

Значительную роль играет и другой момент: абсолютное место, занимаемое членами ряда. Если внимание испытуемого человека предоставлено самому себе, то оно сначала направляется преимущественно на начало и конец подлежащих заучиванию рядов, и потому они раньше всего и запоминаются. При опытах по описанному методу поправок я нашел, сколько необходимо поправок, чтобы можно было после однократного, двукратного, троекратного и т. д. внимательного прочтения ряда непосредственно вслед за этим воспроизвести его в определенном темпе. <...>

Если сопоставить поправки, оказавшиеся необходимыми для первого, второго, третьего и т. д. членов, независимо от числа предшествующих чтений, то получится следующее (см. табл. 1):

Первые члены всех приведенных здесь рядов были все без исключения воспроизведены без всякой помощи как после одного, так и после многих чтений, вторые члены, а также и последние были воспроизведены с сравнительно небольшим числом поправок. Таким образом, запоминание начинается в начале и в конце ряда (то же самое подтверждают и другие наблюдатели), быстро распространяется от начала в сильной зависимости от выбранного ритма (здесь выбран трохей) и медленнее от конца к середине, достигая только в конце средних членов.

Значение принадлежности к одному целому. Особо важное значение для ассоциативной связи впечатлений представляет то, доходят ли они до сознания как ничем не связанные между собой совокупности

Таблица 1

 их или, несмотря на множество их, как части одного единого целого. <...>

Не составляет большой разницы, приходится ли заучивать ряды односложных или двусложных слов: для запоминания равного числа членов того и другого рода оказывается необходимым приблизительно равное число повторений. Важно не столько число подлежащих запоминанию слогов или букв, сколько, скорее, число или род обозначаемых ими представлений. Не составляет очень большой разницы, приходится ли заучивать ряды лишенных смысла слогов или лишенных смысла букв; равное число повторений оказывается достаточным для запоминания приблизительно равного числа тех и других, хотя число запоминаемых отдельно букв бывает во втором случае, естественно, значительно большим. <...> Попробуем охарактеризовать каким-нибудь числом связывающее действие смысла (в соединении с ритмом и рифмами). Некоторое указание в этом направлении могут дать следующие данные. Стансы перевода "Энеиды" Шиллера я заучиваю в среднем после 6—7 повторений; в каждом из них насчитывается в среднем 56 слов или отдельных частей речи. Если вычесть отсюда слова, не имеющие самостоятельного значения, как предлоги, союзы и т. д., то остаются еще 36—40 независимых друг от друга представлений, сочетание которых в одно единое и желательное поэту целое должно быть заучено. Так как для запоминания ряда в 36 лишенных смысла слогов мне в среднем требовалось 55 повторений, то можно сказать, что, поскольку здесь вообще возможно сравнение, осмысленные стихи я заучиваю приблизительно в 9-10 раз быстрее, чем бессмысленные слова. Другие наблюдатели получили приблизительно такое же отношение. <...>

Накопление и распределение повторений. Занимаясь исследованием влияния многократных повторений на заучивание и запоминание бессмысленных рядов и слогов, я обратил внимание на одно весьма замечательное явление. Исследования производились двумя различными способами. Первый способ был таков: сначала заучивались наизусть до первого безошибочного воспроизведения ряды из 12 слогов, затем они внимательно прочитывались втрое большее число раз, чем раньше, и 24 часа спустя заучивались до первого воспроизведения. Второй способ был таков: ряды из слогов одного и того же рода просто заучивались наизусть в течение нескольких дней, и притом каждый день, до первого воспроизведения. Получилась поразительная разница в числе повторений, оказавшихся необходимыми для получения определенного результата. При первом способе отдельные ряды в среднем заучивались после 17 повторений и затем прочитывались еще 51 раз, всего, следовательно, они были повторены 68 раз; 24 часа спустя для первого их воспроизведения приблизительно еще 7 повторений были необходимы. При втором способе на отдельные ряды приходилось в последующие дни в среднем 17,5; 12; 8,5 повторений

до первого безошибочного воспроизведения; на четвертый день это удавалось уже после 5 повторений. Оказалось, следова-

319


тельно, что 68 повторений, предпринятых непосредственно одно за другим, были менее полезны для нового заучивания ряда впоследствии, чем 38 повторений, распределенных на 3 дня; или можно это выразить и так: полезное действие 51 повторения непосредственно вслед за первым заучиванием ряда оказалось менее благоприятным для позднейшего заучивания, чем полезное действие только 20 повторений, разделенных на 2 группы с промежутком времени в 24 часа. Примем еще в соображение, что при первом способе, способе скопления повторений, все повторения могли оказать свое действие уже по истечении 24 часов, а при втором способе, способе распределения повторений — большею частью по истечении времени в 2 и 3 раза большего, так что во втором случае действие их должно было быть сильно ослаблено вследствие забывчивости испытуемого лица, и мы должны будем признать преимущества от распределения повторений для укрепления созданных ими ассоциаций весьма значительными.

По просьбе г. Мюллера, Йост исследовал это явление подробнее и значительно обогатил наши познания о нем <...>. Он нашел, что в случае рядов, для заучивания которых требуется вообще большее число повторений, распределение их оказывается тем выгоднее, чем более широко оно проведено. Если 24 повторения рядов из 12 слогов распределялись по 4 на 6 дней, то впоследствии испытание рядов методом угадывания давало гораздо лучшие результаты, чем в случае распределения их по 8 повторений на 3 дня; при распределении их по 2 повторения в течение 12 дней результаты получались лучше, чем при распределении на 6 дней. <...>

На основании других экспериментов Йост устанавливает следующее правило: в случае двух ассоциированных рядов различного возраста, но равной силы (т. е. если они при соответствующем исследовании дают равное число угадываний) новое повторение приносит большую пользу ряду более старому. Таким образом, выгода от большого распределения данного числа повторений здесь объясняется тем, что запечатлевающая сила их оказывается при этом полезной преимущественно для ассоциаций более старых. Сейчас же возникает вопрос, какова же дальнейшая причина этого преимущества более старых рядов, но к этому вопросу я еще вернусь.

Инстинкт практики, как известно, давно разгадал уже значение распределения повторений для образования и укрепления ассоциаций. Всякому ученику известно, что невыгодно заучивать вечером необходимые правила и стихи путем многократных повторений и, напротив, весьма полезно прочитать их еще несколько раз на следующее утро. Ни один разумный учитель не распределит всей работы класса равномерно на весь учебный год, а он оставит несколько недель на однократное или двукратное повторение. Тем не менее имеет немаловажное значение и экспериментальное исследование вопроса. <...> Внимание и интерес. Вряд ли было возможно так долго отодвигать упоминание об этих факторах, столь важных для образования ассоциаций, если бы не следовало предполагать, что всякий и без того безмолвно будет принимать их в соображение, поскольку они имеют значение. Что при накоплении опыта и запоминании различных предметов, с од-

 ной стороны, важно достаточное число повторений, но рядом с этим весьма важно также, чтобы человек думал об этом, чтобы внимание его было обращено и сосредоточено на этом, - все это столь очевидные факты, что нет человека, который не знал бы их прекрасно. Внимание представляет при этом в известном отношении даже фактор более важный: с усилением внимания число повторений может быть значительно уменьшено, между тем как отсутствие достаточной концентрации внимания, по крайней мере в случае больших групп или длинных рядов впечатлений, часто не может быть возмещено никаким числом повторений, как бы велико оно ни было. <...>

Здесь более всего имеет значение чувственный тон и связанный с ним интерес. Переживания, сопровождаемые сильным удовольствием или неудовольствием, неискоренимо, так сказать, запечатлеваются и часто после многих лет вспоминаются с большой отчетливостью. То, чем человек особенно интересуется, он запоминает без особого труда; все же остальное забывается с поразительной легкостью. Особенно резко это проявляется в зрелые годы, когда множество интересов наполняет нашу душу. То же проявляется и в мелочах. При заучивании лишенных смысла слогов или ничем между собой не связанных слов запоминаются преимущественно члены, почему-либо особенно заметные, странно звучащие, например, или редкие.

Но при этом наблюдается весьма важное различие между чувствованиями того и другого рода. Ассоциирующая сила удовольствия должна быть признана значительно большей, чем неудовольствия. В случае одновременного существования многих причин ощущений или представлений особенно легко доходят до сознания, как мы видели, как те, которые вызывают удовольствие, так равно и те, которые вызывают неудовольствие. Но при связях, в которые вступают, выступающие в душе, благодаря своему чувственному тону, переживания, как между собой, так и со своей средой, и при процессах воспроизведения, покоящихся на этих связях переживания, сопровождающиеся удовольствием оказываются в преимущественном положении. "Надежда и воспоминание, - говорит Жан Поль, — суть розы одного происхождения с действительностью, но без шипов". Шипы могут все очень сильно чувствоваться, когда они колют, могут очень долго и очень часто отзываться в зависимости от степени поранений, но все же они постепенно вспоминаются все слабее и слабее. И как бы велики ни были ваши разочарования, вы все же продолжаете рисовать себе будущее, руководствуясь не горьким вашим опытом, а опытом успехов и радостей. Поскольку мысли человеческие имеют с определенной точки зрения возможность выбора, они предпочитают направление, ведущее к приятному. Возможность различных путей всегда им дана только прежним опытом и создавшимися на его основе ассоциациями, но, какой путь они изберут, определяется, при прочих равных условиях, большей приятностью отдельных путей. Именно в этом факте находит между прочим отчасти свое объяснение примиряющая, всеисцеляющая сила времени, а также и представления каждого старого поколения о "добром старом времени".

320


Существование и исчезание

ассоциации (запоминание и забвение)

Если какие-нибудь душевные образования, запечатленные в душе опытом жизни или намеренным заучиванием, предоставить на некоторое время самим себе и затем снова вызвать, насколько это еще возможно, в сознании, то оказывается, что за это время в них произошли двоякого рода изменения. Во-первых, некоторые отдельные члены запечатленных связей постепенно изменились; воспроизведенные представления не соответствуют вполне первоначальным переживаниям, место которых они тем не менее занимают. И во-вторых, образовавшиеся между ними ассоциативные связи ослабели; взаимное воспроизведение членов не происходит с прежней быстротой и уверенностью, а оно оказывается спутанным или совсем прекращается. И о том, и о другом процессе мы имеем уже некоторые более подробные сведения.

Изменения отдельных членов. 1. Кто из нас не знает того, что образы воспоминания постепенно становятся все более и более неясными и смутными. Вы вспоминаете, что вчера встретили господина в каком-то красном жилете, бросавшемся в глаза. Но какой это был красный цвет, с оттенком ли желтого или голубоватого цвета, вы уже не помните. Никто не станет покупать новой материи к существующему уже платью, опираясь только на свою память: он всегда может ошибиться в известных пределах. <...> Первые стадии этого процесса стирания, как его можно назвать, были изучены в многочисленных исследованиях и для различного рода впечатлений. Так, например, Вольфе сравнивал тоны средней высоты с тонами того же числа колебаний или на четыре единицы отличного с различным промежутком времени между ними и нашел, что после двух секунд число случаев, объективное равенство которых было правильно узнано, составляло 94%, после 10 секунд - 78 и после 60 секунд - около 60%. Леманн пользовался для этого серыми дисками, яркость которых различалась на 1/15; после 5 секунд различие это было одним наблюдателем узнано во всех случаях, после 30 секунд только в 5/6, а после 2 минут — только в 1/2 числа случаев. <...>

Не было, конечно, недостатка в попытках распространить эти исследования и на большие промежутки времени, чем секунды и минуты. Но здесь получился совершенно неожиданный результат: исследования не указывали дальнейшего изменения, т. е. с дальнейшим увеличением времени неуверенность сравнения едва изменялась. Более того, в некоторых случаях при оценке, например, различных величин на глазомер или промежутков времени не удалось установить никакой зависимости вообще между сравнивающим суждением и, следовательно, образом воспоминания, мыслимым в известной связи с ним, с одной стороны, и временем - с другой. <...> Очевидно, что здесь играют известную роль некоторые осложняющие моменты, затушевывающие при известных условиях процесс возрастающей неточности наших образов воспоминания, так что мы не

 можем больше установить его при помощи наших методов исследования. Какого рода эти условия, в общих и существенных чертах выяснено точным наблюдением над тем, как может быть, в большинстве случаев происходит запоминание различных впечатлений и сравнение их с родственными впечатлениями, данными впоследствии. Если я хочу заметить себе цвет лежащей передо мной красной ленты, то точный оттенок и яркость этого красного цвета я запомню лишь на очень короткое время; и чем больше пройдет после этого времени, тем большую неуверенность я обнаружу, когда придется выбирать именно этот красный цвет среди других различных оттенков. Но если я сознательно воспринял только цвет как красный и, может быть, еще назвал его мысленно, то неуверенность позднейшего сравнивающего суждения тем самым введена в определенные тесные границы; до самого отдаленного будущего мне не грозит опасность, поскольку я помню еще о цвете, смешать его с коричневым или розовым цветом. Общее значение этого факта может быть выражено следующим образом: данное отдельное и сохранившееся в памяти впечатление не остается в моей душе как некоторое изолированное образование, которое с течением времени становится только все более и более неопределенным; нет, оно сейчас же становится в известное отношение к какому-нибудь более общему представлению, вследствие упражнения ставшему нам более привычным. Оно воспринимается в определенной категории и большей частью обозначается также соответствующим словом. Данное впоследствии сходное впечатление сравнивается затем не столько с образом воспоминания о первом впечатлении - образом, потерявшим уже до известной степени свою определенность, — сколько с той категорией, к которой я отнес это впечатление; второе впечатление я тоже отношу к известной категории и затем сравниваю обе категории. Различные оттенки серого цвета я прямо воспринимаю как яркий, очень яркий и т. д.; различные цвета - как травянисто-зеленый, лимонно-желтый и т. д.; грузы — как тяжелые, не очень тяжелые, очень легкие; пространственные величины я оцениваю по отношению их, например, к сантиметрам, величины времени я оцениваю с точки зрения отношения их к секундам или к какому-нибудь темпу, и т. д. Эти же рубрики, если только они сохраняются в памяти, нисколько не меняются с течением времени. Поэтому мы, при сравнении с ними позднейших впечатлений, находим как будто всегда одну и ту же неопределенность прежнего переживания, т. е. именно широту того общего представления, благодаря которому оно было воспринято. <...>

Ослабление ассоциационной связи. Все когда-либо созданные ассоциации постепенно исчезают. Это значит, что вызванные в сознании по тем или другим причинам члены ассоциационной связи с течением времени вызывают все более и более скудные и полные пробелов представления об остальных членах этой связи; иначе говоря, с течением времени требуется все большая и большая затрата труда, чтобы поднять эту связь на определенную духовную высоту, чтобы она могла быть, например, безошибочно воспроизведена. По общему своему характеру процесс этот протекает совершенно так, как только

321


что описанный, в котором отдельные члены становятся все более и более определенными: сначала чрезвычайно быстро, затем медленнее и, наконец, очень медленно. Но никогда, по-видимому, процесс не прекращается совершенно, а развивается, конечно, если не происходит повторения впечатлений, вполне правильно, до полного разрушения ассоци-ационной связи. Развитие этого процесса в подробностях очень легко проследить с помощью метода экономии: устанавливают, какой минимум повторений необходим в различные позднейшие времена, для того чтобы снова выучить заученные когда-либо вещи. Чтобы дать об этом приблизительное представление, приведу здесь результаты длинного ряда опытов, полученные мною с 13-членными рядами. Если выразить часы, сбереженные при последующем заучивании, в процентах часов, потребовавшихся для первого заучивания тех же рядов, то мы получим, что при последующем заучивании

После

1/3

1

9

24

2x24

6x24

31x24

часо»

было сбережено

58

44

36

34

28

25

21

%

Как это особенно наглядно выражено в нашей графической схеме (рис. 1), ассоциационная связь, созданная процессом заучивания, сначала круто падает с достигнутой высоты, а затем продолжает падать весьма медленно: по истечении одного часа необходимо уже более половины первоначальной работы для воспроизведения ряда, а по истечении одного месяца эта работа возрастает лишь до 4/5.

-часы

1    9         24 48

Рис. 1. Кривая забывания

144

 В случае рядов более длинных, для первого запоминания которых требуется сравнительно больше работы, процесс забвения, как бы в возмещение за этот больший труд, происходит с меньшей скоростью. Но значительно медленнее он происходит в случае вещей осмысленных; смысл, в столь значительной мере облегчающий первое запоминание, и впоследствии гораздо сильнее связывает между собой члены, чем это могут сделать различные ассоциаци-онные связи. Так, заученные наизусть стансы Дон Жуана Байрона я 24 часа спустя заучивал во второй раз с 50% экономии повторений, тогда как при упомянутых выше рядах из слогов эта экономия составляла не более 34%. До полного нарушения таких ассоциаций дело не доходит, по-видимому, даже после очень длинных промежутков времени. Недавно я снова заучил значительное число упомянутых стансов Байрона, заученных мною до первого воспроизведения впервые 22 года назад и с тех пор никогда не попадавшихся мне на глаза. Потребное для нового заучивания их время было в среднем на 7% меньше, чем для заучивания других стансов того же стихотворения, до тех пор никогда еще не заученных. Гораздо значительнее была экономия в случае стансов, заученных наизусть, каждый раз до первого воспроизведения не один только, а много раз, именно в течение 4 следующих друг за другом дней, для чего потребовалось приблизительно вдвое больше повторений, чем для первого заучивания. 17 лет спустя те же стансы были вновь заучены с экономией почти в 20% сравнительно с новыми стансами. Сознательного воспоминания о тех или других подробностях здесь не было точно так же, как их не было и в упомянутом первом случае, тем не менее следы созданных столько времени тому назад ассоциаций проявлялись порой и для непосредственного сознания в поразительной быстроте, с которой удавалось вновь овладеть стихотворением.

322


II. ФлОреС здесь следует сделать два замечания: 1) как показал Джиллетт (1936), этот метод ставит в более благоприятные условия субъектов, медленно обучающихся, ввиду того что для достижения критерия усвоения им требуется большее число проб по сравнению с быстро обучающимися субъектами, что дает первым возможность дополнительно повторить некоторые элементы материала; 2) применение его в коллективных условиях при наличии группы испытуемых поднимает иногда трудноразрешимые практические проблемы. <...>

[МЕТОДЫ И РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ ПАМЯТИ] *

Методология

Методы исследования памяти

Первые экспериментальные методы изучения мнемических процессов были предложены Германом Эббингаузом (1850—1909). Эббингауз нашел однажды у одного парижского букиниста Elemente der Psychophysik Густава Фехнера. Чтение этой книги натолкнуло его на мысль о возможности изучения высших психических процессов и, особенно, памяти, используя количественные методы по аналогии с теми, которые были установлены Фехнером при исследовании ощущений. Спустя несколько лет, в 1885 году, Эббингауз опубликовал фундаментальный труд, озаглавленный Uber das Geddchtnis, в котором он описывал метод заучивания (или метод последовательных воспроизведений) и метод сбережения, равно как и основные результаты, полученные при применении этих методов при изучении памяти. Незадолго до своей преждевременной смерти Эббингауз обогатил методологию психологии, разработав в 1902 году также метод антиципации, или метод "подсказки".

В дальнейшем к этим классическим методам прибавились новые методы в духе экспериментальной традиции, начало которой положил Эббингауз. <...>

Метод заучивания Эббнигауза

Цель его состоит в том, чтобы добиться полного усвоения испытуемым материала, который требуется заучить. Наиболее часто применяемым критерием усвоения является первое безошибочное воспроизведение материала или, при более строгом подходе, два безошибочных последовательных воспроизведения. В такой форме этот метод применяется исследователями и в настоящее время, однако его следовало бы называть методом последовательных воспроизведений, поскольку он состоит в многократном предъявлении в постоянном темпе определенного материала, чередующегося в период между двумя последовательными предъявлениями воспроизведением удержанных в памяти элементов.

При этом методе можно получить два показателя, характеризующих скорость заучивания: количество проб и время, необходимое для полного заучивания материала. При этом становится возможным установить кривую научения: на абсциссе откладывают число проб, а на ординате - число элементов, правильно воспроизведенных при каждой пробе.

В области памяти этот метод является адекватным при исследовании различных мнемических процессов, охватывающих длительный период времени и требующих строгих критериев научения. Однако

* Экспериментальная психология / Под ред. П.Фресса, Ж.Пиаже. М.: Прогресс, 1973. Вып. IV. С. 212-238.

 Метод антиципации Эббнигауза

Испытуемому один или несколько раз предъявляются элементы материала, сгруппированного в ряды о—>й->с-»</ит. д., после чего он должен постараться воспроизвести их, соблюдая установленный порядок. В случае ошибки экспериментатор поправляет испытуемого; если же испытуемый не может воспроизвести нужный элемент, экспериментатор "подсказывает" ему его. Эта процедура обычно продолжается до первого безошибочного воспроизведения данного ряда.

В настоящее время при применении этого метода используется прибор, обеспечивающий постоянную экспозицию всех элементов ряда и одинаковый временной интервал между двумя какими-либо последовательными элементами; предположим, предъявляются два следующих друг за другом элемента — хи у, при появлении х испытуемый должен назвать у, предвосхищая его появление.

Какая бы разновидность методики ни применялась, получают 4 следующих показателя: 1) общее время заучивания; 2) число проб, необходимых для достижения критерия усвоения; 3) число ответов, правильно антиципированных в каждой пробе; 4) число ошибок в каждой пробе.

Этот открывающий богатейшие возможности метод представляет большой интерес для изучения ассоциативных механизмов памяти.

Метод парных ассоциаций Калкинс

В соответствии с методикой, разработанной Калкинс (1894), элементы материала располагаются попарно, как во французско-английском словаре. При исследовании запоминания первый элемент каждой пары играет роль стимула, второй - ответа, В инструкции испытуемым говорится, что они должны запомнить пары таким образом, чтобы при предъявлении первого члена пары они в ответ назвали второй член. В опыте предъявляется вначале одна или несколько пар, затем исследование памяти производится в описанном выше порядке.

Этот метод можно применять также в сочетании с методом антиципации Эббингауза: после одного или нескольких предварительных предъявлений пар ограничиваются предъявлением элементов-стимулов, задача испытуемого состоит в том, чтобы на каждый стимул отвечать связанным с ним правильным элементом. Если испытуемый воздерживается от ответа или делает ошибки, то ему на слух или зрительно предлагают правильный ответ. В одном из вариантов этой методики после каждой кратковременной экспозиции стимула экспериментатор называет от-

323


вет даже в том случае, если этот ответ дается самим испытуемым. При этом считается, что восприятие правильного ответа подтверждает или подкрепляет только что данный ответ. Показатели, получаемые в результате применения этого метода, аналогичны получаемым с помощью метода антиципации.

Метод узнамния

При этом методе элементы материала, подлежащего заучиванию, располагаются в порядке, который испытуемый не может предугадать, среди новых, но однородных элементов (заучиваемые слоги смешивают с другими слогами, прилагательные с другими прилагательными, рисунки с другими рисунками и т. д.). В этом случае задача испытуемого будет состоять в том, чтобы просмотреть всю совокупность элементов и идентифицировать те, которые требуется заучить, по мере того как они будут встречаться.

Как правило, опыт на узнавание практически можно организовать следующим образом: допустим, заучивается ряд из 10 стимулов, которые затем смешивают с 30 новыми стимулами. Таким образом можно составить однородный ряд, содержащий 40 стимулов, которые и предъявляются испытуемому. Можно также применить методику множественных выборов: материал испытания делится на 10 различных групп, каждая группа включает в себя один правильный стимул и три новых стимула; среди четырех стимулов каждой группы испытуемый должен выбрать тот, который он считает знакомым.

При прочих равных условиях относительная трудность опыта на узнавание зависит в основном от двух переменных: узнавание правильных стимулов становится труднее, если увеличивается количество новых стимулов или возрастает степень сходства между старыми и новыми стимулами {Леман, 1888-1889; Съюард, 1928; Постман, 1950, 1951; Флорес, 1958; Эрлих, Флорес, Ле Ни, 1960).

При анализе результатов, полученных в опыте на узнавание, следует учитывать, что испытуемый может случайно выбрать правильный стимул. Теоретически вероятность того, что правильный выбор является следствием случайности, тем больше, чем меньше число новых стимулов. Если 10 старых стимулов смешать с 10 другими, то вероятность случайного правильного ответа будет составлять 50%; однако если эти 10 стимулов расположить среди 30 новых стимулов, то указанная вероятность становится равной 25%.

Кроме того, вероятность того, что правильный выбор является результатом случайности, тем больше, чем больше число ошибочных идентификаций (то есть когда новые стимулы расцениваются испытуемым как относящиеся к заучиваемому материалу). Предположим, что у испытуемых А и В в опыте на узнавание 10 старых стимулов смешаны с 30 новыми. Испытуемый А правильно идентифицирует 3 стимула и совсем не обнаруживает ошибочного узнавания; испытуемый В также эффективно идентифицирует 3 старых стимула, однако наряду с этим "узнает" 5 новых стимулов, которые не включались в заучиваемый материал. По-видимому, логично считать, что больший вес имеют 3 правильных ответа испытуемого А, который не делал ошибок, нежели ответы испытуемого В, который 5 раз ошибался.

 Следующая формула, предложенная Постманом (1950), вносит поправку в получаемые данные с учетом влияния указанных выше двух факторов:

М

с        л-Г

где Rcпоказатель окончательного узнавания, В - число правильных идентификаций, М - число ошибочных идентификаций и л — общее число предъявлений. <...>

Метод сбережения Эббингауза

Этот метод был разработан в целях изучения динамики изменения памяти (и особенно забывания) во времени; в равной мере он используется для определения феноменов переноса и интерференции задач.

Психометрическая оценка памяти испытуемого существенно изменяется в зависимости от применяемых методов исследования: например, при прочих равных условиях показатель узнавания почти всегда выше показателя воспроизведения, но может случиться, что спустя определенное время после заучивания испытуемый оказывается не способным воспроизвести или даже идентифицировать ни один из стимулов, которые он заучил. Однако в этом случае было бы неправильным делать вывод о полном забывании, не применив метода повторного заучивания, дающего возможность выявить сбережение упражнения, которое можно объяснить устойчивостью скрытого мнемического следа.

Повторное заучивание должно удовлетворять двум условиям: а) оно должно осуществляться тем же методом, с помощью которого происходило первоначальное заучивание; б) испытуемый снова должен достигнуть того же критерия усвоения, который был установлен при заучивании.

Различие между числом проб при первоначальном и повторном заучивании составляет величину абсолютного сбережения упражнения. Однако это абсолютное сбережение почти не имеет значения, особенно когда речь идет о сравнении показателей сбережения нескольких испытуемых: так, если испытуемому А потребовалось для заучивания 20 проб, а для повторного заучивания 15 проб, то его абсолютное сбережение равно 5 пробам; если испытуемому Б для заучивания понадобилось 16, а для повторного заучивания 11 проб, то величина его абсолютного сбережения будет равна также 5 пробам. Однако относительный вес этих 5 проб будет неодинаковым, если соотносить их с количеством проб - с 16 или 20 — первоначального заучивания. Следовательно, необходимо вычислить величину относительного сбережения. С этой целью применяется несколько формул. Наиболее адекватной нам кажется формула Хил-гарда (1934), поскольку она позволяет получить все показатели в процентах (от 0 до 100%):

г*    

\ЩЕа -■/)-(£, -J)     \ЩЕ„-ЕГ)

E-J

E-J

где Есотносительное сбережение, Ейчисло проб при заучивании, Егчисло проб при повторном заучивании, / — число правильных проб, соответствующих критерию усвоения, установленному

324


экспериментатором (/ будет равно 1, если этим критерием является первое безошибочное воспроизведение материала). При вычислении по этой формуле величины относительного сбережения вводится поправка показателя, определяемая путем вычитания правильной пробы / (или числа проб /), соответствующей критерию усвоения, совпадающему при первоначальном и повторном заучивании. В самом деле, испытуемый обладает превосходной памятью, если он при первой же пробе повторного заучивания правильно воспроизводит материал. Как это можно легко проверить, если не учитывать указанную поправку, то показатель сбережения этого испытуемого не будет равен 100%. <...>

Влияние материала

Влияние расположения элементов в ряду

Прогрессивное н регрессивное «нутреимее торможение

...Если заучиваемый материал состоит из элементов, расположенных в ряд, то элементы, находящиеся в начале и в конце, запоминаются быстрее, чем элементы, находящиеся в середине. Точнее, эмпирически установлено, что хуже всего запоминаются элементы, несколько смешенные от центра к концу ряда. Это явление, отмеченное уже Эббингаузом (1885), было подтверждено многими психологами, в том числе Робинсоном и Брауном (1926), Фуко (1928), Лепли (1934), Уордом (1937) и Ховлэндом (1938). Его легко показать, если, используя метод антиципации, предложить группе испытуемых заучить ряд вербальных стимулов, а затем для последовательных периодов научения представить на кривой количество правильных антиципации стимулов, занимающих различные места в ряду, от 1-го до и-го (рис. 1).

Согласно объяснению, предложенному Фуко (1928), это явление есть результат взаимодействия двух процессов торможения, одновременно действующих в ходе научения и замедляющих последнее. Первый процесс - прогрессивное внутреннее торможение - проявляется в том, что ответы на предыдущие стимулы оказывают интерферирующее влияние на ответы, относящиеся к последующим стимулам; второй процесс — регрессивное внутреннее торможение - проявляется в том, что ответы на последующие стимулы оказывают интерферирующее воздействие на ответы, относящиеся к предшествующим стимулам. Вытекающая из такого понимания гипотеза может быть сформулирована следующим образом: влияние прогрессивного или регрессивного внутреннего торможения на ответ, относящийся к данному стимулу, будет тем сильнее, чем больше число предшествующих стимулов в первом случае и последующих во втором. <...>

Другая гипотеза, предложенная Фуко, исходит из того, что прогрессивное торможение, ослабляя ответы, увеличивает тем самым подверженность этих ответов воздействию регрессивного торможения. Одновременное действие этих двух видов торможе-

 ния на все ответы, относящиеся как к предшествующим, так и к последующим стимулам, вызывает общее торможение, гораздо более сильное, чем можно было бы ожидать от сложения этих видов торможения <...>.

100т

1       23456789      10

Порядок предъявления элементов

Рис. 1. Влияние положения элементов на запоминание ряда из 10 трехзначных чисел. Всего было 8 рядов и 11 испытуемых. Кривые, обозначенные цифрами 1, 5, 9, 13, 17 относятся соответственно к 1, 5, 9, 13 и 17 пробам. Каждая из точек, использовавшихся для построения этих кривых, обозначает процент правильных ответов при 8, 11 и 88 попытках антиципации следующего числа на основании предыдущего (по Робинсону и Брауну, 1926).

23456789      10

Расположение элементов в ряду

Рис. 2. Зависимость количества воспроизведенных элементов (средние данные) от расположения этих элементов в ряду (по Андервуду и Ричардсону, 1956).

Первые и последние элементы ряда оказываются в благоприятном положении также и при отсроченном воспроизведении. Кривая на рис. 2 показывает число правильных воспроизведений бессмысленных слогов в зависимости от положения слогов в ряду через 24 часа после заучивания, продолжавшегося до достижения критерия первого безошибочного воспроизведения (Андервуд и Ричардсон, 1956). Постман и Pay (1957) получили аналогичные результаты для интервалов в 24 и 48 часов, используя ряды английских слов. Причины этого долговременного эффекта, по всей вероятности, различны: с одной стороны, ответы на первый и последний стимулы лучше сохраняются ввиду того, что, запоминаясь первыми, они наиболее часто воспроизводятся испытуемыми в ходе научения; с другой стороны, ответы на стимулы, находящиеся в середине ряда, может быть,

325


более чувствительны по сравнению с остальными к явлениям проактивной и ретроактивной интерференции, поскольку они являются менее устойчивыми и широко подвержены влиянию прогрессивного и регрессивного торможения. <...>

Степени однородности материала

Степень сходства или различия элементов материала играет важную роль во многих психических процессах и особенно в перцептивном научении, обусловливании, выработке навыков и памяти. Эта проблема привлекла внимание многих психологов, которые рассматривали ее либо в неоассоцианистс-ком аспекте (Гибсон, Андервуд), либо в рамках геш-тальттеории (фон Ресторф).

Роль сходства в запоминании*

Что касается запоминания материала, то работы Гибсон (1942) — с аналогичными слогам бессмысленными изображениями, Андервуда — с прилагательными, предъявлявшимися в рядах (1951) или попарно (1951), с рядами бессмысленных слогов (1952), триграмм согласных (1955) показали, что число проб, необходимых для достижения одного и того же критерия научения, возрастает с увеличением сходства между элементами материала.

Для иллюстрации мы приводим в табл. i среднее число проб, которое понадобилось для достижения критерия усвоения при заучивании разных видов материала. Для каждого материала использовались две степени сходства. Во всех этих экспериментах, описанных Андервудом, применялся метод антиципации с интервалами 30 с между двумя последовательными пробами. <...>

Разнородный материал и эффект фон Ресторф

Что бывает, когда элементы материала являются разнородными, например, если числа чередуются в различных пропорциях со слогами или цветами? Ответ на этот вопрос содержится в работах, выполненных в 1933 г. ученицей В. Келера фон Ресторф. В первом исследовании были использованы пять видов материала: слоги, геометрические фигуры, числа, буквы и цвета. Эти виды материала были организованы в ряды, каждый из которых включал 4 однородные и 4 разнородные пары. Например, 4 пары

* Если два или несколько стимулов обладают общими признаками, то говорят, что они сходны. Вопрос о том, в чем и а какой мере различные стимулы следует считать сходными, является трудной проблемой, которая до сих пор получила лишь крайне эмпирическое решение. Среди критериев, используемых в этом отношении психологами, можно указать следующие.

а. В самом общем виде два однородных стимула имеют боль
шее сходство между собой, чем два разнородных, например, два
слова обладают большим сходством, чем слою и цвет; стимулы,
поддающиеся ранжированию на однородном физическом кон
тинууме, являются наиболее благоприятным случаем с точки зре
ния измерения; их степень сходства будет тем больше, чем мень
ше физически измеряемое расстояние между ними; так, при оди
наковой громкости тон в 1000
Гц более сходен с тоном в 2000 Гц,
чем с тоном в 5000 Гц.

б. Степень сходства двух стимулов тем выше, чем больше
число общих идентичных элементов, образующих эти стимулы,
например, слоги ФЕД и НЕД имеют более высокую степень сход
ства, чем слоги ФЕД и РЕИ, последние же более сходны друг с
другом, нежели слоги ФЕД и ХОН.

в. Два стимула сходны, если образующие их структуры иден
тичны или сходны друг с другом, например, два квадрата разной

 Таблица 1

Зависимость числа проб, необходимых для достижения критерия усвоения материала, от степени сходства элементов материала (средние данные) (по работам Андервуда)

Виды

Критерий сходства

Степень   сход

материала

низкая

вые

Ряды из: 14 прилагательных (1951) 14 слогов (1952) '

10 пар прилагательных (1951)

Семантический

Число одинаковых букв Семантический

13,21 24,00 9,30

17 32 15

10 пар слогов (1953)

Число одинаковых букв

22,42

32

1 Примечание. Для радов из 14 слогов средние данные мы определили приблизительно путем анализа графика, приводимого автором исследования.

слогов, 1 пару геометрических фигур, 1 пару букв, 1 пару цветов, 1 пару чисел или 4 пары букв и по 1 паре каждого из других видов материала и т. д. В эксперименте исследовались все возможные сочетания указанных разновидностей материала.

Подготовленные таким образом ряды предъявлялись испытуемому два или три раза, затем, после небольшого перерыва, во время которого испытуемый был занят нейтральной деятельностью, приступали к испытанию сохранения по методу парных ассоциаций. В табл. 2 приводятся абсолютные и относительные величины правильных ответов, полученных на 22 испытуемых, для различных типов пар и всего материала в целом.

Например, при наличии в ряду 4 однородных фигур было получено только 33% правильных ответов; однако если в ряду имеется лишь одна пара фигур, находящихся среди 7 других пар, то количество правильных воспроизведений этих фигур возрастает до 74%.

Следовательно, как правило, независимо от характера материала, если в заучиваемом ряду разнородные элементы перемежаются с большим количеством однородных, то эти разнородные элементы сохраняются лучше, чем однородные.

Однако если степень разнородности всех элементов ряда одинакова, то закономерность различий между двумя любыми элементами будет обеспечивать относительную однородность всего ряда: сохранение элемента такого ряда будет аналогично сохра-

величины или музыкальная мелодия в переложении на две различные тональности.

г. Два стимула сходны, если они относятся к одной и той же
семантическойкштвгории, например, понятия "стол", "стул", "шкаф",
"буфет" более сходны между собой, чем понятия "стол", "абри
кос", "лошадь", "солнце". Внутри этой категории максимальное
сходство присуще словам-синонимам, обозначающим один и тот
же предмет.

д. Наконец, два стимула сходны, если их появление вызывает
"идентичные" или "сходные" ответы, например, два различных
резко звучащих слова, вызывающие появление кожногальвани-
ческих реакций.

Указанные признаки сходства, перечисление которых здесь не является исчерпывающим, крайне многообразны как по своей природе, так и по психологическим процессам, которые они вызывают у испытуемых: семантическое сходство есть следствие вербального научения, тогда как сходство между двумя звуками - это проблема сенсорного различения. Кроме того, они могут сочетаться: так, два слова могут быть сходны одновременно с точки зрения их значения, фонетического состава и реакций, которые они вызывают.

326


Таблица 2

Воспроизведение однородных и разнородных пар стимулов в опыте фон Ресторф

Типы пар

Слоги

Фигуры

Числа

Буквы

Цвета

Всего

О

Р

О

Р

О

Р

О

Р

О

Р

О

Р

Абсолютные величины

36

61

29

65

23

55

52

65

49

82

189

328

Проценты

41

69

33

74

26

63

59

74

56

93

43

75

О : однородные в ряду; Р: разнородные (изолированные) пары в ряду (по фон Ресторф,  1933,

с. 302).

нению элемента, расположенного среди однородных элементов. Фон Ресторф (1933) доказала это экспериментально. Она использовала 3 типа рядов, каждый из которых предъявлялся с интервалом в один день:

ряд I: за 1 цифрой следовало 9 слогов;

ряд И: за 1 слогом следовало 9 чисел;

ряд III: 1 цифра, 1 слог, 1 цвет, 1 буква, 1 слово, 1 фотография, 1 знак препинания, 1 химическая формула, 1 пуговица и 1 графический символ.

Через 10 мин после предъявления каждого ряда перед испытуемыми ставилась задача воспроизвести те элементы, которые они запомнили. Анализ результатов показал, что:

лучше всего воспроизводятся (наибольшее
количество правильных ответов) изолированные
элементы ряда (цифра в ряду I и слог в ряду II). Эти
элементы правильно воспроизводились в 70% слу
чаев;

количество правильных воспроизведений этих
же самых элементов, находящихся в ряду III, равня
лось 40%;

однородные, элементы ряда I (слоги) и ряда
II (цифры) правильно воспроизводились лишь в
22% случаев.

С помощью более точных методик другие исследователи - Пиллсбери и Рауш (1943), Зигель (1943) - подтвердили результаты фон Ресторф. <...>

Осмысленность материала, научение н память

Эббингауз считал, что заучивание осмысленного материала может исказить результаты экспериментов по памяти. Поэтому он подобрал "бессмысленный" вербальный материал - "бессмысленные слоги". Эти слоги, по его мнению, являются простыми, одинаковыми по трудности и квантифицируемыми, ответные реакции на них хорошо выражены и могут также быть измерены. Однако если бессмысленные слоги и являются стимулами, действительно удовлетворяющими критериям измерения, то они не обладают отмеченными Эббингаузом качествами однородности и простоты. Наряду с тем, что очень часто эти слоги могут вызывать осмысленные вербальные (слова, группы слов, предложения) или вербализуемые ассоциации, они могут сами по себе обладать определенным, изменяющимся от слога к слогу значением. Психологи разработали адекватные методики для установления степеней осмысленности этого типа материала с тем, чтобы в дальнейшем ввести эту переменную в свои исследования научения и памяти.

 Исследование ассоциативной силы вербальных стимулов

Под степенью осмысленности -а в более общем виде — под "ассоциативной силой" бессмысленного вербального стимула подразумевают относительную частоту возникновения осмысленных ассоциаций при предъявлении этого стимула группе испытуемых. Для определения ассоциативной силы бессмысленных вербальных стимулов применялось несколько методов. Мы ограничимся указанием лишь на один из них*.

Методика, использованная Глейзом (1928) при стандартизации слогов и Уитмером (1935) при стандартизации триграмм согласных, состояла в том, что группе испытуемых предъявлялся ряд стимулов, при этом испытуемых просили кратко объяснить, какие ассоциации вызывает у них каждый стимул. Время предъявления различных стимулов сохранялось почти постоянным (2-3 с у Глейза, 4 с у Уитмера), так же как и длительность интервалов между двумя последовательными стимулами. Определяемая таким методом ассоциативная сила стимула х будет равняться количеству испытуемых (%), ассоциировавших в ходе эксперимента этот стимул со словом или предложением: ассоциативная сила стимула, ассоциированного всеми испытуемыми, будет равна 100%, а стимула, не вызвавшего ассоциаций ни у одного испытуемого, будет равна 0%**.

Влияние осмысленности материала на научение и память

Как правило, хорошо осмысленный материал легче заучивается, чем слабо осмысленный. Исследования зависимости эффективности научения от осмысленности материала выявили следующие закономерности:

а) При одинаковом времени упражнения число запоминаемых стимулов тем больше, чем выше степень осмысленности этих стимулов. В исследовании, проведенном в 1930 г. Мак-Геч, испытуемым предъявлялись ряды из 10 слов, состоявших из 3 букв, и ряды из 10 бессмысленных слогов, имевших ассоциативную силу (по стандартизации Глейза, 1928) соответственно 0,53 и 100%(продолжительность заучивания 2 мин для каждого ряда). Сразу после окончания заучивания испытуемые должны были воспроизвести материал. В табл. 3 приведены основные результаты, полученные в этом исследовании. Видно, что в зависимости от степени осмысленности материала число правильных ответов в среднем увеличивается, а дисперсия уменьшается.

* Отметим, что существует совершенно определенное соотношение между полученной с помощью этих методов ассоциативной силой вербальных стимулов и частотой употребления этих стимулов в словах языка {Андвршуд и Шульц, 1960).

** Другой метод, использованный Ноблом (1952), основан на том, что данный вербальный стимул (слово языка или бессмысленный слог) обладает тем большей ассоциативной силой, чем большее число ассоциативных ответов он вызывает в определенную единицу времени. Критический обзор по этому вопросу можно найти в работе Андервуда и Шульца (1960).

327


Таблица 3

Зависимость количества правильных воспроизведений при постоянном времени упражнения от степени осмысленности материала (средние данные).

Среднее

о

10 слов 10 слогов (100%) 10 слогов (53%) 10 слогов (0%)

9,11 7,35 6,41 5,09

1,12 1,96 2,37 2,60

б) Из этого следует, что для достижения одинакового критерия научения при заучивании бессмысленного материала требуется более продолжительное упражнение, чем при заучивании осмысленного материала. В исследовании Гилфорда (1934) испытуемым требовалось в среднем 20,4 пробы для запоминания 15 бессмысленных слогов, 8,1 пробы для заучивания ряда из 15 отдельных слов и лишь 3,5 пробы для 15 слов, связанных между собой по смыслу. <...>

Роль упражнения

Распределение упражнений, научение н намять

Когда речь идет о запоминании какого-либо материала или выработке навыка и когда хотят добиться максимального уровня научения при минимальной длительности упражнений, что предпочтительнее — повторять беспрерывно упражнения до тех пор, пока не будет достигнут критерий усвоения, или же распределить упражнения во времени? Ответ на этот вопрос имеет важное значение как для конкретного практического применения психологии, так и в плане тех теоретических вопросов, которые он поднимает. Первые работы по этой проблеме, поставленной еще Эббингаузом (1885), были проведены Йос-том (1897). Двое испытуемых, В и S, 30 раз повторяли ряд бессмысленных слогов при двух различных условиях:

все 30 повторений проводились в один и тот
же день, на следующий день осуществлялось повтор
ное заучивание, продолжавшееся до первого безо
шибочного воспроизведения;

все 30 повторений распределялись на 3 дня
подряд, по 10 повторений в день; на 4-й день произ
водилось, как и в первом случае, повторное заучи
вание.

[Таблица 4\ Число проб при повторном заучивании

Концентрированное заучивание (все 30 повторений в один и тот же день)

Распределенное во времени заучивание (по 10 повторений в день)

Испытуемый В Испытуемый S

6,5

11.5

5,5 9,7

Полученные результаты [см. табл. 4] свидетельствуют о том, что число проб, необходимых для повторного заучивания, несколько больше, когда все 30 повторений падают на один и тот же день.

Йост объясняет эти результаты следующим образом: повторяя ряды слогов, испытуемый устанавливает ассоциации между различными элементами

 материала; при распределенном научении актуализируются "старые" ассоциации, "давность" ассоциаций тем больше, чем больше времени прошло от упражнения до воспроизведения. При концентрированном же научении повторения актуализируют самые новые ассоциации. Принимая во внимание гораздо большую эффективность распределенного научения, можно считать, что, из двух ассоциаций одинаковой силы, из которых одна более старая, чем другая, при последующем повторении лучше будет актуализироваться старая ассоциация (закон Йоста). <...>

Проблема оптимального распределения упражнений

Исходя из только что изложенных общих принципов, можно теперь поставить вопрос о наилучшем распределении периодов упражнения и отдыха для достижения наибольшей эффективности научения. Этот вопрос изучался в двух категориях работ: в одном случае периоды упражнения оставались постоянными, в то время как длительность отдыха систематически изменялась; в другом — оставались постоянными периоды отдыха и изменялась продолжительность упражнений.

а) Влияние изменения периодов отдыха. Если систематически варьировать временные интервалы между упражнениями, оставляя неизменной длительность последних, то можно найти оптимальный интервал (величина его колеблется иногда в довольно широких пределах), для которого количество упражнений будет наименьшим.

Трэвис (1937) изучал влияние интервалов в 5 мин, 20 мин, 48 ч, 72 ч и 120 ч на выполнение двигательных упражнений длительностью в 5 мин. Оптимальным оказался 20-минутный интервал. Однако длительность этого оптимального интервала меняется в зависимости от характера задачи, и даже для одной и той же задачи его величина может колебаться в широких пределах. Пьерон (1913) предлагал испытуемым заучивать ряд из 18 бессмысленных слогов; заучивание производилось с интервалами в 30 с, 1, 2, 5, 10 и 20 мин, 24 и 48 ч. Упражнение (при всех интервалах) продолжалось до первого безошибочного повторения ряда слогов. Были получены следующие результаты [см. табл. 5].

[Таблица 5]

Длительность интервала между двумя последовательными предъявлениями рядов

30 с

1

МИН

2

МИН

5

МИН

10

МИН

20

МИН

24

ч

48

ч

Количество предъявлений, необходимых для достижения фитерия научения

14

8

7

5

4

4,5

4

7

Как отмечает автор, "от интервала в полминуты и до интервала в десять минут, в 20 раз превосходящего первый, количество необходимых для заучивания предъявлений материала сокращается более чем на две трети". Оптимальным является интервал начиная с 10 мин, однако и интервалы в 20 мин и 24 ч также имеют преимущества в плане эффективности упражнения. <...>

328


б) Влияние изменения продолжительности упражнений. Какой должна быть продолжительность упражнений при постоянном временном интервале между упражнениями для того, чтобы можно было достигнуть максимальной продуктивности научения? В исследовании Йоста (1897) испытуемые заучивали ряды бессмысленных слогов в различных экспериментальных условиях:

условие А: ряд заучивается в течение 3 дней, по 8 повторений в день; проверка запоминания производится на 4-й день;

условие Б: ряд заучивается в течение 6 дней, по 4 повторения в день; проверка запоминания производится на 7 день;

условие В: ряд заучивается в течение 12 дней, по 2 повторения в день; проверка запоминания производится на 13-й день.

Сравнение количества правильно воспроизведенных слогов показало [см. табл. 6], что наилучшее сохранение наблюдается при самых коротких периодах упражнения (по 2 повторения в день) и что эффективность запоминания уменьшается, когда число предъявлений материала за определенный период работы увеличивается.

[Таблица б] Количество правильных ответов через

24 ч после завершения упражнений (по Йосту)

Условие А (8 повторений в день)

Условие Б (4 повторения вдень)

Условие В (2 повторения вдень)

Испытуемый В

18 7

39

31

53 55

Испытуемый М

Результаты, полученные другими авторами, подтверждают существование оптимального периода упражнения, однако продолжительность этого периода сильно варьирует в зависимости от характера и сложности задачи и индивидуальных особенностей испытуемых. Это относится и к области психомоторного научения. <...>

Выводы Йоста сохраняют свою значимость и в свете последних исследований: когда материал таков, что его можно заучить при сравнительно небольшом числе повторений, предпочтительнее использовать метод концентрированного научения; если же, наоборот, для овладения материалом необходимо значительное число повторений, то тогда, бесспорно, наиболее экономичным окажется метод распределенного научения. <...>

Гипотезы, объясняющие эффекты распределения упражнений

Основные гипотезы, имевшие целью объяснить влияние распределения упражнений на заучивание и сохранение, следует разделить на две группы: одни - гипотезы мысленного обзора, персеверации Мюллера и Пильцекера - исходят из предположения, что во время интервалов между пробами действуют процессы реактивации или консолидации мнемических ответов; другие — гипотезы утомления, реактивного торможения Халла, дифференцированного забывания Мак-Геч - постулируют, что в течение этих интервалов возникает возможность устранения процесса торможения, уменьшающего вероятность воспроизведения мнемических ответов.

 Гипотеза, согласно которой преимущества распределенного научения перед концентрированным можно объяснить тем, что в периоды отдыха между упражнениями субъект осуществляет мысленный обзор задачи, основывается на феноменах, наблюдающихся иногда при научении человека. Однако с помощью этой гипотезы трудно объяснить благоприятное влияние распределения упражнений при научении животных.

Гипотеза Мюллера и Пильцекера (1900) является более общей и потому более приемлемой, чем предыдущая. Она исходит из того, что обусловленные упражнением биофизиологические процессы продолжают сохраняться еще в течение некоторого времени после окончания заучивания; эта персеверация способствует консолидации мнемических следов при условии, конечно, если никакая другая деятельность не препятствует этому. Отсюда следует, что консолидация ответа, заученного при данной пробе, зависит от продолжительности интервала отдыха. При распределенном заучивании этот интервал больше, чем при концентрированном, поэтому феномен консолидации в первом случае достигает максимальной эффективности, тогда как во втором этому препятствует слишком быстрое чередование проб. По причинам, которые мы изложим при обсуждении этой гипотезы в связи с теориями забывания, едва ли можно не принимать во внимание возможность возникновения такого феномена. Однако объяснительная ценность данной гипотезы остается ограниченной: так, при помощи этой гипотезы — на современном этзпе ее развития - не удается объяснить результаты тех экспериментов, в которых концентрированное научение характеризуется тем же уровнем эффективности, как и распределенное.

Гипотеза утомления предполагает, что распределенное научение является более быстрым, чем научение концентрированное, потому что интервалы отдыха позволяют устранить утомление, вызванное выполнением задания. Но помимо того, что понятие утомления остается очень неопределенным (какова природа этого утомления, как его выявить?), она не позволяет также понять, почему наблюдается улучшение исполнения при введении интервалов отдыха уже на первой стадии упражнения, когда о каком-либо утомлении еще не может быть и речи. Не более удовлетворительной в этом плане является и гипотеза реактивного торможения Халла (1943).

Наконец, гипотеза дифференцированного забывания Мак-Геч (Мак-Геч и Айрион, 1952) предполагает, что при любом научении субъект ассоциирует с задачей не только правильные ответы, но и неправильные. Эти неправильные ответы - источник их можно найти в самом материале или они являются результатом вмешательства в ходе упражнения ранее приобретенных ответов — вступают в конфликт с правильными ответами, затрудняют их усвоение и интерферируют с ними в момент воспроизведения. Однако связи с задачей этих неправильных ответов являются гораздо менее стойкими, чем связи правильных ответов, поэтому, когда упражнение прекращается, они быстрее забываются, чем правильные ответы. Следовательно, ситуация распреде-

329


о

ленного научения способствует забыванию неправильных ответов, и этим объясняются преимущества распределенного упражнения перед концентрированным.

Эта гипотеза согласуется со многими фактами, установленными экспериментально. <...>

Можно сделать следующий вывод. В настоящее время невозможно объяснить всю совокупность обусловленных упражнением эффектов в рамках единой гипотезы. Однако это не значит, что рассмотренные нами гипотезы a priori (лат. — независимо от опыта) несовместимы друг с другом. Нужно согласиться с тем, что и реактивация ответов посредством мысленного обзора, и их консолидация, обусловленная персеверацией лежащих в их основе биофизиологических процессов, устранение возникающего при утомлении торможения, и феномены конкуренции ответов играют определенную роль — значимость каждого из этих факторов различна в каждом конкретном случае — в возникновении определяемых модальностями научения эффектов. Вывод, конечно, эклектический, но дающий право на существование самым различным теориям. <...>

Память, забывание и ремннесценция

Изменения памяти во времени

Исследования Германа Эббмкгауза

Известно, что Эббингауз был первым психологом, изучавшим изменения памяти во времени. Эббингауз был очень тонким и опытным экспериментатором. Он составил бессмысленные слоги (2300 слогов, по Вудвортсу, 1950) для заучивания и, выбирая их наугад и образуя из них ряды, использовал их в своих опытах. Для того чтобы установить свою знаменитую кривую забывания, он заучил около 1200 рядов по 13 слогов в каждом; он прочитывал каждый ряд в ритме метронома (скорость 2,5 с на каждый слог) до тех пор, пока не мог дважды быстро и без запинки воспроизвести его по памяти; затем, после 15-секундного перерыва, он приступал к заучиванию следующего ряда и т. д. Таким образом, в течение каждого сеанса он заучивал 8 рядов слогов.

После определенного перерыва он вновь заучивал этот же материал до достижения (для каждого из 8 рядов) первоначального критерия научения. Единицей измерения, по отношению к которой Эббингауз определял величину сбережения при повторном заучивании, было общее время заучивания всех 8 рядов слогов (за вычетом 15-секундных пауз). Определяя каждый необходимый для построения кривой временной интервал, он многократно повторял эксперимент, заучивая различные ряды слогов.

На кривой (рис. 3) представлены полученные им изменения величины сбережения: видно, что эффективность сохранения быстро уменьшается в течение первого часа после окончания заучивания; затем это быстрое падение сменяется сильно выраженной фазой замедления, во время которой наклон кривой постепенно становится все слабее и наконец совсем незначительным.

 31

1       2 6

Интервал времени, дни

Рис. 3. Кривая сохранения, полученная Эббин-гаузом методом сбережения при повторном заучивании (по Эббингаузу, 1885).

Многочисленные экспериментальные исследования подтвердили характер кривой Эббингауза как кривой с отрицательным ускорением, хотя в некоторых пунктах между Эббингаузом и его последователями существуют разногласия, особенно в отношении скорости и величины первоначального спада кривой (Финкенбиндер, 1913; Лу, 1922; Бореас, 1930) и времени его начала (Пьерон, 1913). По-видимому, эти разногласия объясняются лишь относительной разнородностью экспериментов, а именно различиями в условиях эксперимента, запоминаемом материале и индивидуальных особенностях испытуемых.

Наиболее обоснованное, на наш взгляд, возражение было сформулировано в адрес исследований Эббингауза Пьероном в 1913 г. Это возражение помимо использованного метода касается изменений памяти в период, следующий непосредственно за окончанием заучивания. Как уже отмечалось, Эббингауз заучивал за каждый сеанс 8 рядов по 13 слогов. По существу, каждый из этих рядов подвергался воздействию многочисленных интерференции, вызываемых заучиванием других рядов; этим объясняется тот факт, что после окончания заучивания восьмого ряда элементы первых рядов уже не могли быть припомнены. Причиной быстрого и значительного спада кривой, начинающегося непосредственно после заучивания, может быть тормозящее действие этих интерференции, возникающих при последовательном заучивании однотипного материала.

Для подтверждения этого положения Пьерон поставил эксперимент, в котором заучивались 5 различных рядов, составленных из 50 цифр (10 цифр от 0 до 9, повторенных 5 раз и расположенных в разном порядке). Повторное заучивание осуществлялось через 7, 14, 28, 60 и 120 дней, причем для каждого интервала заучивался один и тот же ряд.

В эксперименте участвовал только один испытуемый, он заучивал материал посредством последовательных чтений ряда с 2-минутными интервалами, во время которых испытуемый пытался частично воспроизвести запомненное. Эксперимент продолжался до достижения критерия первого безошибочного воспроизведения (50 цифр, воспроизведенных в заданном порядке). Затем, по истечении соответствующего времени, испытуемый точно таким же образом вновь заучивал данный ряд, предварительно воспроизведя еще сохранившиеся в памяти цифры.

330


Экспериментальная группа

Контрольная группа

Заучивание материала А

Заучивание материала А

Заучивание материала Б

Период отдыха

Воспроизведение и повторное заучивание материала А Воспроизведение и повторное заучивание материала А

100

120

7 14      26 60

Интервал времени, дни

Рис. 4. Кривая сохранения, полученная Пьеро-ном методом сбережения при повторном заучивании (по Пьерону, 1913).

Интересно сравнить результаты, полученные Пье-роном (рис. 4), с результатами Эббингауза (рис. 3)*. В то время как в эксперименте Эббингауза снижение сохранения начиналось сразу же после окончания заучивания и быстро прогрессировало, в исследовании Пьерона была выявлена фаза, в течение которой не наблюдалось заметных изменений в сохранении заученного, и лишь после этого эффективность запоминания уменьшалась вначале быстро, а затем все более замедленно, и кривая приобретала вид гиперболической кривой с отрицательным ускорением. Результаты Пьерона являются более приемлемыми, чем результаты Эббингауза, поскольку они лучше согласуются с феноменами реминисценции и с теми исследованиями, в которых было показано, что для весьма различных задач при широком диапазоне экспериментальных условий снижение сохранения не начинается сразу же после заучивания, как это утверждал Эббингауз. <...>

Интерференция между заучиваемыми заданиями

Ретроактивная интерференция

Ретроактивная интерференция - это ухудшение сохранения материала А, вызываемое заучиванием другого материала Б, осуществляющимся в период между заучиванием материала А и определением его сохранения. Этот феномен, открытый в 1900 г. Мюллером и Пильцекером, послужил поводом для многочисленных исследований. План эксперимента по изучению ретроактивной интерференции обычно строится по схеме 1.

Количественную оценку абсолютной ретроактивной интерференции получают, определяя разницу в результатах воспроизведения контрольной и экспериментальной групп, а оценку относительной рет-

* При сравнении необходимо учитывать разницу масштаба временных осей. (Примечание редакторов-составителей.)

Схемш 1

 реактивной интерференции определяют как отношение:

Воспроизведение        Воспроизведение
контрольной - экспериментальной

группы группы

хЮО

Воспроизведение контрольной группы

Ретроактивная интерференция является результатом взаимодействия многочисленных переменных, среди которых в первую очередь должны быть изучены переменные, относящиеся к: а) сходству между двумя заданиями; б) соответствующей степени научения; в) объему заучиваемого материала. <...>

Подход к исследованию этой проблемы заключается в изменении уровня активации субъекта в период между заучиванием и проверкой запоминания. В этом плане исследователи сравнивали изменение сохранения в двух противоположных ситуациях: в ситуации естественного сна и в ситуации бодрствования, заполненной выполнением повседневных житейских обязанностей (Хайне, 1914; Дженкинс и Далленбах, 1924; Даль, 1928; Спайт, 1928; Ван Ор-мер, 1932).

В исследовании Дженкинса и Далленбаха (1924) обобщены основные полученные в этой области результаты. Двое испытуемых, Я и Мс, не знавшие истинной цели исследования, должны были заучивать ряды из 10 бессмысленных слогов до критерия первого безошибочного воспроизведения. Через 1, 2, 4 или 8 ч, в течение которых испытуемые либо спали, либо занимались какой-либо повседневной деятельностью, определялось сохранение по методу воспроизведения. Порядок чередования этих интервалов в экспериментах был случайным. Спали испытуемые в лаборатории. Сеанс заучивания, сменявшийся сном, начинался между 23 ч 30 мин и 1 ч ночи, т. е. тогда, когда испытуемые уже хотели спать (один ночной опыт). Днем заучивание осуществлялось между 8 и 10 ч, после чего испытуемые занимались своими

12 4 8

Интервал времени, ч

Рис. 5. Динамика воспроизведения слогов после сна и бодрствования (по результатам Дженкинса и Далленбаха, 1924; Мак-Гечн Айриона).

331


обычными делами (при некоторых исключениях по одному для каждого интервала времени и каждого испытуемого, когда заучивание осуществлялось между 14 и 16 ч. При этом преследовалась цель проверить влияние суточной периодики на колебания продуктивности заучивания). Все эксперименты проводились в одной и той же лаборатории, находящейся поблизости от "спальни". Каждый испытуемый исследовался приблизительно 8 раз при каждом из 8 экспериментальных условий. Кривые на рис. 5 показывают изменение воспроизведения после бодрствования и сна.

Можно отметить три особенности этих кривых:

при обоих основных условиях эксперимента —
бодрствовании и сне — наблюдается спад сохране
ния, однако воспроизведение оказывается во всех
случаях гораздо лучше после сна, чем после такого
же по продолжительности периода бодрствования;

первоначальное ухудшение сохранения (интервал
1 и
2 ч) становится гораздо сильнее выраженным в
период бодрствования; 3) при бодрствовании свы
ше 2 и до 8
ч воспроизведение продолжает ухудшать
ся, тогда как после сна оно, по-видимому, остается
почти неизменным. Результаты Ван Ормера (1932),
применявшего метод сбережения, подтверждают это
последнее наблюдение. Факты, полученные Джен-
кинсом, Далленбахом и другими уже упоминавши
мися исследователями, свидетельствуют о том, что
повседневная деятельность уменьшает вероятность
сохранения мнемических ответов и ускоряет забы
вание: именно по причине отсутствия этой деятель
ности сон и способствует улучшению памяти. Эта
интерпретация, отстаиваемая особенно Мак-Геч и
Айрионом (1952), не является единственно возмож
ной: можно также допустить, что сон, способствуя
"упрочению" мнемических следов, улучшает тем са
мым память, тогда как повседневные занятия нару
шают этот процесс (Вудвортс и Шлосберг, 1954). <...>

Реминисценция

В весьма общем виде под реминисценцией понимают воспроизведение мнемических ответов, которые субъект не мог воспроизвести прежде, при условии, что с момента заучивания испытуемый не занимался дополнительным упражнением в выполнении данного задания.

Явление реминисценции изучалось в рамках двух частных вопросов, каждый из которых представляет интерес с точки зрения количественных модификаций памяти. Первый из них касается количественного улучшения сохранения при последующих воспроизведениях (феномен Бэлларда), а второй — количественного улучшения сохранения в течение определенного времени при отсутствии в принципе любого припоминания воспроизводимого объекта* (феномен У орда—Ховлэнда).

 Феномен Бэлларда

Количественное улучшение сохранения при последовательных воспроизведениях наблюдали в начале века Гендерсон (1903), Бине (1904) и Лобзин (1904). Этот эффект привлек внимание психологов потому, что он противоречил предположениям относительно ухудшения сохранения, которые вытекали из работ Эббингауза (1885).

В известном опыте Бэлларда (1913) испытуемые должны были заучивать разный материал (стихотворение, отрывки прозы и т. д.) за время, недостаточное для достижения критерия полного усвоения. Каждый испытуемый подвергался двум испытаниям сохранения по методу воспроизведения: первое воспроизведение проводилось сразу же после заучивания, второе — через различные промежутки времени, от 24 ч до 7 дней. На рис. 6 представлена динамика воспроизведения (непосредственное воспроизведение 100%) для детей 12 лет, полученная при трех видах экспериментального материала. Видно, что воспроизведение становится максимальным через 2 или 3 дня. Аналогичные данные были получены Юге-неном (1914), Николаи (1922) и Уилльямсом (1926).

I I

120 г-

Г'Ч

J I

12       3       4       5       6       7

Интервал времени, дни

Рис. 6. Динамика сохранения трех различных видов материала у детей 12 лет: стихотворения (А), стихотворения (В), вербальный бессмысленный материал (С)   (по Бэлларду, 1913).

Опираясь на собственные результаты, Бэллард пришел к заключению, что реминисценция является процессом, противоположным забыванию и способным оказывать в течение нескольких дней благоприятное воздействие на мнемические процессы. Другая точка зрения, защищаемая Уилльямсом (1926), предполагает, что улучшение долговременной памяти, полученное Бэллардом, в значительной мере вызывается повторением в уме материала в периоды между заучиванием и воспроизведением; однако исследование Г. Мак-Геча (1935) показывает, что испытуемые, которые, вероятно, воздерживались от повторения, обнаружили практически ту же меру реминисценции, как и те испытуемые, которые при-

* Эти два подхода предполагают, что реминисценция является синонимом "количественного улучшения памяти", и именно в этом смысле это понятие часто используется англосаксонскими психологами. Однако, по нашему мнению, значение термина при этом слишком суживается, так как припоминание ранее не воспроизведенного материала может сопровождаться забыванием, кратковременным или полным, других мнемических ответов, которые были правильно воспроизведены во время предыдущего воспроизведения. В этом случае общая эффективность запоми-

 нания будет зависеть от относительной роли этих обоих факторов; указанная эффективность уменьшается, если количество вновь воспроизводимых от»ето« меньше количества ответов, по-видимому, забытых. Однако, хотя запоминание в конечном счете становится неполным, появление, пусть даже только спорадическое, мнемических ответов, которые до тех пор еще не воспроизводились, правомерно рассматривать как реминисценцию. В своих работах Бэллард рассматривает оба эти случая.

332


бегали к такому повторению*. По-видимому, наиболее удовлетворительным истолкованием феномена Бэлларда является в настоящее время гипотеза Брауна (1923), сформулированная им для объяснения появления новых элементов при последовательном воспроизведении: согласно этой гипотезе отсутствие долговременного забывания есть результат аккумуляции припоминаний, каждое из которых способствует консолидации воспроизведенных ответов, увеличивая тем самым их диспонибильностъ, т. е. вероятность их припоминания при последующем воспроизведении; этот процесс благоприятствует актуализации еще не воспроизведенных элементов данной задачи.

* Используя такой же метод, как Бэллард, Магдсик (1936) обнаружил явления реминисценции в пределах от 1 ч до 1 недели у крыс (лабиринты). В этом случае улучшение воспроизведения трудно объяснить повторением в уме.

 333


3. Репродуктивное и конструктивное запоминание. Метод    последовательного припоминания

Ф.Бартлетт ЧЕЛОВЕК ЗАПОМИНАЕТ* Кривая забывания

Первые действительно хорошо поставленные эксперименты в области запоминания были проведены немецким психологом Эббингаузом в 1885 г. Если мы составим список обычных слов и дадим испытуемым указание попытаться их запомнить, может оказаться, что некоторым хорошо знакома одна часть этих слов, другие знают другую группу слов и наконец для третьих все слова могут оказаться незнакомыми. Это будет напоминать положение, при котором люди приготовились к состязанию в беге без учета различий в условиях соревнования. Эббин-гауза интересовало, нет ли какого-нибудь способа создать при проведении этого опыта равные условия для всех его участников. Ему пришла в голову блестящая мысль использовать бессмысленные слоги. Вы записываете две согласные с промежутком между ними и затем вставляете любую гласную с тем, чтобы получилось бессмысленное слово из трех букв. Таким образом можно составить список любой длины, состоящий из бессмысленных трехбуквенных слов. Нужно удостовериться в том, что ни одно слово в списке не начинается с той же самой буквы алфавита, что и предыдущее, или со следующей очередной буквы алфавита. Нужно предусмотреть, чтобы стоящие рядом слова не рифмовались, и принять еще некоторые меры предосторожности, которые могут быть легко установлены каждым. Запоминающий видит одновременно только одно слово и каждое — на одинаковый промежуток времени.

Эббингауз сам занялся заучиванием подобных списков, повторяя каждый очередной слог при предъявлении, пока не доходил до конца списка, а затем пытался повторить весь список по памяти. Он считал список выученным, когда ему удавалось добиться первого безошибочного повторения всего списка. Затем по прошествии различных периодов времени он устанавливал, насколько меньше времени нужно затрачивать на повторение заучивания. На базе полученных данных он вывел свою знаменитую кривую забывания.

Мы можем видеть, что сразу после первичного заучивания кривая резко падает, но в дальнейшем темп забывания замедляется и через два дня запоминание удерживается почти на одном уровне, без дальнейших потерь.

Конечно, редко случается, что какой-нибудь материал, который мы пытаемся заучить наизусть, оказывается настолько же лишенным смысла, как тот, которым пользовался Эббингауз. Если заучивается список обычных слов, то темп их забывания

* Бартлетт Ф. Психика человека в труде и игре. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1959. С. 94-114.

 будет значительно медленнее и период наибольшего забывания наступает позднее. Но все же при работе со словесным материалом любого типа наверняка происходит заметное забывание, вскоре после того как материал впервые выучен. Таким образом, заниматься зубрежкой почти всегда совершенно невыгодно: удачи здесь могут быть только случайными.

Сначала может показаться странным, что мы склонны забывать как раз то, что мы особенно старались запомнить. Однако мы делаем особое усилие запомнить материал только тогда, когда по какой-то причине он оказывается для нас трудным и мы боимся забыть его в дальнейшем. Кажется, что первое впечатление - "Я никогда не смогу запомнить это" — действует гораздо сильнее, чем любое последующее решение приложить все возможные усилия для запоминания материала.

Когда человек организует материал, подлежащий запоминанию, его работа часто напоминает работу людей, которые начали строить мост через реку с обоих берегов, с тем, чтобы встретиться посредине. Если все детали имеют приблизительно одинаковое значение, то, вероятно, первыми будут установлены те, которые находятся в начале и конце, а последними -те, которые располагаются ближе к середине. Поэтому, если при заучивании рядов слов некоторые из них кажутся особенно трудными, лучше запоминать эти слова, не пытаясь сделать особое усилие, а поместить их, если это возможно, в наилучшее положение и затем заучивать наравне с другими. <...>

Иногда говорят, что спокойный сон предотвращает забывание, так что можно рекомендовать заучивать то, что мы хотим запомнить незадолго до нормального времени сна; в этом случае, проснувшись, мы обнаружим, что оно запечатлелось в па-мятиярко и четко. В этом, безусловно, есть доля истины. Это неоднократно проверялось экспериментальным путем, и общие результаты показали, что сон действительно приостанавливает обычный процесс забывания. <...>

Запоминание в повседневной жизни

Для обычных целей очень точное воспроизведение материала фактически играет скорее отрицательную, чем положительную роль. Обычно нам приходится использовать то, что мы запомнили, в качестве вспомогательного материала, для того чтобы выполнить какую-то иную стоящую перед нами задачу. Если мы нуждаемся в буквально точном воспроизведении, мы обычно можем использовать фиксированные записи того или иного рода. Этой возможности не имеется только в процессе школьных занятий или во время наиболее формальных экзаменов. До того как появились точные и постоянные записи, если обществу требовалось точное воспроизведение, например, при совершении многих обрядов и церемоний, приходилось использовать раз-

334


личные приемы, например, рифмующиеся фразы, песни или танцы, которые почему-то довольно легко, естественно сохраняют установленную форму и порядок.

Если человек хочет запомнить любой ряд каких-то элементов или событий буквально и в определенном порядке, часто оказывается полезным изобрести какой-нибудь особый прием, например, придать материалу стихотворную или даже песенную форму с сохранением смысла и порядка или же связать трудно запоминаемые элементы с другими, которые легко запомнить. Вообще мы должны признать, что хотя люди и говорят о "хорошей памяти", но фактически способность точно запоминать почти всегда является специализированной. Некоторые люди могут лучше всего запоминать словесный материал, или только слова, связанные с особыми темами, или картины, или числа, причем они могут прекрасно запоминать одно и очень плохо — другое. Если обстоятельства требуют, чтобы люди запомнили материал, предложенный им в трудной для них форме, они часто могут добиться лучшего его запоминания, найдя более удобные эквивалентные формы и связав их между собой. Но эти приемы, способствующие запоминанию, хороши лишь тогда, когда человек изобретает их для себя сам, и теряют свою эффективность, если ими слишком часто или слишком широко пользуются.

Во всяком случае, эти особые приемы нельзя широко использовать в повседневной жизни. Когда в нашей жизни какие-то явления сменяются одно другим, мы, как правило, даже не знаем, что из них окажется наиболее полезным для нас в будущем. Все они образуют какую-то общую, смешанную массу более или менее полезного опыта, и когда мы говорим, что помним их, то фактически это означает, что, в случае необходимости, мы сможем восстановить из этой массы опыта какие-то вещи или явления в правильной их форме, не обязательно точно в той же, в какой они когда-то имели место, но в форме, которая поможет нам найти соответствующий ответ на проблему, являющуюся существенной в данный момент.

Итак, нам предстоит попытаться установить, что происходит с запоминанием, когда мы, однажды услышав или увидев что-то, без всякого определенного усилия заучить это наизусть, пытаемся воспроизвести его сущность, но не обязательно в точной последовательности или неизменной форме. В действительности при этом происходят чрезвычайно удивительные вещи, в особенности если сведения передаются последовательно от одного лица другому.

Эксперимент по последовательному запоминанию

В ходе повседневной жизни случается, что мы присутствуем при каком-то событии и затем несколько позднее описываем его кому-то другому, кто, в свою очередь, передает рассказ третьему лицу, и таким образом отчет о событии передается далее, пока, наконец, он, возможно, не примет такую форму, в которой люди повторяют его без особых дальнейших изменений. Именно таким путем распространя-

 ются слухи, создаются мнения, и при этом постоянно участвует человеческая память. Существует всем известная игра, при которой этот процесс превращается в своего рода эксперимент. Мы провели этот эксперимент во время лекции следующим образом.

Мы вызвали ряд желающих из числа присутствовавших на лекции и попросили их всех, кроме одного, уйти из комнаты. Затем мы повесили большую картину и впустили в комнату второго человека. Все присутствующие, включая первого человека, могли видеть картину, второй ее не видел. Первый человек, все время смотря на картину, попытался ясно описать ее содержание второму, и это описание было записано. Теперь в комнату вошел третий, и второй, все еще не видя картины, передал ему свой вариант ее описания. Когда он закончил свой рассказ, он присоединился к аудитории и получил возможность видеть картину, но, конечно, ему не разрешалось вносить какие-либо изменения в только что законченный рассказ.

Таким образом, последовательные описания передавались от одного к другому, пока перед аудиторией не прошла вся группа участников эксперимента. Каждый отчет записывался на магнитофоне, ниже мы точно воспроизводим первую серию отчетов. Описание № 1 было сделано во время непосредственного наблюдения картины, № 2 и все прочие были сделаны без прямого наблюдения.

На картине изображена кошка, находящаяся
недалеко от центра, вправо от него; прямо над ней,
но несколько левее, находится клетка, в которой
сидит птица. Далее налево стоит ваза с цветами и
листьями. Перед ней лежит красная книга, на кото
рой лежат несколько карт, обыкновенных играль
ных карт. Направо - бутылка чернил. Все это - ваза,
кошка, бутылка чернил — находится на столе, на
крытом голубой скатертью, а над клеткой, посере
дине картины висит нечто вроде таблички, на кото
рой написано в кавычках: "Любитель птиц".

На картине изображен стол. В центре стола,
несколько правее находится кошка. Прямо над кош
кой, но несколько правее — птичья клетка, а в ле
вой части картины изображена ваза с цветами, пе
ред которой лежит красная книга. Направо от нее
стоит бутылка чернил. Над клеткой имеется таблич
ка, на которой написано в кавычках "Любитель птиц".

Посередине картины изображен стол. Слева от
стола находится птичья клетка, а над птичьей клет
кой — табличка, на которой написано в кавычках:
"Любитель птиц". Еще левее изображена красная кни
га и бутылка чернил.

В центре картины изображен стол. Справа от
стола — птичья клетка, а над клеткой написано что-
то в кавычках. На столе - бутылка чернил.

В центре картины — стол. В правой части карти
ны - птичья клетка. На верху клетки написаны ка
кие-то слова в кавычках.

В центре картины - стол. На поверхности стола
— птичья клетка, над которой написаны слова в ка
вычках.

Первое, что, вероятно, поразит нас при чтении этого короткого ряда отчетов, - это то, как много, оказывается, забыл каждый из рассказчиков.

Но интереснее проследить, какого рода вещи забываются и каким образом они выпадают из отче-

335


та. Очень неустойчивым оказывается положение одной вещи относительно другой. Птичья клетка путешествует от правой ближней к центру точки вправо, затем влево, затем снова вправо, где и остается в двух отчетах, а затем теряет определенность положения и описывается как находящаяся на поверхности стола, что большинство людей, безусловно, воспримет как "посередине стола". Все цвета, кроме одного, сразу же забываются, да и последний вскоре следует за ним. Теряется название. Исчезают случайные детали, и даже кошка, дважды упоминавшаяся в первом и во втором отчетах, в дальнейшем также исчезает. На основании последнего описания можно было бы восстановить картину, которая все же имела бы некоторое общее описательное сходство с оригиналом, но не более.

Теперь рассмотрим вторую серию, полученную точно таким же образом, но несколько более длинную и проведенную с лицами более старшего возраста.

На картине изображен внутренний вид поме
щения, возможно конюшни или какого-то деревян
ного строения. В верхней части картины видна кры
ша, сделанная, вероятно, из досок. На заднем плане
находится какое-то решетчатое сооружение из до
сок, а далее — сплошной фон из досок, образующих
заднюю стену дома. Справа, там, где кончается дом,
прямо к наблюдателю обращен лес. Через открытую
дверь видно водяное колесо. Перед входом в дом про
текает ручей. На переднем плане картины много ка
ких-то деревянных и металлических конструкций. На
картине изображены два человека: налево — женщи
на, везущая тачку камней; направо — мужчина, воз
можно, кузнец, держащий в руке над наковальней
щипцы, в которых зажат кусок металла. В отдалении
в левой части картины видна женщина, уходящая
через дверь. Направо, над ее головой, на балке си
дит какая-то птица.

Картина, кажется, изображает конюшню, де
ревянную конюшню с деревянной крышей. Посере
дине картину пересекает деревянная решетка, поза
ди которой находится сооружение из досок. Правая
стена обращена к наблюдателю, в ней имеется дверь,
через которую видны водяное колесо и ручей. В доме
два человека — женщина с тачкой, в которой лежат
камни, и мужчина, держащий щипцами кусок ме
талла на наковальне. На переднем плане — какие-то
деревянные и металлические конструкции. В левом
углу картины женщина, уходящая через дверь, а над
дверью — брус, на котором сидит птица.

На картине - деревянная конюшня, позади
которой - деревянная решетка. Правая стена обра
щена к наблюдателю, и через дверь видно водяное
колесо, поднимающее воду. В центре картины два
человека: один из них - женщина с тачкой, полной
камней, а другой - кузнец, держащий щипцами ку
сок металла на наковальне. С левой стороны карти
ны - женщина, выходящая через дверь. Над дверью

- брус, на котором видна птица.

5. В центре картины — конюшня, и в центре конюшни — деревянная перегородка, позади которой

- деревянная решетка. В правой стене — дверь. В ле
вой стороне картины — другая дверь, через которую
уходит женщина. В передней части картины два че
ловека - мужчина и женщина. Женщина держит тач-

 ку, полную камней. Мужчина, по-видимому кузнец, держит наковальню и ударяет ею по камню.

В центре картины - конюшня. В центре конюш
ни - деревянная решетка. В правой части конюшни
— дверь, а в левой — еще дверь, через которую ухо
дит женщина. На переднем плане - мужчина и жен
щина. У женщины - тачка, полная камней, а муж
чина, по-видимому кузнец, держит наковальню и
ударяет ею по камню.

В центре картины - конюшня. В центре конюш
ни — деревянная решетка. С правой стороны конюш
ни — дверь, а с левой — еще дверь, через которую
уходит женщина. В передней части картины два че
ловека: женщина, которая катит тачку, полную кам
ней, и мужчина, похожий на кузнеца, ударяющий
камнем по наковальне.

В центре картины — конюшня с деревянной ре
шеткой. По обеим сторонам конюшни имеются двери.
Через левую дверь как раз выходит женщина. В перед
ней части этого изображения — женщина с тачкой,
нагруженной камнями, и мужчина, похожий на куз
неца, который ударяет камнем по наковальне.

На картине — конюшня с деревянной решет
кой. В конюшню ведут две двери, и через одну из них
как раз выходит женщина. На картине изображен
кузнец, ударяющий куском камня по наковальне.

10. На картине — конюшня с деревянной решет
кой. Женщина как раз выходит через дверь. В поме
щении находится кузнец; он ударяет куском камня
по наковальне.

Здесь мы наблюдаем тот же самый выраженный процесс немедленного забывания, который идет таким же путем. Расположения упрощаются, изменяются и выпадают из рассказа. Наблюдается то же самое прогрессирующее забывание несущественных деталей, причем несколько единиц остаются доминирующими (в первой серии - это стол, птичья клетка и слова, а во второй — два человека и наковальня).

Некоторые детали этой серии особо интересны, потому что они наводят на мысль о причине того, что некоторые части отчетов преимущественно изменяются или исчезают совсем. В первом описании говорится, что на картине изображено два человека, хотя в дальнейшем оказывается, что их трое. В первой попытке припомнить описание этот факт упорядочивается: два человека помещаются внутри дома, а третий — выходит из него. Но все же то, что женщина с тачкой, полной камней, оказывается внутри "дома", который также описывался как "конюшня", кажется несколько странным. Из следующего отчета исчезает "дом", а люди размещаются в "центре картины". Наблюдатель № 4 заставляет кузнеца ударять "по наковальне", что, конечно, является совершенно естественным для него действием. Но в следующем отчете закладывается основание для некоторых более существенных изменений, так как из него исчезают щипцы кузнеца и заменяются камнем (возможно, взятым из тачки), а человека заставляют держать наковальню и ударять ее по камню. Это действие кажется необычайным, и вскоре взаимоотношение изменяется, и кузнец "ударяет камнем по наковальне". Наконец, женщина с тачкой исчезает, остается единственный камень, и кузнец пользуется камнем просто как молотком.

336


Опять-таки можно было бы на основании последнего описания восстановить картину, которая имела бы в общих чертах сходство с оригиналом, но не более.

Если вы захотите провести целый ряд экспериментов такого типа, вы обнаружите вновь и вновь те же самые характерные черты — тенденцию опускать побочные детали или связывать их таким образом, что они просто кажутся чем-то вроде инвентарного списка предметов; большое количество неточностей, касающихся относительного расположения предметов; сильную тенденцию помещать один или два предмета где-то посередине и в конечном счете опускать остальные; большую путаницу и забывание в отношении качеств предметов, в особенности цветов, размеров и форм; большую вероятность того, что названия и имена будут забыты, а фразы - изменены; не меньшую вероятность того, что необычные и странные взаимоотношения, например, то, что наковальню держат и бьют ею по камню, сохранятся на короткое время, но в конце концов или полностью исчезнут, или примут форму, более соответствующую нормальной практике. <...>

Как мы запоминаем

Любопытно, что большинство людей, пытавшихся выяснить, каким образом происходит запоминание, начинали с особого случая запоминания - с заучивания наизусть. Давайте попытаемся установить, какие закономерности выступят, если мы начнем с гораздо более обычного случая — запоминания в повседневной жизни. Очевидно, этот процесс является основным, а любая другая, более специальная, форма вырастает из него под влиянием специальных условий.

Одно является совершенно ясным. Обычно не бывает так, что, увидев или услышав что-либо, мы автоматически формируем систему следов, которая хранится в памяти и которую мы можем извлечь вновь, когда это потребуется, точно в таком же виде, как она там запечатлелась. В действительности на протяжении всей своей жизни мы накапливаем массу более или менее организованного опыта, отдельные части которого всегда склонны влиять друг на друга и всевозможными путями изменять одна другую. Таким образом, говоря о следах в памяти, которые мы используем при припоминании, мы должны рассматривать их скорее как учебный материал, который постоянно подвергается пересмотру; при каждом его пересмотре вносится новый материал, а старый выпадает или изменяется.

Равным образом очевидно и то, что мы не просто нагромождаем в памяти общую массу спутанного материала. Накопленный материал всегда находится при нас, и мы припоминаем его, когда он нам нужен, большими рабочими группами, которые, более чем что-либо иное, соответствуют направлению наших интересов. Опыт спортивных игр образует одну группу, трудовой опыт — другую, и обе эти очень большие группы подразделяются на большое число других, соответственно нашим особым интересам, связанным с определенными видами игр или труда.

 Для чего вообще нам приходится пользоваться памятью? Для того чтобы прошлый опыт оказал нам помощь в решении непосредственно стоящих перед нами проблем. Но условия, с которыми мы встречаемся в настоящем, никогда не являются точным воспроизведением прошлых условий, и требования, предъявляемые нам в настоящем, за исключением особых и довольно искусственных случаев, очень редко полностью совпадают с требованиями, существовавшими в прошлом. Следовательно, чаще всего мы стремимся к тому, чтобы преобразовать прошлое, а не просто повторить его.

Но не только материал, накопленный в процессе жизненного опыта, организуется в эти живые, растущие и видоизменяющиеся массы, обычно и сами интересы, играющие главную роль в процессе их формирования, вступают во взаимосвязь. <...>

Теперь, вероятно, начинает становиться яснее, почему, если мы знаем, что от нас потребуется буквальное и точное воспроизведение, нам приходится прибегать к особым приемам, имеющим специальные названия, например, к "заучиванию наизусть". Фактически во всех подобных случаях дело сводится к тому, что мы пытаемся создать какой-то особый род интереса к материалу, подлежащему изучению и сохраняющему его на необходимый срок. Часто это бывает "экзаменационный интерес" или интерес, имеющий целью удовлетворить требования отдельного преподавателя, или, возможно, интерес, связанный с каким-либо диспутом или обсуждением. Чем лучше интерес сохраняется в изолированном состоянии, тем более вероятно, что запоминание в границах данного интереса будет точным и буквальным. Не удивительно, что многие из нас считают это очень трудным. Нам приходится при этом использовать, например, стихи, песню и танец, а также специальные способы запоминания, называемые мнемичес-кими приемами. И все же повседневные привычки окажутся слишком сильными и изменения будут вкрадываться в запоминание, хотя нам и может казаться, что никаких изменений нет. <...>

Выводы

Нетрудно доказать, что многие вещи, которые
кажутся непосредственно наблюдаемыми, фактичес
ки возникают в сознании в результате прошлого
опыта, т. е. вспоминаются.

Обычные эксперименты по заучиванию наи
зусть показывают, что имеется нормальная и посто
янная кривая забывания и что:

а) при запоминании всякого материала, но в
особенности бессмысленного, большое количество
материала забывается вскоре после запоминания;

б) результатом "усилия запомнить" часто оказы
вается быстрое непосредственное забывание;

в) расположение отдельных единиц или мате
риала в той последовательности, в какой нужно за
помнить, играет большую роль при припоминании,
причем лучшие для запоминания положения - на
чальное и конечное;

г) сон может остановить забывание и, возмож
но, таким образом увеличить вероятность точного
воспроизведения;

337


д) при заучивании материала до известной сте
пени можно определить, в течение какого периода
будет возможно его точное сохранение;

е) при запоминании большого или трудного сло
весного материала распределенное повторение на
стадии заучивания обычно оказывается более эко
номным, чем концентрированное;

ж) это, однако, может быть связано с естествен
ной склонностью завершать недоконченные или не
полные действия, как только это позволят время и
условия.

Запоминание в повседневной жизни очень ред
ко представляет собой точное повторение оригина
ла. Если бы это было так, оно было бы совершенно
бесполезным, потому что мы вспоминаем происшед
шее в одних условиях для того, чтобы это помогло
нам разрешить проблемы, возникающие в иных ус
ловиях.

Самым быстрым и наглядным способом пока
зать те огромные изменения, которые обычно име
ют место при запоминании в повседневной жизни,
является эксперимент по последовательному припо
минанию, в котором принимают участие несколько
человек один за другим. Почти такое же количество
изменений того же характера происходит при по
вторном припоминании материала отдельным чело-

веком. Хотя в этом случае процесс может быть очень длительным.

Если мы попытаемся представить себе, что де
лает возможным запоминание в той форме, кото
рую оно обычно принимает, мы должны предста
вить себе материал, накопленный в результате про
шлого опыта, как постоянно организующийся и пе
рестраивающийся в большие группы, главным об
разом под влиянием ряда взаимосвязанных специ
альных интересов. Обычное запоминание гораздо в
большей степени является реконструкцией, чем точ
ным повторением, которое требует применения осо
бых приемов заучивания.

Если мы считаем, что "хорошая память" - это
способность правильно и с буквальной точностью
припоминать материал, то секрет ее заключается в
длительной упорной работе при заучивании и в раз
витии интересов, каждый из которых совершенно
самостоятелен и изолирован от других. Если же, как
и следует, под "хорошей памятью" мы понимаем за
поминание того, что является наиболее полезным
для успешного приспособления к требованиям,
предъявляемым нам жизнью, то ее секрет заключа
ется в организации прошлого опыта под воздействи
ем многосторонних интересов, тесно связанных
между собой.

338


4. Общее представление о развитии памяти

П.Жане

ЭВОЛЮЦИЯ ПАМЯТИ И ПОНЯТИЯ ВРЕМЕНИ*

Рассказ

Память представляется нам своеобразным действием, изобретенным людьми в ходе их исторического развития, а главное, — действием, совершенно отличным от обычного, автоматического повторения, которое составляет основу привычек и навыков.

Чтобы лучше представить себе это специфическое действие и, что особенно важно, его отличие от персеверативной тенденции, разрешите мне привести пример, взятый из моей клинической практики: наблюдение за необычной больной.

Речь пойдет о девушке 23-х лет, которую я буду здесь называть Ирен, с явными признаками психопатии. У нее было ярко выраженное патогенное прошлое. Ее отец, омерзительный алкоголик, кончил тем, что умер от белой горячки. Мать, больная туберкулезом, страдала фобиями и навязчивыми идеями. Она умерла как раз в начале нашего наблюдения, и не что иное, как ее смерть, вызвала расстройства, о которых я собираюсь вам рассказать ...

Мать была очень больна уже в течение долгого времени, и дочь ухаживала за ней с безумным рвением и усердием. Кроме того, она работала, чтобы и мать прокормить, и отца вином обеспечить. В результате она не ложилась спать в течение шестидесяти суток.

Смерть матери наступила ночью при самых печальных обстоятельствах. Отец, как всегда, был совершенно пьян, он храпел где-то в углу. Его рвало. Девушка была возле умирающей матери одна.

Когда смерть наступила, она не захотела это понять и принять. До утра пыталась оживить труп. Несмотря на трагичность сцены, это было воистину смешно. Девушка пыталась говорить со своей мертвой матерью, заставить ее отвечать. Так как мать молчала, девушка бранила ее. Ей хотелось, во что бы то ни стало заставить мать пить, глотать лекарства; она пыталась вытереть ей рот, а он был полон крови и слизи. Она хотела его закрыть, а он открывался и оставался открытым, — и она начинала сердиться. Ей показалось, что ноги у матери лежат плохо, и она взобралась на кровать, чтобы поправить их. В результате всех этих маневров труп упал на пол, и ей не удалось его поднять. Она позвала пьяного вдребезги отца - он ничего не смог сделать. Наконец, с огромным трудом, ей удалось поднять тело, и она продолжала возиться с ним до утра.

Утром, отчаявшись, она пошла к своей тетке, на которую можно было положиться и которую ей

* Хрестоматия по общей психологии. Психология памяти / Под ред. КЭ.Б.Гиппенрейтер, В. Я. Романова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979. С. 85-92.

 следовало позвать с самого начала. Девушка не смогла сказать ей, что мать умерла. Тетка поняла, что произошло, только придя домой к этой девушке. Она попыталась привести все в порядок и стала готовить похороны. Девушка ничего не понимала в происходящем. Во время похорон она отказалась дальше идти и все время исступленно смеялась.

Прошло несколько недель. Девушка не приходила в себя, и тетке пришлось отвести ее в больницу. Рассказывая о ней, тетка сказала, что самым странным, самым непонятным для нее симптомом было то, что эта смышленая девушка - она действительно еще казалась смышленой — совершенно ничего не помнила о смерти своей матери и не хотела поверить, что мать умерла.

Больная была девушкой воспитанной. Она хорошо говорила и не обнаруживала никаких признаков психического расстройства. Когда с ней заговаривали о ее матери, она терялась и отвечала: "Если вы очень настаиваете, я скажу вам: "Моя мать умерла". Мне это повторяют целыми днями, и я это говорю сейчас, чтобы не было никаких разговоров и расспросов. Но если хотите знать мое мнение, то я не могу этому поверить. На это есть серьезные причины. Если бы моя мать действительно умерла, то это произошло бы где-то в ее комнате, в определенный день, я бы обязательно это увидела - ведь я не отходила от нее и прилежно за ней ухаживала. Если бы она умерла, ее бы похоронили, и, наконец, меня тоже повели бы на похороны. А похорон никаких не было. С чего же вы взяли, что она умерла?"

Наконец, следовало одно очень интересное, с психологической точки зрения, рассуждение.<...> Она говорила: "Есть неопровержимое доказательство того, что моя мать не умерла: я любила мою мать, я ее обожала и никогда с ней не расставалась. Если бы она умерла, мне было бы очень грустно, я была бы в отчаянии, я чувствовала бы себя одинокой и покинутой. А я ведь ничего такого не чувствую; мне нисколько не грустно, я ее не оплакиваю. Значит, она не умерла". <...>

Отдых, тщательный уход и беседы с больной привели к благополучному исходу: Ирен вспомнила о смерти своей матери. Но нам удалось добиться этого только по истечении шести месяцев. Теперь, если ее отводили в сторону и спрашивали, что же случилось с ее матерью, — она начинала плакать и говорила: "Не напоминайте мне об этих ужасных событиях. Это произошло одной страшной ночью в нашей квартире, такого-то числа в июле. Моя мать умерла". <...>

Она все вспоминает и может теперь сказать: "Мне очень грустно. Я чувствую себя покинутой". Произошло полное восстановление в памяти, сопровождающееся чувством.

Итак, мы можем сделать вывод, что первой отличительной чертой этой больной является то, что поначалу она не помнит данного события, а по прошествии шести месяцев она его вспоминает.

Если ограничиться вышеизложенным, подобный случай мог бы казаться простым. Но, к сожалению, клинические наблюдения всегда сложны. У больной был второй симптом, очень сложный для интерпре-

339


тации и с медицинской, и с психологической точек зрения. Время от времени, много раз за неделю, можно было наблюдать следующую сцену: оказавшись в определенной ситуации — стоя возле какой-нибудь кровати лицом к ней, в особенности же если эта кровать была пуста, - больная начинала вести себя странным образом. Она пристально, не отрывая глаз, смотрела на кровать, никого не слышала, не чувствовала прикосновений и начинала ухаживать за кем-то, кто находился в кровати. <...>

Воспроизведение трагических событий длилось три-четыре часа.

Все это кончалось, как правило, более или менее странным бредом о самоубийстве, судорогами и сном.

Эта часто повторяющаяся сцена ставит нас в очень затруднительное положение, так как ведь в конечном счете больная тщательно воспроизводила все детали смерти. Воспроизведение это вызывает у нас мысль о памяти и мы говорим: "В этот момент она помнит о смерти своей матери и даже слишком хорошо помнит". Тогда возникает вопрос клинического характера: "Страдает эта больная амнезией или нет? Есть у нее память или нет?" С одной стороны, кажется, что у нее ее нет совсем, с другой, что она есть и при этом очень яркая.

В клинике сочетание этих двух симптомов — симптома амнезии в речи и симптома избыточной памяти, проявляющейся в действиях сомнамбулического характера, — явление достаточно частое. <...>

Связь этих симптомов очень тесная. Так, вспомним, что по истечении шести месяцев, когда к больной вернулась память в речи, исчезли приступы сомнамбулизма. <...>

Но не будем пока заниматься вопросами, связанными с клиникой. Займемся вот какой проблемой психологического характера: есть у этой больной память или нет?

В предыдущей статье (посвященной разбору этого случая) я говорил, что в приступах сомнамбулизма память появляется в форме "реминисценции" — если говорить условно и сокращенно. <...>

Теперь же я предлагаю называть веши иначе и настаиваю на том, что в первом случае, несмотря на реминисценцию, памяти совершенно нет. Настоящая память начинается только спустя шесть месяцев, когда появляется полный и складный рассказ. В реминисценции памяти нет.

Что же такое реминисценция?

<...> Это точное, автоматическое повторение действий, которые она совершала в ту трагическую ночь. Но мы все сталкиваемся с подобными повторениями; наша жизнь полна ими. Когда мы встаем утром и умываемся, мы повторяем одно за другим, во всех деталях, действия, совершаемые нами в течение многих десятилетий. Мы - автоматы для повторения. И то же самое происходит, когда мы едим, одеваемся. Привычки, тенденции к воспроизведению — все это формы автоматического повторения действий. Все это принадлежит к глубокому и примитивному механизму.

<...> Реминисценция характеризуется некоторыми особенностями, которые решительно отличают ее от настоящего воспоминания, появления которого мы добились через шесть месяцев лечения. Изложим же кратко эти различия. <...>

 Начнем с того, что реминисценция длится очень долго. Рассказывать подобную историю три или четыре часа — абсурдно и непрактично в жизни. Воспоминание, которое она мне потом рассказывает, длится полминуты: в нескольких фразах она излагает все, что произошло. Это отличие в длительности очень существенно, так как оно связано с другим важным моментом: непрерывностью течения жизни. Воспоминание — это факт нашей сегодняшней жизни, и оно не должно тревожить ее. Оно не должно угрожать ей и подвергать нас всевозможным опасностям. Воспоминание должно быть частью нашей жизни, с ней связанною, оно не должно мешать действиям, которые нам нужно совершить в связи с сегодняшними обстоятельствами.

Реминисценция же Ирен совершенно не соответствует новым обстоятельствам. Сцена, происходящая перед кроватью, никому не нужна, всех беспокоит и самой больной доставляет разного рода неприятности. Это мешает ей работать, жить, в частности спать. <...>

Неадаптивность реминисценции легко демонстрируется тем фактом, что она неизменна: в течении шести месяцев приступы реминисценции повторялись с точностью до детали. <...> Напротив, в последующем пересказе событий возможны изменения, т. е. рассказ приспособлен к обстоятельствам.

Я заметил, в частности, что рассказ Ирен менялся в зависимости от того, был ли я с ней один или еще с кем-то. <...> То есть существует адаптация рассказа к наличной ситуации. Вот первое, очень существенное отличие.

Я считаю, что существует одно важное отличие и в плане социального поведения. Полное воспоминание больной — это социальное поведение, имеющее место в присутствии врача, который задает ей вопросы. Она рассказывает о себе и в конечном счете просит о помощи, она просит поддержки, утешения и плачет. <...> Такое поведение в высшей степени социально. <...>

Реминисценция, напротив, совсем не является социальным поведением. Реминисценция, о которой идет речь, ни к кому не была обращена по той простой причине, что больная никого не слышала, никому не отвечала и вела себя во время этих приступов точно так же, как и когда бывала одна. <...>

Данное отличие — по признаку социальности — ведет к еще более существенному отличию. Воспоминание полезно, а полезность - с психологической точки зрения — фундаментальная черта поведения. Мы не делаем ничего бесполезного или же мы больны. Рассказ кому-то о смерти - это, как я уже говорил, призыв о помощи. Реминисценция же -бесполезна. <...>

И наконец, последнее отличие, на котором я настаиваю: реминисценция происходит при определенных обстоятельствах, повторяясь автоматически в условиях, при которых событие впервые произошло.

Я уже сказал, что у нашей девушки приступ реминисценции начинался, как только она оказывалась перед пустой кроватью. Достаточно было посадить ее, чтобы он не наступил. Что это значит?

Кровать, перед которой она находится, представляет собой кровать, в которой умерла ее мать. Это одно из обстоятельств той трагичной ночи. <...>

340


Реминисценция происходит под воздействием механизма, названного нами в прошлой лекции restitutio ad integrum *. Это действие, которое полностью восстанавливается при наличии одного из сопровождавших его обстоятельств.

Напротив, при полном воспоминании, которое появилось после шести месяцев работы с больной, нет никакого restitutio ad integrum, сцена смерти не воспроизводится вновь, она неполная <...> и нет ни одного из элементов той ночи; комната другая, человек, расспрашивающий ее, тоже другой.

Наша больная отвечает на нечто весьма своеобразное. Она отвечает на нечто такое, на что психологи до сих пор обращали недостаточное внимание: она отвечает на вопрос.

"Вопрос" означает действительно новый психологический феномен. Это и не стимуляция, и не просто какое-либо слово - это специфическое слово, вызывающее специфическую реакцию. У больной возникает совершенно своеобразный феномен — феномен памяти.

Чтобы представить себе происхождение самого простого акта памяти, вообразим племя дикарей, этих первобытных людей, описанных Леви-Брюлем, которые все же уже являются людьми. Это племя воюет с другими племенами, и, располагаясь лагерем, оно выработало привычку ставить часовых для защиты от врага. Тот факт, что они ставят часовых, не так уж нас удивляет: этот акт встречается уже у животных. Он существует у обезьян, сурков, серн и у многих других животных. <...>

<...> Когда серны или сурки ставят часового, они ставят его внутри лагеря, так, чтобы он присутствовал в лагере. Это значит <...>, что члены группы видят часового и могут его слышать.

Но наши дикари поступили необычно: они поставили часового на расстоянии по крайней мере пятисот метров от лагеря — то, что называется "часовой на изолированном посту". Пустяк, скажете вы? Напротив, это важно, это чрезвычайно важно, так как люди племени теперь уже не видят часового и он уже не видит своих товарищей. Они не только не видят часового, но они и не услышали бы его, даже если бы он позвал на помощь.

Что же происходит при таких обстоятельствах? Часовой, находящийся за пятьсот метров от лагеря, видит в нескольких шагах от себя неприятельские группы. При появлении первых врагов у часового наблюдается серия знакомых нам реакций, которые я называю реакциями восприятия: он защищается от этих первых врагов нападением и бегством. <...> Но эта реакция восприятия длится очень недолго, так как сразу же в сознании часового возникает другой акт, другая мощная тенденция: позвать на помощь. <...> Но он этого не делает, потому, что, во-первых, это было бы бессмысленно, так как его товарищи находятся очень далеко и не могут его услышать; далее, это было бы опасно, так как шум привлек бы только врагов, а не друзей.

Итак, часовому хочется позвать на помощь, но он останавливает это желание в самой начальной фазе. <...> Он бежит по направлению к лагерю. <...>, сохраняя в течение всей дороги это желание в начальной фазе. Он думает только об этом, идя к лаге-

* Восстановление до целого (лат).

 рю. И как только он подходит к вождю, он зовет на помощь, указывая в определенном направлении и говоря: "Враги там. Идти нужно туда".

Странное поведение! Он находится среди друзей, врагов больше нет. Почему он говорит о них? Это бессмысленно. Это уже не реакция восприятия, это действие, не связанное ни с какой стимуляцией, вернее, связанное с необычной стимуляцией, вопросительным поведением и вопросом вождя, который говорит в конечном счете разными знаками — неважно, язык чего он использует: "Почему ты вернулся? Что происходит?" Теперь часовой отвечает на вопрос, а не на обычную стимуляцию.

Но действие тут же усложняется. Выслушав часового, вождь сразу же зовет остальных; он хочет собрать свои войска и направить их против врага. Вождь замечает, что часть войск не отвечает ему и все по той же причине: эта часть отсутствует, она находится на другом конце лагеря. Тогда он поворачивается к тому же часовому и говорит ему: "Иди на другой конец лагеря и расскажи такому-то все, что ты только что рассказал мне, и скажи ему, чтобы он подошел ко мне". Вождь дает ему поручение.

Поручение — это обычно приказ, но приказ особого рода: это приказ совершить акт памяти. <...>

Вот элементарное поведение, которое я называю памятью.

Такое поведение характеризуется некоторыми особенностями, на наш взгляд, очень существенными. Во-первых, память —это акт социальный. Здесь мы встречаемся с небольшой трудностью. Мы не привыкли считать память социальным актом. Прежние психологи описывали память непосредственно после ощущения и восприятия. Память считалась индивидуальным актом. Бергсон допускает, что отдельный человек обладает памятью. Я так не считаю. Один человек не обладает памятью и в ней не нуждается. <...>

Для изолированного человека воспоминание бесполезно, и Робинзону совсем ни к чему вести дневник на своем острове.

Если же он все-таки ведет его, то только потому, что он надеется вернуться к людям. Память - это в первую очередь социальная функция.

Здесь мы опять встречаемся с затруднением. Социальное поведение — это поведение по отношению к людям, но каким? Как правило, наше поведение по отношению к людям основано не на памяти, а на приказе. <...> Приказы не могут быть связаны с обстоятельствами, которых не существует. Если вождь находит источник далеко от лагеря, он не может сказать, вернувшись: "Пейте", - так как вокруг нет ничего, кроме песка.

Тут мы встречаемся с усложненным приказом, который как бы говорит: "Давайте сначала пойдем в таком-то направлении, а потом вы будете пить". Почему появляется такой усложненный приказ - приказ памяти и рассказа?

<...> Это происходит потому, что такое социальное поведение адресовано особым соучастникам — отсутствующим, и именно их отсутствие обусловливает изменение приказа. Если бы товарищи нашего часового были рядом с ним, то ему не пришлось бы совершать акт памяти, он не остановил бы в начальной фазе желание позвать на помощь, а позвал бы сразу. <...>

341


Память - это социальная реакция в условиях отсутствия. В сущности, память — это изобретение человечества, как и многие другие акты, которые рассматриваются обычно как банальные и составляющие существо нашей жизни, в то время как они были созданы постепенно человеческим гением.

Борьба с отсутствием является целью и основной характеристикой памяти.

Но как можно бороться с отсутствием?

<...> Предположим, я хочу проделать простейшую вещь. Я хочу показать вам лампу, находящуюся на моем столе. Чтобы совершить это действие, необходимы два условия, а не одно: нужна лампа и нужны вы. Если нет того или другого, я проделаю лишь акт восприятия; я буду видеть лампу, но не смогу ее показать. Но если мне сразу хочется показать ее, пусть даже вас и нет рядом, мне придется разбить это действие на две части: сначала сохранить в себе начало, исходный пункт акта - показать, и затем проделать одну очень сложную и трудную вещь — подождать вас. <...>

Социальные действия состоят из двух частей: внешней физической и социальной. Объединить обе части не так-то просто. Смысл простого ожидания ограничивается тем, что оно их объединяет. <...>

Люди испытывают потребность работать вместе, сотрудничать, звать друг друга на помощь.

Это значит, что они хотят, чтобы действие, заданное обстоятельствами, совершалось совместно, и по мере возможности призывают вас действовать вместе с ними.

При неблагоприятных обстоятельствах, когда вы и лампа не присутствуете в ситуации одновремен-

 но, соединить эти компоненты можно искусственно при помощи рассказа. Рассказ - это действие с определенной целью заставить отсутствующих сделать то, что они сделали бы, если бы были присутствующими. Память — это усложнение приказа; при помощи памяти пытаются объединить людей, несмотря на трудности и несмотря на отсутствие, это хитрость, для того, чтобы заставить работать отсутствующих.

Отсюда напрашивается вывод <...>, который я рассматриваю как гипотетический. Если память является усложненной, производной формой речи, следовательно, она не существовала с самого начала и понятие памяти не является фундаментальным понятием психологии. <...>

У ребенка память появляется только в возрасте от трех до четырех лет. <...>

Как в начале вашей жизни, так и в конце ее есть периоды, когда мы больше не обладаем памятью

Существует множество болезней, связанных с потерей памяти. Как правило, врачи называют их общим термином: амнезия. <...> Это форма забвения. Слово "амнезия" предполагает существо, способное помнить.

Я думаю, что есть другая болезнь<...>, которая длится три или четыре года у детей, которая вновь появляется у стариков и которую можно было бы назвать другим словом — амнемозия (отсутствие памяти).

Неоспоримое существование феноменов амне-мозии показывает нам, что память — это сложный акт, акт речи, который называют рассказом, и что для построения этого сложного акта требуется развитое сознание.

342


Л. С.Выготский

ПАМЯТЬ И ЕЕ РАЗВИТИЕ В ДЕТСКОМ ВОЗРАСТЕ*

<...> В обсуждении этой проблемы [памяти] мы имеем ряд дискуссий, столкновение различных мнений, и не только в плане общих философских взглядов, но и в плане чисто фактического и теоретического исследования.

Основная линия борьбы идет здесь прежде всего между атомистическими и структурными взглядами. Память была излюбленной главой, которая в ассоциативной психологии клалась в основу всей психологии: ведь с точки зрения ассоциации рассматривались и восприятие, и память, и воля. Иначе говоря, законы памяти эта психология пыталась распространить на все остальные явления и учение о памяти сделать центральным пунктом во всей психологии. Структурная психология не могла атаковать ассоциативные позиции в области учения о памяти, и понятно, что в первые годы борьба между структурными и атомистическими направлениями развертывалась в отношении учения о восприятии, и только последние годы принесли ряд исследований практического и теоретического характера, в которых структурная психология пытается разбить ассоциативное учение о памяти.

Первое, что пытались показать в этих исследованиях, — это то, что запоминание и деятельность памяти подчиняются тем же структурным законам, которым подчиняется и восприятие.

Многие помнят доклад Готтштальда, который был сделан в Москве в Институте психологии и вслед за которым он выпустил специальную часть своей работы. Этот исследователь предъявлял различные комбинации фигур настолько долго, что эти фигуры усваивались испытуемым безошибочно. Но там, где та же самая фигура встречалась в более сложной структуре, испытуемый, который в первый раз видел эту структуру, скорее запоминал ее, чем тот, который 500 раз видел части этой структуры. А когда эта структура появлялась в новом сочетании, то виденное много сотен раз сводилось на нет, и испытуемый не мог выделить из этой структуры хорошо известную ему часть. Идя по путям Келера, Готтш-тальд показал, что самое сочетание зрительных образов или запоминание зависит от структурных законов психической деятельности, т. е. от того целого, в составе которого мы видим тот или иной образ или его элемент. <...>

С другой стороны, исследования К. Левина, которые выросли из изучения запоминания бессмысленных слогов, показали, что бессмысленный материал запоминается с величайшим трудом именно потому, что между его элементами с чрезвычайным трудом образуется структура и что в запоминании частей не удается установить структурное соответствие. Успех памяти зависит от того, какую структуру материал образует в сознании испытуемого, который заучивает отдельные части.

* Выготский Л.С. Развитие высших психических функций. М.: Изд-во АПН, 1960. С. 258-275.

 Другие работы перебросили исследование деятельности памяти в новые области. Из них упомяну только два исследования, которые нужны для постановки некоторых проблем.

Первое, принадлежащее Б. Зейгарник, касается запоминания законченных и незаконченных действий и наряду с этим и законченных и незаконченных фигур. Оно заключается в том, что мы предлагаем испытуемому проделать несколько действий в беспорядке, причем одни действия даем ему довести до конца, а другие прерываем раньше, чем они кончатся. Оказывается, что прерванные незаконченные действия испытуемым запоминаются в два раза лучше, чем действия законченные, в то время как в опытах с восприятием — наоборот: незаконченные зрительные образы запоминаются хуже, чем законченные. Иначе говоря, запоминание своих собственных действий и запоминание зрительных образов подчиняется разным закономерностям. Отсюда только один шаг до наиболее интересных исследований структурной психологии в области памяти, которые освещены в проблеме забывания намерений. Дело в том, что всякие намерения, которые мы образуем, требуют участия нашей памяти. Если я решил что-нибудь сделать сегодня вечером, то я должен вспомнить, что я должен сделать. По знаменитому выражению Спинозы, душа не может сделать ничего по своему решению, если она не вспомнит, что нужно сделать: "Намерение — есть память".

И вот, изучая влияние памяти на наше будущее, эти исследователи сумели показать, что законы запоминания предстают в новом виде в запоминании оконченных и неоконченных действий по сравнению с заучиванием словесного и всякого другого материала. Иначе говоря, структурные исследования показали многообразие различных видов деятельности памяти и несводимость их к одному общему закону, и в частности к закону ассоциативному.

Широчайшую поддержку эти исследования встретили со стороны других последователей.

Как известно, К. Бюлер сделал следующее: он воспроизвел в отношении мысли опыт, который ассоциативная психология ставит с запоминанием бессмысленных слогов, слов и т. д. Он составил ряд мыслей, причем каждая мысль имела еще вторую соответствующую ей мысль: первый член этой пары и второй член этой пары давались в разбивку. Заучивание показало, что мысли запоминаются легче, чем бессмысленный материал. Оказалось, что 20 пар мыслей для среднего человека, занимающегося умственным трудом, запоминаются чрезвычайно легко, в то время как 6 пар бессмысленных слогов оказываются непосильным материалом. Видимо, мысли движутся по иным законам, чем представления, и их запоминание происходит по законам смыслового отнесения одной мысли к другой.

Другой факт указывает на то же явление: я имею в виду тот факт, что мы запоминаем смысл независимо от слов. Например, в сегодняшней лекции мне приходится передавать содержание целого ряда книг, докладов, и вот я помню хорошо смысл, содержание этого, но в то же время я затруднился бы воспроизвести словесные формы всего этого.

343


Вот эта независимость запоминаний смысла от словесного изложения была вторым фактом, к которому приходит ряд исследований. Эти положения подтверждались другими экспериментально добытыми фактами из зоопсихологии. Торндайк установил, что имеются два типа заучивания: первый тип, когда кривая ошибок падает медленно и постепенно, что показывает, что животное заучивает материал постепенно, и другой тип, когда кривая ошибок падает сразу. Однако Торндайк рассматривал второй тип запоминания скорее как исключение, чем как правило. Наоборот, Келер обратил внимание как раз на этот тип заучивания — интеллектуальное запоминание, заучивание сразу. Этот опыт показал, что, имея дело с памятью в таком виде, мы можем получить два различных типа деятельности памяти. Всякий учитель знает, что есть материал, который требует заучивания и повторения, и есть материал, который запоминается сразу: ведь нигде никто никогда не пытался заучивать решения арифметических задач. Достаточно один раз понять ход решения, для того чтобы в дальнейшем иметь возможность эту задачу решить. Так же точно изучение геометрической теоремы основывается не на том, на чем основывается изучение латинских исключений, изучение стихотворений или грамматических правил. Вот это различие памяти, когда мы имеем дело с запоминанием мысли, т. е. с запоминанием материала осмысленного, и с деятельностью памяти в отношении запоминания материала неосмысленного, вот это противоречие в различных отраслях исследования и стало выступать для нас все с большей и большей отчетливостью. Таким же образом, как и пересмотр проблемы памяти в структурной психологии, так и те опыты, которые шли с разных сторон и о которых я буду говорить в конце, дали нам такой громадный материал, который поставил нас перед совершенно новым положением вещей.

Современные фактические знания совершенно по-иному ставят проблему памяти, чем ее ставил, например, Блейлер; отсюда и возникает попытка сообщить эти факты, передвинуть их на новое место.

Мне думается, мы не ошибемся, если скажем, что центральным фактором, в котором сосредоточен целый ряд знаний как теоретического, так и фактического характера о памяти, является проблема развития памяти.

Нигде этот вопрос не оказывается так запутанным, как здесь. С одной стороны, память оказывается в наличии уже в самом раннем возрасте. В это время память если и развивается, то каким-то скрытым образом. Психологические исследования не давали какой-либо руководящей нити для анализа развития этой памяти; в результате как в философском споре, так и практически целый ряд проблем памяти ставился метафизически. Бюлеру кажется, что мысли иначе запоминаются, чем представления, но исследование показало, что у ребенка представление запоминается лучше, чем запоминались мысли. Целый ряд исследований колеблет ту метафизическую почву, на которой строятся эти учения, в частности в интересующем нас вопросе о развитии детской памяти. Вы знаете, что вопрос о памяти породил большие споры в психологии. Одни психологи утверждают, что память не развивается, а оказыва-

 ется максимальной в самом начале детского развития. Эту теорию я излагать подробно не стану, но целый ряд наблюдений действительно показывает, что память оказывается чрезвычайно сильной в раннем возрасте и по мере развития ребенка память становится слабее и слабее.

Достаточно вспомнить, какого труда стоит изучение иностранного языка для кого-нибудь из нас и с какой легкостью ребенок усваивает тот или иной иностранный язык, чтобы увидеть, что в этом отношении ранний возраст как бы создан для изучения языков. В Америке и Германии сделаны опыты педагогического характера в отношении перенесения изучения языков из средней школы в дошкольное учреждение. Лейпцигские результаты показали, что два года обучения в дошкольном возрасте дают результаты значительно большие, чем семилетнее обучение этому же языку в средней школе. Эффективность овладения иностранным языком оказывается повышающейся по мере того, как мы сдвигаем изучение к раннему возрасту. Мы хорошо владеем только тем языком, которым владели в раннем возрасте. Стоит вдуматься в это, чтобы увидеть, что ребенок в раннем возрасте в отношении владения языками имеет преимущества по сравнению с ребенком более зрелого возраста. В частности, практика воспитания с привитием ребенку нескольких иностранных языков в раннем детстве показала, что овладение двумя—тремя языками не замедляет овладения каждым из них в отдельности. Имеется известное исследование серба Павловича, который производил эксперименты над своими собственными детьми: он обращался к детям и отвечал на их вопросы только на сербском языке, а мать говорила и отвечала по-французски. И оказалось, что ни степень совершенствования в обоих этих языках, нк темпы продвижения в обоих этих языках не страдают от наличия двух языков одновременно. Ценны и исследования Иор-гена, которые охватили 16 детей и показали, что три языка усваиваются с одинаковой легкостью, без взаимотормозящего влияния одного на другой.

Подытоживая опыты обучения детей грамоте и начальному счету в раннем возрасте, лейпцигская и американская школы приходят к убеждению, что обучение детей грамоте в 5—6 лет легче, чем обучение детей в возрасте 7—8 лет, и некоторые данные московских исследований говорят то же: они показали, что овладение грамотой на девятом году наталкивается на значительные трудности по сравнению с детьми, которые обучаются в раннем возрасте.

<...> Память ребенка в раннем возрасте не идет ни в какое сравнение с памятью подростков и особенно с памятью взрослого человека. Но вместе с тем ребенок в три года, который легче усваивает иностранные языки, не может усваивать систематизированные знания из области географии, а школьник в 9 лет, который с трудом усваивает иностранные языки, с легкостью усваивает географию, взрослый же превосходит ребенка в памяти к систематизированным знаниям.

Наконец, находились психологи, которые пытались занять середину в этом вопросе. Эта группа, занимающая третью позицию, пыталась установить, что имеется такой пункт, когда память достигает в своем развитии кульминационной точки. В частности,

344


Зейдель, один из учеников Карла Гросса, охватил очень большой материал и пытался показать, что высоты своей память достигает в 10 лет, а затем начинается скатывание вниз.

Все эти три точки зрения, само наличие их, показывают, насколько упрощенно ставится вопрос о развитии памяти в этих школах. Развитие памяти рассматривается в них как некоторое простое движение вперед или назад, как некоторое восхождение или скатывание, как некоторое движение, которое может быть представлено одной линией не только в плоскости, но и в линейном направлении. На самом деле, подходя с такими линейными масштабами к развитию памяти, мы сталкиваемся с противоречием: мы имеем факты, которые будут говорить и за и против, потому что развитие памяти представляет настолько сложный процесс, что в линейном разрезе он не может быть представлен.

Для того чтобы перейти к схематическому наброску решения этой проблемы, я должен затронуть два вопроса. Один освещен в целом ряде русских работ, и я только упомяну о нем. Дело идет о попытке различить в развитии детской памяти две линии, показать, что развитие детской памяти идет не по одной линии. В частности, это различие сделалось исходной точкой в ряде исследований памяти, с которыми я связан. В работе А. Н. Леонтьева и Л. В. Зан-кова дан экспериментальный материал, подтверждающий это. То, что психологически мы имеем дело с разными операциями, когда мы непосредственно что-нибудь запоминаем и когда мы запоминаем с помощью какого-нибудь дополнительного стимула, не подлежит сомнению. То, что мы иначе запоминаем, когда, например, завязываем узелок на память и когда мы что-нибудь запоминаем без того узелка, также не подлежит сомнению. Исследование заключалось в том, что мы представляли детям разного возраста одинаковый материал и просили его этот материал запомнить двумя разными способами — первый раз непосредственно, а другой раз давался ряд вспомогательных средств, с помощью которых ребенок должен был запомнить этот материал.

Анализ этой операции показывает, что ребенок, который запоминает с помощью вспомогательного материала, строит свои операции в ином плане, чем ребенок, который запоминает непосредственно, потому что от ребенка, употребляющего знаки и вспомогательные операции, требуется не столько сила памяти, сколько умение создавать новые связи, новую структуру, богатое воображение, иногда хорошо развитое мышление, т.е. те психологические качества, которые в непосредственном запоминании не играют сколько-нибудь существенной роли. <...>

Исследования показали, что каждый из этих приемов непосредственного и опосредствованного запоминания имеет свою собственную динамику, свою кривую развития. В частности, эту кривую развития А. Н. Леонтьев в своей работе пытался представить в виде схематического чертежа, на котором и стремился изобразить эту динамику развития. <...>

Что является теоретически ценным в этом различении и что привело к тому, что теоретические исследования подтвердили эту гипотезу, — это то, что развитие человеческой памяти в историческом развитии шло главным образом по линии опосред-

 ствованного запоминания, т. е. что человек вырабатывал новые приемы, с помощью которых он мог подчинять память своим целям, контролировать ход запоминания, делать его все более и более волевым, делать его отображением все более специфических особенностей человеческого сознания. В частности, нам думается, что эта проблема опосредствованного запоминания приводит к проблеме вербальной памяти, которая у современного культурного человека играет существенную роль и которая основывается на запоминании словесной записи событий, словесной их формулировки.

Таким образом, в этих исследованиях вопрос о развитии детской памяти был сдвинут с мертвой точки и перенесен в несколько иную плоскость. Я не думаю, чтобы эти исследования разрешали вопрос окончательно; я склонен считать, что они скорее страдают колоссальным упрощением, в то время как в начале приходилось слышать, что они усложняют психологическую проблему.

Я не хотел бы останавливаться на этой проблеме как на уже известной. Скажу только, что эти исследования приводят непосредственно к другой проблеме, которую хотелось бы сделать центральной в наших занятиях, — к проблеме, которая в развитии памяти находит свое ясное отражение. Речь идет о том, что когда вы изучаете опосредствованное запоминание, т. е. то, как человек запоминает, опираясь в своем запоминании на известные знаки или приемы, то вы видите, что меняется место памяти в системе психологических функций. То, что при непосредственном запоминании берется непосредственно памятью, то при опосредствованном запоминании берется с помощью ряда психических операций, которые могут не иметь ничего общего с памятью; происходит, следовательно, как бы замещение одних психических функций другими.

Иначе говоря, с изменением возрастной ступени изменяется не только и не столько структура самой функции, которая обозначается как память, сколько изменяется характер тех функций, с помощью которых происходит запоминание, изменяются межфункциональные отношения, которые связывают память с другими функциями.

В первой нашей беседе я привел пример из этой области, к которому позволю себе вернуться. Замечательным оказывается не только то, что память ребенка более зрелого возраста иная, чем память младшего ребенка, а то, что она играет иную роль, чем в предшествующем возрасте.

Память в раннем детском возрасте является одной из центральных основных психических функций, в зависимости от которых и строятся все остальные функции. Анализ показывает, что мышление ребенка раннего возраста во многом определяется его памятью. Мышление ребенка раннего возраста - это совсем не то, что мышление ребенка более зрелого возраста. Мыслить для ребенка раннего возраста -значит вспоминать, т. е. опираться на свой прежний опыт, на его видоизменения. Никогда мышление не обнаруживает такой корреляции с памятью, как в самом раннем возрасте. Мышление здесь развивается в непосредственной зависимости от памяти. Приведу три примера. Первый касается определения понятий у детей. Определение понятий у ребенка осно-

345


вано на воспоминании. Например, когда ребенок отвечает, что такое улитка, то он говорит, что это маленькое, скользкое, ее давят ногой; или если ребенка просят написать о том, что такое койка, то он говорит, что она с "мягким сиденьем". В таких описаниях ребенок дает сжатый очерк воспоминаний, которые воспроизводят предмет.

Следовательно, предметом мыслительного акта при обозначении этого понятия для ребенка является не столько логическая структура самих понятий, сколько воспоминание, и конкретный характер детского мышления, его синкретический характер - это другая сторона того же факта, который заключается в том, что детское мышление прежде всего опирается на память. <...>

Исследования последнего времени о формах детского мышления, о которых писал Штерн, и прежде всего исследования так называемой трансдукции, т. е. перехода от частного случая к другому, также показали, что это не что иное, как припоминание по поводу данного частного случая другого аналогичного частного случая.

Я мог бы указать на последнее относящееся сюда - это на характер развития детских представлений и детской памяти в раннем возрасте. Их анализ, собственно, относится к анализу значений слов и непосредственно связан с нашей еще предстоящей темой. Но, для того чтобы перебросить к ней мост, я хотел показать, что исследования в этой области показывают, что связи, стоящие за словами, коренным образом отличаются у ребенка и у взрослого человека; образование значений детских слов построено иначе, чем наши представления и наши значения слов. Их отличие заключается в том, что за всяким значением слов для ребенка, как и для нас, скрывается обобщение. Но способ, с помощью которого ребенок обобщает вещи, и способ, с помощью которого мы с вами обобщаем вещи, отличаются друг от друга. В частности, способ, который характеризует детское обобщение, находится в непосредственной зависимости от того, что мышление ребенка всецело опирается на его память. Детские представления, относящиеся к ряду предметов, строятся так, как у нас фамильные имена. Название слов, явлений не столько знакомые понятия, сколько

 фамилии, целые группы наглядных вещей, связанных наглядной связью. <...> Однако на протяжении детского развития происходит перелом, и решающий сдвиг здесь происходит поблизости от юношеского возраста. Исследования памяти в этом возрасте показали, что к концу детского развития межфункциональные отношения памяти изменяются коренным образом в противоположную сторону, если для ребенка раннего возраста мыслить - значит вспоминать, то для подростка вспоминать -значит мыслить. Его память настолько логизирована, что запоминание сводится к установлению и нахождению логических отношений, а припоминание заключается в поиске того пункта, который должен быть найден.

Эта логизация и представляет противоположный полюс, показывающий, как в процессе развития эти отношения изменились. В переходном возрасте центральным моментом является образование понятий, и все представления и понятия, все мыслительные образования строятся уже не по типу фамильных имен, а, собственно, по типу полноценных абстрактных понятий.

Мы видим, что та самая зависимость, которая определяла комплексный характер мышления в раннем возрасте, в дальнейшем изменяет характер мышления. Не может быть никаких сомнений в том, что запомнить один и тот же материал мыслящему в понятиях и мыслящему в комплексах — это совершенно разные задачи, хотя и сходные между собой. Когда я запоминаю какой-нибудь материал, лежащий передо мной, с помощью мышления о понятиях, т. е. с помощью абстрактного анализа, который заключен в самом мышлении, то передо мной совершенно иная логическая структура, чем когда я изучаю этот материал с помощью других средств. В одном и в другом случае смысловая структура материала оказывается различной.

Поэтому развитие детской памяти должно быть изучено не столько в отношении изменений, происходящих внутри самой памяти, сколько в отношении места памяти в ряду других функций. <...> Очевидно, что когда вопрос о развитии детской памяти ставят в линейном разрезе, этим не исчерпывается вопрос о развитии детской памяти.

346


А. Н. Леонтьев

РАЗВИТИЕ ВЫСШИХ ФОРМ ЗАПОМИНАНИЯ*

1

Переход от примитивных, биологических форм памяти к высшим, специфически человеческим ее формам является результатом длительного и сложного процесса культурного, исторического развития. Человек должен был овладеть своей натуральной, биологической памятью, подчинить ее деятельность новым условиям своего социального бытия, должен был заново воссоздать свою память, сделав ее памятью человеческой. Прекрасно отражена эта мысль о создании человеком своей памяти в старой греческой трагедии:

Послушайте, что смертным сделал я:

Число им изобрел,

И буквы научил соединять, —

Им память дал, мать муз, — всего причину**.

В этих строках замечательно то, что происхождение памяти связывается в них с происхождением таких бесспорно исторических приемов поведения, как счет и письменность; мы увидим действительно, что память современного человека является таким же продуктом его культурного, социального развития, как и его речь, письменность или счет.

С первыми шагами к овладению своей натуральной памятью мы встречаемся уже у самых примитивных народов. Это первые попытки обеспечить свое воспоминание, воскрешение какого-нибудь следа в своей памяти с помощью специального стимула, который таким образом выполняет функцию средства запоминания. "Первые запоминания,— говорит Жанэ, - суть запоминания вещей с помощью вещей же. Человек, который хочет заставить всплыть у себя воспоминание, берет в свою руку какой-нибудь предмет; так завязывают узелок на платке или кладут к себе в карман маленький камешек, кусочек бумаги или лист с дерева. Это то, что мы до сих пор еще зовем сувенирами"***.

Именно такой же механизм обнаруживают те примитивные приемы, относящиеся к запоминанию какого-нибудь поручения, которые мы встречаем у культурно отсталых племен. Такова, в частности, функция и так называемых жезлов вестников, открытых у австралийцев. <...>

Одна лишь огромная сила запечатления, которая, вероятно, также свойственна и этим племенам, не в состоянии, конечно, гарантировать всплыва-ние нужного воспоминания в тот самый момент, когда послание должно быть передано. Для того чтобы воскреснуть, механически удержанные памятью следы должны через какое-нибудь общее звено всту-

* Леонтьев АН. Проблемы развития психики. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 436-479.

** Эсхил. Прикованный Прометей.

*** Janet P. devolution de la memoire et de la notion du temps. Paris, 1928. P. 262.

 пить в естественную связь с данной новой ситуацией; вот это-то общее звено и не может быть гарантировано, когда оно не создается заранее в самом процессе запоминания; наконец, не может быть гарантирована и невозможность случайного выпадения какой-нибудь отдельной части запоминаемого материала. Как поступает австралийский вестник, когда ему нужно обеспечить надежное воспроизведение в нужную минуту соответствующего послания? Нанося на свой жезл зарубки, он как бы искусственно создает это необходимое общее звено, соединяющее его настоящее с некоторой будущей ситуацией; сделанные зарубки и будут служить ему тем выполняющим функцию средства воспоминания промежуточным стимулом, с помощью которого он таким образом овладевает своей памятью. <...>

Активное приспособление к будущему и есть такой непрямой акт, структура которого является специфической именно для высшего поведения человека. Выслушивая передаваемое поручение, австралиец не выполняет непосредственно своей задачи, не действует в прямом направлении, диктуемом данной стимулирующей его ситуацией, но как 5ы встает на "обходный путь": он создает предварительно средство, инструмент для ее решения, так же как, вместо того, чтобы прилагать непосредственные усилия к сдвигаемой тяжести, он предварительно выламывает для этого соответствующий рычаг. Различие между орудием труда и тем средством-инструментом, которое изготовляет первобытный человек для своей памяти, заключается лишь в том, что, в то время как первое всегда направлено на внешнюю природу, с помощью второго он овладевает своим собственным поведением. <...>

Та роль, которая в опосредствованной операции запоминания выполняется искусственно организованным "стимулом-средством", первоначально выполнялась в силу естественных законов памяти каким-нибудь случайным стимулом, входящим в прежде запечатлевшуюся ситуацию. Необходимо было лишь исключить случайность действия такого стимула, подготовив его заранее, чтобы обеспечить воспроизведение и тем самым сделать его произвольным. Вероятно, сначала такие связывающие стимулы создавались по отношению к другим людям; понятно, что и в этом случае процесс воспроизведения, хотя и может рассматриваться как объективно опосредствованный, субъективно для "вспоминающего" остается непосредственным, натуральным. Только будучи обращено на самого себя, вспомогательное средство запоминания сообщает этой операции новое качество. Таким образом, опосредствование акта запоминания ничего не изменяет в биологических законах этой функции; изменяется лишь структура операции в целом. Организуя соответствующий "стимул-средство", обеспечивающий воспроизведение полученного впечатления, мы овладеваем своей памятью, овладевая ее стимуляцией, т.е. овладеваем ею на основе подчинения ее же собственным естественным законам. <...>

Первоначально стимулы-средства, с помощью которых человек организует свое запоминание, весьма несовершенны. Обычно это простейшие вещественные знаки или недифференцированные зарубки, примитивные бирки, или даже части собствен-

347


ного тела*. Понятно, что подобные элементарные "инструменты" нередко оказываются не в состоянии выполнить свое назначение. Их дальнейшее усовершенствование заключается в процессе их дальнейшей дифференциации и специализации. "Узловое письмо" перуанцев может служить примером такого дальнейшего усовершенствования внешнего мнемотех-нического знака (рис. 1). Знаки этого письма ("кви-пу" - узлы) чрезвычайно мало походят на современные письменные знаки; их главное отличие заключается в том, что они не обладают раз навсегда установленным значением и поэтому требуют для своей расшифровки дополнительных устных комментариев со стороны писавшего**. Таким образом, эти узлы представляют собой лишь чрезвычайно дифференцированные условные вспомогательные знаки для памяти, принципиально еше ничем не отличающиеся от простейших мнемотехнических знаков. Вместе с тем они являются как бы начальным этапом в развитии письменности в собственном смысле этого слова. Приобретая определенные значения, подобные весьма условно употребляющиеся знаки (узлы, рисунки и т. п.) образуют уже элементы пиктографического письма, которое в дальнейшем уступает место еще более совершенным формам письменности.

Рис.1. Квипу

Этот процесс развития упрощенных мнемотехнических знаков в письменные не проходит бесследно для самой памяти, изменяя условия ее функционирования; каждый новый этап в развитии этих знаков предполагает и новые ее формы. Однако история развития памяти не может быть понята только как история развития внешних фиксирующих знаков. Отличие нашей памяти от ее натуральных биологических форм заключается не только в том, что мы имеем возможность пользоваться записной книжкой или историческими документами; как то, так и другое скорее лишь замещает ее функции: стенограм-

Весьма любопытный пример употребления в качестве мне-мотехнического средства пальцев руки мы находим у Ливинг-стона. В одном из африканских племен (у вакопайкоа) у знатных людей существовал обычай при встрече с незнакомыми лицами объявлять им через посредство своего слуги о своем происхождении. Так как их родословная сообщалась с весьма большими подробностями, то слуга, перечисляя генеалогические факты, относящиеся к его хозяину, перебирал при этом пальцы своих рук (Livingstone D. Exploration dans I'interieur de I'Airique, Australe. Paris, 1859. P. 19).

** См.: Тейлор Э.Б. Первобытная культура. Спб., 1896. Приводимый рисунок заимствован из кн.: Thurnwald Я. Psychologie des primitiven Menschen. Handbuch der vergleichenden Psychologie. Miinchen, 1922.

 ма, фото- или кинематограмма могут обеспечить даже у страдающего амнезией воспроизведение, столь же уверенное и точное, как и воспроизведение эйдетика. Существует и еще одна, вторая линия развития памяти, которая развертывается как бы параллельно с первой и находится с ней в постоянном взаимодействии.

Обращаясь к употреблению вспомогательных средств, мы тем самым изменяем принципиальную структуру нашего акта запоминания; прежде прямое, непосредственное наше запоминание становится опосредствованным, опирающимся на две системы или на два ряда стимулов: к прямым стимулам, которые мы можем назвать "стимулами-объектами" запоминания, присоединяются дополнительные "стимулы-средства".

Мы видели, что эти вспомогательные стимулы-средства обычно имеют форму действующих извне раздражителей. Это завязанный узелок, сделанная на деревянном предмете зарубка и т. п., наконец, это может быть какой-нибудь орган нашего собственного тела. В последнем случае мы уже наталкиваемся на некоторое затруднение: наше средство запоминания является средством весьма малоспециализированным, оно не изготовляется специально для данной цели, оно постоянно присутствует с нами, постоянно находится в сфере нашего восприятия. Если при употреблении вполне дифференцированного и специализированного средства, например, при употреблении письменных знаков, воспроизведение происходит как бы вне зависимости от нашей памяти как операция чисто внешняя, то, наоборот, при употреблении неспециализированных знаков действует преимущественно память, хотя и сохранившая полностью свою новую структуру, специфически присущую опосредствованному запоминанию. Разумеется, что недостаточно специализированный знак может просто не выполнить своей функции или выполнить ее плохо, однако в том случае, когда она выполняется успешно, необходимо, чтобы недостаточность знака была как бы компенсирована внутренней стороной операции.<...>

Такое опирающееся на систему внутренних стимулов-средств запоминание представляет собой сравнительно поздний этап развития памяти. Для того чтобы мог осуществиться переход от употребления внешних стимулов к употреблению внутренних элементов опыта, необходимо, чтобы сами эти внутренние элементы были достаточно сформированы, расчленены, короче, необходимо, чтобы предшествующий материал памяти был достаточно организован. В этом процессе формирования внутреннего опыта человека центральная роль, несомненно, принадлежит речи; именно в речи замыкаются необходимые для опосредствованного запоминания связи и создаются намерения. Можно предположить, что самый переход, совершающийся от внешне опосредствованного запоминания к запоминанию, внутренне опосредствованному, стоит в теснейшей связи с превращением речи из чисто внешней функции в функцию внутреннюю. <...>

Итак, в той форме памяти, которая возникает на основе употребления вспомогательных стимулов-средств, делающих наше воспроизведение произвольным, уже заключаются все признаки, отличающие высшую память человека от его низшей, биологической памяти.

348


Ее дальнейшее развитие идет как бы по двум отдельным взаимосвязанным линиям: по линии развития и усовершенствования средств запоминания, остающихся в форме действующих извне раздражителей, и по линии превращения этих средств запоминания в средства внутренние. Эта первая линия в ее конечном продолжении есть линия развития письменности; развиваясь и дифференцируясь, внешний мнемотехнический знак превращается в знак письменный. Вместе с тем его функция все более специализируется и приобретает новые специфические черты; в своей вполне развитой форме письменный знак уже полностью отрицает ту функцию - память, с которой связано его рождение. Эта линия развития лежит вне поля зрения нашего исследования.

Вторая линия — линия перехода от употребления внешних средств запоминания к употреблению средств внутренних — есть линия развития собственно высшей логической памяти. Как и первая, она непосредственно связана с общим процессом культурного, исторического развития человечества. <...>

В соответствии с той центральной идеей, которая лежит в основе нашей общей гипотезы, находится и методика нашего эксперимента. Исходя из того положения, что развитие высших форм памяти происходит на основе перехода от натурального запоминания к приемам запоминания опосредствованного, заключающегося в том, что оно совершается с помощью вспомогательных - безразлично, внутренних или внешних - стимулов-средств, мы должны были в нашем эксперименте вынести наружу этот процесс, сделать его доступным нашему наблюдению. Эту возможность и дает нам разработанная Л.С.Выготским и А.Р.Лурия "функциональная методика двойной стимуляции", которая строится по принципу введения в экспериментальную задачу, предлагаемую испытуемым, кроме основных исходных стимулов еще второго дополнительного ряда стимулов (стимулов-средств), могущих служить испытуемым тем "психологическим инструментом", с помощью которого они могут решить данную задачу.

Наше первое основное экспериментальное исследование памяти было проведено на массовом дифференциальном материале и всего охватило собой около 1200 испытуемых. За исключением 222 студентов, с которыми были поставлены опыты по коллективной методике, все остальные испытуемые прошли через индивидуальный эксперимент, состоявший из четырех серий, заключавших в себе ряды по 10 слов, подлежащих запоминанию (кроме первой, состоявшей из 10 бессмысленных слогов). Таким образом, по этому массовому исследованию мы получили около 4 тыс. величин, характеризующих запоминание у наших испытуемых, выведенных на основании более 65 тыс. полученных данных. <...>

Первое ориентировочное исследование, которое мы провели на нормальных и умственно отсталых детях, состояло всего из трех серий слов для запоминания, которые мы предъявляли слуховым способом. В первой серии мы прочитывали слова с интервалами около трех секунд и непосредственно после

 этого предлагали испытуемому воспроизвести их. Во второй серии испытуемым предлагалось пользоваться для запоминания коллекцией из 20 картинок (карточек лото), которые располагались перед ними на столе в начале опыта ("чтобы легче было запомнить"). В этом ориентировочном исследовании мы, как правило, не подсказывали испытуемым приемы употребления карточек, за исключением лишь опытов с детьми-олигофренами Медико-педагогической клиники НКП.

Карточки-картинки, которые мы употребляли в этих экспериментах, были подобраны таким образом, что их содержание не совпадало с содержанием слов, подлежащих запоминанию.

Третья серия отличалась от второй только большей трудностью как словесного ряда, так и подбором картинок, рассчитанным на более сложные формы связи их с запоминаемым материалом.

Опыты во второй и третьей сериях протекали обычно следующим образом: ребенок, слушая читаемые ему слова, одновременно отбирал из числа лежащих перед ним карточек те из них, которые своим содержанием могли напомнить ему соответствующие слова. Затем, после того как весь ряд слов был прочитан, ребенок воспроизводил его, смотря на предварительно отложенные им картинки. В конце опыта экспериментатор опрашивал ребенка, почему для запоминания данного слова им была взята та или другая карточка и каким образом она "помогла ему запомнить" это слово. <...>

Наши первоначальные данные с полной очевидностью показали нам, что более или менее удачный выбор карточки для запоминания слова еще не свидетельствует о том, что данную карточку ребенок способен инструментально использовать. Процесс в целом идет как бы мимо нее, она оказывается ассоциативно связанной с ним, но не вошедшей в него. При предложении воспроизвести слова ребенок, который не способен опосредствовать свое запоминание, обычно или называет слова безотносительно к картинке (смотрит на картинку, воспроизводит слово из заданного ряда, но не то, которое соответствует картинке), или же просто называет изображенный на картинке предмет. Картинка в этом случае не помогает ребенку, а мешает, мешает именно потому, что она участвует в процессе не вместе с основным стимулом, а наряду с ним. <...>

Здесь мы приходим и ко второму вопросу, поставленному нашим предварительным исследованием: в чем может найти свое объяснение то отмечаемое нами увеличение коэффициентов непосредственного запоминания, которое первоначально идет весьма медленно, образуя все большее и большее расхождение с коэффициентами запоминания с помощью картинок, а затем энергично приближается к этим вторым коэффициентам, которые также резко теряют темп своего возрастания. <...>

Уже классические исследования эмпирической психологии, в которых испытуемые приглашались заучивать предлагаемый им бессмысленный материал чисто механически, отмечали, что некоторые испытуемые все же не могли не превращать своего запоминания в сложную деятельность, характеризующуюся употреблением тех или иных вспомогательных средств.

349


Этот второй тип запоминания, который обычно обозначался (Огден, Эфрусси) как тип интеллектуальный, или искусственный, в противоположность первому — сенсорному, или механическому, является при отсутствии специальных искусственных ограничений в сущности единственным типом развитого человеческого запоминания. Новейшее специальное исследование, которое было предпринято Фуко в целях изучения роли вспомогательных средств памяти, показало, что все испытуемые, прошедшие через это исследование, в той или иной мере опосредствовали процесс своего запоминания. В своей работе Фуко отмечает на основании показаний самонаблюдения испытуемых целый ряд употреблявшихся ими для запоминания приемов, среди которых встречаются иногда чрезвычайно сложные и остроумные построения. Так, по поводу запоминания слов plage, grile, robe один из испытуемых показывает: "Я подумал, что дама гуляла на пляже, пошел град и испортил ей платье". < ... > Равным образом и запоминание чисел нередко происходит чисто интеллектуальным образом, например, с помощью мысленного построения соответствующих кривых, подме-чания композиции числа (633, 255, 909, 191 и т.п.) и числовых отношений (721=7x3=21), наконец, с помощью установления связей с определенными датами и т.д.*.

Вполне аналогичные этим показания получили и мы, подвергая студентов, прошедших через обычное психологическое испытание памяти, опросу о том, каким способом запоминали они предлагаемые им слова. <...>

<...> тенденция к сближению коэффициентов серий различных степеней трудности на низшем и высшем уровнях развития приемов запоминания совершенно совпадает также и с той тенденцией к сближению показателей, которую мы наблюдаем в наших экспериментах. Она становится совершенно понятной с точки зрения высказанной нами концепции развития запоминания: при том в значительной степени механическом способе запоминания, который мы встречаем у испытуемых с общими низкими коэффициентами, различие в содержании запоминаемого материала принципиально для них столь же безразлично, как безразлично для эйдетика содержание воспроизводимых им образов. Мы говорим принципиально безразлично, ибо мы едва ли можем здесь говорить о чисто "механическом" способе запоминания; чтобы быть более точным, нужно было бы сказать несколько иначе: безразлично постольку, поскольку запоминание данного испытуемого является механическим. Если в этом случае запоминание одинаково не может быть опосредствовано, безразлично при условии запечатления осмысленного или бессмысленного материала или запечатления с помощью картинок или без них, у испытуемых с высокоразвитым запоминанием оно оказывается, наоборот, опосредствованным при любых условиях: с помощью карточек или с помощью внутренних средств при удержании бессмысленных слов, цифр или слов родного языка, т.е. и у них мы, естественно, должны также ожидать выравнивания показателей. <...>

* Foucault M. Sur la fixation des images // Journal de Psychologie. 1924. № 6.

 Методика нашего массового исследования несколько отличалась от методики первых ориентировочных экспериментов. Формуляры этого исследования содержали серии слов, число которых было доведено до 15; кроме того, мы ввели в них еще одну (первую) серию, состоявшую из 10 бессмысленных слогов.

Самый эксперимент протекал так же, как и в первом исследовании, с той, однако, разницей, что в инструкции к третьей (и четвертой) серии прием употребления карточек всегда указывался ("Когда я назову слово, посмотри в карточки, выбери и отложи такую карточку, которая поможет тебе припомнить слово"). <...> После выбора последней картинки экспериментатор брал у испытуемого отложенные им карточки, располагал их, если их порядок был нарушен, в их первоначальной последовательности и предъявлял их по очереди одну за другой испытуемому, предлагая ему называть соответствующее каждой карточке слово. <...>

Рыс. 2

Уже самый поверхностный анализ изменений <...> показателей в зависимости от возраста и группы испытуемых с полной отчетливостью обнаруживает ту основную тенденцию в развитии запоминания, на которую мы указывали выше <...>. Рассматривая результаты второй и третьей серий опытов (количество слов, запоминаемых без помощи картинок и с помощью картинок), мы констатируем, что то отношение, в котором находятся между собой эти величины, не является постоянным, оно изменяется в определенной закономерности <...> как это особенно ясно видно на рис. 2, где изображено графически изменение абсолютных показателей этих двух серий. У дошкольников младшего возраста третья серия характеризуется величиной (а), лишь сравнительно немного превышающей соответствующую величину второй серии; однако вместе с дальнейшим достаточно быстрым развитием запоминания, опирающегося на внешние знаки, запоминание без помощи карточек развивается более медленно и различие в их показателях довольно энергично возрастает (б, в). Начиная от этой группы (в) (дети 7-12 лет, учащиеся I—II классов) показатели обеих се-

350


рий начинают, наоборот, приближаться друг к другу и разница между ними все более и более сглаживается (г, д, е). <...>

Общую закономерность, которая здесь вырисовывается, можно было бы сформулировать следующим образом: начиная с дошкольного возраста темп развития запоминания с помощью внешних средств значительно превышает темп развития запоминания без помощи карточек; наоборот, начиная с первого школьного возраста повышение показателей внешне непосредственного запоминания идет быстрее, чем дальнейшее возрастание запоминания опосредствованного. Таким образом, в своем условном графическом изображении обе эти линии развития представляют собой две кривые, сближающиеся в нижнем и верхнем пределах и образующие фигуру, которая по своей форме приближается к фигуре не вполне правильного параллелограмма с двумя отсеченными углами. Впрочем, такова лишь форма расположения конкретных величин наших измерений, форма, зависящая от определенного контингента испытуемых и от содержания предлагавшегося нами для запоминания материала. <...>

<...> Сама графическая форма выражения этого отношения может быть более или менее гибкой, однако лежащая в его основе закономерность остается неизменной: она одинаково обнаруживает себя и в наших предварительных опытах, и в настоящем исследовании, и в излагаемом ниже исследовании запоминания взрослых, принадлежащих к различным культурным уровням, и в исследовании развития у детей опосредствованного внимания, и, наконец, при длительном изучении развития запоминания у индивидуальных испытуемых.<...>

Не касаясь пока вовсе данных первой серии наших опытов с бессмысленными слогами и резюмируя лишь изложенные данные исследования развития запоминания осмысленных слов, мы приходим к следующему вытекающему из анализа соответствующих величин положению.

На самых ранних ступенях развития запоминания (дети раннего дошкольного возраста) введение в эксперимент второго ряда стимулов-знаков, которые способны, вступая в операцию в качестве "средства запоминания", превратить эту операцию в опосредствованную, сигнификативную, почти не увеличивает ее эффективности; операция запоминания еще остается непосредственной, натуральной. На следующей ступени развития запоминания (детм младшего школьного возраста), характеризующейся предварительным чрезвычайно энергичным увеличением показателей внешне опосредствованного запоминания, введение второго ряда стимулов-средств является для эффективности операции, наоборот, обстоятельством решающим; это момент наибольшего расхождения показателей. Вместе с тем именно с этого момента темп их возрастания по обеим основным сериям резко изменяется: увеличение показателей внешне опосредствованного запоминания происходит более медленно и как бы продолжает темп развития запоминания без помощи внешних средств-знаков, в то время как более быстрое до этого развитие запоминания, опирающегося на внешние вспомогательные стимулы, переходит на запоминание внешне непосредственное, что на следующей,

 высшей ступени развития вновь приводит к сближению коэффициентов. Таким образом, общая динамика этих двух линий развития может быть наиболее просто выражена в графической форме параллелограмма, одна пара противоположных углов которого образуется сближением показателей в их верхнем и нижнем пределах, а два других угла, соединенных более короткой диагональю, соответствуют моменту наибольшего их расхождения. В дальнейшем мы и будем кратко обозначать эту закономерность развития запоминания условным термином "параллелограмм развития".

Гипотеза, в которой, с нашей точки зрения, находит свое единственное объяснение констатированная динамика показателей запоминания, в самых общих чертах уже была нами высказана выше. Факты, лежащие в ее основе, - с одной стороны, преимущественное развитие способности запоминания осмысленного материала, с другой стороны, громадное различие в результатах так называемого механического и логического запоминания, которое по материалам исследовавших этот вопрос авторов выражается отношением 1:25 или 1:22, - достаточно свидетельствуют о том, что память современного человека вовсе не представляет собой выражения элементарного, чисто биологического свойства, но является чрезвычайно сложным продуктом длительного процесса культурно-исторического развития. Это развитие, о чем мы уже говорили и к чему мы еще будем неоднократно возвращаться, идет по линии овладения актами своего собственного поведения, которое из поведения натурального тем самым превращается в сложное сигнификативное поведение, т. е. в поведение, опирающееся на систему условных стимулов-знаков. Прежде чем сделаться внутренними, эти стимулы-знаки являются в форме действующих извне раздражителей. Только в результате своеобразного процесса их "вращивания" они превращаются в знаки внутренние, и таким образом из первоначально непосредственного запоминания вырастает высшая, "логическая" память. У дошкольников в условиях наших экспериментов процесс запоминания остается натуральным, непосредственным; они не способны адекватно употребить тот внешний ряд стимулов, который мы предлагаем им в форме наших карточек-картинок; тем менее, разумеется, оказывается для них возможным привлечение в качестве средства запоминания внутренних элементов своего опыта. Только испытуемые более старшего возраста постепенно овладевают соответствующим приемом поведения, и их запоминание с помощью внешних знаков в значительной мере, как мы видим, увеличивает свою эффективность. Вместе с тем несколько возрастает эффективность и их запоминания без внешней поддержки, которая также оказывается способной в известной мере превращаться в запоминание опосредствованное. Однако особенно интенсивно оно развивается уже после того, как ребенок полностью овладел операцией запоминания с помощью внешних знаков; для того чтобы сделаться внутренним, знак должен быть первоначально внешним.

Если у дошкольников запоминание по обеим основным сериям наших экспериментов остается одинаково непосредственным, то на противоположном полюсе — у наших испытуемых студентов — оно

351


также одинаково, но одинаково опосредствованное, с той только разницей, что одна из серий слов удерживается ими с помощью внешних знаков, а другая - с помощью знаков внутренних. Прослеживая в экспериментах переход между этими двумя крайними точками, мы как бы расслаиваем с помощью нашей методики процесс и получаем возможность вскрыть механизм этого перехода.

Принцип параллелограмма развития и представляет собой не что иное, как выражение того общего закона, что развитие высших человеческих форм памяти идет через развитие запоминания с помощью внешних стимулов-знаков. Это превращение внешних знаков в знаки внутренние, или, как мы говорим, их "вращивание", является для нас пока только гипотезой.

Мы видели, что психологическое развитие человека протекает под влиянием неизвестной животному миру среды — среды социальной. Именно поэтому оно заключается не только в развертывании готовых биологически унаследованных приемов поведения, но представляет собой процесс приобретения поведением новых и высших своих форм — форм специфически человеческих. Возникновение этих высших форм поведения определяется тем, что социальная среда, выступая в качестве объекта приспособления, вместе с тем сама создает условия и средства для этого приспособления. В этом и заключается ее глубокое своеобразие. Под влиянием социальной среды развитие, прежде биологи ческое, превращается в развитие по преимуществу историческое, культурное; таким образом, установленные нашим исследованием закономерности суть закономерности не биологического, а исторического развития.

Взаимодействуя с окружающей его социальной средой, человек перестраивает свое поведение; овладевая с помощью специальных стимулов поведением других людей, он приобретает способность овладевать и своим собственным поведением; так, процессы прежде интерпсихологические превращаются

 в процессы интрапсихологические. Это отношение, выступающее с особенной силой в развитии речи, одинаково справедливо и для других психологических функций. Именно в этом заключается и путь развития высших форм запоминания; мы видели, что память современного человека вовсе не представляет собой элементарного, чисто биологического свойства, но является чрезвычайно сложным продуктом длительного исторического развития. Это развитие, идущее по линии овладения извне актами своей собственной памяти, прежде всего обусловлено возможностью приобретения индивидуальными психологическими операциями структуры операций интерпсихологических. Вместе с тем та внешняя форма промежуточных стимулов-средств, которая составляет необходимое условие их участия в этих интерпсихологических операциях, в операциях интрапсихоло-гических уже лишается своего значения. Таким образом, в результате своеобразного процесса их "вра-щивания" прежде внешние стимулы-средства оказываются способными превращаться в средства внутренние, наличие которых и составляет специфическую черту так называемой логической памяти.

Выдвигаемый нами принцип "параллелограмма" развития запоминания представляет собой не что иное, как выражение того общего закона, что развитие высших сигнификативных форм памяти идет по линии превращения внешне опосредствованного запоминания в запоминание внутренне опосредствованное. Этот прослеженный нами экспериментально процесс "вращивания" отнюдь не может быть понят как простое замещение внешнего раздражителя его энграммой, и он связан с глубочайшими изменениями во всей системе высшего поведения человека. Кратко мы могли бы описать этот процесс развития как процесс социализации поведения человека. Ибо роль социальной среды не ограничивается здесь только тем, что она выступает в качестве центрального фактора развития; память человека, как и все его высшее поведение, остается связанной с ней и в самом своем функционировании.

352


5. Память и деятельность. Исследования произвольного и непроизвольного запоминания

А. А. Смирнов

ПРОИЗВОЛЬНОЕ  И

НЕПРОИЗВОЛЬНОЕ

ЗАПОМИНАНИЕ*

Произвольное запоминание

Общая характеристика произвольного и непроизвольного запоминания

Будучи мнемическим эффектом психических процессов, всегда протекающих при выполнении какой-либо деятельности, запоминание, как было сказано, не является независимым от особенностей этой деятельности, а, наоборот, ближайшим образом ими определяется.

Всякая же деятельность людей характеризуется прежде всего направленностью. Она не только дает тот или иной результат, но и всегда на что-либо нацелена, что может и не совпадать с фактическим результатом деятельности, с тем, к чему она в действительности приводит. Изучение зависимости запоминания от направленности деятельности, в условиях которой оно осуществляется, является поэтому частью более общей проблемы влияния деятельности на запоминание.

В наиболее яркой форме направленность деятель
ности бывает представлена как
сознательное намере
ние
решить ту или иную задачу, добиться достиже
ния той или иной цели. Наличие этого намерения
характеризует собой всякую сознательную деятель
ность человека. Последняя всегда есть осуществле
ние какой-либо сознательно поставленной цели. "В
том, что дано природой, — говорит Маркс, - он
(человек. -
А. С.) осуществляет вместе с тем и свою
сознательную цель, которая как закон определяет
способ и характер его действий и которой он дол
жен подчинять свою волю" **.

Определяясь сознательно поставленной целью, сознательным намерением осуществить эту цель, деятельность человека в своей направленности обусловливается, однако, не только сознательным намерением. Существенную роль наряду с ним играют также и неосознаваемые источники направленности, в частности всякого рода установки***, вносящие часто совершенно безотчетный или во всяком случае недостаточно осознанный характер.

Как сознательное намерение, так и неосознанные установки отнюдь не являются, однако, перво-

* Смирнов АЛ. Проблемы психологии памяти. М.: Просвещение, 1966. С. 37-43, 62-83.

** Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 189.

*** Широко развернутая теория установки, опирающаяся на обширные экспериментальные данные, выдвинута Д. Н. Узнадзе и плодотворно развивается его сотрудниками и учениками (1961).

 источником человеческой деятельности. Цели, которые ставит перед собой человек, и неосознанная им направленность его действий основой своей имеют те реальные условия, в которых живет и действует человек. Подлинным источником человеческой деятельности является реальная действительность, воздействующая на человека.

"На деле цели человека, - говорил Ленин, -порождены объективным миром и предполагают его, - находят его как данное, наличное. Но кажется человеку, что его цели вне мира взяты, от мира независимы (свобода)".*

Важнейшую роль в том, что определяет собой человеческую деятельность, ее направленность и характер, играют общественные отношения людей, по-разному складывающиеся в зависимости от материальных условий жизни общества. Деятельность человека общественно-исторически обусловлена.

Направленность деятельности людей исключительно многообразна. Изучение зависимости запоминания от различного содержания направленности деятельности представляет собой большую и сложную задачу. В данной работе мы не ставим перед собой этой цели, а ограничиваемся более узкой задачей. Мы хотим проследить, как влияет на запоминание только один из видов направленности, наиболее характерный для учебной деятельности человека и в особенности для усвоения знаний в процессе обучения. Мы имеем в виду направленность на то, чтобы запомнить материал, который должен быть усвоен, т. е. так называемую мнемическую направленность, или направленность на запоминание.

В тех случаях, когда непосредственным источником мнемической направленности является сознательное намерение запомнить, запоминание представляет собой особый вид психической деятельности, часто весьма сложной, и по самому существу своему является произвольным запоминанием. Обычно ему противопоставляется запоминание непроизвольное, которое осуществляется в тех случаях, когда мнемическая задача не ставится, а деятельность, ведущая к запоминанию, направлена на достижение каких-либо иных целей. Когда мы решаем математическую задачу, мы вовсе не ставим перед собой цель запомнить те числовые данные, которые имеются в задаче. Наша цель — решить задачу, а не запоминать имеющиеся в ней числа, и тем не менее мы запоминаем их, хотя бы и ненадолго.

Различие этих видов запоминания вполне правомерно. Но вместе с тем было бы неверно понимать его как абсолютное противопоставление одного вида запоминания другому. Между произвольным и непроизвольным запоминанием существует, несомненно, ряд переходов, ряд промежуточных форм. Одна из них как раз именно то запоминание, которое осуществляется не в силу сознательного намерения запомнить, не под влиянием мнемической задачи, а благодаря наличию мнемической установки. Такое

' Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 171.

353


запоминание не является произвольным, поскольку последнее обязательно должно быть намеренным, но вместе с тем оно характеризуется все же более или менее ярко выраженной мнемической направленностью, что не имеет места при непроизвольном запоминании. Поэтому его никак нельзя считать относительно случайным мнемическим эффектом деятельности, направленной на выполнение иных задач, как это характерно для непроизвольного запоминания. Это, безусловно, одна из переходных форм между произвольным и непроизвольным запоминанием. <...>

Наиболее ярко выражена мнемическая направленность, конечно, при произвольном запоминании. Поэтому сопоставление именно этого вида запоминания с непроизвольным должно дать наиболее ценный материал для характеристики действия мнемической направленности в его наиболее ярком выражении. В этом плане и проведены наши экспериментальные исследования, имевшие целью выяснить ряд вопросов, касающихся зависимости запоминания от направленности деятельности.

Наличие мнемической направленности имеет важнейшее значение прежде всего для продуктивности запоминания. Низкая продуктивность непроизвольного запоминания отмечалась в ряде работ (Штерн, 1903-1904, 1904-1906, Г.Майерс, 1913 и др.). Хорошо известно, что при прочих равных условиях произвольное запоминание значительно эффективнее непроизвольного. Намерение запомнить надо считать одним из главнейших условий успешности запоминания.

Это положение хорошо знакомо каждому из личного опыта, из жизненных наблюдений. Вместе с тем оно нашло свое четкое отражение и в экспериментальной практике. Одним из наиболее ярких примеров его значения является случай, описанный сербским психологом Радоссавлевичем (1907) и многократно цитированный в психологической литературе. Один из испытуемых этого исследователя не понял, в силу плохого знания языка, на котором говорил экспериментатор, задачи, которая была поставлена перед ним, — запомнить относительно небольшой (но бессмысленный) материал. В итоге этого непонимания оказалось, что запоминание даже небольшого материала не смогло осуществиться, несмотря на то, что материал был прочитан вслух 46 раз. Однако, как только задача запомнить была уяснена испытуемым, он смог воспроизвести весь материал совершенно точно после всего лишь шестикратного ознакомления с ним.

О том же самом говорят и данные других работ, в которых вопрос о действии задачи запомнить подвергался специальному изучению, в частности исследования Поппельрейтера (1912), Вольгемута (1915), Мазо (1929). Методика этих работ заключалась в том, что испытуемым предлагалось, с одной стороны, воспринять какой-либо материал с целью запомнить его, а с другой - ознакомиться с аналогичным материалом в условиях, когда запоминание не требовалось. Как в том, так и в другом случае после этого (во втором случае - неожиданно для испытуемых) предлагалось воспроизвести воспринятый материал. Итога опытов показали, что в первом случае запоминание бывало значительно продуктивнее, чем во втором случае.

 Весьма показателен хорошо известный всем, кто вел экспериментальные исследования памяти, факт плохого запоминания экспериментаторами того материала, который предлагается ими испытуемым для заучивания. Все испытуемые заучивают материал полностью и точно, сами же экспериментаторы, читающие этот материал испытуемым, по окончании опытов могут воспроизвести его крайне недостаточно, и это имеет место, несмотря на то что эксперименты проводятся с несколькими испытуемыми, в силу чего материал воспринимается экспериментаторами значительно большее число раз, чем каждым испытуемым в отдельности. <...>

Виды мнемической направленности (на

точность, полноту, последовательность,

прочность запоминания) и их влияние

на запоминание

Мнемическая направленность не представляет собой чего-либо однородного, всегда одинакового. Она всякий раз выступает в том или ином качественно своеобразном содержании.

Первое, что характеризует собой конкретное содержание направленности, — это требования, которым должно удовлетворять запоминание, т. е. что именно должно быть достигнуто в итоге запоминания. С этой точки зрения можно говорить о направленности на то или иное качество запоминания, представленной рядом основных и наиболее типичных задач или установок, которые изменяются в каждом отдельном случае и тем самым определяют собой качественное своеобразие направленности запоминания.

Каковы эти задачи и установки?

Всякая мнемическая деятельность направлена прежде всего на ту или иную полноту запоминания. В одних случаях перед нами стоит задача (или у нас есть установка) запомнить все содержание того, что воздействует на нас (сплошное запоминание). В других случаях мы направлены на то, чтобы запомнить только часть того, что воспринимается нами: главные мысли текста, отдельные факты и т. п. (выборочное запоминание).

Далее, надо указать различия в направленности на точность запоминания, которая в одних случаях может относиться к содержанию того, что запоминается, в других — к форме его выражения. В последнем случае в качестве одной из крайностей выступает задача (или установка) запомнить тот или иной материал буквально, выучить его наизусть. Другая крайность — запоминание максимально своими словами.

Особо надо выделить различия, наблюдаемые в направленности на запоминание последовательности того, что воздействует на нас. В одних случаях мы стремимся к тому, чтобы запомнить события, факты, словесный материал в той самой последовательности, в какой все это фактически было дано нам. В других случаях такая задача или установка отсутствуют, а иногда мы более или менее сознательно ставим перед собой даже обратную задачу - изменить воспринятую последовательность материала, сделать, например, словесный материал более логичным или просто более удобным для запоминания.

354


Следующий момент, характеризующий направленность на запоминание, — направленность на прочность запоминания. В одних случаях мы ставим перед собой задачу запомнить материал возможно более прочно, на продолжительный срок, в известном смысле "навсегда". В других случаях запоминание направлено на то, чтобы сохранить материал в памяти в течение хотя бы только краткого времени, в частности, удержать его лишь настолько, чтобы иметь возможность воспроизвести только сразу после восприятия, в непосредственно следующий за этим момент (долговременная и кратковременная память).

Особым видом мнемической направленности является направленность на своевременность воспроизведения, т. е. на то, чтобы воспроизвести запоминаемое нами в определенный момент времени, при наличии определенной ситуации (вспомнить, например, что-либо при встрече с определенным человеком, при приходе в определенное место и т. п.). <...>

Источники различных видов мнемической направленности

Мы рассмотрели, какое влияние оказывают на запоминание (на его продуктивность и его содержание как особого рода деятельности) различные виды мнемической направленности на качество запоминания.

Каковы же источники этой направленности?

Разнообразие их, конечно, весьма велико, но тем не менее можно выделить основные из них, имеющие наиболее важное значение.

Сюда относятся прежде всего цели, которые ставятся перед запоминанием, т.е. для чего именно предназначается то, что мы запоминаем. Совершенно очевидно, что и здесь мы сталкиваемся с исключительным многообразием, вызванным тем, что виды деятельности, при выполнении которой мы пользуемся заученным материалом, сами в свою очередь весьма разнообразны.

Учащийся школы, который готовит уроки, заданные ему на дом, актер, разучивающий роль, телефонистка, работающая на коммутаторе и запоминающая номер телефона, который ей надо включить, оператор, работающий на пульте управления и получающий различную информацию, которую он должен удерживать в памяти до выполнения определенных действий в ответ на принятые сигналы, ученый, фиксирующий в памяти итоги исследования, которое проведено им самим или с которым он знакомится при чтении научной работы другого исследователя, докладчик и лектор, намечающие содержание предстоящего доклада или лекции, любой человек, когда ему дается какое-либо поручение, которое он должен выполнить в определенное время, — каждый из всех этих людей направлен на запоминание, соответствующее своеобразию той деятельности, которую он выполняет.

Цели запоминания каждого из них неодинаковы, и это определяет собой различие в содержании мнемической направленности и прежде всего различие в направленности на качество запоминания, на то, что в итоге его должно быть достигнуто. То, что требуется от телефонистки, которой надо удер-

 живать в памяти названный ей номер в течение самого краткого времени, никак не может удовлетворить учащегося школы, заучивающего исторические даты или важнейшие количественные показатели из области экономической географии, а то, что вполне удовлетворяет докладчика — запоминание основного содержания намеченного доклада или ученого — запоминание основных итогов работы другого исследователя, никак не может удовлетворить актера, который должен добиться буквального запоминания своей роли.

Полнота, точность, прочность и последовательность запоминания каждый раз весьма специфичны и зависят от того, какая цель преследуется запоминанием в том или ином конкретном случае. В широких пределах варьирует и та деятельность, которая осуществляется в процессе запоминания.

Весьма важную роль в конкретизации мнемической направленности на определенное качество запоминания играют требования, предъявляемые запоминающему другими людьми или им самим. Учащийся, готовя уроки, ориентируется на требования, предъявляемые школой, учителем. Ясное понимание их является поэтому существеннейшей предпосылкой должным образом направленного запоминания. Школьник должен четко понимать не только что именно, но и как, в какой мере надо выучить заданное в школе. Между тем ясное понимание требований, предъявляемых школой к запоминанию, имеется далеко не у всех школьников. Школа требует от учащихся в значительной степени полного, точного, прочного и последовательного запоминания. Это требование в ряде случаев, в особенности у школьников младшего возраста, преломляется в сознании учащегося как необходимость сплошного и буквального (или почти буквального) заучивания.

В младших классах этому в значительной мере содействует также то, что запоминать учащимся на этой ступени обучения приходится небольшой по объему, сжато изложенный материал, предоставляющий малые возможности для изложения его "своими словами", еще более суживающиеся тем, что рассказывать "своими словами" учащиеся этого возраста в достаточной мере еще не умеют.

Все это нередко влечет за собой ложную направленность на буквальное запоминание, не соответствующую подлинным требованиям школы и тем целям, которые она перед собой ставит. При этом такая ложная направленность становится иногда у школьника привычкой, сохраняет силу и в дальнейшем, на более поздних этапах обучения, где она уже резко расходится с тем, что требуется от учащихся. В старших классах в связи с увеличением объема учебного материала и различным значением его по содержанию, требующим выборочного запоминания, такая привычная ложная направленность на сплошное, буквальное заучивание может стать серьезным тормозом усвоения знаний. Естественно поэтому, что выработка правильной и четкой мнемической направленности учащихся, соответствующей действительным требованиям школы, является одной из существенных задач, стоящих перед школой и учителем.

Видное место среди того, что вызывает направленность на определенное качество запоминания, занимают условия, в каких приходится запоминать.

355


Естественно, например, что там, где есть полная возможность многократного, ничем не стесняемого восприятия одного и того же материала, мнемичес-кая направленность может быть выражена совсем по-иному, чем в том случае, когда человек стеснен условиями запоминания, лишен возможности повторять материал, не может сделать его восприятие ясным, отчетливым, должен выполнить его в кратчайшее время. Несомненно, что этот последний случай может потребовать значительно более ярко выраженной и напряженной направленности, чем первый, где такая направленность может вовсе не требоваться.

Одной из основ направленности на то или иное качество запоминания являются индивидуально-психологические качества личности того, кто запоминает. В первую очередь здесь надо выделить индивидуальные особенности памяти человека, его мнемичес-кие способности, выражающиеся в быстроте, точности и прочности запоминания. Как и всякие способности, они не предопределяют собой однозначным образом направленности человека (в данном случае его мнемической направленности), но, безусловно, оказывают на нее влияние в зависимости от конкретной ситуации, в какой запоминание осуществляется. Несомненным является, далее, действие ряда характерологических черт личности того, кто запоминает, в частности тех его черт, которые выражаются в отношении к работе, к требованиям, предъявляемым к ней, и к качеству, которому она должна удовлетворять. Значительную роль играют привычки, усвоенные человеком.

Говоря о влиянии отношения к материалу, надо подчеркнуть существенное значение эмоционального отношения, равно как интереса к тому, что надо запомнить. Если, как мы видели выше, спорным еще является вопрос о том, какой материал запоминается лучше - приятный или неприятный - и оказывает ли вообще какое-либо действие на эффект запоминания положительный и отрицательный эмоциональный тон материала, то вряд ли можно считать спорным, что направленность на запоминание, желание запоминать тот или иной материал, отношение к запоминанию в существенной мере определяются тем, каково эмоциональное действие этого материала, каков его эмоциональный тон. Каждому хорошо знакомо из личного опыта желание запомнить то, что понравилось, что вызвало положительную эмоцию. Не менее значительно влияние интереса, какой вызывается у нас материалом. Общеизвестно, какие усилия требуются иногда для того, чтобы заставить себя запомнить скучный, неинтересный материал, и, наоборот, как легко возникает направленность на запоминание в тех случаях, когда материал в том или ином отношении интересен для нас. Наряду с индивидуально-психологическими качествами личности должны быть учтены возрастные особенности, которые существенно определяют направленность на то или иное качество запоминания, так как с ними связаны умения, приобретенные в области памяти, опыт запоминания, своеобразие целей запоминания, своеобразное отношение к тому, что должно быть достигнуто в итоге запоминания.

Важную группу условий, определяющих конкретное содержание направленности на запоминание, образуют особенности материала, который надо за-

 помнить, и прежде всего объем его, т. е. количество того, что нужно запомнить. Естественно, что небольшой по объему материал в большей мере стимулирует полное и точное запоминание, чем объемный, обширный материал. Это объясняется тем, что возможность реализации полного и точного запоминания при наличии большого материала менее значительна, и это не остается без влияния на направленность запоминания. Там, где достичь полного и точного сохранения в памяти труднее, там цель добиться такого запоминания ставится только под влиянием каких-либо особых соображений. Между тем в случае запоминания незначительного по объему материала направленность на полное и точное усвоение возникает часто сама собой, в форме даже мало сознаваемой установки.

Вторая особенность материала, влияющая на направленность запоминания, — его плотность, или количество мыслей и фактических данных, приходящихся на единицу объема. Сжатое изложение, насыщенное богатыми фактическими данными, в большей мере предрасполагает к полному и точному запоминанию, чем изложение пространное, развернутое, содержащее в себе сравнительно небольшое количество фактических данных.

Существенную роль играет значение отдельных частей материала. В тех случаях, когда надо запоминать материал разнородный по своему значению, легче и скорее возникает направленность на выборочное запоминание, так или иначе отклоняющееся от "подлинника".

Неодинакова направленность на запоминание и в зависимости от того, какой вид материала запоминается нами. Некоторые виды материала почти принудительно стимулируют к определенной направленности. Другие же его виды предоставляют больше свободы тому, кто запоминает. Сами по себе они оказывают на направленность запоминания слабое действие.

Рассмотрим некоторые примеры.

Одним из видов материала, наиболее стимулирующего определенную направленность на запоминание, являются всякого рода термины, названия, формулы, в известной мере числовые данные и т. п. Этот материал требует направленности на максимально точное его усвоение, абсолютно соответствующее "подлиннику" (относительно числовых данных мы сделали оговорку, сказав в "известной мере" потому, что иногда, запоминая эти данные, мы довольствуемся усвоением только общего их масштаба, т. е. запоминаем лишь, какого именно порядка эти числа).

К этой группе близко (по своему действию на направленность запоминания) подходят определения, афоризмы, загадки, пословицы, поговорки, вообще все, что требует точной, ясной, определенной, т. е. "именно такой, а не иной" формулировки. Там, где мысль и ее словесное выражение связаны между собой настолько тесно, что уже самое незначительное отклонение от данной формулировки изменяет выражаемый ею смысл, там, естественно, направленность на точное запоминание стимулируется максимально, причем не какими-либо побочными соображениями, а именно особенностями материала. В значительной, хотя, может быть, и не в полной мере, все сказанное относится и к такому мате-

356


риалу, как различного рода законы, правила, инструкции и т. п.

Наряду с направленностью на полноту и точность запоминания материал может вызывать и направленность на запоминание последовательности, в какой он дан. К такому материалу относится, например, все, что содержит в себе более или менее сложный ход рассуждения, доказательства, т. е. характеризуется строго определенной логической последовательностью. При запоминании этого материала необходимо запоминать и ту последовательность, в какой даны его отдельные части (различные вытекающие друг из друга, взаимосвязанные между собой положения). Без этого усвоение такого материала лишается главного, основного, в значительной мере теряет смысл. Отсюда естественно, что направленность при его запоминании должна обязательно включать в себя тенденцию сохранить в памяти не только отдельные части материала сами по себе, но и последовательность, в какой они следуют друг за другом, вытекая одна из другой.

Сходное, хотя и менее сильное, действие на направленность при запоминании оказывают материалы повествовательного характера, вскрывающие последовательность фактов, действий, событий.

Важную роль в качестве основы мнемической направленности играет трудность материала. Очень легкий материал (в особенности небольшой по объему, что в свою очередь является одним из условий его легкости) вызывает тенденцию к полному и возможно более точному запоминанию. То же самое наблюдается, однако, и в обратном случае, т. е. тогда, когда приходится запоминать очень трудный материал. Особенно ярко в этих случаях бывает выражена направленность на точное запоминание. Материал средней трудности допускает больший простор направленности, и она не бывает связана в этих случаях с материалом однозначным образом.

Констатируя значительное влияние материала и его особенностей на содержание мнемической направленности, надо подчеркнуть, что сам по себе материал не вызывает еще строго определенной мнемической задачи или установки, если нет налицо субъективного отношения к материалу, соответствующего той или иной направленности.

Существенную роль играет осознание в этом случае своеобразия материала как материала определенного типа и тех требований, какие предъявляются им к запоминанию. Для того чтобы тот или иной материал вызвал соответствующую ему мнемическую направленность, необходимо, чтобы, запоминая, мы понимали, с какого рода материалом имеем дело и какие задачи он ставит перед запоминанием.

Естественно, что у взрослых все необходимые для этого предпосылки имеются в гораздо большей мере, чем у детей. Поэтому специфическое действие разного вида материала на направленность запоминания у взрослого выражено более четко, чем у ребенка. У детей особенности материала, определяющие своеобразие мнемической направленности, бывают выявлены еще недостаточно. Материал не выступает у них во всем своем мнемическом своеобразии. Отношение к разным типам материала не является еще достаточно дифференцированным. Поэтому направленность на запоминание :в той мере,

 в какой она определяется материалом, носит у них еще недостаточно специализированный характер.

Мотивы запоминания и их влияние на его продуктивность

Исключительно важное значение для характеристики мнемонической направленности имеют мотивы запоминания, те то, что побуждает нас запоминать. В этом отношении запоминание, естественно, ничем не отличается от любой другой деятельности, в характеристике которой мотивам, побуждающим к ее выполнению, должно быть отведено первостепенное место. Из жизненного опыта хорошо известно, как велики различия в процессе запоминания и в том, что мы в итоге его достигаем, в зависимости от того, что побуждает нас запоминать, каков мотив запоминания.

В советской психологической литературе влиянию мотивов деятельности на запоминание посвящено исследование З.М.Истоминой (1948, а), проведенное под руководством А.Н.Леонтьева. Автор работы ставил задачей установить, как влияют мотивы запоминания прежде всего на успешность удерживания в памяти запоминаемого.

Для выяснения этого были проведены две серии опытов. В одной из них детям-дошкольникам предлагалось повторить вслед за экспериментатором ряд слов. Запоминание осуществлялось, таким образом, в условиях обычного лабораторного эксперимента. В отличие от этого в другой серии опытов оно включалось в игровую деятельность ребенка. Дети играли в "магазин", и в ходе этой игры одному из детей предлагалось пойти в "магазин" и "закупить" там для "детского сада" ряд предметов. Ребенку назывались эти предметы. Названия их примерно соответствовали словам, которые запоминались в условиях лабораторного опыта. Совершенно очевидно, что мотивы запоминания в этой второй серии опытов были уже иными, причем на этот раз они носили уже общественный характер, так как ребенок должен был запоминать то, что требовало от него участие в общей игре и что надо было "закупать" для "детского сада".

Итоги экспериментов показали, что эффект запоминания во второй серии был заметно выше, чем в первой, причем это положение имело силу для всех возрастов, что ясно видно из табл. 1.

Таблица 1

Возраст детей

Среднее количество воспроизведенных слов, %

в условиях лабораторного опыта

в условиях игры

3-4 года 4-5 лет 5-6 лет 6-7 лет

0,6 1,5 2,0 2,3

1,0 3,0 3,3 3,8

Наряду с различиями в количестве воспроизведенных слов разная мотивация вызывала и качественные различия в поведении детей при запоминании и воспроизведении. Эти различия выражались в наличии или отсутствии выделения цели - запомнить и припомнить слова. С этой точки зрения автор работы, исходя из полученных данных, намечает три

357


типа поведения детей: для первого из них характерно отсутствие вычленения цели - запомнить и припомнить слова, для второго — наличие этого вычленения, но без применения каких-либо особых способов (специальных мнемических операций), направленных на осуществление поставленной цели, для третьего — • применение этих способов. Данные, характеризующие распределение типов запоминания и воспроизведения в зависимости от разной мотивации того и другого, показали, что в условиях игры наблюдалось большее количество случаев более высокого типа поведения (второго и третьего), чем в условиях лабораторного опыта.

Очень ясно сказалось различие в мотивации на изменении процессов запоминания и припоминания по мере их повторения, т. е. под влиянием некоторого упражнения в них. Прирост количества воспроизведенных слов в итоге упражнения, протекавшего, с одной стороны, в условиях лабораторных экспериментов, а с другой — в игровой деятельности детей, приводится в табл. 2.

Тлблиця 2

Условия упражнения

Повышение количества воспроизведенных слов у детей,  %

4-5 лет

5-6 лет

6-7 лет

В лаборатории В игре

33 62

66

87

107 113

Из приведенных в этой таблице данных ясно следует, что упражнение в условиях игровой деятельности выражено значительно ярче, чем в лабораторном эксперименте. Особенно резко это различие выступает у младших детей.

Весьма характерен также следующий факт: оказалось, что дети, с которыми повторялись лабораторные опыты, дали затем при проведении с ними игры (что делалось с целью проверить эффект упражнений) значительно меньший прирост продуктивности запоминания, чем дети, у которых упражнение протекало в процессе игры, а проверка достигнутого эффекта производилась в условиях лабораторного опыта. У 4-5-летних детей прирост упражнения в первом случае был равен 40%, во втором же случае - 100%; у 5—6-летних детей в первом случае - 60%, во втором — 108%; у 6-7-летних детей — 106% и 127%.

Все эти данные четко показывают, что в тех случаях, когда у детей был ясный для них мотив запоминания, непосредственно вытекавший из самого характера их игровой деятельности, запоминание и припоминание протекали у них с большим успехом: как по более высоким показателям продуктивности, так и по более высокому уровню самих процессов памяти, по их характеру, а также по результатам упражнения.

В следующей работе З.М.Истоминой (1948, б) сравнивалось запоминание в игре и в практической деятельности (подготовка к оформлению выставки; в процессе этой работы детям — каждому в отдельности - предлагалось запоминать ряд предметов, необходимых для выполнения работы). В каждом возрасте итоги запоминания во втором случае были выше, чем в игре; а именно: в игре трехлетки воспроизводили 1 слово; четырехлетки — 3; пятилетки

 — 3,2; шестилетки - 3,8; в условиях же практической деятельности соответствующие показатели были равны: 2,3; 3,5; 4,0; 4,4. <...>

Непроизвольное запоминание

Зависимость непроизвольного

запоминания от направленности

деятельности

Мы рассмотрели, как велико влияние, оказываемое на запоминание мнемической направленностью. Самый факт ее наличия или отсутствия, а также характер мнемических задач, их конкретное содержание в значительной мере определяют собой как продуктивность, так и качественное своеобразие запоминания.

И то и другое зависит, однако, не только от мнемической направленности. Ведь запоминание осуществляется в результате и такой деятельности, которая сама по себе на достижение мнемического характера не нацелена; между тем и такая деятельность, конечно, тоже на что-либо направлена, хотя и не на само запоминание. Между тем направленность ее может быть очень различна, а это не может не влиять так или иначе на результаты запоминания, на то, что остается в памяти в итоге этой -немнемической — деятельности.

Как же именно связаны эти результаты запоминания с немнемической направленностью деятельности, в которой осуществляется уже непроизвольное запоминание?

Чтобы получить хотя бы некоторый материал, освещающий этот вопрос, нами были проведены следующие опыты (1945). Мы предлагали испытуемым припомнить некоторые факты из их недавнего прошлого. Никакой задачи — запомнить ни в тот момент, когда эти факты происходили, ни после них — у испытуемых не было. Им приходилось припоминать то, что запомнилось непроизвольно. Вместе с тем деятельность, в итоге которой это запоминание осуществлялось, так же как и всякая деятельность, была на нечто определенное (и притом в течение сравнительно продолжительного времени) направлена. Проследить зависимость запоминания от этой определенным образом характеризуемой направленности деятельности, протекающей в естественных. жизненных условиях, и составляло нашу задачу.

Всего нами было проведено две серии опытов с несколькими испытуемыми каждый раз. В одном случае мы предлагали испытуемым вспомнить все, что происходило с ними тогда, когда они шли из дома в институт, в котором работали ("путь на работу"). Опрос производился неожиданно для испытуемых и происходил обычно через 1/2—2 часа после начала работы. Испытуемые должны были дать возможно более подробный отчет о всем виденном, слышанном, о всем, что они делали, о чем думали, что эмоционально переживали. При этом их предупреждали, что если они не захотят о чем-либо рассказывать, то они могут ограничиться или самой общей характеристикой того, что у них было в сознании, или даже вовсе отказаться от рассказывания, указав лишь, насколько

358


ясно и полно они вспоминают то, что не хотят рассказывать. Следует тут же оговориться, что таких случаев в наших экспериментах не оказалось: испытуемые ни разу не отмечали, что у них имеется что-либо, о чем они не хотели бы говорить в своем отчете экспериментатору. Наоборот, они были максимально заинтересованы в том, чтобы вспомнить и рассказать как можно больше, и прилагали к этому все усилия.

Во второй серии опытов испытуемым предлагалось (опять-таки неожиданно для них) вспомнить все, что происходило в течение одного научного совещания, на котором они присутствовали за неделю до опытов. Они должны были изложить содержание доклада, который был сделан на этом совещании, и происходившие на нем прения.

В качестве испытуемых в обоих экспериментах были привлечены научные работники — психологи, опытные в самонаблюдении.

Обратимся к рассмотрению полученных данных. <...>

Испытуемый Б. Вспоминает относительно своего пути на работу следующее:

"Помню прежде всего момент выхода из метро. Что именно? Как думал о том, что надо выйти из вагона так, чтобы занять скорее нужную позицию и идти скорее, так как запаздывал. Ехал, помню, в последнем вагоне. Поэтому никуда выскочить не удалось. Пришлось войти в толпу. Раньше публика, выходя, шла по всей ширине перрона. Сейчас для обеспечения прохода входящих были поставлены люди, поворачивавшие публику от края перрона. Бросилось в глаза, что у каждого столба стоит для этого один человек, так как иначе публика опять шла бы по краю перрона. (Далее следует описание нескольких человек, стоявших у столбов и не пускавших пассажиров к краю перрона.) На часы, кажется, не смотрел. Дальнейший путь выпадает. Абсолютно ничего не помню. Есть только смутное воспоминание от старого. Шел до ворот университета. Ничего не заметил. О чем думал, не помню. Когда вошел в ворота, заметил: кто-то спешит. Кто именно: мужчина или женщина, не помню. Больше ничего не помню... Теперь о первой половине пути. Самый выход из дому не помню. Помню, что, когда выходил из ворот дома, вспомнил, что не взял книжку билетов. Подумал: насколько это задержит, так как всегда очередь у кассы. Обычно иду к станции метро, сворачивая в переулок с трамваем. Сворачиваю там, где трамвай несется вниз. Каждый раз посматриваю на трамвай. В этот раз также шел там. Посмотрел на трамвай с опаской. Подходя к станции метро, увидел киоск и подумал: нет ли газеты? Решил, что буду стоять, если есть. Газет не оказалось. Стоял у кассы метро. Кто-то долго возился. Через голову сунул деньги. Очень быстро прошел. Замедлил ход у контролера. Заметил, что контролер очень быстро рвет билеты. Слышу поезд. Спешу. Смотрю на киоск с продуктами. Мельком бросил взгляд. Заметил, что нужных мне вешей нет. Бегу к поезду. Захожу в вагон. Публику не помню. Подошел к противоположной двери. Решил, что лучше пройти по вагону и встать у первой двери. Прошел. Встал, кажется, между двумя мужчинами. О чем дума;! в поезде, совсем не помню. Мысли, без сомнения, были".

Что характерно для этого рассказа?

Прежде всего бросается в глаза, что испытуемый ясно указывает, что он совсем не помнит, о чем думал, хотя твердо убежден в том, что на определенном этапе пути о чем-то, безусловно, думал. Далее

 рассказ содержит указание главным образом на все, что мешало или могло помешать выполнению задачи - прийти вовремя на работу (невозможность проскочить скорее сквозь толпу, невозможность использовать для этого край перрона, отсутствие оставленной дома книжки с билетами, задержка с покупкой билета в кассе).

Равным образом в рассказе отмечаются также те факты, которые, хотя бы косвенно, содействовали скорейшему приходу в институт: быстрая работа контролера, переход от одной двери к другой с целью сокращения пути и ускорения выхода. Характерно, что испытуемый относительно хорошо запомнил людей, стоявших у столбов перрона и руководивших движением публики, что мешало испытуемому пройти скорее на перрон, и не запомнил совершенно никакой публики. Из людей на улице он вспомнил только одного человека, так же, как и он, спешившего куда-то. Сохранилось воспоминание о газетном киоске, что, очевидно, было связано с размышлением, покупать ли газету или нет, и сомнениями по этому поводу ввиду позднего времени.

Таким образом, подавляющая часть того, что запомнилось, была так или иначе связана с основным руслом деятельности испытуемого: с переходом из дому в институт и с необходимостью выполнить это без опоздания. <...>

Третий испытуемый Т. рассказывает следующее:

"Выходя из дому, знал, что надо ехать на метро, так как поздно. Сразу завернул за угол и пошел по переулку к метро. О чем думал? Не помню. Никакого воспоминания об этом не осталось. Но есть зрительный образ сегодняшнего утра, от меня идущей картины. Шел медленно. Людей не помню. Подумал: ничего ли, что иду медленно? При переходе через улицу пришлось подождать, шла машина. Встал в середину группы людей, чтобы переходить не глядя в сторону, так как был поднят воротник Посередине улицы снова пережидал машины. Перед станцией метро длинная очередь за газетами, через которую пришлось пройти. На лестнице в метро страшный сквозняк, у всех чудно поднимавший полы пальто. Подумал: наверное, и я сейчас так чудно выгляжу Билетов не брал, был последний талончик. Пошел по необходимости лестницей направо. Там было много народу. Спуск медленный. Обнаружил, что поезд стоит. Досада, так как закрывались двери. Хорошо вижу кусочек вагона с закрытой дверью. Прошел по пустой платформе. Двое было таких же, как и я. Прошел до конца, как делаю обычно. Дошел до места, откуда видны часы. Было без четверти десять. Хорошо вижу сейчас положение стрелок. Попался какой-то высокий человек с газетой в руках. Подумал: наверное, вчерашняя. Вспомнил об очереди в метро. Нет, сегодняшняя. Увидел, что сводка штаба длинная. Здесь встретил Г. (фамилия знакомого). Он тоже проявил интерес к сводке и подошел к читавшему газету. Тот читал последнюю страницу. Показал Г, первую, но сейчас же стал читать последнюю. Г. пытался подглядеть снизу. Пришел поезд. Вошли в вагон. Как вошел Г., не помню. Я пропустил несколько женщин с сумками. Встал у дверей. Вплотную еще две женщины по углам. Одна с сумкой продовольственной, без перчаток. Вижу ее руки. Подумал: почему без перчаток. В руках у нее газета. Сейчас вновь появляется воспоминание о Г. Разговариваем по поводу сводки. Что было до этого с ним, не помню. В вагоне помню Г. как собеседника, т. е. разговор с ним, самого его не помню. Не помню, где он стоял и т. д. (Дальше сооб-

359


щается содержание разговора с Г. относительно событий на фронте.)

Проход через станцию не помню совсем. Помню переход через улицу. Долго пережидал проезда автомобилей. В середине улицы вновь была задержка. Помню, что взглянул на часы, но что они показывали, не помню. Тогда это как-то переживалось как время, не требующее спешки. О чем говорили до университета - не запомнил. У университетских ворот увидел Б. Помню вид снежных сугробов на университетском дворе и разговор с Г. о снеге в этом году".

Рассказ Т. существенно отличается от предшествующих, поскольку у испытуемого во время пути произошла встреча со знакомым, с которым он продолжал остаток пути и с которым почти все время вел разговор. Но если сравнить первую часть рассказа (до встречи с Г.) с уже рассмотренными показаниями других испытуемых, то нетрудно заметить значительное сходство между ними. Так же как и предшествующие испытуемые, Т. забыл, о чем думал во время пути, но хорошо помнил о задержках и затруднениях при передвижении, равно как и о других, даже очень мелких фактах, так или иначе связанных с задачей прийти вовремя на работу (пережидание автомашин, "пролезание" через очередь, стоявшую за газетами, внешний вид поезда, на который опоздал, спуск по лестнице в метро, время на часах, когда предстояла еще значительная часть пути до института, факт взглядывания на часы тогда, когда путь был близок к концу). Характерно, что из двух мыслей, отмеченных в рассказе, одна опять-таки была с основной целью деятельности (подумал: ничего ли, что иду медленно). Наряду с указанным хорошо было воспроизведено также то, что было связано с устойчивым интересом к событиям на фронте (воспоминание о человеке с газетой на станции в метро, о женщине с газетой в вагоне метро, разговор с Г. о сводке военных действий на фронте). <...>

Каковы общие итоги первой серии экспериментов? Прежде всего она показала, что воспоминания испытуемых в значительно большей мере относятся к тому, что испытуемые делали, нежели к тому, что они думали. Содержание мыслей вспоминается редко и очень скупо, хотя сам факт думания во время пути для испытуемых является несомненным и констатируется ими многократно. "Думал, но о чем думал, не помню" - такова формула, наиболее типичная для всех приведенных показаний. В то же время, что именно "делали" испытуемые — это они помнят достаточно хорошо.

Характерно, что даже в тех случаях, когда мыс-/■и вспоминаются, они связаны все же с действиями испытуемого. Это или мысли по поводу того, что испытуемый в данный момент выполняет, т. е. так или иначе связанные с его переходом из дому на работу, или мысли по поводу предстоящих или намечаемых действий (мысли Н. о предстоящей работе; вопрос, возникший у Ш., встретит ли он того человека, с которым ему предстояло вести разговор, и др.).

Такой же характер носят и воспоминания о воспринятом на пути. Испытуемые и в этом случае вспоминают главным образом то, что было связано с самим их передвижением, т.е. с той именно деятельностью, которую они выполняли. Вместе с тем, и

 это представляется чрезвычайно важным, они обычно говорят о том, что возникало перед ними либо в качестве препятствия на пути следования, либо, наоборот, облегчало передвижение, делая его беспрепятственным .

Наличие тех или иных затруднений или, наоборот, отсутствие их там, где они могли бы быть, где ожидались или где обычно бывают, - таково содержание значительной части показаний каждого испытуемого.

В полном соответствии с этим стоит следующий факт. В тех случаях, когда испытуемые припоминали что-либо, не связанное с их передвижением, их воспоминания чаще всего относились к тому, что вызывало у них какие-нибудь вопросы, недоумение, удивление, т. е. по существу тоже представляло собой некоторое, хотя и своеобразное, препятствие, задержку, указывало на наличие какой-то задачи для восприятия или осмысления. Таковы, например, вопросы: "Что нового в газете?", "Есть ли такая-то вещь в киоске?", "Открыт ли такой-то киоск?", "Почему не доходчива кинокомедия?", "Чем занимается этот человек?". Сюда же надо отнести и припоминание чего-либо странного, непонятного, необычного, что не укладывалось в рамки машинально протекающего восприятия ("чудно задирающиеся от ветра полы пальто у пассажиров метро" <...> "необычно посыпанный песком тротуар на университетском дворе", "отсутствие перчаток у женщины, несмотря на сильный мороз" и т. п.).<...>

Чем же объяснить факты, выявившиеся в наших экспериментах?

Ответ на это может быть дан лишь в связи с учетом направленности испытуемых в тот момент, когда они выполняли деятельность, о которой рассказывали.

На что они были направлены во время перехода в институт на работу? На то, чтобы своевременно достичь цели, прийти вовремя в учреждение, в котором работали, не нарушая тем самым трудовой дисциплины. Такова была задача, стоявшая перед ними. Такова была их установка. Таковы были мотивы их деятельности. Передвижение на улице не было для них просто ходьбой. Это был целенаправленный, и притом в определенных условиях, т. е. связанный определенным временем, переход из дома на работу. Этот переход и был той основной деятельностью, которую они выполняли. Испытуемые не думали и шли, более или менее машинально, во время думания, а шли, и думали во время ходьбы. Это не значит, конечно, что все их внимание было сосредоточено на ходьбе и что все их мысли вращались только вокруг этого. Наоборот, сознание их было заполнено мыслями, несомненно, иного содержания, не относившегося к тому, что они делали в данный момент. Но основное, что они делали в тот период времени, о котором рассказывали, это был именно переход из дома на работу, а не те процессы мышления, какие у них были, безусловно, в достаточном количестве, но не были связаны с основным руслом их деятельности.

В каком отношении к этому основному руслу деятельности, к основной направленности испытуемых находилось содержание того, что было воспроизведено в рассказах?

360


Нетрудно видеть, что то и другое в значительной мере совпадало друг с другом. Испытуемые главным образом рассказывали о том, что было связано именно с основным руслом их деятельности (в определенный отрезок времени), т. е. с путем на работу. И наоборот, все, что лежало вне этого русла, т. е. шло мимо основной их направленности в этот момент, выпадало у них из памяти, не воспроизводилось вовсе, несмотря на значительные усилия припомнить по возможности все, что было. Именно в этом положении оказались мысли, возникавшие у испытуемых во время пути. Не будучи связаны с основной направленностью деятельности, они были совершенно забыты, исчезли из памяти, хотя испытуемые хорошо знали, что они были у них и что все время перехода из дому на работу было заполнено всякого рода размышлениями.

Таким образом, важнейшим условием, определившим собой запоминание в проведенных опытах, явилось основное русло деятельности испытуемых, основная линия их направленности и те мотивы, которыми они руководствовались в своей деятельности.

Наряду с этим наши опыты показали и то конкретное отношение, в каком находилось все, что луч-

 ше запоминалось, к основному руслу деятельности испытуемых. Лучше всего запоминалось то, что возникало в качестве препятствия, затруднения в деятельности.

Этот момент является определяющим и при запоминании всего, что не относилось к основной линии направленности испытуемых, что лежало вне основного русла их деятельности. Как бы ни было незначительно количество воспроизведенного из числа того, что не относилось к основной линии действий, однако и в этих случаях испытуемые вспоминали лучше всего то, что было препятствием, затруднением в деятельности (на этот раз хотя бы и не относившейся к тому, на что они в основном были направлены). Поэтому отношение чего-либо к деятельности как некоторого препятствия к ее выполнению является, несомненно, одним из главных условий, определяющих эффективность запоминания. Оно, как мы видели, обусловливает собой сохранение в памяти того, что связано с основным руслом деятельности. Оно же служит источником запоминания и того, что выходит за пределы этого русла.

Таковы результаты, полученные нами в первой серии экспериментов.

361


П.И.Зинченко

НЕПРОИЗВОЛЬНОЕ ЗАПОМИНАНИЕ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ*

В зарубежной психологии, как мы уже отмечали, непроизвольное запоминание понималось как случайное запечатление объектов, которые, по выражению Майерса Шеллоу, входили в пределы внимания, когда оно было направлено на какие-то другие объекты. Такое понимание определило методический принцип большинства исследований, состоявших в том, чтобы максимально изолировать определенные объекты от деятельности испытуемых вызываемой инструкцией, оставляя эти объекты только в поле восприятия, т. е. только в качестве фоновых раздражителей. Мы исходили из того, что основная форма непроизвольного запоминания является продуктом целенаправленной деятельности. Другие формы этого вида запоминания — результаты иных форм активности субъекта.

Эти положения определили методику наших исследований. Для раскрытия закономерных связей и зависимостей непроизвольного запоминания от деятельности необходима не изоляция определенного материала от нее, а, наоборот, включение его в какую-либо деятельность, кроме мнемической, какой является произвольное запоминание.

Первая задача такого изучения состояла в том, чтобы экспериментально доказать сам факт зависимости непроизвольного запоминания от деятельности человека. Для этого необходимо было так организовать деятельность испытуемых, чтобы один и тот же материал был в одном случае объектом, на который направлена их деятельность или который тесно связан с этой направленностью, а в другом - объектом, непосредственно не включенным в деятельность, но находящимся в поле восприятия испытуемых, действующим на их органы чувств.

С этой целью была разработана следующая методика исследования.

Материалом опытов были 15 карточек с изображением предмета на каждой из них. Двенадцать из этих предметов можно было расклассифицировать на следующие четыре группы: 1) примус, чайник, кастрюля; 2) барабан, мяч, игрушечный медвежонок; 3) яблоко, груша, малина; 4) лошадь, собака, петух. Последние 3 карточки были различного содержания: ботинки, ружье, жук. Классификация предметов по их конкретным признакам давала возможность проводить опыты с этим материалом не только с учениками и взрослыми, но и с детьми дошкольного возраста.

Кроме изображения на каждой карточке в ее правом верхнем углу была написана черной тушью цифра; цифры обозначали такие числа: 1, 7, 10, 11, 16, 19, 23, 28, 34, 35, 39, 40, 42, 47, 50.

С описанным материалом были проведены следующие 2 опыта.

* Зинченко П.И. Непроизвольное запоминание. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1961. С. 141-159.

 В первом опыте испытуемые действовали с предметами, изображенными на карточках. Это действие организовывалось в опыте по-разному с испытуемыми разного возраста. С дошкольниками опыт проводился в форме игры: экспериментатор условно обозначал на столе пространство для кухни, детской комнаты, сада и двора. Детям предлагалось разложить карточки по таким местам на столе, к которым они, по их мнению, больше всего подходили. Не подходящие к этим местам карточки они должны были положить около себя как "лишние". Имелось в виду, что в "кухню" дети положат примус, чайник, кастрюлю; в "детскую комнату" — барабан, мяч, медвежонка и т. д.

Ученикам и взрослым в этом опыте ставилась познавательная задача: разложить карточки на группы по содержанию изображенных на них предметов, а "лишние" отложить отдельно.

После раскладывания карточки убирались, а испытуемым предлагалось припомнить изображенные на них предметы и числа. Дошкольники воспроизводили только названия предметов.

Таким образом, в этом опыте испытуемые осуществляли познавательную деятельность или игровую деятельность познавательного характера, а не деятельность запоминания. В обоих случаях они действовали с предметами, изображенными на карточках: воспринимали, осмысливали их содержание, раскладывали по группам. Числа на карточках в этом опыте не входили в содержание задания, поэтому у испытуемых не было необходимости проявлять по отношению к ним какую-либо специальную активность. Однако цифры на протяжении всего опыта находились в поле восприятия испытуемых, они действовали на их органы чувств.

В соответствии с нашими предположениями в этом опыте предметы должны были запоминаться, а числа — нет.

50

Во втором опыте другим испытуемым давались те же 15 карточек, что и в первом опыте. Кроме того, им давался картонный щит, на котором были наклеены 15 белых квадратиков, по размеру равных карточкам; 12 квадратиков образовали на щите квадратную раму, а 3 были расположены в столбик (см. рис. 1).

1

40

зе

35

7

34

10

28

11

16

1*

23

Рис.  1. Схема расположения числового ряда (второй опыт).

До начала опыта на столе раскладывались карточки таким образом, чтобы наклеенные на них числа

362


не создавали определенного порядка в своем расположении. На время, когда испытуемому излагалась инструкция опыта, карточки закрывались. Перед испытуемым ставилась задача: накладывая в определенном порядке карточки на каждый белый квадратик, выложить из них рамку и столбик на щите. Карточки должны быть размещены так, чтобы наклеенные на них числа расположились по возрастающей величине. Результат правильного выполнения задачи представлен на рис. 1.

Составление возрастающего числового ряда, заданный порядок выкладывания карточками рамки и столбика вынуждали испытуемого искать карточки с определенными числами, осмысливать числа, соотносить их между собой.

Для того чтобы обеспечить серьезное отношение испытуемых к заданию, им говорилось, что в этом опыте будет проверяться их умение внимательно работать. Испытуемые предупреждались, что ошибки в расположении чисел будут фиксироваться и служить показателем степени их внимательности. С этой же целью испытуемому предлагалось проверить правильность выполнения им задания: сложить в уме последние 3 числа, расположенные в столбик, и сравнить их сумму с названной экспериментатором до опыта суммой этих трех чисел.

Для испытуемых дошкольников в методику этого опыта были внесены следующие изменения. Вместо числа на каждой карточке был наклеен особый значок. Пятнадцать значков были составлены из сочетания трех форм (крестик, кружочек, палочка) и пяти различных цветов (красный, синий, черный, зеленый и желтый). Такие же значки были наклеены на каждом квадратике рамки и столбика. Карточки клались перед испытуемым так, чтобы расположение значков не создавало того порядка, в каком эти значки расположены на квадратиках рамки и столбика. Испытуемый должен был накладывать на каждый квадратик рамки и столбика ту карточку, на которой был такой же значок, что и на квадратике. Выкладывание карточками рамки и столбика проводилось в таком же порядке, как и в первом варианте методики, поэтому и здесь у испытуемого создавалась необходимость поисков определенной карточки для каждого квадратика с соответствующим значком. После выполнения задания испытуемому предлагалось назвать предметы, изображенные на карточках.

Таким образом, и во втором опыте испытуемые осуществляли познавательную, а не мнемическую деятельность. Однако картинки и числа выступали здесь как бы в прямо противоположных ролях. В первом опыте предметом деятельности испытуемых были картинки, а числа были объектом только пассивного восприятия. Во втором опыте, наоборот: задача разложить числа по возрастающей величине делала их предметом деятельности, а картинки — только объектом пассивного восприятия. Поэтому мы вправе были ожидать прямо противоположных результа-

1 серия

2 серия

13,4

Картинки

13.2

13,0

10,2

0.7

средни*

шмольнмм

младшие школьники

прослыв

вврослые

сродни»

шитыми

Рис. 2. Сравнительные кривые запоминания (первый и второй опыты)

тов: в первом опыте должны были запомниться картинки, а во втором — числа.

Эта методика была приспособлена также для проведения группового эксперимента. <...>

Индивидуальные эксперименты, охватившие 354 испытуемых, проводились со средними и старшими дошкольниками, с младшими и средними школьниками и взрослыми.

Групповые опыты проводились с учениками II, III, IV, V, VI и VII классов и со студентами; в них участвовало 1212 испытуемых.

Как в индивидуальных, так и в групповых экспериментах мы имели дело с непроизвольным запоминанием. Содержание задач в первом и втором опытах носило познавательный, а не мнемический характер. Для того чтобы создать у испытуемых впечатление, что наши опыты не имеют отношения к памяти, и предотвратить появление у них установки на запоминание, мы выдавали первый опыт за опыт по мышлению, направленный на проверку умений классифицировать, а второй - за опыт по проверке внимания.

Доказательством того, что нам удавалось достичь этой цели, служило то, что в обоих опытах предложение экспериментатора воспроизвести картинки и числа испытуемые воспринимали как полностью неожиданное для них. Это относилось и к объектам их деятельности, и особенно - к объектам их пассивного восприятия (чисел — в первом опыте и изображений предметов - во втором).

Показателями запоминания брали среднеарифметическое для каждой группы испытуемых. В надежности наших показателей нас убеждает крайне собранный характер статистических рядов по каждому опыту и каждой группе испытуемых, а также принципиальное совпадение показателей индивидуального эксперимента с показателями группового, полученными на большом количестве испытуемых.< ... >

Как в индивидуальных, так и в групповых экспериментах мы получили резкие различия в запоминании картинок и чисел в первом и втором опытах, причем во всех группах наших испытуемых. Например, в первом опыте у взрослых (индивидуальный эксперимент) показатель запоминания картинок в 19 раз больше, чем чисел (13,2 и 0,7), а во втором опыте числа запоминались в 8 раз больше, чем картинки (10,2 и 1,3).

363


Эти различия по данным индивидуальных экспериментов представлены на рис. 2.

Чем же объяснить полученные различия в запоминании картинок и чисел?

Основное различие в условиях наших опытов заключалось в том, что в первом опыте предметом деятельности были картинки, а во втором — числа. Это и обусловило высокую продуктивность их запоминания, хотя предмет деятельности в этих опытах и сама деятельность были разными. Отсутствие целенаправленной деятельности по отношению к этим же объектам там, где они выступали в опытах в роли только фоновых раздражителей, привело к резкому снижению их запоминания.

Это различие обусловило резкое расхождение результатов запоминания. Значит, причиной высокой продуктивности запоминания картинок в первом опыте и чисел во втором является деятельность наших испытуемых по отношению к ним.

Напрашивается и другое объяснение, кажущееся, на первый взгляд, наиболее простым и очевидным. Можно сказать, что полученные различия в запоминании объясняются тем, что в одном случае испытуемые обращали внимание на картинки и числа, а в другом — нет. Наши испытуемые, будучи заняты выполнением инструкции, действительно, как правило, не обращали внимания в первом опыте на числа, а во втором — на картинки. Поэтому они особенно резко протестовали против нашего требования вспомнить эти объекты: "Я имел дело с картинками, на числа же не обращал внимания", "Я совершенно не обращал внимания на картинки, а был занят числами", — вот обычные ответы испытуемых.

Нет сомнения, что наличие или отсутствие внимания испытуемых в наших опытах оказало свое влияние на полученные различия в запоминании. Однако самим по себе вниманием нельзя объяснить полученные нами факты. Несмотря на то что природа внимания до сих пор продолжает обсуждаться в психологии*, одно является несомненным: его функцию и влияние на продуктивность деятельности человека нельзя рассматривать в отрыве от самой деятельности... Само внимание должно получить свое объяснение из содержания деятельности, из той роли, которую оно в ней выполняет, а не в качестве ее объяснительного принципа.

То, что объяснение полученных результатов ссылкой на внимание по меньшей мере недостаточно, ясно доказывают фактические материалы специально поставленных нами опытов.

До начала опыта на столе раскладывались 15 картинок. Затем испытуемому последовательно предъявлялись другие 15 картинок. Каждую из предъявленных картинок испытуемый должен был положить на одну из картинок, находящихся на столе, так, чтобы название обеих начин&тось с одинаковой буквы. Например: молоток — мяч, парта — паровоз и т. д. Таким образом испытуемый составлял 15 пар картинок.

Второй опыт проводился, так же как и первый, но пары картинок образовывались не по внешнему признаку, а по смысловому. Например: замок — ключ, арбуз — нож и пр.

* См. Гальперин П.Я. К проблеме внимания // Доклады АПН РСФСР. 1958. № 3.

 В обоих опытах мы имели дело с непроизвольным запоминанием, так как перед испытуемым не ставилась задача запомнить, и предложение вспомнить картинки для них было неожиданным.

Результаты запоминания в первом опыте оказались крайне незначительными, в несколько раз меньшими, чем во втором. В этих опытах ссылка на отсутствие внимания к картинкам фактически невозможна. Испытуемый не только видел картинки, но, как это требовала инструкция, произносил вслух их название, для того чтобы выделить начальную букву соответствующего слова. <...>

Итак, деятельность с объектами является основной причиной непроизвольного запоминания их. Это положение подтверждается не только фактом высокой продуктивности запоминания картинок и чисел там, где они были предметом деятельности испытуемых, но и плохим их запоминанием там, где они были только фоновыми раздражителями. Последнее свидетельствует о том, что запоминание нельзя сводить к непосредственному запечатлению, тек результату одностороннего воздействия предметов на органы чувств вне деятельности человека, направленной на эти предметы. <...>

Вместе с тем мы не получили полного, абсолютного незапоминания чисел в первом опыте и картинок во втором, хотя эти объекты в данных опытах не были предметом деятельности испытуемых, а выступали в качестве фоновых раздражителей.

Не противоречит ли это выдвинутому нами положению о том, что запоминание является продуктом деятельности, а не результатом непосредственного запечатления? <...>

Наблюдения за процессом выполнения испытуемыми задания, беседы с ними о том, как им удалось запомнить картинки во втором опыте и числа в первом, приводят нас к выводу, что запоминание в этих случаях всегда было связано с тем или иным отвлечением от выполнения задания и тем самым с проявлением испытуемым определенного действия по отношению к ним. Часто это не осознавалось и самими испытуемыми. Чаще всего такого рода отвлечения были связаны с началом эксперимента, когда картинки открывались перед испытуемым, а он еще не вошел в ситуацию выполнения задания; вызывались они также перекладыванием картинок при ошибках и другими причинами, которые не всегда можно было учесть.

С этими обстоятельствами связан и полученный нами в этих опытах очень устойчивый факт, кажущийся, на первый взгляд, парадоксальным. Там, где картинки и числа были предметом деятельности, достаточно закономерно выражена понятная тенденция постепенного увеличения показателей их запоминания с возрастом испытуемых. Показатели же запоминания фоновых раздражителей выражают прямо противоположную тенденцию: не увеличиваются с возрастом, а уменьшаются. Наибольшие показатели запоминания картинок были получены у дошкольников (3,1), наименьшие - у взрослых (1,3); младшие школьники запомнили 1,5 числа, а взрослые - 0,7. В абсолютных числах эти различия невелики, но общая тенденция выражается довольно убедительно.

Объясняется этот факт особенностями деятельности младших испытуемых при выполнении зада-

364


ний. Наблюдения показали, что младшие школьники и особенно дошкольники более медленно входили в ситуацию опыта; чаще, чем средние школьники и тем более взрослые, отвлекались другими раздражителями. Поэтому числа в первом опыте и картинки во втором привлекали и:: внимание и становились предметом каких-либо побочных действий.

Таким образом, отдельные факты запоминания фоновых раздражителей не только не противоречат, а подтверждают выдвинутое нами положение о том, что непроизвольное запоминание является продуктом деятельности, а не результатом непосредственного запечатления воздействующих объектов.

Нам представляется, что положение о несводимости запоминания к непосредственному запечат-лению, зависимость и обусловленность его деятельностью человека имеет важное значение не только для понимания процессов памяти. Оно имеет и более общее, принципиально теоретическое значение для понимания сущности психики, сознания.

Факты, полученные в наших опытах, и положение, из них вытекающее, не согласуются со всякого рода эпифеноменалистическими концепциями сознания. Любое психическое образование — ощущение, представление и т. п. — является не результатом пассивного, зеркального отражения предметов и их свойств, а результатом отражения, включенного в действенное, активное отношение субъекта к этим предметам и их свойствам. Субъект отражает действительность и присваивает любое отражение действительности как субъект действия, а не субъект пассивного созерцания.

Полученные факты обнаруживают полную несостоятельность старой ассоциативной психологии с ее механическим и идеалистическим пониманием процесса образования ассоциаций. В обоих случаях запоминание трактовалось как непосредственное запечатление одновременно воздействующих предметов, вне учета действительной работы мозга, реа-

 лизующего определенную деятельность человека по отношению к этим предметам. <...>

В описанных опытах мы получили факты, характеризующие две формы непроизвольного запоминания. Первая из них является продуктом целенаправленной деятельности. Сюда относятся факты запоминания картинок в процессе их классификации (первый опыт) и чисел при составлении испытуемыми числового ряда (второй опыт). Вторая форма является продуктом разнообразных ориентировочных реакций, вызывавшихся этими же объектами как фоновыми раздражителями. Эти реакции непосредственно не связаны с предметом целенаправленной деятельности. Сюда относятся единичные факты запоминания картинок во втором опыте и чисел в первом, где они выступали в качестве фоновых раздражителей.

Последняя форма непроизвольного запоминания и была предметом многих исследований в зарубежной психологии. Такое запоминание получило название случайного запоминания. В действительности и такое запоминание по своей природе не является случайным, на что указывают и зарубежные психологи, особенно в исследованиях последнего времени.

Большой ошибкой многих зарубежных психологов было то, что таким случайным запоминанием они пытались исчерпать все непроизвольное запоминание. В связи с этим оно получило преимущественно отрицательную характеристику. Между тем такое случайное запоминание составляет лишь одну, причем неосновную, форму непроизвольного запоминания.

Целенаправленная деятельность занимает основное место в жизни не только человека, но и животного. Поэтому непроизвольное запоминание, являющееся продуктом такой деятельности, и является основной, наиболее жизненно значимой его формой.

Изучение его закономерностей представляет в связи с этим особенно большой теоретический и практический интерес.

365


Часть 2. Когнитивная психология памяти

6. Общая характеристика системы памяти: проблема

двойственности памяти

П.Линдсей, Д.Норман

СИСТЕМЫ ПАМЯТИ*

<...> Непосредственный отпечаток сенсорной информации. Эта система удерживает довольно точную и полную картину мира, воспринимаемую органами чувств. Длительность сохранения картины очень невелика, порядка 0,1-0,5 с.

Похлопайте четырьмя пальцами по своей руке. Проследите за непосредственными ощущениями, за тем, как они исчезают, так что сначала у вас еще сохраняется реальное ощущение похлопывания, а затем остается лишь воспоминание о том, что оно имело место.

Закройте глаза, затем откройте их на мгновение и закройте снова. Проследите за тем, как увиденная вами четкая, ясная картина сохраняется некоторое время, а затем медленно исчезает.

Прислушайтесь к каким-либо звукам, например, к постукиванию своих пальцев или насвистыванию. Проследите за тем, как исчезает из сознания четкость звукового образа. <...>

Поводите карандаш (или просто палец) взад и вперед перед глазами, глядя прямо перед собой. Обратите внимание на расплывчатый образ, следующий за движущимся предметом.

Эта последняя иллюстрация - самая важная, поскольку с ее помощью можно приблизительно определить, в течение какого времени сохраняется образ предмета <...> зрительный след сохраняется около 0,25 с (250 же). <...>

Кратковременная память. Кратковременная память удерживает материалы иного типа, нежели "непосредственный отпечаток" сенсорной информации. В данном случае удерживаемая информация представляет собой не полное отображение событий, которые произошли на сенсорном уровне, а непосредственную интерпретацию этих событий. Так, если при вас произнесли какую-то фразу, вы запомните не столько составлявшие ее звуки, сколько слова. Между запоминанием образа событий и запоминанием интерпретации этих событий имеется явное различие, которое более подробно разбирается в дальнейшем.

Информация, подобная нескольким последним словам предложения, которое вы только что услышали или прочитали, номеру телефона или чьей-нибудь фамилии, может быть удержана в кратковременной памяти, но емкость этой памяти ограниченна. Обычно запоминаются лишь пять или шесть последних единиц из предъявленного материала. Сделав сознательное усилие, вновь и вновь повторяя мате-

* Линдсей П., Норман Д. Переработка информации у человека. М.: Мир, 1974. С. 276-279, 313—314, 316—330, 334—339.

 риал, содержащийся в кратковременной памяти, его можно удержать на неопределенно долгое время.

Способность активно сохранять материал в кратковременной памяти путем такого повторения составляющих его элементов представляет собой одну из наиболее важных характеристик системы памяти. "Непосредственные отпечатки" сенсорной информации невозможно повторять. Они сохраняются лишь несколько десятых долей секунды, и продлить их нет возможности. В кратковременной же памяти можно путем повторения удерживать небольшое количество материала в течение неопределенно долгого времени.

Долговременная намять. Существует явное и убедительное различие между памятью на только что случившиеся события и на события далекого прошлого. О первых мы вспоминаем легко и непосредственно, а вспомнить вторые бывает трудно, и это происходит медленно. Только что происшедшие события еще остаются в сознании, они не покидали его. Однако введение в долговременную память нового материала требует времени и усилий. Извлечение воспоминаний о событиях прошлого также происходит с трудом. Итак, кратковременную память можно охарактеризовать как непосредственную и прямую, а долговременную — как трудоемкую и напряженную.

Из кратковременной памяти: "Какими были последние слова предыдущего предложения?"

Из долговременной памяти: "Что вы ели на обед в прошлое воскресенье?"

Долговременная память - наиболее важная и наиболее сложная из систем памяти. Емкость систем "непосредственных отпечатков" сенсорной информации и кратковременной памяти очень ограниченна: первая составляет несколько десятых секунды, а вторая — несколько единиц хранения, емкость же долговременной памяти, по-видимому, практически неограниченна. Все, что удерживается на протяжении более чем нескольких минут, очевидно, должно находиться в системе долговременной памяти. Весь приобретенный опыт, в том числе правила грамматики, должен составлять часть долговременной памяти. <...> Экспериментальная психология занимается в основном проблемами введения материала в долговременную память, хранения его в этой памяти, извлечения оттуда и надлежащей его интерпретации.

Главный источник трудностей, связанных с долговременной памятью, - это проблема поиска информации. Количество информации, содержащейся в памяти, очень велико, и поэтому извлечение из нее именно тех сведений, которые требуются в данный момент, сопряжено с серьезными трудностями. Тем не менее отыскать необходимое удается быстро. Даже в такой обычной деятельности, как чтение, для интерпретации значения символов печатного

366


текста приходится непосредственно и немедленно обращаться к долговременной памяти. <...>

[Исследования иконической и кратковременной памяти]

В процессе обработки и интерпретации информации, получаемой от сенсорных систем, участвуют несколько видов памяти. Каждая из них несет особую функцию, хранит особую форму информации, обладает своими пределами емкости, и все они действуют на основе нескольких различных принципов. Рассмотрим, как функционирует каждый из этих видов памяти.

"Непосредственный отпечаток" сенсорной информации

Для того чтобы успеть выделить характерные признаки сенсорного сигнала и установить, что он собой представляет, может потребоваться больше времени, чем время действия самого сигнала. Логическая функция системы "непосредственных отпечатков" сенсорной информации (ее иногда называют иконической памятью - ИП) заключается в том, чтобы обеспечить системам выделения признаков и распознавания образов время, необходимое для обработки сигналов, воздействующих на органы чувств.

После воздействия зрительного сигнала его образ сохраняется несколько десятых секунды. Этот образ представляет собой "непосредственный отпечаток" зрительной сенсорной информации. Следовательно, можно обрабатывать сенсорный сигнал в течение времени, превышающего длительность действия самого сигнала. "Непосредственный отпечаток" полезен в тех случаях, когда сигнал действует очень недолго, как при просмотре кинофильмов и телевизионных передач; он обеспечивает также непрерывность восприятия при моргании или движении глаз. При кратковременном предъявлении сигнала длительность воздействия почти не играет роли; существенное значение имеет лишь время, в течение которого сигнал остается в системе ИП.

Очевидно, система ИП не только сохраняет четкое представление о сенсорных сигналах, поступивших в течение последних нескольких десятых секунды, но и содержит больший запас информации, чем может быть использовано. Это расхождение между количеством информации, хранящейся в сенсорной системе, и тем ее количеством, которое может быть использовано на последующих ступенях анализа, имеет чрезвычайно важное значение. Оно указывает на некоторую ограниченность объема памяти на последующих стадиях, не свойственную самой сенсорной стадии. Эта ограниченность проявляется при попытке запомнить предъявленный материал. Огромное количество информации, содержащейся в сенсорном образе, обычно несущественно для интерпретации его значения. Более того, нередко чрезмерное количество деталей лишь затрудняет дело. ЭВМ, которые пытаются читать печатный текст, расшифровывать фонограммы устной речи и даже читать напечатанные нотные знаки, легко сбиваются при на-

 личии в информации на входе самых нехитрых деталей, на которые человек никакого внимания не обратит при выполнении той же задачи. Мельчайшие пятна краски или разрывы печатных букв сбивают счетно-решающие устройства, человек же часто просто не замечает даже орфографических ошибок.

Сенсорная система должна сохранять точный образ всего, что воздействует на органы чувств, поскольку, хотя большая часть этой информации окажется ненужной, сенсорная система не способна определить, какие аспекты вводимой информации могут быть существенными. Это могут выполнить только такие системы, которые распознают и интерпретируют сигналы. Система ИП, казалось бы, идеально соответствует своему назначению. Эта система удерживает в течение короткого времени весь материал, обеспечивая процессам распознавания образов возможность извлечения и выбора. <...>

Емкость системы ИП. Легко показать, что система ИП исходно содержит больше информации, чем используется на последующих ступенях анализа. Предположим, что испытуемому на мгновение предъявляют сложный зрительный образ. Он сможет извлечь из этого образа лишь небольшое количество содержащейся в нем информации и заявит, что ему не хватило времени "увидеть" все. Но если испытуемому велят смотреть лишь на определенную часть изображения, он сможет сосредоточить на ней все свое внимание и дать очень точное описание. Это свидетельствует о том, что ограничение нашей способности воспринимать сенсорные сигналы появляется в процессе анализа.

Эксперимент Сперлинга. Следует тщательно проанализировать этот эксперимент, чтобы ознакомиться с основной методикой, используемой при изучении "непосредственного отпечатка" сенсорной информации. В одном из основных экспериментов карточку, на которой изображено 9 букв, расположенных в три строки по 3 буквы в каждой (рис. 1), предъявляют в тахистоскопе в течение 50 мс. Обычно испытуемому удается прочитать только 4 или 5 букв из 9. Даже если увеличить число букв в карточке или изменить длительность се предъявления, испытуемый почти неизменно называет примерно 4-5 букв (рис. 2).

Если мы хотим выяснить, что же в действительности может увидеть испытуемый, не следует просить его сообщать обо всем, что он видит. Возможно, что он видит все буквы, а затем забывает некоторые из них. Чтобы проверить это предположение, мы можем попросить его дать частичный отчет о предъявленных буквах. В этом случае, как и ранее, предъявим карточку с девятью буквами, но затем предъявим карточку, где прямоугольным значком отмечено место одной из них, и попросим испытуемого просто назвать отмеченную букву. До предъявления карточки с прямоугольной меткой испытуемый не знает, какая из девяти букв будет отмечена (рис.1)*.

* Сперлинг указывал, какую букву надлежит запомнить посредством звукового тона, а не отмечал ее прямоугольником. Это дает несколько иные результаты, чем те, которые приведены здесь, но разница невелика, и продемонстрированный здесь принцип остается правильным.

367


Сигнальная карточка С       F       X

Р       L      А NTS

Карточка с прямоугольной меткой

Что показывают испытуемому

О    f    X Р     L     А

L J

Белая карточка

NTS

Карточка с прямоугольной меткой

Белая карточка с    Сигналь-
меткой • центра ная

(точка фиксации)    карточка

 Белая карточка

 ет помеченную букву. Таким образом, он видит больше, чем может сообщить в отчете. Очевидно, в исходном эксперименте в системе ИП содержались все буквы, но к тому времени, когда испытуемый воспроизвел три или четыре из них, остальные стерлись в его памяти.

Это весьма ценная методика для изучения восприятия. Следующий способ ее применения состоит в том, что вводится задержка, т. е. метка появляется не тотчас же после букв, а с некоторым интервалом. Это должно помочь нам выяснить, что представляет собой система ИП. <...>

Типичные результаты подобного эксперимента показаны на рис. 4. Способность воспроизводить произвольно указанную букву постепенно понижается по мере задержки появления метки, причем после интервала около 500 мс кривая выравнивается. По-видимому, "непосредственный отпечаток" представляет собой образ сигнала, который стирается с течением времени, так что

50 мс

5

 

интервал

 fctoMai мемый  *"* интервал **

Рис.1

V

  50*»с

 I     2     3    4     5     б     7    8     9    10   П   12 Число предъявленных букв

1111

 *   100

I -

 1    2     3    4     5    6    7     В    9   10   11   12 Число предъявленных букв

Рис. 2

идеальный случай; II - фактические данные

Если испытуемый всегда может назвать произвольно помеченную букву, это означает, что он действительно в состоянии увидеть в одно мгновение все девять букв; если он может узнать, какая буква будет помечена лишь после предъявления стимулирующей карточки, значит, он удерживает в системе ИП все девять букв, чтобы иметь возможность отыскать там отмеченную букву и назвать ее.

Результаты этого эксперимента показаны на рис.3: испытуемый почти всегда правильно называ-

 ■ 12    345678    910   11   12

' Число предъявленных букв

Акт. 3

I - идеальный случай; II - фактические данные

368


100 г

 Как вы думаете, что произойдет, если испытуемым предъявить три слова вместо трех согласных? Будет ли память работать иначе для трех слов дом яблоко — книга, чем для трех согласных букв 6 — р — г? Сравните кривые I и II на рис. 5. Они почти одинаковы.

100

 so

/00 300 500 700 900 ПС

Задержка появления метки, мс

Рис. 4

по истечении 0,5 с от этого образа мало что остается. (Иначе говоря, стирание образа в памяти происходит по экспоненте с постоянной времени, равной примерно 150 мс) <...>.

Кратковременная память

В 1954 г. Ллойд и Маргарет Петерсоны (1959) провели очень простой эксперимент, который, однако, дал удивительные результаты. Они просили испытуемых запомнить три буквы, а спустя 18 с воспроизвести их. Этот эксперимент кажется совершенно незначительным. А между тем оказалось, что испытуемые не могли запомнить эти три буквы. В чем же дело? Все очень просто: в промежутке между предъявлением трех букв и моментом, когда нужно было их припомнить, испытуемые должны были проделать некоторую умственную работу: они должны были в быстром темпе вести "обратный счет тройками"*.

Этот простой эксперимент иллюстрирует главное свойство системы кратковременной памяти. Более того, изменение характера материала, подлежащего запоминанию, удивительно мало влияет иа запоминание, если число предъявляемых единиц остается неизменным. Посмотрите на рис. 5. На нем показана скорость забывания материала испытуемыми. Кривая II представляет результаты только что описанного эксперимента. По оси абсцисс отложено время между моментом предъявления этих трех букв (все они были согласными) и их воспроизведением. (Следует помнить, что в течение всего этого отрезка времени испытуемые занимались "обратным счетом тройками".) По оси ординат отложен процент случаев, когда испытуемые могли припомнить материал по истечении различного времени. Например, если между предъявлением трех согласных и их воспроизведением проходило всего 6 секунд, только 40% испытуемых могли припомнить все три согласные.

* При "обратном счете тройками" испытуемый начинает с произвольно названного трехзначного числа, например, 487. Затем он должен вслух называть числа, получающиеся при вычитании 3 из каждого предыдущего числа, т. е. 487, 484, 481, 478, 475... Испытуемый должен вести этот счет или просто "быстро", или под метроном. Попробуйте сами выполнить эту задачу - она труднее, чем кажется.

 

15

18

3 6 9 12

Время, с

Рис. 5

I — три слова; II — три согласные

Какие же механизмы ответственны за такую систему памяти? Эта память, очевидно, имеет очень малую емкость и очень короткую жизнь. Но емкость ее не слишком чувствительна к длине хранящихся в ней единиц. Очевидно, это не система ИП, описанная в предыдущем разделе, поскольку в ней след сохранялся только долю секунды, здесь же он хранится около 20 с. Но это и не система долговременной памяти, в которой информация сохраняется неопределенно длительное время. При этом же виде памяти материал удерживается лишь на короткое время; следовательно, это кратковременная память.

Ошибки припоминания при кратковременной памяти. Начните с предъявления некоторой последовательности зрительных сигналов, например, букв алфавита. Чтобы проверить запоминание этих букв, попросите испытуемого записать все буквы, какие он может припомнить. Если испытуемый делает ошибку, пытаясь припомнить букву Н, то он скорее запишет вместо нее М или Д, но не П. Хотя у Н и П есть общие визуальные признаки, буквы Н и М ближе друг другу фонетически. Точно так же П припомнят скорее как Б, а не как Н. Когда испытуемый делает ошибку, вероятнее всего, она выразится в написании буквы, которая звучит подобно той, которую он пытается припомнить, а не буквы, которая имеет сходное написание.

<...>Говоря о системе распознавания образов, мы приводили примеры ошибок противоположного типа - там испытуемые путали П и Н, но, конечно, не М и Н. Это различие объясняется тем, что кратковременная память представляет собой более поздний уровень в этой системе. На первых ступенях распознавания зрительного образа могут возникнуть зрительные ошибки. Эти ошибки показывают, что в процессе введения зрительной информации в кратковременную память информация переходит в акустическую форму. Однако при этом эксперименте ис-

369


Повторение

пытуемому никогда не предлагали воспроизвести материал устно -он видел буквы, когда ему их предъявляли, и его просили записать эти буквы.

Единица,

Акустические ошибки. Эта кон-      подлежащая

эвгюминвнию

цепция дала толчок огромному количеству экспериментов и теоретических построений. Вначале подобного рода наблюдения казались естественными и очевидными. Большинство людей "слышит" себя, как если бы они произносили вслух то, что они читают. Если мы произносим про себя слова и фразы, то не естественно ли, что мы должны и запоминать не изображения, а звуки? Но что же представляет собой это "произнесение слов"? Хотя вы и слышите себя, но это — внутреннее прослушивание беззвучной речи.

Является ли внутренняя речь совершенно необходимой для речевых процессов? Если это так, то что можно оказать о людях, глухих от рождения? Они овладевают чтением, явно не нуждаясь в том, чтобы преобразовывать видимые слова в слышимые.

А вот еще вопрос: действительно ли упомянутые ошибки зависят от звучания произнесенных слов или, может быть, они являются артикуляционными?...

<...>Возникает еще один вопрос: почему вообще необходимо акустическое кодирование? <...>

Совершенно очевидно, что нет нужды преобразовывать в слова все, что мы видим. Но в представлении о том, что вводимый в систему материал переводится в какую-то единую форму, заложен здравый смысл. Следует признать необходимость некоторого единообразия вводимого материала. Безусловно, глупо было бы хранить мельчайшие детали каждого отдельного сигнала. Неважно, произнесено ли предложение медленно или поспешно, держим ли мы печатный текст прямо перед собой или под каким-то углом. Это несущественные физические вариации: запоминанию подлежит смысл слов, а не их внешний вид. <...> Не разумно ли было бы, чтобы те же механизмы, которые игнорируют такие мелкие вариации, как угол, под которым видны буквы, устраняли и другие детали?

<...> Проблема установления смысла сенсорных сигналов очень сложна. Ясно, однако, что процесс мышления должен оказывать влияние на какое-то внутреннее кодирование - кодирование, отражающее смысл обдумываемого материала, а не его физическое воплощение. Чтобы контакт с информацией, хранящейся в долговременной памяти, был наиболее эффективным, полезно было бы преобразовывать всю информацию в одну и ту же общую форму.

Повторение. Значение внутренней речи проявляется и в другой форме. Предположим, что вам нужно запомнить список имен или номер телефона. Обычно, когда необходимо удержать информацию более чем на несколько секунд, часть ее теряется, если не повторять ее сознательно несколько раз. Это мысленное повторение "про себя" материала, подлежащего запоминанию, выполняет две основные функции: во-первых, оно обеспечивает удержание материала в кратковременной памяти в течение неограниченного отрезка времени; во-вторых, оно, очевидно, способствует переводу материала из кратко-

 Долговременная память

[Забывание]*

Рис. 6

временной памяти на более длительное хранение в долговременную память.

Удержание материала в кратковременной памяти посредством повторения осуществимо только в том случае, если количество подлежащего удержа-нию материала невелико. Хотя повторение может помочь удержать материал, оно не в состоянии увеличить объем системы памяти. Процесс повторения как бы просто подхватывает слабый, стирающийся след сигнала и освежает его, вновь вводя его таким образом в кратковременную память. Именно так изображено повторение на рис. 6: оно образует как бы петлю, выходящую из кратковременной памяти и вновь входящую в нее. Если же нужно повторить слишком большой материал, то его повторение не завершится вовремя Последняя его часть сотрется, прежде чем до нее дойдет очередь в процессе повторения.

С какой скоростью может идти повторение? Внутренняя речь имеет почти такую же скорость, как и внешняя. Чтобы определить скорость внутренней речи, возьмите карандаш и считайте в уме (т.е. беззвучно) как можно быстрее от одного до десяти. Дойдя до 10, начните снова, одновременно сделав пометку на бумаге. Повторяйте это в течение ровно 10 с, а затем сосчитайте пометки. Сколько вы насчитали? Если вы дошли до 82, значит, вы повторяете 8,2 единицы в секунду. Можете проверить это на другом материале, например используйте буквы алфавитах...>

Забышнме. Как происходит исчезновение материала из кратковременной памяти? Тут возможны два пути: забывание может быть результатом интерференции другого материала или просто результатом постепенного стирания следов временем. Рассмотрим обе эти возможности.

Забывание как следствие интерференции. При рассмотрении этого процесса мы допускаем, что кратковременная память может вместить ограниченное число единиц. Это можно представить себе по-разному. Например, можно рассматривать кратковременную память просто как ряд ячеек где-то в мозге. Любой предъявленный материал подвергается обычной переработке в сенсорной системе и интерпретируется на разных уровнях механизма распознавания образа. Затем опознанный образ предъявленного материала вводится в одну из пустых ячеек кратковременной памяти. Если число ячеек ограничено, скажем, их семь, то при введении восьмой единицы одна из предыдущих семи должна исчезнуть.

Эта исходная формулировка ограниченности объема кратковременной памяти предполагает, что забывание вызывается интерференцией со стороны

* На рис. 6 добавлена стрелка "Забывание" согласно оригинальной версии данной модели, предложенной Д.Норманом и Н.Во в 1965 г. (Примечание редакторов-составителей.)

370


вновь предъявленных единиц, так как каждое новое предъявление приводит к утрате одного старого. (Это, конечно, происходит только после того, как кратковременная память заполнена.) Эта модель кратковременной памяти в виде автомата с ячейками слишком проста, чтобы дать четкое представление о процессе; например, из нее следует, что всегда будет удерживаться ровно семь единиц, не более и не менее, и что данная единица либо отлично запоминается, либо совершенно забывается. Однако можно легко модифицировать модель, с тем чтобы снять эти возражения. <...>

Образ какой-то единицы в памяти — это ее след. Это тот сигнал, который мы пытаемся припомнить на фоне других образов, запечатлевшихся в памяти, т. е. шума. Чем яснее след в памяти, тем легче его расшифровать. <...>

Каким же образом слабеет интенсивность следов памяти? Согласно данной теории, устойчивость памяти зависит от числа введенных в нее единиц. Представим себе, что при первоначальном введении в память некой единицы образуется след с интенсивностью А. Предъявление каждой новой единицы заставляет интенсивность следов всех предыдущих единиц снижаться на некоторый постоянный процент от их исходной силы. Если эту долю интенсивности следа выразить через коэффициент забывания / if, очевидно, представляет собой некоторое число между 0 и 1), то можно проследить судьбу какой-то единицы (назовем ее критической единицей) по мере предъявления нового материала.

Когда единица предъявляется впервые, интенсивность ее следа равна А.

Когда предъявляется еще одна единица, интенсивность следа критической единицы падает до Af. Когда предъявляется вторая новая единица, интенсивность следа критической единицы падает до (Af)f, или Af2.

Если некоторое число интерферирующих единиц (:) было предъявлено после предъявления критической единицы, интенсивность критической единицы будет равна Af', т. е. интенсивность следа памяти убывает по геометрической прогрессии в зависимости от числа предъявленных единиц.

Забывание как следствие постепенного стирания следов временем. Второй причиной, которая может привести к ограничению объема кратковременной памяти, является процесс, зависящий от времени: чем дольше единица остается в памяти, тем слабее она становится, пока наконец не исчезнет полностью. В этом случае само по себе время играет решающую роль в исчезновении материала из памяти, подобно тому как это происходит при разрядке конденсатора или при радиоактивном распаде. В остальном это очень напоминает вышеизложенную теорию интерференции. <...>

Причина забывания — время или интерференция? Чтобы провести решающий тест для оценки двух соперничающих теорий, нужно сначала предъявить испытуемому материал, а затем обеспечить условия, при которых он не будет делать ничего до момента проверки запоминания. Согласно теории стирания следов временем, в этом случае материал будет забыт. Теория интерференции такой утери не предполагает. Трудность подобного эксперимента заключа-

 ется в обеспечении того, чтобы испытуемый "ничего не делал". Если ему действительно больше нечего делать, он повторяет предъявленный ранее материал. Отличное запоминание в подобном эксперименте может равным образом объясняться как повторением, так и отсутствием интерференции, и результаты эксперимента не докажут ничего. Если воспрепятствовать повторению, дав испытуемому какое-либо другое задание, то это может вызвать интерференцию, и плохое запоминание также ни о чем не будет говорить, поскольку исчезновение материала может равным образом объясняться как стиранием следов временем, так и влиянием интерференции.

Один из способов постановки такого эксперимента - дать испытуемому задание настолько сложное, что он не сможет повторять материал, подлежащий запоминанию, и вместе с тем настолько отличающееся от этого материала, что оно не вызовет интерференции. Одним из таких заданий может быть различение слабого сигнала на фоне шума. Таким образом, если испытуемому сначала предъявляют ряд букв для запоминания, затем на 30 секунд дают сложную задачу по различению сигнала, а после этого проверяют запоминание букв, то создается возможность избежать как повторения, так и интерференции.

Результаты подобных экспериментов показывают, что следует найти какой-то компромисс между двумя предложенными объяснениями. Спустя 30 секунд после предъявления материала, подлежащего запоминанию, испытуемые помнят его почти безукоризненно, без каких-либо признаков стирания временем. Сначала кажется, что этот результат подтверждает правильность теории интерференции. Но это еще не все. По прошествии 30 секунд память становится настолько хрупкой, что даже незначительная интерференция разрушает ее. По истечении 30 с, очевидно, происходит какое-то изменение памяти - не изменение способности припомнить введенные единицы, а изменение их чувствительности к интерференции. Одно из объяснений может заключаться в том, что интенсивность следа действительно очень снизилась, но все же выделяется на фоне шума. Однако достаточно любого вмешательства, чтобы либо интенсивность следа понизилась ниже уровня шум. либо уровень шума повысился и подавил след (Ат-киысон и Шифрин, 1971).

Как это часто случается, когда для объяснения какого-либо явления предлагают две теории, истина, возможно, лежит где-то посредине. Очевидно, забывание в процессе кратковременной памяти вызывается и разрушением с течением времени и интерференцией в результате предъявления нового материала. <...>

От кратковременной к долговременной памяти

Представьте себе, что вам сообщают номер телефона или представляют кого-то. В течение нескольких секунд вы знаете номер или имя, но затем след их полностью стирается. Материал прекрасно укладывается в кратковременной памяти, но, по-видимому, так и не переходит в долговременную память. Различие между точным запоминанием материала,

371


1.

Стол

Час

Грач

Век

Соль

Грач

2.

Дверь

Нож

Бур

Полк

Где

Пир

3.

Жар

Пить

Вял

Ключ

Матч

Шут

4.

Пядь

Дом

Чан

Твой

Петь

Класс

5.

Штык

Винт

Джаз

Пень

Лук

Свой

6.

Сор

План

Брат

Блеск

Ешь

Жил

7.

Конь

Крыть

Зонт

Шифр

Льнуть

Мель

8.

Ток

Прочь

Боль

Мыть

Сын

Шарф

9.

Рубль

Жечь

Столб

Знай

Люк

Вспять

10.

Зоб

Двор

Чай

Шкаф

Треп

Смотр

11.

Дед

Щель

Смех

Скальд

Пол

Холл

12.

Уж

Нос

Рев

Шлем

Сметь

Трель

13.

Блин

Грязь

Штамп

Груб

Трон

Край

14.

Лес

Ком

Свист

Грызть

Лес

Мысль

15.

Шнур

Аут

Пляж

Сеть

Рой

Тролль

16.

Темь

Красть

Часть

Плыл

Лось

Жди

17.

Лист

Смять

Снег

Груз

Вой

Блеск

18.

Шпик

Черств

Шаль

Смел

Торг

Злость

19.

Гусь

Мяч

Змей

Бланк

Кисть

Свет

20.

Зонт

Кость

Гнев

Пыль

Пик

Воз

100-

еще находящегося в кратковременной памяти, и скудной, обедненной памятью об остальном материале можно легко показать.

Вас просят заучить список слов, не связанных между собой. Каждое подлежащее заучиванию слово предъявляют по отдельности. Оно либо вспыхивает на экране, либо четко и ясно произносится. На восприятие дается ровно 1 секунда, а затем предъявляется следующее слово. Наконец, после того как предъявлено 20 слов, испытуемого просят припомнить все, что он может. Проделайте этот эксперимент с 20 словами из таблицы. Если вы попробуете выполнить его сами, это поможет вам почувствовать, что значит участвовать в подобном эксперименте, и вам будет легче разобраться в последующем анализе.

Большинство испытуемых, выполняющих это задание, считают выгодным как можно скорее воспроизвести последние из предъявленных слов, прежде чем пытаться вспомнить что-нибудь еще. Последние слова как бы находятся в своего рода "резонаторе", во временной памяти, из которой легко извлечь слова только при отсутствии помех. Если при этом идет разговор или если испытуемый пытается сначала припомнить другие слова, то содержимое "резонатора", исчезает. Этот "резонатор", конечно, не что иное, как кратковременная память. Большинство испытуемых быстро приобретают навык немедленно опустошать кратковременную память, прежде чем перейти к другим словам.

Один из способов анализа результатов заключается в том, чтобы перенумеровать слова в порядке их предъявления и обозначить вероятность их воспроизведения в зависимости от их положения в списке. В результате подобного анализа мы получим кривую "место в списке — припоминание" (рис. 7). В этом случае предъявлялся список из 30 слов; указан процент случаев припоминания каждого из них с учетом положения слова в списке. Приведенная кривая построена по данным эксперимента, который провел Б.Мэрдок в 1962 г. Девятнадцати испытуемым читали список из 30 не связанных между собой слов

Тяблнцв

 5       10      15      20      25      30 Место в списке Рис. 7

со скоростью одно слово в секунду. По окончании каждого списка им давали 1,5 мин для записи в любом желаемом порядке тех слов, которые они запомнили. Через 5-10 с, после того как они кончали запись, им читали новый список. Эту процедуру повторяли 80 раз (в течение четырех дней, так что за один раз давали только 20 списков).

Кривая "место в списке — припоминание" представляет большой интерес для психологов. На самом деле это не единая кривая, и ее следует разделить на две части, как показано на рис. 8. Слова в конце списка запоминаются лучше, чем остальные. Последняя единица запоминается в 97% случаев. Поэтому правый конец кривой показывает припоминание из кратковременной памяти, а остальная ее часть отражает иной процесс - извлечение информации из долговременной памяти. <...>

Каким образом мы узнаем это? Прежде всего некоторые процедуры оказывают влияние только на один из видов памяти. Например, если предъявление слов замедлить и давать на каждое слово 2 с вместо одной, то получаются, результаты, сходные с показанными на рис. 9. В части кривой, относящейся к кратковременной памяти, изменений нет. В результатах же, относящихся к долговременной памяти, наблюдается улучшение. <...>

Очевидно, дополнительное время дает испытуемым возможность дольше работать над материалом и повторять его, выводя таким образом большее количество информации в долговременную память; на кратковременную же память дополнительное время не влияет. Изменяя число предъявляемых единиц и скорость их предъявления, можно получить семейство кривых (рис. 10), которое вновь подтверждает, что компонент кратковременной памяти одинаков для всех кривых, тогда как части, относящиеся к долговременной памяти, различны.

Можно продемонстрировать и обратное явление — факторы, влияющие не на долговременную, а на кратковременную память. Очевидно, для этого необходимо предотвратить немедленное припоминание испытуемыми слов из кратковременной памяти в конце эксперимента. Для этого, после того как испытуемым предъявлен весь список, им дают трехзначное число и просят вести "обратный счет тройками" <...>

372


40

100 г

80

60

40

5 О

с а.

20

20

15

0 5 10

Место в списке

Рис. 8

1 - 20 единиц, по 2 секунды на каждую; И   - 20 единиц, по 1 секунде на каждую

100 * 80

i  60 я

X

I АО

о

с

а 20 ://Р/о9т°9,РЯ99ооРрРР°Р"^

-уУУ/sVДолговременная память

10

20

15

0

25       30

 100 г-

60

я

X

Iго

S

а

 5 10 Т5 20 25

Место в списке

Рис.10

I ~ 10 единиц, по 2 секунды на каждую; II - 15 единиц, по 2 секунды на каждую; III - 20 единиц, по 2 секунды на каждую; IV - 20 единиц, по 1 секунде на каждую; V - 30 единиц, по 1 секунде на каждую; VI - 40 единиц, по 1 секунде на каждую

10 слое

20 слое

30 слов

г\    *.о"   "Л- Acj&

100

80

1

х

I о с

а

с

60

Кратковремен-

40

20

10       15       20       25       50

Кратковременная Лалговремеиная   , i u дотощятшшя

0 5        10       15       20       25

Место в списке

Рис. 9

Припоминание из кратковременной памяти исчезает (Постмсн и Филлипс, 1965). Проще всего убедиться в этом, проделав такой эксперимент. Возьмите 20 слов из таблицы и прочитайте их со скоростью одно слово в секунду. Дойдя до конца списка, начните обратный счет, вычитая изкакого-нибудь произвольно выбранного числа, скажем из 978, тройки. Веди-

 0 5 Ю 15 20 25 30

Место в списке

Рис. 11

те счет как можно быстрее примерно в течение 20 с. За это время ваша кратковременная память полностью сотрется.

Результаты подобного эксперимента показаны на рис. 11. Обратите внимание на то, что последняя часть кривой совершенно выравнивается — кратковременная память отсутствует.

В таких экспериментах перед испытуемыми ставится трудная задача. Предполагается, что они должны очень внимательно относиться к каждому предъявляемому слову, повторять его и сознательно стремиться заучить как можно больше слов. При отсутствии такого сознательного стремления лишь очень небольшая часть предъявленной информации будет передана в долговременную память. Что произойдет, если испытуемые не будут стараться запомнить предъявленный им материал, если они будут уделять ему недостаточно внимания? Учитывая все сказанное, можно предположить, что при этом в постоянную память ничего не попадет — заучивание не осуществится.

Совершенно очевидно, что в интерпретации введенного материала важнейшую роль играют процессы внимания.

373


7. Сенсорные регистры: основные методы и результаты

исследований

Р.Клацки

СЕНСОРНЫЕ РЕГИСТРЫ * Слуховой регистр

Если бы не было иконических образов, мы могли бы "видеть" зрительные стимулы лишь до тех пор, пока они остаются у нас перед глазами. Нам часто не удавалось бы распознавать быстро исчезающие стимулы, так как распознавание требует известного времени, иногда более длительного, чем то, в течение которого мы можем видеть стимул. Посмотрим теперь, что случилось бы, если бы не было эхоичес-кой памяти - сенсорного регистра для слуха. Путем аналогичных рассуждений мы приходим к выводу, что мы могли бы тогда "слышать" звуки лишь до тех пор, пока они звучат. Но такое ограничение привело бы к весьма серьезным последствиям: у нас возникли бы большие трудности с пониманием устной речи. Для иллюстрации этого Найссер (Neisser, 1967. С. 201.) приводит следующий пример: иностранцу говорят No, not zeal, seal (Нет, не усердие, а тюлень!). Найссер отмечает, что иностранец ничего не мог бы понять, если бы он не смог удержать в памяти z из слова zeal достаточно долгое время, чтобы сравнить его с s в слове seal Нетрудно найти и другие примеры пользы эхои-ческой памяти. Мы не смогли бы уловить вопросительной интонации в фразе Вы пришли?, если бы первая ее часть не была доступна для сравнения в момент звучания второй. Вообще, поскольку звуки имеют известную длительность, должно существовать какое-то место, где бы их компоненты могли удерживаться в течение какого-то времени. Таким местом служит сенсорный регистр для слуха.

Существование эхоического образа было продемонстрировано в эксперименте, аналогичном демонстрации иконического образа в опытах Сперлинга. Испытуемые в этом эксперименте (Moray а. о., 1965) выступали в роли "четырехухих"людей, т. е. они прослушивали одновременно целых четыре сообщения, поступавших по отдельным каналам. Отклонившись несколько в сторону, поясним, что канал означает источник информации, в данном случае — звука. Это понятие, может быть, знакомо вам, если у вас есть стереофонический проигрыватель. В нем обычно имеется два динамика, которые несколько по-разному воспроизводят исполняемую музыку. Аналогичным образом можно сконструировать четырехканальную систему для проведения упомянутого выше эксперимента. Один способ состоит в том, чтобы установить четыре громкоговорителя и поместить испытуемого посередине между ними. Другой способ - использовать наушники, разделив каждый наушник так, чтобы к нему было подключено два источника

* Клацки Р. Память человека.Структуры и процессы. М.: Мир, 1978. С. 44-52.

 звука. Морэй и его сотрудники нашли, что обе системы — четыре репродуктора или "разделенные" наушники — примерно одинаково эффективны. Для наших целей главное то, что испытуемые могут различать отдельные каналы: когда их просят слушать один определенный канал, они в состоянии это сделать. Они слышат не просто сумбур звуков, а нечто такое, в чем можно различить сообщения, поступающие из разных источников.

Вернемся к "четырехухим людям". В экспериментах Морэя и его сотрудникок каждый испытуемый участвовал в серии проб. В каждой пробе он прослушивал сообщения, поступавшие одновременно по двум, трем или четырем каналам (через репродукторы). Каждое сообщение состояло из 1—4 букв алфавита. Задача испытуемого заключалась в том, чтобы вспомнить эти буквы после того, как он их услышал. В одном варианте опыта он старался припомнить все буквы; это был вариант с полным отчетом. В другом варианте требовался частичный отчет -вроде того, как это было в экспериментах Сперлинга. Сигналом к началу воспроизведения служил не звук, а свет. Испытуемый во время прослушивания держал в руках доску, на которой находились две, три или четыре лампочки, расположенные в соответствии с размещением репродукторов. Спустя 1 с после окончания передачи сообщений одна из лампочек вспыхивала; это служило сигналом, после которого испытуемый начинал воспроизводить буквы, переданные по соответствующему каналу, т. е. давал частичный отчет. Морэй и его сотрудники нашли, что при частичном отчете процент припоминания был выше, чем при полном, независимо от числа используемых каналов и числа букв, передаваемых по одному каналу. Из этого, как и из экспериментов Сперлинга, можно сделать вывод, что непосредственно после предъявления букв (спустя 1 с) память содержала о них больше информации, чем в последующий период. По-видимому, эта информация была представлена в форме, являющейся слуховым аналогом иконического образа, т. е. в форме эхоического образа.

Зная о существовании эхоической памяти или по крайней мере предполагая его, мы можем задать вопрос: как долго сохраняется в ней след звукового стимула? Ответ на этот вопрос неясен: оценки продолжительности удержания информации в эхоической форме сильно варьируют. Одна из этих оценок основана на результатах исследований Дарвина, Тер-ви и Кроудера (Darwin a. о., 1972), которые, подобно Морэю и его сотрудникам, пользовались методом частичного отчета. Дарвин и его коллеги давали испытуемым прослушивать списки, состоявшие из трех элементов (букв или цифр); три таких списка передавались одновременно по трем каналам. Испытуемый воспроизводил либо все элементы, которые он смог запомнить (вариант с полным отчетом), либо, подчиняясь зрительному сигналу, называл элементы, поступавшие по одному определенному каналу (вариант с частичным отчетом). Этот сигнал

374


подавался спустя 0, 1, 2 или 4 с после окончания передачи сообщения. Результаты этого эксперимента представлены на рис. 1; из приведенного графика видно, что при небольших задержках (до 2 с) точность воспроизведения в варианте с частичным отчетом намного выше, чем при полном отчете, но при задержке сигнала до 4 с эффективность при частичном отчете снижалась. Это указывает на то, что в эхоической памяти, которая, как мы предполагаем, обусловливает высокую эффективность частичного отчета (точно так же, как и в аналогичном опыте со зрительными стимулами), информация сохраняется примерно в течение 2 с.

В других экспериментах, проведенных с целью определить длительность удержания эхоического образа, испытуемым предъявляли звуки, которые нельзя было идентифицировать без предъявляемого вслед за ними "ключа". При этом исходили из предположения, что ключ может помочь испытуемому идентифицировать звук только в том случае, если в момент предъявления ключа в эхоической памяти еще сохраняется след этого звука. Постепенно увеличивая интервал между звуком и ключом и определяя максимальную задержку, при которой ключ лее еще облегчает идентификацию звука, можно оценить длительность сохранения информации в эхоической памяти. Если ключ помогает идентифицировать звуки, то информация, значит, еще хранится, а если он перестает помогать — эхоическая информация, по-видимому, исчезла (или по крайней мерс исчезла настолько значительная ее доля, что даже ключ оказывается бесполезным). Как и следовало ожидать, по мере увеличения интервала между первоначальным звуком и ключом последний обычно становится все менее и менее эффективным: очевидно, след звука в эхоической памяти постепенно угасает.

5,0

1*.б

4,0

2 4

Задержка, с

Рис. 1. Число элементов, воспроизводимых в эксперименте с частичным отчетом после предъявления слуховых стимулов, в зависимости от длительности задержки сигнала к воспроизведению (Darwin а. о., 1972). Показана также эффективность воспроизведения при полном отчете

Рассмотрим, например, что происходит с испытуемым, когда он прислушивается к определенному слову на фоне заглушающего шума, который действует

 примерно так же, как атмосферные помехи при приеме радиопередачи (Pollack, 1959). Испытуемый не может сразу разобрать это слово из-за шума. Спустя некоторое время после предъявления слова испытуемому предлагают пробу с двухальтернативным вынужденным выбором. Проба состоит в зрительном предъявлении ему двух слов - того, которое он слышал, и какого-нибудь другого (дистрактора) - с просьбой указать, какое из них он слышит вторично. Одно из этих слов выполняет роль ключа, о котором говорилось выше. Оно должно помочь испытуемому понять предъявленное ранее слово — в той мере, в какой испытуемый еще помнит услышанный им звук.

В этом и в других сходных по форме экспериментах (см., например, Crossman, 1958; Guttman a. Julesz, 1963) максимальная задержка, при которой ключ помогает идентификации, а тем самым и оценка длительности сохранения информации в эхоической памяти варьируют от 1 с до 15 мин — диапазон весьма широкий. Ввиду таких расхождений в оценках трудно определить, сколько же времени звуки удерживаются в слуховом регистре. Что касается таких высоких оценок, как 15 мин, то здесь возникают некоторые сомнения в их достоверности. Эти оценки основаны на предположении, что испытуемый все еще удерживает в памяти первичный, неидентифицированный след звука, когда ему предъявляют ключ, и что он использует этот ключ для идентификации звука. Возможно, однако, что испытуемый на самом деле уже произвел частичную идентификацию. Например, он размышляет "Слово начиналось со звука с и состояло, кажется, из двух слогов". Теперь он помнит уже не просто звук, а свое словесное описание этого звука и может легко удержать это описание в памяти на протяжении 15 мин. Тогда не удивительно, что и после значительного перерыва испытуемый, получив ключ "Это либо "сурок", либо "понять", идентифицирует услышанное слово. По всей вероятности, 15-минутное сохранение эхоических следов можно объяснить именно такой частичной идентификацией. Вместе с тем упомянутое расхождение в оценках, может быть, отчасти отражает действительные различия во времени подлинного эхоического хранения, зависящие от различий в характере предъявляемых стимулов и в условиях эксперимента.

На сенсорном уровне следы звуков обычно сохраняются дольше, чем зрительные образы. Этот факт был использован для объяснения так называемых эффектов модальности (Crowder a. Morton, 1969; Morton, 1970; Murdock a. Walker, 1969). Один из примеров эффекта модальности можно видеть на кривых зависимости частоты свободного припоминания от места в ряду. При зрительном предъявлении списка слов (когда испытуемый видит слова) получаются несколько иные результаты, чем при слуховом предъявлении слов (когда он их слышит). Различие касается концевого участка кривой. При слуховом предъявлении процент припоминания для слов, стоящих в конце списка, выше, чем при зрительном, тогда как в начальном участке кривой такого различия нет. Иными словами, несколько последних элементов списка запоминаются лучше, когда испытуемый слышит их, чем когда он их видит. Это и есть эффект модальности.

375


Влияние модальности на вспоминание объясняют различной длительностью сохранения следов в эхоической и иконической памяти. При этом указывают на то, что если список был предъявлен в слуховой форме, то информацию о самых последних элементах списка можно извлечь из эхоической памяти (это возможно благодаря тому, что информация относительно звучания этих элементов сохраняется в течение нескольких секунд, т. е. на протяжении всего интервала между их предъявлением и вспоминанием), а иконическая информация о тех же самых элементах при их зрительном предъявлении удерживается недостаточно долго, чтобы создать какую-либо основу для их воспроизведения. Таким обратом, слуховое предъявление обладает явным преимуществом.

Такое объяснение эффектов модальности подкрепляется данными, полученными при разной скорости предъявления элементов (Murdock a. Walker, 1969): различия между воспроизведением после слухового и зрительного предъявления при больших скоростях выражены сильнее, чем при малых. Именно таких результатов следовало ожидать, если объяснять эффекты модальности особенностями сенсорных регистров. Ведь при большой скорости интервал между предъявлением элемента и его припоминанием короче, чем при малой; таким образом, времени для угасания следов меньше, и поэтому в момент начала припоминания списка, предъявленного в слуховой форме, в эхоической памяти находится больше элементов, что создает преимущество для их припоминания. В отличие от этого на удержание и конического образа скорость предъявления не оказывает существенного влияния (отчасти из-за быстрого стирания иконических следов, а отчасти потому, что при высоких скоростях последующие зрительные стимулы могут стирать те, которые им предшествовали); поэтому при больших скоростях число элементов, удерживаемых в иконической памяти после зрительного предъявления, не возрастает и не создается преимущества для их припоминания. Таким образом, слуховая модальность выигрывает от быстрого предъявления больше, чем зрительная.

Из всех этих рассуждений относительно эффектов модальности вытекает, что в эхоической памяти может одновременно сохраняться несколько слов из списка, предъявленного в эксперименте со свободным припоминанием. А это означает, что каждое новое слово не стирает слова, которые ему предшествовали. Возникает вопрос: происходит ли вообще стирание эхоического образа? Ответ на этот вопрос зависит от того, что мы будем понимать под стиранием. Если под стиранием иметь в виду нечто эквивалентное стиранию зрительного образа, т. е. подлинную замену одного стимула другим, который за ним следует, то ответ, пожалуй, будет отрицательным. Вряд ли можно думать, что звук, непосредственно следующий за предъявлением какого-либо другого звука, эффекткьно элиминирует его. Мы уже отме-™™' что- поскольку звуки следуют друг за другом во времени, должен существовав какой-то механизм для их удержания. Наша способность распознавать последовательности звуков должна означать, что новые звуки не стирают другие, только что им предшествовавшие. Если бы они их стирали, мы не мог-

 ли бы понять фразу seal, not zeal. <...> Мы вообще не могли бы воспринимать речь, поскольку произнесение даже одного слога требует некоторого времени и нельзя, чтобы вторая его часть стирала первую.

Однако и в эхоической памяти все же, видимо, существует какое-то явление, подобное стиранию. Новые звуки могут в некоторой степени маскировать или уменьшать длительность хранения звуков, предъявленных ранее (Massaro, 1972). Это явление лучше называть интерференцией, чтобы отличать его от быстрого и полного стирания, более четко выраженного в иконической памяти. Эта эхоическая интерференция сходна с эффектом светлого поля, предъявлявшегося в экспериментах Сперлинга после набора букв, - она уменьшает время сохранения следов, но не уничтожает их сразу.

80

Контроль

3

С приетаакой

$   «о

о

т    40

01 234567

Место стимула в списке

Рис. 2. Влияние слуховой "приставки" на припоминание последовательности при небольшом списке элементов. При наличии приставки частота ошибок возрастает по сравнению с контролем, особенно при воспроизведении последних элементов списка.

Один из способов, позволяющих продемонстрировать эхоическую интерференцию, - это "эффект приставки". Из двух кривых (рис. 2) одна отражает число ошибок при воспроизведении различных элементов в зависимости от их положения в небольшом ряду, предъявляемом на слух. Другая кривая отражает результаты, полученные при добавлении к этому ряду цифры "нуль" в качестве приставки. Хотя испытуемые никак не должны были реагировать на нуль и знали о том, что он появится, припоминание в этом случае было гораздо менее эффективным, чем в контрольном опыте, когда за элементами не следовал нуль.

Эффект приставки объясняли тем, что добавление приставки мешает сохранению эхоических следов {Morton, 1970): звук, который испытуемый слышит при произнесении слова "нуль", разрушает информацию, которая уже находилась в эхоической памяти и могла бы помочь припоминанию элементов ряда. В самом деле, при наличии приставки частота верного воспроизведения снижается до уровня, соответствующего вспоминанию при зрительном предъявлении ряда; это говорит в пользу того, что утрачивается именно информация, находившаяся в эхоической памяти, т.'с. та, которая создает эффект модальности.

Степень интерференции, создаваемой приставкой, варьирует в зависимости от соотношения последней с предшествующими звуками (Morton а. о..

376


1971). Если, например, список элементов зачитывает мужской голос, а приставку - женский, то эффект приставки бывает выражен слабее, нежели в тех случаях, когда и список и приставка произносятся одним и тем же голосом. Если приставка произносится гораздо громче, чем элементы списка, то эффект ее опять-таки снижается. Эти примеры позволяют предполагать, что в тех случаях, когда приставка отличается по звучанию от элементов списка, создаваемая ею интерференция выражена слабее.

Приведенные объяснения различий, зависящих от модальности, и эффекта приставки вызвали ряд возражений. В случае эффектов, создаваемых приставкой, одна трудность связана с тем, что такие эффекты возникают и в зрительной сфере. Найссер и Канеман (см. Kahneman, 1973) просили испытуемых вспоминать короткие ряды цифр, предъявлявшиеся им зрительно в течение 0,5 с. Иногда в конце списка ставился нуль, который испытуемые не должны были вспоминать (ряд цифр при этом имел вид 1375260 в

 отличие от ряда 137526, без приставки). В этом случае приставка оказывала такое же действие - воспроизведение ухудшалось, хотя ряды были хорошо видны и испытуемые знали, что они не должны обращать внимания на приставку.

В отличие от эффектов слуховых приставок эффекты зрительных приставок трудно объяснить свойствами сенсорной памяти. Канеман (Kahneman, 1973) высказал предположение, что все эффекты приставок обусловлены процессами, следующими за сенсорной регистрацией, которые организуют зарегистрированные входные сигналы в группы. Поскольку при такой группировке "нуль", т. е. приставка, не может быть отделен от остальных цифр, особенно если его произносит тот же голос, его приходится включать в какую-нибудь группу, а это включение затрудняет вспоминание элементов ряда. Таким образом, Канеман относит эффект слуховой приставки к явлениям, независимым от механизмов стирания информации в эхоической памяти.

377


8. Кратковременная память: основные методы и результаты исследований

Р.Клацки

КРАТКОВРЕМЕННАЯ ПАМЯТЬ:

ХРАНЕНИЕ И ПЕРЕРАБОТКА

ИНФОРМАЦИИ*

Структурирование и емкость КП

Мы уже отметили один из основных фактов, касающихся КП: ее емкость ограничена; количество информации, которое может храниться в ней одновременно, не должно превышать известного предела. Данные об этом получены главным образом при определении объема непосредственной памяти, когда испытуемому сначала предъявляют короткий список элементов (например, РАБОТА, МЫШЬ, ПАДЕНИЕ, СОЛЬ, ДИСК, ПЛАТЬЕ, КНИГА), а затем просят припомнить их. При малом числе элементов выполнение этой задачи не составляет труда и испытуемый точно воспроизводит список. Но если число их превышает 7, большинство испытуемых начинает допускать ошибки. Число элементов, которые испытуемый может припомнить, не делая ошибок, называют объемом памяти, и его истолковывали как предельное количество информации, которое может вместить КП. Предполагается, что КП может одновременно удерживать около семи элементов, поэтому именно такое число их испытуемый может воспроизводить без ошибок. При большем числе предъявленных элементов некоторые из них не могут удерживаться в КП и испытуемый не сможет их припомнить, что приведет к ошибкам.

Объем непосредственной памяти можно определить как равный примерно семи словам; но он равен также семи буквам (если эти буквы не образуют слов) или семи бессмысленным слогам. Иначе говоря, объем памяти выражается не в каких-то определенных единицах — словах, буквах или слогах, а равен примерно семи любым предъявленным элементам. Таким образом, испытуемый может запомнить 7 букв, если они не складываются ни в какие определенные структуры (X, П, А, Ф, М, К, И), но способен запомнить гораздо больше букв, если они образуют 7 слов. Это происходит потому, что он может перекодировать последовательность из многих букв в ряд более крупных единиц, если эта последовательность образует осмысленные слова. Такое перекодирование - объединение отдельных стимулов (букв) в более крупные единицы (слова) — называют структурированием (chunking). Соответственно образующиеся при этом единицы называют структурными единицами (chunks). Этот термин был введен Миллером (Miller. 1956), которому принадлежит также ставшая ныне знаменитой фраза о том, что объем

* Клацки Р. Память человека.Структуры и процессы. М.: Мир, 1978. С. 92-93, 96-97, 133-139, 141-149.

 памяти, измеренный в структурных единицах, равен "Магическому Числу Семь плюс или минус два".

Миллер обсуждал некоторые другие объемы, соответствующие этому "магическому" диапазону чисел от 5 до 9, однако в связи с нашей темой особенно существенны его представления о КП: объем кратковременной памяти измеряется в единицах, которые могут очень широко варьировать по своей внутренней структуре. Единица емкости КП соответствует одной структурной единице, а структурная единица — вещь довольно изменчивая, она содержит в зависимости от обстоятельств различное количество информации.

Одно из затруднений, связанных с концепцией структурной единицы, заключается в том, что его определение вводит нас в замкнутый круг: с одной стороны, мы определяем структурные единицы как элементы, которых в КП может находиться около семи, а с другой стороны — утверждаем, что объем КП соответствует семи структурным единицам. Иными словами, объем КП равен семи таким единицам, которых в ней помещается семь штук. Смысла в этом мало, и нужно, очевидно, найти способ определить структурную единицу как-то иначе. Конечно, довольно часто есть возможность определить характер структурной единицы по-другому. Допустим, что мы предъявляем испытуемому в виде последовательного ряда буквы, образующие несколько трехбуквенных слов (например, К, О, Т, Б, О, Р, В, А, Л). При этом может оказаться, что испытуемый способен запомнить примерно 21 букву (составляющие 7 слов) и воспроизвести их в пробе на непосредственное припоминание. В таком случае одна структурная единица соответствует одному слову, если принять, что одна единица — это такой элемент, которых испытуемый может запомнить семь. Однако, поскольку нам известны слова, одна структурная единица соответствует также одному слову. Иначе говоря, мы могли бы заранее предсказать, что испытуемый сможет запомнить 21 букву (а не 7), потому что в дан ном случае структурной единицей является слово. Таким образом, два способа определения структурной единицы — на основе объема памяти и на основе наших представлений о том, что соответствует единице, — согласуются между собой. <...>

Процесс структурирования

Как мы убедились, КП - не склад, куда помещают разные вещи и где их просто хранят без разбора, а система, в которой информация может подвергаться различным воздействиям и храниться в разнообразных формах. Очевидно, что при структурировании материала в КП используется информация, хранящаяся в ДП, - например, сведения о правильном написании слов. Информация из ДП позволяет придать некоторую структуру набору внешне не связанных между собой элементов; без этого образование структурных единиц было бы невозмож-

378


но. Таким образом, структурирование, подобно повторению, связано с опосредованием.

Исходя из такой характеристики процесса структурирования, можно представить себе, какие условия для него требуются. Во-первых, структурирование обычно происходит в то время, когда информация поступает в КП, а это означает, что объединяемый материал должен поступать в КП более или менее одновременно (было бы трудно объединить три буквы в слово, если бы эти буквы были случайно разбросаны в ряду из 21 буквы). Во-вторых, структурирование должно облегчаться, если объединяемые элементы обладают каким-то внутренним сродством, позволяющим им образовать некую единицу. В частности, если группа стимулов имеет структуру, соответствующую какому-то коду в ДП, то можно ожидать, что эти стимулы сложатся в структурную единицу, соответствующую этому коду.

Боуэр (Bower, 1970, 1972, a; Bower a. Springston, 1970), изучал некоторые из этих аспектов структурирования, видоизменяя способы сочетания предъявляемых элементов и степень их соответствия информации, хранящейся в ДП. В некоторых работах он варьировал группировку букв в буквенных последовательностях. Одним из способов такой группировки было временное разделение. Испытуемые выполняли задачу на определение объема памяти при слуховом восприятии букв. Экспериментатор, называя буквы, разделял их короткими паузами, положение и длительность которых он варьировал. Например, он мог читать ряд букв следующим образом: УФО... ОНФР... ГФ... НРЮ. Испытуемые, прослушавшие такую последовательность, запоминали меньше букв, чем те, которым предъявляли те же буквы, но иначе: УФ... ООН...ФРГ...ФНРЮ, хотя число букв, а также число групп из двух, трех и четырех букв было в обоих случаях одинаковым. Боуэр получил примерно такие же результаты при зрительном предъявлении букв с выделением групп цветом (в приведенных ниже рядах заглавные и строчные буквы были разного цвета):

УФОонфрГФнрю или УФоонФРГфнрю

Как показывают эксперименты Боуэра, знакомые сочетания букв, такие, как акронимы (буквенные сокращения), могут служить основой для структурирования, особенно в тех случаях, когда легко заметить соответствие входных сигналов этим сочетаниям. Структурные единицы могут возникать и при предъявлении более сложного материала, чем списки букв, хотя принципы структурирования остаются теми же. <...>

Эксперименты Познера по сравнению букв

Одна группа данных, говорящих о существовании зрительного кодирования в КП, получена с помощью метода, разработанного Познером (Posner, 1969; Posner а. о., 1969; Posner a. Mitchell, 1967). Исследования Познера дают веские основания полагать, что: 1) после воздействия зрительного стимула зрительная информация может сохраняться в ус-

 ловиях, несовместимых с иконическим хранением; 2) зрительная информация может также поступать на короткое время из ДП. Основной метод Познера состоит в следующем (рис. 1). Испытуемый участвует в длинном ряде проб, каждая из которых продолжается очень недолго. В каждой пробе испытуемому предъявляют две буквы. Он должен сообщить, имеют ли эти буквы одинаковые названия (например, А и А или Б и б) или разные (например, А и Б); испытуемый делает это, нажимая на одну из находящихся перед ним кнопок.

Тип пробы

Что видит испытуемый

Верный ответ

С полным совпадением С совпадением названий «Отрицательная» проба

А А А а А б

«Одинаковые» «Одинаковые» «Разные»

< Время

реакции —»

Рис. 1. Возможные типы проб в экспериментах Познера по сравнению букв

Совершенно очевидно, что это задание - в отличие от большинства рассмотренных прежде - испытуемый может выполнить без всяких ошибок. Поэтому экспериментатора в данном случае не могут удовлетворить такие данные, как просто процент верных и неверных ответов. Зависимой переменной здесь будет время реакции (ВР) испытуемого - время, необходимое ему для того, чтобы после предъявления букв дать ответ — "одинаковые" или "разные". Точнее, ВР — это время между появлением букв и ответом испытуемого.

Теоретически эта величина показывает, сколько требуется времени для соответствующих внутренних процессов. В задании Познера в ВР входит время, необходимое испытуемому для того, чтобы зрительно воспринять буквы, сопоставить их друг с другом, решить, одинаковые они или разные, и нажать нужную кнопку. ВР будет больше или меньше в зависимости от того, сколько времени понадобится испытуемому для выполнения этих действий. Однако использование ВР в экспериментальной психологии не ограничивается задачами такого типа. Этот показатель имеет давнюю историю. Познер заимствовал его из работы Дондерса (Danders, 1862), который предложил "метод вычитания" для использования ВР при изучении психических процессов. Этот метод очень прост. Допустим, что у нас есть два задания, Хк Y, и что в задание У целиком входит все задание X плюс еще некоторый компонент Q (т. е. Y=X+Q). Тогда, измерив ВР для выполнения заданий X и Y, можно вычесть ВР для X из ВР для Y и получить время, необходимое для выполнения компонента Q. Таким способом можно исследовать природу Q, даже если этот компонент нельзя непосредственно наблюдать в отдельности. В более общей форме: используя время реакции, можно выделять отдельные компоненты заданий и исследовать некоторые свойства психических процессов.

Вернемся к экспериментам Познера. Как видно из рис. 1, существуют две ситуации, в которых испытуемый ответит "одинаковые". Он даст такой ответ, если две предъявленные буквы идентичны (например, А и А); мы будем называть это "полным

379


Првдъявление букш

Восприятие и зрительное кодирование букв

совпадением". И он опять-таки ответит "одинаковые", если буквы не идентичны, но имеют одно и то же название (как А и а); это будет "совпадение названий". В остальных случаях испытуемый будет отвечать "разные". (Ответы "одинаковые" и "разные" называют также положительными и отрицательными соответственно.) Как правило, для этих трех ситуаций — с полным совпадением, с совпадением названий и с разными буквами — величины ВР различны. В случае полного совпадения испытуемый обычно отвечает на 0,1 с быстрее (в экспериментах с ВР это очень большая величина), чем в случае совпадения названий или отрицательного ответа. Это позволяет предполагать, что во внутренних процессах, связанных с выполнением таких задач, есть какие-то различия.

Чтобы выяснить, в чем состоят эти различия, следует разбить выполняемую задачу на отдельные компоненты, каждый из которых занимает часть всего затрачиваемого времени. Таким способом мы пытаемся выделить тот компонент или те компоненты, которые занимают дополнительное время в вариантах, отличных от случая полного совпадения. Мы могли бы предположительно расчленить задачу следующим образом: сначала испытуемый воспринимает буквы (зрительно кодирует их); затем он должен назвать их; после этого он решает, имеют ли они одинаковые или разные названия, и наконец, он дает ответ, нажимая на кнопку. Эти операции занимают все время - от начала предъявления букв до ответа. Нет достаточных оснований предполагать, что время, необходимое для восприятия букв, в разных случаях различно; точно так же вряд ли может варьировать и время, затрачиваемое на нажатие кнопки. Скорее всего различия в ВР зависят от времени, необходимого для процессов называния и сравнения. Когда буквы идентичны, на выполнение этих процессов, вероятно, уходит меньше времени, чем если буквы отличаются друг от друга.

По мнению Познера, различия в ВР обусловлены тем, что в случае двух идентичных букв нет нужды называть их. Он полагает, что идентичность их замечается сразу же при зрительном восприятии их физической формы. Только тогда, когда буквы не идентичны, возникает необходимость дать им названия и сопоставить эти названия. Короче говоря, в случаях полного совпадения (А, А) задача сводится к восприятию и зрительному кодированию, сравнению физических образов и даче ответа; в случае же совпадения названий (А, а) или отрицательного ответа (А, Б) она включает восприятие и зрительное кодирование, вербальное кодирование (называние), сравнение названий и дачу ответа. При совпадении названий ответная реакция - ввиду большего числа входящих в нее компонентов - должна занимать больше времени, что и приводит к наблюдаемым различиям ВР. Короче говоря, сопоставление в случаях полного совпадения основано, по мнению Позне-

 

Рис. 2. Схема возможных психических процессов при выполнении задачи на сравнение букв

ра, на зрительной информации, а в случаях совпадения названий — на словесных кодах (рис. 2).

Считая, что в случае полного совпадения сопоставляется зрительная информация, мы тем самым подразумеваем наличие этой информации. Последнее не вызывает сомнений, если две буквы предъявляются одновременно и остаются на виду до тех пор, пока испытуемый не даст ответа, - именно такой случай мы и рассматриваем. Нам, однако, нужны доказательства того, что зрительная информация остается в памяти и после исчезновения стимула. Более того, мы хотим показать, что эта информация содержится не в иконическом образе, а за его пределами, т. е, в КП.

Для того чтобы показать наличие в памяти такой зрительной информации, задачу Познера можно видоизменить, предъявляя две буквы не одновременно, а последовательно. Типичная проба будет состоять в следующем: сначала появляется первая буква, примерно на полсекунды, затем следует меж-стимульный интервал, на протяжении которого испытуемый видит пустое поле, после чего появляется вторая буква.

Испытуемый, как и в прежнем варианте, должен указать, "одинаковы" или "различны" две предъявленные ему буквы. Время реакции определяют в этом случае как промежуток между появлением второй буквы и ответом испытуемого.

В этой задаче первая буква должна еще оставаться в памяти испытуемого, когда он сообщает свой ответ, так как она исчезла с экрана перед межстимульным интервалом. Для сопоставления двух букв

380


550

Совпадение названий

500

должна использоваться информация, находящаяся в памяти. Есть ли доказательства того, что при этом используется именно зрительная информация? Иначе говоря, наблюдается ли в этом варианте опыта сокращение ВР при полном совпадении по уравнению со случаем совпадения названий? На это следует ответить утвердительно, по крайней мере для некоторых условий. Если межстимульный интервал меньше 1 с, то сопоставления при полном совпадении занимают меньше времени, но если он приближается к 2 с, различия в ВР исчезают (рис. 3). Рассуждая таким же образом, как и прежде, можно заключить, что если ВР при полном совпадении меньше, чем при совпадении названий, то для установления полной идентичности букв используется зрительная информация. Поскольку, однако, первая буква в момент сопоставления физически отсутствует, соответствующая зрительная информация должна, очевидно, находиться в мозгу. Таким образом, мы имеем доказательство того, что зрительная информация относительно первой буквы сохраняется в течение примерно 2 с после исчезновения этой буквы. Постепенное исчезновение различия во времени реакции по мере удлинения межстимульного интервала можно объяснить постепенным угасанием в памяти зрительного следа первой буквы.

s

Полное совпадение

450

S Я1 к п ф

41

400-

а ш

0 1 2

Межстимульный интервал, с

Рис. 3. Влияние межстимульного интервала на время реакции при сравнении последовательно предъявляемых букв (Posner, 1969)

Итак, мы теперь располагаем данными о том, что зрительная информация может некоторое время сохраняться в памяти после исчезновения стимула. Остается, правда, важный вопрос: откуда нам известно, что зрительная информация находится в КП, а не в иконической памяти? Ведь описанные здесь эксперименты не позволяют утверждать, что в сопоставлении двух идентичных букв не используется иконическая информация. Есть, однако, данные, указывающие на то, что используемые при этом следы находятся не в сенсорном регистре и что их скорее следовало бы отнести к "кратковременной" памяти (в соответствии с критериями, которые мы установили в начале главы).

 Один из доводов в пользу несенсорной природы этих зрительных следов состоит в том, что они, по-видимому, сохраняются даже после исчезновения иконического образа (Posner а. о., 1969). Предположим, например, что в интервале между двумя буквами предъявляют какое-то маскирующее поле -скажем, произвольный черно-белый узор. Следовало бы ожидать, что этот узор сотрет иконический образ первой буквы. В таком опыте полное совпадение все еще выявляется испытуемым быстрее, чем совпадение названий (хотя в обоих случаях затрачи вается больше времени, чем при "пустом" межсти-мульном интервале). Таким образом, зрительная информация о первой букве, по-видимому, сохраняется даже после предъявления маскирующего поля, а это означает, что она хранится не в сенсорном регистре, а в каком-то ином месте.

Другим указанием на то, что обсуждаемая нами зрительная память не является сенсорной, служат данные о возможности "заимствовать" соответствующий образ из ДП. Опишем результаты одного из таких экспериментов (Posner а. о., 1969). Вместо зрительного предъявления первой буквы испытуемому говорят: "Это заглавное А". Затем следует "пустой" интервал, после чего предъявляется либо заглавное А, либо какая-нибудь другая буква. При таких условиях время реакции для положительных ответов (когда вторая буква соответствует объявленной) сравнимо с ВР для случаев полного совпадения (в обычных условиях, т. е. при зрительном предъявлении обеих букв) при межстимульном интервале порядка 1 с и более. При интервале менее 1 с полное совпадение выявляется испытуемым несколько быстрее. Эти результаты позволяют предполагать, что испытуемый использует вербальное предъявление для того, чтобы создать внутренний зрительный образ объявленной буквы (с помощью правил, описывающих соответствие между звучанием и видом букв). После появления второй буквы он сравнивает с ней этот созданный им внутренний образ. Если испытуемый располагает по меньшей мере одной секундой для построения этого внутреннего образа, то этот образ сравним с тем, что имелось бы при зрительном предъявлении первой буквы. Если же времени слишком мало (меньше 1 с), получается образ "худшего качества", чем след буквы, предъявленной зрительно. Как мы видим; испытуемый, вероятно, может создавать зрительное представление в соответствии с содержащимися в ДП правилами или может удерживать в памяти подобный же образ после фактического предъявления стимула. Это служит веским доводом в пользу того, что зрительный образ, сохраняющийся после исчезновения стимула, не является иконическим следом, поскольку такого рода образ может быть извлечен из ДП, а не только получен непосредственно через органы чувств. <...>

Сканирование памяти и зрительная КП

Свой основной эксперимент Стернберг (Sternberg, 1966) поставил с целью изучить, каким образом происходит извлечение информации из КП: воспри-

381


рольного стимула в КП испытуемого содержится стандартный набор элементов. Будем считать, что последующая переработка состоит из трех этапов. Сначала испытуемый воспринимает и кодирует контрольный стимул — переводит его в какую-либо внутреннюю форму; затем он сравнивает этот стимул с элементами стандартного набора и, наконец, на основании этих сравнений дает ответ. Суммарное время, затрачиваемое на все эти этапы, представляет собой ВР данного испытуемого.

Стернберга особенно интересовали изменения ВР, связанные с изменением величины стандартного набора, т, е. числа элементов в этом наборе. Из таких изменений ВР можно кое-что заключить относительно процесса сравнения, производимого испытуемым на втором этапе выполнения задачи. Что произойдет, если увеличить стандартный набор на одну цифру? Испытуемому придется произвести больше сравнений, так как он

Испытуемый отвечает

-Ц

 'НЕТ'

"ДА"

Испытуемый отвечает

ВР

х

X

Я1

* я ф а

к

« а. ш

■•личина стандартного набора ($)    Величина стандартного набора (s)

800г-

в

Отрицательные

Положительные

ответы

12     3    4     5    6 Величина стандартного набора (s)

Рис. 5. Эксперимент Стернберга со сканированием памяти (Stemberg, 1966):

А -зависимость времени реакции от величины стандартного набора, ожидаемая в соответствии с гипотезой параллельного сканирования; Б - то же в соответствии с гипотезой последовательного сканирования; В - подлинные результаты, полученные в задаче со сканированием

Испытуемому

предъявляют

стандартный

набор

Испытуемому

предъявляют

контрольный

стимул

Испытуемый

сохраняет

стандартный

набор в

КП

Испытуемый сравнивает контрольный

стимул со

стандартным

набором

Испытуемым воспринимает

и кодирует контрольный

стимул

Рис. 4. Задача Стернберга со сканированием памяти:

А - этапы типичной пробы;

Б - предполагаемые психические процессы, происходящие во время пробы.

ется? Может ли вся информация обследоваться одновременно — с помощью какого-то процесса параллельного сканирования? Или же сканирование производится последовательно, так что каждый элемент или структурная единица прочитывается одна за другой? Для выяснения этого и других вопросов Стернберг разработал следующую задачу. Каждый испытуемый участвовал в ряде проб, и в каждой пробе ему сначала предъявляли "стандартный набор", например, от одной до пяти цифр (примером набора из четырех цифр может служить 2, 4, 7, 3). Число элементов в наборе было меньше объема КП, и испытуемого просили запомнить их. Затем ему предъявляли "контрольный стимул" — одну цифру, которая могла входить или не входить в исходный набор. Испытуемый должен был ответить "да", если контрольный стимул соответствовал одному из элементов стандартного набора, и "нет", если он не соответствовал ни одному из них. Так же как и в экспериментах Познера, испытуемые могли выполнять это задание с очень небольшим числом ошибок, поэтому измеряемой переменной было время реакции (ВР). В данном случае ВР определялось как промежуток времени между предъявлением контрольного стимула и ответом испытуемого (обычно состоявшем в нажатии на кнопку, рис. 4-, Л).

Какого рода переработка информации происходит в этот короткий период? Задачу можно предположительно расчленить на отдельные компоненты того же типа, что и в экспериментах Познера (рис. 4, Б). Мы исходим из того, что при пояапении конт-

382


должен сравнивать контрольный стимул с каждым элементом стандартного набора. Изменение ВР при добавлении одной цифры должно быть различным в зависимости оттого, каким способом испытуемый выполняет задание; поэтому, выяснив, как изменяется ВР, мы сможем судить о том, как он перерабатывает предъявленную информацию.

Допустим, например, что у нас имеется простая гипотеза о параллельном процессе сравнения в КП — о том, что испытуемый обладает неограниченными возможностями переработки информации и может обследовать сразу все, что содержится в КП, затрачивая на это не больше усилий, чем было бы нужно для просмотра лишь некоторой части содержимого КП. Эта гипотеза позволяет нам сделать определенные предсказания относительно изменений ВР. В частности, мы можем ожидать, что добавление одной цифры к стандартному набору не окажет на ВР никакого влияния. Содержит ли память 2, 3 или 4 элемента — ВР для данного задания варьировать не будет, так как испытуемый затрачивает на сравнение нескольких элементов с контрольным стимулом не больше времени, чем на сравнение одного элемента.

Согласно другой возможной гипотезе, задача решается путем последовательного сканирования -испытуемый может сравнивать стимул одновременно лишь с одним из элементов стандартного набора. В этом случае каждый элемент, добавляемый к набору, будет удлинять время, необходимое для выполнения задачи. Соответственно будет увеличиваться ВР, причем степень этого увеличения будет зависеть от того, сколько времени требуется для сравнения еще одной цифры с контрольным стимулом. Следует ожидать, что при этом получится график, подобный представленному на рис. 5.

Рассмотрим эту гипотезу последовательного сканирования более подробно. Мы предположили, что процесс выполнения испытуемым задания состоит из трех этапов, каждый из которых занимает какую-то часть всего затрачиваемого времени. Допустим, что испытуемый затрачивает е миллисекунд на то, чтобы закодировать контрольный стимул, с миллисекунд на сравнение одного элемента стандартного набора с этим стимулом и г миллисекунд на третий этап (дачу ответа). Если стандартный набор состоит только из одного элемента, испытуемый сможет выполнить задание за е+c+r миллисекунд — это и будет его ВР. Допустим теперь, что в стандартном наборе 5 элементов и ни один из них не соответствует контрольному стимулу. Испытуемый даст в этом случае отрицательный ответ, и его ВР составит е+c+c+c+c+c+r миллисекунд. В общем случае время, затрачиваемое испытуемым на то, чтобы дать в аналогичной ситуации отрицательный ответ, будет равно e+s -c+r, где s число элементов в стандартном наборе. Если построить график зависимости ВР от .v, получится прямая линия. Ее можно описать уравнением BP=(e+r)+(s с). Таким образом, наклон этой линии будет равен с. Иными словами, если бы какой-нибудь испытуемый выполнял это задание и мы построили бы график зависимости его ВР при отрицательных ответах от величины стандартного набора, то получилась бы прямая линия. Наклон этой прямой теоретически будет соответствовать тому времени (с), которое испытуемый затрачивает на одно срав-

 нение. ВР при 5 = 0- это время, необходимое для того, чтобы закодировать стимул (е) и дать ответ (г). Читателю может показаться странным, что мы сосредоточили все внимание на отрицательных ответах. Это связано с тем, что отрицательный ответ может быть дан лишь после того, как испытуемый сопоставит с контрольным стимулом все элементы стандартного набора; иначе как бы он мог выяснить, что контрольного стимула в этом наборе не было? В случае же положительных ответов картина осложняется, так как испытуемый может прекратить сравнение, обнаружив соответствие одного из элементов стандартного набора контрольному элементу. Он не обязательно произведет все возможные сравнения. Это так называемая гипотеза "самопрекращения": в ней предполагается, что испытуемый прекращает сканирование, как только он найдет элемент, соответствующий контрольному стимулу. Можно выдвинуть и другое предположение, называемое гипотезой "полного просмотра". Согласно этой гипотезе, испытуемый независимо от того, обнаружил он соответствующий элемент или нет, "просматривает" на стадии сравнения весь стандартный набор. Он не прекращает сопоставление, а доводит его до конца. Эта последняя гипотеза интуитивно кажется необоснованной, но тем не менее ее следует проверить.

Решающим критерием при выборе между гипотезами "самопрекращения" и "полного просмотра" служит угол наклона функции ВР (графика зависимости ВР от величины стандартного набора) для положительных ответов. Когда испытуемый обнаруживает соответствие между контрольным стимулом и одним из элементов стандартного набора, в среднем это происходит после просмотра половины набора. В соответствии с гипотезой самопрекращения это означало бы, что в тех случаях, когда ответ положительный, испытуемый прекратит сканирование, дойдя (в среднем) до середины набора, а в случае отрицательного ответа будет доводить этот процесс до конца. Если испытуемый сам прекращает сканирование, то при положительном ответе он производит в среднем (s+\)/2 сравнений. Его ВР при положительных ответах составит е+г+[(.$+1)/2]-с. Если преобразовать эту формулу так, чтобы представить ВР как функцию s (при этом получим BP=(e+r+c/2)+[(c/2)s]), то окажется, что наклон графика для положительных ответов вдвое меньше, чем для отрицательных (с/2 для положительных и с — для отрицательных). В отличие от этого гипотеза полного просмотра утверждает, что этап сравнения при положительных и отрицательных ответах одинаков — в обоих случаях производятся все возможные сравнения - и поэтому такого различия в наклоне графика не должно быть (в обоих случаях наклоны будут равны с).

Теперь у нас имеются три гипотезы. Одна из них - это гипотеза параллельного сканирования, которая предсказывает, что зависимость ВР от s будет выражаться горизонтальной прямой как для положительных, так и для отрицательных ответов (рис. 5, А). Две другие гипотезы — это варианты гипотезы последовательного сканирования, согласно которой сравнения производятся по одному, а ВР возрастает с увеличением числа элементов в стандартном наборе (рис. 5, Б). В одном из вариантов предполагается, что сканирование — процесс самопрекращаю-

383


щийся. В этом случае наклон фафика для положительных ответов будет вдвое меньше, чем для отрицательных. Согласно другому варианту, сканирование носит исчерпывающий характер и никакого различия между графиками для положительных и отрицательных ответов быть не должно.

Для того чтобы установить, насколько обоснованны эти гипотезы, мы должны провести эксперимент. Нужно собрать данные о величине ВР для нескольких испытуемых, каждый из которых проделал по многу проб. Среди проб должны быть как положительные, так и отрицательные, и проводиться они должны при нескольких различных размерах стандартного набора. Затем следует вывести среднее время реакции для проб каждого типа - положительных и отрицательных - и для каждого из стандартных наборов. После этого нужно построить графики зависимости ВР от .?. Именно это проделал Стернберг и полученные результаты представлены на рис 5, В. Из всего сказанного выше следует, что его данные говорят в пользу гипотезы последовательного исчерпывающего сканирования.

То обстоятельство, что результаты Стернберга подтверждают эту гипотезу, представляет особый интерес, поскольку, как мы заметили, гипотеза полного просмотра противоречит нашим интуитивным ожиданиям. Напомним, что, согласно этой гипотезе, испытуемый независимо от того, обнаружил ли он соответствие одного из элементов стандартного набора контрольному стимулу или нет, всегда сравнивает с этим стимулом все элементы стандартного набора. Он не прекращает сравнений, если обнаружит соответствие. А это, казалось бы, означает, что в случае положительного ответа, т. е. при нахождении соответствия, испытуемый производит много ненужных сравнений.

Тем не менее исчерпывающему сканированию можно найти объяснение. Для этого прежде всего разделим происходящий при сканировании процесс сравнения на два компонента. Один из них - это акт сравнения как таковой, другой — принятые решения относительно результатов сравнения. Если при сравнении обнаружилось соответствие между одним из элементов стандартного набора и контрольным стимулом, то решение будет положительным, ведущим к положительному ответу. В противном случае ответ будет отрицательным.

Посмотрим теперь, что произойдет, если время, которым располагает испытуемый для сравнения контрольного стимула с элементами стандартного набора, будет очень коротким, а время, в течение которого он должен решить, привело ли это сравнение к положительному результату, — относительно более долгим. В случае самопрекращающегося процесса его продвижение по стандартному набору можно было бы представить следующим образом: сравни, решай, сравни, решай и т.д. до тех пор, пока не будет обнаружено соответствие (принято решение "да") или пока не будет исчерпан стандартный набор. Исчерпывающий же процесс будет иметь вид: сравни, сравни, сравни и т.д., а затем — когда стандартный набор будет исчерпан — решай. Если принятие решения занимает намного больше времени, чем сравнение, то нетрудно понять, что исчерпывающее сканирование может оказаться более вы-

 годным: оно требует только однократного принятия решения. Таким образом, исчерпывающее сканирование будет более эффективным в том случае, если испытуемый может производить сравнения очень быстро — так быстро, что ему было бы трудно останавливаться для того, чтобы принимать решения. Вместо этого испытуемый "проносится пулей" по всему набору и только после этого принимает решение и дает ответ.

Если такое объяснение исчерпывающего сканирования верно, то сравнение должно занимать очень мало времени. Это можно проверить по данным о ВР, вычислив наклон графика зависимости ВР от величины стандартного набора; теоретически этот наклон соответствует времени, которое нужно затратить на сравнение контрольного стимула с одним элементом стандартного набора. Подсчет показывает, что фактические данные подтверждают предположение об очень быстром сравнении. Из данных, представленных на рис. 5, В, можно заключить, что наша переменная с, определяющая наклон графика ВР для отрицательных ответов, равна примерно 35 мс (0,035 с). Отсюда следует, что испытуемый затрачивает 0,035 с на сравнение контрольного стимула с одним элементом стандартного набора. Из этого нетрудно вычислить, что испытуемый может произвести около 30 таких сравнений за одну секунду. Удивительно быстро!

Это открытие возвращает нас к основной теме настоящей главы. Выведенная скорость сопоставления позволяет думать, что сравнения производятся не на основе словесных меток, представленных в КП акустически. Стернберг (Sternberg, 1966) мог утверждать это, исходя из того, что он знал (и что известно также и нам) об относительно малой скорости внутренней речи. Измерения этой скорости, так же как и скорости внешней речи, дают основания предполагать, что испытуемый может акустически повторять всего лишь около шести элементов в секунду. Если бы в задаче Стернберга сравнения производились на основе акустических кодов (и стимулы внутренне "проговаривались"), то нельзя было бы ожидать более шести сопоставлений в секунду. При этом наклон фафика ВР соответствовал бы примерно 170 мс, тогда как фактически наблюдаемый наклон соответствует 35 мс. Поэтому сопоставления вряд ли могут быть акустическими.

В связи с этим Стернберг (Sternberg, 1967) высказал предположение, что сравниваются не акустические, а зрительные коды и что сравнения на зрительной основе производятся быстрее, чем вербальные сопоставления. (Здесь следует отметить, что это, казалось бы, противоречит нашему прежнему предположению о том, что зрительное повторение производится медленнее, чем вербальное. Однако при вербальном повторении буквы извлекались из ДП, при зрительном же повторении они, очевидно, уже содержатся в КП к началу процесса сканирования и наклон графика отражает только время, затрачиваемое на сравнения.) Как мы увидим, получен ряд данных, подтверждающих мысль о том, что при выполнении задачи Стернберга происходит переработка зрительных представлений.

Для того чтобы проверить предположение о том, что при сканировании памяти используются зритель-

384


Для того чтобы проверить предположение о том, что при сканировании памяти используются зрительные коды, Стернберг (Sternberg, 1967) предъявлял контрольный стимул то в частично замаскированной, то в "нормальной" форме. Для маскировки на контрольный стимул накладывали узор в виде шахматной доски. При построении графика зависимости ВР от величины стандартного набора оказалось, что точка пересечения этой функции с осью ординат для замаскированного стимула находится выше, чем для нормального. Это можно объяснить тем, что восприятие и кодирование стимула, замаскированного шахматным рисунком, занимает больше времени (возрастает компонента е суммарного ВР). Однако более существенно то, что при этом возрастал также наклон графика (который, как мы считаем, соответствует времени, затрачиваемому на сравнение). Последний эффект был, правда, выражен слабо, и у хорошо натренированных испытуемых не было различия в наклоне графика при двух вариантах стимула.

Стернберг интерпретировал эти результаты следующим образом. Поскольку частичная маскировка контрольного стимула оказывала некоторое влияние на наклон графика, можно думать, что для сравнения используется зрительный код: ведь если бы сти-

 мул перекодировался в вербальную форму (т. е. если бы испытуемый воспринимал стимул, называл его, а затем сравнивал данное название с элементами стандартного набора), то маскировка стимула могла бы затруднить его восприятие и называние, но не сказалась бы на использовании этого названия в последующих сравнениях. Таким образом, время сравнения не должно было измениться, а потому не изменился бы и наклон графика. Факт изменения наклона говорит о том, что сравнивались не названия, а зрительные образы. Однако у хорошо натренированных испытуемых наклон графика изменялся очень мало. Это указывает на то, что для сравнения использовались не первичные сенсорные образы. Маскировка контрольного стимула приводила к резкому искажению сенсорного образа, и его использование для сравнения сильно увеличивало бы время сравнения. А между тем наклон графика, отражающий это время, изменялся незначительно; значит, со стандартным набором сравнивался, видимо, не сенсорный образ. Короче говоря, можно думать, что код стимула, используемый в задаче Стернберга, является зрительным, но не сенсорным, т. е. — по принятой нами терминологии - это зрительный код кратковременной памяти.

385


9. Структура долговременной памяти. Представление о семантической и эпизодической памяти

Р.Клацки

ДОЛГОВРЕМЕННАЯ ПАМЯТЬ: СТРУКТУРА И СЕМАНТИЧЕСКАЯ ПЕРЕРАБОТКА ИНФОРМАЦИИ*

Как мы уже говорили, в долговременной памяти хранится все то, что нам известно об окружающем мире. Именно благодаря находящемуся в ДП материалу мы можем вспоминать прошлые события, решать задачи, распознавать образы - короче говоря, мыслить. Все знания, лежащие в основе познавательных способностей человека, хранятся в ДП.

В предыдущих главах уже упоминалось о некоторых аспектах ДП. Нам известно, что в ДП хранятся абстрактные коды образов и что эти коды могут сопоставляться с входными стимулами, обеспечивая распознавание этих стимулов. Мы видели, что информация может быть структурирована с помощью различных правил — правил орфографии, правил перекодирования рядов цифр, правил синтаксиса. Все эти правила хранятся в ДП. Мы также убедились, что в ДП содержатся значения слов и факты. В экспериментах Шифрина (Shiffrin, 1973) по забыванию из КП использовались арифметические правила, хранящиеся в ДП. Кто написал "Макбет"? Ответ на этот вопрос, вероятно, имеется в вашей ДП. Если Джон бежит быстрее, чем Мэри, а Салли - быстрее, чем Джон, то кто бежит быстрее всех? При ответе на этот вопрос вы используете информацию, хранящуюся в ДП. Уже само количество хранящейся в ДП информации поразительно. По мнению некоторых теоретиков (например, Penfield, 1959), все, что человек когда-либо заложил в ДП, остается в ней навсегда. В таком случае наша долговременная память содержит огромную массу всевозможных сведений.

"Расположение" всей этой информации в ДП представляет не меньший интерес, чем ее количество. Информация, по-видимому, хранится здесь в весьма упорядоченном виде. Факты связаны с другими фактами неслучайным образом; одно слово соединяется с другими по смыслу. Вероятно, именно благодаря такому упорядоченному хранению мы имеем возможность извлекать из ДП информацию — например, о том, кто написал "Макбет", — за несколько секунд. И уж во всяком случае мы не ищем наугад по всей ДП автора "Макбет", так как на это пришлось бы потратить годы.

Структура долговременной памяти

Браун и Мак-Нейл (Brown a. McNeill, 1966) продемонстрировали и попытались описать некоторые

* Клацки Р. Память человека. Структуры и процессы. М.: Мир, 1978. С. 160-165.

 закономерности хранения информации в ДП, проведя эксперимент, в котором было использовано так называемое "состояние готовности" — хорошо знакомое каждому состояние, когда какое-то слово или имя "«ртится на кончике языка", но человек никак не может окончательно вспомнить его. В этом эксперименте испытуемым предъявляли определения слов и просили их называть эти слова. Например, испытуемому говорили: "небольшая лодка, используемая в гаванях и реках Японии и Китая, на которой гребут одним веслом с кормы и на которую часто ставят парус". Браун и Мак-Нейл хотели создать состояние готовности, при котором испытуемый чувствовал бы, что он знает слово (оно "вертелось бы на кончике языка"), но просто не мог бы припомнить его. Конечно, во многих пробах этого не происходило - испытуемый либо тотчас же вспоминал слово, либо сознавал, что вообще не знает его. Таким образом, состояние готовности было довольно трудно уловимым, но авторам удавалось создавать его достаточно часто (вероятно, благодаря удачному подбору определений). Когда это состояние возникало, оно обладало рядом характерных черт. Испытуемый не только чувствовал, что он знает слово, — иногда он даже мог сказать, сколько в нем слогов, с какой буквы оно начинается или на какой слог падает ударение. (Он говорил, например: "В нем два слога, ударение на первом, а начинается оно с буквы "s".) Нередко он мог сказать, какие слова не подходят (это не sandal и не schooner), и мог назвать слова, близкие по смыслу. Такого рода припоминание, при котором испытуемый может определить общие особенности слова, называется припоминанием родовой принадлежности.

Излагая свои соображения относительно припоминания родовой принадлежности, Браун и Мак-Нейл описали некоторые аспекты структуры ДП. По их мнению, то или иное слово хранится в ДП в определенном месте, оно представлено здесь как слуховой, так и семантической информацией. Поэтому извлечение данного слова из ДП может быть основано на его звучании (например, я произношу слово СОБАКА, а вы объясняете мне, что оно означает) или на его смысле (я говорю ЛУЧШИЙ ДРУГ ЧЕЛОВЕКА, а вы отвечаете "собака"). В состоянии готовности полное извлечение по смыслу оказывается невозможным, но испытуемый все же частично извлекает требуемое слово. Он имеет некоторое представление о его звучании, но, очевидно, не имеет его полного акустического образа. Браун и Мак-Нейл полагают также, что вместе с каждым словом хранятся его ассоциации, или связи, с другими словами в ДП, так что испытуемый может назвать другие слова, означающие почти то же самое. Таким образом, эти авторы описывают ДП как обширный набор взаимосвязанных участков, в каждом из которых содержится сложная совокупность информации, относящейся к одному слову или факту.

Структура ДП будет главным предметом этой главы. Результаты экспериментов с состоянием готовности наводят на мысль, что ДП можно изобра-

386


зить как сеть, образованную пучками информационных связей. Такая концепция находится в прямом родстве с теорией "стимул — реакция". Некоторые более поздние модели структуры ДП также основаны на ассоциациях (Anderson a. Bower, 1973; Quillian, 1969; Rumelhart а. о., 1972); однако возможны и другие представления о структуре ДП, например, концепции, согласно которым ДП состоит из неких наборов информации (Meyer, 1970) или групп значимых характеристик (Rips а. о., 1973; Smith а. о., 1974). Каждый из этих подходов имеет свои преимущества, и мы рассмотрим их поочередно. С каждой моделью строения ДП связаны определенные объяснения происходящих в ДП процессов — способов, при помощи которых структурированная информация может быть использована.

Прежде чем мы перейдем к подробному рассмотрению моделей ДП, следует сделать несколько замечаний. Прежде всего надо иметь в виду, что современные модели ДП весьма сложны. Это определяется сложностями самой ДП. О некоторых из них мы уже упоминали: во-первых, использование хранящейся в ДП информации связано с решением задач, логической дедукцией, дачей ответов на вопросы, припоминанием фактов и многим другим; во-вторых, ДП содержит поразительно много разнообразной информации; в-третьих, ее организация упо-рядоченна, а не случайна. Ни одна из современных моделей не может вполне адекватно объяснить многочисленные способы использования хранящейся в ДП информации, ее количество и ее организацию. Однако модели постоянно видоизменяются с учетом вновь появляющихся данных.

Другое замечание также отражает все связанные с ДП сложности: в сущности, имеет смысл говорить не об одной ДП, а о двух. Мысль о существовании двух ДП выдвинул Тульвинг (Tuhing, 1972), который предложил провести различие между семантической и эпизодической памятью. Обе памяти служат долговременными хранилищами информации, но различаются по характеру этой информации.

Все, что нам нужно для того, чтобы пользоваться речью, хранится в семантической памяти. Она содержит не только слова и обозначающие их символы, их смысл и их референты (т. е. вещи, названиями которых они служат), но также правила обращения с ними. В семантической памяти хранятся такие вещи, как правила грамматики, химические формулы, правила сложения и умножения, знание того, что осень наступает после лета, — все те факты, которые не связаны с каким-то определенным временем или местом, а представляют собой просто факты. Эпизодическая память, напротив, содержит сведения и события, закодированные применительно к определенному времени, информацию о том, как выглядели те или иные вещи и когда мы их видели. Эта память хранит разного рода автобиографические данные, как, например: "Я сломал ногу зимой 1970 года". Она содержит сведения, зависящие от контекста: "Я не каждый день готовлю на обед рыбу, но вчера у нас была рыба".

Материал, хранящийся в семантической и в эпизодической памяти, различается не только по своему характеру, но и по своей подверженности забы-

 ванию. В эпизодической памяти информация довольно легко может стать недоступной, потому что сюда непрерывно поступает новая информация. Когда вы извлекаете какие-либо сведения из одной или другой памяти - например, когда вы умножаете 3 на 4 (при этом используется семантическая память) или вспоминаете, что вы делали прошлым летом (из эпизодической памяти), — этот акт извлечения информации сам представляет собой некое событие. Как таковое это событие должно поступить в эпизодическую память, в которой появятся сведения о том, что вы умножили 3 на 4 или что вы предавались воспоминаниям о прошедшем лете. Таким образом, эпизодическая память находится в состоянии непрерывного изменения, и содержащаяся в ней информация часто преобразуется или становится недоступной для извлечения. В отличие от этого семантическая память, вероятно, изменяется гораздо реже. На нее не оказывает влияния акт извлечения, и хранящаяся в ней информация, как правило, остается на месте.

В связи с разделением ДП на две такие части особенно важно установить их соотношение традиционными методами исследования человеческой памяти, в частности с помощью экспериментов, в которых используются списки слов. Такие списки слов, несомненно, фиксируются в эпизодической памяти. Если, например, испытуемому предъявляют список из 20 слов, в число которых входит слово "лягушка", это не значит, что он усваивает слово "лягушка" заново. Это слово содержалось в семантической памяти испытуемого до того, как он заучил список, находится в ней сейчас и останется там в будущем. Однако испытуемый узнал, что слово "лягушка" содержится в том списке, который ему в данное время предъявляют, — факт, который привязан к данному времени и к данной ситуации. Этот факт сохранится в его эпизодической памяти. А это означает, что в традиционных психологических экспериментах изучается эпизодическая, а не семантическая память. Изучению семантической памяти со времен Эббингауза уделялось очень мало внимания.

Только за последние десять лет или около того семантическая память стала предметом многочисленных исследований. Эти исследования касаются прежде всего структурной организации наших семантических знаний об окружающем мире и использования этих знаний при выполнении различных задач. В этой главе мы рассмотрим несколько моделей семантической памяти (некоторые модели включают также и эпизодическую память); сейчас мы перейдем к описанию строения и функций ДП в соответствии с этими моделями. Модели семантической памяти можно грубо классифицировать как сетевые, теоретико-множественные и модели, основанные на семантических признаках. Эти типы моделей нельзя полностью разграничить; все они взаимосвязаны, и это не удивительно, так как все они пытаются дать объяснение одним и тем же человеческим способностям. Однако модели каждого типа обладают некоторыми отличительными особенностями; в дальнейших разделах мы рассмотрим характер моделей каждого типа и некоторые возникающие в связи с ними проблемы.

387


Сетевые модели долговременной памяти

Сетевые модели семантической памяти, подобно теории Брауна и Мак-Нейла, описывают ДП как чрезвычайно обширную сеть связанных между собой понятий. Сетевые модели обладают известным сходством с концепцией "стимул—реакция", рассматривающей память как пучок ассоциаций. Однако эти модели в некоторых отношениях существенно отличаются от традиционных ассоциационистских концепций. Прежде всего большинство таких моделей допускает образование ассоциаций разного рода, т.е. допускает, чго не все ассоциации одинаковы. Это значит, что при ассоциировании двух понятий взаимоотношения между ними известны; ассоциация -это нечто большее, чем простая связь. Такой подход получил название "неоассоцианизма" (Anderson a. Brower, 1973). Подобное представление о ДП содержит также идею о том, что ассоциативные сети обладают максимально возможной упорядоченностью и компактностью. Следует ожидать, что предметы, концептуально близкие друг другу, будут тесно ассоциироваться в сетях ДП. В этом смысле ДП похожа на словарь, где, однако, "слова" не расположены в алфавитном порядке; алфавитный принцип, по которому построены наши обычные словари, мало полезен при выяснении связей между понятиями. Возьмем, например, названия двух таких сравнительно необычных животных, как архар и як. Они очень близки понятийно, но максимально разделены в словаре. В ДП они, вероятно, ассоциированы более тесно, чем в словаре.

388


Тема 20.    Психология внимания

Часть 1. Общее представление о внимании и его

развитии

1. Определение, виды и свойства внимания

У.Джеймс

ВНИМАНИЕ*

Ограниченность сознания. Одной из характернейших особенностей нашей духовной жизни является тот факт, что, находясь под постоянным наплывом все новых и новых впечатлений, проникающих в область наших чувств, мы замечаем лишь самую ничтожную часть их. Только часть полного итога наших впечатлений входит в наш так называемый сознательный опыт, который можно уподобить ручейку, протекающему по широкому лугу цветов. Несмотря на это, впечатления внешнего мира, исключаемые нами из области сознательного опыта, всегда имеются налицо и воздействуют так же энергично на наши органы чувств, как и сознательные восприятия. Почему эти впечатления не проникают в наше сознание - это тайна, для которой принцип "ограниченности сознания" — die Enge des Bewus-stseins представляет не объяснение, а одно только название. <...>

Рассеяние внимания. <...> Огромное большинство людей, по всей вероятности, несколько раз в день впадает в психическое состояние примерно следующего рода: глаза бесцельно устремлены в пространство, окружающие звуки и шумы смешиваются в одно целое, внимание до того рассеяно, что все тело воспринимается сразу как бы одно целое, и "передний план" сознания занят каким-то торжественным чувством необходимости заполнить чем-нибудь пустоту времени. На тусклом фоне нашего сознания чувствуется тем временем полное недоумение: мы не знаем, что нужно делать: вставать ли, одеваться ли, написать ли ответ лицу, с которым мы имели недавно разговор; вообще, мы стараемся сообщить движение нашей мысли, но в то же время чувствуем, что не можем сдвинуться с места: наша ptnsee de derriere la fete (фр.~ подспудная мысль) не в силах прорвать летаргическую оболочку, окутавшую нашу личность. Каждую минуту мы ожидаем, что эти чары рассеются, ибо мы не видим причин, почему бы им продолжаться. Но они продолжают оказывать свое действие все долее и долее, и мы по-прежнему продолжаем находиться под их обаянием, пока (также без всяких видимых причин) нам не сообщается запас энергии, что-то (что именно, мы не знаем) дает нам силу очнуться, мы начинаем мигать глазами,

" Хрестоматия по вниманию / Под ред. А.Н.Леонтьева, А.А.Пу-зырея, В.Я.Романова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1976. С. 50-64.

 встряхиваем головой; мысли, оттесненные до сих пор на задний план, становятся в нас господствующими, колеса жизни вновь приходят в движение.

Такова крайняя степень того, что мы называем рассеянием внимания. Существуют промежуточные ступени между этим состоянием и противоположным ему явлением сосредоточенного внимания, при котором поглощение человека интересом минуты так велико, что нанесение физического страдания является для испытуемого индивида нечувствительным; эти промежуточные ступени были исследованы экспериментальным путем. <...>

Различные виды внимания. Можно указать следующие виды внимания: оно относится

а) или к восприятиям (внимание чувственное),

б) или к воспроизведенным представлениям
(внимание интеллектуальное).

Затем внимание может быть:

в) непосредственным или

г) опосредствованным; непосредственным - в
том случае, когда объект внимания интересен сам
по себе без всякого отношения к чему-нибудь по
стороннему; опосредствованным — когда объект мо
его внимания лишь путем ассоциации связан с не
посредственным вниманием, носит название аппер
цептивного внимания.

Наконец, внимание может быть или

д) пассивным, рефлекторным, непроизвольным,
не сопряженным ни с каким усилием, или

е) активным, произвольным.

Произвольное внимание всегда бывает апперцептивным. Мы делаем сознательные усилия для направления нашего внимания на известный объект только в том случае, если он связан лишь косвенно с каким-нибудь интересом. Но первый и второй виды внимания оба могут быть и непроизвольным, и произвольным.

При непроизвольном внимании, направленном прямо на какой-нибудь объект восприятия, стимулом служит или значительная интенсивность, объем и внезапность ощущения, или стимул является инстинктивным, т. е. представляет такое восприятие, которое скорее благодаря своей природе, чем силе, воздействует на какое-нибудь прирожденное нам стремление и в силу этого приобретает непосредственную привлекательность. <...>

Внимание ребенка и юноши характеризуется восприимчивостью к непосредственно воздействующим чувственным стимулам. В зрелом возрасте мы обыкновенно реагируем лишь на те стимулы, которые выделены нами в силу своей связи с так называемыми постоянными интересами; к остальным же стимулам мы относимся безразлично. Но детство отличается значительной активностью и в то же время

389


располагает слишком незначительными критериями для обсуждения новых воспринимаемых впечатлений и для выделения из них тех, которые заслуживают особенного внимания. Результатом является необыкновенная подвижность внимания, столь обычная у детей, подвижность, в силу которой первые регулярные уроки с ними превращаются в какой-то беспорядочный хаос. Всякое сильное впечатление вызывает приспособление соответствующего органа чувств и влечет за собой у ребенка на все время своего действия полное забвение той работы, какая на него возложена. Учитель должен на первых же уроках принять меры к устранению у ребенка этого непроизвольного, рефлекторного внимания, вследствие которого, по словам одного французского писателя, может показаться, что ребенок менее принадлежит самому себе, чем любому внешнему объекту, обратившему на себя внимание. У некоторых лиц такое состояние внимания продолжается всю жизнь, и работа выполняется ими в те промежутки, когда это состояние внимания временно прекращается.

Непроизвольное внимание при восприятии бывает апперцептивным в том случае, если внешнее впечатление, не будучи само по себе сильным или инстинктивно привлекательным по природе, связано с такими впечатлениями, предшествующим опытом и воспитанием. Такие предметы могут быть названы мотивами внимания. Впечатление черпает в них интерес или даже, быть может, сливается с ними в один сложный объект, результатом чего является то, что они попадают в фокус внимания. Легкий стук - сам по себе весьма неинтересный звук, он может без труда затеряться во множестве окружающих нас звуков, но едва ли стук в оконный ставень ускользнет от внимания, если это — условный знак любовника под окном его милой. Гербарт пишет:

"Как поражает глаз стилиста нелитературно написанная фраза! Как неприятна для музыканта фальшивая нота или для светского человека нарушение хорошего тона! Как быстры наши успехи в известной отрасли знания, если ее основные начала усвоены нами так хорошо, что мы воспроизводим их мысленно с необыкновенною точностью и легкостью! С другой стороны, как медленно и неуверенно воспринимаем мы самые начала той или другой науки, если мы не получили к ним надлежащей подготовки при помощи знакомства с концептами еще более элементарными сравнительно с началами данной науки! Апперцептивное внимание можно хорошо наблюдать на очень маленьких детях, когда, слушая еще непонятные для них разговоры старших, они вдруг там и сям схватывают отдельное знакомое слово и повторяют его себе; его можем мы подметить даже у собаки, которая оборачивается, когда мы называем ее по имени. До известной степени нечто подобное представляет умение, предъявляемое некоторыми невнимательными школьниками во время урока, умение подмечать каждый момент в рассказе учителя. Я помню уроки нестрогого, но неинтересного преподавателя, на которых в классе был непрерывный шепот, шепот этот всегда моментально прекращался, как только учитель начинал рассказывать какой-нибудь занятный анекдот. Как могли мальчики, которые, по-видимому, ничего не слышали из речи учителя, заметить момент, когда анек-

 дот начался? Без сомнения, большинство из них слышало кое-что из слов учителя, но большая часть этих слов не имела никакой связи с интересами и мыслями, занимавшими их в данную минуту, поэтому отрывочные слова, долетая до слуха, вновь улетучивались; но, с другой стороны, как только слова вызвали прежние представления, которые образовали серию тесно связанных между собой идей и легко вступали в связь с новыми впечатлениями, тотчас из сочетания старых идей и новых впечатлений получился в итоге интерес к воспринимаемым вполуха словам; они поднимались выше порога сознания ~ и внимание снова восстанавливалось".

Непроизвольное внимание, направленное на воспроизведение представления, непосредственно, если мы следим мыслью за рядом образов, которые сами по себе привлекательны и интересны; оно апперцептивно, когда объекты интересуют нас как средства для осуществления более отдаленной цели или просто в силу ассоциации их с каким-нибудь предметом, который придает ему ценность. Токи в мозгу, сопровождающие процессы мысли, могут представлять в таком случае столь тесно связанное целое, их объект может настолько поглотить наше внимание, что не только нормальные ощущения, но даже сильнейшая боль вытесняются ими из области сознания. Паскаль, Весли, Холл (Hall), как говорят, обладали этой способностью всецело отвлекать внимание от боли. Д-р Карпентер рассказывает о себе, как он нередко принимался за чтение лекции с невралгией столь сильной, что, по-видимому, не представлялось никакой возможности довести лекцию при такой боли до конца; но едва он, переломив себя, успевал приняться за чтение лекции и во время лекции углубиться в последовательное развитие мыслей, как тотчас замечал, что боль нисколько не отвлекала его, пока не наступал конец лекции, и внимание не рассеивалось; тогда боль возобновлялась с силой, превосходящей всякое терпение, так что он удивлялся, как можно было перед этим забыть о ее существовании.

Произвольное внимание. Д-р Карпентер говорит о сосредоточении внимания в известном направлении путем сознательных усилий. Этими усилиями и характеризуется то, что мы назвали активным, или произвольным, вниманием. Всякий знает, что это такое, но в то же время почти всякий согласится, что это — нечто, не поддающееся описанию. В области наших внешних чувств мы прибегаем к произвольному вниманию, когда нам нужно уловить какой-нибудь едва уловимый оттенок в зрительном, слуховом, вкусовом, обонятельном или осязательном ощущении, а также когда мы хотим выделить какое-нибудь ощущение из массы подобных других или когда мы стараемся сосредоточиться на предмете, обыкновенно имеющем для нас мало привлекательности, и при этом противодействуем влечениям в направлении более сильных стимулов. В области умственной мы применяем произвольное внимание в совершенно аналогичных случаях, например, когда мы стараемся выделить и отчетливо представить себе идею, которая лишь смутно таится в нашем сознании, или когда мы с величайшими усилиями стараемся различить оттенки значения в синонимах, или когда мы упорно стараемся удержать в границах со-

390


знания мысль, которая настолько резко дисгармонирует с нашими стремлениями в данную минуту, что не будь особых усилий с нашей стороны, она быстро уступила бы место иным образам более безразличного характера.

Чтобы представить себе лицо, которое испытывает зараз все формы произвольного внимания, вообразим человека, сидящего в обществе за обедом и намеренно выслушивающего скучнейшие нравоучения, которые ему вполголоса читает его сосед, в то время как кругом раздается веселый смех гостей, ведущих беседу о самых занимательных и интересных вопросах.

Произвольное внимание продолжается не долее нескольких секунд подряд. То, что называется "поддержкой" произвольного внимания, в сущности есть повторение последовательных усилий сосредоточить внимание на известном предмете. Раз эти усилия нам удались, объект внимания вследствие своей привлекательности развивается; если его развитие представляет для нас интерес, то внимание на время становится непроизвольным. Немного выше мы заметили, что, по словам д-ра Карпентера, поток мысли увлекает нас, как только мы в него погрузимся. Этот пассивный интерес может быть более или менее продолжительным. Едва он успел вступить в силу, как внимание отвлекается какой-нибудь посторонней вещью; тогда посредством произвольного усилия мы вновь направляем мысль на прежний предмет; при неблагоприятных условиях такое колебание внимания может продолжаться по целым часам подряд. Впрочем, при этом надо не упускать из виду, что внимание сосредоточивается в данном случае не на тождественном в психическом смысле объекте, но на последовательном ряде объектов, только логически тождественных между собой. Никто не может непрерывно сосредоточивать внимание на неизменяющемся объекте мысли.

Есть объекты мысли, которые за время их пребывания в области сознания не поддаются развитию. Они попросту ускользают от нас, и для того, чтобы сосредоточить внимание на чем-нибудь, имеющем к ним отношение, требуется такой ряд непрерывно возобновляемых усилий, что человек с самой энергичной волей поневоле должен бывает отступиться от них и предоставить своим мыслям следовать за более привлекательными стимулами, тщетно употребив в течение некоторого времени всевозможные средства к достижению цели. Есть такие объекты мысли, которых человек боится, как пуганая лошадь, которых он стремится избегать даже при самом беглом воспоминании о них. Таковы тающие капиталы для мота в разгар его расточительности. Но незачем приводить исключительный пример мотовства, когда для всякого человека, увлекаемого страстью, мысль об умаляющих страсть обстоятельствах представляется несносной хотя бы на одно мгновение. Мысль о них кажется нам каким-то memento mori (лат.- помни о смерти) в те счастливые дни нашей жизни, когда она достигает наиболее пышного расцвета. Наша природа возмущается такими соображениями, и мы теряем их из виду. О, цветущий здоровьем читатель, как долго можешь ты размышлять об ожидающей тебя могиле? При более спокойных душевных состояниях трудность сосредоточить внима-

 ние на известном предмете бывает также велика, в особенности, если мозг утомлен. Иное лицо, чтобы избежать скучной предстоящей работы, бывает готово ухватиться за любой предлог, каким бы ничтожным и случайным он ни был. Я, например, знаю одного господина, который готов разгребать уголья в камине, расставлять стулья у себя в комнате, подбирать с полу соринки, приводить в порядок свой стол, разбирать газеты, хвататься за первую попавшуюся под руку книгу, стричь ногти, словом, как-нибудь убивать утро - и все это он делает непредумышленно, единственно только потому, что ему к полудню предстоит приготовить лекцию по формальной логике, которой он терпеть не может. Все он готов делать, только бы не это.

Рис. 1

Повторяю еще раз, объект внимания должен изменяться. Объект зрения с течением времени становится невидим, объект слуха перестает быть слышим, если мы будем неподвижно направлять на него внимание. Гельмгольц, подвергший самому точному экспериментированию свое внимание в области органов чувств, применяя зрение к объектам, не привлекающим внимания в обыденной жизни, высказывает по этому поводу несколько любопытных замечаний о борьбе двух полей зрения. Так называется явление, наблюдаемое нами, когда мы глядим каждым глазом на отдельный рисунок (например, в двух соседних отделениях стереоскопа); в таком случае мы сознаем то один рисунок, то другой, то части обоих, но почти никогда оба вместе.

Гельмгольц говорит по этому поводу: "Я чувствую, что могу направлять внимание произвольно то на одну, то на другую систему линий (рис. 1), и что в таком случае некоторое время только одна эта система сознается мною, между тем как другая совершенно ускользает от моего внимания. Это бывает, например, в том случае, если я попытаюсь сосчитать число линий в той или другой системе. Но крайне трудно бывает надолго приковать внимание к одной какой-нибудь системе линий, если только мы не ассоциируем предмета нашего внимания с какими-нибудь особенными целями, которые постоянно обновляли бы активность нашего внимания. Так поступаем мы, задаваясь целью сосчитать линии, сравнить их размеры и т. п. Равновесие внимания, мало-мальски продолжительное, ни при каких условиях недостижимо. Внимание, будучи предоставлено самому себе, обнаруживает естественную наклонность переходить от одного нового впечатления к другому; как только его объект теряет свой интерес, не доставляя никаких новых впечатлений, внимание вопреки нашей воле переходит на что-нибудь другое. Если мы хотим сосредоточить наше внимание на определенном объекте, то нам необходимо постоянно открывать в нем все новые и новые сто-

391


роны, в особенности когда какой-нибудь посторонний импульс отвлекает нас в сторону".

Эти слова Гельмгольца чрезвычайно важны. А раз они вполне применимы ко вниманию в области органов чувств, то еще с большим правом можем мы применить их ко вниманию в области интеллектуального разнообразия. Conditio sine qua поп (лат.— непременное условие) поддержки внимания по отношению к какому-нибудь объекту мысли заключается в постоянном возобновлении его при изменении точки зрения и отношения к объекту внимания. Только при патологических состояниях ума сознанием овладевает неотвязчивая, однообразная idee fixe (фр.~ навязчивая мысль).

Гений и внимание. Теперь мы можем легко видеть, почему так называемое "поддерживаемое" внимание развивается тем быстрее, чем богаче материалами, чем более отличается свежестью и оригинальностью воспринимающий ум. Такие умы пышно расцветают и достигают высокой степени развития. На каждом шагу они делают все новые и новые выводы, постоянно укрепляя внимание. Интеллект же, бедный знаниями, неподвижный, неоригинальный, едва ли будет в состоянии долго сосредоточивать внимание на одном предмете... Интерес к данному предмету у такого лица ослабевает чрезвычайно быстро. Относительно гениев установилось общее мнение, что они далеко превосходят других людей силой своего произвольного внимания. Можно выразить опасение, не представляет ли у большинства из них эта "сила"чисто пассивное свойство. В их головах идеи пестрят своим разнообразием; в каждом предмете они умеют находить бесчисленное множество сторон; по целым часам они могут сосредоточиваться на одной мысли. Но их гений делает их внимательными, а не внимание образует из них гениев. Вникнув в сущность дела, мы можем заметить, что они отличаются от простых смертных не столько характером своего внимания, сколько природой тех объектов, на которые они поочередно направляются. У гениев объекты внимания образуют связную серию, все части которой объединены между собой известным рациональным принципом. Вот почему мы называем внимание "поддерживаемым", а объект внимания на протяжении нескольких часов "тем же". У обыкновенного человека серия объектов внимания бывает большей частью бессвязной, не объединенной общим рациональным принципом, поэтому мы называем его внимание неустойчивым, шатким.

Не лишено вероятности, что гений удерживает человека от приобретения привычек произвольного внимания и что среднее умственное дарование представляет почву, где можно всего более ожидать развития добродетелей воли в собственном смысле слова. Представляет ли дар внимания свойство гения, или оно зависит от развития воли, во всяком случае чем дольше человек может удерживать внимание на одном объекте, тем более представляется ему возможность вполне им овладеть. Способность же постоянно направлять в известную сторону рассеивающееся внимание составляет живой нерв в образовании каждого суждения, характера и воли. У кого нет этой способности, того нельзя назвать compos sui (владеющий собой). Воспитание, которое могло бы совер-

 шенствовать эту способность, было бы воспитанием par excellence (фр.~ по преимуществу). Но указать на такой идеал несравнзнно легче, чем дать практическое руководство к его осуществлению. Относительно внимания общим педагогическим правилом может служить следующее: чем больше интерес в данном занятии ожидает ребенка впереди, тем более будет напряжено его внимание. Поэтому при обучении ребенка нужно руководить его занятиями так, чтобы каждое новое сведение, сообщаемое ребенку, находилось в известной связи с ранее приобретенными знаниями, и, если возможно, вызвать в ребенке любопытство так, чтобы каждое новое сведение, полученное ребенком, служило ответом или хоть частью ответа на вопрос, еще ранее существовавший в уме ребенка.

Физиологические условия внимания. Вот, по-видимому, наиболее важные из них:

до возникновения внимания к данному объек
ту необходимо, чтобы соответствующий кортикаль
ный центр был возбужден и центральным путем —
идеально, и путем внешнего чувственного раздра
жения;

затем орган чувств должен быть приноровлен
к наиболее отчетливому восприятию внешнего впе
чатления, посредством приспособления соответству
ющего мышечного аппарата;

по всей вероятности, необходим известный
приток крови к соответствующему кортикальному
центру.

Третьего условия я не буду касаться, так как относительно его мы не имеем никаких обстоятельных сведений, и я постулирую его лишь на основании общих аналогий. Первое и второе условия оправдываются экспериментальным путем: начнем ради удобства с рассмотрения второго условия.

Приспособление органа чувств. Оно наблюдается не только, когда внимание направлено на внешнее чувственное впечатление, но и в том случае, когда его объектом служит мысль.

Что оно налицо, когда мы направляем внимание на внешний объект, это само собой ясно. Глядя на что-нибудь или слушая что-нибудь, мы непроизвольно приспособляем глаза и уши, а также поворачиваем голову и тело; обоняя и пробуя на вкус, мы приспособляем язык, губы и нос к данному предмету; осязая какую-нибудь поверхность, мы соответствующим образом двигаем осязающий орган; во всех этих актах, производя непроизвольные мышечные сокращения целесообразного характера, мы задерживаем другие движения, нецелесообразные по отношению к тому результату, который мы имеем в виду: пробуя что-нибудь на вкус, мы зажмуриваем глаза, прислушиваясь, стараемся затаить дыхание, и т. п. В результате получается более или менее массивное органическое чувство напряженности внимания. На это органическое чувство мы смотрим обыкновенно, как на чувство нашей собственной активности, хотя оно возникает в нас при посредстве приспособления органов чувств и после него. Таким образом, всякий объект, способный немедленно возбудить нашу чувствительность, вызывает рефлекторное приспособление органа чувств, которое сопровождается двумя результатами: во-первых, тем чувством активности, на которое мы только что

392


указали, и, во-вторых, возрастанием ясности в нашем сознании данного объекта.

Но и при интеллектуальном внимании в нас наблюдаются такие же чувства активности. Насколько мне известно, Фехнер первый подверг эти чувства анализу и отличил их от только что указанных более грубых форм того же чувства. Вот что он пишет:

"Когда мы переносим наше внимание с объекта одного органа чувств на объект другого, мы испытываем некоторое вполне определенное и легко воспроизводимое по произволу, хотя и не поддающееся описанию, чувство перемены направления или изменения в локализации напряжения (Spannung). Мы чувствуем напряжение в известном направлении в глазах, с какой-нибудь стороны в ушах, напряжения, которые возрастают и изменяются в зависимости от степени нашего внимания в то время, когда мы смотрим или слушаем; это и есть то, что мы называем напряжением внимания. Различие в локализации напряжения всего ярче наблюдается, когда внимание наше быстро колеблется между слухом и зрением и в особенности когда мы хотим тонко распознавать данный объект при помоши осязания, обоняния и вкуса".

"Когда я пытаюсь вызвать в памяти или воображении какой-нибудь живой образ, то я начинаю испытывать нечто совершенно аналогичное напряжению внимания при непосредственном зрительном или слуховом восприятии, но это аналогичное чувство локализуется совершенно иначе. В то время как при восприятии реального объекта (а также зрительных следов) с напряженнейшим вниманием напряжение направляется всецело к данному объекту -вперед, а при переходе внимания от одного чувства к другому оно только переменяет направление от одного органа чувств к другому, оставляя остальную часть головы свободной от напряжения, при воображении и припоминании, наоборот, чувство напряжения всецело отвлекается от внешних органов чувств и скорее углубляется в ту часть головы, которая наполнена мозгом. Когда я хочу, например, припомнить местность или лицо, они возникнут передо мной с живостью, если я буду направлять внимание не вперед, а скорее, если можно так выразиться, назад".

"Направление внимания назад", ощущаемое нами, когда внимание направлено на воспроизведенные представления, по-видимому, состоит главным образом во вращении глазных яблок кнаружи и вверх, подобном тому, которое производится нами во сне и которое прямо противоположно движению глаз при направлении зрения на внешний объект. Впрочем, даже при внимании, направленном на чувственные объекты, приспособление органа чувств не есть еще самый существенный процесс. Эго - второстепенный по значению процесс, который, как показывают наблюдения, может вовсе не иметь места. Вообще говоря, верно, что ни один объект, лежащий на крайних частях поля зрения, не может привлечь нашего внимания, не "привлекши" в то же время роковым образом и нашего глаза, т. е. не вызывая в то же время вращения и аккомодации глаза и не локализуя, таким образом, изображения предмета на желтом пятне — самом чувствительном пункте глаза. Но при помощи упражнения и известном уси-

 лии можно направлять внимание на главный объект поля зрения, оставляя глаз неподвижным.

При этих условиях предмет никогда не различается нами вполне отчетливо (это невозможно по той причине, что изображение предмета получается здесь не на самом чувствительном месте сетчатки), но всякий может убедиться, что предмет сознается более живо, если усилие внимания сделано нами. Так, например, учителя во время урока умеют следить за поведением учеников, делая в то же время вид, будто не глядят на них. Женщины, вообще говоря, более пользуются периферическим зрительным вниманием, чем мужчины. Гельмгольц сообщает один факт, столь любопытный, что приведу здесь его наблюдение целиком. Однажды он производил опыты, желая слить в одно цельное зрительное восприятие пару стереоскопических картин, освещавшихся на миг электрической искрой. Картины помещались в темном ящике, который от времени до времени освещался искрой; чтобы глаза не двигались по временам в сторону, в середине каждой картины был сделан прокол булавкой, через который проникал дневной свет, так что оба глаза в промежутки мрака имели перед собой по одной светлой точке При параллельных зрительных осях обе точки сливались в одну, и малейшее движение глазного яблока тотчас же изобличалось раздвоением зрительных образов. Гельмгольц таким путем нашел, что при совершенной неподвижности глаз простые плоскостные фигуры могу! восприниматься в качестве трехмерных при одной вспышке. Но когда фигуры были сложными фотографиями, то для этого было необходимо несколько зспышек подряд.

"Любопытно, - говорит далее Гельмгольц, — что при этом, хотя мы неподвижно фиксируем оба глаза на булавочных отверстиях и не даем раздваиваться их сложному изображению, тем не менее мы можем направить наше внимание на любую часть темного поля, так чтобы при вспышке получить впечатление лишь от той части, которая лежит в направлении нашего внимания. Здесь наше внимание является совершенно независимым от положения и аккомодации глаз или от какого-либо известного нам изменения в этом органе и может свободно направляться сознательным волевым усилием на любую часть темного и однородного поля зрения. Это — одно из наиболее важных наблюдений для будущей теории внимания"*.

Идеационное возбуждение центра. Но в чем же выражается направление внимания на периферическую часть картины, если при этом нет физической аккомодации глаза? Что происходит, когда мы "распределяем" или "рассеиваем" внимание по предмету, в котором ни одна часть не привлекает нашего внимания? Эти вопросы ведут нас к анализу второй характеристической черты внимания — идеационного возбуждения, о котором мы упомянули выше. Усилие при направлении внимания на крайнюю часть картины заключается не в чем ином, как в стремлении образовать себе возможно более ясную идею того, что там изображено. Воспроизведенная идея идет на помощь ощущению, делая его более ясным. Появление этой идеи может сопровождаться усили-

' Handbuch der physiologischen Optic. Berlin, 1867. S. 741.

393


ем, и этого рода усилие и представляет в данном случае конечный результат напряжения внимания. Мы сейчас покажем, что в наших актах внимания всегда есть известная мысленная антиципация (предварение) объекта внимания. Льюис называет ее пре-перцепцией, и это название, по-видимому, всего более подходит к мысленному ожиданию наступающего явления.

При интеллектуальном внимании преперцепция само собой должна сушествовать как объект мысли, ибо в этом случае объектом служит простая идея, воспроизведенное представление или концепт. Следовательно, доказав существование преперцепции при чувственном внимании, мы докажем, что она налицо во всех процессах внимания. Впрочем, когда чувственное внимание достигло высшей точки, то становится невозможным сказать, какой элемент восприятия проникает в наше сознание извне и какой изнутри, но если мы найдем, что приготовление к напряжению внимания всегда состоит отчасти из творческого пополнения данного объекта психическими продуктами воображения, то этим уже будет доказано то, что требуется.

При определении времени реакции мы, направляя внимание на то движение, которое нужно было делать, ускоряли наступление реакции. Это сокращение времени мы приписали тому обстоятельству, что уже заранее до появления сигнала нервные центры в данном случае бывают совершенно приготовлены к разряду. Таким образом, состояние выжидающего внимания перед наступлением реакции идет рука об руку с приготовлением соответствующего нервного центра к разряду.

Когда воспринимаемое впечатление очень слабо, то для того, чтобы уловить его, необходимо изощрить внимание, предварительно направив его на то же впечатление, но в более сильной форме. Вот что говорит по этому поводу Гельм-гольц: "Если мы хотим начать наблюдения над обертонами, то можно посоветовать вслушаться в слабо звучащую ноту, соответствующую искомому обертону, прежде чем производить опыт звукового анализа над данной нотой... Если вы поставите перед ухом резонатор, соответствующий какому-нибудь обертону ноты С (Do), например, G (Sol), и затем заставите звучать ноту С, то услышите G, значительно усиленное резонатором. Это усилие обертона резонатором приучает ухо быть более внимательным к искомым звукам. Если мы станем постепенно удалять резонатор, звук G станет ослабевать, но внимание, будучи направлено резонатором на этот звук, уловляет его гораздо легче, и наблюдатель уже может после такого опыта слышать обертон С невооруженным ухом". Вундт, давая свои объяснения к такого рода опытам, говорит следующее: "Беглые и слабые зрительные впечатления дают в результате одно и то же. Попробуйте освещать рисунок электрической искрой, появляющейся через большие промежутки времени: после первых двух—трех вспышек обыкновенно невозможно ничего разобрать. Но смутное впечатление от рисунка все-таки сохраняется в памяти; каждая последующая вспышка дополняет его, пока, наконец, не получится более ясное изображение. Первичным стимулом для внутренней активности здесь обыкновенно служит само внешнее впечатление. Мы слышим

 звук, в котором по некоторым ассоциациям чувствуем наличность известных обертонов, далее припоминаем их, наконец, уловляем их ухом в данном звуке. Или предположим, что мы видим минеральное вещество, которое и ранее нам случалось видеть; непосредственное впечатление вызывает соответствующий образ в нашей памяти, который, в свою очередь, сливается более или менее тесно с непосредственным восприятием. Различные свойства данного впечатления требуют особых благоприятных условий для воспризнания, и мы заключаем при этом, что наше ощущение напряженности внутренней активности возрастает в зависимости от усиления яркости тех впечатлений, на которые мы направляем внимание".

Это всего естественнее можно представить схематически в виде воздействий на нервную клетку с двух сторон. В то время как предмет воздействует на нее извне, другие нервные клетки действуют на нее изнутри. Для полной активности данной нервной клетки необходимо взаимодействие обоих факторов. Данный объект воспринимается с полнейшим вниманием только в том случае, когда он одновременно образует и восприятие и воспроизведенное представление.

Приведем еще несколько опытов, которые пос
ле всего сказанного будут вполне понятны. К
опытам над освещением стереоскопических фигур
электрической искрой Гельмгольц присоединяет еще
следующее наблюдение: "Помещая в стереоскоп ри-
сунюи столь простые, что, относительно говоря, для
меня было трудно видеть их двойными, мне удава
лось добиться этого даже при мгновенном освеще
нии, когда я старался живо представить себе, как
они должны бы были выглядеть двойными. Здесь на
восприятие влияло одно только внимание, так как
глаз оставался совершенно неподвижным".

Разбирая вопрос о борьбе двух полей зрения, Гельмгольц снова говорит: "Это явление не есть соперничество в интенсивности между двумя ощущениями: оно зависит от напряженности или рассеянности нашего внимания. В самом деле, едва ли есть другое явление, на котором можно было бы с большим удобством исследовать причины, обусловливающие наше внимание. Недостаточно при этом сознательно решить глядеть сначала одним глазом, потом другим: мы должны образовать в уме ясное представление того, что мы надеемся увидеть. Тогда ожидаемый образ действительно появится".

Рис. 2

На рис. 2, где опыт не дает определенных результатов, можно вызвать смену одной из кажущихся фигур другою, напряженно воображая заранее ту фигуру, которую мы желаем видеть. То же наблюдается и на некоторых рисунках, где известные линии образуют своею комбинацией фигуру, не имеющую никакого отношения к тому, что можно непосредственно видеть на рисунке, и вообще на всех изоб-

394


ражениях, где известный предмет не бросается в глаза и едва может быть отличен от заднего плана; может случиться, что мы долго не будем замечать предмета, но, раз заметив его, мы можем делать его объектом нашего внимания по произволу при помощи того умственного дубликата, который вводится в данное восприятие нашим воображением. Кто может сразу угадать в бессмысленной французской фразе: Pas de lieu Phone que nous английскую поговорку: Paddle your own canoe?Шо едва ли кто, раз заметив звуковое сходство обеих фраз, не будет в состоянии снова возобновить его в памяти. Ожидая удара часов, мы так проникаемся мыслью о наступающем звуке, что каждую минуту нам кажется, будто уже бьет желанный или страшный час. То же испытываем мы и в ожидании звука чьих-нибудь шагов. При малейшем шелесте в лесу охотнику мерещится дичь, беглецу - его преследователи. Влюбленный при виде каждой женской шляпки на улице воображает, что под этой шляпкой скрывается голова его кумира. Появление образа в уме и есть внимание: преперцепция (предварение восприятия) есть половина перцепции (восприятия) искомого объекта.

Именно по этой причине у людей открыты глаза лишь на те стороны в воспринимаемых впечатлениях, которые они ранее приучились различать. Любой из нас может заметить известное явление после того, как на него нам было кем-нибудь указано, но то же явление без помощи постороннего указания не сумеет открыть и один человек на десять тысяч. Даже в поэзии и в изобразительных искусствах необходимо, чтобы кто-нибудь указывал нам на что именно нужно обращать особенное внимание, что заслуживает наибольшего удивления, пока наш вкус не достигнет своего полного развития и наша оценка эстетических явлений не станет совершенно безошибочной. В так называемых "детских садах" детей ради упражнения расспрашивают, сколько характерных черт они могут назвать в данном предмете, например, в цветке или в чучеле птицы. Они тотчас называют знакомые им черты: листья, хвост, клюв, ноги, но они могут глядеть на птицу по целым часам, не замечая ноздрей, когтей, чешуи etc., пока не обратишь на эти части их внимание, после чего дета всякий раз указывают на них. Короче говоря, мы обыкновенно видим лишь те явления, кото-

 рые преперципируем; преперципируем же мы лишь те объекты, которые были указаны нам другими под известным ярлыком, а ярлык этот запечатлелся в нашем уме. Потеряв накопленный нами запас этих ярлыков, мы почувствовали бы себя в окружающем мире лишенными всякой умственной опоры.

Педагогические замечания. Во-первых, необходимо укреплять внимание в тех детях, которые относятся крайне небрежно к своим занятиям, беспорядочно перескакивая мыслью с одного предмета на другой. Учитель в данном случае должен позаботиться о том, чтобы сообщить привлекательность предмету занятий, ассоциировав его с чем-нибудь интересующим ребенка; в худшем случае, когда нельзя придать интерес самым занятиям, можно прибегнуть к обещанию награды за внимательное отношение к занятиям и наказаниям за невнимательное. Если сам предмет занятий не вызывает в ребенке никакого произвольного внимания, то приходится черпать интерес со стороны. Но всего лучше, когда сама тема занятий интересна, и, обучая детей, мы должны всегда стараться связывать новые познания, сообщаемые им, с теми объектами, с которыми у них соединены преперцепции. То, что давно известно и хорошо знакомо, тотчас становится объектом внимания и привлекает за собой новые впечатления, образуя для последних то, что по психологической терминологии Гербарта называется Apperzeptionsmasse (нем.- масса апперцепции). Разумеется, талант учителя заключается именно в том, чтобы знать, какую Apperzeptionsmasse надо выбрать. Психология может здесь дать только общее правило.

Во-вторых, необходимо искоренять ту рассеянность внимания, которая бывает у людей более зрелого возраста при чтении или слушании речи. Если внимание есть воспроизведение данного ощущения изнутри, то привычка читать только глазами или слушать только ухом может быть искоренена при помощи отчетливого расчленения слышимых или видимых слов; таким путем можно укрепить внимание. Это подтверждается опытом. Можно сделать себя гораздо более внимательным к разговору, если мысленно повторяешь каждое слышанное слово, чем если пассивно слушаешь их; значительное число студентов, моих слушателей, испытав этот прием на практике, нашли его весьма полезным. <...>

395


С. Л.Рубинштейн

ОСНОВНЫЕ СВОЙСТВА ВНИМАНИЯ*

Поскольку наличие внимания означает связь сознания с определенным объектом, его сосредоточенность на нем, прежде всего встает вопрос о степени этой сосредоточенности, т. е. о концентрированное™ внимания.

Концентрированность внимания - в противоположность его распыленности - означает наличие связи с определенным объектом или стороной действительности и выражает интенсивность этой связи. Концентрация - это сосредоточенность, т. е. центральный факт, в котором выражается внимание. Концентрированность внимания означает, что имеется фокус, в котором собрана психическая или сознательная деятельность.

Наряду с этим пониманием концентрации внимания под концентрированным вниманием часто в психологической литературе понимают внимание интенсивной сосредоточенности на одном или небольшом числе объектов. Концентрированность внимания в таком случае определяется единством двух признаков — интенсивности и узости внимания.

Объединение в понятии концентрации интенсивности и узости внимания исходит из той предпосылки, что интенсивность внимания и его объем обратно пропорциональны друг другу. Эта предпосылка, в общем, правильна, лишь когда поле внимания состоит из элементов, друг с другом не связанных. Но когда в него включаются смысловые связи, объединяющие различные элементы между собой, расширение поля внимания дополнительным содержанием может не только не снизить концентрированное™, но иногда даже повысить ее. Мы потому определяем концентрацию внимания только интенсивностью сосредоточения и не включаем в нее узости внимания. Вопрос об объеме внимания, т. е. количестве однородных предметов, которые охватывает внимание, — особый вопрос.

Для определения объема внимания пользовались до сих пор главным образом тахистоскопическим методом. В тахистоскопе на короткое, точно измеряемое время выставлялись подлежащие наблюдению экспонаты, как-то: буквы, цифры, фигуры.

Согласно ряду исследований, обнаруживших при этом существование довольно значительных индивидуальных различий в объеме внимания, объем внимания взрослого человека достигает в среднем примерно 4-5, максимум 6 объектов; у ребенка он равен в среднем не более 2—3 объектам. Речь при этом идет о числе друг от друга независимых, не связанных между собой объектов (чисел, букв и т. п.). Количество находящихся в поле нашего внимания связанных между собой элементов, объединенных в осмысленное целое, может быть много больше. Объем внимания является поэтому изменчивой величиной, зависящей от того, насколько связано между собой то содержание, на котором сосредоточивается вни-

* Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. М,  1946.

С. 450-455.

 мание, и от умения осмысленно связывать и структурировать материал. При чтении осмысленного текста объем внимания может оказаться существенно отличным от того, который дает его измерение при концентрации на отдельных осмысленно между собой не связанных элементах. Поэтому результаты та-хистоскопического изучения внимания на отдельные цифры, буквы, фигуры не могут быть перенесены на объем внимания в естественных условиях восприятия связанного осмысленного материала. В практике, в частности педагогической, школьной, следовало бы, тщательно учитывая доступный учащимся объем внимания, не создавая в этом отношении непосильной перегрузки, расширять объем внимания, систематизируя предъявляемый материал, вскрывая его взаимосвязи, внутренние отношения.

С объемом внимания тесно связана и распределя-емость внимания. Говоря об объеме, можно, с одной стороны, подчеркивать ограничение поля внимания. Но оборотной стороной ограничения, поскольку оно не абсолютно, является распределение внимания между тем или иным числом разнородных объектов, одновременно сохраняющихся в центре внимания. При распределении внимания речь, таким образом, идет о возможности не одного, а много, по крайней мере двухфокального внимания, концентрации его не в одном, а в двух или большем числе различных фокусов. Это дает возможность одновременно совершать несколько рядов действий и следить за несколькими независимыми процессами, не теряя ни одного из них из поля своего внимания. Наполеон мог, как утверждают, одновременно диктовать своим секретарям семь ответственных дипломатических документов. Некоторые шахматисты могут вести одновременно с неослабным вниманием несколько партий. Распределенное внимание является профессионально важным признаком для некоторых профессий, как, например, для текстильщиков, которым приходится одновременно следить за несколькими станками. Распределение внимания очень важно и для педагога, которому нужно держать в поле своего зрения всех учеников в классе.

Распределение внимания зависит от ряда условий, прежде всего от того, насколько связаны друг с другом различные объекты и насколько автоматизированы действия, между которыми должно распределяться внимание. Чем теснее связаны объекты и чем значительнее автоматизация, тем легче совершается распределение внимания. Способность к распределению внимания весьма упражняема.

При определении концентрированное™ и объема внимания необходимо учитывать не только количественные условия. Из качественных моментов, в частности, один играет особенно значительную роль: связность смыслового содержания. Внимание — как и память — подчиняется различным законам в зависимости от того, на каком материале оно осуществляется. Очень рельефно это сказывается на устойчивости внимания.

Устойчивость внимания определяется длительностью, в течение которой сохраняется концентрация внимания, т. е. его временной экстенсивностью. Экспериментальное исследование показало, что внимание первично подвержено периодическим непроизвольным колебаниям. Периоды колебаний внима-

396


ния по данным ряда прежних исследований, в частности Н.Ланге, равны обычно 2—3 с, доходя максимум до 12 с. К колебаниям внимания относились, во-первых, колебания сенсорной ясности. Так, часы, которые держат неподвижно на одном и том же расстоянии от испытуемого, кажутся ему, если он их не видит, то приближающимися, то удаляющимися в силу того, что он то более, то менее явственно слышит их биение.

Эти и подобные им случаи холебания сенсорной ясности, очевидно, непосредственно связаны с утомлением и адаптацией органов чувств. Иной характер носят колебания, сказывающиеся при наблюдении многозначных фигур; в них попеременно то одна, то другая часть выступает как фигура: глаз соскальзывает с одного поля на другое. Такой же эффект дает изображение усеченной пирамиды, стоит более длительное время на нее посмотреть, чтобы убедиться в том, что усеченное основание то выступает вперед, то отступает назад.

Однако традиционная трактовка проблемы устойчивости внимания, связанная с установлением периодических его колебаний, требует некоторой ревизии.

Положение с этой проблемой аналогично тому, какое создалось в психологии памяти в связи с установленной Эббингаузом и его последователями кривой забывания. Учебная работа была бы бесплодным, сизифовым трудом, если бы кривая Эббингауза отражала общие закономерности забывания всякого материала. Учебная и производственная работа была бы вообще невозможна, если бы пределы устойчивости внимания определялись периодами, установленными в опытах с элементарными сенсорными раздражителями. Но в действительности такие малые периоды колебания внимания, очевидно, ни в коем случае не составляют всеобщую закономерность. Об этом свидетельствуют наблюдения на каждом шагу. Очевидно, проблема устойчивости внимания должна быть поставлена и разработана заново. При этом существенно не только экспериментально установить собственно очевидный факт значительно большей устойчивости внимания, сколько вскрыть конкретные условия, которыми объясняются частые периодические колебания в одних случаях, значительная устойчивость - в других.

Наша гипотеза заключается в следующем: наиболее существенным условием устойчивости внимания является возможность раскрывать в том предмете, на котором оно сосредоточено, новые стороны и связи. Там, где в связи с поставленной перед собой задачей мы, сосредоточиваясь на каком-нибудь предмете, можем развернуть данное в восприятии или мышлении содержание, раскрывая в нем новые аспекты в их взаимосвязях и взаимопереходах, внимание может очень длительное время оставаться устойчивым. Там, где сознание упирается как бы в тупик, в разрозненное, скудное содержание, не открывающее возможности для дальнейшего развития, движения, перехода к другим его сторонам, углубления в него, там создаются предпосылки для легкой отвлекаемости и неизбежно наступают колебания внимания.

Подтверждение этого положения имеется в наблюдении Гельмгольца. Изучая борьбу двух полей

 зрения, Гельмгольц отметил замечательный факт, в котором заключается ключ для объяснения устойчивости внимания, несмотря на периодические колебания сенсорных установок. "Я чувствую, - пишет Гельмгольц, — что могу направлять внимание произвольно то на одну, то на другую систему линий и что в таком случае некоторое время только одна эта система сознается мною, между тем как другая совершенно ускользает от моего внимания. Это бывает, например, в том случае, если я попытаюсь сосчитать число линий в той или другой системе. Крайне трудно бывает надолго приковать внимание к одной какой-нибудь системе линий, если только мы не связываем предмета нашего внимания с какими-нибудь особенными целями, которые постоянно обновляли бы активность нашего внимания. Так поступаем мы, задаваясь целью сосчитать линии, сравнить их размеры и т. д. Внимание, предоставленное самому себе, обнаруживает естественную наклонность переходить от одного нового впечатления к другому; как только его объект теряет свой интерес, не доставляя никаких новых впечатлений, внимание, вопреки нашей воле, переходит на что-нибудь другое. Если мы хотим сосредоточить наше внимание на определенном объекте, то нам необходимо постоянно открывать в нем все новые и новые стороны, в особенности когда какой-нибудь посторонний импульс отвлекает нас в сторону". Эти наблюдения Гельмгольца вскрывают самые существенные условия устойчивости внимания. Наше внимание становится менее подверженным колебаниям, более устойчивым, когда мы включаемся в разрешение определенных задач, в интеллектуальных операциях раскрываем новое содержание в предмете нашего восприятия или нашей мысли. Сосредоточение внимания — это не остановка мыслей на одной точке, а их движение в едином направлении. Для того чтобы внимание к какому-нибудь предмету поддерживалось, его осознание должно быть динамическим процессом. Предмет должен на наших глазах развиваться, обнаруживать перед нами все новое содержание. Лишь изменяющееся и обновляющееся содержание способно поддерживать внимание. Однообразие притупляет внимание, монотонность угашает его.

На вопрос о том, благодари чему ему удалось прийти к открытию законов тяготения, Ньютон ответил: "Благодаря тому, что я непрестанно думал об этом вопросе". Ссылаясь на эти слова Ньютона, Кювье определяет гений как неустанное внимание. Основание гениальности Ньютона он видит в устойчивости его внимания. Но обратная зависимость более существенна. Богатство и содержательность его ума, открывавшего в предмете его мысли все новые стороны и зависимости, были, очевидно, существенными условиями устойчивости его внимания. Если бы мысль Ньютона при размышлении о тяготении уперлась в одну неподвижную точку, будучи не в силах развернуть этот вопрос, раскрывая в нем новые перспективы, его внимание быстро иссякло бы.

Но если бы мысль лишь переходила с одного содержания на другое, можно было бы скорее говорить о рассеянности, чем о сосредоточенности внимания. Для наличия устойчивого внимания необходимо, очевидно, чтобы изменяющееся содержание было объединено совокупностью отношений в одно

397


единство. Тогда, переходя от одного содержания к другому, оно остается сосредоточенным на одном предмете. Единство предметной отнесенности соединяется с многообразием предметного содержания. Устойчивое внимание - это форма предметного сознания. Оно предполагает единство предметной отнесенности многообразного содержания. Таким образом, осмысленная связанность, объединяющая многообразное, динамическое содержание в более или менее стройную систему, сосредоточенную вокруг одного центра, отнесенную к одному предмету, составляет основную предпосылку устойчивого внимания.

Если бы внимание при всех условиях было подвержено таким колебаниям, какие имеют место, когда нам даны разрозненные и скудные по содержанию чувственные данные, никакая эффективная умственная работа не была бы возможна. Но оказывается, что само включение умственной деятельности, раскрывающей в предметах новые стороны и связи, изменяет закономерности этого процесса и создает условия для устойчивости внимания. Устойчивость внимания, будучи условием продуктивной умственной деятельности, является в известной мере и ее следствием.

Осмысленное овладение материалом, раскрывающее посредством анализа и синтеза систематизацию материала и т. д., внутренние связи четко расчлененного содержания существенно содействуют высшим проявлениям внимания.

Устойчивость внимания зависит, конечно, помимо того, от целого ряда условий. К числу их относятся: особенности материала, степень его трудности, знакомости, понятности, отношения к нему со стороны субъекта — степени его интереса к данному материалу, и, наконец, индивидуальные особенности личности. Среди последних существенна прежде всего способность посредством сознательного волевого усилия длительно поддерживать свое внимание на определенном уровне, даже если то содержание, на которое оно направлено, не представляет непосредственного интереса, и сохранение его в центре внимания сопряжено с определенными трудностями.

Устойчивость внимания не означает его неподвижности, она не исключает его переключаемости. Переключаемость внимания заключается в способности быстро выключаться из одних установок и включаться в новые, соответствующие изменившимся условиям. Способность к переключению означает гибкость внимания - весьма важное и часто очень нужное качество.

Переключаемость, как и устойчивость, и объем внимания, и как внимание в целом, не являются какой-то самодовлеющей функцией. Она — сторона сложной и многообразно обусловленной сознательной деятельности в отличие от рассеяния или блуждания ни на чем не концентрированного внимания и от внимания неустойчивого, попросту неспособного длительно удержаться на одном объекте. Переключаемость означает сознательное и осмысленное перемещение внимания с одного объекта на другой. В таком случае очевидно, что переключаемость внимания в сколько-нибудь сложной и быстро изменяющейся ситуации означает способность быстро ориентироваться в ситуации и определить или учесть из-

 меняющуюся значимость различных в нее включающихся элементов.

Легкость переключения у разных людей различна: одни — с легкой переключаемостью - легко и быстро переходят от одной работы к другой; у других "вхождение" в новую работу является трудной операцией, требующей более или менее длительного времени и значительных усилий. Легкая или затруднительная переключаемость зависит от целого ряда условий. К числу их относятся соотношение между содержанием предшествующей и последующей деятельности и отношение субъекта к каждой из них; чем интереснее предшествующая и менее интересна последующая деятельность, тем, очевидно, труднее переключение; и оно тем легче, чем выра-женнее обратное соотношение между ними. Известную роль в быстроте переключения играют и индивидуальные особенности субъекта, в частности его темперамент. Переключаемость внимания принадлежит к числу свойств, допускающих значительное развитие в результате упражнения. Рассеянность в житейском смысле слова является по преимуществу плохой переключаемостью. Имеется бесчисленное множество болге или менее достоверных анекдотов о рассеянности ученых. Тип рассеянного профессора не сходит со страниц юмористических журналов. Однако, вопреки прочно укоренившемуся в обывательском понимании представлению, "рассеянность" ученых является, наоборот, выражением максимальной собранности и сосредоточенности; но только сосредоточенны они на основном предмете своих мыслей. Поэтому при столкновении с рядом житейских мелочей они могут оказаться в том смешном положении, которое живописуют анекдоты. Для того чтобы уяснить себе наличие сосредоточенности у "рассеянного" ученого, достаточно сравнить его внимание с вниманием ребенка, который выпускает из рук только что привлекшую его игрушку, когда ему показывают другую; каждое новое впечатление отвлекает его внимание от предыдущего; удержать в поле своего сознания оба он не в состоянии. Здесь отсутствует и концентрированность и распределяе-мость внимания. В поведении рассеянного ученого также обнаруживается дефект внимания, но он заключается, очевидно, не в легкой отвлекаемости. так как его внимание, наоборот, очень сосредоточенно, а в слабой переключаемости. Рассеянность в обычном смысле слова обусловлена двумя различными механизмами - сильной отвлекаемостью и слабой переключаемостью.

Различные свойства внимания - его концентрация, объем и распределяемость, переключаемость и устойчивость ~ в значительной мере независимы друг от друга: внимание хорошее в одном отношении может быть не столь совершенным в другом. Так, например, высокая концентрация внимания может, как об этом свидетельствует пресловутая рассеянность ученых, соединяться со слабой переключаемостью.

Внимание обычно характеризуется как проявление избирательной направленности психической деятельности, как выражение избирательного характера процессов сознания. Можно было бы к этому прибавить, что внимание выражает не только как бы объем сознания, поскольку в нем проявляется из-

398


бирательный характер сознания, но и его уровень — в смысле степени интенсивности, яркости.

Внимание неразрывно связано с сознанием в целом. Оно поэтому, естественно, связано со всеми сторонами сознания. Действительно, роль эмоциональных факторов ярко сказывается в особенно существенной для внимания зависимости его от интереса. Значение мыслительных процессов, особенно в отношении объема внимания и его устойчивости, было уже отмечено. Роль воли находит себе непосредственное выражение в факте произвольного внимания.

Поскольку внимание может отличаться различными свойствами, которые, как показывает опыт, в значительной мере независимы друг от друга, можно, исходя из разных свойств внимания, различать разные типы внимания, а именно: 1) широкое и узкое внимание — в зависимости от их объема; 2) хорошо и плохо распределяемое; 3) быстро или медленно переключаемое; 4) концентрированное и флюктуирующее; 5) устойчивое и неустойчивое.

Высшие формы произвольного внимания возникают у человека в процессе труда. Они продукт исто-

 рического развития. Кроме напряжения тех органов, которыми выполняется труд, в течение всего времени труда необходима целесообразная воля, выражающаяся во внимании, пишет Маркс, и притом необходима тем более, чем меньше труд увлекает рабочего своим содержанием и способом исполнения, следовательно, чем меньше рабочий наслаждается трудом как игрой физических и интеллектуальных сил*. Труд направлен на удовлетворение потребностей человека. Продукт этого труда представляет поэтому непосредственный интерес. Но получение этого продукта связано с деятельностью, которая по своему содержанию и способу исполнения может не вызывать непосредственного интереса. Поэтому выполнение этой деятельности требует перехода от непроизвольного к произвольному вниманию. При этом внимание должно быть тем более сосредоточенным и длительным, чем более сложной становится трудовая деятельность человека в процессе исторического развития. Труд требует и он воспитывает высшие формы произвольного внимания.

В психологической литературе Рибо подчеркнул эту мысль о связи произвольного внимания с трудом.

■ см. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 189.

 399


Р.Вудвортс ВНИМАНИЕ* Объем внимания

Одни из самых старейших психологических экспериментов, если не считать некоторых экспериментов по ощущениям, были вдохновлены философским вопросом: может ли сознание воспринять одновременно больше, чем один объект? Учение о единстве сознания предлагало ответ, не согласующийся с фактами сравнения и различения. Если сознание едино, то как оно может одновременно быть в двух состояниях или быть поглощенным двумя объектами? Но если оно не может схватить одновременно два объекта, то как оно может сравнивать или различать их? Эти вопросы требовали экспериментального изучения.

Ржяшк эксперименты. В лекциях по метафизике, которые Вильям Гамильтон читал своим студентам в Эдинбургском университете с 1836 до 1856 гг., он обычно спрашивал: "Сколько отдельных объектов может одновременно обозревать сознание, если и не абсолютно отчетливо, то во всяком случае без полного их смешения? Я нашел эту проблему поставленной и различно разрешенной разными философами, очевидно, не знавшими друг о друге. По Чарльзу Боннэ, сознание позволяет иметь одновременно раздельное знание о 6 объектах сразу. Абрагам Так-кер ограничил их число до 4, тогда как Дюстет де Трасси вновь увеличил их до 6. Мнение первого и последнего представляется мне более правильным. Можно легко проделать эксперименты над собой, но при этом следует остерегаться группировки объектов в классы. Если бросить пригоршню шариков на пол, то окажется трудным обозревать одновременно более чем 6—7 объектов. Но если сгруппировать их по 2, по 3 или по 5, то окажется возможным воспринимать столько же групп, сколько единичных объектов, так как сознание рассматривает эти группы только в качестве единств". <...>

Результаты: объем нмшми в опюмешш количества предъявленных объектов. При помощи инструментальной и статистической техники был разрешен столетней давности вопрос об объеме внимания.

Когда требуется, чтобы было правильно схвачено количество объектов, причем объектами являются отчетливые черные точки, разбросанные беспорядочно на белой карточке и появляющиеся в поле ясного центрального зрения на период от 37 до 100 миллисекунд (в различных экспериментах), то средний объем для здорового взрослого человека равен приблизительно 8 объектам. Средний объем внимания у отдельных лиц колеблется от 6 до 11 объектов, причем у каждого индивида он колеблется от пробы к пробе вокруг средней для данного индивида величины.

Как схватывается количество объектов. Если спросим, сколько точек может быть уловлено в течение такого короткого промежутка времени, в какой со-

* Вудвортс Р. Экспериментальная психология. М.: Изд-во иностранной литературы, 1950. С. 290, 295-304, 308-315, 317-320.

 вершается экспозиция, мы должны будем вернуться к мысли Гамильтона, что это может быть сделано путем группировки. Самонаблюдения показывают, что группировка действительно часто имеет место. Некоторые скопления точек легко разбиваются на группы. Один из испытуемых Фернбергера <...> сообщал после некоторых опытов: "Я отчетливо воспринял слуховой сигнал "приготовиться", за которым немедленно следовало ясное восприятие точек, расположенных в виде неровного квадрата. Внимание было направлено на верхнюю правую часть рисунка. Я быстро воспринял четыре точки, которые очень отчетливо стояли отдельно, затем я ясно воспринял три точки в нижней левой части рисунка, после чего очень ясно воспринял другую группу из трех точек в центральной части рисунка. Потом последовала вербализация "десять", а за ней - интенсивное ощущение удовольствия".

Если точки объективно хорошо сгруппированы, задача испытуемого легче, и объем внимания его больше.

Действительное сосчитывание точек "одна, две, три" иногда также наблюдается в этих экспериментах. Оно, конечно, невозможно во время экспозиции в 100 миллисекунд, однако зрительный последовательный образ продлевает время, затрачиваемое на сосчитывание, и то, что называется первичным образом памяти или последовательным образом памяти, предоставляет еще больше времени. Первичный образ памяти имеет менее выраженное чувственное качество, чем зрительный последовательный образ, и различим при условии, если глаза не двигаются, а направлены на то место, где были экспонированы объекты. Конечно, никакие из этих последовательных образов не дают возможности переменить фиксацию глаза и таким образом расширить показания сетчатки, однако они дают дополнительно несколько секунд для церебральной реакции на данные, доставленные сетчаткой.

В процессе установления количества предъявленных точек группировка и сосчитывание могут быть скомбинированы. Часть скопления может быть сразу выделена в группу или группы, а оставшиеся точки могут быть прибавлены сосчитывапием.

Один эксперимент Оберли был организован так, чтобы получить три объема: для восприятия количества объектов любыми приемами, для восприятия, в котором было бы исключено сосчитывание и сколько-нибудь заметное использование последовательных образов, и для восприятия, которое осуществлялось бы непосредственно ощущением, без группирования или сосчитывания. После каждой пробы испытуемый сообщал, каким образом он устанавливал количество точек. Как и следовало ожидать, объем был наименьшим при прямом восприятии, промежуточным при группировке и наибольшим в случае восприятия с применением любых приемов. В среднем для 6 испытуемых Оберли объемы были следующими:

для прямого восприятия — 3,93 точки;

для прямого восприятия плюс группирование — 6,91 точки;

для восприятия, включающего все формы — 8,21 точки.

400


Если показывалось только 2—3 или 4 точки, восприятие обычно описывалось как непосредственное и без группировки. Когда количество было 5 или 6, сосчитывайте и группировка были приблизительно одинаково часты, и с увеличением количества то и другое быстро снижалось, уступая место ошибкам.

Упражнение повышает средний объем. Некоторые испытуемые приобретают опыт в группировании, другие — в сосчитывании. Если то же самое расположение точек часто повторяется в эксперименте, испытуемый научается распознавать его и таким образом узнавать количество непосредственно, без подразделения на группы.

Различные объемы. Следует решительно подчеркнуть изменчивость объема в противоположность старым идеям о неизменном объеме. Он варьирует от одного испытуемого к другому и у одного и того же испытуемого от момента к моменту. Он изменяется с внешними условиями, как, например, в зависимости от расположения точек на карточке. Он изменяется также соответственно количеству показаний, которые должны быть получены после экспозиции. Если требуется не только простое указание на количество предъявленных объектов, объем внимания становится меньше, как показано Гленвил-лем и Далленбахом (1929). Они экспонировали точки с инструкцией сообщить количество их, буквы — с инструкцией прочитать их, геометрические фигуры ~ с инструкцией назвать их и геометрические фигуры различных цветов - с инструкцией назвать форму и цвет каждой фигуры. Как во всех экспериментах на объем, должны были быть правильно названы все объекты, чтобы проба считалась успешной. Если показано 7 букв и только 6 из них названы правильно, проба считалась ошибочной. Результаты, полученные от 3 испытуемых, скомбинированы в следующие средние объемы:

для количества точек - 8,8;

для прочтения букв — 6.9;

для называния геометрических фигур — 3,8;

для называния фигур и цвета — 3,0.

Можно ли объем восприятия считать "объемом внимания"? Часто поднимался вопрос: "К скольким объектам можно быть внимательным сразу?" - и результаты определения объема восприятия поспешно принимались за ответ на этот вопрос. Между тем психологи-интроспекционисты добивались научного определения того, что именно подразумевается под вниманием. Они желали определить его скорее в терминах содержания сознания, чем как действие или функцию, и соглашались отождествлять содержание слова внимание с тем, что они называли ясностью, яркостью, живостью и т. п. Ясность была наиболее часто употребляемым словом. Титченером было предложено обозначать ясность, которая отождествлялась со вниманием, техническим словом attensity в отличие от зрительной ясности, обусловленной объективной отчетливостью или представленностью в поле ясного зрения. С этой точки зрения психологи определили проблему степени внимания следующим образом: "Сколько объектов могут быть одновременно ясными?" Вопрос, конечно, не в том, сколько

 объектов может вместиться в поле ясного зрения, а в том, сколько объектов может обладать одновременно атрибутом ясности (attensity).

Гленвилль и Далленбах (1929) попытались ответить на этот вопрос при помощи экспериментов на объем, в которых испытуемый сообщал не о количестве точек или каких-нибудь других объектов, а только - видно ли скопление точек одинаково ясно во всех направлениях или какая-либо часть выделяется яснее, чем другие. В одном случае результаты испытуемого могли дать значение среднего объема — около 18 точек; при меньшем количестве точек он отвечал: "Все одинаково ясно", а при более многочисленном скоплении отвечал одинаково: "Некоторые яснее других". Однако у других испытуемых было невозможно вычислить объем, потому что ясность не изменялась сколько-нибудь закономерно с возрастанием числа предъявленных точек. Небольшое скопление могло распадаться на более и менее ясно видимые части, а большое скопление могло быть однородно ясным. Такого явления, как объем ясности, по-видимому, не существовало, и мы должны скорее применять выражение объем восприятия (apprehension), чем объем внимания.

В действительности то, что может быть нами измерено, не является даже объемом восприятия. Это объем восприятия и сообщения о воспринятом. Испытуемый может воспринять большее количество букв, цветов или геометрических фигур, чем то, о котором он сообщает. Прежде чем готов ответ, некоторые из наблюдавшихся фактов могут быть забыты. Мы встречаем утверждения вроде следующих. (Предъявлено 8 букв, правильно названы 4): "Все были одинаково ясны, и могли бы быть названы все, если бы ответ мог быть мгновенным. Образы памяти от последних букв исчезли раньше, чем я дошел до них". (Предъявлено 7 букв — правильно названы 4): "Быстрое произношение О и 3 (3-я и 4-я буквы) заставило меня запнуться — препятствие, достаточное, чтобы частично уничтожить последовательные образы памяти от остальных букв".

Действительный объем восприятия должен быть больше, чем результаты, которые мы получаем, — насколько больше, мы не можем судить. Различие весьма значительно, поскольку детали, схваченные моментально, если даже они не могли быть описаны, могут сохраниться в ощущении в виде намеков. При чтении, как мы увидим, это почти всегда имеет место; во время моментальной экспозиции ясно видно большее количество букв, чем может быть названо, и они сохраняются как приметы для распознавания слова. <...>

Сдвиги и колебания внимания

Под этим заглавием могут быть объединены различные, примечательные изменения реакций, которые бывают двух родов, если их брать просто как явления: переходы от одной реакции к другой и колебания в продуктивности реакций. Сдвиги происходят при бинокулярной борьбе полей, при рассматривании двухзначных фигур и при обыкновенных перемещениях внимания от одного объекта к другому. Колебания представляют собой отход от высокого

401


уровня продуктивности во время непрерывной работы или наблюдения. Общее для всех этих явлений - то, что реакции изменяются, хотя раздражители остаются теми же. Изменения реакций вызываются внутренними, а не внешними причинами. Каковы могут быть эти внутренние причины, - сложная проблема.

Обычные сдвиги внимания. Имея перед собой сложное поле зрения, вы, как правило, смотрите вокруг, отмечая сначала один объект, потом другой. Если вы начнете следить за кожными ощущениями, то заметите, что сильнее выступает то одно ощущение, то другое. Если вы закроете глаза и будете наблюдать за своими мыслями, то вы найдете постоянную смену одной мысли другой. Если даже вы намеренно думаете о какой-либо проблеме, частные идеи приходят и уходят.

Биллингс (1914) попытался выяснить, насколько быстрой может быть эта последовательность реакций. Он помещал перед испытуемым картину с инструкцией следить за одной особенной точкой на ней и нажимать телеграфный ключ каждый раз, когда его внимание отклоняется от этой точки. При помощи электроотметчика была получена запись на закопченном барабане рядом с отметками времени. В среднем для нескольких испытуемых во многих экспериментах расходовалось около 2 с на один объект или мысль до их смены. Это время варьировало от момента к моменту. У одного и того же испытуемого и в одном и том же коротком эксперименте оно могло варьировать от 0,1 до 5 с или больше. Пиллсбури (1913) при анализе этих результатов (полученных в его лаборатории) указал, что полученное среднее слишком высоко, потому что испытуемые всегда забывали отмечать некоторые сдвиги. Он также настаивает на том, что каждый отмеченный сдвиг обозначает фактически два сдвига: 1) от наблюдаемой точки к какому-нибудь другому объекту или мысли и 2) от этого объекта к нажатию ключа. Поэтому он полагает, что для длительности простой пульсации внимания 1 с будет более верным средним, чем 2 с. Он подчеркивает далее значение минимумов времени как показателей максимального темпа сдвигов и заключает, что колебания вроде 0,1—0,2 с на объект представляют наибольшую подвижность внимания. Эту максимальную скорость сдвигов внимания можно сравнить с максимальным темпом ударов пальцем, который приблизительно равен 9—11 ударам в секунду. Однако испытуемый не может, конечно, следить каким-либо образом за каждым последовательным ударом. <...>

Если мы поставим вопрос не о том, как быстро может передвигаться внимание, а о том, как долго оно может оставаться фиксированным, то от Биллингса мы получаем ответ — 5 с. На сложном объекте можно сосредотачивать внимание гораздо дольше, однако внимание сдвигается от одной части объекта к другой. Можно преследовать цель гораздо дольше, но в это время выполняется одно частное действие за другим. Чтение - это другой случай, где мы не теряем нити вопреки быстрому следованию отдельных актов.

Колебания снимания при восприятии двухзначных фигур. Одна двухзначная фигура (или рисунок) может быть видима как представляющая два или боль-

402

 ше различных объекта. Более известны рисунки с обратимой перспективой. При постоянном рассматривании такая фигура кажется попеременно перевертывающейся. Колебания могут быть до некоторой степени управляемы путем направления глаз на ту часть фигуры, которую мы желаем видеть выступающей. Если к этому управлению не прибегают, то темп колебаний очень изменчив. Вначале один ее вид может оставаться постоянным на несколько секунд и даже минут, но если изменения однажды начались, они повторяются все чаще во время непрерывной фиксации глаз на рисунке. После отдыха изменения могут снова стать более медленными. Билле (1931), научив испытуемого управлять восприятием такой фигуры, предложил ему сменять фазы как можно чаще и получил среднее - 72 фазы в минуту, когда испытуемый был бодр. Среднее снижалось до 60 фаз в минуту после 5 мин постоянного напряжения.

Подобные колебания происходят и при рассматривании точечных фигур, хотя число фаз (различных группировок) не ограничивается при этом только двумя. Темп колебаний варьирует и по некоторым подсчетам в среднем равен 20—30 фазам в минуту.

Из всех этих разновидностей колебаний внимания лучше всего изучена борьба полей зрения. Это очень специфический род колебаний внимания, зависящий от физиологических особен-ностей бинокулярного аппарата.

Ни одну из этих форм изменений нельзя отождествлять с обычными смещениями внимания. Легко наблюдать следующий факт: в то время как одна из фаз держится устойчиво, внимание может совершенно отвлечься от рисунка. Такое блуждание внимания не вызывает каких-либо изменений в восприятии рисунка. Смены фаз при рассматривании двухзначных фигур или при бинокулярной борьбе полей зрения не являются поэтому простыми смещениями внимания.

Колебания внимания

Врач-ушник Урбанчич (1875), применяя часы для проверки слуха, отметил, что если они удалены на расстояние, с которого едва слышно их тиканье, то последнее не остается постоянно слышимым, а периодически то "исчезает", то "возвращается". Подобные колебания уже наблюдались при восприятии слабых зрительных и тактильных раздражителей (рис. 1). Если представить себе внимание растущим и убывающим, поднимающимся и падающим в виде "волн внимания", то едва воспринимаемые раздражители будут ощущаться на гребнях и не ощущаться во впадинах волн.

Вместо часов может быть применен аудиометр для лучшего контроля слабых звуков. При зрении раздражитель будет едва воспринимаем в том случае, когда он очень мал по площади, как черная точка на белой поверхности, видимая на расстоянии, или когда он очень мало отличается от фона по яркости. Последнее условие может быть получено путем нанесения бледного сероватого рисунка на часть поверхности или проектирования слабого добавочного света на часть поверхности, равномерно освещенной другим источником света, или, удобнее всего, путем применения цветной вертушки. В качестве кожных раздражителей чаще всего приме-


няются слабые электрические токи или кусочки пробки, которые кладут на кожу.

Рис. 1

Темп колебаний широко варьирует у разных лиц. Среднее время одного испытуемого для полной "волны", включающей как положительную фазу (когда раздражитель воспринимался), так и отрицательную, было только 3 с, тогда как некоторые испытуемые в той же самой лаборатории показали среднее около 26 с. Типичное время равно примерно 8—10 с. <...>

Колебания производительности при непрерывной работе. Подходя к вопросу о колебаниях с совершенно различных точек зрения, исследователи, изучающие работу и утомление, отметили короткие снижения продуктивности, рассеянные на всем протяжении исполнения однообразных заданий. Испытуемый время от времени делает паузу, и его деятельность в этот момент кажется задержанной или заторможенной. Эксперимент по изучению этих задержек ("блоков") (Билле, 1931) требовал быстрой серии легких реакций, таких, например, как называние 6 цветов (предъявляемых в беспорядке в виде неограниченного ряда маленьких квадратов), замена определенных букв цифрами (которые были предъявлены в виде длинной серии) и попеременное прибавление и вычитание 3 из длинной серии чисел. Испытуемый отвечал устно, а экспериментатор нажимал ключ при каждом ответе испытуемого, отмечая, таким образом, время на кимографе, однако с некоторой возможностью ошибок, поскольку невозможно было соблюдать точный темп при быстрой и нерегулярной серии звуков. Блок определялся как интервал между двумя последовательными ответами, по крайней мере вдвое превосходивший средний интервал у испытуемого в ту же самую минуту работы.

В реальности таких блоков не приходится сомневаться. Работа продолжается некоторое время на высшей скорости, а затем наступает срыв. Это лучше всего можно видеть по отметкам нажатий. Срывы не происходят с ритмичной регулярностью, хотя при просмотре записей может создаться такое впечатление. Билле приводит 17 с в качестве среднего промежутка между блоками, однако он находит, что средние промежутки у разных лиц варьируют от 10 до 30 с и что упражнение уменьшает, а утомление увеличивает частоту блоков. Даже у того же самого лица в одном и том же коротком отрезке работы как длина этих блоков, так и промежуток времени между ними могут колебаться в широких пределах.

 Это явление может быть родственно тому, что мы назвали обычными сдвигами внимания. Когда выполнение задания требует точного согласования нескольких сложных мозговых механизмов, какое-нибудь отвлечение внимания или смещение интереса на что-нибудь, не относящееся к задаче, нарушает это согласование и прерывает исполнение. <...>

Можно лн эта колебания называть колебаниями внимания? Когда перестают следить за объектом, объект обычно не исчезает совершенно из поля сознания, как слабый раздражитель в отрицательной фазе колебания или как в эксперименте на борьбу полей, где раздражитель, направленный на одну сетчатку, исчезает в тот момент, когда раздражитель, направленный на соответственную часть другой сетчатки, появляется в поле зрения. Смены в соперничестве сетчаток — это нечто большее, чем сдвиги от фокуса к периферии внимания, т. е. от ясности к неясности. Это переходы от осознания к неосознанности.

Известно также, что внимание может переходить от слабого раздражителя и обратно к нему, в то время как раздражитель остается в положительной фазе колебания. Один из испытуемых Гуилфорда сообщает после эксперимента, в котором от него требовалось наблюдение за слабым светом:

"В первой части эксперимента я замечал, что в тот момент, когда раздражитель находился в поле зрения, я мог направлять свое внимание в сторону без того, чтобы это повлияло на восприятие раздражителя. Я направлял свое внимание на стол экспериментатора, на подставку для головы, на свет, который падал, как казалось, с левой стороны комнаты, но которого я до тех пор не замечал. Несмотря на то, что все эти вещи захватывали мое внимание, раздражитель оставался... После того как он исчезал, я мог, наоборот, отвлечь свое внимание от всех этих вещей и направить все свои усилия целиком на ожидание раздражителя, но безуспешно".

При соперничестве сетчаток происходит конкуренция между раздражениями левого и правого глаза; при рассматривании двухзначных фигур происходит подобная же конкуренция, а именно: двухзначная фигура является адекватным раздражителем для одной из двух реакций в зависимости от восприятия фигуры одним из двух различных способов. Эти реакции взаимно исключают друг друга; они не могут быть выполнены в одно и то же время. Аналогичный тип соперничества имеет место между некоторыми рефлексами (Шеррингтон, 1906). Стоя, животное не может почесаться одновременно обеими задними ногами. Одна из задних ног должна поддерживать туловище в тот момент, когда другая чешет его. Если раздражения наносятся с обоих боков, то животное некоторое время чешется одной ногой, затем - другой, и так попеременно. Таков результат у децеребрированной собаки; нормальная собака с центральным контролем над спинным мозгом имеет в своем распоряжении большее разнообразие реакций и ведет себя менее стереотипно. Соперничество между спинномозговыми рефлексами более родственно соперничеству сетчаток; то, что происходит при рассматривании многозначных фигур, - несколько более сложно, потому что существуют бо-

403


лее чем два альтернативных способа видеть такую фигуру.

При обычном смещении внимания, так же как и при обычном переходе от одной двигательной реакции к другой, происходит соперничество между альтернативными реакциями, но поведение в этом случае более сложно и более подвижно, чем при соперничестве сетчаток, так как альтернативы здесь более многочисленны и не являются взаимно исключающими друг друга.

Для понимания динамики поведения большое значение имеют по крайней мере два главных факта, которые были обнаружены при изучении внимания: 1) передвижение внимания, находящее типичное проявление в его сдвигах, и 2) ширина поля одновременной активности - ширина, которая реальна, и, как обнаружено при изучении объема и отвлечений внимания, не беспредельна по своим размерам.

Отвлечение внимания

Принцип экспериментов на отвлечение внимания прост: во время выполнения назначенной задачи вводятся не относящиеся к делу раздражители, "дистракторы", и наблюдается, не нарушается ли в каких-нибудь отношениях исполнение. Испытуемый может быть предупрежден заранее, чтобы не обращать внимания на эти отвлекающие раздражители, или же они могут быть предъявлены ему неожиданно. В обоих случаях он скоро убеждается, что ему ничего не остается делать с этими раздражителями, кроме как пренебречь ими. Экспериментатор старается отвлечь внимание испытуемого, испытуемый же старается не отвлекаться.

Отвлекающие раздражители не должны быть такими, чтобы обязательно препятствовать исполнению. Если, например, задача состоит в сравнении двух тонов, то посторонние звуки станут более чем отвлекающими раздражителями, поскольку они будут маскировать тона. В таком случае могут быть применены зрительные раздражители.

У молодых людей результат этих экспериментов обычно таков: раздражители не отвлекают их внимания, за исключением, может быть, короткого времени, пока испытуемый не приспособился к ситуации. Убедительным экспериментом такого рода является эксперимент Гови (1928). Класс второкурсников колледжа был разбит на две одинаковые группы для выполнения определенного задания. 6 недель спустя контрольная группа выполняла это же задание в другой форме при нормальных условиях, в то время как экспериментальная группа выполняла его при условиях слухового и зрительного отвлечения. Из разных частей комнаты попеременно звонили 7 электрических звонков различных тонов; кроме того, здесь было 4 мощных гудка, 2 органные трубы и 3 свистка, циркулярная пила, включавшаяся от времени до времени, и фонограф, играющий веселую музыку. У задней стены зала непрерывно то здесь, то там вспыхивали прожекторы, свет которых, правда, не был направлен в глаза испытуемых, а помощники экспериментатора, непривычно и кричаще одетые, входили, неся странные части аппаратов.

 Условия для экспериментальной группы были неблагоприятными и утомительными, но на выполняемое задание они подействовали мало. Они выполняли его почти так же, как и их товарищи в контрольной группе. В результате две группы, условия которых были одинаковы в первом испытании, имели во втором испытании следующие показатели:

контрольная группа, работавшая при нормальных условиях — 137,6;

экспериментальная группа, работавшая при отвлечении - 133,9;

очевидная потеря вследствие отвлечения — 3,7.

Будет ли данному испытуемому способствовать или мешать такой, например, отвлекающий фактор, как танцевальная музыка, может зависеть от его собственной установки. Если он склонен верить, что музыка облегчит его работу, он, вероятно, обнаружит улучшение результатов, и их ухудшение, если ему внушено противоположное убеждение (Беккер, 1937).

Как преодолевается отвлечение. Приемлемым было бы следующее предположение: для преодоления отвлечения в работу должно быть вложено больше энергии. Морган (1916) проверял эту гипотезу, регистрируя силу движений пальцев испытуемых при выполнении задачи, в известной мере напоминающей машинопись. Испытуемый работал на 10 нумерованных клавишах. Аппарат предъявлял отдельные буквы, которые испытуемый переводил на числа соответственно коду. Испытуемый нажимал на клавишу, помеченную этой цифрой, и аппарат немедленно экспонировал другую букву для кодирования и нажатия и т. д. Испытуемому было неизвестно, что сила, с которой он ударяет по клавише, регистрировалась. Пневмограф у его грудной клетки регистрировал дыхание. Испытуемый был один в комнате, но экспериментатор наблюдал его поведение через глазок. Некоторое время испытуемый работал в полной тишине, а затем со всех сторон начинали звучать звонки, гудки и фонограф. Действие отвлекающих факторов продолжалось в течение 10 мин и сменялось 10 мин тишины. Более 20 испытуемых прошли через этот эксперимент с результатами, которые различались в деталях, но согласовывались в следующих, имеющих важное значение, отношениях:

Имея первоначально лишь небольшой предва
рительный опыт в исполнении задания, испытуе
мый в течение эксперимента показывал прогрессив
ное совершенствование.

Когда начинался шум, наблюдалось некоторое
замедление работы.

В течение очень немногих минут испытуемый
восстанавливал свою прежнюю скорость и продол
жал дальнейшее совершенствование.

Когда шум прекращался, не только не наблю
далось немедленного улучшения, но часто имел ме
сто даже внезапный срыв. Прекращение шума, к ко
торому испытуемый уже приспособился, действова
ло как отвлекающий фактор.

Когда устанавливалась тишина, наблюдалось
дальнейшее совершенствование исполнения.

Сила, с которой испытуемый ударял на кла
вишу, убывала в течение первого периода тишины,

404


резко возрастала в начале шума, оставалась во время шума постоянной и падала по прекращении шума.

7. Запись дыхания, а также наблюдения экспериментатора через глазок показали речевую активность части испытуемых, особенно во время шума. Цифры и буквы, с которыми он имел дело, часто выговаривались вслух.

Мы видим здесь настоящее преодоление отвлечения, одновременно с возрастанием мускульной энергии, вкладываемой в работу. Вероятно, включение дополнительной мускульной энергии в деятельность (в этом случае — движение пальцев), совершаемое при отвлечении, происходит почти бессознательно. Выговаривание цифр и букв было менее бессознательным. Оно более похоже на средство, используемое испытуемым в целях поддержания нарушаемой деятельности. Таким же образом человек может молча складывать столбцы чисел, когда все тихо, но чувствует себя вынужденным выговаривать или шептать числа, если кругом шумно. Однако по вопросу о том, действительно ли добавочная мускульная энергия преодолевает отвлечение, и если да, то каким образом, мнения расходятся. Мы считаем, что здесь имеет место конкуренция различных двигательных систем, борющихся за контроль над организмом; большая мускульная активность, по-видимому, доставляет какие-то преимущества. <...>

Отвлечения, которые не преодолеваются. В таких экспериментах, как только что описанный, испытуемый старался не отвлекаться и готов был прилагать всю энергию, необходимую для работы. Однако в повседневной жизни направленность на работу часто бывает не так сильна. Новый раздражитель пробуждает любопытство, и некоторое время затрачивается на ориентировку, как, например, у собак акад. И. П. Павлова, отвечающих на отвлекающие раздражители "ориентировочным рефлексом" и временно теряющих свои условные рефлексы. В эксперименте все, что делает экспериментатор, является частью "дела", в то время как в обычной жизни подобное отвлечение могло бы рассердить, а гнев представляет собой большее отвлечение, чем шум. К тому же внутренний интерес к звонку и гудку и даже ко многим фонографическим записям очень невелик; возможно, что что-либо более интересное может действительно отвлечь.

Исходя из этого соображения, Вебер (1929) применил в качестве отвлекающих факторов хорошую музыку и забавные анекдоты; чтобы избежать адаптации, он давал задачи, требующие одной или двух минут интенсивной мыслительной деятельности: сложение, вычитание, запоминание, определение, извлечение корня. Все 16 испытуемых показали уменьшение производительности (10-50 процентов), и в отчете о своих субъективных ощущениях все они сообщили, что были в это время отвлечены. Иногда отвлекающие факторы были только более или менее мешающим фоном, но иногда они врывались в сознание и настолько завладевали им, что испытуемый забывал свою работу и отдавался музыке или рассказу. В другие моменты музыкальный фон ощущался как облегчающий работу.

Субъективное переживание преодоления отвлечений внимания состояло, как сообщали испытуе-

 мые Вебера, либо в отстранении отвлекающих факторов, либо в положительном сосредоточении на работе. Отвлечение могло быть иногда преодолено путем третирования, как не имеющее значения и нелепое, если даже оно было привлекательно само по себе, и путем старания не замечать смысла рассказа и хода музыки. Некоторые испытуемые рассказывали об особом роде "внутреннего закрывания" одного уха и исключении, таким образом, раздражителя. Положительное сосредоточение состояло иногда в увеличении темпа или интенсивности работы, иногда в думаний вслух. Видимое поведение испытуемого во время отвлечения, как отмечалось экспериментатором, включало: 1) общее возрастание мускульного напряжения; 2) возрастание энергии рабочих движений: громкая речь, сильные движения рук, глаза, прикованные к работе или устремленные в пространство, поза сосредоточенности (наклонение туловища вперед и сжимание головы руками); 3) оборонительные движения: встряхивание головой, закрывание глаз, прикрывание глаз руками, движения плечами, отворачивание лица в сторону. Эти оборонительные движения были иногда очень сильны. Испытуемый расходовал свою энергию на преодоление отвлечения внимания и не бросал работы. Некоторые испытуемые впадали в состояние временного нервного беспокойства, в котором они не могли работать, или в состояние опустошения и полной заторможенности. <...>

Выполнение двух действия одновременно

Это — уклончивое заглавие для ряда исследований, которые часто идут под рубрикой распределения внимания. Имеет ли место распределение внимания при исполнении двух действий одновременно, — это вопрос, на который мы вначале не будем стараться отвечать. Распределение внимания означает одновременное сосредоточение на двух различных видах деятельности. Если один из них автоматизирован и совершается без сознательного контроля, никакого распределения внимания не требуется. Если оба вида деятельности скомбинированы в одну целостную деятельность, также не требуется распределения внимания. Если два вида деятельности, проводимые одновременно в полном сознании, выполняются путем быстрого перемещения внимания от одного к другому и обратно, здесь также нет распределения внимания в прямом смысле слова.

Вне зависимости от точного научного определения понятия внимания, сам по себе факт одновременного выполнения человеком двух или более действий поставил проблему большой важности.

Мы могли бы сказать, что человек всегда выполняет больше, чем одно действие одновременно. Так, независимо от внутренней деятельности желез и гладкой мускулатуры, у него всегда наблюдается деятельность скелетных мышц и органов чувств. Он может ходить, держать что-нибудь левой рукой, жестикулировать правой и, кроме того, всё время смотреть и слушать. Протекают ли эти одновременные потоки активности независимо друг от друга или все они являются взаимосвязанными частями одной общей активности, — это проблема, достойная внимания.

405


Взаимодействие между одновременными действиями. Эксперименты по этому вопросу начались еще в 1887 г., когда Польган обнаружил у себя способность, декламируя знакомые стихи, писать в то же самое время другие стихи. Иногда он писал также и произносимое им слово, однако в целом интерференция была скорее слабой. Не прерывая потока устной декламации, он мог быстро обдумать ближайшую строчку, которую должен был написать, и писал ее, не уделяя ей уже больше внимания. Он мог декламировать поэму при производстве очень простого умножения, и ни одна из операций не замедлялась при одновременном выполнении другой. Операция, которая была несколько труднее, задерживалась даже при таком автоматизированном действии, как чтение знакомой поэмы.

В эксперименте Бине (1890) одним из одновременных действий было ритмическое нажимание резиновой груши, находящейся в руке. Груша была соединена трубкой с барабанчиком, который записывал движения на закопченном барабане. Наиболее простая задача состояла в том, чтобы сделать одно нажатие за другим в такт с метрономом; другая задача заключалась в нажимании груши дважды на каждый удар метронома; третья — в ее нажимании 3 раза в ответ на каждый удар. Когда испытуемый приобретал некоторую легкость в одном из этих механических действий, его просили продолжать это во время чтения вслух или решения в уме арифметических задач. Несмотря на то, что обе задачи были очень легкими, наступала некоторая интерференция и выполнение обеих задач нарушалось.

В другом эксперименте испытуемый не читал и не решал задач, а нажимал 2 груши: ту, которая была в правой руке, - 5 раз, другую, в левой руке, - дважды на каждый удар метронома. Кроме общей трудности такой комбинации, Бине отмечает как особо значительное явление то, что одна рука вовлекалась другой в свой ритм. Рука, которая должна была нажимать по разу на удар, начинала нажимать по 3 или 4 раза. В этой связи Бине упоминает некоторые упражнения, вроде поглаживания себя по животу круговым движением одной руки при одновременном похлопывании себя по темени другой рукой. Если, наоборот, обе руки делают одно и то же движение или взаимодействуют для достижения одного и того же результата, то налицо скорее взаимное облегчение, чем интерференция.

Эти результаты были подтверждены Ястровым и Керпесом (1891-1892), обнаружившими, что производимое в быстром темпе постукивание действительно ускоряло производимое одновременно сложение или чтение. <...>

Продуктимость двойных действий. Обычно при одновременном совершении двух действий одно из них или оба несколько нарушаются. 8 экспериментах с тахистоскопом объем восприятия числа точек уменьшался при помещении в экспериментальное поле других объектов наблюдения (Лоренц, 1912). Когда испытание на свободные ассоциации комбинировалось с одновременным решением арифметических задач, ассоциативные реакции обнаруживали тенденцию к относительно низкому уровню завершения слов (например, "черная — доска"); реак-

 ции на звучание слова были чаще, чем реакции на значение слов-раздражитетелей (Шпейх, 1927). Исключение было найдено Митчеллом (1914): одна задача заключалась в сравнении грузов, последовательно поднимаемых рукой, другая - в сосчиты-вании ряда из 1—6 щелчков. Когда давались щелчки, грузы оценивались даже лучше, а счет нарушался только немного. Чтобы считать щелчки, испытуемый стремился оценивать грузы очень быстро, и эта быстрота, вероятно, давала преимущество. Во всех этих случаях, хотя раздражители были одновременными, существенные (познавательные) реакции могли быть последовательными.

В некоторых профессиях, как, например, в профессии телефониста, необходимо производить одновременно две или больше операций или быстро переключаться от выполнения одной операции к другой. Профессиональные испытания на способность производить такие действия проводились, например, Стерзингером (1928). Испытуемому читали рассказ, в то время как он складывал столбики однозначных чисел. Рассказ содержал 36 пунктов и читался 90 с. Затем испытуемый переставал складывать и записывал все, что он помнит из рассказа. Контрольные испытания проводились отдельно со сложением и с рассказом, так что счет в двойном и простом исполнении мог быть сравнен. Результаты одного испытуемого:

A. Правильно сложено чисел, простая задача
- 52.

Б. Правильно сложено чисел, двойная задача -43 = 83% от А.

B. Воспроизведено пунктов рассказа, простая за
дача — 31.

Г. Воспроизведено пунктов рассказа, двойная задача - 10 = 32% от В.

83 и 32 процента должны были быть каким-то
образом скомбинированы в простой показатель про
дуктивности при одновременном выполнении двух
действий. Арифметическое среднее из этих двух чи
сел не будет надежным. Предположим, испытуемый
совершенно неспособен выполнять два действия
одновременно. Позволим ему целиком увлечься рас
сказом и забыть о сложении; в таком случае он мог
бы получить 100 процентов в рассказе и нуль в сло
жении. Арифметическое среднее могло бы дать ему
50 процентов, тогда как он должен был бы полу-
читьнуль в комбинировании двух родов деятельнос
ти, которое мы намеревались измерить. Эта трудность
преодолевается путем получения геометрического
среднего этих процентных показателей вместо ариф
метического среднего. Вычисленный таким образом
индекс для испытуемого, данные которого приве
дены выше, равен:  

д/0,83- 0,32 =0,52%

Индексы 26 испытуемых Стерзингера распределялись в интервале от 0,3 до 0,9 с групповым средним около 0,6. Применяя подобное испытание для десятилетних мальчиков, Дамбах (1929) получил некоторые показатели выше 100 процентов, так как по крайней мере одна из задач выполнялась в комбинации лучше, чем отдельно.

406


Возможны ли два акта внимания в одно и то же мгновение? Этот вопрос не может быть прямо решен экспериментами, подобными описанным, поскольку в них не исключена возможность быстрого переключения внимания с одной задачи на другую. Даже тогда, когда экспозиция очень коротка, последовательные образы ощущений и памяти могли сделать возможным такое переключение. Если бы раздражители были так же слабы, как и коротки, использование последовательных образов могло бы быть сведено к минимуму. В одном эксперименте применялось слабое нажатие на палец каждой руки и испытуемый должен был сказать, какое нажатие было сильнее; в то же мгновение давалась короткая зрительная экспозиция 3-6 коротких линий для сосчи-тывания. Каждая задача была так легка, что, будучи предъявлена отдельно, давала около 100 процентов правильных ответов; но когда две задачи предъявлялись одновременно,

обе были правильно решены - в 12% случаев; одна была правильно решена — в 60% случаев; ни одна не была правильно решена - в 28% случаев.

Заключение таково: одновременное осуществление двух актов внимания в познавательной деятельности если и имеет место, то не часто.

Кроме часто отмечавшегося чередования между двумя задачами, которые выполнялись одновременно, иногда возможно комбинирование их в одно координированное действие, и если подобное комбинирование может быть осуществлено, то оно становится наиболее успешным и приемлемым способом разрешения проблемы.

 407


2. Развитие внимания. Моторные теории внимания

Т.Рибо

ПСИХОЛОГИЯ ВНИМАНИЯ* Введение

До сих пор очень много занимались результатами внимания и весьма мало его механизмом. Именно эту последнюю сторону вопроса я намерен сделать предметом настоящего труда. Взятый даже в таких тесных рамках, вопрос о внимании представляется крайне важным, служа необходимым дополнением к теории ассоциации, что мы намерены развить ниже. Если предлагаемый труд сколько-нибудь послужит к уяснению указанного пробела в современной психологии и вызовет в других желание заполнить его, цель наша будет достигнута.

Не задаваясь пока намерением определить, что такое внимание, не предлагая заранее его характеристики, я делаю предположение, что каждый с достаточной ясностью понимает значение этого слова. Гораздо труднее указать те границы, где начинается внимание и где оно кончается, так как оно заключает в себе все ступени, начиная от мимолетного внимания, уделенного жужжащей мухе, до состояния полного поглощения занимающим нас предметом. Сообразно с требованиями правильного метода наше изучение должно быть направлено на те случаи, которые представляются наиболее резкими, типичными, т. е. на те, которые отличаются одним из двух следующих признаков: интенсивностью или продолжительностью. При совпадении обоих этих признаков внимание достигает своего maximum; в отдельности продолжительность внимания сама по себе приводит к тому же результату путем накопления: примером может служить тот случай, когда при свете нескольких электрических искр нам удается прочесть слово или разглядеть лицо. Точно так же действительна сама по себе и интенсивность внимания: так, например, для женщины достаточно одного мгновения, чтобы изучить наряд соперницы. Слабые формы внимания не представляют для нас подходящего материала, и во всяком случае не с этих форм должно быть начато его изучение.

Задача этого исследования состоит в том, чтобы установить и подтвердить доказательствами следующие положения.

Внимание является в двух существенно различных формах: одна из них - внимание непроизвольное, естественное; другая - внимание произвольное, искусственное.

Первая, позабытая большинством психологов есть форма внимания настоящая, первоначальная, основная. Вторая же, исключительно служившая до сих пор предметом их исследований, представляет собой лишь подражание, результат внимания, дрессировки, увлечения чем-либо. Будучи подвержено

* Хрестоматия по вниманию / Под ред. А.Н.Леонтьева, А.А.Пу-зырея, В.Я.Романова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1976. С. 66-70, 75-76, 79-86, 87-88, 92-96, 98-99.

 колебаниям и влиянию случайностей, произвольное внимание опирается исключительно на внимание непроизвольное, из которого оно вырабатывается всецело. Это только усовершенствованный аппарат, продукт цивилизации.

В обеих своих формах внимание не представляет собой "чисто духовного акта", совершающегося таинственным и неуловимым образом. Механизм его неизбежно должен быть признан двигательным, т. е. действующим на мускулы и посредством мускулов же, главным образом в форме известной задержки. Таким образом, эпиграфом к настоящему исследованию может служить фраза, сказанная Маудсли: "Кто неспособен управлять своими мускулами, неспособен и ко вниманию".

Как в той, так и в другой форме внимание есть состояние исключительное, ненормальное, ограниченное во времени, так как оно находится в противоречии с основным условием психической жизни — изменяемостью. Внимание есть состояние неподвижное. Всякому из личного опыта известно, что если оно продолжается чрезмерно долго, в особенности при неблагоприятных обстоятельствах, то вызывает постоянно возрастающую неясность мыслей, затем полное умственное изнеможение, часто сопровождаемое головокружением.

Эти легкие, мимолетные помрачения мыслей указывают на существующий антагонизм между вниманием и нормальной психической жизнью. Что внимание стремится к единству сознания, составляющему его сущность, об этом еще яснее свидетельствуют резкие случаи болезненного его проявления, которые мы намерены исследовать ниже, как в хронической их форме, т. е. в форме так называемых idees fixes (фр.~ навязчивая идея), так и в их острой форме—в состоянии экстаза.

Теперь, не выходя из круга общих вопросов, мы можем определить внимание с помощью этого резкого признака - стремления к единству сознания.

Если мы возьмем для примера здорового взрослого человека среднего умственного уровня, то заметим, что обыкновенный механизм его духовной жизни состоит из непрерывно сменяющих друг друга внутренних процессов, из ряда ощущений, чувствований, мыслей и образов, подвергающихся то взаимной ассоциации, то взаимному отталкиванию под влиянием известных законов. Собственно говоря, это не цепь и не ряд, как часто выражаются, но скорее лучеиспускание в различных направлениях, проникающее в различные слои, подвижный агрегат, который беспрерывно слагается, распадается и вновь восстановляется. Всем известно, что механизм этот подвергся в наше время тщательному исследованию и что теория ассоциации составляет один из наиболее твердо установленных отделов современной психологии. Мы не хотим этим сказать, что он вполне закончен; напротив, по нашему мнению, до сих пор исследователи обращали слишком мало внимания на роль аффективных состояний, служащих скрытой причиной многих ассоциаций. Зачастую случается, что одна мысль вызывает другую не в силу сходства представлений, а в силу связанного с той

408


или другой из них аффективного состояния, обусловливающего их взаимное родство. Кроме того, остается еще свести законы ассоциации к законам физиологическим, механизм психологический к механизму мозговому, который служит ему основанием; но мы еще далеки от этого идеала.

Нормальное состояние — это множественность состояний сознания, или, по выражению некоторых писателей, полиидеизм. Внимание есть временная задержка этой бесконечной смены в пользу одного только состояния: это моноидеизм. Но необходимо в точности определить, в каком смысле мы употребляем этот термин. Сводится ли внимание к исключительно единому состоянию сознания? Мы должны ответить на этот вопрос отрицательно; самонаблюдение показывает нам, что оно представляет только относительный моноидеизм, т. е. что оно предполагает существование господствующей мысли, стягивающей вокруг себя только то, что к ней относится и ничего более, и допускающей образование ассоциаций лишь в ограниченных пределах постольку, поскольку они сосредоточиваются подобно ей на одном определенном пункте. Эта господствующая мысль по мере возможности эксплуатирует в свою пользу всю наличную мозговую деятельность.

Бывают ли случаи абсолютного моноидеизма, когда сознание сводится к одному всепоглощающему состоянию, при котором механизм ассоциаций, безусловно, останавливается? На наш взгляд, явление это встречается в крайне редких случаях экстаза, которыми мы займемся впоследствии; но во всяком случае нужно заметить, что такое состояние может быть только мимолетным, так как, будучи поставлено вне условий, существенно для него необходимых, сознание исчезает.

Итак, внимание (чтобы не повторяться более, мы напомним, что наше исследование относится только к случаям вполне определенным и резким) состоит в том, что относительное единство сознания, составляющее частный случай, заменяет собой множественность состояний сознания и изменяемость, составляющие общее правило. Сказанного, однако, недостаточно, чтобы определить внимание. Так, например, сильная зубная боль, припадок болезни почек, интенсивное наслаждение производят временное единство сознания, которое никоим образом не может быть смешано с понятием о внимании. Внимание требует объекта; это не чисто субъективное изменение, это познавание, известное состояние ума. Отметим этот новый признак.

Мы еще не кончили. Чтобы отличить внимание от некоторых состояний, к нему приближающихся, о которых мы поведем речь в нашем исследовании (например, idee fixe), следует принять в расчет приспособление организма, которым оно всегда сопровождается и из которого в значительной степени слагается, что мы и постараемся доказать. В чем же состоит это приспособление? Ограничимся пока беглым взглядом.

В случае непроизвольного внимания замечается сосредоточение всего тела на объекте внимания; глаза, уши, иногда и руки сосредоточиваются на нем; все движения приостанавливаются. Личность захвачена, т. е. все стремления данного лица, вся его на-

 личная энергия направлены к одному и тому же пункту. Приспособление физическое или внешнее служит признаком приспособления психического, т. е. внутреннего. Сосредоточение есть сведение к единству, заменяющему рассеянность движений и принимаемых телом положений, которая характеризует нормальное состояние.

В случаях внимания произвольного приспособление тела часто бывает неполное, перемежающееся, непрочное. Хотя движения и приостанавливаются, но от времени до времени они снова появляются. Организм сосредоточивается, но это происходит вяло и слабо. Перерывы в приспособлении физическом свидетельствуют о перерывах в приспособлении умственном. Личность захвачена лишь отчасти и только по временам.

Прошу читателя извинить меня за ту неясность и неполноту, которые он заметит в этих кратких набросках. Подробности и доказательства, подтверждающие сказанное, он найдет ниже. Пока требовалось только выработать определение ьнимания, которое я предлагаю в следующей форме: это умственный моноидеизм, сопровождаемый непроизвольным или искусственным приспособлением индивидуума. Эта формула может быть заменена другой: внимание есть умственное состояние, исключительное или преобладающее, сопровождаемое непроизвольным или искусственным приспособлением индивидуума.

От этих общих положений перейдем теперь к изучению механизма внимания во всех его формах.

Внимание непроизвольное

I

До тех пор, пока мы еще не имеем дела с воспитанием и различными искусственными мерами, внимание непроизвольное является единственно существующим. У большинства животных и у маленьких детей не наблюдается иной формы внимания. Это -природный дар, весьма неравномерно распределенный между индивидуумами. Но каково бы ни было внимание, будь оно слабо или сильно, оно всегда вызывается аффективным состоянием; это общее правило, не допускающее исключений.

Как человек, так и животное непроизвольно обращают свое внимание только на то, что его касается, что интересует его, что вызывает в нем состояние приятное, неприятное или смешанное.

Так как удовольствие и огорчение служат только признаками того, что известные стремления наши удовлетворены или, напротив, встречают противодействие, и так как стремления наши глубоко лежат в нас самих и выражают сущность нашей личности, наш характер, то из этого следует, что и характер непроизвольного внимания коренится в глубоких тайниках нашего существа. Направление непроизвольного внимания данного лица обличает его характер или по меньшей мере его стремления. Основываясь на этом признаке, мы можем вывести заключение относительно данного лица, что это человек легкомысленный, банальный, ограниченный, чистосердечный или глубокий. Так, привратница невольно все свое внимание отдает сплетням; краси-

409


вый солнечный закат привлекает внимание художника, действуя на его эстетическую жилку, тогда как поселянин в том же закате видит лишь приближение ночи; простые камни возбуждают любознательность геолога, между тем как для профана это только булыжники и ничего более. Подобные факты столь многочисленны, что останавливаться на них не представляется никакой надобности, стоит только читателю заглянуть в себя или бросить взгляд на окружающее. <...>

II

<...> Мы можем теперь определить истинную роль движений в акте внимания. До сих пор мы ограничились только описанием их. Постараемся формулировать вопрос по возможности ясно. Представляют ли движения лица, туловища, конечностей и дыхательные изменения, сопровождающие внимание, просто, как принято думать, следствия, знаки? Или же это, наоборот, необходимые условия, составные элементы, необходимые факторы внимания? Мы без всяких колебаний принимаем второй тезис. Окончательное уничтожение движений сопровождалось бы совершенным уничтожением внимания.

Пока мы можем только отчасти установить это положение, которое явится для нас в ином свете при изучении произвольного внимания, что составит предмет следующей главы; но так как мы уже коснулись главного пункта механизма внимания, то считаем необходимым продолжать.

Основная роль движений в акте внимания состоит в поддержании и усилении данного состояния сознания. Так как здесь дело касается механизма, то предпочтительнее рассматривать этот вопрос с физиологической точки зрения, наблюдая за тем, что происходит в мозгу как органе движения и мысли в одно и то же время. <...>

Итак, сравнивая обыкновенное состояние субъекта с состоянием внимания, мы находим в первом случае слабые представления, малое количество движений; во втором же — яркое представление, энергичные и сосредоточенные движения и, кроме того, отражение произведенных движений. Не важно, будет ли последний придаток сознателен или бессознателен: сознание не производит этой работы, оно лишь пользуется ею.

Мне могут возразить: мы допускаем это отраженное действие движений на мозг, но нет никаких доказательств в пользу того, что эти движения при своем возникновении не представляют попросту результат внимания. Здесь возможны три гипотезы: внимание (состояние сознания) служит причиной движений, или же оно представляет следствие движений, или же, наконец, оно сначала является их причиной, а затем следствием.

Я не остановлюсь ни на одной из этих гипотез, имеющих значение чисто логическое или диалектическое; я бы желал поставить вопрос иначе. В этой форме он насквозь проникнут тем традиционным дуализмом, от которого так трудно избавиться психологии, и сводится, в сущности, к вопросу о том, что предшествует: воздействие ли души на тело или же, наоборот, воздействие тела на душу? Это загад-

 ка, за разрешение которой я не берусь. Для физиологической психологии существуют только внутренние состояния, разнящиеся между собой как по своим собственным свойствам, так и по физическим проявлениям, им сопутствующим. Если возникающее душевное состояние слабо и выражение его неуловимо, то оно не может назваться вниманием. Если же оно сильно, стойко, ограничено в своих пределах и выражается вышеназванными физическими изменениями, то это действительное внимание. Мы утверждаем только, что внимание не существует in abstracto (лат.— отвлеченно, вообще, само по себе), в качестве явления чисто внутреннего. Это конкретное состояние, психофизиологическое сочетание. Уничтожьте у нашего зрителя, присутствующего на оперном представлении, приспособляемость глаз, головы, туловища, конечностей, дыхательные изменения, изменения в мозговом кровообращении и т. д.; уничтожьте сознательное и бессознательное реагирование на мозг всех этих явлений, и первоначальное целое, таким образом обобранное и лишенное содержания, не будет уже вниманием. Все, что останется от него, - эфемерное состояние сознания, призрак того, что было раньше. Мы полагаем, что пример, каким бы фантастическим он ни представлялся, яснее выразит нашу мысль, нежели длинные рассуждения. Двигательные проявления - не причины, не следствия, но элементы; вместе с состоянием сознания, составляющим их субъективную сторону, они представляют внимание...<...>

Произвольное внимание

Внимание произвольное, или искусственное, есть продукт искусства воспитания, дрессировки, увлечения чем-либо. Оно привито ко вниманию непроизвольному, или естественному, и из него черпает условия для своего существования, подобно тому, как привитая ветвь питается за счет ствола растения. В непроизвольном внимании объект действует с помощью внутренних присущих ему свойств; в произвольном же внимании субъект действует с помощью внешних, т. е. добавочных сил. Здесь цель является не в силу случайности или обстоятельств; она составляет предмет желания или выбора, ее принимают или по крайней мере ей подчиняются; необходимо приспособиться к этой цели, найти средство для поддержания внимания, вследствие чего состояние это всегда сопровождается чувством некоторого усилия. Максимумы внимания непроизвольного и произвольного представляют две совершенные антитезы: в одном случае требуется наибольшее притяжение, в другом - наибольшее сопротивление. Это два противоположных полюса, между которыми лежат всевозможные ступени до точки, где, по крайней мере в теории, обе формы сливаются друг с другом.

Хотя предметом изучения для психологов почти исключительно служило произвольное внимание, хотя для многих из них им только и исчерпывается весь вопрос о внимании, тем не менее механизм его исследован от этого не лучше. Чтобы познакомиться с ним, мы намерены проследить, каким путем образуется внимание, начертать его генезис; затем мы займемся изучением связанного с ним чувства уси-

410


лия и, наконец, явлений задержки, которые, по нашему мнению, играют капитальную роль в механизме внимания.

Процесс, с помощью которого составляется произвольное внимание, сводится к следующей единственной формуле: искусственно сделать привлекательным то, что по природе непривлекательно, придать искусственный интерес вещам, которые сами по себе неинтересны. Слово "интерес" я употребляю в смысле вульгарном, соответствующем перифразе: то, что побуждает ум к деятельности. Но ум побуждается к деятельности только приятным, неприятным или смешанным воздействием на него предметов, т. е. аффектами. Только здесь чувства, поддерживающие внимание, приобретены, добавлены и не могут быть названы непроизвольными, как в первоначальных проявлениях внимания. Все сводится к отысканию действительных двигателей; если они отсутствуют, то произвольное внимание не может состояться.

Таков процесс в общих чертах, но на практике он видоизменяется до бесконечности.

Наиболее понятным является генезис внимания при изучении детей и высших животных. Лучшими примерами будут наиболее простые.

В первый период своей жизни ребенок способен лишь к непроизвольному вниманию. Его глаза останавливаются только на блестящих предметах, на лице матери или кормилицы. К концу третьего месяца он исследует поле зрения, постепенно останавливая свой взгляд на предметах менее и менее интересных (Прейер). То же происходит и с остальными чувствами; переход совершается от предметов, наиболее ему близких, к предметам, наименее его касающимся. Остановка взгляда, переходящая впоследствии в интенсивное внимание, проявляется во внешности более резко выраженным сокращением некоторых мускулов. Внимание сопровождается известным аффектом, который Прейер называет "эмоцией удивления". На высшей своей ступени это состояние производит временную неподвижность мускулов. По мнению доктора Сикорского, "удивление или скорее эмоция, сопровождающая психический процесс внимания, наиболее характеризуется временной задержкой дыхания; явление это бросается в глаза человеку, привыкшему к ускоренному дыханию детей". Нет почти возможности указать момент первого появления воли. Прейер думает, что он совпадает с пятым месяцем, являясь в форме импульса; как задерживающая способность воля проявляется значительно позже.

Пока психическая жизнь остается еще в периоде попыток (periode d'essai), внимание, т. е. переход мысли от одного предмета к другому, определяется только их притягательной силой. Зарождение произвольного внимания, состоящего в способности удерживать мысль на предметах непривлекательных, может быть вызвано лишь насильственно, под влиянием воспитания - все равно, исходит ли оно от людей или от вещей. Воспитание, привитое людьми, более заметно, но существует не одно оно.

Ребенок отказывается учиться читать; он не в состоянии сосредоточить свой ум на буквах, для него

 непривлекательных, но он жадно всматривается в картинки, которые находит в книге. "Что изображают эти картинки?" На это отец отвечает: "Когда ты научишься читать, книга тебе об этом скажет". После нескольких подобных разговоров ребенок покоряется; сначала он вяло берется за дело, потом привыкает и, наконец, проявляет усердие, которое приходится уже умерять. Это пример генезиса произвольного внимания. К желанию естественному, прямому пришлось привить желание искусственное и косвенное. Чтение есть процесс, не имеющий непосредственного интереса; но оно имеет интерес посредствующий; этого достаточно — ребенок втянулся в работу, первый шаг сделан. Другой пример я заимствую у Переца. "Однажды шестилетний ребенок, обыкновенно крайне рассеянный, уселся по собственному побуждению за рояль, чтобы проиграть мотив, нравящийся его матери; упражнение его продолжалось более часа. Тот же ребенок, когда ему было семь лет, видя, что брат его занят исполнением каникулярных работ, сел в кабинете отца. "Что вы делаете здесь?" — спросила няня, удивленная, что застала его в этой комнате. — "Я пишу страницу по-немецки, - отвечал ребенок, - правда, это не особенно весело, но мне хочется сделать приятный сюрприз маме". Еще пример генезиса произвольного внимания, привитого на этот раз к чувству симпатии, а не эгоизма, как в первом примере. Ни рояль, ни урок немецкого языка не возбуждают внимания непроизвольного, они вызывают внимание и приковывают его к себе с помощью заимствованной силы.

Везде при возникновении произвольного внимания замечается с бесчисленными вариациями все тот же механизм, приводящий к полному успеху, к успеху половинному или же к неудаче: берутся естественные двигатели, отклоняются от прямой их цели и употребляются (если возможно) для достижения другой цели. Искусство пользуется природными силами для осуществления своих задач, и в этом-то смысле я называю такую форму внимания искусственной.

Не задаваясь перечислением различных двигателей, которыми пользуются искусственно, чтобы вызвать и упрочить произвольное внимание, т. е. как уже сказано, придать намеченной цели деятельную силу, не присущую ей самой, я должен отметить в образовании произвольного внимания три последовательных периода.

В первом периоде влияние воспитателя простирается только на простейшие чувства: он действует на чувство страха во всех его формах, на эгоистические стремления, пользуется привлекательностью наград и влияет на нежные и симпатичные эмоции, на врожденную любознательность, составляющую как бы умственный аппетит, встречающийся у всех в известной, хотя бы и слабой степени.

Во втором периоде искусственное внимание вызывается и поддерживается чувствами вторичного образования: самолюбием, соревнованием, честолюбием, интересом в практическом смысле, чувством долга и т. д.

Третий период - период организованного внимания: внимание вызывается и поддерживается привычкой. Так, ученик, сидящий в классной комнате, работник, трудящийся в мастерской, чиновник, за-

41 1


нимающийся в канцелярии, купец, сидящий за прилавком, по большей части охотно выбрали бы для себя иные местопребывания; но под влиянием самолюбия, честолюбия, интереса у них создалось прочное влечение к указанным занятиям. Выработавшееся внимание стало второй натурой, задача искусства выполнена. Достаточно очутиться в известных условиях, известной среде, чтобы все остальное последовало само собой; внимание вызывается не столько причинами, принадлежащими настоящей минуте, сколько накоплением причин предшествовавших. Двигателям первичным сообщилась сила двигателей естественных. Субъекты, не поддающиеся воспитанию и дрессировке, никогда не достигают этого третьего периода; у них произвольное внимание является редко, урывками и не может войти в привычку.

Нет надобности подробно доказывать, что у животных переход от внимания непроизвольного к произвольному происходит точно так же под влиянием воспитания, дрессировки; но здесь воспитатель располагает для воздействия только ограниченным числом простых средств. Он действует с помощью устрашения, лишения пищи, насилия, кротости, ласки и, таким образом, достигает того, что у животного являются привычки, и оно с помощью искусственных средств становится внимательным. Между животными точно так же, как и между людьми, есть способные к воспитанию и строптивые.

"Воспитатель обезьян, — говорит Дарвин, — покупавший их в зоологическом обществе по пятидесяти рублей за экземпляр, предлагал двойную плату за право удерживать обезьян в течение нескольких дней у себя, чтобы сделать из них выбор. Когда его спросили, каким образом он узнает в такой короткий срок, будет ли данная обезьяна хорошим актером, он отвечал, что все зависит от способности их ко вниманию. Если в то время, когда говорят с обезьяной или объясняют ей что-либо, внимание ее легко развлекается мухой, сидящей на стене, или каким-нибудь другим пустяком, то такое животное вполне безнадежно в смысле дрессировки. Когда пытались с помощью наказания заставить невнимательную обезьяну повиноваться, она становилась норовистой, между тем как, напротив, внимательная обезьяна всегда оказывается способной к дрессировке". Резюмируя сказанное, мы видим, что нашли в корне внимания лишь аффективные состояния, притягательные или отталкивательные стремления. Для непроизвольной формы не существует других причин. Для формы произвольной причины те же, но чувства более сложны, более позднего образования, опытные производные от первоначальных стремлений. Попробуйте в то время, когда произвольное внимание находится еще в периоде генезиса, пока оно еще не организовалось, не утвердилось под влиянием привычки, отнять у ученика самолюбие, соревнование, страх наказания; попробуйте обогатить коммерсанта и рабочего, дайте чиновнику пенсию с первых дней его карьеры, и все внимание их к непривлекательной работе исчезнет, потому что нет более того, что вызывало и поддерживало его. Я согласен, что этот генезис очень сложен, но он соответствует действительности. Если верить большинству психологов, можно подумать, что произволь-

 ное внимание, единственно для них существующее, хотя и представляющее форму производную и приобретенную, - устанавливается сразу. Оно подчиняется мною высшему авторитету. Я даю его или отнимаю по желанию, я направляю его поочередно на различные точки, я сосредоточиваю его на одном пункте так долго, как только может продолжаться усилие моей воли. Если это описание не условно и не фантастично, если автор вывел его из собственного опыта, я могу только восхищаться им. Но, по правде говоря, надобно быть лишенным всякой наблюдательности или же ослепленным предрассудками, чтобы не видеть, что произвольное внимание в своей устойчивой форме есть состояние, трудно сохраняемое, и что многим не удается достигнуть его.

Тем не менее если, как мы старались это доказать, высшая форма внимания есть дело воспитания, полученного нами от наших родителей, учителей, от окружающей нас среды, дело того воспитания, которое мы впоследствии даем себе сами, подражая полученному нами от других, то объяснение это только отодвигает дальше затруднение; ведь наши воспитатели ограничивались тем, что действовали на нас, как раньше действовали на них другие, и т. д. из поколения в поколение; следовательно, это нисколько не объясняет нам первоначального генезиса произвольного внимания.

Каким образом возникло оно? Оно возникло в силу необходимости, под давлением потребности и рядом с успехами умственного развития. Это усовершенствованный аппарат, продукт цивилизации. Тот же прогресс, который заставил человека в нравственном строе своем заменить господство инстинктов господством интереса или долга, в строе социальном перейти от первобытной дикости в состояние организованного общества, в строе политическом -от почти абсолютного индивидуализма к образованию государства, тот же прогресс в области умственного развития заставил человека перейти от господства непроизвольного внимания к господству внимания произвольного. Последнее служит одновременно следствием и причиной цивилизации.

В предыдущей главе мы заметили, что в естественном состоянии как для животного, так и для человека возможность непроизвольного внимания служит фактором первой важности в борьбе за жизнь. Как только под влиянием тех или других причин, выступивших вперед, человек вышел из дикого состояния (недостаток дичи, скученность населения, бесплодность почвы, соседство лучше вооруженных племен) и явилась необходимость погибнуть или приспособиться к более сложным условиям жизни, т. е. работать, внимание произвольное стало, в свою очередь, фактором первой важности в этой новой форме борьбы за жизнь. Как только у человека явилась способность отдаться труду, по существу своему непривлекательному, но необходимому, как средство к жизни явилось на свет и внимание произвольное. Следовательно, оно возникло под давлением необходимости и воспитания, даваемого внешними предметами.

Легко доказать, что до возникновения цивилизации произвольное внимание не существовало или появлялось на мгновение, как мимолетное сверкание молнии. Леность дикарей известна; это подтвер-

412


ждают все путешественники и этнологи; примеры так многочисленны, что приводить их нет надобности. Дикарь со страстью предается охоте, войне, игре, он страстный любитель всего непредвиденного, неизвестного, случайного во всех возможных формах; но постоянного труда он не знает или презирает его. Любовь к труду есть чувство вторичного образования, развивающееся параллельно с цивилизацией. Заметим, что труд составляет наиболее резкую конкретную форму внимания. Даже полуцишилиэован-ные племена чувствуют отвращение к последовательному труду. Дарвин спросил у гаучей, преданных пьянству, игре и воровству, почему они не работают. Один из них ответил: "Дни слишком длинны". "Жизнь первобытного человека, - говорит Герберт Спенсер, - почти вся проходит в преследовании зверей, птиц и рыб, которое доставляет ему приятное возбуждение; для человека цивилизованного охота хотя и служит удовольствием, но далеко не таким постоянным и распространенным... Наоборот, очень слабо развитая у первобытного человека способность к продолжительному, непрерывному вниманию сделалась у нас очень значительной. Правда, большинство людей трудится по необходимости, но среди общества существуют и такие люди, для которых активное занятие составляет потребность настолько сильную, что они беспокоятся, когда им нечего делать, и чувствуют себя несчастными, если случайно принуждены отказаться от труда; встречаются люди, для которых предмет их исследования настолько привлекателен, что они предаются ему в течение целых годов, почти не давая себе необходимого для их здоровья отдыха...".

Произвольное внимание — явление социологическое. Рассматривая его как таковое, мы лучше поймем его генезис и непрочность.

Нам удалось, думаем мы, доказать, что произвольное внимание есть приспособление к условиям высшей социальной жизни, что это дисциплина, привычка, подражание естественному вниманию, служащему ему одновременно точкой опоры и точкой отправления.

II

До сих пор в механизме внимания мы рассматривали только то внешнее давление причин и среды, которое обусловливает переход его из одной формы в другую. Теперь мы приступаем к вопросу, гораздо более темному, именно к изучению внутреннего механизма, который усиленно поддерживает известное состояние сознания, несмотря на психологическую борьбу за существование, постоянно стремящуюся к его уничтожению. Этот относительный моноидеизм, состоящий в господстве известного числа внутренних состояний, приспособленных к одной цели и исключающих всякие другие, не нуждается в объяснениях для непроизвольного внимания. Одно какое-нибудь состояние (или группа состояний) преобладает в сознании, потому что оно много сильнее остальных; а много сильнее оно потому, что, как мы уже говорили, все стремления индивидуума действуют сообща в его пользу. В произвольном внимании, особенно в наиболее искусст-

 венных его формах, замечается противоположное. Каким же механизмом удерживается это состояние?

Нет надобности разыскивать, каким образом вызывается произвольное внимание в текущей жизни. Оно возникает по требованию обстоятельств, как и всякое другое состояние сознания; отличие его от последнего заключается в том, что оно может быть удержано. Если ученик, не интересующийся математикой, вспоминает, что ему надобно решить задачу, то это известное состояние сознания; если же он садится за работу и продолжает ее — здесь является состояние произвольного внимания. Чтобы устранить всякие недоразумения, я повторяю: вся задача заключается в этой возможности задержки. <...>

Произвольная задерживающая способность, каков бы ни был ее способ действия, есть образование вторичное; она появляется относительно поздно, как и все проявления высшего порядка. Хотение в своей положительной, импульсивной форме, хотение, что-либо производящее, является первым в хронологическом порядке. Хотение в отрицательной форме, препятствующее чему-либо, является позже, по Прейеру, на десятом месяце, под очень скромной формой задержки естественных испражнений.

Но каким образом нами производится задержка? На этот вопрос мы не в состоянии ответить удовлетворительно. Тем не менее надобно заметить, что в этом отношении мы находимся в точно таком же положении и касательно противоположного вопроса: каким образом производим мы движение?

В хотении положительном вслед за "я хочу" является обыкновенно движение; это значит, что сначала возникает в мозгу деятельность двигательных образов или приспособленных двигательных следов, передача нервного возбуждения через лучистый венец полосатым телам, нижнему слою ножки большого мозга, продолговатому мозгу, затем после перекрещивания спинному мозгу, нервам и, наконец, мускулам. В хотении отрицательном за "я хочу" следует обыкновенно задержка: здесь анатомические и физиологические условия передачи не так хорошо известны; по гипотезе, изложенной выше, они нисколько не должны отличаться от предыдущего случая. Но как в том, так и в другом случае сознанию непосредственно доступны только два момента: отправной и конечный, т. е. "я хочу" и акт совершенный или задержанный. Все промежуточные состояния ускользают от него; оно усваивает их только путем изучения и косвенно. Итак, при настоящем состоянии наших знаний мы должны ограничиться установлением факта, что точно так же, как в нашей власти начать, продолжать и усилить движение, в нашей же власти сократить, прекратить или ослабить его.

Эти общие замечания приводят к одному по крайней мере положительному результату, а именно, что всякое хотение, будь это импульс или задержка, действует только на мускулы и через мускулы, что всякое другое толкование неопределенно, неуловимо, химерично; что, следовательно, если механизм внимания двигательный, как мы утверждаем, то необходимо, чтобы во всех случаях внимания участвовали мускульные элементы, действительные движения или же движения в зародышном состоянии, на которые действует задерживающая сила. Мы

413


имеем власть (импульсивную или останавливающую) только над мускулами произвольными; это единственное понятие наше о воле. Таким образом, из двух вещей нужно выбрать одну: или найти мускульные элементы во всех проявлениях произвольного внимания, или же отказаться от всякого объяснения его механизма и ограничиться только признанием его существования.

Внимание останавливается произвольно на восприятиях, образах и идеях; или, выражаясь более точно и избегая всяких метафор, состояние моно-идеизма может быть произвольно удержано на группе представлений, образов или идей, приспособленных к заранее намечечной цели. Нам необходимо определить те двигательные элементы, которые встречаются в этих трех случаях. <...>

Мы останавливались так долго на этой части нашей темы, потому что она наименее исследована, наиболее трудна и более всего подвержена критике.

Но многие читатели скажут нам: мы допускаем, что существуют двигательные элементы в восприятиях, в образах и в меньшей степени в понятиях; но это еще не доказывает, что внимание действует на них и через них, что оно представляет двигательный механизм. Без сомнения, относительно этого пункта нет ни одного решающего наблюдения или опыта. Убедительный опыт состоял бы в попытке увериться, будет ли еще способен ко вниманию человек, лишенный двигательной способности, как внешней, так и внутренней, и только этой способности. Этот опыт неосуществим. В болезненных случаях, которые мы будем изучать позже, нет ничего подходящего. Заметим, однако, мимоходом, что невозможно размышлять, когда бежишь со всех ног, даже и тогда, когда это делается без всякого другого мотива, как только из желания бежать; при крутом подъеме, даже в тех случаях, когда нет никакой опасности, не любуются видом. Масса опытов доказывает существование антагонизма между большой тратой движений и вниманием. Правда, некоторые размышляют, ходя большими шагами и жестикулируя, но в этих случаях происходит скорее процесс изобретений, нежели сосредоточение, и избыток нервной силы разряжается различными путями. В конце концов очевидно, что внимание есть задержка, причем эта задержка может производиться только с помощью физиологического механизма, препятствующего расходу реальных движений в чувствительном внимании, — движений, потенциальных (a I'etal naissant) в размышлении, ибо произведенное движение — это восстановление вовне, это уничтожение состояния сознания, так как производящая его нервная сила преобразуется в двигательный элемент. "Мысль, - говорит Сеченов, - есть рефлекс, сокращенный до двух первых своих третей". Бэн, выражаясь с большим изяществом, замечает: "Думать — значит воздерживаться от слова или действия".

В заключение рассмотрим, что нужно понимать под ходячим выражением "произвольно направить свое внимание" и чхо происходит в таком случае.

"То, что происходит в этом случае, - говорит Маудсли, - есть не что иное, как возбуждение известных нервных токов, служащих для составления идей, и сохранение их деятельности до тех пор, пока они, лучеиспуская свою энергию, не доведут до со-

414

 знания все идеи, связанные ассоциацией, или по крайней мере возможно большее число идей, способных к деятельности при данном состоянии мозга. Итак, по-видимому, сила, называемая нами вниманием, есть скорее винт a fronte, притягивающий сознание, нежели винт tegro, толкающий его. Сознание есть следствие, а не причина возбуждения. Модный психологический язык переворачивает это положение и, говоря вульгарно, ставит плуг впереди волов, потому что при размышлении требуется не направить сознание или внимание на данную идею, как обыкновенно полагают, но, наоборот, сообщить идее интенсивность, достаточную для того, чтобы она могла подчинить себе сознание".

Остается, однако, еще неясный пункт. Если мы допустим, что механизм внимания двигательный и что для произвольного внимания он состоит главным образом в задерживающем акте, го следует задаться вопросом, каким образом происходит эта задержка и на что она действует. Это такой темный вопрос, что приходится довольствоваться почти одной его постановкой; но лучше попытаться найти ответ, хотя бы и гадательный, чем отступать перед трудностью.

Быть может, не бесполезно будет поискать разъяснений среди явлений аналогичных, но более простых.

Рефлективные движения — будь это рефлексы в тесном смысле, естественные, врожденные или же рефлексы приобретенные, вторичные, упроченные повторением и привычкой - производятся без выбора, без колебания, без усилия и могут длиться, не вызывая усталости. Они приспособлены настолько хорошо, что приводят в движение в организме только элементы, необходимые для их осуществления. В порядке строго двигательном они соответствуют непроизвольному вниманию, которое, будучи также умственным рефлексом, не предполагает ни выбора, ни колебаний, ни усилия и может долго поддерживаться, не вызывая утомления. Существуют, однако, еще и другие категории движений, более сложных, искусственных, примером которых могут служить: письмо, танцы, фехтование, все упражнения тела, механические занятия. Здесь приспособление уже не природное; чтобы приобрести его, надобно трудиться. Оно требует выбора, попыток, усилия и вначале сопровождается усталостью. Ежедневное наблюдение доказывает, что в самом начале производится большое число бесполезных движений: ребенок, который учится писать, двигает всей рукой, глазами, головой и иногда частью туловища. Цель, к которой должно стремиться в данном случае, состоит в том, чтобы противодействовать рассеянию труда и с помощью ассоциаций и диссоциаций осуществить максимальное количество работы с минимальным усилием. Причина этого факта заключается в следующем: не существует изолированных движений; сокращающийся мускул действует на соседние и часто на многие другие. Это достигается путем часто повторяемых попыток, благодаря счастливой случайности: ловкие люди успевают быстро, неловкие — медленно или даже никогда. Но механизм остается все тот же: он состоит в усилении известных движений, координировании их в одновременно действующие группы или же в последо-


вательные ряды и в исключении всех остальных, т. е. в их задержке.

Точно так же действует и внимание произвольное или искусственное. Приготовляясь к этому тяжелому состоянию, мы видим, как возникают группами или рядами различные состояния сознания; это зависит от того, что нет изолированных состояний сознания, точно так же как нет изолированных движений. Между ними многие не служат главной цели и отвлекают от нее. Здесь также существуют состояния сознания бесполезные или вредные, которые по возможности следует устранять. Добрая часть нашей задачи состоит в этой отрицательной работе, которая удаляет из сознания посторонние элементы или приводит их к наименьшей интенсивности. Каким образом достигается это, когда удается? Приходится или отказаться от всякого объяснения, или же допустить, что двигательные элементы этих состояний сознания подвергаются задержке. В таких случаях мы очень ясно ощущаем непрерывное усилие. Может ли оно возникнуть иначе, как вследствие энергии, потраченной на задержку? Ведь обыкновенное течение мысли, предоставленной себе самой, свободно от усилия. Если нам возразят, что, судя по этому, основной механизм произвольного внимания останется скрытым, мы ответим, что скрытым остается механизм всякого хотения. В сознание проникают лишь два крайних момента: отправной и конечный; все остальное происходит в области физиологической, причем безразлично, нужно ли действовать или препятствовать, произвести движение или задержку. Внимание есть состояние ума минутное, преходящее: это не постоянная сила, как чувствительность или память. Это форма (стремление к моноидеиз-му), которой подчиняется материя (обыкновенное течение состояний сознания); его исходной точкой служит случайное стечение обстоятельств (внимание непроизвольное) или установление заранее определенной цели (внимание произвольное). В обоих случаях необходимо участие аффективных состояний или стремлений. Они направляют все. Если их нет, ничто не удагтся; если они подвергаются колебаниям, ~ внимание неустойчиво; когда они прекращаются, внимание исчезает. Когда, таким образом, является преобладание одного какого-либо состояния сознания, механизм ассоциации приходит в движение сообразно своей многосложной форме. Направляющая работа состоит в том, чтобы выбрать и удержать в сознании (посредством задержки других) приспособленные состояния, но таким образом, чтобы они могли развиваться, в свою очередь, благодаря ряду подборов, задержек и усилений. Больше внимание не может дать ничего; оно ничего не создает, и если мозг бесплоден, ассоциации бедны, оно функционирует напрасно. Направить по произволу свое внимание составляет труд, невозможный для многих и подверженный случайностям для всех.

III

Всякому по опыту известно, что произвольное внимание всегда сопровождается чувством усилия, прямо пропорциональным его продолжительности

 и трудности поддержать его. Откуда берется это ощущение усилия и что оно означает?

Усилие при внимании есть частный случай усилия вообще, которого наиболее обыкновенным и наиболее известным проявлением служит усилие, сопровождающее мускульную работу. Относительно происхождения этого чувства было высказано три мнения.

Оно происхождения центрального и, пред
шествуя движению или по крайней мере одновре
менно с ним, направляется изнутри наружу; это чув
ство центробежное, исходящее, чувство затрачивае
мой энергии; оно не происходит, как ощущение в
тесном смысле, от внешнего влияния, переданного
центростремительными нервами (Бэн).

Оно происхождения периферического и, яв
ляясь вслед за произведенными движениями, направ
ляется снаружи внутрь; это чувство входящее, чув
ство энергии, которая была уже потрачена; оно, как
всякое другое ощущение, передается от периферии
тела к мозгу с помощью центростремительных не
рвов (Бастиан, Феррье, Джемс и т. д.).

Оно есть одновременно явление центральное
и периферическое: существует совместно и чувство
затрачиваемой силы или чувство иннервации, и чув
ство произведенного движения; оно сначала цент-
робежно, затем центростремительно (Вундт). Эта сме
шанная теория, по-видимому, разделяется и И.
Мюллером, одним из первых физиологов, изучав
ших этот вопрос. <...>

Теперь мы в состоянии ответить на поставленный выше вопрос о происхождении чувства усилия и о значении его.

Происхождение его кроется в тех физических состояниях, которые мы уже столько раз перечисляли и которые составляют необходимые условия внимания. Внимание не что иное, как их отражение в сознании. Оно зависит от количества и от качества мускульных сокращений, органических изменений и т. д. Точка отправления внимания имеет характер периферический, как и всякого другого ощущения.

Эта точка отправления означает, что внимание
есть состояние ненормальное, непрочное, вызываю
щее быстрое изнурение организма, ибо усилие кон
чается утомлением, утомление же ведет, в свою оче
редь, к функциональному бездействию. -

Остается неясным один пункт. Когда мы переходим от обыкновенного состояния к состоянию чувствительного внимания или размышления, то при этом происходит увеличение работы. Человек, утомившийся от продолжительной ходьбы, от сильного напряжения мысли или изнемогающий от потребности сна по истечении дня, выздоравливающий после серьезной болезни, — словом, все расслабленные неспособны ко вниманию, потому что оно. как и все остальные формы труда, требует запасного капитала, готового к израсходованию. Таким образом, в переходе от состояния рассеянности к состоянию внимания происходит преобразование силы напряжения в живую силу, переход потенциальной энергии в энергию активную. Это-то и есть начальный момент, очень отличный от момента чувствуемого усилия, являющегося его следствием. Я делаю это замечание мимоходом, не останавливаясь на нем.

415


Н.Н.Ланге

БИОЛОГИЧЕСКОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ

И РАЗНОВИДНОСТИ

ВНИМАНИЯ *

Психические факты получают свое реальное определение лишь тогда, когда мы рассматриваем их с общей биологической точки зрения, т. е. как своеобразные приспособления организма. Как возникает и совершенствуется эта целесообразность психики, есть ли она результат только борьбы за существование и подбора или еще каких-нибудь иных факторов — этот общий вопрос эволюционной биологии до сих пор составляет предмет спора, и его решение теснейшим образом связано с фактическим исследованием проблемы наследственности. Но каковы бы ни были факторы эволюции, мы должны видеть raison d'etre (фр~ разумное основание, смысл) психических факторов в их целесообразности и одну из главных задач объяснительной психологии видеть в отыскании и уяснении этой приспособленности.

Определяя внимание с такой биологической точки зрения, мы скажем, что оно есть целесообразная реакция организма, моментально улучшающая условия восприятия. Словом "моментально" мы отличаем внимание от тех продолжительных изменений, вроде обострения органов чувств или мысли, которые тоже могут быть названы улучшающими условия восприятия, однако не моментально, а в течение значительного срока. Под словом восприятие мы разумеем здесь как ощущения, так и идеи и вообще факты познания. Наконец, называя внимание целесообразной реакцией организма, мы не решаем пока вопроса, в чем она состоит: в движениях ли или в особом приспособлении памяти, или в чем ином, но указываем, что все такие реакции, если они целесообразны для улучшения условий восприятия, подходят под термин "внимание". Едва ли может быть какое-нибудь сомнение, что такие целесообразные реакции должны были развиться в организмах, так как улучшение условий восприятия представляет, очевидно, первостепенные выгоды в борьбе за су-шествование.

Соответственно данному определению мы должны различать в каждом акте внимания три момента: во-первых, некоторое восприятие; во-вторых, реакцию, улучшающую условия его сознавания, и, в-третьих, улучшенное восприятие. Из этих моментов первый может иногда выпадать, именно когда мы заранее приготовляем внимание к известному восприятию. Но два последних должны всегда присутствовать в каждом акте внимания. И вся сущность вопроса о природе внимания лежит в выяснении этих способов моментального улучшения условий восприятия и в показании, как изменилось это восприятие при новых условиях. Первое обнаруживает механизм внимания, второе - его основной эффект. Подробное изучение этих вопросов составляет предмет следующих глав нашего исследования; в настоящей же главе мы намерены выяснить отношение нашего оп-

" Ланге Н.Н. Психологические исследования. Одесса, 1893. С. 139-147, 150-158, 188-191, 195-198.

 ределения внимания к определениям, даваемым другими авторами, и показать, какая естественная классификация видов внимания вытекает из этого определения.

Прежде всего заметим, что под наше определение не подходит то, что многими психологами называется непосредственным и пассивным вниманием, т. е. то большее значение, которое имеет для сознания сильное ощущение сравнительно со слабым, эмоциональные состояния сравнительно с чисто познавательными и т. п. Конечно, интенсивность ощущения, или эмоции, может стать причиной акта внимания, т. е. особого приспособления, которое их, в свою очередь, усилит. Но в понятии пассивного внимания мыслится обыкновенно нечто иное - именно то значение, которое имеет известное состояние в сознании помимо и до всякой реакции организма, непосредственно по своей интенсивности. Такое значение психического состояния мы должны исключить из нашего определения внимания, если только желаем сохранить за ним какой-нибудь определенный биологический смысл. В противном случае нам придется отождествлять внимание с простой чувствительностью. В простейших случаях чувственного внимания эта разница между органической чувствительностью и реакцией внимания совершенно ясна. Например, когда мы приспособляем глаз к наилучшим условиям видения, переводя изображение с боковых частей ретины на macula lutea, мы имеем акт внимания. Но те различия в ясности зрительных ощущений, которые имеют место при неподвижном глазе, суть результат простой чувствительности и к вниманию сами по себе не имеют прямого отношения. Внимание есть некоторый процесс усиления или изменения восприятия, а не сама интенсивность последнего. Если бы мы могли взять два одинаково ясных восприятия, из которых одно есть продукт внимания, а другое — простой чувствительности, то сколько бы мы их ни рассматривали, в них самих мы не нашли бы никакой разницы; эта разность обнаруживается лишь тогда, когда мы станем рассматривать процесс их происхождения, причем в первом случае найдем антецеденты в виде целесообразной реакции организма, во втором же — таких антецедентов не имеется. Одним словом, внимание отличается от простой чувствительности не по своим продуктам или эффектам, но по способу их происхождения.

То же самое должно сказать о так называемом пассивном интеллектуальном внимании, или внимании к идеям. С легкой руки В. Гамильтона принято вводить в трактаты о внимании указание на те случаи полного погружения в известные идеи, которые в патологических случаях носят название /dees fixes (фр.~ навязчивые идеи), а в других - гения. Хотя во всех этих случаях внимание и может иметь свою долю участия, но это следует еще доказать, а не отождествлять всякий "умственный моноидеизм" с вниманием. Если в этих случаях мы найдем, что значение известной идеи обусловлено реакцией организма, приспособляющегося к ее наилучшему восприятию, то внимание здесь присутствует. Если же окажется, что эта идея получает свою исключительную интенсивность лишь только благодаря особенной, специальной чувствительности данного субъекта к такого

416


рода восприятию, то мы не вправе говорить здесь о внимании.

Все это смешение понятий возникло, по-видимому, из крайне распространенного, но весьма неудовлетворительного определения внимания как концентрации сознания. Не говоря уже о том, что эта терминология весьма напоминает мифическое "внутреннее чувство" и другие ипостазирования сознания, она грешит еще тем, что упускает из вида специфическую черту внимания как известного процесса. Она берет эффект внимания, забывая, что не им внимание отличается от других психических фактов. По эффекту мы не можем отличить внимание от простой чувствительности. <...>

Принимая это определение внимания, мы легко найдем принцип естественной классификации его форм. Если внимание есть целесообразная реакция организма, то можно ожидать, что и в нем мы найдем те три основные формы, которые свойственны реакциям организма вообще и, в частности, движениям его, т. е. рефлекс, инстинкт и волевую форму. Рефлексами мы называем те реакции организма, которые происходят механически, помимо всякого эмоционального влияния раздражения, причем, однако, это раздражение может или не сознаваться, или сознаваться. Инстинктивные движения суть те целесообразные реакции организма, которым предшествует не только раздражение, но и некоторые особые центральные психические явления, называемые влечениями или стремлениями (Triebe), имеющие ясно эмоциональный характер. Наконец, волевыми движениями мы называем те, в которых исполняемое движение и его цель сознаются субъектом.

Рефлективное внимание

Рефлективным вниманием мы называем все те движения, служащие для лучшего восприятия раздражений, которые возникают как рефлексы от ощущения этих раздражений. Акт внимания состоит здесь, следовательно, только из некоторого ощущения, рефлективного движения, приспособляющего орган внешнего чувства к наилучшему восприятию этого ощущения, и из нового усиленного ощущения, являющегося прямым и непосредственным следствием этой адаптации. Никакой эмоциональной окраски эта форма внимания не имеет; равным образом, она происходит помимо всякого волевого решения, так сказать, механически. В области зрения сюда принадлежат: рефлекс аккомодации хрусталика к ближайшим расстояниям (с помощью Zonula Zirtii), далее рефлексы зрачка (сужение глазного отверстия с помощью кругового сфинктера и его расширение с помощью muse, dilator pupillae), особенно же рефлекторное сведение осей зрения и пассивное направление взгляда, а также движение головы, перемещающее глаза. Хотя не все эти движения в равной степени прирождены, но иные являются только в течение первого времени жизни, и хотя одни из них в большей степени, а другие - в меньшей способны стать волевыми, но для нас важно здесь лишь то, что эти движения во всяком случае первоначально рефлективны и вместе с тем улучшают условия зрительных восприятий, т. е. суть акты рефлективного внимания, как мы его определили выше.

 Значение этих рефлексов как улучшающих условия восприятия очевидно. Гораздо труднее точно определить значение рефлексов в области слуховых впечатлений. Сюда принадлежат: рефлекс мускула барабанной перепонки (т. tensor tympanf), мускула стремени (muse, stapendius) и рефлекторный поворот головы к источнику звука. Относительно функции первого, т. е. т. tensor tympani, оттягивающего барабанную перепонку внутрь среднего уха, а с тем вместе вдавливающего стремя в Fenestra ovalis, должно полагать, что она состоит в регулировании натяжения барабанной перепонки соответственно интенсивности слухового раздражения, а может быть также и соответственно высоте слышимого тона; в первом отношении большее натяжение барабанной перепонки при сильнейшем звуке ведет к устранению передачи чрезмерных колебаний во внутреннее ухо, подобно тому как сужение зрачка устраняет излишнее количество света во внутренней камере глаза; во втором же отношении т. tensor tympani настраивает барабанную перепонку изохронически слышимому тону, так сказать, аккомодирует ее к восприятию звуковых колебаний известной скорости.

Функции т. stapendius еще не достаточно выяснены; может быть, он, наклонно вытягивая стремя в полость среднего уха, делает перепонку Fenestra ovalis восприимчивее к высоким тонам.

Рефлекторный поворот головы к источнику звука есть, по всей вероятности, рефлекс полукружных каналов уха. Согласно исследованиям Прейера, Арнгейма и Шефера полукружные каналы имеют функцией (не восприятие пассивных движений, но) определение направления звука, а с другой стороны, раздражение этих каналов, как известно, вызывает поворот головы в соответственной плоскости. Мюнстерберг, э перед ним А.Томашевич основательно предположили, что этот поворот обусловлен субъективными слуховыми ощущениями, возникающими при таком раздражении полукружных каналов.

Что касается других родов раздражения, именно вкусовых и обонятельных, то о рефлекторных приспособлениях к их лучшему восприятию много говорить не приходится. Относительно вкусовых раздражений мы можем считать таким приспособлением начальные движения акта глотания, т. е. рефлекторные движения языка и полости рта (пожалуй, также и рефлекторное выделение слюны); насколько нюханье, т. е. усиленное вдыхание через нос, может быть рефлекторным, сказать трудно.

Внимание инстинктивное

Инстинктивные движения отличаются от рефлексов главным образом тем, что между ощущением и движением вставляется особое психическое состояние, которое мы называем инстинктивными эмоциями или влечениями. Физиология и психология этих состояний еще очень мало исследованы и представляют лишь ряд более или менее правдоподобных гипотез. Но как бы ни было, несомненно, что эти своеобразные инстинктивные эмоции порождают ряд весьма сложных действий или движений, целесообразных как для индивидуума, так и для сохранения рода, исполняемых без предварительного обучения

417


и без сознания о цели и являющихся унаследованными навыками. Сюда принадлежит огромное число человеческих действий, определяемых инстинктами подражательности, борьбы, воинственности, страха, игры, обшежительности, стыдливости, любви и целого ряда других.

Среди прочих инстинктов важное место занимает инстинкт внимания. Этим именем мы называем те приспособления к наилучшему восприятию, которые вызываются инстинктивными эмоциями любопытства и удивления. Здесь, как и в других инстинктах, некоторое впечатление возбуждает своеобразную эмоцию, а эмоция имеет следствием ряд целесообразных приспособлений (в данном случае к наилучшему познанию), причем это приспособление совершается без сознания о цели. Насколько глубок этот инстинкт внимания, видно как из распространенности, так и из его результатов. Относительно последних достаточно заметить, что этот инстинкт лежит в основе всякой любознательности, всякой науки; удивлением началась философия, говорит Аристотель. <...>

Так как удивление интересует нас здесь только в его отношении к инстинктивному вниманию, то нет нужды подробно исследовать его природу, степень отношения к другим эмоциям (например, страху, столь родственному с изумлением) и т. п.

Тем более, что на вес эти вопросы еще очень трудно давать точные ответы. Как уже было указано выше, удивление составляет основу того влечения, которое мы называем любопытством, или в более высокой сфере - любознательностью. Необычный или неожиданный объект возбуждает в нас то инстинктивное влечение, которое может быть удовлетворено только лучшим познанием этого объекта, т. е. тем, что он станет привычным или понятным. Пока же этого не случится, этот инстинкт побуждает животное к познанию, так же как половой инстинкт, пока он не удовлетворен, побуждает к сближению с особью иного пола. Какими же средствами располагает это инстинктивное стремление к познанию необычного — вот тот основной вопрос, на который должна ответить теория инстинктивного внимания. Рассмотрение этих средств должно обнаружить нам механизм этой формы внимания.

Сюда относятся, во-первых, средства улучшения внешнего восприятия. Уже выше, рассматривая рефлективное внимание, мы перечисляли многочисленные рефлективные движения, служащие для приспособления органов внешних чувств к условиям восприятия. Инстинктивные приспособления внимания отличаются от рефлекторных, во-первых, тем, что вызываются особого рода эмоцией или влечением, а во-вторых, тем, что инстинктивные приспособления гораздо шире рефлекторных: последние состоят по преимуществу в адаптации только того органа чувства, который подвергся раздражению, тогда как в первых адаптация распространяется не только на разные органы чувства, но и на органы локомоции и др. Эти инстинктивные приспособления называются обыкновенно выразительными движениями. Когда животное удивлено, оно приближается к удивившему его предмету, оглядывает его с разных сторон, прислушивается к издаваемым им звукам, нюхает его и т.д. Все это суть инстинктивные приспо-

 собления к наилучшему восприятию. "По моей просьбе, — говорит Дарвин, - сторож посадил в отделение обезьян в зоологическом саду пресноводную черепаху; при виде ее обезьяны выказали безграничное удивление вместе с некоторым страхом. Они выражали это, оставаясь неподвижными и глядя пристально, широко раскрыв глаза на неизвестное им существо, а брови их часто двигались то вверх, то вниз. Лица их как будто несколько вытянулись. По временам они привставали на задние лапы, чтобы получше рассмотреть черепаху. Часто они отступали на несколько футов и, обернув голову через плечо, вновь пристально смотрели на черепаху... Через несколько минут некоторые из обезьян решились подойти и потрогать черепаху". К числу вышеуказанных инстинктивных движений оглядывания, прислушивания, обнюхивания, потрогивания, надо отнести и характерное выразительное движение поднятия бровей и появления концентричных бровям морщин на лбу. Что касается до морщин лба, то они, очевидно, суть следствие поднятия бровей; относительно же поднятия бровей высказаны два мнения: по одному — цель этого движения — большее раскрытие глаз, по другому — скорейшее их раскрытие (нельзя скоро раскрыть глаза, не двигая при этом бровей); оба мнения указывают на инстинктивное улучшение зрительного восприятия, но второе, за которое стоит Дарвин, кажется, основательнее. Далее, к числу внешних же знаков инстинктивного внимания должно отнести неподвижность животного, пораженного изумлением, и тот моментальный паралич, который охватывает часть его произвольных мышц, например, мышцы нижней челюсти, вследствие чего широко раскрывается рот. Оба эти признака суть, вероятно, следствия исключительного нервного возбуждения в известных центрах и связанного с тем его уменьшения в других или, может быть, следствия прямого угнетения их деятельности. Эти внешние признаки инстинктивного внимания имеют, однако, значение и в смысле улучшения условий восприятия: неподвижность помогает лучше уловить каждую перемену в объекте, возбудившем удивление, а открытый рот облегчает дыхание, становящееся весьма бурным и глубоким (в связи с усиленным движением сердца), когда существо поражено изумлением, и, таким образом, допускает лучшее прислушивание. Сюда же должно отнести и еще один, весьма характерный знак инстинктивного внимания, именно задержанное дыхание; французы метко называют человека, неспособного к продолжительному вниманию, неспособным к делу, требующему длинного дыхания (ип oeuvre de longue haleine); эта остановка в дыхании имеет, вероятно, целью облегчить прислушивание.

До сих пор шла речь о внешних приспособлениях инстинктивного внимания. Теперь должно сказать о приспособлениях, так сказать, внутреннего или собственно психического характера, имеющих, очевидно, не меньшее, если не большее значение. Как в основе других инстинктов, так и в основе инстинктивного внимания лежит некоторое своеобразное влечение, и именно влечение любопытства. Это влечение настойчиво побуждает животное искать удовлетворения. Такое удовлетворение может доставить только лучшее познание любопытного предмета.

418


В предыдущем мы уже видели целый ряд инстинктивных движений, имеющих целью доставить животному это, удовлетворяющее его влечение знание. Но влечение любопытства может быть удовлетворено и иначе, именно тем, что странный или изумительный предмет будет признан за уже знакомый, прежний. В искании такого удовлетворения и состоит психическая сторона инстинктивного внимания. В этом отношении инстинкт любопытства побуждает нас искать объяснения странного предмета X, т. е. искать в нашем предыдущем опыте представлений ему подобных, ассимилировавшись с которыми он перестанет быть странным и явится знакомым. Совершенно очевидно, что если удивление возбуждается новизной, то ассимиляция этого нового со старым может служить достаточным удовлетворением этому инстинктивному влечению. Так, например, проснувшись ночью, мы слышим какой-то непонятный шорох в комнате; моментально возникающий инстинкт любопытства заставляет нас приподняться, замереть в тишине, задержать дыхание и прислушиваться; но одновременно с этим начинает работать психический механизм догадки: ряд возможных предположений пробегает в нашем сознании, пока, наконец, воспоминание о мышах не оказывается вполне ассимилирующим слышимый звук; раз это произошло, раз мы поняли звук, любопытство исчезает, и мы спокойно засыпаем. Или возьмем другой пример: полугодовой ребенок впервые замечает изображение человека в зеркале; это обстоятельство, т. е. неожиданное появление лица, возбуждает в нем великое изумление; он дотрагивается до зеркала, надеясь найти реальный предмет, заглядывает за зеркало, думая, не стоит ли там человек, одним словом, инстинктивное внимание побуждает его искать объяснение непонятному факту в запасе его предыдущего опыта; эта деятельность, правда, скоро утомляет ребенка, и он оставляет загадку неразрешенной; но на следующий день то же явление вновь поражает его и опять возбуждает процесс инстинктивного внимания, пока, наконец, ребенку не удается найти приблизительное объяснение явлению, т. е. заметить сходство между изображением и реальным лицом, ему известным; раз это произошло, он радуется, сравнивая непонятное изображение с знакомым оригиналом, и это сходство кажется ему достаточным объяснением и устраняет странность непонятного изображения.

Итак, процесс психического приспособления в инстинктивном внимании имеет началом эмоцию удивления, возбуждаемую новым или странным явлением, концом же - объяснение этой странности через известный уже опыт, ассимиляцию нового представления старыми. Это есть процесс открытия старого в новом, нахождения между ними сходства, т. е. тот же процесс объяснения, который составляет психологическую природу научного открытия и исследования. Каким образом происходит здесь связь между новым ощущением и прежними идеями, каким образом эти последствия инкорпорируют и ассимилируют первое — это есть один из вопросов общей теории ассоциации психических состояний, и мы не будем входить в его изложение, тем более, что все эти вопросы будут рассмотрены нами в другом месте. Гораздо необходимее было бы здесь уяс-

 нить, каким образом эмоция удивления может способствовать ускоренному течению представлений, из которых одно, наконец, объяснит данное странное ощущение. Но, к сожалению, физиология и психология эмоций еще составляют столь мало обработанную тему, что точного ответа на поставленный, вопрос мы дать не можем. Для насясен только результат этого процесса, именно, что указанная эмоция способствует ускоренной смене разнообразных, догадок, т. е. идей, имеющих «данным странным восприятием некоторую связь, что, далее, все догадки, не разъясняющие непонятного восприятия, моментально оставляются, ибо удивление оказывается сохранившимся, и что этот подбор под давлением неприятного беспокойства продолжается, пока разгадка не будет найдена. Все это суть факты, но механизм этих явлений пока остается темным. Итак, соединяя воедино указанные признаки инстинктивного внимания, мы должны сказать, что оно, будучи, как всякое внимание, моментальным приспособлением к наилучшему восприятию, отличается от рефлекторного тем, что в нем приспособлению предшествует особого рода влечение — любопытство. Это влечение производит, с одной стороны, ряд координированных движений, имеющих целью улучшение восприятия, а с другой - возбуждает особенный психический процесс смены воспоминаний, среди которых, наконец, отыскивается то, которое ассимилирует новое и удивительное восприятие и тем делает его понятным и обычным.

Волевое внимание

Волевое внимание отличается от рассмотренных выше форм главным образом тем, что при нем цель процесса уже заранее известна субъекту: когда что-нибудь возбуждает наше инстинктивное внимание, мы, пока не пригляделись, не прислушались, вообще не приспособились к наилучшему восприятию и пониманию, не знаем и не понимаем объекта внимания; напротив, когда мы волевым образом хотим что-нибудь увидеть, услышать, мы, очевидно, уже знаем, что мы увидим, услышим. В первом случае удивление, неожиданность суть необходимые факторы, во втором - необходимым является предварительное знание. Когда, например, в инстинктивном внимании ребенок остолбенеет впервые перед изображением своим в зеркале или когда мы, случайно напав на какую-нибудь новую мысль, гипотезу, бываем ею невольно поражены, объект внимания есть, очевидно, новое, неизвестное, непонятное. Когда, напротив, при волевом внимании мы с волевым усилием удерживаем в сознании известную мысль, хотим ее насильно фиксировать, очевидно, эта мысль должна уже быть нам в известной степени знакома, ибо мы должны же знать, чего ищем или хотим. Это различие между волевым вниманием и инстинктивным вполне подобно различию между волевым действием и инстинктивным: в первом — индивидуум хочет известного результата и, следовательно, знает его, во втором — действие возникает без знания о цели и без представления о движении.

Но здесь возникает то недоумение, которое, как мы видели выше, остановило Джемса Милля: если

419


волевое внимание предполагает уже знание о цели, то для чего оно нужно? Как можно желать узнать что-нибудь, уже зная это? Не есть ли это очевидное противоречие? Как выйти из этого противоречия, оба члена которого необходимы: без предварительного зиаиия нет хотения, а при таком знании мы уже имеем желаемое? Как ни поразительно это возражение Дж. Милля против возможности волевого внимаиия, оно основано, как и многие слишком формальные соображения, на недоразумении. Конечно, нельзя желать знать то, что уже знаем, но знание есть весьма общий термин, обнимающий целый ряд явлений: и ощущение, и представление, и воспоминание - все это знание. Вполне возможно, имея известную форму знания, желать другой. Такой именно случай и имеем мы в волевом внимании: знание, которое мы имеем здесь предварительно об объекте внимания, есть знание не полное, бледное, только значковое, ищется же конкретное и реальное. Анализ какого-нибудь простого примера лучше всего выяснит это.

Положим, мы желаем выслушать в сложном тоне какой-нибудь из его обертонов. Очевидно, это требует волевого внимания и без него недоступно. Но для того чтобы выслушать этот обертон, нам необходимо уже заранее знать его высоту, иметь ясное соответственное воспоминание, почему обыкновенный способ выслушивания обертона и состоит в том, чтобы предварительно взять искомый тон отдельно, а затем, заглушив его, немедленно отыскивать такой же тон в сложном тоне; в таком случае ясное воспоминание искомого помогает нам выделить его из общей совокупности звука, фиксировать этот обертон в сознании, т. е. достигнуть того своеобразного и моментального улучшения восприятия, которое мы называем вниманием. Очевидно, здесь предварительное знание и искомое не тождественны, хотя оба относятся к одному и тому же обертону: первое есть воспоминание, второе — реальное ощущение. Очевидно, что ассимиляция этих двух элементов, из которых первое хотя раздельно, но бледно, а второе хотя реально, но смутно, создает то новое улучшенное восприятие, раздельное и вместе реальное, которого мы ищем в процессе волевого внимания. То же самое имеет место и в других случаях волевого внимания, например, во внимании, обращенном на явления борьбы полей зрения, и др., с которыми мы еще не раз встретимся в дальнейшем анализе: везде условием волевого внимания является предварительный образ воспоминания, а искомым — усиление и выделение с помощью этого образа известной части реального восприятия.

Итак, в волевом внимании к образу воспоминания подыскивается соответственное реальное ощущение или по крайней мере более конкретное воспоминание; напротив, во внимании инстинктивном, как показано выше, мы имеем обратный процесс: переход от ощущения к его интерпретации, от неизвестного и непонятного реального восприятия к его объяснению. В этом состоит существенная разница этих двух форм внимания, из которых первое имеет целью усиление, фиксацию данного психического состояния, а второе его понимание. <...>

 Роль движений в процессе волевого внимания

Показав, что волевое чувственное внимание состоит в ассимиляции реального ощущения с соответственным образом воспоминания, мы разрешили нашу задачу еще только наполовину. Нам еще остается именно показать, с помощью какого процесса является этот необходимый для внимания образ воспоминания. Но сначала необходимо выяснить смысл и границы самого вопроса.

Прежде всего заметим, что мы не имеем здесь нужды исследовать, каким образом возникает желание фиксировать или с вниманием наблюдать известный объект. Это желание есть предшествующий процессу внимания (как мы его определили в главе второй) факт и в том смысле лежит за пределами нашего исследования. Достаточно здесь будет заметить, что объяснение этого факта, данное в английской ассоциационной психологии, представляется нам вполне удовлетворительным. Равным образом, мы можем согласиться с Джемсом Миллем, что желание иметь известное воспоминание уже заключает в себе это воспоминание. Желая чего-либо, мы, очевидно, должны уже знать, чего мы желаем. Тем более желание наблюдать с вниманием некоторый объект А, очевидно, уже заключает в себе знание этого объекта.

Но в таком случае возразят нам, чего же еще вы ищете? Какое возникновение воспоминания хотите еще исследовать, когда существование такого воспоминания признаете за предшествующее условие волевого внимания? Дело, однако, в том, что воспоминание, которое в акте волевого внимания ассимилируется с внешним впечатлением, должно иметь особую, исключительную ясность и интенсивность. Без этого оно не может произвести того усиления, которое, как мы видели выше, есть первичный эффект внимания. Волевое внимание, как мы уже не раз указывали, есть процесс, вполне подобный иллюзии. В иллюзии нам всегда бывают даны в тесной связи два элемента: некоторое впечатление и особая интерпретация этого впечатления, которую мы сами привносим, на основании предыдущих опытов. Эта интерпретация, которая, в сущности, есть тоже не что иное, как ряд образов воспоминания, отличается при иллюзии особой яркостью и непосредственностью, что и дает им иллюзорный характер, т. е. яркость этих воспоминаний так велика, что мы не отличаем их от реального впечатления, а почитаем тоже за непосредственное данное сознание. Этим иллюзии отличаются от каких-нибудь произвольных и абстрактных толкований, какие мы даем внешним впечатлениям в наших рассуждениях или размышлениях и которые мы ясно отличаем от данного впечатления, не смешиваем с ним, одним словом, не придаем им иллюзорного характера.

Волевое внимание как таковое есть именно процесс иллюзорного восприятия, т. е. в нем мы благодаря присущим нам ярким образам воспоминания усматриваем то, чего без этих образов не усмотрели бы. Во внимании мы не различаем объективного впечатления от субъективно привносимой интерпрета-

420


ции, но эта субъективная интерпретация кажется нам также объективной. В предыдущей главе было достаточно выяснено, что волевое внимание имеет место лишь там и до тех пределов, где и до каких пределов индивидуум имеет соответственные образы воспоминания. Поэтому здесь мы, не повторяя уже сказанного, желаем выяснить лишь то, что эти образы воспоминания должны иметь исключительную яркость, без чего процесса реального (иллюзорного) внимания не произойдет, а будет иметь место лишь абстрактная интерпретация восприятия. Внимания, одним словом, нет там, где привносимый нами субъективный элемент не имеет для нас реального характера, где мы его отличаем от восприятия, где нет иллюзии.

Иллюзия, однако, отличается же чем-либо от волевого внимания? В чем же, спрашивается, состоит это отличие? В иллюзии исключительно яркий характер воспоминания дается нам помимо нашей воли, есть результат особых условий в ассоциации идей. В волевом же внимании мы ясно сознаем, что исключительная яркость воспоминания есть наше дело, зависит от нашей воли, что и делает внимание волевым и сопровождающимся чувством усилия.

Таким образом, поставленный нами вопрос о возникновении воспоминания в процессе волевого внимания сводится к вопросу о том, каким волевым путем мы можем придать уже данному в нашем желании воспоминанию исключительно яркий или интенсивный характер. Воспоминание предмета А, как справедливо замечает Джемс Милль, должно уже существовать, раз мы желаем с вниманием его наблюдать, ибо желать иметь представление — значит уже его иметь. Но Джемс Милль ошибается, когда думает, что этого достаточно. Это бледное, схематическое воспоминание должно получить иллюзорную силу, без чего не может быть внимания; и эту иллюзорную интенсивность оно должно получить от нашей воли. Итак, каким образом, с помощью какого процесса наша воля может придать уже существующему бледному воспоминанию исключительную интенсивность - вот вопрос, разрешению которого должна быть посвящена настоящая глава, без чего явления волевого внимания лишь наполовину объяснены. На этот вопрос отвечает моторная теория внимания.

Мы начинаем с прямого указания сущности этой теории. Активное усиление силы данного воспоминания есть, по нашему мнению, в существе дела такой же двигательный процесс, как всякий волевой. Пусть мы имеем некоторое воспоминание А. Пусть, далее, оно состоит из двух частей, из которых одна есть воспоминание о каком-либо нашем движении. Если бы мы воспроизвели вновь это движение, то усиление этой части данного воспоминания А повлечет за собой по ассоциации и усиление прочих его частей, т. е. все воспоминание возникает в сознании с обновленной интенсивностью. Так как возможность волевых движений допускается всеми и есть во всяком случае вопрос теории воли, а не внимания, то таким предположением мы окончательно разъясняем вопрос в пределах теории внимания. Все это делается, конечно, в предположении, что в данном воспоминании есть элемент, воспринимаемый нами через движение. Если этого нет, то воспомина-

 ние не может быть нами прямо усилено, а разве только косвенно, через какое-нибудь ассоциативное с ним воспоминание В, в котором этот двигательный элемент присутствует. Иначе говоря, наша власть над силой наших воспоминаний объясняется только косвенным действием воли: в воспоминаниях есть тот кончик (двигательный элемент), за который мы всегда можем потащить и тем вытянуть весь клубок. <...>

С помощью этих допущений мы легко можем объяснить и второе из указанных выше предположений моторной теории внимания, т. е. каким образом усиление двигательного элемента в некотором комплексе воспоминаний может повести к усилению всего этого комплекса. Физиологически именно этот процесс может иметь следующий характер. Антецедентом волевого внимания, как мы видели, служит интересная группа воспоминаний о предмете А, но группа, состоящая из бледных, схематических или значковых воспоминаний этого предмета. В этом воспоминании, как мы предполагаем (и докажем впоследствии), есть некоторый двигательный элемент, т. е. воспоминания о некоторых движениях, служивших к восприятию предмета А в предыдущих его наблюдениях. Такое бледное воспоминание с его моторным элементом есть функция кортикального процесса, т. с. соответствует возбуждению некоторых частей коры большого мозга. Этот моторный импульс распространяется от коры (по пирамидальным путям) и порождает сокращение соответственных мышц. Но на этом дело не останавливается: это сокращение нами ощущается, во-первых, как реальное мускульное сокращение, как мышечное ощущение (Muskelsinn в широком смысле термина), а во-вторых, этот импульс, возбуждая соответственный рефлекторный центр, распространяется от него на thalamus opticus и порождает в последнем иннерва-ционное ощущение. Наконец, совокупность этих двух раздражений переходит по проекционной системе первого порядка на кору и порождает здесь вновь, как всякое центростремительное раздражение, ас-социационный процесс, т. е. возбуждает ряды воспоминаний. Среди этих воспоминаний, по указанному выше условию, находится и вся группа представлений о предмете А, которая благодаря этому новому импульсу, приходящему от перцепции, усиленно возникает в сознании. Физиологическую сторону этого процесса усиления воспоминаний через волевые движения можно изобразить (вполне схематически) следующим образом (рис. 1).

На этом чертеже М изображает центр моторных воспоминаний. St и S2 два центра сенсорных воспоминаний, локализованных в коре большого мозга; эти центры соединены между собой ассоциаци-онными волокнами; R есть низкий рефлекторный центр соответственного представлению М движения; С;, С2, С} суть ряд сенсорных центров разных порядков, передающих к коре возбуждение мышечного чувства; Р есть группа поперечнополосатых мышц, расположенная на периферии нервной системы; Т - Thalamus opticus. Итак, представим, что существует некоторое возбуждение в М, St и S2, т.е. в сознании присутствует ряд воспоминаний о предмете А. Моторное возбуждение М распространяется до центра Л и через него произведет сокращение мускулов Р; это сокращение, представляющее тоже чувствен-

421


ное раздражение, распространяется через ряд центров С,, С,, С, и усилит моторное воспоминание М. Это же моторное воспоминание будет усилено и ин-нервационным ощущением, явившемся в Т через возбуждение, восходящее от Р. Такое двойное усиление М должно распространиться по ассоциацион-ным путям коры и повести к усилению раздражения S, и Sp иными словами, весь комплекс воспоминаний о преамете А получит в нашем сознании большую интенсивность*.

Такой физиологический процесс вполне соответствует психологическим фактам. В этом отношении мы должны особенно заметить три обстоятельства, во-первых, иллюзорный характер внимания, во-вторых, то, что почти всякий акт внимания состоит из ряда последующих друг за другом стадий, и, наконец, в-третьих, то, что волевое внимание сопровождается чувством усилия.

* Из этой схемы видно, что существование ощущений в субкортикальных центрах и особенно в Thalamus opticus, которое мы приняли на основании вышеизложенных аргументов, не есть безусловно необходимое предположение в нашей моторной теории усиления воспоминаний. Если бы это предположение оказалось ложным, то тогда схема осталась бы прежней, только пришлось бы из нее выкинуть путь от Р через Т до М, и вторичное возбуждение М оказалось бы зависящим от периферического раздражения, идущего от Р через С,, С7, Сг В таком случае нам пришлось бы локализовать ощущения в коре и мы могли бы различать в самой коре области восприятий от областей воспоминаний. <...>

422

 Рис. I


Л. С.Выготский

РАЗВИТИЕ ВЫСШИХ ФОРМ

ВНИМАНИЯ В ДЕТСКОМ

ВОЗРАСТЕ *

История внимания ребенка есть история развития организованности его поведения. Эта история начинается с самого момента рождения. Первоначальное внимание ребенка осуществляется при помощи наследственных нервных механизмов, организующих протекание его рефлексов по известному нам физиологическому принципу доминанты. Этот принцип устанавливает, что в работе нервной системы организующим моментом является наличие одного главенствующего очага возбуждения, который усиливается за их счет. В доминантном нервном процессе заложены органические основы того процесса поведения, который мы называем вниманием.

Эту первую главу в развитии детского внимания прослеживает генетическое исследование рефлексов ребенка. Оно устанавливает, как одна за другой появляются новые доминанты в поведении ребенка и как благодаря этому на основе их начинается образование сложных условных рефлексов в коре головного мозга. Чрезвычайно важно отметить с самого начала тот факт, что само образование условных рефлексов зависит от развития соответствующей доминанты. <...>

Однако значение этого органического процесса, лежащего в основе развития внимания, отступает на задний план по сравнению с новыми процессами развития внимания, качественно отличными по типу, именно процессами культурного развития внимания. Под культурным развитием внимания мы имеем в виду эволюцию и изменение самих приемов направления и работы внимания, овладение этими процессами и подчинение их власти человека.   .

Психологическое исследование показывает, следовательно, что и в истории внимания мы можем отчетливо наметить две основные линии развития; линию натурального развития внимания и линию культурного развития внимания. Мы не станем сейчас останавливаться на отношении, существующем между одной и другой линией в развитии внимания.

Задачей нашей является проследить и схематически наметить путь этой второй линии, т. е. историю культурного развития внимания. Культурное развитие внимания начинается, строго говоря, тоже в самом раннем возрасте ребенка, при первом же социальном контакте между ребенком и окружающими его взрослыми людьми. Как и всякое культурное развитие, оно является развитием социальным и состоит в том, что ребенок по мере врастания в окружающую его социальную среду, в процессе приспособления к этой среде развивает и формирует ту основную операцию социального поведения личности, которую называли в старой психологии произвольным вниманием.

* Хрестоматия по вниманию / Под ред. А.Н.Леонтьева, А.А.Пу-зырея, В.Я.Романова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1976. С. 184—190,

195—200, 204—205.

 Ключ к генетическому пониманию произвольного внимания заключается, таким образом, в том положении, что корни этой формы поведения надо искать не внутри, а вне личности ребенка. Само по себе органическое, или натуральное, развитие внимания никогда не привело бы и не приводит на деле к возникновению произвольного внимания. Оно возникает, как показывают научное наблюдение и эксперимент, из того, что окружающие ребенка люди начинают при помощи ряда стимулов и средств направлять внимание ребенка, руководить его вниманием, подчинять его своей власти и этим самым дают в руки ребенка те средства, с помощью которых он впоследствии и сам овладевает своим вниманием по тому же типу.

Таким образом, механизм произвольного внимания может быть понят только генетически и социально. Нигде поэтому не оправдываются с такой силой слова Блонделя, что волевое, или произвольное, поведение есть поведение социальное по своему существу и что максимум воли есть максимум повиновения. Мы знаем, что основным законом, по которому мы овладеваем поведением, все равно чужим или своим, является закон овладения поведением через стимуляцию. Ключ к овладению поведением заложен в овладении стимулами, и культурное развитие какой-нибудь функции, в том числе и внимания, заключается в том, что в процессе совместной жизни и деятельности общественный человек вырабатывает ряд искусственных стимулов-знаков, силою этих стимулов направляется поведение, эти знаки становятся основным средством, при помощи которого личность овладевает собственными процессами поведения.

Для того чтобы проследить генетически историю этих высших механизмов внимания, мы прибегли к экспериментально-генетическому методу. Мы старались в эксперименте создать такую ситуацию, когда ребенок встал бы перед задачей овладеть процессом своего внимания при помощи внешних стимулов-средств. Осуществление этой задачи мы находим в опытах нашего сотрудника А. Н. Леонтьева, разработавшего функциональную методику двойной стимуляции в применении к исследованию опосредствованных процессов внимания.

Сущность этих опытов заключается в том, что ребенок ставился перед задачей, требующей от него длительного напряжения внимания, сосредоточения на определенном процессе.

С ребенком проводится игра в вопросы и ответы по типу игры в фанты с запрещением: "Да~нет не говорите, белого—черного не покупайте". Ребенку задается ряд вопросов, между которыми встречаются такие, на которые он должен ответить названием определенного цвета. Например: "Ходишь ли ты в школу?", "Какого цвета парта?", "Любишь ли ты играть?", "Бывал ли ты в деревне?", "Какого цвета бывает трава?", "Бывал ли ты в больнице?", "Видел ли ты доктора?", "Какого цвета халаты?" и так далее. Ребенок должен отвечать возможно скорей на эти вопросы, но при этом ему дается следующая инструкция: 1) он не должен называть двух запрещенных цветов, например, черного и белого, красного и синего и т.д.; и 2) он не должен называть дважды один и тот же цвет. Опыт построен так, что выпол-

423


нить это возможно, но задача требует постоянного напряженного внимания от ребенка.

Если ребенок нарушает правило игры и называет запрещенный цвет или повторяет дважды одно и то же название, он платит фант или проигрывает игру.

Поставленный таким образом опыт показал, что задача эта является в высшей степени трудной для ребенка дошкольного возраста и достаточно трудной даже для ребенка 8-9 лет, который не может решить ее безошибочно. И в самом деле, задача требует от ребенка сосредоточения внимания на внутреннем процессе. Она требует от него овладения своим внутренним вниманием и часто оказывается для него непосильной. Опыт коренным образом изменяется, когда ребенку даются в помощь цветные карточки: черная, белая, лиловая, красная, зеленая, желтая, коричневая, серая.

Ребенок сразу получает в свои руки внешние вспомогательные средства и переходит от непосредственного момента к опосредствованному. Ребенок должен овладеть, как мы уже сказали, своим внутренним вниманием, для этого он оперирует вовне внешними стимулами. Внутренняя операция оказывается, таким образом, вынесенной вовне или во всяком случае связанной с внешней операцией, и мы приобретаем возможность объективного изучения этой еверацяв. Перед нами сейчас развертывается опыт, строящийся совершенно по типу методики двойной стимуляции.

Перед ребенком два ряда стимулов. Первый — вопросы экспериментатора, второй — цветные карточки. Первый ряд стимулов является средством, с помощью которого вызывается психологическая операция, второй ряд — средством, при помощи которого фиксируется внимание на правильном ответе на поставленный вопрос. Результат обычно сказывается очень скоро, число неправильных ответов быстро падает, что свидетельствует о повышении устойчивости внимания, о том, что ребенок этими процессами овладевает при помощи вспомогательного стимула.

Рассмотрим раньше всего, пользуясь таким двойным экспериментом, устанавливающим у одного и того же ребенка в одной и той же ситуации деятельность внимания натурального и опосредствованного, возрастное развитие одного и другого способа сосредоточения.

Проследим кривые (рис. 1), показывающие возрастное развитие одного и другого способа внимания *. Обратим внимание на отношение, существующее между этими двумя линиями. Вглядываясь в них, мы замечаем, что у дошкольников обе формы внимания стоят чрезвычайно близко друг к другу. Расхождение обеих линий сильно увеличивается в первом и втором школьном возрасте и опять становится незначительным у взрослых.

Прослеживая, таким образом, обе кривые развития внимания от дошкольников до взрослого, мы приходим к следующему основному заключению. Различие в деятельности опосредствованного и неопосредствованного внимания возрастает, начиная от

* Настоящие кривые взяты из книги А. Н. Леонтьева «Развитие памяти». М., 1931.

 дошкольного возраста, достигает своего максимума в школьном возрасте и затем снова обнаруживает тенденцию к уравниванию.

6,5 6

5.5 5

4.5 А

■ЗА 3

Рис. 1. Кривая развития внимания в детском возрасте

Для того чтобы объяснить эту последовательность в развитии процессов опосредствованного внимания, мы должны проследить кратко, как протекает опыт на различных возрастных ступенях. Здесь мы устанавливаем раньше всего, что у дошкольников разница между количеством ошибок при одном и другом способе направления внимания оказывается ничтожной; введение нового приема не изменяет сколько-нибудь существенно протекание всего процесса.

Дошкольник не использует в сколько-нибудь значительной мере стимулов-средств, находящихся перед ним. Он часто, как это видно из протоколов, играет карточками безотносительно к задаче, смотрит на них иногда невпопад, руководствуется при ответе внушающим влиянием карточки. Наиболее догадливые начинают использовать предложенные им вспомогательные средства, но только наполовину. Они выделяют запрещенные цвета, скажем, белый и черный, откладывают в сторону и при назывании пользуются теми цветами, которые остались перед ними.

Они, однако, не выводят при этом раз названный цвет из ряда карточек. Только в школьном возрасте, как правило, начинается полное использование предложенного приема. Внутренняя операция становится внешней, ребенок овладевает своим вниманием при помощи внешних стимулов-средств. Начинается дифференциация карточек на цвета "мож-ные" и "неможные", к запрещенным цветам прибавляются использованные, т. е. уже названные. У школьников наблюдается часто ясно выраженное подчинение средству, попытка механизировать всю операцию, что часто ведет к обессмысливанию ответов, руководящихся только цветом, подсказываемым карточкой, а не всей ситуацией в целом.

Таким образом, обращение к средству быстро повышает у школьника первой ступени продуктивность работы его внутреннего внимания, но, по существу, приводит к ухудшению качества и, таким образом, к нецелесообразному использованию пред-

424


ложенного средства. С наибольшей полнотой и наиболее адекватно используют внешние средства школьники второй ступени, которые не обнаруживают уже того подчинения внешнему средству, которое наблюдается у школьников первой ступени.

Соответственно этому падают цифры ошибок. У дошкольников олосредственное внимание почти не снижает вовсе процента ошибок, у школьников первой ступени этот процент падает почти в два раза, у школьников второй ступени он падает в десять раз. Мы имеем, таким образом, как бы последовательную картину развития опосредствованного внимания: все лучшее и лучшее овладение этими процессами и подчинение их своей власти. И только у взрослых мы замечаем вновь незначительное падение числа ошибок при обращении к карточкам.

Для того чтобы объяснить этот факт, играющий центральную роль во всем процессе развития произвольного внимания, мы должны иметь в виду, что, как это ни кажется странным с первого взгляда, взрослый при переходе к пользованию карточкой ведет себя примерно так, как дошкольник, конечно, если судить по внешнему виду.

Он тоже в высшей степени мало пользуется карточками, у него вся операция носит характер полувнешнего приема, он как бы отмечает в уме запрещенные и уже названные цвета, но не передвигает карточек. Мы наблюдаем у взрослого неполное использование внешнего средства на основе сильно развитой внутренней операции. Мы имеем полное основание предположить, что это происходит под влиянием перехода от внешне опосредствованного к внутренне опосредствованному процессу.

У взрослого человека развит процесс произвольного внимания, и он может мысленно через слова или каким-нибудь другим способом фиксировать запрещенные и уже названные цвета.

Если мы прибавим к этому, что наряду с сокращением, а иногда совершенным отмиранием внешней операции у взрослого очень значительно повышается работа внимания внутреннего, мы будем иметь все основания для заключения, что у него произошла перестройка внутренних процессов под влиянием перехода к опосредствованной форме, что произошло вращивание внешнего приема: внешняя операция стала внутренней операцией поведения.

За это говорят и данные анализа этой операции, которые показывают, что одна и та же задача может быть решена путем самых различных внутренних операций. Ребенок, пользуясь выражением Бинэ, симулирует внимание тогда, когда он выводит запрещенные цвета из поля зрения и фиксирует свое внимание на тех цветах, которые остались перед ним.

Он замещает одну психологическую операцию другой, которая приводит к тому же эффекту, но которая, по существу, не имеет с той первой ничего общего по природе. Мы снова и снова приходим к выяснению глубокого различия между "фенотипи-ческой" и "генотипической" формой какого-нибудь процесса. Ребенок иногда решает эту же задачу совершенно иначе: он не откладывает запрещенные цвета в сторону, он выбирает их, кладет перед собой и фиксирует их глазами. В этих случаях внешний прием точно соответствует внутренней операции, и

 перед нами работа опосредствованного внимания в точном смысле этого слова,

При такой операции пересматривается и сам процесс подыскания ответа. Ребенок стоит перед задачей дать правильный, т. е. осмысленный, ответ, на поставленный вопрос, но соблюсти при этом известные формальные правила, не называть определенных цветов. Эта своеобразная направленность внимания трансформирует, перестраивает сам процесс подыскания ответа, направляет мышление по окольному пути. Ответы получаются по качеству более и более высокого типа. Вместо прямого ответа на вопрос, какого цвета бывает трава, ребенок, при запрещении называть зеленый цвет, отвечает - "трава бывает осенью желтая". Вместо "помидоры красные", при запрещении называть красный цвет, ребенок отвечает — "они зеленые, когда они еще незрелые".

Ребенок обращается, таким образом, к новым ситуациям, переходит на более трудный путь мышления.

Такова в самых общих схематических чертах история культурного развития внимания. Мы можем сказать вместе с Рибо, впервые поставившим в связь проблему произвольного внимания с проблемой культурного развития человека: мы согласны, что этот генезис очень сложен, но он соответствует действительности. <...>

Мы могли бы поэтому сказать, что произвольное внимание с этой точки зрения является вращен-ным внутрь процессом опосредствованного внимания, сам же ход этого процесса всецело подчинен общим законам культурного развития и образования высших форм поведения. Это означает, что произвольное внимание и по своему составу, и по своей структуре и функции является не просто результатом естественного органического развития внимания, а появляется в результате изменения и перестройки всего процесса под влиянием внешних стимулов-средств.

Взамен общего положения Эббингауза, гласящего, что произвольное и непроизвольное внимание относятся друг к другу так же, как воля и инстинкт, замечания вполне правильного, но слишком общего, мы могли бы сказать, что произвольное и непроизвольное внимание относятся друг к другу так, как логическая память к мнестическим функциям или как мышление в понятиях к дологическому мышлению.

Для того чтобы закрепить полученные нами выводы, а также перейти к некоторым теоретическим обобщениям, нам осталось еще экспериментально выяснить один чрезвычайно важный пункт в нашем исследовании. В самом деле, мы исходили из этого предположения, что путь от натурального внимания к произвольному заключается в переходе от непосредственных операций к опосредствованным.

Этот путь в общем и целом нам знаком и по всем другим психологическим процессам, но все же возникает вопрос, каким образом совершается это опосредствование процесса внимания? Мы прекрасно знаем, что всякое опосредствование возможно только на основе использования естественных законов той операции, которая является предметом культурного развития.

Так, в развитии памяти мнемотехническая операция, т. е. отношение между стимулом-знаком и сти-

425


мулом-объектом, создается на основе естественного закона образования структуры. Теперь нам осталось выяснить и в отношении внимания, какого рода естественная психологическая связь должна существовать между двумя стимулами, для того чтобы один мог выступить в качестве инструментального стимула, привлекающего внимание к другому. Мы должны были задаться вопросом, каковы вообще естественные условия, при которых возможно опосредствованное внимание, какова естественная история знаков внимания?

Второй связанный с этим вопрос заключается в том, чтобы в исследовании найти, как при данных естественных условиях протекает действительный переход от натурального к активному вниманию.

Для того, чтобы ответить на эти два вопроса, имеющие фундаментальное значение для всей истории внимания, мы предприняли экспериментальное исследование, довольно сложное по построению, на котором мы хотим сейчас ближе остановиться.

Мы исходим из того, что внимание в чистом виде не наблюдается. Как известно, это дало повод одним психологам привлекать эти процессы как объяснение всех самых различных изменений, происходящих в других процессах; в памяти, мышлении, воспоминании, воле и т.д., а другим, напротив, дало повод отрицать вовсе существование внимания как особой психологической функции и изгнать само это слово из психологического словаря, как это предложили Фуко, Рубин и др. Наконец, третьи предложили говорить вместо единого внимания о многих вниманиях, имея в виду специфичность этой функции в каждом отдельном случае. Фактически на этот путь расчленения единого внимания на отдельные функции и вступила сейчас психология. Поэтому и мы не видим основания для того, чтобы считать процесс внимания и установки всегда протекающими однозначно. Оставалось найти такую наиболее примитивную и естественную деятельность, при которой роль установки, роль внимания мы могли бы вскрыть в чистом виде и изучить чистую культуру внимания. Мы изобрели в качестве такой деятельности реакцию выбора на структурные отношения, которую применил впервые В.Келер в опытах с домашней курицей, шимпанзе и ребенком, затем Э.Йенш и др.

Эксперимент, как его ставил Келер, заключался в том, что курице предлагались зерна на светлосером и темно-сером листах бумаги, причем курицу не допускали клевать зерна со светло-серого листа, ее отгоняли, а когда она подходила к темно-серому, то она могла клевать эти зерна свободно. В результате большого числа повторений у курицы образовалась положительная реакция на темно-серый и отрицательная реакция на светло-серый лист. Теперь курице была предложена в критических опытах первая пара листов; один белый, новый и один светло-серый, участвовавший в первой паре. Курица обнаружила положительную реакцию на светло-серый лист, т. е. на тот самый, который был в предыдущей паре и вызывал у нее отрицательную реакцию. Равным образом, когда была предложена новая пара листов, состоящая из прежнего темно-серого листа и нового черного, курица обнаружила положительную реакцию на новый черный и отрицательную на темно-

 серый, который в предыдущих опытах вызывал у нее положительную реакцию.

С некоторыми изменениями аналогичный опыт был произведен над шимпанзе и над ребенком, с еще более ярко выраженными результатами. Таким образом, путем этих экспериментов удалось установить, что при реакциях подобного рода животное и ребенок реагируют на структуру, на целое, на отношение между двумя тонами, а не на абсолютное качество цвета. Благодаря этому и оказалась возможность переноса прежней реакции на новые условия. При этом переносе животное и ребенок обнаруживали чрезвычайно ясно основной закон всякой психологической структуры, именно тот, что свойствами целого определяются психологические свойства и функции частей.

Так, один и тот же светло-серый лист, будучи включен в одно целое, вызывал отрицательную реакцию, так как в этой паре он является более светлым из двух тонов. Будучи включен в новую пару, он вызывал положительную реакцию, так как оказывался более темным. Также изменял свое значение с положительного на отрицательное и темно-серый цвет, когда он был включен в пару с черным. Животное и ребенок, таким образом, реагировали не на абсолютное качество серого того или иного оттенка, а на более темный из двух тонов.

В связи с этими опытами Келер указывает на то, что необходимо для успеха этих опытов употреблять большие цветные поверхности со значительным различием в тонах и выбирать общую обстановку опыта так, чтобы различие обоих тонов, так сказать, бросалось в глаза. Вся трудность подобных опытов с реакцией выбора у обезьян состоит, по Келеру, не в том, чтобы образовать связь между известной реакцией и известным стимулом, но главным образом, в том, чтобы направить внимание во время выбора именно на данное свойство зрительного поля, которое должно быть использовано в качестве условного стимула.

Поэтому надо стараться всеми мерами, чтобы соответствующая реакция внимания была вызвана не случайно или путем длинной постепенной дрессировки, но возможно скоро. Таким образом, уже в опытах с обезьянами обнаружилась чрезвычайно важная, можно сказать, решающая роль внимания для выполнения соответствующей операции. При этом не следует забывать, что перед исследователем, который хочет возбудить и направить внимание обезьяны, стоят две совершенно различные задачи. Одна заключается в том, чтобы возбудить внимание обезьяны к опыту вообще, направить его на ситуацию в целом. Как показали исследования Келера, обезьяны вдруг начинают относиться безучастно к самому опыту, и тогда выработка новой реакции оказывается у них невозможной.

Эта первая задача решается сравнительно просто; чтобы возбудить внимание обезьяны и направить на цель, достаточно в качестве цели выбрать добывание пищи и устранить из обстановки все резкое, сильное и отвлекающее внимание обезьяны.

Но остается еще вторая, более сложная и трудная задача: направить внимание обезьяны на то, с чем должна у нее образоваться связь. Таким образом, речь идет о том, чтобы в уже направленном на цель внимании создать новое русло для внимания,

426


направленного на какой-нибудь признак. Для этого Келер совершенно естественно рекомендует выбирать такие признаки, которые сами по себе привлекали бы внимание животного, навязывались ему или бросались ему в глаза. Надо оперировать резкими признаками, различиями, большими поверхностями, невыразительным фоном и т. д.

Мы внесли в эти опыты существенные изменения, касающиеся именно привлечения внимания: мы поступили вопреки советам Келера и, ставя наши опыты над нормальными и ненормальными детьми, предлагали ребенку следующую ситуацию. Он должен был выбрать из двух стоящих перед ним чашек ту, в которую невидимо для него был положен орех, другая оставалась пустой. Обе чашки были закрыты одинаковыми квадратными крышками из белого картона, сверх которых были прикреплены небольшие прямоугольники светло- и темно-серого цвета, занимавшие, в общем, не больше одной четверти всей крышки.

Таким образом, мы избрали намеренно признак, не бросающийся в глаза детям, для того, чтобы проследить, как происходит направление внимания в данном случае. Это изменение мы произвели потому, что цель нашего опыта, составлявшего только первое звено в ряде дальнейших, была как раз обратная цели Келера. Келер интересовался преимущественно образованием связи и поэтому хотел создать благоприятные условия для создания этой связи, и в частности соответствующую направленность внимания. Для нас сам процесс образования связи уже представлялся ясным из опытов Келера и не интересовал нас как таковой, он интересовал нас только как процесс, на котором мы могли проследить деятельность внимания.

Расскажем кратко, как протекал опыт у ребенка трех лет, который мы считаем типическим. У ребенка трех лет все внимание сразу направлено на цель, он вообще не понимает той операции, которую ему предстоит сделать. В опыте и в самом начале, и очень часто в его продолжении он берет руками обе чашки, а когда его просят указать пальцем ту, которую он хочет открыть, он протягивает оба пальца и всякий раз ему приходится напоминать и указывать, что можно взять только одну. На предложение показать, какую из двух чашек он хочет открыть, ребенок неоднократно отвечает: "Хочу ту, в которой есть орех", или показывает обе чашки и при этом говорит: "В какой есть, ту и хочу". Когда он выигрывает, с жадностью хватает орех и откладывает его, не обращая совершенно внимания на то, что делает экспериментатор; когда проигрывает, говорит: "Подожду, сейчас угадаю" или "Сейчас я выиграю". Очень скоро у него образуется реакция на место — после того как он три раза берет с успехом правую чашку; когда это разрушается, начинает выбирать наугад.

Самое большее, что удается у ребенка вызвать благодаря чередованию успеха и неуспеха, - это известное колебание перед выбором, однако такое колебание, где ничто не указывает на выискивание признака, которым ребенок мог бы руководствоваться в своем выборе. После 30 опытов у ребенка как будто начинает устанавливаться положительная реакция на темно-серый, которая держится в течение семи реакций, но которая при проверке на крити-

 ческих опытах не подтверждается, равным образом не подтверж-дается и при возвращении к основной ситуации. На вопрос, почему выбрана та или иная чашка, все время и до того, как чашка открыта, и после того дается мотивировка: "Потому, что орех здесь", "Я не хотел больше проигрывать" и т. д.

В общем, выигрыш и проигрыш чередуются так часто, что ребенка удовлетворяет такая ситуация. Его внимание все время остается прикованным к цели. Возможно, что очень длительная дрессировка привела бы к тому же результату, что и у Келера, но опыт начинает терять для нас интерес, так как наша цель, как уже указано, не заключается в том, чтобы подтвердить, проверить или как-нибудь проследить дальше установленные Келером факты. Обычно внимание ребенка не направлено на серые бумажки, и может потребоваться большое число опытов для того, чтобы добиться успеха. После 45 опытов ребенок продолжает еще иногда делать ошибки.

В той же самой ситуации ребенок 5 лет выигрывает и проигрывает, на вопрос о причинах выбора отвечает: "Я не видел, потому что мне захотелось эту; мне захотелось"; однако по объективному течению опыта видно, что ребенок реагирует главным образом по правилу проб и ошибок. Он берет не из той чашки, на которой он только что проиграл. На 23-м опыте, когда ребенок проигрывает, он отказывается платить штрафной орех, говоря: "Последний я уже не отдам, он у меня будет", и при 24-м долго осматривается. На 49-м опыте после трех проигрышей, выпавших подряд, ребенок плачет: "Я больше не буду с тобой играть, ну тебя"; когда его немножко успокаивают и спрашивают о мотивах выбора, он отвечает: "Из чашки в чашку орех переходит, мне так думается". После этого мы поступаем следующим образом: мы закладываем орех в чашку на глазах у ребенка и при этом указательным пальцем указываем ему на серую бумажку, прикрепленную к крышке. Следующим движением мы указываем ему на другую серую бумажку, прикрепленную к крышке пустой чашки.

На 51-м опыте ребенок выигрывает и в качестве мотива объясняет: "Тут серая бумажка и тут серая бумажка". При критических опытах сразу переносит и мотивирует выбор: "Потому что тут серая, а тут черная бумажка". При опытах с белой и серой бумажкой опять сразу правильно переносит в критических опытах структуру ситуации и говорит: "Ага, здесь темно-серая, где темнее, там орех. Я раньше не знал, как выиграть, я не знал, что где темнее бумажка, там орех". Наутро и через несколько дней выигрывает сразу без ошибок, переносит верно. В этих опытах для нас самым существенным моментом является момент указания, момент обращения внимания, жест, которого оказывается достаточно в качестве дополнительного стимула для того, чтобы направить внимание ребенка на тот стимул, с которым он должен связать свою реакцию.

Этого легчайшего добавочного толчка оказывается достаточно для того, чтобы вся задача, приводящая ребенка к аффективному взрыву, сразу была решена верно не только в отношении данной пары цветов, но и в отношении критических опытов. Нам вспоминается по этому поводу прекрасное сообщение Келера о курицах, которые в его опыте падали в

427


оцепенении на землю, иногда обнаруживали взрывную реакцию, когда перед ними появлялись новые оттенки серого цвета.

Скажем прямо, что в этом эксперименте в роли жеста, обращающего внимание ребенка на что-нибудь, мы видим первое и самое основное естественное условие для возникновения произвольного внимания. <...>

Мы предполагаем, что у ребенка развитие произвольного внимания протекает именно таким образом. Наши первоначальные слова имеют для ребенка значение указания. Вместе с тем, нам кажется, мы приходим к первоначальной функции речи, которая не была еще ясно оценена ни одним исследователем. Первоначальная функция речи состоит не в том, что слова имеют для ребенка значение, не в том, что при помощи слова создается соответствующая новая связь, а в том, что первоначальное слово является указанием. Слово как указание является первичной функцией и в развитии речи, из которой можно вывести все остальное.

Таким образом, развитие внимания ребенка с самых первых дней его жизни попадает в сложную сферу, состоящую из двоякого рода стимулов. С одной стороны, веши, предметы и явления привлекают в силу присущих им свойств внимание ребенка; с другой стороны, соответствующие стимулы-указания, какими являются слова, направляют внимание ребенка, и, таким образом внимание ребенка с самого начала становится направляемым вниманием. Но им первоначально руководят взрослые, и лишь вместе с постепенным овладением речью ребенок начинает овладевать первичным процессом внимания, раньше в отношении других, а затем и в отношении себя. Если бы мы хотели допустить сравне-

 ние, мы могли бы сказать, что внимание ребенка в первый период его жизни движется не так, как мяч, попавший в морские волны, в зависимости от силы каждой отдельной волны, бросающей его туда и сюда, но движется как бы по отдельным проложенным каналам или руслам, направляясь мощными морскими течениями. Слова являются с самого начала для ребенка как бы вехами, установленными на пути приобретения и развития его опыта.

Кто не учтет этой самой важной из начальных функций речи, тот никогда не сумеет понять, каким образом складывается весь высший психологический опыт ребенка. А дальше перед нами уже знакомый путь. Мы знаем, что общая последовательность культурного развития ребенка заключается в следующем: сначала другие люди действуют по отношению к ребенку, затем он сам вступает во взаимодействие с окружающими, наконец, он начинает действовать на других и только в конце начинает действовать на себя.

Так происходит развитие речи, мышления и всех других высших процессов его поведения. Так же обстоит дело и с произвольным вниманием. Вначале взрослый направляет его внимание словами на окружающие его вещи и вырабатывает, таким образом, из слов могущественные стимулы указания; затем ребенок начинает активно участвовать в этом указании и сам начинает пользоваться словом и звуком как средством указания, т. е. обращать внимание взрослых на интересующий его предмет. Вся та стадия развития детского языка, которую Мейман называл волевой и аффективной стадией и которая, по его мнению, состоит только в выражении субъективных состояний ребенка, по нашему мнению, является стадией речи как указания.

428


3. Воспитание и формирование внимания. Определение и

виды внимания по Н.Ф.Добрынину. Внимание как функция

умственного контроля (П.Я.Гальперин)

Н.Ф.Добрынин

О ТЕОРИИ И ВОСПИТАНИИ ВНИМАНИЯ *

Характер активности внимания

Активность личности может выражаться также и во внимании. Но внимание может быть различным. Поэтому по-различному выражает оно нашу активность. Наше внимание может быть более или менее сознательным. Наша личность может в большей или меньшей степени подчиняться непосредственным влияниям окружающих ее раздражений. Выбор нашей деятельности всегда зависит от нас самих. Но мы можем быть в этом выборе более или менее пассивными. В соответствии с этим и наше внимание отличается различными степенями и различными характерами активности: от почти полной пассивности до полной сознательности.

1. Крайнюю ступень пассивности представляет собою то внимание, которое можно было бы условно назвать "вынужденным". Но, говоря о крайней степени пассивности, мы не должны забывать, что и здесь мы имеем проявление индивидуальной личности, т. е. проявление своеобразное, зависящее не только от среды, но и от самой личности. Так что и здесь все же сказывается не только пассивность.

Причиною такого "вынужденного" внимания являются прежде всего чрезвычайно сильные, интенсивные раздражения. Громкий выстрел, яркий блеск молнии, сильный толчок — все это неизбежно оторвет нас от нашей обычной деятельности и заставит обратить внимание на сильное раздражение. Сюда же надо отнести раздражения не столько интенсивные, сколько экстенсивные, раздражения, занимающие много места в пространстве. Огромное пятно на стене, хотя бы и не очень яркое, привлекает наше внимание не менее сильно, чем небольшое, но яркое пятно. Длительность раздражения также может привлечь наше внимание. Слабый короткий звук мы можем и не заметить. Но если он длится достаточно долго, то невольно привлечет нас. Особенно это надо сказать не о непрерывном, а о прерывистом раздражении, то возникающем, то исчезающем, то усиливающемся, то ослабляющемся. Наконец, движущийся объект привлекает наше внимание сильнее, чем неподвижный. Мы не замечаем мухи, сидящей неподвижно на нашем столе. Но стоит ей поползти по столу, как мы невольно обращаем на нее внимание.

Итак, к причинам, вызывающим наиболее пассивное наше внимание, мы относим: интенсивность, экстенсивность раздражения, длительность его, пре-

* Хрестоматия по вниманию / Под ред. А.Н.Леонтьева. А.А.Пу-зырея, В.Я.Романова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1976. С. 253-259.

 рывнстость и движение объекта. В сущности мы всегда при этом говорим об относительной силе раздражения, так как слабое раздражение на фоне еще более слабых может быть даже заметнее, чем сильное, но на фоне одинаково сильных. Следовательно, основным здесь будет принцип контраста. Контрастом же в значительной степени объясняется замечание прерывистого раздражения. Мало того, мы можем не замечать непрерывно длящегося раздражения, например, шума мотора, если к нему привыкли. Но стоит ему прекратиться, как мы это сразу же замечаем. Контраст имеет большое значение. Но контраст в значительной степени зависит ведь и от нас самих, от нашего отношения к окружающим раздражениям. Поэтому и в пассивном внимании может иногда проявляться некоторая наша активность.

2. Иногда внимание вызывается соответствием
раздражения нашему внутреннему состоянию, это
когда мы замечаем то или другое явление вследствие
того, что оно так или иначе затрагивает наши чув
ства, что оно поддерживает или противоречит на
шему желанию, нашим влечениям, нашим непос
редственным потребностям. Когда нас мучит жажда,
например, то все связанное с питьем невольно бу
дет привлекать наше внимание. Все же, не относя
щееся к питью, нами может и не замечаться, даже
несмотря на довольно значительную интенсивность
его. Можем ли мы здесь говорить о полной пассив
ности? Конечно, нет. Нам кажется, что здесь еще
меньше пассивности, чем в первом случае. Но, ко
нечно, и здесь нельзя говорить о полной активности.

Но, понятно, эта активность целиком зависит от наших чувств, возникающих невольно, часто недостаточно сознательно, зависит от невольного подчинения нас нашим непосредственным переживаниям. Впечатления захватывают нас своим непосредственным интересом, как бы берут нас в плен своей привлекательностью или непривлекательностью, действуют импульсивно, помимо нашей воли. Можем ли мы говорить здесь о полной активности? Видимо, и здесь еще до нее очень далеко. Но это внимание уже отлично от "вынужденного", оно зависит от невольных влечений и чувств нашей личности, оно качественно иное, чем предыдущее, хотя все еще чрезвычайно примитивное.

3. Нет полной активности и тогда, когда внима
ние определено целиком прошлым опытом, привыч
ками, цепью ассоциаций. Мы уже знаем, что ассо-
циационисты пытались целиком свести активность
нашего внимания к простому повторению того, что
нам дано прошлым опытом, к простым ассоциаци
ям на основе временных или пространственных свя
зей по смежности. Мы знаем, что Гербарт пытался
определить изменения в течении наших мыслей ап
перцепцией, т. е. полным определением нового ря
дом предшествующих впечатлений и связанных с
ними ассоциаций, "механикой" представлений.

429


Конечно, наши привычки, наш прежний опыт могут направить наше внимание. Но это внимание мы все же будем считать еще непроизвольным. Здесь нет еще полной активности, нет сознательной воли. Когда мы обращаем внимание на знакомую нам подробность, когда мы замечаем раздражения ничтожной интенсивности или раздражения, не отличающиеся сколько-нибудь значительной контрастностью, когда мы обращаем внимание на те впечатления, которые не связаны с нашими непосредственными влечениями, с нашими чувствами, то здесь мы сплошь и рядом можем увидеть влияние нашего прошлого опыта. Этот опыт, конечно, не ограничивается только нашими привычками, он связан со всей нашей деятельностью, в особенности с профессиональной деятельностью. Прошлый опыт в значительной степени организует всю нашу деятельность в определенном направлении.

Несомненно, что прошлый опыт влияет и на наше восприятие. Восприятие одного как фигуры и другого как фона, конечно, в гораздо большей степени зависит от прежнего опыта, чем от чисто внешних свойств восприятия, чем от внешней "структуры" зрительного поля. Мы можем отнести роль прошлого опыта также и к интересу. Нам интересно вес то, что связано с прошлым опытом, что может быть понятно на основании того, что мы уже знаем.

Но в противоположность ассоциацианистам и Гербарту мы будем говорить, что нам интересно не то, что старо, а то, что ново. Однако это новое связано со старым. Оно основывается на нем, оно расширяется, углубляет, обогащает его. Мы можем во всех этих случаях говорить уже о значительно большей и качественно иной активности, чем при вынужденном, эмоциональном или привычном вни-мамш. Но все же и здесь эта активность не выражается полностью. Она когда-то сказывалась при восприятии матерна.аа, его переработке и его запоминании. Наш прежний опыт был когда-то вполне сознательным. Но теперь уже нет этой сознательности. Она теперь не проявляется прямо. Мы можем, следовательно, во всех этих случаях говорить, что наше прошлое господствует над нами, а не мы господствуем над ним.

Мы имеем поэтому во всех трех случаях дело с тем вниманием, которое мы называем непроизвольным, или пассивным. Конечно, выделение этих трех категорий причин, вызывающих наше внимание, условно и проводится в порядке анализа. Сплошь и рядом могут быть такие случаи, когда действуют сразу две или даже все три категории причин, когда раздражение обращает на себя наше внимание и потому, что оно интенсивно, и потому, что оно вызывает чувство удовольствия, и потому, что оно нам знакомо, связано с нашим прежним опытом. Следовательно, эти причины могут взаимодействовать. Тем не менее расчленение их полезно и представляет известные удобства.

4. Но кроме этих трех видов внимания мы можем говорить о совсем особом виде, о совсем особых причинах направления нашего внимания. Ведь мы можем направлять наше внимание не только на то, что нас непосредственно привлекает, но и на то, что хотя нас как будто и не привлекает, но что связано с сознательно поставленными нами себе целя-

 ми, что связано с нашей сознательной деятельностью, что связано с нашей волей. Мы заставляем себя направлять наше внимание на то, что нам надо, на то, что мы должны выполнить в согласии с поставленными себе планами, на то, чего требует наш труд. Мы уже знаем, что "в течение всего времени труда необходима целесообразная воля, выражающаяся во внимании"*.

Это внимание не похоже ни на какое другое. Оно принципиально отлично от непроизвольного внимания, хотя ведет свое происхождение от него и хотя, согласно Рибо, оно использует механизм непроизвольного внимания **. Это внимание обязано своим возникновением и развитием труду. Это внимание действительно в полной мере выражает активность личности.

Мы говорим, что произвольное внимание есть акт нашей воли. Мы говорим, что наша активность выражается в нашей воле. Мы понимаем под волей сознательное принятие решения и исполнение его. Как бы ни был элементарен и прост волевой акт, он предполагает сознательное представление цели и плана действий. Произвольное внимание предполагает это сознание цели и планирование наших поступков. Активное внимание выражается в целесообразном направлении нашей деятельности в определенное русло.

Однако мы не считаем, что и принятие решения и исполнение его определяются неизвестно откуда взявшимися желаниями как конечными причинами. Конечно, наши желания и наши намерения являются непосредственными причинами нашего активного внимания. Но мы должны идти дальше и выяснить причины, вызывающие эти желания и эти намерения. Мы считаем, что этими причинами являются также наши потребности. Однако мы имеем здесь дело с потребностями осознанными, с впечатлениями, которые мы осмысливаем и к выполнению которых мы сознательно стремимся. Иначе говоря, мы считаем, что мы имеем здесь дело с нашими стремлениями. Эти стремления суть результат всего развития и воспитания, результат всей жизни личности.

Мы считаем, что произвольное внимание есть результат активности нашей личности. Но эта активность вытекает из активности человека, живущего в известных исторических условиях. Ничего таинственного, неизвестно откуда взявшегося эта активность собою не представляет. Мы подчеркиваем ее, считаем ее одним из самых существенных моментов деятельности человека, тесно связываем ее с его сознательностью, категорически возражаем против отрицания ее механистами.

Конечно, в нашей деятельности может одновременно проявляться и произвольное и непроизвольное внимание, так как в нашей сознательной деятельности бывают элементы и навыков и непосредственных чувств. Конечно, непроизвольное внимание может переходить в произвольное н наоборот. Тем не менее выделение активного внимания в особую категорию имеет огромное и принципиальное и практическое значение. Мы можем и должны воспи-

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 189.

*" Рибо Т. Психология внимания. СПб., 1892. С. 28—29.

430


тывать наше произвольное внимание путем воспитания произвольных или, лучше сказать, волевых усилий.

5. Но как это ни странно, мы можем говорить еще об одном виде внимания, не совпадающем целиком ни с произвольным, ни с непроизвольным вниманием. Дело в том, что когда мы заинтересовываемся работой, которая нас первоначально как будто не привлекала, тогда не требуется, или почти не требуется, больше волевых усилий для продолжения этой работы. Если первоначально мы с трудом брались за нее, например, за чтение трудной книги, то чем больше мы вчитываемся в книгу, тем больше она начинает нас занимать сама собой, и наше внимание из произвольного становится как бы непроизвольным. Эта новая форма внимания имеет большое практическое, особенно педагогическое значение. Она не может быть сведена просто к непроизвольному вниманию, ибо она есть результат сознательно поставленных нами себе целей. Но она не требует непрерывных волевых усилий, а следовательно, не утомляет нас. Если пассивное внимание есть результат нашего непосредственного интереса, то эта новая форма есть результат интереса опосредствованного, интереса, появившегося в процессе самой работы, интереса результата или связи с другими частями работы.

К. Маркс пишет, что "целесообразная воля, выражающаяся во внимании... тем более, чем меньше труд увлекает рабочего своим содержанием и способом исполнения, следовательно, чем меньше рабочий наслаждается трудом как игрой физических и интеллектуальных сил"*. Вот это-то наслаждение трудом как игрой физических и интеллектуальных сил и обусловливает наличие этого нового вида внимания, не совпадающего ни с произвольным, ни с непроизвольным. Мы имеем здесь особую форму активности, не совпадающую с другими формами.

Определение и формы проявления внимания

Мы считаем, что определение внимания должно быть связано с марксистско-ленинским пониманием активности личности. Это определение должно устранить и многозначность этого термина, выделив в нем его основные черты и исключив все наносное и ненужное.

Мы пытаемся это сделать, определив внимание как направленность и сосредоточенность нашей психической деятельности. Под направленностью мы понимаем выбор деятельности и поддержание этого выбора. Под сосредоточенностью мы понимаем углубление в данную деятельность и отстранение, отвлечение от всякой другой деятельности. Конечно, эта направленность и это отстранение носят более или менее интенсивный, более или менее широкий характер.

Само собой разумеется, что направленность и сосредоточенность тесно друг с другом связаны. Одно не может быть без другого. Нельзя говорить о направленности, если при этом не будет хоть какой-нибудь

 сосредоточенности. Так же точно нельзя говорить о сосредоточении на чем-нибудь, если при этом мы не будем "направлены" на то же. Это — две стороны, две характерные черты одного и того же явления. Но мы можем в каждом данном случае выделять и подчеркивать то одну, то другую сторону, то одну, то другую характерную черту внимания. Так, когда мы как бы скользим по поверхности, когда мы переходим от одного вида деятельности к другому, подолгу не задерживаясь и не углубляясь ни в одну из них, тогда на первый план выступает направленность в ее постоянной изменчивости, сосредоточенность же как бы отходит на задний план. Конечно, и здесь имеет место сосредоточенность, но она крайне слабая. Напротив, когда мы углубляемся в какую-нибудь деятельность целиком и перестаем или почти перестаем замечать все окружающее, тогда на первый план выступает наше сосредоточение. Однако для полной характеристики внимания необходимо указание обеих этих черт — и направленности и сосредоточения.

С другой стороны, мы не видим в этом определении никакого удвоения явлений, так как мы говорим о направленности и сосредоточенности нашей психической деятельности. Следовательно, внимание не вне деятельности, не сверх ее, это не какой-нибудь добавочный феномен. Но в то же время выделение этой направленности, ее подчеркивание совершенно необходимы, так как в ней проявляется активность нашей личности, активность нашей воли. Понятно, воля не ограничивается только вниманием, но она выражается и во внимании. Мы не считаем возможным и правильным отрицание внимания или механистическое его сведение к структуре зрительного поля, к установке или к исключительному определению нашей деятельности ходом ассоциаций.

Так же точно мы пытаемся подходить и к отдельным сторонам, или проявлениям внимания. Так, устойчивость внимания мы будем понимать в связи с интересом к деятельности и в связи с волевыми усилиями. Чем сильнее интерес к деятельности, чем больше она нас увлекает, тем устойчивее будет наше внимание. Но оно может быть чрезвычайно устойчивым также и тогда, когда деятельность сама по себе может и не казаться нам интересной, но когда мы считаем ее важной для нас в силу того, что она связана с выполнением наших целей. Тогда мы заставляем себя направлять наше внимание не туда, куда нам хочется, а туда, куда мы считаем нужным. Вместо того, например, чтобы пойти в кино или взяться за чтение увлекательного романа, мы заставляем себя засесть за нужную нам работу, например, за чтение трудной книги. Чем сильнее будут при этом наши волевые усилия, тем больше будет устойчивость внимания. Мы знаем также, что если задачи, которые мы себе ставим, увлекают нас, если мы достаточно сознательно поставили перед собою их, так как наш труд не является подневольным, то работа скоро начнет увлекать нас сама по себе, и мы целиком уйдем в нее.

■ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21 С. 306.

 431


П.Я.Гальперин К ПРОБЛЕМЕ ВНИМАНИЯ*

С те* П°Р как психология стала отдельной областью *мам«я, психологи самых разных направлений единодушно отрицают внимание как самостоятельную форму психической деятельности: Правда, по разным основаниям. Одни потому, что вообще отрицают деятельность субъекта и все формы психической деятельности сводят к разным проявлениям того или иного общего механизма — ассоциаций, образования структур. Другие потому, что отождествляют внимание с разными психическими функциями или с какой-нибудь их стороной; и не было такой функции, сочетания функций или такого психического явления — от "направленности" до "изменения организации" психической деятельности, от "темного" кинестетического ощущения и двигательных установок до сознания в целом, — с которым не отождествляли бы внимание**.

Когда внимание отрицают вместе с другими психическими функциями, это не затрагивает его в частности. Когда же внимание отождествляют с другими психическими явлениями и процессами, то в этом уже проступают реальные трудности проблемы внимания — невозможность выделить его как самостоятельную форму психической деятельности. Анализ этих трудностей приводит к заключен»», что в основе самых разных взглядов на природу внимания лежат два кардинальных факта:

Внимание нигде не выступает как самостоя
тельный процесс. И про себя, и внешнему наблюде
нию оно открывается как направленность, настро
енное™, и сосредоточенность любой психической де
ятельности, следовательно, только как сторона или
свойство этой деятельности.

Внимание не имеет своего отдельного, специ
фического пр«ду
КТа Его результатом является улуч-

* Хрестоматия по вниманию, п<>д ред. д.н.Леонтьвва, А.А.Пу-зырея, В.Я.Романова. М.: Изд-воМоск.чн-та, 1976. С. 220—228.

** В настоящее время за рубежом, да *> v нас (об этом см. в кн.: Хамская Е.Д. Мозг и активация. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1972. Ч I Гл. 3), начали отождествлять внимание с уровнем «бодрствования» или «активации». Но это лишь 1) подтверждав» неудовлетворенность прежними попытками свести внимание к другим психическим явлениям, 2) в то же время представляет собой "такую же попытку свести его на этот раз к новым, психологически «ючти не раскрытым сторонам психической деятельности и вместе с тем 3) означает невольное признание своего неумения расшифровать внимание в его собственном содержании. Насколько "уровень бодрствования- и степень активации сегодня известны, оии соответствуют тому, что прежде называли «сознанием- и его разными степенями ясности. Отождествление внимания с ними представляет собой не что иное, как возвращение к давнему сведению внимания к «сознанию»! так сказать, «на современном уровне».

Поэтому к этим новым попыткам сведения ьнимания к чему-то, что уже не есть внимание, полностью относятся «опросы: что мы выигрываем в понимании этих процессов от того, что назовем внимание активацией или бодрствованием или, наоборот, активацию или бодрствование - вниманием? Если бы мы знал*, что такое внимание или бодрствование и активация как содержательные процессы или состояния, тогда подобные «сведения» означали бы разьяснения еще неизвестного уже известным. А пока мы этого не знаем, подобные «сведения» означают лишь наличие некоего внешнего сходства между ними и ничего более; такое сходство можно найти между любыми «психическими явлениями», и это не дает ключа к содержательному пониманию ни одного из них.

 шение всякой деятельности, к которой оно присоединяется. Между тем именно наличие характерного продукта служит главным доказательством наличия соответствующей функции (даже там, где процесс ее совсем или почти совсем неизвестен). У внимания такого продукта нет, и это более всего говорит против оценки внимания как отдельной формы психической деятельности.

Нельзя отрицать значения этих фактов и правомерности вытекающего из них и столь обескураживающего вывода. Хотя у нас всегда остается какое-то внутреннее несогласие с ним и в пользу такого несогласия можно было бы привести ряд соображений о странном и тяжелом положении, в которое ставит нас такое понимание внимания, но пока соображениям противостоят факты, а у психологии нет других источников фактов, кроме наблюдения (внешнего, за телесными проявлениями внимания, и внутреннего, за переживанием внимания), указанные выше факты сохраняют полное значение, и отрицание внимания как отдельной формы психической деятельности представляется и неизбежным и оправданным.

Исследования "умственных действий" позволяют подойти к этому вопросу с несколько иной стороны. В результате этих исследований было установлено, что формирование умственных действий в конце концов приводит к образованию мысли, мысль же представляет собой двойное образование: мыслимое предметное содержание и собственно мышление о нем как психическое действие, обращенное на это содержание. Анализ показал далее *, что вторая часть этой диады есть не что иное, как внимание, и что это внутреннее внимание формируется из контроля за предметным содержанием действия **. Тогда, естественно, следует вопрос: нельзя ли вообще понять внимание как функцию психического контроля? Нижеследующее изложение имело целью показать, что понимание психики как ориентировочной деятельности и знание тех изменений, которые претерпевает действие, становясь умственным, действительно открывают такую возможность и позволяют иначе и более оптимистично взглянуть на положение вещей в проблеме внимания.

Понимание психики как ориентировочной деятельности означает подход к ней не со стороны "явлений сознания", а со стороны ее объективной роли в поведении ***. В отличие от всякой другой психическая ориентировка предполагает образ - среды действия и самого действия, — образ, на основе кото-

* Гальперин П.Я. Умственное действие как основа формирования мысли и образа // Вопросы психологии. 1957. Nj 6.

** Это значит не то, что мысль есть внимание или что внимание есть мысль, а только следующее. В каждом человеческом действии есть ориентировочная, исполнительная и контрольная части. Когда действие становится умственным и далее меняется так, что ориентировочная часть превращается в «понимание», исполнительная - в автоматическое ассоциативное прохождение объективного содержания действия в поле сознания, а контроль - в акт обращения «я» на это содержание, то собственная активность субъекта, внутреннее внимание, сознание как акт сливаются в одно переживание; при самонаблюдении оно представляется чем-то простым и далее неразложимым, как его и описывали старые авторы.

*** Ориентировочная деятельность не ограничена познавательными процессами, все формы психической деятельности суть разные формы ориентировки, обусловленные различием задач и средств их решения.

432


рого и происходит управление действием. Управление действием на основе образа требует сопоставления задания с его исполнением. Следовательно, контроль составляет необходимую и существенную часть такого управления*. Формы контроля могут быть различны, степень их развития — тоже; но без контроля за течением действия управление им — эта основная задача ориентировочной деятельности - оказалось бы вообще невозможным. В той или иной форме, с разной степенью обособления и развития контроль составляет неотъемлемый элемент психики как ориентировочной деятельности.

Но в отличие от других действий, которые производят какой-нибудь продукт, деятельность контроля не имеет отдельного продукта. Она всегда направлена на то, что хотя бы частично уже существует, происходит, создано другими процессами; чтобы контролировать, нужно иметь, что контролировать. Допустим, что внимание представляет собой как раз такую функцию контроля - ведь это даже непосредственно в чем-то близко подходит к его обычному пониманию, — и сразу отпадет самое тяжелое из всех возражений против внимания как самостоятельной формы психической деятельности: отсутствие отдельного характерного продукта**.

Знание тех изменений, которые наступают при формировании умственных действий, устраняет второе возражение: невозможность указать на содержание процесса внимания. Теперь мы знаем, что, становясь умственным, действие неизбежно сокращается, приближаясь к "действию по формуле". На участке сокращения происходит как бы непосредственный, ассоциативный переход между сохранившимися звеньями (в случае "действия по формуле" - от исходных данных к результату). Для наблюдателя этот переход лишен конкретного содержания, но в зависимости от того, как происходило, велось сокращение, он сопровождается или не сопровождается 1) пониманием сокращенного содержания и 2) переживанием своей активности. Если сокращение планомерно намечалось и усваивалось, такое понимание и переживание образуются и сохраняются. Но если сокращение действия происходило стихийно, то сокращенное содержание забывается, а с ним и ощущение своей активности при автоматизированном выполнении сокращенного действия. Как раз этот второй случай больше всего отвечает обычному порядку формирования психических функций. Если, далее, стихийно сложившаяся функция к тому же не имеет своего отдельного продукта и всегда протекает лишь в связи с какой-нибудь другой деятельностью, то для наблюдения (и внешнего и внутреннего) оно представляется лишь стороной последней — не как внимание, а как внимательность (при выполнении этой другой, основной деятельности).

Стихийно сложившаяся деятельность контроля, становясь умственной и сокращенной, с естественной необходимостью должна представляться лишен-

* Через действие с вещами далее осуществляется и контроль за образом.

** К такому пониманию внимания близко подходит признание за ним регулирующей функции (см., в частности, раздел «Внимание- украинского учебника «Психология» для педвузов. Кие*, 1955. С. 434). Но регуляция - понятие более широкое, а если внимание раскрывается как избирательность, направленность и сосредоточенность, то сближение с контролем снимается.

 ной содержания, а с ним и самостоятельности, — стороной или свойством какой-нибудь другой деятельности (которую она контролирует). Это как раз и отвечает наблюдаемой картине внимания. Отсюда ясно, что указанные выше два факта, играющие такую отрицательную роль в учении о внимании, на самом деле имеют очень ограниченное значение: они выражают положение, каким оно представляется во внутреннем и внешнем наблюдении, выражают ограниченность психологической науки данными "непосредственного наблюдения".

Однако нужно подчеркнуть, что внимание - отдельный, конкретный акт внимания - образуется лишь тогда, когда действие контроля становится не только умственным, но и сокращенным. Процесс контроля, выполняемый как развернутая предметная деятельность, есть лишь то, что он есть, и отнюдь не является вниманием. Наоборот, он сам требует внимания, сложившегося к этому времени. Но когда новое действие контроля превращается в умственное и сокращенное, тогда и только тогда оно становится вниманием - новым, конкретным процессом внимания. Не всякий контроль есть внимание, но всякое внимание есть контроль*.

Еще одно соображение. Контроль лишь оценивает деятельность или ее результаты, а внимание их улучшает. Как же внимание, если оно является психическим контролем, дает не только оценку, но и улучшение деятельности? Это происходит благодаря тому, что контроль осуществляется с помощью критерия, меры, образца, а в психологии давно известно, что наличие такого образца - "предваряющего образа", — создавая возможность более четкого сравнения и различения, ведет к гораздо лучшему распознаванию явлений (и отсюда - к другим положительным изменениям, столь характерным для внимания).

Примеры этого общеизвестны: если предварительно дают прослушать камертон, то соответствующий звук легко выделяется из сложного аккорда, обертон — из сложного тона; если песня знакома, ее слова различаются даже в плохой передаче; если известно, о чем идет речь, то слова гораздо легче узнаются и в неразборчивом тексте, и т. д. Эти факты в свое время объясняли процессом апперцепции. Плохое, мнимое объяснение, но факты несомненны; они обширны и значительны. Значение их сводится к тому, что наличие предваряющего образа увеличивает различительную способность в отношении своего объекта и снижает ее в отношении всех остальных**.

Так, применение образца объясняет два основных свойства внимания — его избирательность (ко-

* Мы должны с благодарностью вспомнить Ламатри, который первым, насколько мне известно, ясно указал на внимание как деятельность контроля; ему он придавал особое значение в душевной жизни. Но Ламетри не развивал систематически такое понимание внимания, и так как оно выражало функциональную, а не «эмпирическую» точку зрения на психические явления, оно было позабыто последующей эмпирической физиологической психологией.

** Естественный вопрос - как же тогда объяснить внимание к объекту до образования его отчетливого образа - разъясняется так: если это внимание непроизвольное, оно использует первые впечатления для контроля последующих; если это внимание произвольное, оно пользуется схемами, сложившимися в прошлом опыте с объектами этого рода.

433


торая, следовательно, вовсе не всегда выражает интерес) и положительное влияние на всякую деятельность, с которой оно связывается. И это — первая проверка гипотезы внимания как деятельности психического контроля.

Вторая заключается в том, что, зная конкретное содержание деятельности внимания, мы можем ответить на трудный вопрос о природе произвольного внимания. До сих пор его отличительными признаками считают наличие цели (быть внимательным) и усилий (сохранить внимание на предмете, который сам его не вызывает). Но давно известно, что оба эти признака несостоятельны. Если мы достаточно знакомы с предметом, то независимо от интереса к нему внимание становится произвольным — без задачи и усилий быть внимательным. Да и вообще говоря, цель и усилия свидетельствуют лишь о том, чего мы хотим, но не о том, чего мы достигаем; если же усилия (быть внимательным) остаются безуспешными, то и внимание остается непроизвольным. Давно было сказано, что в целях выражаются наши потребности, наша зависимость от обстоятельств — наша несвобода. А усилия в известном отношении обратно пропорциональны действительным возможностям: чем больше оснашена деятельность, тем меньше усилий она требует.

Л. С. Выготский был глубоко прав, когда пытался перенести в психологию, в частности в проблему внимания, обшее положение марксизма о средствах деятельности как решающем условии и мериле произвольности. Но как понимать средства психической деятельности? Выготский считал ими знаки, опираясь на которые человек может сделать то, что не может выполнить без них. Однако способ использования знака еше должен быть понят, и естественно, что вскоре Выготский обнаружил, что знак выполняет роль психологического орудия лишь поскольку сам получает значение. Приравнивая значение знака к понятию, Выготский ставил развитие произвольности психических функций в зависимость от развития понятий, т. е. от понимания того, как следует действовать в данном случае. Но такое рационалистическое понимание произвольности означает неправомерное сужение проблемы: конечно, произвольность требует понимания обстоятельств, однако не всякое, даже правильное их понимание равнозначно произвольности - нужно еше иметь возможность действовать согласно такому пониманию и располагать необходимыми для этого средствами. Вопрос о средствах психической деятельности человека не сводится к пониманию, и решение этого вопроса у Выготского не может считаться окончательным.

С точки зрения внимания как деятельности психического контроля вопрос о структуре произвольного внимания решается следующим образом: внимание произвольное есть внимание планомерное. Это — контроль за действием, выполняемый на основе заранее составленного плана, с помощью заранее установленных критериев и способов их применения. Наличие такого плана и критериев и способов действия позволяет вести контроль, а вместе с тем и направлять внимание на то, на что мы хотим его направить, а не на то, что "само бросается в глаза"-. Конечно, такое планомерное действие по своему происхождению и природе является общественным

 и предполагает участие речи в его организации; оно возможно только у человека. Как всякое действие, приобретаемое по общественному образцу, оно сначала выступает и осваивается в своей внешней форме (когда оно, как уже сказано, еще не является вниманием) и лишь затем, в своей речевой форме переходит в умственный план и, сократившись, становится произвольным вниманием. Благодаря своей объективно-общественной организации и поэтапному усвоению такое действие не зависит ни от непосредственно привлекательных свойств объекта, ни от нарушающих влияний преходящих состояний самого человека — оно произвольно в собственном и полном смысле слова.

Непроизвольное внимание тоже есть контроль, но контроль, идущий за тем, что в предмете или обстановке "само бросается в глаза". В этом случае в качестве мерила используется одна часть объекта для другой, начальный отрезок связи — для сопоставления с ее продолжением. И маршрут, и средства контроля здесь следуют не по заранее намеченному плану, и диктуются объектом, от которого в обоих этих отношениях мы целиком зависим, — и потому непроизвольны. Но содержание деятельности внимания и здесь составляет контроль - контроль за тем, что устанавливают восприятие или мышление, память или чувство*.

Конечно, трактовка внимания как отдельной формы психической деятельности пока остается гипотезой. Но помимо устранения теоретических трудностей ее преимущество в том, что она открывает возможность экспериментального исследования и проверки, возможность планомерного формирования внимания. Зная его содержание как деятельности и пути формирования последней как умственной деятельности, мы можем обучать вниманию, подобно всякой другой психической деятельности. А именно: чтобы сформировать новый прием произвольного внимания, мы должны наряду с основной деятельностью дать задание проверить (или проверять) ее, указать для этого критерий и приемы, общий путь и последовательность. Все это сначала нужно давать внешне, в материальной или материализованной форме** — начинать следует не с внимания, а с организации контроля как определенного внешнего действия (которое лишь потом будет преобразовано в новый акт внимания). А дальше это действие контроля, путем поэтапной отработки***, доводится до

* До сих пор в качестве непроизвольного внимания выступал и объяснялся только ориентировочный рефлекс - установка органов чувств на новый раздражитель, а не та исследовательская деятельность в отношении нового объекта, контрольную часть которой, собственно, и составляет внимание.

** Заслуживает быть отмеченным, что в изложении раздела о внимании (учебник «Психология», 1956) проф. А. А. Смирнов подчеркивает значение материальной формы действия на ранних стадиях формирования внимания и при его затруднениях.

*** На содержании и процедуре поэтапного формирования умственных действий, как и на понятии материализованного действия, я не останавливаюсь. Они изложены в нескольких сообщениях: Опыт изучения формирования умственных действий // Доклады на совещании по вопросам психологии М., 1954; О формировании умственных действий и понятий //Вести. Моск. ун-та, 1957. № 4; Умственное действие как основа формирования мысли и образа // Вопросы психологии. 19S7. № 6; Психология мышления и учение о поэтапном формировании умственных действий // Исследования мышления в советской психологии. М.: Наука, 1966.

434


умственной, обобщенной, сокращенной и автоматизированной формы, когда оно, собственно, и превращается в акт внимания, отвечающий новому заданию.

Непроизвольное внимание ребенка тоже можно воспитывать таким, каким мы хотим его видеть. В этом случае мы не ставим ребенку специальной задачи контроля, но учим выполнять основную деятельность определенным способом: тщательно прослеживая ее отдельные звенья, сравнивая и различая их, их связи и отношения. Таким образом, не выделяя контроль в особую задачу, мы включаем его в основную деятельность как способ ее осуществления. Тогда вместе с основной деятельностью происходит и формирование непроизвольного внимания.

С точки зрения внимания как деятельности психического контроля все конкретные акты внимания - и произвольного и непроизвольного — являются результатом формирования новых умственных действий. И произвольное и непроизвольное внимание должны быть созданы, воспитаны в индивидуальном опыте; у человека - всегда по общественно данным образцам. При планомерном воспитании внимания такие образцы должны заранее отбираться как самые успешные и перспективные - для каждой сферы деятельности, на каждом уровне развития. И можно надеяться, что поскольку теперь, в общем, известны и содержание деятельности внимания, и порядок воспитания полноценных умственных действий, задача планомерного формирования все новых и новых актов внимания уже не составит принципиальной трудности. Теперь решающее слово должно быть предоставлено экспериментальному исследованию*.

* Такое экспериментальное исследование было проведено Л. С. Кабыльницкой (закончено в 1970 г.); его краткое изложение дано в статье Л. С. Кабыльницкой, помещенной в сб.: «Управление познавательной деятельностью учащихся». М.: Изд-во Моск. ун-та, 1972 (есть немецкий и итальянский переводы этой статьи), в этом исследовании испытуемыми были школьники III классов, отличавшиеся большим количеством характерных ошибок «по невниманию». Эти дети были обучены (по методу поэтапного формирования) контролю, сначала - в своих письменных работах, затем и в разных заданиях другого рода (тест Бур-дона, ошибки в узорах, смысловые несуразности в картинках и рассказах). Когда этот контроль стал обобщенным, сокращенным и автоматизированным идеальным действием, наши выдающиеся по невнимательности испытуемые стали внимательными (что, естественно, сопровождалось значительным повышением их школьной успеваемости). Таким образом, исходная гипотеза - о внимании как идеальном и сокращенном действии контроля - получила свое первое экспериментальное подгвержде-

 435


Часть 2.    КОГНИТИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ ВНИМАНИЯ

4. Внимание как селекция. Эксперименты К.Черри. Модели ранней селекции (Д.Бродбент, А.Трейсман)

Ю.Б.Дормашев, В.Я.Романов

ВНИМАНИЕ И ОТБОР *

Многие интересные и продуктивные направления психологических исследований начинались с анализа обыденных и привычных ситуаций, не вызывающих, как правило, никаких вопросов у человека, который попадает и действует в них. В области исследований мотивации здесь достаточно упомянуть З.Фрейда, впервые обратившегося к анализу ошибочных действий (оговорок, описок и т.п.) человека и других мелочей повседневной жизни, лежавших за пределами научных интересов его современников (Фрейд, 1989). В исследованиях памяти можно назвать ситуацию распространения слухов, сплетен или игры в испорченный телефон. Последняя в Англии называлась русским скандалом и была положена Ф.Бартлеттом, по совету Н.Винера, в основу плодотворного метода последовательных репродукций (Bartlett, 1932; 1958). Для Л.С.Выготского анализ таких несерьезных форм поведения как бросание жребия, завязывание узелка на память и счет на пальцах послужил отправным пунктом разработки концепции развития и метода исследования высших психических функций (Выготский, 1983).

В психологии внимания такого рода ситуация сравнительно недавно получила специальное название застольной беседы или, в буквальном переводе с английского, вечеринки с коктейлем. Впрочем, ее описание как существенной именно для изучения внимания человека встречается уже в работах У.Джеймса **. "Все формы усилий внимания были бы пущены в ход тем лицом, которое мы представим себе за обедом со своими гостями, настойчиво слушающим соседа, который дает ему нелепый и неприятный совет, в то время как все окружающие гости весело смеются и разговаривают об интересных и возбуждающих предметах" (Джеймс, 1902, с. 175). В другом месте он использует подобный при-

•Дормашвв Ю.Б., Романов В.Я. Психология внимания. М.: Тривола, 1995. С. 49-69.

Здесь и далее внесены незначительные исправления в соответствии с текстом, подготовленным ко второму изданию. (Примечание редакторов-составителей.)

** Гораздо раньше и вполне определенным образом о факте успешного восприятия одного из двух сообщений писал И. Мюллер в «Учебнике физиологии человека», первое издание которого вышло в 1833 году. К.Д. Ушинский, ссылаясь на эту работу, отмечает: «Мюллер утверждает, что из двух одновременно шепчущих нам на ухо людей мы можем слышать того, кого захотим» [Ушинский. 1990, с. 79). После У. Джеймса, но задолго до когнитивной психологии, по-видимому, предпринимались и попытки экспериментального исследования этой проблемы.

Так, Э. Рубин в знаменитых тезисах на международном психологическом конгрессе, состоявшемся в 1925 году, сообщал о фактах, обнаруженных при исследовании одновременного воздействия двух голосов (Рубин, 1976).

 мер в качестве иллюстрации функциональной сути внимания как процесса отбора и, более того, действия его механизмов. У.Джеймс пишет: "Мы знаем, что можем быть внимательными к голосу собеседника среди гвалта других разговоров, незамечаемых нами, хотя они объективно намного громче, чем та речь, к которой мы прислушиваемся. Каждое слово пробуждается дважды, и не столько благодаря чтению по губам говорящего, сколько уже до того, внутри, благодаря иррадиации прежде воспринятых слов и туманному возбуждению со стороны всех процессов, связанных с "предметом беседы" (James, 1890/ 1990, р. 292). Еще одним примером избирательности внимания может быть восприятие содержания и смысла трудной, интересной лекции. Если вы сосредоточены на словах лектора, то не замечаете уличных шумов и звуков, доносящихся из коридора, жужжания ламп дневного света, шорохов и покашливания присутствующих, духоты или, напротив, сквозняков в аудитории и что приходится сидеть в неудобной позе на краешке стула.

Идеи У.Джеймса легли в основу современных теорий внимания, а вечеринка с коктейлем стала исходной для постановки исследовательских задач и создания новых методов изучения избирательности восприятия.

При анализе этой ситуации можно выделить два важнейших для когнитивных психологов аспекта внимания. Во-первых, человеку легко удается отобрать интересующий его разговор и непрерывно слушать его, не отвлекаясь на все остальное. Работа внимания в этом смысле представлена как аспект его избирательности или сосредоточенности, а изучение соответствующих механизмов получило название исследований селективного или фокусированного внимания. Во-вторых, неотобранные голоса остаются потенциально доступными восприятию субъекта и какая-то информация может быть замечена за пределами выбранного направления внимания. Так, если в компании произносят его имя или начинают рассказывать анекдот, он невольно осознает эти события. Это означает, что внимание в какой-то степени распределено на все, что происходит вокруг. Известно также, что чем больше мы увлечены беседой, т.е. чем больше интенсивность нашего внимания в одном направлении, тем меньше вероятность отвлечения и степень внимания по всем другим направлениям. Изучение этого интенсивностного аспекта проводится по линии исследований распределения внимания. В ситуации вечеринки он отступает на второй план в силу непроизвольности и, как следствие, скрытости работы соответствующих механизмов. В специальной литературе такая работа внимания получила название мониторинга, то есть непрерывного и непреднамеренного контроля и обнаружения определенных событий, происходящих во внешней и внутренней среде организма. К ситуациям распре-

436


деления внимания в строгом смысле относят такие, когда человек намеренно пытается уделить внимание двум и более источникам информации; например, прислушиваться к речи собеседника и, одновременно, следить за комментарием и показом футбольного матча по телевизору.

В лабораторных условиях указанные существенные моменты вечеринки были воспроизведены и тщательно исследованы английским инженером-акустиком Колином Черри, работавшим в то время по специальному заказу в Массачусетском Технологическом Институте (Cherry, 1953). Анализ ситуации привел К. Черри к предположению о возможных характеристиках стимуляции, используемых перцептивной системой для выделения и удержания какого-то одного сообщения в потоке других. Сообщения могут различаться по направлению источника звука, особенностям голоса (громкости,,высоте, тембру), темпу, синтаксису, теме или содержанию. Кроме того, слушатель может использовать зрительную информацию о жестах и мимике говорящего. Первая задача исследования заключалась в проверке этого предположения. Необходимо было ответить на три вопроса: действительно ли перечисленные характеристики значимы для процесса отбора интересующей информации; в какой степени значима каждая из них; сколь полон этот перечень. Таким образом, независимо от целей самого К. Черри, соответствующее экспериментальное исследование оказалось направленным на изучение аспекта селективности внимания. Вторая задача заключалась в анализе судьбы неотобранных сообщений. К. Черри поставил вопрос: отвергаются ли эти разговоры полностью, и если нет, то в какой степени они воспринимаются слушателями, полностью сосредоточенными на восприятии одного, отобранного сообщения. Следовательно, здесь его работа попадает в русло изучения интенсивностного аспекта внимания, а точнее — мониторинга.

С целью решения указанных задач К. Черри разработал методику, ставшую образцовой для экспериментальных исследований селективного внимания. Испытуемому одновременно предъявляют два сообщения. Основные варианты предъявления показаны на рис. 1.

б)

а)

Рис. 1. Варианты предъявления стимуляции методике избирательного слушания:

а — бинауральное; б — дихотическое

При бинауральном предъявлении (рис. 1, а) оба сообщения (А и Б), записанные на разные дорожки магнитофона, подаются одновременно в правое и левое ухо. При дихотическом предъявлении (рис. 1, б)

 первое сообщение (А) подается в правое ухо, а второе (Б) - в левое ухо испытуемого, или наоборот. В зависимости от цели эксперимента это могут быть записи текстов, списков слов, цифр или отдельных звуковых сигналов. Также может варьироваться инструкция. Испытуемый должен прислушиваться только к одному (А или Б), релевантному, заданному каким-то отличительным признаком сообщению с целью его безотлагательного вторения, обнаружения целевых слов, последующего буквального воспроизведения или ответа на вопросы по его содержанию. Он отчитывается об услышанном после каждого предъявления или непрерывно повторяет вслух все элементы релевантного сообщения по ходу предъявления. Последняя версия известна в литературе под названием методики вторения (shadowing)*.

При решении первой задачи своего исследования К. Черри использовал вариант бинаурального, то есть смешанного предъявления. Релевантное и нерелевантное сообщения представляли собой прозаические отрывки разного содержания, прочитанные и записанные на магнитофон одним и тем же диктором. Записи уравнивались по громкости. Отсюда видно, что К. Черри сохранил в лабораторных условиях только одну группу различительных характеристик релевантной и нерелевантной стимуляции, а именно, вероятности перехода от одного элемента к другому, обусловленные содержанием, грамматической структурой и темпом высказываний. Голоса же были идентичны, их направления совпадали, а зрительная информация исключалась полностью. От испытуемого требовали подробного отчета о содержании релевантного сообщения, которое подавалось чуть раньше нерелевантного. Ему разрешалось прокручивать одну и ту же запись столько раз, сколько понадобится для полного и безошибочного отчета. Общее количество проб или время прослушивания одной записи служили показателями успешности селекции релевантного сообщения. Оказалось, что восприятие релевантного текста при этих условиях хотя и возможно, но, в отличие от обычной ситуации, происходит с большим трудом. Так, чтобы лучше сосредоточиться, испытуемые часто закрывали глаза. Полное разделение сообщений достигалось лишь путем многократного (от 20 до 25 раз) прослушивания. Интересно и то, что решение задачи облегчалось, если испытуемым давали возможность по ходу опыта делать и использовать записи.

Итак, в данном эксперименте была показана важная роль физических признаков стимуляции (направления, интенсивности, высоты звука) в процессах ее селекции. При разделении сообщений испытуемые, по-видимому, опирались на ве-° роятности перехода от одного элемента сообщения к последующему. Под вероятностью перехода обычно имеют ввиду частоту следования какого-то слова за другим словом. Эта частота определяется грамматикой и синтаксисом данного языка, устойчивостью употребления определенных словосочетаний.

* В русском издании книги У.Найссера «Познание и реальность» этот термин и название соответствующей процедуры переведены, хотя и буквально, но, на наш взгляд, неудачно как «затенение» (Найссвр, 1981. С. 99).

437


Возможность отбора на основании вероятности перехода была устранена в дополнительной серии проб с предъявлением сообщений, составленных из газетных штампов. Примером сообщения, состоящего из словесных клише такого рода, может быть следующий отрывок речи на митинге: "Дорогие друзья! Я счастлив встретиться с вами здесь и сейчас, чтобы выразить огромную обеспокоенность текущим положением в стране и решительный протест против внутренней и внешней политики, направленной на развал экономики и государства. Товарищи, хватит ходить вокруг да около - мы находимся на грани разорения. Поставлены на карту жизнь и благополучие всего трудового народа. Коррумпированные круги правительственной администрации вкупе с мафиозными структурами рыночной экономики безнаказанно воруют и вывозят награбленное за пределы нашего многострадального отечества". Вероятность перехода между словами внутри штампа очень велика, тогда как между штампами она резко падает. Содержание релевантного сообщения здесь всегда, независимо от числа повторных прослушиваний, перемешивалось с содержанием нерелевантного. Испытуемый как бы выхватывал словосочетания то из релевантного, то из нерелевантного сообщения. Отсюда следует не только то, что вероятности перехода по праву вошли в исходный список характеристик, значимых для решения задачи селекции, но и то, что этот перечень был полным.

Исследование восприятия нерелевантного сообщения (вторая задача, поставленная К.Черри) проводилось с помощью процедуры вторения в условиях дихотического предъявления. Инструкция на вто-рение давалась в данном случае для контроля непрерывности внимания испытуемого к релевантному источнику. По релевантному каналу, например, с правого наушника подавался обычный текст, который нужно было отчетливо повторять вслух с отставанием не более чем на 2—3 слова. Нерелевантное сообщение, идущее с другого наушника, также начиналось с какого-то текста, но могло без предупреждения измениться по своему характеру. Где-то в середине, вместо текста подавали звуковой тон или меняли голос диктора с мужского на женский; запись прокручивали в обратную сторону или читали текст на иностранном (немецком) языке. Затем продолжали подачу первоначального текста. После эксперимента неожиданно для испытуемого задавали вопросы относительно нерелевантного канала.

Наблюдение и регистрация ответов показали, что инструкция вторения, т.е. непрерывного отслеживания релевантной стимуляции выполняется довольно легко. После небольшой тренировки в предварительных опытах испытуемые вторили без промедления и безошибочно (правда, бесцветным и монотонным голосом). Этот результат еще раз подтвердил решающее для успеха селекции значение физического признака стимуляции, в данном случае пространственной направленности. Испытуемые эффективно отбирали релевантное сообщение. Вместе с тем, как следовало из отчетов, нерелевантная информация не отвергалась полностью. В частности, они замечали звуковой тон и смену голоса. В то же время, они ничего не могли сообщить о содержании текстов нерелевантного канала и, как правило, не

 замечали смену языка и порядка воспроизведения. Иногда, после обратного предъявления текстов, испытуемые сообщали, что слышали какую-то речь, в которой было что-то странное. На основании этих данных К. Черри пришел к выводу, что восприятие нерелевантных сообщений ограничивается грубыми физическими характеристиками.

Несмотря на то, что общая цель работ К. Черри лежала за пределами психологии, его вклад в становление нового направления психологии, позже названного когнитивным, оценивается очень высоко. Наиболее весомым он оказался для психологии внимания. Методики, созданные К. Черри, полученные им факты и выводы легли в основу многих исследований, поток которых не прекращается и по сей день. Работы К. Черри были замечены и использованы Д. Бродбентом и, особенно, Э. Трейсман, при разработке первых в истории когнитивной психологии моделей переработки информации вообще и моделей внимания, в частности.

Теории ранней селекции

В период между мировыми войнами, как уже говорилось в главе первой, фундаментальные поиски в области психологии внимания свелись к минимуму, а местами практически прекратились. Господствующие в то время школы психоанализа, бихевиоризма и гештальтпсихологии если и обсуждали внимание, то очень редко, в чисто полемическом ключе, мимоходом, в иных терминах и, как правило, не ставили специальных задач его экспериментального исследования.

В то же время понятия и методы психологии внимания широко использовались в прикладных работах. Во время Второй мировой войны и сразу после нее многие психологи принимали участие в решении задач проектирования и эксплуатации сложной военной техники. Анализ взаимодействия человека с техническими системами потребовал нового, общего языка описания. Им стал язык теории информации. Человека и, в частности, работу его центральной нервной системы рассматривали по аналогии с техническими устройствами коммуникации. Одной из первых метафор такого рода стала метафора радио. Приемник настроен на определенную станцию, выделяет и усиливает слабый сигнал на фоне помех и сообщений других станций, без потерь перекодирует полезную информацию из одной формы в другую. Главной при этом является функция селекции. Данная метафора легла, по мнению П. Вро-на, в основу первого этапа исследований потока информации (Vroon, 1987). Этот этап завершила модель системы переработки информации, разработанная английским психологом Дональдом Бродбентом. Следует заметить, что первые варианты своей модели автор описал в виде механических устройств (Broadbent, 1957, б).

Исходным положением модели является идея, что центральная нервная система человека представляет собой канал передачи информации с ограниченной пропускной способностью (емкостью). Получено много фактов, говорящих о том, что возможности человека в этом смысле ограничены. Сюда от-

438


носятся, прежде всего, данные об интерференции двух одновременных деятельностей, результаты исследований психологического рефракторного периода и характеристик объема непосредственного запоминания. Согласно Д. Бродбенту, канал ограниченной емкости может передавать за единицу времени лишь небольшое количество информации (порядка 10 бит в с). Превышение этого предела приводит к резкому увеличению числа ошибок. На основании экспериментальных данных, полученных самим Д. Бродбентом и другими исследователями, была построена модель передачи информации у человека. На рис. 2 приведен один из первых вариантов этой модели. Д.Бродбент выделяет две стадии переноса информации. Стимуляция от многих источников, показанных стрелками в левой части рисунка, поступает на первую, обозначенную буквой S (от англ. Storage - хранилище), стадию переработки. Все поступающие сообщения могут пройти ее одновременно и беспрепятственно. Вторая, более поздняя стадия Р (от англ. Perception - восприятие) может в данный момент пропустить без ошибок и потерь только одно сообщение. Здесь возможна лишь последовательная, поочередная переработка других, одновременно поступающих сообщений. Эту стадию иногда отождествляют с механизмом сознания. Таким образом, эффективная работа системы в целом предполагает отбор одного сообщения или канала информации среди многих других в пункте перехода от первой стадии ко второй.

Прежде чем перейти к изложению развернутой модели ранней селекции, необходимо пояснить значение термина "канал". В технике под каналом обычно подразумевают физическую, обладающую определенными свойствами систему, по которой проходит или передается информация. Типичным примером здесь может послужить телефонный кабель. В физиологии каналами стали называть нервные пути, идущие от рецептормых органов (например, уха или глаза) в центральную нервную систему. В психологии канал определяется как проводник или путь переноса сенсорных сообщений такого класса, который может быть отвергнут или отобран для дальнейшей переработки. В ранней модели Д.Бродбента каналы образуются на стадии сенсорной параллельной переработки. Так, внутри слуховой модальности мо-

Рис. 2. Схема потока информации: ранний вариант первой модели Д.Бродбента (Bmadbent, 1958. Р. 216. Fig. 5):

5- стадия сенсорной, параллельной переработки; Р— стадия перцептивной, последовательной переработки

 гут быть выделены каналы мужского и женского голосов; каналы информации, идущей слева или справа; каналы тихой и громкой речи и т.п. В пределах канала зрительной модальности можно выделить каналы восприятия, заданные пространственными признаками (направление и удаленность источника стимуляции), цветом, яркостью и т.д. Заметим, что в широком смысле под каналом имеют в виду объекты селекции. Точное определение канала предполагает знание места отбора на линии переработки информации или продуктов работы системы на предвнимательной стадии. Во многих случаях указание на определенные источники стимуляции дает достаточные основания для различения возможных каналов. Однако, не следует забывать, что строгое определение каналов представляет собой проблему.

Вопрос о месте и механизме селекции в системе переработки информации стал главным предметом последующих теоретических дискуссий и экспериментальных исследований внимания. Д.Бродбент предположил, что селекция происходит рано, уже на стадии сенсорного анализа стимуляции. Механизмом селекции является особое, названное фильтром устройство, блокирующее нерелевантные источники информации. Отбор релевантного сообщения происходит на основе физических признаков. В случае перегрузки входной информацией в канал ограниченной пропускной способности (стадия Р) могут пройти только те впечатления, которые обладают каким-то общим физическим признаком: направлением, интенсивностью, тоном, цветом и т.д. Отвергнутые источники информации сохраняются на ранней стадии 5 в течении нескольких секунд и, при условии быстрого переключения фильтра на нее, могут быть также переработаны на стадии Р. Эти идеи Д.Бродбент разрабатывал на основании данных собственных экспериментальных исследований. Наиболее значимыми и широко известными среди них являются опыты на расщепленный объем памяти (Broadbent, 1954).

Испытуемому дихотически предъявляли последовательности, состоящие из трех пар цифр. Одна из пары цифр подавалась на одно ухо. Одновременно с ней, но на другое ухо, подавалась вторая цифра. Цифры предъявлялись со скоростью одна пара в секунду. Предьявлеиие трех пар занимало поэтому около 2,5 с с интервалами между парами в 0,5 с. Сразу после предъявления испытуемые отчитывались, записывая в любом порядке все цифры, которые слышали. Оказалось, что при этих условиях они воспроизводили все 6 цифр только в 65% проб, причем в подавляющем большинстве случаев поканально. Так, если им предъявляли лары 7—9; 2—4 и 3—5, то чаше всего они отвечали последовательностью 7—2-3-9— 4-5 или 9-4-5-7-2-3. Ответ же типа 7-9-2-4-3-5, то есть с чередованием каналов, не встречался никогда. Увеличение длины последовательностей до 4-х пар привело к падению продуктивности.

Испытуемых второй группы просили отчитываться в порядке действительного поступления трех пар цифр. Правильными считались полные ответы, в которых ни одна из цифр последующей пары не была записана прежде цифр предыдущей пары. Отчет о цифрах внутри пары считался правильным при любом расположении ее цифр. Так, для вышеприведен-

439


Рис. 4. Схема потока информации: итоговый вариант первой модели Д. Бродбента {Broadbent, I954. Р. 299. Fig. 7)

.- 50

40

30 20

10

Рас. J, Зависимость воспроизведения пар цифр

от интервала между ними (Broadbent, 1954. Р. 195.

/%■ 1.)

ного примера одним из вариантов правильного ответа будет 9—7—2—4—5—3. Скорость подачи пар варьировали. Количество правильных ответов показано на графике (рис. 3) в виде процента от общего числа проб данной скорости (интервала между парами). Как видно из графика, продуктивность решения задачи на высоких скоростях предъявления (интервалы 0.5 си 1.0 с) лежит в диапазоне от 15 до 20%. По сравнению с данными испытуемых первой группы (65%), она снизилась более чем в три раза. Испытуемые второй группы лучше справлялись с задачей на низких скоростях предъявления материала, то есть когда интервалы между парами цифр увеличивались до 1.5 с и 2.0 с. Но даже при этих условиях, как видно из графика, показатель продуктивности меньше, чем у испытуемых, отвечавших свободно и поканально.

В другом эксперименте на одно ухо, например,
правое предъявляли шесть цифр (7—3—6—4—5—4), а
на левое — две цифры (1—2), инструктируя испыту
емых сначала воспроизвести материал с правого на
ушника, а затем с левого
(Broadbent, 1957a). Если эти
две цифры поступали на левое ухо одновременно с
двумя последними элементами, поступающими на
правое ухо (5-1,4-2), то испытуемые воспроизво
дили их гораздо чаше, чем при условии одновремен
ного предъявления с первыми элементами шестер
ки цифр (7-1,3-2). Так, при скорости предъявления
один элемент (или пара) в 0.5
с было 44% правиль
ных ответов (7—3—6—4—5—4—1-2) при условии пар
в конце ряда и 28
% — при ус-ло-
вии пар в начале. Выводы этих и
многих других исследований
Д Бродбент обобщил и представил
в виде схемы потока информации,
опубликованной в книге "Воспри
ятие и коммуникация" в 1958   г.      

Эта схема приведена на рис.4         —

Подобно модели, показанной     — на рис.  2,  здесь сохраняется     — представление о двух основных    ~ стадиях переработки информации.     ~ На первом этапе одновременно, то есть параллельно, перерабатывается и хранится в течение непродолжительного времени (около 2 с) вся входная информация. Анализ стимуляции на данной ста-

 

2c

дии за-ключается только в выделе
нии физических признаков, разли
чающих отдельные каналы поступ
ления информации. Именно поэто
му испытуемые К.Черри замечали
в нерелевантном канале звуковой
тон и смену голоса. Предшествую
щий фильтру буферный блок крат
ковременного хранения сырых сен-
   сорных данных не следует отожде
ствлять с открытой позже и тща
тельно изученной  подсистемой
кратковременного запоминания уже
опознанной стимуляции. В ранней модели Д.Бродбен-
та ей скорее соответствует канал ограниченной про
пускной способности, а буферное хранилище на ста
дии параллельной переработки можно сравнить с сен
сорными регист-рами (иконическим и эхоическим)
трехкомпонентиых теорий памяти (см., напр.,
Аткин-
сон,
1980).

Дальнейшая переработка с целью опознания объектов или анализа значения вербального материала происходит на второй стадии, то есть в системе Р с ограниченной пропускной способностью. Фильтр защищает эту систему от перегрузки, перекрывая входы всех, кроме одного, релевантного, каналов стимуляции. Это объясняет, почему испытуемые К.Черри не опознавали слова нерелевантного канала. Д.Бродбент подчеркивает, что речь идет только об информационной перегрузке />-системы. Одновременная переработка нескольких стимулов также возможна, если их появление высокопредсказуемо. Автор допускает возможность одновременной глубокой переработки нескольких сообщений при условии неполной загрузки канала ограниченной емкости. В этих ситуациях стимуляция поступает в него, минуя фильтр. Если же требования к переработке информации повышаются, то система Р начинает работать в режиме перегрузки, параллельная идентификация стимуляции нескольких каналов оказывается невозможной и включается фильтр, пропускающий разные сообщения поочередно. Опознанная информация поступает на систему ответа, показанную в виде двух блоков в правой верхней части рис. 4 и блок долговременного хранения, показанный в

Эффекторы

Система варьирования выхода соответствующего входа

I

Хранилииде условных еероят-иостей прошлых событий

440


правой нижней части. Кроме того, она может воз-врашаться благодаря петле повторения на раннюю стадию и вновь прокручиваться на стадии Р. Еще одна петля обратной связи идет с хранилища на фильтр. По этой связи происходит гибкая настройка фильтра в соответствии с полученной инструкцией и только что опознанной информацией. Фильтр обладает также устойчивыми, как бы встроенными, программами или правилами функционирования. Так, независимо от условий, он будет переключаться на внезапные и движущиеся стимулы и, наоборот, отключать стимулы повторяющиеся и монотонные.

Работу модели, показанной на рис. 4, можно пояснить на примере интерпретации результатов вышеописанного эксперимента на расщепленный объем памяти. Система выделяет по признаку направления два источника (правый и левый) звуковой стимуляции, но она не может успешно решить задачу одновременного опознания цифр каждой пары. Об этом говорит сравнительно низкий процент полных и правильных ответов испытуемых. При последовательном предъявлении шести цифр этот процент был бы намного выше, поскольку средний объем непосредственной памяти на этот материал лежит в пределах от 7 до 9 элементов. В опытах Д.Бродбента, если цифры пар были идентичны, число правильных ответов повышалось с 65 до 93%. Особенно показательным в этом отношении является резкое падение продуктивности при инструкции попарного воспроизведения предъявленного материала. Факт по-канального воспроизведения цифр говорит о том, что в системе Р вначале перерабатывалась информация, идущая с одного уха, а затем — с другого. Сначала, по признаку направления, фильтр отбирает и пропускает один канал. Информация другого канала сохраняется в кратковременном хранилище и может быть пропущена фильтром и переработана после восприятия цифр первого канала. Увеличение времени задержки цифр на сенсорной стадии (в опытах с предъявлением двух цифр одного канала спаренно с начальными или конечными цифрами другого канала) приводило к уменьшению вероятности их воспроизведения. Это говорит о том, что информация на стадии S может быть быстро потеряна. Так же объясняется снижение продуктивности при увеличении числа пар с трех до четырех. Более успешно^ попарное воспроизведение при медленной подаче можно объяснить переключениями фильтра с одного канала на другой в паузах между предъявлениями пар. Время переключения составляет, по оценке Д.Бродбента, около одной трети секунды.

Итак, внимание, по Д.Бродбенту, выполняет функцию селекции и представляет собой специальный механизм (фильтр), расположенный на ранней стадии приема и переработки информации. Поэтому данную теорию внимания называют моделью ранней селекции. Модель фильтра была встречена с большим интересом психологами-экспериментаторами п получила широкое признание среди психологов-практиков.

В конце 50-х годов произошел резкий скачок в числе публикаций, посвященных психологии внимания. Основные положения модели ранней селекции подтверждались в исследованиях зрительного и бимодального восприятия, а также при изучении

 роли различных физических признаков в отборе информации. Вместе с тем появился ряд фактов, не укладывающихся в эту модель.; Отметим, что уже в работе КЛерри была показана возможность разделения двух сообщений, полностью уравненных по физическим признакам. В опытах с вторением релевантного канала, отобранного на основании физического (пространственного) признака в ситуации дихотического предъявления, иногда.наблюдался прорыв информации с нерелевантного источника. Первые факты такого рода были получены в экспериментах Н.Морея (Moray, 1959). С одной стороны, их результаты полностью подтверждали существование ранней блокировки нерелевантного сообщения. Н.Морей предъявлял по нерелевантному каналу вперемешку семь слов, 35 раз каждое. Последующая проверка при помоши чувствительной методики узнавания никаких мнемических следов этих слов не обнаружила. Если в сообщение нерелевантного канала включались команды типа остановись или переключись на другое ухо, то они не слышались и не выполнялись. Эти данные говорили о том, что нерелевантная стимуляция как бы наталкивается на барьер или шлагбаум, стоящий на пути в системы памяти и ответа. Неожиданный результат был получен тогда, когда команды нерелевантного сообщения начинались с имени испытуемого, например: Джон Смит, переключись на другое ухо. Примерно в одной трети таких проб испытуемые либо выполняли команду, либо сообщали впоследствии, что слышали ее, но не подчинились, так как думали, что их нарочно пытаются отвлечь и сбить с выполнения задания. Наблюдались также единичные случаи, когда испытуемый заметил идущее по нерелевантному каналу название страны, которую он посетил недавно, и книги, с автором которой он был знаком лично.

Позже в исследованиях Н.Морея были получены данные, говорящие о влиянии длительной практики на эффективность восприятия содержания нерелевантного канала. Дополнительно к задаче вторе-ния релевантного сообщения, перед испытуемым ставилась задача обнаружения целевых цифр, встречающихся как в релевантном, так и нерелевантном материале. Неопытные испытуемые замечали в среднем только 8 % цифр, предъявленных по нерелевантному, то есть невторимому каналу, тогда как самому Н.Морею удалось обнаружить 67 % таких целей. Дж.Андервуд объясняет столь значительную разницу практикой Н.Морея, участвовавшего в качестве испытуемого в экспериментах на дихотическое прослушивание много раз (Underwood, 1974).

В опытах на расщепленный объем памяти также были получены новые данные, труднообъяснимые с точки зрения теории ранней селекции. В дипломной работе Дж.Грея и Э.Уэдаерберн варьировался вид материала, предъявляемого на правое и левое ухо (Gray, Wedderburn, I960). Например, на левое ухо подавали последовательно: мышь, пять, сыр и параллельно на правое — три, ест, четыре. Испытуемых просили сразу после прослушивания воспроизвести весь предъявленный материал. Они знали, что могут услышать три слова и три цифры, но одну группу дополнительно предупреждали, что слова образуют какую-то осмысленную фразу. Оказалось, что испытуемые, особенно предупрежденной группы, предпо-

441


читают отчитываться не поканально, как это было в экспериментах Д.Бродбента с чисто цифровым материалом, а группируя свои ответы по значена*»- В их ответах среди цифр нередко встреча**** слитные словосочетания, например: мыш* *ст, ест сыр и мышь ест сыр. Следует отметить, <"*> продуктивность такого воспроизведения в шж>м не Уступала, а у испытуемых предупрежаеяной ФУ«пы даже превосходила продуктивность покаиального воспроизведения.

Указанны* факты, хотя и с трудом, но все еще МПш<« вмяо объяснить, не прибегая к существенному пересмотру теории ранней селекции. Так, осознание собственного имени, предъявленного по нерелевантному каналу, Д.Бродбент объяснял дополнительной и постоянной настройкой фильтра на определенные, специфические для данного слова, частотные характеристики. Более серьезную и аргументированную критику он находил в работах Энн Трейсман {Treisman, 1960; 1964). Среди многочисленных фактов, ею полученных, особенно значимыми в плане дальнейшей разработки теории фильтра оказались следующие.

Э.Трейсман дихотически предъявляла один и тот же текст, но со сдвигом в несколько секунд. Испытуемых просили внимательно отслеживать, то есть вторить, сообщение, идущее по релевантному каналу (например, поступающее в правое ухо). Бели вто-римое сообщение опережало нерелевантное более чем на 10 с, то испытуемый ничего не мог сказать о характере нерелевантного текста. При постепенном уменьшении интервала запаздывания нерелевантного текста относительно релевантного до 5—6 с он внезапно останавливался, восклицая; "Они же одинаковые!". Если же испытуемый вторил текст, идущий позади нерелевантного, то также замечал их идентичность, но при сдвиге в 1—2 с, то есть при интервале, значительно меньшем, чем в первом случае.

На основании этих результатов Э. Трейсмаи пришла к выводу о различной временной емкости систем хранения информации на сенсорной (предвни-мательной) и перцептивной стадиях. Данные сен-•fwp.M«,u переработки, в отличие от уже опознанного материала, сохраняются в другом месте и в течение более короткого периода. Факты осознания идентичности релевантного и ««релевантного сообщений можно объяснить сравнением их физических характеристик, оставаясь при этом в рамках перкой модели Д. Бродбента. Однако, Э. Трейсман обнаружила их и в тех случаях, когда сообщения совпадали только по языку и содержанию. Испытуемые замечали идентичность сдвинутых сообщений, зачитываемых разными дикторами, и, более того, если один и тот же текст подавали на разных языках испытуемым, хорошо владеющим этими языками. Отсюда следовало, что сообщения сравниваются на поздней стадии опознан»* материала, предполагающей выделение и знание характеристик и значения слов, а не простых звуков. В других опытах давали инструкцию на вторение текста, идущего по релевантному каналу (например, с правого наушника), и игнорирование другого текста, предъявленного по нерелевантному каналу (с левого наушника). В середине каждой пробы неожиданно для испытуемых тексты менялись местами: продолжение текста, поступающего до этого момента на правое ухо, предъявлялось через левый

442

 наушник, а ранее нерелевантный текст теперь продолжался уже по релевантному каналу, т. е. через правый наушник. Сразу после перекреста процесс вто-рения релевантного канала иногда нарушался - происходило вторжение одного-двух слов, идущих по нерелевантному каналу. Например:

...сидя за обеденным / три возможности ...

...позвольте нам рассмотреть эти   / столом с головой ...

В первой строке данного примера отпечатаны слова, идущие по релевантному каналу, а во второй -по нерелевантному. Наклонными линиями обозначен пункт перекреста сообщений. Испытуемый должен был воспроизвести все слова только верхней строки. На самом деле он воспроизвел слова, напечатанные курсивом. Как видно из данного примера, вместо слова "три" он сказал более подходящее по контексту слово "столом". Испытуемые не замечали перекреста сообщений и не осознавали свою ошибку; им казалось, что они, строго следуя инструкции, повторяют только те слова, которые идут с релевантного канала. Этот эффект отсутствовал, если релевантный текст был бессвязным, т.е. представлял собой случайный набор слов. Вторжений не было также в тех пробах, где нерелевантный текст в момент перекреста полностью прекращался. Полученные результаты говорили о том, что отбор может осуществляться не только по физическим признакам, но и по каким-то другим, в том числе семантическим характеристикам сообщений.

На основании данных собственных исследований и других материалов экспериментальной критики модели фильтра Э.Трейсман приступила к пересмотру первой, сформулированной Д.Бродбентом, концепции ранней селекции. Основные идеи такого пересмотра она представила в виде так называемой модели аттенюатора (рис. 5). Согласно этой модели, после анализа всей поступающей стимуляции на первой сенсорной стадии оба сообщения поступают на фильтр. Основываясь на определенном физическом признаке, фильтр ослабляет (аттеиюирует) интенсивность нерелевантных сигналов (пунктирная линия) и свободно пропускает сигналы релевантного канала. Как выяснилось позже, это предположение подкрепляют данные психофизиологических исследований. Вызванные потенциалы на невнимаемое сообщение гораздо слабее, чем на внимаемое. М.Ай-зенк, обсуждая эту модель, специально приводит и подчеркивает этот факт (Eysenck, 1993). Как нерелевантная (пунктирная линия), так и релевантная (сплошная линия) стимуляции могут быть переработаны вплоть до анализа значения: релевантная как правило, а нерелевантная иногда. Э.Трейсман предположила, что каждое знакомое слово хранится в системе долговременной памяти в виде словарной единицы. Вероятности перехода от какого-то слова к другим словам неодинаковы и отражают грамматические и семантические связи, характерные для данного языка. Опознание данного слова в стимульном материале, происходящее по ходу его переработки после фильтра, приводит к активации, то есть возбуждению определенной словарной единицы. В том случае, если сигнал не ослаблен фильтром, ее возбуждение достигает порогового уровня, и эта ело-


Ответ

в-

о о о •  о

о  о  о о о о # о • о о

Собственное имя

Словарь

Анализ

ЗНЭЧфНИИ

Фильтр

Различение высоты звука, ею интенсивности и т.д.

Вторимое сообщение

Отвергаемое сообщение

Рис. 5. Модель ранней селекции Э.Трейсман (Ттшап, i960. Р. 247. Fig. I)

варная единица как бы вспыхивает, временно понижая порош других единиц, с нею связанных. Таким образом происходит предвосхищающая настройка единиц словаря, соответствующая контексту уже воспринятого сообщения. Без такой настройки восприятие и понимание речи будет нарушено. Например, если при разговоре с иностранцем на русском языке, зы неожиданно перейдете на его родной язык, то на какой-то момент приведете его в полное замешательство.

Пороги некоторых слов или групп слов могут быть постоянно низкими. К ним относятся особо значимые для данного испытуемого или аффективно окрашенные слова, сигналы опасности и т.п. Э.Трейсман допускает также возможность стойкого повышения порогов словарных единиц определенных категорий, ссылаясь при этом на факты, полученные в исследованиях перцептивной защиты. "Понятие перцептивной зашиты было предложено для описания феномена, состоящего в неспособности воспринять или передать словами материал, который испытуемый рассматривает как неблагоприятный..." (Бру-нер, 1977. С. 55). К фактам перцептивной защиты относится, например, повышение порогов опознания угрожающих и нецензурных слов. На рис. 5 словарные единицы показаны в виде кружочков, находящихся внутри блока "Словарь". Черными кружками обозначены словарные единицы с пониженными порогами. Один из них соответствует собственному имени. Другие же поясняют случай вторжения слова нерелевантного канала в вышеописанном эксперименте с перекрестом сообщений. Слово, воспринятое по релевантному каналу накануне переключения текстов (словарная единица Л), снижает пороги

 единиц В и С, вероятность следования которых за словом А велика. Это воздействие показано пунктирными стрелками, идущими от А к В и С. Слово С действительно предъявлено после перекреста в сообщении, которое прежде было релевантным. Но теперь сигнал снизу на его активацию будет ослаблен. Тем не менее, словарная единица С вспыхнет благодаря контекстуальному понижению порога ее активации. Параллельно слову С перерабатывается слово, идущее по релевантному неослабленному каналу. Соответствующая словарная единица (на рис. 5 она не показана) вспыхнет независимо от величины порога ее активации, так как переработка произошла без ослабления снизу. Возникает ситуация неопределенности, при которой возможны как правильный, так и ошибочный (вторжение) ответ либо отсутствие какого-либо ответа. Последнее также наблюдалось в опытах Э.Трейсман: сразу после перекреста испытуемые иногда пропускали слова как нерелевантного, так и релевантного источников.

Дальнейшее развитие и экспериментальная разработка модели аттенюатора пошли по линии уточнения и обогащения представлений о новом пороговом виде селекции информации. Это было необходимо, потому что первая версия модели не прояснила вопроса ограничений переработки нерелевантного сообщения, а лишь сдвигала их вглубь, на стадию перцептивного анализа. Э.Трейсман провела серию экспериментов по методике вторения в ситуации бинаурального предъявления двух сообщений, читаемых одним и тем же женским голосом, то есть нерелевантный и релевантный каналы были полностью уравнены по физическим признакам. По релевантному каналу, который начинался несколько раньше нерелевантного, всегда зачитывались отрывки из романа Дж. Конрада "Лорд Джим". Содержание же нерелевантного канала варьировалось от опыта к опыту. Здесь могли быть другие фрагменты из того же романа, тексты по биохимии, тексты на иностранном языке, известном и неизвестном испытуемому, бессмыслица с фонетической структурой английского языка. Оказалось, что при этих условиях вторение релевантного сообщения, хотя и возможно, но происходит с ошибками и с большим трудом. Продуктивность вторения зависела от характера содержания нерелевантного материала. Так, легче было отслеживать релевантный текст, если параллельно подавался текст по биохимии, а не отрывки из того же романа; испытуемым со знанием иностранного языка нерелевантный текст на этом языке мешал больше, чем испытуемым, его не знающим. Тем, кто надеется спокойно почитать книгу в заполненном пассажирами поезде, Э.Трейсман советует найти место в вагоне рядом с японцами или эскимосами. Интерференция минимальна, если нерелевантный текст читается другим голосом. Так, при чтении нерелевантных отрывков из того же романа мужским голосом, испытуемые правильно отслеживали 74% релевантного материала, тогда как при чтении женским голосом — только 31%. Различение сообщений ло вербальным признакам давало гораздо меньший абсолютный и относительный выигрыш: если по нерелевантному каналу шел роман на иностранном языке, известном испытуемым, то правильно воспроизводилось 42% элементов вторимого сообщения.

443


У испытуемых, не знавших иностранного языка, по
казатель продуктивности поднялся, но не намного -
всего лишь до 55%. По сравнению с условием физи
ческого различения выигрыш здесь примерно в 4
раза меньше. На основании сравнительного анализа
показателей интерференции при различных условиях
Э.Трейсман выдвинула «иютезу о стадиях, на кото
рых возможны различение и селекция сообщений и об
относительном весе разных признаков (физических,
фонетических, грамматических, семантических) в
промессе селекции.

Селекция может произойти внутри системы идентификации слов, причем не на каком-то одном, фиксированном уровне, а в ряде пунктов последовательной переработки. Как релевантная, так и нерелевантная стимуляции поступают на входы анализаторов, специализированных на различении определенных характеристик стимулов. Анализаторы образуют сложную и гибкую перцептивную систему, организация которой меняется в зависимости от требований задачи и условий ее решения. Каждый анализатор в то же время выполняет функцию тестирования, то есть сортировки поступающих входов на релевантные и нерелевантные. Система тестов схематически может быть представлена в виде дерева, последние ветви которого как бы входят в словарь — каждая к определенной словарной единице. Критерий отбора любого теста плавает по измерению его

 спецификации. Его значение зависит от постоянных ожиданий субъекта и меняется в соответствии с текущими. Положительное решение о дальнейшей переработке может быть вынесено и для сигнала, ослабленного на стадии физической фильтрации. Экономия в работе перцептивных механизмов заключается в уменьшении количества тестов-анализаторов, необходимых для опознания входной стимуляции.

Подчеркнем два главных отличия данной модели селекции от модели фильтра Д.Бродбента. Во-первых, на ранней стадии анализа стимуляция нерелевантных каналов не блокируется полностью, а лишь ослабляется. Во-вторых, вводится группа механизмов селекции в канале ограниченной емкости, то есть на стадии восприятия. Отсеивание происходит до момента полной идентификации, и для подавляющей части нерелевантного материала довольно рано. Нерелевантная стимуляция может быть переработана и в большей степени, а в исключительных случаях — и полностью, но только в той ее части, которая соответствует настройкам ряда механизмов опознания. Несмотря на указанные отличия, модель Э. Трей-сман сохраняет основные идеи Д. Бродбента относительно функции, места и механизма отбора: селекция нужна для предотвращения перегрузки системы восприятия, происходит главным образом на ранней стадии переработки стимуляции и осуществляется путем фильтрации.

444


5. Модели поздней селекции (Д.Дойч и А.Дойч, Д.Норман)

Ю.Б.Дормашев, В.Я.Романов

ТЕОРИИ ПОЗДНЕЙ СЕЛЕКЦИИ*

Параллельно и в полемике с теориями раннего отбора в когнитивной психологии возникает и разрабатывается альтернативный взгляд на место селекции в последовательности процессов переработки информации. В 1963 году вышла статья, авторы которой, английские психологи Диана Дойч и Антони Дойч выступили самым решительным и определенным образом против теорий ранней селекции Д.Брод-бента и выдвинули свою, альтернативную гипотезу позднего отбора информации (A.Deutsch, D.Deutsch, 1963). Эта гипотеза основывалась на тех же экспериментальных фактах, что и модель Э.Трейсман, а также на результатах исследования эффектов общей, неспецифической активации, в частности, явлений привыкания.

Привыканием называют постепенное уменьшение и исчезновение первоначального ответа при многократном предъявлении стимула, вызывающего этот ответ. Данные исследований привыкания и ориентировочной реакции говорят о том, что механизм фильтрации может работать на основании продуктов сложной переработки стимуляции вплоть до уровня значения. Авторы ссылаются на эксперименты Е.Н.Соколова, в которых наблюдалось привыкание к группам слов, сходных по значению, но различающихся по звучанию, а в ответ на последующее предъявление слов с другим значением возникала ориентировочная реакция. Отметим, что нейрофизиологическая модель привыкания, предложенная Е.Н. Соколовым, имеет более широкие объяснительные возможности. В соответствии с этой теорией, по мере воздействия стимуляции в нервной системе формируется ее нейрофизиологическая копия (нервная модель) в виде характерного паттерна нервных импульсов, которые, при взаимодействии с актуальной стимуляцией приводят к ослаблению активации ретикулярной формации. Ретикулярная формация активируется при разбалаисировке стимула и его нервной модели (Соколов, 1958; 1969). Активация же ретикулярной формации, по общему мнению, является одним из основных компонентов физиологического механизма внимания. Внимание должно усиливаться в ответ на любую новизну в релевантном и нерелевантном канале. Под активацией (arousal) обычно имеют ввиду состояние возбуждения центральной нервной системы в целом. В контексте обсуждения особенностей восприятия собственного имени авторы гипотезы поздней селекции ссылаются па исследование, обнаружившее специфическую реакцию испытуемого на свое имя в состоянии сна, то есть при низком уровне обшей активации, и считают этот факт проявлением работы того же меха-

* Дормашев Ю.Б., Романов В.Я. Психология внимания. М.: Тривола^ 1995. С. 70—78.

 низма селекции, что и в эксперименте Н.Морея, но при других условиях.

Д.Дойч и АДойч поставили под сомнение существование механизма ранней фильтрации. По их мнению, ограничения в системе переработки лежат гораздо ближе к выходу, а именно — на стадии осознания, принятия решения и ответа. Селекция происходит после семантического диализа всех знакомых стимулов. В целом, модель ДЬйчей напоминает модель Э.Трейсман (см. с. 443), если исключить из нее аттенюатор (фильтр) и провести входные линии прямо к словарю. Однако работу словаря или сам процесс опознания они описывают иначе. Каждый сигнал или канал перерабатывается полностью по всем признакам, независимо от того, было или не было на него направлено внимание. Комбинация определенных признаков ахтивирует соответствующую единицу словаря. Решающее значение для последующего отбора имеет степень этой активации. Диана и Антони Дойч предполагают, что ома пропорциональна важности данного стимула для организма. Оценка важности происходит автоматически на основе прошлого опыта. Кроме того, в определенный момент времени степень активации определяется инструкцией, контекстом и другими факторами, подобными тем, которые рассматривались в модели Э.Трейсман.

Проблема заключается не в восприятии стиму
ляции, а в оперативном и быстром отборе наиболее
значимых сигналов. Выбор единицы, самой важной
среди множества других, может проводиться путем
попарного сравнения по параметру важности. Пояс
няя это и предлагая свое решение проблемы, Д.Дойч
и А.Дойч проводят следующую аналогию. Предполо
жим, что перед нами поставлена задача определе
ния самого высокого из группы мальчиков. Мы от
водим в сторону двоих, ставим рядом и сравниваем
рост, опуская на головы горизонтальную планку.
Мальчика, получившего оценку "выше", мы таким
же образом сравниваем по росту со следующим чле
ном группы, и снова выбираем из этой пары того,
кто получил оценку "выше". Так мы действуем до тех
пор, пока все дети не пройдут под планкой. В

итоге самым высоким в группе будет признан мальчик, ни разу не получивший оценки "ниже". Однако, такой способ селекции выглядит громоздким, неэкономичным и потому маловероятен. Второй возможный способ отбора заключается в измерении роста каждого ребенка обычным образом, т.е. при помощи вертикальной стойки с делениями. После определения абсолютных числовых оценок роста всех мальчиков и сравнения этих оценок, отбирается максимальная. Этот способ, по мнению авторов, не менее трудоемок, чем предыдущий. Поэтому они предлагают третий способ. Нужно поставить всех детей под одной горизонтальной планкой и, медленно опуская ее, сразу определить мальчика, голова которого соприкоснется с этой планкой. О контакте он скажет сам. Если этого ребенка вывести из строя, то планка опустится на самого высокого среди оставшихся. Если поставить в строй новую группу де-

445


текущие (наличные) сообщения

г»£. 1. Модель селекции А.Дойч и Д.Дойч tA.Deutseh. D.Deulsch, 1963. P. 85. Fig. 1)

тей, где окажется более высокий мальчик, то планка поднимется. При такой процедуре касаться доски будет только самый высокий и, чувствуя контакт, он скажет: "Выбери меня".

Подобный механизм селекции действует, по мнению авторов, на выходе системы опознания. Текущее состояние единиц распознающего устройства они изображают в виде модели, приведенной на рис. 1. Как видно из рисунка, рядоположенно, но в различной степени, может быть активировано несколько единиц (а, Ь, с, d). Согласно Дойчам, отбирается наиболее важная единица Ь. Уровень ее активации задает порог (пунктирная линия 1) для всех других, одновременных с 6, сигналов. Переход отобранного стимула на следующую стадию переработки зависит от уровня общей активаций центральной нервной системы. Три таких уровня показаны в виде сплошных горизонтальных линий: X — для состояния сна, Y — для состояния дремы и/- для состояния настороженного бодрствования. Эти линии не следует прямо соотносить с осью специфической активации, на которой откладывается значение сообщений. Для правильного прочтения диаграммы сплошные линии лучше представить как последний барьер на пути уже отобранного сообщения к системам долговременной памяти, осознания и ответа. В состоянии бодрствования (линия Z), как видно из рисунка, этот барьер перешагивают все наличные сообщения, а в состоянии дремы (линия У) его достигают три из четырех. Отобрано же и передано на дальнейшую переработку при этих условиях будет только одно сообщение (6>. т» состоянии сна (линия X) это сообщение хотя и отбирает^»,, „q iiaJlee не передается. Если среди текущих сообщений и.явятся сигналы более важные, то они смогут перейти на W4aHlo ответав состоянии сна. Так происходит, напр»цер1 в случаях восприя. тия спящим собственного имецч или когда мать просыпается при тихом плаче своего ребенка В заключение стоит отметить, что после о^р.,; согласно Дойчам, наступает качественно новый эпт осознания поступающей информации. Именно поэтому авторы называют свою модель селекции теорией внимания.

Гипотеза Дойчей легла в основу ряда исследований, направленных на проверку предположения о полной переработке нерелевантных сообщений, Вско-

446

 Xсонное ре появились новые данные, говоря-

щие в ее пользу и, со временем, их
число стало неуклонно расти. О неко
торых наиболее важных фактах такого
рода будет сказано ниже, в следующем
(
I) разделе данной главы. Здесь же стоит

привести результаты одной из первых, проведенных ЭЛоссон, работ этого направления (Lamm, 1966, а).

Эксперименты Э.Лоссон выглядят Удремотное поучительными, поскольку дают представление о тех трудностях, с которыми сталкивается исследователь, Z настороженное попытавшийся разрешить альтернативу ранней и поздней селекции. Рабочая гипотеза автора опиралась на общий момент моделей Э.Трейсман и Дойчей - предположение о существовании хранилища словарных единиц, активируемых входной стимуляцией. Тот же словарь участвует не только в восприятии речи, но и в ситуации свободного порождения высказываний. В первой части исследования испытуемого просили в течение 1 мин непрерывно, с привычной скоростью, говорить на любую выбранную им тему или же, если ему "не хватало пороха", на темы, заданные карикатурными рисунками. Параллельно, в качестве нерелевантного источника, моноурально предъявляли отрывки прозы или последовательности слов на английском или датском языке. Этот материал был записан и воспроизводился одним и тем же диктором, монотонным голосом, в одном темпе и, насколько это возможно, с одинаковой интенсивностью. В опытах участвовали трое испытуемых, одинаково хорошо владевшие английским и датским языком. Следовательно, у них было как бы два словаря. Ожидалось, что скорость порождения речевых высказываний (число слов, произнесенных за 1 мин) будет зависеть от типа (содержания и языка) нерелевантного материала и, более того, среди произнесенных слов появятся слова нерелевантного слухового входа. По характеру этой зависимости Э. Лоссои надеялась выяснить, на каком этапе отвергается или ослабляется нерелевантный источник информации. Однако, вариации темпа речевой продукции при разных условиях систематических тенденций не обнаружили; вторжения слов нерелевантного слухового входа не было вообще, и никто из испытуемых не осознавал, что именно и на каком языке им подавали на слух. Эти данные, казалось бы, говорили в пользу теории ранней селекции — активация словарных единиц, соответствующих нерелевантному входу, либо отсутствовала, либо была незначительной.

Э.Лоссон продолжила исследование, используя в качестве нерелевантного материала списки эмоционально значимых слов. На первой минуте испытуемому предъявляли отрывок из романа Дж.Конрада "Счастливчик Джим" (условие 1 ); на второй минуте прокручивали последовательность слов нежный и милый и счастливый ласкать и обнимать и непрерывно вплоть до 60 с (условие 2); на третьей минуте - последовательность слов злобный и жестокий с яростью и ужас и гнев (условие 3). В контрольной серии опытов, проведенной с другой группой испытуемых вслед за обычной прозой (условие 1к) также в течение 1 мин прокручивалась последо-


Переработка

Память

о,

1

Ук

ность

i

1 ^

Умеет

Jth

> ^

1Ь     1

7С9

О

i

Селекция

V

- Внимание

 

Сенсорные входы

И   W

вательность эмоционально нейтральных слов большой и пустой и маленький петь и ходить и (условие 2к). При всех условиях испытуемые, как и в первой части исследования, свободно говорили на темы, заданные картинками. После каждой пробы проводился тест на узнавание слов, в котором последовательно предъявляли ряд, состоящий из случайно отобранных и перемешанных 4 произнесенных слов, 4 слов, поданных на слух, и 4 слов, не появлявшихся в данной пробе. Испытуемого просили припомнить и дать ответ: прозвучало или нет каждое из слов этого ряда в предшествующей экспериментальной пробе. Оказалось, что общее число произнесенных слов от условий не зависело; вторжений слов нерелевант-ного входа, как и раньше, не было. Однако, тест на узнавание показал, что испытуемые припоминают эмоционально значимый материал гораздо чаше, чем нейтральный, и почти с тем же успехом, что и произнесенные слова. Так, они опознали в качестве бывших в эксперименте для условий 1 (проза), 2 (эмоционально положительные слова) и 3 (эмоционально отрицательные слова) соответственно 20, 19 и 18 произнесенных слов; 4, 18 и 16 слов, поданных на слух; 3, 5 и 0 не появлявшихся слов. Можно подумать, что эффект лучшего припоминания эмоционально значимого материала обусловлен его многократным повторением. Но данные контрольных опытов не подтвердили это предположение. Число узнанных произнесенных слов составило здесь 20 и 23, поданных на слух - 1 и 3, и не появлявшихся — 1 и 0 для условий 1к (проза) и 2к (эмоционально нейтральные слова) соответственно. В заключении Э.Лоссон пишет, что хотя полученные результаты не позволяют сделать каких-либо выводов относительно места селекции в системе переработки информации, в целом они склоняют чашу весов в сторону теории позднего отбора.

Основные идеи Д.Дойч и А.Дойч использовал американский психолог Дональд Норман в своей теории внимания, которую также относят к моделям поздней селекции (Norman, 1968). Он по-своему разрабатывает положение о решающей роли прошлого опыта в оценке значимости всей поступающей информации и последующем отборе на стадию внимательной переработки. С другой стороны, он придает особое значение эффектам установки механизма селекции согласно данным текущей переработки в канале ограниченной емкости, на которых подробно останавливались Э.Трейсман и Д.Бродбент. В плане обшей методологии Д.Норман неоднократно подчеркивал, что изучение внимания неразрывно связано с исследованием других когнитивных процессов. Так, уже с античных времен особенно часто указывают на тесную связь внимания с памятью. Главной областью интересов Д.Нормана была память, и именно в ней он нашел основу объединения различных взглядов на природу селекции. Структура памяти занимает централь-

 Рис. 2. Модель селекции и внимания Д. Нормана (адапт. Norman, 1968. Р. 526. Fig. 1)

ное положение в его модели селекции и внимания, представленной на рис. 2.

Согласно этой модели, вся стимуляция, попадающая в органы чувств ("Сенсорные входы"), проходит стадию первичной автоматической переработки. Сначала физические сигналы переводятся (перекодируются) в физиологическую форму. На второй фазе путем различных операций и трансформаций извлекаются специальные, чисто сенсорные признаки всех сигналов. Эту часть первичного анализа Д.Норман называет физиологической и на схеме обозначает блоком "Переработка". Выходы с этого блока представляют собой сырые сенсорные образы поступающих сигналов. Собственно психологические процессы их интерпретации начинаются на третьей фазе стадии автоматического анализа. Каждый из сенсорных выходов (sp Sj, sk) автоматически находит соответствующую ему репрезентацию (/, j, k) в системе "Память". Д. Норман описывает этот процесс, сравнивая его с поиском значения иностранного слова в словаре. Мы знаем, как пишется это слово, и по начальным буквам сначала приблизительно, а затем точно определяем его место в словаре, то есть страницу, столбец и строку. Продолжая эту аналогию, можно пояснить следующий существенный момент данной модели. Каждое слово, указанное в словаре, обычно имеет несколько возможных переводов. Выбор того или иного варианта требует дополнительной информации. При переводе мы, как правило, опираемся на контекст, в котором встретили неизвестное слово. В модели Д. Нормана этот дополнительный вход в словарь обеспечивается работой особого блока "Уместность". Как видно из рисунка, несколько репрезентаций (/, h, g) памяти получают входы (Pj. Ph. Pg) с этого блока, но последние сходятся с сенсорными входами только в случае репрезентации

447


слова / (заштриховано). На физиологическом языке говорят, что репрезентация с таким комбинированным входом будет активирована больше, чем остальные. На следующем этапе ("Селекция") происходит отбор сигнала с максимальной активацией его репрезентации в системе памяти. Стрелками показано, что каналы информации с отдельных, возбужденных в данный момент репрезентаций поступают в блок селекции, после которого остается только один канал. Он поступает на дальнейшую переработку в механизм ограниченной емкости ("Внимание"). До этого механизма происходит извлечение информации о "простом значении" элементов всей поступающей стимуляции. Анализ в контексте уже воспринятого и понятого требует более сложной переработки, то есть выделения дополнительных нюансов и смыслов сообщения, поступающего из отобранного источника. Один из выходов этого механизма прямо подключен к блоку "Уместность". Этот блок определяет текущие изменения входов уместности на репрезентации слов в системе памяти. Еще до . поступления сенсорных сигналов в системе памяти могут быть активированы единицы, наиболее вероятные в данном грамматическом и семантическом контексте. Кроме этих, подвижных и преходящих входов уместности, существуют постоянные входы к определенным репрезентациям, например, собственного имени.

Главное достоинство своей модели Д.Норман видел в гибкости настройки предполагаемого механизма селекции. По его мнению, модель уместности легко объясняет все полученные к моменту ее создания данные лабораторных исследований селективного внимания. Кроме того, она согласуется с более широким кругом известных явлений внимания. Так, если при разговоре с кем-нибудь мы на какое-то время отвлеклись, но затем спохватываемся и спрашиваем: "Что вы сказали?", то, нередко, еще не получив ответа, ясно осознаем последние слова собе-

 седника. По Д.Норману, это можно объяснить кратковременной активацией единиц памяти сенсорными входами этих слов. Если такие единицы получат входы уместности до своего полного угасания, то они будут отобраны и переданы в систему сознания и ответа. Д.Норман провел экспериментальное исследование, в котором неожиданно прерывал вторение сообщения, идущего по релевантному каналу (например, через правый наушник), и просил испытуемого дать немедленный отчет о содержании нерелевантного канала, предъявляемого через левый наушник. Оказалось, что испытуемые, как правило, могут сообщить нерелевантные слова, полученные накануне момента прерывания.

Д.Норман останавливается также на одном из наблюдений классической психологии внимании, к которому, заметим, современные когнитивные психологи обращаются редко. Речь идет о традиционном различении перцептивного и интеллектуального внимания, и о том, что произвольное сосредоточение при последнем происходит с гораздо большим трудом, чем при первом *. По Д.Норману, основное различие между этими видами внимания заключается в отсутствии адекватных сенсорных входов в случае внимания интеллектуального. Длительное сосредоточение на какой-то линии мысли обеспечивают только соответствующие входы уместности, которые могут флуктуировать в силу особенностей организации долговременной памяти.

Теория Д.Нормана также легко объясняет случаи иллюзорного восприятия в ситуации напряженного ожидания определенного объекта. Бывает, например, что при томительном ожидании на остановке, мы принимаем за рейсовый автобус показавшийся вдали грузовик. Отбор и опознание вида грузовика как автобуса обусловлены высоким уровнем входа уместности, компенсирующим недостаточный сенсорный вход к единице хранения "автобус".

448

 " Недавно М.Айзенк выразил сожаление в том, что большинство современных исследований ограничивается изучением перцептивного внимания {Eysenck. 1993). Причина этого заключается, по его мнению, в возможности экспериментального контроля внешних входов в ситуациях исследования внимания перцептивного и отсутствии такой возможности для внутренних входов (мыслей, знаний и воспоминаний) при исследованиях интеллектуального внимания.


6. Внимание как умственное усилие. Модель единых ресурсов (Д.Канеман)

Ю.Б.Дормашев, В.Я.Романов

ВНИМАНИЕ И РЕСУРСЫ*

Наряду с аспектом избирательности переживание процесса внимания включает в себя аспект интенсивности. Выбрав какое-то направление деятельности или объект внимания, мы можем быть заняты этой деятельностью или быть внимательными к данному объекту в различной степени. Иллюстрацию аспекта интенсивности внимания можно дать на том же примере вечеринки с коктейлем, который использовался при обсуждении аспекта селекции. Представим себе человека, который пришел в гости первым. В комнате пока никого нет, и для светской беседы с хозяйкой ему не придется прикладывать каких-либо усилий. Умственное усилие понадобится в том случае, если гость иностранец и слабо владеет родным языком собеседницы. Еще большее усилие иностранцу потребуется позже, когда соберутся все приглашенные и наша пара будет окружена множеством других разговаривающих людей, в том числе соотечественников. Если же этот гость будет слушать хозяйку и одновременно попытается прислушиваться к тому, что говорят соседи, то его умственное усилие может увеличиться до крайней степени.

Углубление в деятельность, иногда доходящее до уровня полной поглощенности ею, отстранение от внешних и внутренних помех, попытки схватить вниманием несколько объектов или действовать сразу в нескольких направлениях сопровождается особым чувством активности, эмоциональная окраска которого может быть как положительной, так и отрицательной (интерес и даже наслаждение или, напротив, тягостное и даже мучительное напряжение). Это переживание может быть большим или меньшим, приятным или неприятным, но так или иначе, оно свидетельствует о какой-то работе, дополнительной к основному потоку желанной или вынужденной деятельности. Внимание в этом смысле хорошо описывает метафора умственной или психической энергии, расходуемой нами в различной степени. Одни задачи требуют значительного внимания или умственной энергии, другие же решаются легко, без усилия и не требуют ее затрат.

Наблюдение и субъективный опыт говорят также о том, что общий объем усилий внимания, которым мы располагаем и распоряжаемся по собственному усмотрению, ограничен. Мы можем увеличивать свое внимание лишь до определенного предела. Особенно ярко эта ограниченность внимания проявляется в ситуациях одновременного выполнения двух и более действий. Если внимания требуют две задачи, то одновременно они решаются хуже, чем по отдельности. Поэтому внимание представляет со-

* Доршшев Ю.Б., Романов В.Я. Психология внимания. М.: Триаола, 1995. С. 110—122.

 бой как бы личный, имеющийся у каждого человека определенный капитал, который следует расходовать бережно и эффективно. Еще один факт житейской психологии заключается в том, что сумма усилий, затрачиваемых на выполнение какой-то новой и сложной деятельности, уменьшается по ходу практики или тренировки практически до нуля.

Указанные особенности субъективного опыта и поведения человека выступили на первый план в исследованиях деятельности операторов сложных технических систем. Контроль и управление такими системами предъявляют жесткие требования уже не к исполнительным моторным звеньям и механизмам сенсорной периферии, а к операциям внутренней, центральной переработки информации. Если возможности переработки ограничены, то завышенные требования могут привести к ошибочным действиям, а значит, к авариям и даже катастрофам. Столь же негативные последствия может иметь и недогрузка оператора. Скучающий человек легко отвлекается от выполнения своих обязанностей и даже засыпает. Проектировщики систем управления транспортными средствами, энергетическими комплексами, производственными технологическими линиями и боевой техникой вынуждены поэтому обращаться к психологам с вопросом: "Насколько будет занят оператор данной технической системы и как эта занятость скажется на работе системы в целом?". Поиски ответа на этот вопрос оформились в особое направление инженерной психологии, получившее название исследований умственной нагрузки оператора. Проблемы измерения нагрузки, изучения факторов, ее определяющих, и анализа се динамики по ходу деятельности не могли быть решены без соответствующих теоретических моделей переработки информации вообще и внимания в особенности. Столь сильный и настоятельный запрос со стороны практики подтолкнул к специальному, более глубокому теоретическому обсуждению и экспериментальному исследованию возможностей человеческой системы переработки информации или, на языке когнитивной психологии, ее мощности (capacity). Если в моделях селекции главную роль играли представления о структуре и процессах этой системы, то здесь принципиальное значение придают представлениям об энергетическом обеспечении ее работы. На смену и в дополнение метафоре бутылочного горлышка как узкого места структуры переработки информации пришла метафора ресурсов переработки. Понятие ресурсов и первая модель их распределения были представлены работавшим в Израиле, Англии и позже в США психологом Дэниелом Канеманом в виде теории внимания как умственного усилия.

Внимание как умственное усилие

В предисловии к своей, вышедшей в 1973 г., монографии Д.Канеман вспоминает о давней и кратковременной стажировке под руководством Д. Рапа-порта. Работая в качестве его помощника, он позна-

449


Разнообразные

проявлений

активации

Оценка      1 необходимой 1 мощности   /

комился с психоаналитическим взглядом на внимание как энергию. "Много лет спустя, - пишет Д.Ка-неман, - уже будучи, надеюсь, строгим исследователем, я с удивлением обнаружил, что мое понимание внимания основано на стойком впечатлении от этой встречи" (Kahneman, 1973. С. X). Вместе с тем он отдает должное исследованиям селективного внимания, ссылаясь при этом на Д.Бродбента, Э.Трейс-ман и У.Найсссра. Свою концепцию внимания как усилия он задумывал и оценивал как дополнение, а не альтернативу теориям фильтра. Структуры раннего сенсорного анализа стимуляции в усилии не нуждаются. Например, детекторы линий и углов могут быть активированы только сенсорными входами. Работа последующих структур перцептивной переработки уже требует определенного притока усилия. Источник усилия един для всех структур и ограничен. Последнее означает, что суммарный запрос к вниманию со стороны ряда одновременно действующих структур может быть удовлетворен полностью лишь в определенных пределах. Негативные эффекты (ближайшие и отдаленные) могут иметь как недостаточное, так и избыточное потребление мощности внимания. Следовательно, к системе переработки информации должен быть подключен какой-то механизм, функция которого заключается в целесообразном, эффективном и экономном использовании ограниченных ресурсов умственного усилия. Основные идеи механизма оптимального распределения усилия по различным компонентам и стадиям переработки информации Д.Канеман представил в виде модели, показанной на рис. 1.

Описание модели распределения умственного усилия лучше начинать с блока возможных деятель-ностей, представленного в нижней части рисунка. Здесь столбиками изображены структуры, каждая из которых имеет вход внимания (пунктирные линии). Информационные входы и связи между отдельными структурами в данной модели не рассматриваются и потому на рисунке не показаны. В блоке возможных

Разнообразные

детерминанты

Ответы

Рис. 1. Модель распределения умственного усилия Д.Канемана (Kahneman, 1973. Р. 10. Fig. 1-2)

активации

 деятельностей не представлены также те компоненты системы, для запуска и работы которых достаточно информационного или стимульной» входа. Любая из показанных структур может действовать лишь при условии притока внимания. Оптимальная и безошибочная работа той или иной структуры предполагает определенное количество внимания. При недостаточном вкладе усилия результаты деятельности на выходе (широкая стрелка "Ответы") всей системы ухудшаются.

Внимание или умственное усилие, необходимое для эффективной работы данной структуры, определяется ее организацией. Пояснить это можно, сравнив структуры переработки информации с бытовыми электроприборами. Каждый прибор рассчитан на какую-то мощность, то есть на потребление определенного количества электроэнергии в единицу времени. Это количество определяется назначением и конструкцией прибора. Например, для утюга — длиной спирали, металлом, из которого она сделана, толщиной стенок, площадью его рабочей поверхности и т.д. Мы втыкаем вилку в розетку, и утюг нагревается до температуры, необходимой для глажения белья. Заметим, что потребление необходимой энергии не контролируется пользователем и происходит автоматически. То же можно сказать о более сложных приборах — типа радиоприемника или телевизора, а применительно к модели Д.Канемаиа - о структурах переработки информации. Человеку достаточно захотеть, поставить определенную цель, приступить к действию (в данной аналогии — включить прибор), и необходимое усилие будет приложено.

Разные структуры потребляют различное количество внимания. Кроме того, потребление каждой из них от момента к моменту меняется. Текущая оценка суммарного запроса одновременно работающих структур производится блоком, названным "Оценка необходимой мощности". Автор подчеркивает, что действительный расход внимания определяется не сознательным намерением, а трудностью задачи или сложностью механизмов ее решения. Д.Канеман предлагает перемножить в уме 83 на 27, а затем, представив, что от результата зависит жизнь, удержать в памяти 7, 2, 5 и 9 в течение 10 с. Проведя этот опыт на себе, можно почувствовать, что даже "под угрозой смерти" человек, удерживая 4 цифры, не прикладывает усилия больше, чем при спокойном перемножении двузначных чисел. Итак, действительный расход усилия, который в данном примере коррелирует с его субъективным переживанием, определяется трудностью самой задачи, а не произволом субъекта.

Обратимся к блоку, показанному в верхней части рисунка. Д.Канеман считает, что внимание тесно связано с обшей активацией (arousal). Изменение активации в определенном диапазоне сопровождается соответствующим изменением уровня доступной мощности или усилия. Взаимосвязь внимания и активации показана внутри блока волнистой линией. Общее количество усилия, потенциально доступного для системы переработки информации, ограничено. Графически это ограничение изображено горизонтальной сплошной линией, разделяющей области физиологической ак-

450


Простая задача

Сложная задача

Уровень активации

Высокий

I

Низкая

тивации и доступной мощности. Данные Высокая многочисленных исследований говорят о том, что уровень активации зависит от ряда факторов: эмоционального состояния человека (тревожности, страха, гнева), интенсивности стимуляции, моторной напряженности, сексуального возбуждения, приема наркотиков и др. На схеме эта зависимость показана вертикальной стрелкой, идущей сверху к блоку активации. Эти влияния, внешние по отношению к системе в целом, при нормальных условиях деятельности играют второстепенную роль. Главной детерми-нантой изменения активации и уровней доступной и потребляемой мощности является запрос с блока оценки необходимой мощности.

Центральным, как по своему значе- Низкий

Рнс. 2. Закон Йеркса-Додсона (Kahneman, 1973.

Р. 34. Fig. 3-2)

или трудной задачи, а верхняя — для задачи простой или легкой.

Как видно из рисунка, для той и другой задачи существует свой оптимальный уровень активации, при котором продуктивность максимальна, причем оптимальное значение активации для простой задачи ле-жит правее, то есть больше, чем для задачи сложной. Закон Йеркса-Додсона позволяет предсказать и оценить влияние продолжительного шума, бессоницы, знания о результатах деятельности, типологических особенностей испытуемых (экстраверты — интроверты) на продуктивность решения задач разной трудности. Так, сильный фоновый шум, приводящий к увеличению уровня активации, может в случае сложной задачи ухудшить деятельность, а легкой - улучшить. Увеличение активации выше оптимума трудной задачи приближает к оптимуму легкой задачи. Ухудшение деятельности обычно наблюдается и при снижении активации вследствие, например, лишения сна или утомления. При уменьшении активации ниже оптимального уровня происходит, как видно из графиков, падение качества деятельности, особенно резкое для трудной задачи. При помощи закона Йеркса-Додсона интерпретируют результаты совместного действия вышеуказанных факторов. Так, на материале сложных задач показано, что сильный шум отчасти компенсирует ухудшение деятельности, вызванное бессонницей.

Д.Канеман, опираясь на свою модель, объясняет отрицательные эффекты низкой и высокой активации работой разных механизмов. Ухудшение деятельности при низких значениях активации обусловлено недостаточным вкладом усилия. Причем, как отмечает автор, дело не в том, что активация не может увеличиться до уровня, соответствующего требованиям задачи. Получены данные, говорящие о том, что при сильной мотивации утомленные и сонные испытуемые все-таки справляются с задачей. Первичная причина низкой продуктивности заключается в слабости мотивации суб1ьекта. Как следствие, во-первых, нарушается работа механизма обратной связи (блока оценки необходимой мощности), а значит, и степень вкладываемого усилия оказывается ниже необходимой и,

нию, так и по месту в схеме является блок политики распределения. Функции этого механизма заключаются в отборе структур деятельности, к которым направляется умственное усилие, и его дозировании. Работа блока зависит от четырех факторов. Политика распределения регулируется постоянными диспозициями (первый фактор) субъекта по связи (показана стрелкой), отражающей закономерности непроизвольного внимания. Например, усилие обязательно распределяется к структурам восприятия внезапных, движущихся стимулов и собственного имени. Второй фактор (текущие намерения субъекта) определяет произвольное обращение внимания (показано стрелкой). Так, при инструкции слушать голос, идущий справа, или в случае просьбы посмотреть на рыжего мужчину, усилие будет распределено на структуры, служащие для достижения именно этих целей. Правила политики распределения, соответствующие первому и второму факторам, показаны на схеме двумя овалами в левой части рисунка.

Третий фактор политики распределения - влияние блока оценки требований необходимой мощности (требований задачи), показанного справа внизу рисунка. Согласно этому правилу, снабжение усилием одной из двух одновременно выполняемых деятель-ностей может быть прекращено, если суммарный запрос превышает предел доступной мощности. Например, даже опытный водитель, выезжая на оживленный перекресток, перестанет слушать своего пассажира. Последней детерминантой политики распределения является уровень физиологической активации. Это влияние на схеме изображено стрелкой, идущей сверху вниз с блока активации.

Эффекты активации Д.Канеман обсуждает особо, привлекая эмпирический материал, обобщением которого выступает известный закон Йеркса-Додсона (см. напр., Фресс, 1975). Закон Йеркса-Додсона представляет собой эмпирически установленную и неоднократно подтвержденную на материале разных задач, решаемых испытуемыми (людьми и животными) зависимость продуктивности деятельности от уровня активации. Схематически он показан на рис. 2, где приведены два графика в координатах продуктивности деятельности (вертикальная ось) и активации(горизон-тальная ось). Нижняя кривая построена для сложной

451


Вклад = Требование      /

Общее усилие

Запасная мощность

Усилие, вкладываемое в основную задачу

Усилие (мрщность),требуемое основной задачей Рис. 3. Зависимость вклада усилия от требований основной задачи {Kahneman, 1973. Р. 15. Fig. 2-1)

во-вторых, появляются ошибки в работе блока текущих намерений. Итак, при низкой *#«-«»««« Уста-нош на задачу и оценка те«*«"х результатов ее выполнения могут Ъьт ««адекватными. Ухудшение деятельности при высоких значениях активации автор объясняет изменением режима функционирования блока политики распределения. При этом он обсуждает известные факты и теории сужения поля, увеличения подвижности, швлекаемости зрительного внимания и трудности произвольного управления им в условиях стресса. Нл щ«. 1 что 1«,«чимш« зффекш показаны в виде стрелки, идущей с блока активации на блок политики распределения.

Свою модель Д.Канеман построил на основании результатов ряда экспериментальных исследований, в том числе, собственных. Так, совместно с коллегами он провел цикл работ, направленных на проверку предположения о тесной связи активации с усилием и пришел к выводу, что одним из самых надежных показателей динамики умственного усилия «пишется изменение диаметра зрачка. С целью тестирования степени внимания он использовал методику вторичной зондовой задачи. Основную идею такого измерения автор иллюстрирует гипотетическими функциями, показаииыми на рис. 3. Здесь по оси абсцисс откладывается уровень текущих требований к умственному усилию со стороны первичной (основной) задачи, а по оси ординат - уровень усилия, действительного вкладываемого в эту задачу. Если бы расход усилия полностью отвечал требованиям, то соответствующая зависимость приняла бы вид прямой с углом наклона в 45 град (тонкая пунктирная линия). На самом деле, поскольку уровень доступной мощности ограничен, прямая, начиная с какого-то значения требований, перейдет в кривую, проходящую несколько ниже (сплошная линия), и при дальнейшем росте требований разрыв между ними будет постепенно увеличиваться.

 На рисунке представлена также функция общего усилия (толстая пунктирная линия), прикладываемого ко всем действующим или подготовленным к действию структурам переработки информации. Д.Ка-неман предполагает, что усилие в какой-то степени расходуется даже при отсутствии требований, то есть когда человек ничем не занят. В этом состоянии все же происходит непрерывный контроль (мониторинг) внешнего окружения. Кроме того, продолжается приток усилия, обусловленный постоянными диспозициями. Поэтому, как видно из графика, функция общего усилия начинается не с нуля, а с какого-то определенного значения. Разницу между общим усилием и усилием, вкладываемым в основную деятельность, Д.Канеман называет запасной мощностью. При увеличении усилия, расходуемого на выполнение основной задачи, запасная мощность уменьшается. Дополнительную (вторичную) задачу испытуемый может решать только за счет запасной мощности. Если первичная за-

дача потребует большего усилия, то запасная мощность уменьшится и продуктивность решения вторичной задачи снизится на соответствующую величину и, наоборот, при снижении требований основной задачи продуктивность выполнения дополнительной задачи возрастет. Следовательно, изменение продуктивности решения вторичной задачи отражает изменение степени умственного усилия, вкладываемого в первичную.

В экспериментах Д.Канемана испытуемым предъявляли на слух последовательности из четырех цифр (например, 3,8,1,6) со скоростью одна цифра в секунду. Спустя одну—две секунды испытуемый должен был ответить в том же темпе последовательностью цифр, каждая из которых отличалась от слышанной на одну единицу (4, 9, 2, 7). Начало и ритм ответа задавались звуковыми сигналами, предъявленными с той же магнитной записи, что и цифры трансформируемого цифрового ряда. Правильными считались безошибочные и полные ответы, проходившие в нужном темпе.

Задача трансформации цифр была для испытуемых основной. Одновременно решалась дополнительная зрительная задача идентификации целевой буквы. Прямо перед испытуемым располагался экран, на котором вспыхивали одна за другой различные буквы со скоростью 5 букв в 1 с. Эта последовательность начиналась за 1 с до предъявления первой цифры слухового ряда, продолжалась в течение всей пробы и заканчивалась спустя 1 с после отчета о последней цифре. Внутри непрерывного ряда букв, один раз на протяжении каждой пробы, предъявляли зрительный шум (50 мс), затем целевую букву (80 мс) и снова зрительный шум (50 мс). Испытуемый должен был по окончании пробы назвать эту букву. Целевая буква появлялась непредсказуемо в одном из 5 моментов решения задачи трансформации цифр: параллельно предъявлению первой и третьей цифры, в середине паузы перед ответом, при воспроизведении второй и четвертой цифры трансформированного ряда.

452


Ответ зрачка Цифровая задача Идентификация букв

0.7

0.6

0.5

0.4 5

0.3 3

0.2

0.1

-   О

Приоритет задачи трансформации цифр обеспечивали платежной матрицей. За каждую пробу с успешным решением обеих задач испытуемый получал премию в 4 цента. В случае правильного ответа задачи трансформации, но ошибочной идентификации целевой буквы премия снижалась до 2-х центов. За неудачу в задаче трансформации цифр испытуемого штрафовали на 4 цента. На протяжении всех проб данного эксперимента проводилась параллельная, непрерывная регистрация диаметра зрачка.

Д.Канемаи предположил, что усилие, вкладываемое в основную задачу, меняется по ходу ее выполнения закономерным образом. На этапе предъявления или прослушивания цифр оно должно увеличиваться, достигая максимальной величины в паузе перед ответом, а затем снижаться вплоть до начального уровня. Это связано с определенным изменением требований структуры кратковременной памяти — сначала, по мере накопления информации, ее нагрузка растет, а затем, по ходу ответа, уменьшается. Экспериментальные результаты, представленные на рис. 4, подтвердили это предположение.

По оси абсцисс графиков, изображенных на этом рисунке, откладывается текущее время пробы (в секундах). Ноль оси соответствует началу зрительного предъявления последовательности букв дополнительной задачи, первая метка соответствует началу подачи первой цифры слухового ряда основной задачи, вторая метка — второй цифры и т.д. Тонкими вертикальными линиями на поле графиков выделена пауза, разделяющая две стадии решения основной задачи: прослушивание (предъявление цифр) и отчет (воспроизведение цифр, полученных из элементов предъявленного ряда путем прибавления единицы). Каждому из 4-х ответов соответствует точка на оси времени.

На левой оси ординат откладываются средние показатели продуктивности (число ошибок в %) решения основной и дополнительной задач. Правая ось ординат служит для обозначения результатов регистрации диаметра зрачка у группы испытуемых. По этой оси откладываются средние показатели расширения зрачка (в мм) относительно исходного уровня, соответствующего началу прослушивания цифр. При этом в расчет принимались данные, полученные в пробах с правильными ответами. Так было сделано потому, что расширение зрачка может быть, как известно, эмоциональной реакцией на ошибку, допущенную и осознанную испытуемым на стадии прослушивания или отчета.

Нижняя пунктирная кривая показывает процент ошибок в решении основной задачи в зависимости от момента предъявления зрительной цели. Как видно из

 Время, с

Рис. 4. Показатели изменения диаметра зрачка и продуктивности решения основной и дополнительной задач (адапт. Kahneman, 1973. Р. 21. Fig. 2-3)

графика, продуктивность решения задачи трансформации цифр остается практически постоянной, то есть при различных временных позициях цели число ошибок колеблется в узком диапазоне от 15 до 20%. Этот результат имеет большое значение, поскольку говорит о том, что задача трансформации цифр была, во-первых, трудной для испытуемых и, во-вторых, приоритетной, основной или первичной. Следовательно, в данном эксперименте было обеспечено условие достаточно высоких требований к усилию и, возвратившись к рис. 3, можно сказать, что усилие испытуемых, направленное на решение основной задачи, перемещаясь туда-сюда по кривой (сплошная линия), всегда находилось на криволинейном участке функции требуемое — расходуемое усилие, и потому условие тестиро вания усилия первичной задачи по показателю решения вторичной задачи полностью выполнено.

Согласно теории ограниченного умственного усилия, скорость и точность ответа на зонд, вводимый в непредсказуемые моменты решения основной задачи, служат показателями запасной мощности, подво-

453


димой к структурам вторичной задачи (здесь — перцептивного мониторинга) в момент предъявления зонда (целевой буквы в данном эксперименте). График продуктивности решения задачи идентификации целевой буквы построен по данным проб с правильными ответами задачи трансформации. Пробы с ошибочными ответами в основной задаче исключались, поскольку только в случаях верного ответа можно уверенно утверждать, что в ее решение действительно вкладывалось необходимое усилие. Как видно из рисунка, число ошибок идентификации букв, показанное в виде зачерненных и соединенных сплошной линией квадратов, растет на стадии прослушивания, максимально в период паузы и резко снижается по ходу отчета.

Важнейшим результатом этого эксперимента Д.Канеман считает факт корреляции диаметра зрачка с продуктивностью решения вторичной задачи и делает вывод о том, что зрачок отражает динамику умственного усилия, вкладываемого в основную задачу. Действительно, из рисунка видно, что кривая расширения зрачка (пустые кружки, соединенные сплошной линией) в целом сходна с кривой продуктивности выполнения вторичной задачи. Автор

 подчеркивает, что данный психофизиологический показатель дает непрерывную оценку изменения умственного усилия в каждой отдельной пробе эксперимента. Отсюда следует, что при соблюдении определенных условий, регистрируя только диаметр зрачка, исследователи могут по характеру изменений этого, отметим, непроизвольного показателя, судить о динамике степени умственного усилия или внимания при выполнении любой деятельности, не прибегая к процедурам многократного тестирования, дополнительной нагрузки вторичной задачей и громоздкой статистической обработки.

По мнению Д.Канемана, модель внимания как умственного усилия хорошо объясняет факт зависимости диаметра зрачка от степени умственного усилия. Полученные данные говорили о том, что расширение зрачка является надежным показателем роста именно умственного усилия, а не следствием увеличения активации из-за воздействия других факторов (моторная напряженность, тревожность, шум и пр.). Так, если в задаче трансформации цифр испытуемые прибавляют тройку, то соответствующая кривая расширения зрачка проходит выше, чем при более легком условии прибавления единицы.

454


7. Критика моделей селекции и ограниченных ресурсов. Внимание как перцептивное действие (У.Найссер)

Ю.Б.Дормашев, В.Я.Романов

ВНИМАНИЕ И ДЕЙСТВИЕ*

В основании различных, рассмотренных выше теорий внимания (ранней и поздней селекции, гибкой и множественной селекции, умственного усилия, единых и составных ресурсов), лежит представление о пределе способности центральной переработки информации. Природу и место этого ограничения обсуждали в течение нескольких десятилетий и продолжают обсуждать до сих пор. Однако, еще в начале 70-х годов, казалось бы, бесспорный тезис об ограниченных возможностях системы переработки информации был поставлен под сомнение. Наиболее радикальную позицию в этом вопросе занял американский психолог Ульрик Найссер. Развитие взглядов У.Найссера на природу внимания прошло два качественно различных этапа. В вводной части данной главы мы остановимся на содержании и выводах ранних исследований автора, а изложению более поздних работ посвятим специальный раздел.

На раннем этапе У.Найссер формулирует и разрабатывает основные положения конструктивной теории внимания. В монографии "Когнитивная психология", которая вышла в свет в 1967г. и сразу получила широкое признание, У.Найссер выступил с критикой известных вариантов моделей ранней и поздней селекции (Neisser, 1967). Сохранив представление о селективной функции внимания, он отрицает существование специальных процессов и механизмов отбора информации. Отправной пункт своего подхода к изучению познавательных процессов вообще и внимания в частности У.Найссер нашел в работах Ф.Бартлетта (Bartlett, 1932; 1958). Свою позицию автор формулирует следующим образом:

"Центральное утверждение заключается в том, что видение, слушание и запоминание — все это является актами построения (construction), использующими стимульную информацию в той или иной степени в зависимости от обстоятельств. Эти процессы построения занимают, предположительно, две стадии, одна из которых — первая — быстрая, грубая, целостная и параллельная, а другая — вторая — преднамеренная, внимательная, детальная и последовательная" (Neisser, 1967. С. 10).

Отсюда видно, что У.Найссер пока еще придерживается идеи двух последовательных стадий переработки информации и дает им характеристику, сходную с той, которая была, например, у Д.Бродбента.

Процессы первой, предвнимательной стадии распространяются на всю стимуляцию, поступающую на органы чувств. Они происходят автоматически, параллельно и независимо от текущей дея-

* Дормашев /ОБ., Романов В.Я. Психология внимания. М.: Тривола. 1995. С. 166—180.

 тельности, целей и намерений субъекта. Переработку информации на этой стадии У.Найссер характеризует как простую, но вполне достаточную для управления многими видами привычного поведения. По отношению к последующей стадии детальной переработки предвнимательные процессы выполняют две группы функций и, соответственно, делятся на два основных класса (см. также Найссер, 1976). Процессы первого класса сегментируют стимульный вход на ряд единиц, объем которых зависит от характера материала, навыков и умений субъекта. У.Найссер отмечает, что отчасти эти операции соответствуют работе перцептивных сил, о которых говорили гештальтпсихологи и, в качестве примера, приводит известный феномен разделения поля восприятия на фигуру и фон. Когнитивные единицы, полученные на выходе структур предвнимательной переработки, сохраняются в течение непродолжительного времени в системах сенсорной (иконической или эхоической) памяти и служат потенциальными объектами внимания, а точнее, возможным материалом последующей переработки. Предвнимательные операции второго класса У.Найссер называет процессами бдительности. Их функция заключается в обнаружении жизненно значимых стимулов (напр., интенсивных, движущихся и внезапных). Также, как и в отношении процессов первого класса, утверждается, что далеко не все такие процессы осуществляются при помощи врожденных механизмов. Некоторые из них, например, процесс восприятия собственного имени, обусловлены опытом и научением. Продукты процессов этого класса прерывают текущую деятельность субъекта, переключают его внимание на себя и как бы требуют неотложной и более глубокой переработки того события, о котором они сигнализируют и несут первичную, сырую информацию.

Специальное исследование процессов бдительности У.Найссер провел при помощи разработанной им методики селективного чтения (Найссер, 1976). Автора интересовал, прежде всего, вопрос управления процессами бдительности. Испытуемые читали вслух фрагменты юмористических рассказов, отпечатанные красным шрифтом. Между строк этого текста располагались последовательности случайно отобранных слов, отпечатанные черным шрифтом. Испытуемых просили игнорировать черные слова и при любых условиях не снижать своей обычной скорости чтения текста. В строках черного шрифта иногда встречалось имя испытуемого и часто повторялось одно и то же слово. В середине опыта часть испытуемых предупреждали, что позже им зададут несколько вопросов по содержанию нерелевантного (черного) материала.

Результаты эксперимента подтвердили данные ранних исследований, проведенных по аналогичной методике дихотического прослушивания. Испытуемые непредупрежденной группы ничего не могли сообщить о словах черного списка, практически никогда не замечали многократно предъявленное слово, но нередко замечали свое имя. Иная картина ре-

455


зультатов получилась в группе предупрежденных испытуемых. Опрос относительно слов черного списка и специальное тестирование сохранения нерелевантного материала локазали, что эти испытуемые, не снижая скорой™ чтения, замечали свое имя и по-вторякмаееся слово гораздо чаше, чем испытуемые непредупрежденной группы. Этот факт говорил не только о том, что испытуемые не отфильтровывают нерелевантную информацию полностью, но и о том, что при условии постановки специальной задачи, они могут, без ущерба для основной деятельности, как-то настроиться на выделение значимых событий нерелевантного канала.

Продукты предвнимательных процессов могут пройти на стадию последующей переработки, названную стадией фокального внимания. Различение диффузного и фокального внимания У.Найссер берет из психоаналитической литературы, отвергая лежащую в его основе метафору психической энергии. Он пишет:

"...внимание не является таинственной концентрацией психической энергии; это просто распределение анализирующих механизмов на ограниченную область поля. Уделить внимание какой-то фигуре означает провести определенные анализы и определенные построения в соответствующей части иконы. Действие внимания ни в коем случае не устраняет теоретическую необходимость когнитивной переработки. Наше знание объекта внимания не более непосредственно, чем знание других объектов. В некотором смысле оно даже менее прямое, поскольку в этом случае используются более изощренные и специализированные способы переработки" (Neisser, 1967. Р. 88).

Операциям, происходящим на стадии фокального внимания, У.Найссер дает единое название "анализа через синтез". Сюда входят процессы построения перцептивного образа, различные в разных задачах и ситуациях, но всегда активные. Содержание и функции этих процессов автор поясняет, используя сравнение с палеонтологом, который отыскивает кости ископаемого животного и воссоздает его полный скелет. Применительно к процессу зрительного восприятия анализ может заключаться в выделении углов и линий буквенных стимулов, а синтез - в их соединении в определенный, соответствующий контексту и ожиданиям символ. При слуховом восприятии речи, наряду с выделением различных фонем, происходит активный процесс внутреннего проговаривания, продукты которого сравниваются с проанализированным входом. В том и другом случаях палеонтолог как бы копается в хрупких и быстро разлагающихся продуктах предвнимательной переработки, отсеивая посторонние останки и ненужную породу и подбирая «цредсленные кости (анализ), сооружая из них, а также из вспомогательных и дополнительных материалов, скелет (синтез). Внимание, по сути, и есть указанный активный процесс синтеза перцептивного образа.

У.Найссер утверждал, что его теория легко объясняет большинство данных исследований внимания. Кроме того, в отличие от других моделей, она не сталкивается с трудностями при объяснении житейски известного факта легкого отвлечения внимания от сенсорных входов и его переключения на процее-

456

 сы и продукты умственной деятельности. О своем решении проблемы внимания и отношении к теории фильтра Д.Броябента У.Найссер говорит следующее:

"Для него и фактически для большинства последующих теоретиков процессы внимания представляются, по существу, негативными: они что-то отфильтровывают или по меньшей мере ослабляют. Я предпочитаю рассматривать их как позитивные: мы осуществляем активную переработку информации определенной части входа, а не оставшихся частей... Если человек берет один бутерброд из множества других, предложенных ему на подносе, мы обычно не говорим, что он блокировал, отфильтровывал или исключал из поля внимания все другие бутерброды, мы говорим, что он не взял их. Естественно, он знает о выбранном бутерброде гораздо больше, чем о других, потому что ему нужно соответствующим образом сложить и держать руку с бутербродом и т.д. еще до того, как он начнет его есть. Если мы представим себе человека, у которого инстинкт самосохранения преобладает над хорошими манерами, он, видимо, будет слегка придерживать пальцами другие бутерброды и следить за тем, чтобы с ними ничего не случилось как до, так и во время действий с тем бутербродом, который он выбрал. Это соответствовало бы процессу переработки информации в предвнимании: не "анализ до фильтра", а "деятельность за пределами основного потока обработки информации". При такой формулировке не возникает спора относительно того, имеет ли место селективное внимание на стадии "восприятия" или на стадии "ответа". Восприятие является таким активным процессом, который невозможно отличить от ответа" (Найссер, 1976. С. 287).

Дополнительно отметим, насколько настойчиво У.Найссер указывает здесь на тесную связь процессов восприятия и целенаправленных моторных действий субъекта, говорит об их взаимообусловленности и даже совпадении. Теоретическое и экспериментальное обоснование этих положений составило основное содержание следующего этапа развития представлений о внимании как аспекте активной переработки информации.

Итак, на раннем этапе своих исследований У.Найссер выступил с критикой моделей селекции, подчеркивая активный, гибкий и конструктивный характер построения перцептивного образа. Он выделяет два вида процессов переработки информации. На первой стадии автоматически разворачиваются процессы пассивной предвнимательной переработки. Функция этих процессов заключается в обнаружении жизненно значимых стимулов. Кроме того, они обеспечивают первичную грубую организацию сенсорного входа. За процессами автоматической переработки следует стадия активного конструирования образа, названная внимательной или фокальной переработкой. Нерелевантная информация не ослабляется и не блокируется при помощи какого-то специфического механизма, а просто пренебрегается субъектом, поскольку не отвечает текущим действиям, целям и ожиданиям. Позже У.Найссер приступил к разработке новой теории восприятия как процесса непрерывной циклической активности, направленной на сбор информации из окружающей среды. В контексте этой теории он продолжает критику моделей филь-


тра и ограниченных ресурсов центральной переработки информации. В литературе, посвященной психологии внимания, новая линия исследований У.Найссе-ра получила название подхода умений и навыков. Основные результаты и выводы этих исследований представлены в следующем разделе.

Внимание как перцептивное действие

Центральным понятием подхода У.Найссера стало представление о схемах или внутренних когнитивных структурах, участвующих в переработке входной стимуляции, предвосхищении и поиске необходимой информации в окружающей среде. У.Найс-сер пишет:

"По моему мнению, важнейшими для зрения когнитивными структурами являются предвосхищающие схемы, подготавливающие индивида к принятию информации строго определенного, а не любого вида и, таким образом, управляющие зрительной активностью. Поскольку мы способны видеть только то, что умеем находить глазами, именно эти схемы (шесте с доступной в данный момент информацией) определяют, что будет воспринято. Восприятие, действительно, — конструктивный процесс, однако конструируется отнюдь не умственный образ, возникающий в сознании, где им восхищается некий внутренний человек. В каждый момент воспринимающим конструируются предвосхищения некоторой информации, делающие возможным для него принятие ее, когда она оказывается доступной. Чтобы сделать эту информацию доступной, ему часто приходится активно исследовать оптический поток, двигая глазами, головой или всем телом. Эта исследовательская активность направляется все теми же предвосхищающими схемами, представляющими собой своего рода планы для перцептивных действий, также как и готовность к выделению оптических структур некоторых видов. Результат обследования окружения — выделенная информация — модифицирует исходную схему. Будучи таким образом модифицированной, она направляет дальнейшее обследование и оказывается готовой для дополнительной информации" (Найссер, 1981. С. 42).

Описанный процесс автор называет перцептивным циклом и представляет его в виде модели, показанной на рис. 1.

Отбор и селективное использование информации обусловлены не существованием каких-то пределов внутри схемы, а назначением и спецификой ее структуры, сложившейся по ходу научения или в процессе неоднократного выполнения определенного круга задач. Отсюда следует, что никаких особых механизмов селекции не существует вообще, а трудности одновременного выполнения двух деятельностей могут быть, при условии отсутствия периферической интерференции, преодолены путем упражнения.

С целью эмпирической проверки основных положений этой гипотезы был проведен ряд

 экспериментов по методике селективного смотрения, аналогичной бинауральному прослушиванию, в которых предъявляли два движущихся изображения, наложенных друг на друга (Найссер, 1981; Neisser, Beckkn, 1975; Neisser, 1979). У.Найссер подчеркивает необычность этой ситуации. Действительно, ни в видовом, ни в индивидуальном опыте животных и человека зрительная задача такого типа никогда не встречается и, следовательно, специальный механизм фильтрации релевантной стимуляции для такого условия не мог быть создан в процессе эволюции или индивидуального научения. Если теория фильтра верна, то зрительное восприятие одного из этих изображений оказалось бы невозможным или крайне затруднительным.

В первой серии опытов на один и тот же экран подавали видеозаписи двух игр — в мяч и "в ладошки" (см. рис. 2). Испытуемого просили отслеживать и фиксировать нажатием на кнопку события одной игры (броски мяча или хлопки ладоней), происходящие в темпе около 40 событий в мин. Основной результат заключался в том, что все испытуемые сразу, легко и без ошибок решали эту задачу.

Объект

(наличная

информация)

Рис. 1. Перцептивный цикл {Найссер, 1981. С. 43. Рис. 2)

Затем проверялось предположение о возможности периферической селекции благодаря движениям глаз наблюдателя. Не исключено, что испытуемый, воспринимая фрагмент релевантной игры посредством фовеального зрения, автоматически отсеивает большую часть нерелевант-ной стимуляции, попадающей на периферию сетчатки. Поскольку в опытах первой серии испытуемый свободно перемещал взор по всему изображению, предположение о селекции такого рода выглядело правдоподобным. В опытах второй серии испытуемым запрещали двигать глазами: они должны были, отслеживая одну из игр, постоянно фиксировать метку в центре экрана. Неестественность, отличие лабораторной ситуации от обычных условий зрительного восприятия в этих опытах были тем самым намеренно усилены. Но оказалось, что даже в этих условиях испытуемые успешно справляются с задачей.

457


Рис. 2. Эксперимент на избирательное смотрение с наложением (в) видеозаписи игры и ладошки (а) и бросков мяча (б) (Neisser. Becklen. I975; Найс-сер, 1981. Рис. 3. С. 104)

По мнению У. Найссера, результаты экспериментов с наложением изображений говорят о том, что селекция релевантной зрительной информации происходит независимо от гипотетических механизмов фильтрации. Избирательность — один из аспектов восприятия, обеспечиваемый предвосхищением необходимой информации и непрерывной настройкой перцептивной схемы, обслуживающей решение данной задачи. Главным условием селективной настройки схемы в вышеописанных опытах, вероятно, является восприятие информации о движении как наиболее специфицирующей ход и события релевантной игры. Это предположение проверили в эксперименте с варьированием сходства наложенных изображений. В обоих видеосюжетах три игрока быстро двигались по комнате и перебрасывали друг другу мяч с частотой около 30 раз в мин. Видеозаписи при одном условии снимались в полностью идентичных ситуациях (одни и те же, одинаково одетые люди, в том же помещении, с тем же мячом), а при другом вводилось специальное отличие: футболки игроков на первой видеозаписи были темные, а на второй - светлые. Отслеживая начинавшуюся чуть раньше релевантную игру, испытуемый нажимал на кнопку в ответ на каждый бросок мяча в этой игре. Показатель продуктивности решения задачи составил для условия "полной идентичности" 0.67, а для условия "различия в одежде" - 0.87. В контрольных опытах, когда показывали только одну игру, он был равен 0.%. У.Найссср интерпретирует эти данные как подтверждающие гипотезу о решающей роли предвосхищения кинетической информации в селекции релевантной игры. События другой игры не замечаются вообще. В то же время он не исключает того, что

458

 некоторые нерелевантные стимулы могут запустить процесс своего восприятия и как следствие будут осознаваться испытуемым. Сюда относится прежде всего стимуляция, вызывающая ориентировочные ответы (громкий звук, вспышка и т.п.). Такие механизмы могут быть врождены или сформированы в процессе длительной практики. Примером последнего случая является факт восприятия собственного имени, предъявленного по нерелевантному каналу в ситуациях дихотического прослушивания и селективного чтения. На данном этапе исследований У.Найссер приступает к частичному пересмотру ранних представлений об операциях такого рода, как процессах предвнима-тельной переработки стимульной информации, вероятно, потому что сам термииГпредвнимание" теперь, в свете концепции перцептивного цикла, выглядит неудачным, поскольку наводит на мысль о существовании, во-первых, последовательных стадий переработки и, во-вторых, самого процесса внимания. Понятно, что и то, и другое теперь оказывается для У. Найссера совершенно неприемлемым. Кроме того, новые исследования показали, что автоматическая переработка может быть не только примитивной и грубой, как утверждалось раньше применительно ко всем видам предвнимательных процессов, но и чрезвычайно сложной и тонкой.

Большинство автоматических операций, относимых ранее к классу предвнимательных процессов бдительности, У.Найссер объясняет работой простых, автономных и врожденных схем, служащих для запуска новых циклов перцептивной деятельности. Их следует отличать от операций, обеспечиваемых функционированием сложных, иерархически организованных схем, сформированных в процессе построения умений и навыков. Автоматические системы того и другого вида могут лежать за пределами основного потока деятельности, но используются и контролируются субъектом в разной степени. В связи с этим У.Найссер заявляет о принципиальной возможности одновременного восприятия нерелевантного и релевантиого сообщения в любой ситуации и для любых видов стимуляции при условии специально организованной, продолжительной практики.

В пользу этого предположения говорили данные дополнительной серии, проведенной по той же методике селективного смотрения. В середине проб опытов с наложением видеозаписей игр, на том же экране неожиданно для испытуемых появлялась и проходила среди игроков по той же комнате девушка с раскрытым зонтиком. Наивные испытуемые (случайные посетители лаборатории) практически никогда не замечали это странное событие, тогда как в группе опытных наблюдателей, которые не раз участвовали в подобных экспериментах, девушку заметила почти половина.

В экспериментах этого цикла особое место занимают исследования, проведенные на детях различно-


го возраста. Известный факт отвлекземости детей другие теории внимания объясняют несовершенством механизмов фильтрации. Поскольку в концепции перцептивного цикла существование таких механизмов отрицается, У.Найссер дает этому явлению иное объяснение, предполагая, что отвлекаемость детей — следствие слабой мотивации, а не дефекта средств решения перцептивной задачи. Действительно, нередко можно видеть детей, полностью погруженных в игровую деятельность в течение длительного времени. В лаборатории У.Найссера были получены данные, говорящие о том, что даже четырехмесячные младенцы могут отслеживать один из наложенных фильмов.

Итак, избирательность восприятия обусловлена не формированием специальных механизмов внимания, а развитием схем умений и навыков, служащих для лучшего и более широкого сбора наличной и доступной информации. У.Найссер отвергает идеи существования пределов переработки в центральной системе и каких-либо устройств, предотвращающих ее перегрузку. Факты интерференции одновременного выполнения двух задач он объясняет структурными ограничениями на входе и выходе системы переработки, а также трудностью координации независимых центральных потоков информации и соответствующих действий. Если вероятность периферической структурной интерференции сведена к минимуму, то неудачи одновременного выполнения двух деятельностей можно объяснить отсутствием единых или координированных когнитивных схем. Упорная и длительная тренировка совместного решения таких задач может, по мнению У.Найссера, привести к полному устранению интерференции.

Возможность формирования такого умения исследовалась в специальной работе, проведенной по классической методике изучения распределения внимания (Spelke el al, 1976). В эксперименте участвовали два испытуемых, студенты-биологи Диана и Джон. Исследование продолжалось 17 недель, по 5 часов в неделю, 1 час в день. Испытуемые тренировались в одновременном выполнении двух задач: чтения про себя фрагментов художественной прозы, объемом до 7 тысяч слов и письме под диктовку отдельных, несвязных слов. В письме под диктовку каждое последующее слово подавалось сразу после записи предыдущего. Испытуемый записывал их в столбик на листе бумаги немедленно и не глядя. Обе задачи надо было выполнять как можно быстрее и в то же время качественно, то есть читать текст с полным пониманием и правильно записывать слова. Скорость чтения и диктовки регистрировались. В контрольных опытах и части проб основных серий дополнительно проверялась продуктивность решения той и другой задачи, как при раздельном, так и при совместном выполнении. Для задачи чтения периодически тестировали понимание прочитанного: после некоторых проб испытуемый давал подробный письменный отчет о содержании данного текста, а затем отвечал на вопросы относительно эпизодов, выпавших из отчета. Он не знал заранее, в какой из проб потребуют отчет. В пробах с проверкой решения задачи письма под диктовку испытуемого прерывали на сороковом слове и тестировали узнавание 20 слов, случайно отобранных из только что продиктованно-

 го набора, смешав их с 20 словами, ранее не встречавшимися в эксперименте.

В опытах предварительной серии получены следующие показатели продуктивности раздельного выполнения задач. Средняя скорость чтения Джона составила 483 слова в мин, а Дианы — 351 слово в мин, а показатели понимания прочитанного материала - 73% и 90% соответственно. Джон опознал правильно 87.5% и ошибочно — 2.5% слов, продиктованных в пробах с последующим тестом на узнавание, а Диана - соответственно - 77.5% и 5%.

В первых пробах основной серии, когда испытуемые приступили к одновременному выполнению заданий, обе деятельности ухудшились: скорость чтения резко упала и нарушился почерк. Но уже к концу четвертой недели эти показатели постепенно восстановились почти до уровня раздельного выполнения. Результаты проверки понимания текстов на этом этапе оказались даже несколько выше, чем в начале исследования (при условии раздельного выполнения задач): у Джона - 86.3%, а у Дианы - 99.2%. По тестам узнавания продиктованных слов результаты были несколько хуже: у Джона - 70% правильных опознаний и 12% ошибочных, а у Дианы — 76% и 33%, соответственно. Осознание диктуемых слов по ходу практики как будто уменьшилось, возможно, вследствие автоматизации. В связи с этим была поставлена задача исследования степени осознания и понимания диктуемых слов, которая решалась в специальных сериях опытов.

В середину диктуемого набора из 80—100 слов включался блок из 20 слов, объединенных по одному из 4 признаков: смыслу, категории, синтаксису или рифме. Этот блок мог представлять собой несколько осмысленных предложений; слова могли принадлежать к одному и тому же классу (обозначали предметы мебели, средства передвижения или виды жилья); все слова блока могли быть существительными, глаголами или прилагательными; и, наконец, слова включенного блока могли рифмоваться между собой. Испытуемые не знали, что какие-то слова продиктованного набора образуют связанные структуры. После каждой пробы просили сообщить все, что можно вспомнить о диктуемых словах в целом и по отдельности.

Из нескольких тысяч слов, продиктованных в этой серии, испытуемые воспроизвели только 35. Анализ показал, что большая часть этих слов воспроизводилась не случайно. Так, Диана вспомнила слово диаметр, сообщив, что в момент диктовки данного слова она подумала о его сходстве со своим именем. Джон заметил и вспомнил слова, связанные с его текущими заботами о финансах и пропитании. Некоторые из воспроизведенных слов оказались фонетически или семантически родственными параллельным словам читаемого текста. Например, Джон вспомнил слово отвращение, продиктованное в момент чтения слова обращение, и слово вселенский при чтении истории о священнике. Испытуемые ни разу не сообщили о принадлежности блоковых слов семантической или синтаксической категории и не заметили ряды слов, составляющие предложения. Только один раз оба испытуемых, независимо от содержания читаемого текста, воспроизвели словосочетание грязная вода из предложения собаки

459


пьют грязную воду. По окончании данной серии испытуемым показали 15 продиктованных ранее списков, составленных по признакам смысла, категории и синтаксиса, и попросили вспомнить что-либо относительно этих рядов. Они не могли сказать ничего и с трудом верили, что действительно писали последовательности типа тележка, коньки, грузовик, лошадь, самолет, трактор, автомобиль, велосипед, такси, катер, вертолет, прицеп, метро, танк, ноги, коляска, корабль, мотоцикл, вагон, не замечая при этом соответствующей категории (здесь средства передвижения). Совершенно иные результаты дали пробы с рифмами. Диана и Джон сообщали о них всегда, уже начиная с первых проб.

С позиций теорий селекции и умственного усилия эти результаты не выглядят удивительными. Можно думать, что в данном случае внимание было направлено только на одну деятельность - чтение рассказа, а вторая деятельность настолько автоматизировалась, что не требовала внимания. Письмо под диктовку обеспечивалось поверхностной переработкой информации, выполнялось легко, с минимальной затратой умственного усилия. У. Найссер и сотрудники с таким объяснением согласиться не могли. Неудача испытуемых в опознании слов и их связей еще не говорит о невозможности глубокой и сложной переработки этих слов вследствие ограниченности ресурсов. У. Найссер предположил, что если соответствующая задача будет поставлена, то Диана и Джон в конце концов смогут ее решать без ущерба для чтения и понимания рассказов.

С целью проверки этого предположения была проведена специальная серия. В общий набор диктуемых слов (более 200) в случайном порядке и в разных местах вставляли 5 блоков по 10 слов каждый, объединенных по тем же признакам, что и ранее (смыслу, категории, синтаксису и рифме). От испытуемых по-прежнему требовали читать про себя с максимальной скоростью и полным пониманием текст и точно записывать диктуемые слова. Дополнительно их просили прервать эксперимент, как только они заметят какую-либо упорядоченность в списке диктуемых слов, и сообщить о тине обнаруженной связи.

 В начале серии скорость чтения упала у обоих испытуемых, при этом понимание текста у Джона ухудшилось, а у Дианы осталось на прежнем уровне. Но уже через несколько проб эти показатели восстановились. При этом, решая задачу записи под диктовку, Джон сообщил о наличии осмысленных предложений в 41 случае из 55, а Диана — в 42 из 69. Синтаксические группы они обнаруживали примерно в половине случаев, а группы рифмованных слов — всегда. В субъективных отчетах оба отмечали, что при записи слов понимали их значение.

На завершающем этапе данной серии перед испытуемыми была поставлена задача более сложная. В ответ на определенные слова диктуемого списка их просили записывать не само это слово, а ту категорию, к которсЧ оно относится. В случайно выбранных местах ь •■ ;»а диктовали слова категорий "мебель" или "Эк«:*лэше". Перед каждой пробой называли одну из этих категорий и требовали, когда испытуемый услышит соответствующее слово, записать именно ее. Например, услышав слово кровать, он тут же должен был записать мебель. После каждой пробы следовал гест на понимание рассказа или тест на узнавание слов. Уже в первых пробах испытуемые успешно категоризовали нужные слова, но скорость чтения и понимание рассказов снизились. Спустя шесть недель усиленной практики они достигли исходного уровня как по скорости чтения, так и в понимании текстов. Все-таки заметим, что узнавание слов в этих опытах было несколько хуже, чем в пробах без категоризации.

Подводя итоги, У. Найссер пишет: "Их результаты нельзя объяснить с помощью традиционных теорий внимания. Представляется несомненным, что количество информации, воспринимаемой из одного источника, в то время как внимание направлено на другой, не лимитируется каким-либо фиксированным механизмом, и поэтому ни одна конкретная гипотеза в отношении таких механизмов не может быть корректной. Вместо этого можно утверждать, что результаты зависят от навыка наблюдателя. Тренированные испытуемые могут делать то, что кажется одинаково невозможным как новичкам, так и теоретикам" (Найссер, 1981. С. 109-110.).

460


Тема 21 ш    Психология воображения

1. Воображение, его виды, функции и связи с другими психическими процессами

Т.Рибо

АНАЛИЗ ВООБРАЖЕНИЯ. ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ФАКТОР *

Рассматриваемое с интеллектуальной своей стороны, то есть насколько оно заимствует свои элементы от познания, воображение предполагает две основные операции: одну отрицательную и подготовительную — диссоциацию, и другую положительную и учредительную — ассоциацию.

Диссоциация — это то же, что отвлечение или абстракция старых психологов, очень хорошо понимавших ее важность для занимающего нас предмета. Во всяком случае этот термин "диссоциация", мне кажется, следует предпочесть, потому что он понятнее. Он обозначает собою род, в котором абстракция только вид. Это — операция самопроизвольная и по ее свойству более глубокая, потому что абстракция в собственном смысле действует только на отдельные состояния сознания, между тем как диссоциация действует преимущественно на ряды состояний сознания, которые она разделяет, раздробляет, разлагает, и такою предварительной обработкой делает их способными входить в новые сочетания.

Восприятие представляет операцию синтетическую, и однако диссоциация (или абстракция) заключается уже в виде зародыша в восприятии, именно потому, что она — сложное состояние. Всякий воспринимает особым образом, в зависимости от своей природы и впечатления минуты. Художник, спортсмен, торговец и равнодушный зритель на одну и ту же лошадь смотрят каждый по своему и весьма различно: качества, занимающие одного, не замечаются другим.

Так как образ есть упрощение чувственных данных, а его природа зависит от свойств предшествовавших восприятий, то и в нем неизбежно должна продолжаться эта работа диссоциации. Но этим сказано мало, потому что наблюдение и опыт показывают нам, что в большинство случаев означенная работа при этом значительно увеличивается. Чтобы проследить постепенное развитие этого разложения, мы можем грубым образом подразделить образы на три категории - полные, неполные, схематические — и последовательно изучить их.

Группа образов, называемых полными, обнимает прежде всего предметы, непрестанно повторяющи-

' Рибо Т. Творческое воображение. СПб., 1901. С.11—17.

 еся в обыденном опыте: моя чернильница, лицо моей жены, звук колокола или соседних часов и проч. В эту категорию входят также образы предметов, воспринятых нами небольшое число раз, но оставшихся очень ясными в нашей памяти вследствие побочных причин. Полны ли они в строгом смысле слова? Они не могут быть таковыми, и противоположное предположение есть самообман сознания, исчезающий при сопоставлении их с действительностью. Представление еще менее чем восприятие способно заключать в себе все качества какого-нибудь предмета; оно представляет подбор их, изменяющийся смотря по случаю. Живописец Фромантен, хвалившийся тем, что через два или три года он "ясно помнил" предметы, на которые едва удалось ему случайно взглянуть во время путешествия, сделал тем не менее следующее признание: "Мое воспоминание о предметах, хотя и очень точное, никогда не имело такой надежности, какую можно допустить для всякой записи. Чем более оно ослабляется, тем больше преобразуется, становясь собственностью моей памяти, и лучше подходит для того употребления, для какого я его предназначал. По мере того, как точная форма изменяется, из нее возникает другая, наполовину действительная и наполовину воображаемая, которую я предпочитаю". Заметим, что говоривший так был художник, одаренный редкой зрительной памятью; но новейшие исследования показали, что у обыкновенных людей образы, считающиеся полными и точными, подвергаются изменениям и обезличиваются. В этом мы убеждаемся, когда по истечении некоторого времени имеем возможность вновь наблюдать прежний предмет, если только сравнение между действительным предметом и его представлением возможно. Заметим, что в этой группе образ всегда соответствует частным, индивидуальным предметам; в остальных двух группах этого не будет.

Группа неполных образов, по свидетельству самого сознания, происходит из двух различных источников: во-первых, от недостаточных или слабых восприятий, а во-вторых, от впечатлений, произведенных аналогичными предметами; если эти впечатления повторяются слишком часто, то они смешиваются между собою. Последний случай хорошо описан Тэном. Если человек, пробежавший по аллее тополей, говорит он, желает представить себе тополь, или, заглянувши на задний двор, хочет представить себе курицу, то оказывается в большом затруднении, потому что различные его воспоминания налегают друг на друга. Опыт становится причиной исчезновения представлений; образы, уничтожая друг друга, ниспадают до состояния смутных стремлений,

461


противоположность которых при их равенстве мешает им подняться. "Образы стираются от столкновения между собою, как тела при трении друг о друга".

Эта группа ведет нас к следующей группе схематических образов, совершенно лишенных индивидуальных признаков: таковы смутные представления розового куста, булавки, папиросы и проч. Это крайняя степень бедности: образ, лишенный мало-помалу свойственных ему признаков, не более как тень. Он сделался той переходной формой между представлением и чистым понятием, которую ныне означают названием родового образа, или по крайней мере приближается к ней.

Итак образ подвергается непрестанной метаморфозе и обработке по части устранения одного, прибавления другого, разложения на части и утраты частей. Он не есть нечто мертвое и не походит на фотографическое клише, с которого можно получить неопределенное число копий. Завися от состояния мозга, он изменяется как все живое, и имеет свои приобретения и потери, - особенно потери. Но каждый из трех вышеуказанных классов оказывается полезным при изображении; они служат материалом для разных видов воображения — в конкретном виде для механика и художника, а в схематическом для ученого и других.

До сих пор мы видели только одну часть работы диссоциации и, собственно говоря, наименьшую. Мы рассматривали образы как будто отдельные, независимые факты, как психические атомы; но это возможно только чисто теоретически. Представления не уединены друг от друга, в действительности они составляют части одной общей цепи, или лучше одной ткани, сети, потому что по причине их многочисленных соотношений они могут расходиться как лучи во все стороны. При том же диссоциация действует таким же образом на ряды, искажая их, обезображивая, расчленяя и обращая в состояние развалин.

Идеальный закон оживания образов известен со времен Гамильтона под именем "закона реинтеграции" и состоит в переходе одной из частей во все целое, так как каждый элемент стремится воспроизвести полное состояние, а каждый член ряда -всю совокупность ряда. Если бы этот закон существовал один, то изображение для нас было бы невозможным никогда; мы не могли бы освободиться от повторения и оказались бы навсегда заключенными в тюрьму рутины. Но есть некоторая противодействующая сила, освобождающая нас из такого положения; эта сила — диссоциация.

Психологи так давно изучают законы ассоциации, что представляется довольно странным, почему никто из них не занялся исследованием, не имеет ли тоже своих законов и обратная операция, то есть диссоциация. Мы не можем, конечно, здесь сделать попыток заняться этим предметом, так как это выходило бы из поставленных нами себе рамок, а потому считаем достаточным указать только мимоходом на два главные условия, определяющие диссоциацию рядов.

1. Существуют причины внутренние или субъективные. Оживание лица, памятника, картины природы, события - всего чаще бывает лишь частным. Оно зависит от различных условий, оживляющих

462

 существенные черты и заставляющих исчезать второстепенные подробности; это существенное, переживающее диссоциацию, зависит от субъективных причин, главнейшие из которых прежде всего практические, утилитарные соображения. Это — упомянутое уже стремление пренебрегать тем, что бесполезно, и исключать его из сознания. Гельмгольц доказал, что в акте зрения некоторые подробности остаются незамеченными, потому что они безразличны для жизненных потребностей, и есть много других случаев такого же рода. Во вторых, это — аффективные причины, управляющие вниманием и ориентирующие его в известном, исключительном направлении; они будут изучены в этом сочинении впоследствии. Наконец, это — логические или интеллектуальные причины, если означить таким названием закон умственной инерции или закон наименьшего усилия при посредстве которого дух стремится к упрощению или к облегчению своей работы.

2. Существуют причины внешние или объективные, каковы изменения в данных опыта. Когда два или несколько качеств или событий даны, как постоянно сочетающиеся, они не подвергаются диссоциации. Много истин (например, существование антиподов) усваивается с трудом, потому что здесь приходится разбивать неразрушимые ассоциации. Один восточный царь, о котором говорит Сюлли, отказывался допустить сушествование твердой воды, так как ему никогда не приходилось видеть льда. "Всякое цельное впечатление, составные части которого никогда не были даны нам отдельно опытом, очень трудно поддается анализу. Если бы все холодные предметы были влажными, а все влажные холодными, если бы все жидкости были прозрачными, и ни один нежидкий предмет не был бы прозрачным, то нам очень трудно было бы отличать холодное от влажного и жидкое от прозрачного". "Совершенно наоборот, — прибавляет Джемс, — все вступающее в сочетание то с одним предметом, то с другим, стремится отпасть от обоих... Это можно было бы назвать законом диссоциации путем сопутствующих изменений".

Чтобы лучше понять безусловную необходимость диссоциации, заметим, что восстановление целого, реинтеграция, по своей природе является препятствием для творчества. Можно привести примеры людей, могущих запомнить двадцать или тридцать страниц книги; но когда им понадобится известное место, они не могут сразу привести его и должны начать чтение наизусть сначала, пока не дойдут' до искомого места, так что эта крайняя легкость запоминания становится важным неудобством. Если не говорить о таких редких случаях, то известно, что люди необразованные и ограниченные о каждом событии рассказывают всегда одинаково и неизменно, где все стоит на одном и том же плане, важно оно, или неважно, нужно или не нужно; они не опустят никакой подробности, так как не в состоянии сделать выбор. Умы, отличающиеся таким складом, не способны к изобретательности.

Короче можно сказать, что память бывает двоякого рода. Одна вполне систематизированная (привычки; рутина, стихи или проза, выученные наизусть; безупречное исполнение музыкальных пьес и


проч.): она составляет как бы глыбу, неспособную вступать в новые сочетания. Другая — не систематизированная, то есть составленная из небольших групп, более или менее связных между собою; такая память пластична и способна к новым сочетаниям. Мы перечислили только самопроизвольные, естественные причины диссоциации, опуская причины намеренные и искусственные, представляющие лишь подражание первым. Действием этих различных причин образы или ряды измельчаются, раздробляются, разбиваются, но тем способнее они становятся служить материалами для изобретателя. Эта работа аналогична в геологии с тою, вследствие которой возникает новая почва от разложения старых пород.

 463


Л. С.Выготский

ВООБРАЖЕНИЕ И ЕГО РАЗВИТИЕ В ДЕТСКОМ ВОЗРАСТЕ *

Для старой психологии, в которой чаще всего все виды психической деятельности человека рассматривались как известные ассоциативные комбинации прежде накопленных впечатлений, проблема воображения была неразрешимой загадкой. Волей-неволей старая психология должна была сводить воображение к другим функциям, потому что самое существенное отличие воображения от остальных форм психической деятельности человека заключается в следующем: воображение не повторяет в тех же сочетаниях и в тех же формах отдельные впечатления, которые накоплены прежде, а строит какие-то новые ряды из прежде накопленных впечатлений. Иначе говоря, привнесение нового в самое течение наших впечатлений и изменение этих впечатлений так, что в результате возникает некоторый новый, раньше не существовавший образ, составляет, как известно, самую основу той деятельности, которую мы называем воображением. Следовательно, для ассоциативной психологии, которая рассматривала всякую деятельность как комбинирование уже бывших в сознании элементов и образов, воображение-должно было быть неразрешимой загадкой.

Известно, что старая психология пыталась обойти эту загадку путем сведения воображения к другим психическим функциям. В сущности, эта идея и лежи! в основе всего старого психологического учения о воображении, которое, как выразился Т. Рибо в известной работе о воображении, рассматривает два его вида, выделяя, с одной стороны, так называемое воспроизводящее воображение и, с другой — творческое, или воссоздающее, воображение.

Воспроизводящее воображение — та же самая память. Под воспроизводящим воображением психологи понимали такую деятельность психики, при которой мы воспроизводим в сознании ряд образов, пережитых нами, но восстанавливаем их тогда, когда непосредственных поводов для восстановления нет. Такая деятельность памяти, которая состоит в возникновении в сознании прежде пережитых образов и не связана с непосредственным актуальным поводом для их воспроизведения, называлась старыми психологами воображением.

Различая эту форму воображения от памяти в истинном смысле слова, психологи говорили так: если я, видя сейчас какой-нибудь пейзаж, вспоминаю другой, похожий пейзаж, который я когда-то видел, видел где-то в другой стране, то это деятельность памяти, потому что наличный образ, наличный пейзаж вызывает во мне пережитый образ. Это обычное движение ассоциаций, которое лежит в основе функций памяти. Но если я, погруженный в собственное раздумье и мечты, не видя никакого пейзажа, воспроизвожу в памяти пейзаж, который видел когда-то, то эта деятельность будет отличать-

* Выготский ПС. Лекции но психологии // Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика, 1982. Т. 2. С. 436   439.

 ся от деятельности памяти тем, что непосредственным толчком для нее служит не наличие вызывающих ее впечатлений, а какие-то другие процессы.

Иначе говоря, эти психологи нащупали верную мысль, что деятельность воображения даже тогда, когда оно оперирует с прежними образами, является деятельностью, которая психически обусловлена иначе, чем деятельность памяти.

Однако здесь психологи наталкиваются на следующее обстоятельство: вспоминаю ли я прежний пейзаж, глядя на настоящий, или же я вспоминаю его, когда в голове у меня промелькнуло слово — название местности, напомнившее мне пейзаж, который я видел, от этого дело по существу не меняется. Разница между памятью и воображением заключается не в самой деятельности воображения, а в тех поводах, которые вызывают эту деятельность. Сама же деятельность в обоих случаях оказывается очень сходной, потому что, если стоять на точке зрения атомистической психологии, которая из элементов создает сложные формы деятельности, нет другого пути для объяснения деятельности воображения, как предположение о том, что какое-то наличие образов вызывает ассоциированные с ними образы. При таком подходе проблема воспроизводящего воображения целиком сливалась с проблемой памяти: она рассматривалась как одна из функций памяти среди многих других ее функций.

Труднее обстояло дело с тем видом деятельности, который психологи называют творческим воображением. Здесь на первый план выдвигается отличие, о котором я уже говорил, а именно присущие воображению моменты создания новых образов, которых не было в сознании, не было в прошлом опыте.

Возникновение новых творческих образов ассоциативная психология объясняла случайными своеобразными комбинациями элементов. При творческом воображении появляются новые комбинации из этих элементов, которые сами не являются новыми. Это основной закон воображения с точки зрения старой психологии, выразителями которой были В. Вундт и Т. Рибо, говорившие, что воображение способно создавать многочисленные новые комбинации прежних элементов, но не способно создать ни одного нового элемента.

Я должен сказать, что работа этих психологов в значительной степени была плодотворной, так, они показали шаг за шагом чувственную обусловленность процессов воображения. Они показали, по выражению одного из психологов, что наша мечта витает не по прихоти, а связана со всем опытом того человека, который мечтает, что все самые фантастические представления в конечном счете сводятся к неизвестным комбинациям элементов, встречавшихся в прежнем опыте человека, что даже в сновидении мы не можем увидеть ничего такого, что так или иначе, в том или ином виде не было когда-то пережито нашим сознанием в состоянии бодрствования, и что самые фантастические представления не являются фантастическими с точки зрения элементов, которые в них содержатся. Иначе говоря, этими психологами как нельзя лучше была раскрыта реальная подпочва воображения, связь воображения с прежним опытом, с уже накопленными впечатлениями.

464


Но другая сторона проблемы, заключающаяся в том, чтобы показать, что же в воображении является основой той деятельности, которая позволяет представить все эти уже накопившиеся впечатления в совершенно новом виде, в новой комбинации, была не решена, а обойдена.

 465


Дж.Гибсон

СВЯЗЬ МЕЖДУ ВООБРАЖАЕМЫМ И ВОСПРИНИМАЕМЫМ *

Я считаю, что обыкновенный наблюдатель вполне осознает разницу между поверхностями, которые существуют, и поверхностями, которых нет. (К последним относятся поверхности, которые прекратили свое существование, поверхности, которых еще нет, а также те поверхности, которых никогда не было и никогда не будет.) Как такое возможно? Что представляет собой информация о существовании? Каковы ее критерии? Широко распространено убеждение, что маленькие дети и люди, страдающие галлюцинациями, не осознают этого отличия. Они не отличают "реального" от "воображаемого", потому что восприятие и психическое воображение для них неразделимы. Это учение основывается на следующем предположении: поскольку и восприятие, и воображаемый образ зарождаются в мозгу, возможно постепенное превращение одного в другой. Убедиться в реальности переживаемого можно только с помощью разума. Перцепт нельзя проверить с помощью его самого.

Со времен Джона Локка принято считать, что образ представляет собой "слабую копию" перцепта. Титченер убеждал нас в том, что образ "легко спутать с ощущением" (Titchener, 1924, с. 198). Его ученику К. У. Перки удалось продемонстрировать, что слабое оптическое изображение, проецируемое тайком от испытуемого с обратной стороны мутного полупрозрачного экрана, может не замечаться им, когда он воображает, что на экране имеется такой же объект (Perky, 1910). Известный нейрохирург Пен-филд описал случаи, когда электрическая стимуляция поверхности мозга пациента, находившегося в сознании, вызывала впечатления, "имевшие силу" настоящего восприятия (Penfleld, 1958). Принято считать, что если содержание сознания сопровождается ощущением реальности, то это перцепт, если не сопровождается ощущением реальности — то это образ. Подобного рода рассуждения в высшей степени сомнительны.

Я полагаю, что в работающей воспринимающей системе есть вполне надежные автоматические тесты на реальность. Они совсем необязательно должны быть интеллектуальными. Когда изменяется аккомодация хрусталика, поверхность видится с большей или меньшей отчетливостью, чего нельзя сказать об образе. При фиксации воспринимаемая поверхность видится четче, а образ — нет. Поверхность можно сканировать, а образ — нельзя. Когда глаза конвергируют на объект, находящийся во внешнем мире, он перестает двоиться, когда же глаз диверги-рует, двоение возникает вновь. В мире сознания с образами ничего подобного не происходит. В объект нужно пристально всматриваться, используя весь тот комплекс приспособительных настроек, который был описан [ранее]. В образ же всмотреться невоз-

* Гибсон Дж, Экологический подход к зрительному восприятию. М.: Прогресс, 1988. С. 363—365.

 можно — ни в послеобраз, ни в так называемый эйдетический образ, ни в образ сновидений, ни даже в галлюцинаторный образ. Конечно, воображаемый объект можно подвергнуть воображаемому исследованию, но никто, наверное, не станет пользоваться этим способом в надежде открыть что-нибудь принципиально новое и неожиданное в объекте, поскольку в визуализированном объекте нет ничего, кроме того, что ваша воспринимающая система уже однажды извлекла из этого объекта. Решающим тестом на реальность является возможность открывать новые черты и детали в процессе тщательного обследования. Можно ли получить новую стимуляцию и извлечь новую информацию из нее? Является ли информация неисчерпаемой? Можно ли еше что-нибудь увидеть? Воображаемое изучение воображаемой сущности не пройдет этой проверки.

Обратимое заслонение являет собой еще один критерий существования вещей, тесно связанный с предыдущими. Вес, что уходит из виду при повороте головы в одну сторону и появляется в виду при ее повороте в противоположную сторону, представляет собой устойчивую поверхность. То, что появляется в виду при повороте головы, — это предсуществу-ющая поверхность. Иными словами, она существует. Три времени (настоящее, прошедшее и будущее) глагола видеть не передают в полной мере того, что мы видим; восприятие происходит без слов. Следовательно, критерий реального (в противовес воображаемому) кроется в том, что происходит при поворотах и передвижении наблюдателя. Когда младенец вертит головой, ползает, помещает руки в свое поле зрения и убирает их из него, он воспринимает то, что является реальностью. Выдумки о том, что ребенок не замечает разницы между реальным и воображаемым до тех пор, пока у него не разовьется интеллект, — просто менталистическая чепуха. Подрастая и знакомясь со своей средой обитания, ребенок все полнее постигает реальность.

И тем не менее нередко в качестве довода в пользу того, что психические образы могут ничем не отличаться от перцептов, ссылаются на сновидения, которые иногда переживаются как реальность, и на галлюцинации (как вызываемые употреблением наркотиков, так и настоящие, возникающие при психозах), поскольку в этом случае люди ведут себя так, словно у них восприятие нормально функционирует, или по крайней мере они думают, что оно так функционирует. Меня эти доводы не убеждают (Gibson, 1970). Человек видит сны, когда спит, и во сне не может проводить тесты на реальность. Человек, принявший наркотик, полагается на свое зрение и попросту не хочет прибегать к тестам на реальность. Мало ли по каким причинам больной с галлюцинациями не пытается рассмотреть то, что, как он утверждает, он видит, походить вокруг этого, посмотреть на это со стороны, то есть проверить реальность этого!

Существует распространенное заблуждение, будто если удастся потрогать руками то, что видишь, то оно реально. Считается, что чувство осязания более достоверно, чем зрительное чувство. Теория зрения епископа Беркли была основана на этой идее. Это, конечно, неверно. Галлюцинации бывают не только зрительными, но и тактильными. Если чувства на са-

466


мом деле являются такими воспринимающими системами, какими я их описал, то гаптическая система имеет собственные формы исследовательско-при-способительной деятельности и свои автоматические тесты на реальность (Gibson, 1966, b). Одна воспринимающая система не может проверять другую. Зрение и осязание - два способа получения в основном одной и той же информации о внешнем мире.

 467


У.Найссер ВООБРАЖЕНИЕ И ПАМЯТЬ *

Воображение — тема, казавшаяся некогда слишком зыбкой, слишком менталистской и слишком незначительной для серьезного изучения, — стала сейчас модным объектом когнитивных исследований**, насчитывающих уже много важных открытий и повторных открытий. Была многократно подтверждена эффективность образов как мнемотехни-ческих средств; установлено, что воображение и восприятие могут вступать в конфликт друг с другом, по крайней мерс в определенных условиях; операции сканирования или изменения ориентации образов осуществляются, как было показано, в определенные и доступные измерению интервалы времени***. Интенсивно исследовались эйдетические образы****, характерные для некоторых детей, и были написаны книги о людях с замечательными способностями к образному запоминанию *****.

Полученные результаты объяснялись в основном к терминах линейной когнитивной модели.< ... > Эта модель предполагает, что зрительный образ — это, в сущности, сформировавшийся необычным способом "перцепт". Считается, что хотя перцепты, как правило, являются завершением цепи операций по переработке информации, в начале которой находится стимул, они могут быть получены также и в отсутствие такового. С помощью памяти можно вызвать поток процессов где-то в середине перцептивной системы (вместо того чтобы запустить его, воз-

* Найсс&р У. Познание и реальность. М.: Прогресс, 1981. С.141—148.

*' Целый ряд опубликованных в последние годы книг свидетельствует об этом интересе: Richardson (1969); Horowitz (1970), Segal (1971 b), Pa/wo {1971), Sheehan (1972), Chase (1973).

**" Конкретные ссылки на соответствующие экспериментальные работы будут даны в этой главе позднее.

*"*" Эйдетические образы у детей - сообщение ребенка о гом, что он продолжает видеть картину в течение приблизительно минуты после того, как она была убрана из поля зрения, - по-прежнему остаются спорной проблемой. Р.Б.Хвйбвр и Р.Н.Хвй-бер, снова вызвавшие интерес к изучению эйдетических образов своей работой 1964 г., пересмотрели некоторые прежние представления на основе новых данных (Leaser, Haber, Haber, 1969). В разных исследованиях приводятся весьма различные результаты, относящиеся к таким центральным вопросам, как частота эйдетических образов, их точность, степень сходства с тем, что переживается при реальном акте видения. Грей и Гаммерман (1975) сделали полезный обзор работ в этой области. Что касается меня, ю я склонен думать, что умственные образы у детей-эйдетиков во многом сходны с соответствующими образами у других людей, но их интересуют другие аспекты образов, и, кроме юто, очи используют другие средства интроспективного описания, в частности метафоры. Этот феномен, по-видимому, никогда не был обнаружен у взрослых, за исключением некоторых межкультурных исследований, в которых проблемы перевода, унификации критериев, социальных ожиданий, образности и т. п. являются, вероятно, причиной удивительного многообразия и противоречивости результатов (Dooo, 1964, 1965, 1966, 1970;FeWman, 1968). Поразительные зрительные воспоминания отмечались эпизодически у взрослых в исследованиях, посвященных совершенно иным проблемам (см., например, Лурия, 1989; Stromeyer, 1970; Stromeyer, Psotka, 1970; Gummetman, Gray, 1971), однако они сильно отличались от эйдетических образов у детей, а также друг от друга. У этих испытуемых образы не просто наблюдались спустя несколько секунд после действия стимула, но могли произвольно вызываться. Я не могу предложить адекватного теоретического объяснения этому.

"**" Лурия (1969).

 действовав на рецепторы), и в конечном счете он достигнет того места, где находится сознание. Когда это случается, мы, согласно модели, констатируем наличие умственного образа. Если воспользоваться терминологией прошлого века, то образы представляют собой не что иное, как "ощущения центрального происхождения".

На самом деле существуют два варианта этой теории, спор между сторонниками которых сводится к вопросу о том, можно ли считать, что поток переработки завершается, когда достигается уровень сознания. Некоторые психологи полагают, что можно манипулировать образом, изучать его и перерабатывать и на каких-то последующих стадиях, как если бы он был картиной, которую реально разглядывает индивид*. Это в определенном смысле согласуется с интроспекцией, поскольку мы действительно как будто бы рассматриваем наши образы. В то же время философский аспект такого подхода имеет целый ряд слабых мест: приходится постулировать существование нового перцептивного механизма, осуществляющего это рассматривание. Понимая эту трудность, другие теоретики склоняются к мысли, что вся переработка осуществляется где-то за кадром, а сознательный образ не более чем эпифеноменальный след уже выполненной работы**.

Оба варианта линейной теории сталкиваются с трудностями при объяснении того, почему образы и перцепты обычно не смешиваются друг с другом. Почему индивид знает, имеет ли содержание его сознания в данный момент своим источником внешний стимул или нет? Действительно, мы почти всегда в состоянии дать себе в этом отчет, по крайней мере когда не спим. Хотя эксперимент Перки часто приводится в качестве доказательства того, что перцепты и образы трудно различимы, однако при его проведении было допущено много серьезных ошибок, и он фактически не был никем воспроизведен***. Повседневный опыт свидетельствует об обратном: восприятие объекта и его образное представление действительно имеют нечто общее, однако они тем не менее явно различны.

В этой главе будет предложен такой подход к указанной проблеме, который непосредственно вытекает из понимания восприятия, изложенного в предыдущих главах. Воображение не есть восприятие, но образы действительно представляют собой дериваты перцептивной активности. Конкретно они пред-

* См., например, Kosslyn (1975) Большинство теоретиков отрицает теорию картины, однако она часто имплицитно содержится в их рассуждениях.

** См., например, Пылышин (1973). Бауэр, придерживавшийся некогда своего рода теории картины, доступной для обозрения {Bower, 1972), сейчас, видимо, отказался от нее и полагает, что реальные когнитивные механизмы находятся где-то в другом месте (Anderson, Bower, 1973).

*** Перки (1910) просил "наивных" испытуемых "проецировать" какой-нибудь конкретный умственный образ на экран на который тайком от них проецировалось бледное изображение того же предмета. Многие описывали эту реальную картину как свой собственный образ, однако "требующие аспекты" ситуации почти не оставляли им возможности для выбора. (Испытуемые, подозревавшие подвох, исключались из эксперимента.) Сегал (1971а; 1972), пытавшийся много раз повторить эхеперимет Перки, обнаружил, что иногда имеют место случаи "включения" стимула в образ, но очень немногие испытуемые, если таковые вообще были, ошибочно принимали реальную картину за воображаемую.

468


ставляют собой предвосхищающие фазы этой активности, схемы, которые воспринимающий вычленил из перцептивного цикла для других целей. Воображение не смешивается обычно с восприятием, потому что последнее предполагает непрерывный сбор новой информации. Только когда этот процесс прерван или отсрочен, могут появиться образы. Поскольку это происходит неизбежно и регулярно во время локомоций, когнитивные карты являются наиболее широко используемым и наименее спорным видом умственных образов.

Образы как перцептивные предвосхищения

На практике понятие воображение определяется посредством перечисления довольно случайного набора операций, включающего собственно интроспекцию, отчеты других людей об их интроспективных наблюдениях, а также множество более или менее объективных экспериментальных процедур. Предлагаемая гипотеза рассчитана на объяснение не только экспериментальных результатов, но и многих интроспективных феноменов. Я полагаю, что переживание наличия образа представляет собой внутренний аспект готовности к восприятию воображаемого объекта и что различия между людьми в природе и качестве их образов отражают различие информации, к сбору которой они подготовились. Некоторые люди находят естественным утверждать, что они "видят" свои образы, другие же полностью отвергают такую терминологию. Трудно сказать, насколько эти индивидуальные различия связаны со случайным выбором метафоры и насколько они отражают реальные различия зрительных перцептивных механизмов. Если, однако, образы суть примеры перцептивной готовности, следует, конечно, ожидать различий в точности, объеме и детальности предвосхищаемой в них информации.

Воображение и зрение коренным образом отличаются друг от друга. Когнитивные карты и схемы объектов, которые проявляются как образы, когда они выступают самостоятельно, смешиваются с актами локомоции и восприятия, если они возникают в процессе уже осуществляющейся активности. Они являются лишь компонентами перцептивного цикла, но не всем циклом и не его объектом. Когда же они возникают отдельно от всего остального, то переживаемое нами представляет собой воображение, а не видение. Каждому приходилось переживать подобное, каким бы именем он ни называл это и какому бы уровню структурности и детальности ни соответствовало переживаемое. Образы не являются воспроизведениями или копиями ранее сформированных перцептов, поскольку восприятие по своей сути не сводится в первую очередь к получению перцептов. Образы — это не картинки в голове, а планы сбора информации из потенциально доступного окружения.

С этой точки зрения люди не являются единственными существами, наделенными воображением. Каждый организм, способный предвосхищать организацию объектов в окружающей его среде, имеет ког-

 нитивную карту; каждый, кто может приготовиться к сбору информации, специфицирующей некоторый объект, способен представить себе этот объект. Воображением, следовательно, наделены очень многие виды животных, а также самые маленькие дети. Наделены им, однако, и взрослые, обладающие речью люди, и их интроспективные отчеты ставят перед рассматриваемой гипотезой две проблемы. Первую проблему создает сам факт существования интроспекции: если образы суть предвосхищения, а не картины, то что же происходит, когда мы их описываем? Отложим ответ на этот вопрос до следующей главы, которая будет целиком посвящена языку и его использованию. Другая проблема более актуальна и, возможно, уже волнует читателя. Каждый знает на основе своего собственного опыта, что мы способны воображать вещи, которых на самом деле не ожидаем. Само слово "воображаемые"говорит о том, что образы представляют собой нечто иное, чем реалистическое предвосхищение будущего. Как это следует понимать?

Когда кто-нибудь описывает умственный образ, он в соответствии с нашей гипотезой не говорит о вещи, которая существует в каком-то отдаленном и туманном уголке мозга; он говорит о принадлежащей реальному миру вещи, которая может быть актуально или потенциально воспринята. Это не означает, разумеется, что она должна быть реальной. По своей природе предвосхищения относятся скорее к вещам, которые еще только могут появиться, чем к вещам, существование которых уже установлено. Более того, нет никаких оснований для того, чтобы имеющий образ индивид верил, что соответствующий объект имеется где-то за углом или что он вообще когда-либо предстанет перед ним. Чтобы вообразить то, что, как вы знаете, не является реальностью, вам необходимо только отделить чисто зрительную готовность увидеть от общих представлений о том, что может реально случиться, и включить ее в схему другого вида. Если у вас возник образ единорога, стоящего у вас за плечом, — хотя вы убеждены в том, что единорог — это сугубо мифическое животное, — это значит, что вы приготовились к сбору зрительной информации, которая открылась бы вам в единороге, несмотря на полное понимание того, что все эти приготовления напрасны. Я не знаю, способны ли к таким реорганизациям схем животные; во всяком случае, детям требуется много времени для овладения этим умением. Взрослым, однако, это дается как будто довольно легко. Согласно предлагаемой здесь гипотезе, даже противоречащие фактам образы все-таки представляют собой потенциально полезные предвосхищения. Если бы единорог каким-либо образом материализовался за спиной человека, вообразившего себе его, этот человек увидел бы его легче и быстрее, чем если бы он вообразил себе что-нибудь другое. Экспериментальные данные, подтверждающие это утверждение, будут приведены ниже.

В некотором смысле в создании образа единорога участвуют два одновременных и противоречащих друг другу предвосхищения: увидеть можно и увидеть нельзя. Если первое из них формируется зрительными схемами, то второе поддерживается более глубокими и менее лабильными когнитивными сис-

469


темами. Они не обязательно должны противоречить друг другу; зрительные схемы обычно включены в другие и частично управляются ими. Мы можем произвольно вызывать у себя образы вещей по причинам, которые могут иметь мало или вообще ничего общего с нашим воспринимаемым окружением. Иногда такие причины достаточно очевидны; экспериментатор может специально попросить нас вызвать в воображении образ, потому что именно этого требует его исследование. Часто, однако, мы почти или совсем не можем объяснить причины, почему это пришло нам на ум. Умственные образы нередко символизируют предвосхищения или желания, являющиеся подсознательными или бессознательными в фрейдовском понимании этих терминов. Эти символические процессы, однако, не будут здесь рассматриваться; меня в настоящее время больше интересует природа воображения, а не его цель.

Способность делить, выделять и манипулировать предвосхищениями чрезвычайно важна. Она является, на мой взгляд, одной из наиболее фундаментальных операций среди всех так называемых высших психических процессов. Воображение — это лишь один пример. Как происходит это выделение? Возможны самые разные способы, большинство из которых даются нам — и требуются от нас — практикой и культурой, в рамках которой мы развиваемся. Высшие психические процессы — это прежде всего социальные феномены, ставшие возможными благодаря когнитивным орудиям и характерным ситуациям, сложившимся в ходе истории. Умственные образы, однако, представляют собой, по крайней мере частично, исключение из этого правила. Выделение образов из непосредственного контекста с неизбеж-

 ностью происходит хотя бы в одной ситуации, с которой мы все хорошо знакомы, — речь идет о локомоции.

[Ранее] подчеркивалось, что когнитивные карты — это, в сущности, ориентировочные схемы, аналогичные по функции менее широким схемам, делающим возможным восприятие объектов. Тем не менее между ними существует одно важное различие. Последовательные фазы перцептивного цикла сменяют друг друга быстро, часто за доли секунды. Для восприятия требуется сравнительно небольшое время; предвосхищения, саккадические движения и фиксации взгляда, на которые и приходится это время, действительно кратки. Локомоция же, напротив, дело медленное. Продолжительные периоды, во время которых движущийся индивид предвосхищает места и предметы, отсутствующие пока в поле зрения, неизбежны. Это означает, что он часто сохраняет схемы, совершенно неадекватные его непосредственному окружению или чему-нибудь, что ему приходится в данный момент делать. В этих условиях, должно быть, становится вполне естественным все большее использование выделенных ориентировочных схем. Вследствие этого существует значительное согласие в отношении того, что такое когнитивные карты, гораздо большее, чем в отношении образов в узком смысле слова. Другой, побочный, результат этой ситуации состоит в том, что каждый может пользоваться ориентировочными схемами для иных целей, нежели локомоция, по крайней мере после того, как ему укажут на такую возможность. Эта возможность лежит в основе древнейшего и наиболее эффективного мнемонического приема. <...>

470


2. Развитие воображения. Воображение и речь

Л. С.Выготский

ВООБРАЖЕНИЕ И ЕГО РАЗВИТИЕ

В ДЕТСКОМ ВОЗРАСТЕ

[продолжение] *

< ... > Психолога старой школы отвечали на этот вопрос очень просто: новая комбинация возникает чисто случайно, а потому, как гласит один из законов старой психологии, новая комбинация воображения возникает из новых констелляций, т. е. из новых отношений отдельных элементов между собой. Типичным в вундтовском учении о сновидении является то, что Вундт пытается показать: каждый элемент сновидения — это впечатление, которое было пережито сознанием в состоянии бодрствования, и фантастическая комбинация элементов сновидений обязана своим происхождением совершенно своеобразной констелляции, т. е. своеобразному сочетанию элементов. А совершенно своеобразная констелляция возникает потому, что наше "сонное" (сно-видное) сознание находится в совершенно особых условиях: оно глухо и слепо к впечатлениям внешнего мира. Спящий человек не видит, не слышит, т. е. не воспринимает органами чувств внешних раздражений, все они доходят до него в искаженном виде, но "сонное" сознание воспринимает ряд внутриор-ганических раздражений. Наконец, "воскрешение" по ассоциативным путям отдельных образов совершается случайно, благодаря тому, что в коре головного мозга происходит своеобразное распределение процессов возбуждения, а в зависимости от этого и возникает ряд случайных комбинаций.

Таким образом, сновидение, по Вундту, и есть случайная констелляция, случайная комбинация ряда отрывочных впечатлений, вырванных из первичного контекста. Обычно, говорит он, вспоминая что-нибудь о каком-то человеке, мы связываем его с какой-то обстановкой, а во сне этот человек связывается у нас с совсем другой обстановкой, возникшей по другой ассоциативной цепи. В результате, говорит Вундт, и получается та чепуха, т. е. тот с виду бессмысленный, но с точки зрения анализа совершенно детерминированный строй образов, который лежит в основе сновидений. Как известно, Вундт и все психологи, стоящие на этой точке зрения, считали, что фантазия человека принципиально ограничена количеством образов, полученных ассоциативным путем, и что никакие новые, непе-режитые связи между элементами не могут быть добавлены в процессе деятельности воображения, что творческое начало воображению не присуще и что воображение имеет ограниченный круг комбинаций внутри которых оно и разыгрывается.

В качестве одного из моментов психологи приводили факт повторяемости сновидений, когда один и тот же сон или напоминающие друг друга комби-

* Выготский Л.С. Лекции по психологии // Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика. 1982. Т. 2. С. 43&—454. (см. с. 464 настоящего издания)

 нации сновидений встречаются на протяжении всей жизни у одного и того же человека. Естественным следствием этого факта является положение об ограниченной возможности комбинирования.

Там, где эти психологи пытались доказать, что воображение есть детерминированная деятельность, что полет фантазии совершается закономерно, они были правы и находили очень важный материал для подтверждения этой мысли. Но наряду с этим они обходили проблему возникновения новых элементов воображения. Закон Вундта гласит: впечатление, или мысль, или живое созерцание свадьбы может привести к противоположному представлению, например, к представлению о вечной разлуке, о гробе; определенное представление может напомнить людям противоположное, но не постороннее положение; впечатление свадьбы не может навести человека на мысль о зубной боли, потому что свадьба и зубная боль не связаны. Иначе говоря, воображение крепко-накрепко коренится в содержании нашей памяти.

Творческое воображение, хотя оно и является в известной мере воспроизводящим воображением, как форма деятельности не сливается с памятью. Оно рассматривается как особая деятельность, представляющая своеобразный вид деятельности памяти.

Мы видим, таким образом, что как в тех проблемах, которые мы рассматривали до сих пор, так и в проблемах воображения самое существенное оставалось неразрешимым. Атомистическая психология была бессильна объяснить, как становится мышление, как возникает разумная целесообразная деятельность, она оставалась бессильной и в объяснении того, как возникает творческое воображение. В ее учении имелись противоречия, они-то и были фактическим пунктом, откуда началось резкое расчленение психологии на каузальную, причинную, и описательную, интуитивистическую.

Исходя из невозможности для ассоциативной психологии объяснить творческий характер воображения, интуитивистическая психология сделала в этой области то же, что и в области мышления: и там и здесь она, по выражению Гёте, проблему сделала постулатом. Когда требовалось объяснить, как в сознании возникает творческая деятельность, идеалисты отвечали, что сознанию присуще творческое воображение, что сознание творит, что ему присущи априорные формы, в которых оно создает все впечатления внешней действительности. Ошибка ассоциативной психологии, с точки зрения интуитивистов, заключается в том, что они исходят из опыта человека, из его ощущений, из его восприятий, как из первичных моментов психики и, исходя из этого, не могут объяснить, как возникает творческая деятельность в виде воображения. На самом деле, говорят интуитивисты, вся деятельность человеческого сознания проникнута творческим началом. Само наше восприятие возможно только потому, что человек привносит нечто и от себя в то, что воспринимает во внешней действительности. Таким образом, в современных идеалистических учениях две психологические функции поменялись местами. Если

471


ассоциативная психология сводила воображение к памяти, то интуитивисты пытались показать, что сама память есть не что иное, как частный случай воображения. На этом пути идеалисты часто доходят до того, что и восприятие рассматривают как частный случай воображения. Восприятие, говорят они, есть воображаемый, строящийся умом образ действительности, который опирается на внешнее впечатление как на точку опоры и который обязан своим происхождением и возникновением творческой деятельности самого познания.

Таким образом, контраверза между идеализмом и материализмом в проблеме воображения, как и в проблеме мышления, свелась к вопросу о том, является ли воображение первоначальным свойствам познания, из которого развиваются постепенно все остальные формы психической деятельности, или само воображение должно быть понято как сложная форма развитого сознания, как высшая форма его деятельности, которая в процессе развития возникает на основе прежней. Бессилие атомистической точки зрения, как и бессилие идеалистической точки зрения в следующем: обе решали вопрос в одинаковой мере метафизически в том смысле, что, принимая за изначальное воспроизводящую деятельность сознания, они тем самым закрывали путь для объяснения того, как же возникает творческая деятельность в процессе развития. По мнению Вундта, казалось абсурдным допустить, что в воображении можно связать впечатление или мысль о свадьбе с мыслью о зубной боли. Этим самым он игнорировал те очевидные факты, что наше воображение, развиваясь, делает гораздо более смелые скачки, связывает гораздо более отдаленные вещи, чем те, о которых он говорил; в конце жизни Вундт должен был признать это в своей работе о фантазии как основе искусства.

Идеализм оказался здесь бессильным в том отношении, что приписал сознанию первичное творческое свойство и, таким образом, зачислил воображение в круг тех первичных творческих деятель-ностей сознания, которые, по номенклатуре Г.Дри-ша, А.Бергсона и других виталистов и интуитивистов, присущи сознанию с момента его возникновения. По известной формуле Бергсона, воображение столь же изначально присуще нашему сознанию, как свобода воли. Это свободная деятельность, протекающая в условиях материального мира и потому так или иначе пересекающаяся с ним, но сама по себе деятельность автономная. Близко к этой точке зрения стоял и У.Джемс, говорящий о воле, управляющей творческой деятельностью, что каждый акт здесь содержит "фиат" — божественное слово, с помощью которого бог сотворил мир.

Для того чтобы постановка этой проблемы в современной идеалистической психологии была ясна до конца, остается сказать последнее. Вопрос о природе воображения, как чрезвычайно важный, был переведен в генетическую плоскость и свелся к вопросу о его первичности.

В детской психологии этот вопрос начал получать свое разрешение. Сейчас в общей психологии невозможно экспериментально подойти к проблеме воображения, игнорируя материал, который накоплен в детской психологии.

 Посмотрим, какие новые сдвиги мы имеем в детской психологии по этому вопросу. Моей задачей совсем не является обрисовать ход разрешения этой проблемы со всей исторической полнотой, но я должен затронуть и историю этого вопроса.

Представителем той идеи, что воображение первично, что оно изначальная форма детского сознания, из которой возникает все прочее сознание личности, является психоанализ и его создатель З.Фрейд. Согласно его учению, два принципа регулируют психическую деятельность ребенка: принцип наслаждения, или удовольствия, и принцип реальности. Ребенок стремится вначале получить наслаждение, или удовольствие; в раннем возрасте этот принцип господствующий.

Ребенок является существом, биологические потребности которого достаточно охраняются взрослыми людьми. Он не добывает себе пищу, одежду -все делает для него взрослый. Это единственное существо, которое, по Фрейду, вполне эмансипировано от реальности. Это существо погружено в удовольствие; отсюда сознание ребенка развивается как сознание грезящее, т.е. такое, основная функция которого не отражение реальности, в которой он живет, и не деятельность по переработке тех или иных впечатлений, а только обслуживание желаний и чувственных тенденций ребенка. У него нет восприятий реальной действительности, у него сознание галлюцинаторное.

Эта идея в отношении интересующей нас проблемы развита в работах Пиаже. Исходная точка зрения Пиаже заключается в том, что первичной является деятельность воображения или мышления, не направленная на действительность. Но. говорит он, между младенческим мышлением, вовсе не направленным на действительность, и мышлением взрослого человека — реалистическим мышлением — существуют переходные формы. Такой переходной, или промежуточной, или смешанной, формой между воображением и реальной мыслью Пиаже считает детскую эгоцентрическую мысль. Детский эгоцентризм есть переходная ступень от воображения к реалистическому мышлению, т. е. от мышления, напоминающего легкое сновидение, грезы, мечты, или, как образно говорит Пиаже, некоторое миражное построение, которое витает в области нереального, только желаемого, к мышлению, задачей которого является приспособление к действительности и воздействие на эту действительность.

Как известно, мы обязаны Пиаже рядом интересных экспериментальных исследований младенческого возраста. Сущность исследований с их фактической стороны заключается в следующем: Пиаже экспериментально показал, что младенец недостаточно четко различает в сознании впечатления, которые получает из внешнего мира, и впечатления, которые получает сам от себя. Его "я" и внешняя действительность недостаточно еще дифференцированы в сознании; он часто смешивает одно и другое и в зависимости от этого плохо различает собственные действия и поступки и действия и поступки, происходящие вовне. У него возникает ряд путаных связей, которые Пиаже чрезвычайно остроумно и убедительно показал экспериментально.

472


Так, если ребенок производит какое-либо движение, которое по времени совпадает с каким-нибудь другим приятным для него впечатлением, то младенец склонен случайно совпавшее приятное для него внешнее впечатление рассматривать, сказали бы мы языком взрослого, как результат своего предшествующего движения. Это ясно из того, что если впечатление не повторяется, то ребенок вновь и вновь производит свои движения, чтобы вызвать это впечатление. Пиаже проводил опыт с пятимесячной девочкой. Ребенок, игравший карандашом и стучавший им по дну жестяной коробки, наталкивался на то, что одновременно с тем, как он ударял карандашом о коробку, в комнате раздавался звонок или экспериментатор, спрятавшись, издавал крик, подражая крику птицы. Ребенок снова ударяет по коробочке, на этот раз совершенно иначе — ударяет один раз и ждет. Раздается крик. Ребенок повторяет свое движение явно с тем, чтобы вызвать неизвестно откуда идущие впечатления. Но вот ребенок стучит, а крик не раздается. Тогда ребенок сердито бьет много раз в жестяную коробку, добиваясь крика, начинает неудовлетворенно стучать с другой стороны. Иначе говоря, ребенок своим поведением показывает: то, что совпало случайно с его собственным движением, принимается им как непосредственный результат этого движения.

Ж.Пиаже основывается на этом исследовании младенческого возраста, но, понимая, что оно недостаточно правомочно, переходит к другому методу, к методу интерполяции, рассматривая ребенка по ступеням развития. Чем младше ребенок, тем, по Пиаже, его эгоцентризм сильнее, тем больше его мысль направлена на удовлетворение его желаний. Эгоцентризм у семилетнего ребенка сильнее, чем у десятилетнего, у трехлетнего — сильнее, чем у пятилетнего, и т. д. Идя этим путем, мы должны констатировать далее, что на ранних ступенях развития у ребенка господствует абсолютный эгоцентризм.

Что же такое эгоцентризм? Пиаже отвечает, что это чистый солипсизм, т. е. чистое состояние сознания, которое не знает никакой действительности, кроме самого себя, которое живет в мире собственных построений. Детский солипсизм - такое состояние, которое имеется на начальных этапах развития детского сознания вообще; через промежуточные формы эгоцентризма в детском сознании постепенно начинает развитие логическая, реалистическая мысль взрослого человека.

Чтобы перейти от изложенного к учению о воображении в детском возрасте, необходимо конспективно перечислить основные моменты развития сознания ребенка, начиная с раннего возраста и проследить, как оно развивается. Этих моментов несколько. Пиаже, как и все другие исследователи, здесь многим обязан Фрейду. Согласно этой точке зрения, первичная форма воображения есть деятельность подсознательная, отличная от реалистического мышления, которое является сознательной деятельностью. Отличие авторы видят прежде всего в том, что в реалистическом мышлении отдается отчет относительно целей, задач и мотивов, которыми оно приводится в действие. Мышление же, которое руководствуется фантазией, не осознает основных задач, целей и мотивов — все это остается в сфере подсоз-

 нательной. Первое отличие заключается, следовательно, в том, что реалистическая мысль сознательна, а фантазия в своей основе подсознательна. Второе отличие заключается в отношении к действительности. Реалистическое развитое сознание подготавливает нашу деятельность, связанную с действительностью. Воображение есть деятельность, которая в этом отношении всецело обнаруживает принцип удовольствия, т. е. функция его иная.

Третье отличие видят в том, что реалистическая мысль может быть сообщена словесно, она социальна и вербальна. Социальна в том отношении, что, поскольку она отражает внешнюю деятельность, одинаковую для различных сходно устроенных сознаний, она может быть сообщена, передаваема; так как основным средством сообщения, передачи является слово, то реалистическая мысль одновременно и социальная и вербальная мысль. Человек с большей или меньшей полнотой передает содержание и ход своей мысли. Наоборот, аутистическое мышление не социально, а индивидуально, потому что обслуживает желания, ничего общего не имеющие с социальной деятельностью человека. Оно есть бессловесное, образное, символическое мышление, такое, которое проникает в построение ряда фантастических образов и не является сообщаемым.

Можно привести еще ряд отличий, но для нас достаточно и этих. Следовательно, воображение в его первичных формах рассматривается этими авторами как деятельность подсознательная, как деятельность, обслуживающая не познание реальности, а получение удовольствия, как деятельность несоциального, несообщаемого характера.

Эта точка зрения встретила первые и самые существенные возражения фактического характера со стороны биологически мыслящих психологов, хотя казалось бы, что этот взгляд в известной мере продиктован ультрабиологическими воззрениями, потому что он рассматривает человека как существо, развивающееся вначале не социально, но к которому социальная деятельность присоединяется как нечто внешнее, вторичное.

Биологически мыслящие психологи установили два капитальных факта. Первый касается мышления и воображения у животных. Очень точно и очень интересно поставленный эксперимент голландского исследователя К. Бойте! шейка, как и другие эксперименты, показал, что в животном мире мы почти не находим элементов аутистического мышления или фантазии в собственном смысле слова. С биологической точки зрения трудно допустить, что первично в филогенезе возникает мышление как функция удовлетворения, удовольствия, но не как функция познания действительности. Ни одно животное, говорил Блейлер, не могло бы просуществовать ни одного дня, если бы психическая деятельность этого животного, теснейшим образом связанная со всей его жизнедеятельностью, была эмансипирована от действительности, т. е. если бы она не давала ему представления об окружающей реальности, отражения реальности соответственно уровню психической деятельности, на котором стоит данное животное. Итак, было бы невозможно допустить теоретически, а после исследований Бойтендейка нельзя допустить и со стороны фактической, что в филогенетическом ряду

473


воображение и мышление направлены на получение удовольствия, что миражное построение, мечта более первичная форма, чем мышление, направленное на действительность.

Вторая группа фактов заключается в анализе наблюдений над ребенком. Исследователи доказали, что в самом раннем возрасте мы не имеем дела с галлюцинаторным получением удовольствия, что получение удовольствия у ребенка связано не с галлюцинаторным, а с реальным удовлетворением потребности. Об этом хорошо говорит Блейлер: он ие видел ни одного ребенка, который бы испытывал галлюцинаторное удовлетворение от воображаемой пищи, а видел, что ребенок получает удовлетворение и удовольствие от получения реальной пищи.

Получение удовольствия ребенком и первичное наслаждение настолько связаны с реальными потребностями, которые удовлетворяются в реальной действительности, что они являются первичной формой сознания.

Реальное удовлетворение, если мы будем говорить о простых его формах, связано с удовлетворением потребностей, а удовлетворение потребности есть одна из основных форм жизни и деятельности живого существа, в котором сознание принимает участие с самой ранней ступени его возникновения. Мышление, которое направлено на удовлетворение потребностей и на получение удовольствия, не идет в противоположном направлении; как говорит Блейлер, путь к реальному удовольствию лежит в раннем возрасте через реальность, а не через уход от нее. Эти моменты связаны и обусловлены тем, что удовлетворение простейших потребностей связано в раннем детстве с интенсивным удовольствием, которое выдвигается на первый план и доминирует над всеми остальными моментами.

В сущности говоря, положение о первичности воображения и аутистического мышления получило в каждом пункте со стороны исследователей ряд фактических опровержений, которые я и перечислил.

Из исследований, с фактической стороны опровергающих положение о мечтательной форме детской мысли, на первое место, мне кажется, должны быть поставлены исследования, которые выяснили действительное отношение, существующее между развитием речи ребенка и развитием его воображения. С точки зрения Фрейда и с точки зрения Пиаже, существенная особенность первичной детской фантазии та, что здесь мы имеем дело с невербальной и, следовательно, с несообщаемой мыслью.

Таким образом, между словесной мыслью и аути-стической мыслью воздвигается противоположность в виде вербального и невербального характера этих двух видов мысли.

На самом деле исследования показали, что очень мощный шаг в развитии детского воображения совершается именно в непосредственной связи с усвоением речи, что задержанные в речевом развитии дети оказываются чрезвычайно отсталыми и в развитии воображения. Дети, речевое развитие которых идет по уродливому пути (скажем, глухие дети, которые из-за этого остаются полностью или частично немыми детьми, лишенными речевого общения), оказываются в то же время детьми с чрезвычайно бедными, скудными, а иногда и положительно ру-

 диментарными формами воображения. Между тем, исходя из положения Фрейда и других, следовало бы ожидать, что, когда у ребенка недоразвита речь, когда она отсутствует или запаздывает, то создаются особо благоприятные условия для развития первичных, несообщаемых, несловесных форм воображения.

Таким образом, наблюдение за развитием воображения обнаружило зависимость этой функции от развития речи. Задержка в развитии речи, как установлено, знаменует собой и задержку развития воображения.

Пожалуй, самые яркие в смысле краткости, убедительности и красноречивости факты дает патология. В сравнительно недавнее время, когда развился углубленный психологический анализ нервных заболеваний, обращено внимание на чрезвычайно интересный факт, который впервые подвергся адекватному истолкованию в неврологических исследованиях школы структурной психологии в Германии. Оказалось, что больные, страдающие афазией, т. е. больные, у которых вследствие того или иного мозгового заболевания или поражения утрачена способность полностью владеть речью (пониманием речи или произносительной стороной речи), обнаруживают одновременно с этим и резкий упадок фантазии, воображения; их воображение, можно сказать, падает до нуля.

Такие больные очень часто не в состоянии повторить, не говоря уже о том, чтобы самим сочинить что-либо такое, что не соответствует непосредственному их впечатлению или воспринимаемой действительности.

Во Франкфуртском институте были впервые описаны случаи, когда больной, страдавший правосторонним параличом, но сохранивший возможность повторять услышанные слова, понимать речь и писать, оказывался не в состоянии повторить фразу: "Я умею хорошо писать моей правой рукой", — но всегда заменял слово "правой" словом "левой", потому что в действительности умел писать теперь только левой рукой, а правой не умел. Повторить фразу, которая заключает в себе нечто не соответствующее его состоянию, было для него невозможным. Он. как видно из опыта, оказывался не в состоянии, глядя в окно, когда была хорошая погода, повторить фразу: "Сегодня идет дождь" или "Сегодня плохая погода". Следовательно, умение вообразить то, что он не видит в настоящую минуту, оказывалось для него невозможным. Еще сложнее обстояло дело тогда, когда его просили самостоятельно применить слово, которое не соответствовало воспринимаемой действительности, например, когда показывали желтый карандаш и просили называть его не желтым. Это было трудно. Но еще труднее ему сказать, что карандаш зеленый. Он не может назвать предмета, если тому не соответствуют его свойства, например, сказать: "Черный снег". Он не может сказать фразы, если словосочетание в этом смысле неверно.

Исследования показывают: резкое нарушение вербальной функции связано с тем, что деятельность воображения субъекта, страдающего этим дефектом, падает до нуля.

Э. Блейлеру и его школе мы обязаны знанием фактов, которые проливают свет на этот вопрос; они

474


показывают, почему развитие речи является мощным толчком для развития воображения. Речь освобождает ребенка от непосредственных впечатлений о предмете, она дает ребенку возможность представлять себе тот или иной предмет, которого он не видел, и мыслить о нем. При помощи речи ребенок получает возможность освободиться от власти непосредственных впечатлений, выйдя за их пределы. Ребенок может выражать словами и то, что не совпадает с точным сочетанием реальных предметов или соответствующих представлений. Это дает возможность ему чрезвычайно свободно обращаться в сфере впечатлений, обозначаемых словами.

Исследования показали: не только речь, но и дальнейшая жизнь ребенка служит развитию его воображения; такую роль играет, например, школа, где ребенок может кропотливо обдумывать что-то в воображаемой форме, прежде чем сделать. Это, несомненно, лежит в основе того, что именно на протяжении школьного возраста закладываются первичные формы мечтательности в собственном смысле слова, т. е. возможности и способности более или менее сознательно отдаваться известным умственным построениям независимо от той функции, которая связана с реалистическим мышлением. Наконец, образование понятий, которое знаменует наступление переходного возраста, является чрезвычайно важным фактором в развитии самых разнообразных, самых сложных сочетаний, соединений и связей, которые уже в понятийном мышлении подростка могут установиться между отдельными элементами опыта. Иначе говоря, мы видим, что не только самое появление речи, но и важнейшие узловые моменты в ее развитии являются в то же время узловыми моментами и в развитии детского воображения.

Таким образом, фактические исследования не только не подтверждают того, что детское воображение является формой бессловесной, аутистичес-кой, ненаправленной мысли, но, наоборот, они на каждом шагу показывают, что ход развития детского воображения, как и ход развития других высших психических функций, существенным образом связан с речью ребенка, с основной психологической формой его общения с окружающими, т. е. с основной формой коллективной социальной деятельности детского сознания.

Известно, что Блейлер выдвинул и другой тезис, также находящий себе оправдание в фактических исследованиях: деятельность воображения может быть вместе с тем направленной деятельностью в том смысле, что мы можем великолепно отдавать себе отчет относительно целей и мотивов, которые преследует эта деятельность.

Если взять так называемые утопические построения, т. е. заведомо фантастические представления, которые великолепно дифференцируются в сознании от реалистических планов в точном смысле слова, то они тем не менее совершаются нисколько не подсознательно, а сознательно, с ясной установкой на то, чтобы построить известный фантастический образ, относящийся к будущему или к прошлому. Если мы возьмем область художественного творчества, которое очень рано становится доступным ребенку, возьмем возникновение продуктов этого творчества, скажем, в рисунке, рассказе, то увидим, что

 и здесь воображение носит направленный характер, т. е. не является подсознательной деятельностью.

Если, наконец, мы обратимся к так называемому конструктивному воображению ребенка, ко всей творческой деятельности сознания, которая связана с действительным преобразованием, скажем с тех-и ическо конструктивной или строительной деятельностью, то мы везде и всюду увидим: как у настоящего изобретателя воображение является одной из основных функций, с помощью которой он работает, так и во всех случаях деятельность фантазии является чрезвычайно направленной, т. е. она от начала и до конца направляется на определенную цель, которую преследует человек. Это же касается планов поведения ребенка, относящихся к будущему, и т. д. Под напором фактов нам надо признать, что все основные моменты, которые определяли своеобразие детского воображения и его первичность, после строгой проверки не выдерживают критики и оказываются неправильными.

Мне хотелось бы остановиться на вопросе, имеющем отношение к этой области, — на эмоциональной стороне воображения.

Психология детского возраста отметила важный для деятельности воображения момент, который назван законом реального чувства в деятельности фантазии. Сущность его проста, в его основе лежит фактическое наблюдение. С деятельностью воображения тесно связано движение наших чувств. Очень часто то или другое построение оказывается нереальным с точки зрения рациональных моментов, которые лежат в основе фантастических образов, но они реальны в эмоциональном смысле.

Пользуясь старым грубым примером, мы могли бы сказать: если я, входя в комнату, принимаю повешенное платье за разбойника, то я знаю, что мое напуганное воображение ложно, но чувство страха у меня является реальным переживанием, а не фантазией по отношению к реальному ощущению страха. Это действительно один из коренных моментов, который объясняет многое в своеобразии развития воображения в детском возрасте и в многообразных формах фантазии в зрелом возрасте. Суть факта в том, что воображение является деятельностью, чрезвычайно богатой эмоциональными моментами.

Пользуясь этим и основываясь на этом моменте, ряд психологов, освещающих идею первичного воображения, исходили из мысли, что главнейший его двигатель - аффект.

Вы знаете, что в клинике путем наблюдений была изучена роль аутистического мышления. Там господствовала идея, что реалистическое мышление отличается от фантастического главным образом и в первую очередь тем, что в реалистическом мышлении роль эмоции ничтожна, что оно движется независимо от субъективного желания, а аутистическое мышление движется под влиянием аффекта. Бывает так — и отрицать этого нельзя, — что воображаемый образ, фантастически построенный аутистическим ходом мысли, является важным моментом в развитии эмоционального процесса. Отсюда естественно, что возникают такие своеобразные отношения между эмоциональными процессами и мышлением ребенка, когда его мышление, если можно так грубо выразиться, становится на службу его эмоциональных

475


побуждений. Это бывает тогда, когда действительность в том или ином отношении очень резко расходится с возможностями или потребностями ребенка, или тогда, когда из-за целого ряда условий, в первую очередь из-за условий воспитания, ребенок оказывается наделенным ложной, извращенной установкой по отношению к действительности. Тогда мы имеем то, что в иных формах проявляется и у всякого развитого взрослого человека, и у ребенка, нормально развивающегося в социальном отношении, именно своеобразную форму мыслительной деятельности. Вся сущность заключается в том, что эта деятельность подчинена эмоциональным интересам. Она совершается главным образом благодаря непосредственному удовольствию, которое извлекается из этой деятельности, благодаря тому, что вместе с этим вызывается ряд приятных переживаний, благодаря тому, наконец, что целый ряд эмоциональных интересов и побуждений получает при этом видимое фиктивное удовлетворение, что тоже является замещением реального удовлетворения эмоциональных процессов.

Таким образом, мышление в этой психической системе становится как бы слугой страстей, становится как бы в подчиненное отношение к эмоциональным побуждениям и интересам, и мы действительно имеем такую психическую деятельность, которая характеризуется своеобразным отношением между процессом эмоций и процессом мышления и создает тот сплав, который мы называем мечтательной формой воображения.

Но стоит обратиться к другим двум моментам, как мы увидим: сочетание с эмоциональными моментами не составляет исключительной основы воображения и воображение не исчерпывается этой формой.

Реалистическое мышление, когда оно связано с важной для человека задачей, которая так или иначе укоренена в центре его личности, вызывает к жизни и будит целый ряд эмоциональных переживаний гораздо более значительного и подлинного характера, чем воображение и мечтательность. Если взять реалистическое мышление революционера, обдумывающего или изучающего какую-нибудь сложную политическую ситуацию, углубляющегося в нее, одним словом, если взять мышление, которое направлено на разрешение жизненно важной для личности задачи, мы видим, что эмоции, связанные с таким реалистическим мышлением, очень часто неизмеримо более глубокие, сильные, движущие, значащие в системе мышления, чем те эмоции, которые связаны с мечтанием. Существенным здесь оказывается иной способ соединения эмоциональных и мыслительных процессов.

Если в мечтательном воображении мышление выступает в форме, обслуживающей эмоциональные интересы, то в реалистическом мышлении мы не имеем специфического господства логики чувства. В таком мышлении имеются сложные отношения отдельных функций между собой. Если мы возьмем ту форму воображения, которая связана с изобретением и воздействием на действительность, то увидим, что здесь деятельность воображения не подчинена субъективным капризам эмоциональной логики.

 Изобретатель, который строит в воображении чертеж или план того, что он должен сделать, не подобен человеку, который в своем мышлении движется по субъективной логике эмоций; в обоих случаях мы находим различные системы и различные виды сложной деятельности.

Если подходить к вопросу с классификационной точки зрения, то неверно рассматривать воображение как особую функцию в ряду других функций, как некоторую однотипную и регулярно повторяющуюся ферму деятельности мозга. Воображение надо рассматривать как более сложную форму психической деятельности, которая является реальным объединением нескольких функций в их своеобразных отношениях.

Для таких сложных форм деятельности, выходящих за пределы тех процессов, которые мы привыкли называть функциями, было бы правильным применять название психологической системы, имея в виду ее сложное функциональное строение. Для этой системы характерны господствующие внутри нее межфункциональные связи и отношения.

Анализ деятельности воображения в его многообразных фермах и анализ деятельности мышления показывают, что, только подходя к этим видам деятельности как к системам, мы находим возможность описывать те важнейшие изменения, которые в них происходят, те зависимости и связи, которые в них обнаруживаются.

Позвольте в заключение остановиться на некоторых выводах из того, что мы рассматривали до сих пор. Мне кажется, они раньше всего должны касаться того, действительно ли существует такой непримиримый антагонизм, такая противоположность между направленной реалистической мыслью и мечтательной, фантазийной, аутистической мыслью. Если мы коснемся вербального характера мысли, то увидим, что он может быть одинаково присущ и воображению, и реалистическому мышлению. Если мы возьмем так называемую направленность или сознательность мысли, т. е. мотивы и цели, то увидим, что как аутис-тическое, так и реалистическое мышление могут быть в одинаковой степени направленными процессами; можно показать и обратное: в процессе реалистического мышления человек очень часто не до конца осознает свои истинные мотивы, цели и задачи.

Если мы рассмотрим, наконец, связь обоих процессов — воображения и мышления — с аффективными моментами, участие эмоциональных процессов в процессах мышления, то увидим, что как воображение, так и реалистическое мышление могут характеризоваться высочайшей эмоциональностью и между ними нет противоположности. И обратно: мы увидим, что есть такие сферы воображения, которые сами по себе вовсе не являются подчиненными логике эмоций, логике чувств. Иначе говоря, все те кажущиеся, метафизические, изначальные противоположности, которые устанавливаются между реалистическим мышлением и мышлением аутистичес-ким, на деле оказываются фиктивными, ложными; более глубокое изучение показывает, что здесь мы имеем дело с противоречием отнюдь не абсолютного, а только относительного значения.

Вместе с тем мы наблюдаем еще два чрезвычайно важных момента, которые характеризуют интс-

476


ресуюшее нас отношение между мышлением и воображением с положительной стороны, а не только со стороны критической.

Эти моменты следующие. С одной стороны, мы отмечаем чрезвычайную родственность, близость процессов мышления и процессов воображения. Мы видим, что оба процесса обнаруживают свои основные успехи в одни и те же генетические моменты. Так же как в развитии детского мышления, в развитии воображения основной переломный пункт совпадает с появлением речи. Школьный возраст — переломный пункт в развитии детского и реалистического, и аути-стического мышления. Иначе говоря, мы видим, что мышление логическое и мышление аутистическое развиваются в чрезвычайно тесной взаимосвязи. Более тщательный анализ позволил бы нам отважиться на более смелую формулировку: мы могли бы сказать, что оба они развиваются в единстве, что, в сущности говоря, самостоятельной жизни в развитии того и другого мы не наблюдаем вовсе. Более того, наблюдая такие формы воображения, которые связаны с творчеством, направленным на действительность, мы видим, что грань между реалистическим мышлением и воображением стирается, что воображение является совершенно необходимым, неотъемлемым моментом реалистического мышления.

Здесь возникают противоречия, естественные с точки зрения основного положения вещей: правильное познание действительности невозможно без известного элемента воображения, без отлета от действительности, or тех непосредственных, конкретных единичных впечатлений, которыми эта действительность представлена в элементарных актах нашего сознания. Возьмите, например, проблему изобретательства, проблему художественного творчества; здесь вы увидите, что разрешение задачи в огромной степени требует участия реалистического мышления в процессе воображения, что они действуют в единстве.

Однако, несмотря на это, было бы совершенно неверным отождествлять одно с другим или не видеть реальной противоположности, которая между ними существует. Она заключается в следующем: для воображения характерна не большая связь с эмоциональной стороной, не меньшая степень сознательности, не меньшая и не большая степень конкретности; эти особенности проявляются также на различных ступенях развития мышления.

 Существенным для воображения является направление сознания, заключающееся в отходе от действительности в известную относительно автономную деятельность сознания, которая отличается от непосредственного познания действительности.

Наряду с образами, которые строятся в процессе непосредственного познания действительности, человек строит образы, которые осознаются как область, построенная воображением. На высоком уровне развития мышления происходит построение образов, которых мы не находим в готовом виде в окружающей действительности. Отсюда становится понятным то сложное отношение, которое существует между деятельностью реалистического мышления и деятельностью воображения в его высших формах и на всех ступенях его развития. Становится понятным, как каждый шаг в завоевании более глубокого проникновения в действительность достигается ребенком одновременно с тем, что ребенок до известной степени освобождается от более примитивной формы познания действительности, которая была ему известна прежде.

Всякое более глубокое проникновение в действительность требует более свободного отношения сознания к элементам этой действительности, отхода от видимой внешней стороны действительности, которая непосредственно дана в первичном восприятии, возможности все более и более сложных процессов, с помощью которых познание действительности становится более сложным и богатым.

Я хотел бы, наконец, сказать, что внутренняя связь, существующая между воображением и реалистическим мышлением, дополняется новой проблемой, которая тесно связана с проблемой произвольности, или свободы, в человеческой деятельности, в деятельности человеческого сознания. Возможности свободного действия, которые возникают в человеческом сознании, теснейшим образом связаны с воображением, т. е. с такой своеобразной установкой сознания по отношению к действительности, которая появляется благодаря деятельности воображения.

В одном узле связываются три большие проблемы современной психологии, в частности современной детской психологии, — проблема мышления, проблема воображения и проблема воли.

477


3   Творческое воображение. Методы стимуляции творчества. Анализ научных открытий

Т.Рибо

АНАЛИЗ роОБРАЖЕНИЯ. ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ФАКТОР *

Влияние аффективных состояний на работу воображения замечают все и всегда; но изучено оно было преимущественно моралистами, которые всего чаще порицали и осуждали его, как неисчерпаемый источник ошибок. Точка зрения психолога совершенно другая. Он не стремится разыскивать, порождают ли возбуждение и страсти вздорные поступки - что несомненно, - но исследует, почему и как они действуют. Но аффективный фактор не уступает в важности никакому другому; он представляет собою такой фермент, без которого невозможно никакое создание. Изучим его в главных его видах, хотя в настоящий раз мы не могли бы исчерпать всего вопроса.

I

Прежде всего нужно показать, что влияние аффективной жизни беспредельно, что оно прони-

кает «оЯ™»> •■•»>«i«™ г^мгик «w

к..ш-«-.м1(й! что это вовсе не произвольное утверждение, что оно, напротив, строго подтверждается фактами, и что мы имеем право выставить следующие два предложения:

1. Все формы творческого воображения заключают в себя аффективные элементы.

Это положение было оспариваемо авторитетными психологами, утверждающими, что "эмоция прибавляется к воображению под своей эстетической формой, но не под формой механической и интеллектуальной". На самом деле, это — заблуждение, происходящее от смешения или от неточного анализа двух различных случаев. В случаях творчества не эстетического роль аффективной жизни простая, в случаях же эстетического творчества роль эмоционального элемента — двойная.

Рассмотрим сперва изобретение в самом общем его виде. Аффективный элемент является первичным, начальным, потому что всякое изобретение предполагает потребность, желание, стремление, неудовлетворенное побуждение, часто даже как бы состояние беременности, полное беспокойств и опасений. Сверх того он является и сопутствующим, то есть под видом радости или горя, надежды, досады, и гнева и проч. он сопровождает все фазы или перепе-тии творения. Творящий может, по воле случая, проходить чрез самые разнообразные формы возбуждения или угнетения, чувствовать уныние от неудачи и радость от успеха, наконец удовлетворение при

" Рибо Т. Творческое воображение, СПб., 1901. С. 23—39.

 счастливом разрешении от своего тяжкого бремени. Я сомневаюсь в возможности хотя бы одного примера изобретения, произведенного in abstracio и свободного от всякого аффективного элемента: человеческая природа не допускает такого чуда.

Возьмем теперь частный случай эстетического творчества (и приближающихся к нему видов). И здесь мы находим эмоциональный фактор в самом начале как первый двигатель, затем как сопутствующий элемент при различных фазах создания, в виде некоторого дополнения их. Но сверх того аффективные состояния становятся материалом для создания. Хорошо известен факт, являющийся почти общим правилом, что поэт, романист, драматический писатель, музыкант, а часто даже скульптор и живописец ощущают чувства и страсти созданных ими личностей, отождествляют себя с ними. Следовательно в этом втором случае существуют два аффективных потока: один, составляющий эмоцию, предмет искусства; другой, побуждающий к созданию и развивающийся вместе с ним.

Разница между этими двумя случаями, которые мы различили, заключается именно в этом, и ни в чем больше, как в этом. Существование предметной эмоции, свойственной эстетическому созданию, ничего не изменяет в физиологическом механизме изобретения вообще. Отсутствие ее в других видах воображения не устраняет необходимости аффектив-

iiux злямттгов вевгвя И ВСЗДС.

2. Все аффективные расположения, каковы бы они ни были, могут влиять на создающее воображение.

И здесь также я встречаю противников, особенно Ольцельта-Невина, автора краткой и содержательной монографии о воображении. Принимая деление эмоции на два класса, стенические или возбуждающие, и астенические или угнетающие, он приписывает первым исключительную привилегию влиять на создание; и хотя автор ограничивает свое изучение одним только эстетическим воображением, но даже и понимаемое лишь в этом смысле, его положение не выдерживает критики: факты совершенно опровергают его, и легко доказать, что все формы эмоции, не исключая ни одной, могут быть и бывают ферментами изобретения.

Никто не будет отрицать, что страх есть типическая форма угнетающих или астенических проявлений. Однако не порождает ли он всякие призраки, бесчисленные суеверия и религиозные обряды, совершенно бессмысленные и химерические?

Гнев, как вид сильного возбуждения, является преимущественно деятелем разрушения, что по-видимому противоречит моему положению; но дадим пройти урагану, который всегда непродолжителен, и мы найдем в его месте смягченные и осмысленные формы, представляющие различные видоизменения первоначальной ярости, перешедшей из острого состояния в хроническое: в ненависть, ревность, обдуманное мщение, и прочее. Разве такие душевные расположения не чреваты всякого рода лукавством, выслеживанием и всякими подобными изоб-

478


ретениями? Далее, если ограничиться эстетическим созданием, то достаточно вспомнить выражение: facit indignatio versum (негодование порождает стих).

Бесполезно доказывать плодртвориость радости. Что касается до любви, то все знают, что действие ее состоит в создании некоторого воображаемого существа, подставляемого на место любимого предмета; впоследствии, когда страсть исчезнет, отрезвившийся влюбленный оказывается лицом к лицу с ничем не прикрытою действительностью.

Горе принадлежит по праву к группе угнетающих душевных движений, и однако оно оказывает большее влияние на изобретательность, чем всякое другое. Не знаем ли мы, что грустное настроение и даже глубокая печаль доставляли поэтам, музыкантам, живописцам и ваятелям наилучшие их вдохновения? Не существует ли откровенно и обдуманно-пессимистического искусства? И такое влияние не ограничивается единственно художественным созданием. Кто осмелится утверждать, что ипохондрик или помешанный, страдающий бредом преследования, лишены воображения? Напротив, их болезненное состояние является источником странных изобретений, возникающих непрестанно.

Наконец, та сложная эмоция, которую называют самочувствием и которая окончательно сводится к удовольствию сознавать свою силу и чувствовать, как она развивается, или же к грусти, что эта сила подавлена и ослаблена, прямо приводит нас к основным условиям изобретательности. Прежде всего в этом личном чувстве есть то удовольствие, что оно является причиной, то есть творческим началом. А кто сознает себя способным творить, чувствует свое превосходство над не имеющими такого сознания. Как бы ни было мало его изобретение, оно доставляет ему превосходство над теми, кто не изобрел ничего. И хотя очень много было говорено, что отличительный признак художественного произведения состоит в его бескорыстии, но нужно признать, как справедливо заметил Грос, что художник создает не ради одного только удовольствия творить, но и имея в виду господство над другими умами. Произведение есть естественное распространение "самочувствия", и сопровождающее его удовольствие есть удовольствие победы.

Итак, при условии принимать воображение в полном смысле и не ограничивать его незаконно лишь эстетикой, среди многочисленных форм аффективной жизни не найдется ни одной, которая не могла бы вызвать изобретения. Остается посмотреть на этот эмоциональный фактор в его действии, то есть как он может возбуждать новые сочетания, а это приводит нас к ассоциации идей.

II

Выше было сказано, что идеальный и теоретический закон оживания образов есть закон полной реинтеграции; таково, например, воспоминание всех обстоятельств продолжительного путешествия, в их хронологическом порядке, без прибавлений и опущений. Но эта формула выражает то, что должно быть, а не то, что есть. Она предполагает, что человек доведен до состояния чистой рассудочности и

 защищен от всякого возмущающего влияния, она соответствует вполне систематическим формам памяти, застывшим в рутине и привычках, но за исключением этих случаев остается отвлеченным понятием.

Этому платоническому закону противодействует реальный и практический закон, на самом деле управляющий оживанием образов. Его основательно называли законом собственной "выгоды" или аффективным, так что его можно формулировать следующим образом. Во всяком прошедшем событии оживают исключительно или ярче других только интересные части. Под этим названием разумеется все то, что приятным или неприятным образом касается нас самих. Заметим, что важность этого факта была указана, как и следовало ожидать, не сторонниками учения об ассоциации идей, но писателями не столь систематическими и чуждыми этой школе — Коль-риджем, Шадворсом, Годсоном, а раньше их Шо-пеигауером. Джемс называет этот закон "обыкновенным" или смесью ассоциаций. Без сомнения "закон выгоды" менее точен, чем интеллектуальные законы смежности и сходства; однако он по-видимому глубже проникает в область последних причин. Действительно, если в вопросе об ассоциации различать следующие три обстоятельства: факты, законы и причины, то практически закон ближе подводит нас к причинам.

Но как ни смотреть на дело, эмоциональный фактор этот создает новые сочетания посредством многих процессов.

Есть случаи обыкновенные, простые, имеющие естественное аффективное состояние и зависящие от мгновенных расположений. Они состоят в том, что представления, сопровождавшиеся одним и тем же аффективным состоянием, стремятся впоследствии ассоциироваться между собою, что аффективное сходство соединяет и сцепляет между собою несходные представления. Это отличается от ассоциации по смежности, представляющей повторение опыта, и от ассоциации по сходству в интеллектуальном смысле. Состояния сознания сочетаются взаимно не потому, что они были даны вместе раньше, не потому, что мы воспринимаем между ними отношения сходства, но потому, что они имеют общий аффективный тон. Радость, печаль, любовь, ненависть, удивление, скука, гордость, усталость и прочее могут сделаться центрами притяжения, группирующего представления или события, не имеющие рациональных отношений между собою, но отмеченные одним и тем же эмоциональным знаком или меткой, например: радостные, грустные, эротические и проч. Эта форма ассоциации очень часто представляется в сновидениях и в мечтах, то есть в таком состоянии духа, при котором воображение пользуется полной свободой и работает наудачу, как попало. Легко понять, что это явное или скрытое влияние эмоционального фактора должно способствовать возникновению группировок, совершенно неожиданных и представляет почти безграничное поприще для новых сочетаний, так как число образов, имеющих одинаковый аффективный отпечаток, весьма велико.

Существуют редкие, необыкновенные случаи, имеющие исключительное аффективное основание.

479


Таков случай цветного слуха. Известно, что относительно происхождения этого явления было высказано несколько гипотез. По эмбриологической гипотезе это могло бы быть следствием неполной дифференциации между чувствами зрения и слуха и фактом случайного оживания такой особенности, которая в некоторую отдаленную эпоху была может быть общим правилом в человечестве. Анатомическая гипотеза предполагает сообщения или анастомозы между центрами зрительных и слуховых ощущений в головном мозгу. Затям есть физиологическая гипотеза нервной иррадиации и психологическая, видящая здесь ассоциацию. Последняя гипотеза по-видимому соответствует наибольшему числу случаев, если не всем; но, как заметил Флурнуа, здесь может быть речь только об "аффективной* ассоциации. Два безусловно разнородных ощущения, как, например, синий цвет и звук и, могут походить друг на друга по общему отзвуку, какой имеют они в организме некоторых исключительных личностей, и именно этот эмоциональный фактор является здесь связью в ассоциации. Заметим, что эта гипотеза объясняет также гораздо более редкие случаи цветного оттенка в обонянии, вкусе и чувстве боли, то есть анормальную ассоциацию между известными цветными оттенками и определенными вкусами, запахами и болями.

Такого рода аффективные ассоциации, хотя они встречаются лишь в исключительных случаях, доступны для анализа; они даже очень ясны и почти наглядны, если сравнивать их с другими, слишком хитрыми и утонченными, едва уловимыми сочетаниями, возникновение которых можно лишь предугадывать, подразумевать, но не понимать. Впрочем такого свойства воображение встречается лишь у немногих людей: у некоторых художников, у некоторых эксцентричных и неуравновешенных личное-чел, я vn«y ««кит. с та*их формах изобретения, которые допускают только фантам hhcvium. понятия в необыкновенной степени странные (Гофман, Поэ, Боделэр, Вирц и прочие), или чрезвычайные и удивительные ощущения, неведомые остальным людям. Разумеем здесь символистов и декадентов, процветающих ныне в различных странах Европы и Америки и уверенных, основательно или нет, в том, что они подготовляют эстетику будущего. В этих случаях нужно допустить совершенно особый способ чувствования, зависящий прежде всего от темперамента, а затем развиваемый многими в себе до крайней утонченности, в качестве драгоценной редкости. В этом и заключается источник их изобретения. Без сомнения, чтоб утверждать это не голословно, нужно было бы иметь возможность установить прямое соотношение между их физическим и психическим строением и их делом, даже подметить особенности их расположений в самый момент создания. По крайней мере мне кажется очевидным, что новизна и странность таких сочетаний, по своему глубоко субъективному характеру, указывает скорее на эмоциональное, чем на интеллектуальное их происхождение. Можно прибавить, не настаивая на этом, что такие анормальные проявления творческого воображения коренятся скорее в патологии, чем в психологии.

Ассоциация по контрасту существенно отличается неясностью, произвольностью и неопределен-

480

 ностыо. В самом деле, она основывается на субъективном и почти неуловимом по своей сущности понятии о противоположном, которого почти невозможно научным образом определить, потому что всего чаще противоположности существуют лишь для нас и в нас. Известно, что эта форма ассоциации не есть первичная и несводимая к другим. Некоторые ее сводят к ассоциации по смежности, большинство же — к ассоциации по сходству. И мне кажется, что эти два мнения можно примирить между собою. В ассоциации по контрасту можно различить два слоя. Один - поверхностный, состоящий из смежности, так как у всех нас имеются в памяти такие ассоциированные пары, как: богатый и бедный, высокий и низкий, правый и левый, большой и малый, и прочие; они возникают от частого повторения и привычки. Другой слой — глубокий, состоящий из сходства, ибо контраст существует только там, где возможна общая мера между обоими его членами. Как замечает Вундт, брак может внушить мысль о погребении (соединение и разделение брачущихся), но не мысль о зубной боли. Существует контраст между цветами, контраст между звуками, но нет контраста между звуком и цветом, по крайней мере если нет общей основы, общего фона, к которым их относят, как в вышеприведенных случаях окрашенных звуковых ощущений. В ассоциации по контрасту есть сознательные элементы, противоположные друг другу, но под ними находится бессознательный элемент — сходство, воспринимаемое не ясно и не логически, но лишь чувствуемое, и оно-то вызывает и сближает сознательные элементы.

Верно или нет такое истолкование, но нужно заметить, что ассоциацию по контрасту нельзя пропустить, потому что ее полный неожиданностей механизм легко дает повод к новым сближениям. Впрочем, я не утверждаю, что она всецело находится в зависимости от эмоционального фактора; но, как это указывает Гефдинг, "аффективной жизни свойственно двигаться между противоположностями; она вполне определяется великою противоположностью между удовольствием и страданием; поэтому и явлениям контраста где же можно быть сильнее, как не в области ощущений?" Эта форма ассоциации преобладает в эстетических и мифических произведениях, то есть в созданиях чистой фантазии; она незаметна в точных формах изобретательности практической, механической и научной.

III

До сих пор мы рассматривали эмоциональный фактор только с одной, чисто аффективной его стороны, то есть как он представляется сознанию под видом чего-то приятного, неприятного, или же смешанного из этих двух; но чувства, эмоции и страсти заключают в себе более глубокие элементы, — элементы движущие, то есть побуждающие или удерживающие, которыми мы не должны пренебрегать, особенно потому, что именно в движениях нам приходится искать начало творческой способности воображения. Этот двигательный элемент - тот самый, что на обыденном языке и даже в некоторых книгах по психологии означается именем "творческого ин-


стинкта" или "изобретательного инстинкта"; это же разумеют, когда говорят, что творчество "инстинктивно", — что люди творят, создают под такими же побуждениями, какие заставляют животных исполнять определенные действия.

Если я не ошибаюсь, то это значит, что "творческий инстинкт" в какой-нибудь степени существует у всех людей: у одних он слаб, у других заметен и, наконец, резко проявляется у великих изобретателей.

Но я осмеливаюсь утверждать, что творческий инстинкт, понимаемый в этом тесном смысле, — в виде уподобления его инстинктам животных, представляет чистую метафору, воплощенную сущность, абстракцию, отвлеченность. Есть потребности, позывы, стремления, желания, общие для всех людей и способные у данного лица и в данное время выразиться в каком-нибудь создании; но нет особого психического проявления, которое было бы творческим инстинктом. Действительно, чем он мог бы быть? Каждый инстинкт имеет свою собственную цель: голод, жажду, половое влечение. Своеобразные инстинкты пчелы, муравья, бобра, паука — состоят из группы движений, приспособленных к определенной, всегда одной и той же цели. Но чем мог бы быть творческий инстинкт вообще, который, по предположению, может произвести то оперу, то машину, то метафизическую теорию, то план кампании, и так далее? Это чистая химера. Изобретательность вытекает не из одного источника, но из многих.

Рассмотрим теперь, с подходящей для нашей цели точки зрения, человеческую двойственность, разложим это целое — homo duplex.

Предположим, что человек сведен к чисто интеллектуальному своему состоянию, то есть что он способен только воспринимать, помнить, производить ассоциации и диссоциации, размышлять, и ничего больше; тогда никакое создание для него невозможно, так как ничто его к этому не побуждает.

Предположим, что человек сведен к органическим проявлениям. Тогда он не что иное, как пучок потребностей, позывов, стремлений, инстинктов, то есть двигательных проявлений; но эти слепые силы, при отсутствии достаточного рассудочного элемента, не создадут ничего.

Взаимное содействие этих двух факторов совершенно необходимо; без одного ничто не начнется, без другого ничто не кончится. И хотя я утверждаю, что первую причину всяких изобретений нужно искать в потребностях, но очевидно, что одного только движущего элемента недостаточно. Когда потребности сильны, энергичны, они могут вызвать создание, или не привести ни к чему, если интеллектуальный фактор недостаточен. Многие желают найти, но ничего не находят. Даже такие простейшие потребности, как голод и жажда, одному могут подсказать какое-нибудь остроумное средство удовлетворить их, а другого оставят совсем беспомощным.

Вообще, дабы создание произошло, нужно сперва, чтобы пробудилась потребность, затем, чтобы возникло сочетание образов, наконец, чтобы оно выразилось объективно, осуществилось в подходящей форме. Позднее, в заключении нашей книги, мы попытаемся ответить на вопрос: отчего человек бывает изобретательным? Теперь же мимоходом по-

 ставим обратный вопрос: можно ли иметь в уме неистощимый запас фактов и образов и не создать ничего? Примеры. Великие путешественники, много видавшие и много слыхавшие, извлекают из своей опытности лишь несколько бесцветных рассказов. Люди, близкие к важным политическим событиям, или участвовавшие в военных предприятиях, оставляют лишь сухие и холодные записки. Люди, поразительно начитанные, представляющие собою живые энциклопедии, остаются как бы подавленные тяжестью своей эрудиции. С другой стороны есть люди, легко возбуждающиеся и действующие, но ограниченные, лишенные образов и идей. Умственное убожество осуждает их на бесплодие; однако, будучи ближе других к изобретательному типу, они созидают некоторые ребяческие и вздорные вещи. Так что на поставленный вопрос можно дать такой ответ: изобретательности не обнаруживается или за отсутствием материала, или же за отсутствием возбуждения.

Не ограничиваясь этими теоретическими замечаниями, покажем в кратких чертах, что в действительности дело происходит именно таким образом. Всякая работа творческого воображения может быть отнесена к двум большим отделам: к изобретениям изящным, художественным, или к изобретениям практическим; на одной стороне стоит все, что человек создал в области искусства, на другой — все остальное. И хотя такое подразделение может показаться странным и несправедливым, оно, как мы вскоре увидим, имеет свои основания.

Рассмотрим сначала отдел не художественных созданий. Очень разнообразные по своей природе, все произведения этой группы имеют одну общую черту: они возникли вследствие жизненной потребности, вследствие одного из условий человеческого существования. Прежде всего существуют практические изобретения в узком смысле слова: все, что касается пищи, одежды, защиты, жилища и проч. Каждая из этих частных потребностей вызывала изобретения, приспособления для соответствующей цели. Изобретения в социальном и политическом строе соответствуют условиям коллективного существования; они возникли вследствие необходимости поддерживать связь в социальном агрегате и защищать его от враждебных групп. Работа воображения, из которой возникли мифы, религиозные понятия, первые попытки научного объяснения, может показаться на первый взгляд не важной для практической жизни и чуждой для нее. Но это будет ошибочно. Человек, стоящий лицом к лицу со стихийными силами природы, тайны которых для него непроницаемы, имеет потребность действовать на природу, он пытается задобрить ее силы и даже поработить их себе посредством обрядов и магических действий. Любознательность его — не теоретическая; он не стремится узнать ради знания, но желает подействовать на внешний мир с целью извлечь отсюда выгоду. На многочисленные вопросы, которые задает ему нужда, отвечает только одно его воображение, потому что его разум слаб, а научной подготовки у него нет никакой. Следовательно и здесь изобретения вызываются крайней необходимостью.

Правда, что, с течением веков и по мере возрастания цивилизации, все эти создания достигают

481


второго момента, когда их возникновение становится непонятным. Большая часть наших механических, промышленных и торговых изобретений вызваны не непосредственной жизненной необходимостью или настоятельной потребностью; здесь вопрос не в том, чтобы жить, но чтобы жить удобнее, лучше. То же справедливо для изобретения общественных или политических, рождающихся от возрастающей сложности и новых потребностей у агрегатов, составляющих большие государства. Наконец несомненно, что первобытная любознательность отчасти потеряла свой утилитарный характер и обратилась, по крайней мере у некоторых людей, в стремление к исследованию чисто теоретическому, умозрительному, бескорыстному. Но все это нисколько не ослабляет нашего положения, так как в том и состоит хорошо известный, элементарный психологический закон, что к первоначальным потребностям прививаются приобретенные, которые оказываются столь же повелительными: пусть первоначальная потребность видоизменилась, преобразовалась, приспособилась, но она все равно остается основною причиною данного произведения.

Рассмотрим теперь отдел творений художественных. По обыкновенно допускаемой теории, слишком известной, чтобы мне нужно было останавливаться на ее изложении, искусство имеет своим источником избыточную деятельность, — роскошь, бесполезную для сохранения индивида и проявляющуюся прежде всего в виде игры. Потом игра, преобразуясь и усложняясь, становится первоначальным искусством, которое одновременно есть пляска, музыка и поэзия, тесно связанная в одно целое, по-видимому неразложимое. И хотя теория абсолютной бесполезности искусства подверглась сильным нападкам, но мы допустим ее на минуту. За исключением верного или ложного признака бесполезности, психологический механизм и здесь остается тем же самым, как в предыдущих случаях; мы скажем только, что вместо жизненной потребности здесь действует потребность в роскоши; но она потому и действует, что имеется у человека.

Однако биологическая бесполезность игры еще далеко не доказана. Грос, в двух прекрасных своих сочинениях по этому вопросу, сильно поддерживал противоположное мнение. На его взгляд, теория Шиллера и Спенсера о затрате излишней деятельности и противоположная теория Лазаруса, который сводит игру к отдыху, то есть к восстановлению силы, не более как частные объяснения. Игра представляет положительную полезность. В человеке имеется много инстинктов, которые, при его рождении, находятся в неразвитом состоянии; как существо незаконченное, он должен воспитывать свои способности и достигает этого посредством игры, являющейся упражнением естественных расположений к человеческой деятельности. У человека и высших животных игры представляют собою приготовление, прелюдию к деятельным жизненным отправлениям. Вообще не существует особого инстинкта игры, но есть частные инстинкты, проявляющиеся в ее форме.

Если допустить это объяснение, не лишенное основательности, то и самая работа художественного вымысла свелась бы к биологической необходи-

 мости, так что не было бы больше основания делать из нее отдельную категорию. И какого взгляда не держаться, все равно остается установленным, что всякое изобретение, прямо или косвенно, сводится к какой-нибудь частной потребности, которую возможно определить, и что допущение в человеке осо бого инстинкта, отличительное свойство которого состоит в побуждении к творчеству — не более как вздор.

Откуда же происходит эта упорная и в некотором отношении соблазнительная мысль, что творчество происходит из особого инстинкта? Конечно от того, что гениальная изобретательность отличается такими чертами, которые очевидно приближают его к инстинктивной деятельности в точном смысле этого слова. Прежде всего, проявление этого дара в раннем возрасте, многочисленные примеры чего мы дадим ниже, очень способно внушить мысль о врожденности творческого инстинкта. Затем его ориентировка, его исключительное направление. Изобретатель как. будто поляризован, он словно раб то музыки, то механики, то математики, и часто не проявляет способностей вне своей сферы. Известно красивое выражение г-жи Дюдефан о Вокансоне, — столь неловком, столь незначительном, когда он выступал из области механики: "Можно сказать, что этот человек сам себя сделал". Наконец легкость, с которою часто (но не всегда) происходит изобретение, уподобляет его произведению какого-то предустановленного механизма.

Но этих и других признаков может и не быть. Они необходимы для инстинкта, но не для изобретения. Существуют великие изобретатели, не отличающиеся ни скороспелостью, ни замкнутостью в тесной области, при чем они порождали свои произведения болезненно и трудно. Между механизмом инстинкта и механизмом создания изобретения существуют часто очень большие аналогии, но тождества нет. Всякое стремление нашего организма, полезное или вредное, может сделаться поводом или началом какого-нибудь творческого процесса. Каждое изобретение рождается из особой потребности человеческой природы, действующей в своей сфере и для собственной цели.

Если теперь нас спросят; почему творящее воображение направляется преимущественно в одну сторону, а не в другую и не во всякую, — почему оно направляется к поэзии или к физике, к торговле или к механике, к геометрии или к живописи, к стратегии или к музыке? — то мы не сможем ответить ничего. Это результат индивидуальной организации, тайны которой мы не знаем. В обыкновенной жизни мы встречаем людей, видимо склонных к любви или к честолюбию, — к богатству или к набожности, и говорим, что они для этого и созданы, - что уж таков их характер. В сущности оба эти вопроса тождественны, и нынешняя психология не в состоянии их решить.

482


работу воображения, стремясь ее уменьшить. Этот возникающий антагонизм представлен на следующей фигуре:

Т.Рибо

ЗАКОН РАЗВИТИЯ ВООБРАЖЕНИЯ*

Воображение, так часто называемое "прихотливою способностью", может ли быть подчинено какому-нибудь закону? Вопрос, поставленный таким образом, очень прост, и его нужно сделать более точным.

Как прямая причина изобретения великого или малого, воображение действует без заметного детерминизма; по этой именно причине ему и приписывают самопроизвольность; термин этот неясен, и мы пытались его выяснить. Возникновение работы воображения нельзя свести ни к какому закону; оно является следствием схождения в одной точке, часто случайного, различных, изученных предварительно факторов.

Если оставить в стороне этот момент возникновения, то сила изобретения, рассматриваемая в ее индивидуальном и видовом развитии, представляется ли подчиненной какому-либо закону? Если же этот термин кажется слишком притязательным, то можно спросить, представляет ли эта сила в своем развитии сколько-нибудь заметную правильность? Наблюдение подмечает здесь некоторый эмпирический закон, то есть закон, извлекаемый прямо из фактов и служащий кратким их выражением. Его можно выразить следующим образом:

Творческое воображение в своем полном развитии проходит через два периода, отделенные критическою фазою: период самобытности или приготовления, критический момент и период окончательного составления, представляющегося в разных видах.

Эта формула есть лишь краткое выражение опыта, а потому ее нужно оправдать и объяснить именно опытом. Для этого мы должны заимствовать факты из двух различных источников. Одним будет развитие личности, где наблюдения всего вернее, яснее и удобнее; вторым — развитие вида (или историческое), в силу допущенного начала, что филогенез и онтогенез, вообще, идут согласно между собою.

Первый период. Он нам известен; это — возраст, с которого начинается проявление воображения. У нормального человека это начинается с трех лет, обнимает детство, отрочество, юность и продолжается то больше, то меньше. Игры, сказки, мифические и фантастические понятия о мире — вот в чем оно выражается прежде всего; потом у большинства воображение зависит от влияния страстей и особенно от половой любви. Долгое время оно остается свободным от всякого рационального элемента.

Однако мало-помалу занимает свое место и этот последний. Размышление (разумея под этим словом работу духа) рождается довольно поздно, растет медленно и по мере своего укрепления влияет на

1 Рибо Г. Творческое воображение. СПб., 1901. С. 132—140.

 I R

Кривая Ш представляет ход воображения в этот первый период. Сначала она поднимается довольно медленно, потом повышается быстро и держится на высоте, соответствующей апогею воображения в этой первой форме. Означенная точками линия RX представляет развитие рассудка, начинающееся позднее; эта линия поднимается гораздо медленнее, но достигает постепенно точки X на уровне кривой воображения. Обе эти интеллектуальные формы стоят теперь друг перед другом, как соперничествующие силы. Часть MX ординаты приходится в начале другого периода.

Второй период. Это критическая фаза неопределенной продолжительности, но во всяком случае гораздо более краткой, чем две другие. Этот момент кризиса можно характеризовать лишь его причинами и следствиями. В физиологическом порядке его причины - образование взрослого организма и взрослого мозга; а в порядке психологическом - антагонизм между чистою субъективностью воображения и объективностью рассудочных процессов, или другими словами — между неустойчивостью и устойчивостью ума. Что касается до следствий, то они принадлежат только третьему периоду, наступающему после этой темной фазы метаморфозы.

Третий период. Он уже окончательный; так или иначе, в той или другой степени воображение сделалось рассудительным, подчинилось рассудку; но этого преобразования нельзя свести к единственной формуле.

Творческое воображение приходит в упадок.
(Это показано на рисунке быстрым опусканием кри
вой воображения
MN' к линии абсцисс, хотя кривая
никогда последней не достигает). Это самый общий
случай. Лишь особенно богато одаренные воображе
нием составляют исключение. Большинство мало-
помалу входит в прозу практической жизни, хоро
нит мечты своей юности, считает любовь химерой,
и проч. Это однако лишь регресс, но не уничтоже
ние, потому что творческое воображение не исчеза
ет совершенно ни у кого; оно делается только слу
чайностью.

Оно продолжается, но предварительно преоб
разовавшись; оно приспособляется к рациональным
условиям; это уже не чистое воображение, а сме
шанное. (Это показано на фигуре параллельностью
линии воображения
MN и линии рассудка ХО). Так
бывает у людей, действительно богатых воображе
нием, у которых способность к изобретению остает
ся долго юною и живучею. Этот период продолже
ния и окончательного устройства духовной жизни с

483


помощью рассудочного преобразования воображения представляет несколько случаев. Во-первых — это самый простой случай — преобразование происходит под логическою формой. Творческая способность, проявившаяся в первый период, остается постоянно той же и следует все тому же пути. Таковы скороспелые изобретатели, призвание которых проявилось рано и не подвергалось никогда отклонению в сторону. Изобретение сбрасывает с себя постепенно детские или юношеские черты и становится соответствующим поре мужества; других же изменений нет. Сравните Разбойников Шиллера, написанных за двадцать лет до Ваменштейна, появившегося, когда автору было 40 лет; или смутные попытки Уатта-отрока, с его же изобретениями в зрелом возрасте.

Другим случаем будет метаморфоза или отклонение творческой способности. Известно, как много людей, оставивших о себе великую память в науке, в политике, в механических изобретениях или в промышленности, начинали с посредственных опытов в музыке, живописи и особенно в поэзии. Толчок к изобретательности не направил ее сразу по надлежащему пути. Шла подражательная работа в надежде на изобретение. Сказанное выше о хронологических условиях развития воображения избавляет нас от необходимости останавливаться на этом случае. Потребность творить шла сначала по линии наименьшего сопротивления, где она находила уже некоторый приготовленный материал; но чтобы достигнуть полного самосознания, для нее нужно было больше времени, больше знаний, большего запаса опытности.

Можно спросить себя, не встречается ли обратного случая, когда воображение, к концу этого третьего периода, возвращается к расположениям первого возраста. Такая регрессивная метаморфоза — ибо я не могу смотреть на нее иначе — случается редко, но примеры ее есть. Обыкновенно творческое воображение, пройдя фазу, соответствующую мужеству, гаснет вследствие медленной атрофии, не подвергаясь преобразованию. Однако я могу указать на случай одного известного ученого, имевшего сначала вкус к искусствам (особенно пластическим); после краткого занятия литературой, он посвятил свою жизнь биологическим наукам, где составил себе заслуженное имя; а затем научные занятия ему совершенно наскучили, и он возвратился к литературе и наконец к искусствам, которые и овладели им окончательно.

Наконец (потому что форм много) у некоторых воображение, хотя и сильное, не переходит за первый период и сохраняет всегда свою юношескую, почти детскую форму, едва измененную крайне малым количеством рассудочности. Заметим, что здесь речь идет не о простодушии и искренности характера, свойственного некоторым изобретателям, вследствие чего их называют "взрослыми детьми", но о простоте и искренности самого их воображения. Эта исключительная форма совместима только с художественным творчеством. Прибавим сюда еще мистическое воображение. Оно доставило бы примеры не столько в своих религиозных представлениях, где не существует контроля, сколько в своих мечтах с научным опенком. Современные мистики изобрели такое миросозерцание, которое приводит нас к

484

 мифологии первых веков. Это продолжающееся детское состояние воображения, вообще представляющее аномалию, производит скорее смешные диковины, чем творения.

В упомянутом третьем периоде развития воображения проявляется вторичный дополнительный закон — возрастающей сложности; он следует за поступательным движением от простого к сложному. По правде сказать, это не есть закон воображения в собственном смысле, но рационального развития, влияющего на него в обратном направлении; это закон духа познающего, но не воображающего.

Бесполезно доказывать, что теоретическое и практическое знание развивается по мере своего усложнения. Но как скоро ум ясно отличает возможное от невозможного, мнимое от действительного (чего не может делать ребенок и дикарь), как скоро он привык к рассудительности, подчинился дисциплине, влияние которой неизгладимо, — и творческое воображение волей-неволей подчиняется новым условиям. Оно лишается своей неограниченной власти, теряет ту смелость, какою обладало в детстве, и подчиняется правилам логического мышления, которое в своем движении захватывает и его. За указанными выше исключениями (причем они только частные) творческая способность зависит от способности познания, налагающего на первую обязанность принять его форму и следовать его закону развития. В литературе и искусствах установление разницы между простотою примитивных созданий и сложностью произведений далеко зашедшей цивилизации сделалось общим местом. В порядке практическом, техническом, научном, социальном, чем больше дело подвигается вперед, тем больше нужно и знать, чтоб создавать новое, а без этого люди повторяют старое, полагая, что изобретают новое.

II

Развитие воображения в человеческом роде, рассматриваемое исторически, следует по тому же пути, как и у отдельного человека. Позволительно для нас не настаивать на этом, потому что пришлось бы тогда повторить в другом, но более смутном виде все сейчас сказанное. Достаточно будет немногих, наскоро сделанных указаний.

Вико, имя которого вполне заслуживает упоминания здесь, потому что он первый увидел, какую пользу можно извлечь из мифов для изучения воображения, разделял исторический путь человечества на три последовательные периода: божественный или теократический, героический или сказочный, человеческий или исторический в собственном смысле; причем по миновании одного такого цикла начинается новый. Хотя это слишком гипотетическое соображение ныне забыто, но его достаточно для нашей-цели. В самом деле, что такое эти два первые периода, составляющие везде и всегда предшествующие и предварительные стадии цивилизации, как не торжество воображения? Оно произвело мифы, религии, легенды, эпические и воинственные рассказы, гордые памятники, воздвигнутые в честь богов и героев. Многие народы, развитие которых не было полным, не пережили этих двух периодов.


Возьмем этот вопрос в более точной, более ограниченной и более известной форме, в виде истории умственного развития Европы со времени падения Римской империи.

Никто не будет оспаривать преобладающего значения воображения в Средние века; достаточно вспомнить силу религиозного чувства, непрестанна возрождавшиеся эпидемии суеверия, учреждение рыцарства со всем, что с ним связано, героическую поэзию, рыцарские романы, любовные приключения, появление готического искусства и проч. Наоборот, за тот же период потрачено очень мало воображения на изобретения практической жизни, промышленности и торговли. Разработка науки, ограничивавшаяся латинскою тарабарщиной, которую читали только дьячки, состояла в продолжении древних преданий и всякого вздора, так что за десять веков к положительному знанию не прибавилось почти ничего. Поэтому наш рисунок с двумя кривыми для воображения и рассудка одинаково выражает как исто-

 рическое развитие (за этот первый период), так и и иди видуал ьное.

Никто также не будет спорить против того, что эпоха Возрождения была критическим моментом, переходным периодом, временем преобразования, аналогичным с тем, какой был отмечен нами в индивидуальном развитии, когда перед воображением выступает его могущественный соперник.

Наконец бесспорно можно допустить, что за новейший период социальное воображение частью ослабило, частью стало более рассудочным под влиянием двух главных факторов, из которых один научный, а другой экономический. С одной стороны развитие естественных наук, с другой развитие морских сношений, возбуждая изобретательность в промышленном и торговом направлении, задали воображению новую работу. Образовались центры притяжения, увлекшие его на другие пути, внушившие ему иные формы творчества, которые были забыты или презираемы раньше <...>.

485


З.Фрейд

РАБОТА СНОВИДЕНИЯ*

<...> Если вы усвоили сущность цензуры сновидения и символического изображения, хотя еще и не совсем разрешили вопрос об искажении сновидения, вы все-таки в состоянии понять большинство сновидений. При этом вы можете пользоваться обеими дополняющими друг друга техниками, вызывая у видевшего сон ассоциативные мысли до тех пор, пока не проникнете от заместителя к собственному [содержанию], подставляя для символов их значение, исходя из своих собственных знаний. Об определенных возникающих при этом сомнениях речь будет идти ниже.

Теперь мы можем опять взяться за работу, которую в свое время пытались сделать, не имея для этого достаточно средств, когда мы изучали отношения между элементами сновидения и его собственным [содержанием! и установили при этом четыре таких основных отношения: части к целому; приближения, или намека; символического отношения и наглядного изображения слова. То же самое мы хотим предпринять в большем масштабе, сравнивая явное содержание сновидения в целом со скрытым сновидением, найденным путем толкования.

Надеюсь, вы никогда не перепутаете их друг с другом. Если вы добьетесь этого, то достигнете в понимании сновидения большего, чем, вероятно, большинство читателей моей книги Толкование сновидений. Позвольте еще раз напомнить, что та работа, которая переводит скрытое сновидение в явное, называется работой сновидения (Traumarbeil). Работа, проделываемая в обратном направлении, которая имеет целью от явного сновидения добраться до скрытого, является нашей работой толкования (Deutungsarbeii). Работа толкования стремится устранить работу сновидения. Признанные очевидным исполнением желания сновидения детского типа все-таки испытали на себе частичную работу сновидения, а именно перевод желания в реальность и по большей части также перевод мыслей в визуальные образы. Здесь не требуется никакого толкования, только обратный ход этих двух превращений. То, что прибавляется к работе сновидения в других сновидец иях, мы называем искажением сновидения (TraumentsteHung): именно его и нужно устранить посредством нашей работы толкования.

Сравнивая большое количество толкований сновидений, я в состоянии последовательно показать вам, что проделывает работа сновидения с материалом скрытых его мыслей. Но я прошу вас не требовать от этого слишком многого. Это всего лишь описание, которое нужно выслушать со спокойным вниманием.

Первым достижением работы сновидения является сгущение (Verdkhtung). Под этим мы подразумеваем тот факт, что явное сновидение содержит меньше, чем скрытое, т. е. является своего рода сокращенным переводом последнего. Иногда сгущение

* Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. М.: Наука, 1991. С. 106—115.

486

 может отсутствовать, однако, как правило, оно имеется и очень часто даже чрезмерное. Но никогда не бывает обратного, т. е. чтобы явное сновидение было больше скрытого по объему и содержанию. Сгущение происходит благодаря тому, что: 1) определенные скрытые элементы вообще опускаются; 2) в явное сновидение переходит только часть некоторых комплексов скрытого сновидения; 3) скрытые элементы, имеющие что-то общее, в явном сновидении соединяются, сливаются в одно целое.

Если хотите, то можете сохранить название "сгущение" только для этого последнего процесса. Его результаты можно особенно легко продемонстрировать. Из своих собственных сновидений вы без труда вспомните о сгущении различных лиц в одно. Такое смешанное лицо выглядит как А, но одето как Б, совершает какое-то действие, какое, помнится, делал В, а при этом знаешь, что это лицо — Г. Конечно, благодаря такому смешиванию особенно подчеркивается что-то общее для всех четырех лиц. Так же как и из лиц, можно составить смесь из предметов или из местностей, если соблюдается условие, что отдельные предметы и местности имеют что-то общее между собой, выделяемое скрытым сновидением. Это что-то вроде образования нового и мимолетного понятия с этим общим в качестве ядра. Благодаря накладыванию друг на друга отдельных сгущаемых единиц возникает, как правило, неясная, расплывчатая картина, подобно той, которая получается, если на одной фотопластинке сделать несколько снимков.

Для работы сновидения образование таких смесей очень важно, потому что мы можем доказать, что необходимые для этого общие признаки нарочно создаются там, где их раньше не было, например, благодаря выбору словесного выражения какой-либо мысли. Мы уже познакомились с такими сгущениями и смешениями; они играли роль в возникновении некоторых случаев оговорок. Вспомните молодого человека, который хотел begleitdigen даму. Кроме того, имеются остроты, механизм возникновения которых объясняется таким сгущением. Однако независимо от этого можно утверждать, что данный процесс является чем-то необычным и странным. Правда, образование смешанных лиц в сновидении имеет аналогии в некоторых творениях нашей фантазии, которая легко соединяет в одно целое составные части, в действительности не связанные между собой, — например, кентавры и сказочные животные в древней мифологии или на картинах Беклина. Ведь "творческая фантазия" вообще не может изобрести ничего нового, а только соединяет чуждые друг другу составные части. Но странным в способе работы сновидения является следующее: материал, которым располагает работа сновидения, состоит ведь из мыслей, мыслей, некоторые из которых могут быть неприличными и неприемлемыми, однако они правильно образованы и выражены. Эти мысли переводятся благодаря работе сновидения в другую форму, и странно и непонятно, что при этом переводе, перенесении как бы на другой шрифт или язык находят свое применение средства слияния и комбинации. Ведь обычно перевод старается принять во внимание имеющиеся в тексте различия, а сходства не смешивать между собой. Работа


сновидения стремится к совершенно противоположному: сгустить две различные мысли таким образом, чтобы найти многозначное слово, в котором обе мысли могут соединиться, подобно тому, как это делается в остроте. Этот переход нельзя понять сразу, но для понимания работы сновидения он может иметь большое значение.

Хотя сгушение делает сновидение непонятным, все-таки не возникает впечатления, что оно является результатом действия цензуры сновидения. Скорее, хочется объяснить его механическими и экономическими факторами; однако приходится принимать в расчет и цензуру.

Результаты сгущения могут быть совершенно исключительными. С его помощью иногда возможно объединить две совершенно различные скрытые мысли в одном явном сновидении, так что можно получить одно вроде бы удовлетворяющее толкование сновидения и все же при эпгом упустить возможность другого.

Следствием сгущения является также отношение между скрытым и явным сновидением, заключающееся в том, что между различными элементами и не сохраняется простого соответствия. Один явный элемент соответствует одновременно нескольким скрытым, и наоборот, один скрытый элемент может участвовать в нескольких явных как бы в виде перекреста. При толковании сновидения оказывается также, что [ассоциативные] мысли к отдельному явному элементу не всегда приходят по порядку. Часто приходится ждать, пока все сновидение не будет истолковано.

Итак, работа сновидения совершает очень необычную по форме транскрипцию мыслей сновидения - не перевод слова за словом или знака за знаком и не выбор по определенному правилу, когда передаются только согласные какого-нибудь слова, а гласные опускаются, что можно было бы назвать представительством, т. е. один элемент всегда извлекается вместо нескольких, - но это нечто другое и гораздо более сложное.

Вторым результатом работы сновидения является смещение (Verschiebung). Для его понимания мы, к счастью, провели подготовительную работу; ведь мы знаем, что оно целиком является делом цензуры сновидения. Оно проявляется двояким образом, во-первых, в том, что какой-то скрытый элемент замещается не собственной составной частью, а чем-то отдаленным, т. е. намеком, а во-вторых, в том, что психический акцент смешается с какого-то важного элемента на другой, не важный, тек что в сновидении возникает иной центр и оно кажется странным.

Замещение намеком известно нам и по нашему мышлению в бодрствующем состоянии, однако здесь есть различие. При мышлении в бодрствующем состоянии намек должен быть легко понятным, а заместитель иметь смысловое отношение к собственному [содержанию] (Eigentliche). И острота часто пользуется намеком, она отказывается от ассоциации по содержанию и заменяет ее необычными внешними ассоциациями, такими, как созвучие и многозначность слова и др. Но она сохраняет понятность; острота лишилась бы всего своего действия, если бы нельзя было без труда проделать обратный путь от намека к собственному содержанию. Но намек сме-

 щения в сновидении свободен от обоих ограничений. Он связан с замещаемым элементом самыми внешними и отдаленными отношениями и поэтому непонятен, а если его разъяснить, то толкование производит впечатление неудачной остроты или насильственно притянутой за волосы, принужденной интерпретации. Цензура только тогда достигает своей цели, когда ей удается полностью затемнить обратный путь от намека к собственному [содержанию].

Смешение акцента как средство выражения мысли не встречается. При мышлении в бодрствующем состоянии мы иногда допускаем его для достижения комического эффекта. Впечатление ошибки, которое оно производит, я могу у вас вызвать, напомнив один анекдот: в деревне был кузнец, который совершил преступление, достойное смертной казни. Суд постановил, что он должен понести наказание за свое преступление, но так как в деревне был только один кузнец и он был необходим, портных же в деревне жило трое, то один из этих трех был повешен вместо него.

Третий результат работы сновидения психологически самый интересный. Он состоит в превращении мыслей в зрительные образы. Запомним, что не все в мыслях сновидения подлежит этому превращению, кое-что сохраняет свою форму и появляется в явном сновидении как мысль или знание; зрительные образы являются также не единственной формой, в которую превращаются мысли. Однако они все-таки являются существенным фактором в образовании сновидения; эта сторона работы сновидения, как мы знаем, является второй постоянной чертой сновидения, а для выражения отдельных элементов сновидения существует, как мы видели, наглядное изображение слова.

Ясно, что это нелегкая работа. Чтобы составить понятие о ее трудностях, представьте себе, что вы взяли на себя задачу заменить политическую передовицу какой-то газеты рядом иллюстраций, т. е. вернуться от буквенного шрифта к письму рисунками. То, что в этой статье говорится о лицах и конкретных предметах, вы легко и, может быть, удачно замените иллюстрациями, но при изображении абстрактных слов во всех частей речи, выражающих логические отношения, таких, как частицы, союзы и т. п., вас ожидают трудности. При изображении абстрактных слов вы сможете себе помочь всевозможными искусственными приемами. Вы попытаетесь, например, передать текст статьи другими словами, которые звучат, может быть, необычно, но содержат больше конкретных и подходящих для изображения понятий. Затем вы вспомните, что большинство абстрактных слов являются потускневшими конкретными и поэтому по возможности воспользуетесь первоначальным конкретным значением этих слов. Итак, вы будете рады, если сможете изобразить обладание (Besitten) объектом как действительное физическое сидение (Daraufsit&n). Так же поступает и работа сновидения. При таких обстоятельствах вы едва ли будете предъявлять большие претензии к точности изображения. Таким образом, и работе сновидения вы простите, что она, например, такой трудный для изображения элемент, как нарушение брачной верности (Ehebnich), заменяет другим каким-либо разрывом (Bruch), переломом

487


ноги (Beinbruch)*. Надеюсь, вы сумеете до некоторой степени простить беспомощность языка рисунков, когда он замещает собой буквенный.

Для изображения частей речи, показывающих логические отношения, вроде "потому что, поэтому, но" и т. д. нет подобных вспомогательных средств; таким образом, эти части текста пропадут при переводе в рисунки. Точно так же благодаря работе сновидения содержание мыслей сновидения растворяется в его сыром материале объектов и деятельное-тей. И вы можете быть довольны, если вам предоставится возможность каким-то образом намекнуть в более тонком образном выражении на определенные недоступные изображению отношения. Точно так же работе сновидения удается выразить что-то из содержания скрытых мыслей сновидения в формальных особенностях явного сновидения, в его ясности или неясности, в его разделении на несколько фрагментов и т. п. Количество частей сновидения, на которые оно распадается, как правило, сочетается с числом основных тем, ходом мыслей в скрытом сновидении; короткое вступительное сновидение часто относится к последующему подробному основному сновидению, как введение или мотивировка; придаточное предложение в мыслях сновидения замещается в явном сновидении сменой включенных в него сцен и т. д. Таким образом, форма сновидений ни в коем случае не является незначительной, и сама требует толкования. Несколько сновидений одной ночи часто имеют одно и то же значение и указывают на усилия как-нибудь получше справиться с нарастающим раздражением. Даже в одном сновидении особенно трудный элемент может быть изображен "дублетами", несколькими символами.

При дальнейшем сравнении мыслей сновидения с замещающими их явными сновидениями мы узна-

* При исправлении корректуры этого листа мне случайно попалась газетная заметка, которую я здесь привожу как неожиданное пояснение вышеизложенных положений.

"НАКАЗАНИЕ ВОЖИЕ (перелом руки за нарушение супружеской верности) (Annbmch dutch Ehebruch).

Анна М., супруга одного ополченца, обвинила Клементину К. в нарушении супружеской верности- 8 обвинении говорится, что К. находится с Карлом М. в преступной связи, в то время как ее собственный муж на войне, откуда он даже присылает ей ежемесячно семьдесят крон. К. получила от мужа пострадавшей уже довольно много денег, в то время как она сама с ребенком вынуждена жить в нужде и терпеть голом. Товарищи мужа рассказывали ей, что К. посещает с М. рестораны и кутит там да поздней ночи. Однажды обвиняемая даже спросила мужа пострадавшей в присутствии многих солдат, скоро ли еж разведется со своей "старухой", чтобы переехать к ней. Жена привратника дома, где живет К., тоже неоднократно видела мужа пострадавшей в полном неглиже на квартире К.

Вчера перед судом в Леопольдштатте К. отрицала, что знает М, а об интимных отношениях уж не может быть и речи. Однако свидетельница Альбертина М. показала, что неожиданно застала К., когда она целовала мужа пострадавшей.

Допрошенный при первом разборе дела в качестве свидетеля М. отрицал тогда интимные отношения с обвиняемой. Вчера судье было представлено письмо, в котором свидетель отказывается от своего показания на первом разбирательстве дела и сознается, что до июня месяца поддерживал любовную связь с К. При первом разборе он только потому отрицал свои отношения с обвиняемой, что она перед разбором дела явилась к нему и на коленях умопяла спасти ев и ничего не говорить. "Теперь же, - пишет свидетель, - я чувствую потребность откровенно сознаться перед судом, так как я сломал левую руку, и это кажется мне наказанием божьим за мое преступление".

Судья установил, что срок преступления прошел, после чего пострадавшая взяла жалобу офвтно, а обвиняемая была оправдана".

 ем такие вещи, к которым еще не подготовлены, например, что бессмыслица и абсурдность сновидений также имеют свое значение. Да, в этом пункте противоречие между медицинским и психоаналитическим пониманием сновидения обостряется до последней степени. С медицинской точки зрения сновидение бессмысленно, потому что душевная деятельность спящего лишена всякой критики; с нашей же, напротив, сновидение бессмысленно тогда, когда содержащаяся в мыслях сновидения критика, суждение "это бессмысленно" должны найти свое изображение. Известное вам сновидение с посещением театра (три билета за 1 фл. 50 кр.) — хороший тому пример. Выраженное в нем суждение означает: бессмысленно было так рано выходить замуж.

Точно так же при работе над толкованием мы узнаем о часто высказываемых сомнениях и неуверенности видевшего сон по поводу того, встречался ли в сновидении определенный элемент, был ли это данный элемент или какой-то другой. Как правило, этим сомнениям и неуверенности ничего не соответствует в скрытых мыслях сновидения; они возникают исключительно под действием цензуры сновидения и должны быть приравнены к не вполне удавшимся попыткам уничтожения этих элементов.

К самым поразительным открытиям относится способ, каким работа сновидения разрешает противоречия скрытого сновидения. Мы уже знаем, что совпадения в скрытом материале замешаются сгущениями в явном сновидении. И вот с противоположностями работа сновидения поступает точно так же, как с совпадениями, выражая их с особым предпочтением одним и тем же явным элементом. Один элемент в явном сновидении, который способен быть противоположностью, может, таким образом, означать себя самого, а также свою противоположность или иметь оба значения; только по общему смыслу можно решить, какой перевод выбрать. С этим связан тот факт, что в сновидении нельзя найти изображения "нет", по крайней мере, недвусмысленного.

Пример желанной аналогии этому странному поведению работы сновидения дает нам развитие языка. Некоторые лингвисты утверждают, что в самых древних языках противоположности, например, сильный - слабый, светлый - темный, большой -маленький, выражались одним и тем же корневым словом. ("Противоположный смысл первоначальных слов".) Так, на древнеегипетском языке ken первоначально означало "сильный" и "слабый". Во избежание недоразумений при употреблении таких амбивалентных слов в речи ориентировались на интонацию и сопроводительный жест, при письме прибавляли так называемый детерминатив, т. е. рисунок, не произносившийся при чтении. Кен в значении "сильный" писалось, таким образом, с прибавлением после буквенных знаков рисунка прямо сидящего человечка; если ken означало "слабый", то следовал рисунок небрежно сидящего на корточках человечка. Только паше благодаря легким изменениям одинаково звучащего первоначального слова получилось два обозначения для содержащихся в нем противопоставлений. Так из ken - "сильный - слабый" возникло ken - "сильный" и kan - "слабый". Не только древнейшие языки в своем позднейшем развитии, но и гораздо более молодые и даже живые

488


ныне языки сохранили в большом количестве остатки этого древнего противоположного смысла. Хочу привести вам в этой связи несколько примеров по К. Абелю (1884).

В латинском языке такими все еще амбивалентными словами являются: altus (высокий — низкий) и sacer (святой — нечестивый). В качестве примеров модификации одного и того же корня я упомяну: clamare — кричать, clam слабый, тихий, тайный; siccus сухой, succus сок. Сюда же из немецкого языка можно отнести: Stimme голос, stumm — немой. Если сравнить родственные языки, то можно найти много примеров. По-английски lock - закрывать; по-немецки Loch — дыра, Liicke — люк. В английском cleave - раскалывать, в немецком kleben клеить.

Английское слово without, означающее, собственно, "с - без", теперь употребляется в значении "без"; то, что with, кроме прибавления, имеет также значение отнимания, следует из сложных слов withdraw - отдергивать, брать назад, withhold — отказывать, останавливать. Подобное же значение имеет немецкое wieder.

В развитии языка находит свою параллель еще одна особенность работы сновидения. В древнеегипетском, как и в других более поздних языках, встречается обратный порядок звуков в словах с одним значением. Такими примерами в английском и немецком языках являются: Тор/ — pot [горшок]; boat tub [лодка]; hurry [спешить] — Ruhe [покой, неподвижность]; Balken [бревно, брус] — Ktoben [полено, чурбан].

В латинском и немецком: сареге — раскеп [хватать]; ген — Niere [почка].

Такие инверсии, какие здесь происходят с отдельными словами, совершаются работой сновидения различным способом. Переворачивание смысла, замену противоположностью мы уже знаем. Кроме того, в сновидениях встречаются инверсии ситуации, взаимоотношения между двумя лицами, как в "перевернутом мире". В сновидении заяц нередко стреляет в охотника. Далее, встречаются изменения в порядке следования событий, так что то, что является предшествующей причиной, в сновидении ставится после вытекающего из нее следствия. Все происходит, как при постановке пьесы плохой труппой, когда сначала падает герой, а потом из-за кулис раздается выстрел, который его убивает. Или есть сновидения, в которых весь порядок элементов обратный, так что при толковании, чтобы понять его смысл, последний элемент нужно поставить на первое место, а первый — на последнее. Вы помните также из нашего изучения символики сновидения, что входить или падать в воду означало то же самое, что и выходить из воды, а именно рождать или рождаться, и что подниматься по лестнице означает то же самое, что и спускаться по ней. Несомненно, что искажение сновидения может извлечь из такой свободы изображения определенную выгоду.

Эти черты работы сновидения можно назвать архаическими. Они присущи также древним системам выражения, языкам и письменностям, и несут с собой те же трудности, о которых речь будет ниже в критическом обзоре.

 А теперь еще о некоторых других взглядах. При работе сновидения дело, очевидно, заключается в том, чтобы выраженные в словах скрытые мысли перевести в чувственные образы по большей части зрительного характера. Наши мысли как раз и произошли из таких чувственных образов; их первым материалом и предварительными этапами были чувственные впечатления, правильнее сказать, образы воспоминания о таковых. Только позднее с ними связываются слова, а затем и мысли. Таким образом, работа сновидения заставляет мысли пройти регрессивный путь, лишает их достигнутого развития, и при этой регрессии должно исчезнуть все то, что было приобретено в ходе развития от образов воспоминаний к мыслям.

Такова работа сновидения. По сравнению с процессами, о которых мы узнали при ее изучении, интерес к явному сновидению должен отойти на задний план. Но этому последнему, которое является все-таки единственным, что нам непосредственно известно, я хочу посвятить еще несколько замечаний.

Естественно, что явное сновидение теряет для нас свою значимость. Нам безразлично, хорошо оно составлено или распадается на ряд отдельных бессвязных образов. Даже если оно имеет кажущуюся осмысленной внешнюю сторону, то мы все равно знаем, что она возникла благодаря искажению сновидения и может иметь к внутреннему его содержанию так же мало отношения, как фасад итальянской церкви к ее конструкции и силуэту. В некоторых случаях и этот фасад сновидения имеет свое значение, когда он передает в мало или даже совсем не искаженном виде какую-то важную составную часть скрытых мыслей сновидения. Но мы не можем узнать этого, не подвергнув сновидение толкованию и не составив благодаря нему суждения о том, в какой мере имело место искажение. Подобное же сомнение вызывает тот случай, когда два элемента сновидения, по-видимому, находятся в тесной связи. В этом может содержаться ценный намек на то, что соответствующие этим элементам скрытые мысли сновидения тоже должны быть приведены в связь, но в других случаях убеждаешься, что то, что связано в мыслях, разъединено в сновидении.

В общем, следует избегать того, чтобы объяснять одну часть явного сновидения другой, как будто сновидение связно составлено и является прагматическим изложением. Его, скорее, можно сравнить с искусственным мрамором брекчией, составленным из различных кусков камня при помощи цементирующего средства так, что получающиеся узоры не соответствуют первоначальным составным частям. Действительно, есть некая часть работы сновидения, так называемая вторичная обработка (sekundare Bearbeitung), которая старается составить из ближайших результатов работы сновидения более или менее гармоничное целое. При этом материал располагается зачастую совершенно не в соответствии со смыслом, а там, где кажется необходимым, делаются вставки.

С другой стороны, нельзя переоценивать работу сновидения, слишком ей доверять. Ее деятельность исчерпывается перечисленными результатами; больше, чем сгустить, сместить, наглядно изобразить и подвергнуть целое вторичной обработке, она не мо-

489


жет сделать. То, что в сновидении появляются выражения суждений, критики, удивления, заключения, — это не результаты работы сновидения и только очень редко это проявления размышления о сновидении, но это по большей части — фрагменты скрытых мыслей сновидения, более или менее модифицированных и приспособленных к контексту, перенесенных в явное сновидение. Работа сновидения также не может создавать и речей. За малыми исключениями речи в сновидении являются подражаниями и составлены из речей, которые видевший сон слышал или сам произносил в тот день, когда видел сон, и которые включены в скрытые мысли как материал или как побудители сновидения. Точно так же работа сновидения не может производить вычисления; все вычисления, которые встречаются в явном сновидении, — это по большей части набор чисел, кажущиеся вычисления, как вычисления они совершенно бессмысленны, и истоки вычислений опять-таки находятся в скрытых мыслях сновидения. При этих отношениях неудивительно также, что интерес, который вызывает работа сновидения, скоро устремляется от нее к скрытым мыслям сновидения, проявляющимся благодаря явному сновидению в более или менее искаженном виде. Но нельзя оправдывать то, чтобы это изменение отношения заходило так далеко, что с теоретической точки зрения скрытые мысли вообще ставятся на место самого сновидения и о последнем высказывается то, что может относиться толь-

 ко к первым. Странно, что для такого смешивания могли злоупотребить результатами психоанализа. "Сновидением" можно назвать не что иное, как результат работы сновидения, т. е. форму, в которую скрытые мысли переводятся благодаря работе сновидения.

Работа сновидения — процесс совершенно своеобразного характера, до сих пор в душевной жизни не было известно ничего подобного. Такие сгущения, смещения, регрессивные превращения мыслей в образы являются новыми объектами, познание которых уже достаточно вознаграждает усилия психоанализа. Из приведенных параллелей к работе сновидения вы можете также понять, какие связи открываются между психоаналитическими исследованиями и другими областями, в частности между развитием языка и мышления. О другом значении этих взглядов вы можете догадаться только тогда, когда узнаете, что механизмы образования сновидений являются прототипом способа возникновения невротических симптомов.

Я знаю также, что мы еще не можем полностью понять значения для психологии всех новых данных, заключающихся в этих работах. Мы хотим указать лишь на то, какие новые доказательства имеются для существования бессознательных душевных актов - а ведь скрытые мысли являются ими - и какой неожиданно широкий доступ к знанию бессознательной душевной жизни обещает нам толкование сновидений. <...>

490


Дж.К.Джонс СИНЕКТИКА* Цель

Направить спонтанную деятельность мозга и нервной системы на исследование и преобразование проектной проблемы.

План действий

Тщательно подобрать группу специалистов в
качестве самостоятельного "отдела разработок".

Предоставить этой группе возможность попрак
тиковаться в использовании аналогий для ориенти
рования спонтанной активности мозга и нервной
системы на решение предложенной проблемы.

Передать группе сложные проблемы, которые
не может решить основная организация, и предос
тавить ей достаточное время для их решения.

Представить результаты работы группы основ
ной организации для оценки и внедрения.

Пример

1. Тщательно подобрать группу специалистов в
качестве самостоятельного "отдела разработок".

Группа синектики должна состоять из двух—трех приглашенных со стороны специалистов, представляющих разные профессии или научные дисциплины (в частности, биологию), и, скажем, трех работников различных отделов основной организации. Критериями отбора специалистов для этой группы служат гибкость их мышления, диапазон знаний и практического опыта (предпочтительнее специалисты, менявшие свои профессии или специальности), возраст (от 25 до 40 лет) и контрастность психологических типов. Выбору предшествует длительное наблюдение за поведением в разговорах, за движениями тела и за способностью включиться в работу уже имеющихся синектнческих групп. Новой группе предоставляются отдельные помещения, выделяются средства и оснащается мастерская, в которой члены группы могут изготовлять собственные прототипы изделий.

2. Предоставить этой группе возможность попрак
тиковаться в использовании аналогий для ориентиро
вания спонтанной активности мозга и нервной систе
мы на решение предложенной проблемы.

Группа синектики использует обсуждение аналогии в качестве средства для ориентирования своего спонтанного мышления на поставленную проблему. При этом используются аналогии четырех типов:

а) Прямые аналогии. Их часто находят в биологи
ческих системах, решающих сходные проблемы; на
пример, утверждают, что наблюдение Брюнеля за
червем-древоточцем, образующим трубчатый канал,
когда он пробуравливает древесину, навело этого
исследователя на мысль о кессонном методе строи
тельства подводных сооружений.

б) Субъективные аналогии. Конструктор старает
ся представить себе, как можно было бы использо-

* Джонс Дж. К. Методы проектирований. М.: Мир,  1986, с. 246   250.

 вать свое собственное тело для достижения искомого результата; например, что он сам почувствовал бы, если выполнял бы функцию лопасти винта вертолета, какие силы воздействовали бы на него со стороны воздушного потока и со стороны втулки; что он испытывал бы, если бы "был кроватью"?

в) Символические аналогии. Это поэтические ме
тафоры и сравнения, в которых характеристики од
ного предмета отождествляются с характеристика
ми другого, например,
устье реки, головка молотка,
дерево решений, заглушать вибрацию, подавить со
противление.

г) Фантастические аналогии. Представить себе
вещи такими, какими они не являются, но какими
мы хотели бы их видеть; например, хотелось бы иметь
маленького "человечка" для набора телефонного но
мера; хотелось бы, чтобы дорога существовала лишь
там, где ее касаются колеса нашего автомобиля.

То, что эти четыре типа аналогий действительно фундаментальны и охватывают мысли и опыт людей, станет более очевидным, если ввести следующую классификацию:

прямые — реальные,

фантастические — нереальные,

субъективные — телесные,

символические — абстрактные.

Членов группы приучают преодолевать свою боязнь раскрыть друг перед другом глубоко личные мысли, для чего их заставляют наблюдать за тем, как работают опытные "синекторы", и следовать их примеру. Чтобы научить членов группы распознавать признаки приближения к решению, ведущему ко всеобщему удовлетворению и душевному подъему, используются записи на магнитную ленту. Последовательность решения проблемы такова:

а) Проблема, как она задана, — формулировка про
блемы, данная основной организацией.

б) Очищение от очевидных решений — дискуссия,
в ходе которой члены группы выясняют свои взгля
ды на очевидные решения, которые едва ли дадут
нечто большее, чем простое сочетание существующих
решений (этот этап напоминает мозговую атаку).

в) Превращение необычного в привычное — поиск
аналогий, позволяющих выразить "заданную пробле
му" в терминах, хорошо знакомых членам группы по
опыту их работы.

В попытке проникнуть в суть проблемы и распутать клубок предположений и рассуждений, в которых запрятано решение, допускается игнорирование физических законов и соглашений (например: "Вы хотите сказать, что вам нужна антигравитационная машина").

г) Проблема, как она понята, — определяются глав
ные трудности и противоречия, препятствующие
решению проблемы.

д) Наводящие вопросы - председательствующий
предлагает дать решение, пользуясь одним из типов
аналогии. Члены группы в свободной манере проиг
рывают каждый наводящий вопрос. Если аналогии
становятся слишком абстрактными, дискуссия на
правляется в русло "проблемы, как она понята". Когда
появляется перспективная идея, ее развивают сло
весно до того момента, когда члены группы смогут
изготовить и опробовать грубые прототипы устрой
ства. Аналогии используются для того, чтобы "пре-

491


вратить привычное в необычное". Такое преобразование значительно повышает степень мысленной реконструкции известных из прошлого опыта ситуаций в формах, совместимых с заданной проблемой. Члены группы испытывают большой душевный подъем, когда достигается решение проблемы, но после этого ощущают физическое изнеможение.

3. Передать группе сложные проблемы, которые не может решить основная организация, и предоставить ей достаточное время для их решения.

До настоящего времени синектика использовалась для решения конкретных проблем разработки изделий, например: "найти более простой принцип устройства приводов с постоянной угловой скоростью вращения вала", "спроектировать усовершенствованный нож для открывания консервных банок" или "изобрести более прочную крышу". Метод использовался также для решения более крупных проблем, например: "разработать новый вид продукции с годовым потенциалом продаж 300 млн долларов". Результаты решения подобных задач оказались нетривиальными и в то же время приемлемыми для заказчика.

Новое направление - применение синектики для решения социальных и административных проблем, например: "как распределить государственные средства в области градостроительства". Неизвестно, окажется ли успешным применение данного метода на этом более отвлеченном уровие.

С разрешения издателей ниже приводится пример дискуссии по методу синектики, описанный Гордоном.

Проблема - разработка герметичной застежки для костюма космонавта. Был предложен следующий наводящий вопрос: "как бы мы, дав волю самой необузданной фантазии, хотели бы, чтобы работала такая застежка?"

Г. Ну, хорошо. Теперь нам надо совершенно непредвзято взглянуть на всю эту путаницу. Найти, что ли, совсем сумасбродную точку зрения ... совершенно новое пространство со своей особой точкой зрения!

Т. Представим себе, что едва вы захотели застегнуть костюм, он мгновенно застегнулся бы, повинуясь вашему желанию... (механизм фантастической аналогии).

Г. Желание привело бы к тому, что...

Ф. Тсс ... хорошо. Стало быть, исполнение желаний. Детская мечта ... Стоит вам захотеть, чтобы он застегнулся, и невидимые микробы, работающие на вас, скрестят свои лапки над отверстием и накрепко затянут его...

В. Молния - это своего рода механический жук (механизм прямой аналогии). Но она не герметична ... и недостаточно прочна ...

Г. Как нам построить психологическую модель "желания, чтобы оно застегнулось"?

Р. Что вы имеете в виду?

Б. Он хочет сказать, что если бы нам удалось представить себе, как "желание, чтобы оно застегнулось" могло бы быть реализовано в виде действующей модели, то мы ...

Р. Нам осталось два дня, чтобы изготовить действующую модель, а вы, друзья, развели тут болтовню на уровне детских мечтаний! Составим список всех возможных способов закрывать отверстия.

492

 Ф. Ненавижу списки. Это заставляет меня вспомнить свое детство и как меня посылали в бакалейную лавку.

Р. Послушайте, Ф., я мог бы понять вашу реплику, если бы у нас было время, но сейчас, при этих жестких сроках... а вы все еще болтаете об исполнении желаний.

Г. Все самые сумасбродные решения в мире введены в рациональное русло только благодаря жестким срокам.

Т. Может быть, с помощью обученных насекомых?

Д. Что?

В. Вы имеете в виду обучить насекомых застегивать и расстегивать костюм по приказу? Раз, два, три — открыть! Раз, два, три — закрыть!

Ф. Надо иметь два ряда насекомых, по одному на каждой стороне, и по приказу "закрыть" все они скрещивают лапки, или клешни, или когти... ну, что там у них есть... и отверстие плотно закрывается..

Г. Я уже чувствую себя насекомым Морской пограничной охраны (механизм субъективной аналогии).

Д. Не обращайте на меня внимания. Продолжайте...

Г. Вы знаете рассказ... сильный шторм на море зимой — корабль разбивается о скалы... использовать спасательные шлюпки невозможно... какой-то беспокойный герой хватается зубами за веревку и выплывает...

В. Я вас понял. У вас насекомое бегает взад и вперед по отверстию, манипулируя крошечными задвижками...

Г. А я ищу демона, чтобы он закрывал за меня отверстие, когда мне этого захочется (механизм фантастической аналогии). А ну-ка, быстро! Готово!

6. Найти бы насекомое и оно сделает это за тебя.

Р. Если бы использовать паука... он мог бы сплести нить и зашить зазор (прямая аналогия).

Т. Паук плетет нить паутины... отдает ее мухе... Маленькие дырочки по бокам... муха влетает и вылетает в эти дырочки и закрывает при этом зазор...

Г. Прекрасно. Но у этих насекомых очень малы усилия. И когда в Армии начнут испытывать это устройство, они зажмут каждую кромку в тисках шириной в дюйм и будут тянуть ее с силой 150 фунтов... И вашим идиотским насекомым придется тянуть за собой стальную проволоку, чтобы... Они должны делать стальные стежки. Сталь (механизм символической аналогии).

Б. Я вижу способ, как это сделать. Пример с насекомым, протягивающим нить в отверстия... Это можно осуществить механически... Вместо насекомого... отверстая надо расположить вот так... и вот так закручивать пружину... вдоль всего проклятого стыка... закручивать, закручивать, закручивать... Нет, к дьяволу! На это потребуется несколько часов! И вовсе вывернешь руку к чертям!

Г. Не отчаивайтесь. Может быть, есть и другой путь сшивания сталью...

Б. Слушайте... Я вижу другой способ... Эта пружина, которую вы предлагаете... Давайте возьмем две такие пружины... предположим, у нас есть такой длиннющий демон, который силой прокладывает себе путь... вот так...

Р. Я вижу, куда он клонит...


Проволока

Стык застежки

Взаимопроникающие, спиральные пружины

Рис. 1. Поперечный разрез

Б. И если этим длинным верзилой-демоном будет проволока, то ее можно направить так, чтобы она при своем движении все крепко стянула... пружины сойдутся, закрывая зазор... Проволоку надо тянуть вверх... тянуть... и она стянет края резинового стыка... Пружины надо погрузить в резину... и тогда стык окажется сшитым стальной проволокой (рис. 1).

На решение проблемы по методу синектики требуется время порядка нескольких недель при полном рабочем дне. При этом часть времени уходит на дискуссии, а часть — на выполнение практических работ.

4. Представить результаты работы группы основной организации для оценки и внедрения.

Результаты работы группы представляют в виде приемлемого опытного образца, сопровождая его планами производства, сбыта и т.д. Эти планы подготавливаются членами синектической группы, выступающими в необычной для себя роли; так, например, если в группе есть специалист по сбыту, он должен составлять производственный план, биолог - план по сбыту и т.д.

Замечания

Создание группы синектики позволяет обойти препятствия, стоящие на пути возникновения изобретений в недрах существующей организации. К таким препятствиям относятся:

а) косность мысли и поведения лиц, ответствен
ных за внесение изменений;

б) задержки, препятствующие реализации но
вовведений по мере появления идей и тем самым
вовсе исключающие их;

в) недостаток времени для спокойного обдумы
вания и обсуждения;

г) неспособность стимулировать спонтанное
мышление при появлении проблем, не имеющих тра
диционного решения.

Этот метод позволил получить результаты, которые были высоко оценены ведущими проектными организациями США (например, компанией "Артур Г. Литгл"). Как указывает автор метода синектики Гордон, члены вновь создаваемых групп иногда испытываю! следующие затруднения:

а) угрызения совести в связи с тем, что получают деньги за столь приятное времяпрепровождение;

 б) зазнайство после удачного решения первой проблемы.

Угрызения совести проходят, когда группа видит, что основная организация принимает их идеи; хорошим средством от зазнайства может служить попытка решения очередной проблемы без помощи опытных синекторов. Аналогии, используемые в синектике, могут рассматриваться как метаязык, с помощью которого можно обсуждать не только структуру проблемы и модели альтернативных решений, но тахже и сопоставимые Резина структуры в окружающей действительности, в языке и в функциях человеческого организма. Спонтанное мышление, которое синектика пытается стимулировать, может рассматриваться как результат активности мозговой и нервной систем нескольких человек, работающих по типу универсальных аналоговых вычислительных машин, способных исследовать и сопоставлять различные модели. Аналогии можно рассматривать как средства для смещения процесса исследования структуры проблемы с уровня осознанного мышления на уровень спонтанной активности мозга и нервной системы. Приятное чувство уверенности в том, что находишься на верном пути, которое вырабатывается у синекторов, можно рассматривать как внезапный спад умственной активности в момент, когда на одном и том же участке нервных сетей мозга отражаются две сопоставимые структуры (Ньюмен). Это является сигналом к подкреплению определенного решения новыми аналогиями, связанными с соответствующими проблемами. Акцент на биологические и телесные аналогии, ощущение душевного подъема, к которому сознательно стремятся члены группы, и следующее за этим чувство физического изнеможения дают основание предполагать, что поиском соответствия между проблемой и ее решением управляют те же части нервной системы, которые ведают сексуальной активностью человека.

Применение

Синектика может быть использована только на промежуточных этапах проектирования, т.е. для исследования проблемы, реальность которой уже была предварительно доказана, и для получения решения, которое будет внедряться другими людьми. Для этого процесса почти или совсем не требуется данных о проектной ситуации, поэтому он не может быть эффективен для выявления проблем или для приведения проектных решений в соответствие с проектной ситуацией. Задача синектики состоит в том, чтобы выявить общее решение некоторой проблемы в том смысле, как спиральная жила является общим решением проблемы сшивания краев. Сннектическая группа не располагает данными, которые позволили бы ей судить о целесообразности изготовления сшивающего устройства, или данными исследований по определению углов и размеров жил для кон кретных типов соединений и конкретных материалов. Этот метод имеет своей целью ликвидировать серьезные несоответствия во внутренней структуре существующих решений, направленных на удовлетворение некоторой осознанной потребности.

493


Обучение

Авторы этого метода убеждены в том, что для его успеха необходимо, чтобы в группе не было косно мыслящих лиц и были тщательно уравновешены опыт и индивидуальные особенности членов группы. Примерно после годичного периода, в течение которого часть рабочего времени отводится на обучение и тренировку, группа сможет далее работать самостоятельно, успешно преодолевая инерцию основной организации. Большинство синекторов прекращают эту деятельность после нескольких лет работы, возможно, потому, что она оказывает разрушающее влияние на их нервную систему.

Сказанное не должно отпугнуть энтузиастов от того, чтобы попробовать свои силы в этом методе даже при отсутствии опытного руководителя, однако из изложенного вытекает, что добиться успеха здесь будет не так легко и имеется риск нанести ущерб психике. Вероятно, наилучший способ уменьшить этот риск состоит в том, чтобы запретить обсуждение дос-тоинств и недостатков членов группы. Первые синек-торы приложили много усилий к тому, чтобы не огорчать людей, которые оказались неспособными к ра-

 боте в такой группе. Участники должны иметь право прекращать работу без каких-либо объяснений, как только они почувствуют потребность в отдыхе.

Гордон сообщает, что синектика дает хорошие результаты при наличии сильного руководителя, а также при неоговоренной заранее многократной смене руководителей в зависимости от рассматриваемой проблемы. Как правило, принято приглашать опытных специалистов для помощи в оценке практической осуществимости предложенных идей. <...>

Стоимость и время

В течение года 5 или 6 человек должны затратить 1/4 своего рабочего времени на обучение. К этому следует добавить время на консультации со специалистами. Группа обученных синекторов, работающих полный рабочий день, способна в течение года найти приемлемые решения примерно четырех небольших и двух крупных проблем. Если это важные для существования организации проблемы и если предложенные решения приемлемы для фирмы и заказчика, стоимость работы группы можно считать небольшой.

494


Г. С.Алыпшуллер

КУРС "ЭРТЭВЭ" (из записок преподавателя) *

Я расскажу о нескольких занятиях.

Курс развития творческого воображения (РТВ) неповторим, фантазия всегда остается ездой в незнаемое. Вероятно, с другими слушателями те же занятия прошли бы иначе. Но у нас было так.

Эпизод   первый

Маленькие—маленькие человечки

Задача. К внутренним стенкам сделанной из диэлектрика трубки попарно подведены контакты. Для замыкания контактов используют свободное падение металлического груза (внутри трубки вакуум, а пары контактов расположены на определенном расстоянии друг от друга). Здесь, однако, возникает трудность: чтобы груз свободно падал, он не должен соприкасаться с контактами и стенками трубки, а чтобы замкнуть контакты, груз должен с ними соприкасаться. Как быть?

Менять общую схему устройства (вакуумная трубка и свободно падающий груз, замыкающий контакты) и предлагать другие способы замыкания, например, <~ помощью фотоэлементов, нельзя.

Ну, хорошо, а если сделать груз жидким? —
сказал один из слушателей, инженер-конструктор.

Ничего не получится, — ответил я. — Жид
кость начнет испаряться, исчезнет вакуум, не будет
свободного падения.

С задачей возились уже два часа, первоначальный энтузиазм давно исчез. Вот-вот должно было возникнуть недовольство.

Рис 1.

" Альтшуллвр Г. С. Краски для фантазии. Прелюдия к теории развития творческого воображения // Шанс на приключение. Петрозаводск: Карелия, 1991. С.282—295.

Можно сделать груз магнитным, а контакты
выполнить в виде витков проволоки, — предложил
другой слушатель, физик. — Правда, абсолютно сво
бодного падения не будет, часть механической энер
гии превратится в ток... Вы хотите, чтобы груз обя
зательно соприкасался с контактами?

Хочу, — подтвердил я.

И одновременно требуете, чтобы при этом
соприкосновения не было?

-Да.

— Но это несовместимые требования. Вы дали
нам задачу, которая в принципе неразрешима! Мы
напрасно тратим время.

Ну вот, на борту назревает бунт. Остается слегка подогреть страсти.

Почему? — невинно осведомился я.

Нужно, чтобы груз основательно, со скреже
том, терся о контакты. Но чтобы при этом сохраня
лось свободное падение. Разве это противоречит за
конам природы?

Еше как! Если есть трение, не может быть сво
бодного падения. "Со скрежетом"... — возмущенно
повторил физик. - Твердое тело со скрежетом трет
ся о другое твердое тело, и при этом не происходит
потерь энергии... А откуда берется скрежет?!

Откуда? Давайте посмотрим. Вот металличес
кий груз. Кусок металла. Из чего он состоит? Что мы
увидим, если наше зрение станет в тысячи, в десят
ки и сотни тысяч раз острее?

Кристаллическую решетку увидим, — сказал
физик.

А если еще увеличим остроту зрения?

Ну, увидим атомы.

Нет, ничего подобного мы не увидим: ни кри
сталлической решетки, ни атомов. Между нами го
воря, их не существует.

Совсем не существует?

Ага, совсем. Если хорошенько присмотреться,
мы увидим, что груз состоит из толпы маленьких-
маленьких человечков.

Теперь физик (да и другие слушатели) смотрел на меня с величайшим вниманием. Не каждый день приходится видеть, как преподаватель сходит с ума.

А что они делают, эти... человечки? — осто
рожно спросил кто-то.

Ничего. Они ждут нашего приказа. Вот тогда
они будут что-то делать. Давайте все смоделируем.
Пятеро слушателей возьмутся за руки и станут там,
у стенки. Это будут человечки груза:
АI, А2, A3, А4 и А5.
Ну, пожалуйста...

С сумасшедшим не спорят. Пятеро слушателей, смущенно улыбаясь, встали у стены и взялись за руки.

— Прекрасно. Но контакты тоже состоят из че
ловечков. Кому-то придется сыграть их роль.

Через две минуты у нас была прекрасная модель (рис. 2, I). Физика я поставил на место Б1. Пока я расставлял других слушателей, Б1 о чем-то шептался с БЗ...

— Внимание, — сказал я, — груз начал падать.

Шеренга А двинулась вперед, и, когда она поравнялась с первой парой контактов. Б] и БЗ вцепились в руки А1 и А5 (рис. 2, II).

Мы моделируем трение, — охотно объяснил
физик. — Вы же хотели, чтобы трение было основа
тельное, со скрежетом... Пожалуйста, трение со скре
жетом остановило груз.

Хорошо, попробуем еще раз.

Шеренга А вернулась в исходное положение. Я тихо сказал пятерке: "Двигайтесь так же, но не держите друг друга за руки" (рис. 2, III).

Б1 и БЗ были, разумеется, начеку и снова схватили AJ и А5. Но на этот раз А2, A3 и А4 спокойно продолжали движение (рис. 2, IV).

495


n

 

и

  '

 m m

 ливо лезущим в глаза (в нашем примере — трение груза о контакты) он всегда поможет увидеть внутреннее, незаметное (сцепление между частями груза) — то, что нужно и можно изменить, чтобы решить задачу.

- А почему именно человеч
ки? — спросил физик. — Почему
не атомы? Или какие-нибудь ша
рики?

Черт его знает, почему, подумал я. Наверное, атомы слишком конкретны, они будут действовать по своим реальным законам и не позволят мне фантазировать. Человечкам я могу сказать: "Отпустите руки!" — и они отпустят. А как я скажу атомам: "Не взаимодействуйте друг с другом..."? Шарики тоже не годятся, из них трудно построить исходную модель.

— Между нами говоря, — от
ветил я, — они на самом деле су
ществуют, эти маленькие-малень
кие человечки. Скоро вам будет
казаться странным, что вы их
раньше не замечали...

Эпизод второй

На пыльных

тропинках далеких

планет

Упражнение. Космический корабль приблизился к неизвестной планете. Планета закрыта тонким слоем условных облаков: сквозь них могут пройти спускаемые с корабля автоматические станции, ио не проходят никакие излучения. Проводная связь тоже невозможна.

Рас. 2

ВI и ВЗ схватили за руки А2 и А4 (рис. 2, V), но A3 продолжал идти вперед, пока не был остановлен третьим контактом (рис. 2, VI).

— Гениально, — сказал физик, и все рассмеялись. — Разрезаем груз на пластинки, они падают в вакууме как одно целое, но каждая пара контактов задерживает только свою пластинку. Проще простого.

Да, теперь это казалось проще простого. Потребовалось немножко фантазии, только и всего. Представили груз в виде шеренги человечков; увидели, что движению человечков мешает не только трение, но и внутренние связи в шеренге; дали команду человечкам не держать друг друга за руки...

Потом встретятся задачи посложнее. Но прием будет срабатывать всегда. Он всегда поможет заменить невыгодный зрительный образ (жесткий, сопротивляющийся изменениям) выгодным (гибким, готовым к любым изменениям). За внешним, назой-

 Аю. 3

496


На планете действуют те же физические законы, те же геологические, климатические и т. п. факторы, что и на Земле, на Луне или на Марсе. И только один фактор изменен.

Задавая автоматическим станциям определенные программы исследований, надо с наименьшего числа попыток найти этот икс-фактор.

Преподаватель играет за планету, слушатели -за экипаж корабля.

Непонятно... Что это за облака?

Условные облака... Они нужны, чтобы создать
ситуацию "черного ящика".

Значит, разогнать облака нельзя?

Ни в коем случае. В вашем распоряжении толь
ко один способ: запуск автоматических станций. При
этом нельзя поддерживать связь со станцией сквозь
облака. Программа должна быть задана заранее.

Непонятно... Запустим станцию, она там все
выяснит, вернется, сообщит... В чем же смысл уп
ражнения?

А вы попробуйте.

Хорошо. Станция может выполнить любую
программу?

-Да.

— Тогда посылаем станцию с таким заданием:
опуститься на поверхность, взять пробы грунта, воз
духа...

Программу коллективно дополняют: измерить радиацию, сделать снимки и т. д. Я пока проверяю магнитофон. Запись будет идти весь урок.

Программа готова. Запускаем станцию.

Прекрасно. Запустили. Но она не вернулась.

Как это — не вернулась? Почему?

Это ваше дело — узнать почему. Там ведь может
быть все, что угодно. Вулканы. Или в миллионы раз
бульшая сила тяжести. Или какие-нибудь чудовища,
которые слопают вашу станцию.

Хорошо. Отправим еще три станции. В разные
места.

Станции не вернулись.

Через пару месяцев я им прокручу эту пленку. Подумать только, какая психологическая инерция: одна станция не вернулась, давай пошлем еще три... — Количеством станций мы не ограничены?

Нет.

Тогда посылаем еше десять станций.

— Станции не вернулись.
Смех.

Ни одна? Учтите, наши станции имеют авто
маты, выводящие их на посадку только в безопас
ном месте.

А как они узнают, что место безопасно?

По рельефу. Если внизу ровный грунт, значит,
безопасно.

Прекрасно. И все-таки станции, снабженные
системами выбора места посадки, не вернулись... Что
вы будете делать дальше?

Наверное, опасно садиться на поверхность...
Пошлем еще одну станцию, но с другой програм
мой. Пусть станция опустится под эти облака, сдела
ет снимки и сразу вернется. Спуститься она должна
совсем немного — на метр, не больше.

Станция вернулась.

Наконец-то! А снимки получились?

-Да.

И что на них?

Степь, река, холмы, лес... Все как на Земле.
Снято с высоты в десять километров. Взяты пробы
атмосферы — воздух тоже как на Земле. Опасной ра
диации нет.

А почему посланные в этот район станции не
вернулись?

Это уж ваше дело - узнать почему.

На снимках видны станции? Или хотя бы их
обломки?

Нет.

Непонятно... А если следующая станция, оста
ваясь на высоте в десять километров, сбросит вниз
зонд с радиопередатчиком?

Можно.

Хорошо! Посылаем станцию. Она остается на
верху, под облаками. И сбрасывает зонд на какое-
нибудь ровное место. Например, на холм. Зонд дол
жен подавать сигналы с поверхности. Станция их за
пишет и вернется на корабль.

Станция вернулась, но никаких сигналов зон
да не записала.

Почему?

Это ваше дело — узнать почему...

Упражнение продолжается, и еще не скоро удастся обнаружить, что икс-фактор на этой планете -замедленная скорость света и других электромагнитных колебаний: один сантиметр в секунду. До станции, находящейся на десятикилометровой высоте, свет доходит на двенадцатый день. Станция видит степь, реку, холмы, а внизу — болото или горные вершины...

На следующем занятии такое же упражнение мы разыграем иначе. Я отберу "экипаж". Два человека в "экипаже" будут только выдвигать предложения — что делать дальше. Третий тоже будет занят одним делом: проверкой поступивших предложений на психологическую инерцию. Пройдут только те предложения, в которых не окажется психологической инерции. Полученная информация ("станция не вернулась...") поступит к четвертому члену "экипажа", который будет специально заниматься выявлением странностей, то есть признаков проявления икс-фактора. Пятый и шестой члены "экипажа" займутся поиском возможных объяснений этих странностей, выдвигая гипотезы. А двое первых используют эти гипотезы для корректировки плана исследования.

Слушатели, следящие за действиями "экипажа", будут заранее знать "секрет" планеты. Пусть смотрят со стороны и анализируют ход поиска: перед ними наглядная модель творческого процесса.

Все это — в дальнейшем. Сегодня слушатели, загубив множество автоматических станций, с трудом раскрывают икс-фактор первой планеты.

— А можно мы теперь планета, а вы — экипаж?
Бурный восторг.

— Можно, — покорно соглашаюсь я. Каждая груп
па рано или поздно приходит к этой светлой идее.

Шепчутся, сговариваясь. Ладно, первую станцию я вам отдам.

— Программа первой станции: поднырнуть под
облака, метров на десять, не больше. Снимки, про
бы... Вернуться через пять минут.

497


Станция не вернулась!

Печально, — говорю я, — ах, как печально,
такая была хорошая станция, совсем еще новая...

Это прекрасно, что станция не вернулась. Она погибла, но я получил необходимую информацию. Теперь я знаю, что икс-фактор действует под самыми облаками, он не связан с поверхностью планеты. Какое-то изменение законов природы. Пожалуй, я догадываюсь — какое именно. Мои слушатели еще не умеют бороться с психологической инерцией: я им дал планету с измененной скоростью света и они тоже изменили какую-то скорость.

— Вторая станция. Не нужно снимков, не нужно
проб. Пусть станция опустится под облака и через
секунду вернется.

Мои оппоненты в явном замешательстве.

Ну, вернулась станция?

Вернулась. Через семнадцать минут. Какова
программа третьей станции?

Это они наталкивают меня на неверную тактику. Нет уж...

— Не будет третьей станции. Я подожду, пока
вернется первая станция. Ведь она вернется, не так
ли? На вашей планете время идет в тысячу раз мед
леннее, вот и весь секрет.

Эпизод третий

Еще к вопросу о золотой рыбке

Задача. Цех изготавливает металлические изделия, имеющие форму боковой поверхности усеченного полого конуса. Диаметр большого основания от 0,5 до 1 метра. Требуемая точность обработки внутренней поверхности - 0,05 миллиметра. Контроль качества готовой продукции веаут с помощью набора точно изготовленных дисков-шаблонов, поочередно вставляя их внутрь изделия.

Возникает противоречие: чтобы повысить точность контроля, нужно при проверке каждого изделия использовать возможно больше шаблонов, а чтобы упростить и ускорить процедуру проверки, шаблонов должно быть возможно меньше.

Как усовершенствовать контроль?

Рано утром выпал первый в этом году снег. Мы сидим в холодной аудитории (снег всегда выпадает внезапно). С улицы доносятся азартные крики: "Давай, давай!" Окруженный зрителями, троллейбус пытается одолеть заснеженный подъем. Я вожусь с журналом. Фантазия фантазией, а учет посещаемости - святое дело. У нас железный закон: пропустил без уважительной причины два занятия - и прощай. Сегодня нам предстоит рассмотреть метод последовательного перехода от фантазии к реальности. Метод хитроумный и тонкий, а слушатели шепчутся о снеге.

Мысленно они там, на улице: все-таки это романтично — первый снег...

Приходится на ходу менять план замятия.

— Начнем по сезону. С теплого южного моря. Од
нажды случилась такая любопытная история. Некий
рыбак поймал золотую рыбку, а рыбка говорит ему
человеческим голосом: "Отпусти ты, старче, меня в
море..."

 Я вполне серьезно пересказываю Пушкина. Все идет нормально, постепенно о снеге забывают.

— Ну, вот. После такой проработки старик снова
идет к морю, зовет рыбку, та появляется и спраши
вает: "Чего тебе надобно, старче?" Как вы думаете,
фантастична ли эта ситуация?

Молчание. Народ приобрел опыт и не спешит к ловушке.

— Ладно. Вот другая ситуация: Аладдин потер ста
рую медную лампу — и появился джинн. Фантастика
это или нет?

Соглашаются: да, фантастика, сказка.

— А если я сейчас, вот здесь, прямо перед вами
осуществлю подобную сказку?

Теперь снег совершенно забыт.

Сказка будет осуществлена в буквальном смысле?

В самом буквальном.

Нет. Невозможно.

Ошибаетесь. Разве я не могу потереть старую
медную лампу?

Сколько угодно. Но джинн не появится.

Тем не менее часть сказочной ситуации (поте
реть старую медную лампу) я все же могу осуще
ствить.

Ну и что?

Как что? Ведь отсюда следует, что сказочная,
фантастическая ситуация содержит реальный ком
понент. Запишем это так:

ф = Р, + ф,

Подойти к морю и позвать золотую рыбку я могу. Это />,, реальный компонент. А все прочее — это Ф,, фантастический компонент. Исходную фантастическую ситуацию Ф я свел к более простой фантастической ситуации Фу А ее в свою очередь можно разложить на Р2и Фгк Ф2 можно разложить на Р, и Ф3. И так далее - пока не придем к пренебрежимо малому остатку Ф:

Если так, пусть появится золотая рыбка. Хотя
бы без
Фн, без хвоста.

А зачем вам золотая рыбка? Пушкин убеди
тельно показал, что из контактов с ней ничего хо
рошего не получится. Давайте лучше используем этот
метод для решения изобретательской задачи.

Три минуты на ознакомление с условиями задачи. Я специально тороплю, чтобы задачу не стали решать другим методом.

— Сначала сформулируем исходную ситуацию Ф.
Как бы вы решили задачу, если бы у вас была золо
тая рыбка? Шум, крики.

Староста говорит:

— Лаано, сформулирую общую мысль. Мы по
требовали бы, чтобы первое контрольное сечение,
назовем его сечением № 1, само доложило, что в
таком-то месте есть такое-то отклонение от задан
ного размера. Потом следующее сечение... Можно еще

498


проще. Допустим, у меня чертеж изделия, вид сверху. И на нем концентрической окружностью показано сечение N° 1. Так вот, я хочу, чтобы на этом чертеже сама собой возникла окружность, соответствующая фактическим размерам.

Прекрасно. Это исходная ситуация Ф. Что в
ней соответствует реальному компоненту
Р,'!

У нас есть чертеж. Это реально.

Вычтем Р: из Ф и получим Ф;: на чертеже нет
линии, соответствующей фантастическим размерам
сечения № 1, а мы хотим, чтобы эта линия там была.

Кто-то ехидно замечает:

Рис. 4

Рыбак есть, нет золотой рыбки...

Пойдем дальше. Что в ситуации Ф( можно счи
тать
Р, и Ф,?

Сечение № 1 существует в изделии, наверное,
это и есть реальность
Рг Сечение вообще существу
ет, но не переходит на чертеж, не фиксируется. Зо
лотая рыбка где-то есть, но она не приплывает на
наш крик.

Отлично! Значит, Ф3 — переход сечения № 1 с
изделия на контрольный чертеж.

Нет. Перейти оно может. Поставим сверху зер
кало и в нем отразятся все сечения, вся внутренняя
поверхность изделия. Дело не в переходе. Сечение № 1
не может
выделиться, оно не отличается от соседних
сечений.

Не возражаю. Мы сделали еще один шаг: уста
новили, что операция перехода
Ф3 состоит из выде
ления Ф_, и отражения
Рр фиксации на чем-то. Вы
ходит, все дело в том, чтобы сечение № 1 как-то
выделилось среди других сечений.

Покрасить надо.

Не пойдет, — возражает староста. — Линия не
имеет толщины, нечего красить. Хотя... можно по
красить по одну сторону сечения одним цветом, а
по другую - другим. Как на красно-синем каранда
ше. Но это тупик. Как мы будем красить? Чтобы кра
сить, нужно выделить эту линию, а чтобы выделить,
надо покрасить... Тупик.

Почему? Это не тупик, а ситуация Ф4: надо,
чтобы изделие вдруг само окрасилось точно по уров
ню сечения № 1. Здесь тоже есть
РнФ. Покрасить мы
можем (намажем краской — и все), это реальность
Р5. А точно покрасить мы не можем, это пока фанта
зия Ф,.

Кажется, есть идея!

Пора бы, подумал я. Ведь золотая рыбка уже появилась...

— Есть такая идея: опустить изделие в ванну с краской. Горизонтальная поверхность краски отметит сечение № 1. Потом опустить глубже, получим сечение Nb 2. И так далее. Остается зафиксировать эти сечения в зеркале или на фотопластинке.

Снова шум, обговаривают конструкцию. Как расположить аппарат, что взять вместо краски, как сравнить полученный снимок с контрольным. Задача решена, ответ совпадает с изобретением по авторскому свидетельству № 180 829. Именно так решили эту задачу изобретатели В.Коротков, А.Никольский и В.Шпаков.

Не знаю, сколько времени они потратили на поиски изобретения, у нас ушло менее получаса. До конца занятия еще шесть минут, и я успеваю подвести итоги и дать домашнее задание.

Мы еще порешаем с десяток таких задач. Отшлифуется умение превращать техническую задачу в фантастическую ситуацию Ф и строить цепь Ф1 — Ф2 Ф} ~ Ф4 ~ •■• А на сегодня хватит. Сегодня мы хорошо поработали.

Эпизод   четвертый

"Начнем с увеличения в миллиард раз..."

Домашнее задание. На строительстве Усть-Илим-ской ГЭС понадобилось соорудить несколько водоводов — железобетонных труб диаметром около !0 и длиною около 40 метров. Вес каждого водовода -4000 тонн. Водоводы должны лежать на откосе в 45 градусов.

Изготовлять водоводы в наклонном положении крайне неудобно. Лучше строить их вертикально, а потом опускать на откос. Однако проектировщики подсчитали, что для этого потребуется очень сложная и дорогая система грузовых стрел, талей, блоков. Пришлось изготавливать водоводы в наклонном положении. А когда работа была сделана, деньги потрачены, два молодых инженера предложили решение, которое (поспей оно вовремя) позволило бы легко опустить готовые водоводы и дало бы огромную экономию.

Найдите это решение, используя оператор РВС.

Третий месяц мы воюем с психологической инерцией. Первая линия обороны нашего противника — технические термины. Инженеры привыкли уважительно относиться к терминологии. Размышляя о задаче, они думают терминами. Между тем, каждый термин отражает старое, уже существующее. Термин стремится навязать традиционное, привычное представление об объекте. В безобидной, казалось бы, формулировке: "Как повысить скорость движения ледокола сквозь лед?" - слово "ледокол" сразу навязывает определенный путь. Надо колоть лед, дробить лед, ломать лед...

Мы заменяем термины словом "штуковина", оно играет у нас ту же роль, какую играет в математике "икс". Поначаау инженеры посмеивались, заменяя "штуковиной" привычные термины "вибродатчик", "экстрактор", "опалубка", "коррелометр". Но доволь-

499


но скоро обнаружилось, что любую задачу можно изложить без терминов.

Психологическая инерция отступает, но не сдается. Уже нет слов, навязывающих старые, привычные представления, но остается старый зрительный образ. Я не произношу слово "ледокол", но все равно у меня перед глазами нечто ледоко-лообразное.

Чтобы преодолеть психологическую инерцию, мы используем оператор РВС. Это шесть мысленных экспериментов, которые последовательно расшатывают привычное зрительное представление. Мысленно увеличиваем размеры (или другой основной параметр) "штуковины" в тысячу, в миллион раз... уменьшаем размеры... увеличиваем продолжительность процесса... уменьшаем... увеличиваем допустимую стоимость... уменьшаем...

Оператор РВС не всегда дает решение задачи. Собственно, он и не предназначен для этого. Его цель - сбить психологическую инерцию перед решением. Но задача о водоводе несложная, и в листках с выполненным домашним заданием я сразу замечаю много правильных ответов.

Что ж, возьмем наугад одну работу (странный феномен: наугад я почему-то всегда вытаскиваю работы, написанные хорошим почерком):

Я->°°. Размеры бетонной штуковины увеличи
ваются в сто раз. Громадина наподобие Останкин
ской башни. Никакие краны не годятся, это ясно. Как
уложить махину высотой в четыре километра и диа
метром в километр? Нет, это не башня, у башни
диаметр мал по сравнению с высотой. Это гора. Как
уложить гору? Идеально было бы, если бы гора легла
сама. Но горы никогда не падают. Не знаю. Задача
стала сложнее. Этот шаг ничего не дал.

Р-*0. Для начала уменьшим размеры в сто раз.
Высота 40 сантиметров. Все очень просто: уложим
штуковину вручную. Высота 0,4 сантиметра. Снова
вручную. Высота 0,04 миллиметра. Задача опять ус
ложнилась.

в-»°°. В условиях задачи не указано, сколько
времени отводится на спуск штуковины. Предполо
жим, месяц. Увеличим этот срок в сто раз. 3 дет. Не
вижу особой разницы. Увеличим этот срок еще в ты
сячу раз. 8000 лет. Осядет грунт, и штуковина опус
тится сама? Во всяком случае, за 8 миллионов лет
могут произойти большие геологические изменения.

5-»0. Штуковина опустилась за одну минуту
или за одну секунду. Это значит, что она упала. Что
бы штуковина упала, ее центр тяжести должен изме
нить свое положение.

Появилась идея, относящаяся к пункту 1. Есть горы, которые сами падают. Это — айсберга. Подтаивает основание, смешается центр тяжести, гора опрокидывается. Пункт 3 тоже наводит на подобную мысль: за миллионы лет могут выветриться, вымыться самые твердые породы. Отсюда идея...

Далее идет описание. Все верно, можно ставить пятерку, решение совпадает с изобретением по авторскому свидетельству N° 194 294, в котором сказано: "Способ монтажа тяжелых конструкций путем опускания их на рабочее место, отличающийся тем, что с целью упрощения процесса монтажа под конструкцией возводят колонны из природных веществ — льда, соли, которые затем у основания соответственно растапливают и растворяют, обеспечивая тем

 самым уменьшение длины колонн с одновременным опусканием конструкции". Другая работа:

1. Р-*~. Начнем с увеличения в миллиард раз. Получается, что длина штуковины 40 миллионов километров. Диаметр Земли — 12 тысяч километров. Положить такую штуковину на Землю нельзя. Можно Землю положить на нее. Новая формулировка задачи: как откос положить на водовод? На откосе должно что-то нарасти. Нужно иметь что-то (например, подушку со сжатым воздухом), способное увеличиваться и уменьшаться. Когда водовод изготовлен, пространство между откосом и водоводом должны заполнить маленькие человечки. Те человечки, которые окажутся около водовода, прочно вцепятся в его поверхность. А толпа человечков начнет редеть (испарение, таяние?). Водовод наклонится (его потянут человечки) и постепенно ляжет на откос.

Решена*: заполнить пространство между откосом и водоводом льдом, приморозить трубу ко льду и постепенно расплавлять лед, чтобы он уходил из этого пространства. Вместо лыю можно взять какое-нибудь химическое вещество и действовать на него реактивом, но лед дешевле.

Придется усложнить задачу, слишком легко с ней справляются. В этом решении есть любопытный нюанс: лед положен не под трубу, а рядом с ней, в пространстве между трубой и откосом. Использована способность льда хорошо сцепляться с бетоном, это остроумно. Следовало бы поставить пятерку. Но отработан только один шаг оператора РВС, в другой раз это может подвести: опасно останавливаться на первой подходящей идее. И потом, меня смущают маленькие человечки: хорошо или плохо, что они применены здесь? Все-таки это упражнение на оператор РВС.

Преодолев психологическую инерцию, я ставлю оценку 5 ± 0,5.

Эпизод пятый

Подозрительно простая задача

Задача. Не стальном тросе А висит груз. В плоскости, перпендикулярной тросу А, движется трос Б. Как сделать, чтобы трос Б, продолжая движение, не разорвал бы трос А и сам не был бы разорван?

Я оставляю магнитофон и выхожу в коридор. Пусть решают самостоятельно. Устраиваюсь у окна, закуриваю. Докурить мне не удается, зовут в класс.

Повторите, пожалуйста, условия.
Повторяю.

И это все?

Все.

- Тогда задача решена. Мы думали, там есть еще
что-то. Подозрительно простая задача.

Включаю магнитофон:

- Веселая ситуация. Можно показывать в цирке:
трос проходит сквозь трос, а тому хоть бы что... На
грани фантастики.

— Раз ситуация фантастическая, позовем золо
тую рыбку. Трос
А может свободно дойти до троса Б.
Это реальность Рг А вот остальное - фантастика.

500


Рис. 5

Почему? Трос А может частично войти в трос
Б. У троса £ должен быть какой-то запас прочности,
обрыв произойдет не сразу.

Значит, мы разложили Ф, на Р2 и Ф,.

Ф, тоже можно разложить. Трос А может пол
ностью пройти сквозь трос
Б, это реальность Р}. А
вот совпадение оборванных концов — это уже фанта
стика, то есть
Ф,.

Человечки на одном конце троса должны схва
тить человечков на другом конце.

Если представить, что размеры троса Б стре
мятся к нулю, трос
Б свободно пройдет между чело
вечками троса
А...

Шум... С трудом разбираю обрывки фраз: "Магниты... Магнитное сцепление... А если груз тяжелый?.."

Приходится расспрашивать, восстанавливать ход решения. Выясняю, что одни продолжали работать с золотой рыбкой, другие использовали маленьких человечков, третьи — оператор РВС. Приверженцы маленьких человечков вручают мне рисунок: "Тут же все ясно..." Решение у всех одинаковое.

— Правда, похоже на руки? Человечки перехватывают руками верхнюю часть троса...

 Рис. 6

501


М. Вертгеймер ОТКРЫТИЕ ГАЛИЛЕЯ*

Как Галилей совершил то открытие, которое привело к формулировке закона инерции и, таким образом, к возникновению современной физики?

Известен целый рад попыток ответить на этот вопрос, однако и до сих пор он остается не вполне ясным. Ситуация, в которой находился Галилей, была отягощена крайне сложными понятиями и спекуляциями, касавшимися природы движения**.

Предшествующие обсуждения центрировались на такого рода вопросах: направлялось ли мышление Галилея индукцией или абстракцией? Опытным наблюдением и экспериментом или же некими априорными предложениями? Можно ли считать принципиальной заслугой Галилея то, что он превратил качественные наблюдения в количественные? и др.

Если изучить литературу — древние трактаты по физике и работы современников Галилея, — то можно обнаружить, что одной из самых замечательных черт мышления Галилея была его способность достигать предельно ясного структурного понимания (insight) на чрезвычайно сложном и запутанном фоне.

Я не буду пытаться дать здесь историческую реконструкцию. Это потребовало бы основательного анализа огромного материала первоисточников, а я не историк. К тому же доступный нам исторический материал все равно недостаточен для психолога, интересующегося деталями развивающегося процесса мысли, которые обычно опускаются в тексте. К сожалению, мы не можем расспросить самого Галилея о действительном ходе его мысли, хотя мне, например, и очень хотелось бы это сделать, особенно по поводу отдельных моментов. Моя попытка воссоздать некоторые линии этого красивого процесса будет в известном смысле лишь психологической гипотезой, не претендующей на историческую правильность. Но, я думаю, что кое-что мы все-таки сможем извлечь из нее для решения нашей проблемы.

Я надеюсь, что читатель будет не только читать, но и попытается думать вместе со мной.

Ситуация следующая:

Если взять камень в руку и отпустить его, то
он упадет вниз. Так происходит со всеми тяжелыми
телами. Прежний физик сказал бы: "Тяжелые тела
имеют тяготение к своему дому, земле".

Если толкнуть тело, скажем, повозку или мяч
по горизонтальной плоскости, то оно придет в дви-

жение и будет двигаться некоторое время, пока не остановится. Остановка последует скорее, если толчок будет слабым, и, наоборот, несколько позже, если толчок будет сильным. Это - самые простые значения старого термина. Рано или поздно движущееся тело остановится, если сила, толкавшая его, перестанет действовать. Это очевидно.

3) Имеются некоторые дополнительные факторы, которые необходимо рассматривать в связи с анализом движения, а именно: величина объекта, его форма, поверхность, по которой движется тело, наличие или отсутствие препятствий и т. д.

Итак, нам известно огромное число факторов, так или иначе касающихся движения. Вес они хорошо нам знакомы. Но понимаем ли мы их? Кажется, что да. На самом деле, разве мы не знаем, чем вызывается движение?! Разве мы не можем усмотреть здесь действие некого принципа?

Галилея эти знания не удовлетворяли. Он спросил себя: "Знаем ли мы, как действительно происходит такое движение?" Побуждаемый желанием понять внутренние законы движения, Галилей сказал себе: "Мы знаем, что тяжелое тело падает, но как оно падает? При падении оно приобретает некоторую скорость. Скорость растет вместе с увеличением пройденного телом пути. Но как именно?"

Обыденный опыт дает нам лишь грубую картину происходящего. Галилей начал наблюдать и экспериментировать в надежде обнаружить, что же происходит со скоростью и подчиняется ли ее изменение каким-либо понятным принципам. Его эксперименты представляются чрезвычайно грубыми по сравнению с тем, что достигла физика позже. Но, организуя эти наблюдения и эксперименты, Галилей пытался сформулировать свою гипотезу.

Сначала он нашел формулу ускорения падающего тела. Так как скорость падения тела велика и было трудно установить ее точное значение, то Галилей решил изучить этот вопрос, рассуждая так: "Не могу ли я исследовать движение более надежным способом? Как я буду изучать, как шарик скатывается по наклонной плоскости? Разве свободное падение не есть лишь частный случай движения по наклонной плоскости, когда угол наклона достиг 90"?"

Изучая ускорение в различных случаях, он увидел, что оно уменьшается вместе с уменьшением угла наклона (рис. 1). Величине угла соответствует величина уменьшения ускорения.

Ускорение стало самым главным и центральным фактом, как только Галилей усмотрел принципиальную связь уменьшения ускорения с уменьшением величины угла.

* Хрестоматии по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппеирейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. ум-га, 1981. С.351— 355.

'* Различались "естественное" и "вынужденное" движения. Существовало понятие производящей силы и спекуляции о роли среды в отсрочке тою момента, когда тело приходит к покою. Существовали определенные представления о "естественных" круговых движениях с постоянной скоростью и т. д.

 Потом он вдруг спросил себя: "Не есть ли это лишь половина целой картины?" Не является ли то, что происходит, когда тело подбрасывают вверх или когда шар толкают в гору, другой симметричной частью той же самой картины, частью, которая как отражение в зеркале повторяет то, что есть у нас, и таким образом сообщает картине полноту?

502


БРОСОК

ПАДЕНИЕ

Рис. 1

Рис. 2

Когда тело подбрасывают вверх, мы имеем не положительное, а отрицательное ускорение. По мере подъема тела его скорость убывает. И опять, симметрично положительному ускорению падающего тела, это отрицательное ускорение уменьшается по мере того, как угол наклона все больше отклоняется от 90°, так что получается законченная, полная картина (рис. 2).

Но полна ли и эта картина? Нет. В ней есть пробел. Что будет, когда плоскость горизонтальна, когда угол равен нулю, а тело находится в движении? Во всех случаях мы можем начинать с некоторой данной скорости. Что же тогда должно произойти в соответствии с нашей структурой?

Положительное ускорение вниз и отрицательное ускорение вверх уменьшаются при отклонении от вертикали до... и не положительного, и не отрицательного ускорения, т. е. ... до постоянного движения?! Если тело движется горизонтально в данном направлении, оно будет продолжать двигаться с постоянной скоростью - вечно, если только некая внешняя сила не изменит состояния движения.

Это утверждение находится в крайнем противоречии с прежним положением, приведенным выше в п. 2. Тело, движущееся с постоянной скоростью, никогда не придет к состоянию покоя, если только не действуют внешние помехи, вне зависимости от того, была ли сила, приведшая тело в движение, сильной или слабой.

Что за странное заключение! Противоречащее на первый взгляд всему обьщенному опыту и все-таки требуемое логикой структуры.

Конечно же, мы не можем выполнить такого эксперимента. Даже если бы мы могли устранить все внешние помехи, чего мы, разумеется, сделать не можем, возможность вечного наблюдения, конечна, исключена. С другой стороны, затухание изменения ускорения ясно указывает на нулевую величину этого изменения для данного случая.

Точка зрения Галилея подтвердилась и послужила основанием для развития современной физики.

Что существенно для этого описанного здесь процесса?

 отрицательного         Во-первых, желание выяснить,
ускомшия что же происходит, когда тело падает

,.~™„.~™„ или скатывается вниз; желание посмотреть, нет ли во всех этих случаях некоего внутреннего принципа; желание рассмотреть все случаи при различных углах наклона.

Это центрирует мысль на ускорении. Организация экспериментов определяется гипотезой о том, что цен-трация на вопросе об ускорении может привести к пояснению всей проблемы.

ГМД1НИ1 ускорения

Различные случаи выступают как части некой хорошо упорядоченной структуры, указывая на отношение, существующее между углами наклона и величиной ускорения. Каждый отдельный случай занимает свое место в группе, и то, что происходит в каждом из этих случаев, может быть понято как определяемое этим местом.

Во-вторых, эта структура рассматривается теперь как часть более широкого контекста: существует и другая, дополнительная часть, понимаемая как симметричная к первой и формирующая целое, в котором эти две половинки представляют собой две больших, соответствующих друг другу подгруппы, с положительным ускорением в одной, с отрицательным — в другой. Они видятся теперь как бы с одной точки зрения, в согласованной структуре целого.

В-третьих, обнаружмаается, что в этой структуре существует мекая критическая точка — случай горизонтального движения. Структурный принцип целого задает ясную необходимость существования именно этой точки. С точки зрения этой необходимости случай горизонтального движения выступает как такой случай, при котором не происходит ни ускорения, ни замедления, как случай постоянной скорости. Следовательно, покой становится только частным случаем движения с постоянной скоростью, случаем отсутствия положительного или отрицательного ускорения. Покой и постоянное прямолинейное движение в горизонтальном направлении выступают теперь как структурные эквиваленты.

Конечно, при этом используются и операции традиционной логики, такие, как индукция, вывод, формулировка теории, равно как и наблюдение, и изобретательное экспериментирование. Но все эти операции функционируют, занимая определенное место внутри целого процесса. Сам же этот процесс управляется той перецентрацией, которая проистекает из желания добиться осмысленного понимания. Это приводит к трансформации, в результате которой вещи видятся как части новой, ясной структуры. Продуктивные процессы имеют зачастую следующую природу: желание достичь подлинного понимания побуждает к исследованию и запускает его. Определенная область в поле исследования выделяется как критическая и центральная, но не становится при этом изолированной. Складывается новая, более глубокая, структурная точка зрения на ситуацию, вызывая изменения в функциональных значениях отдельных элементов, в их группировке и т. д. Направляясь тем, чего требует структура ситуации

503


для критической области, приходят к некоторому осмысленному предсказанию, которое, точно так же, как и другие части этой структуры, требует верификации, прямой или косвенной.

Рассказывая эту историю, я часто с чувством глубокого удовлетворения видел, как у многих моих слушателей возникал живой и искренний интерес. Следя за теми драматическими событиями, которые происходили в головах у моих слушателей, я вдруг видел, как в самый критический момент некоторые из них восклицали: "Теперь я понимаю (See)1.". Для них это был переход от знания некоторого разрозненного ряда вещей к углубленному пониманию и осмысленному взгляду на целое.

504


А.Пуанкаре

МАТЕМАТИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО*

Генезис математического творчества является проблемой, которая должна вызывать живейший интерес у психологов. Кажется, что в этом процессе человеческий ум меньше всего заимствует из внешнего мира и действует, или только кажется действующим, лишь сам по себе и сам над собой. Поэтому, изучая процесс математической мысли, мы можем надеяться постичь нечто самое существенное в человеческом сознании.

Это было понято уже давно, и несколько месяцев назад журнал "Математическое образование", издаваемый Лезаном и Фэром, опубликовал вопросник, касающийся умственных привычек и методов работы различных математиков. К тому моменту, когда были опубликованы результаты этого опроса, мой доклад был в основном уже подготовлен, так что я практически не мог ими воспользоваться Отмечу лишь, что большинство ответов подтвердило мои заключения; я не говорю об единогласии, так как при всеобщем опросе на него и нельзя надеяться.

Первый факт, который должен нас удивлять, или, вернее, должен был бы удивлять, если бы к нему не привыкли, следующий: как получается, что существуют люди, не понимающие математики?

Тот факт, что не все способны на открытие, не содержит ничего таинственного. Можно понять и то, что не все могут запомнить доказательство, которое когда-то узнали. Но то обстоятельство, что не всякий человек может понять математическое рассуждение, когда ему его излагают, кажется совершенно удивительным. И тем не менее людей, которые лишь с большим трудом воспринимают эти рассуждения, большинство; опыт учителя средней школы подтверждает это.

И далее, как возможна ошибка в математике? Нормальный разум не должен совершать логической ошибки, и тем не менее есть очень тонкие умы, которые не ошибутся в коротком рассуждении, подобном тем, с которыми ему приходится сталкиваться в обыденной жизни и которые не способны провести или повторить без ошибки более длинные математические доказательства, хотя в конечном счете последние являются совокупностью маленьких рассуждений, совершенно аналогичных тем, которые эти люди проводят так легко. Нужно ли прибавить, что и сами хорошие математики не являются непогрешимыми?

Ответ, как мне кажется, напрашивается сам собой. Представим себе длинный ряд силлогизмов, у которых заключения первых служат посылками следующих; мы способны уловить каждый из этих силлогизмов, и в переходах от посылки к рассуждению мы не рискуем ошибиться. Но иной раз проходит много времени между моментом, когда некоторое

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под рад. Ю.Е.Гиплвнрейтер, В.В.Пвтухова. М.: Иэд-во Меси, унта, 1981. С. 356-365.

 предложение мы встречаем в качестве заключения силлогизма, и моментом, когда мы вновь с ним встретимся в качестве посылки другого силлогизма, когда много звеньев в цепи рассуждений, и может случиться, что предложение забыто или, что более серьезно, забыт его смысл. Таким образом, может случиться, что предложение заменяют другим, несколько от него отличным, или что его применяют в несколько ином смысле; и это приводит к ошибке.

Если математик должен воспользоваться некоторым правилом, естественно, он сначала его доказывает и в момент, когда это доказательство свежо в его памяти, он прекрасно понимает его смысл и пределы применения и поэтому не рискует его исказить. Но затем он применяет его механически, и если память его подведет, то правило может быть применено неверно. В качестве простого и почти вульгарного примера можно привести тот факт, что мы часто ошибаемся в вычислении, так как забыли таблицу умножения.

С этой точки зрения математические способности должны были бы сводиться к очень надежной памяти или к безупречному вниманию. Это качество подобно способности игрока в вист запоминать сброшенные карты или - на более высоком уровне -способности шахматиста, который должен рассмотреть большое число комбинаций и все их держать в памяти. Каждый хороший математик должен был бы быть одновременно хорошим шахматистом и обратно; точно так же он должен бы быть хорошим вычислителем. Действительно, так иногда случается, и, например, Гаусс был одновременно гениальным геометром и рано проявившим себя очень хорошим вычислителем.

Но есть исключения, хотя, я, пожалуй, не прав, называя это исключениями, так как иначе исключения оказались бы более многочисленными, чем правила. Напротив, это Гаусс был исключением. Что касается меня, то я вынужден признать свою совершенную неспособность выполнить сложение без ошибки. Я был бы также очень плохим шахматистом, я мог бы хорошо рассчитать, что, совершив такой-то ход, я подвергся бы такой-то опасности; я рассмотрел бы много других ходов, которые я отбросил бы по другим причинам, и кончил бы тем, что совершил бы рассмотренный ход, забыв между делом об опасности, которую я раньше предвидел.

Одним словом, у меня неплохая память, но она недостаточна, чтобы сделать меня хорошим шахматистом. Почему же она меня не подводит в трудном математическом рассуждении? Это, очевидно, потому, что она руководствуется общей линией рассуждения. Математическое рассуждение не есть простая совокупность силлогизмов: это силлогизмы, помешенные в определенном порядке, и порядок, в котором эти элементы расположены, гораздо более важен, чем сами элементы. Если я чувствую этот порядок, так что вижу все рассуждение в целом, то мне не страшно забыть один из элементов: каждый из них встанет на место, которое ему приготовлено, причем без всякого усилия со стороны памяти. Когда я изучаю некоторое утверждение, мне кажется, что я сам мог бы его открыть, или, вернее, я переоткрываю его во время изучения.

505


Отсюда можно сделать вывод, что это интуитивное чувство математического порядка, которое позволяет нам угадать гармонию и скрытые соотношения, доступно не всем людям. Одни не способны к этому деликатному и трудному для определения чувству и не обладают памятью и вниманием сверх обычных: и они совершенно неспособны понимать серьезную математику; таковых большинство. Другие обладают этим чувством в малой степени, но они имеют хорошую память и способны на глубокое внимание. Они запомнят наизусть детали одну за другой, они смогут понять математику и иногда ее применять, но они не способны творить. Наконец, третьи в большей или меньшей степени обладают той специальной интуицией, о которой я говорил, и они могут не только понимать математику, но и творить в ней и пытаться делать открытия, несмотря на то, что их память не представляет собой ничего особенного.

Что же такое в действительности изобретение в математике? Оно состоит не в том, чтобы создавать новые комбинации из уже известных математических фактов. Это мог бы делать любой, но абсолютное большинство таких комбинаций не представляло бы никакого интереся- Творить - это означает не создавать бесполезных комбинаций, а создавать полезные, кошрых ничтожное меньшинство. Творить - это уметь распознавать, уметь выбирать такие факты, которые открывают нам связь между законами, известными уже давно, но ошибочно считавшимися не связанными друг с другом.

Среди выбранных комбинаций наиболее плодотворными часто оказываются те, которые составлены из элементов, взятых из очень далеких друг от друга областей. Я не хочу сказать, что для того, чтобы сделать открытие, достаточно сопоставить как можно более разношерстные факты: большинство комбинаций, образованных таким образом, было бы совершенно бесполезными, но зато некоторые из них, хотя и очень редко, бывают наиболее плодотворными из всех.

Изобретение — это выбор; впрочем, это слово не совсем точно, — здесь приходит в голову сравнение с покупателем, которому предлагают большое количество образцов товаров, и он исследует их один за другим, чтобы сделать свой выбор. В математике образцы столь многочисленны, что всей жизни не хватит, чтобы их исследовать. Выбор происходит не таким образом. Бесплодные комбинации даже не придут и голову изобретателю. В поле зрения его сознания попадают лишь действительно полезные комбинации и некоторые другие, имеющие признаки полезных, которые он аатем отбросит. Все происходит так, как если бы ученый был экзаменатором второго тура, который должен экзаменовать лишь кандидатов, успешно прошедших испытания в первом туре.

Настало время продвинуться намного вперед и посмотреть, что же происходит в самой душе математика. Я полагаю, что лучшее, что можно для этого сделать, это провести собственные воспоминания. Я припомню и расскажу вам, как я написал первую свою работу об автоморфных функциях. Я прошу прошения за то, что буду вынужден употреблять специальные термины, но это не должно вас пугать,

506

 так как вам их понимать совсем необязательно. Я, например, скажу, что при таких-то обстоятельствах нашел доказательство такой-то теоремы; эта теорема получит варварское название, которое многие из вас не поймут, но это не важно: для психолога важна не теорема, а обстоятельства.

В течение двух недель я пытался доказать, что не может существовать никакой функции, аналогичной той, которую я назвал впоследствии автоморфной. Я был, однако, совершенно не прав; каждый день я садился за рабочий стол, проводил за ним час или два, исследуя большое число комбинаций, и не приходил ни к какому результату.

Однажды вечером, вопреки своей привычке, я выпил черного кофе; я не мог заснуть; идеи теснились, я чувствовал, как они сталкиваются, пока две из них не соединились, чтобы образовать устойчивую комбинацию. К утру я установил существование одного класса этих функций, который соответствует гипергеометрическому ряду; мне оставалось лишь записать результаты, что заняло только несколько часов. Я хотел представить эти функции в виде отношения двух рядов, и эта идея была совершенно сознательной и обдуманной; мной руководила аналогия с эллиптическими функциями. Я спрашивал себя, какими свойствами должны обладать эти ряды, если они существуют, и мне без труда удалось построить эти ряды, которые я назвал тета-автоморфными.

В этот момент я покинул Кап, где я тогда жил, чтобы принять участие в геологической экскурсии. Перипетии этого путешествия заставили меня забыть о моей работе. Прибыв в Кутанс, мы сели в омнибус, для какой-то прогулки; в момент, когда я встал на подножку, мне пришла в голову идея, без всяких, казалось бы, предшествовавших раздумий с моей стороны, идея о том, что преобразования, которые я использовал, чтобы определить автоморф-ные функции, были тождественны преобразованиям неевклидовой геометрии. Из-за отсутствия времени я не сделал проверки, так как, с трудом сев в омнибус, я тотчас же продолжил начатый разговор, но я уже имел полную уверенность в правильности сделанного открытия. По возвращении в Кан я на свежую голову проверил найденный результат.

В то время я занялся изучением некоторых вопросов теории чисел, не получая при этом никаких существенных результатов и не подозревая, что это может иметь малейшее отношение к прежним исследованиям. Разочарованный своими неудачами, я поехал провести несколько дней на берегу моря и думал совсем о другой вещи. Однажды, когда я прогуливался по берегу, мне также внезапно, быстро и с той же мгновенной уверенностью пришла на ум мысль, что арифметические преобразования квадратичных форм тождественны преобразованиям неевклидовой геометрии.

Возвратившись в Кан, я думал над этим результатом, извлекая из него следствия; пример квадратичных форм мне показал, что существуют автоморф-ные группы, отличные от тех, которые соответствуют гипергеометрическому ряду; я увидел, что могу к ним применить теорию тета-автоморфных функций и что, следовательно, существуют автоморфные функции, отличающиеся от тех, которые соответствуют


гипергеометрическому ряду, — единственные, которые я знал до тех пор.

Естественно, я захотел построить все эти функции; я предпринял систематическую осаду и успешно брал одно за другим передовые укрепления. Оставалось, однако, еше одно, которое держалось и взятие которого означало бы падение всей крепости. Однако сперва ценой всех моих усилий я добился лишь того, что лучше понял, в чем состоит трудность проблемы, и это уже кое-что значило. Вся эта работа была совершенно сознательной.

Затем я переехал в Мон-Валерьян, где я должен был продолжать военную службу. Таким образом, занятия у меня были весьма разнообразны. Однажды, во время прогулки по бульвару, мне вдруг пришло в голову решение этого трудного вопроса, который меня останавливал. Я не стал пытаться вникать в него немедленно и лишь после окончания службы вновь взялся за проблему. У меня были все элементы и мне оставалось лишь собрать их и привести в порядок. Поэтому я сразу и без всякого труда полностью написал эту работу.

Я ограничусь лишь этим одним примером. Бесполезно их умножать, так как относительно других моих исследований я мог бы рассказать вещи, совершенно аналогичные.

То, что вас удивит прежде всего, это видимость внутреннего озарения, являющаяся результатом длительной неосознанной работы; роль этой бессознательной работы в математическом изобретении мне кажется несомненной. Часто, когда работают над трудным вопросом, с первого раза не удается ничего хорошего, затем наступает более или менее длительный период отдыха и потом снова принимаются за дело. В течение первого получаса дело вновь не двигается, а затем вдруг нужная идея приходит в голову. Можно было бы сказать, что сознательная работа стала более плодотворной, так как была прервана и отдых вернул уму силу и свежесть. Но более вероятно предположить, что этот отдых был заполнен бессознательной работой и что результат этой работы внезапно явился математику точно так, как это было в случае, который я рассказывал; только озарение вместо того, чтобы произойти во время прогулки или путешествия, происходит во время сознательной работы, но совершенно независимо от этой работы, которая, самое большее, играет роль связующего механизма, переводя результаты, полученные во время отдыха, но оставшиеся неосознанными, в осознанную форму.

Есть еще одно замечание по поводу условий этой бессознательной работы: она возможна или, по крайней мере, плодотворна лишь в том случае, когда ей предшествует и за ней следует сознательная работа. Приведенный мной пример подтверждает, что эти внезапные вдохновения происходят лишь после нескольких дней сознательных усилий, которые казались абсолютно бесплодными, и когда кажется, что выбран совершенно ошибочный путь. Эти усилия, однако, пустили в ход бессознательную машину, без них она не пришла бы в действие и ничего бы не произвела.

Необходимость второго периода сознательной работы после озарения еше более понятна. Нужно использовать результаты этого озарения, вывести из

 них непосредственные следствия, привести в порядок доказательство. Но особенно необходимо их проверить. Я вам уже говорил о чувстве абсолютной уверенности, которое сопровождает озарение; в рассказанных случаях оно не было ошибочным, но следует опасаться уверенности, что это правило без исключения; часто это чувство нас обманывает, не становясь при этом менее ярким, и заметить это можно лишь при попытке строго сознательно провести доказательство. Особенно я наблюдал такие факты в случае, когда идеи приходят в голову утром или вечером в постели, в полусознательном состоянии.

Таковы факты. Рассмотрим теперь выводы, которые отсюда следуют. Как вытекает из предыдущего, или мое "бессознательное я", или, как это называют, мое подсознание, играет основную роль в математическом творчестве. Но обычно рассматривают подсознательные процессы как явления, протекающие чисто автоматически. Мы видим, что работа математика не является просто механической и ее нельзя было бы доверить машине, сколь бы совершенной ока ни была. Здесь дело не только в том, чтобы создавать как можно больше комбинаций по некоторым известным законам. Истинная работа ученого состоит в выборе этих комбинаций, так чтобы исключить бесполезные или, вернее, даже не утруждать себя их созданием. И правила, которыми нужно руководствоваться при этом выборе, предельно деликатны и тонки, их почти невозможно выразить точными словами; они легче чувствуются, чем формулируются; как можно при таких условиях представить себе аппарат, который их применяет автоматически?

Отсюда перед нами возникает первый вопрос: "Я — подсознательное" нисколько не является низшим по отношению к "Я - сознательному", оно не является чисто автоматическим, оно способно здраво судить, оно умеет выбирать и догадываться. Да что говорить, оно умеет догадываться лучше, чем мое сознание, так как преуспевает там, где сознание этого не может.

Короче, не стоят ли мои бессознательные процессы выше, чем мое сознание? Не вытекает ли утвердительный ответ из фактов, которые я только что вам изложил? Я утверждаю, что не могу с этим согласиться. Исследуем еще раз факты и посмотрим, не содержат ли они другого объяснения.

Несомненно, что комбинации, приходящие на ум в виде внезапного озарения после длительной бессознательной работы, обычно полезны и глубоки. Значит ли это, что подсознание образовало только эти комбинации, интуитивно догадываясь, что лишь они полезны, или оно образовало и многие другие, которые были лишены интереса и остались неосознанными?

При этой второй точке зрения все эти комбинации формируются механизмом подсознания, но в поле зрения сознания попадают лишь представляющие интерес. Но и это еще очень непонятно. Каковы причины того, что среди тысяч результатов деятельности нашего подсознания есть лишь некоторые, которые призваны пересечь его порог? Не просто ли случай дает нам эту привилегию? Конечно, нет. К примеру, среди всех ощущений, действующих на наши органы чувств, только самые интенсивные

507


обращают на себя наше внимание, по крайней мере, если это внимание не обращено на них по другим причинам В более общем случае среди бессознательных идей привилегированными, т. е. способными стать сознательными, являются те, которые наиболее глубоко воздействуют на наши чувства.

Может вызвать удивление обращение к чувствам, когда речь идет о математических доказательствах, которые, казалось бь», связаны только с умом. Но это означало бы, что мы забываем о чувстве математической красоты, чувстве гармонии чисел и форм, геометрической выразительности. Это настоящее эстетическое чувство, знакомое всем настоящим математикам. Воистину, здесь налицо чувство!

Но каковы математические характеристики, которым мы приписываем свойства красоты и изящества и которые способны возбудить в нас своего рода эстетическое чувство? Это те элементы, которые гармонически расположены таким образом, что ум без усилия может их охватить целиком, угадывая детали. Эта гармония служит одновременно удовлетворением наших эстетических чувств и помощью для ума, она его поддерживает, и ею он руководствуется. Эта гармония дает нам возможность предчувствовать математический закон. Единственными фактами, способными обратить на себя наше внимание и быть полезными, являются те, которые подводят нас к познанию математического закона. Таким образом, мы приходим к следующему выводу: полезные комбинации - это те, которые больше всего воздействуют на это специальное чувство математической красоты, известное всем математикам и недоступное профанам до такой степени, что они часто склонны смеяться над ними.

Что же, таким образом, происходит? Среди многочисленных комбинаций, образованных нашим подсознанием, большинство безынтересно и бесполезно, но потому они и не способны подействовать на наше эстетическое чувство; они никогда не будут нами осознаны; только некоторые являются гармоничными и потому одновременно красивыми и полезными; они способны возбудить нашу специальную геометрическую интуицию, которая привлечет к ним наше внимание и таким образом даст им возможность стать осознанными.

Это только гипотеза, но есть наблюдение, которое ее подтверждает: внезапное озарение, происходящее в уме математика, почти никогда его не обманывает. Иногда случается, что оно не выдерживает проверки, и тем не менее почти всегда замечают, что если бы эта ложная идеи оказалась верной, то она удовлетворила бы наше естественное чувство математического изящества.

Таким образом, это специальное эстетическое чувство играет роль решета, и этим объясняется, почему тот, кто лишен его, никогда не станет настоящим изобретателем.

Однако преодолены не все трудности; ясно, что пределы сознания очень узки, а что касается подсознания, то его пределов мы не знаем. Эти пределы тем не менее существуют, но правдоподобно предположить, что подсознание могло бы образовать все возможные комбинации, число которых испугало бы воображение, и это кажется и необходимым, так как если бы оно образовало их мало и делало бы это

508

 случайным образом, то маловероятно, чтобы "хорошая" комбинация, которую надо выбрать, находилась среди них.

Для объяснения надо учесть первоначальный период сознательной работы, который предшествует плодотворной бессознательной работе. Прошу извинить меня за следующее грубое сравнение. Представим себе будущие элементы наших комбинаций как что-то похожее на атомы — крючочки Эпикура. За время полного отдыха мозга эти атомы неподвижны, они как будто прикреплены к стене; атомы при этом не встречаются и, следовательно, никакое их сочетание не может осуществиться. Во время же кажущегося отдыха и бессознательной работы некоторые из них оказываются отделенными от стены и приведенными в движение. Они перемешаются во всех направлениях пространства, вернее, помещения, где они заперты, так же как туча мошек или, если вы предпочитаете более ученое сравнение, как газовые молекулы в кинетической теории газов. При взаимном столкновении могут появиться новые комбинации.

Какова же роль первоначальной сознательной работы? Она состоит, очевидно, в том, чтобы мобилизовать некоторые атомы, отделить их от стены и привести в движение. Считают, что не сделано нечего хорошего, так как эти элементы передвигали тысячами разных способов с целью найти возможность их сочетать, а удовлетворительной комбинации найти не удалось. Но после того импульса, который им был сообщен по нашей воле, атомы больше не возвращаются в свое первоначальное неподвижное состояние. Они свободно продолжают свой танец.

Но наша воля выбирала их не случайным образом, цель была определена; выбранные атомы были не первые попавшиеся, а те, от которых разумно ожидать искомого решения. Атомы, приведенные в движение, начинают испытывать соударения и образовывать сочетания друг с другом или с теми атомами, которые ранее были неподвижны и были задеты при их движении. Я еще раз прошу у вас извинения за грубость сравнения, но я не знаю другого способа для того чтобы объяснить свою мысль.

Как бы то ни было, у созданных комбинаций хотя бы одним из элементов служит атом, выбранный по нашей воле. И очевидно, что среди них находятся те комбинации, которые я только что назвал "хорошими". Может быть, в этом содержится возможность уменьшить парадоксальность первоначальной гипотезы.

Другое наблюдение. Никогда не бывает, чтобы результатом бессознательной работы было полностью проведенное и достаточно длинное вычисление, даже если его правила заранее установлены. Казалось бы, подсознание должно быть особенно расположено к совершенно механической работе. Если, например, вечером подумать о сомножителях, то можно было бы надеяться, что при пробуждении будешь знать произведение или что алгебраическое вычисление, например, проверка, могло бы производиться бессознательно. Но опыт опровергает это предположение. Единственное, что получаешь при озарении, это отправные точки для подобных вычислений; но сами вычисления надо производить во


время второго периода сознательной работы, следующего за озарением; тогда проверяют результаты и выводят из них следствия. Правила вычислений строги и сложны, они требуют дисциплины, внимания и воли и, следовательно, сознания. В подсознании же царит, напротив, то, что я называю свободой, если можно назвать этим словом простое отсутствие дис-цигошны и беспорядок, рожденный случаем. Но только этот беспорядок рождает неожиданные комбинации. Я сделаю последнее замечание: когда я выше излагал вам некоторые личные наблюдения, я говорил о бессонной ночи, во время которой я работал как бы против своей воли; такие случаи часты, и необязательно, чтобы причиной такой ненормальной мозговой активности было физическое возбуж-

 дение, как было в случае, о котором я говорил. Кажется, что в этих случаях присутствуешь при своей собственной бессознательной работе, которая стала частично ощутимой для сверхвозбужденного сознания и которая не изменила из-за этого своей природы. При этом начинаешь смутно различать два механизма или, если угодно, два метода работы этих двух "я". И психологические наблюдения, которые я мог при этом сделать, как мне кажется, подтверждают в основных чертах те взгляды, которые я вам здесь изложил.

Эти взгляды несомненно нуждаются в проверке, так как несмотря ни на чго остаются гипотетичными; вопрос, однако, столь интересен, что я не раскаиваюсь в том, что изложил их вам.

509


Г.Гельмгольц КАК ПРИХОДЯТ НОВЫЕ ИДЕИ*

Я могу сравнить себя с путником, который предпринял восхождение на гору, не зная дороги; долго и с трудом взбирается он, часто вынужден возвращаться назад, ибо дальше нет прохода. То размышление, то случай открывают ему новые тропинки, они ведут его несколько далее, и, наконец, когда цель достигнута, он, к своему стыду, находит широкую дорогу, по которой мог бы подняться, если бы умел верно отыскать начало. В своих статьях я, конечно, не занимал читателя рассказом о таких блужданиях, описывая только тот проторенный путь, по которому он может теперь без труда взойти на вершину... Признаюсь, как предмет работы, мне всегда были приятнее те области, где не имеешь надобности рассчитывать на помощь случая или счастливой мысли.

Но попадая довольно часто в такое неприятное положение, когда приходится ждать таких проблесков, я приобрел некоторый опыт насчет того, когда и где они мне являлись, — опыт, который может пригодиться другим.

 Эти счастливые наития нередко вторгаются в голову так тихо, что не сразу заметишь их значение, иной раз только случайность укажет впоследствии, когда и при каких обстоятельствах они приходили: появляется мысль в голове, а откуда она — не знаешь сам.

Но в других случаях мысль осеняет нас внезапно, без усилия, как вдохновение.

Насколько могу судить по личному опыту, она никогда не рождается в усталом мозгу и никогда за письменным столом. Каждый раз мне приходилось сперва всячески переворачивать мою задачу на все лады так, что все ее изгибы и сплетения залегли прочно в голове и могли быть снова пройдены наизусть, без помощи письма.

Дойти до этого обычно невозможно без долгой продолжительной работы. Затем, когда прошло наступившее утомление, требовался часок полной телесной свежести и чувства спокойного благосостояния — и только тогда приходили хорошие идеи. Часто... они являлись утром, при пробуждении, как замечал и Гаусс.

Особенно охотно приходили они... в часы неторопливого подъема по лесистым горам, в солнечный день. Малейшее количество спиртного напитка как бы отпугивало их прочь.

* Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер. В.В.Петухова. М.: Изд-eo Моск. ун-та, 1981. С. 366-367.

510


Содержание

Предисловие  

Тема 15.  Познавательные процессы: виды и развитие Часть 1. Виды познавательных процессов н критерии их классификации

1. Виды образных явлений. Понятие когнитивной схемы. Виды схем

Холып Р. [Виды образных явлений]  :.;..-.,....,.... 4

Выготский Л. С. Эйдетика  5

Симмел М.Л. Фантомная конечность (Резюме)   8

Норман Д. [Схемы]  ,  9

2. Классификации сенсорных процессов

Величковский Б.М., Зинченко В.П., ЛуршА.Р. Классификации перцептивных процессов 13

Шеррингтон Ч. Рецепция раздражителей 18

Бернштейн Н.А. Две функции рецепции  22

3. Виды мышления: критерии классификации

Блейлер Э. Артистическое мышление 25

Гольдштейн К. Абстрактное и конкретное поведение 30

Теплое Б.М.   Практическое мышление  32

Линдсей Г., Холл К.С., Томпсон Р.Ф. Творческое и критическое мышление 34

Честь 2. Развитие познания

4. Основные формы представления реальности: действие, образ, знак. Практическое действие

в познавательных процессах. Переход от наглядно-действенного к наглядно-образному мышлению

Брунер Дж. О действенном и наглядно-образном представлении мира ребенком 36

Ярбус А.Л. Движения глаз при восприятии сложных объектов 41

Запорожец А. В. Развитие восприятия и деятельность 43

Лоддьяков Н.Н. Особенности перехода от наглядно-действенного к наглядно-образному мышлению 46

5. Проблема врожденного и приобретенного в развитии восприятия. Научение в восприятии

Рок И. [Экспериментальные исследования проблемы врожденного и приобретенного в восприятии] 50

Зенден М. Человек родился слепым (Резюме) 58

Гибсон Дж.Дж., Гибсон Э.Дж. Перцептивное научение — дифференциация или обогащение? 59

6. Познание и речь. Значение слова как единица речевого мышления. Проблема эгоцентрической речи

Выготский Л.С.  Мышление и речь 65

Выготский Л. С. О природе эгоцентрической речи 76

Пиаже Ж. Эгоцентрическая речь , 79

7. Методика формирования искусственных понятий. Стадии развития значений слов

Выготский Л.С, Сахаров Л.С. Исследование образования понятий: методика двойной стимуляци 82

Брунер Дж. Стратегии приема информации при образовании понятий 87

Петухов В.В. Функциональные эквиваленты понятия: методика Выготского-Сахарова 90

Тема 16.  Основные теоретические подходы к изучению познания Часть 1. Теории восприятия

1. Анализ восприятия в структурализме. Ощущение как единица перцептивного образа. Гипотеза
суммацнн ощущений

Хохберг Дж. Аналитическая интроспекция 93

2. Гештальтпсихологам восприятия. Понятие поля и перцептивных сил. Законы перцептивной
организации. Принцип изоморфизма

Коффка К. Восприятие: введение в гештальттеорию 97

Осгуд Ч. Точка зрения гештальттеории 99

Осгуд Ч. Перцептивная организация  104

3. Теория бессознательных умозаключений. Понятие первичного образа, образа представления,
перцептивного образа, бессознательных умозаключений

Гельмгольц Г. О восприятиях вообще  110

4. Восприятие как процесс категоризации. Перцептивная готовность

Брунер Дж. О перцептивной готовности  120

5. Экологический подход к восприятию. Понятия стимульной информации и инвариантных
структур светового потека. Восприятие как извлечение информация

Гибсон Дж. Теория извлечения информации и ее значение  126

6. Теория перцептивного цикла. Понятие схемы, функции схем

Найссер У. Перцептивный цикл. Схемы и их функции 134

511


Часть 2. Теории мышления

7  Представление о мышлении в ассощшяоме н его критик». Описание снедаирикя мышления
и его определение в вюрцбургекой шкоде. Теория комплексов
^

Кюльпе О. Психология мышления

Зельц О. Законы продуктивной и репродуктивной духовной деятельности    «<>

Петухов В В Основные теоретические подходы к изучению мышления -.  w

8. Постанови» и разработка проблемы мышления в гештальтисихологаи. Продуктивное
(творческое) мышление

Дункер К. Подходы к исследованию продуктивного мышления     ^

Петухов В.В. Продуктивное мышление и прошлый опыт: Карл Дункер против Отто Зельца 158

9. Мышление как процесс переработки информации. Возможности н ограничения
информационной теории мышления

Ньюэлл Л., Шоу Дж.С, Саймон Г.А. Моделирование мышления человека с помощью

электронно-вычислительной машины   1()i

Тихомиров O.K.. Информационная и психологическая теории мышления

167

Тема 17.  Экспериментальные исследования восприятия Часть 1. Основные положения сенсорной психофизики

1. Тииы шкал. Косвенное измерение ощущений. Пороги ощущений. Чувствительность. Методы
измерения ворогов. Закон Фехнера

Макаров И.О. Об основном психофизическом законе   1»9

Джелдард ФА. Сенсорные шкалы  171

Энген Т. Основные методы психофизики  174

2. Прямое измерение ощущений. Методы прямого   измерения. Закон Стивенса

Стивене С. Психофизика сенсорной функции  182

Стивене С. Мет«»и шкалирования отношений  185

RVd*op**c г., Шлосберг Г. Методы шкалирования  187

3. Основные положения теории обнаружения сигналов. Понятие сигнала, шума, критерия,
чувствительности. Рабочая характеристика приемника

Кимбл Дж., Джармези Н. Обнаружение пороговых сигналов и принятие решения  190

Часть 2. Факты, закономерности и результаты исследований восприятия

4. Восприятие пространства. Признаки удаленности и глубины: окуломоторные, монокулярные
(изобразительные), бинокулярные, трансформационные. Механизмы стереозрення: теоретический
и эмпирический гороптер, зона Панума. Стереограммы Юлеша

Вудвортс Р. Зрительное восприятие глубины  196

Логвиненко А.Д. Бинокулярное подобие  205

5. Восприятие реального движения. Теории восприятия стабильного видимого мира. Иллюзии
восприятия движения: стробоскопический , автокинетический эффекты, индуцированное движение,
эффект "водопада"

Грегори Р. Зрительное восприятие движения   206

КречД., Крачфилд Р., Ливсон Н. Восприятие движения и времени  210

6. Константность восприятия и ее виды. Лабораторные условия выявления константности.
Коэффициент константности. Связь константности величины с признаками удаленности. Теория
перцептивных уравнений и проблема неполной и сверхконстантности. Инвариантные отношения
в восприятии

Вудвортс Р. Отношение между величиной и расстоянием 215

Логвиненко А.Д. Перцептивные взаимодействия и построение видимого мира 217

7. Экологический подход: восприятие формы, пространства, движения, решение проблемы
константности. Восприятие компоновки поверхностей, собственных движений наблюдателя

Гибсон Дж. [Экологический подход к изучению восприятия] 221

8. Способы искажения сетчаточных изображений: инверсия, реверсия, смещение в пространстве

и времени, изменение цветности и диспаратности. Феномены инвертированного зрения. Проблема перцептивной адаптации н ее экспериментальное исследование. Создание искусственных органов чувств. Феномены псевдоскопнческого восприятия.   Правило правдоподобия. Феномены "кожного зрения"

Грегори Р. Смещенные изображения 229

Логвиненко А.Д. Модификация зрительных направлений, зрительного пространства и видимого мира .... 236

Компанейский Б.И. Псевдоскопические эффекты  243

Сталин В.В. Пространственная форма и предметность образа 246

9. Потребности и ценности как организующие факторы восприятия. Экспериментальные
исследования в рамках теории "нового взгляда"

Брунер Дж. Ценности и потребности как организующие факторы восприятия 250

512


Тема 18. Экспериментальные исследования мышления

1. Мышление как процесс постановки и решения тврческих задач. Этапы творческого процесса.
Факторы, влияющие иа успешность решения задач

Вудвортс Р. Этапы творческого мышления  256

Креч Д., Крачфилд Р., Ливсон Н. Факторы, определяющие решение задач  258

2. Метод самонаблюдения и исследования мышления в вюрцбургской школе

Крогиус А. А. Вюрцбургская школа экспериментального исследования мышления 262

3. Метод рассуждения вслух и анализ средств мыслительного процесса в гештальтпсихологам.
Проблема выделения стадий мыслительного процесса. Построение графа решения задачи

Дункер К. Структура и динамика процессов решения задач (о процессах решения практических проблем) 264

Линдсей П., Норман Д. Анализ процесса решения задач 270

Петухов ВВ. Целостный подход к изучению мышления 275

4. Метод подсказка (наводящем задачи) и условия ее эффективности в исследованиях мышления

Леонтьев А. Н. Опыт экспериментального исследования мышления 278

Рубинштейн С.Л. Основная задача и метод психологического исследования мышления 282

5. Использование поведенческих и физиологических реакций для изучения мыслительного процесса.
Понятие невербалнзованного смысла. Эмоциональная регуляция мыслительной деятельности

Тихомиров O.K. Мышление, сознание, бессознательное  286

Тема 19. Психология памяти Часть 1. Общее представление о памяти и ее развитии

1. Определение, виды и уровня памяти

Флорес Ц. Память 297

Бергсон А. Две памяти  298

Блонский П.П. Основные предположения генетической теории памяти 305

ЛурияА.Р. Маленькая книжка о большой памяти 309

2. Представление о памяти в аесоцианизме. Методы и результаты ее исследования

Эббингауз Г. Смена душевных образований 316

Флорес Ц. [Методы и результаты исследования памяти]   323

Репродуктивное и конструктивнее запоминание. Метод последовательного припоминания
Бартлетт Ф. Человек запоминает  334

Общее представление о развитии памяти

Жане П. Эволюция памяти и понятия времени 339

Выготский Л. С. Память и ее развитие в детском возрасте 343

Леонтьев АЛ. Развитие высших форм запоминания 347

5. Память и деятельность. Исследования произвольного и непроизвольного запоминания

Смирнов А.А. Произвольное и непроизвольное запоминание 353

Зинченко П.И. Непроизвольное запоминание и деятельность 362

Часть 2. Когнитивная психология памяти

6. Общая характеристика системы памяти: проблема двойственности памяти

Линдсей П., Норман Д. Системы памяти   366

7. Сенсорные регистры: основные методы и результаты исследований

KiWuku P. Сенсорные регистры   374

8. Кратковременная намять: основные методы и результаты исследований

Клацки Р. Кратковременная память: хранение и переработка информации 378

9. Структура долговременней памяти. Представление о семантической и эпизодической памяти
Клацки Р. Долговременная память: структура и семантическая переработка информации  386

Тема 20. Психология внимания Часть 1. Общее представление о внимании и его развитии

1. Определению, виды и свойства внимания

Джеймс У. Внимание 389

Рубинштейн С.Л. Основные свойства внимания   396

Вудвортс Р. Внимание 400

2. Развитие внимания. Моторные теории внимания

Рибо Т. Психология внимания  408

Ланге Н.Н. Биологическое определение и разновидности внимания 416

Выготский Л. С. Развитие высших форм внимания в детском возрасте 423

3. Воспитание и формирование внимания. Определение и виды внимания по И.Ф.Добрынину.
Внимание как функция умственного контроля (П.Я.Гальнерин)

Добрынин Н.Ф. О теории и воспитании внимания 429

Гальперин П.Я. К проблеме внимания 432

513


Часть 2. Когнитивная психология внимания

4. Внимание как селекция. Эксперименты К.Черри. Модели ранней
селекции (Д.Бродбент, А.Трейсман)

Дормашев Ю.Б., Романов В.Я. Внимание и отбор 436

5. Модели поздней селекции (Д.Дойч и А.Дойч, Д.Норман)

Дормашев Ю.Б., Романов В.Я. Теории поздней селекции 445

6. Внимание как умственное усилие. Модель единых ресурсов (Д.Каиеман)

Дормашев Ю.Б., Романов В.Я. Внимание и ресурсы 449

7. Критика моделей селекции и ограниченных ресурсов. Внимание как перцептивное
действие (У.Найссер)

Дормашее Ю.Б., Романов В.Я. Внимание и действие 455

Тема 21. Психология воображения

1. Воображение, его виды, функции и связи с другими психическими процессами

Рибо Т. Анализ воображения. Интеллектуальный фактор 461

Выготский Л. С. Воображение и его развитие в детском возрасте 464

Гибсон Дж. Связь между воображаемым и воспринимаемым 466

Найссер У. Воображение и память 468

2. Развитие воображения. Воображение и речь

Выготский Л. С. Воображение и его развитие в детском возрасте [продолжение] 471

3. Творческое воображение. Методы стимуляции творчества. Анализ научных открытий

Рибо Т. Анализ воображения. Эмоциональный фактор 478

Рибо Т. Закон развития воображения  483

Фрейд 3. Работа сновидения  486

Джонс Дж.К. Сииектика 491

Альтшуллер Г. С. Курс "ЭРТЭВЭ" (из записок преподавателя) 495

Вертгеймер М. Открытие Галилея 502

Пуанкаре А. Математическое творчество 505

Гельмгольц Г. Как приходят новые идеи  510

514




1. Система контроля за реализацией управленческих решений
2. Кейз Cтив
3. КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА 1 Работа выполнена студентом 1 курса специал
4. 1общие положения 2 право собственности 3 обязательственое право 4авторское право 5право на открытие
5. ГОРНОАЛТАЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ Биологохимический факультет Кафедра органической хими
6. Лечение туберкулеза костей и суставов
7. ТЕМА 14- ФИНАНСОВЫЙ РЫНОК 14
8. Контрольная работа- Меры борьбы милиции с правонарушениями против собственности
9. Тема 2.14. Раздел- Особенности психического развития на разных возрастных этапах
10. Лекция 17. Зарубежная криминология План лекции 1
11. Курсовая работа- Расчеты с покупателями и заказчиками
12. Work very much My nme is I~m eleven-twelve
13. Estern Itlin French nd others
14. Методика викладання іноземної мови у різних типах навчальних закладів Освітньокваліфікаційний рівен
15. обонятельный мозг базальные ядра плащ мантия Обонятельный мозг- периферический и центральные о
16. х благородных истинах БУДДИЗМА в чем смысл жизни по л
17. немецкая классическая философия- теория познания и этика И
18.  Словесный портрет Во внешности человека различают элементы и признаки
19. Красюковский 2008 Каким скучным местом был бы мир без птиц Цели- создать атмосферу доброжелательно
20.  В настоящее время известны три гормона метаморфоза контролирующие постэмбриональное развитие- ювенильный