Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Б.Л.ГРЕКОВ
КИЕВСКАЯ
РУСЬ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗААТЕЛЬС Г DO ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
) о
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
После опубликования последнего издания книги «Киевская Русь» (1949) академик Б. Д. Греков продолжал работать над вопросами возникновения и развития феодализма и образования Древнерусского государства с центром в Киеве. В ряде статей, а также во втором исправленном и дополненном издании монографии «Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII в.» (книга первая, М. 1952) Б. Д. Греков значительно уточнил и развил свою концепцию истории феодальных отношений в Древней Руси. Незадолго до своей смерти Б. Д. Греков начал работать над подготовкой к новому изданию книги «Киевская Русь». Последовавшая 9 сентября 1953 г. смерть автора оборвала проведение этой работы.
В настоящем издании использованы поправки Б. Д. Грекова к тексту последнего издания «Киевской Руси», сохранившиеся в архиве автора, соответствующие главы второго издания работы «Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века», а также статьи по истории Древней Руси, написанные Б. Д. Грековым для «Очерков истории СССР периода феодализма (IX— XIII вв.)», ныне выпущенных в свет Институтом истории Академии иаук СССР.
В качестве приложения в данном издании книги «Киевская Русь» помещены близкие к ней по своей теме четыре работы Б. Д. Грекбва, ранее опубликованные в периодической печати;
«Генезис феодализма в России» («Вопросы истории» №9, 1952); ««Русская Правда» и ее славянское окружение» («Известия Академии иаук СССР», серия истории и философии № 2, т. IX, 1952); «Большая семья и вервь Русской Правды и Полицкого статута» («Вопросы истории» №8, 1951); «Антинаучные измышления финского «профессора»» («Литературная газета» № 46, 1950).
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЕ
эф
ем объяснить хорошо известный факт, что русский народе своем былинном эпосе отводит самое видное место именно «киевскому периоду» своей древней истории?
Это не может быть случайностью. Народ, переживший на' протяжении своей истории много и тяжелых и радостных событий, прекрасно их запомнил, оценил и пережитое передал на память следующим поколениям. Былииы — это история, рассказанная самим народом. Тут могут быть неточности в хронологии, в терминах, тут могут быть фактические ошибки, объясняемые тем, что опоэтизированные предания не записывались, хранились в памяти отдельных людей и передавались из уст в уста, иногда заменялись аналогичными более поздними фактами, но оценка событий здесь всегда верна и не может быть иной, поскольку народ был ие простым свидетелем событий, а субъектом истории, непосредственно творившим эти события, самым непосредственным образом в иих участвовавшим.
Нетрудно убедиться в том, что нередко историки, игнорирующие или неправильно понимающие народные оценки важнейших фактов своей истории, делали крупные ошибки.
Народное предание правдиво и искренно, потому что это голос подлинной жизни.
Л. Майков в своей специальной работе «О былинах Владимирова цикла»2 совершенно правильно отметил, что русский народный эпос по своему содержанию соответствует нескольким, постепенно сменявшимся периодам исторической жизни й отражает в себе более' или менее полно быт и понятия каждого периода.
Тот же автор отметил, что только «киевский период» своей истории народ заполнил героямн-богатырями
В. О. Ключевский в своем курсе русской истории тоже подчеркнул это специфическое отношение былинного эпоса к «киевскому периоду». Он совершенно верно подметил, что народ помнит и знает старый Киев с его князьями и богатырями, любит и чтит его, как не любил и не чтил он ни одной из столиц, сменивших Киев.
Пока оба названные автора не расходятся с оценкой «киевского периода» самим народом, они рассуждают совершенно правильно. Расхождение с этой оценкой влечет их к явным и досадным недоразумениям.
Так, Л. Майков думает, что былины вспоминают «киевский удельный период древней Руси в том цикле, который группируется около Владимира», и «умалчивают о междоусобиях между князьями», в то время как «по летописям именно удельные распри и были главными причинами княжеских переездов и войн»3.
Ключевский говорит о том, что «в старой киевской жизни было много неурядиц, много бестолковой толкотни»; ««бессмысленные драки княжеские», по выражению Карамзина, были прямым народным бедствием»4, т. е. и Ключевский, так же как и Майков, не отделяет периода существования Древнерусского государства от периода феодальной раздробленности.
В былинах этого смешения нет.
Народ более точно наметил основные вехи периодизации своей истории. Не бестолковую толкотню и бессмысленные драки воспевал он в своих былинах. Время беспрерывных феодальных войн, время «всеобщей путаницы» наступило позднее, и в былинах этот период не отражен: героев-богатырей тогда уже не стало. Этот период нашей истории нашел свою оценку не в былинах.
В знаменитом «Слове о полку Игореве» мы читаем следующие правдивые и яркие строки: «Тогда,приОлзе Гориславличи сея- шется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждьбожа внука; в княжих крамолах веци человекомьскратишась. Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахуть, нъ часто вранн граяхуть, трупиа себе деляче, а галици свою речь говоряхуть, хотять поле- тети на уедие». «А погании со всех стран прихождаху с победами па землю Рускую»5. Так же смотрел иа дело и летописец конца XI века, сравнивая свое настоящее с недавним прошлым: «...древний князи и мужие их... отбараху Руския земли и ины страны придаху под ся», а сейчас «за наше несытоство навел бог на ны погаиыа, а и скоты наши и села иаша и имения за теми суть»6.
И автор «Слова о полку Игореве» и летописец одинаково осуждают период разрозненного существования частей еще недавно единого, под давлением успехов феодализации раздробившегося Древнерусского государства. Народ в своих оценках событий прошлого выделил не этот период беспрерывных междукняжеских войн и слабости перед врагом внешним, а время Древнерусского государства, время своего величия и силы. Народные симпатии обращены к тому времени, когда Русская земля, собранная под властью первых киевских князей из восточнославянских племен и некоторых неславянских этнических элементов в одно политическое целое, действительно представляла силу, грозную для врагов и в то же время дававшую возможность развитию мирного народного труда, — залог дальнейшего будущего страны.
Под «киевским периодом» истории ни в коем случае нельзя разуметь «период уделов» с его разобщенностью отдельных княжений и княжескими усобицами, как это делают и Л. Майков и отчасти В. О. Ключевский. Время уделов нельзя называть киевским хотя бы по той причине, что Киева как политического центра уже тогда не было, он стушевался и решительно затерялся среди других местных центров. Напрасно В. О. Ключевский думает, что это было время, когда «киевлянин все чаще думал о черни- говце, а черниговец о новгородце, и все вместе — о Русской земле, об общем земском деле». На самом деле эти отношения между уделами складывались не совсем так. Совсем не такую картину рисует нам глубокий знаток современных ему политических отношений, великий наш поэт, автор «Слова о полку Игореве»; летописные факты тоже говорят совершенно о другом. Если можно говорить в это время о единстве русского народа, то лишь в смысле этническом, в смысле памяти об общерусских исторических переживаниях, никогда не забываемых и продолжавших служить связующим цементом, несмотря на политическое разъединение.
Русская народная масса, где бы она ни находилась, какой бы власти она ни подчинялась, не забывала никогда своей этнической общности, но политического единства, хотя бы в относительной форме Древнерусского государства, в это время уже не было.
Все симпатии народа, выраженные им в былинах, относятся именно к Древнерусскому государству, к моменту его расцвета, т. е. ко времени княжения Владимира Святославича прежде всего.
Чтобы убедиться в этом, стоит только взять в руки былины о главных русских богатырях: Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче и др. Все они современники князя Владимира, все они так или иначе с ним связаны, вместе с ним успешно выполняют основную задачу — защиту своей родной земли от внешнего врага. А почему это так, почему народ с явными симпатиями отнесся к этому времени, станет нам ясно, если мы дадим себе труд сопоставить условия жизни русского народа периода до образования Древнерусского государства со временем существования этого государства.
«Славяне и анты, — говорит Прокопий, — не управляются одним человеком (тгро? avSpos £vos), ио с давних времен живут в демократии (lv бгцмжрсга), и потому у иих счастье и несчастье в жизии считается делом общим»7. То же подтверждает и Маврикий Стратег. Этот последний иам особенно интересен потому, что изучает славян с определенной целью: он интересуется их военной силой с тем, чтобы сделать отсюда ряд практических выводов для Византийской империи. Он пишет: «Не имея надсобоюгла- вы и враждуя друг с другом, они не признают военного строя...»
«Если среди них много предводителей (ptiffiv, лат. rex) и нет между ними согласия, неглупо некоторых из иих привлечь иа свою сторону обещаниями или подарками, особенно тех, которые находятся поблизости от наших границ, и нападать на других, чтобы не все прониклись (к иам) враждой или не стали бы под власть одного вождя» 8.
Маврикий советует принимать меры к тому, чтобы славяне не объединились под одной властью, так как такое объединение, несомненно, усилило бы мощь славян и сделало бы их не только способными к самозащите, ио и опасными для соседей, и прежде всего для самой Византии.
Древнерусское государство как раз и осуществило то, чего так боялся византийский политик. Под власть Киева были втянуты все восточнославянские и многие иеславяиские племена. Древнерусское государство стало в полной мере обороноспособным и грозным для своих соседей. Вражда племенных вождей (Йте?) прекратилась, появились условия для дальнейшего развития страны. Это, несомненно, важное достижение. Русский народ не случайно так хорошо запомнил этот период своей истории.
Очень важно обратить внимание еще на одно обстоятельство: былины Владимирова цикла, т. е. былины о Киеве и «киевском периоде» истории нашей страны, сохранены для иас не украинским, а великорусским народом. Они поются в бывших Архангельской, Олонецкой и Пермской губерниях, в Сибири, в Волжском низовье, на Дону, т. е. там, где русскому народу жилось легче, где гнет крепостного права был слабее либо его совсем не было. И этот интерес к своему далекому прошлому среди великорусского народа, эта заслуга сохранения ценнейших и древнейших фактов из жизни народной говорит нам о том, что история Киевской Руси ие есть история только украинского народа. Это период нашей истории, когда складывались и великорусский, и украинский, и белорусский народы, период, когда выковывалась мощь русского народа, период, который, по выражению Ключевского, стал «колыбелью русской народности». Совсем не случайно Илья, крестьянский сын из села Карачарова близ города Мурома, идет через «Вятические леса», преодолевая все опасности, в стольный Киев-град к князю Владимиру. Несмотря иа имеющиеся в нашей литературе попытки представить дело иначе и в Муроме видеть черниговский город Моровск, а в селе Карачарове — черниговский же город Каратев, былинная правда остается непоколебленной и подтверждается новыми соображениями. Соловей-разбойиик, его товарищ Скворец, Дятловы горы, иа которых построен был мордовский город Ибрагимов или Абрамов, разрушенный в начале XIII века и замененный русским городом Нижним (Горький), — все это говорит о мордовских городах, носивших названия от имен птиц. В Мордовской земле мы очень рано видим славянские поселения и среди них город Муром, один из старейших городов. Связь этого края с Киевом несомненна. Она подтверждается и летописными данными.
Итак, Киев — центр большого государства. Власть Киева простиралась на далекие пространства вплоть до бассейна Оки и Волги. Это целый период в истории Восточной Европы.
История Древнерусского государства — это не история Украины, ие история Белоруссии, не история Великороссии. Это история государства, которое дало возможность созреть и вырасти и Украине, и Белоруссии, и Великороссии. В этом положении весь огромный смысл данного периода в жизии нашей страны.
Само собой разумеется, что политические успехи народов, вошедших в состав Древнерусского государства, — и прежде всего восточных славян, т. е. народа русского, которому бесспорно принадлежала в этом процессе ведущая роль, — стали возможны только при известных условиях внутреннего их развития. Было бы очень наивно думать, что объединение восточного славянства и неславянских народов под властью Киева есть результат какого- либо внешнего вмешательства.
Прежде чем произошло это объединение, пароды нашей страны успели пережить очень многое, успели достигнуть значительных результатов в области экономики и общественных отношений. Все эти проблемы экономического, общественного и политического развития восточноевропейских пародов, и прежде всего восточного славянства, сложные и трудные, совершенно естественно привлекали всегда внимание всех интересовавшихся историей нашей страны, а сейчас оии поставлены перед нами с еще большей остротой. Их актуальность не требует доказательств: без решения этих задач нельзя получить правильного представления о русском историческом процессе в целом.
Факт серьезных разногласий между исследователями этих вопросов объясняется прежде всего различием методологии исторического исследования. Играет здесь роль и то, что для столь отдаленной поры в пашем распоряжении имеются либо скудные, либо неясные и неточные сведения. С другой стороны, все эти вопросы, Несмотря на то, что они касаются такого отдаленного от нас времени, имеют и имели не только чисто академическое значение, и поэтому вокруг них шла острая борьба, обусловленная национальными и политическими позициями участвовавших в ней лнц.
С тех пор как эти вопросы сделались предметом научного (в самом широком понимании термина) исследования, онн стали вызывать бурный интерес и восприняты были с большой горячностью. Труд академика Мнллера «О происхождении имени и народа Российского», где автор, несомненно, позволил себе умалить роль русского народа в образовании государства и его древней истории, Ломоносов встретил более чем энергичным отпором. «Сне так чудно, — пишет Ломоносов, — что если бы г. Миллер умел изобразить живым штилем, то бы он Россию сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен»9.
Та же страстность полемики наблюдается и позднее. В 70-х годах XIX века у Гедеонова, автора книги «Варяги и Русь», вырываются по адресу норманистов достаточно резкие суждения. «Неумолимое норманское veto, — пишет он, — тяготеет над разъяснением какого бы то ни было остатка нашей родной старины». «Но кто же, какой Дарвин вдохнет жизнь в этот истукан с норманскою головою и славянским туловищем?»10 Подобных примеров можно привести много.
Неудивительно, что в полемику по жгучим вопросам древнейшего периода нашей истории внесено было столько темперамента.
Я не успокаиваю себя тем, что мне удалось полностью распутать этот сложный узел. Мне хотелось только сделать попытку использовать ряд достижений в нашей науке по данному предмету и подвести им некоторые итоги. Мне хотелось по мере сил критически подойти к различным сторонам общественной жизнн нашего далекого прошлого, проверить показания различных источников, письменных и неписьменных, путем перекрестного их сопоставления и, таким образом, попытаться найти ответы на вопросы, поставленные современностью.
Вполне понятную для древнейшей поры нашей истории скудость письменных источников наша советская наука пытается восполнить путем привлечения к решению стоящих перед нею задач и новых самых разнообразных материалов. Это — памятники материальной культуры, данные языка, пережитки самого русского народа, а также пережитки и быт народов Союза ССР, еще недавно стоявших на низших ступенях общественного развития, н др. Но и расширение круга источников все же еще не дает нам возможности полностью разрешить стоящие перед нами проблемы и проникнуть в покрытое мраком далекое прошлое.
Археология при всех своих больших успехах, особенно за последнее время, все же в силу специфичности своего материала и методов его изучения часто бессильна ответить на ряд стоящих перед нами вопросов; лингвистика не только ограничена в своих возможностях, но далеко ие всегда дает нам даже то, что может дать. Сочетание данных археологии н лингвистики с привлечением фольклора, конечно, очеиь расширяет границы исторического зиания, но тем не менее н этого недостаточно, чтобы спорные суждения превратить в бесспорную очевидность.
Нельзя себя утешать и тем, что с момента появления письменных памятников положение историка делается совершенно иным, что письменные источники способны окончательно вывести иас из области более нли менее обоснованных предположений. Во- первых, столица Древнерусского государства подвергалась нескольким крупным разрушениям, почему и письменных источников по истории Киевской Руси сохранилось очень мало; во-вторых, письменный источник, особенно если он относится к столь далекому прошлому, имеет свои особенности, требует специального подхода и далеко не всегда гарантирует возможность решения спорных вопросов, исключающего вполне законные сомнения.
И тем не менее, несмотря на все эти трудности, делающие наши исторические выводы в значительной мере условными, нн одно поколение историков не отказывалось погружаться в дебри сложных туманностей и искать в них истоки тех общественных явлений, которые никогда не переставали и едва ли когда- нибудь перестанут волновать человеческую мысль. Это не любопытство, а потребность.
В настоящих очерках рассматриваются общественные и политические отношения древней Руси главным образом в тех рамках, в каких это позволяют прежде всего наши письменные источники. Другие виды источников привлекаются лишь отчасти и попутно.
Письменность появляется в отдельных обществах на довольно поздних ступенях их истории. Письменность у восточных славян появилась уже в классовом обществе, когда остатки родовых отношений бытовали в нем только в внде пережитков прошлого. Первые известные нам письменные памятники — договоры С греками, «правды», летопнси — связаны с интересайи общества, уже порвавшего связи с родовым строем.
Договор с греками 911 г. упоминает о письменных завещаниях11, которые могли делать русские люди, жившие в Византии. Если здесь можно допустить, что русские люди, жившие в Византин, могли писать завещания не по-русскн, а по-гречески, то в договоре 944 г. русская письменность подразумевается с гораздо большей вероятностью. Русский князь обязуется снабжать своих послов и купцов, отправляемых в Византию, грамотами, гпишюче сице: яко послах корабль селико» (курсив мой. — Б. Г.). Грамоты должны служить гарантией, что послы и купцы прибывают к грекам именно от князя русского и с мирными целями.
Последнее исследование академиком С. П. Обнорским языка договоров приводит автора к очень важному для истории выводу. Договоры 911 и 944 гг. отличаются один от другого по особенностям языка. Договор 911 г. пропитан болгаризмами, но писан он все же языком русским; в договоре 944 г. черты русского происхождения дают себя чувствовать достаточно широко. Отсюда вытекает предположение, что перевод договора 911 г. сделан болгарином на болгарский язык, но этот перевод был выправлен русским правщиком; переводчиком договора 944 г. должен был быть русский книжник. Академик С. П. Обнорский приходит к убеждению, что оба перевода сделаны были в разное время (911, 944 гг.), приблизительно совпадающее со временем заключения самих договоров12. Наличие русской письменности в начале X века, таким образом, становится несомненным13 (подробнее см. раздел VII).
Господствующие классы общества иа всем значительном пространстве, занятом восточным славянством, во время составления используемых мною письменных памятников, т. е. в IX—XII веках, говорили приблизительно на одном языке — том самом, который мы можем видеть в этих памятниках, где он лишь несколько искажен последующими переписчиками, — имели общее представление о своих интересах и способах их защиты и довольно рано успели связать себя общностью религиозных верований с соседней Византией.
Само собой разумеется, что те крупные факты, с которыми нас знакомят письменные памятники, имеют стою собственную и часто очень длинную историю, о которой умалчивают эти источники. Самый характер некоторых памятников, конечно, исключает возможность требовать от них «историчности», поскольку они часто имели целью только зафиксировать определенный, иногда очень ограниченный комплекс явлений данного момента, носящий, как всякий подобный комплекс, следы отмирающих и вновь возникающих элементов, не всегда, однако, легко распознаваемых.
Только автор «Повести временных лет» ставил перед собой подлинную широкую историческую задачу, которая, нужно сознаться, остается не вполне разрешенной и в настоящее время. Он хотел написать ни больше ни меньше как историю Древнерусского государства с центром в Киеве с древнейших времен: «Откуду есть пошла Руская земля кто в Киеве нача первее кия- жити, н откуду Руская земля стала есть». Летописец писал свой труд с определенной целью н в определенной политической обстановке. Ему нужно было показать в истории Киевской Руси роль княжеского «рода Рюриковичей». А. А. Шахматову удалось показать, что на первых страницах «Повести временных лет» мы имеем более позднюю переделку старых преданий о начале Русской земли14.
Заранее можно сказать, что с летописной концепцией образования Русского государства нам придется очень значительно разойтись не только потому, что у нас с автором летописн разные теоретические представления об обществе, государстве и историческом процессе в целом, но и потому, что, имея перед собой определенную задачу, летописец сделал соответственный подбор фактов, для него полных смысла, для нас часто имеющих второстепенное значение, и совсем пропустил мимо своего внимания то, что для нас сейчас имело бы первостепенную ценность. Кроме того, все наши летописцы были связаны волей заказчиков, каковыми обычно являлись князья. Заказчиком той летописи, которая имеется в нашем распоряжении, был Владимир Мономах.
Летописец, он же н редактор труда своего предшественника, поместил в конце своей книги заметку о самом себе: «Игумен Силивестр святаго Михаила написах книгы сн Летописець, наделся от бога милость прияти, при князи Володимере, княжащю ему Кыеве, а мне в то время игумеиящю у святаго Михаила в 6624, индикта 9 лета; а иже чтеть книгы сня, то буди ми в молитвах»15.
Какой заказ мог сделать Владимир Мономах своему историографу, догадаться нетрудно, если только мы сумеем правильно понять политическую обстановку момента.
Для этого нам совершенно необходимо сделать небольшой экскурс в область политических отношений второй половины XI и начала XII века. Нам необходимо, хотя бы очень бегло, познакомиться с людьми, делавшими тогда историю, с людьми, которые писали и для которых писалась тогдашняя история.
Уже в IX в. достаточно ясно определились черты феодальных общественных отношений. Дальнейшее развитие базиса на протяжении X—XI вв. требовало перестройки и формы государства. При активном содействии надстройки выросло н окрепло на местах крупное землевладение. Политическая роль землевладельческой знати сильно поднялась. Изменилась форма эксплуатации зависимого крестьянства. Совершенно четко обозначились новые городские центры. В связи с этим настолько созрели и окрепли отдельные части Древнерусского государства, так выросли их собственные задачи внутренней и внешней политики, что киевский центр с киевским князем во главе пе только перестал быть для них условием роста их богатства и силы, ио в некоторых отношениях стал даже помехой дальнейшему их развитию и выполнению их собственных политических целей. Призрак политического раздробления Древнерусского государства стал совершенно очевидным. Отдельные князья начинают чаще н чаще проявлять свои центробежные тенденции н в своих противоречивых по отношению друг к другу интересах сталкиваются между собой, делая, таким образом, неизбежными «усобицы». Но княжеские «усобицы» — это не единственная опасность, грозившая феодалам. Это время насыщено восстаниями народных масс в разных местах Древнерусского государства. Наконец, это время серьезной опасности от врагов внешних.
Летописец, не склонный уделять много внимания массовым выступлениям, все же отмечает движения 1068, 1071 н 1113 гг.16Последнее, невидимому, было особенно сильным, и растерявшиеся представители господствующего класса киевского общества, вынужденные считаться с настроениями и требованиями восставших, настойчиво зовут на Киевский стол самогоэнергичного и властного из князей, Владимира Мономаха. Мы отчасти знаем, что киевская делегация говорила Владимиру Мономаху: она запугивала его дальнейшим разрастанием народного движения.
Итак, положение правящих кругов Киева, многочисленных русских князей, а также бояр, представителей церкви, купцов и ростовщиков, оказалось сложнее и опаснее, чем они себе представляли. «Минули лета Ярославля», «стрелы по земле» уже были рассеяны. Во Владимире Мономахе растерянные верхи искали своего спасения. Владимир прибыл в Киев и стал действовать разнообразными средствами: в ход былн пущены репрессии, компромиссы, обращение к общественному мнению. 12 лет сидения Владимира на Киевском столе воскресили времена, когда Киев стоял во главе государства и держал в руках власть, хотя характер власти Владимира был уже не тот, что у его отца или у Ярослава.
Несколько слов о Киеве, Владимире Мономахе, его деде н отце. Зги несколько слов рассчитаны исключительно на создание правильной перспективы, необходимой для оценки событий и участвовавших в ннх людей.
О Киеве конца X и начала XI века говорит Титмар, как о большом городе, в котором было 400 церквей и 8 рынков и несметное множество народа. Адам Бременский во второй половине XI века называет Киев соперником Константинополя. Митрополит киевский Иларион в своем знаменитом «Слове» называет Киев городом, «блистающим величием». Лаврентьевская летопись под 1124 г. говорит, чтов Киеве был грандиозный пожар, причем «цер- квий единых нзгоре близ 600». Весьма вероятно, что здесь кое- что и преувеличено, но несомненно во всяком случае, что Киев в XI веке — один из больших городов европейского масштаба. Не случайно так много внимания уделяют ему западноевропейские хронисты. Двор киевского князя хорошо известен во всем тогдашнем мнре, так как киевский князь в международных отношениях к этому времени успел занять весьма определенное место.
Ярослав Мудрый находился в родственных связях с царствующими домами Англии, Франции, Германии, Польши, Скандинавии, Венгрии и Византии. Его дочь Анна была замужем за французским королем Генрихом I и активно участвовала в политической жизнн Франции. Ее собственноручные подписи славянскими а латинскими буквами (Анна ръина, т. е. Anna regina, Arme, Agna regina) имеются на грамотах, выданных от имени малолетнего французского короля Филиппа I. Внучка Ярослава Евпраксия — Адельгейда Всеволодовна (1071—1109) была замужем за императором «Священной Римской империи» Генрихом IV. При дворе Ярослава жил изгнанник из своего королевства Олаф Норвежский, сын которого с русской помощью возвратил себе норвежский- престол. При том же дворе жил и другой знаменитый викинг — Гаральд, после громких военных походов в Сицилию и Италию ставший королем Норвегии и сложивший свою голову в Англии. Он был женат на дочери Ярослава — Елизавете. Как видно из английских «Законов Эдуарда Исповедника», в Киеве у Ярослава нашли себе приют сыновья английского короля Эдмунда Железный Бок — Эдвии н Эдуард, изгнанные из Англии датским конунгом Канутом.
О брачных связях русских князей с польскими и чешскими речь будет итти дальше (разд. VIII). Эти брачные связи учитывались и вспоминались. на Западе и значительно позднее1: в 1570 г. баварский купец Либенауер в своем проекте, поданном баварскому герцогу, указывая на выгоды союза с Москвой, вспоминает о браке Генриха IV с внучкой Ярослава17; герцог Монпансье в 1893 г. во время посещения киевского Софийского собора подчеркнул, что Ярослав — его предок по дочери своей Анне3. Неудивительно, что в этой обстановке дети Ярослава научились говорить на многих европейских языках. Нам хорошо известно, что Всеволод Ярославич, отец Владимира Мономаха, говорил на пяти языках. Всеволод был женат на греческой принцессе из дома Мопомахов, его сын Владимир женился на дочёрн последнего англо-саксонского короля Гите Гаральдовне, вынужденной бежать из Англии вследствие порманского вторжения.
Я не могу сейчас приводить многочисленные факты участия Киева в жизни ряда европейских государств и народов. Думаю, что и приведенные мною сведения, хотя и подобранные весьма однобоко, служат ярким показателем положения Киева в тогдашней. Европе.
Таким образом, Владимир Мономах, к которому нам надлежит сейчас снова вернуться, жил в очень сложной, насыщенной общеевропейской политикой атмосфере.
Он понимал толк в литературе, о чем свидетельствует его «Поучение». Он очень хорошо знал н политическое значение летописи. По прибытии в Киев он уже застал здесь летопись, составленную монахом Киево-Печерского монастыря, но эта летопись Мономаха не удовлетворила.
Мы не знаем, что собственно не понравилось Владимиру Мономаху в этой летописи, почему он счел необходимым переделать ее и передать дело в другие руки и даже в другое, более близкое ему учреждение (из Печерского монастыря в Выдубицкий Михайловский монастырь, построенный отцом Владимира Всеволодом), потому что эта старая летопись до нас не дошла, но зато мы можем догадаться, чего хотел Владимир Мономах от игумена Выдубиц- кого монастыря Сильвестра.
Кажется, Сильвестр справился со своей задачей, т. е. правильно понял требования момента. Владимир Мономах во всяком случае был доволен новым трудом и постарался выказать свое расположение к его автору: спустя два года он велел поставить его епископом своего наследственного города Переяславля, где Сильвестр и умер в 1123 г. Через его труд красной нитью проходит борьба с сепаратистскими тенденциями феодальной знати, стремление укрепить идею единства Русской земли, внедрить в сознание феодалов необходимость подчинения Киеву и киевскому князю.
Сильвестр пользовался трудами своих предшественников, где уже были даны некоторые схемы, полезные и для данного момента, нуждавшиеся только в некоторой переделке. Сильвестр мог прочитать в Новгородской летописи рассказ о том, как в Новгороде когда-то действовали варяги и «насилье деяху слове- ном, кривичем и мерям и чюди»18, как эти угнетенные прогнали своих насильников и «начата владети сами собе и городы ста- вити», как печально оказалось для них отсутствие сильной власти, когда после изгнания варягов они «всташа самн на ся воеват, и бысть межи ими рать велика и усобица, и всташа град па град, и не беше в них правды»19.
Мы, к сожалению, не знаем, что было написано по этому предмету в еще более старой киевской начальной летописи, тоже не дошедшей до нас. Во всяком случае Сильвестр в своем труде вычеркнул фразу Новгородской летописи о насилиях варягов, не поместил он также и рассказа о восстании новгородцев против Рюрика, но использовал из трудов своих предшественников только то, что казалось ему нужным и назидательным.
Сильвестр старается внушить свонм читателям, что отсутствие твердой власти приводит к усобицам и восстаниям; восстановле- нне этой власти («добровольное призвание») спасает общество от всяких бед; «спасителями» общества в IX веке по приспособленному к определенной цели преданию явились варяжские князья, в частности Рюрик; «Рюриковичи»-де выполняли эту миссию долго и успешно, и лишь в конце XI века снова повторились старые времена: «всташа сами на ся, бысть межи имн рать велика и усобица».
Призвание Мономаха в Киев, таким образом, летописцем оправдано. Отсюда следовал и логически правильный вывод: долг киевлян — подчиняться призванной власти, а не восставать против нее. «Усобица» слишком хорошо была известна киевскому обществу второй половины XI века.
Понятно, почему мы должны относиться к сообщениям и рассуждениям Сильвестра весьма и весьма осторожно. Если даже он и передал нам факты, насколько умел, добросовестно, то использовал их в своих целях, соответственно осветив их.
Мы очень хорошо понимаем, почему летописец, поставивший в заголовке своего труда тему о происхождении киевских князей, главное свое внимание отдает Новгороду и новгородским князьям н, в частности, легендарному князю Рюрику и его преемникам.
Увлеченный своей идеей и устремив все свое внимание на север, южный летописец поскупился на факты этого периода своей южной полянской истории. Летописец— по преимуществу историк княжившей при ием в Киеве династии.
Вполне понятно, что, исполняя свою задачу, он старался показать роль ие только современных ему «Рюриковичей», но и далеких их предков, несомненно, стараясь изобразить их в привлекательных чертах, иногда полемизируя с более правдивыми и ходячими представлениями о сравнительно еще не столь давнем прошлом, часто невыгодном для господствующего класса в целом и его верховного представителя в частности. Положение летописца довольно понятное. Не один русский Нестор или Сильвестр находился в подобном состоянии. Видукинд тоже, повидимому, имел задачу облагородить происхождение власти англо-саксонских королей и пользовался теми же приемами. Бритты обращаются к своим легендарным князьям с совершенно аналогичной речью: «Теггаш latam et spatiosam et omnium rerum copia refertam vest- rae mandant ditioni parere»20.
Имея перед собой центральную политическую задачу, летописец разрешал ее при помощи доступных ему средств. И нужно прямо сказать, что средствами этими он пользовался по-своему далеко не плохо: он знает цену источнику, он умеет хотя и своеобразно, но критически к нему относиться, умеет отделять то, что ему представляется главным, от второстепенного. Но ои, конечно, человек своего времени, своей среды и хорошо понимает политическое значение своего труда. Он понимает политическую— в ■ смысле международных отношений — обстановку момента и совершенно ясно проявляет тенденцию, которую можно характеризовать как поворот лицом к Византии с вытекающим отсюда следствием — затушевыванием старых связей со ставшим сейчас (после разделения церквей) еретическим и проклятым Западом21.
В распоряжении летописца находились письменные источники: греческие, западноевропейские, русские, а также предания, личные наблюдения как над окружающей его средой, так и над славянскими и неславянскими племенами, часто в своем развитии стоявшими ниже того общества, к которому принадлежал он сам. Он настолько справился со своей темой, что его схемьГв основном господствовали в нашей науке до недавнего времени, а частично не лишены значения и сейчас.
Было бы, конечно, странно требовать от летописца ответа на стоящие перед нами научные проблемы, но для решения нх мы не можем обойтись без его труда,этого единственного в своем роде произведения. Перед нами стоит труднейшая задача — разложить весь этот труд летописца на составные элементы и использовать их для собственных надобностей.- Работа необычайной сложности. М. И. Сухомлинов, И. И. Срезневский, К. Н. Бестужев- Рюмин, А. А. Шахматов и М. Д. Приселков, а в последнее время Д. С. Лихачев пытались это сделать и, нужно отдать им справедливость, результатов достигли значительных, хотя далеко еще не достаточных. Можно надеяться, что их продолжатели путем привлечения археологических и языковых материалов продвинут работу еще дальше.
Очень ценные наблюдения, к сожалению, без всяких к тому оснований преданные забвению, сделали И. И. Срезневский и К. Н. Бестужев-Рюмнн по вопросу о предшествующих написанию «Повести временных лет» записях исторического характера, которыми воспользовался и автор «Повести». М. И. Сухомлинов высказал мысль о том, что первоначальной формой нашей летописи были краткие исторического содержания заметки на пасхальных таблицах, образчик чего был открыт в рукописи XIV века. И. И. Срезневский и К. Н. Бестужев-Рюмнн признали эту мысль правильной. На тот факт, что такие заметки велись в разных местах, что их было во всяком случае несколько, указывает сличение параллельных мест в «Повести временных лет» и в произведении Иакова «Похвала Владимиру». Авторы обоих этих произведений пользовались для освещения одного и того же времени, в основном одних и тех же событий, разными записями, чем и объясняется разная датировка и, быть может, некоторое расхождение в подборе фактов22,
Несмотря на то, что работа в этом направлении далеко не закончена (она продолжается и сейчас), мы все же не можем не использовать ее результатов для того, чтобы представить себе, насколько возможно, главнейшие этапы в развитии общества, населявшего Восточную Европу на различных участках этой огромной территории не только в IX—XII веках, но и в более раннее время.
Необходимо заранее оговориться, что почти все наши письменные памятники касаются прежде всего территории по Волхову— Днепру, т. е. территории, на которой протекали главнейшие события этого периода, и почти не затрагивают более отдаленных от этой главной магистрали пунктов. Из этого, конечно, отнюдь не следует, что эти другие места, иногда более захолустные, не имели в это же время своей истории: и здесь, несомненно, текла своя жизнь, не попавшая только в своих проявлениях на страницы летописи, ио тем не менее вскрываемая систематической работой археологии. После работ А. А. Спицына23, А. В. Арциховскогог, А. Н. Лявданского24, Б. А. Рыбакова25, В. И. Равдоникаса26, П. Н. Третьякова6 и др. мы смело можем говорить о состоянии и характере хозяйства в древнейший период нашей истории, об изживании племенного строя, о зарождении классов, о некоторых чертах классовых отношений и религиозных представлениях населения как центрального междуречья, так и областей, лежащих к западу, северу и,юго-востоку от главной водной дороги, так хорошо нам известной из русских летописей,- нз интересного, но далеко ие беспристрастного сочинения Константина Багрянородного, византийских и западноевропейских хроник (знаменитый путь «нз варяг в греки»). Тем ие менее ввиду неполноты и несистематизированное™ археологических данных наше внимание все же будут больше всего привлекать не «захолустья», а именно те места на территории Восточной Европы, которые лучше и полнее других освещены прежде всего письменными источниками, говорящими более доступным и точным языком, чем вещественные.
Это совершенно неизбежно еще и потому, что именно в этих пунктах общественная жизнь обнаруживает наиболее яркие показатели основных контуров интересующего нас процесса, именно здесь мы прежде всего можем подметить те наиболее прогрессивные явления в истории русского и других народов, населявших тогда Восточную Европу, которые мы с полным основанием мот жем считать ведущими.
Что же мы хотнм знать? С какими вопросами собираемся мы подходить к страницам нашей летописи, к древнейшим памятникам материальной культуры н другим историческим источникам?
Перед нами все та же, еще до сих пор не решенная проблема, которую ставил перед собой 800 лет тому назад иаш первый историк, автор «Повести временных лет»: откуда пошла Русская земля, как она развивалась, через какие этапы своего роста она достигла настоящего своего состояния.
Не углубляясь пока в так называемое «доисторическое» (оно благодаря успехам нашей науки все более делается нсторнческнм) прошлое Восточной Европы и касаясь только частично истории тех народов нашей страны, которые в своем развитии опережали славян н находились с ними в самых разнообразных формах общения, мы намерены главным образом остановиться на вопросах образования и развития Древнерусского государства, с тем чтобы вскрыть главнейшие моменты его истории, общественные силы, ее творившие, условия, при которых она протекала.
Государство могло образоваться только тогда, когда распался родовой строй, когда на смену родовым отношениям пришли классы со своими противоречивыми интересами и сложными взаимными отношениями. Это нам хорошо известно. Мы только не можем точно ответить на вопрос, когда именно это происходило.
Однако, если мы лишены возможности найти точные даты этих крупнейших фактов (в таком же положении неизбежно находится историк любой страны), у нас есть возможности произвести ряд наблюдений, по которым мы можем, хотя только приблизительно, наметить время этнх важнейших сдвигов в истории народов, населявших и населяющих нашу страну. И письменные н неписьмеиные источники к нашим услугам. Но источник, какой бы он ни был, может быть полезен лишь тогда, когда исследователь сам хорошо знает, чего он от него хочет. Поэтому очень важно расчистить почву для решения основной задачи, твердо четко установить главные положения, предпосылки дальнейшего исследования. И этой предпосылкой является определение условий и характера развития восточнославянского общества, а также места, какое занимает история восточного славянства и образованного главным образом им Древнерусского государства во всемирно-историческом процессе.
II
МЕСТО ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА ВО ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ
ели связанность и взаимная обусловленность исторической жизни народов несомненна и доказывать этот тезис в наше время совершенно не нужно, то конкретное выяснение взаимной обусловленности жизни определенных народов — это задача, которую необходимо ставить и решать. В данном случае я нмего в внду далекое прошлое русского народа и его ближайшего предка — восточных славян, которые жили в определенное время, в определенном этническом н культурном окружении, т. е. в известной исторической среде, которая не могла не оказать своего воздействия на темпы и характер развития Руси и в некоторой степени определила дальнейший ход ее истории.
Славяне — самый многочисленный народ в Европе. Древнерусское государство —самое крупное государство нз всех славянских и неславянских современных ему государств.
История Киевской и докиевской Русн, несомненно, — большой участок всемирной истории, н потому совершенно естественной кажется мне попытка точнее определить место этого, в основе своей славянского, государства во всемирно-историческом процессе.
Деление истории человечества на трн крупных периода — древнюю, среднюю и новую — очень старо. Но марксистская наука влила в это деление вполне определенное понимание, положив в основу периодизации истории человечества четкий признак характера способа производства.
Эту мысль ясио выражает Энгельс в заключительной части своей кииги «Происхождение семьи, частной собственности и государства»: «Рабство — первая форма эксплуатации, присущая античному миру; за ним следуют: крепостное право в средние века, наемный труд в новое время. Таковы три великие
формы порабощения, характерные для трех великих эпох цивилизации»27.
Нам необходимо определить тот момент во всемирной истории, когда активно и организованно выступает славянство и, в частности, когда возникают славянские государства в Восточной Европе.
В то время, когда Римская республика превращалась в мировую империю, когда она сама, построенная на базе рабовладельческого строя, пыталась с большим или меньшим успехом поддержать рабовладельческий общественный строй в странах, от нее зависимых, славяне, точно так же, как и многие другие народы Северной н Восточной Европы, в том числе н германцы, находились в состоянии первобытно-общинного строя. Достаточно полные сведения по этому предмету мы имеем о германцах, описанных Цезарем, а потом Тацитом, поскольку римляне именно в это время вынуждены были обратить серьезное внимание на своих беспокойных соседей, угрожавших им с востока.
И относительно славян-венедов этого времени у нас имеются сведения римских и греческих ученых, хотя и не столь обстоятельные. Римский географ Плнний (I век н. э.) делает о славянах очень краткое замечание: «Некоторые передают, что эти земли (от Балтийского моря. — Б. Г.) до реки Вистлы (Висла. — Б. Г.) обитаемы сарматами, венедами, скирами, гиррами»2. Тацит, тоже плохо осведомленный о славянах, говорит о них не больше: «Здесь конец страны свевов. Я сомневаюсь, причислить ли племена певкинов, венедов и финнов к германцам или к сарма^ там»28. Ниже Тацит, не колеблясь, причисляет венедов к оседлым европейским народам, сильно отличающимся от сарматов. Александрийский географ Птолемей (первая половина II века н. э.) говорит, что «Заселяют Сарматню очень многочисленные племена: венеды по всему Венедскому заливу...»29. Но когда Восточной Римской империи пришлось непосредственно столкнуться со славянами, тогда и византийские ученые заговорили о славянах совершенно так же, как в свое время римские политики о германцах. В этом отношении, как и в некоторых других, судьбы древних германцев и славян совершенно аналогичны. Наступление па Римскую империю так называемых «варваров» шло с разных сторон — с запада, севера и востока — и сочеталось с внутренним разложением рабовладельческого античного общества.
Это было столкновение двух миров, двух систем: одной — рабовладельческой, внутренне разлагавшейся, другой — молодой, имевшей все возможности для дальнейшего роста. Победили «варвары». Они не только разгромили старый мир, но они создали новый.
В чем же была сила этих «варваров»? Что собственно они сделали?
Сила «варваров», привлекавшая к себе и массы римского народа, заключалась в их общественных отношениях, резко отличавшихся от рабовладельческого строя Римской империи. Сначала родовая, потом соседская община, защищавшая своих свободных членов от опасностей, грозивших изнутри и извне, гарантировавшая своим членам известный уровень материального благополучия, не только была приманкой для обездоленной римской массы, но и таила в себе большие возможности дальнейшего прогрессивного развития.
«Варвары» развили и сделали господствующей уже существовавшую на их родине более мягкую, чем рабство, крепостническую форму зависимости, «форму, стоящую... высоко над рабством»30, благодаря чему Европа смогла сделать огромный шаг вперед. И это несмотря на то, что «варварский» строй жизнн был в общем значительно примитивнее цивилизованного рабовладельческого римского общества.
Славяне в это время, как и другие новые народы Европы, в том числе и германцы, успели накопить в себе достаточно сил, чтобы выступить против постоянной угрозы порабощения. Они продолжали борьбу с Восточной Римской империей и после того, как на территории Западной Римской империи уже образовались новые «варварские» государства. Общинный строй гарантировал славянам те же возможности дальнейшего развития.
Столкновение рабовладельческого мира с «варварским» проявлялось и до германцев и славян, хотя и не имело столь решительного исхода. Работы академика С. А. Жебелева и его учеников вскрыли эти интересные моменты в истории «варварского» мира.
Я имею в виду прежде всего работу С. А. Жебелева «Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре»31.
Надпись на камие, открытая еще в 1878 г. во время раскопок в Херсонесе Таврическом, уже давно прочно вошла в научный обиход как ценнейший источник по древней истории юга нашей страны и была много раз обследована с разных сторон европейскими специалистами. Но никому из них не бросалось в глаза едва ли не самое важное, что имеется в этом документе, на что обратил внимание С. А. Жебелев. К северу от Черного моря в то время существовали рядом два мира: один — старый, рабовладельческий, другой — новый, общинный. Столкновение между этими мирами стало неизбежным, и С. А. Жебелев первый заметил этот важнейший момент в иашей истории — начало приближающегося конца «древней» истории в нашей стране.
С. А. Жебелев отмечает (пользуясь его собственными словами), что «увядание Боспорского государства шло постепенно и вызвано оно было не только внутренними причинами экономического и политического характера, но и причинами внешними» — напором варваров. Эти «варвары» — скифы, до сих пор угнетавшиеся соседними рабовладельческими государствами, настолько окрепли, что смогли в Крыму создать свое собственное государство и повели борьбу со своими угнетателями. Они сначала заняли Ольвню, потом Херсоиес и, наконец, обрушились на Боспорское государство. Боспорский царь Перисад вынужден был отказаться от власти и отдаться под защиту Понтийского рабовладельческого государства.
В том же документе С. А. Жебелеву удалось открыть сообщение о восстании рабов в Боспорском царстве. Этот факт ясно говорит о характере классовой борьбы в Боспорском государстве и о намечавшемся здесь кризисе рабовладельческого строя.
Восставшие имели большой, хотя и кратковременный, успех. Им удалось посадить даже своего вождя в боспорские цари. Соседний понтийский царь Митридат Евпатор круто расправился с восставшими. Но когда перед ним возникла задача — спасти свое государство от наступления Рима, то и этот усмиритель скифов понял, что спасти его самого и его государство могут лишь «варвары». Города-полисы Причерноморья один за другим спешили изменить своему недавнему защитнику и переходили на сторону рабовладельческого Рнма. Не случайно Мнтридат Евпатор отпускал на волю рабов: он связал свою политику с теми, за кем было историческое будущее. Если же эта политика тем ие менее не дала ожидаемых результатов, то это объясняется тем, что «варвары» тогда еще не были в состоянии противостоять античным рабовладельцам. Колесо истории во всяком случае и здесь поворачивалось в сторону «варварского» мира, способного вдохнуть новую жизнь в умиравшую античность.
Исследование С. А. Жебелева показало, в какой сложной обстановке жили рабовладельческие государства на юге иашей страны. Они были окружены враждебными нм племенами, у которых искали поддержки восставшие рабы.
В том же направлении, уточняя и расширяя изучение этнх важнейших процессов, идут работы и учеников С. А. Жебелева.
В одной из таких работ приведены интересные факты32. Ап- пиан неоднократно упоминает о том, что Митридат заключал союзы с «варварами», которые во время борьбы Понтийского царства с Римом оставались верными союзниками понтийского царя.
В этой борьбе соотношение сил было ясно: рабовладельческие города-полисы становились на сторону Рима, «варвары» вместе с Митридатом шли против рабовладельческих государств.
Славян тут мы еще не видим •. в источниках фигурируют скифы. Но нам известно, что скифы — собирательное нмя многих народов, живших на юге нашей страны. Не случайно греки еще долго продолжали называть по-старому Киевскую Русь Скифией или Тавро-Скифией, оговариваясь иногда, что эти тавро-скифы сами себя называют русью.
На грани античности н средневековья, когда западная часть Римской империи уже перестала существовать как самостоятельное государство, продолжалась ожесточенная борьба Восточной Римской империи с наседавшими на нее славянами. До начала VII века н. э. Восточная Римская империя еще сопротивляется, хотя и не всегда успешно, славянскому вторжению на Балканский полуостров. В 602 г., с воцарением Фоки, «варвары» торжествуют окончательно. В приемах и средствах борьбы Западной Римской империи и Византии с «варварами» полная аналогия: Византия сначала действует оружием, затем, вынужденная итти на соглашение с «варварами», включает их в качестве федератов в свои войска и предоставляет нм свою территорию1.
В 602 г. в Византии происходит восстание армии, участвовавшей в борьбе со славянами. Это восстание самым очевидным образом зиамеиует внутренний кризис рабовладельческого общества Византийской империи.
Римский мир с его античным рабством попал в безвыходный тупнк. Это было время умирания рабовладельческого строя и рождения нового общества. Рабство, по выражению Энгельса, «...уже не могло...», а труд свободных «...еще не мог сделаться основной формой общественного производства»2. Происходили систематические восстания рабов. Параллельно шло победоносное наступление «варваров». Все «...ие-римляне, т.е. все «варвары», объединились против общего врага и с громом опрокинули Рим»8.
Если Восточная Римская империя (Византия) не пережила этой катастрофы или, вернее, пережила ее только в некоторой своей части, то только благодаря тому, что она под натиском «варваров» внутренне переродилась. Византийский «Земледельческий закон», памятник VIII века, приводит нас р выводу, что в византийской деревне победил крестьянин, организованный в общину. Византия «варваризировалась» и стала жить по-новому4. Славяне и здесь, в изменении византийского общественного
1 См. «История СССР», т. II (макет), кн. 2, К.-Л. 1939, гл. IV. а Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 155. '
8 И. Б. Сталин, Вопросы ленивпзма, 1953, стр. -468. 4 См. В. Э. Липшиц, Византийское крестьянство н славянская колонизация («Византийский сборник», М,—Л. 1945).
га
строя, сыграли решительную роль. Константин Багрянородный говорит, что с VIII века «вся греческая земля ославя^ пилась, сделалась варварской».
Профессор А. В. Мишулин утверждает, что в Византии в это время рабовладельческий строй «уже становился пройденным этапом, а население империи, благодаря славянам, их общинному строю, вступило на путь феодального .развития более ускоренным темпом»33.
Те же процессы отмечают наши историки и на юго-востоке Византийской империи.
В книге Н. В. Пигулевской «Сирийская хроника Иешу Сти- лита» очень убедительно показано разложение рабовладельческого строя в Сирии и Верхней Месопотамии, протекавшее накануне вторжения арабов. И здесь рабовладельческий древний мир погибал вследствие внутреннего разложения под натиском арабов, после чего и тут наступил средневековый, феодальный период истории.
Есть основания думать, что аналогичные явления наблюдались, хотя и в более сложной форме, и в Закавказье, где армяне и грузины в борьбе с рабовладельческим миром выковали условия, необходимые для развития более прогрессивных по сравнению с рабовладельческим строем феодальных отношений а.
С V века н. э. на территории Римской империи, Восточной и Западной, происходило образование так называемых «варварских» государств. Германские государства возникли несколько раньше славянских, по образование и тех и других есть результат одного и того же процесса34.
От VI—VII веков мы имеем первые, глухие сведения о славянских государствах: приблизительно в VII веке о Чехин, в середине того же века о Болгарии и Сербии. К этому же времени относится, по сообщениям арабов и русской летописи, возникновение в Прикарпатье первого восточнославянского крупного политического объединения, о котором речь будет ниже. Можно предположить также существование союза аптов.
Итак, восточные славяне переживали в своем развитии переходный этап от первобытно-общинного строя к классовому на рубеже между умиранием античного мира и формированием средневековья, в истории которого они играли виднейшую роль. Образованные частью непосредственно па развалинах античного мира, частью на территории, не входившей в составдревних государств, новые раннесредневековые государства сделали по сравнению с рабовладельческим строем большой шаг вперед.
Древнерусское государство имеет некоторые черты сходства с государством Меровингов и Каролингов и по своему происхождению, и по своей структуре, и по своей дальнейшей судьбе. Но, конечно, каждое из этих государств имеет и свои индивидуальные особенности, изучение которых и составляет задачу историка.
Для того чтобы получить твердую базу для понимания процесса, приведшего к образованию в раннесредиевековой Европе самого большого из славянских государств — Древнерусского, необходимо проследить по возможности с древнейших времен развитие производительных сил в восточнославянском обществе, поскольку именно они, восточные славяне, в этом процессе играли ведущую роль.
В этой связи необходимо прежде всего рассмотреть вопрос о характере, системе и способах хозяйства, о преобладании тех нли иных его отраслей в период распада родовых отношении, образования классового общества и формирования государства.
Как известно, по этому предмету в нашей литературе имеются серьезные разногласия. Я считаю необходимым в первую очередь разобраться в этих противоречивых мнениях.
Еще писатели XVIII века никак не могли сговориться о том, с чего началась древняя Русь. В то время как князь Щербатов или Шлецер готовы были рисовать наших предков X века «дикарями», чуть ли не бегавшими на четвереньках, находились исследователи, которым те же самые предки казались просвещенными европейцами в стиле того же XVIII века. Щербатов объявил древних жителей России прямо «кочевым народом». «Хотя в России прежде ее крещения, — говорит он, — и были грады, по оные были яко пристанища, а в протчем народ, а особливо знатнейшие люди, упражнялся в войне и в набегах, по большей части в полях, переходя с места на место, жил»35. «Конечно, люди тут были, — рассуждал Шлецер, — бог знает, с которых пор и откуда, но люди без правления, жившие подобно зверям и птицам, которые наполняли их леса». Щербатову и Шлецеру возражал Болтин, указывая на развитый общественный и политический строй руссов, на наличие у них городов, права, письменности, сношений с другими народами.
Этот спор в несколько иной форме перешел и в XIX век и дожил до XX века. В. О. Ключевский, М. В. Довнар-Заполь- ский и Н. А. Рожков, с одной стороны, с другой — М. К. Любав- ский, Ю. В. Готье, М. Н.Покровский и др. в XX веке еще продолжали спор о том, чем и как занимались славяне в древнейшую известную нам пору своего существования, что было основной экономической базой их существования. Ю. В. Готье, в значительной степени М. К. Любавский и, наконец, М. Н. Покровский настаивали на том, что основой древнеславянского хозяйства было земледелие, между тем как В. О. Ключевский, М. В. Дов- нар-Запольский и Н. А. Рожков считали земледелие второстепенным занятием и на первое место выдвигали охоту на пушного зверя.
С. В. Бахрушин занимал в этом вопросе позицию компромиссную В самое последнее время академик С. Г. Струмилин выступил с попыткой опровергнуть мнение о земледелии как гос- подствующей отрасли хозяйства в Киевской Руси2.
Совершенно очевидно, что — это проблема величайшей важности, от правильного разрешения которой зависит в значительной мере и ответ на основной вопрос, стоящий в данный момент перед иамн.
Ш заеЬ
СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО ДРЕВНЕЙ РУСИ
X. МЕСТО ЗЕМЛЕДЕЛИЯ В ХОЗЯЙСТВЕ ДРЕВНЕЙ РУСИ
усь как народ с определенными этническими признаками, с его бытовыми и хозяйственными навыками появилась па исторической сцене не вдруг. Народ со всеми его особенностями в языке, трудовых навыках, обычаях, духовном облике сложился в итоге непрекращающегося длительного этногонического и исторического процесса.
Далеко не все нам известно, как этот процесс протекал. Но совершенно ясно, что в тот момент, который впервые освещают нам наши источники, русский народ предстает перед нами уже с собственной культурой, несомненно генетически связанной со своим глубоким прошлым.
Подобно тому как смерда мы застаем уже земледельцем с весьма скромным общественным положением, но. имеем основание думать, что было время, когда никаких классов еще не существовало и все люди были просто люди, — так точно и основное занятие смерда имеет свою историю.
Эту историю мы имеем возможность вскрыть, может быть, не с одинаковой ясностью во всех ее этапах, но все же достаточно конкретно и убедительно.
Историк русского народного хозяйства не может в настоящее время игнорировать блестящие открытия археологов. Имею в виду прежде всего успехи в изучении так называемой три- польской культуры. Это культура Поднестровья и Поднепровья, датируемая III—II тысячелетием до н. э., т. е. доскифская культура.
Это та самая территория, которая позднее стала центром Руси. У нас нет оснований сомневаться в том, что неизвестные нам по имени племена, населявшие эту территорию, генетически связаны с Русью.
Еще В. В. Хвойка открыл при раскопках трипольских площадок остатки культурных растений и на XIII археологическом съезде поставил вопрос о земледелии в трипольскую эпоху36.
В настоящее время изучение трипольской культуры, особенно благодаря работам Т. С. Пассек, сделало очень большие успехи. Наблюдения и выводы Т. С. Пассек по вопросу о земледелии в эпоху трипольской культуры, т. е. за 3—2 тысячелетия до н. э., имеют для моей темы очень большое значение.
Раскопки Коломийщенского поселения выяснили, что в глиняной массе, употребляемой при постройке жилищ, имеется примесь растительных веществ: зерен, половы, мелких частиц колосьев хлебных злаков. Тщательное исследование этих остатков позволяет утверждать наличие пшеницы, ячменя, ржи и проса. Стало быть, племенам, жившим в Днестровско-Днепров- ском бассейне, уже в доскифское время было известно земледелие, которое мы имеем основание считать мотыжным. Земледельческие орудия в поселении Коломийщины преобладают. Тут найдены мотыги из лосиного или оленьего рога с заостренным концом и просверленным отверстием для прикрепления рукоятки. Для земледельческих работ приспособлялись орудия нз мягких горных пород. Для сбора урожая употреблялись кремневые ножевидные пластинки, иногда серповидной формы, с зазубренным краем. В 1939 г. в Коломийщине найден был костяной серп значительных размеров, сделанный из лопатки быка или коровы.
Способ молотьбы остается до сих пор точно не выясненным, но зато довольно хорошо установлен способ обработки зерна. Самым обычиым средством здесь является размалывание зерна в каменной зернотерке. Зернотерка составлялась из двух частей: нижнего, широкого, плитовидного камня и каменного толкача. Эти зернотерки обычно находятся вблизи от больших сосудов, предназначенных для хранения запасов. Растирали зерно обычно женщины, на что указывает найденное тут же изображение женщины, склоненной над зернотеркой. Для хранения зерна употреблялись особые сосуды до 1 метра высотою, стоявшие в особых, предназначенных для этого, местах жилища по 10—15 штук вместе.
Т. С. Пассек на основании своего очень большого материала приходит к выводу, что земледелие здесь было главной отраслью хозяйства. Скотоводство, охота н рыболовство играли важную, но второстепенную роль37.
Само собой разумеется, что в степной приморской полосе скотоводство должно было играть более заметную роль.
Установление дальнейших этапов в истории трипольской культуры'— задача, над которой идет интенсивная работа археологов. Мы, однако, можем сказать, что нет противопоказаний к допущению преемственности культуры от триполья к племенам скифского времени.
Геродотовская характеристика скифского земледелия всем хорошо известна. «Земля их, — пишет Геродот, — представляя собою равнину, изобилует травою и хорошо орошена; на ней протекают реки... пятиустныйИстр (Дунай), за ннм Тирас (Днестр), Гипанис (Буг), Борисфен (Днепр), Пантикап, Гипакирь, Герр и Танаис (Дои)...38 Из остальных рек Борисфен самая прибыльная: она доставляет стадам прекраснейшие и очень питательные пастбища, превосходнейшую рыбу в огромном количестве, вода ее очень приятна на вкус и отличается чистотой среди мутных р е к С к и- ф и и; вдоль него тянется превосходная пахотная земля или растет очень высокая трава там, где почва не засевается; в устье ее сама собою в изобилии оседает соль; в нем ловятся для соления большие рыбы без позвоночника, называемые осетрами»39. Страна скифов производит, по словам Геродота, хлеб, чечевицу, лук, чеснок, лен и коноплю; из животных водятся в ней лошади, быки, ослы, кабаны, олени, зайцы, козы. Геродот указывает также на наличие пчел.
По Геродоту, скифы этнически не представляют собою единства. Тут-много племен, говорящих на разных языках. Нет единства и в занятиях населения. Одни племена занимаются скотоводством, другие — усердно и успешно земледелием не только для себя, но н на продажу. Одни кочуют, другие прочно сидят на земле.
Скифов-пахарей Геродот делит на две группы: apotijpsc н fewpfo''. Население междуречья Днепра и Южного Буга (паралаты) в V веке до н. э. прекрасно знает пашенное земледелие и употребление пашущего орудия8 в отличие от сколотов, живших по левому берегу Нижнего Днепра, знавших лишь мотыжное земледелие, почему и названных Геродотом •уешртЫ (земледельцы).
У нас нет данных, позволяющих говорить, что эти земледельческие навыки, известные нашей стране и в трипольское и скифское время, были забыты русыо и что русь вернулась снова в состояние, когда земледелия либо совсем не знали, либо пользовались им в мало заметных размерах.
Поэтому очень трудно догадаться, почему некоторые из историков России считают восточных славян народом неземледельческим. Наиболее ярко высказал эту мысль В. О. Ключевский, а его последователь Н. А. Рожков постарался снабдить ее аргументами, убедившими Довнар-Запольского и многих других.
«История нашего общества изменилась бы существенно, — пишет В. О. Ключевский, — если бы в продолжение восьми- девяти столетий наше народное хозяйство не было историческим противоречием природе страны. В XI веке масса русского населения сосредоточивалась в черноземном Среднем Подне- провье, а к половине XV века передвинулась в область Верхнего Поволжья. Казалось бы, в первом краю основанием народного хозяйства должно было стать земледелие, а во втором должны были получить преобладание внешняя торговля, лесные и другие промыслы. Но внешние обстоятельства сложились так, что пока Русь сидела на днепровском черноземе, она преимущественно торговала продуктами лесных и других промыслов и принялась усиленно пахать, когда пересела на верхневолжский суглинок. Следствием этого было то, что из обеих руководящих народнохозяйственных сил, какими были служилое землевладение и городской торговый промысел, каждая имела неестественную судьбу, не успевала развиться там, где было наиболее природных условий для ее развития, а где развивалась успешно, там ее успехи были искусственны...»40.
Давно уже и наша археология и историческая наука в целом начали указывать иа «неестественность» и «искусственность» этого построения Ключевского, но тем не менее у многих представителей нашей науки этот предрассудок продолжал держаться.
С особенной силой выступил иа защиту этого положения Н. А. Рожков. Он сделал попытку обосновать его целым арсеналом документальных доказательств, и это обстоятельство обязывает нас ближе присмотреться к системе защиты его положений.
По мнению Н. А. Рожкова, земледелие в древнейшей Руси не только не господствовало, но даже и не было очень важной отраслью хозяйства. «Кий, Щек и Хорив, по преданию, занесенному в Начальную Летопись, были звероловами. Северяне платили дань хозарам по шкурке белки с дыма. Олег, подчинив в 883 г. древлян, положил на них дань по черной кунице с дыма. По словам арабского писателя Ибн-Хордадбе, жившего во второй половине IX века, русские вывозили из своей страны меха выдры и черных лисиц, т. е. продукты звероловства. В 945 г. Игорь, отпуская от себя византийских послов, заключивших с ним договор, одарил нх тем, чем сам был богат, главным образом мехамн. То же самое обещала дать в дар византийскому императору прн своем крещении княгиня Ольга. Ей же приписывается устройство княжеских «ловищ», т. е. приспособлений для охоты на зверей, в землях древлянской и новгородской и «перевесищ», приспособлений для птичьей охоты, по Днепру и
Десне. Древляне, осажденные Ольгой в Коростене, предлагали ей дань «скорою», т. е. мехами. По словам Святослава, одним из главнейших богатств Руси были меха»41.
Дальше Рожков делает указания на пчеловодство и рыболовство, снабжая свон рассуждения ссылками на соответствующие места многочисленных источников. И тем не менее согласиться с такими положениями автора невозможно. Легенда о Кие, Щеке и Хориве использована Н. А. Рожковым не совсем верио. Летописец приводит три варианта сведений об этих трех братьях и особенно о первом из них. Сам летописец отдает предпочтение последнему варианту, по которому Кий является князем, путешествует в Византию и принимает там «великую честь... от царя». И мы не можем не согласиться в данном случае с летописцем: из всех трех версий предположение о том, что Кнй был у полян одним из князей, подобных тем, о которых говорит Маврнкий Стратег или которых упоминает летописец у восточнославянских племен, наиболее вероятно.
Стало быть, трактовка трех братьев как «звероловов» весьма сомнительна. Платеж дани мехами, конечно, говорит о наличии охоты как одного из важных промыслов, говорит также о значительной ценности мехов, что могло явиться только результатом торговли, спроса на этот продукт а, но совсем не отрицает земледелия в качестве основного занятия населения.
Полезно, наконец, пересмотреть и обычное понимание некоторых слишком хорошо знакомых и традиционно толкуемых мест летописи. К числу их относится и известное место под 859 г. о том, что «козари имаху на полянех и на северех и на вятичех, имаху по белей веверице от дыма»3. Но не правильнее ли будет читать этот текст так, как он написан в Ипатьевской летописи, «по беле и веверице», где «бель» может быть понимаема и как серебряная монета? Тогда наше представление об этих племенах и характере их обложения представится нам в другом свете1.
Для решения этого вопроса совершенно необходимо в первую очередь обратить внимание не на предметы, которыми покоренное население облагалось в виде дани, а на единицу обложения. Это есть дым, или дом, рало, плуг. Дым, или дом, — это, несомненно, оседлое хозяйство — очаг, двор, индивидуальное хозяйство, поскольку оно облагается как особая хозяйственная единица Плуг или рало говорят сами за себя. Все эти термины в сущности обозначают одну и ту же единицу обложения, в основе которой лежит сельское хозяйство.
Вятичи в 964 г. говорили Святославу: «Козаром по щлягу от рала даем». То же видим и несколько позднее: в 981 г. Владимир «вятичи победи и возложи на ня дань от плуга, яко же и отець его имаше»42. Мы имеем — правда, несколько более позднюю — расшифровку этой земледельческой единицы обложения. Гельмольд(ХП век), рассказывая о западных прибалтийских славянах, между прочим, сообщает, что «существует у обот- ритов епископская подать, которая заменяет десятину, а именно: от каждого плуга, т. е. от двух волов или одного коня (курсив мой. — Б. Г.), — мера хлеба, 40 мотков льна, 12 нумм доброй монеты (XII nummi probatae monetae)...»43. Кедрин то же говорит о болгарах: «Каждый болгарин, владеющий парой волов, должен был вносить (Византии. — Б. Г.) ежегодно меру пшеницы, проса и сосуд вина». Тут речь идет о периоде зависимости Болгарии от Византии, т. е. о времени между 1018 и 1185 гг. 44
По словам Гедеонова, «вендские князья получали от смердов вендской земли, оброк платимый хлебом от плуга, «...de quolibet aratro contulimus» (Dreger, №29). Этот оброк назывался плуговым poradlne(cpaBH.Macieiowsk.SI.Rg. II. 270.Anm. 580)»45.
Если единица обложения в данном обществе получила свое происхождение от главнейшего пашенного орудия производства, то совершенно очевидно, что мы имеем дело с обществом безус-: ловно земледельческим.
Эти наши соображения мы можем очень хорошо проверить, если сопоставить приведенные факты с предметами материальной культуры, постоянно находимыми при раскопках.
В этом отношении у археологов нет разногласий.
В своей работе «Древние обитатели Среднего Приднепровья и их культура в доисторические времена» В. В. Хвойка, тот самый, который обратил свое внимание и на земледелие в три- польскую эпоху, делает опыт подведения итогов. многочисленных данных археологических раскопок в Среднем Поднепровье, т. е. в районе, для нас особенно интересном, поскольку здесь образовался центр Древнерусского государства. Не только для «славянской эпохи» (терминология В. В. Хвойки. — Б. Г.), но и для периодов более ранних В. В. Хвойка с уверенностью говорит о господстве здесь земледелия, связывая тем самым трипольскую культуру с более поздней, дославянской и славянской. «Итак, мы видели, — подводит итоги В. В. Хвойка, — что обитатели Среднего Приднепровья Славянской эпохи знали многие отрасли производства, но ремесла не составляли главной формы труда местного населения — первенствующая роль при- надмокала все-таки земледелию и скотоводству. Это подтверждается весьма частыми находками различных сельскохозяйственных орудий — окелезных наральников, мотыг, серпов, кос и др. орудий, находимых в городищах и могильниках этого времени, а также и находками огромного количества зерен хлебных злаков, нередко хранившихся в особых помещениях. В жилищах, как обнаружило исследование древних построек, уничтоженных пожаром, в отделении, соседнем с жилым помещением, нередко оказывались целые слои поджаренных хлебных зерен — пшеницы, ячменя, ржи и проса; иногда они находились в деревянных обгоревших кадках или бочках. В некоторых случаях, например в Шарковском (Шаргородском) городище, хлебные зерна были обнаружены в специальных зернохранилищах, устроенных в отделении, находившемся по соседству с жилым помещением. Зернохранилища эти представляли собой круглую, выкопанную в желтой материковой глине, яму со сводчатым верхом, в котором находилось отверстие; стенки такой ямы были докрасна обожжены»1. «Славянскую эпохуа'В. В. Хвойка начинает после «великого переселения народов».
Недавно умерший знаток истории хлебных злаков в нашей стране К. А. Фляксбергер в своих работах дает обильный и убедительный материал по вопросу о наличии различных хлебных культур в Восточной Европе с очень давнего времени. Он обследовал семена Культурных растений из раскопок 1928 г, Баице- ровского городища под Минском, относимого к VI—VIII векам.
Оказалось, что главную массу семян составляли здесь горох и мелкоплодные конские бобы vicia faba. Бобы этих районов, как пишет К. А. Фляксбергер, «являются аборигенами, давность возделывания которых может быть отнесена более чем за 1300 лет назад». Тут же оказались большие куски спекшейся массы проса. Наконец, в горшках в виде примеси обнаружены семена кормовой вики (vicia sativa) и немного зерен мягкой пшеницы (Tr. vutgare). «Значит, — заключает К. А. Фляксбергер, — мягкая пшеница доходила до Минска уже в VI—VIII веках. Интересно, что здесь, как и в более поздний период под Смоленском, не обнаружено ржи»1.
Оказывается, та же картина характерна не только для Среднего Поднепровья.
Очень интересны наблюдения П. Н. Третьякова во время раскопок укрепленного поселка в устье роки Сонохты, впадающей в Волгу в20/ш ниже устья р. Шексны, вблизи деревни Березняки. Раскопки производились в 1934—1935 гг. Поселок возник при- блнзительнок III—IV векам н.э. и был уничтожен большим пожаром около IV—V веков. В этом укрепленном поселке 11 построек, из коих 5 жилых изб, 1 большое общественное здание, 2 помещения, связанные с производством и обработкой металла, 1 ткацкая изба, 1 помещение для хранения и размола зерен и 1 погребальное.
Для нас в данном случае весьма важно отметить, что люди этого поселка питались хлебом и занимались подсечным земледелием, о чем свидетельствует наличие особой хлебной избы и орудий производства (специальные топоры для рубки деревьев, серпы, зернотерки). Какие именно хлебные злаки здесь воз- делывались, выяснить не удалось. Зато по косвенным данным устанавливается культура льна, из которого ткались полотна. Рядом с земледелием тут имеются явные следы и других отраслей хозяйства — охоты, рыболовства, добычи и обработки металла, прядения, гончарного дела, работы по дереву и др. Перед нами коллектив родственников, ведущих свое многостороннее хозяйство46.
Работа П. Н. Третьякова одним этим объектом изучения (Березняки) не исчерпывается. Он раскопал много поселков в Верхнем Поволжье и более позднего времени (VII—IX века) и пришел к выводу, что земледелие господствует в этом районе безраздельно и что характер земледелия постепенно меняется. Подсека, т. е. земледелие досошное, постепенно сменяется сошным, пашенным. Оснащенной железным наконечником сохе предшествует деревянное рало. Лошадь, которая в прежнее время употреблялась в пищу, в связи с этими переменами становится необходимой для земледелия тяговой силой и начинает служить пищей лишь в очень ограниченной мере. Этот перелом в технике земледелия, т. е. переход от подсечного к пашенному земледелию, приходится, по наблюдениям автора, приблизительно на VII—-VIII века. Вместе с тем он отмечает и перемену в формах поселений. На смену укрепленным городищам идут не укрепленные, но зато более крупные поселки, причем родственные коллективы сменяются коллективами, объединяемыми общностью хозяйственных интересов.
Вопрос об этнической принадлежности населения этих поселков (для данного случая не первостепенный) мы оставляем пока в стороне.
В 1929 г. украинский археолог А. Федоровский раскопал Донецкое городище в 7 км от Харькова, у села Карачевки, на правом берегу реки Уды. Это городище более позднего времени— XI—XII веков. Тут мы имеем уже не подсеку, а настоящее пашенное земледелие. А. Федоровский нашел здесь полный ассортимент хлебных злаков (просо, рожь, ячмень, пшеницу мягкую и твердую, гречу), а также лен и мак, нашел жернойа, зернотерку, четыре серпа. Но самое главное, на что он в своем отчете обратил особое внимание, — это то, что вся поверхность селения покрыта ямами разной глубины, предназначенными для хранения зернового хлеба. Он раскопал около 80 таких ям, и это еще не все, так как раскопки не закончены. Стенки этих ям тщательно выровнены, кое-где заметны следы лопат, кое-где видны следы глины и извести, имеются остатки березовой и сосновой коры, которой выстилались когда-то эти ямы. В целом ряде ям были обнаружены обуглившиеся зерна хлебных злаков. «Русская Правда» и летопись тоже упоминают о таких хлебных ямах47. А. Федоровский относит их к древнейшему слою своих раскопок XI—XII веков. Автор пробует объяснить огромное количество этих ям тем, что ими можно было пользоваться только определенное, ограниченное время, так как в них разводились вредители, портившие хлеб, после чего приходилось яму забрасывать и делать новую. Весьма вероятно, что догадка автора имеет основание, но нельзя не сделать дополнительно и другого заключения о том, что здесь мы имеем доказательство господства сельского хозяйства в данном районе вообще и, в частности, в данном селении. Иначе нельзя объяснить заботы об устроеннн этих ям и их количество. Ассортимент хлебных злаков говорит о том же8.
Совершенно очевидно, что земледелие и на этой территории существует не со вчерашнего дня, что для развития всех перечисленных культур требуется время, измеряемое не десятилетиями, а столетиями. Что эти находки А. Федоровского не исключительны и что харьковский район в этом отношении не единственный, видно из археологических данных раскопок и более старого периода, и современных.
В раскопках северянских курганов Д. Я. Самоквасов давно уже отмечал факты, вполне подтверждающие это наблюдение А. Федоровского и сообщения летописи. И там серпы и сорта хлебных зерен указывают, по мнению Самоквасова, на земледельческий быт северян48. К таким же выводам приходят и С. С. Гамченко на основании раскопок в урочище Стуга49 и В.Б.Антонович по данным раскопок древлянских Курганов 50. Раскопки селения «Райки» (в 10 км от Бердичева) подтверждают то же. Эти раскопки замечательны тем, что дают нам не случайно сохранившийся вещевой материал, а полный домашний инвентарь поселения, катастрофически погибшего в начале ХШ века. Тут мы имеем полный ассортимент орудий сельского хозяйства: лемехи разных типов, серпы, косы, путы для лошадей; большое разнообразие хлебных злаков: просо, овес, рожь, горох, вику, а также пшено, коноплю, мак. Большое количество цилиндрических замков говорит о том, что мы имеем дело с обществом, где весьма развит институт частной собственности с его спутниками— имущественным неравенством и специфическими преступлениями 51. То же мы имеем по Руси в так называемой Княжой горе—поселении, относимом археологами к XI—XII векам.Здесь найдены различные орудия производства с преобладанием сельскохозяйственных (177) предметов, среди которых имеются плуги.
Исследователь Ковшаровского городища (Смоленской губ ) А. Н. Лявданский говорит о сельском хозяйстве здесь в XI— XIII веках совершенно определенно: «Главным занятием жителей было сельское хозяйство». Найденные в городище обуглившиеся (от пожара) зерна, главным образом ячменя (2—3 вида), меньше — овса (1—2 вида) и пшеницы, мотыги с серпами и жерновами служат этому ярким подтверждением. Не найдено лишь остатков сохи, которая, несомненно, уже существовала. Возделывали и лен, — отпечатки льняной ткани хорошо сохранились на обожженной глине. Несомненно были, но не сохранились и огородные растения. Были и домашние животные (лошадь, корова, овца, свинья, собака и пр.), кости которых найдены в городище. Хлебные зерна, найденные в Этом городище, были обследованы К. А. Фляксбергером1, который пришел к заключению, что здесь возделывались главным образом яровые хлеба и больше всего ячмень. Но он же подчеркивает, что отсутствие ржн среди зерен, найденных в раскопках, не позволило ему высказаться относительно сельского хозяйства более определенно. Конечно, отсутствие точных данных о сохе и об озимых хлебах (если оно не случайно) наводит на мысль о более отсталой системе земледелия, чем в Киевщине и в Волжско- Камском районе, где сошники найдены в слоях X в. и, может быть, даже в Новгороде. Впрочем, сам А. Н. Лявданский не сомневается, что в XI веке соха с железным наконечником в Смоленщине уже известна2.
Приблизительно то же мы имеем и в земле радимичей, подвергшейся тщательному обследованию Б, А. Рыбакова. На основании изученных им раскопочных материалов (около 150 курганов) он приходит к весьма определенному выводу о том, что земледелие было основным занятием радимичей, что они стремились занять наиболее плодородные черноземные части территории. Охота составляла занятие, не оставившее в курганных раскопках никаких следов.
Б. А. Рыбаков указывает также на то, что здесь сеялись не только хлебные злаки, но и технические культуры, и прежде всего лен. Дань, платимая радимичами по одной шкурке с дыма, тоже говорит о ничтожных размерах охотничьего промысла.
Сторонников теории о господстве в земле радимичей охолы не спасает и обычно приводимый имн, относящийся к 1150 г., факт платежа смоленскому епископу десятины лисицами, так как и в XVI веке, когда относительно места земледелия в хо- зяйсгве этого края уже нет споров, мозырский наместник продолжал собирать с населения мед и «по лисице с каждого дыма».
За период X—XII веков здесь, правда, не найдено металлических сошников; в изобилии имеются топоры, серпы, косы- горбуши. Отсюда можно бы сделать вывод о преобладании подсечной системы, что не противоречило бы нашему представлению о радимичах и вятичах, как о племенах, отсталых в своем развитии по сравнению с другими восточнославянскими племенами. Красочное изображение летописцем этих лесных жителей, живущих «зверинским обычаем», хорошо известно. Необходимо, однако, иметь в виду, что Б. А. Рыбаков не обследовал раднмич- ских городищ, а изучал только могилы. Работы того же Б. А. Рыбакова над археологическими материалами дреговичей, в своем развитии недалеко ушедших от радимичей, позволяют говорить более решительно о пашенном земледелии или во всяком случае о более высоких формах подсечной системы у дреговичей даже в IX веке, если не раньше1.
Недавние раскопки В. И. Равдоникаса на границе новгородских владений с Карелией говорят о той же роли земледелия даже для северного района.
Раскопки того же В. И. Равдоникаса Старой Ладоги привели его к тем же основным выводам. Население Старой Ладоги уже в VIII веке питается хлебом, имеет прирученных домашних животных, мясо которых идет в пищу, живет отдельными дворами («дым»), ведет индивидуальное хозяйство.
Очень показательны костные остатки животных, найденные на территории раскопа. Первое место занимала здесь свинья (42% в сборах 1938 г. н 46% в сборах 1939 г.), затем крупный рогатый скот (26% — 1938 г. н 28,1% — 1939 г.) и мелкий рогатый скот — преимущественно овцы, в меньшей степени козы (12%—1938 г. и 14%—1939 г.). Все эти животные употреблялись в пищу; процентное соотношение собранных костных остатков приблизительно соответствует количественному соотношению видов в составе стада. Далее мы имеем в сборах экспедиции В.И. Равдоникаса наличие лошади (4%—1938г. и 5,6%— 1939 г.), домашней кошки (10%—1938 г.), собаки (6%—1938 г. и 4%— 1939 г.) и, наконец, курицы (11% по отношению к определенным отдельным особям всего состава птиц).
Находки охотничьих орудий (наконечники стрел и копий, деревянные луки в материалах Н. И. Репникова) отмечают значение охоты в хозяйстве ладожан, что еще конкретнее выступает прн изучении собранных остатков дикой фауны. Не лишены интереса цифры, показывающие соотношение домашних и диких животных в общем количестве определенных отдельных особей. По млекопитающим мы имеем: для сборов 1938 г. 59 определенных особей, из них: 84,8% домашних животных, 15,2% диких, для сборов 1939 г. 308 особей, из них 87,7% домашних, 12,3% диких. Конечно, не все убитые охотниками дикие животные попадали в поселение; кроме того, в состав определенных костей не вошли изделия из кости и рога (среди них о'собенно часты изделия из рога лося, встречаются и клыки медведя, не представленного в костных остатках), но в известной мере приведенные цифры (в среднем 88% на домашних животных и 12% на диких) несомненно характеризуют удельный вес домашнего скотоводства и охоты в хозяйстве ладожан IX—X веков:
J См. Б. А. Рыбаков, Радз1м1чы («Працы Археолёг1чна1 KaMlcib, т. III). II!
По видам дикие животные распределяются следующим образом: на первом месте бобр (44% в сборах 1938 г. н 42,1% в сборах 1939 г.), что невольно заставляет вспомнить «бобровые гоны» древнерусских источников, затем лисица (22,2%—1938 г. и 16% — 1939 г.), заяц (11%—1938 г. и 13,1%—1939 г.), лось (11,1%—1938 г. и 10,5%—1939 г.; для лося эти цифры, как указывалось, следует увеличить) и волк (1%—1938 г. и 1%—1939 г.). Кроме того, в сборах 1939 г. оказались тюлень (4 особи, 10,5%), благородный олень и рысь — по одной особи.
В дикой фауне по числу особей значительнее, обильнее и разнообразнее, чем млекопитающие, представлены птицы, в первую очередь лесные куриные (т. е. глухари, тетерева, рябчики) и водоплавающие — утиные и гусиные. Очевидно, «перевесища» находили широкое применение в охотничьем промысле ладожан52.
Земледельческое хозяйство и домашнее скотоводство, с ним тесно связанное, здесь подчеркнуты полностью.
Данные языка говорят о том же: уже в глубокой древности в славянском языке имеются термины, свидетельствующие, что славяне очень давно были хорошо знакомы с хлебными злаками, огородными овощами и сельскохозяйственными орудиями производства.
Очень важно в данной связи напомнить, что в венгерском языке терминология, связанная с земледелием, — в основном славянская, тогда как скотоводческие термины — венгерские.
Археологические и лингвистические данные вполне согласуются со сведениями древнейшей «Русской Правды». Отправляющемуся в «служебную командировку» вирнику полагалось «взяти 7 ведер солоду на неделю, тоже овен, либо полоть или две ногате, а в среду резану, въже [три] сыры; в пятницу тако же. А хлеба, поскольку могут ясти, и пшена; а кур по двое на день; конн 4 поставите и сути им на рот (овса), колько могут зобати». Дальше еще имеется разъяснение относительно продуктов для вирника и его помощников: «борошна, колько могут изъясти». Перед нами обычная продовольственная норма для командируемого сборщика податей и штрафов. С другой стороны, и отклонения от этой нормы обнаруживают то же первенствующее значение хлеба. Крайнее ограничение в пище обычно в таких случаях изображается как переход на хлеб и воду. Антоний Печерский «яды хлеб сухий, и того черес день, и воды в меру вкущая»
. Никаких сомнений нет, что перед нами общество, производственная база которого основана прежде всего на земледелии.
Хлеб — основная пища людей, как овес — лошадей, причем количество этих продуктов на едоков нормируется исключительно аппетитом потребителя, что говорит об изобилии этих продуктов.
«Обилие» в наших старых письменных памятниках обозна* чает прежде всего изобилие хлеба, продовольствия. «Бывши бо единою скудости в Ростовьстей области, встаста два волхва от Ярославля, глаголюща, яко «Ве свеве, кто обильедержить»1. Из дальнейшего видно, что под обилием разумелся прежде всего хлеб. В духовной новгородца Климента (XIII век) читаем: «Даю за все то два селасобильем и с лошадьми и с бортью...»53. Летописец, вкладывая в уста послов, якобы говоривших от имени славян Рюрику и его братьям фразу «земля наша велика и обильна», безусловно имел в виду плодородие земли и распро* страненность в стране земледелия.
«Русская Правда» не считает необходимым напомнить о том, ■ что и так было ясно ее современникам. Но и в ее.молчании иногда с полной необходимостью приходится подразумевать земледелие в качестве основного занятия населения. Как, например, понимать указание древнейшей «Русской Правды» на наличие у.богатых людей челяди? Что делает в господской усадьбе эта челядь?
Для тех, кто убежден, что в это время наши предки занимались «охотой и торговлей», неизбежно предположение, что эта челядь ходит с луками по лесам, стреляет белок и куниц, с тем чтобы доставить «скору» своему хозяину, который ждет своих челядинцев с охотничьей добычей и готовит лодьи для отправки мехов на далекие заграничные рынка.
Для тех, кто думает, что мужи-дружннники этого времени живут данью с покоренных народов и не интересуются ни землей, ни хозяйством, челядь вообще необъяснима: она просто не нужна.
Для тех же, кто считает такую картину не соответствующей показаниям всех наших источников, кто считает, что основным занятием наших предков в эти древние времена было земледелие (подсечное и пашенное), неизбежно заключение, что челядь прежде всего работает на земле, обрабатывает землю и своим земледельческим трудом кормит своего хозяина-господина, как это прекрасно показано, правда для времени несколько более позднего, в житии Феодосия Печерского: главное, едва ли не единственное назначение челяди родителей Феодосия была работа в .поле. Это заключение полностью подтверждается «Правдой» Ярославичей, где вотчина с ее сельским хозяйством изображена с такой ясностью, что ее может не видеть только тот, кто не хочет ее видеть. Игнорировать вопрос о том, когда
успела возникнуть эта вотчина, к XI веку представляющая собой полную картину крупного земельного владения с полным и очевидным господством сельского хозяйства, невозможно. Десятилетиями такие процессы не измеряются, тут необходимы столетня.
Считаю уместным напомнить отмеченную в свое время академиком Ф. И. Успенским практику выведения византийским правительством славянских колоний в Малую Азию. Под 687 г., например, упоминается выведение славян из Македонии в Вифинию, в область Опсикий; около середины VIII века в Малую Азию было выведено около 208 ООО славян. Всем им были отведены земли в Вифинии, близ реки Сангария. «Поселенные в Малой Азии славяне наделены были земельными владениями и поставлены в такое состояние, чтобы иметь средства к отбыванию военной службы»54. Византия не сомневалась в том, что славяне — земледельцы, и уже в VII—VIII веках создавала им на новых местах привычные для них условия жизни.
О том же говорит и «Земледельческий закон», несомненно отразивший в себе особенности славянского хозяйства и общественного строя а.
Классическое изображение смерда-земледельца в речи Владимира Мономаха на Долобском съезде (ПОЗ) хорошо известно. Здесь смерд изображается в качестве мелкого непосредственного производителя, владеющего орудиями сельскохозяйственного производства, усадьбой, инвентарем — живым и мертвым — и пр. Смерды — эта самая многочисленная группа населения Киевской и Новгородской Руси — прежде всего земледельцы.
Вполне понятным делается и обращение княгини Ольги к древлянам, записанное в Лаврентьевской летописи под 946 г. (небольшая беда, если летописец этот рассказ украсил подробностями, взятыми отчасти из обихода современной ему жнзни): «А вси гради ваши предашася мне, и ялися по дань, и делають нивы своя и земле своя; а вы хочете измерети гладом».
Относительно голодовок у нас имеется достаточное количество сведений, из которых с совершенной ясностью вытекает, что земледелие было основным занятием деревенского населения. «В том же лете вода бяша велика в Волхове, а снег лежа до Яковля дни; а на осень поби мороз все обилье и бысть голод чрес зиму, рожь осминка по полугривне»8. «Стояста 2 неделе полне, яко искря гуце, тепле велми, пред жатвы, и потом нанде дождь, яко не видихом ясна дни ни до зимы; и много убо ■жита и сена, и не удолеша...»55. «В том же лете стоя все лето ведром, и пригоре всякое жито, а на осень мороз поби всю ярь. Еще же за грехы наша не то зло оставися, но пакы на зиму ста вся зима теплом, и дождем, и громом; и купляхом малую кадьку по седми кун. О, велика скорбь бяше в людех и нулода»56. «Той же осени иаиде дождь велик и день и нощь, на Госпожии день, дождь и до Николина дни ни сена бяшет людемь лзя добыта, ни уделати»57. «Изби мраз на воздвижение честнаго хреста все обилье по волости нашей, и оттоле пакы уставися горе великое. И почахом хлеб купити по 8 кун, а кадь ржи по 20 гривен, а в дворех пол 30, а пшенице по 40 гривен, а пшена по 50 гривен, а овса по 13 гривне; и разидеся град нашь и волость иаша, и полны быша чюжии граде и стране братьи нашей и сестр, а останок почаша измирати»58.
Не остается никаких сомнений, что неурожай есть общенародное бедствие; не только деревня страдает от него, но и городской житель вынужден терпеть «скорбь велику и нужу», если по тем или иным причинам не родился хлеб. Эти факты, взятые из летописей, касаются Новгородской земли.
Самое серьезное внимание необходимо обратить на различение нашими ранними источниками озими и яри. Это говорит о пашенном устойчивом земледелии, весьма возможно о трехпольной системе уже в XI—XII веках59.
Конечно, с первого взгляда может показаться, что все эти факты относятся только к XI—XII векам, что, может быть, в несколько более раннее время (IX—X века) дело обстояло иначе. Эти сомнения разрешаются показаниями иностранцев и археологии, вполне подтверждающими наши наиболее ранние письменные свидетельства. Еврейский путешественник X века
Ибн-Якуб сообщает, что «славянская земля (имеются в виду западные и отчасти восточные славяне) обильна всякого рода жизненными припасами, что славяне — народ хозяйственный и занимаются земледелием усерднее, чем какой-либо другой народ». Восточные документы свидетельствуют, что славянский лен в X веке в значительных количествах шел в Среднюю Азию через Дербент60. Под 997 г. в Лаврентьевской летописи помещен рассказ об осаде Белгорода. Старик советует осажденным горожанам собрать «аче и по горсти овса, или пшенице, ли отруб» для того, чтобы устроить кисельный колодезь и обмануть неприятеля. Предполагалось, что эти продукты имеются у большинства населения даже во время осады, рассчитанной на измор осажденных голодом. Маврикий Стратег, писатель концаVI века, сообщает, что у славян и антов большое количество разнообразного скота и плодов земных, лежащих в кучах, в особенности разновидностей проса и пшеницы xsyxpo? ml 8Ао|и?61.
В IX веке не просто упоминается, как подчеркивал Рожков, рало (или плуг) у вятичей, но оно легло там, как мы видели, в основу обложения. В «Русской Правде» (Пространной) из продуктов сельского хозяйства называются пшеница, жито, горох, пшено, полба, ячмень; в «Вопрошании Кириковом» — горох, чечевица, пшеница и овощи. В церковном уставе середины XI века записано: «аще муж иметь красти конопли или лен или всяко жито». Араб Ибн-Русте (первая половина X века), рассказывая о жатве у славян, дает понять, что земледельческие продукты были главной их пищей (особенно они любили просо, о чем говорят также Маврикий и Лев Мудрый). Менандр, византийский писатель VI века, сообщает о том, что у антов имелись поля, подвергшиеся опустошению со стороны войск византийских. Хлеб и мясо — это, по словам Константина Багрянородного, обычная жертва славян, а значит, и пища и, конечно, весьма старинная, потому что жертвенный ритуал есть освященная вековыми обычаями традиция.
Тут надо обратить внимание и на другую сторону дела. Для того чтобы в XI веке могло появиться земледелие со всеми теми хлебными и техническими культурами, которые нам известны по письменным и археологическим источникам, необходимы века. Достаточно указать на сообщаемый восточными документами факт, что славянский лен (конечно, лен-долгунец, годный для пряжи) в IX веке в значительных количествах шел в Среднюю Азию через Дербент, чтобы у каждого, знакомого с культурой этого льна, появилось совершенно ясное представление о столетиях, необходимых для развития этой культуры в стране, где выращивали лен и откуда он вывозился на далекий Восток. То же в той или иной мере необходимо сказать и относительно других сельскохозяйственных культур, известных нашей древности. ,
Факты относительно дохристианской религии славян говорят о земледельческом культе по преимуществу. Солнце и земля, два главных божества во всяком земледельческом культе, имеются и у славян. Они даже считают себя «Даждь-божьими внуками», а землю называют своей матерью. Ранняя история христианства на Руси еще раз подтверждает земледельческий характер хозяйства древних славян IX—X веков: та синкретическая религия, которая образовалась в результате принятия христианства, уже не носит на себе почти никаких существенных налетов тотемизма, что для концепции Ключевского — Рожкова было бы необходимо. Тотемизм в религии антов, как ее изображает Прокопий Кесаринский kVI веку, был уже этапом, для антов пройденным.
В христианские понятия и представления заметно вошли элементы земледельческого культа: весна превратилась в богородицу, приезжающую на Благовещение на сохе; святые Илья, Егорий и Никола превратились в покровителей сельскохозяйственных работ и помощников земледельца. Особенно Никола: он «жито родит», «ярь засевает», «горох сеет» и на поле «первый бог» Молиться славянин привык под «овином» 62 и т. д. То же можно наблюдать и у пруссов, непосредственных соседей восточных славян. Протестуя против насаждаемого среди ннх христианства, они говорят миссионерам, что из-за них земля прусская перестанет давать жатву, деревья — плоды, животные—приплод63.
В оценке этих фактов не может быть никаких колебаний, так как и у других земледельческих народов мы видим то же самое. Так, например, у земледельческого народа чувашей названия месяцев в переводе на русский язык означают: месяц пара, т. е. когда земля находится под паром, месяц унаваживания, месяц сенокоса, месяц уборки сена, месяц серпа, месяц жатвы, месяц сбора льна, месяц молотьбы, овинный месяц ит. д. Тоже мы видим и у черемис (мари). Относительно армянского календаря Дюлорье и академик Я. А. Манандян указывают, что и армяне делили год по циклам земледельческих работ.
Наоборот, у на'родов, у которых долгое время господствовало скотоводство, например у казахов, названия месяцев обозначают:64месяц, когда ягнятся овцы, месяц, когда начинают доить кобыл для кумыса, месяц стрижкн овец, месяц, когда режут скот в зимний запас, и т. д.
У якутов названия месяцев свидетельствуют об их основной заинтересованности в рыбной ловле: месяц, когда тает лед, месяц метания икры и т. д. и т. п.
То же надо сказать н относительно религии и религиозных обрядов. У земледельческого народа чувашей новый год, совпадающий со второй половиной марта н первыми числами апреля (т. е. с началом земледельческих работ), считался праздником «свадьбы плуга», где невестой являлась земля. Такой же «праздник плуга» имелся и у марийцев и у казанских татар. Следующим по времени праздником был праздник «моления о дожде». Далее идет период, когда чуваши и марнйцы считали землю беременной и оберегали ее от всякого беспокойства (рытья, пахоты, бросания на землю тяжестей). Этот праздничный период у великороссов соответствует периоду, когда бывает «земля-мати именинницей». Такими же праздниками и обрядами сопровождался весь цикл земледельческих работ.
М. С. Грушевский объясняет противоречия в показаниях византийских писателей относительно состояния земледелия у славян тем, что, по его мнению, эти авторы сталкивались со славянскими пограннчными поселениями, население которых в обстановке колонизационного движения среди постоянных опасностей отставало от форм более культурной жизни славян, живших вдали от византийских границ. «Источники, которые зиали славян в нормальной обстановке — на насиженных местах, — говорит Грушевский, — показывают у них широко развитую земледельческую культуру, положившую свой глубокий отпечаток на весь славянский быт». «Правда, — продолжает тот же автор, — такие источники мы имеем за более позднее время — X и даже XI вв., но такое широкое развитие земледелия показывает, что мы имеем дело не с каким-нибудь новым, а очень старым культурным достижением»
Допустив две причины «противоречий» в византийских истбч- никах (неосведомленность авторов о земледельческой культуре славян в «насиженных местах» и различия в разновременных источниках), Грушевский не разъясняет вопроса. Ведь если более древние писатели говорят о славянском земледелии в очень скромных выражениях (один из них, Прокопий, даже утверждает, что «оба народа1 живут в худых, порознь рассеянных хижинах и часто переселяются»), а более поздние свидетельства дают картину настоящего пашенного земледелия, то не следует ли здесь видеть прогресс в технике славянского земледелия и вытекающие отсюда вполне понятные следствия?
Итак, все имеющиеся в нашем распоряжении факты решительно противоречат утверждению Ключевского — Рожкова о том, что земледелие в древнейшей Руси не господствовало, не было даже очень важной отраслью хозяйства. Для Рожкова это явствует, как мы видели, нз того, что в числе хозяйственных благ, составлявших главное богатство Русн, ни разу не называется хлеб, а упоминаются только продукты «добывающей промышленности — меха, мед и воск». Рожков прав в том, что «богатство князей, бояр и купцов состояло не в хлебе», но этот факт не служит аргументом в пользу основного утверждения автора. Хлеб стал играть заметную роль на внутреннем рынке и отчасти на внешнем позднее в связи с переменами, происшедшими как в хозяйственной жизни всей Европы, так, в частности, и на Руси. Эти изменения, отразившиеся на,сельском хозяйстве многих европейских стран, падают уже на XVI век и рассмотрены мною в другом месте 65. Еще большее значение приобрел на мировом рынке русский хлеб в период, когда феодальные отношения совершенно явственно стали обнаруживать признаки своего разложения, — в конце XVIII и особенно в XIX веке, но и сам Рожков не стал бы отрицать, что и тогда, когда, и по его мнению, земледелие было главным занятием сельского населения в России, пушнина, несомненно, продолжала оставаться одним из самых выгодных и преобладающих русских товаров на европейских и азиатских рынках.
Кроме столь определенных суждений относительно основной отрасли хозяйства в докиевское и киевское время в литературе высказывались н мнения, не совсем отрицающие земледелие в древней Руси, а признающие его наличие с различными оговорками.
Так, Н. Огановский в 1911 г. писал о том, что «отрывочные факты и логические доводы могут дать нам такую картину эволюции производства: от VII до X века, приблизительно, всюду преобладает звероловное хозяйство н бортничество, а наряду с ними слабые зачаткн земледелия. В X веке на юге, в XI — на севере земледелие становится уже заметным для посторонних глйз элементом хозяйства, а в XI—XII веках выдвигается на первый план, оттесняя остальные промыслы»8.
В наших источниках нет данных для того, чтобы признать правильными не только основные положения Ключевского, Рожкова и их последователей, но и компромиссные соображения Огановского и других авторов.
Земледелие стало основным занятием населения у восточных славян (равно как и у других) задолго до образования Древнерусского государства. В Киевской Руси оно продолжало развиваться, приобретая новые организационные формы в связи с ростом производительных сил.
Охота на пушных зверей явилась в сколько-нибудь развитом виде следствием внешней и внутренней торговли, причем охота эта могла стать важным промыслом только на севере, так как в средней полосе (и особенно на юге) не могло быть пушного зверя, способного по своей ценности конкурировать с пушниной севера.
Итак, не только славяне, но и их предки были прежде всего земледельцами, в то же время прекрасно умевшими разводить домашний скот, ловить зверя, птнцу и рыбу. Ремесленные навыки помогли славянину устроить свой сельскохозяйственный очаг. Феодальная земельная собственность и крестьянское хозяйство легли в основу общественной жизни Руси на много веков.
а. ТЕХНИКА ОЕЛЬСЖОГО ХОЗЯЙСТВА В ДРЕВНЕЙ РУСИ
Земледельческая техника, как и самое земледелие на Руси, преемственно связана с теми культурами, где мы нмеем основание искать корни самого русского народа.
В уже цитированной работе Т. С. Пассек приведены очень интересные факты, говорящие о технических приемах подготовки к посеву земли, снятия урожая и обработки хлебных злаков аа 8—2 тысячелетия до н. э.
В работе Т. С. Пассек помещен и весьма убедительный иллюстративный материал: мотыги из рога оленя, наконечник каменной мотыгн, костяной серп, каменная зернотерка, глиняные сосуды для хранения зерна.
Все это для историка Киевской Руси имеет очень большое значение. Ведь материальное производство есть основа общественной жизни, средства труда являются также и показателями общественных отношений, при которых совершается труд. История общества не может быть построена без изучения этой стороны исторического процесса.
Для изучения исчезнувших общественно-экономических отношений остатки средств труда имеют такое' же значение, как ■останки костей для изучения исчезнувших видов животных.
В поставленной задаче исследования техники сельского хозяйства раннего периода истории древней Руси необходимо иметь в виду всю сложность н взаимную обусловленность единого общественно-экономического процесса. Необходимо иметь в виду, что, изучая сельское хозяйство и его технику в историческом развитии, мы изучаем, собственно говоря, базу общественного развития в целом, конечно, если мы согласимся с тем, что сельское хозяйство было господствующим у наших предков задолго до образования государства.
Задача, таким образом поставленная (а иначе она ставиться едва ли может), приобретает колоссальное значение и делается ответственнейшей проблемой для решения основных вопросов исторического развития русского общества и прежде всего крестьянства.
Само собой разумеется, что одной постановкой вопроса, даже если она и совершенно правильна, задача еще не решается. Необходимо подлинное его изучение, которым, однако, до сих пор занимались недостаточно.
М. Н. Покровский сделал первую попытку связать эволюцию техники сельского хозяйства древней Руси с отдельными этапами в истории общественных отношений, но, как мы сейчас увидим, его построения и выводы требуют серьезного пересмотра.
М. Н. Покровский, связывая технику сельского хозяйства с общественными отношениями, представлял себе эволюцию этой техники в трех этапах: подсека, перелог, трехполье, причем временем победы трехполья он считал XV—XVI века, в зависимости от района (в Новгородской земле раньше, чем в центре Русского государства). Подсека и перелог, по его мнению, делали невозможной прочную оседлость крестьянина, трехполье ее требовало; крестьянина, по мнению Покровского, прикрепило к земле и владельцу трехполье. Здесь безусловно верно устанавливается принципиальная связь техники сельского хозяйства с общественными отношениями; остальные положения требуют значительных поправок. Прежде всего это относится к устанавливаемому Покровским чередованию систем сельского хозяйства. Основательное сомнение возбуждает также предлагаемая им датировка этих этапов. Наконец, необходимо указать, что крестьянская крепость не механически вытекала из состояния техники.
Имею основание полагать, что сам автор этих положений не всегда думал так прямолинейно, как это может показаться с первого взгляда. Ввиду важности предмета позволю себе привести несколько соображений того же автора, высказанных им в разных местах его произведений. В своем четырехтомнике Покровский говорит: «Что правнук русского крестьянина часто умирал очень далеко от того места, где был похоронен его прадед, — это верио, но очень поспешно было бы делать отсюда вывод, что и прадед и правнук при своей жизни были странствующими земледельцами, смотревшими на свою избу как на что-то вроде гостиницы»; «древняя Русь исходила из представлений о крестьянине как более или менее прочном и постоянном обитателе своей деревни. Кто хотел бродить, тот должен был спешить сниматься с места, иначе он сливался с массою .окрестных жителей, которых закон рассматривал, очевидно, лак оседлое, а не как кочевое население. Словом, представление о древнерусском земледельце как о перехожем арендаторе барской земли66 и об оброке как особой форме арендной платы приходится сильно ограничить, и не только потому, что странно было бы найти современную юридическую категорию в кругу отношений, так мало похожих на наши, но и потому, что оно прямо противоположно фактам. Делиться с барином продуктами своего хозяйства крестьянин, очевидно, должен был не как съемщик барской земли, а по каким-то другим основаниям.
Для феодализма как всемирного явления это основание западноевропейской исторической литературой указано давно. В ней давным-давно говорится о процессе феодализации поземельной собственности» 67.
Но дело в том, что Покровский в более поздней своей работе. утверждает совершенно обратное: «Что касается самих крестьян, то их нельзя в это время было.назвать крепостными. Крестьянской крепости 600 лет в России быть не могло просто потому, что никаких «крепостных», прочных отношений в деревне в это время не было. Как мы сейчас указали, земли было вдоволь. Земледельцы передвигались среди необозримых лесов, вырубали участки этих лесов, сжигали их, устраивали там пашню. Когда эти места переставали давать урожаи, крестьяне передвигались на другие. Таким образом, население тогдашней России постоянно передвигалось с места на место. Очень редко внук крестьянина умирал на том месте, где родился дед, и даже в тече- лне своей жизни крестьянину приходилось переменить несколько, может быть, даже не один десяток, пашен.
При такой подвижности населения господствующему классу не было никакой выгоды прикреплять это население к какому- нибудь одному месту. Крестьяне были прикреплены к земле и к владельцам только гораздо позже, когда стало тесно, земли стало меньше и появилось правильное хозяйство, — сначала переложное, потом трехпольное».
Совершенно очевидно, одно из этих мнений должно быть нами отвергнуто, так как совместное их существование немыслимо.
Я считаю, что у иас имеются все данные так же энергично поддержать первоначальное представление Покровского об оседлости крестьянина, как и отказаться от его же теории бродяжничества.
Род со своим главой сидел на земле более или менее прочно. Укрепленный родовой поселок, подобный открытым П. Н. Третьяковым Березнякам, создавался именно с целью сделать оседлую жизнь возможной. Члены сельской общииы со своим уже индивидуальным хозяйством жили в более значительных, уже неукрепленных, поселках и тоже не обнаруживали никакого желания отказываться от оседлого образа жизни.
Вместе с появлением классов, когда над народной оседлой массой появились сильные экономически и захватившие власть люди, с момента, когда мы получаем право говорить о крестьянстве как классе, ничего не произошло такого, что превратило бы доселе оседлого земледельца в бродячего искателя способов пропитания. Это, конечно, не исключает случаев, когда потерявший возможность вести свое мелкое хозяйство крестьянин вынуждался обстоятельствами кормиться случайной работой в местах, куда забросит его судьба. Речь идет не об этих, хотя бы и многочисленных, исключениях, а об основной массе крестьянства.
Эта же масса издавна оседлого земледельческого населения вместе с появлением господствующих классов стала и объектом внеэкономического принуждения. Оседлый крестьянин систематически попадал под власть феодала, конечно, не пренебрегавшего возможностью подчинить себе и тех, кто потерял средства к жизни и вынужден был итти к нему на работу, предложенную на любых условиях.
Как складывалось крупное феодальное землевладение и организовывалось феодальное хозяйство, занимал ли феодал первоначально пустую землю и затем уже заселял ее бродячим людом или же осваивал населенную и окультуренную землю? Этот вопрос имеет громаднейшее принципиальное значение. Ведь теория исконного бродяжничества крестьян легла в основу н другой теории, по которой крестьянин, попавший в крепостную неволю, никогда не был собственником земли, а искони являлся арендатором чужой. Бродившие по огромным про: странствам Руси, не имевшие средств к жизни люди могли, согласно этой теории, получить землю и инвентарь только у землевладельца, который сажал нх на свою землю, превращая таким образом кочующую массу русского народа в оседлых (на тот или иной срок) граждан Русской земли.
В этой теории — два момента, принимаемые на веру ее сторонниками: 1) привилегированный крупный землевладелец занимал первоначально пустую землю и потом называл на нее арендаторов; 2) русский народ в своей основной массе бродил и не оседал прочно на землю до тех пор, пока его не осаживал в своем хозяйстве привилегированный землевладелец.
Нетрудно доказать, что оба эти положения решительно не имеют под собой никакой почвы, о чем речь идет впереди.
Работа П. Н. Третьякова «Подсечное земледелие в Восточной Европе» является в нашей историографии первой попыткой подойти к разрешению большой проблемы развития техники земледелия применительно к России. Мне кажется, что этот опыт нужно считать в основном удачным. По крайней мере главные выводы автора кажутся вполне убедительными. Подсечное земледелие в том виде, как его рисуют материалы, связано с переходным этапом в истории классового общества — с патриархальной семейной общиной. Соха н борона, орудия нового периода в истории сельскохозяйственного производства, вырастая в условиях подсечного земледелия и окончательно сложившись, в свою очередь в соответствии с общим ходом развития производительных сил дают начало новой форме земледелия, разрушая подсечную систему. Важнейшей предпосылкой эволюции сохи явилась возможность использования скота в качестве тяговой силы.
Попробуем обратиться к подлинным свидетельствам нашей древности. При скудости наших источников по этому предмету, конечно, приходится пользоваться не только прямыми свидетельствами, ио и косвенными намеками, все же помогающими уяснить эволюцию техники сельского хозяйства.
Прежде всего необходимо указать, что подсека в качестве господствующего способа земледелия (во всяком случае в IX— XI век'ах) для некоторой части Кневщины решительно исключается. Более длительное ее бытованне было возможно лишь на севере, в Новгородской земле, и на северо-востоке, в бассейне Волги ■— Оки. Леса на юге были выжжены и вырублены довольно рано, и чем южнее, тем их становилось меньше, пока степь не делалась господствующей. В степях подсеки быть не может. Скифы, которые давно наберегах Днепра занимались земледелием, не выжигали леса для устроения своих пашен. Если бы это было иначе, Геродот не преминул бы об этом упомянуть. Скифские орудия производства говорят о том же. У них было предание, что с неба упали золотые плуг, ярмо, секира и чаша; благодаря этому небесному дару скифы научились пахать. Плуг для подсеки не нужен.
Что касается нашей страны в более позднее время, то 'имеющиеся у нас сведения (пока исключительно археологического характера) говорят о том, что уже в VIII—IX веках топор в качестве главнейшего орудия подсечного земледелия уступает место сохе даже на севере. Для Киевской земли эту дату нужно отодвинуть далеко назад, к скифскому времени.
Нужно, однако, сказать, что раскопки со специальной целью изучения истории земледелия в нашей стране начались очень недавно, и материал, добытый археологами, еще недостаточно систематизирован. Сейчас можно говорить только о некоторых данных, пролагающих пути к решению задачи, но еще не дающих ее полного разрешения. Перед Институтом истории Академии наук СССР своевременно поставлена задача создать историю земледелия в СССР с древнейших времен до наших дней. К этой работе привлечены и советские агрономические научные учреждения.
Несомненно, что территорию в Европе, занятую восточным славянством, необходимо разбить на пояса, различающиеся по свойствам климата, почвы и растительного покрова, и трактовать каждый из них в отдельности. Затем необходимо установить связь между системой землепользования, качеством орудий производства и общественно-экономическим состоянием данного общества. Необходимо помнить, что всякое новое разделение труда влечет за собой создание особых орудий производства и что средства труда представляют характерные отличительные признаки каждой эпохи общественного производства.
Для наших целей прежде всего необходимо разделить территорию, занятую восточным славянством, по признаку наличия леса. Лесной север и значительная часть центра в этом отношении представляют, естественно, одну полосу, отличную от другой, южной, где леса мало илн нет совсем.
Север представляет в известный период общественного развития страну подсечного земледелия, тогда как безлесный юг дает возможность на первых же ступенях развития земледелия вести залежную или переложную систему.
Не нахожу нужным описывать здесь подсечную систему в целом, но считаю все-таки необходимым указать на главную экономическую основу этой системы. Отличаясь большой трудоемкостью (на десятину около 45 дней мужских и женских), она требует для своего осуществления значительных человеческих коллективов; во владении этого коллектива должно находиться земли минимум в 10—15 раз больше площади ежегодного посева; срок пользования участками очень невелик: 3—4 года. Эта система может обходиться без тяговой силы животного 68.
Из этого видно, что. обычная крестьянская семья не может справиться с подсекой как основной системой хозяйства. «Перелог» при подсечной системе хозяйства — это не система. Отдыхающее поле зарастает лесом и превращается снова в «лядину», требующую повторения процедуры выжигания, хотя н облегченной. Стало быть, «перелог» в лесных местах — не особая стадия в развитии сельскохозяйственных систем, а необходимый момент в подсечной системе земледелия. Настоящий перелог мы можем наблюдать только в степных пространствах.
К сожалению, мы не имеем по этому предмету специальных исследований. Однако, мне кажется, мы можем понять переложную систему, по крайней мере в основных, наиболее характерных чертах, наблюдая ее у степных народов. В частности, я имею в виду земледелие казахов XIX в. Оио описано в материалах по казахскому землепользованию экспедицией, исследовавшей степные пространства Тургайской области. Совершенно очевидно, что буквально переносить эти наблюдения на причерноморские степн невозможно, но, несомненно, можно найти здесь ряд условий, которые мы должны учесть и при решении нашего специального вопроса.
Вследствие обилия обширных площадей и плодородия почвы казаху-земледельцу не было необходимости применять какие- нибудь сложные приемы для обработки своих пашен. Одна вспашка степи часто обеспечивает урожай на несколько лет. Впервые подняв целину и посеяв на ней хлеб, земледелец распахивает ее на другой год только в том случае, если не надеется без обработки получить хороший урожай, в противном случае семена только забораниваются, и земля не трогается плугом или сохой. Таким способом часто сеется хлеб на одной и той же площади из года в год до тех пор, пока он не начинает совершенно заглушаться сорными травами.
Заброшенная залежь поднимается при первой возможности, если есть надежда получить с нее урожай, так как залежь распахать вообще легче, чем целину. Так поступает земледелец до тех пор, пока земля перестает давать хорошие урожаи. Обычно снимают подряд 5 хлебов: 1) просо или пшеницу, 2) пшеницу, 3) пшеницу, 4) овес, 5) овес.
Пашня обрабатывалась обыкновенными сабанами (купленными в земскнх складах вскладчину), какими пахали казахи и местные русские крестьяне. Сабаны и бороны покупались в Кустанае, Троицке, Орске и в ближайших поселках и часто приобретались артелями земледельцев, состоявшими из двух, трех, редко из пяти человек. В среднем по уезду на одно сеющее хозяйство приходилось по полсохи и полбороны. Казахи IV административного аула Кумакской волости говорили, что они помнят время, когда очень часто 10 хозяев складывались сообща и покупали один сабан; ко времени обследования каждый зажиточный земледелец уже стремился завести собственный сабан. Но большинство пахало «супрягой», т. е. вскладчину. Два-три земледельца вместе покупали сабан и пахали сообща: кто умел пахать — ходил за сохой, другой сеял, третий был погонщиком. Кто выставлял больше быков или лошадей, тот распахивал для себя больше. Вообще каждый распахивал и засевал себе особый участок, так как «урожай зависит от счастья». При такой комбинации, когда в артель вступал хозяин, у которого не было скота, но имелся сабан, ему выделяли одну пятую часть всего поля, вспаханного его орудием.
В супряге мог участвовать только тот, кто имел не менее двух быков. Если имелся только один бык, удобнее было отдать его в «маин» — на весеннюю пахоту, за что можно было получить полдесятины, засеянной просом или пшеницей.
Большинство казахов-земледельцев (61,2% общего числа) обрабатывало пашни супрягой, 22,7% пахало самостоятельно, 10,9% — посредством найма и 5,2% — смешанно. В последнюю категорию входили также хозяева, нанимавшие пахать казахов или русских, имевших собственные орудия, но пахавших скотом хозяина; сюда же входили те, кто одну часть пашни обрабатывал своим трудом или супрягой, а другую распахивал русским «исполу».
Таким образом, только последние две категории земледельцев, составлявшие в сумме 16,1% общего числа, прибегали к наемной силе при обработке пашни, другие же, составлявшие 83,9%, обрабатывали пашню самостоятельно или артелью69.
Из наблюдений над подлинной жизнью казахов и над системой их земледелия с несомненностью вытекают следующие положения: 1) подсека здесь невозможна, 2) переложная система — единственно возможная при наличии большого количества свободной земли и при условии кочевания со стадами. Если устранить последнее условие, система земледелия должна будет измениться и превратиться непременно в двухполку или трехполку.
Итак, лесной север переходит к полевому хозяйству от подсеки, степь начинает с подлинного перелога н идет к тому же полевому пашенному земледелию.
Орудия производства при этом разные, н история их не одинакова.
На севере появляется трехзубая соха, разрыхляющая и бороздящая выжженное из-под леса поле. Дальнейшая история сохи заключается в уменьшении количества зубьев и в появлении лемеха. Это орудие следует связывать с новым видом земледелия — двухполкой и трехполкой, где становятся необходимыми унаваживание и орудия, отваливающие пласты земли.
На юге история пашенного орудия проделывает свою собственную эволюцию: мотыга — рало — плуг, Относительно тяговой силы, впрягаемой в рало, что-нибудь определенное сказать трудно; весьма вероятно, что это были волы, но не исключается и лошадь. Северная соха «предпочитает» лошадь. Может быть, и разнообразие систем самого рало также стоит в связи с тяговой силой. Во всяком случае рало — плуг выросли в совершенно других конкретных условиях, чем соха70,
Ясно, что условия подсечного земледелия не соответствовали этим новым орудиям производства, как не соответствовал родовой строй новой общественной формации. Эта новая формация, базирующаяся на мелком крестьянского типа сельском хозяйстве, могла появиться только при условии господства индивидуального мелкого земледелия, где орудия производства и техника труда должны были находиться в полном соответствии со свойствами тяговой силы прирученного животного.
Орудия обработки земли развиваются в той же закономерности.
Дальнейшие археологические работы, несомненно, дадут нам более обильный и еще более убедительный материал. Но' и сейчас мы можем говорить определенно о том, что приблизительно в VIII—IX веках в лесной полосе на территории, орошае-, мой Днепром и притоками, Ловатыо, и в бассейне Волхова уже: пахали землю сохой с железным наконечником, т. е. велось пашенное земледелие. Когда оно здесь началось, установить пока ие удалось.
Этот более прогрессивный способ обработки земли не убил окончательно подсеку, которая продолжала бытовать в лесной полосе очень долго, но уже в качестве пережитка. Будущее во всяком случае принадлежало сохе и плугу.
Техника сельского хозяйства поднялась на большую высоту, и тем самым положено было основание для серьезных перемен в земельных отношениях, т. е. в конечном счете для весьма серьезного переустройства общественных отношений.
Посмотрим, что говорят по этому предмету наши письменные источники.
Стоит прочесть внимательно «Правду» Ярославичен, чтобы убедиться в том, что здесь действительно изображено уже хорошо организованное княжеское сельское хозяйство, княжеская усадьба с полями, устойчиво существующими. Пространная «Правда» называет орудия производства уже не подсечного, а пашенного земледелия — плуг и борону (ст. 57), которые мы не имеем никаких оснований считать для XII века новшеством. Аппарат управления княжеской вотчины тоже говорит о том, что здесь мы имеем не подсеку, а настоящее полевое хозяйство.
В некоторых списках Пространной «Правды» имеется статья «А се уроци ротнии: от головы 30 кун, а от бортьное землн 30 кун бес трии кун, тако же и от ролеиное земли, а от свободы 9 куй» (ст. 109 Троицкого I списка). Под ролейной землей, являющейся в данном случае предметом спора, разрешаемого на суде путем присяги, конечно, разумеется земля пашеиная.
Посмотрите, с какой осторожностью относится население к княжескому полю. Ииоки Киево-Печерского монастыря вместе со своими прихожанами выбирают место для постройки каменной церкви. Собралась значительная толпа, которая ходила «близь прилежащего» княжого поля, не рискуя, однако, на нем остановить свой выбор, хотя место для ее намерений было самое подходящее. Случайно проезжавший здесь князь Святослав заинтересовался собравшейся толпой, спросил, «что творят ту» и, узнав, в чем дело, отдал свое поле монастырю под постройку церкви — очевидно неожиданно для присутствовавших, потому что автор этой повести (составитель жития Феодосия Печер- ского) объясняет этот поступок тем, что князь «яко от бога подвижен» был.
Термин «поле» в наших древних письменных памятниках имеет много значений: пашня, луг, пустое пространство земли вообще, степь и др. В каком именно смысле упомянуто поле в этом тексте, точно сказать трудно. Данный участок земли, лежавший близ Киева, имел определенные границы и представлял собой значительную ценность (иначе монахи не относились бы к нему так осторожно). Во всяком случае без разрешения князя этим полем никто воспользоваться не смел. Если оно и не было распахано в то время, что как будто и подтверждается некоторыми деталями рассказа, то оно рассматривалось как участок, годный для пашни или для иного хозяйственного назначения.
Настоящие пашенные поля мы можем видеть не только в «Русской Правде», но и в некоторых дошедших до нас актах. Так, в жалованной грамоте 1146—1155 гг. князя Изяслава Мсти- славича новгородскому Пантелеймонову монастырю иалнчие пашенного поля совершенно ясно. Граница жертвуемой монастырю земли там обозначена так: «а завод той земли от Юрьевской ораницы простью ввьрх, и с прости возле Ушьковскую ораницю по вьрхнеи стороне... От Юрьевского межьника, логом подле Юрьевскуюрель.да подле Юрьевскую ораницю логомь да поконець логу промежь ораницы Юрьевской Ушькова поля да в просты»
Ушково поле, повидимому, здесь то же самое, что и Ушкова оракица, а ораница есть не что иное, как систематически вспахиваемое поле. Нельзя серьезно проводить границу и указывать на ней признаки случайные, не имеющие установившейся топографической точности.
Следует обратить внимание на тщательность, с какой проводятся и фиксируются в документах этого времени границы земельных владений вообще: «а обвод той земли от реке от Волхова Виткою ручьем вверх, дака Лющик, да Лющиком до кресту, а от креста на коровеи прогон, а коровем прогоном на олху, а от олхи на еловой куст, а от елового куста на верховье на Донцовое, а Донцовым внис, а Донец впал в Деревя- ницу, а Деревяннца впала в Волхов. А той земле и межа»
Если эта грамота справедливо считается подновленной (есть даже мнение о том, что она подложна)а, то никаких упреков нельзя делать современной ей грамоте кн. Изяслава Мстиславича, где мы видим не менее подробные указания на границы жертвуемой монастырю земли71. Грамота князя Мстислава и сына его Всеволода, несколько более ранняя, имеет те же особенности72.
Не входя сейчас в разбор полемики по спорному вопросу о подлинности грамоты Юрьеву монастырю, хочу заметить, что и в подлоге сохраняются черты, которыми для моих целей пользоваться вполне возможно. Меня интересует не факт пожалований, не точность границ, а детальность их обозначения, что, несомненно, говорит об отношении людей начала XII века к земле как вполне определенной ценности. Нисколько не сомневаюсь, что так было и в XI веке, и в X веке, и даже раньше. Земля в княжеских вотчинах X века, о которых говорят летописи, тоже не могла не иметь определенных границ.
С полной отчетливостью о межах между пашенными участками говорит «Правда» Ярославичей: «А иже межу переореть любо перетес, то за обиду 12 гривен» (ст. 34). В Пространной «Правде» эта статья расшифрована с еще большей ясностью: «Оже межу перетнеть бортиую, или роленную межу разореть, нли дворную тыном перетынить, то 12 гривен продажи» (ст. 72). Здесь мы имеем различные виды частной собственности, разграничиваемой межами: бортный участок леса, участок пашенной земли, дворовый участок.
Очень интересна терминология правонарушений по отношению к различным объектам: бортную межу можно «перетпуть», ролейную «разорать», дворную «перетынить». Не буду останавливаться на значении этого разнообразия и выразительности терминов. Я хочу лишь еще раз подчеркнуть, что важнейший документ середины XI века, фиксирующий общественные отношения на данном этапе их развития, совершенно точно и определенно указывает на наличие пашенных полей, принадлежащих отдельным владельцам и разграниченных межами, за нарушение которых взыскивается самый высокий штраф после штрафа за убийство. Вышеприведенные факты жалованных и купчих грамот находят себе в «Русской Правде» подтверждение обобщающего характера. Участки с установившимися межамн, к тому же рассматриваемые параллельно с дворами, едва ли могут быть участками выжженного под пашню леса.
«Орать» в только что цитированных документах обозначало вспахивать землю не в смысле поверхностного ее разрыхления после сожжения иа ней леса. Мы имеем как будто довольно точное разъяснение этого термина в Лаврентьевской летописи. Древнерусский проповедник, желая прославить князя Владимира Святославича, так изображает процесс подготовки земли: «Яко же бо се некто землю разореть, другый же насееть, ини же пожинають и ядять пищю бескудну,—тако и сь. Отець бо сего Воло- димер землю взора и умягчи (т. е. вспахал н взборонил. — Б. Г.), рекше крещеньемь просветив. Сь же насея книжными словесы сердца верных людни, а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное»1. О сжигании леса — ни звука. Совсем не похоже на то, что нам изображает «Калевала». Когда ее герой Вейнемейнен собирался заняться земледелием, то предварительно
На горах он сеет сосны, На холмах он сеет ели... Сеет он по рвам березы... Высоко растут деревья...
Затем, когда
Увидал он рост деревьев, Их побегов рост веселый... Старый верный Вейнемейнен Тут топор устроил острый, Вырубать леса принялся, Побросал он их на ноле, Порубил он все деревья...
И огонь орел доставил, Высек он ударом пламя. Ветер с севера примчался, И другой летит с востока; Превращает рощи в золу...
Только тогда
Он идет засеять землю, Он идет рассыпать семя...
В итоге всей его работы
Затемнели там колосья, Поднялись высоко стебли Из земли, из мягкой почвы, Вейнемейнена трудами... 73
Очень интересно сравнить в этом отношении русские былины. Тут подсеки мы не видим. Микула Селянинович пашет сохой.
Как орет в поле оратай, посвистывает, Сошка у оратая поскрипливает, А омешки по камешкам почиркивают.
А бороздочки он да пометывает, А пенье-коренья вывертывает, А большие-то каменья в борозду валит, У оратая кобылка соловая, ГуЖики у нее да шелковый, Сошка у оратая кленовая, Омешики на сошки булатшш, Присошечек у сошки серебряный, А рогачик-то у сошки красна золота74.
Исследователь этой былины о времени ее составления пишет: «Судя по обстановке, в которой встречаются князь и пахарь, тип самого Микулы и само сказание должны быть признаны в основе довольно ранними: это время старого строя Руси, когда существовало еще «полюдье»75, о котором действительно много говорится в былине. Нужно подчеркнуть н место действия в былине. Это типичный северный .пейзаж, повнднмому новгородский, с его почвой, насыщенной валунами.
Илья Муромец на своей родине в селе Карачарове после своего чудесного исцеления помогал своим родителям в крестьянской работе. В некоторых вариантах этой былины говорится, что Илья помог им корчевать лес под пашню. Но есть и иной вариант, указывающий на подсечную систему земледелия.
«Пал» — выжженный участок леса под посев; «дубье- колодье» — остатки несгоревшего: их надо изъять из земли.
Но этот вариант былины с упоминанием «пала» можно понимать н иначе. Ю. М. Соколов считает этот вариант позднего происхождения (XVII—XVIII века) и видит в нем северные более поздние наслоения. На севере «пал» как остаток старинного способа земледелия был известен н в начале XX века.
Пошел Илья ко родителю ко батюшке На тую па работу на крестьянскую, Очистить надо пал от дубья-колодья: Он дубье-колодье все повырубил...76
Стало быть, память о подсеке, несомненно, жила, а в некоторых районах Восточной Европы в X веке и подлинная подсека еще практиковалась, что и подтверждается нашим археологическим материалом. Но все же характерно, что в Поволховье Микула Селяииновнч самым настоящим образом пашет без всякой подсеки77.
Весь былинный эпос говорит во всяком случае о стране, где пашенное земледелие — господствующее занятие населения.
Никакой подсеки не видим мы н в проповеди Кирилла, епископа Туровского (XII век). Он рисует картину пахоты, несомненно, с натуры: «ныне ратаи слова, словесныя оуньця к духовному ярьму проводяще, и крестное рало в мыслех браздах погружающе, и бразду покаяния прочертающе, семя духовное всыплюще, надежами будущих благ веселится»78. Здесь тоже полное отрицание подсеки. Не видим мы ее и в известном описании битвы в «Слове о полку Игореве», где битва дана в земледельческих образах. В прославлении князя Владимира совершенно отчетливо различаются, даже нарочито подчеркиваются два момента обработки поля: вспашка и бороньба. Эти стадии в подготовке земли к посеву характерны именно для пашенного земледелия, а не для подсеки. Поэтому вполне правильным будет в вышеприведенных документах трактовать и термин «поле» н «ораннца» применительно к пашенному, а не к подсечному земледелию.
Смерд в знаменитой речи Владимира Мономаха имеет небольшой индивидуальный участок землн, который он и рбрабатывает своей лошадью: «Дивно мы, дружино, оже лошади кто жалуеть, ею же ореть кто, а сего чему не рассмотрите, оже начиеть смерд орати...». «Не время ныне погубити смерды от рольи... хощеть погубити смерды н ролью смердом... оже на весну начнеть смерд тот орати лошадью тою...». Это тоже не подсека.
Во вкладной грамоте Варлаама Хутынского конца XII века упоминаются различные виды земельных хозяйственно эксплуатируемых угодий. «Се вдаде Варлааме святому Спасу землю и огород, и ловища рыбная и гоголиная, и пожни... Се другое село на Свудици... вдале св. Спасу и ниви и пожни и ловища и еже в немь...»79. Очевидно, оба села находились по технике ведения в них хозяйства в одинаковом положении, но в перечне их деталей допущено некоторое разнообразие терминологии: то, что во второй деревне называется нивой, в первой именуется землей, но, несомненно, и в том и в другом случае разумеется постоянно возделываемое поле.
Епископ владимирский Серапион в одной из своих проповедей, желая изобразить ужасы татарского нашествия и связанного с ним опустошения страны, между прочим, говорит: «села наши лядиною поростоша». Стало быть, до татарского погрома здесь были настоящие пашенные поля. Лядина — это бедствие, итог татарского разорения, а не обычное явление, характерное для подсечной системы земледелия.
Приблизительно то же мы имеем и для более раннего времени: в J093 г., после войны, «нивы поростоше, зверем жилища быша».
Между письменными памятниками и более ранними вещественными по этому вопросу нет никакого расхождения. С VIII— IX веков мы можем смело говорить о ведущей роли пашенного земледелия даже в северных частях территории Русн. Среднее и Южное Поднепровье, как мы видели, зиало его очень давно. Это, конечно, совсем не значит, что предшествовавшие архаические форма земледелия были окончательно изжиты. Старые пережитки мы можем встретить в разных местах и в XVI, и в XVII, и даже в XX веках. Но основная линия развития сельского хозяйства ндет по новому, проложенному сохой и плугом пути, конечно, с учетом различий северных и южных районов.
-<S£P IV
ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН ДО ОБРАЗОВАНИЕ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА
X. ДРЕВНЕРУССКАЯ ОБЩИНА
^Jj^fJ/ емледелие есть основное занятие наших далеких пред- /jf^yfc ков. До образования раннефеодального Русского государства оно пережило несколько этапов в своем развитии, и к тому времени, когда русский народ облекся в государственную форму, на большей части занятой нм территории оно уже находилось на значительно высоком уровне: пашня пахалась взрыхляющим землю орудием при помощи тяговой силы животного. Это главнейшие выводы, к каким мы пришли.
Мы не могли не заметить также, что средства труда и техника производства в своей эволюции связаны с переменами в общественных отношениях, что восточные славяне до образования Древнерусского государства успелн пережить период коллективного хозяйства, другими словами — перешли от родового строя к сельской соседской общнне.
Нам надлежит сейчас сосредоточить внимание на жизни сельской общины, этой организации земледельческого населения, того самого населения, которое с известного момента мы имеем основание называть крестьянами.
Конкретное (насколько, конечно, позволяют наши источники) изучение эволюции крестьянской общнны позволит нам познакомиться с положением основной массы сельского населения как в период ее независимого состояния, так и во время наступления на нее нарождающейся феодальной знати.
Тут же мы можем иайти и разрешение вопроса, который так остро ставился в литературе накануне «освобождения» крестьян и перешел в той же постановке в более позднее время, вопроса об отношении крестьянина к земле: был ли крестьянин когда- нибудь собственником земли илн же искони сидел на земле господской.
Вопрос об общественном строе славян, в частности восточных н древней Русн, очень стар. Об этом предмете много думали и писали. Если отбросить случайные мысли историков XVIII и начала XIX века, случайные в том смысле, что авторы их сами не придавали им особого значения в системе своих построений (в строгом смысле слова у них «системы построения» и не было), — то нам придется указать на Эверса80 с его теорией родового быта, затем на С. М. Соловьева и К. Д. Кавелина.
Эверс правильно отметил, что наши древние источники под термином «род» разумеют род в очень расплывчатом понимании слова, в которое входит и современное понятие семьи. Верно отмечено Эверсом, что государство идет на смену родовому обществу. Однако совершенно неприемлемым является его утверждение, что государство есть простое соединение родов. Эверса интересует прежде всего вопрос о процессе перехода родовых отношений в государственные.
Соловьев тоже не имел нашего представления о роде, но он совершенно правильно подметил произвольность в употреблении этого термина нашим летописцем.
Однако, несмотря на несомненные преимущества «школы родового быта» перед ее предшественниками, представители этой школы не справились со своей задачей, как не справилось с ней последующее поколение историков.
К. С. Аксаков очень метко упрекал представителей родовой теории в том, что оии не сумели определить сущности рода. «Много написано по этой части статей и целых сочинений, — говорит Аксаков. — Но надобно признаться, что ни одни из этих новых ученых (читай: Соловьев и Кавелин. — Б. Г.) не определили настоящим образом, что такое родовой быт. Они довольствуются тем значением, какое придается ему в общественном разговоре, вместо: родовой употребляют они слово: патриархальный, также не определив этого слова и также довольствуясь тем, что смысл его известен»81.
Собственные рассуждения ярого противника Соловьева и Кавелина — К- С. Аксакова звучат как будто очень четко: «...в древней Руси было (не родовое) общественное, именно общинное устройство — общинный быт... Русская земля есть изначала наименее патриархальная, наиболее общественная (именно общинная) земля».
Но если вдуматься в эти решительные утверждения Константина Аксакова, если принять во внимание, что самое понятие общины у него очень туманно, что это в конечном счете «нравственный союз людей», то нетрудно убедиться в том, что Аксаков так же мало справился с понятием общнны, как Соловьев и Кавелин с понятием рода, с той только разницей, что у Соловьева и Кавелина, несмотря на всю порочность их теории, были структурные перспективы. Из их понимания рода как первичной формы общежития с заложенными внутри элементами разложения вытекало диалектическое (в гегелевском смысле слова) объяснение последующих форм этого общежития, закономерная (в идеалистическом понимании закономерности) смена этих форм, тогда как общнна Аксакова н его последователен, существующая изначала, в прошлом, является в то же время и идеалом и основой будущего. Общнна, по мнению К. Аксакова, «начало народное, проникающее всю историю» России, — поэтому она н служит основанием для понимания нсторин России, а отнюдь не «преемство исторических явлений или форм», на чем настаивали представители теории родового быта. Становится совершенно понятным, почему Соловьев считал курс, взятый Аксаковым, антиисторическим.
Спор о русской общине, разгоревшийся в 50-х годах XIX века, был не просто академическим столкновением различных мнений. Обе стороны связывали свои мнения с вытекающими нз них выводами. Защитники исконности и незыблемости русской общнны (К. Аксаков и др.) видели в ней гарантию от проникновения в деревню капитализма и от нарождения в России пролетариата, с выступлением которого они связывали европейские революции и появление «язв капитализма». Общнна, по их мнению, предохраняет Россию от капитализма и вытекающих из него явлений. Противники К. Аксакова, Стоя на эволюционной точке зрения, рассматривали род как одни из этапов развития общества, подчеркивая основную свою мысль о том, что Россия идет по тому же пути развития, что и Запад, а отсюда вытекала и закономерность появления в России буржуазного государства.
В дискуссии по этому вопросу принял участие и Ф. И. Леон- товнч, автор теории о задружном быте древних славян. Стремясь подновить славянофильские построения, Леонтович привлекает в своих работах новые материалы из истории южных и западных славян82 и вместе с тем делает попытку эклектически соединить элементы схемы Соловьева со взглядами славянофилов, отстаивавших самобытность пути исторического развития славянских народов. Он признает заслуги своих предшественников, в том числе Соловьева. ,_«Соловьев, — пишет он, — действительно открыл первичную клеточку, из которой развилась и окрепла еще в доисторическое время общественность русского народа... В этом отношении теория Соловьева имеет внд логически построенной научной системы». В то же время Леонтович критикует «школу» Соловьева за то, что она «не подметила, что родовая клеточка в жизни русского народа завершила свой круг, реорганизовалась в иную клеточку, с другою, более сложною, организацией еще в темную эпоху доисторических времен'. На глазах истории, и то лишь на первых порах, задержались едва заметные следы н остатки от старой родовой организации в виде окаменелостей, потерявших всякую органическую связь с народным бытом».
Новые исторические формы быта, говорит Леонтович, «школа» Соловьева безразлично смешивает с такими доисторическими окаменелостями и не замечает между ними глубокой пропасти, которую не в силах наполнить и сгладить никакие усилия последователей родовой теории.
Правильно указав на слабые стороны родовой теории, Леонтович, однако, не сумел решить вопроса и в конечном счете только запутал его. Противоречивость построений Леонтовича очевидна. Например, признавая наличие родовых отношений у русского народа, он в то же время утверждает, что родовой строй исключительно господствует только у племен неоседлых, у кочевников, ведущих «стадную» боевую жизнь в форме бродячих военных дружин и целых орд. При этом он подчеркивает, что исторический тип славянина — это тнп хлебопашца, уже освоившего спокойное место оседлости. Славяне, по Леон- товичу, уже на первых исторических порах появляются с теми общественными формами, с какими застает их позже эпоха перехода в государственный быт83. Основной общественной единицей в этот период, по мнению Леонтовича, была задруга, которую он определяет как семейную общнну, имеющую тенденцию к переходу в сельскую общину.
Вместе с тем Леонтович не отказывается и от соображений, в свое время высказанных С. М. Соловьевым: княжеский «род Рюриковичей» был «задругой, общею для всего народа, для всех волостей». Далее у Леонтовича оказывается, что «род Рюриковичей» распылен на огромной территории, что члены этого рода — князья — находятся в беспрерывном движении, преследуя задачу территориального «укоренения» народа путем организации общин и волостей.
На самом деле князья переходили с места на место не так часто, как представляет дело автор. Это —• явление кратковременное и падает на начальный период расчленения Древнерусского государства и образования самостоятельных феодальных княжеств.
Что же касается деятельности князей, как ее представляет себе автор, то мы можем смело сказать, что не князья были организаторами общин и волостей, что им незачем было хлопотать над задачей территориального «укоренения» народа, так как этот народ раньше появления князей достаточно крепко укоренился на земле, которую привык считать своей.
Совершенно ясна невыдержанность терминологии и нарушение всего созданного автором построения.
Я не собираюсь в этом направлении пересматривать всю русскую историографию до наших дней. Хочу только указать на новый этап в истории разработки этого вопроса. В 80-х годах спор возобновился с новой силой, но уже в другой плоскости. Шла борьба с росшим тогда социалистическим движением, и сторонники устоев буржуазного общества выступили на защиту исконности частной собственности на землю. С этой целью делались попытки опровергнуть факт существования общины в древности. На Западе эти попытки возглавил крупнейший французский буржуазный ученый Фюстель де Куланж. В России самым ярким представителем этого направления был В.И. Сергеевич. По его мнению, период поднятия интереса к древней общине у германцев, славян и других народов—«это... время глубокой веры в древность поземельной общины»84. Он ставит себе задачу бороться с этим «предрассудком» и решительно выдвигает тезис об исконности частной собственности на землю и о полном отсутствии следов общинного владения землей в русской древности. Свои несомненно искусственные выводы он считает торжеством исторической истины.
В. И. Сергеевич не заметил того, что параллельно с его работой шла другая: это труды Льюиса' Моргана (1818—1881), Максима Ковалевского (1851—1916).
Моргану в его «Древнем обществе» на основе огромного фактического материала из жизни индейских племен Америки удалось осветить труднейшие участки истории и дать разъяснение основных черт общественного устройства первобытного времени, предшествующего появлению государства.
В том же направлении много и плодотворно поработал, главным образом над изучением кавказских народов, и М. М. Ковалевский.
Однако подлинно научное решение вопроса дали только классики марксизма. Труд Энгельса «Происхождение семьн, частной собственности и государства» является ключом к разрешению проблем, до него остававшихся' неясными или намеренно запутывавшихся.
Сейчас мы можем представлять этапы развития первобытного общества в следующем виде:
Таковы основные положения, к которым пришла современная нам наука.
Моя задача заключается в том, чтобы на основе этих научных обобщений использовать по этому предмету данные источников и по возможности наметить процесс эволюции русской общины.
Когда на Руси появилась потребность оглянуться на свое прошлое, русское общество успело уйти от родового строя уже так далеко, что представить его себе в XI веке было достаточно трудно. Родовой строй в XI веке в нашей стране, несомненно, можно было наблюдать у народов Крайнего Севера илн кое-где в других местах, где жили племена, находившиеся на этой стадии развития. Без непосредственных наблюдений над этим строем, по пережиточным остаткам родового строя на Руси, которыми располагали наши летописцы и, в частности, автор «Повести временных лет», без непосредственных наблюдений над народами, еще родовых отношений не изжившими, невозможно было понять сущность этих отношений. Когда появились на Русн письменные памятники, они отметили это далекое прошлое лишь в пережитках. Неудивительно, что наш летописец, всегда вообще конкретный, умеющий передавать подробности изображаемых нм событий, решительно теряет этн свои свойства, переходя к характеристике родового строя.
Древнейшее упоминание о восточнославянском роде мы имеем в «Повести временных лет», в недатированной ее части, т. е. в части, для самого автора представлявшей наиболее непреодолимые трудности, так как он не имел об этом периоде точных данных. О полянах, наиболее ему известных, он мог сказать только очень глухо: «Полем же жившем особе н воло- деющем роды своими... н живяху кождо с своим родом н на своих местех, владеюще кождо родом своим». Шахматов не без основания видит здесь наслоение двух редакций н первоначальный текст «Повести» представляет так: «Поляне, н жнвяху кождо с своим родом и на своих местех, владеюще кождо родом своим».
Тут мы имеем указания на то, что летопнсец все-таки знал кое-что о далеком прошлом славян и говорит нам о форме их древнейших общественных отношений, называя ее родом. Дальше он еще раз ссылается на это же место: «Поляном же жи- ущем особе, яко же рекохом»85.
Здесь «род» есть, несомненно, форма древних общественных отношений, хотя содержание его и не раскрыто в летописи. Но мы все же можем догадаться, о каком роде здесь идет речь. Материнский род тут, несомненно, исключается. О матриархате применительно к народам нашей страны летопнсец ничего не говорит, несмотря на то, что ему известны вообще различные формы семьи и брака, лежавшие в основании той нли иной стадии в развитии родовых отношений. Летописец говорит, например, о групповом браке у халдеев, «гиллиомь», в «Бре- тании» («мнози мужи с единою женою спять и многы жены с единым мужем похотьствують»). Летописец, весьма вероятно, ошибается, приписывая эти формы брака определенным народам, но он с полной очевидностью обнаруживает перед нами знакомство с этими формами, и ясно, что если бы летописцу был известен хотя бы намек на групповой брак или на пуналуаль- ную семью у славян, финнов или тюрок, он бы не преминул сказать об этом. Между тем в его изображении наиболее отсталые славянские племена (древляне, раднмиии, вятичи н северяне, которых летописец нисколько не склонен щадить в своей характеристике и которых он готов упрекать в чем угодно) знают во всяком случае полигамную патриархальную семью, а может быть, н парный брак. «Браци не бываху в них, — пишет он, — но игрища межю селы, схожахуся на игрища, на плясанье и на вся бесовьская песни, и ту умыкаху жены собе, с нею же кто свещашеся; имяху же по две и по три жены»86. Идеал летописца — моногамная семья. Он стоит за нее не только потому, что она освящена христианским законом, но и потому, что моногамная семья благодаря победе частной собственности над первоначальной, первобытной общинной собственностью сделала уже решающие успехи, во всяком случае у полян.
Здесь победа моногамной формы семьи обнаружилась несколько раньше, чем у других славянских племен, и летопись этот факт отмечает с полной отчетливостью. Это произошло, несомненно, задолго до времени, когда жнл и писал автор «Повести». Понятно, почему он не видел рода и столь туманно о нем говорит в своем произведении.
В дальнейшем своем повествовании (не только с моментов, более достоверно известных летописцу, но и для более темного периода истории восточнославянского общества) летописец пользуется термином «род» в самых разнообразных смыслах. Кий становится родоначальником правящей у полян династии («но се Кий княжаше в роде своем»), повидимому, точно так же, как у древлян, дреговичей, новгородских славян и полочац появились свои князья, а может быть, и династии. Перед нами наследственность высшего представителя власти, по крайней мере в изображении летописца, и понимание термина «род» в смысле династии. Отсюда понятие княжеского рода. «Вы неста князя, ни рода княжа, но аз есмь роду княжа», — говорит Олег, обращаясь к Аскольду и Диру. И совершенно прав был Соловьев, когда указывал на разнообразие в понимании этого термина летописцем 87. Род означал и совокупность родственников и каждого из них («избрашася три братья с роды своими», т. е. с родственниками своими), этот же термин употреблялся в смысле соотечественника (Олег, хитростью вызывая на берег Днепра Аскольда и Дира, притворился гостем, плывущим в Византию, и обращался к Аскольду и Диру с приглашением в следующих словах: «да придета к нам, к родам своим») и в смысле целого народа («от рода русского, от рода варяжска»). Эта расплывчатость в содержании термина говорит о том, что он в данном обществе на Руси XI века успел уже потерять свое конкретное содержание, что ему уже перестали придавать тот смысл, который когда-то принадлежал ему исключительно и полностью.
Что касается термина «семья», то в наших источниках мы найдем буквально подтверждение того, что это не что иное, как известная нам familia. «Семья прежде всего .означает — челядь, домочадцы, рабы», в Златоструе XII века «семия множество или имения множество, злато и серебро». Семья здесь тождественна с греческим avSpanoSa. Там же: «другыи на ближьнааго помысли, другый другааго семью исхыти». Тут термину «семья» соответствует греческое oix&tai. В жнтии Нифонта XIII века: «да был аз был и чада моя и семия моя живи были». В «Прологе» XVI века: «Нн аз, ни семьянин мой, ни детищ мои, ни куря мое» и т. д.L' в этнх терминах живут уже успевшие отмереть существовавшие когда-то подлинные отношения.
Эта семья — familia — понимается, совершенно естественно, как патриархальная семья, т. е. организация некоторого числа свободных и несвободных лиц, подчиненных отцовской власти главы семьн, как дальнейшее развитие родовых отношений. Поэтому противополагать эту семью роду, как делали это сторонники «родовой теории» и их противники, решительно не приходится. Наконец, наличие большой семьн нисколько не отрицает одновременного с нею существования сельской общины, включающей большую семью как свою составную часть.
Стоит хотя бы обратить внимание, что в свое время отмечал уже Ключевский: областное деление русской земли прн первых русских князьях далеко не совпадало с племенным, как его описывает «Повесть». «Не было ни одной области, которая бы состояла только из одного и притом Цельного племени; большинство областей составилось из разных племен или их частей; в иных областях к одному цельному племени примкнули разорванные части других племен»2.
П. Н. Третьяков этот' вопрос рассматривает на основе археологического материала. Автор, изучая районы распространения типов женского убора (набора украшений) XI—XIV веков, приходит к выводу, что они укладываются в границы «не древних племенных образований, а в границы формирующихся феодальных областей». По мнению автора, к XI—XIII векам племенных образований уже ие существовало. «Судьба различных этнических компонентов была не одинакова, так как сами они далеко не равноценны. Одно дело язык, одежда, другое — специфические особенности экономики, постройки, третье — религиозные верования, украшения и т. п. Одни из них переживали века, и их следы можно иайти еще и теперь, другие были менее жизненны», т. е. подвергались более частым и быстрым изменениям. Женские украшения относятся к компонентам последнего типа. Распространение их в той или иной области в значительной степени было обусловлено вкусами женского населения, которое приобретало украшения, выделывавшиеся в экономических' центрах, где они являлись предметами массового ремесленного производства.
Наблюдения П. Н. Третьякова служат ему исходным пунктом для пересмотра вопроса о понимании летописного термина «племя» и основанием для вывода, что известные летописи «племена» являлись социальными организациями, вступившими на путь превращения из организации родового в организацию феодального характера Ч
Иначе говоря, автор на своем археологическом материале подтверждает положения Ключевского. Стало быть, в областях, возглавляемых крупными городами (Киев, Новгород, Смоленск, Чернигов н др.), мы имеем чисто территориальное деление, пришедшее на смену племенному, т. е. это уже признак разрушения рода и замены его отношениями иного, не родового строя.
Мы можем отметить еще ряд признаков того же порядка как в летописи, так и в «Русской Правде». Первая статья древнейшей «Правды», части которой относятся во всяком случае к VIII—IX векам, говорит о необязательности мести, о возможности заменить ее выкупом. Круг мстителей одновременно по женской и мужской линиям, устанавливаемый какой-то иной властью, чем родовая, причем в границах не рода, а большой семьи, говорит нам о том, что над обществом уже существует не родовая власть, что здесь месть есть осколок уже изжитых старых отношений. Эта же древнейшая «Правда» очень хорошо знает и «челядь» и рабов и вся насквозь проникнута собственническими элементами. В «Правде» Ярославичей, являющейся дальнейшим шагом вперед по сравнению с первой, древнейшей частью «Правды», мы можем наблюдать некоторые итоги эволюции: пашенная земля, бортные угодья находятся в частной собственности; за нарушение межи, отделяющей эти участки, взыскивается высокий штраф; луга, повидимому, находятся еще в общем пользовании: кони землевладельца и зависимых от него крестьян пасутся на одном лугу. Отмечается очень резкое имущественное неравенство.
Все это для X—XI веков — абсолютно ие «новости». Ново здесь лишь то, что законодателю пришлось сформулировать определенные положения в виде закона. Факты, лежащие в их основе, такого порядка, что о внезапном их появлении говорить невозможно.
Нельзя забывать, что у нас имеются и другие признаки не родовой, а какой-то иной организации: 1) перемена форм поселений, появление на месте ушедших в прошлое городищ неукрепленных деревень с одиночными укрепленными дворами, выполняющими здесь функции западноевропейских замков; 2) наследственность княжеской власти; 3) налоговая и пенитар- ная система. Княгиня Ольга в X веке в завоеванной земле уже устанавливает уставы и уроки, т. е. упорядочивает взимание даней-податей, а может быть, и ренты, а установившиеся единицы обложения (дым, рало, плуг), говорящие о регулярности различных взиманий с народной массы, известны славянам задолго до Ольги, по крайней мер|,в самом начале IX века, если не раньше.
Это совсем не похоже иа родовой строй. Патриархальная домашняя община, бывшая сама переходной ступенью от возникшей из группового брака и основанной на материнском праве семьи к индивидуальной семье современного мира, развивалась параллельно с эволюцией сельской общнны или марки, для которой характерной чертой уже стало индивидуальное хозяйство ее членов.
Казалось бы, что это так. Тем не менее в нашей науке нет единодушия в подходах к решению этой большой задачи. И в дореволюционной и в советской литературе есть мнения о том, что вервь «Русской Правды» — это не соседская община, а кровный союз, семейная община.
Представителем этого течения следует считать прежде всего Леонтовича. Он вервь определял как семейную общину-задругу. Это, однако, у него не просто семейная община, а переходная ступень к формам жизни соседской общины. «Приняв в себя элементы, чуждые семье, — писал он, — коренясь отчасти в отношениях договорных, задруга отодвинула на второй план связи кровные, патриархальные»88.
К этому взгляду на вервь примкнули и К. Н. Бестужев- Рюмин89, и А. Я. Ефимеико8, и Г. Ф. Блюменфельд
Против такого понимания верви выступил М. Ф. Владимир- ский-Буданов: «Ходить по семье, — говорит он, — хотя бы и большой («по верви искати татя») и разыскивать вора — явление странное, особенно при общем пользовании, как в задруге». «Вместо термина погост, та же единица провинциального деления как в южных, так и в северных землях называется вервию (корень слова общий индоевропейский — Warf). Той же единице соответствуют и наименования сотня ие только в городском, но и провинциальном делении, и губа (термин, родственный «жупе». — Б. Г.) — в Псковской и Новгородской землях»90.
И. Д. Беляев тоже видел в верви общину, не обусловленную родством: «русская земля в то время была разделена на общины, называвшиеся вервями, члены которых были связаны круговой порукой... Вирное устройство было исконным на Руси...»94.
Из советских историков большое внимание вопросу о верви уделил С. В. Юшков. В своей работе «Очерки по истории феодализма в Киевской Руси», как и в более позднем труде, он возражает против понимания термина «вервь» как сельской общины и предлагает трактовать вервь как большую семью, делая при этом попытку соответственно использовать единственный русский источник, знающий вервь, — «Правду» Ярославичей и Пространную «Правду». Признавая наличие в это время на Руси сельской общины, он отрицает, однако, упоминание ее в источниках. «Источники не дают нам, — пишет он, — никаких указаний на существование сельской общины в IX—X веках. Но это вовсе не значит, что 'ее ие существовало» Далее: «Если мы признаем, что вервь — задруга, то это значит, что сельская община содержала разлагавшиеся родовые коллективы, что патриархальные отношения в ней были еще достаточно сильны.
Но мы вместе с тем должны знать, что и сама сельская община подвергалась разложению в дофеодальный период» (следуют изложения признаков и причин этого разложения сельской общины)95. А из предшествующей страницы узнаем, что и «большая семья давно подвергалась разложению в Киевской Руси»2. Итак, С. В. Юшков признает, что в Киевской Руси одновременно существуют н большая семья и сельская община, причем обе эти организации, по его же мнению, начали «разлагаться». Значит, если снять вопрос о единовременном существовании в Киевской Руси сельской общины и большой семьи, что я признаю полностью, то остается только решить, как надо понимать вервь «Русской Правды».
Я не нахожу необходимым разбирать все статьи «Правды», которыми оперирует С. В. Юшков, так как большинство из них он сам признает, так сказать, нейтральными. Только статью о «дикой вире»96 С. В. Юшков считает «серьезным затруднением» для истолкования верви в смысле большой семьи.
В доказательство того, что вервь не сельская община, а большая семья, С. В. Юшков выдвинул еще положение о том, что «вервь была незначительным коллективом» и поэтому-де княжеская власть предоставляла ей рассрочку-в платеже виры, так как иначе вервь по своей малости не в состоянии была ее уплатить единовременно. Однако нельзя забывать, что размеры вир варварских «Правд», в том числе и Русской, унаследованы от родового строя, когда выкуп платил весь род4, а институт дикой виры понадобился тогда, когда общинные связи стали ослабевать и ответственность за преступления становилась индивидуальной. За значительность же территории мира-верви говорит процедура «гонения следа». А. Е. Пресняков, на мой взгляд, совершенно правильно понимает эту «процедурр. «По верви искать татя», ст. 70, он сопоставляет «с гонением следа», ст. 77 Пространной «Правды» что соответствует «исканию убийцы» («А иже убьют огнищанина в разбои, или убиица не ищуть, то вирное платити, в ней же вири [верви] голова начнеть лежати»)97. Что «гонение следа» шло по территории именно соседской общины, это видно и из пережитков русского права в Галнцкой земле.
Здесь институт «гонения следа» был жив и в XV веке. В акте 1422 г. в деле по жалобе перемышльского владыки Илии польский король производит расследование дела о спорных границах епископских владений. Епископ утверждал, что его церковная земля идет по Лисичий брод, что было и при князе Юрии и при «иных многих державцах». Спор был решен показанием «земян и старцев», подтвердивших заявление владыки. «Земяне и старцы» показали, что «владычии люде след гонят по Лисий брод и уздают топольничаном, занеже топольничане имеют су владыкою гра- ницю».
Крестьяне перемышльского владыки издавна знали границу, до которой они обязаны были (от этой обязанности они не были освобождены и тогда, т. е. в XV веке) «гнать след». В грамоте 1413 г., написанной тоже по-русски, границы сел Покословцы и Блудники определяются точно по такому же признаку: «а поколе ты то границы, потоле имет пан Мирослав и слид примати и одго- нити, поколи ему тот войчич вывил з старыми людьми»98.
Не вдаваясь в детали, хочу лишь отметить, что эта процедура была бы совершенно ненужной, если бы речь шла о большой семье, где все родственники знают друг друга и могли бы либо выдать своего родственника, совершившего кражу, либо заплатить за него без всякого «гонения следа». Не случайно это гонение имеет полную аналогию в «Польской Правде» с ее несомненной сельской общиной.
Что касается сравнительно раннего исчезновения из русского языка термина «вервь», отмечаемого А. Е. Пресняковым и С, В. Юшковым, то объяснение этого факта А. Е. Пресняковым мне кажется вполне убедительным. А. Е. Пресняков полагает, что этот термин стал отмирать уже в XI—XII веках. Он оказался неудобным, поскольку в более старое время он обозначал родственное объединение и не подходил к чисто территориальной единице, в состав которой входили уже не родственники99.
Наконец, об исчезновении термина «вервь» надо вообще говорить осторожнее, потому что в другом памятнике, знающем «вервь», — в Полицком статуте — «вервь» живет еще в XV—XV'I, а может быть, в XVII веке и обозначает соседскую общину. Объясняется это тем, что на Руси архаизмы исчезали вообще интенсивнее, чем в Полице, этом совсем миниатюрном государстве (240 кв. км), очень много заботившемся о сохранении в нерушимости своего быта.
Единственный выход из положения ■— это все-таки обращение к источникам, которые, как всегда, следует понимать в целом, руководствуясь всеми их данными, прямыми и косвенными. Прежде всего надо иметь в виду, что обе «Правды» («Правда» Ярославичей и «Правда» Пространная) и документы (XI—XII веков), содержащие тексты о верви, изображают общество, где безусловно доминирует индивидуальная семья, частная собственность на землю, крупное землевладение и другие признаки уже зрелого феодального строя. Стало быть, a priori можно думать, что в этих источниках должна по крайней мере подразумеваться сельская общнна-марка, а ие родовые организации, несомненно уже ушедшие (конечно, не бесследно) в прошлое. «Чем дольше жил род в своем селе, — пишет Энгельс, — . .тем больше родственный характер связи отступал на задний план перед территориальным; род исчезал в марке, в которой, впрочем, еще достаточно часто заметны следы ее происхождения из отношений родства членов общины» Ч
Но ведь документы кое-что и прямо говорят о верви, не давая, однако, ни одного намека на наличие кровного родства среди членов верви.
В «Правде» Ярославичей наличие феодала и феодальной вотчины совершенно очевидно. Рядом с общиной существует среда богатых собственников-землевладельцев — феодалов, где с полной очевидностью господствует индивидуальное право собственности на пахотную землю, борти, места охоты, на орудия производства. Все это покупается, продается, передается по наследству.
Наступление феодала на общину, победа над нею и процесс внутренней ее эволюции видны также и в том, что из недр общины уже выделились отдельные неимущие элементы, вынужденные искать работы и защиты у феодала. Это — рядовичи, закупы — «вдачи»100, изгои, о которых специально речь будет впереди.
Сейчас нам важно отметить эти наиболее существенные стороны мира-верви для того, чтобы показать, в каком направлении протекало перерождение родовой общины в сельскую, соседскую, иначе марку, где происходила уже индивидуальная обработка с первоначально периодическим, а затем окончательным переделом пахотной земли и лугов. Процесс этот начался на юге раньше, чем иа севере. Север сохранил следы старых отношений значительно дольше. На юге родовая община исчезла раньше и в «Русской Правде» нашла себе лишь слабое отображение.
В «Правдах» мы имеем термины, говорящие именно о сельской общиие. Это мир, вервь. Древнейшая часть «Правды», дошедшая до нас в новгородской записи и носящая в себе следы северной терминологии, не зиает верви и называет только «мир»: «Аще поиметь кто чюжь конь, любо оружие, любо порт, а по- знаеть в своем миру, то взяти ему свое, а 3 гривне за обиду»101. «Миру» древнейшей «Правды» соответствует «вервь» Пространной. На это указывает соотношение только что приведенной ст. 13 древнейшей «Правды» со ст. 70 Пространной: «Ажебудеть росечена земля... то по верви искати татя». Сюжетно эти статьи расходятся, но, несомненно, процедура искания пропавшей вещи и татя происходит на одной и той же территории. Это будет мир-вервь. Пространная «Правда», по времени отстоящая от древнейшей не меньше чем иа три столетия и относящаяся к южной территории, вместо термина «мир» пользуется, очевидно, аналогичным термином «град». «Аче кто конь погубить, или оружье, или порт, а заповесть иа торгу, а после познаеть в своемь городе, свое ему лицемь взяти...»8. В этой статье, несомненно соответствующей ст. 13 Краткой «Правды», под городом разумеется не просто город, а городской округ, Когда Ольга говорит древлянам: «А вси гради ваши предашася мне, и ялися по дань, и делають нивы своя и земле своя; а вы хочете измерети гладом, не имучеся по дань» 102, она под градами разумеет не только города, а и земли, так или иначе связанные с этими городами. Пространная «Правда» знает прекрасно и вервь, известную в «Правде» Ярославичей, составленной в Киеве приблизительно в середине XI века, но сохранившей в себе и более древние черты. Мы можем на основании данных наших «Правд» и данных Полиц- кого статута4 д<5 некоторой степени разгадать сущность этой верви.
«Русскую Правду» по вопросу о верви мы уже использовали. Полицкий статут, единственный славянский сборник законов, знающий термин «вервь», строго различает «вервь» и большую семью.
О большой семье ясно говорит ст. 33 статута: «Если братья или иные, имеющие право на участие в дележе (имеются в виду братья ближние или дальние, или сыновья от отца или иные родственники. — Б. Г.), пока еще не разделились, у них все общее: и добро, и зло, и корысть, и убытки, и долги; кому они должны и кто им должен — все это общее, пока не разделились, а когда разделились, тогда каждому своя часть». Это большая семья. В Полицком статуте она вервью не называется. Здесь «вервь» рисуется иначе. Ст. 59а статута гласит:
«Закон о разделе леса или пастбища («котараъ) 103 между собой. Если бы случилось, чтобы какое-либо село захотело между собой разделить лес или пастбища, ссылаясь на то, что они не могут или не хотят совместно пасти или держать, т. е. если бы один или больше просили от этого села части, которая им может достаться, или если бы все село захотело разделиться, пусть разделят и пусть смотрят, что есть чье: прежде всего пастбище, где нет леса, не может быть разделено между собой потому, что нельзя селянам возбранять пасти не только жителям этого самого села, но также и соседнего села, поскольку («не прико третьего котара») они не находятся по ту сторону третьего котара, как было выше сказано.
Если есть лес, им можно делиться следующим образом: прежде всего если бы знала «вервь» части, причитающиеся от племенщины внутри села по мере и по верви по праву наследования, тогда не надо изыскивать иного никакого деления леса, как только по правой верви и по числу голов, подворниц и племенщин...
Если вервь не знает и не может узнать частей внутри себя из племенщины, как это обычно встречается там, где есть в селе больше членов, участвующих в разделе, тогда лес делится так: прежде всего и первоначально издавна есть правило, чтобы на старые законные жеребьи на сады и «подворницы» (приусадебные участки) приходилась часть леса».
Вервь здесь упоминается в двух смыслах: 1) вервь — общественная организация и 2) вервь — линия наследников. Подвор- ница — приусадебная земля.
Из этого текста ясно вытекает, что вервь — не большая семья, а часть села, именно та часть, которая сидит на «вервиой племенгцине»которая состоит из «вервных братьев»104, не родственников, которая успела уже поделить между собою землю «по мере и по верви», т. е. по праву наследования, и теперь собирается делить по тому же принципу и лес. Вервь тут соседская община, из которой успели выделиться наиболее богатые люди105.
Итак, на основании сопоставления двух названных памятников, пока единственных, знающих «вервь», ясно, что вервь — это определенная территория: «А иже убьют огнищанина в разбои, или убиица не ищуть, то вирное платити в ней же внри [верви] голова начнеть лежати»106. Совершенно очевидно, что мертвое тело обнаружено иа определенной территории. Отвечают люди, живущие здесь, связанные общностью интересов; иначе оии не могли бы и отвечать совместно. Стало быть, вервь — общественно-территориальная единица. Что это за общество, в чем заключается связь ее членов, мы отчасти можем узнать из той же «Правды» Ярославичей. В вервн живут «люди», которые очень хорошо знают свои права и обязанности. До недавнего времени они коллективно отвечали за совершенное на их территории преступление. Сейчас закон разъясняет, что ответственность эта падает не всегда на коллектив, что есть случаи, когда преступник должен отвечать сам за себя. Если убыот управляющего княжеским имением умышленно («аще убьють огнищанина в обиду»), «то платити за нь80 гривен убиици, а модем ненадобе»107. Люди платят только в том случае, если того же огнищанина убили в разбое и убийца неизвестен; тогда платят те люди — члены верви, в пределах чьей верви обнаружен труп.
В сущности то же дает и Полицкий статут с той только разницей, что «Русская Правда» рисует нам вервь XI—XII веков, а Полицкий статут — XV—XVI веков. В Полице «вервь» играет уже более скромную роль, чем в Киевской Руси.
«Правда» Ярославичей — специальный закон. Она по духу близка к Capitulare de villis Карла Великого. Ее назначение — оберегать интересы княжеского имения, окруженного крестьянскими мирами-вервями, враждебно настроенными против своего далеко не мирного соседа-феодала. Недаром феодал укреплял свое жилище и защищал себя суровыми законами. Крестьянские миры призваны нести ответственность за своих членов, и вполне понятно, почему в княжой «Правде» подчеркивается главным образом только эта сторона верви.
Пространная «Правда» начала XII века знакомит нас с общественными отношениями еще глубже и дает нам возможность еще лучше всмотреться в организацию и функции верви.
Вервь не должна ничего платить, если труп, обнаруженный в ее пределах, не опознан. «А по костех и по мертвеци не платить верви, аже имене ие ведають, ни знають его» Ч Разбойника вервь должна выдать вместе с женою и детьми на поток и разграбление. Этого раньше в «Правде» Ярославичей не было. Стало быть, на наших глазах усиливается ответственность отдельных семейств, идет отмежевание их от верви. Закон точно говорит в этой же статье: «за разбойника люди не платять»108. Члены верви должны отвечать не только за убийство: «А оже будеть расечена земля или знамение, им же ловлено, или сеть, то по верви искати татя ли платити продажю»109. И здесь вервь обязана либо найтн преступника, либо возместить убытки собственника земли или испорченной вещн.
Наконец, в Пространной «Правде» мы имеем очень интересный институт «дикой виры», который говорит нам о том, что вервь в XII веке уже перестает помогать всем своим членам в платеже штрафов, а помогает лишь тем, кто заранее о себе в этом смысле позаботился, т. е. тем, кто вложился предварительно в «дикую виру». «Аже кто не вложиться в дикую виру, тому людье не помогають, но сам платить» 110. Это говорит нам о том, что к XII веку члены верви перестали быть равными в своих правах, что среди иих выделилась группа, надо думать, людей более зажиточных, которые могли платить все взносы, связанные с участием в «дикой вире». Не случайно Новгородская летопись под 1209 г. сообщает, что в Новгороде брали «дикую виру» с купцов, т. е. с людей богатых. Перед нами симптом разложения старой верви.
Совершенно с теми же функциями мы встречаемся и в польской общине (Gegenote). Она тоже отвечает за убийство, совершенное на ее территории. Здесь мы видим в сущности то же, что и в «Русской Правде», только тут с большей ясностью указывается на то обстоятельство, что община находится во власти феодала. Господин зовет к себе «Gegenote», он взыскивает «Schuld» и пр.111.
В «Русской Правде» нет этой отчетливости, не обязательной как для ее редактора, так и для юриста-практика, поскольку им тут все было и без того ясно. Немцу, записывавшему «Польскую Правду» в чужой для него стране, многое было совершенно непонятно. Он должен был обращать внимание на все детали и записывать их для практических целей: немцу, овладевшему польской землей, необходимо было знать право подчиненного ему народа.
Полицкая жупа, всегда стремившаяся сохранить свой национальный облик от воздействия более сильных соседей (Венгрия, потом Венецианская республика), от которых она политически зависела, тоже старалась точно записать свои законы, свою «Правду» и заручиться ее утверждением со стороны венецианского правительства.
Тем не менее и в «Русской Правде», если постараться извлечь из нее не только то, что там написано, но и то, что явно подразумевается, картина общественных отношений откроется с достаточной полнотой.
Обычно принято думать, что древнейшая недатированная часть так называемой Краткой «Правды» не содержит в себе никаких данных об отношении отображенного там общества к земле. Если рассуждать формально, то это, конечно, так. Но если мы вдумаемся в то, что говорит эта древнейшая «Правда», если мы попытаемся конкретно представить себе, как жили те люди, о которых говорит «Правда», то мы едва ли сможем удовольствоваться обычно принимаемыми в нашей науке первыми внешними впечатлениями.
Несомненно, эта «Правда» говорит главным образом о «мужах», под которыми можно разуметь свободных людей — мужчин вообще, но нетрудно вскрыть тут также и дружинную, -рыцарскую среду в обычном понимании термина. Тут мы имеем рыцаря- мужа с его неразлучным спутником — боевым конем и оружием, с которым рыцарь не расстается; наконец, с его одеянием. Что этн мужн существуют не со вчерашнего дня, видно из того, что в нх среде успел вырасти н окрепнуть условный кодекс рыцарской честн, обычный в этой среде для всей Европы. Но мы прекрасно знаем, что западноевропейское рыцарство своими корнями уходит в землю. Его кормят крестьяне, сидящие на его земле, оно входит в состав класса землевладельцев-феодалов, землей оно связано с деревней, с общнной, в каких бы отношениях оно к ней нн состояло.
И, конечно, у всякого исследователя древнерусской жизни естественно возникает вопрос о том, как живут «мужн» древнейшей «Русской Правды». На этот вопрос наши исследователи отвечают по-разному, либо вследствие неясности предмета предпочитают совсем на него не отвечать. Но мы должны согласиться с тем, что этот вопрос слишком важен, чтобы обходить его молчанием. Если состояние источников не позволяет нам ответить на вопрос точно, то мы не вправе игнорировать н неясные на; меки этих источников. Онн требуют комментария.
В древнейшей «Правде» в ст. 13 читаем: «Аще кто поиметь чюжь конь, любо оружье, илн порт, а познаеть в своем миру, то взяти ему свое, 3 грнвны за обиду».
Поскольку здесь речь идет о тех же «мужах», интересы которых отображены в тексте этой «Правды», на что также указывает и перечень предметов (конь, оружие, порт), характерных именно для «мужей»-рыцарей, на нас лежит обязанность объяснить, в какой связи находятся «мужи» и «миры».
Тут есть стороны дела совершенно ясные н несомненные, а также такие, о которых источник прямо не говорит и относительно которых можно делать лишь более или менее обоснованные предположения: 1) мир — это, несомненно, община-вервь; 2) община имеет определенные границы, которые учитываются законом при разыскивании пропавших вещей; 3) тот, кто ищет свою пропавшую вещь, т. е., по нашему предположению, муж- рыцарь, связан со «своим миромъ\ это хотя и предположение, но его нетрудно обосновать.
В чем именно выражается эта связь, мы из данного текста не внднм, но что она есть, это ясно, потому что мир по отношению к «мужу» называется в «Правде» его миром, т. е. тем миром, с которым он связан, в котором, по всей видимости, он и живет.
Мне думается, что до некоторой степени помочь нам в разрешении загадки могут и другие статьи той же «Правды». Ст. 17, хотя она и не одновременного с первыми статьями происхождения, говорит о господине, владеющем «хоромами», в которых скрывается ударивший «свободного Мужа» холоп. Этот господин достаточно силен, чтобы оказать сопротивление тем, кто разыскивает скрывающегося холопа. Перед нами встает вопрос о том, где стоят эти хоромы, где живет их господин.
Можем ли мы игнорировать здесь наличие мнров-общнн?
Думаю, что самая простая гипотеза, способная помочь уяснению конкретного смысла этих статей, заключается в том, что «господин» и «муж» — это два термина, которые могут обозначать одно и то же понятие, что все действие происходит на территории «мира», т. е. в общине.
В городе нли в деревне — это в данном случае не столь важио, потому что города, кроме нескольких наиболее крупных, в это время еще не совсем обособились от «мнра». Город в Пространной «Правде» не случайно сопоставляется с хоромамн («А кто сам своего холопа досочится в чеем любо городе или в хороме...» — ст. 125 Карамзинского списка)112. Возникает вопрос — что это за «хоромы», где может найтн себе убежище укрывающийся от преследования холоп, «хоромы», сопоставляемые с городом, т. е. в данном случае с укрепленным пунктом.
Самый простой ответ на этот вопрос будет тот, что «хоромы» — «грады» — это укрепленные места, принадлежащие определенным владельцам. Йа это указывает, — правда, несколько более позднее — извергав «Повести временных лет» о княжеских усадьбах-«градах», конечно, возникших раньше, чем упоминание о них попало в «Повесть».
Князь Владимир Святославич, устанавливая после принятия христианства десятнну на содержание киевской Десятинной церкви, распорядился давать десятину «от именья своего и от град своих*. Что нужно понимать здесь под термином «град», совершенно точно разъясняет «Повесть временных лет», называя Вышгород, т. е. подгородный княжеский замок-вотчину, «градом» («бе бо Вышегород град Вользин»).
Делаются понятными и сопоставление «хором» с «городом», и возможность для укрывающегося от преследования найти в «хоромах» убежище, и попытка хозяина «хором» не выдавать его. Подобные попытки, очевидно, были часты, если особая статья очень лаконического закона специально о них заговорила.
Если это так, а иначе едва лн можно понять эти статьи, то «мужи» древнейшей «Правды», не случайно изображенные здесь всегда вооруженными (даже во время пиров), всегда готовыми обнажить меч, всегда готовыми выступить на защиту своей кастовой чести, понятие о которой уже совершенно ясно успело оформиться, — не кто иные, как владельцы укрепленных «хором» — «градов», где живут они сами, окруженные своей челядью, обязанной их кормить, обувать, одевать, а в случае необходимости и защищать113. «Хоромы» — «грады» — это то же, что двор средневекового рыцаря, сидящего в своем фамильном вооружен-; ном гнезде-замке.
Эволюция соотношения между мирами и городами заключается в том, что по мере внутреннего развития городов, по мере роста их экономического и политического значения они становятся во главе миров, и самый термин «мир» заменяется в таких случаях термином «града. Именно в этом смысле летопись упоминает древлянские грады, которые успели сдаться Ольге н приступили к своему обычному занятию («делают нивы своя»). Этим же объясняется и отмеченный выше факт отсутствия термина «града в древнейшей «Правде», где он поглощается термином «мнр», и замена термина «мнр» в позднейшей «Правде» XII века словом «град»
Приблизительно в таком же смысле употребляется термин «grod» и в Польше.
Хорватский Винодольскии статут 1288 г. знает то же явление. Здесь город стоит во главе окружающих его деревень и вместе
с ннми составляет «общину града»114.
* *
*
Итак, наиболее вероятное объяснение ст. 13 и 17 древнейшей «Правды» позволяет нам представить себе дело так: мужи-рыцари связаны с мирами-общинами, жнвут на их территории, где и стоят их крепко сложенные хоромы, способные защитить своего хозяина и делающие его, по выражению более позднего памятника, «гордым и буйным» и для окрестного населения опасным.
Опасность была весьма реальной, потому что в конечном счете этот владелец замка-хором подчинял себе сельское окрестное население, превращая его в своих подданных.
Мне кажется, что все этн данные дают ответ на вопрос о том, какие этапы переживал родовой строй в процессе своего разложения у славян Поднепровья и Поволховья. На основе распавшегося патриархального рода мы имеем здесь несомненное наличие общнны-марки, не исключающей н одновременного с нею существования большой патриархальной семьи, на наших глазах проделывающей свою дальнейшую эволюцию. Это был далеко не мирный процесс, н летопись сохранила некоторые намеки на борьбу между уходящим старым строем и наступающим новым.
Итак, едва ли может остаться какое-либо сомнение в том, что восточное славянство, как и все другие народы мнра, пережило одни и те же этапы в своем развитии. Восточному славянству известен период родового бесклассового строя; в процессе его распада родовая община сменилась общиной соседской, рядом с которой существовала и большая семья.
Если родовой строй в VIII—IX веках сохранился в пережитках, то к XI веку почти исчезли и этн следы.
В древнейших дошедших до нас русских письменных памятниках мы вндим уже классовое общество, имеющее за собой солидное прошлое.
Земледельческая масса, организованная в общины, продолжает свое существование, но она под влиянием частной собственности на землю сильно изменила свою внутреннюю структуру. Члены общины ведут свое индивидуальное хозяйство. «Дым», «рало», «плуг» стали единицей, с которой члены общины несли свои повинности, чего не знала родовая община. Сельская община в освещении древнейших русских письменных памятников изображается находящейся под сильным воздействием государства: члены общины обложены податью (подымной, иначе поральной, или поплужной), по требованию власти оии становятся в ряды войска, они обложены многими натуральными повинностями (подводная повинность, устройство дорог, построение крепостей и т. п.).
Нельзя не заметить, что община систематически осваивается растущей знатью, стремящейся расширить свои земельные владения за счет крестьянской общинной земли и превратить сидящее на ней земледельческое население в зависимых людей. Наконец, нельзя забывать, что сама община не остается неизменной: начавшийся очень давно процесс выделения из нее более состоятельных верхов свидетельствует о том, что внутри общииы уже царит имущественное неравенство, подымаются вверх более состоятельные, появляются бедняки, которым становятся не под силу возлагаемые на общнну обязанности. Для этнх последних остается единственный путь, путь выхода из общины. Вот тут и начиналось пресловутое «брожение» крестьянина. Вынуждаемый покинуть свою общину, ту самую, где его деды, отец и он сам были полноправными членами, он искал прибежища и находил его там, где нуждались в его физической снле, в его земледельческой, воспитанной веками сноровке. Но эта бродячесть, во-первых, не исконное явление, во-вторых, она относится только к одной части наибеднейщего крестьянства.
Оторванная от родной среды и попавшая в зависимость от хозяина, эта часть крестьянства встречалась здесь, в барской вотчине, с уже раньше ее очутившимися в неволе рабами н в значительной степени потонула в общей массе господской челяди. Первый попавший в господскую зависимость недавний независимый смерд, естественно, стал трактоваться хозяином по образу н подобию холопа.
Об этих важных сюжетах речь предстоит впереди.
Сейчас необходимо остановиться на вопросе об условиях, породивших город.
2. ПРЕДПОСЫЛКИ ОБРАЗОВАНИЯ ГОРОДОВ НА РУСИ
Соображений о «градах», высказанных в предыдущем параграфе, совсем недостаточно для решения вопроса в целом о происхождении городов на Руси. В наших источниках под термином «город» не всегда разумеется одно н то же.
Когда летописец излагает свою концепцию о начале Русского государства, он называет некоторые города, якобы розданные Рюриком «мужем своим», прибавляя при этом, что эти грады — старые населенные пункты («первии насельници в Новгороде словене»), «Мужи» рассажены были в этих населенных и, конечно, укрепленных пунктах в целях поддержания власти государства на местах. Эти города (Полоцк, Ростов, Белоозеро и др.) несомненно были центрами значительных населенных территорий, т. е. укрепленными политическими пунктами, где сидели представители власти и от имени новгородского князя властвовали над местным населением.
Мы можем сомневаться в достоверности содержания записанного летописцем предания, но не подлежит сомнению то, что летописец мыслил себе организацию властвования именно через городские' центры.
Их имеет в виду летописец и в своем комментарии договора с греками 907 года, в перечне русских городов, претендующих на получение с греков контрибуции. Там названы: Кнев, Чернигов, Переяслав, Полотеск, Ростов, Любеч и «прочая грады: по тем бо градом седяху велнции князи под Ольгом суще».
Несомненно, о таких городских центрах, стоящих во главе значительных областей, говорят и другие сообщения той же летописи: часть дулебов стала называться волынянами от города Волыня, словене — новгородцами от города Новгорода, такого же происхождения и Червеиские города: город Червень возглавлял значительную дулебскую территорию, на которой были и другие, менее значительные города.
Должны были произойти значительные изменения в жизни и структуре племени, чтобы оно потеряло свое старое имя и стало называться по-новому и именно по названию города.
Городами называются и убежища, тверди (refugia). Очень популярно у нас в литературе место «Повести» под 946 годом, трактующее о походе княгини Ольги на древлян: «Древляне же побегоша и затворишася в градех своих. Ольга же устремнся с сыном своим иа Искоростеньград, якотее бяху убили мужа ея, и ста около града с сыном своим, а деревляие затворишася в граде н боряхуся крепко из града, ведеху бо, яко сами убили князя и на что ся предати. И стоя Ольга лето, и не можашевзяти града, н умысли сице: посла ко граду, глаголющи: «Что хочете доседети? А вси гради ваши предашася мне, и ялися по дань, и делають нивы своя и земле своя; а вы хочете измерети гладом, не имучеся по дань».
Тут речь идет о древлянских градах, куда попряталось население Древлянской земли.иоградеИскоростене, жители которого раньше, до похода Ольги, убили ее мужа Игоря. Искоростень, стало быть, город с постоянным населением и в то же время хорошо укрепленный пункт, которого не могла взятьОльга силой.
Искоростень мы имеем все основания отнести к городам выше- рассмотренного типа, большинство прочих градов—это скорее всего города-убежнща, куда в виду опасвости скрывалось поголовно все население деревень.
Следует также внимательно отнестись н к поселениям, в летописи называемым «местами». Княгиня Ольга в Новгородской земле брала на себя «ловшца», «знамения», «места» и «погосты». Под «местами» тут разумеются поселения, которые позднее стали называться посадами115 (ср. польск. miasto).
Городами назывались, как мы уже видели, также н укрепленные дворы-замки крупных землевладельцев-князей и бояр. Нам известны некоторые из ннх, хотя и не все они в источниках названы городами: Ольжичи, Вышгород, Изяславль, Предславиио, Берестово, Ракома, вероятно, Будятино и др. С) Вышгороде в «Повести временных лет» так и сказано, что это «Вользин град».
Возникновение подобных укрепленных усадеб-замков есть обычное явление в процессе феодализации общества, когда на месте уходящих .в прошлое укрепленных поселков родового общества возникали неукрепленные поселения, и тут же появлялись укрепленные замки людей, властвовавших над массой населения и нуждавшихся в укреплении своих жилищ в виду опасности и со стороны враждебного нм населения н со стороны своих соседей, таких же «буйных н гордых», как и они сами.
Но ни укрепленное убежище (refugium), ни укрепленный замок феодала («хоромы» «Русской Правды»), ни даже крепость, воздвигнутую для стоянки гарнизона в целях защиты государственных границ, мы считать городом в экономическом и общественно-политическом значении термина не можем.
В этом последнем смысле город есть населенный пункт, •в котором сосредоточено промышленное и торговое население, в той или иной мере оторванное от земледелия. Такой город есть итог отделения «...промышленного н торгового труда от труда земледельческого...»2, итог общественного разделения труда.
Для появления городов в подлинном смысле термина необходимы соответствующие условия, которых не было и не могло быть при родовом строе.
«Противоположность между городом и деревней начинается вместе с переходом от варварства к цивилизации, от племенного строя к государству...»8
В городе «впервые сказалось разделение населения на два больших класса, непосредственно основанное на разделении труда и на орудиях производства. Город уже представляет собой факт концентрации населения, орудий производства, капитала, потребностей и способов их удовлетворения, между тем как в деревне мы наблюдаем диаметрально противоположный факт изолированности и разобщенности. Противоположность между городом и деревней может существовать только в рамках частной собственности». «Отделение города от деревни можно рассматривать также и как отделение капитала от земельной собственности, как начало независимого от земельной собственности существования и развития капитал?, т. е. собственности, основанной только на труде и обмене»116.
Само собой разумеется, что города возникают не вдруг. И это последнее обстоятельство в данном случае нам необходимо иметь в внду. Мы не должны смущаться, если в городе в период его возникновения встретим еще не совсем отрезанную от деревни пуповину, горожанина-ремесленника, еще не совсем порвавшего с землей, недавно кормившей его деда и отца. Но это уже н не деревня. Перед нами город в зародыше.
Только определив точно понятие города и сущность общественного процесса, ведущего к образованию города, мы можем пускаться в обследование наших источников.
Город мог появиться только при наличии частной собственности, т. е. в классовом обществе. Родо-племенной строй ие знает городов в точном значении термина. Появление города обозначает разрушение родо-племенного строя.
Мы могли вндеть, как развивалось общество восточных славян, как появлялся у них институт частной собственности и вместе с ним классы. Тем самым мы подготовлены к тому, чтобы признать при данных условиях образование городов на Руси явлением вполне закономерным.
Наши древнейшие источники знают города на Руси. «Повесть временных лет» о древнейших городах русских говорит, как о явлении обычном, хорошо всем известном, но, когда возникли эти города и что они собою представляли, мы из «Повести» узнаем очень мало. Только после археологического их исследования мы сможем решить эту задачу. Сейчас мы можем только сказать, что, поскольку эти города являлись политическими, военными и административными центрами, они должны были иметь постоянное население, конечно, прежде всего ремесленное и торговое. В какой степени оно успело порвать с земледелием, этот вопрос придется ставить особо.
Сейчас, после выхода в свет кинги Б. А. Рыбакова «Ремесло древней Руси», мы имеем право, опираясь на собранный автором обильный материал, уверенно говорить о том, что возникновение древнейших городов на Русн находит свое объяснение прежде всего в развитии ремесла, сбыта ремесленной продукции и, конечно, международной торговли, которую отрицать у нас пет никаких оснований.
Б. А. Рыбаков начинает исследование русского ремесла с IV века н. э., следит за его ростом в течение последующих веков и в VII—VIII веках уже находит эмбрион города. «Выделение ремесла в таком случае, — пишет автор о разрастании укрепленных поселков, — было решающим фактором превращения большого поселка в город». За отсутствием точных данных о времени появления поселений городского типа в среднем Поднепровье Б. А. Рыбаков ссылается на косвенные показатели. Он указывает на наличие в среднем Поднепровье около больших поселений огромных кладбищ по 1000 н более курганов, что говорит о длительности существования этих поселений и об их значительном населении
Исследование Б. А. Рыбакова дает нам прочную опору в поисках истоков древнерусского города.
Однако мы не должны забывать, что на столь огромной территории, занятой восточной ветвью славянства, развитие общества шло далеко не равномерно, что рядом с фактами прогрессивного характера продолжали жнть архаизмы, что очень значительные части этой территории отставали в своем развитии по сравнению с Поднепровьем и Поволховьем. Поэтому такой же закономерностью является сосуществование рядом с городами в подлинном смысле слова и убежищ, refugia, илн «твердей», которые, как мы внделн, в наших источниках тоже называются городами.
При благоприятных условиях refugia, точно так же как и усадьбы-замки, превращались в настоящие города.
В города превращались и те крестьянские поселения, которые лежали на удобных путях н становились торжнщамн.
Но город в смысле средоточия ремесел и торговли, какого бы происхождения он ни был, — возникал ли он из «града» — замка, вотчнны, крестьянского поселения, илн крепости, — всегда есть результат общественного разделения труда и является поселением с преобладающим населением ремесленного н торгового характера.
Вопрос о происхождении русских городов в нашей советской литературе был впервые поставлен в 1939 г. С. В. Юшковым.
Свою задачу С. В. Юшков вндит в том, чтобы установить генетическую связь между городищами родового общества и городищами болыпесемейными, между городищами — укрепленными пунктами, «вокруг которых располагались открытые поселения», и городищами-убежищами. В своих наблюдениях над материалами о городах он пришел к выводу о наличии разного типа городов по их происхождению и отчасти их характеру. Автор отмечает: 1) города племенные, 2) города, «находящиеся в общей административной системе землн-княження», н 3) города собственные княжеские.
Население племенных городов С. В. Юшков предположительно (за отсутствием точных данных) характеризует следующим образом: «в так называемых племенных городах концентрировались племенные власти, князь, его дружина, «нарочитые люди» — племенная старшина. Поскольку племенной город был центром всей территории, занятой племенем, естественно думать, что в племенном городе, как наиболее населенном и лучше защищенном, оседали скорее чем где-лнбо ремесленннкн и торговцы»117. «Племенные города» С. В. Юшкова вызывают у меня сомнения: если в племени появились города, то это значит, что племени как такового уже не существует. Стало быть, и «племенных городов» как особого типа городов как будто быть не может.
Разницу между городами собственно княжескими и городами, «находящимися в общей административной системе», С. В. Юшков определяет следующим образом: города этой последней группы, «города, вновь организуемые князьями, это феодальные центры, «бурги», вокруг и под охраной которых с течением времени стало жить городское — торговое н ремесленное население. В этом городе основной силой были местные феодалы, имевшие там дворы. Таким образом город был опорным пунктом феодального властвования. Но собственные /сняжеские города были еще в большей степени феодальными центрами, чем. города, входившие в общую административную систему. Нам думается, что этн города были центрами, где сосредоточивалось не только военно-адмннистративное, но и административно- хозяйственное управление князей.
К ннм тяготели непосредственно княжеские волости и села. Можно думать, что в городе находились склады продуктов, получаемых с княжеского хозяйства». Жители этнх городов ' «с самого начала были людьми князя, а не «подданными». Княжеские города были опорными пунктами в деле постепенного освоения территории, которая примыкала к городу, а также в деле организации на этой территория сел и других угодий...»
Эти города тоже организуются князьями. «Возникновение собственных княжеских городов, несомненно, имело весьма крупное значение для роста княжеского землевладения, княжеского домена»а.
Нетрудно заметить, что главную разницу между последними двумя тйпами городов С. В. Юшков виднт в том, что одии находятся в домениальной собственности киязя, другие находятся в зависимости от него как носителя верховной власти.
С. В. Юшков совершенно точно отметил факты возникновения городов, подчеркнул наличие городов собственных княжеских (я бы прибавил сюда и епископских и, весьма вероятно, боярских), по своему правовому положению отличающихся от городов не собственных княжеских, указывал на связь городов с окружающими их сельскими районами3, внимательно остановился на военном, финансово-административном и судебном значении городских центров.
В 1946 г. вышло большое специальное исследование М. Н. Тихомирова «Древнерусские города», где дана характеристика внутреннего строя городов, изучена борьба горожан за свои привилегии, показано значение городов в истории русской культуры. Тут же автор посвящает главу и вопросу, в данный момент меня особенно интересующему, вопросу о происхождении русских городов.
Справедливо критикуя теорию возникновения городов В. О. Ключевского и упрекая меня в том, что я в своей книге «Киевская Русь» не касался этого сюжета (я действительно мало касался этого предмета), М. Н. Тихомиров выдвигает свое решение проблемы. Ои указывает на то, что конец X и начало XI века есть переломный момент в истории русских городов. В это время они обрастают посадами и становятся средоточенйем торгового и ремесленного населения«Конечно, — пишет автор, — водные пути способствовали возвышению отдельных городов над другими, но не они вызвали появление городов, а тем более создание вокруг них ремесленно-торговых посадов»118. В борьбе с теорией Ключевского о доминирующем значении торговли в докиевской и Киевской Руси М. Н. Тихомиров настаивает на том, что торговля для образования городов имела лишь «вторичное значение».
Совершенно правильно определяя сущность городов «как постоянных населенных пунктов, сделавшихся центрами ремесла и торговли»119, М. Н. Тихомиров в параграфе «Причины возникновения городов» под свое определение города подводит, собственно говоря, только городские посады или иначе предгородья, а под термином «город» разумеет как будто только укрепленные пункты, хотя и «с постоянным населением».
«Земледелие было одной нз предпосылок к созданию городов с постоянным населением. Развитие ремесла приводило к созданию городских посадов» 120, — говорит он, строго различая понятия «город» и «посад».
Последняя часть этого положения М. Н. Тихомирова не вызывает никаких сомнений н не требует никаких комментариев, что же касается первой, то здесь, как мне представляется, необходимо разъяснить мысль автора его же собственными соображениями. «Города (не посады. — Б. Г.) теснятся друг к другу там, где имеется более плотное сельское население»121. Автор здесь совершенно правильно подчеркивает, что плотность сельского населения зависит от успехов земледелия.
С другой стороны, спрос сельского населения на ремесленную продукцию обусловливает появление городского посада. «Если бы не было постоянного спроса на ремесленные изделия в соседней округе — пишет М. Н. Тихомиров, — городской посад не- мог бы развиться»122.
Если я правильно понимаю основную мысль автора, земледелие только посредственно оказывает воздействие на развитие городских посадов, прямой связи с их возникновением оно не имеет. В построении М.'Н. Тихомирова для меня важны его выводы относительно городских посадов, так как только «городской посад» и есть город в том понимании термина, каким я стараюсь оперировать в данной главе.
В своей книге «Ремесло древней Руси» Б. А. Рыбаков не только раскрывает перед нами историю ремесла как «решающего фактора превращения большого поселка в город», но и дает свои соображения о происхождении городов на Руси.
По его мнению, города возникают или из больших поселков, или из боярской или княжеской усадьбы. Примеры первого автор видит в Сарском городище, второго — в городе Холме Галицком.
Что касается времени появления городов иа Руси, то автор, ссылаясь на М. И. Артамонова, говорит о VIII веке (для южного лесостепного пространства). Для среднего Приднепровья возникновение городов он относит «к значительно более раннему времени», но прибавляет, что для такого утверждения «твердых оснований» нет. Имеются лишь соображения косвенные. «К сожалению, — заключает этот отдел автор, — археологические работы по детальному изучению ранних поселений Среднего Днепра только начаты и не дали пока никаких ощутительных результатов» 123.
Нам остается, стало быть, ждать продолжения начатых работ.
Была еще одна попытка подойти к этому вопросу, но, на мой взгляд, совсем неудачная. Оиа принадлежит П. П. Смирнову124. Автор сделал попытку классификации древнерусских городов и в то же время периодизации их истории. Три типа городов, по его мнению, существовало на Руси: 1) своеземческие города, 2) владельческие — холопьи, 3) «новые» владельческие. «Свое- земческий» город возникает из поселения свободных людей на принадлежащей им же территории; холопий — из поселения «несвободной челяди на территории несвободной, принадлежащей владельцу или обращавшейся в таковую в силу поселения на ней рабов»; третий тнп города образуется нз «поселка свободного населения на несвободной владельческой земле». Это города-слободы, преемниками коих явились позднейшие города XVI—XVII веков.
Принцип, положенный в основу этой классификации, не может быть признан правильным. Автор классифицирует города по двум признакам: 1) юридического положения земли, на которой возникает город (земля, находящаяся и не находящаяся в собственности частного лица) и 2) юридического положения городского населения (рабы или свободные). Если первый признак может быть учтен при изучении истории городов, то второй абсолютно произволен, потому что городов, где население состояло бы только из рабов, вообще не было.
Более ранних мнений о происхождении городов на Руси в нашей исторической литературе я сейчас не касаюсь. В книге М. Н. Тихомирова читатель найдет более подробную историографию вопроса.
Сейчас я не ставлю перед собой задачи изучения древнерусского города, задачи, уже в значительной мере выполненной М. Н. Тихомировым.
Я хочу показать, что докиевская Русь находилась на таком уровне общественного развития, что появление города как средоточия ремесла и торговли, а иногда и административного центра было вполне закономерным. Мне хочется показать, что город возник нз потребностей экономической и общественной жизни русского народа, и тем самым возразить П. Н. Милюкову, полагавшему, что Русь развивалась особыми путями, идущими вразрез с путями, по которому шло развитие европейского Запада. Не отрицая, что город был нужен «правительству», я никак не могу считать верной мысль П. Н. Милюкова о том, что «раньше, чем город стал нужен населению, он понадобился правительству»125.
Так же решительно я считаю необходимым возражать и М. Н. Покровскому, утверждавшему, что «города «великого водного пути» времен Олега и Игоря были просто стоянками купцов-разбойников, гораздо теснее связанными с теми заграничными рынками, куда эти купцы поставляли товар, нежели с окрестной страной, по отношению к которой городское население было типичным паразитом»126.
Если города появились среди какого-либо племени, это значит, что племенной строй либо совсем рухиул, либо находится в состоянии разрушения, пошедшем далеко вперед, Если княжеский замок населен лишь феодально зависимыми от него его людьми и не успел обрасти ремесленным и торговым населением, не успел отделиться от деревни, — это еще не город, а лишь укрепленный пункт, центр властвования феодала над своей сеньерией. Если по инициативе власти для защиты государственной границы поставлена крепость и введен туда гарнизон, — это еще не город, городом он станет тогда, когда вокруг крепости или в ней самой начнется новая жизнь, когда сюда, как было в городе Холме, начнут отовсюду стекаться изо дня в день мастера и подмастерья, «седелницн н лучници, и тулници, и кузнице железу и меди и сребру»1, когда их продукция станет товаром.
Теоретически здесь все ясно. Но решить задачу применительно к древней Руси на прочном основании источников совсем ие просто.
Письменные источники дают нам слишком мало. Разрешить задачу может только археология. Нужно отдать справедливость, наши археологи уже сделали немало. С каждым годом наша наука обогащается новыми дениыМи материалами. Но, самое главное, археологи с "полной очевидностью показали, что оии в данном вопросе могут вывести историческую науку из трудного положения.
В свете новых археологических открытий по-новому начинают звучать и наши скудные письменные источники.
Сколько раз исследователи проходили мимо таких замечаний «Повести временных лет», как, например, сообщение о том, что «первни насельници» в Новгороде — словене, Полотьске — кривичи, в Ростове — меря, в Белоозере — весь или: «Дулеби живяху по Бугу, где ныне волыняне».
А ведь совершенно ясно, что тут разумеются две эпохи: одна очень старая, другая новая, современная летописцу или, вернее, близкая летописцу по народным преданиям.
Археологи конкретизируют эти рассуждения летописца и дают нам ключ к пониманию подлинного течения древнерусской общественной жизни.
Даже сейчас, когда работа археологов по этому вопросу только успешно начата, мы уже можем определить время возникновения некоторых городов и частично определить нх характер.
Едва ли не наиболее яркие показатели дают раскопки Ладоги (1935—1947).
В. И. Равдоникас, ведший эти раскопки, об их результатах выражается, как «о совершенно новой странице в истории культуры восточных славян». И мне думается, что он совершенно прав.
Уже в первый период этих раскопок, когда вскрыт был первый подземный слой, сохранивший астатки города IX—X веков, было обнаружено наличие под этим слоем другого, более древнего слоя, сейчас относимого к VII—VIII векам.
В этой толще культурного слоя раскрыты деревянные дома площадью от 50 до 100 кв. м, построенные из огромных бревен до 10—12 м длины и до 0,6 м в поперечнике, с печыо, занимающей центральное положение в доме. Насколько важно это-открытие, мы можем понять из сравнения этих построек с более поздними IX—X веков, где дома, как правило, занимают площадь
1 Ипатьевская летопись, стр. 568.
• 105
от 3,7 X 3,9 м до 5,5 X 6 л (средняя длина квадратной постройки 4,5—5 м).
Столь большая разница в площадях жилых домов между VII и X веками, конечно, должна иметь свои причины.
Ясно, что в домике от 15 до 30 кв. м могла жить сравнительно небольшая семья человек в 5—6, в помещении в 100 кв. м могло обитать, при условии той же неприхотливости, человек около 20, а может быть, и больше. Очевидно, перед нами так называемая большая семья, члены которой перечислены в ст. 1 древнейшей части Краткой «Русской Правды» («Убьеть мужь мужа, то мьстнть брату брата, или сынови отца, любо отцю сына, нли братучаду, любо сестрину сынови»)127. Эта семья жила коллективной жизнью, иа что указывает наличие одной печи, одного очага, в зимние стужи обогревающего всех членов семьи, которая тут же, очевидно, и готовила себе пищу.
На коллективность хозяйства семьи указывают и крупные размеры хозяйственных пристроек. Скотные дворы — загоны («забои» «Русской Правды»), окруженные стеикой из плетня, занимают площадь до 60 кв. м, т. е. тут могли стоять десятки голов скота. Замечательно, что в хлевах можно наблюдать секционные деления: отдельные помещения для молодняка или для разного внда скота. (Ср. конь, кобыла, корова, третьяк, лонь- щина, теля, яря, боран Краткой «Русской Правды», ст. 28 и более расширенный перечень в ст. 45 Пространной «Русской Правды».)
Амбары до 25—30 кв. м, предназначаемые для хранения запа^ сов, говорят о значительности этих запасов.
Среди запасов на первом месте стоит зерно. Больше всего здесь проса, попадается ячмень. Как было уже указано, в этом же слое VII века найден железный сошник, свидетельствующий о пашенном земледелии в районе Ладоги.
Встречаются конопля и лен. Последние представлены главным образом в изделиях, вырабатываемых на месте: найдены деревян: иые трепалки и части ткацкого станка.
Скот — не только рабочий или мясной, но и молочный (найдены деревянные мутовки).
Сельское хозяйство сочетается с домашней промышленностью (лепка от руки, деревянные изделия, резьба по кости, ткачество и др.).
Все это пока говорит об обычном крестьянском хозяйстве. И может получиться впечатление, что перед нами ие городского типа поселение, а деревня.
Но от такого поспешного вывода нас предостерегают иные данные, ясно говорящие, что перед нами скорее город, чем деревня (конечно, город, еще не окончательно оторвавшийся от деревенского строя жизнн). Мы здесь имеем явные признаки ремесла и торговли.
Найдены льячкн, тигли, литейные формы. Одна из литейных форм совершенно замечательная — двусторонняя из литографского камня для отливки подвесок и лунниц типов VII века, известных в Киевщине. Найдены материалы, необходимые для металлического и ювелирного производства, — необработанный металл, золотая проволока, бруски меди.
Все это несомненные признаки ремесла. Изделия ремесленников тоже представлены неплохо: золотые изделия, цепочки, височные кольца кривичского типа, янтарные изделия.
Имеются явные указания на сбыт продукции ладожских ремесленников. О торговле говорят также находки восточных монет VI—VII веков.
Нельзя забывать, что раскопана только незначительная часть Ладоги и что раскопанное место является не центром поселения, а его окраиной.
Можно с уверенностью говорить, что чем больше будет вскрываться слой Ладоги VII века, чем больше будет поступать материалов в руки исследователя, тем больше будет подтверждаться вывод В. И. Равдоникаса о том, что мы имеем здесь дело с поселением городского типа илн по крайней мере, как еще осторожнее выражается тот же автор, с «поселением, превращающимся в город» уже в это время.
Очень важна и другая сторона наблюдений В. И. Равдоникаса. Он решительно утверждает, что Ладога не варяжское, как утверждали норманисты, а славянское поселение и именно кривичское. За правильность такого заключения говорят следующие соображения: во-первых, сходство керамики с керамикой верхнего Днепра, височные кольца кривичского типа, характер деревянных построек; во-вторых, для варягов VII век — вообще слишком раннее время: они появились в Европе двумя веками позже128. К X веку Ладога уже значительный город, с уличной планировкой домов, достаточно развитыми ремеслом и торговлей. Триста лет в жизни Ладоги не прошли бесследно.
Ладога не единственный город этой поры. Несомненно и Киев в это время уже находился приблизительно в таком же положении. Археологические исследования показали, что Киев не как поселение, а как город относится приблизительно к VIII веку. На территории города были обнаружены следы трех славянских поселений VIII—IX веков. Одно из них занимало господствующую над Днепром гору. Ее северный край был защищен валом и рвом, за которым лежали курганы языческого некрополя8.
В Киеве X века характерны вскрытые археологами ремесленные мастерские. Город в это время несомненно был уже большим ремесленным центром. Археолог Хвойка открыл здесь мастерскую стеклянных браслетов, где обнаружены куски заготовленного стекла, тигли, куски испорченных прн изготовлении браслетов и другие столь же несомненные признаки местного производства. Было в Кневе много и других разнородных мастерских
Недавние раскопки в Киеве и Киселевке показали, что город Киев имеет длительную предшествующую историю, идущую корнями в трипольское время129.
Как Киев переживал переходное от земледельческого поселения к городу время, мы не знаем, но что эта эволюция происходила и что к VIII веку мы можем говорить о Киеве-городе, в этом археологи не сомневаются. Во всяком случае арабский географ Джайхани называет Куяву городом, конечно, по аналогии с городами Средней Азии.
А. В. Арциховский останавливает свое внимание на значительном количестве находимых во время раскопок Киева монет: до XI века — арабских, с XI Еека — германских, английских и русских. «Закономерность в этой смене восточных монет западными и западных — слитками, — пишет тот же автор,—строг гая, но непонятная» s.
Не беру на себя решения этой задачи в целом, но ходу выска-* зать свои соображения. Огромное число восточных монет VII—X веков на территории СССР говорит о всем известном, но, к сожалению, ие всегда учитываемом при более широких построениях, факте — об оживленном торговом общении восточных стран с докиевскою Русью, о торговле, не меновой, а ведшейся на деньги. В связи с «серебряным кризисом» в среднеазиатских государствах, обнаружившимся уже во второй половине X века, и с оживлением связей Руси с западноевропейскими странами стоит прекращение притока на Русь восточных монет и наплыв монет западных. В это же время появляется и своя собственная русская монета, просуществовавшая, как совершенно точно отмечают археологи, недолго. Объяснение этому явлению, мие кажется, надо искать в факте феодального расчленения Древнерусского государства на ряд сравнительно мелких княжеств, каждому из коих заводить свою монету было и не по силам и едва ли нужно: слитки серебра, легко дробившиеся на более мелкие весовые части, были вполне удобным и универсальным средством торгового общения во всей Руси, независимо от политического ее раздробления.
Если в мои предположения и будут внесены поправки, то абсолютно достоверный факт раннего торгового общения с Востоком мы в рассматриваемом вопросе о происхождении городов иа Русн ие можем обойти молчанием. Эта торговля с Востоком должна способствовать появлению на Руси складочных мест товаров, пунктов обмена. (Едва ли восточные купцы могли сами объезжать нашу огромную страну в поисках нужных им товаров.) Конечно, такие торжища должны были возникать в местах наиболее населенных и на проложенных путях.
Киев несомненно был одним из таких пунктов. Город Куява хорошо известен восточным купцам. Арабские географы ее хорошо знают и подчеркивают, что Куява ведет торговлю с другими народами и охотно допускает к себе иноземных купцов, в том числе, конечно, и восточных. Это сообщение принадлежит арабскому географу Джайхани, писавшему в начале X века, но по более ранним источникам. Сообщение это относится во всяком случае ко времени до образования Древнерусского государства, так как Русь здесь представлена в виде трех государств (Куявия, Славия, Артания).
Несомненно, древним городом был и Смоленск. Точных данных о времени возникновения города пока в нашем распоряжении нет. Отзыв тверского летописца под 865 г. о том, что Смоленск в IX веке был «вельми крепок и мног людьми», в то время как Киев представлялся Аскольду и Диру «градком малым», требует большой и серьезной проверки. Однако уже сейчас мы можем говорить о Смоленске языческой поры, как о городе, отложившем самую большую в мире курганную группу (около 3000). Ее раскопки показали, что в X веке мы имеем здесь дело с населением военным, торговым и ремесленным. Что же касается более раннего периода, то о нем пока мы можем судить только по отдельным намекам. Арабские и среднеазиатские диргемы начала X века говорят о торговых связях Смоленска с Востоком. Обилие железных и гончарных изделий свидетельствует не только о широком производстве этих предметов, но и о том, что это производство началось здесь не со вчерашнего дня. Однако орудий производства в этих курганах до сих пор не обнаружено130.
До сих пор не решен вопрос о месте нахождения древнего Смоленска. Поэтому еще не настало время подводить какие-либо окончательные итоги о начале города и о его характере.
Раскопки города Полоцка, начатые А. Н. Лявдапским, уже сейчас позволяют говорить о поселении городского типа VIII—IX веков, Тот Же автор, исследовавший древности города Витебска, относит и этот город к тому же приблизительно времени
То же необходимо сказать и относительно Пскова. Его возникновение относится, судя по археологическим данным,' тоже приблизительно к VIII веку8.
Все это говорит о начавшемся процессе возникновения городов на Руси до IX века. Но этого мало. Нам важно зиать, что представляли собою эти древние поселения городского типа.
Принимая упрек М. Н. Тихомирова в том, что я, отметив наличие городов на Руси до IX века, «ни одним словом не объяснил, какой характер имели эти древние города, существовавшие, что совершенно правильно, еще до прихода варягов», я должен сознаться, что лишен возможности дать требуемое от меня «объяснение». Для этого еще не настало время. Объяснение несомненно дадут археологические материалы, которых до сих пор собрано еще недостаточно.
Раскопки В. И. Равдоникаса древнейших слоев Ладоги до некоторой степени позволяют суднть о характере этого города VII—VIII веков. Но, как уже говорилось выше, территория города раскопана далеко не вся, исследована только небольшая часть его окраины, хотя и этот уже добытый здесь материал раскрывает перед нами широкие возможности.
А пока этого еще нет, мы вынуждены довольствоваться лишь скудными данными, позволяющими делать очень осторожные выводы.
Мы можем утверждать, что:
Все, что мы знаем о состоянии общества «докиевского периода», не только не противоречит нашим представлениям (по неизбежности скудным) о времени происхождения и характере древнейших русских городов, но находится в прямой логической и фактической связи.
3. НЕСКОЛЬКО ОБЩИХ ЗАМЕЧАНИЙ
Все этн данные до некоторой степени предопределяют ответ на поставленный выше вопрос о том, какой общественный строй предшествовал феодальному у народов нашей страны и среди них прежде всего у славян Поднепровья и Поволховья. На основе распавшегося патриархального рода мы имеем здесь несомненное наличие общины-марки, не исключающей и одновременного с нею существования большой патриархальной семьи, на наших глазах проделывающей свою дальнейшую эволюцию. Это был далеко не мирный процесс, и летопись сохранила некоторые намеки на борьбу между уходящим старым строем н наступающим новым.
Этого, однако, мало. Мы должны использовать имеющиеся в нашем распоряжении данные, чтобы осветить этот грандиозный процесс по возможности с разных сторон и прежде всего рассмотреть вопрос наиболее спорный — о структуре и характере классового общества первого периода его существования и, в частности, вопрос о роли рабства в обществе этой поры.
Однако вопрос этот, большой и важный, не может быть окончательно решен относительно определенного общества — в данном случае общества восточных славян — без учета конкретного материала источников н того места, какое занимало данное общество во всемирно-историческом процессе.
Славяне и, в частности, восточная их ветвь в момент выхода из первобытно-общинного своего состояния столкнулись с разрушавшимся рабовладельческим античным миром и принадлежали к той группе народов, которая благодаря своему общинному строю могла омолодить умирающую Европу. Омоложение это заключалось именно в том, что новые народы таили в себе возможности нового общественного строя, по сравнению с рабовладельческим — более прогрессивного, феодального. Это не значит, что у этих так называемых «варварских» народов не было рабства. Рабство как простейшая форма разделения труда и первая форма деления общества на классы было прекрасно знакомо этим обществам, в том числе, конечно, и славянскому.
Даже прн самом поверхностном соприкосновения с нашими археологическими и письмешшми памятниками наличие и важная роль рабства у славян бросаются в глаза совершенно отчетливо.
В древнейших известиях византийских писателей и в более поздних известиях арабов мы имеем частые упоминания о наличии рабов у славян. Между прочим, эти известия говорят о распространенном у славян обычае сжигать вместе с знатными покойниками их жен, которые идут иа смерть якобы добровольно. Об этом говорит Маврнкий в своей «Стратегии», то же повторяет в своей «Тактике» Лев Мудрый (886—911), о том же говорит и майнцский епископ Бонифаций (765) в отношении западных славян. Араб Аль-Джайхани (конец IX или начало X века) сообщает то же самое относительно Руси, но он указывает на то, что сжигались вместе с покойниками их рабыни и рабы. Это же подтверждают и Ибн-Фадлан, Аль-Истахри и др. Археологическое изучение могнл говорит о том же. Этот обычай применяется только среди людей богатых и знатных. Несомненно, мы имеем здесь одно из следствий длительного существования рабства, так как подобных обычаев в родовом доклассовом обществе нет. По сообщению Ибн-Хаукаля н Аль-Истахри (оба пользовались одним источником), сжигание девушек делается «для блаженства их душ» так как они могут попасть в царство небесное только со своими господами.
Но тот же Маврикий подчеркивает разницу в положении славянских рабов по сравнению с рабами византийскими. Обращаю внимание на то, что Маврикий говорит не о славянских рабах вообще, а только о пленниках, которые в античных обществах, как правило, всегда превращались в рабов. Это-то обстоятельство и бросилось в глаза византийскому наблюдателю и не могло его не удивить. Может быть, тут кое-что у Маврикия и преувеличено, ио совершенно извратить факт он не мог. В доказательство справедливости этого свидетельства можно привести,— правда, более позднее —■ сказание о некоем половчине («Чудо св. Николая»), где рассказывается о том, как этот половчин попал в плен к русским. Нет никаких указаний, что ои работал в плену. Неизвестно, за что он был посажеи в заключение. Его хозяин предложил ему дать за себя выкуп, но так как у пленника никаких средств на выкуп при себе не было, то хозяин, отдав его на поруки св. Николаю, отпустил его домой с условием принести за себя выкуп. Это свидетельство говорит о том, что характер рабства у восточных славян не очень резко изменился и в более позднее время и если менялся, то не в направлении превращения его в античное трудовое рабство. Плен как источник рабства не упоминается и в «Русской Правде».
Рабы прекрасно известны и всем древним русским письменным памятникам, — иначе, конечно, не могло и быть, поскольку рабство существовало н в «докиевский» и в «киевский» период нашей истории.
Под разными иаименоваинями (холопы, челядь, одерень, обель, раб илн просто «люди», обыкновенно с указанием на принадлежность их кому-нибудь) мы можем встретить их едва ли не во всех дошедших до нас письменных источниках X—XII веков и позднее. Рабов покупают, продают, в различных формах эксплуатируют их, воруют, иногда они убегают от своих господ сами, их разыскивают и наказывают. Сведений о ннх достаточно, и тем не менее вопрос об общественной роли рабства в древней
Руси этой справкой отнюдь ие решается. Он не может быть решен и тогда, когда мы ознакомимся с экономической природой раба в статическом его положении, потому что познание всех процессов мира достигается через изучение их в самодвижении, в жизии, в раскрытии противоречивых, взаимоисключающих, противоположных тенденций этих процессов. Место раба в производстве данного общества на данной ступени его развития мы сможем определить лишь тогда, когда изучим отдельные этапы в истории этого общества. Лишь тогда наши факты найдут свое место, и мы сможем научно оперировать с ними.
Как бы мы нн определяли время возникновения классового общества у восточных славян (оно не может быть одним для всей огромной массы восточного славянства), несомненно, однако, что возникшее рабство не стало основой производства.
Сельская общнна — осколок родового строя с ее свободным земледельческим населением — жила, и ее члены как основная масса населения н были главной производящей силой в феода- лизнрующемся восточнославянском обществе. Феодал покидал раба как совершенно неинициативного работника и предпочитал иметь дело с зависимым от иего крестьянином131. Община, служившая оплотом крестьянства, со своей стороны не позволяла рабу вытеснить крестьянина и стать основой производства на Руси в противоположность римской рабовладельческой латифундии, в свое время, по выражению Плииия Старшего, погубившей римского крестьянина и с ним вместе Италию («Lati- fundia perdicjere Italiam nunc vero et provincias») н создавшей в Римской империи такие тяжелые для народной массы условия, что она в конечном счете стала явно стремиться к объединению с «варварами», с их более примитивным строем, но в то же время более справедливым и лучше обеспечивающим массам сносное существование.
* ч,
*
Нельзя сказать, что процесс феодализации в изучаемый отрезок времени на всем огромном пространстве территории Древнерусского государства протекал по своим темпам совершенно4"- параллельно; в Поднепровье и Поволховье он, несомненно, развивался интенсивнее и опережал центральное междуречье. Обобщенное изучение этого процесса только в главнейших центрах этой части Европы, занятой восточным славянством, мне кажется в некоторых отношениях допустимым, но н то с постоянным учетом различия природных, этнических н исторических условий каждой из больших частей этого объединения.
Считаю необходимым предупредить о том, что за недостатком письменных источников я не мог обследовать в сколько-нибудь
полном виде более ранние периоды в истории этого общества, и мои дальнейшие наблюдения поэтому касаются главным образом лишь X—XII веков, по преимуществу и прежде всего именно тех центров, которые располагались по великому водному пути из Балтийского в Каспийское море. В основу исследования положен материал русских источников, дополняемый в отдельных случаях источниками нерусскими.
Целесообразно, наконец, условиться и относительно точного содержания тех основных понятий, с которыми в дальнейшем придется нам иметь дело: рабовладельческое общество и феодализм.
Если рабовладельцы и рабы есть первое крупное деление общества на классы, то необходимо помнить, что не во всех обществах рабство успело достигнуть своего высшего развития и оформления: не все общества переживали рабовладельческую формацию, как не все общества переживали и феодализм и капитализм. Человечество в своем поступательном развитии знает рабовладельческие времена в период так назьюаемой древней истории. Средние века рабовладельческих государств уже не знают. Конкретная история каждого данного народа протекает в своей исторической среде, которая не может не воздействовать на развитие производительных сил данного народа.
Славяне, германцы н другие народы средневековья, перешедшие от первобытно-общинного строя к феодализму, не переживали рабовладельче:кого строя, хотя все они прекрасно знали рабство как одну из форм эксплуатации человека.
При рабовладельческом строе основой производственных отношений является собственность рабовладельца на средства производства и на непосредственного производителя — раба.
Для того чтобы рабский труд успел вытеснить труд свободного крестьяиина-общинника и действительно стать «основой производства», необходимы соответствующие условия, которых в средневековой Европе уже не было, почему и рабовладельческих обществ в Европе приблизительно с V века н. э. мы не встречаем.
Из самого характера эксплуатации рабов и их роли в производстве вытекала и разрешалась для рабовладельческого общества проблема воспроизводства рабочей силы. Возможность нормального внутреннего воспроизводства рабочей силы при обычной для рабского способа производства системе эксплуатации раба почти исключалась. Одними внутренними ресурсами рабство как система хозяйства не могло питаться. Отсюда необходимость для античных обществ широкой завоевательной политики: рынок рабов пополняется посредством войны, морского разбоя и т. д. Превращение побежденных в рабов — нормальная цель этих военных предприятий.
Стало быть, для того чтобы рабовладельческий способ производства мог восторжествовать, требовались особые исторические условия, которые не обязательно должны быть в известный момент истории человечества налицо везде и всюду. В Европе VIII—XV веков мы видим господствующим иной строй — феодальный, в недрах которого существует рабство, с течением времени проявляющее все более заметные признаки к полному исчезновению.
Но само собой разумеется, что оформление того или иного строя происходит не вдруг, что тут неизбежны более илн менее длительные переходные моменты.
В данном случае возникает вопрос о том, как шел конкретно процесс оформления феодального строя у восточных славян. От первобытно-общинного строя к феодализму славяне (так же как и другие народы средневековья) перешли ие сразу.
ч= * *
Подходя к решению проблемы становления феодализма в России, исследователь должен твердо помнить, что каждая общественно-экономическая формация характеризуется своим способом производства. Поэтому прежде всего следует иметь ясное представление о сущности феодализма. Такого представления мы не найдем ни у дворянских, ни у буржуазных историков, Оии либо вообще отрицали существование феодализма в России, лнбо понимали под феодализмом определенный строй юридических отношений. В последнем случае начало феодализма на Руси связывалось с появлением политической раздробленности.
Вопрос о сущности феодальных отношений нашел подлинно научное решение лишь в трудах основоположников марксизма- ленинизма, создавших учение об общественно-экономических формациях. Классическое определение феодального строя дано И. В. Сталиным. «При феодальном строе,—пишет И. В. Сталин,— основой производственных отношений является собственность феодала на средства производства и неполная собственность ' на работника производства, — крепостного, которого феодал уже не может убить, но которого он может продать, купить. Наряду с феодальной собственностью существует единоличная собственность крестьянина н ремесленника на орудия производства и на свое частное хозяйство, основанная на личном труде»132,
Совершенно очевидно, что одним из основных вопросов при изучении генезиса феодализма на Руси является вопрос о феодальной собственности на землю, вопрос о крупном землевладении у восточных славян.
Новые археологические данные и показания письменных источников (арабских, византийских и собственно русских), рассмотренные в свете марксистско-ленинского учения о базисе и надстройке, позволяют трактовать период VI—VIII веков как время становления феодальных отношений и возникновения феодальной собственности у восточных славян
Этот период можно назвать «полупатриархальным-полу- феодальным», пользуясь терминологией И. В. Сталина применительно к прошлому азербайджанцев и некоторых других народов133. Действительно, это был период, когда в восточнославянском обществе, в условиях разложения общинно-патриархального строя, происходило становление феодальных отношений, когда стало развиваться крупное землевладение и эксплуатация землевладельцами крестьян-общинников; в этот период у восточных славян появились первые политические объединения.
Опираясь на данные археологии, мы можем утверждать, что приблизительно до V века н. э. славянство переживало стадию развитого родового строя, хотя уже и в это время были налицо признаки разложения этого строя. Археологическое изучение культуры «полей погребений» (носителями которой, как известно, были племена полян, северян, волынян, уличей, бужан, белых хорватов и др.) позволило Б. А. Рыбакову установить не только основное занятие славян этого периода (пашенное земледелие н оседлое скотоводство), но и выявить некоторые черты их общественного строя: славяне живут в это время еще в больших укрепленных поселениях. Подобный укрепленный родовой поселок обнаружен и П. Н. Третьяковым в более северных районах нашей страны (Березняки).
Мы знаем поселения и более позднего времени. Они уже иного типа: селения этн не укреплены, но рядом с неукрепленными деревнями можно наблюдать укрепленные жилища, которые, несомненно, могли принадлежать только богатым и политически сильным людям.
Сосуществование неукрепленных крестьянских поселений и укрепленных жилищ знати, прослеживаемое археологами по крайней мере с VII века, несомненно, является показателем значительных сдвигов в социальном развитии восточного славянства.
В земледельческой стране основным видом собственности на средства производства неизбежно стала собственность иа землю. На этой основе происходил процесс классообразования у славян, и несомненно, что владелец укрепленного жилища был одновременно н владельцем землн, населенной крестьянами-смердами. Хорошо зная враждебное отношение к себе со сторонй попавшего в зависимость сельского населения, землевладелец должен был воздвигать вокруг своего жилища особые укрепления. Такова социальная природа этих укрепленных жилнщ-усадеб, расположенных в непосредственной близости от обычного, неукрепленного сельского поселения.
Интенсивный процесс классообразовання у восточных славян в VI—VIII веках подтверждается и другими исследованиями наших археологов. Особо важное значение имеют наблюдения Б. А. Рыбакова над знаками княжеской н боярской собственности X—XII веков134. По мнению Б. А. Рыбакова, элементы таких знаков у знатных людей прослеживаются начиная с VI—VII веков. В свете этих наблюдений становятся гораздо понятнее отрывочные н немногочисленные свидетельства византийских, арабских и других источников. Сообщение о деятельности вождя антов Божа и 70 старейшин в IV веке, свидетельства об общественном и политическом строе славян в VI веке, сведения о состоянии их религиозных представлений, известия об успешной борьбе славян с Византией — все эти данные письменных источников, сопоставленные с открытиями советских археологов, приобретают теперь для нас более глубокий смысл.
Из византийских источников мы узнаем о прогрессивной роли славянских народов, которую они сыграли в перерождении рабовладельческой Восточной Римской империи в феодальное государство.
Значительно расширяют наши представления о социальной и политической жизни восточного славянства этого времени и арабские источники. Сообщение Масуди (автор IX века) о наличии на Волыни в VI веке политического объединения славян подтверждается и русской летописью. Приблизительно в VIII веке, по свидетельству других арабских авторов, на территории Восточной Европы возникло несколько государственных образований, уже более зрелых и прочных, чем политическая организация иа Волыни в VI веке. Этими государственными образованиями были Куявия, Славия и Артания, прямые предшественники обширного Древнерусского государства с центром в Киеве. Существование этих политических образований находит свое косвенное подтверждение и в дошедшей до нас древнейшей арабской карте Восточной Европы. Очень вероятно, что на территории Восточной Европы в период с VI по VIII век возникали и другие политические объединения, существование которых мы пока только можем предполагать.
«Повесть временных лет» как будто подтверждает такое предположение сообщением о существовании особых княжений у полян (где «держали княжение» Кий, Щек и Хорив, а потом их потомки), а также указанием на наличие подобных княжений и в других восточнославянских землях («княженье... в деревлях свое, а дреговичи свое, а словени свое в Новегороде»1). Этот легендарный рассказ в своей подоснове, несомненно, содержит элементы реальной исторической действительности.
Эти политические организации содействовали дальнейшему упрочению экономических и политических позиций землевладельческой знати.
Таким образом, изучение данных археологии и письменных источников (византийских, арабских и др.), правильное их теоретическое осмысление заставляет нас притти к выводу, что отдельные показания сравнительно поздних русских источников («Русская Правда», Летопись, где помещены договоры с греками, и др.) могут быть отнесены не только к X—XII векам, но и к значительно более раннему времени. Подходя к этим русским источникам, мы уже знаем, что перед их появлением русский народ успел пройти длительный путь своего развития, что успехи его на этом пути были уже весьма значительны и что, следовательно, источники эти не только являются основой для изучения русского общества X—XII веков, но могут и должны быть использованы при анализе более ранних периодов нстории древней Руси. Огромное значение для понимания процесса становления классового, феодального общества имеет «Русская Правда» н прежде всего ее древнейшая часть.
Особенно интересны в этом отношении статьи, характеризующие социальное положение «мужей» в древнерусском обществе. Можно сказать, что «мужн» — главный предмет внимания древнейшей «Правды». Живут эти «мужи» в хоромах, окруженные слугами; они не порывают связи с крестьянским миром. Эти хоромы могут быть сопоставлены с теми укрепленными жилищами, которые хорошо известны нашим археологам. «Мужн» эти вооружены, часто пускают оружие в ход, «Мужи» владеют имуществом, которое можно купить и продать. Они способны платить за побои, раны, личные оскорбления. Они-то и являются, видимо, землевладельцами.
Договоры с греками — памятник для моих целей не менее важный, чем «Русская Правда». Хотя первые договоры, дошедшие до нас, относятся к самому началу X века, но есть основания думать, что оии заключались и в IX веке.
1 «Повесть временных леи, ч. I, стр. 13.
V «й^
ОБЩЕСТВЕННЫЕ
ОТНОШЕНИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ
.Йрсли общественные отношения «докиееского периода» нашей истории нам приходилось восстанавливать « по материалам, частью археологическим, частью письменным, не русского происхождения и прибегать к русским письменным источникам лишь с тем, чтобы найти в инх следы далекого прошлого, то общество «киевского периода» может быть намн изучено по письменным источникам, роЖХВДНБЩ самим Древнерусским государством. Здесь у нас больше уверенности не только в точности наших выводов, но и самые выводы значительно разностороннее и полнее.
Напомню, что эти письменные памятники вводят нас далеко не в начальный момент истории изучаемого общества, а ставят нас перед общественными явлениями, имеющими за собой очень длительную историю. Древнейший памятник «Русская Правда», дошедший до нас в записи начала XI века, носит на себе следы более глубокой древности.
«Мужи»-рыцари древнейшей «Правды», предмет внимания этой «Правды», как мы уже видели, всегда вооружены, часто пускают оружие в ход даже в отношениях друг к другу н в то же время способны платить за побои, раны и личные оскорбления; онн владеют имуществом, которое можно купить и продать. Здесь же, в «Правде», мы видим зависимую от своих господ челядь. В состав этой челяди входят не только рабы, как мы увидим ниже. Вся эта «Правда» достаточно архаистична, но родового строя и здесь уже нет. Единственно, что напоминает о нем, — это месть, которая, однако, уже перестала быть «родовой» и к тому же на наших глазах явно отмирает. Мстить уже не обязательно. Место мести занимает альтернативно вира, с тем чтобы в середине XI века вытеснить ее окончательно.
Это выводы, основанные на том, что говорит «Правда», но мы должны учитывать и ее молчание, которое иногда, повидимому, удается восполнить путем привлечения к ее толкованию летописи вообще н помещенных в ней договоров с греками, в частности.
1. КРУПНОЕ ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ И ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЦЫ
Для разрешения вопроса о крупном землевладении в Киевской и отчасти докиевской Руси в нашем распоряжении прежде всего два древнейших письменных источника: договоры с греками и «Русская Правда».
Древнейшая часть «Русской Правды» в записи начала XI века носит на себе следы более глубокой древности, но н эта древность относительна.
Договоры с греками — совершенно исключительный по важности источник, позволяющий исследователю проникнуть в тайны Руси IX н начала X века. Самое их появление говорит о серьезности отношений между двумя государствами, а детали, хотя и скупо вкрапленные в их содержание, достаточно ясно знакомят нас с характером непосредственных отношений Руси с Византией.
Более или менее регулярные торговые связи с Византией у южного народа, называемого греками то именем 'р™?, то скифами, или тавро-скифами, начались очень давно. Греки зиали этот народ 'fi&i и не только по торговым связям.
После блестящих работ В. Г. Васильевского о греческих житиях Георгия Амастрндского и. Стефана Сурожского у нас не остается сомнений в том, что греки знали южную Русь ('ра>;) прекрасно. Нашествие Руси на Амастриду Васильевский отво' сит к началу 40-х годов IX века. «Имя Русн, — пишет Васильевский, — уже в это время не только было известным, но и общераспространенным, по крайней мере на южном побережьи Черного моря»135. Тот же автор по вопросу о торговых связях Руси с греками пишет: «Известие о торговле русских купцов с Византиею чрез Черное море и с мусульманскими странами через Каспийское относится еще к сороковым годам'IX столетия; сами торговые связи образовались, конечно, хотя несколькими десятилетиями ранее: Русь была известна византийцам и арабам в первой половине названного столетия» а. •
Васильевский убежден, что имя 'pffisотносится всегда к тавро- скифам, а кто такие тавро-скифы, разгадать полностью ему не удается. Вспоминая здесь готскую теорию происхождения
' В. Г. Васильевский, Труды, т. III, П. 1915, стр. СХ. * Там же, стр. CXX11I.
Руси и не настаивая на ней, Васильевский замечает, что эта теория «при современном положении вопроса была бы во многих отношениях пригоднее нормано-скандинавской». Отказавшись, , таким образом, от скандинавской теории, Васильевский ставит вопрос лишь о том, какой из центров Руси тавро-скифов мог совершить поход на Амастриду и Сурож: таврический, приднепровский или тмутараканский
Здесь не место разбирать этот важный вопрос. Мне нужно показать ранние связи греков и руси, известной грекам именно под этим народным, местным именем (литературное — тавро- скифы). Греки, действительно, давно зиали этот народ, но особенно внимательно стали следить за ним с тех пор, как он экономически и политически усилился и произвел 18 июня 860 г. нападение на столицу Восточной Римской империи. В связи с этим нападением мы имеем две речи патриарха константинопольского Фотия и его же «Окружное послание». В одной нз проповедей Фотий говорит: «Эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление соплеменников их, и с полным основанием (еоХо^шс) требовали и ожидали кары равной злодеянию»136. И дальше: «их привел к нам гнев их»137.
Тот же Фотий спустя несколько лет (866) в своем «Окружном послании» говорит то, что ему известно было об этом народе: «народ, часто многими упоминаемый и прославляемый, превосходящий все другие народы своею жестокостью и кровожадностью,— я говорю о Руссах, — которые, покорив окрестные народы, возгордились и, возымев о себе высокое мнение, подняли оружие на Римскую державу» 138.
Это было лет за 40 до заключения первого дошедшего до иас договора между Русью и греками. В договоре 911 г. прямо говорится, что у Руси с греками были давнишние отношения: послы русские прибыли в Константинополь с тем, чтобы заключить с греками соглашение «на удержание и на извещение от многих лет межи хрестианы и Русью бывынюю любовь».
М, Д. Приселков находит возможным иа основании биографии византийского императора Василия и послания патриарха Фотия признать наличие не дошедшего до нас договора Руси с греками 866—867 гг., договора о союзе и дружбе, закрепленного со стороны Руси принятием христианства и епископа из Византии. М. П. Погодин и С. Ф. Платонов тоже признали наличие договора, предшествовавшего договору 907—911 гг.
Для этого признания есть достаточно веские основания. Ведь в договоре 911 г. прямо говорится, что у Руси с греками были давнишние отношения: послы русские прибыли в Константинополь с тем, чтобы заключить с греками соглашение «на удержание н на извещение от многих лет межи хрестианы и Русью бывьитю любовь»139. Под русью разуметь варягов нельзя. Русь на заключенном с греками договоре присягает не по-гер- маискн, а чисто по-славянски: «Царь же Леон со Олександром мир сотвориста со Олгом, имшеся по дань и роте зоходивше межы собою, целовавше сами крест, а Олга водивше на роту, и мужи его по Рускому закону кляшася оружьем своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьем богом (т. е. славянскими богамн. — Б. Г.), и утвердиша мир» (договор 907 г.)140. Оружием клялись тоже не по германскому обычаю, а по своему собственному, снимая с себя оружие, кладя его на землю перед кумиром. Германцы при этом обряде вонзали меч в землю141.
Наконец, Что самое главное, договор заключался Русским государством, а не какой-либо этнической или общественной группой.
Самый факт заключения договоров совершенно ясно говорит о классовом обществе и государстве. Договоры нужны были не крестьянской массе общинников, а князьям, боярам и купцам.
Неудивительно, что уже в той части договора, которая помещена в летописи под 907 г. (если это не особый договор), мы имеем указания на наличность классового общества и государства. «И заповеда Олег дати воем на 2000 корабль по 12 гривен на ключь и потом даятн уклады на рускыа грады: первое на Киев, та же на Чернигов, на Переаславль, на Полтеск, на Ростов, на Любечь и на прочаа городы, по тем бо городом седяху велнцни князи, под Олгом суще». В договоре 911 г. к этому тексту мы имеем существенные дополнения. Представители русской стороны в этом договоре посланы были «от Олга, великого князя рускаго, и от всех иже суть под рукою его, светлых... бояр... похотеньем наших великих князь и по повелению, — читаем в договоре, — от всех иже суть под рукою его сущих Руси». В летописи перед этим договором сказано, что Олег послал «мужи свои... построитн мира и положити ряд межю Русыо и Грекы». Такое же предисловие помещает летописец и перед договором 944 г: «Посла Игорь муже своя к Роману. Роман же созва боляре и сановники. Приведоша руския слы, и велеша глаголатн и псати обоих речи на харатье»142.
Договор 944 г. дает еще несколько дополнительных данных. Русские послы и гости («слы и гостье») на этот раз оказываются отправленными «от Игоря, великого киязя рускаго, и от всякоя княжья н от всех людий Руския земли». «И великий князь нашь Игорь, и князи и боляри его, и людье вси рустии послаша ны к
Роману... створити любовь с самеми дари, со всемь болярьством и со всеми людьми гречьскими на вся лета, донде же съяеть солнце и весь мир стоить»... «А великий князь руский н боляре его да посылають в Греки к великим царем гречьским корабли, елико хотять,сослы исгостьми...». И дальше читаем: «ношаху ели печати злати, а гостье сребренн». Гостям по договору полагается от греков получать «месячное», послам — «слебное», в порядке иерархии городов: Киева, потом Чернигова, Переяславля и др.143.
В посольстве древлян к Ольге упоминаются, хота и несколько позднее, лучшие и нарочитые мужи: «и послаша древляне лучыпие мужи, числом 20, в лодьи к Ользе», и в другое посольство: «дерев- ляне, избраша лучыпие мужи, иже дерьжаху Деревьску землю, и послаша по ню». Ольга, обращаясь к древлянам, говорит: «...пришлите мужа нарочиты»144.
Кто эти светлые князья, бояре н лучшие люди? Это не родовые старшины, потому что рода как такового в договорах с греками вообще ие видно, за исключением, быть может, отдельных намеков на некоторые его пережитки.
, В этом смысле должны быть поняты и те факты, которые дают нам договоры с греками. Здесь мы имеем частное имущество, которым его собственник вправе распоряжаться и, между прочим, передавать его по завещанию: собственник может «урядить свое имение», что полностью подтверждается и «Русской Правдой». На «закон русский», вошедший в древнейший текст «Русской Правды», ссылается договор 911 г. (ст. 5): «Аще ли ударить мечем, или бьеть кацем любо сосудом... да вдасть литр 5 сребра по закону рускомуъ (ср. «Русская Правда», Академический список, ст. 3). В «законе русском», как и в «Правде Росьской» термин «русский» — «росский» никакого отношения к норманнам не имеет. Это запись чисто славянского права.
О крупных переменах в общественном строе изучаемого нами общества говорят также и очень интересные наблюдения археологов над историей форм поселений. Археологи указывают на то, что VII—VIII века для лесной полосы севера (те же процессы на юге наблюдаются раньше) замечательны тем, что тип небольших укрепленных поселений, «городищ» (места поселений рода или небольшой семьи) исчезает. Взамен его появляются неукрепленные селения, деревни, и вместо с тем мы в это время наблюдаем появление того, что можно назвать укрепленным двором, или замком. Это сочетание неукрепленных поселений и укрепленных отдельных дворов весьма характерно для данного момента145. Мы видели, что в это время уже существует немало городов.
Все эти признаки говорят о том, что уже в VII—VIII веках мы имеем у восточных славян классовое общество, что Древнерусское государство возникло на базе длительного предшествующего развития восточного славянства. Делается понятным, почему до Древнерусского государства существовало у восточных славян несколько политических объединений: IX—X века в истории Руси это далеко не начальный период ее истории.
Светлые князья и бояре, которых летописец называет «лучшими», «нарочитыми» мужами, — не родовые старшины, а представители высшего класса древнерусского общества. Едва ли мы имеем родовых старшин даже у древлян этого времени.
В договоре Игоря 944 г. различаются послы и гости. Из вышеприведенного текста ясно, что послы имеют преимущества перед гостями: у послов печати золотые, у гостей серебряные; послам полагается особое продовольствие, «слебное», гостям — «месячина».
Если мы не затрудняемся расшифровать термин «гость», полагая, что тут разумеются купцы, то кого мы должны понимать под послами, стоящими выше купцов? Это, несомненно, бояре. Всех этих бояр и «лучших мужей» выделяли из массы богатство н связанная с ним власть.
Бояре нашей древности состоят из двух слоев. Это наиболее богатые люди, называемые часто людьми «лучшими, нарочитыми, старейшими» — продукт общественной эволюции каждого данного места, туземная знать, а также высшие члены княжеского двора, часть которых пришлого происхождения. Терминология наших летописей иногда различает эти два слоя знати: «бояре» и «старци». «Старцн», или иначе «старейшие», — это н есть так называемые земские бояре. Летописец переводит латинский термин «senatores terrae» — «старци и жители земли» (Nobilis in portis vir ejus, quando sederlt cum senatoribus terrae — «взорен бывает во вратех муж ея, внегда аще сядеть на сонмищи с старци н с жители земли»). По возвращении посланных для ознакомления с разными религиями Владимир созвал «боляри своя и старци». «Никакого не может быть сомнения в том, — пишет по этому поводу Владимирский-Буданов, — что восточные славяне издревле (независимо от пришлых княжеских дворян) имели среди себя такой же класс лучших людей, который у западных славян именуется majores natu, seniores, кмегы и др. терминами»146. Эти земские бояре отличаются от бояр княжеских. Владимир созывал на пиры «боляры своя, и посадни- кы, старейшины по всем градом»147, в своем киевском дворце он угощал «бояр, грндей, сотских, десятских и нарочитых мужей».
В Новгороде особенно ясно бросается в глаза наличие этих земских бояр. Когда при князе Ярославе новгородцы в 1015 г. перебили. варяжских дружинников, князь отомстил избиением новгородских «нарочитых мужей»148, составлявших здесь «тысячу», т. е. новогородскую военную (не.варяжскую) организацию. В .1018 г. побежденный Болеславом польским и Свято- полком Ярослав прибежал в Новгород и хотел итти за море; новгородцы ие пустили его и заявили, что готовы биться с Болеславом и Святополком, и «начаша скот сбирать от мужа по 4 куны, а от старост по 10 грнвен, а от бояр по 18 гривен». Совершенно очевидно, что новгородское вече обложило этим сбором не княжеских дружинников, которых в данный момент у Ярослава и не было, потому что он прибежал- в Новгород только с 4 мужами, а местное население и в том числе бояр.
Таких же местных бояр мы видим и в Киеве. Ольговичи, нанесшие поражение киевскому князю Ярополку Владимировичу (сыну Мономаха) в 1136 г., как говорит летописец, «яша бояр много: Давыда Ярославича, тысяцькаго, и Станислава Доброго Тудковича, и прочих мужий... Много бо бяше бояре Киевский изоимали»149. Это были бояре киевские, а не Ярополковы, т.е. местная киевская знать.
Важные данные о классовом составе русского общества X—XI веков и, в частности, о боярах мы имеем в церковном уставе князя Ярослава. .
Аще кто пошибаеть бояръскую дщерь или боярьскуго жену, за сором ей 5 гривен золота... а меншпх бояр гривна золота...; а нарочитых людий два рубля...; а простой чяди 12 гривен куи... (ст. 3)
Ажектозоветь чужу женуб...го: велнкых бояр, за сором ей 5 гривен злата... меньших бояр... 3 гривны злата... а будстьградскыхлюдей... 3 гривны сребра...; а сельскых людей... гривна сребра,., (ст. 25)
Этот перечень — «бояре нарочитые, бояре меньшие, нарочитые люди и простая чадь» в Уставе повторяется по разным случаям неоднократно. Один раз вместо нарочитых людей названы «городские люди», а вместо «простой чади» — сельские люди («а сельской жене 60 резан» или «гривна сребра»)8.
Что мы тут имеем дело с вполне доброкачественным материалом, видно из ст. 7 «Митрополичьего правосудия», где повторяются те же данные: «Аще кто насилит девку ли умучнт, а будет дщи боярская ли жена, за срам ей 5 гривен злата, а меньших бояр дчи — гривна злата, а добрых — 30 гривен сребра, а нарочитых ли — 3 рубли...».
Хлебников на основании расчета Ланге соотношение этих штрафов представляет в следующем виде150: за оскорбление жен:
больших бояр 250 гривен кун
меньших бояр 150 в »
нарочитых (городских) людей 221/3 » »
сельских людей или чади 17х/2 » г
Несмотря на некоторые неясности в денежном счете «Русской Правды» и памятников, одновременных с нею, мы вправе все же считать, что соотношение этих цифр верно. А это для нас в данном случае чрезвычайно важно. Социальное расстояние между большим боярином и сельским свободным человеком (общинником) выражается в цифрах приблизительно как 14 : 1. Летописный факт 1018 г., приведенный выше, по той же расценке денег дает приблизительно то же соотношение. Итак, бояре суть разные, точно так же, как и городские и сельские жители, о чем речь будет ниже.
Очень интересные черты внутриклассовой жизни землевладельцев отражены в житии Феодосия Печерского.
Отец его по распоряжению киевского князя был переведен в Курск. («Бысть же родительма блаженнаго переселитися в ин град, глаголемый Куреск: князю тако повелевшу».) Дал ли князь отцу Феодосия в Курске землю, или она у него была там раньше, нам неизвестно (вероятнее первое), но известно, что под Курском у родителей Феодосия оказалось имение. Когда умер отец Феодосия, 13-летний мальчик «оттоле иачат на труды подвижнее быти, якоже исходити ему с рабы своими на село де- лати со веякым прилежаниемь». В этом же городе жил и «властелин града», тут же ниже названный «суднею». К этому «властелину» попал на службу и Феодоснй. Он работал при «его церкви», а однажды этот вельможа велел Феодосию служить в его доме иа званой трапезе, куда были приглашены другие «вельможи града».
Перед нами богатые курские вельможи, которым служил сын землевладельца небольшой руки. Мне кажется, отсюда неизбежен вывод, что курские вельможи тоже были землевладельцами, только крупными, служить которым не было зазорно Феодосию даже с точки зрения его матери, которая крепко блюла честь своего рода, находя несовместимым с его достоинством работу Феодосия по печению в церковь просфор («молю ти ся, чадо, останися от такыа работы, — твердила оиа сыну, — укоризну бо приносиши на род свой»). Достоинство мелкого землевладельца, по ее мнению, не страдало от службы в доме крупного феодала151.
129
Поскольку не подлежит сомнению наличие отдельных слоев боярства, не одинаковых по своему материальному положению и происхождению, то вполне естественно допустить и разницу в характере их материальной базы, по крайней мере в начальный период их существования на территории Древнерусского государства, когда мы имеем основание говорить о двух слоях в составе боярства. Если дружинники некоторое время могли пользоваться ленами, составлявшимися «только из даней», то говорить то же о местной знати, выросшей в земледельческом обществе в процессе расслоения сельской общины и появления частной собственности на землю, — решительно невозможно.
Самое верное решение этой задачи будет состоять в допущении, что могущество этих бояр основывалось не на «сокровищах», а на земле.
Признание боярского землевладения в IX—X веках в нашей литературе ие ново: уже Хлебников в 70-х^годах XIX века вынужден был признать, что «богатство в древнейшее время всегда состояло (он разумеет, конечно, общество с преобладанием земледелия. — Б. Г.) в обладании поземельной собственностью»152.
Для более позднего времени (XI век) он высказывается об этом предмете еще более решительно: «слово бояре не означало наемников, дружинников, игравших прежде более важную роль в дружине, но местных землевладельцев», «старшая, или передняя дружина состояла отчасти из выслужившихся младших дружинников», «дружина стала наполняться местными. боярами, богатыми землевладельцами»153.
М. А. Дьяконов уже в XX веке, подводя итоги разысканиям по этому вопросу, писал: «Одни предполагают, что лучшие люди древней Руси вышли из среды торговой аристократии; другие — что это была по преимуществу военная знать; третьи думают, что землевладение уже издревле выдвигало крупных собственников в первые общественные ряды. Несомненно одно, что в ту пору, от которой сохранилось достаточное число документальных данных, бояре и огнищане являются землевладельцами и рабовладельцами»
В своей статье «Некоторые вопросы истории Киевской Руси» С. В. Бахрушин упрекает меня в том, что я в истории землевладения IX—XII веков не указываю периодизации, «будто бы» этот процесс не подвергался «никаким существенным изменениям от IX до XII веков». Эволюцию на протяжении четырех веков я, конечно, признаю. Внимательный читатель увидит в
моей книге и количественный рост землевладения, и эволюцию в хозяйственной организации вотчины, и перемены в формах эксплуатации непосредственных производителей, наконец, изменения в политическом значении крупных землевладельцев. Но этого С. В. Бахрушину мало: возражая мне, он заявляет, что «нет ни одного известия о селах X в., которое не носило бы черт легенды», что в предании об Ольге «дело идет... не столько о пашенных землях, сколько о промысловых угодьях», потому что, по его мнению, земледелие «только в XI в. приобрело... господствующее значение», что только «в конце X в. еще начинался процесс освоения общинных земель будущими феодалами». О «легендах» и об Ольге речь будет ниже, а сейчас мне хочется подчеркнуть, что эволюция земледелия и землевладения в том виде, как ее изображает мой оппонент, противоречит фактам.
Выше говорилось, что, для того чтобы в XI веке могло появиться земледелие со всеми теми хлебными и техническими культурами, которые нам известны по письменным и археологическим источникам, были необходимы века. Достаточно вспомнить, что славянский лен уже в IX веке в значительных количествах шел в Среднюю Азию через Дербент. Вполне естественно, что для развития этой культуры в стране, где лен культивировался и откуда он вывозился на далекий Восток, необходимы были века. То же в той или иной мере необходимо сказать и относительно других сельскохозяйственных культур, известных нашей древности. Я считаю лишним здесь повторять то, что было уже сказано выше, в разд. III и IV, но думаю, что тот, кто захотел бы поддержать мнение, высказанное моим критиком, должен опровергнуть сначала все собранные выше аргументы, а потом уже говорить о том, легендарны или не легендарны данные о селах X века. Наконец, надо подумать и о том, не может ли и в легендах заключаться зерно самой подлинной правды.
То же необходимо сказать и об истории частной собственности иа землю и о росте крупного землевладения. Это тоже процессы весьма и весьма длительные. Установление периодизации этих процессов заключается совсем не в том, чтобы отсечь период до XI века и сказать, что с XI века крупное землевладение уже факт очевидный, а в том, чтобы постараться показать, как и когда, в течение какого времени и при каких условиях этот факт мог сделаться фактом настолько очевидным, что даже мой очень скептически настроенный критик находит возможным в нем нисколько не сомневаться. Сознаюсь, что за неимением материалов я этого процесса по периодам установить не мог, но настаиваю на том, что только очень длительный процесс мог привести к очевидным результатам XI века. Когда именно этот процесс начался, сказать трудно, но что он шел и в VI, и в VII, н в VIII веках — в этом нет никаких сомнений. Это процесс разложения рода и образования классового общества в земледель;
ческой среде, созидания и укрепления феодального способа производства, на основе чего возникали и первые государственные объединения на Руси.
Однако, несмотря на то, что вопрос этот далеко не новый, что к его решению привлекаются, за неимением иных, обычно одни и те'же письменные источники, мне кажется, что из этих старых источников по данному вопросу извлечено далеко не все возможное. Я опять имею в виду договоры с греками.
Только А. Е. Пресняков обратил внимание на то, что в договоре Игоря 944 г. перечислены послы от переименованных в договоре лиц, но не сделал отсюда никаких выводов. А между тем эти выводы напрашиваются сами собой. В договоре 944 г., который заключался от имени князя Игоря, князей и бояр его, прямо перечислены эти князья и по крайней мере часть самого влиятельного и богатого боярства. У каждого из них свой особый уполномоченный как от мужчин, так и от женщин. От великого князя Игоря послом отправляется Ивор. Поскольку он является представителем столь высокой особы, он и поставлен в особое положение. Стоит он на первом месте и не смешивается с другими послами, которые и названы в договоре «общими сламн». В эту общую массу послов попали и представитель княгини Ольги, жены Игоревой, и представитель князя Святослава, сына Игорева, двух племянников Игоревых и 20 бояр. Среди них несомненный славянин Владислав и славянка Предслава. Славяне, повидимому, и Улеб, н Гуды, и Ута, и Воик.
Такую же картину мы имеем и в описании Константином Багрянородным посольства в Царьград княгини Ольги. Княгиня Ольга прибыла в Византию не одна, а во главе большого посольства, среди которого в данной связи нас интересует категория, названная у Константина «апокрисиариями (русских) вельмож» (oiawjxpimipioiTffivapxovTOJV). «Апокрисиарии»—это уполномоченные. Вельможи — здесь несомненно те самые светлые князья и бояре, о которых упоминают договоры с греками. Иначе понять этот термин нельзя, поскольку киевские князья, известные нам по русским источникам, тут же названы особо: Ольга, ее сын Святослав и какой-то ее племянник. Никаких других киевских князей мы не знаем. Стало быть, Константин Багрянородный под SpxoV" те?, приславшими своих апокрисиариев, разумеет русскую знать, т. е., по нашей терминологии, боярство, куда успела влиться частично и знать народов, вошедших в состав Древнерусского государства. Это и есть то, что договоры н летопись называют светлыми князьями и боярами.
О чем говорит это представительство? Несомненно, прежде всего о том, что этим делегатам било кого представлять. Особенно характерны в этом отношении женщины, посылавшие своих уполномоченных. Ничего другого тут придумать нельзя, как только признать, что у перечисленных в договоре вельмож и, иадо предполагать, их жен и вдов имеются свои дворы в самом обычном для того времени смысле этого термина, т. е. усадебная оседлость, хозяйственные постройки, земля, обрабатываемая руками «челяди», известное число военных и невоенных слуг. От этих крупных боярских фамилий, боярских домов, и посылались представители для заключения договоров с греками. В случае смерти боярина фамильный дом (двор, замок) не прекращал своей жизни: во главе его становилась жена — вдова («что на ню мужь возложил, тому же есть госпожа» — «Русская Правда», Троицкий IV список, ст. 93). Она тоже посылала своего представителя в Византию. Все это говорит нам об устойчивости этих крупных фамильных, переходящих от отцов к женам и детям, владений, об организованности этих дворов, прежде всего в смысле людского комплекса, собранного под властью своего хозяина. О родовых старшинах здесь, конечно, не может быть речи. Перед нами верхи достаточно развитого классового общества. Иначе трудно себе представить и это представительство и самый факт договора с Византией. Становится совсем не легендарным, а самым реальным замок княгини Ольги Выш- город, ее села, не одно, а много, и, конечно, совершенно реально село Ольжичи, принадлежность которого именно ей, княгине Ольге, засвидетельствовал наш летописец. Летописец ошибиться здесь не мог, а умышленно сочинять факты этого рода у него не было никаких специальных побуждений Ч Причислять летописное сообщение о княгинином селе к числу фактов легендарных нет никаких оснований.
Об устойчивости крупных фамилий говорят и интереснейшие наблюдения Б. А. Рыбакова, изложенные им в статье «Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси X—XII вв.», где автор прослеживает «знаки собственности» не только у князей, но и у бояр. Об этих последних Б. А. Рыбаков, соблюдая осторожность, говорит, что они «моглн принадлежать боярам и купцам», а о знаках на перстных печатях он говорит более определенно, что они «принадлежали не князьям, а киевским и черниговским боярам»154. По мнению Б. А. Рыбакова, следы таких знаков можно наблюдать начиная с VI—VII веков. Наблюдения эти имеют очень большое значение. Если пока не касаться вопроса о происхождении этих «знаков» и.иметь в виду их функции в X—XI веках, то можно сделать ряд выводов: 1) знаки княжившего дома, сохраняя общую основу, индивидуализируются по- семейно; 2) знаки эти распространяются на весь двор — дом каждой семьи, т. .е. на людской срстав_£дружина носит эти знаки, дворовые ремесленники ими отмечают свою продукцию) и на инвентарь; 3) свои знаки имеют И бояре, очевидно, не входящие в состав дружины князя: иначе они пользовались бы знаком своего князя; 4) свои знаки имеют и крупные купцы; 5) боярские печати, о которых говорит договор 944 г., должны были, очевидно, иметь индивидуальные знаки именно тех лиц, которые посылали своих делегатов в Константинополь, так как эти делегаты входили в состав дворов делегировавшей их знати и являлись в греческую столицу не от себя, а от имени тех, кто их уполномочивал.
Мне кажется, что справедливость моих догадок может быть подтверждена еще одним интересным, но, к сожалению, мало изученным источником. Я имею в виду «Устав новгородского князя Святослава Олеговича» 1137 г. В этом уставе не только фиксируются новые распоряжения князя Святослава, но отмечается и то, что было до него, при его прадедах и дедах. Его далекие предки уже, стало быть, достаточно давно (X век тут несомненен, так как иначе нельзя было бы говорить о «прадедах н дедах» во множественном числе) владели здесь землей.
Факт крупных земельных владений киевских .князей на Новгородской территории подтверждается, например, тем, что Иван III Васильевич, отбирая у св. Софии и у многих богатых новгородских монастырей землю, решительно, со ссылкой на документы, утверждал давнюю принадлежность этих земель князьям и незаконное с его точки зрения нх освоение вечем. Эта апелляция к истории должна была оправдать конфискацию земли у церкви: «зане тыи испокон великих князей, а захватили сами»155 или «быша бо те волости первое великих же князей, ино они (новгородцы. —Б. Г.) их освоиша»2.
Бояре новгородские в отношении к земле принципиально ничем от князей не отличались: один и тот же процесс сделал крупными землевладельцами н бояр и князей. Разница тут только количественная: князь — такой же землевладелец, как и его бояре, только несравненно более богатый.
Решаюсь высказать догадку, что некоторые бояре — мужи новгородские имели свое представительство в игоревой делегации в Византию в 944 г. Подчеркиваю, что это только догадка, которую, однако, игнорировать, мне кажется, не следует.
В уставе Святослава Ольговича названа Онежская княжеская земля, во главе которой стоял княжеский «домажнрич» (управляющий. — Б. Г.), у которого есть особая княжеская касса, независимо от центральной княжеской кассы («клеть») при княжем дворе. Домажирич собирает на Онежской территории виры и продажи. В той же грамоте ниже названо много погостов и других мест, с которых в пользу Новгородской Софии должна была итти десятина, но уже не от вир и продаж, а от княжеских даней, которые при систематической повторяемости довольно рано превратились либо в государственную подать, либо, как, повиднмому, в данном случае,—вдокапиталистическую земельную ренту.
Ясно, что этот перечень охватывает не всю Новгородскую территорию, а лишь некоторую ее часть.
Уже в начале XIX века было обращено внимание на то, что в нашей древности, говоря современным языком, бюджет княжеского двора отделяется от государственного бюджета. На княжеские нужды, на содержание его двора идет '/з доходов-даней, а 156/3 идут на государственные потребности. Ольга брала J/3 дани с древлян на свой двор, сосредоточенный в Вышгороде, 2/3 шло на Киев. Ярослав н другие новгородские представители власти киевского, князя уплачивали а/3 даней в Киев, а х/3 оставляли себе. Мстислав Удалой взял дань с чуди и 2/3 отдал новгородцам, а '/3 роздал своим дворянам, т. е. двору1. Если это так, то в перечне Святославовой грамоты мы можем видеть либо ту часть новгородских погостов, на доходы с которых содержался княжеский двор, либо, что кажется мне более вероятным, княжеские вотчины. С этих своих вотчин князья н давали десятину на содержание Софийского храма. Голубинский доказал, что десятина была положена не на всех людей, а лишь на «одних вотчинников, которые владели недвижимыми имениями и получали с имений оброки»2. Как Владимир установил для Десятинной церкви киевской ют именья своего и от град своих» (укрепленных дворов-замков. —Б. Г.) десятую часть, так и Ярослав после Владимира «ины церкви ставяше по градом и по местом, поставляя попы и дая им от именья своего урок».
Земельные владения новгородских князей, которые они унаследовали, несомненно, от древнейших времен, по своим размерам очень велики, а по составу, как и по историческому своему происхождению, сложны и очень интересны. Состоят они из oi/гельных погостов, у которых до перехода их в княжеское владение, может быть, были свои еще более давние владельцы, по именам которых онн назывались и продолжали называться и после их окняжения. Окняжение этих земель произошло либо до Ярослава, либо при Ярославе, если судить по княжеским «знакам собственности» Б. А. Рыбакова. Ои констатирует факт находки в южном Прнладожье бляшки со знаком киевских князей. Бляшка найдена в могиле, где был погребен дружинник, пови- димому, принадлежавший к дружине князя Ярослава, а может быть, и его отца, поскольку вещи в могиле относятся к середине X века, а знак, как говорит Б. А. Рыбаков, только «очень близок к знаку Ярослава»157.
Во всяком случае одно из возможных объяснёний названий — Волдутов погост, Тудоров, Ивань-погост, Ракуль, Чудин, Спир- ков и др. состоит в том, что либо погосты этн названы по именам своих владельцев, либо имена владельцев произошли от названий их владений, примеров чему имеется сколько угодно и на Западе и у нас. Может быть, эти личные имена частью принадлежали местной знатн, «чудским старшинам», как думал М. К. Любавскнй. Но ведь и некоторая доля «чудских старшин» влилась в состав новгородского, а потом и киевского боярства, например, боярин Чу- дии (ср. погост Чудин в грамоте Святослава Ольговича), как нам хорошо известно, обосновавшийся в Киеве до 945 г. (под этим годом упоминается его двор в Киеве, построенный на месте бывшего княжеского).
Обращаю внимание на совпадение имен нескольких новгородских крупных землевладельцев-бояр с именами тех, которые посылали своих уполномоченных в Византию в 944 г. Это Тудор, Спирк (Сфнрк). В договоре 911 г. упомянут Лидул, весьма напоминающий Лигуя (грамота Святослава). Нет ничего невероятного в том, что несколько крупных новгородских знатных фамилий (они могли иметь владения не только в Новгородской земле, но и южнее) участвовали в большом политическом предприятии вместе со своими князьями Олегом и Игорем, новгородцами по происхождению, как, очевидно, не без основания уверяет нас летописец.
Конечно, это только догадки, которые заслуживают внимания лишь потому, что онн находят подтверждение в других фактах княжеского и боярского землевладения X века. Среди имен, связанных с названиями северных погостов, кроме одного Ивана, христианских имен нет, а многие из имен, весьма вероятно, не славянские имена, что так понятно для Новгорода с известной пестротой его этнических элементов.
Некоторые из имен (Искусеви — Jskusewi, Каницар — Kani- zar, Апубьксар — Pubjinksar) признаются эстонскими (чудскими)
Я совсем не склонен умалять значение промысловых угодий ни в X и XI, ни в более поздние века, но не они делали в это время погоду. Не опровергает моих положений и тот известный всем факт, что князья и бояре древней Руси в X—XI веках имели много золота, серебра, дорогих мехов и тканей, получаемых ими не из сельского хозяйства, а попадавших к ним либо в качестве военной добычи, либо путем торговли в обмен не на произведения сельского хозяйства, а на продукта пушной охоты и бортничества. Если летописец нисколько не преувеличивает, то можно даже удивляться количеству этих сокровищ. Под 1158 г., например, мы имеем следующую запись: «Сий бо Ярополк вда всю жизнь свою, Небльскую волость и Деревьскую и Лучьскую и около Киева; Глеб же вда в животе своем,с княгинею,600 гривен серебра, а 50 грнвен золота; а по княжи животе княгини вда 100 гривен серебра, а 50 гривен золота; а по своем животе вда княгини 5 сел и с челядью, н все да и до повоя»158.
Размеры находимых древнерусских кладов как будто подтверждают эти сообщения летописи.
И тем не менее все этн факты объясняются очень просто тем, что территория, занятая восточным славянством, рано стала ареной деятельности торгового капитала стран как азиатского Востока, так и скандинавского Севера и греческого Юга.
Однако основной материальной базой новгородской и киевской знати были не движимые ценности, а земля. Не случайно летописец, сообщая о вкладе князя Ярополка в монастырь землн («Небльская волость и Деревская н Лучская, и около Киева»), говорит, что князь в монастырь «вда всю жизнь свою»2, т. е. называет землю основой имущественного положения князя. В этой связи факты, случайно разбросанные в «Повести временных лет», уже не представляют никакой загадки.
Княгине Ольге, несомненно, принадлежало село Ольжичи («и есть село ее Ольжнчи и доселе»), Вышгород был городом (замком) той же княгини Ольги3. Ей же принадлежало село Будутино, куда она сослала свою провинившуюся ключницу Малушу. По аналогии вспоминается тут и Будятнна пристань в Новгороде. Будята, или Будута, несомненно, богатый новгородец, владелец судов, пристани и в то же время, вероятно, и землевладелец.
У Рогнеды был город Изяславль, а, перед тем как она вместе со своим сыном получила этот город, Владимир отвел ей одно из своих имений. Иначе нельзя понять текста «Повести временных лет», где говорится, что Владимир одну из своих жен, полоцкую княжну Рогнеду, «посади на Лыбеди, иде же ныне стоить сельце Предславино»4. От Рогнеды Владимир имел шестерых детей, и, конечно, он позаботился о том, чтобы устроить ее с удобствами. У Рогнеды, несомненно, был на Лыбеди настоящий «двор» со штатом слуг и прочими обычными принадлежностями. Имение это, весьма вероятно, потом перешло к дочери Владимира Предславе, рожденной от Рогнеды, и стало называться Предславино. Более правдоподобное толкование этого летописного предания едва ли возможно.
Берестово было подгородным княжеским селом Владимира159. Под Новгородом уже в конце X н начале XI века было княжое село Ракома, куда ездил князь Ярослав в ту ночь, когда новгородцы избили варягов на Парамони дворе160.
Это все факты, совершенно случайно дошедшие до нас от X века. Летописец не ставил себе задачи осветить вопрос о княжеском и боярском землевладении. Говорил он о княжеских селах тогда, когда требовалось это по ходу его рассказа о событиях совсем иного характера. Тем убедительнее должны быть эти попутно вставляемые замечания летописца.
Пресняков тоже считает боярское землевладение явлением старым. Он указывает на то, что «упоминания о боярских селах случайны н немногочисленны, но это — упоминания мимоходом, как о явлении обычном»161. У нас есть полное основание признать мысль Преснякова совершенно правильной. Упоминания о княжеских селах X века — только слабые намеки на общественное явление, имевшее значительное распространение в жизни этого и значительно более раннего времени.
Фактический материал XI—XII веков значительно богаче. У Изяслава Ярославича под Дорогобужем, повидимому, было имение до составления «Правды» Ярославичей, т. е. до середины (приблизительно) XI века. Там дорогобужцы убили его конюха162.
В 1087 г. по поводу смерти Ярополка Изяславича летопись говорит: «Ярополк (конечно, при жизни. — Б. Г.) десятнну дая от всих скот своих святей богородици, и от жнта»163. Князь Мстислав в 1096 г., считая войну законченной, «распусти дружину по селом»0. Владимир Мономах проявлял большую заботливость о хозяйстве в селах, как видно из его «Поучения». «Куда нее ходяще путем по своим землям, не дайте пакости деяти отроком, ни своим, ни чюжнм, ни в селах, ни в житех, да не кляти вас иачнуть»'. В житии преп. Евфросинии называется не позднее ,1128 г. княжеское сельцо около Полоцка", в 1146 г. упоминаются княжеские села в земле северянв 1150 г. — в Смоленском княжестве164. Любеч и Чернигов были окружены в XII веке княжескими селами, у Андрея Боголюбского в Ростово-Суз- дальской земле был город-замок Боголюбов и много «слобод купленных и сел лепших». В том же XII веке неоднократно встречаются известия о разорении сел боярских165. От владимирского епископа Федорца «много пострадаша человеци... и сел избыша, оружья и конь...»166.
В 1128—1132 гг. князь Мстислав Владимирович и сын его Всеволод пожаловали Юрьеву монастырю село Буйце «с данию и с вирами и с продажами»167. Смоленский князь Ростислав Мстнславич дал в 1150 г. несколько сел Смоленской еписко- пин168. Киязь Ярополк дал в монастырь волости Небльскую, Деревскую и Лучскую,. а дочь его завещала туда же 5 сел с челядью169. Князь Андрей Боголюбский заложил церковь во Владимире, между прочими дарами пожаловал ей «свободы купленыя и з даньмн, и села лепшая»6. В 1192 г. Варлаам Хутынский дал «св. Спасу землю, и огород, н ловища... и пожни»170.
В 1171 г. Владимир Мстиславич, хитростью овладевший Дорогобужем по смерти Владимира Андреевича, говорил своей дружине: «целую к вама крест и к княгини вашей, якоже нн на вас не позрети лнхом, ни на ятровь свою, ни на села ее»171. А в 1150 г. князь Изяслав в обращении к своей дружине говорит о владении дружинниками землей, как о явлении обычном, само собою разумеющемся: «вы есте по мне из Рускые земли вышли, свонх сел и своих жизний лишився». Здесь дружинник мыслится именно в качестве землевладельца
Под 1177 г. сообщается, что в Суздальской земле сожжены «села боярскне»172. В 1146 г. киевляне «разграбиша... домы дру: жнны Игоревы и Всеволоже, и села, и скоты»173.
В 1209 г. новгородцы созвали вече на посадника Дмитра и на его братьев, а после этого зажгли нх дворы, «а села их рас- продаша и челядь»174. Конечно, не сам боярин Дмитр, убитый в 1209 г., и даже не его отец приобретал и осваивал эти села. Перед намн наследственное имущество старого боярского рода.
У Святослава Ольговича на Путивле было большое село, о котором случайно мы знаем некоторые детали: во время нападения на него в 1146 г. неприятель забрал многое множество всякого товара: «И ту двор Святославль раздели на 4 части, и скотьнице, и бретьяннце, н товар, иже бе не мочно двигнути, и в погребех было 500 берковьсков меду, а вина 80 корчаг; и церковь св. Вознесения всю облупиша, сосудысеребряныя и индитьбе, и платы служебный, а все шито золотом, и кадельнице две, н кацьи, и еуангелне ковано, и книгыи колоколы; и не оставиша ничтоже княжа, но все разделиша и, челяди 7 сот»х.
«Добре устроенный» двор князя Игоря, брата Святослава, довольно подробно изображается в той же летописи: «но идоста на Игорево селце, ндеже бяше устроил двор добре; бе же ту го- товизни много, и в бретьяницех, и в погребех внна н медове, и что тяжкого товара всякого, до железа и до медн, не тягли бя- хуть от множества всего того вывозити. Давыдов'ича же повелеста нмати на возы собе и воем, и потом повелеста зажечи двор и церковь св. Георгия, и гумно его, в нем же бе стогов 9 со». Эти дворы, конечно, возникли не в начале XII века, а значительно раньше2.
Новгородский летописец в конце XI века, вспоминая прошлое и сравнивая его с настоящим, утверждал, что в старое время князья и дружинники добывали богатство главным образом войной с чужими народами, а свои имения не эксплуатировали чрезмерно. Сейчас. дело переменилось. Эксплуатация своих имений стала главным источником обогащения, с чем связано и насилие над своими соотечественниками. Летописец осуждает этот образ действий своих современников и говорит, что именно за это навел бог на русскую землю «поганые», «а и скоты наши и села наша и имения за теми суть»3. Он, стало быть, тоже подчеркивает наличие земельных владений у господствующих классов как в XI веке, так и значительно раньше. Только в древние времена землевладельцы-де вели себя по отношению к своим подданным лучше, поэтому и имений у них никто не отнимал, что случилось позднее в наказание за их непохвальное поведение. Таков смысл рассуждеиня летописца.
Церковь на Русн с момента своей организации начинает владеть недвижимым имуществом. Мы имеем очень интересный факт, на который историки мало обращали внимания. Это — способ обеспечения первого русского митрополита. Владимир Святославич после крещения Руси, как известно, пригласил из Греции митрополита. Митрополит поставлялся для Киева («...взя у... патриарха у Царьградского первого митрополита Киеву»), Более чем естественно, что местом служения русского митрополита являлся Киев. Но, как нам известно, первому митрополиту был дан город Переяславль на Днепре. Совершенно справедливой считаю догадку Голубинского, что Владимир дал митрополиту этот город, «чтобы таким образом сделать его (митрополита. — Б. Г.) своего рода князем»175, т. е. чтобы поставить его в одинаковое положение с высшей русской знатью, которая без земельных владений тогда уже не мыслилась.
Киево-Печерский монастырь в XI веке владеет селами. В житии Феодосия Печерского приводятся факты, говорящие не только о том, что сел этих было немало, но и о том также, что села эти эксплуатировались, что там для этого сидела монастырская администрация. Феодосий перед своей смертью собрал всю братию — «и еже и в селах или на иную кую потребу от- шли» и стал наставлять, «еже пребывати комуждо в порученной ему службе со всякымь прилежаниемь»2. Служба в селах, стало быть, обычное дело для братин Печерского монастыря в XI веке. Значит, там велось сельское хозяйство, хотя собственное барское хозяйство было весьма небольших размеров. Села Печерского монастыря были не бедны. Одно нз сел привлекло внимание «разбойников». Почему тем не менее монахи этого монастыря доходили иногда до бедственного положения и буквально не зналн, что им придется есть завтра, — разгадать довольно трудно. Возможно, что автор жития Феодосия сообщает факты, взятые из того времени, когда монастырь был еще беден. Но всего вероятнее, что автор жития нашел для себя полезным несколько сгустить краски относительно бедности монастыря при жизни Феодосия.
Села в качестве базы существования феодалов в XI веке были настолько обычным явлением, настолько ценились землевладельцами, что лишение их приравнивалось, как мы уже видели, к потере источника жизни; иногда это бедствие сравнивается с бедствием потери любимых детей. Феодосий выразил эту мысль совершенно отчетливо: когда ему грозило заточение, он был совершенно спокоен н мотивировал свое состояние духа тем, что у него нет сильных привязанностей в мире («егда бо богатество, имению лишениа нудить мя нли дети отлучение или сел опечалуеть мя»).
В рассказе о Печерском монастыре говорится о «пожаловании» монастырю князем Изяславом горы в то время, когда села у монастыря уже были; находим также известие о даче боярином Ефремом сел в монастырь.
Итак, для XI века мы имеем достаточно убедительные сведения и о светском и о церковном землевладении. Факты того же рода от XII века значительно обильнее. Все они говорят с несомненностью о том, что князья, бояре, церковь, т. е. правящие верхи славянского и неславянского общества, объединенного под гегемонией Киева, были связаны с землей,, хотя богатели далеко не всегда от земли. Тем не менее именно землевладение становилось все более и более важной базой, выделявшей эти
верхи нз массы; оно же давало возможность и всяких иных приобретений. Дальнейший рост землевладения шел по линии укрупнения землевладения, увеличения числа землевладельцев и изменения формы земельной докапиталистической ренты. В этом отношении XIII—XIV века, конечно, сильно отличаются от IX—XI веков. Меняется также и характер хозяйства и форма эксплуатации зависимого населения. Нисколько не отрицая эволюции в этой области и всемерно ее подчеркивая, я не имею возможности точно датировать ее этапы и сейчас указываю лишь на факты, с которыми не считаться нельзя.
Несмотря на то, что от XI века у нас очень мало данных, говорящих о распоряжении землей, тем не менее, поскольку они все же есть, поскольку частная собственность на землю в IX и в XI веках находится вне сомнения, мы вправе предположить, что землевладельцы своей землей распоряжаются по своему усмотрению.
Это право распоряжения землей сформулировано в Пространной «Правде», в ст. 91: «О заднице боярьстеи и о дружьнеи. Аже в боярех любо в дружине, то за князя задниця не ндеть; но оже не будеть сынов, а дчери возмуть»176. Очевидно, было время, и может быть не так давно, когда княжеский двор в смысле людского состава жил на иждивении князя. Времена изменились: не только боярство стало классом землевладельческим, но и дружина. Все землевладельцы получили право распоряжаться своей землей. Пространная «Правда» в перечне наиболее частых •> судебных процессов называет и процесс о «ролейной земле»177. Прекрасно и с необычайной для «Правды» подробностью разра- 1 ботанное законодательство о наследовании земли по завещанию и закону говорит о том же178.
Вслед за указанием на то, что бояре н дружинники имеют право распоряжаться своей землей, идет несколько статен в развитие этого положения. «Аже кто умирая разделить дом свой детей, на том же стоятн...» (ст. 92); «Аже жена сядеть по мужи, то иа ню часть дати...» (ст. 93). «Дом» — это и есть вотчина. Тщательность и продуманность разработки этого сюжета говорят о большой заинтересованности землевладельцев в правах на свои вотчнны.
Отсюда следует вывод: 1) количество землевладельцев ра- ■ стет; 2) земля делается все более значительной ценностью; 3) отношение к земле различных классов общества делается более сложным: выявляются черты собственности, характерные для феодального общества.
Это обстоятельство нельзя забывать, несмотря на весь блеск золота, шелков, драгоценных камней и других «сокровищ»,
хранимых в кладовых у «сильных мира сего». В этом случае неизбежно приходят на память слова немецких послов, прибывших в 1075 г. к князю Святославу, приведенные летописцем, правда, со специальным назначением, но тем не менее весьма характерные. Святослав «величался», показывая им свое богатство. «Они же видевше бещисленое множьство, злато и сребро и паволокы реша: «Се ни в что же есть, се бо лежить мертво. Сего суть кметье луче; мужи бо се дошцють и больше сего»179. Пусть оин этого на самом деле и не говорили, пусть летописец сам вложил эти слова им в уста, для того чтобы удобнее сделать свой собственный вывод о предпочтительной ценности дружины, — все равно, мысль высказана верная и для того времени весьма характерная. Все эти сокровища действительно лежали втуне. Земельная докапиталистическая рента была скромнее, но зато надежнее мертвых сокровищ, потому что ей принадлежало будущее. Сельское хозяйство мелкого производителя и эксплуатация этого последнего крупным землевладельцем во всяком случае были фактом ведущим уже и тогда.
Однако не нужно думать, что в XI веке княжеская, церковная или боярская вотчины уже успели приобрести тот хорошо знакомый нам образец вотчины, который мы имеем в XIV—XV веках в писцовых новгородских книгах, в духовных завещаниях князей н бояр в договоре Юрьева монастыря с крестьянами Роби- чинской волости180 и в других наших источниках XIV—XV веков. Так думать было бы большой ошибкой.
Вотчина XI века отличается от вотчины XIV века и своей организацией, и характером зависимости непосредственных производителей, работающих на своего хозяина-вотчинника, и формой земельной докапиталистической ренты, взимаемой с зависимых от вотчинника людей, и, наконец, своим хозяйственным и политическим значением.
До XV века вотчина в своем развитии прошла большой путь. Но уже самым своим возникновением она сыграла решающую роль в истории сельского населения: 1) она ясно обозначила грань между классом привилегированных землевладельцев и массой сельского населения, продолжавшего жить в своих общинах; 2) владельцы вотчин заняли значительные пространства общинной земли и подчинили себе сидящих на этой земле общинников-земледельцев; 3) они же привлекли к себе значительную часть земледельцев, вынужденных покинуть общину, и превратили их в зависимых от себя людей.
Таким образом, оформились три основные слоя сельского населения: 1) крестьяне-общинники, еще ие попавшие под власть феодала; 2) крестьяне-общинники, очутившиеся вместе со своей землей под властью феодала; 3) люди, оторванные от общины, лишенные средств производства, в силу чего оказавшиеся на чужой'земле в качестве зависимой от феодала рабочей силы. Каждый из этих слоев сельского заселения имеет свою особую историю. Непризнание различий в судьбе двух последних разновидностей сельского населения явилось источником очень многих заблуждений в трактовке всего вопроса в целом.
' Чтобы познакомиться с двумя последними категориями зависимого от феодала населения, необходимо ближе всмотреться в организацию крупной феодальной вотчины на Руси X—XII веков.
2. ОРГАНИЗАЦИЯ КРУПНОЙ: вотчины JX —ХП ВЕКОВ
Совещание Ярославичей — Изяслава, Святослава, Всеволода и их мужей, — на котором рассматривались вопросы, связанные с княжеской вотчиной, оставило нам материал и для суждения об организации древнерусской вотчины. Совещание происходило, повидимому, после смерти Ярослава, т. е. вскоре после 1054 г.181
Мы можем только догадываться о причинах, вызвавших это совещание. Результаты же его налицо. Это так называемая «Правда» Ярославичей.
В Пространной «Правде» имеются указания:, способные пролить некоторый свет на темные стороны интересующего нас совещания князей и их бояр: «По Ярославе же паки совокупивше- ся, — читаем в Пространной «Правде», — сынове его: Изяслав, Святослав, Всеволод и мужи их: Коснячко, Перенег, Никифор и отложиша убиение за голову, но кунами ся выкупати, а ино все, яко же Ярослав судил, тако же и сынове его уставиша».
Здесь как будто довольно ясно указана главнейшая цель совещания. Она заключалась в том, чтобы пересмотреть систему наказаний и окончательно отменить отмирающую месть, и раньше уже поставленную под контроль государственной власти. Эта система действительно была пересмотрена, и месть официально ликвидирована. Остальное все, что было при Ярославе, осталось нетронутым и при его детях. Это очень важное замечание. Весь вопрос, к какой части «Прдвды» оно относится: к древнейшей ли ее части, которую мы не без основания считаем «Правдой», данной Ярославом новгородцам, или же не только к ней. Какое бы предположение мы ни высказали, оно будет одинаково гипотетичным. Конечно, «спокойнее» оставить вопрос без ответа, но едва ли это будет лучшим выходом из создавшегося положения.
Мы имели возможность убедиться в том, что киязья н бояре владели земельной собственностью в X веке (несомненно, и раньше). Следовательно, Ярослав застал и в Новгороде и в Киеве княжеские вотчииы уже существующими и, конечно, так^ или иначе организованными. Несомненно, для ведения хозяйства в княжеском именин должны были быть люди: администрация и непосредственные производители различных специальностей.
Особенно много думать об изменении давно налаженного уклада, очевидно, не приходилось, если дети Ярослава оставили тут все основное, «якоже Ярослав судил». Правда, дети его не были в этом отношении совершенно пассивными. Изяслав, например, «судил» убийц своего старшего конюха, которого убилн дорогобужцы. Это было до совещания князей. Судебное решение Изяслава на совещании было признано правильным и вошло в новый законодательный сборник. Убийство дорогобуж- цами изяславова конюха предполагает наличие поблизости к До- рогобужу или даже в нем самом княжеского имения.
Таким образом, мы как будто получаем некоторую ориентировку относительно времени, отображенного в «Правде» Яросла- вичей. Это ие только время Ярославичей, но и время Ярослава, т. е. первая половина XI века.
Так как для нас очевидно, что вотчинная организация слагалась в течение достаточно длительного времени, то мы нисколько не сомневаемся, что данные начала XI века вполне могут характеризовать и структуру тех княжеских вотчин X века, о которых мы имеем сведения в летописях, а также и тех боярских вотчин, о наличии которых говорят договоры с греками начала и первой половины того же, X века, а следовательно, и IX века.
Во избежание справедливых упреков в произвольном пользовании хронологически разновременными материалами попробуем сначала восстановить основные черты древнерусской вотчины'исключительно по материалам «Правды» Ярославичей.
Центром этой вотчииы является «княж двор» (ст. 38 Академического списка), где мыслятся прежде всего хоромы, в которых живет временами князь, дома его слуг высокого ранга, помещения для слуг второстепенных, жилища смердов, рядовичей и холопов, разнообразные хозяйственные постройки — конюшни скотный и птичий дворы, охотничий дом и др. '
Во главе княжеской вотчины стоит представитель князя — боярин-огнищанин. На его ответственности лежит все течение жизни вотчины и, в частности, сохранность княжеского вотчинного имущества. При нем, повидимому, состоит сборщик причитающихся князю всевозможных поступлений — «подъездной княж»182. В распоряжении огнищанина находятся тиуны. В «Правде» назван также «старый конюх», т. е. заведующий княжеской конюшней и княжескими табунами коней.
Все^ти лица охраняются установленной той же «Правдой» удвоенной 80-гривеиной вирой, что говорит об их привилегированном положении, Это — высший административный аппарат княжеской вотчины. Дальше следуют княжеские старосты — «сельский» и «ратайный». Их жизнь оценивается только в 12 гривен. Они, несомненно, люди зависимые. Как распределяются их функции, мы точно сказать не можем, но нх роли в значительной степени определяются содержанием терминов «сельский» и «ратайный». Сельский староста, повидимому, выполнял функции наблюдения за населением вотчины, являлся исполнителем распоряжений высшего административного ее аппарата. Что касается ратайного старосты, то, поскольку ратай — пахарь, ратайиый — пашенный, у нас неизбежно возникает предположение, что на обязанности ратайного старосты лежит наблюдение за пашней; а так как речь идет о княжом старосте и княжеской вотчиие, то естественно предположить здесь наличие княжеской пашни, т. е. княжеской барской запашки. Данное предположение подтверждается и тем, что эта же «Правда» называет межу н назначает за ее нарушение непомерно высокий штраф, по штрафной сетке следующий за убийством человека; «А иже межу переорет... то за обиду 12 гривен» (ст. 34). Столь высокий штраф едва ли может относиться к крестьянской меже (за кражу княжеского коня — 3.гривны, за «княжую борть» — 3 гривны). У нас есть все основания признать в княжеской вотчине наличие княжеской пашни.
Эти наблюдения подтверждаются и темн деталями,, которые рассыпаны в разных частях «Правды» Ярославичей. Тут называются — клеть, хлев и полный, обычный в большом сельском хозяйстве, ассортимент рабочего, молочного и мясного скота и обычной в таких хозяйствах домашней птицы. Тут имеются: кони княжеские и смердьи (крестьянские), волы, коровы, козы, овцы, свиньи, куры, голуби, утки, гуси, лебеди и журавли.
Не названы, но с полной очевидностью подразумеваются луга, на которых пасется скот, княжеские и крестьянские кони.
Рядом с сельским земледельческим хозяйством мы видим здесь также борти, которые так и названы «княжими»: «А в княже борти 3 гривне, любо пожгуть, любо изудруть» (ст. 32).
«Правда» называет и категории непосредственных производителей, своим трудом обслуживающих вотчину. Это — рядовичи, смерды и холопы. О них будет речь ниже. Их жизнь расценивается в 5 гривен.
Мы можем с некоторой уверенностью говорить о том, что князь время от времени навещает свою вотчииу. Об этом свидетельствует наличие охотничьих псов и приученных для охоты ястребов и соколов: «А оже украдуть чюжь пес, любо ястреб, любо сокол, то за обиду 3 гривны» (ст. 37). Тут, правда, не сказано, что эти пес, сокол и ястреб — принадлежности именно княжеской охоты, но мы имеем право сделать такое заключение, во- первых, потому, что в «Правде» Ярославичей в основном речь идет о княжеской вотчиие, во-вторых, потому, что иначе делается непонятной высота штрафа за кражу пса, ястреба и сокола. В самом деле, штраф этот равняется штрафу за кражу княжого коня и на одну гривну меньше штрафа за кражу коня, с которым работает в княжом хозяйстве смерд1.
Князь в своей вотчине рисуется «Правдой» в качестве землевладельца-феодала, имеющего известные феодальные права по отношению к зависимому от него как вотчинника населению. Вся администрация вотчины и все ее население, зависимое от вотчинника, подлежит его вотчинной юрисдикции. Судить их можно только с разрешения и ведома вотчинника («или смерд умучат, а без княжа слова, за обиду 3 гривны; а в огнищанине, и в тивунице, и в мечници 12 гривне» — ст. 33 Академического списка).
Нельзя не заметить еще очень важного обстоятельства, касающегося княжеской вотчииы. Она существует не в безвоздушном пространстве, не изолирована от внешнего мира, а находится в миру, непосредственно и самым тесным образом связана-r- сельской общиной. Это не гипотеза, а теорема, которую совсем нетрудно доказать.
Если убьют огнищанина и убийца его известен, то наказанию (штраф в 80 гривен) подлежит именно он, «а людям не надобе», написано в «Правде» (ст. 19). Если убийца не обнаружен, то отвечают «люди»: «вирное платити, в ней же верви голова начнет лежати» (ст. 20). Это «вервь» «Правды» Ярославичей или ииаче «мир» «Правды» Ярослава. О них шла уже речь в другом месте. Сейчас мне хотелось бы подчеркнуть отношение крупной вотчины к сельской общине, ,о чем уже приходилось (в другой связи) указывать выше. Крупная вотчина не только локально связана с сельской общиной; княжеская вотчинная администрация имеет какое-то отношение и к другим общинам, непосредственно не соприкасающимся с вотчиной. Огнищанин может быть убит не только в той верви, которая связана с вотчиной, но и в других вервях. Отвечает за убийство огнищанина, — и, конечно, не только его одного, а всех представителей вотчинной администрации, — та вервь, на территории которой найдено тело убитого (в случае необнаружения убийцы). Это обстоятельство может говорить о том, что огнищанин, подъездные, тиуны имеют радиус действия, выходящий за пределы вотчины; это обстоятельство может указывать и на то, что представители княжеской вотчинной администрации имеют не только экономические, ио и политические функции.
Расположение княжеской вотчины в окружении крестьянских миров объясняет нам очень многое в содержании «Правды» Ярославичей. Мы начинаем яснее понимать, зачем она написана, для чего собиралось совещание из трех Ярославичей и их мужей, для нас проясняются и взаимоотношения между вотчиной и вотчинником, особенно таким вотчинником, как князь.
Может быть, мы не ошибемся, если скажем, что именно перед детьми Ярослава возникла необходимость рассмотреть вопрос о взаимных отношениях между вотчинником и крестьянской общиной. Пусть совещание сочло возможным оставить здесь то, что было и при Ярославе, за исключением отмены мести. Но оно, во-первых, придало старым обычаям форму писаного закона и, во-вторых, оно подчеркнуло роль государства, т, е. надстройки, необходимой феодалам для укрепления их позиций; отменой мести оно передало карательные функции общнны органам государственной власти. Устав по важнейшим вопросам внутривот- чинных отношений с этого момента становится, если можно так выразиться, настольной книгой каждого из князей. Это было, очевидно, необходимо потому, что власть киевского князя в середине XI века, особенно после смерти Ярослава, настолько пошатнулась, настолько выросли отдельные новые центры на огромной территории Древнерусского государства, что возникла необходимость приблизить власть к местам, подвести деятельность этих новых центров под единый закон.
Время Изяслава, Святослава и Всеволода ставило свои вопросы, и понятно, почему сыновья Ярослава политически не всегда мыслили так, как их отец. Они и собирались вместе для обсуждения создавшегося положения и для принятия мер, диктуемых требованиями момента.
Нельзя забывать и того, что вопрос о взаимных отношениях вотчинника и сельской общины касался интересов не только князей, но всех крупных землевладельцев и прежде всего, конечно, бояр, также и церкви, хотя церковных крупных землевладельцев в то время было еще сравнительно очень немного.
Недаром бояре приняли к руководству и исполнению этот закон; интересы у всех феодалов-вотчинников были в основном одинаковы.
В Пространной «Правде» совсем не случайно иа полях против перечня личного состава княжеской вотчины (значительно расширенного против «Правды» Ярославичей), очевидно, какой-то «юрист» приписал: «Такоже и за бояреск», т. е., что все штрафы, положенные за убийство вотчинных княжеских слуг, распространяются и на вотчины боярские.
Первое впечатление от «Правды» Ярославичей, как, впрочем, и от Пространной «Правды», получается такое, что изображенный в ней хозяин вотчины с сонмом своих слуг разных рангов и положений, собственник земли, угодий, двора, рабов, домашнего скота и птицы, владелец своих крепостных, обеспокоенный возможностью убийств и краж, стремится найти защиту в системе серьезных наказаний, положенных за каждое деяние, направленное против его прав. Это впечатление иас не обманывает. Действительно, «Правды» защищают вотчинника-феодала от всевозможных покушений на его слуг, крестьян, рабов, рабынь, на его землю, коней, волов, уток, кур, собак, ястребов, соколов и пр.
От кого же приходилось защищаться феодалу-вотчиннику? Сосед, такой же феодал-вотчинник, едва ли станет красть голубя, курицу или утку, не станет запахивать межу княжеского или боярского поля. Он может явиться с вооруженной дружиной, сжечь имение и увезти отсюда все наиболее ценное. С ним и расправа будет такая же: вооруженный наезд со всеми вытекающими отсюда следствиями. «Правда» Ярославичей, вырабатывая меры защиты, не об этой опасности говорит. Она видит опасность от населения соседних сел и деревень, враждебно настроенного к прочно осевшему в своем укрепленном гнезде крупному землевладельцу.
Население сел и деревень действительно прекрасно знало, что значит это соседство, и где только могло старалось предупредить внедрение в свою среду богатого землевладельца. «Жития святых» наполнены этими протестами. Окрестные крестьяне позднее, с усилением церковного землевладения, не раз заявляли отдельным старцам, строителям монастырей, «почто в нашей земле построил еси монастырь, или хощеши землями и селами нашими обладай?»1
Недаром Даниил Заточник, размышляя о бедности и нищете, вспоминает царя Соломона, который в передаче Даниила говорит: «богатства н убожества не дай же ми, господи; обогатев, восприму гордость и буесть, а во убожестве помышляю иа татьбу и на разбой...» «Татьба и разбой» в терминологии Даниила — это ответ бедного человека на насилие богатого. Недаром тот же Даниил Заточник давал характерный совет: «не держи села близ княжа села: тиун бо его яко огнь трепетицею накладен, а рядовичи его яко же искры. Аще от огня устрежешися, но от искры не можешь устрещися...»
в XVH в.^т. fТт9,"стр388?КО<! самоупРавле1Ш6 на РУССК°М СевеРе
Это — несомненная картина с натуры, ценная для нас своей непосредственностью. Без прикрас и условностей, под видом шутки, Даниил Заточник преподносит нам полные реального смысла афоризмы, прекрасно характеризующие его время.
Я умышленно не хотел выходить за пределы «Правды» Ярославичей (ссылка на Даниила Заточника — это только небольшой комментарий к этой «Правде»), чтобы у читателя могло сложиться впечатление о том богатом материале, который дает нам эта «Правда» о вотчине, именно о княжеской, и о ее окружении. Но ведь внутривотчинными отношениями занимается и Пространная «Правда».
Вообще можно вывести вполне определенное впечатление о том, что закон все больше и больше начинает интересоваться жизнью вотчины. "Если в древнейшей «Правде» говорится очень глухо о свободном муже и его челяди, что, несомненно, свидетельствует о наличии вотчины, если «Правда» Ярославичей раскрывает нам понятие челяди (рядович, смерд, холоп) и дает ясное изображение организации вотчины, прав ее хозяина и обязанностей зависимых от него людей, то «Правда» Пространная вносит чв это изображение ряд деталей, на которые обратить внимание законодателей заставила сама жизнь. Иначе едва ли могло и быть: надстройка выполняла свои функции.
Владимир Мономах, призванныи в 1113 г. в Киев в очень ответственный момент большого народного движения, городского и деревенского, должен был ознакомиться с истинным положением вещей и был вынужден несколько умерить аппетиты «славы хотящих и богатством ненасыщающихся». Свое участие в судьбе зависимых людей он сам сформулировал в своем «Поучении» («худого смерда и убогой вдовицы не дал есмь сильным обидеги») и запечатлел на страницах «Русской Правды». Имею в виду не столько борьбу Мономаха с непосильными для должников процентами, сколько его вмешательство во внутреннюю жизнь крупной вотчины. Он коснулся'вопроса о положении рядовичей, холопов и, как он сам говорит об этом, смердов.
Принципиально нового здесь «Правда» Пространная почти ничего не дает. Вотчина, та самая, которая изображена в «Правде» Ярославичей, продолжает жить своей давно налаженной жизнью и в XII веке. «Правда» Пространная, собственно говоря, только уточняет и расширяет уже имеющиеся в нашем распоряжении сведения.
Прежде всего эта «Правда» увеличивает перечень слуг княжеской и боярской вотчины. В ст. 11—17 называются: отроки, конюх, повар, тиун огнищиый и конюший, сельский тиун и ратайный, рядович, ремесленник н ремесленница, смерд, холоп, раба, кормилец и кормилица.
Если попытаться внести в этот перечень систему, то мы можем разбить все это зависимое население вотчины на две основные группы: 1) слуги и 2) непосредственные производители, рабочее население вотчины в узком смысле слова. К слугам надо отнести: отроков, конюхов, тиунов, кормильцев; к рабочему составу — рядовичей, смердов, холопов и ремесленников.
С этим составом населения крупная вотчина продолжала жить много времени и даже на тех территориях Руси, которые позднее подпали под власть Польши. Имею в виду Галицкую землю.
Пространная «Правда» значительно детальнее останавливается на положении прежде всего рядовичей и холопов, т. е. той части населения вотчины, которая, очевидно, больше всего подвергалась господскому произволу.
Рядовичей или одну из наиболее распространенных их разновидностей Пространная «Правда» называет закупами. О них специально будет речь в своем месте. Здесь мне хочется остановиться не на экономической и правовой природе закупа, а на самом вотчинном хозяйстве, в котором активно участвует закуп.
Пространная .«Правда» уделяет особое внимание закупу «ролейному», т. е. работнику, занятому в сельском земледельческом хозяйстве. Хозяин-землевладелец старается привлечь к себе рабочую силу именно в свое земледельческое хозяйство, пользуясь тем, что появилось много людей, оторванных от средств производства и вынужденных итти на какие угодно условия. Хозяин владеет землей, скотом и сельскохозяйственными орудиями. Ему иужпа рабочая сила Получает он ее различными способами и в различных формах. Одна из этих форм — закупни- чество. От закупа хозяин требует работы и бережного отношения к хозяйскому скоту и орудиям производства. Плуг и борону хозяин дает закупу на руки под его ответственность. Иначе обстоит дело со скотом. Хозяин только в отдельных случаях разрешает закупу пользоваться барским конем и следит за тем, чтобы закуп усердно стерег господский скот.
Хозяин требует, чтобы закуп обязательно на ночь загонял скот в особые, для скота предназначенные, помещения, и больше всего боится, как бы закуп по небрежности не оставил скота иа ночь в поле. Хозяина очень страшат «воры».
Так как земледельческую работу закуп выполняет хозяйским конем, то хозяин крепко следит за тем, чтобы закуп обращался с конем заботливо и не погубил бы его. Очень характерная черта: хозяин, имевший в своем распоряжении рабов, прекрасно видел, что раб не имеет никаких побуждений особенно бережно относиться к хозяйскому имуществу, будь то плуг или конь. Хозяин не имел никаких оснований полагать, что закуп заинтересован в сбережении господского добра, и поэтому старался обезопасить себя на этот счет. Закон, декларативно заявлявший о защите закупа от хозяйского произвола, по существу стоял на стороне хозяина и заботился лишь о формальном провозглашении некоторых норм справедливости. Если пропадет конь не по явной вине закупа, закуп за пропажу его не отвечает. Он отвечает только тогда, когда коня украли вследствие явной небрежности закупа, либо когда конь пал на работе не хозяйской, а собственной закупа вследствие непосильной для коня нагрузки. В законе зазвучала нота обэлементариой «справедливости», которой, можно подозревать, закуп был лишен до восстания 1113 г. и до вынужденного вмешательства в жизнь вотчины Владимира Моиомаха.
Если продолжать наши наблюдения в том же направлении, т. е. предполагать, что закон Мономаха пытался смягчить то, что вызвало народное движение, то придется указать и на тенденцию господ удерживать у себя закупа путем произвольного увеличения «купы», суммы денег, взятой закупом в момент заключения договора и так или иначе связывающей свободу закупа. Закабаленным закупом хозяин иногда делал попытки распоряжаться как рабом, отдавая его от себя внаймы и получая деньги себе; господин, не привыкший делать разницу'в своих слугах, склонен был иногда просто продавать закупа, выдавая его за раба. Наконец, господин, привыкший бнть своих рабов, бил и закупов. Закон находил это воздействие на рабочую силу вотчины настолько естественным, что не отменил битья, а только ограничил его некоторыми условиями; бить закупа можно только «про дело» и в трезвом состоянии. Хозяйские приемы воздействия на свою челядь, несомненно, выросли в атмосфере полного бесправия и приниженности зависимых от -господина людей, среди которых не мало было рабов.
Однако необходимо отметить очень важное обстоятельство: эти хозяйские навыки начинают ограничиваться, ставятся под контроль суда, и самое холопство делается уже не тем, чем было раньше. Конечно, не потому, что господские нравы стали мягче, а потому, что менялась система хозяйства. Раб все более перестает себя оправдывать: его с успехом заменяют рядовичи и смерды. Пространная «Правда» отмечает эту перемену. Перечислив все источники рабства, кроме преступления, «Правда» старается указать путь, каким можно избежать последствий закона о рабстве, и тут же раскрывает перед нами роль раба в хозяйстве. Интересно отметить, что раб в специальном разделе «Правды» «О холопстве» не рассматривается как рабочая сила в сельском хозяйстве (это, конечно, совсем не значит, что в сельском хозяйстве рабский труд перестал применяться). Говорится только о холопе, который от имени своего господина торгует и совершает операции с господскими деньгами.
Есть еще одна новость в Пространной «Правде». Она обмолвилась о свободных смердах. В то время как «Правда» Ярославичей говорит только о смердах зависимых, упоминая их в числе челяди, рядом с рабом и рядовичем, Пространная «Правда» напоминает, что есть еще смерды, лично ответственные перед государственной властью. В конце статьи «А се уроци скоту» после подробной оценки различных видов домашнего скота прибавлена заключительная фраза: «то ти уроци смердам, оже платят князю продажи®183. «Оже»| как и вообще в «Правде», значит «если». Таким образом, эта статья, выделяя наличие еще не потерявших правоспособности смердов, тем самым подчеркивает существование другой зависимой категории смердов, за которых «продажу» платит их господин. Об этой последней категории смердов ясно говорит ст. 90 Пространной «Правды»184.
По совокупности данных всех частей «Правды» и принимая во внимание некоторые сообщения летописей и других источников, мы можем до некоторой степени цредставить себе систему вот^ чинного хозяйства времени «Русской Правды».
Вся вотчина называется в «Правде» «домом»185. В центре всегда стоит господский «двор» (в княжеской вотчине — «княж двор»). Дети называют его «отчим», отцовским. Двор состоит из жилого дома хозяина и всевозможных хозяйственных построек. Во дворе, чем он богаче, тем больше всевозможных слуг. За двором — избы крестьяи-смердов, рядовичей и холопов. А дальше тянутся поля, обрабатываемые частью на хозяина, частью на себя смердами, рядовичамн-закупами и холопами.
Несмотря на то, что у хозяина есть значительный аппарат вотчинного управления, заметно непосредственное участие самого хозяина в делах вотчниы. Очевидно, господское хозяйство не очень велико. Продуктов, добываемых в хозяйстве, хватает на содержание господского семейства и его слуг. Расширять собственное вотчинное хозяйство у господ не было особых побуждений, так как продукты сельского хозяйства еще не стали сколько- нибудь заметным товаром. Хлеб, во всяком случае иа рынке, еще ие играл сколько-нибудь заметной роли; внутренний рынок еще достаточно слаб, чтобы заставить землевладельцев расширять свою сельскохозяйственную деятельность.
Замкнутость господского хозяйства и преобладание отработочной ренты бросаются в глаза. Челядь тут же, на глазах у своего хозяина, под угрозой физического воздействия добывает все необходимое на господскую потребу. Даже смерд, владеющий средствами производства, попадая в среду рядовичей и холопов, по воле своего хозяина низводится на один с ними уровень. Явление — характерное для переходного времени.- Вся организация вотчины еще сильно связана со старым временем, когда при формировании вотчииы играл большую роль труд холопов (домашнее рабство).
Но не следует забывать, что включение в состав челяди смерда, т. е. крестьянина, владеющего средствами производства, "есть явление, разрушающее старую форму эксплуатации зависимых людей. Перед нами несомненный переход от примитивной отработочной рейты к ренте продуктами, т. е. большой шаг вперед, вызвавший в конечном счете и перемены в политическом строе. 186• Картина организации вотчииы будет неполной, если мы не отметим в ией наличие ремесленного, а иногда и наемного труда. Понятно, что потребности вотчииникб выходили за рамки сельского хозяйства; наконец, н самое сельское хозяйство нуждалось в помощи ремесленника: без кузнеца ии вотчинник, ни крестьянин обойтись никак не могли. Вотчинник одевался и обувался, обставлял свое жилище необходимой утварью, иногда даже весьма изысканной, и без услуг портного, сапожника, столяра и серебряных дел мастера не обходился. Чаще всего ремесленник был собственный, из своих же холопов. Но не всегда. Приходилось обращаться в отдельных случаях и к свободному ремесленнику, работавшему иа заказ. Для этого, очевидно, нужно было обращаться и в город. Об этом говорят, хотя и очень скупо, письменные памятники. Древнейшая «Русская Правда» знает «мзду» лекарю, «Правда» Ярославнчей называет плату «от дела» плотникам («мостннкам») за ремонт моста1. «Закон Судный людем», памятник хотя и нерусского происхождения, но очень популярный у нас иа Руси, упоминает заработную плату портному («швецу») за исполнение заказа. «Аще швець исказить свнту, не умея шити или гневом, да ся биеть, а цены лишен»2. Здесь же встречаем и труд ратая и пастуха: «Иже ратаи ие доорав времеие, и идеть прочь, да есть лишеи орания. Такоже и пастырь, иже пасеть стадо». Весьма вероятно, что здесь мы имеем пашню исполу: ратай, ушедший до срока, лишается своей доли урожая, подобно изориику «Псковской судной грамоты». Может быть, и пастух в аналогичном случае лишается части приплода.
Здесь уместно вспомнить и другую похожую фигуру, о которой говорит одна из статей «Кормчей», по всей видимости русского происхождения: «Аще ся даст человек или женщина у тошна времени, дернь ему не иадобе. А пойдет прочь, да даст 3 гривиы, а служил — даром». «Кормчая» имеет в виду человека, взявшего на себя какие-то обязательства на определенный срок, в течение которого он находится в зависимости от хозяина и не имеет права от него уйти. За уход до срока положен штраф и лишение платы за труд. Казус, который нельзя квалифицировать иначе, как договор найма в феодальном смысле. Аналогичное явление известно и Полицкому статуту. В нем имеется специальный отдел под заголовком «Законь от иаЪамника» (ст. 93). Отдел этот делится на две части: ,1) старый закон н 2) новый закои.
Старый закон сформулирован так: «Кто бы нанял иаемиика какого угодно рода («коъе хочь врете») и за какую угодно цеиу
1 «Русская Правда», Академический список, ст. 2 и 43. 8 Новгородская I летопись, стр. 481; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 603.
или иа какую-либо работу, на год или на меньший или больший срок, старый закон требует: если наемник уйдет от хозяина («господара»), ие закончив своего срока и без всякого уважительного повода («през иикога подобна узрока»), — хозяин («господарь») волен ему не заплатить ничего. Если же «господарь без достаточного основания прогнал его до окончания срока, должен ему заплатить сполна». Таким образом, по старому закону, человек не только продавал свою рабочую силу, но и сам становился з некоторую зависимость от покупателя рабочей силы. Это чисто феодальная черта. Новый закон отменил эти феодальные черты, чем констатировал факт чистого договора найма без всякой при* меси феодальных признаков. Но даже e»XV—XVIII веках в Полине больше доверия оказывали феодально зависимому человеку, чем свободно-наемному. Ст. 78с прямо противополагает феодально зависимого кмета наемнику: «если бы ои (кмет) обокрал своего господина, отвечает головой и имуществом; если бы кто-либо обокрал господина, у которого находится в найме, отвечает вдвойне». К свободному труду доверия еще было мало. Полищше феодалы предпочитали иметь дело с людьми, от них зависимыми
Редкость применения личного найма в Киевской Руси вполне понятна. Мы ведь имеем дело не с обществом наемного труда, а с обществом, где на смеиу первичной форме эксплуатации человека человеком в форме освоения самого человека (рабство) пришла эксплуатация, основанная на присвоении господствующим классом одного из важнейших условий труда — земли, с вытекающим отсюда крепостничеством.
Население Киевской Руси такпривыкло ктому.чтоегоэксплуа- тируют сильные люди путем принуждения, что ие верило в возможность оплаты своего труда даже тогда, когда она, несомненно, предполагалась. Очень интересное сообщение по этому предмету приводит С. М. Соловьев в своей «Истории России с древнейших времен». Дело шло о постройке храма св, Георгия в Киеве. Рабочий народ не шел иа работу из опасения, что ему не будут платить за труд. Киязь Ярослав спросил тиуна, отчего мало работников у церкви. Тиун ответил: «дело властелское (т. е. делается по инициативе людей, облеченных властью, феодалов. — Б. Г.), боятся людье труд подъимше найма лишени будут». Тогда князь приказал возить куны на телегах под своды Золотых ворот и объявить на торгу, что каждый работник будет получать за труд по ногате иа день, т. е. по 35 коп. серебром на деньги второй половниы XIX века2. Эта плата считалась в XI веке выгодной, и киевляне явились на работу в большом количестве 3.
Церковь, очевидно, наблюдая эту практику внеэкономического принуждения, нашла даже нужным в своих правилах рекомендовать духовенству воздерживаться от насилия в поисках рабочей силы. В «святительском поучении» новопоставлеииому священнику середины XIII века дается такой совет: «Дом свой с правдою строй, нетомительно, нищих на свою работу без любвене иуди»187. В постановлении Владимирского собора 1274 г. тоже имеется очень интересная в этом отношении статья: «Аще ли кто... от нищих насилье деюще или на жатву или на сеиосечи или провоз деяти или иная некая». Под нищими здесь нужно разуметь людей, способных к труду, но лишенных возможности вести свое хозяйство и вынужденных искать прибежища, между прочим, и у церкви. Характерно, что собор называет применение труда этих людей «насильем», очевидно имея в виду факты, наиболее обычные для данного времени. «Нищего» при монастыре в качестве писца мы встречаем и позднее. На купчей грамоте Кирилло- Белозерского монастыря 1435—1447 гг. имеется подпись: «А грамоту писал ншцои Илья»188.
Нас интересует в данном случае не только юридическая сущность продающего свою рабочую силу, ио также условия, при которых мог появляться на рынке этого рода товар. Мы хорошо знаем, что природа не производит ни владельцев денег и товаров, ни владельцев одной только рабочей силы. Это — своеобразные общественные отношения, свойственные далеко не всем истори: ческим периодам.
Однако нас не должны смущать факты наличия наемного труда в обществе, производственная база которого, как мы видели, строилась главным образом на труде крепостном и на остатках умирающего домашнего рабства. Несомненно, наемный, труд — показатель капталисшчееких отношений. Спорадические факты, говорящие о нем в глубокой древности, нисколько не колеблют нашего представления о господстве в это время других, некапиталистических общественных отношений. В рассматриваемый здесь период нашего общества наемный труд не имел условий для своего сколько-нибудь заметного развития, и мы отмечаем его лишь постольку, поскольку его знают, хотя и в очень ограниченных дозах, наши источники.
Вотчина не оставалась в неизменном состоянии. Вотчинник по мере своего экономического и политического преуспевания при поддержке государства расширяет свои владения путем включения под свою власть больших пространств земли и сидящего на ней населения. Естественно, что для этого необходимо было'принуждение, которое шло и от государства и от знати. При помощи своих вооруженных дружии и опираясь на поддержку государства крупные землевладельцы становятся по отношению к населению освоенных земель не просто хозяевами, а «государями». Вотчина превращается в сеньерию.
Сеиьер уже не имел возможности знать своих подданных в лицо. Только в редких случаях приходилось ему бить их непосредственно «про дело» или без дела, потому что система эксплуатации крестьянина изменилась — восторжествовала рента продуктами. Функции принуждения взял на себя усилившийся аппарат государственной власти, частью которого стал сам сеньер.
Меня могут упрекнуть в том, что процесс, сейчас изображенный, не всегда подтвержден фактами. Действительно, следить по источникам за всеми этапами эволюции вотчины, за процессом превращения ее в сеньерию, нет возможности. Тем не менее мы имеем полное основание делать свои заключения и именно в направлении, только что высказанном, потому что нам хорошо известны два определяющие момента: мы более или менее точно знаем состояние вотчинного хозяйства времени «Русской Правды», основанного преимущественно иа эксплуатации зависимых людей в форме отработочной докапиталистической рейты, и совсем хорошо знаем боярское или церковное хозяйство середины XV века с совершенно ясно обрисованной системой эксплуатации зависимого крестьянина в форме оброка.
Подобно тому как в геометрии две точки определяют направление прямой, два известные иам момента в истории вотчииы определяют путь ее эволюции.
Нам, наконец, по источникам известны тенденции знати периода «Русской Правды», приведшие в конечном счете к состоянию хозяйства, изображенному в писцовых книгах XV века.
Наши источники ясно говорят о стремлении богачей к увеличению своих богатств и земельных владений, «иже прилагают дом к дому и села к селам». Тут разумеется именно экстеиснвиое расширение земельных владений, переключение на новую форму эксплуатации зависимых смердов (рента продуктами),единственно возможное при данных условиях, так как интенсивное ведение хозяйства боярину X—XII веков было не по силам: для этого у него не хватало средств, да и нужды в этом еще не было. Мы можем даже с полной уверенностью говорить о том, что Пространная «Правда» отразила в себе время, когда примитивная отработочная рента сменялась рентой продуктами, когда главным источником господских доходов делается труд крестьянина-смерда, ведущего свое самостоятельное хозяйство, но обязанного делиться плодами своего труда с теми, кто, облеченный властью, оказался над иим.
В этом отношении весьма показательна Уставная грамота смоленского князя Ростислава Мстиславича 1150 г.
Князь Ростислав дает несколько своих сел учреждаемой им в Смоленске епископии: «село Дросенское со исгои и с землею... и село Ясенское, и с бортником и с землею и с исгои.,.; землю в Погоновичох Мойшинскую...; и озера Нимикорская и с сено- жатми...и иа горе огород, с капустником и с женою и с детми, за рекою, тетеревник с жеиою и с детми»189. Кроме пожалования земли, князь отдает епископии десятину от погостов смоленских и погородье от смоленских городов. Князь дает епископу также «прощеники,смедом, и с кунами, и с вирою и с продажами». Источники доходов епископии, таким образом, распадаются иа две категории: 1) десятая часть кияжих даней плюс погородье, 2) земля с людьми. Эти люди по своему социальному положению неодинаковы: а) изгои — несомненно люди крепостные, прикрепленные к земле и лицу, и б) хцлопы (бортник, капустник, тетеревник). Изгои, очевидно, пашут пашню. Холопы, здесь перечисленные, каждый имеет свою специальность. Прощенники платят оброк медом и деньгами. Что это люди, не лишенные гражданских прав, видно из того, что с них взимаются в случаях правонарушения виры и продажи, но в то же время о них сказано: «и ни надобе их суднти никакому же человеку», конечно, княжескому: они становятся вследствие пожалования подсудными суду епископа, не церковному, а вотчинному.
Раскрывается достаточно сложная картина. Поскольку всякая крупная вотчина этого времени строилась в принципе по одному плану, терминология для обозначения отдельных прослоек сельского населения, как в этом нетрудно убедиться, не отличалась большой устойчивостью и точностью, мы можем и в вотчине смоленского епископа ,подметить уже знакомые нам черты.
В двух названных селах велось собственное хозяйство епископа трудом холопов и крепостных людей, очень похожих на крепостных смердов, так как изгои не холопы и мыслятся в данном случае прочно сидящими на земле земледельцами, работающими не только па епископа, но и на себя, т. е. ведущими и собственное хозяйство. К такому предположению я прихожу отчасти путем исключения: изгой в данном случае ие холоп, не рядович- закуп, не вдач. В то же время ои прикреплен к земле и лицу. Кто же он в таком случае, если не крепостной землероб, очень близкий по своей социальной природе к зависимому смерду или западноевропейскому серву190.
Слишком общий по неизбежности очерк истории организации крупной (княжеской, боярской и церковной) вотчииы примет гораздо более конкретные очертания, если мы рассмотрим каждую из категорий непосредственных производителей, своим трудом обслуживающих хозяйство феодала.
Совершенно понятно, что начинать наш обзор необходимо с расшифровки понятия челяди, которой оперирует древнейшая «Русская Правда».
Челядь
''Совакупность работающего на вотчинника населения древнейшая «Русская Правда» обозначает старым термином «челядь».
Этот термин знают и летописи и ряд отдельных документов частноправового и литературного характера, оставленных нам нашей древностью.
К сожалению, все эти документы дальше X века в прошлое не идут, между тем как челядь — явление гораздо более старое.
Совершенно ясно, что на основании наших источников мы можем уверенно говорить о челяди только относительно IX—ХШ веков (может быть, и VIII века, поскольку содержание дрёвнейшей «Правды» мы можем отнести приблизительно к этому времени). XIII век — время отмирания челяди. Вникнув в содержание этого термина, мы сможем увидеть, кто именно входил в это время в состав данного комплекса, и, может быть, перед нами раскроется то, что до сих пор было покрыто плотной пеленой тумана.
В «Русских Правдах» мы имеем очень много сюжетов первостепенной важности, иа которых часто сосредоточивалось внимание исследователей. Конечно, и «челядин» и «челядь» всегда относились к важнейшим объектам исследования, но нужно прямо сказать, что те представители буржуазной науки, которые правильно понимали эти термипы, не делали всех вытекающих отсюда выводов; в нашей же советской науке этим термином занимались очень немногие: одни не могли, другие не успели или не сумели использовать одно из наиболее ответственных и содержательных понятий, которыми так часто оперировала в определенный период наша древность. Ниже я вернусь к разбору литературы вопроса, а сейчас хочу обратиться к нашим источникам.
«Русская Правда» хорошо знает термины «челядь» и «челядин». В древнейшей «Правде» челядина называют две статьи —11 и 16: «Аще ли челядин скрыется либо у варяга, любо у кольбяга, а его за три дии не выведут, а познают и в третий день, то изымати ому свой челядин, а 3 гривне за обиду» (ст. 11). «Аще кто челядин пояти хощет, познав свои, то к оному вести, у кого то будет купил: а той ся ведет ко другому, даже доидеть до третьего, то рци третьему: вдай ты мне свои челядин, а ты своего скота ищи При видоце» (ст. 16).
И непосредственно за этой 16-й статьей; идет следующая, 17-я: «Или холоп ударит свободна мужа, а бежит в хором;
а господин начнет не дати его, то холопа пояти, да платит господин за нь 12 гривне; а за тым где его налезуть удареииый той муж, да бьют его».
Этим статьям древнейшей «Правды» имеются параллели и в Пространной «Правде».
Ст. 32 Троицкого IV списка под заголовком «О челяди»: «Оже челядин скрыется, а закличють и на торгу а за три дни не выведут его, а познают и в 3-й день, то евои челядин поняти, а оному платити 3 гривны продажи», Си 38 под заголовком «Извод татбе о челядине»: «Аще кто познает челядии свой украден, а поиметь и, то оному вести по коиам и до 3-го свода; пояти же челядин в челядина место, а оному дати лнце, ать (вариант «а той») идеть до конечного свода, а то есть не скот, не льзе речи: не ведаю, у кого есмь купил, но по языку ити до конца; а где будет конечный тать, то опять воротить челядин, а свои поиметь, и протор тому же платити, а киязю продажи 12 гривен в челядиие или украдено или уведше».
Еще два раза Пространная «Правда» упоминает челядина. В статье об опеке над имуществом малолетних сирот говорится о том, что опекун отвечает за сохранность имущества опекаемых. Всякую прибыль, полученную опекуном во время опеки, опекун может взять себе, но «от челяди плод или от скота» остаются за опекаемыми (ст. 99 Троицкого IV списка). И, наконец, ст. 107, говорящая о судебных уроках, устанавливает 9 куи от освобождения челядииа.
Ни разу в.этих параллельных статьях не нарушена терминология. «Челядии» никогда не заменяется каким-либо другим словом. Ни разу не попадается в этих статьях термин «холоп» или «роба». То же необходимо сказать и относительно статей, трактующих о холопах. Тут так же строго выдерживается употребление слов «холоп» или «роба».
Статье о холопе, ударившем свободного мужа, в древнейшей «Правде» соответствует ст. 65 Пространной «Правды» лишь с некоторыми дополнительными разъяснениями, относящимися к более позднему времени: «А иже холоп ударит свободна мужа, а убежит в хоромы, а господин его не выдаст... то Ярослав был уставил убити и, но то сынове его по отци уставиша на куны...» (ст. 65 Троицкого IV списка). Действительно, в ст. 2 той же «Правды» мы имеем отмену «убиения за голову» и установление куиного штрафа.
Дальше Пространная «Правда» трактует холопство в различных направлениях, никогда не сбиваясь с точной терминологии. Она говорит о холопах-татях, указывая на то, что эти холопы могут быть княжескими, боярскими или чернеческими (ст. 46) говорит об обельном холопе, укравшем коня (ст. 63), указывает на то, что проворовавшийся закуп превращается в обельного холопа (ст. 64), ие очень решительно отмечает, что холоп не может быть послухом (ст. 66), так как в ст. 85 указывается случай, когда холоп бывает послухом, и совершенно определенно говорит о том, что в холопе н в робе виры иет (ст. 89). Та же «Правда» сообщает нам сведения об источниках холопства (ст. 110—121) и указывает иа различные случаи, связанные с бегством и поимкой холопов (ст. 112—121).
При внимательном отношении к употреблению в «Правдах» термина «холоп» придется сделать вывод, что и холопы суть разные, что термин «холоп» не всегда тождествен понятию раб.
Если «Русская Правда» своим разграничением терминов «холоп», «холоп обельный» и «челядин», подчеркивая нетождественность терминов челядин и холоп, предостерегает нас от поспешных выводов, то «Правосудие Митрополичье», этот сколок с различных источников, включивший в себя, несомненно, несколько статей и «Русской Правды», приспособленных к общественным отношениям XIII века, говорит о том же еще яснее и наводит иа весьма серьезные размышления. Имею в виду ст. 27, 28 и 29.
Ст. 27: «А се стоит в суде челядин-наймит, не похочет быти а осподарь (текст, несомненно, испорчен. Повидимому, нужно читать «у осподаря») — иесть ему вины, ио дати ему вдвое задаток; а побежит от осподаря, выдати его осподарю в польницу».
Ст. 28: «Аще ли убиеть осподарь челядина полного, несть ему душегубства, но вина есть ему от бога»191. Ст. 29: «А закупного ли иаймита, то есть душегубство». (Знаки препинания мои. — Б. Г.)
Несмотря на то, что этот интересный памятник воскрешен из забвения сравнительно недавно, ои успел уже обратить на себя внимание современных ученых: им пользовались С. В. Юшков и П. А. Аргунов, пользовался и я2.
Нужно, однако, заметить, что названные мною авторы понимают интересующее иас место «Правосудия» о закупах по-разному. Не касаясь пока наших разногласий, я хочу подчеркнуть, что из приведенного текста «Правосудия» с полной ясностью вытекает, что термин «челядин» гораздо сложнее по своему содержанию, чем обычно принято думать. Здесь совершенно четко'различаются два вида челяди: челядии-наймит и челядин полнйй,
Челядии-иаймит; по-моему, это не кто иной, как хорошо,из- вестиый нам закуп, о чем и говорит ст. 29 «Правосудия Мйтро: поличьего», называя челядина-наймита закупным наймитом.
п. на^мой взглядИ™дТт~Г " даСТатотаых
Иного мнения держатся С. В. Юшков и П. А. Аргунов. Комментируя ст. 27 н 28 «Правосудия Митрополичьего», С. В. Юшков пишет: «Особого внимания заслуживает ст. 28, на основании которой можно установить, насколько был прав или неправ В. И. Сергеевич, отождествлявший закупов с наймитами. По смыслу данной статьи, закупы и наймиты —два различных института»192. Такого же мнения держится и П. А. Аргунов193. Он по этому поводу пишет: «В конце сборника читаем статьи о наймите и отдельно о закупе», причем ст. 29 он трактует по-своему, соответственным образом расставляя и знаки препинания: «А закупного, лн наймита, то есть душегубство». Такую расстановку знаков препинания автор объясняет тем, что, по его мнению, здесь частица «ли» указывает не на тождество понятий, а на их различие, в доказательство чего автор приводит несколько мест памятника, где действительно частица «ли» играет указанную автором роль?
П. А. Аргунов все же напрасно не остановился на тех местах источника, где частица «ли» имеет другое значение. Ст. 28 и 29 надо^ читать вместе, поскольку они по смыслу и грамматически неотделимы. В ст. 29 нет даже сказуемого: оно по воле издателя осталось в ст. 28. Если подойти к этому тексту без предвзятых мыслей, то смысл его будет совершенно ясен: «Аще ли убиет осподарь челядииа полного, несть ему душегубства..., а закупного ли наймита, то есть душегубство...» Автор текста не хотел повторять в одной и той же фразе сказуемое дважды. Из стоящего вначале условного предложения автор во второй части текста оставил только частицу «ли» для того именно, чтобы показать, что «аще ли убиет» относится к двум противополагаемым друг другу объектам. («А закупного [аще ли убиет] наймита, то есть душегубство».) Мне кажется, что такое понимание текста наиболее просто и естественно. Оно не только не противоречит другим известным нам фактам, но находится с ними в полном соответствии: полный челядии здесь, как и всегда в источниках, противополагается закупу-наймиту, что то же — «закупному наймиту». Закупиый иаймит «Правосудия» известен и «Русской Правде», где эти термины употребляются как синонимы.
Отсюда, конечно, не вытекает, что я склонен защищать вывод Сергеевича о закупе как наймите. Я нисколько ие сомневаюсь в том, что Сергеевич в своем отождествлении закупа и наймита был по существу не прав, потому что под наймитом он разумел наемного в капиталистическом смысле слова работника194, ио формально ои был совершенно прав, потому что отождествляет наймита и закупа сама «Русская Правда»: «продаст ли господин закупа обель, то наймиту свобода во всих кунах...» (ст. 61 Троицкого IV списка), конечно, под наймитом подразумевая совсем не то, что понимал Сергеевич.
«Правосудие Митрополичье», таким образом, говорит не о трех объектах (челядин-полный, челядин-наймит и закупный наймит), а о двух (челядин-полный и челядин-наймит, он же закуп- вый наймит). Этот закупный челядин-наймит подразумевается и в ст. 27 «Правосудия Митрополичьего»: «А се стоит в суде челядин-наймит». Он не хочет оставаться у своего осподаря. Он имеет полное право уйтн от господина, вернув ему задаток в двойном размере (удвоение суммы задатка, несомненно, в целях удержания за господином работника); если же он побежит от «осподаря», то превращается в холопа. Ведь здесь нет абсолютно ничего нового против того, что говорит «Русская Правда» о закупе в ст. 56 Троицкого списка: «Оже закуп бежит от господина, то обель; идет лн искати кун, а явлено ходит или ко князю или к судьям бежит обиды деля своего господина, то про то не робо- тят его, ио дати ему правда». В «Правосудии Митрополичьем» этот закуп рассматривается стоящим перед судом по вопросу о расторжении своих отношений с господином. Терминология этих двух памятников, тесно связанных между собою генетически, совершенно тождественна и, на мой взгляд, не вызывает никаких сомнений. В обоих памятниках говорится о рабе и закупе, причем в «Правосудии Митрополичьем» рабы и закупы считаются двумя разновидностями одного родового понятия — челядь.
Это разъяснение источника для нас имеет огромное значение, и здесь я должен полиостью согласиться с замечанием С. В. Юшкова в его предисловии к «Правосудию Митрополичьему»: «Прежде всего выясняется, что нельзя отождествлять челядинов с холопами, как это до сего времени делалось. Оказывается, существовали челядины полные и челядины-наймиты»1. Это, конечно, совершенно верно, но все же требует некоторого уточнения,
В буржуазной литературе по этому предмету мы можем встретить немало интересного.
Вот, например, что говорит по этому поводу М. Ф. Влади- мирский-Буданов: «Факты языка указывают, что древнейший первоисточник рабства находился в связи с семейным правом. Слово «семия»(по словарю Востокова)означает рабы, домочадцы... Термины: челядь (чадь, чадо) а, раб (робя, робенец, ребенок), холоп (в малор. хлопец — мальчик, сын) одинаково применяются как к лицам, подчиненным отеческой власти, так И к рабам»3,
Сергеевич по этому вопросу писал: «Челядь одного корня с чадью и чадом н означает домочадцев». Дальше Сергеевич уже к этому термину ке возвращается, но в своих толкованиях термина «холоп» дает понять, как он относится и к термину «челядь». «Русская Правда» не просто говорит о холопах, она различает еще «обельное холопство» (ст. ПО Троицкого IV списка); а иногда вместо того, чтобы сказать «холоп», она говорит «обель». «Были, значит, — продолжает Сергеевич, — холопы совершенные и несовершенные. Что же такое несовершенный холоп?» — спрашивает он и отвечает так: «Холоп и роба... означают слугу и работницу. Но слугой и работницей могут быть н вольные люди. Вольная работница, следовательно, может быть тоже названа робой, а вольный слуга — холопом». В доказательство этой мысли Сергеевич ссылается на указ 1597 г., говорящий о «добровольном холопстве». «Только «обельные холопы» или «полные» суть несвободные люди нли рабы в настоящем смысле этого слова»195.
Если исключить из этого рассуждения ссылку на указ 1597 г., относящийся к совсем иным условиям, к другому времени и поэтому ни в коем случае не могущий служить аргументом для мнения Сергеевича, то можно признать мысль автора если не доказанной в полной мере, то во всяком случае весьма правдоподобной и интересной. Рассуждения автора о холопстве, несомненно, должны быть учтены и при рассмотрении термина «челядь». '
Такого же приблизительно мнения о холопе был и М. П. Погодин. Ои различал холопов временных и полныха,
Самоквасов, как это очень часто бывает с ним, занимает и относительно этого вопроса особое место. «В эпоху Русской Правды, — пишет он, — рабские поселения, принадлежавшие церковным учреждениям, киязьям и боярам, назывались селами». «Летописи говорят о существовании в XII в. многих княжеских, церковных и боярских сел, населенных челядью илн чадью...». В доказательство этих своих положений он ссылается на известные тексты Ипатьевской летописи, говорящие о челяди. Но, считая челядь рабами, Самоквасов и часть смердов включает сюда же, так как он думает, что «земледельцы рабского состояния княо/сеских сел в эпоху Русской Правды назывались смердами в тесном смысле»8. Итак, Самоквасов зависимых от феодалов смердов называет «земледельцами рабского состояния». Стало быть, если учесть терминологию Самоквасова, то станет совершенно ясно,' что он считает челядь состоящей из рабов и зависимых смердов.
По некоторым признакам можно думать, что Аристов тоже не всегда считал «челядь» рабами. По этому предмету мы имеем у него следующую фразу: «В селах князей народонаселение состояло из челяди и рабов, число которых доходило до 700, наприм., в селе Святослава»196. Далее, однако, он высказывается за понимание челяди в смысле рабов197.
Другие исследователи совершенно определенно термин «челядь» понимали в смысле рабов. Так именно трактовали этот термин Б. Н. Чичерин, И. Д. Беляев, М. А. Дьяконов и др.
Б. Н. Чичерин, говоря об источниках рабства, указывает на один из иих, именно «рождение от рабыни», и тут же поясняет свою мысль: «плод от челядн, так же, как плод от скота, состав-^ ляет собственность хозяина»198. И. Д. Беляев высказывает аналог гичное мнение1.
Так же смотрит на этот предмет и М. А. Дьяконов. Он понимает термин «челядь» очень прямолинейно. По его мнению, это одно нз наименований рабов, и только. Известное упоминание в Ипатьевской летописи под 1146 г. о 700 человеках челяди в Путивльском имении князя Святослава н другие упоминания челяди в том же источнике (под 1159 г.) М. А. Дьяконов отиосит к рабам без всяких оговорок5.
Итак, в буржуазной литературе можно без труда различать два основных направления: 1) понимание термина «челядь» в смысле рабов и 2) понимание этого термина в более широком значении, куда входят и рабы и не-рабы.
Второе мнение мне представляется более приемлемым и доказуемым, но только за известный период времени.
В русских памятниках древней письменности, как подлинных, так и переводных, челядь встречается тоже нередко.
Особенно показателен в этом отношении перевод евангелия и библия, сделанный с особой тщательностью и максимальной точностью. Конечно, я имею в виду прежде всего тексты древнейших переводов. Некоторые из них современны «Русской Правде».
В Юрьевском евангелии 1119 г. от Луки, гл. 12, ст. 42, челядь соответствует греческому Separata: «Кто убо есть верный строитель и мудрый, его же поставит господь над челядью своею даяти во время урок житный». В Вульгате термин «челядь» передай елевом familia, в русском переводе евангелня — «иад слугами своими».
В евангелии от Матфея, гл. 24, ст. 46, тот же текст передай несколько иначе, но и здесь греческий термин ftepeiceta, имею» щий варианты оЫа .и о!199втв!«, в славянском переводе передан термином «дом» или «слуги». По-немецки — Dienerschaft.
В библии по списку XIV в. в книге Бытия сказано: «Прииде же Иаков в_Лузу, яже есть в землиХанааистей... сам и вся челядь его» (книга" Бытия, XXXV, ст. 6). Этот термин «челядь» по-гречески обозначен термином Хоте, по-латыни popuius. Этому термину здесь в древнееврейском соответствует «ом» (народ): «и вся челядь его» — по-еврейски: «весь народ (ом), который при нем» {или «с ним»). В книге Исход читаем: «Воздвигошася же сынови израилевы от Рамессы в Сокхор до 600 ООО пеших мужей разве челяди» (Исход, XII, 37, по списку XIV в.). В современной библии изд. 1900 г. термин «челядь» заменен словом «домочадство». По-гречески nXfv тоо<гаео%, по-латыии apparatum. По-древне- еврейски здесь стоит «тоф», т. е. дети; стало быть, слова «разве ■челяди» соответствуют еврейскому «кроме детей».
В договорах с греками под термином «челядь» не обязательво понимать только рабов.
«О том, аще украден будеть челядин рускый, или ускочить или по нужи продай будеть и жаловати начнуть Русь, да" покажеться таковое о челядине и да поимуть и в Русь; но и гостие аще погубиша челядина н жалують, да ищуть, обретаемое да поимуть ё. Аще ли кто искушеньа сего не дасть створити местник, да погубить правду свою»1.
Едва ли в этой статье имеются в виду обязательно только рабы, привезенные в Константинополь на продажу. Вполне возможно, что это слуги, сопровождающие своих господ в далекое путешествие, среди которых, естественно, были и рабы. Закон оберегает их от насильственной продажи, каковая удостоверяется, в случае если она Ьмела место, самим челядином; возвращенный из бегов, из насильственной продажи челядин возвращается обратно в Русь. Эта мысль подчеркнута дважды. Среди этих слуг могли быть и подлинные рабы и не-рабы. Продавались, конечно, незаконно, в Древнерусском государстве и закупы2, т.е. не-рабы, и, вероятно, другие категории населения.
Приведенный текст договора во всяком случае не дает права категорически утверждать, что в нем под термином «челядь» разумелись непременно только рабы. К сожалению, мы не знаем, что здесь стояло в греческом тексте: &ераке£а, аяоохео-q или какой- нибудь из терминов, упоминаемых в евангелии и библии.
Несколько яснее среди челяди проглядывают не-рабы в «Поучении» Владимира Мономаха в том месте, где он говорит о предпринятой им карательной экспедиции против минского князп
Глеба: «Изъехахом город (Минск. — Б. Г.), и не оставихом у него ни челядияа, ии скотины». Он хочет сказать, что не оставил в Минске ничего. Трудно предположить, чтобы Владимир Мономах с дружиной имели возможность строго различать рабов и ие-рабов в момент нападения на город Минск. Тут, несомненно, часть населения была истреблена, часть уведена в плен без различия их социального положения200.
Минский князь Глеб, с которым вел войну Владимир Мономах, едва ли действовал иными методами. О нем тот же Владимир Мономах говорит, что Глеб захватил у него людей («...Глеба, оже ны бяше люди заял..д2); Владимир Моиомах их отнял обратно. Нет ничего невероятного в том, что этих захваченных Глебом людей с таким же успехом можно было назвать и челядью. Во время феодальных войн князья иногда возвращают ее обратно. «Володимир же умирися н иачастабыти во велице любви, Володи- мер же и челядь ему вороти, што была рать повоевала»3. Так летописец описывает перемирие после войны владимиро-волын- ского князя Владимира Васильковича с польским князем Кондратом в 1279 г. Хотя это событие относится к более позднему времени, оно ничем не отличается от известных иам более ранних фактов обмена захваченных во время войны людей.
Здесь термины «люди» и «челядь» употребляются альтернативно.
Под 1 100 г. описан весьма популярный в нашей ученой литературе факт соглашения киязей на Уветичском съезде. После войны между собой князья Святополк, Владимир, Давид и Олег собрались в Уветичах и обратились к Володарю и Васильку с предложением мира на известных условиях, в число которых входило требование о выдаче холопов и смердов («а холопы наши и смерды, выдаитш4, — говорили собравшиеся в Уветичах киязья Володарю и Васильку). Каким образом чужие смерды и холопы оказались у Володаря и Василька, догадаться нетрудно. Это — их полон. Это они успели ополониться челядью, которую недавно враждебные, а сейчас замирившиеся князья хотят полуг чить обратно. «И не послуша сего Володарь и Василько», т. е. пленных холопов и смердов не выдали.
То же мы можем наблюдать и несколько позднее, когда князь Владимир Василькович волынский обращался к польскому князю Лестку, «абы ему воротил челядь, он же не вороти ему челяди его»6 (1282 г.). То же мы видим и в первой половине XI в.; «В си же времена (1043 г.) вдасть Ярослав сестру свою за Казимира, и вдасть Казимир за вено людий 8 сот, яже бе полонил Болеслав, победив Ярослава»201.
Понятие «челяди» в сопоставлении этих текстов раскрывается, как «холопы... и смерды».
Ополониться челядью не значит захватить только рабов. Захваченные в плен разные категории населения, однако, превращаются тем самым в челядь, где имеются и рабы и не-рабы. Если мы дадим себе труд всмотреться в ряд летописных сообщений о военных действиях, сопровождавшихся захватом пленных, то еще больше укрепимся в убеждении, что челядь—не только рабы8.
Едва ли будет правильно понимать термин челядь только в смысле рабов и в известной вкладной жены князя Глеба в Пе- черский монастырь: «а по своем животе (по завещанию) вда княгини 5 сел и с челядью, и все да и до повоя» (1158 г.)202. Летописец хочет подчеркнуть, что княгиня отдала в монастырь все, до последней нитки. Стало быть, трудно предположить, чтобы она из этих пяти сел предварительно отобрала всех не-рабов, переселила их куда-либо, а потом только отдала эти села с челядью монастырю. Не проще ли этот текст понимать так, как и хотел передать нам его летописец? Княгиня отдала все свое имущество и в том числе 5 сел со всем сидевшим там населением, среди которого могли быть и рабы и зависимые смерды.
Думаю, что точно так же мы должны понимать и 700 человек челяди в путивльском именин князя Святослава *
Только что рассмотренные факты относятся к XI—XII векам. Здесь челядь прежде всего есть та часть зависимого от землевладельца населения, которая непосредственно работает на землевладельца, которая эксплуатируется им на барщинной работе либо служит иа барском дворе, выполняя здеоь самые разнообразные функции вплоть до низшей военной службы в дружине феодала. Челядью в более расширенном смысле слова называли иногда всю массу зависимых людей, живших п по деревням. Этим. я отнюдь пе хочу отрицать того, что иногда термины «челядь» и «челядин» употребляются в смысле «холоп», ио, как мы видели, самое понятие «холоп» для известного времени тоже достаточно сложное.
Если исходить от времени «Русской Правды» в глубь веков, то мы без особого риска сможем под термином «челядь» разуметь familia, о!яёто» того периода, когда рядом с хозяином и хозяйкой дома и ее дочерьми сидели патриархальные рабы н рабыни, выполняя домашние работыи находясь под властью patris families.
Намек иа то, что челядь когда-то обозначала familia, можно видеть В позднейших пережитках. В XVII веке употребляется термин «челядок» в смысле «сын» Ч Но время, когда жила эта familia, в наших письменных памятниках отразилось только частично.
Итак, если попытаться подвести нашим наблюдениям итоги, то «челядь» в наших источниках обозначает не одну какую- либо категорию зависимого населения. В этом термине, как, впрочем, и во многих других, отражена история общественных отношений с очень отдаленной поры.
Челядь, человек, колено (в смысле поколения), литовское keltis, латышское cilts — это все слова одного корня, которые ведут нас к глубокой старине, когда keltis и cilts значило — genus, Geschlecht, т. е. род. Этот же термин на иовой ступени общественного развития у болгар, русских, чехов и др. стал обозначать семью, детей, у арабов — женщину в семье и зависимых людей вообще, у поляков и чехов—домашнюю прислугу, дворню, зависимых людей, детей. Соответствуя понятию familia, этот термин меиял свое содержание вместе с историей familiae, в состав которой первоначально входили домашние рабы, а с течением времени все чаще и чаще стали входить и ие-рабы.
Меня в данном случае интересует больше (всего вопрос, в какой стадии развития этого института встречается он в «Русской Правде» и как понимать этот термин в древнейших наших письменных источниках. Это вопрос, от того или иного решения которого зависит очень многое.
Несомненно, что евангельский текст начала XII века, отразивший словоупотребление и более раннего периода, пользуется этим термином в смысле 9ерата!а, т. е. не-рабы по преимуществу. Библейские тексты пользуются этим термином согласно древнееврейскому точному смыслу слова в двух значениях: 1) народ (древнеевр. «ом», греч. Ык, лат. populus), где исключаются рабы, и 2) домочадцы (древнеевр. «тоф», греческ. вттвщ, лат. apparatam), где наличие рабов в некоторой доле возможна203.
Несомненным мне кажется понимание термина «челядь» в некоторых летописных текстах в смысле пленников, судьба которых может быть самой разнообразной. Не случайно Маврикий Стратег, византийский писатель VI века, сказал о славянских пленных, что находящихся у иих в плену они не держат в рабстве (h looXela), как прочие народы. Для грека рабы противополагаются свободным, под которыми разумеются все не-рабы, т. е. не только подлинно свободные, но и зависимые люди всех оттенков, исключая рабов.
Нам хорошо известно, что пленники продавались, но иам также хорошо известно, что оии и выкупались и их сажали на землю в качестве крепостных1.
Договоры с греками подчеркивают право обеих договаривающихся сторон на выкуп пленных даже и в том случае, если их успели уже продать.
Ополонившиеся челядью киязья не раз сбывали свой товар за границу. В этом!смысле Святослав и-говорил о том, что в Пе- реславец иа Дунае, куда «вся благая сходятся», из Руси идет «скора и воск и мед и челядь».
Очень характерно, что Пространная «Правда» в особом отделе об обельном холопстве, т. е. подлинном, настоящем в узком смысле слова рабстве, среди источников рабства плен не упоминает. Здесь определенно и решительно эта «Правда» заявляет, что «холопство обельное трое», т. е. имеется только три источника рабства: 1) купля, 2) женитьба на .рабе без особого договора, 3) поступление в тиунство без особого договора2. Стало быть, пленный как таковой — еще ие раб, но он уже челя- дин, который может стать рабом после продажи, да и то со значительными оговорками, пример которых указывают договоры с греками.
Если наши старые письменные источники, и прежде всего «Русская Правда», различают просто холопов и холопов обель- вых, только под последними разумея настоящих рабов, то тем резче они, как мы видели, отличают холопов от челяди. И эта очевидная потребность провести границу между обельными холопом и челядином заставила составителей «Русской Правды» в этом отношении быть очень точными.
Принимая во внимание все эти обстоятельства и учитывая факт различения «Русской Правдой» челяднна и холопа, мы, естественно, приходим к выводу, что если холоп даже и входит в понятие «челяди», то он там не растворяется целиком, и в отдельных случаях «Правда» находит необходимым говорить о нем отдельно.
Если мы правильно поняли смысл термина «челядь», тогда мы можем видеть в «Русской Правде» челядь и там, где она прямо не называется.
Известно, например, что «Правда» Ярославичей, заключающая в себе материал для суждения об организации крупной феодальной вотчины XI века, ни разу ие пользуется термином «челядь». Но поскольку здесь речь идет о зависимых непосредственных производителях, эксплуатируемых крупным землевладельцем (в данном случае князем), нельзя себе представить, чтобы законодатель мог обойтись без самой мысли о челяди. Имение для данного периода без челяди так же немыслимо, как фабрика без рабочих. Мне кажется, что законодатель челяди не забыл, ио для данного случая он предпочел раскрыть перед нами конкретное содержание этого понятия, указав на отдельные элементы, в него входящие.
Возьмем знаменитые ст. 24—26: «А в сельском старосте кияжи и в ратайном 12 грийне»; «А в рядовиици княже 5 гривен»; «А в смерде и в холопе 5 гривен». Перед нами перечень непосредственных производителей, находящихся под прямым наблюдением княжеских старост, т. е. представителей собственника земли. Можем ли мы назвать всю эту группу рабочего населения вотчины челядью? Думаю, что можем, хотя и с некоторыми оговорками. Несомненно, сюда входят холопы, затем люди, зависимые от собственника земли по договорам («ряд», отсюда «рядович», «рядовник»). Встречаем мы здесь и смерда.
Однако, насколько можно судить по очень скудным и неясным данным «Правды», смерд едва ли входил в состав челяди так, как холопы н рядовичи. Смерд может работать на барском дворе, в барской усадьбе, в барском хозяйстве вообще, ио он не теряет своих специфических признаков непосредственного производителя, владеющего средствами производства, необходимыми для ведения самостоятельного хозяйства.
Появление смерда рядом с холопами и работающими по договору людьми нужно рассматривать как симптом, угрожающий самому существованию челяди в качестве основы барского хозяйства. Это симптом перехода к новому, более прогрессивному способу ведения хозяйства, стало быть, к следующему, новому этапу в развитии всего общества.
Смерд действительно сделал в конечном счете челядь ненужной. Но для данного отрезка времени, отраженного в «Правде» Ярославичей, смерд существует в барском хозяйстве рядом со старой челядью, в значительной степени подчиняясь pe-f жиму, созданному здесь очень давно. При этих условиях и на смерда иногда распространялись черты, характерные для челядина, значительно роднившие его с положением патриархального раба.
Итак, термин «Русской Правды» «челядь» обнимает собой разновидности барской дворни, вышедшей из патриархальной familia; термин живет и в процессе своей жизни -заполняется новым содержанием, обнаруживая при этом тенденцию к исчез-1 новению. По своему содержанию он столь же сложен, сколь и важен для правильного понимания общественных отношений IX—XII веков.
Если термин «челядь» в XI веке заключает в себе уже понятие более сложное, чем рабы, если «Правда» Ярославичей, как можно думать, раскрывает нам содержание этого термина, то , отсюда вытекает наша обязанность пойти по следам, намечен.
ным «Правдой» Ярославичей, и по возможности полнее и конкретнее изучить каждый из ингредиентов, входящих в понятие «челядь», т. е. рабов, рядовичей и зависимых смердов.
Рабы
У исследователей общественных отношений средневековой Руси вопрос о рабах до недавнего времени не вызывал сомнений: рабы были хорошо известны во всей средневековой Европе, их общественное положение и хозяйственная роль казались достаточно ясными. Обычно ученые специалисты ограничивались констатированием факта наличия рабов н на Руси, относя их к категории людей несвободных.
Только в последнее время стали появляться работы, вносящие в историю холопов новые мысли.
Особенно обострился вопрос в конце 30-х годов XX века в связи с поставленной в нашей науке проблемой общественного строя Киевской Руси.
После выхода в свет моей книги «Феодальные отношения в Киевском государстве», где проведена совершенно четко мысль о том, что Киевская Русь, как и другие средневековые европейские государства, пошедшие по пути развития феодализма, миновала стадию рабовладельческого общества, появилась попытка изобразить Киевскую Русь как общество рабовладельческое (рабовладельческая формация).
Ввиду того что вопрос этот для нашей науки имеет большое принципиальное значение, на проблеме рабства в Киевской н докиевской Руси необходимо остановиться внимательнее.
В постановке буржуазной «юридической школы» историков вопрос не представлял никакой принципиальной остроты.
Очень обстоятельно точку зрения на рабство древней Руси изобразил Б. Н. Чичерин. «К числу учреждений, составляющих завещанное веками наследие, — пишет он, — у всех народов, по крайней мере в известные эпохи их жизни, принадлежат состояния несвободные. Рабство мы видим уже в глубочайшей древности; нет народа, у которого бы оно не проявилось в той или другой форме. Начало его теряется во мраке; впоследствии оно продолжает существовать, изменяясь с течением времени, принимая в себя новые стихии, но вообще смягчаясь по мере развития начал человеколюбия и нравственности. У каждого народа оно получает свой оттенок, зависящий от народных свойств и от характера общественного развития». У всех народов первоначальным источником рабства был плен. Но не у всех народов пленные находились в одинаковом положении. «У славян, по свидетельству Маврикия, пленные держались в неволе только [временно... Настоящее рабство является у нас вместе с варяжскою дружиной, и вероятно было принесено ею»204.
Далее автор переходит к рассмотрению источников рабства по £Р^Шсой Правде» и другим документам, оставленным нашей древностью: «плен, женитьба, заем, наем, преступление, добровольное подданство — все могло свободного человека сделать рабом, не говоря уже о способах производных, как-то купле и рождении в холопском состоянии»205. «Холоп считался не лицом, а вещью, частного собственностью хозяина», «за действия холопа отвечает господин»206. Раб лишен всяких прав. «Одно только н встречается законоположение в пользу холопов: это то, что дети, прижитые хозяином от рабыни, после его смерти делаются свободными вместе с матерью. Здесь нравственное начало восторжествовало и ослабило юридическую строгость учреждений»'.
Б. Н. Чичерин указывает также и на роль холопов в хозяйстве. Это по большей части личная прислуга князей и других лнц; холопы сажались и на землю, «ио вообще сельское народонаселение состояло из свободных крестьян, между которыми, только как исключение, сажались холопы»*.
М. Ф. Владимирский-Буданов не согласен с Б. Н. Чичериным в том, что холоп есть вещь. По его мнению, «холопы обладали некоторыми правами, почему и речь о них должна быть отнесена к учению о субъектах, а не к учению о вещах (объектах)»207. Источники рабства находятся в связи с семейным правом. Отсюда и разнообразие положения раба у разных народов: «у народов с суровыми семейными отношениями и институт рабства получает строгий характер; напротив, у народов таких, у которых отеческая власть менее сурова, и рабы почти приравниваются к подчиненным членам семьн. К этим последним принадлежали и славяне». Владимирский-Буданов отмечает двойственность трактовки правового положения раба в источниках: по одним источникам, определяющим юридическое положение холопов («Русская Правда»), они лишены всякой правоспособности; по другим, говорящим о фактическом положении их, они являются наделенными некоторыми правами (договор 1229 г. с немцами, допускающий законность обязательств холопа; договоры 1195 и 1229 гг. имеют в виду честь рабыни).
Общее заключение об эволюции правового положения раба у Владнмирского-Буданова сводится к утверждению: «права господ все ограничиваются, и рабство получает все более и более мягкий характер». Этому смягчению содействовали три главнейшие условия: 1) относительная национальная мягкость славянского права вообще; 2) распространение христианского учения; 3) изменения интересов государственных".
Владимирский-Буданов, старающийся оставаться в строго очерченных рамках права, хозяйственного применения рабов не касается.
М. А. Дьяконов в этом отношении не подражает Владимир- скому-Буданову. Он обращается к хозяйственному строю Русн за объяснением самого рабовладельческого права. «Труд холопа находил широкое применение в домашнем хозяйстве прн городских н загородных дворах и в селах, принадлежавших князьям, боярам и монастырям». М. А. Дьяконов челядь считает рабами, к рабам он относит н рядовичей («обыкновенные холопы»). Суровость правового положения холопов на практике значительно смягчалась, н эта практика подготовляла почву для улучшения юридического положения холопов, чему энергично способствовала и христианская церковь
Много внимания правовому положению раба на Русн уделяет Сергеевич^-Он тоже считает раба собственностью, но с оговоркой: «Раб есть'-собственность, ,но с некоторыми отступлениями от этого начала в частностях».! Останавливается он на вопросе об отношении церкви к институту рабства208. Предки наши не могли не замечать, что есть разница между собственностью-человеком и всякой другой собственностью.
В трактовке древнерусского холопства у Сергеевича нет принципиальных расхождений с другими приведенными выше авторами. Заслуживает внимания лишь его оригинальное и не лишенное основания понимание ст. 110 Пространной «Правды». В ст. 110 («...оже кто хотя купить до полу гривны, а послухи доставить, а ногату дасть пред самем холопом...») Сергеевич видит в процедуре самопродажи холопа перед свидетелями и со взысканием пошлины («ногату даст») вмешательство государства в холопий вопрос, скрепление сделки государственной властью.
Владимирский-Буданов прибавляет к этим соображениям еще упоминание в ст. 109 («А се оуроцн ротиии: от головы 30 коун...»), где «от головы» он склонен понимать как пошлину при продаже холопа 209. Не придавая своим и Сергеевича соображениям решающего значения, автор все же считает необходимым напомнить, что и освобождение раба еовершалось «формально перед общественной властью» («а освободивше челядин 9 кун, а метел; ннку 9 векошь...», ст. 107)1.
Для В. О. Ключевского вопрос о холопстве н особенно о юридической его природе имеет особое значение. Институт холопства интересует его не столько сам по себе, как один из институтов древнерусского права, а в гораздо большей степени с точки зрения его влияния на историю крестьянства, так как В. О. Ключевский убежден, что «крепостное право возникло прежде, чем крестьяне стали крепостными, и выражалось именно в различных видах холопства». По его мнению, «вопрос о происхождении крепостного права есть вопрос о том, что такое было крепостное холопское право в древней Руси, как это право привито было к крестьянству»2.
В. О. Ключевский много раз возвращался к этому предмету. В статье «Подушная подать н отмена холопства в России» он подходит вплотную к древнейшим памятникам, имеющим отношение к холопству. Он вспоминает и отзыв Маврикия Стратега о славянских пленных и араба Ибн-Русте о руссах, хорошо обращающихся с рабами, но думает, что этн свидетельства относятся к области русских нравов, а не к области русского права. Право он видит в «Русской Правде» н находит между нравами и правом на Руси серьезное расхождение: нравы были мягки, а закон суров3.
Свои заключения о древнерусском холопстве В. О. Ключевский строит главным образом на данных «Русской Правды». Он настаивает на том, что «Русская Правда» не различает видов холопства и знает только одно обельное, т. е. полное, что только позднее, уже в XII—XIII веках, «первобытное русское холопство» эволюционировало, н несвободные люди стали делиться на разряды по степени зависимости и общественного значения. «О русских холопах (в это время. — Б. Г.) уже можно было сказать, что один более холоп, другой менее»4. Тут автор имеет в виду образование привилегированного слоя челяди.
Почему автор относит появление этих холопских рангов только к XII—XIII векам, остается без разъяснения, и у читателя возникает недоумение, как быть с «Правдой» Ярославичей, отразившей в себе холопство X—XI веков: ведь в этой «Правде» уже холопские ранги налицо и в достаточно развитом виде. Очень много автор отводит места влиянию церкви на смягчение холопского права. «Церковь произвела в положении русского холопства такой решительный перелом, которого одного было бы достаточно, чтобы причислить ее к главным силам, созидавшим древнерусское общество»210.
Для доказательства этого рискованного положения автор прибегает к соображениям косвенным и не всегда убедительным. Он, например, уверяет, что церковь установила три случая обязательного дарового отпуска холопов на волю: 1) раба, прижившая детей со своим господином, обязательно освобождалась после его смерти вместе с прижитыми от него детьми; 2) свободный человек, совершивший над чужою рабою насилие, этим самым делал ее свободной; 3) холоп или раба, которым причинено увечье по вине их господина, выходили на волю.
Инициативу церкви в первом случае В. О. Ключевский доказывает тем, что сюжет касается семейного права, находящегося вообще в ведении церкви. Последние два случая аргументированы недостаточно (второй из них требует особой осторожности).
В связи с ролью церкви в смягчении холопского права очень оригинальна трактовка автором изгойства. По его мнению, это холопы, получавшие новое юридическое лицо с переходом в церковное владение: «холоп, вступая в общество церковных людей, становился изгоем, зависимым от церкви вольноотпущенником»211.
Я не ставлю себе задачей подробно излагать ни хода рассуждений В. О. Ключевского, нн всех его выводов. Мне хотелось подчеркнуть в его трудах только самое главное и имеющее отно: шение к стоящей передо мною теме.
В этой связи необходимо еще раз вернуться к мнению В. О. Ключевского о том, что холопское право и крепостное право — это одно и то же. Для марксистского понимания вопроса с точки зрения учения об общественно-экономических формациях эта мысль совершенно неприемлема, так как тут мы имеем два разных качества Раб — собственность хозяина, живет на иждивении хозяина, среда в производства ие имеет, работает господским инвентарем на хозяина, никаких государственных повинностей не несет н рассматривается как объек-г гражданского права Крепостной крестьянин имеет собственное хозяйство, основанное на личном труде, а в силу зависимости от своего хозяина-феодала обязан ему феодальной рентой и в то же время несет многочисленные государственные повинности. Это самый многочисленный класс феодального общества, имеющий даже в крепостном состоянии некоторые возможности даль; нейшего развития.
Конечно, нн раб, ни крестьянин в одном положении на протяжении своего существования не оставались: эволюционировал раб в направлении изживания рабства и ликвидации самого института; эволюционировал и крестьянин в направлении усиления зависимости от хозяина и уменьшения своих крестьянских прав.
Порочная методология Ключевского заключается в том, что он сопоставляет два явления, разнородные по существу, имеющие лишь некоторые сходственные черты. Он ставит знак равенства между рабом, полностью зависимым от господина, и крепостным крестьянином периода наивысшего расцвета крепостничества, когда он находился в неполной собственности господина. Ключевский не считается с тем, что даже в это время, в этом своем положении крестьянин от раба отличался экономической своей сущностью, своим местом в общественно- политических отношениях, что история рабов и крестьян глубоко различна.
В 1915 г. появилась более смелая попытка, чем опыт Влади- мирского-Буданова, превратить раба древней Руси в субъект права, объявить его не вещью, а лицом. Имею в виду статью П. И. Беляева «Холопство и долговые отношения в древнем русском праве».
Автор этой статьи ставит вопрос очень определенно. «Среди историков русского права, — пишет он, — утвердилось то положение, что древнерусский холоп был бесправным и безличным существом и что только под влиянием церкви и под влиянием известных экономических факторов холоп уже очень рано стал приобретать имущественные н личные права».
Автор соглашается с этим положением только отчасти. Он признает, что «церковь н экономические условия сыграли большую роль», но эта уступка общепринятому мнению ■ аннулируется убеждением автора, что «принципиально холоп никогда не был безличным н бесправным существом. Что холоп с самого начала был не вещью, а лицом, субъектом, а не объектом права». Автор ссылается на Пространную «Русскую Правду» и на договоры с немцами, почему-то, однако, игнорируя «Правду» Краткую.
Раб «мог быть субъектом таких сложных гражданских сделок, как торговые, быть поверенным в процессе, давать взаймы и быть должником по займу, приобретать движимое и йедви- жимое имение, отчуждать недвижимое имение, передавать по наследству имущество». Рабы могли' иметь семьюх, «рабы, в качестве шнунов, были субъектами публичных прав и публично-правовых действий»212.
Тут автор ссылается и на Пространную «Правду» и на духовные грамоты и указы середины и конца XVI века,"что, конечно, никак не может способствовать убедительности соображений автора, так как холоп X—ХКвеков и холоп XVI века a priori ие могут быть тождественными. СтоЛь широкие во времени обобщения вообще ничего не дают для уяснения общественных явлений, так как прн этом всегда теряется самое главное — текучесть и изменяемость явления, иначе — его подлинная жизнь;
Но, несмотря на крупные недочеты в работе П. И. Беляева, оиа заставляет пересмотреть старые представления на этот предмет. Если автор не доказал н не мог доказать, что холоп «с самого начала» был лицом, субъектом, а не объектом права, то он правильно подметил эволюцию холопства, внутренние изменения в холопском праве, идущие в направлении изживания самого института.
Если обратиться к литературе послереволюционной, то на первое место, несомненно, надо поставить работу С. В. Юшкова. Имею в виду главу «Превращение холопов в крепостное крестьянство» его книги «Очерки по истории феодализма в Киевской Руси».
Прежде всего хочется отметить тут бесспорную мысль о том, что и Русь, как всякая феодальная страна, знает процесс превращения раба в крепостного, т. е. серваж, что термин «холоп» в наших источниках имеет два смысла — широкий и узкий. Под холопом в узком смысле понимали раба (обельный холоп); в широком — холопом называли якобы «всякого зависимого человека». Автор далее старается показать, как конкретно происходил этот процесс превращения холопов в средневековых феодальных serv'oB: холопы получают определенную хозяйственную самостоятельность, начинают владеть инвентарем «и форма их эксплуатации начинает фактически сближаться с феодальной рентой». В доказательство этой мысли автор ссылается на то, что в XIII—XIV веках в княжеском хозяйстве (и в других крупных хозяйствах) холопы перестали играть роль основной рабочей силы, что явилось в результате не отпуска холопов на волю, а превращения их в крепостных (страдники).
С. В. Юшков решительно не согласен с теми, кто думает, что холопы Киевской Руси сидели в рабских казармах. По его мнению, они жили в отдельных дворах со своими семьями (ссылка на купчую Антоння Римлянина, вкладную Варлаама Хутынского и на летописное сообщение о расселении пленных Ярославом Мудрым по реке Роси).
Плодотворной мне кажется мысль С. В. Юшкова и о том, что при указанных им условиях неизбежно было правовое сближение холопов с зависимыми смердами213 (С. В. Юшков наличия независимых смердов не признает).
С этих совершенно правильных, на мой взгляд, позиции С. В. Юшков разбирает и Устав о холопах Пространной «Правды». Исходя из убеждения, что «Правда» ие только фиксирует действующее право, но и вносит много нового, отменяющего старину, С. В. Юшков делает очень смелое заключение: «...до Русской Правды холоп... не был субъектом преступления. Он не платил никаких продаж. Холоп... не мог быть послухом ни при каких условиях; жизнь холопа защищалась только взиманием урока»1. «Русская Правда» создала новые нормы холопьего права.
Последняя по времени выхода в свет большая работа, специально посвященная холопству, принадлежит А. И. Яковлеву. Хотя автор поставил себе задачей изучение холопства в Русском государстве в XVII веке, тем не менее он нашел нужным коснуться и того периода, которым в даиньш момент интересуемся н мы. Имею в виду первую главу его труда «Эволюция древнерусского холопства в X—XVI вв.».
В главе много деталей, прямо или косвенно относящихся к холопству; я их касаться не буду. Мне важно подчеркнуть основные положения автора. Первое из них — это признание Киевской Руси обществом не рабовладельческим, а феодальным. Тезис, ясно говорящий о том, какую позицию занял автор в имевшем место научном споре.
Далее он отмечает большой рост интереса к холопьему вопросу в Киевской Руси, что, по его мнению, выразилось: 1) в количественно огромном возрастании в «Русской Правде» норм, посвященных холопству (в Краткой «Правде» 6 статей, в Пространной — 31); 2) в далеко ушедшей диферешшацин холопов, заметной уже в Краткой «Правде»: «Холоп не только товар... но личность...»; 3) в росте аппетитов холоповладельцев, принимающем «опасные размеры, угрожающие социальными взрывами и потрясениями», для предупреждения чего князь вынужден прибегать к мерам ограничения произвола холоповладельцев; 4) в попытке власти уточнить грань между свободным и холопом.
А. И. Яковлев отдает дань тонкости юридической мысли законодателя (князя-«кодификатора») по данному вопросу.
Если м,ы прибавим сюда замечание автора о том, что «в Киевской Руси рабский труд все сильнее и сильнее вытеснялся более прогрессивными формами производства» (следует цитата из «Краткого курса истории ВКП(б)» о смене рабовладельческого способа производства феодальным)2, то получим представление о ходе мыслей автора: холопство постепенно вытесняется более прогрессивным трудом крестьянина, власть идет навстречу этому процессу, хотя с мотивами поведения власти, как их объясняет автор, можно согласиться только отчасти (иа только боязнь «взрывов и потрясений» руководила законодателем в его стремлении ограничить рост холопства, а и соображения хозяйственной целесообразности).
Но дело в том, что автор иногда отходит от этой прямой ли-* нии своих рассуждений н, например, несколькими страницами ■ниже пишет, что «на холопах... строилось все хозяйство князей н бояр (даже. — Б. Г.) удельного времени»214.
Недоказанным представляется мне и изображение политики власти по отношению к холопьему вопросу. Автор считает «Устав о холопах» Пространной «Правды» крутым ответом верхов рабовладельческого общества на либеральные мероприятия государственной власти о закупах и вдачах215.
Постараюсь ниже показать (это уже и было сделано С. В. Юшковым и мною в прежних работах), что холопий кодекс не «ответ» рабовладельцев на робкие попытки власти, а целеустремленное выступление власти, идущее навстречу прогрессивным требованиям хозяйственной жизни общества.
Итак, советская наука в вопросе о холопах отошла от старых представлений юридической школы, пошла по новому пути, поставила проблему по-новому. И нужно сказать, что в новой постановке вопрос получил очень большой удельный вес: от того или иного его решения зависит представление о ходе едва ли не всей историй Руси этого периода.
Для решения столь ответственной задачи одинаково необходимо ясное представление о месте Руси среди других народов средневековой Европы и о характере общественных отношений средневековой Европы. Только при учете этой всемирно-исторической обстановки мы можем правильно понять и наши источники.
Несомненно, рабство — самый старый вид эксплуатации человека человеком. Очень рано у всех народов пленников стали превращать в рабов и пользоваться ими как рабочей силой. . Но для историка общественных отношений любого народа совсем недостаточно отметить наличие рабства. Историк обязан определить место раба в производстве, его удельный вес в эко^ номнке страны.
Огромная разница в положении раба в Римском государстве и в положении рабов у так называемых «варваров». В Риме раб — основа производства; у германцев, славян, армян, иберов (если не считать Урарту) рабы никогда не играли такой роли и не могли играть, так как эти общества развивались в иной исторической обстановке, в таких условиях, где главное место в производстве принадлежало сначала свободному труду крестьянина-общинннка, а позднее — тому же крестьянину, но уже подневольному. По сравнению с античным периодом это был большой шаг вперед в истории человечества.
Для исследователя, поставившего себе задачу изобразить историю сельского населения Руси, совершенно необходимо иметь в виду специфику того отрезка времени в истории человечества, когда создается русский народ и Русское государство, необходимо для того, чтобы не потерять ориентиров, чтобы не исказить перспективы.
Древнеславянское патриархальное домашнее рабство продолжало существовать и в Древнерусском государстве. Мы видели рабов в составе челяди. Их прекрасно знают и договоры с греками, и «Русская Правда», и летописи, и жития. Житие Феодосия Печерского, писанное в XI веке Нестором, сообщает, что тринадцатилетний Феодосий, сын небогатого землевладельца, будущий столп Печерской обители, ходил «с рабы своими на село делати свсякымьпрнлежаниемь»216. Под 1066 г. Новгородская летопись говорит об удавлении епископа Стефана его собственными холопами217. Сыну богатого боярина Варлааму, насильно возвращенному в родной дом из Печерского монастыря по распоряжению отца, служат «раб множество». Те же рабы и рабыни плачут, когда Варлаам, несмотря на все меры, принятые отцом, чтобы оставить его дома, настоял на своем и решил вернуться в монастырь218. В самом Печерском монастыре работали рабы, и когда монах Василий в течение нескольких лет днем и ночью вместо ннх молол на братию жито, «легота бываше рабом»219.
Необходимо иметь в виду, что с термином «раб» в «житиях святых» надо обращаться очень и очень осмотрительно. Дело в том, что официальные юридические памятники и летописи не знают термина «раб» и всегда пользуются термином «холоп» (для женщины «роба»)1. В памятниках церковной письменности терминология иная. Здесь слово «раб» встречается очень часто и в более широком смысле. Поэтому в «житиях» под термином «рабы» могут подразумеваться не только обельные холопы, но и всякие зависимые от хозяина люди — слуги вообще.
Наличие рабов-холопов княжеских, боярских, церковных и монастырских подтверждается н «Русской Правдой», где в ст. 46 читаем: «Аже будуть холопн татне любо кияжи, любо боярьстни, любо чернечь, нх же киязь продажею не казнит, зане суть не свободни...»
Однако констатировать этн факты — значит только доказать наличие рабов в Киевской Руси у князей, бояр н церкви. Этого очень недостаточно. Нам необходимо знать гораздо больше. Ведь каждое общественное явление, во-первых, есть часть целого и связано с ннм генетически и функционально; во-вторых, оно живет, т. е. не остается неизменным в своей жнзни. Стало быть, задача историка состоит в том, чтобы определить: 1) отношение каждого общественного явления к целому, в данном случае — определить место и значение рабов в общей системе русской жизнн в «киевский период» ее истории и 2) проследить изменения 'в положении рабов.
Бросается, например, в глаза факт значительного простора, предоставляемого законом выкупу пленных. Уже в VI веке Маврикий Стратег отметил положение пленных в славянском обществе, отличающее славян от греков. Славяне не превращают своих пленных в рабов, либо предоставляют нм право выкупиться, либо дают им возможность остаться в нх среде в качестве свободных. Это обстоятельство не могло не удивить византийца. Приблизительно то же мы видим и у восточных славян — русн в более позднее время.
О выкупе, например, говорит ст. 9 договора с греками Олега (911): «аще от рати ять будеть... тако же да возвратится во свою страну, и отдана будет цена его...» В договоре Игоря944 г. об этом предмете говорится еще яснее: «Елико хрестеян от власти нашея (т. е. греков. — Б. Г.) пленена приведуть русь, ту аще будеть уноша, или девица добра, да вдадять златник 10 и поимуть и; аще ли есть средовечь, да вдасть золотник 8 и поимуть и; аще лн будет стар, нли детещь, да вдасть златник 5.
Аще ли обрящутся русь работающе у грек, аще суть плеиь- ници, да искупають ё русь по 10 златник; аще ли купил и будет грьчии, под хрестомь достоить ему, да возьметь цену свою, елико же дал будеть на нем» 2. Здесь предусматривается даже случай, когда пленника успели продать; в этом случае вместо 10 златников нужно за пленника платить сумму, за которую он был продан.
«Закон Судный», хорошо привившийся на Руси, подтверждает это правило: «А се иже купить пленника от рапотных. Иже купить от рапотныих пленника, свою цену дасть на нем, то вдав на себе тоже, да вдеть вспять свопод, да имать купли его дон- деже израбоется; аще ие имать что датн на себе юже свещя, а мьзде ему иа всяко лето наречется 3 щлязя пред послухом; тако коньчявшю ему цену, да отпущается на свободу»220.
Очень важно подчеркнуть здесь, что пленник, не имеющий никаких надежд на выкуп кем-либо из свонх близких, может отработать сумму выкупа, после чего отпускается на свободу.
Плен в качестве источника рабства имеет несомненную тенденцию к сокращению. Тем не менее выкуп пленного кем-либо со стороны или же путем отработки пленником известной суммы, повидимому, был делом ие легким, н весьма вероятно, что масса пленников переходила из рук в руки в качестве товара чаще, чем отпускалась за выкуп на свободу.
Здесь важно, однако, отметить самый принцип, который едва ли был возможен в античном обществе.
Необходимо также обратить самое серьезное внимание и на другую сторону дела. Пленник либо отпускается за известное вознаграждение на волю, либо продается чаще всего за границу, т. е. и в первом и во втором случае он рассматривается не столько как рабочая сила, необходимая на Руси, сколько как ценный товар, на который имеется спрос в некоторых странах зарубежных.
Еслн античные общества стремились сосредоточить у себя возможно большее количество рабов в качестве рабочей силы, если для античных обществ таким путем разрешался вопрос о воспроизводстве рабочей силы, то здесь мы имеем обратный процесс — не концентрацию рабов, а их распыление.
Этими сопоставлениями русских рабов с античными рабами я отнюдь не собираюсь умалить роль раба в древнерусском обществе как рабочей силы. Я хочу лишь показать, что место его в производстве на Русн IX—XI веков было иным, чем в антнч: ных рабовладельческих обществах.
Мы имеем сведения о том, что в XI веке пленных сажали на землю и превращали их, очевидно, в крепостных. По крайней мере трудно иначе понять следующее место Лаврентьевской летописи под 1031 г.: «Ярослав и Мьстислав собраста вой мног, идоста на ляхы, и заяста грады червенскыя опять, и повоеваста Лядьскую землю, и многы ляхы прнведоста, н разделивша я; Ярослав посади своя по Роси, и суть до сего дне»2.
Жнлн они, конечно, в дни летописца в сеоих дворах и на своих участках со своими семьями. Если бы у них не было се-
1 Новгородская I летопись, стр. 478—479; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. В01,
! Лаврентьевская, Ипатьевская и Никоновская летописи, 1031 г.
мейства, если бы они жили в казармах и работали в кандалах,' то о посаженных в 1031 г. (уже в среднем возрасте) никак нельзя было бы сказать 80—90 лет спустя «суть до сего дне». О наличии семейств у холопов, как это отметил уже С. В. Юшков, говорят и купчая Антония Римлянина и вкладная Варлаама Хутынского («Тудор с женою и с детьми одерень, Волос с женою н с детьми одерень») \
Пространная «Правда» в своем перечне источников рабства пропускает плен. Она говорит, что «холопство обельное трое: 1) оже кто купить хотя н до полугривны, а послухы поставить, а ногату дасть пред самим холопомь, а не без иего; 2) а другое холопстео; поиметь робу без ряду, поиметь ли с рядом, то како ся будеть ряднл, на том же и стоить; 3) а се третье холопьство: тиуньстЕо без ряду или привяжеть ключь к собе, с рядом ли, ю како ся будеть ряднл, на том же стоить» (ст. 110 Троицкого IV списка).
Совершенно ясно, что институт холопства взят под контроль государственной власти. Нетрудно подметить и курс государственной политики в данном вопросе. Нельзя не обратить внимания на то, что «Русская Прайда», указывая иа три источника обельного холопства, тут же рекомендует способ, каким /ложно уберечься от опасности попасть в категорию рабов: если при продаже раба не было послухов нли продаваемый ре видел, что за него платили деньги, он не холоп; при вступлении в брак с рабыней нли прн поступлении на определенную работу к хозяину стоит заключить договор, и угроза холопства аннулирована.
Непосредственно вслед за ст. 110, определяющей источники обельного холопства и указывающей свободному человеку средства избежать превращения е холопа, идет ст. 111, являющаяся прямым продолжением мысли законодателя о сокращении источников рабства. «А в даче (е Карамзииском списке: «А вдач») не холоп и нн по хлебе работять (е Карамзииском списке: «шши по хлебе роботять»), ин по придатце; но оже не доходять года, то ворочати ему милость; отходить ли, то не виноват есть». Весьма вероятно, что именно грозные события 1113 г. понудили правительство пойти на уступки восставшей массе н еключить в «ПраЕду» эту статью. Она интересна тем, что показывает нам как аппетиты холопоЕладельцев, так и курс политики Еласти по отношению к холопству. Закон запрещает за данный в долг хлеб или за проценты превращать бедного человека е раба и рекомендует отработку долга.
Весь этот устав о холопах составлен с явным стремлением не допустить дальнейшего разрастания рабства. Это, несомненно* говорит о том, что холопы не были главной рабочей силон в хозяйстве князей, бояр и церкви.
Супружеские отношения в качестве источника рабства известны древнерусскому обществу, но и они говорят о том, что у раба может быть семья и что далеко не обязательно превращение е рабов обоих супругов, если один из них свободный. Б холопа превращается свободный челоиек только в том случае, еслн он «поиметь робу без ряду», «поиметь ли с рядом, то како ся будеть рядил, на том же и стоить»1. Повидимому, последний случай не был редкостью. В «Законе Судном лвдем», которым, несомненно, пользовались и у нас на Руси, помещено особое правило для тех, кто «работает из робы». Там сказано: «Тако иже работаеть из робы, свещаеть цену его пред послухы (это и есть ряд. — Б. Г.), да отпущается»2, т. е. можно по договору с~господином рабынн отработать за нее определенную перед послухами сумму. Дети от рабыни после смерти свободного отца (вероятно, самого господина) получают свободу вместе с матерью, хотя отцу и не наследуют5.
Нужно сказать, что положение детей, прижнтых свободными с рабыней, не всегда многим отличалось от детей, рожденных от свободной матери. Об этом как будто говорит нам известное место Новгородской летопнси под 970 г., где рассказывается, как в Киев «приидоша людие новгородьстеи, просяще князя собе». «Аще не пойдет к нам, — говорили оии князю Святославу, — то мы налезем собе князя». Святослав высказал некоторое сомнение: «да аще бы кто шел к вам». Тогда Добрыня посоветовал им просить Владимира, который, по его мнению, должен был быть несколько сговорчивее, так как был «от Малущи, ключиице Олзине». Оиа приходилась родной сестрой Добрыие, а отец их был Малк Любечанин. Добрыня, стало быть, приходился родным дядей Владимиру. Владимир согласился: «И пояща новго- родци Володимира к собе; и поиде Володимер с Добрынею, уем своим, к Новуграду»4. Как видим, происхождение Владимира от ключницы-рабыин (это видно из дальнейшего) не помешало ему пользоваться такими же правами, как и его братьям от свободных матерей. Уколола его рабским происхождением Рогнеда, дочь полоцкого князя Рогволода, когда Владимир изъявил желание на ней жениться. «Не хочу розути робичича», — сказала она, что, правда, ие остановило Владимира, а лишь вынудило его прибегнуть к насилию, однако подчеркнуло и другую сторону дела: гордая Рогнеда, несомненно, знала, что происхождение от рабыни не может не наложить некоторую тень на человека вообще и, в частности, на нежеланного для нее претендента на ее руку.
В договоре Новгорода с немцами 1195 г. честь рабыни оберегается особой статьей: «Оже кто робу повержьть насильем, а не соромить, то за обиду гривна, паки ли соромить, собе свободна» Ч Раба, имеющая детей от свободного, после его смерти делается свободной со своими детьми
Как будто и супружеские отношения свободных и рабов не имеют аналогии, по крайней мере в римском рабовладельческом обществе.
Неисполнение обязательств по древнерусскому праву как будто не ведет к рабству. Правда, некоторые исследователи с этим положением не согласны. М. А. Дьяконое считает, что торговая несостоятельность в уплате долга, происшедшая по Енне торговца (пьянство, расточительность), ставила его в полную зависимость от усмотрения кредиторов: «ждуть ли ему, а своя им воля, продадять лн, а сбоя им воля» (Троицкий IV список, ст. 54). В следующей статье идет речь вообще о задолженности («Аже кто многим должен будеть»), последствием которой также является продажа должника на торгу (Троицкий IV список, ст. 55)8. Но едва лн это не недоразумение. В. «Русской Правде», в ст. 55 (Троицкий IV список) говорится: «Аже кто многим должен будет», то е случае нежелания или невозможности расплатиться с кредиторами, «вести и на торг и продати же и отдати же первое гостеви куны, а домачьным, что ся останеть кун, тем же ся поделять; пакы ли будутькняжи куны, то княжа куны преже взяти, а прок в дел». То же и в предыдущей статье: «Иже который купец, шед где любо с чюжими кунами истопиться, любо рать возметь или огнь, то не насилити ему, ни продати его...: оже лн пропьеться нли пробьется, а в безумье чюж тоЕар потравить, то како любо тем, чни то куны, ждуть ли ему, продадять ли его, своя им воля».
М. А. Дьяконов понимает термин «продать» в буквальном смысле продажи личности обанкротившегося купца в рабство. Однако с этим согласиться трудно уже по одному тому, что от продажи купца в рабство едва ли можно было получить столь значительную сумму, чтобы хватило расплатиться с кредиторами, среди которых имеется даже князь. Средняя цена раба, по «РусскойПравде»,—рублей 35 на деньги середины XIX иека4. Едва ли кто-либо захотел бы переплачивать за него только потому, что это бывший купец. Наконец, нам известно, что грозило обанкротившемуся купцу в XII веке. Здесь уместно напомнить, что, согласно церковному уставу киязя Всеволода (1125—1136), обанкротившийся купец превращается не в раба, а в изгоя («изгои трои: попов сыи грамоте не умееть, холоп ис холопьстЕа выкупится, купець одолжаеть»)221 и то не непосредственно, механически, а ввиду необходимости устраивать по-новому сбою жизнь.
Термин «продать» гораздо проще объяснить нначе—именно так, как его понимали современники. В договоре Игоря 944 г. мы имеем прекрасное и совершенно ясное объяснение: «Ци аще ударить мечем или копнем или кацемь любо оружиемь русин гречииа или гречин русина, да того деля греха заплатить серебра литр 5 по закону русьскому; аще ли есть неимовит (несостоятелен.—Б. Г.), да како можеть, втоликоже продай будеть, ако да и порты, е нихже ходить, да и то с него снятн, а опроче да иа роту ходить по своей иере, яко не имея ничьтоже, ти тако пущен будет»222. То же мы имеем и в Двинской Уставной грамоте 1397 г., построенной на основе «Русской Правды»: «А кто у кого что познает татебное, и он с себя сведет до десяти изводов, нолны до чеклоготатя; и оттого наместником и дворяном не взяти ничего; а татя впервые продати противу поличного; а вдругие уличат, продадут его не жалуя, а уличат втретьие, ино повесити»223. И здесь продают не самого татя, а его имущество": за первую кражу —в размере украденного, за вторую—продается все его имущество, за третью — он подвергается смертной казни.
Есть, однако, основание предполагать, что параллельно с этой узаконенной государственной властью практикой жила и другая тенденция, менее выгодная для несостоятельного должника. На нее намекает проект договора с немцами 1269 г., где немцы пытались вставить условие об обращении в раба несостоятельного должника с женою и детьми 224. Намек на наличие подобной тенденции можно Еидеть е ст. 111 Пространной «Правды», где запрещается превращать в раба должника.
Для продажи в рабство «Русская Правда» знает другой, более точный термин: «продать обель» («продаст ли господин закупа обель» — Троицкий IV список, ст. 61). И как будто для того, чтобы у нас не осталось никакого сомнения относительно того, что долг не превращает свободного человека в раба, е особом отделе «Русской Правды» (Троицкий IV список, ст. Ill), посвященном вопросу о холопстЕе, после определения трех источников холопстеэ (купля, женитьба без ряду на рабе и поступление без ряду в тиуны или ключники) помещается специальная статья: «А вдач не холоп и ни по хлебе работят ни по прндатце; но оже не доходят года, то Еорочатн ему милость, отходит ли, то не виноват есть», т. е. за «ссуду» деньгами или хлебом илн за проценты не обращают е рабство. «Должник» отрабатывает долг в известный срок. Если он не отработает этого срока, то должен возвратить долг. Едва ли, впрочем, тут мы имеем обычную ссуду. Вероятнее предположить, что здесь говорится об особой форме феодальной зависимости, в некоторых отношениях напоминающей едобровольное холопство» или «служилую кабалу» раннего Бремени в Москве. Отчасти в сеязи с этим правилом в Карам- зииском списке «Правды» мы имеем расценку труда женки с дочерью: «О сиротьем вырядке». «А жонка с дчерью... по гривне на лето,..»1 В этой статье существенно то, что она знает переход обязательств рядовича в случае его смерти на его семью и подчеркивает возможность выхода из зависимости через отработку.
Все письменные памятники, трактующие о рабах, позволяют говорить о том, что рабство е Киевской Руси не развивается, не растет, а идет на убыль.
Но так как мы прекрасно знаем, что хозяйство Киевской Руси прогрессировало, то сокращение рабства можно понимать только в том смысле, что взамен рабов вырастали иные кадры рабочей силы, обслуживавшие князей, бояр, церковь. Эти кадры, как мы увидим, пополнялись прежде Есего смердами, попадавшими в зависимость путем внеэкономического принуждения; за нимн следовали категории сельского населения, попадавшие в зависимое положение вследствие сиоей бедности и невозможности вести свое собственное хозяйство.
Интересно отметить факт, пока еще очень мало обследованный, что церковь, лучший хозяин во всех странах Европы и в Византии, владевшая рабами и пользовавшаяся нми, отказывается от рабского труда первой.
В средневековой Руси известны церковные рабы: епископские холопы в Новгороде, рабы Киево-Печерского монастыря, рабы Хутынского монастыря2. «Русская Правда» знает чернеческих рабов. В «Правосудии Митрополичьем», где упоминается челядин полный, вероятно, тоже разумеется церковный раб. В дальнейшем во всяком случае мы рабов в церкви уже ие встре.- чаем. Церковь начинает пользоваться трудом крепостных.
■ Так постепенно меняется состав челяди. С русским холопом происходит то же, что и со средневековым рабом (servus) во Есей Западной Европе. Термин продолжает жить в течение всех средних веков, но содержание его, естественно, меняется, Серв в средневековой Европе — не раб, а крепостной. Перемена в семантике слова обусловлена переменами в хозяйственном и правовом положении серЕа.
Рабов на Русн делается все меньше и меньше, по крайней мере в тех хозяйствах, которые умели во-Еремя приспособляться к требованиям жизии.
Раб в древней Руси, как и в любой другой стране, конечно, имеет свою историю. Мы, к сожалению, не можем проследить ее начала. Мы не знаем конкретно, .что представляет собой раб VII—VIII веков, но мы зиаем, что он играл тогда в производстве серьезную роль, что именно он помог своему господину овладеть более прогрессивным трудом крестьянина.
Древнейшая «Русская Правда», отражающая общественные отношения приблизительно VIII—IX Ееков, говорит о рабах немного, потому что сюжет был слишком хорошо известен и, ие возбуждая больших споров, не требовал специальных разъяснений. Нетрудно подметить, однако, н в этой древнейшей «Правде» несколько разновременных слоев: е более древней части раб скрыт под общим именем «челядь», в более поздней — ои известен под термином «холоп».
О беглом челяднне эта древнейшая часть «Правды» заговорила по особому поводу. Оиа имеет в виду случай бегства челя- днна и укрывания его у иаряга или колбяга. Весьма возможно, что мы тут имеем распространение обычной нормы на специальный казус (на варягов н колбягов). Но этот случай дает нам для познания правовой и хозяйственной сущности раба очень мало. Мы узнаем только о том, что государство оберегает интересы господствующих классов и защищает их право и на рабов. Ст. 16 той же «Правды» устанавливает процедуру разыскания укра-, денного или беглого раба и дает понять, что раб имеет свою цену, что его покупают и продают.
Ст. 17 той же «Правды», несомненно, более поздняя. Тут и терминология иная. Статья говорит о холопе, ударившем свободного мужа и укрывшемся в усадьбе своего господина. Статья наводит на ряд предположений: 1) очевидно, участились случаи избиения свободных людей холопами, если закон об этом заговорил специально; 2) господин холопа в таком случае не лишается его, но платит за него штраф в 12 гриЕен; господская усадьба достаточно крепка, и господин достаточно силен, чтобы укрыть у себя холопа, которого обиженный свободный человек, несомненно, нщет; 3) если обиженному удастся поймать обидчйка- холопа, обиженный имеет право его «бить».
Вопрос о холопстве приобретает с течением времени и в связи с меняющейся обстановкой большую остроту. Жизнь требует вмешательства закона по отдельным возникающим в процессе эволюции общественных отношений случаям.
«Правда» Ярославичей имеет свою специфику. Она касается внутренних отношений в княжеской вотчине н, раскрывая перед нами ее организацию, естественно, показывает нам место холопов и роль их в княжеском домене и тем самым ео есяком крупном хозяйстве. Бросается е глаза факт, что часть административного аппарата княжеской вотчины — холопы. Несомненно, холопы: старосты сельский и ратайиый, кормилица (о ней и сказано «роба»), «кормиличиц». Их необходимо считать рабами, потому что за их убийство взимается не вира, а урок и продажа в 12 гри- Еен: «А в холопе и в робе виры нетуть; но оже будеть без вины убиен, то за холоп урок платити или за робу, а князю 12 гривен продаже»225. Такое разъяснение дает устав Владимира Мономаха, более поздний, чем «Правда» Ярославичей, но Еполне допустимо, что это правило действовало и до Мономаха. Очень хорошо понимаю, как опасно делать выводы на основании штрафной сетки, но позволяю себе прибегнуть к этому приему только потому, что между данными «Правды» Ярославичей и законом Владимира Мономаха имеется убедительное и подкупающее соответствие.
За убийство княжеского тиуна и старого конюха взыскивается вира, даже в двойном размере. Стало быть, это либо не холопы, либо не Есегда холопы, либо холопы, еысоко поднявшиеся по социальной лестнице.
В составе рабочей части населения вотчины рядом со смердом (крестьянином) и рядовичем (работающим по договору) стонт н холоп226. Как правильно заметил С. В. Юшкое, это сближение смерда с холопом есть результат успехоЕ феодализации общества (феодально зависимые группы крестьянства эксплуатировались в феодальной сеньерии наряду и вместе с холопами)227. Холоп начинает приобретать характер средневекового серва; зависимый крестьянин, все больше теряя свои права, приближается к серву.
Пространная «Правда» уделяет холопству очень много внимания. Если е древнейшей «ПраЕде» челяди н холопу посвящено три статьи, в «Правде» Ярославичей собственно холопу — три и две статьи — старостам и кормильцам, которых мы как будто тоже имеем основание причислить к холопам, то в Пространной «Правде» их 19 плюс две статьи о ремесленниках н кормильцах, как будто тоже холопах. Уже это количественное увеличение статей о холопстве заслуживает внимания; на эту сторону дела н указал А. И. Яковлев228.
Наибольший интерес представляют статьи, написанные после совещания, созванного Владимиром Мономахом, так как они, как мы уже видели, вносят в жизнь холопоз много нового. Кроме статей, уже рассмотренных выше, об источниках холопства, где явно обнаруживается намерение законодателя сузить круг этих источников и сделать нх менее опасными для людей свободных, мы можем наблюдать и расширение правоспособности и судебной дееспособности холопов.
Мы видим здесь холопа торгующим по полномочию своего господина, вступающим в денежные обязательства229, выступающим на суде в качестве послуха230, имеющим собственность.
Очень важно отметить и условия, помещенные русской стороной в договоре с немцами 1195 г., документе, созданном 80 лет спустя после Устава Мономаха о холопах. Это условие о защите чести рабыни: за покушение на изнасилование установлен штраф, изнасилованная рабыня получает свободу.
Перед нами дальнейшая эволюция холопьего права. Холопство на наших глазах теряет прежние суровые черты и приближается к состоянию крепостничества.
Эти выводы покоятся на понимании «Русской Правды» как кодекса, созданного не для фиксации уже действующего Прага, а для введения в жизнь назревших новых норм, либо совсем, лнбо частично отменяющих старину.
В самом деле, зачем было собирать совещания «по Ярославе» и «по Святополце», если тут речь шла только о записи всем хорошо известного обычая? В самой «Правде» совсем ясно гово- ■рится о том, что дети Ярослава отменили некоторые законы, действовавшие при их отце231, что Владимир Мономах отменил законы своего предшественника Святополка и заменил их новыми 232. Только признав именно эту точку зрения на наши законодательные сборники правильной, на чем я настаиваю уже давномы сможем наблюдать и в «Русской Прайде» отдельные этапы в развитии общественных отношений на Руси.
Не остается места для сомнений в том, что «киевский период» нашей истории IX—XII векоЕ — это период изживания рабства, период роста и укрепления феодальных отношений. Патриархальное домашнее рабство, прекрасно известное славянскому обществу, хотя и продолжало существовать .при дальнейшем развитии феодальных отношений, но все больше и больше теряло свое значение.
Значительное количество рабой в этот период истории Руси не должно нас смущать. Рабство уже стало обнаруживать явную тенденцию к исчезновению. Несколько дольше оно продержалось в боярских и княжеских вотчинах, дожив здесь как явление массовое приблизительно до конца XV Еека, когда и эти архаически организованные хозяйства стали яено стремиться к освобождению от рабов, былого источника своей силы н могущества, теперь превратившегося е свою противоположность и ставшего несомненной причиной нх слабости. На наших глазах рабство, таким образом, завершает диалектический цнкл своего развития Но в IX—XII веках оно еще не дошло до своего естественного конца, оно еще продолжает существовать в недрах успешно развивающегося феодального общества.
В связи с процессом феодализации и крестьянская община претерпевала заметные изменения. Рост имущественного неравенства разлагал ее изнутри, заставлял обедневших членов общин искать прибежища у богатых землевладельцев, а с другой стороны, развитие феодального крупного землевладения ставило под удар независимость целых общин. В таких случаях крестьяне-общииники, даже и не лишенные средств производства, стали вместе со своей землей переходить под власть крупных собственников. Многие из недавних полноправных членов общины, обязанные барщиной своим новым господам, Еьшуждены былн становиться в ряды барской челяди; онн не смешивались окончательно с рабами, но в значительной степени, по крайней мере е глазах своих господ, нм уподоблялись. Именно об этом периоде раннего крепостничества Энгельс говорил, что оно носило в себе еще много черт древнего рабства.
«Русская Правда» сохранила для нас ценнейшие указания' на этот .период существования общества и позволяет нам изучить этот интереснейший процесс, по крайней мере е осноеных его проявлениях.
Сейчас мы переходим к изучению не-рабских элементов челяди.
Рядовичи
Мое понимание термина «рядович», поскольку оно идет Ераз- рез со значительной частью предшествующей научной трактовки этого предмета, нуждается в серьезном обосновании.
Я не буду разбирать всю литературу Еопроса, но попытаюсь привести мнения, особенно интересные или принадлежащие ученым, авторитет которых до сих пор мало оспаривается.
У Сергеевича о рядовичах два мнения. Он считает рядовича упоминаемого в «Русской Правде», «рядовым» рабом иа том основании, что «ценят его в 5 гривен, а это цена ооыкновеяного раба». Он же допускает, что рядович — не всегда раб. «Рядович — есякий, по ряду (договору) у кого-либо живущий»233. Мрочек- Дроздовский видит в рядовиче несвободного приказчика. Это несвободные подключники в княжеских, боярских или иных владельческих имениях234. Пресняков считает рядовича низшим агентом хозяйственного или административного управления и в доказательство приводит известный текст из Даниила Заточника: «Тиуи бо его (князя) яко огнь трепетицею накладен, а рядовичи его яко нскры». «А сотским и рядовичем... не суднти»235. Леонтович признает рядовича договорником236. Gotz принимает толкование Сергеевича.
Для меня в данном случае не столь важны фуикцин рядовича (он, действительно, в некоторых источниках рассматривается в качестве низшего агента вотчинной администрации), сколько его социальная природа. Тут с Сергеевичем можио согласиться только наполовину. Целиком приемлемой считаю его характеристику: «рядович — всякий, по ряду у кого-либо живущий». Стало быть, это не холоп. Соображения Сергеевича, вытекающие из оценки рядовича, одинаковой с рабом, не убедительны. Тогда и смерда нужно считать рабом, потому что и его оценка равна тем же 5 гривнам 237. Вообще исходить только из штрафной сетки, применяемой к различным группам населения для определения социального положения различных категорий населения, — неосторожно. Мы, например, очень хорошо знаем, как «Уложение» Алексея Михайловича фиксирует эту сетку: «а деловым людем и монастырским и помещиковым и вотчинниковым крестьяном и бобылем за бесчестье и за увечье учинити указ против государевых дворцовых сел крестьян», т. е. по 2 рубля. Деловые люди, т. е. холопы, здесь стоят на одной доске с крепостными крестьянами и бобылями, между тем как за «гулящего человека», т. е. свободного, кормящегося временным заработком, взимается в два раза меньше («Уложение», гл. X, ст. 94). Здесь оценка хозяйского холопа выше оценки свободного рабочего, и этим смущаться совершенно нечего.
В самой «Русской Правде» имеются данные для объяснения социальной сущности рядовича. В ст. ПО Троицкого IV списка читаем: «А холопьство обелное трое:... поиметь робу без ряду, поиметь ли с рядомь, то како ся будеть рядил, на том же стоить. А се третьее холопьство: тивуньство без ряду или привяжеть ключь к собе без ряду; с рядомь ли, то како ся будеть рядил, на том же стоить». Совершенно ясно, что человек, собирающийся жениться на рабе, имел полное основание предварительно заключить ряд с господином невесты. Так, повндимому, чаще всего и бывало на самом деле, как об этом, между прочим, очень ясно говорит «Закон Судный людем»: «А се иже работаеть нз робы. Тако иже работает из робы, свещаеть цеиу его пред послухы, да отпу- щается» Ч Перед послухами, очевидно, заключается ряд о цене выкупа за жену — рабу, который и погашается работой мужа рабыни. Так, повидимому, было не только в Болгарии, но и у нас. По ряду можно было поступить в ключиики илн тиуны.
Надо думать, что этими указанными двумя случаями не исчерпываются все возможные виды ряда при поступлении на службу или на работу, потому что оба эти случая приводятся «Русской Правдой» только в связи с происхождением обельного холопства н отнюдь самостоятельного сюжета не составляют. Мы имеем еще одно довольно важное подтверждение высказанного положения. Статья Карамзинского списка озаглавлена: «О снротьем вырядке», а под этим заголовком значится: «А женка с дочерию, тем страды на 12 лет, по гривне на лето, 20 грнвен и 4 гривны коунами»238. Если отбросить расчет иа 12 лет, примерно взятый каким-то современным «Правде» «бухгалтером» вообще для всех его вычислений («а от 20 овец и от двоу приплода на 12 лет...; а от 20 коз и от 2 приплода на 12 лет...; а от трех свииеи приплода на 12 лет...» и т. д.), и отбросить итоговые цифры, всюду сопровождающие его примерные вычисления, то получим в этой статье очень краткое и вразумительное содержание: жонка с дочерью вырабатывает по гривне на год, и работают они в целях «вырядка», т. е. для того, чтобы получить право, ухода от своего хозяина, с которым муж этих оставшихся после его смерти «сирот» заключил ряд. Это — семья рядовича.
Аналогичное положение мы имеем в «Псковской судной грамоте»: «А оу которого человека оу государя нзорник помреть в записи в покрути, а жеиа у него останется и дети не в записи... а та им покрута платить по той записи»239. В «Русской Правде» имеется в виду случай, когда рядович умирает и жена его отрабатывает какие-то предусмотренные рядом обязательства. «Выряд» — это аннулирование «ряда», выход из зависимого положения, созданного рядом.
Итак, рядович ни в коем случае не раб. Это, по московской терминологии, один из видов серебреничества. В хорошо всем известной грамоте середины XV века князя Михаила Андреевича Кириллову монастырю мы имеем довольно полный перечень поступающих на работу в монастырь людей: это — серебреники, половники, рядовые люди и юрьевские240. В грамоге разъясняется, что они могут уходить от своих господ только при условии выплаты серебра. Стало быть, это все, строго говоря, серебреники. «Рядовые люди» в этом перечне, повидимому, те же рядовичн.
Если рядович не раб, то он также и не наемный рабочий капиталистического общества. Его зависимость чисто феодальная, так как рядович через договор вступает в зависимость качественно иного характера и становится принадлежностью зависимого населения вотчины рядом с холопом, т. е. входит в состав челяди.
Именно этн соображения и не позволяют мне согласиться с критическими замечаниями по моему адресу С. В. Юшкова, который рассуждает, как мне кажется, слишком формально. Отвергая мое толкование «рядовича» от «ряда»-договора, он приводит следующие соображения: «Ряд — договор; он предполагает какое-то конкретное содержание. Договор найма порождает наймитов; договор займа может породить закупов и вдачей. Какие иные моменты могут быть предметом договора? Едва ли смог вообще утвердиться самый термин «рядович», если под рядом понимается ряд о женитьбе на рабыне»1. Во-первых, ряды мы имеем в «Русской Правде» не только о женитьбе на рабыне, но н при поступлении на службу в качестве тиуна или ключника. Во-вторых, в «Правде» приведены только те случаи, которые грознлн превратить свободного человека в раба. Несомненно, в жизни былн и другие варианты ряда. Но дело не в происхождении термина, а в последствиях ряда, заключающихся в том, что поряжающийся делался зависимым человеком. Это чисто феодальное право. Это и не договор найма и не договор займа, а договор поступления в феодальную зависимость — своеобразный договор, характерный для феодальных общественных отношений. Спор о том, договор ли найма или договор займа лежал в основе трактовки рязанской или московской кабалы, был в свое время так же бесплоден, как и попытка объяснить рядовство путем применения норм, выросших в другой общественной обстановке. Не спорю, что рядович мог быть н «мелким хозяйственным агентом, помощником тиуна». Но это его функция, должность, а не социальная природа.
Институт рядовства по сравнению с рабством, несомненно, явление нового порядка, результат расслоения внутри общины, итог появившегося там имущественного неравенства. Открепленные от средств производства недавние общинники вынуждены итти в эту кабалу. Положение рядовичей, как это видно из «Правды» Ярославичей, очень приниженное. «А в рядовници княже 5 гривен, а в смерде н в холопе 5 гривен», — читаем мы там (ст. 25 и 26). Эти 5 гривен не что иное, как возмещение убытка, причиненного хозяину-господину убийством челядина, каковьм является и рядович.
Мы не знаем всех условий существования рядовичей, но летопнси дают нам основание думать, что их приниженное и
ш' В" 10шков' °'1еРки по Истории феодализма в Киевской Руси, 184
тяжелое положение в момент обострения классовых отношений в связи с усилением наступления землевладельцев на общнну определило их позиции в народных движениях XI—XII веков, н особенно ярко проявившихся в 1113 г., после чего в Кнев был призван Владимир Мономах.
Он был вынужден обратить внимание и на рядовичей. «Устав» Владимира Мономаха говорит не о рядовичах вообще, а только об их разновидности — закупах, в которых нетрудно вндеть все элементы социальной природы тех же рядовичей.
Наша задача возможно полнее рассмотреть правовую и экономическую природу закупа.
Закупи
Вопрос о закупах — один из самых беспокойных вопросов. О закупничестве много писали, много спорили, спорят и сейчас.
Не считаю необходимым приводить здесь всю литературу вопроса. Но указать на основные труды, на разницу в постановке самой проблемы между различными историками нахожу полезным.
Самое старое мнение о закупах, высказанное еще И. Н. Болтиным, поддержанное потом Эверсом и Рейцом, сводится к тому, что закуп — это временно «служащий по кабале» человек Ч Это состояние, близкое к тому, которое позднее стали называть кабальным холопством. Эверс называет закупа «наемником», «на время закабаленным человеком»; ролейного закупа он считает «наемным земледельцем», «наемным слугой»2.
А. Рейц такого же мнения; он только прибавляет, что «служба по условию была вроде неволи, хотя неполной». Иногда этого слугу он называет «нанятым работником». А. Рейц допускает, что закуп заключал условие о работе на всю жнзнь, и сравнивает закупов с «кабальными людьми», которые служили до смерти господинаs. Автор только не учитывает, что, прежде чем наступил этот момент в истории кабальных людей, т. е. до 80-х годов XVI в., кабала была срочной, обычно заключаемой на год. Срок продлевался в зависимости от возможности кабального человека вернуть хозяину сумму, взятую при договоре.
Наемным человеком закупа считали и В. Лешков241 и В. И. Сергеевич6. К позднейшим «серебреникам» их приравни? вал н Н. П. Павлов-Сильванский
Постепенно к этому определению закупа как наемного человека начинает прирастать понятие долга. С. М. Соловьев так определяет закупа: «Закупнем или наймитом назывался работник, нанимавшийся на известный срок и за известную плату-, которую, как видно, он получал вперед, в виде займа»242. Так же рассуждают и Калачов243 и И. Д. Беляев244. Н. А. Максимейко возражает против такой трактовки закупничества и настаивает на том, что «с юридической точки зрения закуп был должником, а не наймитом»245.
Понимание закупа начинает осложняться еще новым соображением о «залоге самого себя»246, о «запродаже себя» «личном закладе»'.
М. Ф. Владимирский-Буданов определяет закупничество как «результат соединения договора займа с договором личного найма и найма имущества»247.
В. О. Ключевский при определении закупничества тоже нагромоздил немало юридических признаков: закуп у него и закладень, н арендатор земли, и заемщик денегв.
Давно начались и попытки найти разъяснение закупничества путем привлечения более поздних памятников, в частности памятников литовско-русского права. Особенно в этом отношении интересны работы М. Н. Ясинского. На основании литовско-русских памятников XVI века он приходит к заключению, что закуп «Русской Правды» вполне соответствует закупному или «заставному человеку» и «человеку в (у) пенязех» Литовской Руси и определяет сделку о закупничестве как «сделку о займе..., сопровождавшемся личным залогом или закладом»248.
Так же неверно понимает закупов и Грушевский. «Это был заклад человека, — пишет он, — самим собою или третьим лнцом в обеспечение денег, которые он отрабатывал своею работой»2.
Против отождествления закупов «Русской Правды» с закупными людьми Литовского статута выступил В. И. Пичета. Он указывает на то, что между закупами «Русской Правды» (XII век) и закупными людьми Литовского статута (XVI век) большой хронологический промежуток, не позволяющий говорить о тождестве двух общественных отношений, хотя сходных по созвучию. В. И. Пичета далее подчеркивает необходимость изучения правового и хозяйственного положения закупных людей в связи с эволюцией феодальных отношений XVI века.
Раздавались и голоса против формальной трактовки закуп- ничества. А. Е. Пресняков, не придавая большого значения разногласиям по вопросу о юридическом содержании договора и признав, что «содержание договора и характер обязательств не ясны», высказался в том смысле, что «положение закупа, — столь знакомое средневековому быту, двойственное и внутренне- противоречивое положение людей полусвободных»249.
И. И. Яковкин, признав современную ему полемику по вопросу о закупничестве непродуктивной, предложил свой опыт рассмотрения закупничества, причем привлек к решению задачи скандинавские источники. Норвежский термин «сайр» он неправильно считает занесенным в «Русскую Правду» в виде «купы». Попутно, И. И. Яковкин высказал много других наблюдений, причем некоторые из них1 имеют250 большую силу убедительности (наим-лихва, заклад-наем и др.)4.
Наконец, в послерево'люционное время делались попытки подойти к решению вопроса с марксистских позиций.
Н. Л. Рубинштейн, признавая наличие в России феодальных отношений, с этой точки зрения убедительно упрекал своих предшественников в «неправильном подходе»: они-де «давали анализ термина, ища объяснения его в современных (им. — Б. Г.) юридических, понятиях», не замечая, что тут приходится иметь дело со «сложным явлением, заключающим в себе элементы разных правоотношений в нерасчлененном виде». Но в ходе конкретного решения вопроса Н. Л. Рубинштейн пришел к выводу, к сожалению, не подтверждаемому фактами, даже иногда им противоречащему. Закупа он решил приравнять к западноевропейскому прекариету. Это «лицо, имеющее свой участок, свое хозяйство, ставшее в зависимость от другого лица, более сильного экономически и политически; оно отдает ему свою землю и хозяйство с тем, чтобы получить их от него обратно уже как милость или благодеяние»251.
В том же приблизительно плане идет и исследование П. А. Аргунова. Отвергая построения представителей так называемой историко-юридической школы и особенно обрушиваясь на норвежские сопоставления И. И. Яковкива, он тоже находит у закупа собственность и собственное хозяйство и приходит' к заключению о наличии двух разновидностей закупов: 1) ро- лейный закуп, работающий на господской пашне, господским инвентарем, и 2) закуп, платящий своему господину оброк («купу»), Закупничество как правовое явление автор приравнивает эмфитеозису, т. е. длительной или наследственной аренде под условием платежа оброка252.
В своих книгах «Очерки по истории феодализма в Киевской Руси» и «Общественно-политический строй и право Киевского государства» С. В. Юшков отвел много места и закупничеству. В разделе «Закабаление сельского населения» автор разбирает «институт, который был... одним из главнейших источников феодальной зависимости в наиболее жестокой ее форме— крепостничества». Это институт закупничества253. «Закупничество — это особый институт, отношение sui generis, к которому нельзя подходить с категориями римского или современного гражданского права»1. В итоге своего пересмотра вопроса автор приходит к выводу, что в основе этого института лежат долговые обязательства, что «закуп делается закупом в целях обеспечения и погашения этого обязательства»254.
Раздел заканчивается заключением, очень близким к тому, которое высказывал и Б. Н. Чичерин («Закупом назывался человек, который за долг отдавался в работу до уплаты... Такое состояние скорее можно назвать личным закладом»0).
Я приводил не исчерпывающий обзор литературы и в очень сжатом виде не для того, чтобы разбирать все мнения или полемизировать стеми авторами, с которыми я расхожусь в понимании предмета. Сделал я этот, может быть слишком беглый, перечень многих существующих мнений исключительно с целью показать большой интерес к вопросу, трудность его решения, наконец, опыты применения к его решению различных приемов и методов.
Мне кажется даже такая справка полезной для тех, кто захочет глубже ориентироваться в вопросе. Эта справка послужит извинением и мне, «оже ся где буду описал, или переписал, или не дописал». Вопрос действительно сложный и, как я думаю, может быть решен только тогда, когда мы правильно поймем всю историческую обстановку, в которой рождаются, живут и умирают явления древнерусской общественной жизни.
В некоторых редакциях «Правды» закуп называется «наймитом»255, но, во-первых, этого недостаточно для решения вопроса о сущности закупничества, а, во-вторых, самый термин «наим» необходимо понимать так, как его понимали современники «Правды», а не так, как понимаем его мы. Термины часто переживают свое первичное содержание, и нх приспособляют к условиям, совершенно не похожим на обстановку, нх породив-, шую. Поэтому необходимо в изучении подлинных явлений жизни итти не от терминов к выяснению фактов, а самую терминологию объяснять условиями, ее создавшими. В памятнике XII века несколько раз встречается термин «наим» в смысле «лихвы», т. е. процентов, наряду с наймом в нашем смысле. Это сближение двух понятий в одном термине само по себе знаменательно.
В «Вопрошании Кириковом», на что обращали уже внимание И. И. Яковкин2 и А. Е. Пресняков3, мы имеем следующее место: «А наим деля.рекше лихвы,тако веляше оучить: аже попа, то рци ему: «не достоить ти слоужити, аще того не останещн»; а еже простьца (мирянин в противоположность попу), то рцн ему: «не достоить ти иматн иаим...». Дажь не могоуть ся хабить (воздержаться), то рци пм: «боудите милосерди, возмете легко; аще по 5 коун дал еси, а 3 коуны возми или 4»4. В «Поучении» новгородского епископа Илии читаем: «А и еще слышно и другие попы наим емлюще, еже священническому чину отииудь отречено». В «Поучении, избранном от всех книг», имеем то же: «На наймы жь коун не дай отинюдь, святый бо апостол Павел лихоимца с блудникы вменяет»6. И в житии Андрея Юродивого: «Ци наймы дея, си еси приял за мзду»0.
Совершенно ясно, что «наим» здесь, как весьма возможно и в «Русской Правде», нужно переводить термином «проценты», безуспешно запрещаемые церковными правилами в средние века и на Западе и у нас.
Закуп, названный наймитом, — это человек, не просто продавший свою рабочую силу, но 'при помощи «долга», через особого рода «ряда, т. е. договор, попавший в особого вида личную зависимость. Не следует, однако, на мой взгляд, делать большое ударение и на понятие долга, так как мы и здесь рискуем модернизировать явление и впасть в ошибку. Договор займа совершенно ясно обрисован в «Русской Правде», но задолжавший человек еще не есть закуп. Закуп — зависимый человек, находящийся в тяжелых условиях зависимости. Это одна из обычных категорий феодальной зависимости населения, в какой находились непосредственные производители в средние века вообще. Этот «долг» в данном случае играл ту же роль, что и при заключении договора о деревенской служнлой кабале в Русском государстве, т. е. был условием покупки рабочей силы в форме феодальной кабалы и, может быть, и здесь, как безусловно в Москве, часто шел не кабальному человеку, а его господину, от которого он переходил под такую же власть к другому. Это та самая кабала, о которой писал в свое время В. И. Ленин: «И «свободный» русский крестьянин в 20-м веке все еще вынужден идти в кабалу к соседнему помещику — совершенно так же, как в 11-м веке шли в кабалу «смерды» (так называет крестьян «Русская Правда») н «записывались» за помещиками!»256.
Такой же старый оттенок в понимании термина «наймит» мы, кажется, имеем и в самом начале XIV века в Москве. Великий князь Иван Данилович Калита в своей жалованной грамоте печерским сокольникам освобождает от платежа дани, между прочим, и наймитов, «кто стражет на готовых конех, а в кунах»257. Едва ли мы погрешим, если признаем в «готовых конех» аналогию с господским конем, на котором пахал хозяйскую пашню закуп, а в «кунах» — те самые деньги, при посредстве которых закуп становился в особую зависимость от своего господина.
В воскрешенном С. В. Юшковым очень интересном памятнике, в состав которого входнт частично и «Русская Правда», этот предмет трактуется также весьма вразумительно. Имею в виду «Правосудие Митрополичье»258. Ст. 27 звучит в несколько исковерканном старым переписчиком виде так (знаки препинания и некоторые исправления мон. — Б. Г.)'. «А се стоит на суде челядин — наймит, не похочет быти у осподаря259: несть ему вины, но дати ему вдвое задаток. А побежит от осподаря, выдати его осподарю в польницу». И ст. 28 и 29: «Аще ли убиет осподарь челядина полного, несть ему душегубства... А закупного ли наймита, то есть душегубство». Из этого текста видно, что закуп входит в состав челяди.
Здесь совершенно отчетливо различаются два вида челяди: челядин полный, т. е. холоп обельный, и челядин — иаймнт, или «закупный», несомненно, не кто иной, как хорошо известный нам закуп.
Напрашивается, естественно, сравнение со ст. 56 «Русской Правды» (Троицкий IV список): «Оже закуп бежить от господы, то обель; идеть ли искати кун, а явлено ходить или ко князю или к судиам бежить обиды деля своего господина, то про то не ро- ботять его, но дати ему правда». И того же списка ст. 89: «А в холопе и в робе виры нетуть, но оже будеть без вины убьен, то за холоп урок платити или за робу..,» Аналогию имеем в «Уставной Двинской грамоте»: «А кто осподарь огрешиТСя, ударит своего холопа или робу, и случится смерть, в том на- местници ие судят, нн вины не емлют»1. И закупа господин имеет право бить только «про дело»2.
В «Правосудии Митрополичьем» челядин-наймит, нли «закупный», стоит на суде по делу о желании разорвать свои закуп- нические отношения с господином. Он на это имеет право, но должен в этом случае вернуть своему господину задаток в двойном размере. Обязанность возвращать при уходе двойной задаток говорит, конечно, о зависимости и имеет полную аналогию с изорниками Псковской судной грамоты (ст. 63), с французскими сервами, с германской Kurmede и др.
Тут закупный наймит выступает в виде зависимого человека, весьма мало похожего на капиталистического рабочего, продавшего свою рабочую силу. Задаток — это тоже не совсем то, что мы привыкли считать под задатком. Наши древние памятники часто употребляют термины «задати», «задатися» в смысле отдаться, принять подданство, поступить под чью-либо власть3. «Задаток» — это и есть та сумма денег, которую закуп получил от своего господина при вступлении в зависимое состояние. Это не совсем то, что мы сейчас называем ссудой.
Неустойчивость экономической природы крестьянина достаточно известна, чтобы о ней говорить снова. Если кроме внутренних экономических процессов, способствовавших обеднению части крестьян, принять во внимание, что в феодальный период крестьянина подстерегало много разнообразных бедствий, связанных с феодальным строем, — и прежде всего беспрерывные внутренние и внешние войны, то станет вполне понятным массовое разорение смердов — одно из важнейших условий, порождавших закуппичество й другие формы феодальной зависимости.
Но одними стихийными бедствиями нельзя, конечно, объяснить происхождение нп этой, ни другой какой-либо формы зависимости, Нельзя забывать, что сейчас мы имеем дело с таким обществом, где отношения зависимости вырастают непосредственно из самого производства, где класс феодалов — земельных монополистов — прибегает к внеэкономическому принуждению как к одному из самых действительных при данных условиях средств подчинения новых групп непосредственных производителей. Но едва ли в классовом обществе есть какая- либо форма хозяйства, которой было бы неизвестно и экономическое принуждение в качестве по крайней мере подсобного метода присвоения прибавочного продукта. Именно таким экономическим путем попадал в подневольное положение и закуп.
Владимир Мономах, прибывший на киевский стол в момент восстания низов против господствующих классов и, в частности, должников против своих кредиторов, рядом мер, в том числе и компромиссных, ликвидировал восстание260. Очень выразительным памятником его деятельности этого периода служит та часть Пространной «Правды», которая носит заголовок: «А се уставил Володимер Всеволодичь». Происхождение всех элементов этого «Устава» до сих пор определить не удалось, но не подлежит никакому сомнению, что в своем основном содержании он касался прежде всего вопросов о долгах во всех их фор; мах, и закуп как человек, связанный со свонм господином все же через деньги, попал в «Устав» на самом законном основании.
Последняя по времени попытка точнее определить содержание мономахова Устава принадлежит М. Н. Тихомирову. Автор приходит к выводу, что «Устав» начинался сообщением о совещании в Берестове (1113 г.), включал в себя законодательство о резах и закупах и заканчивался словами: «а в мале тяже по нужи возложити на закупа»261. Я думаю, что и устав о холопах носит следы деятельности того же Мономаха.
Совершенно очевидно, что появление законодательства о закупах находится в тесной связи с обострением классовой борьбы. Закупу формально гарантировано право судиться со своим господином и право уходить от господина «искать кун»; довольно точно определены случаи ответственности закупа за господское имущество, значительно защищены имущественные и личные права закупа. Бросается в глаза рассчитанная на политический эффект декларативность некоторых статей, касающихся закупа: господин может безнаказанно бить закупа только «про дело», но отнюдь не «без вины», «не смысля» нли под пьяную руку. Во всех этих «гарантиях» ясно чувствуется безвыходное положение закупа до восстания 1113 г. Вместе с тем они не менее очевидно свидетельствуют о том, что законодатель был вынужден итти на компромисс и «уступки», правда, по существу чисто декларативные. Характер деятельности Владимира Мономаха довольно ярко определен в послании митрополита Никифора, где Владимир выступает в качестве «оустраяюща словеса иа суде, хранящего истину в веки, творяща суд и правду по среде земля» Ч
Если есть основание полагать, что эти «гарантии», сослужив свою службу, преданы были забвению, то едва ли можно сомневаться в полной реальности штрихов, характеризующих положение закупа в господском хозяйстве.
Закупу посвящен специальный отдел в уставе великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха, входящем в состав так называемой Пространной «Правды». Ввиду того что этот отдел «Правды» «О закупе» (по Троицкому IV списку, ст. 56—62)— один из самых трудных для понимания вообще, — почему в нашей литературе в толковании его и существует так много разногласий, — остановлюсь на наиболее важных его местах, именно для того, чтобы в своих выводах не быть голословным.
Ст. 56 о том, что закуп за побег от господина превращается в раба, но что он в то же время может юткрыто уходить «искать кун» илн даже бежать в суд с жалобой иа своего господина, достаточно ясна, если не считать не совсем ясное «искание кун». Мне все же кажется, что здесь идет речь о том случае, когда закуп по соглашению со своим господином отправляется раздобывать деньги, в данный момент необходимые закупу для выхода из закупнического состояния. Закуп, стало быть, формально, юридически имеет лраво ликвидировать свои отношения с господином, подобно московскому кабальному человеку в раниий период существования института кабального холопства. «Правосудие Митрополичье» вполне подтверждает эту правовую реальность для закупа уйга от своего господина: «А се стоит на суде челядин — наймит (это и есть «закупный». — Б. Г.), не похочет быти у оспода,ря». Закон ясно говорит: «несть ему вины», но с него в этом случае господин имеет право взыскать «вдвое задаток». Вот для чего закупу необходимо «искать кун».
Две следующие статьи, 57 н 58, возбуждают много споров. Я не буду разбирать каждое мнение в отдельности, а попробую изложить собственное понимание этих двух статей, внутренне между собою связанных. Привожу здесь эти обе статьи целиком. «А иже у господина ролеииы закуп будеть а погубить воиски (в других вариантах «воинский» «свойскы») конь, то не платнти ему (ио еже дал ему господин плуг и борону, от него же купу еШеть, то то погубившу ему платита)аще ли господин его отслеть на свое орудие, а погибнеть и без него, того ему не платити господину (ст. 57). Оже из хлева из забоя выведуть, то закупу того не платити; но оже погибнеть на поли или в двор не вже- неггь, где ему господин его велить, илн орудиа своя дея, погубить, то ему платити» (ст. 58). Часть текста, взятая мною в скобки, представляется мне пояснительной вставкой на том основании, что она по содержанию и по форме вклинивается в текст «Правды», говорящий об очень определенном предмете.
Обе эти статьи говорят о ролейном закупе (стало быть, закуп может быть н не ролейным, как и кабальный-человек московский) и о господском коне, с которым ролейный закуп не расстается в своей работе. Предусматривается здесь несколько случаев: 1) господский коиь погиб в то время, когда закуп работал им на своего господина (на барщине); 2) господский конь погиб в отсутствие закупа, посланного хозяином на другое дело; 3) коня украли из закрытого помещения, куда его загнал закуп, исполнив, таким образом, свои обязанности; 4) коня украли по небрежности закупа (он не загнал его, куда следовало); 5) хозяйский конь погиб в тот момент, когда закуп работал им на себя. В первых трех случаях закуп за коня не отвечает и убытков в случае погибели коия не возмещает; в двух последних случаях закуп обязан выплатить хозяину стоимость коня.
Вставка относительно плуга и бороны, сделанная по аналогии с сюжетом о коне, мне представляется, имеет следующий смысл: плуг и борону господин закупу «дал», т. е. предоставил ему право пользования этими орудиями под условием возмещения убытка в случае их гибели. Это «дал», ни разу не приложенное к коню, показывает, что коня господин закупу не давал, конь все время находился в господском хлеве или забое, закуп берет его только тогда, когда требуется по ходу работы на хозяина н в отдельных случаях на себя, конечно, с разрешения хозяина; между тем плуг и борона «даны» хозяином закупу, и он держит их у себя дома, на своем участке, или оставляет их просто в поле, как это часто делалось н позднее-. Поэтому здесь не может быть никаких сомнений: хозяин дал и требует, чтобы закуп ему вернул данную вещь или ее стоимость; никакие детали пользования этими орудиями хозяина решительно не интересуют.
Такое понимание этого отдела «Русской Правды» требует некоторого комментария, особенно после выхода в свет академического издания «Правды». Совершенно прав С. В. Юшков, когда говорит о том, что до издания «Правды» по всем дошедшим до нас спискам исследователи обычно выбирали по своему произволу то или иное разночтение (речь идет о коне «войском», «свойском» и «воинском») и в зависимости от этого выбора давали различную конструкцию институту закупничества. Прав он и тогда, когда утверждает, что «все древнейшие списки — Троицкий, Синодальный, Пушкинский и все производные от них без всяких отступлений говорят только о войском коие». Отсюда он выводит заключение, что термин «войский» в «Правде» следует считать первоначальным262.
Заключение это едва ли может вызвать у кого-либо возражения. Иначе обстоит дело с попыткой расшифровки древнего термина «войский». Общепринято думать, что это слово имело в старину тот смысл, какой имеет сейчас, и соответственно с таким пониманием иногда делаются очень ответственные выводы вплоть до того, что закупа превращают в человека военного и кавалериста. Между тем для подобных крайностей нет никаких оснований.
«Правда» представляет дело четко. Общий смысл статей о ро- лейном закупе заключается в том, чтобы оформить положение закупа именно в сельском хозяйстве вотчинника: потому он и называется ролейным, потому ему дается от господина плуг и борона, потому он и работает барским конем на барской пашне, а с разрешения господина и иа себя, потому он и обязан загонять этого кои я в хлев или забой и отвечает за его пропажу, если виновен в его погублении.
Все это явно вытекает из текста «Правды» и, как я собираюсь 'показать, нисколько не противоречит термину «войский». Надо только ближе остановиться на истории этого термина.
У западных славян «wojsko» обозначает «множество», «число»«wojslci» значит — его, свой. У южных славян значение этого термина, сохранившееся в некоторых местах и доныне, не менее интересно. У хорватов vojska значит die Leute, homines, (Seljad, ljudi, liudstwo, narod, puk, swijet, swijetina, doma6i, familia, glota obitely, iupa, celjad (liudi, iene i dieca) n. p. ovoj.kuci ima mnogo vojska 3. У сербов и до настоящего времени vojska означает то же, что zupa, домашний люд. Сербская женщина и сейчас называет своего мужа «войно». По мнению Иречека, «воевода» = вое вода, т. е. начальник рода.
1 С. В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 75-76.
• В. Lin.de, Slownik jqzyka polskiego. Wojsfeo czego, mndstwo, llczba, ttum, tluszcza, chmura, eine grosse Menge, grosse Zahl. Wojski — jego.
8 RjeCnik Hrvatskoga jezika. Skupili i obradili Dr, Ivekovic i dr. Jvan Kroz u Zagrebu 1901. Ср. также Mei/nert Hermann, Geschlchte des Krlegswesens und Heerverfassungen in Europa. Wien, 1868, стр. 35. «Zupa» bedeutet noch gegenwartig bei den Dalmatmern das «Hausvolto und ist gleichbedeutend mit den (serbischen) vojska, puk (oik, pluk, plok), mlt c616d, ilachta, detl, detic, otroci u. dgl. Daher ist auch «Zupa», sowohl als «plk» mit dem deutschen «Sippe» und «Volk» nicht sprach, sondern auch sachverwandt. In der Folgo haben die Worte celed, wojska, pluk, die engere Bedeutung des Kriegsvolks angenommen». Vgl. «Ueber Elgenthumsverletzungen und deren Rechtsfolgen
nach dem altbolimischen Rechte», von Dr. Herm. Jireiek. Wlen, 1885, стр. 1.
■ Стало быть, первоначальное значение слова «войско» у славян было — люди, объединенные либо рвдством (куча), либо хозяйственными интересами (жупа). Отсюда и «войский» первоначально обозначало «домашний», «принадлежащий данному хозяйству», «свой». Термин этот по мере устарения был заменен совершенно равнозначащим «свойский», на юге нашей страны и на Украине до сих пор употребляющимся в значении «домашний, принадлежащий данному хозяйству». Вероятно, иа севере, где этот термин не был знаком, переписчики, перестав понимать смысл слов «войский» и «свойский», произвольно изменили его иа термин «воинский», чем, несомненно, исказили первоначальный их смысл.
Мне думается, это — самое простое и естественное объяснение терминов «войский» — «свойский», вполне соответствующее общему смыслу отдела «Русской Правды», трактующего о закупах.
Итак, закуп в «Русской Правде» связан с конем не военным, а рабочим. Эгам конем он и барскую пашню пашет и работает на себя иа предоставленном ему от господина участке.. Ои не военный человек, а сельскохозяйственный работник, не наем- вый в капиталистическом значении термина, а феодально зави« симый, сидящий на предоставленном ему от хозяина участке земли, именуемом в «Правде» «отарндей».
Из разнообразных мнений о значении словз «отарица» наиболее правдоподобным представляется мие мнение, что это участок земли, данный закупу хозяином.
Для такого именно понимания термина имеются достаточные основания: 1) оно соответствует общему социальному облику закупничества; 2) имеет подтверждение в источниках.
Суздальский архнепископ Дионисий в грамоте 1382 г, этим термином переводит греческое слово тгетабАюч1. Архиепископ Дионисий пишет о недопустимости частной собственности в монастырях и указывает, что институт собственности, или отдельного частного владения, посеян диаволом и называется текобА-юу, по-русски «отарнца». rfaioGAiov — это старый юридический термин, означающий имущество, которое pater families передает сыну или рабу во владение, но которое он может всегда у него отнять. Права распоряжения этим имуществом владелец не имел. Впервые смысл слова raxootaov был разъяснен законом при императоре Августе а.
В Уставе Евфросина Полоцкого «отарица» расшифрована как «особина»: «Итарица, еже есть особина» 3. Отарица закупа, стало быть, не что иное, как участок земли, выделенный ему господином в пользование.
%?2п?Й0Московской синодальной библиотеки № 455, л. 64. РИБ, т. VI, СПБ 1888, стб. 2D8, примечание.
См. Фр. Любкер, Реальный словарь классической древности, 1888.
\TF£SUKUil'J?^ по истории монастырской жизни в Псковской земле,М. 1908,стр. 511. Устав Евфросина Полоцкого,? 5,
В разбираемом сейчас тексте «Правды» имеется еще термин, от того или иного понимания которого зависит и наше представление о юридическом и хозяйственном положении закупа. Это «купа» («...но еже дал ему господин плуг и борону, от него же «купу емлеть»...»). В литературе, особенно в последнее время, по этому предмету высказывались различные суждения.
После некоторых колебаний в прошлом я прихожу к мнению, что купа — это та сумма денег, которую закуп получает от господина при заключении с ним договора. Такое толкование «купа» очень старо и широко распространено. Так понимал «купу» еще Карамзин263, и в настоящее время это мнение принимается большинством исследователей.
Действительно, за это мнение имеется ряд серьезных аргументов. Может противоречить ему лишь то, что в слове «емлет» предполагается систематическая повторяемость действия, между тем как «купа» в смысле денег, полученных от господина закупом, такой повторяемости как будто не допускает. Однако и это «противоречие» устраняет, как мне представляется, совершенно правильное замечание профессора Г. О. Винокура. В тексте «но еже дал ему господин плуг и борону, от него же купу емлет», Г. О. Винокур считает необходимым слова «от него же» переводить «от которого». Что же касается «емлет», то он указывает на то, что глаголы, несовершенного вида в русском языке очень часто обозначают действие, которое имеет значение какого-либо постоянного отношения. Например: «он у него снимает комнату» в значении — «сиял однажды н затем пользуется вытекающим отсюда правом». Наш текст он рекомендует переводить «господин... от которого взял купу».
Коренное родство терминов «закуп» и «купа» говорит о предпочтительности именно такого понимания слова. Это деньги, при помощи которых недавний смерд приобретал новую социальную оболочку и превращался в закупа.
Ст. 59—62, рассматривающие случаи, когда господин, превышая права, причиняет закупу некоторый ущерб, также помогают нам понять общественную природу закупа. Вот какие «обиды» может причниить закупу господин: 1) изменить в свою пользу сумму, данную им закупу в момент заключения договора; 2) изменить, конечно, в свою пользу, размеры участка земли, отведенного закупу (отарица), может быть, отобрать отарицу у закупа без достаточных оснований; 3) сделать попытку эксплуатировать закупа путем продажи или отдачи его внаймы; наконец, 4) побить его не «про дело», а «несмысля, пьян, без вины». Замечание Владимирского-Буданова о том, что здесь, в ст. 59—62, имеется в виду закуп вообще, всякий закуп, — мне кажется очень приемлемым, за исключением пункта об «отарице»: едва ли городскому закупу, работавшему во дворе своего господина, выдавался участок земли. Общий смысл этих статей мне кажется ясиым, не вызывающим сомнений.
В ст. 64 рассматривается случай совершения закупом кражи не у своего господина, а на стороне. За него отвечает господин, ио в этом случае сам закуп превращается в раба.
В «Русской Правде»-есть еще ст. 66, которая решительно запрещает послушествовать холопу и разрешает в малых тяжбах в случае необходимости («в мале тяже по нуже») привлекать к послушеству закупа.
Вот, собственно говоря, и все, что нам известно о закупе.
Все наши наблюдения позволяют, как мне кажется, сделать ряд вполне обоснованных выводов.
1. Закуп — зависимый от феодала человек. 2. Зависимость устанавливается договором, сопровождаемым выдачей господином закупу денег, подлежащих возврату, если закуп пожелает уйти от хозяина. Зависимость закупа срочная. 3. Закуп может выполнять самую разнообразную работу на господина. Так называемый ролейный закуп связан целиком с сельским хозяйством господина. Повидимому, либо этот вид закупниче- ства был особенно распространен, либо с ролейным закупниче- ством связывалось большее количество казусов, влекущих за собой судебное вмешательство, но факт остается фактом, что нменно ролейному закупу в уставе Владимира Мономаха отведено больше всего внимания. Ролейный закуп вне барского двора и барского хозяйства не мыслится: он пашет господским плугом барскую пашню, боронит господской бороной, запрягает в иих господского коня, стережет господских коней, загоняет нх во двор н в хлев, исполняем всякие другие хозяйские распоряжения; в то же время у иего имеется и свое собственное хозяйство на участке земли, полученном от господина. Трудно более ясно показать форму эксплуатации закупа. Перед нами одни из видов отработочной ренты прежде всего,
Итак, по своему происхождению закуп — это в большинстве случаев недавний смерд, лишенный средств пронзводства и вынужденный экономической необходимостью искать заработка у крупного землевладельца. Это один из симптомов разрушения соседской общины под натиском феодальных отношений.
Едва ли может быть какое-либо сомнение в том, что закуп — одна из разновидностей рядовичей.'Трудно также не согласиться и с тем, что закуп, постоянно работающий во дворе своего господина рядом с холопом, входит в состав барской челяди.
«Русская Правда» дает иам возможность познакомиться еще с одной разновидностью рядовичей. О них говорит ст. 111 Про- странной «Правды». «А в даче1 ие холоп, ни по хлебе работять,
1 В различных текстах «Правды» тут имеются разночтения: «А вда чену» (Мясниковский список), «А в дачь» (Троицки® IV список, где возможно и чтение «А вдачь»).
ии по придатце; но оже не доходять года, то ворочати ему милость; отходить ли, то не виноват есть». Смысл этой статьи может, быть передан так: долг, взятый хлебом илн деньгами, не превращает должника в раба: долг подлежит в случае желания работника уйтн от хозяина раньше срока либо отработке в определенный срок, либо возврату.
Владимирский-Буданов полагает, что «здесь указывается
f
cT04HHK одного рода закупничества»Сергеевич цитирует тот текст по списку Мусина-Пушкина: «Вда цеиу не холоп...» и полагает, что эта статья имеет в виду «рабочих, нанимаемых на определенный годовой срок и получающих вперед годовую плату. Плата эта дается или натурой (хлебом и каким-то придатком к денежной наемной плате), или деньгами (вда цену)»2.
Едва ли, однако, можно согласиться с толкованием термина, предложенным Сергеевичем. Прежде всего недоказанным здесь является понимание слова «придаток». Придаток ведь можно понимать и иначе. Владимирский-Буданов, хотя и неуверенно, склонен под «придатком» разуметь процент, и едва ли это будет неправильно.
Вся статья говорит не о найме в смысле капиталистического найма, а о привлечении людей на работу путем выдачи хлеба или денег, что вполне естественно подразумевает проценты, причем самая «дача» есть один из способов привлечения рабочей силы. Вдач обязуется хозяину работой на определенный срок в погашение долга, и совершенно необязательно, как думает Сергеевич, — годовой, потому что слово «год» значит чаще всего время вообще, и в «Русской Правде», когда требуется обозначить определенное количество времени, равное году в нашем смысле слова, употребляется термин «лето»: «А женка с до- черню, тем страды на 12 лет, по гривне на лето»264 и т. д.; так что естественнее всего здесь разуметь бедного человека, берущего в долг хлеб или деньги и обязующегося при этом отработать этот свой долг в определенный срок либо вернуть долг хозяину в случае желания вдача уйти от хозяина раньше срока.
Не следует игнорировать и термина «милость», который, несомненно, может приблизить нас к правильному пониманию всей статьи. Милостью тут называется хлеб или деньги, вернее, все то, что бедный человек в тяжелую для него минуту получил от зажиточного или богатого хозяина и что он обязан ему отработать.
Мы знаем, что таким путем «работали» людей и в XVII веке4. «Русская Правда» такой способ порабощения считает изжитым.
Во всяком случае «купа», если под нею разуметь деньги, при помощи коих бедный человек попадал в кабалу, и «дача», о которой говорит ст. 111 «Русской Правды», —понятия, очень близкие друг другу.
Сжердн
В «Правде» Ярославичей среди рабочего состава барского имения упоминается и смерд. Каким образом он попал сюда, каково его положение здесь, стаиегг ясным после того, как мы разберем вопрос о том, кто такой смерд вообще.
О смердах наши историки писали больше, чем о каком-либо ином сюжете истории Руси.
С. В. Юшков сделал наиболее полный обзор литературы вопроса. Он предложил также и свой опыт классификации существующих мнений265. Я поэтому не буду делать перечня всех разнообразных соображений различных авторов, остановлюсь только на наиболее ярких.
Мне хочется показать, что эта разноголосица в мнениях о смердах объясняется состоянием нашей дореволюционной науки, ошибочными теоретическими предпосылками, из которых логически выводились и конкретные суждения по данному вопросу.
Для примера возьму небезинтересные для нас высказывания по поводу этого сюжета В. Лешкова. «Соображая статьи устава («Русской Правды». — Б. Г.), — пишет он,—по которым всякий смерд, умиравший бездетным, давал право наследовать в своем имуществе князю; или во которым умучение смерда, без княжеского слава; подвергало виновного наказанию; по которым имущество смердов постоянно противополагалось имуществу князя, напр., конь смерда — коню князя и борть смерда — борти княтсеской; и по которым были особые уроки смердам; оже платят князю продажу: мы заключаем, что смерды были люди князя; могли быть только у князя, подобно тому, как холопы и закупы принадлежали другим владельцам. Может быть, то были военнопленные, поселенные на землях квязя, или казны, как впоследствии в Новгородской земле»266.
Итак, по Лешкову, смерды могут быть лишь у князя, у других землевладельцев—только холопы изакупы, смерды исключаются.
Не говоря уже о том, что новгородские источники решительно опровергают утверждение В. Лешкова, что холопы в самой «Русской Правде» показаны княжескими, боярскими и чернеческими1 (стало быть, В. Лешков сделал попытку лишить князя его холопов совершенно произвольно), достаточно лишь представить кяязя не только как главу государства, но и владельца своего домена, как все рассуждение В. Лешкова рухнет. Окажется, что князь как собственник домена владеет землей, бортями и другими угодьями, что у князя есть свое собственное хозяйство, отдельное от хозяйства зависимых от него по домену крестьян, что княжеское хозяйство обслуживается трудом зависимых от него людей, уже знакомой нам челядью. Другими словами, нам придется признать, что князь в качестве землевладельца ничем принципиально не отличается от других крупных землевладельцев, которым Даниил Заточник рекомендует не приобретать земли в непосредственной близости к княжескому домену, поскольку княжеские слуги, опираясь на авторитет князя, позволяют еебе много лишнего, для более скромных соседей неприятного. Стало быть, если представить в другом свете общественные и политические отношения Киевской Руси, понимание смерда будет неизбежно другим, чем у Лешкова, да и вся «Русская Правда» затоворит иначе.
Не столь уверенно точку зрения В. Лешкова поддерживает В. Никольский, книга которого вышла годом позже. Он признает, что прямота ответа, кто такие смерды, источники не дают. А дальше рассуждает так: «если князь отбирал у бессыновно умерших смердов имущество, то, следовательно, он имел на это какое-нибудь право, точно так, как смерды обязаны были подчиняться этому праву — отдавать свое имущество». Но вместо того чтобы определить, по какому именно праву князь наследовал землю бессыновно умершего смерда, автор, решив про себя этот вопрос, пишет: «по существу и прямому смыслу постановления о заднице смердъей, мы необходимо должны признать, что смерды были люди обязанные князю, следовательно, непосредственно от него зависимые».
Автор находит все же необходимым поставить трудный во-' прос: «в чем состояла эта зависимость?». В. Никольский не оставляет его без ответа. Но ответ едва ли может кого-либо удовлетворить. Он заключается в том, что когда бродящие варяжские князья осели, оин заняли пустопорожние земли, которые и «сделались одним из главных источников» дохода казны вместо прежней дани. Киязья начали заселять эти земли для их обработки всякого рода людьми: военнопленными, рабами, обедневшими свободными. Это и есть «смерды, низший, рабочий, безземельный класс. Они были как бы наймиты, закупы княжеские, работавшие на князя из хлеба и, следовательно,
обязанные отдать ему все свои силы за полученную от него землю, хлеб, жизнь, содержание и за защиту, которою пользовались как люди бесприютные, беззащитные»267.
В. О. Ключевский всю княжескую землю считает государственной. Смерда он видит только иа государственной земле н потому называет его государственным крестьянином. По его мнению, «Русская Правда» пользуется термином смерд в двояком значении: это «свободный простолюдин вообще и свободный крестьянин в частности. «Правда» указывает на ближайшее отношение смерда к князю: князь наследовал имущество смерда, не оставившего после себя сыновей. Позднее в Новгородской и Псковской областях XIII н XIV веков смердом назывался вольный хлебопашец, пользовавшийся казенной землей, т. е. государственный крестьянин. Повиднмому, такое же значение имел этот термин н во время «Русской Правды»: так назывался вольный хлебопашец, живший на княжеской земле»268.
В 1935 г. эти основные положения взял под свою защиту С. Н. Чернов в статье «О смердах Русн XI—XIII вв.»269.
Иной взгляд на смердов высказывает другая группа ученых, среди которых мы можем отметить нмеиа М. Ф. Владимирского- Буданова, Д. Я. Самоквасова, Н. П. Павлова-Сильванского, Н. А. Максимейко. Всех этих ученых объединяет признание двух категорий смердов: 1) смерды-сельчане, сидящие на старых общинных землях, еще не освоенных феодалами, и 2) смерды, зависимые от феодалов. Разъединяют—некоторые другие стороны дела.
М. Ф. Владимирский-Буданов первую группу крестьян склонен считать государственными или княжими270, тогда как Н. П. Павлов-Сильванский этих «княжих» смердов считает владельческими, поскольку онн сндят на земле княжеского домена и поэтому ничем принципиально от смердов боярских не отличаются271. Оба названных автора признают наличие прикрепленных смердов, хотя н по-разному понимают их. М. Ф. Владимирский-Буданов прикрепленными смердами считает и закупов, и половников, и нзорников.
Д. Я. Самоквасов, если внимательно разобраться в его оригинальной терминологии, должен быть отнесен тоже к этой группе ученых. Он различает население «городских общин, обращенных в подданных завоевателя, обложенных данью», т. е. в тяглое состояние. Иногда это население автор называет «горожанамн-смердами» — это черные люди Русской земли дотатарского времени; в Москве называются они, по его мнению, крестьянами. Он отмечает и владельческих крестьян н называет нх рабами. «Земледельцы рабского состояния княжеских сел в эпоху Русской Правды назывались смердами в тесном смысле», позднее они стали называться «дворцовыми крестьянами» Ч
В. И. Сергеевич, резко подчеркивая «свободу» смердов («смерды составляют свободное население»... «у смердов может быть собственность» и пр.), тем не менее признает, что некоторые смерды сиделн иа землях землевладельцев и были обязаны им урочными работами272.
Наличие двух категорий смердов признает н Н. А. Мак- симейко. В своей специальной работе «Про смердов Русько! Правди» он высказывается за то, что были смерды не только княжеские, жившие в княжеском домене, но и частновладельческие. Под словом «смерд» в широком смысле слова он понимает селянина, т. е. крестьянина вообще273.
С некоторыми оговорками к этой же группе исследователей можно отнести и А. И. Никитского274. «Под смердами в древней Руси, — пишет он, например, в «Очерке внутренней истории Пскова», — разумелись лица, пользовавшиеся всеми правами свободных состояний, сами отвечавшие, перед судом- за свон преступления и' njafHBniije судебные штрафы, виры и продажи». Судя по терминологии, автор здесь имеет в виду смердов «Русской Правды». В дальнейших своих высказываниях он касается исключительно смердов псковских и новгородских.
Не исключена возможность, что А. И. Никитский видел некоторые особенности в их положении по сравнению со смердами киевскими. Автор подчеркивает, что смерды — плательщики даии, и считает необходимым указать, что это н есть «собственно смерды», которые, по его мнению, обитали «на землях Господина Пскова». Несколько ниже автор пишет: «...смерды находились, кажется, в менее выгодном (по сравнению с половниками. — Б. Г.) положении; по крайней мере, постановления Правды (автор имеет в виду Псковскую судную грамоту. — Б. Г.) не имели относительно смердов никакого значения, так как обязанности последних к землевладельцу определялись особенною, так называемою смердьею грамотою, хранившеюся, наравне с другими бумагами, в архиве Троицкого собора»275. Как надо понимать соотношение «земель Господина Пскова» н земель «землевладельцев», автор не разъясняет н ставит в большое затруднение тех, кто хотел бы узиать точно его соображения относительно смердов. «Под смердами в древности, — говорится у того же автора в другой его книге, — разумелись людн, не имевшие собственной землн и принужденные жить на чужой» '.Ив то же время автор отмечает наличие «крестьянского землевладения»: «было бы несправедливо думать, что... самостоятельное крестьянское землевладение в настоящую эпоху (речь идет о XIII веке.—Б. Г.) исчезло совершенно. Оно не только не исчезло, но продолжало образовывать все еще заметную величину»276. Как будто А. И. Никитский и этих крестьян-землевладельцев склонен причислять к смердам. Приходится говорить столь осторожно, потому что у автора нет полной ясности в изложении его мнения о смердах.
Если, однако, взять на себя труд подытожить мысли автора, то придется признать наличие трех категорий сельского населения, которые могут быть подведены под понятие «смердов». Это будут: 1) земледельцы, «снимавшие земли у частных собственников», 2) «собственно смерды, обитавшие на землях Господина Пскова», т. е. на землях государственных, однако освояемых н в значительной мере освоенных крупными землевладельцами (как видно из разъяснения автора на стр. 282), и, наконец, по «Очеркам экономического быта Великого Новгорода», 3) jgife стьяне-собственники.
Много над вопросом о смердах думал А. Е. Пресняков. Тонкий критик разрушил ряд нагроможденных в исторической литературе предрассудков, но своего мнения о смердах в законченном внде не дал. Он согласился с господствующим в его время мнением, «что слово смерды означает всю массу сельского населения», н в то же время как будто признает наличие н зависимых от князя смердов, смердов княжеского домена. Но когда ему пришлось подводить итоги своих наблюдений, он прншел к очень неутешительному выводу: «Разрешение его (вопроса о смердах. — Б. Г.) представляет трудности почти непреодолимые. Вопросу о древне-русских смердах суждено, повиди- мому, оставаться крайне спорным — надолго, быть может, навсегда. Причина тому в скудости данных, какими располагаем: несколько случайных упоминаний в летописи, да тексты «Русской Правды»277,
В течение ряда лет над этой проблемой в некоторых отноше-278ниях довольно успешно работал С. В. Юшков. Ему принадлежит заслуга изучения правового положения зависимых смердов. Разъединяет меня с ним только то, что он, признавая в Киевской Руси наличие свободного крестьянства, отказывается видеть его под термином «смерды», на мой взгляд включающим в себя свободных и зависимых смердов. С. В. Юшков не считает термин «смерд» равнозначным с более поздним термином «крестьянин», обозначающим на протяжении его истории два состояния: независимое и зависимое крестьянство1.
В дальнейшем мне придется по ходу дела сталкиваться с аргументацией разных авторов, в том числе и с аргументами С. В. Юшкова.
В последнее время в общих трудах по истории Украины и Киевской Руси вопросу о смердах отводится видное место, и, на мой взгляд, вопрос близится к своему правильному решению.
На этом свой краткий обзор состояния литературы о смердах я считаю возможным закончить и перейти к рассмотрению вопроса по существу.
Причина неудач в разрешении проблемы у исследователей крылась, а отчасти и кроется, не столько в недостаточности источников, сколько в неправильной постановке вопроса, т. е. дело не столько в материеле, сколько в методе исследования.
У нас имеются все основания полагать, что В. И. Ленин считал смердов крестьянами и к тому же не однородной по своему хозяйственному и правовому положению массой. Об этом говорят всем известные места из его сочинений. «И «свободный» русский крестьянин в 20-м веке все еще вынужден идти в кабалу к соседнему помещику — совершенно так оке, как в 11-м веке шли в кабалу исжрдыъ (так называет крестьян «Русская Правда») и «записывались» за помещиками!»Отработки вРоссии держатся «едва лн не с начала Руси (землевладельцы кабалили смердов еще во времена «Русской Правды»)»3. По мнению В. И. Ленина, крепостничество существует иа Руси ^ IX века1. Ясно, что В. И. Ленин тоже не считал всех смердов закабаленными; в крепостном состоянии оказалась только часть смердов. Едва ли можно сомневаться в том, что В. И. Ленин предполагал в этот период истории Руси наличие двух категорий смердов — зависимых, крепостных, и независимых, свободных.
Как мы могли убедиться" даже из краткого историографического обзора, значительная часть ученых искала единого юридического определения для всех смердов. Так как источники действительно не дают возможности дать такое единое определение, то некоторые из ученых даже приходили к заключению о безнадежности исканий точного определения понятия смерд.
На мой взгляд, необходимо отказаться от попытки дать единую юридическую формулировку явлению, не имевшему и немогущему иметь единства в конкретной действительности, поскольку мы имеем дело с динамическим явлением, в процессе жизни которого неизбежны были изменения. Необходимо подойти к решению задачи с мыслью о текучести, сложности и разнообразии правовых положений в крестьянской среде. Необходимо в каждый данный отрезок времени стараться найти место смерда в определенной исторической системе производства.
По своей экономической природе крестьянин есть непосредственный производитель, владеющий собственными орудиями производства и самостоятельно ведущий свое хозяйсФво, необходимое для реализации его труда и для производства средств его существования, самостоятельно ведущий свое земледелие, как и связанную с ним деревенско-домашнюю промышленность1, в противоположность рабу, работающему при помощи господских средств производства и представляющему собой полную собственность своего господина.
Крестьяне могут быть либо свободными земледельцами, лнбо зависимыми в разной степени и форме от землевладельцев как светских, так и церковных. Общая тенденция в судьбе крестьянина в период феодализации общества есть превращение его из свободного в подвластного, платящего оброк, отбывающего барщину или даже становящегося крепостным.
В Германии, например, в XII—XIII веках только к востоку от Рейна находилось некоторое количество свободных крестьян. Вся же масса крестьян к этому времени оказалась в крепостной зависимости от феодалов.
И свободный и зависимый крестьянин сохраняет, однако, свою экономическую сущность. Это всегда владеющий средствами производства земледелец. Только в этом смысле и можно говорить об исчерпывающем определении этого класса.
Киевский и новгородский смерд есть не кто иной, как крестьянин в смысле только что данного определения. Иначе никак нельзя понять ни статей «Русской Правды», ни известных мест летописей, н совершенно нет никакого основания приходить в отчаяние от невозможности свести смерда к какому-либо единству юридического положения: смерд может быть и свободным общинником и зависимым, вырванным из общииы человеком, может оказаться в зависимости, и не порывая связи с общиной, поскольку вся общинная земля с сидящим на ней населе: нием могла попасть и попадала под власть землевладельца: князя, княжеского дружинника, боярина, церковного учреждения. Характер зависимости совершенно не мыслится обязательно во всех случаях однородным1, как могут быть разнообразны и термины, обозначающие крестьянскую массу. Я не собираюсь приводить здесь все известные места наших источников о смердах полностью, но считаю нужным указать на те из них, которые могут пролить достаточный свет на темный вопрос.
Исходя нз мысли, что между социальной природой киевского и новгородского смердов принципиальной разницы иет, дальнейшие выводы свои относительно смердов я строю как на новгородском, так и на киевском материале, конечно, с учетом особенностей в истории южной и северной частей Руси.
Сяерды—свободные члены общины
Под этим термином я разумею основную массу сельского населения всей Руси, не попавшую в частновладельческую зависимость и подчиненную только государству.
Считаю необходимым тут же сделать оговорку, что в документах, какими мне придется пользоваться для изучения свободных смердов, далеко не всегда отграничена именно эта категория смердов. Часто источники говорят обо всех смердах без деления их на отдельные прослойки. Иногда бывает очень трудно различать, о каких именно смердах идет речь, особенно когда источники имеют в виду государственные повннпости смердов: ведь подати платили и зависимые и независимые смерды. Однако есть документы, приводимые мною ниже, совершенно четко говорящие именно о смердах — свободных общинниках.
Но показательно уже и то, что в некоторых источниках термином «смерд» обнимается все сельское земледельческое население, организованное в общины. Если бы под смердами разумелась, скажем, только зависимая от господ часть населения, такое словоупотребление было бы невозможно.
Если судить по всем известным текстам договорных новгородских грамот со своими князьями («кто купец, тот в сто, а кто смерд, а тот потянет в свой погост. Тако пошло в Новегороде»), то совсем нетрудно сделать вывод о том, что смерды — основная масса сельского тяглого населения новгородских погостов с древнейших времен («тако пошло»),
В других местах тех же договоров встречается не менее показательное противопоставление смердов как сельского населения горожанам («закладников не принимати, нн смерда, ни купчины»). Грамоты говорят н здесь о том, что так «пошло», т. е. что это старина. Когда те же грамоты хотят исчерпывающим образом назвать все новгородское население, сельское и городское, то пользуются двумя терминами — «смерд» и «купчина», под смердами, несомненно, разумея всю массу сельского населения. То же мы можем видеть и позднее.
Смердов-общинников мы можем видеть, например, в псковской грамоте XIII века: «...Стояли Лочко и Иван и все рожитча- не, тяжучися с Радишею и с Кузьмою и с черныш епасовекими про мох, что черньцн, Кузьма н Радиш, почали лишати мха Лочка и Ивана и всех рожитчан. И Лочко и Иван и все рожит- чане выложили смердью грамоту аже в грамотах мох Лочков и Ивань и всех рожитчан...»279. Совершенно ясно, что Лочко н Иван представляют собою всех рожитчан и что все они вместе несомненные смерды.
Совершенно ясно показаны свободные смерды-общинники в давно напечатанной «ободной грамоте» 1375 г.: «Се докон- чаша мир в мнр с Челмужским боярином з Григорьем Семеновичем и с его детми... Староета Вымоченского погосту Арте- мей, прозвищем Оря, со всем племенем, да шунския смерда Иван Герасимов да Василей прозвищем Стойвов Глебовы, да Игнатей прозвищем Игоча, да Осафей Перфирьевы дети, да и все шунжане... мир взяли и метку в Челможском погосте урядили (дальше идет определение границ спорной земли)... и не вступатися нам в тую Григорьеву землю, да в ту межю... вла- детн тою межою Челможскому боярину Григорью и его детям во веки»280. Если признать эту грамоту заслуживающей доверия, в чем не сомневаюсь, то придется отметить, что здесь изображены шунгские смерды в качестве общинников-землевладельцев, у которых был какой-то спор о земле с соседом, челмужским боярином, разрешившийся миром и новой фиксацией земельных границ.
Вот и другая аналогичная договорная запись архимандрита Юрьева монастыря Григория с крестьянами Робичинской волости 1458—1472 гг. В ней читаем: «...урядишася робичичане с архимандритом Григорием и с попы и с черици Юрьева монастыря, Федоре, Смене Онкудияове, Овдоте Максимове, Со- фонтеи Васильеве, Петре Сидорове и вси христьяне робочичапе давати им успы и житницю...»281.
После перечня нескольких крестьян Робичинской волости следует обобщение «и вси христьяне робичичане», "совершенно так же, как в предыдущих грамотах после перечня нескольких смердов прибавлено обобщение «да и вен шунжане», «да и все рожитчане». Едва ли можно сомневаться в том, что перед нами смерды-крестьяне, выступающие организованно.
Если крестьяне Робичинской волости находятся в феодальной зависимости от монастыря, то относительно рожвтскнх н шунгских смердов этого сказать нельзя: в грамотах по крайней мере об этом ничего не говорится. Можно предполагать тут смердов, еще не попавших в зависимость к феодалу.
Смерды — плательщики даней. Не приходится сомневаться и в том, что таких плательщиков дани имеет в виду Новгородская летопись в рассказе о походе новгородцев на Югру, когда осажденная Югра в 1193 г. говорит осаждающим: «... не губите нас, своих смердов и своей дани»282.
В старинных переводах слову «смерд» соответствует греческое «iSuoTYn, fsoipyot», т. е. собственник-земледелец283. Это основная масса сельского населения. Это же и основная масса плательщиков дани. Под 1169г. в Новгородской I летописи записан поход новгородцев на Суздаль, где, между прочим, сказано: «и отступиша новгородци, и опять ся воротивше, взяшя всю дань, а на суздальскых смердех другую»284. Под 1229 г. в той же Новгородской летописи записано: «прииде княз Михаил ис Чернигова в Новгород... и целова крест на всей воли новгородской и на всех грамотах Ярославлих; и вдасть свободу смердом на 5 лет дани не платити, кто сбежал на чюжю землю, а сим по- веле хто зде живеть, како уставиле преднии князи, тако платите дань». Так кн. Михаил рассчитывал вернуть крестьян, разбежавшихся от притеснений, вызванных политикой посадника Дмитра Мирошкинича, результатом чего, повидимому, и было восстание 1209 г.285. Что именно такое понимание этого текста летописи единственно правильное, говорят многочисленные аналогичные факты из жнзни Русского государства. В грамоте Василия Васильевича Темного митрополиту Фотию 1426 г. говорится: «... с того монастыря и с сел того монастыря разошлись куды люди по которым местам и как придут опять на свои места, ино им на пять лет не надобе никакая моя дань...»
Совершенно аналогичный факт мы имеем в грамоте польского короля Сигизмунда 1525 г. Пограничная с Псковской землей Себежская волость пострадала от военных действий московского войска. Многие крестьяне .«з домов своих прочь разошлись», другие обнищали. Король принимает меры к восстановлению жизни области и в своей грамоте пишет: «Мы, хотячи, абы они (крестьяне. — Б. Г.) зася на свои отчизны ся вернули... дали им воли на чотыре годы»2. Можно количество таких примеров и умножить. Вопрос совершенно ясен. Для возвращения по тем или иным причинам ушедших крестьян власть принимает наиболее действительное средство: облегчает крестьянские тяготы, конечно, на определенное только время, так как освобождение крестьян от податей вообще было с точки зрения господствующего класса делом совершенно немыслимым.
Если мы примем во внимание факты, совершенно четко знающие свободных смердов-общинников, если допустим, что в тех случаях, когда говорится в документах о смердах вообще, могут подразумеваться и смерды независимые, наконец, если мы признаем всем хорошо известный факт наличия на Русн крестьянства, ие освоенного феодалами, даже в более позднее время, когда количество феодалов значительно выросло, то существование в Киевской Руси свободных, независимых смердов станет для нас совершенно очевидным.
Процесс освоения феодалами землн с сидящим на ией населением (смердами) н заключался в том, что феодалы систематически при поддержке государства овладевали землей и подчиняли себе доселе независимых смердов. Если мы не признаем этого повторяющегося во всей Европе процесса, нам придется соглашаться с теми из наших исследователей, кто считал, что землевладельцы занимали ненаселенную землю и ловили' бродячее население с целью водворения его на своих пустырях.
Мне кажется, что для этого решительно нет никаких оснований. О том, что смерды самая значительная часть населения Древнерусского государства, весьма красноречиво говорит и топонимика. «Ни одно социальное обозначение, — говорит по этому поводу автор специального исследования, — не дало столь богатого и столь разнообразного по форме производных отражений в топонимике, как слово «смерда». Тот же автор указывает огромные пределы распространения этого термина: на первом месте в этом отношении стоит Новгородско-Псковская область, к ней примыкают северная и северо-восточная части Двинской области и северо-западная часть бывш. Вятской губернии; вторая большая группа земель, хорошо знающих этот термин, — Волынь, Подолия, Холмщина, Галичнна, Малая Польша; к ним примыкают Познань, Силезия и Восточная Пруссня. Значительно распространен термин в Белорусских и Литовских землях, В районах Ковно, Вильно, Гродно. Очень редко встречается термин в Верхнем Поволжье (районы Твери, Владимира и Ярославля). Здесь термин замирает. На Западе этот термин известен еще в некоторых частях Германии1.
Казалось бы, что есть достаточно оснований для подтверждения мнения о смердах как массе сельского населения, хотя термин этот и не исчерпывает всех его категорий.
Такого именно мнения и держится большинство исследователей (Н. А. Максимейко, С. Н. Чернов, М. Ф. Владимирский- Будаиов, М. А. Дьяконов и др.).
С. В. Юшков о смердах думает иначе. Во многих своих трудах, где он касается этого сюжета, и особенно в своих работах «Очерки по истории феодализма в Киевской Руси» н «Общественно-политический строй и право Киевского государства» он старается доказать, что под термином «смерд» наши источники разумеют только зависимых людей. Само собой разумеется, многие из вышеприведенных мною источников он понимает по- своему. Кроме того, в подтверждение своей основной мысли он выдвигает следующие пункты: 1) «быстрое» исчезновение термина «смерд», что было бы невозможно, если бы этот термин обозначал большую массу сельского населения; 2) в известном тексте Никоновской летописи («несть бо свое княжение град Владимир, но пригород есть наш, и наши смерды в нем живут и холопы: каменносечцы, и древоделы, и орачи») якобы смерды противопоставляются орачам; это, по мнению С. В. Юшкова, должно обозначать, что термин «смерд» ие покрывает всего сельского населения; 3) в поучении Владимира Мономаха говорится, что неприятели «только семцю {земца) яша единого живого, ти смерд неколико», где земцы, сельские жители, противополагаются смердам.
Вот как будто самые главные возражения С. В. Юшкова. На мой взгляд, ни одио из них не колеблет опровергаемого С. В. Юшковым мнения.
1. Термин «смерд» не исчез «быстро». Только надо искать его там, где он имел свое распространение. В Волжско-Окском бассейне он н не был значительно распространен, как это видно из топонимических данных Е. А. Рыдзевской и из письменных памятников. Новгородцы по-своему называли сельское население Суздалыцины смердами, а сами суздальцы, как и вся Волж- ско-Окская территория, этим термином пользовались редко. В Центральном Междуречье летописный термин «смерд» юга н северо-запада Руси заменялся терминами «сирота» или «крестьянин». Возьмем хотя бы знаменитое описание Долобского съезда, где дано классическое изображение смерда. Оно в Воскресенской летописи, составленной в Москве в 30—40-х годах XVI века286, передано с характерной заменой термина «смерд». «И реша дружина Святополка: не годно иыне пойти на весне кони'изморити, а христиан рольи лишити. И рече Володимир: дивно ми, о дружино, оже жалуете лошадей, ими же орете, и ролни христианские; а сего о чем не промыслите, егда начнуть люди орати...». Смерды ~ крестьяне = люди (достаточно ши- рокое значение термина!).
Там же, где этот термин был в ходу издавна, как, например, в Новгороде, он не исчез до самого конца новгородской независимости. «А купец пойдет во сто, а смерд потянет в свой потуг» — стоит в договорной грамоте 1471 г. Нет никакого сомнения в том, что в быту этот термин держался еще дольше. К сожалению, мы не знаем бытового языка, а в официальных документах после присоединения Новгорода к Москве стала употребляться терминология, возникшая на Русн в XIII—XIV вв., и термин «смерд» был вытеснен термином «крестьянин». В 80-х годах XV в. смерды под своим именем выступают и в Пскове.
В украинско-русских землях, отошедших к Литве и Польше, этот термин живет н в XIV веке, встречается и в XVI веке. Так, в переводе Вислицкого статута имеется термин «смерд» («О смерде, который забьет другого смердя», ст. 56). Смерд здесь противополагается рыцарю: «Много смердов из одного села до другого села не могут без воли пана своего ити» {ст. 70) и др.
Наконец, и в Москве жив этот термин в XVI веке. В трактате Иосифа Волоцкого о неприкосновенности монастырских иму- ществ есть такое место: «Того ради неции от вельмож зело не любяху мя и глаголаху: с собою ли смерд принес?» (речь ндет о монастырском имуществе)287. А Берсень-Беклемишев, осмелившийся высказать Василию III свое недовольство новыми порядками, услышал от него в ответ: «Пойди, смерд, прочь—не надобен ми еси!»288.
Очень интересна своей терминологией Жалованная грамота сиротам Терпиловского погоста 1411 г. Она называет население Терпилова погоста, т.смердов, тремя однозначащими терминами: «Даша грамоту жаловалную, на веце на Ярославле дворе, сиротая Терпилова погоста: давати ам поралье посаднице и тысяцкого по старым грамотам, по 40 бел, да по 4 сева муки, по 10 хлебов. А кто крестьянин Терпилова погоста в Двинскую слободу войдеть, ино ему, мирянину, тянути в Двинскую слободу; а который двинянин слободчанин почнет житн на земле Терпилова погоста, а той потянет потупом в Терпилов погост»1. Члены Терпнлова погоста названы здесь и сиротами, и крестьянами, и мирянами. Если мы вспомним, что новгородские документы неоднократно повторяют, что основное население погостов — смерды, то получим очень интересный ряд; смерд — сирота — крестьянин —мирянин, а в сочетании с только что приведенными другими текстами получаем: смерды — сироты— крестьяне—миряне—людн. Терминология, обозначающая очень широкие слои сельского населения.
Можно к вопросу подойти и с другой стороны. Предположим, вслед за С. В. Юшковым, что смерды есть только однн из разрядов зависимого от феодалов населения — homines pertinences. Тогда возникает вопрос — как назывались крестьяне, не попавшие в зависимость? Где онн? С. В. Юшков предполагает наличие такого сельского населения. О «свободном крестьянстве» он говорит в связи с вопросом об увеличении размеров княжеского землевладения («...земельный массив увеличивался- по мере того, как князья превращали свободное крестьянство в зависимое сельское население»)2, но не находит для этого свободного крестьянства никакого наименования. В другом месте С. В. Юшков пишет: «там, где сельское население окончательно превратилось из данников в рабочую силу княжеского домена илн церковной или боярской сеньории, ему присваивалось название смердов»3. Стало быть, свободное сельское население, платящее дань, по мнению автора, — не смерды. Смердами оно становится с момента превращения в зависимую от сеньера рабочую силу.
Однако С. В. Юшков до конца не удерживает свонх позиций: на стр. 128 он говорит: «...вначале, когда смерды еще не все были феодально-зависимыми людьми, — платили только дань..., т. е. приблизительно в IX—X вв...» (курсив мой.—Б. Г). С. В. Юшков здесь очень близок к моей точке зрения на смердов: он как будто признает, что смерды не всегда и не все были феодально зависимыми людьми и что часть их была свободными плательщиками дани.
Новгородских смердов С. В. Юшков выделяет и говорит о них иначе, чем о киевских: «и в Новгороде, — пишет он, — даныцикн стечением времени стали называться смердами...»1. Но, по мнению автора, новгородские смерды находились в особом положении по отношению к князю. Очевидно, таким спо- собом автор подходил к пониманию известного места Новгород-
а Там же, стр. 89.
' С. В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 240. К сожалению, С. В. Юшков не разработал этого вопроса с такой же тщательностью, как вопрос о зависимых смердах.
ской летописи о походе новгородцев на Югру: «Югра лестьбою рекуще тако, яко копнм сребро и соболи и ина узорочья, а не губите своих смерд и своей дани».
Я думаю, что Югра, притворяясь покорною, назвала себя смердами-данщикамн, учитывая, что это наиболее естественное состояние смердов, населяющих погосты-потуги. Между новгородским смердом и киевским установить какую-либо принципиальную разницу нет возможности.
«Русская Правда», имея в виду и киевских и новгородских смердов, знает не только крепостных смердов, но, как мы уже виделн, и свободных. Свободный смерд отвечает сам за свои преступления: «то тн уроцн смердом, оже платять княжю про- дажю», говорит ст. 45 Пространной «Правды». Стало быть, не все смерды платят князю продажу, т. е. отвечают за себя, а только .свободные. Зависимые смерды отсюда исключаются.
Как видно из этой главы, я сделал попытку доказать, что смерды Киевской Руси — это широкая масса сельского населения, часть которого, как и у всех народов Европы, в связи с процессом феодализации переходила и перешла из состояния свободных в положение зависимых и крепостных.
В Киевской Руси в IX—XII веках этот процесс перехода смердов в зависимое состояние полностью и не завершился, н поэтому совершенно понятно, почему мы находим на Руси в это время и свободных и зависимых смердов.
Все эти соображения я счел необходимым привести здесь с тем, чтобы мобилизовать материал для решения проблемы о положении основной массы сельского населения в период развития феодальных отношений в Древнерусском государстве. Не наша вина, если мы сейчас ие можем ответить на все вопросы, поставленные перед иами в связи с проблемой положения смердов в древнейший период истории нашего общества. Но если мы не можем ответить па эти вопросы полностью, то во всяком случае для пас ясно, что смерды и в Древнерусском государстве были основным сельским населением и переживали те же этапы в своем историческом развитии, что и крестьяне любой феодализирующейся и феодальной страны.
Независимые смерды-общииннки, хотя и под другим именем (крестьян), сохранялись в течение многих столетий на севере Руси. •
Сиерды завпсшше
Если для большинства ученых смерды являлись основной массой сельского населения, если многие специалисты-исследователи не сомневались в наличии свободных смердов, а некоторые считали их только свободными и независимыми, то вопрос о зависимых смердах оставался как бы в тени. Если о зависимых смердах иногда и говорили, то не делали нз этого признания надлежащих выводов. Это ясно из вышеприведенной историогра^ фической справки.
О «прикрепленных» смердах говорил М. Ф. Владимнрский- Будаиов. «Русская Правда» и летописи, по его мнению, «содержат в себе... указания на бесправное положение смердов, но такие указания относятся к смердам в теснейшем смысле, т. е. прикрепленным». «...Положение свободных крестьян... было далеко от гражданского полноправия и легко могло перейти в состояние прикрепленных. Прикрепление могло быть или временное, или всегдашнее. Временное прикрепление есть ролейное закупничество Рус. Правды, которое образуется из долгового обязательства смерда землевладельцу...» «...Прикрепленные смерды были многочисленны уже в древнейшее время: Рус. Правда древнейшая уравнивает штраф за убийство холопа и смерда»290.
Признавая, таким образом, наличие в Киевской Руси свободных и зависимых смердов, Владимирский-Буданов под последними разумеет ие только смердов в буквальном смысле термина, а и закупов.
В сравнительно недавнее время появились работы, уделяющие этому предмету серьезное внимание, Я имею в виду статью С. В. Юшкова «К вопросу о смердах» и его книги «Очерки по истории феодализма в Киевской Руси» и «Общественно-политический строй н право Киевского государства»291, работу Н. А. Ма- ксимейко «Про смерд!в Русько! Правди» н др.
Здесь проблема ставится по-новому и, мне кажется, правильно, что не мешает мие, однако, расходиться с некоторыми положениями этих авторов. Спешу заранее оговориться, что основное расхождение с некоторыми из указанных авторов заключается в том, что я различаю две группы смердов: 1) смердов, не попавших в частную феодальную зависимость от землевладельцев, и 2) смердов, находящихся в той нли иной степени зависимости от своих господ.
Доводы С. В. Юшкова в доказательство наличия зависимых и ограниченных в правах смердов кажутся мне убедительными. Я совершенно согласен с С. В. Юшковым в том, что крепостное состояние смердов — давно сложившаяся практика 292.
Процесс феодализации, развивавшийся на Руси давно, к IX—XI векам уже успел дать весьма определенные результаты.
Значительная часть смердов-крестьян к IX—XI векам уже успела потерять свою независимость.
Смерды в качестве одной из категорий зависимого от феодала населения вотчины по своему бесправному положению весьма близки к холопам. Попробуем собрать указания источников по этому предмету.
Важные постановления «Русской Правды» о смердах содержатся в «Правде» Ярославичей, т. е. в «Правде» по преимуществу княжой и имеющей назначение оградить прежде всего интересы княжеского двора н хозяйства; в числе зависимых от князей людей, сидящих в его вотчине и обслуживающих ее, называются и смерды: «в рядовници княже 5 гривен, а в смерде и в холопе 5 гривеи» (ст. 25 и 26). Это расшифровка понятия «челядь»: рядовичи, смерды и холопы.
Однако решение этой важной н интересной проблемы упирается в спорный вопрос источниковедческого характера. Дело в том, что в Троицком списке «Русской Правды» и в большинстве других этот текст читается иначе: «за смердни холоп», «за смердьи холоп». В научной специальной литературе этому предмету уделялось и уделяется много внимания н по причинам, вполне понятным. Ведь перед нами один из малочисленных источников, дающих возможность понять правовую и хозяйственную природу смерда. От того или иного чтения текста зависит и решение вопроса о том, кто такой смерд (конечно, не вообще, а лишь в данном контексте): зависимый ли это крестьянин, низведенный в социальном отношении до уровня холопа, или же это свободный человек, владеющий холопом, т. е. рабовладелец, эксплуатирующий холопа.
Как мы могли уже убедиться, «Правда» Ярославичей, где и помещен этот текст, имеет в виду княжескую вотчину, княжеское хозяйство с разнообразным составом княжеских слуг и непосредственных производителей. Естественнее всего предполагать поэтому, что в этой «Правде» речь идет не о смерде, самостоятельном и независимом, а о смерде, работающем в княжеском домене вместе с рядовичами и холопами. Об этом говорит и штраф в 5 гривен, одинаковый за смерда, рядовича и холопа.
Даже если бы допустить, что в этой «Правде» говорится о независимом смерде, то и тогда мы имеем все основания усомниться в том, что смерд имеет своего раба. Теоретически, конечно, можно допустить, что независимый смерд может эксплуатировать чужой труд, но фактически — явление это во всяком случае настолько редкое, что едва ли бы закон об этом стал говорить. Все имеющиеся в нашем распоряжении источники рисуют нам смерда человеком бедным, требующим к себе снисходительного отношения.
В последнее время этот текст подвергся обстоятельному изучению. Имею в виду крупнейшего знатока «Русской Правды»
В. П. Любимова, которому принадлежат две остроумно задуманные работы293. В «Палеографических наблюдениях над текстом «Русской Правды»» автор приходит к убедительному выводу о том, что весь комплекс статей «Правды» Ярославичей, трактующий о людском составе вотчины от тиунов до смердов и холопов, в •древнейшем, не дошедшем до нас, тексте, с которого снимал копию переписчик XV века, был объединен графически. Следовательно, в сознании людей XI—XII веков весь этот перечень слуг и непосредственных производителей мыслился как комплекс людей, зависимых .от вотчинника (что подтверждается и содержанием закона).
Ту же мысль с исчерпывающей убедительностью автор доказывает и в другой своей специальной работе «Смерд и холоп». Тут автор в качестве аргументов пользуется и наблюдениями над языком «Правды» н ее содержанием.
После этих работ, мне кажется, спор может считаться законченным и решенным в пользу чтения «в смерде и холопе».
Тут же уместно напомнить, что в Пространной «Русской Правде» в ст. 46 имеется перечень рабовладельцев (князь, боярин, церковные учреждения). Смерды в качестве рабовладельцев здесь не названы н, конечно, не случайно.
С другой стороны, в нашем распоряжении много фактов, говорящих весьма определенно о том, что смерды и холопы очень часто трактуются вместе, что сочетание смерда с холопом для уха современников «Правды» было самым привычным.
Села, принадлежащие феодалам, в X веке, по сообщению В. Н. Татищева, имевшего на то серьезные основания, были населены холопами и смердами. Татищев сообщает, что по договору Владимира I с болгарами этим последним запрещалось торговать непосредственно со смердами и огневщиной (челядь). Очевидно, феодалы сохраняют это право исключительно за собой. В «Вопрошании Кирнковом», памятнике XII века, мы имеем подтверждение слов Татищева. Там прямо сказано, что смерды населяют села. Замечательно, что Кнрик о рабах не упомянул. Очевидно, главной массой населения сел были все- таки смерды. «А смерд деля помолвих, нже по селом живуть».
Князья требуют от Ростиславичей выдачи смердов и холопов: «а холопы наши и смерды выдайта»294. Ростовцы высокомерно говорили о владимирцах: «несть бо свое княжение град Владимер, но пригород есть иашь, и наши смерды в немжнвут и холопи...»295.
Буквально то же мы вндим и позднее в Новгороде, где по договору Новгорода с Казимиром IV запрещается принимать жалобы на хозяев со стороны смердов и холопов; в договоры, •заключаемые с соседними государствами, включается условие о выдаче сбежавших смердов и холопов296. Едва ли более высокое положение смердов можно усмотреть н в известном сообщении Новгородской I летописи под 1016 г., когда князь Ярослав, отпуская новгородцев, помогавших ему овладеть киевским столом, «нача вой свои делите: старостам по 10 гривен, а смердом по гривне, а новгородьцом (т. е. горожанам. — Б. Г.) по 10 грнвен всем»297.
В различных редакциях Печерского патерика терминами •«рабы» и «смерды» переписчики пользуются альтернативно. Так, в «Слове о святых н преподобных отцех Феодоре и Василии» рассказывается о том, как Василий заставил бесов работать на ■братию. Униженные таким образом бесы, «аки рабы куплени, работають, и древа носять иа гору». В этом месте другой ват .риаит патерика заменяет слово «рабы» словом «смерды»298.
В докоичаньи Новгорода с королем Казимиром, правда уже 1440 г., говорится: «а межи.собою нам, будучи в любви, за холопа, за робу, за должника, за разбойника и за смерда не стоятн ни мне ни вам, а выдати его по нсправе»299. Эти смерды должны выдаваться не в качестве преступников, о которых говорится •особо, а именно в качестве смердов, которые и здесь мыслятся рядом с холопами. Ганзейские купцы новгородских смердов считают принадлежащими их господам, которые и являются ответственными за нх преступления. «Смерды ваши, — говорят они новгородским боярам,—и вы повиины по праву за иих отвечать»300.
Связь смерда с княжеским домеииальным хозяйством обнаруживается и в том факте, что княжеские кони, повиднмому, пасутся на одном лугу со смердьими и отличаются от смердьих особым тавром — «пятно»
Смердов как рабочую силу княжеского домена и как зависимых от князя людей «Правда» запрещает мучить «без княжа слова», подобно тому как н иных людей, принадлежащих к княжескому двору: огнищан, тнунов, мечников'. Смерды-волхвы s 1071 г. ссылались на свое право: «нама стати перед Святославом, а ты, — обращались они к Яну Вышатичу, — не можеши створити ничто же». .Тут не может быть н речи о подданстве, так как белозерцы были тоже под даиью князя Святослава, а между тем невозможно предположить, что без княжа слова княжеский воевода не мог судить вообще белозерцев. Повидимому, княжие смерды, о которых здесь идет речь, принадлежали к феодальной вотчинной юрисдикции князя.
Князья распоряжаются своей землей и населяющими ее смердами. Прямых доказательств этого у нас иет, но достаточно убедительные косвенные доказательства имеются. В 30-х годах XIII века рязанские киязья Ингвар, Олег и Юрий вместе с 300 бояр и 600 мужей дали монастырю «9 земель бортных, а 5 погостов» с 1010 «семьями», несомненно не холопскими, а именно крестьянскими, т. е. по терминологии киевской и новгородской— смердьими301. Если признать правильным чтение н толкование грамоты князя Изяслава Мсгнславича Пантелеймонову монастырю 1136—1154 гг., предлагаемое С. В. Юшковым2 (в этом предположении, конечно, остается место для сомнений): «село Витославицы и смерды» вместо прежнего «и Смерды», т. е. если отказаться под словом «смерды» подразумевать географическое наименование и понимать его как обозначение определенного общественного класса, то мы получим еще одно прямое доказательство того, что часть смердов в X—XII веках уже находилась в феодальной зависимости.
Положение смердов, зависимых ие от князей, а от других феодалов, принципиально ничем не отличается от положения смердов в княжеской вотчине и не может быть качественно иным. Заинтересованность дружинников в смердах, в их конях и пашне несомненна.
Трудно иначе понять запись в Ипатьевской летописи под 1111 г., когда по инициативе Владимира Мономаха к Долобскому озеру приехал князь Святополк с дружиной. «Седоша в едином шатре Святополк со своею дружиною, а Володимер с своею. И бывшу молчанию. И рече Володимер: «брате, ты еси старей, почни глаголати, како быхом промыслили о Русьской земли». И рече Святополк: «брате, ты почни». И рече Володимер: «како я хочу молвити, а на мя хотять молвити твоя дружина и моя рекуще: хощеть погубити смерды и ролью смердом...»3. Этих подробностей нет в записи о том же предмете под 1103 г. Между тем деталь, изложенная в тексте 1111 г., очень характерна. Чем объяснить заинтересованность дружинников в смердьей пашне, как не тем, что эти смерды жили в селах дружинников и были обязаны в той или иной форме отдавать часть прибавочного труда своим господам? На это же обстоятельство намекают и другие места той же летописи.
В 1146 г. «разграбиша кияне... домы дружины Игоревы и Всеволоже, и села, и скоты...» Князь Изяслав говорит своей дру- •жине в 1150 г.: «вы есте по мне из Рускые земли вышли, своих сел и своих жизней лишився». Тот же князь в 1148 г. говорил своей дружине о черинговских князьях: «се есмы села их пожгли вся, и жизнь их всю, и они к иам не выйдуть; а пойдем к Люб- чю, идеже их есть вся жизнь»302. В этих селах, как мы видели, жили «огневщииа» (челядь) и смерды. Несомненно и то, что вопрос о наборе смердьих коней не разрешается княжеской властью, а зависит от самих дружинников. Повидимому, то же можно сказать и об участии в войске самих зависимых смердов. Эти зависимые смерды знают прежде всего своих господ-феодалов.
О том, что отношения в княжеской и боярской вотчинах принципиально ничем не отличаются, говорит, хотя и не прямо, а косвенно, и характерная приписка, сделанная к ст. 13—14 Пространной «Правды Русской», где идет речь о княжеских людях — сельском илн ратайном тиуне и о рядовиче: «А в сельском тнуне княже или в ратайном 12 гривен, а за рядовича 5 гривен» — «Тако же н за бояреск».
Совершенно ясный смысл этой приписки может быть распространен и иа смежные статьи, трактующие о других деталях княжеской вотчниы.
Очень много споров вызывала н вызывает ст. 90 Троицкого IV и других списков Пространной «Правды»: «Аже смерд умреть без детии (цитирую по Троицкому IVсписку), то задннцю князю; аже будуть дщери у него дома, то даяти часть на не; ажебудуть за мужем, то ие даяти части им». О каком смерде здесь говорится? Это либо не зависимый непосредственно от феодала, свободный член сельской общины, либо же это смерд княжеский, крепостной. Если принять последнее понимание текста, то статья делается более понятной, ио является вопрос: можно ли это правило распространить и па пе княжеских смердов, зависимых от других феодалов? На этот счет мы, кажется, имеем положительные показания в Уставе князя Ярослава Владимировича о церковных судах, где говорится обо всех «домовых» людях, и церковных и монастырских, куда совершенно естественно включить и смердов. «Безатщина» этих людей, т. е. их имущество, при отсутствии прямых, надо думать, мужских наследников «епископу идет»2.
В. И. Сергеевич находит невозможным проводить параллель между епископской безатщиной и правом наследования бояр после бездетно умерших их дружинников, ссылаясь при этом иа чтение Пушкинского списка «Русской Правды», которому он отдает предпочтение. «Аще в боярстей дружннн, то за князя задннца не ийдеть...»3. Но здесь идет речь не о княжеских смердах, а о княжеских дружинниках, которым в случае их: бездетности наследовал когда-то князь, их сюзерен.
Мне кажется, что мы очень значительно приблизимся к правильному решению вопроса о наследовании после смерти бездетного смерда, приняв во внимание аналогичную статью «Польской Правды», которая совершенно определенно говорит о том, что князь, как.князь, тут ни при чем, что это правило касается всякой феодальной вотчины этого периода. Это — хорошо известное Западной Европе право мертвой руки. Здесь я хочу воспользоваться аналогией с «Польской Правдой» только для уяснения ст. 90 «Русской Правды».
«Польская Правда» «Русская Правда»
Пространная
Если умрет крестьянин (Ge- Аже смерд умреть (без детии),,
buer), не имея сына, его господин то заднидю князю, (Негг) берет его имущество (Gut). Однако он должен выдать его жене ее подушки и покрывала на скамью и то, что называется denicze, на которой она спит. Также надлежит оказать ей милость (eczliche Gnade) и дать ей из имения (Gute) корову или трое свиней нлн больше и что- либо из иного скота для ее содержания.
Аже будуть дщери у него дома,
Если умирающий оставит дочку, то даяти часть на не; аже будуть тот обязан дать ей приданое, кто за мужем, то не даяти части им получает наследство, сын или гос- (ст. 90). подин (Негг) (ст. XXII).
Зависимость крестьянина по этим двум «Правдам» одинакова. Одинакова и судьба, по крайней мере в основных чертах, польского и русского крестьянина. Параллельный процесс шел не только в этих двух смежных славянских странах, а во всей. Европе. Если челядь как основной контингент эксплуатируемой в барской вотчине рабочей силы имела в той или иной форме- тенденцию к постепенному исчезновению, то эксплуатация непосредственного производителя, сидящего в деревне на своем участке земли, интенсивно развивалась. Главный интерес феодалов переключался все больше и больше на освоение новых пространств земли и на увеличение количества подданных. Эти- тенденции дали себя в совершенно четкой форме знать уже в XIII—XIV веках. Тогда и отношение земледельца к вопросу о наследовании после бездетных смердов существенно изменилось. Но едва ли есть основания сомневаться в том, что в XI и XII веках и каждый русский феодал-землевладелец, ие только князь, наследовал имущество своего крестьянина, не имеющего сыновей.
Изменения по вопросу о наследовании после бездетных cluep- дов ярко заметны в Вислицком (польском) статуте (XIV век), который в особо приспособленном и переведенном на русский.
язык виде был введен как действующий закон и в Галнцкой Руси, незадолго перед 3fHM включенной в состав Польского Государства.
Вислицкий статут Галицкий его вариант (приводит старый закон «Польской Правды», аналогичный «Русской Правде»)
...Cum aliqui kmetones de hac Коли же некоторый люд, а либо vita absque prole decedunt, ipsorum кметь (смерд) умрет без детей, тогда omnia, bona mob ilia et immobilia пан его увязуется в лустовщину. nomine. Puscizna domini303 eorundem consveverint occuparia.
НОВЫЙ ЗАКОН
В и с л и ц к и й с т а т у т Галицкий его вариант
Unde nos eandem abusivam con- О пустовщине сельской, а либо
svetudinem reprobantes, statuimus: местьской. Коли ж некоторый люд,
quod de bonis eorundem decedentium, а либо кметь умрет без детей, тогда
si tanium reperiatur in ejisdem пан его увязуется в лустовщину.
(bonis)304 calix pro marca cum dimi- Про то мы ныне укладаем тот обы-
aia dandus ecclesiae parochiali com- чай: с того имения, будет ли, абы
paretur reliqua vero oona ad proxi- келнх учинен был за 11/а гривны
miores consanguineos vel affines, к церкви, где прибегал, а остаток,
cessante quolibet impedimento, devol- и то ближним и приятелем штобы
vatur (Helcel. Starodawne prawa pol- дано, skiego pomnild, §20)305.
Совершенно очевидно, что Внслицкнй статут называет вредным обыкновением (abusiva consvetudo) закон обеих «Правд» (Русской и Польской) о мертвой руке, потому что он одинаков в этнх двух «Правдах».
Почему право мертвой руки, существовавшее во всей Европе в течение нескольких веков, в Польше в XIV веке стало казаться вредным и, как выражаются некоторые варианты Статута, нелепым и противоречащим справедливости, здесь можно и не разъяснять, так как сюжет этот выходит за рамки Киевской Руси.
Я привел эти тексты только для того, чтобы у читателя не оставалось сомнений в том, что 1) польский и русский феодалы одинаково рассматривали зависимого смерда и свое право на его землю в случае его смерти без сыновей и что 2) процесс развития феодальных отношений в Польше н иа Руси был аналогичен.
Я привел пример, взятый из истории Польши потому, что Русская и Польская «Правды» встретились при составлении га- лицкого варианта Вислицкого статута и могли быть использо^ ваны здесь только ввиду близости нх содержания.
Для изучения хозяйственного и правового положения смерда, мне кажется, мы можем выйти и за пределы тех источников, которые трактуют непосредственно о смерде, называя его по имени. Мы имеем основание сопоставлять смердов с сиротами, сябрамн, а иногда и с людьми.
Сироты, повидимому, те же смерды, только живущие в северовосточной Руси, хотя нужно сознаться, что терминология здесь не совсем выдержана. Здесь, на северо-востоке, термин «смерд» почти неизвестен. Только новгородцы называют по-своему сельское население Суздалыцины смердами. Термин «сирота» известен и Новгороду и Суздальской земле. В Суздальской земле официально он дожил до XV века, а в частном быту им во всем Русском государстве пользовались крестьяне, именуя себя иногда сиротами и в XVI и в XVII веках. Сирот мы видим, также как и смердов, и свободными н зависимыми.
О зависимых сиротах говорит, между прочим, новгородский архиепископ Илия (XII век) в своем поучении: «А сирота не мо- зите великой эпитемьи давати. Пищеть бо в заповедях: «сущим под игом работным наполы даятн заповеди». Да не мозите отяг- чати заповедью, оть вси каются. Иго бо христово легко есть», т. е. архиепископ запрещает накладывать на сирот, как на людей, находящихся под «игом работным», стало быть, вынужденных к подневольному труду и не располагающих полной свободой действий, большие эпитимии, для них невыполнимые именно вследствие их подневольности.
Другой новгородский епископ, Лука Жидята (около 1036 г.), пишет: «Помните н милуйте странныя и убогия и темиичинки и своим сиротам- милостивы будете».
О свободных сиротах и об их освоении говорит в своей проповеди Серапиогг, епископ владимирский (XIII век), когда он упоминает о людях, «именья пе насыщающихся», порабощающих и продающих свободных сирот306.
В Пушкинском виде «Русской Правды» имеется дополнительная статья «О кэне», где говорится: «А кто конь купить княжь боярин, или купечь, или сирота...». То же и в Новгородско- Софийском и в- Археографическом виде Пушкинской группы2. Тут краткий перечень населения: боярин, купец, сирота. Последний термин, конечно, обозначает крестьянина.
Смерда мы можем подразумевать в зависимости от общего смысла документа и под очень широким термином «люди». Так, например, в завещании галицкого князя Владимира Васильковича 1287 г. написано: «... Дал ешь ей (жене. — £..Г.)селасвоеГородел и с мытом, а людье како то на мя страдале (другой вариант — «яко на мя тягли»), тако и на княгиню мою по моем жнвоте; аже будеть князю город рубити, и ни к городу, а побором и татарь- щнною ко князю»1. Последнее дополнительное распоряжение говорит о том, что люди, здесь упоминаемые, не рабы, а крепостные смерды, или сироты. Они «страдают», т. е. работают на господина, или же дают ему оброк и в то же время тянут тягло.
Едва ли мы будем очень неосторожны, если вспомним здесь древнейшее сообщение Лаврентьевской летописи о том, что в 947 г. княгиня Ольга по Мете и Луге устанавливала «погосты и дани», «оброки и дани». Несомненно, что в погостах и тогда жили смерды, и княгиня Ольга, наученная горьким опытом своего супрута, сочла за благо упорядочить взимание этих даней и оброков. Эта «реформа» была рассчитана иа упорядочение эксплуатации смердов прежде всего, и, конечно, не только смердов. Не будет натяжкой, если мы скажем, что здесь можно подразумевать и некоторую организационную работу по устроению княжеских доменов.
Если в нашем распоряжении имеется достаточно оснований видеть в наших источниках две категории смердов, из коих одна — это смерды, находящиеся в непосредственной зависи- -мости от своих господ-феодалов, то нужно сознаться, что у нас слишком мало данных для того, чтобы точно судить о характере этой зависимости.
Нам хорошо известно, что феодальное общество характеризуется прежде всего наличием крупного землевладения н зависимого от землевладельцев крестьянства. Качество этой зависимости может быть п в действительности бывает, как нам тоже известно, самым разнообразным.
В какой зависимости находились рядовичи (закупы), мы уже видели. Но о характере зависимости смердов мы знаем значительно меньше, да и то, о чем говорят иашп источники, может иметь, как мы могли убедиться, различные толкования.
Принимая во внимание, что в состав челяди входили рабы, более чем вероятно, что феодал, имея в своем распоряжении крепостного крестьянина, был мало склонен проводить какую- либо большую разницу в степени .своей власти над рабом н крепостным, считая и того л другого своими людыян. Но наличие крестьянской общппы, этого оплота крестьянской независимости, во всяком случае должно было сыграть весьма определенную роль по отношению к массе свободных смердов, задерживая
' СГГиД, т. II, ЛЬ-!—5; Ипатьевская летопись, стр. 595. S35
темпы процесса феодализации, с одной стороны, и — с другой, смягчая формы крестьянской зависимости.
Как конкретно протекал этот процесс в ранней своей стадии на территории Восточной Европы, мы, к сожалению, ничего не можем сказать точно. Во всяком случае нам известно, что свободный смерд, в результате внеэкономического и экономического принуждения попадавший в зависимость от феодала, боролся против надвигающегося на него феодализма путем коллективных восстаний, в летописи по вполне понятным причинам не нашедших себе полного отражения; протестовал он также и в форме индивидуальных действий, и прежде всего путем побега. Мы могли видеть случаи бегства смердов, отмеченные Новгородской летописью в начале XIII века, знаем также меры, принимаемые новгородской властью для борьбы с бегством смердов, холопов, должников и др. Хотя у нас и нет никаких оснований думать, что эти меры были выработаны только в это время, хотя неизбежно предположить, что эти меры подразумеваются уже в древнейших из дошедших до нас договорах Новгорода с князьямн, тем не менее это не прямые, а лишь косвенные доказательства.
Аналогия с положением польского зависимого крестьянина, которого господин в XIII веке мог не только возвратить из бегов, но и сильно наказать за это307, тоже не прямое доказательство. Древнейшая «Правда», равно как «Правда» Ярославичей и Пространная «Правда», ясно говорят только о бегстве челядина, вполне вероятно включая сюда и смерда. «Устав» Владимира Мономаха, помещенный в Пространной «Правде», знает бегство закупа, но ни одна нз «Правд» не говорит прямо о бегстве смерда. Это отсутствие ясного упоминания о беглом смерде может на первый взгляд дать повод к заключению о независимости смердов вообще, но это заключение будет решительно противоречить тому, что мы знаем о зависимом смерде из всех других наших источников. Ведь в Пространной «Правде» имеется статья: «А в холопе и в робе виры нетуть...» (Троицкий IV список, стр. 89), о том, что в зависимом смерде тоже нет виры, в «Правде» нет ни звука. А между тем это так: за смерда, за холопа, за рядовича, кормильца, кормилицу, сельского и ратайного старост, т. е. за весь рабочий состав кияжого двора, изображаемого в «Правде» Ярославичей, взыскивается не вира, а вознаграждение за истребление ценностей, в данном случае принадлежащих князю. Так понимает статьи 24—27 «Правды» Ярославичей и
Владимирский-Буданов308, с которым нельзя не согласиться. Ст. 66 Пространной «Правды» говорит о том, что к послушеству нельзя привлекать холопа, закупа можно только в крайнем случае. А зависимого смерда? — Опять молчание. Если молчание повторяется слишком часто, то это что-нибудь да значит. Почему «Псковская судная грамота» ни разу не говорит ни о смерде, ни о холопе, между те£Г>ак существование в это время и смердов и холопов нам очень хорошо известно? Относительно молчания «Русской Правды» мы можем лишь сказать, что это — загадка, одно из решений которой в смысле независимости всех смердов, или, точнее, в смысле отсутствия в это время, т. е. в XI—XII веках (а надо думать, и раньше), зависимых смердов, исключается.
Выводы из молчания источника — вещь опасная и часто приводят исследователя к ошибкам. Яркий пример тому — заключение на основании молчания «Псковской судной грамоты» о холопах и смердах, об отсутствии в Пскове тех и других и об изорииках, как об основном населении псковской деревни. Осторожность в выводах особенно необходима при исследовании «Русской Правды», лаконичной по существу, говорящей далеко не о всех сторонах общественных явлений, ею затрагиваемых.
Молчание «Русской Правды» о побегах смердов, факты чего мы знаем из других источников, быть может, объясняется тем, что в XI—XII веках количество крепостных смердов было еще сравнительно невелико, что зависимость смердов носила разнообразный характер. Но что одна из форм зависимости смерда вполне соответствует западноевропейскому серважу, у нас нет сомнений. Наконец, мне кажется, в «Русской Правде» имеется статья, в которой естественнее всего как будто понимать бегство всякого зависимого человека вообще, за исключением холопа. Это ст. 120 Троицкого IV списка. Предыдущая статья говорит о беглом холопе: «Аже холоп бегая будеть добудеть товара, то господину же и холоп и долг, господину же и товар...». Следующая ст. 120, начинающаяся с красной киноварной буквы, что подчеркивает новую, отличную от предыдущего текста мысль, говорит: «Аже кто бежа, а поиметь что суседнее или товар, то господину платити за нь урок, что будеть взял». Хочу обратить внимание на употребление этого словосочетания во всем этом отделе «Правды», имеющем общий заголовок «О холопмве».
Шесть раз упоминается здесь «кто» и всегда не в смысле холопа. Четыре раза говорится прямо о холопе. Очень похоже на то, что в ст. 120 «кто» — ие холоп. Однако у пего есть господин. Под этнм «кто» может вполне скрываться н зависимый смерд309.
Нужно также отметить, что в «Правдах» имеются в внду три случая пропажи холопа: кража холопа, бегство его после нанесения побоев свободному человеку, т. е. укрывание от наказания, и просто бегство от своего господина. Закупа, очевидно, никто не воровал, укрываться от наказания, вероятно, и он был способен, хотя закон об этом молчит; бегство закупа от господина закон знает. Закупов и смердов землевладельцы могли переманивать к себе. Если смерда забирали в плен, он отрывался от всех своих условий производства, превращался в живой товар и приравнивался к рабу. Бежать смерд, конечно, мог и фактически бегал, как мы это и видели, ко «Правды» об этом ясно ие говорят ничего.
Итак, наличие зависимых смердов в Киевской Руси несомненно. Появление зависимых смердов и дальнейшее распространение власти феодалов над свободным сельским населением — неизбежный процесс во всякой стране, знающей феодальный строй.
Необходимо, однако, сказать, что в современной нам литературе существуют мнения, отрицающие наличие зависимых смердов в Киевской Руси. Имею в виду статью Б. И. Сыромят- никова «О «смерде» древней Руси»310 и рецензию 'С. А. Покровского на первое издание моей книги «Крестьяне на Руси».
Б. И. Сыромятников, считая Киевскую Русь обществом ра= бовладельческим, полагает, что в киевском обществе именно ие смерд, а раб был основным производителем. Соответственно с этой своей совершенно ие доказанной и недоказуемой мыслью он старается тенденциозно истолковать данные «Русской Правды».
С. А. Покровский признает Киевскую Русь страной феодальной, но феодально зависимыми людьми считает только закупов. Смердов-крестьян он признает свободными.
Состояние источников таково, что мы лишены возможности всесторонне рассмотреть правовое положение зависимого смерда. Однако этих источников достаточно, -чтобы расстаться со старым представлением о независимости смерда-крестьяиина на Руси до XVI илн даже XVII века.
Источники совершенно определенно говорят о крепкой зависимости попавшего под власть феодала смерда. «Русская Правда» знает институт мертвой руки, и этого одного достаточно, чтобы понять характер этой зависимости.
Русь в своем развитии шла с древнейших времен по тому самому пути, по которому шли все народы средневековой Европы.
Заключение о емердах
В приведенном выше опыте изучения экономического и правового положения двух категорий смердов затронуты были многие стороны большой проблемы, в том числе н вопросы о месте смерда в производстве.
Ввиду особой важности именно этого сюжета, до сих пор вызывающего, правда, у немногих исследователей, попытку решить вопрос по-иному, будет небесполезно в заключение всего этюда о смердах еще раз вернуться к тому же сюжету.
Для тех, кто верил, а может быть и продолжает верить, в то, что Киевская Русь — страна рабовладения, что Русь в это время переживала рабовладельческую формацию, основой производства должен представляться труд раба.
Для тех, кто считает Русь одним из средневековых государств, государств, выросших в борьбе с рабовладельческим миром и создавших новый, -более прогрессивный общественный порядок на развалинах рабовладельческого строя, ясно, что в этих государствах раб не мог быть главной производительной силой.
Свободный член общины, 'положение которого так сильно манило к себе простолюдина римлянина н грека,—вот кто составлял производственную базу у германцев и славян в дофеодальный период. Наступление феодализма несло свободному общиннику закрепощение, а ие рабство. Феодал «предпочитает иметь дело с крепостным, у которого есть своё хозяйство, свои орудия производства и который имеет некоторую заинтересованность в труде..,»1. Крепостничество — система общественных отношений, характерная для всей средневековой Европы, появилось рано и на Руси. В IX веке во всяком случае оно уже не было новостью. Дальнейшее его развитие протекало быстро, но долго еще рядом с крепостным смердом продолжали жить свободные крестьяне, находившиеся под властью государства.
Смерд свободный и крепостной — это и есть основная производительная сила в Киевской Руси. Наличие рабства в это время нас смущать не должно. Это спутник феодальных общественных отношений, имеющий тенденцию к ослаблению и в конечном счете исчезающий совсем.
Стоит взглянуть в наши источники, и мы в этом можем убедиться. Смерды — главпьге плательщики даней и рейты. Никак иначе нельзя понять хотя бы следующие тексты наших летописей: в 1169 г. новгородцы, ходившие в Суздальскую землю войной, взяли много дани, потом снова вернулись и снова «взя- шя всю дань, и на суздальскых смердех другую»311. В 1193 г. югра обращалась к наступавшим на нее новгородцам, с лукавой покорностью называя себя их данниками 312
Совершенно ясно, что пушинна, как и другие «узорочья», поступала к князьям и их дружинникам от этих самых смердов, платящих со своих дымов и плугов чаще всего белками, куницами, соболями и другими ценными мехами, превращавшимися в руках князей и дружины в товар. Как мы видели выше, платили они свои дани и деньгами.
Дань, и очень часто именно пушниной, в раннефеодальный период истории Руси и была способом эксплуатации смердов государством в интересах господствующего класса. В связи с процессом освоения земли различного типа феодалами и вместе с превращением свободного смерда в зависимого, полукрепостного нли крепостного возникает и утверждается отработочная и натуральная рента. Смерд, попадавший под непосредственную власть феодала, привлекался и ко всевозможным работам на боярском дворе и для этого двора. В «Правде» Ярославичей мы видели смерда рядом с холопом и рядовичем в княжеской вотчине. К сожалению, «Правда» не дает нам материала для ответа на вопрос, как именно эксплуатировался здесь смерд (закуп, несомненно, выполнял барщинные работы). Мы можем только предполагать, что и смерд принуждался к тем же работам. Но, конечно, не всегда. Позднее (XIII—XIV века) во всяком случае смерд, попадая в частную зависимость, отдавал своему господину продукты своего труда.
Обе формы ренты, отработочная и продуктами, обычно живут параллельно, хотя и находятся в различные периоды феодальных отношений в известной друг к другу пропорции.
Усиление рейты продуктами за счет примитивной барщнны знаменовало переход к следующему, высшему этапу в истории феодальных отношений.
У нас нет недостатка в сведениях относительно стремления богачей подчинить себе свободных смердов как основного источника своего богатства. Нет недостатка в сведениях и об эксплуатации смердов, об их пауперизации и причинах, заставлявших часть их переходить на еще более низкую ступень социальной лестницы и искать помощи у богатых землевладельцев. Владимир Мономах, как мы уже внделн, ставит себе в заслугу, что он «худого смерда и убогие вдовицы не дал сильным обидети».
Из поучения епископа Серапиона узнаем, что действительно было от чего их защищать: сильные люди «имения не насыщаются, но и свободные сироты (это и есть смерды. — Б. Г.) порабощают и продают»313. Мы видели, что митрополит Климент в послании к пресвитеру Фоме тоже говорит о ненасытных богачах, «славы хотящих, иже прилагают дом к дому и села к селам, изгои и сябры, и борти и пожни, ляда же и старины». Сябры — это свободные крестьяне, независимые смерды. Епископ зверской Симеон (умер в 1289 г.) в одной из проповедей говорит: «Но глаголю вам царем и князем и наместником: утешайте скорбящих, избавляйте убогих от рук сильных: сии бо от богатых обидими суть и притекают к вам яко защитником благим; ио вы цари и князн и наместници, подобии есте тучи дождевней, иже истечает над морем во время ведра, а не над землею, жаждущею воды: вы тем более даете и помогаете, у них же много злата и серебра, а не тем иже не имуть ни пенязя: бедных порабощаете, а богатым даете». Об этом епископе летописец говорит: «Князя не стыдящеся пряся, ни вельмож... нищая же и сироты жаловаше».
Эти сильные, энергичные, ненасытные люди ищут не рабов. Их взоры обращены на села, населенные смердами. Им интересна земля смердов и сами смерды, выросшие на этой земле, сросшиеся с нею и от нее, как правило, неотделимые. Захватить под свою власть эту производительную силу, заставить ее работать на себя — мечта и план каждого феодала. Как нам хорошо известно из истории Европы (и не только Европы), этот плаи был осуществлен полностью. Об этом, естественно, заботилась и власть феодального государства. В процитированных источниках перед нами раскрывается процесс освоения земли с населяющими ее смердами различными категориями владельцев.
При этих условиях два основных типа смердов — еще не освоенные феодалами и уже попавшие к ним в непосредственную зависимость — есть факт столь же обычный, сколь и неизбежный. В одних феодальных странах в разные периоды их истории оставалось больше не освоенных феодалами крестьян, в других — меньше, но оба типа крестьян очень хорошо известны всем этим странам. Судьба крестьянства в феодальной Европе в основном одна и та же везде.
Попробуем подвести главнейшие итоги наших наблюдений над историей смердов.
Несколько замечаний по поводу термина «смерд,»314
Перед исследователем истории крестьянства прежде всего встает вопрос, где в источниках искать следы ого протекшей жизни, какими терминами оставленная нам в наследство письменность обозначала земледельца, своим инвентарем ведущего свое небольшое хозяйство, какими терминами обозначали источники различные прослойки той массы народа, которая своим трудом кормила огромную страну. От того или иного понимания терминов зависят н выводы исследователя.
Мы очень хорошо знаем, что все живущее изменяется. Имеют свою жнзнь и слова. «...Словарный состав языка, — указывает И. В. Сталин, — как наиболее чувствительный к изменениям, находится в состоянии почти непрерывного изменения...»315. Если бы мы могли познать жизнь слов, перед нами раскрылся бы мир во всей сложности своей истории. К сожалению, мы этого сделать пока не умеем. В нашем распоряжении только отдельные попытки, иногда удачные, но в делом недостаточные для задач историка.
Наши источники знают много терминов, обозначающих сельское население: смерд, сирота, сябр, крестьянин, нзорник, миряннн, изгой, закуп, рядовнч, селянин, кмет, бобыль, половник, вотчич, человек (множественное число—люди). Различаются термины и по месту, и по времени, и по социальным оттенкам. Разобраться в этой пестроте совсем ие так просто.
Одним нз древнейших терминов, обозначающих земледельца- крестьянина, является термин «смерд».
Слово «смерд» очень интересно: оно имеет свою длительную и показательную историю. Недаром на него обращали внимание крупнейшие филологи.
Знаменитый славист П. И. Шафарнк по этому случаю писал: «Древнерусское смерд (смердь, rusticus), морданица (servitus), должно быть сравнено с именем народа мордва, мордвин (корень обоих слов персидский merd, т.е. человек, муж)»а. Эти же сопоставления мы находим и у А. А. Шахматова (мордовское — mirde — муж, вотякское murt — человек, авестийское mereta, новоперсидское mard — человек)316.
Классовый смысл этот термин получил значительно позднее.
Термин имеет удивительно широкое распространение: иранское mard, таджикское mard, коми — морт, мурт, удмуртское — мурт (отсюда уд + мурт, морд + ва). Всюду этот термин обозначает в основном человека, людей, в переносном смысле употребляется для обозначения людей низшей социальной ступени, подобно тому как в русском языке и термин «человек» употребляется в общем смысле и в более узком (человек — слуга, в украинском чоловш — муж, супруг). Разумеется, это вторичное значение термина могло возникнуть только значительно позднее, когда появилось разделение людей на высший и низший слои.
Полную аналогию с подобной эволюцией семантики термина мы имеем и в языке египетском, где слово «ромэ» первоначально обозначало человека вообще, а позднее стало обозначать слугу, зависимого человека, раба, т. е. человека, социально прннн-. женного 317.
При современном состоянии лингвистической науки едва ли можно найти более убедительный путь к решению этого сложного н интересного вопроса.
Правда,- крупный славист прошлого века Миклошич, допуская два возможные решения о происхождении слова «смерда (от смород и от персидского mord), отдает предпочтение первому318. В наше время соглашаться с мнением Миклошича уже невозможно.
Славяне и, в частности, народ русский есть продукт сложного этногонического процесса, и в русском термине «смерда сказывается глубочайшая древность в истории различных племен и народов, следы многих этнических переплетений.
Одно это слово, сохранившееся на огромном пространстве от Пиренеев до Ирана, от Черного моря до Прибалтики, заставляет нас серьезно задуматься над историей взаимоотношений народов Европы н Азии.
Проследить весь путь, пройденный этим термином, у меня нет возможности, да едва ли вопрос вообще разрешим сколько- нибудь полно. По отношению к судьбе этого термина на Руси я решаюсь высказать только некоторые предположения.
Если этот термин первоначально обозначал человека вообще, то в процессе выделения из людской массы более богатой и знатной прослойки, т. е. в процессе образования классов, потребовались для обозначения социальных верхов новые слова. Для определения землевладельца таким словом стало слово болярин, боярин, для княжеского дружинника — княж муж и боярнн, для купечества — гость. Масса, остававшаяся внизу, попрежнему продолжала носить название смердов, но этот термин в классовом обществе приобрел уже другой оттенок. Его стали ассоциировать ие со старинным smerd, merd, mard — человек, а с глаголом смердеть, т. е. придали термину смерд уничижительный, даже обидный смысл. В польском кошубском языке, как сообщает С. М. Соловьев, smird значит бедный селяннн2, в старой Латвии — крестьянин.
Очень характерны аналогии с пренебрежительным наименованием низших классов населения, обязанных работать на своих господ, н людей знатных у других народов. Homines lauti или mundi — люди опрятные, мытые, богатые, homines grassi, popolo grasso — люди жирные, богатые, в противоположность им — homines sordidi, sales, noir, т. е. люди, рожденные в грязн, бедные, homines tenujores —.люди худые (нежирные), нуждающиеся, бедные319.
Некоторую аналогию с этой эволюцией семантики термина «смерда мы имеем и с термином «крестьянин».
Первоначально крестьянин есть не что нное, как «христианин», т. е. человек, исповедующий христову веру. До появления ■на Руси татар это слово не имело другого смысла. Когда же вместе с татарской властью на Руси над массой русского христианского населения нависла прослойка победителей, термином «христианин» стала обозначаться основная масса русского населения.
В. Мацеёвский ссылается на мнение Карамзина, что именно татары называли русских людей христианами (крестьянами)320. Но н сами русские людн крепко держались за этот термин, подчеркивая им свое отличие от татар 321.
Приблизительно .такая же эволюция произошла и с термином «муж». В древнейшей Русской Правде этим термином обозначается понятие свободного человека вообще («А убнет муж мужа»...). В литовско-русском обиходе «мужик» обозначает крестьянина: «мужнк покуль добр, потуль есть отчич», «мужик у мужика земли на вечность купити не может», «мужик простый не мает моцы земли господарской обель продавать».
В Литовском статуте встречается «мужнк тяглый»322, в обиходе русском мужик иногда обозначает супруга, мужчину, а чаще это слово имеет уничижительный характер — некультурный, гру: бый человек.
Нечто похожее произошло и с термином «кмет», «къмет». Это славянское слово обозначало свободного человека, далее в неко^ торых славянских языках «кмет» начинает обозначать людей, стоящих выше народной массы («н паде голов о сте къметьства» — Новгородская I летопись по Синодальному списку, что в другом списке, Академическом, записано иначе: вместо «къметьство» стоит «доброименитых»),
У поляков это же слово рано стало обозначать селянина, крестьянина и свободного и зависимого. В песне Bogarodzica, в одном из древнейших памятников польской литературы, встречается: «Adamie, ty bozy kmieciu, ty siedzisz u Boga w wiecu»323. «Божий кмет» здесь — «божнй слуга», как сказал бы древнерусский книжннк — «раб божий».
В «Польской Правде» (Ksi^ga Praw) этот термин не употребляется, очевидно, потому, что «Правду» эту записали немцы (оиа дошла до нас на немедком языке). В Вислицком статуте, нмеино в том его варианте, который приспособлен был для Галнцкой Руси, «кметь» в смысле крестьянина встречается часто и иногда заменяется словом «смерд». А. Свентоховский считает происхождение этого термина до сих пор невыясненным. Он допускает, что это термин не польский, хотя несомненно славянский, поскольку ои рано упоминается у чехов, сербов, босня- ков, черногорцев. «Кметь» в ХШ в. обозначал chfopa324, крестьянина-оброчника. М. Кавчинский допускает, что кмет обозначал первоначально человека оседлого, полноправного обывателя, участника вечевых собраний и судов. Малецкий считает его за оброчника (czynszownika). Губе указывает, что первое упоминание кмета падает на 1241 г. и под этим термином разумелись люди свободные н несвободные325. «Не объяснена также и перемена значения этого выражения, которое первоначально обозначало, а у некоторых народов славянских и сейчас обозначает людей степенных, старцев, сановников, позднее, главным образом в Польше, стало обозначать «poddanych», «людей зависимых». Термин этот имеет обратный термину «дедич» путь: дедич сначала обозначал зависимого (poddanego), а потом ■(рапа) господина-землевладельца» 326. Последняя польская работа на эту тему, считающая термин «кмет» общеславянским, принадлежит Яну Отрембскому 327.
В специальной работе П. Лавровский тоже прншел к заключению, что «кмет» — термин весьма распространенный, известный у всех славян, имеющий свою историю и разные значения в зависимости от места и времени328.
Следует также иметь в виду, что рядом с термином «смерда существуют и другие равнозначащие: сирота, селяиин, мирянин и др. Термин «крестьянин» постепенно на Руси стал вытеснять другие аналогичные по содержанию термины. Официально он завоевал полное право гражданства в Русском государстве с XV в., но в быту долго еще продолжали существовать й старые слова «смерд» и «сирота».
Не менее важный и сложный вопрос возникает при исследовании терминов «человек» н «людн». Я не беру иа себя решения этого вопроса. Хочу только указать на то, что слово «человек» встречается у всех славянских народов: человек, члек; польск. cztowiek, czlek; чешек, clowek; словен. clowek; сораб. czlowek, czlowk, czlowk, ziowek, zlojek, ci-loweck; винд. zhlovek, zlovek; карн. zhlovek; далм. chyovik, cjovjek; рагузск. cjovjek; славен, csovik; боен. ?lovjek, clovjek, slovik.
Множественное число — люди, чешское lide, lidi; польск. ludzie; сораб. luze; винд. ludje; карн. ludji; славеи. ljudi; хор- ватск. lyud; рагузск. gljiidi; боснийск. gljudi; немецк. Leute329.
В каком отношении находятся эти слова к равнозначащему слову merd, — пусть решают вопрос филологи. У меня лишь возникает догадка: поскольку в Восточной Европе встречались разнообразные народы Востока и Запада, на этой огромной территории для обозначения одного и того же понятия могли появиться и вступить в конкуренцию несколько терминов.
На Русн, впитавшей н претворившей в себе много культур, остались оба термина приблизительно в одном значении, может быть, с некоторыми оттенками, с течением времени принявшими более четкое содержание. «Люди» получило более широкое содержание, «смерда — в своем значении сузилось. Повторяю, что не претендую на решение важного вопроса, и. если решился его поставить, то исключительно с намерением обратить внимание языковедов на эту важную проблему.
Этой справкой по истории терминов, обозначающих сельское земледельческое население, я хотел лишь напомнить о том, что исследователь, поставивший себе задачу изучить нсторню сель- ского земледельческого населения, не может не обращаться к данным языка, отразившего следы столь глубокой древности, какую не в состоянии показать нам никакие письменные источники.
Изгои
До снх пор мы знакомились с отдельными прослойками селм ского населения, имея в виду расшифровку общего понятия «челядь».
Рядович, смерд и холоп — так раскрывает нам содержание этого понятия сама «Правда» Ярославичей.
Но древнейшая «Правда», хотя и в более позднем дополнении к ст. 1, называет в перечне различных групп новгородского насе^ ления и нзгоя.
Изгоев мы встречаем и в других источниках. Это предмет, заслуживающий серьезного внимания, особенно для того, кто поставил себе задачей сделать обзор истории сельского населения на Русн.
Как мы сейчас убедимся, институт изгойства в Киевской Руси есть новое доказательство того, что не рабский труд лежал в основе производства в Киевской Руси, что рабство здесь пост&; пенно изживалось за счет растущего крепостничества.
Едва ли я ошибусь, если скажу, что у современного читателя при слове «изгой» невольно вызывается б памяти знаменитый текст, где фигурируют — не знающий грамоты попов сын, обанкротившийся купец, выкупившийся холоп и, наконец, даже' осиротевший князь1. Обычность этих ассоциаций говорит, несомненно, о популярности приведенного текста, но и после ссылки на этот текст вопрос остается нерешенным, потому что он гораздо сложнее, чем кажется с первого взгляда.
В ст. 1 древнейшей «Русской Правды» в числе общественных категорий, имеющих право на 40-гривенную виру, значится и изгой («аще будеть русин, любо гридин, любо купчнна, любо ябетник, любо мечник, аще изгой будеть, любо Словении, то 40 гривен положити на нь»). Обычно наши исследователи не обращают внимания на то, что источники говорят о разных изгоях — городских н деревенских; исследователи мало также отмечают и ту эволюцию, какая происходит с изгоем на протяжении времени, освещаемого памятниками, знающими этот термин. А между тем совершенно очевидно, что между изгоем, имеющим право на 40- гривенную виру (а по древнейшей «Правде» другой виры вообще и не было), н между теми нзгоями, которых князь Ростислав в 1150 г. передавал вместе с селом Дросенским смоленскому епископу или которых, по сообщению мнтрополнта Климента, ловят в свои сети ненасытные богачи, наконец, теми изгоями, котс;рых церковный «Устав» Всеволода начала XII века зачисляет в состав людей церковных, богадельных, — разница очень заметная.
Уже в свое время Калачев высказал интересную мысль, отчасти поддержанную Мрочек-Дроздовским, что «начало изгойства коренится... в родовом быте»2. Несмотря на то, что Мрочек- Дроздовскнй не во всем, на мой взгляд, удачно разрешает задачу, у него имеются очень интересные й вполне приемлемые замечания. «Как явление историческое, — пишет он, — изгойство жило и развивалось при наличности известных условий быта, и, поскольку менялись эти условия, постольку менялось й поло- исеиие изгоя в древнем обществе». «Для определения положения изгоя в обществе, — продолжает он дальше, — надобно знать, при каких условиях и в какой форме общежития жило само общество. Это необходимо вследствие того, что народ на различных ступенях своего развития живет в данное время в различных общественных союзах, строй которых соответствует именно данной эпохе народной жизни. Первичной формой общежития является род...; впоследствии, в силу различных причин, родовая замкнутость исчезает, и на место рода... является община земская, обоснованная... поземельною связью». Но Мрочек- Дроздовский, автор цитированных рассуждений, не вполне воспользовался этими соображениями при решении задачи в целом. В итоге своего исследования об изгоях он приходит к соло-
вьевскому определению изгойства («Изгоем был вообще человек, почему-либо не могущий остаться в прежнем своем состоянии и не примкнувший еще нн к какому новому»), хотя и считает, что этого определение недостаточно, так как в нем не принята «в соображение среда, вытолкнувшая из себя изгоя, ни права изгоя, различные при различных состояниях общежития»330, между тем как, по его же собственному признанию, только этот путь исследования может быть плодотворным.
Есть еще любопытные мысли у Мрочек-Дроздовского: «Добровольные выходы из родовых союзов возможны лишь при условии надежды найтн какую-нибудь пристань вне рода, хотя бы такую, какую нашла птица, выпущенная праотцем Ноем из ковчега... Надежда на такой уголок уже указывает на начало разложения замкнутых .родовых союзов, на начало конца родового быта...; самое стремление родича вон из рода есть также ие что иное, как то же начало конца».
Наши источники ничего не говорят об изгойстве в связи с распадом родовых отношений: никаких письменных источников в столь ранний период нашей нсторни не было. Догадки Мрочек- Дроздовского основаны не на документальных фактах, а на теоретических предположениях. Тем ие менее отказать им в вероятности нельзя.
Если ограничиваться областью фактов, то мы должны обратить внимание прежде всего на факт характера филологического. Слово, «изгой» состоит из приставки и- корня, обозначающего и,сейчас в живых великорусском, украинском н белорусском языках понятие «жить». Изгой — человек выжитый, нлн вышедший из обычного своего состояния.
Но этим определением изгойства удовлетвориться нельзя: оно слишком общо. Термин этот жил вместе с изгоем и наполнялся новым содержанием. В конце концов он перестал обозначать то, что обозначал раньше. Н. И. Ланге и М. А. Дьяконов едва ли не близки были к правильному решению вопроса, когда высказывали смелую мысль о том, что изгой, ведя свое филологическое происхождение от слова «гоить» — жнть, стал обозначать человека, не имеющего «жизии», «животов», т. е. человека неимущего, так как, по понятиям древности, «жнть» — значило иметь средства к существованию. В 1150 г., например, князь Изя- слав говорит своей дружине: «вы есте по мне из Русские земли вышли, своих сел и своих жизней лишився»2. Отсюда необходимость для изгоя искать пристанища у землевладельцев, могущих предоставить ему эти средства жизни на известных, конечно, условиях.
Близок к Ланге н Дьяконову и Сергеевич, считающий нзго5 ями «людей, находящихся в бедственном положении», и указывающий на то, что «отдельных видов таких людей может быть очень миого». Далее Сергеевич готов применять этот термин «вообще для обозначения низшего разряда людей»331. Но и Ланге, и Дьяконов332, и Сергеевич говорят об изгоях деревенских.
Может быть, если термин «изгой» действительно возник в родовом обществе, чужеродные элементы принимались в родовые замкнутые группы, но явление это стало особенно развиваться в процессе распадения родовых союзов и в «Русскую Правду» попало, несомненно, тогда, когда род уже был известен только в отдельных пережитках. Изгой, повидимому, и упомянут в «Русской Правде» в качестве одного из осколков давно разбитого родового строя. Здесь изгой еще как будто считается полноправным членом нового, повидимому городского, общества, в некотором отношении стонт в одном ряду с дружинником и купцом. Нет ничего невероятного также и в том, что это равноправие такого же происхождения и так же относительно, как н право закупа жаловаться на своего господина, если этот последний бьет его не «про дело», т. е. что это есть компромиссная мера в целях успокоения общественного движения, в данном случае имевшего место в Новгороде в 1015 г., после чего и, может быть, в значительной степени вследствие чего и приписано настоящее прибавление к первой статье древнейшего текста «Закона руст ского». Если это так, что весьма вероятно, то равноправие нзгоев в начале XI века было уже для иих потеряно, но не совсем забыто и, может быть, служило неписаным лозунгом общественных иизов, по преимуществу городских, в событиях 1015 г.
Но изгоев мы встречаем не только в городе, а гораздо чаще именно в деревне, и нет ничего невероятного в том, что городские изгои в своем положении отличались от деревенских, что первые были свободны, и древнейшая «Правда» в ст. I говорит именно о них.
Если нет ничего невероятного в том, что изгои могли появиться в период разложения родового строя, то вполне очевидно, что они продолжали существовать и позднее; выходец из соседской общины, принятый в другую, может быть принятый с некоторыми ограничениями в правах, мог оставаться здесь под именем н на положении изгоя.
Если искать аналогий для этого очень неясного явления древнерусской жизни, то мне кажется допустимым сравнение деревенского изгойства этой древнейшей поры с migrans «Салической Правды». В тит. XIV «De migrant! bus» мы имеем слез дующее положение: «Если кто захочет вселиться в виллу к друз гому, и если один или несколько жителей виллы 3axofsrr принять его, но найдется хоть один, который воспротивится вселенню, он не будет иметь права там поселиться» (§1); «если же вселившемуся в течение 12 месяцев не будет предъявлено никакого протеста, он должен оставаться неприкосновенным, как и другие соседи» (§ 3).
Перед нами германская древняя община, которая имеет право принимать н не принимать к себе чужого. Будучи принят, этот чужак является полноправным членом общины. Может быть, изгой древнейшей поры и представлял собой общественную фи- гуру, несколько напоминавшую этого вселенца, но это было очень давно. В XI—XII веках изгой уже ничего общего с migrans не имеет.
В Полицкой общине-верви кроме людей, связанных родством (большая семья, часто распадавшаяся на индивидуальные семьн), имеются члены общины, не связанные родством, поселившиеся здесь и принятые в общину очень давно.
Необходимо иметь в виду, что перечень групп, среди которых в «Русской Правде» обретается изгой, представлял собой уже тогда, когда он составлялся, далеко не одинаковые по своей социальной значимости общественные элементы, и прежде всего это замечание относится к изгоям. Во всяком случае в деревне начало XII века уже застает их в совершенно ином общественном положении. Здесь они — прикрепленные к земле и хозяину люда. Встречаем мы их в числе людей церковных, богадельных, стоящих на самой последней ступени общественной лестницы — после вдовицы, пущенника н задушного человека.
С попыткой Преснякова восстановить первоначальный текст этого места «Устава» нельзя не согласиться1. Тогда этот текст примет следующий вид: «А се церковные люди: игумен, игуменья (следует перечень церковнослужителей), слепец, хромец, вдовица, пущенннк, задушный человек, изгойской»2. В этот первоначальный текст сделана вставка неизвестного глоссатора: «нзгои трои: попов сын грамоте не умеет, холоп из холопства выкупится, купец одолжает», к которой, по справедливому мнению Преснякова, приросло «лирическое» восклицание какого-то князя: «а се четвертое изгойство, и сего приложим: аще киязь осиротеет». Это не столько «лирическое», сколько ироническое восклицание действительно нельзя принимать всерьез, так как едва ли осиротевший князь мог попасть в число богадельных, находящихся под церковной юрисдикцией, людей.
Но и эта принадлежность к церковным людям не решает вопроса об экономической сущности изгойства, так как среди церковных людей имеются, как мы видим, и игумен н нгуменья т. е. люди, возглавляющие монастыри и принадлежащие в большинстве случаев к верхним слоям общества. Наконец, как оказывается, изгои не обязательно люди церковные.
В Церковном уставе перечислены подсудные церкви люди, в числе их, действительно, имеются и изгои. Но нахождение изгоев среди людей церковных не делает их исключительно церковными людьми. Мы гораздо чаще встречаем изгоев в княжеских имениях. Князь Ростислав Мстиславич дает смоленской епископии «село Дросенское, со исгои и с землею... и село Ясен- ское, и с бортником и с землею и с исгои» К Митрополит Климент в послании к пресвитеру Фоме говорит вообще о ненасытных богачах, «иже прилагают дом к дому, и села к селом, изгои же и сябры, и борти, и пожни, ляда же, и старины»2. Едва ли церковными людьми можно считать и тех изгоев, которые населяли некоторые части Новгорода и были обязаны по разверстке с другими горожанами мостить новгородские улицы. Псковская летопись упоминает княжеское село Изгои под 1341 г. Наконец, упоминание изгоев и изгойства мы имеем в нравоучительной духовной литературе, из которой решительно не видно, что речь идет только о людях церковных, скорее можно предположить обращение церкви по этому предмету именно к миряиам.
В «Наставлении» духовника кающемуся имеется перечень грехов в их восходящей степени. В числе грехов упоминается неправедное обогащение: резоимство тут поставлено на первое место. Этот грех считается большим, чем кража. Но выше и этого греха считается взимание изгойства: «И се паки горее всего емлющим изгойство на искупающихся от работы: не имуть бо видети милости, не помиловавше равно себе созданного рукою божиею человека, ниже насытившеся цеиою уреченою»8. Изгойство по отношению к «цене усеченной» есть то же, что проценты по отношению к «истому» (занятой сумме). Брать цену раба при его выкупе позволяется, ио брать сверх этой цеиы (это собственно и считается изгойством) — большой грех. В этом же «Наставлении» имеется еще одна важная подробность. Церковь борется с теми, кто склонен брать изгойство и с детей выкупившихся холопов, рожденных после их освобождения. Пресняков справедливо склонен здесь видеть старый пережиток, когда либер- тии продолжал оставаться под некоторой властью своего господина 4.
В памятниках нравоучительной церковной литературы подчеркивается происхождение изгойства из холопства и тем самым подтверждается факт, отмеченный и «Уставом» князя Всеволода («холоп из холопства выкупится»). Если церковь говорит больше
1 ДАИ, т. I, № 4.
* И. Никольский, О литературных трудах Климента Смолятича, писателя XII века, СПБ 1892, стр. 104.
8 РИБ, т. VI, стб. 842; С. И. Смирное, Материалы для истории древнерусской покаянной дисциплины. Чт. ОИДР, кн. Ш, 1912, отд. II, стр. 50 («Аще кто на изгои емлет куны»).
4 См. А. В, Пресняков, Княжое право в древней Руси, стр. 275.
всего об изгоях именно этого происхождения, то едва ли будет несправедливо вывести отсюда заключение, что главная масса изгоев — это вышедшие из холопства люди. Стало быть, это главным образом вольноотпущенники, бывшие рабы, посаженные на господскую землю крепостные.
Здесь ясно отмечается процесс изживания рабства. Поскольку церковь раньше других землевладельцев сочла для себя выгодным отказаться от рабского труда и перейти к более прогрессивным формам эксплуатации, неудивительно, что именно в церкви оказалось много вакантных мест для вольноотпущенников изгоев. От церкви, впрочем, в этом отношении мало отставали н другие категории землевладельцев.
С. В. Юшков в трактовку вопроса об изгоях вносит свои догадки. Прежде всего заслуживает, несомненно, внимания его остроумное замечание о познавательной ценности знаменитого места об изгоях в «Уставе» князя Всеволода. «Всякому, жившему в XII в., было прекрасно известно, что собой представляют изгойство и изгои, и поэтому, конечно, в Уставе не объясняют, кто такие изгои, а перечисляют их категории, которые, по Уставу, входят в состав церковных людей, находящихся под патронатом церкви».
По мнению С. В. Юшкова, «Устав» имеет в виду только одну категорию изгоев — церковных. Далее С. В. Юшков указывает ниа другую категорию—княжеских изгоев, изгоев, находящихся «под специальной защитой князя». Принимая безоговорочно первую категорию, я в то же время считаю необходимым сделать несколько замечаний относительно второй. Обязательно ли обанкротившийся купец или либертии должны мыслиться под патронатом церкви или князя? Не могут ли они оказаться и под чьим- либо иным патронатом? Источники говорят, что могут. О таких изгоях упоминает, например, киевский митрополит Климент Смолятич (1147—1154). Он, имея в виду крупных землевладельцев вообще, а не одну какую-либо их группу, осуждает «славы хотящих, иже прилагают дом к дому и села к селам, изгои же и сябры, и борти и пожни, ляда же и старины»333.
Эти «славы хотящие» совсем не обязательно только киязья и высшие представители церкви. Митрополит в данном случае меньше всего говорил о себе и церковных магнатах, а указывал иа явление, широко распространенное в обществе.
Отсюда вытекает, иа мой взгляд, необходимость значительного расширения второй, предлагаемой С. В. Юшковым, группы изгоев путем включения в нее изгоев, живущих в качестве людей крепостных и в светских некняжеских вотчинах. К тому же у самого С. В. Юшкова есть одна заключительная фраза, как будто говорящая, что он сам склонен выйти из тесных рамок, ий же и установленных. «Дальнейшая эволюция изгоев всех категорий ясна, — пишет он. — Это путь постепенного превращения в рабочую силу феодальных владений»1.
Но, конечно, не может быть сомнения в том, что церковь широко пользовалась трудом изгоев. Поскольку в состав зависимых от церкви людей входили и изгои, мы имеем право и к иим отнести правила «Устава» князя Ярослава Владимировича о церковных судах, где говорится обо всех «домовных» людях (т. е. людях, принадлежащих архиерейским домам) и церковных и монастырских. Их судит церковная власть. «Княжи волостели» в этот суд не вступают, и «безатщииа их епископу вдет», т. е. их имущество при отсутствии прямых наследников переходит к епископу точно так же, как имущество кияжого смерда в аналогичном случае переходит к князю.
Из всего, что нам известно об изгоях, можно сделать следующее заключение: 1) о городских изгоях мы почти ничего не знаем; 2) деревенские живут в селах церковных, княжеских, боярских; 3) состав изгойства сложен; очевидно, много путей вело в это состояние, из которых наиболее проторенным в данный отрезок времени нужно считать путь, ведущий в изгойство из холопства через отпуск-выкуп; 4) количество изгоев у землевладельца, между прочим, характеризует его богатство; 5) изгои прикреплены к владельцу и к земле, землевладелец распоря* жается землей и населяющими ее изгоями; 6) изгои подлежат суду своих господ; 7) к ним же, весьма возможно, переходит и имущество изгоев при отсутствии наследников.
О хозяйственном использовании изгоев можно догадаться без особого труда. Это чаще всего земледельцы, обязанные работой на своих хозяев, т. е. это категории людей феодально зави; симых, крепостных.
Итак, наши очень скудные и сбивчивые источники позволяют отметить довольно большой путь, пройденный изгоями от неизвестного нам момента их возникновения до XIII века (позднее этот термин уже не встречается).
К XII веку положение, по крайней мере деревенского изгоя, несомненно, более или менее определилось, и мы видим изгоя уже в вотчине крупного землевладельца в качестве крепостного, передаваемого в другие руки вместе с землей; в новом своем положении он начал смешиваться с массой других зависимых от феодалов элементов и потерял вместе со своим индивидуальным общественным лицом и свое особое наименование. Настаивать на тождестве зависимых сирот, смердов и изгоев, конечно, невозможно, но, несомненно, их объединяет некоторая общность положения: и сироты, и зависимые смерды, и изгои XII века — люди если ие всегда крепостные в обычном для нас узком понимании этого термина, то во всяком случае находящиеся в достаточно крепкой зависимости от своего землевладельца-феодала, люди, которых мы сможем смело относить к категории личио зависимых, люди, трудом которых живет крупная вотчнна.
В заключение очерка об изгоях не могу ие сказать, что эта категория зависимого населения Древнерусского государства меньше всех других поддается изучению. Здесь поневоле приходится ограничиваться главным образом более или менее обоснованными предположениями.
Пущенники, задушнне люди и прощенкиви
Среди зависимого от церковных учреждений населения наши источники называют еще несколько категорий: пущениики, задушные люди, прощенники. Прощенники имеются не только в церковных вотчинах, ио и в княжеских334, — стало быть, и в боярских, так как у нас иет никаких оснований предполагать какое-либо принципиальное различие между вотчинами княжескими и боярскими.
Кто оии, эти люди?
Задушный человек ■— это, повидимому, холоп, отпущенный на волю по духовному завещанию и данный в монастырь в качестве вклада с расчетом на молитвы братии «за душу» умершего вкладчика. Не подлежит сомнению, что задушный человек при этом переставал быть холопом и делался крепким монастырю крепостным.
Что касается пущенников, то нетрудно догадаться, что это люди, отпущенные из холопства и тоже ставшие крепостными.
Наших ученых давно уже занимает вопрос о соотношении этих пущенников с прощенниками. В «Церковном уставе» Владимира термин «прощенник», правда, встречающийся далеко ие во всех вариантах этого «Устава», и, повидимому попавший сюда позднее335, соответствует термину «пущенник» «Устава» Всеволода (1125—1136), тоже дошедшего до нас не в первоначальном своем виде. Если опираться на эту замену одного термина другим, весьма вероятно, однозначащим, тогда придется трактовать их рядом.
Принимая во внимание, что и прощенники и пущенники в названных документах считаются людьми церковными, можно было бы понимать происхождение этой категории зависимых от церкви людей в том смысле, что это люди, которым «прощены» или «отпущены» их грехи. Такая терминология сохранилась в церковной практике и позднее.
В Соловецком монастыре, например, и в XX веке живали и работали иа монастырь не только ^юди, давшие обет во время болезни иа случай выздоровления, но и дети выздоровевших при таких же обстоятельствах родителей. В старину такие случаи могли быть еще более частыми.
Герберштейн тоже так объясняет этот термин: «Владимир подчинил власти и суду духовных... и тех, кто получил чудо от кого-нибудь из святых или был отпущен на волю ради спасенья чьей-нибудь души»336. Характерна в этом отношении и прибавка в других текстах к термину «прощенник» слова «божий» («прощениики божии»)337.
Если бы прощенники-пущенники были только людьми церковными, то вопрос разрешался бы довольно просто. Но дело в том, что мы имеем «прощенников» и в княжеской вотчине. Смоленский князь Ростислав передает их смоленской епископии. И это последнее обстоятельство осложняет решение задачи.
С. В. Бахрушин предлагает понимать прощеиников-пущен- ников так же, как понимал их и В. О. Ключевский. Ои называет их «людьми, либо совершившими преступление, либо задолжавшими неоплатными долгами, которые избавлялись от взыскания под условием пожизненной работы (иногда даже потомственной) на землях церкви»338. Но тут необъясненным остается, почему эти люди считаются «церковными»4: ведь попасть в неоплатные должники можно было и к светским вотчинникам, особенно если принять во внимание, что церковных учреждений тогда было не так много. К тому же «Русская Правда» ясио говорит нам, как закон поступал в таких случаях с вдачами, отчасти закупами. Прощение совершенного преступления могло происходить не только в монастырях и церковных учреждениях: но главное тут в том, что отказ потерпевшей стороны от иска едва ли снимал с преступника ответственность за преступление, а по мнению В. О. Ключевского — вовсе не снимал ее5.
Пример прощенников, который приводит С. В. Бахрушин, ссылаясь при этом на Ключевского, мне кажется, ие совсем убедителен потому, что в рассказе Поликарпа об иноке Григории нет «прощенья», а скорее есть именно наказание. Один раз Григорий выкупил воров от государственного судьи: «властелин градский иача мучити их» (воров. — Б. Г.), и выкупленные воры сами «вдаша себе Печерскому монастыреви»; в другой
раз тот же Григорий пойманных воров наказал сам, не Доводя дела до суда, «осуди (курсив мой. — Б. Г.) я в работу Печерскому монастыреви». Воры действительно стали работать на монастырь «и с чады своими». Ключевский тоже не считает этих воров «про- щеиииками». Он этими примерами хочет лишь показать, как делались монастырскими слугами и на каких условиях служили монастырю люди, отрывавшиеся от общества или угрожаемые изгнанием из него339. Ключевский больше склонен причислять этих «воров» к категории изгоев. Прощенниками грамоты киязя Ростислава Ключевский считает предположительно людей, «доставшихся киязю в холопство за преступления или за долги, может быть, приобретенных и какими-либо другими способами и им прошенных (курсив Ключевского. ■— Б. Г.), отпущенных на волю без выкупа. Медовый и денежный оброк они платили, вероятно, за пользование бортными лесами и полевыми участками на княжеской земле, на которой они были поселены еще до освобождения и на которой остались, получив свободу, подобно тому как в Византии сельские рабы иногда получали личную свободу с обязательством оставаться на пашне в положении прикрепленных к земле крестьян»340.
257
В своих работах «Очерки по истории феодализма в Киевской Руси» и «Общественно-политический строй и право Киевского государства» о прощенниках высказался и С. В. Юшков341. Он считает их людьми, «которые были превращены в холопы за долги, но впоследствии получили прощение, свободу», однако каких-либо доказательств в пользу именно такого объяснения он не приводит, ограничиваясь лишь критикой мнения о прощенниках как людях, получивших «чудесное исцеление».
Не скрывая перед собой трудности в разрешении всех деталей вопроса, связанного с расшифровкой понятия «пущенник- прощенник», и ие имея возможности сколько-нибудь убедительно истолковать применение этой терминологии к определенной категории церковных и не церковных людей, я хочу подчеркнуть лишь то, что представляется мне несомненным.
Это люди, по тем или иным причинам и мотивам вышедшие из недавнего своего состояния (точно неизвестно, какого именно: может быть, это бывшие холопы, может быть, и свободные люди) и попавшие в зависимость от своих господ-феодалов (церковных и светских). Это люди, по своему новому положению очень близкие к изгоям. Характерно, что они крепостные, а не рабы, и это последнее обстоятельство еще и еще раз говорит об изживании рабства и замене рабского труда трудом более прогрессивным — трудом крепостных.
Несколько обобщающих замечаний
Мне хотелось бы здесь отметить еще несколько штрихов в истории рассмотренного нами отрезка времени.
Бросается в глаза факт, что наш летописец сам подчеркивает несколько периодов в истории Русской земли («Откуда пошла Русская земля»). Он говорит, правда очень сбивчиво и туманно, о родо-племенном строе восточного славянства, затем отмечает период образования Древнерусского государства и, наконец, трактует о его расчленении. При этом летописец имеет в виду ие только политические события, которыми он совершенно естественно интересуется в первую очередь, но и общественные отношения.
Составитель «Начального свода» писал уже в то время, когда феодальные отношения настолько созрели, что более ранний период (IX—X вв.), успевший для него стать прошлым, вызывал у летописца сочувственные идеализированные воспоминания. Вот как автор «Начального свода» говорит об этом прошлом: «Вас молю, стадо христово, с любовию приклоните уши ваши разумно: како быша древнии князи и мужие их, и како отба- раху Руския земле, и ины страны придаху под ся; теи бо князи не збираху много имения, ни творимых вир, ни продаж вскла- даху люди; но оже будяще правая вира, а ту возмя, дааше дружине на оружье. А дружина его кормяхуся, воююще ины страны и бьющеся и ркуще: «братие, потягнем по своем князе и по Рускои земле», глаголюще: «мало есть нам, княже, двухсот гривен». Они бо ие складаху на своя жены златых обручей, но хожаху жеиы их в сребряиых; и расплодили были землю Русь- кую». Вслед за этим летописец обращается уже к своему времени и продолжает: «За наше несытоство навел бог на ны поганыя, а и скоты наши и села наша и имения за теми суть, а мы своих злых дел не останем. Пишет бо ся: богатество неправдою сбираемо извеется. И паки: сбирает, и ие весть, кому сбирает я. И паки: луче малое праведнику, паче богатьства грешных многа». Отсюда он выводит мораль: «Да отселе, братия моя возлюбле- ная, останемся от несытьства своего, но доволни будете урокы вашими, яко и Павел пишеть: емуже дань, то дань; емуже урок, то урок; никому же насилья творяще...» Ч
Составитель «Начального свода» совершенно четко противопоставляет один, более раиний период другому, более позднему, отдавая явное предпочтение первому за то, что князья и их мужи тогда воевали иные страны, богатели за счет этих иных стран, свою же землю не обременяли тяжелыми поборами. Автору «Свода» определенно не нравится новый порядок вещей. Он, несомненно, предпочитает военную добычу и дань с завое- ваииых народов новому способу обогащения знати, освоению больших пространств своей же русской земли и превращению свободных доселе соотечественников в своих подданных, обязуемых с этого момента работать не только на себя, но и на своих господ.
Факты говорят о том, что летописец действительно имел основание отделять один период от другого. Первый период сложения раннефеодального государства, сплочения отдельных племен в народ характеризуется завоеваниями, беспрерывным и систематическим расширением территории, главным образом путем включения в состав Древнерусского государства территорий, в свое время отторгнутых соседями, либо таких, которым грозила эта опасность от соседей. Политические события этого периода главным образом сводятся к большим внешним военным предприятиям и к усилиям защищать границы своего государства от врага.
Общественные отношения этого периода отразились в древнейшей «Русской Правде», где показаны те самые мужи, которые вызывали восхищение у летописца. Часто повторяемое явление: человек, недовольный настоящим, обращается к прошлому, которое кажется ему лучшим. Идеализация прошлого в таких случаях понятна. Этого простительного греха не избежал и наш летописец. Ведь и воинственные мужи прошлого, как мы видели, уже имеют свою землю, свои хоромы-замки, свою челядь, т. е. являются владельцами подневольных людей, живут за счет эксплуатации чужого труда.
Сильное государство в этот период было необходимо господствующему классу прежде всего для углубления и расширения феодальной эксплуатации. Однако процесс феодализации еще не достиг того напряжения, какое видел перед собою наб: людательный человек XI века.
Государство в итоге труда прежних поколений достигло апогея своего могущества. И вместе с тем в связи с усилением местных центров росла и опасность его расчленения, ослабления его мощи. Тенденции крупных вотчинников-государей на местах стали очевидными и угрожающими. Великое явно приносилось в жертву малому. Было над чем задуматься. Старина представлялась в ином свете. Она исполнена силы, блеска и славы. Не один летописец увлекался подвигами и достижениями предков. Совершенно так же смотрел на прошлое и митрополит Иларион и автор «Слова о полку Игореве». Увлечение прошлым было не чуждо и народным массам, прекрасно умевшим разбираться в том, что добро и что зло, и сберегшим в своей памяти светлые предания' глубокой старины. Эти образы и идеалы с новой силой воскресли в Москве, когда на Куликовом поле родились- надежды на объединение всей Руси342. Второй период в жизни народа оказался сложнее и тревожнее. Явное растаскивание родной земли выросшими в огромную силу государями- вотчииниками вело страну к величайшей опасности. Основное стремление зиати —■ увеличение своего богатства и своей политической силы, борьба с центральной властью, когда-то опиравшейся на знать и помогавшей ей обогатиться, сейчас сдерживающей сепаратистские ее стремления.
Крестьянская община в этом процессе' играет страдательную роль. Обогащение знати идет за ее счет.
В X и начале XI века давно начавшийся процесс освоения земли н сидящего иа ней населения делается особенно заметным. Этот сдвиг нашел себе отражение в тематике «Правды» Ярославичей. Несомненно, что самое появление «Правды» Ярославичей вызвано потребностью господствующих классов в защите завоеванных ими позиций, и нетрудно видеть в «Правде» Ярославичей, против кого и чего направлено острие этого закона.
Управляющий княжеским доменом (огнищанин), сборщик княжеских доходов (подъездной), заведующий княжескими конюшнями могут быть убиты умышленно, с явным намерением расправиться с ними. Может быть произведено нападение на княжеское имущество, убиты его слуги, уничтожен сельскохозяйственный живой и мертвый инвентарь, запахана княжеская земля, разрушены приспособления для ловли птиц и пр.... Княжеское имение (конечно, и не только княжеское) вынуждено принимать постоянные меры против растущего сопротивления крестьян. Мы знаем, что, крестьянии-общииник не мог быть спокоен: ему непосредственно угрожали «буйные и гордые», «славы хотящие» и «имения ненасьпцающиеся» богачи-землевладельцы. Об этом совершенно недвусмысленно говорят наши источники. На наших глазах идет обострение борьбы основных двух классов феодального общества. «Классовая борьба между эксплуататорами и эксплуатируемыми составляет основную черту феодаль-. ного строя»343.
В процессе феодализации наступающей и побеждающей силой является землевладелец (князь, дружинник, церковь), осваивающий землю, подчиняющий себе путем экономического и внеэкономического принуждения свободного общинника-смерда. Жертвы и итоги этого процесса мы видели. Это — закупы, изгои, рядовичи, сироты, попадавшие в непосредственную зависимость от феодалов' смерды, нищие, бедные люди, привлекаемые на работу к хозяевам через выдачу им вперед хлеба и денег. Все эти категории зависимого населения выхвачены из рядов свободного крестьянства или рекрутируются из вольиоотпу-. щенников.
Совершенно понятно, почему именно на это время, время интенсивного наступления феодалов на крестьянскую массу падают сведения о крестьянских движениях, часто сочетающихся с выступлениями и городских масс.
Рабских восстаний, характерных для античных обществ, мы в Древнерусском государстве не видим. Единственный и мало правдоподобный иамек на восстание рабов, приводимый Гер- берштейном в его «Записках»344 и отвергнутый в свое время Татищевымедва ли может быть серьезно учитываем. Во всяком случае, без предварительного специального изучения происхождения этого предания считаться с ним сейчас нет никаких оснований.
Как ни может показаться странным с первого взгляда, но это несомненный факт, что мы «киевский период» нашей истории в отношении общественного строя знаем лучше, чем следующее за ним время раздробленного существования Руси.
Тяжелое по своим последствиям расчленение государства, татарская туча, повисшая затем над миром и всей своей мрачной тяжестью павшая на Русь и особенно северо-восточную, надолго повели восточное славянство разными путями, еще больше разорвали его недавнее, хотя и не очень прочное, политическое единство.
Положение историка, изучающего историю сельского населения Киевской Руси, особенно трудное. Если в распоряжении нашей науки сохранились такие перлы, как русские летописи, дающие историку возможность следить за неугасающей политической жизнью огромной страны, то надо признать, что летописцы очень мало уделяют внимания сельскому населению. Оио продолжало пахать землю, кормило своим хлебом себя и тех, кто либо не мог, либо не хотел ходить за плугом, платило исправно государственные подати, ходило на войну и чем исправнее несло свою службу, тем меньше привлекало к себе внимание летописца. Иногда оно заставляло о себе говорить. Но это были моменты народного гнева, когда земледелец терял терпение и когда в его руках самые мирные орудия — коса и топор — превращались в грозное оружие против его угнетателей.
А между тем для всех было ясно, что крестьянский труд — основа жизии общественной и государственной.
Исследователь истории Киевской Руси обязан преодолеть трудности и сделать все возможное, чтобы восстановить жизнь земледельческой народной массы. Иначе будет непонятна и вся сложная история Руси.
3. ДВИЖЕНИЯ СМЕРДОВ
На свободного смерда-крестьянина со всех сторон надви; гались тучи. Крепнущее государство для осуществления стоящих перед иим задач требовало людей в войско, всевозможных материальных средств, необходимых как для войны, так и для мирных целей. Росло число князей н княжеских родственников, предъявлявших повышенные требования к материальной стороне жизнн, увеличивалось количество княжеских слуг, боярство множилось, дружины княжеские и боярскне оселн на землю. Земля была попрежнему велика и обильна, обрабатывали ее попрежнему только крестьянские руки. Но непомерно выросло и продолжало расгн число людей, рассчитывавших на крестьянский хлеб.
Города, особенно большие, новые и старые (Киев, Новгород, Смоленск, Полоцк, Чернигов, Ростов, Суздаль, Владимир, Галич и очень многие другие) требовали от крестьянина продуктов. Разбогатевшие и продолжающие богатеть землевладельцы устремлялись к тому же источнику материальных благ. Новая религия учила народные массы терпению и повиновению: «всяка душа властей предержащим да повинуется, потому что «несть власти, аще не от бога», рабы повинуйтесь своим господам, кесарево отдавайте кесарю».
Все это звучало для еще непривычного уха крестьянина по- новому и вызывало протест. Вполне понятно, что крестьянская масса предпочитала свою старую веру, держалась своих волхвов и косо поглядывала на прибывших из Византии и своих русских архиереев, архимандритов, священников, за которыми стояла сила государства.
Эта обстановка не могла не создавать недовольства народной крестьянской массы.
Так было не только на Руси. Буквально то же мы видим во всех европейских странах. Где позже, где раньше крестьяне выступали на защиту своих прав с протестом и против иовых идей н против новых общественных отношений, несущих крестьянским общинам не известный доселе для них гиет.
Русские летописцы мало касаются настроения н поведения крестьянства. Их интересуют больше всего огромные успехи Русского государства и подвиги государственных деятелей. Только в отдельных случаях в летопись проникают отголоски народных будней, иногда приобретающие грозный для привилегированных классов смысл.
Только новгородские летописцы с того момента, когда вече стало руководить политической жизнью края, стали отклоняться от торжественного стиля первых историков Руси и сообщать сведения о жизни простого человека, через вече получившего возможность (и то не всегда) официально заявлять о своих нуждах и чаяниях.
Неудивительно поэтому, что в единственном источнике, имеющемся в нашем распоряжении, — «Повести временных лет», от которого мы только и могли бы ждать сообщений о том, как реагировал крестьянин на нарушавшие его привычный уклад новшества, мы так мало находим материала по крестьянским движениям. Но он все же есть, и нам необходимо с ним позиа^ комиться.
В Лаврентьевской летописи под 1024 г. имеется запись: «В се же лето восташа волсви в Суждали, избнваху старую чадь по дьяволю наущенью и бесованью, глаголюще, яко сн держать гобино. Бе мятеж велик (курсив мой. — Б. Г.) и голод по всей той стране; идоша по Волзе вси людье в болгары, и привезоша жито и тако ожиша. Слышав же Ярослав (находившийся тогда в Новгороде. — Б. Г.) волхвы, приде Суздалю; изимав волхвы, расточи, а другыя показии, рек снце: «Бог наводить по грехом на куюждо землю гладом, или мором, ли ведром, ли иною казнью, а человек ие весть ничтоже»»345. Под 1026 г., где повествуется об окончании войны между Ярославом и Мстиславом, летописец делает заключение: «и уста усобица и мятежь (курсив мой. —. Б. Г.) и бысть тишина велика в земли»346. Если термином «усобица» обозначается обычно феодальная война, то под словом «мятеж» всегда понимается народное движение, направленное против власти и господствующих классов.
Мы прекрасно знаем, что протест народных масс против гнета принимает форму восстания в моменты, когда по тем или иным обстоятельствам обостряются отношения между классами. Голод — одно из таких обстоятельств. Кроме -голода мы видим в данном случае и другой фактор. Это длительная борьба сначала между Ярославом и Святополком Окаянным, наводившим на Русь поляков и печенегов, потом между Ярославом и Брячиславом Полоцким и, наконец, между Ярославом и Мстиславом. Этот тяжелый для Руси период тянулся десять лет и закончился именно в 1026 г.
Феодальные войны, особенно столь большого масштаба, как война со Святополком Окаянным, переросшая в войну международную, не моглн не разорять сельское население. Народ волновался, несомненно, повсюду, но летописец фиксировал Суздальское движение потому, как можно догадаться, что тут замешаны были в качестве вождей народного движения волхвы, естественные вожди народных масс, близкие им н для ннх авторитетные. Так летописец и сообщает «всташа волсви», «слышав же Ярослав волхвы, приде Суздалю, изымав волхвы». Конечно, речь идет о главарях движения, за которыми шла масса.
Голодали общественные низы. «Старая чадь» — богатые люди не голодали. У ннх были большие запасы: именно онн скрывали «гобиио»347. Против них и направлен был народный гнев.
В литературных произведениях XI—XII веков мы не раз видели этих богачей. Не раз обращались к ним проповедники с призывами не злоупотреблять своей властью, не чинить насилий смердам, сиротам. Проповеди эти нигде и никогда, как мы знаем, не достигали своих цёлей: унять классовую борьбу было невозможно.
Движение киевлян в 1068 г. против Изяслава Ярославича в основном была движением городских масс. Но не только в XI веке, а и позднее отделить городскую народную массу от сельского населения трудно. Необходимо допустить, что и в этом движении принимало участие сельское население, подобно тому как это, несомненно, было и в 1113 г. в Киеве.
Не случайно в конце 60-х годов348 прибыл в Киев волхв, может быть даже из Суздальской земли, где, очевидно, их было больше, чем в Поднепровье, в это время более глубоко христианизированном. Волхв и сюда явился «прельщен бесом». Он стал' агитировать среди общественных низов.
Автор «Повести временных лет» старается изобразить волхва в карикатурном виде и сообщает о нем детали, рассчитанные на то, чтобы привлечь симпатии читателя на свою сторону, посрамить волхва, а заодно с ним и бесов. Но едва ли может быть какое-либо сомнение в том, что летописец пользовался в этом случае какими-то вполне конкретными сведениями о поведении волхва в Киеве. Летописец, желая представить речи волхва в нелепом виде, уверяет, что волхв-де говорил, будто через 4 года Днепр потечет вспять и предстоят большие международные события («землям преступати на ина места, яко стати Гречьскы земли на Руской, а Русьскей на Гречьской, и прочим землям изменится») 349. Само собой разумеется, задача волхва заключалась не в том, чтобы делать международный обзор и предсказывать будущее. Это только средство для возбуждения народной массы. Пови- димому, миссия волхва здесь не имела успеха: волхв ночью внезапно бесследно исчез («во едину бо нощь бысть без весгн»).
Изложенный летописцем факт наводит его на размышления, и ои помещает в своем произведении большой трактат о бесах и об их воздействии на человека. Бесы человека подстрекают на зло, а потом насмехаются над ним и ввергают его в «пропасть смертную». В доказательство своей мысли автор приводит несколько фактов: 1) события в Ростовской земле, где действовали по наущению дьявола волхвы; 2) происшествие в Чудской земле, куда один' новгородец прибыл к кудеснику для волхвования; 3) выступление волхва k Новгороде при князе Глебе. ■
Факты этн приводятся без дат, иногда очень глухо («в си же времена, в лета си, приключися некоему новгородцю притн в Чюдь.,.»), ио сами по себе они очень интересны и не вызывают сомнений в конкретности обстановки, их породившей. Бесы в изображении летописца чаще всего смущают волхвов, а эти последние воздействуют на массы. Так было в Ростовской земле и в Новгороде.
Особенно интересны ростовские события. С первого взгляда они вызывают подозрение. Не есть ли это то самое событие, которое описано летописцем под 1024 годом? Тут тот же голод, те же волхвы, действующие на смердов по наущению бесов. Но если всмотреться в рассказ ближе, то нетрудно будет заметить и разницу, позволяющую считать излагаемые тут ростовские события новыми, имевшими место в конце 60-х годов или в самом начале 70-х годов XI века350. Во-первых, рассказ относится не к Суздалю, а к Ростову, во-вторых, он упоминает князя Святослава Ярославича, что говорит во всяком случае о времени после 1054 г.
В Ростовской области волхвы стали во главе движения смердов тоже во время голода. Они и здесь повели крестьянскую массу против «лучших», т. е. богатых, людей, не только имеющих достаток во время голодовки, но н скрывающих пищевые продукты (жнто, мед, рыбу). Богатых людей убивали, имущество их брали себе. Летописец говорит, правда, только об избиении «лучших жен» и о конфискации их имущества351. Но вряд ли мы сделаем большую ошибку, если несколько расширим круг богачей, пострадавших во время этого движения смердов. Во-первых, едва ли имущество женщин было строгой принадлежностью только их пола, во-вторых, едва ли братья, сыновья и мужья могли оставаться спокойными зрителями истребления их сестер, матерей и жен. Правда, летописец говорит, что братья, сыновья и мужья «прнвожаху к нима (двум волхвам. — Б. Г.) сестры своя, матере и жены своя... и [волхвы] убивашета миогы жены, и именье их отъимашета собе». Но ниже тот же автор рассказа дает нам основание думать, что так поступали далеко ие все братья, сыновья и мужья, что скорее это были лишь единичные случаи. Такой вывод мы вправе сделать из описания акта мести иад волхвами. Тут именно мужчины-родственники расправились с волхвами («убища я н повесиша я на дубе»). Едва ли могло быть иначе. Ведь речь идет о богатой прослойке населения Ростовского края, против которой выступили смерды, возглавляемые волхвами. Совершенно естественно предположить, что богатые люди, которым угрожала смерть и конфискация имущества, не могли итти навстречу волхвам, а должны были протестовать, как это и случилось в Белоозере, куда попали те же волхвы с тремястами вооруженных своих сторонников.
Эта история волхвов на Белоозере в летописи описана очень ярко. Белоозерцы обратились к военному человеку, боярину князя Святослава Ярославича Яну Вышатичу с просьбой о помощи. Он, счастливо для богатых белоозерцев, оказался в их земле, будучи послан своим князем за данью. Белоозерцы пожаловались на бесчинства волхвов («яко два кудесника избила уже многы жеиы по Волзе и по Шексне, и пришла еста семо»). Ян прежде всего разузнал, что это за кудесники (оказалось — смерды князя Святослава) и потребовал их выдачи.
Тут обнаружилась вполне понятная вещь: одни белоозерцы жалуются и просят военного вмешательства власти, другие — являются сторонниками волхвов и не желают их выдавать. Совершенно ясно, что первые — это богатые и знатные люди, вторые — смерды и близкие к ним слои населения.
Ян стал на сторону «лучших» людей и выступил с оружием против восставших смердов. Он победил. Волхвы были взяты, избиты, у них были вырваны бороды. По предложению Яна, над волхвами была произведена расправа. Ян обратился к сопровождавшим арестованных волхвов с вопросом: «ци кому вас кто родин убьен от сею?». Они отвечали: «мне мати, другому сестра, иному рожеиье». Ян сказал: «мьстите своих». Волхвы были убиты и повешены на дубе. Летописец и делает вывод: «отмьстье при- имша от бога по правде»352.
Тут же летописец рассказывает и о-«мятеже», поднятом волхвом в Новгороде. И здесь волхв агитировал среди масс, главным образом городских, но тут необходимо допустить и присутствие сельского населения.
Волхв агитировал против христианства, за старую языческую веру. Замечательно, что «людье вен идоша за волхва; и бысть мятежь велик межи ими». За христианство стали только князь Глеб и его дружина353. Секрет именно такого разделения идеологических симпатий объясняется в значительной степени тем, что народные массы с новой религией связывали перемены, происходящие в их хозяйственном и правовом положении: князья и нх окружение, т. е. наступающая на старую крестьянскую общину сторона, освящали свое поведение новой религией, между тем как волхвы отстаивали старину, при которой смерд когда-то чувствовал себя свободно.
Волхв действовал снова в Ростовской земле в 1088 г., но, повидимому, без успеха. В Новгородской IV летописи отмечается этот факт глухо и дается лаконическое сообщение, что волхв «вскоре погыбе»354.
Последний раз упоминаются волхвы как опасный для существующего строя элемент под 1227 г. в Новгородской I летописи, где сообщается о том, что в Новгороде на Ярославском дворе были сожжены четыре волхва355. В чем нх обвиняли, остается неизвестным. Их судили и казнили в Новгороде, откуда мы можем сделать вывод, что нх деятельность протекала в Новгородской земле.
Очень интересно отметить, что одновременно с движением смердов на Русн происходили такие же движения крестьян в соседней с Русью Польше, причем и там и здесь — под знаменем защиты язычества. Польские источники датируют эти события 1034 и 1077 гг.356.
В самом крупном движении — в Киеве 1113 года — волхвы уже участия не принимали. Оно было проведено низами городского киевского общества при самом активном участии сельского крестьянского населения. Это движение интересно прежде всего в том отношении, что созрело в народной массе н протекало без участия волхвов, имело более четкую и конкретную цель и ставило определенные требования, на которые и вынуждена была откликнуться власть в лице крупного политика — Владимира Моиомаха.
Это движение кратко описано в Ипатьевской летописи. Оно вспыхнуло на другой день после смерти Святополка. Святополк делал все, чтобы возбудить против себя киевскую народную массу. Даже монахи Киево-Печерского монастыря, воспитанные на принципах почитания власти, отзывались о нем дурно. («Много насилиа людем сотвори Святополк, домы сильных до основания без вины искоренив, имениа миогых отъем»), О его алчности и злоупотреблении властью говорится и в других местах Патерика357. Вдова Святополка, повидимому, ожидала народного взрыва н пыталась его предотвратить невиданной щедростью («княгини же его много роздели богатьство монастырем и попом :и убогым, яко диеитнся всем человеком, яко такоя милости никтоже может створить»).. Это не помогло: утром 17 апреля (Святополк умер 16 апреля) «совет сотвориша Кияне, послаша к Володнмеру, глаголюще: «пойди, княже, на стол отен и деден»». Обращение именно к Владимиру Мономаху было знаменательным само по себе. Владимир Мономах был хорошо известен как сторонник целостности Руси, как враг той части феодальной знатн, для которой была выгодна политическая раздробленность. Со Святополком лично у него были столкновения не раз: он выступал против.Святополка, когда последний в союзе с Давидом ослепил Василька Ростиславича; выступил на защиту черноризца Прохора, когда Святополк хотел сослать его в заточение в Туров, н он бы это сделал, «аще бы Владимер Мономах на сего не востал»
В 1097 г. на Любечском съезде он изложил свою точку зрения. Как реальный политик он не требовал невозможного. Он признал права, завоеванные феодалами, но считал нужным ограничить их в той мере, в какой это было необходимо для целостности государства.
У Татищева имеется известие, что «совет», о котором говорится в Ипатьевской летописи, был собран в Киевской Софии А это значит, что там собрались по преимуществу верхи киевского общества. В «Сказании о Борисе и Глебе», помещенном в Синодальном Сильвестровском сборнике и изданном И. И. Срезневским, имеется сообщение о событиях 1113 г. и о роли киевской знати в приглашении Мономаха. «Святополку преставив- шуся... многу мятежю бывшю и крамоле в людех и молве немале, и тогда совокупившеся вен людие, паче же болшии и нарочитии мужи, шедше причтом всих людии, моляху Володимера, да шед оуставить крамолу сущюю'в людех. И вшед оутоли мятеж и голку людьскую»358. «Болшии и нарочитии мужи», напуганные народным движением, решили призвать князя, хотя и не имевшего, согласно решению Любечского съезда, никаких прав на Киев, но популярного и в тех слоях феодалов, которые сочувствовали программе Мономаха.
Владимир Мономах от предложения отказался. «Кияни же, — продолжает летописец, — разграбиша двор Путятин тыся- чьского, идоша иа жиды и разграбиша я». Путята — самый близкий человек Святополку. Он и пострадал первым.
Последовало второе обращение к Владимиру: «понди, кияже, Киеву. Аще лн не поидеши, то веси, яко много зло уздвигнеться: то ти не Путятин двор, ни соцьских, но н жиды грабити, и паки ти поидуть на ятровь твою и на бояры и на манастыри, и будеши ответ имел, кияже, оже ти монастыри разграбить». Владимир согласился. «И вшед утоли мятеж и голку людьскую», как изображает следствие прибытия Мономаха в Киев «Сказание о Борисе и Глебе».
«Мятеж и голка людьская» — это достаточно широкое определение массового движения, куда можно включить не только горожан, но окрестных сельчан, всегда так илн иначе связанных с городом.
Но у нас есть более убедительные доказательства тому, что мы имеем здесь движение, охватившее и город н деревню. Доказательство это — в законодательстве Владимира Мономаха. Чем, какими средствами «утолил» Моиомах «мятеж»? У нас нет точного, обстоятельного ответа на этот вопрос. В Ипатьевской летописи об этом сказано слишком кратко. «Володимер Мономах седе Киеве в неделю... и вси людье ради быша, и мятеж влеже». «Русская Правда» дает для ответа на наш вопрос гораздо больше.
«Володимир Всеволоднч по Святополце созва дружину свою на Берестовем: Ратибора Киевского тысячьского (ненавистный народу Путята был устранен), Станислава Переяславьского тысячьского, Нажира, Мирослава, Иванка Чюдиновича, Оль- гова мужа и уставили до третьего реза...» Совещание происходило непосредственно по прибытии Владимира Мономаха в Киев, так как киевские события не допускали промедления Ч
Совещание, несомненно, занималось рассмотрением мероприятий по ликвидации народного движения. Ясно, что кроме мер репрессивных Владимир прибег к средствам иного характера: он вынужден был пойти на уступку требованиям народных масс, как городских, так и деревенских. Вот тут мы и имеем доказательства того, что движение охватило и город и деревню.
Если город страдал главным образом от гнета ростовщиков, то сельское крестьянское население — от притеснений феодалов-землевладельцев. Закон, созданный иа этом совещании, ответил на нужды и городских и деревенских угнетенных масс.
Уставы о процентах, о закупах и о холопах — это основное, что было сделано в этот момент, и, повндимому, этого одного было достаточно, чтобы произвести успокаивающее впечатление на восставших и дать право самому Владимиру Мономаху вписать в свою автобиографию фразу «и худого смерда и убогие вдовице не дал есмь сильным обидети». М. Н. Тихомиров приводит текст из послания митрополита Никифора к Владимиру Мономаху, подтверждающий именно такой характер деятельности Мономаха359.
Если мы будем руководствоваться не формальными признаками, которых, кстати сказать, у нас мало и недостаточно для выводов, а содержанием той части «Русской Правды», которая озаглавлена «Устав Володимерь Всеволодича», то иам станет ясно, что: 1) эта часть «Правды» (в основном, конечно: позднейшие вставки возможны и даже неизбежны) действительно принадлежит инициативе Владимира Мономаха, 2) она проникнута единой мыслью и, несомненно, связана с событиями 1113 г.
Следы происхождения законодательства о должниках, закупах и холопах, Появившегося в условиях обострения классовых противоречий, очень заметны. О должниках говорить много ие приходится: закон до прозрачности ясен. Относительно закупов речь была выше. Совершенно очевидно, что законодатель здесь пошел на компромисс и частично удовлетворил требования деревенского простого люда, страдавшего от произвола богатых землевладельцев. Холопы былн и в деревне и в городе. Положение их тоже было облегчено, и это служит доказательством, что ^в движении 1113 г. принимали участие и холопы2.
Если мы захотим продолжить наши наблюдения и привлечем материал, не прямо, а косвенно говорящий об участии сельского населения в выступлениях против ложившегося на него гнета, то в нашем распоряжении окажется еще несколько небезинтересных фактов. Известные события в Новгороде 1136 г., положившие начало республиканским формам политической жизни Новгорода, предполагают прегвде всего выступление городского населения, прекрасно изображенное новгородским летописцем, который, однако, в одной детали дает нам понять, что движение одними городскими низами не ограничивалось, что в нем принимали участие и смерды. Осужденному по нескольким пунктам обвинения князю Всеволоду вменялось в вину прежде всего то, что он «не блюдеть смерд» т. е. не оберегает интересов смердов, дает их «сильным обидети», как сказал бы по этому случаю Мономах. Трудно представить себе, чтобы пункт в защиту смердов был внесен без всякого участия смердов.
Возможно, что некоторый иамек на активный протест сельского населения заключается и в описании событий в Киеве, последовавших за смертью Юрия Долгорукого. В Ипатьевской летописи есть такое сообщение: «И много зла створися в то день: разграбиша двор его красный, и другый двор его за Днепром разграбиша, его же звашет сам раем, и Василков двор сына его разграбиша в городе; избивахуть Суждалци по городом и по селом, а товар их грабяче»360.
В. В. Мавродин видит тут протест против бояр-суздальцев, которые, по его мнению, «безнаказанно до этой поры закрепощали смердов». Может быть, бояре-суздальцы, прибывшие сюда вместе с Юрием Долгоруким, действительно повинны в этом. Но, повидимому, тут все же говорится о суздальских купцах, а не боярах. Избивали суздальцев по городам и селам, а товар их отбирали. Суздальские купцы, как это видно из различных источников, между прочим, н из договоров Новгорода с суздальскими князьями, отличались большой предприимчивостью, разъезжали со своими товарами по всей Руси великой, конечно, ездили и в Поднепровье. Им-то, этим купцам, находившимся под покровительством князя Юрия, и досталось после его смерти.
После убийства Андрея Боголюбского в событиях в Боголюбове, вызванных обострением классовых противоречий, принимали участие ие только горожане, но н сельчане («грабители же и ис сел приходяче грабяху»). Конечно, у боголюбовских сельчан оснований для протеста было достаточно. Но это н ие 1071 г. и не 1113 г.
Хорошую аналогию событиям этих годов мы имеем в Новгороде в 1209 г. Здесь перед нами подлинное выступление города и деревни, закончившееся некоторыми политическими переменами в новгородском правительстве. Участие здесь смердов доказывается тем, что: 1) летописец прямо указывает на тяжелое положение сельского населения как на одну из причин восстания против Мирошкиничей и на бегство смердов, 2) когда появился новый князь Михаил из Чернигова, он счел необходимым облегчить положение именно сельского населения. Он дал податную льготу бежавшим смердам с целью вернуть их на их старые, покинутые нмн места. Меры, принятые Михаилом, достигли цели. Летописец счел необходимым отметить: «бысть легко по волости. Новугороду».
Итак, едва ли у кого-либо может остаться тень сомнения в том, что Киевская Русь знает крестьянские движения как форму протеста сельского населения против тяжести своего положения. Это чнсто антифеодальные народные движения, известные во всех европейских странах. Вызываются они в этот период нсторин феодализма энергичным натиском феодалов, на крестьянскую общнну, на крестьянскую землю и крестьянский труд.
Для тех, кто не хочет вндеть в Киевской Руси зависимых смердов, крестьянские движения должны быть необъяснимы.
По мере роста городов, усиления городских вечевых собраний инициаторами народных движений делаются массы городского
населения, за которыми идет и деревня.
* *
*
Если мы попытаемся обобщить нашн наблюдения над хозяйством и общественными отношениями Киевской Руси и, в частности, над положением сельского населения, то нам придется отметить следующие основные положения:
ВАЖНЕЙШИЕ ЧЕРТЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО
СТРОЯ КИЕВСКОЙ РУСИ
1. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
ы не будем приводить полностью историографию вопроса о политической сущности Киевской Русн. Ограничимся лишь несколькими примерами.
С. М. Соловьев в основу деления истории России на периоды кладет междукняжеские отношения, которые, по его мнению, обнаруживают «естественное развитие общества из самого себя». Первый период — от «призвания Рюрика» до Андрея Боголюбского, когда «княжеские отношения носят характер чисто родовой». Второй период — от Андрея до Калиты: «здесь обнаруживается стремление сменить родовые отношения, вследствие чего начинается борьба между князьями северной и южиой Руси, преследующими противоположные цели; эта борьба после раздробления рода сменяется борьбою отдельных княжеств с целью усиления одного за счет другого, окончательная победа остается на стороне княжества Московского». Третий период — от Калиты до Ивана III. Здесь «Московские владетели все более и более дают силы государственным отношениям над родовыми», и, наконец, период четвертый — от Ивана III дЬ пресечения «династии Рюриковичей» — есть период, когда окончательно торжествуют государственные отношения над родовыми, «торжество, купленное страшною кровавою борьбою с издыхающим порядком вещей»361.
Но, несмотря на господство «родового быта», в первый же устанавливаемый С. М. Соловьевым период нашей истории происходит событие, которое сам С. М. Соловьев называет началом Русского государства. Это — пресловутое «призвание варягов». «Призвание первых князей, — пишет С. М. Соловьев, — имеет великое значение в нашей истории, есть событие всероссийское, н с него справедливо начинают русскую историю»362. Стало быть, С. М. Соловьев различает несколько периодов в истории восточнославянского государства, среди которых первый, хотя и с большими оговорками, он тоже как будто склонен считать государственным (в начальной стадии его развития).
В. И. Сергеевич, собственно говоря, никаких периодов в истории древней России не видит. Для него X или XVI века часто являются носителями одних и тех же принципов общественной и политической жизни. «...Древнейшие владетельные князья, известные нашей истории, родные братья Святославичи (Святослава Игоревича. — Б. Г.), улаживают свои отношения либо ратью, либо миром. Это было во второй половине X века. Совершенно то же наблюдаем и во все последующее время до полного исчезновения удельных князей» (до XVI века, — Б. Г.)2. В другом месте он пишет: «Наша древность не знает единого «государства Российского»; она имеет дело со множеством единовременно существующих небольших государств. Эти небольшие государства называются: волостями, землями, княжениями, уделами, отчинамн князей, уездамн»3.
Эти государства в лице своих князей находятся в известных отношениях, по мнению Сергеевича, устойчивых, на протяжении нескольких веков. Отношения эти определяются двумя принципами: либо договорами, либо семейным правом. Договоры действуют во взаимных отношениях князей-родственников боковых во всех возможных степенях родства. Семейное право определяет отношения князей-родственников в нисходящей линни, так как в этом последнем случае мы видим отношения детей н родителей. «Подчинение детей родителям выражалось в том, что при жизни отца сыновья никогда не были самостоятельными владетельными князьями. Если бы им и была дана в управлейие самостоятельная волость, они управляли ею в качестве посадников князя-отца, а не самостоятельных владельцев»4.
Сергеевич, стало быть, не выделяет особого периода, предшествующего «периоду уделов», иначе, периоду феодальной раздробленности. Некоторая разница в политическом строе доудельной Русн н Руси удельной заключается, по мысли Сергеевича, в том, что в «доудельный период» нет боковых родственников князя, а имеются лишь сыновья одного отца, киевского князя.
Иначе к вопросу подходит М. Ф. Владнмнрский-Буданов. Он считает, что отдельные земли в форме союза волостей и пригородов под властью старшего.города являлись уже государствами н до «призвания варягов». «Князья-варяги застали везде готовый государственный строй1. Владнмирскнй-ёуданов нё OTprti;aetf того, что «династия Рюриковичей» положила основание сближению между отдельными землями. Это выражалось в обязанности земель платить дань Киеву и в том, что они находились «под рукою» князя киевского; но автор до того далек от мысли- признавать единство Древнерусского государства, что даже «период уделов» считает временем большего слияния земель по сравнению с предшествующим их состоянием.
М. А. Дьяконов в этом отношении очень близко примыкает к М. Ф. Владимирскому-Буданову. Он прямо говорит, что быт русских славян еще до «призвания варяжских князей» заключал элементы, необходимые для признания наличия государства. В древней Руси «наблюдается значительное число небольших государств, границы которых подвергались постоянным колебаниям... Эти древнерусские государства носят названия «земель», «княжений», «волостей», «уездов», «отчнн»»363.
В. О. Ключевский «первой местной политической формой, образовавшейся на Русн около половины IX века», считает «городовую область, т. е. торговый округ, управляемый укрепленным городом, который вместе с тем служил и промышленным средоточием для этого округа». «Вторичной местной формой» были, по мнению того же автора, «варяжские княжества»: «княжества Рюрика в Новгороде, Сннеусово на Белом озере, Труво- рово в Изборске, Аскольдово в Киеве... Рогволодово в Полоцке н Турово в Турове». Ключевский полагает, что этот перечень не полон, что «такие княжества появлялись и в других местах Руси, но исчезали бесследно». «Из соединения варяжских княжеств н сохранивших самостоятельность городовых областей вышла третья политическая форма, завязавшаяся на Русн: то было великое княжество Киевское», сделавшееся центром торговым н политическим и объединившее вокруг себя славян н не-славян. Киевское княжество «стало зерном того союза славянских и соседних с ними финских племен, который можно признать первоначальной формой Русского государства». «Русское государство основалось деятельностью Аскольда н потом Олега в Киеве: из Киева, а не из Новгорода пошло политическое объединение русского славянства»364.
Мнение А. Е. Преснякова по этому предмету нам известно из его диссертации «Княжое право» и нз его лекций по истории Киевской Руси, читанных в 1907/08 г. и 1915/16 г. В лекциях он говорит о процессе сложения Древнерусского государства, отмечая прн этом различные этапы в истории его создания и укрепления. «Киевский центр, — пишет А. Е. Пресняков, — уже при Игоре — прочный опорный пункт княжеской власти, укрепленный центр в «горах киевских», связанный с другими городскими пунктами, где сиделн другие «князья» «под рукою киевского князя». Тут же А. Е. Пресняков говорит об основном интересе княжеской власти, который он формулирует так: «Господство над славянскими элементами, сбор с них данн н вербовка из них новой военной силы, ее организация вокруг варяжского дружинного ядра для больших походов на печенегов, на Византию»1. По смерти Игоря тот же автор отаечает «стремление к прочной организации Киевского государства и усвоению новой культуры»2. «Киевский центр закончил подчинение остальных земель южной Русн ко временам Владимира», «завершителя работы преоюних князей над созданием и утверждением киевской власти»3.
Владимир очертил границы своего государства — «и бе живя с князи околными миромь: с Болеславом Лядьскым н с Стефаном Угрьскым и с Аидрихомь Чешскым»4.
Те же мысли мы можем найтн и в книге А. Е. Преснякова «Княжое право в древней Руси». Там он говорит, что Древнерусское государство создавалось в период до Ярослава: «Иначе было во времена до Ярослава, когда все восточное славянство подчинялось нераздельной, хотя и внешней, власти киевского князя, н Киев можио было рассматривать как центр создавшегося государства»5.
М. С. Грушевский не только не сомневается в наличии Древнерусского государства, но н дает его историю. Он посвящает ей несколько глав: образование Киевского государства, его организация, история от Олега до Святослава, государство при Игоре, Олеге и Святославе, окончание образования государства при Владимире и распад государства в XI—XII веках0. Я не
а Там же, стр. 96 (курсив мой. — Б. Г.). В предисловии к «Лекциям» Преснякова Н. Л. Рубинштейн едва ли удачно выбрал цитату для показа, как А. Е. Пресняков определяет политический строй Киевской Руси: «господство одного князя над рядом волостей без внутренней органической их связи в единое государство». Н. Л. Рубинштейн, повидимому, хочет отсюда сделать вывод, что А. Е. Пресняков (ср. «Историк-марксист» № 1, 1938, стр. 130 и др.) склонен только с большими ограничениями признавать Киевскую Русь государством. Но, как мы могли убедиться, это не так: то место, которое он процитировал, во-первых, говорит не совсем о том, а, во-вторых, это текст А. Е. Преснякова, наиболее устаревший. Ведь сам Н. Л. Рубинштейн в своем предисловии к «Лекциям» отметил, что со 143-й страницы печатается текст лекций, читанных в 1907/08 г., между тем как процитированные много места относятся к лекциям 1915/16 г,
4 Лаврентьевская летопись, под 996 г.; «Повесть временных лет», ч, I, стр. 86.
' А. Е. Пресняков, Княжое право в древней Руси, 1909, стр. 62—63.
0 М. С. Грушевский, 1стор1я Укра1ии-Рус1, тт, I и II.
касаюсь здесь его антинаучной концепции, а отмечаю только факт признания им целого большого периода в нашей истории, которую Грушевский путем явной фальсификации источников пытается приспособить к истории одной только Украины365.
А. А. Шахматов представляет Древнерусское государство как не первый уже этап в исторнн государственности у восточных славян. До образования Древнерусского государства, объединившего бассейн «великого водного путн нз варяг в грекн», по мнению Шахматова, уже было два государственных центра с Киевом и Новгородом во главе, и, кроме того, другие «скандинавские государства», возникшие на восточноевропейской равнине.
А. А. Шахматов признает н наличие более раннего политического объединения восточных славян с центром в Волыни. «Уже в течение X века, — пишет Шахматов, — завершается процесс объединения восточнославянских земель вокруг Киева, получающего в снлу своего положения возможность стать не только политическим, но н культурным центром для всего По- днепровья н прилегающих к Поднепровью земель». «Это показывает, что раздробленное в прошлом восточное славянство слилось в одну семью, связанную политическими н культурными узами». Эту семью Шахматов тут же называет «государственной организацией»
Итак, из приведенных примеров мы можем убедиться, что, несмотря на разнообразие мнений по вопросу о Древнерусском государстве н его происхождении, все упомянутые мной наиболее видные буржуазные историки второй половины XIX и начала XX века признавали «киевский период» нашей исторнн государственным (С. М. Соловьев — с указанными выше оговорками).
Насколько вопрос о характере Древнерусского государства не переставал интересовать исследователей, видно из помещенной в 1941 г. в «Ученых записках» Ленинградского университета специальной статьи М. Д. Прнселкова — «Киевское государство второй половины X в.». Автор имеет свое собственное представление о Древнерусском государстве.
М. Д. Приселков в названной статье ставит своей задачей изучить Древнерусское государство второй половины X века на источниках византийских, исходя из положений, что «Повеете временных лет» — источник «искусственный и мало надежный» н что греческие источники в своих данных о Руси якобы «более надежны». К этим последним он причисляет: 1) Договоры с греками, как известно, сообщенные отвергнутой автором «Повестью временных лет», 2) сочинения Константина Багрянородного, известного русофюба и потому не могущего в своих сообщениях о Руси быть объективным, к тому же писавшего издалека, 3) «Историю» Льва Диакона, которая о Руси говорит очень мало, сосредоточивая свое внимание на болгарском походе Святослава.
Ограничив себя узким кругом источников и a priori признав византийские сведения более достоверными, чем русские, М. Д. Приселков сделал опыт изображения Древнерусского государства, столь же смелый, сколь и неубедительный. Однако, насколько можно судить, автор признает наличие Древнерусского государства в X веке. Он пишет о росте территории Древнерусского государства, о постепенном освоении киевским княжеским домом отдельных областей, ликвидации местных властей и водворении в покоренных областях сыновей князя Русской земли. Этот процесс М. Д. Приселков отмечает «от середины X века до второй половины XI в.», очевидно, не находя возможным говорить о времени более раннем, без чего, однако, делаются непонятными и факты из истории Древнерусского государства как первой половины X века, так и IX века. Он предполагает, что и во второй половине XI века этот процесс продолжался, чего, конечно, нельзя подтвердить фактами, так как во второй половине XI века Древнерусское государство не могло расти, потому что оно в это время уже обнаружило явные признаки раздробления
Особое место в историографии этого вопроса занимает М. Н. Покровский. «Говорить о едином русском государстве, — пишет Покровский, — в киевскую эпоху можно только по явному недоразумению». Дальше оказывается, что автор не только отрицает существование единого Русского государства, — он не признает в этот период наличия государства вообще. Трактуя о киевских смердах и опровергая точку зрения иа смердов, как на «государственных крестьян», он прямо заявляет: «там, где не было государства, трудно найти государственное имущество, живое или мертвое». «Никакой почвы для «единого» государства — и вообще государства в современном нам смысле слова — здесь не было». И это суждение не случайно. В другом своем труде Покровский высказывается по этому предмету еще яснее. Он считает, что «общественные классы появляются... в истории (России. — Б. Г.) довольно поздно». Он относит это появление к «XVI, примерно, столетию». «А была ли какая-нибудь государственная власть и раньше?» — спрашивает М. Н. Покровский и на этот вопрос отвечает: «нет, не было, потому что те, сначала племенные, потом военно-торговые, позже феодально- земледельческие ассоциации, какие мы встречаем в России до образования Московского государства Ивана IV, весьма мало были похожи на то, что мы называем «государством»»366.
Самому М. Н. (Гокровскому иногда бывало тесно в piMKaji шЛ же созданной теории, но я не буду приводить примеров его же собственных отклонений от столь ярко выраженной точки зрения, чтобы и мне ие потерять рамок, намеченных настоящей книгой.
Перехожу к разбору трудов советских ученых, не согласных с моими выводами.
После выхода в свет двух изданий моих «Феодальных отношений» появилось несколько работ С. В. Бахрушина, прямо касающихся вопроса о Древнерусском государственебольшая, но очень выразительная по своему содержанию рецензия Н. Л. Рубинштейна и его же предисловие к лекциям А. Е. Преснякова, трактующее тот же предмет367,
В представлении Н. Л. Рубинштейна «империя Рюриковичей» или, что то же, «Киевское государство» — не период в истории нашей страны, соответствующий периоду существования в Западной Европе большого раннесредневекового государства, достигшего своего завершения при Карле Великом и давшего начало главнейшим западноевропейским государствам (Франции, Италии и Германии), — а лишь переходный момент от родового общества к классовому, феодальному, под чем Н. Л. Рубинштейн понимает период феодальной раздробленности. Этот переходный момент, по мнению Н. Л. Рубинштейна, длится около 30 лет, т. е. падает на время княжения Владимира I. Те, кто представляет дело иначе н склонны считать период существования Древнерусского государства более длительным (больше 200 лет) и сыгравшим в истории нашей страны более существенную и заметную роль, по мнению того же автора, подвергаются опасности возвратиться «к старой концепции распада единого государства, упадка развитой Киевской Руси».
С. В. Бахрушин более снисходителен к тем, кто готов признавать Киевскую Русь и «единой» н «развитой» (конечно, относительно и с учетом эволюции «объединения» и «культуры»). Он признает, насколько можно судить по его отдельным замечаниям, два периода в истории Древнерусского государства: «период эфемерного единства» и «период целостной организации». «До последней четверти X в., — пишет он, — мы не наблюдаем признаков существования прочно сложившегося государства» 368,— и в другом месте: «Эфемерное единство Руси... установилось едва ли раньше Святослава. Любопытно отметить,—продолжает он, — что в договоре Святослава не фигурируют представители мелких князей, и упоминается один Свенельд, о котором и летопись помиит как о самом могущественном из вассалов Игоря». «Только с конца X в. — заключает он, — и начинает, собственно, складываться государство как целостная организация»369. В другой своей статье С. В. Бахрушин езде более осторожно говорит о складывании в конце X века феодализирующейся знати и называет эту знать «будущими феодалами» (ср. с его же признанием Свенельда «самым могущественным вассалом Игоря»), которым недоставало только христианства, чтобы «освятить свои притязания на господствующее положение в Приднепровье»2,
В 30-х годах XX века С. В. Бахрушин еще считал, что та политическая организация, которая заключала с греками договоры, при Олеге и Игоре во всяком случае, а может быть, даже и при Святославе, государством еще не была. Чем же была в это время Русь? На этот совершенно законный и неизбежный вопрос автор отвечает в статье «Держава Рюриковичей», где он определяет эту «державу» как сочетание «остатков военной демократии» с «элементами зарождающегося феодального государства»370. Силу русского князя этой поры, по его мнению, составляет дружина, а главное его назначение—«военное предводительство» и «грабеж населения». Этому князю «противостоит вольный общинник, облагаемый данью», «закрепощения крестьянина» еще иет'.
В 40-х годах С. В. Бахрушин отошел от этнх позиций".
Само собой разумеется, что раннеередневековые государства складываются при известных условиях, но уже на развалинах родового строя. Мы можем указать на некоторые совершенно определенные признаки, отделяющие родовой строй от государственного. Для родового строя, конечно, прежде всего характерна его бесклассовость. Последний период в истории родового строя характерен наличием следующих учреждений: народного собрания, совета родовых старейшин и военачальника.
С развитием классового строя эти учреждения перестают удовлетворять потребности общества, некоторые из них делаются уже невозможными, и родовому устройству общества наступает конец. Ma его место становится государство, либо преобразующее учреждения родового строя, либо заменяющее их новыми, конечно, не вдруг. Это процесс длительный. Но если мы лишены возможности на нашем материале проследить отдельные его этапы, то не имеем права закрывать глаза на факты, нам известные, и должны иметь смелость называть эти факты их именами. Если, например, родовые союзы уже заменились территориальными, если власть отделилась от народных масс, если у власти успел встать наиболее сильный экономически класс, если этот класс организовал аппарат властвования, то мы смело можем говорить о замене родового строя государственным, как о факте уже совершившемся.
В первых главах мне как будто удалось показать, что в VI— VIII веках мы во всяком случае имели уже право говорить о возникновении классов, в VIII—IX веках эти классы делаются нам известны с достаточной ясностью, об X—XII веках нужно сказать то же, но с гораздо большей конкретностью. Этим самым мною показаны основания, по которым мы имеем право говорить и о возникновении государства371.
Обратимся за некоторыми справками к нашим древним источникам.
Как летописец понимал Киевскую Русь? Считал ли он ее государством, хотя бы и в своем собственном понимании термина? Это далеко не праздный вопрос. Ведь летописец говорит все время и о таких государствах, которые не вызывают никаких возражений в праве их называться этим именем даже у тех авторов, которые готовы отказать в этом праве Киевской Руси. Летописец формулирует свою задачу следующим образом: «Повесть временных лет: откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуда Русская земля стала есть».
Что подразумевает летописец под термином «Русская земля»? Только ли географическое понятие или же и политическое? А если и политическое, то какое именно? М. Ф. Владимирский- Будаиов отвечает на этот вопрос решительным утверждением, что летописец под термином «земля» в данном случае понимал не географическое пространство, а обозначал этим словом понятие государства. В доказательство своей мысли Владимирский-Буда- нов приводит очень убедительные факты. Некоторые из них я и позволю себе повторить здесь.
Он указывает на то, что именно термином «земля» летописец обозначает и соседние иностранные государства. «Когда угры, победив славян, основали свое государство, то «оттоле прозвася земля Угорьска». Князья моравские прислали к византийскому императору просьбу дать им учителя христианской веры и говорили так: «Земля иаша крещена, и несть у нас учителя». Игорь,
Помирившись с греками, «повеле печенегам воевати Болгарскую землю», т. е. государство, враждебное Византии. В Польском государстве по смерти Болеслава Великого возник «мятеж»; об этом наш летописец говорит так: «умре Болеслав великий в Лясех, и бысть мятеж в земле Лядьске». В таком же смысле пользовался термином «земля» и наш князь Святослав, когда говорил: «хочю жити в Переяславци на Дунай, яко то есть среда в земли моей». «Для юридического значения (термина. — Б. Г.) всего важнее знать, — пишет М. Ф. Владимирский-Буданов, — как именуют государство того времени люди в трактатах, заключенных между двумя государствами. В договоре Олега выражаются так: если греческий корабль потерпит крушение, то русские обязаны проводить его «на землю крестьянску» (что однозначаще с «христианским царством», ст. 14), а если крушение случится близ земли русской, то «да проводим ю в Русскую землю». Когда послы Олега возвратились в Киев, то «поведаша Олегу вся речи обою царю, како створиша мир и уряд положиша межю Грецкою землею и Русскою». То же словоупотребление и в том же смысле мы имеем и в «Правде Русской» («Правда установлена Русской земли») и много раз в «Слове о полку Игореве» («полегоша за землю Русскую», «погании... прихождаху с победами на землю Русскую», «тоска разлилася по Русской земле» и т. д. н т. д.).
Приведенные здесь факты могут служить доказательством тому, что термин «Русская земля» был в X—XII веках тождествен понятию «Русское государство»: поскольку древние авторы термин «земля» прилагали и к Византии, и к Польше, и к Венгрии, и к Болгарии, и к Руси, мы в праве допустить, что у них было какое-то основание выражаться именно так, а ие иначе. У всех перечисленных здесь политических организаций в глазах наших древних авторов было нечто общее, и мие кажется, что это общее, их объединяющее, заключалось в их государственности: все эти политические организации были государствами.
Факт заключения договоров с нх основной целью создания торговых и политических связей, гарантируемых государственными санкциями с обеих сторон, говорит о наличии в обеих договаривающихся странах классов, заинтересованных в торговле и политических, между двумя государствами, отношениях, а также и о наличии государственного аппарата, способного обеспечить выполнение заключаемых договоров.
В договоре Игоря совершенно ясно названы общественные силы, больше других заинтересованные в создании торговых связей с Византией. «А великий князь русский, — читаем в договоре, — и боляре его да посылают в Греки к великим цесарем греческим корабли, елико хотят, со слы и с гостьми». Это князь и «боляре его». Они имеют право посылать в Византию свои корабли в неограниченном количестве «со слы и с гостьми». Едва ли мы ошибемся, если сделаем отсюда вывод, что хозяином положения, ответственным руководителем пресловутой торговли Русн с Византией, был князь и его бояре, богатые, влиятельные люди, — как мы уже видели, крупные землевладельцы, имеющие свои дружииы. Гости-купцы играют тут роль довольно второстепенную. Бояре сажают их вместе со своими «слами» на корабли, отправляемые в Византию. Конечно, в данном пункте речь идет только о торговых сношениях Руси с Византией, и этим не решается вопрос о роли купцов, равно как и боярства, в общественной жизии Киевской Руси.
Само собой разумеется, что государства эти находились не на одном уровне своего стадиального развития: нельзя ставить знак равенства, например, между Византией и Русью в X веке. Само собой разумеется также, что государства эти не оставались в неподвижности. Русь времен Олега или Игоря не та, что Русь времен Владимира или Ярослава. Все это совершенно правильно. Критики упрекают меня в том, что я в X веке вижу уже создавшееся «территориально-политическое единство» (Н. Л. Рубинштейн) нли «большое, хорошо организованное, феодальное государство» (С. В. Бахрушин)372. Относительное единство несомненно было. На этом я настаиваю, но о «хорошей» организованности государства, если иметь в виду государство централизованное, я ие говорил и говорить не собираюсь.
Я понимаю, что слов здесь недостаточно. Необходимы доказательства, а источники слишком скудны. Ведь недаром по этому предмету спорили раньше, спорят и сейчас.
Невольно хочется напомнить слова А. Е. Преснякова, сказанные им по поводу состояния источников, относящихся ко времени княжения князей Олега и Игоря: «Разве с отчаяния перед... сбивчивостью (источников. — Б. Г.) можно пойти за А. А. Шахматовым, вовсе разрывая всякую связь между Олегом и Игорем. Скорее, особенно под влиянием «еврейского документа», можно соблазниться, во всяком случае, остроумной догадкой киижника-летописца, который создал то построение, какое находим в Новг. I (летописи.—Б. Г.)»373.
В работе В. В. Мавродина, вышедшей в 1945 г., без всяких оговорок и колебаний Древнерусское государство изображается как раннесредневековое государство, как самое крупное государство в средневековой Европе374.
О соображениях А. А. Шахматова и самого А. Е. Преснякова о «еврейском документе» и пр. — в своем месте. Сейчас я ставлю перед собой очень скромную задачу — показать, в каком положении находится в настоящее время вопрос о политическом строе Киевской Руси — даже не весь вопрос в целом, а лишь одна его сторона: мне хотелось высказать несколько соображений относительно взглядов авторов, либо совсем ие склонных признавать Киевскую Русь государством в качестве одного из этапов в истории нашей страны, либо признающих Киевскую Русь государством, но со столь большими оговорками и ограничениями, что самое признание делается равносильным непризнанию.
Продолжаю рассмотрение вопроса в следующей главе, посвященной специально положению княжеской власти в Древнерусском государстве, причем предполагаю пользоваться главным образом договорами Руси с греками и некоторым другим актовым материалом, прибегая к летописному рассказу лишь в редких случаях. Это ограничение в круге источников делаю умышленно, чтобы избежать упреков в следовании за концепцией нашего первого нсторика-летописца, действительно не чуждого тенденциозности, особенно в вопросах, связанных с характеристикой деятельности древнерусских князей.
В положении князя и в изменениях этого положения я постараюсь проследить эволюцию надстроечных явлений в связи с изменениями в базисе, т. е. в экономическом строе общества на каждом этапе его развития.
2. КНЯЗЬ И КИЕВСКАЯ ЗНАТЬ
Все русские историки всегда интересовались вопросом о положении князей в «киевский периоденашей истории. Неудивительно, что в этом отношении у нас богатое наследие прошлого. Но едва ли нужно приводить здесь все их мнения. Мие кажется вполне достаточным привести соображения только тех авторов, у которых были продуманные концепции всего процесса развития нашей страны.
Представители «родовой теории» выводили значение княжеской власти «киевского периода» из принципа принадлежности власти всему «владетельному дому», считали всю землю Русскую «семейственным достоянием» и ее князя — представителем княжеского рода. «EstРюриковичей», пришлый или призванный, был, по мнению С. М. Соловьева, необходимостью, вызванной сознанием невозможности жить общей жизнью при наличии родовых усобиц: «нужно было постороннее начало, которое условило бы возможность связи между ними, возможность жить вместе; племена знали по опыту, что мир возможен только тогда, когда все живущие вместе составляют одни род, с одним общим родоначальником; и вот они хотят восстановить это прежнее единство..., чего можно было достичь только тогда, когда этот старшина, князь, не принадлежал ни к одному роду, был из чужого рода», «Киязь должен был княжить и владеть... он думал о строе земском, о ратях, об уставе земском; вождь на войне, он был судьею во время мира; он наказывал преступников, его двор — место суда, его слуги—исполнители судебных приговоров; ...всякий новый устав истекал от него... князь собирает даиь, распоряжается ею». Князь собирал эту даиь лнбо личио с дружиной, либо получал ее от покоренных племен путем доставки ее самими подвластными племенами («возить повозы»). Князь становился во главе войска, собранного от зависимых от него племен и народов. Это и называлось быть «нарядником земли»375.
Иное представление о князе у противников школы «родового быта». Чувствительный удар был ей нанесен В. И. Сергеевичем, его известной книгой «Вече и князь», вышедшей в 60-х годах прошлого столетия. В предисловии к своей книге автор высказал исходные принципы своих главнейших положений. «Древняя историй России распадается на два периода, не одннакие по времени и различные по характеру своих учреждений. В течение первого, княжеского периода, Россия представляется разделенною на множество независимых одно от другого княжений; в течение второго, царского, она является соединенной в одно государство с политическим центром в Москве»376. В. И. Сергеевич, стало быть, ие признает в истории России особого периода существования Древнерусского государства, предшествующего периоду раздробленности (уделов). И позднее В. И. Сергеевич оставался на тех же позициях. В «Русских юридических древностях» уже в начале XX века он высказался по этому предмету с полной определенностью: «Нашим древним киязьям приходилось вращаться в очень сложной среде. Они находились в известных отношениях к народу, к другим владетельным князьям и, наконец, к своим вольным слугам». Отношение к народу выражалось, по мнению В. И. Сергеевича, в отношениях князя к вечу, которое его призывало, заключало с ним ряд, показывало ему «путь чист на все четыре стороны», когда было им недовольно. Взаимные междукняжеские отношения определялись договорами между князьями, «правителями независимых одна от другой волостей»8. В. И. Сергеевич словно не хочет замечать того, что в IX—X и в первой половине XI века вече, за единственным исключением для Новгорода, где первое вече упомянуто под 1016 г., не функционирует, что князей народ не выбирает и не изгоняет, что в то время нет еще независимых волостей, что князья друг с другом никаких договоров не заключают. Наблюдения В. И. Сергеевича ценны только для «периода уделов»(феодальной раздробленности). Князь «киевского периода», которого В. И. Сергеевич пытался втиснуть в рамки удельного строя, по существу остался в его труде ие отмеченным.
Так же, собственно говоря, рассуждает и М. А. Дьяконов. «Княжеская власть — столь же исконный и столь же повсеместный институт, как и вече. У отдельных славянских племен «кня- женья» упоминаются задолго до призвания Рюриковичей. Корин этой власти скрываются в доисторическом патриархальном быту...» Дав эту необходимую справку о корнях княжеской власти, М. А. Дьяконов непосредственно за ней начинает говорить об отдельных волостях-княжеииях. /«Князь — необходимый элемент в составе государственной власти всех русских земель». «В составе государственной власти каждого княжения князь занимал, по сравнению с вечем, существенно иное положение, так как был органом постоянно и повседневно действующим»377.
Немногим отличаются от этих мнений и суждения М. Ф. Вла- димирского-Будаиова: ^«Происхождение княжеской власти доисторическое ...власть принадлежит не лицу, а целому роду... Члены княжеского рода или соправительствуют без раздела власти...» или иделят между собою власть территориально... Этот последний порядок с конца X в. взял решительный перевес и создал т. н. удельную систему» 378 И у него княжеская власть в ее историческом развитии полностью не изучена. Период Древнерусского государства не отделен от последующего удельного.
JE5. О. Ключевский занял в данном вопросе особую, очень интересную позицию. На смену «городовым областям» явилось «варяжское княжество» и потом «Киевское государство», во главе которого стал киевский князь со своей дружиной. Этот опыт политического объединения Русской земли, по мнению В. О. Ключевского, был следствием того же интереса, который стимулировал прежде создание независимых одна от другой городовых областей, делом внешней русской торговли.
Киевское княжество, как и торговые области, ему предшествовавшие, имело ие национальное, а социальное происхождение, было создано ие каким-либо племенем, а классом, выделившимся из разных племен. Руководившая городовыми областями военно- торговая аристократия поддержала самого сильного из конунгов, помогла ему укрепиться в Киеве. Та же аристократия помогла киевским князьям распространить свою власть из Киева. «...Военно-торговая аристократия больших городов была самою деятельною силою в создании политического единства Руси, которое тем и началось, что этот класс стал собираться под знаменем вышедшего из его среды киевского князя». «Пока новое правительство, киязь с дружиной, не укрепилось и иужда-
ЛйсЬ в Помощи городской зиати, из которой оно само вЬпнлб, обе общественные силы стояли очень близко друг к другу. Весь X век они действуют дружно... вместе воюют и торгуют, вместе обсуждают в думе князя важнейшие вопросы законодательства». С половины XI века обнаруживается «взаимное удаление» княжеского правительства и городской знати. Появление у княжеских дружинников («бояр») привилегированной земельной собственности, признаки которой, по мнению В. О. Ключевского, «становятся заметны с XI в., еще более удалило этот класс от городского общества, владевшего торговым капиталом». Но и после Ярослава князья, «за исключением Мономаха, став уже степными наездниками, боронившими Русскую землю от поганых, во многом оставались верны привычкам и понятиям своих языческих предков IX и X вв.,морских викингов на русских реках... Двухвековою деятельностью в русском князе выработался тип, завязавшийся в самом ее начале: это военный сторож земли, ее торговых путей и оборотов, получавший за то корм с нее. Когда князей развелось много, они стали делиться сторожевыми обязанностями и выгодами, сторожевыми кормами, деля между собою и меняя области по очереди старшинства. Это очередное владение делало князя бродячим гостем области, подвижным витязем, каким он был два века назад. Тогда старшие города остались одни постоянными и привычными руководителями своих областей... местные миры, стянутые к Киеву киязьями X в., опять потянули к своим местным центрам»379.
У В. О. Ключевского, как легко в этом убедиться, период Древнерусского государства выделен и объяснен. Однако это объяснение не приемлемо. Вызывает прежде всего возражение принимаемая им за основную движущую силу «внешняя русская торговля»; нельзя согласиться и с его трактовкой княжеского боярства и городской знати, в положении которых В. О. Ключевский отмечает два периода: первый до XI века, когда между князем, его дружиной и городской зиатью имеется общность торговых интересов, и второй с XI века, когда бояре становятся привилегированными землевладельцами, а городская знать остается попрежнему сильной своим торговым капиталом. Не убедительной является и бойкая характеристика князя и его метаморфозы: «морской наездник-викинг», «степной наездник», «военный сторож торговых путей», «бродячий гость области», «подвижной витязь» и пр.
В 1909 г. в своей книге «Кияжое право в древней Руси» А. Е. Пресняков подверг критике теорию Ключевского о торговом происхождении городовых областей, а потом и Древнерусского государства и высказал свое собственное отношение к политическому строю Киевской Руси. А. Е. Пресняков тоже выделяет «доярославов период» нашей истории как период
Существования Древнерусского государства, сохранявшего единство путем концентрации власти в руках князя, владевшего Киевом. Значение князя А. Е. Пресняков склонен сильно преувеличивать. Тысяча и тысяцкий, сотни, сотские, десятские — все это, по его мнению, княжеская администрация, созданная князьями: князь—организатор общества в полном смысле слова. Еще ярче те же мысли выражены им в его «Лекциях»: «Князь не только начальник военных сил, охранитель землн от внешних врагов, ои и установитель «наряда», и это его значение растет по мере развития в жнзни явлений, которые выходили за рамки сложившегося «по старине и пошлине» народного быта»380. Но внимание А. Е. Преснякова здесь сосредоточено главным образом на Руси XI—XII веков, т. е. на периоде феодальной раздробленности. Княжеская власть за время существования Древнерусского государства рассмотрена им сравнительно очень бегло.
М. С. Грушевский, искусственно отрывая историю Украины от истории русского народа, не считался с тем, что Древнерусское государство есть период в истории всего русского — н не только русского — народа. Грушевский останавливается на истории княжеской власти в период образования н существования Древнерусского государства.
Князья племенные, по его мнению, не играли сколько-нибудь заметной роли. Только киевские князья приобретают видное значение. Они концентрируют вокруг Киева «украинские» земли. Этот процесс концентрации был очень труден. Киевская держава не была прочной. Ее единство требовало постоянного подновления. «Проявить инициативу, собрать соответствующие очень значительные силы мог только глава государства — киевский князь: он организовывал пограничную сторожевую службу, созывал полки от подвластных племен, спроваживал варяжских кондотьеров и т. п. Поход в случае успеха давал большую добычу, от которой главная доля поступала киевскому князю, но, как видно из фрагмента, вставленного в «Повести» под 907 г., не была забыта и дружина, не только мобилизованная для походов, но и остававшаяся на заставах. Таким образом, эти походы, которые были венцом тогдашней дружинной организации, соединяли в один организм всю дружинную организацию, раскинутую по всей территории государства, давали чувствовать единство государства и тем самым были для нее очень важны»
Тенденциозно признав Древнерусское государство государством «украинским», М. С. Грушевский лишил себя возможности правильно, согласно с источниками, понять и историю этого государства.
Период «Киевской державы» — крупнейший и важнейший факт истории народов нашей страны и прежде всего народа русского с его позднейшими разветвлениями на великоруса», украинцев и белоруссов — факт, правильное понимание которого является непременным условием уразумения дальнейшей истории этих народов и потому требующий самого тщательного научного исследования.
Самым решительным образом я расхожусь и с теми из современных историков, которые обнаруживают явную тенденцию недооценивать значение этого важного периода в истории нашей страны.
Перехожу к специальному рассмотрению положения и роли князя в Древнерусском государстве.
Древнейшие сведения о власти у восточных славян мы имеем у Иордана н византийских историков.
Иордан (умер в 552 г.), говоря о военных столкновениях антов с готами в IV веке, называет антского «короля» (rex) Божа, после одного неудачного сражения попавшего к готам в плен, где он вместе со своими сыновьями и 70 «старейшинами» (primates) был распят. Этот самый Бож умел наносить готам и поражения, стало быть, стоял во главе значительных сил. Перед нами ьоенный союз племен под начальством одного вождя. Особого значения придавать титулу (rex), каким наделяет Божа Иордан, конечно, нельзя.
Маврикий Стратег (в конце VI века) говорит, что у славян и антов много вод<дей (р^?), с которыми он рекомендует византийскому правительству считаться: привлекать подарками и обещаниями тех из них, кто находится поближе к византийским границам, и при нх помощи громить других славянских и ант- ских вождей. Он же указывает на опасность для Византии в возможности объединения разрозненных славян и антов.
Прокопий Кесарийский (умер в 562 г.) подчеркивает, что славяне и анты не имеют над собой единой власти (подобной византийской) и решают свои важные дела на общих народных собраниях.
Менандр, византийский историк VI века, указывает на знатного и могущественного анта Мезамира, которого боялись авары, так как он среди антов пользовался большим влиянием. Византийский же историк Феофилакт (первая половина VII века) тоже знает славянских вождей и по имени одного из них называет целую территорию «землей Ардагаста». Он называет и других вождей.
У Из этих косвенных данных мы можем сделать заключение, что в VI вёке и. э. анты, т. е. восточные славяне, уже вышли из рамок родо-племенного строя, что перед нами союз племен, «военная демократия».
Дальнейший ход развития племенных союзов может быть представлен в следующих основных чертах.
Вожди со своими дружинами превращаются в высших представителей государственной- власти. Эти представители государственной власти, короли нли князья (дело не в наименовании), быросшие из племенных вождей в носителей монархической власти, превращают народное достояние — землю — в свое имущество и помогают своим дружинникам в освоении земли. Появившиеся в процессе разложения рода и общины крупные землевладельцы поддерживают своих королей или князей, сами становятся в ряды дружнны и тем закрепляют свое общественное и политическое положение. Ввиду растущих размеров государства исчезают за ненадобностью и старые родовые органы управления. Совет старейшин заменяется совещаниями с новой знатью, народное собрание замирает.
В обществе, где основной отраслью производства было земледелие, господствующий класс, постепенно складывающийся вместе с ростом имущественного неравенства, мог быть лишь классом крупных землевладельцев, и таковыми стали князья н окружающая их знать. Формой политического господства при этих условиях могла быть только власть этой земельной аристократии.
Нельзя забывать, что здесь мы имеем дело с надстройкой, порожденной определенным экономическим строем общества, т. е. состоянием в данный момент производительных сил и производственных отношений. Для наших целей необходимо также помнить, что производственные отношения отстают от роста производительных снл, являясь их следствием. Нельзя забывать и величайшей активной силы надстройки, содействующей своему базису в его оформлении и укреплении.
Отлично понимаю, что это лишь социологическое построение, а не решение конкретного вопроса о политической структуре Древнерусского государства, а потому от теории перехожу к исследованию фактического материала, оставленного нам нашей древностью.
Еслн нашн ученые совершенно справедливо заподозривают точность летописных рассказов о событиях, особенно IX н части X века, и относятся к фактам этого периода, занесенным в летопись, с вполне понятной осторожностью, то относительно договоров с греками в нашей науке все тверже устанавливается мнение, что мы здесь имеем дело с документом исключительной ценности и источниковедческой объективности. Сейчас ни у кого нет сомнения в том, что эти договоры действительно были заключены между двумя государствами, что в них отмечены те стороны русско-византийских отношений, которые были важны в данный момент для обеих сторон.
Совершенно определенно можно говорить о том, что договоры были написаны по-гречески и одновременно переведены на русский язык. Перевод договора 911 г. был сделан болгарином на болгарский язык и выправлен русским правщиком; переводчиком договора 944 г. был русский книжник, отразивший в своем переводе смешение и русской и болгарской книжной стихии381.
' С П. Обнорский, Язык договоров русских с греками (Сб. «Язык и мышление», VI—VII, М,—Л. 4936, стр. 102—103).
Этот источник давно был оценен нашими исследователями, А. Шлецер, не признавая подлинности договоров, однако, отзывался о ннх восторженно: «Сей трактат, — писал он, — если мы признаем его подлинность, есть одна из величайших достопримечательностей среднего века, есть нечто единственное во всем историческом мире».
Повидимому, не подлежит сомнению н то, что тексты договора хранились как важнейший государственный документ в княлсе- ском архиве в Киеве. Составитель «Повести временных лет», поскольку он работал не только с ведома князя, но, повидимому, и по его поручению, имел доступ в княжеский архив и получил возможность использовать ценнейший источник, несомненно помогший ему ориентироваться в главнейших событиях X века. Автор «Повести» иногда делал свои пояснения к тексту договоров. Как он поступал в таких случаях — делал ли он свои замечания, исходя из смысла текста договоров, нли же привлекал к комментированию этого текста другие материалы — решить трудно, но во всяком случае несомненно одно: между текстом договоров и замечаниями летописца имеется согласованность.
К этому ценнейшему источнику я и перехожу.
Рассказывая о походе 907 г. на Дарьград и о заключении договора, летописец комментирует текст договора так: «И запо- веда Олег дати воем на 2000 корабль по 12 гривен иа ключь, и потом даяти уклады на рускыа грады: первое на Киев, та же на Чернигов, на Переяславль, на Полотеск, на Ростов, на Любечь на прочаа города; по тем бо градом седяху велнции князи, под Олгом суще»Это — сообщение летописца. Дальше идет текст договора, где, между прочим, читаем: «...и тогда возмуть (русские, прибывающие в Дарьград.—Б. Г.) месячное свое, — первое от города Киева, и паки не Чернигова и ис Переяславля»382.
В договоре944г. повторяется та же фраза: «...тогда возмуть месячное свое, ели слебное, а гостье месячное, первое от города Киева, паки ис Чернигова и не Переяславля»8.
В некоторых текстах того же договора прибавлено: «и прочнн города» или «и из прочих городов».
Вполне возможно, что летописец от себя прибавил к этому перечню городов Полоцк, Ростов и Любеч. Очень возможно, что эта прибавка сделана даже не автором «Повести», а его продолжателем — компилятором. Но главное не в том, кто это сделал, а в том, имелось лн к тому основание. Определенное сомнение вызывает наличие в этой прибавке Полоцка, который был присоединен к владениям киевского князя, повидимому, только при
Владимире I в 980 г., конечно, если основываться на данных Лав- рентьевской летописи.
Киев здесь поставлен на первое место ие случайно. О Киеве как некоем экономическом и политическом центре говорит и Константин Багрянородный в своем труде: «De administrando imperio»: «Однодеревки, приходящие в Константинополь из внешней Русн (ij ёИ® 'Powia), идут нз Невогарды (Новгород), в которой сндел Святослав, сын русского князя Игоря, а также из крепости Мнлнниски (Смоленск), из Телюцы (повидимому, Любеч), Чернигоги (Чернигов) и из Вышеграда. Все они спускаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости, называемой Самвата»383. В толковании на 62 канон Трульского собора Федор Вальсамон, известный греческий канонист XII века, писавший около I 100 г., упоминает о русалиях, весенних празднествах славян, «как о празднестве, справляемом по худому обычаю, во внешних землях»384. Внешняя Русь — это, по-моему, русские землн, лежащие за пределами Киевщины, в отличие от Руси в узком понимании термина, т. е. Киевщины385. Во всяком случае в представлении Константина Багрянородного н внутренняя и внешняя Русь — есть Русь, а это для нас важно отметить. Арабский писатель конца IX или начала X века Джайхани, а также западноевропейские источники называют также Русью всю страну, зависимую от Киева386. И в изображении Константина Киев — это центр страны.
Это центральное значение Киева подчеркивается у Константина тем, что Киев — место сбора всех судов изо всей Руси, и тем, что здесь сиднт великий князь Игорь, посадивший, между
Прочим, своего сына в Новгороде в качестве подручника как представителя своей великокняжеской власти.
С этим последним фактом связан и тот комментарий, которым снабжает летописец разбираемое нами место договора. После перечня городов он замечает: «по тем бо городам седяху велиции князи под Ольгом суще». Святослав Игоревич, сидя в Новгороде, несомненно, тоже находился «под» Игорем, но едва ли летописец под упоминаемыми им «князьями» имел в виду родственников киевского князя, хотя бы потому, что их тогда было мало. Их всех можно было перечесть по пальцам, а летопнсец говорит об их солидном числе.
Об этих подчиненных, зависимых от Олега князьях настойчиво говорят тексты всех договоров. В договоре 911 г. после перечня слов, .отправленных Олегом в Византию для оформления договора, сказано: «нже послани от Олга, великого князя рускаго, и от всех, иже суть под рукою его, светлых н великих князь и его великих бояр». Дальше в договоре еще несколько раз говорится о том же и в тех же выражениях: договор заключается «похотеньем наших великих князь н по повелению от всех иже суть под рукою его сущих Руси»,«...да любим друг друга (византийцы и Русь) от всеа душа н изволениа и не вдадим, елико наше изволение, быти от сущих под рукою наших князь светлых никакому же соблазну или вине». «Тако же и вы, грекы, да храните тако же любовь ко князем нашим светлым рускым и ко всем, иже суть под рукою светлаго князя нашего...»
И дальше в том же договоре упоминаются бояре Игоревы: «А великий князь руский и боляре его да посылаюгь в Греки к великим царем гречьским корабли, елико хотять со слы и с гостьми...»
Двусторонняя присяга на договоре должна была служить гарантией его выполнения: русская делегация присягала на том, «...яже суть написана на харатьи сей, хранити от Игоря и от всех боляр и от всех людий от страны Руския в прочая лета и воину.
Аще лн же кто от князь или от людий рускнх, ли хрестеян, или не хрестеян, преступить се, еже есть писано на харатьи сей, будеть достоин своим оружьем умрети...»1
То же имеем и в договоре князя Святослава 972 г. КнязЬ Святослав заключает договор. Он говорит за себя н за тех, кто находится под его рукою: «иже суть подо мною Русь, боляре и прочий». Клянется он не один: «... кляхся ко царем гречьским и со мною боляре и Русь вся... Аще ли тех самех прежереченых не сохраним аз же и со мною н подо мною, да имеем клятву от бога, в его же веруем в Перуна и в Волоса, скотья бога...» Характерно, что в договоре Святослава князья уже не упоминаются, а называются только бояре.
С. М. Соловьев по этому поводу замечает: «Князьями же никогда не называются простые мужи, но всегда только члены владетельных родов». Но тут же С. М. Соловьев высказывает нн на чем не основанное положение, что эти князья, о которых говорят договоры, — «родичи» киевского князя. Впрочем, он тут же и прибавляет: «об отношениях этих родичей к князьям мы ничего не знаем»387. Поиски «родичей» увлекли нашего крупнейшего историка на ложный путь и не позволили ему вндеть то, что было на самом деле.
Едва ли не правильнее будет признать в этнх князьях с несколько разукрашенными византийской терминологией титулами местных князей, которых систематически подчиняли себе, а иногда и истребляли киевские князья. Когда писалась летопись, имена многих из этих князей уже были забыты, имена других летописец не счел нужным называть, поскольку у него была вполне определенная задача изобразить в наиболее привлекательном виде историю князей «Рюриковой династии», несомненно враждебной всем другим княжеским ветвям: мы знаем, как беспощадно расправились киевские князья с непокорными им местными киязьями.
Никаких «родовых» междукняжеских отношений здесь мы не видим. Впрочем, и сам С. М, Соловьев, наиболее яркий защитник «родовых» междукияжеских отношений, должен был сделать очень существенную оговорку, что «эти отношения (т. е. отношения киевских князей IX—X веков к другим, не киевским князьям. — Б. Г.) не были подобны последующим родовым отношениям княжеским, именно уже потому, что родичи (!) Рюрика называются мужами его, что указывает на отношение дружинное, следовательно, служебное, а не родовое»388.
Если отбросить «родичей» Рюрика, которые якобы называются «мужами», как не доказанный, не доказуемый и не нужный даже самому Соловьеву домысел автора, получится формулировка политического строя Древнерусского государства X века, хотя и не исчерпывающая, но в основном правильная. «Мужи», сидящие по местам, оказываются в «служебных» отношениях к киевскому князю. Как мы сейчас увидим, — не только «мужи», но и князья ни в каком родстве с Рюриком не состояли.
Договор Игоря 944 г. дает нам очень интересные детали, по которым мы можем несколько ближе всмотреться в тогдашние политические отношения.
Мы имеем здесь не только общее место о том, что Игорь «посла муже своя к Роману», или указание на то, что уполномоченные, явившиеся к византийскому двору, были «посланы от Игоря, великого князя русского н всякоя княжья н от всех людии Русския земля», но и перечень этих уполномоченных «слов» и «купцов», иад которым следует задуматься.
В данном случае нам особенно интересны «слы». Бросается в глаза их высокое положение в обществе н государстве: они и в договоре стоят на первом месте, имеют золотые печати и право на привилегированное положение в самом Дарьграде как высокие представители своей страны. Но и этого мало. Мы имеем здесь совершенно ясные указания, кого именно представляют эти делегаты. Они ведь ехали в Константинополь не от своего имени: Ивор являлся послом самого Игоря, великого князя русского. Он стоит на первом месте и выделен особо. Он не смешивается с остальными «общими слами». Среди этих последних в порядке нх упоминания в договоре идут Вуефаст — посол Святослава, сына Игорева; далее называется посол жены Игоревой, княгини Ольги, и Игоря, племянника Игорева; еще один представитель другого племянника Игоря—Якуна— поставлен ниже. Здесь важно отметить, что послы даже жены Игоря и его сына попали в число «общих слов». Этим подчеркивается особое значение великого князя киевского, что находится в полном согласии и с другими имеющимися в нашем распоряжении показаниями источников. Называются дальше, пови- димому, княжие мужи — бояре и знатные женщины, имевшие своих представителей в этом посольстве, — Предслава и жена Улеба Сфандра. Всех мужей названо 20. За ними идут купцы; их 30. Кто этн мужи? Прежде всего необходимо подчеркнуть их положение прн князе и значение в качестве уполномоченных от киевского княжеского правительства. Это ведь все знать, те самые светлые князья и бояре, о которых так часто говорят договоры. Это те, о которых Святослав в договоре 972 г. сказал: «иже со мною», в отличие от других, которые были «пой» ним. Не сами они едут в Византию, а посылают своих людей, людей из своих собственных дворов, приблизительно таких же, какие были у княгини Ольги и князя Святослава.
Что в договоре 944 г. представительство от князей н бояр не случайность, а система, видно из путешествия княгини Ольги в Дарьград и приема ее при дворе византийского императора, описанного Константином Багрянородным. Ольга прибыла в Константинополь не одна, а с племянником, людьми собственного двора (8 человек), представителями князя Святослава, представителями («апокрисиарин») русских вельмож — oi erctr/pt- ««pioi tffiv appvpmv (20 или 22 человека), купцами (43 или 44 человека). У представителей — апокрисиариев русской правящей знати — собственная свита. Стало быть, этн люди не мелкие, но представляют онн еще более знатных людей. Здесь мы видим по сутн дела совершенно тот же принцип, что и в делегации 944 г. Там был особо выделен князь Игорь, тут — княгиня Ольга: она называется в византийских документах гегемоном и архон- тиссой русов, т. е. так, как грекн называли наиболее знатных и великих из иностранных гегемонов389; выделена она и ценностью подарков, выданных греками всему посольству. Ей подарили 700 милиснариев и золотое блюдо, украшенное драгоценными камнями, между тем как племяннику Ольги, получившему подарок, самый ценный по сравнению с подарками, полученными другими членами посольства, выдано было только 50 милн- сиариев; «апокрнснарии» русских вельмож получили только по 24 милиснария, а купцы — по 202.
В русском народном эпосе хорошо запомнилась эта черта в политическом строе Киевской Руси.
«Гой еси, Иван Годинович! Возьми ты у меня, князя, сто человек Русских могучих богатырей, У княгини ты бери другое сто»8.
Становится понятным, почему у княгини Ольги свой собственный замок Вышгород, свое село Ольжичи («и есть село ее Ольжичи и доселе»), у Рогнеды — двор на Лыбеди, а позднее город Изяславль. Делается также понятным, для чего дань от древлян была распределена так, что две ее части поступали Киеву, а третья «ко Вышегороду». Сам летописец объяснил это так: «бе бо Вышегород град Вользин». Но все эти сообщения летописи — только небольшие куски старой жизии, несомненно, вырванные, так сказать, из контекста. Но н они в сопоставлении с другими материалами дают нам основание утверждать, что князья и бояре имели свои дворы, земли и хозяйство, во всяком случае в IX—X веках, и что землевладение на Руси в X веке явление отнюдь не новое.
В этом аспекте делается понятным во всей конкретности знаменитое место летописи о путешествии княгини Ольги по Древлянской н Новгородской землям.
После окончания войны с древлянами Ольга восстановила дань, наложенную на них прежними князьями в усиленном размере («н возложи на ня дань тяжку»), а потом решила укрепить за собой Древлянскую землю новыми мерами, не довольствуясь той связью, которая через дань устанавливалась обычно победителем. «И иде Вольта по Деревьстей земли с сыном своим и с дружиною, уставляющн уставы и уроки; и суть становища ее и ловшца». Те же административно-политические меры она применила и к части новгородских земель в следующем году (947): «...и устави по Мьсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани; и ловшца ея суть по всей землн, знаменья н места и повосты, и сани ее стоять в Плескове и до сего дне, и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе» (Лав- рентьевская летопись).
В Новгородской I летописн этот текст, особенно в части, касающейся Новгородской земли, звучит еще показательнее: «Иде Олга к Новугороду, и уставн по Мьсте погосты и дань; и ловнща ея суть по всей земли, н знамение и места по всей земли и погосты; а санки ея стоять во Пьскове и до сего дни; по Днепру перевесища и села, и по Десне есть село ея н доселе». В Ипатьевской: «ИдеОльга к Новгороду и устави по Мьсте погости и дань и по Лузе погосты н дань н оброкы; и ловища ея по всей земли, и знамения и места и погосты (и сани ея стоят в Плескове и до сего дне) и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и до сего дни».
Что же собственно делает Ольга в Древлянской и Новгородской земле? Мне кажется, она внедряется в толщу местного общества, старается в разных пунктах Древлянской и Новгородской земли создать особые хозяйственно-административные пункты, поручаемые в управление своим людям, долженствовавшим выполнять в то же время н задачи политические — укрепление власти киевского князя на местах.
Стоит ближе всмотреться в вышеприведенное сообщение летописн, чтобы основной его смысл сделался ясен. Летописец повествует в только что процитированном тексте о двух моментах : один — прошлый, связанный с непосредственной деятельностью Ольги, второй — современный, доживший до времени писания «Повести временных лет», т. е. до конца XI века. Первый момент для Древлянской земли выражен летописцем так: «И иде Вольга... уставляющн уставы и уроки», в I Новгородской — «и устави по Мьсте погосты и дани и по Лузе оброки и дани». Что же из этого вышло? В Древлянской земле: «суть становища ея и ловища», а в Новгородской: «ловнща ея суть по всей землн, знамения и места и повосты, и саии ее стоять в Плескове и до сего дне, и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи н доселе». Летописец вынужден был дан® несколько расширить территорию деятельности киевского князя (может быть, уже н не Ольгн даже), включив Днепр и Десну (где стояли Ольжичи), прихватив для своих итогов по аналогии следы деятельности и других князей.
Причем тут санн? Я думаю, что сани — это вещественное доказательство (предмет материальной культуры) того, что
Ольга действительно ездила по Новгородской земле. Сани эти берегли в Пскове, подобно тому как в Ленинграде сберегался ботик Петра, в Новгороде хранилась баржа Екатерины II и т. п. Ольга ездила в этих санях. Летописец это хорошо знал или крепко в это верил. Он использовал этот факт в своих целях. Дальше остались от времен Ольги «по всей земле» Новгородской—ло- вища, знаменья, места, погосты, а по Древлянской земле — становища и ловища, по Днепру и Десне—перевесища и села.
Летописец понимает, что он пишет о прошлом, связывая его, однако, с настоящим, и поэтому в заключение опять прибегает к доказательству: «и есть село ее Ольжичи и доселе». Но ведь Ольга «сел» как будто и не устраивала! По крайней мере летописец об этом выше ничего не говорил. Вот тут-то и необходимо присмотреться ближе к тому, что делала здесь Ольга. Начнем с самого простого — с «погостов» (повосты). Конечно, Ольга их не устраивала, так как она их застала давно существующими. Не в этом суть. Летописец говорит совсем о другом. Ему иужио сказать, что Ольга известную часть погостов взяла на себя, освоила их. В состав погостов входилн и села. И вот в доказательство того, что это так н было, летописец приводит факт их наличия уже в его время. Более убедительного доказательства он не смог привести, да и едва ли это было нужно.
Но кроме погостов и входящих в них сел Ольга брала на себя и «места». Что это за места? На этот вопрос, мне кажется, удачно отвечаетИ. И. Срезневский. «Не один раз находим в наших древних сказаниях, — пишет он, — место в смысле особенного сельбища. Так, напр., в Повести врем, лет читаем (стр. 68): «Ярослав црькви ставляше по градом и по местом», в Лавр, летописи (на стр. 118): «несть места, ни ecu, ии сел тацех редко, иде же (татарове) не воеваша»; в другой летописи (Ипат. л., под 1290 г.) «въеха в место, а в город нельзе бысть въехати...»» (курсив автора. — Б. Г.)390.
Основная мысль, заключенная в вышеприведенном тексте летопнси, — освоение киевским князем земель населенных и ненаселенных на периферии государственной территории.
Обращаю внимание еще на одно место того же текста: Ольга ездит по Древлянской земле «уставляющи уставы и урокн». «Уставляет» она и по Мете и Луге. Уставы эти, повидимому, главным образом сводились к определению повинностей населения по отношению к Киеву, киевскому князю и, надо думать, местной знати, практическому осуществлению чего и служили княжеские места, погосты н села. Вспомним «Правду» Ярославичей с ее изображением княжеского имения, где огнищанин, подъездной (ездовой), вирник едва ли замыкаются в своей деятельности границами княжеской вотчины.
Уставы и уроки нам очень хорошо известны по «Русской Правде»: «уставлена» была «Правда Русской земли», известны «уроки смердам, оже платят князю продажу», уроки о скоте, уроки ротные, мостовые, железные, городини и др.
Я думаю, мы имеем полное основание привести здесь и аналогичный факт из времен Ярослава Мудрого. По отношению к Ростово-Суздальской земле он вел, повидимому, ту же политику, что и его не очень далекие предки по отношению к Древлянской земле и бассейнам Меты и Луги. В Новгородской IV летописи отмечен факт: Ярослав в 1024 г. ездил по Ростово- Суздальской земле и «устави ту землю». «Уставлять» значит подчинять закону, вводить определенные законом нормы. Киевские князья проявляют таким образом свою внутреннюю государственную деятельность.
В связи с таким пониманием деятельности Ольги стоит наше отношение и к другим документам и, как мне кажется, прежде всего к мало изученному «Уставу» новгородского князя Святослава Ольговича 1137 г. Из его содержания и заголовка видно, что новгородский храм св. Софии со времен его построения содержался из средств княжеского двора391, что Святослав Ольгович застал здесь уже хорошо налаженный порядок содержания княжеского храма. Приехавший с юга князь в «Уставе» своем пишет: «А зде в Новегороде, что есть десятина от даиий, обретох уряжено преже меие бывшими князи». То, что он застал здесь, его не удовлетворило, и он решил провести реформу: вместо неопределенной и, повидимому, слишком большой суммы поступлений от княжеских вир и продаж, шедших из его двора в пользу св. Софии, он решил выдавать св. Софии определенную сумму в 100 гривеи новых кун из доходов с Онежских земель, управляемых его уполномоченным («домажиричем из Онега»)г. И только если у онежского «домажирнча» нехватит средств выплатить всю сумму, то 20 гривен князь обещает выплачивать попрежиему из своей казны. Далее идет перечень отдельных погостов и мест, расположенных в различных пунктах Новгородской земли, с которых князь решил отдавать св. Софии десятую часть своих даней: «в Онеге на Волдутове погосте 2 сорочка, на Тудорове погосте 2 сорочка, на Ивани погосте с даром 3 сорочка» и т. д.s
Часть имен географических в этом перечне происходит of имен личных, которые, по моему мнению, надо относить к лицам, возвышавшимся над массой, может быть, даже к прежним собственникам этих мест, теперь входящих в состав владений новгородского князя Святослава, получившего эти земли после изгнания Всеволода.
К числу имен личных, либо давших наименования новгородским погостам, либо возникших от территориальных названий, можно отнести следующие: Волдута, Тудор, Иваи, Спирк, Вих- туй, Чюдии, Лигуй, Вавдит или Валдит и др.
Конечно, ручаться за точность отделения географических названий от имен личных нельзя. Но, несомненно, здесь переплетение территориальных наименований с именами людей, так или иначе связанных с землей.
Можио допустить, что «прежде бывшие князи» в Новгороде, т. е. предшественники Святослава Ольговича, его «прадеды и деды» (отец Святослава — Олег, дед — Святослав Ярославнч, прадед — Ярослав Мудрый, прапрадед — Владимир Святославич, дальше идут по восходящей: Святослав, Игорь и Ольга — это и есть «прадеды и деды» Святослава Ольговича) «уставили» Новгородскую землю, т. е. завели здесь свои княжеские погосты и села, обложили их «ойроками й даняМй», ввели' «уставы й уроки». Иными словами, я допускаю, что освоение земли в Новгороде началось давно и что Ольга «уставляла» лишь там, где этих княжеских владений еще не было. Если Ольга устраивала свои земли, погосты и села в местах, мало окняжеииых (Дерев- ская земля, бассейн Луги и Меты), то центральные части владений киевского киязя (земля полян прежде всего), несомненно, были «устроены» раньше.
Итак, и князья киевские и их окружение, бояре-мужи, не оторваны от земли. Признавая над собой княжескую власть, они сами участвуют в управлении страной. Но мужи-бояре не теряют в то же время своей особиости (своего собственного лица). Едва ли мы ошибемся, если скажем,, что в лице Свенельда перед иами один иа таких крупных представителей знати. А. А. Шахматов согласно с летописью считает Свенельда боярином, мужем князя Игоря; посаженным Игорем в деревской земле. Свенельд или, вернее, его сын Мстислав Лютый убил Игоря, когда этот .последний захотел нарушить права Свенельда иа древлянскую дань * Эта гипотеза, близкая к текстам летописи, представляется мне вероятной.
А. А. Шахматов старается осмыслить поведение Свенельда и Игоря в летописном рассказе о смерти Игоря и прибегает здесь к ряду остроумных и правдоподобных догадок, но не меняет социальной природы героев. Я не собираюсь разбирать весь этот интересный эпизод. Меня интересует Свенельд как княжой муж, по аналогии с которым мы смогли бы понять н других мужей, посылавших по поручению князя Игоря своих уполномоченных ■в Византию. Свенельд — богатейший человек, имеющий свою прекрасно снабженную всем необходимым, сильную дружину, за свои военные и политические заслуги посаженный князем ■Игорем на очень ответственный пост представителя княжеской власти в далеко еще не замиренную Древлянскую землю. У нас нет прямых показаний источников о том, что он землевладелец, получающий ренту со своих вотчин. Но, поскольку нам известно, что князья и княгини в это время уже владели замками н селами, абсолютно не будет грехом, если мы допустим, Что Свенельд и •в этом отношении обставлен не хуже своего сюзерена392. Конечно, это одно из возможных предположений.
Факты выступлений знати против князей или королей хорошо известны. Стоит вспомнить хотя бы знаменитого палатного мэра Пипина Короткого, провозгласившего себя королем на место последнего Меровинга и дважды помазанного римским папою. Свенельд с таким же успехом мог бы стать родоначальником новой династии князей киевских, еслн бы ему удалось одолеть «Рюриковичей». Предположение свое я строю иа гипотезе Шахматова о серьезном столкновении Свенельда с Игорем. Но, может быть, этого столкновения н не было. Сам Шахматов, очень остроумный в своей догадке, говорит о существовании во время писания летописи «двух различных сказаний»: «по одной версии он (Мстислав Свенельдич. — Б. Г.) убил киевского князя (Игоря. — Б. Г.) и этим вызвал войну киевлян с древлянами, по другой — он убит древлянским князем, н это убийство вызвало войну киевлян с древлянами»1.
Во всяком случае Свенельд — один из знатных мужей, признававших над собой власть князя Игоря, а позднее Святослава. Таких же знатных мужей летопись называет нам не раз: таковы, например, Асмуд, Вышата при Ярославле, сын Вышаты Ян, современник Свенельда Блуд, воевода Ярополка, а потом Владимира, Георгий Симонович при Владимире Мономахе и др. У нас есть основание думать, что и те мужи, которые в качестве «слов» названы в договорах Игоря и Олега, особенно те, которые уполномочивали «слов», — такне же большие, знатные люди, вместе с которыми действуют князья не только во внешних сношениях с другими государствами, но и в делах внутренних.
Владимир постоянно совещается со своими боярами и старцами градскими, дети Ярослава созывают своих бояр для установления «Правды Русской». Подобных фактов много. Приводить их не буду.
Старый спор Ключевского, Сергеевича и Владимирского- Буданова о том, обязан ли был князь совещаться с подручной ему знатью, отпадает сам собой как совершенно бесплодный. Князь не мог действовать один, поскольку он осуществлял прежде всего интересы растущего класса бояр. Они шли вместе со своим вождем, великим князем, потому что иначе в данный период их существования они не моглн достигнуть своих целей, т. е. укрепиться в своих позициях. Это для данного момента единственно возможная форма политического господства знати, но в то же время эта могущественная знать являлась и залогом силы князя киевского. Сотрудничество этих сил неизбежно, поскольку государство возникло в интересах землевладельцев и действовало в целях укрепления их имущественного и политического положения. Надстройка в данный период полностью соответствовала состоянию базиса. Следующий период, период феодальной раздробленности, есть период усиления независимости магнатов, роста политического значения горожан и ослабления княжеской власти.
Этот новый период пока еще не наступил. Киевский киязь еще не потерял своей власти. Он — признанный глава государства., Но это не самодержец. Он представитель правящей знати, признающей над собою власть великого князя в своих собственных интересах, разделяющей с ним власть. Среди этой подручной великому князю знатн мы видим и Святослава, сына Игорева, который согласно сообщению Константина Багрянородного сидел тогда (или во всяком случае был одно время) в Новгороде, самом настоящем Новгороде Великом (иначе нельзя понять ясного смысла сообщения Константина об ?) SE® Ршош, где последовательно вслед за Новгородом, отправляющим свои однодеревки в Киев, идут Смоленск и Любеч).
- Понятно, почему рядом с этой аристократией, возглавляемой князем, мы не видим никаких конкурирующих политических учреждений.
Относительно данного периода нашей истории совершенно не прав В. И. Сергеевич, говоря, что политический строй древней Руси характеризуется «смешанной формой правления, в котором участвуют два элемента, а именно: монархический-в лице князя и народный в лице веча»Это определение политического строя может быть отнесено к периоду феодальной раздробленности, да и то со значительными оговорками.
Вечевых собраний в период существования Древнерусского государства наши источники не знают, да и не могло их быть при известных уже нам условиях. Они были во времена «военной демократии» и появляются позднее на базе роста городов и политического значения горожан.
Не прав В. И. Сергеевич и тогда, когда видит вечевое собра- лие в договорах Руси с греками. По его мнению, факт, что для заключения договора в Византию отправляются послы не только от имени князя и его бояр, но и от людей всех русских («людье вси рустии»), говорит о том, что и здесь инициатором договора является вече. Сергеевич прямо так и говорит, что «под людьми Игоря, принимающими участие в заключении договора, надо разуметь все наличное население Киева, а не какую-либо тесную группу зависимых от Игоря людей». Но стоит нам только присмотреться ближе к тексту договора 944 г., и мы получим основание усомниться в правильности заключения В. И. Сергеевича. Эти тексты были приведены выше. Там, действительно, после упоминания князя Игоря и бояр его названы «и людьевси рустии». Но точно такой же перечень имеется здесь и применительно к греческой стороне: цесари греческие, все боярство н «все люди греческие...». «Людье вси рустии» здесь играют ту же самую роль, что «все люди греческие», но никому ведь не придет в голову предполагать тут константинопольское вече. Здесь перед нами представительство двух правительств, говорящее от имени всех своих людей, и больше ничего. Тем более, что в договоре 911 г. совершенно ясно выражено, кто именно заключает договор: послы для заключения договора посланы от Олега, великого князя русского, н от всех, «иже суть под рукою его светлых и великих князь и его великих бояр».
Договор 944 г. упоминает «всех русских людей» совсем с другими расчетами. Русский князь говорит о всех русских людях для того, чтобы крепче подчеркнуть непосредственно следующую за этой фразой мысль об обязательности договоров для всех русских людей. Не от имени веча заключались договоры, а от имени князя и боярства, но князь здесь стоит всегда на первом месте.
В текстах всех договоров несколько раз подчеркивается мысль, что греческие цари имеют дело с великим князем русским, представляющим всю свою страну. Русский великий князь Игорь имеет право посылать сколько хочет кораблей в Грецию, но должен сообщать грекам в особой грамоте, сколько именно кораблей он посылает. Это, конечно, для контроля, чтобы под видом кораблей русского князя не проннклн в Грецию корабли с враждебными Византии целями. Договор предусматривает и случай прибытия кораблей из Руси без грамоты. Тогда они задерживаются впредь до получения о них справок, для чего греческое правительство обращается к князю русскому. К нему же обращается византийское правительство и в иных случаях. Другими словами — русский князь Игорь, по данным договора, является главой государства. Он разрешает недоразумения, возникающие между двумя государствами, он запрещает своим послам творить бесчинства в Греческой стране, он договаривается о военной помощи греческих царей, он обязуется в свою очередь помогать военной силой грекам, что русские князья неоднократно и делали, он гарантирует неприкосновенность Корсунской страны, он же за всех своих людей обещает хранить в неприкосновенности условия договора. «Игорь великий князь, да хранить си любовь правую, да не разрушится, дондеже солнце сьяеть и весь мир стоить нынещния веки и в будущая», т, е. здесь подчерки* вается непрерывность власти: договор остается в силе и при преемниках Игоря.
Договор 972 г. князя Святослава в этом отношении еще ярче. Он начинается с подчеркивания власти князя Святослава: «Аз Святослав, князь руский, яко же кляхся, и утверждаю на све- щаиье семь роту свою: хочю имети мир и свершену любовь...» Но это еще не значит, что Олег, Игорь и Святослав, с именами которых связаны наши договоры, — самодержцы в смысле неограниченности своей власти внутри страны. Самодержавие в этом смысле — явление позднее, выросшее при других условиях. Власть Олега, Игоря, Святослава и Владимира есть власть правящей киевской знати, возглавляемой князьями. Эта власть росла до тех пор, пока ее рост был в интересах господствующих классов. Киевский князь в этот период нашей истории, как мы моглн убедиться, решительно ничего общего не имеет ни с «платным военным сторожем», ни с «политической случайностью» и еще меньше с «блуждающей кометой», как он представлен у Ключевского. Это глава государства, форма которого соответствовала состоянию производительных сил и производственных отношений данного времени.
Здесь я не останавливаюсь иа функциях князя в области законодательства, управления страной и суда. О его роли предводителя военных сил страны речь будет ниже. Эти стороны деятельности киевского князя еще больше подчеркивают значение его власти в политическом строе Древнерусского государства.
Борьбу князей за единство территории я предполагаю показать иа конкретной политической истории Древнерусского государства, а сейчас хочу отметить главнейщие моменты в истории княжеской власти.
Так в недрах Древнерусского государства таились и росли силы, создавшие новый период нашей истории, период феодальной раздробленности,
3. ОРГАНИЗАЦИЯ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН И ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА
История военных сил Древнерусского государства не может не отразить в себе всех важнейших этапов .в истории того народа, который создал это государство. Учитывая путь, пройденный восточным славянством и приведший в конечном счете к образованию государства, необходимо отметить несколько основных моментов: период переходный от доклассового строя к классовому, иначе — период «военной демократии», период полу- патриархальный-полуфеодальиый, иначе период вызревания феодальных отношений, и затем период феодальный. Поскольку каждый из этих периодов характеризуется особым состоянием производительных сил, общественных и политических отношений, естественно ожидать, что и состояние военных сил будет соответствовать экономике и структуре общества в каждый из указанных моментов.
Период «военной демократия»
В период перехода от первобьггно-общинных отношений к обществу классовому обособление отдельных племен идет на убыль, племена сливаются в народ, во главе которого стоит военачальник, разделяющий власть с народным собранием и советом старейшин. Это не значит, что исчезла самая память о племенном строе. Это значит только, что племенной строй уже перестал быть ведущим.
. Народ в это время организован по-военному, потому что военная организация необходима для военных предприятий, в даниы! период являющихся основной функцией народа. Война как постоянный промысел усиливает власть верховного военачальника и превращает, наконец, ее из выборной в наследственную. Так, родовые органы народной воли превращаются в органы государственные. Закладываются основы наследственной монархии и наследственного дворянства.
Вполне естественно, что в этот период у всех народов войско и варйд — понятия тождественные.
«Каждый свободный пользуется безграничным правом вооружения393, отсюда каждый свободный муж называется «Were или «Were», его земельный участок — «Were», совокупность его прав — «Gewere», — Пишет Мейиерт о германцах в своем труде «История военного дела и военного строя в Европе»»1.
То же и у славян: у хорват vojska значит die Leute, homines, celjad, ljudi, ljudstwo, narod, puk, svijet, svijetina, domaci, fa- mltia, glota,' obitelj, zupa. В Ёоке vojska значит celjad" (ijtidJ; Jenie, dieca) w. p. ovoj kuci ima mnoga vojska (в данной семье много членов)394.
У сербов vojska до настоящего времени означает то же, что Zupa, т. е. домочадцы, большая семья. Сербская женщина по настоящий день называет своего мужа vojno. Поэтому, — замечает Иречек, — voje + voda значит «начальник рода», «глава семьи»395.
У западных славян wojsko значит «множество», «число», етё grosse Menge, grosse Zahl. Wojski значит «его», «свой»396. Полк, чешек, pluk, ст.-славянек. «плък», русск. «полк», сербск. «пук» до настоящего дия у южиых славян значит «народ вообще», «простой народ», как римск. valgus, немецк. Volk. В древности оио было известно в этом же значении и чехам. Военная служба в это время не была ни привилегией для одних, ни бременем длй Других, но'обязанностью всех. Военная сила складывалась из вооруженных людей; на войну шел всякий, кто был способен. Об этом свидетельствуют три названия: vojska, celjad, puk. Названия эти первоначально значили «людской состав дома или рода», а потом и «вооруженный народ».
Об этом времени относительно сЛавян и антов имеются у нас более ясные свидетельства византийских писателей н историка готов Иордана, изображающего антов и славян как раз в период «военной демократии», когда славяне и анты, как вооруженный народ, огромными массами хлынули через Дунай в пределы Византии. Это было в VI веке, но Иордаи сообщает приблизительно такие же сведения об антах и для IV века н. э., когда анты вели борьбу с готамн. Прокопий говорит, что «эти народы, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в демократии и поэтому у ннх счастливые и несчастливые дела решаются сообща». (Т<5 if*P таВ1:а ExXaPifiol те ж1 "Ачда обх Spxovtai itpo! «v8pot йчос, ski.' iv 8тцмх(им1« in mtXatoS fiioxefam, mi 8ia xoSto owxois tffiv itpafiiarav aei та xe $o(mjiopa xal xa ssoxoxa в« xotvdv ayexat.)397
Тот же Прокопий сообщает и о конкретном случае такого общего собрания по вопросу о Хнлвудии: «Когда этот слух, распространяясь в народе, стал достоянием всех, по этому поводу собирались почти все анты, считая это дело общим...»
В 577 г., по свидетельству Менандра, 100 000 славян пере-1 правилось через Дунай. Тот же Менандр сообщает интересный факт, свидетельствующий о сознании славянами своей воен-' Ной силы. Аварам на требование дани вождь славян Добрит
Ьтвечал, что нет силы, способной заставить славян кому бы то ни было покориться.
О военном строе и военных качествах антов много и специально говорит Маврикий. В своем труде «Тактика и стратегия» Маврикий дает сведения о тех народах, которые так или иначе опасны для Византии («которые тягостны для Империи»), «для того, чтобы желающие воевать с ними могли лучше приготовиться». Он рассматривает отдельно персов, «скифов, т. е. аваров», турок и «подобные им народы», «рыжеволосые народы», т. е. «франков, лангобардов», славян, антов и другие народы. Очень важно рассматривать эти характеристики народов параллельно, чтобы яснее стал удельный вес в глазах Маврикия каждого из этих народов. На фоне этих характеристик изображение военного строя и военных качеств славян не только не проигрывает, ио имеет ряд преимуществ.
«Племена славян и антов, — пишет Маврикий, — сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению; они храбры, преимущественно в своей земле, и выносливы, легко переносят жар, холод, дождь, наготу, недостаток в пище... находящихся у них в плену они не держат в рабстве, как прочие племена, в течение неограниченного времени... (дальше идет хорошо известная характеристика быта славян и антов. — Б. А)...»398
Итак, из приведенных свидетельств совершенно ясно, что у славян и аитов вооружены все мужчины, что вооружение их примитивно, что они представляют собой пешее войско. Впрочем, у нас есть известия и о знакомстве славян с морем.
Правда, есть у Маврикия одно место, как будто способное несколько опорочить военную характеристику славян и антов: «Это также возможно, — пишет он, — когда неприятель и многочислен, но у него нет ни порядка, ни предводителей, как, например, у славян и аитов н других одноплеменных с ними».
Но, во-первых, тут славяне н анты приведены лишь в виде примера, стало быть это не исключение, и, во-вторых, у нас имеется много фактов, опровергающих это положение. О предводителях славян и антов, между прочим, достаточно говорит сам Маврикий, а относительно «порядка» мы можем согласиться с Маврикием только условно: конечно, это не тот порядок, какой был заведен издавна в римских войсках и который оставался еще долго в Византии, но это был свой собственный порядок, соответствовавший уровню общественного состояния славян и антов. Иначе они ие могли бы победоносно занять значительную часть Восточной Римской империи.
Чтобы понять этот «порядок», мы должны изучить организацию народа-войска, исходя из того общего бесспорного положения, что толпа превращается в войско благодаря организации. И тут перед нами встает вопрос, давно уже интригующий исследователей, — о десятичной системе (тысячи, сотни, десятки), которая была хорошо известна Киевской Руси, но происхождение которой до сих пор еще окончательно не определено. По этому предмету существует значительное количество мнений, но нет ии одного специального исследования.
Относительно десятичной системы организации войска в литературе было бысказано несколько мнений.
Н. И. Хлебников выводит сотенную организацию из глубокой древности и связывает ее с родовым строем. Но у него понятие о роде совершенно неясное: «Разделение на сотии возникло из того, что род разрастается в целое племя, так что прежний порядок устройства уже неудовлетворителен»399.
М. Ф. Владимирский-Будаиов считает, что «более древняя, чем княжеская», система управления Руси была построена по «численному делению общества»: как целое государство составляло тысячу, а старшие города и провинции делились иа сотни и десятки, так н центральным правителем был тысяцкий, а подчиненные ему — сотские и десятские. Происхождение должности тысяцкого — доисторическое; можно принять гипотезу о том, что тысяцкие заменили прежних племенных князей. Тысяцкий есть «предводитель народного ополчения»400.
По мнению Н. П. Павлова-Сильванского, «наши сотский и тысяцкий, точно так же как германские centenarius и millenarius (иначе tluphadus), по своему происхождению связаны с древним военным делением племен иа сотии и тысячи»401.
М. С. Грушевский, подчеркивая факт уже готового наличия десятичной военной организации в X веке и указывая на аналогичные явления у других народов, считает эту организацию более древней, чем позднейшая дружинная. По его мнению, десятичная организация во времена Владимира Святославича переживает уже время своего упадка402.
Такого же мнения придерживался и М. А. Дьяконов. «Сотни, — по его мнению, —это сохранившийся пережиток исконного военного деления, когда земли составляли тысячу, разделившуюся на сотни и десятки. Деление на сотни известно всем европейским народам»403.
С. В. Юшков считает, что тысяцкие и сотские, вероятно, существовали с момента возникновения Древнерусского государства; что тысяцкие, сотские и десятские — военного происхождения; у всех народов в определенный период их общественного развития применялась десятичная система при делении войска. «У восточного славянства при переходе к племенному строю,' и тем более в период разложения племенных отношений, войско делилось так же, как и у других народов, на тысячи, сотни и десятки, во главе которых находились тысяцкие, сотские и десятские. При завоевании племен киевские князья должны были ставить в племенных или в других крупных центрах свои гарнизоны; в племенных и особо важных центрах — более крупный гарнизон — тысячу, которая распадалась на сотни (тысяцкий был начальником гарнизона, а сотники — командирами отдельных частей); в городах меньшего значения — меньший гарнизон, которым командовал согский»404. Тут неясно, как С. В. Юшков распоряжается темн тысячами и сотнями, которые находились у отдельных племен до перехода их под власть киевских князей. Во всяком случае у С. В. Юшкова два слоя тысяч, сотен и десятков: у отдельных племен и у киевских князей. Последние, расставляя свои гарнизоны по племенам и городам, очевидно, упраздняли месгныетысячиисотни.С. В. Юшков тут ясности не вносит. Из этих более или менее согласных мнений о древности происхождеиня десятичной организации резко выделяется мнение А. Е. Преснякова. Он считает десятичную систему учреждением княжеским, а «гипотезу о доисторических народных тысяцких и тысячах, необоснованной ии в русском материале, ни в сравнительно-исторических наблюдениях» Кроме того, он отделяет вопрос о тысяче от вопроса о сотне. Последнюю он считает учреждением городским и не военным, а судебно-администра- тивным. Свое мнение А. Е. Пресняков основывает на отсутствии документальных данных о древности десятичного деления, приводящего в смущение и некоторых западноевропейских буржуазных ученых (Шверин и Ритшель).
С последним утверждением А. Е. Преснякова нельзя не согласиться. Действительно, в источниках нет никаких указаний на происхождение этой системы. Наши источники знают ее уже готовой. Но отсюда скорее можно сделать именно тот вывод, к которому и приходит М. С. Грушевский: поскольку «эту десятичную военную организацию мы встречаем уже готовой в первые, ближ? нам известные времена Русского государства (конец X века)», то ее следует считать «старой, пред-дружинной организацией обороны».
Во всяком случае такое предположение будет более правдоподобным, чем приписывание учреждения тысячи князьям. Ведь русские источники тоже ничего не говорят об этом.
Что касается «фабнителЬйй-иСториЗе'сКиЗс наблюдений», то они как будто против А. Е. Преснякова.
Самый заметный дефект в гипотезе А. Е. Преснякова заключается в том, что он совершенно игнорирует огромный период истории восточных славян, когда вооруженный народ и составлял войско. Это период «военной демократии».
Из того, что при киевских князьях X—XI веков, как думает А. Е. Пресняков, уже не было «организованных народных ополчений», решительно не вытекает, что таких «ополчений» не было никогда, тем более что источники «докиевского периода» нашей истории, византийские по преимуществу, говорят нам именно о том, что славяне и анты все вооружены н болынймн массами во главе со своими вождями уопешно наступают на Византию. Побеждать византийцев и готов в неорганизованном виде, т. е. беспорядочной толпой, было, конечно, невозможно.
Попробуем все же собрать сравнительно-исторический материал о десятичных организациях.
Перуанские племена знали деление на десятки, сотни и тысячи. По вопросу о происхождении этого деления Кунов говорит: «Так как это (десятичное. — Б.Г.)деление родов по десятичной системе едва ли могло произойти от естественного расщепления старых родов, то приходится допустить, что в прошлом, по каким-то особенным, не связанным с родством, причинам, имело место новое деление племен кечуа, — вероятно, по числу боеспособных мужчин, которое могли выставить на случай войны отдельные роды. Это тем более вероятно, что атуналыо, главный род называется также уаранка... т. е. «тысяча»; обыкновенное алыо (род) в то же время назывался пачака... что значит сотня, а большая семья — чунка... т.е. десяток: дело в том, как это точно выясняется, что в среднем обыкновенное алью могло выставить сотню, а атуналыо — тысячу взрослых мужчин.. .Напрашивается предположение, что это (деление. — Б Г.) произведено было инками по военным мотивам»405.
Путешественник Лапинский относительно адигейцев сообщает интересные сведения.
«По своему внутреннему устройству адиге распадаются на три племени; самое многочисленное — шапсуга, затем следуют абаздехи, самые малочисленные — убыхн... Убыхи составляют только одно колено. Каждое колено делится на известное число родов, а эти последние делятся на семьи; но и колена и роды и семьи одного племени жнвут смешанно и в каждом округе представляются все колена и роды. Административное деление, если^можно употребить это выражение, есть сотня дворов или семей, которые, таким образом, составляют деревню, разбросанную на целую квадратную милю. Эти сотни составляют как бы отдельную республику, под управлением своих старейших...
Каждая сотня дворов посылает в общее представительство земли или племени двух своих представителей. Внутри каждая сотня делится на десятки дворов и десять представителей вместе с иманом составляют совет и суд сотни... В каждом дворе живут кроме отца с матерью женатые сыновья, а также неженатые сыновья и незамужние дочерн». Число жителей в таком дворе доходит до ста406.
Это наблюдение над жизнью адиге, хотя и записанное, пови- димому, не совсем точно, очень интересно. Тут, правда, не говорится о времени возникновения десятичной организации, но видно, что она существует в период распада родового строя и существования большой патриархальной семьи.
Аналогичные явления мы видим и у монголов.
Монгольские нукеры получали в награду от хана «такое количество кочевых аилов, которое могло бы выставить сотню или тысячу воинов, в более редких случаях, десять тысяч. Сообразно этому все монгольские племена, все поколения, роды, кланы были поделены на «десятки», «сотни», «тысячи» и «тьмы» — десятки тысяч, т. е. на группы аилов, которые могли выставить десяток, сотню, тысячу и т. д. воинов. Конечно, деление это было очень приблизительным, во всяком случае далеким от математической точности»407.
Б. Я. Владимирпов, специалист по истории монгольского общества, видит в своих источниках совершенно то же самое, что и исследователи русских материалов: десятичная организация — это военная организация; монгольские ханы застают ее уже готовой и лишь приспособляют ее для своих целей.
Когда же эта система могла возникнуть? Самым естественным ответом на этот вопрос, как мне кажется, будет предположение, что это деление на десятки, сотни и тысячи возникло в тот момент, когда роды и племена объединялись для общих целей в большие организации военного характера, т. е. в период «военной демократии», когда вооруженный народ выступал в военных предприятиях. Эта десятичная система не отрицала целиком родовых связей, но она их восполняла, вносила порядок в движение людских масс, превращала толпу в войско. Так шли на Рим германцы, так и славяне десятками, а может быть, и сотнями тысяч переходили Дунай, отвоевывая каждый свой шаг у византийской армии н разрушая византийские крепости.
Какой-то отголосок организации народа по десятичной системе отразился в еврейских преданиях, о чем свидетельствует довольно поздняя часть библии — «Исход».
Иофор, тесть Моисея, в целях упорядочения управления и суда иад народом, выведенным из Египта, посоветовал Моисею
Поставить иад ним (народом) тысяченачальников, стоначальнй- ков, пятидесятиначальников и десятииачальников408. Это деление необходимо было и для военных целей. В пути евреи сражались с амаликитянами 8 и победили их, что можно было сделать не толпой, а только организованном войском.
Народ управлялся до сих пор старейшинами, упоминаются и общие собрания: «Пусть заколет его (агнца) все собрание общества израильского»409.
Не говорю сейчас о всем известных сотнях у германцев и о центуриях римских.
Незачем род отождествлять с сотней, как это делает Дельбрюк410, потому что родовое устройство само по себе не нуждалось в дополнительных подразделениях на десятки, сотни и тысячи, ставших совершенно необходимыми при более широких объединениях целевого, так сказать, назначения. Большие массы людей для достижения поставленных в данном случае военных целей должны были внести в свою организацию нечто новое, родовому строю как таковому ненужное. Это и был десятичный порядок вооруженного народа. Время зарождения десятичной системы падает иа период «военной демократии». Эта система не отмерла целиком и в ранний период существования Древнерусского государства, в распоряжении которого были большие военные силы.
Было бы для дальнейших наших целей очень важно определить численность восточного славянства, но это — задача безнадежная. Мы можем об этом говорить только приблизительно и без цифр. Попытка, сделанная Дельбрюком, решить эту задачу по отношению к германцам не может считаться убедительной. Мы знаем, что по сравнению с другими народами славяне поражали наблюдателей своей численностью. Это действительно самый многочисленный народ в Европе. Об этом говорит топонимика, это подтверждает археология. Письменные свидетельства в этом отношении тоже совершенно ясны. Особенно ярки показания византийских писателей VI—VII веков и историка готов Иордана. Последний пишет: «К нему (Дунаю. — Б. Г.) прилегает Дакия, как венцом огражденная высокими горами, по левой стороне которых и от верховьев Вислы на неизмеримом пространстве обитает великий народ вииидов» 411 (per immensa spatia Wini- dorum natio populosa consedit). «Хотя имя их и меняется теперь в зависимости от племен и мест, но главные названия их — скла- вины и анты. Склавины живут от города Новиодунского и так называемого озера Мурсийского до Днестра и на север до Вислы;
йнтЫ сильнейшие (iortissimi) между ними, — иад излучиной Черного моря от Днестра до Днепра»1.
Прокопий в определении территории антов не расходится с Иорданом и подтверждает их численность. «Меотийский залив впадает в Эвксинский понт. Тамошние жители, известные прежде под именем киммерияи, ныне называются уже утургутами. Дальнейшие края на север занимают бесчисленные антские народы» (sdvv) та 'Ачтай 5|»етра iSptmat).
Когда готы говорили о неизмеримом пространстве, занимаемом восточными славянами, то, разумеется, имели в ниду пространство, настолько значительное, что его ни готы, ни византийцы полностью узнать не могли. Естественно, что и народ, сумевший занять столь огромное пространство, должен был казаться готам и грекам «бесчисленным»(рорц1оза natio, Sdvoc oip-Etpov).
Греческий военный писатель Маврикий, говоря о многочисленности антов, делал свои расчеты на возможность их разгрома, только учитывая политическую раздробленность славян. «Так как у них много князей и они между собой не согласны', то выгодно некоторых из них привлечь на свою сторону или посредством обещаний, нли богатыми подарками, в особенности тех, которые по соседству с нами (Византией. — Б. Г.) и имеют сношения с другими, чтобы они не соединились вместе и не поступили под начальство одного» ('1т рл| яро? ъачхк &X®Ptt evowiv, г) |»ovap)[(av noi-ijoT)). О том же вспоминал и Масуди в начале X века, когда восточные славяне в значительной мере осуществили то, чего так не хотели и боялись греки. «Если бы славяне не были так раздроблены и если бы между отдельными их племенами было менее несогласия, то ни один народ в мире не в состоянии был бы им противиться».
Многочисленный народ — славяне и анты — в период своей борьбы с готами н своего массового наступления на Восточную Римскую империю были организованы по десятичной системе. Эта гипотеза кажется мне наиболее убедительной.
Мы имеем некоторые данные, письменные и вещественные, и относительно вооружения славян и антов этого периода.
Ипатьевская летопись под 1114 г. сохранила запись старинного предания о том, что до изобретения способов ковки металлического оружия люди «палицами и камениемь бьяхуся» Летописец имел все основания думать, что в очень далекие времена таким оружием бились и его предки.
Наши самые ранние источники, однако, славян уже ие застают в таком состоянии.
В I веке н. э. Тацит, сомневаясь, к какой группе народов отнести венедов — к германцам или к сарматам, — приходит к заключению, что их следует причислить скорее к германцам, ввиду того что они н дома прочно строят, и щиты имеют, и прекрасно двигаются в пешем порядке, что совершенно чуждо сарматам, всю жизнь проводящим в кибитке и на коне. Здесь явное противоположение славян и германцев, мало связанных с верховыми лошадьми, тому конгломерату кочевых по преимуществу народов, который подразумевается под термином «сарматы».
А уже Иоанн Эфесский сообщает, что те самые славяне, которые до встречи с византийским войском сражались якобы одними дротиками, к удивлению и огорчению этого сирийца быстро перевооружились но византийскому образцу и научились владеть римским оружием лучше, чем сами византийцы (ромеи). В замечании Иоанна Эфесского, несомненно, есть некоторое преувеличение:. едва ли славяне рискнули бы и раньше выступать против ромеев с одними дротиками. Конечно, у них были не только дротики, но все же несомненно, что по сравнению с византийским войском славяне были вооружены хуже и что, увидев преимущества византийского оружия, они многое переняли у своего противника. Иначе победить греков они бы ие смогли.
Прокопий сообщает, что славяне идут в бой обычно в пешем строю412 со щитами и копьями в руках, но без панцырей413. Маврикий, специалист военного дела, указывает, что славянские воины вооружены парой коротких копий для метания н нанесения удара, а также пользуются деревянными луками и стрелами; некоторые из них имеют при себе большие н неудобные для ношения щиты3.
Во весь период «военной демократии» вооружение иарода- войска не оставалось неизменным. Под влиянием серьезных военных столкновений с высококультурным и прекрасно вооруженным противником славянский народ-войско старался (и не без успеха) перевооружиться по римскому образцу.
Итак, VI век застает славян и антов в состоянии «военной демократии». В .этом же веке славяне и анты сделали большие успехи' в военном деле, позволившие им победить Восточную Римскую империю, подобно тому как германцы за одно столетие до этого одолели Западную Римскую империю.
Античный мир, разлагавшийся внутри вследствие кризиса рабовладельческого строя, пал под ударами рабских восстаний и «варварских» нашествий с запада, севера и востока. Роль «варваров» в этом процессе была всюду аналогична. «Варвары» несли с собой омоложение умиравшему античному миру и благодаря своему общинному строю сделали большой шаг вперед, идя по пути создания новых, более прогрессивных форм общественных отношений — феодальных.
Войско Древнерусского государства
Предварительные замечания. Древнерусское государство объединило огромную территорию Восточной Европы от Дуная и Черного моря до великих северных озер включительно, и даже дальше — до океана, а с запада на восток — от Прибалтики до Урала и Волги. Это государство и не могло быть небольших размеров, поскольку оно объединило не только «бесчисленное множество» восточных славян, но и некоторые неславянские народы.
Образовалось оно не вдруг. Оно имеет свою длительную историю, иам в точности неизвестную, но хотя и с трудом и не совсем в ясных очертаниях, все же восстанавливаемую.
В. О. Ключевский в свое время уже сделал попытку восстановить этот часто игнорируемый участок нашей истории. На основании показаний «Повести временных лет» о дулебах-волынянах, подтверждаемых свидетельством Масуди, В. О. Ключевский приходит к убедительному выводу о наличии уже в конце VI века большого военного союза дулебов во главе с их князем.
«Этот военный союз, — заключает Ключевский, — и есть факт, который можно поставить в самом начале нашей истории: она... началась в VI в. на самом краю, в юго-западном углу нашей равнины, на северо-восточных склонах и предгорьях Карпат»414.
После распада этого союза под ударами аваров мы можем на основании арабских источников установить и другие политические образования восточных славян в «докиевский период» их истории: Славия, Куявия, Артания (см. разд. VIII).
Мне важно напомнить здесь эту линию исторического развития восточных славян вплоть до образования Древнерусского государства, важно показать, что, как и у других народов, «военная демократия» — уже переходный этап к государству и что самое государство вслед за ней не замедлило появиться в самой осязательной форме. Стало быть, восточное славинство развивалось вполне закономерно, и никакого перерыва в истории от антов до Киева нет.
Это важно для моих специальных целей, так как военное дело, конечно, развивалось вместе с обществом, и военная орга- низания должна была измениться в связи с образованней государства.
В этом раннефеодальном государстве полностью сохранилась старая воинственность граждан. Раннефеодальные государства, как правило, располагают огромными военными ресурсами, благодаря чему этим государствам удается расширить и укрепить свои границы, сплотить разрозненные части в политическое целое, дать народу возможность развивать свои производительные силы.
Значение этих государств в истории народов Европы и Азии очень велико. Строго говоря, именно этот период в истории народа уже определяет место данного народа и в последующей его истории. Уже здесь намечается основная территория государства, сплачиваются народные силы как для внутреннего строительства, так и для выполнения широких внешнеполитических задач. Франкская монархия при Пипине и Карле Великом, Армения при Тигране II Великом, Русь при Владимире — это блестящие периоды в истории Западной Европы, Закавказья н Европы Восточной.
Конечно, нужно учитывать особенности исторического развития каждого конкретного раннефеодального государства.
Перед Древнерусским государством стояли вполне определенные задачи, не вымышленные, отнюдь не продиктованные случаем или авантюрными соображениями великих князей. Они бросаются в глаза при внимательном ознакомлении с жизнью этого государства. Это вопросы: древлянский, хазарский, дунайский и византийский. Последние два были переданы Древнерусскому государству от антов, для которых Дуиай и Византия составляли главный объект длительвой и упорной борьбы. Древлянская и хазарская проблемы обострились в связи с ростом Древнерусского государства.
Географическое положение дулебов — древлян было таково, что онн стали предметом борьбы со стороны польского государства. Вопрос ставился весьма определенно: либо Польша, явно устремлявшаяся на восток, поглотит восточнославянскую территорию — Галицкую, Волынскую и Древлянскую, либо Русь соберет все восточнославянские земли и сумеет их удержать за собой. Отсюда длительная и упорная борьба на западной границе.
Объединение с Киевом полян, северян, радимичей и вятичей, само собой разумеется, было проблемой самой жизненной и необходимой, равнозначащей вопросу — бьггь или не быть Древнерусскому государству.
Борьба за включение в состав Древнерусского государства тиверцев и уличей есть продолжение борьбы антов за Дунай и Черное море.
Авантюр мы здесь не видим. Русь выступала с оружием в руках против вооруженных соседей с вполне определенными задачами и систематически и неуклонно их разрешала.
Не случайно русский народ навсегда запомнил и с особой яркостью в эпосе отметил именно этот героический период своей истории.
У раннефеодального государства, каким было Древнерусское, равно как и у других европейских государств этого же типа, главным средством разрешения стоявших перед ним задач была война. Следовательно, и вопрос организации военных сил был важнейшим.
В Древнерусском государстве старое демократическое военное устройство, при котором участие в войске было правом и обязанностью всех свободных, не сразу заменялось феодальной организацией войска. Поскольку в начальный период истории Древнерусского государства было еще значительное свободное, хотя и постепенно закрепощаемое, крестьянство, предполагать какне-лнбо резкие изменения в составе войска по сравнению с предшествующим периодом не приходится. Правда, власть уже отделилась от народа, народное собрание (вече) замолкло, но великий князь, окруженный знатью, как военный вождь все же стоял во главе не только своей д^ужнны, сравнительно небольшой и для крупных военных предприятий решительно недостаточной, но и ополчения свободных общинников. Только успехами феодальных отношений, когда сильно уменьшилось количество свободного крестьянства, когда крепостное право заняло прочное место в общественных отношениях, когда между князем и крестьянством стал феодал, нз вотчинника превратившийся в сеньера, а крестьянство было значительно разорено внутренними войнами, окончательно оформляется феодальное войско, составленное из вассалов н подвассалов. Но и тогда в экстренных случаях власть не раз обращалась к народным массам.
Для франкского государства этот период наступил приблизительно при Карле Великом, который пользовался уже лшш» небольшой квалифицированной армией. При его внуках народное ополчение окончательно отжило; военное дело целиком стало покоиться на вассалитете; лишь в ландштурме — в ополчении для защиты от вражеских нашествий — продолжала жить воинская повинность1. То, что было у франков, характерно в основном н для всякого феодального государства и, в частности, для Киевской Руси.
ЧГсе историки, касавшиеся вопроса о военном строе Киевской Руси, отмечают факт двух основных элементов, входящих в состав войска: это «дружина» и «вон»^
Летописи, действительно, говорят об этом совершенно недвусмысленно. «Се дружнна у тебя отня и вой», — говорят дружинники князю Борису в 1015 г. Но каждый из этих элементов имеет свою собственную историю, и даже в период одновременного их
МеРанг, Очерки по истории войн и военного искусства, М. 194'>
Ь7—68.
существований необходимо различать эти две неравные часгй киевского войска.
«Вой»
Если в период созревшего феодализма центр тяжести военных сил каждого феодального владетеля лежал в его вооруженных вассалах, составлявших его дружииу, то в раннефеодальном государстве в князе еще сохранилось много элементов народного верховного вождя времен «военной демократии», а окружавшая его знать не была еще многочисленной и достаточно политически сильной.
Наконец, что очень важно не забывать, самые задачи, разрешаемые Древнерусским раннефеодальным государством, были настолько велики, что выполнить их без участия народных масс было совершенно невозможно. Но самое содержание понятия «народная масса» не всегда одно и то же.
Все нашн источники говорят о том, что в результате распада родового строя нз его осколков создались соседские общины, связанные общностью уже экономических, а не кровных интересов. Классы уже налицо. Рабство существовало уже давно; появилась знать, выросшая частью из родовых старшин, частью из военных слуг князя; есть купцы. Внутренние процессы, протекавшие в самих общинах, прн наличии частной собственности на землю способствовали усилению имущественного неравенства среди общинников. Рост крупного землевладения и указанные сейчас процессы медленно, но верно вели к установлению феодального строя. Но в начальный период существования раннефеодального государства феодальное войско еще не достигло полного развития.
Что во главе войска этого периода стояли князь и окружающая его знать, что все это люди военные, никаких сомнений у нас не вызывает. Что у них имеются свон дружины, в этом тоже сомневаться нельзя. С другой стороны, ясно, что дружин этих недостаточно для больших предприятий Киевской Руси, что в большие походы шел попрежнему народ, хотя в целом и переставший уже быть войском, шел не весь народ, а известное количество «воев», по мере надобности то большее, то меньшее.
Неизбежно возникает вопрос об участии основной и самой многочисленной части этого народа, т. е. свободных членов общины.
Как известно, в нашей науке до последнего времени существует спор о том, каким термином в наших источниках обозначаются эти свободные члены общины. Я принадлежу к той группе ученых, которые считают, что одним из таких терминов было слово «смерд». Доказательства этому приведены у меня выше. Поэтому и участие смердов в качестве «воев» мне кажется непременным и подтверждаемым нашими источниками. Повторяю,
Не все именно так pemaiot этот вопрос. Приведу несколько примеров из старой и новейшей историографии.
№. А. Дьяконов не сомневался в том, что смерды входили в состав «ополчения», «что смерды в составе ополчений являлись пешими воинами»415.
М. Ф. Владнмирский-Буданов вполне определенно говорит о том, что «народное ополчение составлялось из всех взрослых мужчин городского и сельского населения... Обыкновенно в поход выступало не все население поголовно; но случаи действительно поголовного ополчения были»416.
М. С. Грушевский считает, что в походах (в данном случае он имеет в виду поход князей на половцев в 1103 г.) «кроме дружин принимали участие и земскне полки из горожан и сельчан»417.
Но есть и другие мнения, расходящиеся с только что приведенными.
Б. А. Романов в очень ранней своей работе 1908 г. различает новгородских смердов и поднепровских. Он допускает участие смердов лишь в новгородском войске; что же касается киевских смердов, то Б. А. Романов, различая народное ополчение, находящееся в распоряжении веча, и войско, находящееся в распоряжении князя, настаивает на том, что смердами мог распоряжаться только князь, но не вече. Выделение новгородских смердов Б. А. Романов мотивировал «своеобразием новгородского устройства в более поздние времена», что якобы «не позволяет и в более раннне эпохи так, без дальних доказательств, переносить черты новгородского быта на киевскую почву»418.
С. В. Юшков в своем труде «Очерки по истории феодализма в Киевской Русн» использовал мнение Б. А. Романова, отказавшись только от противопоставления новгородских смердов киевским. Он согласен с тем, что даже в половецкий поход, дело защиты земли, общенародного блага, смерды не идут, что смерды обязаны дать своих лошадей князьям, пожертвовать своей пашней, от которой живут и кормятся, — по требованию князей «и дружнны», прибавляет от себя С. В. Юшков.
Оба мнения сходятся также н на том, что народное ополчение зависит от веча, которое не имело права распоряжаться смердами, находившимися во власти князей (Б. А. Романов), князей и их дружии (С. В. Юшков)419.
Мнение С. В, Юшкова о смердах хорошо известно. Он считает, что это «особая, феодально-зависимая группа сельского населения», причем делает особое ударение на «тесную связь смердов с княжеским хозяйством» и в одном месте прямо называет их «группой домеииального зависимого крестьянства»420.
Отсюда следует заключение его о том, что вече не имеет права призывать смердов в войско, что набор нх, конечно, зависит только от князей и дружинников: отсюда и обращение к старому мнению Б. А. Романова.
В 1947 г. вышел труд Б. А. Романова «Люди и нравы древней Руси», где он снова коснулся этого вопроса. Тут автор заявляет, что старого тезиса о мобилизации на случай военных походов лишь смердьих лошадей, а не самих смердов он «не стал бы поддерживать сейчас в прежней категорической форме».
Поэтому полемизировать с Б. А. Романовым по этому предмету сейчас нет оснований. Если я все же разбираю его аргументацию, то делаю это только для того, чтобы показать необоснованность мнения С. В. Юшкова о смердах н их участии в войске.
Если присмотреться ближе к старой аргументации Б. А. Романова421, то окажется, что основана она в сущности на особом понимании одного варианта рассказа о Долобском съезде, именно того, который помещен в Ипатьевской летописи под 1103 г. (он же повторяется и в Лаврентьевской и в Воскресенской летописях). Тут сказано: «... и иачаша глаголатн дружнна Святополка: не время весне воевати; хочем погубити смерды н ролью им». В Лаврентьевской: «...яко негодно ныне весне ити, хочем погубити смерды и ролью их». Под 1111 г. в Ипатьевской: «... не время ныне погубити смерды от рольи», и ниже: «...хощеть погубнти смерды и ролью смердом»422. Дальше все тексты подчеркивают значение коня для крестьянина, причем рассказ 1111 г. большее ударение делает на смерда и на неотделимость его от земледельческого хозяйства, хотя вспоминает н коня («...хощеть погубити смерды и ролью смердом. Но се дивно ми, брате, еже смердов жалуете н их коней»), тогда как под 1103 г. как будто несколько большее ударение делается на коней, которыми смерды пашут.
Если признать вслед за Шахматовым, что текст 1103 г. послужил источником для рассказа 1111 г., то возникает вопрос о том, мог ли летописец вложить в свой текст под 1111 г. «совершенно ии'ой смысл», как думал когда-то Б. А. Романов423. Для людей
Xlf века смысл этих событий был совершенно ясен, И никаких мотивов изменить его в рассказе 1103 г. тут быть не могло. При внимательном чтении никаких разногласий между этими двумя текстами не обнаруживается.
Мне кажется, что еще Карамзин424, а потом С. М. Соловьев н М. С. Грушевский очень удачно схватили суть этого повествования. «Поход был уже решен в принципе, — говорит М. С. Грушевский, — разногласия касались (лишь) времени (выступления). Дружина Святополка считала весну неподходящим временем в связи с сельскими работами: погубим смердов и нарушим («пе- ребьемо») им земледельческую работу. Мономах утверждал, что незачем считаться с этим обстоятельством, если земледельцы — «смерды» вообще не безопасны от половцев». «Итак, план Мономаха был принят: поход назначен теперь же, т. е. весной»425.
Войско действительно выступило в марте. С. М. Соловьев по; иимает этот рассказ точно так же. В 1103 г. Владимир стал уговаривать Святополка итти «весною на поганых»; Дружина отвечала: «Не время теперь отнимать поселян от поля...» и т.д.426
Конечно, здесь речь шла прежде всего о времени выступления. Вопрос о том, пойдут лн смерды или не пойдут, ие дебатировался. О смердах говорили потому, что князья и их дружина были заинтересованы в работе смердов на полях князя и дружинников. Я совершенно согласен с Б. А. Романовым и С. В. Юшковым в том, что в данном случае речь шла не вообще о смердах, а о смердах, зависимых от князей и дружинников. Понятно и ударение, сделанное на коней: смердов поголовно забирать не предполагали вообще, а коней, очевидно, предполагалось взять в таком количестве, что это угрожало состоянию хозяйства князей и дружинннков.^'Кони нужны были главным образом для обоза, без которого двигаться в поход не было никакой возможности. Конница была тогда немногочисленна и, по- видимому, пополнялась княжескими конями, о чем имеются у нас сведения.
Но если А^шзнать, что смерды — это основная масса сельского земледельческого населения, т. е. большинство русского народа, в Поднепровье и Поволховье — безразлично, тогда весь вопрос об участии смердов в войске примет совсем иной оборот.
Это во-первых. Во-вторых, в данном вопросе, как, впрочем, и в других, необходимо точно учитывать политический строй Киевской Руси. Не трудно, например, доказать, что в Древнерусском государстве городское (а речь в данном случае может иттн только о нем) вече, как правило, не функционирует. Расцвет деятельности городских вечевых собраний падает на период раздробления Древнерусского государства. Князь и вече, таким образом, не могут противополагаться друг другу, так какОдалько князь и окружающая его знать решали вопросы войны и мира, они же вербовали и войско, определяя его количество смотря по надобности,) В смысле государственного строя Новгород и Киев в
Ярослав после удачного похода на Киев в 1016 г., когда новгородцы помогли ему одолеть Святополка, «нача вой свои делите, старостам по 10 гривен, а смердом по гривне, а новгородцом по 10 гривен всем, и отпусти нх всех домов»1.
Для Поднепровья ранннх, совершенно ясных фактов (подобных только что приведенному новгородскому), удостоверяющих наличие в войске смердов, нет. Они имеются лишь от конца
Под 1159 г. рассказывается о битве под Ушицей, когда во время осады города Иваном Берладником к нему перебежало 300 смердов («асмерднскачутьчересзаборолакИванови»). Б. А. Романов считал, что это место летописи ничего ие говорит нн за, ни против участия смердов в войске. Мне думается, что поскольку речь идет о военных действиях и смерды перебегали к Ивану Бер- ладнику во время боя, то естественнее всего предположить, что смерды перебегали к Берладнику не просто под его защиту, а из одного войска в другое с намерением стать в ряды войска Берлад- ника и сражаться вместе с ним под его командой. «И перебеже их (смердов. — Б. Г.) 300», т. е. на 300 воинов увеличилась военная сила Берладника. '
В Ипатьевской летописи под 1245 г. прямо написано о Ростиславе: «вшедшу ему собравше смерды многы, пыльце, и собра я в Перемышль»; в той же летописи под 1221 г. имеется опнсаине ночного нападения Даниила и Василька Романовичей около Белза н Червеня, где говорится: «боярин боярина пленивше, смерд смерда, град града, якоже ие остатнся ни единой вси (веси. — Б. Г.) не пленене»427. Здесь надо иметь в виду, конечно, не только тех, кого брали в плен, но и тех, кто брал пленников, т. е. войско Романовичей, в котором участвовали бояре, горожане н смерды. Дело как будто разъясняется: участие смердов в войске источниками не опровергается.
Наконец, а это очень важио в моей полемике с С. В. Юшковым, надо подчеркнуть, что Б. А. Романов не отрицал вообще участия смердов в киевском войске, а настаивал лишь на том, что «смерды не входят в организацию народного ополчения, собираемого по воле веча, не князя». Для меия же в данном случае важно показать, что смерды участвуют в войске. А кто нх имел право собирать, — это другой вопрос, на который, однако, ответить, как'мне представляется, не трудно, если принять положение, что в Древнерусском государстве кроме князя некому было собирать войско вообще н мобилизовать смердов в частности.
Надо, конечно, признать, что прямых указаний источников за X век об участии смердов в войске у нас нет. Эти сведения появляются для Новгорода под 1016 г., для Поднепровья — в «Поучении» Владимира Мономаха, т. е. в коние XI или начале X11 века. У меня нет сомнения в том, что если смерды-крестьяне участвовали в войске в XI веке, то тем более оии должны были участвовать в более раннее время, и чем раньше, тем больше, пока мы не дойдем до того момента, когда весь народ и был войском. Если мы признаем, что смерды — не только зависимые люди, а основная масса сельского населения, которая может быть зависимой и независимой, то именно эту массу сельского земледельческого населения мы можем встретить в войске, но под терминами племенными.
Олег в 907 г. брал «множество варяг, и словен, н чюдь, и сло- вене, и кривичн, и мерю, н деревляны, и радимичи, н поляны, и северо, и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверцн»; в 944 г. Игорь «совкупиввои мпоги, варяги, русь, и поляны, словени, и кривичи, и теверце, и печенеги».
Последние,, как видно из дальнейшего повествования, были наняты Игорем, который счел не лишним взять у них заложников.
Об условиях, предложенных греками, Игорь совещается только с дружиной, ио дань берет иа «вся воя».
То же виДим и й отношении военных действий Ольги у Древлян: древляие посылают к ней «лучьшие» мужн числом 20, а потом снова они послали ей «лучьшие мужн, иже дерьжаху Деревьску землю». О них древляне позднее спрашивали: «Где суть дружина наша, их же послахом по тя?» Перебнв хитростью 5 ООО428древлян, Ольга возвращается в Киев и «пристраивает вой»,, чтобы иттн в поход в Древлянскую землю. Поход этот состоялся. Летописец опять говорит о «воях многих».
Владимир в 980 г. в поход на Полоцк «собра вой многн», «варяги и словени, чюдь и кривичи»; с тем же войском он, повн* днмому, ходил на Киев против Ярополка. Под 988 г. рассказывается о том, что Владимир строил крепости на юге своего государства и «поча нарубати муже лучшие от словень, от кривнчь, и от чюди, н от вятичь, и от снх насели грады». Это последний раз летопись говорит о племенах, составлявших войско киевского князя или выделявших своих «лучших мужей» для заселения крепостей.
В последнем случае так и сказано: «мужи лучшие», необходимые для специального назначения; в других случаях разумеется привлечение в войско свободного населения от различных племен, конечно, не всего, а лишь некоторой части, количественно' определяемой, очевидно, самим князем в связи с дальностью похода, серьезностью противника и другими военными соображениями.
При описании походов Ярослава летописец оперирует уже н другими терминами: на Киев он идет во главе «новгородцев». «И воевода нача Святополчь, ездя возле берег, укаряти новгородце, глаголя: «Что придосте с хромьцемь снмь...» «Се слышавше новгородци..л (1016 г.). Не забывает он и старых терминов: «Ярослав же, совокупив Русь и варягы и словене, поиде противу Болеславу н Святополку» (1018 г.) «Ярослав, собра вой многы — варягы и словенн, приде Кыеву» (1036 г.). Но тут же, несколькими строками ниже, термин «словене» заменен равнозначащим «новгородцы», а новгородцы, как мы хорошо знаем, это не только «словене», но и частично кривичи. «Не было ии одной области, — как давно уже отметил В. О. Ключевский, — которая бы состояла только из одного, и притом цельного, племени. Большинство областей составилось из разных племен или их частей»1.
6 самое последнее время археологические работы, проведенные П. Н. Третьяковым и Б. А. Рыбаковым, дают иам возможность более конкретно понимать повествования летописн о восточнославянских племенах. Наблюдения П. Н. Третьякова и Б. А. Рыбакова позволяют говорить о том, что во всяком случае с VII века племенные названия уже носят характер географических, территориальных обозначений, говорят о местах, а не о племенах в точном смысле слова429. Стало быть, для IX—X веков во всяком случае «словене», «поляне», «кривичи» — это уже ие старые племена, а население той территории, на которой жнлн когда*то эти племена, т. е. терминология Летописца безусловно устарела и лишь медленно уступала место новой (по названию городов).
В походы ходили вообще свободные люди, свободные члены общин, т. е. и часть той массы населения, которая известна нам под термином «смердов». Это предположение правдоподобно уже и потому, что не вносит никакого отрыва от предыдущего периода, когда именно народнай масса составляла войско.
Войско по сравнению с периодом «военной демократии» изменилось в двух направлениях: оно стало собираться по мере надобности н потеряло прежнюю «демократичность», т. е. не привлекалось к решению общих дел и оказалось в подчинении не у своих выборных или частично наследственных вождей, а у государства, во главе которого стояли князь и окружающая его знать. Дальнейшее развитие организации войска заключалось в постепенном освобождении войска от малоквалифицированных в военном отношении элементов и в усилении специального военного npoj фессиоиального ядра. С ростом на Руси феодальных отношений смердов вытесняют (н то не совсем) феодальные дружины.
Я считаю, что участие в войске сельского населения, свободных общинников, как бы мы их ии называли, доказано.
Кроме сельских жителей в состав «воев» входили и горожане. Из вышеприведенного сообщения Новгородской летописи под 1016 г. видно, что в новгородском войске, помогшем Ярославу овладеть Киевом н прогнать Святополка, горожане-новгородцы участвовали несомненно. В том, что горожане участвовали в войске Древнерусского государства, кажется, не сомневался до сих пор никто.
У нас имеются сведения о том, что вооружение стоило дорого, и потому, когда восставали новгородские низы, они старались раздобыть деньги на вооружение бедной части новгородского населения. Горожане имели больше возможностей получить лучшее оружие, производимое городскими ремесленниками. К сожалению, письменные памятники о вооружении войска говорят односторонне, изображают больше князей и зиать, очень мало изображают войско в целом. Археологический материал грешнт .тем же недостатком. Оружие клалось только в могилы воинов- профессионалов, т. е. киязей, знати, дружинников. Вот почему приходится" пользоваться в этом отношении лишь отдельными замечаниями источников.
Вооружение русского войска периода Древнерусского государства, как можно предполагать a .priori, должно было отличаться от вооружения предшествующих периодов в сторону его усовершенствования. Так, конечно, н было на самом деле. Князья, боярство н их дружины, несомненно, стали вооружаться лучше, разнообразнее, дороже. Но когда, по мере надобности, собиралось большое количество воев, князья не могли вооружить их так, как вооружались сами, как вооружали свою дружину. В таких случаях у воев оставалось еще много старого вооружения.
На это намекает выражение Ипатьевской летописи под 1151 г., которое нельзя, конечно, понимать как реальность. Киевляне говорили князьям Вячеславу, Изяславу и Ростиславу: «ать же пойдуть вси, како можеть н хлуд(кий. — Б. Г.) в руцн взятн; пакы ли хто не пойдеть, нам же н дай, ать мы сами побьемы»1. В описании Лнпнцкой битвы (1216) Никоновская летопись сообщает: «и удариша на Ярославлих пешцев с топоркн и с сулнцами». Топоры, может быть, те самые, которыми смерды работали у себя дома. В миниатюре Радзивнлловской летописи восставшие смерды в 1071 г. изображены с топорами.
Но это только часть войска, вооруженная хуже основного ядра. Обычно, когда иноземные наблюдатели говорят о русском войске даже IX века, они подчеркивают более совершенное и разнообразное вооружение. Так, Ибн-Русте о славянах IX века говорит, что сшй имеют метательные копья, боевые копья, что главное их оружие — меч, .князья'носят кольчуги2.
Раскопки черниговских могнл обнаружили значительное разнообразие княжеского н боярского оружия. Тут имеются мечи, сабли, иожи, копья, боевые топоры, железные стрелы, металлические шлемы, кольчуги, медные бляХи от кованых щитов.
Лев Диакон в своем труде о греко-болгаро-русской войне, где участвовал Святослав, много сообщает о вооружении русского войска.'
Здесь упоминаются мечн и щиты. Подчеркивается та же особенность этих щитов, о которой говорил за 400 лет перед этнм Маврикий: «Щнты у них.,, крепкие н для большей безопасности длинные, до самых'ног». Но Лев Диакон ие считает их размеры неудобством, даже как будто одобряет их назначение: «Тавро- скифы, сомкнув щиты и копья наподобие стены, ожидали их (греков. — Б. Г.) на месте сражения».
Тот же автор упоминает и метательные копья, и длинные копья, броню, кольчужную броню, стрелы и камни, пускаемые из метательных орудий430.
Обоюдоострый меч давно был знаком восточным славянам. В летописной легенде о хазарской дани русский меч противопоставлялся восточной сабле. Характерен рассказ «Повести» об юбмене в знак дружбы подарками между русским воеводой Пре- тичем и печенежьским киязем. «И подаста рукумежю собою, и вдасть печенежский князь Претичю конь, саблю, стрелы. Он же дасть ему броне, щит, мечь» г. На оружии своем клялась Русь в исполнении договоров с греками в 907, 911, 944 и 971 гг. Договор 944 г. расшифровывает это понятие — «оружие». «А некрещеная Русь полагаюгь щиты своя и мече свое наги, обруче свое и прочая оружья». И в другом месте: «...да не ущитятся щиты своими и да посечени будут мечн своими от стрел и от иного оружья своего».
Эти мечи находятся археологами в различных местах (Черни- говщина, Киевщина, Смоленщина и др.). Если в рассказе о Пре- тиче подчеркнуты национальные особенности вооружения Русн и тюркских кочевников, то это отнюдь не должно обозначать, что такие отличня были резки и характерны для всех периодов общения Руси со степняками: в «Слове о полку Игореве» восточные сабли — уже самое распространенное среди русского воинства оружие. Часть оружия привозилась с Запада и Востока. Но основная масса его делалась несомненно дома®}
Сельчане-смерды всегда изображаются в войске пехотинцами. На конях сражаются князья и дружииа, возможно, что и часть горожан. Под 1068 г. киевляне («люди кыевстнн») требовали от князя Изяслава: «дай, княже, оружие и коии, и еще бьемся с ними» (половцами. — Б. Г.).
У князей, как мы зиаем, были дня военных надобностей большие табуны лошадей. Под 1146 г. в Ипатьевской летописи называется табун князей Игоря и Святослава в 3 ООО кобыл стадных и 1 ООО коней. Можно думать, что это не весь конский запас этих князей. Это факт довольно поздний, но и в более раннее время, по «Русской Правде» в середине XI века, говорится о княжеских конях, княжеских конюшнях и конюхе. Надо, впрочем, отметить, что конница начинает играть видную роль во всяком случае позднее. Войско Святослава хотя и имело лошадей, но сражалось пешим и обнаружило, по словам Льва Диакона, неприспособленность к конному бою.
Мы не можем обойти вопрос о количестве «воев», собираемых князьями для своих военных предприятий. Этот вопрос ставился не раз в нашей литературе, но, мне думается, до сих пор еще не нашел своего разрешения. М. П. Погодин, например, совершенно справедливо относясь с недоверием к цифровым показателям источников, склонен признать максимальную цифру войска для похода Святослава на Болгарию в 10 ООО. Выше этой цифры, по его мнению, количество войск в Древнерусском государстве не поднималось.
С. М. Соловьев ставит вопрос о численности войска, но решает его не для периода существования Древнерусского государства, а для времени его раздробления на отдельные княжения. Вполне естественно, что каждое отдельное княжество уже не могло располагать' таким многочисленным войском, какое было в возможностях киевского князя до распада Древнерусского государства. С. М. Соловьев оперирует цифрами, не превышающими 8000 человек, а если указывает иа 20 000 и 50 000, то разумеет их как результат объединения военных сил нескольких княжеств. Области Новгородская, Ростовская с Белоозером, Муромская и Рязанская моглн выставить 50 000. Великий Новгород, кстати сказать, не дробившийся на части, во второй половине XII века мог выставить 20 ООО431, М. Ф. Владимирский-Буданов пользуется этими же цифрами 432.
Погодин сам не занимается рассмотрением этого предмета, а отсылает своих читателей к специальному исследованию А. Черткова, действительно привлекшего для решения вопроса обильный материал, который должен был очень понравиться крайнему норманисту Погодину, поскольку оба автора исходили из цифр бродячих норманских дружин. Но для нас этн аргументы неприемлемы.
В доказательство того, что у Святослава в начальный момент похода на Болгарию не могло быть больше 10 000 воинов, А. Чертков приводит восемнадцать известий от IX—X веков о набегах норманнов на берега Европы. Оказывается по этим данным, что набеги совершались незначительными силами: от 2, 3, 7, 12 лодей до 200. А. Чертков считает от 8 до 20 человек на лодыо и получает, таким образом, очень небольшие цифры. В рассуждениях А. Черткова есть очень слабые места. Не доверяя ии одному из русских и византийских источников, он целиком доверяет западноевропейским, ничем не объясняя своего пристрастия к западноевропейским хронистам и нх интерпретаторам. В 988 г., например, норманны на 3 судах завоевывают «многие места восточной Англии и распространяют ужас до самого
Лондона»433. В 820 г. они же на 13 судах овладевают двумя островами против Пуату и опустошают «всю западную часть Франции»434 и т. д. А. Чертков берет эти сведения из вторых рук, без всякой критической проверки фактов, без попытки их критического осмысления. Правда, насчет вместимости этих судов А. Чертков допускает большие варианты. Мы можем допустить еще большие: русская летопись в лодью Олега помещает 40 человек; Боплан (XVII век) в казацкую лодью — даже 50 и 70. Стало быть, если даже брать среднюю цифру на лодью 20 человек, то окажется, что 60 человек терроризируют Англию до Лондона, а 260 человек опустошают западную Францию. Не кажутся ли эти цифры подозрительными?
Нет сомнений, норманны действительно были известны уменьем делать набеги, но ведь это только набеги, дававшие успех лишь вследствие своей внезапности и заканчивавшиеся быстрым отступлением хорошо вооруженных и смелых отрядов.
Все 18 фактов, приведенных А. Чертковым, ничего ие могут объяснить в истории военных предприятий киевских князей, поскольку тут мы имеем не набеги, а походы, продиктованные задачами государства, организованные совершенно иначе, рассчитанные на другой эффект н, несомненно, дававшие совершенно иные результаты. А. Чертков не видит здесь никакой разницы и утверждает, что Святослав имел в виду «только один грабеж, за условленную плату». Только-де после большого успеха в Болгарии Святослав несколько изменил цели своего похода435.
Источники, однако, противоречат такому пониманию похода Святослава на Болгарию. Византия побудила Святослава не к набегу, а к походу в целях ослабления Болгарии. Ведь перед этим император Никифор сделал попытку проникнуть с войском в Болгарию, но, испугавшись трудностей похода, решил «не подвергать своих воинов опасностям в этих непроходимых и сомнительных местах». Вместо этого он предпочел отправить Калокира к «тавро-скифам», «которых мы (греки, — Б, Г.), — пишет Лев Диакон,—обыкновенно называем руссами, с тем, чтобы он... привел руссов в Болгарию для завоевания этой страны». «Уговорить тавров (русских. — Б. Г.) оставить Мисию было дело невозможное», что видно не только из слов Льва Диакона, но н из переговоров по этому предмету между Святославом и императором византийским, приведших к войне между Святославом и Византией.
Мы знаем из «Повести временных лет», какие планы были у Святослава. Он не только собирался здесь оставаться навсегда, но и хотел перенести на Дунай свою столицу436. Это coBceil не похоже на внезапную высадку на берег нескольких десятков или даже сотен вооруженных моряков, стремглав увозящих свою добычу, чтобы ее у них ие отняли. Перед нами подготовленный поход на Дунай, на тот самый Дунай, который был так хорошо знаком славянам и антам еще в VI веке.
Ликвидировать успехи Святослава было ие легко. Это прекрасно знало византийское правительство. Лев Диакон сообщает, что Никифор Фока очень серьезно готовился к походу против Святослава. Он усилил обучение войска, принял ряд экстренных мер и все же не был уверен в своей победе. На всякий случай он стал укреплять Константинополь, учитывая, конечно, возможность нападения Святослава на столицу империи. Среди больших приготовлений к войне со Святославом Никифор пал жертвою заговора Иоанна Цимисхия.
Этот последний, несомненно, обладавший талантами полководца, тоже не решается вступить в бой со Святославом и делает бесполезную попытку угонории> Святослава покинуть Болгарию. Между тем русское войско, опустошив Фракию, направлялось к столице. Для оборойьт византийских земель Цимисхий, занятый войной в Малой Азии, выслал против Святослава магистра Барду Склира с войском. Битва при Аркадиополе, по всем признакам, не дала больших результатов, и Цимнсхшо пришлось посылать против -Святослава новое войско с распоряжением переждать зиму "во Фраии и Македонии, куда на весну обещал притти сам ■Цимнгхйй с большими силами.
Покончив с восстанием Варды Фоки в Малой Азии, Цимисхий, наконец, приступи,, '„'. со Святославом. Чтобы изолировать армию Святослава, он отправил на Дупай большой флот. Греческая дипломатия в то же времн подготовляла сочувствие и помощь болгар. Согласно данным Льва Диакона, Цимисхий располагал кроме флота, 15 ООО пехоты и 13 ООО конницы. Если Hp^a^?.1' "юоа флотский экипаж и болгарское войско, помогавшее Цимисхию, iu 0 -'яжется, что Цимисхий располагал войском не меньшим чем 50 ООО—60 ООО. Тем яе менее «победу» над Святославом Цимисхий, по словам Льва Диакона, считал одержанной «сверх всякого чаяния» и то лишь при помощи чудесного вмешательства святого Федора.
Только таким путем, путем учета сил противника, которые Льву Диакону должны были быть известны лучше, чем силы русского войска, можпо приблизиться к более или менее точному определению численности Святославова войска. Оно пе могло
быть значительно меньше греческого. Отсюда полная вероятность цифры, сообщаемой Львом Диаконом, — 60009. Лев Диакон не мог также не знать точной цифры той части русского войска, которая по договору с греками получила возможность уйтн из Болгарии домой и снабжена была греками продовольствием: хлеба г.реки выдали по договору на 22 ООО человек. Пусть эти цифры, как и всякие другие, касающиеся подсчета войска, ие абсолютно точны, но они не произвольны, а обоснованы показаниями одного из наиболее компетентных писателей-историков и вполне оправдываются необходимым в данной обстановке соотношением сил противника.
Если мы перейдем к другим фактам, говорящим о числе русского войска в известных нам значительных русских походах периода Древнерусского государства — к походу Владимира под Корсунь и к походу на помощь императору Василию, когда против него восстало греческое войско, то и тут мы должны будем твердо сказать, во-первых, что это не авантюра, не набеги, а большие организованные походы, и, во-вторых, что в них участвовали значительные военные силы.
В. Г. Васильевский в своей работе «Варяго-русская и варя- го-английская дружина в Константинополе XI и XII веков», рассматривая вопрос об участии русского войска в войне императора Василия II с Вардой Фокой, на стороне которого оказалась едва ли не вся византийская армия, „\Ж|юывает на 6 ООО русской гвардии, оставшейся после победы-над Бардой Фокой на службе у византийского императора. Сколько было люден в том русском войске, которое спасло Василия II от грозившей ему гибели, мы не знаем. Можно только с полным основанием предполагать, что тут било несравненно больше 6 ООО, потому что победить Вар^у Фоку нельзя было малыми силами. Михаил Пселл, продолжатель Льва Диакона, говорит о «зна- , чительном военном отряде тавро-скифов, пришедших на помочь Василию». Мы знаем, По данным Кедрина и Зоиары. это русское войско сыграло решающею роль действиях.
Русское войско должно было (лл быть не малым.
Армянский историк Степанос Таронский, современник этих событий, в своих писаниях человек очень точный, отмечает, что 6 ООО — это те, «которых просил царь Василий у царя рузов в то время, когда он выдал сестру свою замуж за последнего»437. Очевидно, это только часть русского войска, участвовавшего в подавлении восстания Варды Фоки. Сам В. Г. Васильевский выражается по этому предмету очень осторожио:1«Итак, факт присутствия в Византийской империи с 988 года'до первых годов XI столетия большего русского военного корпуса — по крайней мере шеститысячного — не подлежит ни малейшему сомнению»а;
Все посланное в Византию войско едва лн Владимир согласился бы оставить на службе императора. В походе, несомненно, участвовали более значительные силы. Поход Владимира на Корсунь, шестимесячная осада, рассчитанная на полную изоляцию крепости, и взятие неприступного города тоже требовали не сотеи, а многих тысяч людей. Само собою разумеется, что во всех этих и других больших походах участвовало большое народное войско, где княжеские и боярские дружины играли лишь руководящую роль. Мне думается, что мы можем воспользоваться и теми цифровыми данными более позднего времени, которыми оперировали С. М. Соловьев и М. Ф. Владимирский- Буданов.
Если сложить цифры войск тех частей Руси, которые еще- недавно входили в состав Древнерусского государства, даже с учетом того, что эти отдельные княжества должны были больше напрягать свои силы, действуя-в одиночку, чем находясь в единой государственной системе, мы получим значительные цифры, выражаемые в десятках тысяч, т. е. те цифры, которые уже приводились выше как наиболее вероятные.
Древнерусское государство, чтобы разрешить стоящие перед ним большие международно-политические задачи, и не могло иметь малочисленное войско. Но это уже не был вооруженный народ периода «военной демократию, поскольку и «военная демо- кратвд1\!шла в прошлое. Власть отделилась от народа. В руках вдасга оказались огромные материальные ресурсы, позволявшие ей на свой счет вооружать собранных для похода людей.
Об этом ясно говорится в «Повести временных лет», когда Владимир Святославич обсуждал со своими советниками вопрос о мести и о вирах: «...и реша"Ьпископи и старци: Рать многа; оже вира, то на оружьн и на коннх будн»438, с чем Владимир не мог -не согласиться. Ввиду растущих военных потребностей ему пришлось предпочесть институту мести штрафную систему.
Подтверячгением тому же положению служит и другое место «Повести» под 1068 Г., уже цитированное выше. После поражения, нанесенного половцами, «людье кыевстин прибегоша Кыеву, и створиша вече на торговищи, и реша, пославшеся ко князю (Изя- славу Ярославичу. — Б. Г.): «Се половци росулнся по земли; дай, княже, оружье и кони, и еще бьемся с ними»2.
У князей, несомненно, имелись запасы оружия и коней. Но не всегда этих запасов хватало. В некоторых случаях сами князья, как мы видели, предлагали народу, привлекаемому к войне, вооружаться, кто чем может. Единства вооружения для всех «воев» при таких условиях быть не могло.
1 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 124; «Повесть временных лета, ч. I, стр. 87.
* Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 166; «Повесть временных лета, ч. I, стр. 114.
22 Б. Д. Греков 831
ТИтак, на вставании наших наблюдений над той частью киевского войска, которая носила наименование «воев», мы можем притти к следующим выводам:
ДруЖЙЙй,
Древнейшее значение термина «дружина», сохранившееся гч некоторых славянских языках и до сих пор, — это домочадцы, челядь, затем вообще община, объединение, товарищество.
В «Русской Правде» есть отголоски этого старого значения термина: «Будеть ли головник их в верви, то зань к иим прикла- дываеть, того же деля им помагати головиику, любо сн дикую виру; но сплати им вообчи 40 гривен, а головничьство самому головиику; а в 40 гривен ему заплатити ис дружииы свою часть» \ т. е. если вервь не может разыскать или выдать убийцу, то оиа должна платить виру сообща. Допускается в некоторых случаях рассрочка этого платежа. Но виру платит вся община, весь коллектив; каждый член верви платит свою часть. Это и называется платить «не дружины свою часть».
Дружина в значении домочадцев, челяди перерастает в понятие двора крупного землевладельца-боярнна и обозначает слуг вельможи, по преимуществу военных. Само собой разумеется, что в этом последнем понимании дружина могла появиться вместе с появлением тех, кто мог ее содержать, т. е. вместе с выделением знати из массы свободного населения. Дружинники иногда так и называются «слугами»1. Впрочем, едва ли этим термином покрывалось понятие всей дружины: верхи дружины, так называемая старшая дружнна, сюда, повидимому,. ие входили.
Дружина, как правило, неотделима от своего главы, вождя,, хозяина. Она может переходить по наследству от отца к сыну„ оставаясь, так сказать, принадлежностью дома — фамилии. В этом отношении она совсем не похожа на воев, которых обычно собирают ad hoc. Очень характерны летописные термины: «Поиде Олег, поим воя многи»; «Игорь... нача совокупляти вое многи»; Ольга «собра вой многи»; «Володимер же собра вой многи»; Ярослав «совокупи воя многы»439 и т. д.
Войско набирается нз народной массы по мере надобности. Дружина — постоянная организация. Ее никогда «не собирают». Дружина всегда при своем вожде. Он с нею «думает», ходит в походы. Правда, «думающие» — это только часть дружины, и очень небольшая440. Главная масса дружинников — это не советники, а соратники князей и знати.
Очень показательны сообщения Цезаря и Тацита о военных организациях у германцев. При Цезаре дружин у германцев в узком и точном значении термина еще не было: «... когда кто- либо из первых лиц в племени (ex principibus) заявляет в народном собрании о своем намерении предводительствовать (в военном предприятии) н призывает тех, кто хочет следовать за ними, изъявить свою готовность к этому, тогда поднимаются те, кто одобряет и предприятие и- вождя, и, приветствуемые собравшимися, обещают ему свою помощь»441.
Германцы в это время жили доклассовым строем. Principes — •это племенные старшины. Они призывают желающих свободных германцев в поход. Каждый из давших свое согласие живет совершенно независимо от вождя. Это — товарищество военных людей, созданное для данного военного предприятия. Это еще не дружина.
Наличие дружнн отмечает спустя лет полтораста Тацит. Здесь дружина — уже постоянная организация при влиятельных и богатых людях. Вождь «кормит» свою дружнну, для чего старается приобрести средства «грабежом и войной». «Дружинники же от щедрот своего вождя ждут себе и боевого коия, и обагренное кровью победоносное копье, а вместо жалованья для иих устраиваются пиры, — правда ие изысканные, но обильные». «У германских племен существует обычай, — читаем дальше у того же автора, — чтобы все добровольно приносили вождям некоторое количество скота и земных плодов. Это принимается как почетный дар, но в то же время служит для удовлетворения потребностей (вождя и его дружины. — Б. Г.). Каждый из вождей старается, чтобы у него была лучшая и по численности большая дружина»1.
В германском военном строе вообще и, в частности, в положении дружины времени Тацита сохранилось еще много черт старого, поскольку и в самом общественном строе германцев I века н. э. еще не был изжит полностью родовой строй.
По сообщению Тацита, «... их турмы и клинья (кониые и пешие части войска. — Б. Г.) представляют собой не случайные скопления людей, а составляются из семейств и родов, а вблизи находятся милые их сердцу существа, и оттуда они слышат вопль женщин и плач младенцев; для каждого это самые священные свидетели, самые ценные хвалители: свои раны оии иесут к матерям и женам, а те ие боятся считать их и осматривать; они же носят сражающимся пищу, а также поощряют их»442.
На основании всех сообщений Тацита вытекает общий вывод о том, что перед нами догосударственное состояние общества, «военная демократия» с народным собранием, советом старейшин, племенной знатью н высшим военачальником, объединявшим группы племен.
Дружииы в этом процессе сыграли очень важную роль. Из временных и частных объединений превратившись в постоянные, дружинники, образуя военные и хорошо обученные кадры, усиливали власть вождей и сами приобретали видное положение в обществе.
В «Истории» Аммиана Марцелииа, где описываются события IV века н. э. (353—378), автор дает яркое изображение германской дружнны. В битве при Страсбурге, где алеманы потерпели поражение, их король Ходономар сдался в плен римлянам: «200 дружинников (comites) и трое ближайших друзей, считавших позором пережить короля или не умереть за короля, если бы того потребовали обстоятельства, — тоже добровольно позволили заковать себя в каидалы»443. Тут мы видим два слоя дружины: amici iunctissimi, т. е. ближайшие его помощники — «друзья» н comites — рядовые дружинники.
Очень близка к этому положению и дружина у монголов времен Чингис-хана. Род еще был там в силе, несмотря на ряд признаков, свидетельствующих о наличии классов. Войско еще строится по родам, как и у германцев эпохи Тацита. Члены рода в строю стояли вместе, образуя отдельные отряды. У вож- дей-ханов имеются свои дружины — нукеры, что по-монгольски и значит «друзья». Дружинники живут вместе со своими вождями, на нх иждивении, являются «домашними людьми» и вместе со своими вождями выступают в походы.
У знатных сподвижников ханов имеются свои собственные дружины
Точно таких же друзей — «асхаб», по сообщению Ибн-Фад- лана, имел в начале X века и царь Волжской Болгарии 2. Это, несомненно, его собственная дружнна, отличающаяся от войска, которое собиралось и здесь по мере надобности.
Это факты столь обычные и понятные, что приводить их в большем количестве излишне.
К сожалению, на русском документальном материале мы лишены возможности проследить по этапам этот интересный процесс даже в такой степени, как это можно сделать для германцев по данным Цезаря и Тацита.
Византийские источники VI—VII веков, правда, дают нам возможность убедиться в наличии в то время всех черт, характерных для полупатриархальных-полуфеодальных отношений, но «Русская Правда», договоры с греками, летописные повествования начиная с IX века вводят нас уже в отношения сложившегося государства, где дружины,- успевшие выполнить большую роль в деле создания княжеской власти и политического усиления окружавшей ее знати, существуют как вполне созревший элемент политического строя раннефеодального Древнерусского государства.
Наличие дружииы у русских князей подтверждено таким большим количеством летописных сообщений, что доказывать это положение не нужно. Оно совершенно очевидно. О дружинах русских вельмож X—XI веков сведений у нас меньше, но все же достаточно, чтобы считать и это явление столь же обычным, как и дружины у князей. Вот знатнейший и могущественнейший вельможа, способный конкурировать с самим князем, — знаменитый Свенельд. Его дружина своим обмундированием и вооружением превосходила княжескую и даже вызывала у последней зависть: «...рекоша дружина Игореви: Отроци Свеньлжи изо- делися суть оружьем н порты, а мы нази. Поиди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы». У Яна Вышатнча, собиравшего дань в Белозерье в пользу своего князя Святослава и
1 См. Б. Я. Владимирцов, Общественный строй монголов, стр. 87—93 р.
' См. «Путешествие Иби-Фадпана на Волгу», М,—Л. 1939, стр. 67, 811
там же усмирявшего восстание смердов 1071 г., были «свои отроки», т. е. своя дружинаУ Ратибора, боярина князя Всеволода Ярославича, также была своя дружина 444. В «житии» Феодосия Печерского изображен боярин, совершивший со своей дружиной иабег на Печерский монастырь с целью извлечь оттуда своего сына, убежавшего из дому в монастырь. Тут следует вспомнить также о твердо установившейся практике посылать в Византию представителей как от самих князей, так и от крупнейших знатных фамилий, принимавших участие в государственной власти. «Ивор, сын Игорев (уполномоченный.— Г.) великого князя русского, Вуефаст Свято- славль — сына Игорева (т. е. Вуефаст являлся представителем сына Игорева Святослава. — Б. Г.), Искусеви — Ольги княгини, Слуды — Игорев, нети (племянника. — Г.) Игоря, Улеб — Володиславль (т. е. Владислав уполномочивал Улеба. — Б. Г.), Каиицарь — Передславин» (т. е. Передслава уполномочила Ка- ницара. — Г.) и т. д.445.
Откуда можно было брать этих видных н верных людей, которым поручалось столь ответственнейшее политическое дело? Это не родственники уполномочивающих, а, несомненно, видные члены их дворов, иначе — дружинники. Мы видим тут интереснейшее явление, когда после смерти глав этих крупных боярских фамилий дружинники (часть их или все) остаются в составе того же двора и служат фамилии, возглавляемой в данный момент женщиной.
В эпосе этот момент хорошо отражен, о чем говорилось выше 446. Наличие дружин у знатных людей мы видим и в скандинавских сагах, когда речь заходит о Руси. Ингигерда, невеста Ярослава, требует от него для своего родственника Рагнвальда Ладогу с областью, куда Рагнвальд, конечно, отправлялся не один, а со своей дружиной. Ингигерда ставила условие, чтобы Рагнвальд пользовался на Руси саном и силой, какие имел на родине. В Эймундовой саге изображен Эймунд в качестве вождя своей дружины, которую он называет «мои люди» и от имени которых он заключает с Ярославом договор447. Эймунд с этой дружиной участвует на стороне Ярослава в нескольких боях.
Наконец, в «Русской Правде» имеются очень ценный, обобщающего характера данные. К сожалению, статья, трактующая об этом предмете, имеет несколько вариантов, дающих различные оттенки основной мысли закона.
Имею в виду ст. 91 Пространной «ПрабдЫ» «О заднице боярь- ётеи и о дружьнеи». Статья гласит: «Ажё в' боярех и Любо В дрУ- жинё, то за князя задниця не идеть; но оже не будетЬ сЫнов; а дчери возмуть» (Троицкий 1 список). В Археографическом II списке заголовб'к передан иначе: «О задници боярйпй илн ЛЮдстни». В текст статьи, именно ё начальную фразу «Ажё й боярех любо в дружине», Пушкинский сйисок Ёноси-f йзмеие- ние: «Аще в боярстёи дружине».
Общий смысл Статьи может быть правильно noHfcf тайькй При сопоставлений ее С предыдущей ст. 90— «Аже' умреть смерд»: «Аже смерд умреть безажю» (Пушкинский список), т. & без мужского потомства, «то задницю князю; аже будуть дйцерй у него дома, то даяти часть на не; аже будуть за Мужем, то не даяти части им»448. В. Никольский и А. Е. Пресняков обратили внимание на «отрицательную форму статьи о боярском и дружинном наследстве», что, по мнению Преснякова, «вызывает представление, что перед нами отмена порядка, прежде бывшего обычным: наследство дружинника шло князю при отсутствии сыновей. Перед нами смягчение прежней нормы в пользу дочерей-наследниц». Права же князя на наследство смердов касаются княжих смердов, населения княжеских земель449.
Замечания В. Никольского и А. Е. Преснякова совершенно правильны. Нет никаких сомнений в том, что был период в истории дружины, когда она находилась на княжеском иждивении, пользовалась н его землей на праве бенефиция, т. е. пожизненно. Совершенно понятно, что при этих условиях не могло быть и речи о праве наследования дружинника. Когда же дружинник окреп на земле и бенефиций превратился в феод, старое правило должно было быть отменено. Пространная «Правда» начала XII века уже отмечает эту перемену, происшедшую раньше. Усиление экономической самостоятельности дружинников — факт, давно отмеченный в нашей науке.
Положение зависимых смердов пока еще оставалось прежним. Для Галицкой земли отмена этого положения падает на середину XIV века. Намек на первоначально сходное в некоторых отношениях положение княжеских смердов н дружинников имеется в «Правде» Ярославичей: «Или смерд умучат, а без княжа слова, за обиду 3 гривны; а в огнищанине и в тивунице и в мечиици 12 гривен» (ст. 33).
Должны были произойти значительные изменения в хозяйственной и политической жнзни всей страны, для того чтобы так сильно изменилось положение дружины. Об этих изменениях речь шла в другом месте (см. разд. V). Сейчас нам необходимо ближе всмотреться в состав дружины ранней поры.
Бросается в глаза факт неоднородности этого состава. Тут интересна терминология источников. К термину «дружнна» прилагаются эпитеты: большая, лепшая, лучшая, передняя, старейшая, молодшая. Кроме того, в наших источниках встречаются отдельные слова для обозначения дружины или ее части: чадь, гридь, гридьба, отроки, детские, дворяне, слуги, мужи и княжьи мужн, бояре. Одни эти термины уже говорят о наличии отдельных прослоек в дружине и отчасти об их назначении.
Вопрос этот в нашей науке изучен достаточно хорошо.Поэтому я приведу лишь те общие выводы, к которым пришли исследователи этого вопроса н которые мне кажутся вполне обоснованными.
Старшая («старейшая») дружина — это действительно старшая во всех смыслах; очень часто это часть дружинников, добывших себе славу и высокое положение на службе у своих князей и бояр или же, что также бывало, перешедших уже с большими заслугами от отцов этих князей и бояр. Это опытные люди н в войне и в совете. Ими дорожат, с ними считаются. Они носят и особое наименование. Это бояре, мужи (если речь идет о княжеской дружине, то княжи мужи). Вполне возможно, что между боярином и мужем есть некоторая иерархическая разница. Во всяком случае обе эти группы составляют высший и сравнительно немногочисленный слой дружины в отличие от более численной, возрастом, заслугами н обязанностями, но более скромной части дружины, именуемой «молодшей дружиной». Она состоит нз отроков и детских, носящих в зависимости от отдельных поручаемых им обязанностей и специальные наименования — мечников, метальников и др.
В военном отношении между старшими и младшими дружинниками наблюдается большая разница. Младшие — это рядовые воины, основные кадры постоянных дружин; старшие — опытные командиры, обычно прошедшие свой стаж в младших дружинниках. Из старших дружинников — бояр и мужей — обычно выделяются н командиры «воев». Вышата, Будый, Блуд, Све- нельд, Претич, Переяег, Никифор, Мнкула, Чудип и др. — это все княжие мужи, бояре, старшие дружинники князей. Они стояли и во главе навербованного войска в качестве «воевод», т. е. предводителей «воев».
Они же и советники князей, входящие в состав той знати, которая окружала князей и без которой князья ие принимали никаких важных решений. О них шла речь в главе «Князь и киевская знать».
История дружииы, если ее рассматривать в самых главных и основных чертах, заключается в том, что, начав свою жизнь в качестве членов княжеского или боярского двора на иждивении своих хозяев, дружинники постепенно превращаются в землевладельцев — сначала на праве бенефнция, потом феода, в связи с чем меняется и их политическое значение.
Выросшее экономическое и политическое значение знати позволило ей занять в Древнерусском государстве самостоятельную, независимую от центральной власти позицию и в конце концов выступить против этой власти и тем самым подготовить раздробление государства на отдельные феодальные княжества, во главе которых стали свои собственные князья.
В этом усилении киевского боярства и младших членов киевского княжеского дома дружины сыграли решающую роль. Осевшая на землю часть дружины перестала отличаться от местного боярства, выросшего непосредственно из земли в процессе укрепления и укрупнения частной собственности на землю. Боярство, какого бы оно ни было происхождения, превращается в господствующий класс крупных феодалов — сеньеров, в вассальной зависимости от которых очутились их военные слуги — «послужильцы», заменившие собою прежних дружинников450.
Военная терминология в общем по всей Руси одинакова, по в Новгороде она имеет некоторую особенность. Именно в новгородских источниках мы имеем термин «гридь», «гридьба» (Новгородская летопись и включенная в нее краткая «Русская Правда»), И в Киев вместе с продвижением сюда новгородского князя Владимира Святославича попали слова «гридница» и «гридь», но они встречаются здесь только один раз в связи с рассказом о пирах Владимира — рассказом, быть может, составленным по новгородским сказаниям.
В древнейшей «Русской Правде», написанной для Новгорода, читаем: «аще будет русин любо гридин, любо купчина...» В Новгородской I летопнси о пирах Владимира говорится: «... и приходнти бояром и гридем н сочкым и десячьбкым и иарочнтыя мужа...» (В церковном уставе Ярослава термину «нарочитые люди» соответствует «градские люди»). В той же летописи далее встречается уже успевшая закостенеть формула для обозначения высшего слоя новгородского общества: «огнищане, гридь, купце вячшее» (1166); «огнищане и гридьба и купцы» (1195); «огнищане и гридьба и кто купець и гости» (1234). В этой формуле, как и в предыдущих, купец занимает неизменно третье место, гридь повсюду, без исключения, — второе, на первом месте стоят люди, именуемые то русью, то боярами, то огнищанами, — терминами, имевшими хождение в Новгороде для обозначения самых богатых, знатных и влиятельных людей.
В Новгороде в XII—XIII веках термином «гридь» стали обозначать, повидимому, не только дружинников в узком значении слова, т. е. военных слуг князей и бояр, а тот слой средних землевладельцев, который образовался путем смешения осевшей иа землю дружины с теми землевладельцами, которые ни у кого никогда в составе дружины не бывали. Не лишено вероятия предположение, что, когда этот термин окончательно вышел из употребления даже в Новгороде, его заменил другой — чисто русский, — «житьи люди», попрежнему остававшиеся промежуточным звеном между боярством и купечеством.
Вспомогательные военные части
Кроме «воев» и дружины в числе военных сил киевских князей мы встречаем и наемные отряды и федератов. Для усиления войска нанимались дружины варяжские, т. е. воинственные скандинавские отряды со своими вождями во главе, а также отряды тюрков-кочевников. О найме варяжских дружин дает несколько сообщений «Повесть временных лет». Имеются показания «Повести» о варягах, приглашаемых в большие походы Игорем, Олегом, Владимиром, Ярославом (Святослав, по данным «Помести», к варягам не обращался). Очень яркую картину перего- Ьорор с варяжской дружиной князя Ярослава дает Эймундова сага.
Ярослав Перегнивал тяжелое время борьбы с братом, Свято- йолком Окаяниым, действовавшим в союзе с польским королем Волеславом и печенегами. Эймунд со своей варяжской дружиной, Готовой за деньги служить любому князю, во-время предложил свои услуги Ярославу. Тот ответил: «...очень нуждаемся мы в вашей дружине и распорядительности, потому что вы храбрые мужи-нормаиы; но мне не известно, сколько потребуете вы жалованья за вашу службу». Эймунд пояснил: «во-первых, ты пожалуешь на дат для нас и для всех наших людей и не откажешь нам ни в каком добре из лучших своих припасов, в которых будем мы иметь надобность». «На это иждивение я согласен», — сказал Ярослав. Эймунд прибавил: «... сверх того, должен ты отпускать на каждого нашего воина по унции серебра, а каждому начальнику людей платить еще по полунции».
Ярославу показалось дорого, й он ответил отказом. бймунД предложил компромисс: «вместо серебра — меха бобров и собо лей и другое добро, какое здесь, в вашей земле водится в изо* билии; оценку же им будем производить мы сами, а ие ваши воины. А если случится какая добыча, — продолжал Эймунд, — тогда можете отпустить нам пенязи. Если будем сидеть без дела, то добра жаловать нам менее». Договор на этих условиях был заклю* чен на 12 месяцев. Когда истек этот срок, Эймунд обратился к Ярославу; «Мы уже прожили, господарь, несколько времени в №оих владениях; теперь избирай, будет ли-наш договор стоять далее или желаешь ты уничтожить свое товарищество (соглашение. — Б. Г.) с нами, и мы должны искать себе другого начальника, ибо пенязи медленно были нам отпускаемы». Ярослав ответил: «...я полагаю, что теперь мне нет такой, как прежде, надобности в ваших людях. Для нас слишком великая трата богатства давать вам такую большую плату, как та, которой вы домогаетесь». Эймунд напомнил Ярославу, что главный его враг Святополк еще жив, после чего Ярослав согласился продлить договор еще на год. По истечении этого срока Эймунд со своей дружиной заключил договор с Брячиславом Полоцким, врагом Ярослава.
Много ли было варягов в дружине Эймунда? Точных цифр у нас нет. Но косвенные данные говорят о том, что их было немного. Для них был согласно договору построен в Новгороде один дом-двор, будто бы каменный, как сообщает Эймундова сага, — в чем можно и усомниться, — обитый внутри красным сукном. Эта деталь Эймундовой саги подтверждается и сообщением «Повести» под 1015 г., рассказывающей о возмущении новгородцев поведением варяжской дружины и ее избиении: «Хо- тящю Володимеру ити на Ярослава (после отказа Ярослава и новгородского боярства от платежей Киеву); Ярослав же, послав за море, приведе варягы, бояся отца своего». Вот эти самые варяги, находясь в Новгороде без дела, «насилье творяху новгородцам и женам их. Вставите новгородци, избиша варягы во дворе Поромониъ. Наемный отряд варягов был истреблен на одном дворе. Очевидно, это и был тот дом или ему подобный, о котором сообщает любопытные подробности Эймуидова сага.
Но дело тут не в количестве: русские князья, приглашая к себе на службу варяжские дружины на известных условиях, смотрели на них, как на подсобную военную силу, но составленную из людей в военном отношении опытных.
Относительно этих наемных вспомогательных варяжских отрядов необходимо подчеркнуть еще одну очень важную деталь. За вспомогательными отрядами обращаются к варягам только в Новгороде, только новгородские князья Игорь, Олег, Владимир и Ярослав. Киев не приглашал варягов. Святослав, собираясь в свои большие походы, согласно летописным данным, ии разу не обращался к варягам.
С Ярославом прекращается практика приглашения вспомогательного варяжского войска и в Новгороде. Если новгородцы в отдельных случаях приглашали к себе военные отряды скандинавов, то Киев в таких же случаях обращался к народам тюркским.
Когда Игорево войско в 944 г. шло в поход на Византию, то болгары по обязанности сообщили византийскому императору Роману: «Идуть Русь, и наяли суть к собе печенеги»1. Очевидно, Русь ие особенно доверяла этому наемному войску, потому что, как сообщает летопись, Игорь взял у них заложников451. Свято- полк Окаянный в борьбе с Ярославом действовал совместно с печенегами. Были ли тут печенеги в качестве наемников или союзников — сказать точно нельзя 452. Вернее, думаю, первое.
Василько, киязь Теребовльский, собираясь в поход на Польшу, пригласил к себе берендеев, печенегов и торков. И тут мы не знаем, на каких условиях эти тюркские военные отряды участвовали в походе русского князя.
Мы можем только отметить, что участие тюркских вспомогательных военных сил было явлением настолько частым, что ни в какое сравнение с числом приглашений новгородцами варягов итти не может.
Мы имеем все основания думать, что эта помощь русским князьям оказывалась в порядке либо общих военных предприятий, либо найма вспомогательных военных сил, либо поселения кочевников на границах Руси на определенных условиях, т. е. на положении федератов.
Киевская Русь пользовалась военными отрядами кочевников, с которыми наш юг был связан беспрерывно в течение многих веков.
Очень характерный факт записан в Ипатьевской летописи под 1116 г.: «Все же лето бишася споловци и сторкы и с пече- негы у Дона н секошася два дии и две нощи и придоша в Русь к Володимеру торци и печенеги». Разбитые половцами торки и печенеги пришли на Русь к Владимиру Мономаху. А под 1121 г. в той же летописи читаем: «Прогна Володимер берендичи из Руси, а торци и печенеги сами бежаша». В Лаврентьев- ской летописи то же событие изображается несколько иначе: «В то ж лето (1120 г.) бежаша торци, берендичи из Рускые земли; и тако мятущеся еде и онде, и тако погыбоша».
Из этих сообщений нетрудно усмотреть, что речь идет не обо всех берендеях, торках и печенегах, а лишь о тех военных отрядах, которые воевали в 1116 г. с половцами. Разбитые половцами военные отряды (конечно со своим скотом, кибитками, женами и детьми, как кочевали обычно тюркские орды) не могли поселиться на русской земле без разрешения киевского князя Владимира Мономаха, который едва ли занимался в данном случае благотворительностью, а поселил их у себя на известных, выгодных для себя условиях.
Всего вероятнее, что торки и берендеи были поселены в пограничных местах под условием защиты русских границ, на положении федератов. На это указывает и факт изгнания берендеев из Руси через 5 лет после их поселения в ее пределах. Здесь видна одна и та же волевая рука, разрешающая и запрещающая, приглашающая и изгоняющая. Решающая роль принадлежит Мономаху. Это он находит полезным для себя соглашение с кочевыми отрядами берендеев, торков и печенегов и поселяет их на своих границах.
Очевидно, нарушение федератами условий заставило Мономаха изгнать берендеев, а торки и печенеги, оказавшись в одинаковом с берендеями положении, решили не дожидаться изгнания и сами покинули отведенные им на Русн места.
Однако случаи изгнания были едва ли не единичными. У нас есть многочисленные доказательства тому, что кочевники, особенно берендеи и торки, прочно оседали иа территории Древнерусского государства.
Об этом совершенно ясно говорит топонимика: в Чернигов- щнне—Печенюги (Новгород-Северский у.), Печеники (Старо- дубский у.); в Харьковщине — с. Печенеги (Чугуевскнй у.), гора Печенега около Чугуева, Торчиново городище (Богодухов- ский у.), с. Торское (Купянский у.); в Киевщине — уроч. Торч (Киевский у.), Торчин и речка Торчанка, приток Уши (Радославльсйий у.), Торчица на р. Торчице, с. Торчевский степак (Таращанский у.), р. Торча, приток Тикича, Торчи- цкое взгорье, села Великое и Малое Половецкое (Васильков- ский у.), Кумановка и Берендичев (сейчас Бердичев), Пече- нежец около Росавы; на Волыни — Торчин (Луцкий у.), с. Половецкое (Житомирский у.); в районе Бреста — с. Половцы; в Черной Руси — с. Торчицы; в Подолии — Торчин, Кума- нивцы, Кумаиов, Куманевка (Липецкий у.), Торков (Браслав- ский у.); в Галицкой земле — Берендовнчи и Торки (Пере- мышльский повет), Печенежин (Коломыйский п.), могила Печенеги около Звенигорода, Половцы (Чортковский п.), уроч. Половец около Мановца, Торки (Сокальский п.), Торчиновичи (Самборский п.), Куманев (Тишаневский п.).
Все эти названия распространены в пограничной лесостепной полосе, причем в стороне леса их очень мало. Кочевники оседали на окраинах Руси, предпочитая, по вполне Понятным причинам, лесу степь.
Город Торческ в Поросье в истории военных столкновений князей удельного периода играет крупную роль центра, к которому тяиули другие тюркские поселения. Тут в конце XII века встречаем «Торцького князя» Кондувдыя. Его арестовал Святослав Всеволодович по ложному доносу. За него вступились другие русские князья, как за человека храброго и полезного Руси. Обиженный Святославом Кондувдый навел на Русь половцев. Года через полтора Кондувдый перешел на службу к другому русскому князю, Рюрику, который дал ему город Дверень на Роси «Русское земли деля», т. е. для того, чтобы ои охранял Русскую землю.
Совершенно ясные указания на служебные отношения «черных клобуков» (собирательный термин для обозначения конни- ков-кочевннков) к русским князьям мы имеем в Ипатьевской летописи.
Под 1151 г. «черные клобуки», обращаясь к князьям Вячеславу, Изяславу н Ростиславу, говорили: «хочем же за отца вашего за Вячьслава, и за тя, и за брата твоего Ростислава, и за всю братью, н головы свое сложити, да любо честь вашю налезем, пакы ли хочем с вами ту измрети, а Гюргя не хочем». О том же говорит и другая запись той же летописи под 1155 г. Половцы подошли к Каневу, где в это время был Юрнй Долгорукий, и просили его, чтобы он приказал берендеям выдать половецких пленников. Юрий ничем половцам помочь не мог, так как берендеи ему весьма определенно заявили: «Мы умираем за Рускую землю с твоим сыном и головы своя складываем за твою честь».
Совершенно очевидно, что берендеи, о которых идет речь, находились на службе у Юрия на каких-то договорных условиях. Половцы, от которых в данном случае Русь прн помощи берендеев и защищала свои границы, обращаются не к берендеям, а к Юрию. Но и пределы власти Юрия над берендеями были обусловлены договорными условиями, среди которых нетрудно заметить одно: это — право федератов на военную добычу. Юрий, как сказано тут же в летописи, «не сотвори им насилья».
Под 1159 г. в той же летописи передается очень интересный случай, когда начальники берендеев — Тудор Сатмазович, Кара- коз Мнюзович и Карас Кокей сочли для себя выгодным перейти на службу от одного князя (Изяслава) к другому (Мстиславу). Они послали к Мстиславу сказать: «аже ны хощеши любити, якоже ны есть любил отець твой, и по городу ны даси по лепшему, то мы на том отступим от Изяслава». Мстислав согласился и, стало быть, дал нм по лучшему городу, несомненно по Роси, где и были поселены все эти конники-кочевники.
Под 1177 г. в Ипатьевской летописи отмечается взятие половцами «6 городов береньдиць». Мы не имеем никаких оснований утверждать, что это те самые города, которые были даны берендеям Мстиславом, но самый факт наличия названных в летописи берендеевыми городов очень показателен. Посаженные на русскую территорию кочевники, несомненно, меняли кочевой образ жизни и постепенно входили в состав русского общества и государства. Они делались, по выражению летописи, «своими»453.
Все эти, поселенные на правах федератов народы составляли «полки»454, т. е. были организованы по-военному.
Вполне естественно, что долгая совместная жизнь двух народов породила и общие интересы. В конечном счете мы видим, что «черные клобуки» принимают самое активное участие и в политической жизни Русской земли, ставшей им второй родиной. Сын Юрия Долгорукого Ростислав после неудачного опыта службы у киевского князя Изяслава обращается к своему отцу в 1149 г.: «Слышал есмь (в Киеве. — Б. Г.), оже хощет тебе вся Руская земля и черный клобукы»455. Смерть киевского князя Изяслава оплакивали «вся Руская земля и вси черные кло- буци», а когда на киевский стол прибыл Ростислав Мстиславич (внук Владимира Мономаха), то «быша ему ради вси, и вся Руская земля, и вси чернии клобуци обрадовашася»456. После смерти Ростислава киевляне и «черные клобуки» приглашают Мстислава. Подобных фактов много.
Совершенно ясно, что «черные клобуки» находились в самых тесных отношениях с Русью.
Хотя все наиболее яркие факты относительно печенегов,, торков, берендеев и других тюркских народов, иногда объединяемых в наших летописях общим термином «черные клобуки»,, относятся к периоду феодальной раздробленности, т. е. не непосредственно к Древнерусскому государству, все же эти факта помогают нам понять, хотя бы отчасти, положение этих народов: и в Древнерусском государстве.
Связи восточного славянства с тюркскими кочевниками очень стары. Русские письменные источники вводят нас в события,, имеющие уже очень почтенную давность. О торках, например,, «Повесть временных лет» упоминает впервые под 985 г., когда\ Владимир Святославич со своим дядей Добрыней шел в поход; против волжских болгар. С ними шли и торки. Об этом сказано* очень характерно: «а торки берегом приведе на коних». Стало' быть, уже в состав Владимирова войска, как обычно для этого' времени сухопутного, в качестве конницы входили и торки..
Поскольку они находились под командой самого Владимира, естественно предположить, что торки входили в состав киевского войска. Здесь не говорится, что Русь и торки участвуют в совместных действиях впервые.
Торческ в первый раз упоминается в Поросье как город под 1085 г. Но мы вправе высказать предположение, что он существовал и раньше, а может быть, возник в связи с широким строительством укреплений южных границ государства.
Печенеги впервые названы в «Повести» под 915 г. как враги. Мы можем думать, что торки раньше вступили в договорные отношения с Русью. Торки и берендеи помогали Руси отражать печенегов точно так же, как несколько позднее сами печенеги вместе с торками и берендеями стали помогать Руси отражать половцев.
Сложившиеся к XI—XII векам отношения неизбежно должны иметь свою историю. Печенеги, как мы уже видели, в 944 г. ходили с Игорем в греческий поход в составе русского войска. Столь продолжительное и тесное военное сотрудничество Руси с кочевыми народами имело не только количественное значение как пополнение военных сил, которыми могло располагать Древнерусское государство, но также и качественное. Вспомогательные военные отряды тюрков были конные, а их вооружение было привезено из Азии457. Этой стороны дела я сейчас не касаюсь и хочу лишь подчеркнуть, что историку русского войска древней поры нельзя забывать, что система вооружения русского войска, учитывая ее самобытную древность, в дальнейшем развивалась не изолированно, а под влиянием мирных и военных отношений с Византией, Востоком и Западом. История восточного славянства гораздо сложнее, чем ее себе часто представляют специалисты, не желающие затруднять себя экскурсами в столь далекое прошлое. А между тем без учета всей этой сложности нельзя понять и Киевской Руси.
Попробуем подвести главнейшие итоги.
i. НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ О ДРЕВНЕРУССКОМ ВЕЧЕ
В этой книге, посвященной Древнерусскому государству, писать о вече можно только с оговоркой по той простой причине, что в Древнерусском государстве как таковом вече, строго говоря, не функционировало; расцвет вечевой деятельности падает уже на время феодальной раздробленности. Только в конце периода Древнерусского государства можно наблюдать в некоторых городах вечевые собрания, свидетельствующие о росте городов, готовых выйти из-под власти киевского великого киязя.
Оправданием этой главы служит лишь тот факт, что в литературе по вопросу о вече далеко не всегда различаются два периода й истории нашей страны: период Древнерусского государства, когда вече молчит, и период феодальной раздробленности, когда оно говорит, и даже достаточно громко, Для того чтобы отметить эти два периода, показать их соотношение как двух периодов, обусловливающих друг друга, но тем ие менее существенно раа- личных, несколько замечаний о древнерусском вече, мне кажется, будут не лишними. Но замечания эти играют лишь служебную роль по отношению к главам, посвященным политическому строю Древнерусского государства.
О древнерусском вече писали очень много. Можно сказать,, что ни один историк древней Руси не обходил молчанием атог институт.
В нашей литературе имеется ряд специальных работ, посвященных этому предмету458.
В самом объемистом и полном исследовании по этому специальному предмету В. И. Сергеевича, которое по праву занимало! в досоветской исторической литературе первое место, как раз. и выявлено было много сторон дела, требующих новых дополнительных разысканий.
В настоящей главе я ие ставлю перед собой задачи пересмотра вопроса в целом, а хочу лишь остановиться на вопросе о перии- дизации в истории этого института, поскольку это важно дм определения характера Древнерусского государства.
В. И. Сергеевич полагает, что вече существовало иа протяжении всей нашей древнейшей истории до татар. Ссылаясь на из.- вестный текст Лаврентьевской летописи под 1176 г. («Новгородца бо изначала и смольняие, и кыяне, и полочане, и вся власти,, якоже на думу на веча сходятся...») и на другие места летописей,, он делает решительное заключение; «Итак, по мнению начального летописца и позднейшего, жившего в конце XII в., вече было всегда». И дальше, пытаясь доказать этот в сущности уже- принятый им тезис фактами, он продолжает: «Но мы можем привести и официальные документы X века, свидетельствующие об участии народа в общественных делах того времени. Это договоры Олега и Игоря с греками. Первый договор заключен был! не только от имени князей, но «н ото всех иже суть под рукою fefo сущих Руси» (911). Для заключения второго договора rtocjibl были отправлены «и ото всех людей Русский земли». Выше он выражается по этому предмету ие менее решительно: «Вече как явление обычного права существует с незапамятных времен»459, и приводит в доказательство как слова Лавреитьевской летописи об «изначальности» этого обычая, так и факты о полянах, «сдумавшнх» якобы дать хазарам от дыма меч, о поведении древлян в переговорах с княгиней Ольгой, об осаде Белгорода печенегами и др.
Так вече в изображении В. И. Сергеевича существует в древней Руси беспрерывно. Лишь татарское завоевание, по мнению В. И. Сергеевича, очень решительно разрывает историю веча. «Событием первостепенной важности, — пишет В. И. Сергеевич, — проложившим путь к новому порядку вещей, является татарское завоевание... Нашествие татар впервые познакомило русские кияжеиия с властью, с которой нельзя входить в соглашение, которой надо подчиняться безусловно. Почва для развития вечевой деятельности была сразу уничтожена»460. Вопрос слишком серьезный, чтобы над ним не задуматься еще и еще раз.
В работах более поздних, писанных после выхода в свет книги В. И. Сергеевича «Вече и князь», имеются образцы иного подхода к теме. Так, М. Ф. Владимирский-Буданов в своем «Обзоре истории русского права» разбивает историю веча на несколько «эпох». Это видно из заголовков соответствующего отдела его книги: «Происхождение и первая эпоха в истории развития народных собраний», «Вторая эпоха в развитии народных собраний», «Третья эпоха вечевых собраний». Первая эпоха— VI—IX века — характеризуется тем, что здесь живут «племенные сходки», вторая — IX—X века — «переход от племенного собрания к городскому», когда «для решения дел сходятся в старший город лучшие люди всей земли и обсуждают земские вопросы в присутствии граждан этого города», и третий период — XI—XIII века — «есть эпоха полного выделения этой формы власти в самостоятельную и полного развития ее прав. Она совпадает со временем окончательного установления власти старших городов»461.
Близко примыкает к М. Ф. Владимирскому-Буданову и М. В. Довнар-Запольский в своей специальной статье «Вече»: «Древнерусское вече не зародилось на глазах истории: начало его лежит в древнейших обычаях славян». Дальше автор приводит ссылку на Прокопия, вспоминает древлян, договоры с греками и «изначальность вечевого строя» по цитате из Лавреитьевской летописи, т, е. идет здесь за В. И. Сергеевичем.
Но в дальнейшем он расходится с ним и пользуется работой М. Ф. Владимирского-Буданова, внося, однако, в нее немаловажные поправки и дополнения. По его мнению, «за исключением Новгорода и Киева, т. е. новгородских славян и полян, в среде остальных племен русские князья держались военной силой. Когда князь господствовал с помощью наемного войска, притом большей частью иноземного, то голос веча не мог сказываться. Однако вечевая жизнь не была совершенно подавляема военной силой. Вече продолжало ведать дела, касающиеся племени или отдельных городов, так как князья совершенно не вмешивались в управление, довольствуясь одною данью... С развитием княжений вече теряет свой племенной характер, потому что княжества ие всегда совпадали с древними границами племени. В эту эпоху, т. е. с конца XI в., начинается быстрое развитие вечевых отношений».
Причины падения вечевых собраний для Московской Руси и для Литовской неодинаковы. Для Восточной Руси «одной из серьезнейших причин» было татарское завоевание, второй причиной М. В. Довнар-Запольский считает особый характер Московской Руси. «Вече, — пишет он, — создание городовой Руси, создание подвижного торгового населения. В Северо-Восточной Руси условия жизни были совершенно иные: это — земледельческая Русь, противоположность торговой Днепровской и Волховской. Сельскому человеку трудно было откликаться на все явления политической жизии...» В Западной Руси «вече работает более спокойно и, за немногими исключениями, мирно уживается с наследственной княжеской властью». После включения этой Западной Руси в состав Литовского государства «вече некоторое время продолжало свое существование... хотя, конечно, лишенное своего политического значения. Потеря политической самостоятельности превратила здесь вече из органа политического в местную самоуправляющуюся единицу», и в конечном счете вече превращается в «сейм».
Как мы видим, история веча у М. В. Довнар-Запольского, как, впрочем, и у других авторов, связана с представлением обо всем процессе развития древней Руси: городская торговая Русь в бассейне Днепра и Волхова противополагается Руси деревенской, земледельческой, северо-восточной; племенной строй, по его мнению, существует во время Древнерусского государства и распадается лишь во время уделов, иноземная военная сила киязей, за непонятным с этой точки зрения исключением Киева и Новгорода, препятствует развитию вечевого строя, князья самым явным образом «не вмешиваются в управление» и пр. Однако попытка рассматривать вече в его развитии и желание внести периодизацию в жизнь этого института у автора, несомненно, имеются.
Периодизацию в истории веча мы имеем й у В. О. Ключевского. Он считает, что веча волостных городов появляются с
XI века и «все громче начинают шуметь с конца этого века, делаясь повсеместным явлением». Вечевые собрания появились в связи с упадком авторитета князей «вследствие усобиц» и усиления областей с их главными городами. До XI века вечевых собраний В. О. Ключевский не отмечает. В. О. Ключевский специально историей веча не занимался, а высказывал свои соображения в общем курсе. Период возникновения и усиления городских вечевых собраний у него указан, иа мой взгляд, совершенно правильно.
У М. Н. Покровского, с одной стороны, мы видим признание, что вече имеет свою историю. «Было бы очень неосторожно, — пишет он, — думать, что вече на всем протяжении своей истории всегда было одним и тем же». Но он же и отказывается изучать эту историю: «Мы не будем пока касаться вопроса о происхождении вечевого строя, ни эволюции последнего...», — говорит он, а в другом месте объясняет, почему он это делает: «Мы отделяем это древнейшее племенное вече... от позднейшего городского», т. к. «связывать эти два явления как последовательные звенья одной цепи развития» нет оснований: «Киевское городское вече возникает, можно сказать, на наших глазах в совершенно определенной социально-экономической обстановке: иет ни малейшего смысла искать ему отдаленных предков»1.
Высказав правильную мысль о том, что киевское вече XII века отлично от веча родового общества, Покровский едва ли поступает правильно, отказываясь искать хотя бы и отдаленных предков киевского народного собрания XII века. Ведь задача историка прежде всего и заключается в том, чтобы изучать общественные явления в их последовательном развитии. М. Н. Покровский не пожелал этим заниматься. Изложив свои принципиальные соображения и успокоившись на том, что нет смысла углубляться в прошлое для изучения вечевых собраний XII века, он в своих рассуждениях о вечевом строе города ограничивается лишь фактами XII века. «Древнерусские республики, — пишет он, — начали аристократией происхождения, а кончили аристократией капитала. Но в промежутке они прошли стадию, которую можно назвать демократической. В Киеве она падает как раз на первую половину XII века. В этот период хозяином русских городов является действительно народ»2.
В советское время о вече высказался С. В. Юшков в своих «Очерках по истории феодализма в Киевской Руси». Он делит историю вечевых собраний на периоды — племенной строй, Киевское государство и «феодальная монархия», как он определяет политический строй княжеств, на которые распалось Древнерусское государство. В трактовке вечевых собраний в первый и третий периоды их истории у меня с С. В. Юшковым больших разногласий нет. Относительно второго есть. Я думаю, что В. О. Ключевский был прав, когда отрицал вопреки мнению С. В. Юшкова функционирование вечевых собраний в Киевской Руси в X веке; сам С. В. Юшков говорит, что, кроме известия 997 г. о вече в осажденном печенегами Белгороде, никаких других известий для X века нет. А это — единственное известие такого характера, что не позволяет делать вывода о функциони' ровании вечевых собраний как явлении обычном и распространенном. Не является выходом из трудного положения и замеча- 'ние С. В. Юшкова о том, что «в этот период на вече в достаточной степени проявлялись начала первобытной демократии», потому что говорить о «первобытной демократии» для X века в Древнерусском государстве нет оснований, так как никакой «демократии» в период существования Древнерусского государства не было. Между тем С. В. Юшков совершенно четко говорит: «...вече, ведущее свое происхождение от племенных сходок, продолжало существовать и в Киевском государстве»462.
С характеристикой последнего периода в истории вечевых собраний я согласиться полиостью с С. В. Юшковым тоже не могу, так как С. В. Юшков слишком решительно устраняет из числа участников вечевых собраний «широкую городскую демократию, торговцев и ремесленников», признавая основной силой, иа которую опиралось вече, лишь феодальные верхи города. Тут я вижу недооценку значения городов в политической жизни княжеств, подтверждаемого фактами, о чем речь у меня идет ниже.
В 1946 г. вышла книга М. Н. Тихомирова «Древнерусские города», в которой автор отводит специальный параграф вопросу о вече. Никаких принципиальных расхождений между мною и М. Н. Тихомировым нет. Сам М. Н. Тихомиров об этом говорит так; «Наша точка зрения на вечевые собрания в основном сходна с воззрениями Б. Д. Грекова, высказанными им в новом издании его книги «Киевская Русь»»463.
Важнейшие периоды в истории народных собраний на Руси мне представляются в следующем виде.
К VII—IX векам у народов, населявших бассейн Волхова — Днепра, уже налицо классовый строй, остатки родового общества заметно уходят в прошлое. В нескольких местах этой большой территорииужев VII—'VIII веках наметились политические объединения, выросшие на развалинах племенного строя. К сожалению, мы ничего не знаем о внутреннем строе этих политических объединений. К IX веку можно говорить о существовании раннефеодального Древнерусского государства, беспрерывно и быстро растущего в течение X и первой половины XI века. Высшая точка развития этого государства есть в то же время и момент созревания сил, способствовавших феодальной раздроо- ленности. Расчленение этого государства обусловлено ростом отдельных его частей с крупными городами во главе.
Этот рост связан не только с повышением экономической силы этих городов, но и с подъемом политического значения городской массы, с которой вынуждены считаться не только верхи общества, но и размножившиеся князья. Дальнейшая история частей расчлененного Древнерусского государства определяется соотношением классов в каждой из иих. Эти предпосылки, доказательства которых приводились выше, я кладу в основу пересмотра вопроса о периодах в истории древнерусского веча.
Итак, из приведенной историографической справки выясняется, что с периодизацией истории веча дело обстоит неблагополучно. Причина этого совершенно ясна. Нельзя отделять историю веча от истории Руси в целом: вопрос о вече только деталь, хотя и очень важная, общего исторического процесса, и потому неудивительно, что мы имеем в нашей литературе значительные разногласия в трактовке столь сложного предмета.
Но и этого мало. Нетрудно даже из очень краткой историографической справки, приведенной выше, убедиться в том, что не все авторы, писавшие о вече, вкладывают в этот термин одинаковое содержание. М. Ф. Владимирский-Буданов, например, находит возможным считать вечем и те совещания, которые устраивал князь Владимир в Киеве, созывая для этого старцев и бояр и «люди многы». Сам М. Ф. Владнмнрский-Буданов видит опасность в этом понимании термина «вече» и спешит предупредить читателя, что в подобных «общеземских думах» совмещаются два будущих учреждения — боярская дума и вече. Не совсем понятно, почему автор говорит здесь о «будущих» учреждениях, включая сюда и вече, если он считает, что эта «общеземская дума» есть «второй этап» в истории веча и представляет собой «переход от племенного собрания к городскому». Несколько разъясняет это недоумение лишь то, что автор городское народное собрание считает вечевым собранием с наиболее развитыми формами этого органа власти.
Термин «вече» происходит от корня «ве», откуда — «вещать», совершенно соответствующее терминам colloquium, parlamentum. Это — народное собрание для обсуждения и решения важных общих дел.
На мой взгляд, нет никаких оснований прибавлять к этому определению какие-либо разъяснительные дополнения вроде собрания «старшего города» или собрания «племенного»; сужением термина будет и определение его как «органа государственной власти», потому что тогда естественно возникает вопрос: можно ли считать вечем народные собрания догосударствениого периода нашей истории?
Для удобства и ясности дальнейшего изложения необходимо остановиться на определенном понимании предмета нашего изучения. В качестве исходного положения мне кажется необходимым применять определение термина «вече» как народного собрания (классового и доклассового общества) для обсуждения и решения общих дел. Предполагается — важных, поскольку по пустякам народное собрание не созывается.
Отсюда вытекает неизбежность изучения народного собрания иа протяжении веков с самым внимательным учетом условий, при которых жило вече. Характер этих условий определяет и периодизацию в истории этого важнейшего института нашей древности.
Если и буржуазные историки на основании показаний источников склонялись к признанию «племенного веча», то нам, если мы примем во внимание огромный материал, собранный Морганом, придется не только признать это древнее происхождение вечевых собраний правильным, но и значительно углубить самую проблему. Мы имеем специальную работу Ф. Энгельса, построенную на этом богатейшем материале, где автор дает свои соображения об эволюции доклассового строя, о появлении классового общества и государства с главнейшими его учреждениями. Месту вечевых собраний в этом процессе уделено специальное внимание. Сейчас мы можем говорить о том, что при родовом строе роль народного собрания зависела от той ступени развития, иа какой этот родовой строй находился в даииый момент. Эти ступени следующие:
«По общему правилу совет (вождей. — Б. Г.) был открыт для каждого частного лица, пожелавшего высказаться на нем по поводу общеизвестного дела... Но решение выносилось советом».
Несмотря на то, что совет избирался племенем пожизненно, члены его могли всегда быть смещены; поэтому, естественно, в совете «народный элемент неизбежно должен был иметь доминирующее влияние»464.
Появление государства изменяет эту систему.
Начальный момент в истории образования государства Ф. Энгельс для германского общества изображает в следующих чертах: 1. «Наступил момент для превращения власти военачальника в королевскую власть, и это превращение совершилось»; 2. «совет старейшин, если он не исчез давно, не мог бы собираться и был вскоре заменен постоянными приближенными короля»; 3. «старое народное собрание продолжало для вида существовать, ио также становилось все более и более собранием лишь низших военных начальников и вновь нарождающейся знати»465.
Конечно, в разных частях Европы, у разных народов от этой схемы, естественно, должны были быть некоторые отклонения, но в основном эти этапы в развитии государственной власти верны и для других народов. Древнейшие, и притом достаточно ясные, сведения о политическом строе славян мы имеем у Прокопия (середина VI века): «славяне и анты, — пишет ои, — не управляются одним лицом, но с давних времен живут в демократическом правлении» и поэтому у них всякие дела решаются общим собранием. Об этом общем собрании (вече) Прокопий рассказывает по поводу событий, связанных с именем греческого воеводы Хилвудия. Для решения вопроса собрались «почти все анты». Они решили действовать сообща. Тут же они принуждают псевдо- Хилвудия принять на себя роль подлинного Хилвудия и намечают поход на Византию и подунайских славян.
Маврикий (конец VI века) характеризует славян приблизительно так же: «Они не имеют правления, — пишет он, — и живут во вражде между собою; у них много начальников, которые не живут в мире, поэтому полезно привлекать некоторых из них на свою сторону обещаниями, словами илн подарками, в особенности ближайших к нашим границам, и тогда нападать иа других славян, чтобы общая война их не спаяла и ие объединила под одну власть»466.
У Иордана (VI век) мы имеем очень интересное сообщение о наличии у аитов князя или короля (тех), который упоминается здесь вместе с 70 старейшинами, вождями (primates). Остготский Винитар воюет с антами, анты его бьют, но потом ему удается взять их князя Божа (regem eorum Boz nomine) в плеи. Этого Божа вместе с сыновьями и 70 старейшинами он распинает467.
Апты, вне всяких сомнений, — славяне, жившие главным образом в среднем Поднепровье и па юго-запад от него. Бож, несомненно, — военачальник значительных сил, старейшины — едва ли не вожди, избранные родами. Трудно как-либо иначе понять эти сообщения.
В IX веке существование раннефеодального Древнерусского государства не вызывает у нас никаких сомнений. Тут, как мы уже видели, налицо власть киевского князя с подчиненными ему князьямн н боярами. Имеется при князе совет Старейшин, в экстренных случаях, быть может, в городах собирается н вече (точных сведений у иас иет), но, во всяком случае, это уже не то вече, о котором упоминал Прокопий. Ни в X веке, ни в первой
Половине XI века для развития бечевом йтрой благоприятные условий в Киеве нет. Власть киевского князя слишком сильна, город политически еще слишком слаб, чтобы рядом с княжеской властью могло процветать городское вече. Если не считать исключительных случаев, известий о вечевых собраниях в X веке у нас нет. Исключительные случаи я вижу в описании двух осад городов печенегами (Киева в 968 г. и Белгорода в 997 г.) в отсутствие князей с их дружинами.
Под 968 г. описывается осада печенегами Киева в то время, когда Святослав с войском воевал в Болгарии Дунайской. В описании этой осады ни разу не называется вече, но оно как бы подразумевается. Осажденные оказались в безвыходном положении. «И въстужиша людье в граде и реша: «иесть ли кого, иже бы могл на ону страну дойти и рещи им: аще не подступите заутра, предатися имамы печенегом». И рече один отрок: «аз прейду»; и реша: «нди». Перед нами народное совещание, созванное ad hoc ввиду крайней необходимости, совещание, на котором обсуждается тяжелое положение города н способы спасения. Другой подобный случай — осада печенегами Белгорода в 997 г. Сообщение об этом событии несомненно легендарного характера. Тут вече называется полным своим именем.
В рассказе об осаде Белгорода отмечены некоторые черты городского строя X века, надо думать, сильно переплетенные с фактами того же рода XI века. Тут мы имеем старейшин градских и людей-горожан. Нетрудно заметить руководящую на вече роль старейшин градских. Белгород — это княжеский любимый город-замок. Осада его печенегами происходит в отсутствие князя и дружины. Горожанам пришлось выдержать осаду и проявлять свою инициативу. Собирается вече; оно выносит решение о необходимости сдачи города. Одии старец, не бывший на вече, но имевший свой собственный план защиты города, желает приостановить решение веча и обращается с этой целью к «старейшинам градским». Старейшины с радостью отменяют вечевое решение («Они же ради обещашася послушати»). Надо думать, что если они с такой легкостью отменяют решение веча, то, очевидно, они имели силу провести отмену решения. Для суждения о вече с этими фактами, конечно, необходимо считаться. Необходимо также обратить внимание н на другую сторону дела: если бы был здесь в это время князь с дружиной, едва ли бы вообще понадобилось собирать вече. Князь с дружиной действовал бы по собственной инициативе, как это вытекает из многочисленных аналогичных случаев. Как правило, в X веке при наличии князя в городе вече не собирается. Прн киязе мы видим всегда совет старейшин города или, иначе, старцев градских, бояр и дружину.
Со старейшинами и боярами Владимир решает вопрос о принятии христианства, по совету старцев и бояр он отправляет послов в Византию для ознакомления с христианским культом, перед ними же, старцами и боярами, отчитываются эти послы в исполненном поручении, князь со старцами и боярами решает вопрос о преимуществах вир перед местью. Летопнсец, подводя итоги политической деятельности Владимира, говорит о нем так: «Бе бо Володимер любя дружину, и с ними думая о строи земле- нем, и о ратех, и о уставе землеием»Но нельзя все-таки сказать, что народ безмолвствует даже в это время наибольшей силы княжеской власти в Киеве. Мы уже видели, как этот народ вел себя в осажденном печенегами Киеве в 968 г. «Люди» киевские активно участвуют в различных киевских событиях, хотя и не играют здесь решающей роли. Под 983 г. в летописи записан рассказ о двух варягах-христнанах, сыне и отце, погибших вследствие нежелания отца выдать своего сына в жертву языческим славянским богам. По предложению «старцев и бояр» был брошен жребий, который и выпал на юношу-варяга. Когда же отец его решительно отказался принести в жертву своего сына, посланные от «старцев н бояр» обращаются к «людям» («...шедше поведаша людем»), которые здесь в это время присутствовали. Они то и «розъяша двор около его»468.
Конечно, это не вече. Это ие народное собрание, это возбужденная народная масса, энергично реагирующая иа создавшееся положение.
Под 987 г. сообщается в летописи аналогичный факт. «Старцы и бояре» сообщают свои впечатления о религиях разных стран н народов в присутствии князя и народа: «и бысть люба речь (их) князю и всем людем», т. е. тем, которые здесь в это время присутствовали. Разумеется, и здесь нет никакого веча. Это люда, которых часто приглашал к себе Владимир. Под 996 г. летопись рассказывает, как Владимир праздновал крупные события своего княжения: после постройки Десятинной церкви он «створи праздник велик в то день боляром и старцем градским...»; после победы над печенегами он «створи праздник велик, варя 300 провар меду. И созываше боляры своя, и посад- никы, старейшины по всем градом, н люди многы»; на «Успенье святые богородица, и ту пака сотворяше праздник велик», сзывая «бещислеиое множество народа...»'. «И тако по вся лета тво- ряше». Нужно помнить, что рассказы эти не современны своим сюжетам. Кого подразумевать под этим народом, мы точно ска> зать ие можем. Ясно все-таки, что это — не бояре, не ста- рейшины, не посадники, т. е. не верхи киевского общества, а городские люди,—очевидно, те самые, которые несколько позднее будут говорить с князьями иным языком и при иных
политических условиях. Необходимо здесь подчеркнуть, что даже самый сильный из киязей этого периода нашей истории считается с городской массой и, повидимому, не может ие считаться. Так обстояло дело в Киеве.
Но не будем забывать, что Древнерусское государство — государство, отличающееся лишь относительным единством. Уровень общественного развития в его отдельных частях ие был одинаков.
У соседних древлян, например, в X веке, повидимому, родо- племенной строй не был еще до конца изжит. «Деревьская земля» (под этим термином можио разуметь народное собрание), а не де- ревские князья посылают к Ольге своих послов. Совещания вождей и народного собрания здесь весьма вероятны. О том же как будто говорит и множественность равноправных князей у древляи («наши киязи добри суть...»)469. Если мы и можем здесь подразумевать вече, то оно имеет характер старого народного собрания.
Весьма вероятны такие же собрания и у других, более отсталых племен, включенных в состав Древнерусского государства. Так, например, еще в XII веке черниговские князья Давидовичи «созвавша вятиче»470 для привлечения нх к совместным действиям.
Эти народные собрания древлян надо отличать от совещаний киевского князя с боярами. Первые — это еще не изжитые остатки родового строя, вторые — следствие укрепления княжеской власти, отделения власти от народных масс, уже успевших выйти из рамок родового общества.
Нас не должно смущать то обстоятельство, что оба явления наблюдаются параллельно в одно и то же время. Наша страна и в этот период времени была огромна и в смысле уровня развития отдельных своих частей пестра.
Было бы ошибкой не считаться с этими фактами и рассмат-« ривать все части громадной территории Русн как стадиально однородные. Вот почему нельзя не возражать против построения В. И. Сергеевича, совсем не склонного признавать эти различия в отдельных частях обширного Древнерусского государства.
Для В. И. Сергеевича все равно: недатированное ли сообщение летописца о временах далекой древности («сдумавше поляне и вдаша от дыма меч»), датированное ли 945 г. событие о переговорах древлян с княгиней Ольгой («и послаша древляне лучь- шие мужи...»), наконец, факты договоров с греками '(907—911 гг.), относящиеся к Киеву, к киевскому обществу и киевскому князю. В. И. Сергеевич ставит все эти разновременные и относящиеся
к различным частям территории факты в один ряд и делает из них общий вывод. Против такого исследовательского приема необходимо во имя научной методологии самым решительным образом протестовать.
Правильно отметив черты архаического строя у полян до IX и у древлян до середины X века, В. И. Сергеевич совершенно произвольно пытается те же черты присвоить и Киеву X века, с .его уже, несомненно, государственным устройством.. Договоры с греками X века он считает тоже плодом вечевого решения. По мнению В. И. Сергеевича, как мы уже видели, факт, что для заключения договора в Византию отправляются послы не только от имени киязя и его бояр, но и от людей всех русских («людье вси рустин»), говорит о том, что и здесь инициатором договора является вече. В. И. Сергеевич прямо так и говорит, что под людьми Игоря, принимающими участие в заключении договора, надо разуметь все наличие населения Киева, а ие какую-либо тесную группу зависимых от Игоря людей Ч Но стоит нам только присмотреться ближе к тексту договора 944 г., и мы получим основание усомниться в правильности заключения В. И. Сергеевича. Вот текст полностью: «И великий киязь наш Игорь, и князи, и боляри его, и людье вси рустии поспаша ны к Роману, и Костянтину и к Стефану, к великим царем гречьским, ство- рити любовь с самеми цари, со всемь болярьством и со всеми людьми гречьскнми...»
«Людье вси рустии» здесь играют ту же самую роль, что «все люди гречьские», но и здесь, как и там, вече не имеется в виду.
В договоре 911 г. совершенно ясно выражено, кто именно и с кем заключает договор. Послы для заключения договора посланы от «Олга, великого князя рускаго, и от всех, иже суть под рукою его, светлых и великих князь и его великих бояр». «Тако же и вы, грекы, — читаем в том нее договоре обращение к грекам, — да храните тако нее любовь ко князем нашим светлым рускым и ко всем, иже суть под рукою светлаго князя нашего».
Если уж учитывать возможность некоторых перемен в объеме и характере власти киевского князя за протекшие 34 года (911— 944), т. е. от договора Олега до договора Игоря, то, во всяком случае, не в сторону умаления ее, а как раз в обратном направлении: сила княжеской власти, несомненно, росла приблизительно до середины XI века, н вече имело все меньше возможностей проявлять себя в политической жизни государства.
Договор 944 г. тоже упоминает «всех русских людей»471, но совсем не в том смысле, какой придает этому упоминанию
В. И. Сергеевич, а с другими расчетами. Русский князь говорит о всех русских людях для того, чтобы креиче подчеркнуть обязательность соблюдения договоров для всех русских людей. «И иже помыслит от страны Руские разрушити таку любовь», принявший ли христианство или некрещеный (т. е. буквально всякий русский), «да не имуть помощи от бога, ни от Перуна...» Вот для чего понадобилось вспомнить о русских людях «всех». То же относится, надо думать, и к другой стороне, заключающей договор. Договоры от имени Руси заключало не вече, а киевский князь со своим правящим окружением.
Подъем значения вечевых собраний падает на вторую половину XI и на XII века472. Если говорить об исключениях, то они имеются только для Новгорода, где упоминание о вече относится к 1016 г. Это «исключение» вполне закономерно и понятно, потому что тот процесс, который обнаружился в других частях Древнерусского государства во второй половине XI века, для Новгорода стал уже несколько более раиним фактом.
Чем объяснить факт энергичного проявления вечевых собраний именно со второй половины XI века? Мне кажется, это явление стоит в связи с раздроблением Древнерусского государства.
По мере падения значения Киева как политического центра, объединяющего значительные пространства, по мере усиления отдельных частей Древнерусского государства, в этих последних поднимается политическое значение крупных городов, способных играть роль местных центров и отстаивать независимость своей области от притязаний старой «матери городов русских». В этих городах вырастает значение вечевых собраний, с которыми приходится считаться н пригородам, и князьям.
Но как же относиться к тому классическому месту в Лав- рентьевской летописи, на которое ссылаются все наши историки в доказательство исконности вечевых собраний у восточных славян?
Это знаменитое место летописи под 1176 г. действительно говорит о городских народных собраниях, но отнесение этого института в глубокое прошлое («изначала») без серьезных оговорок невозможно. Этот текст требует комментария. Под 1176 г.
в Лаврентьевской ЯёТоййсй помёЩёи удивительный по ярКойТй рассказ о борьбе владимирских ремесленников и мелких купцов с ростовским и суздальским боярством. Победа владимирских «новых», «мезиииых» людей над старым родовитым боярством Ростова и Суздаля вдохновила летописца, и он стал размышлять по этому поводу: всегда-де и везде было так, что пригороды подчиняются решениям старших городов, а здесь вышло как раз наоборот. Это просто «чудо». «Мы же да подивимся чюду новому ■и великому и преславному матере божья, — пишет летописец, — ■како заступи град свой от великих бед и гражаиы своя укреп- •ляеть: не вложи бо им бог страха и не убояшася князя два имуще и власти (волости. — Б. Г.) сей и боляр их прещеиья ни во что же положиша, за 7 недель безо князя будуще в Володимери граде, толико возложьше всю свою иадежю и упование к святой богородице и на свою правду. Новгородцы бо изначала, и смолняне, и кыяне, и полочане, и вся власти якоже на думу на веча сходятся, на что же старейшии сдумають, на том же пригороди стануть, а зде город старый Ростов, и Суждаль, и вси боляре хотяще свою правду поставити, не хотяху створити правды божья, но «како нам любо», рекоша, «такоже створим, Володимерь есть пригород нашь...», «...не разумеша правды божья исправити Ростовци и Суждалци давнии, творящеся старейшии; новии же людьв ме- зинии Володимерьстии, уразумевше, яшася по праву крепко...»473; «...не хотяче покоритися Ростовьчем и Суждальцем, зане мол- вяхуть: пожьжемь Володимер, аль пак иного посадника в нем (городе Владимире. — Б. Г.) посадим; то суть наши холопе ка- меньници»474 (в Никоновской летописи'Этот перечень расширен: «холопи, камениосечци и древодельци и орачи»).
Отсюда с полной очевидностью вытекает, что, по мнению летописи, собрания в Ростове и Суздале были издавна, что в этих собраниях решающая роль принадлежала старой зиати, ростовскому и суздальскому боярству, что знать через эти собрания старшего города до сих пор всегда держала в повиновении пригороды. Так, уверяет нас летописец, было «изначала». А сейчас произошло нечто новое, до сих пор небывалое. Это «изначала» относится не столько к существованию вечевого строя (о хронологии вечевых собраний летописец едва ли здесь думал), сколько к обычной обязанности пригородов подчиняться городам, к господству ростовской и суздальской зиати над владимирцами — людьми «мезинными». На этом, во всяком случае, логическое ударение летописного рассказа. Упоминаемая здесь зиать и есть те «светлые бояре», представителем которых в договорах с греками являлся в свое время великий князь киевский. До известного времени этот «изначальный» порядок держался. Затем в нем появилась трещина.
Раздробление Древнерусского Государства на так называемые «уделы» объясняется тем, что иа Руси к известному времени успели образоваться области, достаточно окрепшие, чтобы не только перестать нуждаться в помощи киевского князя, но и осознать свою местную выгоду в отделении от Киева. Такова судьба всех так называемых раннефеодальных монархий. У каждой из крупных частей ранее относительно единого Древнерусского государства появились свои собственные интересы, идущие вразрез с недавним политическим строем. Зачем, в самом деле, вмешиваться Новгороду, Смоленску, Полоцку и др. в запутавшиеся дела Киева, зачем платить ему дань, когда и деньги, и войско так нужны им самим, новгородским, смоленским, полоцким боярам, для осуществления их собственных задач, с которыми оин сейчас, как им казалось, могут справляться и самостоятельно, без помощи Киева.
Но ведь дело-то не только или не всегда в боярах. Мы видим на примере ростовско-владимирских событий 1176 г. новую силу, победившую бояр, — это город с его купеческим и ремесленным населением. С этой силой вынуждены считаться и князья. Окрепшие области стараются обзавестись собственными князьями. Многим князьям это тоже наруку. Долго они были подручниками киевского великого князя. Теперь пришло новое время. Оии только не всегда учитывали, что окрепшие области продолжают расти и благодаря своей силе начинают распоряжаться сами своей судьбой, пытаясь превратить и князей в орудие своих планов. Но это удается им далеко не всегда: в одних местах мы видим полное низведение князей на служебное положение — это там, где сильное боярство со своими собственными дружинами захватывает в руки власть (Новгород в середине XII века; неудавшаяся попытка сделать то же в Ростове и Суздале и убийство князя Андрея), в других местах городские низы — ремесленники и купечество — в борьбе с боярством опираются на помощь князей и княжеских дружин. Здесь княжеская власть крепнет (Галицко-Волынское княжество в первой половине XIII века), а иногда и забирает в свои руки власть (владимирское кияжение, особенно при Всеволоде Большое Гнездо).
Время расцвета новых городских центров и есть период господства того вечевого строя, который нам хорошо известен. Этот период для разных областей длится не одинаково долго: новгородское боярство, хотя и вынужденное считаться с городской массой и вечевым строем города, сумело, однако, занять в стране господствующее положение и в течение нескольких веков (до 1478 г.), за исключением моментов бурного выступления городских низов, не выпускало из своих рук власти, всегда, без всяких исключений, поставляя из своей среды выборных посадников и тысяцких, весьма успешно пользуясь при этом вечевым строем как своим аппаратом. Здесь вече умирает одновременно с боярской республикой. То же мы видим и в
Пскове. Во Владимире вече прекращает свою жизйь Сравнительно рано.
Вечевой строй долго существовал только в западных и северо- западных областях бывшего Древнерусского государства, сопредельных с Литвой и Польшей, где прочно и надолго закрепилось господство можновладства, а потом и шляхты: «республиканские» учреждения, ограничивавшие власть князей и королей, здесь и там имеют одну и ту же почву.
В своем труде «Вече и князь» В. И. Сергеевич собрал очень большой материал, не теряющий значения и сейчас, сделал немало интересных и глубоких замечаний. Главнейшим недостатком его труда, мне кажется, надо считать недостаточный учет конкретно исторических условий существования веча в разных частях территории Руси и в разные периоды ее истории вплоть до полного исчезновения вечевого строя.
Нельзя согласиться с ним и тогда, когда ои приписывает татарам решающую роль в прекращении вечевых собраний, о чем шла уже речь выше.
Сергеевич утверждает, что татары впервые познакомили русские кияжения с властью, с которой нельзя входить в соглашение, которой надо подчиняться безусловно, и что ханы татарские ие входили в соглашение с «народом»475. Тут неверно то, что «русские княженья» впервые познакомились с властью, которой необходимо было подчиняться без «соглашения»; с «народом» не входили в соглашение не только хаиы татарские, но и киязья киевские до середины XI века. Если бы можно было говорить о «соглашении», во всяком случае очень своеобразном, то оно заключалось ие с народом, а с правящими верхами включаемых в состав государства племен и народов. Наконец, «почва для вечевой деятельности» там, где имелась база для ее существования, ни в какой мере не была уничтожена и при татарах. Я имею в виду Новгород, тоже познавший «прелести» татарской власти, очень хорошо усвоивший на практике необходимость безусловного подчинения Орде и тем не менее не думавший прекращать практику вечевых собраний. Причины этого прекращения иные и с татарами не связаны.
В итоге пересмотра материала о народных собраниях мы должны притти к основному выводу, что эти народные собрания у нас, как и везде, имеют свою историю. Эта история неразрывно связана с этапами жизни всей страны. Периоды в истории веча — это периоды в истории народов, образовавших Древнерусское государство. Основные выводы можно свести к следующим положениям:
869
ЬластЬ кйевйкого князя не вХодит в «СоЫашёнйя» с народом н ограничивается совещаниями с дружиной, преимущественно старшей. Вечевые собрания (сведений точных у нас нет) вероятны лишь в исключительных случаях, когда, например, города, предоставленные в отсутствие князя собственной инициативе, оказывались в трудном положении.
ИСТОКИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ И КУЛЬТУРА КИЕВСКОЙ РУСИ
Jv^liypTH вы, собираясь осмотреть киевскую Софию, зара- иее Решили сместись снисходительно к умению на- . ших далеких предков выражать великое и прекрасное, то вас ждет полная неожиданность.
Переступив порог Софии, вы сразу попадете во власть ее грандиозности и великолепия. Величественные размеры внутреннего пространства, строгие пропорции, роскошная мозаика и фрески покорят вас своим совершенством, прежде чем вы успеете вглядеться н вдуматься во все детали и понять все то, что хотели сказать творцы этого крупнейшего произведения архитектуры и живописи. О нем без всякого преувеличения говорил русский митрополит Иларион: «Церковь дивна и славна всем округным странам, яко же ина не обрящется во всем полунощи земленем от востока до запада». Даже в перестроенном виде, после значительных повреждений в XVII веке, этот храм возбуждал удивление иностранцев. «Вся загадка в том, — пишет Павел Алепский (был в Киеве в 1653 г.), — откуда они (русские. — Б. Г.) добывают этот мрамор, эти огромные колонны, находящиеся вне церкви, потому что во всей этой стране нет ничего похожего на ломки мрамора. Оказывается, что оии возили его через Черное море из Marmora, находящегося в окрестностях Константинополя, и потом поднимались большою рекою Niepros, впадающей в это море, выгружали же в городе Киеве».
Ваше удивление возрастет еще больше, если к этим впечатлениям добавить, что София — не единственный, а может быть, и не лучший памятник этого рода. Рядом с Софией стоял другой храм, рухнувший во время осады города Батыем, так называемый Десятинный, известный также и под именем Софии.
Он занимал большее пространство (1 542,5 кв. метра, а Яро- славова София — 1 325, правда, без галерей) и, судя по остаткам строительного материала и орнамента, был отделан не беднее
8:з.
Софии Ярославовой. Множество кусков мрамора (летопись даже -называет этот храм «мраморным»), мелкие обломки мраморных баз и капителей, куски яшмы, повидимому, привезенной из Крыма, остатки пола из разноцветных мраморов, куски стекол и крупного шифера, доставленного, вероятно, с Карпат, частицы стенной мозаики, фрагментов греческих надписей — все это вместе взятое не оставляет сомнений относительно характера здания.
Остатки рухнувшей, вероятно, тогда же нецерковной большой постройки, условно называемой дворцом княгини Ольги, говорят о таком же великолепии княжеского жилища. Это — двухэтажное кирпичное здание, в числе украшений которого в мусоре иа пожарище найдены тонкие кирпичные плитки, окрашенные в светлокоричневый цвет, мраморы, красный шифер, мозаика, фрески, стекло и т. д.
«Дворец» выстроен раньше Десятинной церкви, т. е. приблизительно в середине или даже в первой половине X века.
Владимир, заинтересованный в построении в своем государстве христианских храмов, что требовалось для придания Руси христианского облика, отлично понимал и ценность античного искусства. Он ие мог отказать себе в том, чтобы не увезти из взятого им Корсуня античные статуи, два капища и квадригу («Взя же ида медяне, две капищи и 4 кони медяны, иже и иыне стоят за святою Богородицею476, якоже наведуще мият я мрамо- ряиы суща») и поставил их на самом видном месте, где они и стояли, украшая столицу до взятия ее Батыем.
Совершенно так же по инициативе Карла Великого его столицу Аахеи украшала статуя Теодориха, похищенная Карлом в Равенне, а увезенная из Константинополя конная квадрига до сих пор украшает фасад церкви -св. Марка в Венеции.
Не менее сильное впечатление производит и Новгород Великий, сумевший сохранить до наших дней свою Софию, воздвигнутую в 1045—1051 гг. взамен сгоревшей деревянной три- надцатиглавой. Чернигов гордился своим Спасом, построенным счастливым соперником Ярослава, его братом Мстиславом. Столица этого последнего — Тмутаракань, к сожалению, не сохранила древних культурных ценностей. Полоцк сильно переделал свою Софию, но мы и по дошедшим до иас следам можем составить представление об архитектурном замысле ее создателя. Нет нужды перечислять всех сокровищ Киева, Новгорода, Чернигова, Полоцка, Галича и других древних городов Руси. И без этого перечня бросается в глаза ие только высокий уровень русской культуры X—XI веков, но и широкое ее распространение на огромных пространствах Восточной Европы.
Откуда же этот размах и столько вкуса в произведениях искусства? Очень часто на сцену в таких случаях выводят греческих инженеров и мастеров. Но этот ответ йас Удовлетворить не может. Крупные сооружения требуют не только опытных инженеров, а и достаточно квалифицированных рабочих, которых, конечно, из Греции ие привозили. На Руси в это время было немало своих мастеров-художников. Слава о них шла далеко по земле уже в IX и X веках. В известном трактате Теофила (конец X века), посвященном технике различных художественных ремесл, в почетном списке передовых стран Европы й Востока Русь поставлена на втором месте после Византии, впе*. реди Англии, Италии, Франции и Германии. О более позднем времени и говорить не приходится.
В сказании о Борисе и Глебе (XII век) отмечается мастерство русского художника, который «тако украси (раку Бориса и Глеба. — Б. Г.) добре, яко не могу, — пишет автор, — ска- зати оного ухищрения по достоянию довольно, яко многим, приходящим от Грек и иных земель глаголати: «нигде же сицея красоты бысть!» Византийский.поэт XII века прославлял русскую резьбу по кости и сравнивал русского мастера с легендарным Дедалом. Итальянец Плано Карпини, не мало перевидавший изящных вещей у себя на родине, не мог не отметить бросившийся ему в глаза прн дворе Гуюк-хана ханский трон, сделанный русским мастером Козьмой: «Трои... был из слоновой кости изумительно вырезанный; было там также золото, дорогие камни, если мы хорошо помним, и перлы»477.
Инженер только выполняет заказ, а заказчиком в данном случае было Древнерусское государство, заинтересованное в том, чтобы Киев стал не хуже Константинополя, чтобы свои собственные Софии появились в крупнейших городах Руси, и прежде всего в ее столице, чтобы великолепие и грандиозность столичных зданий могли вызывать в русском человеке сознание величия своего народа и государства.
По этим случайно уцелевшим показателям высоты и блеска культуры Древнерусского государства мы вправе судить и о других сторонах жизни общества, неизбежно находящихся в известной взаимосвязи. И все то, что имеется у нас в руках, будь то предмет домашнего обихода, украшение костюма, оружие, поэма, проповедь или повествовательное литературное произведение, — одинаково говорит о том, что не случайно, а вполне закономерно появились в столице Русн и в других русских городах в X—XI веках величественные постройки, их талантливые строители и яркие художники.
Конечно, внезапно все это явиться не могло. Эти достижения— результат длительной жизни народа, умевшего трудиться, богатого инициативой и талантами, сумевшего создать условия для своего дальнейшего роста.
Мы можем проследить главнейшие этапы развития этой культуры, давшей столь четкие показатели своей зрелости уже в X—XI веках:
I * $
*
Когда речь идет о культуре того или иного народа, то приходится учитывать ие только непосредственные достижения .самого этого народа, ио и то наследство, которое он получил от Своих этнических предшественников, из элементов которых Создавался И сам даииый народ,
Мы не можем точио сказать, как именно и когда образовались славяне, но мы с полной убежденностью можем утверждать, что их происхождение корнями и ветвями входит в доскифское и скифское время. Предками славян были земледельческие и скотоводческие неолитические племена Восточной Европы.
Имеем ли мы право, изучая культуру славян, игнорировать наследство их предков, которые знали уже земледельческие орудия, были знакомы со многими видами хлебных злаков, пользовались силой прирученных животных, знали секрет добывания и обработки металлов, выработали известные представления о мире земном и загробном, в связи с чем у иих успелн сложиться строго соблюдаемые религиозные обычаи.
Такого права мы ие имеем. Пусть многое изменилось в условиях этногенического процесса, завершившегося формированием древнерусской народности, но всех культурных достижений новое этническое образование забыть не могло, и мы сделали бы очень большую ошибку, если бы отказались от изучения этого старого наследства, без которого не может быть понята история культуры славян.
Это замечание относится ко всем народам мира. Нет народа без предков. Не может быть и истории без учета ценностей, созданных этими предками.
Только идя по этому пути, мы сможем избежать тех грубых ошибок, которыми наполнена наша историография по интересующему нас вопросу. Например, немецкому историку XVIII а начала XIX века А. Шлецеру (1735—1809 гг.) восточно-европейская равнина до IX века представлялась «ужасно дикой и пустой». «Конечно, — продолжает он, — люди тут были, бог знает с каких пор..., но люди, не отличавшиеся ничем, не имевшие никаких сношений с южными народами, почему они и не могли быть замечены и описаны ни одним просвещенным южным европейцем».
Мнение А. Шлецера, поддержанное немецкими псевдоучеными, приглашенными для работы в русскую Академию наук, а также и некоторыми русскими специалистами, имело в свое время широкое распространение. Небесполезно в нем разо: браться.
«Прославленному» Шлецеру, конечно, следовало бы знать, что эти люди, которых он считал дикарями, были в разное время связаны с самыми культурными народами мира—эллинами, римлянами, арабами, греками (византийцами) и другими, что и арабы и византийцы прекрасно «замечали» и по мере надобности «описывали» своих соседей — славян, что, наконец, более культурные народы были поставлены в необходимость ие только замечать, но и для своей же пользы внимательно изучать славян, которые отнюдь не казались им подобными зверям и птицам. Правда, немецкие же ученые, современники А. Шлецера, ему не верили, и Генрих Шторх (1766—1835), например, не мог ие напомнить А. Шлецеру, что восточные славяне вели значительную торговлю с Востоком и Западом уже в VIII веке. Но Шлецера это нисколько ие смущало. Он называл рассуждения Шторха неучеными и уродливыми и считал, что этим приемом ои решает спор в свою пользу.
Сам А. Шлецер в упорном отстаивании своего представления о древней Руси встречался, казалось бы, с сокрушающими его взгляды доводами. Как могла Византия заключать договоры с Русью, почему Русь свою мореходную терминологию в значительной степени получила от Византии, а ие от норманнов, от которых, по теории Шлецера, она должна была ее получить, почему норманны так быстро ославянились? Иногда Шлецер расправляется с этими фактами довольно решительно. Олегов договор ои объявляет подлогом, византийскую морскую терминологию на Руси ои называет явлением случайным, а почему норманны ославянились, он просто отказывается объяснить («явление, которого и теперь еще, — пишет ои, — совершенно объяснить нельзя»).
Спор тянулся долго, велся с большой остротой и упорством более 100 лет. Советские ученые могут смело сказать, что сейчао вопрос реШен окончательно и бесповоротно, и не в пользу А. Шлецера.
Внимательное и систематическое добывание, собирание и осмысление археологического материала, сопоставление его с письменными памятниками иноземного и русского происхождения привели историческую науку к заключению, что славяне, как и другие народы, складывались в результате длительного исторического развития. На основании археологических наблюдений устанавливается история развития общества, сидящего в Поднепровье на восток и на запад от него, от Карпат до Доиа, цепь от скифского времени до Древнерусского государства включительно.
«Скифский период», хотя и не связан непосредственно с историей восточных славян, однако сообщил им ряд штрихов, наложил некоторый отпечаток на быт восточного славянства: похоронный обряд, скифо-сарматские ритуальные изображения, перешедшие в русскую народную вышивку, зооморфные и антропоморфные фибулы (застежки), мотивы скифских терракот на глиняных русских игрушках и др.
Приблизительно со II века н. э. в вещах, находимых на интересующей нас территории, обнаруживаются предметы, носящие на себе следы римского воздействия.
VI—VII века — это время выявления собственной оригинальной восточнославянской, иначе антской, или русской, культуры. С этого времени восточные славяне в письменных источниках именуются антами, а один из сирийских писателей, Захария, называет их «рос». Весьма вероятно, что один из правых притоков Днепра, носящий имя Рось, связан с названием народа —рос. На эти предположения наводят и археологические факты: именно в Поросье найдено наибольшее количество аитских вещей. Именно здесь, в стране чернозема, в полосе перехода леса к степи, имелись налицо условия для более быстрого роста культуры по сравнению с северной лесной полосой.
Не случайно именно тут по обоим берегам Днепра расположены курганы скифов-пахарей, т. е. одной из наиболее культурных частей скифских племен. Тут позднее мы застаем славянские племена полян, уличей (до их переселения на юго-запад) и северян.
Скифские курганы отделены от славянских более чем целым тысячелетием, ио тип скифских могил Киевщины и Полтавщииы остается, в основном, тем же.
Расцвет Среднего Подиепровья в «скифское время» выразился, между прочим, в усовершенствовании кузнечного и литейного дела (изготовление оружия, серпов, наконечников для стрел и др.), ювелирного искусства, гончарного производства и др. Скифское производство встретилось с мастерством греческих причерноморских колоний, распространивших свое влияние на окрестное скифское население.
Удар, нанесенный вторжением сарматов, выразился в заметном упадке греческих городов и некотором упадке культуры скифов-пахарей. Но никакие катастрофы не смогли уничтожить культурных достижений Поднепровья, которое, несмотря ни на что, продолжало итти впереди северной лесной полосы. Старые корни поднепровской культуры оказались весьма стойкими и жизнеспособными. Когда в связи с ростом Римской державы изменилась карта мира, и римские города, крепости и гарнизоны распространились от нынешней Венгрии до Приазовья, именно Поднепровье оказалось наиболее подготовленным к восприятию элементов римской культуры. Именно здесь найдено наибольшее количество римских монет II и начала III века. Очевидно, этот издавна земледельческий район вступил в интенсивные торговые связи с восточными провинциями Римской империи, что сказалось, между прочим, и на русской системе мер сыпучих тел; русский четверик есть не просто перевод римского термина quadrantalis, но и совершенно точно соответствует его размеру. Обе эти siepbt Содержат в себе по 26,26 литра, точнб так же как медимиа = полосьмины = 52,52 литра. Русская полосьмины = 2 четверикам Ч Столь точное совпадение, филологическое и цифровое, нельзя объяснить какой-либо случайностью.
Непосредственным носителем культуры этого периода было раниее славянское население, оставившее своеобразные погребальные памятники, так называемые поля погребальных урн (I—V века).
Основной район распространения полей погребальных урн — это Поднепровье, Волынь, Галичина, Западное По- бужье. В низовьях Днепра поля погребальных ури встречаются в сочетании с прямоугольными городищами римского времени.
Таким образом, Среднее Поднепровье I—V веков заключает в себе значительную совокупность показателей, говорящих о серьезном распространении здесь римских изделий.
Окончательное падение Западной Римской империи, массовое движение славян через Дунай в пределы Восточной Римской империи и в связи с этим последним некоторая передвижка славянских племен, нашествие аваров, против которых выступает крупный союз славянских племен под главенством дулебов, — все эти важнейшие события мирового масштаба отражаются как на судьбах славян вообще, так и, в частности, на его восточноевропейской ветви.
Начинается новый период в истории восточных славян. Период этот подводит нас непосредственно к объяснению блестящей культуры Киевской Руси.
Я имею в виду VI—VIII века — период, без перерыва идущий в Киевское время, когда Среднее Поднепровье характеризуется усилением связи с Востоком и развитием местного производства, достигающего высокого уровня.
Археологические работы по раскрытию этого интереснейшего периода в истории культуры докиевской Руси далеко не закончены. Но и то, что уже сделано, дает нам право иа обоснованные научные выводы.
Центрами этих культурных достижений являются Приднепровье и Прнильменье478, откуда кругами они расходятся на значительные пространства, по мере отдаления от центров несколько бледнея в своей яркости, но не изменяя основному своему принципу. Наши археологи отмечают, что единство орнаментального рисунка керамических изделий остается, в основном, неизменным на очень значительной территории от Днепра до Оки и Доиа.
Давно начавшиеся связи Поднепровья с Азовско-Причерно- морским миром подготовили историко-культурную общность Чернигова и Тмутаракани.
Еще ярче этот процесс распространения ремесленно-художественного творчества на большой восточнославянской территории прослеживается иа ювелирных изделиях. Изготовленные на Днепре, и именно в Поросье, так называемые лучевые фибулы расходятся вдоль правого берега Днепра на юг от Киева до Чигирина. Находки этих фибул совпадают территориально с упоминаемыми летописью русскими городами, т. е. ие выходят за пределы русских поселений.
То, что перед нами не случайность, а результат общности культуры, доказывается совпадением этой же территории с областью распространения других мелких предметов VI—VIII веков: особого стиля подвесок (в форме трапеции), лунииц, колокольчиков, гладких и прорезных бляшек, спиралей, браслетов и т. п.
Эти предметы русскими археологами (буржуазным исследователем А. А. Спицыиым, советским ученым Б. А. Рыбаковым и др.) считаются характерными именно для антов и антской культуры. Как раз на этой территории помещались, согласно свидетельству Прокопия Кесарийского, «бесчисленные племена антов». Именно тут было найдено наибольшее количество кладов с византийскими и восточными изделиями из золота и серебра VI—VII веков.
Термин «ант» известен на одной боспорской надписи, а также в кабардинском фольклоре в значении «великана», «героя», что напрашивается на сопоставление с известием сирийца псевдо- Захарии середины VI века о том, что на запад от Доиа в его время жил народ рос (рус), люди столь больших размеров, что лошади не могли иосить их вследствие их тяжести. Интересно отметить, что свидетельство Прокопия Кесарийского об антах (и славянах) как о людях «очень высокого роста и огромной силы» (III, 14),—обычное явление, когда название народа, имеющее определенное значение, переводится на различные языки с сохранением своей основной семантики.
Памятники поднепровского художественного ремесла VI— VII веков многочисленны и интересны. Материалом для изделий служили преимущественно бронза и серебро. Иногда применялась позолота путем растворения золота в ртути, свойства которой на Руси узнали от римских ювелиров.
В художественном отношении особенно интересны и показательны литые изделия с изображением человека. Голова сделана умелой рукой. Бросается в глаза костюм: рубаха с длинными рукавами, штаны до щиколоток. На груди рубаха имеет широкую вышивку, доходящую до пояса. Вышивка имеется и на рукавах. Такая одежда характерна для всего населения Подиепровья на протяжении многих столетий; живет она и сейчас на Украине н в Белоруссии. У мужских голов совершенно русский, крестьянский тип лица, окаймленного волосами, подстриженными в скобку. Это — производство поляиских- антских-русских мастеров.
Изделия эти, конечно, требовали от мастеров серьезных навыков, опыта, знаний и таланта. Очень важно отметить не только уменье мастеров и масштабы производства, ио и широкий диапазон заказа. Спрос на эти художественные вещи был немалый. Район их сбыта, определяемый археологическими находками, падает не только на пространство между Днепром и Доном, но и на Крым и бассейн Оки.
Северная часть Восточной Европы, именно территория сло- вен, кривичей, части вятичей, дреговичей и древлян, в своем развитии отставала от аитов и лишь постепенно приближалась к уровню культуры Поднепровья. Но и здесь можно наблюдать в VI—VIII веках выделение кузнечного ремесла в особую специальность, победу пашенного земледелия, переход литейно- ювелирного дела из рук женщин в руки мужчин. Образцами для ювелирного производства здесь служили предметы русского Юга.
В это же время завязываются тесные культурные связи антов с Византией и Востоком. Предметы византийского и восточного происхождения (главным образом иранского) появляются на территории антов в VII—VIII веках. Это были прежде всего предметы роскоши, изделия из бронзы, серебра и золота (пряжки, украшения конской сбруи, женские украшения, поясные бляшки, оружие, топоры, кольчуги, шлемы). Местные антские мастера начинают творчески использовать эти образцы.
Камские болгары являются посредниками в связях антов- руси со странами Востока. Очень показательно в этом отношении проникновение в Восточную Европу в огромных количествах восточных диргемов VIII и даже VII веков, особенно усилившееся после ослабления в VIII веке Византийской империи. Восточные писатели проявляют большой интерес к Восточной Европе, стараются изучить страну, откуда они вывозили высокоценную пушнину, леи, называемый русским шелком, воск и другие предметы, недостающие или полностью отсутствующие на Востоке.
С другой стороны, легенды о богатствах далекого Востока начинают распространяться по всей территории Руси и манят к себе наиболее энергичных ее обитателей. Центром этого движения на Восток делается Киев.
Норманны, появившиеся в пределах Руси довольно поздно (уже в IX веке), были привлечены сюда не только богатством русской страны, но и возможностями через иее общаться с Византией, Ираном, арабами.
Загадка создания русских городов, как мы видели, успешно разрешается. Факт наличия большого числа городов в нашей стране, отчего она уже в IX веке носила название страны городов (Гардарик), всегда удивлял исследователей. Одни из них видели в многочисленных древних русских небольших городах места культа, ие отрицая существования и более значительных городов-крепостей (Ходаковский), Другие признавали в древности наличие значительных городов, лишь позднее запустевших (Самоквасов). Леонтович считал древнерусские города убежищами, куда кочевое население рода собиралось только на случай военной опасности, и лишь значительно позднее, по его мнению, в период существования княжеств (XI век), эти города стали населенными пунктами, получившими политическое значение центра. Можно назвать еще ряд мнений по этому предмету.
Наша советская наука подходит к решению этой проблемы иначе. Прежде всего мы оперируем с определенным понятием города, как поселения ремесленников и торговцев, отделенного от деревни, и этим самым устанавливаем границы исследования. Во-вторых, мы знаем, что города могут появиться только иа определенном уровне развития общества.
Из рассмотренного выше состояния восточнославянского общества VII—VIII веков мы могли вынести убеждение, что в это время на главнейшей магистрали Днепр — Волхов племенной строй был уже изжит, существовали классы, велась торговля, возникали первые непрочные государства — предшественники Древнерусского государства с центром в Киеве. Нет ничего более естественного, что именно в это время начинают появляться и города, либо ремесленные и торговые поселения, часто в военных целях укрепляемые, либо крепости, обраставшие ремесленным и торговым населением. Все это говорит о далеко не низком культурном состоянии Руси в докиевскую пору. Количество новых фактов, подтверждающих эту мысль, благодаря работам наших археологов, растет с каждым годом. Язык археологических материалов делается все более ясным. В общем их смысле уже сомневаться нельзя.
Прошло много веков в далеко ие бесплодных человеческих усилиях улучшить условия своей жизни. Если мы не обратим самого серьезного внимания на эти достижения, то окажемся бессильными понять высокий уровень культуры последующих веков — и Киевской Руси в частности.
Этот интересный процесс не отражен в русской письменности. А другие более культурные народы, близкие к Руси, а иногда и очень далекие от нее, в общении с Восточной Европой ие имели особых побуждений углубляться в изучение строя жизии Руси. Для их целей им было вполне достаточно знакомства лишь с теми сторонами деятельности восточноевропейских племен и народов, которые их интересовали непосредственно. Эллииы были прекрасно осведомлены о скифском хлебе, который нх кормил. Арабов привлекали великолепные меха европейского Севера, и онй очень точно изучали пути, ведущие в страну пушного богатства.
Византийцы интересовались не только торговыми связями • со славянами, но и их помощью против многочисленных врагов, угрожавших слабеющей державе. Арабы отметили лишь отдельные, современные им факты, бросавшиеся в глаза. Византийские историки н политики записали из жизни славян главным образом то, что им знать было необходимо в целях самозащиты, лишь в отдельных случаях выходя из этих рамок.
Геродот, например, посетивший эллинскую колонию у Южного Буга, заинтересовался бытом и отчасти историей окружающих Ольвию народов, но, не зная местных языков, он мог узнать при посредстве переводчиков сравнительно очень немного.
Но даже если учесть все письменные известия о предках славян, о них самих н, в частности, о восточных славянах, то этих известий будет недостаточно, чтобы составить себе представление о росте их культуры, о преемственной связи культур различных народов, связанных с культурой русской. Археологический материал несравненно богаче и последовательнее. Надо только уметь заставить его заговорить языком, нам понятным. Надо, конечно, уметь предъявить ему наши четкие требования. На основании археологических данных можно притти к следующим выводам479:
■ 4. В этот же период анты-русь входят в непосредственное общение с Византией и народами Востока и завязывают с ними постоянное общение.
5. В VII—VIII веках появляются у восточных славян города.
Итак, восточные славяне-анты-русь до образования Древнерусского государства, т. е. до второй половины IX века, имели уже свою значительную историю и успели достигнуть весьма заметных успехов в области материальной культуры.
Мы очень хорошо знаем, что материальная культура — это основа общественной жизни. Поэтому, исходя из известных нам фактов в области производства, мы легче можем расшифровать и понять те отрывочные и далее иногда противоречивые, идущие к нам из далекого прошлого известия иноземцев об общественном строе и культуре восточных славян.
Когда, например, крупный византийский историк VI века Прокопий Кесарийский говорит, что анты и славяне не управляются одним человеком, а живут в демократии, решают свои дела на народных собраниях, что «у обоих этих... племен вся жизнь и узаконения одинаковы» (Прокопий, III, 14), и сообщает при этом некоторые из этих узаконений [например, вернувшийся на родину из плена, куда он был продан в рабство, «согласно закону» становится свободным (III, 13), анты с соседями заключают «договоры» и крепко их соблюдают (III, 13)], то мы, привлекая добытые археологами факты вынуждены признать, что общественный строй антов далеко не примитивен, что если перед нами «военная демократия», то не в начальной своей стадии, а в последней, так как сравнительно развитая техника ремесленного производства, средоточие ремесленников в определенных пунктах, т. е. явные признаки намечающихся городов, действительно не замедливших появиться, говорят об условиях, оправдывающих появление значительных политических объединений и крупных вождей, способных вести большие организованные по- воеиному человеческие массы на серьезные военно-политические предприятия. Делается поиятиым, почему так быстро аитский народ-войско смог использовать византийское вооружение, после того как антам пришлось столкнуться с византийским войском на поле брани.
Успех антского оружия был подготовлен количеством добываемого металла, выучкой их ремесленников, распространенностью ремесленных навыков и, конечно, способностью антов быстро усваивать и развивать технические знания, способностью, удивлявшей иностранных наблюдателей и в более поздние времена.
Перестает вызывать удивление факт, отмеченный в середине X века Константином Багрянородным, факт проникновения в печенежский язык русского — очень Показательного — термина «закон» («Когда печенеги дадут царскому чиновнику клятвы по своим законам» — «/ата та Mxctvn oukffiv»). Именно от руси взяли печенеги это недостававшее им слово, подобно тому как в венгерский язык проникли термин «воевода» и все термины, относящиеся к земледелию (скотоводческие термины у них свои). Византиец Маврикий Стратег пользуется славянским термином «плот», хорошо известным у славян средством для речных переправ. Маврикий дает совет в походах подготовлять пловучие мосты для переправы через многочисленные славянские реки («... xai Yeiyopibfiata xmaexsoatro, si 8ovatov, т4с Хеуоцёт; тгХопА?» — «если возможно заготовлять мосты, называемые плотами»)480.
Все это ясно говорит о сравнительно высоко развитой технике, о земледельческом народе, распространявшем земледельческую культуру среди соседних народов кочевых и полукочевых, об известном уровне общественных отношений, о наличии элементов в понимании права.
При этих условиях делается исторически неизбежным и образование первых известных нам политических объединений — союза дулебов в Прикарпатье (конец VI века), а несколько позднее — Славин, Куявии и Артаини. Эти более раиние, чем Древнерусское государство, политические образования, упоминаемые арабскими писателями, в совокупности разъясняют нам загадку высокой культуры Киевской Руси.
Не только А. Шлецер в XVIII веке останавливался в недоумении перед проблемой культуры древней Руси; останавливались и значительно более ранние наблюдатели жизни славян. Не кто иной, как знаменитый Тацит, знаток истории Рима и народов, с ним так или иначе соприкасавшихся, сначала было заколебался, куда ему отнести славян (венедов) — к более отсталым сарматам или к достигшим уже некоторого заметного культурного уровня народам. Но это был только момент. Когда он ближе присмотрелся к славянам, то перестал колебаться и отнес их к европейским оседлым народам. «Они, — говорит Тацит,— и дома строят, и щиты носят, и сражаютсз пешими481 («... et domos fingunt et scuta gestant et pedum asu ас pernicitate gau- dent»). Все это совершенно отлично от сарматов, живущих в кибитке и на лошади»482.
Гораздо труднее проникнуть в сердце и мозг славянина столь далекой от нас поры. В этой области мы располагаем гораздо менее обильным материалом. Конечно, погребальные обычаи, например, вскрытые археологами, говорят о многом; есть заметки византийцев, наконец, в нашем распоряжении имеются пережитки, как проникшие в более позднюю русскую письменность, так и оставшиеся бытовать в сказках, песнях, былинах, обычаях.
Прокопий Кесарийский довольно конкретно рассказывает о религиозных представлениях антов. «Они считают, — пишет он, — что один только бог, творец молний, является владыкой над всем, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им, охваченным ли болезнью или попавшим на войне в опасное положение, вот-вот грозит смерть, то они дают обещания — в случае если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу, и, избегнув смерти, приносят в жертву то, что обещали, и думают, что спасение ими куплено ценою этой жертвы. Они почитают и реки, и ннмф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем и при помощи этих жертв производят гадания».
Трудно согласиться с уверенностью Прокопия, что он «достаточно» сказал о религии и быте аитов и славян («считаю достаточным сказанное об этом народе»). Сказано тут немного и, повидимому, не совсем точно. Однако достойно внимания, что христианин Прокопий, который не мог, конечно, сочувственно отнестись к языческой религии, в данном случае ее и не осмеял и не охулил.
У антов один бог — владыка над всем и какие-то почитаемые ими «духи». Бог христиан, конечно, не похож на бога-громовержца, творца молний, несомненно Перуна, почитаемого всеми славянскими народами в дохристианское время. «Другие божества» тоже совершенно ие похожи на христианских дьяволов. Это не злые духи, а второстепенные божества, которых славянин чтил, приносил им жертвы и по жертвам гадал, т. е. пытался узнать будущее.
Перед нами уже достаточно развитая религия. В «Слове о том, како первое погани суще, языци кланялися идолом» есть указания и на более ранний этап славянской религии: «и ти (славяне. — Б, Г.) начаша требы класти Роду и Рожаницам преже Перуна, бога их, а прежде того клали требу упирем и берегиням». Сначала тотемичёское почитание упырей и берегинь, затем бога Рода и Рожаниц, н уже позднее появляется Перун.
Требовать от византийского историка полноты изображения религиозных представлений антов, конечно, мы не можем. Едва ли даже Прокопий н знал их. Он сообщил, однако, нам самое существенное, указав иа единого, главного бога, владыку всего — Перуна. Тут Прокопий едва ли ошибся. От антов и славян, с которыми несомненно встречался он лично, так как они попадали даже иа высокие должности императорской службы в Константинополе, он знал, что это именно так. Ему было также известно, что кроме этого верховного бога у славян есть и второстепенные боги, которые на наших уже глазах повышаются в рангах и становятся рядом с Перуном.
Три века спустя мы видим значительные изменения в религиозных представлениях антов-руси. Русские люди иа договорах с греками в самом начале X века клянутся именами двух богов — Перуна и Волоса. Олег и его мужи присягали «по Русскому закону, кляшася оружием своим и Перуном богом своим и Волосом, скотьим богом» (договор 907 г.). Тут следует обратить внимание на два момента: Перун стал своим богом для Олега и его носящих оружие мужей. Это их бог по преимуществу. Они же, или, может быть, какая-то часть их клянутся и другим богом, которого Прокопий не упомянул и которого ни Олег, ни его мужи своим не назвали, а говорили о нем, как о скотьем боге, т. е. о боге скота, успевшем стать и богом денег, богатства, торговли и купцов, поскольку и термин «скот» успел изменить свое первоначальное значение. Это подтверждается и сообщениями «Повести временных лет».
Когда Владимир Святославич сделал попытку использовать религию для укрепления единства Древнерусского государства, он сделал это широко и обдуманно: «своего» княжеского н дружинного бога он решил сделать общим для масс, вынес его из своего терема. «И постави кумиры на холму вне двора теремного: Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат, и Хорса- Даждбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь». Одновременно Владимир послал Добрыню в Новгород с аналогичным поручением. «И пришед Добрыня Ноугороду постави кумира над рекою Волховым, и жряху ему людье Ноугородьстии...»
В этом новом святилище — очень много заслуживающего самого внимательного к себе отношения.
Во-первых, тут нет Волоса, — конечно потому, что ему и не надлежало быть тут. Он стоял в другом месте, иа рынке, на Подоле, у самого берега речки Почайны. Авраамий Ростовский встретил этого бога и в Ростовском крае. Волос, повидимому, фигурирует и у Ибн-Фадлаиа в изображении русских купцов, молящихся идолу о послании к ним хорошего купца с серебряными и золотыми деньгами. Присяга русской делегации в Константинополе двум богам — одному княжескому, дружинному, военному, другому купеческому •— вполне понятна, так как и делегаты состояли из двух категорий: княжеских мужей и купцов.
Во-вторых, в числе Владимировых богов, поставленных на видном месте для общенародного почитания, находятся не только русские боги: между Перуном и Даждьбогом, богом солнца, стоял Хоре, тоже бог солнца народов Востока, Средней Азии, откуда пошло название Хорезма, Хорасана и др. Поставлен тут был и Симург — божество, упоминающееся в эпосе народов Средней Азии. Тут же находилась и Мокошь — богиня финских племен (отсюда—Мокша).
Глава Древнерусского государства, в состав которого входили как народы Востока, так и народы финского языка, несомненно сделал серьезный политический шаг.
Это не была надуманная мера, волевой порыв смелого политика. Слияние разнородных богов в едином пантеоне подготовлено было' исподволь длительным и тесным содружеством народов, вошедших в состав Древнерусского государства. Когда христианство было объявлено государственной общеобязательной религией, русские и нерусские люди еще долго продолжали признавать всех тех богов, которых Владимир утвердил в Киеве на холме и позаботился об их утверждении в других местах своего обширного государства. Автор «Слова о том, како первое погани суще, языци кланялися идолам», уже в XI веке вынужден был констатировать факт: «... и иыне по украинам молятся ему, проклятому Перуну и Х'орсу, и Мокоши, и Вилам. И то творят отай».
Даже по скудным данным наших источников Мы все же не мо; •жем не заметить эволюции языческой религии, j 88?
Первый известный нам период — это поклонение упырям и берегиням, потом Роду и Рожаницам, т. е. предкам. Затем идет распространение культа Перуна, причем с появлением и укреплением господствующего класса Перун присваивается этим классом себе и превращается в бога княжеского и дружинного. Бог скота Волос, по мере усиления роли скота как средства обмена, как меновой денежной единицы, превращается в бога богатства и торговли. И, наконец, в момент расцвета Древнерусского государства, в связи с потребностью внутреннего объединения страны, создается общий для всей страны пантеон, где княжеский бог становится богом общегосударственным, где боги главнейших народов, вошедших в состав Древнерусского государства, получают права гражданства. К большому ущербу для науки усердие в истреблении язычества после принятия христианства лишило нас возможности глубже изучать языческие верования наших предков, особенно интересные тем, что это продукт собственного творчества народов Древнерусского государства и прежде всего народа русского.
Очень рано к восточным славянам стали проникать не только языческие религии иранских или финских народов, но и религии более высоко развитые, каковы еврейская, магометанская, римско- католическая, византийско-православная. Со всеми этими религиями Русь была знакома благодаря постоянному общениюсхазарами, арабами, народами Средней Азии, Западной Европы и Византии.
Принятие христианства именно от Византии было подготовлено всей предшествовавшей историей восточного славянства и Руси. Сведения о проповеди христианства восходят к первым векам нашей эры и в преданиях связываются с именем апостола Андрея. Сведения эти из какого-то источника попали и в «Повесть временных лет» («Ондрею учащю в Сииопин и пришедшу ему в Корсунь... и пройде в устье Днепрское и оттоле пройде по Днепру горе...»). Апостол Андрей якобы поставил крест на месте будущего Киева и предсказал, что тут возникнет «град велик, и церкви многи бог воздвинути имать».
Это известие находит себе отголосок у церковных писателей IV—V веков. У Евсевня Кесарийского (ум. 340 г.) записано, что ученики Иисуса Христа рассеялись для проповедн Евангелия и что «Скифия» (так называли византийцы по традиции нашу страну еще и в X веке) досталась Андрею. У Евхерия Лионского (ум. 449 г.) тоже говорится о том, что «Андрей смягчил проповедью скифов». У Епифания Кипрского (IV век) тоже есть указание на то, что Андрей был у скифов. Академик В. Г. Васильевский, у кого я и беру эти ценные наблюдения, приводит еще много фактов, подтверждающих это положение. Интересная специальная работа В. Г. Васильевского оправдывает внесение в нашу лето: пись этого предания.
Не касаясь вопроса о том, какой народ или какие народы жили в первом веке в «Скифш», мы имеем все основания считать, что проповедь христианства была занесена сюда рано, хотя христианство и стало тут господствующей религией значительно позднее.
Греки, несомненно, стремились распространять христианство среди своих соседей, и у пас есть основание думать, что иа тиверцев, уличей и поляи раньше, чем на другие восточнославянские племена, было обращено внимание греческих проповедников. Территория, несколько позже занятая уличами и тиверцами, при императоре Траяне (101—107 гг. н. э.) попала под власть Римской империи (не удивительно, что память о Траяне сохранилась навсегда в преданиях славянских и русских: Русская земля в «Слове о полку Игоревен Даже называется «Землей Трояней») и вошла в состав задунайской Нижней Мизии, где христианство уже известно было во II веке н. э. В III веке, после ухода отсюда римлян, тиверцы и улнчи продолжали находиться в непосредственном общении с Нижней Мизией, известной под именем «Малой Скифии». Тут в городе Томи уже существовала при Диоклетиане (284—305 гг. н. э.) епископская кафедр.а. При устье Днестра находилась греческая христианская колония Тира и другие греческие колонии. Константин Багрянородный сообщает, что в его время на нижнем Днепре видны были развалины шести городов, в которых сохранились остатки разрушенных церквей и высеченные на камнях кресты. Автор «Повести временных лет» счел нужным отметить наличие городов у тиверцев и уличей и в его время («Суть гради их и до сего дне»).
При императоре Юстиниане (527—565) уличи и тиверцы находятся в постоянном общении с Византией, то служа в византийских войсках, то совместно с другими славянами нападая на империю. Поляне хотя н не были непосредственными соседями греков, но находились в самом тесном с ними общении. Весь юг нашей страны до Дона греки называли Скифией, римляне— Сарматией; церковные писатели III—V веков — Тер- тулиан (ум. 240), Афанасий Александрийский (ум. 373), Иоаин Златоуст (ум. 405), Иероним (ум. 420) считают Скифию, или Сар- матшо, в числе стран, где христианство было уже водворено; «Холода Скнфин пылают жаром веры» (Иероним).
Конечно, нельзя на основании этих данных делать заключение о степени проникновения христианства в «Скифию» и в среду славянских народов Руси, ио признание факта знакомства этих народов с государственной религией империи и, до некоторой степени, с кругом христианских идей не подлежит сомнению.
Никаких сомнений не вызывает у нас и сообщение константинопольского патриарха Фотия483 о том, что Русь2 «переменила йллинское нечестивое языческое учение... иа Чистую и непоД' дельную христианскую веру». Стало быть, христианство делало на Руси несомненные успехи и до официального признания его здесь господствующей государственной религией.
Само собой разумеется, что христианство было неизбежно связано с распространением книжности. Но письменность была на Русн и до принятия христианства.
Богослужение отправлялось на языке греческом, но можно предполагать частичное проникновение сюда языка славянского, а после завершения дела братьев Кирилла и Мефодия богослужение ведется уже полностью на языке славянском, следовательно по книгам славянским. Столь сильно смущающее исследователей сообщение «Жития Кирилла» о том, что Кирилл в Корсуни встретился с одним «русским» и видел Евангелие и Псалтырь, писанные «русскими письмены», мне кажется, можно понимать буквально. Это был настоящий русский человек, и книги могли быть писаны на языке русском. Мы только не имеем никаких данных о том, какими буквами были написаны эти книги. В хронике епископа Христина упоминается о том, что у него в руках была какая-то русская летопись (на русском языке), писанная греческими буквами484. Во всяком случае, как указано, потребность в письменности на Руси появилась уже Давно, и целый ряд хотя и не совсем ясных известий говорит нам о том, что письменами русские люди пользовались и до признания христианства государственной религией.
Договоры с греками, составленные на греческом языке, тогда же были переведены и записаны по-русски. В договоре Олега с греками говорится о письменных завещаниях, которые делались русскими людьми. Договор Игоря упоминает о грамотах, которыми русский князь должен был снабжать свои посылаемые в Грецию корабли. Ибн-Фадлан видел надпись, составленную над прахом знатного руса. Ибн-аль-Нэдим видел русскую надпись на куске дерева. Черноризец Храбр, говоря о славянах вообще, делает общее недатированное замечание: «Прежде убо словене не имеху книг, но чертами и резами чьтяху и гадаху, погани суще». Это замечание о дохристианском состоянии письменности у славян может быть отнесено во всяком случае к VIII веку, потому что славяне западные и южные в IX веке уже официально считались христианами.
Интересная находка была сделана советским археологом Д. А. Авдусииым в 1949 г. во время раскопок Гнездовских курганов под Смоленском. Это надпись на глиняном сосуде, датируемом первой четвертью X века. Эта надпись расшифровывается как «горухща», или «горушна» (пряность). Гнездовская надпись близка по начертаниям букв к болгарским надписям X века".
Славяне пользовались также первоначально латинскими и греческими буквами. «Римскими греческими письмены нуж- дахуся писати словеньску речь без устроения». «...Итако беша многа лета», прибавляет Храбр. Тут же он указывает, в чем заключается это «неустроение»: «како может ои словеньски писати добре греческими письмены: бог, или живот, или церковь, нли чаянне, или широта...» Действительно, в греческом и латинском алфавитах нехватает многих знаков для обозначения славянских звуков, отсутствующих в греческом и латинском языках. Кирилл и Мефодий устранили этот явный недочет. Кирилл «сотвори письмена тридесят и осмь, ова убо по чину греческих письмен, ова же словеньстей речи».
Стало быть, Кирилл не письменность ввел, а только создал .славянскую азбуку. Письменность была и до него. Христианство, давно известное среди славян и, в частности, восточных, стало лишь одним из факторов, усиливающих потребность в письменности и несомненно ускоривших усовершенствование своего собственного алфавита.
Русь всегда представлялась достаточно заманчивой добычей для Рима. Когда Владимир, овладевший Корсунем, вел переговоры с греками об иерархическом устройстве русской церкви, папа прислал в Корсунь своих послов с целью отклонить Владимира от церковного союза с греками и привлечь Русь на свою сторону. Хотя это посольство успеха не имело, но Рим не считал своего дела окончательно потерянным и сделал в княжение Владимира еще две попытки в том же направлении. К Владимиру были направлены из Рима посольства в 991 и в 1000 гг.
Папское посольство 991 г. сопровождали послы от королей польского и чешского, второе — 1000 г. — послы от королей чешского и венгерского. Если вспомнить замечание «Повести временных лет» о том, что Владимир жил «с князем окольними миром, с Болеславом Лядьским и с Стефаном Угорьским и с Анд- рихом Чешьским и бе мир межю ими и любы» (Лаврентьевская летопись под 996 г.), то нам будет понятно это стремление западных соседей Руси привлечь ее на свою сторону. В ответ иа оба посольства Владимир посылал в Рим своих послов в 994 и в 1001 гг.
Посольство 1000 г. в Киев посылал папа Сильвестр II, учитель императора Оттона III, родного племянника жены Владимира Анны (его мать была родной сестрой Анны). Стало быть, связи Руси с западными странами н Византией были весьма оживленными, у папы н западных католических государей могло быть много надежд на Владимира, но Русь вела свою собственную политику и предпочитала оставаться верной своему союзу с греками. Первый русский митрополит грек Леон, при котором приезжали папские послы на Русь, даже написал обличительное сочинение против латинян как бы в оправдание поведения Владимира,
Не так далек от конкретности рассказ об испытании вер, помещенный в «Повести временных лет». Многочисленные посольства из разных стран, — между прочим и по вопросам веры, — более чем вероятны.
Русь предпочитала византийскую ориентацию, считая ее более выгодной, чем подчинение Риму. Проиграла ли она от этого? Для русской историографии это вопрос не новый, один из так называемых «вечных» вопросов. Оставляю в стороне все суждения по этому предмету и подчеркну только одну сторону дела. Византийская церковь была несомненно терпимее римской; в противоположность последней она допускала существование национальных церквей, давала значительную возможность их самостоятельной жизни. И это обстоятельство не замедлило сказаться в истории культуры тех стран, которые избежали нивели-. рующей руки Ватикана.
Интересно, что те самые чехо-моравы, король которых хлопотал перед Владимиром об объединении Руси с Римом, за сто с лишним лет перед этим, находясь в составе католической церкви, сами обращались в Византию с просьбой перевести греческие богослужебные книги на славянский язык, т. е. ставили практически перед собой очень серьезный вопрос о создании своей национальной церкви.
Мнение историка русской церкви Голубинского о том, что в этом деле инициатива принадлежала Кириллу против желания греков и при полной инертности моравов, представляется мне совершенно неубедительным. Без желания самих моравов и содействия Византии как можно было осуществить посылку крупнейшего киижника, знавшего славянский язык, в Моравию, с вполне определенной целью? Мы знаем, что деятельность Кирилла в Моравии прозвучала призывным лозунгом и для других славян — и хронологически прежде всего для вассала германского императора, славянского князя Коцела Блатенского.
Как бы то ни было, христианство на Руси, заимствованное от греков и в то же время не отмежеванное полностью от Запада, оказалось в конечном счете не византийским и не римским, а русским. И это обрусение христианского вероучения и церкви началось очень рано и шло в двух направлениях. Борьба за свою национальную церковную организацию велась в верхах русского общества; в ней принимали участие князья, окружающая их знать, высшее духовенство и отдельные церковные учреждения. Борьба за свою народную веру шла в народных массах, принимая здесь и форму активных выступлений под главенством волхвов за старую веру и форму сохранения в своем быту старых верований, вопреки всяким проповедям и воздействиям власти. Обе струи в конечном счете приводили к одному результату.
В последние годы XI века, т. е. сто лет спустя после признания византийского христианства государственной религией на Руси, здесь вводится, например, русскими церковными и светскими властями праздник перенесения «мощей» Николая «чудотворца» —> праздник, непризнанный ни в Византии, ни в римско-католической церкви, признанный папой только как местный праздник в Бари. Русская церковь проявила тут свое собственное отношение к Николаю «чудотворцу», давно уже весьма популярному на Руси. Очень рано также политические и церковные деятели начали осуществлять целую программу канонизации «своих» русских «святых», и характерно то, что первые русские «святые» были возвеличены, как совершенно справедливо утверждает Голубин- скин, «по причинам политическим, не имеющим отношения к вере», даже вопреки желанию официального главы русской церкви митрополита Георгия, правда, грека по национальности и, конечно, византийца по ориентации.
Власть явно стремилась сделать свою церковь от Византин независимой. Это сказалось на том положении, в каком очутились первые митрополиты, присланные на Русь из Византии. Они встретились здесь с явной тенденцией к самобытности.
Мы точно не знаем, на каких условиях выехало в русскую землю греческое духовенство при Владимире, но имеем возможность убедиться, что уже Владимир принял меры к созданию достаточного контингента образованных людей, которые могли бы избавить его от необходимости обращаться всякий раз в Византию. Этн меры имели большой успех, н сын Владимира Ярослав уже мог сделать попытку заменить митрополита грека своим русским кандидатом.
Под 1051 г. в Лаврентьевской летописн имеется краткая запись: «Постави Ярослав Лариона митрополитом русина в святей Софии, собрав епископы». В Ипатьевской вместо «русина» напнсано «Руси». Смысл записи, конечно, в обеих летописях один н тот же. Ярослав по своей инициативе собрал епископов и предложил им своего кандидата в митрополиты. Епископы, среди которых, несомненно, были и греки, эту кандидатуру вынуждены были поддержать.
Кандидатом этим был образованный и талантливый русский человек, священник княжеского подгородного села Берестова, Илариои. После смерти Ярослава его сменил снова грек Ефрем, повидимому вызвавший протест средн русских епископов, выразителем которых явился новгородский епископ из русских Лука Жидята, произносивший какие-то «неподобные речи», за что и был по доносу своего слуги осужден Ефремом.
Вторая попытка посадить на митрополичью кафедру русского человека относится к очень беспокойному и политически острому моменту борьбы Мономаховичей с Ольговичами. Мономаховнчи крепко вели национальную линию, ив 1147 г. великий князь Изяслав Мстиславич, внук Владимира Мономаха, «постави митрополитом Клима калугера русина особь с шестью епископы» (Лаврентьевская летопись). В• Ипатьевской летописи есть подробности: «...постави Изяслав митрополитом Клима Смолятича, вывед из Заруба, бе бо черноризеч скИМник, и бысть книжиик й философ так, якоже в Русской земли не бяшеть». Опять инициатива исходит от князя. Его энергично поддерживает черниговский епископ Онуфрий. Сочувственно к кандидату отнеслись и другие епископы, кроме смоленского Мануила (грека) и новгородского Нифонта. Последний, правда, был недоволен не кандидатом, а тем, что кандидат не был утвержден греческим патриархом (патриарх на этот акт не соглашался). Онуфрнй Черниговский, очевидно прн поддержке князя, находил возможным обойтись и без патриаршего благословения, ссылаясь иа наличие в Киеве «мощей» св. Климента. Этого якобы было вполне достаточно, чтобы нового митрополита сделать полноправным: ведь н сами греки в таких случаях тоже обращаются к «мощам». Большинство епископов с этим доводом согласилось, «и тако сгадавше..., главою св. Климента поставиша митрополитом» (Ипатьевская летопись).
Но этим дело не закончилось. Время было бурное. События быстро менялись, вызывая непосредственный отклик в Западной Европе и Византии. Заняв на короткое время Кнев, враг Изяслава Юрий Долгорукий изгнал Климента. В продолжение 1150 г. Изяслав дважды сгонял с престола Юрия, и столько же раз возвращался с ним в Киев и митрополит Климент. На этом месте Климент оставался до самой смерти Изяслава (13 ноября 1154).
Юрий получил из Константинополя нового митрополита — грека Константина, который начал свою деятельность в Киеве с того, что предал проклятию киязя Изяслава, тогда уже покойного, н все русское духовенство, поставленное Климентом.
Через год после этого умер Юрий. Киевским столом овладел сын преданного проклятию Изяслава, и митрополиту Константину пришлось спасаться бегством. Снова послали было за Климентом, но появились препятствия к его возвращению. Борьба приняла очень острую форму, и киевский князь вынужден был пойти на компромисс: он принял вместо Климента греческого кандидата по настоянию византийского императора, но, по словам В. Н. Татищева, который не мог выдумать этого факта, хотя, быть может, и пересказал его несколько тенденциозно, твердо заявил, что впредь ежелн патриарх без ведома н опреде- ния его, киевского князя, на Русь поставит митрополита, то он, киевский князь, грознт присланного кандидата не принять и вообще радикально изменить отношения русской церкви к константинопольскому патриарху.
Тут мы видим несомненные попытки обрусить церковную власть, освободив ее от политической зависимости от Византии.
Другая, не менее важная н значительно более мощная струя шла из народа, хотя и принявшего из Византии новую веру, но не могущего забыть и своей старой, давно успевшей войти глубоко в его быт. Новая вера не могла вытеснить полностью того, что было частью самого народа. Быт не заимствуется, а слагается, н мы можем совершенно четко видеть, как он «слагался» на новом своем этапе, как он претворял в себе новую стихию.
В «Слове о том, како первое погани суще, языци кланялися идолам», есть очень характерное место, навеянное подлинной русской жизнью XI века. Тут говорится о славянах, конечно о русских прежде всего: «По святом же крещении Перуна отринута, а по Христа бога яшася, но и ноне по украинам молятся ему, проклятому богу Перуну, и Хорсу, и Мокоши, и Вилу, и то творят отай. Сего не могут ся лишити проклятого ставлеиья вторые трапезы, нареченные Роду и Рожаницам...», т. е. рядом с христианской верой, недостаточно еще в массах крепкой и в таких даже городах, как Новгород, тем более в глуши («по украинам»), долго был жив культ старых богов. Язычество на Руси, веками создаваемое самим народом, было религией, выросшей в бесклассовом обществе, в котором не освящались элементы классового угнетения, в отлнчие от религий более поздних. В силу этого язычество и не могло исчезнуть вдруг. Человеку хотелось зиать будущее, человек в борьбе с природой искал помощи, веруя в возможность воздействовать на природу таинственным способом. Отсюда вера в гадання, приметы, волшебство, с которыми безуспешно боролись проповедники христианства.
Человек привык присматриваться и прислушиваться: «храмина трещит, ухозвои, воронограй, куроклик, окомиг, огнь бучит, пес воет, мыший пнск, мышь порты грызет, жаба кычет, кошка мявкает, сон страшит, чернца сретит, свинью сретит, огнь пищит» и пр. — таков бесконечный список упоминаемых в так называемых «книгах ложных» (апокрифах) языческих гаданий о будущем по приметам. Волхвы и кудесинки владеют тайной узнавать будущее, влиять на судьбу человека..
Русский человек не мог отказаться вдруг от своих убеждений, даже если бы действительно христианские идеи достигли до самых народных глубин. Но ведь как раз этого и не было: христианизация медленно шла из городов по деревням н весям и, проникая в толщу народных масс, сливалась со старым, привычным образом мыслей и чувств. Под пером старых н новых русских книжников это были две веры, живущие рядом, «двоеверие», но в подлинной жнзни этого не было и быть не могло: это была одна синкретическая вера, явившаяся результатом претворения христианства в русской народной среде, иначе — его обрусение.
Совершенно недвусмысленно об этом говорят русские праздники. Языческие годовые праздники тесно сплетались с христианскими. Праздник нового года, весны, носил римское имя Calen- dae — Коляда и совпадал с христианским Рождеством Христовым. Обрядовая сторона празднования осталась чнсто языческой: в Рождественский сочельник у болгар, сербов, украинцев, белорусов и во многих местах Велнкороссии устраивалась до самого недавнего времени обрядовая трапеза, символизирующая моление о плодородии н благополучии наступающего года.
Святочные гадания сопровождали этот период от Рождества до Крещения.
Масленица, христианской церковью совсем не узаконенная, продолжала жить самочинно. Праздник лета связан с праздником Ивана Купалы. Чисто христианский праздник Пасхи был соединен с праздником Солнца н Перуна. В некоторых местах России «святая неделя» называется «гремяцкой неделей»; существует примета, что гром на «святой неделе» — к урожаю. Место Перуиа- громовержца занял пророк Илия. В Греции он же вытеснил Зевса. Самочинно продолжают жить и праздник Ярилы («всех- святское заговение», с которым боролся еще Стоглав), и праздник Лады («Фомино воскресенье»), В честь Лады праздновалась и пятница — обычай, долго сохранившийся иа Украине, где недельным праздником было еще в XVI веке не воскресенье, а именно пятница, откуда и почитание в русском народе св. Параскевы- Пятницы.
Полностью вошли в обрусевшие христианские представления так называемые «черные» боги, соответствующие языческим богам зла, причинявшим людям несчастья. Колдуны и ведьмы, эти орудия черных богов, остались в народном обиходе, несмотря на борьбу с ними.
Обрядовая сторона язычества окаменела в многочисленных бытовых пережитках.
Нигде так ярко не отразились верования русских людей, не только одних «низов», ио и «верхов», теоретически хорошо знакомых с христианской догматикой, как в «Слове о полку Иго- реве». Автор его — несомненно христианин по своему мировоззрению: прославляя киязей и дружину, «поборая за хрнстианы на поганые полки», он противополагает христиан «погаиым» и направляет своего героя после избавления от плена «к святой Богородице Пирогощей». Но в то же время он проникнут старыми русскими традициями: русский народ он называет внуками Даждьбога, Бояна — внуком Белеса, ветры — внуками Стри- бога. На политические события у него своя, нецерковная точка зрения: он чужд понятия греха н в несчастиях Руси видит не божие наказание, а следствие княжеских усобиц.
Христианство было своеобразно усвоено русскими, как и все, что так или иначе попадало извне к русскому народу. Способность русского народа творить свою собственную культуру и претворять взятое у других народов обнаруживается на примере судьбы христианской религии на Руси не менее ярко, чем в вопросе осла- вянеиия варягов и некоторых других народов.
Эта способность русского народа к восприятию и переработке воспринятого ясно сказалась и в области искусства.
Едва ли в какой-либо другой стране средневекового мира можно встретить так много перекрестных культурных влияний, как иа Руси. Византия, народы Востока и Кавказа, Западная Европа и Скандинавия кольцом окружали Русь. Персидские ткани, арабское серебро, китайские материи, сирийские изде- лия, египетская посуда, византийская парча, франкские мечи и т. д. шли на Русь и, конечно, служили ие только предметами потребления богатых классов русского общества, но и образцами для художественного творчества русских мастеров.
Все эти элементы были претворены художественным гением Руси и вошли в русло оригинального русского искусства. Этот несомненный факт имеет свое объяснение в исконности н прочности собственных традиций русского народа.
Языческие идолы, капища, требища, княжеские дворцы, большие и красивые дома, городские стеиы и башни созидались по определенно выработанной системе, определенными техническими приемами н в определенном стиле.
Стиль каменных зданий, появившихся позднее, генетически связан со старым, докаменным каноном. Дохристианскому быту известна была и какая-то живопись, О ее наличии говорит позднейшая запись о том, что русь языческая «молятся пищуще в чело- веческ образ тварь». Образец языческой скульптуры сохранился в одной из пещер на берегу реки Буж, впадающей в Днестр. На стене пещеры находится большой и сложный рельеф, изображающий коленопреклоненного мужчину, молящегося перед священным деревом с сидящим на нем петухом. Сбоку от него изображен олень, — возможно, приносимая человеком жертва. Вверху, в особом обрамлении, неразобранная надпись. Вся композиция имеет явные черты античности.
Когда в связи с признанием христианства государственной религией в Кнев прибыли греческие инженеры и художники, им пришлось считаться и сообразовываться со вкусами князя и русской знати, имевших свое мнение о том, какими должны были быть дорогостоящие столичные сооружения.
Ни в Византин, ни на Западе нельзя было встретить храмов с большим количеством куполов. Это — чисто русское явление, наследие деревянного зодчества, перенесеииое на каменную постройку. Первая София — в Новгороде была дубовая, трина- дцатикупольная. Киевская София, уже каменная, имела те же 13 куполов. Десятинная церковь, тоже каменная, имела 25 куполов. Эта старая традиция жила в деревянном зодчестве очень долго и, между прочим, дошла до нас в деревянной 23-главой церкви Кижского погоста. На примере черниговского Спаса можно видеть, как элементы Востока и Запада вылились в своеобразную русскую форму.
В живописи мы можем проследить то же самое явление. Где бы ии учились русские художники, они перенимали только технику, интересовались стилем, но пользовались чужнмн образцами и приобретенными навыками оригинально. В книге избранных сочинений философского содержания, сделанной для одного нз сыновей Ярослава, князя Святослава, в 1073 г., сохранилось изображение Святослава и его семьи, созданное по типу византийских семейных групп владельцев или заказчиков книг, ио все члены княжеской семьи изображены здесь в русских костюмах. Греческий художник, изображая портреты Ярослава и его семьи в киевской Софии, конечно вынужден был считаться с русскими национальными особенностями княжеского быта.
Наряду с изображениями княжеской семьи в «Изборнике» и на стенах Софии интересно отметить изображение княгини Ольги перед византийским' императором на одной из фресок лестницы киевской Софии485.
Киевские нкоиописцы уже в XI веке разнесли свое высокое искусство по всей Руси — в Холм Галицкий, в Ростов, Суздаль, Владимир. Художники Киевской Руси создают типы русских «святых» — Бориса, Глеба, Антония, Феодосия, Владимира, Ольги. Первоначальные их изображения, упоминаемые в литературных источниках, до нас не дошли. Сохранились, однако, близкие к ним повторения XII—XIII веков, представляющие русскую переработку византийской иконографии и стиля. Таковы фресковые изображения киязен Бориса н Глеба в крещальне киевской Софии, Бориса — в Успенском соборе Старой Ладоги, Ольги и Владимира — в наружной фреске Спасо-Наредицкой церкви в Новгороде, Антония и Феодосия — иа иконе Печерской богоматери XIII века и т. д. Эти же художники уже в XII веке создают оригинальные художественные композиции на темы, не известные в Византии. Таково изображение праздника Покрова, дошедшее до нас в памятниках XIII века на одном из клейм Суздальских врат и в Суздальской нконе XIII века «Покров»2.
Очень показательно отношение русских живописцев к образу Николая «чудотворца». Этот чистокровный грек под кистью русских мастеров превратился в типичного русского старичка, решительно лишенного всех своих собственных национальных признаков.
Во всех произведениях архитекторов, живописцев, книжных миниатюристов мы можем встретить черты византийские, сассанид- ские, армянские, грузинские, романские, но все они претворены в особую русскую систему архитектуры и живописи.
То же необходимо сказать и о языке.
Мы застаем древнейший русский язык в «Русской Правде». В это время язык уже приобрел известное богатство изобразительных средств. Это подлинный язык народных масс, простой и ясный, но в то же время уже выработавший в себе твердые этимологические н синтаксические формы.
Этому языку ие страшны были никакие «влияния». Он мог только обогащаться новыми словами или оборотами, нисколько не теряя своего национального облика.
Подлййнйе болгарские кийгй илй йе(зевоДы, йасыЩеййые йоЛ- гаризмами, находили отражение в русском книжном языке. Много болгаризмов вошло в состав языка образованных людей, отчасти и в народный язык, но они ие изменили его русской сущности. Язык величайшего русского произведения нашей древности — «Слова о полку Игореве» корнями своими уходит в народную устную поэзню, откуда автор черпает свои удивительные образы, эпитеты, сравнения и метафоры.
Для истории русской культуры важно подчеркнуть еще одно обстоятельство. Русский литературный язык при наличии особенностей народных говоров прочно внедрялся иа всей огромной территории Руси. От холодных берегов северных морей до согретого жарким солнцем Черного моря, от Карпат до Волги и Оки, — где только ни жил русский человек, в юридических ли документах, в исторических ли повествованиях, в стихах или прозе, зву: чал тот же точный, гибкий, интимный и образный язык.
Достойно быть отмеченным н то, как русский человек, умевший владеть пером, выбирал себе форму выражения своих мыслей и чувств.
Игумен Даниил, ведший дневник своего путешествия в Иерусалим (1106—1107 гг.), заявляет, что собирается писать «не хнтро, но просто», т. е. сознательно отказывается от словесного витийства. Но лучше всяких литературных украшений непосредственная теплота его патриотического чувства. Как просто и трогательно звучит его обращение к королю Баддуину, тогдашнему владыке Иерусалима: «Господине княже! молюся тебе бога ради и князей делма русских — хотел бы и аз поставнти каидило свое над гробом господним за вся князи наша и за всю Русскую землю, за вся христиане Русскыя земли». Поставить «кандило» за Русскую землю ему было разрешено.
Несомненно, однако, что официальное принятие христианства, как и было рассчитано, ввело Русь в еще более тесное общение с христианскими народами. Это общение, как и самое учение христианское, несомненно, внесло в русскую общественную среду много нового, заставило задуматься над рядом новых проблем, вызвало к жизни много новых запросов и явилось гранью в истории русской культуры. Все это совершенно верно. Нельзя забывать только того, что и самое христианское вероучение и сопутствующие ему требования перестройки некоторых сторон жизни не были простым пересаживанием чужого на новую почву, а воспринимались как назревшая потребность русского общества, способного самостоятельно разобраться, что именно ему в данный момент нужно для дальнейшего роста своей собственной культуры. Было бы большой наивностью считать, что греческое духовенство научило русских людей думать н строить свою собственную культуру.
Создание славянской азбуки и перевод греческих книг на русский язык дали Руси тоже очень много. Но это отнюдь he начальный момент русской культуры. Ведь и до появления письменности и некоторое время после этого живет дописьмен- ная культура, иа которую часто — и совсем незаслуженно — не обращают внимания.
А между тем, чем объяснить, например, сохранение для далеких потомков «Илиады» и «Одиссеи», тысячи фактов из различных сторон жизии народа, лишь частично записанных в более позднее время, как не тем, что у каждого народа есть свой период допись- менной культуры, очень интересный и заслуживающий самого серьезного к себе отношения.
Вот что пишет Цезарь о гальскнх друидах. Они освобождаются от государственных повинностей, в том числе от военной и податной. На их обязанности лежит длительное учение, продолжающееся около 20 лет. Они заучивают наизусть в стихах всю сумму бведеиий по астрономии и по географин, по естественной истории и богословию. Они обязаны передать знания своим ученикам. Они считают недопустимым пользоваться письмом, потому что не хотят, чтобы их знания стали достоянием масс, и потому, что записанное уже меньше удерживается в памяти (Caesar, De bello Gallico, lib. VI, cap. XIV). To же повторял несколькими десятилетиями позже Сеиека: «Certior est memoria, quae nullum extra se subsidiam habet» (Ep., 88, 28)486.
To, что вся сумма заучиваемых сведений облекалась в стихи, очень характерно, так как они легче и точнее запоминаются: из песни слова не выкинешь.
Во времена, предшествующие письму, определенный круг песен имел и значение истории: для ориентировки в событиях у разных народов употреблялись шнурки, завязанные узлами — прототип современных чёток, пережиток чего сохранился и в нашем обычае завязывать для памяти узелок.
Главная задача устного творчества иа исторические темы — это сохранение в памяти народа героев, их имен и подвигов; большое внимание уделялось также генеалогии героев, незаметно переходившей в хронику событий, связанных с определенным историческим лицом. На придворных пирах обычно присутствовали певцы-сказители, прославлявшие князей и королей, их самих и их предков.
Это явление общечеловеческое. Естественно, что оно имело место и у славян, и у антов-руси в частности.
Нас в данном вопросе интересует не только факт наличия поэтов и певцов на исторические темы, а и то, что именно воспевали эти сказители, сюжетный материал исторических несен, былия и сказаний. Интерес к своему прошлому, потребность связывать настоящее с прошлым говорит уже об известном состоянии культуры, об умении сознавать свою принадлежность к этническому и политическому целому.
Сведения об антских сказителях идут издалека.
Византийский хронист Феофан (751—818) в своей хронике, между прочим, сообщает, что в 583 г. н. э. греки захватили трех славян «без всяких железных доспехов, с одними только гуслями...487 Эти славяне говорили, что носят гусли и не умеют облекаться в доспехн, потому что страна их не зиает железа. Маврикий (император. — Б. Г.), подивившись их росту и похвалив нх величавую наружность, отослал их в Гераклею». Этн гусляры сказали, что они 18 месяцев шли из своей родины, находя^ щейся «у края западного океана».
Трудно сказать, откуда именно были родом эти три славянина, с какого именно участка Прибалтики, но совершенно ясно, что они были гуслярами и певцами, так как обычно пение сопровождалось аккомпанементом на гуслях.
Что касается непосредственно Руси, то у нас, кроме известных былни, песен и сказаний, вошедших в письменную литературу, имеются определенные указания и на имена мастеров этого дела.
Боян, знаменитый «соловей старого времени», пел свои песни тоже в сопровождении гуслей, слагая их в честь исторических личностей, прославивших себя своими деяниями. «Аще, кому хотяше песнь творити... тогда пущащеть 10 соколов на стадо лебедей...: песнь пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу... красному Романови Святославличю». Живые струны Бояна «князем славу рокотаху». Неизвестный иам по имени автор «Слова о полку Игореве», хотя и поставил себе задачу петь «по былииам сего времени, а не по замышлению Бояшо», т. е. быть более конкретным, чем растекавшийся мыслиго по древу Боян, но по существу был тем же певцом исторических событий и великих людей. И мы можем без труда убедиться в том, как выполнялась эта задача. Без всяких преувеличений можно сказать, что перед слушателями певца-поэта проходила в поэтической форме подлинная история, с глубоким пониманием событий, тонкой характеристикой политических деятелей и обоснованной оценкой людей и их дел.
Мы не сделаем никакой ошибки, если допустим, что Бояи, его современники и его предшественники так же внимательно следили за течением жизни, отмечали знаменательные факты и передавали их в песенной форме тем, кто интересовался своим прошлым и настоящим.
После победы Даниила Галицкого над ятвягами герой победы воспевался современными ему певцами-поэтами («песнь славну пояху има», т. е. ему, Даниилу, и его отцу Роману). «Словутный певец» Митусь, взятый в плен Даниилом у владыки Перемышль- ского, отказался петь перед пленившим его князем («за гордость не восхоге служить князю Даниилу»), Это, правда, уже XIII век, ио это старая традиция, живущая параллельно с письменностью. Несомненно такие же песни пелись н про Божа (Буса), н про Олега,ипроСвятослава;пелись подобныепесии и гораздо раньше.
Певцы слагали свои песни и пели, потому что сюжеты их интересовали слушателей, пробуждая интерес к деяниям героев. Так создавалась и хранилась дописьмениая история Руси. Еслн бы ие так поздно стали собирать и записывать русский эпос, мы располагали бы несравненно большим богатством этих ярких показателей глубокого патриотизма народных масс, их непосредственного интереса к своей истории, умения делать правильную оценку лнц и событий.
Полное внимание к серьезному значению устных преданий в форме исторических песен, сказаний и былин обнаруживают наши первые нсторики-летопнсцы, делавшие попытки обобщить известный им материал и тем самым ответить на политические и культурные запросы своих современников.
«Народная киевская сага, — пишет Ключевский, — проходит яркой нитью как один из основных источников свода («Повести временных лет». — Б. Г.) по IX и всему X в.; следы ее заметны даже в начале XI столетия, именно в рассказе о борьбе Владимира с печенегами. По этим уцелевшим в своде обломкам киевской былины можно заключать, что в половине XI в. уже сложился в Киевской Руси целый цикл нсторико-поэтических преданий, главное содержание которых составляли походы Русн на Византию»1. Если бы В. О. Ключевский не вышел из хронологических рамок, здесь им намеченных, то мне пришлось бы внести в этот текст поправку. Но сам он говорит несколькими страницами дальше о том, что и более ранний, «докиевский период» истории русского народа сохранен для нас в тех же песнях. Слышится «отдаленный отголосок целого цикла славянских песен об аварах, сложившегося на карпатских склонах» («Сказание об обрах», конец VI и начало VII века. — Б. Г.).а
Мне незачем много говорить здесь об известных местах «Повести», взятых из песен и былин. Этих мест немало: сказание о Кне, Щеке и Хориве, о местн Ольги, о пирах Владимира, взятии Корсуни, женитьбе Владимира на Рогнеде, единоборстве Мстислава с Редедей, характеристика Святослава и др. Наши специалисты-литературоведы даже находят некоторые остатки стихотворной формы в летописных записях, почерпнутых из устных источников. Не только правдоподобно, но и вполне закономерно такое прямое воздействие устного стиха на письменную прозу. Наши первые историки-летописцы считали народное творчество
И нужно прямо сказать, что во время сравнительно малого распространения письменности значение поэта как историка было гораздо выше, чем впоследствии, и от безграмотного поэта- историка требовалось даже несравненно больше таланта, чем от грамотных фиксаторов отдельных фактов. Понятно, почему последним не приходилось обращаться к музам: ведь Зевс посылал только «людям высокого духа по воле своей вдохновенье». А протокольную запись мог вести человек, лишенный всяких дарований.
Чтобы ие вызвать упрека в бездоказательности, привожу тут отрывок из Франкской амандской488 летописи.
702. Смерть короля Гильдеберта,
703—707 (пустые).
Подобные этим записи велись и у нас на Руси задолго до составления первого обобщающего труда по истории Русской земли. Этого требовал княжеский двор, центр, откуда расходились нити княжеского управления Русской землей и где решались и осуществлялись вопросы внутренней и международной политики.
Давно уже в нашей специальной по истории летописания литературе установилось положение, что краткие заметки о крупных событиях делались первоначально отрывочно, без установления связи между ними. Факты эти регистрировались и хранились в княжеской канцелярии подобно тому, как хранились там же государственные документы, постоянно необходимые для выполнения задач текущей политики.
Трудно установить, когда началась эта практика. Можно лишь с уверенностью сказать, что она утвердилась с того времени, когда окрепла государственная власть в крупных политических центрах, н особенно, когда Киев стал столицей большого Русского государства, т. е. со второй половины IX века.
По мере расширения международных связей Руси, по мере усложнения аппарата и техники управления страной необходимость точно фиксировать политические события должна была делаться все более и более настоятельной. Для облегчения этих записей существовали как на Западе, так и у нас особые календарные таблицы, где под соответствующими годами и отмечались нужные факты. Есть все основания думать, что каждый новый киевский князь заводил свои собственные записи.
В «Повести временных лет», кажется, есть ясные намеки иа это обстоятельство. Под годом 915, например, записано: «При- идоша печенези первое на Рускую землю». Под годом 968 повторяется та же фраза. Выходит, что печенеги впервые появлялись на Руси дважды. И. И. Срезневский, как мне кажется, совершенно правильно объясняет это тем, что тут мы имеем самостоятельные записи двух моментов жизни Руси: одни княжеский чиновник писал при Игоре, другой — независимо от первого, спустя 53 года, и, очевидно, ие справившись в записях своего предшественника. Первое появление печенегов не произвело на русских людей такого впечатления, чтобы оно могло надолго остаться в народной памяти. В 915г. пришли печенеги, «сотворивше мир с Игорем» и последовали к Дунаю. Второе появление в 968 г. было очень серьезным событием, грозившим уничтожить большой успех Святослава в Болгарии. Святослав тогда нанес печенегам очень чувствительный удар.
В той же «Повести» есть следы и каких-то обобщающих события сводок, тоже необходимых для практических целей. В «Повести» вводятся особые разделы: «От смертиСвятославля до смерти Ярославли лет 85; а от смерти Ярославли до смерти Святополчи лет 60». И. И. Срезневский не без оснований полагает, что мы имеем здесь некоторый современный опыт обобщения фактов от Святослава до Ярослава, сделанный одним лицом, н от Ярослава до Святополка — другим. Но это, во-первых, не первый опыт и, во-вторых, это еще не исторический труд.
Если это так, то как же быть с греками, которые, по мнению одних, создали нашу писаную историю, а по мнению других — иаучнлн иас, как надо ее писать?
Первое мнение, как совершенно ни на чем не основанное И противоречащее всем известным нам фактам, должно быть решительно отвергнуто. Второе должно быть значительно уточнено.
Конечно, русские люди многому научились у греков, в том числе познакомились и с формами литературных произведений. Русские люди рано начали читать и греческих хронистов. Русь изучала труды греческих мастеров, использовала нх при составлении собственных летописных памятников.
Но это касается только формы. Если же говорить о содержании, то подобно всем другим народам русские люди без всяких влияний и воздействий на известном этапе своей собственной культуры почувствовали потребность оглянуться назад, на свое прошлое, осмыслить его для самих себя. Эта потребность очень стара. Ее удовлетворяли в свое время поэты, певцы, сказители. Сейчас сделан был общественныйзаказ на историю родной земли и появилась к тому возможность. Образцы подобного рода литературы были налицо в переводах с греческого. Подготовительная работа была давно готова, таланты и вдохновение родились среди самого русского народа.
Если для регистратора фактов достаточно было одной грамотности, то для осмысления фактов, создания цельной системы истории своего народа и государства понадобились не только таланты, но и образование.
Талантов у антов было много. Не могли, например, греки поручать командование своим флотом человеку неспособному, а между тем ант Доброгаст в середине VI века в звании «военного трибуна» стоял во главе Понтийского флота в ответственный момент войны Византии с персами. Это, конечно, не массовое явление, но и ие единственный случай.
Когда же и как появились на Руси образованные люди, которым было по плечу создание обобщающего труда по истории своей страны?
Нам хорошо известно, что со времени Владимира Святославича официально существует в Киеве государственная школа. Тотчас же по возвращении из корсунского похода, он «нача поимати у нарочитые чади дети и даяти нача иа учение книжное».
Необходимо понять точный смысл термина «учение книжное». Иначе мы впадем в неизбел<ную ошибку. Это не простая грамотность, а систематическое образование, обучение тогдашним наукам. О митрополите греке Иоанне II (ум. в 1089 г.) «Повесть временных лет» отзывается с величайшими похвалами: «бысть муж хитр книгам и ученью... и сякого ие бысть прежде в Руси, ни по ием не будет сяк». Митрополит Кирилл II, тоже ученый (ум. в 1223 г.), по отзыву той же «Повести» был «учителен зело и хитр учению божественных книг». О двух русских митрополитах «Повесть» выражается так же: знаменитый Иларион «бе муж благ, книжен и постник». Климент «бысть книжник и философ так, яко же в Руской земле не бяшеть». В то Л{е время о князе Борисе Владимировиче Нестор говорит гораздо скромнее: князь «бяше бо и грамоте научен», но о прохождении им «книжного учения» тут ие говорится ничего; о митрополите греке Иоанне-скопце, несомненно человеке хорошо грамотном, сказано: «был муж не книжен, умом прост н просторен».
Совершенно ясно, что «учение книжное» — это не обучение простой грамотности, а систематическое школьное преподавание. Грамоте обучались ие в этой школе. Грамотность была известна на Руси задолго до Владимира. Детей «нарочитой чади», т. е. старших дружинников, княжих мужей, бояр набирали не для того, конечно, чтобы воспитать нз них пономарей или даже рядовых священников, а для того, чтобы создать образованных людей и государственных деятелей, способных поддерживать общение с той же Византией и другими странами.
Кроме этой государственной школы в Киеве было много возможностей учиться и в других городах. Так, Феодосий Печерский в детстве, очевидно в Курске, учился у «единого от учитель», и по словам Нестора (может быть, несколько н преувеличенным) «...вскоре извыче вся граматикия», т. е. обучился ие одной грамоте, а прошел какой-то курс учения.
Несколько иначе можно понять сообщение «Повести» об учреждении Ярославом государственной школы в Новгороде: Ярослав «прииде в Новугороду, собра от старост и поповых детей 300 учити книгам». Поскольку речь идет о «поповых детях», можно думать, что тут разумеется подготовка образованного духовенства.
Насколько эти школы оправдывали свое назначение, видно, например, из переписки того самого митрополита Климента Смолятича, которого так усердно поддерживал князь Изяслав Мстиславич, со смоленским пресвитером Фомой. Обиженный митрополитом Фома написал ему укорительное послание, в котором упрекает митрополита в тщеславии, выразившемся в том, что митрополит хочет показать себя философом и, оставив отеческие писания, обращается к Омиру, Аристотелю и Платону. Митрополит ие отрицает факта, а старается оправдаться тем, что пользуется Гомером, Аристотелем и Платоном только как средством для более глубокого понимания священного писания, для вскрытия его духовного смысла1.
Для продолжения и углубления образования, а также и для самообразования, служили библиотеки. Они были введены в русские монастыри вместе со студийским монастырским уставом. Библиотека находилась в ведении особого брата-библиотекаря. Братия по его распоряжению должна была являться в определенные часы для чтения книг. Часть братии занималась списыванием книг. При Феодосии в Печерском монастыре был монах Иларион, «хитрый писать книги». Никон переплетал их. А в углу его стола обычно по вечерам пристраивался сам Феодосий и прял нити, необходимые для переплета. Некоторые из братии имели собственные библиотеки. Ученик Феодосия Григорий не имел ничего своего, но не мог удержаться от приобретения книг. У него их стали воровать. Чтобы не вводить воров в искушение, он часть своих книг подарил «властелину града», а другую продал; вырученные деньги роздал нищнм. Но тяга к книге не прошла. Ои снова стал собирать библиотеку.
Монах Никита, будучи в монастыре, наизусть выучил Ветхий завет. Дамиан не спал ночи и читал книги. Феодосий поощрял «почитанье книжное». Книги накоплялись и тщательно храни-
Хрисанф Лопарев, Послание митрополита Климента к смоленскому пресвитеру Фоме, СПБ 1892. (Памятники древней письменности, вып. ХС). Н. Никольский, О литературных трудах митрополита Климента Смолятича, писателя XII в., СПБ 1892. Малоосновательны соображения по этому предмету Голубинского (см. В, Голубинский, История русской церкви, т. I, первая половина, стр. 846—847).
лись. Для литературных работ, выходивших из этого монастыря, они, конечно, были необходимы.
Ярослав, по свидетельству летописи, много книг «положи в Святой Софии, юже сам созда». Он сам был большим любителем книг и понимал значение книжных собраний. Сын его Святослав наполняет свон клети книгами. Князь Святополк (Святоша) тратил иа книги свою казну и дарил их Печерскому монастырю.
Не менее тщательно собирались и хранились архивы. При церкви Илии в Киеве хранились архивные документы. При других церквах в большей или меньшей степени сохранились записи о случаях, лицах, в том илн ином отношении замечательных. При церквах велись и пасхальные таблицы с заметками об отдельных событиях. При соборных храмах в Киеве, Новгороде, Полоцке, Ростове и других были свои библиотеки и архивы. Киевская София в этом отношении особенно интересна. Ведь здесь, как и в новгородской Софии, совершалось посажение иа стол князей, тут сходились князья для переговоров, в ее дворе собиралось вече. При таком значении храма записи о событиях, здесь происходивших, должны были иметь характер политический.
«Повесть» в том виде, в каком она дошла до иас, есть произведение, иад которым трудилось несколько поколений летописцев, пересматривавших и продолжавших работу своих предшественников. Каждый из них был сыном своего времени и своей среды, но все они были детьми одной матери родины и отвечали в сущности на один вопрос: как сложилось великое государство, «ведомое и слышимое всеми концами земли».
Но прежде чем появился этот вопрос, должно было вырасти самое государство и занять свое место в тогдашнем мире. Только народ, осознавший самого себя, мог создать произведение, достойное себя.
Древнерусское государство, колыбель великорусского, украинского и белорусского народов, явилось результатом длительной предшествующей истории, корнями своими уходящей в туманную глубь веков, с VI века иашей эры, однако, уже довольно ясно распознаваемой.
Когда Киев в княжение Олега был объявлен «матерью городов русских», Русь уже имела богатое прошлое. Она могла рассказать и о новгородских славянах, и о неславянских народах Прибалтики, о постоянном общении славян с арабами и с соседними скандинавскими странами, то мирными, то враждебными. Еще больше можно было рассказать о Киеве, одном из старейших городов русских, о его международном положении на путях с высококультурного тогда Востока на Запад, о его связях с Византией, Кавказом и Средней Азией, о первых его- князьях, о попытках варягов овладеть этим крупным центром на Днепре и т. п. Но все эти интересные и важные факты в глазах наших первых историков-летописцев отошли на второй план по сравнению с фактом объединения отдельных частей Руси в единое государство под главенством новой династии «Рюриковичей», вернее Игоревичей, поскольку династическая связь с Рюриком в «Повести» установлена очень сбивчиво и искусственно, а митрополитом Иларионом игнорируется совсем. Событие это настолько подчеркнуто в трудах наших первых историков-летописцев, работавших под непосредственным наблюдением этой самой династии и в ее интересах, в это время не отделимых, по- убеждению летописцев, от интересов всей Руси, что надолго загипнотизировало и последующих историков, без всякого оправдания забывавших более ранний период истории русского народа. Такова сила «Повести временных лет» — сила традиции.
Успехи археологии, этнографии, языкознания и критики письменных источников эту «традицию» разбили окончательно. Читая ту же «Повесть временных лет», мы открываем сейчас в ней новый смысл, понимаем ее не так, как понимали А. Шлецер, Н. М. Карамзин, даже С. М. Соловьев.
«Повесть» не только не противоречит нашему современному представлению об основных фактах истории России, ио несомненно его подтверждает.
Сознание блестяще пройденного длительного пу-ти, неизменные и заметные успехи в области культуры и политики не могли не вызвать чувства законной гордости за свою страну и свой народ.
От VI до XII веков у русских и нерусских авторов, у друзей и врагов славянства и Руси мы слышим о славянах, а затем о русских людях и Русской земле в сущности одно и то же: это народ многочисленный, могучий, с огромными возможностями и такими же великими достижениями.
Каким глубоким убеждением проникнуты, например, слова летописца: «Кого бо тако бог любит, якоже ны возлюбил есть? Кого тако почел есть, якоже ны прославил есть и вознесл? Никого- же». Русская земля «паче всех почтена и паче всех просвещена была».
Те же мысли и чувства мы слышим и в «Слове» митрополита Илариона:
«Похвалим же и мы по силе нашей малыми похвалами великая и дивная сотворшего, нашего учителя и наставника, великого кагаиа нашея земли, Владимира, внука старого Игоря, сына же славного Святослава, иже в своя лета владычествующа, мужеством же и храбрьством в страных многих и поминаются ньше и словут: не в худе бо и не в иеведоме земли владычествоваша, но в Русской, яже ведома и слышима есть всеми концы земля».
Чтобы высказывать столь убежденно подобные мысли, их авторы должны были иметь для этого серьезные основания. Основания эти у них, несомненно, имелись. Право Руси на всеобщее признание ее национальной чести завоевывалось в очень сложной общественно-политической обстановке. Русь действительно знали во всех концах земли. И не только знали, но и признавали. Иерусалимский король Балдуин прибывшему к нему простому руст скому игумену оказал, например, исключительное внимание, — конечно, не как игумену, а как представителю Русского государства. Король иа пасху провел его в своей свите через толпу паломников в церковь Гроба господня «и повеле поставити высоко над самыми дверьми гробиыми»; по распоряжению короля игумеиа пускали туда, куда никому не было разрешено входить Арабы со своей стороны оказали русскому игумену знаки внимания: «Старейшина срациньской сам с оружием проводил ны онде до Вифлиема и та места вся тоже ны проводил».
Других примеров признания Руси на Западе и Востоке (брачные союзы, политические соглашения, военное сотрудничество, торговые и культурные связи) можно привести множество. Они хорошо всем известны.
О Руси была прекрасно осведомлена — больше, чем кто- либо — н просвещеннейшая среди государств тогдашнего мира Византия. Ее старые связи с Русью определили принятие Русью христианства от Византии. Но именно этот шаг и грозил очень не дешево обойтись Руси. Ведь Русская земля стала одной из митрополий константинопольского патриарха, а в Византии церковная и светская власть находились в тесном союзе. Император возглавлял н империю и церковь. Совершенно понятно, что митрополит, присланный из Византии в Кнев, становился во главе русской церкви, оставаясь прежде, всего и больше всего представителем власти константинопольского патриарха и тем самым византийского императора. Такое положение киевского митрополита, конечно, не могло не вызвать и в русских князьях и в русском обществе конфликтов по очень принципиальным вопросам.
Поэтому совершенно понятна попытка Ярослава покончить с этим двусмысленным положением. Ярослав старается поднять значение своего стольного города и устроить его по образцу Константинополя; он закладывает новый Кремль, стронт «Золотые ворота», сооружает св. Софию, а за нею ряд церквей и монастырей.
Тринадцатиглавая деревянная София уже давно перед этим (с 989 г.) стояла в Новгороде и не замедлила появиться в Полоцке, символизируя культурное и политическое единство трех крупнейших центров Русн. Не забудем, что в Новгороде и Киеве, а весьма возможно и в Полоцке, насаждался когда-то единый культ Перуна. Св. София идейно связывала Русь с Византией, но отсюда совсем не вытекала, как показывают факты, готовность Руси стать в подчинение Византии и потерять свое собственное лицо.
Ярослав очень определенно вел свою национальную линию, и конфликт его с Византией вылился в поход против нее русского войска под начальством сыиа Ярослава Владимира — поход, который один из византийских политиков назвал войной «варваров» против гегемонии греческой. Поход 1043 г. для Руси был неудачен, но Ярослав не складывал оружия и в 1051 г. решился иа очень смелый шаг — поставления в митрополиты русского человека. Этот шаг Ярослава греки поняли очень правильно, но не решались на полный разрыв и пошлн на компромисс: Киев принял к себе митрополита грека, а сын Ярослава Всеволод женился на дочери императора из рода Мономахов.
«Не по мнозех днех» после поставления Илариона возник и Киево-Печерский монастырь. Антоннй, его основатель, поселился первоначально даже в той самой пещере, где подвизался перед ним Иларнон.
Около Антония стали собираться крупные люди, которым в разное время пришлось играть серьезную роль в церковио- политической жизни Руси. Здесь мы видим «великого Никона», продолжателя древнейшего летописного свода, очень заметную общественно-политическую фигуру, Феодосия, Варлаама, сына знатного киевского боярина, Ефрема, впоследствии епископа Переяславского. Через 4 года Киево-Печерский монастырь уже был хорошо известен. Между монастырем и княжеским двором установилось постоянное общение. Старший сын Ярослава Изяслав уже приходил в монастырь с дружиною просить у Антония молитвы и благословения, конечно, на дела значительной поли: тнческой важности.
С момента своего основания монастырь стал поддержкой Ярослава в его стремлении к церковной самостоятельности, центром русской национальной мысли, рассадником и школой русских иерархов. «Мнози епископи (около 50) поставлени быша во всю Русскую землю» именно отсюда, как подчеркивал это епископ Симон в своем письме к черноризцу Поликарпу около 1225 г.
Рост политического значения монастыря и направление его деятельности489 не могли, конечно, не вызвать беспокойства у митрополита грека, новая паства которого оказалась не таким уж «варварским» стадом, как склонны были первоначально думать константинопольские власти, а живым и деятельным народом, совсем не намеревавшимся итти на поводу у греков и имеющим к тому все материальные и духовные возможности.
«Великий Никон», в связи с осложнениями между монастырем и митрополитом, вынужден был покинуть монастырь и три года провел в Тмутаракани. Вынужденно пришлось покинуть монастырь и Антонию.
Во время восстания киевлян против Изяслава в 1068 г. монастырь и сам Антоний несомненно принимали в движении какое-то участие, и, когда Изяслав при помощи польских феодалов вернул себе киевский стол, Антоний, опасаясь княжеского гнева, принужден был ночью тайио покинуть город и был увезен Святославом Черниговским. Феодосий тоже не оставался пассивным, хотя его отношение к Изяславу было иным. Он его признавал до конца, но его беспокоили симпатии Изяслава к католичеству и Польше. До нас дошло «Послание» Феодосия к Изяславу с обличением и предостережением, «Ты же, чадо, блюдися криво- верных, — писал Феодосий, — и всех их словес, заиеже испол- нилася и наша земля злых тоя веры». «Не подобает же, чадо, хвалити чюжие веры: аще хвалит хто чужю веру, то обретается свою веру хуля». «Ты же, чадо, блюдися их н свою веру непрестанно хвали, ни свойся к ним, но бегай нх и подвизайся в своей вере добрыми делы». Прямо по адресу Изяслава, женатого на католичке-польке, поддерживавшего постоянные связи с Польшей и окруженного поляками (даже у его сына Мстислава были польские телохранители), направлены слова, требующие «блюсти своих дочерей, не давати за них, ни у них поимати»490.
Насколько благородно национальное чувство у этого печер- ского черноризца, видно из того места «Послания», где автор делает характерную оговорку: «милуй не токмо своя веры, но и чюжия: аще видишь нага или голодна или зимою илн бедою одержима, аще то буде жидовин, или срацин, или болгарин, или еретик, нли латинянин, или ото всех поганых, — всякого помилуй и от беды избави я, яже можеши». Это — не узкий национализм.
«Послание» мало помогло: очутившись вторично за границей в качестве изгнанника, Изяслав ищет помощи не только у своего родственника — польского короля Болеслава, но обращается и к германскому императору Генриху IV и к самому папе Григорию VII, которому обещает в случае благополучного возвращения в Киев признание его власти.
Знал или не знал Феодосий о заграничных похождениях Изяслава, во всяком случае он обнаружил большую твердость в отстаивании его прав на киевский стол, когда этот последний был занят братом Изяслава Святославом. Обострение отношений между монастырем и княжеским двором доходило до угрозы разрыва. Святослав готов был заточить Феодосия. Вмешательство вельмож и выступление братии спасло положение. Феодосий примирился со Святославом и разрешил поминать его в церковных слулгбах, но все-таки на втором месте после Изяслава. Никон не пошел на соглашение и предпочел удалиться в Тмутаракань.
Святослав, со своей стороны, обнаружил готовность итти навстречу монастырю: он дарит монастырю соседнее с ним княжеское поле, лично участвует в закладке фундамента каменной монастырской церкви. А когда Феодосий очень скоро после этого безнадежно заболел, Святослав со своим сыном Глебом прибыл к умирающему и выслушал его последнюю волю. Феодосий просил князя взять монастырь под свою защиту. Это было очень важно, так как митрополиты-греки продолжали косо смотреть на деятельность Печерской обители. Феодосий знал, конечно, что Святослав в этом отношеини его единомышленник, так как князь выступал не раз против византийских притязаний на Руси. При нем митрополит даже не жил в Киеве, а предпочел находиться в Переяславле у грекофила Всеволода, настроенного враждебно и против Святослава.
Феодоснй умер в 1074 г., а через два года отошел в вечность и Святослав. На Киевском столе водворился Всеволод, а через полгода вернулся из изгнания иИзяслав, интересы которого так усердно защищал Печерский монастырь. Отражением смены князей на'Киевском столе явилась неизбежная смена игуменов: сменивший Феодосия Стефан был изгнан братией и вместо него посажен Никон, успевший к этому времени (после смерти Святослава) вернуться в Киев. Но неожиданная смерть Изяслава на поле брани (3 октября 1078 г.) снова спутала все карты и расчеты политических кругов Киева. Власть оказалась в руках Всеволода, давно крепкими узамн связанного с византийским императорским двором и пользовавшегося большим вниманием императора Михаила VII Дука. Два письма его к Всеволоду, до нас дошедшие, говорят об этом совершенно ясно.
По вполне понятным причинам между Всеволодом и митрополичьей кафедрой установились доброжелательные отношения, а для Печерского монастыря опять настали трудные времена. Всеволод, в противовес Печерскому монастырю, устроил свой собственный — Михайловский Выдубицкий и проявил большую заботу о его процветании. В празднике освящения каменной церкви этого нового монастыря самое активное участие принимал митрополит, в то время, как он уклонялся от проявления какого- либо внимания по отношению к монастырю Печерскому.
Игумену пришлось пережить немало. К сожалению, до нас не дошел летописный труд Никона, писанный в это время. Труд его, конечно, был проникнут духом Печерского монастыря, т. е. был насыщен общерусским патриотическим чувством, столь неприемлемым для киевского митрополита и его сторонников.
Тут же в монастыре еще при жизни Феодосия писались и другие произведения. Мних Иаков писал «Память и похвалу святому Владимиру», ему же приписывается «Сказание о Борисе и Глебе». Оба произведения были проникнуты глубоким патриотическим чувством, затрагивали и решали весьма острые вопросы.
Не секрет, что греки не приветствовали появление русских «святых» и всячески мешали стремлению русских людей выдвинуть «святых» из своего народа.
Только с трудом и нехотя митрополит вынужден был признать «святость» Бориса н Глеба491. Долго и решительно греки противились канонизации и Ольгн, и Владимира, и Феодосия. Широкая борьба велась вокруг этих сюжетов. Решался вопрос первостепенной важности: быть ли Русской земле культурно самостоятельной или продолжать находиться под опекой греков?
Грекн не могли не замечать, какое применение русская их •паства делает из первого своего завоевания. Бориса и Глеба очень быстро и охотно признала вся Русская земля. Русские люди, князья и не князья, стали строить в честь их храмы, заботились о великолепии этих х-рамов.
Борис и Глеб стали явными конкурентами Софии. Садко, новгородский богатый гость, воздвигает на свои средства в Новгороде грандиозный каменный храм в честь Бориса и Глеба и выбирает для него, конечно, с согласия новгородского веча н епископа, место в Кремле, где когда-то стояла первая деревянная София, как раз напротив новой каменной Софии, словно бросая ей вызов. В Новгороде же в разное время было построено еще семь церквей во имя тех.же канонизированных князей.
В Киеве, где сидел митрополит грек, проделать эту демонстрацию было труднее. Но храм Борису и Глебу появился в старой любимой подгородной резиденции киевских князей — Вышго- роде, куда с исключительной торжественностью были перенесены «мощи» Бориса и Глеба. В память этого события установлен был специальный праздник перенесения «мощей» Бориса и Глеба, и ему был придан глубокий политический смысл. Храм Бориса и Глеба в Вышгороде занял самое почетное место среди храмов Киева. Не случайно Владимир Давыдович Галицкнй, прибыв в Киев вместе с Юрием Долгоруким, счел необходимым явиться прежде всего в Вышгород: «... еха... Вышегороду к святома муче- никама поклониться; и тако поклонися святому мученику, и- приеха к святой Софии». София оказалась в данном случае на втором плане.
В память этих князей строятся хр амы на Альте, месте убиения Бориса, в Переяславле Русском, в Ростове, Чернигове, Рязани, Пскове, Гродно, Полоцке и в других городах. Исключительное отношение русского общества к этим первым русским «святым» видно из установленных дней их празднования: 2 мая, 20 мая, 24 июля, 11 августа, 12 августа, 5 сентября, т. е. шесть раз в году. Совершенно необычное явление. Праздник Бориса н Глеба считался «великим» праздником на Руси1.
Очень интересно отметить, что через несколько лет после прославления на Руси Бориса и Глеба их культ был установлен в Чехии: в Созавском монастыре был построен в честь их специальный придел. Культурно-политические связи, установленные между двумя славянскими народами, иашли новое свое выражение. Очень скоро откликнулась на это событие Армения, включив в свой «Пролог» жития Бориса и Глеба. В конечном счете признал их и Константинополь.
Печерский монастырь откликнулся на «праздник Русской земли» составлением жития Бориса и Глеба. Дело было поручено крупнейшему из литературных талантов, каким только располагал монастырь, — черноризцу Нестору.
Упорство греков в нежелании поощрять в этом направлении стремления русского народа совершенно понятно. Но также понятно и то, почему русские люди не складывали своего оружия и продолжали борьбу.
Уже давно и в достаточно определенной форме печерским мнихом Иаковом была разработана в его «Памяти и похвале св. Владимиру» мысль о том, что князь Владимир и его мать Ольга ничем не хуже императора Константина и его матери Елены и вполне достойны канонизации. Эти мысли и чувства подхватил Иларион в своем «Слове о законе и благодати». Греки сочли это предложение за вызов и приняли его.
Общая обстановка, создавшаяся вокруг этого вопроса иа Руси, подсказала грекам их тактику. Они поняли, что одними запрещениями нельзя ограничиться в среде, где люди умели думать и подкреплять свои мысли уничтожающей силы аргументами. Приходилось бороться тем же оружием, н по инициативе греков готовить контрвыступление. Появляется пасквиль на Владимира, где автор пытается показать, что Владимир только развратник, всеми средствами добывающий себе материал для удовлетворения ненасытной похоти. Мало ему было его гаремов. Он обесчестил Рогнеду и бросил ее. Так же расправился он и с дочерью корсунского князя: обесчестив девушку, он отдал ее в жены своему дружиннику. Тот же Владимир требует себе сестру византийского императора, лживо обещая ей брак, и только-де чудо спасло ее от бесчестия; постигшая Владимира глазная болезнь заставила его одуматься и исполнить свое обещание относительно женитьбы. Какой же это кандидат в святые, если не добрая воля, а лишь трудные обстоятельства привели его к крещению? Какой же это русский Константин?
Так же греки пытались парировать и другой выпад против них того же Печерского монастыря. Нестор выпустил свое «Житие» Феодосия, где весьма определенно и убедительно доказывал необходимость его канонизации. В ответ на это неприемлемое для греков предложение появилось житие Антония, где отодвигались заслуги Феодосия и на первое место ставилась креатура греков — Аитоиий. Житие Антония подчеркивает исключительную заслугу в истории русского христианского просвещения греческого Афона, от имени которого якобы действовал на Руси Антоний. Он-де подлинный основатель Печерского монастыря; он, а не Феодосий, ввел в монастыре греческий монастырский устав, он заложил каменную церковь и кельи. Одним словом, Печерский монастырь — дело рук греков.
Оба выступления греков против Печерского монастыря не иашли признания среди русских людей н скоро были забыты. А из неоспоримых фактов Антоииева житня печерские монахи сделали другой вывод. Если Афон принимал участие в насаждении культуры иа Руси, то, поскольку самый Афон не находился во власти патриарха, а непосредственно зависел от императора, то и Печерскнй монастырь должен зависеть от русского князя и нн в коей мере от митрополита грека.
Князь Всеволод, несмотря на свои связи с Византией, был человек русский и не мог быть равнодушным к стремлениям своих соотечественников. Игумен Печерского монастыря Иван сумел добиться, хотя уже и в конце княження Всеволода, некоторого расположения к своему монастырю: князь разрешил перенести «мощи» Феодосия в каменную церковь, хотя ии сам, ни члены его семьи на этом торжестве не присутствовали.
Печерский игумен Иван в своем летописном своде решил сказать несколько слов в оправдание уже покойного к этому времени Всеволода; он-де был больной и дряхлый, делами ведал не он, а молодая часть его дружины.
Очевидно, нн с той, ни с другой стороны не было достигнуто взаимного понимания.
С вокняжеиием Святополка Изяславича, враждебно настроенного против Всеволодовичей, игумен Иван за выступление против Святополка был арестован и сослан в наследственный город Святополка Туров.
Несмотря на многие отрицательные свойства как в характере, так н в поведении, у этого князя был один плюс, нашедший себе признание в Печерском монастыре и, в частности, у Нестора; Святополк оказался сторонником той общерусской традиции, которая, как неугасимый огонь, неизменно поддерживалась в древнейшем русском монастыре. Эта симпатия к Печерскому монастырю подогревалась разладом Святополка с митрополитом Николаем (1096—1101) и его преемником Никифором.
Святополк, наконец, решился на шаг, которого давно ожидали русские патриоты. Он согласился, хотя и не на полную канонизацию Феодосия, Игумен монастыря был повышен в ранге и стал архимандритом. Рука князя Святополка чувствовалась и здесь.
А в это время в своей келье Нестор, автор жнтин Бориса и Глеба и Феодосия, готовился к новому труду, приступить к которому вскоре получил официальное поручение.
Мы можем совершенно точно ответить иа вопросы, поставленные А. Шлецером: «как пришло Нестору на мысль написать временник своей земли и на своем языке? Каким образом этот русс вздумал быть историком своего народа?».
Для А. Шлецера, искаженно представлявшего себе историю и состояние русской культуры, не могшего допустить наличия договоров с греками и потому признавшего эти договоры подлогом, только что приведенные вопросы вполне оправданы: он не мог их не поставить.
Нам иа эти вопросы ответить очень нетрудно.
Мысль написать историю своей родной земли была внушена Нестору культурными запросами самого русского общества. Нестор не только вздумал стать историком своего народа, ио и стал им потому, что был к этому подготовлен своим образованием, а труд его был облегчен специальной работой его предшественников; литературный русский язык к этому времени был уже настолько развит, что вполне мог служить требованиям как научной книги, так и поэтического произведения любого жанра.
Есть имена, успевшие стать символами. Таково и имя Нестора. Даже те, кто сомневается в наличии конкретного Нестора-летописца, должны признать, что тень великого старца ие только жила и живет, но и популярна, как имя Гомера.
А. Шлецер, не имевший никаких специальных побуждений к прославлению автора «Повести», познакомившись с нею, выделил ее среди других произведений того же рода.
«Этот русс, — писал он, — в сравнении с исландцами и поляками так превосходен, как рассудок, иногда затмевающийся, в сравнении с беспрестанной глупостью». Только для А. Шлецера величие этого произведения было неразрешимой загадкой, для нас же — это вполне понятная закономерность.
Нестор понял свою задачу очень широко. Он и переделал, и завершил труд своих предшественников, значительно раздвинул его хронологические рамки и уделил много внимания самому князю Святополку, затушевав темные стороны его деятельности и подчеркнув положительные, — к этому побуждало его несомненно чувство благодарности за доброе отношение к Печерскому монастырю и за поддержку его программы.
Нестор сильно поплатился за это выражение своих симпатий к Святополку, как только власть после смерти Святополка перешла к его противнику — Владимиру Мономаху,
Владимир Мономах во многом расходился со своим предшественником. На Киевский стол он сел уже 60-летним мужем. Блестяще для своего времени образованный, многоопытный в делах ратных н международных, изучивший людей, его окружавших, и в то же время ознакомленный грозными событиями с нуждами народной массы, ои сумел составить план действий со строгим учетом реального политика. Он добивался основной цели — задержать процесс феодального раздробления Русского государства йеною необходимых компромиссов. Обособившиеся владетельные князья получили возможность на узаконенном основании сидеть в своих вотчинах-княжениях при условии признания власти киевского князя, олицетворявшего единство Русской 'земли.
Очень хорошо понимая значение различных политических течений, борьба которых обострилась в последние годы княжения Святополка и столь бурно проявила себя в первые дни после его смерти, Мономах неодобрительно относился к деятельности Печерского монастыря и Нестора, в частности.
Дело летописания было передано в фамильный монастырь Всеволодовичей и попало в рукн нгумена Михайловского Выду- бицкого монастыря Сильвестра. Ему дано было поручение не просто продолжать труд предшественников, а переделать его заново по указанию самого В л адимира Мономаха. Этим р аспор яже- нием власти было высказано недоверие к Нестору и его монастырю, осуждался курс, взятый им и положенный в основу труда его жизни. Сделан был шаг, по свонм последствиям далеко выходивший за пределы Печерской монастырской стены, за пределы самого Киева, имея значение общерусское. Имя Нестора после этого надолго стало одиозным. Оно было выброшено и из книги, строго говоря, ему принадлежащей — разрешалось лишь подразумевать его под анонимом «черноризца Феодосьева монастыря Печерского». И много должно было пройти времени, пока это имя воскресло и прозвучало на весь мнр.
Так сложилась общественно-политическая обстановка, в которой рождался первый систематический труд по истории Руси. Он все-таки появился, и те трудности, какие приходилось преодолевать его авторам, ясно гойорят иам о понимании его важности. Они боролись за каждую мысль, потому что она была не безразлична.
Кнево-Печерский монастырь, не желая мириться с создавшимся для него положением, постарался восстановить свое морально-политическое значение в глазах всего русского мира и ценою значительного компромисса добился того, что дело летописания снова перешло к нему, продолжалось оио, впрочем, одновременно и в монастыре Выдубицком.
Если мы примем во внимание, что параллельно с этой основной линией русского летописания шли боковые, что составлялись своды и в Новгороде, н в Галицкой земле, н в Переяславле, что летописным делом занимались н духовные люди (при монастырях и епископских кафедрах), и светские (при княжеском дворе), то нам станет совершенно очевидным огромный интерес к вопросам своей истории в различных уголках Русской земли.
«Повесть временных лет» — это одно из произведений человеческого гения, произведение, к которому судьба предназначила неувядаемый интерес на протяжении веков. Книгу читали с волнением и интересом и тогда, когда она только что вышла из рук автора, читают и сейчас.
Кроме многочисленных русских изданий «Повесть временных лет» печаталась и переводилась за границей: в 1860 г. в Вене оиа была издана Миклошичем. Одновременно с изданием Мнклошича предпринято было в Кневе издание Кротковского с переводом на польский язык. В 1812 г. был сделан перевод «Повести» на немецкий язык Иосифом Миллером в Берлине, в 1834 г. Луи Пари — на французский язык в Париже, в 1849 г. — на шведский язык в Гельсингфорсе, в 1864 г. Яромир Эрбен в Праге перевел летопись иа чешский язык,в 1869 г. Смит в Копенгагене— иа датский. В 1868 г. часть летописи была переведена на французский язык Луи Ложе и приложена к его докторской диссертации «О Несторе». Им же сделан перевод всей летописи в 1884 г. В том же году вышел во Львове перевод К. Лучаковского на латинский язык. В 1916 году «Повесть» почти полностью переведена на венгерский язык. Имеется перевод и на английский язык.
Чем объяснить столь большой и неумирающий интерес к труду, писанному 900 лет назад в Киеве? Чем объяснить его исключительное влияние на последующую историографию о России как русскую, так и нерусскую?
Для читателя XI—XII веков это было живое слово о родине, о ее прошлом и настоящем, о великих трудах предшествующих поколений, завершенных образованием могущественного государства. В наше время — это источник для позиания прошлого Руси, источник в своем роде единственный, дающий, правда, неполное, но стройное, последовательное, хотя и не лишенное тенденциозности, изображение хода древнего периода истории Русской земли.
Русская земля жила не изолированной жизнью, она росла, крепла и завоевывала свое место в мировой истории, постоянно соприкасаясь с другими народами. Ее первые историки не могли не интересоваться этими связями, так как они входили в жизнь народа русского. Отсюда и всеобщий интерес к «Нестору» (в собирательном значении слова). Поскольку история Древнерусского государства — это очень крупная часть всемирной истории, постольку и книга, написанная автором-киевлянином, посвященная своему государству, не могла и не может не представлять интереса для историка любой европейской и азиатской страны.
Я не собираюсь долго останавливаться здесь на всем богатом содержании «Повести временных лет». Мне кажется необходимым лншь подчеркнуть главнейшие идеи, положенные в ее основу, и указать на технику выполнения.
Нас поражает прежде всего глубина постановки вопроса о' месте Руси в мировой истории. Нестор, придавший скромным по замыслу записям характер широких обобщений всемирно- исторического масштаба, пользуясь данными Библии, рисует грандиозную политическую и этническую картину мира. Среди народов мира он отыскивает место славян, чтобы таким путем последовательно подойти к восточным славянам.
Отдав дань идее славянского единства, бросив клич о славянском культурном единении через язык и грамоту как раз в то время, когда славянство переживало тяжелые времена (Моравская держава была разбита венграми в начале X века, Болгарское царство — Византией в начале XI века, полабскне балтийские славяне уступали немецкому иапору и вместе с чехами и поляками — католическому влиянию), Нестор спешит перейти, к главному предмету своего исследования — судьбам народа русского. Он очень хорошо зиает географию страны. Он знает, что «из Оковьвского леса» текут три крупнейшие реки, игравшие в истории России решающую роль: Днепр, Западная Двина и Волга. Он зиает, что по Днепру, через систему сближающихся рек, идет путь от Балтийского моря к Черному, от стран Скандинавских к Царьграду и Риму, Двина ведет на запад, к Балтийскому морю, а Волга — далеко на восток в страны при- и за-каспнйские. Так он очерчивает место, на котором намерен изобразить жизнь своих соотечественников, но главное внимание обращает на тот период их истории, когда вокняжи- лась новая династия киевских князей.
Ученые XVIII и XIX веков не заметили того, что Нестор оставил без освещения очень большой период истории Руси до образования Древнерусского государства. Это говорит об ограниченности запросов дворянских и буржуазных историков, об отсутствии у иих теории, обязывающей ставить вопросы глубоко.
Нестор, сославшись на первое упоминание о своем народе в «Летописаньи греческом» при императоре Михаиле, так и говорит: «Мы... скажем, что ся (на Руси. — £.Г.)здея влета си, якоже преже почали бяхом первое лето Михаилом», и под 858 г. помещает сообщение о том, что «Михаил царь изиде с вой берегом и морем на Болгары», а под следующим годом приводит факт из русской истории, но факт явно не начальный, а вырванный из середины, о том, что прибалтийские народы, в том числе и славяне, платили якобы даиь варягам и что хазары брали дань с некоторых южных русских племен. О тех частях Русской земли, которые никому не платили дани, ои молчит, тем самым показывая, что сообщаемые им факты имеют в его повествовании служебное, узкое назначение. Автору лишь надо показать, при каких обстоятельствах появился в Новгороде легендарный Рюрик и почему новая династия столкнулась с хазарами.
Крепкая княжеская власть киевского князя, по убеждению автора, спасла русский и многие нерусские народы от «усобиц», она «великим трудом» способствовала сколачиванию государства, она же должна и сейчас, когда «усобицы» с новой силой разъедают Русь, спасти политическое единство страны. Эта идея пронизывает всю тогдашнюю и последующую литературу, доводя ее до высшего своего выражения в «Слове о полку Игореве».
Гордость за свое прошлое, опасение за будущее и призыв к защите целостности родииы, — этот идейный стержень «Повести временных лет» свидетельствует о политической зрелости как ее автора, так и тех, для кого она была писана.
В этом труде историк русской культуры должен отметить и другую, не менее важную сторону — уменье справляться с делом составления истории своего государства и народа, степень подготовленности автора к большому самостоятельному творческому труду.
* * *
Образованных и талантливых людей на Руси в это время было уже много. Конечно, не все были Илариоиами илн хотя бы приближающимися по силе таланта к неизвестному нам по имени автору «Слова о полку Игореве», ио ведь люди, им подобные, ни в какое время и ни в какой стране не считаются дюжинами.
Нестор не поэт и не первоклассный оратор. Это только мастер своей специальности, человек, много учившийся, много знающий и умеющий структурно и литературно оформлять свои мысли. Не вещие персты возлагал он иа живые струны. В его руках было только перо и... великий русский язык — инструмент, уже тогда достаточно совершенный, позволяющий автору просто, правдиво й доходчиво изображать «земли родной минувшую судьбу».
Нестор — это ученый своего времени, историк, умевший подниматься до сознания связи мировых явлений.
Прежде чем браться за столь ответственный труд, он долго и упорно проделывал подготовительную работу. В его распоряжении писания его предшественников, от которых ему, однако, удается шагнуть далеко вперед. Он изучает греческие хроники и среди них особенно внимательно хронику Амартола и его продолжателя — Симеона Лагофета. Знает он «Хронограф», Никифоров «Летописец вскоре», «Житие Василия Нового», «Откровение Мефодня Патарского», славянское сказание «Об обретении граг моты словенской», источники об апостоле Андрее, просветителе скифов, договоры с греками; он знает народные предания, исторические песни и другой фольклорный материал. Наконец, ои сам наблюдает и постоянно общается с современниками, делавшими историю и безусловно ему помогавшими как личными беседами, так и материалами. Конечно, не кто иной, как князь Святополк Изяславич допустил Нестора в свой княжеский архив, где он видел не только договоры с греками, но и другие исторические документы.
Наконец, в самом Печерском монастыре бил свой собственный ключ общественной и политической мысли. Монахи раньше кого бы то ни было узнавали не только о крупных деяниях власти, но н часто о ее намерениях. Тот же Святополк Изяславнч взял себе за обычай, «коли ндяше на войну или инамо, толн поклоннвся у гроба Феодосиева и молитву взем у игумена, тоде идяше на путь свой»..В 1107 г., например, 12 августа русские полкн одержали победу над половцами, а через 2—3 дня князь Святополк прямо с поля боя был уже в Печерском монастыре с радостной вестью. Юрий Долгорукий назначил своему союзнику Владимиру свидание в Печерском монастыре, где они «сотвориста любовь межи собою велику». Таких фактов можно привести много.
Нестор умеет критически разбираться в фактах, конечно тогда, когда факты были у него в руках. Он же находит между иими связи и восстанавливает хронологию.
С каким признанием Нестерова мастерства относились последующие исторнки-летописцы к его труду, видно, между прочим, и из того, что каждый из них труд Нестора вставлял в свое произведение, лишь иногда допуская некоторые вставки и изменения. Мы имеем и прямую его оценку простым обывателем Ростовской области, очень скромным любителемлстории. Он выражался так: «Молю вас, братия, которые будут читать и слушать эти книги: если кто найдет здесь многое недостаточное или неполное, да не позазрнт мне, ибо не киевлянин я родом, ни из Новгорода, ни из Владимира, но селянии Ростовских областей. Сколько нашел, столько и иаписал. Чего силе моей невозможно и чего не вижу перед собою лежащего, то как могу наполнить? Богатой памяти не имею, докторскому искусству ие учился... Мне, что бог поручит в руки, то в первые лета и после впишем». (ПСРЛ, XV, 142.)
«Аще хощеши вся уведати, — писал епископ Симон черноризцу Поликарпу в 20-х годах XIII века, — почти летописца старого ростовского»
Каждый читатель летописи, кто бы он ии был, знал, что эта книга надежная, доброкачественная и необходимая.
Всякий образованный русский человек XI—XII веков ие только должен был хорошо владеть литературным русским языком, не только разбираться в догмах своей христианской веры, иметь понятие о логике (это все и есть «докторское искусство»), но прежде всего хорошо знать историю своей страны. Доказательств тому мы имеем много: высшее духовенство, князья, боярство, может быть и не все (иам это не известно), писатели и поэты знают историю Руси. Иларион превосходно осведомлен в этой области. А автор «Слова о'полку Игореве» нас просто удивляет не только широтой своих исторических познаний, ио и глубиной понимания исторических событий.
У кого могли учиться своей истории русские люди XII века и даже гораздо позднее? Откуда у них эта осведомленность?
Ответить иа вопрос нетрудно: источник их знаний — «Повесть временных лет, откуда есть пошла Русская земля».
В Галиче ли Прикарпатском, или Великом Новгороде, Владимире Волынском или Клязьменском, в далекой Тмутаракани, — одним словом везде, где только жили русские люди, по этой книге учились познавать свое национальное и культурное единство, уважать и любить свое прошлое, гордиться общими предками, своею кровью сумевшими отстоять независимость родины.
Светильник, зажженный в XI веке в честь Русской земли, освещал ей дальнейший путь. Не угас он и сейчас.
Великорусе, украинец, белорус, обращаясь к своему прошлому, непременно кладет перед собой «Повесть временных лет» и находит там самого себя; необходима эта книга и для каждого славянина, и для венгров и греков, и для многих народов Азии. С интересом ее читают и другие народы Европы. В докиевской и в Киевской Руси великорусе, украинец и белорус ясно видят корни, откуда пошел их народ с присущими всем трем ветвям Руси благородными свойствами: умом, самоотверженностью, широким размахом натуры. Только такой народ мог освоить неизмеримые пространства иа двух материках и в постоянных встречах с народами нерусскими находить с ними общий дружественный язык.
Блестящая и глубокая культура Киевской Руси есть итог многовековой жизни великого и творческого народа.
ч^р VIII ^
КРАТКИЙ ОЧЕРК ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ИСТОРИИ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА
1. НАРОДЫ И ПЛЕМЕНА ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ И РУСЬ
оворя о народах, частью вошедших в состав Древнерусского государства, частью так или иначе с ним связанных, мы должны прежде всего помнить, что каждый народ есть продукт очень сложной и весьма длительной истории. Задача историка — проследить, насколько возможно, процесс образования известных нам народов, но нужно сознаться, что эта задача по своей трудности целиком невыполнима.
К тому же и наши письменные источники говорят о народах очень невразумительно: называют один н тот же народ разными именами, иногда смешивают различные народы; наконец, говоря о народах, уже более или менее сформировавшихся, ие дают материала для суждения о процессе их образования. Поэтому в в предложенном изложении краткой политической истории Древнерусского государства о народах говорится далеко не в том масштабе, какой кажется автору необходимым.
Древнерусское государство в конце X века уже занимало огромное пространство, на котором жило много народов, стоявших на различных ступенях развития. Это огромное, хотя лишь относительно единое государство в своем территориальном росте, на пути включения в свой состав различных этнических единиц (имевших свою собственную историю и до этого включения), в конце X века доходит н до своих, так сказать, «естественных» границ, перейти которые в целях дальнейшего своего расшире; ния оно не имеет достаточно сил.
На северо-востоке граница Древнерусского государства соприкасается с Болгарским (на Волге) государством. Несмотря на то, что источники об этом говорят сбивчиво, иногда смешивая дунайских и волжских болгар, у нас нет основания отвергать факты общения киевских князей и их дружин как с дунайскими, так и с волжскими болгарамн. Как бы то ни было, волжские болгары в состав Древнерусского государства не входилн, а вступали с Киевом в договорные торговые отношения.
На севере и северо-западе Древнерусское государство частью втянуло в свой состав ряд племен финской группы языков и племя ятвягов, дойдя до Балтийского моря и прокладывая пути к Белому; на юге его границы в отдельных пунктах доходили до Черного моря. Во всяком случае Черное море было хорошо известно Киеву. На западе киевские владения соприкасались с Польшей.
Южная часть Древнерусского государства по своей сложности вообще представляет для историка большой интерес и не меньше трудности. Она была населена издавна кочевымн н оседлыми народами, из которых древнейший народ из известных нам — киммерийцы — был завоеван, а частью и вытеснен отсюда приблизительно около VIII века до н. э. скифами. О скнфах мы имеем особенно полные известия греческого этнографа и историка Геродота, посетившего нашу страну в V веке до н. э. Эти свидетельства Геродота значительно дополняются археологическими материалами.
Скифы — это собирательное имя многих народов и племен, живших в Восточной Европе, — именно в южной и отчасти в средней полосе нашей страны. Греки называли эти народы и племена скифами. Сами они называли себя разными именами, различая племена и народы — сколотами, саками и др. Нои греки под общим именем скифов иногда различали отдельные народы и племена, входившие в их состав. Та европейская Скифия, которую описывает в своем знаменитом труде Геродот, обнимала приблизительно следующие земли: Бессарабию, Одесскую, Запорожскую, Днепропетровскую области, Крым, Подолию, Полтавщину и части Черниговщины, Курской и Воронежской областей. Геродот имел сведения, правда не очень точные, и о более северных частях нашей страны. Ближайших к греческому городу Ольвии скифов он называет каллипидамн. Они жили к западу от Днепра, выше них жили алазоны. Это народы оседлые и земледельческие. Геродот отмечает, что каллипиды сильно затронуты греческой культурой. Это «эллинизированные скифы». К северу от алазонов до истоков южного Буга жили скифы-пахари; на левой стороне Днепра — борисфениты (Борисфеном называли Днепр). Степи к востоку отсюда были заняты скифами-кочевииками.
В областях Черниговской, Курской, Харьковской, Воронежской, Полтавской и Днепропетровской жили «царские скифы», по определению Геродота — храбрейший и многолюднейший народ, властвовавший над другими скифскими народами. За Доном к востоку жили сарматы, или савроматы.
Среди греков было распространено мнение, — что скифы пришли из Азии, хотя имеются данные и об автохтонности части, скифов. В конце VI века до н. э. скифы столкнулись с персами. Персидский царь Дарий не мог покорить этот народ, хотя, повидимому, имел дело не со всеми скифами, а лишь с частью их, со скифами-кочевникамн. Во главе скифских полчищ, сумевших защитить себя от грозного завоевателя, стоял скифский вождь Иданфирс.
Само собой разумеется, что все эти племена н народы, объединяемые общим именем скифов, стояли не на одинаковой ступени культуры, в этническом отношении они тоже не представляли единства. Это положение доказывается и археологическими материалами.
Часть территории будущего Древнерусского государства Геродот наблюдал непосредственно.
Привыкший к пейзажу своей гористой и безречной страны, ученый грек был удивлен равнинностью Поднепровья и поражен могучестью наших рек. Вот как описывает ои Днепр:
«Река Борнсфен (Днепр) — самая прибыльная, доставляет стадам прекраснейшие и очень питательные пастбища, превосходные луга и рыбу в огромном количестве. Вода очень приятна на вкус и отличается чистотой среди мутных рек Скифии. Вдоль нее тянется превосходная пахотная земля или растет очень высокая трава там, где почва не засевается. В устье ее есть сама собой залегающая соль, в ней ловится для соления большая рыба без костей» (повидимому осетр. — Б. Г.). Страна скнфов, — говорит далее Геродот, — производит хлеб, чечевицу, лук, чеснок, лен, коноплю. Из животных здесь водятся лошади, быки, кабаны, олени, зайцы, козы и т. д.
Кроме Геродота, изображение отдельных скифских племен и народов мы имеем также и у других греческих и римских писателей (Страбон, Гиппократ, Клеарх Солийский, Плиний). Так как они наблюдали различные народы, то понятно, почему их описания ие сходятся между собою. Страбон говорит об умеренности их жизни, Клеарх — об их роскоши, Гиппократ — об их кочевом образе жизни и о полигамии, Геродот — о моногамии и оседлости.
Между греками и скифами было установлено общение. Греки получали от скифов хлеб, скот, мед, воск, соленую рыбу, металлы, янтарь и рабов, а привозили в Скифию изделия своего производства: предметы роскоши, находимые сейчас нашими археологами, вино, масло, глиняную посуду, ткани.
Но ие только мирные отношения характеризуют связи скифов с греками. Нам известны н нх военные столкновения. Филипп Македонский и один из преемников Александра Македонского
Лисимах воевали со скифами, и иногда нм удавалось облагать скифов данью.
На роскошных вазах и других предметах, найденных в могилах скифских царей, имеются изображения скифов, нз которых мы можем получить представление об их антропологическом типе, одежде, вооружении, конской сбруе и пр. Во II веке до и. э. скифы еще господствовали в Причерноморье и Приазовье, но могущество их было сломлено здесь Боспорским царством и наступлением на них савроматов.
Итак, греки называли скифами не какой-либо один народ, а ряд племен и народов, живших в южной и срединной частях нашей страны. Возможно, что предки восточных славян входили в состав объединения некоторых племен скифского времени.
Характерно, что и значительно позднее у византийских писателей термином «скифы» или «тавро-скифы» обозначается народ русский. Лев Диакон один только раз говорит о руси, а обычно пользуется для обозначения руси термином «тавро-скифы», Зонара выражается очень определенно: «некий скифский род «русь»; Айна Комнииа о русских поселенцах по Дунаю говорит: «какое-то скифское племя»
В период от II до IV века и. э. в нашей стране становятся известными готы, история которых несомненно в сильно приукрашенном внде изображена придворным историком готов Иорданом (VI век). Он ставил своей задачей прославление своего короля Германариха и стремился к этой цели путем явного преувеличения его военных подвигов и размеров государства.
Подлинный древний народ, носивший наименование готов, повидимому жил на иижией Висле и к северо-востоку по побережью Балтийского моря. Части этих готов удалось проникнуть отсюда в бассейны рек Днепра и Днестра. Здесь они смешались с гетами2, родственными киммерийцам, и с некоторыми сарматскими и другими жившими здесь племенами. Античные писатели называли всю эту совокупность народов то скифами, то готами.
Иордану известны и славяне. Он называет их «мощными своей численностью» н знает их под тремя именами (венеты, анты и склавины), но ничего не говорит об их происхождении. Иордан поселяет славян «от города Наветунского (дельта Дуная) и озера Муршанского (близ р. Дравы) по самый Днепр, а на север — по Вислу». «Могущественнейшие, — по его Словам, — из антов живут близ лукоморья Понта от Днестра до Днепра».
Прокопий, византийский писатель тоже VI века, говорит о «бесчисленных антских народах». Все эти авторы отмечают большую близость между антами и славянами: они-де говорят на одном языке, не отличаются по наружности, у них одни и те же обычаи.
Анты были расположены в VI веке на территории от северо- восточного склона Карпат до Дона и далеко к северу (ни Прокопий, ни Иордан северной границы не указывают, очевидно потому, что она была неизвестна), т. е. они занимали основную территорию будущего Древнерусского государства. Это обстоятельство заставило Б. А. Рыбакова обратить самое серьезное внимание иа историю антов, поскольку эта история есть история восточных славян.
Б. А. Рыбаков в своей специальной работе «Анты, славяне и Византия в IV—VII вв.»492 на основании письменных и археологических источников приходит к заключению, что от истории антов к истории Древнерусского государства идет непрерывная линия развития. Это одна и та же этническая масса, говорившая на одном языке, верившая в Перуна, плававшая на «моноксилах» (однодревках), сжигавшая рабынь на могиле умершего князя. Ои считает центром области антов Среднее Поднепровье н бассейн р. Роси, где найдено наибольшее количество антских вещей VI—VIII веков. Он склонен искать здесь и народ рос-рус, упоминаемый псевдо-Захарией в VI веке493. Он указывает, что даже направление походов антов VI и Руси X веков — одно и то же. Нет перерыва и в археологическом материале.
Антское общество VI века уже знает частную собственность, прекрасно знакомо с рабством. Внутренний процесс эволюции антов привел к образованию государства Куявии, предшественника обширного Древнерусского государства с центром в Киеве.
Нам важно по возможности показать тот общественно-политический процесс, который нельзя игнорировать при решении нашей основной задачи — истории образования и жизни Древнерусского государства. В разд. II настоящей книги об этом предмете уже говорилось. Сейчас мне кажется необходимым подчеркнуть, что вся предшествующая Древнерусскому государству общественная и политическая жизнь народов юга нашей страны связана с последующими событиями, развернувшимися на той же территории.
Важный мотив, проходящий через сумму крупных и мелких фактов этой предистории Древнерусского государства, — это борьба двух миров: античного рабовладельческого и так называемого «варварского» общинного; общества более высокой культуры, носителями которой было меньшинство свободных граждан античного общества (cives, яоЛши),живших за счет рабского труда, и примитивной народной, однако, несмотря на свою примитивность, имевшей возможности дальнейшего прогрессивного развития и вызывавшей симпатии и надежды угнетенных масс античных государств. Факты перехода римских рабов и римского плебса на сторону наступавших на Рим «варваров» нам хорошо известны. Известны нам и восстания рабов в рабовладельческих государствах, поддержанные «варварами».
Разбитые гуннами в 70-х годах IV века, готы потеряли даже и то свое политическое значение, которое они имели, н вынуждены были отодвинуться на запад, частью смешавшись с другими пле: меиами Восточной Европы.
Юг нашей страны в то же время находился в постоянных сно; шениях с народами Кавказа и Средней Азии.
2. НАРОДЫ КАВКАЗА494
Историческая судьба народов Кавказа необычайно сложна. Основной факт, бросающийся в глаза каждому, — это большая этническая пестрота Кавказа. Трудность изучения народов Кавказа осложняется и тем, что народы эти за время, доступное исследователю, всегда находились на различных ступенях своего общественного развития и в очень сложных отношениях как между собой, так и с окружающим их миром. Тут мы имеем большой период древней истории с характерными признаками рабовладельческого способа производства, позднее здесь развиваются феодальные отношения.
Исследователи Древнего востока единодушно признают Байское царство халдов, иначе государство Урарту, государством рабовладельческим495.
Государство Урарту (приблизительно с XIV по VI век до н. э.) со столицей в г. Тушпа (ныне г. Ван), занимавшее территорию нынешних Армянской и частично Грузинской ССР, было древнейшим государством в Закавказье. В разных местах Закавказья сохранились высеченные на скалах и камнях клинописные надписи о походах халдских царей и о массовых угонах халдами людей в плен и рабство. Государство это прекратило свое самостоятельное существование под разрушительным натиском киммерийцев и скифов, а также частью под ударами других противников. Ослабленное государство халдов подпало под власть мидян и персов в VI в. до и. э.
Об армянах впервые говорят клинописные надписи персидского царя Дария (522—486). Это народ, совершенно отличный от халдов и в своем общественном развитии стоявший в это время ниже халдов. Длительная совместная жизнь халдов и армян под властью мидяи, а потом и персов, способствовала их взаимному сближению.
В VII—VI веках до н. э. в политической жизни Передней Азии произошли существенные изменения. На смеиу государствам Древнего Востока — Ассирии, Вавилону, Урарту и Египту появились новые государства мидийцев и персов.
Ксенофонт в своем «Анабазисе» описал значительную часть Армении, по которой проходил с войском в 401—400 гг. до н. э. Армяне, живя родовым строем, занимались тогда главным образом земледелием, скотоводством и садоводством. Сообщения Страбона, Плутарха, Тацита и Плиния дают материал для суждения о дальнейшей эволюции общественных отношений у армян. К I веку до н. э. мы виднм здесь огромное государство, возглавляемое Тиграном Великим (96—95 гг. до н. э.).
В этот период в Армении развиваются рабовладельческие отношения. Однако рабство, игравшее весьма значительную роль, по всем имеющимся письменным источникам никогда здесь не вытесняло крестьянского труда.
Внешнеполитическая обстановка была тогда крайне неблагоприятной для этой страны: Армения в конце I в. до и. э. очутилась между двумя соперничавшими между собой государствами— Римом и Парфией, с которыми она вела упорную борьбу.
Аналогичным представляется мне и развитие иберов, предков нынешних картвелов — грузин, которые во второй половине первого тысячелетия до н. э. господствовали в нынешней Грузии. Греческие писатели называли народы восточного Закавказья общим именем албанцев, а страну нх — нынешний Советский Азербайджан — Албанией. В III—I веках до н. э. в Иберии и Албании были уже свои цари и государственная власть. Страбон (вторая половина I в. до в. э. и начало I в. н. э.) сообщает, что населениеИберии состоялоиз четырех основных групп: базилевсы, жрецы, воины-земледельцы, простолюдины (oi Xaoi). «Имущества у них, — говорит Страбон, — общи по родам. Управляет же и распоряжается имуществом старейший». По согласному мнению акад. И. А. Джавахишвили, акад. Я. А. Манандяна и акад. С. Н. Джанашиа, J.aoi — зависшие крестьяне, положение которых приближалось к колонату. Рабов Страбон здесь не называет, но в их наличии в это время сомневаться не приходится. Грузия, так же, как и Армения, весьма энергично, хотя и безуспешно боролась с рабовладельческим Римом.
На Кавказском побережье Черного моря был ряд греческих колоний; Фазис, Диоскурия, Питиуцт.
За обладание Закавказьем, через которое пролегали пути европейско-азиатской торговли, боролись, с одной стороны, Рим (I век до н. э. — IV век н. э.), позднее Византия (V—VII века), с другой стороны, — Парфянское царство в Иране (ок. 250 г. до н. э. — 226 г. и. э.), позднее — Среднеиранское царство (династия Сасанидов, 226—651 гг. и. э.). В IV веке в Армении, Иберии (Грузии) и Албании христианство стало государственной религией феодального общества; в связи с этим усилились существовавшие уже задолго до того культурные связи этих стран с греко-римским миром. В Армении и Грузии были созданы алфавиты (в первой половине V века) и стала развиваться письменность. Впрочем, существует мнение, что письменность в этих странах существовала еще до принятия христианства на базе арамейского (сирийского) алфавита. Создан был и албанский алфавит.
В IV—VI веках нашей эры Закавказье находилось под властью сасанидского Ирана, и царства Армянское (с 428 г.), Албанское (ок. 491 г.) и Грузинское (с 532 г.) прекратили свое существование. В I—IV веках и. э. страны Закавказья подвергались нападениям живших на Северном Кавказе аланов (предки нынешних осетин), в V веке — гуинов, в VI веке — савиров, потом тюрок, с VII века — хазар.
С 641 г. начались завоевания арабов в Закавказье; к началу VIII века Армения, Албания (до Дербента включительно) н восточная Грузия прочно вошли в состав Арабского халифата; постепенно стало распространяться мусульманство.
Арабские мусульманские феодалы, разделяя власть на местах с армянскими и грузинскими христианскими феодалами, усиливали эксплуатацию крестьянства. Это вызвало ряд почти непрерывных крестьянских восстаний главным образом в прикаспийских областях (VIII—X века). Символом восставших крестьян было красное знамя (впервые в 778 г.). Наибольшее значение имело восстание крестьян и ремесленников в 816—837 гг. в Азербайджане и Западном Иране — так называемое восстание хурремитов во главе с талантливым вождем Бабеком. Оно глубоко потрясло Арабский халифат и было подавлено с большим трудом.
Период VII—X веков в Закавказье связан с развитием здесь городов, ремесл и торговли (особенно в X веке). Крупнейшими городами тогда считались Бердаа (в нынешнем Азербайджане), Дербент, Тифлис (Тбилиси), Двин (в Армении), Гянджа (ныне Кировабад) н др. Из Закавказья вывозились в восточные страны шелк, шерстяные и хлопчатобумажные ткаии, ковры, марена, кошениль, меха, плоды, мед, рыба, лошади, ослы, бараны. Большое развитие получила торговля закавказских городов со странами Восточной Европы, в частности, — со славянами. Арабские купцы заходили по Волге очень далеко на северо-запад, по разным речным систел'ам добирались до берегов Балтийского моря, а на юго-западе доходили до Днепра и за Днепр. В Дербенте и других городах Закавказья продавались для вывоза в восточные страны в огромном количестве рабы — хазарскне, дагестанские, осетинские, русские (и вообще славянские), печенежские. С X века вывозилась бакинская нефть, употреблявшаяся главным образом для целей военной техники (метательные сосуды с зажигательным веществом, заменявшие нынешнюю артиллерию).
Для защиты Закавказья от нападений северных народов у Дербента еще нранскнмн царями в V—VI веках н. э. были вы- строены мощные укрепления — стены, восстановленные арабами в 733 г. н сохранившиеся в развалинах поныне. Тем не менее, в VII—IX веках в Закавказье не раз вторгались хазары.
В X веке в Закавказье совершали морские походы руссы (походы 912 и 943—944 гг.; во время последнего похода руссы дошли до крупнейшего города Закавказья — Бердаа). После разгрома Хазарского царства киевским князем Святославом усилилось влияние руссов на Северном Кавказе (русское княжество в Таматархе нли Тмутаракани).
С распадом Арабского халифата на ряд феодальных государств в Закавказье создалось несколько отдельных государственных образований, частью христианских, частью мусульманских. В Армении образовалось пять царств; самое значительное из них — Ширакское (династия Багратидов, 864—1045 гг.) со столицей в г. Ани (с 961 г.), одном из величайших и красивейших городов Передней Азии; развалины Ани являются настоящим музеем армянского средневекового искусства. В 1045 г. большая часть Армении с г. Ани была присоединена к Византии, но уже в 1064—1071 гг. была завоевана тюрками-сельджуками.
Образовавшиеся в IX веке в Грузии царства, так называемое Абхазское (т. е. Западногрузинское), Тао-Кларджийское и Карт- лийское в конце X века слились в единое Грузинское царство. Рост политического могущества Грузии, задержанный в XI веке нашествием сельджуков и внутренней борьбой между царской властью и крупными владетельными феодалами, особенно заметен в XII — начале XIII века. При царе Давиде II Строителе (1089— 1125) был проведен ряд реформ, усиливших царскую власть путем ограничения привилегнйфеодальнойзпати и церкви; было создано, между прочим, наряду с феодальным ополчением постоянное наемное войско из40 000кипчаков(половцев),когорыестехпорстали играть заметную роль в истории Закавказья. В 1122 г. грузины отвоевали Тифлис у местного мусульманского эмира, в 1123 г. подчинили Ширван (северо-восточная часть нынешнего Советского Азербайджана), в 1173 г. окончательно заняли Ани, принадлежавший до того курдским эмирам из династии Шеддадидов; при этом армянское население оказало активную помощь родственным им по культуре грузинам, встретив их как освободителей.
Больших успехов Грузия достигла при царнце Тамаре (1184—■ 1213). Ее власть признавалась во всем Закавказье, кроме Дербента. В ее царствование было завершено освобождение Армении от власти курдских и сельджукских эмиров. Сельджуки Малой Азии потерпели страшное поражение (1203 г.). Грузины предпринимали походы в глубь Ирана. Активнейшую роль играла Грузия и в создании полугреческой, полугрузинской Трапезунд- ской «империи» (1204—1461 гг.).
Как Грузия, так и Армения, составившая под властью Грузии особые наместничества князи! Мхаргрдзели (Долгорукие, Захариды), — достигли в этот период значительного процветания. XII —начало XIII века для обеих стран были периодом и культурного расцвета. В Грузии в этот период жили фнлософ-неоплатоннк Иоанн Петрици и великий мировой поэт шага Руставели.
В XII — начале XIII века северо-восточную часть Азербайджана занимало государство ширваншахов (Ширван) со столицей в Шемахе, служившей центром торговли шелком, — в частности, с Италией. Ширван находился в вассальной зависимости от Грузин; политические, хозяйственные и культурные связи между обоими государствами были очень тесиы.
Южная и югозападная части Азербайджана находились под управлением азербайджанских атабеков (династия Ильде- гизндов 1136—1225 гг.) со столицей в Тебризе.
Сношения Руси со странами Закавказья были значительны. Грузинская царица Тамара в первом браке была женою Георгия (Юрня), сына Андрея Боголюбского. В 1175 г. ширваншах Ахси- тан в союзе с грузинскими войсками одержал близ Баку морскую победу над русским флотом из 70 кораблей, находившимся на службе у эмнра дербентского. Влияние грузино-армянского искусства отразилось в строительстве в Ростово-Суздальской Руси (Дмитриевский собор во Владимире).
3. НАРОДЫ СРЕДНЕЙ АЗИИ
В Средней Азии уже в первом тысячелетии до нашей эры находились богатые области, расположенные по Д0Я!';]?аМг!5й Сыр-Дарьи, Зеравшана, Кашка-Дарьи, Аму-Дарьи, Теджана. Это были земледельческие оазисы, культурная я™31 которых держалась на искусственном орошении, основанном и выведении каналов из рек, берущих свое начало в горах. седству с оазисами в степях жили разноплеменные ко •
НИКИ.
Жившее здесь население: согдийцы — по рекам Зеравшану и Кашка-Дарье, хорезмийцы — по нижнему течению Аму-Дарьи, бактрийцы — к югу от Аму-Дарьи, — принадлежали к народам, упоминающимся с глубокой древности. Уже с VI века до н. э. мы встречаем имена этих народов в составе древнеираиского (Ахе- менидского) государства. В конце IV века до н. э. Александр Македонский после завоевания Ирана отправился в области Средней Азни и покорил их, в том числе и существовавший тогда Самарканд. Греческие писатели, бывшие в походе Александра Македонского, оставили свои записи, из которых видно, что уже тогда эта земледельческая страна имела много городов. Впоследствии, к VI веку н. э., наибольшей известностью стали пользоваться Мерв, Бухара и Самарканд. Через эти города проходил старинный торговый путь из Ирана и Кавказа в Монголию и дальше, в Китай. По всей стране, на территории которой в настоящее время находятся наши братские советские республики — Узбекская ССР, Туркменская ССР и Таджикская ССР, раскинуты были замки крупных землевладельцев-феодалов, называвшихся тогда дехканами496
В зависимости от дехкан находилось земледельческое население, трудолюбиво обрабатывавшее оазисы, где наряду с пшеницей и ячменем культивировали хлопок, рис, виноград, шелковичные и плодовые деревья.
Существовала письменность (много документов на согдийском языке дошло до нашего времени). Благодаря транзитной торговле укреплялись культурные связи с Передней Азией, Кавказом, Ираном, Индией, Китаем, что выразилось в распространении в городах Средней Азии христианства, зороастризма, манихейства, буддизма.
В 60-х годах VI века н. э. в степях нынешнего Казахстана сложилась мощная держава кочевнивов-тюрок, подчинившая себе и культурные оазисы.
В половийе VII века арабы завоевали нынешний Туркменистан, а в начале VIII века — области к северо-востоку от р. Аму-Дарьи (Мавераниахр — буквально: «то, что за рекой»). Арабы разбили и отбросили как тюркских кочевников, так и проникших было в район Ферганы китайцев. После распада Арабского халифата в Средней Азии образовалось государство Саманидов (874—1005) со столицей в г. Бухаре, в котором главную роль играл таджикский элемент. В VIII—X веках оазисы Средней Азии достигли высокого расцвета; развилась городская жизнь; Мерв, Бухара, Самарканд, Ургенч и др. стали большими и богатыми городами. Представителями умственной культуры были: знаменитый математик Мухаммед аль-Хорезми (конец VIII — начало IX века, салгеброй и логарифмами Европа впервые познакомилась по его трудам), географ Ахмед-аль- Бальхи (половина IX — начало X века), величайший ученый мусульманских стран Бируни (половина X — начало XI века), вольнодумный философ ибн-Сина (Авиценна; коиец X — начало XI века), писавшие на арабском языке; великими поэтами были Рудаки и Дакики (X век), писавшие на таджикском языке.
В конце X — начале XI века Средняя Азия к востоку от р. Аму-Дарьи была завоевана кочевыми тюркскими племенами, принявшими ислам и объединенными под властью династии Кара- ханидов. Области к западу от Аму-Дарьи (нынешняя Туркмения) после падения государства Саманидов некоторое время входили в состав государства Газневидов, объединявшего нынешний Афганистан, Восточный Иран и северо-западную Индию, но после бнтвы при Денденакане (1040 г.) были завоеваны туркменами, во главе которых стояла династия Сельджуков. После распада Сельджукской империи (1092 г.) Мерв стал столицей восточного удела Сельджуков. В 1141 г. тюрки-караханиды должны былн подчиниться «язычникам» кара-китаям — кочевому народа', вероятно монгольского происхождения, незадолго до того вытесненному из Северного Китая и осевшему в иыиешием Сннцзяие (китайский Туркестан). Со второй половины XII века заметно усиление Хорезмнйского государства (в низовьях р. Аму-Дарьи). Хорезмшаху Текешу (1172—1200) удалось завоевать нынешнюю Туркмению и почти весь Иран; хорезмшах Мухамед (1200— 1221) в союзе с племенем найманов, вытесненных Чингисханом из Монголии, разбил и разгромил государство кара-китаев и присоединил Бухару, Самарканд и другие районы к северо-востоку от Аму-Дарьн к своим владениям (1210 г.). Таким образом, незадолго до монгольского нашествия вся Средняя Азия и весь Иран входили в состав Хорезмийского государства с центром в г. Ургенче.
Между народами Средней Азни и Русью издавна установились разнообразные отношения. В степях Приазовья и Причерноморья беспрерывно появлялись азиатские скотоводы-кочевники, с которыми Русь то воевала, то мирилась, выступала в совместных походах, заключала соглашения о службе, отводя им для поселения свои земли, и в постоянном общении некоторых из них превращала в своих граждан. Между странами Востока и народами восточноевропейской равнины до самых берегов Балтики, особенно во время существования Арабского халифата, по Волге установилась оживленная торговля и культурное общение.
i. ГРЕЧЕСКИЕ КОЛОНИИ В ПРИЧЕРНОМОРЬЕ
Греки, как мы уже видели, очень рано (с начала VII века до н. э.) по Черному морю стали проникать в нашу страну. С VI века возникают на побережье постоянные поселения греков. Греческие колонии буквально усеяли берега Черного и отчасти Азовского морей и обнаруживали явную тенденцию распространиться и дальше на север.
Эти очаги, по тогдашнему времени высокой культуры, не могли не оставить заметного следа на развитии окружавших их более отсталых соседних народов. Постоянное общение между эллинами и «варварами» на почве экономических интересов осложнялось тем, что греческие рабовладельческие государства старались пополнять кадры необходимых нм рабов из «варварской» среды, которая по мере успехов в собственном развитии делалась все более и более опасной для самого существования рабовладельческих государств. Восставшие рабы Боспорского царства опирались, несомненно, на сочувствие и поддержку «варварского мира».
Если греческие колонии в середине первого тысячелетия до н. э. эллинизировали скифов и в III веке часть скифов, живших по соседству с греками, так и назывались щ&Хцче?, т. е. полугре- камн, «не чистыми эллинами», то в конце I века н. э. мы имеем основание говорить о «варваризации» самих греков.
«Город борисфеннтов (Ольвия. — Б. Г.) по величине не соответствует своей прежней славе, — пишет Дион Хрисостом (вторая половина I и начало II века п. э.), — вследствие неоднократных разорений н войн: находясь уже так давно среди варваров, и притом почти самых воинственных, он постоянно подвергается нападениям и несколько раз уже был взят врагами; последнее и самое сильное разорение его было не более как за 150 лет: геты взяли и его и остальные города по левому берегу Понта вплоть до Аполлоння. Вследствие этого дела тамошних эллинов пришли в крайний упадок: одни города совсем не были восстановлены, другие — в плохом виде, и при этом нахлынула в них масса варваров...»
Друг Диона, борисфенит Каллнстрат, как рассказывает Дион, выехал к нему на копе. «Он был опоясан большим всадническим мечом, одежду его составляли шаровары и прочее скифское убранство, на плечах был небольшой тонкий черный плащ, какой обыкновенно носят борисфениты. И другая одежда у них по большей части черного цвета, по примеру одного скифского племени, которое, как мне кажется, от этого получило у эллинов название меланхленов». Маленькая, но очень яркая иллюстрация к тому, что происходило в начале нашей эры иа юге нашей страны. Воинственный Рим, взяв под свою защиту рабовладельцев и поддерживая рабовладельческий строй, задержал гибель античного общества еще иа три столетия, ио колесо истории совершенно определенно повернулось в другую сторону, в сторону врагов рабовладельческого Рима, в сторону тех новых народов, которые несли с собой обновление умирающему рабовладельческому миру и которых римские граждане пренебрежительно называли «варварами».
Как мы можем убедиться, аналогичные процессы в разное время протекали и в других концах нашей страны — в Средней Азии и на Кавказе, а за пределами нашей страны — в Западной Европе и Передней Азии.
Среди многочисленных греческих колоний особенно известны Тира (в устье Днестра, или Тирасы), Ольвия (в устье Юж- .и'ого Бута или Гипаниса), Херсонес, Феодосия, Пантикапей, Фанагория, Диоскурия и др. Все это рабовладельческие полисы, города-государства, характерные для греческой античности.
Одна из греческих колоний — Пантикапей — в IV веке до н. э. стала центром большого рабовладельческого государства, в состав которого вошли и некоторые нз греческих причерноморских городов. Это — Боспорское царство. Границы этого государства менялись. В цветущий период своего существования Боспорское царство простиралось с запада на восток, от Херсо- неса до Кубани, а на север—до устья Дона. Как видно из территориальных границ этого царства, в него входили и народы, населявшие издавна эти пространства. Боспор вел широкие торговые сношения с Аттикой и малоазиатскими городами южного побережья Черного моря. Предметами вывоза отсюда служили: хлеб, рыба, лес, меха, кожи, шерсть и другое сырье. Особенное значение имели торговые связи с Афинской республикой. Скудная хлебом Аттика получала из Боспора половину нужного ей хлеба.
Во II веке до н. э. Боспорское царство находилось в сфере влияния Римской державы. В III веке н. э. ослабевшая Римская империя оказалась не в состоянии осуществлять свой контроль над Причерноморьем, Конец почти тысячелетнему существованию Боспорского царства положили готы.
В первой половине VIII века хазары были вытеснены арабами из Закавказья. Это большое многоплеменное государство не имело достаточно средств для того, чтобы держать в повиновении временно обложенные даиыо народы и защищать свои владения от нападения соседей. Иногда за помощью оно обращалось к Византин. В X веке произошел распад этого грабительского государства.
5. ТОРГОВЫЕ СВЯЗИ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН С ДРУГИМИ НАРОДАМИ
Та часть территории Восточной Европы, которая стала ареной деятельности славянских племен, т. е. Поднепровье, Поильмеиье и Окско-Волжскнй бассейн, издавна служила местом оживленного торгового обмена. Археологические данные говорят об очень почтенной древности этой торговли. Поднепровье связывалось с Кавказом уже в V—IV веках до и. э. Приблизительно в то же время установилась связь Подиепровья с греческими причерноморскими колониями. В I—III веках н. э. мы видим здесь римлян. Клады римских монет растекаются по водоемам рек Кубани, Дона, Днепра и Вислы. Позднее (III—VI века н. э.) мы можем наблюдать торговые отношения с готами. С VIII века завязываются особенно энергичные сношения с арабами, точнее с теми народами Востока, которые вошли в состав Арабского халифата. Этот «арабский» период торговли продолжается приблизительно до X века. В IX веке параллельно с «арабской» торговлей заметно оживляется торговля Руси с Византией — сначала с Корсунем, потом непосредственно с Константинополем. Одновременно завязываются отношения и с Западной Европой. Торговля с народами Востока шла главным образом по Волге и ее притокам. С верховьев Волги восточные купцы шли дальше к Балтийскому морю. Самым западным пунктом восточной торговли был остров Готланд на Балтийском море. На этом острове и на шведском берегу найдено 24 ООО арабских цельных монет и 14 ООО обломков, а византийских — около 200. Огромная масса их относится к X веку, часть — к IX и XI векам. Здесь же находят и монеты западных стран, что говорит о постоянных встречах на этом острове западноевропейских, византийских и восточных купцов. Несомненно здесь торговали и русские купцы.
Самым северным пунктом этой обширной торговли являются берега Балтийского моря, самым южным, как мы уже отмечали, — византийские владения и Хазарское царство. Последнее представляло собой паразитарное государство, расположенное между низовьями Волги и Дона и странами Кавказа497.
Ведя грабительское полукочевое хозяйство, население этого государства втягивалось и в торговлю, которую вели купцы с Кавказа, из Средней Азии, Ирана, с одной стороны, и Киевской Руси, Новгородского края — с другой. Эти купцы производили торговлю мехами, воском, кожами, идущими из районов Камы в более северных мест, в обмен на ткани и оружие из областей Кавказа и стран Азии. Торговля шла главным образом речным путем, по Волге. На территории государства хазар находились города Семендер и позднее — Итнль, развалины которого надо искать где-то около современной Астрахани. На Дону стояла хазарская крепость Саркел.
С X века особенно энергично стали проникать сюда славяне из Древнерусского государства в связи с победоносными походами на хазар киевского князя Святослава. К XI веку Саркел стал, во всяком случае, городом преимущественно со славянским населением.
На Средней Волге н отчасти в Прикамье находилось государство Булгар, основную массу населения которого составляли тюрки. Под их власть попали окрестные финские и славянские племена. Это государство, владевшее волжским путем, находилось в постоянных торговых сношениях с хазарами, арабами, варягами, славянами и финнами.
Совершенно естественно, что оживленное торговое движение на всей территории, занятой славянами, движение по главнейшим рекам восточноевропейской равнины, не могло не оказать своего влияния на славян. Славянский крестьянин, питавшийся от плодов земных, добываемых его собственными руками, не имевший ни излишков'для продажи, ни денег для покупки, мало был заинтересован в этой торговле, в заграничных предметах роскоши. В другом положении находились представители класса господствующего. Князья, бояре и купцы очень дорожили возможностью активно участвовать в торговле: князья, таким образом, сбывали дань, вносимую им подвластным населением, бояре продавали военную добычу и оброки, взимаемые с зависимого от них населения, купцы торговали продуктами и товарами, попадавшими к ннм в руки разными путями.
С IX века особенно выгодным и важным для славян путем стал путь из Балтийского в Черное море. Летописец считает необходимым подробно описать его и показать его значение. Путь этот очень длинен. Из моря Балтийского он идет по Неве в великое озеро Нево (оно стало позднее называться Ладожским от г. Ладоги на Волхове) н отсюда по Волхову, озеру Ильмень и впадающей в это озеро реке Ловати, которая отделяется небольшим пространством суши от верховьев Днепра, впадающего, как известно, в море Русское (Черное). Балтийским морем можно было также ехать до Рима, а от Рнма — другим морем к Царь- граду и оттуда уже Черным морем до Днепра.
Значение того места, откуда вытекает Днепр, прекрасно оценено летописцем, превосходно знавшим экономическую географию своей страны. Здесь в «Оковском» лесу берут начало наиболее мощные и важные для экономики всей страны реки: Днепр отсюда течет на юг, Западная Двина — на запад, к Балтийскому морю, а Волга — на восток, где впадает 70 «жерелами» в море Хвалисское (Каспийское). Этими путями, — говорит летописец,— можно итти во все страны к разным народам. По этим путям возникли главнейшие русские города. Разнообразные торговые связи этих городов имели большое значение в истории их экономического и политического роста. Не случайно эти города очень рано, до появления в Европе варягов, стали центрами, объединившими либо группы славянских племен, либо их части. Наиболее мощные центры расположены былн на двух концах этого великого водного пути: Новгород—на севере, Киев — на юге.-
6. ПЕРВЫЕ СВЕДЕНИЯ О КИЕВЕ И НАЧАЛЕ ДРЕВНЕРУССКИЕ ГОСУДАРСТВА
Древнерусское государство, стало быть, образовалось не на пустом месте. Образование Древнерусского государства есть политический факт сравнительно позднего времени. Это одно из последних звеньев в цепи политических событий в восточной и особенно юго-восточной Европе VI—IX веков.
В центре этого государства стал город Киев.
Но прежде чем наша страна и народы, издавна ее населявшие, начали объединяться под властью Киева, в разных частях этой огромной страны уже намечались политические объединения со своими особыми центрами. Первый факт этого порядка сообщается у Иордана. В 375 г, вождь остготов Винитар, «желая показать свое удальство, вторгся с оружием в руках в пределы антов» и был ими разбит. Впоследствии Винитару удалось победить антов, взять в плен их князя (regem) Божа, которого он распял на кресте вместе с его сыновьями и 70 старейшинами. Это сообщение говорит нам о появлении уже в IV веке у антов сильных военных вождей, распространявших свою власть если не на всех антов, то по крайней мере иа весьма значительную их часть.
Мы должны сознаться, что точных сведений о дальнейшей политической жизни восточного славянства у нас очень мало. Однако перед нами возникает совершенно неизбежный вопрос — что происходило у восточных славян, которых византийские писатели и Иордан считают среди славян самыми многочисленными, могущественными и храбрыми в то время, когда у чехов и болгар уже обнаруживались явные признаки государственной организации.
Дальнейшие события древней жизни восточных славян частично перед нами раскрывают та же «Повесть временных лет» и некоторые свидетельства арабов.
«Повесть временных лет» рассказывает о том, что славяне жилн на Дунае и «придоша от скуфь, рекше от козар, рекомии болгаре и седоша по.Дунаеви, населници словеиом быша», т. е. болгары-тюрки пришли сюда тогда, когда славяне здесь уже утвердились окончательно. «Посемь придоша угрн белии» и они тоже «иаследиш? землю словеньску». Оии «погнаша .волохи», которые «преже прияша землю словеньску. Си бо угри почаша быти ир- Ираклии цари... В си же времяна быша и обри, иже ходиша на Ираклия царя и мало его не яша. Си же обри воеваху иа словенех, и примучиша дулебы, сущая словены... н бог потреби я, и помроша вси, и не остася ни един обрии...»498Это известие «Повести» перекликается с арабским известием Масуди. Весьма добросовестный и компетентный арабский исто- рик-географ в своих «Золотых Лугах» рассказывает о том, что одно из славянских племен некогда господствовало над другими славянами. У этого племени был верховный царь Маджак, которому повиновались все прочие цари. Потом это политическое образование распалось вследствие внутренних раздоров, и каждое племя выбрало себе отдельного царя. Господствовавшее некогда славянское племя Масуди называет волынянами 499. А из «Повести временных лет» видно, что волыняне — это и есть дулебы. Ключевский давно уже установил внутреннюю связь этих известий. «Можно догадываться, — пишет он, — почему киевское предание запомнило одних дулебов из времен аварского нашествия. Тогда дулебы господствовали иад всеми восточными славянами и покрывали их своим именем, как впоследствии все восточные славяне стали зваться русыо — по имени главной области в русской земле, ибо Русью первоначально называлась только Киевская область. Во время аварского нашествия еще не было пи полян, ни самого Киева, и масса восточного славянства сосредоточивалась западнее, на склонах н предгорьях Карпат... Итак, мы застаем V восточных славян на Карпатах в VI в. большой военный союз под предводительством киязя дулебов. Продолжительная борьба с Византией завязала этот союз, сомкнула восточное славянство в нечто целое. На Руси во времена Игоря (когда и писал Масуди.— Б. Г.) еще хорошо помнили об этой первой попытке восточных славян сплотиться, соединить свои силы для общего дела, так что арабский географ того времени успел записать довольно полное известие об этом. Сто лет спустя, во времена Ярослава I, русский повествователь отметил только поэтический обрывок этого исторического воспоминания. Этот военный союз и есть факт, который можно поставить в самом начале нашей истории: она... началась в VI веке на самом краю, в юго-западном углу нашей равнины, на северо-восточных склонах и предгорьях Карпат»500.
Ключевскому можно кое в чем и возразить: это не «самое начало нашей истории». Русыо называлась не только Киевская область, — поляне, более чем вероятно, в VI веке уже существовали, но основная мысль Ключевского верна. Об этом говорит прежде всего многочисленность дулебов. Топонимика указывает нам на громадную площадь, занимаемую дулебами. Возражение Ф. Вестберга и A. F.. Преснякова, что якобы известие летописи и Масуди о дулебах относится к Чехии, так как там была небольшая территория, населенная дулебами, во-первых, противоречит топонимическим данным: главная масса названий с корнем «дулеб» падает на Прикарпатье; во-вторых, на что обратил свое внимание и А. А. Шахматов, русская летопись в перечне восточнославянских племен знает русское племя дулебов, и тут же она ссылается на пословицу, бытовавшую именно на Руси («... и есть притча в Руси и до сего дие>). Лелевель также решительно настаивал на русских дулебах, отмечая ряд общих географических названий в местности на восток от Молдавы, на юг от Сазавы в Чехии и в бассейнах Днестра и Припяти, на Волыни и в восточной Галиции. Нидерле тоже указывает иа широкое распространение дулебов в нижней Паннонин, в Хорутанин
А. А. Шахматов в своих наблюдениях над судьбами русского народа приходит к важному выводу: «Трудно сомневаться в том, что жизнь его сосредоточивалась вокруг какого-нибудь племенного центра, ставшего основанием и для политической организации... Всего вероятнее, что таким центром была Волынь, Волынская область»а.
Итак, анты, подобно тому как и южные и западные славяне, уже в VI—VII веках создали свою политическую организацию, вполне своевременную при тех условиях, о которых мы уже говорили выше. Следующее известие падает на более позднее время. Оно принадлежит арабскому географу Джайхаии, писавшему в начале X века, но пользовавшемуся более ранними источниками. Он сообщает, что в восточноевропейской равнине существовали три славянских союза, у каждого из коих был свой царь. Один нз этих союзов — Куявия с городом Куява. Союз этот вел торговлю с соседними народами и допускал на свою территорию иноземных купцов; другой — Славия, а третий — Артания, лежавшая поблизости к «Хозару»; эта последняя — воинственная страна, не допускавшая к себе иноземцев, сумевшая наложить дань на пограничные области Рума (Византии).
Не трудно догадаться, что тут имеются в виду Киевская земля, Новгородская земля и, повидимому, Причерноморская и Приазовская Русь, может быть с городом 'Рам(а во главе в дальнейшем переставшая существовать как самостоятельная и политическая единица, а потому и не фигурирующая в качестве таковой в последующих известиях. Киевская п Новгородская земли продолжали жить самостоятельной жнзныо до их объединения под главенством Киева во второй половине IX века. Если припомнить наши наблюдения над хозяйственной и общественной жизнью восточного славянства, то это предположительное построение политической истории «докиевского периода» восточного славянства не должно казаться нам невероятным.
Как бы мы ни относились к отдельным фактам из жизни восточного славянства VI—VIII веков, не подлежит сомнению наличие у них в «предкиевский период» их истории уже не родового, а классового общества с соответствующими политическими организациями в виде отдельных, пока еще непрочных государств, которые однако помогли дальнейшему формированию феодального строя.
Наш летописец не знал арабских источников и поэтому не пользовался ими. Когда он заинтересовался вопросом о начале своего родного города, игравшего тогда очень заметную роль в политической жизни европейских и азиатских государств, ему пришлось пользоваться лишь кое-какими устными преданиями, ходившими в его время в различных вариантах. Предания эти вели его к лицу, основавшему этот город.
Несмотря иа очевидную легендарность Кия, мы все-таки и сейчас не можем обойти его молчанием, если хотим правильно поставить перед собой задачу изучения политической истории Киева с древнейших времен. Более чем вероятно, что никто этого героя никогда и не видал, но он стал совершенно необходимым, когда понадобилось дать отЕет на вопрос, кто же первый начал в Киеве княжить.
Предание о Кие, конечно, легенда, но она возникла для того, чтобы объяснить происхождение несомненного существования Полянских князей до образования Древнерусского государства с центром в Киеве, подобно тому как понадобились Ромул и Рем для объяснения несомненно существовавшего дореспубликан- ского Рима и римских царей, как понадобились Попель и Пяст для объяснения происхождения совершенно реальных польских князей и т. д. Местные князья долго продолжали сидеть на своих местах у тех славянских племен, которым удалось сохранить свою независимость от покушений крепнувших соседних княжеств. Но все они погибли после подчинения их более сильным соседям.
Летописец рассказывает нам о двух братьях Радиме и Вятке, которые, по его сведениям, были «в лясех», т. е. у поляков, и потом пришли в нашу землю. Радим сел на Соже, а Вятко на Оке. Это несомненная параллель к Кию, Щеку и Хориву, говорящая^ нам как о характере исторического мышления летописца, так" и об упорной традиции, о древних связях поляков и руси, традиции, жившей еще в то время в народных преданиях. Но мы имеем н менее легендарные персонажи: Иордан называет киязя актов Божа, иам известен князь волынян Маджак; у древлян мы тоже знаем князей, один из них известен нам даже по имени. Это всем хорошо известный Мал, так неудачно сватавшийся- за
Ольгу (X век). В конце XI века мы видим у вятичей Ходоту и его сына. В житии Стефана Сурожского называется новгородский князь Бравлин (начало IX века). Не называя имен, летописец, однако, утверждает установление такой же местной по происхождению княжеской власти у древлян, дреговичей, новгородских славян и полочан.
Вернемся, однако, к полянам. «Быша 3 братья, — рассказывает летописец, — единому имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, и сестра их Лыбедь. Седяше Кий на горе, где же иыне увоз Боричев, а Щек седяще иа горе, где же ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, от него же прозвася Хоревица. И створиша град во имя брата своего старейшаго, и иарекоша имя ему Киев... И по сих братьи держати почаша род их княженье в полях...»501
Это был вариант предания, летописца, однако, не удовлетворивший. Он сообщает и другой, ему известный, но им совершенно определенно отвергаемый: «Ини же, не сведуще, рекоша, яко Кий есть перевозник был, у Киева бо бяше перевоз тогда с оноя ■стороны Днепра, тем глаголаху: на перевоз на Киев». Летопнсец, тут же и критикует этот вариант: если бы это было так, то Кий не мог бы ходить в Царьград, но «се Кий княжаше в роде своем, и приходившю ему ко царю, якоже сказають, яко ве- лику честь приял есть от царя». В Радзивилловском списке летописи еще яснее обнаруживается затруднительное положение летописца («... ко царю, не свемы, но токмо о сем вемы, якоже сказуют»).
Итак, летописец совершенно не склонен считать эти факты достоверными и отнюдь не настаивает, чтобы читатель его труда принимал их на веру. И тем не менее, мне кажется, эти предания заслуживают внимательного к себе отношения. Они говорят нам о том, что русский народ начало своей истории связывал в то время не с варягами, а с фактами своей местной истории, протекавшей задолго до варягов и совсем независимо от них. Предание подводит нас к объяснению и другого важного для нас факта, — быстрого растворения в славянской среде появлявшихся здесь с севера варягов.
Если же говорить о старых связях Киевской земли с соседями не-славянами, то надо иметь в виду не варягов, а болгар, хазар, Крым, Кавказ, Византию, т. е. страны южные и юго-восточные, а не северные. С севером и варягами здесь устанавливаются связи позднее.
Совсем другую традицию мы имеем на севере, в «Славин» Масуди. Новгородский летописец повествует о своей истории по-иному, «... Новгородстии людие, рекомии словени, и кривици н меря: словене свою волость имели, а кривици свою, а мере свою;
каждо своим родом владяше, а чюдь своим родом; и дань даяху варягом от мужа по белей веверици; а иже бяху у них, то ти насилье деяху словеиам, кривичем и мерям и чюдн. И всташа сло- вене и кривици и меря..и чудь на варягы, и изгнаша я за море; и начата владеги сами собе и городы ставити. И всташа сами на ся воевать, и бысть меж ими рать велика и усобица, и всташа град на град, и не беше в иих правды»502.
Относительно варягов мы можем сказать только, что это, несомненно, скандинавы, очень хорошо известные в это время всей Европе, что их непосредственное соседство с Новгородской землей обусловливало и связи этих народов между собою.
Эти связи прекрасно известны по западноевропейским источникам. Скандинавы и датчане очень рано стали ездить сухим путем в страну «Великих озер» (Ладожское, Онежское, Ильмень), огибая Ботнический залив. Франкские летописи упоминают крупного военноморского вождя Рэрнка Датского, известного своими набегами иа западноевропейские страны, успевшего утвердиться иа Скандинавском полуострове в городе Бирке на оз. Мелар. Но отождествлять этого Рэрика с летописным Рюриком нет достаточных оснований 503.
Русь, которую летописец иногда неправильно (в летописи этот вопрос чрезвычайно запутан) отождествляет с варягами, до сих пор является предметом исканий историков.
О каком-то «русском» центре, как мы уже видели, говорит араб Джайхани. Его цитируют более поздние арабские писатели, у одного из которых, Иби-Русте, мы имеем очень интересное указание: «Что касается до Русии, то находится она на острове, окруженном озером. Остров этот, на котором живут они (русь), занимает пространство трех дней пути; покрыт он лесами и болотами; нездоров он и сыр до того, что стоит наступить ногою на землю, и она уже трясется по причине обилия в ней воды. Оки имеют царя, который зовется. хакан-Рус. (Другой арабский писатель, Хордадбе, говорит о том, что «царь славян называется киязь». — Б. Г.) 504 Они производят набеги на славян, подъезжают к ним иа кораблях, высаживаются, забирают их (славян) в плен, отвозят в Хазран и Булгар и продают там»*. Этот древнейший арабский источник, Знающий русь, отличает русь от славян, ио под русью он как будто разумеет Киевщнну, под славянами — славян новгородских505.
Не совсем ясно, где искать этот «русский» остров. Один приурочивают его к Новгороду, который скандинавы называли Holmgard, т. е. островной город, другие — к Старой Руссе, третьи переносят его в междуречье Волги и Оки илн на Каспийское море. И этим далеко ие исчерпывается разнообразие мнений по этому предмету. Дать сейчас точное определение места нет возможности.
Не разрешает этой загадки и Томсен506, указывающий на часть Швеции против Финского залива — Упланд, к северу от озера Мелар, где прибрежная полоса называлась «Рослаген».
Это созвучие не решает проблемы славянской руси, давшей наименование русскому народу в трех его разветвлениях.
Нам необходимо направить свои поиски в другую часть Восточной Европы.
Нам известен южиый народ, под именем'PSc. Этот народ называет н Лев Днакон. Сюда же надо отнести известных тоже на юге роксолан, возможно росалан. О том же говорит и очень интересное, сообщенное проф. А. П. Дьяконовым известие так называемого псевдо-Захарии, писавшего в 555 г. Ему был известен южный народ рус (рос), живший на северо-западе от Нижнего Дона, т. е. приблизительно в Приднепровье (ср. р. Рось): «Народ, им (амазонкам. — Б. Г.) соседний, суть рос — люди, наделенные членами тела больших размеров». Кони не могут носить их вследствие их тяжести 507. Едва ли это не намек на тяжелое вооружение этого народа и предпочтение пешего строя конному.
Не случайно и Волга называлась Рось, и в устье Дона стоял город 'Ршо!а508. Мы знаем целый ряд южных рек, связанных по названию с этим именем «рос»: Оскол-Рось, Рось —• приток и Днепра и Нарева, Роска на Волыни и много других.
Корень «рос» и «рус» в топонимике Прикарпатья и Закарпатья, на что часто обращали и обращают внимание ученые русские и нерусские, говорит несомненно о Руси южиой. Спор идет лишь о том, с какого времени появился этот корень в топонимике Прикарпатской и Закарпатской территорий.
Хвольсои полагает, что «имя Русь не было дано нынешней России варягами, но было туземным у иас именем и употреблялось уже очень рано в обширнейшем смысле». Можно, однако, нисколько не сомневаться, что IX век застает уже название народа «русь» на юге и юго-востоке нашей страны существующим без всякого участия варягов. Мы уже видели, что этот термин вошел в употребление задолго до IX века.
Очевидно, эту южную 'Ршс имел в виду и константинопольский патриарх Фотий как в своих проповедях 860 г., так и в своем «Окружном послании» 866 г., когда говорил о нашествии этого народа на ВизантиюОн называет этот народ то 'PSk, то скифами. 'Рак илн скифы рисуются Фотием большим, всем известным народом, за последнее время усилившимся благодаря завоеванию соседних народов.
Существует в нашей литературе и мнение о том, что «русь» и 'Ра? — термины разного происхождения: русь — северного, 'Рш;—южного, что оба эти термина волею исторических судеб встретились и продолжают мирно жить вместе в словах «Россия» и «русский». Такого мнения держался В. А. Брнм2. Самым уязвимым местом в этой теории является то, что «русь» и'Рш?— филологически термины тождественные. Гипотеза В. А. Брима, следовательно, должна отпасть.
Тот же автор указывает на мнение, существовавшее и раньше, что русыо звали в древности не какое-либо варяжское племя, а варяжские дружины вообще. Константин Багрянородный, рассказывая, как русские князья ездили в полюдье, говорит, что князья отправляются тлчтея tSv'Ps;? (со всею Русью, т. е. со всею дружиною). Этой терминологией, повидимому, пользовался и летописец, говоря о Рюрике и его братьях: «И избрашася 3 братья с роды своими и пояша по себе всю русь» (было бы нелепо думать, что легендарный Рюрик забрал с собою весь народ!). В. А. Брим старается показать, что слово «русь» происходит из скандинавского корня «dr6t», что значит «дружииа», или, вернее, от слова «dr6tsmenn» — «дружинники». Этот термин, прежде чем попасть в славянскую среду, предварительно прошел через финскую, где неизбежно и закономерно потерял первую согласную и последний слог, отчего и получилось rotsi по аналогии с riksi из riksdaler. А уже из rotsi у славян получилось на законном филологическом основании — «русь».
Однако совсем не нужны эти излишне тонкие, но неверные филологические построения, когда мы имеем термин русь на юге во всей откровенной форме, ие требующей никаких филологических комментариев.
В 1940 г. С. В. Юшков напечатал свою статью «К вопросу о происхождении Русского государства» \ где он путем остроумных догадок пытается истолковать по-новому основные источники, на которые в свою пользу ссылаются норманисты. К сожалению, автор не все аргументы норманистов подверг своему раз- Лору. Основной вывод, к какому он пришел: русь — не варяги, а славяне. «И византийские, и арабские источники, — пишет он, — говорят о руси, как о народе, жившем или неподалеку от Черного моря, или же даже на побережье Черного моря. Масуди... называет руссов «великим народом»..., «памятники говорят о руси, как о многочисленном народе»..., Ибн-Хордадбе говорит, что русские «суть племя из славян»а и т. д. Мне думается, что ссылки эти действительно подтверждают мысль автора, что русь есть народ. Но дальше С. В. Юшков хочет показать, что это этническое название более позднее, что в VIII—IX веках у восточных славян была «особая социальная группа», носившая это имя и потом передавшая его народу. Эту социальную группу ои называет купцами, причем, по его мнению, этн купцы «являлись организаторами первых государств, возникших на территории восточного славянства» 3. Далее к купцам автор присоединяет и профессиональных воинов, и ремесленников, и родо-племенную зиать и поселяет их в городах. В заключение он пишет: «С течением времени эти социальные группы, говорившие на особом, более развитом, нежели наречия славянских племен, языке, имевшие волее высокую культуру, развивавшуюся под значительным арабским и византийским влиянием, настолько резко стали отличаться от массы общинников, которая их окружала н которая платила .им дань и находилась под их властью, что возникла необходимость в особом названий этих групп. Так возникло название .русь» 4.
Поскольку мы имеем основание считать этнический термин «русь» более ранним, чем наименование тем же термином «социальной группы», отмечаемой нашими источниками, признать правильной точку зрения С. В. Юшкова мне не представляется возможным.
В 1947 г. появилась статья М. Н. Тихомирова «Происхождение названий «Русь» и «Русская земля»», где автор убедительно .доказывает, что: 1) термин «Русь» имеет значение этническое и территориальное и 2) из области полян он распространился иа все Древнерусское государство, поскольку именно Полянский город Киев стал столицей этого государства. «Осевшие в нем (Киеве. — Б. Г.) варяги и словенн (новгородцы. — Б. Г.) прозываются Русью потому, что они стали жить в Киеве». Так М. Н. Тихомиров, на мой взгляд, правильно толкует текст «Повести временных лет»: «н седе Олег, княжа в Киеве, и рече Олег: се буди мати градом русским; беша у него варязи и словени и про- чи, пр'озвашеся Русью». М. Н. Тихомиров находит надежный путь к правильному решению загадки о руси, которую, по сообщению Константина Багрянородного, брали с собой русские князья в полюдье. М. Н. Тихомиров подкрепляет свое мнение о распространении термина «Русь» из среднего Поднепровья на все Древнерусское государство аналогией с другими славянскими народами: «Наиболее обычным был, как известно, — пишет он,— порядок, когда «название небольшого племени становилось названием целого народа, как, например, чехов и поляков» (ссылка на J. Perwolf, Slavische Volkernamen. «Archiv fur slavische Philologies, B. 8, 1884, S. 26)4
7. ОБРАЗОВАНИЕ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА
Под Древнерусским государством мы понимаем то большое раннефеодальное государство, которое возникло в результате объединения Новгородской Руси с Киевской Русью.
Мы уже видели, что до этого объединения у восточных славян было несколько политических союзов (дулебский союз, Славия, Куявия, Артания), которые мы имеем все основания считать примитивными предшественниками большого общерусского государства с центром в Киеве, оставившими заметный слсд в процессе феодализации страны.
Наша старая дореволюционная историческая паука за редкими исключениями начинала историю государственной жизнн пашей страны с пресловутого «призвания варягов» (чаще всего о национальности варягов были споры), т. е. некритически следовала за «Повестью временных лет». Сейчас мы решительно разорвали с этой традицией, поскольку она противоречит н фактам и теории.
Мы не можем признать приемлемым наивное представление о том, будто государства образуются отдельными людьми-ге- роями. Мы знаем, что образование государств не внезапное происшествие, а результат длительного общественного процесса. Мы знаем, что государства появляются в то время, когда общество успело уже разделиться на классы, когда между классами стали обостряться отношения, когда наиболее сильный экономически класс берет в руки власть и подчиняет себе народную массу.
Следовательно, в попытке решать задачу о происхождении Древнерусского государства мы должны, отказавшись от старых ненаучных представлений по этому вопросу, следить не за появлением тех или иных героев, якобы способных основать государство, а за историей самого народа.
Мы до сих пор и занимались тем, что изучали хозяйство и общественные отношения, созидавшиеся веками русским народом (в старом, объединяющем все три позднейшие ветви этого народа понимании этого термина). И для иас должно быть совершенно ясно, что значительно раньше IX века на Руси созрели необходимые для образования государства предпосылки, успевшие дать определенные результаты. Объединение Новгорода и Киева — это только важное событие в истории Руси, но отнюдь не начальное, а вытекающее из всей предшествующей истории Руси.
Наконец, если мы дадим себе труд критически подойти к сообщениям по этому предмету «Повести временных лет», мы сможем убедиться в том, что наш летописец находился в большом затруднении прц решении вопроса о начале государственности на Руси, что ои воспользовался ходячей в то время «теорией» о происхождении государств, и что эта «теория» порой оказывалась в противоречии с сообщаемыми летописцем фактами.
Как мы уже могли убедиться, составитель летописного свода, использовавший более старые летописи, новгородские и киевские, мало интересовался местной жизнью общества, и северного, и южного. Его интересует прежде всего история «династии Рюриковичей». До «призвания Рюрика» летописец повествует, так сказать, скачками, сообщает нам лишь отдельные, вырванные из общего хода исторического процесса факты. Совершенно не объяснив нам, откуда взялись варяги, как они могли на некоторое время завладеть новгородскими славянами, кривичами, чудью и мерею, лишь мельком коснувшись вопроса о подчинении хазарами полян, северян и вятичей, киевский летописец использует запись новгородского летописца о «призвании Рюрика», но, как легко можно убедиться, приспособляет новгородское сказание к своим собственным целям.
В Новгородской летописи после рассказа о том, как новгородцы, кривичи, меря и чудь, вынужденные одно время платить варягам дань, их прогнали и «начаша владети сами собе и городы ставити» (т.е. укреплять свои границы), как у них начались внутренние войны между собой, — сообщается о «призвании» новгородцами трех братьев; Рюрика, Синеуса и Трувора.
Киевский составитель свода пропустил место о насилиях варягов, но все же указал иа их изгнание, на появление «усобиц», сделавших «призвание» князей, по его мнению, целесообразным и даже необходимым.
Прибытие трех братьев перенесено из Новгородской летописи в Киевский свод. Раиняя смерть Синеуса и Трувора делает Рюрика единым представителем власти в Новгороде.
Киевский летописец не упомянул о неудачном восстании против Рюрика новгородцев во главе с Вадимом, не упомянул он также и о том, что, согласно Никоновской летописи, использовавшей, несомненно, более старые источники, движение против Рюрика в Новгороде длилось довольно долго: под 867 г, мы здесь имеем характерную заметку: «Того же лета избежаша от Рюрика из Новгорода в Киев много новгородских мужей». Эта новгородская традиция шла вразрез с тенденцией киевского сводчика.
Легенду о «призвании» мы можем и должны подвергнуть критике, но не следует игнорировать при этом отношения к ней автора киевской летописи. Летописцу пришлось искусственно приспособлять известные ему предания к своей политической схеме.
О Рюрике мы имеем немного сведений в наших летописях.
Следует также обратить внимание на то, что митрополит Иларион, имевший целью прославить династию русских князей, Рюрика даже и не вспомнил: перечисляя предков Владимира, он называет только Святослава и Игоря. Этого не могло бы быть, если в представлении Илариопа, образованнейшего человека своего времени, Рюрик играл роль в истории Руси, Рюрикова преемника (по версии летописи) Олега знают и византийские509и хазарские источники 510.
Есть большое основание сомневаться в точности предания о Рюрике, о котором тенденциозно говорят наши летописи. Несомненно, призвание трех братьев — ходячая легенда, весьма популярная в XI—XII веках511.
Возможно предположить лишь факт найма новгородцами варяжских вспомогательных отрядов. Такого рода факты имели место и при Владимире н Ярославе. Но это совсем не «призвание», на котором базируются норманисты.
Прн Владимире призванные варяги сделали попытку использовать свое участие в походе Владимира на Киев. Приглашенные Владимиром варяги, если верить летописному рассказу, помогли ему занять Киев, но они же и заявили Владимиру: «се град наш, мы прияхом и...» Однако умелое поведение Владимира спасло положение, и приглашенные варяги проследовали дальше на Дарьград, покинув Киев.
Изображение летописцем целей и обстоятельств «призвания» Рюрика имеет свое объяснение в общей тенденции летописца, о чем уже приходилось говорить выше.
К тому же у нас нет оснований говорить о том, что именно Нестор повинен в столь тенденциозном освещении вопроса о начале Русского государства. В «Повести» имеется немало противоречивых и крайне запутанных суждений по этому предмету.
Еслн быть очень осторожным и не доверять деталям, сообщаемым летописью, то все же можно сделать из дошедших до нас легендарных преданий гипотетический вывод о том, что варяжские викинги, допустим, были даже призваны на помощь одной нз борющихся сторон в качестве вспомогательного отряда. Но ведь это случайное явление совсем не говорит об образовании ими государства. Русская общественно-политическая жнзнь пошла своим чередом без признаков влияний нзвие.
Гранью, и весьма существенной в истории Руси, является объединение Новгорода и Киева, т. е. Славин и Куявии в одно большое государство без всякого участия варягов.
Если верить летописной традиции, то именно северные князья заняли Киев, который с этого времени и делается «матерью городов русских», центром Древнерусского государства. Это событие, согласно летописным данным, произошло в 882 г. (конечно, датировка весьма относительная), когда новгородский князь Олег собрал большое войско из варягов, чуди, мери, веси, кривичей н новгородских славян, хитростью захватил Киев, предварительно заняв Смоленск и Любеч. Этому летописному рассказу некоторые ученые противопоставляют свои соображения о малой вероятности похода нз Новгорода в Киев и считают более вероятным поход из Киева и подчинение ему Новгорода. Нельзя не сознаться, что в этом летописном рассказе есть много оснований для сомнений, тем не менее очень похоже на правду то, что именно Новгород сумел накопить достаточно сил, чтобы совершить большой поход на юг и занять Киев. Не вдаваясь в разбор этого предания, я хочу лишь подчеркнуть, что независимо от того, когда и как произошло объединение двух центров по великому водному пути из Балтийского в Черное море, самое объединение — факт несомненный и по своим результатам чрезвычайно важный.
Перед Новгородом Киев бесспорно нмел ряд преимуществ. Он был ближе к Византии, интерес к которой, качественно меняясь, увеличивался по мере хозяйственных и политических успехов Киевской Руси. Из простой приманки для всяких, в том числе и русских, вооруженных искателей добычи Царьград для Руси заметно превращался в пункт торговых и культурных связей двух государств: одного — дряхлеющего носителя мировой культуры, другого — молодого, но энергично растущего. Путь к Византин с берегов, Днепра был проложен еще антами. Киев был близок и к другим странам, расположенным по побережьям
Черного и Азовского морей (Дунайская Болгария, Крым, Хазарское царство). Наконец, Киев был удобным центром, откуда можно было держать в своих руках и далекий Новгород.
Согласно летописному рассказу, князь Олег, обосновавшись в Киеве, прежде всего старается укрепиться в новой своей столице и огораживается сетью крепостей. При нем были установлены определенные дани с ильменских славян, кривичей и мери, на Новгород наложена ежегодная денежная дань. После этого началось включение в состав крепнувшего государства соседних славянских племен—древлян, северян н радимичей.
Древляне, жившие по правую сторону Днепра, до этого времени не зиали власти киевских князей. У них были свои собственные князья, выросшие из родовых старшин и вождей. Они долго н упорно защищали свою независимость. Несмотря иа это, Олег их все-таки «примучил» и заставил платить себе дань. Древляне, однако, ждали случая скинуть с себя эту власть и свергли ее тотчас же после смерти Олега. Древлянская проблема обострилась, весьма вероятно, в связи с притязаниями Польши на восточнославянскую территорию.
Объединяя славянские земли, Олег разбил хазар, включил в состав Древнерусского государства северян и радимичей. Затем Олег направил свои дружины в земли, лежавшие между Днестром и Дунаем. Часть их долго сопротивлялась и сдалась только преемнику Олега Игорю.
Согласно летописным данным, войско Олега ходило на Царь- град. Летописец рассказывает, что Олег собрал для этого похода огромные полчища из ильменских славян, кривичей, древляи, радимичей, полян, северян, хорват, дулебов, тиверцев, чуди и мерян, подчиненных Олегу нли примкнувших к нему в качестве союзников (например хорваты и дулебы). Поход, по летописным данным, был одновременно и морской н сухопутный. Греки, повидимому, не сумели защититься и вынуждены были пойти на невыгодный для себя мир, после чего был заключен письменный договор, определявший отношения между Древнерусским государством и Византией.
В нашей науке не высказывалось сомнений в том, что договор с греками был заключен Олегом, нет сомнений н в том, что договор этот был выгоден для Руси. Казалось бы, всего проще объяснить эти выгоды следствием удачного похода Олега на Царьград, Но некоторые из наших историков сомневаются в том, был ли этот поход на самом деле. С. В. Бахрушин, например, называет его «фантастическим»512. М. С. Грушевский считает н дату (907) и детали легендарными, но в то же время допускает, что «были какие-то походы Руси на византийские земли в начале X века, и, может быть, не один... походы счастливые, выгодные («здо- бични»), которые дали повод к разрисовке их народной фантазией, а Византию принудили к платежу контрибуции и заключению новых очень выгодных для Руси договоров» К А. А. Шахматов и А. Е. Пресняков факта похода не отрицают, но высказывают очень понятные сомнения в его летописной датировке и других деталях, сообщаемых летописью.
Для того чтобы распутать этот вопрос у нас есть: 1) датированный договор с греками от 2 сентября 911 г., 2) содержание договора, несомненно говорящего о достигнутых Русью военных успехах, 3) договор 944 г., внесший изменения в предыдущий договор, — изменения в сторону уменьшения преимуществ Руси по сравнению с договором 911 г., что связывается с не совсем удачными походами на Византию Игоря. Отсюда ясно, что поход не фантастичен, спутана только его дата летописцем, не видевшим договоров в подлиннике; дата была исправлена другим летописцем, имевшим возможность использовать подлинный договор513.
Стало быть, мы имеем полное основание сделать вывод, что договор 911 г. есть следствие успешного для Руси похода на Византию. В этом нас убеждает и следующее место у Константина Багрянородного: «Когда царь Ромейский (византийский император. — Б. Г.) живет в мире с печенегами, то ни Русь, нн туркн не могут совершать враждебных нападений на Ромейскую державу (Византию. — Б. Г.)-, не могут они и требовать от ромеев чрезвычайно больших денег и вещей в уплату за мир, боясь силы, которую царь при помощи этого народа может противопоставить им в случае их похода на ромеев. А печенеги, связанные дружбой с императором и побуждаемые им посредством посланий и даров, легко могут нападать на землю руссов и турков, брать в рабство их женщин и детей и опустошать их земли»514. Это картина с натуры. Тут имеется в виду не какой-нибудь один поход Руси на Византию, а целая система русско-внзаитннско-печенежских отношений.
На основании соглашения с греками 911 г. Русь могла приезжать в Царьград и торговать беспошлинно. Русские послы и купцы в течение шести месяцев получают в Царьграде хлеб, вино, мясо, рыбу и овощи; имеют право мыться в греческих банях «елико хотят», получают на обратный путь провизию, якоря, веревки, паруса и все, что им нужно. Но в то же время Византия выговаривает условия, гарантирующие ей безопасность от приезжающей Русн: русские купцы должны были останавливаться в предместье города; там их переписывали поименно греческие чиновники и затем уже впускали в город без оружия в одни ворота партиями по 50 человек515.
На этом договоре поклялись обе стороны: Русь присягала по своему обряду (клялась славянскими богами Перуном и Волосом), греки по своему — христианскому516.
В год смерти Олега517 Древнерусское государство охватывало уже значительную территорию.
В каких отношениях к Киеву стояли вошедшие в состав государства племена и народы, точно определить трудно. Мы знаем однако, что зависимые от Киева земли вынуждены были признавать над собой власть киевского князя, т. е. платить дань и помогать ему в его военных предприятиях. Далекий Новгород был связан с Киевом в основном такими же узами. На востоке киевский князь имел своего представителя в области мери, где давно уже был город Ростов, построенный, повидимому, новгородцами. Крайними южными землями, в которых еще велась война, были земли тиверцев и уличей. Местная знать видела преимущества сильной государственной власти как для упрочения своей экономической и политической мощи, так и для отражения постоянной внешней опасности518. Мы знаем, как высоко оценивали период расцвета этого государства автор «Слова о полку Игореве» и автор «Повести временных лет». Население вошедших в состав государства земель обязывалось платить Киеву дань и давать киевскому князю военную силу. Эта дань в руках князей и дружинников превращалась в товар и шла главным образом за границу и прежде всего в Византию; частьеетратилась на укрепление границ государства, на вооружение дружины и «воев» а другие нужды быстро растущего государства.
Связь отдельных земель этого государства не могла быть очень прочной. Как только не стало Олега, древляне поднялись против Киева, и преемник Олега Игорь снова подчиняет их своей власти, налагает на них дань еще большую, чем Олег, и сажает здесь своего мужа, Свенельда, недавнего победителя уличей. У Свенельда, таким образом, оказалась в руках большая территория уличей и древлян.Сам находясь «под рукою» киевского князя, он представлял собой тип богатейшего из бояр. У него свои владения, своя прекрасно вооруженная и снабженная всем необходимым дружина. Даже дружинники самого князя Игоря указывали своему киязго на Свенельдову дружину, говоря: «отроци Свенельжи изоделися суть оружием и порты, а мы нази». Этими словами они якобы подбивали своего князя в поход.
А. А. Шахматов высказывает догадку о том, что Игорь столкнулся со своим боярином Свенельдом из-за древлянской дани и был в этом столкновении убит. Летописец рассказывает о смерти Игоря так: Игорь отправился собирать дань с тех самых древлян, которых он отдал Свенельду. На обратном пути из земли древлян он якобы сказал своей дружине: «идете с данью домови, а я воз- вращуся, похожю и еще». Древляне со своим киязем Малом обсудили положение и решили, что волка надо убить: «аще ся ввадить волк в овце, то выносить все стадо, аще не убьють его; так и се, аще не убьем его, то вся ны погубить». Игорь был убит древлянами около древлянского города Искоростеня (945 г.). Ольга, его жена, жестоко расправилась с древлянами. Положение их стало еще тяжелее.
В княжение Игоря русские вооруженные силы побывали два раза на Кавказе н, если верить летописи, два раза в Византии.
В 913 г. мы видим их иа берегах Каспийского моря. Войдя предварительно в соглашение с хазарами н обещав им половину ожидаемой добычи, русское войско прошло через землю хазарскую, обрушилось на плохо защищенные берега Каспия и дошло до Баку. Добыча была огромна. Половину ее русь действительно отдала хазарскому кагану, но свою половину ей не пришлось довезти до дому, так как русские были ограблены и в значительной степени перебиты по пути через Северный Кавказ. В 943 г. мы видим русских снова на Кавказе, куда онн проникли сухим путем и овладели городом Бердаа. На этот раз нм удалось довезти добычу домой.
Дважды (по летописи), в 941 и 944 гг., войска Игоря ходили на Царьград. Первый раз — очень неудачно. Его ладьи были сожжены «греческим огнем». Спаслись немногие. Они потом рассказывали, что «греческий огонь», словно молния, спускался на их суда и зажигал их. По всем признакам, греки применили взрывчатые вещества, тогда уже известные. Взятые в плен войны Игоря были казнены в Константинополе. Второй поход был несколько удачнее. До боя дело не дошло, так как греки, как утверждает летописец, предложили выкуп, после чего в 944 г. был заключен между греками и Русью договор «на вся лета, донде же солнце съяеть и весь мир стоить»519.
Этот новый договор Русн с греками отразил в себе новое соотношение сил между договаривающимися сторонами. Русь вынуждена была отказаться от прежних своих преимуществ, между прочим должна была платить торговые пошлины и взять на себя ряд обязательств по отношению к грекам. Игорь обязался защищать Византию и, в частности, не пускать в Крым, где были византийские владения, болгар (намек на наличие русских владений в Тмутаракани), вынужден был обещать и сам не нападать иа византийские владения в Крыму (Корсунекая страна).
После смерти Игоря его жена Ольга в 957 г. сама с большой свитой ездила в Константинополь. Мы не знаем точно, какие именно дели в данном случае руководили Ольгой, но нам известно, что она ездила в Константинополь с большим числом купцов и что она обещала византийскому императору Константину прислать «вой в помощь»520, т. е. мы можем догадаться, что Ольга ездила тоже договариваться с Византией, и что условия ее договора включили, по крайней мере, главнейшие пункты договора ее мужа.
Отношения Древнерусского государства к Византин не были ровными, раз навсегда установленными. В 959 г. Ольга, учитывая враждебную политику Византии и сложную международную обстановку, предпринимает дипломатический маневр, она обращается по вопросу об организации в Древнерусском государстве христианской церкви к германскому императору. Оттон прислал в Киев своего епископа с запозданием, именно в 961 г., когда между Византией и Русью снова наладились более тесные отношения. Преемник Константина Роман II просил у Ольги военной помощи для участия в предпринятом им походе на Крит. В 961 г. русское войско действительно было отправлено в Византию.
Особенной силы достигло Древнерусское государство при Святославе (умер в 972 г.) и его сыне Владимире (978—1015).
Политика князя Святослава Игоревича принципиально ничем не отличается от политики его отца. Святослав только вел ее с еще большей настойчивостью н неутомимостью. Он со своим войском передвигался быстро и в своих военных предприятиях не знал неудач. Он ходил на Оку и Волгу, к вятичам, к болгарам (камским и дунайским), на хазар, в Царьград и на Кавказ.
Сообщив под 964 г., что Святослав вырос и начал «вой сов- купляти многи и храбры», летописец тут же рисует перед нами главнейшие свойства этого князя. Он необычайно вынослив в походах, неприхотлив в быту; он может спать под открытым небом, подложив под голову седло; он невзыскателен в пище, быстр и решителен в своих движениях, нападает на врага не из-за угла, а предупреждает его: «хочу на вы идти», и всегда остается победителем.
Эта характеристика очень похожа на устойчиво сложившееся предание, на песню в честь Святослава, вышедшую из дружинной среды. Вопрос лишь в том, насколько эти песенные черты Святослава соответствовали действительности.
Сведения о Святославе мы имеем не только в русской летописн, но и у византийского историка Льва Днакона и в трудах византийских авторов Кедрена и Скилицы (конец XI —начало XII века). Лев Диакои, современник Святослава, описывает подробно войну Святослава с греками и рассказывает о Святославе гораздо больше, чем наш летописец. Восточные источники тоже знают Святослава. Следовательно, мы можем сообщения нашего летописца подвергнуть проверке по всем пунктам.
Уже один тот факт, что Святославом интересуется весь тогдашний мир, что его хорошо знают и на Западе и на Востоке, говорит о серьезной роли Руси в тогдашних международных отношениях
В отличие от первых князей — Олега и Игоря — Святослав более заметно и глубоко включился в международные отношения Европы и Азии. Он является одним из участников крупнейших международных событий, причем часто действует не по собственной инициативе, а по соглашению с другими государствами, участвуя, таким образом, в разрешении задач европейской, а отчасти и азиатской политики.
Если мы посмотрим на карту его походов, то увиднм, что это походы грандиозного размаха. У нас есть основания думать, что Святослав воевал иа северо-востоке от Киева и доходил, повидимому, до Волги. Здесь ему пришлось воевать с хазарамн.
Современник Святослава арабский географ (писал в 70-х годах X века) Ибн-Хаукаль в этом отношении очень хорошо дополняет нашу летопись. Ои говорит, что Русь разрушила Булгар и опустошила буртасов. «Теперь не осталось и следа пи от Булгара, ни от буртасов, ни от хазар, — пишет Ибн-Хаукаль, — потому что Русь уничтожила всех их, отобрала от ннх и присоединила к себе их край, а те, кто спасся от рук (Руси), разбежались по окрестным местам в надежде договориться с Русью и стать под ее власть».
Война окончилась разгромом хазарского царства. Тот же Ибн-Хаукаль сообщает о взятии и разрушении русскими хазарских укрепленных городов—Саркела, Итиля иСемендера. Хазарский каганат прекратил свое существование. Остатки ее на Нижней Волге известны под именем саксинов и уже не играют сколько-нибудь заметной роли; какую-то хазарскую колонию летопись вспоминает в XI веке у Тмутаракани. (В Ипатьевской легописн под 1083 г. читаем: «Приеде Олег из грек Тмутара- кашо и я Давида и Володаря Ростиславич и седе Тмутаракани и исече козары...» Под 1079 г. тут же еще раз называются хазары.)
Наш летописец очень кратко рассказывает, как Святослав разбил хазар, разрушил их столицу, пошел дальше в их владения на Северный Кавказ и там завоевал ясов и косогов, т. е. осетин и черкесов.
Наш крупнейший специалист по истории Средней Азии акад. Бартольд в своем курсе и в одной статье отводит значительное место походу Святослава на Восток.
Он пользуется восточными источниками н на основании их приходит к заключению, что удар, нанесенный хазарам, был настолько силен, что отразился на известной части всего мусульманского мира.
Во время наступления Святослава жители Северного Кавказа бежали и вернулись обратно на свои места по окончании войны. Они возвращались с твердой уверенностью, что Хазарское царство больше не воскреснет, что власть Святослава настолько крепка, что остается только ее признать, подчиниться ей и возвратиться к своему мирному труду. Святослав всем своим поведением поддерживал эту уверенность населения и принимал меры к тому, чтобы создать условия для нормального экономического развития вновь завоеванного края. Такие выводы делает акад. Бартольд из восточных источников.
Хазарская проблема была окончательно разрешена Святославом. Эта восточная политика Святослава была прервана, так как серьезные соображения отвлекли его на Запад. Он принял большое участие в делах Византии, переживавшей тогда тяжелые времена.
На западе Византийской империи возникло в VII веке государство Болгарское, в основном славянское, но с примесью слоя тюрков. Византия называла эту страну Мизией. В IX—X веках Болгария усилилась, стала организованным и сильным в военном отношении государством.
Особенно возвысилась Болгария при царе Симеоне Борисовиче (885—927). Свое детство и юность он провел при византийском императорском дворе, воспитывался вместе с сыновьями императора Михаила. Симеон был единственным наследником болгарского престола, н греки уговорили его принять монашество в надежде после смерти его отца Бориса включить Болгарию в состав своих владений. Но как только умер Борис, Симеон сбросил рясу и бежал в Болгарию, унося с собой непримиримую вражду к греческим правителям.
Болгария достигла при нем высшей степени своего могущества. Она едва не овладела даже Константинополем. Императоры Лев и Роман Лекапин вынуждены были платить Болгарин дань. Болгария отняла у Византии большую территорию: у греков в Европе оставался один лишь Константинополь, со всех сторон окружен- ный болгарскими владениями.
Напрасно константинопольский патриарх Николай Мистик отправлял к Симеону унизительные послания, написанные Чне чернилами, а слезами». Напрасно патриарх пытался запугать Симеона союзом Византии с Русыо, печенегами, венграми — болгарские войска продолжали подходить к столице Византии. Если бы не внезапная смерть Симеона, может быть вызванная греками же, то на Византию мог обрушиться решительный удар.
При преемнике Симеона, Петре «Кротком», Болгария стала терять свое могущество и распалась на две части. Император Никифор Фока продолжал вести борьбу с болгарами и старался втянуть в эту борьбу Святослава.
Византийское правительство обратилось к Святославу с предложением организовать поход на Болгарию, для чего предлагало поддержку золотом. Византия в это время вела войну в Сирии. К Святославу был послан «человек смелый и хитрый» Калокир, которому, по словам Льва Диакона, было поручено передать Святославу 1500 фунтов золота. Калокир пытался обольстить Святослава надеждой завоевания Болгарии для себя.
«Горячий, смелый, стремительный и деятельный», Святослав (характеристика Льва Диакона) не требовал особых поощрений. Он оиеинл все выгоды, вытекающие из похода иа Болгарию, и на предложение согласился. Однако служение интересам Византии было ему чуждо.
Расчет Византии был, повиднмому, довольно прост: она думала, что Святослав, начав войну с Болгарией, нанесет материальный ущерб и себе и Болгарин, два сильных соседа Византии, таким образом, ослабят друг друга во взаимной борьбе, а Византия воспользуется этим и восстановит свои прежние границы.
Но византийское правительство сильно ошиблось. Первый же поход Святослава в Болгарию рассеял надежды Византии. Святослав быстро овладел в Болгарии многими городами (по данным летописи — 80), проник в центр страны и в самом южном пункте Дуная, в городе Переяславцерешил обосноваться, мотивируя свое решение тем, что сюда «вся благая сходится: от Грек злато, паволоки, вина и овощеве разноличные, из Чех же, из Угорь серебро и комони, из Руси же скора и воск, мед и челядь».
Перед Болгарией встал вопрос, кто для иее опаснее, — Византия или Русь. Болгары знали, что Русь натравлена иа них Византией. Болгары пошли на соглашение со Святославом, который не видел никаких оснований поддерживать Византию против Болгарии.
Византийскому правительству пришлось принимать новые меры. Византия направила на Киев печенегов, кочевавших в причерноморских, отделявших Русь от Византии, степях.
Печенегн были очень хорошо известны Византии. Византийский император Константин Багрянородный (род. в 905 г., ум. в 959 г.) счел даже необходимым написать для своего сына целый трактат о том, как следует жить с этим народом и пользоваться нм с выгодой для себя в сложных международных отношениях. Он полагал возможным использовать печенегов в интересах Византии в противовес Русн.
Святослав вынужден был покинуть Болгарию и итти в Киев прогонять печенегов. Он быстро выполнил эту задачу и решил возвратиться обратно в Переяславец.
И вторая война е Болгарией началась для Святослава очень удачно. Лев Диакон и Скилица сообщают, что отряды болгар стали действовать вместе с Русью против Византии. К Русн и болгарам присоединились и венгры. Болгарский царь Борис, с которым у Святослава было соглашение, оставался на престоле. Святослав так же, как и болгары, стремился изгнать византийцев с Балканского полуострова. Таким образом военное содружество русских и болгар и общая их борьба против врага славянских народов — Византии восходят к древнейшим временам.
Военные действия развернулись очень широко. Он взял Фнлиппополь и прошел Балканы. Новый византийский император Иоанн Цимисхий, по соглашению с императрицей Феофаной убивший императора Никифора Фоку, сначала хотел покончить со Святославом мирным соглашением, но Святослав не шел на невыгодные для него предложения. На угрозы Цимисхия Святослав ответил угрозой же взять Царьград. Так повествует об этих событиях Лев Днакон. Русское войско опустошило Фракию и действительно приблизилось к столице Византин. Цимисхий послал против Руси войско под начальством Варды Склира, который, однако, не мог справиться со своей задачей. Цимисхий послал ему на помощь новые войска, но восстание Варды Фоки в Малой Азии заставило Цимисхия отозвать эти войска назад. Святослав занял Македонию.
Только в начале 971 г., разбив Фоку, Цимисхий вступил в борьбу с болгарами и русью. Войска Цимисхия взяли Большой Преслав, который защищали русские и болгары. Лев Диакон по этому поводу замечает: болгары «помогали русским из ненависти к ромеям, считая последних виновниками нашествия русских на их землю». Одержав здесь победу, Цимисхий двинулся к Доростолу (Снлнстрия), где тогда находился с войском Святослав. Вндя военный перевес на стороне Византии, часть болгарской знати отказалась от союза со Святославом. Святослав оказался в очень тяжелом положении.
В боях русские проявили, по словам Льва Диакона, удивительную стойкость. Греки среди убитых русских находили н женщин, павших геройской смертью в бою. Сам Святослав был раиен.
Греческий историк Лев Диакои специально посвятил значительную часть своего труда описанию борьбы Византии с русским князем Святославом. Несмотря на то, что Лев Диакон писал о враге своего государства, он отдал должное как самому Святославу, так и его войску. Вот как он описывает эти события:
«Святослав, надменный одержанными победами... дал послам Римским (византийским.—£. Г.) следующий гордый ответ: «что он не оставит сей богатой области, если пе дадут (греки. — Б. Г.) ему великой суммы денег... Ежели римляне (византийцы,— Б. Г.), говорил он, не захотят мне столько заплатить, то да переселятся оии из Европы, им не принадлежащей, в Азию; да не мечтают, что тавро-скифы (русские. — Б. Г.) без сего примирятся с ними».
Иоанн Цимисхий послал к Святославу второе посольство с мирными предложениями. Он указывал иа то, что между обеими странами давно уже установились мирные отношения, в которых «сам бог был посредником» (намек на клятвенное освящение договоров. — Б. Г.). Император советовал русским, как «друзьям, немедленно и без всяких отговорок выступить из земли, совсем им не принадлежащей». «Не послушав сего совета, — говорил император, — вы разорвете союз наш, а не мы». Далее Цнмнсхий напомнил Святославу о неудачном походе Игоря, «который, презревши клятву (опять намек, очевидно, на договор Олега, якобы нарушенный Игорем. — Б. Г.), с великим ополчением на 10 ООО судов подступил к царствующему граду Византии и едва только успел с 10 ладьями убежать...» Напомнил он н о насильственной смерти Игоря, якобы «плененного на воине с германцами» (!) (явная ошибка Льва). В заключение Цнмисхий прибавил: «Не думаю, чтоб и ты мог возвратиться в свое отечество, если принудишь выступить против себя все римское войско».
Святослав на это ответил: «Не вижу никакой необходимости, побуждающей римского государя к нам нтти; по сему да не трудится путешествовать в нашу землю: мы сами скоро поставим шатры свои перед византийскими воротами, обнесем город крепким валом, и если он (Цнмисхий. — Б. Г.) решится выступить на подвиг, мы храбро его встретим, покажем ему на самом деле, что мы не бедные ремесленники, живущие одними трудами521, но храбрые воины, побеждающие врагов оружием, хотя по невежеству своему он считает русских слабыми женщинами и хочет устрашить их своими угрозами, как пугают грудных детей разными чучелами».
Военные действия стали неизбежны.
«Войска сошлись, — пишет Лев Диакон о сражении при Доро- столе, — и началась сильная битва, которая долго с обеих сторон была в равновесии. Россы, приобревшие славу победителей у соседних народов, почитая ужасным бедствием лишиться оной и быть побежденными, сражались отчаянно...» Оказавшись в очень трудном положении, Святослав не терял мужества. Когда часть его мужей заговорила о необходимости отступления, Святослав, — пишет Лев Диакон, — «вздохнув от глубины сердца, сказал: «Погибнет слава, спутница оружия россов, без труда побеждавшего соседние народы и без пролития крови покорявшего целые страны, если мы теперь постыдно уступим римлянам; Итак, с храбростью предков наших и с тою мыслию, что русская сила была до сего времени непобедима, сразимся мужественно за жизнь нашу. У нас нет обычая бегством спасаться в отечество! но или жить победителями, нли, совершивши знаменитые подвиги, умереть со славою»522.
Дальше Лев Диакон пишет: «Говорят, что побежденные тавро- скифы никогда живые не сдаются неприятелям..., что сей народ отважен до безумия, храбр, силен, что нападает на всех соседних народех, то многие свидетельствуют и даже божественный. Иезе- кииль о сем упоминает в следующих словах: «се аз навожу иа тя Гога и Магога, князя Росс».
Однако превосходство снл неприятеля, голод и отрезанность от родины заставили Святослава пойти на уступки. Лев Диакон говорит, что из 60 ООО приведенных в Болгарию русских осталось только 22 ООО, но и нз этого числа едва ли более половины было способных к бою.
Цимисхий хотел мнра не менее Святослава. Лев Диакои пишет об этой «победе», как одержанной «сверх всякого чаяния».
При заключении договора состоялось свидание Святослава с императором. Оин встретились на берегу Дуная. Цимисхий явился в позлащенном оружии, на коне; за ним следовала свита в блестящих доспехах. А Святослав подъехал к берегу в лодье. Греки с любопытством рассматривали наружность русского князя.
«Видом он был таков: среднего роста, ни слишком высок, ни слишком мал, с густыми бровями, с голубыми глазами, с плоским носом, с бритою бородою и с густыми длинными висящими на верхней губе волосами. Голова у него была совсем голая, но ■только на одной ее стороне висел локон волос, означающий знатность рода; шея толстая, плечи широкие и весь стан довольно стройный. Он казался мрачным и суровым. В одном ухе висела у него золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами с рубином, посреди их вставленным. Одежда на нем была белая, ничем, кроме чистоты, от других не отличная». «... Поговорив немного с императором о мире, сидя в ладье на лавке, он переправился назад» 523.
Святослав отступил с твердым намерением возобновить войну; «пойду в Русь и приведу боле дружины», — передает летописец слова Святослава. Греки это зналн и постарались воспрепятствовать планам Святослава.
Итак, грекам и болгарам удалось достичь того, что Святослав -вынужден был на время покинуть Болгарию. Правда, он не был разгромлен, он ушел домой с войском, снабженным греческим провиантом, но, во всяком случае, второй поход окончился не в его пользу. Восточная Болгария опять попала под власть Византии. Создавалось положение, при котором новый поход Святослава мог найти благоприятную почву.
Эти интересные события описаны и в двух византийских хрониках Кедрена и Зонары.
Договор, заключенный Святославом с Византией в 972 г.524 — последний из договоров Руси с греками, совсем иного типа, чем договоры Олега н Игоря. Он уже говорит не об обязательствах Византии по отношению к Руси, а лишь о ненападении Святослава на страну греческую, корсунскую и болгарскую и о помощи, которую Святослав обещает грекам в случае нападения иепрня: теля на Византию.
Говоря о Святославе, следует указать еще один, очень интересный, хотя и не очень ясный документ, который был найден в 1819 г. византинистом Газе. Подлинник сейчас потерян, но он много раз был напечатан. Это дневник путешествия топарха, называемого в литературе то греческим, то готским. Он был небольшим владетельным князьком, весьма возможно, в Крыму а (хотя имеются показания и в пользу Придунавья) и, теснимый хазарами, решил искать помощи у «царствующего на севере», «гордого своими победами» Святослава. Правда, имени Святослава ои не называет, но по совпадению хронологии и по ряду других признаков нетрудно догадаться, что речь идет именно о Святославе.
Святослав встретил этого князька дружелюбно и охотно обещал ему помощь. Святославу легко было это сделать, так как он сам готовился в поход против хазар для нанесения им сокрушительного удара, и ему важно было иметь в лице топарха союзника. Святослав дал ему денег, обещал в дальнейшем свое покровительство и, самое для нас интересное, прибавил ему одну сатрапию, т. е. к владениям топарха прибавил еще новую территорию. Стало быть, в Крыму были тогда русские владения. О них, впрочем, очень прозрачно говорит и договор Игоря с греками 944 г.525
Итак, Святослав — это крупный политический деятель, а ие просто предводитель бродячих удальцов, ведущий походы с целью поживиться на чужой счет. Конечно, тогдашние войны в значительной степени преследовали и эту цель, но этим одним нельзя ограничиться, иначе мы неправильно поняли бы политическую роль Святослава и международное положение Руси. Его деятельность связана с восточными и западными странами, он принял непосредственное участие в разрешении крупнейших и сложнейших вопросов тогдашней политики.
Заключив с Византией мир, Святослав отправил своего воеводу Свенельда с войском в Киев, а сам остался зимовать в Белобережье, на Дунае. Весьма вероятно, что эта длительная остановка Святослава на Дунае была связана с его дальнейшими политическими планами. На Днепровских порогах он был встречен печенегами, которые направлены были сюда, надо думать, греками, очевидно знавшими о намерении Святослава вернуться снова в Болгарию с новыми силами. Печенегн перебили небольшую дружину Святослава и убнли его самого. Это произошло в 973 г. Святослав погиб в расцвете снл: ему было тогда около 35 лет.
После смерти Святослава встал вопрос о том, кому властвовать в Киеве. Отправляясь в 970 г. в поход на Болгарию, Святослав оставил в Киеве своего старшего сына Ярополка. Второй его сын, Олег, был поставлен правителем в древлянской земле, третий, Владимир, — в Новгороде. После смерти Святослава все три брата в течение нескольких лет сидели каждый на своем месте. В 977 г. Ярополк пошел против Олега. Олег был убит в бою. Владимир испугался за себя и бежал «за море» нанимать вспомогательный отряд варягов. Он, действительно, собрал там дружину, вернулся в Новгород, отправился на юг и завладел Киевом. Ярополк был коварно убит.
В этих крупных политических событиях, несомненно, была своя логика, скрытая от иас в слишком лаконичной передаче летописца. Очевидно Ярополк, сидевший в Киеве после смерти отца, имел основания быть недовольным братьями. Можно думать, что Олег неохотно подчинялся Ярополку и, может быть, предполагал от него отложиться. Древляне вообще не прочь были поднять оружие против Киева, чтобы освободиться от его власти. Возможно, что и князь Олег вместе с представителями древлянского общества решил отделиться от Киева. Однако это только наши предположения: точных фактов мы не имеем.
Наш летописец причину войны Ярополка и Олега видит в ссоре и убийстве Олегом сына воеводы Игорева Свенельда. На самом деле для этого столкновения были, несомненно, более серьезные причины. Это видно из того, как ведет себя Владимир. Узнав, что Ярополк убил Олега, и чувствуя, очевидно, свою причастность к замыслам Олега, он испугался, хотя и находился далеко, в Новгороде.
В конце концов Владимиру удалось ликвидировать все осложнения и стать во глаЕе всего государства.
Эти факты говорят о том, что Киев был еще достаточно силен, чтобы отстоять свое положение «матери городов русских» (т. е. столицы Древнерусского государства),
8. ДРЕВНЕРУССКОЕ ГОСУДАРСТВО И КОЧЕВНИКИ ЮЖНЫХ СТЕПЕЙ
В изучаемое нами время в азиатских степях происходили крупные события, известные нам, к сожалению, только в отрывочных показаниях скудных источников. Вполне поэтому понятно, почему мы незнаем всех причин, побуждающих тюркские народы покидать азиатские степн и переходить в Европу. Но нам хорошо известен факт появления в южных причерноморских и приазовских степях тюркских выходцев из соседней Азии — печенегов, торков, берендеев, объединяемых иногда общим термином «черные клобукн» (каракалпаки), половцев и, наконец, монголов- татар.
Как мы уже видели, Причерноморье и до этого имело свою большую историю. Здесь кочевали и оседали различные племена, известные нам со времен скифов. Здесь в свое время было Боспорское царство. Из этих племен, появившихся под стенами Киева довольно рано, печенеги, по свидетельству византийского императора Константина Багрянородного, кочевали между Волгой н Яиком (Уралом). В отрядах степной конницы, нападавшей на Киев, весьма вероятно, были не одни печенегн, так как обычно в таких походах участвовали разные племена, считавшие для себя черноморские степи родными.
Летописец называет 915 г., когда «приидоша печенези первое на Рускую землю», но хазарам они были известны и раньше. В VIII и IX веках между хазарами и печенегами шла упорная борьба. Хазары с трудом оборонялись от нападений печенегов. В начале X века мы видим печенегов уже кочующими между Доном и Дунаем.. Один день пути отделял их от Киевской земли. Император Константин говорит, что печенеги часто грабят Русь и причиняют ей много вреда и убытков. Руссы стараются жить, с ними мирно, потому что в случае войны с ними они чувствуют себя отрезанными от юга, главным образом от Царьграда. Враждебные печенеги в таком случае ждут русских у днепровских порогов и здесь, пользуясь их затруднительным положением при переходе порогов, избивают их или обращают в бегство; поэтому чтобы избавиться от их вражды и воспользоваться их помощью, славяне избегают воевать с печенегами и иногда вступают с ними в союз. То же делают и греки. И греки и славяне торгуют с печенегами. Русь покупает у них скот.
За время с 915 по 1036 гг. киевские киязья воевали с печенегами 16 раз, не считая мелких столкновений. Обычно печенеги нападали на Киев, когда он бывал беззащитен. Соседство с печенегами заставило киевских князей отодвинуть южиую границу Киевской земли несколько к северу, почти к самому Киеву, где по рекам Десне, Осетру, Трубежу, Суле и Стугне Владимир построил для защиты от печенегов ряд крепостей.
В этих крепостях посажены были отряды частью .-из тех же печенегов и других кочевников (торков, берендеев), которые нанимались на службу к киевскому князю и защищали русские границы от нападения своих же единоплеменников. Основная масса печенегов ушла к Дунаю и за Дунай. По следам печенегов на запад шли другие племена — торки и половцы. Конечно, эта борьба с печенегами не была легкой. Но, несомненно, печенеги для Древнерусского государства не представлялись непобедимыми. Древнерусское государство справилось с этой опасностью, сумело защитить себя, но это говорит не о слабости печенегов, а о силе русского народа.
Совсем другое впечатление производили те же кочевники на Византию. Совершенно справедливо замечает В. Г. Васильевский в своей работе «Византия и печенеги», что от изучения истории печенегов и половцев зависит более правильное понимание русско- византийских отношений и, конечно, истории самой Руси.
Отношения Руси, печенегов и Византии очень сильно переплетаются. Я не собираюсь здесь пересказывать всего богатого содержания указанной работы В. Г. Васильевского, хочу только подчеркнуть тот ужас, какой внушали печенеги Восточной Римской империи. Византийский император Алексей Комнен, доведенный печенежской н турецкой опасностью до отчаяния, обращается за помощью и на Запад и на Восток. Знаменательно его послание к западным государствам: «Святейшая империя христиан греческих, — пишет он, — сильно утесняется печенегами и турками. Они грабят ее ежедневно и отнимают ее области. Убийства и поругания христиан, ужасы, которые при этом совершаются, неисчислимы н так страшны для слуха, что способны возмутить самый воздух... Почти вся земля от Иерусалима до Греции и вся Греция с верхними (азиатскими) областями... подверглись их нашествию... Константинополь подвергается опасности не только с суши, но и с моря. Я сам, облеченный саном императора, не вижу никакого исхода, не нахожу никакого спасения: я принужден бегать перед лицом турок и печенегов, оставаясь в одном городе, пока нх приближение не заставит меня искать убежище в другом.
Итак, именем бога н всех христианских провозвестников умоляем вас, вонны Христа, кто бы вы ни были, спешите на помощь мне и греческим христианам. Мы отдаемся в ваши руки; мы предпочитаем быть под властью ваших латинян, чем под игом язычников. Пусть Константинополь достанется лучше вам, чем туркам и печенегам... Спешите со всем вашим народом, напрягите все усилия, чтобы такие (выше они перечислялись. — Б. Г.) сокровища ие достались в руки турок и печенегов...» Вот с каким призывом обращался император Алексей «во все стороны».
Откликом на этот призыв был первый крестовый поход; по первоначальному плану поход прежде всего должен был быть направлен против. печенегов на спасение Константинополя.
«В 1091 г. предполагалось, что западное рыцарство явится... на берегах Босфора для защиты Византийской империи и Константинополя, что император Алексей Комнен отдаст в руки франков судьбу своей империи и столицы... довольный тем, что спасается от печенежского плена... Два половецких хана в соучастии, быть может, с одним из князей русских решили вопрос иначе»526. Ханы эти — Тугоркан и Боняк, а русский князь — это тот самый Василько Ростиславич, которого в 1097 г. так жестоко и вероломно ослепили Давид и Святополк.
Как мы легко можем убедиться, печенеги ие вызывали на Руси никакой паники. Русь их успешно отбивала и осваивала, включая в состав подвластных Киеву народов.
Естественно, что торки не могли выдержать борьбы с печенегами, славянами и половцами и частью были перебиты в боях, частью перемерли во время бегства — одни от холода, другие от голода, третьи от болезней. Южные русские князья ходили на торков два раза. Часть торков вместе с печенегами стала служить киевским князьям. Переяславское и южные части Киевского и Черниговского княжеств сплошь были усеяны торкскими поселениями. Они заходили еще севернее — в Рязанское и даже Суздальское княжества. Очень много торкских названий речек л населенных мест являются и до сих пор следами их поселений.
На следующий год после поражения торков появились в пределах Киевской земли половцы (куманы). Онн появились в Европе в 30—40-х годах XI века, оттеснив основную массу печенегов на запад, в Угршо. Первая мирная встреча Руси с половцами отмечена в летописи под 1054 г. С 1061 г. начинается ряд половецких набегов на Русь. Особенно сильной становится половецкая опасность в конце XI века, когда половцы обрушились на Киевскую и Переяславскую земли. Города были сожжены, население частью было перебито, частью разбежалось. Половцам удалось отрезать Тмутаракань от Черниговщины, и с этого времени Тмутаракань делается русским островом среди нерусских земель.
В начале XII века мы уже видим другую картину: русские переходят в наступление. В 1103 г. нанесено было половцам поражение, вслед за ним еще три. Эти удачные для Руси походы были связаны с деятельностью Владимира Моиомаха, сумевшего организовать отпор степным кочевникам. Половцы отодвинулись да Дон, Волгу и Янк. Часть их осталась в непосредственном соседстве с Киевом, многие из них получили от киевских князей землю и стали служить им в качестве вассалов. Половцы начинают играть значительную роль в борьбе русских князей между собой. Но в конце XII и начале XIII века мы снова видим половецкое наступление, снова без перерыва идет с иими война вплоть до появления татар.
Половцы представляли очень большую опасность и для Византии, поэтому Византия старается поддержать связь с Русью для совместной борьбы против них.
В XII веке в связи с расчленением Древнерусского государства и ослаблением военной мощи страны половцам удается в Причерноморье и Приазовье положить начало своему собственному государству — Дешт-и-Кипчак, границы которого простирались на запад до Днепра, иа юге включали в себя Крым, на северо-востоке — Булгар и на юго-востоке — устье Волги.
Положение Киева и особенно Переяславля на границе со степью делало жизнь этих княжеств полной военных тревог. То половцы нападали на русские села, то русские дружины шли на половецкие вежи (стоянки). Вечное напряжение выработало в жителях этих земель и особые свойства. В своей речи на Долоб- ском съезде князей Владимир Мономах прекрасно охарактеризовал жизнь южного крестьянина: выедет смерд в поле пахать, а половчин внезапно на него нападет, убьет его самого, заберет лошадь, отправится в его село и там разграбит крестьянский скарб, сожжет гумно, заберет в плен жену смерда и его детей.
Однако Древнерусское государство имело достаточно сил, чтобы не только отражать врагов, но и превращать их в орудие своей защиты от других подобных же врагов. Печенеги, торки, половцы не только воевали-с Киевом, но и входили с ним в различного рода мирные отношения; черные клобуки, как граждане Древнерусского государства, принимали иногда живое участие в делах киевских и не раз изъявляли готовность сложить свои головы за землю Русскую.
9. ВРЕМЯ КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА СВЯТОСЛАВИЧА
Княжение Владимира (980—1015) есть время высшего подъема Древнерусского государства.
Владимир продолжал старую традиционную политику. Он осуществляет обе главнейшие функции государства: способствует укреплению боярства, держит в своих руках власть над присоединенными пародами, взимая с них дань, расширяет границы государства, защищает границы от нападения врагов, и прежде всего печенегов.
До нас дошел очень интересный рассказ о войне Владимира с камскими болгарами в 984 г.527 Осматривая пленных, его воевода
Добрыня обратил внимание князя на то, что все болгарские пленники в сапогах. Отсюда воевода сделал вывод, что болгары не будут платить дани, и предложил искать «лапотников».
Сапоги — это признак известной высоты культуры. Добрыня понял, что несмотря на то, что разбить болгар в бою удалось, включить их в состав своих подданных не удастся.
Летописец указывает ряд походов Владимира на поляков, вятичей, ятвягов и хорватов.
В 981 г. «нде Володнмер к ляхом и зая грады их Пере- мышль, Червен и ины грады, иже суть и до сего дне под Руеыо. В сем же лете и вятичи победи, и возложи на ня дань от плуга, яко же и отець его имаше».
В следующем году ои снова идет против восставших вятичей. В983 г. «иде Володнмер на ятвягы, и победи ятвягы и взя землю нх». В 992 г. «нде Володнмер на хорваты».
За этими слишком краткими сообщениями кроется длительная и нелегкая борьба. Краткость этих сообщений иногда граничит с неясностями и неточностями. Побужье, например, по населению — древняя русская земля \ за которую шла длительная борьба между Польшей и Русью. Когда началась эта борьба, мы точно не знаем. Но во всяком случае при Владимире Святославиче, когда в Польше сидел Болеслав Храбрый, эта борьба, как мы видим, приняла определенные формы. Она продолжалась и после смерти Владимира, когда Болеславу удалось отобрать Червенские города. Германские источники тоже говорят о войне между Польшей и Русью. В 992 г. Владимир имел перевес в борьбе с Польшей, после чего установились .мирные отношения между двумя государствами, и польский князь Болеслав даже выдал свою дочь замуж за сына Владимирова Святополка. Титмар говорит, что Святополк вошел в тайные сношения с Болеславом и готовил с его помощью восстание против отца. Владимир раскрыл заговор и арестовал Святополка с его женою и ее духовником, епископом Рейнберном, приставленным к пей самим Болеславом. У Болеслава, несомненно, были свои намерения использовать в своих целях дочь н зятя, и недаром в 1013 г. он выступил в поход против Владимира.
Владимиру действительно удалось расширить пределы государства. Распространять владения на север было невозможно: чтобы властвовать над таким слишком отдаленным районом, нехватало организационных средств. Владимира, вероятно, и ие особенно тянуло туда: никаких соблазнов он там не видел. Это — дело собственной политики Новгорода, осуществлявшего свои задачи независимо от Киева.
Что касается запада, то Владимир, покорив ятвягов, продвинулся по направлению к Балтийскому морю. Отношения с Польшей не позволяли двигаться дальше на запад.
Границу между Русью и Польшей определяет завещание королевы Оды (992—996), где сказано, что Польша граничит с землею пруссов, «usque in locum que dicitur Rtisse et fines Russe extendente usque in Cracoa et ab ipsa Cracoa usque ad flu- men Oddere»528.
Владимир не только расширяет пределы государства, но и укрепляет связь- отдельных его частей. Достигает он этой цели различными средствами: сначала путем приспособления язычества к своей объединительной политике, потом путем принятия христианства в качестве единой государственной религии и путем изменения системы управления частями государства.
Повидимому, Владимиру удалось почти везде (кроме вятичей) заменить местных «светлых и великих князей» либо своими мужами, либо своими детьми. Сыновей у него было много. Летописец называет нам двенадцать. Новгород ои поручил сначала Вячеславу, а потом Ярославу, Псков — Суднславу, Полоцк — Изяславу, Смоленск —• Станиславу, Туров (Дреговнческая земля) — Святополку, Владимир Волыискнй — Всеволоду, Тмутаракань (Подонье, Крым и Северный Кавказ) — Мстиславу, Ростов (в земле мери) — Ярославу, потом Борису, Муром — Глебу. Это факты, сообщаемые летописью. В ученой литературе иногда оспаривается пребывание в указанных местах Бориса и Глеба. Сам Владимир сидел в Киеве и отсюда держал власть над всеми в той или иной мере подчиненными ему землями. Надстройка действовала весьма энергично и разносторонне на базис.
Владимир очень хорошо знает границы своего государства и успешно их защищает. Древнерусское государство есть одно, причем самое крупное, нз раннесредневековых государств.
С фактами, изложенными «Повестью временных лет», подтверждаемыми к тому же источниками византийскими, польскими, западно-европейскнми, арабскими, надо считаться.
Владимир — фигура очень хорошо известная всему тогдашнему миру. Он не ограничивается обычной традиционной политикой киевских князей — расширением и обереганием границ и обложением данью подвластного населения. Подобно Святославу, он принимает участие в европейских делах того времени. Как и Святославу, ему пришлось иметь дела с Византией.
После смерти Иоанна Цимисхия покоренные им болгары, воспользовавшись затруднениями империи, восстали. Во главе восставших стал энергичный правитель Западной Болгарии Самуил.
Новый византийский император Василий II долго терпел неудачи. Только с конца X века он стал одолевать болгар. За свою жестокую расправу с болгарами (он ослепил 14 ООО болгар) Василий получил прозвище Болгаробойцы. В 1018 г. Болгарское царство было превращено в византийскую провинцию.
Но в 80-х годах X века, когда в Киеве княжил Владимир Святославич, положение императора Василия II стало весьма кри-* тнческнм. Кроме внешних, появились и серьезные внутренние осложнения. Поднявший восстание против Василия Варда Фока, имея на своей стороне почти всю Малую Азию, подошел с востока к самой столице. Победоносные тогда болгары угрожали ей с севера. Василий обратился за помощью к Владимиру.
Перед Владимиром встал очень серьезный вопрос. До сих пор мы не видели, чтобы он как-либо менял курс международной политики, намеченный его отцом. Арабский писатель Яхья реши-, тельно утверждает, что накануне этих переговоров отношения менаду Русью и Византией были враждебные. Владимир взвесил обстоятельства и решил на известных условиях вмешаться в слож-' ные и трудные византийские дела. Тем самым он шел иа перемену своего курса в отношениях с Византией. Какие это были условия, нам, к сожалению, неизвестно. Мы можем только догадываться, что одним из условий была выдача замуж за Владимира сестры византийского императора Анны.
Такое условие с первого взгляда может показаться ие серьезным. Однако стремление породниться с византийским императорским двором было важным политическим шагом, к которому стремились и европейские дворы. Германский император Оттои сватал своего сына за греческую царевну, но получил от византийского императора отказ. Последний заявил, что это неслыханная вещь, чтобы «багрянородная» (т. е. рожденная в багряной палате византийского дворца) породнилась с «варваром». Четыре года тянулось это дело, пока Иоанн Цимисхий в 971 г., в целях облегчения борьбы со Святославом в Болгарии, не решил нарушить традицию н согласился выдать замуж Феофану, сестру малолетних императоров Василия и Константина, вместе с которыми он царствовал, за сына Оттона I — Оттопа II.
Константин Багрянородный давал в общей форме своему сыну совет: «Если какой-либо народ из этих неверных и презренных северных жителей и попросит породниться с царем Ромеев или взять в невесты его дочь или дать свою дочь в жены царю или царскому сыну, то такую нелепую их просьбу следует отклонить». В данном случае с Владимиром дело сложилось иначе. Василию грозила опасность лишиться престола и жизни. В таких тяжелых обстоятельствах он, повидимому, пошел на уступки. Но вряд ли Владимир ограничился только одним этим условием.
Соглашение было достигнуто, и Владимир послал на помощь Василию II отборное русское войско. Это нам известно по греческим источникам. Русское войско блестяще справилось со своей задачей. Армня восставших после двух крупных сражений была разгромлена и Фока убит.
Василий II, спасенный русскими войсками, укрепив свою власть, очевидно, не выполнил всех условий и, может быть, как раз отказал Владимиру в выдаче замуж своей сестры. Мы точно этого не знаем, но можем догадываться об этом по связи событий. Владимир, союзник Василия, только что спасший его от политической, а может быть и от физической гибели, вдруг после этого идет в Крым и осаждает греческий город Кор- сунь—по-гречески Херсонес, представлявший собой очень сильную крепость. Осада продолжалась несколько месяцев, и город был взят, Василий опять был вынужден заговорить другим языком. Ои сейчас же, несмотря на слезы Анны, посадил ее на корабль и доставил в Херсонес. Здесь, в Херсоиесе произошло бракосочетание, но Анна, по рассказу летописи, потребовала, чтобы Владимир предварительно крестился. За Анной, конечно, стояло греческое правительство, считавшее принятие христианства из Византии фактом, равносильным подчинению принявшей христианство страны византийскому патриарху и через него— византийскому императору.
10. КРЕЩЕНИЕ РУСИ
Запутанный вопрос о крещении Руси еще не разрешен во всех подробностях историками. Запутанность этого вопроса объясняется прежде всего тем интересом, который он возбуждал уже у современников, Чем больше интересовались данным кругом фактов, тем больше осложнялась трактовка вопроса.
Принятие христианства — это факт, несомненно, первостепенной, важности, а летописец со своей особой точки зрения считал это обстоятельство грандиозным. О крещении Руси писали много и в X и особенное XI веке; писали по-разному, вследствие чего мы зиаем об этом .событии мало точного. Где крестился Владимир неизвестно: иа то в Корсуни, не то в Киеве, а может быть в Василеве, под Киевом. Относительно крещения киевлян одни уверяют, что это происходило в Днепре, другие говорят, что киевляне крестились .в Почайне — притоке Днепра. Таким образом вопрос о деталях остается неясным.
Вопрос о христианстве не исчерпывается, конечно, вопросами о том, когда и где крестился Владимир и в какую реку погружали киевлян во время крещения. Это все мелочи. Гораздо важнее, каким образом Древнерусское государство перешло от старой веры к новой, кто перешел, каковы были тому причины и какие отсюда вытекают следствия? Тут мы не так беспомощны: в этих вопросах мы можем ориентироваться.
Принятие христианской религии свидетельствует о большом сдвиге в области идеологии киевского общества. Языческая религия, созданная в родовом строе, не похожа на религию классового общества. Религия родового строя не знает классов и не требует подчинения одного человека другому, не освящает господства одного человека над другим; классовая религия имеет иной характер.
Русь давно, уже была знакома с религиями, появившимися в классовом обществе — еврейской, христианской, магометанской. Принять какую-нибудь из них было для классового общества Руси делом неизбежным, но какую именно принять — в этом заключался вопрос большой политической важности, разрешенный на Руси как положением ее среди других европейских и неевропейских народов, так и самым характером христианской религии, так как, «отрицая.,, все национальные религии и общую нм всем обрядность, обращаясь ко всем народам без различия, христианство само становится первой возможной мировой религиейи1.
Христианство стало проникать к нам задолго до X века. У Ольги и ее сына Святослава на этой почве возникали большие осложнения. Святослав был врагом христианства. Мы знаем, что и Владимир в начале своего княжения был приверженцем старой языческой веры, которую он пытался приспособить к своим государственным целям. Исходя нз политических мотивов, он хотел собрать всех богов, которым поклонялись различные племена, и составить из них в Киеве пантеон, обязательный для всего государства. Владимир желал создать такую религию, которая могла бы крепче объединить все его государство. Но благодаря особой международной обстановке этот вопрос был решен иначе.
Наш летописец в драматизированной форме передает, как Владимир знакомился с различными верами. Факт этот вполне правдоподобен. Владимира окружали люди, исповедовавшие еврейскую, магометанскую и христианские—западную (римскую) и восточную (византийскую) — религии, Факт раннего знакомства Руси с христианством известен, ио не все тут для нас ясно. Из окружного послания константинопольского
' К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XV, стр. 609.
т
патриарха Фотня середины IX века (866) хорошо известно, что Фотий уже тогда совершенно определенно говорил о скифах- руси, которые начали принимать веру христианскую — византийскую:
«Не только оный народ (болгары) переменил древнее нечестие на веру во Христа, но и народ, часто многими упоминаемый и прославляемый, я говорю о русах, которые, покорив окрестные народы, возгордились и, возымев о себе высокое мнение, подняли оружие на Римскую державу. Теперь они сами переменили нечестивое языческое суеверие на чистую и непорочную христианскую веру и ведут себя в отношении нас почтительно и дружески, тогда как незадолго перед тем беспокоили нас своими разбоями и учинили великое злодеяние».
Нам не совсем ясно, кого именно территориально разумел Фотий под этими русами, так как он в «Послании» не упомянул ни одного географического названия. В нашей науке по этому поводу существуют два взгляда: первый, что замечание Фотия относится в основном к Киеву, поскольку Киев был тогда главным центром Русн; второй, что речь идет о Тмутараканской Руси, наиболее близкой к Византии.
Во всяком случае, какая-то часть Руси уже в IX веке приняла христианство. Нет ничего невероятного в том, что Фотий указывал именно на Древнерусское государство. С начала же X века христианство в Киеве было прекрасно известно, н в договоре Игоря 944 т. прямо говорится о той Руси, которая уже приняла христианство — она на договоре клялась по христианскому обычаю («Мы же елнко нас крестнлися есмы...»), а те, которые не крестились, клялись на оружии богами Перуном и Волосом.
Этот ценнейший документ показывает, что еще при Игоре христианство на Руси было хорошо известно. Но дело ие только в том, что христианство уже давно стало проникать на Русь, а в том, что в конце X века власть Древнерусского государства сочла необходимым признать эту веру обязательной, государственной.
Наш летописец рассказывает, что в XI веке в Новгороде произошел следующий эпизод: представители старой языческой религии восстали против епископа и хотели его убить. Епископ с крестом вышел к войяавшим вместе с князем и дружиной и обратился к народу с речью: «Иже хощеть веру яти волхву, то да идеть за нь; аще ли веруеть кто, то ко кресту да идеть». За епископом пошли князь и дружина, а за волхвом — вся народная масса.
В данном случае отношение классов к новой н старой религии определилось совершенно четко.
Если христианство все же сделалось господствующей религией, то это значит, что господствующий класс был достаточно сильным и многочисленным, что у него в руках была крепкая власть. Если бы тут заинтересованы были только единицы, тогда принятие христианства в общегосударственном масштабе сделалось бы невозможным.
Мы знаем классовую структуру киевского общества, знаем, что представителей господствующего класса, особенно в больших городах, было в это время более чем достаточно, что в руках знати, возглавляемой князем, была подлинная государственная н совсем не эфемерная власть. Вся предыдущая история классов и процесс феодализации в Древнерусском государстве создали базу для признания' христианства в качестве господствующей религии.
Из факта принятия христианства в качестве господствующей религии вытекает много важных последствий.
Во-первых, христианство как религия, общепринятая в Европе, еще больше сблизило Древнерусское государство с остальной Европой.
Во-вторых, церковная организация, создание которой взяли на себя греки (византийцы), заняла весьма определенное место в истории киевского общества и стала новым и сильным орудиея воздействия на массы в целях дальнейшего их подчинення государственной власти.
В-третьих, христианская церковь подняла значение княжеской власти в Киеве па большую высоту и упрочила связь между частями государства.
В-четвертых, византийская церковь, стараясь приобщить Русь к вековой .византийской культуре, способствовала поднятию культуры в нашей стране.
После крещения Руси договоры с Византией сделались уже ненужными, потому что между обоими государствами установились 'более тесные отношения. Эта связь между двумя странами значительно окрепла через церковный аппарат, организованный греками па Руси.
Первые епископы и священники поставлены были из Корсуня и самой Византии. Вначале все они были греки. Церковная организация внутри Древнерусского государства находилась в руках константинопольского патриарха, ставшего большой политической силой на Руси.
Наш летописец довольно подробно рассказывает, как укреплялось и развивалось христианство. Он пишет по этому поводу:
«Яхо же бо се некто землю разореть, другый же нассеть, ини же пожинають и ядять лищю бескудну, — тако и сь. Отець бо сего (Ярослава.—£.Т.)Володимер землю взора и умягчи, рекше крещеньем просветив. Сь же (Ярослав. — Б. Г.) насея книжными словесы сердца верных людий, а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное.
Велика бо бываеть польза от учения кпюкного.,..»
Христианство в качестве господствующей религии привилось ие вдруг. Понадобилось приблизительно 60—70 лет, пока плоды, о которых говорит летописец, проявились в четком виде. Уже при Владимире были, например, устроены школы для детей «нарочитой чади», т. е. высокопоставленных людей. Стала распространяться книга; особенно много содействовал ее успеху Ярослав. Тут важны не столько греческие книги, сколько переводы на местный славянский язык. Наш летописец с особой любовью подчеркивает эту черту Ярослава: оп любил книги и распространял их.
Мы имеем в летописи в связи с изображением просветительной деятельности Ярослава целый панегирик книге:
«... книгами бо кажеми и учими есмы пути покаянью, мудрость бо обретаем и воздержанье от словес книжных. Се бо суть рекы, напояюще вселеную, се суть исходшця мудрости; книгам бо есть ненщегная глубина; сими бо в печали утешаемы есмы; си суть узда воздержанью...»
Чисто русские таланты литературного слова появились уже прн Ярославе. Проповеди епископа Илариона(Х1 век) и Кирилла Туровского (XII век), до нас дошедшие, ясно говорят о той высоте культуры, на которую поднялись в это время слои общества, имевшие возможность учиться. Но мало того. «Слово» Илариона поражает не только красотой и строгостью построения, оно замечательно и своей философской тематикой. Несомненно, Иларион имел перед собой и соответствующую аудиторию. Он сам говорит, что обращается не к каким-либо людям несведущим, а к «преизлиха насытившимся сладости книжной». Вспоминая князей Игоря, Святослава и Владимира, Иларион говорит, что они «прослыли в странах многих». «Не в плохой стране, и не в неведомой земле были они владыками, но в русской, которая ведома и слышима во всех концах земли»529.
О той же высоте культуры говорят и архитектурные памятники, н ремесленные изделия, и роскошь оформления книги. Можно думать, что начало деятельности знаменитого поэта и музыканта, от которого до нас не дошло, правда, ни одной строчки, им написанной, падает на время Ярослава. Мы знаем только его имя — это Боян, «песнетворец старого времени», и имеем его характеристику, которой можем верить, потому что она сделана другим хорошо известным нам поэтом, жившим после Бояна, — автором «Слова о полку Игореве»; Боян, по его словам, так владел своими живыми струнами, что онн, эти чудесные струны, лишь от легкого прикосновения его вещнх перстов рокотали сами.
Высшее проявление подлинного искусства всегда производит впечатление необычайной легкости. И только отвлекшись от очарования, мы уже умом начинаем постигать, какой путь надо было пройти целым поколениям, какие необходимы были усло- бия, чтобы достигнуть этой непринужденности.
В XI веке Русь не была культурно отсталой страной. Она шла впереди многих европейских стран, опередивших ее только позднее, когда Русь оказалась в особо тяжелых условиях, приняв на себя удар монгольских полчищ и загородив собою Западную Европу.
11. ВЫЗРЕВАНИЕ НОВЫХ ФОРМ ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОЯ
По мере роста производительных сил и вызываемых этим ростом изменений в производственных отношениях, иначе говоря, по мере перемен в базисе старая надстройка все меньше удовлетворяла потребностям общества и обнаруживала признаки приспособления к новым условиям жизни.
Боярство из княжеских слуг превратилось в государей своих сильно разросшихся вотчин. Форма эксплуатации зависимых крестьян изменилась: примитивная отработочная рента стала заметно отступать перед рентой продуктами, что само собой говорило об общем подъеме во всех сторонах общественной и политической жизнн страны. Выросли города, городское население стало играть серьезную политическую роль, в связи с чем усилилось значение городских вечевых собраний, образовались крупные городские центры в различных местах огромной страны, готовые вступить в борьбу с Киевом, зависимость от которого начинала их тяготить. В связи с новыми задачами, возникшими перед экономически и политически выросшими отдельными частями Древнерусского государства, усиливалось значение местной власти. Киев в своем распоряжении не имел средств управлять страной при новых условиях.
В то самое время, когда расширялись границы Древнерусского государства, внутри этой огромной державы шел процесс, подготовлявший ее расчленение.
Окрепшие и продолжающие крепнуть отдельные области успели настолько усилиться, что смогли противопоставить себя власти Киева, перестали делиться с ним своими доходами и обнаружили явную тенденцию к автономному существованию.
Так подготовлялось расчленение Древнерусского государства на ряд отдельных княжений, т. е. новая форма государства,— явление, хорошо знакомое и другим феодальным странам на известном этапе их развития.
Чем же объяснить это повторяющееся явление расчленения раннефеодальных государств. Очевидно, тут есть какая-то закономерность. Если мы продумаем процесс и причины расчленения, то придем к выводу, что оно было действительно неизбежно. В частности, Древнерусское государство не могло долго существовать в таком виде, в каком мы его до сих пор видели.
В данном случае нужно учесть два момента: во-первых, судьбу Кневщины — тех частей, которые непосредственно примыкали к городу Киеву, и во-вторых, историю отдельных земель, которые входили в состав Древнерусского государства.
Для Кневщины в узком смысле мы должны говорить об упадке, который находится, между прочим, и в связи с крестовыми походами, продолжавшимися в Западной Европе более 200 лет. Они имели следствием ознакомление Западной Европы с целым рядом стран, проложение новых торговых путей, создание новых мощных торговых организаций. Киев, крупный торговый центр на великом водном пути из Балтийского в Черное море, от этого перемещения торговых путей сильно пострадал. Он потерял значение торгового центра и вследствие этого должен был обеднеть. Обеднел он и вследствие того, что перестал быть центром большого государства, центром, куда сходились «дани» от всех частей этого государства.
Но об упадке всей огромной страны говорить нельзя, так как мы видим в это время как раз весьма заметный рост отдельных ее частей. Киев, как город, легко справился бы с временным упадком, если бы не было разъединения государства, если бы одновременно не происходили и другие события, отразившиеся на судьбе всего Древнерусского государства. Отдельные части, включенные в его состав, в силу своих особых причин, экономических и политических, достигли такого состояния, что зависимость от Киева делалась для них не только ненужной, как раньше, но даже тягостной.
Знать, которая до недавнего времени крепко держалась за власть своего вождя, киевского князя, по мере роста крупного землевладения и в связи с изменением системы хозяйства становится все более независимой и требовательной, тем самым делаясь угрозой целостности государства.
Вспомним такую крупную часть Руси, как Новгород. У него появились свои собственные большие задачи. Он вел политику освоения севера и северо-востока. Ему нужно было защищать свои границы от нападения шведов, позже — Ливонского и Тевтонского орденов. Киев ннчем не мог помочь Новгороду, но требовал от него для себя дани и людской силы, т. е. именно того, что необходимо было самому Новгороду.
То же самое в той или иной мере переживали и другие части, входившие в состав Древнерусского государства.
В отдельных его частях растут большие города, объединяющие вокруг себя целые области. Перед этими областями возникают самостоятельные политические задачи.
Киев помог созреть этим новым организмам, но, созрев в недрах Древнерусского государства, эти организмы разваливают его как скорлупу, в которой им становится тесно.
Это справедливо и относительно других европейских средневековых государств. Почему Италия, Франция, Германия и др. разъединились, перестали жить общей жизнью, какой они жили при Карле Великом? Потому что каждая из них в своем развитии не стояла на месте: новые явления в области производственных отношений уже не могли мириться со старым политическим строем, потому что у каждой из них появились новые задачи, которые они стали выполнять независимо друг от друга. Непрочная спайка, существовавшая при Карле Великом, сделалась в известный момент ненужной и даже мешала дальнейшему росту этих частей.
Уже в конце княжения Владимира обнаружились явные признаки, угрожающие целостному существованию Древнерусского государства. Речь идет о поведении Новгорода, где в качестве посадника, подручника киевского князя, сидел в это время сын Владимира Ярослав. Долго живя здесь, он крепко сросся с местными узко новгородскими интересами. Неудивительно, что у Ярослава, хотя и подручного отцу, возникли политические планы, навеянные общей обстановкой новгородской жизни. Ярослав идет не с отцом, а с новгородскими боярами. В этом отношении он не представлял собой исключения. Его братья — Глеб Муромский, Святослав Древлянский и Мстислав Тмутараканский — каждый в своей области был», повидимому, в своих отношениях к Киеву и в планах на будущее солидарны с ним.
В 1015 г., незадолго до смерти Владимира, новгородцы вместе с князем Ярославом прекратили платеж дани Киеву. Киевское правительство оценило поведение новгородцев как первый шаг к отделению от Киева.
Владимир, твердо держась старых позиций, решил собрать войско и военной рукой заставить Новгород подчиниться его требованиям. Новгородцы также стали готовиться к войне. Для усиления обороноспособности они не только мобилизовали свои внутренние силы, но и наняли варягов. Варяжская наемная дружнна прибыла в Новгород, но новгородцы, воспользовавшись отсутствием Ярослава, находившегося в то время в своем подгородном имении (село Ракома), варягов перебили.
Новгородский летописец объясняет это событие тем, что «иачаша варязи насилие деяти на мужатых женах», а новгородцы- де заявили: «сего мы насилья не можем смотритн». Вернувшись в город, Ярослав отомстил новгородцам и перебил тех, кто участвовал в истреблении варягов. В разгаре этих кровавых событий Ярослав получил тайное известие от сестры из Кнева о том, что отец умер и похода на Новгород не будет.
В Киеве в это время создалось очень серьезное положение. Вместо Владимира на Киевский стол сел брат Ярослава Свято- полк, начавший угрожать своим братьям. Это тот самый Свято- лолк, который вместе со своей женой, дочерью польского короля Болеслава, и ее духовником, епископом Рейнберном, участвовал в заговоре против своего отца Владимира. Как мы уже знаем, он был лишен свободы, но затем освобожден. Перед смертью отца он находился на свободе, но без дела, так как отец, повидимому, не рисковал давать ему поручения.
По получении известий из Киева Ярослав тотчас же экстренно послал предупредить Глеба Муромского об опасности.
Чем объяснить это беспокойство и солидарность братьев Святополка? Святополк, очевидно, стал проводить политическую линию своего отца, и поэтому его братья, не разделявшие этой программы и уже обнаружившие свое отношение к ней, естественно, стали опасаться за себя.
Святополк, прозванный «Окаянным», успел убить Бориса, Глеба Муромского, Святослава Древлянского и, очевидно, готовился то же сделать и с Ярославом. Летопись так о Святополке и говорит, объясняя его намерения: «... избью братию мою и приму власть русскую един».
Ярослав созвал в Новгороде вече и изложил новгородцам положение дела. Ярослав просил у веча прощенья за избиение новгородцев, участвовавших в восстании против варягов, и предлагал совместно подумать иад создавшимся положением. Он заставил их серьезно задуматься над вопросом, что делать дальше: итти ли за Святополком и, следовательно, сохранить старые отношения с Киевом, т. е. платить ему дань, илп же поддержать его, Ярослава, с именем которого связывались надежды на политическую автономию?
«Любимая моя и честная дружина, — передает вечевую речь Ярослава летописец, —• юже вы нсекох вчера в безумии моем, не топерво ми их златом окупите... Братье, отець мои Воло- димир умерл есть, а Святополк княжить в Киеве; хощю на него пойти, потягнете по мне».
Новгородцы выразили свое согласие. После этого Ярослав отправился иа юг с 4-тысячной дружиной (цифра по Новгородской летописи) и вместе с привлеченными им печенегами. Святополк был разбит у Любеча н бежал в Польшу к своему тестю — польскому князю Болеславу. Последний всегда охотно вмешивался в киевские дела, желая поживиться за счет соседней Руси, в частности вернуть отвоеванные Владимиром земли.
Ярослав заключил союз с германским императором Генрихом II и вместе с ним пошел на Польшу. Болеслав успел, однако, заключить с Генрихом мир и пошел вместе со Святополком на Киев против Ярослава (1018 г.). В его войске участвовали наемные немцы и венгры, кроме того Святополк привлек к себе и печенегов.
Ярослав вышел навстречу врагам и встретился с ними у Западного Буга, где потерпел поражение и бежал с четырьмя дружинниками в Новгород. Однако и польское войско недолго оставалось в Киеве. Польские захватчики вызвали среди населения Киевщнны возмущение; русский народ стал избивать польских феодалов «отай», т. е. тайно от властей, которые по вполне понятным причинам при создавшемся положении не могли открыто стать иа сторону восставших. Болеслав вынужден был поспешно возвратиться к себе домой, захватив, однако, Червенские города, недавно отвоеванные у Польши Владимиром Святославичем.
Согласно новгородскому преданию, Ярослав хотел ехать «за море» и нанять там снова варяжскую дружину, как это делал его отец и еще так недавно он сам, но новгородцы порубили его ладьи, не пустили его за море, обещали ему помочь и действительно помогли. Интересный факт активного участия новгородских городских масс в крупных политических событиях! Тут же мы видим и подлинное отношение новгородцев к варягам. Хотя новгородское известие и ие согласуется с данными Тнтмара, однако оио вполне вероятно.
Торжество Святополка длилось недолго. Ярослав с новгородцами снова разбил его и занял Киев. Святополк бежал к печенегам и вместе с ними снова пошел на Ярослава. На р. Альте Ярослав нанес ему решительное поражение. Святополк бежал с поля битвы неизвестно куда. После этих крупных событий Ярослав стал владеть Киевом. («Ярослав же седе Кыеве, утер пота с дружиною своею, показав победу и труд велик»)530. После этих событий Ярослав многое стал понимать иначе. Теперь он сам стал опасен для тех, кто стремился к отпадению от Киева, и в том числе для недавних своих единомышленников.
Против Ярослава выступил полоцкий князь Брячислав, племянник Ярослава. В 1021 г. ои напал иа Новгород и с добычей возвращался к себе. Ярослав догнал его, отобрал добычу, но скоро помирился с Брячиславоми даже отдал ему Усвят и Витебск.
Хотя с полоцким княз.ем и установились с этого времени мирные отношения, ио Полоцкое княжество стало жить. автономной жизнью, вступив в длительную борьбу с Киевом.
Против Ярослава поднялся еще один его брат — тмутаракан- ский князь Мстислав, который оказался противником очень грозным и серьезным. Летописец посвящает ему несколько ярких строк для того, чтобы показать его героем, похожим на деда его — Святослава. Он такой же воинственный, мужественный и сильный человек. Победителем в борьбе между киевским и тму- тараканским князьями оказался последний. Это произошло в 1023 г. (битва при Листвице около Чернигова).
В этом столкновении нам важно подчеркнуть следующее: Мстислав одолел Ярослава и мог бы завладеть Киевом и всем Древнерусским государством, но этого не случилось, во-первых, потому, что Мстислава «не прияша кияне», а во-вторых, потому, что Мстислав был равнодушен к Киеву и не хотел бороться с «кияиами», несмотря на явное превосходство своих сил. Мстислав ограничился лишь расширением своих владений до Днепра и стал независимым от Киева владетелем.
Отсюда мы имеем право сделать выводы: 1) горожане («кияие») начинают говорить более громко, политическое значение горожан растет, с этой силой уже приходится считаться и князьям;
Ярослав в благодарность за помощь действительно выполнил
свои обещания новгородцам. Тут дело, конечно, ие в его личной честности. Он держался, как мы указывали, мнения, что Новгороду нужно предоставить самостоятельность для выполнения стоявших перед ним задач.
Нам известно, что Ярослав дал новгородцам особые грамоты, которые, к сожалению, до нас не дошли. Ими новгородцы дорожили в течение всей своей самостоятельной истории. При заключении договоров с князьями новгородцы уже в период существования боярской республики требовали присяги от князей «на всех грамотах Ярославлих», Новгородцы считали их основой своей «конституции».
После смерти Мстислава Тмутараканского (1036 г.) Ярославу удалось завладеть его землей, и Древнерусское государство сделалось опять необъятным по размерам и «единым».
Благодаря хорошим личным отношениям с Новгородом Ярослав постоянно поддерживал с ним тесную связь: посадив туда князем сына своего Владимира, он и сам часто ездил в Новгород. Ярослав построил храм Софии в Киеве, его сын Владимир Ярославич — в Новгороде. В новом Софийском храме в Новгороде были погребены жена Ярослава и сын Владимир с женой.
Связь между Киевом и Новгородом не была резко порвана.
Ярослав принимал энергичные меры к поддержанию столькими усилиями достигнутого «единства» государства. •
Другого своего брата Судислава, может быть ничего и не замышлявшего против него, Ярослав стал подозревать во враждебных намерениях и по какому-то доносу в 1036 г. посадил в тюрьму, где Судислав просидел больше 20 лет.
Разделавшись с врагами, Ярослав стал «самовластием». Дорого обошлось ему это «самовластие». Перед смертью, учитывая опыт и подводя итоги своей жизни, он имел полное основание говорить своим сыновьям:
«... аще ли будете ненавидно живуще, в распрях и котораю- щеся, то погыбнете сами, и погубите землю отець своих и дед своих, юже налезоша трудомь своим великым».
13. КИЕВ И ЗАПАДНАЯ ЕВРОПА ПРИ ЯРОСЛАВЕ1
Если до 1000 года Европа отставала в своем развитии от Византии и арабского халифата, то с начала второго тысячелетия начинается поворот в жизни Европы. В ней наблюдается сильный подъем экономический, политический и культурный2.
Древнерусское государство при Владимире (980—1015) и Ярославе (1036—1054), объединившее все восточнославянские племена, было самым обширным и сильным государством Европы. Киязья киевские Владимир Святославич и Ярослав Владимирович пользовались большим весом в международной политике.
Русско-польские отношения
Отношения Киевской Руси с Польшей были весьма разнообразны. Наши источиикн говорят о торговых связях Руси с Краковом, о чем свидетельствует Ибн-Якуб. Летописн сообщают о военных союзах Руси и Польши для совместных военных выступлений против Германии и ее союзников (поход Руси и Польши против Германии и Чехии в 1076 г.), о вмешательстве поляков в дела русские (поддержка польскими феодалами изгнанного из Киева Изяслава Ярославича) и русских в дела польские (помощь Ярослава Казимиру «Восстановителю Польши», походы Ярослава в Мазовию 1041 и 1047 гг. в помощь тому же Казимиру). Наконец нельзя не отметить здесь частые браки между двумя правящими домами, русским и дольским, что, конечно, делалось в целях политических.
Сюжет этой главы, несмотря на то, что его касались не раз, далеко не разработан как следует. Здесь помещаются только самые общие сведения, дающие лишь контуры международного положения Киевской Руси. а См. Р. Ю. Виппер, История средних веков, М. 1947.
Противоречий между Польшей и Русью было немало. Отсюда и частые нарушения мира между двумя соседними государствами.
Мы уже видели столкновения между Польшей и Древнерусским государством во времена князя Владимира и при Свя- тополке Окаянном в период борьбы его с Ярославом! Пока шла эта борьба, Ярослав был бессилен защищать свои владения от притязаний Польши, но когда власть его несколько окрепла, он начал энергично стремиться к возвращению отнятых Болеславом земель (Червенские города). Ярослав ходил на Польшу в 1022 г. при жизни Болеслава, а после его смерти (1025 г.) — на сына его Мешка. В 1030 и 1031 гг. в два похода на Польшу Ярославу удалось вернуть себе Червенские города; в 1040— 1041 гг. он снова ходил в Польшу, повидимому на помощь сыну Мешка Казимиру, получившему прозвание «Восстановитель Польши».
Ярослав, таким образом, помог восстановлению Польши, находившейся тогда в упадке. Он выдал за Казимира свою сестру, а сестра Казимира вышла замуж за сына Ярослава Изяслава. Ярослав помог Казимиру справиться с восстанием в Мазовии: он два раза ходил на Мазовию — в 1041 и 1047 гг.
Наша летопись под 1047 г. по этому поводу отмечает: «Ярослав нде иа Мазовшаны и победи и князя их уби Моислава й покори я Казимеру».
Русско-чешские отношения
Уже Святослав Игоревич в мотивировке своего стремления на Дунай отметил заинтересованность Руси в торговле с Чехией. Русь получала «из Чех и из Угор серебро и кони». Из других источников мы знаем о том, что из Чехии шло иа Русь стекло и олово. Русь вывозила сюда меха, воск, мед, челядь и другие товары.
Подводя итоги дипломатической деятельности Владимира, автор «Повести временных лет» указывает на то, что Владимир жил «с князи окольними миром; с Болеславом Лядским, и с Стефаном Угорским, и с Андрихом Чешским, и бе мир межю ими и любовь». Русь находилась в довольно тесных отношениях с этими «окольними» странами, в том числе и с Чехией. Есть указания в грамоте Болеслава II Чешского (X в.) на то, что границы Чехии соприкасались в это время с Галицко-Русской землей. Русь и Чехия обмениваются посольствами. О сношениях Руси с Чехией свидетельствуют и брачные связи между чешским и киевским княжескими домами: одна (а может быть даже две) жена Владимира была чехиня. От нее у Владимира был сын Выше- слав. Дочь Владимира от Рогнеды Предслава вышла замуж за чешского киязя Болеслава III Рыжего. Брачные связи повторялись и в XII веке.
Между Чехией и Русью в это время нам известно только одно военное столкновение. Причина этого столкновения не ясна. Однако можно предположить, что поскольку Чехия в это время подпадает под политическое влияние Германии, Русь в союзе с Польшей выступает против Чехии, как против союзницы Германии. Под 1076 г. в «Повести временных лет» имеется запись: «ходи Владимир, сын Всеволода (Мономах) и Олег сын Святослава ляхом в помочь на Чехи». Сын Всеволода Владимир Моно; мах этот факт подтверждает в своем «Поучении».
Киев я Германия
Во время борьбы со Святополком и польским королем Болеславом и в 30-х годах в борьбе с польским королем Мешком Ярослав заключал союзы с германским императором Генрихом III. В 1040 и в 1043 гг. мы видим русские посольства в Германии.
Посольство 1043 г. имело целью устроить брак Генриха с дочерью Ярослава. Этот брак не состоялся, но зато в XI веке были заключены другие брачные союзы с Германией. Святослав Яро- славич женился на сестре трирского епископа Бурхарта, два других русских князя (очевидно младшие Ярославичи) женились — один на дочери саксонского маркграфа Отгона, другой (кто именно, неизвестно) на дочери Леопольда, графа штадского. Сын от этого последнего брака Вратислав жил в русской земле. Внучка Ярослава вышла замуж за германского императора Генриха IV.
Кроме этих отрывочных известий, говорящих о тесных связях Киева с Германией в XI веке, мы имеем много известий о торговых и политических отношениях Древнерусского государства с Германией и в X и в XI веках. О торговле Руси с немецкими землями упоминают ранние таможенные уставы (Раффелыцтет- теиский устав 903 г.), в которых устанавливаются пошлины для русских купцов, провозивших через Чехию в область Среднего Дуная воск и рабов.
Путь из Киева в немецкие земли лежал через Краков и Прагу. Важнейшим центром торговли Руси с Германией в XI веке был Регенсбург, который с давних пор являлся исходным пунктом дорог в славянские земли. В Регенсбурге даже образовалась особая корпорация купцов, торгующих с Русью, — так называемых «русариев», Киев привлекал немецких купцов роскошью и обилием товаров как русского, так и восточного и византийского происхождения.
О связях Киева с Западом, и в частности с Германией по вопросам церковным, говорилось выше.
Киев и Франция
Меньше сведений имеется у нас о связях Руси с Францией. Хорошо известен всем брак французского короля Генриха I с дочерью Ярослава Анной. Она пережила своего мужа и втот рично вышла замуж во Франции за графа де Крепи. Пережив и этого мужа, она вернулась к своему сыну, французскому королю Филиппу. Сохранились ее собственноручные подписи на французских документах 1063 г.
Киев, Скандинавия и Прибалтика
Гораздо более тесные связи установились со скандинавскими странами. Ярослав не раз приглашал скандинавские дружины. Король норвежский Олаф нашел приют в Киеве во время своего изгнания из Норвегии. Сын его с русской помощью вернул себе престол. Сам Ярослав был женат на Иигигерде, дочери шведского короля Олафа (Schosskonig). При дворе Ярослава жил и другой знаменитый викинг, Гаральд, после громких военных подвигов в Сицилии и Италии ставший королем Норвегии и сложивший свою голову в Англии. Он женился на дочери Ярослава Елизавете. В честь ее он сложил песню из 16 строф, каждая из которых оканчивалась фразой: «только русская девушка в золотой гривие пренебрегает мною»531.
В 1030 г. Ярослав ходил на Чудь, занял чудские земли и построил здесь город Юрьев.
13. ПОПЫТКИ ПРЕДОХРАНИТЬ ГОСУДАРСТВО ОТ РАЗДРОБЛЕНИЯ. «ТРИУМВИРАТ»
Внутренний процесс расчленения Древнерусского государства, иначе — процесс роста отдельных его частей, продолжался, и сепаратизм их усиливался.
По смерти Ярослава Мудрого (1054 г.) мы видим явные признаки феодального раздробления.
У Ярослава было пять сыновей. Умирая Ярослав думал, что дети его будут подчиняться старшему брату Изяславу, которому он поручил самые главные части земли — Киев и Новгород. Но надежды Ярослава не сбылись. Следующие по старшинству братья Изяслава оказались во главе достаточно сильных владений, чтобы не считаться со старшим своим братом. Святослав владел Черниговом и землями, охватывавшими в общей сложности громадное пространство от Чернигова до Рязани и Мурома, включая сюда и землю вятичей. Ему же досталась и далекая Тмутаракань. Всеволод получил самую южную землю, Переяславскую, земли по Волге, а также Ростов, Суздаль и Бело- озеро. У остальных двух братьев были сравнительно небольшие владения и, естественно, со старшими братьями они конкурировать не могли. Эти три старших брата заключают между собою союз, образуют «триумвират» и, таким образом, стараются поддерживать мир и единство огромной территории Восточной Европы.
После смерти Ярослава эти три его старших сына начинают действовать совместно. Они втроем составили устав об управлении княжескими имениями, так называемую «Правду» Ярославичей. Они сообща вносят существенные изменения в «Правду Русскую», окончательно отменив, между прочим, месть и заменив ее денежным штрафом. Втроем они распоряжаются судьбами отдельных княжений, земли одних князей они передают по своему усмотрению другим, некоторые, особенно ценные, оставляют за собой в общем владении. Сообща они переводят своего брата Игоря из Владимира Волынского в Смоленск, сообща освобождают из тюрьмы своего дядю Судислава, заточенного Ярославом, вместе предпринимают поход на торков.
Втроем .они делают попытку снова подчинить себе княжество Полоцкое. Мы не видим, чтобы старший из братьев, Изяслав, как-либо выделялся в своей деятельности. Однако из дальией- ших'событий выясняется, что едва ли он удовлетворялся ролью равного среди трех, и весьма вероятно, что именно попытка использовать свое старшинство окончилась для него изгнанием.
В своем разборе моей книги «Феодальные отношения в Киевском государстве» С. В'. Бахрушин упрекал меня в том, что я пользуюсь термином «триумвират», не соответствующим исторической действительности середины XI века. Я не настаиваю на необходимости именно этого термина, пущенного в оборот впервые А. Е. Пресняковым532, но настаиваю иа факте совместной деятельности трех договорившихся между собой князей.
Лаврентьевская летопись не знает, конечно, термина «триумвират», но пользуется равнозначащим ему словом «трие»533. Поведение трех братьев-князей решительно говорит о взаимной их договоренности. М. Д. Приселков, склонный сильно преувеличивать влияние Византии на Русь, высказал предположение о том, что это триединство поддерживалось не без ведома Византии, боявшейся распада страны, хорошо охранявшей целостность империи с севера534.
Нет ни малейшего основания сомневаться в наличии триумвирата на Руси в 50—60-х годах XI века, как бымы его ии называли.
Но «триумвират» оказался непрочным. Первую брешь в нем пробило антифеодальное выступление киевской городской массы в 1068 г.
11. УСИЛЕНИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ РОЛИ ГОРОДОВ3
XI—XIII века есть время заметного роста городов и усиления их политического значения, выразившееся в деятельности городских вечевых собраний.
Летописи неоднократно сообщают нам о городских вечевых собраниях, иногда весьма бурных. Мы можем здесь наблюдать, особенно в жизни городов, ставших центрами особых княжений, на которые раздробилось .Древнерусское государство, проявление у горожан большого интереса к судьбам как .своего города, так и своего княжества. Горожане выступают здесь как серьезная политическая сила, то вступающая в союз с местным боярством и побеждающая княжескую власть для того, чтобы оказаться в конечном счете во власти боярства (Новгород Великий), то поддерживающая княжескую власть в ее борьбе с боярством и отодвигающая политическую роль последнего на второе место (Владимир на Клязьме).
Но в какой бы группировке ни участвовало городское купечество и ремесленники, какие бы следствия ни получались в результате выступлений горожан — оии, эти выступления, всегда свидетельствуют о растущем политическом значении городов.
К сожалению, наши летописи останавливают свое внимание главным образом на бурдых вечевых собраниях. Отсюда у некоторых исследователей и лолучалось впечатление, что вечевые собрания неразрывны с смертоносными боями.
В описаниях вечевых ообраний мы ясно видим столкновения классов я мотивы этих столкновений.
15. ДВИЖЕНИЕ ГОРОДСКИХ ЖАОС В КЛЕВЕ
1068 год был годом первого большого половецкого нашествия на Русь. Все трое Ярославичей, вышедшие навстречу степнякам на реку Альту, были разбиты и с остаткам» своих дружин бежали: Изяслав со Всеволодом в Киев, Святослав к себе в Чернигов.
Разбитое киевское ополчение, созвав вече на торговой площади в Киеве, обратилось к Изяславу с такой речью: «се половци росулися по земли: дай, княже, оружье и кони, и еще бьемся с ними». Вече хотело создать новую армию из той части населения, которая ие имела ии оружия, ни коней, т. е. из массы городского н сельского простого люда. Изяслав отказался исполнить требование веча, и это послужило поводом к восстанию народных масс в Киеве. Восстали «людие», простая «чадь». Восставшие обвиняли не только князя, но и его воеводу Коснячка, который жил в Киеве в возвышенной аристократической его части, «на горе». Люди бросились искать воеводу, но он во-время успел скрыться. Часть восставших устремилась в тюрьму и освободила заключенного там полоцкого князя Всеслава. Другая часть восставших отправилась к княжескому дворцу «прегися (спорить) со князем». Изяслав сидел с дружинниками во дворце у раскрытого окна. Народ стоял внизу и сильно шумел. Дружинники угадывали опасность, и один из них, очень близкий князю человек, советовал принять меры к охране в тюрьме Всеслава. Другие советовали еще раз обмануть Всеслава, подозвать его к тюремному оконцу и здесь пронзить мечом. Киязь отказался от этого предложения, да и было уже поздно что-либо предпринимать, так как восставшие больше не ждали. Прервав свои переговоры с князем, народ бросился на помощь тем, кто осаждал тюрьму. Изяслав и Всеволод решили спасаться бегством.
Освобожденный Всеслав стал киевским князем по воле веча. Изяслав бежал в Польшу, где надеялся найти помощь (польский король приходился ему племянником). Надежды Изяслава оправдались: с польской помощью ему удалось вернуться в Киев. Посаженный народом князь Всеслав, пользуясь ночной темнотой, тайно покинул выступившее с ним против Изяслава войско и бежал в Полоцк. Утром войско узнало, что осталось без вождя, и отступило к Кневу. Вече отправило посольство к Святославу и Всеволоду с требованием явиться немедленно в Киев и вступить в переговоры с Изяславом, угрожая в противном случае сжечь город и уйти в «Греческую землю».
Угроза уйти в «Греческую землю» не случайна. В. Г. Васильевский и М. Д. Приселков достаточно убедительно показывают, что половецкий вопрос касался отнюдь не только русских интересов, но в той же мере имел отношение к Византии и Болгарии, на земли которых половцы также не раз направляли свои удары. Эти государства принимали против половцев общие меры. Связанность международной политики здесь сказывается очень сильно
От Изяслава киевские городские люди, очевидно, ждали жестокой расправы. Святослав и Всеволод взяли на себя роль посредников. Они обратились к своему брату с предложением не водить поляков на Киев, потому что в этом нет никакой нужды: «Всеслав ти бежал, а ие води Ляхов Кыеву, противна бо ти нету; аще ли хощеши гнев имети и погубити град, то веси, яко нама жаль отня стола».
Изяслав сделал вид, что готов исполнить предложение братьев, но в конечном счете обманул их. Он послал вперед своего сына Мстислава, который произвел расправу: 70 человек из тех кто освобождал из тюрьмы Всеслава, Мстислав казнил, многих ослепил, часть уничтожил без суда. По трупам вошел он в Киев и продолжал расправу. Между прочим, он велел перенести торг, где народ обычно собирался на вече и откуда грозил самому князю Изяславу, в другое место, иа гору, где жили бояре и дружинники, всегда готовые выступить в случае нового народного возмущения. Восстание было подавлено, но сила сопротивления угнетенной массы не была сломлена. Через три года движение проявилось с новой силой.
Это первое упоминание выступления вечевого собрания в Киеве. Оно ясно говорит нам о росте политического значения горожан.
Усмиренные жестокими мерами городские низы притихли, но не сдались. В Киеве было неспокойно. По городу ходили зловещие слухи и толки. Явился какой-то волхв, стал смущать народ своими предсказаниями: скоро-де Днепр потечет обратно, Греческая земля станет на место Русской, а Русская — на место Греческой, и другим землям тоже предстоят всякие перемены.
Слухи эти о Греческой и Русской землях, на первый взгляд кажущиеся нелепыми, повидимому имели серьезные основания. Византия не могла оставаться равнодушной зрительницей ослабления политической и военной мощи Древнерусского государства, в чем она была сильно заинтересована. Вероятно подготовлялись крупные события в плоскости русско-византийских отношений, которые преломились на Руси в виде слухов, попавших и на страницы наших летописейг.
Летописец не мог скрыть, что город был полон каких-то тревожных и непонятных для него ожиданий.
О восстании киевлян в 1113 г. и о выступлении городских низов по вопросам, связанным с кандидатурами на киевский стол, речь идет ниже. Все эти факты подтверждают уже высказанную мысль о росте политического значения древнерусских городов.
То, что происходило в Киеве, не есть специфика Киева.
Общественная и политическая жизиь Новгорода в этом отношении не менее ярка. То же мы можем наблюдать, хотя и не в столь ярко выраженных формах, и в Полоцке, и в Смоленске, и в Галиче Южном, и во Владимире на Клязьме535.
Усиление политического могущества городов — это один из симптомов ослабления власти киевского князя и расчленения Древнерусского государства.
Факты политической жизни Киевского государства XI— XII веков говорят об этом совершенно ясно.
16. РАСПАДЕНИЕ «ТРИУМВИРАТА».
УСИЛЕНИЕ ОТДЕЛЬНЫХ ФЕОДАЛЬНЫХ КНЯЖЕСТВ
Союз трех наиболее сильных княжеств, некоторое время поддерживавший единение и мир в восточноевропейской равнине, существовал недолго. После событий 1068 г. стало известно, что Йзяслав не имеет поддержки в народе и очень слабую — у своих братьев. Сам Изяслав, водворившийся в Киеве при помощи польских феодалов, стал понимать свое положение и заботиться об его упрочении, но все меры, им принятые, не принесли желаемых плодов. Летописцу пришлось вспомнить диавола, который якобы перессорил братьев. На самом деле у Святослава и Всеволода, действительно изгнавших из Киева Изяслава, были, повидимому, для этого очень серьезные основания. Возможно, что тут играли роль и полонофильскне тенденции Изяслава и склонность его к католичеству. В этом иас убеждает, между прочим, и «Послание» Феодосия Печерского1 к князю Изяславу, где автор упрекает Изяслава в его ориентации на латынян- поляков.
«Ты же, чадо, — пишет Феодосий Изяславу, — блюдися кривоверных и всех их словес, зане же исполнилася и наши земля злыя тоя веры». Тут же Феодосий советует «блюсти своих дочерей, не давати за них (не выдавать замуж за латы- нян. — Б. Г.), ни у них поимати» (не жениться на латинянках. — Б. Г.) — несомненный намек на наводку польских феодалов в Киевскую землю и иа брак Изяслава с сестрой польского короля Казимира.
Летопись, сообщая об изгнании Изяслава, говорит глухо: «Святослав же бе начало выгнанию братню, желая болыиия власти». Он повлиял и иа Всеволода, убедив его в том, что Изяслав
Относительно того, какому Феодосию принадлежит это послание, — Феодосию Печерскому (XI век) или Феодосию Греку (XII век) — существует разногласие. Голубинский, Шахматов, Яцимирскии и др. приписывали его Феодосию Греку. Соболевский, А. Павлов, Шевырев, еп. Макарнй и др. — Феодосию Печерскому. Последняя критическая работа, посвященная этому спорному вопросу, И. П. Еремина «Из истории древнерусской публицистики XI в.» («Труды отделения древней русской литературы института русской литературы АН СССР», т. II М,—Л. 1935, стр. 21—38) убеж- дает меня в том, что послание действительно принадлежит Феодосию Печерскому и адресовано князю Изяславу Ярославичу, готовится к выступлению против них в союзе с Всеславом Полоцким; «аще его не вариве (если мы его не предупредим), — говорил Святослав, — имать нас прогиати» (то ои иас прогонит). Возможно, что мысль о создании общерусской единой власти была в это время и в Полоцке.
Против Изяслава были и киевские горожане, с которыми Изяслав сталкивался не один раз. Святослав и Всеволод, как мы уже видели, стояли к городским массам ближе. К ним обращались городские низы с просьбой предотвратить карательную экспедицию Изяслава, шедшего с польским войском на Киев в 1068 г. Киевляне «створиша вече, и послашася к Святославу и к Всеволоду глаголюще: «Мы уже зло створили есмы, киязя своего прогнавше, а се ведеть на иы Лядьскую землю...»И рече им Святослав: «Ве послеве к брату своему; аще поидеть на вы с ляхы губити вас, то ве противу ему ратью...»536. (Мы послали к брату своему: если он пойдет на вас с ляхами, чтобы убить вас, то мы выступим против него войной.)
Из рассказа летописца даже можно сделать вывод о том, что киевская городская масса была активным участником этих событий. Она вела себя достаточно выразительно, если Изяслав вынужден был покинуть Киев раньше, чем прибыли туда Святослав и Всеволод.
После изгнания Изяслава «триумвират» распался. Святослав оказался крупным политическим деятелем. Оставаясь князем черниговским, он'занял Киев. Всеволод отошел на второй план. Летописец, хотя и очень сочувствует Всеволоду (не будем забывать, что Сильвестр писал летопись по поручению и под контролем сына Всеволода, Владимира Мономаха), но тем не менее указывает на его пассивность (Святослав его «прельстил и взост- рил» на Изяслава).
Став господами положения, Святослав и Всеволод стали распоряжаться Древнерусским государством вдвоем. Изгнанный Изяслав отправился в Польшу, ио на этот раз польский король как будто не спешил защищать своего родственника. Вопрос об отношении Болеслава к Изяславу в это время темен. Летопись говорит, что Болеслав, забрав у Изяслава огромные богатства, с которыми он выехал из Киева, «показа ему путь от себе». Это известие подтверждается и буллою папы Григория VII к Болеславу, где говорится о деньгах, отнятых у «русского короля».
Но есть основание допускать, что Болеслав начал было военные действия в защиту Изяслава и только вследствие изменившейся международной обстановки прекратил их и даже заключил союз с Святославом и Всеволодом — виновниками изгнания Изяслава. На поведение Болеслава могла оказать влияние и политика Святослава Ярославича, который не жалел денег, чтобы расстроить планы Изяслава. Узнав, что Изяслав обратился за помощью к германскому императору Генриху IV, вассалом которого ои готов был себя признать, Святослав послал Генриху «подарки».
Немецкий хроиист отмечает, что никогда никто в Германию не присылал столько сокровищ, сколько принесли Генриху в дар от Святослава. Генрих отказал Изяславу в помощи. Изяслав после этого обращается к врагу Генриха IV, папе Гри: горию VII.
Польский король не ошибся в расчетах. Его новые союзники Святослав и Всеволод помогли ему в войне с чехами. В этом самом году сыновья Святослава и'Всеволода ходили с войском на помощь полякам.
Умер Святослав и похоронен был не в Киеве, а в своей вотчине — Чернигове (1076 г.). Киев перешел в руки Всеволода, но не надолго.
После долгих странствований по Западной Европе и хлопот перед дворами польским, германским, папским Изяслав нашел, наконец, поддержку у римского папы, Григория VII. Папская курия, враг славянских народов, хотела поживиться за счет Руси. Секрет расположения папы к Изяславу объясняется тем, что Изяслав, изменив родине, дал присягу папе в том, что он в случае возвращения ему Киева признает власть папы и Киевскую Русь сделает леном св. Петра. Действительную помощь Изяславу оказал польский король, нашедший для себя удобным снова вмешаться в киевские дела.
В то время когда Изяслав предавал интересы Руси, искал помощи в Западной Европе, отдельные части Древнерусского государства успели настолько усилиться, что некоторые из них совершенно открыто проявляли свои стремления к освобождению от власти Киева. На первом месте среди княжеств, весьма определенно обнаруживавших свое враждебное отношение к Киеву, надо поставить княжество Полоцкое. Проявляли те же стремления, хотя и в разной степени, и другие князья. Центр недовольных Киевом князей сосредоточился в Тмутаракани.
Это было как раз в то время, которое так красочно обрисовал наш знаменитый поэт, автор «Слова о полку Игореве». «Тогда при Ользе Гориславичи сеяшеться и растяшеть усобицами, поги- башеть жизнь Дажьбожа внука, в княжих крамолах веци человеком скратншася. Тогда по руськой земли редко ратаеве кыка- хуть, но часто врани граяхуть, трупиа себе деляче, а галици свою речь говоряхуть, хотять полетети иа уедие».
Что же, собственно, сделал Олег Святославич, которого автор «Слова» переделал в Гориславича? Он, действительно, много сделал для ускорения расчленения Русской земли. Но мы сейчас собираемся не столько его судить, сколько проникнуть в мотивы его действий. Как могло случиться так, что не один Олег, .а группа князей объединилась для проведения в жизнь своих планов и целей, в конечном счете приведших к раздроблению государства?
«Триумвират», хотя и с большим трудом и не всегда успешно поддерживавший единство страны, очутился в крупном противоречии с окружающей политической обстановкой: не желая подчиняться киевскому князю, «триумвиры» в то же время стремятся держать в подчинении всю территорию государства и продолжают рассматривать других князей как своих подручных; иными словами, они не признают за другими киязьями тех прав, которых достигли и которыми дорожили сами.
Нет ничего удивительного в том, что эти противоречия очень скоро вскрылись.
Ростислав, сын Владимира Ярославича, посаженного отцом в Новгороде, не захотел подчиниться князьям-триумвирам и, поддержанный новгородским боярством, ушел с войском в Тмутаракань, где тогда сидел князь Глеб, сын одного из триумвиров — Святослава Ярославича. Ростислав прогнал Глеба и, несмотря на то, что за Глеба вступился отец, все-таки остался в Тмутаракани в качестве тмутараканского князя. Ростислав ведет здесь энергичную и независимую от Киева политику, подчиняет себе косогов и пользуется влиянием в Корсуии. Насильственная смерть от руки корсунянина, молсет быть не без ведома Киева, прекратила его деятельность.
После смерти Ростислава Глеб Святославич снова вернулся в Тмутаракань. Отсюда его перевели в Новгород.
Братья Глеба, знаменитые Олег и Роман, уже после смерти своего отца тоже отказались повиноваться Киеву. Олег не захотел ехать в Муромо-Рязанскую землю, куда посылали его дядья, а самовольно отправился в Тмутаракань к брату Роману. Кроме Олега и Романа в Тмутаракани оказался в таком же положении и с враждебньми намерениями по отношению к Киеву князь Борис, сын Вячеслава Ярославича смоленского.
Олег и Борис наняли в помощь себе половцев, двинулись против Всеволода и разбили его иа р. Сожице (1078). Побежденный Всеволод, недавно выступавший против вернувшегося с польской помощью в Киев Изяслава, обратился теперь к нему за содействием. Недавние враги увидели, что им надо не ссориться, а объединиться для защиты и себя, и той политической системы, которую они до сих пор представляли.
Братья — одни, возвращающийся с польской силой изгнанник, другой, разбитый своими же родственниками в союзе с половцами, — при встрече расцеловались, и Всеволод стал рассказывать Изяславу печальную повесть последних лет: как отдельные феодальные княжества ие признают авторитета Киева, действуют по своему усмотрению и согласно своим собственным интересам, ие останавливаясь перед заключением союза с половцами.
Изяслав, сам перенесший в изгнании много невзгод, понял, что положение Всеволода, с которым ои еще недавно делил власть, серьезно пошатнулось. Он даже стал утешать Всеволода, хотя утешение его носило характер, граничащий с безнадежностью: «Аще будеть нама причастье в Русской земли, то обема; аще лишена будеве, то оба». Изяслав мог лишь твердо обещать быть с братом неразлучным и в беде, и в счастье. Изяслав сдержал свое обещание: ои пал в первом же бою с коалицией враждебных князей (1078).
Эта битва с ее последствиями описана в «Слове о полку Игореве»: Олег «ступает в злат стремень в граде Тмуторокане. Той же звон слыша давный великый Ярославль сын Всеволод, а Владимир (его сын. — Б. Г.) по вся утра уши закладаше в Чернигове. Бориса же Вячеславлича слава на суд приведе (ои был убит. — Б. Г.) и на ковалу зелену паполому постла за обиду Ольгову храбра и млада князя. С тоя же Каялы Святополк (сын Изяслава. — Б. Г.) полелея отца своего между угорскими иноходцы ко св. Софии к Кыеву» (привез труп отца в Киев. — Б. Г.).
Борьба двух систем продолжалась. Число противников старой системы росло.
К Олегу и Роману Святославичам присоединились три сына умершего Ростислава и Давид Игоревич. При помощи наемных половцев и черкесов снова ходили они против Всеволода и сына его Владимира Мономаха. Всеслав Полоцкий угрожал с севера. Положение Всеволода было очень трудное.
Всеволод хотя и победил, но уже ие мог восстановить прежнего значения Киева. Летописец говорит о ием так: «седящю... ему в Кыеве, печаль бысть ему от сыновець (племянников. — Б. Г.) своих, яко начата ему стужати, хотя власти ов сея, ов же другие; сей же, омиряя их, раздаваше власти им. В сих печали всташа и недузи ему и приспеваше старость к сим: и нача любити смысл уных, совет творя с ними: си же иачаша заводити и негодовати дружины своея первые и людем не доходити княжие правды, начаша ти унии грабити, людий продавати, сему не ведущу в болезиех своих»537.
Всеволоду на старости лет пришлось переменить курс своей политики. Он принужден был разойтись со своими старыми советниками, старшими членами своей дружины. Место их заняли более демократические слои дружины, которым летописец самым явным образом ие сочувствует. Эти новые люди, ставшие у власти, внесли, несомненно, и новые приемы и методы властвования. По утверждению летописца, эта новая власть была не похожа иа старую. Тут нам приходится еще раз подчеркнуть факт, о котором уже шла речь выше, факт противопоставления старого времени новому. Нам нетрудно вскрыть главный признак различия между этими двумя периодами: это перемена в организации крупного хозяйства и в формах эксплуатации зависимого населения: новые люди стали «грабить» и «продавать» людей, т. е. обрушились иа свое же зависимое от них население как иа объект эксплуатации. Летописец думает, что это, по крайней мере отчасти, объяснимо старостью и болезненностью Всеволода: будь он силен и молод, он бы до этого не допустил. Но дело, конечно, не в старости и болезнях князя, а в том, что времена переменились, и киевский князь для отсрочки окончательной гибели должен был итти иа компромисс.
С. М. Соловьев совершенно верно подметил факт крупных перемеи в общественной и политической жизни Древнерусского государства в это время; только объяснил он эти перемены по- своему, со своей «родовой» точки зрения. «Первые усобицы на Руси, — пишет он, — произошли от отсутствия отчииного права в отдельных волостях, от стремления осиротелых князей-изгоев установить это право и от стремления старших не допустить до его установления»1.
С. М. Соловьев правильно подметил настоящий мотив выступления князей против Киева: борьба велась за созидание и укрепление обособленных от Киева вотчин-княжений, борьба, в которой Киев отстаивал свое положение главы государства, — старой «матери городов русских». В этой борьбе ои оказался побежденным.
Но С. М. Соловьев не поиял самого главного. Он не интересовался тем, что происходило в области производства и общественных отношений, требовавших изменения и в государственном строе. Не «отсутствие отчииного права» решало вопрос о целостности Древнерусского государства, а изменения в хозяйственном строе и общественных отношениях.
Отдельные феодальные княлдаства настолько усилились, что управлять ими из Киева было уже невозможно. На смену гегемонии Киева приходит сепаратизм вотчин-кияженвй и, как неизбежное следствие, —практика княжеских феодальных съездов.
17. КНЯЖЕСКИЕ ФЕОДАЛЬНЫЕ СЪЕЗДЫ
Первый княжеский съезд происходил в 1097 г. в городе Лю- бече. Давно уже князья чувствовали потребность договориться относительно своих взаимоотношений. Святополк Изяславич Киевский и Владимир Всеволодович Мономах приглашали одного из самых энергичных князей — Олега Святославича Черниговского в Киев на совещание: «поиди Кыеву, да поряд положим о Русьстей земли пред епископы и пред игумены и пред мул(и отець наших и пред людьми градьскнми, да быхэм оборонили
Русьскую землю от поганых». На приглашение Олег дерзко отвечал: «несть мене лепо судити епископу, ли игуменом, ли смердом», и ие послушал своих братьев, внимая, как объясняет летописец, лишь своим «злым советникам». Он имел полное основание думать, что на съезде его будут «судить». Это было в 1096 г.
Святополк и Владимир Мономах пошли иа Олега и выгнали его из Чернигова. Теперь он ушел в Муромо-Рязанскую землю и стал отсюда угрожать соседям. Он успешно завоевал Ростово- Суздальскую землю, но успех его продолжался недолго. Сын Владимира Мономаха Мстислав, сидевший тогда в Новгороде, положил конец притязаниям Олега. Он дважды разгромил его войско, после чего Олег стал сговорчивее и явился на княжеский съезд в город Любеч. Здесь съехались князья с тем, чтобы устроить и укрепить между собой мир. Решили, чтобы каждый из князей «держал свою вотчину», т. е. полученную от отца землю, и не покушался бы на чужое. «Целовали крест» на том, что если кто-нибудь из князей поднимется иа другого, то все князья должны встать на зачинщика.
На этом съезде уже совершенно четко было констатировано наличие нового политического строя. Было официально произнесено и признано съездом: «кождо да держать отчину свою». Съезд признал этот факт основой дальнейших политических междукняжеских отношений.
Но лишь только князья разъехались, как между двумя князьями, присутствовавшими иа съезде, разыгралась кровавая драма. Давид Игоревич Владимиро-Волынский при содействии самого Святополка Изяславича вероломно и коварно поступил с князем Теребовльским Васильком. Пригласили его в гости, сковали, и Давид велел выколоть ему глаза. Василько был сильный и храбрый человек. Много удачных походов совершил он против польских феодалов и стал среди князей вызывать подозрения в своих дальнейших замыслах.
Уже слепой, Василько, вспоминая прошлое, говорил: «се слышу, оже мя хощет дати ляхом Давыд; то се мало ся насытил крове моея, а се хочет боле насытитися, оже мя вдаст им. Аз бо ляхом много зла творих и хотел есмь створити и мстити Русьскей земле. А аще мя вдаст ляхом, небоюся смерти...» Можно думать, что между Святополком и Давидом, с одной стороны, и Польшей, с другой, относительно Василька велись какие-то переговоры. Иначе совсем непонятна угроза выдать Василька полякам. Святополк и Давид, несомненно, боялись, что, объединившись с Владимиром Мономахом, он может быть опасен другим киязьям. Его и решили они погубить.
Владимир Мономах принял меры для наказания виновных. Ои осудил поведение Давида и Святополка и с войском отправился на Киев. Святополк хотел бежать, ио его не пустило киевское вече. Оно протестовало против осады Киева и связанного с нею кровопролития. В результате переговоров пришли к ком: промиссиому решению—велели одному из соучастников преступления преследовать другого. Святополк должен был итти против Давида. Святополк долго медлил и, наконец, пошел устраивать свои собственные дела, отвоевывая для себя у родственников ослепленного князя волости. Давид с помощью половцев получил возможность еще больше усилиться.
Через три года был созван второй съезд в Витичеве (1100 г.), куда вызван был и Давид. На этот раз против него стояла северная коалиция князей. Лишенный Владимиро-Волынского княжества, он должен был повиноваться и довольствоваться назначенной ему новой, сравнительно небольшой волостью.
На съездах решались и другие вопросы, касающиеся всех княжений. На съезде 1103 г. у Долобского озера ставился вопрос о совместных действиях против половцев, и Владимиру Мономаху пришлось убеждать Святополка в необходимости похода. Прошли те времена, когда Владимир I посылал своих подручных князей, куда считал необходимым. Дружииа Святополка протестовала, указывая на то, что весной нельзя брать крестьянских лошадей, необходимых армии в случае похода, и отрывать крестьян от полевых работ, от чего страдали не только смерды, но и их хозяева — землевладельцы, в том числе и дружинники.
Мономаху удалось опровергнуть эти соображения и доказать, что лучшая защита крестьянского хозяйства — это разгром половцев, постоянно угрожавших тому же крестьянству.
Княжеские съезды оказались неспособными примирить противоречивые интересы феодальных владетелей. Среди иих продолжало господствовать право сильного. Сильный феодал имел возможность игнорировать и постановления съездов. Феодальная раздробленность сделалась фактом очевидным. Неизбежным ее следствием явились хронические феодальные войны. Закончился «Киевский период» истории Руси. Но прежде чем успел окончательно восторжествовать новый политический строй, характеризуемый обособленностью княжеств, на которые раздробилось Древнерусское государство, Владимир Мономах сделал еще одну попытку удержать Русь от расчленения, построив свою власть на новых началах.
18. ВОССТАНИЕ В КИЕВЕ В 1118 г.538
Не только летописец замечал перемену в форме эксплуатации зависимого населения. Крестьянские общины, встретившие наступление феодалов восстаниями, продолжали спорадически выступать с протестом и позднее. Но крестьянские восстания по своей природе, особенно в столь далекое время не могли быть сколько- нибудь мощными, хотя бы только в виду распыленности крестьянских сил. Гораздо более внушительными рисуются в наших источниках выступления городских масс.
В 1113 г. в Киеве вспыхнуло одно из крупных восстаний: воспользовавшись смертью князя Святополка Изяславича, поднялись мелкие городские люди; их поддержала деревня. Этот князь умел отталкивать от себя даже своих близких. Высокого роста, худой, с острым взглядом и длинной бородой, ои даже на пиру был мрачен: болезнь не позволяла ему нормально есть, а пил он только по необходимости, «для других». Сребролюбив и скуп он был необычайно, имел постоянные связи с ростовщиками, поддерживал их, давал им льготы. Однажды, когда в Кневе подорожала соль, Святополк пограбил всю соль в Печерском монастыре, чтобы продавать ее по высокой цене н нажиться. Когда же игумен стал обличать его корыстолюбие и жестокость, князь заточил своего обличителя. Даже киевские монахи, обычно почтительные к своим властям, плохо отзывались о своем князе Святополке: много насилия видели от него люди, великое было тогда нестроение и грабеж беззаконный.
Сын Святополка, Мстислав, был во всем похож на отца. До него как-то дошел слух, что двое печерскнх монахов нашли клад в монастыре. Мстислав мучил их без пощады, требуя выдачи клада.
Как только Святополка не стало, народ в Кневе восстал и прежде всего бросился на двор киевского тысяцкого Путяты, который всегда держал сторону Святополка и его сына. Потом разгромили дворы сотских и ростовщиков. Имущие слои испугались. Спешно они отправляют посольство за посольством к Владимиру Мономаху, который ие очень хотел вмешиваться в киевские дела. Тогда растерявшиеся представители господствующего класса стали указывать Мономаху на возможность углубления восстания. Они велели передать Владимиру, что если он не явится немедленно в Киев, то будут разграблены не только отдельные дворы родственников князя, правящей знати и ростовщиков, но и монастыри, за допущение разграбления которых Мономаху придется отвечать перед богом.
Владимир явился, вынужденный нарушить правило, принятое на Любечском съезде князей, что каждый князь должен держаться своей вотчииы. Киев не был вотчиной Мономаха. Владимира выбрало вече, собравшееся иа этот раз не на площади, где господствовал восставший народ, а в храме св. Софиивместившем в себя боявшуюся народного гнева «степенную» публику.
«Степенная» публика, однако, даже укрывшись за крепкими стенами Софийского храма, не могла ае считаться с желаниями
2 В Я.^Гатщя, История Российская с самых древнейших времен, №
и требованиями киевской народной массы. Выбор пал иа князя, который был приемлем для этой народной массы. В своей деятельности Владимир Мономах действительно обнаружил янную тенденцию шти навстречу требованиям горожан. В киевских событиях 1Шг.снаходит свое выражение едва ли не впервые тенденция к союзу между горожанами и сильной великокняжеской властью, своим острием обращенной против феодальных усобиц. Эта опора на горожан Киева является основным источником политической силы Владимира Мономаха.
Создавшееся положение подсказало ему, что необходимо прежде всего несколько облегчить положение должников, стонавших под игом ростовщических процентов, н тех, кто за взятые у господ вперед деньги должны были гнуть свои спины на бар: ской работе, т. е. закупов. Владимир сделал и то, и другое.
Однако, хотя его меры были направлены в сторону некоторого облегчения тяжелого положения угнетенных горожан и сельчан, он отнюдь не собирался уничтожать привилегии господствующих классов. От ею реформы ве должны былн, как мы сейчас увидим, страдать ростовщики и землевладельцы. Об этом компромиссном характере мероприятий Мономаха говорится и в послании к нему Ннкифора: «... отдаждь должником долги. Аще лн немощно... великий резостави...»539 Владимир именно так и поступил: не решившись полностью ликвидировать долги, он действительно устранил «великий рез». Немедленно по прибытии в Киев он собрал в княжеском загородном дворце в княжом селе Берестове своих наиболее видных дружинников; пригласил и представителя от черниговского князя, знаменитого Олега Святославича; онн сообща обсуднли создавшееся положение и выработали «Устав». По этому уставу тот, кто взял деньги в долг на 50% годовых, должен платить эти проценты только два года. Кто уже уплатил эти проценты за три года, делается свободным от всего своего долга.
Как мы уже видели, Владимир Мономах вынужден был обратить внимание на безвыходное положение закупов и всякого рода рядовичей. Это обстоятельство, повидимому, и дало повод Владимиру Мономаху отметить в своем «Поучении»: «тоже и худаго смерда (сюда можно отнести и закупа. — Б. Г.) и убогые вдовице не дал есмь силным обндети»2.
Свидетельством этого курса внутренней политики Мономаха служит и устав о холопах Пространной «Правды». Здесь Мономах, идя навстречу требованиям хозяйственного развития страны, обнаруживает тенденцию сократить источники рабства.
Некоторые из этих новых правил оказались неисполнимыми, потому что трудно было следить за всеми господами, пользующимися трудом занисимого от ннх населения. Но тем не менее новые правила создавали совершенно определенное впечатление, что времена Святополка миновали. Народ на время утнх.
На некоторое время утихли и князья-феодалы и боярство. Они поняли, что им грозит много опасностей, и среди них опасность народных движений; поняли также, что феодальные войны подготовляют почву для этих движений. В лице Владимира Мономаха оии нашли князя, который не без их, конечно, содействия, сумел укрепить власть киевского князя и поставить в вассальную от себя зависимость князей-вотчинников.
19. ВЛАДИМИР МОНОМАХ (1113—1125)
Задолго до прихода на Киевский стол Владимир Мономах был известен не только Киеву, но и Европе, и степям причерноморским (особенно половцам), и Византии. Мы уже видели его популярность, могли заметить также его исключительную активность иа княжеских съездах и во всех вытекающих из них политических положениях. Важно отметить также его родственные связи с европейскими государствами и Византией. Его мать была дочерью византийского императора, сестра была замужем за германским императором Генрихом IV, сам он был женат на дочери английского короля.
Не случайна была молва, что Владимир в союзе с ослепленным Васильком могут стать опасными соперниками Святополку. И если бы Святополк только мог, он постарался бы расправиться и с Владимиром так, как он расправился с Васильком. Но Владимир был очеиь силен и уничтожить его было трудно.
Международная и внутренняя обстановка складывалась так, что Владимир стал во главе государства по приглашению Киева, несмотря иа то, что Киев не был вотчиной ии Владимира, ни его отца Всеволода. Да и став киевским киязем, Владимир Мономах не лишался своей вотчины, т. е. оставался попрежнему князем переяславским и ростово-суздальским. Владимир сделал попытку восстановить поколебавшееся положение Киева, поднять авторитет власти киевского великого князя путем подчинения себе на вассальных условиях князей-вотчинников. Таким образом, не нарушая принципа Любечского съезда «каждо да держать отчину свою», Владимир Мономах прибрал к своим рукам феодальных владетелей и создал для инх обстановку, обязывающую их к повиновению.
Малейшую попытку неподчинения себе Владимир пресекал в корне и, распоряжался другими князьями как своими подчиненными. Минского князя Глеба Всеславича, который переступил северную границу Киевской земли, Мономах в 1116 г. быстро усмирил. Побежденный минский князь обещал повиноваться Владимиру, но слова не сдержал. Владимир тогда ртобрал у него Минск, а его самого перевел к'себе в Киев (1119 г.), где тот и умер. Так же круто расправился Мономах и с владимиро-волын- ским князем. Даже Новгород Великий, стоявший вдали от княжеских счетов, должен был признать над собой власть Владимира и принять к себе от него посадника.
Половцы, не раз испытавшие на себе оружие дружин Владимировых, прекратили £вои нападения.
При Владимире и его сыне Мстиславе Киев снова стал на некоторое время политическим центром большого феодального государства. Во всяком случае отдельные феодальные владетели серьезно считались с иим. Но это политическое положение длилось очень недолго. Новые экономические условия, при которых в XII веке продолжали существовать входившие в состав Древнерусского государства отдельные феодальные княжества, и их борьба между собой создали новую политическую карту Восточной Европы, где Киеву отведено было более скромное место. Это уже период феодальной раздробленности или, иначе, период уделов.
Новые политические центры успели образоваться во многих местах Киевской Руси и тем самым совершенно ясно обозначились самостоятельные княжения: Новгородское, Ростово-Суздальское, Муромо-Рязанское, Смоленское, Киевское, Черниговское, Север- ское, Переяславское, Волынское, Галицкое, Полоцкое и Турово- Пинское. Эти княжения в свою очередь дробились на более мелкие части.
Все Причерноморье и Приазовье с Северным Кавказом вошло в состав Половецкого государства, в восточных источниках называемого Дешт-и-Кипчак (Половецкая или Кипчакская степь).
30. ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗДРОБЛЕНИЕ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА
Древнерусское государство подобно другим раннесредневе- ковым государствам было недолговечно. Огромная территория с разнообразным по экономическим, этническим и культурным признакам населением, объединенная властью Киева, как мы уже видели, рано стала обнаруживать тенденцию к расчленению на части. Но пока соотношение снл Киева и подчиненных ему частей явно склонялось в пользу Киева, пока в сильной власти киевского князя была заинтересована местная знать, Киев всегда торжествовал над этими центробежными стремлениями. Даже в начале XII века, несмотря на то, что на Лгобечском съезде (1097 г.) был узаконен новый политический строй, еще живы были притязания Киева на главенство над всеми княжествами: Владимиру Мономаху и отчасти его сыну Мстиславу (1125—1132) удалось на некоторое время поддержать авторитет Киева.
Но мы не должны забывать, что расчленение Древнерусского государства есть прежде всего результат роста отдельных его составных частей, каждая из которых стала проводить свою собственную политику, преследуя свои собственные цели. Киев не только не располагал необходимыми средствами для содействия дальнейшему росту отдельных земель, но своими требованиями с мест людей и денег несомненно задерживал этот рост.
Неизбежное при этих условиях обособление частей Древнерусского государства лишало киевского князя даней-податей, издавна поступавших в Киев со всех включенных в состав государства племен и народов, т. е. в то самое время, когда Киеву для борьбы с сепаратистскими тенденциями отдельных его земель особенно необходимы были материальные средства, он систематически их лишался. Но этого мало. Параллельно происходили события международного характера, в своем итоге нанесшие серьезный удар экономическому положению Киева.
В XI веке в Европе началось движение, окончившееся тем, что торговые пути в'Западную Европу из Византии и.Малой Азии значительно укоротились и пошли мимо Днепра.
В 1082 г. византийский император Алексей Комнен дал грамоту Венеции, оказавшей императору военную помощь в сицилийской войне. Этой грамотой Венеция была поставлена в торговых своих сношеииях с Византией в более выгодные условия, чем собственные подданные императора. Свободная от всяких пошлин торговля, отвод для венецианских купцов особых кварталов в Константинополе и особых морских пристаней, способствовали превращению Венеции в мировую торговую державу. Киевская торговля, транзитная по преимуществу, стала отодвигаться на второй план540.
Крестовые походы сильно содействовали также успеху торговли итальянских, гожнофранцузских и рейнских городов, получивших в свои руки средиземноморские пути, до тех пор находившиеся в руках арабов и византийцев. Восточные товары стали перевозиться в Европу итальянцами по Средиземному морю, а по Рейну эти товары достигали Центральной Европы. Рейнские города образовали охвативший своими конторами всю Балтику торговый союз, на крайнем северо-восточном участке которого оказался Новгород, — один из русских городов, для которого эта передвижка мировых торговых путей несла в себе компенсацию за утраченное положение на великом водном пути «из варяг в греки».
Города по Среднему Поднепровъю с перемещением торговых путей стали глохнуть. Ярче всего это обстоятельство сказалось на большом торговом городе Киеве. Лишенный старого своего экономического значения, он в то же время терял а значение политическое.
К середине XII века (особенно ко второй его половине) процесс укрепления а обособления новых политических центров, с одной стороны, и ослабления Киева, —с другой, пошел настолько далеко, что Киев окончательно ие только перестал быть стольным городом большого, хотя и непрочного государства, но оказался и не на первом месте среди городов других княжеств. Но в глазах народа всей Руси он попрежнему занимал центральное место, как символ недавнего величия Древнерусского государства.
Этот процесс образования отдельных феодальных княжений, в конечном счете приведший к раздроблению Древнерусского государства, протекал далеко не мирно.
Уже в конце XI или начале XII века наш летописец, оглядываясь назад и подводя итоги пройденному Русью историческому пути, счел необходимым подчеркнуть разницу между своим настоящим и прошедшим. Он совершенно явно отдает предпочтение прошлому. В старые времена (он разумеет период роста н расцвета Древнерусского государства) князья и их мужи расширяли границы Русской земли, но сами вели скромный образ жизни. Обращаясь к своему времени, летописец подчеркивает прежде всего заметную перемену в отношениях господствующих классов к зависимому от них населению; он указывает на их ненасытную алчность и, обращаясь к богачам, говорит: «За наше ненасытство навел бог на иы поганые; а и скоты наша и села наша и имения за теми суть, а мы своих злых дел не останем».
Здесь уместно напомнить и более поздние оценки этого прошлого. Автор «Слова о полку Игореве», оплакивая бедственное состояние феодально-раздробленной Руси, обращается к славному прошлому, вспоминает «первую годину» и «первых князей». Почему нельзя было навсегда удержать в Киеве «старого Владимира»?541 Автор другого поэтического произведения, «Слова о погибели земли Русской» вдохновляется тем же историческим сюжетом прошлого.
Действительно, уже в конце XI века появилось в общественных я политических отношениях много таких явлений, которые не могли не обратить на себя внимания.
Мы уже видели, что произошли перемены в формах эксплуатации зависимого населения. Усилилось экономическое и политическое значение знати на местах. Если мы учтем факт роста городов и, как его следствие, пробуждение деятельности вечевых собраний, особенно главных городов, вечевые решения которых были обязательны для всей зависимой от них территории, если мы не забудем, что эти города являлись также и местом жительства землевладельческой знати, становившейся в известные отношения к городской народной массе, — то нам станет совершенно ясной основная линия того процесса, который протекал в XI веке в Киевской Руси и который по-своему, но достаточно четко отметил и летописец. Он имел полное основание указывать на значительную разницу между своим настоящим и еще сравнительно недавним прошлым.
Борьба русского народа за свою независимость в этот период становится особенно острой; перемены, происходившие в Древнерусском государстве, и прежде всего ослабление его военной мощи в связи с обособлением земель, еще недавно признававших власть киевского князя, будили надежды у соседних народов, готовых расширить свои владения за счет Русской земли.
Половцы, отодвинутые было за Дон во время Мономаха, снова начинают надвигаться на южные пределы Руси, и с 60-х годов X11 века этот напор степных кочевников достигает огромной силы.
Историческая жизнь древней Руси не удержалась на первоначальной территориальной базе, сдвинулась к северу и северо- востоку, северо-западу и западу, постепенно теряя прежнюю ориентировку на юг, и стала группироваться вокруг нескольких новых центров.
Каждая из обособившихся земель обращается в целую политическую систему, со своей собственной иерархией землевладельцев (князей и бояр), находящихся в сложных взаимных отношениях. Эти разрозненные ячейки, все больше замыкаясь в тесном пространстве своих узких интересов по сравнению с недавним большим размахом международной политической жизии Древнерусского государства, заметно мельчали. Однако внутренняя жизнь этих политически разрозненных миров текла интенсивно и подготовила базу для образования новых государств в Восточной Европе, и самого крупного из них — Русского централизованного государства.
Мы уже отмечали в истории Древнерусского государства в XI веке обостряющуюся борьбу двух систем: старой, выражающейся в стремлении удержать господство Киева иад огромной территорией с русским и частично нерусским населением, и новой, отрицающей право Киева распоряжаться силами всего государства и выдвигающей новый принцип суверенного существования каждой волости-кияжества.
Мы видели, как протекала эта борьба при первых Яросла- вичах. Мономах с сыном могли только задержать дальнейшее углубление начавшегося раздробления Древнерусского государства, но не прекратить его совсем.
Естественнее всего было бы ожидать, что Мстислав передаст Киев своему сыну таким же порядком, как он и сам получил его от своего отца Моиомаха. Но вышло не так.
В Лаврентьевской летописи под 1132 г. по этому поводу написано: «Преставися Мстислав сын Володимерь месяца априля в 14 день и седе по нем брат его Ярополк княжа Киеве: людье бо кыяне послаша по ны». Вопрос о преемстве Киевского стола решили сами «людье-кыяие», т. е. городское киевское вече. В цветущее время Древнерусского государства ничего подобного не было.
Дети Мстислава Владимировича оказались в распоряжении дяци Ярополка. Он попытался было обеспечить племянников и рассадить их по более выгодным городам, но встретил решительный протест своих собственных братьев. Особую энергию проявил брат Ярополка Юрий по прозвищу Долгорукий, владевший тогда Ростово-Суздальской землей, но не перестававший мечтать о Киеве.
Один из племянников Ярополка, Изяслав Мстнславич, считавший себя обиженным дядьями (Ярополком и Юрием), вошел в соглашение с киязьями черниговскими, знаменитыми Ольго- вич'ами, потомками одного из «триумвиров», Святослава Яросла- вича. Это был союз, для Киева не предвещавший ничего хорошего, так как Ольговичи были самыми энергичными и принципиальными сторонниками нового политического порядка, столь определенно выраженного в постановлении Любечского съезда («каждо да держать отчииу свою»). Ольговичи и сейчас заявили Ярополку, что они желают владеть тем, чем владел их отец («что ны отец держал... того же и мы хочем»). Если же Ярополк будет этому противиться и настаивать на праве распоряжаться всей Русской землей, то они снимают с себя ответственность за последствия: «...то вы виновати, то на вас буди кровь». Протестовал против действий Ярополка и Новгород: вече новгородское судило Всеволода Мстнславича за то, что он послушал распоряжения Ярополка и бросил было Новгород для Переяславля. Вече изгнало Всеволода н пригласило к себе Ольговича Святослава, которого вече имело основание считать сторонником суверенности отдельных княжеств. Новгородцы были заинтересованы в прекращении войны и послали своего посадника в Киев «мирить кыян с цер- ииговцы».
Ольговичи черниговские в союзе с Изяславом и его братом Святополком Мстаславичами и половцами выступили против Ярополка. Борьба закончилась торжеством Ольговичей. Они утвердились в Черниговщине, а в 1139 г., после смерти Ярополка, Всеволод Ольгович даже занял и Киев, прогнав оттуда попытавшегося было там утвердиться Вячеслава, родного брата умершего Ярополка.
В итоге этой борьбы укрепила свою независимость от Киева не только Черниговская земля, но и Галицкая, и Полоцкая, и Ростово-Суздальская. Ольговичи выросли в большую силу, т. е. новый порядок стал явно торжествовать.
Энергичный политик, прекрасно умевший использовать с выгодой для себя очень трудные и запутанные положения и побеждать одних своих врагов при помощи других, Всеволод Ольгович (1139—1146) достиг очень больших успехов. Он, оставаясь князем черниговским, владел и значительной частью бывшего Древнерусского государства. Однако характер его властвования в Киеве говорит о том, что он смотрел на Киев как на свою добычу, и немудрено, что киевская городская масса относилась к нему враждебно. Не имея возможности восстать против своего угнетателя, оиа смогла лишь воспользоваться его смертью, чтобы расправиться с ненавистными ставленниками Всеволода. Очень характерно враждебные ему киевские массы мотивировали свое отрицательное отношение к Ольговичам вообще: «...не хочем быти (у Ольговичей) аки в задничи». Киевляне, уже испытавшие свою силу и значение в вопросе выбора себе князя, были недовольны тем, что Всеволод и его брат Игорь, которого пытался навязать им Всеволод в качестве своего преемника, обращаются с Киевом, как с наследственной собственно: стью (это и есть «задница»).
Двенадцать дней, последовавшие за смертью Всеволода, весьма показательны. Всеволод заранее уже подготовлял почву для посажения на Киевский стол своего брата Игоря. Опираясь на свои силы, умело привлекши на свою сторону верхи киевского общества, он, однако, не учел выросшего значения киевских купцов и ремесленников. Выступление этих последних аннулировало волю Всеволода Ольговича.
Городские народные низы собрали вече и решительно отвергли постановление предыдущих собраний аристократических сторонников Игоря. Это вече привлекло к ответу ставленников Всеволода и прежде всего самого киязя Игоря. Игорь боится этого веча, боится также и игнорировать «приглашение» на вече. Он идет на собрание с дружиной, становится с нею в засаду, а на вече посылает более нейтральную фигуру — своего брата Святослава. Святославу пришлось выслушать народные жалобы на насилия предыдущего княжения и обещать от имени своего брата Игоря устранить злоупотребления ставленников Всеволода Ольговича. На этом условии вече согласилось признать своим князем Игоря. Но совершенно очевидно, что вопрос этот был решен далеко не единодушно, так как сейчас же вслед за этим решением киевские городские низы начали расправу с княжеской администрацией и, повидимому, вошли в соглашение с другим князем, для них более приемлемым, именно — с внуком Владимира Мономаха Изяславом Мстиславичем, князем переяславским.
Изяслав Мстиславич с войском двинулся на Киев, разбил выступившего против него Игоря и вступил в Киев «с великою славою и честью». Игорь был низложен н арестован. Изяслав не препятствовал проявлению народного гнева («взяша имения много в домах и в монастырях»),
Ольговичи пытались создать коалицию из своих сторонников против Изяслава. Святослав Ольгович, брат низложенного Игоря, в свою очередь вошел в соглашение с Юрнем Долгоруким, князем Ростово-Суздальской земли.
Началась упорная борьба, в которой принимали участие не только русские, но и венгры, поляки, черные клобуки, половцы.
В ходе этой борьбы мы можем еще раз явно видеть выросшую роль городов. Изяслав был уверен, что киевские горожане, а поскольку решение веча главного города было обязательно и для пригородов с деревнями, то н смерды пойдут за ним против Святослава Ольговича и Юрия Долгорукого. Но ему пришлось скоро убедиться, что это не совсем так. Горожане Киева и Владимира на Клязьме смотрели на эту борьбу своими собственными глазами, и Изяслав в ответ иа предложение киевлянам выступить вместе с ним против Юрия и Святослава услышал от киевского веча решительный отказ. В течение этой борьбы Юрий три раза завладевал Киевом и только в последний раз (1156 г.) остался там навсегда, т. е. до смерти, последовавшей 15 мая 1158 г.
Лишь только умер Юрий, в Киеве вспыхнуло народное движение. «Много зла створися в то день, •— пишет летописец, —. разграбиша двор его (Юрия) красный, и другый двор его за Днепром разграбиша, его же звашет сам раем, и Василков двор сына его разграбиша в городе; избивахуть суждалци по городом и селом, а товар их грабяче». Это движение не было неожиданным. Юрий силой завладел Киевом, а киевляне давно уже заявляли, что им «с Гюргем не ужити».
Чем же собственно владел Юрий на юге, в Киевщине? Этот вопрос далеко не праздный. Юрий владел только небольшим пространством по р. Горыни, Турово-Пинской землей, впрочем, очень скоро тоже обособившейся, собственно Киевом с окрестностями и преддверием к Киеву — Переяславлем. На большее Юрий претендовать не мог, так как остальные земли были уже независимы и имели достаточно сил, чтобы отстоять свою независимость.
Юрий, прибыв в Киев, рассадил своих сыновей не очень далеко от себя: Андрея — в Вышгороде, Ростислава — в Переяславле, Бориса — в Белгороде, Глеба — в Каневе; только Василько был посажен в Суздале.
Земли-волости вне границ Киевщииы уже жили своей собственной жизнью, не считаясь с киевским князем.
Княжение Юрия Владимировича с полным правом может быть названо тем историческим моментом, когда раздробление Руси вполне определилось, причем Киевская земля в системе феодально-раздробленной Руси заняла мало заметное место. Киевщине не пришлось даже сложиться в особое политическое целое и выработать внутреннюю организацию под управлением своей местной династии. Князья, осевшие в своих уделах, ревниво смотрели за тем, чтобы никому из них не досталась Киевщина в самостоятельное княжение. После смерти Юрия иа Киевском столе сидели последовательно: Изяслав Давидович Черниговский, отпрыск рода черниговских Святославичей (1158—1160), затем Ростислав Мстиславич Смоленский (1160—1168), Мстислав Изяславич Волынский (1168—1169), но все они, владея Киевом, не рвут своих связей со своими княжениями, где они чувствуют себя прочно в своих вотчинах.
Мстислав Изяславич из Волыни добывает себе Киев. Но Волынь остается его опорным пунктом и убежищем в тяжелые моменты его жизии и его постоянным владением. Если до недавнего времени Киев стремился держать в своих руках Волынь и действительно ее держал, то теперь, как мы видим, Киев и Волынь поменялись местами.
Мстислав был человек энергичный и предприимчивый, любитель книг и талантливый, неустрашимый полководец. Ему удалось организовать поход на половцев, в котором приняло участие 13 названных летописью по именам князей, — владетелей княжений, и «инии мнози». В походе принимали участие и черные клобуки, давно уже связавшие свою историческую судьбу с Русью. Победа над половцами была полная542. Но н этому князю не удалось отстоять Кнев от силы, выросшей за это время в междуречье Волги и Окн.
Поводом к войне между Андреем Владимирским и Мстиславом Киевским послужил Новгород. Владимирский князь, заинтересованный в своем владении Новгородом, не мог мириться с тем, что Мстислав предпринял весьма определенные шаги к тому, чтобы удержать Новгород в своих руках: Мстислав Изяславич посадил своего сына Романа в Новгороде, в то время как Андрей Юрьевич Боголюбский имел там в качестве князя своего ставленника. К тому же Роман стал вести враждебную политику по отношению к союзникам Андрея. Андрей решил нанести одновременно удар и Новгороду, и Киеву. Новгородцы .сумели себя защитить и 25 февраля 1170 г. праздновали свою победу над суздальско-владимнрской ратью, но до этого,8 марта 1169 г., Киев пал под ударами той же направляющей рукн.
Князь Андрей (1157—1174), сын Юрия Долгорукого, с 1154 г. уже князя Киевского, сидевший около отца в старинном княжеском замке Вышгороде, отказался даже жнть на юге и предпочел ему Ростово-Суздальскую землю. Он тайно от отца ушел нз Вышгорода во Владимир на Клязьме (в нескольких километрах от Владимира в Боголюбове он построил себе новый замок, от которого и получил прозвище Боголюбского). В 1169 г., как мы видели, Андрей Боголюбский организовал против Киева большой поход.
Во время разгрома «матерн городов русских» погибли не только материальные ценности: наша наука лишилась богатого письменного наследства.
Вторично Киев подвергся разрушению приблизительно тридцать лет спустя, в 1203г.543 Батыев погром в этом отношении закончил начатое феодальными войнами дело. Этим в значительной степени объясняется скудость письменных источников этого богатого событиями периода нашей истории.
О походе авдреевых войск на Киев С. М. Соловьев писал: «Андрей не сам привел войска свои к Киеву, не пришел в стольный город отцов и дедов и после отдал его, опустошенный, младшему брату, а сам остался на севере, в прежнем месте своего пребывания, во Владимире на Клязьме. Этот поступок Андрея был событием величайшей важности, событием поворотным, от которого история начинала новый путь, с которого завелся на Руси новый порядок вещей»'2, подготовленный, однако, как мы видели, предшествующим ходом событий.
С. М. Соловьев и здесь правильно констатировал факт, объяснив лишь его со своей «родовой» точки зрения: до сих пор, по его мнению, Русью владел большой княжеский род при наличии «общности интересов всех князей». Сейчас Андрей Боголюбский, по мнению С. М. Соловьева, создал себе во Владимире независимое, могущественное положение.
Мы уже вндели, что не княжеский «род» владел Древнерусским государством, что князья, несмотря на свое родство, давно уже стали стремиться каждый к созданию для себя «независимого» положения и что многие из них успели достигнуть своей цели до Андрея Боголюбского, Андрей— не исключение, а один из наиболее ярких примеров вновь создавшегося положения вещей, т. е. перемен в надстройке под влиянием перемен в базисе. Если Андрей чем-либо и отличался от других ему подобных князей, то лишь своей силой, с которой другие князья вынуждены были считаться.
Однако в деятельности Андрея Боголюбского мы можем заметить черты, роднящие его с будущими политическими деятелями Москвы, которым удалось сделать то, что было еще не по силам Андрею. Москва достигла своих успехов на новой базе/еще не созревшей в XII веке.
Особое положение владимирского князя было следствием условий, сложившихся благоприятно для роста княжеской власти именно на северо-востоке. Сильная княжеская власть в этот период «всеобщей путаницы» несомненно способствовала процессу образования национального государства. Но прежде чем этот процесс успел достигнуть сколько-нибудь заметных результатов, Русь стала жертвой нашествия татарских ханов, власть которых над Русью надолго задержала дальнейшее развитие русского народа.
ПРИЛОЖЕНИЯ
ГЕНЕЗИС ФЕОДАЛИЗМА В РОССИИ
ысли, высказанные И. В. Сталиным в труде «Марксизм и вопросы языкознания», особенно о базисе и надстройке, заставляют историков многое заново продумать, многое уточнить и пересмотреть в своих работах. В свете марксистско-ленинского учения о базисе и надстройке, получившего дальнейшую теоретическую разработку в труде И. В. Сталина, историки СССР должны пересмотреть вопрос о генезисе феодализма.
Для изучения этого древнего периода истории нашей Роднны теоретические соображения особенно важны, поскольку мы располагаем очень небольшим количеством исторических источников, характеризующих время становления феодальных отношений.
Подходя к решению этого вопроса, исследователь прежде всего должен иметь ясное представление о сущности феодализма. Дворянская и буржуазная историография лнбо вообще отрицала существование феодализма в России, либо понимала под феодализмом определенный строй юридических отношений, соответствующий феодальной раздробленности. В последнем случае начало феодализма ва Руси связывалось с появлением политической раздробленности.
Только в трудах классиков марксизма-ленинизма, создавших учение о социально-экономических формациях, вопрос о сущности феодальных отношений нашел подлинно научное решение. Классическое определение феодального строя дано в «Кратком курсе истории ВКЩб)»: «При феодальном строе основой производственных отношений является собственность феодала на средства производства н неполная собственность на работника производства, — крепостного, которого феодал уже не может убить, но которого он может продать, купить. Наряду с феодальной собственностью существует единоличная собственность
крестьянина и ремесленника на орудия производства и на свое частное хозяйство, основанная на личном труде»1.
Не всегда легко установить точные хронологические грани в образовании той или иной общественно-экономической формации, особенно когда это касается древнейших периодов истории народов, когда протекал длительный процесс изживания родовых отношений и рождалось классовое общество со своей надстройкой.
Нам надлежит сейчас рассмотреть один из самых трудных для изучения периодов в истории восточнославянского общества. Трудность заключается в том, что этот период очень скудно освещен источниками. В нашем распоряжении имеются письменные, лингвистические и археологические источники. Письменные и лингвистические данные давно уже хорошо известны и в полной мере использованы в работах наших историков. Однако в силу своей отрывочности и неполноты они не могут создать цельного представления о сложном процессе становления и вызревания феодализма.
На помощь историку приходит археология, значение которой за последние десятилетия неизмеримо выросло. Археологические исследования, дающие все новые и новые материалы, чрезвычайно расширили наши горизонты в изучении древнейших исторических судеб восточного славянства. Археология уже сыграла огромную роль в развитии нашей науки и заполнила многие пробелы и «белые пятна» в наших представлениях о генезисе феодализма на Руси. В будущем археология, несомненно, будет играть еще большую роль.
Историческая наука при изучении древнейших периодов в истории народов не может в настоящее время не опираться на прочную основу археологических исследований. Успехи нашей археологии позволили украинским археологам В. Довженок и М. Брайчевскому поставить вопрос о необходимости новой периодизации истории древней Руси. Не случайно они отмечают, что «вопрос о сущности Киевского государства IX—X вв. и социальной организации восточных славян того времени нельзя было правильно решить до тех пор, пока в распоряжении наукн не было данных о развитии древнеславяиского общества в предшествующий, так называемый антский (II—VII вв. н. э.) период»3.
Огромное значение археологических данных для изучения древнейшего прошлого нашей страны очевидно. Совершенно очевидна и необходимость рассмотрения этих данных в свете марксистской теории.
Марксистско-ленинское учение о базисе и надстройке позволяет осмыслить весь накопленный материал (археологический и иеархеологический)' и по-новому рассмотреть древний период нашей истории, в частяости по-новому трактовать проблему генезиса феодализма на Руси.
Считаю при этом полезным напомнить фактическую сторону дела уже по одному тому, что в угоду предвзятой идее она порой игнорировалась и устранялась при помощи искусственных источниковедческих приемов. Между тем факты, будучи сопоставлены друг с другом и теоретически осмыслены, дают очень много для решения поставленной проблемы.
Что же нам известно? Во-первых, нам известны, главным образом из данных археологии и отчасти из письменных источников, основные этапы социального развития славян, в частности восточных, в течение первого тысячелетия нашей эры. Приблизительно до V века н. э. славянство переживало стадию развитого родового строя, хотя уже и в это время налицо были элементы разложения этого строя. Археологическое изучение культуры «полей погребений» (носителями которой были, в частности, племена полян, северян, волынян, уличей, бужан, белых хорватов и т. п.) позволило Б. А. Рыбакоиу сделать ряд важных и интересных наблюдений, У славян этого периода господствует пашенное земледелие и оседлое скотоводство'. Славяне живут в укрепленных поселениях. Вместе с тем наблюдается развитие ремесла, обмена, отмечается строительство оборонительной линии на юге.
Археологические исследования более северных районов нашей страны также дают чрезвычайно интересный материал для данного периода. Профессор П. Н. Третьяков открыл родовой поселок Березняки, о котором уже стало известно далеко за рубежами нашей страны. Этот поселок относится к III—IV векам н. э.
Во-вторых, благодаря работам наших археологов — Б. А. Рыбакова, П. Н. Третьякова и др. — мы знаем поселения и более позднего времени. Они уже несколько иного типа, селения уже не укреплены. Рядом е неукрепленными деревнями можно наблюдать укрепленные жилища отдельных богатых людей. Для нас совершенно безразлично, из какого строительного материала сооружены эти жилища. Нам важно знать их назначение. А догадаться, в чем тут дело, нетрудно. Это богатый и политически сильный землевладелец, властвующий над массой крестьянского населения. Ои укрепляет свое жилище, потому что знает враждебное отношение к себе окружающей массы. Эти неукрепленные поселки и укрепленные жилища знати уже известны археологам приблизительно в VII веке и. э.
В-третьих, мы не сомневаемся, что это жилища-замкн именно богатых землевладельцев, так как хорошо зиаем, что страна наша в то время была земледельческой, и делаем отсюда бесспорный вывод, что при этом условии должна была появиться частная собственность именно на землю, и она появилась.
В-четвертых, мы знаем, что богатые землевладельцы непосредственно производительным трудом не занимались, что на них работала челядь, т. е: рабы и разными путями попавшие в зависимость крестьяне-смерды. Смердами в доклассовом обще^ стве назывались вообще свободные люди. В классовом обществе они оказались виизу «общественной лестницы», под боярами. Этот тезис доказан на основании материалов, собранных филологами.
В-пятых, нам известен уровень культуры наших предков IV—VIII веков. Б. А. Рыбаков с полной убедительностью показал состояние этой культуры в своей известной книге «Ремесло древней Руси». Данные о достаточно высокой культуре того времени вполне согласуются с археологическим изучением социального развития восточного славянства. Особенно важны наблюдения Б. А. Рыбакова над знаками княжеской н боярской собственности X—XII веков. По мнению Б. А. Рыбакова, следы таких знаков у знатных людей прослеживаются начиная с VI—VII веков.
Из работ Б. А. Рыбакова, В. И. Равдоникаса и других мы знаем, что появление городов на Руси относится ко времени VII—VIII веков. А это означает уже обнаружившуюся противоположность между городом и деревней, т. е. переходное время «от племенного строя к государству»544. Это есть результат отделения «промышленного и торгового труда от труда земледельческого»
Все эти факты, сравнительно недавно вошедшие в обиход нашей науки, изредка, — правда, безуспешно — оспариваемые, дает нам археология. Эти факты очень сильно помогают нам понять и сообщения наших письменных источников. Их у нас немного, они довольно разнообразны (арабские, византийские, римские, готские и наши, русские, к сожалению, довольно поздние и далеко не обильные).
Что же сообщают нам письменные источники? Иордан (автор VI века) сообщает иам о фактах IV века, которые свидетельствуют уже о процессе разложения родового строя у славян. Иордан рассказывает, что в ходе борьбы антов с остготами, протекавшей с переменным успехом, вождь остготов Винитар в конце концов в 374 г. одержал победу и захватил в плен вождя антов Божа вместе с его сыновьями и 70 старейшинами. Это сообщение говорит нам о появлении уже в IV веке у антов сильных военных вождей, распространявших свою власть если не на всех антов, то по крайней мере на весьма значительную их часть. Бож был популярен на Руси и позднее. Его знает и «Слово о полку Игореве».
Несомненно, что время византийских походов было связано со значительными социальными сдвигами внутри славянского общества. В VI веке в источниках уже появляется указание на существование народа «рос». Автор, сообщающий эти сведения (псевдо-Захария), подчеркивал «могучее телосложение» этого народа и указывал на то, что «росы» предпочитают пеший строй конному («кони не могут носить их вследствие их тяжести»).
Другой автор VI века, византийский историк Прокопий Ке- сарийский, дает нам более развернутые сведения о политической и социальной жизни славян. Прокопий сообщает, что у славян и антов «вся жнзнь и узаконения одинаковы», что они не подчиняются одному властителю, а «живут в демократии».
Прокопий сообщает .также некоторые характерные детали о религии аитов. Оказывается, анты знали единого бога Перуна, творца молний, владыки над всем. Это говорит нам, что уже в VI веке анты находились не на примитивной стадии своего социального -и духовного развития, а достигли сравнительно высокого уровня. Первые две стадии в развитии религиозных представлений (тотемизм и культ родовых богов) в VI веке для антов уже были пройденным этапом.
Мы имеем все основания считать, что Прокопий описывает славян и антов в период так называемой «военной демократии», когда вооруженный народ, организованный в определенный порядок, выступал под водительством своих вождей против Византии. Все эти сообщения позволяют утверждать, что «военную демократию» у славян Прокопнй видел не в начальной стадии ее существования, а в конечной.
Важные сведения о социальной жизни, славян сообщает Маврикий Стратег, византийский военный писатель VI века. Он говорит об особом положении пленных у славян. Маврикия, видимо, удивляло необычное для него обхождение славян с пленниками. Он писал: «Находящихся у них в плену онн не держат в рабстве, как прочие племена, в течение неограниченного времени, но ограничивая [срок рабства] определенным временем, предлагают им на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться во-свояси, или оставаться там [где они^находятся] на положении свободных и друзей»1. Несомненно, положение пленного у славян радикально отличалось от судьбы пленника в Византии. Здесь он не превращался в раба, тем не менее попытки задерлшъ пленника до получения за него выкупа говорили о том, что внутри славянского общества уже были социальные элементы, готовые использовать пребывание у них пленных в своих интересах.
Таким образом, сообщение о деятельности вождя антов Божа в IV веке, свидетельства об общественном и политическом строе славян в VI веке, сведения о состоянии их религиозных представлений, известия о борьбе славян с Византией и о военных походах на Балканы, во время которых славяне выступали как серьезная военная сила, оказавшаяся способной овладеть хорошо укрепленными крепостями, византийцев, — все эти данные письменных источников, сопоставленные с открытиями совет-' ских археологов, приобретают теперь для нас более глубокий смысл.
Значительно расширяют нашн представления о социальной и политической жизни восточного славянства этого времени и арабские источники. Сообщение Масуди (автор IX века) о наличии на Волыни в VI веке политического объединения славян подтверждается и русской летописью. Приблизительно в VIII веке, по свидетельству других арабских авторов, на территории Восточной Европы возникло несколько государственных образований, уже более зрелых и прочных, чем политическая организация иа Волыни в VI веке. Этими государственными образованиями былн Куявия, Славия и Артания, прямые предшественники обширного Древнерусского государства. Существование этих политических образований находит свое косвенное подтверждение и в дошедшей до нас древнейшей арабской карте Восточной Европы. .Очень вероятно, что на территории Восточной Европы в период с VI по VIII век возникали и другие политические .объединения, существование которых мы пока только можем предполагать.
«Повесть временных лет» как будто подтверждает такое предположение сообщением о существовании особых княжений у полян (где«держали... княженне» Кий, Щек и Хорив, а потом их потомки), а также указанием на наличие подобных княжений и в других восточнославянских землях (...«княжение в Деревлях свое, а в Дреговичах свое, а словене свое в Новгороде»). Этот легендарный рассказ в своей подоснове, несомненно, содержит элементы реальной исторической действительности.
Возникшие на основе роста имущественного и политического неравенства, эти политические организации содействовали дальнейшему упрочению экономических и политических позиций землевладельческой знати.
Таким образом, изучение данных археологии и письменных источников (византийских, арабских и др.), правильное их теоретическое осмысление заставляют нас притти к выводу, что отдельные показания сравнительно поздних русских источников («Русская Правда», летопись, где помеще'ны договоры с греками, и др.) могут быть отнесены не только к X—XII векам, но и к значительно более раннему времени. Подходя к этим русским источникам, мы уже знаем, что перед их появлением русский народ успел пройтн длительный путь своего развития, что успехи его на этом пути были весьма значительны и что, следовательно, источники эти не только являются основой для изучения русского общества X—XII веков, но могут и должны быть использованы при анализе более ранних периодов истории древней Руси.
Огромное значение для понимания процесса 'становления классового, феодального общества имеет «Русская Правда» и прежде всего ее древнейшая часть.
Исторические корни «Русской Правда уходят в далекое прошлое. Еще Прокопий Кесарийский в VI веке заметил, что у славян и аитов «вся жизнь н узаконения одинаковы». Конечно, подразумевать под этими «узаконениями» «Русскую Правду» нет никаких оснований, но признать наличие каких-то норм, по которым текла жизнь антов и которые запоминались знатоками обычаев и сохранялись родовыми властями, необходимо. Недаром русское слово «закон» перешло к печенегам и было у них в обиходе в X веке. Можно с уверенностью сказать, что кровная месть, например, была хорошо известна в то время и вошла, хотя и в урезанном виде, в «Русскую Правду», где жила до законодательной отмены в XI веке.
Не приходится сомневаться и в том, что родовая община с ее обычаями в процессе разложения, происходившем под влиянием развития института частной собственности на землю, превратилась в общину соседскую с определенным кругом прав и обязанностей. Эта новая община нашла свое отражение в «Русской Правде». Едва ли можно сомневаться в том, что довольно рано в восточнославянском обществе появился суд и определенная система судебных доказательств. Это так называемые «ордалии», т. е. испытание водой и железом. Это явление также нашло свое отражение в «Русской Правде».
Практика денежных выкупов, сменявшая постепенно месть, также имеет давнее происхождение. Хотя все эти моменты так или иначе отразились в рассматриваемом законодательном памятнике, тем не менее не онн определяют основное содержание «Русской Правды».
Очень интересны статьи, характеризующие социальное положение «мужей» в древнерусском обществе. Можно сказать, что «мужи» — это главный предмет внимания древнейшей «Правды». Живут эти «мужн» в хоромах, окруженные слугами; они не порывают связи с крестьянским миром. Эти хоромы могут быть сопоставлены с теми укрепленными жилищами, которые хорошо известны наШим археологам. «Мужи» владеют, имуществом, которое можно купить и продать. Они способны платить за побои, раны, личные оскорбления. Они-то и являются, видимо, землевладельцами. «Мужн» эти вооружены, часто пускают оружие в ход.
Здесь же, в «Правде», мы вндам зависимую от свонх господ челядь, которая убегает, которую разными способами разыскивают и возвращают господам; челядия иногда дерзает «ударить свободна мужа» с риском быть убитым в случае обнаружения его преступления. В состав этой челяди, как мы увидим ниже, входят не только рабы, а и попавшие в феодальную зависимость общииники-крестьяне. Мы можем проследить различные проявления социального неравенства, в частности, древнейшая «Правда» много говорит о долгах. Вся зга «Правда» достаточно архаистичиа, но родового строя здесь уже нет.
Очень важные и интересные документы сохранила нам наша знаменитая «Повесть временных лет», составленная в начале XII века, но впитавшая в себя более ранние летописные повести XI века. Являясь сама по себе первоклассным источником, говорящим о высоте культуры Киевской Руси, она сохранила нам ценнейшие документы — договоры Руси с греками. Договоры эти — ярчайший показатель высокого международного положения Древнерусского государства. В нашем распоряжении нх четыре: 907, 911, 944 а 972 гг. Для нас в данном случае особенно важны первые три.
Совершенно ясно, что договоры заключались между двумя государствами, что на Русн был уже мощный класс, заинтересованный в заключении договоров. Это «великие князи», «светлые бояре» а «мужи». Все они находятся под рукою киевского князя.
Договор 944 г. позволяет определить, кто эти «мужи», их материальную базу, степень прочности их экономического и политического положения. В этом договоре имеется перечень послов, направляемых в Константинополь для заключения договоров, а также имена тех могущественных и знатных лиц, от имени которых отправлялись послы.
Сейчас мы можем не сомневаться, что все эти знатные и облеченные властью «мужи» были крупными землевладельцами. И, что особенно для нас сейчас важно подчеркнуть, — землевладельцами не со вчерашнего дня, а имеющими свою длительную историю, успевшими окрепнуть в своих вотчннах. Об этом говорит хотя бы тот факт, что со смертью главы семьи во главе такого знатного дома становится его жена (например, Предслава, Сфаидра). «Русская Правда» подтверждает это положение: «что на ню (жену. — Б. Г.) муж возложил, тому же есть госпожа» (Троицкий список, ст. 93). То же мы видим и в «Польской Правде» (так называемой «Книге Прав», в ст. XXI) и в других славянских памятниках XIII века.
Это говорит об устойчивости этих дворов знати, дворов в смысле не только.хозяйственном, но в смысле комплекса людей, собранных под властью хозяина. Так было в самом начале X века. Несомненно, такое положение существовало и раньше.
К счастью для нас, «Повесть временных лет» попутно, по ходу повествования, дает нам ценнейшие сведения о землевладении князей, о наличии у них дворов-замков, личном составе этих дворов. «И есть село ее (княгини Ольги) Ольжичи и доселе» (Лаврентьевская летопись, под 947 г.). Вышгород был ольгиным «градом», т. е. замком. Ей же, княгине Ольге, принадлежало село «Будутина весь». Князь Владимир Святославич отвел своей жене Рогнеде усадьбу на берегу реки Лыбеди («посади на Лыбеди, иде же ныне стоить сельце Предславино») и т. д.
Не может быть ни малейшего сомнения в том, что эти факты являются естественным продолжением истории землевладения на Руси, истории, начавшейся очень давно, с момента появления частной собственности на землю и распада родовых отношений. Но кроме этих единичных и не вызывающих у нас никаких со- мненийфактов у нас имеются и другие сообщения той же летописи, так сказать, обобщающего характера.
Автор «Начального свода», попавшего в I Новгородскую летопись, делит историю Руси с древнейших времен до XII века на два периода. Первый представляется автору более счастливым для Русской землн, потому что господствующие классы не столь интенсивно и жестоко эксплуатировали народную массу. Второй, современный ему период, характеризуется автором как исполненный «ненасытства» господствующих классов, в результате чего появились бедствия. «За наше несытоство навел бог на ны поганыа, а и скоты наши и села наша и имения за теми суть». Богатство знати автор называет «богатством, неправдою сбираемым». Отсюда напрашивается совершенно естественный Вывод о том, что «скоты», «села» и «имения» существовали не только в период составления летописи и заключения договоров с греками, но и гораздо раньше.
Итак, у нас есть основания видеть наличие первых признаков частной собственности на землю приблизительно в VI—VII веках. К этому же времени мы должны отнести и зарождение землевладельческой знати, т. е. привилегированных землевладельцев, эксплуатировавших чужой труд.
Для нашей задачи нам мало зиать наличие крупного землевладения и факт эксплуатации чужого труда. Мы должны исследовать вопрос о том, кого именно эксплуатировали русские крупные землевладельцы VIII—XI веков. От того или иного решения этого вопроса зависит и определение общественно-экономической формации всего славянского общества данного периода.
Перед нами очень важная и в то же время трудная проблема. Решить ее можно, только учитывая всю сложность внутренних социальных процессов, происходивших в славянском обществе, отдавая отчет в состоянии производительных сил славянских народов этого времени, а также принимая во внимание общеевропейскую историческую среду, особую международную обстановку, в которой жили и развивались восточные, южные и западные славяне,
■ При анализе всех этих проблем мы не должны забывать известного теоретического положения Энгельса: «Рабство — первая форма эксплуатации, присущая античному миру; за ним следуют: крепостное право в средние века, наемный труд в новое время. Таковы три великие формы порабощения, характерные для трех великих эпох цивилизации»545.
Мы хорошо знаем, что исторически первой формой эксплуатации человека человеком была эксплуатация раба. Конечно, так было н в древнейший период истории русского общества. Но это еще не решение всего вопроса. Наличие рабов в данном обществе еще не дает оснований определять характер общественно-экономической формации. Вопрос заключается в том, стал ли рабский труд у славян основой производства,
Энгельс, очень внимательно изучавший германское общество раннего периода, пришел к выводу, что германцы, несмотря иа наличие значительного количества рабов, «не довели у себя эту зависимость до вполне развитого рабства,., до античного трудового рабства»х. Несомненно, что это положение Энгельса в равной мере относится и ко всем славянским народам.
Каковы же причины того, что германцы и славяне миновали стадию рабовладельческой формации? Энгельс прямо указывал на то, что одной из причин этого явления следует считать «варварство» германцев, их общинный строй. При этом следует иметь в виду то, что уровень производительных сил у славян в период возникновения классов и появления ранних государств (VI— IX века) был выше уровня производительных сил, существовавшего в свое время в античных рабовладельческих странах. Сравнительно высокий уровень сельскохозяйственной техники (VI—IX века) у славян делал труд раба маловыгодным и нерентабельным.
Энгельс подчеркивал необходимость рассмотрения социальных процессов у «варваров» и в Римской империи в тесной взаимосвязи и взаимообусловленности. Он противопоставлял мир «варваров» с их общинным строем, за которым было будущее, разлагающемуся изнутри, обреченному рабовладельческому обществу.
Следуя положениям Энгельса, мы должны рассматривать сосуществование этих двух миров в диалектической взаимосвязи и взаимодействии. Только при этом условии нам станет понятно, почему «варвары», вступив в борьбу с Римской империей и в конце концов выиграв эту борьбу, не пошли н не могли пойти по тому же социальному пути развития, который к тому времени уже привел рабовладельческий Рим к столь печальному концу, т. е. к полному краху.
Массы угнетенного римского простого народа, наблюдая общественные отношения соседний «варваров», явно отдавали предпочтение более простым и более справедливым (|юрмам жизни «варваров» перед своими собственными. Массы простого римского народа устремлялись в «варварский» мир, как будто их собственная страна была занята неприятелем (выражение Прокопия Кесарийского, под «варварами» имевшего в виду нменио славян).
В то время как Римская держава, основанная на рабовладельческом способе производства, разлагалась изнутри, «вар: вары» успешно развивались и объединялись против общего своего врага — римских рабовладельцев. «Не-римляне, т. е. все «варвары», — указывает товарищ Сталин, — объединились против общего врага и с громом опрокинули Рим» Ч
«Варвары» разрушили подорванную изнутри Римскую рабовладельческую державу, конечно, не для того, чтобы на ее развалинах создавать новый рабовладельческий строй. Тут «варвары» развили и сделали господствующей уже существовавшую на их родине более мягкую, чем рабство, крепостническую форму зависимости, форму, «стоящую... высоко над рабством»2, благодаря чему Европа смогла сделать огромный шаг вперед, несмотря на то, что «варварский» строй жизни был в некоторых отношениях примитивнее «цивилизованного» рабовладельческого римского общества.
Славяне, пришедшие на византийскую территорию, не смогли бы найти почву для соглашений с народными массами, страдавшими от режима рабовладельческого государства, если бы они сами были рабовладельцами и несли бы на своих знаменах лозунги рабовладения.
Нам сейчас хорошо известно, что объединило славян с народными массами Византии. Об этом ясно говорит византийский «Земледельческий закон», возникший в VIII веке, когда, по выражению Константина Багрянородного, Балканский полуостров «ославянился». Процесс этот заключался не только в том, что славяне овладели балканской территорией, но и в том, что на Балканах привились славянские формы общественной жизнн и славянский язык. А это могло случиться только при условии сочувствия этим формам масс туземного, неславянского населения. «Земледельческий закон», созданный в Византии в связи с распространением славян, а может быть,-и других «варваров», в этом отношении очень интересен. Здесь перед нами свободная крестьянская община. Своим существованием она оживила н заглохшую было византийскую общину. ««Местные» общины, •— пишет по этому поводу советский византинист, — находившиеся еще недавно в состоянии глубокого упадка, расцвели новой жизнью в связи с славянской колонизацией VI—VIII вв.»3.
Все это свидетельствует о том, что рабовладение не только не господствовало в славянском обществе в VI—VIII веках, а что славяне были активными борцами с рабовладением, чем и привлекли к себе народные массы рабовладельческих стран.
Следовательно, наиболее приемлемым, во всяком случае не противоречащим всему нам известному, будет суждение, что в крупных имениях русской знати, отмеченных в договорах
с греками, доминировала эксплуатация не рабов, а смердов. Отсюда необходимо признать эти вотчины организованными по феодальному образцу.
Если представить себе весь процесс в конкретности, руководствуясь марксистским пониманием сущности родового строя, его распада и зарождения феодальных отношений, то станет вполне понятно, почему В. И. Ленин счел возможным говорить
о том, что крепостничество существует на Руси с IX века.
* 546
*
Итак, мы не ошибемся, если скажем, что начиная с IX века во всяком случае можно говорить о наличии на Руси феодального способа производства, можно говорить об оформлении феодаль-' ного базиса.
В этнх условиях было вполне закономерным появление сравнительно небольших государственных образований — Куя- вии, Славии и Артании (вторая половина VIII в. — IX в.), а затем и образование обширного Древнерусского раннефеодального государства.
Оформившийся к этому времени господствующий класс был заинтересован в создании сильного государства — орудия классового господства землевладельцев. «Базис есть экономический строй общества на данном этапе его развития. Надстройка — это политические, правовые, религиозные, художественные, философские взгляды общества и соответствующие им политические, правовые и другие учреждения.
Всякий базис имеет свою, соответствующую ему Надстройку»1.
Нет сомнения в том, что возникновение в VIII—IX веках небольших государств и их объединение несколько позднее в обширное Древнерусское государство свидетельствуют о развитии феодальной надстройки.
Феодальная надстройка, возникнув иа основе феодального базиса, сама «становится величайшей активной силой, активно содействует своему базису оформиться и укрепиться, принимает все меры к тому, чтобы помочь новому строю доконать и ликвидировать старый базис и старые классы»2.
Весь приведенный материал дает основание рассматривать весь «докиевский период» как время, когда вызревал и формировался базис. В период большого Древнерусского государства феодальная надстройка стала «величайшей активной силой», которая содействовала оформлению и укреплению своего базнса. Наконец, в период феодальной раздробленности сказались уже
,„,„1 вi Ста/шн, Марксизм и вопросы языкознайия, Госполитиздат, 1953, стр. 5.
а Там же, стр. 7.
в полной и окончательной мере результаты деятельности Этой надстройки.
Таким образом, мы можем представить себе длительное развитие восточнославянского общества, представить себе сложный исторический путь Древнерусского государства от князей Куявии до времени Владимира, от времени киязя Ярослава до Владимира Мономаха.
Сильное государство, возглавленное киевским князем, имевшим в своем распоряжении аппарат власти, большое войско, должно было обеспечивать выполнение хорошо известных функций — держать'эксплуатируемое большинство в узде и в то же время защищать свои границы и овладевать новыми территориями, необходимыми господствующему классу для расширения сферы эксплуатации.
Мы хорошо знаем, что и внутренняя и внешняя политика киевских князей была подчинена именно этим задачам. На помощь феодальному государству пришла и церковь. Государство активно помогало землевладельцам ликвидировать остатки первобытно-общинного строя, помогало подчинить свободных еще общинников власти феодалов.
Оформлению и укреплению феодального базиса служил и такой важный, дошедший до нас законодательный памятник, как «Русская Правда». Следует подчеркнуть, что этот содержатель- нейшин сборник восточнославянских, иначе русских, законов слагался длительное время и отражает следы развития русского общества на протяжении многих веков.
«Русская Правда» состоит из трех частей. Первая, древнейшая, ее часть ие датирована и на основе сопоставления некоторых статей с открытиями советских археологов может быть отнесена, как уже говорилось, к VII—VIII векам.
Вторая часть «Русской Правды» датирована временем смерти Ярослава и совещания его сыновей, составивших новую «Правду» на основе старой, внеся туда ряд изменений и новшеств. Это — середина XI века.
Третья часть —в большой мере продукт законодательной деятельности Владимира Мономаха, явившегося в Киев в связи с известным восстанием горожан и сельского населения 1113 г.
Если всмотреться во все три части «Русской Правды», то нетрудно будет заметить, как русское общество развивается по этапам, как заметно отмирают пережитки родового строя, как интенсивно происходит процесс феодализации общества, как феодальная надстройка помогает оформиться и укрепиться феодальному базису.
«Русская Правда» — закон феодальный. Он защищал интересы господствующего класса феодального общества, т, е. крупных землевладельцев, укреплял их права на землю и сидящих на этой земле земледельцев-крестьян, которых тогда называли смердами.
Много важных деталей из жизни как высших классов общества, так и «низов» отмечено в «Русской Правде». Мы можем войти в жилище феодала, увидеть его хозяйство, непосредственно зависимых от него производителей разных категорий (смерды, рядовичи и холопы), можем увидеть, как и в каких условиях работают эти люди, как трудно им живется, как дешево ценится их жизнь.
Мы знаем, что смерды не относились к феодализации общества пассивно. Вставая на путь борьбы с классом феодалов, смерды, как сообщает летопись, часто брались за оружие. Нам известны большие антифеодальные восстания древнерусского крестьянства. Такие восстания происходили в 1068—1071 и в 1113 гг. Однако крестьяне боролись со своими господами и другими, менее заметными, но систематически действовавшими средствами: они запахивали господскую межу, перехватывали господскую птицу и домашних животных, иногда убивали господских приказчиков. Все эти формы классовой борьбы крестьянства против своих феодалов нашли отражение в «Русской Правде». Господствующий класс землевладельцев-феодалов отвечал на эти крестьянские выступления суровыми наказаниями, а иногда был вынужден прибегать к лавированию и временным компромиссам. «Русская Правда» в полной мере отразила эту политику господствующего класса феодалов. Мы видим, таким образом, что древнерусское законодательство помогало оформиться и укрепиться феодальному базису.
Мы видим, что надстройка действительно превратилась в величайшую активную силу. Государство в лице киевского великого князя помогало боярству путем раздач земель, укрепления и расширения его власти над крестьянством, т. е. в конце концов содействовало превращению старой боярской вотчины в сенье- ршо. Изменялась при этом и форма эксплуатации крестьянства в крупных владениях сеньеров.
Если в IX—X, отчасти в XI веке (по крайней мере в первой половине XI века) вотчинник эксплуатировал челядь (в состав которой входили рабы, рядовичи, смерды) путем примитивной отработочной ренты, когда челядь работала непосредственно на хозяина и под его наблюдением (чаще его приказчиков), то сеньер стал получать все необходимое от массы зависимого от него крестьянства преимущественно в форме оброка, т. е. в форме ренты продуктами.
Этот переход к ренте продуктами Маркс считал явлением прогрессивным, учитывая при этом и роль надстройки. Менялась форма эксплуатации, продолжалось общее наступление феодалов на свободное крестьянство прн активной поддержке государства. В XI веке это вызвало волны народных антифеодальных восстаний. Однако феодальное государство было уже настолько окрепшим, что оно нашло в себе силы подавить эти восстания и в еще большей мере укрепить власть феодалов над крестьянством.
Боярин превращался в сеньера, государя для свонх подданных, сюзерена по отношению к своим дружинникам.
Рост производительных сил иа местах создал возможность появления и экономического развития новых экономических и политических центров, конкурентов «матери городов русских»— Киеву. Необходимость усилить власть над местным крестьянством, с оружием выступившим против наступающих на него феодалов, вызывала потребность в перестройке государственной власти, в организации власти иа местах. Эти обстоятельства еще больше усиливали независимость знати и привели к расчленению Древнерусского государства.
Рост земельных владений знати, расширение ее прав на землю и сидящее на этой земле крестьянское население (так хорошо показанное в проповеднической литературе «киевского периода»), т. е. достижение тех целей, которым содействовало государство времени Игоря, Святослава, Владимира, сделали ненужной старую форму государства. Теперь знать создает новую форму государства, способствующую дальнейшему росту политической независимости магнатов на местах. Так, в результате расчленения Древнерусского государства создаются отдельные княжения. Симптомы этого расчленения государства стали заметны уже в самом начале XI века (поведение Ярослава в Новгороде). Факт стал совершенно очевидным в середине XI века. Надстройка сыграла активную роль в дальнейшем развитии феодального базиса, изменения же в базисе в свою очередь не замедлили сказаться на самой надстройке.
В рассматриваемый период произошли важные перемены и в организации вооруженных сил. Вызревание и оформление феодального базиса, возникновение феодальной надстройки в IX веке не могли ие оказать влияния на организацию войска в государстве.
Нам известна организация вооруженных сил в период «военной демократии». Это вооруженный народ, организованный на военный лад по десятичной системе. Но если в этот период «военной демократии» войско и народ составляли одно целое, то с появлением классов и раннефеодального государства роль и положение войска изменились. Правда, по форме вооруженные силы раннефеодального Древнерусского государства кое в чем преемственно были связаны с организацией войска периода «военной демократии». Во времена Олега, Святослава, Владимира значительная часть огромного войска состояла из еще свободного сельского и городского населения. В источниках эти воинские «формирования» назывались «воями». Они собирались по мере надобности. По существу, однако, все вооруженные силы страны этого периода—дружина, вой, вспомогательные отряды — являлись частью государственного аппарата. Социальное назначение этого войска, несмотря на его формальную преемственность с войском предшествующих периодов, было иным. Оио было той силой, которая помогала господствующему классу осуществлять функции раннефеодального государства.
Перед Древнерусским государством времени Олега, Святослава, Владимира стояли огромные задачи как внутриполитического, так и международного характера, для осуществления которых сильное и многочисленное войско являлось необходимостью. В том хорошо известном факте, что киевские князья обладали возможностью мобилизовать и вооружить большое количество сельского и городского населения, нельзя не видеть проявления величайшей активной роли надстройки — роли сильного раннефеодального Древнерусского государства.
Однако процесс дальнейшей феодализации восточнославянского общества, ускоренный активной деятельностью феодальной надстройки (усиленный рост феодального землевладения, подчинение все больших масс сельского населения феодалам и т. д.), закономерно сказался и на состоянии древнерусского войска.
Укрепление в своих экономических и политических позициях бояр шло параллельно с уменьшением количества свободных смердов. Прежний военный строй, основанный на несении военной службы лично свободными смердами, стал уже невозможен. Вооружить за счет государства большое войско киевский великий князь уже не мог.
Военную силу в виде дружин содержали бояре. Понятно, почему Владимиру Мономаху пришлось не приказывать, а уговаривать князей и бояр объединить свои военные силы для похода на половцев. Он уже не мог делать походы так, как их совершали Олег, Игорь, Святослав и Владимир. Если Олег, Игорь, Святослав и Владимир располагали большими военными силами и вели в походы против Византии десятки тысяч вооруженных людей, собранных по распоряжению киевского князя, то Владимиру Мономаху в 1097 г. уже пришлось считаться с новым политическим строем, с новой формой организации военных сил.
Прозвучал и был узаконен новый лозунг: «кождо (нз князей. — Б. Г.) да держать отчину свою». Каждый из князей со своими вассалами распоряжается и своими вооруженными силами.
Чем объяснить столь заметную перемену в надстройке? Конечно, тем, что произошли изменения в самом базисе, т. е. в экономическом строе общества.
На протяжении IX—XI веков Киевская Русь пережила два этапа, чему соответствовали две разновидности государственного строя. Они соответствовали переменам, происходившим в базисе.
Можем лн мы считать Древнерусское государство в оба эти периода своей истории феодальным. Можем, потому что совокупность производственных отношений, составляющая экономическую структуру общества, т. е. его базис, остается в своей основной сущности все время феодальной: эксплуатация зависимого крестьянства является характерной для всего этого периода.
Растут кадры зависимого крестьянства, под власть землевладельца попадают новые слои крестьянства, меняется форма эксплуатации зависимого крестьянства. Начинает преобладать рента продуктами. Но «превращение отработочной ренты в ренту продуктами, рассматривая дело с экономической точки зрения,
ничего ие изменяет в существе земельной рейты»547.
*
Мы убедились в том, что процесс вызревания и возникновения феодализма в России — это длительный процесс, развивающийся по этапам, следы которых иам удалось вскрыть.
Новые археологические данные и показания письменных источников (арабских, византийских и собственно русских), рассмотренные в свете марксистско-ленинского учения о базисе и надстройке, позволяют трактовать VI—VIII века в истории восточного славянства как переходный период от родового строя (на последней стадии его развития) к классовому, феодальному обществу, как переходный период от- «военной демократии», к раннефеодальному государству.
Этот период можно назвать «полупатриархальным-полуфеодальным». Действительно, это был период, когда в восточнославянском обществе происходило становление феодальных отношений в условиях разложения общинно-патриархального строя, когда на основе развивающегося имущественного и политического неравенства возникли классы, стала появляться частная собственность на землю, стало развиваться крупное землевладение и эксплуатация землевладельцами крестьян-общинников; это был период, когда появились у восточных славян и первые политические объединения.
IX век застает завершение этого процесса в форме огромного Древнерусского раннефеодального государства. В течение IX— XI веков при активном содействии надстройки происходит дальнейшая феодализация древнерусского общества.
Так представляется мне возможным решить проблему о генезисе феодализма в нашей стране.
Это не совсем похоже иа то, как мы изображали этот процесс до недавнего времени.
«РУССКАЯ ПРАВДА» И ЕЕ СЛАВЯНСКОЕ ОКРУЖЕНИЕ *
^ в XVIII веке в западноевропейской национали- ь. стической литературе получила широкое распро- ъе™**——' странение псевдонаучная теория о «неполноценности» и «иеисторичности» славянских народов. Особое место эта теория заняла в исторических построениях немецкой идеалистической философии. Так, например, Гегель утверждал, что славяне до сих пор ие выступали «как самостоятельный момент в ряду обнаружения разума в мире»548. Иными словами, Гегель отводит славянским народам роль «неисторических» народов.
Общеизвестно, что эта теория была важнейшей составной частью идеологии фашизма. Ныне она пропагандируется идеологами англо-американского империализма. Не случайно этой антинаучной концепции следуют многие буржуазные историки как в прошлом, так и в наши дни. Особенно фальсифицируется в этих «трудах» ранняя история славян, в частности период возникновения раннеславянских государств. В свое время эта «теория» о «неполноценности» славян проникла даже и в славянские страны, находя здесь благоприятную почву в дворянско- буржуазиой науке.
Академик Ф. И. Успенский, например, писал: «Болгарский народ естественно подчинился культурному влиянию Византии и с помощью завоевательного тюркского элемента развил в себе те начала, каких недоставало славянам: военное сословие, центральную власть хаиа и национальную церковь» Ф. И. Успенский, стало быть, убежден, что: 1) славяне подчинились влиянию
Византии, 2) болгары только благодаря тюркам создали у себя военное сословие, центральную власть и даже национальную церковь. Историю славян тот же автор называет «бойкой, цветистой, многообещавшей, но оказавшейся пустоцветом, а потому и бесплодной до IX в.» х. Почему же именно до IX века? Вероятно потому, что, по мнению автора, варягам в IX веке удалось создать мощное Русское государство, в силе и жизнеспособности которого Ф. И. Успенский уже не сомневается.
Все эти и им подобные рассуждения объясняются ие только влиянием Гегеля и немецких историков, между прочим, и тех, которые были вызваны в XVIII веке в Россию и работали над ее историей, но также и методологической беспомощностью тогдашней исторической иауки.
Правда, М. В. Ломоносов резко протестовал против искажения истории нашей Родины, но и он лишь гениально прозревал истину.
Фальсифицируя и извращая историю русского и других славянских народов, дворяиско-буржуазиые историки иногда доходили даже до отрицания славянского происхождения самой «Русской Правды».
М. П. Погодин, например, знал «Русскую Правду», неоднократно ее цитировал и даже целиком поместил две ее части в III томе своих «Исследований, замечаний и лекций», однако он увидал в ией совсем не то, что в ней действительно существует. Погодин пытался уверить читателя, что «Русская Правда» — германского происхождения. То же писал, например, и другой представитель дворянско-буржуазной науки, Морошкин: «Думаю, что Русская Правда есть чадо одной семьи с варварскими кодексами, особенно близкое к Саксонскому, Англо-Веринскому, Фризскому и Салическому. Может быть, и она прибыла к нам вместе с Руссами (варягами.—Б. Г.) в каком-либо письменном виде». М. П. Погодин прибавляет: «Бесспорно принадлежащие Ярославу статьи являют германское происхождение»а.
Что же германского в «Русской Правде»? Погодин находит германскими следующие ее элементы: «Месть, пени за побои, повреждения, постановления относительно холопов, коией, значение 12 мужей, в роде присяжных, и проч.». Свою основную мысль он пытается доказать: «Кровавая месть, —закон по преимуществу Скандинавский»; «Денежные пени за телесные повреждения... скандинавское учреждение»; «Суд 12 граждан был в Скандинавии»; «Закон о езде иа чужом коне есть чистый скандинавский»; «Испытание железом... перешло к нам из Скандинавии»; «Слово обельный (холоп. — Б. Г.) есть чисто иорманское»; и т. д.
и т. п. Ч Словом, творчеству русского народа не осталось ничего. Авторы, разделявшие эту точку зрения, не задумывались над тем, почему же прибывший вместе с варягами германский з^кон написан на чистейшем древнем русском языке 2, почему в эЧом законе нет ни одного слова, которое бесспорно могло бы считаться германским? Наконец, — что тоже очень знаменательно,— почему все эти авторы обращаются к германским сборникам права и никто из иих не поинтересовался славянскими «Правдами»?
Между тем обращение только к германским законодательствам при изучении «Русской Правды» совершенно не оправдано. Исследователю при изучении «Русской Правды» необходимо прежде всего иметь в виду такой факт, как родство славянских народов. В своем труде «Марксизм и вопросы языкознания» И. В. Сталин пишет: «...нельзя отрицать, что языковое родство, например, таких наций, как славянские, не подлежит сомнению, что изучение языкового родства этих наций могло бы принести языкознанию большую пользу в деле изучения законов развития языка» 3. Это положение И. В. Сталина нужно иметь в виду и при изучении явлений общественной жизии славянских народов, его нужно иметь в виду при исследовании многогранной истории славянства.
Игнорирование славянских «Правд» — это внушение немецких псевдоученых, авторитет которых долго считался непререкаемым. Как тяжело было Ломоносову ломать эту твердыню! Как тяжело было ему, по его же собственным словам, «защищать честь своего народа»! Именно в вопросе о роли славян-руссов в создании своего государства.
Еще на заре своей истории различные ветви славянства, связанные не только этническим родством, ио и близостью культурного развития, сыграли очень видную и важную роль в жизни всей Европы. Это было время, когда греки и римляне, создавшие свои рабовладельческие государства, считали себя «расой господ», а все остальные соседние с ними народы называли «варварами». Греческие и римские рабовладельцы рассуждали так: «Варвар — это существо гораздо более низкого интеллекта, грубое, признающее только физическую силу». Аристотель в своей «Политике» развивал следующие мысли: дня грека свобода — органическая потребность; варвару она не свойственна и не нужна; господство эллинов иад варварами — закон природы; равенства между греком и варваром не может быть, как ие может быть его между человеком и домашним животным.
Греческие и римские рабовладельцы не только так думали, но и действовали согласно этому своему убеждению. Они ловили «варваров» для превращения их в рабов, в свою рабочую силу, бе:, которой ие могли существовать они сами и их рабовладельческие государства. Платон и Аристотель и не представляли себе нормального, с их точки зрения, общественного и государственного строя без рабства. Хроническую войну с «варварами» они считали столь же естественной, сколь и неизбежной. А этими «варварами» были по преимуществу будущие германцы и славяне. «Варвары» иначе как на своих врагов на рабовладельцев смотреть ие могли.
Во время существования величайшей рабовладельческой Римской державы славяне переживали еще стадию первобытно-общинного строя. Но у них уже тогда были все данные для дальнейшего развития, что очень скоро было замечено их соседями. Наблюдая быстрые успехи славян, более дальновидные представители рабовладельческого мира начинают волноваться. Недовольный славянскими успехами в военном деле Иоани Эфес- ский писал о том, что славяне, еще так недавно не зиавшне иного оружия, кроме дротика, усвоили себе военную технику ромеев, стали драться лучше, чем они, завели много золота, серебра, ценного оружия, табуны лошадей, стенобитные орудия '. Историк готов Иордан (VI век) вынужден признать, что «теперь по грехам нашим они свирепствуют повсюду, но тогда (он имеет в виду IV век. — Б. Г.) все подчинялись приказам Германарнха». «От истока реки Вислы, — пишет тот же автор, — иа неизмеримых пространствах основалось многолюдное племя венедов»549. Выражение «От истоков реки Вислы» указывает на то, что Иордан имеет в виду как польские, так и восточнославянские племепа.
Греческий историк Прокопий Кесарийский (VI век и. э.) также отмечает успехи славян: они перешли Дунай, обратили в позорное бегство римское войско и в этот поход взяли во Фракии и Иллирии много крепостей, тогда как «прежде славяне никогда не дерзали подходить к стенам крепостей или спускаться на равнины для открытого боя»550.
Военный византийский писатель Маврикий Стратег о славянах и антах (последние относятся к восточным славянам) отзывается так: «оии храбры, преимущественно в своей земле, и выносливы, легко переносят жар, холод, дождь, наготу, недостаток в пище... Находящихся у них в плену онн не держат в рабстве, как прочие племена...»551.
Большой интерес представляют прямые свидетельства о том, как относились к славянам не рабовладельцы, не господствующие классы римского и греческого общества, а массы простого народа западной и восточной частей Римской империи.
Вот свидетельство марсельского священника Сальвиана, писавшего в V веке, почти накануне падения Римской державы: «У всех римлян (простых людей. — Б. Г.) одно желание, чтобы им не пришлось перейти в римское подданство. Римский плебс там единодушно заявляет о том, чтобы ему попрежнему было позволено житье варварами... Итак, наши братья (римляне. — Б.Г.) не только совершенно не хотят перебегать от иих к иам, но, наоборот, оставляют иас, чтобы перебежать к ним...» Если под «варварами» Сальвиаи здесь разумел главным образом германцев, то Прокопий Кесарийский говорил о славянах в своей «Тайной истории»: «Народ (византийский. — Б. Г.) большими толпами... убегал... к варварам... Чтобы только скрыться из родной земли, каждый из них охотно менял ее на... чужую землю, как будто их родина была захвачена врагами»2.
Прокопий, может быть сам того не понимая, был близок к истине: массы простого народа, находившиеся под властью римских и греческих рабовладельцев, действительно видели в них своих врагов и потому охотно бежали к славянам.
Что же происходило?
Рабовладельческий мир умирал, разлагаясь изнутри. «Варвары» поднялись против него н, наконец, его одолели. Рабовладельцы были ликвидированы. Жало рабства было притуплено. Туземные народные массы нашли общий язык с пришельцами. Если говорить о Восточной Римской империи, то этими пришельцами-победителями были славяне. Тут имеются в виду и восточные славяне, предки русского народа, принимавшие участие в этом движении как «самые могущественные среди славян», по отзыву тех же византийцев.
Все эти факты убеждают нас в том, что славяне уже в то время играли важную роль в судьбах Европы. Выступая против рабовладельческого мира, сохраняя в основном свой общинный строй, славяне переживали закономерный процесс классообразо- вания. Все новые и иовые результаты археологических исследований позволяют наметить основные вехи социального развития славянских народов, позволяют проследить основные этапы в процессе становления классовых, феодальных отношений. Не случайно у восточных, южных и западных славян уже в VI— VII веках появляются первые политические объединения, выполнявшие определенные функции государства. Неужели же эти славяне нуждались в варягах или тюрках для того, чтобы создать с чужеземной помощью государство, право и т. д.? Неужели они не могли создать своей собственной надстройки в виде государства, законодательства и беспомощно ждали, когда придут иноземцы, создадут им государство и привезут с собой сборник законов н даже (как думал Морошкин) именно «Русскую Правду»?
Такое объяснение нас, разумеется, ни в коей мере удовлетворить не может.
Сейчас советские историки, вооруженные передовой марксистско-ленинской теорией, опираясь на успехи нашей археологии, имеют все основания для того, чтобы не только ответить на эти вопросы решительным отрицанием, но и воссоздать процесс становления феодализма у славянских народов.
Мы хорошо знаем, что надстройка порождается базисом. Государство у славян появилось после того, как образовались антагонистические классы. Господствующий класс, оказавшийся над народной массой, создал свой новый закон, обеспечивающий его собственные интересы, помогающий ему закрепить за собой землю и сидящих на ией земледельцев.
Надстройка, «...появившись на свет, — пишет И. В. Сталин,— ...становится величайшей активной силой, активно содействует своему базису оформиться и укрепиться, принимает все меры к тому, чтобы помочь новому строю доконать и ликвидировать старый базис и старые классы»552.
Оформлению и укреплению феодального базиса славянских народов служили такие дошедшие до нас памятники законодательства, как «Русская Правда», «Закон Судный людем», «Польская Правда», Винодольский и Полицкий статуты, древнейшие чешские уставы.
Исходя из указаний И. В.Сталина о родстве славянских наций, я хочу показать плодотворность сравнительного изучения общественных явлений по памятникам раннеславяиского законодательства. Совершенно очевидно, что сравнительное изучение памятников славянского законодательства в большей мере, чем изолированное их исследование, может помочь как выяснению общих закономерностей развития феодализма у славянских народов, так и наиболее полному раскрытию социальной истории каждого славянского народа в отдельности. Параллельное изучение этих памятников позволяет глубже понять и эволюцию и характер некоторых общих для них институтов, выяснить в каждом элементы нового и старого. Такое исследование памятников славянского права позволит расширить круг наблюдений над развитием феодальных отношений у европейских народов, обычно изучавшихся по германским материалам.
Вместе с тем такое исследование помогает разоблачать как антинаучные измышления западноевропейских и американских псевдоученых «теорий» неполноценности славянских наций, так и распространенные в буржуазной историографии идеалистические, славянофильские теории о «самобытности» исторического развития славянства.
Разумеется, что всех проблем, возникающих при сравнительно-историческом изучении славянского законодательства, сейчас нельзя даже поставить. Остановлюсь только на некоторых, свидетельствующих, как мне кажется, о плодотворности параллельного изучения памятников славянского права.
Исторические корни «Русской Правды» уходят в далекое прошлое. Еще Прокопий Кесарийский в VI веке заметил, что у славян и антов (предки русского народа) «вся жизнь и законы одинаковы»553. Конечно, подразумевать под этими «законами» «Русскую Правду» нет никаких оснований, но признать наличие каких-то норм, по которым текла жизнь антов и которые запоминались знатоками обычаев и сохранялись родовыми властями, необходимо. Недаром русское слово «закон» перешло к печенегам и было у них в обиходе в X веке.
Можно с уверенностью сказать, что, например, кровная месть была хорошо известна в это время и вошла, хотя и в урезанном виде, в «Русскую Правду», где жила до законодательной отмены в XI веке. Не приходится сомневаться и в том, что родовая община с ее обычаями в процессе разложения под влиянием частной собственности на землю превратилась в общину соседскую с определенным кругом прав и обязанностей, найдя свое отражение в «Русской Правде». Едва ли можно сомневаться и в том, что уже тогда существовали суд и некоторая система судебных доказательств, так называемые ордалии, т. е. испытание водой и железом, что тоже отражено в «Русской Правде». Система денежных выкупов, сменившая месть, корнями уходит в глубокую древность.
Не ставя себе задачи разрешить вопрос об элементах, из которых в порядке своего развития сложилась «Русская Правда», равно как и другие славянские законодательные сборники, хочу лишь указать, что «Русская Правда» — этот содержательнейшяй сборник восточнославянских, иначе русских, законов — слагался длительное время и отражает следы развития русского общества на протяжении многих веков. Они отражены в «Русской Правде», как в зеркале.
«Русская Правда» состоит из трех частей. Первая, древнейшая, ее часть не датирована и на основе сопоставления с открытиями советских археологов может быть отнесена к VII—VIII векам.
Вторая часть «Русской Правды» датирована временем смерти Ярослава и совещания его сыновей, составивших новую «Правду» на основе старой, т. е. середины XI века.
Третья часть — в большей мере продукт законодательной деятельности Владимира Моиомаха, явившегося в Киев в связи с известным восстанием горожан и сельского населения 1113 г. Следы компромиссной политики Владимира Мономаха, вынужденного сделать ряд уступок восставшим массам, очень заметны в этой, «мономаховой», «Правде».
Если глубже всмотреться в три части «Русской Правды», то не трудно будет заметить, как по этапам развивается русское общество, как отмирают пережитки родового строя, как интенсивно происходит процесс феодализации русского общества, как феодальная надстройка помогает оформиться и укрепиться феодальному базису.
«Русская Правда» — закон феодальный. Он защищает интересы господствующего класса феодального общества, т. е. крупных землевладельцев, укрепляет их права на землю и сидящих на этой земле земледельцев — крестьян, которых тогда называли смердами.
Само собой разумеется, что смерды протестовали, иногда, как сообщает летопись, брались за оружие. Нам известны большие восстания древнерусского крестьянства, попадавшего все в большую зависимость от феодалов-землевладельцев. Такие восстания происходили в 1068—1071 гг. и в 1113 г. Крестьяне боролись со своими господами и другими менее заметными, ио систематически действовавшими средствами: запахивали господскую межу, перехватывали господскую птицу и домашних животных, иногда убивали господских приказчиков. Власть находилась в руках господ, и они старались через свой закон ответить па выступления крестьян суровыми наказаниями.
Много важных деталей из жизии как высших классов общества, так и «низов» отмечено в «Русской Правде». Мы можем войти в жилище феодала, увидеть его хозяйство, непосредственно зависимых от него производителей разных категорий (смерды, рядовичи, холопы и др.). Можем увидеть, как и в каких условиях работают эти люди, как трудно им живется, как дешево ценится их жизнь.
Вместе с тем мы видим здесь купцов, купеческие товарищества, товарищества иа паях, большие торговые дороги («гостиница великая»), участие в торговле князей.
Содержание «Русской Правды» очень богато и разнообразно. Этот памятник богаче судебников Русского централизованного государства XV и даже XVI веков, хотя они и созданы более развитой общественной средой. С «Русской Правдой» в смысле богатства содержания может конкурировать только Псковская судная грамота.
Но исследователь сталкивается с одним досадным обстоятельством. До XII века включительно можно изучать русское общество достаточно подробно. Затем источники прерываются до XV века, когда в наши руки попадают такие памятники, как
Судебник 1497 г., Псковская и Новгородская судные грамоты, т. е. весь период так называемой феодальной раздробленности остается почта не освещенным, если не считать летописей, характеризующих главным образом политическую сторону жизни Русн.
На помощь исследователю приходит «Польская Правда». Это сборник польского права, записанный немцем на немецком языке в середине XIII века. Составлен он для нужд управления той частью польской земли, которую в то время заняли крестоносцы.
Польские ученые доказали, что запись эта полностью соответствует польскому праву, что в ней нет ни искажений, ни привнесений чего-либо чуждого Польше. Памятник этот все больше н больше входит в оборот польской исторической науки. Известен он стал сравнительно поздно, только в 1869 г., когда и был впервые напечатан.
Перед русскими историками возникает соблазнительная задача: нельзя ли воспользоваться «Польской Правдой» XIII века для продолжения во времени изучения «Русской Правды», обрывающейся, как было сказано, на XII веке? Но тут же возникает и опасение: возможно ли это вообще и, если возможно, то в какой степени?
Чтобы разрешить эти сомнения, надо сравнить оба памятника с учетом их разновременности.
Польский народ жил всегда в непосредственной "соседской близости с народом русским. Мы уже видели, что историк готов Иордан рассматривает славян, живущих от истоков Вислы и дальше на восток, как одно целое, стало быть, объединяет будущих поляков и русских. Родство польского и русского языков несомненно. Развивались эти народы синхронно. Вполне естественно, что н дохристианская религия и многие обычаи, в том числе правовые, у этих двух народов должны быть весьма близкими.
Если мы сопоставим нормы «Русской Правды» и «Польской Правды», то убедимся в этом окончательно. Коснусь только нескольких примеров.
Возьмем хотя бы вопрос об общине у славянских народов. В «Русской Правде» этот сюжет излагается очень лаконично: составители «Правды» не имели побуждений быть особенно детальными, так как предметы, о которых они говорили, были всем и без того хорошо известны. «Русская Правда» называет сельскую общину двумя терминами: «мир» и «вервь». Современники «Русской Правды» прекрасно понимали, о чем шла речь в данном случае. Но мы сейчас находимся в более трудном положении, выход из которого подсказывают нам «Правды» других славянских народов: поляков, хорватов и др. «Русская Правда», не давая развернутого определения «мира» — «верви», говорит, однако, о некоторых функциях этих организаций: оиа упоминает о защите членов общины, сообщает об обязанности общинников разыскивать «воров» и «убийц» на территории «мира» — «верви», касается некоторых деталей, которые позволяют установить полную аналогию с общинами польской н хорватской.
В «Польской Правде» община называется «ополе» и выполняет те же функции, что община «Русской Правды». Но польский источник дает более развернутые сведения об этом институте. Немец, записавший «Польскую Правду», сделал это так подробно, что для иас полностью раскрывается содержание термина «мнр» — «вервь». Это — соседская общииа, состоящая из нескольких деревень, имеющая свою оргаинзацню.
Дальнейшие этапы развитая общины у славян прослеживаются по Винодольскому н Полицкому статутам. Все признаки соседско- террнторнальиой общины можно наблюдать в Винодольском обществе XIII века. Здесь община успела пройти значительный путь в своем развитии. Она была, как и у других народов, поставлена феодальным государством иа службу господствующим классам554.
Что касается Полицкого статута, то этот своеобразный памятник феодального законодательства, содержащий архаические черты, свидетельствует вместе с тем о дальнейшей эволюции общины — «вервн». Анализ Полнцкого статута показывает, что иет никаких оснований идеализировать внутренние отношения в общине, подобно тому как это делали славянофилы (Леонтович и др.). Община выступает не как коллектив родственников, не знающих внутренних противоречий, а как организация, в общественных отношениях которой доминирует частная собственность на пахотную землю. Пастбища, луга и леса все еще находятся в общем пользовании села-общины. Однако уже начался раздел общинных лесов в частную собственность. Мы не можем также ие заметить, что основная масса крестьян-общинников оказалась подчиненной феодалам2.
Таким образом, сопоставление всех этих данных славянских законодательств позволяет раскрыть более обстоятельно основные закономерности развития общнны вообще и славянских народов в частности.
Возьмем положение крестьян как феодально-зависимого класса по этим славянским «Правдам». На основании «Русской Правды» В. И. Ленин впервые вскрыл положение смерда-крестьянина в Киевской Русн. Сделать это было нелегко, так как буржуазная наука настолько запутала вопрос, что в конечном счете в лице А. Е. Преснякова признала его неразрешимым.
Если мы поставим изучение социально-экономического положения крестьян-смердов на более широкую базу источников, если мы будем привлекать славянские «Правды», то замечательный вывод В. И. Ленина иайдет новое неоспоримое подтверждение.
В «Русской Правде» смердов касаются шесть статей. Из них наиболее важны в «Правде» Ярославичей — ст. 25 и 26, где имеется перечень непосредственных производителей в феодальной княжеской вотчине («А в рядовницн княже 5 гривен, А в смерде и в холопе 5 гривен»), и в «Пространной Правде» — ст. 90, гласящая, что если смерд умрет без сыновей, то его имущество переходит князю.
Но эти статьи всегда были спорными. В одном из списков древнейшей «Правды» первый текст звучит иначе («А в смердьи в холопе»). Возникает серьезный вопрос: какому списку больше верить? Считать лн зависимого смерда приниженным до уровня холопа нли смерда считать рабовладельцем, эксплуататором чужого труда? Во всех славянских «Правдах» зависимый крестьянин изображен в приниженном положении и эксплуататором чужого труда нигде не является.
В отношении ст. 90 «Русской Правды» возникает другой вопрос: как смотреть на князя (в данном случае) — как на носителя верховной власти нли как на собственника своего домена, т. е. как на крупного феодала? И в решении этого вопроса помогают славянские «Правды», прежде всего «Польская». В «Польской Правде» есть буквально та же статья: «Если умрет крестьянин, не имея сына, его господин берет его имущество». Тот же старый закон повторяет и более поздний польский статут Казимира Великого XIV века: «Коли... кмет умрет без детей (мужского пола. — Б. Г.), тогда пан его увязуется в пустовщину». Тут нет никакого повода для колебаний. Именно феодал наследует землю зависимого крестьянина, умершего без мужского потомства. Отношение феодала к имуществу своего крестьянина еще ярче показано в Полнцком статуте, который предоставляет феодалу право на все имущество своего крестьянина.
Далее, в «Русской Правде» ясно показано, что в XII веке рабство идет на убыль, в «Польской Правде» XIII века мы видим сажание рабов на землю и почти полное отсутствие рабов среди зависимых непосредственных производителей.
Параллельное изучение славянских законодательств позволяет сделать целый ряд и других наблюдений. Так, следует подчеркнуть, что языковое родство славянских наций очень хорошо прослеживается в памятниках раннеславянского законодательства. Это языковое родство является одним из свидетельств исторической общности русского, польского, чешского, словацкого, болгарского, хорватского, сербского и других славянских народов. Однако, несмотря на очевидность этого исторического факта, нынешние фашистские правители Югославии, цинично фальсифицируя историю, пытаются отрицать вековые культурно- политические связи югославских народов со всем остальным славянским миром. Они доходят до того, что заявляют: «Югославия всегда была повернута к Западу, которому мы обязаны своей культурой»555. Вся многогранная история славянских народов опровергает это утверждение. Языковая, этническая и культурная близость всех славянских народов, в том числе народов России н Югославии, является бесспорным н самоочевидным фактом. Языковое родство русского н хорватского народов особенно бросается в глаза. Так, хорватский ученый Мажуранич, составитель историко-юридического словаря Хорватии, писал: «...насколько тесно родство нашего старого языка со старым русским... показывает несколько сотен слов и выражений хорватских н русских, которые я лнчио отметил». В этом нет ничего удивительного. Повидимому, хорваты длительное время жнли в непосредственной близости от восточного славянства. «Повесть временных лет» даже включает хорватов в число восточнославянских племен, помещая их между вятнчамн н дулебами.
Не случайно мы находим большое число общих терминов в «Русской Правде» н в Полицком статуте. Таких терминов довольно много: вражда, говедо, правда, челядь, свада, овей, ближний, вервь, рота, дружииа, дым (подымный) и др. За некоторыми из этих общих терминов скрываются н тождественные социальные институты. Все это лишний раз подчеркивает существование культурно-исторических связей русского и хорватского народов, уходящих своими корнями в очень далекое прошлое.
Сопоставление славянских «Правд» позволяет отметить еще ряд интересных моментов. Так, в древнейшей «Русской Правде» есть еще месть, в «Правде» детей Ярослава оиа уж отменена, «Польская Правда» уже не знает местн, но еще предусматривает взимание штрафа родственниками убитого за убийство. Это пережиток, следующий за отменой местн.
В «Русской Правде» в числе судебных доказательств только называются «железо» и «вода». «Польская Правда» подробно, как ни один памятник в мире, изображает процедуру испытания железом и водой. В присутствии духовного лица, которое произносит особые молитвы (помещенные в «Польской Правде» полностью), испытуемого ведут по раскаленным кускам железа, расположенным на расстоянии шага друг от друга, сожженные места ног заливают воском, поят испытуемого священной водой, а через несколько дней специалисты осматривают раны и решают вопрос о виновности нли невиновности испытуемого. Не менее детально описано н испытание водой.
Не остается ни малейшего сомнения в том, что подобная процедура имела место и на Руси.
Правила наследования имущества по «Русской Правде» и «Польской Правде» одни и те же.
Думаю, что приведенные примеры доказывают, во-первых, возможность и целесообразность параллельного изучения славянских «Правд», а также большую пользу такого изучения, поскольку оно облегчает правильное понимание всех «Правд», во-вторых, эти примеры говорят о славянской общности, и наконец, что мне кажется наиболее важным, они свидетельствуют о высоком уровне славянской культуры как во время вызревания норм права, позднее записанных, так и во время законодательного творчества славян в период существования у них государств.
Право—это надстройка над базисом. Если по базису мы можем судить о надстройке, то и надстройка можея' многое сказать о базисе. В данном случае в нашем распоряжении есть материал, доказывающий справедливость этого положения. Если Б. А. Рыбаков показал в своей книге «Ремесло древней Руси» высоту материальной культуры Руси, то «Русская Правда» говорит о таком же высоком уровне правовой надстройки. О том же говорит и наша первая книга по истории Руси «Повесть временных лет», о которой даже немец академик Г. Ф. Миллер сказал, что она «...так полна, что ни одна нация не может похвалиться таким сокровищем». То же повторил и другой ученый немец, работавший в России, — Шлецер: «Русская нация — единственная владетельница важного не только для нее, но и для всей, занимающейся историей публики, сокровища — она может и должна нм гордиться; ...Нестор во всей европейской науке — только один настоящий в своем роде полный и справедливый летописец».
«Русская Правда» — такая же жемчужина в истории русской культуры. Взятая в окружении других славянских законодательных памятников, оиа делается для нас понятнее, яснее и величественнее.
Изучение ранней истории славянства на основе известных нам письменных, лингвистических и археологических данных убеждает нас в том, что «Русская Правда» и другие аналогичные славянские памятники явились результатом не иностранного влияния, а итогом внутреннего социально-экономического развития каждого славянского народа. Мы видим, что параллельное изучение этнх памятников позволяет более полно раскрыть общие закономерности развития феодализма у славян, оно позволяет расширить наши представления о социальной истории каждого славянского народа в отдельности, позволяет проследить эволюцию отдельных общих для них институтов. Сопоставление «Русской Правды» с «Правдами» других славянских стран делает еще более очевидной нелепость всех рассуждений Погодина или Мо- рошкина о том, что «Русская Правда» — это варяжский закон, привезенный к нам варягами в IX веке. Изучение социальной истории славян в период становления у них феодализма, исследование раннеславяиских законодательств наносят еще одни удар по уже разрушенной у нас «теории», которую, однако, вопреки фактам на западе Европы и в Америке все еще продолжают повторять.
БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ И ВЕРВЬ РУССКОЙ ПРАВДЫ И ПОЛИДКОГО СТАТУТА
опрос о славянской верви — старый вопрос. Давно 1 историки и историки права интересовались этой проблемой.
Славянофильствующие буржуазные юристы и историки интересовались сущностью и судьбами верви в убеждении, что это — явление специфически славянское. Труды Ф. Энгельса, который использовал некоторые наблюдения М. Ковалевского, показали, что данное явление свойственно всем народам при переходе от родового общества к классовому; долго живет оно и в классовом обществе. Такая постановка придает этому вопросу значительно большее значение.
Вопрос о славянской верви — это вопрос об этапах разложения родового общества и дальнейшей эволюции общества, уже классового. Мы хорошо знаем эти этапы по признакам эволюции семьи: матриархальная семья, большая патриархальная семья, индивидуальная семья.
Патриархальная большая семья, иначе, семейная община — еще значительный пережиток родовых отношений. Она живет в одном большом дворе, сообща владеет своим полем и обрабатывает его, ведет коллективное хозяйство.
Индивидуальная семья есть порождение частной собственности на землю и победы индивидуального семейного хозяйства, большой шаг вперед в истории общественных отношений.
Признание большой семьн промежуточным звеном в цепн развивающихся общественных отношений, сделанное М. Ковалевским, — это шаг вперед в исторической науке. Но это признание, как отметил Энгельс, «создает новые трудности н вызывает новые вопросы, которые еще требуют своего разрешения. Здесь, — продолжает Энгельс, — могут привести к окончательному решению только новые исследования»1. Эти трудности встают перед
* Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 146—147.
исследователем истории общественных отношений каждой страны. Недостатка в попытках разрешить проблему верви в литературе русской, хорватской и других славянских народов нет. Обращение в таких случаях к «Русской Правде» н Полнцкому статуту обычно, поскольку только эти два памятника знают термин «вервь».
Профессор О. Миллер в 1865 г. утверждал, что для решения вопроса о сущности древнерусской верви необходимо обратиться к югославянскнм аналогиям, и приводил пример из современного сербского языка, где слово «врвинк» обозначает «родственник» подобно древнему же «ужику». О. Миллер этим сопоставлением указывал только на происхождение термина. Русскую вервь времени «Русской Правды» он понимал как известный круг «людей, обитающих в пространстве, измеренном вервию», т. е. в данном случае веревкой в качестве измерительного средства. О. Миллер, далее, полагал, что «в свою же очередь вервь, подразделяется на дымы (т. е. дома), сохи, рала, тягла — ряд выражений, указывающих или на сожительство, или на сотрудничество и соучастие в тяготе, а вовсе не на сродство в кровном смысле»556.
Этому же вопросу специальное исследование посвятил русский буржуазный ученый Ф. Леонтович. Однако, ослепленный славянофильскими тенденциями, он видел в Полицком статуте и в «Русской Правде» не то, что там написано. Славянская задруга как специфическая форма славянских общественных отношений настолько увлекала автора, что он находил ее даже там, где ее при более беспристрастном изучении памятников невозможно найти.
«Вервь, дружнна, племя,— писал Ф. Леонтович, — различные названия одного и того же учреждения семейнойобщины»557, т. е. задруги. Но документы, которыми располагал Ф. Леонтович, заставили автора столь значительно отойти от этого своего определения, что по сутн дела от него мало что и осталось. В другой своей работе он уже говорил иное: «Приняв в себя элементы, чуждые семье, коренясь отчасти в отношениях договорных, задруга отодвинула на второй план связи кровные, патриархальные»558. И на этом определении автор не останавливается. В той же своей работе ои дает несколько определений верви: «Вервь, владеющая племенщиною сообща, по бащтнне, отличается от верви, состоящей из отдельных участников (диоников), владеющих отдельными жребиями (участками, «ждрибове»)»559. Тут уже дано два определения: по одному вервь — коллектив, владеющий сообща родовой (в позднем смысле слова) наследственной землей (племенщина), и по другому вервь — община, объединяющая отдельных хозяев, индивидуально владеющих землей.
А дальше тот же автор различает уже «три главные формы верви». Третья форма заключается в том, что село может «разделить между собою землю (собственно поля, котарь) на отдельные жеребьи, оставаясь при общем пользовании гаями и испа- шами, — может также разделить и леса, при общем владении пастбищем. В последнем случае пастбище (нспашь) считается главною хозяйственною связью верви»560.
Совершенно очевидно, что Ф. Леонтовичу вопреки его желанию понимать вервь как семейную общину (большая семья, задруга) источники не позволяют оставаться на своей позиции и заставляют отойти от нее очень далеко. В самом деле, что же это за большая семья, если «главной связью» ее является связь не кровная, а хозяйственная, и именно общее владение пастбищем — столь характерный признак сельской общины?
Упрекать Ф. Леонтовича в отходе от его первоначального мнения нельзя: он сдал свои позиции под натиском убедительных фактов. Упрекать автора можно лишь в том, что он сделал это недостаточно решительно н четко, оставив себе путь к отступлению: три противоречащие друг другу мнения не могут существовать одновременно.
В 1884 г. в книге «О формах землевладения в древней России» Г. Ф. Блюменфельд, определяя сущность верви, некритично следовал за Ф. Леонтовичем561. М. Ф. Владимирский-Буданов, принципиально расходясь с Леонтовичем, тоже связывал происхождение термина «вервь» с сербским «врвиик»8.
Очень внимательно отнесся к Полицкому статуту и А. Е. Пресняков. ««Вервные братья» у хорватов, — писал он, — члены кровнородственной группы, которая связана экономически, делят земельные угодья по врвн — линиям родства по отцу». Вервь «Русской Правды» он считал общиной562. В. Лешков писал, что «люди, мир и вервь» есть различные выражения для одного н того же понятия6. И. Д. Беляев считал, что «русская земля в то время (эпоха «Русской Правды» — Б. Г.) была разделена иа общины, называвшиеся вервями, члены которых были связаны круговой порукой, так что в случае совершения преступления одним нз ее членов виру платила вся община»563. Ссылался на далматинские законы н советский ученый М. Н. Тихомиров в своем комментарии к статье «Русской Правды» «О долзе»564.
Среди хорватских ученых, интересовавшихся значением термина «вервь», надо назвать В. Мажуранича, автора историко- юрнднческого хорватского словаря. Он занимался параллельно русской и хорватской вервью. Русскую вервь он считает общиной, ставит знак равенства между «вервью» и «миром»; хорватскую — в сущности он тоже считает общиной, ио с прибавлением соображения о том, что члены хорватской верви — люди, связанные экономическими связями, ведущие раздельно свое хозяйство, но помнящие свое происхождение от общего предка565.
Ученые-исследователи разделились на две группы по данному вопросу: К. Н. Бестужев-Рюмин, А. Я- Ефнменко, Г. Ф. Блю- менфельд, Ф. Леонтович, в советское время В. В. Мавродин 1 считают вервь большой семьей, семенной общиной, иначе задругой; М. Ф. Владимирский-Буданов, А. Е. Пресняков, В. Лешков, И. Д. Беляев, из советских ученых М. Н. Тихомиров — общиной территориальной.
Эти разногласия не случайны: источников, знающих вервь, мало, и они говорят о верви не совсем ясно, что позволяет исследователям толковать тексты в связи со своими общими представлениями о ходе развития славянских народов; следовательно, причины разногласий лежат не только в понимании терминов, но и в методологии исследования.
Энгельс выяснил роль большой семьи в процессе общественного развития и тем самым положил методологическое основание исследованию фактического материала. «Чем дольше жил род в своем селе... — пишет Энгельс, — тем больше родственный характер связи отступал на задний план перед территориальным; род исчезал в марке, в которой, впрочем, еще достаточно часто заметны следы ее происхождения из отношений родства членов общнны»566. О большой семье Энгельс в 1884 г. писал: «Только около десяти лет тому назад было доказано (М. Ковалевским. — Б. Г.), что такие большие семейные общины сохранились и в России; теперь все признают, что онн столь же глубоко коренятся в русских народных обычаях, как н сельская община. Они фигурируют в древнейшем русском своде законов, в «Правде» Ярослава, под тем же самым названием (вервь), как н в далмат- скнх законах; их (большие семьи. — Б. Г.) и указания на них можно найти также в польских и чешских исторических источниках»567.
Далее Энгельс указывает, что семейная община, иначе большая семья, играет переходную роль «между семьей с материнским правом и отдельной семьей» и является «переходной ступенью, из которой развилась сельская община, или марка, с обработкой земли отдельными семьями и с первоначально периодическим, а затем окончательным разделом пахотной земли и лугов» 2.
Часто исследователи вопроса обращают главное внимание на фразу Энгельса о том, что в «Русской Правде» и в Полицком статуте большая семья якобы называется вервью. Но весь смысл суждения Энгельса заключается не в этих словах, а в основной мысли о наличии больших семей в России уже в глубокой древности, о связи их с сельской общиной и о месте большой семьи в эволюции семьи от матриархальной к индивидуальной.
Последние исследования, особенно археологические открытия, полностью подтверждают это положение Энгельса.
Я имею в виду раскопки города Ладогн, где в более раннем жилом слое, VII—VIII веков, раскрыты В. И. Равдоникасом дома площадью от 50 до 100 кв. метров с соответствующими этим размерам значительными хозяйственными постройками, в то время как в более поздних слоях, IX—X веков, больших домов уже нет; вместо них обнаружены дома очень небольших размеров — от 3,7 X 3,9 метра до 5,5 X 6 меяров. Иначе как вытеснением большой семьи индивидуальной моногамной семьей объяснить это явление нельзя.
Вопрос о том, каким термином называлась большая семья и что надо понимать под словом «вервь» в «Русской Правде» и далматских законах, ие касается существа проблемы, и то или иное решение последнего вопроса совсем не меняет глубокого и оправданного фактами смысла замечания Энгельса.
В нашей советской историко-юридической литературе вопрос о значении термина «вервь» продолжают обсуждать. Большинство историков, если не все, основываясь на данных «Русской Правды», понимает вервь в смысле сельской общины.
Не согласен с этим пониманием С. В. Юшков. В своей работе, вышедшей в 1949 г., С. В. Юшков снова вернулся к полемике со мной по этому вопросу. Повторив часть прежних своих аргументов, автор счел бесполезным продолжать полемику со мной, как «с историком, который отказывается уловить различие между большой семьей или семейной общиной п крупной патриархальной семьей»3.
Я, действительно, в 4-м издании своей «Киевской Руси» писал о том, что большая семья и есть патриархальная семья, возражая С. В. Юшкову, утверждавшему, что «вервь» (т. е., по Юшкову, большая семья)... в этот период стала распадаться на крупные патриархальные семьи».
Поскольку я имел в виду терминологию Энгельса, от которой отказываться иет никаких оснований, то считаю полезным напомнить ее и здесь568. В своем труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельс пишет: «Во всяком случае патриархальная домашняя община с общим землевладением и совместной обработкой приобретает теперь совсем иное значение, чем раньше. Мы уже не можем подвергать сомнению важную переходную роль, которую она играла у культурных и некоторых других народов Старого света в период между семьей с материнским правом и отдельной семьей»2.
Иногда для краткости большую патриархальную семью Энгельс называет просто «патриархальной семьей», «большой семейной общиной», «большой семьей», «семейной общиной».
Совершенно ясно, что у Энгельса «патриархальная большая семья», «патриархальная семья» — это то же, что и просто «большая семья». Она характеризуется наличием общинного землевладения и совместной обработкой земли и является переходной формой от древней матриархальной семьи к современной индивидуальной семье. Это признает и сам С. В. Юшков, называя большую семью семейной общииой. Но чем она, эта «большая семья или семейная община» по терминологии С. В. Юшкова, отличается от его же «крупной патриархальной семьи» (С. В. Юшков здесь употребляет вместо «большой» — «крупной»; единственный, но едва ли существенный отход ог терминологии Энгельса), автор ие говорит. Да едва ли и можно тут что- либо сказать иное, кроме того, что мы имеем у Энгельса и что соответствует конкретным этапам в истории семьи: между большой семьей и большой патриархальной семьей (даже если заменить «большой» словом «крупной») никакой разницы нет. Стало быть, большая семья не могла распадаться на крупные патриархальные семьи. Отказ С. В. Юшкова продолжать дальнейшее обсуждение этого вопроса не оправдан. Я считаю продолжение обсуждения не бесполезным.
В настоящей статье я расширяю круг источников по сравнению с тем, которым я пользовался в «Киевской Руси». Имею в виду хорватский Полицкий статут, знающий термин «Русской Правды» «вервь».
На это совпадение в терминологии двух памятников, русского и хорватского, обратил внимание В. Мажуранич. «Насколько тесио сродство нашего старого языка со старым русским, — пишет В. Мажуранич, — показывает несколько сотен слов и выражений хорватских и русских, которые я лично отметил»569. В данном случае нас интересуют не просто русские слова, встречающиеся и в хорватском языке, а совпадения историко-юриди- ческих терминов «Русской Правды», «Повести временных лет» и Полицкого статута, вроде: «вражда», «говедо», «правда», «челядь», «свада», «овен», «ближний», «вервь», «рота», «дружина», «дым» («подымный») и др.
Почему в других древних законодательных памятниках славянского права такого совпадения нет? Случайным это обстоятельство быть не могло. Такое совпадение заставляет предполагать какую-то длительную близость культурных связей русского и хорватского народов.
Русские источники позволяют установить, хотя лишь до некоторой степени, эти связи. «Повесть временных лет» включает хорватов в число восточнославянских племен и помещает их между вятичами и дулебами570. Она же указывает иа неоднократное участие хорватов в походах восточных славян — руси — на Византию. А. А. Шахматов считал, что «хорваты жили несомненно в Галиции в бассейне Днестра» 3.
Вопрос интересный и настойчиво поставленный. Нужно надеяться, что он в конечном счете будет решен общими усилиями историков, филологов и археологов. Сейчас нам остается серьезно считаться с фактом общности терминологии двух знаменитых памятников — «Русской Правды» и Полицкого статута — и попытаться при помощи их показаний разобраться и в вопросе о значении термина «вервь», а также об отношении верви к большой семье. Термин «вервь», конечно, связан с понятием веревки, верви. Но эта филологическая справка не разъясняет дела, ибо вервь как в «Русской Правде», так и в Полицком статуте обозначает ие только веревку, но и общественную организацию, о сущности которой и идет сейчас спор.
То, что термин «вервь» в последнем смысле упоминается кроме «Русской Правды» и в Полицком статуте, давно всем хорошо известно, н даже в нашей исторической литературе имеется опыт параллельного рассмотрения этих двух источников. Но трудность разрешения вопроса заключается в значительной неясности трактовки этого сюжета в обоих названных памятниках. Вот почему старые разногласия в понимании славянской верви до сих пор не изжиты полностью.
Этот вопрос в последнее время затрагивался рядом исследователей, между прочим, и мною, и С. В. Юшковым, и М. Н. Тихомировым. Однако исследователи до сих пор по-разному понимают сущность верви по «Русской Правде». Что же касается данных Полицкого статута, то они не привлекались к решению проблемы в должной мере начиная с 1867 г., когда вышла упомянутая выше работа Ф. Леонтовича.
В «Русской Правде» «вервь» и производные от этого корня называются минимум семь раз. В Краткой «Правде»: «А иже убьют огнищанина в разбои, или убница не ищуть, то вирное платити в иеи же вири (верней) голова начнет лежати» (ст. 20). В Пространной «Правде»: «Аже кто убиеть княжа мужа в разбои, а головника ие ищють, то виревную (вирьвную, вирное, вирную) платити, в чьей же верви голова лежать, то 80 гривен; паки ли людин, то 40 гривеи» (ст. 3). «Которая ли вервь иачнеть платити дикую виру, колико лет заплатить ту виру, заие же без головника им платити» (ст. 4). «Будеть ли головник их в верви, то зань к ним прикладываеть, того же деля им помагати головиику, любо си дикую внру; но сплати (сплатити) им вообчи 40 гривен, а голов- ничьство самому головиику; а в 40 гривен ему заплатити ис дружины свою часть» (ст. 5). «Но оже будеть убил или в сваде или в пиру явлено, то тако ему платити по верви ныне (вервинне, вер- вине)1, иже ся прикладывають вирою» (ст. 6). «А по костех и по мертвеци не платить вервн, аже имене ие ведають, ии зиають его» (ст. 19). «Аже будеть росечена земля или знамение, им же ловлено, или сеть, то по верви искати татя ли платити продажю» (ст. 70).
Сюда же надо присоединить и ст. 19 Краткой «Правды», несмотря иа то, что она термина «вервь» и не знает. «Аще убьють огнищанина в обиду, то платити заиь 80 гривеи убииди, а людем не надобе...» Вслед за этой статьей идет следующая 20-я, по содержанию теснейшим образом с ней связанная. Из ст. 20 видно, что за убийство огнищанина «в разбои» н при непринятии мер по разысканию убийцы виру должна платить та вервь, на территории которой найдено мертвое тело. А в ст. 19 рассматривается случай с тем же огнищанином, когда убийца отыскан. Вервь в таком случае виры не платит. Отвечает за убийство сам убийца. Ясно, что в этих двух статьях говорится о верви, но в первом случае она подразумевается под термином «люди», во втором — под собственным термином «вервь». Вервь-люди. Та же вервь- люди разумеется и в ст. 19 «Правды» Пространной. «А по костех и по мертвеци не платить верви (людям. — Б. Г.), аже имене не ведають, ни знають его».
Из сопоставления этих текстов «Русской Правды» можно сделать относительно верви следующие выводы:
Однако этн как будто бесспорные положения оспаривались и в буржуазной литературе, оспариваются и сейчас (С. В. Юшков, В. В. Мавродин).
Для решения вопроса не случайно привлекались и тексты из хорватского Полицкого статута, единственного после «Русской Правды» знающего термин «вервь» и от этого корня производные («вервные братья», или просто «вервиые», «вервная племеищина», «дружина вервная»). Полицкий статут подвергался исследованию Ф. Леонтовича, но и его выводы, как мы могли увидеть, объективными и убедительными признать невозможно.
Очень важно привести здесь главнейшие тексты Статута и сделать новую попытку их истолкования.
Вот статья 59-а, единственная, которая упоминает вервь как общественную организацию: «Ако би се згодило, да би кое село хотило меу собом раздилити гаи али котарь, рекуйи ако не могу али не те заедно пасти али држати, той ест ако би едаиь али ихь вейе просили од ииога села дила ки Ъихь море доити, али пакь ако би све село било куньтенто, да се раздили и да виде ча е чигово: иаипрво ча е испаша, гди ние rata, той се не море дилитн меу собом, ере се и тако ли не би могло од селанша бранити пасти, не такам отсвога селаиина, да и од сусиднега села не има се бранити по закону пасти по испаши, не будуЬи ис прико третьега котара, како е и приа речеио; а ча е гаи, той се има дилити овакои и по ови путь: иаипрво ако би се знала врвь и дио како гре од племеныциие меу селом, по мири и по врви од бащиие, тада не би триби ииога ни инака дилениа изискавати от гаевь, него по правой врвн и по мири од главь и подворииць и племеныциие, како годирь гре врвь (в 4 вариантах прибавлено «свиЪна») од бащиие, тако има и rata дио пойти. Ну ли се не зиа ни се море знати врвь меу собом од племеныциие, како се находи гдиевейе диониковь у селу, томуисе има овако дилити гаи: иаи- прво и наипочеоние почело од искони на старе и законите жрнбове и сада и подворнице има поити дио rata» (курсив мой. — Б. Г.)571,
Здесь прежде всего бросается в глаза, что инициатором раздела леса является либо село, либо отдельные жители села. Далее здесь речь идет не о родственниках, а именно о селянах, связанных между собой не родством. И тут же называют и вервь, которая может помнить и знать, как делились сельчане раньше. Наконец, речь идет здесь об имуществе, принадлежащем селу, а ие какому- либо иному отдельному лицу или коллективу.
Нелегко ответить иа вопрос, о двух или об одном субъекте здесь идет речь. Иначе, «село» и «вервь» здесь синонимы или разные вещи? С одной стороны, инициатива дележа, ее выполнение, объект дележа говорят только о селе. Но в то же время село обращается за справкой о принципах раздела леса к верви, которая мыслится в данном контексте частью села. Закон говорит, что упомнить этот принцип тем труднее, чем больше членов села, имеющих право участия в дележе, причем связывает эту мысль именно с вервью: «если же вервь не зиает и не может узнать частей внутри себя... как это обычно встречается там, где в селе есть больше членов, участвующих в разделе...» Вервь и село здесь друг от друга неотделимы.
Мы имеем основание признать, что вервь есть часть села. Мы можем и догадаться, что это за часть, если вдумаемся в другие термины Полицкого статута, связанные с корнем «вервь». Возьмем ст. 80-а «О коловаи», т. е. о мельнице: «Если кто-либо захочет поставить новую мельницу, где ее прежде не было, то, если она строится на его отдельном участке, он волен ее строить на своем участке». Если же он захочет строить мельницу «меу братком али ином дружином врвитЬом», тогда надо получить их согласие.
Перед нами отдельные хозяева, живущие на своих земельных участках, и «дружииа вервитея», какой-то коллектив, который может н не позволить строить мельницу иа своей вервной земле. Эта вервная земля, иначе «племекщина вервитея», встречается в ст. 62-а, где говорится о случае, когда возникает какой-либо спор о вервной земле; тогда «надо взять вервь (здесь веревка, измерительный прибор) и перемерить, где кому несправедливость видится, всякую правду двинуть там, где речь идет о вервной племенщине».
Эта «вервная племенщина» в ст. 80-в (входящей в отдел «Закона од коловаи») называется землей общинной («опйена»'). Если бы кто-либо построил (мельницу. — Б. Г.) на общинной земле (продолжается развитие мысли закона, изложенной в ст. 80-а), и ему никто не возражал, и ие протестовал, и не заявлял, строил «млин» спокойно без всяких протестов и мельничное колесо или водяную мельницу и пустил их в ход, — тогда у него нельзя (мельницу. — Б. Г.) из рук взять, но можно ему ее «у миру поставит»572 и включить в его часть. Нам здесь важно отметить наличие «вервной племенщины», т. е. общинной земли, право членов верви разрешать или не'разрешать строить на их общинной земле мельницу.
Отсюда мы получаем основание заключить, что вервь — та наиболее архаичная часть села, которая владеет еще не разделенной или частично разделенной землей. Она, эта часть, естественно, больше может помнить старину и принцип раздела земли. Но может, конечно, и не помнить.
В. Мажураиич сделал попытку определить сущность верви. Он обратил внимание на общность терминов в русском и хорватском языках, но отказался дать объяснение своему совершенно точному наблюдению. Действительно, термин «вервь» встречается только в русских и хорватских памятниках. В. Мажуранич, так же как и Леонтович, пользуется «Русской Правдой» и хорватским Полицким статутом для определения сущности понятия «вервь»; ему знакома и русская литература вопроса. Его определение не отличается ясностью и убедительностью. Мажураннч пытается сгладить противоречия: он не может не видеть, что члены хорватской верви уже давно разделили когда-то общую землю. «Некогда для них, — пишет он, — дедина была общей, в результате раздела получилось несколько баштин — племенщин». Но «родственные связи, — продолжает он, — могли оставаться не разорванными окончательно». И прибавляет: «Остаются еще неразделенными земли, особенно леса и луга»2.
Предполагаемое Мажураничем родство сохраняется, по его мнению, в «памяти об общем происхождении». Но ведь речь должна итти не о «памяти об общем происхождении», а о конкретных связях, соединяющих вервь в единое целое вообще. Ссылки на то, что члены верви называют себя братьями, не убедительны потому, что все поличане называют себя братьями. Полицкий статут, однако, различает братьев, во-первых, присных, иначе ближних, во-вторых, «не прем присных», иначе дальних, н, в-третьнх, вервных. Первые две категории братьев — родственники кровные и двоюродные или троюродные н, может быть, родственники до четвертого колена. Третьи — не родственники вообще. Вервные братья всегда отделяются от «ближних и дальних», иначе «присных и не прем присных», т. е. родственников.
В Полице существуют две категории земельной собственности: частная, индивидуальная, и коллективная, «вервная». Последняя тоже весьма ие прочна и готова всегда к разделу. Перед нами процесс распада старой верви и победы индивидуального хозяйства. Именно это и имел в виду Энгельс, когда писал об эволюции сельской общины, или марки, «с обработкой земли отдельными семьями и с первоначально периодическим, а затем окончательным разделом пахотной земли и лугов»573. Все основные положения Энгельса остаются в силе и подкрепляются наблюдениями иад текстом Полицкого статута.
Полицкий статут, как мы сейчас увидим, знает большую семью, ио вервью ее не называет. Большая семья (по новому изданию 1953 г. — семейная община), по определению Энгельса, «охватывает несколько поколений потомков одного отца вместе с их женами, причем все они живут вместе в одном дворе, сообща обрабатывают свои поля, питаются и одеваются из общих запасов и сообща владеют излишком дохода»а.
Ст. 33 Полицкого статута дает нам сведения о большой семье. Этот отдел Статута имеет заголовок «За'коиь о диленьа» (закон о разделе): «Если делятся братья, ближние или дальние, или сыновья от отца, или иные «ближики» (родственники. — Б. Г.), кому захочется разделиться, тогда если это имущество движимое, то его легко справедливо разделить... Если есть племенщина (разумеется, земля прежде всего. — Б. Г.), то делить надо по головам, а младшему «старо огннще»; а когда разделятся справедливо, тогда каждый свое должен держать. И если потом будут делиться или перемеривать, каждый волен делить и перемеривать, как кому угодно. Само собой, каждый волен владеть своим жребием.
Если братья (подразумевается, ближние и дальние. — Б. Г.) или иные участвующие в дележе пока еще не разделились, то у них все общее: и добро и зло, и прибыль и убытки, и долги, кому они должны и кто им должен. Все это общее, пока ие разделились; а когда разделились, тогда каждому своя часть. А сестры в дележе не участвуют, если имеют братьев, или от них дети, но одежда и приданое остаются за ними («рухо и оброк на ода-fey»)».
Трудно яснее изобразить большую семью, чем это сделано в ст. 33: отец, сыновья и иные «ближики», т. е. родственники «ближние» — прямые, кровные, и «дальние» — двоюродные, может быть, и троюродные. Состав большой семьи определен и в одном хорватском документе 1488 г., приведенном у В. Мажу- ранича: «сыиы, братья, братучада, стрии и сыиовцы, ближние и дальние»574. Конечно, тут подразумевается и отец. Тот'же перечень мы имеем и в ст. 1 Краткой «Русской Правды» («отец, братья, сыновья, браточада, сыновья сестер»).
Необходимо обратить внимание на присутствие в хорватской большой семье и людей, ие родственников («И да братьа али ини дионици»), В большую семью начали проникать не родственники, имеющие, однако, право участвовать в разделе общего имущества. Это, конечно, признак разложения большой семьи. О непрочности полицкой большой семьи говорит и легкость ее раздела: члены семьи имеют полное право «захотеть разделиться», и этого желания, повидимому, достаточно, чтобы раздел произошел.
Ст. 33, таким образом, несомненно, имеет в виду большую семью, но Статут ие только не называет ее вервыо, а противополагает ее верви; «ближние» в состав верви не входят. Членов верви Статут всегда именует вервными братьями и трактует их, как мы видели, иначе, чем родственников, отделяя вервных братьев от родственников.
Всех этнх данных вполне достаточно, чтобы распутать запутанный в литературе вопрос и перестать видеть в верви большую семью, В. Мажуранич по отношению к русской верви этого и не делает. В хорватской верви он видит лишь следы старых, еще не забытых родственных отношений. Трудно проверить, в какой степени они были забыты в Полице XV—XVII веков, но возможность этих воспоминаний не кажется нам невероятной.
Но суть дела не в том, помнят ли члены полицкой верви в XV—XVII веках свое происхождеиие от одного предка, а в том, что собой представляла вервь в то время, какие связи соединили ее членов, родственные или экономические.
Ст. 59-а и другие вышеприведенные как будто достаточно ясно говорят о том, что члены верви, по терминологии Полицкого статута, вервные братья, ие родственники, что вервь есть часть села, именно та, жители которой живут на «вервной племеи- щиие», либо находящейся еще в общем владении, но всегда готовой распасться на индивидуальные участки, либо уже распавшейся и владеющей сообща лишь лесами и лугами. Члены верви готовы и к разделу леса. Лугов пока делить нельзя, поскольку лугами пользуется по обычаю и закону не только данное село, в составе которого живет и данная вервь, но и смежные села. Леса делить закон разрешает.
Все эти данные позволяют нам считать вервь и по Полицкому статуту и по «Русской Правде» не большой семьей, а сельской общиной, в различные периоды ее существования. В Полицкой верви больше признаков ее разложения, чем в верви «Русской Правды», котя уверенно об этом говорить нельзя, поскольку «Русская Правда» не вводит нас во внутреннюю структуру верви. Однако исчезновение термина «вервь» в русских источниках XIII века не говорит ли нам о том, что и на Руси вервь переживала тот же процесс разложения, что и в Полице?
Вервь, правда, под другим названием, могла жить и жила еще долго, ио ее можно видеть уже под термином «мир». «Русская Правда» дает нам основание считать оба термина, «вервь» и «мир», тождественными. Ст. 70 Пространной «Правды», например, говорит о том, что «аже будеть росечена земля... то по верви нскати татя». Эта статья по содержанию перекликается со ст. 13 Краткой «Правды», где читаем: «аще поиметь кто чюжьконь, любо оружие, любо порт, а познаеть в своем миру, то взяти ему свое...». Речь в этих двух статьях идет о поисках татя; разумеется, что татя ищут в аналогичной обстановке: там, на юге,—в верви, здесь, на севере, — в миру.
Позднее, повидимому, эти термины в «Русской Правде» были заменены другим, более созвучным современности. «Аче кто конь погубить, или оружье, или порт, а заповесть на торгу, а после познаеть в своем городе, свое ему лицемь взяти» (ст. 34 Пространной «Правды»). К отождествлению верви миру мы получаем право прибавить еще «город», понимая этот термин в смысле городского округа, т. е. того же мира, во главе которого стал город. Сельский мир стал городским округом, что вполне закономерно. Рост производительных сил изменил общественную обстановку, вместе с чем соответственно изменилась и терминология.
Вервь—мир—в процессе своей жизни меняла свою структуру. Большая семья имеет свою судьбу. Но смешивать эти два явления в рассмотренных нами памятниках нет никаких оснований575.
АНТИНАУЧНЫЕ ИЗМЫШЛЕНИЯ ФИНСКОГО «ПРОФЕССОРА»
аглавне статьи «профессора» В. Кипарского «Викииги у Днепра», помещенной в реакционной финской газете «Хувудстадсбладет», само по себе не вызвало бы ни у кого сомнений, если бы автор ограничился констатацией всем хорошо известного факта появления викингов приблизительно в IX веке в различных частях Европы, в том числе и на Днепре.
Но В. Кипарскому захотелось пойти дальше и сделать вывод, что восточными славянами руководили иноземцы, именно «неславянский народ руссы», и что языком этого народа был древний шведский язык. Таким утверждением он заканчивает свою статью. Автор не скрывает того, что выступает против аитинорманистов, в защиту норманской теории. Он думает, что достаточно показать наличие викингов на Днепре и сделать попытку убедить легковерного читателя в том, что названия порогам дали шведы, — и антииорманисты повержены во прах!
Между тем вопрос обстоит гораздо сложнее. Под норманиз- мом мы понимаем «теорию», «доказывающую» неполноценность русского народа, его неспособность создать свою культуру и государственность, утверждающую за варягами-норманиами роль основателей русского государства н творцов русской культуры. Всерьез защищать эту «теорию» в настоящее время, при нынешнем уровне исторической науки (нмею в виду подлинную прогрессивную науку), попросту невозможно. Но В. Кипарский отваживается на это. Естественно, у каждого читателя возникает вопрос: на чем основаны столь ответственные выводы В. Кипарского? Оказывается они получены автором из «своеобразного» филологического толкования названий порогов, приведенных Константином Багрянородным в его произведении «De administrando imperio».
Перед тем как перейти в атаку на аитинорманистов, В. Кипарский проводит некоторую подготовку. Ои старается убедить
читателей, во-первых, в том, что в конце прошлого и начале нынешнего века антинорманисты якобы «даже в России сложили оружие» и только-де после второй мировой войны «борьба была возобновлена советскими историками и филологами»; и, во-вторых, в том, что советские историки и филологи «обходят молчанием» сообщение Константина Багрянородного о днепровских порогах.
Автор, очевидно, попросту не знаком с русской историографией — ни дореволюционной, ии советской — или намеренно ее игнорирует. В. Васильевский (жил во второй половине XIX века) никак не может быть причислен к норманнстам; ярко выраженными антинорманистами были также Д. Иловайский, С. Гедеонов и другие дореволюционные историки.
Советские историки в довоенные годы ие только вели борьбу с норманизмом в отдельных исследованиях, но и обобщили эту свою точку зрения в учебниках как. для средней, так и для высшей школы. Иначе и быть не могло, поскольку марксистско- ленинская теория исторического процесса предельно ясно доказывает всякому непредубежденному человеку всю антинаучность «теорий» иорманистов. Да и тысячи новых фактов, главным образом археологических, подкрепляют именно эту точку зрения, начисто опровергая основное положение иорманистов об образовании русского государства варягами (см. книгу Б. А. Рыбакова «Ремесло древней Руси» и другие труды советских ученых).
Таким образом, В. Кипарский, утверждая обратное, допускает грубую ошибку.
Ошибается он и во втором своем утверждении, будто советские ученые «обходят молчанием» название днепровских порогов в сообщении Константина Багрянородного. Автору следовало бы познакомиться с работами С. В. Юшкова «К вопросу о происхождении русского государства» (1940) или М. Н. Тихомирова «Происхождение названия «Русь» и «Русская земля»» (1947), где дается новое и совершенно убедительное толкование этой проблемы.
У В. Кипарского имеются и другие ошибки, рассыпанные в его небольшой, но обильной ненаучными утверждениями статье. Он считает, например, что вся навигация по Днепру находилась в X веке в руках шведов, так как русские люди — по его мнению — «за исключением беломорских поморов научились навигации лишь заботами Петра I». Но такое утверждение решительно противоречит всем фактам и прежде всего тем, какие, казалось бы, должны быть известны всякому, кто берется за толкование текстов
Таким образом, в разбираемой статье В. Кипарского множество замечаний, которые обнаруживают его случайное прикосновение к источникам и важнейшим фактам, связанным с его темой, и полную произвольность его утверждений. Почему он, например, так уверен, что русский летописец называет антов Иордана уличами? На каком основании он убеждает нас в том, что в южном Поднепровье не было антов? Почему он считает «совершенно невероятным», что славяне жили в южном Поднепровье даже до появления здесь печенегов? Почему он отвергает мнение финских ученых Хуго Пиппинга и Т. Э. Карстена о том, что названия порогов, приведенные Константином на двух языках, имеют одинаковое значение и что славянские формы во всяком случае более старые? Ответить иа все эти «почему» совсем нетрудно. Лишь потому, что автору во что бы то ни стало хочется опровергнуть антннорманистскне взгляды советских историков и филологов и сделать ставку в данном серьезном вопросе на неосведомленность своих читателей. Повторяем: прежде чем браться за перо, В. Кнпарскому следовало бы, конечно, познакомиться с тем, что пишут советские ученые н чем они аргументируют свои положения. В. Кипарского, видимо, это и не интересует, ибо без ознакомления с аргументами советских ученых, конечно, легче упражняться в безответственных писаниях. Но серьезных и добросовестных историков Финляндии ознакомление с трудами советской науки не интересовать не может!
Прежде всего необходимо иметь в виду, что ни один советский историк не станет отрицать присутствие варягов в Новгороде н частично в Киеве. Точно так же никто из советских историков не будет оспаривать скандинавское или датское происхождение викингов. Но вместе с тем никто из советских историков не согласится признать Рюрика основателем русского государства по той простой причине, что советские историки не могут повторять басни об отдельных личностях — основателях государств, к какой бы национальности эти личности пн принадлежали.
Для решения вопроса о происхождении государств советские историки ищут материалы; позволяющие судить о степени развития общественного строя данного народа; а поскольку письменных источников для столь ранних периодов, как правило, всегда недостаточно, то историки, естественно, обращаются к археологии.
Советская археология дает нужный материал. Он позволяет утверждать о разложении родового ■ строя у восточных славян уже в середине I тысячелетия нашей эры, о возникновении городов в VII—VIII веках (раскопки Старой Ладогн, Пскова и др.), что могло иметь место лишь в классовом обществе и при наличии государственных форм жизнн у восточных славян. Ведь город возникает в итоге отделения ремесла от сельского хозяйства и появляется вместе с переходом от племенного строя к государству; а это означает, следовательно, что русская государственность существовала значительно раньше появления варягов в Европе и, в частности, на Руси.
без
Наконец, термин «Русь» не так просто расшифровывается, как пытается нас уверить В. Кипарский. Об этом существует н старая и новая литература, опять-таки старательно игнорируемая В. Кипарским. Не следовало ли бы В. Кипар- скому с гораздо большим основанием посчитаться с теми арабскими писателями IX—X веков, которые иначе думают о Руси, чем В. Кипарский? Масуди, например, называет руссов «великим народом»; Ибн-Хордадбе говорит, что русские «суть племя из славян». В соответствии с этими и другими данными востоковед Хвольсон давно уже заявлял, что «имя «Русь» не было дано нынешней России варягами, но было туземным именем и употреблялось уже очень рано в общепринятом смысле».
В нашем распоряжении карта XI века Махмуда аль-Кашгари, на которой обозначены народы в Европе, где строго различаются печенеги, руссы, славяне и варяги. За печенегами к северу лежит Древнерусское государство с центром в Киеве (руссы), за ним к северу идет Новгородская земля (словеие) и, наконец, еще севернее — варяги. Тут руссы отнюдь не норманны, а основное население Поднепровья, т. е. Древнерусского государства (см. статью И. Умнякова в Трудах Самаркандского государственного пединститута, т. I, вып. 1, 1940).
Западноевропейские источники тоже знают Русь — народ. «Баварский географ» (конец IX века) знает русских (ruzzi), как народ, соседящий с хазарами. Количество доказательств можно значительно увеличить.
Наконец, сам Константин Багрянородный в труде, который привлек внимание В. Кипарского, не один раз Русью называет народ русь, а не варяжских викингов.
Константинопольский патриарх Фотий в 866 г. говорил о народе рос, как о большом известном народе, за последнее „ время усилившемся благодаря завоеванию им соседних народов. Не случайно Волга называлась Рось, а в устье Дона стоял город Росия; названия целого ряда южных рек также происходят от корня «рос»: Оскол—Рось, Рось—притоки Днепра н Нарева, Роска на Волыни, Росава и др. Южный народ русь упоминает и Псевдо-Захария (VI век) и Лев Диакон (X век). «Правда Руская»—это не сборник нормаиских законов, а первый законодательный сборник русского народа.
Не следует также забывать и другой серии фактов, где «рос» обозначает дружину.
Из названий порогов у Константина Багрянородного ясно то, что высказали финские историки Карстен и Пиппинг и что вполне согласно с мнением русских историков: пороги называли именами автохтоны этого края, восточные славяне, плававшие по Днепру и прекрасно знакомые с условиями этого плавания.
^Какой-то варяг, очевидно, тоже служивший в войске византийского императора, сообщил названия порогов византийскому императору на двух языках: на славянском и перевод некоторых этих названий на скандинавский язык. По какой причине этот варяг назвал скандинавский язык русским, — это совершенно особый вопрос, не имеющий никакого отношения к той роли варягов на Руси, какую приписывают им норманисты.
Важно здесь подчеркнуть другое обстоятельство: варягн весьма быстро и бесследно растворились в славянской среде, не внеся даже военных или морских терминов в русский язык (за отдельными единичными исключениями, не идущими ни в какое сравнение с терминами русскими, греческими и терминами восточных народов) .Если бы прав был В. Кипарский и те, кого он повторяет, то положение неизбежно было бы иным.
Не блещут убедительностью и приводимые В. Кипарским филологические толкования названий днепровских порогов. Порогов этих семь, но названия большинства из них по-славянски звучат очень ясно и не требуют комментариев: 1 — Эссупи (более позднее название Будило), 2 — Островунипрах, 3 — Геландри, что по-славянски, как говорит Константин Багрянородный, значит «шум порога», 4 — Неясыть, позднее Ненасытец, 5 — Вульнипрах, 6 — Веруци от древнеславянского «вручий», т. е. кипящий, 7 — Напрези (Настрези, от русского слова стреж, стрежень).
Нельзя забывать, что у Константина Багрянородного названия порогов на обоих языках переданы неточно, что, конечно, усложняет понимание этих названий. Сам Константин Багрянородный название двух порогов затруднялся записать или объяснить. Это Эссупи и «шум порога».
Ясно, что большинство названий порогов звучит по-славянскн. Имели лн пороги и другие, параллельные названия или же их со славянского языка перевел какой-то варяг, сообщивший свои сведения Константину Багрянородному, — неясно. Но поскольку в Поднепровье автохтонным населением были скифы, а позднее славяне, то естественно сделать вывод, что славяне и дали наименование порогам.
Несмотря на это, В. Кнпарский без всяких доказательств произвольно утверждает, что первичное название порогов было скандинавское и лишь позднее эти названия были переведены на славянский язык.
В заключение своего экскурса в область филологии В. Ки- парский говорит: «Я не буду в связи с этим входить дальше в лингвистические аргументы, заставляющие меня принять весьма осторожное отношение к этим утверждениям» (о славянском происхождении названий порогов. — Б. Г.).
Трудно связать эту оговорку автора с якобы вытекающим нз его филологических домыслов совсем неосторожным выводом о том, что «неславянский народ русы» руководил большим славянским коллективом. В чем же фактически выразилось это руководство? Автор об этом ничего не сказал, и его вывод никак не связан с его лингвистическими упражнениями, а лишь опять- таки свидетельствует о его желании во что бы то ни стало объявить свой тезис во всеуслышание, нисколько не заботясь о его убедительности.
Но какая подлинная наука может осмелиться сейчас утверждать, что Ромул основал римское государство, Попель и Пяст — польское, Само—чешское, Рюрик—русское и т. д.?! Государства образуются не отдельными людьми, а вырастающим из недр родового общества классом, способным взять в свои руки власть и установить свое господство. И, разумеется, не скандинавские викинги были этим классом: этот класс был русским, родившимся из русского родового общества, классом, как и весь русский народ ко времени появления на Руси варягов, уже имевшим длительную историю, чем и объясняется то, что варяги столь бесследно растворялись в этой русской, достаточно зрелой среде.
Исследование столь сложной проблемы, конечно, надо продолжать; ио оно может быть плодотворным только в том случае, если исследователь хорошо знает свой предмет, если он действительно горит желанием постичь истину, если он с вниманием и без пристрастия следит за всеми новейшими трудами в этой области и отрешился от старых, уже разоблаченных и развенчанных теоретических представлений. Все эти качества в статье В. Кипарского полностью отсутствуют. Из нее лишь видно, что отнюдь ие научные цели руководили ее автором, а совершенно иные, не имеющие с подлинной наукой ничего общего.
СОДЕРЖАНИЕ
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА 3
ИСТОРИИ 23
[II. СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО ДРЕВНЕЙ РУСИ 33
Челядь 158
Рабы 171
Рядовичи 191
Закупы 195
Смерды 210
Смерды — свободные члены общины 217
Смерды зависимые . 225
Заключение о смердах 239
Несколько замечаний по поводу термина «смерд» 242
Изгои 247
Пущенники, задушные люди и прощенники 255
t Несколько обобщающих замечаний 258
Период военной демократии —
Войско Древнерусского государства 320
«Вой» 323
Дружина 338
Вспомогательные военные части 346
Русско-польские отношения —
Русско-чешские отношения 487
Киев и Германия 488
Киев и Франция —
Киев, Скандинавия и Прибалтика 489
умвират» —
княжеств 494
ПРИЛОЖЕНИЯ 515
Генезис феодализма в России 517
«Русская Правда» и ее славянское окружение 534
Большая семья и вервь Русской Правды и Полицкого статута . . . 547
Антинаучные измышления финского «профессора» ........ 561
Ответственный редактор Д. Б. Черепнин
Редактор А. Мвраон Оформление художника Б. Никифорова Техническая редакция А. Данилиной и М. Пукав Ответственные корректоры Е. Перекина и О. Галыгерн
2-я типография «Печатный Двор» им А м - ; ~
Мшшстсфсгш VbT,™i СССР. Й™г°рад.С'TaSSSf'Т" Главнвдата
«Напротив того, герои других циклов почти никогда не называются богатырями». Л. Майков, цит. соч., стр. 1, примечание.
2 Очень интересно и убедительно пересматривает вопрос о начале письменности в России академик Н К. Никольский (Я. /(. Никольский, Повесть временных лет, как источник для истории начального периода русской письменности и культуры, Л. 1930).
1 Есть еще неясный намек и на 1091 г.
2 См. М. И. Сухомлинов, О древней русской летописи, как памятнике литературном, стр. 28—45; И. И. Срезневский, Чтения о древних русских летописях. Прилож. к III т. Записок Академии паук, СПБ 1862 г., стр. 10;
2 См. Л. В. Арциховский, Курганы вятичей.
Белорусская Академия наук, Инст. истории, Минск 1932); его же. Ремесло древней Руси, 1948.
изд. ГАЙМК, 1934, стр. 102—130).
8 См. П. Н. Третьяков, Подсечное земледелие в Восточной Европе, изд. ГАИМК; его же, Расселение древнерусских племен по археологическим данных («Советская археология» №.4); его же, Восточнославянские племена, 1948 (изд. второе, М. 1953).
2 См. Я- А- Манандян, Проблема общественного строя доаршакидской Армении («Исторические записки», т. XV).
1 М. М, Щербатое,, История Российская, т. 1, СПБ 1794, стр. И, примечание.
3 Б. Д. Греков
* См. Т. С. Пассек, Тришльське поселения Коломийщина («Три- Ыльська культура», т. 1, Ки1в 1940, стр. 34).
2 Св. Марпар:/основатель монастыря в Регенсбурге (в 1075 г.), был у киев
фунтов серебра; увезя их на телегах, он благополучно вернулся вместе с купцами в Регенсбург». Эти меха там были проданы и на вырученные деньги
«Летопись занятий археографической комиссии за 1926год», вып. 1(34),стр.22).
8 Летописец преувеличивает роль хазар в истории Руси. Разбойничий хазарский каганат вредгенно подчинял себе некоторые восточнославянские племена, но подчинение, это было непрочным.
1 В Ипатьевской летописи, под 1257 г.: «Данило посла Косштша... да побереть на них [ятвягах] дань; ехав же Коснятнн пойма на них дань, черный купы и бель сребро, и вдасть ему...». Под 1068 г. в Лаврентьевской летописи говорится о разграблении двора киевского князя Изяслава. Выло
1 Этот дом-дым в совершенно конкретном виде вскрыт В. И. Равдони- касом в Старой Ладоге и больше никакой загадки не представляет.
1 См. Ф, И, Успенский, Образование второго Болгарского царства («Записки Новороссийского университета», т. 27-, Одесса 1879, стр. ИЗ).
5 С. Гедеонов, Варяги и русь, ч. 1, стр. 311.
разграблено «бещисленое множьство злата и сребра, купами и белыо» («Повесть времевных лет», ч. I, стр. 115).
Ибн-Русте пишет: «Белые, круглые диргемы приходят к ним (булгарам,— Б. Г.) из страи мусульманских, путем мены за их товары» (Д. А. Хеольсон, Известия о хозарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и руссах Ибк-Даста, СПБ 1869, стр. 25). Вопрос этот требует специального исследования. Я высказываю здесь только предположение, навеянное терминологией арабских памятников и аналогией с летописным сообщением о том, что вятичи платили дань «шлягами».
' В. В. Хвойка, ■ Древние ^обитатели Среднего Приднепровья и их культура в доисторические времена, Киев 1913, стр. 61 (курсив везде мой. — Б. Г.).
1 К■ Фляксбергер, Находки культурных растений доисторического периода («Труды Института истории науки и техники», серия 1, вып. 2, стр. 177 и др.).
2 См. Л. федоровский, Археолопчш розкопи в околицях Харкова
(«Хроника археологи та мнстецтва», ч. 1, Всеукраинская Академия наук,
Ки'1в 1930, стр. 5—10).
1 См. К. Фляксбергер, Хлебные зерна из Ковшаровского городища, Гриневской волости, Смоленского уезда («Научные известия Смоленского государственного университета», обществ.-гуманитарн. науки, т. Ш, вып.
3, Смоленск 1926, стр. 250—251); См. также работы того же автора: «Находка культурных растений доисторического периода» («Труды Института истории науки и техники Академии наук», сер. 1, вып. 2); «Археологические находки хлебных растений в областях, прилегающих к Черному морю» («Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института истории материальной культуры», VIII, М. — Л. 1940, стр. 117—119).
и См. А. И. Лявданский, Некоторые данные о городищах Смоленской губернии («Научные известия Смоленского государственного университета», т. III, вып. 3, стр. 247).
1 Лавреитьевская летопись, под 1071 г.; «Повесть временных лет»,
ч. I, стр. 117.
' М. Ф. Владияирский-Буданов, Христоматия по истории русского права, вып. 1, изд. 5, СПБ.— Киев 1899, стр. 137.
2 См. Е. Э. Липшиц, Византийское крестьянство и славянская колони
зация (преимущественно по данным земледельческого закона) («Византий
ский сборник», 1945, стр. 106—114).
• Новгородская 1 летопись, под 1127 г. (курсив мой. — Б. Г.)-, Новго
1 М. Я. Никольский, История русской церкви, изд. 2, М,—Л. 1931, стр. 50 и др.
3 Н. Огановский, Закономерность аграрной эволюции, ч, 2, Саратов
191), стр. 33—34.
1 См. Л. Я. Лявданский, Некоторые данные о городищах Смоленской губернии- («Научные известия Смоленского государственного университета», т. III, вып. 3, стр. 247).
1 «Грамоты Великого Новгорода и Пскова» под ред. С. Н. Валка, М.-Л. 1U-19, № 82, стр. Ш.
G1
1 «Грамоты Великого Новгорода и Пскова», № 102, стр. 159. Данная Антония Римлянина'(не позднее 1147 г.).
2 См. С. Н. Волк, Начальная история древнерусского частного акта («Вспомогательные исторические дисциплины», сб, статей, М.—Л. 1937, стр. 285—318). Возражения С. Н. Валку в защиту подлинности грамоты см. М.Н. Тихомиров, О частных актах в древней Руси («Исторические записки», т. XVII, стр. 235-241).
1 Лаврептьевская летопись, под 1037 г.; «Повесть временных леи,
1 «Былины», изд. т-ва «Огни», СПБ 1911, стр. 27.
1 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 13; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 15.
II В, О. Кмочевский, Курс русской истории, ч. I, стр. 16].
6 Б. Д. Греков 81
1 Ф. И. Леонтович, О значении верви по Русской Правде и Полиц- кому статуту, сравнительно с задругою юго-западных славян (ЖМНП, 1867, апрель, стр. 18).
3 См. А. Я. Ефименко, Исследования народной жизни, М. 1884, стр. 238
и сл.
1 См. Г. Ф. Блюменфельд, О формах землевладения в древней Руси,
Одесса 1884, стр.,53 и др.
5 Я. Д, Беляев, Лекции по истории русского законодательства, изд. 2, К. 1888, стр. 189.
в Киевской Руси, 2) безнадежно неспособен понимать разницу между «боль
шой семьей» и «крупной патриархальной семьей». Первое утверждение
просто неточно, так как сам С, В. Юшков на той же странице своего труда (стр. 87) указывает, цитируя меня, что родовые организации ушли «конечно, не бесследно, в прошлое» (курсив мой. — Б. Л). Второе утверждение С. В. Юшкова совершенно точно: действительно, я не понимаю разницы между «большой семьей» и «патриархальной семьей» даже с прибавлением «крупной», какое тут делает мой оппонент. Энгельс во всяком случае пользуется терминами «патриархальная большая семья» (patriarchalische Hausgenossen- schaft), «патриархальная семья» (patriarchalische Familie), «большая семья» (Hausgenossenscnaft) в одинаковом смысле (Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 57—60). Подробнее см. мою статью о верви в «Вопросах истории» № 8 за 1951 г.
8 С. В. Юшков имеет в виду мое мнение, высказанное в книге «Киевская Русь», изд. 3, стр. 61,
' См. Н. П. Грацианский, О материальных взысканиях в варварских Правдах («Историк-марксист» № 7, 1940, стр, 54—64),
1 См.А. Е. Пресняков, Лекции по русской истории, т.1, стр. 164—165 исл.
1 .Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частно® собственности и государства, стр. 156—157 (курсив мой. — Б, Г.).
хорватская республика, общественный строй которой имел очень много
гии, так и по сущности отдельных правовых институтов. См. В. Д. Грат,
2 «Вервиая племенщииа» — это общинная земля.
1 Пространная «Правда», ст. 19.
может служить к данному случаю аналогией.
3 Ср. со ст. 36: «А оже будет в одном граде, то ити истцго до конца того свода..,», ст. 39: «А ис своего города в чюжду землю извода нет...». В ст. 114 «чей либо город» противополагается «хоромам». Здесь город — несомненно укрепленная усадьба. «Город» в смысле округа понимал, как мне кажется, совершенно правильно еще Эверс. «Град первоначально, -— писал он, — на славянском наречии означает место, потом огражденное, т. е. укрепленное, место, castrum см. Треязычный лексикон и Церковный словарь. Очевидно, под сим словом должно разуметь не одни только сии места, но и зависящие от них земли и угодья... В России (до XVIII столетия) под именем города, получаемого каким-нибудь боярином для управления, понимаема
была целая полоса земли, от него зависящая, и часто довольно значительная» (И. Ф. Г. Эеерс, Древнейшее русское право, стр. 24, примечание 1).
8 Там же, стр. 40.
1 С. В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 23. а Там же, стр. 46—47 (курсив мой. — Б. Г.).
8 См. там же, стр. 136.
1 См. М. И. Тихомиров, Древнерусские города («Ученые записки Московского государственного университета», вып. 99, М. 1946, стр. 31).
1 Тот же состав большой семьи мы встречаем и у хорват: «сипы, братья, братучеди, стрици, синовии, ближни и дальни». См. В. В, Яги<1, Закон Ви- нодольский, стр. 45.
2 См. «Записки аддзелу гуманитарных навук», кн. 2; «Працы археоло-
гичнай кам!с11», т. II, стр, 172—173; «Археологические исследования в
РСФСР 1934—1936 гг.», М.—Л. 1941, стр. 93—94.
11 «Археологические исследования в РСФСР 1934—1936 гг.», стр. 28—32.
1 См. И. В. Сталин, Вопросы ленинизма, 1953, стр. 595.
8 Б. Д, Греков 113
1 См. мою статью: Генезис феодализма в России в свете трудов И. В. Сталина по вопросам языкознания, («Сборник материалов сессии Отделений общественных наук Академии наук СССР», М. 1951.)
s В. Н. Бентевт, Сборник памятников по истории церковного права,
П. 1915, стр. 79 и 83.
1 То же мы видим и позднее: в 1159 г. «Изяслав же с княгинею пойде из Гомья к вятичем, и взя город княгининаа щит Святославлее» (Ипатьевская летопись, стр. 344).
1 Ю. А. Гагемейстер, Разыскания о финансах древней России, СПБ 1833, стр. 29.
2 Д. Зутис, Русско-эстонские отвошеная в IX—XIV вв. («Историк- марксист» па 3, 1940, стр. 40).
1 Ипатьевская летопись, стр. 338. ' Там же.
8 Лаврентьевская летопись, под 947 и 946 гг.; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 43.
• Лаврентьевская летопись, изд. 1910г., стр.230; «Повестьвременных лет», ч. I, стр. 169.
' Лаврентьевская летопись, стр. 237; «Повесть временных лете, ч. I, стр. 157—158.
8 См. Е. Голубинский, История русской церкви, т. I, первая половина, стр. 522, примечание.
8 См. П. В. Голубовский, История Северской земли до половины XIV столетия, Киев 1881, стр. 28.
6 Ипатьевская летопись, стр. 338.
» Там же, стр. 284.
1 Ипатьевская летопись, стр. 237.
8 Там же, стр. 236.
8 Новгородская I летопись, стр. 2; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 104,
2 СГГиД, т. I, № 40, 130 и др.
1 От слова «подъезд», что обозначало и в XV—XVI веках право приезда епископа для получения причитающихся ему взносов, иногда — самый взнос в пользу епископа; подъездчик — сборщик «подъезда».
никах: «дом св. Спаса», «дом св. Софии», «дом церковный св. Богородицы» и др.
8 «Наемные рабочие и теперь нередко получают заработную плату вперед, то же делалось и в старииу» (В, Я, Сергеевич, Русские юридические древности, т. I, стр. 191).
2 См. М. П. Погодин, Древняя русская история до монгольского ига,
т. II, М. 1871.
8 Д. я. Самоквасов, Курс истории русского права, М. 1908, стр. 282
> г и' Т Крестьяне на Руси, «. 1903; стр. 14.
1 Договор 911 г., ст. 12. В договоре 944 г. говорится о бегстве челядина -«от св. Мамы», т. е. из предместья Константинополя, где жили со своими «лугами приезжие русы (Договор 944 г., ст. 3).
1 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 239; «Повесть временных лета, ч. I, стр. 160.
а Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 241; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 162. v
а Ипатьевская летопись, стр. 581. * Там же, стр. 181,
ч. I, стр. 104.
3 Там же, стр. 338.
' Там же, стр. 237.
1 Лаврентьевская, Ипатьевская и Никоновская летописи, под 1031 г.: «Ярослав и Мьстнслав собраста вой мног, идоста на ляхы, и завета грады Червеньскыя опять, и повоеваста Лядьскую землю, и многы ляхы приве- доста, и разделиста я; Ярослайчюсадн своя по Роси, и суть до сего дне»,
* «Русская Правда», Троицкий IV список, ст. 110. ■
s Там же, стр. 153—154.
4 Там же, стр. 158.
1 М. А. Дьяконов ссылается тут на заповедь митрополита Георгия: «аще кточелядина убиет, якоразбойникепитемыопршшета.Впрочем, самА1.А. Дьяконов здесь же указывает, что это «строгое правило» церковного права долго не проникало в общественные нравы. Двинская судная грамота конца XIV века недалеко ушла в этом отношении от «Русской Правды». Увещания церкви «едва ли могли иметь серьезные результаты» (М. А. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя древней Руси, стр. U8—119).
1 «Русская Правда», Троицкий IV список.
* В. 0. Ключевский, Происхождеиие крепостного права в России («Опыты и исследования», сб. I, П. 1919, стр. 193;. *
е См. В. 0. Ключевский, Подушная подать и отмена холопства в России (там же, стр. 338),
' Там же, стр. 362,
См. Я. И Беляев, Холопство и долговые отношения в древнем русском праве («Юридический вестник», кв. IX, М. 1915 сто 115)
1 Эту свою мысль С. В, Юшков старается обосновать в § 3 главы II «Формы и характер зависимости закупов», где он, строго различая обельное холопство от холопства вообще, находит возможным под эту последнюю категорию подвести и закупов. Закуп «входит в состав неполных холопов» (С. в. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 85).
3 «Этот холопий кодекс «Правды» (устав о холопах. — Ь. Г.) дополняет и иллюстрирует общую картину закрепостительных тенденций кня- жеско-боярско-дружинного хозяйства» (стр. 21). И на следующей странице: «Перед нами страна, имущие классы которой пытаются развить и укрепить нормы, способствующие «законному порабощению», облеченному в известные обрядовые правовые формы, Князья, бояре, дружинники всех разрядов, купцы... довольно дружно стремятся к общей цели — к развитию, оформлению и обработке норм, содействующих порабощению слабых элементов общества» ("Л. Яковлев, Холопство и холопы в Московском государстве XVII в., стр. 22, курсив мой, — S. Г.). И тут же на стр. 21 читаем: «На робкие и несмелые статьи озакупах и вдаче (составленные княжеской властью, как это вытекает из контекста. — В. Г.) верхи рабовладельческого общества ответили крутым и необычайно пространным для «Правды» и для своей эпохи холопьим кодексом, систематически выраженным в целых 14 статьях» (курсив мой. — Б. Г.), будто бы этот кодекс составлен не той же самой властью, что и устав о закупах,
1 Роба, раба, а отсюда раб, робить, роботать, робота, работа — старое русское слово, совершенно незачем производить его от немецкого «Rauto, как это делает А. И, Яковлев.
* Договор 944 г. — Л. Л. Шахматов, Повесть временных лет, т. 1, П. 1916, стр.- 56—57; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 37.
1 М. Ф. Владимирский-Буданов, Христоматия по истории русского права, вып. 1, стр. 112.
а «Русская Правда», Троицкий IV список, ст. 98. в Си. М. А. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя древней Руси, стр. ИЗ.
* Си. Н, /Г, Аристов, Промышленность древней Руси, стр. 281.
4 Ср. совершенно правильное, на мой взгляд, мнение по этому вопросу С. I. Струмшшна (Договор займа в древнерусском праве, стр., 60).
1 Холопы в XVII веке в подавляющем своем большинстве иного происхождения и не связаны с патриархальными рабами «киевского» н «докиев- ского» периодов нашей истории,
1 Новгородская 1 летопись, стр. 479; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 501.
1 См. Я. Я. Болтин, «Правда Русская», СПБ 1792, М. 1799. а См. Я. Ф. Г. Эверс, Древнейшее русское право. ' См. Л. Рейц, Опыт истории российских государственных и гражданских законов, М. 1836, стр. 194, 196.
ъ Д. Мейер, Древнее право залога, Казань 1855, стр. 7 и 8; Я. Дювернуа, Источники права и суд в древней России, М, 1869, стр. 113, 128—129; И. Хлебников, Общество и государство в домонгольский период русской истории, стр. 241—242.
7 Б. Н. Чичерин, Опыты по истории русского права, стр. 154.
а См. /И. Ф. Владимирский-Буданов, Христоматия по истории русского права, вып. 1, стр. 59, примечание 97.
" Там же, стр. 75.
• Там же, стр. 71.
1 «Продасть ли господин закупа обель, то наймиту свобода во всех кунах...» (Троицкий IV список, ст. 61).
а См. И. И, Яковкин, Закупы Русской Правды (ЖМНП, 1913, апрель, стр. 258).
' См. А. Е. Пресняков, Княжое право в древней Руси, стр. 299. • РИБ, т. VI, СПБ 1880, стб. 24—25.
8 ЛЗАК за 1627-1928 годы, вып. 35.
1 Уставная Двинская грамота, ст. 11. 8 «Русская Правда», Троицкий IV список, ст. 62.
1 И. И. Срезневский {И. И. Срезневский, Сказания о святых Борисе и Глебе, СПБ 1860, стб. 86} приводит очень интересный текст, дополняющий краткое сообщение Ипатьевской летописи о событиях 1113 г. и раскрывающий важные для нас детали этого крупного восстания низов (широкое распространение движения, участие киевской знати в приглашении Мономаха на киевский стол). Этим текстом пользовались М. Д, Приселков в своих «Очерках по церковно-политической истории Киевской Руси X— XII вв.», стр. 322—323, и М. Н. Тихомиров (по другому варианту) в своем «Исследовании о Русской Правде», стр. 210.
1 М. Ф. Владимирский-Буданов, Христоматия по истории русского
права, вып. 1, стр. 78, примечание 160.
а В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. I, стр. 191.
И мнозии ивин, начальствующей доследующие, в неволю поработнвающе кого мощно к написание служивое силою и муками емлюще, инех же винца токмо испнти взывающи — и по трех или по четырех чарочках достоверен неволею раб бываше тем». (Сказание Авраамия Палицына, РИБ, т. XIII, стб. 482—4830
2 В. Лешкоа, Русский народи государство, стр. 155—157. Курсив везде самого Лешкова,
5 См. Н. П. Павлов-Сильванский, Феодализм в удельной Руси,
1 См. Д. Я. Самоквасов, Курс истории.русского права, стр. 270, 286.
2 А. И. Никитский, История экономического быта Великого Новгорода, М. 1893, стр. 41.
1 С. В. Юшков, К вопросу о смердах («Ученые записки Саратовского государственного университета», т. I, вып. 4, 1923); его же, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси; его же, Общественно-политический строй и право Киевского государства, М. 1949.
а В. И. Ленин, Соч., т. 12, стр. 237 (курсив мой. — Б. Г.). " В. И. Лент, Соч., т. 3, стр. 170.
1 В. И. Ленин, Соч., т. 20, стр. 348.
4 Новгородская 1 летопись, стр. 230; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 274. Никоновская летопнсь, как мне представляется, искажает этот текст и передает так: «Даде всем людем бедным и должным льготы на 5 лет дани ие платити, а которых из земли бежали, в долзех, тем платити дань, како уставили прежнии князи, или без лихв полетья». Текст Новгородской летописи достаточно ясен и понятен. Здесь, несомненно, разумеется поощрительная мера для беглых крестьян, которых князь желал вернуть на старые места жительства. С. В. Юшков отдает предпочтение Никоновской летописи перед Новгородской, иа мой взгляд, без достаточных к тому оснований («Ученые записки Саратовского государственного университета», т. X, вып. 4, стр. 73; С. В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 102—103). Совершенно аналогичные случаи и соответствующую тактику феодалов мы можем наблюдать
4 ПСРЛ, т. V, СПБ 18Б1, стр. 27.
2 См. Н. П. Павлов-Сильванский, Феодализм в удельной Руси, стр. 222 и сл.
1 АИ, т. I, № 2, стр. 2.
2 Если какие-либо кметьг умрут, не оставив наследников (без детей), то все движимое и недвижимое имущество их в качестве лустовгцины обычно передается во владение их господина.
же имущества должна быть передано без всяких препятствий (проволочек) ближайшим родственникам или ближним его.
3 «Ученые записки KocjsojacKoro государствешщго университета. Труды Юридического факультета», кн. 2, вып. 116, 1946.
' И. В. Сталин, Вопросы ленинизма, 19S3, стр. 595.
га»
! П. И. Шафарик, Славянские древности, т. I, кн. 1, М. 1837, стр. 93.
6 П. Лавровский, Несколько слов о значении и происхождении слова
2 См. М. А. Дьяктов, Очерки общественного и государственного строя древней Руси, стр, 122, 123.
1 С. В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 119.
1 С. В. Бахрушин, К вопросу о крещении Киевской Руси («Историк- марксист» Ws 2, 1937, стр. 66).
1 См. Д. С. Лихачев, Национальное самосознание древней Руси,М,—Л. 1945, cip. 75.
1 Патерик Киевского Печерского монастыря, стр. 109.
2 См. В. Н. Татищев, История Российская, кн. 2, М. 1773, стр. 211.
3 И. И. Срезневский, Сказания о святых Борисе и Глебе, СПБ I860, стр. 86.
1 «Крепки молитвы покажи, пение, милостыню к нищим, отдаждь должником долги. Аще ли то немощно, поне де великий рез остави, еже яко же змия изъедають... Аще ли постишися, емлеши рез на браге, никоея же ти пользы бысть... режа бо жилы и закалая его злым ножем лихоманием неправедных мзды тяжкого реза...» «Тобе мудраго нашего кормьчию, благо- честиваго князя, заступника воистину воставн, оустраяюща словеса на суде, хранящего истину в ве*ки, творяща суд и правду по среде земля...- и оукраси закоположенииt аки некими стенами чюдными свое стадо крестьянское огради» (М. И. Тихомиров, Исследование о Русской Правде, стр. 210—211).
1 Новгородская I летопись, стр. 129; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 209.
1 С. М. Соловьев, История отношений между русскими князьями Ргори- нова дома, М. 1847, стр. IX—X.
1 О моем отношении к «теории» М. С. Грушевского см. далее.
3 А. А. Шахматов, Древнейшие судьбы русского племени, П. 1919, стр. 63; его же, Очерк древнейшего периода истории русского языка, П. 1915, стр. XIX.
2 М. Н. Покровский, Очерк истории русской культуры, ч. I, 1921,
стр. 245. На том же настаивает М. Н. Покровский в своей «Русской .истода
1 С. В. Бахрушин, К вопросу о крещении Киевской Руси («Историк-
(«Историк-марксист» № 3, 1937); его же, «Держава Рюриковичей» («Вест
ник древней истории» № 2 (3), 1938).
4 Я не считаю нужным воскрешать полностью пройденный этап в обсуждении этого важного вопроса. Каждый читатель моей книги без труда может убедиться в том, что она представляет собой попытку понять Киев* скую Русь значительно иначе. Большая работа Б. А. Рыбакова «Ремесло древней Руси» вполне подтверждает мое понимание Киевской Руси.
• «Под знаменем марксизма» № 7—8, 1943, стр. 102—103.
а В. И. Сергеевич, Вече и княэь, М. 1867, стр. 1.
s В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. II, стр. 119.
Ю Б. д. Греков 280
3 А, А. Шахматов, Повесть временных лет, т. I, стр. 54; «Повеете
временных леи, ч. 1, стр. 36.
" Кирша Данилов, Древние русские стихотворения, М. 1938, стр. 138j
С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 1, стб. 219.
я Доможнрец, по Срезневскому: домочадец. «Воздвиже господь... на Соломона Адера, своего ему доможирца» (И. И, Срезневский, Материалы для словаря древнерусского языка). Мне думается, что это не простой домочадец, а уже более высокого ранга человек — дворецкий, огнищанин, что и подтверждается Уставом 1Г37 г.
сленно и редко. На необозримом пространстве от Онежского озера до Белого моря, Пинеги, Ваги и Сухоны этот Устав насчитывает только двадцать шесть местностей, в которых успели тогда утвердиться новгородцы. Ясно, что конец XI века следует признать эпохою первого утверждения новгородского славянства в Поонежьи и Подвиньи». (Я. Я. Барсов, Очерки русской исторической географии,Варшава 1886, стр. 202—203.)
Барсов, стало быть, считает, что в «Уставе» Святослава Ольговича названы все места, занятые новгородскими славянами. Едва ли это на самом деле так, потому что на основании разысканий самого Барсова видно, что тут названы места в самых разнообразных пунктах новгородских владений: на севере по рекам Онеге, Ваге, на реке Вытегре, на юге Онежского озера. Не исключена возможность наличия и еще более южных мест (Барсов называет даже район Тихвина), на востоке — река Вытегра и озеро Лача. Очень мало вероятно, чтобы «колонизация» шла такими огромными и ничем не оправдываемыми скачками. Несомненно, что между Тихвииом и Онегой были и другие земли, принадлежавшие новгородцам. Но самое .главное возражение против толкования «Устава» Барсовым падает не иа эти шаги колонизации, а на необходимость прибегать к «колонизации» вообще для объяснения «Устава». Без «колонизации» «Устав» объясняется, как мне думается, лучше. Перед нами не славянская колонизация, а освоение земли и сидящего на ией населения без различия этнических его особенностей вооруженными дружинами новгородской знати, тоже без различия этнической ее принадлежности. Все эти Волдуты, Тудоры, Сфирки и др. либо приходили в богатую пушниной и другими ценностями страну из какой-либо соседней земли, либо, с такой же вероятностью, могли быть местной знатью, как думает не без основания М. К. Любавский. И те и другие, однако, могли попадать и в дружину к русским новгородским князьям, что, несомненно, и случилось с Чудином и, возможно, с некоторыми другими.
Часть их владений могла перейти к древнерусским киязьям по мере усиления политического могущества этих последних.
Предлагаемое мною объяснение, конечно, гипотеза, но она кажется мне более реальной, чем толкование, не менее гипотетическое, Барсова.
1 А. А. Шахматов, Разыскания о древнейших русских летописных сводах, СПБ 1908, стр. 364—365.
2 С. В. Бахрушин указывает мне на то, что я, «несмотря на тщательный подбор примеров..., для X в. смог привести только несколько указаний легендарного характера о княжеских селах этого времени, притом заимствованных из позднейшей литературы» («Историк-марксиста т 3,1937, стр, 169). Он держится мнения, что собственное имя села княгини Ольги Ольжичи ничего общего с Ольгой не имеет, кроме созвучия. Созвучие я легко могу уступить С. В. Бахрушину, но принадлежность этого села княгине Ольге, засвидетельствованная летописцем, остается в силе до тех пор, пока кто- либо не докажет ошибочность мнения летописца, который настойчиво
стр. 233-236.
* См. там же, XVII, ст. 8.
1 П.Шафарик, Славянские древности, т. II, кн. Ill, Прибавления, стр.36.
8 Ипатьевская летопись, стр. 200.
sunt, in plaustraequoque viventibus (Tacitus, Germania. «Древние германцы»,
сборник документов, стр. 81). Перевод: «Однако их следует причислить скорее к германцам, ввиду того что они и дома строят, и носят щиты, и сра
жаются пешими, что совершенно чуждо сарматам, проводящим всю жизнь
в кибитках и на коне».
8 «'OitXKovrai 8s «xovrtotc fxixpots Suato ёлдахгог dvfy. Tllef 8'<х&тйч /.at a/ooTapiols Ysvvaloit i»sv 6ос|»етало)шго1! 8б». См. П. Шафарик, Славянские древности, т. II, кн. III, стр. 42 (Ср. «Исторический архив» II, стр. 35).
* Б. А, Романов, Смердий конь и смерд («Известия Академии наук», отделение русского языкаисловесности,т.ХШ,кн.З,СПБ 1908, стр. 23 и др.).
4 Б. А. Романов, Смердий конь и смерд («Известия Академии наук», отделение русского языка и словесности, т. XIII, кн. 3, стр. 3). В его новом труде «Люди и нравы древней Руси» (стр. 132—142) эти 'летописные тексты о Долобском съезде 1103—1111 гг. заново подвергнуты пересмотру. Автор пользуется этими текстами не для решения вопроса о смердах вообще
1 Новгородская летопись, под 1016 г.; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 17S (курсив мой. — Б. Г.).
а Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 240; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 160.
8 Б. А. Романов, Смердий коиь и смерд («Известия Академии наук», отделение русского языка и словесности, т. XIII, кн. 3, стр. 25).
1 Интересно отметить, что Зонара, начальник гвардии византийского императора, а потом монах и историк, живший в конце XI и начале XII века, сообщая о прибытии русского войска на помощь Василию II в 988 г., называет этот русский отряд ).аос 'Ракяхб;. («... Император напал на них с русским народом, и что он, устроив родственный союз с князем их Владимиром через сестру свою Анну, получил оттуда вспомогательный военный отряд...»). Лев Остийский, хронист конца XI века, использовавший и труд своего предшественника Амата, передавая рассказ о войне 1019 г. в Италии, где в византийском войске находились русские, пишет: «В первых трех сражениях норманны остались победителями, но R четвертой битве, где им Пришлось бороться с народом русским (cum gente Russorum), они были
8 См, Д. Хвольсон, Известия о хозарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и руссах Ибн-Даста, стр. 1.36.
Е См. М. Ф. Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, стр. 87.
1 «Петр же поеха в град, и приеха на княжь двор, и ту снидоша противу ему с сеней слугы княжи вси в черних мятлих...», Ипатьевская летопись, стр. 319.
1 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 53, 171: «Повесть временных лет», ч. I, стр. 39, 117.
5 См, А, И. Лященко, «Eymundar saga» и русские летописи («Известия
' Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 45; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 34.
прислал бяше Григория,тысячкого своего, с помочью, и половци диции, Кон
стр. 375, 254).
» «...и ту приехаша к нему (князю Глебу. — Б. Г.) вси чернии клобуци с радостию великою асами своими полкь» (Ипатьевская летопись, стр. 276).
' Ипатьевская летопись, стр. 262, 323, 324.
1 М. Н. Покровский, Очерк истории русской культуры, ч. I, стр. 247.
3 Критику взглядов Покровского я даю в сборнике «Против исторической концепции М. Н. Покровского», ч. I, М.—Л. 1939, стр. 70—116.
1 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 124; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 86.
3 Лаврентьевская летопись, изд. 1897, стр, 122; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 85.
1 Си. В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. II, стр. 33—34.
1 См. Б. А. Рыбаков, Ремесло древней Руси, стр. 43.
1 Для изучения направления деятельности этого монастыря у нас, к сожалению, слишком мало точных данных. Опыт, предлагаемый здесь, построен в значительной своей части лишь на намеках источников, в своз время использованных М. Д. Приселковым.
' В. Г. Васильевский, Труды, т. I, стр. 38 и др.
1 Византиец Феофилакт Симокатта (VII век) гетов считает славянами («Вестник древней истории» № 1, 1941, стр. 2(55).
1 А. А. Шахматов, Древнейшие судьбы русского племен», стр. 20—
21, примечпние 3.
3 Его же, Очерк древнейшего периода истории русского языка, стр. XIX (курсив мой. — Б. Г.).
4 Там же, стр. 55.
1 См. С. В. Юшков, К вопросу о происхождении Русского государ- -ства («Ученые записки Московского юридического института HKIO СССР», .вып. 2, 1940, стр. 37—59). 8 Там же, стр, 48—49.
• Там же, стр. 54—55 (курсив мой. — Б. Г.)
1 Там же, стр. 56—57.
20 Б. Д. Греков 449
1 М. Н. Тихомиров, Происхождение названий «Русы и «Русская земля» («Советская этнография», VI—VII, М,—Л. 1947, стр. 62 и др.).
1 С. В. Бахрушин, Некоторые вопросы истории Киевской Руси («Историк-марксист», Л'» 3, 1937, стр. 172).
1 О месте нахождения этого пункта, прельщавшего Святослава, существуют разногласия. Возможно, что он находился- в устье Дуная.
2 За Крым, между прочим,говорит и поход Владимира на Корсунь, который едка ли бы мог быть столь успешным, если бы у Владимира не было опорной базы в Крыму. Как будто на это же намекает и договор Игоря с греками 944 г.
А. Е. Пресняков, Княжое право в древней Руси,
1 М. Д. Приселков, «Слово о полку Игореве» как исторический источник («Историк-марксиста № 6, 1938).
1 «История ВКП(б). Краткий курс», стр. 120.
* «Вопросы истории» Л 8, 1950, стр. 68.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. IV, стр. 12.
> Маврикий (Стратег), Известие о славянах VI—VII вв., перев. С. А. Жебелева («Исторический архив» № 2, 1939, стр.' 36).
1 Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 162.
1 И. В. Сталин, Соч., т. 13, стр. 296.
s Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности ч государства, стр. 162.
1 ф. И. Успенский, История Византийской империи, т. I, СПБ 1913, стр. 673.
а См. М. П. Погодин, Исследования, замечания и лекции о русской истории, т. Ill, стр. 378—379 и сноска 870.
1 Там же, стр. 379—386.
* См. С. П. Обнорский, Очерки по истории русского литературного языка старшего периода, М. — Л. 1946, стр. 6.
8 И, В. Сталин, Марксизм и вопросы языкознания, стр. 33—34,
1 См. А. В. Мишулин, Древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII в. и. 9. («Вестник древней истории» № 1, 1941, стр. 252).
1 См. И. В. Сталин, Марксизм к вопросы языкознания, стр. 7.
2 См. Г. Ф. Блюменфельд, О формах землевладения в древней России, Одесса 1884, стр. 9—10.
' См. В. Лешков, Русский народ и государство, М. 1858.
* См. «Вестник Ленинградского университета» № 10, 1947, стр. 109.
5 Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государ
2 «Повесть временных лет», изд. 1910 г., стр. 12.
2 Там же, стр. 59.
2 Л. Майков, О былинах Владимирова цикла, СПБ 1863.
3 Л. Майков, цит. соч., стр. 1 и 62.
48 В. О. Ключевский, Курс русской истории, ч. I, 1937, стр. 204.
5 «Слово о полку Игоревен, М. — Л. 1950, стр. 16, 17.
6 Новгородская I летопись, СПБ 1888, стр. 2; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, М. — Л. 1950, стр. 104.
7 Proccptl, De bello gothico, III, 14
8> Maurlcli, Strategic!, XI, 5.
9 М. В. Ломоносов, «Репорт» 16 септ. 1749 г. (Би/трскиИ, Материалы для биографии Ломоносова, СПБ 1865, стр. 760).
10 С. Гедеонов, Варяги и Русь, ч. I, СПБ 1876, стр. VII и X.
11 См. А. А. Шахматов, Повесть временных лет, т. I, П. 1916, стр. 39; «Поиесть временных лет», ч. I, М, —Л. 1950, стр. 28,
12 См С. П Обнорский, Язык договоров русских с греками (Сб. «Язык и мышление», VI—VII, стр. 102—103).
131 А. А. Шахматов, Повесть временных лет, т. I, стр. XV, XXI и др,
14 Лаврентьевская летопись, под 1110 г.; «Повесть временных леи,
15ч. I, стр. 188.
161 Более подробный перечень брачных связей Киевского княжеского дома с европейскими царствующими домами см. В. С. Иконников, Опыт русской историографии, т. II, кн. 1, Ьт£. 142—146.
178 См. «Исторический вестник» Л ,3, 1894, стр. 886.
18 Новгородская I летопись, 1888, стр. 4; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 106.
19а Там же.
20 К. N. Бестушв-Рюмин, Русская история, т. 1, СПБ 1872, стр. 98, примечание 3. («Землю обширную, пространную и полную всякого богатства передают вашей власти».)
21 См. И. К. Никольский, цит. соч.
22/(. Н. Бестужев-Рюмин, О составе русских летописей (-Летопись занятий Археогр. комиссии», вып. 4, СПБ 1868, стр. 35—39).
23 См. А. А. Спицын, Владимирские курганы («Записки Археол. общ.», т. XV).
248 См. А. И. Лявданский, Некоторые данные о городищах Смоленской губ. («Научи. изв. Смоленского гос. унив.», т. III, вып. 3, Смоленск 1926).
25 См. Б, А. Рыбаков, Радз1м1чы («Працы Археолёпчна! Kaftilcii®, т. IIJ.
26 См. В,'И. Равдоникас, Некоторые моменты процесса возникновения феодализма в лесной полосе Восточной Европы в свете археологических данных («Основные проблемы генезиса и развития феодального общества»,
27 Ф.Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, Госполитиздат, 1953, стр. 182—183.
28 Germania, 46, ВДИ 1949, № 3, стр. 222.
29« Ptol. Geogr. Ill, 5, 7, ВДИ 1948, № 2, стр. 236.
30 Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 162.
31в С. А. Жебелев, Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре, («Вестник древней истории» № 3 (4), 1938).
32 См. Д. П. Каллиспт, Этюды из истории Боспора в римский период («Вестник древней истории» № 2 (3), 1938, стр, 283).
33 А. В. Мишулин, Древние славяне и судьбы Восточиоримской империи («Вестник древней истории» № 1, 1939, стр. 306).
348 Подробнее об этом см. Б, Д. Греков, Борьба Руси за создание своего государства, М,—Л. 1945.
35С. В. Бахрушин считал, что земледелие у приднепровских славян, существовавшее и раньше, приобрело господствующее значение только с XI века («Историк-марксист» № 3, 1937, стр. 168).
' С. Г. Струмилин, К истории земледельческого труда в России («Вопросы экономики» № 2, 1949).
Автор, к сожалению, в основу своей работы положил не общеизвестный факт питания русского народа хлебом в качестве основной пищи в это время, а рассуждения о невозможности добывать его в достаточном количестве ввиду несовершенства техники земледелия.
36 См. В. В. Хвойка, Начало земледелия и бронзовый век в Среднем Приднепровье («Труды XIII Археологического съезда в Екатеривославе», 1905, т. I, М. 1907, стр. 1—8).
371 IV 47, ВДИ, 1947, № 2, стр. 266.
38 IV 53, ВДЦ, 1947, Ms 2, стр. 267.
39а Ср. легенду, сообщаемую Геродотом, о том, как с неба упалн плуг
40 В. 0. Ключевский, Боярская дума древней Руси, изд. 5, П. 1919, стр. 11.
41 См, И. Л. Рожков, Русская история в сравнительно-историческом освещении, т. I, М.—Л. 1930, стр. 81—82. Цитирую Рожкова как автора, более детально аргументирующего свои положения.
42 Лавревтьевская летопись, под 964 и 981 гг.; «Повесть временных лет», ч. 1, стр. 47, 59.
431 Helmoldi, Chronica Slavorum, liber I, Monumenia Germanise hisio- rica, t. XX.
44тейшего города Киева получил в подарок драгоценные меха ценою в сто
45сооружена монастырская крыша (М. Э. Шайтан, Германия и Киев в XI в.,
46 П. Н. Третьяков, К истории племен Верхнего Поволжья в первом тысячелетии н. э. («Материалы и исследования по археологии СССР» Ws 5, М, — Л. 1941, стр. 51 и с,л.).
47 «Оже крадуть гоумно или жито в яме...» («Русская Правда», Карам- зинский список, ст. 40).
48 См. Д. Я, Саломасов, Северявские курганы и их значение для истории («Труды III Археологического съезда в России», т. I, Киев 1878, стр. 219 и др.).
49 «Чтения в Историческом обществе Нестора летописца», кв. 13. отд. II, Киев 1899, стр. 31 и сл. щ
50 См. В. В. Антонович, Древности Юго-Западного края («Материалы по археологии России» № И, СПБ 1893, стр. 15).
51* См. Ф. И. Мотановский, Обработка металла на Украине в XII— XIII вв. по материалам Райковецкого городища («Проблемы истории докапиталистических обществ» № 5, 1934, стр. 83—92). ' И
52 См. В. И, Раедоникао, Старая Ладога («Советская археология», М. — Л. 1949, вып. XI, стр. 5—54).
Свыше 7000 костей собрано в 1938 и 1939 гг. Определения производились в Зоологическом институте Академии наук СССР научной сотрудницей Сусловой под наблюдением В. И. Громовой.
53 Ипатьевская летопись, СПБ 1871, стр. 110.
54 См. Ф. И. Успенский, История Византийской империи, т. I, СПБ 1913, стр. 398—399.
55 Новгородская I летопись, под 1145 г.; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 213.
56 Новгородская I летопись, под 1161 г. (курсив мой. — Б. Г.); Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 218.
57 Новгородская I летопись, под 1228 г.; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 272.
58 Новгородская I летопись, под 1230 г.; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 277.
59в П. П. Смирнов в своей работе «Образование Русского централизованного государства в XIV— XV вв.», возражая мне, пишет: «Трудно согласиться с акад. Б. Д. Грековым, будто бы в Новгородской области в XII в. применялся трехпольный севооборот. Упоминание в Новгородской летописи под 1127 годом «озимшца» (в тексте Летописи «озимица») и ярового свидетельствует только о посевах иа зиму с осени и весной, но ни о трехполье, ни о двухпольеэто не говорит» («Вопросы истории» № 2—3, 1946, стр. 73, примечание 6). Если новгородцы сеют озимое и яровое, то гораздо вероятнее предполагать наличие трехполья или двухполья, чем отрицать и то и другое. Для опровержения этой мысли недостаточно голословного утверждения. Возражения на теорию П. П. Смирнова и, в частности, по данному вопросу И. И. Смирнова я считаю вполне убедительными {И. И. Смирнов, О путях исследования русского централизованного государства, «Вопросы истории» № 4, 1946),
60 А.Ю.Якубовстй. Рассказ Ибн-ал Биби... («Византийскийвременник» т. XXV, Л. 1928, стр. 74); В. Д. Греков, А, 10. Якубовский, Золотая Орда и ее падение, М. 1950, стр. 21.
61 «Исторический архив», т. И, М.—-Л. 1939, стр. 34, 36.
62 ДАИ, т. I, СПБ 1846, № 1, стр. 1.
638 См. Э. Лависс, Очерки по истории Пруссии, М. 1915, стр. 83.
64 М, Грушевский, Ieropia УкДОпи-Руси, т. I, изд< 2, Львов 1904, стр. 218.
65' Т. е. славяне и анты.
а Б. Д. Греков, Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века, М. 1946.
66 Здесь имеется в виду мнение Ключевского о крестьянине, как о «вольном и перехожем съемщике чужой земли, свобода которого обеспечивалась правом выхода и правом ряда» (В. О, Ключевский, Курс русской истории, ч. 2, М. 1937, стр.321).
67а М.Н. Покровский, Русская история сдревнейших времен, т. 1,М. 1933, стр. 43—44. Некоторые поправки в свою трактовку вопроса о возникновении крепостного права'в России Покровский внес в более поздней своей работе «Марксизм и Особенности исторического развития России», стр. 84.
68 См. /7. И. Третьяков, Подсечное земледелие в Восточной Европе («Изв. ГАИМК», т. XIV, вып. 1, 1932, стр. 9—10).
СО
69 «Материалы по киргизскому землепользованию, собранные и разработанные экспедицией по исследованию степных областей, Тургайская область, Кустанайский уезд», т. V, Воронеж 1903, ст|>. 124—127, 131.
70! Вопрос об истории сельскохозяйственных орудий производства разработан еще недостаточно,
71" «Грамоты Великого Новгорода и Пскова», № 82, стр. 141.
72а Та м же, № 81, стр. 140,
73 «Калевала», М.—П. 1933, стр. 8—12.
74 «Памятники мировой литературы. Русская устная словесность», т. II, М. 1919, стр. 8.
75"Там же, стр. 4—5.
76 1, стр. 102.
77 П. Н. Третьяков в своих обобщениях археологического материала не случайно пришел к заключению, что новый строй жизни (новая форма поселений,пашенное земледелие и др.)сложился сначала на севере, у новгородцев и кривичей, южнее же, особенно иа Оке и в области между Днепром и Десной, древние формы быта дожили до VIII—IX веков. См. П. Н. Третьяков, Восточнославянские племена накануне образования Киевского государства («Известия Академии наук СССР», серия истории и философии, т. И, №3, 1945, стр. 16Б).
78 «Рукописи А. С. Уварова», т. II, СПБ 1858, стр. 21.
79! И эта грамота у некоторых авторов вызывает сомнения в ее подлинности. На защиту ее подлинности выступил М. Н. Тихомиров. <М. Я. Тихомиров, О частных актах в древней Руси, «Исторические записки», т. XVII, стр. 226—233.)
80И.Ф. Г. Эверс, Древнейшее русское право в историческом его раскрытии, СПБ 1835 (в дальнейшем аит. И. Ф. Г. Эверс, Древнейшее русское право).
81 К. С. Аксаков, Полное собрание сочинений, т. 1, М. 1889, стр. 65. П
82 См. Ф. И. Леонтович, О значении верви по Русской Правде и Потоцкому статуту, сравнительно с задругою юго-западных славян, ЖМНП (Журнал министерства народного просвещения), 1867, апрель.
83 Ф. И. Леонтович, Задружно-общинный характер политического быта древней России (ЖМНП, 1874, июль, стр. 138 и сл^.
84 В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. III, стр. 412. В 1884 г. Энгельман выступает не менее ярко против славянофилов и их общинной теории. Возражая И. Д. Беляеву, он пишет: «Лишенный критического чутья, ои (Беляев), подобно всем славянофилам, питал непоколебимую уверенность в недостижимом совершенстве всех древнерусских порядков и учреждений. Так, вместе с своими друзьями, старыми славянофилами, — Аксаковым, Хомяковым и др., Беляев твердо держится фантастической гипотезы существования древнерусской исконной поземельной общины, на которую не имеется решительно никаких указаний в источниках» (И. Энгельман, История крепостного права в России, М. 1900, стр. 22, примечание).
85 Лаврентьевская летопись, изд. 1910 г., стр. 8, 11; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 12, 14,
86 И, Срезневский, Материалы для словаря древнерусского языка, СПБ 1893, слово «семья».
87* С. М. Соловш, История России с древиейших времен, кн. 1, СПБ, изд. «Общественная польза», стб. 49.
88 Я. Н. Третьяков, Расселение древнерусских племен по археологическим данным («Советская археология» № IV, М.—Л. 1937, стр. 33—51). Возражения на статью П. Н. Третьякова, сделанные А. В. Арциховским (там же, стр. 53—61), говорят о необходимости продолжить и углубить работу в этом направлении. От нее можно ждать больших результатов, способных облегчить нам более точное понимание летописного рассказа о расселении славян по Восточной Европе.
По поводу разгоревшегося спора Б. А. Рыбаков высказал свое мнение: он полагает, что в русской деревне X—XII веков налицо «две стихии — старая племенная и новая городская», что продукция крупных феодальных центров накладывается сверху иа карту племенных типов (ремесленного производства. — Б. Г.), не считаясь с былыми племенными рубежами, но в то же время и «не заменяя старых племенных типов», т. е. Б. А. Рыбаков находит одновременно сосуществование старого и нового и рекомендует не смешивать их при формулировке выводов.
89s См. К. Я, Бестужев-Рюмин, Русская история, т. I, стр. 43.
90 М. Ф. Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, Киев 1907, стр. 78. Его же рецензия на книгу Блгоменфельда «О формах землевладения в древней Руси», см. «Киевские университетские известия» за 1884 г.
91 А. Е. Пресняков, Лекции по русской истории, т. I, М. 1938, стр. 55.
92См. Я. Я, Павлое-Сильеанский, Феодализм в удельной Руси, СПБ 1910, стр. 99.
93 См. В. Лешков, Русский народ и государство, М. 1858, стр. 99,103 и др.
94С. В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, К, — Л. 1939, стр. 8.
95 С. В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 12.
96политический строй и право Киевского государства», изданной в 1949 г., С. В. Юшков, еще раз отвергая мое мнение о верви, упрекает меня в том,
973 Краткая «Правда», Академический список, ст. 20
98 Acta grodzkie I ziemskie, t. VII, № 82 (курсив мой. — Б. Г.).
99' А. Е. Пресняков, Лекции по русской истории, т. I, стр. 164—165 и сд.
100 Условно пользуюсь этим термином, поскольку он имеется в Карам- зинском списке «Русской Правды».
101 Краткая «Правда», ст 13.
102Лаврентьевская летопись, под 946 г.; «Повесть временных леи, ч. I, стр. 42.
103 «Котар» имеет несколько значений. Здесь легче всего понимать в смысле «пастбища». Тут «вервь», очевидно, часть села, где живут селяне, уже разделившие между собой поля, имеющие свои сады и усадьбы, но связанные между собой более тесными соседскими узами, чем богатые люди, раньше выделившиеся из общпны и успевшие стать над нею (привилегированные землевладельцы).
1048 «Вервные братья» — не родственники. Поличане все называли себй братьями, причем различались братья «присные», т. е. родные, родственники, «не прем присные» — боковые и вервные — не родственники,
105 См. Б. Д. Греков, Полица.
106! Краткая «Правда», Академический список, ст. 20.
107' «Правда» Ярославичей, Академический список, ст. 19.
108' Там же, ст. 7.
109Там же, ст. 70.
110 Там же, ст. 8.
111кн. 1, М. 1952, стр. 283 и сл.
112 Хотя есть основание думать, что Карамзинский список является компилятивным, но чтение «в храме» встречается также и в одной редакции Пространной «Правды», имеющей, несомненно, архаические черты (Археографический II сп„ ст. 114, акад. изд. Ср. С. В. Юшков, Руська Правда, Киев 1935, стр. 152, ст. 100).
113 Такое понимание «мужа» «Русской Правды» не исключает понимания этого термина в более широком смысле слова свободного мужчины вообще, поскольку вполне можно допустить, что эти мужчины тоже имели право носить оружие. Польское понятие рыцаря, свободного землевладельца,
114 В. В. Ягич, Закон Винодольский, СПБ 1880, ст. 14, 16,37,58; Б. Д. Грете, Винодол, 1948, стр. 48—53.
115 Слово «град» и в старинном сербском языке обозначало не только укрепление или замок, ио и население укрепления и прилегающей к нему местности. Ст. Новаковт, Град, трг, вароги; Т. Флоринский, Новейшие труды по изучению южно-славянской старнны и народности («Киевские университетские известия» К» 12, 1894, стр. 401).
116 К- Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. IV, стр. 40—41.
117 См. Б. А. Рыбаков, Ремесло древней Руси, 1948, стр. 99.
118 Там же, стр. 33.
1198 Там же, стр. 8—9.
1205 Там же, стр. 38.
121 Там же, стр. 39.
122 М. Я. Тихомиров, Древнерусские города («Ученые записки Московского государственною университета», вып. 99, стр. 3S®.
123 Б. А. Рыбаков, Ремесло древней Руси, стр. 97—99.
124 См. П. Смирнов, Города Московского государства в первой половине XVII века, т. I, вып, 1, Киев 1917, стр. 1—8.
125 П. Я. Милюков, Очерки по истории русской культуры, ч. I, СПБ 1904, стр. 226.
126 М. Я. Покровский, Русская история с древнейших времен, т. I, стр. 81.
1271 См. «Советская археология», М,—JI. 1949, вып. XI, стр. 5—54.
128 См. Я. Я. Воронин, Древнерусские города, М,—Л. 1945, стр. 15,
Си. А. В. Арциховский, Введение в археологию, М. 1947, стр. 178.
129 См, «Археология», изд. Института археологии АН УССР, Киев 1947, т. I. ■ А. В, Арциховский, Введение в археологию, стр. 180.
130 См. А. В. Арциховский, Введение в археологию, стр. 185.
131 Л. Я. Гаркави, Сказания мусульманских писателей о славянах и русских, СПБ 1870, стр. 193 и 221.
132 «История ВКП(б). Краткий курс», стр. 120.
133 См. И. В. Сталин, Соч., т. Б, стр. 25.
134 См. Б. А. Рыбаков, Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси X—XII вв. («Советская археология» № 6, М.—Л. 1940, стр. 227-257).
135 См. В. Г. Васильевский, Труды, т. III, стр. CCLXXXII—CCLXXXIII.
136 Порфирий Успенский, Четыре беседы Фотия, СПБ 1864, стр. 17.
137 Там же, стр. 24.
1381 Д. Иловайский, Разыскания о начале Руси, М. 1876, стр, 198.
139 Лаврентьевская летопись, стр. 32; «Повесть временных лет», ч. I, стр 26.
140а См. Лаврентьевская летопись, стр. 31; «Повесть временных лета, ч. I, стр. 25.
141 См. Я. П. Пшлов-Сильвашсий, Феодализм в удельной Руси, стр. 445.
142 Лаврентьевская и Ипатьевская летописи, под 907, 913 и 945 гг.; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 24, 26, 34.
143 Лаврентьевская летопись, под 945 г.; «Повесть временных лет», ч. 1, стр. 35, 36.
144"Лаврентьевская летопись, под 945 г.; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 41.
145' См. П. Н. Третьяков, К истории племен Верхнего Поволжья в первом' тысячелетии и. э., М. 1941.
146 М. Ф. Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, стр. 26.
147 Лаврентьевская летопись, под 996 г.; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 87,
148 Новгородская! летопись, под 1015—1016 гг.; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 168—179.
149 Ипатьевская летопись, стр. 214.
150 Н. Хлебников, Общество и государство в домонгольский период русской истории, СПБ 1872.
151 «Патерик Киевского Печерского монастыря», СПБ 19И, стр. 16—19.
152 Я. Хлебников, цит. соч., стр. 102.
153 Там же, стр. 215—216, 219, 221 и др.
* М. А. Дьяконов, Очерка общественного и государственного строя древней Руси, СПБ 1910, стр. 83. М. Л. Дьяконов относится к той группе ученых, которые не замечали того, что боярство владеет не только холопами, но и крепостными людьми.
о Б, Д. Греков
154 Б. А. Рыбаков, Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси X—XII вв. («Советская археология», И» 6, М,—Л, 1940, стр. 227—257).
155 В. И. Татищев, История Российская с самых древнейших времен, М. 1848, стр. 67.
а ПСРЛ, т. VIII, стр. 204; т. XII, стр, 197, ср. т. XXIV, стр. 198.
156 Е. Голубинский, История русской церкви, т. I, первая половина, М. 1901, стр. 507.
157 Б, А. Рыбаков, Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси X—XII вв. («Советская археология», №6,1940, стр. 240—241).
158 Лаврентьевская летопись, под 1128 и 980 гг.; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 56.
159 Лаврентьевская летопись, под 980 г.; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 57.
160а Новгородская I летопись, под 1015 г.; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 174.
161 А. Е. Пресняков, Лекции по русской истории, т. I, стр. 195.
162 Краткая «Правда», ст. 23.
1638 Ипатьевская летопись, стр. 145.
164»• ДАИ, т. I, № 4, стр. 5.
165 Ипатьевская летопись, стр. 24, 26, 54.
166 Там же, стр. 377.
1678 ДАИ, т. I, № 2, стр. 2.
168 Там же, № 4, стр. 5.
1690 Лавреитьевская летопись, под 1158 г.
170' ДАИ, т. I, № 5, стр. 8.
171 Ипатьевская летопись, стр. 374.
172'» Лавреитьевская летопись,изд. 1897 г., стр. 362.
173 Ипатьевская летопись, стр. 233.
1741а Новгородская I летопись, стр. 191; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 248.
175 Е. Голубшский, История русской церкви, т. I, первая половика, стр 329, примечание 1.
! «Патерик Киевского Печерского монастыря», стр. 52—53.
176 Перед статьей 91 идет известная статья «Аже умреть смерда. После смерти смерда, если у него нет мужского потомства, земля переходит к «князю».
177 Пространная «Правда», Троицкий список, ст. 109.
1788 Там же, ст. 90—95, 98—106, 108—109.
179 Лаврентьевская летопись; Новгородская IV летопись.
1808 Б. Д. Греков, Феодальная деревня Московского государства XIV— XVI вв., М,—Л. 1935, док. МЬ 17; Мшсарий, Описание Новгородского Юрьева монастыря, СПБ 1862, стр. 66.
181 М. Н. Тихомиров полагает, что это совещание происходило в 1072 г. в Вышгороде в связи с празднеством перенесения «мощей» Бориса и Глеба (М. Н. Тихомиров, Исследование о Русской Правде, М,—Л. 1941, стр. 64—65). Я думаю, что оно происходило значительно раньше, очень скоро после смерти Ярослава, почему и «Правда» о времени этого совещания выражается «по Ярославе» совершенно так же, как и об аналогичном совещании при Владимире Мономахе, которое произошло «по Святополце», т. е. непосредственно после смерти Святополка и прибытия Владимира Мономаха в Киев. Думаю, что и три сына Ярослава начали свою деятельность тоже непосредственно после смерти их отца, 20 лет спустя после этой смерти уже не говорили бы «по Ярославе». За этот более ранний срок говорит общая ситуация, создавшаяся со смертью Ярослава. Его сыновьям, которые условились править Русской землей сообща, необходимо было договориться по многим вопросам. Совещание было совершенно необходимо и именно «по Ярославе», т. е. непосредственно после его смерти.
182«Смердий конь» может быть понят как конь, принадлежащий смерду. Это толкование кажется мне наиболее вероятным. Однако возможно и другое понимание «смердьего коня», как княжеского, на котором рабочает зависимый от хозяина-князя смерд. '
183'«Правда Русская». Учебное пособие, М.-Л. 1940. Троицкий список, ст. 45 и примечание на стр. 63. 7
184 «Аже смерд умреть, то задницю князю».
1858 Термин «дом» в значении «вотчины» встречается часто и в других источ
186 См. Б, Д, Греков, Полица, стр. 113—114.
Руси, С°пГ186б!с?р.282ГОВа ЛР"ОТ°в' ПРомь,шмтао«ь
ыс. 3 См' С' М' С°ловш' История России с древнейших времен, кн. 1, стб. 245, примечание 4.
187 РИБ, т. VI, стб. 105.
188 Я. Я. Дебомский, Гражданская дееспособность по русскому просу до конца XVII века, СПБ 1003, стр, 367.
189 ДАИ, т. I, № 4, стр. 6—7.
190 Об этом думал А. Е. Пресняков, но пришел к другому выводу. «С одной стороны, — пишет он, — свидетельства о смердах не говорят о том, чтобы они сидели на княжой земле, с другой — свидетельства о княжих дворах и селах, грамоты о даровании земель духовенству — не указывают смердов на землях княжеских» (Л. Е. Пресняков, Княжое право в древней Руси, СПБ 1909, стр. 286). Первое замечание автора противоречит данным «Правды» Ярославичей, где в княжеском именин показаны смерды. В жалованных грамотах духовенству они действительно не показаны прямо. В смоленской грамоте, там, где говорится о погостах, конечно, подразумеваются смерды, не являвшиеся до пожалования епископу крепостными. Место крепостных смердов «Правды» Ярославичей в смоленской грамоте занимают, очевидно, изгои. В данной связи меня интересует не самый смерд, а организация крупной вотчины. О смердах речь будет ниже.
191 О смердьих здесь ничего не сказано.
192 ЛЗАК за 1927—1928 годы, вып. 35, Л. 1929, стр. 119.
193 П. А. Аргунов, О закупах Русской Правды («Известия Академии наук», отделение общественных наук, № 10, 1934, стр. 792).
194' ЛЗАК за 1927—1928 годы, вып. 35, стр. 119.
» Филологически не имеют между собой ничего общего.
400—401 БшдимиРский-БУдтов, Обзор истории русского права,
195 В, И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. I, стр. 98—100.
196 Я. Аристов, Промышленность древней Руси, стр 53
197 См. там же, стр. 184 и др.
198! г - Н;, Опыты по истории русского права, М. 1858, стр. 146.
199 «Русская Правда», Карамзннский список, ст. 61.
200 Там же, стр. 586.
201 Лаврентьевская летопись, под 1043 г.; «Повесть временных лет»,
202 Ипатьевская летопись, стр. 572, 584—585.
203См. А. А. Федотов-Чеховский, Акты, относящиеся до гражданской расправы древней России, т, II, Киев 1863, стр. 407.
В разъяснении греческих терминов, соответствующих древнерусскому
«челяды. ППИНИМЯЛ мпягтчо Г Л игой» Арыикдоьыша/
— , .—.....Willi ipt-ic-ntiA coo
«челядь», принимал участие С, А. Жебелев.
204 Б. И. Чичерин, Опыты по истории русского права, стр. 143—145.
205 Б. Н. Чичерин, Опыты по истории русского права, от 148
206! Там же, стр. 149, 150. F
2071 М. Ф, Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, стр. 400.
° См. там же, стр. 404,412—413,415—416. р ■ г
208■ См.В.Я. Сергеевич,Русские юридическиедревности, т. 1,стр. 101,119 и др.
209 См. М. Ф. Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, стр. 411; его оке, Христоматия по истории русского права, вып. 1, стр. 77—78, примечание 155. Впрочем, сам Владимирский-Буданов не настаивает на своем предположении и в «Обзоре истории русского права» (стр. 411) называет «все эти указания сомнительными». М. Н. Тихомиров такое толкование ст. 109 тоже считает «сомнительным» (М. Я. Тихомиров, Исследование о Русской Правде, стр. 70).
210' В. 0. Ключевский, Подушная подать и отмена холопства в Росспп («Опыты и исследования», сб, I, П. 1919, стр. 318).
211 Там же, стр. 342.
212 Там же, стр. 116. > г- /■
213Полностью соглашаясь с тем, что холопы были не только обельные, все же думаю, что осторожнее будет следовать за терминологией источников, которые закупа никогда холопом не называют. В быту, весьма возможно, термином «холоп» пользовались более свободно и произвольно, стр 66 Юшков> Очерки по истории феодализма в Киевской Руси,
, Холопство и холопы в Московском государстве XVII в.,
т. I, М,—Л. 1943, стр, 18.
214 Л. Яковлев, Холопство и холопы в Московском государстве XVII в.,
215стр, 24.
216Патерик Киевского Печерского монастыря, стр. 17, Новгородская II и III летописи, изд. 1879 г., стр. 185; Новгородская
217первая летопись старшего и младшего изводов, стр, 473 ■
218Патерик Киевского Печерского монастыря, стр. 25.
219 Там же, стр. 118, г
220 См. М. Ф. Владимирский-Будансв, Хрнстоматия по истории русского права, вып. 1, стр. 133, примечание 3. Даже если эти грамоты дошли до нас в несколько измевевном виде, процитированное месго не вызывает сомнений.
«Русская Правда», Троицкий IV список, ст. 110.
Новгородская I летопись, стр. 479; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 501.
" «Русская Правда», Троицкий IV список, ст. 98.
Новгородская I летопись, стр. 21; Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 121; По этому поводу см. замечания, сделанные-А. А. Шахматовым в его «Разысканиях о древнейших русски* летописных сводах», СПБ 1908, стр. 373—378, ну*™™™*, ri»
«Русская Правда», Карамзинский список, стр. 65.
а Вкладная грамота Варлаама Хутынскому монастырю ок. 1192 г., (М. Ф. Владимирский-Буданов, Христоматил по истории русского права, вып. 1, стр. 134).
221 См. М. Ф. Владимирский-Буданое, Христоматия по истории русского права, вып. 1, стр. 245.
2221 А. А. Шахматов, Повесть временных лет, стр. 58.
223* М. Ф. Владимирский-Буданое, Христоматия по истории русского права, вып. 1, стр. 142.
224■ Грамоты Великого Новгорода и Пскова, № 31, стр. 58.
225 Пространная «Правда», ст. 89.
226я Краткая «Правда», ст. 26.
227 См. С. В. Юшкое, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 62.
228 А. И. Яковлев насчитал в Пространной «Правде» 31 статью о холопах, но он в эту цифру внес и статьи о закупах (А. И. Яковлев, Холопство и холопы в Московском государстве XVII в., стр. 19).
229 Пространная «Правда», ст. 117: «Аже пустить холопа в торг а одолжаете...»; ст. 116: «Аче же холоп где куны вылжить, а он бтаеть не ведая вдал...»
230■ «...будеть ли послух холоп...» (Пространная «Правда», ст. 85).
231 См. Пространная «Правда», ст. 2 и 65 л См. там же, ст. 53.
2321 См. Б. Д. Греков, Очерки по истории феодальных отношений, стр. 130. 180
233 В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. I, стр. 196, примечание.
234,...1 См- П. Мрочек,-Дроздовекий, Исследования о Русской Правде, М.
235looo, стр. 200.
236 Княжое право в древней Руси, стр. 293, примечание 1.
См. Ф. И. Леонтович, Крестьяне го.-з. России («Киевские университетские известия» № 10, 1863, стр. 9). г г
237'Сергеевич считает, что в ст. 26 «Русской Правды» (Академический список) речь идет о «смердьем холопе», с чем согласиться трудно.
238 «Русская Правда», т. I, стр. 354.
2398 Псковская судная грамота, ст. 85.'
240« ААЭ, т. 1, А 48.
241 В. Лешт, Русский иарод и государство, стр. 155. Б В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. I, стр. 189—190. ' Я. П. Павлм-Ситтский, Феодализм в удельной Руси, стр. 225—226.
242 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 1,стб. 230.
243 И. Калачов, Предварительные юридические сведения для полного объяснения Русской Правды, вып. I, СПБ 1880, стр. 141.
2445 И. Д. Беляев, Крестьяне на Руси, стр. 12. Автор различает юридическую природу закупов неролейных и ролейиых.
245 U. А. Максимейко, Закупы «Русской Правды», стр, 46.
2460 К. А. Иеволин, Полное собрание сочинений, СПБ 1857, т. I, стр. 189. Договор этот автор определяет как «личный наем», при котором «свободный человек запродавал себя другому во временное холопство», плата выдавалась ему «вперед в виде займа».
2470 См. В. О. Ключевский, Подушная подать и отмена холопства в России («Опыты и исследования», сб. I, стр.372—375). «Ролейвый закуп — пахотный закладень, съемщик земли со ссудой, уплату которой он обеспечивал личным закладом, обязательною работой на владельца-кредитора». В своей «Истории сословий в России» В. О. Ключевский дает закупам более простое объяснение. Это хлебопашцы, которые «получали от землевладельцев ссуду на обзаведение и земельные участки в пользование, которые обрабатывали барским скотом и барскими орудиями, за что работали на землевладельца» (В. Ключевский, История сословий в России, М. 1914, стр. 49). В своем «Курсе» он называет «закупов» «сельскими рабочими, селившимися на землях частных собственников, со ссудой от хозяев» (В. О. Ключевский, Курс русской истории, ч. I, стр. 250).
248 М. Н. Ясинский, Закупы Русской Правды и памятников западнорусского права («Сборник статей, посвященный М. Ф. Владимирскому-Бу- данову», Киев 1904, стр. 456—460).
249' Л. Е. Пресняков, Княжое право в древней Руси, стр. 300 и 301.
250 См. И. И. Яковкин, Закупы Русской Правды (ЖМНП, 1913, апрель, стр. 236—295 и май, стр. 101—119).
251 Н. Л. Рубинштейн, НарисисторП КШвсько! Руси («ICTopia УкраТни,
252т. I, Передкаппитстична доба),
253 См. Я. А. Аргунов, О закупах Русской Правды («Известия Академии наук», отделение общественных наук, № 10, 1934, стр 798) ст "б?1"' В' Юшш' 0че1'ки по истории феодализма в Киевской Руси,
254" Б. Н. Чичерин, Опыты по истории русского права, стр. 154.
255 ЖМНП, 1854, декабрь, стр. 189.
' Я И. Срезневский, Материалы для словаря древнерусского Языка. Ш
256 В. И. Ленин, Соч., т. 12, стр. 237.
257 ААЭ, т. I, СПБ 1836, № 3, стр. 1
258 «Чтобы есте задалеся за князь великын, а отНовагорода бы естеотня- леся» (Новгородская I летопись, под 1397 г. и др.; Я. П. ПавлЬе-СимванскиД, Феодализм в удельной Руси, стр. 119).
259• В напечатанном подлиннике «а осподарь».
260 М. Н. Тихомиров, Исследование о Русской Правде, стр. 211.
261 М. И. Тихомиров, Исследование о Русской Правде, стр. 206—209.
262 Скобки мои. — Б. Г.
263 См. И. М. Карамзин., История государства Российского, т. II, СПБ 1816, примечание 92.
го;
264 «Русская Правда» Карамэинский список, стр. 354. * «Годунов и инин мнози от вельмож..., многих человек в неволю к себе введите служить, инех же ласканием и дарми в домы своя притягнувше...
265 С. В, Юшков, К вопросу о смердах; его же, Феодальные отношения в Киевской Руси («Ученые записки Саратовского государственного университета», т. I, вып. 4,1923 и т. III, вып, 4,1925).
266» «Русская Правда», Троицкий IV список, ст. 46.
an
267 В. Никольский, О началах наследования в древнейшем русском праве, М. 1859, стр. 357—359 (курсив автора).
268 В. О. Ключевский, История сословий в России, стр. 49. Короче ту же мысль В. О. Ключевский выразил в своем «Кратком пособии»: «Свободные крестьяне, жившие на княжеской государственной земле и обрабатывавшие ее своим инвентарем, назывались смердами» (В. Ключевский, Краткое пособие по русской истории, Владимир 1909, стр. 40).
269* С. №. Чернов, О смердах Руси XI—XIII вв.
270 См. М. Ф. Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, стр. 34—36.
271стр. 222—225«
2723 См. В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. I, стр. 182.
273 См. М. Максимейко, Про смердов Русько! Правди («Праци Komi- ci'i для виучуваиня 1сторП Зах1дцьо-Руського та Вкра1ньского права», вып. III, 1927).
274 Его книга «Очерк внутренней истории Пскова» вышла в 1873 г..
275 А. И. Никитский, Очерк внутренней истории Пскова, СПБ 1873, стр. 278, 282 (курсив мой. — Б. Г.).
2768 А. Я. Никитский, Очерк внутренней истории Пскова, стр. 278, 281.
2771 А. Е. Пресняков, Княжое право в древней Руси, стр. 287 и др.; его же. Лекции по русской истории, т. 1, стр. 192—193 и др.
278' См. К. Маркс, Капитал, т. III, ГосПолитиздат) 1950,-стр. 803.
Этим утверждением я отнюдь не собираюсь отвергать значения в феодальном обществе юридических признаков в положении любого из общественных классов и внутриклассовых прослоек,-
См. Е. А. Рыдзевская, Слово «смерд» в топонимике («Проблемы источниковедения», сб. 2, М,—Л, 1936, стр. 5—16).
279Имеется в вижу остров Рожицкий у западного берега Псковского озера. В XIX веке здесь было 5 деревень с 35 дворами.
280 Чт. ОИДР, кн. 1, М. 1868, Палеостров, его судьба и значение в Обо- нежском крае, стр. 138—139; ср.: Н. С. Чаев, Северные грамоты (ЛЗАК за 1-927—1928 гг., вып. 35, стр. 157, № 53).
281■ Макарий, Описание Новгородского Юрьева монастыря, стр. 66.
282 Новгородская I летопись, под 1193 г,
283 А. С. Л anno-Данилевский, Очерк истории образования главнейших разрядов крестьянского населения в России (Сб. «Крестьянский строй», т. I, СПБ 1905, стр. 5, примечание 2).
284" Новгородская I летопись, стр. 149; Новгородская первая летопнсь старшего п младшего изводов, стр. 221.
285и в XV веке. Великий князь Василий Дмитриевич крестьянам, перешедшим к нему из иных княжений, давал льготу на 10 лет, а ггутошним» только на 3 года. (ААЭ, т. I, № 21, 1423 г.) Углицкий князь Андрей Васильевич в таких же случаях давал льготу на 10 и на 20 лет. (ААЭ, т. I, № 102, 1476 г., и т. д.) Новгород дорожит смердами прежде всего как плательщиками податей.
С. В. Юшков считает мою расстановку знаков препинания в этом тексте, а стало-быть, и его понимание, вызывающими «непреодолимое затруднение» й предлагает ииое толкование. «А сим повеле», по его мнению, «может быть отнесено только к предыдущей фразе: «кто сбежал на чужю землю-, а сим повеле...»». Мне думается, что «непреодолимые затруднения» возникают именно при том понимании текста, какое предлагает С. В. Юшков. Если согласиться с С. В. Юшковым, то получится фраза, совсем неудобная по форме и странная по содержанию. Окажется, что к этим «сим» относятся два придаточных предложения, одно спереди, другое сзади, но это полбеды; самое главное, что эти придаточные предложения по смыслу противоположны и никак не могут относиться к одному определяемому. По Юшкову получается так: «Кто сбежал на чужую землю, а сим повеле, кто зде живет... платити дань». Чтение С. В. Юшкова приводит и к другому затруднению: «сии» оказываются в одно и то же время и беглыми и теми, кто никуда не бежал, а сидел «еде».
С. Н. Чернов полагает, что -здесь смерды бегут с государственных земель на частные, но ничем своей мысли не доказывает. (С. Я, Чернов, О смердах Руси XI—XII вв., стр. 771.)
М. И. Горчаков, О земельных владениях всероссийских митрополитов... СПБ 1871. Приложения, стр. 11—,12.
АЗР, т. II, МЬ 138, стр. 159.
286 См. А. А. Шахматов, Обозрение русских летописных сводов XIV— XVI вв., 1938, стр. 370.
287 См. А. Павлов, Исторический очерк секуляризации церковных земель в России, ч. 1, Одесса 1871, стр. 55.
288s ААЭ, т. I, № 172.
289я Псковские летописи, вып. I, 1941, стр. 39.
290 М. ф. Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, стр. 34—36.
2918 С. В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси,
стр. 101 и сл.; его же Общественно-политический строй и право Киевского государства, стр. 287 и сл.
2921 «Ученые записки Саратовского государственного университета», т. I, вып. 4, 1923; С. В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 102 и сл,
293 Си. В. П. Любимов, Палеографические наблюдения над Академическим списком Русской Правды («Историк-марксист» № 5 1938, стр. 156—161);
294его оке, Смерд и холоп («Исторические записки», т. X, стр. 66—83).
295 Ипатьевская летопись, стр. 181.
8 Никоновская летопись, под 1177 г.
296 СГГиД, т. I, № 87: АЗР, т. I, № 39.
2973 Новгородская I летопись, стр. 84; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 175.
298• Патерик Киевского Печерского монастыря, стр. 118 и 230 (варианты). Такое словоупотребление, вероятно, объясняется тем, что на церковном языке все слуги назывались рабами.
2991 АЗР, т. 1, № 39. , ,
300 «Smerdl vestri sunt et idclrco de jure tenemini respondere». Sartorlus, Urkundliche Geschichte des Ursprungs Hanse, вып. 2, т. ХХШ, стр. 165. 1 «Русская Правда», Академический список, ст. 28^ ' Там же, ст. 33.
301 См. С. В. Юшков, Феодальные отношения в Киевской Руси («Ученые записки Саратовского государственного университета», т. 111, вып. 4, 1925, стр. 39).
■ Ипатьевская летопись, стр. 191.
302 Ипатьевская летопись, стр. 233, 284, 254.
а Ср. положение Lex salica об исключении жешции из наследования земли: вся terra salica переходила к мужскому полу (гл. LIX).
' В. И. Сергеевич, Лекции и исследования по древней истории русского права, СПБ 1910, стр. 558.
303 В большинстве вариантов стоит здесь «domini».
3048 В большинстве вариантов здесь стоит «bonis».
305 Ввиду того что мы осуждаем этот вредный обычай, то постановляем; из имущества, оставшегося после смерти таковых и в случае обнаружения 81 ого даровать приходской церкви чашу стоимостью в 1*/а марки, остальное
306 См. Б. Петухов, Сералион Владимирский, русский проповедник XIII века, СПБ 1888.
' См. «Правда Русская», Институт истории АН СССР, т. I, стр. 159, 289,. 311.
307 Potestates corferimus abbati homines suos ascripticios a se fugientes, ubieunque locorum eos deprehenderit, capiendi, incarcerandi et in servitium perpetuum redlgendi. Codex dlplomaticus Majores Poloniae. Цитирую no R. Hube. Prawo Polskie w XIII w., Warszawa 1874, стр. 43. Там же см. и другие примеры более раннего времени. (Перевод: Даруем аббату право крепостных людей его, бежавших от него, где бы они ни были бы пойманы, задерживать, арестовывать и возвращать к исполнению их вечных повинностей,) '
308 М. Ф. Владимирский-Буданов, Хрнстоматвя по истории русского права, вып. 1, стр. 31, примечание 6.
309 В сокращенном списке «Правды» ст. 120—121 слиты в одну, в которую
310автор сокращения влил свое собственное толкование текстов.
311 Новгородская 1 летопись, стр. 149; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 221.
312 См. Новгородская I летопись, стр. 167; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 232,
313 «И ничтоже несть известно В' человецех, но вся суть стропотна суть: иному землю изхытн, а ни имение отьят, и того село слышавше, а дом иного ныне есть. Друаии же имения не насыщашеся и свободные сироты порабощают и продают, инии крадут и разбивают, а имения хощют собратн... богатство нам дал есть бог, да от него неимущим подадим и убогим, мы же обидим еще сирот и вдовам насилуем и убогих отнимаем» (Серсишон, епископ Владимирский, Слово о мятежи жития сего, «Провославиый собеседник», кн, 2, Казань 1868, стр. 481—483). Петухов считает это «Слово» произведением домонгольского периода и отказывается считать его автором Сера- пиона (Е. Петухов, Серапион Владимирский, русский проповедник XIII века, стр. 12).
314 Текст замечаний взят из книги Б. Д. Грекова «Крестьяне на Руси с древнейших "времен до XVII века», М. 1962.
315 И. В. Сталин, Марксизм а вопросы языкознания, 1953, стр. 24.
316 Л. А. Шахматов, Введение в курс истории русского языка, П. 1916, стр. 35.
3171 За это сообщение приношу благодарность академику В. В. Струве.
318 Кг. I<s. Mlklosic, Etimologisches Worterbuch, 1886, стр. 310. Сторонники взгляда на происхождение термина «смерд» от слова «смердеть» имеются не только в русской литературе. 1. Peisken («Zursocialgeschichte Rohmens», Weimar 1896—1897) тоже полагал, что слово «смерд» — общеславянское, и производит его от слова «смердеть».
" С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 1, стб. 230, пр. I. р
319 М. М. Покровский, Соображения по поводу изменения смысла слов («Известия Академии наук СССР» МЬ 4, 1936, стр. 90).
320 Waclaw Alexander Macietowskt, Historja prawodawstw slowiansklch, т. Ill, 1835, стр. 179.
321D П. Я. Черных, О связи развития языка с историей народа («Известия Академии наук СССР», отд. литературы и языка № 3, 1951, стр. 244).
322* Литовский статут, 1529 года, разд. XI, арт. 1—4.
323 В. Linde, Slownlk jjzyka polskiego.
324 A. Smftochowskl, HIstorja chtopow, str. 110, примечание 1.
325 R. Hubs, Prawo polskie w XIII w., str. 52.
326 A. Swiftochowskl, Historja chtopow, str. Ill, примечание 1.
327 Jan Otzfbski, Opochodzeniu wyrazw kmjeci, «Slavia antiqua», t. I.'
328«кмета («Москвитянин», т. VI, 1853, стр. 79—92).
329 В. Linde, Slownik jfzyka polskiego.
330 Я. Я. Мрочек-ДроздоескиЯ, Исследование о «Русской Правде», прпл, к вып. 2, стр. 75.
а Я. И. Ланге, Исследование об уголовном праве Русской Правды, стр. 59, 60, 69, 70. v i '
331 В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. I, стр. 273,
332'См. А. Е. Пресняков, Княжое право в древней Руси, стр. 48. а Термин «изгойской» имеется в одном из вариантов Устава,
333с 'ш Bl2i>mm' ®чеРки п0 ИСТ0РИИ феодализма о Киевской Руси, 251
334 Уставная грамота смоленского князя Ростислава смоленской еписко-
335пии 1150 г.: «А се даю святей Богородици и епископу прощеники с медом, и с кунами, и с вирою и с продажами, и не иадобе их судити никакому же человеку» (ДАИ, т. I, № 4)."
336 С. Герберштейн, Записки о московитских делах, СПБ 1908 стр.69.
337 А, В. Пресняков, Лекции по русской истории, т. I, стр. 120.
338 См. С. В.Юшков, Исследования по истории русского права, вып. 1, стр. 103. Автор полагает, что в «Устав» Владимира прощенники первоначально не входили совсем.
339 См. «Опыты и исследования», сб. I, стр. 319.
340 См. там же, стр. 321.
341' С. В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 119; его же, Общественно-политический строй и право Киевского государства, стр. 307.
17 в. Д, Грокоо
342 Новгородская I летопись, стр. 2; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 103—104.
343 См. «История ВКП(б). Краткий курс», стр. 120.
т
344 С. Герберштейн, Записки о московитских делах, стр. 119. а См. В. Н, Татищев, История Российская, кн. 1, М, 1768, стр.377—
345 «Повесть временных лет», изд. 1910 р., стр. 144; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 100.
346 «Повесть временных лет», изд. 1910 г., стр. 145; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 100,
347 «Гобино» — изобилие, по преимуществу хлебных злаков.
348 В «Повести временных лет», под 1071 г. записано: «В си же времена...», г. е. без точной даты.
349в «Повесть временных лет», ч. I, стр. 116. Тут какие-то намеки на троисходившие во второй половине XI века международные осложнения.
350 Автор «Повести временных лет» не датирует и этих событий, а пишет: «Бывши бо единою (т. е. однажды) скудости в Ростовьстей области...» («Повесть временных лет», над. 1910 г., стр. 170).
351 Тут, повидимому, имеются в виду обычаи мордвы> — у них общественные запасы продовольствия хранили женщины.
352 «Повесть временных лет», изд. 1910 г., стр. 171—173; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 119. Это восстание смердов под главенством волхвов было предметом исследования не раз. А. В. Арциховский и С. 5. Киселев, К истории восстания смердов 1071 г. («Проблемы истории материальной культуры» № 7—8, 1933); В. В. Маеровин, К вопросу о восстаниях смердов («Проблемы истории докапиталистических обществ» № 6, 1934); Л. В. Арциховский, Миниатюры Кенигсбергской летописи («Известия ГАИМК», т. XIV, вып. 2,1932, стр. 34); его же. Древнерусские миниатюры как исторический источник, М. 1944, стр. 36—37; Н. Н. Воронин, Восстание смердов в XI веке («Исторический журнал» № 2, 1940).
353" См. «Повесть временных лет», изд. 1010 г., стр, 176,
354 Новгородская IV летопись, изд. 1915 г., стр. 135.
355 См. Новгородская I летопись, изд. 1888 г., стр. 224; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 270.
3568 См. Г. Щмитт, История польского народа, т. I, СПБ 1864, стр. 38, 49—50; А. И. Пыпик и В. Д. Спасает, История славянских литератур, т. II, СПБ 1881, стр. 457.
357* См. Патерик Киевского Печерского монастыря, стр. 106, 107—108, 208,
3581 М. Н. Тихомиров приводит доказательство тому, что заседание это было до 8 августа 1113 г. (по Лаврентьевской летописи; по Ипатьевский —
359 августа), когда умер Олег Святославич {М. И. Тихомиров, Исследование о Русской Правде, стр. 209). Святополк умер 16 апреля 1113 г., 17 апреля (началось восстание. Переговоры с Владимиром Мономахом тянулись, вероятно, недели две. Когда именно прибыл Владимир в Киев, неизвестно. Ипатьевская летопись сообщает события этого года без обозначения месяца и числа, и только под 1 сентября 1113 г. она сообщает о том, что Владимир женил своего сына Романа. До этого правительство Владимира Мономаха успело создать коалицию против половцев и прогнать их, произвело ряд перемен в управлении государством. Совещание, очевидно, предшествовало этим его действиям; не мог Владимир заниматься этими делами, не ликвидировав предварительно народного движения в столице.
360а Ипатьевская летопись, стр. 336.
3611 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. I, стб. 103, а В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. II, СПБ 1900, стр. 121.
■ В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. I, стр. 1.
362 В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. II, стр. 121—122.
См. М. Ф. Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, стр. 14.
363 М. Л. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя древней Руси, стр. 68, 70.
3648 В. О. Ключевский, Курс русской истории, ч. I, стр. 131—144.
365 М. Д. Приселков, Киевское государство второй половины X в. по византийским источникам («Ученые записки Ленинградского государственного университета», вып. 8, 1941, стр. 216—217,240 и др.).
366рии в самом сжатом очерке», М,—П. 1923. «Наказаний вначале не было, потому что городская Русь X—XI века еще не знала общественных классов» (стр, 22).
367марксист» № 2, 1937); его же, Некоторые вопросы истории Киевской Руси
368 С. В. Бахруишн, Некоторые вопросы истории Киевской Руси («Историк-марксист» № 3, 1937, стр. 167).
369 С. В. Бахрушин, Некоторые вопросы истории Киевской Руси («Историк-марксист» № 3, 1937, стр. 168).
370 С. В. Бахрушин, «Держава Рюриковичей» («Вестник древней истории» № 2 (3), 1938, стр. 98 и др.).
371 Более подробно я высказываюсь по этому предмету в книге «Борьба Руси за создание своего государства», М.—Л. 1945.
372 С. В. Бахрушин, правда осторожно, говорит, только о том, что «создается впечатление большого, хорошо организованного феодального государства» («Историк-марксиста № 3, 1937, стр. 167).
373а А. Е. Пресняков, Лекции по русской истории, ч. I, стр. 72.
374^ Д. Маеродин, Образование древнерусского государства, Л. 1945.
375 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 1,
376стб. 213-218.
377 М. А. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя древней Руси, стр. 146, 148.
378 М. Ф. Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, стр. 37, 38 (курсив автора. — Б. Г.),
379 В, О. Ключевский, Боярская Дума древней Руси, стр. 37, 46.
380 А. Е. Пресняков, Княжое право в древней Руси, стр. 47, 196 и др.; его же. Лекции по русской истории, т. I, стр. 183 и др.
' М. С. Грушевский, 1стор1я УкраЧни-Pycl, т. I, стр, 428.
381 А. А. Шахматов, Повесть временных лет, т. I, стр. 31; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 24.
382я А. А Шахматов, Повесть временных лет, т. I, стр. 32; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 25.
383 Константин Багрянородный. Об управлении государством («Изве
384стия ГАИМК», вып. 91, М,—Л. 1934, стр. 8).
385 С. Гедеонов, Варяги и Русь, ч. 2, стр. 425.
А. А. Шахматов определяет ее как страну зависимую, подвластную Руси; Томсен — лежащую за Киевом; П. П. Смирнов — как волжскую; М. С. Грушевский — как «провинциальную Русь»; Н. И. Хлебников — «с той стороны».
386 М. Д. Приселков, на мой взгляд, неверно понимает терминологию летописей, когда говорит, что они якобы называют Русью только Киевщину. Доказательств этому можно привести много: Русская земля — конечно, вся, а не только Киевщина — постоянно противополагается Греческой земле. Только посадив в Новгороде своего посадника, Ярополк Святославич мог считать себя князем всей Руси («Ярополк посадники своя посади в Новгороде и бе володея едии на Руси»), Топонимика новгородская говорит об этом очень убедительно. Константин Багрянородный считает Русью и Новгород, и Любеч, и Смоленск, н Чернигов и т. д. Но Киевская область действительно — Русь по преимуществу, центр Руси; более отдаленные от Киева части Руси Константин называет Vj ejta 'Pwoia (М. Д. Приселков, Киевское государство второй половины X в. по византийским источникам, «Ученые записки Ленинградского государственного университета», вып. 8, 1914, стр. 234—235). См. по этому вопросу содержательную и убедительную статью Н. Н. Петровского «Ки!вська Русь — сп!лыщй початковый пер!од icTopil роса'йського, украшського и б!лоруського народов» («Прац! сичнево! cecii Ак. наук УССР», 1942).
387 С. М. Соловьев, История отношений между русскими князьями Рюри- кова дома, стр. 41,
388' Там же.
389 См. «Известия ГАИМК», вып. 91, стр. 71, примечание 117.
390 И. И. Срезневский, Чтения о древних русских летописях («Записки Академии наук», т. 11, СПБ 1862, приложение № 4, стр. 36).
391 «Устав, бывший преже нас в Руси от прадед и от дед наших, имати пискупом десятину от даний, и от вир и продаж, что входит в кнпж двор всего» (М. Ф. Владимирский-Буданов, Христоматия по истории русского права, вып. 1, стр. 255).
392уверяетнас, что это село считалось княжеским еще и в его время. Дело не в названии: в Новгородской I летописи оно просто пропущено, но на Ольгином селе на Десне летописец настаивает. Замечание С. В. Бахрушина о том, что село Берестово, принадлежавшее Владимиру, упоминается автором не раньше времен Ярослава, решительно не опровергает факта наличия у Владимира этого села. Не обязательно, чтобы факты, сообщаемые авторами 30—40 лет спустя, были неправдоподобными только потому, что они записаны с некоторым запозданием. В таком же роде и третье возражение критика. Между тем у меня приведено не три, а семь примеров княжеского землевладения в X веке.
1 А. А. Шахматов, Разыскания о древнейших русских летописных сводах, стр. 371—372, -
В. И. Сергеевич, Лекции и исследования по древней истории русского права, СПБ 1903, стр. 130—143.
393 Herman Meynwt, .Geschichte des Kriegswesens und Heerverfassungen in Europa, 1868,
394 Rje&ik Hrvatskoga jezika. Skupili i obradili Dr. F. Jwkoaiit Dr. Jvan Kroz и Zagrebu, 1901.
395? Hermengild Jiregek, Slovanske pravo и Cechach a naMorave, vPraze, 1863.
396a M. Llnde, Samuel Bosomil. Slownik jezyka polskiego, 1864. .
397 Procop'ii, De' bello Gothico/IIt, l482; Прокопий из Кесарии, Война, с готами (пер5в.-С. .П. 'Кондратьева), 1950, стр. 297.
398 Маврикий (Стратег), Известие о славянах VI—VII вв., перев. С. А. Жебелева («Исторический архив» № 2, 1936, стр. 35—36).
399 Н. Хлебников, Общество и государство в домонгольский период русской истории, стр. 96.
400а М. Ф. Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, стр. 77—78.
4018 И. П. Павлов-Сильванский, Феодализм в удельной Руси, стр. 98.
402 М. С. Грушевский, 1стор1я УкраТни-Pyci, т. I, стр. 390—392; т. III,
403ъ М. А. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя древней Руси, стр. 184.
404 С/ Во' Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, сгр. 30.
' л. ь. иресшит, Княжое право в древней Руси, стр. 173.
405 Кунов, Всеобщая история хозяйства, т. I, стр. 250—251. 815
406 «Записки Русского Географического общества», т. I, СПБ 1863, стр. 15—16.
407* Б. Я. Владимиров, Обществеаный строй монголов, Л. 1934, стр. 103—104.
408 См. «Исход», XVIII, ст. 21—24; XVII, ст. 8.
409» Там же, XII, ст. 6.
410 См. Г. Дельбрюк, История военного искусства, т. II, М. 1937, стр. 31-36.
411 П. Шафарик, Славянские древности, т. II, кн. III, стр. 31—33.
412 'Ее [!л'/у> ое %a&l?rap.evm. rcsCq рвч етЛ toSss тсоХбрХош о{ icoMol кию) darct&a xal anuria £v yepalv eyovnec, flebpaxa Bs оо8яр.?| evBlBtmovrat. Procopii. De bello Gothico, III, 14,,.
413 Hi tamen inter germanos potius relerentur, quia et domos ligunt et scuta
414 В. О. Ключевский, Курс русской истории, ч. 1, стр. 104. 820
415 М. А, Дьяконов приходит к этому выводу на основании рассказа Ипатьевской и Лаврентьевской летописей о Долобском феодальном съезде
4161103 и 1111 гг. и на основании записи Ипатьевской летописи под 1245 г.: «вшедшу ему собравши смерды миоги пешце...» (См.М. А. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя древней Руси, 1910, стр. 102, 104).
417 М. Ф. Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, стр. 86—87.
4183 М. С. Грушевский, 1стор1'я Укра'ши — Pyci, XI, стр. 103.
4191 С, В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси,стр. 98.
420 С.В.Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 101.
421 См. В. А. Романов, Смердий конь и смерд («Известия Академии наук», отделение русского языка и словесности, т. XIII, кн. 3, стр. 16—17).
4228 Курсив мой. — Б. Г.
423и, в частности, об участии их в войске, а об отношении верхов киевского общества к смердам при Владимире Мономахе. Мое отношение к трактовке Б. А. Романовым вопроса о смердах см. разд. V.
424 См. И. М. Карамзин, История государства Российского, кн. 1, т. II, стр. 80.
425 М. С. Грушевский, 1стор1я Укра'ши — Pycl, XI, стр. 102—103 (курсив мой.— В, Г.).
426" С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 1, стб. 343 (курсив мой. — В. Г.),
427 Ипатьевская летопись, стр. 341, 529, 494.
428побеждеиы, обращены в ничто...» (В., Г. Васильевский, Труды, т. I, СПБ 1908, стр. 206). dens Russorum и labs 'Рютайс, конечно, говорят о русском народе, из которого состояло войско.
429 См. П. Н. Третьяков, Восточнославянские племена. М. — Л. 1948, стр. 167. .
1 Ипатьевская летопись, стр. 300.
430 См. М. П. Погодин, Исследования, замечания и лекции, т. III, М. 1846, стр. 239—241.
431 См. С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 1, стр. 989.
432 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 65; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 48.
' См. Б. 4. Рыбаков, Ремесло древней Руси, стр. 223—228.
433А. Чертков, Описание войны великого князя Святослава Игоревича («Русский исторический сборник» VI, 1843, стр. 363).
434 Там же, стр. 358.
435р См там же, стр. 357,
436 Походы на Кавказ Святослава тоже хорошо известны, и академик В. В. Бартольд имел полное основание, опираясь на арабские источники, говорить о том, что местное кавказское население видело в Святославе не грабителя, а смотрело на него, как на новую власть, которую они считали необходимым признать. Разгром Хазарского царства — тоже не грабеж.
437 В. Г. Васильевский, Труды, т. I, стр. 200—201, ' Там же, стр. 203.
438 Пространная «Правда», ст. 5.
439' Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 22, 44, 56, 74, 140; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 20, 33, 42, 54, 97.
4408 Об этом можно судить по фактам совещаний князей со своими дружинниками: «в едином шатре» собрались два князя со своими дружинниками у Долобского озера. Совещания по пересмотру «Русской Правды» тоже были немногочисленны.
441 Caesar, De bello galllco, lib. VI, cap. 23,
Tacitus, Germania, cap. 13—15; «Древние германцы», М.' 1937, стр. 63—64.
442 Там же, cap. VII, стр. 59.
443а Ammiattus Marcitinus, lib, XVI, § 60; «Древние гсрмаицы», стр. 177.
444' См. Лаврентьевская летопись, изд. 1891 г., стр. 198, 219.
4458 Договор с греками 944 г.
446 «Гой еси, Иван Годинович! Возьми ты у меня, князя, сто человек русских могучих богатырей; у княгини ты бери другое сто». В саге об Олаве, сыне Триггвиевом, находится известие: у русов жены княжеские содержали половину дружины и получали из казны деньги для ее содержания (/(. Нееолт, История российских гражданских законов, т. I, СПБ' 1851, стр. 109—110, примечание 292).
447Академии наук СССР» Ms 12, серия VI, т. XX, 1926, стр. 1070, 1071 и др).
448 «Правда Русская», Учебное пособие, стр. 28—29.
449й А. Е. Пресняков, Лекции по русской истории, т. I, стр. 188; Б. Никольский, О началах наследования в древнейшем русском праве, стр. 364. Совершенно прав в этом вопросе и С. В.Юшков (С, В. Юшков,Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 156).
450 В последнее время вопросом о дружине занимался С. В. Юшков (С, В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Русн, стр. 31—33, 144—150 и др.). Основные выводы автора кажутся мне вполне приемлемыми. Я бы только возражал против выражения, применяемого С. В. Юшковым к пополнению кадров дружинников, — «набор». Для дружины именно характерно то, что она не «набиралась», как «вон», а пополнялась путем рождения от старых членов дружины и путем приема новых людей, в которых нуждался князь или боярин и которые сами стремились попасть в состав княжеского и боярского двора, скажем, — подобно тому Анбалу-ключиику, который заведовал всем домом Андрея Боголюбского. К нему обращается верный князю Кузьмище: «... помнишь лп... в которых портех пришел бяшеть? ты ныне в оксамнте стоишн, а князь наг лежит.,.». Анбал сам пришел и, очевидно, просился на службу к князю. Его не «набирали».
451 «И тали у них поя» (Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 44; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 34).
452' Си. Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 138—140; «Повесть временных ле», ч, I, стр. 96—97.
453 «У Давыда же в граде много бяше дружины своей... и Глеб князь,
454а «...киапе от себе послаша, черные клобукы от себе послаша» (Ипатьевская летопись, стр. 365).
455дак с родом своим, и свои берендичи, Бастеева чадь». «Дикие половцы»
456противопоставляются «своим берендичам». Бастеева чадь упоминается- еще под 1170 и 1171 гг. «Пакы поиде Изяслав к Чернигову, скупя силу свою... и скупя вси свои помы берендее...» (Ипатьевская летопись,
457 Пример в Ипатьевской летописи под 1146 г.: «...въехаша береидици взад полку с саблями и почаша я сечи...» (стр. 232).-
458 См. С. М. Щпилевский, Об участии земщины в делах правления до Иоанна IV («Юридический журнал» № 5, отд. II, 1861); В. Дьячан, Участие народа в верховной власти в славянских государствах до изменения их государственного устройства в XIV и XV вв., Варшава 1882; А. Лимберт, Предметы ведомства «веча» в княжеский период древней России, Варшава 1877; В. И. Сергеевич, Вече и князь, 1867, его же, Русские юридические древности, т. II; его же, Первичные народные собрания у германцев и греков («Журнал министерства юстиции», X, 1907); И. А. Линниченко, Вече в Киевской области, Киев 1881; М. В. Довнар-Запомский, Вече («Русская история в очерках и статьях», под ред. Довнар-Запольского, т. I, стр. 226—247). М. Ф. Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, глава о вече и Дополнения к 1 части: «О законных и незаконных вечевых собраниях», «Об отношении пригородного веча к вечу старшего города»; Ф. В, Таранов- ский, Отзыв о сочинении В. И. Сергеевича «Древности русского права», Юрьев 1911, стр. 45—68; С. В, Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 35—36, 193 и сл.; М. Н. Тихомиров, Древнерусские города, М. 1946, стр. 215—220, ^
459 В. И, Сергеевич, Русские юридические древности, т. II, стр. 33 (курсив мой. — Б. Г.).
460 Там же, стр. 34.
4618 М. ф. Владимирский-Буданов, Обзор истории русского права, стр. 62—53.
462 £ в-иющт' Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. W.
463м. н. Тихомиров, Древнерусские города, стр. 218,
464 Л. Г. Морган, Древнее общество, Л. 1934, стр. 70.
Ю
465 Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 157, 158.
466 Mauricii, Strategicum, XI, 4, 5.
467 Иордан, De origine actibusque Getarum. Monumenta Germaniae hls- torica, т. V, 1882.
468 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 80—81; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 58.
469 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 64 и др.; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 40 и др.
470 Ипатьевская летопись, стр. 240.
471а «...от Игоря, великого князя рускаго, и от всякоя княжья и от всех людий Руския земли». «И великий князь наш Игорь, и князи, и боляри его, и людье вси рустии послаша ны к Роману...» (Договор 944 г.).
472 Известия о вечевых собраниях X—XII веков встречаются в наших летописях под годами: в Белгороде — 997 (легендарный рассказ об осаде Белгорода печенегами); в Киеве — 1068, 1113, 1146, 1147, 1150; во Владимире-Волынском— 1097; в Звенигороде — 1147; в Полоцке — 1159, П85; в Смоленске — 1185; в Ростове — 1157, 1175; в Суздале — 1157, П75; во Владимире на Клязьме— 1157, 1175, 1176; в Переяславле — 1175; в Рязани — 1177; в Новгороде Великом (если не считать рассказ, вызывающий сомнения, о приглашении на стол Владимира, записанный в летописи под 970 г.) — 1016, 1136, 1137. Замечание А. Б, Преснякова о том, что до XI века в наших источниках отсутствуют «всякие указания на вечевую деятельность», нужно признать правильным, если не считать двух свидетельств, рызывающих справедливое недоверие, о чем говорилось выше,
473 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 358—359.
474 Ипатьевская летопись, стр. 405.
475 См. В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. И, стр. 34.
24 Б. Д. Греков
476 Десятинная деркои,, — Б. Г.
№
477 Б, А. Рыбаков, Ремесло древней Руси, стр. 532.
375
478s Право на признание Приильменьп одним из крупных культурных центров Руси дают последние раскопки Старой Ладоги (В. И. Равдоникас) и Новгорода (А. В. Арциховский).
479 Пользуюсь наблюдениями и выводами Б. А. Рыбакова (В. А. Рыбаков, Ремесло древней Руси).
480 Mauricil artis militaris llbri duodecim. Ed. I Scbeiferus, Uppsallae 1664, p. 277. За сообщение приношу благодарность H. В. Пигулевской.
481 Так совершенно правильно переводит выражение «pedum usu ас pernicitate gaudent» С. М. Соловьев (С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. I, стб. 44).
482 Tacitus, Germania, cap. XJLVI.
483 Фотий был патриархом дважды: в 858—867 и в 878—88С гг. Его замечание о Руси написаио в 866 г. В это время Кирилл (827—869) уже завершил свое дело создания славянской грамоты.
а Никита Пафлагонянин (IX век), говоря о нашествии Руси на Царь- град в IX веке, называет русь «скифским народом».
484 И. Жданов, Русский былевой эпос, СПБ 1895, стр. 99, примечание.
• Д. А. Авдусин и М. Я. Тихомиров, Древнейшая русская надпись («Вестник Академии иаук», вып. 4, 1950, стр. 71—79).
485 Д. В. Айналое, История древнего искусства (Киев — Царьград — Херсоиес) («Известия Таврической ученой архивной комиссии» № 57, Симферополь 1919, стр. 202).
а За эти сообщения приношу свою благодарность В, И. Антоновой.
486 «Более верна память, которая не имеет никакой опоры вне себя».
487 Гусли — инструмент общеславянский: древнерусск. гжсль; сербск. иболгарск. «гусле»; хорватск. gusle; словенск. gosle; чешек, housle; польск. gesle. У поляков gfsle называется и песня или стих (Lilnde, Slownik jezyka polskiego, ч. II, стр. 40—41); «Боашя песни в гуслех», Григ. Наз. XI в.; «Пойте богу в гуслех», Панд. Ант. XI в.; «Песни и гусли», Георг. Амарт; «Ефроус' Фрачевский, ыевнических гуслей сказатель», Хрон. Малалы и др. (И. И. Срезневский, Материалы для словаря древнерусского языка, т. I, стр. 610).
488 Монастырь св. Аманда.
489 «Блгодуть же его («столп Давидов». — Б. Г.) вельма, не дадять никому же влезти в онь; но мне худому пригоди бог влезти в столп той святый и одва возмогох с собою ввести единого от людей моих именем Сдеслава Иван- ковича, а иных не впустиша никого же».
490 Дочь Владимира Святославича Мария Доброгнева была замужем за польским королем Казимиром I. Сын Казимира и Марии был женат на русской княжне. Изяслав Ярославич женился на сестре Казимира.
491 Согласно летописной записи он сомневался в их «святости», и только когда их «мощи» были перенесены в новую церковь в Вышгороде, сооруженную князем Изяславом, и когда церковь при этом якобы «исполнися благоухания», митрополита объял ужас: «бе бо не тверд верою к нима», как отмечает это обстоятельство русский патриот-летописец. Митрополит грек, «пад ниц, просяще прощения». Русская же земля без всяких колебаний встретила прославление первых своих «святых» с величайшей радостью и демонстративным усердием. Память их праздновалась весьма торжественно, и день 24 июля причислялся к великим годовым праздникам:«... праздник Бориса и Глеба, еже есть праздник новый Русьскыя земля» (Лаврентьевская летопись, под 1093 г.). Следующим русским «святым» стал Феодосий Печерский, который внесен был в синодик по распоряжению киевского князя Святополка Изяславича.
„ ЛЛ- Е" Голубяняшй, История каиоаизации святых в русской церкви, М. 1903, стр. 49.
492 Этой работой я пользовался и при оценке сообщений Иордана о готах.
493 А. П. Дьяконов, Известия псевдо-Захарии о древних славянах («Вестник древней истории» № 4, 1939, стр. 83—90).
494 За помощь, оказанную мне И. П. Петрушевским и А. 10. Якубовским в составлении глав о народах Кавказа и Средней Азии, приношу им глубокую благодарность.
495 В. В. Струве, Урарту — древнейшее государство на территории СССР («Ученые записки Ленинградского государственного университета» № 18. 1939, стр. 141—143).
496 В настоящее время словом «дехкане» обозначают среднеазиатских крестьян.
497 Б. А. Рыбаков, Русь и Хазария ( Сб. статей «Академику В. Д. Грекову ко дшо 70-летия», Ж. 1952, стр. 76—88).
498 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 10—11: «Повесть временных лет», ч. I, стр. 14.
499 А. Я- Гаркави, Сказания мусульманских писателей о славянах и, русских, стр. 135.
500 В. О. Ключевский, Курс русской истории, ч. I, стр. 103—104,
501 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 8; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 13.
502 Новгородская I летопись, 1888, стр. 4—5; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 106.
503 К. Тиандер, Поездка скандинавов в Белое море, СПБ 1906; Л. Куник, Remarque critiquesur les Antiquiies Russes; его же, Die Berufung der Schve- ^Sun СПБ I844' сте- 14°; КРУзе- 0 происхождении Рюрика (ЖМН11, СПБ 1836, сентябрь); М. П. Погодин., Исследования, замечания я лекции о русской истории, т. II, СПБ 1846, стр. 157—165; т. III, тар. 33— 38 и др. v
504" А. А. Шахматов, Древнейшие судьбы русского племени, стр. 56, примечание 4. ' > г
505 В «Словаре тюркских языков» Махмуда ал-Кашгари, составленном в 70-х годах XI века, но несомненно на основании более ранних источников, кроме текста имеется и карта.
Тут мы встречаем ценные данные, между прочим о русах, славянах, варягах, печенегах и о др. Русы помещаются на карте на северо-запад от Каспийского моря, а в тексте сказано, что не то рукав Волги, не то Дон «течет против (или мимо) русов» и что русы — соседи печенегов; славяне помещены на север от руссов, а еще севернее обозначены варангн,
Поскольку тут строго различаются печенеги, русы, славяне н варяги, поскольку на карте нет иикаких масштабов и самый мир помещается в круге, то, хотя и с большим риском, я считаю возможным расшифровать сообщение ал-Кашгара так: за печеиегамп к северу лежит Киевская Русь (русы), за пей к северу следует Новгородская земля (словене), и, наконец, еще севернее — варяги. (См. "статью И. Умнякова в «Трудах Самаркандского государственного педагогического института», т. I, вып. I, 1940).
506 В. Томсен, Начало русского государства, М. 1891, стр. 68.
507' А. П. Дьяконов, Известия псевдо-Захарии о древних славянах («Вестник древней истории» № 4, 1939, стр. 84).
508* В. Г. Васильевский, Труды, т. III, стр. CLXVI.
Порфирий Успенский, Четыре беседы Фотия, стр. 8 и 53. а В. А. Брим, Происхождение термина «Русь» (Исторический сборник «Россия и Запад» Ш 1, СПБ 1923, стр. 5—10).
509 Договоры Олега с греками 907, 911 гг. i
510 П. К. Коковцов, Еврейско-хазарская переписка в X в., Л. 1932, стр. 118; его pice, Новый еврейский документ (ЖМНП, 1913, ноябрь).
5112 Б. Гре/сов, О роли варягов в истории Руси («Новое время» № 30, 1947, стр. 12—15); A. Stender-Petersen, Die Varangersage als Quelle der Altrussi- schen Chronik, 1934. i
512 М. С. ГрушевскИХ, IcTopin Украши-Pyci, т. I, стр. 430.
513 А. А. Шахматов, Несколько замечаний о договорах с греками Олега и Игоря («Записки неофилологического общества при Петроградском университете», вып. VIII, 1915, стр. 385 и сл.); А. Е. Пресняков, Лекции по русской истории, т. I, стр. 69—73.
5141 Константин Багрянородный, Об управлении государством («Известия ГАИМК», вып. 91, М,—Л. 1934, стр. 6). Приселков именно так понимает это место.
515 Новгород также принимал некоторые предосторожности по отношению к немецким купцам.
516 Упомянул этих богов летописец в своем комментарии к договору, имея, однако, иа это основание: договор Игоря 944 г. уже в своем собственном тексте упоминает Перуна в том же смысле и контексте.
5172 Год этот нам неизвестен: по Лаврентьевской летописи — 912, по Новгородской I летописи — 922.
518t О двух основных функциях государства см. И. В, Сталин, Вопросы ленинизма, 1953, стр. 644.
519 С. В, Бахрушин в своих возражениях мне и этот поход считает фантазией летописца на том основании, что о нем нет сведений в греческих источниках, между тем как поход 941 г. греческие источники знают. Грекам незачем было писать об этом походе, который был ими, так сказать, перехвачен на пути и от которого онн предпочли откупиться. Если мы учтем обстановку, создавшуюся в это время в Константинополе, то летописный рассказ примет вполне заслуживающий веры характер. Борьба с арабами н болгарами сильно ослабила империю. Императорский дворец В это время представлял собою сплошной клубок интриг и заговоров. Договор 944 г., согласно «Повести», подписывал Роман с двумя своими сыновьями Стефаном и Константином. Честолюбивый и способный командир флота, армянин Роман хитростью и насилием добился того, что «законный» император Константин VI Багрянородный, женатый на дочери Романа, возвел своего тестя на престол, а сам низведен был на пятое место в дворцовой иерархии. Роман заточил мать императора в монастырь, трех своих сыновей и внука венчал на царство, а четвертого своего сына посадил на патриарший престол.
Не прекращающиеся заговоры с целью восстановить права Константина Роман раскрывал и карал беспощадно. Не мог он только раскрыть заговор в своей собственной семье и был арестован и сослан в монастырь на один из Принцевьгх островов своими собственными сыновьями Стефаном и Константином, не без ведома Константина Багрянородного. А уже через месяц с небольшим, 27 января 945 г., Роман с горькой усмешкой встречал в своем заточении обоих своих сыновей, свергнутых в свою очередь приверженцами Константина Багрянородного.
Последний заговор сыновей против отца и встреча их на Принцевых островах падает на конец 944 н январь 945 г. А поскольку, согласно «Повести», договор с Русью подписывали Роман, Стефан и Константин вместе, то сделать это в 945 г., как обычно датируется этот договор, они, конечно, не могли: поход Игоря и заключение договора несомненно падают на 944 г., т. е. на то самое время, когда назревали крупные события в правящих кругах Византии. Они и объясняют нам, почему правители Византии предпочли мирное соглашение с Игорем войне, которая на этот раз, по донесениям болгар и корсунян, должна была быть очень упорной. Договор 944 г. есть следствие этого компромиссного соглашения Руси с греками. Договор построен на принципе компромисса, менее выгоден для Руси, чем договор 911 г., но в нем нет следов поражения Руси, что было бы неизбежно, если бы Игорь заключил его после своей полной неудачи в 941 г.
1 Лаврентьевская летопись, изд. 1910 г,, стр. 61: «Повесть временных лет», ч. 1, стр. 44.
520 Характеризовать Святослава как «вождя бродячей дружины, постоянно ищущего добычи и славы» (С. В. Бахрушин, «Держава Рюриковичей», «Вестник древней истории» № 2(3), 1938,стр. 95), или называть походы Святослава «военными авантюрами;) (С. В. Юшков, Очерки по истории феодализма в Киевской Руси, стр. 31) неправильно уже по одному тому, что Святослав стоял во главе многих народов Восточной Европы и прежде всего восточного славянства, водил в походы, как нам хорошо известно, не только дружину, но и многочисленное войско (по Льву Диакону, в Болгарию он вел 60 ООО человек. Это уже не дружина!). Венгры признали Святослава своим вождем и под его начальством сражались в решительной битве при Арка- диополе. Святослав ходил на Болгарию не из склонности к бродяжничеству, а в итоге сложной международной обстановки. Наконец, во всей внешней политике Святослава, как и его предшественников, не трудно видеть известную систему по осуществлению задач, поставленных не усмотрением того или иного князя, а растущим Древнерусским государством. Об этом подробнее см. в моей книге «Борьба Руси за создание своего государств^».
521 «...t»: ot f&vctitfoi тгм? япоуяро^што!...» seovtoC Ataxdvoo Caropia,-1864, t. I, Migne, стр. 1816 (курсив мой.— 'Б. Г.).
522 В Лаврентьевской летописи эта речь передана так: «уже нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамим земли Руские, но ляжем костьми; мертвый бо сраму не имам. Аще ли побегнем, срам имам. Не имам убежати, но станем крепко, аз же пред вами пойду: аще моя глава ляжеть, то промыслите собою». Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 69; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 50.
523 «История Льва Диакона Калойского и другие сочинения византийских писателей», перев. с греческого Д. Попова, СПБ 1820, стр. 47—48, 65—66, 87, 93—94, 97 (курсив мой. — Б. Г.).
524 Относительно дат похода Святослава, его договора с греками и года смерти существует полемика. Я. Лаябин, А. Куник и В. Васильевский, О годе смерти Святослава Игоревича, СПБ 1876.
5258 Разрешить окончательно проблему о месте нахождения владений топарха очень трудно. Тут широкое поле для более или менее обоснованных догадок.
526 В. Г. Васильевский, Труды, т. I, стр. 90—91, 96.
527 Относительно того, какие это были болгары, камские или дунайские, существуют разные мнения. Однако, с достаточной убедительностью можно утверждать, что это были болгары камско-волжские, потому что в походе вместе с Владимиром участвуют торки, которых в это время нельзя представить себе живущими около Дуная, В похвале Владимиру эти. болгары называются «серебряными», т. е. волжскими. Наконец, невероятно, чтобы Владимир, будучи в это время врагом Византии, стал бы помогать ей громить, дунайских болгар.
Та часть Западной Украины, которую «Повесть временных лет» называет «городами Червенскими», была заселена русским народом. Это видно из следующего: 1) древнее население этого края — ветвь восточного славянства, дулебы; 2) археологические, лингвистические и юридические данные говорят о единстве культуры от Карпат до Днепра; 3) современное украинское, по преимуществу сельское, население края не пришлое, а туземное: абсолютно ии из чего не видно, чтобы здесь раньше украинцев жили поляки. Стремление Польши завладеть этой землей — несомненно. Борьба Польши с Древнерусским государством началась, повидимому, до X века. Когда летописец говорит «и зая грады их», то имеет в виду города- крепости, повидимому, воздвигнутые поляками или только занятые польскими гарнизонами и в значительной мере колонизованные польскими феодалами в результате их стремления продвинуться на восток.
528 М. С. Грушевский, 1стор1я Украгаи-Pyci, т. I, стр. 492. «До места, которое называется Русь, и по границе Руси, простирающейся до Кракова, и от самого Кракова до реки Одры».
529 Для образца стиля Илариона приведу в моем переводе отрывок из его «Слова», заключающий обращение к князю Владимиру:
«Встань, благородный муж, из своего гроба! встань, отряси свой сон, потому что ты не умер, а только спишь до общего всех пробуждения!
Встань, ведь ты не умер, потому что ты и не мог умереть, веруя во Христа, всего мнра .жизни. Отряси сон, возведи очи, чтобы видеть, какой чести господь сподобил тебя на небе и какую славу по тебе создал среди сынов твоих.
Встань, взгляни на дитя твое Георгия, взгляни на свой собственный отпрыск, взгляни на своего милого, на того, кого господь создал из твоей плоти и крови, взгляни на украшающего престол твоей земли и возрадуйся и возвеселись. Посмотри также и па благоверную сноху твою Ирину, на внуков твоих и правнуков, как они живут, как хранит их господь, как хорошо исповедуют веру, тобой завещанную, как часто они посещают святые церкви, как славят Христа и поклоняются его имени.
Взгляни, наконец, и на город, величеством сияющий, на церкви цветущие, на христианство растущее, взгляни иа город, святыми пконаып освещаемый, блистающий, овеваемый благоуханным темьяном, хвалами н божественным пением оглашаемый,
И видя все это, возрадуйся н возвеселися и. похвали благого бога, всего этого создателя».
Не забудем, что это писалось за 150 лет до «Слова о полку Игорсве».
530 Лаврентьевская летопись, под 1019 г.; «Повесть временных лета.ч. I, стр. 98,
531 Для образца привожу одну строфу в переводе К. Н. Батюшкова: Мы, други, летали по бурным морям, От родины милой летали далеко, На суше, на море мы бились жестоко, И море, и суша покорствуют нам! О, други, как сердце у смелых кипело, Когда мы, содвинув стеной корабли, Как птицы неелися станицей веселой Вкруг пажитей тучных Сиканской землн!..
А дева русская Гаральда презирает! (К. Я. Батюшков, Соч., изд. 5, СПБ 1887, стр. 107-108).
532 На этом сюжете останавливается М. Н. Тихомиров в своей книге «Древнерусские города», гл. .IV.
' В. Г. Васильевский, Труды, т. I (гл. «Византия и печенеги»). 492
533 Лаврентьевская летопись, под 1067 г.; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 111.
534 М. Д. Приселков, «Слово о полку Игореве» как исторический источник (■«Историк-марксист» ЙЪ 6, 1938 г., стр. 124—125).
535 М. Й. Тихомиров, Древнерусские города, стр. 197—212.
536 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 169; «Повесть временных лет», ч. I, стр. 116.
537 Лаврентьевская летопись, изд. 1910 г., стр. 209—210.
» С. М. Солоам, История России с древнейших времен, кн. I, стб. 304. 19»
538 См. также главу «Движения смердов», 501
539 М. Я. Тихомиров, Исследование о Русской Правде, стр. 210.
' Лаврентьевская летопись, изд. 1910 г., стр. 242; «Повесть временных лет», ч. 1, стр. 163.
540 М. Д. Приселков, Византия и Русь в. ХГ в. (рукопись).
541 А. В. Соловьев, Политический кругозор автора «Слова о полку Игореве» («Исторические -записки», т. XXV, стр. 85).
542 Весной 1168 г. Мстислав созвал князей и побуждал их: «пожальтеси о Руской земли... оже (половцы. — В.Г.) несуть хрестьяны на всяко лето у веже свои, а с нами роту взимаюче, всегда переступаюче; а уже у нас и Гречьский путь изотимають, и Соляный, и Залозный» (Ипатьевская летопись, стр. 368).
543 «Взят бысть Кыев Рюриком, и Олговичи, и всею Половецьского землею. И створися велико зло в Русстей земли, якого же зла не было от крещения над Кыевом, напасти были и взятья, не якоже ныне зло се сстася: не токмо одино Подолье взяша и пожгоша, ино Гору взята, и митрополыо святую Софию разграбиша, и Десятниьную святую Богородидю разграбнша, и монастыри все, и иконы одраша, а иные поимаша, и кресты честныя, и ссуды евящешя, и книгы, и порты блаженых первых князей, еже бяху по- вешали в церквах святых, на память собе...» (Лаврентьевская летопись, под 1203 г.).
а С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 1, сто. 490.
544 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. IV, стр. 40.
545 Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 182—183. '
546 Е. Э. Липшиц, Византийское крестьянство и славянская колонизация («Византийский сборник», М.—Л. 1945, стр. 142).
547 к, Марке, Капитал, т. III, Госполитиздат, 1950, стр. 807. о!»
Речь, произнесенная на Годичном собрании Академии наук СССР 1 февраля 1952 г.
548 Гегель, Соч. т. VIII, М. — Л. 1935, стр. 330.
Ф. И. Успенский, История Византийской империи, т. I, СПБ 1913, стр. 660.
549' Там же, стр. 232.
5508 Прокопий из Кесарии, Война с готами, М. 1950, ки. VII (III), гл. 38.
551 Маврикий (Стратег), Известие о славянах VI—VII вв., перев. С. А. Жебелева («Исторический архив» № 2, 1939, стр. 36).
552 «Хрестоматия по истории средних веков», т. I, М. 1949, стр. 81. 1938° nP0KSf Ш Кесарии, Тайная история, гл. XI, § 38—39 (ВДИ № 4,
553 Прокопий из Кесарии, Война с готами, кн. VII (III), гл. 14, § 22.
554 См. Б. Д. Греков, ВинодольскиЯ статут об общественном и политическом строе Винодола, М. — Л. 1948, стр. 51.
» См. Б. Д. Греков, Полица, М. 1951, стр. 94—98 и др.
555 См. «Правда» от 10 февраля 1952 г.
515
556 О. Миллер, Опыт исторического обозрения русской словесности, СПБ 1865, стр. 136—137 и примечание 1.
557 Ф. Леонтович, Древнее хорвато-далматское законодательство, Одесса 1868, стр. 108 (разрядка моя. — Б. Г.).
5588 Ф. Леонтович, О значении верви по Русской Правде и Подицкому статуту сравнительно с задругою юго-западных славян (ЖМНП, 1867, апрель, стр. 18).
559а Там же, стр. 7,
560 Ф. Леонтоаич, О значении верви по Русской Правде и Полицкому статуту сравнительно с задругою юго-западных славян (ЖМНП, 1867, апрель, стр. 9).
5618 См. М. Ф. Владилшрский-Буданов, Рецензия на книгу Г. Ф. Блю- менфельда «О формах землевладения а древней России», Одесса 1884 («Университетские известия» № 11, Киев 1885).
562 А. В. Пресняков, Лекции по русской истории, т. I, стр. 55.
563 И. Д. Велят, Лекции по истории русского законодательства, М. 1888, стр. 189.
564 См. М. И. Тихомиров, Русская Правда, 1941, стр. 60.
5658 W. Maiuranil, Prlnosl za Hrvatskl pravnopovjestni Rje&iik, Загреб 1920, стр. 1613—1614. г j
566ства, стр. 156—157.
567 Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 59.
' Там же, стр. 60—61.
» С. В. Юшков, Общественно-политический строй и право Киевского государства, стр. 87,
568 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч. 1, стр. 41. Поскольку н я и С. В, Юшков пользовались, старым изданием, цитирую по изданию 1937 г. Следует отметить, что в новом издании, тщательно проверенном по подлиннику, это место переведено следующим образом: «...патриархальная домашняя община (patriarchalische Halisgenossenschalt), встречающаяся теперь еще в Сербии и Болгарии под названием «задруга» (означает примерно содружество) или «братство» и в видоизмененной форме у восточных народов, образовала переходную ступень от семьи, возникшей из группового брака и основанной на материнском праве, к отдельной семье современного мира» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения, т. II, стр. 205—206, а также Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 58).
а Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 60.
569 У. Магшшйб, цит. соч., стр. 1613—1614.
5708 А. Шахматов, Древнейшие судьбы русского племени, стр. 33.
В издании «Русской Правды» обычно передают термин «по верви ныне», к чему нет никаких оснований; «по вервинне», «по вервине», «по вервиныне»— это значит по вервной линии, по обычаю верви. Полицкий статут знает аналогичный другой термин, «по правой врви», иногда «по правди», «како гре врвь».
571 Перевод ст. 59-а: «Если бы случилось, что какое-либо село захотело бы между собой разделить лес или котарь, ссылаясь на то, что они не могут или не хотят совместно пасти или держать, т. е. если бы один или больше просили от этого села части, которая может им достаться, или если бы все село захотело бы разделиться, пусть разделят и пусть смотрят, что есть чье: прежде всего пастбище, где нет леса, не может быть разделено между собою, потому что нельзя по закону селянам возбранять пасти, не только жителям этого самого села, но также и соседнего села, поскольку они не находятся по ту сторону котара, как было сказано выше; если есть лес, им можно делиться следующим образом: прежде всего если бы знала вервь части, причитающиеся от племенщины внутри села по мере и по верви по праву наследования, тогда не надо изыскивать никакого иного деления леса, как только по правой верви и (по числу) голов, подворниц и племенщины, как идет вервь по праву наследования, так надо и лес делить. Если же вервь не знает и не может узнать частей внутри себя из племенщины, как это обычно встречается там, где («како се находи гди е вечедиоников у селу») в селе есть больше членов, участвующих в разделе, тогда лес делить так: прежде всего и первоначально издавна есть правило, что раздел леса шел по старым узаконенным жеребьям и садам и подворницам».
1 В литературе имеются разногласия: Ягич переводит «оставить в ывре, т. е. в покое», Павия, Матич, Решетар «мира» переводят «мера» и понимают текст «измерить и включить в его часть».
572 W. МагигапШ, цит. соч., стр. 1614.
573 Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 60—61.
574 W. Mazurantc, цит. соч., стр. 67. «...Slnov, bratje, bratucedo, stricev i slnovac bllznih 1 dalnih».
575 Целесообразность сопоставления норм Полицкого статута с русскими законодательными памятниками обнаруживается не только в вопросе о верви. Полицкий статут помогает понять и другие стороны средневековой русской жизни. Как на пример хочу указать на ст. 51-в, которая выкуп родовых вотчин считает законом новым, что подтверждает старую мысль К, Нево- лина и И. Д. Беляева. Последний прямо говорит о том, что выкуп известен стал только по Судебнику 1497 г. (в нем «было узаконение о праве выкупа вотчины, но там не были определены ни сроки выкупа, ни условия его», И. Д. Беляев, Лекции по истории русского законодательства, стр. 428). В своей книге «Полица» (стр. 98) я по недосмотру повторил ту же мысль. На самом деле Судебник 1497 г. не «оформляете выкуп, а лишь позволяет предполагать наличие выкупа. «Оформляет» только Судебник 1550 г. Не будь указания Полицкого статута о том, что право выкупа есть новость, разногласия по этому вопросу оставались бы еще долго в силе. Это пример — не единственный.
79