Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Вирджиния Эндрюс
Хевен
Кастил – 1
Вирджиния Эндрюс
Хевен
Посвящается Брэду, Глену и Сюзанне и всем, кто голодал, страдал, терпел лишения и выжил, чтобы победить
Часть первая
В Уиллисе
ПРОЛОГ
Стоит подуть летнему ветру, как я слышу шепот цветов и шелест листвы в лесу и снова вижу порхающих птичек и резвящихся рыбок в воде. Но я сразу же вспоминаю и зиму. Когда под порывами холодного ветра мечутся и стонут голые ветки деревьев и скребутся о стены домов-сараюшек, отчаянно цепляющихся за крутые склоны гор этой местности в Западной Виргинии, которую жители называют Уиллис.
Ветер в Уиллисе не просто дул – он так стонал и кричал, что люди с тревогой поглядывали наружу сквозь грязные стекла маленьких окон. Жизнь в этих местах – это постоянная нервная встряска,2
особенно когда в тон ветру завывают волки или кричит рысь и все лесное зверье вырывается на простор. Здесь часто исчезала домашняя живность, а примерно раз в десять лет иной ребенок забредал куда-нибудь – только его и видели.
Особенно хорошо мне запомнилась холодная февральская ночь, накануне моего десятилетия. Я лежала на продавленном тюфяке, постеленном на пол, рядом с печкой, ворочаясь и вздрагивая всякий раз, как слышала волков, воющих на луну. Со сном мне не повезло, он был очень неглубоким, так что я просыпалась от малейшего шороха. К тому же в нашем домике, стоявшем на отшибе, любой звук усиливался. Бабушка с дедушкой храпели. Отец, придя домой пьяным, вечно натыкался на мебель и спящих на полу, пока замертво не валился на скрипящие пружины медной кровати. Мать просыпалась и начинала громко ругать его визгливым голосом за то, что отец опять засиделся в Уиннерроу, в своем «Ширлис плэйс». В то время я и не подозревала, чем же этот «Ширлис плэйс» так плох, коль всякий раз после отцовского похода туда возникает ссора.
Сквозь пол в нашей хижине, с зазорами в полдюйма3
между криво уложенными половицами, проникал не только холодный воздух, раздавались похрюкивание спящих свиней, рычание собак, шипение и мяуканье кошек и другие звуки прочей живой твари, находившей себе приют под домом.
Вдруг до меня донесся звук совсем иного рода. Кто это двигался там в темноте, едва озаряемый красноватым светом печи? Приглядевшись, я узнала бабушку. Сгорбившаяся, с распущенными седыми волосами, она была похожа на ведьму, неслышно крадущуюся среди поленьев. Исключено, чтобы она пробиралась к выходу по нужде. Ей единственной позволялось пользоваться в таких случаях «ночной вазой». Всем же остальным приходилось бежать ярдов4
за двести.
Бабушке было лет пятьдесят пять. Хронический артрит и тьма других неустановленных болезней превратили ее жизнь в сплошную муку, а из-за отсутствия большей части зубов она выглядела вдвое старше. В свое же время, как рассказывали те, чей возраст позволял им хорошо помнить ее, Энни Брэндиуайн была королевой красоты в здешних горах.
– Пойдем-ка, девочка, – хрипло прошептала бабушка, положив свою костлявую руку мне на плечо. – Будет тебе плакать по ночам. Думаю, когда ты узнаешь правду о себе, для тебя наступят новые времена. Пошли сходим с тобой кой-куда, пока твой папочка не проспался. А вернемся, так к тому моменту, как он проснется и начнет махать кулаками, у тебя в душе будет утешение.
Она вздохнула, как ласковый южный ветер, ее волосы прошелестели, пощекотав мое лицо, словно мимо меня пролетел добрый дух.
– Ты хочешь сказать – пойдем на улицу? Бабушка, там же жуть как холодно, – ответила я ей, а сама тем временем уже влезала в изношенные ботинки Тома, великоватые для меня. – Мы ведь недалеко пойдем, да?
– Надо идти, – сказала бабушка. – Мне больно слышать, как мой Люк кричит на свою перворожденную. А еще хуже, у меня даже кровь стынет в жилах, когда и ты отвечаешь ему криком. Милая, ну зачем тебе отвечать ему?
– Ты же знаешь, папа не любит меня, – прошептала я. – Ну почему он невзлюбил меня?
Через окно проникал лунный свет, и я различала родное, все в морщинах, лицо бабушки.
– Да-да, пора тебе все узнать, – пробурчала она как бы про себя, бросив при этом мне плотную черную шаль, которую связала сама, а другой такой же черной и тяжелой шалью стала окутывать свои худые и сутулые плечи. Бабушка подвела меня к двери, приоткрыла ее, впустив в дом холодный воздух. В кровати за потрепанной блекло-красной занавеской мать с отцом заворчали, почувствовав холод. – Давай-ка пройдемся туда, где лежит наша родня. Я уже много лет хотела поговорить с тобой. Сколько можно откладывать. Время бежит, потом будет поздно.
Мы с бабушкой двинулись в путь меж черневших сосен. Ночью на улице было страшно: холодно, снежно, темно. Река покрылась прочными нагромождениями льда. Вой волков раздавался все ближе.
– Да, Энни Брэндиуайн Кастил умеет хранить тайны, – промолвила бабушка как бы про себя. – Знаешь, это мало кому дается, мало таких, вроде меня… Ты слышишь меня, девочка, или нет?
– Как же я могу не слышать тебя, бабушка, если ты кричишь мне в самое ухо?
Она вела меня за руку. Мы уже удалились от дома на порядочное расстояние. Что мы потеряли в такую холодную зимнюю ночь? Бабушка собиралась поделиться со мной важной тайной, а почему именно со мной? Но я так ее любила, что была готова тащиться за ней куда угодно по этой скверной горной тропе. Казалось, мы прошли уже несколько миль5
– во тьме, холоде, под зловещим светом луны.
Целью нашего похода бабушка избрала кладбище, холодное и жутковатое в бледно-голубом лунном свете. Ветер дул неистово, вырывая из-под платка ее тонкие седые волосы, которые путались с моими. Наконец она снова заговорила:
– Мне нечего тебе дать ценного, девочка, кроме того, что я тебе сейчас скажу.
– А дома ты не могла мне сказать?
– Нет, – усмехнулась бабушка, и я почувствовала ее взыгравшее упрямство, которое сидело в ней прочно, как старое дерево с разветвленными корнями. – Если бы я заговорила с тобой в доме, ты не обратила бы на это внимания. А вот здесь – здесь тебе это врежется в память.
Она пошарила глазами и остановила взгляд на аккуратном маленьком надгробном камне, потом костлявым пальцем указала на вырезанную на граните надпись. Я уперлась взглядом в надгробие, пытаясь разобрать слова. Странная эта бабушка, и вздумалось же ей тащить меня среди ночи на кладбище, где, может быть, бродят тени мертвых и ищут живых людей, чтобы вселиться в них.
– Теперь ты простишь отца за то, что он такой, – многозначительно произнесла бабушка, прижимаясь ко мне, чтобы нам было теплее. – Такой уж он теперь и другим быть не может. Как солнце не может не вставать и не садиться, как вонючка не может не издавать противного запаха, как ты не можешь быть другой, а только такой, какая есть.
Да, ей легко было говорить. Старые люди не помнят, что такое молодость и страх.
– Пошли домой, – захныкала я, дрожа всем телом, и потянула бабушку за руку. – Я столько читала и слышала, что бывает на кладбищах после полуночи, да еще в полнолуние.
– Э-э, нашла чего бояться – мертвецов, которые не могут ни двигаться, ни говорить. – Она прижала меня к себе и велела посмотреть на узкую, утонувшую в снегу могильную плиту. – А теперь слушай и не перебивай, пока я не закончу. Я хочу рассказать тебе историю, от которой тебе станет лучше.
Когда твой папа, глядя на тебя, злится, у него есть на это причины. На самом деле он не то чтобы не любит тебя. Когда мой Люк смотрит на тебя, он видит кого-то еще… У него, детка, на самом деле любящая душа, изнутри он хороший человек. У него была жена, которую он так любил, что, когда она умерла, чуть сам не отравился следом за ней. Они познакомились в Атланте. Ему было тогда семнадцать, а ей только четырнадцать и три дня – он сам мне потом говорил об этом. – Голос бабушки стал звучать приглушеннее. – Она была красивая, как ангелочек, и твой папа очень любил ее. Он так закружил ей голову, что она сбежала из дома в Бостоне в Техас. Она привезла с собой красивый чемодан, а в нем полно таких вещей, каких ты сроду не видела. Чего там только не было! Одежда, шелка, серебряные расчески, щетки, гребешки, серебряное зеркало, кольца, перстни, дорогие штуки для ушей. И вот она переселилась сюда… Конечно, сделала ошибку, что вышла замуж за человека, неровню себе… Но уж больно любила Люка.
– Бабушка, а я никогда и не слышала, что у папы была другая жена. Я думала, мама – первая и единственная.
– Тебе же сказано было помолчать. И дай мне закончить, как умею… Значит, она была из богатой бостонской семьи. И вот приехала сюда жить с Люком, Тоби и мной. Я была не рада ей, вначале она мне не приглянулась. Я с самого начала знала, что она тут не выдержит, с самого начала знала. И мы, и горы, и наши трудности – это не для таких. Она думала, что у нас тут ванная есть, представь себе. И была поражена, когда узнала, что в туалет надо куда-то бежать и устраиваться там на доске с двумя дырками. Она уговорила Люка сделать ей маленький отдельный туалет; он покрасил его белой краской, она повесила там на гвоздь красивую свернутую бумагу и даже предлагала мне пользоваться этой розовой магазинной бумагой. Она называла свой домик «ванной». Когда Люк построил эту штуку, как она обнимала и целовала его за это.
– Ты хочешь сказать, что папа не говорил с ней так грубо, как с мамой?
– Помолчи, детка. Ты меня сбиваешь с мысли… Значит, она приехала и околдовала меня. Тоби, может, тоже. Она так старалась. Она помогала готовить, пыталась как-то украсить дом. Мы с Тоби отдали им свою кровать, так что они могли приняться за детей нормально, а не на полу. Она-то готова была спать на полу, но я этого не позволила. Все Кастилы сделаны в кроватях… Я думаю, что так оно правильно. Да… Помню, как она была счастлива, смеялась, когда узнала, что ждет ребенка. Ребенка моего Люка. До сих пор не могу успокоиться. Я всегда думала, что она уедет туда, откуда приехала. Но горы забрали ее к себе, горы так поступают с людьми тонкого склада. Но пока она жила здесь, Люк был счастлив. С тех пор я его таким больше не видела. – Бабушка внезапно замолкла.
– А как она умерла, бабушка? Это ее могила?
Она вздохнула и продолжила свой рассказ:
– Твоему папе было только восемнадцать, когда она ушла от нас. А ей было по-прежнему четырнадцать, когда папа похоронил ее в этой холодной земле и оставил одну в ночи. Он знал, что она мерзла без него холодными ночами, и первую ночь провел на могиле, чтобы согреть ее своим теплом. А ведь стоял февраль… Вот он, мой рассказ о той, которая прилетела в горы, как ангел, чтобы любить твоего папу, и жить с ним, и сделать его счастливым. Таким, каким он никогда раньше не был и, как я смотрю, никогда уже не будет.
– Бабушка, а зачем тебе надо было тащить меня сюда? Ты ведь могла рассказать все и дома. Пусть это очень печальная и трогательная история, но все же папа такой злой. Она, наверное, забрала с собой в могилу все хорошее в нем, а нам оставила только самое плохое. Почему она не научила его любить других? Бабушка, лучше бы ее никогда не было! Тогда папа любил бы маму и меня, а не ее.
– Ой! – Бабушка оцепенела. – Что с тобой, детка, что ты такое говоришь! Ты не думаешь, что говоришь! Та девочка, которую папа звал своим ангелом, была твоей матерью! Это она родила тебя. Когда ты появилась на свет, она уже еле говорила… И только успела дать тебе имя – Хевен Ли. Ты ведь не можешь сказать, что не гордишься таким именем?6
Все считают, оно идет тебе, так идет.
Я забыла о холодном ветре, забыла о волосах, опутавших мне лицо, забыла обо всем на свете, услышав известие о том, кто я и что я.
Когда луна выскользнула из-за темного облака, ее свет упал на надгробный камень, высветив надпись: «Ангел. Возлюбленная жена Томаса Люка Кастила».
Странное чувство охватило меня при виде этой надписи.
– А где папа нашел Сару? И почему так быстро? Бабушка, словно желая излить все накопившееся у нее на сердце, вдруг заговорила быстрее.
– Ну, папе нужна была женщина, чтобы не спать в пустой постели. Потом, у мужчин есть некоторые желания, детка, физические потребности. Узнаешь, когда вырастешь. Ему нужна была жена, которая могла бы дать ему то, что давал ему его ангел. И Сара старалась, она была тебе хорошей матерью, ухаживала за тобой, любила тебя, относилась к тебе, как к своей собственной дочери. Сара с радостью отдавала Люку свое тело, но не могла подарить той души, какая была у его ангела. Вот Люк и тоскует по женщине своей мечты. Он был раньше хорошим человеком, детка Хевен, хоть ты этому не веришь. О, в те дни, когда была жива твоя мама, он каждое утро садился в свой старенький пикап и ехал вниз, в Уиннерроу, где учился плотницкому делу – как строить дома и все такое. Люк приезжал домой, и все разговоры были о том, как он построит для нас новый дом внизу в долине, как он будет там работать на земле, заведет коров, свиней, лошадей… Твой папа всегда любил живность. И сейчас любит, как и ты, детка Хевен. Это у тебя от него.
Мной овладели странные чувства, когда по возвращении домой бабушка извлекла из-под кучи всякого старья, коробок с нашей скудной и немудреной одеждой что-то завернутое в стеганое одеяло. Это оказался элегантный чемодан, каких здешние обитатели гор не могли себе позволить.
– Да, – тихо прошептала она, чтобы никто не проснулся и не стал свидетелем этого сугубо личного события. – Он принадлежал твоей маме. Я обещала ей, что передам тебе, когда придет время. Сегодня уж такая ночь, одно к одному… Смотри, девочка, смотри. Смотри, какая у тебя была мама.
Словно маму в каком-то сжатом виде можно было увидеть в этом чемодане!
Когда я заглянула внутрь, у меня перехватило дыхание.
Здесь лежали наикрасивейшие из тканей, которые я когда-либо видела. Даже в мечтах нельзя было представить, что существуют такие тонкие кружева… А на самом дне лежало нечто длинное, аккуратно завернутое в целую дюжину листов тонкой бумаги. Бабушка с напряжением вглядывалась в меня, словно хотела посмаковать мою реакцию.
В отсвете пламени печи передо мной предстала кукла. Кукла? Вот уж что я меньше всего ожидала увидеть здесь. Я смотрела на куклу с серебристо-золотистыми волосами, собранными в красивую высокую прическу. На головке надета украшенная драгоценными камнями шляпка с тонкой, как паутинка, длинной свадебной вуалью, сбегавшей на плечи. Лицо куклы было удивительно прелестным – с красиво изогнутыми губками, и выступ под ложбинкой верхней губы точно соответствовал изгибу нижней. Длинное платье сшито из белой кружевной ткани, богато отделанной жемчужинками и бисером. Кукла-невеста… Вуаль, белые кружева… Даже белые туфельки были сделаны из кружев и атласа, а прозрачные чулочки крепились к крошечному пояску – как я заметила, мельком заглянув под юбочку.
– Это она, твоя мама. Ангел Люка, которую звали Ли, – произнесла шепотом бабушка. – Вот так она выглядела, когда вышла за твоего папу и приехала сюда. Когда она умирала, то последними были слова: «Отдайте, что я привезла с собой, моей девочке…» И вот я делаю это.
Да, она сделала это.
И, поступив так, изменила ход моей жизни.
Глава 1
Так мы жили
Если Иисус почти две тысячи лет назад умер действительно за то, чтобы спасти людей от всего наихудшего в них самих, то в нашей местности спасение ему не удалось. Исключение составляли воскресенья в промежутке с десяти до двенадцати утра. По крайней мере, я так считаю.
Но что значило мое мнение? Цена ему – что шелухе от лука. Я размышляла над тем, как мог папа жениться на Саре через два месяца после смерти мамы при родах – ведь он так любил своего ангела?! А спустя четыре месяца после моего рождения и похорон мамы Сара родила сына.
Я была слишком маленькой, чтобы помнить рождение этого мальчика, которого назвали Томас Люк Кастил Второй и поместили, как мне потом рассказывали, в одну колыбель со мной. Нас вместе качали, за обоими ухаживали, но любили по-разному – об этом мне можно было и не рассказывать.
Я любила Тома – с его рыжими волосами, доставшимися ему от Сары, живыми зелеными глазами, также унаследованными от матери. В нем мне ничто не напоминало папу, разве рост – с возрастом Том стал очень высоким.
Услышав накануне своего десятилетия рассказ бабушки о своей настоящей матери, я твердо решила, что мое отношение к Тому останется, с Божьей помощью, неизменным. Как он верил, так пусть и продолжает верить, Что Хевен Ли Кастил – его единокровная сестра, и никак не иначе. Мне хотелось сохранить то, что делало нас почти единым целым. Мы и думали с ним похоже, так как спали в одной колыбели и, будучи сосунками, молча общались друг с другом. Так что наши особые отношения имели для нас обоих большое значение. И мы не представляли их какими-то другими.
В Саре было шесть футов роста без обуви. Этакая амазонка, весьма подходящая для высокого и сильного мужчины, каким был отец. Сара не знала, что значит чувствовать себя плохо. По словам бабушки (Том иногда называл ее в шутку «устами мудрости»), после рождения первенца грудь Сары приобрела зрелые очертания, но и в четырнадцать лет она выглядела вполне взрослой женщиной.
– О, даже после родов, – рассказывала бабушка, – Сара скоро начала вскакивать, доделывать неоконченную работу, будто не она только что пережила тот самый большой кошмар, который нам, женщинам, приходится безропотно выносить в этой жизни. Что ты, Сара могла одновременно и ребенка грудью кормить, и готовить еду. Я думаю, она притянула к себе папу как раз своим крепким здоровьем. Вряд ли он обожал тип красоты, как у Сары, но, по крайней мере, она не была похожа на такую, что умрет при родах и снова оставит его горевать.
Через год после Тома появилась Фанни с черными-пречерными волосами и синими глазами, ставшими черными еще на первом году ее жизни. Смуглая, она была похожа на индианку.
Через четыре года после сестры родился Кейт, которого назвали в честь давно умершего отца Сары.
У Кейта были голубые глаза, чудесные бледно-золотистые волосы, и полюбила я его с колыбели, особенно когда выяснилось, что это очень спокойный, никому не доставлявший хлопот мальчик. Он не плакал, не кричал, ничего не требовал (в отличие от Фанни, которая так и осталась вечно всем недовольной). Потом вдруг голубые глаза Кейта стали цвета топаза, кожа приобрела персиково-кремовый оттенок, какой, по утверждению многих, был в свое время у меня. Хотя сама я этого не знала, потому что не часто заглядывала в наше потрескавшееся и мутное зеркало.
Кейт рос на редкость милым мальчиком, его так тянуло к красоте, что, когда через год после него родился еще один ребенок, он мог буквально часами сидеть и смотреть на свою крохотную новорожденную сестренку – хорошенькую как куколка. Сара позволила мне дать имя девочке, и она стала называться Джейн – потому что примерно в это время я увидела на обложке журнала какую-то Джейн, красивую до невозможности.
У младшей сестрички, к несчастью, хворавшей с самого рождения, были нежные золотисто-рыжие волосы бледного оттенка, большущие глазищи зеленовато-голубого цвета, длинные темные загнутые ресницы, которыми она недовольно хлопала, лежа в кроватке и не сводя глаз с Кейта. Иногда Кейт протягивал руку к колыбели, чтобы покачать ее, и Джейн сразу улыбалась, да такой сладкой и обезоруживающей улыбкой, что все можно было отдать, только бы еще раз увидеть эту улыбку.
Джейн сразу стала главным лицом в семье. Заставить улыбаться было приятной обязанностью для всех нас. Особенно большую радость я испытывала, если мне удавалось прекратить ее плач (а плакала Джейн от болей, на которые не умела пожаловаться) и вызвать улыбку на ее ангельском личике. Но даже здесь, как везде и во всем, что мне нравилось, встревала Фанни, испортив мне удовольствие.
– Дай ее мне! – визгливо требовала Фанни, подбежав на своих длинных костлявых ножонках, и, стукнув меня, спешила в безопасный угол нашего грязного двора. – Это наша Джейн, а не твоя! И не Тома! И не Кейта! Наша! Все здесь наше, а не только твое, Хевен Ли Кастил!
И Джейн незаметно превратилась в «нашу Джейн», а потом все забыли, что когда-то у младшей сестренки, милой и хрупкой, было только одно имя.
Я понимала в именах и знала, что они могут сделать.
Мое собственное имя было одновременно и благословением, и проклятием. Я пыталась заставить себя поверить, что такое возвышенное имя – все-таки благословение. Ну, кого еще во всем огромном мире зовут Хевен Ли? «Никого, никого» – нашептывала синяя птица счастья, поселившаяся в моей голове. Она напевала мне перед сном и обещала, что все в конечном итоге обернется прекрасно, просто прекрасно… К несчастью, в моей голове давно гнездилась и черная ворона, а она каркала, что такое имя – это искушение судьбы и счастья не принесет.
Был еще отец.
В тайниках моей души иногда возникало сильное, не сравнимое ни с каким другим, желание любить своего одинокого отца, который часто сидел, глядя в никуда, и казался человеком, обманутым жизнью. У него были иссиня-черные волосы, унаследованные от настоящего индейского предка – укравшего белую девушку и сделавшего ее своей женой. Глаза – такие же черные, как волосы, а кожа сохраняла бронзовый оттенок зимой и летом. Щетина на смуглом лице отца не выделялась так, как у других мужчин с темными волосами. У него были удивительно широкие плечи. И смотреть, как играют на теле отца мышцы – крупные, сильные, когда он рубит дрова во дворе, – было одно удовольствие! Даже Сара, занимаясь поблизости стиркой, поднимала голову от таза и смотрела на него с любовью и желанием. А меня занимал вопрос, почему отец внешне равнодушен к тому, любит ли его Сара или нет, и к тому, что она плачет и ругается, когда он приходит домой под утро.
Иногда, став свидетелем его меланхоличного, задумчивого настроения, я начинала сомневаться в правильности своих оценок. Как-то весной, мне было тогда тринадцать и я уже знала о своей настоящей матери, я стояла в комнате, скрытая темнотой, и рассматривала отца, ссутулившегося в кресле и глядящего в бесконечность, словно мечтающего о чем-то. Помню, мне очень хотелось дотронуться до его щеки – узнать, колючая ли она, я ведь никогда не касалась его лица. А что будет, если я осмелюсь? Ударит меня, закричит, обругает? Несомненно, что-то в этом роде. И все же во мне сидело неутолимое желание проявить свою к нему любовь и быть любимой. Это желание доставляло мне боль, дожидаясь искры, чтобы вспыхнуть пламенем любви и почитания.
Если бы только отец взглянул на меня и жестом или словом дал понять, что любит меня хотя бы чуть-чуть!
Но он так и не взглянул, не заговорил и вообще вел себя так, будто меня там и не было.
Но когда Фанни взлетела вверх по расшатанным ступенькам терраски и бросилась к нему на колени, громко крича, как она рада видеть его, отец поцеловал ее. У меня сердце заныло, когда я видела, как он прижимает ее к себе и гладит ее длинные, блестящие черные волосы.
– Фанни, девочка, как ты тут без меня?
– Скучала, папа! Не люблю, когда тебя нет дома. Здесь так плохо без тебя! Пожалуйста, побудь дома, не уходи!
– Моя сладкая, – тихо произнес он, – это так приятно, когда по тебе скучают. Может, поэтому я и отсутствую иногда.
О, какую же муку доставлял мне отец, когда гладил Фанни по голове, а меня не замечал. Но еще сильнее, чем от ударов и грубых слов, оказывалась боль, от его вынужденных взглядов или ответов мне. Раз я нарочно вышла из тени на свет, прижимая к себе огромную корзину с бельем, которое только что сняла с веревок и сложила. На моем пути с ухмылкой появилась Фанни. Отец даже взглядом не показал, что он знает, как много я работаю, только уголок губы дрогнул. Я прошла мимо, не сказав ни слова, будто мы не виделись всего несколько минут, а не две недели. Мне было так же неприятно не замечать его, как и испытывать подобное на себе.
Фанни никогда не работала по дому. Только мы с Сарой. Бабушка лишь разговаривала, дедушка мастерил кое-что по дереву, отец приезжал и уезжал когда ему вздумается. Он продавал спиртные напитки, изготовленные подпольными умельцами, а иногда и сам помогал делать их. Самое большое удовольствие он получал от того, что ему удавалось обводить вокруг пальца агентов ФБР. Эта работа, по словам Сары, приносила отцу очень хорошие деньги. Но она здорово боялась, что он когда-нибудь попадется и сядет в тюрьму. Нормальным производителям не очень-то нравилась конкуренция со стороны подпольных толкачей сверхкрепкого зелья. Отец часто отсутствовал неделю, а то и две, и когда он был в отъезде, Сара позволяла себе ходить с грязной головой, а еду готовила хуже обычного. Но, стоило отцу появиться в дверях, улыбнуться либо бросить приветствие, Сара оживлялась. Она начинала двигаться быстрее, тщательно мылась и надевала тут же лучшее платье (выбор у нее ограничивался тремя, и ни одно из них не было по-настоящему хорошим). Другим желанием Сары было сделать макияж и предстать перед мужем в зеленом шелковом платье под цвет ее глаз. Все свои надежды и мечты Сара связывала с тем днем, когда в ее жизнь войдет настоящая косметика и зеленое шелковое платье, которые помогут ей влюбить в себя папу так же сильно, как он любил ту несчастную девочку, ставшую моей матерью.
Наша ветхая горная хижина, стоящая под самым небом, была сделана из старого дерева, сучки которого во многих местах выпали, образовав отверстия. Внутрь жилища проникали то холод, то жара, отравляя нам жизнь. Дом никогда не знал краски и не мог рассчитывать на нее в будущем. Крыша, сделанная из оцинкованной жести, проржавела задолго до моего рождения и пролила миллионы слез на старое дерево дома. Мы пользовались трубами и бочками, собирая дождевую воду, которую нагревали на чугунной печке, прозванной «Старой дымилой», и мылись. Печь ужасно чадила, наполняя дом дымом, и мы вечно плакали и кашляли, сидя за закрытыми окнами и дверью.
К фасаду нашей хижины была пристроена традиционная терраса. Каждую весну бабушка и дедушка покидали дом и украшали пошатнувшуюся, осевшую террасу парой одинаковых кресел-качалок. Бабушка на крыльце вязала, вышивала, ткала, плела ковры, а дедушка строгал и пилил. Раньше дедушка иногда играл на скрипке на танцах, которые устраивались каждую неделю в местном амбаре. Но чем старее он становился, тем меньше ему нравилось играть на скрипке и все больше привлекала резьба по дереву.
Внутри дома находились две маленькие комнатки; выцветшие занавески создавали нечто вроде прозрачной двери в «спальню». Печка не только обогревала дом, на ней мы жарили, парили, пекли. Раз в неделю, перед тем как пойти в воскресенье в церковь, мы грели на печке воду и мылись.
Рядом со «Старой дымилой» стоял древний кухонный буфет с металлическими коробочками для муки, сахара, кофе и чая. Настоящего сахара и кофе с чаем мы не могли себе позволить и использовали их для хранения подливы и бисквитов. Когда безмерно везло, то нам перепадало меду, и мы ели с ним лесные ягоды. Когда же сходило невероятное благословение сверху, появлялась корова, а значит, молоко. Правда, у нас всегда были куры, утки, гуси, дававшие нам яйца и мясо по воскресеньям. Водились и свиньи, которые ютились под домом и будили нас своими страшными визгами. Внутри дома хозяевами были папины охотничьи собаки. В горах все хорошо понимали их ценность – постоянный приток мяса на стол, помимо домашней птицы.
Живности у нас была тьма – если считать бродячих кошек и собак, приносивших нам сотнями котят и щенков. В общем, наш грязный двор был полон. А кто еще, кроме них, мог бы жить среди мусора и шума в обществе Кастилов – низов горного общества?
В той комнате, что мы называли спальней, стояла большая медная кровать с промятым и запятнанным матрасом поверх спиральных пружин, которые издавали скрип. Активные действия на кровати сопровождались громким и жутким их скрипом: занавески плохо заглушали звуки. В городе и в школе нас называли горными отбросами, горной грязью, мешками с мусором. Самым ласковым было слово «Дикари». Из всех семейств, что жили в горных лачугах, ни одно так не презирали, как нас, Кастилов. И презирали, по какой-то неведомой мне причине, не только люди из долины, но и нам подобные. Может быть, потому, что пятеро из нашей семьи сидели по тюрьмам за большие и малые преступления. Чему же удивляться, что бабушка кричала по ночам, – все ее сыновья доставили столько горя. При ней остался лишь один сын – мой отец. Но принес ли он ей радость, я этого не знала, во всяком случае, с ним она связывала все свои надежды на то, что в один прекрасный день Люк докажет миру: Кастилы – не самые отвратительные люди в горах.
Я слышала, что есть в мире дети, которые не любят ходить в школу. Мне в это трудно поверить, потому что мы с Томом не могли дождаться понедельника, чтобы вырваться за пределы нашей крошечной хибары с ее двумя пропахшими и грязными комнатушками и на время забыть дорогу в старый вонючий туалет на отшибе.
Наша школа была построена из красного кирпича и красовалась в самом центре Уиннерроу, ближайшем к нам городке в долине, в самом сердце Уиллиса. Мы ходили семь миль туда, семь миль обратно, не считая это за расстояние. Том неизменно шел рядом со мной, Фанни плелась за нами, злая, как десять гадюк. И глаза у нее были отцовские, и норов его же. Она выглядела хорошенькой, как картиночка, но была зла на весь мир из-за того, что ее семья, по словам Фанни, такая «задрипанная и бедная».
– …Мы не живем в красивом, покрашенном доме, с настоящими ванными, как люди в Уиннерроу, – нудно жаловалась Фанни, и мы соглашались с ней от греха подальше. – Внутри – ванная. Представляете? Я слышала, в некоторых домах есть по две, даже по три, и в каждой бежит горячая и холодная вода – вы можете себе представить такое?
– Могу представить и еще многое другое, но не в Уиннерроу, – ответил Том, бросив камешек в реку.
Если бы мы не купались здесь летом, то были бы куда большими грязнулями. Река с ее запрудами, омутами, ключами помогала нам жить, скрашивая жизненные невзгоды, которые казались бы невыносимыми, не будь этой прохладной, вкусной ключевой воды и излюбленных мест для купания, не хуже всяких городских бассейнов.
– Хевен, ты меня не слушаешь! – закричала Фанни, которой требовалось быть все время в центре внимания. – Да, еще вот что! У них на кухнях, в Уиннерроу, стоят двойные раковины, есть центральное отопление… Том, что такое «центральное отопление»?
– Фанни, у нас то же самое. «Старая дымила» стоит в центре дома и дает тепло.
– Том, – подала я голос, – я не думаю, что это и есть центральное отопление.
– А я считаю, что это именно оно.
Если я редко соглашалась с Фанни в чем-либо, то здесь я была солидарна с ней; действительно, было бы полным раем жить в крашеном доме из четырех или пяти комнат, иметь горячую и холодную воду – какую хочешь, стоит лишь повернуть ручку. И туалет со смывом.
Господи, размечтавшись о центральном отоплении, двойной раковине, туалете с водой, я поняла, насколько же мы бедно живем. Я не любила об этом думать, сразу становилось себя жалко, накатывались мысли о Кейте и Нашей Джейн. Хоть бы Фанни стирала собственные вещи – и то было бы полегче. Но та никогда ни за что не бралась, даже террасу не могла убрать. Ей нравилось подметать листву во дворе, но и то ради потехи, с грустью думала я. К тому же оттуда Фанни смотрела, как Том играет с друзьями в мяч. Работали же только, повторяю, мы с Сарой.
Бабушка свое отработала, чтобы теперь не вкалывать, как Сара. Ей и так досталось. Жизнь бросала бабушку с места на место, и она стремилась ничем не связывать себя, чтобы в любой момент сорваться налегке. Вот почему у нас было так мало мебели.
Как только я подросла, Сара научила меня многим работам по дому. Бабушка была слишком немощной, чтобы помогать, а Фанни вообще наотрез отказывалась делать хоть что-нибудь и в три года, и в четыре, и в пять. Я умела пеленать детей, кормить их, купать в металлическом тазике. К восьми годам я пекла, топила сало и делала подливу, смешивая муку с водой. Сара научила меня мыть окна и полы, пользоваться стиральной доской для отстирывания самых грязных вещей. Она и Тома приучила помогать мне по мере возможности, хотя другие мальчики дразнили его «девчонкой» за то, что он занимается «женской работой». Если бы Том так не любил меня, он не стал бы этого делать.
Наступила неделя, когда отец проводил дома каждую ночь. Сара чувствовала себя счастливой, бродила, напевая что-нибудь, то и дело поглядывая на папу, словно он пришел ухаживать за ней, а не был ее мужем, уставшим на своей непростой работе. Может быть, где-то на пустынном шоссе агент ФБР уже поджидал Люка Кастила, готовый упрятать его в тюрьму к его братьям.
В один из этих дней я отстирывала во дворе на доске грязное белье, в то время как Фанни прыгала через веревочку, а отец рукой подавал на Тома бейсбольный мяч, биту он не брал с детства. Кейт и Наша Джейн вертелись возле меня, чтобы помочь развесить белье, но никто не мог дотянуться до веревки.
– Фанни, ты чего не поможешь Хевенли? – прикрикнул на Фанни Том (он единственный комбинировал мое имя в такой приятной форме), бросив на меня сочувственный взгляд.
– Не хочу! – капризно ответила Фанни.
– Пап, почему ты не заставишь Фанни помочь Хевенли?
Отец так швырнул мяч, что Том, чудом, увернувшись, упал.
– Не лезь в женские дела, – грубо выговорил ему отец и недобро улыбнулся. Потом он повернулся и пошел к дому, оттуда донесся голос Сары, сзывавшей нас на ужин:
– Всем за стол!
Ощущая боль во всем теле, бабушка стала подниматься со своего кресла-качалки, с трудом встал и дедушка.
– Оказывается, старость еще хуже, чем я думала, – проворчала бабушка, поднявшись на ноги и стараясь добраться до стола, пока на нем еще что-то было. Наша Джейн подбежала к бабушке, чтобы та взяла ее за руку. Это было то немногое, что бабушка могла еще делать. Она снова проворчала:
– Вот и подумаешь, что смерть – это не так уж плохо, в конце концов.
– Хватит об этом! – взорвался отец. – Приезжаешь домой отдохнуть, получить удовольствие, а тут все о смерти да о смерти!
Не успели еще бабушка с дедушкой устроиться за столом, как отец уже разделался со своей едой, которую Сара готовила несколько часов, и вскочил из-за стола. Он впрыгнул в свой пикап и уехал один Бог знает куда.
Сара, надевшая новое платье, перешитое из старого, к которому она приделала новые рукава и карманчики из лоскутков, встала в дверях и начала тихо всхлипывать. Ее свежевымытые волосы пахли последними остатками сиреневого одеколона и отливали при свете луны рыжиной. И все-то зря! В «Ширлис плэйс» девицы пахнут настоящими французскими духами, и макияж у них настоящий, а не рисовая пудра, которой Сара припудривала нос, чтобы тот не блестел.
Я твердо решила, что никогда не буду еще одной Сарой. Или еще одним ангелом, которого нашли в Атланте. Никогда. Ни в коем случае.
Глава 2
Школа и церковь
Утром нас разбудил петух – один на весь гарем из тридцати кур. Солнце в это время, словно роза из тумана, выглядывало краешком в восточной части неба. С криком петуха раздалось невнятное бормотание матери, заворочались бабушка с дедушкой, Наша Джейн начала плакать, потому что по утрам у нее всегда болел животик. Фанни, сев в постели и протирая рукой глаза, капризно объявила:
– Не пойду сегодня в школу.
Кейт немедленно вскочил и поскорее дал Нашей Джейн немного бисквита, чтобы успокоить боль в желудке от голода, досаждавшего ей куда больше, чем всем остальным. Затихнув, Наша Джейн села на тюфяк и начала клевать бисквит, а ее чудесные глазки поглядывали то на одного, то на другого в надежде получить молока, которое попозже она будет просить уже с плачем.
– Мам, ты слышишь? – раздался голос появившегося в двери Тома. – Коровы нет. Я встал пораньше, подоить, а ее нет.
– Вот проклятый Люк! – расстроилась Сара. – Знает ведь, что нам нельзя без молока, нельзя без коровы!
– Мам, может, папа не продал ее? Может, ее украли?
– Продал, – уверенно заявила Сара. – Вчера говорил, что надо продать. Иди, может быть, козу пригонишь.
– Молочка хочу, молочка! – заплакала Наша Джейн.
Я быстро подошла к ней и взяла на руки.
– Не плачь, маленькая. Не пройдет и десяти минут, как ты будешь пить вкусное, свежее молочко, козочка даст.
Наш завтрак состоял из каждодневных горячих бисквитов, намазанных приправой из сала. Сегодня была еще и овсянка. А Наша Джейн любила молоко – как ничто другое.
– Ну где оно, Хевли-и? – то и дело спрашивала она.
– Сейчас будет, – успокаивала я ее, надеясь и молясь, чтобы так оно и получилось.
Том обернулся за полчаса и принес ведерко молока. Лицо его пылало, будто он долго-долго бежал.
– Вот, Наша Джейн, на молочка, – с видом победителя сказал он, наливая ей молоко в стакан, а остальное перелил в кувшин, чтобы и Кейт мог полакомиться.
– Где ты взял? – спросила мама, подозрительно принюхиваясь к молоку. – Эта коза теперь принадлежит «Москиту», сам знаешь… А он, ух, какой жадный и злой.
– Раз он не знает, то ему и дела нет, – ответил Том, садясь и принимаясь за еду. – Если Нашей Джейн и Кейту нужно молоко, я готов украсть. А ты права, мам: наша корова пасется на лугу у «Москита».
Сара бросила в мою сторону озабоченный взгляд.
– Ох, рискованное это дело. И папа, как всегда, запропастился.
Отец был у нас заядлым игроком, и, когда он проигрывал, проигрывали мы все, и не только корову. В течение последних нескольких недель с нашего двора постепенно исчезала птица. Я пыталась убедить себя, что все вернется, как только отец попадет в полосу везения.
– Пойду хоть яйца пособираю. – Сара направилась к двери, в то время как я готовилась идти в школу. – Пойду, пока он всех кур не продул. В один прекрасный день мы проснемся – а у нас ни яиц, ни кур – ничего!
Сара уже потеряла всякую веру, а мы с Томом все время надеялись, что наша жизнь каким-то манером образуется и мы заживем хорошо даже без этих коров, коз, кур и уток.
Казалось, что Наша Джейн никогда не подрастет и не пойдет с нами в школу в Уиннерроу. Наконец-то к этой осени ей исполнилось шесть, и она начала ходить в школу. Точнее, мы с Томом каждый день тащили ее туда, в буквальном смысле. Мы крепко зажимали в ладони маленькую ручку Нашей Джейн так, чтобы она не вырвалась и не убежала домой. Я старалась двигаться быстрее, прибавляя шаг, а сестричка еле волочила ноги, всячески упираясь. Кейт подбадривал со словами: «Не так уж это и плохо, не так плохо» – все, что он мог сказать хорошего о школе.
Где Нашей Джейн хотелось все время быть, так это дома, с Сарой и своей потрепанной куклой, из которой уже вылезла половина набивки. Девочка с самого начала возненавидела школу: за «твердые», по ее словам, сиденья без всяких подушечек, за то, что на уроках приходилось тихо сидеть и быть внимательной. Хотя ей нравилось играть на школьном дворе с ровесниками. В школу Наша Джейн ходила с пропусками – из-за своего хрупкого здоровья, а также желания посидеть дома с мамой.
Наша Джейн росла милой и славной куколкой, но нервы могла подергать. Взять, например, и выплюнуть невкусную еду. Помню, по дороге я стала ее ругать, боясь опоздать в школу (там все над нами смеялись: мол, мы не знаем, что такое часы и время), а Наша Джейн улыбнулась, протянула мне свои хрупкие ручки, и сразу все строгие слова примерзли к языку. Схватив ее, я стала осыпать милое личико сестрички поцелуями.
– Ну как, лучше, Наша Джейн?
– Да, – прошептала она в ответ слабеньким голоском. – Только я не люблю ходить. Ножки болят.
– Давай я подержу тебя, – предложил Том и протянул руки.
Даже Том – горластый, дерзкий, резкий, очень гордый тем, что он мальчик, – становился милым и нежным с Нашей Джейн. Определенно Моя младшая сестренка была наделена даром прибирать к рукам сердца и не отдавать их обратно.
Том взял ее на руки и стал с любовью смотреть на славную мордашку.
– Ты прямо как куколка, – восхитился Том, прежде чем возвратить ее мне. – Знаешь, Хевенли, хоть папа и не может дарить вам с Фанни кукол на Рождество или дни рождения, все равно у вас есть кое-что получше – Наша Джейн.
Я не была с ним согласна. Куклу можно забросить и забыть, а Нашу Джейн не забудешь. И она следила за тем, чтобы ее не забывали.
Между Кейтом и Нашей Джейн сложились особые отношения, словно они тоже были «близнецами по духу». Сильный, здоровый Кейт бежал рядом с Томом в школу и с благоговением глядел на сестренку, которую брат нес на руках. Так же торопился он домой, когда она ждала его там. Наша Джейн сразу начинала улыбаться сквозь слезы, когда Кейт отдавал ей все, что бы она ни попросила у него, – игрушки, сладости, дорогие ему безделушки. Добрый Кейт делал это с радостью, никогда не жалуясь, хотя Тому излишняя щедрость брата не нравилась.
– Дурачок ты, Том, и ты, Кейт, – сказала как-то Фанни по дороге в школу. – Глупо тащить на себе девчонку, которая может так же прекрасно ходить, как и я.
Наша Джейн заплакала:
– Фанни не любит меня… Фанни не любит меня… Фанни не любит меня…
Причитания могли продолжаться всю дорогу, если бы Фанни с неохотой не забрала Нашу Джейн из рук Тома.
– Не так уж и плохо ты себя чувствуешь. Почему не хочешь ходить сама, Наша Джейн, скажи почему?
– Не хочу ходить, – хныкала девочка, обнимая Фанни за шею и целуя ее в щеку.
– Видите, – с гордостью заявила Фанни, – она меня любит больше всех… Не тебя, Хевен, и не тебя, Том… Ты ведь меня больше всех любишь, правда, Наша Джейн?
Сестричка, обведя растерянным взглядом Кейта, меня и Тома, зашумела:
– Опусти меня на землю! Пусти меня! Пусти!
И Фанни опустила ее прямо в грязную лужу! Наша Джейн запищала, стала плакать, а Том побежал за Фанни, чтобы хорошенько поддать ей. Я пыталась успокоить Нашу Джейн и тряпочкой, которую носила вместо носового платка, стала вытирать ее. Следом заплакал Кейт.
– Не плачь, Кейт, ей же не больно… Правда, маленькая? Видишь, вот ты и сухая. А Фанни сейчас попросит у тебя прощения… Но тебе действительно надо стараться ходить. Это пойдет на пользу твоим ножкам. А теперь возьми Кейта за руку, и мы с песней пойдем в школу.
Эти слова оказывали на нее магическое воздействие. Ходить она не любила, зато, как и мы, обожала петь. И вот втроем – Наша Джейн, Кейт и я – мы запели песню и прекратили пение только в школьном дворе, куда уже забежал Том, преследуя Фанни. Шестеро ребят, все старше и выше Тома, спрятали за собой смеющуюся, совершенно не чувствующую раскаяния Фанни. Хотя по ее милости лучшее школьное платье Нашей Джейн испачкалось и намокло, прилипнув к тоненьким ножкам.
Кейт терпеливо ждал нас, пока я пыталась подсушить ее платье, потом, насилу оторвав Кейта от Нашей Джейн, проводила его в класс. Затем уже отвела сестричку в отделение начальной школы. Сев за стол вместе с пятью своими ровесницами, она оказалась самой маленькой. Мне было неприятно сознавать, что все девочки одеты в более красивые платья, хотя ни у одной из них не было таких дивных волос и такой милой улыбки.
– До встречи, дорогая, – бодро крикнула я, и огромные перепуганные глаза Нашей Джейн печально посмотрели на меня в ответ.
Том ждал меня возле классной комнаты мисс Дил, и мы вошли вместе. Буквально каждый ученик, повернувшись в нашу сторону, осмотрел нас с ног до головы. Их не интересовало, чисто или грязно мы одеты, они хихикали, пренебрежительно разглядывая нас, потому что мы всегда ходили в одной и той же одежде и обуви. Стараясь не обращать внимания на смешки, мы прошли с Томом в конец класса.
Перед учениками сидела самая замечательная женщина в мире – именно такая, какой я мечтала стать, когда вырасту, и молилась за это. Когда все в классе повернулись, чтобы поиздеваться над нами, Марианна Дил подняла голову и улыбнулась мне и Тому в знак приветствия. Ее улыбка не смогла бы быть теплее, приди мы разодетые в роскошнейшие в мире наряды. Мисс Дил знала, что мы проделываем самый длинный путь в школу, да еще вместе с Кейтом и Нашей Джейн. В ее глазах мы могли прочесть миллион добрых слов. При другом учителе мы с Томом вряд ли прониклись бы такой любовью к школе. Это Марианна Дил смогла сделать наше пребывание здесь настоящим событием, заставив поверить, что полученные знания вытащат нас когда-нибудь из бедной горной хибары и поведут в большой и богатый мир.
Мы с Томом посмотрели друг на друга, взволнованные новой встречей с нашей чудесной учительницей, которая уже дала нам вкусить радость познания, привив любовь к чтению. Я сидела ближе к окну, потому что оно отвлекало Тома, хотя он был решительно настроен окончить среднюю школу и получить стипендию для учебы в колледже. Если нам с братом удастся окончить с хорошими отметками школу и попасть в колледж – тогда бы мы пробили себе дорогу в жизни. Так мы и запланировали. Я вздохнула: каждый день, когда нам удавалось пойти в школу, становился для нас очередной маленькой победой, приближавшей нас к нашим целям. Моей целью было стать учительницей – такой же, как мисс Дил.
Волосы у моего кумира были и по строению, и по цвету, как у Нашей Джейн – нечто среднее между светлыми и бледно-рыжеватыми; глаза – ярко-голубые, а фигура – стройная и красивая. Мисс Дилл приехала сюда из Балтимора, и ее произношение отличалось от местного. Лично мне мисс Дил казалась самим совершенством.
Она оглядела класс, обратив внимание на свободные места, вздохнула и, встав, провела перекличку.
– А теперь все поднимемся и отдадим приветствие флагу, – обратилась она к классу. – И, прежде чем снова сядем, произнесем про себя молитву благодарности за то, что мы живы, здоровы, молоды, и мир ждет, чтобы мы его открыли и сделали лучше.
О, если уж мисс Дил не знала, как правильно начать день, то, значит, никто этого не знал. Нам было достаточно увидеть ее и побыть рядом – и мы с Томом получали уверенность, что будущее приберегло для нас нечто особенное. Мисс Дил с уважением относилась к ученикам, даже к нам, в наших поношенных одеждах, но не давала послаблений там, где речь шла о порядке, чистоте и вежливости.
Вначале мы сдали домашние задания. Поскольку наши родители не могли позволить себе купить нам собственные учебники, нам приходилось пользоваться школьными и готовить уроки в школе. Иногда задавали помногу, и, когда дни становились короче, мы возвращались домой почти в темноте.
Я строчила в тетрадке как сумасшедшая, стараясь успеть списать с доски, когда возле моего стола остановилась мисс Дил и шепотом произнесла:
– Хевен, вы с Томом останьтесь, пожалуйста, после уроков. Мне надо кое о чем с вами поговорить.
– Мы что-нибудь не так сделали? – забеспокоилась я.
– Да нет, конечно нет. Ты всегда так спрашиваешь. Хевен, если я прошу вас с Томом остаться, это вовсе не значит, что я хочу сделать вам замечание.
Пожалуй, один-единственный раз мисс Дил была несколько разочарована нами, когда, беседуя, задавала вопросы о том, как мы живем. Мы с Томом сразу стали угрюмыми и тихими, старались выгородить мать с отцом и не хотели, чтобы мисс Дил знала, какие плохие у нас жилищные условия и какую жалкую пищу мы едим.
Самым неприятным временем в школе был для нас обед. Половина детей, живущих в долине, приносили с собой коричневые пакеты с едой, остальные обедали в кафетерии, и только мы, дети с гор, ничего не брали с собой, даже мелких денег, чтобы съесть бутерброд с сосиской и выпить кока-колы. У себя дома, в горах, мы завтракали на утренней заре, а второй, и последний, раз ели уже перед закатом, с тем и ложились спать. И никаких обедов.
– Как ты думаешь, чего она хочет? – спросил Том во время обеденного перерыва, перед тем как пойти поиграть в мяч, а я – попрыгать через скакалку.
– Не знаю.
После уроков мисс Дил была занята проверкой тетрадей. Мы стояли с Томом в коридоре и ждали, волнуясь за Кейта и Нашу Джейн, которые растеряются, не увидев нас после уроков.
– Поговори ты, – прошептал Том и побежал за Кейтом и Нашей Джейн. На Фанни мы рассчитывать не могли.
Внезапно появилась мисс Дил.
– О, прости, Хевен. Давно здесь стоишь?
– Нет, только что, – соврала я. – А Том побежал за Нашей Джейн и Кейтом, чтобы привести сюда. Иначе они испугаются, если никто из нас не придёт забрать их домой.
– А Фанни? Она вам не помогает?
– Да нет, – нерешительно стала объяснять я, пытаясь не бросать тень на Фанни: сестра все-таки. – Просто иногда она по рассеянности забывает.
Мисс Дил улыбнулась.
– Понимаю, вам далеко идти, так что не будем ждать Тома. Я разговаривала с членами совета школы о том, чтобы вам двоим давать учебники и книги домой. Но они непреклонны. Говорят, если у вас будут особые привилегии, то придется бесплатно выдавать книги всем подряд. Поэтому я хочу разрешить вам пользоваться моими учебниками.
Я в изумлении взглянула на нее.
– А вам они не нужны?
– Нет… У меня есть другие. С этого момента вы можете пользоваться ими и, пожалуйста, берите в библиотеке столько книг, сколько сможете прочесть за неделю. Разумеется, вы должны будете бережно относиться к ним, не пачкать и вовремя возвращать в библиотеку.
Я была настолько тронута, что, кажется, закричала.
– Сколько прочтем за неделю?! Мисс Дил, да у нас рук не хватит донести так много!
Она засмеялась, и – странное дело – у нее на глазах навернулись слезинки.
– Я предполагала, что ты скажешь нечто в этом роде. – Она взглянула на приближающегося Тома, который нес Нашу Джейн и вел за руку Кейта. – У тебя, Том, руки, кажется, заняты, и ты не сможешь нести домой книги.
Том удивленно посмотрел на мисс Дил.
– Вы хотите сказать, нам можно брать книги домой? Бесплатно?
– Да, Том, именно так. И возьмите несколько книг для Нашей Джейн и Кейта, и даже Фанни.
– Фанни не станет читать, – сказал Том с горящими глазами. Но мы-то с Хевен Ли обязательно будем!
В тот день мы взяли с собой пять книг для чтения и четыре учебника. Кейт взялся помочь с двумя книгами. Мы с Томом по очереди несли Нашу Джейн, когда она устала. Мне больно было смотреть, как она побледнела, сделав лишь несколько шагов в гору.
Сзади шла Фанни в сопровождении своих приятелей, которые роились вокруг нее, как пчелы вокруг сладкого цветка. У меня не было друзей, кроме преданного брата. Кейт держался еще дальше, ярдах в двадцати от Фанни и ее компании, наслаждаясь природой. Он любил запахи земли, свист ветра, шепот леса, но больше всего – животных. Я обернулась, чтобы приглядеть за ним, и крикнула:
– Кейт, прибавь шагу!
Но он был так поглощен разглядыванием коры дерева, что не сразу отреагировал на мой голос. Пробежав немного, Кейт снова остановился, аккуратно поднял с земли мертвую птичку и стал ее сочувственно рассматривать. Если бы мы его постоянно не дергали, он совсем отстал бы и потерялся. Увлекаясь своими наблюдениями, братик становился очень рассеянным.
– Что тяжелее, Том, – книги или Наша Джейн? – спросила я, неся шесть книг.
– Книга, – тут же ответил он, спустив с рук хрупкую сестренку, и взял у меня книга, а я приняла на руки Нашу Джейн.
Наконец мы добрались до дома. В лачуге было полно дыма, так что у нас сразу покраснели глаза.
– Что будем делать, мам? – спросил Том Сару. – Наша Джейн так устает, а в школу ходить надо.
Сара внимательно посмотрела в глаза дочке, коснулась рукой ее бледного личика, потом, нежно подняв, перенесла ее в постель.
– Чего ей надо, так это врача, но у нас на них нет денег. Вот почему ваш папа меня так бесит. У него есть деньги на вино, на женщин, а вот на врача для своих родных – нет.
С какой горечью она это произнесла!
В ночь на воскресенье меня посещал кошмар, один и тот же, так что я даже возненавидела эти ночи. Мне снилось, что я одна в нашей засыпанной снегом лачуге, совсем одна. И, просыпаясь, плакала каждый раз.
– Все хорошо, – успокоил меня Том в одну из таких ночей, когда мне приснился мой кошмарный сон. Он перебрался со своего места на полу у печки поближе и обнял меня. – У меня тоже время от времени бывают страшные сны. Не плачь, все мы здесь с тобой. Нам и пойти некуда, только в школу и обратно, в церковь и обратно. Хорошо бы не было этого «обратно», правда?
– Папа меня не любит, а вас любит – тебя, Фанни, Кейта и Нашу Джейн, – всхлипывала я и чувствовала себя еще более несчастной. – Что я, такая страшная, меня так трудно выносить, что ли, Том? За что папа меня не любит?
– Да нет. – Том насмешливо скривил губы. Он казался озадаченным. – Ему чего-то вроде волосы твои не нравятся, я слышал, он как-то матери говорил. А по-моему, у тебя красивые волосы, ей-Богу красивые. Не такие противно-рыжие, как у меня, и не такие бледные, как у Нашей Джейн. И не такие пречерные и прямые, как у Фанни. У тебя ангельский вид, хоть волосы и темные. Я думаю, ты самая симпатичная девочка в горах. И в Уиннерроу тоже.
В горах и в долине было много хорошеньких девочек. Я благодарно обняла Тома и отвернулась. Что он понимает в девичьей красоте? Я уже знала, что существует мир за пределами гор – огромный, чудесный, который я когда-нибудь увижу.
– Хорошо, что я не девочка, – потешался на другой день Том и покачивал головой, удивляясь сестре, которая может легко переходить от плача к смеху. – Надо же, стоит сказать глупый комплимент – и она уже счастлива!
– Значит, ты неискренне говорил вчера? – спросила я упавшим голосом. – Значит, я тебе не нравлюсь?
Он повернулся ко мне и сделал страшное лицо.
– Знаешь, ты так красива, как я сейчас, и я женился бы на тебе, став старше, если бы мог.
– Ты говоришь это, как только научился произносить слова.
– Эу, тебе-то откуда знать? – не поверил Том.
– Кстати, ты же знаешь, мисс Дил хочет, чтобы ты старался поправить свое произношение и говорить грамотно, без всяких там «эу». Учись говорить правильно.
– Зачем? – Зеленые глаза Тома озорно блеснули. Он вытащил из моего «конского хвоста» красную ленточку, и волосы рассыпались на ветру. – Кому тут в горах нужны мои грамматика и дикция? Ни маме, ни пале, – никому. Только тебе да мисс Дил.
– А кого ты больше всех любишь в мире? – спросила я.
– Прежде всего тебя, на втором месте – мисс Дил, – со смехом произнес Том. – Но ты не можешь быть мне женой, значит, я беру курс на мисс Дил. Я попрошу Бога, чтобы она подождала прибавлять в возрасте и терять красоту, а я догоню ее и женюсь, и она перечитает мне все книги в мире.
– Ты будешь читать свои собственные книги, Томас Люк Кастил!
– Послушай, Хевенли, – ответил Том, – в школе поговаривают, будто ты знаешь очень много для своего возраста. Мне столько же лет, но я знаю меньше тебя. Как это так?
– Я получила «А», а ты «В» и «С»,7
потому что любишь иногда прогулять, а я этого совсем не делаю.
Том стремился к знаниям не меньше меня, но время от времени ему приходилось либо быть похожим на своих сверстников, либо каждый день драться с ними, иначе те стали бы дразнить его паинькой и любимчиком. Когда брат приходил домой из леса или с реки после своих прогулов, то работал с удвоенной энергией, просиживая над книгами, которые нам давала мисс Дил.
В минуты, когда моя гордость и самолюбие уязвлены, я всякий раз вспоминаю слова, сказанные мисс Дил: «Знайте, что вы с Томом – мои лучшие ученики. С такими, как вы, учитель связывает свои надежды».
В тот день, когда мисс Дил дала домой книги, она открыла нам многообразный мир.
Вручив нам свои любимые книги, классику, она словно одарила нас сокровищами. «Алиса в стране чудес», «Алиса в Зазеркалье», «Моби Дик» и три романа Джейн Остин, но это чтение было исключительно для меня. В следующие дни подобрал себе книги и Том – серию для мальчиков. И когда я подумала, что он ограничится развлекательной литературой, Том выбрал толстый том Шекспира. Голубые глаза мисс Дил засияли.
– Ты, Том, случайно не собираешься в один прекрасный день стать писателем?
– Я пока не знаю, кем я хочу стать, – ответил Том, стараясь выдерживать произношение и нервничая, как это обычно с ним бывало при людях образованных и красивых, вроде мисс Марианны Дил. – То, вроде, хочу быть пилотом, а на другой день – юристом, так что в какой-то день мне, может быть, захочется быть президентом.
– Президентом нашей страны или какой-нибудь компании?
Том, вспыхнув, опустил глаза и уставился на свои ботинки, в волнении переступая с ноги на ногу. Ботинки были ужасные – слишком большие, слишком немодные и поношенные.
– Я думаю, «президент Кастил» немножко глупо звучит, правда?
– Нет, – ответила мисс Дил серьезным тоном, – я думаю, это звучит прекрасно. Тебе нужно настроиться на то, кем ты хочешь быть, и соответственно распоряжаться своим временем. Если работать во имя достижения цели и с самого начала понять: ничто важное не достается легко, и продолжать двигаться к цели, то, без сомнения, достигнешь ее, какой бы она трудной ни была.
Благодаря щедрости мисс Марианны Дил (как мы узнали позже, она вложила собственные деньги, чтобы мы могли беспрепятственно брать книги домой) мы стали путешественниками, побывали в Египте и Индии. Жили во дворцах и бродили по узким и кривым лондонским улочкам. Нам с Томом даже казалось, что если вдруг мы когда-нибудь очутимся в чужой стране, то не почувствуем себя иностранцами. Ведь мы уже побывали там вместе с героями книг.
Я любила исторические романы, в которых прошлое оживало лучше, чем в учебниках истории. Пока я не прочла роман о Джордже Вашингтоне, то представляла себе президента человеком скучным, невыразительным. Я и подумать не могла, что он когда-то был молодым, весьма красивым и привлекательным для девушек.
Читала я романы Виктора Гюго и Александра Дюма, нас захватывали приключения героев книг, и даже не верилось, что такое возможно. Мы читали как классическую литературу, так и всякую чепуху, все подряд, лишь бы унестись за пределы нашей забытой Богом лачуги. Если бы у нас было кино, собственный телевизор или другие развлечения, может, мы и не привязались бы к этим книгам. А может, причиной была хитрость мисс Дил, очень умно «разрешившей» нам брать домой ценные и дорогостоящие книги, которые другие дети, по ее словам, не оценили бы так, как мы.
И это было вполне правильно. Мы даже начинали читать книги только после мытья рук.
Я подозревала, что наш отец нравится мисс Марианне Дил. Ей-Богу, ей следовало бы иметь получше вкус. Как говорила бабушка, «ангел» научил папу правильному английскому, и при папиной хорошей внешности многие женщины из аристократических слоев поддавались очарованию Люка Кастила, когда он хотел быть очаровательным.
Каждое воскресенье отец ходил с нами в церковь, садился там вместе со своей большой семьей рядом с Сарой. Маленькая и изящная мисс Дил с чопорным видом устраивалась через проход между рядами и поглядывала на папу. Я допускала, что ей нравилась его смуглая внешность, но мисс Дил могла догадаться, что отец был человеком малообразованным. Как я слышала от бабушки, он ушел из школы, не закончив пятого класса.
Когда у тебя нет приличной одежды, кажется, что воскресенья следуют одно за другим слишком часто. Каждый раз я надеялась, что уже к следующему «выходу в свет» у меня будет новое платье, однако на это не приходилось рассчитывать, так как у Сары не хватало денег на многие другие нужды. И в очередное воскресенье мы снова были в последнем ряду в нашем «выходном» тряпье – одежде, которую другие давно бы выкинули. Мы стояли и пели вместе с самыми видными и богатыми людьми Уиннерроу, вместе с другими жителями гор, одетыми не лучше, а то и хуже нас, для которых посещение церкви означало праздник.
Надо было верить в Бога, без этого ты чувствовал себя обделенным.
В то воскресенье мы стояли с Нашей Джейн возле аптеки, наподалеку от места, где отец поставил свой пикап, и я следила, чтобы сестра не испачкалась мороженым (мисс Дил купила всем детям Кастилов по «рожку»). В десяти ярдах от нас мама и папа громко ссорились, а это означало, что в любой момент кто-то кого-то может стукнуть. Я не находила себе места от стыда и мечтала о том, чтобы мисс Дил прошла мимо или смотрела в другую сторону, но она остановилась как вкопанная, прислушиваясь к скандалу.
Интересно, о чем она думала? Но мне этого не дано было знать.
Не проходило недели, чтобы мисс Дил не написала отцу какую-нибудь записку, касающуюся Тома или меня. Отец почти не бывал дома, но даже в редкие «присутственные» дни он не мог прочесть ее аккуратного мелкого почерка. А если бы мог, вряд ли бы на послания отвечал. В последнюю неделю мисс Дил написала:
«Уважаемый мистер Кастил! Вы должны гордиться Томом и Хевен, моими лучшими учениками. Я бы очень хотела в удобное для нас обоих время встретиться с вами и обсудить вопрос о перспективе получения ими стипендии для учебы в колледже.
Искренне Ваша,
Марианна Дил».
На следующий же день она спросила меня:
– Хевен, ты передала записку отцу? Он никак не может быть таким неучтивым и не ответить мне. Такой симпатичный человек. Ты, должно быть, обожаешь его.
– Как же мне не обожать его, – с усмешкой ответила я. – Его чуть-чуть подправить – и в музей. В Смитсоновский, самое место. Пещера, он с дубинкой и рыжая женщина у его ног.
Прищурив свои голубые глаза, мисс Дил с каким-то странным выражением посмотрела на меня.
– Хевен, ты меня убиваешь, ей-Богу убиваешь. Ты что, не любишь своего отца?
– Я просто обожаю его, мисс Дил, ну просто обожаю. Особенно когда он возвращается из своего «Ширлис плэйс».
– Хевен! Ты не должна так говорить. Что ты можешь знать о заведении с такой сла… – Она осеклась в растерянности и, опустив глаза, спросила: – Он что, действительно ходит туда?
– При любой возможности, по словам мамы.
В следующее воскресенье мисс Дил уже не смотрела на отца с восхищением. Более того, она вообще ни разу не взглянула в его сторону.
Но хотя мой отец и лишился расположения мисс Дил, она все равно ждала нас всех пятерых в аптеке, пока мать с отцом болтали со своими знакомыми с гор. Наша Джейн подбежала к мисс Дил, широко раскрыв руки, и вцепилась в ее красивую голубую юбку.
– Вот и я! – в радостном возбуждении кричала она. – К мороженому готова!
– Как некрасиво, Наша Джейн, – тут же одернула я ее. – Ты должна подождать, пока мисс Дил сама не предложит тебе мороженого.
Наша Джейн обиженно надула губки, Фанни тоже. Обе просительно, как собачки, не спускали глаз с учительницы.
– Все нормально, Хевен, все нормально, – произнесла мисс Дил с улыбкой. – А ты думаешь, зачем я сюда пришла? Я и сама люблю «рожки», но не люблю их есть в одиночку. Так что пойдемте, выбирайте, какие вы хотите попробовать на этой неделе.
Заметно было, что мисс Дил жалела нас и ей хотелось хоть как-то проявить заботу, хотя бы по воскресеньям. В какой-то мере это было неправильно с обеих сторон. Конечно, мы очень нуждались в заботе, но надо же иметь и гордость. Но время от времени гордость отступала, когда предстояло выбрать между шоколадным, ванильным или земляничным наполнителем. Бог его знает, на сколько затягивался бы выбор, если бы ассортимент был пошире.
В этот раз Том сразу выбрал ванильное мороженое, я без труда назвала шоколадное, Фанни захотела бы земляничное, шоколадное и ванильное сразу. Кейт выбирал то, что выберет Наша Джейн, а та никак не могла решиться. Она смотрела то на продавца, то в задумчивости переводила глаза на банки с дешевыми карамельками, потом на мальчика и девочку, сидящих за столиком и поедающих мороженое, и все колебалась.
– Вы посмотрите на нее, – произнесла шепотом Фанни, – не может решить, потому что хочет всего сразу. Мисс Дил, не покупайте ей все – ну, если только и нам тоже…
– Почему же, конечно, я возьму Нашей Джейн все, что она пожелает. А осилишь тройную порцию? Ну и прекрасно. И шоколадку под конец, и пакетик конфет для всех вас возьмите домой. Еще что-нибудь хотите?
Фанни уже открыла было рот, готовая приступить к перечислению наших запросов, но я быстро вмешалась.
– И так уже очень много, мисс Дил. Возьмите Нашей Джейн ванильное и шоколадку, они с Кейтом разделят. Ей и с одной порцией не управиться, иначе у нее мороженое потечет из ушей. Так что этого больше чем достаточно. А дома у нас всего хватает.
Ну и рожу состроила Фанни за спиной мисс Дил. Она мычала и сопротивлялась, когда Том зажал ей рот ладонью.
– Я хочу как-нибудь пригласить всех вас пообедать со мной, – как бы невзначай сказала мисс Дил после короткого молчания, пока мы наблюдали за Нашей Джейн и Кейтом, с такой жадностью набросившихся на мороженое, что можно было заплакать, глядя на них. Чему же удивляться, что они любили воскресенья: в этот день они получали ту единственную заботу, которую только и успели познать за свою жизнь.
Только мы покончили с нашими «рожками», как в дверях аптеки появились мать с отцом.
– Пошли, – позвал нас отец. – Мы едем домой. Если, конечно, вы не хотите топать пешком.
Потом он стал внимательно наблюдать за мисс Дил, которая принялась торопливо покупать карамельки, а Наша Джейн и Фанни с важным видом выбирали то одни, то другие. Отец решительным шагом подошел к нам. На нем был кремовый костюм, который, по рассказам бабушки, моя мама купила ему во время их медового месяца в Атланте. Если бы я не знала отца, то в этом костюме вполне могла бы принять его за образованного джентльмена – так здорово он в нем выглядел.
– А вы, должно быть, та самая учительница, о которой мои дети то и дело говорят, – протянул ей руку отец, но мисс Дил даже отшатнулась, словно моя информация о его походах в «Ширлис плэйс» начисто убила в ней всякое почитание к этому человеку.
– Ваши старший сын и дочь – мои лучшие ученики, – холодно произнесла мисс Дил. – Вы должны знать об этом, поскольку я неоднократно писала вам. – Про Фанни, Кейта и Нашу Джейн она ничего не сказала, так как не вела у них занятий. – Думаю, вы гордитесь Хевен и Томом.
Отец ошалело посмотрел на Тома, потом с таким же выражением лица бросил взгляд в мою сторону. Целых два года мисс Дил писала ему записки о том, какие мы умные дети. Руководство школы в Уиннерроу весьма одобряло то, что мисс Дил делает для детей из горных бедняцких селений (некоторые в школе считали их умственно отсталыми), и позволяло ей вести с ними из класса в класс занятия по расширенной программе.
– О, в такой прекрасный день приятно услышать столь добрую весть, – произнес отец, пытаясь поймать ее взгляд. Но мисс Дил даже не посмотрела на него, словно боялась, что не сможет отвести глаз. – Я всегда и сам хотел получить среднее образование, но у меня не оказалось такой возможности, – старательно выговаривал слова отец.
– Пап, – решила я вмешаться и громко подала голос, – мы хотим идти домой пешком, так что вы с мамой можете оставить нас и ехать.
– Не хочу пешком! – тут же захныкала Наша Джейн. – Хочу на машине!
Сара стояла в дверях, глаза ее подозрительно прищурились. Отец слегка поклонился нашей учительнице.
– Рад был познакомиться с вами, мисс Дил. Пригнувшись, посадил на одну руку Джейн, на другую Кейта, а затем широким шагом направился к выходу, всем своим видом показывая присутствующим, вот он, мол, единственный из Кастилов – такой очаровательный и воспитанный, каких свет не знал. В этот момент в аптеке не нашлось бы ни одного закрытого рта – все смотрели на отца, как на какое-то невероятное чудо.
И снова, несмотря на все рассказанное мною, в доверчивых небесно-голубых глазах моей учительницы вспыхнул огонек восхищения.
Это был редкий по красоте воскресный день. Над нами порхали птички, мягко падали осенние листья. Я, как и Кейт, оказалась завороженной окружающей природой и почти не слышала, о чем говорили Том с Фанни, пока с удивлением не заметила широко раскрытые темные глаза сестры.
– Нет, неправда, ты врешь! Этот симпатичный мальчик смотрел вовсе не на Хевен, а на меня!
– Какой мальчик? – удивилась я.
– Сын нового аптекаря, он недавно появился, – пояснил мне Том. – Там фамилия висела, ты не обратила внимания – Стоунуолл? Этот парень был в аптеке, когда мисс Дил покупала нам мороженое. Клянусь, он на тебя положил глаз, Хевенли, это точно.
– Врун! – закричала на него Фанни. – Никто на Хевен и не смотрит, когда я рядом!
Мы с Томом не обращали внимания на визгливый крик Фанни.
– Слышал, он завтра придет в нашу школу. Ну, я тебе скажу, он так еще смотрел на тебя, – продолжал Том, и в его голосе я уловила нотки расстройства. – Чувствую, что возненавижу этот день. Возьмет он тебя замуж, и не будет тебя с нами.
– Мы всегда будем вместе, – мгновенно отреагировала я. – Никакой парень не убедит меня, что нужен мне больше, чем образование.
А в ту ночь, свернувшись клубочком в своей постели возле «Старой дымилы», я вглядывалась в сумрак и выбирала место, где бы на гвоздь я могла повесить новое с иголочки, никем до меня не ношенное красивое голубое платье. Со свойственной молодости глупостью я верила: надень я красивое платье – и мир вокруг меня преобразится чудесным образом. Проснулась я уверенная, что больше всего в жизни я сейчас хочу новое платье. И еще я задавалась вопросом о том, буду ли нравиться тому новенькому, если у меня вообще никогда не будет новой одежды.
Глава 3
Логан Стоунуолл
В понедельник утром, не успели мы с Томом, Фанни, Нашей Джейн и Кейтом войти в школьный двор, как Том уже показывал мне нового мальчика, который будто бы не сводил с меня глаз в аптеке. Когда я повернулась в сторону спортплощадки, где мальчишки уже затеяли игру, у меня перехватило дыхание. Он стоял отдельно от других, этот новенький, и был одет получше ребят из долины. Утреннее солнце светило ему в спину, и по краю его темных волос горел яркий ореол. Лица я видеть не могла, так как оно было в тени, но уже по осанке – высокий, прямой, не сутулящийся, как некоторые местные мальчишки, стесняющиеся своего роста, – я поняла, что он мне понравился с первого взгляда. Конечно, это глупо, чтобы так сразу понравился совершенно незнакомый мальчик лишь из-за его определенной уверенности в себе (но не самоуверенности), внешней силы и манеры держаться. Но, взглянув на Тома, я сразу поняла, почему это произошло. Логан, как и Том, был одарен природной привлекательностью и естественностью манер, которые происходили от понимания того, кто ты и что ты. Я снова взглянула на Тома. Как он может с такой гордостью вышагивать рядом со мной, когда он Кастил?
Я очень хотела бы обладать его манерой держаться, его уверенностью в себе, его умением принимать непростые жизненные обстоятельства. И могла бы, будь у меня отцовская любовь, как у него.
– Он снова смотрит на тебя, – прошептал Том, больно толкнув меня локтем, вызывая визгливый, слишком громкий крик Фанни:
– Он не на Хевен смотрит, а на меня!
Мне стало снова стыдно за Фанни. Но если этот новенький и слышал, то не подал виду. Он продолжал стоять, выделяясь, как рождественская елка, одетый в серые тщательно выглаженные фланелевые брюки, белую рубашку, ярко-зеленый пуловер и серо-зеленый галстук в полоску. Ботинки его блестели. Все местные мальчишки носили джинсы, вязаный верх и обувь спортивного типа. Никто не приходил в школу таким наряженным, как Логан Стоунуолл.
Смотрел ли он на нас? Должно быть, смотрел, потому что, к моему ужасу, он внезапно направился в нашу сторону! Ну что я могу сказать такому нарядному парню? Мне захотелось провалиться сквозь землю. С каждым шагом он приближался, и я уже заметно паниковала, явно не готовая встретиться с человеком, у которого есть фланелевые брюки. Я бы вообще не знала, что существует такая ткань, если бы однажды мисс Дил не пришла в школу в костюме из фланели (потом она понемногу стала просвещать меня по этой части). Попытавшись улизнуть в сторону вместе с Кейтом и Нашей Джейн, пока Логан не успел заметить моей поношенной блеклой одежды и потертых, почти лишенных подметок туфель, я услышала хныканье Нашей Джейн:
– Мне нехорошо, хочу домой, Хевли.
– Опять? Никаких «домой». Ты никогда не закончишь и начальной школы, если все время будешь болеть и сидеть дома, – шепотом наставляла я ее. – Может быть, в обед я сумею принести вам с Кейтом сандвич и молока.
При мысли о половинке сандвича с тунцом, довольный Кейт запел песенку про рыбу-тунца, а Наша Джейн, бросив мою руку, засеменила в свой класс, в котором всем начинающим, казалось, было весело. Но только не Нашей Джейн.
Я поспешила за двумя своими подопечными, но Логан Стоунуолл опередил меня. Через некоторое время он уже здоровался за руку с Томом. Логан был тем внешне привлекательным мальчиком, каких изображают в книгах и журналах. Чувствовалось, многие годы он провел в интеллигентной среде, что придавало его внешности породистость, которой были лишены все мы в здешних горах. Тонкий прямой нос, нижняя губа более утолщенная и выгнутая, чем верхняя, и с расстояния в шесть футов я четко видела, как его синие глаза тепло улыбаются мне. У Логана был мощный квадратный подбородок, а ямочка на левой щеке то появлялась при улыбке, то исчезала. Его уверенная манера держаться вызывала у меня растерянность, и я боялась, что скажу или сделаю что-нибудь не то и тогда он отвернется от меня к Фанни, которой прощаются все ошибки. К Фанни мальчики вечно липнут.
– Привет, новенький, – поприветствовала его с широкой улыбкой Фанни, опередив меня. Она никогда не берет на себя труд развести Кейта и Нашу Джейн по классам. – Ты самый симпатичный мальчик, каких я только видывала.
– Это Фанни, моя сестра, – пояснил Том.
– Привет, Фанни, – ответил Логан, скользнув по Фанни глазами и дожидаясь, когда Том представит меня.
– А это моя сестра, Хевен Ли. – И столько гордости прозвучало в словах брата! Будто он не видел моего жалкого облачения и не знал, что мне стыдно ходить в таких туфлях. – А вон та маленькая девочка, которая высунула нос из двери, моя младшая сестренка, мы зовем ее Нашей Джейн, а через коридор – видишь того рыжеватого, который смотрит на нас и улыбается, – мой брат Кейт. Иди, сядь на место, Кейт. И ты, Наша Джейн, тоже.
Как это удавалось Тому вести себя так естественно с этим до мозга костей городским и хорошо одетым парнем? Я дрожала от волнения под взглядом его улыбающихся сапфировых глаз. Такого со мной еще не случалось…
– Какое чудесное имя, – произнес Логан Стоунуолл, и наши глаза встретились. – Оно тебе очень идет. Мне кажется, я никогда не встречал таких небесно-голубых глаз.
– А у меня черные глаза, – вылезла вперед Фанни, загораживая меня. – Многие имеют глаза, как у Хевен. А мне больше нравятся синие, как у тебя.
– Мисс Дил говорит, что у Хевенли васильковые глаза, – с явной гордостью сообщил Том. – Тут в десятке миль в округе не найдешь глаз такого оттенка, я их называю небесно-голубыми.
– Ты, похоже, прав, – тихо произнес Логан Стоунуолл, не отрывая от меня взгляда.
Мне было только тринадцать, а ему вряд ли больше пятнадцати, максимум шестнадцать лет, но когда наши взгляды встретились, будто раздался звон колокола, и казалось, что его эхо будет звучать всю нашу оставшуюся жизнь.
Но это всего-навсего был лишь сигнал к началу уроков.
От необходимости что-либо отвечать меня спасла начавшаяся беготня детей, которые торопились разбежаться по Классам и занять места до прихода учителей. Том засмеялся, направившись к своему столу.
– Хевенли, я никогда не видел на твоем лице столько оттенков красного цвета. Логан Стоунуолл – просто один из ребят. Он одет и выглядит лучше, чем большинство, но все-таки Логан такой же, как и все.
Том не мог чувствовать того, что чувствовала я, и все-таки, прищурив глаза, он как-то странно стал приглядываться ко мне, пока наконец не отвернулся и не склонил голову, читая молитву. То же сделала и я.
Пришла мисс Дил. В раздумьях, что же скажу Логану, когда увижусь с ним в следующий раз, подошло обеденное время. Надо было сдержать обещание насчет сандвича и молока. Я сидела за столом, когда другие убежали обедать. Мисс Дил подняла голову:
– Хевен, ты хочешь мне что-то сказать?
Я подумала было попросить насчет сандвича для Кейта и Нашей Джейн, но язык как-то не поворачивался. Я встала и с улыбкой поспешила из класса в коридор, не поднимая головы и моля Бога о том, чтобы на полу оказалась двадцатипятицентовая монетка. И в этот момент в поле моего зрения попали серые ботинки Логана.
– Я ждал вас с Томом, пока вы выйдете. – Голос его звучал искренне, а глаза улыбались. – Вы не пообедаете со мной?
– Я никогда не обедаю.
Мой ответ поверг его в раздумье, он нахмурился.
– Ну как же, ведь все обедают. Так что пойдем съедим по гамбургеру, жаркому, выпьем по коктейлю.
Выходит, он предлагал заплатить и за мой обед? Во мне взыграла гордость.
– Во время обеда я должна присматривать за Нашей Джейн и Кейтом…
– О'кей, их я тоже приглашаю, – как бы между прочим согласился Логан. – И Тома с Фанни, если ты беспокоишься о них.
– Мы не можем позволить себе, чтобы платили за наш обед.
Секунду-другую он не знал, что сказать. Потом бросил на меня быстрый взгляд и пожал плечами.
– Хорошо, раз вы так на это смотрите… Господи, да не смотрю я на это так! Но сейчас моя гордость вознеслась слишком высоко – на уровень горных вершин Уиллиса.
Логан прошел мимо меня к дверям начальных классов. Как бы он не пожалел, подумала я, о своем приглашении. Кейт и Наша Джейн терпеливо ждали у дверей, пока Наша Джейн не подлетела ко мне и, часто дыша, спросила:
– Так мы поедим, Хевли-и? А то у меня животик болит.
Одновременно и Кейт затараторил про сандвичи с тунцом, которые я обещала.
– Мисс Дил опять прислала? – спросил он и стал смотреть на меня в ожидании ответа. – Сегодня понедельник? Она прислала нам молока?
Я пыталась улыбнуться Логану, который все слышал и в задумчивости смотрел то на Нашу Джейн, то на Кейта. Потом он обратился ко мне с улыбкой:
– Если вы предпочитаете сандвич с тунцом, давайте поторопимся в кафетерий, может быть, там еще осталось.
Деваться было уже некуда, потому что братишка с сестрой со всех ног устремились в кафетерий – как лисы на запах курятины.
– Хевен, – сказал Логан проникновенным тоном, – не в моих правилах позволять девочке платить за свой обед, если я приглашаю ее. Пожалуйста, позволь мне оказать тебе маленькую услугу.
Не успели мы войти в кафетерий, как до меня донеслись перешептывания – что это, мол, Логан связался с этими замарашками Кастилами. Том был уже там – видно, Логан пригласил его заранее, – и мне почему-то сразу стало легче. Теперь я обрела способность улыбаться. Я помогла Нашей Джейн и Кейту устроиться за длинным столом, при этом Кейт, придвинувшись поближе к сестренке, стал робко оглядываться по сторонам.
– Все по-прежнему настаивают на сандвиче с тунцом и молоке? – спросил Логан.
Наша Джейн и Кейт остались верны своему выбору, а я согласилась на гамбургер и кока-колу. Логан попросил Тома помочь ему принести еду, и, когда они ушли, я стала оглядываться в поисках Фанни. В кафетерии ее не было. Мое беспокойство усилилось. У Фанни были свои способы зарабатывать на еду.
Ученики вокруг нас продолжали перешептываться, даже не заботясь о том, что я могу их услышать.
– И что ему она?.. Деревня и деревня… Он же наверняка из богатой семьи…
Логан Стоунуолл приковал к себе множество глаз, когда вместе с Томом вернулся к столу. Оба улыбались и с довольными лицами раскладывали и расставляли на столе сандвичи с тунцом, гамбургеры, жаркое по-французски, коктейли, молоко. Наша Джейн и Кейт были ошарашены видом такого количества еды. Им хотелось отпить моего коктейля, откусить гамбургера, попробовать жаркого. Кончилось тем, что я выпила молоко, а Наша Джейн, закрыв от удовольствия глаза, выпила мою кока-колу.
– Я возьму еще одну, – предложил Логан, но я не позволила ему, он и так сделал больше чем достаточно.
Я узнала, что ему действительно исполнилось пятнадцать. Он радостно улыбался, когда я шепотом произнесла, сколько лет мне, и настоял, чтобы я назвала дату рождения, будто это имело важное значение. Оказалось, что имело: мать Логана верила в астрологию. Он рассказал, как ему удалось устроиться в тот же зал, где я делала домашние задания. Я старалась заниматься в школе, чтобы домой брать не учебники, а романы.
Впервые в жизни у меня появился мальчик, настоящий друг, который не считал меня легкой добычей просто потому, что я с гор. Логан не издевался над моей одеждой или жилищными условиями. Однако с первого же дня он приобрел врагов в школе, потому что он был другим: слишком хорошо выглядел и носил чересчур «городскую» одежду. Многих раздражало, что его семья была чересчур богатой, отец – очень уж образованным, а мать – излишне надменной. Другие мальчишки сделали вывод о новичке: маменькин сынок, хотя в первый же день Том сказал, что Логан себя еще покажет. Ребята нет-нет, да и старались выкинуть против него какую-нибудь дурацкую, но не такую уж безобидную шутку. То подкладывали кнопки в спортивную обувь, когда урок проходил в гимнастическом зале, то туго связывали их шнурками, и он не успевал вовремя вернуться к следующему уроку, то наливали клей в его ботинки и разбегались от Логана, выходившего из себя и грозившего поколотить кое-кого.
Логан учился двумя классами старше нас с Томом. Через неделю он тоже ходил в джинсах и клетчатых рубашках (правда, джинсы у него были более дорогих фирм, а рубашки ему покупали где-то в Новой Англии, от какого-то «Бинза»). Но, несмотря на перемены в одежде, он продолжал выделяться среди всех. Его речь была тихой, мягкой и вежливой, в то время как другие говорили грубо, резко и громко. Логан не старался вести себя как другие ребята и не хотел переходить на их неотесанный язык.
В пятницу я, к большому удивлению Тома, не пошла в зал для самоподготовки. И, пока мы топали по дорожке, он все приставал ко мне с расспросами. Солнечный сентябрьский день выдался вполне теплым, и Том искупался в речке – как был в одежде, лишь сбросив свою стоптанную обувь. Я упала ничком на траву, Наша Джейн прижалась ко мне, а Кейт разглядывал белку, устроившуюся на суку. Том плескался рядом, и я, не вкладывая в свои слова особого значения, брякнула:
– Как я хотела бы родиться с серебристо-золотыми волосами.
И тут же прикусила язык, увидев взгляд Тома. Он вылез из воды и по-собачьи повертел головой, отряхивая капли. К счастью, Фанни здорово отстала, но и на расстоянии до нас то и дело доносился ее хохот – снизу, из-за леса.
– Хевенли, так ты все теперь знаешь? – спросил Том странным, неуверенным шепотом.
– Что я знаю?
– Почему ты хочешь иметь именно такие волосы, ведь и твои очень даже красивые.
– Да так просто, взбалмошное желание.
– Нет уж, погоди, Хевенли. Раз мы с тобой хотим остаться настоящими друзьями, даже больше чем братом и сестрой, ты должна быть со мной откровенной. Знаешь ты или не знаешь, у кого был этот серебристо-золотой цвет волос?
– А ты знаешь? – попыталась я уклониться от ответа.
– Конечно, знаю, – ответил Том на ходу. Уже давно, – тихо добавил он. – Как только пошел в школу. В туалете ребята рассказали мне, что у папы раньше была городская жена, из Бостона, и у нее были длинные серебристо-золотые волосы, говорили также, что она не смогла выдержать жизни в горах. Я все время надеялся, ты про это никогда не узнаешь. Так что брось думать, что я такой расхороший из себя, никакой я не расхороший. Во мне нет бостонской крови, никаких генов богатства, которые переходили из поколения в поколение, как у тебя. У меня на все сто процентов гены деревенщины, что бы вы там с мисс Дил ни думали.
Мне было больно слышать от него такие слова.
– Не смей так говорить, Томас Люк Кастил! Ты слышал, что нам рассказывала мисс Дил. Родители с самыми светлыми головами часто производят на свет идиотов, а идиоты могут дать жизнь гению! Это естественный путь к выравниванию. Она разве не говорила, что иногда умные папа и мама, похоже, расходуют все мозговые ресурсы на себя, а детям ничего не оставляют? И вообще, в природе все непредсказуемо. А единственная причина твоих не всегда, как у меня, отличных оценок – это слишком частые прогулы. Ты должен верить тому, что говорит мисс Дил: каждый из нас уникален в своем роде и рожден для выполнения задачи, которую лишь ему суждено исполнить. Никогда не забывай об этом, Томас Люк.
– И ты не забывай тоже, – резко произнес Том, строго взглянув на меня. – И перестань плакать по ночам о том, что ты такая, а не другая. Ты мне нравишься, какая есть. – Его зеленые глаза смотрели на меня нежно, в сумрачной тени сосновых деревьев в них играли огоньки. – Ты моя настоящая «цыганская» сестра, и ты для меня в десять раз важнее, чем моя единокровная сестра Фанни, которой наплевать на всех, кроме себя. Она меня так не любит, как ты, и я не могу любить ее так, как тебя. Ты моя единственная сестра, с которой я могу помечтать обо всем. – Том посмотрел на меня так печально, что мне стало больно.
– Том, если ты скажешь еще что-нибудь, я заплачу! Мне думать больно, что однажды ты уедешь куда-нибудь и я тебя никогда больше не увижу.
Он отрицательно замотал головой, и его волосы разлохматились.
– Никуда я не уеду, если ты этого не захочешь, Хевенли. Мы с тобой вместе навеки. Как это говорят в книгах – несмотря на любые преграды, вместе в дождь и в снег… во тьме и мраке ночи…
Я рассмеялась, хотя в глазах у меня еще стояли слезы.
– Это все слова, глупости. – Я пожала Тому руку. – Давай пообещаем друг другу, и пусть поможет нам Бог, что наши пути никогда не разойдутся, что мы не будем злиться друг на друга или относиться друг к другу иначе, чем сейчас.
Том обнял меня, и так нежно, словно я была из дутого стекла и в любой момент могла разбиться. Потом он усмехнулся и сказал:
– Когда-нибудь ты выйдешь замуж – я знаю, ты будешь говорить, что нет, но Логан Стоунуолл уже смотрит на тебя телячьими глазами.
– Как он может любить, когда совсем меня не знает?
Том спрятал лицо в моих волосах.
– Все, что ему нужно сделать, – это посмотреть тебе в лицо, в твои глаза – там у тебя все написано.
Я отстранилась и смахнула слезы:
– А на тебя папа смотрит, когда ты что-то делаешь или когда он чем-то занимается?
– Слушай, а почему ты позволяешь ему так обижать себя?
– Ой, Том… – Я припала к его груди и по-настоящему заревела. – Ну как я могу поверить в себя, когда мой собственный отец не может заставить себя посмотреть на меня? Ему, наверно, чудится во мне что-то дьявольское, потому и ненавидит.
Он гладил меня по голове, по плечу, и когда я подняла на него глаза, увидела на лице Тома слезы, будто ему передалась моя боль.
– Когда-нибудь папа поймет, что он не питает к тебе ненависти, Хевенли. Этот день скоро настанет, я уверен.
Я отпрянула от него.
– Никогда этого не будет, ты же сам знаешь. Папа считает, что я своим рождением убила его ангела. Он и через тысячу лет не простит мне этого! Если хочешь знать мое мнение, думаю, моей матери жутко повезло, что она избавилась от него! Он все равно рано или поздно стал бы относиться к ней так же жестоко, как теперь к Саре!
Мы оба были потрясены своими откровениями. Том снова обнял меня и пытался улыбкой поднять настроение, но улыбка выходила слишком печальная.
– Папа не любит маму, Хевенли. Он издевается над ней. Насколько я слышал, он любил твою маму. А на моей женился только потому, что она была беременна мной и он раз в жизни решил поступить честно.
– Потому что бабушка заставила его поступить честно! – с горечью воскликнула я.
– Запомни, папу никто не может заставить, если он сам так не решит.
– Да, я и так прекрасно помню, – ответила я, вспомнив, как отец не позволил себе даже взглянуть в мою сторону.
Снова настал понедельник, и снова мы все пришли в школу. Мисс Дил рассказывала нам о той радости, которую доставляет чтение шекспировских пьес и сонетов, а я все думала об одном: скорее бы в зал самоподготовки.
– Хевен, – обратилась ко мне мисс Дил, внимательно посмотрев на меня, – ты слушаешь или спишь с открытыми глазами?
– Слушаю.
– О каком стихотворении я сейчас рассказывала? Честное слово, я не могла вспомнить ни слова из того, что она говорила в последние полчаса. Это было не похоже на меня. Ой, хватит думать об этом несчастном Логане. Но вот я оказалась в зале самоподготовки, Логан сел справа от меня, и всякий раз, когда наши глаза встречались, меня охватывало какое-то странное чувство. Он не был ни чистым шатеном, ни чистым брюнетом, скорее, его волосы представляли смесь этих цветов, и кое-где лучи летнего солнца оставили позолоту на его прядях. Мне приходилось заставлять себя не смотреть в его сторону, потому что каждый раз я сталкивалась с его взглядом. Логан улыбнулся и произнес:
– Кто же это оказался таким изобретательным и дал тебе имя – Хевен? Никогда, ни у кого не слышал.
Я пару раз проглотила комок в горле, прежде чем смогла внятно проговорить:
– Меня так назвала первая жена моего отца, спустя несколько минут после моего рождения. Саму ее звали Ли. Бабушка сказала, что она хотела дать мне возвышенное имя. Более возвышенное, чем Хевен, нелегко придумать.
– Это самое красивое имя, которое я когда-либо слышал. А где теперь твоя мама?
– На кладбище. Она умерла, – отрезала я, забыв, что мне следует быть очаровательной и кокетливой. Вот Фанни никогда не забывает об этом. – Она умерла через несколько минут после моего рождения. И отец никак не может мне простить, что я отобрала у нее жизнь.
– В этой комнате – никаких разговоров! – прикрикнул на нас мистер Прэкинз. – Кто еще раз заговорит, получит пятнадцать часов после уроков!
Взгляд Логана сделался сочувственным. Когда мистер Прэкинз на минуту вышел, Логан прошептал:
– Мне очень жаль, что так вышло, но ты сказала неверно. Твоя мать не на кладбище – она ушла в иной, лучший мир, на небеса.
– Если рай или ад существуют, то они здесь, на земле, я все время об этом думаю.
– Сколько же тебе лет – сто двадцать, не меньше?
– Сам знаешь – тринадцать! – сердито поправила я его. – А чувствую я себя сегодня на все двести пятьдесят.
– Почему так?
– Просто чувствую себя не на тринадцать лет, вот почему.
Логан прокашлялся, взглянул на мистера Прэкинза, посматривающего на нас через прозрачную стеклянную стену, и рискнул задать мне шепотом еще один вопрос:
– Это будет нормально, если я сегодня провожу тебя домой? Я еще ни разу не беседовал с человеком, которому двести пятьдесят лет, и ты так разожгла мое любопытство. Мне очень интересно было бы тебя послушать.
Я кивнула и почувствовала себя несколько неловко. Я загнала себя в ситуацию, когда могу разочаровать его ординарными ответами. Что я понимаю в мудрости, старости да и вообще?
Логан появился-таки на краю школьного двора, где мальчики, провожавшие девочек, живущих в горах, ждали своих подруг. Там же торчала и Фанни.
Она крутилась на этом пятачке, то распуская волосы по лицу, то закидывая их назад, то описывая ими круги, Фанни широко улыбнулась, завидев Логана, словно он шел навстречу к ней. Тут же стояли и Том с Кейтом. Том, казалось, удивился, увидев Логана у исходной точки нашей тропинки. Тропинка эта была малозаметной, она петляла поначалу среди кустарника, а дальше заводила в лес и выходила только к нашей избушке под самым небом. В тот миг, когда Фанни увидела и меня на дорожке, она издала такое громкое восклицание, что мне стало не по себе, и я не знала, куда деваться.
– Хевен, а чего это ты с этим новеньким? Ты же ведь не любишь мальчиков! Сама же миллион раз говорила, что хочешь быть учительницей, эдаким старым сухарем.
Я постаралась не обращать внимания на Фанни, хотя и густо покраснела. И это называется солидарность сестер. Собственно, особого такта от нее и ждать было нечего. Я вымученно улыбнулась Логану. На Фанни лучше всего не реагировать.
Логан неодобрительно взглянул на нее, Том тоже.
– Фанни, пожалуйста, не говори больше ничего, – попросила я ее, испытывая неловкость. – Поторопись лучше домой, постирай немножко для разнообразия.
– Я никогда не хожу домой просто с братом, – пренебрежительным тоном произнесла Фанни, адресуя ответ Логану, а потом одарила его своей самой очаровательной улыбкой. – Ребятам не нравится Хевен, им всем нравлюсь я. И тебе я тоже понравлюсь. Хочешь взять меня за руку?
Логан обвел взглядом Тома, меня, потом серьезно обратился к Фанни:
– Спасибо тебе, но в настоящий момент я собираюсь проводить домой Хевен и послушать то, что будет говорить мне Хевен.
– Знал бы ты, как я пою!
– В другой раз, Фанни, я послушаю, как ты поешь.
– У нас Наша Джейн поет… – нерешительно вставил слово Кейт…
– Да, вот она действительно поет! – воскликнул Том, схватив Фанни за локоть и увлекая за собой. – Пошли, Кейт, Наша Джейн ждет тебя.
Кейт сразу отреагировал. Он торопливо двинулся за Томом, потому что Наша Джейн сидела дома: она пропустила школу из-за того, что у нее снова болел живот и поднялась температура.
Фанни вырвалась от Тома, отбежала в сторону и, скорчив гримасу, закричала:
– Ты эгоистка, Хевен Ли Кастил! Жадная, тощая, страшная! У тебя противные волосы! У тебя противное и дурацкое имя! Мне все в тебе противно! Вот так! Дождешься, я все расскажу про тебя папе! Папе не понравится, что ты принимаешь милостыню от какого-то незнакомого городского парня, который жалеет тебя! Что ты ешь его гамбургеры и все прочее, да еще учишь Нашу Джейн и Кейта побираться!
На сей раз Фанни выплеснула из себя все самое омерзительное, всю свою зависть и ненависть. Она вполне может осуществить угрозу, и тогда отец накажет меня.
– Фанни. – Том побежал к ней, стараясь поймать. – Можешь взять себе мой акварельный набор, если не будешь раскрывать рта и не скажешь, что Логан приглашал нас всех на обед…
Фанни зразу заулыбалась:
– Ладно! И альбом для раскрашивания, который тебе мисс Дил дала! А не знаешь, почему она мне ничего не подарила?
– А ты сама не знаешь? – пренебрежительно спросил ее Том, передавая акварельный набор и альбом для раскрашивания. Я-то знала, как они ему самому нужны. У брата никогда раньше не было акварельных красок и альбома для раскрашивания про Робин Гуда. В этом году Робин Гуд был его любимым книжным героем. – Вот научишься вести себя в гардеробе, тогда мисс Дил, может быть, и проявит к тебе щедрость.
И снова мне хотелось умереть от стыда!
С плачем Фанни упала на тропинку, которая петляла среди высоких деревьев, упирающихся, казалось, прямо в небо, и стала колотить по траве кулачками тут же закричала, потому что в траве оказался камешек и Фанни ушибла руку до крови. Присев, она слизала кровь и умоляюще посмотрела на Тома.
– Пожалуйста, не говори папе, ну пожалуйста. Том пообещал.
Я тоже пообещала. Хотя мне по-прежнему хотелось провалиться сквозь землю, чтобы не видеть широко раскрытых глаз Логана, который, похоже, никогда в жизни не видел такой дикой, безобразной сцены. Я старалась не смотреть на него, пока Логан не улыбнулся мне с пониманием.
– Ваша семья, возможно, делает тебя, так сказать, внутренне старше, а внешне ты – моложе весны.
– Ты воруешь слова из песни! – крикнула Фанни. – Тоже мне, нашел способ заигрывать!
– Эй, закройся! – прикрикнул Том, снова схватив ее за руку и потянув за собой, да так, что Фанни оставалось или бежать за Томом или расстаться с рукой. И мне наконец удалось побыть с Логаном вдвоем.
Кейт снова замыкал наше шествие. Неожиданно застыв словно загипнотизированный, он начал разглядывать малиновку, которая вскоре улетела, иначе Кейт мог бы стоять так очень долго.
Когда мы остались одни, Логан заметил:
– Сестра у тебя, конечно, необычная.
Кейт здорово отстал, увлекшись наблюдениями. Я вся была поглощена своими мыслями. Ребята из долины считали, что девочки с гор весьма доступны и с ними можно поэкспериментировать в вопросах пола. В свои годы Фанни уже уловила этот дух гор с его более ранним проявлением сексуальности, чем в низинных местностях. Вероятно, это объяснялось тем, что все происходило в наших дворах и одно-двухкомнатных лачугах. Не было необходимости в специальном половом воспитании, поскольку дети оказывались лицом к лицу с сексом, как только начинали отличать мужчину от женщины.
Логан кашлянул, чтобы напомнить о себе.
– Готов выслушать рассказ о нажитой тобой за долгие годы мудрости. Я бы записывал, но на ходу неудобно. Но в следующий раз захвачу магнитофон.
– Ты смеешься надо мной, – запротестовала я, а потом стала рассказывать об истоках своей «мудрости». – Видишь ли, мы живем вместе с бабушкой и дедушкой. От дедушки только в случае крайней необходимости редко добьешься слова. А вот бабушка, наоборот, говорит и говорит не умолкая. И все время вспоминает, как хорошо было в старые времена, и жалуется, как плохо все сейчас. Моя мачеха вечно ругается и злится, потому что у нее забот невпроворот, а возможности ограниченные… И иногда, натыкаясь в своем домишке на эти проблемы, я чувствую, что мне даже не двести пятьдесят, а тысяча лет, только я не обладаю тысячелетней мудростью.
– О, ты девочка, которая умеет говорить честно, – с улыбкой произнес Логан. – Мне это нравится, и я могу тебя понять. Что касается меня, то я – единственный ребенок, рос среди дядь, теть и бабушек с дедушками. А у тебя еще два брата, две сестры.
– Ты считаешь это преимуществом или недостатком?
– Как посмотреть. С моей точки зрения, Хевен Ли, это преимущество – иметь большую семью. Никогда не будешь одиноким. А я все время один да один, а хотелось бы иметь братьев и сестер. Том – хороший парень, веселый, очень спортивный. А Кейт и Наша Джейн – красивые дети.
– А Фанни? Что ты думаешь о Фанни?
Он покраснел, замялся, потом все же медленно ответил, осторожно подбирая слова:
– Я думаю, что из нее вырастет такая… экзотическая красотка.
– И это все, что ты думаешь?
Он наверняка слышал о забавах Фанни с мальчиками в гардеробной.
– Нет, не все. Я думаю обо всех девочках, которых я видел, обо всех, кого еще увижу, и об одной по имени Хевен Ли, которую я вижу сейчас, и она имеет перспективу быть самой красивой из всех. Я думаю, что эта Хевен – исключительно честная и прямая… Так что, если, надеюсь, ты не возражаешь, я хотел бы с нынешнего дня каждый день провожать тебя домой.
Ах, какое счастье было услышать такие слова! Я рассмеялась и бросилась бежать, а потом на расстоянии крикнула:
– Логан, до завтра! Спасибо, что проводил!
– Но мы же еще не пришли! – крикнул в ответ Логан, опешив от моего неожиданного побега.
Я не могла позволить ему увидеть, где мы живем и как живем. Он же и говорить со мной после этого больше не станет.
– Как-нибудь в другой день я тебя приглашу! – крикнула я, стоя на краю небольшой пашни, отвоеванной у леса. Логан остался на другом берегу горной речки, через которую был перекинут мостик. Он стоял на фоне поляны, покрытой желтой травой, и в волосах и в глазах у него играло солнце. Живи я хоть тысячу лет, никогда не забуду, как он улыбнулся, помахал мне рукой и крикнул:
– О'кей. Я свою ставку сделал. С сегодняшнего дня Хевен Ли Кастил – моя.
Весь оставшийся путь до дома все в моей душе пело. Я никогда не была такой счастливой. Совершенно вылетело из головы собственное обещание не влюбляться до тридцати лет.
– Ты выглядишь такой счастливой, – заметила Сара, оторвавшись с тяжелым вздохом от стирки. – Как, хорошо прошел день?
– Да, мама, прекрасно.
Из дверей высунула голову Фанни.
– Мам, Хевен нашла себе дружка из долины. А ты же ведь знаешь, какие они.
Сара снова вздохнула.
– Хевен, ты же не позволяешь ему?.. Или как?
– Мама! – протестующе повысила я голос. – Ты же знаешь, я не позволю!
– Еще как позволит! – заорала Фанни. – Она творит с мальчишками такие позорные вещи в гардеробной, стыдно просто!
– Что ж ты врешь! – Я двинулась на Фанни, но Том так наподдал ей сзади, что Фанни вылетела из двери и, упав на террасу, заревела.
– Ма, это не Хевен, а Фанни выкидывает такие номера. Это самая бесстыдная девица во всей школе, тебе любой это скажет.
– Да уж скажут, будто сама не знаю, кто на что годится, – глухо проворчала Сара, подвигая в мою сторону корыто. – Ох, эта моя индианочка Фанни с ее чертовскими повадками. Когда-нибудь она достреляется своими глазищами и попадет в такую же замазку, как я теперь, попадет рано или поздно. Хевен, ты потверже будь, стой на своем: нет и нет! А теперь переоденься да постирай. Чего-то мне в последнее время нехорошо. Не пойму, отчего это я так уставать стала.
– Может, покажешься врачу, мам?
– Покажусь, когда врачи станут бесплатными.
Я закончила стирку, а Том с удовольствием помог мне развесить белье. Когда мы все завершили, двор стал похож на выставку старьевщика.
– Тебе нравится Логан Стоунуолл? – спросил Том.
– Думаю, что да, – ответила я, почувствовав, что краснею.
Том казался расстроенным, словно боялся, что Логан станет стеной между нами. Нет, это было бы невозможно.
– Том, может быть, мисс Дил даст тебе другой акварельный набор?
– А, ладно, не важно. Все равно я не собираюсь быть художником. Из меня вообще может ничего не выйти, и только ты рядом помогаешь мне поверить в себя.
– А я всегда буду рядом с тобой. Разве мы не поклялись быть вместе, несмотря на любые преграды?
Его зеленые глаза, засветившись, быстро угасли:
– Но это было до того, как Логан Стоунуолл проводил тебя домой.
– Ты же иногда провожаешь домой Салли Браун, правда?
– Это было всего один раз, – признался Том с таким видом, словно я этого не знала. – И то только потому, что она чем-то похожа на тебя – не дура и не гогочет по пустякам, как все остальные.
Тут я не нашлась, что ответить. Иногда мне хотелось быть такой же, как другие девочки, – беспечной, хохотать по поводу и без повода и не нести на себе столько обязанностей, из-за которых я чувствую себя старше своих лет.
Вечером того же дня я как следует отругала Фанни насчет ее поведения и возможных последствий. Ей передо мной было нечего отнекиваться или объясняться. В те редкие моменты, когда мы, как сестры, нуждались друг в друге, Фанни поведала, что ненавидит школу и жалеет время, которое школа отнимает у нее от развлечений. Даже в более нежном возрасте, чем в свои двенадцать, ей хотелось водить компанию со старшими мальчиками, которым нелегко было отвязаться от назойливой девочки. Фанни нравилось, когда они раздевали ее, залезали под белье и вызывали у нее волнующие ощущения. Я была ошарашена, услышав все это, но еще больше – став свидетелем.
– Больше не буду, правда, больше не позволю им, – обещала Фанни, которой сильно хотелось спать, и поэтому она готова была согласиться на все, даже выполнить мое твердое приказание.
На следующий же день, несмотря на обещания Фанни, все началось снова. Я пошла за ней в класс, чтобы отправиться вместе домой. Так мне пришлось буквально приступом врываться в гардеробную и силой отрывать от Фанни прыщавого мальчишки из долины.
– Твоя сестра не строит из себя, как ты! – прошипел прыщавый.
А Фанни все время похихикивала.
– Оставь меня в покое! – визгливо закричала она, когда я стала тащить ее за руку. – Папа относится к тебе, как к невидимке, поэтому ты не можешь знать, как приятно любить мальчиков, мужчин. А если ты будешь приставать ко мне со своими запретами, я им разрешу делать со мной все, что хотят. И мне наплевать, скажешь ты папе или нет. Все равно он меня любит, а тебя ненавидит!
Это было уж слишком, и, если бы Фанни не бросилась ко мне, не обхватила своими тонкими руками мою шею и не заплакала, умоляя простить ее, я, возможно, навсегда отвернулась бы от полной ненависти бесчувственной сестры.
– Прости, Хевен, правда, прости. Я люблю тебя, правда, люблю, люблю. Просто мне нравится быть с мальчиками. Не могу ничего поделать с собой, Хевен. И не хочу ничего делать. Это же ведь все естественно, Хевен, скажешь нет?
– Твоя сестра Фанни будет шлюхой, – объявила мне потом Сара тусклым, лишенным всякой надежды голосом, доставая из коробок наши спальные тюфяки. – Ничего ты с ней не поделаешь, Хевен. Так что думай лучше о себе.
Отец приходил домой три-четыре раза в неделю, будто желая посмотреть, на какое время у нас хватает еды, и приносил с собой продуктов на такую сумму, сколько мог позволить себе истратить за один раз. Я слышала, как бабушка рассказывала Саре, что дедушка забрал папу из школы, когда тому было всего одиннадцать лет, чтобы пристроить его на работу в угольных шахтах, но отец настолько ненавидел эту работу, что сбежал и не приходил ни в шахты, ни домой, пока дедушка не нашел его в одной из пещер.
– И Тоби поклялся Люку, что тот больше не пойдет в эти шахты, хотя у него было бы побольше денег, если бы мальчик хоть иногда работал…
– Я тоже не хочу, чтобы он шел в шахту, – уныло заметила Сара. – Нехорошо заставлять человека заниматься тем, к чему у него душа не лежит. Даже если полиция сцапает его рано или поздно, он умрет из-за одного того, что дал им поймать себя. Так пусть уж лучше умрет, чем будет сидеть в клетке, как его братцы…
Этот разговор заставил меня взглянуть на шахтеров по-иному, чем я смотрела на них раньше.
Многие из них жили не в Уиннерроу, а в различных деревушках, разбросанных по окрестностям, но не в самых горах, как мы. Часто по ночам, когда ветер стихал, я лежала на своем тюфяке, и мне казалось, я слышу удары шахтерской кирки, будто погибшие шахтеры, засыпанные углем, все пытаются пробиться на поверхность – туда, где стоит наша лачуга.
– Ты слышишь их, Том? – спросила я его в одну из ночей, когда Сара с плачем легла в постель, потому что отец не показывался дома уже пять дней. – Стук, стук, стук… Разве не слышишь?
Том сел в постели и прислушался.
– Ничего я не слышу.
А я различала слабые и далекие удары: стук, стук, стук. И еще более слабое: по-мо-ги-те, по-мо-ги-те! Я вышла на террасу – и звуки сделались громче. Я поежилась, потом позвала Тома. Вместе мы пошли на звуки и в лунном свете увидели отца. Без рубашки, весь в поту, он рубил топором дерево: скоро зима, и надо было заготовить дрова.
Впервые в жизни я смотрела на него с удивлением и жалостью. По-мо-ги-те – отдавалось у меня в голове. Может, это он выкрикивал? Что же это за человек такой, который идет ночью рубить лес, даже не заглянув домой и не поприветствовав жену и детей?
– Пап, – окликнул его Том, – я могу тебе помочь.
Отец, не переставая работать топором, из-под которого только щепки летели, крикнул в ответ:
– Иди ложись спать. И скажи маме, я получил новую работу, там приходится быть весь день, и единственное свободное время – это ночь. Вот я и рублю вам деревья по ночам, потом распилю и наколю их. – И ни слова о том, что он и меня видит рядом с Томом.
– А что у тебя за работа сейчас, пап?
– На железной дороге, парень. Учусь водить большие такие паровозы. Бросаю уголь… Приходи завтра в семь в депо, увидишь, как я выезжаю…
– Мама тоже с удовольствием посмотрела бы на тебя, пап.
Топор, как мне показалось, на мгновение завис в отцовских руках.
– И она увидит… Когда надо, тогда и увидит.
И больше ничего не сказал. Я повернулась и бросилась бежать домой.
Упав на постель, я залилась слезами. Они лились на мою подушку, набитую куриными перьями, и я не знала точно, почему так расплакалась – то ли внезапно стало очень жалко отца, то ли еще больше – Сару.
Глава 4
Сара
Пришло и ушло еще одно Рождество, не оставив о себе памяти настоящими семейными подарками. Нам всегда дарили только предметы первой необходимости – например, зубные щетки, мыло. Если бы не Логан, который преподнес мне золотой браслет с маленьким сапфиром, то и это Рождество прошло бы буднично. Мне же нечего было подарить Логану, кроме шапочки, которую я связала сама.
– Вот это шапочка! – восхищался Логан, надевая ее. – Всегда мечтал о ярко-красной шапочке ручной вязки. Спасибо тебе большое, Хевен Ли. А вот здорово было бы, если ко дню рождения ты связала бы мне такой же шарф. День рождения у меня в марте.
Я удивилась, что он вообще стал носить эту шапочку. Она была великовата, и Логан не заметил, что я пропустила пару петель и что шерсть, использующаяся не в первый раз, была не очень «чистых кровей». Не успело пройти Рождество, как я принялась за шарф, закончив его к середине февраля ко дню Святого Валентина.
– В марте будет поздновато носить такой шарф, – сказала я с улыбкой, когда Логан накинул шарф на шею.
Шапочку он продолжал носить в школу каждый день. Логан мог мне понравиться уже одной только привязанностью к этой ужасной шапочке.
В феврале мне исполнилось четырнадцать лет. Логан сделал мне новый подарок – очень милый беленький свитер, от которого в темных глазах Фанни появился завистливый блеск. На другой день после дня рождения Логан, встретив меня после школы около нашей тропинки, проводил до поляны у речки, недалеко от дома. И так продолжалось до самой весны. Кейт и Наша Джейн привыкли к нему и полюбили, а Фанни усиленно расточала свои чары, но Логан упорно игнорировал ее. Ах, влюбиться в четырнадцать лет – какое это счастье! От переполнявшей радости я могла одновременно смеяться и плакать.
Прекрасные весенние дни, когда сам воздух напоен ароматом любви, летели быстро. Мне хотелось проводить время романтично, но бабушка и Сара имели свои виды: пришла пора сажать овощи, да и прежние обязанности никто с меня не снимал (Фанни все это, как обычно, не касалось). Если бы не большой огород за домом, нам не удалось бы перебиваться с едой. В огороде росли белокачанная и листовая капуста, картошка, огурцы, морковь, репа и, наконец, самое вкусное – помидоры.
По воскресеньям мне не терпелось скорее увидеть Логана в церкви. Он садился через проход, ловя каждый мой взгляд, и глаза его так много хотели мне сказать, а я никак не могла выбросить из головы мысли о нашей беспросветной бедности. Логан делился с нами многими вещами, продававшимися в аптеке его отца. Для других они считались обыденными, нам же доставляли море радости: шампуни в пузырьках, одеколоны и духи, бритвенный прибор и лезвия для Тома, на верхней губе которого появилась растительность покрепче прежнего рыжеватого пушка.
Однажды мы наметили на воскресенье пойти после церкви на рыбалку. Надо заметить, что Логан не говорил родителям, с кем он водит компанию. И как-то раз, гуляя с Логаном по Уиннерроу, мы случайно наткнулись на них, и по их каменным физиономиям я поняла: родители не хотели, чтобы я или вообще кто-либо из Кастилов занимали хоть какое-то место в жизни их сына. Но их желание, похоже, не имело значения для Логана – в такой же почти мере, как и для меня. Я не прочь была понравиться им, но пока что Логан не представлял меня родителям, хотя и намеревался сделать это.
И вот я сидела и думала о родителях Логана, машинально расчесывая пальцами волосы, Фанни в это время дразнила любимую собаку папы – Снэппера, а Сара за моей спиной грузно развалилась на стуле. Убрав с лица пряди рыжих волос, она вздохнула.
– Как же я все-таки устала. Постоянно сидит во мне эта усталость. И папа ваш не приходит домой, а когда приходит, ему и дела нет до моего состояния, он на меня и не взглянет даже.
Я и сама редко смотрела на Сару, а обернувшись (интересно, чего же такого не замечает отец?), сразу поняла: она беременна, снова беременна.
– Мам! – воскликнула я. – А ты папе не говорила?
– Если бы он взглянул на меня, то и сам понял. – На глазах у нее навернулись слезы жалости к самой себе. – Чего нам не хватает, так это лишнего рта. А что поделаешь, осенью будет.
– В каком месяце, мам, в каких числах? – поинтересовалась я, не в силах поверить, что мне предстоит возиться еще с одним малышом. Вот вроде бы и Наша Джейн пошла в школу, с ней уже нет прежних хлопот. Господи, я только год как вздохнула посвободнее после нее и Кейта.
– Я не считаю дни. Что я, докторам буду говорить? Я по докторам не хожу, – прошептала Сара, словно у нее сел голос от ожидания ребенка.
– Мам, ты должна сказать мне когда. Чтобы я была здесь, рядом с тобой.
– Молюсь и надеюсь, что этот будет черноволосым, – пробурчала она, словно про себя. – Твой папа все хотел темноглазого темноволосого мальчика, такого же, как он сам. О Господи, услышь меня на этот раз и дай мне сына, похожего на Люка, и тогда он полюбит меня, как любил ее…
Мне было больно слышать такое. Можно ли столько лет горевать – если отец действительно горюет, какой от этого прок? И когда он успел зачать ребенка? Я могла бы сказать, чем они занимались большую часть времени. Пружинный матрас давно уже не скрипел в известном нам ритме.
По дороге к озеру, где мы должны были встретиться с Логаном, я с тяжелым сердцем поведала Тому свежую новость. Том попытался изобразить радостную улыбку, но она получилась вымученной.
– Ну что ж, раз тут ничего не поделаешь, посмотрим, какая от этого может быть польза. Будем надеяться, что вот этот мальчик сделает наконец нашего папу более счастливым. Это было бы отлично.
– Том, я не хотела доставлять тебе неприятность разговором на эту тему.
– Какая там неприятность! Я же прекрасно знаю, что когда папа смотрит на меня, то думает: хорошо, если бы я был похож больше на него, чем на маму. И все-таки, Хевенли, пока моя внешность нравится тебе, я доволен.
– Что ты, Том, все девочки говорят, ты дьявольски красив.
– Это только девчонки могут так сказать: «красивый» и добавить – «дьявольски», в результате же – вся красота на нет, правда?
– Ох, эти зеленые глаза! – Я обняла Тома, потом склонила голову ему на грудь. – Мне очень жалко маму, она вся измотанная, да еще такая грузная на вид и неповоротливая, я как-то раньше этого не замечала. Мне так стыдно, что ей недостаточно помогала, могла бы и побольше.
– Ты и так помогаешь будь здоров как, – буркнул Том и отстранился от меня, когда показался Логан. – А теперь улыбайся и делай довольное лицо, потому что ребятам не нравятся девчонки, у которых полно проблем.
Внезапно из-за деревьев показалась Фанни. Она вдруг резко бросилась к Логану, словно шестилетняя малышка, а не развитая физически девушка тринадцати лет. Логану оставалось либо схватить ее, либо упасть.
– О, сегодня ты особенно красив, – вкрадчивым голосом пропела Фанни, пытаясь поцеловать его, но Логан выпустил ее из рук и, с силой оттолкнув от себя, подошел ко мне.
В этот день Фанни то и дело крутилась перед глазами, шумела, отпугивая рыбу, и все время требовала к себе внимания, так что вторая половина воскресенья, обещавшая быть приятной, оказалась основательно испорченной. Наконец, ближе к сумеркам, Фанни отбыла в неизвестном направлении, оставив нас с тремя рыбешками, которые и тащить домой не стоило. Логан бросил их обратно в воду, и рыбки юркнули в глубину.
– Дома увидимся, – сказал мне Том и исчез, оставив нас с Логаном вдвоем.
– Что произошло? – спросил он.
Я сидела, задумчиво глядя на игру розовых оттенков заката в воде. Скоро их сменит темно-красный цвет – как цвет той крови, что прольется при рождении нового малыша. Память выдала мне мельком воспоминания обо всех предыдущих родах.
– Хевен, да ты меня не слушаешь.
Я не знала, стоит или не стоит говорить Логану о таких довольно-таки интимных вещах, но у меня все вышло само собой, как будто я не могла держать от него никаких секретов.
– Я боюсь, Логан, боюсь не только за Сару и ее ребенка, но и за всех нас боюсь. Иногда, глядя на несчастную Сару, я думаю, сколько она может выдержать такую жизнь. И если Сара уйдет – а она поговаривала насчет того, чтобы бросить отца, – то малыша оставит на меня и мне придется взять на себя все заботы о нем. Бабушка мало что может, разве только вязать, вышивать да дорожки плести.
– А у тебя и без того, как я понимаю, забот хватает. Но Хевен, разве ты не знаешь, что все воздастся? Ты не слышала, что говорил сегодня в церкви преподобный Вайс о кресте, который несет каждый из нас? Помнишь, он сказал, что Бог никогда не позволяет нести непосильный крест?
Может, оно и так, но в данный момент Сара чувствует, что ее крест тянет на всю тонну, и вряд ли ее можно в чем-то обвинить.
Мы медленно шли в направлении нашего дома, расставаться не хотелось.
– Ты и сегодня… не хочешь задать мне никакого вопроса? – запинаясь, спросил Логан.
– В другой раз… может быть. Логан остановился.
– Я хотел бы пригласить тебя домой, Хевен. Я сказал своим родителям, какая ты чудесная и хорошенькая, но им следует посмотреть на Тебя и поближе познакомиться, чтобы оценить мой выбор.
Я несколько отпрянула от него, досадуя и на Логана, и на себя: «Почему бы ему не оставить нас, Кастилов, в покое с нашими проблемами, нищетой и стыдом?» И тогда он быстро шагнул ко мне, неловко схватил и чмокнул в губы. Я вздрогнула от неожиданного прикосновения его губ. Логан выглядел как-то необычно при вечернем свете.
– Спокойной ночи. И не волнуйся ни о чем. Я всегда буду рядом, когда тебе понадоблюсь.
С этими словами он стал спускаться по тропинке, направляясь в сторону чистых и ухоженных улиц Уиннерроу. Потом он поднимется по ступенькам в свою квартиру прямо над аптекой Стоунуоллов, в светлые и приятные помещения, обставленные современной мебелью, с водопроводными кранами, туалетом со смывом, даже двумя. Сегодня вечером он будет смотреть с родителями телевизор. Я следила за ним, пока он не исчез из вида, и пыталась представить себе, что же это за ощущение – жить в чистых комнатах с цветным телевизором. О, конечно, это в тысячу раз лучше, чем здесь, это уж точно.
Меня занимали сладкие мысли о Логане и его поцелуе, поэтому я не заметила, как пришла в нашу хижину – и очутилась словно на поле битвы.
Отец был дома. Он мерил переднюю комнату и метал в Сару злые взгляды, словно всаживая в нее ножи.
– Почему ты позволила себе опять забеременеть? – кричал он на нее, ударяя шляпой по тыльной стороне ладони. Потом в гневе стукнул кулаком по стене, отчего с полки соскочило несколько чашек, разбившись о пол. А лишних чашек у нас и так не было.
Отец был ужасен в своем гневе. Страшно было смотреть на него, когда он метался по комнате, слишком маленькой, чтобы дать развернуться своей энергии.
– Я работаю теперь днем и ночью, чтобы тебе и твоим детям было что есть! – бушевал он.
– А ты что, тут ни при чем, да?! – выкрикнула Сара, тряхнув распущенными рыжими волосами, которые обычно были собраны сзади лентой.
– Я же дал тебе принимать эти таблетки! – шумел отец. – Я плачу за них такие деньги! Думал, у тебя хватит ума прочитать, как ими пользоваться!
– А я и так все их приняла! Я что, тебе не говорила разве? Все поглотила, ждала, что ты придешь домой. А когда пришел, – таблеток не было.
– Хочешь сказать, что ты их съела все зараз? Сара вскочила со стула – одного из шести наших жестких, угловатых, неудобных стульев – и стала говорить, потом снова присела.
– Я забываю… все время забываю… вот и решила проглотить все, чтобы не забыть…
– О Господи! – простонал отец. Его темные глаза уставились на нее со злостью и презрением. – Дура! Я же сам читал тебе инструкцию!
С этими словами он ударом распахнул дверь и вылетел из дома. Мы остались сидеть на полу: я, Том с Кейтом и Нашей Джейн на коленях. Наша Джейн уткнулась личиком в Тома и плакала. Она всегда плакала, когда родители ругались между собой. Фанни свернулась калачиком на своем тюфяке, зажав уши ладонями и крепко зажмурив глаза. Бабушка и дедушка, давно привыкшие к ссорам, сидели в качалках, мерно покачиваясь и с безразличием глядя в пространство.
– Люк вернется, он будет заботиться о тебе. – Бабушка стала понемногу успокаивать плачущую Сару. – Он ведь хороший парень, он сразу простит тебя, когда увидит твоего новорожденного.
Сара, всхлипывая, принялась готовить еду – нашу последнюю на сегодняшний день. Я поспешила помочь ей.
– Посиди, мам, или иди полежи, я сама приготовлю.
– Спасибо тебе, Хевен… Только мне надо чем-нибудь заняться и отогнать мысли. А я его так любила! Ой, как же я любила этого Люка Кастила! Вот никогда не думала, не гадала, что он не умеет никого любить, кроме себя…
Вечером, после ужина, Фанни прошептала мне:
– Я уже начинаю ненавидеть этого нового ребенка. На кой он нам сдался. Мама уже стара для детей… Вот мне – пора иметь ребенка.
Я взметнулась, услышав такие слова.
– Никакого тебе ребенка не надо! Фанни, ты обманываешь себя, думая, что, раз у тебя будет ребенок, значит ты уже взрослая и свободная. Ребенок свяжет тебя куда больше, чем зависимость молодости, так что ты смотри там, не доиграйся со своими мальчиками.
– Ты же ничего не знаешь! Что мне, в первый раз, что ли? Ты в десять раз больше ребенок, чем я. А вряд ли ты понимаешь, о чем я говорю.
– Так о чем ты говоришь?
Фанни всхлипнула и уцепилась за мою руку.
– Не знаю… Просто так много хочется, а у нас ничего нет. Просто тошно! Можно же как-то выкрутиться из этой жизни. У меня нет настоящего парня, как у тебя. Никто из ребят не любит меня, как тебя Логан. Хевен, помоги мне, прошу тебя, помоги.
– Помогу, помогу, – успокаивала я Фанни, прижавшуюся ко мне, хотя не знала, чем я могу помочь. Разве что молитвой.
Жаркие августовские дни летели, казалось, слишком быстро. Последние недели беременности Сары были довольно-таки мучительными для нее. Для нас всех тоже, хотя отец показывался дома чаще, чем раньше. Он перестал ругаться, похоже, смирившись с мыслью, что Сара принесет еще пять-шесть детишек, пока будет способна рожать.
Она тяжело ступала по нашей хижине и часто трогала красными мозолистыми руками живот, без особой радости вынашивая своего пятого ребенка. Сара или бубнила молитвы, или отдавала приказания, проявления ласки, и без того редкие для нее, остались в прошлом. Позже грубоватая простота ее манер, с которой мы срослись, уступила место тревожному молчанию, отчего нам становилось еще неуютнее.
Сара перестала ругаться с папой и покрикивать на всех нас. Словно пожилая леди, она еле таскала ноги, а ведь ей было всего двадцать восемь лет. Когда папа приходил домой, Сара почти не смотрела на него, не удосуживалась спросить, где это он пропадал, совсем не упоминала «Ширлис плэйс», забывала даже поинтересоваться, «чистые» ли деньги он получает или по-прежнему зарабатывает на продаже левых спиртных напитков. Сара будто замкнулась в себе, пытаясь принять какое-то решение.
День за днем она становилась все более отрешенной, отстранившись от всех нас. Мы это переносили очень болезненно, особенно Наша Джейн и Кейт, которые так нуждались в матери. Взгляд ее ожесточался, когда отец раз или два в неделю появлялся в дверях. Он теперь работал в Уиннерроу, занимался честным делом, однако Сара не верила в это. Несколько раз я слышала, как отец рассказывал ей о своей работе, но как-то неуверенно, потому что Сара не задавала ни единого вопроса.
– Ты делаешь черную работу для попов и жен банкиров, которые не хотят пачкать свои белоснежные ручки.
Спору нет, многие свои доллары отец получал на приработках у богатых людей. Но он был согласен на любой приработок.
Наша Джейн, чувствуя угнетенное состояние матери, болела этим летом больше, чем обычно. Она, в отличие от нас, то и дело схватывала простуду, потом переболела ветрянкой. Не успела пройти ветрянка, как девочка упала в заросли ядовитого плюща, после чего целую неделю плакала день и ночь, а отец среди тьмы вскакивал, заводил машину и уезжал в «Ширлис плэйс».
Радость наполняла дни, в которые Наша Джейн чувствовала себя хорошо. Тогда она улыбалась довольная, и не было во всем огромном мире ребенка симпатичнее Нашей Джейн, этого верховного правителя в лачуге семьи Кастилов. И правда, все люди в долине говорили, как красивы дети у хитрого, жестокого, обидчивого и неуравновешенного Люка Кастила и у его жены Сары такой огромной и некрасивой, по мнению завистливых женщин.
Однажды Кейту, который вообще редко о чем-то просил, понадобились цветные карандаши, а в доме в то время были только карандаши, когда-то полученные Фанни в подарок от мисс Дил (Фанни эту коробку так и не открывала).
– Нет! – визгливо воскликнула Фанни. – Пусть Кейт не трогает мои карандаши, они совсем новенькие!
– Дай ему карандаши, а то он обидится и потом больше не попросит, – стала я уговаривать ее, настороженно поглядывая на братика, который мог в дедушкиной манере сесть и неподвижно замереть.
Но что касается дедушки, он видел больше всех нас. Кто другой мог вырезать по дереву каждый волосок на беличьем хвосте? Его глаза не смотрели, но действительно видели.
– А по мне, хоть пусть вообще никогда не говорит! – выкрикнула Фанни.
Тогда Том взял карандаши и дал их Кейту, на что Фанни стала визгливо угрожать утопиться в колодце.
– А ну замолчите! – рявкнул с порога вошедший отец. Он оглядел расшумевшихся детей и прищурил глаза, словно шум вызывал у него головную боль.
– Твои дети, ничего не поделаешь, – бросила Сара.
Это было ее единственным приветствием, после чего она сомкнула губы и не сказала ни слова. Отец бросил на Сару сердитый взгляд и вывалил на дощатый выскобленный стол принесенные им продукты. Я быстро прикинула про себя, на сколько хватит пятидесятифунтового мешка муки, пятигаллоновой8
банки сала, этих пакетов бобов. Сделаю суп, добавлю к капусте со свининой…
Я тревожно подняла голову, услышав резкий толчок в дверь. Отец широким шагом шел к своему старому пикапу. Снова уехал.
У меня екнуло сердце. Каждый раз, когда отец вот так бросал Сару, она вымещала досаду на ком-либо из нас или на себе. Иногда мне было трудно винить его за то, что он не хочет оставаться дома. Не только Наша Джейн и все мы действовали ему на нервы, но и Сара. Она лишилась внешней привлекательности и в обхождении стала неприятна.
Под самое утро чувствовалось приближение зимы. Белки носились, заготавливая зимние запасы, Том помогал дедушке подобрать подходящую древесину для ремесла, и это была непростая работа, поскольку требовались определенные сорта дерева, не очень твердые, но и не слишком мягкие, чтобы изделия не ломались.
Как-то мы с папой оказались во дворе вдвоем.
– Папа, – нерешительно заговорила я, – я делаю в семье все, что в моих силах, ты можешь сделать для меня хотя бы одну вещь – хоть иногда сказать мне доброе слово?
– Я разве не говорил тебе, чтобы ты оставила меня в покое?! – Его сверлящий взгляд словно пронзил меня насквозь. Потом он повернулся ко мне спиной. – Марш отсюда, пока не получила по заслугам.
– И чего же я заслужила? – бесстрашно спросила я. Мы встретились глазами, и мои глаза, несомненно, напомнили ему ту, которую он так внезапно потерял…
На веревках для сушки белья наподобие миниатюрных черных солдатиков сидели скворцы. С закрытыми глазами, сонные, нахохлившиеся, птицы предчувствовали наступление холодов и ждали, когда выглянет теплое солнце. Скоро в горах по ночам начнет выпадать снег.
Я вздохнула и стала складывать дрова в поленницу. Сколько бы мы ни готовились, все равно у нас в доме зимой не будет по-настоящему тепло. Среди нарубленных дров лежал топор. Я подумала, что отец пустил бы его в ход, скажи я ему еще хоть одно слово, и молча продолжила собирать и укладывать дрова.
– Этих дров, – обратился отец к Саре, показавшейся в двери, – вам хватит, пока я не приеду снова.
– И куда ты на этот раз, да так поздно? – громко спросила Сара. Она вымыла голову и привела себя в порядок. – Люк, женщине тоскливо и одиноко без мужчины, с одними детьми да стариками.
– Скоро увидимся, – крикнул ей в ответ отец, торопливо направляясь к пикапу. – Надо закончить работу, потом приеду домой и останусь на ночь.
Домой он не приезжал целую неделю. В один из вечеров, ближе к ночи, я сидела на ступеньках террасы и смотрела в затянутое тучами небо. От мрачных мыслей на душе было тошно. Уготовано же где-нибудь для меня место получше, не здесь же весь век жить… Вот крикнула сова, потом завыл одинокий волк. Ночь была наполнена гаммой звуков. Северный осенний ветер завывал и свистел между деревьев, бился в подрагивающие стены нашей лачуги. Мне представлялось, что он пытается сдуть ее, но люди, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, отстаивали дом.
Я смотрела на месяц, выглядывавший время от времени из-за туч. Вот такой же месяц, думала я, висит сейчас и над Голливудом, и над Нью-Йорком, и над Лондоном, и над Парижем. Прикрывая глаза, я пыталась перенестись через горы и океан, потом, плотно зажмурившись, старалась увидеть свое будущее. Когда-нибудь у меня будет собственная настоящая кровать с подушками, набитыми гусиным пухом, и со стеганым атласным одеялом.
И будут у меня шкафы, полные платьев, которые я буду надевать только по одному разу, а потом сжигать их, как королева Елизавета, чтобы ни на ком больше не видеть эти туалеты. И будут у меня дюжины пар обуви, всех цветов, а есть я буду в модных ресторанах, где горят длинные тонкие свечи… Но пока я сижу на холодной ступеньке, и слезы застывают у меня на щеках и ресницах.
Я начала дрожать и кашлять. Все равно не пойду в дом, не хочу ложиться в этой полной людей лачуге на пол между Фанни и Нашей Джейн. Том и Кейт спят чуть дальше, а уже за ними, на тюфяках, – бабушка и дедушка.
Все было более-менее тихо и спокойно, пока я не услышала шарканье стариковских ног. Хрипло дыша, с оханьем и стонами рядом со мной на ступеньке пристроилась бабушка.
– Застудишься до смерти в такую холодную ночь. Думаешь, твой папа пожалеет тебя? Тут лишь в могиле только можно быть счастливой.
– Бабушка, ну как можно так ненавидеть меня? Почему ты не можешь вразумить папу, что я не виновата в смерти матери?
– Он знает, что не виновата, понимает в глубине души. Но если он признает это, ему надо будет признать и свою вину в том, что женился на ней, что привез девочку сюда, где ей было невмоготу. Она старалась, ох, как она старалась, делала все, что могла. Скребла, чистила, мыла, портя свои белые руки. Помню, как закидывала назад волосы, чтобы не мешали… Потом бежала к своему чемодану, где было полно всяких красивых штучек, доставала кремы, натирала руки, чтобы сохранить их красоту и свежесть.
– Бабушка, ты знаешь, я не могу смотреть в этот чемодан и видеть ее красивые вещи. Что толку надевать эту одежду здесь, куда никто не приходит? А насчет куклы мне прошлой ночью приснился сон, будто она – это я, а я – она. Когда-нибудь я поеду в Бостон и отыщу семью своей мамы. Я считаю себя обязанной сообщить им, что случилось с их дочерью. Они ведь наверняка думают, что она живет себе и здравствует где-нибудь.
– Ты права. Сама я об этом не думала, но ты права. – Бабушка поощрительно обняла меня, но в ее худых руках совсем не было силы. – Ты молодец, настраиваешься на то, чего хочешь добиться, и добьешься.
Жизнь в горах доставалась бабушке тяжелее, чем любому из нас. Наверное, никто, кроме меня, не замечал, как трудно ей было вставать и садиться. Часто она останавливалась и хваталась рукой за сердце. Иногда ее лицо становилось мучнисто-серым, она задыхалась. Предлагать ей врача было бесполезно, бабушка не верила во врачей, не верила в лекарства, за исключением тех, что сама готовила из корней и листьев трав, которые я собирала по ее указаниям.
Когда Сара стала угрюмой и мрачной, каждый день рядом с ней был как экзамен на выживание. Исключение составляли те, в которые я встречалась с Логаном. Один из таких дней выдался по-настоящему солнечным и теплым. Я увидела Логана у реки, а вдоль берега бегала Фанни – без клочка ткани на теле! Она хохотала, дразнила Логана и предлагала ему поймать ее.
– Поймаешь – и я буду твоей, вся буду твоей, – поддразнивала она его.
Я обомлела от поведения Фанни и, встав как вкопанная, стала наблюдать, что сделает Логан.
– Как тебе не стыдно, Фанни! – крикнул он ей. – Ты просто маленькая девчонка, заслуживающая хорошей порки.
– Вот поймай меня и выпори, – предложила Фанни.
– Нет, Фанни, – отрезал он. – И ты вообще не в моем вкусе. – Логан повернулся, чтобы направиться обратно в Уиннерроу, так мне, по крайней мере, показалось, и в этот момент я вышла из-за дерева, которое прятало меня от Логана. Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась растерянной.
– Мне жаль, что ты видела и слышала все это. Я стоял, ждал тебя, когда появилась Фанни, она сбросила с себя платье, а под ним ничего не было… Я ни в чем не виноват, Хевен, клянусь тебе.
– Зачем ты мне это объясняешь?
– Но я не виноват! – выкрикнул он, покраснев.
– Да я и сама догадываюсь, что ты ни при чем, – успокоила я его.
Я знала Фанни и знала, что ей хочется лишить меня всего самого дорогого. Однако, как я слышала, большинство мальчиков любят таких девочек, ведущих себя свободно, лишенных всякой скромности и внутренних тормозов – как моя сестра Фанни, которая проживет десяток волнующих жизней, пока я буду бороться за одну.
– Эй, Хевен, – сказал Логан, подошел ко мне и приподнял мою опущенную голову, так что наши губы оказались рядом. – Вот кто в моем вкусе, вот кто мне нужен. Фанни симпатичная и смелая… Но мне нравятся девушки скромные, красивые и милые, и если мне не удастся когда-нибудь жениться на Хевен, то мне вообще никто не нужен.
Он поцеловал меня, и в голове зазвенело множество колокольчиков, словно это был свадебный звон колоколов, доносящийся из будущего.
Я – миссис Логан Грант Стоунуолл…
Я внезапно почувствовала себя очень счастливой. В некотором отношении Фанни была права. Жизнь продолжалась, шла вперед. Каждый должен иметь возможность жить и любить. Наступил мой черед.
Теперь на Сару нашла новая причуда разговаривать сама с собой, как в дурном сне.
– Надо бежать отсюда, бежать из этого ада, – бубнила она. – Ничего нет, кроме работы, еды, сна и ожиданий, когда он заявится. А придет – никакой радости, никакой…
Сара, что ты говоришь? Пожалуйста, не надо. Что мы будем делать без тебя?
– Своими желаниями я сама выкопала себе собственную могилу, – продолжала Сара на следующий день. – Надо было найти другого, надо было… Я уйду, а как дети?
Это она повторяла самой себе день и ночь. Потом смотрела на папу, когда тот приезжал на выходной день домой, и убеждалась, что он все расцветает («Проклятый», – ворчала Сара). Сердце у нее прыгало, в изумрудных глазах появлялся свет, а стрелки внутренних часов Сары крутились в обратную сторону, к тому времени, когда она была влюблена в него.
Однако было слишком заметно, что внутренний мирок Сары становился все темнее, все мрачнее. И основная часть ее раздражения переносилась на меня. Как-то вечером, изможденная трудным днем, я упала на свой тюфяк и стала беззвучно лить слезы в твердую подушку. Но бабушка услышала и положила мне на плечо руку, чтобы успокоить меня.
– Шш, не плачь, детка. Думаешь, Сара не любит тебя? Нет, это твой папа сводит ее с ума, но его тут нет, а ты под рукой. Она не может ни крикнуть на него, ни стукнуть. Да и когда он здесь, тоже не может. Что толку от ее крика! Сара уж годы кричит, а Люку все равно. Ты же всегда под рукой, вот она и отыгрывается на тебе.
– Зачем же тогда он женился на Саре, бабушка, раз не любит ее? – всхлипывая, спросила я. – Чтобы привести мне мачеху, которая меня ненавидит?
– А Бог их знает, этих мужчин, почему они такие! – Бабушка перевела дыхание и, обернувшись, протянула руку и погладила дедушку, которого она ласково звала Тоби. Поцеловав его и погладив по лицу, она дала ему больше любви, чем кто-то из нас когда-либо давал другому. – Тебе надо найти себе хорошего человека, как я вот нашла, вот и все. И подождать, пока не повзрослеешь, чтобы чувствовать по-настоящему. Скажем, лет до пятнадцати.
В горах девушка, достигшая шестнадцати лет и не помолвленная, считалась пропащей, обреченной остаться старой девой.
– Смотрите, шепчутся, – пробормотала себе Сара, навострив уши за своей выцветшей и потертой красной занавеской. – Обо мне говорят. А эта опять плачет. А чего я цепляюсь к ней, почему не к Фанни, вот от кого неприятностей-то? Он любит Фанни и терпеть не может эту. Но почему бы не к Фанни? Или Нашей Джейн, Кейту? А лучше к Тому.
Я глубоко вздохнула, со страхом подумав о том, что Сара начнет теперь придираться и отыгрываться на Томе.
И настал этот ужасный день, когда Сара вытянула Тома кнутом, словно хотела выместить на сыне свою обиду за то, что тот не стал таким, как ей хотелось.
– Я тебе говорила, чтобы ты шел в город зарабатывать деньги? Говорила или нет?
– Мам, но никто не хочет брать меня на работу! Там берут ребят с маленькими тракторами, которые косят траву и собирают листья. Очень им нужен парень с гор, у которого и ручной-то косилки нет!
– На кой мне твои оправдания! Мне нужны деньги, Том, деньги!
– Мам, я попробую завтра! – воскликнул Том, поднимая руки и пытаясь закрыть лицо от ударов. – Мне ведь никогда не дадут работу, если у меня будут синяки и кровь на лице.
На мгновение утихнув, Сара опустила лицо и, к несчастью, посмотрела на пол. Том забыл вытереть ноги.
– Ты что, не видишь? Чистые полы! Я только что помыла их! Посмотри, во что ты их превратил!
Она своим тяжелым кулаком ударила Тома в лицо, и тот отлетел к стене. С полки обрушился наш драгоценный горшок с медом, ударил его по голове и разбился. Липкая масса потекла по Тому.
– Спасибо большое, мама, – произнес Том с веселой улыбкой. – Теперь я могу наесться меду сколько влезет.
– Ой, Томми, – зарыдала Сара, которой сразу сделалось стыдно. – Прости меня… Не знаю, что в меня вселилось… Не надо ненавидеть маму, она любит тебя.
В нашем доме поселился кошмар в лице вздорной рыжей ведьмы. Этот кошмар начинался с первыми лучами солнца и не проходил, пока оно сияло в полном блеске. Гривастая, горластая, страшная, она не давала покоя ни нам, ни себе.
Стоял сентябрь. Скоро мы должны были снова идти в школу. В любой день у Сары мог появиться ребенок. Несмотря на повторяющиеся то и дело угрозы, Сара не думала уходить из дому. Она надеялась, что сделает папе больнее, если заберет с собой похожего на него темноволосого сына. Отец же все больше и больше времени проводил в городе.
Для нас все часы слились воедино, они были менее ужасные, чем ад, но бесконечно далекие от рая. За лето все мы вытянулись, выросли и наши внутренние запросы, мы стали задавать себе все больше вопросов. Ребенок, который должен был вот-вот родиться, все сильнее и требовательнее бился в животе у Сары. Самые же старшие из нашего семейства, наоборот, становились все слабее, спокойнее и почти ни о чем не просили.
Близилось нечто новое. Это нечто заставляло меня ворочаться и метаться всю ночь, так что, вставая утром, мне казалось, будто я совсем не спала.
Глава 5
Горький сезон
В первый день занятий в школе Логан ждал меня на полпути спуска в долину. В горах становилось свежо, но в долине было еще тепло и приятно. Мисс Дил осталась у нас преподавателем, поскольку школьный совет разрешил ей вести и дальше наш класс. Я все так же была очарована ею, только на уроках меня то и дело куда-то уводили мысли…
– Хевен Ли, – окликнул меня милый голос мисс Дил, – ты опять спишь средь бела дня?
– Нет, мисс Дил, я не сплю в классе, только дома. И что все так хихикают при такого рода замечаниях в мой адрес?
Меня тянуло в школу, где я могла каждый день видеть Логана, знать, что он будет провожать меня домой, держа за руку, и с ним можно будет забыть обо всех проблемах, которые одолевают меня в нашей хижине.
Домой мы шли рядом, обсуждая наши планы на будущее. Том шел вместе с Нашей Джейн и Кейтом, а Фанни отстала, сопровождаемая своими дружками.
Мне надо было присматривать за хозяйством и не забыть, что скоро в горах ударит морозец и дождевая вода в бочках может замерзнуть. Всем нам требовалась новая верхняя одежда, новые свитера и обувь, но денег на это не было.
Логан, держа за руку, часто поглядывал на меня, словно не мог наглядеться. Мы прогуливались неспешным шагом. Наша Джейн с Кейтом прыгали, веселились, а Том побежал посмотреть, как там Фанни.
– Ты ничего не говоришь мне, – обиженным тоном произнес Логан, приглашая сесть на поваленное бревно. – Сейчас мы подойдем к дому, ты убежишь вперед, обернешься, помашешь мне рукой. Я так никогда и не увижу изнутри твой дом.
– Нечего там смотреть, – ответила я, потупив глаза.
– Ничего тут такого нет, чтобы стесняться, – тихо промолвил он, пожимая мне пальцы. – Если ты собираешься остаться в моей жизни, а я не могу представить ее без тебя, когда-нибудь ты должна будешь ввести меня в свое жилище, правильно?
– Когда-нибудь… когда буду посмелее.
– Смелее тебя я никого не видел! Хевен, последнее время я очень много думал о нас с тобой, о том, как хорошо нам вместе и как скучно тянутся часы, когда тебя нет рядом. Когда я закончу колледж, я собираюсь быть ученым, хорошим ученым, разумеется. Тебе интересно было бы проникать в тайны жизни вместе со мной? Мы могли бы работать в одной связке, как мадам Кюри с мужем. Как тебе, нравится такая перспектива?
– Конечно, – не раздумывая, ответила я. – Но не скучно ли это – просиживать в лаборатории изо дня в день? А может быть, лучше лаборатория на свежем воздухе?
Логан подумал, что я дурачусь, и крепко обнял меня. Я обхватила его рукой за шею и прижалась щекой к его щеке. Сидела бы и сидела в таком положении.
– У нас будет стеклянная лаборатория, – произнес он низким, хрипловатым голосом. Наши губы были совсем рядом. – С множеством растений… Это тебя устроило бы?
– Да… Думаю, что да…
Он опять поцелует меня? Если мне наклонить голову немного вправо, снимет это проблему его носа, почти упирающегося в мой?
Если я не умела целоваться, то Логан-то умел. Было так сладко, что щемило душу. Но, когда я оказалась дома, все мои восторги исчезли в бушующем море злых страстей Сары.
В эту субботу утро выдалось ярче и теплее, чем обычно, и, желая избежать гнева со стороны Сары, мы с Томом пошли встретиться с Логаном, прихватив с собой Нашу Джейн и Кейта.
Не успели мы прийти на речку, где собирались ловить рыбу, как раздался зычный голос Сары, сзывающий нас обратно домой.
– До свидания, Логан! – крикнула я с горечью. – Мне надо идти, я понадобилась Саре! Том, ты оставайся и присмотри за Нашей Джейн и Кейтом.
Логан был заметно расстроен. Мне пришлось поспешить в ответ на приказание Сары постирать белье, вместо того чтобы попусту, по ее словам, убивать время со своими друзьями, которые ничего хорошего мне не принесут, только жизнь сломают, и нечего мне играть в игрушки и веселиться, в то время как она ни сидеть, ни стоять не может, а работы непочатый край. Чувствуя себя виноватой в том, что отлучилась на несколько минут, я поставила корыто на скамейку, принесла горячей воды с печки и начала стирать на старой доске. Через открытое окно – чтобы выходил дым от печи – я слышала, как Сара разговаривает с бабушкой.
– Я всегда думала, как здорово жить в горах.
Чувствовала себя гораздо свободней городских девиц, которым до шестнадцати лет и дольше надо подавлять инстинкты. В школу я ходила только три года, ничему почти и выучиться не успела. Не любила я эти разные чистописания, чтение, ничего не любила, кроме мальчиков. Фанни – во, это я, никакой разницы. Любила я глазеть на ребят. Когда увидела первый раз твоего сына, у меня сердце так и екнуло, так и запрыгало – тук-тук, тук-тук. Он был уже почти мужчина, а я ребенок. Бывало не пропускала ни одних танцев, на все ходила, слышала, как твой Тоби на скрипке играет, смотрела, как твой сын танцует со всеми смазливыми девочками, и что-то мне подсказывало, что хоть умри, но я должна получить этого Люка Кастила.
Сара сделала передышку. Я сунула нос в окно и увидела, что по ее красному лицу катятся слезы.
– Потом Люк едет в Атланту, встречает эту городскую девицу и женится на ней. Я посмотрела в зеркало на свое лицо – у меня было грубое, лошадиное, не сравнить с ее. А все равно – женат, не женат, мне так его хотелось, Энни, Люка Кастила… Думала, пойду на что угодно, только бы заполучить его.
Дедушка, покачиваясь на своей качалке, возился с деревом и выглядел отрешенным. Бабушка тоже покачивалась и словно не слушала Сару.
– Люк даже не смотрел в мою сторону, – продолжала Сара. – Но я решила, что достану его.
Я стирала грязное белье и одежду, а сама навострила уши, чтобы ничего не пропустить. Поблизости от меня находилась бочка с дождевой водой, в которой жили лягушки. Выстиранное мною белье болталось на веревке. Я еще раз заглянула внутрь. Сара возилась возле печки, она резала бисквиты и монотонно продолжала говорить, словно у нее была необходимость выговориться – и лучшего слушателя, чем бабушка, ей было не подобрать. Бабушка не задавала вопросов, а просто воспринимала все так, как ей рассказывают, резонно считая, что замечаниями и вопросами все равно ничего не изменишь.
Я вся напряглась и постаралась держаться как можно ближе к окошку.
– Я все в ней ненавидела, хрупкая вся такая, он называл ее «мой ангел». Ненавидела, как ходит, ненавидела, как говорит – как будто она лучше нас. А Люк вился вокруг нее, как осел. Мы все думали – подождем, успеем, а тут она попалась, ну, думаем, надо же ему кого-то прижать на стороне, но он на нас и не смотрел. А, подумала я, поймаю его так или сяк. К ней ему нельзя было… В общем, поимел он меня три раза. И случилось то, о чем я молилась. Он сделал мне ребенка. Люк не любил меня, я знала, может, даже я совсем не нравилась ему. Он мучился со мной, а однажды, лежа на мне, назвал меня ангелом. Когда я сказала ему, что будет ребенок, он стал совать мне деньги. Я уже думала выйти за другого, как эта городская сделала мне подарок – умерла…
Ой-ой-ой! Как же это ужасно с ее стороны – радоваться смерти моей матери!
Сара говорила своим ровным, бесстрастным голосом. Мне стало слышно, как до того еле поскрипывающее дедушкино кресло стало скрипеть громче и громче.
– Когда он пришел ко мне и предложил выйти за него, чтобы у ребенка был отец, я думала, за месяц-другой он забудет ее, но нет. И сейчас не забыл. Я делала все, чтобы он полюбил меня, Энни, честное слово. Я была добра к его Хевен. Дала ему Тома, Фанни, Кейта, Нашу Джейн. Не имела ни одного мужчины, как вышла за него. И не буду, если только он полюбит меня, как ее любил. Но не полюбит. А я не могу больше разговаривать с ним, он не слушает. Вбил себе в голову что-то сумасбродное и слушать меня не хочет, когда я пытаюсь отговорить его. Он хочет бросит нас всех очень скоро. Бросить меня здесь, чтобы я мыла, чистила, готовила, убирала, мучилась… И ухаживала еще за одним малышом. Я бы осталась тут навеки, если бы он полюбил меня. Но когда он распускает руки, кричит, обзывает, все это копится в сердце. Говорит, я ломаю ему жизнь, делаю из него злого, противного зверя, который бьет своих собственных детей… Хотел бы, чтобы это были ее дети, а не мои. Я знаю. По глазам вижу. Никогда он не полюбит меня, я ему никогда даже не понравлюсь хоть чуть-чуть. Ничего ему во мне не нравится. У меня было такое крепкое здоровье – он его отнял. Господи, все отнял!
– Сара, зачем ты так говоришь? Ты выглядишь вполне здоровой.
– Никогда не думала, что мертвая жена заберет в могилу его сердце, никогда не думала, – хрипло шептала Сара. Она будто не слышала слов бабушки. – Не нужен он мне больше, Энни. Ничего мне не нужно. Даже мои собственные дети. Я просто убиваю время…
Меня охватила паника. Что она имеет в виду? Я даже перегнулась через корыто, и ребро стиральной доски больно врезалось в тело. На следующий день Сара снова ходила по дому, бубня про себя. Но слышно было и тем, кто не хотел услышать.
– Надо бежать отсюда, бежать из этого ада. Ничего нет, кроме работы, еды, сна и ожиданий, ожиданий, когда он заявится. А придет – ни радости, ни счастья, ни удовлетворения.
Эту фразу она повторяла уже в тысячный раз. Подготовка шла так долго, что я думала, это никогда не случится, хотя видела кошмарные сны – Сара убита, вся в крови. Видела отца в гробу, с простреленным сердцем. Много раз я вдруг просыпалась: мне казалось, что я слышала выстрел. Я испуганно озиралась по сторонам, и мне в глаза бросались три длинных ружья, висящих на стене, и я снова вздрагивала. Убийство, тайное захоронение – это было частью уклада горной жизни, рядом с которой всегда ходила смерть.
Потом наступил день, в нервном ожидании которого мы проводили все последнее время. Это было воскресное сентябрьское утро. Я встала рано, поставила греть воду, чтобы мы могли слегка помыться, перед тем как идти в церковь. Из спальни вдруг донеслись громкие, резкие, полные боли стоны.
– Энни, идет! Энни, это черноволосый сын Люка идет!
Бабушка забегала прихрамывая, засуетилась, но видно было, что она с трудом преодолевала боль в ногах. Бабушка тяжело хватала ртом воздух, поэтому моя помощь была более чем необходима. По тому, как болезненно шли роды, бабушка, кажется, почувствовала, что они будут необычными и более сложными, чем все предыдущие. Том побежал искать отца, чтобы привести его домой, дедушка неохотно встал со своей качалки и поплелся в сторону речки, а Фанни я наказала забрать Кейта и Нашу Джейн и присмотреть за ними поблизости от дома. Сара и бабушка крайне нуждались в моей помощи. На сей раз работа заняла куда больше времени, чем в тот раз, когда на той же самой кровати, где все мы родились, появилась на свет Наша Джейн. Обессилев, бабушка упала в кресло и, тяжело дыша, стала руководить мной. Я вскипятила воду и простерилизовала нож для перерезания пуповины и все старалась остановить кровь, которая хлестала из Сары, как красная река смерти.
Отец находился во дворе, там же ждали Том, Кейт и Наша Джейн, а Фанни исчезла. Лицо у Сары побелело как бумага. Наконец после нескольких часов потуг сквозь кровь появился младенец и стал медленно выходить. И вот он лежал передо мной, синюшный и странный на вид.
– Мальчик?.. Девочка? – тяжело дыша, спросила бабушка. Голос ее был тонок и слаб, как ветерок, долетавший до нашей занавески. – Детка, скажи, сын? На Люка похож?
Я не знала, что ответить.
Сара приподнялась посмотреть на новорожденного. Она вглядывалась и вглядывалась, пытаясь убрать с лица намокшие от пота волосы. К ней вернулся цвет лица, словно у нее имелись запасные галлоны крови. Я осторожно перенесла ребенка к бабушке, чтобы она пояснила, что за ребенок родился.
Бабушка посмотрела на то место, где должен быть половой орган, но ни она, ни я ничего не увидели.
Я, потрясенная, не могла поверить своим глазам, увидев ребенка, у которого между ножек ничего не было. Но какое это имело значение, мальчик это или девочка, если ребенок был мертв и у него отсутствовала верхняя часть головы. Ребенок-урод, весь в кровоточащих ранах.
– Мертворожденный! – вскрикнула Сара, соскочила с кровати, выхватила ребенка из моих рук, прижала его к себе, поцеловала с десяток раз и только потом закинула голову и застонала, завыла от горя, как горный волк на луну.
– Это Люк и его проклятые шлюхи!
Вне себя от гнева, она как фурия бросилась туда, где во дворе стоял отец, грубо обозвала его, а потом сунула ему в руки ребенка. Он аккуратно взял ребенка, потом с ужасом уставился на него, не веря своим глазам.
– Смотри, что ты наделал! – гремела Сара, стоя в одной рубашке, которая была вся в пятнах после родов. – Ты, твоя дрянная кровь и твои сучьи повадки убили твоего собственного ребенка! Да еще сделали его уродом!
Отец тоже разразился криком.
– Мать – ты! Ты рожаешь – с тебя и спрос, я-то тут при чем!
Он бросил мертвого на землю, потом велел дедушке организовать нормальные похороны, пока свиньи и собаки не добрались до ребенка. Затем, стремительно направившись к пикапу, сел в него и уехал в Уиннерроу заливать свои горести, (если он действительно горевал). Потом отец несомненно поплетется в «Ширлис плэйс».
О, что же за страшное воскресенье выпало тогда! Мне пришлось купать в тазу мертвого ребенка и готовить похороны, а бабушка в это время занималась Сарой, которая неожиданно совсем лишилась сил, обмякла и начала плакать, как сделала бы любая женщина на ее месте. Не стало той воинственной и сильной амазонки, осталась лишь несчастная мать, пережившая утрату. Став на колени, захлебываясь слезами, Сара спрашивала Бога, почему ребенок должен был пострадать за грехи своего отца.
Я думала об этом бедненьком созданьице, смывая кровь и родовые воды с его неподвижного тельца. Можно было не держать эти полголовы над тазиком, но я делала все, как положено. Потом я натянула на него одежду, которую носили Наша Джейн и Кейт, а может быть, и Фанни, и Том, и я тоже.
Сара, упав ничком на грязную кровать, судорожно впивалась пальцами в матрас и плакала так, как никогда до сих пор при мне не плакала.
Пока я возилась с мертвым новорожденным, мне некогда было взглянуть на бабушку. Спустя некоторое время я бросила на нее два-три раза взгляд, обратив внимание, что она не вяжет, не вышивает, не плетет, не штопает и даже не раскачивается. Она просто сидела с полузакрытыми глазами, и на ее тонких губах застыла слабая улыбка. Меня эта улыбка напугала. Бабушка должна была бы выглядеть горестной и подавленной.
– Бабушка, – прошептала я в испуге и, оставив чистого и одетого новорожденного, подошла к ней, – с тобой все в порядке?
Я тронула ее, и она сдвинулась в сторону. Я потрогала ей лицо – оно уже холодело, мышцы затвердевали.
Бабушка умерла!
Умерла, не перенеся то ли рождения мертвого уродца, то ли многих лет жестокой борьбы за выживание. Я зарыдала и почувствовала болезненный толчок в сердце. Встав на колени, прижалась к ней.
– Бабушка, когда ты попадешь на небеса, скажи моей маме, что я стараюсь, очень стараюсь быть похожей на нее. Скажи ей, пожалуйста, хорошо?
В дверях послышались шаркающие шаги.
– Ты что там делаешь с моей Энни? – раздался дедушкин голос.
Он ушел на речку в начале родов, чтобы избежать того, чего мужчины всегда стараются избежать, полагая, что их обязанность достойно исчезнуть и появиться только после родов. Мужчины в горах предпочитали уйти подальше от страдальческих криков рожениц, а потом еще говорить, что роды прошли легко!
Я подняла голову. По моим щекам катились слезы. Я не знала, как ему сказать.
– Дедушка…
Его блекло-голубые глаза широко раскрылись, когда он взглянул на бабушку.
– Энни… У тебя все нормально? Вставай, Энни… Ты что не встаешь?
Конечно, он понял все по ее закатившимся глазам. Он пошатнулся, вся его живость мгновенно покинула его, словно ушла вместе с его лучшей половиной. Я отстранилась, а он, встав на колени, прижал бабушку к сердцу.
– Ах, Энни, Энни… – всхлипывал дедушка, – сколько прошло с тех пор, как я сказал, что люблю тебя… Ты слышишь меня, Энни, слышишь? Ну как же ты так? Куда же я без тебя? Вот не думал, что все так обернется, Энни…
Невозможно было без боли смотреть на его страдания, на его горе от потери хорошей и преданной жены, которую он знал с четырнадцати лет. Как странно, что я никогда больше не увижу их вместе, прижавшихся друг к другу на тюфяке, не увижу, как его голова лежит на ее раскинувшихся по подушке седых волосах…
Нам с Томом пришлось отрывать дедушкины руки от бабушки. Сара все это время лежала на спине и безжизненными глазами смотрела на стену, по ее щекам текли слезы.
На похоронах все мы плакали, даже Фанни, только Сара стояла как деревянная – с безжизненным взглядом.
Отец даже не пришел.
Вусмерть пьяный, он, видимо, сидел в «Ширлис плэйс», а здесь хоронили его ребенка и единственную мать.
Преподобный Реверенд Уэйланд Вайс пришел вместе со своей сухощавой женой Розалин, чтобы сказать несколько слов о женщине, которую все любили.
Никто из наших родственников не ушел в землю без должных похорон. И на проводах на небеса старой женщины и мертворожденного младенца были сказаны хорошие слова.
– Бог дал, Бог взял, – проникновенно говорил преподобный Вайс. Он поднял голову к солнцу. – Господи Боже, услышь мою молитву. Прими эту любимую жену, мать, бабушку и истинно верующую вместе с этой крошечной душой на небеса. Открой пред ними, широко распахни жемчужные врата Твои! Впусти в них эту христианскую женщину, Господи, и это дитя, Господи, потому что она была честной, простой, верующей, а ребенок невинен, чист и безгрешен.
Домой мы шли цепочкой, продолжая лить слезы. Соседи из горных избушек пришли к нам домой разделить с нами потерю Энни Брэндиуайн Кастил. Они посидели с нами, попели наши песни, потом помолились вместе с нами. Когда все это закончилось, заиграли гитары, банджо и скрипки, принесли самогон и закуски.
На следующий день, когда поднялось солнце, мы с Томом снова пошли на кладбище, постоять у свежей бабушкиной могилы и другой, маленькой, чуть ли не в фут длиной. У меня заныло сердце, когда я увидела надпись «Ребенок Кастил». Похоронен он был рядом с могилой моей матери. Даты на могильной плите не было.
– Не смотри туда, – прошептал Том. – Твоя мама похоронена давно, а сейчас траур по бабушке. Знаешь, пока ее кресло не опустело, я не понимал, как много она значила для нас. А ты понимала это?
– Нет, – прошептала я, и мне стало стыдно. – Я просто принимала ее существование как должное, словно она будет жить всегда. Нам надо позаботиться о дедушке, он сейчас такой потерянный, такой одинокий.
– Да, – согласился Том, взял меня за руку и повел от печального места. – Надо ценить дедушку, пока он с нами, а не беречь нашу любовь на день похорон.
Через неделю приехал отец, грустный и на вид трезвый. Он усадил Сару на стул, на другой сел сам и натянутым голосом повел разговор. Мы с Томом слонялись за окном и постарались подслушать, о чем они говорят.
– Я ходил в город показаться врачу, Сара, вот где я был. Он сказал мне, что я болен, по-настоящему болен. Сказал, что я передаю болезнь другим и что я должен все прекратить, или мне будет совсем плохо и я рано умру. Сказал еще, что мне нельзя иметь половые отношения с женщинами, даже с женой. Еще сказал, что надо делать уколы от этой болезни. Но у нас нет таких денег.
– Так что у тебя? – требовательным, но холодным, непроницаемым, без тени сострадания голосом спросила Сара.
– У меня сифилис на первой стадии, – признался отец, и голос его прозвучал необычно глухо. – Ты не виновата, что лишилась ребенка, это я виноват. Так вот, я тебе сказал сейчас все, и на этом кончили. Мне очень жаль, прости.
– Поздно жалеть! – закричала Сара. – Поздно, ребенка уже не воротишь! Когда ты убил моего ребенка, ты убил и свою мать! Ты слышишь это? Твоя мать умерла!
Даже я, которая ненавидела его, была потрясена тем, как это выложила Сара, потому что если отец кого и любил, кроме себя, то это бабушку. Я слышала, как он шумно втянул в себя воздух, потом раздалось подобие стона и он обмяк на стуле, затрещавшем под ним. Сара даже остановила свое истязание.
– Ты там играл, а я сидела здесь все время, только и думая о том, чтобы быть тебе нужной. Я ненавижу тебя, Люк Кастил! Особенно за то, что ты все держал в памяти умершую женщину, которую давно пора было бы выбросить из головы!
– Ты пошла против меня? – с горечью спросил он. – Теперь, когда умерла мама, а я заболел?
– Ох, как ты прав! – воскликнула она, вскочила со стула и стала бросать в картонную коробку его одежду. – Забирай свою паршивую вонючую одежду! А теперь катись! Катись, пока ты всех нас не заразил! Видеть тебя больше не хочу! Никогда!
Он встал, жалкий, оглядел лачугу, словно ему не суждено было снова увидеть ее, и мне стало страшно, так страшно, что я вся задрожала. Отец подошел к дедушке, остановился и нежно положил руку ему на плечо.
– Прости, папа, мне очень жаль, что я не был на ее похоронах.
Дедушка ничего не ответил, только еще ниже опустил голову, и слезы медленно покатились из глаз, падая на колени.
Я наблюдала за отцом до тех пор, пока он не сел в свой старый пикап и не поехал, взметая сухую грязь и сухие листья. Пыльный вихрь потянулся за автомобилем. Отец уехал, забрав с собой собак. У нас остались только кошки, которые охотились для себя.
Когда я побежала сказать Саре, что отец вправду уехал, забрав на этот раз с собой и собак, она заплакала в голос и медленно опустилась на пол. Я встала рядом с ней на колени.
– Мам, ты этого хотела, да? Ты же его выгнала. Ты сказала, что ненавидишь его. Чего же ты теперь плачешь? Поздно.
– Замолчи ты! – в худшем папином стиле закричала она на меня. – Плевать! Лучше так.
Лучше так? Чего же тогда она плачет?
С кем мне было поговорить теперь, как не с Томом? С дедушкой – нет, я его никогда так не любила, как бабушку. Главным образом потому, что он заперся в своем маленьком мирке и не пускал туда никого, кроме жены, а ее не стало.
Каждое утро я помогала ему за столом, пока Сара была в кровати. И каждый вечер тоже. Я спрашивала деда, чем я могу еще помочь ему, пока он не привыкнет обходиться без жены.
– Твоя Энни ушла на небеса, дедушка. Она много раз наказывала мне, чтобы я ухаживала за тобой, когда ее не будет. Вот я и ухаживаю. И еще, дедушка, вот что. Теперь у нее ничего не болит, и в раю она может есть что ей угодно и не будет испытывать боли после каждой еды. Она это заслужила, дедушка, правда?
Бедный дедушка. Он не мог говорить. Слезы лились из его поблекших и уставших глаз. Поев немного, он с моей помощью шел в бабушкино кресло. Там были лучшие подушки, которые помогали ей легче переносить боли в костях ног и суставах.
– Больше некому теперь звать меня Тоби, – печально сказал он как-то.
– Я буду звать тебя Тоби, – тут же нашлась я.
– И я, – добавил Том.
После смерти бабушки дедушка сказал мне больше, чем я до этого слышала от него с самого своего рождения.
– Господи, до чего скучная жизнь пошла! – воскликнула Фанни. – Если тут еще кто-нибудь умрет, я сваливаю отсюда!
Сара подняла на нее глаза и долго-долго смотрела, потом ушла в другую комнату, и я услышала, как заскрипели пружины, протестуя против обрушившегося на них веса, и снова раздался плач.
Когда дух бабушки оставил нашу хибару, любовь, которая держала нас вместе, похоже, ушла вслед за ней.
Глава 6
В тупике
Когда все заснули, я первый раз после того, как бабушка открыла мне секрет моего рождения, пробралась на цыпочках к тайнику, где был спрятан чемодан моей матери. Я извлекла его из-под ящиков с хламьем и, спрятавшись за «Старой дымилой», чтобы Фанни, проснувшись, не увидела, достала из чемодана куклу.
Волшебно красивую куклу-невесту, которая воплощала для меня маму.
Я долго держала в руках этот плотный сверток и вспоминала ту зимнюю ночь, когда бабушка впервые вручила его мне. Много раз после этого я подходила к чемодану, гладила его, трогала лежащие в нем вещи, но никогда не разворачивала куклу. Не раз мне хотелось полюбоваться хорошеньким личиком и милыми светлыми волосами, но я боялась разбудить в себе сострадание к моей маме, заслуживавшей лучшей доли. В ушах зазвучали бабушкины слова, как будто мне их нашептывал добрый дух:
– Давай, давай, детка. Пора тебе как следует посмотреть, что тут лежит. Я давно думала, почему бы тебе не поиграть с куклой и не поносить эти красивые платья.
Я почувствовала щекотание бабушкиных тонких волос на своем лице и ощутила холодный зимний ветер, развернув красивую куклу-невесту. Я вгляделась в ее лицо, освещенное отсветами пламени. Ах, как мила она была в своей вуали и великолепном белом кружевном платье с крошечными пуговичками, доходившими до самого подбородка, в белых прозрачных чулочках с атласными подвязками, в атласных туфельках с кружевами (их можно было снимать и надевать). Кукла держала в руках крошечную бело-золотую с оранжевым Библию.
Даже белье было выполнено в самом изысканном стиле. Миниатюрный лифчик закрывал крепкие малюсенькие грудки, а там, где у всех кукол ничего не было, обозначалось крошечное раздвоение.
Почему эту куклу сделали похожей на человека? Какую роль в жизни мамы играла кукла? Когда-нибудь я выясню эту тайну. Я поцеловала крошечное кукольное личико и совсем близко увидела васильковые глаза с зеленой и серой крапинками – как у меня! Вылитые мои глаза!
Утром, когда Фанни ушла к подруге, а Том повел Кейта и Нашу Джейн ловить рыбу, я вспомнила, как бабушка рассказывала, что отец хотел порубить и порезать все оставшееся от мамы, поэтому она спрятала чемодан со всем содержимым. Теперь я лишилась бабушки, связывающей меня, как никто другой, с прошлым. Отец со мной так не поговорит, как она. А дедушка, наверное, и не заметил, что была такая девочка, которую его сын называл ангелом.
Когда вернулся Том, я позвала его:
– Смотри, Том, вот кукла, которая принадлежала моей настоящей матери. Кукла-невеста миниатюрная копия моей мамы, когда ей было столько же, сколько мне сейчас. Смотри, что написано на ступне. – Я протянула Тому уже аккуратно одетую куклу – только ножки остались обнаженными, чтобы он смог прочесть надпись:
«Производитель Таттертон. Куклы с оригинала».
– Одень чулки и туфли и быстро спрячь куклу, – прошептал Том. – А то придут Фанни и Наша Джейн с Кейтом. И лицо приведи в порядок. Не хватало, чтобы Фанни узнала и испортила такую красоту.
– А ты как будто и не удивлен!
– Конечно, я давно наткнулся на это. Бабушка сказала мне, чтобы я положил все на место… Давай побыстрей, пока Фанни не заявилась.
Я, смахнув слезы со щек, торопливо надела кукле чулки и туфельки и только успела завернуть чемодан в старое тряпье и запихнуть его под хлам, как появилась Фанни.
– Ты все еще по бабушке плачешь? – поинтересовалась сестра, которая умела мастерски изобразить горестные переживания, а в следующий миг могла уже вовсю смеяться. – Ей там лучше, честное слово, чем здесь она сидела целыми днями, ничего не делала, а только жаловалась да болела. Везде лучше, чем здесь.
Кукла компенсировала мне многое – и притеснения со стороны Сары, и болезнь отца, и тот факт, что я уже неделю не видела Логана. Где он? Почему не ждет меня после школы и не провожает домой? Почему не подошел и не выразил соболезнования по поводу бабушки? Почему он и его родители не ходят больше в церковь? Сам целовал меня – и вот она, его преданность.
А потом я догадалась: его родители узнали о болезни моего отца и не хотят, чтобы их единственный сын встречался с какой-то там оборванкой с гор. Хоть у меня и нет сифилиса, все же я неподходящая компания их сыну.
Я прогнала неприятные мысли. Лучше думать о кукле и о тайнах моей мамы. Зачем, интересно, ей понадобилось в таком возрасте делать эту куклу – свою копию?
Ходить в церковь нам могла помешать только смерть. Мы гордо вышагивали, одетые в свое старье, во главе с Сарой. Теперь, когда не было отцовской машины, нам пришлось добираться в церковь пешком. Я держала в своей ладони крупную высохшую ладонь дедушки и буквально тащила его за собой, как тащила и Нашу Джейн, которую за другую руку вел Кейт.
Все головы в церкви повернулись в нашу сторону, словно семейство с такой массой неприятностей неизбежно должно состоять из отпетых грешников.
Когда мы вошли, в церкви пели. Пели красиво. Конечно, многие имеют возможность ходить в церковь три раза в неделю, а мы только по воскресеньям.
«Откройся, камень вековой,
Дай мне укрыться за тобой…»
Укрыться – как это точно сказано! Нам надо бежать от людей и укрываться до тех пор, пока не вылечится отец, пока к Саре не вернется смех, пока Наша Джейн не кончит плакать по бабушке, которая теперь далеко и не гладит ее больше по головке. Но нет того места, где можно укрыться.
На следующий день в школе возле моего шкафчика для одежды возник Логан. Глаза его улыбались, но губы были плотно сжаты.
– Ну как, ты скучала по мне эту неделю, пока меня не было? Я хотел тебе сказать, что заболела моя бабушка и мы летали навестить ее, но у меня не оставалось времени до отлета самолета.
Я не отрываясь смотрела на Логана.
– И как твоя бабушка сейчас?
– Отлично. У нее был легкий сердечный приступ, но, когда мы уезжали, ей было уже лучше.
– Очень хорошо, – промолвила я сдавленным голосом.
– Я что-то сказал не так? Нет, я что-то действительно сказал не так! Хевен, разве мы не поклялись быть честными и откровенными друг с другом? Почему ты плачешь?
Я опустила голову и рассказала ему о бабушке, и Логан нашел нужные слова утешения. Он обнял меня за плечи, и я поплакала немного. Потом мы пошли по нашей тропинке к дому.
– А как твоя мачеха, еще не родила? – спросил Логан, явно довольный тем, что мои братья и сестры далеко и не мешают нам разговаривать.
– Ребенок родился мертвым, – понуро ответила я. – В тот же день умерла бабушка… Представь, в каком мы были состоянии, потеряв в один день сразу двух человек.
– Тогда я понимаю, почему ты так отреагировала, когда услышала, что моя бабушка поправилась. Мне очень жаль, ужасно жаль. Когда-нибудь меня, надеюсь, научат, что надо говорить в такие моменты. А сейчас я не могу подобрать подходящие слова… Разве только могу сказать, что любил бы твою бабушку, как ты.
Да, похоже, Логан полюбил бы мою бабушку, пусть даже она не пришлась бы ко двору его родителям. Как и дедушка не пришелся бы…
На другой день мисс Дил сделала мне знак остаться после уроков на несколько минут.
– Сходи за Нашей Джейн и Кейтом, – шепнула я Тому, собираясь войти в класс мисс Дил.
Мне не терпелось увидеть Логана и очень хотелось избежать разговора с учительницей, задающей иногда слишком много вопросов, на которые я не знала как ответить и стоило ли вообще отвечать.
Вначале мисс Дил некоторое время рассматривала меня, словно заметила, как и Логан, какие-то изменения во мне. Я знала, что у меня под глазами появились тени, знала, что похудела, но что еще она могла обнаружить?
– Ну, как у тебя идут дела? – спросила мисс Дил, заглядывая мне в глаза, будто хотела помешать мне соврать.
– Отлично.
– Хевен, я слышала о твоей бабушке и весьма соболезную, что ты потеряла любимого человека. Я часто вижу тебя в церкви, поэтому знаю, ты так же глубоко веруешь, как верила твоя бабушка, и веришь в бессмертие наших душ.
– Хочу верить, что… Да, я верю…
– Все верят, – ласково сказала мисс Дил, накрыв мою руку своей. Тяжко вздохнув, я постаралась сдержать слезы. Я не знала, что могли наговорить ей другие, мне не хотелось выглядеть болтушкой, не хотелось и выказывать неуважение к своему семейству. Но надо было говорить.
– Бабушка умерла. Думаю, сердце не выдержало. – Не успела я это произнести, как у меня выступили слезы. – Сара родила ребенка, мертвого и бесполого. Папа ушел. За исключением этого все хорошо.
– Бесполого… Хевен, все дети имеют пол.
– Я и сама раньше так думала, пока не увидела этого. Я помогала при родах. Только не говорите никому ни слова, Саре будет очень неприятно, если узнают другие. Но у ребенка правда не было половых органов.
Мисс Дил побледнела.
– О, прости, что я оказалась настолько бестактна. До меня дошли кое-какие слухи, но я всегда стараюсь не обращать внимания на них. Конечно, бывает, что природа выделывает странности. Но, поскольку все дети твоего отца такие красивые, я думала, что мама принесет еще одного красивого малыша.
– Странно, мисс Дил, что вы не слышали обо мне… Сара не мать мне. У моего отца была еще одна жена. Так я – дочь от первой жены.
– Я знаю, – прошептала мисс Дил низким голосом. – Я слышала о первой жене твоего отца, какой она была милой и как рано умерла. – Мисс Дил вспыхнула, ей стало не по себе: она начала снимать со своего дорогого вязаного костюма отсутствующие пылинки. – Я полагала, ты очень любишь свою мачеху и тебе нравится делать вид, будто она твоя настоящая мать.
– Нравилось, – поправила я ее. Потом улыбнулась. – А теперь мне пора бежать, а то Логан пойдет провожать другую девочку. Спасибо вам, мисс Дил, за ваше дружелюбие, за то, что вы растили нас в школе, за то, что дали нам с Томом поверить в себя. Вы знаете, мы с Томом только сегодня утром говорили, что в школе было бы скучно без чудесной мисс Дил.
Глаза у мисс Дил повлажнели. Усмехнувшись, она пожала мне руку.
– Ты с каждым разом все хорошеешь, Хевен. Но тебе уже сейчас надо определиться со своей целью. Только не разменивай ее на ранний брак, как это бывает с другими девушками.
– «Ты не бойся – своего не упущу!» – пропела я слова популярной песенки, отступая к двери. – В один прекрасный день, когда мне уже стукнет тридцать, я все-таки войду на кухню какого-нибудь мужчины, чтобы напечь ему бисквитов, постираю ему белье и каждый год буду приносить по ребенку – но не раньше! – И я выскочила из классной комнаты и побежала туда, где меня должен был ждать Логан.
День в долине выдался солнечным и теплым. В сторону Лондона, Парижа и Рима летели пышные облака. На нашем месте я увидела ватагу ребят, там стоял шум и гам.
– Ну ты, городская девочка! – услышала я голос известного забияки Рэнди Марка. Потом сообразила, что кричал он это испачканному в грязи парню, в котором я с изумлением узнала Логана! Все-таки добрались они до него, а Логан говорил, что этого не будет. Он катался по земле, сцепившись с другим парнем своего возраста. Рубашка на Логане была порвана, подбородок опух, волосы растрепались и свисали на лоб.
– Из Хевен Кастил растет такая же шлюха, как из ее сестры. Нам не дает, зато тебе дает!
– Врешь ты все! – закричал разъяренный Логан, раскрасневшись так, что казалось, от него шел пар. Ему удалось захватить ногу соперника в болевом приеме. – Сейчас ты заберешь обратно все свои слова о Хевен! Это вообще самая достойная, самая приличная девчонка из всех, кого я видел!
– Потому что ты не можешь отличить гнилого яблока от хорошего! – выкрикнул другой парень.
Кто все это заварил и что тут было сказано? Я осмотрела всех и увидела девчонку из нашего класса, которая вечно посмеивалась над моей поношенной одеждой. Сейчас она злорадно улыбалась. Я подбежала к Тому. Он стоял, внутренне напрягшись и готовый ввязаться в драку.
– Том! – крикнула я. – Ты чего не поможешь Логану?!
– Помогу, если увижу, что он сам не справляется. Ему надо показать другим, что он умеет драться. Если я ввяжусь, Логана заклюют.
– Но местные ребята нечестно дерутся, сам знаешь!
– Не важно! Должен привыкнуть к их повадкам. Иначе к нему все время будут приставать.
Фанни, вся в возбуждении, прыгала вокруг, словно Логан защищал ее честь, а не мою. Кейт деликатно отвел Нашу Джейн на качели и стал раскачивать девочку, чтобы она не видела, как достается ее другу.
Именно об этом подумала я, прежде чем мое внимание вернулось к дерущимся.
Это было ужасно – стоять и смотреть, как ребята один за другим подлетают к Логану, не давая ему времени передохнуть. Вот он начал обмениваться ударами с новым парнем. Лицо Логана уже было все в крови, левый глаз заплыл. Я схватила Тома за руку, чуть не плача.
– Том, пора помочь ему!
– Нет… Погоди… Он и сам управляется.
Как он может говорить такое! Они же просто убивают Логана, а Том говорит «управляется»!
– Да что же это делается! – крикнула я, собираясь броситься Логану на помощь, но Том схватил меня и удержал.
– Не позорь ты его, не лезь, – сердито прошептал он. – Они уважают его за то, что он так дерется, что все-таки держится.
Я каждый раз съеживалась, когда Логану доставался очередной удар, и радостно вскрикивала, если его кулак достигал цели. Услышав мое восклицание, Логан бросил на меня быстрый взгляд и нанес сопернику еще один удар по корпусу, потом другой снизу в челюсть. Я дико завизжала от радости.
Вот оба дерущихся свалились на землю, Логан оказался наверху, подмяв парня, вскрикнувшего от боли.
– А ну, извиняйся… Бери назад свои слова о Хевен! – потребовал от него Логан.
– Она Кастил… а Кастилы есть Кастилы.
– Возьми свои слова назад, кому говорят, а то я тебе сейчас руку сломаю.
И Логан вывернул ему руку так, что мне стало страшно. Парень завыл от боли и стал просить пощады.
– Беру, беру назад!
– Извинись перед ней. Она здесь и все слышит.
– Ты не как твоя Фанни! – крикнул парень. – А уж из сестрички вырастет та еще потаскуха, весь город скажет.
Фанни подбежала и несколько раз стукнула его ногой – под хохот остальных ребят. После этого Логан отпустил руку парня, повернул его к себе и нанес ему сильный удар в челюсть. Парень потерял сознание, а остальные окружили его. Логан выпрямился и стал отряхивать одежду, посматривая на своих врагов.
Даже смешно, с какой быстротой исчезла компания и остались я, Том и Фанни. Кейт с Нашей Джейн продолжали развлекаться на качелях, так и не обратив внимания на драку. Том подбежал к Логану и похлопал его по спине:
– Ну, ты молодец, да еще какой! Здорово ты дал крюка справа! Спружинил правой ногой – и раз! Я бы лучше не сумел.
– Спасибо тебе за уроки, – пробурчал Логан. Он еще не отошел от азарта драки и выглядел измотанным. – А теперь, если не возражаете, пойду в школу и немного умоюсь. Приди я в таком виде домой, мать упадет в обморок. – Он улыбнулся мне. – Хевен, погуляй пока тут, ладно? Я быстренько!
– Конечно. – Я оценила его подбитый глаз, шишки и синяки. – Спасибо, что защитил мою честь…
– Почему это твою? Он защищал честь всех нас, дурочка! – визгливо крикнула Фанни. С этими словами она подбежала к Логану, обняла его и поцеловала прямо в распухшие губы.
Надо было бы это сделать мне.
Том схватил Фанни за руку, позвал Нашу Джейн и Кейта, и они пошли по тропе к дому, а Логан направился в школьный туалет.
Я осталась одна поджидать его. Потом села на качели, где только что качалась Наша Джейн. Я взлетала все выше и выше, отклоняя голову назад, доставая волосами чуть ли не до земли. Впервые после смерти бабушки мне было так хорошо. Я закрыла глаза и все раскачивалась и раскачивалась…
– Эй, там, на небе! Спускайся на землю, я провожу тебя, пока не стемнело. И поговорим.
Логан выглядел уже не таким грязным и побитым. Наконец я остановилась и слезла с качелей.
– Тебе не больно? – заботливо спросила я.
– Нет, не больно, – ответил Логан, взглянув на меня здоровым глазом. – А тебя это действительно беспокоит?
– Конечно, беспокоит.
– Почему?
– Ну как почему?.. Не знаю. Может, потому, что ты назвал меня своей девушкой. Я ведь твоя девушка, Логан?
– Раз сказал, значит, так и есть. Надеюсь, у тебя нет возражений.
Он взял меня за руку и повел по нашей горной извилистой тропинке. В Уиннерроу была одна главная улица, остальные ответвлялись от нее. И, хотя школа располагалась в центре города, задами она выходила в горы. Вокруг Уиннерроу везде был Уиллис.
– Ты мне не ответила, – настойчиво напомнил мне Логан, когда мы шли уже минут пятнадцать молча, держась за руки и часто поглядывая друг на друга.
– А где ты был в выходные? – поинтересовалась я.
– Родителям захотелось взглянуть на колледж, в котором я буду учиться. Хотел предупредить тебя, но телефона у тебя нет, а прийти у меня не было времени.
Опять то же самое: его родители не хотят, чтобы он виделся со мной. Я повернулась к Логану и, обхватив его, прижалась лбом к грязной разорванной рубашке.
– Меня это ужасно радует – быть твоей девушкой, но я должна предупредить тебя, что не собираюсь выходить замуж, пока не реализую свой шанс самостоятельно встать на ноги в этой жизни. Я хочу, чтобы после моей смерти мое имя что-то значило.
– Стремишься к бессмертию? – поддразнил меня Логан, прижимая к себе и пряча лицо в моих волосах.
– Вроде этого. Ты знаешь, Логан, к нам в класс приходил как-то психиатр. Он говорил, что существует три типа людей. К первому относятся те, что служат другим. Ко второму – те, которые через своих детей служат людям. И третий, последний тип, – люди, не находящие удовлетворения до тех пор, пока не достигнут собственной цели благодаря таланту. Я – третий тип. Есть в этом мире специальная ниша для меня, для моего таланта. Но я не раскрою его, если выйду замуж в молодости.
Логан прокашлялся:
– Хевен, а тебе не кажется, что ты сильно забегаешь вперед? Я же не прошу тебя стать моей женой, а прошу быть моей девушкой.
Я резко отшатнулась от него.
– Так ты не собираешься когда-нибудь жениться на мне?
Логан беспомощно развел руками.
– Хевен, разве мы можем предсказать будущее и спрогнозировать, что мы будем представлять из себя в двадцать, в двадцать пять, в тридцать лет? Прими то, что я предлагаю сейчас, а будущее предоставь ему самому.
– И что же ты предлагаешь сейчас? – подозрительно спросила я.
– Себя, свою дружбу. Право иногда целовать тебя, держать твою руку, гладить тебя по волосам, ходить с тобой в кино, интересоваться твоими мечтами, а ты – моими, подурачиться иногда и вообще вести жизнь, о которой приятно будет вспоминать.
Что ж, этого было достаточно.
Держась за руки, мы продолжили прогулку. И в сумерках подошли к нашему прилепившемуся к склону горы домику, который внешне выглядел вполне прилично, так что здоровым глазом Логану было не разглядеть убожества нашей жизни. До тех пор, конечно, пока он не войдет внутрь.
Я повернулась к Логану и взяла его подбородок в ладони.
– Логан, это будет нормально, не как у Фанни, если я тебя поцелую разик – за исполнение желаний?
– Думаю, что перенесу.
Мои руки медленно скользнули дальше и обняли его за шею – до чего же страшным с такого расстояния выглядел его подбитый глаз, – я выпятила губы и поцеловала его и в глаз, и в раненую щеку, а потом в губы. Логан задрожал, я тоже.
Я боялась произнести слово, чтобы не спугнуть очарование момента.
– Спокойной ночи, Логан. До завтра.
– Спокойной ночи, Хевен, – произнес он шепотом, словно внезапно лишился голоса. – Это был прекрасный день, честное слово, прекрасный…
Я стояла и смотрела, пока Логан не скрылся из виду, растаяв в темноте, и вошла в дом. И сразу с небес вернулась на землю. Сара забросила все попытки поддерживать чистоту в доме и даже прекратила прибираться для вида. Питаться мы стали совсем плохо. Только хлеб с нашей традиционной подливкой, и никаких овощей, никакой зелени, а цыплята и свинина стали вообще редкими гостями на столе. О слоеном беконе вообще оставалось только мечтать, но лучше было не расстраиваться. Огород за домом, который мы с бабушкой засеяли, пололи, оказался в запущении. Овощи, что выросли, гнили на корню либо валялись на земле. Не коптили мы соленой свинины или сала, и нам нечего было положить в бобовый суп. Никакой капусты, шпината, репы. Отец вообще не приезжал и ничего не привозил. Наша Джейн капризничала, отказывалась от еды, а когда ела, ее тошнило. Кейт все время плакал, потому что был вечно голоден, а Фанни по-прежнему ничего не делала, только ныла.
– Тут надо что-то делать, – громко заявила я. – Фанни, ну-ка к роднику, за водой, принесешь ведро – только полное, не на дне, как ты обычно делаешь по своей лени. Том, сходи на огород, собери там что можно. Наша Джейн, хватит плакать! Кейт, развлеки ее чем-нибудь, чтобы она успокоилась.
– Раскомандовалась! – в своей визгливой манере стала протестовать Фанни. – Так я тебя и послушалась! Раз из-за тебя кто-то подрался, так теперь будешь строить из себя королеву гор?
– А ты делай что сказано и слушайся Хевен, – пришел мне на помощь Том и подтолкнул Фанни к двери. – Давай к роднику и принеси воды, полное ведро.
– Но там темно! – заплакала Фанни. – Ты же знаешь, я боюсь темноты!
– О'кей, воды принесу я, а ты насобирай овощей. И хватит болтать, делай что говорят… Иначе я превращусь в короля гор и так тебе надаю, что запомнишь!
Ночью, лежа в темноте на своем тюфяке, Том прошептал мне с состраданием:
– Хевен, я нутром чувствую, что все это пройдет. Мама снова начнет готовить хорошую еду, будет убираться в доме, и тебе не придется столько работать. Папа подлечится и вернется домой здоровым и подобревшим. Потом мы вырастем, окончим школу и поступим в колледж. Будем зарабатывать мешки денег, ездить в огромных машинах, жить в шикарных домах, с прислугой, и мы будем сидеть и с улыбкой вспоминать, как нам было трудно, и забудем о том, что это пошло нам на пользу, сделало решительными, трудолюбивыми, получше тех ребят, кому все достается легко. И мисс Дил так говорит, кстати. Из самого плохого часто вырастает самое хорошее.
– Ты за меня не переживай. Я знаю, когда-нибудь все образуется, – промолвила я, смахнув слезу.
Том подобрался ко мне поближе и лег рядом. От его молодых сильных рук исходили тепло и уверенность.
– Я могу разыскать папу, а ты поговори с мамой.
– Мам, – обратилась я к ней на следующий же вечер, надеясь вначале развеять ее настроение отвлеченной беседой, а затем перейти к серьезным вещам. – Ты знаешь, несколько часов назад я думала, что влюбилась.
– Ну и дура, если так, – проворчала Сара, оглядывая мою фигуру, которая стала приобретать женские формы. – Надо бежать с этих гор, бежать подальше, пока какой-нибудь тип не подарил тебе ребенка, – серьезным голосом посоветовала она. – Тебе надо бежать побыстрее, пока не стала такой, как я.
Расстроенная переживаниями Сары, я обняла ее.
– Не говори таких вещей. Папа скоро вернется, привезет нам еду. Он всегда приезжает домой до того, как у нас кончаются продукты.
– Да, как же. – Гримаса исказила ее лицо. – Не успеем мы подумать, как наш разлюбезный Люк притащится домой после своих пьянок с потаскухами и швырнет на стол сумки так, будто там лежат золотые слитки. Вот и все, что он делает для нас – скажешь, нет?
– Мам…
– Никакая я тебе не мама! – закричала вдруг Сара, вся покраснев, и лицо ее передернулось от злости. – И никогда не была! Строишь из себя такую умную, а не видишь, что совсем не похожа на меня! – Она встала, широко расставив босые ноги. Длинные рыжие волосы Сары были всклокочены и перепутаны, она давно их не расчесывала и не мыла с месяц, а то и больше. – Я сматываюсь из этой дыры, и, если у тебя есть голова на плечах, ты тоже скоро сбежишь.
– Мам, пожалуйста, не надо! – воскликнула я со слезами, пытаясь схватить ее за руку. – Даже если ты мне не настоящая мать, я все равно люблю тебя, честное слово! И всегда любила! Пожалуйста, не уходи и не оставляй нас одних! Как же мы сможем ходить в школу, когда дедушка будет один? Он сейчас ходит хуже, чем при бабушке. И дров наколоть уже не может. Он вообще теперь ничего не может. Ну пожалуйста, мама!
– Наколоть дров и Том может, – произнесла она с убийственным спокойствием, словно настроилась уйти, независимо от того, что будет с нами.
– Но Том ходит в школу, он не справится один, не заготовит дров на всю зиму, а папы нет.
– Ты поможешь. Как мы всегда делали.
– Но не можешь же ты вот так встать и уйти!
– Я могу все, что мне вздумается! Я отомщу этому Люку!
Наш разговор услышала Фанни и вбежала в комнату.
– Мам, возьми меня с собой, пожалуйста, ну пожалуйста!
Сара оттолкнула Фанни, потом отступила назад и с безразличием оглядела нас обеих. Что это за женщина стоит напротив меня с мертвенно-каменным лицом, которой безразлична судьба ее детей? Это не мать.
– Спокойной ночи, – сказала Сара, обращаясь к занавеске, служившей дверью ее спальни. – Ваш папочка придет, как только он вам понадобится. Он так ведь это делает?
Возможно, запах фруктов посреди стола пощекотал ноздри и разбудил меня.
Что это за еда на столе? Откуда? Ведь вечером наш шкаф был пустым. Я взяла со стола яблоко и откусила, а потом пошла к Саре – сказать, что ночью отец привез еды. Но, отдернув занавеску, я замерла с яблоком в зубах, глаза у меня расширились и остановились: Сары не было. На неприбранной постели лежала записка.
Ночью, пока мы спали, Сара, видно, сбежала в темноте, оставив послание, которое, по ее расчетам, мы должны были передать отцу, когда тот вернется. Если вообще он когда-либо вернется.
Я потрясла за плечо Тома и, разбудив его, показала записку. Он сел в постели, потер пальцами глаза и трижды перечитал ее, пока наконец до него дошел смысл случившегося. У него, похоже, комок подкатил к горлу, но он постарался сдержать слезы. Сейчас нам обоим было по четырнадцать лет. Дни рождения приходили и уходили, но у нас их никогда не отмечали.
– Чего вы так рано повскакивали? – подала недовольный голос Фанни. Вставая после сна с жесткой постели, она вечно была раздражена. – Не слышу запаха бисквитов, и свинину не жарят… И подливки нет в сковороде.
– Мама ушла, – тихо сообщила я ей.
– Мама такого не сделает, – сказала Фанни, привставая и оглядываясь вокруг. – Она в туалет вышла.
– Когда она выходит в туалет, то не оставляет записок для отца, – резонно заметил Том. – И вещей ее нет. Все, что было, забрала.
– Но еда, еда! Сколько еды на столе! – взвизгнула Фанни, вскочив с постели и схватив со стола банан. – Спорим, приезжал папа и привез вот все это… А сейчас они где-то с мамой ругаются.
Когда я поразмыслила получше, то мне показалось правдоподобным, что ночью был отец, незаметно проник в дом, а потом сел в машину и уехал, не сказав никому ни слова. Возможно, увидев на столе продукты и поняв, что отец даже не поздоровался с ней, Сара окончательно созрела для своего решения, раз у нас теперь есть еда и Люк будет приезжать к нам.
Как странно восприняли отсутствие матери Наша Джейн и Кейт. Словно они постоянно жили с чувством неуверенности, ведь Сара не баловала их особым вниманием и лаской. Оба подбежали ко мне и заглянули в глаза.
– Хевли-и-и, – с плачем спросила Наша Джейн, – а ты ведь никуда не уйдешь, да?
Какой страх я прочла в ее больших глазах! Как же трагично красиво было это кукольное личико! Я потрепала ее по рыжеватым волосам.
– Нет, дорогая. Я буду здесь. Ну-ка, Кейт, подойди поближе, я тебя порадую. Сегодня у нас на завтрак будут печеные яблоки и сосиски, и наши бисквиты. И смотри, папа привез нам маргарин. В один прекрасный день начнем есть настоящее сливочное масло. Правда, Том?
– Ну, я очень надеюсь, – сказал он и взял со стола пачку маргарина. – А сейчас я и этому рад. Слушай, а ты действительно думаешь, что это папа приезжал ночью и оставил все это, как Санта-Клаус?
– А кто же еще?
Том согласился. Как ни ненавидела я отца, какой бы злой он ни был, ведь заехал же посмотреть, как мы, есть ли у нас еда, тепло ли в доме.
Жизнь стала хуже некуда.
Сара ушла, бабушка умерла. Дедушка ничего не мог делать, кроме как сидеть, смотреть вдаль да строгать понемножку. Когда он вечером засыпал в своей качалке – согнувшийся, несчастный, – я подходила к нему, брала за руку и помогала встать.
– Том, последи, когда дедушка пойдет в туалет, а я приготовлю завтрак. Когда он поест, дай ему побольше деревяшек, а то мне больно смотреть на него, когда ему нечем заняться.
Хороший завтрак немного скрасил так плохо начавшийся день. У нас были горячие сосиски, печеные яблоки, картошка, бисквиты, почти со сливочным маслом.
– Еще корову бы, – мечтательно произнес Том, которого беспокоило, что мы пьем мало молока. – Жалко, что папа проиграл последнюю.
– А ты мог бы и украсть корову, – посоветовала Фанни, которая насчет украсть знала толк. – Почему это «Москит» должен пользоваться нашей коровой? Папа не имел права проигрывать нашу корову, так что уворуй ее обратно, Том.
В душе я чувствовала себя крайне неспокойно. Для моего возраста на меня выпали непосильные нагрузки. А потом я подумала, что сколько угодно моих ровесниц уже завели собственные семьи и отнюдь не рвутся в колледж, как я. Они довольны тем, что вышли замуж, рожают детей, живут в халупах, а если муж бьет раз в неделю – воспринимают это как должное.
– Хевен, ты что, не идешь? – спросил меня Том, готовый отправиться в дорогу.
Я снова взглянула на дедушку и Нашу Джейн, которая неважно себя чувствовала. Она чуть притронулась к завтраку, хотя подобного мы не пробовали уже несколько недель.
– Ты иди, Том, забирай Фанни с Кейтом. Я не могу бросить Нашу Джейн в таком состоянии. Да и дедушка будет сидеть да покачиваться и не встанет прогуляться.
Да с ним все нормально, он присмотрит за Нашей Джейн.
Я знала, что он сам не верит в это. Том покраснел и опустил голову, и мне так стало жалко его, что захотелось плакать.
– Через несколько дней все уладится, вот увидишь. Жизнь продолжается, Том.
– Я посижу дома, – вызвалась Фанни, – и присмотрю за Нашей Джейн и дедушкой.
– Прекрасный выход из положения, – радостно отреагировал на предложение Фанни Том. – Тем более Фанни и не собирается кончать среднюю школу. Она уже большая, с простой работой справится.
– Отлично, – согласилась я в порядке проверки Фанни. – Фанни, во-первых, сделаешь Нашей Джейн холодную ванну. Потом смотри, чтобы она выпила за день восемь стаканов воды, и заставь ее поесть. Дедушку проводи в туалет и сделай что-нибудь по дому, наведи порядок.
– Нет, лучше я пойду в школу, – передумала Фанни. – Что я, прислуга дедушке? Или я мать Нашей Джейн? Пойду в школу, там – мальчики.
Так я и знала.
Том неохотно направился к выходу.
– Что сказать мисс Дил?
– Только не говори, что мама бросила нас! – торопливо напутствовала я его. – Скажи, что я осталась помочь – накопилось много работы, дедушка плохо себя чувствует, и Наша Джейн приболела. Так все и говори, и ни слова больше, ясно тебе?
– Но мисс Дил могла бы помочь.
– Каким образом?
– Не знаю каким, но готов биться об заклад, что она может что-то придумать.
– Томас Люк, если ты хочешь достигнуть своих целей в жизни, то нечего ходить и клянчить помощи. Встань над трудностями и находи собственные решения. Вместе мы выведем нашу семью из нынешнего положения, найдем выход поправить ситуацию. В общем, говори что хочешь, только чтобы Логан и мисс Дил не знали, что от нас ушла мама… В любую минуту она может вернуться, как только поймет, что совершила ошибку. Что же нам зря позорить ее? Правильно?
– Да, – вздохнул Том с явным облегчением. – Конечно, придет. Вот поймет, что неправильно поступила, и придет.
Кейт протянул Тому правую руку, Фанни дал левую, и они пошли в школу, оставив меня на пороге с Нашей Джейн на руках. Девочка заплакала, увидев, как Кейт важно затопал по дорожке. И мне самой так захотелось быть с ними.
Первым делом я искупала Нашу Джейн, затем, положив ее на большую медную кровать, принесла дедушке его ножи для резьбы по дереву и заготовки.
– Сделай что-нибудь, что понравилось бы бабушке, например, олениху с большими и грустными глазами.
Он мигнул раз-другой, глянул на пустующее бабушкино кресло, в котором он отказался сидеть (хотя оно было и получше), и две крупные слезы скатились по его морщинистым щекам.
– Для Энни, – еле слышно произнес дедушка и взял свой любимый нож.
Я переключила внимание на Нашу Джейн и дала ей травяного настоя от жара – по рецепту бабушки. Потом взялась за работы, которые обычно начинала Сара, а мы доделывали или помогали ей.
Том, как мне показалось, был сильно расстроен, когда, вернувшись из школы, увидел, что мать так и не пришла. А отца вообще не приходилось ждать.
– Думаю, что теперь мужчиной в семье придется быть мне, – произнес Том таким тоном, будто был поражен масштабами того, что ему надо делать. – Сами деньги к нам не приплывут, если никто не пойдет и не постарается их заработать. Работу по уходу за дворами найти трудно, если у тебя нет подходящей техники. В магазинах за так ничего не дают, а у нас все на исходе. Нам всем нужна новая обувь, тебе вот, Хевенли, нельзя ходить в школу в такой открытой обуви.
– Я так или иначе не могу ходить в школу, – бесстрастным тоном произнесла я, пошевелив пальцами ног, которые торчали из обуви, слишком маловатой для меня, из-за чего носки туфель пришлось отрезать. – Ты же понимаешь, я не могу оставить дедушку одного, да и Наша Джейн болеет, ей нельзя пока в школу. Том, если бы у нас были деньги, чтобы показать ее врачу.
– Доктора тут не помогут, – опустив голову, пробурчал дедушка. – У Нашей Джейн внутри что-то не так работает, и ни один доктор тут ничего не подскажет.
– А ты откуда знаешь, дедушка? – удивилась я.
– Энни однажды родила ребенка, как Наша Джейн. Ну, как-то положили мы ребенка в больницу, заплатив уйму денег – все наши сбережения. И без толку. Такой милый мальчик был. Он умер на пасхальное воскресенье. Я тогда сказал себе, что он вроде Христа на кресте. Он был слишком хорош для этого жестокого мира.
Дедушка стал говорить наподобие бабушки. При ней он вообще молчал.
– Дедушка, зачем ты говоришь такие вещи?!
– Нет, дедушка, – вступил в разговор Том, крепко схватив меня за руку. – Сейчас доктора спасают от смерти. Медицина из года в год умеет все больше. И то, что убило твоего сына, вовсе не обязательно должно убить Нашу Джейн. – И Том посмотрел на меня широко раскрытыми испуганными глазами.
Мы поужинали жареной картошкой, сосисками, бисквитами, подливкой, яблоками на десерт и готовились ко сну. Я измоталась за день.
– Что нам делать, Хевенли?
– Не беспокойся, Том. Ты, Фанни, Кейт и Наша Джейн будете ходить в школу, а я буду сидеть дома и заботиться о дедушке, убираться, стирать, готовить. Я все это умею, – решительным тоном произнесла я.
– Но ты как никто любишь школу. Ты не Фанни.
– Не имеет значения. Фанни нельзя доверять дом.
– Она специально так делает, – сказал Том. Глаза у него подернулись влагой. – Хевенли, что бы ты мне ни говорила, я поговорю с мисс Дил. Может, она что-нибудь придумает.
– Нет! Не смей делать этого, Том! У нас должна быть хотя бы собственная гордость, раз нет ничего другого. Давай сохраним хоть что-нибудь из того, чем мы дорожим.
Мы оба ценили нашу гордость. Это делало нас свободными и повышало авторитет в наших собственных глазах. Мы с Томом должны были доказать миру и самим себе, что мы чего-то стоим. Фанни не входила в наш союз. Фанни успела доказать, что ей доверять нельзя.
Глава 7
Стараясь выжить
Каждый день Том торопился после школы домой, чтобы помочь мне постирать, помыть пол, приглядеть за Нашей Джейн. Потом он колол дрова, это было его непременным ежедневным занятием. Иногда мы сломя голову носились за свиньями, которые находили проход в хилом заборе и убегали, то вдруг кидались искать кур, которых одну за другой душили рыси или лисы либо воровали бродяги.
– А сегодня Логан спрашивал про меня? – поинтересовалась я на третий день своего отсутствия в школе.
– А как же? Поймал меня после занятий и стал спрашивать, как ты, почему не ходишь. Я сказал ему, что мать по-прежнему болеет, и Наша Джейн тоже, вот тебе и приходится сидеть дома и за всеми ухаживать. Ты знаешь, он такой расстроенный.
Я была рада услышать, что Логан переживает за меня, и вместе с тем меня охватывало отчаяние, что я так завязла в наших многочисленных семейных бедах. И у отца сифилис, и мать сбежала – до чего же несправедлива жизнь!
Я была сердита на весь мир, особенно на папу, потому что с него все началось. А в итоге сорвала зло на человеке, которого любила больше всех.
– Сколько тебе можно говорить, чтобы ты стремился к правильному произношению!
Том широко улыбнулся.
– Я люблю тебя, Хевенли. Сейчас я все правильно произнес? Я высоко ценю, что ты делаешь для нашей семьи. А сейчас как, верно? Я очень рад, что ты такая, какая есть, а не как Фанни.
Растроганная до слез, я упала в его объятия, думая при этом, что Том – это лучшее, что у меня есть в жизни. Разве я смогла бы сказать этому человеку, что никакая я не расчудесная, не особенная и вообще ничего похожего на это, а всего-навсего измученная жизнью и ненавидящая эту жизнь, а особенно отца, доведшего нас до ручки?
Прошло две недели после ухода Сары, и, однажды взглянув в окно, я увидела Тома, шагающего по тропинке с необычно большой ношей книг, а рядом с ним – Логана! Значит, Том нарушил слово и рассказал Логану о нашем безвыходном положении!
Я инстинктивно встала на защиту нашего дома: бросилась к открытой двери и загородила собой вход.
– Дай нам пройти, Хевенли, – потребовал Том. – Холодно же, а ты встала, как стена.
– Пусть войдут! – визгливо крикнула Фанни. – Ты выпускаешь тепло!
– Нечего тебе здесь делать, – ополчилась я на Логана. – Это зрелище не для городских мальчиков.
Логан явно удивился моим словам, сжал губы, а потом решительно произнес:
– Хевен, пусти. Я пришел, чтобы узнать, почему ты больше не ходишь в школу. И Том правильно говорит, что на улице холодно. У меня ноги в ледышки превратились.
Но я не двигалась. За спиной Логана Том строил мне страшную мину, чтобы я не валяла дурака и впустила Логана.
– Хевенли, все наши дрова вылетят в трубу, если ты не закроешь дверь.
Я хотела захлопнуть ее, но Логан «задвинул» меня в дом, и они вместе с Томом вошли, плотно закрыв дверь, потому что на улице гулял холодный ветер. Вместо дверного запора мы пользовались доской, которую ребята с грохотом опустили.
Лицо у Логана замерзло и покраснело. Извиняющимся тоном он обратился ко мне:
– Прости меня, но я больше не мог верить тому, что говорит Том: будто Наша Джейн все болеет и Сара плохо себя чувствует. Я хочу знать, что происходит.
Логан был в темных очках. С чего бы это вдруг – в мрачный, серый зимний день, когда и солнце-то почти не выглядывает? На Логане была длинная зимняя куртка чуть ли не до колен, а на бедняге Томе – только поношенные свитера, которые, дай Бог, согревали лишь верхнюю часть тела.
Я сдалась и отступила в сторону.
– Входите, сэр Логан, смотрите и радуйтесь.
Он сделал пару шагов и начал осматриваться по сторонам, а Том обошел его и стал греть руки и ноги у печи, пока что не снимая свитеров. Фанни устроилась на своем тюфячке поближе к печке. Она поспешно привела в порядок волосы и, моргнув длинными ресницами, улыбнулась Логану.
– Иди сюда, Логан, садись со мной. Мальчики не обратили на нее внимания. Брат с улыбкой обратился к Логану:
– Вот это и служит нам домом, Логан. Не зная, что ответить, тот промолчал.
– Логан, здесь можно снять солнечные очки, – посоветовала я ему.
Взяв на руки Нашу Джейн, я села в бабушкино кресло и стала раскачиваться. Скрип качалки словно разбудил дедушку. Он взял другую заготовку и начал мастерить нового зайца. Для такой работы его глаза вполне годились, но в шести футах он различал немногое. Полагаю, что сейчас я ему представлялась бабушкой в молодости с ребенком на руках. Подбежал Кейт и тоже забрался ко мне на колени, хотя он уже подрос и был тяжеловат для таких ласк. Зато втроем нам было теплее.
Это было так дико – видеть Логана в нашей обстановке, да еще в самое бедное для нас время. Я вытерла Нашей Джейн нос, потом стала приводить в порядок ее волосы. Я и не смотрела, чем занимается Логан, пока он не сел к столу и не спросил меня:
– Сюда длинная дорога по холоду, Хевен. Уж, по крайней мере, сделай так, чтобы я чувствовал, что мне здесь рады, – произнес Логан с упреком в голосе. – А где Сара? Я хотел сказать – где ваша мама?
– У нас тут пока нет ванной, – резким тоном ответила я, – вот она и ушла.
– Ой-ой-ой… – У Логана даже голос сел, когда он услышал от меня эту новость. И покраснел. – А где ваш папа?
– Работает где-то.
– Мне так жаль, что я не знал вашу бабушку. Я до сих пор очень переживаю.
И я переживала.
И дедушка тоже, который прервал на какое-то время резьбу, оторвал глаза от работы, и на лицо его накатила горестная задумчивость.
– Том, у меня руки заняты. Вскипяти, пожалуйста, воды, сделай Логану горячего чаю или какао.
Том с изумлением посмотрел на меня и развел руками. Он знал, что у нас нет ни чая, ни какао. И тем не менее захлопотал, начал рыться в нашем пустом продуктовом шкафу и извлек-таки травяной чай еще из бабушкиных запасов. Бросая то и дело озабоченные взгляды в сторону Логана, он приготовился поставить воду.
– Нет, спасибо, Том, Хевен. Я у вас ненадолго. Все-таки дорога длинная, мне пора обратно. Надо успеть до темноты, я же не знаю дорогу, как вы, я же «городской мальчик». – Логан улыбнулся в мою сторону, потом наклонился и спросил меня: – Хевен, как ты? Твоя мать могла бы присмотреть за Нашей Джейн, раз она приболела. Да и Фанни перестала ходить в школу. Почему?
– Ой, – подала голос Фанни, явно недовольная. – А ты по мне соскучился, да? Как это мило с твоей стороны. Еще кто-нибудь соскучился по мне? Еще кто-нибудь спрашивал про меня?
– Конечно! – молниеносно ответил Логан, по-прежнему глядя на меня. – Все у нас интересуются, куда же это подевались самые симпатичные девочки в школе.
Мне нечего было сказать Логану о нашей голодной и холодной жизни. Ему достаточно было бы окинуть взглядом наше жилье, чтобы все стало ясно. Но он смотрел только на меня, не обращая внимания на лишенный всякого подобия удобств дом, если не считать свернутые соломенные матрасы.
– Логан, а почему ты в темных очках?
Лицо его стало серьезным.
– Я, кажется, не говорил тебе, что ношу контактные линзы. И вот в недавней драке мне заехали кулаком в глаз, и линза порезала мне глазное яблоко. И врач велит мне теперь избегать яркого света. Но, если ты бережешь один глаз, надо одновременно оберегать и другой или носить черную нашлепку. Я предпочел носить темные очки.
– Но ты же теперь еле видишь, да?
Логан вспыхнул.
– Честно говоря, не очень. И тебя вижу, как в темноте. По-моему, у тебя на коленях Наша Джейн и Кейт.
– Логан, тебе она не Наша Джейн… Это только нам, – влезла в разговор Фанни. – Ты можешь звать ее просто Джейн.
– Я хочу звать ее так, как называет Хевен.
– А меня ты видишь? – спросила Фанни и встала. На ней были только трусики и старые бабушкины платки, накинутые на плечи, а под ними – ничего. Груди у нее только начали появляться – эдакие твердые яблочки. Фанни намеренно позволила платкам сползти с плеч на пол и переступила через них босыми ногами. Ой, как же ей было не стыдно! Перед Логаном, да и перед Томом.
– А ну, оденься, – прикрикнул на нее Том, весь красный как рак. – У тебя и посмотреть не на что!
– У меня еще будет! – взвизгнула Фанни. – И побольше и покрасивее, чем у Хевен!
Логан встал, собираясь уйти. Он подождал, пока Том поможет ему с дверью – хотя та была прямо перед ним.
– Проделать такой путь, Хевен, и не поговорить с тобой… Что ж, я больше не приду. Я считал, ты уверена в моей дружбе. И я пришел доказать тебе, что и ты мне не безразлична. Я беспокоился, что не вижу тебя так долго. И мисс Дил беспокоится. Скажи мне, прежде чем я уйду: с тобой все в порядке? Тебе нужно что-нибудь? – Он сделал паузу в ожидании моего ответа и, ничего не услышав, спросил: – У вас достаточно еды? Дров? Угля?
– У нас ничего не достаточно! – выкрикнула в полный голос Фанни.
Логан по-прежнему смотрел на меня, не обращая внимания на Фанни. Та оделась и свернулась у печки, словно в полудреме.
– С чего это ты взял, что у нас не хватает еды? – спросила я голосом, который от уязвленной гордости сделался надменным.
– Просто хочу удостовериться.
– Все у нас прекрасно, Логан, все прекрасно. И дрова есть, и уголь…
– Ничего у нас нет! – заорала Фанни. – А угля вообще никогда не было! Если бы он у нас был! Я слышала, от угля куда теплее, чем от дров… Перебив ее, я быстро затараторила:
– Ты знаешь, Логан, Фанни – это такая жадная душа, она готова взять все, что можно, поэтому не слушай ее. Все у нас прекрасно, как мог убедиться. Надеюсь, что твой поврежденный глаз скоро поправится и ты сможешь снять темные очки.
Логан явно чувствовал себя обиженным.
– До свидания, мистер Кастил, – попрощался он с дедушкой. – До встречи, Кейт, Наша Джейн… А ты, Фанни, лучше ходи в одежде. – Он в последний раз обернулся ко мне и протянул руку, словно желая дотронуться до меня, хотя, возможно, это был жест с целью привлечь мое внимание. Я никак не реагировала на его движение, не желая обременять его проблемами Кастилов. – Я надеюсь, что скоро всех вас увижу в школе. – И он сделал движение, охватывающее и Фанни, и Кейта, и Нашу Джейн. – Если у вас есть в чем-то нужда, если вы что-то захотите, помните, у моего отца в магазине полно всяких вещей, а если чего-то нет, то мы можем достать это в другом месте.
– Как это мило с твоей стороны, – с насмешкой ответила я, не выказывая и тени благодарности. – Каким добрым и щедрым, должно быть, ты представляешься себе в этот момент. Даже удивляюсь, как это ты взял на себя труд побеспокоиться о такой девчонке с гор, вроде меня.
Мне было жаль его, когда он стоял у открытой двери, не зная, что сказать.
– Всего хорошего, Хевен. Я рискнул своим зрением, когда пришел сюда и когда оказалось, что день здесь не такой уж и светлый, но все же пришел взглянуть на тебя. Я раскаиваюсь в своем поступке. Желаю тебе удачи. Но я больше не приду сюда, чтобы меня оскорбляли.
«О-о, Логан, не уходи, пожалуйста, с таким настроением». Но я не произнесла этих слов. Я не помешала ему хлопнуть дверью. Том бросился вслед за Логаном, чтобы помочь ему миновать чащу, где он мог бы заблудиться, и довести его до хорошо заметной части тропинки, где он уж точно сможет пройти, несмотря на свои темные очки.
– Ну ты себя и вела с Логаном, – вернувшись, заявил с порога Том. – Честное слово, мне было жалко его, когда он поднимался по дороге, почти слепой, чтобы встретиться с такой язвой, которая врет ему в лицо, лепит что в голову взбредет… Ты же знаешь, у нас ничего нет, а он мог бы помочь.
– Том, ты хочешь, чтобы все узнали, что у нашего отца… сам знаешь что.
– Нет… Но разве мы обязаны говорить ему про папу?
– Мы должны как-то объяснить, почему его нет здесь, верно? Я полагаю, Логан подозревает, что отец приходит и уходит и более-менее помогает нам с едой.
– Да, думаю, тут ты права, – согласился Том, вновь возвращаясь к диалектному произношению, что с ним бывало в моменты душевного расстройства или голода. – Опять за удочки, ловушки – скрести пальцы на счастье.
И Том выскочил на улицу в поисках еды. Куры-несушки у нас долго не жили – кухонный котелок требовал их преждевременной смерти.
После ухода Сары жизнь стала не просто в тысячу раз сложнее, но невыносимо трудной. Отец домой не приезжал. А это означало полное отсутствие денег на элементарную еду. Керосина осталось так мало, что пришлось перейти на свечи.
Часы тянулись для меня, как отрезки вечности. Жизнь возобновлялась с возвращением из школы Тома вместе с Фанни и Кейтом, а иногда и с Нашей Джейн. Я хотела убедить себя, что дедушка не в счет, что я могу ходить в школу, когда Наша Джейн здорова, а дедушка сам о себе позаботится. Но мне то и дело приходилось присматривать за ним и наблюдать, каким он стал потерянным без бабушки.
– Ты иди, – сказал однажды дедушка, после того как я прибралась в домике и стала думать, что же нам поесть сегодня вечером. Был канун Дня Благодарения. – Ты мне не нужна. Я обойдусь сам.
Может, он и обошелся бы, но на следующий день снова простудилась Наша Джейн.
– Есть хочется, – плакала она, бегая за мной и хватая за одежду.
– Сейчас, моя сладкая. Иди еще полежи в постельке, а я быстро приготовлю супчик.
Как легко и каким уверенным голосом я произносила это, хотя в доме не было ничего, кроме нескольких сухих бисквитов, оставшихся от завтрака, и полчашки муки. Эх, жалко, что я не составила дневной рацион после ухода Сары. И почему я подумала, что отец будет все время объявляться словно по мановению волшебной палочки, как только наши запасы иссякнут?
Интересно, где он теперь?
– Том, а в темноте можно ловить рыбу? – спросила я.
Он отвлекся от чтения и вздрогнул.
– Ты хочешь, чтобы я пошел сейчас, ночью, ловить рыбу?
– Можешь заодно и силки на кроликов проверить.
– Я уже проверял их, когда шел из школы. Хоть бы один. Я так хорошо замаскировал их, что ночью и не найду.
– Вот почему надо сходить половить рыбу, – прошептала я ему на ухо, – а то в доме не осталось ничего, кроме пары бисквитов, и, если повезет, я наскребу из банки немного сала, чтобы сделать подливку.
Я говорила шепотом, чтобы Наша Джейн или Кейт не услышали, иначе поднялся бы такой плач и гвалт, что выдержать это невозможно! Желудок Нашей Джейн требовал пищу или болел, она тогда начинала плакать, и тут ничего нельзя было поделать.
Том поднялся и, сняв со стены ружье, зарядил его на крупного зверя.
– Сезон на оленя открылся. Может, подстрелю что-нибудь.
– Ты хочешь сказать, что нам нечего будет кушать, если ты не подстрелишь оленя?! – воскликнула Фанни. – Господи, да мы же умрем с голода, если будем зависеть от твоей стрельбы!
Том направился к двери, бросив вначале долгий уничтожающий взгляд на Фанни, потом улыбнулся мне.
– Давай делай свою подливку. Через полчаса я вернусь с мясом. Я везучий.
– А если нет?
– Я не вернусь домой, пока не принесу чего-нибудь.
– Да-а, – сказала Фанни, перевернулась на спину и стала рассматривать себя в дешевое зеркальце, – думаю, мы больше не увидим Тома.
Том хлопнул дверью и исчез.
Рыбная ловля и охота стали нашим обычным и ежедневным занятием. Я часть своего времени расходовала, чтобы расставить и проверить силки и удочки и сменить наживки. Том изготовлял различные ловушки на кроликов и белок. Мы уже давно начали собирать грибы. Бабушка научила нас, как отличать съедобные грибы от ядовитых. Собирали мы и ягоды, обдирая до крови руки о колючки, дикую фасоль и горох, выкапывали репу, которую можно было найти на окраинах Уиннерроу. Случалось, что и воровали: шпинат, салат, листовую капусту на удаленных от домов огородах. Когда пришла настоящая зима, ягоды прекратились, горох и фасоль повысохли и замерзли, кролики и белки попрятались в местах зимовки, их не привлекали наши ловушки, потому что у нас не было приличной приманки. Заготовленные грибы были нам слабым подспорьем в холодные зимние вечера. Остальные наши запасы пришли практически к нулю…
– Хевен, – заныла Фанни, – сделай что-нибудь. Что, мы всю ночь будем сидеть и ждать, пока Том не придет? Да еще с пустыми руками? У тебя где-то припрятаны фасоль и горох, я знаю.
– Фанни, если бы ты почаще помогала, то, может быть, у нас и были бы запасы фасоли и бобов. А сейчас у меня ничего нет, кроме сала на стенках и пары сухих бисквитов. – Все это я произнесла предельно тихо, чтобы чуткие уши Нашей Джейн и Кейта ничего не уловили.
Наш разговор услышал дедушка. Он повернул ко мне голову и произнес:
– В коптильне сажали картошку.
– На прошлой неделе съели, дедушка. Тут подняла крик Наша Джейн:
– Есть хочу! Мне больно! Так животик болит… Хевли, когда будем есть?
– Сейчас, – сказала я и, подхватив ее на руки, посадила за стол – на ее стул, сиденье которого было утолщено парой дощечек, чтобы Наша Джейн могла сидеть повыше. Я поцеловала ее в шейку и потрепала за волосы. – Иди, Кейт. Вы с Нашей Джейн будете сегодня вечером есть первыми.
– Почему это они будут есть первыми? А я что? – заревела Фанни. – Что это я, не член этой семьи?
– Фанни, ты вполне можешь подождать, когда вернется Том.
– Я успею сто раз состариться и умереть, пока он что-нибудь подстрелит!
– Вот неверующая.
Тем временем я разогрела остатки перетопленного сала, потом отдельно смешала воду с мукой и тщательно размешала эту массу до исчезновения комков, потом выложила ее в горячее сало, добавила соли и перца и снова размешала, пока не разошлись комки. Попробовала, добавила еще соли и помешала. Пока я варила, Наша Джейн и Кейт не сводили голодных глаз со сковороды. Дедушка с закрытыми глазами покачивался в своем кресле, вцепившись высохшими руками в подлокотники. Сегодня на еду он не рассчитывал. Если больше всех страдали от голода Наша Джейн и Кейт, то следующим был, конечно, дедушка, который терял вес так быстро, что я без слез не могла смотреть на него.
– Энни бывало какой вкусный пирог с голубикой делала, – словно про себя произнес дедушка.
Глаза его были по-прежнему закрыты, губы подрагивали.
– У тебя только два бисквита на шестерых? – спросила Фанни. – И что ты собираешься делать? Дашь каждому по крошке?
– Нет. Кейт и Наша Джейн получат по половинке, половинку получит дедушка, а мы – ты, я и Том – разделим оставшуюся половинку на троих.
– Я же говорила – по крошке! Так и знала! Зачем дедушке всю половинку?!
Дедушка замотал головой.
– Хевен, детка, я не голоден. Отдай мою половинку Фанни.
– Нет! Я и так утром отдала ей, как ты сказал. Фанни получит свою порцию или вообще ничего до завтра не получит, если Том не принесет мяса.
– Буду я еще ждать Тома! – недовольно воскликнула Фанни и плюхнулась на стул, стоявший у стола. – Я сейчас хочу! Я в три раза больше Нашей Джейн. Зачем ей вся половинка?!
Я медленно возилась с приготовлением еды и делала это намеренно, а не потому, что там было много работы. Сегодня вернулись домой две кошки, черная и белая. Обе запрыгнули на полку, где стояли кастрюли и сковороды, и оттуда смотрели на меня голодными глазами в надежде разжиться чем-нибудь. Они были такие же голодные, как и мы. А я, глядя на них, подумала: а не едят ли кошек?
Потом взглянула на любимую охотничью собаку отца. Она тоже вернулась вместе с кошками. О, как же это ужасно – даже подумать о том, чтобы съесть любимое животное, живущее с тобой под одной крышей.
Только я успела справиться с этими мыслями, как рядом возникла Фанни.
Показывая на любимую отцовскую собаку, стала нашептывать мне:
– Старый, а сколько мяса. – Голос ее звучал напряженно. – Я бы поела мясца. Давай, Хевен, ты сможешь перерезать ему горло, как свиньям делают. Ради Нашей Джейн, ради Кейта, ради дедушки… Да все будут…
В этот момент Снеппер открыл сонные глаза и бросил на меня свой умный взгляд. Собаке было шестнадцать лет. Почти слепая, она тем не менее находила себе пропитание и всегда возвращалась домой, имея ухоженный и упитанный вид.
Я посмотрела на хнычущих от голода Нашу Джейн и Кейта.
– Лучше уж собака погибнет, чем мы, – уговаривала меня Фанни. – Нужно только тюкнуть его по голове – и все.
С этими словами Фанни подала мне топорик, которым мы кололи дрова на растопку «Старой дымилы». И сейчас она продолжала коптить, отчего у нас слезились глаза.
– Ну, давай же, у тебя получится, – подначивала Фанни, подталкивая к Снепперу. – Вначале возьми его, а потом – раз.
Внезапно Снеппер вскочил на ноги, словно почувствовав мое намерение, и кинулся к двери. У Фанни вырвался крик досады, и она бросилась за собакой. В этот момент дверь отворилась, и Снеппер исчез в ночи.
Широко улыбаясь, вошел Том с ружьем на одном плече и мешком на другом. В мешке что-то лежало.
Улыбка мигом исчезла с его лица, как только он увидел у меня в руках топор, а в моих глазах – выражение стыда и вины.
– Ты хотела убить Снеппера? – недоверчиво спросил он. – А я думал, ты любишь эту собаку.
– А я и люблю, – всхлипнув, ответила я.
– Значит, ты не верила, что я добуду что-нибудь? – обиженно спросил он. – А я всю дорогу несся как угорелый и туда и обратно. – Он бросил на стол мешок с добычей. – Там две курицы. Конечно, Рейс Макги удивится, кто это стрелял у него в курятнике. Если он узнает, оторвет мне голову, но я умру хотя бы с полным желудком.
В этот вечер мы хорошо поели, уничтожив полную курицу, а другую оставив на завтра. Но через день мы столкнулись с той же проблемой: в доме не было ни крошки. Том сказал шепотом, что, мол, не надо унывать, было бы желание, а придумать что-нибудь можно.
– Сейчас надо забыть честь и совесть – и красть, – предложил он. – Оленей нет, я ни одного не видел. Даже какого-нибудь енота – и того не видел. Я бы и сову подстрелил – так молчат… Каждый вечер, поближе к сумеркам, когда народ в Уиннерроу рассаживается за столы ужинать, ты, я и Фанни будем спускаться в долину и стараться стянуть что сможем.
– Отличная мысль! – радостно воскликнула Фанни. – А у них ружья на стенах не висят?
– Не знаю, посмотрим, – ответил Том.
В сумерки следующего дня мы со страхом отправились на добычу. Но в животах у нас еще была курица, и она придавала нам смелость. Оделись мы во все темное, лица вымазали копотью.
Наконец добрались до расположенной на отшибе фермы. Там жил самый злой и жадный человек на земле. Плохо то, что, у него было пятеро громил-сынков и четыре не менее огромные дочери. Да и жена у него была такая, что поставь с ней рядом Сару, то Сара стала бы казаться худенькой девочкой.
Фанни, Том и я спрятались за густым кустарником и елями и выжидали, пока семейство располагалось на кухне за столом. Шум они при этом подняли такой, что он с запасом перекрыл бы любые звуки с нашей стороны. Во дворе у них, как и у нас, было полно собак, кошек и котят.
– Возьми на себя собак, успокой их, – произнес Том сдавленным шепотом. – А мы с Фанни сделаем набег на курятник, без ружья. – Он обратился к Фанни. – Ты хватай по паре кур в каждую руку, и я четыре возьму. Этого нам хватит на какое-то время.
– А они не будут клеваться? – спросила Фанни.
– Нет, куры они и есть куры. Они особенно не сопротивляются, только кудахчут.
На меня Том возложил задачу отвлекать собак, ужаснее которых я никогда не видела. Я умела обращаться с животными, они меня слушались. Но одна собака была такая здоровая, как теленок. И глаза злющие – так и съела бы меня. С собой я взяла пакет с куриными косточками.
Семейство Маклерой с тем же невообразимым шумом продолжало ужинать. Я бросила псу куриную ножку, приговаривая ласковым голосом:
– Хорошая собака. Я тебе ничего не сделаю – и ты меня не трогай. Съешь куриную ножку. Ешь, ешь.
Пес с отвращением обнюхал высохшую желтую лапку и зарычал. Это оказалось сигналом для других собак, а их было еще штук семь-восемь, и все они охраняли свинарник, курятник и прочие сооружения с живностью. И вот вся эта стая бросилась ко мне! С лаем, рычанием, оскалив свои пасти. Таких острых зубов я, кажется, никогда не видела.
– А ну стоять! – прикрикнула я на них. – Стоять, кому говорю!
Из кухни женщина прокричала почти те же слова. Собаки в нерешительности остановились, а я стала бросать им куриные шейки, ножки, косточки. Они быстро поглотили все и, подбежав ко мне, стали вилять хвостами, выпрашивая еще.
В это время со стороны курятника донеслось громкое кудахтанье – собаки бросились в ту сторону.
– Стоять! – приказала я. – Пожар!
Одна собака задержалась и стала смотреть, как я нагибаюсь и поджигаю кучу сухих листьев, не убранную каким-нибудь ленивым сынком или дочерью в общую кучу, которую держат на случай неожиданных весенних заморозков.
– Мам! – закричал рослый человек в комбинезоне. – Тут кто-то хочет подпалить нам двор!
Я кинулась бежать.
Так быстро я никогда не бегала. Собаки бросились следом. Я успела пробежать футов двадцать, когда самая быстрая собака настигла меня. Я пулей взлетела на дерево, села на толстый сук и оттуда стала поглядывать на собак, которые совсем обезумели, почувствовав, что я испугалась.
– А ну пошли отсюда! – прикрикнула я на них твердым голосом. – Так я вас и испугалась!
Вдруг из темноты выскочил наш Снеппер и поспешил ко мне на защиту, бесстрашно бросившись на более молодых и сильных собак. И тут появился с ружьем фермер Маклерой.
Он пальнул в воздух, и собаки бросились врассыпную. А я, дрожа от страха, прижалась к дереву, чтобы он меня не обнаружил. Но, к моему несчастью, из-за облака показалась луна.
– Не ты ли это, Хевен Кастил? – спросил фермер-гигант. Возможно, он относился к родственникам Сары, потому что был таким же рыжим. – Так это ты воруешь моих кур?
– Нет, я ходила искать папину любимую собаку, а ваши собаки загнали меня на дерево. Ее не было несколько недель, потом недавно вернулась, а тут опять убежала.
– А ну-ка слезай! – выпалил он.
Я с опаской спустилась, думая при этом о Фанни и Томе и молясь, чтобы они благополучно украли кур и были в данный момент на пути к дому.
– И где же ты их прячешь?
– Что я прячу?
– Моих кур.
– Вы думаете, я взлетела на дерево с курами в руках? Мистер Маклерой, у меня только две руки.
За ним в темноте стояли трое сыновей, все рослые, с рыжими шевелюрами и большими бородами. Двое зажгли фонари и посветили на меня, а один подошел ко мне поближе.
– Ты глянь, пап, она подросла и стала похожей на свою городскую мамашу, хорошенькая.
– Она ворует наших кур!
– Где вы видите у меня кур? – с вызовом спросила я.
– Да мы тебя всю-то еще и не осмотрели, – сказал парень, на вид не старше Логана. – Пап, обыщу-ка я ее.
– Ничего ты не обыщешь! – отрезала я. – И все, что я делала, – это только искала папину собаку, и ничего тут противозаконного нет!
Я изворачивалась вовсю, стараясь выиграть время и дать Тому и Фанни возможность убежать подальше в горы.
А эти громилы велели мне выйти из леса и тогда только убедились, что никакая я не воровка. Да, я оказалась не воровкой, а просто большой врушкой.
Том и Фанни благополучно убежали с пятью курами в руках. Сверх того Том сунул в карманы шесть яиц, хотя до дома ему удалось донести в целости лишь три.
– Двух кур оставим, – сказала я, добравшись до дома и переведя дыхание. – Они будут откладывать яйца, и Наша Джейн и Кейт будут иметь по яйцу каждый день.
– А где ты была все это время?
– На дереве сидела. А внизу – собаки.
Мы навострились воровать. Тащили все, что могли, но никогда не крали в одном и том же месте по два раза. Оставляя наших младших на попечение дедушки, с сумерками уходили на добычу. У нас появились свои хитрости. Зимними вечерами мы поджидали, когда остановятся машины возле домов, хозяйка начнет выгружать из багажника продукты. Некоторые женщины, чтобы отнести домой покупки, делали несколько ходок. Это давало нам возможность подлететь, схватить пакет и исчезнуть. Это повторялось не раз, воровство оставалось воровством, никуда не денешься, но мы считали, что таким образом спасаем свои жизни и что однажды расплатимся с обкраденными женщинами.
Однажды вечером, только мы успели схватить по пакету, как раздался крик: «На помощь, воры!» Когда мы прибежали домой, в моем пакете оказались бумажные полотенца, промасленная бумага и пара рулонов туалетной бумаги. Фанни покатилась со смеху:
– Дурочка, надо хватать сумки потяжелее. Впервые в жизни у нас была туалетная бумага, бумажные полотенца и промасленная бумага. Только что нам было делать с этой промасленной бумагой? Нам нечего было заворачивать в нее и класть в холодильник, которого тоже не было.
Мы лежали с Томом на наших тюфяках и говорили о том, как хорошо, что дедушка может дать отдохнуть своим старым костям на кровати.
– Мне не по себе все это, – шептал Том. – Воровать у людей, которые вкалывают, чтобы заработать. Мне надо найти работу, пусть даже я буду возвращаться к полуночи. И я смогу подворовывать в садах у богачей. Куда им всего столько?
Проблема состояла в том, что люди в долине не верили ребятам с гор, так как были убеждены, что все они воры. Поэтому этим ребятам найти работу было непросто. В итоге нам вновь и вновь приходилось спускаться в Уиннерроу и воровать. Однажды Том украл пирог, который поставили охлаждать в форточку. Всю дорогу до дома брат бежал, чтобы угостить всех нас. Такого деликатеса я никогда не видела. Ровная корочка была расписана цветами, а в дырочках посреди цветков виднелась пропитка.
Этот яблочный пирог оказался настолько вкусным, что я весьма нехотя отругала Тома за то, что он становится асом в воровском искусстве.
– А, все нормально, – смеясь, ответил мне Том и подмигнул. – Пирог, который мы только что прикончили, делала мать твоего друга, а ты знаешь, что Логан отдал бы все, лишь бы семье Хевен было хорошо.
– А кто это – Логан? – еле слышно спросил дедушка.
Я все еще чувствовала во рту приятный вкус пирога.
– Да, действительно, – пробасил со стороны двери знакомый голос, – кто такой Логан? И где, черт подери, моя жена? И что тут у вас, как в свинарнике?
Отец!
Он вошел, неся за спиной объемный мешок из пеньковой ткани с какими-то крупными вещами. Должно быть, это была провизия для нас. Он небрежно кинул мешок на стол.
– Так куда, к дьяволу, делась Сара? – Прорычал он, оглядывая всех нас по очереди.
Ни у кого не нашлось слов, чтобы ответить ему. Он стоял высокий и худой, его бронзовое лицо было чисто выбрито и казалось бледнее обычного, словно ему пришлось пережить великое потрясение. В весе он потерял с десяток фунтов, не меньше. И все же он выглядел свежее, чище и в некотором роде даже более здоровым, чем когда я его в последний раз видела. Это был темноволосый гигант, от которого несло запахом виски и еще чем-то более сильным, чисто мужским. У меня даже мурашки пошли по коже, когда я поняла, что он вернулся. И в то же время я почувствовала облегчение. Все-таки при всей своей низости отец спас нас от голодной смерти – теперь, когда нам предстояло перенести самый разгар зимы, когда каждый день будет идти снег и вокруг нашего ветхого домика будет завывать ветер, непременно находя для себя способ проникнуть внутрь и заставить нас мерзнуть.
– Что, некому ответить, что ли? – с усмешкой спросил он. – Я-то думаю: мол, посылаю детей в школу. А они не умеют ни как следует поприветствовать отца, ни сказать, что рады снова видеть его дома.
– Нет, мы рады, – ответил Том. А я встала и повернулась к печи, чтобы снова приготовить еду да постараться сделать это повкуснее. Теперь, судя по мешку, у нас полно еды. И еще я отвернулась, чтобы сделать отцу неприятно, так же, как он часто заставлял меня страдать от своего безразличия ко мне.
– Так где моя жена? – снова прорычал он. – Сара! – позвал он. – Я вернулся!
Его крик, наверное, долетел до долины, но Сара все равно не объявилась. Отец отдернул занавеску и осмотрел «спальню». Он стоял, широко расставив ноги, и ничего не понимал.
– Она что, в домике во дворе? – спросил он, снова обращаясь к Тому. – Где мама, я спрашиваю?
– Буду только рада ответить тебе, – подала я голос, когда увидела, что Том мнется.
Он метнул взгляд в мою сторону.
– Я спросил Тома. Отвечай, парень, где, черт побери, твоя мать?
Если бы я была рождена только для того, чтобы уколоть самолюбие отца, то этот миг настал. По выражению его лица я поняла, что он подумал, будто и Сара умерла в его отсутствие – как бабушка. Я не могла решиться, но потом резко выпалила ему, не сводя глаз с его лица:
– Пап, жена бросила тебя. Она больше не могла снести горя, когда ее ребенок родился мертвым. Она не могла больше выдержать этот дом и вечную нехватку всего подряд, мужа, который веселится себе, а у нее одни несчастья. Вот она и ушла, а тебе оставила записку.
– Не верю я тебе! – прокричал он.
Никто не решался слова промолвить, даже Фанни, все только смотрели на него. И тут дедушка нашел в себе силы подняться со своей качалки. Глядя своему сыну в лицо, он промолвил:
– Нет у Тебя больше жены, сынок.
В его голосе звучала жалость к человеку, который уже потерял дважды в жизни и будет нести потери всю жизнь, и виноват в этом будет не кто иной, как он сам. Так, не без злорадства, думала я в этот вечер, когда после месячного отсутствия в доме снова объявился отец.
– Твоя Сара собрала вещи и ушла, ночью, – закончил свое сообщение Дедушка с видимым трудом, потому что столь жестокие слова нелегко ему давались.
– А ну-ка принесите кто-нибудь эту записку, – прошептал отец, словно вдруг силы покинули его и он стал старым, как дедушка.
Молча, продолжая испытывать злорадство, я подошла к высокой полке, где у нас хранились самые дорогие вещи, и из сахарницы с отбитыми краями (ее, как говорила бабушка, отец как-то купил, совсем новенькую, своему ангелу) достала коротенькую записку, сложенную вчетверо.
– Прочти мне, – скомандовал отец, сразу сделавшийся тихим, а его лицо приобрело какое-то странное выражение.
– «Дорогой муж! – читала я. – Я больше не могу жить под одной крышей с человеком, которому ни до чего нет дела. Ушла искать лучшей жизни. Удачи тебе и прощай.
Как любила, так теперь ненавижу тебя.
Сара».
– Что, и все, все?! – воскликнул отец, выхватил у меня из рук записку и стал пытаться разобраться в каракулях, написанных словно детской рукой. – Уходит, оставляет меня с пятью детьми и еще желает удачи! – Он скомкал записку и швырнул ее в открытую дверцу печки. Потом, как гребнем, провел пальцами по своей темной гриве волос. – Пропади она пропадом! – громко произнес он глухим голосом, потом вскочил и, погрозив кулаком в потолок, заговорил: – Найду – отверну голову. Сердце вырву – если оно у нее есть. Другой такой женщины в этих местах не найдешь. Надо же, бросить своих собственных детей. Вот проклятая! Ну, Сара, я от тебя такого не ожидал!
Он так быстро вылетел в дверь, что мне подумалось, будто он бросился искать Сару, чтобы тут же убить ее, но через минуту-другую отец вернулся с новыми мешками. В этих двух мешках были мука, соль, куски сала, бобы, большая банка перетопленного свиного сала, связки сухого шпината, яблоки, картошка, оранжевый сладкий картофель, пакеты риса и еще много такого, чего у нас раньше никогда не было, – например, коробочки с хрустящими сладостями и кексами, сливочное масло с кокосом, виноградное желе.
На столе было столько всего, что этого, казалось, хватит на год. Выложив содержимое мешков, отец обратился ко всем нам:
– Мне очень жаль, что умерла ваша бабушка. Еще больше, что ваша мама сбежала от меня, а значит, и от всех вас. Я уверен, она не хотела причинять вам боль, это все против меня. – Он сделал паузу и продолжил: – Я уезжаю сегодня же и не вернусь, пока не вылечусь от того, что подцепил. Я уже почти здоровый и хотел бы остаться здесь и заботиться о вас. Но, если я останусь, это может принести вам вред, поэтому мне лучше уехать. У меня есть работа, вполне по мне. В общем, вы особо не налегайте на эту еду, потому что другой не будет, пока я не вернусь.
Испуганная, я чуть не закричала, чтобы он не уезжал, так как мы не продержимся оставшуюся часть этой жестокой, холодной зимы.
– А никто из вас не имеет представления, куда она могла уехать?
– Папа! – заплакала Фанни и хотела броситься к нему в объятия, но он жестом поднятой руки остановил ее.
– Не прикасайся ко мне, – предупредил он. – Я не очень понимаю, что у меня, но это паршивая штука. Видите, я попросил человека, чтобы он уложил все в мешки? Все мешки пожгите после моего отъезда. У меня есть друг, который постарается найти Сару и заставит ее вернуться. Держитесь до ее возвращения… Или моего. Держитесь.
Все-таки какой бы плохой, иногда жестокий и злой, он ни был, все же старался, работал, продавал чей-то самогон, чтобы заботиться о нас – привозить еду, одежду, не слишком хорошую, но которая все-таки грела.
Он привез нам одежду, бывшую в носке, и сейчас Фанни копалась в ней, то бормоча про себя, то восклицая. Это были фуфайки и юбки, джинсы для Тома и Кейта, нижнее белье для каждого, пять пар обуви, хотя он вряд ли помнил наши размеры. У меня на глаза навернулись слезы. Никаких пальто, приличных ботинок, головных уборов, необходимых нам. Однако я была рада и этим грубым фуфайкам с чужого плеча, кое-где свалявшимся в комья.
– Папа! – воскликнул Том, устремляясь за ним. – Ну как ты можешь оставлять нас одних?! Я делаю что могу, но это нелегко, когда никто в Уиннерроу не доверяет Кастилам. Хевенли уже не ходит в школу. А я пока хожу. Без школы мне нет жизни. Пап! Ты слушаешь меня? Ты слышишь, что я говорю?
Отец закрыл уши, чтобы не слышать жалостливые слова своего сына, которого он любил, это точно. И плач Фанни наверняка будет стоять у него в ушах несколько дней. А дочь по имени Хевен не произнесла ни слова и не заплакала. На сердце стало холодно, словно цепкая рука судьбы выжала из него кровь. Я чувствовала себя одинокой, как в своих кошмарных снах.
Одинокой в этой хижине, без родителей, без всяких источников существования.
Одинокой, под завывания ветра, под снегопадами, когда исчезает подо льдом и снегом тропинка до Уиннерроу.
У нас не было ни зимней обуви, ни пальто. Не было лыж, которые помогли бы нам побыстрее добираться до долины, до школы, до церкви. А эта гора еды, какой бы большой она ни казалась, скоро исчезнет. А что потом?
Отец стоял возле пикапа, поочередно оглядывая всех нас. Всех, кроме меня. Мне было больно, что даже сейчас он не может заставить себя встретиться со мной взглядом.
– Вы тут держитесь, – произнес он и исчез в темноте. Потом мы услышали, как он завел старый пикап и поехал вниз по наезженной им дороге.
Я сделала так, как поступила бы Сара. Отбросив в сторону все переживания, сжав губы, без слезинки на глазах, стала думать о том, что мне придется управлять этим хозяйством, пока отец снова не вернется домой.
Глава 8
Нищета и блеск
На короткий и удивительный миг надежда озарила наши сердца, но вот отец нырнул в темноту ночи, и мы погрузились в еще более глубокое отчаяние. Он ушел, и мы снова остались одни.
Словно в кошмаре стояли и вслушивались в отдаленные звуки ночи, когда шум машины уже затих. На столе лежали доказательства заботы отца о нас, хотя и не ахти какой. Я проклинала его про себя за то, что он не остался, и далеко не только за это.
Я смотрела на стол, заваленный продуктами, и хотя тут было немало всего, думала: а хватит ли этого до следующего его приезда?
У порога дома стоял самодельный деревянный ящик, который неплохо служил нам зимой в качестве примитивного холодильника и в который мы складывали все то, что не собирались съесть в этот день. С одной стороны, это было даже счастье, что на дворе стояла зима, иначе нам пришлось бы поскорее проглотить все эти запасы, чтобы они не испортились на жаре. Когда жива была бабушка, когда здесь были Сара и отец и когда мы жили вдевятером, то портиться ничего не успевало.
Я только потом поняла, что отец, оказывается, приехал на День Благодарения и привез нам праздничный обед.
Голод диктовал нам наше меню. Скоро все то, что отец привез «до следующего раза», сократилось до обычных бобов и гороха и извечной нашей еды – бисквитов и подливки.
Завывания ветра не добавляли радости, как и холод, и мы держались поближе к «Старой дымиле». Я с Томом целые часы проводила во дворе за колкой дров и в лесу, где мы рубили маленькие деревца, собирали сучья, сломанные сильным ветром.
Жизнь в хижине вернулась назад, к тому ночному кошмару, который только яркий утренний свет может разогнать. Я перестала прислушиваться, не поют ли редкие птички в лесу, не в радость мне были величественные зимние закаты. На улице без дела в это время лучше не болтаться. Случись что, нас и спасти было бы некому. И у окна не посидишь, сквозняком продует. Самое лучшее место – у печки. Пристроишься и думаешь горькие думы.
Каждый день я с зари принималась за дела, которыми занималась Сара, и заряжалась на целый день. Только после ее ухода я поняла, что мачеха здорово жалела меня и не перегружала даже в те дни, когда ей самой было лень что-то делать. Том искренне пытался помочь мне, но я настаивала, чтобы он продолжал ходить в школу. Фанни же с удовольствием отлынивала от школы.
Несчастье было в том, что она оставалась не для того, чтобы помогать мне, а при первом удобном случае сбегала из дома и встречалась с определенным типом ребят, у которых в этом мире было только два пути: в тюрьму или в раннюю могилу. Они беспрерывно прогуливали школу, пристрастились к вину, азартным играм и девочкам.
– Сдалось мне ваше образование, – презрительно говорила Фанни. – Мне и того, что есть, хватит.
Она в сотый раз так говорила, смотрясь в серебряное зеркальце моей мамы. Она как-то выхватила его у меня из рук, когда я по своей глупости достала его из тайника, и заявила, что теперь это ее. Зеркальце пообтерлось, и Фанни не понимала, что оно стоит денег. Вместо того чтобы пытаться отнять у нее зеркальце – провозишься с ней, а тут бисквиты сгорят! – я решила, что заберу его, когда Фанни будет спать, и спрячу в укромное место. Хорошо, что хоть чемодан с куклой она еще не нашла.
– Жалко только, что в школе теплее, чем у нас. Хевен, откуда у тебя столько гордости? И меня заставляешь тебе подражать. А когда я говорю правду о нашей жизни – а я не так часто говорю правду, – то ты обвиняешь меня во вранье. Скоро на весь мир закричу, что мы голодаем. Брр, холодина! Околеть можно! – Фанни заплакала. – Наступит когда-нибудь день, когда я не буду голодать и мерзнуть. Вот увидишь, наступит! – воскликнула она, захлебываясь слезами. – Как же я ненавижу это место! Все время здесь тянет плакать! Ой, как мне надоело реветь, терпеть этого не могу! Ну почему у меня нет ничего, что городские девушки имеют?! Хевен, у тебя есть своя гордость, позволь мне иметь свою.
До этой минуты я и не подозревала о наличии у нее такой вещи.
– Все хорошо, Фанни, – успокаивающе сказала я ей. – Ну что ж, поплачь. Я думаю, в плаче рождается гордость. А она помогает нам быть людьми, сильными людьми. Так бабушка всегда говорила.
Луна поднялась высоко. Том пришел из школы поздно. Ветер словно занес его в дом и захлопнул за ним дверь. Том бросил на стол двух маленьких серых белок. Наша Джейн и Кейт наблюдали со слезами в широко раскрытых глазах, как с их «белочек» сдирают красивую шкуру. Скоро мясо уже варилось на печи. Я решила сделать жаркое, использовав для этого последнюю морковь и картошку. Кейт сел на корточки в углу и сказал, что есть не хочет.
– Надо поесть, – ласково промолвил Том, подойдя к Кейту. Он взял его на руки и посадил за стол рядом с Нашей Джейн. – Если ты не будешь есть, то и Наша Джейн не будет, а она и так слабенькая и худая. Так что ешь, Кейт, и покажи Нашей Джейн, что тебе нравится жаркое, которое приготовила Хевенли.
День проходил за днем, а Логан больше не появлялся. И Том не видел его в коридорах школы. Логан был постарше, и они учились в разных классах. Десять дней спустя после того посещения Логана Том сообщил мне:
– Логан куда-то уехал с родителями.
Том предпринял попытку разузнать, куда же делся Логан Стоунуолл.
– Его отец нанял работника. Он сейчас ведет дела в аптеке, до их возвращения. Может быть, у них кто-то из родственников умер.
Я про себя понадеялась, что нет, но вздохнула с облегчением. Мои самые худшие опасения состояли в том, что Логан уедет, забудет обо мне, а если и нет, то после того раза вообще не глянет в мою сторону – так я его тогда разозлила. Легче было думать, что Логан отдыхает, или даже поехал на похороны, или навещает больную бабушку, чем подозревать, что, поскольку я ему разонравилась, он и исчез. А так Логан снова скоро будет дома. И в какой-то день, получше нынешних, появится, мы увидимся, я попрошу у него прощения, он улыбнется и скажет, что все понял, и все у нас наладится.
Пришлось мне и шить, и чинить одежду. Сара покупала ткани на распродажах, некрасивые, дешевые, которые никто больше не брал. Она распарывала старые платья и, используя их в качестве выкроек, делала по ним новые, которые были и не по фигуре, и некрасивы, но которые можно было носить. Я не знала, как быть с платьями для Нашей Джейн и Фанни, не говоря уж о себе. У Тома поизносились рубашки, а на новые денег не было. Я стала ставить заплатки, сшивать разорванные места крупными неумелыми стежками, которые долго не выдерживали, прошивать разошедшиеся швы, штопать маленькие прорехи. Я брала старые платья, из которых выросла, распарывала их и делала платья для Нашей Джейн, которая получала огромное удовольствие от всего нового и красивого. Как-то, замерзнув в нашей холодной хибаре, я подошла к волшебному чемодану и извлекла из-под красивых летних нарядов мягкий розовый пуловер. У него были слегка укороченные рукава, но все равно он был еще великоват, чтобы Наша Джейн могла носить его как платье. Но Наша Джейн подсмотрела, и так ей захотелось этот пуловер, что она потребовала:
– Храни его, пока я не подрасту и он не будет мне впору.
Чтобы сделать впору, я пропустила по горлу резинку, что несколько стянуло плечи, и таким образом Наша Джейн получила в свое распоряжение новое, длинное, красивое и теплое платье-пуловер.
– Где это ты взяла такой материал? – подозрительно спросила Фанни, придя из леса и увидев порхающую по дому от радости Нашу Джейн в новом наряде. – Чего-то я никогда раньше не видела этой розовой штуки. Где это ты взяла, а?
– Это я нашел, ветром принесло, – вступился Том, который обладал большим воображением и любил придумывать всякие охотничьи байки. – Лежу я себе, закопался в снегу, жду, может, появится дикая индейка, думаю, будет нам на Рождество. Таращу, значит, глаза на кусты, что-то вроде вижу там, прицелился, сейчас, думаю, не промахнусь. И вдруг эта штука летит по ветру. Я чуть не подстрелил ее. А она зацепилась за кусты. Вот, думаю, как раз для Нашей Джейн, еще бы имя ее на этикетке…
– Врешь ты все, – сделала вывод Фанни. – Хуже и глупее ты никогда не врал.
– Ну конечно, кто больше всех сам врет, тому кажется, и другие врут.
– Дедушка, чего он меня обзывает! Скажи ему!
– Не надо, Том, не дразни сестру, – глухим голосом попросил дедушка.
На этом все и закончилось. Фанни и Том немножко поцапались, Кейт и Наша Джейн не обратили на это внимания, а дедушка, знай себе, ковырялся со своими деревяшками, то и дело вытягивая ноги, страдавшие от мозолей, потертостей и всякого рода неприятностей, от которых, на мой взгляд, можно было избавиться с помощью воды и мыла. Но дедушка не очень почитал их. Даже по субботним вечерам его приходилось заставлять помыться. Ему вообще ничего не хотелось делать, кроме как строгать и вырезать.
Фанни, даже если не ходила в школу, находила любой предлог, лишь бы не работать. Я махнула на нее рукой, поняв, что ей не до учебы. Надо было обеспечить возможность получить образование Тому, ведь именно к этому мы с ним стремились.
– Все хорошо, – сказал он мне как-то с трогательной улыбкой. – Я буду учиться и стараюсь сейчас учиться за двоих, чтобы я мог давать тебе уроки дома. Но, может быть, мне лучше поговорить с мисс Дил, и она станет присылать тебе персональные домашние задания? Чтобы и ты закончила год. Как ты смотришь на это, Хевенли?
– Только чтобы она не знала, что мы тут одни, голодные, холодные, нищие, несчастные. Не надо, чтобы она знала, так ведь?
– А чего тут такого ужасного? Может, она сумеет как-то помочь… – неуверенно произнес Том, опасаясь, что я взорвусь.
– Послушай, Том. Как говорит Логан, мисс Дил зарабатывает гроши, и она готова будет отдать все нам, она такая добрая. Не надо допускать этого. К тому же ты помнишь, как она однажды говорила нам в классе, что бедность и трудности закаляют характер? Поэтому мы здорово закалим свои характеры!..
Том с восхищением посмотрел на меня.
– У тебя и сейчас характер что надо. Но если еще немножко закалишь, мы все умрем с голоду.
Каждый день, возвращаясь из школы, Том приносил отличные отметки за домашние задания. Ничто не могло остановить его тяги к учению: ни проливные дожди, ни слякоть, ни ураганные ветры, ни холод. Он ходил в школу и, не имея хорошей одежды, презирал силы стихии. Ему надо было бы купить куртку для зимы, но денег на это не было. И ботинки ему нужны были, и сапоги, чтобы не промокали ноги. А та обувь, что привез отец, никому не подходила.
Иногда Фанни, когда ей надоедало сидеть в нашей избушке, ходила с Томом в школу. Она не училась, зато могла пофлиртовать с мальчиками. Когда Наша Джейн так плохо себя чувствовала, что не могла возражать, Кейт тоже отправлялся в школу.
Субботними вечерами мы мылись в оцинкованном тазу, поставленном поближе к печке. Так мы готовились к единственному радостному событию – посещению церкви.
В воскресенье, если более-менее позволяла погода, мы рано утром отправлялись в путь, надев самое приличное из нашей убогой одежды.
Полпути Нашу Джейн нес Том, а потом я помогала ей идти или брала на руки. Если бы девочка не предвкушала мороженое, я сомневаюсь, чтобы она охотно ходила в церковь. Кейт крутился возле того, кто нес или вел его обожаемую сестренку. Фанни обычно вырывалась вперед. Позади всех плелся дедушка, задерживая нас больше, чем Наша Джейн. Дедушка ходил теперь с палочкой. Том часто отставал, чтобы помочь ему преодолеть упавшее дерево или камень: не хватало нам только, чтобы дедушка упал и сломал себе что-нибудь.
Дорога в долину занимала у дедушки час или два, и мы четверо должны были мерзнуть лишнее время, чтобы не оставлять его одного. Фанни же приходила в церковь задолго до нас, забивалась в темном углу с каким-нибудь парнем и предавалась своим радостям. Том сразу находил ее, отшивал ухажера, заставлял Фанни привести себя в порядок и возвращался к нам. Мы, как всегда, входили в церковь последними под пристальными взглядами прихожан, и это лишний раз напоминало нам, что мы – самые плохие люди в горах, отбросы из отбросов, одним словом – Кастилы.
Но посещение этой маленькой белой церкви со шпилем давало нам надежду. Ведь мы родились с верой в сердце.
Проделав трудный воскресный маршрут, мы получали не только удовольствие, но и много пищи для разговоров, когда возвращались в наш заброшенный домишко. Сидя на задних скамьях, глазея на сидящих вокруг нарядно одетых людей, наше семейство в течение нескольких часов чувствовало себя маленькой частью рода человеческого, что помогало нам выносить тяготы остальной недели.
Я старалась избегать мисс Дил, которая не всегда ходила в церковь. Но в это воскресенье пришла. Она обернулась к нам с улыбкой, и я прочла облегчение в ее чудесных глазах. Жестом мисс Дил пригласила нас сесть рядом, и мы вместе заглядывали в ее сборник псалмов. Когда все запели, я услышала высокий красивый голос учительницы. Наша Джейн в таком восхищении подняла на нее свое личико, что у меня слезы навернулись на глаза.
– Как у вас это получается? – спросила Наша Джейн в тот момент, когда преподобный Вайс начал проповедь.
– О пении мы поговорим попозже, – шепотом промолвила мисс Дил и, нагнувшись к Нашей Джейн, посадила ее к себе на колени. Время от времени она гладила девочку по волосам, нежно притрагиваясь своим изящным пальцем к ее щеке.
Больше всего мне нравилось, когда все в церкви вставали и пели. Но я любила снова садиться и слушать страсти о всяких греховных поступках. Приближалось Рождество, и это побуждало преподобного Вайса выступать с такими зажигательными проповедями, что я все живо себе представляла, словно находилась среди кошмаров ада.
– Кто из вас не грешил? Встаньте и дайте на себя посмотреть с благоговейным восхищением и неверием в вашу безгрешность! Все мы грешники! Мы рождены в грехе! Рождены от греха! Рождены согрешать! И умрем во грехе!
Грех был вокруг нас, в нас самих, таился по углам, во тьме наших душ, всегда готовый вырваться наружу и наброситься на нас.
– Воздайте, и вам воздастся спасение! – громко говорил преподобный Вайс, ударяя при этом кулаком по кафедре, так что она вздрагивала. – Воздайте, и вы будете вырваны из рук Сатаны! Воздайте бедным, нуждающимся, страждущим! И от реки вашего золота добро вольется в вашу жизнь. Воздайте, воздайте, воздайте!
У нас, конечно, произошли некоторые перемены: Том нашел работу в долине, помогал домохозяйкам, но золотой рекой и не пахло.
Сидя на коленях у мисс Дил, Наша Джейн закашлялась, из носа у нее потекло. Надо было забрать девочку и отвести в туалет, высморкать.
Мы прошли с ней в изумительно чистый дамский туалет, где были блестящие раковины, жидкое мыло, бумажные полотенца. Сестренка вошла в чистую кабину без запахов нашего отхожего места, и ей доставило удовольствие спустить воду. Ей понравилось бросать бумагу и снова нажимать на спуск. Когда мы вернулись, я не разрешила ей садиться к мисс Дил на колени и мять ее красивый костюм. Наша Джейн стала пищать, что жмут туфли, которые действительно были ей малы, потом, что здесь холодно, что тот дядя громко и долго кричит. Спрашивала, когда мы встанем и начнем петь. Нашей Джейн очень нравилось петь, хотя она и не умела точно передавать мелодию.
– Шшш, – остановила я ее и взяла малышку на колени. – Скоро он кончит, и мы снова будем петь, а потом пойдем есть мороженое.
За мороженым Наша Джейн пошла бы по раскаленным углям.
– А кто заплатит? – с беспокойством спросил Том. – Нельзя позволить, чтобы это снова делала мисс Дил. А если мы внесем деньги, когда будут собирать пожертвования, то у нас ничего не останется.
– А ты не клади деньги, сделай вид, что кладешь. Мы бедные, нуждающиеся, страждущие, а золотые реки не текут в гору.
Том согласился неохотно, несмотря на то, что был не прочь воспользоваться Божьей щедростью. Надо было придержать деньга, которые у нас остались, чтобы купить Кейту и Нашей Джейн по мороженому, если ни на что больше не хватит. Хотя бы это надо сделать для них.
Блюдо для пожертвований шло по нашему ряду.
– Я заплачу от имени всех нас, – прошептала мисс Дил, когда Том полез в карман. – Попридержите это для себя. – И выложила целых два доллара!
– А теперь быстро к дверям, – прошептала я, когда пропели последний гимн и мисс Дил встала, надев тонкие кожаные перчатки, взяв свою сумочку, Библию и сборник псалмов. – И смотрите мне, чтобы не задерживаться там!
Наша Джейн сопротивлялась, еле волоча ноги. Я подхватила ее на руки, и она захныкала.
– Мороженого, Хевли, мороженого хочу!
Из-за нее мисс Дил почти догнала нас, когда мы проходили мимо преподобного Вайса и его мрачной жены.
– Постойте, подождите минутку! – крикнула мисс Дил, спеша за нами и стуча каблучками по скользкому тротуару.
– Бесполезно, – прошептала я Тому, который шел рядом с дедушкой и поддерживал его, чтобы тот не поскользнулся. – Лучше придумаем какое-нибудь оправдание. А то еще упадет, ушибется.
– О, славу Богу, – произнесла мисс Дил, запыхавшаяся от преследования, когда мы остановились, чтобы подождать ее. – Куда вы так летите? Я же обещала Нашей Джейн и Кейту мороженое. А вас нельзя угостить?
– Мороженому мы всегда рады! – тут же подала голос Фанни, а Наша Джейн как репей вцепилась в свою «мороженщицу», и оторвать ее теперь было безнадежным делом.
– Пойдемте где потеплее, посидим, отдохнем, поболтаем…
Мисс Дил повернулась и пошла в обратную сторону, к аптеке Стоунуолла. Кейт вприпрыжку шел рядом, взяв мисс Дил за другую руку. Даже Фанни от радости вела себя, как Кейт и Наша Джейн. А всего несколько минут назад готова была за четверть доллара соблазнить прыщавого мальчишку…
– А как ваш отец? – спросила мисс Дил на подходе к аптеке. – Что-то я его не вижу в последнее время.
– Скоро приедет, – ответила я тоном, не терпящим возражений со стороны моих сестер и братьев, молясь лишь о том, чтобы мисс Дил никогда не услышала о его болезни.
– А ваша мама, Сара, почему она не пришла сегодня?
– Она дома, неважно себя чувствует, решила отдохнуть.
– Том сказал мне, что ты болеешь. Ты прекрасно выглядишь, только похудела.
– Скоро я начну ходить в школу…
– А Кейт и Джейн когда начнут ходить? – настойчиво продолжала интересоваться нашей жизнью мисс Дил, и ее небесно-голубые глаза подозрительно прищурились.
– Они оба немножко приболели в последнее время…
– Хевен, я хочу, чтобы ты была со мной откровенной и честной. Я твой друг. А на друга всегда можно положиться, друг всегда поможет в беде и поймет. Я очень хочу помочь вам, так что если я могу что-нибудь сделать, то скажите – ты или Том, – в чем вы нуждаетесь. Я не богата, но и не бедна. После смерти отца у меня осталось небольшое наследство. Мать у меня жива, она живет в Балтиморе и в последнее время чувствует себя неважно. И перед тем как поехать к ней на Рождество, я хочу, чтобы вы сказали мне, как я могу сделать вашу жизнь сносной.
Вот он, золотой шанс. Фортуна редко стучится дважды в одну и ту же дверь. Но моя гордыня прямо сдавила горло, а язык словно примерз, и, поскольку я молчала, ни Том, ни дедушка не решились говорить. Фанни же, с ее наглостью, к счастью или несчастью, отошла в сторону и разглядывала журналы.
Пока я размышляла, сказать или не сказать мисс Дил всю правду, она посмотрела на дедушку, с отрешенным видом сидевшего за столиком.
– Бедный, каково ему было лишиться жены, – с состраданием промолвила мисс Дил. – Да и вам бабушки не хватает. – Потом она встретилась со мной глазами и тепло улыбнулась. – У меня есть отличная идея! Мороженое мороженым, но это не еда. Я собираюсь пообедать в ресторане, но терпеть не могу делать это в одиночестве, все начинают глазеть на тебя. Так что, пожалуйста, сделайте мне честь пообедать со мной, а заодно расскажете, как вы поживаете.
– Ой, с удовольствием! – У Фанни, очутившейся вдруг рядом, был рот до ушей. Сестра обладала собачьим нюхом на дармовую еду.
– Спасибо большое, но, я боюсь, мы не сможем принять ваше приглашение, – торопливо возразила я. Это гордость с дьявольским упрямством снова опередила меня, хотя мне все время хотелось отделаться от нее и обладать раскрепощенностью Фанни. – Это было очень мило с вашей стороны пригласить нас, но Нам надо успеть домой до темноты…
– Да не слушайте вы ее, мисс Дил! – выкрикнула Фанни. – Как папа ушел от нас, так мы с тех пор и голодаем! Мама ушла, бабушка умерла. Дедушке надо отдохнуть перед дальней дорогой. А придем – там и есть нечего. Подумаешь – успеть до темноты!
– А папа вернется со дня на день, – поспешно объяснила я мисс Дил. – Верно, Том?
– Да-да, вот-вот, – подтвердил Том и тоскливо взглянул на ресторан, расположенный на другой стороне улицы.
Мы часто поглядывали на него и думали, что когда-нибудь сможем прийти и посидеть на шикарных красных бархатных стульях, за круглым столиком с накрахмаленной скатертью. На столе будет стоять хрустальная ваза с одной красной розой, а обслуживать нас будут официанты в черном. До чего же это красиво – сочетание белого, красного и золотого. Там, в ресторане, должно быть, чисто, тепло, пахнет дорогими духами и пища самая изысканная.
– И мама тоже… ушла? – Симпатичное лицо мисс Дил приняло какое-то странное выражение. – До меня, вообще-то, дошли слухи, что она ушла насовсем. Это правда?
– Не знаю, – буркнула я. – Она может передумать и вернуться. Она такая.
– Никакая она не такая! – воскликнула Фанни. – И никогда она не вернется! Она оставила записку, где так все и написала. Папа прочел и чуть не рехнулся. И побежал искать ее… А мы страдай из-за них, мисс Дил. Ни матери, ни отца, ни еды нормальной, ни теплой одежды, дров не хватает. Это так ужасно, так ужасно!
Убила бы эту Фанни на месте. Кричать о наших унижениях на всю аптеку, где двадцать пар ушей слышат каждое ее слово!
Лицо у меня пылало, мне хотелось провалиться сквозь землю – так мне было стыдно, когда Фанни выдавала все наши семейные секреты. Это все равно что раздеваться на публике. Я хотела остановить Фанни, которую понесло, и она выкладывала все новые и новые подробности нашей жизни. Но, посмотрев на дедушку, потом на Кейта и Нашу Джейн, я тяжко вздохнула. Какая тут гордость, если видишь впавшие от голода глаза с темными кругами! Что я за дуреха – отвергать добрую помощь чудесной заботливой женщины! У этой идиотки Фанни, подумала я, куда больше здравого смысла.
– Ладно тебе, Хевен. Если Фанни хочет пообедать в ресторане да и Том, похоже, не против, а Джейн и Кейт такие исхудавшие, то нечего выступать против большинства. Ты в явном меньшинстве, так что решено. В это воскресенье семейство Кастилов – мои гости на обеде, и так будет каждое воскресенье, пока не вернется ваш папа.
О, у меня чуть слезы не брызнули из глаз.
– Только при том условии, что вы позволите нам в один прекрасный день ответить тем же.
– Ну конечно, Хевен.
Фортуна предстала перед нами в дорогом костюме с норковым воротником, и разве можно устоять против такой красивой фортуны?
Словно Моисей, ведущий за собой голодную толпу, мисс Дил возглавляла переход на другую сторону улицы. Наша Джейн преданно уцепилась за ее руку. С павлиньим достоинством (впрочем, павлинов я живьем пока не видела) мисс Дил вошла в зал этого дорогого ресторана. Официанты в черном смотрели на нас, как на цирковых уродцев. Им, видно, очень хотелось, чтобы этот кошмар прекратился. Публика, сидевшая за столиками, морщила носы и смотрела на нас с презрением, но мисс Дил улыбалась всем подряд.
– Добрый день, мистер и миссис Холидей! – с приятной улыбкой и наклоном головы поприветствовала она красивую и хорошо одетую пару. – Рада снова вас видеть. Ваш сын учится молодцом, вы наверняка гордитесь им. Мне так приятно, что я сегодня обедаю с семьей.
Она уверенно шла среди столов, словно корабль, спешащий в родной порт, а в хвосте у нее тянулась наша разношерстная компания. Мисс Дил вела нас к лучшему столику в ресторане.
Подойдя к нему, она с важным видом попросила удивленного пожилого официанта рассадить нас.
– С этого столика открывается самый хороший вид на ваши горы.
Я была ошеломлена, испугана, смущена. На красивом золотистом стуле, покрытом красным бархатом, я чувствовала себя, словно на королевском троне. Пришлось поухаживать за Нашей Джейн, у которой снова потекло из носа. Том взял Кейта за руку и повел в туалет. Фанни улыбалась всем вокруг, будто она тут своя. Прежде чем сесть на стул, который держал за ее спиной официант, она стянула с себя три свитера. Посетители наблюдали за ней с удивлением и раздражением, несомненно полагая, что Фанни на этом не остановится. Наконец, оставшись в своем ветхом платьице, она очаровательно улыбнулась мисс Дил.
– Никогда за свою несчастную жизнь я не была так счастлива, как сейчас.
– Что ж, Фанни, приятно слышать эти слова, от них я сама чувствую себя счастливой.
Очевидно, Кейта не привлекала, как Нашу Джейн в церкви, игра воды, и они с Томом вернулись тут же, словно опасаясь пропустить что-то интересное. Том улыбнулся мне.
– Ну вот, настоящий рождественский обед, да, Хевенли?
Ой, и вправду рождественский! Ведь до Рождества оставалось пять дней. В углу я увидела высокую, сияющую украшениями елку.
– Красиво здесь, правда, Хевен? – слишком громко восхищалась Фанни. – Когда я стану богатой, буду обедать вот так каждый день, и круглый год!
С лучезарной улыбкой мисс Дил смотрела на нас, переводя взгляд с одного на другого.
– Ну, разве нам плохо? А то сейчас пошли бы вы своей дорогой, я своей. Можете сказать, что предпочитаете? Начнем с вас, мистер Кастил.
– Я, как все, – тихо промолвил дедушка, чувствовавший себя здесь явно не в своей тарелке. Он прикрывал рот рукой, чтобы другие не увидели отсутствия у него зуба, его влажные глаза были полуопущены, он никак не мог преодолеть своей робости.
– Мисс Дил, – без всяких колебаний заявила Фанни, – вы выберите себе, что вам больше всего нравится, и мы все это возьмем. И десерт. Хоть отдохнуть от нашего топленого сала и подливы.
Внимательное выражение лица мисс Дил не изменилось.
– Очень хорошо, Фанни, – согласилась она. – Отличная идея, должна сказать. Значит, я выбираю самое с моей точки зрения вкусное для всех. Я возьму телячью отбивную. Есть кто-нибудь, кто не хочет телятину?
Телятину! Дома мы никогда не ели телятины. Что ж, это улучшит цвет лица Нашей Джейн и Кейту.
– Ой, как хочу телятины! – громко и плотоядно воскликнула Фанни, дедушка кивнул, Наша Джейн с широко раскрытыми глазами осматривала все вокруг, Кейт то и дело бросал взгляд на свою сестренку, а Том пылал от смущения.
– Что бы вы ни выбрали, нам непременно понравится, – робко согласилась я, в душе благодаря судьбу, которая занесла нас сюда, но стыдясь, что мы позорим ее своими дурными манерами.
Мисс Дил взяла свою салфетку, сложенную цветком, встряхнув, развернула и положила на колени. Я быстро сделала то же самое и толкнула под столом Фанни, чтобы и она последовала примеру учительницы, потом помогла Кейту справиться с его салфеткой, а мисс Дил ухаживала за Нашей Джейн. Дедушка сразу понял и сделал все сам, Том тоже.
– Теперь в качестве первого блюда надо взять салат или суп. На закуску возьмем мясо и овощи. Если же вы хотите чего-то морского или баранины, свинины, скажите.
– Мы возьмем телятину, – снова вперед всех вылезла Фанни.
– Отлично. Все согласны?
Все закивали, даже Наша Джейн с Кейтом.
– Так… Теперь решим, какую отбивную мы хотим – слегка, средне или сильно прожаренную? Или, может, кто хочет бифштекс?
Снова озадаченные, мы с Томом встретились взглядами.
– Ростбиф, – шепотом произнесла я. Самые любимые герои моих книг ели ростбифы.
– Отлично, я тоже возьму ростбиф, средне прожаренный. Значит, для всех берем? Еще картофель закажем. Так, а из других овощей что-нибудь…
– Не надо никаких овощей, – снова подала голос Фанни. – Мне – мясо, картошку и десерт.
– Так получается несбалансированная пища, – сказала мисс Дил, не поднимая глаз от своего меню, в то время как наши официант деликатно унес. – Возьмем еще салат и зеленые бобы. Думаю, всем нам понравится, как вы считаете, мистер Кастил?
Дедушка молча кивнул. Он был настолько перепуган, что я сомневалась, сможет ли он что-нибудь съесть. Насколько я знала, дедушка ни разу не обедал в подобного рода заведениях.
Это был не обед. Это было празднество!
Перед нами поставили большие тарелки с листьями салата. Через какое-то время я подняла глаза, чтобы посмотреть, какой вилкой будет пользоваться мисс Дил, и взяла такую же. Том добросовестно повторил, а вот Фанни запустила пальцы в салат, выуживая понравившийся ей лист. Пришлось снова стукнуть ее под столом. Наша Джейн возилась со своей порцией, а Кейт никак не мог проглотить странную пищу. Мисс Дил взяла пару теплых булочек, намазала их сливочным маслом и передала Нашей Джейн и Кейту.
– Это к салату, так лучше.
До последнего дня буду помнить это блюдо чудесного салата, подобного которому я никогда не видела: помидоры зимой, зеленые перцы, грибы и многие другие незнакомые мне вещи. Том, Фанни и я быстро расправились с салатом, то и дело доставая из закрытой корзины-хлебницы теплые куски хлеба. Хлеб приносили нам еще три раза.
– Это, должно быть, настоящее сливочное масло, – прошептала я Тому.
– И вы каждый день так едите? – поинтересовалась Фанни, глаза которой сияли от счастья. – Странно тогда, что вы не весите тонну.
– Нет, каждый день я так не ем, Фанни. А в воскресенье я могу позволить себе удовольствие, и отныне, если я буду в городе, это будет и вашим удовольствием.
В такое трудно было поверить. Да мы целую неделю можем жить сегодняшним обедом, и я твердо решила, что буду есть все подряд, пусть это даже будет слишком много. Я думаю, что Фанни, Том и даже Наша Джейн с Кейтом приняли подобное решение. Только дедушка с трудом справлялся с мясом из-за зубов.
Мне хотелось плакать, когда я видела, с каким удовольствием ест Наша Джейн. Кейт быстро расправился со своей тарелкой. Правда, немного перестарался, когда нагнулся, чтобы слизнуть остатки темного соуса. Я собралась было сделать ему замечание, но мисс Дил остановила меня.
– Пусть просто воспользуется хлебом, Хевен. Мне так радостно видеть, с каким удовольствием вы едите, – произнесла она с очаровательной улыбкой.
Когда мы расправились с нашими тарелками, да так, что их и мыть не надо было, мисс Дил спросила:
– Десерт, я думаю, будут все, не так ли?
– Мы любим десерт! – громко закричала Фанни, и на других столиках снова обернулись в нашу сторону. – Я хочу вот это шоколадное пирожное. – Фанни ткнула пальцем в меню.
– А вы, мистер Кастил? – ласково спросила мисс Дил дедушку, глядя на него своими добрыми глазами. – Что вы хотите на десерт?
Я была уверена, что дедушка испытывает физический дискомфорт от того, что съел за один присест непривычно много. Одно пережевывание пищи чего ему стоило.
– Что-нибудь, – пробурчал он.
– Я думаю, что возьму себе шоколадный пирог, – сказала мисс Дил. – Но я уверена, что Нашей Джейн и Кейту понравится шоколадный пудинг, какой здесь готовят. А мистер Кастил, Хевен и Том выбирайте, что вам нравится. А то нам с Фанни будет неловко, если мы будем есть сладкое, а вы нет.
Пирог, пирожное, пудинг? Что же все-таки? И я выбрала пирог, поскольку мисс Дил наверняка знает, что делает. Я быстро расправилась со своим десертом, и меня очаровал огромный кусок торта, который принесли Фанни. Сверху он был покрыт взбитым кремом и украшен вишенками. А дедушке, Тому, Нашей Джейн и Кейту принесли пудинг в красивых тарелках, и я пожалела, что не взяла пудинг.
Наша Джейн, казалось, наконец поняла, что рай – это то, что находится у нее во рту, и с такой скоростью уплела свой пудинг, что даже опередила Кейта. Она с лучезарной улыбкой, какой никогда еще не улыбалась, посмотрела на мисс Дил и нараспев произнесла:
– Как вкусно!
Люди за другими столиками даже заулыбались.
До сих пор все шло гладко, если не считать, что Кейт пытался облизать свою тарелку.
Мне следовало бы знать, что наше счастье не может продолжаться долго.
Совершенно внезапно Наша Джейн подавилась, позеленела, и ее вдруг вырвало – прямо на шерстяную темно-красную юбку мисс Дил! Досталось и крахмальной скатерти, и мне.
Глаза у Нашей Джейн сделались огромными, потом она заплакала – громко, испуганно. Она пыталась спрятать лицо у меня в коленях, а я стала извиняться перед мисс Дил и промокать ей юбку своей салфеткой.
– О, Хевен, да не переживай ты так, – стала успокаивать меня мисс Дил, одновременно пытаясь очистить юбку, нисколько, казалось, не расстроенная. – Отдам в химчистку, и вернется как новенькая. А теперь успокойтесь, а то вон какой у всех вид. Сейчас я оплачу счет, а вы одевайте теплые вещи. А потом отвезу вас домой.
Другие посетители отвели от нас глаза в сторону, словно не замечая разыгравшейся сцены. Даже официанты, похоже, не придали этому значения, словно были уверены, что нечто подобное обязательно случится.
– Я сделала такую плохую вещь, – всхлипывая, заговорила Наша Джейн, пока мисс Дил подписывала счет. – Я не хотела, Хевли. У меня нечаянно, Хевли.
– Извинись перед мисс Дил.
Но Наша Джейн так оробела, что побоялась заговорить с мисс Дил, и вместо этого снова заплакала.
– Ничего страшного, Джейн, дорогая. Когда я была в твоем возрасте, со мной тоже это случалось. Так бывает со всеми, правда, Хевен?
– Да, конечно, – обрадованно уцепилась я за брошенную мне соломинку. – Особенно если у тебя маленький желудочек, не привыкший к такому большому количеству пищи.
– А меня вот никогда ни на кого не тошнит, – снова вылезла Фанни. – Мой желудок умеет себя вести.
– Только язык не умеет, – резко произнес Том, Я отнесла Нашу Джейн в дорогой черный автомобиль мисс Дил. Когда мы поднялись в горы, пошел редкий снежок. Все время, пока ехали, я волновалась, что слабый желудок Нашей Джейн снова попытается освободиться от пищи и мы можем измазать интерьер великолепной машины. Но Нашей Джейн удалось удержать в себе остатки съеденного, и до дома мы довезли ее благополучно.
– Не знаю, как вас и благодарить, – неуверенно заговорила я, стоя на ветхой террасе и по-прежнему держа сестренку на руках. – Я ужасно переживаю за ваш красивый костюм. Надеюсь, пятно отойдет.
– Конечно, отойдет, я точно знаю.
– Пожалуйста, пригласите нас в следующее воскресенье, – не удержалась Фанни, после чего исчезла в доме, хлопнув дверью. Потом дверь приоткрылась, и Фанни добавила: – И преогромное спасибо. Здорово вы это организовали. – И дверь окончательно захлопнулась.
– Вы редкостная женщина, – произнес Том хрипловатым голосом и поцеловал мисс Дил в щеку. – Спасибо вам за все. Живи я хоть сто лет, никогда не забуду сегодняшний день, вас, этот обед, какого я никогда не пробовал, хоть я и уважаю твои кулинарные способности, Хевенли.
Конечно, сейчас следовало бы пригласить мисс Дил в дом и проявить наше гостеприимство. Но если бы она вошла, то получила бы слишком много информации, которой мне не хотелось делиться с мисс Дил. Я чувствовала, что она ждет приглашения и возможности увидеть, как мы в действительности живем. Наша хибара и снаружи представляла собой жалкое зрелище, но, если мисс Дил увидит ее изнутри, она потом не сможет заснуть.
– Спасибо еще раз, мисс Дил, за все, что вы для нас сделали. И пожалуйста, простите Фанни за ее поведение, и Наша Джейн очень сожалеет, что так вышло, хотя и не может сказать этого. Я пригласила бы вас войти, но, к сожалению, оставили в доме такой беспорядок… – И тут я не лгала.
– Я понимаю. Может, и ваш папа там ждет, куда вы запропастились. Так я хотела бы поговорить с ним.
Фанни снова высунула голову.
– Нет его здесь, мисс Дил. Папа болен этим, как его…
– Он был болен, – поспешила я перебить Фанни. – Сейчас ему лучше, и завтра он будет дома.
– Это радостно слышать, – она подошла и обняла меня, и я почувствовала запах духов мисс Дил, а от ее волос стало щекотно лицу. – Ты смелая и благородная девочка, но слишком молодая, чтобы выдерживать такие нагрузки. Завтра во второй половине дня я приеду к вам после школы и привезу подарки под елку.
Я не стала говорить ей, что у нас не бывает елки.
– Мы не можем позволить вам этого, – слабо засопротивлялась я.
– Можете. Должны. Ждите меня завтра около четырех тридцати.
И снова высунулась Фанни, очевидно, слушавшая разговор через тонкую дверь.
– Мы будем ждать вас, не забудьте.
Мисс Дил улыбнулась, хотела было что-то сказать, но потом передумала. Затем она погладила меня по щеке и промолвила:
– Ты очень милая девочка, Хевен. Не могу себе представить, что ты не закончишь школу. У тебя же такие способности и тяга к учебе!
В этот момент вдруг раздался тихий, робкий голосок. Я никак не ожидала, что Кейт вдруг сам проявит инициативу.
– Да, – сказал он, прижавшись к моей юбке, – Наша Джейн действительно очень сожалеет.
– Я и не сомневаюсь. – Мисс Дил потрогала Нашу Джейн за щечку, потом потрепала Кейта за волосы и пошла к машине.
В хижине было так же холодно, как на улице, и Том набросал побольше дров в «Старую дымилу». Я сидела, покачивая на руках Нашу Джейн, и чувствовала, как холодный воздух дует через отверстия в стенах и зазоры в полу, тянет через плохо подогнанные оконные рамы. Впервые эта хижина показалась мне совершенно нереальной, совсем не похожей на дом. У меня перед глазами стоял ресторан с его нежно-белыми стенами, красными коврами и дорожками, модной мебелью. Вот в таком мире я желала бы жить всем нам. При мысли о том, что это была лучшая трапеза в моей жизни, я отчетливо осознала, в каких плачевных условиях все мы живем, и заплакала.
Сегодня на ночь я собралась произнести самую длинную и искреннюю молитву, встав при этом на колени. Буду стоять до тех пор, пока Бог не услышит мои молитвы и не вернет домой отца.
Но на заре нового дня я была уже на ногах. Напевая песню, приготовила еду, проводила в школу Тома, а затем стала приводить в порядок дом, полагаясь на помощь Фанни.
– Этот дом никогда не будет иметь приличного вида. Сколько тут не мети и не скреби, все равно он как был, так и останется вонючим, – заявила Фанни.
– Нет, не останется. Если мы с тобой поработаем, он засияет, вот увидишь, засияет. Так что давай, лентяйка, принимайся за дело, иначе ты больше ничего не получишь.
– Мисс Дил не обойдет меня, я уверена.
– А тебе понравится, если она будет сидеть на грязном стуле?
Этот довод подействовал на Фанни, и она включилась-таки в работу, но на долго ее не хватило. Через час она уже улеглась и заснула.
– Так время летит быстрее, – нечленораздельно произнесла она, прежде чем окончательно заснуть.
Я взглянула на дедушку – он тоже дремал в своей качалке, ожидая чудесного явления мисс Дил в половине пятого.
Но половина пятого пришла и прошла, а мисс Дил все не появлялась.
Уже почти стемнело, когда пришел из школы Том и принес записку от нашей учительницы.
«Дорогая Хевен!
Когда я прошлым вечером вернулась домой, под дверью меня ждала телеграмма. Моя мама серьезно заболела, ее положили в больницу, так что я вылетаю к ней. Если я зачем-либо понадоблюсь, звони по телефону, указанному ниже, с оплатой звонка на меня.
Посылаю рассыльного к вам домой, он принесет вам все, что, я полагаю, вам нужно. Пожалуйста, примите мои подарки детям, которых я люблю, как своих.
Марианна Дил».
Она написала номер телефона и код города, видимо, забыв, что у нас нет телефона. Я вздохнула и посмотрела на Тома.
– Она еще что-нибудь говорила?
– Много чего. Спрашивала, когда папа вернется домой, интересовалась, что нам нужно, какие размеры мы носим – одежды, обуви. Она умоляла меня, Хевенли, ответить, в чем мы особенно нуждаемся. Ну что я мог ей сказать, когда на такой список бумаги не хватит. Нам все нужно, особенно еда. И знаешь, я стоял как осел и жалел, что я не Фанни и не могу выпалить все подряд, наплевав на гордость, не чувствуя унижения… Но я не мог, и мисс Дил уехала. Единственный наш друг уехал.
– Но она все равно пришлет подарки.
Том засмеялся.
– Ну вот, а мы тут о гордости…
Прошло три дня, а коробка с подарками не приходила. В день перед Рождеством Том принес разочаровывающую новость.
– Я пошел в магазин – мне про него говорила мисс Дил – спросить, где те вещи, которые мисс Дил заказала им доставить, а они говорят, что наш район они не обслуживают. Я стал спорить с ними, но они стояли на своем: мы, мол, должны подождать, когда она вернется и оплатит дополнительные расходы. Хевенли, они, должно быть, не сказали ей сразу, иначе она все устроила бы, наверняка устроила бы.
Я пожала плечами, стараясь казаться безразличной. Ничего, мол, перебьемся. Но на сердце у меня было скверно.
Настоящая зима в горах решила показать себя именно в этот день, набросившись на нас с таким остервенением, к которому мы были совершенно не подготовлены. Мы затыкали тряпками щели – под дверью, в полу, в потрескавшихся стеклах окон. Наша халупа напоминала изнутри шарф редкой вязки, дававший отличные возможности гнездиться блохам, тараканам, паукам, хотя у нас было и холодно. Солнце в горах уходило за горизонт быстро, и темнота наступала с пугающей стремительностью, и тогда холод покрывал горы своим ледяным одеялом. Даже когда мы заворачивались в наши тюфяки, нам все равно не удавалось сохранить в себе тепло, поскольку пол возле печи был очень холодным. Дедушка спал в кровати, если не забывал покинуть свою качалку. Хорошо, что он спал теперь не на полу, где его старым костям было бы жестко и холодно.
– Нет, – решительно запротестовал однажды дедушка. – Это неправильно, маленьким кровать нужна больше, чем мне. И говорить не буду об этом. Хевен, девочка, делай, как я сказал, положи Кейта и Нашу Джейн на кровать, а остальные прижмитесь поближе, вот вам и теплее станет.
Мне было неприятно лишать дедушку кровати, но, если он вдруг упрется, его не переубедишь. А я всегда считала, что он очень эгоистичен.
– Кровать нужно отдать самым маленьким и слабым, – настаивал он на своем, – значит, Нашей Джейн и Кейту.
– Э, постойте-ка! – басисто закричала Фанни. – Если кому помоложе надо постель помягче и потеплее, то следующая я на очереди, там для меня места хватит.
– Если там есть место для тебя, то и для Хевенли найдется, – возразил ей Том.
– А если хватит места мне, Том, то сыщется место и еще для одного, – добавила я.
– Нет, Том не поместится, – скандальным голосом возразила Фанни.
Поместился.
Том лег в ногах, положив голову у стены, где лежали Наша Джейн и Кейт, и поэтому ему не мешали там ничьи ноги, к тому же холодные.
Перед тем как лечь, Том нарубил побольше дров, чтобы потом разжечь посильнее пламя и на нем растопить лед. «Старая дымила» продолжала выбрасывать в воздух все новые порции ядовитого чада.
На долю Тома выпадало вставать ночью и подкладывать дрова в печку. Дров становилось все меньше, и в свободное после школы время всю субботу и воскресенье Том до самой темноты рубил на улице дрова, чтобы насытить старую печку, которая пожирала поленья, как слоны – арахис.
Он рубил столько, что руки и спина начинали болеть, а ночью то и дело ворочался, меняя положение тела, и постанывал. Мышечная боль не давала Тому заснуть глубоко. Я вставала и растирала ему спину касторовым маслом, к которому часто прибегала бабушка против разных болячек. С его помощью можно было даже сделать искусственный выкидыш: принять побольше касторового масла внутрь – и все растворялось и вымывалось. Что касается Тома, то касторовое масло спасало его от мышечной боли.
Если Том не стонал, то мне слышались другие ночные звуки: тяжелое, хриплое дыхание дедушки, частое покашливание Нашей Джейн, голодное бурчание в животе Кейта. Но особенно я прислушивалась к шагам на террасе.
То мне казалось, что это вернулся отец, то чудилось, что медведь или волк подошел к дому, чтобы всех нас съесть.
Том упорно продолжал верить: отец не оставит нас, не даст умереть с голоду и от холода.
– Не важно, что ты думаешь, Хевенли, но он нас любит, и тебя тоже, – говорил он среди ночи.
А я, лежа на боку и положив ноги на поясницу Тому, смотрела в потолок, представляя себе небо в вышине, и молилась, чтобы отец вернулся домой, здоровый и сильный, и чтобы он нашел взаимопонимание с нами.
Наступил канун Рождества. У нас в продуктовом шкафу осталось полчашки муки, со столовую ложку сала и два сушеных яблока. Я проснулась в это утро с таким ощущением, будто рок придавил меня к земле и мне трудно двигаться. Я стояла и смотрела на остатки запасов, и слезы бежали у меня по лицу. Одна Наша Джейн сможет съесть все это, и то будет мало. За моей спиной заскрипел пол. Это Том подошел ко мне и обнял.
– Не плачь, Хевенли, пожалуйста, не надо. Не сдавайся. Как-нибудь все образуется, выживем. Может, нам удастся продать в городе дедушкины деревянные фигурки, и тогда у нас будут деньги накупить всякой еды.
– Ну, это когда кончится снег, – хриплым голосом произнесла я, мучаясь от голода.
– Посмотри-ка, – обрадованно сказал Том, обернувшись к окну и показывая мне на светлый прогал в свинцово-сером небе, – там проясняется. Там даже солнце, по-моему. Нет, Хевенли, Бог не забыл про нас. Он направляет папу домой, я нутром чувствую. Знаешь, папа не даст нам умереть тут с голоду.
Но я уже ничего не могла знать и понимать.
Глава 9
Рождественский подарок
Казалось, мы с Томом быстрее прошли бы сотню миль в солнечную погоду, чем добирались в этот день накануне Рождества до коптильни. Мы шли, держась друг за друга, ветер завывал в ушах, бросая в лицо снег и слепя нас. Но зато, возвращаясь назад, несли в карманах с дюжину лучших дедушкиных резных фигурок, которых он никогда не хватится, потому что они уже давно лежали в коптильне.
С облегчением почувствовав под ногами порог дома, я в первый раз за время нашего маршрута по-настоящему открыла глаза и увидела, что все кругом белым-бело. Это был не свежий снег, а уже выпавший и поднятый в воздух ураганным ветром. Том не без труда открыл дверь, подтолкнул меня внутрь и сам залетел в дом.
Когда мы ввалились внутрь, я первое время не могла ничего разглядеть от залепившего лицо и глаза снега. Фанни с чего-то радостно визжала, да и вообще шума было предостаточно. Несколько опешив, я стала озираться кругом и, вздрогнув от неожиданности, замерла, и во мне вспыхнула искорка надежды.
Отец! Приехал домой на Рождество?.. Наконец-то наши молитвы услышаны, наконец-то!
Он стоял, освещенный светом печи, и смотрел на прижавшихся друг к другу, чтобы согреться, Кейта и Нашу Джейн. Они продолжали спать, несмотря на поднятый Фанни радостный шум. Дедушка тоже спал в своей кресле-качалке.
Отец, казалось, не видел нас с Томом, и я постаралась держаться от него подальше. Что-то в его взгляде, каким он смотрел на своих меньших, насторожило меня.
– Папа! – радостно закричал Том. – Ты вернулся! Отец с безразличным видом повернул голову в его сторону, словно не узнал этого крупного парня с огненно-рыжими волосами.
– Я приехал с рождественским подарком, – глухо промолвил отец без тени радости в глазах.
– Пап, а где ты был? – спросил Том, в то время как я, стоя за спиной у отца, не думала здороваться с ним, как и он не собирался даже взглянуть в мою сторону.
– Тебя это не касается, где я был.
Это единственное, что он успел сказать, прежде чем свалился на пол рядом с креслом дедушки. Только тогда дедушка проснулся и слабо улыбнулся своему сыну, но через короткое мгновение оба уже храпели.
На столе лежали пакеты, сумки, мешочки и коробки с едой. Значит, опять живем, опять есть пища. Но и ложась спать, я еще не знала, что же такое привез нам отец среди этого огромного количества всякого добра. Ткани? Игрушки? Игрушки и конфеты он нам никогда не привозил, но я все надеялась.
А завтра наступало Рождество.
– Спасибо тебе, Господи! – шептала я с благодарностью, встав на колени рядом с кроватью. – Ты прислал его в самое время, спасибо тебе.
Рождественским утром я готовила грибы, которые Том нашел в мелкой лощине среди деревьев, когда отец встал с пола и вышел в дальний домик, потом вернулся, небритый, несвежий, и подхватил на руки Нашу Джейн и Кейта, выдернув их из теплой, уютной постели. Он без труда держал их на сильных руках, с чувством глядя на детей, а они смотрели на него широко открытыми глазами и с некоторым испугом, точно не узнавали. Теперь они были моими детьми, а не его. Он не любил их так, как я, иначе он не оставил бы их надолго без еды. Мне стоило неимоверных усилий ничего не сказать отцу и продолжать заниматься готовкой.
Я решила подать на завтрак яйца, а вот свинину мне хотелось оставить на потом, когда отец уедет – мне не хотелось тратить на него ни кусочка свинины.
– Поспеши там с едой, – проворчал отец, – а то сейчас приедет компания.
Компания?
– А где рождественский подарок? – поинтересовался Том, войдя в дом после колки дров.
Отец легкой походкой приблизился к окну и взглянул в него, не заметив даже сияющей чистоты стекол.
– Одень их обоих, и быстро! – приказал он, не глядя в мою сторону и поставив Нашу Джейн и Кейта на пол.
Что это у него так странно горят глаза? И что за компания? Сара? Неужели Сара? Это и есть подарок нам? Просто удивительно!
Наша Джейн и Кейт подлетели ко мне, словно я была их матерью, защитой и надеждой. Я быстренько умыла их, а потом одела в лучшие одежды, которые на самом-то деле выглядели убогими.
Теперь жизнь немножко наладится, подумалось мне. Я по-прежнему была полна детского оптимизма, который крепнет при свете дня, полна надежд, несмотря на странное выражение глаз отца, неуловимую напряженность, витавшую в доме, и какие-то предчувствия – смутные и недобрые. Он бросил холодный, твердый взгляд в мою сторону, потом оглядел Тома, Фанни и, в конце, Кейта и Нашу Джейн.
Из всех своих детей он отдавал предпочтение Тому, за ним – Фанни.
– Ну как, дорогая? – обратился он к Фанни с ласковой улыбкой. – Ну-ка, обними своего папу.
Фанни засмеялась. Она всегда была готова улыбнуться и обнять того, кто обратит на нее внимание.
– Пап, я молилась днем и ночью, чтобы ты вернулся. Я так по тебе скучала. – Потом она выпятила нижнюю губу и спросила, где он был.
За окном послышался звук автомобиля, остановившегося возле дома. Я подалась к окну и заметила в машине дородного мужчину с женой. Они сидели и, как мне показалось, ждали сигнала от отца. Взглянув на отца, я заметила по его лицу, что он принимает в данный момент какое-то важное решение. Он посадил Фанни на колени и погладил по голове.
– Сейчас, дети, вам придется столкнуться с неприятными фактами, – отрывисто заговорил отец вдруг охрипшим голосом, и в его глазах я увидела боль. – Ваша мама никогда не вернется домой. У них все в роду такие. Если им что втемяшилось в голову, то они будут гнуть до конца, их только смерть остановит. Да и не только это. Я больше не хочу ее видеть. Если она сунется сюда – возьму ружье и пристрелю.
Отец не улыбался. Видно было, что он не шутит. Мы все молчали.
– И вот я нашел хороших богатых людей, которые не могут иметь детей, но так хотят, что готовы заплатить большие деньги. Им нужны маленькие дети. То есть это может быть или Кейт, или Наша Джейн. Только не возражайте и не говорите нет, потому что так оно и будет. Если вы хотите, чтобы они выросли крепкими и здоровыми и имели красивые вещи, которые я не могу им дать, держите язык за зубами, и пусть эта пара выберет кого им надо.
У меня внутри все похолодело. Все мои надежды разом развеялись, как только я услышала о намерениях отца. Папочка есть папочка, и его никогда, никогда не переделаешь. Развращенный, грязный, пропившийся Кастил. Человек без души и сердца, даже в отношении родных ему людей.
– Я по-своему решил сделать Кейту и Нашей Джейн рождественский подарок – и чтобы без криков и слез, смотрите не испортите дело! Вы думаете, что я никого вас не люблю. Нет, люблю. Вы думаете, меня не волнует, что происходит в этой хибаре. Волнует, и еще как. Я и сам болел, и душа у меня болела о вашей судьбе. И вот однажды темной ночью, когда я был такой больной, что последний бродячий пес не позавидовал бы, мне это пришло в голову.
Он улыбнулся своей очаровательной улыбкой Фанни, потом Тому, Кейту и Нашей Джейн, а на меня даже не взглянул.
– Я уже говорил с вашим дедушкой, и он сказал, что это хорошее дело.
Фанни медленно соскользнула с отцовских коленей и пересела к нам. Я держала на руках Нашу Джейн, а Том обнимал Кейта за узкие, хрупкие плечи.
– Папа, – первой подала голос Фанни, которая сразу побледнела и приобрела озабоченный вид, – что ты собираешься делать?
И снова отец отпустил в ее адрес очаровательную улыбку.
– Я все думал, как же богатые рвутся заплатить за то, что они хотят иметь. У меня столько детей, что я не могу их содержать, а другие хотят иметь детей и не могут. Так много богатых, которые хотят иметь, чего у меня с избытком. Вот я и продаю.
– Пап, – заговорил Том с дрожью в голосе, – ты ведь шутишь, правда?
– Помолчи, парень, – угрожающе предупредил его отец. – Ничего я не шучу. Я до жути серьезно говорю. Я подумал и решил, что так будет лучше. Это единственный выход. По крайней мере, один из вас будет спасен от голодной смерти.
Так это и был рождественский подарок нам? Выставка по продаже Кейта и Нашей Джейн?
Меня стало мутить. Мои руки сами прижали Нашу Джейн, и я зарылась лицом в ее вьющиеся волосы.
Отец подошел к двери, чтобы пригласить пару из черного автомобиля.
Вошла полная леди в туфлях на высоких каблуках, а за ней – еще более полный мужчина. Оба были в пальто с меховыми воротниками, в перчатках. Их счастливые улыбки быстро померкли, когда они увидели враждебность на наших лицах. Потом они обвели вокруг глазами, и их охватил ужас от открывшейся взору нищеты.
Никакой рождественской елки, ни украшений, ни подарков – ничего такого, что отличало бы этот день от других дней страданий.
И тут отец с его планами продажи собственного ребенка.
В такое невозможно поверить – словно говорили выразительные взгляды этих явно шокированных горожан.
– О, Лестер! – воскликнула полная женщина, опускаясь на колени, чтобы прижать Кейта к своей пышной груди. – Ты слышал, о чем шла речь, когда мы поднимались по ступенькам? Мы не должны позволить этому милому, чудному ребенку умереть с голоду! Посмотри в его глаза, какие большие и красивые! Посмотри на эти шелковистые волосы! И какой он чистенький. Ах, какой милый ребенок! А эта девочка на руках у сестры – ну чем не мила, правда, Лестер?
Паника – вот единственное, что я ощущала в этот миг. И зачем я их искупала вчера, вымыла им голову? Выглядели бы они замарашками – и она не захотела бы их брать. Я всхлипнула и прижала к себе Нашу Джейн, а та, дрожа от страха, еще сильнее вцепилась в меня. Может быть, Нашей Джейн и Кейту будет лучше там, но каково будет мне без них? Они мои, а не ее. Эта женщина не сидела с ними по ночам, не учила их ходить, не кормила с ложечки, не тратила, как я, на них многие и многие часы, вместо того чтобы поиграть на улице.
Уходите, уходите! – хотелось закричать мне, но сказала я совсем другое.
– Нашей Джейн только семь лет, – произнесла я внезапно севшим голосом. Я твердо настроилась спасти Нашу Джейн от этой женщины и от этого мужчины. – Они с Кейтом еще никогда не расставались с домом. Их нельзя разлучать друг с дружкой, они будут плакать и даже могут умереть от тоски.
– Семь? – Женщина была явно поражена. – Я думала, ей меньше. Мне хотелось ребенка поменьше. Лестер, тебе верится, что ей семь? А сколько лет младшему мальчику?
– Восемь, – выкрикнула я. – Слишком много для усыновления! А Наша Джейн – больная, – продолжала я выкладывать свои доводы, в душе надеясь на лучшее. – Она никогда не была, что называется, здоровой. Ее часто тошнит, к ней прилипают все болезни, которые ходят вокруг, у нее частые простуды, температура…
И далее я продолжала в таком же духе, стараясь снизить шансы Нашей Джейн – к ее пользе или нет, но я не представляла себе, как это сестрички вдруг не станет радом со мной. Однако вмешался отец и велел мне замолчать.
– Тогда давай возьмем мальчика, – заговорил толстяк по имени Лестер, доставая из кармана пухлый кожаный кошелек. – Тем более что я всегда хотел иметь сына, а он очень приятный мальчик, он вполне заслуживает цены, которую вы просите, мистер Кастил. Значит, пятьсот, так?
Наша Джейн громко заплакала и закричала прямо над моим ухом:
– Нет! Нет! Нет!
Она вырвалась из моих крепких объятий, бросилась к Кейту и с плачем обхватила его руками. Это была сцена недетского горя. Видя страдания сестры, Кейт тоже вцепился в нее.
А я в отчаянии продолжала сыпать новыми доводами:
– Кейт совсем не подходит вам в сыновья. Он слишком тихий, плохо переносит темноту, он вообще боязливый мальчик. А без сестры он не выдержит. Ты ведь не хочешь уходить, Кейт?
– Никуда я не хочу! – закричал Кейт.
– Нет! Нет! Нет! – тут же сквозь слезы кричала Наша Джейн.
– О, Лестер, у меня сердце разрывается, честное слово. Этих двух милых детишек нельзя разлучать. Лестер, почему бы нам не взять их обоих? Мы можем позволить себе это. А они не будут плакать и сильно скучать по своей семье, если будут вместе. У тебя будет сын, а у меня дочка, и наша семья из четырех человек будет счастлива.
О Господи! Стараясь спасти их поодиночке, я потеряла обоих!
Но еще оставалась надежда, поскольку Лестер колебался, хотя жена и настаивала. Если бы отец сохранял молчание! Но он заговорил, вкладывая в голос досаду и теплоту:
– Я вижу, что эта женщина с золотым сердцем, хочет взять двоих вместо одного.
И это положило конец колебаниям Лестера. Он достал бумаги, написал там еще одну-две строчки и поставил подпись, потом отец нагнулся над бумагами и с трудом вывел свою подпись.
Он делал это с таким старанием и так медленно, что наверняка подпись у него получилась красивая, не хуже других. Как и многие невежественные люди, он придавал внешнему виду большее значение, чем содержанию.
Во время этой процедуры я отошла к печке и взяла в обе руки тяжелую железную кочергу. Подняв ее над головой, я набралась смелости угрожающе сказать отцу:
– А ну прекрати все это! Я не позволю тебе! Смотри, придут власти и посадят тебя в тюрьму, если ты продашь собственную плоть и кровь. Кейт и Наша Джейн – это тебе не поросята и не цыплята, чтобы ими торговать, это твои собственные дети!
Отец метнулся ко мне как молния, хотя Том и поспешил защитить меня. Он больно заломил мне руку и сломал бы ее, не выпусти я кочергу, с грохотом упавшую на пол.
Женщина испуганно посмотрела на меня.
– Мистер Кастил, вы же сказали, что переговорили с остальными детьми. И они будто бы согласились.
– Еще как согласились, – солгал отец. Его обаяние, искренняя манера говорить создавали какую-то гипнотическую ауру, которая убедительно подействовала на супружескую пара. – Молодежь – она ведь такая? Сейчас они согласны, а через минуту все у них наоборот. Как только они получат удовольствие от тех вещей, которые можно будет купить на эти деньги, все оставшиеся тут поймут, что я сделал верное дело.
«Нет, нет! – кричало мое сердце. – Не верьте, все он врет!» Но я молчала, охваченная ужасом, что, возможно, никогда больше не увижу своих младших братика и сестричку.
И пока я думала об этом, Кейта и Нашу Джейн продали, как поросят на рынке, и человек по имени Лестер обратился к отцу:
– Надеемся, вы понимаете, мистер Кастил, что эта сделка накладывает на всех нас юридические обязательства и вы после нашего отъезда отсюда не будете иметь право искать ваших детей. Я сам адвокат и написал в контракте, что вы совершаете сделку, полностью понимая ее содержание и последствия. В контракте отмечается, что акт заключен вами на основе вашего желания, при взаимном согласии, без какого бы то ни было принуждения словами или силой, и на основе его вы согласились продать обоих младших детей нам с женой и окончательно отказываетесь от всех прав видеться с ними или вступать с ними в контакт когда-либо в будущем.
Я заплакала. Отец, вполне возможно, и не понял некоторых слов в контракте.
Никто не обратил на меня внимания, только Том подошел и обнял меня.
– Не может быть, чтобы это случилось, Хевенли, – прошептал Том. – Услышав все это, папа откажется.
– И, – продолжал адвокат, – настоящим вы передаете нам, – он указал пальцем на место, где стояло его имя и подпись жены, – право принимать решения, касающиеся будущего двух ваших детей по имени Кейт Марк Кастил и Джейн Эллен Кастил. А если вы по закону или в обход закона заберете их у меня и моей жены, то вам будет вчинен иск и придется оплатить все судебные и адвокатские расходы, затраты, произведенные на детей в период пребывания их на нашем попечении, и, конечно, здесь будут и разные прочие расходы, как, например, медицинские, поскольку мы собираемся как можно скорее показать их врачам для общемедицинского освидетельствования, мы пошлем их в школу, купим им новую одежду, книги, игрушки, подходящую меблировку для их комнат. Будут и прочие статьи расходов, которых я сейчас не помню…
О Боже мой! Отец никогда не наберет денег, чтобы выкупить их. Даже за тысячу лет.
– Я все понимаю, – заявил отец, на которого ничуть не подействовало сообщение адвоката. – И это одна из причин, почему я это делаю. Наша Джейн нуждается в медицинском уходе. Кейт, возможно, тоже. Так что, хотя моя старшая дочь излишне эмоциональна, она говорила правду, так что вы знаете, что получаете.
– Моя дорогая, сладкая девочка, скоро все у тебя будет хорошо, – вкрадчиво заговорила толстушка и быстро взяла Нашу Джейн за ручку, чтобы та снова не убежала ко мне. – Какой чудный мальчик, – добавила она, поглаживая по головке Кейта, который, как обычно, держался поближе к Нашей Джейн, взяв ее за руку. Если она не убежит, он тоже не убежит.
Я разревелась вовсю. Я теряла братишку и сестренку, которых помогала растить. Передо мной проходили картины их детства – как они были сосунками, потом как начали ходить, – и эти картины вызывали новый поток слез. Я вспомнила, как все мы учили ходить Нашу Джейн и какой миленькой она казалась на своих кривых ножках, стараясь ступать на носках, растопыривая при этом для равновесия ручки. Как мы с Томом учили Кейта делать первые шаги. Я вспомнила, как учила их чисто и правильно говорить, а Фанни всегда завидовала, что малыши больше всего любят меня, а потом Тома.
Я онемела под угрожающим взглядом отца, который только что положил в карман больше денег, чем заработал за всю свою жизнь.
Тысяча долларов. От возбуждения его глаза горели точно угли.
– Фанни, на улице накрапывает, – сказал отец, проявляя об этих дорого и тепло одетых людях заботу, которую никогда не проявлял ни к кому из нас. – Найди старый зонтик, он где-то там валяется, чтобы леди не испортила свою красивую прическу.
Отец сгреб Нашу Джейн и Кейта в охапку и велел им прекратить плакать, а я поспешила за стеганым одеялом, чтобы накрыть их одежду от дождя, и выбрала самое лучшее, ручной работы, его сшила бабушка.
– У них нет ни пальто, ни головных уборов, ни обуви – ничего, – спешила я сообщить леди. – Пожалуйста, будьте добры к ним, давайте им побольше апельсинового сока и фруктов. И мяса, особенно красного. У нас никогда не было вдоволь мяса, даже курятины и свинины. Наша Джейн любит фрукты, а другого много не ест. А у Кейта – хороший аппетит, даже если он немного простудится. И еще у них бывают по ночам кошмары, так что оставляйте немного света, чтобы темнота не пугала их.
– Замолчи, – снова зашипел на меня отец.
– Что ты, детка, я, конечно, буду доброй к твоим братику и сестричке, – ласково произнесла леди и участливо погладила меня по щеке. – Какая ты хорошая, ты прямо маленькая мама. Не беспокойся о них. Я женщина не жестокая, и муж у меня не такой. Мы будем добрыми с ними, мы их оденем во все новое, а рождественское утро ожидает их в нашем доме, и они получат все, чего только ни пожелают. Мы не знали, мальчика мы возьмем или девочку, так что мы покупали вещи, которые годятся и для девочек, и для мальчиков… Лошадка-качалка, трехколесный велосипед, кукольный домик, машинки, одежда… На двоих не хватит, но они пока что разделят, а завтра же купим все, что им только понадобится. Так что ты, моя сладкая, будь спокойна за них. Не плачь и не беспокойся. Мы сделаем все возможное, чтобы быть отличными родителями, правда, Лестер?
– Да, – коротко отрезал ее муж. Ему хотелось поскорее уехать отсюда. – Надо трогаться, дорогая. Будет поздно, а нам еще предстоит неблизкий путь.
Теперь отец передал Нашу Джейн женщине, а мужчина повел Кейта, который перестал сопротивляться, а только плакал, как и Наша Джейн.
– Хевли, Хевли! – причитала Наша Джейн, протягивая ко мне худенькие ручонки. – Я не хочу уходить, не хочу…
– Поторопись, Лестер. Я не могу выдержать плача этого ребенка.
Они торопливо покинули дом, неся плачущих детей, а за ними семенил отец, услужливо держа старый дырявый зонт над головами леди и Нашей Джейн.
Я опустилась на пол и зарыдала.
Том подбежал к окну. Я сначала не хотела смотреть, но, не выдержав, вскочила и заняла место рядом с Томом. Фанни тоже смотрела, встав на колени, твердя при этом:
– Господи, мне бы все эти вещи в рождественское утро. Почему они не захотели взять меня вместо Нашей Джейн? Она же только и делает, что ревет. А он мочится в постель. Чего же ты, Хевен, не сказала им об этом, а?
Я вытерла слезы и постаралась взять себя в руки. Я пыталась убедить себя, что все не так и плохо. Да, я теряю Нашу Джейн и Кейта, но зато они получат столько прекрасных вещей. Они будут есть апельсины, играть в настоящие игрушки, а врач вылечит Нашу Джейн.
Потом я выскочила за дверь и, когда уже черный автомобиль трогался, прокричала на одном дыхании:
– И отведите их обоих в хорошие школы, пожалуйста!
Леди опустила окошко и помахала мне рукой.
– Пожалуйста, не беспокойся, дорогая! – крикнула она мне в ответ. – Время от времени я буду тебе писать, чтобы ты знала, как они, но без обратного адреса. И фотографии буду присылать.
И стекло снова поднялось, заглушив громкие горестные рыдания Нашей Джейн и Кейта.
Отец даже не удосужился забежать в нашу хижину и узнать, что дети думают о его «рождественском подарке», который он нам только что вручил.
Он побежал, словно спасаясь от моих обвинительных взглядов и гневных слов, которые я готова была бросить ему в лицо. Запрыгнул в свой старый пикап и уехал, чтобы растратить эти деньги на шлюх, пьянки и азартные игры. Когда он сегодня ляжет спать, то наверняка у него и мысли не промелькнет ни о Нашей Джейн, ни о Кейте, ни о ком-либо из нас…
Словно цыплячий выводок, напуганный чем-то неведомым, мы сгрудились в кучу. Дедушка сидел и вырезал, как будто ничего не случилось. Мы сидели и смотрели друг на друга. Скоро даже Фанни заплакала.
– С ними будет все хорошо, как вы думаете? Люди любят маленьких детей, даже не своих, правда?
– Конечно, – согласилась я, стараясь подавить слезы и оставить переживания на потом, когда буду одна. – Мы их еще увидим. Если леди будет присылать нам длинные письма, мы узнаем, как они живут, а там, глядишь, и сами Наша Джейн и Кейт в один прекрасный день напишут нам, чего же тут удивительного… ничего удивительного… – Меня снова стали душить слезы, потоком хлынувшие по щекам. Наконец я собралась с силами и задала очень важный вопрос. – Том, а ты не обратил внимание на номера?
– А как же, – ответил он хрипловатым, сдавленным голосом. – Мэриленд. Только вот последние три цифры не успел рассмотреть. А первые – девять-семь-два. Запомните.
Том всегда запоминал такие вещи, а я никогда.
Теперь самые маленькие, о которых больше всего приходилось заботиться, уехали. Не будет плача по ночам и по утрам, не будет мокрой постели и одеял, меньше будет стирки, просторнее будет в кровати.
Как же сразу опустел наш маленький домик, какими скучными стали часы, минуты и секунды после отъезда Нашей Джейн и Кейта. По большому счету, им будет, наверное, лучше, тем более что эти люди показались такими богатыми, но что станет с нами?
Неужели любовь ничего не стоит? Неужели деньги крепче родства?
– Дедушка, – произнесла я хрипловатым голосом, – теперь в кровати есть место и для тебя.
– Это неправильно и нездорово – спать вместе старым и малым, – прошепелявил дедушка. Но ему хотелось сказать еще. Его шишковатые пальцы дрожали, как от застарелой лихорадки, а выцветшие глаза смотрели с мольбой, ожидая найти во мне понимание. – Люк хороший парень, девочка, хороший. Он ради добра все делает… Хотя ты этого и не понимаешь. Он хочет помочь, вот в чем дело… Ты не думай плохо о своем папе, он делает все, что в его силах.
– Дедушка, ты говоришь о нем хорошие вещи только потому, что он твой сын, потому что это все, что у тебя осталось, и тебе не важно, хороший он или плохой. Но с этого дня и впредь он мне больше не отец! Отныне я больше не буду звать его папой. Он для меня Люк Кастил – противный, страшный, злой, лживый. И когда-нибудь он заплатит за все страдания, которые доставил нам! Я ненавижу его, дедушка, он мне отвратителен! Настолько ненавижу, что меня тошнит от него!
Лицо дедушки, пересеченное тысячами морщин и морщинок, увядшее, бледное и болезненное (хотя на самом деле он не был так стар), сделалось мертвенно-бледным.
– В священном писании сказано: чти мать свою и отца своего. Помни об этом, Хевен, детка.
– Почему же там не сказано: чти детей своих? Почему, дедушка?
Разразилась снежная буря. Снег замел нашу хижину до самого верха окон, засыпал террасу. Том вышел и раскидал снег от окон, но ледяной нарост не позволял видеть улицу. Хорошо еще, что отец привез еды, идо его следующего приезда у нас было на чем продержаться.
Без Нашей Джейн и Кейта в доме воцарилась тоска. Я забыла обо всех проблемах, которые доставляла мне сестричка, забыла ее жалобный плач, ее капризный желудок, который трудно было ублажить. Я помнила только ее нежное тельце, ее милый затылок с кудряшками, становившимися во сне влажными. Свернувшись в кровати, Наша Джейн и Кейт были похожи на двух спящих ангелочков. Я помнила, как Кейту нравилось, когда его укачивали, как он любил послушать какую-нибудь сказку или историю на сон грядущий, и я ему тысячу раз их рассказывала. Помнила, как он целовал меня на ночь, помнила его крепкие ножки, помнила, как он своим тонким голоском произносил молитвы, стоя на коленях рядом с Нашей Джейн, босоногий, с подогнутыми розовыми пальчиками. У них никогда не было подходящей ночной одежды. Я всхлипнула и почувствовала себя плохо; во мне закипала злость от воспоминаний, и она отливала во мне пули, которые рано или поздно поразят того человека, который принес мне столько страданий.
Бедный дедушка совсем перестал разговаривать. Он сделался молчаливым, как при бабушке. Не вырезал, не пиликал на скрипке, только смотрел в бесконечность и раскачивался – туда-сюда, туда-сюда. Изредка он произносил молитву, на которую никогда не получал ответа.
Все мы молились и не получали ответа. Я видела сон, будто Наша Джейн и Кейт просыпаются и оказываются в том самом счастливом рождественском утре. На них симпатичные красные фланелевые пижамки, они играют в элегантной гостиной, где стояла раскидистая рождественская елка, а под ней лежало множество совсем новеньких игрушек и одежды. С веселым, но беззвучным смехом, как это бывает во снах, братишка и сестренка носятся по комнате в миниатюрных машинках, а Наша Джейн даже залезла в кукольный домик. Как они, суетясь, вскрывая коробки с подарками, где масса разноцветных длинных сетчатых мешочков с апельсинами, яблоками, конфетами и жевательной резинкой, пакетов с печеньем. Потом они садятся за стол – длинный, покрытый накрахмаленными скатертями, искрящийся хрусталем и сияющий серебром. На большом серебряном блюде им приносят огромного индюка с золотисто-коричневой корочкой, а вокруг него лежат все те яства, которые мы ели с мисс Дил в ресторане. Был там и тыквенный пирог, какой я видела в красивом журнале. Вот такую жизнь получили Наша Джейн и Кейт в моих снах.
Фанни все время ныла, недовольная тем, что не ее выбрали эти богатые люди в красивой одежде, приехавшие на огромном автомобиле.
– Эта богатая леди вполне могла бы выбрать меня, а не Нашу Джейн, – в сотый раз повторяла она. – Если бы у меня было время вымыть голову, помыться. Ты всю горячую воду истратила на них, Хевен! Ты эгоистка! Этим богачам я не понравилась, потому что показалась им не такой чистой. И почему отец не предупредил нас, чтобы мы подготовились?!
– Фанни! – воскликнула я, не выдержав ее нытья. – Что тебе не нравится? Какая тебе радость – уехать с чужими людьми, которых ты совсем не знаешь? Один Бог знает, что там ждет… – Я не смогла договорить и заплакала.
Подошел Том и стал успокаивать меня:
– Все будет хорошо. Они действительно, похоже, богатые и приличные люди. Адвокат – человек интеллигентный, иначе быть не может. Ты подумай, лучше было бы, если бы папа продал их таким же беднякам, как мы сами?
Как и ожидалось, дедушка принял сторону своего сына.
– Люк делает только то, что считает лучшим. И ты, девочка, придерживай язык, когда увидишь его в следующий раз, а то он может сделать тебе что-нибудь ужасное. Тут не место детям, хорошо, что их забрали. Перестань плакать и прими все как есть, ничего тут не изменишь. Такая уж жизнь. Ветер дует, а ты держись.
Я так и знала, что от дедушки, как и от бабушки нечего было ждать помощи, когда речь шла об отце. Бабушка всегда находила предлог оправдать жестокое поведение своего сына. Мол, в душе он хороший, а за всей грубостью и жестокостью – славный человек, изломанный жизнью и который не может найти в ней своей дороги.
Я считала, что чудовище может любить только тот, кто его породил.
Дедушка сильно разочаровал меня. Что же он такой слабый и не может постоять за наши права? Он что, не может раскрыть рот, чтобы сказать свое слово? Неужели все его мысли направлены на создание очаровательных деревянных фигурок? Он мог бы сказать сыну, чтобы тот не смел продавать своих детей. Но он ни слова не сказал, ни слова.
Горько было сознавать, что этот человек каждое воскресенье, когда может, ходит в церковь, пост вместе с нами псалмы, читает, склонив голову, молитвы, а потом приходит в дом, где бьют детей, издеваются над ними, морят голодом, а потом еще и продают.
– Надо бежать, – прошептала я Тому, когда Фанни и дедушка заснули. – Когда растает снег, надо до возвращения отца одеться во все, что у нас есть, и бежать к мисс Дил. Она к этому времени уже наверняка вернулась из Балтимора, пора уже. Она посоветует нам, что делать и как вернуть Нашу Джейн с Кейтом.
Да, если кто-нибудь знает, как пресечь планы отца распродать нас, то это только мисс Дил. Она знает тысячи вещей, о которых у отца и представления нет. И у нее есть связи.
Три дня беспрерывно валил снег. Потом вдруг неожиданно из-за облаков выглянуло солнце. Когда Том открыл дверь на улицу, яркий свет почти ослепил нас.
– Кончилось, – тихо пробурчал дедушка. – Вот так поступает Бог, чтобы спасти свои чада, когда жизнь уже кажется безнадежной.
Чем это мы спасены? Солнцем, что ли? Да от него просто немного теплее. Я подошла к нашему ветхому шкафу для продуктов: опять там ничего не было, кроме нескольких орехов, оставшихся с осени.
– А я люблю орехи, – весело сказал Том, получив свои два. – А когда снег подтает, мы сможем надеть все наши теплые вещи и бежать. Плохо ли пойти на запад, к солнцу? Остановимся где-нибудь в Калифорнии, будем питаться финиками и апельсинами и пить кокосовое молоко. Будем спать на золотистой травке и смотреть на золотые горы…
– А правда, что в Голливуде улицы из золота? – спросила Фанни.
– Я думаю, в Голливуде все из золота, – задумчиво произнес Том, глядя в открытую дверь. – В крайнем случае, из серебра.
Дедушка ничего не сказал.
У нас в горах была капризная погода. Весна могла явиться с быстротой молнии и наделать массу бед. По-настоящему весенние дни могли нагреть землю и в декабре, и в январе, и в феврале, обмануть растения и спровоцировать их преждевременно цвести, выпускать листья. А когда придет черед настоящей весне, то растения не смогут повторить все сначала, поскольку их уже обманули и дважды они не поддадутся на уловки, по крайней мере, в этом сезоне.
На этот раз солнце превратило горы снега вначале в грязную кашу, а потом в потоки воды, сметающей на своем пути мосты и делающей невидимыми тропинки в лесу. Если мост снесло, то шанса на бегство нет. Том вернулся домой, измотанный долгим поиском пути выбраться отсюда, и сообщил, что ближайший мост действительно снесло.
– Там сейчас такое течение… Переплыть бы. Завтра будет поспокойнее.
Я оставила «Джейн Эйр»,9
которую перечитывала во второй раз, и подошла к Тому. Мы так и стояли в молчании, когда к нам подошла и Фанни.
– Давайте торжественно принесем клятву, – прошептал Том, так, чтобы его не услышал дедушка, – бежать при первой возможности, держаться вместе, несмотря на любые преграды, один за всех и все за одного… Хевенли, мы уже говорили это друг другу. Теперь мы должны добавить сюда и Фанни. Фанни, положи свою руку на мою. Но прежде перекрестись и подумай, что лучше нам умереть, чем позволить разлучить нас.
Фанни поколебалась, а потом в знак – редкого – проявления солидарности сестер положила свою руку на мою, которая лежала на руке Тома.
– Мы торжественно клянемся…
– Мы торжественно клянемся… – повторили мы с Фанни.
– Всегда быть вместе, проявлять заботу друг о друге в радости и печали…
Фанни снова заколебалась.
– Чего это ты насчет печали, Том? Как при регистрации брака.
– Ну ладно, тогда, несмотря на любые преграды, пока Наша Джейн и Кейт снова не будут с нами. Это вас обеих устроит?
– Прекрасно, Том, – сказала я и повторила за ним слова клятвы.
Даже на Фанни все это произвело впечатление. В ней проснулись родственные чувства даже с большей силой, чем когда мы, притулившись друг к другу, обсуждали наше будущее в этом огромном мире, которого мы совсем не знали. Она даже помогла нам с Томом искать ягоды в лесу, пока мы дожидались падения уровня реки и восстановления моста.
– Да, – вдруг несколько часов спустя сказал Том, – вспомнил. Там же есть другой мост, в двадцати милях. Если уж мы решили, что дойдем. Хевен-ли, чтобы пройти двадцать миль, мало иметь по орешку на брата, это я тебе точно говорю.
– А двух на человека, думаешь, хватит? – спросила я, на всякий случай припрятавшая запасец.
– Ну, с нашей энергией мы дойдем до Флориды, – сказал Том и засмеялся. – А во Флориде, может быть, не хуже, чем в Калифорнии.
Мы оделись во все лучшее, что у нас было. Я старалась не думать о том, что мы оставляем дедушку одного. Фанни была рада бежать из этой хижины – обители горя и безнадежности. С виноватым видом мы все поцеловали на прощание дедушку. Он с трудом встал, улыбнулся нам и кивнул с таким видом, словно перестал удивляться сюрпризам, которые жизнь преподносила ему.
В руке я держала чемодан моей мамы, который Фанни увидела в первый раз. Правда, общая обстановка сборов к побегу в неизвестность помешала ей проявить излишний интерес к чемодану.
– До свидания, – почти в унисон произнесли мы.
– Том с Фанни вышли на улицу, а я задержалась.
– Дедушка, – в смущении обратилась я к нему, ощущая в себе боль расставания, – прости меня, что я так поступаю с тобой. Я понимаю, это нехорошо – оставлять тебя одного, но мы обязаны сделать это, иначе нас продадут, как Кейта и Нашу Джейн. Пожалуйста, пойми.
Он посмотрел на меня, держа в одной руке нож, а в другой – деревянную заготовку, его тонкие волосы шевелились на сквозняке.
– Однажды мы вернемся, когда подрастем, и папа уже не сможет продать нас.
– Все правильно, детка, – прошептал дедушка и опустил голову, чтобы я не увидела его слез. – Только ты там осторожнее.
– Я люблю тебя, дедушка. Может быть, я раньше не говорила тебе этого, но я всегда любила тебя. – Я подошла поближе и поцеловала его. Он был колючий, и от него исходил стариковский запах. – Если бы все складывалось иначе, мы никогда бы не покинули тебя. Мы просто вынуждены бежать и поискать счастья в другом месте. – Он снова улыбнулся сквозь слезы, кивнул, показывая, что он понимает нас, и опять уселся в качалку. – Скоро появится Люк и принесет еду, так что ты не волнуйся. Не обращай внимания, если я что не так тебе сказала, я это так, без умысла.
– И что же такое ты там сказала? – раздался из открытой двери грубый голос.
Глава 10
Слишком много расставаний
В дверях высилась громада отца, сердито рассматривавшего нас. В плотном длинном красном пиджаке с иголочки. Лучше ботинок я на нем никогда не видела, брюк тоже, на голове у него была отделанная мехом шапка, закрывавшая уши. Он привез с собой упаковки с продуктами.
– Вот я и вернулся, – произнес он как бы между прочим, словно только вчера уехал. – Еды привез. – И повернулся, словно собрался уйти.
Он ходил туда и сюда и что-то приносил. Теперь бежать не было смысла, его длинные ноги все равно нас догонят и без всякого пикапа, и нам все равно придется вернуться. А Фанни бежать теперь и вовсе расхотелось. «Папа!» – то и дело кричала она, счастливая и возбужденная, носясь вокруг него, пока он переносил вещи, и все старалась обнять его и поцеловать. Наконец ей удалось прильнуть к отцу.
– Ой, папочка, наконец-то ты вернулся, чтобы спасти нас! Я так и знала! Я знала, что ты любишь меня! Теперь можно не убегать! Мы тут изголодались, намерзлись и собирались идти искать еду, даже воровать. Мы ждали только, как растает снег и восстановят мосты. Ой, как я рада, что теперь все это не нужно!
– Это вы собирались бежать, чтобы найти еду, да? – произнес отец, сжав губы и сощурив глаза. – Куда бы вы ни убежали, я везде вас найду. А теперь сидите и ешьте, и ждите, сейчас ко мне приедет одна компания.
Опять компания!
У Фанни лицо моментально загорелось, как будто его включили в электросеть.
– Ой, папа, на этот раз за мной, да? Ну правда, скажи – за мной? Ну пускай будет за мной!
– Прихорошись, Фанни, будь готова, – приказал отец и рухнул на стул, чуть не опрокинувшись. – Я нашел тебе новых маму и папу, каких ты и просила, таких же богатых, какие взяли Джейн и Кейта.
Фанни, услышав такую новость, завизжала от радости. Она бегом поставила греть воду на печку, а тем временем достала большой алюминиевый таз, в котором мы мылись.
– Ой, как я хочу приодеться! – Потом она стала просить меня: – Хевен, ты не сделаешь что-нибудь со своим платьем, так чтобы оно смотрелось на мне?
– Я ничем не помогу тебе, – ответила я так холодно, словно у меня во рту заледенело, и в то же время почувствовала, как из глаз потекли жгучие слезы. Фанни с такой легкостью нарушила свою клятву, собираясь уйти от нас!
– Том, сбегай, принеси мне еще воды, – попросила она его самым сладким тоном, на который была способна. – Мне надо побольше, как следует промыть и прополоскать волосы.
Том с неохотой согласился.
Отец, похоже, прочел мои мысли. Он посмотрел в мою сторону, прочел в моих глазах решительный настрой, и, возможно, впервые в жизни я поняла, за что он ненавидит меня. Я была не такая, как его ангел. Я точно знала, что совсем не такая. Чтобы я клюнула на такого вот человека с гор, живущего в паршивой халупе и промышляющего левым спиртным? Он, казалось, прочел мои мысли. Губы у него подобрались, и он изобразил такую мерзкую пренебрежительную улыбку, которая не оставила и следа от его красоты.
– Ты, кажется, хочешь что-то сказать, моя маленькая? Ну давай, скажи, я жду.
Я машинально снова ухватилась за кочергу. И тут вошел Том, быстро поставил полное ведро воды на пол и бросился ко мне, чтобы я не пустила кочергу в ход.
– Он же убьет тебя, – торопливо прошептал он, схватив меня от греха подальше.
– Ты, говорят, чемпион, да? – произнес отец, глядя на Тома с усмешкой. Потом он сделал скучное выражение лица, встал, зевнул, словно ничего особенного не происходило и он не чувствовал исходящей от нас ненависти к нему. – Они могут быть с минуты на минуту, так что поживей, Фанни, девочка. Ты скоро узнаешь, как твой папа любит тебя, когда увидишь, кто тебя возьмет к себе и будет заботиться.
Не успел он произнести эти слова, как в наш грязный двор въехала машина. Это был автомобиль, который все мы прекрасно знали, потому что сотни раз видели его на улицах Уиннерроу. Длинный, черный, сияющий лаком «кадиллак» принадлежал богатейшему человеку Уиннерроу – преподобному Уэйланду Вайсу.
Наконец-то, наконец-то!
Это мисс Дил нашла способ спасти нас!
Завизжав от радости, Фанни самодовольно посмотрела на меня.
– Это за мной! За мной приехали!
И тут же надела на себя платье, считавшееся моим лучшим туалетом. Отец подскочил к двери и радушно пригласил в дом преподобного и его половину. Супруга вошла без улыбки, молча, вид у нее был кислый и недовольный. Хотя наши жуткие жилищные условия не вызвали у нее шока. Позже я поняла, что они не были для нее неожиданностью. Что же касается преподобного, то он вообще не терял зря времени.
Я ошиблась, полагая, что это мисс Дил прислала его спасти нас, еще больше я ошиблась, рассчитывая, что Бог совершит одно из своих чудес. Фанни чувствовала реальность лучше меня. Божий человек преподобный Вайс уже знал, кого из оставшейся тройки он заберет, хотя, рассматривая нас вблизи, он остановил свой вожделенный взгляд на мне.
Святой человек ужасно напугал меня, и я попятилась. Я сердито взглянула на отца. Тот замотал головой, словно не хотел, чтобы я жила слишком близко от его дома. Подтверждением тому оказались и сказанные слова:
– С моей старшей – одни проблемы: она дерзкая, упрямая, твердолобая, злюка. Поверьте моему слову, преподобный Вайс и миссис Вайс, эта младшая девочка, Фанни, куда более хороший выбор. Она послушная, красивая, ласковая. Что вы, я зову ее голубка, зайчик, моя милая, любимая Фанни.
Вот врет! Никого из нас, даже Фанни, он не звал никакими голубками или зайчиками.
На сей раз не будет слез, ни рыданий, ни сопротивления – Фанни только рада сбежать отсюда. И улыбка сестры служила лучшим подтверждением ее приподнятого настроения. Священник вручил нам всем троим по коробке шоколадных конфет, а Фанни вдобавок – красивое красное пальто ее размера с черным меховым воротником. Фанни была сражена таким подарком.
Она уже не могла дождаться, когда они закончат говорить про ее собственную красивую комнату, которая отделана так, чтобы она ей понравилась, про другие вещи, уроки музыки и танцев, которые они собираются ей давать.
– Я буду какой вы захотите! – воскликнула Фанни с горящими глазами. – Какой только захотите! Я готова, сгораю от нетерпения быть с вами! Спасибо, что вы приехали, что захотели взять меня, спасибо вам, спасибо. Фанни бросилась в объятия священнику! – Благослави вас, Господи! И пусть я буду благословенна! Миллион раз вам спасибо. Теперь я никогда не буду голодать и мерзнуть. Я уже люблю вас, люблю, люблю – за то, что вы выбрали меня, а не Хевен.
«Фанни! Фанни! – так и хотелось крикнуть мне. – Ты что, забыла нашу клятву держаться вместе, несмотря на любые преграды? Бог не допускает такого – разделять семьи и продавать детей. Фанни, мы же с тобой одной плоти и крови».
– Вот увидите, вот увидите! – с гордостью воскликнул отец. – Вы не ошиблись с выбором. Это любящая, ласковая девочка, вам никогда не будет стыдно за нее.
Он бросил в мою сторону презрительный взгляд. А я стояла, глядя в бесконечность, и мне было стыдно и страшно за Фанни. Что может знать и понимать тринадцатилетняя девчонка? Том стоял рядом, держа меня за руку, бледный от переживаний, с потускневшими глазами.
Шла игра в пять негритят. Они исчезали один за другим. Осталось двое. И кто следующий – Том или я?
– Я так горда, что они выбрали меня. – Фанни была сама не своя от счастья. Надев новое красное пальто, она прошептала прерывающимся голосом, который звучал даже трогательно: – Я буду жить в большом и богатом доме, и вы можете приезжать ко мне повидать меня. – Она вздохнула пару раз, что должно было выражать некоторое сожаление, потом взяла двухфунтовую коробку шоколадных конфет и с улыбкой направилась к большой машине во дворе. – До встречи в городе, – бросила она, не оборачиваясь и не взглянув даже на отца.
Бумажные формальности закончились, священник заплатил свои пятьсот долларов, получил от отца тщательно выполненную расписку и направился вслед за Фанни, а за ним в двух шагах последовала его жена. Как истинный джентльмен, преподобный помог Фанни и супруге сесть в машину. Все сели впереди, Фанни посредине.
Дверца машины захлопнулась.
И снова нахлынула боль, хоть и не такая острая, как после разлуки с Нашей Джейн и Кейтом. Фанни хотела уйти из дома, она не плакала, не кричала, не брыкалась, не отмахивалась руками, как наши меньшие, которые не хотели расставаться с нами. Хотя кто знает, какое решение было верным?
К тому же Фанни уезжала только в Уиннерроу, а Наша Джейн и Кейт убыли далеко, куда-то в Мэриленд, и Том заметил лишь три цифры номерного знака. Хватит ли этого, чтобы найти этих людей когда-нибудь?
Теперь пришел черед скучать по Фанни, моей извечной мучительнице, моей подруге и сестре. По Фанни, моему постоянному позору – когда я ходила в школу и слышала ее хихиканья из раздевалки. По Фанни, с ее готовностью номер один к развлечениям с мальчиками, которую она в полном виде унаследовала от традиций гор.
На сей раз, после того как забрали Фанни, отец не уехал. Похоже, сведения, которые выболтала сестра, заставили его насторожиться и не дать нам с Томом сбежать. А мы не могли дождаться, когда он уедет, чтобы в тот же момент улизнуть из дома, а не быть проданными. Мы молча сидели на полу возле печки, и так близко, что чувствовали тепло и слышали напряженное дыхание друг друга.
Отец явно не собирался давать нам шанс сбежать.
Он выбрал стул покрепче и, полуприкрыв глаза, устроился на нем по другую сторону печки. Похоже, он кого-то ждал. Я пыталась убедить себя, что пройдут дни, прежде чем придет кто-то еще, и нам за это время представится случай – и не один – улизнуть. Однако этого не произошло.
Во двор въехал грязный пикап темно-бордового цвета, такой же старый и побитый, как отцовский, и остановился, поселив панику в моем сердце, которая отдалась беспокойством в глазах Тома. Он снова взял меня за руку и крепко сжал ее. Мы оба прижались к стене. Прошло лишь два часа, как уехала Фанни – и вот уже новый покупатель.
Послышались тяжелые шаги за дверью. В дверь трижды громко постучали, потом еще трижды. Отец открыл глаза, вскочил и, бросившись к двери, распахнул ее. В дом вошел невысокий крепкий мужчина с седоватой бородой и хмуро оглядел наш интерьер. Взгляд его остановился на Томе, который уже в этом возрасте был на голову выше незнакомца.
– Не плачь, Хевен, пожалуйста, не плачь, – умоляюще произнес Том. – Если ты не будешь держаться, мне тоже трудно будет. – Он снова сжал мне пальцы, другой рукой смахнул у меня слезы, потом поцеловал. – Что мы сейчас можем поделать? Ничего. Если даже преподобный Вайс и его жена не видят ничего зазорного в купле-продаже детей. Все уже обтяпано заранее, теперь ясно и тебе, и мне. Мы не первые и не последние, сама знаешь.
Я бросилась к нему в объятия и крепко прижалась. Я больше не собиралась плакать и готова была на сей раз перенести все это не так болезненно. Это самое лучшее, что я могла сделать в данной ситуации. Более бессердечного человека, чем мой отец, более никчемного и развращенного трудно было себе представить. Всем нам будет где-то лучше, чем здесь. И дома там будут получше, и еды побольше и получше. Это же прекрасно – иметь трехразовое питание, как у всех людей в этой свободной стране под названием Соединенные Штаты.
И тут у меня вырвался крик.
– Том, беги! Делай же что-нибудь!
Но отец встал так, чтобы преградить Тому путь к бегству, хотя тот и не пытался. Дверь у нас была только одна, а окна слишком маленькие и высоко расположенные.
Отец не видел и не хотел видеть моих слез и горя на лице Тома. Он торопливо пожал руку здоровяку, одетому в изношенный и грязный комбинезон. На его топорном лице, в значительной части закрытом густой бородой с проседью, выделялся нос картофелиной и маленькие раскосые глаза. Шевелюра седоватых волос создавала впечатление, что его голова сидит на широких плечах без всякой шеи. У него была мощная грудь и большое брюхо обожателя пива, которого не скрывал свободный комбинезон.
– Я приехал забрать его, – произнес он без раскачки, глядя прямо на Тома и ни разу не взглянув на меня. – Если он такой, как ты сказал, то все в норме.
– Ты только взгляни на него, – сказал отец на этот раз без тени улыбки. Пошел деловой разговор. – Тому четырнадцать лет, а в нем уже почти шесть футов роста. Посмотри на эти плечи, руки и ноги и представь себе, каким он будет, когда повзрослеет. Потрогай у него мускулы, какие крепкие. Это от топора. А на сенокосе работает как взрослый мужик.
Это была жуткая сцена: о Томе говорили, как о породистом бычке.
Фермер с красным лицом небрежно схватил Тома, поставил его поближе к себе и стал заглядывать ему в рот и рассматривать зубы, щупать мышцы рук и ног, спросил, нет ли проблем с пищеварением, задал и другие вопросы интимного характера, на которые Том отказался отвечать. В этих случаях отвечал отец, как будто он знал или интересовался, бывает ли у Тома головная боль и как у него с эрекцией по утрам.
– Он здоровый парень, и в этом смысле тоже. Я в его возрасте мастак был до девочек, ничем меня, бывало не удержишь.
Что им Том, племенной жеребец, что ли?
Наконец этот крепыш-фермер сообщил, чем он занимается. У него молочная ферма, зовут его Бак Генри. Ему до зарезу нужен помощник – молодой, сильный и готовый хорошо заработать.
– Мне ни к чему хилые, ленивые и неисполнительные.
Тут отец изобразил обиду.
– Ты что, сроду не было, чтобы Том ленился. Он с гордостью посмотрел на Тома, а тот стоял хмурый и несчастный и старался держаться поближе ко мне.
– Хороший, сильный с виду парень, – одобрительно произнес Бак Генри.
Он вручил отцу пятьсот долларов, подписал подготовленные бумаги, получил расписку, схватил Тома за руку и поволок к двери. Том попытался упираться, но отец был наготове, он сзади подтолкнул его и слегка ударил ногой по голени. А дедушка сидел, покачиваясь взад-вперед, и вырезал очередную фигурку.
У двери Тома прорвало.
– Я не хочу уходить! – закричал он, пытаясь вырваться.
Отец бросился ко мне. Я пыталась было отскочить, но он со спины схватил меня одной рукой за волосы, а другой за горло, готовый в любой момент сдавить его.
Когда Том увидел, что меня держат, словно цыпленка, перед тем как открутить ему голову, у него, похоже, внутри все похолодело.
– Пап! – закричал он. – Не трогай ее! Если ты продашь Хевенли, как и всех остальных, подыщи ей самую хорошую семью. Если ты так не сделаешь, я однажды вернусь, и ты горько пожалеешь, что у тебя вообще были дети! – Его возбужденный взгляд встретился с моим. – Я вернусь, Хевенли! – крикнул он. – Обещаю, что не забуду нашей клятвы. Спасибо за все, что ты делала для меня и для всех нас. Я буду часто писать, мы будем поддерживать связь, так что не скучай. И я везде разыщу тебя, где бы ты ни оказалась! Я клянусь тебе!
Я чувствовала, что у меня глаза опухли от слез.
– Том, пиши, пожалуйста, пиши. Мы увидимся, я это точно знаю. Мистер Генри, где вы живете?
– Не говори ей, – поспешил упредить его отец, сжимая мне горло. – От нее только несчастья. И не давай Тому писать письма. По крайней мере, не этой – по имени Хевен. Ее надо было назвать Хелл.10
– Пап! – выкрикнул Том. – Она – это лучшее, что есть у тебя, только ты этого не знаешь!
Тома увели за порог, но дверь осталась открытой. Мне удалось крикнуть вдогонку сдавленным, хриплым голосом:
– Томас Люк, помни, что впереди всегда есть мост! И ты добьешься своей мечты, я точно знаю!
Том обернулся. Он услышал и понял. Брат помахал мне рукой и улыбнулся. Потом, сев в кабину пикапа, крикнул мне из окна машины:
– Не важно, где мы и кто нам мешает быть вместе, я все равно найду тебя, Хевенли! Я никогда не забуду тебя! А вместе мы разыщем Кейта и Нашу Джейн, как и договаривались!
Грязный и старый пикап тронулся с места и исчез на разбитой дороге, а я осталась одна – с отцом и дедушкой. Когда отец отпустил меня, я, обессиленная, в шоке от происшедшего, упала на пол.
Я уже поняла, что предстоит перенести Тому.
С образованием будет покончено, никаких развлечений в виде охоты или рыбалки, никакого бейсбола, никаких встреч с приятелями, только работа, работа и еще раз работа.
Тома с его светлой головой, с его мечтами и стремлениями заживо похоронят среди пастбищ и скотных дворов, и будет он вести жизнь фермера, про которую говорил, что никогда не согласится на это.
Но то, что предстояло мне, пугало меня не меньше.
Глава 11
Мой выбор
Итак, Тома со мной не было.
Не осталось ни единой души, которая любила бы меня. Кто теперь снова назовет меня Хевенли? С Томом исчезли смех, добрая шутка, новизна, яркость впечатлений и мужество переносить тяготы ведения нашего домашнего хозяйства. Вся веселая сторона моей жизни уехала вместе с этим пикапом, номерной знак которого был так заляпан грязью, что разобрать было невозможно, хотя я и старалась. Еще после отъезда Кейта и Нашей Джейн я почувствовала себя одинокой, не подозревая поначалу, что мне предстоит. Теперь же я действительно осталась в одиночестве, да еще при отце, который ненавидел меня.
Я пыталась утешить себя мыслями о том, что я – единственный человек, способный сделать что-то путное в доме – в смысле готовки, уборки, ухода за дедушкой, и отец наверняка не захочет оставлять здесь дедушку в одиночестве…
Так хотелось, чтобы отец ушел, хлопнул дверью, вскочил в свой пикап и уехал в Уиннерроу в тот же свой любимый «Ширлис плэйс».
Но он не уезжал.
Он занимал позицию возле единственной двери, как сторожевая собака, и держал меня пока в заключении, а там, видно, тоже продаст.
Отец ничего не говорил, просто сидел с хмурым видом. С наступлением ночи он пододвигал стул поближе к печке, вытягивал свои длинные ноги и полуприкрывал глаза. Выражение лица у него при этом становилось жалкое.
После того как Том уехал с Баком Генри, оставшуюся часть недели я собиралась с силами, чтобы бежать в одиночку, если представится шанс, а это было возможно только при посещении домика на отшибе.
Но в отсутствие Тома, Кейта и Нашей Джейн у меня не хватало ни мужества, ни желания бежать куда-то спасаться от собственной судьбы. Если вот только послать записку мисс Дил. Вернулась ли она? Каждую ночь я молилась, чтобы появились моя учительница или Логан и спасли меня.
Но никто не приходил.
Из всех детей отец ненавидел только меня, и он уж постарается подсунуть меня самым плохим людям, каких сумеет найти. Наверняка не богатым. Даже не такому, как Бак Генри. Очень может быть, что он продаст меня мадам, которая заправляет заведением «Ширлис плэйс».
Чем дольше я размышляла о своей судьбе, тем большая злость закипала во мне. Неужели он так поступит со мной?! Я же не бессловесное животное, которое можно продать и забыть. Я человеческое создание с вечной душой, с неотъемлемым правом на жизнь, свободу и стремлением к счастью. Мисс Дил так часто говорила об этом, что ее слова впечатались в мою память. Во мне воспылал тот дух, который она прививала в классе, и он велел мне держаться, потому что вот-вот должна появиться мисс Дил и спасти меня. Я почти слышала, как она призывает меня мужаться, ее голос звучал все громче и громче, достигая нашего горного уголка. «Поспешите, мисс Дил, – хотелось мне закричать так, чтобы она меня услышала. – Я так нуждаюсь сейчас в вас! Мне сейчас не до гордости! Я без смущения приму от вас любую помощь! Скорее придите и спасите меня, время не терпит!»
Помолившись, я вставала и шла к кухонному шкафу, заглядывала внутрь. Несмотря ни на что, жизнь продолжалась, и надо было по-прежнему готовить еду…
Дедушка, вернувшись из своего путешествия по нужде, принес сухих сучьев и уселся в качалку. В его красноватых влажных глазах светилась надежда. Он не взял в руки нож, а устремил глаза на меня. «Не оставляй меня, – умоляли глаза, – останься здесь», – просили они даже тогда, когда он подошел ко мне и шепотом произнес:
– Обо мне не беспокойся, детка, я знаю, о чем ты думаешь. Ты хочешь бежать. Беги, когда будет возможность. Ты выскользни, когда Люк заснет.
Я была так благодарна ему за эти слова. Я так любила его за это, что даже простила дедушке молчание, когда отец продавал других детей. Я понимала, что мне необходимо любить кого-то, иначе можно было и умереть.
– Ты не возненавидишь меня, если я оставлю тебя одного? Ты поймешь меня?
– Нет, не пойму. Я просто хочу, чтобы ты делала, как тебе хочется. В душе я понимаю, что папа поступает как считает лучше. Ты про себя думаешь, что он делает как хуже.
Похоже, отец последний раз выспался где-то вдали отсюда. Он даже не дремал, совсем не смыкал глаз. Его холодные темные глаза не оставляли меня ни на миг. Это не значит, что он ловил мой вызывающий взгляд. Нет, только держал меня через полуопущенные ресницы в поле внимания, глядя на любую часть тела, но не в лицо.
Миновало семь дней, а отец все сидел и сидел дома.
И вот однажды в дверь постучался Логан. Он пришел, как сказочный принц, чтобы спасти меня!
Я открыла дверь, думая, что это дедушка вернулся с прогулки к дальнему домику.
– Привет, – сказал Логан, широко улыбнувшись, а потом покраснел. – Я в последнее время все думал о вас, спрашивал себя, почему Том да и другие не появляются в школе, хотя и погода неплохая. Почему никто из вас не приходит? Что такое случилось?
Значит, он не видел и Фанни – интересно, почему?
Я втянула его в дом, откуда однажды фактически выгнала, придумав миллион причин, почему ему нельзя входить сюда.
– Отец рубит дрова за домом, – в сумасшедшей спешке стала я тараторить шепотом, – а дедушка в туалете, так что у меня мало времени. Отец приходит каждые несколько минут проверять, на месте ли я. Логан, я в большой опасности. Отец продает нас одного за другим. Он продал вначале Нашу Джейн и Кейта, потом Фанни, за ней Тома, и следующей буду я.
– С кем это ты там говоришь, а? – прорычал от двери отец.
Я вся сжалась, а Логан повернулся и с достоинством встретил это сильное и грубое чудовище – моего отца.
– Меня зовут Логан Стоунуолл, сэр, – вежливым, но твердым голосом представился Логан. – Мой отец – Грант Стоунуолл, он держит аптеку в Уиннерроу. Мы с Хевен дружим с того момента, как наша семья переехала жить в этот город. Меня очень обеспокоило, что Хевен, Том, Фанни, Кейт и Наша Джейн больше не ходят в школу, вот я и пришел выяснить, в чем дело.
– Ходить им или не ходить – не твое собачье дело, – выпалил отец. – А теперь катись отсюда. Нам тут не нужно, чтобы кто-то совал нос в наши дела и проверял, что и как мы делаем.
Логан снова повернулся ко мне.
– Я думаю, что буду дома еще до захода солнца. Пожалуйста, заботься о себе. Кстати, наш учитель сказал нам, что мисс Дил вернется на следующей неделе. – Он направил в сторону отца долгий и многозначительный взгляд, и сердце у меня сжалось. Он верил в меня, верил!
– Передай учительнице, чтобы она держалась отсюда подальше и занималась своим делом, – прорычал отец, угрожающе надвигаясь на Логана. – Ты все сказал? Теперь вали отсюда.
Логан спокойно обвел глазами дом, запечатлевая в памяти нищету нашего убранства, что было нетрудно сделать. Он старался не показать вида, как он поражен увиденным, но ему это не удалось. Синие глаза Логана встретились с моими, желая что-то передать мне взглядом, но что – я не поняла.
– Надеюсь увидеть тебя снова через несколько дней, Хевен. Я передам мисс Дил, что ты вовсе не больна. А теперь скажи мне, где Том, Фанни, Наша Джейн и Кейт.
– Они поехали навестить родственников, – ответил отец, распахивая дверь. Он освободил дорогу и всем своим видом показывал Логану, чтобы тот уходил, иначе его выкинут.
Логан пристально взглянул на отца.
– Как следует заботьтесь о Хевен, мистер Кастил.
– Катись отсюда, – с раздражением произнес отец и захлопнул за Логаном дверь.
– Зачем приходил этот парень? – спросил отец, когда я вернулась к печи и дедушка приковылял из другой комнаты. – Это ты нашла способ послать за ним, да?
– Он пришел, потому что беспокоится, и мисс Дил беспокоится, и все проявят беспокойство, когда узнают, что ты тут выделываешь, Люк Кастил!
– Спасибо за предупреждение, – сказал он, осклабившись. – Ну и напугался я, ой, как напугался! После этого он стал еще злее и бдительнее. Я все надеялась, что Логан наткнется на Фанни и она расскажет ему о происходящем в нашем доме, а Логан уж сделает все необходимое. В то же время я подозревала, что отец просил преподобного Вайса попридержать Фанни в доме, пока он не отделается от меня.
Я читала в газетах о принятых в семьи детях, проданных за десять тысяч долларов. Отец оказался достаточно глупым, что не запросил столько же. Но все-таки пять раз по пятьсот долларов – это деньги, каких он не имел за всю свою жизнь. Для деревенщины с гор Уиллиса, который не представляет себе, что такое тысяча долларов, такая сумма – целое состояние.
– Пап, – обратилась я к нему на десятый день после отъезда Тома, – как ты можешь: чуть ли не всю жизнь ходить по воскресеньям в церковь – и делать такие вещи?
– Замолчи, – сказал он, и взгляд его сделался жестким.
– Не буду я молчать! – взорвалась я. – Я хочу, чтобы мои братья и сестры вернулись! Тебе и заботиться о них не надо. Мы с Томом сами управлялись.
– Замолчи!
«О, как же я тебя ненавижу!» – кричал мой разъяренный внутренний голос, хотя инстинкт самосохранения предупредил меня, чтобы я вела себя поспокойнее, иначе мне здорово влетит.
– И другие продают детей, – внезапно заговорил отец, отведя от меня глаза, чтобы говорить со мной так, словно объясняет самому себе, – я-то думала он никогда этого не делает. – Не я первый, не я последний. Об этом особо не болтают, но происходит это все время. Бедняки вроде нас имеют больше детей, чем богатые, которые могли бы позволить себе детей. А мы, большинство из нас, не знаем, как от них уберечься… Когда зимой, в холод, нет ничего другого, чем бы заняться, кроме как получить удовольствие с женщиной, мы и закладываем наши золотые рудники – наших детей, милых малышей. Так почему же не воспользоваться преимуществами закона о балансе в природе?
Так много со мной он не говорил за всю жизнь. Сейчас он казался вполне здоровым: щеки пылали румянцем, он не выглядел исхудалым. Сильный, скуластый – ненавистно-красивое лицо! Интересно, если он умрет, буду ли я переживать? Нет, говорила я себе не раз, никогда.
Поздно ночью я подслушала, как он разговаривал с дедушкой. Отец выкладывал дедушке всякие мрачные вещи о том, что жизнь пошла кувырком, дети ему мешают развернуться, достичь своих целей.
– Пап, когда я получу все деньги, будет еще не поздно. Я собираюсь сделать то, что давно хотел, вот только она… и все они…
В эту ночь я больше не плакала.
От слез мало проку. Я перестала молить Бога, чтобы он вернул братьев и сестер, перестала думать, что Логан способен спасти меня. Я перестала делать ставку на мисс Дил и судьбу, которая задерживает ее в Балтиморе. Надо придумать план своего побега.
Взошло воскресное солнце. Отец велел мне одеться в лучшее платье – словно у меня было такое. У меня сердце сжалось от испуга: я подумала, что приедет покупатель. Отец усмехнулся.
– Сегодня же воскресенье – в церковь идем, – пояснил он.
Можно подумать, что мы не пропустили уже несколько воскресений подряд, когда никто из Кастилов не показывался в церкви. Услышав слово «церковь», дедушка сразу ожил.
Несмотря на боль в суставах, с охами и вздохами он надел свою единственную приличную одежку, и скоро все мы были готовы отправиться в Уиннерроу, в церковь.
Чистый звон церковного колокола вселял в меня обманчивую безмятежность, веру в то, что Бог на небесах и все в мире хорошо. Пока звонит колокол, церковь стоит, люди приходят, молятся, поют, веруют.
Отец поставил пикап далеко от церкви (ближние стоянки все были заняты), и остаток пути мы прошли пешком. Отец словно тисками сжимал мою руку.
В церкви уже пели, когда мы вошли.
И, нося снопы,
И, нося снопы,
Радоваться будем
Мы, нося снопы…
От пения день становился светлее, не таким холодным и неприветливым. Я закрыла глаза и увидела сладкое личико Нашей Джейн. Не открывая глаз, я представила, как слышу парящее над залом сопрано мисс Дил, почувствовала, как сжимаю руку Тома, как цепляется за юбку Кейт… И тут раздался властный голос преподобного Вайса. Я открыла глаза и не отрываясь смотрела на него, думая, как это он может купить ребенка и назвать его своим собственным.
– Леди и джентльмены, встаньте, пожалуйста, и откройте страницу сто сорок семь, теперь все вместе споем наш любимый гимн, – давал указания преподобный Уэйланд Вайс.
И идем мы с Ним,
Говорим мы с Ним,
говорит Он: мы чада его.
И поющий глас раздается,
Никем еще
Не слыханный до того…
От пения на душе становилось легче, я почувствовала себя даже счастливой – до тех пор пока не увидела Фанни, сидящую в первом ряду рядом с Розалин Вайс. Фанни даже не повернулась посмотреть, нет ли в задних рядах кого из ее бывшей семьи. Возможно, она надеялась, что мы не придем.
У меня дыхание перехватило, когда она повернулась в профиль. Как же она была красива в белой меховой шубке, шапочке под стать шубке и с меховой муфтой. Хотя в церкви было крайне жарко, Фанни оставалась при всех мехах и была уверена, что с задних рядов все увидят ее муфту. Чтобы продемонстрировать себя, она время от времени вставала и выходила в маленькую комнату с правой стороны зала, потом, проведя там короткое время, медленно проплывала в обратном направлении и чинно садилась рядом со своей новой матерью.
Разумеется, это давало возможность всем разглядеть новый наряд Фанни, включая белые ботиночки с меховой отделкой по верхнему краю.
Когда служба завершилась, Фанни встала рядом с преподобным Вайсом и его высокой женой и обменивалась рукопожатиями со всей конгрегацией. Люди считали себя обделенными, если они лишались шанса пожать руку преподобному или его жене, прежде чем уйти и приступить к шести дням напряженной грешной жизни, чтобы прийти потом и получить прощение. Казалось, что чем больше грешит человек, тем больше его любит Бог за то, что имеет возможность отпустить ему так много грехов.
Если Бог так любит грешников, то видеть у себя в церкви Люка Кастила должно было доставлять ему огромную радость. А раз так, почему бы ему не приклеить отцовы ноги к полу, и пусть он тут остается насовсем?
Очередь попрощаться за руку продвигалась медленно. С нами никто не заговаривал, хотя некоторые кивали. Внутрь задувал холодный ветер, как только кто-то выходил и открывал широкие двойные двери. Всем, но только не мне, хотелось коснуться руки здешнего представителя Бога на земле, красивого, сладкоречивого преподобного Вайса, а если не его, то его жены или их новообретенной дочери.
Фанни стояла, как очаровательная принцесса, – в своей дорогой белой шубке и ярко-зеленом бархатном платье, которое она то и дело демонстрировала, выставляя вперед то одну, то другую ногу, словно расшаркивалась. На какое-то время я забыла о своих утратах, о предстоящих мне треволнениях и радовалась тому, что Фанни обрела то, к чему стремилась.
Но только мы стали к ним приближаться, Фанни повернулась, что-то прошептала на ухо Розалин Вайс и скрылась в толпе.
Отец развернулся и направился к двери, даже не взглянув на преподобного и его жену, и, держа мою руку железной хваткой, потащил меня к выходу. Никто не глядел на Кастилов, или на то, что от них осталось.
Дедушка послушно поплелся за моим отцом, обреченно склонив свою седую, почти лысую голову. Я вдруг вырвала руку и бросилась назад. Пристально посмотрев на Розалин Вайс, я произнесла:
– Будьте добры сказать Фанни, когда вы ее увидите, что я спрашивала о ней.
– Я скажу, – холодно и невозмутимо ответила она, словно желая, чтобы и я последовала примеру своего отца и не подходила к ним. – А вы скажите своему отцу, чтобы он не приходил в эту церковь, и мы были бы весьма обязаны, если бы никто из Кастилов никогда не приходил в эту церковь.
Потрясенная, смотрела я на женщину, муж которой только что проповедовал о том, как Бог любит грешников и радуется их приходу в Его дом.
– А в вашем доме разве не живет одна из Кастилов?
– Если вы имеете в виду нашу дочь, то ее фамилия юридически изменена на Вайс. Луиза Вайс – так ее теперь зовут.
– Но Луиза – ее второе имя! – воскликнула я. – Нельзя менять его при живом отце!
Кто-то стал подталкивать меня сзади. Внезапно много рук стали выпихивать меня к выходу. Взбешенная, я резко обернулась, чтобы сказать этим лицемерам все, что о них думаю, но тут прямо перед собой увидела Логана Стоунуолла. Если бы не он, я добралась бы до самого преподобного Вайса, всем им высказала бы правду о них, но на меня смотрел Логан, точнее – сквозь меня. Он ничего не говорил и не улыбался.
Складывалось впечатление, будто он не желал видеть меня! И я, которой, казалось, уже невозможно было причинить боль после утраты Сары, бабушки, Нашей Джейн, Кейта и Тома, почувствовала, что погружаюсь в глубокую, беспросветно темную пучину, имя которой – безнадежность.
Что произошло в период между его появлением у нас в хижине и настоящим?
Логан, Логан! – хотелось мне закричать, но гордость удержала меня, и я не сказала ни слова, а только высоко подняла голову и прошла мимо семейства Стоунуоллов, которые стояли отдельно от всех.
Отец снова схватил меня за руку и выволок наружу.
В эту ночь, лежа на полу возле чадящей «Старой дымилы», я услышала скрип старых сосновых половиц. Это отец слез с кровати и пошел в мою сторону. Делал он это крадучись, как, наверное, его индейские предки. Чуть приоткрыв глаза, я видела его босые ноги. Притворившись, что ворочаюсь во сне, я перевернулась на бок, спиной к нему, и плотнее закуталась в старое стеганое одеяло.
Неужели он подошел и встал на колени специально, чтобы потрогать мои волосы? Я чувствовала, как он еле-еле провел по ним ладонью. Раньше он никогда до меня так не дотрагивался. Я замерла, у меня остановилось дыхание, сердце бешено забилось. Я невольно широко раскрыла глаза. Зачем он меня трогает?
– Мягкие, – услышала я его шепот, – как у нее… Шелковистые, как у нее…
Потом рука опустилась на мое открытое плечо. Рука, от которой мне доставались одни тычки да шлепки, нежно скользнула от плеча по руке, потом к шее. Я сжалась от страха, затаив дыхание и ожидая чего-то ужасного.
– Люк, ты что там делаешь? – обеспокоенно спросил дедушка.
Отец отдернул руку.
Он не ударил меня! Не причинил мне боли! Я лежала и думала о том, с какой нежностью эта рука гладила меня. Почему вдруг после всех этих лет ненависти он погладил меня с такой любовью?
Слабый голос дедушки разбудил меня на заре. Он встал и решил нагреть воды, чтобы дать мне несколько лишних минут сна. Я проспала, наверно, из-за ночных переживаний.
– Я видел тебя, Люк! Я этого не позволю. Не позволю, ты слышишь? Оставь ребенка в покое. Полный город женщин. Но сейчас тебе нельзя подходить к женщинам.
– Она моя! – разъярился отец. – И я теперь совсем здоров! – Я приоткрыла глаза и увидела его покрасневшую физиономию. – Она рождена от моего семени… И я сделаю с ней что хочу. Она уже большая, вполне большая. Чего там, ее мать была только чуть-чуть постарше, когда вышла за меня.
Слабый дедушкин голос перешел на высокие нотки, зазвучав, словно легкие завывания северного ветра:
– Я помню одну ночь, когда весь мир вдруг потемнел для тебя. Так вот, он потемнеет для тебя еще больше, если ты тронешь девочку пальцем. Чтобы ее здесь не было, подальше от соблазна. Не то ты делаешь.
В ночь на вторник, когда я спала, отец уехал и вернулся на заре. Я проснулась совершенно разбитая, в дурном настроении, с тяжестью на сердце, но все же встала и занялась своими обычными делами: открыла дверцу печи и подложила дров, поставила греть воду. Отец внимательно наблюдал за мной, пытаясь, как мне показалось, определить мое настроение или действия. Потом он ушел в себя, стараясь, похоже, собраться с мыслями, и вдруг заговорил собранно, с хорошим произношением:
– Тебе, моя сладкая, моя маленькая, предстоит сделать выбор. Выбор, который не многим из нас выпадает. – Он подошел ко мне и встал так, что мне надо было или смотреть на него, или оказаться зажатой в углу. – В долине есть две бездетные пары, которые время от времени видели тебя, и, похоже, обеим парам ты очень нравишься, так что, когда я подошел к тем и другим и сказал, что тебе нужны новые родители, те и другие изъявили горячее желание удочерить тебя. Скоро они приедут. Я мог бы продать тебя той паре, которая больше даст за тебя, но я этого не сделаю.
Я с вызовом взглянула ему в глаза, но не нашла там ничего, что свидетельствовало бы о его намерении передумать.
– На этот раз я даю тебе возможность выбрать между двумя парами родителей.
На меня нашло какое-то безразличие к происходящему. Снова и снова в голове звучали слова дедушки: «Чтобы ее здесь не было». Даже дедушке я не нужна. Как говаривала Фанни, где угодно и с кем угодно, только не здесь, хуже уже не будет.
В любом доме!
С любыми родителями! Дедушка хочет, чтобы я убралась отсюда. Сейчас он сидел и вырезал фигурку. Ему хоть тысячу внуков продай, а он все будет вырезать своих белок да зайцев.
Как мотыльки на свечу, все мои мысли устремлялись к Логану Стоунуоллу и обжигались о безнадежность. Он даже не захотел встретиться со мною взглядом. Даже головы не повернул, чтобы проводить меня глазами. Даже если его сковывало присутствие родителей, он мог подать тайный знак, но не сделал и этого. Почему? Не зря же он проделал недавно путь в горы. А может, знакомство с нашей халупой так потрясло его, что его чувство ко мне изменилось?
Ну и ладно, говорила я себе снова и снова. Что делать? Все равно он не поверит мне, выложи я ему полную правду.
Впервые в жизни я поверила, что действительно, может быть, лучше жить с какими-нибудь приличными людьми в долине. А распрощавшись с этим домом, я получила бы возможность разыскать дорогих мне людей.
– Ты приоделась бы, – заявил отец, после того как я убрала со стола и положила на место тюфяки. – Скоро приедут.
У меня замерло сердце. Я пыталась заглянуть ему в глаза, но тщетно. «Лучше уж так, – подумала я, – лучше уж так». Я равнодушно покопалась в ящиках в поисках, что бы надеть, а до этого протерла пол – и все это время отец не спускал с меня глаз.
Как обычно, убрала постель. Отец по-прежнему не выпускал меня из поля зрения. Это меня так раздражало, что я двигалась скованно и медленно, хотя обычно я все делала быстро и красиво. От его неотрывного внимания у меня в душе закипала вся ненависть к нему, накопившаяся за долгое время.
Два новеньких автомобиля вползли в наш грязный двор и остановились рядом. Один белый, другой черный. Черный – длинный и солидный, а белый – поменьше, но очень смазливый, с красными сиденьями.
Я надела единственное платье, которое Фанни оставила мне, – простенького свободного покроя, когда-то голубое, а теперь серое, после нескольких лет стирки. Из белья у меня имелась пара трусиков, мне пора уже было носить и лифчик, но его надо было еще купить. Я быстренько причесалась, потом вспомнила про чемодан. Чемодан я должна забрать!
Я достала заветный чемодан, хранивший в себе сокровища моей матери, обмотав его сверху несколькими связанными бабушкой платками.
Отец сощурил глаза, увидев меня с ЕЕ чемоданом, однако не сказал ни слова и не помешал мне забрать с собой мамины вещи. Я умерла бы, но не отдала их на уничтожение. Возможно, он это понял.
Дважды отец усилием воли отводил глаза от моих губ – видно, они здорово напоминали губы его покойного ангела. Я поежилась. Надо же, мамины губы, как у куклы-копии в свадебном наряде…
Задумавшись, я не сразу услышала стук в дверь и обратила внимание на вошедшие в дом две пары, только когда они оказались посредине нашей большой комнаты. «Старая дымила» по-прежнему кашляла и исторгала из себя чад. Отец с улыбкой поздоровался со всеми за руку, показывая себя радушным хозяином. Я обвела взглядом комнаты: не забыла ли чего.
Наступило всеобщее молчание, долгое и гнетущее, когда четыре пары глаз осматривали меня – предмет, выставленный на продажу. Они оценивали меня с ног до головы, снимая зрительно размеры, разглядывали лицо, руки, фигуру, в то время как я их почти не видела: меня словно окутало темной вуалью.
Теперь я поняла, что чувствовал тогда Том. Мне показалось, что брат рядом со мной, будто он стоит тут и вселяет в меня силу, нашептывая ободряющие слова: «Все будет в порядке, Хевенли… В конце концов все образуется…»
Отец говорил громко и отрывисто. Мое внимание сосредоточилось на паре постарше, которая стояла несколько впереди. Пара помоложе держалась позади, как бы давая предпочтительный шанс купцам среднего возраста. Я встала поближе к углу, где дедушка сидел и ковырялся с деревяшкой.
Смотри, дедушка, что делает твой добросердечный сынок! Он крадет у тебя единственную оставшуюся внучку, которая к тому же любит тебя! Скажи же что-нибудь, останови его, Тоби Кастил! Ну скажи же, скажи, скажи!
Ничего он не сказал, знай себе строгал да резал. Седовласый мужчина с женой, что стояли поближе ко мне, отличались высоким ростом и весьма представительным видом. Оба были в костюмах и серых пальто. Они словно прибыли из другого мира, образованные и интеллигентные. Они не водили глазами по сторонам, как это делала пара помоложе, они не обращали пристального внимания на нашу нищету и жалкий вид дедушки, ушедшего в свою работу, словно никто и не приходил.
Было в них нечто царственное, но на меня, в паническом страхе жавшуюся к стене, смотрели добрые глаза. Всем своим видом я на миг вызвала в голубых глазах мужчины сострадание, но женщина продолжала хранить полнейшую невозмутимость. Похоже, она думала о погоде.
Словно загнанная в ловушку, я снова вздохнула и сделала глотательное движение, чтобы попытаться освободиться от комка в горле. Хотелось провалиться в небытие и выйти из него года через два. А пока что мое сердце металось от испуга в груди, будто птица, посаженная в клетку. Ноги подгибались в коленях, меня подташнивало. Мне так хотелось, чтобы дедушка поднял глаза, посмотрел на меня и попытался остановить своего сына, но в присутствии Люка дедушку невозможно было заставить сделать что-либо.
«Я им не нравлюсь, я им не нравлюсь», – думала я о паре постарше. Они не хотели даже улыбнуться, подбодрить меня, чтобы я почувствовала уверенность и выбрала их. В состоянии отчаяния и надежды я перевела взгляд на пару помоложе.
Мужчина был высокий и симпатичный шатен с прямыми волосами и светло-карими глазами. Рядом стояла его жена, ростом почти с него – футов шесть или около того, да еще на высоких каблуках. У нее были буйные рыжие волосы, темнее и богаче, чем у Сары. Но Сара никогда не знавала парикмахерской, а эта женщина явно не обходилась без нее. Ее прическа отличалась невообразимой пышностью. У нее были до странности бледные глаза, настолько бледные, что казались бесцветными, и лишь огромные зрачки плавали в этом бесцветном море. Ее идеально ухоженная кожа имела фарфорово-белый цвет, какой часто бывает у рыжеволосых людей. Приятное лицо? Пожалуй, да, даже очень.
И что-то в ней было от жительницы гор, что-то было…
В отличие от пары постарше, одетой в пошитые на заказ пальто из серой плотной ткани, эта женщина носила ярко-розовый костюм, такой облегающий, что казался нарисованным на ней. Она прошлась по дому, все осмотрела, даже приоткрыла дверцу печи. Для чего ей это нужно было? Выпрямившись, она улыбнулась всем сразу и никому в отдельности, потом обернулась и с неприличным вниманием стала рассматривать старую медную кровать, которую я перед этим как следует застелила, потом подняла глаза к корзинкам у потолка, оценивая про себя наши жалкие попытки придать дому уют. Выражение ее лица то и дело менялось, как будто между эмоциями и полученными ею впечатлениями шла борьба за обладание им. Двумя пальчиками с длинными лакированными ногтями она осторожно взяла тряпку, которой я вытирала стол, и тут же бросила ее на пол, словно прикоснулась к чему-то инфекционному. На ее накрашенных в розовый цвет губах замерла улыбка, которой она старалась не дать увясть.
А ее приятный молодой супруг все время не спускал с меня глаз. Его губы и глаза улыбались мне, будто желая вселить в меня уверенность. Мне почему-то стало легче от его улыбки. Во всяком случае, я вызывала у него одобрение.
– Что ж, – произнес отец, отставив в сторону ногу и уперев кулаки в бока, – выбирай, девочка, все зависит от тебя…
Я смотрела то на одну пару, то на другую. Кто их разберет по внешнему виду? И на что обратить внимание? Рыжеволосая женщина в вязаном розовом костюме победно улыбалась, и это делало ее еще более привлекательной. Я любовалась ее длинными лакированными ногтями, серьгами величиной с полдолларовую монету, накрашенными губами, ее одеждой, прической. Женщина постарше, седовласая, встречала мой взгляд не мигая, но и без улыбки. В ушах она носила малюсенькие жемчужины, совсем не впечатляющие.
Мне показалось, что я вижу нечто враждебное в ее взгляде, и это заставляло меня переводить взгляд на ее мужа, но тот отводил глаза в сторону. Как можно было делать вывод, не имея зрительного контакта? Ведь душа читается в глазах, а глаза обманывают, если не смотрят на тебя прямо.
Я снова посмотрела на более молодую пару, одетую в модную одежду, купленную в магазине и не такую дорогую, как у пары постарше, одежда которой была не подвластна моде. Фанни назвала бы такую одежду стариковской. Тогда я еще не умела отличать настоящего богатства от прилипших к рукам нуворишей денег.
В присутствии этих прекрасно одетых людей я себя ощущала неуютно в своем бесформенном одеянии, которое из-за растянувшейся горловины съезжало на одно плечо, и я все время пыталась привести его в порядок, да все руки не доходили. Непослушная прядь волос упала мне на лоб, я машинально убрала ее и провела рукой по волосам. И все обратили внимание на мои покрасневшие, потрескавшиеся руки, на пальцы с короткими и поломанными ногтями. Я тут же постаралась спрятать руки, которые буквально ежедневно, сколько я себя помнила, стирали белье и мыли посуду. Кому я нужна, такая неряха? Ни одна пара меня не возьмет.
Фанни взяли быстро, с удовольствием. У нее руки не испорчены работой, и волосы у нее длинные, тяжелые, послушные. А я – простушка, страшненькая, издерганная, кому я нужна такая? Кому я нужна, если даже Логан уже не переносит моего взгляда? И как я могла подумать, что он когда-нибудь полюбит меня?
– Ну, девочка, – снова подал голос отец, явно недовольный тем, что я затягиваю дело, – я сказал тебе, что ты можешь выбирать, но, если ты не поторопишься, я сделаю это за тебя.
Взбудораженная, не понимая, что со мной происходит, я попыталась понять, что скрывается за сдержанностью, холодностью пары постарше, за их взглядами, когда они смотрят на меня и не видят меня. Из-за этого они казались мне чересчур степенными, скучными, холодными, а рыжеволосая женщина с бесцветными глазами то и дело улыбалась и улыбалась, и Сара тоже была рыжеволосой и милой – по крайней мере, до рождения того мертвого ребенка.
Да, пара помоложе поприятнее и не такая строгая. Вот так я и приняла свое поспешное решение.
– Их, – сказала я, указывая на рыжую и ее привлекательного мужа. Жена казалась несколько старше мужа, но выглядела хорошо, молодо, и чем дольше я на нее смотрела, тем привлекательнее она становилась в моих глазах.
Это бесцветное море с плавающими в нем черными кружками вдруг засветилось – от счастья? Она бросилась ко мне, схватила в объятия, крепко прижала к своей пышной груди.
– Ты никогда не пожалеешь об этом, никогда, – сказала она, полусмеясь и триумфально поглядывая то на отца, то на своего мужа. – Я буду тебе лучшей матерью, какие только есть, самой лучшей…
Потом, словно обжегшись о раскаленные угли, она вдруг выпустила меня из своих объятий и отступила назад, опустив голову и разглядывая себя, будто я запачкала ее огненно-розовый костюм, а потом энергично отряхнулась.
При ближайшем рассмотрении она оказалась не такой симпатичной. Ее обведенные черным бесцветные глаза были слишком близко посажены, уши слишком маленькие и слишком прижатые к голове, создавалось впечатление, что они растут не на месте. Если же не рассматривать ее по частям, то в целом она представляла собой женщину, достойную восхищения.
По правде говоря, я никогда не видела женщин с такими чрезмерно подчеркнутыми внешними данными. Ее вздымающаяся и опускающаяся грудь, крепкий зад и тонкая талия, которой нелегко было поддерживать верхнюю часть тела, – все источало сексуальность. Вязаный верх ее костюма так облегал ее, что на самых напряженных участках казался тонким, а внизу откровенно выглядывало белье, и отец смотрел на нее со странной усмешкой, полной не любования, а презрения.
Почему это он так странно улыбается? С чего бы это ему относиться с презрением к женщине, которую он совсем не знает? Нет, чтобы договориться насчет меня, он с ней, конечно, встречался.
Встревоженная и испуганная, я снова взглянула на пару постарше, но слишком поздно. Они уже повернулись и направлялись к двери. Во мне все опустилось.
– Благодарю вас, мистер Кастил, – сказал джентльмен постарше, помогая переступить через порог своей жене, после чего они, похоже, с облегчением направились к своей длинной машине. Отец подбежал к ним, подержал дверь и тихо произнес что-то, потом торопливо вернулся.
Когда он взглянул на меня, на его губах играла издевательская улыбка.
Неужели я ошиблась в выборе? И снова меня охватила паника, в голову полезли сомнения, снова меня обуяла нерешительность, но уже запоздалая.
– Меня зовут Кэлхун Деннисон, – представился приятный мужчина, выступив вперед и взяв мою трясущуюся руку обеими своими. – А это моя жена – Китти Деннисон. Спасибо тебе, что ты выбрала нас, Хевен.
У него был тихий голос, чуть громче шепота. Я никогда раньше не встречала мужчины с таким тихим голосом. Это был специально поставленный голос образованного человека, потому что люди необразованные говорили громко, почти кричали.
– Ой, Кэл, не правда ли, она милашка, ну полная милашка? – спросила Китти голосом, лишь чуть-чуть не доходящим до крика. – Представляешь, какая это радость будет – приодеть ее и прихорошить, правда, как ты думаешь?
Грудь у меня вздымалась. Рядом сидел дедушка и тихо плакал. Дедушка, дедушка, сказал бы хоть что-нибудь пораньше. Чего ж ты ждал-то, пока уже будет поздно показывать, как ты переживаешь за меня?
– А скажи, как легко прошло, да, Кэл? – засмеялась Китти, обняв и поцеловав его. Отец отвернулся, словно ему была противна эта сцена. – Ты думал, она выберет их, с их богатой машиной и дорогими пальто. Однако все оказалось проще.
И снова на меня нашла паника.
– Моя сладкая, – обратилась ко мне Китти Деннисон, закончив сцену с мужем. – Бега надень пальто, только не думай собирать свою одежду. Мы купим тебе все новое, самое новехонькое. Не хватало еще, чтобы ты тащила всякую грязь в мой дом… – Она еще раз обвела нашу хижину взглядом, на сей раз не скрывая своего отвращения. – Не дождусь, когда мы уйдем отсюда.
Еле передвигая налитые свинцом ноги, я сняла в нашей спальне с гвоздя пальто и надела его на себя. Рискуя вызвать неодобрение Китти, я взяла в руки замотанный в бабушкины шали чемодан матери. Я не собиралась оставлять гнить здесь мамины вещи, особенно эту красивую куклу-невесту.
– Запомни, – повысила голос Китти Деннисон, – что едешь только ты, и никаких вещей.
Я вышла из так называемой спальни в своем поношенном пальто, держа в руках неприглядный сверток, и вызывающе взглянула на Китти Деннисон. В ее глазах появился странный блеск.
– Я разве тебе не говорила, чтобы ты ничего не брала? – раздраженно выкрикнула она. – Не смей брать этот грязный хлам в мой чистый дом, слышишь?
– Я не могу уехать отсюда без самого дорогого, что у меня есть в мире, – решительно заявила я. – Эти платки вязала моя бабушка, и они чистые. Я их только что постирала.
– Тогда перестираешь их потом заново, – сказала Китти, немного успокоившись, но вид у нее оставался по-прежнему рассерженным.
Я задержалась возле дедушки, нагнулась и поцеловала его в лысину.
– Береги себя, дедушка, смотри не падай, не ушибайся. Я тебе буду часто писать, и кто-нибудь всегда сможет… – Тут я заколебалась, не желая, чтобы эти пришельцы знали о том, что дедушка не умеет читать и писать. – В общем, я напишу.
– Ты была очень хорошей девочкой, самой хорошей. Другой внучки я не хотел бы. – Он всхлипнул, скомкал низ рубашки и вытер им слезы, а потом добавил дрогнувшим голосом: – Иди и будь счастлива, слышишь?
– Да, слышу, и, пожалуйста, дедушка, береги себя.
– А ты будь хорошей девочкой, слышишь?
– Да, буду, – пообещала я и смахнула слезы. – До свидания, дедушка.
– Да-да, – буркнул он, потом взял новое полешко и стал сдирать с него кору.
Никогда он не удосуживался по-настоящему взглянуть на меня. Мне хотелось разреветься, но только не в присутствии отца. Я взглянула отцу прямо в глаза, и на сей раз наши взгляды словно сцепились. «Я ненавижу тебя, отец. Ты не дождешься от меня слова прощания и советов беречь себя. Я ухожу, а с тобой будь что будет». Никому я здесь не нужна. И никому не нужна была, кроме Тома, Кейта и Нашей Джейн. Фанни и бабушке, по существу, тоже не нужна была, а дедушке тем более, который только и знает, что вырезать.
– А теперь перестань плакать, девочка, – строгим голосом приказала Китти. – А ты ведь меня раньше видела, только не знаешь об этом. Я видела тебя в Уиннерроу, в церкви, когда приезжала навестить своих отца и мать. Ты сидела там со своими и была похожа на ангела, ну прямо вылитый ангел!
У отца аж дернулась голова. Жесткий взгляд его темных глаз схлестнулся со взглядом Китти. При этом он не промолвил ни слова, ни одного словечка, снова предоставив мне путаться в собственных мыслях. Было что-то недоговоренное между ними, наводившее на мысль, что у них за спиной отнюдь не случайное знакомство. Меня пугала мысль, что Китти была женщиной, которая утешала отца не так, как моя настоящая мама.
– Я действительно завидовала вашей рыжеволосой матери, – начала изливать Китти свои чувства, словно отца тут вообще не было, и от этого мои подозрения лишь укрепились. – Я наблюдала за вами всеми, когда вы еще под стол пешком ходили, как ваша мама ведет свой выводок в церковь и обратно. Я ей, правда, завидовала тогда, и еще как. И желала зла ее детям, потому что они все были такие приятные. – Ее громкий пронзительный голос сделался глухим и невыразительным. – А я не могла иметь своих собственных. – Ее взгляд наполнился горечью, когда она жестко, обвиняюще посмотрела на отца. О-о, она знала его! – Кто-то может сказать, что мне повезло, что у меня нет собственных детей… Но теперь у меня есть, и это настоящий ангел, живой ангел! Пусть у нее нет светло-серебристых волос, но у нее ангельское лицо и ангельски голубые глаза… Я правильно говорю, Кэл?
– Да, – согласился Кэл. – У нее действительно невинный вид. Ты это имеешь в виду?
Я не понимала, о чем они говорят. В меня вселяла страх эта скрытая война между отцом и Китти. Этой женщины я никогда раньше не видела, она не из тех, кого можно не заметить. Я снова посмотрела на ее мужа, который занимался разглядыванием комнат. Жалость отразилась на его лице, когда он взглянул на дедушку, бесформенной тряпичной куклой сидевшего в своей качалке, – глаза пустые, руки без дела. О чем он думал в данный момент, если вообще о чем-то думал? Интересно, бабушка с дедушкой думали о чем-нибудь? Или голова в каком-то возрасте отключается от мыслей? Может, уши становятся глухими и не слышат то, что им неприятно слышать?
– Мое имя – Китти. Это не уменьшительное, а настоящее имя. Не хочу я быть никакой не Кэтрин, не Кэти, не Кэт, не Кит. А его ты, моя сладкая, можешь называть, как и я, Кэл. Теперь, когда ты будешь жить с нами, ты сможешь смотреть все наши большие цветные телевизоры. Десять штук.
Она метнула взгляд в сторону отца, словно желая показать, какого богатого мужа она подцепила. Но отец проявил к ее словам полнейшее безразличие.
«Десять телевизоров? – Я недоверчиво уставилась на Китти. – Десять? Зачем им десять, когда и одного достаточно?»
Китти пронзительно расхохоталась. Она, конечно, не могла слышать мой молчаливый вопрос, но ответила на него.
– Я так и знала, что тебя это поразит. Просто Кэл держит собственную мастерскую по ремонту телевизоров и магазинчик. Некоторые балбесы сдают свои старые телевизоры задарма или почти задарма. Кэл привозит их домой, чинит их, делает как новые и продает, а многие, бедняги, не различают. У меня ловкий, умный, красивый муж, лучше не найдешь. Хороший навар имеет, точно, Кэл?
Кэл чувствовал себя крайне неловко. Китти снова расхохоталась.
– А теперь давай поторопись, Хевен, с прощаниями, – приказным тоном произнесла Китти и снова с отвращением прошлась взглядом по обстановке нашей лачуги, чтобы показать отцу, как плохо думает она о его доме и его способности зарабатывать деньги. – Попрощайся с отцом, и мы едем. Я хочу как можно скорее попасть домой.
Я стояла, не глядя на отца, и даже не желала на него взглянуть. Наш отъезд задерживала сама Китти. И все, что она говорила, предназначалось отцу, а не мне.
– Вот я держу свой дом так держу, у меня все на месте. Все знает свое место, уж поверь мне. Не как в этой вашей халупе.
Отец прислонился к стене, достал сигарету и закурил. Китти обратилась ко мне:
– Терпеть не могу грязи и беспорядка. А твой папа сказал, что ты умеешь готовить. Молю Бога, чтобы это не оказалось неправдой.
– Я умею готовить, – тихим голосом ответила я. – Но я никогда не делала ничего сложного.
В моем голосе легко было распознать страх. Как я поняла, эта женщина ожидает, что я буду готовить заковыристые блюда, в то время как я хорошо делала пышные бисквиты и вкусную подливу из топленого сала.
Странное выражение было на лице у отца – наполовину досадливое, наполовину удовлетворенное. Он перевел глаза с меня на Китти и Кэла Деннисона.
– Ты сделала правильный выбор, – торжественным тоном произнес он, а потом отвернулся, чтобы спрятать то ли улыбку, то ли горе.
Я подумала, что он скрыл улыбку, и это наполнило мое сердце таким страхом, какого я еще не ведала. Из глаз у меня брызнули слезы и покатились по щекам. Я проплыла мимо отца, не проронив ни слова. Он тоже ничего мне не сказал.
В дверях я обернулась. В горле появилось какое-то сладковато-кислое ощущение. Мне больно было покидать эту халупу, которая помнила мои первые шаги, а также Тома, Фанни, и мне стало еще больнее, когда я подумала о Кейте и Нашей Джейн.
– О Господи, дай мне вернуться сюда хоть раз, – прошептала я и направилась к ступенькам террасы.
Я решительно шла к симпатичной белой машине с красными сиденьями, и солнце поздней зимы пригревало мне голову. Отец вышел на террасу. У его ног собрались его охотничьи собаки, которые все вернулись, словно он отдавал их напрокат, а теперь востребовал обратно. На крыше дома, на крышках бочек с дождевой водой пристроились кошки, они выглядывали и из-под террасы. С хрюканьем и визгом возились в грязи свиньи. По двору бродили куры, а за ними бегал петух с явным намерением воспроизвести себя. Я смотрела на все это с изумлением. Откуда все они взялись? И где они действительно находились все это время? Может, они мне просто мерещатся? Я потерла опухшие от слез глаза. Давно я не видела тут собак, кошек, свиней и кур. Отец, что ли, привез их на пикапе, собираясь пожить здесь и поухаживать за дедушкой?
Ветер и облака рисовали на небе светлые картины счастья и исполнения желаний.
Кэл и Китти Деннисон сели впереди, а мне сказали, что я могу располагаться на всем заднем сиденье. В расстроенных чувствах я обернулась назад и взглянула на то, что мне было столь хорошо знакомо и что, как я когда-то думала, захочу забыть как можно скорее.
Скажи «прощай» бедности и урчащим животам, которые никогда не бывали по-настоящему сытыми.
Скажи «прощай» старому зловонному домику на отшибе, чадящей кухонной печи, видавшим виды тюфякам на полу.
Скажи «прощай» всем страданиям, а также красотам гор: дикой ягоде, пылающим краскам осени, журчанию струй и прыгающей форели, рыбалке вместе с Томом и Логаном.
Скажи «прощай» местам, связанным с воспоминаниями о Кейте и Нашей Джейн, Томе и Фанни.
Скажи «прощай» смеху и слезам, уезжая в лучшее место, более богатое и счастливое.
И плакать не о чем. О чем же я плачу?
Вон отец – стоит себе на террасе и не думает рыдать, а смотрит куда-то в бесконечность, и на лице у него – абсолютное спокойствие.
Кэл включил зажигание, завел машину, и она так рванулась с места, что Китти бросило на спинку сиденья. Она визгливо воскликнула:
– Потише, ты, дурила несчастный! – А потом мирно добавила: – Я знала, что там будет ужасно. Теперь от этой вони неделю целую не отмоешься. Но зато у нас есть дочка, за этим мы и ехали.
У меня мурашки поползли по спине.
Ничего, все нормально, все хорошо. Я еду навстречу лучшей жизни, в лучшее место, настойчиво повторяла я про себя.
Я думала о том, что наделал мой отец. Распродал своих детей по пятьсот долларов за штуку. Я не видела никаких бумаг при последней сделке и не слышала про цену. Душа отца будет гнить в аду, в этом я не сомневалась ни на миг.
Как я поняла из разговора между Китти и ее мужем, они направлялись сейчас в Уиннерроу, где я всегда и мечтала жить – в крашеном доме недалеко от аптеки Стоунуолла. Там я закончу среднюю школу, поступлю в колледж. Я буду часто видеть Фанни, увижу дедушку, когда он будет приходить в церковь.
Но что такое?
Почему Кэл повернул направо и едет мимо Уиннерроу? У меня комок встал в горле.
– Папа ведь говорил, что вы из долины? – тихим, испуганным голосом спросила я.
– Все правильно, детка, – сказала Китти, обернувшись ко мне с улыбкой. – Я родилась и росла в этом паршивом Уиннерроу. – В своей манере говорить она все больше переходила на деревенский стиль, характерный для горных районов. – Только и думала, как бы свалить оттуда. В тринадцать лет сбежала с шофером грузовика. Поженились с ним, а потом узнала, что он давно уже женат. Мне так стало все противно, я возненавидела мужчин. А потом я встретила моего милого Кэла и влюбилась в него с первого взгляда. Мы женаты пять лет, и все бы хорошо, если бы мы не затеяли ремонт дома, снаружи и внутри. Меня тошнит от свежей краски, я просто болею от всяких паршивых запахов, от всяких лосьонов и прочей ерунды. Пришлось остановиться на белых стенах по всему дому. Белые обои – вроде бы красиво, чисто. Кэл говорит: чистота, стерильность, как в больнице. Вот сама приедешь и увидишь. Какая там красота, у меня все задумано на контрасте цветов. Я правильно говорю, Кэл?
– Конечно.
– Что «конечно»?
– Что красота.
Она погладила его по щеке, потом наклонилась к нему и поцеловала.
– Теперь, когда мы далеко от твоего дома, – продолжала говорить Китти, оперевшись острым подбородком на сложенные руки, – я могу быть с тобой более откровенной. Я знала твою маму, твою настоящую маму, а не эту, не Сару. Да, твоя мама была не просто хорошенькая, а красивая. И как же я ее ненавидела!
У меня перехватило дыхание при этих словах.
– А почему же вы ненавидели ее?
– Потому что она захомутала Люка Кастила. Я еще девочкой нацелилась на Люка Кастила. Он, думала я, и больше никто. Какой же я тогда была идиоткой. Думала, что главное – это красивая физиономия и крепкая фигура. А теперь я ненавижу его, ненавижу до глубины души.
Казалось бы, такое признание должно было поднять мне настроение, однако нет. Зачем Китти нужна дочь человека, которого она ненавидит?
Значит, я была права: она давно знала отца. И произношение у нее было такое же скверное, как у отца и всех прочих в нашей местности.
– Да, – продолжала Китти странным, довольным, словно мурлыкающим голосом, – я видела твою маму каждый раз, как она приезжала в Уиннерроу. Все городские бабники слюни пускали, увидев ангела Люка. Никто не понимал, как она могла выйти за такого, как Люк. Я так думала, что любовь сделала ее слепой. Бывают такие женщины.
– Помолчи, Китти, – строго сказал Кэл, но Китти пропустила его требование мимо ушей.
– А во мне зуд был по твоему симпатичному папочке. О, любая девица в городе только и ждала, чтобы он залез ей под юбку.
– Китти, хватит, – еще строже произнес Кэл.
Китти, сгорая от нетерпения поговорить, взглянула на мужа, капризно повернулась вперед и включила приемник. Она настраивала его до тех пор, пока не поймала народную, музыку.
Громкое бренчание гитары заполнило салон, разговаривать стало уже невозможно.
Мы проезжали милю за милей, за окном менялись картинки, как на бесконечной ленте цветных открыток. Горы кончились, пошла равнинная местность.
Скоро горы остались далеко позади в виде туманного силуэта. Мы проехали новые мили, и скоро дневной свет начал меркнуть, солнце стало опускаться к горизонту, приближались сумерки. Что-то уж слишком быстро. Может, я заснула и не заметила этого? Так далеко я никогда не заезжала. Маленькие и большие фермы, деревни и городки, бензоколонки, протяженные пространства бесплодной почвы и местами отдельные пятна красной грязи.
Глубокие сумерки окрасили небосклон в смесь розового, фиолетового и оранжевого цвета с примесью позолоты. Такое же небо я видела в горах. Теперь сельская местность, к которой уже привык Мой глаз, осталась за спиной. Пошли дюжинами автозаправочные станции, забегаловки с неоновыми надписями, имитирующими, и неудачно, краски неба.
– Какая красота на небе, – промолвила Китти, глядя в окно. – Люблю ездить в сумерки. Я слышала, что вроде бы это самое опасное время, люди теряют чувство реальности, их тянет мечтать… У меня всегда была мечта иметь много детей, и чтоб один красивее другого.
– Пожалуйста, Китти, не надо, – умоляюще попросил ее муж.
Китти замолчала, предоставив меня собственным раздумьям. Закаты я видела много раз, но ни разу не видела вечерний город. Я даже оживилась, стала глазеть на все подряд и впервые в жизни действительно почувствовала себя деревней. Это не то что Уиннерроу, это был город гораздо больше, такого мне видеть еще не приходилось.
Потом я увидела какие-то золотые арки, и наша машина остановилась, словно ее притянуло магнитом, при этом ни муж, ни жена и слова не сказали, и скоро мы уже сидели за столиком.
– Ты как, наверное, никогда не ходила в «Макдональдс»? – спросила Китти тоном, в котором смешались недоумение и презрение. – Уверена, ты никогда не пробовала жареного «Кентукки».
– А что это такое?
– Кэл, эта девочка вообще ничего не знает. Ничего. А ее отец говорил, она такая умница.
Неужели отец такое мог сказануть? Мне даже смешно стало. Чего ни скажешь, чтобы получить лишние пятьсот долларов.
– Какой тут нужен ум – есть в этих забегаловках, Китти? Хочешь есть – заходи, вот и весь ум.
– Клянусь, ты ведь никогда не бывала в кино, точно?
– Была, – быстро возразила я. – Один раз.
– Один раз! Ты слышишь, Кэл? Эта умница один раз была в кино! Ничего себе! И с чего же ты такая умная?
Она спросила это в таком издевательском тоне, что и отвечать не хотелось. Я вдруг заскучала по дедушке и по нашему нищему дому. Опять появились незваные видения: Наша Джейн и Кейт с их «Хев-ли-и». Я часто заморгала, но удержалась от слез. Мне было радостно, что со мной моя кукла. Когда Китти увидит куклу, она произведет на нее впечатление.
– Ну и как тебе гамбургер? – продолжала пытать меня Китти, расправившись со своим в несколько секунд и подкрашивая губы розовой помадой. Несмотря на длинные ногти, она управлялась с тюбиком артистически. Ногти были также покрашены в соответствующий розовому костюму цвет.
– Очень вкусный.
– А чего же ты тогда не доела? Еда стоит денег, и, когда мы покупаем тебе еду, ты должна ее доедать всю.
– Китти, ты слишком громко говоришь. Оставь девочку в покое.
– И имя твое мне не нравится, – с еще большим жаром продолжала Китти, словно замечание мужа в мою защиту вызвало у нее раздражение. – Дурацкое имя. Хевен – это место, а не имя. А второе имя у тебя какое? Тоже такое же глупое?
– Ли, – ответила я ледяным тоном. – Моей маме дали его при крещении.
Китти вздрогнула.
– Черт подери! – выругалась она, ударив кулаком о ладонь. – Терпеть не могу ее имени! – Китти метнула рассерженный взгляд на мужа. – Это ее имя, этой бостонской сучки, которая заарканила Люка! Не дай Бог, если я еще раз услышу это имя, ты слышишь?
– Слышу.
Кэл встал и вышел в туалет. Китти понесло в другую крайность – от раздражения к задумчивости.
– Мне всегда хотелось иметь дочь по имени Линда. И сама хотела зваться Линдой. Есть что-то милое, чистое в этом имени.
Я поежилась, увидев огромные сияющие перстни на руках Китти. Интересно, это настоящие бриллианты, рубины и изумруды или подделка?
Я почувствовала облегчение, оказавшись снова в машине, которая понесла меня в далекий дом. Это облегчение сохранялось до тех пор, пока Китти не объявила Кэлу, что поменяет мне имя.
– Я назову ее Линдой, – напрямую сказала она. – Нравится мне это имя, ох, нравится!
Кэл недовольно рявкнул на нее:
– Нет! Хевен подходит ей больше. Она лишилась дома, семьи. Ради Бога, не отнимай у нее хотя бы имени. Оставь наконец ее в покое.
В голосе Кэла прозвучала решительность, и это на пять минут прервало нескончаемую болтовню Китти. Вдобавок Кэл выключил радио.
Я сжалась комочком на сиденье и старалась не дать дороге убаюкать себя, а читала все подряд дорожные указатели. К этому времени я заметила, что Кэл следует знакам, указывающим путь на Атланту. Мы проезжали над дорогами и под дорогами, разворачивались на «клеверных листах» и мчались по автострадам, проскакивали под железнодорожными путями, по мостам через реки, пересекали большие, малые и средние города и все время продвигались к Атланте.
Я глазела на громады небоскребов, чернеющие в ночи и светящиеся окнами, словно прозрачными шарфами обмотанные облаками. Я старалась рассмотреть витрины магазинов, удивлялась полицейским, стоящим посреди дороги и не опасающимся автомашин; некоторые были на лошадях. По тротуарам сновали пешеходы, будто был день, а не девять вечера. Дома я уже спала бы в такое время у себя на полу. Я то и дело терла глаза, в которые словно попал песок – так им хотелось закрыться. Может быть, я иногда и впадала в сон.
Внезапно запел громкий голос – это Китти снова включила радио. Она прижалась к Кэлу и делала нечто такое, что заставило его взмолиться, чтобы она прекратила.
– Китти, всему свое место и время. А сейчас не место и не время для этого. Так что убери руку.
Что там делала Китти? Я протерла глаза и наклонилась вперед полюбопытствовать. Как раз в этот момент Кэл задернул молнию на своих брюках. Фанни это понравилось бы. Я быстро отпрянула назад, опасаясь, как бы Китти не заметила моего любопытства. Мне действительно не нужно совать свой нос куда не следует. И я снова стала глазеть в окна. Громадный город со всеми его величественными небоскребами исчез. Теперь мы ехали улицами поуже и попустыннее.
– Мы живем в пригороде, – охотно стал рассказывать мне Кэл. – Пригород называется Кэндлуик. Дома с квартирами на разных уровнях, почти одинаковые, только шесть типов. Ты выбираешь какой нравится, и тебе такой строят. Индивидуальность можно придать только внешней и внутренней отделкой. Я думаю, тебе понравится у нас, Хевен. Мы сделаем все для тебя, ты будешь иметь у нас все, что мы сделали бы для собственного ребенка. Школа, в которую ты будешь ходить, – на расстоянии нескольких минут ходьбы. Китти сквозь дрему пробурчала:
– Подумаешь, какое это имеет значение. Ну и пойдет она в школу. И будет позорить там меня.
Я села попрямее, чтобы не проспать первое впечатление от встречи с моим новым домом. Я с интересом рассматривала дома, похожие, как сказал Кэл, один на другой, и тем не менее это было не совсем так. Симпатичные домики. Несомненно, в каждом по ванной, а то и не по одной. И конечно, со всеми этими электроприборами, без которых не могут обходиться горожане.
Мы свернули на подъездную дорогу, и ворота гаража поднялись перед нами как по мановению волшебной палочки, и вот мы очутились внутри гаража. Китти окликнула меня, чтобы я проснулась:
– Мы дома, детка, дома. Дома.
Я проворно открыла дверцу машины, вышла из гаража и стала рассматривать дом, освещенный бледным светом луны. Два этажа. Как уютно он устроился среди кустарника, в основном вечнозеленого. Красный кирпич, белые жалюзи. Дворец по сравнению с той халупой, которую я только недавно покинула. Милый домик с белой парадной дверью.
– Кэл, брось ее грязное барахло в подвал, там ему и место, да и то вряд ли.
Я с досадой смотрела, как уплывает от меня в полуподвальное помещение дома чемодан моей мамы. У Китти такого наверняка нет. Впрочем, откуда Китти было знать, что скрывалось под этими темными вязаными платками.
– Пошли, – нетерпеливо поторопила меня Китти. – Уже одиннадцатый час. Я просто падаю. Тебе всю жизнь предстоит смотреть на этот дом, ты поняла?
Как сильно у нее получилась эта фраза.
Часть вторая
Жизнь в Кэндлуике
Глава 12
Новый дом
Китти щелкнула выключателем у двери, и во всем доме зажегся свет. У меня дыхание перехватило от увиденного.
Он был такой чудесный – этот чистый и современный дом. Даже не верилось, что я буду жить в нем. Белизна, как снег, элегантность во всем! Я восхитилась этим белым снегом, который никогда не растает под лучами солнца и не превратится в кашу под ногами. В глубине души я всегда верила, что найдется для меня место получше, чем грязная лачуга со всеми ее несчастьями.
С первого же мгновения я подумала, что дом принадлежит Китти. Она так начальственно вела себя, так по-хозяйски приказывала Кэлу отнести в полуподвал мое «грязное барахло», что из всего этого я сделала вывод: это ее дом. В доме не было ни одной вещицы, указывавшей на присутствие здесь мужчины, вообще ничего мужского, и это подсказало мне, что хозяйка дома – Китти.
Пока Кэл выполнял ее приказание, Китти ходила и включала дополнительное освещение, словно боялась темноты. Скоро я поняла, что не в этом дело: Китти высматривала брак в покраске.
– Да, конечно, тут лучше, чем в вашей избушке в горах, правда, детка? И куда лучше, чем в этой большой деревне – в Уиннерроу. Я не могла дождаться, когда удеру оттуда.
Скоро на ее миловидное лицо стали находить тучки и она начала жаловаться на рабочих, которые были тут предоставлены сами себе и сделали многое «не так». Китти видела свой дом совсем иначе, чем я, и в ее глазах он вовсе не казался таким чудесным.
– Нет, ты только посмотри, куда они поставили стулья и кресла! А лампы! Все не так! Растолковала же им, куда и что, ну все растолковала, так нет же! Ну, я им все скажу, что о них думаю…
Я старалась понять, что же, на ее взгляд, было «не так», но, на мой взгляд, все было отлично. Китти заметила мое недоумение и снисходительно улыбнулась.
– Ладно, пошли, скажешь мне, как тебе тут. Гостиная у нее была больше всей нашей горной лачуги. Но что меня тут больше всего поразило, так это разноцветный зоопарк, разместившийся в комнате. Везде – на окнах, по углам шкафов, на столах, по сторонам белого ковра, покрывавшего лестницу, – сидели, стояли, лежали животные, служившие вазами или подставками для растений. Морды и фигуры животных украшали рамы картин, лампы, корзины, вазы, стулья.
Растения струились из спин громадных зеленых керамических лягушек с выпученными желтыми глазами и ярко-красными языками. Что-то росло в огромных золотых рыбках с раскрытыми ртами и испуганными зелено-голубыми глазами. Были тут и голубые гуси, белые и желтые утки, пурпурные и розоватые куры в горошек, темно– и светло-коричневые кролики, розовые белки, пурпурные толстые свиньи с прелестными завитками хвостов.
– Пойдем. – Китти схватила меня за руку и потащила на середину этого домашнего зоопарка. – Ты должна рассмотреть все это поближе, чтобы оценить, с каким талантом они сделаны.
Я не находила слов.
– В конце концов, скажи что-нибудь! – потребовала Китти.
– Красиво, – выдохнула я, очарованная: обои напоминали белоснежный шелк с рисунком под распил дерева; кресла, софа, массивные настольные лампы и торшеры с абажурами – все было выдержано в белом цвете. Был тут и камин из белого мрамора с белой деревянной отделкой, столы из какого-то дорогого темного дерева (позже я узнала, что из палисандрового), столики из стекла и бронзы. Нигде ни намека на пыль или следы пальцев. И все на своем месте. Неудивительно, что на Китти так угнетающе подействовала наша нищая хибара.
Китти стояла рядом со мной, как бы желая посмотреть, какими глазами наивная деревенская девчонка взирает на все это великолепие, а я боялась сделать лишний шаг по белому ковру, испачкать который ничего не стоит. Я взглянула на свои поношенные безобразные туфли и сняла их.
Ноги утопали в ворсе, когда я, точно во сне, переходила от одного предмета к другому. Кошки – толстые и худые, крадущиеся и ощетинившиеся. Собаки – сидящие, стоящие, спящие. Слоны и тигры, львы и леопарды, павлины, фазаны, попугаи, совы – умопомрачительная выставка животных.
– Как они тебе, мои творения? Это я сама делала, своими руками. Я обжигала их в громадной печи, есть такая в нашем кружке. И маленькая печь наверху. Я ведь веду кружок по субботам. И с каждого ученика имею по тридцать долларов. А всего регулярно ходят тридцать учеников. Но меня никто из них еще не переплюнул в мастерстве, хотя стараются перегнать учителя. Ты обрати внимание на эти вот красивые гирлянды из цветов. Как они тебе, ничего?
Все еще под впечатлением от увиденного, я только и могла, что кивать в знак согласия. Как же было не восхищаться таким, например, чудом, как карусель с лошадьми, бегущими вокруг белой лампы? И я снова произнесла голосом, полным восхищения:
– Как красиво, все-все.
– Я так и знала, что тебе понравится. – Она брала в руки вещи, на которые я могла не обратить внимания. – Преподавание дает хорошие деньги – только наличные, никаких чеков, никаких налогов. Могла бы иметь в десять раз больше учеников, если бы бросила салон красоты, но я не представляю, как я могу это сделать. Я так хорошо зарабатываю, когда в город приезжают знаменитости и им хочется иметь красивую прическу. Я делаю все – от обесцвечивания, крашения и перманента волос до педикюра. У меня работают восемь девочек, а сама занимаюсь только с особой клиентурой. И я там тысячи этих штук продаю, которые ты видишь вокруг. Клиентам они нравятся, очень даже.
Стоя за моей спиной и скрестив руки на высокой груди, Китти спросила:
– Как думаешь, ты смогла бы так сделать? Смогла бы?
– Нет. Я бы не знала, с чего начать, – честно призналась я.
Вошел Кэл и с явным неудовольствием взглянул на Китти: похоже, ему не нравились ее «творения» либо те часы, которые она тратит на уроки.
– Скажи, разве я не художник, а?
– Да, Китти, настоящий художник.
– А вы ходили в художественную школу?
Китти нахмурилась.
– Есть вещи, которые сидят в тебе от рождения, вот и все. Я наделена этим талантом от рождения. Правильно, дорогой?
– Да, Китти, наделена, – согласился Кэл и направился к лестнице.
– Эй, Кэл! – окликнула его Китти. – Ты забыл, ребенку нужна новая одежда. Не будет же она спать в свежепокрашенном доме в этом старом тряпье, которое на ней. От него же несет, неужели ты не чувствуешь? Садись, Кэл, опять в машину, езжай в этот супермаркет, который открыт всю ночь, и привези ребенку приличную одежду, особенно ночную. И размер бери побольше, а то вырастет, не успев износить.
– Уже почти одиннадцать, – произнес Кэл тем холодным голосом, который я уже слышала в машине. Я начала понимать, что этот тон означает недовольство.
– Знаю! Что, я не понимаю в часах?! Но ребенок не будет спать в моих чистых комнатах, не приняв ванну, с грязной головой и особенно без новой ночной рубашки, ты слышишь?
Кэл слышал. Он повернулся, ворча что-то под нос, и вышел. Мой отец никогда не позволил бы женщине командовать им: что сделать, где и особенно когда. Чем же это Китти так удерживает Кэла на поводке, что он хотя и брюзжит, но подчиняется ей?
– А теперь пойдем со мной, и я покажу тебе все-все-все, и тебе это понравится, я точно знаю, что понравится. – Она улыбнулась и похлопала меня по щеке. – Да, знала я твоего папу. Он тебе ничего не дал бы, не то что я. Ты получишь все, что я хотела получить, когда была ребенком вроде тебя. Тебе повезло, что ты выбрала меня и моего Кэла. А твоему отцу не повезло. Так ему и надо, что он потерял все, всех своих детей. – И снова она улыбнулась странной улыбкой. – Теперь скажи мне, что ты любишь делать больше всего.
– О-о… Я люблю читать, – быстро ответила я. – Моя учительница, мисс Дил, бывало давала нам с Томом домой много книг, а на дни рождения и другие такие дни дарила нам новенькие книги. Я несколько книг привезла с собой. Они не грязные, Китти, совсем не грязные. Мы с Томом научили и Нашу Джейн с Кейтом любить книги и уважать их, как друзей.
– Книги? – с неудовольствием переспросила Китти. – Это тебе нравится больше всего? С ума сойти!
С этими словами она повернулась на каблуках и приготовилась вести меня в столовую, хотя к этому времени мое восприятие притупилось от слишком быстрой смены впечатлений.
Однако столовую пришлось посмотреть – с ее огромным овальным столом со стеклянным верхом. Стол поддерживали три золотистых дельфина, на развернутых хвостах которых надежно покоилось толстое и тяжелое стекло. У меня уже ноги подгибались в коленях от усталости. Мне приходилось делать сверхусилия, чтобы заставить себя слушать, что говорит Китти, и рассматривать все новые предметы, которые она мне показывала.
Потом мы осмотрели ослепительно белую кухню. Даже плитки на полу сияли белизной.
– Виниловые, очень дорогие, – пояснила она. – Лучше не бывает.
Я кивнула, не зная, как отличить наилучшее от наихудшего. Сонными глазами смотрела я на чудеса современности, о которых мечтала всю жизнь: посудомойку, двойную фарфоровую раковину, хромированную арматуру, большое кухонное хозяйство с двумя плитами, сплошь белыми шкафами, длинными разделочными столами, круглый стол с четырьмя стульями. И везде, где можно, нарушая монотонность белого, стояли работы Китти.
Она придавала формы животных самым разным емкостям. В них хранились мука, сахар, чай, кофе. В розовой свинье находились кухонные принадлежности, не влезавшие в ящики столов. Красная лошадь, сидящая в человеческой позе, предназначалась для розовых бумажных салфеток.
– Ну и как тебе, только откровенно? – продолжала вытягивать из меня ответы Китти.
– Чудесно, так чисто, такие цвета, чудесно, – полушепотом, садящимся голосом ответила я.
Мы вернулись в фойе, и Китти снова стала исследовать гостиную. Глаза ее сузились в гневе, и она закричала:
– Они поставили их не туда! Ты посмотри, куда они поставили моих слонов и столы! Надо же, я только что обратила внимание. В углы, черт возьми! Там же их не видно! Хевен, сейчас мы все расставим по местам, наведем здесь порядок.
Мы целый час передвигали все с места на место, чтобы все вещи встали, как хотела Китти. Большие керамические изделия оказались неожиданно тяжелыми. Я устала так, что валилась с ног. Китти взглянула мне в лицо, взяла за руку и потянула к лестнице.
– Завтра мы как следует пройдемся по дому. Тебе понравится. А теперь давай готовить тебя ко сну.
Пока мы поднимались по лестнице, Китти без умолку болтала о своих клиентах из мира кино, которые хотели делать прически только у нее.
– Они приезжают сюда на всякие шоу, и все идут ко мне. Ты что, мне приходится видеть такие тайны, не поверишь! И сколько! Но я никому слова не скажу. Молчок! – Китти сделала паузу, обернулась ко мне и внимательно заглянула в глаза. – Что с тобой? Ты слышишь меня? Ты меня не слушаешь?
Я смутно различала ее лицо. В таком измотанном состоянии я могла бы заснуть и стоя, но старалась проявить живой интерес к рассказу Китти о ее богатых клиентах и в то же время объяснить ей, что сегодня у меня был длинный день и поэтому уже плохо слышу и вижу.
– Откуда у тебя такая речь?
Я виновато заморгала. Всю жизнь я старалась говорить правильно, а не так, как Китти да и все люди в горах, глотая связки между словами, уродуя существительные, глаголы и все прочее, но ей это явно не понравилось.
– Мисс Дил всегда учила нас не глотать и не сокращать слова.
– Кто это, черт возьми, мисс Дил?
– Это моя учительница.
Китти фыркнула.
– Я их никогда не слушала – школу, учителей. Никто не говорит на твоем языке янки. Смотри, наживешь себе врагов со своим произношением. Учись говорить, как все мы, иначе у тебя будут неприятности.
Какие неприятности?
– Хорошо, Китти. – Мы поднялись наверх. Стены прыгали у меня перед глазами. Внезапно Китти резко обернулась ко мне и, схватив за плечи, начала тормошить так, что голова у меня застучала по стене.
– Проснись! – закричала она. – Проснись ты и слушай: я тебе не Китти! Зови меня мамой! Мамой, понимаешь?!
У меня даже в голове помутилось: силы у нее было хоть отбавляй.
– Хорошо, мама.
– Молодец, правильно, хорошая девочка. А теперь пойдем примем ванну.
О, мне нельзя так уставать, чтобы не рисковать вновь вызвать гнев женщины, которая может наброситься на меня ни с того ни с сего, без всякой видимой причины.
Китти провела меня через короткий коридор к открытой двери, за которой я увидела золотой рисунок по черным обоям.
– Это ванная комната для живущих в доме, – проинформировала меня Китти, первой входя в помещение и втаскивая меня за руку. – А вот эту штуку важные люди называют всякими красивыми словами, а я человек простой и называю это толчком. Прежде чем сесть, поднимешь крышку, а потом каждый раз смывай, да не набрасывай бумаги, а то забьется и вода пойдет через верх. Эта неприятная работа – чистить эту штуку – будет на тебе. И вообще, ты будешь поддерживать чистоту во всем доме. Я объясню тебе, как ухаживать за растениями, а то засохнут, надо поливать, подкармливать, стирать пыль с листьев, чтоб блестели. И протирать мои изделия, пылесосить, стирать тоже будешь, но прежде всего – ванная.
Вот она, моя давняя мечта – ванная комната в доме, с горячей и холодной водой, ванной, раковиной, зеркалами по двум стенам. Но сейчас я была слишком измотана, чтобы радоваться всему этому.
– И еще послушай, девочка – ты слышишь меня? – доносился до меня словно сквозь вату резкий голос Китти. – Все это – краска, обои, ковер – новехонькие, сама видишь. И чтобы так оно и оставалось. Это твое дело – поддерживать все это в таком же состоянии, как сейчас, ты слышишь?
Я, почти ничего не видя перед собой, кивнула.
– И знай с самого начала, я жду от тебя, что ты будешь как следует отрабатывать расходы на проживание и еду. Будешь делать все по дому, что я тебе скажу. Ты наверняка ничего не понимаешь в домашней работе, мне придется тратить на тебя свое драгоценное время, чтобы научить, но тебе придется быстро научиться этому, если ты хочешь жить в этом доме. – Она прервала свою речь и заглянула мне в глаза. – Тебе ведь нравится здесь, правда?
Что она все спрашивает меня, когда я не успела как следует и оглядеться? И манера Китти говорить со мной уже насторожила, развеяла надежду, что это будет моим домом, а не тюрьмой.
– Да, – ответила я, стараясь вложить в свои слова как можно больше живости. – Все очень красиво.
– То-то, – довольно улыбнулась Китти. – На первом этаже есть еще одна ванная. Тоже красивая. Но это для гостей. Она должна блестеть, чтобы ни одною пятнышка. Это будет твоя забота.
Китти то и дело доставала из шкафчиков с зеркальными раздвигающимися дверцами всякие пузырьки и флакончики и скоро собрала на алой мраморной полочке, в тон «хозяйской ванной», целую коллекцию.
– Теперь, – продолжила Китти деловым тоном, – первым делом надо будет соскрести с тебя всю эту грязь. Вымой как следует свои грязные волосы. Надо уничтожить всю эту вшивость, которой не может не быть на тебе, убить всякие микробы. У твоего папы чего только нет, а ты варилась в этой грязи с самого своего зачатия. Ты что, про Люка Кастила рассказывают в Уиннерроу такие вещи, что без всякого перманента волосы дыбом встают. Но теперь он заплатит за все свои приключения. И еще как заплатит.
Она, похоже, испытывала какую-то необъяснимую радость, произнося эти слова. Лицо ее расплылось в жутковатой улыбке.
Откуда она знает про отцову болезнь? Я чуть было не сказала, что он сейчас выздоровел, но у меня язык не ворочался от усталости.
– О, прости меня, моя сладкая. Я тебя обидела? Но ты должна понять, что мне противен твой отец.
Значит, я сделала правильный выбор. Все, кому не нравится мой отец, правы в своих суждениях. Я вздохнула и улыбнулась Китти.
– Я выросла в Уиннерроу, родители до сих пор живут там, – продолжала она. – Да где им, действительно, еще жить. Людям начинает нравиться жить на своем месте, если им больше некуда деваться. Я бы сказала, им страшно жить. Они боятся бросить дом и попасть в большой город. В Атланте, где я работаю, им вообще нечего делать. Ничего, как я, они тут не сделают. Где им взять мои таланты. Теперь мы живем не в Атланте, как мы тут говорили, а в пригороде, в двадцати милях от города. Оба – и Кэл, и я – работаем. Тут надо биться за жизнь. Кэл – мой, и я люблю его. Убью любого, чтобы сохранить мужа.
Она сделала паузу, пристально вглядываясь в меня прищуренными глазами.
– Мое заведение расположено в большом современном отеле, куда стекается всякая богатая публика. Тут, в Кэндлуике, не купишь дома, пока не будешь делать тридцать тысяч в год, а мы, работая вдвоем, через несколько лет удвоили эту сумму. Тебе понравится такая жизнь, еще как. Ты пойдешь в школу, она трехэтажная, там крытый бассейн, кинозал, и вообще тебе там куда больше понравится, чем в твоей второразрядной школе. И смотри, как раз вовремя, новое полугодие начинается.
Я с тоской вспомнила старую школу, мисс Дил. Именно в той школе я узнала о другом мире, мире лучшем, где люди думают об образовании, о книгах, картинах, архитектуре и науке, а не просто о том, как прожить сегодняшний день. Я не смогла даже попрощаться с мисс Дил. Надо было отбросить свою гордость и как-то поблагодарить ее за заботу. Я с трудом сдержала слезы. Потом был там еще Логан. Он, возможно, не заговорил со мной тогда из-за присутствия в церкви родителей. Или еще по какой-то причине. Теперь не только моя обожаемая учительница, но и Логан казались мне какими-то нереальными, словно сон, который больше не приснится. Даже наша хибара виделась мне смутно, хотя и прошло-то всего ничего, как я ее покинула.
Дедушка уже спит вовсю к этому времени. А тут еще магазины открыты, и люди ходят за покупками. Вроде Кэла, который где-то ищет мне одежду – такую, чтобы была велика. Я тяжело вздохнула: кое-что осталось неизменным.
С налитыми свинцом ногами я стояла и ждала, пока Китти наполнит водой красивую розовую ванну.
Горячий пар оседал на зеркалах, попадал в легкие, окутывал Китти, так что она казалась где-то далеко-далеко, я уплыла вместе с Китти в фантастический мир, среди облаков, рядом с луной, и в черной туманной ночи, в которой было полно золотых рыбок. От слабости я чувствовала себя пьяной, ноги меня еле держали, и откуда-то с луны я услышала, что Китти велит мне раздеться и побросать все в пластиковый мешок, а потом вся моя одежда пойдет в мусор, на свалку и в конце концов сгорит.
Я стала медленно стаскивать с себя одежду.
– У тебя будет все новое. Я на тебя потрачу целое состояние, девочка, так что ты вспоминай об этом факте, когда будешь тосковать по свинарнику, который ты называешь домом. Давай, побыстрей раздевайся! Делай, раз я говорю. Ты как, не слышишь или не понимаешь?
От страха и усталости пальцы еле справлялись с пуговицами. Да что с ними такое? Быстрее, что ли, не могут шевелиться? Я успела справиться с парой пуговиц, когда Китти достала из шкафа пластиковый передник и положила его на пол.
– Встань на него, и пусть одежда падает на него, и чтобы ничто твое не касалось чистого ковра или мрамора.
Голая стояла я на пластиковом переднике, а Китти рассматривала меня с ног до головы.
– Ух ты, не такая уж ты и маленькая девочка, ей-Богу. Сколько тебе, кстати?
– Четырнадцать, – ответила я.
Язык налился тяжестью, соображалось туго, глаза так хотели спать, будто в них насыпали песку. Отвечая Китти, я устало прикрыла глаза, пошатнулась, зевнула.
– А когда тебе будет пятнадцать?
– Двадцать второго февраля.
– У тебя месячные уже были?
– Да, у меня началось, когда исполнилось тринадцать.
– Вот никогда не подумала бы. У меня в твоем возрасте были такие груди, что мальчики рты разевали. Но не всем же такое счастье, правильно?
Я кивнула и подумала, что хорошо бы Китти оставить меня одну и дать принять первую в жизни ванну. Но Китти явно не намеревалась уходить и предоставлять мне возможность воспользоваться ванной в одиночку.
Я снова глубоко вздохнула и, поняв, что меня не оставят одну, направилась к розовому унитазу.
– Нет! Вначале застели сверху бумагой. – И даже в этот момент Китти не покинула ванную. Потом она энергично взялась за дело. Проверила температуру воды, сообщила мне:
– Посидишь в горячей воде. Потом я потру тебя щеткой, помоем голову дегтярным мылом, чтобы убить гнид, они у тебя наверняка водятся.
Я попыталась объяснить Китти, что моюсь чаще других горцев и раз в неделю мою голову, только сегодня утром мыла, но у меня не было сил как следует встать на свою защиту, а кипевшие во мне эмоции лишь дополнительно отнимали силы.
До чего же скверно я себя чувствовала! Хотелось зареветь, но голос застрял в горле, а слезы застыли, не появившись. Хотелось закричать, устроить истерику, пнуть кого-нибудь, чтобы дать выход внутренней боли. Но я ничего не сделала, а только ждала, пока наполнится ванна.
И она наполнялась. Кипятком.
Розовое в ванной вдруг стало казаться красным, и в этом адском тумане Китти сняла с себя вязаный верх и брюки. Под верхней одеждой она носила розовый ансамбль бикини, едва прикрывавший то, что должен был прикрывать.
Я подалась в сторону, видя, что Китти хочет налить в ванну что-то из коричневой бутылки. С запахом лизола.
Этот запах я знала по школе, когда оставалась после уроков, чтобы помочь мисс Дил, и школьные уборщицы и уборщики обрабатывали лизолом туалеты. Но я никогда не слышала, чтоб кто-то принимал лизоловые ванны.
Каким-то образом в моих руках оказалось розовое полотенце, такое большое и толстое, что я спокойно спряталась за ним. Мне было стыдно показывать Китти свою худобу.
– А ну-ка положи на место полотенце! Не трожь мое чистое полотенце! Все розовые – это мои, только я пользуюсь ими, тебе понятно?
– Да, мэм.
– Да, мама, – поправила она меня. – Только мама и не иначе. Ну-ка скажи как надо.
Я сказала как надо, все еще не выпуская из рук полотенца и испытывая ужас от предвкушения купания в кипятке.
– Черные махровые полотенца – это Кэла, ты их не трогай, запомни. Когда мои розовые выцветут, я их буду отдавать тебе. А пока можешь пользоваться кое-какими старыми, я принесла тебе из салона.
Я кивнула, не в силах оторвать испуганный взор от поднимающегося от воды пара.
– Ну вот, все готово. – Она поощрительно улыбнулась мне. – Теперь переступай по переднику и передвигай его, пока не влезешь в ванну.
– Вода очень горячая.
– А какой же ей быть?
– Я сварюсь.
– А как же, черт возьми, отмыть тебя от твоей грязи, если не в горячей воде? Ну подскажи, как? Так что давай, лезь!
– Очень горячо.
– Ни-че-го не го-ря-чо.
– Нет, горячо. Это же кипяток. Я не привыкла к такой горячей воде. Только к тепленькой.
– Знаю. Поэтому я и хочу отскрести тебя в горячей воде.
Китти вплотную подошла ко мне. За плотной пеленой пара я почти не видела розовую щетку с длинной ручкой, которую она взяла в правую руку и опробовала се на левой ладони. Она явно не собиралась отказаться от своих намерений.
– И еще кое-что. Когда я тебе говорю – надо сделать, – то, что бы я тебе ни сказала, делай беспрекословно. Мы купили тебя за приличные деньги, так что ты теперь наша собственность – что хотим, то и делаем. Я взяла тебя потому, что имела когда-то идиотизм здорово влюбиться в твоего отца и позволила ему разбить мне сердце. Он сделал меня беременной, да. Притворялся, что любит меня, а на самом деле врал все. Я сказала ему, что наложу на себя руки, если он не женится на мне… А он засмеялся и сказал: «Давай!» – и ушел. Потом поехал в Атланту, где познакомился с твоей матерью и женился на ней. На ней! А я осталась с ребенком в животе. Вот я и сделала аборт, а после этого не смогла иметь детей. Но я получила ребенка. Хоть ты и не ребенок сейчас, но все равно его… Только ты не думай, что раз я однажды была ласкова с твоим папочкой, то позволю тебе ездить на мне. В этом штате такие законы, что тебя можно и вышвырнуть. Они скажут, что ты, мол, такая дрянь, что даже твой отец продал тебя.
– Но какая же я дрянь? У отца не было необходимости продавать меня.
– Что ты тут стоишь и споришь?! А ну, лезь в ванну!
Я осторожно приблизилась к ванне, переступая, как велела Китти, по пластиковому переднику таким образом, что он шел вместе со мной. Я тянула время, как могла, чтобы дать воде остыть. Закрыв глаза и балансируя на одной ноге, я вытянула другую над горячей водой, словно собиралась ступить в ад. Вскрикнув, я отдернула ногу и обернулась к Китти с мольбой в глазах. Та схватила свое розовое полотенце и швырнула его в корзину для грязного белья.
– Мама, но действительно очень горячо.
– Ничего не очень. Я всегда моюсь в такой горячей воде, и если я ее выдерживаю, то и ты выдержишь.
– Китти…
– «Мама» говори.
– Мама, но зачем обязательно такую горячую? Возможно, ей понравился мой послушный тон, потому что она вся изменилась, как по мановению волшебной палочки.
– Моя сладкая, – запела Китти, – это все для твоего же блага, пойми. Горячая вода убивает микробов. Зачем же мне делать тебе неприятности?
Ее глаза цвета морской волны подобрели, голос тоже – мать родная, да и только. Ей захотелось показать, что я ошибаюсь в ней. В конце концов, Китти была неплохой женщиной, и ей нужна была дочь, которую она могла бы любить, а мне так хотелось иметь мать, которая любила бы меня.
– Посмотри, – произнесла Китти, погружая руку по локоть в воду. – Не такая она горячая, как ты думаешь. А теперь будь хорошей девочкой, лезь в воду и сядь, и дай маме оттереть тебя, сделать такой чистой, какой ты в жизни никогда не была.
– Неужели вы купаетесь вот в такой воде?
– Я тебе не вру, моя сладкая. Все время в такой воде. – Китти подтолкнула меня. – Как только ты влезешь и пройдет первый шок, сразу почувствуешь приятное, даже очень.
Китти пришлось выпустить немного воды, чтобы добавить пенообразователя, и после этого она долила ванну опять горячей водой, чтобы розовые кристаллики растворились. Так что, получалось, даром пропали мои старания потянуть время, давая воде остыть.
Да, вот она передо мной, моя мечта, одна из многих, за осуществление которых я молилась. Вот она, душистая пенистая ванна розового цвета, вся в зеркалах… А я не рада встрече с этой мечтой. Потому что знала: будет горячо и больно.
– Все будет в порядке, моя дорогая, все будет в порядке. Ну зачем мне делать тебе больно? Сама подумай. Я тоже была такой же девочкой, как ты, но я и мечтать не могла о таких вещах, которые ты будешь иметь у меня. Когда-нибудь потом ты встанешь на колени и будешь благодарить Господа за то, что он вытащил тебя из преисподней. Так что считай горячую воду за святую воду. Я, например, так делаю: представь себе, что ты сидишь во льду, что тебя окружает лед и тебя еще поят ледяной водой – и тебе будет легче. У меня от таких ванн кожа нежная, как у младенца.
Китти решительно двинулась ко мне и, больше не пробуя воду, подтолкнула меня и бултыхнула в ванну.
Меня ошпарило горячей водой, словно это был жидкий уголь из «старой дымилы». Я попыталась выскочить, поджать ноги, опираясь руками на бортики ванны, но Китти придавила меня своими сильными руками и посадила в воду. И тут я взревела.
Я кричала и махала руками, как сделали бы на моем месте Наша Джейн или Фанни.
– Пусти меня, пусти! – не унималась я. Бац!
Китти пустила в ход свою тяжелую руку.
– А ну замолчи, чертова девка! Замолчи, кому говорят! Не хватало, чтобы Кэл пришел и услышал, как ты тут орешь. Подумает еще, что я тут тебя режу. Что я тебе такого сделала?! Я делаю все как надо. И нечего голосить!
Где же Кэл? Почему он не идет? Хоть бы он спас меня.
Как же это было невыносимо! Настолько, что мне даже воздуха не хватало, чтобы плакать. Я судорожно открывала рот, давилась, пыталась оттолкнуть Китти, чтобы помешать ей так зверски тереть меня, словно она хочет содрать с меня кожу, покрасневшую и испытывавшую боль от любого прикосновения. Жгло и саднило с ног до головы. Лизол проникал в самые интимные места. Я умоляюще смотрела на Китти, призывая ее взглядом проявить милосердие, но Китти с мрачной решимостью соскребала с меня микробов, заразу и грязь Кастилов.
Мне показалось, будто я слышу преподобного Уэйланда Вайса, сопровождающего своей проповедью мой путь в рай, в то время как я находилась на грани бесчувствия. Что ж, шок состоялся. Я сидела с широко разинутым ртом и так же широко открытыми глазами, а надо мной смутно маячило лицо Китти.
Истязание мытьем продолжалось. Вода немного приостыла. Китти налила мне на голову темный шампунь из оранжевого пузырька. Если бы у меня и без того голову не жгло, я не ощутила бы боли, но теперь мне стало так больно, так дико больно! Откуда у меня взялись силы – я чуть было не опрокинула Китти в ванну.
– А ну-ка прекрати! – заорала Китти, влепив мне крепкую пощечину. – Что ты придуриваешься?! Опять, что ли, жжет?! – Она нагнулась поближе ко мне и вцепилась руками в волосы. – Мне же ничего, я же не плачу!
О, как же жгло!
Никогда в жизни я так не изворачивалась, не брыкалась, не вырывалась, не билась – и тем не менее никак не могла освободиться от Китти, которая намылила мне каждый волосок этим почти черным шампунем с ужасным запахом. Что же она делает с моими волосами? Они у меня были длинные и тонкие, и я боялась, что Китти запутает так, что их никогда не распутать. Я попыталась объяснить это Китти.
– Замолчи ты, чтоб тебе! Что я, ничего в волосах не понимаю, не знаю, как их мыть? Это ж моя профессия. Профессия! Я этим занимаюсь всю жизнь, как выросла. Мне люди платят за это деньги, а тебе не нравится. Еще вякнешь, и я добавлю тебе горячей воды, окуну в нее и сдеру с тебя шкуру.
После этого предупреждения я предпочла помалкивать и не мешать Китти делать свое дело.
Она намылила мне голову и дала пене убить все, что должно было гнездиться в них, а тем временем Китти взялась за щетку с длинной ручкой и стала тереть мою и без того раздраженную кожу. Вода остыла и стала терпимой, можно уже было не ныть и не дергаться, тем более что на Китти это не производило никакого впечатления, ничто не мешало ей тщательно тереть меня и проверять скрытые участки кожи – нет ли у меня каких болячек.
– Нет у меня никаких болячек, мама. Ничего такого нет.
Все это было каким-то адом во сне, когда над адским пламенем клубится пар, а в нем вырисовывается бледное лицо Китти, лишившееся всякой привлекательности теперь из-за намокших и безжизненно свисавших волос. На этом ненавистном луноподобном лице я различала красный разрез губ, бубнящих насчет того, как по-детски я себя веду.
– О Господи! О Боже мой! О Боже! – шептала я, КОТЯ не слышала ни одного слова, срывавшегося с моих губ. У меня было такое ощущение, будто я курица, которую как следует помыли щеткой, а теперь варят в котелке на медленном огне (кожица уже покраснела) и собираются подать к столу.
Охваченная отчаянием, я словно превратилась в Нашу Джейн: плакала и плакала и не могла остановиться. Глазам досталось от лизола, их жгло. Нащупав кран холодной воды, я отвернула его и, набрав в ладонь воды, промыла глаза.
Странно, что Китти не помешала мне. Она заканчивала осмотр самых интимных мест, а я, стоя на четвереньках, поливала себя холодной водичкой – лицо, грудь, плечи, спину.
– Так, а сейчас мы смоем с тебя мыло, – ласково пропела Китти, похлопав меня, как малышку, по попе. – Конец микробам, всем конец. Чистенькая девочка, чистенькая, сладенькая, красивенькая, послушненькая. Ну-ка повернись, дай маме смыть с тебя пену.
Я перевернулась в своем персональном аду, задрав ноги и свесив их за борт ванны, и они сообщили прохладу и облегчение всему телу.
– Я постараюсь, чтобы тебе в глаза ничего не попало, но и ты тоже не дергайся, держи себя поспокойнее. Эта штука убила твоих гнид, если они были у тебя. Ты теперь как новенькая. Разве тебе этого не хотелось? Ты ведь хочешь, чтобы мы все делали для тебя в лучшем виде, правда? Хочешь, чтобы мы с Кэлом любили тебя, да? Но ты и сама должна помочь нам в этом. Это твоя обязанность – быть чистой и слушаться, что тебе говорят. И хватит тебе плакать. И не надо жаловаться Кэлу, как тебе было больно, а то он очень рассердится. Он, знаешь, слабый в этом смысле, мягкосердечный. Все мужчины такие, как детишки. Им, конечно, нельзя говорить этого, они злятся, еще как. А сами боятся женщин, все подряд боятся. Ими крутят мамочки, женушки, доченьки, сестренки, тетушки, бабушки, подружки, а гордости – ого-го, невпроворот! А уж как боятся, что их отвергнут. У женщин этого нет. Добиваются тебя, добиваются, преследуют, а заполучат – начинают потом все равно жалеть, потом ты им и не мила уже. И пошли колесить, искать другую женщину, какую-нибудь не такую, особенную…
Китти сделала передышку, потом продолжила: – А женщины все одинаковые. Ты уж будь поласковей с Кэлом, пусть он думает, какой он большой, сильный, расчудесный. Ты сделаешь этим мне большое одолжение. А раз ты мне сделаешь, то и я тебе. – Одновременно Китти тщательно массировала мне голову. – В какой же халупе ты жила!.. Знаю я, что там у тебя под этим милым, невинным личиком. У твоей мамаши такое же лицо было. И я ее возненавидела. Но ты не думай, я не собираюсь ненавидеть тебя. – Вода остыла и приятно охлаждала раздраженную кожу, голову, да и Китти улыбалась мне.
Когда настало время вылезать, Китти достала из бельевого шкафа простенькую белую подстилку. Я аж дрожала от радости, что мои мучения прекратились. Все у меня болело, все покраснело – даже белки глаз, когда я посмотрела на себя в зеркала. Но я была живой – и чистой. Чище, чем когда-либо в своей жизни, тут Китти была права.
– Смотри, смотри, – ласково говорила Китти, обнимая и целуя меня. – Вот все и позади, все закончилось. Ну прямо как новенькая. Такая сладкая, хорошенькая. А теперь, моя радость, мы обработаем твою бедную красную кожу розовым лосьоном, чтобы она у тебя не горела. Я не хотела пугать тебя. Я не знала, что у тебя такая нежная кожа. Но ты должна понимать, что мне надо было применить что-то сильнодействующее, чтобы вывести всю эту грязь, скапливавшуюся годами, всю эту вонь печи, выгребной ямы, которая впиталась в твою кожу, вцепилась в нее. Ты, может, и не чувствуешь ее, а я чувствую. А теперь ты чище новорожденного.
С улыбкой она взяла большую розовую бутылку с золотой этикеткой и стала аккуратно обтирать меня лосьоном, от которого мне стало прохладнее.
Не знаю, отчего вдруг, но я благодарно заулыбалась Китти. Не такая уж она и плохая, ей-Богу. Она вроде преподобного Уэйланда Вайса, который шумит и нагоняет на всех страх наказанием Господним, чтобы сделать людей лучше. Только там – Бог, а здесь – горячая вода, а делают одно дело.
– Ну чем тебе плохо? Небось никогда так хорошо не было? Разве я не спасла тебя, скажи? Так и жила бы, как беспризорная. А теперь ты – как заново рожденная, вся свеженькая, чистенькая. Теперь благодаря мне тебе не стыдно показаться перед людьми.
– Да…
– Да и что?
– Да, мама.
– Вот видишь, – промолвила Китти, вытирая мне волосы выцветшим розовым полотенцем, а потом взяла другое, чтобы вытереть раздраженное тело, – выжила ведь, ничего не случилось? Кожа красная – так это не страшно. Побаливает – так любое лечение неприятно. Пострадала немного, зато чистая и здоровая.
Туман в ванной осел. Голос Китти действовал на меня завораживающе, убаюкивающе и придавал определенное чувство уверенности, даже боль проходила. Потом она стала расчесывать мои еще влажные волосы.
Раз – ой, больно!
Волосы сильно спутались, и Китти принялась распутывать их с такой решительностью, что, казалось, была, в крайнем случае, готова и повыдергать их ради этого.
– Дайте, я сама! – воскликнула я, вырывая у нее из рук расческу. – Я знаю как.
– Ты знаешь как?! Уж не ты ли столько лет простояла на ногах, ухаживая за чужими головами, так что ноги начинали гудеть? Уж не ты ли читала книжки про волосы, а?
– Нет, – прошептала я, стараясь вначале руками распутать волосы, прежде чем снова приняться за расческу. – Просто я знаю свои собственные волосы. Когда их моешь, их не надо особо взлохмачивать и перепутывать, как вы это делали.
– Ты будешь меня учить, как мне делать свое дело?
В этот момент внизу хлопнули дверью. Раздался мягкий голос Кэла:
– Дорогая, ты где?
– Здесь, наверху, милый. Помогаю бедному ребенку освободиться от грязи. Сейчас я закончу с ней и позабочусь о тебе. – Потом Китти прошипела мне в ухо: – Смотри, не жалуйся ему. Что мы тут делаем, когда мы одни, – не его поросячье дело, ясно?
Я кивнула и поплотнее завернулась в полотенце.
– Дорогая, – обратился Кэл к Китти, стоя за запертой дверью ванной, – я купил одежду для Хевен, включая пару ночных рубашек. Но я не знал ее размера, поэтому выбрал наугад. А теперь я пойду вниз, приготовить софу.
– Она не будет спать внизу, – каким-то странным голосом отрезала Китти.
Похоже, Кэла ее ответ сильно удивил.
– Что ты хочешь сказать? Вторая спальня забита этой твоей керамикой, которой место в мастерской. Ты ведь знала, что приедет Хевен, и надо было вынести все это, но ты не сделала этого. Ты же собиралась положить девочку на софу – а теперь не хочешь. В чем дело, Китти?
Китти натянуто улыбнулась мне. Она молча подошла к двери и строго посмотрела в мои испуганные глаза.
– Ни слова ему, дорогая, ни одного слова, ты слышишь? Ни единого слова ему…
Откинув волосы назад, она придала себе обворожительный вид и чуть приоткрыла дверь.
– Она такая лапочка, такая послушная. Ну-ка, дай мне одну рубашку, а тебя мы скоро увидим, но попозже.
Китти захлопнула дверь и небрежно подала мне изящную тонкую ночную рубашку из ситца.
Раньше у меня никогда не было ночной рубашки, но я всегда представляла себе, как когда-нибудь надену ее. Для меня это было вершиной роскоши – особая одежда для сна. Но, как только я ее надела, предвкушение радости сменилось неудобством.
Новая и потому жесткая ткань терла и без того раздраженную кожу, а кружева на шее вообще воспринимались, как наждачная бумага.
– Помни теперь: все твои полотенца, зубные щетки будут белого цвета или почти белые. Мое все – ярко-розовое, а у Кэла – черное. Не забывай смотри.
Китти улыбнулась, открыла дверь и выпустила меня из ванной, а потом провела в шикарную огромную спальню рядом с ванной.
Кэл был там. Он уже начал было расстегивать брюки, но быстро привел себя в порядок, покраснев, когда мы вошли. Я низко опустила голову, чтобы скрыть неловкость.
– Китти, ей-Богу, – с раздражением произнес Кэл. – Ты что, не можешь постучать, когда входишь? И куда ты собираешься класть ее здесь? В нашу постель?
– Вот именно, – с вызовом и без колебаний ответила Китти. Я взглянула на нее, чтобы посмотреть на ее выражение лица – странное было выражение. – Она будет спать посередине. Я с одного края, ты – с другого. Ой, ты знаешь, эти девицы с гор – они такие дикие, бессовестные, и за этой тоже нужен глаз да глаз, так что я ее не оставлю спать одну, пока не выдрессирую.
– Господи Боже ты мой! – взорвался Кэл. – Ты что, с ума сошла?!
– Я тут самая нормальная из вас. Что за чепуху она городит?
– Нет, Китти, я этого не позволю! Или она будет спать внизу – или мы отвозим ее обратно!
Он восстал против нее – ура!
– Что ты в этом понимаешь? Ты рос в большом городе, а у этой девчонки нет никакой морали, и мы должны дать ей ее. Урок за уроком, и начинаем немедленно, сегодня же. Вот когда я ее воспитаю – пусть спит внизу на софе. А пока – нет.
Кэл наконец бросил взгляд на мое лицо, хотя я старалась держаться за спиной Китти.
– Боже мой, что ты сделала с ее лицом?
– Отмывала.
Он замотал головой из стороны в сторону, как бы не веря собственным глазам.
– Ты же содрала с нее кожу! Китти, Бог тебя накажет за это! И тебе не стыдно?! – Он посмотрел на меня добрым взглядом и протянул ко мне руки. – Поди-ка, дай я посмотрю, может, я найду какое-нибудь средство. У тебя лицо – сплошная ссадина.
– Оставь ее в покое! – закричала Китти. – Я сделала все как надо! Ты знаешь, я никогда никому не делаю больно. Она была грязная, от нее пахло черт знает чем. А теперь она чистенькая, и она будет спать в нашей постели, пока я не буду уверена, что ее можно оставлять ночью одну.
Интересно, что же это я могла выкинуть, по мнению Китти?
Кэл, похоже, остыл и был готов пойти на попятную. От гнева он превращался в лед, а не в пламень, как мой отец. Широким шагом он направился в ванную, громко хлопнув дверью. Китти поспешила за ним, желая что-то добавить к сказанному. Я вздохнула, смирившись с неизбежным, и заползла в большущую кровать. Не успела я лечь, как заснула.
Меня разбудил громкий голос Кэла. Врожденное чувство времени подсказало мне, что проспала я несколько минут. Лежа с закрытыми глазами, я слушала, как они спорят.
– Какого дьявола ты напялила эту прозрачную рубашку? Это ты так показываешь мне, чего тебе хочется? Китти, я ничем не смогу тебе помочь, когда тут ребенок, да еще между нами.
– А я от тебя ничего и не жду.
– А зачем же тогда эта черная прозрачная штука? Я чуть приоткрыла глаза – подсмотреть. Китти была одета в почти обтягивающую черную ночную рубашку, которая едва прикрывала ее наготу. Кэл стоял в спортивных трусах, и в них выпирало нечто, поэтому я тут же зажмурила глаза.
«Господи, – взмолилась я, – только бы они не занялись этим в моем присутствии, пожалуйста, не допусти, пожалуйста».
– Это я таким образом приучаю тебя к самоконтролю, – жеманно ответила Китти и забралась в постель подле меня. – У тебя же с этим делом неважно, сам знаешь. Тебе только этого от меня и надо, но ты не получишь, пока я не натаскаю эту девчонку и не сделаю из нее человека.
Я слушала и изумлялась, как это он сносит все ее выкрутасы. Отец такого не стерпел бы. Что же он за человек – муж Китти? Разве не всегда мужчина командует в семье? Мне было неприятно, что он не дал ей отпора.
Кэл забрался под одеяло, и я вся сжалась, когда моя рука коснулась его волосатой кожи. Меня возмутило, что он не ушел вниз – спать на софе, уступив ее прихоти по какой-то причине. По какой, я не знала, но мне стало жаль его.
Теперь я знала, кто тут настоящий мужчина в этой семье.
– Не отталкивай меня особенно далеко, Китти, – угрожающе произнес Кэл, потом повернулся на бок и положил под голову руку.
– Я люблю тебя, дорогой мой, сладкий. Чем скорее эта девчонка выучит свои уроки, тем скорее эта постель будет наша, твоя и моя.
– Иисусе, – пробормотал Кэл, и на этом беседа закончилась.
Это было ужасно – спать между мужем и его женой и знать при этом, что ему тошно от моего присутствия. Так он никогда не полюбит меня, и я буду целиком зависеть от его расположения ко мне. А без этого мне трудно будет сносить Китти и перепады ее настроения. Может, тем самым Китти хочет добиться того, чтобы он никогда не полюбил меня? Неужели такое возможно?
Я лежала и всхлипывала, произнося про себя имя матери – той, которую похоронили в горах, где волки воют на луну и ветер поет в листве. О, сейчас бы домой, и чтобы бабушка была жива, и чтобы Сара стояла и выпекала бисквиты, и чтобы дедушка возился со своими деревяшками, и чтобы Том, Фанни, Кейт и Наша Джейн носились по поляне.
Я стала подумывать, что рай находится в Уиннерроу, а ад мне только предстоит изведать.
Да нет, так не должно быть. Не должно, если я добьюсь, что Китти полюбит меня и поверит в меня.
Не должно, если мне удастся убедить Китти, что я не сделаю ничего страшного, если она позволит мне спать одной на софе. Боль раздраженного тела отпустила, и я провалилась в глубокий и благодатный сон.
Глава 13
Неисправимая мечтательница
Я словно продолжала жить высоко в горах, в Уиллисе, потому что сидевший у меня в голове утренний петушок разбудил меня ни свет ни заря.
Проснулась я невыспавшейся, больной. Тело болело при каждом движении. Видения купания в горячей воде остались у меня в голове, будто ночной кошмар, но обожженная кожа служила доказательством того, что ванна с кипятком была явью. Встроенные в меня часы подсказали, что сейчас пять утра. Я подумала о Томе: он сейчас рубил бы дрова во дворе или пошел проверять, не попалась ли добыча. Редко бывало, чтобы там, в Уиллисе, по которому болело у меня сердце, я проснулась, а Том бы еще спал. Еще ничего не понимая спросонья, я потянулась рукой туда, где должна была быть Наша Джейн, – и моя рука наткнулась на волосатую кожу. Я отдернула ее и проснулась окончательно. Я обвела глазами комнату, минуя распластавшихся на широкой кровати Китти и ее мужа. Слабый утренний свет проникал через оконные занавески.
С трудом управляя больным телом, я аккуратно перелезла через Кэла, сочтя за лучшее рискнуть разбудить его, а не Китти. Оказавшись на полу, я осмотрелась вокруг. Чем-то я восхитилась, а некоторые вещи неприятно поразили. Например, то, как Китти беспорядочно побросала свою одежду на пол, да так ее там и оставила. Нет, мы в своей избушке такого не позволяли себе. И все настоящие леди, про которых я читала в книгах, никогда не бросали одежду на пол. И это Китти, которая только и говорила, что о чистоте и порядке! Я тут же подумала, что Китти, значит, не боится, что в одежду заползут тараканы или еще какая-нибудь гадость. А мне всегда приходилось думать об этом, когда я вешала одежду на гвоздь. И все-таки она не должна так делать. Я подняла с пола ее одежду и аккуратно повесила в ее шкаф, заодно полюбовавшись висевшей там прочей одеждой.
Тихонько выйдя из спальни, я аккуратно закрыла дверь и вздохнула с облегчением. Нет, я не смогу спать между мужем и женой, это неправильно.
Какая тишина стояла в доме! Я прошла по коридору в ванную и посмотрела на себя в зеркало высотой от пола до потолка. О, бедное мое лицо! Красное, опухшее. Когда я потрогала его, то в одних местах кожа оказалась мягкой, в других – жесткой, воспаленной. Лицо было покрыто сыпью, от этого его жгло, а в пятнышках покрупнее виднелась кровь, словно я расцарапала себя ночью. Слезы отчаяния поползли у меня по щекам. Что же, я больше не буду теперь симпатичной?
Как там говаривала бабушка? «Надо принимать как есть и искать лучший выход».
Что ж, ничего не поделаешь, надо смириться. Снимать ночную рубашку, поднять руку, двинуть ногой – все доставляло мне боль. Кожа болела от любого движения. Как же мне удалось проспать в таком состоянии? Или я настолько обессилела, что и боли уже не чувствовала? Но ночь не принесла мне особого отдохновения, потому что снились плохие сны про Тома, Кейта и Нашу Джейн. Остались неприятные впечатления от первого пользования этим розовым сиденьем, и я не решилась нажать на спуск. Потом я стала поспешно распутывать невообразимый беспорядок на голове.
Сквозь тонкие стены, отделявшие ванную комнату от спальни, до меня донеслось ворчание Китти, словно новый день, не успев начаться, уже принес ей массу проблем:
– Где, черт побери, мои шлепанцы? А где эта чертова глупая девка? Надо запретить ей вообще пользоваться горячей водой, вообще запретить!
Кэл ровным, спокойным голосом пытался урезонить Китти, словно та была избалованным маленьким ребенком.
– Ты помягче с ней, Китти, – увещевал он. – Это ведь ты хотела ее, не забывай об этом. Только вот почему ты настаиваешь, чтобы она спала с нами, – это до меня никак не доходит. Девочка в ее возрасте должна иметь свою комнату, обставленную, чтобы она ее украшала, мечтала в ней, имела свои секреты.
– Никаких секретов! – не унималась Китти. Кэл продолжал говорить в том же тоне, словно не слышал, что выкрикнула Китти, и мои надежды крепли.
– Я был с самого начала против. Но мне жаль ее. Особенно после того, что ты с ней сделала вчера. А увидев их жилище, все эти напрасные попытки сделать его уютным, я считаю, что мы сделали благое дело. Китти, если даже тебе не хочется убирать свой гончарный круг и прочую ерунду, мы смогли бы поставить в ту спальню кровать и приличный шкаф, потом ночной столик, лампу и, может быть, письменный стол, где она могла бы готовить уроки. Ну, Китти, а ты что скажешь?
– Я скажу «нет».
– Дорогая, она, кажется, неплохая девочка, очень милая.
Он пытался убедить ее, может, с помощью поцелуев и объятий. По тому шуму, который они производили, я могла представить, что он делает.
И вдруг удар. Я слышала отсюда оплеуху.
– Ах, ты думаешь, что она хорошенькая, да? Ты уже успел заметить, а? Ничего у тебя не выйдет, так и знай! У меня хватает терпения и выдержки, но я не позволю тебе заигрывать с ребенком, она будет нам дочерью.
Как же громко она кричит!
– Ты больше не распускай руки, Китти, – произнес Кэл спокойно, но твердо. – Я многое от тебя терплю, но руки распускать не позволю. Если ты не можешь прикасаться ко мне с любовью и лаской, то лучше вообще не прикасайся.
– Дорогой, да разве я больно?
– Не в этом дело – больно или нет. Главное, что я не люблю женщин, которые распускают руки, а также таких, которые вечно кричат, повышают голос. К тому же у нас стены толщиной с бумагу. Я уверен, что Хевен думает, будто ты относишься к ней хорошо, как мать к дочери, которую любит. Но это надо же – класть ее в постель с родителями. Она же не сосунок, а взрослая девочка, Китти.
– Ничего ты не понимаешь, – продолжала брюзгливым тоном Китти. – Ты не знаешь этих девиц с гор, а я их хорошо знаю. В них такой дьявол сидит. Им и мужчины не нужны. И если ты хочешь мира в этом доме, то дай мне делать так, как я хочу.
Кэл ничего не сказал в мою защиту. Ни про горячую воду, ни про то, что меня изуродовали. Почему? Почему он такой робкий с ней в доме, тогда как в машине он перечил ей?
Дверь в спальню открылась, и я услышала шлепанье тапочек Китти, направляющихся к ванной. Меня охватила паника. Я схватила одно из выцветших старых полотенец и обернула им свое раздраженное тело.
Китти вошла без стука, строго взглянула на меня, потом сбросила с себя черную ночную рубашку и розовые шлепанцы и села голая на унитаз. Я сделала движение выйти, но она приказала мне остаться.
– Сделай что-нибудь со своими волосами, они так ужасно выглядят, – бросила она мне.
Я опустила голову, стараясь не видеть и не слышать ее. Я усердно принялась за волосы, пытаясь распутать их с той максимальной скоростью, которую они позволяли.
Китти забралась под душ, громко напевая деревенские песни. А я все это время билась с волосами.
Вскоре Китти закрыла воду и стала вытираться ярко-розовым махровым полотенцем. Хмуро взглянув в мою сторону, она произнесла:
– Чтобы, когда я приду в туалет, я больше такого не видела. Тебе ясно?
– Извините. Но я боялась, что шум воды разбудит вас и вашего мужа. Завтра я воспользуюсь нижним туалетом.
– Так будет лучше, – буркнула Китти. – А теперь давай поскорей заканчивай и надень красивое платье, одно из тех, которые купил тебе Кэл. Во второй половине дня мы с Кэлом повозим тебя по Атланте, покажем город, заедем в мой салон, увидишь, какой он красивый и как мои девочки любят меня. Завтра пойдем в церковь, а в понедельник пойдешь в школу, вместе с детьми твоего возраста. Я жертвую ради тебя уроком в кружке керамики, имей в виду. Хотя сегодня могла бы хорошо заработать, но ради тебя пропускаю.
Я продолжала прилежно возиться с волосами, а Китти подкрасила лицо и оделась во все розовое. Потом она стала приводить в порядок рыжий кустарник, росший у нее на голове, с помощью какой-то хитрой проволочной штуки. Обернувшись ко мне, она спросила:
– Ну, что скажешь?
– Красиво вы смотритесь, – искренне ответила я. – Никогда не видела таких красивых женщин.
Водянистые глаза Китти заблестели, улыбка обнажила большие и ровные белые зубы.
– Небось не сказала бы, что мне тридцать пять?
– Нет, – согласилась я. Она старше Сары, а выглядит куда моложе.
– Кэлу только двадцать пять, и это меня в какой-то степени тревожит. Все-таки быть на десять лет старше мужа… Хорошего мужа я подцепила, ничего не скажешь, действительно хорошего, пусть и молодого. Но ты никому не говори, сколько мне, слышишь?
– Если и скажу, мне никто не поверит.
– О, это очень мило с твоей стороны, – сказала Китти уже совсем ласково. Она подошла ко мне, слегка обняла и чмокнула в больную щеку. – Я не хотела на самом деле, чтобы у тебя лицо стало таким красным и в сыпи. Что, действительно болит?
Я кивнула, и Китти нашла какую-то мазь и стала нежными прикосновениями накладывать мне ее на лицо.
– Бывает, что и перестараешься. Я не хотела бы, чтобы ты невзлюбила меня. Я больше всего хочу, чтобы ты любила меня, как родную мать. Моя сладкая, прости меня – но ты должна признать, что мы убили всю гадость, которая пристала к тебе, как мох к гнилому дереву.
Она сказала все, что я хотела бы услышать, и молилась за это. Я импульсивно обняла Китти и поцеловала ее в щеку – осторожно, чтобы не испортить проделанную на лице работу.
– И запах такой приятный, – прошептала я облегченно, и у меня слезы навернулись на глаза.
– Мы с тобой поладим, все будет хорошо, все пойдет как надо, – восторженно заговорила Китти, счастливо улыбаясь.
Потом, как бы в подтверждение своих намерений, она забрала у меня из рук расческу и начала работать над моими запутанными волосами. Действовала она с предельной осторожностью и ловкостью и скоро превратила мои волосы в красиво ниспадающий искрящийся водопад. Потом взяла щетку, которая, она сказала, впредь будет моей, и стала водить ею по волосам, долго проделывая какие-то только ей известные операции. Китти окунала щетку в воду, потом стряхивала лишнюю влагу, накручивала волосы на пальцы… Когда я снова взглянула на себя в зеркало, то увидела там прелестную головку – белое лоскутное личико с парой больших голубых глаз в окружении сияющих темных волос.
– Спасибо вам, – прошептала я, благодарная Китти за ее доброту и страстно желая забыть вчерашнюю пытку.
– О'кей. А теперь пошли на кухню, а потом совершим поездку, которую я обещала. Давай побыстрее шевелиться, у меня еще столько дел.
Мы вместе спустились по лестнице. Кэл уже был на кухне.
– Я поставил кипятить воду для кофе. Сегодня завтрак делаю я, – весело сообщил Кэл, не поворачивая головы, потому что жарил порции бекона с яйцом на трех отдельных сковородках. – Доброе утро, Хевен, – поприветствовал он меня, ставя сковородки на бумажные салфетки и поливая бекон горячей приправой. – Тебе что больше нравится – тосты или английские булочки? А джем какой – смородина или апельсиновый?
Но пока мы не сели за милый круглый столик, Кэл по-настоящему не имел времени взглянуть на меня. У него даже глаза расширились, когда он увидел мое лицо. На красивую прическу он и внимания не обратил.
– Боже мой, Китти, что это за безобразие – взять симпатичное лицо и раскрасить под клоуна?! Чем это ты намазала ее белым?
– Милый, да ты что? Это то самое средство, которым ты иногда пользуешься.
Кэл был явно недоволен и расстроен. Он потянулся за газетой.
– Пожалуйста, воздержись в другой раз мыть ей лицо, Китти. Пусть она сама это делает, – промолвил он из-за газеты, словно настолько рассердился, что видеть не мог жену.
– Дай время, и скоро она будет в полном порядке, – уверенным тоном успокоила его Китти. – О'кей, Хевен, давай ешь. Сегодня полно дел у всех у нас. Мы хотим представить тебя, правда, милый?
– Да, – резко ответил он. – Но для Хевен было бы лучше в таком виде на глаза никому не попадаться.
Лицо лицом – мазь с него сняли, – но мне удалось чудесно провести время, осматривая Атланту, посетив отель, в котором Китти держала салон красоты, весь в розовых тонах и золоте, где под блестящими белыми колпаками с розовыми и золотыми лентами сидели богатые дамы, а их обслуживали восемь симпатичных девушек, и все блондинки.
– Хороши, а? – с гордым видом поинтересовалась у меня Китти. – Люблю ярко-золотистые волосы, они такие солнечные, смотреть радостно… Только не серебристых блондинок, бесцветных…
Мне было понятно, что она намекает на волосы моей мамы.
Китти представила меня всем, а Кэл остался в холле отеля, словно Китти не хотела, чтобы он был тут вместе с ее девушками.
Потом занялись покупками. На мне уже было миленькое голубое пальто, которое выбрал Кэл, и оно мне оказалось в самый раз. К сожалению, все, что выбирала мне Китти, было велико – и юбки, и блузки, и джемпера, и белье. Мне страшно не понравились тяжелые, топорно сделанные белые ботинки, которые она мне купила. Даже в Уиннерроу девочки носили обувь получше этой. Я попыталась было заикнуться об этом, но она вспомнила вслух, какую обувь ей приходилось носить в свое время.
– И чтобы я не слышала от тебя ни слова на подобную тему! Не хватало еще, чтобы дети ходили в школу в модельных туфлях.
И все-таки, когда мы снова оказались в машине, я почувствовала себя счастливой, оттого что у меня оказалось так много одежды, совсем новой, больше, чем у меня ее было за всю жизнь. Да еще три пары обуви. Ту, что посимпатичнее, надену завтра в церковь.
Перекусили мы снова в забегаловке, что, похоже, не понравилось Кэлу.
– Ей-Богу, Китти, ты же знаешь, что я терпеть не могу эту жирную отраву.
– Конечно, тебе бы только бросать деньги на ветер, показать, какой ты из себя. А мне все равно, что есть, лишь бы недорого.
Кэл не ответил, а только нахмурился. Он не перебивал Китти, когда мы разъезжали по городу и она давала пояснения к достопримечательностям.
– Вот школа, куда ты будешь ходить, – объяснила она, когда Кэл медленно проезжал мимо громадного здания из красного кирпича, вокруг которого было несколько акров газонов и спортивных площадок. – В дождливые дни ты можешь ездить на желтом автобусе, а в солнечные – ходить пешком. Кэл, милый, мы все купили ей к школе? – громко спросила она.
– Да.
– Ты чего дуешься на меня?
– Не кричи так, я не глухой.
Она прижалась к нему, а я отодвинулась подальше вглубь, старясь не смотреть, как она целует его даже на ходу, среди этого обилия машин.
– Миленький, хорошенький, я люблю тебя, очень люблю. Так люблю, что аж дурно.
Он прокашлялся.
– Где Хевен будет спать сегодня?
– С нами, дорогой, я же говорила тебе про этих девочек с гор, забыл?
– Да… Да, как же, говорила, – произнес он с издевкой.
После этого он вообще больше не проронил ни слова, даже когда мы вечером уселись у телевизора и я впервые в жизни смотрела цветную передачу. Это было так восхитительно, что у меня дыхание останавливалось. Какие красивые многоцветные девушки танцевали на экране, но как мало было на них одежды! Потом стали показывать фильм ужасов, и Кэл ушел. Причем я этого даже не заметила.
– Он, если надуется, вечно вот так, – пояснила Китти, вставая, чтобы выключить телевизор. – Идет в подвал, делает вид, что работает. Пойдем наверх". Ты искупаешься, помоешь волосы, и я не буду к тебе входить. – Она сделала паузу и подумала. – А я пойду вниз и ласково поговорю с муженьком. – Она захихикала и направилась в сторону кухни, а я с удовольствием предалась купанию в розовой ванне.
Мне противно было опять спать между ними, противно было, как она поддразнивает и старается помучить его, создавая у меня впечатление, что она на самом деле не любит его и на половину того, как он любит ее. Может, Китти действительно ненавидит мужчин?
В воскресенье я опять встала первой. Босиком спустилась по лестнице, проскочила кухню и стала искать дверь в полуподвальное помещение. Нашла ее в дальней комнатушке. Оказавшись в полутьме, я стала искать среди всякой всячины, которую Китти держала отнюдь не в чистоте и порядке, свой чемодан. Я не сразу отыскала его на рабочем столе. Бабушкины платки лежали аккуратной стопкой рядом с чемоданом. Я пододвинула к себе чемодан и проверила, не открывал ли его Кэл.
Все там лежало в таком же порядке, как я сложила. Я запихнула в чемодан даже шесть своих самых любимых книг, подаренных мне мисс Дил. Даже книгу детских стишков. Кейт и Наша Джейн очень любили послушать их на ночь. У меня слезы навернулись, когда я увидела эту книжку… «Почитай что-нибудь, Хев-ли-и… Еще почитай, Хев-ли-и, ну в последний раз, Хев-ли-и…»
Я села за рабочий стол, вытащила блокнот и начала писать письмо Логану. Торопливо, все время находясь под ощущением грозящей мне опасности, я написала о своей отчаянной ситуации, о том, что очень хочу найти Тома, Кейта и Нашу Джейн. Не сможет ли Логан узнать, где живет Бак Генри? Сообщила ему три цифры номера машины из Мэриленда. Закончив письмо, я побежала к входной двери, чтобы посмотреть адрес. Потом надо было добежать до угла улицы, чтобы посмотреть ее название. Дверь при этом я оставила открытой. Когда я вернулась, то поняла, что зря бегала: Китти получает журналы, а на них есть и имя, и адрес, и прочие данные. В маленьком кабинете я нашла конверт и марки. Теперь оставалось улучить момент, чтобы отправить свое первое письмо. А внизу, в полуподвальном помещении, мирно спала моя красивая кукла-невеста в ожидании того прекрасного дня, когда я, Том, Кейт и Наша Джейн вместе съездим в Бостон. А Фанни оставим наслаждаться жизнью в Уиннерроу.
Я на цыпочках прошла наверх, потом к ванной, засунув письмо под угол ковра в коридоре. Закрыв за собой дверь ванной, я вздохнула с облегчением. Письмо к Логану было моей столбовой дорогой к свободе.
– Ой, смотри, Кэл, наша девочка уже одета, уже готова идти в церковь. Давай и мы поторопимся.
– Ты сегодня очень хорошо выглядишь, – сказал Кэл, пробежав глазами по моему новому платью и по лицу, которое избавилось от красноты и от большей части повреждений.
– Она еще лучше выглядела бы, если бы дала мне подрезать и уложить ей волосы, – заметила Китти, критически оглядывая меня.
– Нет, оставь ее волосы в покое. Терпеть не могу уложенных и сверхухоженных волос. А Хевен – она, как полевой цветок.
Китти нахмурилась, уставившись на Кэла долгим и пристальным взглядом. Потом она пошла на кухню и настолько быстро приготовила завтрак, что я даже не думала, что он будет таким вкусным. Омлет (оказывается, яйца могут быть легкими и воздушными) и апельсиновый сок. Я помолилась за то, чтобы Наша Джейн, Кейт и Том тоже пили теперь апельсиновый сок.
– Тебе понравился мой омлет?
– Очень вкусный, мама. Вы действительно здорово готовите!
– Надеюсь, и ты тоже, – сухо добавила Китти.
Ничего подобного, как эта церковь, я никогда не видела. Каменный собор, высокий, красивый, внутри которого царила темнота.
– Это разве не католический? – шепотом спросила я Кэла, когда мы входили внутрь. Китти в это время болтала со своей знакомой.
– Да, но Китти – баптистка, – прошептал Кэл в ответ. – Китти усиленно занимается поисками Бога и хотя бы раз пробует разные религии. В данный период она изображает из себя католичку. На следующей неделе мы можем стать иудаистами или методистами, а однажды мы даже ходили на ритуал поклонения Аллаху. Ты только ничего не говори ей по этому поводу, еще обидится, что ее принимают за дурочку. Меня вообще удивляет, зачем она ходит в церковь.
Мне понравился темный интерьер церкви, горящие свечи, ниши со статуями святых и священник в длинной рясе, произносивший слова, которых я не могла понять. Я представляла себе, что он говорил о Боге, о его любви к людям, а не о его желании наказать их. Псалмы, которые здесь распевали, я никогда не слышала раньше, но тем не менее стала подпевать, в то время как Китти лишь беззвучно шевелила губами. Кэл, как и я, старался подпевать.
Прежде чем уходить, Китти отлучилась в туалет, и я воспользовалась этим моментом, чтобы сбегать опустить в почтовый ящик письмо Логану. Кэл с досадой посмотрел на меня.
– Уже домой пишем? – спросил он меня, когда я вернулась. – А я думал, что тебе здесь нравится.
– Мне нравится. Но я должна узнать, где находятся Том, Наша Джейн и Кейт. Фанни будет хорошо с преподобным Вайсом, но я должна установить контакт со всеми своими, иначе мы потеряем друг друга насовсем, так что лучше начать сейчас. Люди переезжают с места на место, и, если пройдет слишком много времени, я их никогда не найду.
Он ласково повернул мою голову к себе.
– Это что, будет так ужасно, если ты забудешь свою прежнюю семью и привыкнешь к новой?
Жгучие слезы навернулись мне на глаза. Я часто заморгала, чтобы скрыть их.
– Кэл, я думаю, вы отличный человек… И Китти – то есть мама – старается… Но я люблю Тома, Нашу Джейн и Кейта… Да даже Фанни… Родная кровь, и мы так много выстрадали вместе, и это связывает всех нас, как никакое счастье…
В его светло-карих глазах промелькнуло сострадание.
– А ты бы не хотела, чтобы я помог тебе разыскать твоих братьев и сестер?
– Ой, а вы поможете?
– Буду рад помочь, чем могу. Скажи мне, какая у тебя есть информация, а я сделаю все от меня зависящее.
– И что же ты сделаешь? – поинтересовалась Китти, подозрительно глядя на нас обоих. – О чем вы тут перешептываетесь, а?
– Сделаю все, чтобы Хевен чувствовала себя счастливой в своем новом доме, – ответил Кэл как ни в чем не бывало.
Китти продолжала хмуриться, направляясь к их автомобилю. Мы снова поехали в забегаловку поесть «фаст-фуд», чего подешевле. Кэлу захотелось пойти в кино, но Китти отказалась.
– Терпеть не могу сидеть в темноте среди чужих людей, – объяснила она. – И ребенку утром рано вставать, у нее завтра начинается школа.
От одного упоминания слова «школа» у меня сделалось хорошо на душе. Какие же они из себя – школы в больших городах?
Мы снова смотрели вечером телевизор, и в третий раз меня положили в центр кровати. На сей раз Китти надела красную ночную рубашку с черной кружевной отделкой. Кэл даже не посмотрел в ее сторону. Он залез под одеяло и придвинулся поближе ко мне. Своей рукой он обнял меня за шею, а лицом уткнулся в мои волосы. Я замерла от испуга. И неожиданности.
– А ну, марш с кровати! – взревела Китти. – Будут тут еще дети соблазнять моего мужа! Кэл, убери от нее руки!
Мне показалось, что он тихо засмеялся, когда я с простынями, одеялами и удивительно мягкой подушкой, набитой гусиным пухом, направилась вниз, чтобы раздвинуть софу. Кэл уже заранее показал мне, как это делается. Впервые в жизни я спала в собственной отдельной постели. В отдельной комнате, переполненной таким разномастным животным миром, что даже странно, как я могла заснуть.
В первый же миг, как только я открыла утром глаза, я подумала о новой школе, где мне предстоит увидеть сотни или тысячи мальчиков и девочек и ни одного знакомого. Хотя одежда у меня была куда лучше, чем раньше, я уже успела присмотреться к Атланте и поняла, что большинство моих сверстниц одеваются получше. У меня были дешевые копии хороших платьев, юбок, блузок, свитеров. Господи, не допусти, чтобы в школе посмеивались над моей не по размеру одеждой. Так я повторяла про себя, по-быстрому совершая утренний туалет и надевая на себя лучшее из купленных мне Китти платьев.
Ночью в спальне Китти, видимо, произошла какая-то сцена, потому что женщина появилась в более дурном расположении духа, чем раньше. На кухне, осмотрев меня с ног до головы, она сообщила:
– Я тебя до этого ничем не донимала, но сегодня для тебя начинается настоящая жизнь. Хочу, чтобы ты рано вставала и готовила завтрак, а не возилась с волосами целыми часами.
– Но, мама, я не умею пользоваться такой плитой.
– А разве я тебе не показывала вчера и позавчера?
И она снова объяснила мне, как пользоваться плитой, посудомойкой, холодильником, что делать с пищевыми отходами и мусором. Потом провела в полуподвал, где в специальном алькове стояли розовая стиральная машина и сушилка, на полках – коллекция животных из зоопарка Китти, а в шкафах – коробочки и пластиковые пузырьки с мылом, моющими, отбеливающими, чистящими, полирующими, лакирующими и прочими средствами. Мне показалось даже странным, что у них оставались деньги на еду.
Там, в горах, еда для нас представляла собой главную цель в жизни. Об этих чистящих веществах мы либо понятия не имели, либо считали их средствами самой последней необходимости. У нас на все – от мытья тела и головы до стирки грязных вещей – шло хозяйственное мыло. Неудивительно, что Китти смотрела на меня, как на первобытного человека.
– А вон там, – объяснила Китти, показывая рукой на обширное помещение, полное всякой техники, – домашняя мастерская Кэла. Он любит повозиться здесь. Ты эти его штуки не трогай. Некоторые вообще опасно трогать, например, вот эту электропилу или вон тот плотницкий инструмент. Для девочек, которые не привыкли к таким вещам, самое лучшее – это держаться от них подальше. Так что имей это в виду, хорошо?
– Да.
– Да и что?
– Да, мама.
– Теперь вернемся к делу. Как думаешь, ты сможешь постирать и высушить белье, чтобы не разорвать и не прожечь его?
– Да, мама.
– Смотри у меня.
Вернувшись на кухню, мы застали там Кэла, который поставил воду для кофе, сидел и внимательно читал утреннюю газету. Когда мы вошли, он отложил газету и улыбнулся.
– Доброе утро, Хевен. Ты выглядишь очень свежей и хорошенькой в этот первый день твоей новой школьной жизни.
Китти резко обернулась.
– А я что тебе говорила? Что очень скоро она будет нормально выглядеть. – Китти села за стол и взяла газету. – Посмотрим, не наезжает ли в город какая-нибудь знаменитость, – тихо пробормотала она.
Я стояла посреди кухни, не зная, что мне делать. Китти подняла на меня глаза. Взгляд ее был тяжелый, холодный, безжалостный.
– О'кей, девочка, готовь завтрак. Легко сказать – готовь.
Тонко порезанный бекон, который я ни разу в жизни не жарила, пережарился. То, что мы ели, нарезалось большими кусками, а не тонкими ломтиками и не было завернуто в изящную упаковку.
Китти нахмурилась, но промолчала.
Тосты я сожгла, потому что по неведению поставила тостер на максимум, а сама занялась протиранием хромированной посуды: перед этим Китти сунула мне в руку тряпку и сказала, что я должна смотреть, чтобы на хромированных предметах не было пятен и отпечатков пальцев.
Яичницу для Кэла я готовила слишком долго, она получилась как резиновая, и Кэл с трудом одолел ее. Кофе оказался последней каплей. Китти, вскочив, подлетела ко мне и влепила звонкую пощечину.
– Любая дура умеет подсушить хлеб! – визгливо закричала она. – Самый последний идиот может поджарить бекон! Я так и знала, я так и знала! – Она подтащила меня к столу и усадила. – Ладно, сегодня сделаю я. Но начиная с завтрашнего дня, если ты хоть раз повторишь этот номер, то я тебя сварю заживо! Кэл, ты давай иди на работу, по дороге прихватишь где-нибудь завтрак. Я побуду пока дома с часок, надо записать в школу это дитя.
Кэл поцеловал Китти в раскрасневшуюся щеку, но не с чувством, а так, чмокнул по привычке.
– Ты полегче с девочкой, Китти. Ты слишком многого от нее требуешь, хотя сама же знаешь, что она не привыкла к современным приспособлениям. Дай ей время, и она всему прекрасно научится. Я по глазам вижу, это умная девочка.
– А по ее готовке что ты видишь?
Кэл ушел. Оставшись наедине с Китти, я почувствовала, что на меня накатывает новая волна страха. Исчезла та разумная женщина, которая причесывала мне волосы и накручивала локоны себе на пальцы. Необъяснимые перемены в ее настроении и бурные всплески эмоций пугали меня. Я уже знала, что не следует доверять ее ласкам. Однако с удивительным терпением Китти вновь стала учить меня, как пользоваться кухонной техникой – посудомойкой, прессом для мусора, куда убирать тарелки.
– Чтобы все в этих шкафах стояло на своих местах, каждая вещь, тебе ясно?
Я кивнула. Она похлопала меня по щеке, отнюдь не ласково.
– А теперь давай заканчивай с одеванием, пора в школу.
Снаружи красное кирпичное здание выглядело огромным, да и внутри него можно было заблудиться. Там были сотни подростков, и все отлично одетые, не то что я. Ни одна девочка не носила такой, как у меня, обуви с белыми носками. Директор школы, мистер Микс, улыбнулся Китти, словно пораженный тем, что видит в своем кабинете такую роскошную женщину. Он не мог оторвать взгляда от ее груди, которая находилась на уровне его глаз, и клянусь, он даже не поднял взгляда, чтобы удостовериться, что и лицо у нее симпатичное.
– Как же, конечно, миссис Деннисон, я позабочусь о вашей дочери, конечно, ну как же…
– Мне пора, – сказала Китти у двери кабинета. – Сделаешь, что скажут учителя, и приходи домой. Я оставила список твоих дел в мое отсутствие, там на кухонном столе лежат карточки. Я надеюсь, что, когда и вернусь, там все будет еще чище, чем сейчас. Ты меня поняла?
– Да, мама.
Она одарила взглядом директора и нарочито вызывающей походкой удалилась. Я диву далась, как это директор не выскочил в коридор и не понаблюдал за ее уходом. По тому, как он глазел на нее, я поняла, что о такой женщине с преувеличенно подчеркнутыми женскими достоинствами мечтают многие мужчины.
Первый день выдался трудным. Не знаю, выдумала ли я враждебное к себе отношение или оно было реальным. Мне было не по себе от непослушных волос, от дешевой и не по размеру одежды (лучшей, чем я когда-то имела, но все равно не доставляющей мне радости), от растерянности: я не знала, куда идти, где туалет для девочек. Одна хорошенькая девочка пожалела меня и познакомила со школой.
Мне устроили испытание, чтобы знать, в какой класс меня направить с моим сельским образованием. Ну, все эти вопросы мы с мисс Дил прошли давным-давно. И в тот момент я вспомнила Тома, и на глаза навернулись слезы. Меня определили в девятый класс.
Кое-как я научилась ориентироваться в школе. Первый день здесь оказался исключительно длинным и утомительным, но и он закончился, и я медленно-медленно пошла домой. На улице было не так холодно, как в горах, но и не так красиво. Ни тебе воды, пенящейся у камней, ни кроликов, ни белок, ни енотов. Это был просто холодный зимний день под унылым серым небом, и незнакомые лица говорили мне, что я чужая в этом городском мире.
Я дошла до Иствуд-стрит, нашла свой дом, открыв дверь выданным мне собственным ключом, сняла и аккуратно повесила новое голубое пальто и поспешила на кухню, где на столе лежали карточки размером пять на восемь дюймов. Я почти слышала, как Китти говорит мне: «Прочти все их. Это список инструкций. Прочти и выучи свои обязанности». – «Да». – «Да и что?» – «Да, мама».
Я тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения, и потом тут же на темной кухне, куда не падало солнце, села читать. Без включенных лампочек кухня не казалась такой милой. Китти меня предупредила, чтобы я поменьше включала свет в доме, когда буду одна, и чтобы без Китти или Кэла не смотрела телевизор.
Список того, что мне надо было делать и чего не надо, занимал четыре карточки.
«НАДО:
1. Каждый день после каждой еды протереть столы и почистить раковины.
2. После каждой еды протирать другой тряпкой дверцу холодильника, наблюдать за чистотой и порядком в холодильнике, проверять камеры для мяса и овощей, не испортилось ли что и не надо ли выкинуть. Это будет твоей обязанностью следить, чтобы продукты пошли в дело, прежде чем испортятся.
3. Пользуйся электрической посудомойкой.
4. Мягкие отходы перемалывать в машине и не забывать при этом включать холодную воду.
5. Мытую посуду сразу доставать из посудомойки и ставить в шкаф на свои места. Не ставить чашки одну в другую.
6. Серебряные приборы аккуратно раскладывать по отделениям, вилки к вилкам, ножи к ножам, ложки к ложкам, а не сваливать в общую кучу.
7. Белье перед стиркой рассортировать. Белое с белым. Темное с темным. Мое белье стирать в сетке, на пониженном режиме. Из моей одежды то, что стирается, стирать в холодной воде мылом для холодной воды. Носки Кэла стирать отдельно. Простыни, наволочки и полотенца стирать отдельно. Свое белье стирай отдельно, последним.
8. Суши белье в сушилке, я тебе объяснила, как ею пользоваться, читай инструкцию, которая написана на сушилке.
9. Одежду и белье развешивай по шкафам. Мою – в моем, Кэла – в его, свою – где веники и щетки. Нижнее белье сложить и разложить по соответствующим ящикам. Простыни и наволочки сложить по образцу тех, которые лежат в шкафу для постельного белья.
10. Каждый день протирать кухню и ванные комнаты теплой водой с добавлением дезинфицирующего средства.
11. Раз в неделю мыть пол в кухне средством, которое я тебе показывала. Раз в месяц натирать полы со смыванием старой и добавлением новой мастики. Раз в неделю мыть полы в ванных, раз в неделю мыть душевое отделение. Мыть ванны после каждого приема – тобой, мной, Кэлом.
12. Через день чистить пылесосом все ковры в доме. Раз в неделю отодвигай мебель и убирай под ней. Проверяй, нет ли паутины под стульями и столами.
13. Каждый день протирать пыль, при этом приподнимать все предметы.
14. Первым делом после нашего с Кэлом ухода на работу произведи уборку на кухне. Застели постель чистыми простынями, поменяй полотенца в ванных комнатах».
Карточки выпали у меня из рук. Некоторое время я сидела застыв. Китти нужна была не дочь, а рабыня! А я-то была готова сделать для нее все, чтобы доставить ей радость, – лишь бы она по-матерински полюбила меня. Это так несправедливо, что судьба каждый раз похищает у меня мать, когда я начинаю считать, что обрела ее.
Горькие горячие слезы покатились у меня по щекам, когда я поняла тщетность своей мечты завоевать любовь Китти. Как можно жить – здесь, где бы то ни было, – если нет человека, который тебя любил бы? Я смахнула слезы, попыталась остановить их, но они катились, как река, прорвавшая плотину. Мне и нужно-то мало – чтобы меня кто-то любил, чтобы я чувствовала ласку. Неужели я так много прошу у судьбы? Если бы Китти могла стать мне настоящей матерью, я бы с радостью сделала для нее все, что она мне написала, и даже куда больше. Но она только требует, издает приказы, и никакого внимания, предупредительности. Никаких тебе «пожалуйста», «будь добра». Даже Сара относилась ко мне уважительнее.
У меня руки опустились. Я сидела, чувствуя себя преданной всеми. Отец-то знал, что из себя представляет Китти, и все-таки продал меня ей, бессердечно наказав меня за то, в чем я не виновата.
Слезы иссякли. Нет уж, я пробуду здесь только до тех пор, пока не смогу бежать. Китти пожалеет о том дне, когда она взяла меня сюда, чтобы исполнять работы по дому и делать за день столько, сколько у Сары я не делала и за месяц!
Здесь работы в десять раз больше, чем в нашей хибаре, несмотря на все приспособления и устройства. Со странным чувством, обессиленная, я смотрела на разложенные на столе карточки, забыв прочесть последнюю, с «нельзя», но когда я потом попыталась обнаружить ее, то так и не смогла.
Спрошу Кэла, который, похоже, хорошо относится ко мне, что Китти могла такое написать на последней карточке. А если я не знаю, чего мне нельзя делать, то, десять к одному, обязательно сделаю и Китти так или иначе проведает об этом.
Кухня уже блистала чистотой. Я некоторое время посидела, с болью в сердце вспоминая старую и ветхую, темную и грязную хибару в горах, ее родные запахи и красоту природы за ее дверями. А тут никакая кошка ласково не потрется о мои ноги, никакой пес не облает тебя, показав, как ревностно он исполняет свои обязанности. Только керамические животные неестественных раскрасок играют роль кухонной утвари: кошачьи морды показывают зубы со стен, да выводок розовых уток направляется к несуществующему пруду. Рехнуться можно от созерцания такого обилия красок на белом фоне.
Когда я снова взглянула на часы, то аж подпрыгнула на стуле. И куда же делось время? Я начала носиться по квартире – надо постараться уложиться с работой до возвращения Китти. В который раз меня охватила паника. Китти я все равно никогда не угожу, хоть сто лет старайся. В Китти было нечто темное, предательское, что-то скользкое и отвратительное пряталось за всеми этими широкими улыбками, таилось в глубине ее глаз.
Мысли о жизни, словно духи, преследовали меня. Логан, Том, Кейт, Наша Джейн…
Я носилась с пылесосом, вытирала пыль, переходя от растения к растению (ох, сколько на них было грязи и пыли). Потом я вернулась в кухню и начала готовить вечерний стол, который, по словам Китти, должен был называться обедом, поскольку Кэл настаивал на том, чтобы основным застольем был обед, а не ужин.
Около шести пришел Кэл. Он выглядел свежим, и я даже засомневалась, работал ли он. И тогда Кэл широко улыбнулся мне.
– Ты что на меня так смотришь?
Ну как ему сказать, что в моих глазах он был единственным человеком, которому я могла доверять? Что без него я тут не выдержала бы ни одной лишней минуты? Мы впервые оказались вдвоем, без Китти.
– Не знаю, – пошептала я, силясь улыбнуться. – Мне кажется, что я ожидала увидеть вас… ну грязным, что ли.
– Я всегда принимаю душ, прежде чем идти домой, – пояснил Кэл, странно улыбнувшись. – Это одно из требований Китти: чтобы муж грязным домой не приходил. У меня есть во что переодеться на работе. К тому же я хозяин, у меня шестеро служащих. Но я люблю сам поковыряться, особенно когда надо срочно исправить старый аппарат.
Я немного стеснялась его. Показав рукой на ряд книг по приготовлению пищи, я спросила:
– Не знаю, как мне планировать еду для вас с Китти.
– Я помогу тебе, – с готовностью откликнулся он. – Прежде всего, избегай крахмалосодержащих вещей. Китти обожает спагетти, но от них она прибавляет в весе, и если она прибавит хоть фунт, то все шишки достанутся тебе.
Мы готовили вместе, решив сделать мясную запеканку с рисом и овощами, которую, как сказал Кэл, любит Китти. Он помогал мне резать овощи для салата, когда ему захотелось поговорить со мной.
– Я рад тебе здесь, Хевен. А то я все это делал бы сам, как это было раньше. Китти терпеть не может готовить, хотя делает это хорошо. Она считает, что я не отрабатываю своего, потому что я должен ей тысячи долларов. Я в долгах по шею, а кошельком командует она. Я был еще мальчишкой, когда женился на ней. Считал ее мудрой, разумной, красивой, обворожительной, она, казалось, так желала помочь мне.
– А как вы встретили ее? – поинтересовалась я, наблюдая за ловкостью, с которой Кэл резал салат-латук. Он показал мне, как надо подавать салат. Казалось, занятость рук давала свободу его языку. Причем говорил он больше с самим собой, чем со мной, ни на миг не прекращая работать ножом.
– Иногда люди попадают в капкан, принимая желание и потребность в человеке за любовь к нему. Помни об этом, Хевен. В двадцать лет я оказался один в большом городе. Во время весенних каникул направлялся во Флориду. Китти я встретил совершенно случайно в одном баре, здесь, в Атланте, в первый же вечер пребывания в городе. Мне она показалась самой красивой женщиной, которую я когда-либо видел. – Он горько усмехнулся. – Я был тогда молод и наивен. Приехал я в эти края на лето из дома в Новой Англии, я тогда учился в Йельском университете, и оставалось мне еще два года. В Атланте я чувствовал себя потерянным. Китти испытывала подобные ощущения, и мы сочли, что у нас много общего. Через короткое время мы поженились. Она ввела меня в бизнес. Можешь себе представить, я все время хотел быть преподавателем истории. А вместо этого женился на Китти. С тех пор университетский городок больше меня не видел. Дома я тоже ни разу не был. Я даже не пишу своим родителям. Китти не хочет, чтобы я поддерживал контакт с ними. Ей стыдно, она боится, что они узнают, что она не окончила даже средней школы. И я должен ей по меньшей мере двадцать пять тысяч долларов.
– А как она сделала такие большие деньги? – спросила я, захваченная разговором.
– Китти опутывает мужчин, как паутиной, лишая их способности сопротивляться, и выкачивает из них деньги. Она рассказывала тебе, что в первый раз выскочила замуж в тринадцать лет? И потом у нее было еще три мужа, и каждый прилично отваливал ей, чтобы только выпутаться из брака, который каждый из мужей через короткое время начинал считать неудачным. Ну и, к чести Китти надо сказать, ее салон красоты – лучший в Атланте.
– А-а, – кивнула я понимающе, хотя ожидала не такого признания. Но мне был приятен сам факт, что со мной говорят, как со взрослой. Я не была уверена, следует ли мне задавать тот вопрос, который я все же задала. – Вы не любите Китти?
– Нет, люблю, – признался Кэл упавшим голосом. – Когда подумаешь, что ее делает такой, как ее не любить? Есть, однако, одна вещь, которую я хотел бы тебе сказать, раз уж представился случай. Временами Китти бывает очень буйной. Я знаю, что в первый вечер она купала тебя в кипятке, но я тогда смолчал, поскольку она не нанесла тебе непоправимого вреда. А если бы я что-то сказал, в следующий раз, оставшись вдвоем, она сделала бы тебе еще хуже. Хевен, постарайся делать все, как она говорит. Льсти ей, говори ей, что она выглядит моложе меня… И подчиняйся, слушайся ее, будь кроткой.
– Но не могу понять, для чего я ей нужна! – воскликнула я. – Ей что, рабыня нужна?
Он удивленно поднял на меня глаза.
– Ты что, Хевен, не догадываешься? В глазах Китти ты – ребенок, от которого она избавилась после аборта, лишившего ее возможности иметь детей. Она любит тебя, так как ты – часть Люка, и за это же тебя ненавидит. И через тебя она когда-нибудь рассчитывает достать его.
– Сделать ему неприятность через меня? – не поняла я.
– Вроде этого.
Я горько усмехнулась.
– Бедная Китти. Из пятерых детей я единственная, кого он ненавидит. Ей следовало выбрать Фанни или Тома. Их отец любит.
Он протянул ко мне руки и взял за плечи так нежно, как я мечтала, чтобы со мной обращался родной отец. В горле у меня встал комок, и я прильнула к этому почти чужому мне человеку и с чувством обняла его – так мне хотелось, чтобы меня любили. Потом мне стало до слез стыдно своего порыва. Кэл прокашлялся и убрал руки.
– Хевен, ради всего святого, не допусти, чтобы Китти узнала о том, что ты мне только что рассказала. Пока ты представляешь собой ценность для отца, тем же ты будешь и для Китти. Тебе понятно?
Он тревожится за меня, я это видела по глазам. Я чувствовала, что этому человеку можно доверять, и рассказала ему о чемодане в полуподвальном этаже и о его содержимом. Он слушал меня с тем же вниманием, с каким, бывало, слушала меня мисс Дил, с пониманием и сочувствием.
– Когда-нибудь, Кэл, я съезжу туда, в Бостон, и найду родителей моей мамы. И куклу возьму с собой. Они сразу поймут, кто я. Но я не могу этого сделать, пока не найду…
– Понимаю, – произнес он с еле заметной улыбкой, глаза его наконец заблестели. – Ты должна прихватить с собой Тома, Кейта и Нашу Джейн. Почему это вы, в конце концов, зовете сестру «Наша Джейн»? Когда я рассказала ему, он снова рассмеялся.
– Ну и характерец у этой твоей Фанни. Интересно когда-нибудь хоть взглянуть на нее.
– А почему бы и нет? Надеюсь, увидите, – промолвила я и нахмурилась. – Она живет теперь у преподобного Вайса и его жены. Они зовут ее Луизой, это ее второе имя.
– Ах уж этот мне преподобный, – медленно и задумчиво произнес он. – Самый богатый, самый удачливый человек в Уиннерроу.
– Чем он вам не нравится?
– У меня всегда вызывают подозрение очень удачливые и очень религиозные люди.
Это хорошо, что Кэл был со мной на кухне. Я работала рядом с ним, смотрела и училась у него, как и что нужно делать. Неделю назад ни за что бы не поверила, что мне может быть так легко с почти незнакомым человеком. При всей своей стеснительности я всей душой желала, чтобы он был мне другом, смог заменить отца или бы стал моим душеприказчиком. Каждая новая улыбка Кэла убеждала, что он мог бы быть для меня и тем, и другим, и третьим.
Запеканка уже стояла в духовке, и таймер отсчитывал время, я приготовила бисквиты, а Китти все не приходила и даже не позвонила, чтобы сказать, почему задерживается. Я заметила, как Кэл несколько раз бросал взгляд на свои часы и над переносицей у него собирались глубокие складки. А почему он не позвонит ей и не выяснит?
Китти появилась в одиннадцать часов, и мы с Кэлом до этого времени смотрели в гостиной телевизор. Остаток запеканки давно остыл и подсох, и наверняка она не была уже такой вкусной, как свежая, которую ели мы с Кэлом. Однако Китти съела запеканку с удовольствием, словно она только что из духовки.
– Это ты все сама делала? – спросила Китти, а потом повторила этот вопрос еще несколько раз.
– Да, мама.
– И Кэл тебе не помогал?
– Нет, мама, помогал. Он сказал, чтобы я не готовила крахмалосодержащие блюда, и помог с салатом.
– А ты мыла перед готовкой руки с лизолом?
– Да, мама.
– О'кей. – Она изучающе посмотрела на Кэла, на лице которого было ноль эмоций. – Ну что ж, убери со стола и пойдем спать наверх, только искупаемся.
– Отныне и впредь она будет спать здесь, внизу, – глядя в глаза Китти, заявил Кэл стальным голосом. – На следующей неделе, когда поедем за покупками, купим ей новую мебель вместо того старья, стоящего во второй спальне. Поставим туда широкую кровать, кресло, письменный стол, туалетный столик, а твой гончарный круг и все, что у тебя заперто по шкафам, оставим пока.
Мне сделалось по-настоящему страшно от того, как она посмотрела – вначале на него, потом на меня.
И все-таки она согласилась. Надо же, у меня действительно будет своя комната, собственная спальня – как у Фанни в доме преподобного Вайса.
Пошли дни, заполненные школьными занятиями и обилием домашней работы. Я рано вставала и поздно ложилась, убирала за Китти, даже если она приходила домой в полночь. Я обнаружила, что Кэлу нравится, когда я смотрю телевизор, сидя рядом с ним. Каждый вечер мы вместе готовили обед и ели вдвоем, если Китти еще не было дома. Я привыкала к школьной нагрузке, у меня появились друзья среди одноклассников, которые вовсе не находили мой язык странным. Никогда не говорили и о том, что думают о моей великоватой и дешевой одежде или страшных туфлях.
Наконец настала суббота, и я могла поспать подольше, да еще Китти разрешила нам с Кэлом поехать за мебелью для моей комнаты. В предвкушении этой поездки – события радостного и многообещающего – я с утра летала по дому, чтобы успеть разделаться с домашними делами. Кэл полдня был на работе, а пополудни должен был приехать домой на ленч. Интересно, что городские едят во время домашнего ленча? Пока у меня был лишь школьный опыт. Бедная мисс Дил часто старалась разделить содержимое своего принесенного из дому пакета с теми детьми в классе, которые недоедали. Я никогда не брала у нее сандвич, если она не заставляла меня сделать это. Мне нравился с ветчиной, салатом и помидорами, а Тому и Кейту – с арахисовым маслом и джемом, а больше всего, конечно, с тунцом.
Я почти что явственно слышала, как Том говорит: «Вот почему она приносит шесть штук, понимаешь? Разве может такая миниатюрная женщина съесть шесть сандвичей? Так что мы помогаем ей выйти из положения, когда съедаем их».
Я глубоко вздохнула, досадуя на себя, что уехала, не успев сказать спасибо мисс Дил, и снова вздохнула, подумав о Логане, который все еще не ответил на мое первое письмо.
Мысли о недавнем прошлом замедлили темп работы, и мне пришлось поторопиться. Я внимательно проверила качество уборки в гостиной и столовой на первом этаже и после этого завершила второй этаж. Я все еще надеялась обнаружить полки с книгами или книги, рассованные по шкафам, но так ни одной и не нашла. В доме не было даже Библии. Зато в журналах недостатка не чувствовалось. Издания со всевозможными скандальными историями Китти прятала в выдвижных ящиках, по ведению домашнего хозяйства – аккуратной стопкой лежали на кофейном столике. А книг – ни одной.
Мне предназначалась маленькая комнатка, которую Китти превратила в мастерскую для своих занятий керамикой. На одной из стен было навешено множество полок с крошечными зверьками и миниатюрными человечками, слишком маленькими, чтобы их можно было поставить в ее домашнюю печь для обжига. Вдоль другой стены стояли запертые шкафы. Я смотрела на них и думала, какие же тайны могут храниться за их замками.
Спустившись вниз, я аккуратно поставила грязные тарелки в посудомойку, заправила ее моющим средством, отступила назад, со страхом ожидая, что эта штука взорвется или начнет выстреливать тарелками, будто снарядами. Но проклятая штуковина продолжала работать, слушаясь деревенскую девчонку с гор. У меня возникло странное чувство ликования, словно, научившись правильно нажимать кнопки, я получила в руки контроль над этой городской жизнью. Мыть полы для меня не было в новинку, разве что здесь их требовалось натирать еще мастикой и читать инструкции на банках и бутылках. Поливая растения, я обнаружила, что многие из них вовсе не живые, а шелковые. Господи, не допусти, чтобы Китти узнала, что я полила искусственные.
К полудню я выполнила лишь четвертую часть инструкций. Много времени уходило на то, чтобы сообразить, как пользоваться той или иной машиной, потом убрать электрошнуры, приладить или снять всякие добавочные приспособления, положив их на прежнее место и в прежнем порядке. Господи, дома я все это делала одной старой щеткой.
Я запуталась в шнуре от пылесоса, когда хлопнула входная дверь со стороны гаража и появился Кэл. Он внимательно и как-то странно стал разглядывать меня, словно силясь понять, в каком я настроении и о чем думаю.
– Слушай, девочка, – произнес он с некоторым недовольством во взгляде. – Нет необходимости вкалывать, как рабыня. Она все равно не видит. Кончай это дело.
– Но я еще не помыла окна, не протерла все эти фигурки, не сделала…
– Сядь посиди. Передохни. Позволь мне приготовить ленч, а потом мы поедем покупать тебе мебель, это дело понужнее. А как насчет кино на десерт? Но вначале скажи, что тебе приготовить поесть.
– Мне все подойдет, – нерешительно произнесла я. – Но я же не закончила уборку.
Кэл печально улыбнулся, глядя на меня все с тем же странным выражением лица.
– Сегодня она раньше десяти-одиннадцати не вернется. К тому же сейчас идет фильм, который, я думаю, тебе стоит посмотреть. Надо же тебе иногда и отдохнуть, развлечься. Полагаю, что ты не особенно налегала на это дома. Вообще-то, Хевен, жизнь в горах, в сельской местности, не лишена приятных моментов. Где-то в горах бывает и красивая жизнь, мирная, спокойная, и там даже звучит красивая музыка…
Конечно, почему бы и нет?
Действительно, не так уж у нас все было плохо. У нас тоже были свои радости: мы бегали, смеялись, купались в речке, играли в игры, которые сами и придумывали, гонялись друг за другом. Плохие времена наступали, когда отец приезжал домой. Или когда мы голодали.
Я тряхнула головой, чтобы избавиться от воспоминаний, которые нагоняли на меня печаль.
Мне не верилось, что Кэл возьмет меня в кино.
– Кэл, у вас же десять, как говорила Китти, телевизоров, в некоторых комнатах по два-три.
Кэл снова улыбнулся. Улыбка делала его лицо в два раза красивее, хотя она надолго не задерживалась на его лице, отчего Кэл никогда не выглядел по-настоящему счастливым.
– Они не все работают, просто служат подставками для шедевров искусства Китти. – При этих словах он иронично улыбнулся, словно не относился к опытам своей жены с тем почитанием, которого следовало ожидать. – В любом случае телевизор – не кинотеатр. Там и экран большой, и звук лучше, и там делишь удовольствие с живыми людьми.
Мы на мгновение встретились взглядами. Что он так вызывающе смотрит на меня? Я опустила глаза.
– Кэл, я никогда не была в кино, ни разу. Взгляд его стал мягким и добрым. Он нежно погладил меня по щеке.
– Тогда надо сходить, пора. Так что давай лети наверх, готовься, а я тут по-быстрому соображу пару сандвичей. Надень то голубое платье, которое я купил, – оно тебе во всех отношениях идет.
Что правда, то правда.
Я остановилась перед зеркалом, которому было ведомо только отражение красоты Китти, и почувствовала себя такой счастливой, оттого что мое лицо окончательно избавилось от всяких ожогов и рубцов. И даже волосы у меня блестели, как никогда раньше. Кэл был очень мил и добр со мной. Я понравилась Кэлу, и это доказывало, что я могу нравиться мужчинам (пусть я и не нравилась своему отцу). Кэл постарается помочь мне разыскать Тома, Кейта, Нашу Джейн. Надеюсь… Я жила надеждой…
По большому счету, все идет к лучшему. У меня будет собственная спальня с новехонькой мебелью, новыми одеялами, настоящими подушками – о, какой это замечательный день! Ну могла ли я представить себе, что Кэл будет относиться ко мне, как настоящий отец! Сбегая по ступенькам, я видела перед собой улыбающееся лицо Тома, радующегося тому, что я впервые в своей жизни иду в кино.
Мой отец не захотел полюбить меня, но меня это теперь не особенно трогало, ведь появился другой отец, куда лучше прежнего.
Глава 14
Когда звучит музыка
Сандвичи с ветчиной, салатом и помидорами, приготовленные Кэлом, были чудо как вкусны. Когда он помог мне надеть голубое пальто, я сказала:
– Я буду смотреть в землю, чтобы люди не заметили, что я не ваша дочь.
Он печально покачал головой и даже не улыбнулся.
– Нет, держи голову высоко, гордо. Тебе нечего стесняться. А я горжусь тем, что буду сопровождать тебя при твоем первом посещении кинотеатра. – Он слегка обнял меня за плечи. – Надеюсь и молюсь, чтобы Китти никогда не смогла испортить твое лицо.
В его словах осталось так много невысказанного. Мы стояли, и рядом с нами незримо присутствовала Китти с ее причудами. Кэл тяжело вздохнул, потом крепко взял меня за руку и повел к гаражу.
– Хевен, если Китти когда-нибудь набросится на тебя ни с того ни с сего, скажи мне. Я очень люблю ее, но не хочу, чтобы она причиняла тебе страдания – физические или душевные. Должен признать, она может и то и другое. Никогда не бойся прийти ко мне за помощью, если понадобится.
У меня здорово полегчало на душе, я почувствовала, что у меня наконец-то есть настоящий отец. Я взглянула на него и улыбнулась. Кэл вспыхнул и отвернулся. Почему так смутила его моя улыбка?
Весь путь до мебельного магазина я гордо сидела рядом с Кэлом, переполненная радостью от того, что в один день на меня свалилось столько счастья – и новая мебель, и кино. Когда мы входили в магазин, Кэл взял меня за локоть и настроение у него сменилось с задумчивого на веселое. В магазине было столько типов спален, что у меня разбегались глаза. Продавец перебегал глазами с Кэла на меня и обратно, пытаясь угадать, кем мы приходимся друг другу.
– Это моя дочь, – гордо произнес Кэл. – Она выберет себе мебель по своему вкусу.
Несчастье заключалось в том, что нравилось все. В конце концов в дело вмешался Кэл и выбрал то, что, по его мнению, подходило мне.
– Эту кровать, этот туалетный столик, этот письменный стол. Они не выглядят детскими и пригодятся, когда тебе будет двадцать и больше.
Мне стало немного не по себе от этих слов. Меня не будет рядом с ним и Китти, когда мне исполнится двадцать, я тогда буду жить с моими братьями и сестрами, в Бостоне. Когда продавец отошел в сторону, я попыталась было шепотом выразить эту мысль Кэлу, но он прервал меня:
– Нет, давай делать планы на будущее, исходя из настоящего. Если мы поступим иначе, то поломаем настоящее, сделаем его бессмысленным.
Я не поняла, что он хотел этим сказать. Но мне понравилось желание Кэла, чтобы я оставалась в его жизни.
По-видимому, у меня так разыгралось воображение насчет того, как будет выглядеть МОЯ комната, что в глазах засверкали искорки.
– Ты сейчас такая хорошенькая – будто в тебе только что проснулось ощущение счастья.
– Я сейчас думаю о Фанни, которая живет у преподобного Вайса. Теперь у меня будет такая же миленькая комнатка, как, наверное, у нее.
После этих слов Кэл купил еще ночной столик и лампу на него с массивным голубым основанием.
– В столике два запирающихся ящичка – на случай, если у тебя появятся тайны.
Странно, насколько сблизил нас этот поход в магазин и совместный выбор обстановки для моей спальни.
– А какой фильм мы пойдем смотреть? – спросила я, когда мы снова сели в автомобиль.
Кэл взглянул на меня своими золотисто-карими глазами, загадочно и несколько насмешливо, и сказал:
– Я бы на твоем месте считал, что это не имеет значения.
– Для меня, конечно, нет, но для вас-то имеет значение.
– Сейчас увидишь. – И больше ничего не сказал. Это было так восхитительно – ехать в кино на машине, рассматривая толпы людей на улицах. Без Китти было гораздо лучше, никто не портил удовольствие, не создавал напряженность. Я никогда еще не ходила в кино, и вся задрожала от возбуждения, увидев огромную массу народа, тратившую и тратившую деньги, словно у этих людей были бочки с долларами. Кэл купил воздушную кукурузу, кока-колу, сладостей, и только тогда мы заняли ближайшие места в темном зале. Никогда не думала, что в кино так темно.
У меня даже глаза расширились от восторга, когда пошли цветные кадры и на экране появилась женщина, поющая на вершине горы. «Звуки музыки»! О, это тот самый фильм, который Логан хотел посмотреть со мной. Но это воспоминание не испортило радости, даже Кэл не помешал мне, когда начал возиться с пакетом маслянистой и соленой кукурузы. Она была очень горячей, так что я клевала ее понемножку. Однажды мы залезли в пакет одновременно. Сидеть в кино, есть, пить и радовать взгляд красотами, разворачивающимися на экране, – от всего этого у меня так поднялось настроение, будто я сама очутилась в красочной книге с музыкой, движением, танцами, пением. О, это был поистине самый веселый и радостный день в моей жизни!
Я сидела очарованная, сердце прыгало от счастья, меня так захватило волшебство фильма, что я чувствовала себя его участницей. А дети на экране – это Том, Фанни, Кейт и Наша Джейн. И я вместе с ними. Вот и нам так бы жить! Я бы ничего не имела против, если бы отец нанял нам монахиню для воспитания. О, были бы сейчас со мной мои братья и сестры!
После кино Кэл повез меня в очаровательный ресторан под названием «Полуночное солнце». Официант пододвинул мне стул, подождав, пока я сяду, а Кэл все это время не переставал мне улыбаться. Я не знала, что мне делать, когда официант подал мне меню, и только беспомощно взглянула на него. Внезапно на меня накатили воспоминания о Томе, Нашей Джейн, Кейте и дедушке, да так, что захотелось расплакаться. Но Кэл этого не замечал, лишь видел на моем лице нечто красиво-задумчивое. У меня было такое впечатление, будто сама моя молодость и неопытность делали его в десять раз больше мужчиной, чем достоинства Китти.
– Если доверяешь, то я сделаю заказ и себе, и тебе. Но прежде ты мне скажи, что тебе больше нравится. Телятина, говядина, что-то морское, барашек, цыпленок, утка? Что?
Мне снова явился образ мисс Дил. Вот она сидит передо мной в своем красивом красном костюме и улыбается, и очень гордится тем, что мы, о существовании которых никто другой и знать не хотел, вместе с ней. Я вспомнила о подарках. Интересно, прибыли они или нет? Может, они лежат у двери, и некому все это носить. Или съесть.
– Хевен, так какое мясо ты желаешь?
О Господи, откуда мне знать? Я нахмурилась, сосредоточившись на запутанном меню. Тогда, когда нас приглашала мисс Дил, я ела ростбиф. И ресторан был примерно такой же красивый.
– Попробуй что-нибудь из того, что тебе всегда хотелось, но не было возможности, – подсказал Кэл.
– Так, – размышляла я вслух, – я ела рыбу, пойманную в реке рядом с нашим домиком, ела свинину, цыплят – много, и один раз ела ростбиф, очень вкусный, но, я думаю, надо попробовать что-нибудь совсем необычное. Выберите мне.
Кэл засмеялся и заказал салат и телятину по-французски.
– Во Франции дети растут на вине, но, я думаю, мы подождем еще несколько лет, потом попробуешь.
Он посоветовал мне попробовать эскарго, и, только когда я разделалась с этим блюдом, он объяснил мне, что я ела улитки в горячем чесночном сливочном масле. Кусочек французского хлеба, которым я промокала вкусный соус, так и застыл в моей внезапно задрожавшей руке.
– Улитки? – переспросила я, почувствовав тошноту и уверенная в том, что он надо мной подшучивает. – Даже самые последние люди в горах не едят такую отвратительную штуку, как улиток.
– Хевен, – произнес Кэл с теплой улыбкой во взоре, – это так интересно – открывать перед тобой мир. Только ничего не говори моей жене. Она у меня прижимистая и считает, что в ресторанах только деньги дерут. Ты можешь себе представить, с тех пор как мы поженились, ни разу не ели в ресторане, а только наскоро в забегаловках? Китти равнодушна к изысканной пище, она, собственно, и не понимает, что это такое. Но считает, что разбирается. Если она повозится с. приготовлением еды полчаса, то, по ее мнению, это и есть изысканное блюдо. Ты не заметила, как быстро она готовит еду? Это потому, что она не любит канителиться со сложными блюдами. То, как она готовит, я называю «разогревать еду», вот и все.
– Но ведь до этого вы говорили, что Китти прекрасно готовит!
– Я помню. Так оно и есть, если тебе нравится ее утреннее меню. Вот это она делает лучше всего. Да еще всякие деревенские блюда, которые мне не нравятся.
С этого самого дня я начала влюбляться в городской образ жизни. Он был совсем не тот, что у нас в горах и даже в долине.
Едва мы успели войти в дом, как пришла Китти со своих вечерних занятий по керамике. По ее взгляду было видно: достаточно пустяка, чтобы она вышла из себя.
– И что вы оба делали целый день?
– Ходили покупать новую мебель, – спокойно ответил Кэл.
Китти подозрительно прищурила глаза.
– В каком магазине покупал?
Кэл ответил, и Китти нахмурилась.
– И почем же?
Когда Кэл назвал сумму, Китти схватилась за голову, явно ошарашенная сообщением.
– Кэл, дурак ты чертов, ей надо покупать только дешевые вещи! Она же не может отличить хорошее от плохого! Значит, так: если меня не будет дома, ты отошлешь все обратно, когда привезут. Если же я буду дома, то я отошлю!
У меня сердце екнуло.
– Ничего ты не отошлешь, Китти, – сказал Кэл, собираясь подняться наверх, – даже если ты будешь здесь. И еще для твоего сведения сообщаю, что я заказал самый лучший матрас, лучшие подушки и постельное белье, и даже красивое покрывало с кружевами под цвет занавесок. Китти взорвалась.
– Дурак чертов, сто раз дурак!
– Хорошо, может быть, я и чертов дурак, который заплатил за все это свои деньги, а не твои. Спокойной ночи, Хевен. Пошли, Китти, ты, судя по всему, устала. В конце концов, это была твоя идея – поехать в Уиннерроу и подыскать нам дочь. Или ты думала, что она будет спать на полу?
Мне трудно было сдержать свою радость, когда два дня спустя привезли мебель. Кэл находился дома и командовал, куда и что поставить. Он выразил желание оклеить комнату обоями.
– Тошно от этого изобилия белого цвета. Но она никогда меня не спрашивает, какой цвет я предпочел бы.
– Все отлично, Кэл. Мне очень понравилась мебель.
Когда грузчики уехали, мы вместе застелили постель новенькими симпатичными простынями в цветочек, одеялами и поверх всего – чудесным стеганым покрывалом.
– Тебе нравится голубой цвет? – спросил Кэл. – Мне так надоел этот ярко-розовый.
– Мне очень нравится голубой.
– Васильково-голубой, как твои глаза.
Он стоял посреди моей маленькой комнаты, похорошевшей сверх моих ожиданий, и казался слишком большим и сильным рядом с изящными предметами, которые он выбрал. Я суетилась, торопясь рассмотреть другие купленные им вещи, про которые я не знала: несколько тяжелых медных уток – подпирать книги на полке (книги вместе с одеждой лежали в подвале у меня в одном шкафу со щетками), блокнот, стакан для ручек и карандашей, авторучку, набор карандашей, настольную лампу, картины в рамках. Кэл столько всего накупил, что меня это растрогало. И снова слезы навернулись на глаза.
Меня едва хватило на «спасибо», потом я уже не могла говорить и разревелась вовсю, дав волю слезам, накопленным за целые годы. Я плюхнулась ничком на узкую кровать, такую чудесную, а Кэл, испытывая неловкость, сел на краешек и стал ждать, когда я успокоюсь, потом прокашлялся и произнес:
– Мне надо вернуться на работу, Хевен, но, прежде чем уйти, я сделаю еще один сюрприз. Кладу его тебе на стол, и ты порадуешься ему после моего ухода.
Услышав его удаляющиеся шаги, я перевернулась на спину, села на кровати и еще раз успела крикнуть вдогонку Кэлу:
– Спасибо вам за все!
Я услышала, как отъехала его машина, но все продолжала сидеть на кровати. Потом мой взгляд упал на письменный стол.
На синем блокноте лежало письмо, одно письмо.
Я не помню, как, рванувшись, схватила его. Но помню, что села и долго смотрела на свое имя, написанное на конверте. Мисс Хевен Ли Кастил. В верхнем левом углу я увидела имя и адрес Логана. Логан!
Он меня не забыл! Он помнит обо мне и вот написал! Впервые в жизни я воспользовалась ножом для вскрытия писем. Какой красивый почерк был у Логана.
«Дорогая Хевен!
Ты представить себе не можешь, как я волновался за тебя. Слава Богу, ты написала мне, и теперь я могу спокойно спать, зная, что с тобой все в порядке.
Если б ты знала, как я по тебе скучаю! Когда небо яркое и голубое, я почти вижу твои глаза, но от этого я скучаю по тебе еще больше.
Сказать честно, мама попыталась спрятать письмо и я никогда не прочел бы его, но однажды я нашел его в ее письменном столе, когда искал марки, и в первый раз в жизни моя мать по-настоящему разочаровала меня. У нас состоялся неприятный разговор, и я заставил ее признаться в том, что она спрятала твое письмо от меня. Теперь она признает, что было не права, и попросила меня и тебя простить ее.
Я часто вижу Фанни. У нее все в лучшем виде, она ходит королевой. Фанни ужасная воображала, и, если быть честным, я думаю, преподобный Вайс недооценивает, какой груз взвалил на себя.
Фанни говорит, что ее не продавали! Говорит, что твой отец РАЗДАЛ всех своих детей, чтобы спасти их от голодной смерти. Не хочется верить в продажу, хотя ты меня никогда не обманывала и уж тебе-то я верю.
Отца твоего я не видел, зато видел Тома. Он приходил в аптеку и спрашивал, нет ли у меня твоего адреса, он хочет написать тебе. Твой дедушка живет в доме для престарелых в Уиннерроу.
Ничего не могу придумать, как тебе помочь разыскать Кейта и Нашу Джейн. Пожалуйста, пиши мне. Я пока что не встречал никого, кто нравился бы мне так же, как ты, Хевен Ли Кастил.
И пока я не встречу тебя, и не собираюсь искать.
Моя любовь всегда с тобой,
Логан».
Я почувствовала себя такой счастливой, что опять разревелась.
Вскоре после получения письма от Логана мне исполнилось пятнадцать лет. Я предпочла не привлекать к себе лишнего внимания и ничего не сказала ни Китти, ни Кэлу, но Кэл каким-то образом проведал о моем дне рождения и сделал мне немыслимый подарок – новенькую пишущую машинку.
– Это поможет тебе делать домашние задания. – Он широко улыбался, довольный тем потрясающим впечатлением, которое произвел на меня его подарок. – Ходи на занятия по машинописи в школе. Уметь печатать – никогда не лишнее.
Но машинка, как она ни понравилась мне, оказалась не самым большим сюрпризом на мое пятнадцатилетие. Отнюдь. В эти дни я получила большую поздравительную карточку с милыми стихами, шелковый шарф и письмо от Логана.
Мне по-прежнему не терпелось узнать о Томе. У него же теперь есть мой адрес, почему же он не пишет?
В школе у меня завелись две подружки, которые то и дело приглашали меня к себе домой. Обе никак не могли понять, почему я все время отказываюсь. К моему великому сожалению, эти девочки, обиженные моими отказами, постепенно стали отдаляться от меня. Разве я могла им объяснить, что Китти запрещает мне водить дружбу с кем бы то ни было, так как это будет отвлекать меня от выполнения каждодневных работ по дому? И мальчикам, которые приглашали меня погулять, я тоже должна была отказывать, правда, совсем по другой причине. С кем бы я хотела видеться, так это с Логаном, а не с ними. Я хранила себя для Логана и не раз задавалась вопросом, ведет ли он себя так же.
Я по десять часов в сутки, словно рабыня, наводила в доме порядок и чистоту, но приходила Китти, и порой от этого порядка не оставалось и следа. Растения, которые я поливала, удобряла, вытирала с них пыль, от слишком большого внимания к ним стали местами привядать, и Китти кричала на меня, что я дура.
– Уж за растениями-то ухаживать может любая дура, буквально любая!
Она обнаружила-таки, что я поливала ее искусственные растения, и влепила мне пощечину, обозвала идиоткой, деревенщиной, безмозглой девицей.
– Только о мальчиках и думаешь, по глазам твоим вижу! – шумела она, когда, неожиданно заявившись домой днем, застала меня за ничегонеделанием. – Нечего тебе делать в гостиной, когда нас нет дома! И когда ты одна, то к телевизору чтобы не прикасалась. Делами занимайся, понятно тебе?
Каждый день я вставала рано, чтобы успеть приготовить завтрак. Вечером Китти редко приходила раньше семи-восьми, и мы с Кэлом ели одни. Но это почему-то не волновало ее. Она с облегчением падала на стул в кухне и задумчиво смотрела на свою тарелку, пока я не подносила еду. Она поглощала ее с волчьим аппетитом за несколько секунд, даже не успевая оценить труда, который я вкладывала в приготовление любимых Китти блюд.
Перед тем как идти спать, мне надо было прибраться на кухне, проверить все комнаты и убедиться, что там все на месте и в должном порядке, что никакие журналы не разбросаны по столам или на полу. По утрам я торопливо убирала свою кровать, потому что Китти приходила и проверяла, а потом бежала вниз готовить завтрак. Перед школой я запихивала белье в стиральную машину и включала ее, а тем временем заправляла их постель, ставила посуду в посудомойку, протирала мебель и посуду, чтобы удалить отпечатки рук, пятна, точки и прочее, и, только когда я запирала за собой дверь и направлялась в школу, начинала чувствовать себя свободной.
Теперь я хорошо питалась, была тепло и по сезону одета, и, однако, временами мне так не хватало дома. При этом я забывала о голоде, жутком холоде, лишениях, которые, очевидно, оставили во мне навечно глубокий след. Я так скучала по Тому, что порой это было просто невыносимо. Я переживала за Нашу Джейн и Кейта, за дедушку и даже за Фанни. Я скучала по Логану, но его письма помогали мне переносить разлуку с ним.
Каждый день стали идти дожди, и в школу я ездила на автобусе. Китти не хотела покупать мне плащ и сапожки или подходящие ботинки. «Скоро лето», – говорила она, словно весна была не в счет. С приближением весны у меня еще сильнее развивалась тоска по дому. Весна в горах была волшебным временем года. Жить становилось легче, склоны гор покрывались цветами, и наступала такая красота, которая Кэндлуику и не снилась. В школе я налегала на учебу с куда большим старанием, чем другие ученики. После школы торопилась домой – окунуться в уборку, стирку, готовку.
Обилие телевизоров в доме служило для меня постоянным соблазном. Часто, пребывая в одиночестве, я, несмотря на запрет Китти, скоро пристрастилась к «мыльным операм». Герои сериалов снились мне по ночам. О, у них случались проблемы куда посерьезнее, чем у Кастилов. Правда, среди их проблем не было финансовых, а все наши так или иначе были связаны с деньгами, по крайней мере, так это мне виделось теперь.
Каждый день я заглядывала в почтовый ящик в ожидании писем Логана, которые приходили регулярно, и Тома, который пока не подавал признаков жизни. Однажды, вконец расстроенная отсутствием весточки от Тома, я написала мисс Дил, объяснила ей, как мы все были проданы, и попросила ее помощи в поиске братьев и сестры.
Миновало несколько недель, а от Тома по-прежнему не поступало вестей. Письмо, которое я отправила мисс Дил, вернулось со штампом «Адресат неизвестен».
А тут еще и Логан перестал писать! Первой моей мыслью было – у него завелась другая девушка. Мучимая догадками, я прекратила писать ему. Проходили дни без писем от Логана, и я стала думать, что никому-то я по большому счету не нужна, никто меня по-настоящему не любит, один только Кэл. Он был моим спасителем, единственным другом на свете, и все мое существование все больше и больше зависело от него. Тихий дом с появлением в дверях Кэла оживлялся, включался телевизор, и работу по дому можно было забыть. Около шести вечера я, уже приготовив обед, начинала с нетерпением ждать его, чтобы накрыть на стол. Я вовсю старалась, чтобы украсить стол, приготовить его любимые блюда, уже не думая, растолстеет или не растолстеет Китти от мучной пищи, которая ему нравилась и мне тоже. Когда часы на камине отбивали шесть, у меня навострялись уши и я ждала шума знакомого автомобиля. Я подбегала к двери из гаража, принимала у него пальто, и мне нравилась церемония приветствия, которая каждый день была одной и той же:
– Привет, Хевен. Что нового?
Его улыбка озаряла мою жизнь, его шутки вызывали у меня смех. Он был для меня светом в окошке, я забывала все его слабости, связанные с Китти. Что мне в нем особенно нравилось, так это то, что он слушал, действительно слушал меня, когда я говорила с ним. Я видела его как бы в роли отца. Именно такого отца, который не только любил бы меня, но и высоко ценил. Кэл меня никогда не критиковал и всегда, в любом случае, был на моей стороне. Хотя, когда дело касалось Китти, это никогда особенно не помогало.
– Пишу и пишу, а Фанни не отвечает, Кэл. Пока я здесь, я отправила ей пять писем, а она хотя бы открыточку в ответ. Вот вы бы могли так со своей сестрой?
– Нет, – печально улыбнулся он. – Но, кстати, из моей семьи никто не пишет мне, ну и я им не пишу. С тех пор как женился на Китти. А Китти ни с кем не хочет делить мою любовь.
– И Том что-то тоже не пишет, хотя Логан дал ему мой адрес.
– Может быть, и так, что Бак Генри не оставляет ему времени на письма. Или вообще не хочет, чтобы Том с кем-нибудь переписывался.
– Но Том наверняка нашел бы способ…
– Потерпи. В один прекрасный день ты увидишь письмо от Тома в нашем почтовом ящике, я уверен.
За одну эту фразу его можно было полюбить. Я любила Кэла за то, что благодаря ему я чувствовала себя хорошенькой, за то, что он хвалил мои кулинарные способности и ценил работу по дому. Китти – та вообще ничего не замечала, пока я не делала какой-то ляп.
Прошли недели, в течение которых мы с Кэлом становились все ближе друг другу, как настоящие отец и дочь. Тем более что Китти часто не появлялась дома до десяти-одиннадцати часов. Я считала, что лучше Кэла в моей кэндлуикской жизни никого нет. Для Кэла мне хотелось сделать что-то особенное. Он имел пристрастие к необычным блюдам из яиц, и впервые в жизни я собралась приготовить для него то, о чем он часто просил Китти – сырное суфле. Восхитительная женщина по телевидению научила меня многому, например, как готовить изысканные яства.
Самым лучшим днем для этого была суббота – перед тем как ехать в Атланту в кино.
Я немало сомневалась в том, что мое начинание, как и большинство других, провалится. Как же я удивлялась, неся свое изделие от духовки к столу, что оно получилось! Высокое, легкое, золотисто-коричневого цвета! Прекрасно удалось! Если бы я могла в этот момент поощрительно похлопать себя по спине, то сделала бы это. Я подошла к шкафу с фарфором, желая подать это блюдо на тех королевских тарелках, каких оно заслуживало. Потом я спустилась на полпролета в полуподвал, поклонилась и объявила насколько могла сдержанно:
– Кушать подано, мистер Деннисон.
– Немедленно иду, мисс Кастил, – ответил Кэл. Мы сели в гостиной. Он с восхищением смотрел на удавшееся мне сырное суфле – пышное, аппетитное.
– До чего же красиво, Хевен. И вкусно, – сказал Кэл, попробовав суфле и закрыв глаза от удовольствия. – Мне мама, бывало, делала такое сырное суфле. И охота тебе было возиться с ним?
Почему он чувствовал себя как-то неловко в собственной столовой, словно он никогда тут не обедал? Я огляделась по сторонам: неловкость Кэла передалась и мне.
– Ну, теперь тебе много тарелок мыть. Помоешь – и едем в город, развеемся.
Ах, вот в чем дело…
Быстрее меня в эти минуты двигаться было невозможно. Я поставила красивые фарфоровые тарелки в посудомойку, а пока машина работала, слетала наверх – ополоснуться и переодеться. Кэл был готов к отъезду и ждал меня. Он улыбался, довольный, видимо, тем, что музейный порядок в гостиной восстановлен. Я уже готова была на выход, но вспомнила…
– Одну минуточку, сейчас я вернусь. Не хочу, чтобы Китти пришла, а ее фарфор будет не на месте.
Я закончила свои дела, но Кэл решил спуститься в полуподвал, убрать свой инструмент. И вдруг зазвонил входной звонок. У нас так редко бывали гости, что звонок заставил меня вздрогнуть. Я быстро подошла и открыла дверь. Там стоял почтальон и улыбался.
– Заказное письмо для мисс Хевен Ли Кастил, – приветливо произнес он.
– Да, это я, – нетерпеливо ответила я, разглядывая пачку писем у него в руках.
Он протянул мне дощечку с приколотым к ней листком. Дрожащей рукой я поставила корявую подпись. Когда дверь закрылась, я тут же опустилась на пол. Через красивое ромбовидное окно у дверей луч солнца упал на конверт. Я была уверена, что письмо от Тома. Но нет, почерк оказался незнакомым.
«Дражайшая Хевен!
Надеюсь, Вы не в обиде на мою фамильярность и простите мне ее, когда прочтете добрые вести. Моего имени Вы не знаете, и подписать это письмо своим именем я не могу. Вам пишет та самая женщина, которая приезжала к вам, чтобы стать матерью Ваших чудесных сестренки и братишки.
Если Вы помните, я обещала писать Вам и поддерживать контакт с Вами. Я помню Вашу любовь и заботливое отношение к брату и сестре и глубоко уважаю Вас за это. Оба ребенка в полном порядке, привыкли, я полагаю, к нашей семье и не так уже скучают по семье в горах.
Ваш отец не хотел давать мне Ваш адрес, однако я настояла, считая, что должна сдержать свое обещание. Наша Джейн, как вы привыкли называть ее, перенесла операцию – у нее была грыжа диафрагмы – и сейчас полностью восстановилась. О грыже Вы можете прочесть в медицинской энциклопедии и тогда поймете, почему ребенок был таким хилым и болезненным. Вы будете счастливы узнать, что сейчас она набирает вес и ест с большим аппетитом. Теперь она здоровая и нормальная, как любая девочка семи с половиной лет. Каждый день они с Кейтом пьют фруктовые соки, какие только пожелают. В их спальнях на ночь я оставляю гореть ночник. Они ходят в хорошую частную школу, в школу и обратно их отвозят на машине. У них масса друзей и подруг.
Кейт проявляет большой художественный талант, а дорогая Джейн любит петь и слушать музыку, и ей дают уроки музыки. У Кейта есть собственный мольберт и все необходимое для рисования и живописи. Особенно ему удаются животные.
Надеюсь, что я ответила на все Ваши вопросы и сообщила достаточную информацию, чтобы Вы не беспокоились. И муж, и я любим этих детей, как если бы они были нашими собственными. И я верю, что они отвечают нам той же любовью.
Ваш отец говорит, что отдал всех детей в хорошие дома, и я молюсь за то, чтобы это было так.
В отдельном конверте я посылаю Вам фотографии Ваших брата и сестры.
С наилучшими пожеланиями,
Р.».
Вот так она и подписала письмо – одним лишь инициалом. И никакого адреса. Сердце у меня бешено колотилось. Я снова посмотрела на конверт, пытаясь обнаружить на нем какие-нибудь намеки на адрес. На нем стоял штемпель Вашингтона, округ Колумбия. Что это могло означать? Что они переехали из Мэриленда? О, слава Богу, врачи разобрались, что беспокоило Нашу Джейн, и вылечили ее.
Я долго сидела и размышляла о Кейте и Нашей Джейн. И о том, что это за женщина, которая сдержала свое обещание и написала мне. Я снова и снова читала письмо, то и дело вытирая слезы с лица. Это было так замечательно – узнать, что Наша Джейн здорова и счастлива и что у них с Кейтом есть все. Но мне неприятно было прочесть, что они забыли нас с Томом, очень неприятно.
– Хевен, – окликнул Кэл, подойдя ко мне, – ты как, будешь целый день сидеть на полу и читать письмо или же мы пойдем в кино?
Я тут же вскочила, показала ему письмо, с жаром пересказала содержание и даже дала прочесть. Похоже, что Кэл был рад не меньше моего. Потом он стал просматривать свою почту.
– О, здесь еще один конверт для мисс Хевен Ли Кастил, – промолвил он, широко улыбнувшись, и передал мне тяжелый коричневый конверт.
В нем лежала дюжина моментальных снимков и три фотопортрета, сделанные в фотоателье.
О, Господи – здесь были снимки Кейта и Нашей Джейн, играющих в саду на травке на фоне большого и красивого дома.
– Это снято «полароидом», – пояснил Кэл, разглядывая снимки через мое плечо. – Какие красивые детишки!
Я смотрела на своих милых братика и сестричку в дорогих костюмчиках, играющих в песочнице под ярким навесом. Позади них виднелся бассейн, столы и стулья, расставленные на вымощенной плитами площадке. Тут же стояли и те самые мужчина с женщиной, ласково улыбающиеся Кейту и Нашей Джейн. Там, где они фотографировались, – лето! Лето! Где это? Флорида? Калифорния? Аризона? Я стала внимательно рассматривать другие фотографии. Вот смеющаяся Наша Джейн сидит на качелях, а Кейт ее раскачивает. Другие фотографии были сделаны в красивой спальне Нашей Джейн, с куклами и игрушками. Вот она спит в изящной кроватке под красивым одеялом, а сверху натянут розовый полог. Вот Кейт в своей голубой комнате, полной всевозможных игрушек и альбомов для раскрашивания. Раскрыв большую и красивую картонную книжечку, я увидела портрет Нашей Джейн, одетой в выходной костюм из кисеи со складками. Она улыбалась, глядя в объектив. Я смотрела на ее вьющиеся волосы и думала, что такую девочку можно увидеть только в кино. На другом портрете был Кейт – в прелестном голубом костюмчике, При галстуке. На третьем портрете их сфотографировали вместе.
– Такие портреты стоят хороших денег, – сказал Кэл. – Посмотри, как они одеты. Хевен, их любят, заботятся о них, эти дети счастливы. Да ты посмотри, как светятся их глаза. Несчастные дети не могут изобразить такую улыбку. Что ж, в некотором роде, ты должна благодарить Бога, что твой отец продал их.
Не помню, сколько я плакала, пока Кэл не прижал мою голову к своей груди и не вытер мои слезы.
– Успокойся, успокойся, – ласково приговаривал он, держа меня в объятиях и подавая мне свой носовой платок. – Теперь ты можешь спокойно спать ночью, не плакать и не произносить во сне их имена. Еще осталось получить письмо от Тома – и весь мир для тебя посветлеет. Знаешь, Хевен, таких, как Китти, очень мало в этом мире. Мне очень жаль, что ты попала в ее руки и страдаешь от нее. Но я здесь. Я сделаю, что могу, чтобы защитить тебя от нее.
Он прижимал меня все сильнее к себе, так, что я всем телом чувствовала его. Меня охватила тревога: правильно ли это? Что мне делать – отстраниться? Но раз Кэл так делает, значит, это правильно, иначе не делал бы. Отталкивать его было неудобно, и я, зареванная, улыбнулась ему и отвернулась, освободившись из его объятий. Можно было ехать. Но предварительно я как следует спрятала письмо и фотографии. По определенной причине я не хотела, чтобы Китти видела, какие красивые были у отца эти два ребенка.
Нынешняя суббота выделялась среди остальных. Теперь я могла радоваться, зная, что Наша Джейн и Кейт не страдают в новом доме. А в один прекрасный день я получу весточку и от Тома.
Вернулись мы с Кэлом из Атланты в половине одиннадцатого, оба уставшие, потому что мы постарались сделать слишком много: смотрели трехчасовой фильм, пообедали в ресторане и сделали кое-какие покупки. Кэл не хотел, чтобы купленную мне одежду и обувь видела Китти.
– Я эти твои туфли тоже не переношу, но все же не показывай ей новые, – предупредил он меня, прежде чем мы въехали в гараж. – Тапочки хороши для занятий спортом. А та обувь, которую она тебе купила ходить в церковь, – слишком детская для тебя.
Я запру это в один из своих рабочих шкафов, а тебе дам второй ключ. И еще я, на твоем месте, постарался бы, чтобы моя жена не увидела этой куклы и вообще всего, что когда-то принадлежало твоей маме. Мне стыдно сознавать, что Китти испытывает ненормальную ненависть к бедной девочке, давно покойной, за то, что та, ничего не подозревая, отняла человека, которого Китти по-настоящему любила.
Это было неприятно, крайне досадно слышать. Я грустно посмотрела на Кэла.
– Кэл, она вас любит, я это точно знаю.
– Нет, не любит, Хевен. Иногда она испытывает во мне некоторую необходимость, любит показать меня в качестве своего «трофея» – вот, мол, какого я подцепила, с университетским образованием. «Мой мужчина» – так она меня часто называет. Но любить она меня не любит. В этой преувеличенно женственной фигуре скрывается маленькая и холодная душонка, которая ненавидит мужчин… Всех мужчин. Может быть, это твой отец довел ее до такого состояния, не знаю. И мне жаль ее. Я несколько лет пытался помочь ей залечить раны детства, молодости. Отец Китти бил и ее, мать тоже била, заставляла сидеть в горячей воде, чтобы убить плоды грехов, приковывала ее к кровати, чтобы она не убежала с каким-нибудь парнем. Потом, улучив момент, она сбежала с первым попавшимся мужчиной. Теперь я бросил свои попытки. Я так, просто нахожусь при ней. Однажды я не выдержу всего этого и уйду.
– Но вы же говорили, что любите ее! – воскликнула я, удивленная. Неужели жалость – это то же самое, что и любовь?
– Пойдем в дом, – хриплым голосом сказал Кэл. – Вон машина Китти. Она уже дома, сейчас начнется ад. Ты ничего ей не говори, оставь это мне.
Китти расхаживала взад-вперед по кухне.
– А, вот они! – закричала она, когда мы вошли через заднюю дверь. – И где это вы были? А чего это у вас такой виноватый вид? Что вы делали?
– Ходили в кино, – ответил Кэл, проходя мимо Китти и направляясь к лестнице. – Пообедали в заведении, похожем на ресторан, – это то, что ты терпеть не можешь. А теперь мы собираемся спать. Полагаю, тебе нужно пожелать спокойной ночи Хевен, которая устала, как и я, она же весь дом снизу доверху вычистила.
– Она не исполнила кое-что из моего списка! – выкрикнула Китти. – Она уехала с тобой, а дом оставила в беспорядке!
В одном она была права: я не так уж много убиралась сегодня, потому что и без того все кругом было чисто, да и Китти редко брала на себя труд проверять, убиралась ли я.
Я попыталась было проследовать за Кэлом, но Китти рванулась и схватила меня за руку. Кэл не обернулся.
– Ты, чертова девка, – прошипела она, – ты зачем ставила мой лучший фарфор в посудомойку? И ты разве не знаешь, что я достаю свой «Ройал Дэлтон энд Ленокс», только когда к нам приходят гости? Это посуда не на каждый день! Там края у тарелок отбились, у двух тарелок! И чашки ты составила так, что отбила ручку у одной! А другая вообще разбилась! Я разве тебе не говорила, чтобы ты не ставила чашки, а вешала их?!
– Нет, вы мне про вешать не говорили. Говорили, чтобы я не ставила их друг в дружку.
– Нет говорила! Я тебя предупреждала! Не делай того, чего тебе не велено!
И пощечина. Потом еще и еще.
– Сколько можно тебе говорить?! – И снова пощечины. – Я же тебе говорила, чтобы ты вешала чашки на крючки, там, под полкой!
Крючки я, конечно, видела, но не знала, для какой они цели. И никакие чашки не висели на этих крючках. Я пыталась объяснить, попросить прощения, обещала заплатить за разбитое. Она презрительно взглянула на меня.
– Из каких денег, дуреха? Эти тарелки стоят восемьдесят пять долларов за комплект на одну персону. Где ты возьмешь такие деньги?
Я была потрясена. Восемьдесят пять долларов! Откуда я могла знать, что красивые тарелки в стеклянном шкафу в столовой – это только для того, чтобы смотреть на них, а не есть из них?
– Ну что ты за дура такая! Надо же, мою лучшую посуду! Все чашки, блюдца, тарелки и прочее – это же такие деньги! Взять и разбить! Вот идиотка! Деревня! Сволочь!
Она больно схватила меня за руку. Я попыталась вырваться.
– Я больше не буду, мама. Клянусь, больше не буду!
– Еще бы! Только попробуй еще раз!
И сильный удар. Кулаком. В лицо. Потом еще и еще.
Я отпрянула, пошатнулась, теряя равновесие, и почувствовала, как глаз наливается, а нос начинает кровоточить после ее боксерских ударов.
– А теперь давай наверх и сиди в своей комнате весь завтрашний День. Дверь я запру. В церковь не пойдешь. И есть не получишь, пока не спустишься и не попросишь прощения – да так, чтобы я поверила, – за то, что испортила мою самую хорошую посуду, которую надо мыть вручную.
Всхлипывая, я бросилась вверх по лестнице, скорее в комнатку, обставленную мебелью, которую выбирали мы с Кэлом. За спиной у меня раздавались отборные ругательства. Китти поливала самыми ужасными словами «деревенскую нечисть», и мне казалось, что эти слова навечно врежутся в мою память. В коридоре я столкнулась с Кэлом.
– Что случилось? – встревоженно спросил он, поймав меня и заставив остановиться, а потом стал разглядывать мое лицо. – О, Боже! – простонал он, увидев следы ударов и кровь. – За что она тебя?
– Я попортила, ее лучшие тарелки… ручку у чашки отбила… ножик с деревянной ручкой положила в посудомойку…
Он решительным шагом направился вниз, и там я услышала, как Кэл впервые заговорил с Китти на повышенных тонах.
– Китти, если над тобой издевались в детстве, это еще не основание измываться над девочкой. Она старается сделать все как можно лучше.
– Ты совсем не любишь меня, – со слезами в голосе запричитала Китти.
– Нет, люблю.
– Нет, не любишь! Ты считаешь, что я ненормальная! Ты бросишь меня, когда я постарею и стану некрасивой. Ты женишься на другой женщине.
– Китти, пожалуйста, хватит об одном и том же.
– Кэл… Я не хотела… Я никогда не хочу делать ей больно. И тебе тоже не хочу. Я понимаю, что она в действительности не плохая… Просто что-то в ней… Со мной что-то, не понимаю… Кэл, я так хочу тебя сегодня.
Происходившее в их спальне – о, Господи! – сняло у меня всякие вопросы относительно того, почему Кэл так держится за нее, несмотря на пренебрежение со стороны Китти его мужскими достоинствами.
В этой спальне за запертой дверью он у нее становился совсем шелковым. Ему-то Китти не ставила синяков под глазом, не разбивала нос в кровь. Не знаю, что уж она там делала с ним, только наутро Кэл улыбался, глаза его сияли, походка стала легкой.
Это следующее утро было воскресным, и Китти простила мне поврежденные тарелки, простила отбитую ручку чашки и испорченный дорогой нож – после того как ей удалось удержать Кэла под каблуком. Однако когда мы с Кэлом оказались одни в машине – Китти в это время проверяла, что я сделала и чего не сделала, – он обратился ко мне, не глядя на меня:
– Я обещал сделать все, чтобы помочь тебе разыскать Тома. А когда ты будешь готова к поездке в Бостон, чтобы найти родителей твоей мамы, я проведу кое-какую разведку или заплачу другим людям, чтобы они провели поиск этой семьи. Это, должно быть, очень богатые люди. Сужу по тому, что, как я слышал, портретные куклы Таттертона стоят несколько тысяч долларов. Хевен, покажи мне когда-нибудь эту куклу – в тот день, когда ты сочтешь, что полностью доверяешь мне.
Чтобы доказать Кэлу, как велико мое доверие к нему, в тот же день, когда Китти поднялась наверх поспать, я позвала Кэла с собой в полуподвальное помещение. Вначале я загрузила в стиральную машину белье Китти, и, пока машина работала, я открыла свой драгоценный чемодан и с нежностью извлекла из него куклу.
– Отвернитесь, – приказала я, – мне надо поправить ей платье… А теперь смотрите. И скажите, что вы думаете.
Он опешил, глядя на куклу-невесту с серебристо-золотыми волосами, и на некоторое время, похоже, лишился дара речи.
– Ой, да это же ты, только блондинка, – наконец произнес Кэл. – Какая же красивая у тебя была, должно быть, мать. Да и ты такая же хорошенькая, как…
Я торопливо завернула и убрала куклу. Мне почему-то стало не по себе. Почему Кэл, увидев куклу, посмотрел на меня такими глазами, словно никогда до этого не видел?!
И вообще я столь многого не знала! И ночами я не могла заснуть в этой комнатке, забитой вещами Китти, которая и не думала убирать их. А за стеной Китти и Кэл ругались из-за меня.
– Сколько я буду слышать от тебя «нет»?! – тихим, но твердым голосом говорил Кэл. – В предыдущую ночь ты сказала, что хочешь меня каждый день, каждую ночь. А теперь ты снова отталкиваешь меня. Я, в конце концов, твой муж.
– Ну я не могу. Она же рядом. Это ты захотел, чтобы она там была.
– А ты вообще положила ее к нам в кровать! Что касается меня, то мне кажется, что она по-прежнему лежит между нами!
– Я проверяла: стены очень тонкие. Лежу и думаю, что она все слышит.
– Вот почему надо выкинуть оттуда всю твою чепуху. И тогда мы могли бы поставить ее кровать к другой стене, гораздо дальше, чем сейчас. У тебя в классной комнате есть же большая печь для обжига. И всю прочую ерунду тоже надо будет убрать.
– Никакая это тебе не ерунда! Перестань называть мои вещи ерундой.
– Хорошо, не ерунда.
– Единственно, когда мне хочется позлить тебя, это когда ты ее защищаешь…
– Вот уж не думал, что раздражаю тебя этим.
– Ты дразнишь меня. Ты вечно дразнишь меня, когда говоришь, что знаешь, чего я добиваюсь.
– Нет, клянусь Богом, я не знаю, чего ты добиваешься. Но хотел бы знать. Ой, как хотел бы знать, что за мысли кроются под этими рыжими волосами…
– Какие они тебе рыжие?! Каштановые. Тициановские, – горячо запротестовала Китти.
– Ладно, называй, как хочешь. Только я знаю одно: если ты еще раз ударишь Хевен и я, придя домой, увижу у нее разбитый нос, или лицо в кровоподтеках, или синяк под глазом, – я уйду от тебя.
– Кэл! Не говори таких вещей! Я люблю тебя, поверь! Не заставляй меня плакать. Я без тебя не смогу жить. Я больше не трону ее, обещаю тебе, не трону. Я и не хотела…
– Так почему же?
– Сама не знаю. Она хорошенькая, молоденькая – а я старею. Скоро мне будет тридцать шесть, а там уж рукой подать до сорока. Кэл, ведь после сорока – это уже не жизнь, ничего хорошего.
– Жизнь как жизнь. – Кэл стал говорить нежнее, с пониманием. – Ты красивая женщина, Китти, и с каждым годом становишься все красивее. Да тебе ни дня больше тридцати не дашь.
Китти взвизгнула:
– А я хочу быть на двадцать!
– Ладно, спокойной ночи, Китти, – произнес Кэл недовольно. – Я, например, уже не буду снова двадцатилетним, однако не печалюсь по этому поводу. Ну и что хорошего было в твои двадцать лет со всей их неустроенностью? А теперь ты знаешь, что из себя представляешь. Разве тебе от этого не легче?
Для празднования столь травмировавшего психику Китти тридцатишестилетия Кэл заказал номера в чудесном отеле на берегу моря, и в августе, месяце льва, мы все трое оказались под зонтиком на пляже. Китти в своем предельно маленьком розовом бикини вызывала повышенный интерес купающейся и загорающей публики. Однако она упорно не желала покидать тени яркого в полоску зонта.
– Кожа – вещь деликатная, легко сгорает… Вы-то идите, Хевен, Кэл. Не обращайте на меня внимания. Посижу тут, помучаюсь, а вы идите, развлекайтесь.
– А почему ты не сказала мне, что не хочешь ехать на побережье?
– А ты и не спрашивал.
– Но я-то думал, тебе нравится купаться, загорать.
– Вот так-то, ты фактически ничего не знаешь про меня.
Если Китти не получает удовольствия, то и у других ничего не выйдет. Праздник пошел кувырком, а ведь могло быть так весело, если бы Китти пошла с нами в воду. Но она превратила свой день рождения в пытку для нас.
В тот день, когда мы вернулись с моря, Китти усадила меня за кухонный стол, поставила на него большую коробку с принадлежностями для маникюра и начала давать мне первый в моей жизни урок маникюра. Мне было стыдно за свои короткие поломанные ногти, и я восхищалась ее длинными и идеально ухоженными, без единого изъяна, ногтями. Я навострила уши, когда началась лекция Китти на тему о том, как содержать ногти в таком же порядке, что и у нее.
– Перестань кусать ногти, учись быть женщиной. Из деревенской девчонки стать настоящей женщиной – это не так просто. Чтобы стать женщиной, чтобы нравиться мужчинам, нужны время и тренировки, большое терпение.
Тихо, убаюкивающе шумел кондиционер, а Китти продолжала:
– Все они, знаешь, одинаковые, даже самые сладкоречивые. Вроде Кэла. Всем им нужно одно. Ты девочка с гор, ты знаешь что. Им важно залезть тебе под юбку, а когда добились своего и у тебя начинает расти живот, то, оказывается, им не нужен ребенок. Начинаются разговоры, что это не их, даже если на самом деле – их. Им плевать, если они наградят тебя какой-нибудь заразой. Так что усвой мои советы и не слушай даже самого красноречивого парня или мужчину. Включая моего.
Китти закончила покрывать мне ногти ярко-розовым лаком.
– Вот, теперь они выглядят куда лучше. Теперь ты не касаешься стиральной доски, не берешь в руки хозяйственное мыло. Косточки на пальцах избавились от красноты. И лицо у тебя выглядит ухоженным. Разве я тебе навредила чем?
– Нет.
– Нет и что?
– Нет, мама.
– Ты любишь меня, а?
– Да, мама.
– Ты больше не будешь брать мои вещи?
– Нет, мама.
Китти встала, собираясь уходить.
– Еще один целый день на ногах предстоит. Чертоломишь на других, чтобы они хорошо выглядели.
Китти тяжко вздохнула и посмотрела на свои пятидюймовые каблуки. Для ее высокого роста у нее был очень маленький размер ноги. Как и талия, слишком тонкой, скорее предназначенной для более миниатюрной и хрупкой женщины.
– Мама, а почему вы не носите на работе туфли на низком каблуке? Зачем заставлять себя страдать и ходить на таких высоких?
Китти с неудовольствием взглянула на мои босые ноги. Я постаралась спрятать их под юбкой, которая достигала пола, когда я сидела.
– Туфли, которые носит человек, говорят, из чего он сделан. Так вот, я сделана из чего надо – из стали. Я могу сносить боль, страдания. А вот ты – нет.
У нее был какой-то ненормальный образ мышления. Я поклялась никогда больше не заикаться о ее слишком маленькой обуви, в которой пальцы были наверняка подогнуты и никогда не распрямлялись. Пусть мучается, мне-то какое дело?
Летом было полно работы по дому и готовки. Особенно по субботам. Но скоро показались признаки осени. В витринах магазинов появились школьные принадлежности, одежда и обувь для учеников. Восемь месяцев провела я в новом доме. Логан снова стал мне писать, а от Тома я так и не получила ни строки. Меня это сильно мучило, и я уже стала было думать, что лучше расстаться с надеждой получить весточку от него, и вдруг вот оно, пришло желанное письмо! Только одно.
Ох, Томас Люк, как же радостно мне видеть твой почерк. Пожалуйста, сделай мне радость, пусть в письме будут только хорошие известия.
Держа в руке его письмо, я чувствовала себя так, будто Том находился рядом со мной. Я поспешила сесть и аккуратно вскрыть конверт, не порвав обратного адреса. В его письме чувствовалось дыхание гор. Но было там и нечто неожиданное для меня, и вопреки своей воле я почувствовала ревность.
«Дорогая Хевенли!
Очень надеюсь, что это письмо дойдет до тебя. Пишу я тебе пишу, а от тебя ни одного ответа не получил. Время от времени я вижу Логана, и он каждый раз пилит меня за то, что я не пишу тебе. Я пишу, но только не знаю, куда деваются мои письма. Но продолжаю писать. Хевенли, первым делом я хочу тебе сказать, что у меня все нормально. Мистер Генри не жестокий и не злой человек, как ты о нем наверняка подумала, но он любит старание и добросовестность.
Я живу на его ферме, в доме, где есть двенадцать комнат. Одна из них – моя. Хорошая комната, простенькая, но чистая и симпатичная. У него две дочери. Одну зовут Лори, ей тринадцать, а другую – Талия, ей шестнадцать. Обе хорошенькие и милые, я даже не знаю, какая из них мне больше нравится. Лори более веселая, а Талия серьезная, сто раз подумает, прежде чем что-то сделать. Я рассказывал им о тебе, и они говорят, что сгорают от нетерпения как-нибудь увидеться с тобой.
Логан рассказал мне, что Нашей Джейн сделали операцию, и что с ней все в порядке, и что с Кейтом все хорошо и он доволен. Знаешь, у меня камень с души свалился. Плохо только, как говорит Логан, что ты мало рассказываешь о себе. Прошу тебя, напиши мне и расскажи все, что произошло с тех пор, как мы расстались. Если бы ты знала, как я скучаю по тебе. Ты мне снишься. Я скучаю по горам, по лесу, по нашим веселым развлечениям и по многим другим вещам. О чем я не скучаю, так это по голоду, холоду и нищете. У меня теперь много теплой одежды, полно еды, особенно молока (вспомни!) и сыра.
Я написал бы тебе сто страниц, если бы до сна не надо было сделать еще много работы. Но ты не волнуйся за меня, пожалуйста, не волнуйся. У меня все прекрасно, и мы скоро встретимся.
С любовью, твой брат Том».
Закончив читать, я еще долго сидела и думала о Томе. Потом я спрятала письмо, положила его к письмам Логана. Может, Китти как-то прятала от меня письма Тома? Хотя в действительности это вряд ли возможно, потому что я все время была дома, а Китти на работе, и почти каждый день почта проходила через мои руки. Я осмотрела свою комнату и поняла, что Китти была здесь и двигала вещи. Пока Китти держала здесь в запертых шкафах свои вещи и пока она осматривала мои, я не могла считать эту комнату своей. В угол она задвинула свой огромный гончарный круг, полки, где могли бы прекрасно устроиться мои книги, были заставлены фигурками животных. Книги Китти были не нужны, и им было не место, по ее мнению, на полках. Я села за свой письменный столик и стала писать ответное письмо Тому. Весь обман, который я сообщала Логану, должно быть, убедил и моего брата в том, что Китти – это ангел, а не мать, лучшей и не пожелаешь… Но про Кэла мне не было необходимости лгать, лучшего отца действительно не придумаешь.
«Он действительно чудесный человек, Том. Всякий раз, глядя на него, я думаю, что вот таким бы хорошо чтобы был наш отец. Это так здорово чувствовать, что наконец-то у меня есть настоящий отец, которого можно любить и который любит меня. Так что обо мне можешь не беспокоиться. И не забывай, что в один прекрасный день ты собираешься стать президентом – и отнюдь не молочной фермы».
Теперь, когда я получила известие от Тома, знаю, что Наша Джейн и Кейт всем довольны, Логан пишет, что Фанни наслаждается жизнью, – так из-за чего мне беспокоиться? Не из-за чего. Абсолютно не из-за чего…
Глава 15
Биение сердец
Встреча с утренними лучами солнца происходила у меня в шесть часов. И в то утро я встала рано, чтобы начать свой трудовой день. В нижней ванной комнате я по-быстрому приняла душ, оделась в чистое и стала готовить завтрак.
Я уже думала, как пойду в школу и возобновлю там утраченную дружбу. Я обзавелась новехонькой одеждой, по моим размерам, но Китти об этом не знала. Кэл выложил изрядные деньги, и я носила обновы с соответствующей их цене гордостью. Я заметила, что теперь, когда моя фигура не была спрятана под безразмерной одеждой, мальчики глазеют на меня с большим интересом. Впервые в жизни я стала чувствовать некую силу, которую женщина имеет над противоположным полом только потому, что она женщина, да еще и хорошенькая.
В классе я терялась, слушая рассказы учителя о великих людях, оставивших свой след в истории. Может, учителя истории нарочно не упоминают ошибки и слабости великих, чтобы нацелить учеников на более упорную работу над собой? А я оставлю после себя след? А Том? Откуда у меня такое необузданное желание доказать, что я чего-то стою? Мисс Дил всегда показывала деятелей прошлого живыми людьми, подверженных ошибкам и слабостям, и это вселяло в нас с Томом надежду.
У меня завелись новые подружки, которые, как и старые, не могли понять, почему я не приглашаю их к себе домой.
– Что же у тебя за мамочка? Та еще кошечка, наверное. А папа у тебя – вот это мужчина!
– А чем не хорош? – отвечала я.
Учителя поначалу относились ко мне с особым вниманием. Похоже, Китти наговорила им, что я тупая девица, жила в горах, соображаю плохо. Занималась я как проклятая, чтобы доказать несправедливость ее слов, и вскоре завоевала уважение учителей. В машинописи я отличалась особенно. Я целыми часами печатала письма, пока Китти не было дома. Когда же она находилась дома, стук машинки вызывал у нее головную боль. Все вызывало у Китти головную боль.
Кэл позаботился, чтобы я стала обладательницей дюжины платьев, юбок, кофточек, брюк, шортов, купальников. Мы с Кэлом приобретали это вместе во время поездок за покупками в Атланту. Мои обновы Кэл держал в полуподвальном помещении, в своих запертых шкафах, про которые Китти думала, что там хранятся только его опасные машины и инструменты. Китти боялась его электротехники так же сильно, как боялась насекомых. В маленьком хозяйственном шкафу коридора рядом с пылесосом, среди швабр, щеток, ведер и тому подобных предметов, висела безразмерная одежда, выбранная и купленная Китти. В моей спальне имелся шкаф, но он держался запертым.
Хотя теперь у меня и было во что одеться, от приглашений пойти в гости мне приходилось по-прежнему отказываться, потому что я знала: мне надо бежать домой и делать уборку. Этот сплошь белый дом особенно нуждался в постоянном уходе. Домашняя работа съедала мою юность. Мне противны были сотни растений в доме, требовавшие к себе постоянного внимания, я ненавидела витиеватые столики в виде слонов, украшенные дурацкими искусственными камнями, и все это надо было тщательно мыть и полировать. Если бы хоть один стол не был заставлен всякой чепухой, то мне не составило бы труда протереть его тряпкой. Но нет, приходилось приподнимать и переставлять многочисленные предметы и при этом не дай Бог не поцарапать поверхности стола. Потом надо было бежать сложить белье Китти, повесить ее платья и кофточки, положить полотенца на свои места в шкафу, да так, чтобы концы сложенного полотенца смотрели на тебя. Нужно было соблюдать тысячу правил, чтобы поддерживать дом в состоянии выставки, которой иногда приходили полюбоваться и поахать разве что «девочки» из ее салона.
По субботам мне особенно доставалось от Китти. Она не задумываясь со злостью отпускала мне крепкие пощечины за малейшие ошибки и раздавала в мой адрес унижающие мое человеческое достоинство ругательства. Это была более чем солидная расплата за поездки в кино, изысканные обеды в ресторанах, посещение парков в солнечные дни. В зоопарке мы с Кэлом бросали арахисовые орешки слонам, кормили воздушной кукурузой диких уток, лебедей и гусей, собиравшихся к нам со всего пруда. Я всегда умела обращаться с животными, и Кэл восхищался моей способностью «разговаривать» с курами, утками, гусями и даже со слонами.
– В чем твой секрет? – допытывался он у меня, когда пугливая на вид зебра стала тыкаться носом мне в ладонь и выпрашивать угощение. – Ко мне они что-то так не торопятся, как к тебе.
– Я не знаю, – в задумчивости улыбнулась я, вспомнив, что и Том спрашивал меня об этом. – Я люблю их, и, возможно, они это каким-то образом чувствуют.
Потом я рассказала Кэлу о том, как мы воровали продукты и что на некоторых деревенских собак мои чары не действовали.
Настоящая осень пришла с резкими холодными ветрами, срывавшими листья с деревьев. Я стала задумываться о горах и о дедушке. Логан в письме сообщил мне адрес заведения, в которое отец пристроил дедушку, так что можно было написать ему. Сам он не умел читать, но я подумала, что кто-нибудь прочтет ему письмо. Мне было интересно – Фанни хоть раз заходила к нему? Отец теперь часто ездит в Уиннерроу и видит, наверное, и ее и дедушку. Удивительно, что мысли мои то и дело возвращались в Уиллис, словно там прошла лучшая часть моей жизни.
Я посадила тюльпаны, нарциссы, ирисы, крокусы, и все с помощью Кэла. Китти же сидела в тени и присматривала.
– Делай как следует. За эти голландские луковицы я отдала шестьсот долларов, попробуй только испортить их, деревня чертова.
– Китти, если ты еще раз скажешь что-нибудь этакое, я вытряхну всех червяков, которых мы накопали тут, тебе на колени, – пригрозил ей Кэл.
Внезапно Китти вскочила и убежала в дом, а мы с Кэлом посмотрели друг на друга и расхохотались. Рукой в перчатке он погладил меня по щеке.
– А почему ты не боишься червей, тараканов, пауков? Ты и на их языке разговариваешь?
– Нет. Мне они противны так же, как Китти, но страха они у меня не вызывают.
– Ты обещаешь звонить мне на работу, если дела тут будут складываться не лучшим образом? Не позволяй ей издеваться над собой, обещаешь?
Я кивнула, и Кэл на мгновение прижал меня к себе, так что я услышала, как гулко стучит его сердце. Я подняла глаза и увидела, что Китти смотрит на нас из окна. Отстранившись, я сделала вид, будто Кэл хотел осмотреть мои израненные руки.
– Она смотрит на нас, Кэл.
– А мне все равно.
– Зато мне не все равно. Позвонить-то я могу, но пока ты приедешь, она успеет снять с меня шкуру.
Он долгим взглядом посмотрел на меня, будто до этого не верил, что Китти способна на такое. Испуг за меня не прошел у него в глазах и тогда, когда, сложив садовый инструмент, мы вошли в дом. Китти мирно спала в кресле.
После дня наступала ночь. Теперь мне не надо было стараться не слышать происходящего за стеной, потому что Кэл прекратил всякие попытки уговаривать Китти, перестал отпускать ей страстные поцелуи, а только целовал в щечку, словно больше не испытывал к ней никакого желания. И я чувствовала, что его переполняют досада и возмущение. И меня тоже.
На день Благодарения я приготовила первую в своей жизни индейку, купленную в магазине, и Китти получила возможность пригласить всех «девочек» из салона и похвастаться перед ними своими кулинарными способностями.
– Чего уж тут особенного? – то и дело повторяла она, когда они расхваливали, в каком образцовом порядке Китти содержит дом и как вкусно готовит. – У меня совсем не хватает времени. Правда, Хевен помогает немного, – любезно снизошла она до похвалы в мой адрес. Я тем временем прислуживала за столом. – Но ведь вы знаете, какие эти молодые девицы… Ленивые, у них только мальчики на уме.
Наступило Рождество, а с ним – скупые подарки Китти и дорогие, но по секрету, от Кэла. Кэл и Китти часто ходили в эти дни по гостям, а я оставалась дома и смотрела телевизор. Только сейчас я наконец поняла, что у Китти были проблемы с алкоголем. Одна выпивка порождала у нее цепную реакцию, и ей требовалось пить все больше и больше; много раз Кэлу приходилось втаскивать Китти в дом, раздевать и укладывать в кровать, иногда с моей помощью.
Странное это было занятие – раздевать беспомощную женщину вместе с ее мужем. Интимность этого занятия ставила меня в неловкое положение. Нас по-прежнему связывали с Кэлом крепкие узы, которые не обрели никакого словесного выражения. Глаза Кэла встречались с моими, мои глаза встречались с его… Он любил меня, я точно знала, что любил. Ночами, свернувшись в своей постели, я чувствовала его незримое присутствие, охраняющее мой сон.
В хороший февральский субботний день мы праздновали с ним мое шестнадцатилетие. Уже больше года и месяца я жила в доме Кэла и Китти. Я поняла, что Кэл относится ко мне не совсем по-отцовски и не как дядя, и вообще ко мне так не относился ни один мужчина, которых я знала. Этот человек так же сильно нуждался в любимом друге и любимой семье, как и я. Он испытывал потребность в женской дружбе, а я была рядом. Он никогда не смеялся надо мной, никогда не критиковал, никогда не разговаривал со мной грубо, как это обычно делала Китти.
Мы с Кэлом были друзьями, и я любила его. Он давал мне то, чего у меня никогда раньше не было, – он стал первым взрослым мужчиной, который любил меня, нуждался во мне, понимал меня, и ради него я с радостью отдала бы свою жизнь.
Ко дню рождения он купил мне нейлоновые чулки и туфли на высоких каблуках, и, когда Китти отсутствовала дома, я стала учиться ходить на каблуках. Это было все равно что учиться ходить заново. Ноги стали какими-то другими, длинными. Теперь, в нейлоне и на высоких каблуках, я стала иначе чувствовать свои ноги, считала их красивыми и то и дело старалась выставить их так, чтобы посторонние могли полюбоваться ими. Кэл от этого смеялся. Разумеется, новые туфли и чулки мне приходилось прятать в полуподвале, куда Китти в одиночку заходить не решалась.
Весна в Атланту пришла быстро. Благодаря вложенному нами с Кэлом труду наш двор оказался самым красивым в Кэндлуике. Китти была лишена удовольствия наслаждаться садом во дворе, потому что над цветами жужжали пчелы, по земле ползали муравьи, а на паутинках раскачивались крошечные гусеницы, которые попадали ей в волосы. Однажды червячок упал ей на плечо, так она подняла такой визг!
Китти боялась темных углов, где могли прятаться пауки и тараканы. От муравьев на земле она впадала в панику, а от муравьев на кухне могла потерять сознание. Она визжала, когда муха садилась ей на руку, а если в спальне оказывался комар, она глаз не могла сомкнуть, поднимала всех нас на ноги и требовала поймать эту «проклятую тварь».
Темноты Китти боялась, червяков боялась, грязи, пыли, микробов боялась, заболеть боялась, и вообще чего она только не боялась.
Когда Китти становилась совсем несносной и слишком придирчивой, я скрывалась в своей комнате и доставала книги, которые взяла на дом из школьной библиотеки. И забывалась в мире Джейн Эйр и «Грозового перевала». Я читала и перечитывала эти две книги, а потом пошла в библиотеку и разыскала биографии сестер Бронте.
Потихоньку я стала оттеснять своими любимыми книгами выставку керамических зверюшек Китти. Принесла из полуподвала куклу и каждый день доставала ее из нижнего ящика туалетного столика и любовалась ее восхитительным личиком, все больше укрепляясь в решимости найти однажды родителей своей мамы.
Иногда я пробовала примерить наряды моей мамы, но они были старыми, потерявшими прочность, и я решила, что лучше им лежать на своем месте и ждать того дня, когда я поеду в Бостон.
Том писал мне длинные письма, Логан тоже писал, но в его письмах не было особых новостей для меня. Я продолжала время от времени писать Фанни, хотя она и не отвечала. Я жила в таком тесном, таком ограниченном мирке, что стала ощущать отсутствие живого контакта со всеми – кроме Кэла.
Но все-таки во многих отношениях жизнь моя стала легче. Домашняя работа, которая раньше пугала меня своей сложностью и обилием указаний, перестала быть такой давящей. Казалось, я родилась с миксером в одной руке и пылесосом в другой. Электричество теперь стало частью моей жизни, и, честно говоря, мне казалось, что так было всегда. С каждым днем я все больше привязывалась к Кэлу – моему спасителю, другу и наперснику. Он был моим воспитателем, моим отцом, Моим напарником во время посещения кино и ресторанов. Мальчики в школе уже прекратили приглашать меня на танцы и в кино. Как я могла бросить Кэла одного, если он однажды сказал:
– Хевен, если у тебя будет напарник для походов в кино, то с кем же я буду ходить? Китти терпеть не может кинофильмов, а мне кино нравится. Китти не любит таких ресторанов, которые нравятся мне. Пожалуйста, не бросай меня ради каких-то там мальчиков, которые не оценят тебя по достоинству, как я. Позволь мне ходить с тобой в кино. Обойдешься без мальчиков, а?
Его вопрос вызвал у меня странное чувство вины, как будто я обманываю его уже одним тем, что думаю о таком человеке, с которым мне хотелось бы встречаться. Я все время считала, что Логан так же верен мне, как я ему. И тем не менее я не могла не сомневаться: а так ли это? На мальчиков я смотреть перестала, чтобы не подавать им надежды и быть верной своему единственному и надежному другу.
Мне не хотелось расстраивать Кэла, и я выполняла его просьбы: ходила с ним, куда он хотел, надевала то, что он выбирал, делала такую прическу, какая ему нравилась. И все время мое негодование поведением Китти росло и росло. Это из-за нее мне достается такое повышенное внимание со стороны Кэла. Конечно, Кэл был замечательным человеком, но мне иногда становилось не по себе (я даже испытывала чувство вины), особенно когда в глубине его глаз зажигался странный огонек, словно я ему очень нравилась.
Мои школьные подружки начали поглядывать на меня с непонятным любопытством. Может, они знали, что я хожу с Кэлом по кино, ресторанам и паркам?
– У тебя есть дружок на стороне? – спросила меня как-то Флоренс, моя лучшая подружка. – Расскажи-ка мне о нем. Ты позволяешь ему, как бы тебе сказать, все, что он хочет?
– Нет! – возмутилась я. – К тому же у меня никого нет.
– Ну-у, это уж чересчур! Ты вон даже покраснела! Неужели покраснела?
Я пришла домой и принялась гонять пыль, поливать бесчисленные растения и заниматься прочими делами, которым не было конца, и все время у меня в голове неотступно крутился вопрос: почему я покраснела? Я чувствовала в себе какое-то необъяснимое волнение, мое тело словно просыпалось ото сна, испытывая в самые неожиданные моменты доселе ощущения незнакомые. Однажды в ванной, одетая в бикини, я посмотрела на себя в зеркало и от одного этого почувствовала в себе любовное томление. Я испугалась, потому что мне показалось нездоровым испытывать такие ощущения от вида собственного обнаженного тела.
Такой необъятной груди, которой гордилась Китти, у меня, конечно, никогда не будет, но и то, что я имела, вполне, похоже, соответствовало моему возрасту и росту. В талии я похудела до двадцати двух дюймов, а в росте, казалось мне, я никогда не буду выше своих пяти футов и шести с половиной дюймов. Вполне достаточно, говорила я себе. Больше не надо. Мне вовсе не хотелось быть гигантом наподобие Китти.
За несколько месяцев до своего, столь ненавистного ей, тридцать седьмого дня рождения Китти начала заглядывать в календари, страдая от надвигающегося среднего возраста. Этот факт поверг ее в глубокую депрессию. Когда же Китти впадала в депрессию, нам с Кэлом нужно было как-то реагировать, иначе мы рисковали быть обвиненными в черствости и безразличии. Кэл был подавлен тем обстоятельством, что, испытывая постоянное желание к Китти (она сама все время провоцировала его и дразнила), он постоянно наталкивался на ее отказ.
– Нет, нет и нет! – кричала ему Китти. – В другой раз… Завтра…
– Скажи уж лучше «никогда» – и дело с концом! – кричал в ответ Кэл. Он сбегал от нее в полуподвал, хватался за электропилу и вымещал свою ярость на посторонних предметах, чтобы гнев не достался Китти.
Как-то я последовала за Китти в ванную – в надежде поговорить с ней как женщина с женщиной, но Китти занялась разглядыванием себя в зеркале.
– До чего же противно стареть! – простонала она, пристально вглядываясь в черты лица, освещенные мощным театральным светом ванной комнаты.
– Я не вижу у тебя никаких морщинок, мама, – вполне искренне сказала я.
В такие моменты, когда Китти была более-менее похожа на нормальное человеческое существо, она мне больше нравилась. Иногда, если я ошибалась и называла ее просто Китти, она не требовала, чтобы я поправила себя. Правда, каждый раз меня удивляло, почему это она вдруг не требует прежнего уважительного обращения к себе.
– Скоро надо домой поехать, – тихо произнесла она, еще внимательнее вглядываясь в зеркало. – Это неправильно, как я поступаю с Кэлом. – Китти изобразила на лице широкую улыбку и стала смотреть, нет ли пожелтевших зубов, как там десны, потом стала перебирать волосы в поисках седых волос. – Надо вернуться на родную землю – чтобы они там меня увидели, пока я еще хорошо выгляжу. Внешность – это не навечно, как я раньше думала. В твои годы я считала, что никогда не постарею. Я тогда о всяких морщинках и не задумывалась. А теперь только о них и думаю и ищу все время.
– Ты смотришь очень близко, – сказала я, испытывая жалость к ней. Одновременно мне было не по себе оставаться с ней в закрытом помещении. – Я думаю, ты выглядишь лет на десять моложе своего возраста.
– Но от этого я ведь не выгляжу моложе Кэла, правда?! – с горечью в голосе воскликнула Китти. – По сравнению со мной он выглядит вообще ребенком.
Что верно, то верно. Кэл выглядел моложе Китти. Позже в тот же день, когда мы ели на кухне, Китти снова завела печальный разговор о своем возрасте.
– Когда я была моложе, я была самой красивой девушкой в городе. Кэл, согласись?
– Да, – согласился Кэл, с энтузиазмом налегая на яблочный пирог. Не зря же я несколько месяцев изучала поваренные книги, чтобы научиться готовить его любимые десертные блюда. – Ты, несомненно, была самой симпатичной девушкой в городе.
Откуда ему это знать? Он тогда не был знаком с Китти.
– Этим утром я обнаружила седой волос в бровях, – горестно сообщила Китти. – Я совсем разуверилась в себе.
– Ты шикарно выглядишь, Китти, абсолютно шикарно, – произнес Кэл, даже не взглянув в ее сторону.
Каким же ужасным рисовала она средний возраст, еще даже не вступив в него! Если честно сказать, то Китти, когда она была хорошо одета, с красивым макияжем выглядела потрясающе. Ей бы еще и вести себя так, как она могла выглядеть.
Я прожила в доме Китти и Кэла два года и два месяца, когда она сообщила мне:
– Скоро, как только ты закончишь в июне занятия в школе, поедем обратно в Уиннерроу.
Я обрадовалась возможности попасть в места, где смогу вновь увидеть дедушку и Фанни. Меня заинтриговала перспектива увидеть странных жестоких родителей Китти, которых она ненавидела. По утверждению Кэла, это они сделали ее такой, какой она стала. И тем не менее Китти собиралась вернуться и жить в их доме.
В апреле она купила мне три летних платья, на сей раз моего размера. Это были дорогие платья из дорогого магазина. Еще она позволила мне самой выбрать себе по-настоящему красивые туфли, три пары – розовые, голубые и белые, к каждому новому платью.
– Не хочу, чтобы мои думали, будто я совсем не смотрю за тобой. Покупать одежду надо пораньше, иначе все хорошее расхватают. Все магазины начинают выбрасывать летнее зимой, а зимнее – с лета. Тут надо побыстрее шевелиться, иначе останешься ни с чем.
В некотором смысле ее слова испортили мне праздник от покупки новых красивых вещей, которые, оказывается, предназначались для того, чтобы доказать что-то родителям, которых она ненавидела.
Несколько дней спустя Китти во второй раз отвела меня в свой салон красоты и представила своим новым «девочкам» как свою дочь. Похоже, она гордилась мной. Салон расширился, приукрасился, появились новые хрустальные люстры, скрытое освещение – все там светилось и блестело. У Китти появились мастера из Европы, которые делали массаж и макияж в отгороженных кабинетиках, под увеличительными стеклами, позволявшими видеть малейшие изъяны на лицах клиенток.
Китти усадила меня в розовое кресло, которое поднималось и опускалось, откидывалось назад и вращалось. Впервые в жизни мне вымыли голову в салоне, подровняли волосы, сделали укладку. Шею и плечи закрывала клеенчатая накидка, я смотрелась в широченное зеркало – и до смерти испугалась, когда вошла Китти. А вдруг она скажет, будто я скверно выгляжу, схватит ножницы и еще больше укоротит мне волосы. Я сидела в напряжении, готовая выпрыгнуть из кресла, если она начнет отхватывать «лишнее». Все восемь ее «девочек» стояли вокруг и любовались, как мастерски Китти орудует с волосами: она не стала их укорачивать, а аккуратно уложила, подровняла местами и, закончив дело, отступила назад, улыбаясь.
– Разве я не говорила вам, что у меня дочь – красавица? Ну, как я улучшила природу? О, Барби, ты же видела ее, когда она пришла сюда в первый раз. Скажи, похорошела она? Разве так она была откормлена, ухожена? Это ж мой собственный ребенок. Мать не должна так хвастаться своим ребенком, но я просто не могу удержаться – это ж мое, все мое.
– Китти, – вступила в разговор старшая из сотрудниц, женщина лет сорока. – Я не знала, что у тебя есть ребенок.
– Я не хотела, чтобы у вас появилось неуважение ко мне за то, что я выскочила замуж в таком юном возрасте, – заявила Китти с такой искренностью, которая бывает, когда говорят правду. – Это не Кэла, но разве она на него не похожа, как вам кажется?
Нет, я вовсе не была на него похожа. Я обиделась, и в пирамиде моих обид появился еще один кирпич. Когда-нибудь это здание не выдержит и обрушится.
По лицам сотрудниц я видела, что они не верят ей, но Китти продолжала утверждать, что я ее дочь, хотя до этого говорила другое. Позже, при первой возможности, я рассказала обо всем Кэлу. Он недовольно нахмурился.
– У нее умопомрачение, Хевен. Она живет в каком-то фантастическом мире. Ей представляется, что ты – это ребенок, от которого она избавилась. А тот ребенок был бы лишь чуть-чуть старше тебя, если бы она его оставила. Ты поаккуратнее насчет этого, смотри, как бы ее не понесло. Видит Бог, она совершенно непредсказуемая.
Да, это было нечто вроде мины замедленного действия.
Что ж, подождем.
Тем не менее, после того как Китти привела в порядок мои волосы, я по-детски радовалась ее щедрости. Я чувствовала благодарность за малейшее добро, которое она делала для меня, по крупицам собирая эту доброту и стараясь сохранить ее, словно драгоценное сокровище. И за каждый мало-мальски человечный поступок я снимала со своей пирамиды целый блок обид, хотя очередная рана, нанесенная мне Китти, могла продолжить наращивание этой пирамиды.
В тот день я проснулась с мыслью, которая показалась мне превосходной. Я решила сделать что-нибудь приятное для Китти – может быть, для того, чтобы скрыть растушую с каждым днем высоту моей пирамиды. Теперь, когда в поведении Китти не было ничего зловещего, я боялась ее еще больше. Что-то таилось в ее бледных и более чем странных глазах.
Утром Кэл позвонил мне насчет вечеринки, которую мы хотели устроить для Китти в качестве сюрприза.
– Это много работы? – спросил он вначале. – Только по-настоящему делать из этой вечеринки сюрприз не надо, – добавил он с Нотками недовольства в голосе. – Сюрпризов она не любит, и мне надо будет предупредить ее. Если Китти придет домой, а у нее не будет прически или лак на ногтях облупится, она ни мне, ни тебе никогда этого не простит. Она любит выглядеть идеально, надеть лучшее платье, сделать прическу. Ты уберись дома так, чтобы пятнышка не было, и тогда она, может быть, будет довольна.
Кэл набросал список гостей, включая всех сотрудниц Китти с мужьями, ее учеников по керамике. Он дал мне даже сто долларов, чтобы я могла купить ей подарок по своему выбору. На остатки я купила безделушек для украшения вечера – пустая трата денег, назовет это потом Китти, но я все-таки рискнула вызвать на себя ее гнев.
Вечер мы рассматривали в качестве подобия выпускному – для учеников ее кружка. Днем Кэл позвонил мне.
– Слушай, Хевен, не канителься с тортом. Я зайду в пекарню и куплю, все возни меньше.
– Нет-нет, – возразила я сразу. – В пекарне они не такие вкусные, как домашние. К тому же Китти так часто говорит, какие вкусные торты делала ее мать и как трудно приготовить настоящий торт. Она издевается над моими кулинарными способностями, а торт собственного производства кое-что докажет, правильно? К тому же я его уже сделала. Ты своим глазам не поверишь, когда увидишь розы розового цвета и зеленые листики, которые я пустила по верху и по бокам. Я бы сказала, это самый красивый торт, какой я когда-либо видела, и самый первый из тех, который я не только вижу, но и могу съесть.
Я вздохнула. У меня никогда не было вечеринок, званых обедов. У нас в Уиллисе их ни у кого не было. Даже дни рождения мы отмечали, глазея на выставленные в витринах магазинов Уиннерроу торты, сделанные, возможно, из папье-маше. Я снова вздохнула, восхищаясь красивым тортом.
– Надеюсь, что и на вкус он такой же, как на вид, – добавила я.
Мы оба рассмеялись, Кэл сказал, что уверен в этом, и мы повесили трубки.
Вечер был назначен на восемь. Кэл собирался перекусить в городе, Китти тоже, потом она прилетит домой, чтобы переодеться к вечеру-«сюрпризу».
Я пошла в свою комнату, достала мамину куклу-невесту и посадила ее перед собой на кровать, чтобы она могла понаблюдать, как я одеваюсь, натягивая через голову изумительное платье из жоржета василькового цвета. Для меня кукла олицетворяла маму, и сквозь эти стеклянные глаза с восхищением, любовью и пониманием смотрела душа моей мамы. И я не заметила даже, как начала разговаривать с ней, когда расчесывала волосы и укладывала их в новом, более взрослом стиле, надевала платье, новые туфли и чулки (все это было подарком Кэла к моему шестнадцатилетию).
К шести часам я уже была готова к вечеру. Мне стало забавно, что я оделась так рано, словно ребенок, которому не терпится надеть обнову. Еще раз прошлась по дому и придирчиво все осмотрела. Люстру в столовой я украсила веселыми разноцветными ленточками, а Кэл привязал там утром, после ухода Китти, надувные шарики. Дом выглядел очень нарядно. От ничегонеделания и скучного ожидания гостей я стала уставать. Вернувшись в свою комнату, посмотрела в окно: вечерело сегодня очень быстро, потому что подкатили грозовые тучи и закрыли солнце, а вскоре стал накрапывать и мелкий дождик. В дождливую погоду меня вечно тянуло в сон. Я аккуратно прилегла на кровать, так, чтобы не помять платье, потом взяла в руки куклу-невесту и незаметно заснула, встретив в сладком сне маму.
…Мы бежали с ней в горах, и на ветру развевались ее блестящие светлые волосы, развевались и мои, длинные и темные. Потом у нее волосы сделались темными, а у меня светлыми, и я не понимала, кто я. Мы беззвучно смеялись, затем все стало постепенно замирать и замерло…
Я вздрогнула и проснулась. Первое, что я увидела – это выпученные желтые глаза очередной лягушки – подставки под растения. Что же меня разбудило? Я обвела глазами комнату, не поворачивая головы. Не эта ли золотая рыбка? Не этот ли слон-стол? Все некрасивое керамическое барахло, которое нельзя было продать или даже показать гостям, попало в мою комнату. И все эти уродцы почему-то стеклянно вылупились на меня.
Раздался мощный раскат грома. Почти тут же новая вспышка молнии осветила комнату и снова прогремело. Я крепче прижала к себе куклу.
Внезапно небо разверзлось. Привстав, я смотрела сквозь помутневшие стекла, как потоки воды побежали по улицам, а дома напротив стали такими расплывчатыми и далекими, словно находились в ином мире. Я снова прилегла на постель и свернулась клубочком, забыв о своем жоржетовом платье. С мамой-куклой в руках я снова погрузилась в дрему.
Дождь отчаянно барабанил за окном, заглушая все прочие звуки. Гром над головой гремел с такой силой, словно великан из сказки катал огромные шары и они со страшной силой сшибались друг с другом, вызывая громовые раскаты и мощные электрические всплески, которые с перерывом в несколько секунд озаряли темноту. Как волшебный кинорежиссер, я воплощала все природные шумы в своем сне…
…В тумане сна, более красивого, чем реальность, мы танцевали с Логаном в тени зеленого леса. Он стал постарше, и я тоже. И что-то рождалось между нами, меня пронизало каким-то электричеством, от чего сердце забилось быстрее, громче…
Из темноты вдруг вынырнула фигура, не в белом, как призрак, а в огненно-алом. Китти! Я села в кровати и протерла глаза.
– Так, – процедила Китти неприятным тоном, и буря за окном моментально притихла. – Вот что тут делает это отребье с гор! Разоделась и валяется на кровати.
Китти смотрела на меня с таким видом, будто в божественном гневе собиралась объявить о конце света. Что я сделала такого ужасного?
– Ты меня слышишь, идиотка?
На этот раз, когда она меня ударила, я вскочила. Как она может так относиться ко мне, когда я целый день вкалывала, чтобы приготовиться к ее вечеринке? Все, хватит мне этого! Надоело, в конце концов, слышать все эти ругательства, обзывания, все, я сыта этим по горло! Хватит бояться, пора быть сильной! Нет, я тебе не отребье с гор!
Дух восстания разгорелся во мне гигантским пламенем. Возможно, потому, что она смотрела на меня таким злым взглядом, который напомнил мне все случаи, когда она безо всякого повода била меня.
– Да, я слышу тебя, горлопанка!
– Что ты сказала?
– Я сказала: горлопанка, я слышу тебя!
– Что?! – переспросила Китти, громче и угрожающе.
– Китти-горлопанка, Китти-горлохватка. Каждый день слышу, как ты за стеной орешь мужу «нет». Что с тобой, Китти, ты от старости лишилась всякого аппетита на мужчин?
Но она меня не слышала. Ее отвлек предмет, который я держала в руках.
– Что там такое? Вот я тебя и поймала. Так ты мне все врешь! Я сколько раз тебе говорила, чтобы не носила в дом разный хлам наподобие этого!
Она выхватила куклу у меня из рук, быстро включив свет в комнате, и уставилась на нее. Я вскочила с кровати, чтобы спасти свою куклу.
– Это она! Она! – взвизгнула Китти и швырнула мое незаменимое, драгоценное наследство об стену. – Это проклятый ангел Люка!
Я бросилась спасать куклу, чуть ли не заплетаясь в собственных ногах, так как забыла про высокие каблуки. Слава Богу, кукла не разбилась, только вуаль спала.
– А ну-ка, дай-ка мне эту штуку! – приказала Китти и сделала шаг ко мне. Но тут ее снова кое-что отвлекло, на сей раз мое платье. Ее глаза прошлись по мне сверху донизу, она обратила внимание на нейлоновые чулки, серебристые сандалии. – Где ты взяла это платье? А туфли?
– Я украшаю торты и продаю соседям по двадцать долларов за штуку! – с вызовом соврала я, настолько меня разгневало, что она швырнула мою куклу об стену, попытавшись сломать самую дорогую для меня вещь.
– Ты мне не ври, что ты мне тут плетешь всякую чепуху! И дай-ка сюда куклу.
– Нет! Не дам я тебе эту куклу.
Китти уставилась на меня, явно ошарашенная моей дерзостью, и жестким тоном приказала:
– Никаких «нет» чтобы я от тебя не слышала, грязная деревня, и на этом закончим.
– Я сказала, Китти: нет! И на этом закончим. Хватит издеваться надо мной. Больше я тебя не боюсь. Я теперь подросла, окрепла и стала смелее. Я не такая уж и слабенькая. И за это тебе спасибо. Но отныне не смей больше касаться этой куклы.
– И что будет, если я коснусь? – спросила она низким, угрожающим голосом.
В ее глазах я узрела такую звериную жесткость, что лишилась дара речи. Китти осталась неизменной. Все это время, пока мы жили мирно, в ней кипела ненависть. И вот теперь она выплескивалась наружу во взгляде этих бледных глаз.
– Так в чем дело, грязная деревня? Ты меня слышишь?
– Я тебя слышу, Китти.
– Что ты сказала?
– Я сказала: да, Китти, я тебя слышу.
– Что?! – переспросила она, более требовательным голосом.
С вызовом, не желая больше изображать смирение и беспомощность, я, гордо вскинув голову, бросила ей в ответ:
– Ты мне не мать, Китти Сеттертон Деннисон! Я больше не буду называть тебя матерью. Китти – вполне с тебя хватит. Я очень хотела и пыталась полюбить тебя и забыть те ужасные вещи, которые ты вытворяла надо мной, но больше не могу. Ты способна быть человечной и доброй лишь короткое время. Надо же, ведь это я по своей глупости придумала этот вечер, чтобы сделать тебе приятное, дать повод выставить весь твой фарфор и хрусталь. На улице гроза, и у тебя в душе гроза. Это потому, что ты не умеешь вести себя, как мать. Теперь опять пошло по-старому. Я вижу это по твоим водянистым глазам. В них горит злость. Неудивительно, что Бог не дал тебе детей, Китти Деннисон. Бог – он знает, что делает.
Бледное, побелевшее лицо Китти осветила вспышка молнии. Она произнесла, с трудом переводя дыхание:
– Приезжаешь домой, чтобы приготовиться к вечеру, и что тут застаешь? Лживое, хитрое, зловредное существо, грязную деревенскую девицу, которая не ценит ничего, что я сделала для нее.
– Я ценю все хорошее, что ты сделала для меня, поэтому я и придумала этот вечер, но ты сама выбиваешь из меня все добрые чувства к тебе. Ты хочешь сломать все, что принадлежит мне, я же делаю все для того, чтобы сохранить принадлежащее тебе. Ты мне причинила столько зла, что можно помнить всю жизнь, Китти Деннисон! Я не заслужила наказаний. Кто-то спит на боку, кто-то на животе, но никто не считает это грехом, только ты. Кто тебе сказал, как правильно спать, а как неправильно? Бог?
– Не смей так разговаривать со мной, пока находишься в моем доме! – визгливо закричала Китти, выходя из себя. – Скажи: да, виновата. Ты нарушаешь заведенные мною правила. Ты знаешь, что я запрещаю тебе спать на боку и… Но продолжаешь по-прежнему!
– И что тут плохого – спать на боку? Скажи мне! До зарезу хочется узнать. Должно быть, это как-то связано с твоим детством и с тем, что с тобой случилось! – выпалила я таким же злым и агрессивным тоном, как Китти.
– Ах ты, умница какая! – произнесла в ответ Китти. – Считает, что она выше меня, потому что получает отличные отметки в школе. Тратит мои деньги на одежду, и ради чего? Что ты собираешься делать в будущем? У тебя же нет никакого таланта. Готовишь ты кое-как, ничего не умеешь, только убирать в доме да поддерживать в нем порядок. А тоже мне, считает себя выше, потому что я дальше пятого класса в школу не ходила. Это все Кэл наговорил тебе, знаю я.
– Ничего мне такого Кэл не говорил. А если ты не кончила школу, то, я уверена, только потому, что не могла дождаться момента, чтобы переспать с мужчиной и сбежать с первым попавшимся, который предложит тебе пойти за него, – как делают ВСЕ девицы из разряда горных отбросов общества. Даже если ты и росла в Уиннерроу, все равно ты ничем не лучше тех девиц.
Это Китти была виновата, а не я, когда Кэл начал смотреть на меня, заставляя забывать, что он находится на положении моего отца, моего попечителя. Только Китти виновата. Мое негодование быстро нарастало. Это она крадет у меня в этом мужчине то, что он давал мне раньше, – настоящие отцовские чувства. Первой пришла в себя Китти.
– Он рассказал тебе, я знаю! – воскликнула она высоко и пронзительно. – Ты обсуждала меня с моим собственным мужем, наговорила ему лжи и добилась того, что он не любит меня, как раньше!
– Мы не говорим о тебе, это слишком скучное занятие. Мы стараемся делать вид, что тебя вообще не существует, вот и все.
Подбросив в костер «новых дров», я решила, что он уже хорошо разгорелся и теперь можно валить в него все гнилье, припасенное с первого дня моего появления в этом доме. Я не забыла и не простила ни одного грубого слова, ни одной пощечины, ни одного разбитого в кровь носа, ни одного синяка под глазом. Сейчас все это скопилось и взорвется искрами.
– Китти, я больше не собираюсь называть тебя мамой, потому что ты никогда не была и никогда не будешь моей мамой. Ты – Китти-парикмахер. Китти – учитель по псевдокерамике.
Я повернулась волчком на каблуке серебряной сандалии и показала пальцем на ряд полок и тут же залилась смехом, причем смеялась я искренне, словно получала от этого удовольствие. Хотя удовольствия на самом деле было мало, так – показная бравада.
– А в этих запертых шкафах находятся готовые формы, профессиональные, Китти, тысячи купленных тобой форм. На ящиках, которые присылают, стоят грузовые отметки. Так что ты не создатель этих животных! Ты покупаешь формы, заливаешь глиной – и готово. Потом демонстрируешь эти изделия как свои авторские, а ведь это подделка! За это на тебя могут и в суд подать.
Китти сделалась неестественно спокойной.
Это должно было послужить мне предупреждением замолчать. Но я больше двух лет носила в себе возмущение этой женщиной, и теперь оно вырывалось из меня наружу, как будто Китти была комбинацией отца со всем тем, что отравляло мне жизнь.
– Это Кэл рассказал тебе, – мертвенно-спокойным голосом произнесла Китти. – Кэл… предал… меня.
– Нет. – Я полезла в ящик своего стола и вытащила оттуда маленький медный ключ. – Я нашла его, когда убиралась в этой комнате, и не могла не открыть и не посмотреть в шкафах, которые ты всегда держишь запертыми.
Китти улыбнулась, да такой милой улыбкой, что милее нельзя.
– Да что ты понимаешь в искусстве, деревня несчастная? Формы – их делала я. И отсылала хорошим клиентам. А закрытыми держу, чтобы никто, вроде тебя, не украл моих идей.
Мне-то какое дело?
Пусть хоть небо обрушится на землю, пусть океан вспухнет от дождей и смоет с лица земли Кэндлуик, утащит его на дно океана и оставит навеки рядом с Атлантидой – мне-то какое дело до всего этого?! Теперь, когда погода теплая, я могу уехать отсюда. Могу добраться на попутных машинах. Выживу. Я теперь крепкая. Так или иначе я доберусь до Уиннерроу, а там вырву у преподобного Вайса Фанни, разыщу Тома, спасу Кейта и Нашу Джейн. Я придумала, как мы можем выжить.
И, чтобы доказать свою силу и решительность, я засунула подальше под кровать куклу, потом нарочно завалилась на кровать и легла на бок, потом взяла подушку и обняла ее. И тогда до меня дошло – раньше я об этом не думала, – я поняла, что за грех подозревала за мной Китти. Девочки в школе иногда говорили о таких вещах – как они доставляют себе удовольствие, и я дурашливо закинула ногу на подушку и стала тереться об нее.
Это длилось пару мгновений.
Сильные руки подхватили меня под мышки и сдернули с кровати. Я завизжала и попыталась вырваться из рук Китти, стараясь извернуться и достать до ее лица или нанести какое-нибудь другое повреждение, из-за которого она выпустила бы меня. Но это была борьба котенка, попавшего в лапы к могучему тигру. Китти поволокла меня вниз по лестнице, в столовую, которую я украсила к вечеринке, потом подняла меня и бухнула на твердый стеклянный стол.
– На столе останутся отпечатки пальцев, – с насмешкой промолвила я, до идиотизма бесстрашная перед лицом самого злейшего врага, какой у меня когда-либо был. – Все, хватит мне полировать твои столы, хватит готовить тебе еду, хватит вылизывать твой дурацкий дом, в котором собралось стадо этих аляповатых зверей.
– Замолчи!
– Не хочу молчать! Должна же я когда-то все сказать! Я ненавижу тебя, Китти Деннисон! А я могла бы любить, если бы ты дала мне хоть минимальное основание для этого. Я ненавижу тебя за все, что ты делала со мной! Ты никому не даешь шанса полюбить тебя, даже собственному мужу. Если кто любит тебя, ты делаешь человеку такие гадкие вещи, что восстанавливаешь его против себя и он воспринимает тебя такой, какая ты и есть – ненормальной!
– Помолчи. – Удивительно, насколько спокойно она это произнесла. – Не двигайся со стола, сиди здесь. Я сейчас приду.
Китти исчезла.
Теперь можно бежать. Выскочить за дверь и сказать «прощай» дому в Кэндлуике. На магистральном шоссе я могу сесть на попутную машину. И тут же у меня перед глазами возникли фотографии из утренних газет – две девушки у автострады, изнасилованные и убитые.
Проглотив застрявший в горле комок, я замерла в нерешительности, сожалея – слишком поздно – о сказанном. Однако я не стану проявлять трусость и сбегать. Я буду сидеть, чтобы показать Китти, что не боюсь ее. Пусть делает, что хочет. Хотя она вряд ли сможет сделать хуже, чем уже сделала.
– Поедем домой, посетим Уиннерроу, – сказала Китти неприятно монотонным голосом. – Съездим, ты увидишь свою сестру Фанни и деда. А я взгляну на свою сестру Мэйзи, на брата Дэнни. Поеду прикоснусь к своим корням и снова повторю свою клятву: не быть такими, как они. Тебя покажу. Я не хочу, чтобы ты была некрасивой, словно я тебе не уделяю никакого внимания. Ты выросла и стала даже красивее, чем я думала. Тамошние парни, вся эта грязная деревенщина, будут стараться добраться до тебя. Так что я думаю спасти тебя от самого плохого, что есть в тебе. Но знай, что с нынешнего дня и дальше ты не должна выходить из повиновения мне. Чтобы больше ни разу этого не было. А если ты захочешь узнать, где твоя сестричка Наша Джейн и что случилось с братиком по имени Кейт, будешь делать, как я скажу. Я знаю, где они и у кого они.
– Ты знаешь, где они? Ты вправду знаешь? – Я пришла в возбуждение, забыв обо всем, что наговорила тут Китти, чтобы разозлить ее.
– Небо не знает, где находится солнце? Дерево не знает, где его корни? Конечно, знаю. В Уиннерроу нет секретов, особенно если ты сама из тех. А они считают, что я своя.
– Китти, где они, скажи, пожалуйста! Я должна разыскать их, пока и Наша Джейн и Кейт не забыли, что я существую. Ну скажи! Ну пожалуйста! Я знаю, я вела себя сейчас страшно некрасиво, но и ты тоже, Китти. Пожалуйста, Китти!
– Пожалуйста, кто? О, Господи!
Так не хотелось произносить это. Я заерзала на стекле и так крепко вцепилась в края, что если бы они не были обработаны, то мне, наверное, срезало бы пальцы.
– Но ты не моя мама.
– Скажи, как надо.
– Моя настоящая мама умерла, и Сара много лет была моей мачехой…
– Скажи.
– Прости… мама.
– А еще что?
– Так ты мне расскажешь, что знаешь о Кейте и Нашей Джейн?
– А еще что?
– Прости, что я наговорила столько отвратительных вещей… мама.
– Прости и все? И этого достаточно?
– А что еще сказать?
– Действительно, что ты можешь сказать? Сейчас – ничего. Я на тебя посмотрела, я тебя послушала. Ты сказала, что я жульничаю. Сравнила меня с горным отребьем. Я знала, что ты когда-нибудь выступишь против меня. Знала, что стоит мне отвернуться, как за моей спиной ты вытворяешь отвратительные вещи: ложишься на бок, извиваешься, делаешь себе приятное, так? А потом полезла в спор со мной… Теперь я должна сделать все возможное, чтобы выгнать из тебя дьявола.
– А потом скажешь мне, где Кейт и Наша Джейн?
– Когда закончу. Когда спасу тебя. Потом… может быть.
– Мама… Зачем тебе сейчас спички? Сейчас же светло, свечи не нужны, пока не стемнело.
– Иди принеси куклу.
– Зачем?! – в отчаянии закричала я.
– Не спрашивай зачем. Делай, что говорят.
– Так ты мне расскажешь, что ты знаешь о Кейте и Нашей Джейн?
– Все я тебе скажу. Все, что знаю.
Она зажгла одну из этих длинных спичек.
– Неси куклу, пока я не обожгла себе пальцы.
Я с плачем побежала наверх, упала на колени и достала из-под кровати куклу, которая представляла мою умершую маму, мою молодую маму, чье лицо я унаследовала.
– Прости, мама, – плакала я, покрывая ее жесткое лицо поцелуями, потом снова побежала вниз.
На второй ступеньке снизу я оступилась и упала. Встала и захромала к Китти, как могла быстро. Я так подвернула лодыжку, что хотелось кричать.
Китти стояла возле камина в столовой.
– Положи ее туда, – холодно приказала она, указывая на решетку для дров внутри камина.
Там лежала пара чурбаков и лучина. Все это Кэл положил для виду, потому что Китти не терпела запаха дров, говорила, что от дыма дом будет грязным и «весь провоняет».
– Пожалуйста, не сжигай ее, Ки… мама!
– Ты нанесла мне такой вред, что его ничем не поправишь.
– Ну пожалуйста, мама! Ну прости меня! Не надо трогать куклу. У меня ведь нет фотографии матери. Я никогда ее не видела. Это все, что у меня есть от нее.
– Лжешь!
– Мама… Она не виновата в том, что сделал мой отец. Она умерла, а ты живешь. Ты в конце концов вышла победительницей. Ты вышла замуж за Кэла, человека в десять раз лучше моего отца.
– Положи эту отвратительную штуку в камин! – приказала Китти.
Я попятилась, вынуждая ее наступать на меня.
– Если ты хочешь знать, где Кейт и Наша Джейн, отдай мне эту противную куклу по собственной воле. Не заставляй меня отнимать ее у тебя – иначе ты никогда не отыщешь своего братишку и сестренку.
По собственной воле.
Ради Кейта.
Ради Нашей Джейн.
И я отдала ей куклу.
Китти положила мое сокровище в камин. Слезы рекой покатились у меня из глаз. Я упала на колени и склонила голову в беззвучной молитве – словно это моя настоящая мама лежала на погребальном костре.
Я с ужасом наблюдала, как пламя моментально охватило кружевное платьице с жемчужинками и хрустальными бусиками, как огонь набросился на серебристо-золотые волосы, как удивительно похожая на живую кожа стала таять в огне и два маленьких язычка пламени поглотили длинные, темные, закрученные кверху ресницы…
– Теперь слушай, ты, деревенщина, – произнесла Китти, когда все было закончено и мое невосполнимое сокровище – кукла-портрет моей мамы – лежало в пепле. – Не думай говорить об этом Кэлу. Улыбайся, будь веселой и довольной, когда придут гости. Хватит тебе реветь! Это была только кукла! Только кукла!
Но эта кучка пепла в камине была для меня пеплом моей мамы. Кукла подтвердила бы мои претензии на будущее. А теперь как я докажу, кто я такая, как, как?
Не в силах удержать себя, я бросилась к пеплу и извлекла из-под него хрустальную бусинку, скатившуюся под решетку. Она заблестела у меня в ладони, словно слезинка. Слезинка моей мамы.
– О, как же я ненавижу тебя за это, Китти! – сквозь всхлипывания произнесла я. – Какая необходимость?! Я тебя так ненавижу! Лучше б ты сама сгорела в этом огне!
И тут она ударила меня. Сильно, жестоко, потом снова и снова, пока я не свалилась на пол, но и после этого она била меня по лицу, кулаками в живот. Потом наступила темнота.
Благодатная темнота.
Глава 16
Мой спаситель и отец
Сразу после окончания вечера и ухода гостей Кэл обнаружил меня лежащей на полу лицом вниз в комнате, где я спала. Называть эту комнату «своей» я больше не могла. Его силуэт вырисовывался в двери. У меня все болело, и я не могла шевельнуться. Красивое новое платье было порвано и испачкано. И, хотя Кэл был в комнате, я продолжала лежать, распластанная на полу, и плакать. Наверное, я плакала о том, что у меня было и что я потеряла. О моей гордости, о моих братьях и сестрах, о моей маме – и ее кукле…
– Что случилось? – спросил Кэл, войдя в комнату и став на колени рядом со мной. – Где ты была? В чем дело?
Я плакала и не могла остановиться.
– Хевен, дорогая, ты должна рассказать мне! Я хотел улизнуть с вечеринки пораньше, но Китти вцепилась в меня как репей и не отпускала. Она все время говорила, что ты себя плохо чувствуешь. А почему ты лежишь на полу? Где ты была в течение вечеринки? – Он нежно перевернул меня и ласково посмотрел мне в лицо – бледное и опухшее, потом глаза его остановились на моем разорванном платье, чулках со множеством побежавших петель. На его лице вспыхнул такой гнев, что меня это напугало. – О, Боже! – воскликнул Кэл, сжимая кулаки. – Я так и знал! Она опять тебя избила, а я не спас тебя от нее! Так вот почему она так держалась за меня весь вечер! Расскажи мне, что случилось, – настойчиво попросил он, протягивая ко мне руки, чтобы приподнять меня.
– Уходи, – сквозь слезы попросила я. – Оставь меня одну. Мне лучше. Мне правда уже не больно…
Я пыталась найти верные слова, чтобы успокоить его волнение и утешить себя в беде, которую на этот раз накликала сама. Может, я действительно была этой грязной деревенщиной и заслуживала всех несчастий, что мне причинила Китти? Я виновата. Отец меня невзлюбил, а раз уж собственный отец не любит, то кто ж тебя еще полюбит? – Никто. Пропащая я, совсем одинокая. Ну кому я нужна? И кто это будет любить меня?
– Нет, никуда я не уйду, – произнес Кэл.
Он легко коснулся моих волос, а губами нежно водил по моему избитому, опухшему лицу. Он что, думал, что только так можно остановить мои рыдания? Он что, считал, что его нежные поцелуи могут снять боль? Немножко действительно полегчало.
– Тебе очень больно? – спросил Кэл жалостливым тоном, и видно было, как он переживает и как любит.
Кончиками пальцев он едва прикоснулся к раздувшемуся глазу.
– Ты такая красивая в моих руках, под лунным светом. Ты сейчас выглядишь наполовину ребенком, наполовину женщиной, но такой юной и такой незащищенной.
– Кэл… Ты все еще любишь ее?
– Кого?
– Китти.
Кэл несколько опешил от вопроса.
– Китти? Да не хочу я говорить о Китти. Хочу говорить о тебе. И о себе.
– А где Китти?
– Ее подружки, – сообщил Кэл издевательским тоном, – решили преподнести Китти особый подарок. – Он остановился и насмешливо улыбнулся. – И все пошли смотреть мужской стриптиз. А меня оставили здесь, посидеть с тобой.
– Будто я ребенок.
Я смотрела на него сквозь слезы. Улыбка у него стала более натянутой и даже несколько насмешливой.
– Мне, пожалуй, действительно следовало бы быть там, где я сейчас, – с тобой, чем в любом другом месте мира. Сегодня, когда все эти гости пили и ели, смеялись дурацким шуткам, я кое-что понял впервые в жизни. Я почувствовал себя одиноким, потому что не было тебя. – Голос Кэла зазвучал проникновеннее. – Я, правда, не хотел, чтобы ты появлялась в этом доме, но ты вошла в дом и в мою жизнь. Я не хотел брать на себя роль отца, хотя Китти считала, что хочет быть матерью и что мы оба должны стать родителями. Но теперь я все время так боюсь, что Китти что-нибудь с тобой сделает. И стараюсь быть здесь как можно больше. И, однако, я не сумел спасти тебя ни от чего. Расскажи мне, что она сделала с тобой сегодня?
Я могла, конечно, рассказать ему. Мне хотелось, чтобы он возненавидел ее. Но я испугалась. Не только Китти, но и его, взрослого мужчину, который в эту минуту охвачен страстью к семнадцатилетнему подростку. Я покоилась на его руках, безжизненная и физически разбитая, слушая громкие удары его сердца.
– Хевен, она надавала тебе пощечин, да? Она увидела, что ты надела новое и дорогое платье и попыталась сорвать его, так? – спросил он голосом, дрожащим от возбуждения.
На фоне всего я не заметила, как он положил мою руку к себе на сердце. Чувствуя ладонью размеренные удары его сердца, я как бы сделалась частью Кэла. Мне захотелось поговорить с ним, сказать ему, что я – почти дочь ему и он не должен смотреть на меня иначе. Однако на меня никто раньше не смотрел с любовью – с любовью, в которой я так нуждалась все время. Почему же меня это пугает в нем?
Мне становилось приятно с ним, но в то же время он и пугал меня, было и хорошо, и появлялось чувство вины. Я была перед Кэлом в таком долгу, может, слишком большом, и потому не знала, как мне быть. Странный блеск зажегся в его глазах, словно я нечаянно нажала на какую-то кнопку. Может быть, потому, что я так послушно лежала в его объятиях. К моему большому удивлению, его губы проложили себе дорогу и стали с наслаждением гулять по моей шее. Я поежилась и хотела остановить его, но побоялась, что он разлюбит меня и, если я сейчас оттолкну его, меня некому будет защитить от Китти, некому будет интересоваться, что у меня и как. И я не остановила Кэла.
Из области слез я перенеслась в неведомую мне область, где я лежала, словно попав в ловушку, и не знала, что мне делать и даже что мне чувствовать… Плохо это или хорошо – ласковое прикосновение его губ к моим, нежные касания, будто он боится напугать меня грубостью? И тут я увидела его лицо.
В глазах у него стояли слезы!
– Как жаль, что ты – красивый ребенок. Я так хотел бы, чтобы ты была постарше.
Слезы, блестевшие в его глазах, наполнили мое сердце жалостью к нему. Он попал в такую же ловушку, как и я, был по уши в долгах перед Китти. Куда ему уходить, когда он столько лет отдал здесь ремонту электроники? Как я могла оттолкнуть его или ударить по лицу, когда, кроме него, я не видела добра ни от одного мужчины. Это он спас меня от жизни куда более тяжелой, чем в этом Кэндлуике.
И все же я прошептала «не надо», но это не остановило его и не помешало целовать меня всю и гладить. Я мелко задрожала, мне показалось, что Бог смотрит на меня с высоты и осуждает на вечный ад, как об этом говорил преподобный Вайс. И Китти каждый день мне говорила, что я наверняка угожу туда. Мне было удивительно чувствовать, как он прячет лицо у меня на груди, а слезы горячим потоком льются у него из глаз и он всхлипывает в моих руках.
Что я такого сделала, чтобы заслужить все это? Меня охватило чувство вины и стыда. Может быть, я действительно грешна от рождения, как вечно мне внушает Китти? Как я навлекла такое на себя?
Мне захотелось еще сильнее расплакаться и рассказать ему все, что сделала мне Китти, что сожгла материнскую куклу. А вдруг он подумает, что это так тривиально – сжечь куклу и нечего печалиться по этому поводу? Да и что такое несколько ударов, если я сносила и побольше?
«Спасите меня, спасите, – хотелось мне закричать. – Пожалуйста, не делайте со мной ничего такого, что лишило бы меня собственной гордости, пожалуйста, пожалуйста!» Но мое тело предавало меня, ему было хорошо от того, что Кэл делал с ним. Ему было хорошо, что его держат в объятиях, прижимают к себе, ласкают. Мне было то сладко, то в следующий миг я вспоминала о греховности. Всю свою жизнь я мечтала, чтобы меня коснулась ласковая, любящая рука. Всю жизнь мечтала об отце, который любил бы меня.
– Я люблю тебя, – прошептал Кэл, снова целуя мои губы.
И я не спрашивала, как он меня любит – как дочь или это иная любовь. И знать не хотела. По крайней мере, в этот момент, когда впервые в жизни я почувствовала, что меня оценили по достоинству, что меня любил такой мужчина, как Кэл, или испытывал ко мне желание. Пусть даже в глубине души я чувствовала себя глубоко встревоженной.
– Какая ты сладкая и нежная, – шептал он, целуя мои обнаженные груди.
Я закрыла глаза, стараясь не думать о том, что позволяю ему делать. Теперь он никогда не оставит меня один на один с Китти. Теперь он придумает, как защитить меня, и заставит Китти сказать, где находятся Кейт и Наша Джейн.
Слава Богу, он, похоже, удовлетворился лаской моих самых запретных мест, скрытых рваным платьем. Возможно, потому, что я заговорила, он вспомнил, кто перед ним. Я ему выложила все о кукле, о ее сожжении, о том, что Китти вынудила меня отдать куклу потому, что обещала сказать, где Кейт и Наша Джейн.
– Ты думаешь, она действительно знает? – спросила я.
– Не знаю, что она знает, – коротко ответил Кэл с горечью в голосе. Он стал приходить в себя, а его взгляд – приобретать нормальный вид. – Она только и знает, что быть жестокой.
Он взглянул в мои расширившиеся испуганные глаза.
– Прости меня. Я не должен был делать этого. Прости меня, что я забыл, кто ты, Хевен.
Я молча кивнула. Мое сердце запрыгало, когда я увидела, как он достает из кармана рубашки коробочку, обернутую серебристой бумагой и перевязанную голубой атласной ленточкой. Коробочку он вложил в мою руку.
– У меня для тебя подарок. Я поздравляю тебя с тем, что ты так хорошо учишься и что я могу гордиться тобой, Хевен Ли Кастил. – Он открыл коробочку и поднял крышечку другой, бархатной изнутри. Там лежали изящные золотые часики. Он умоляюще взглянул мне в глаза. – Я знаю, ты живешь здесь ради того дня, когда сможешь бежать из этого дома, от Китти, от меня. Так что я дарю тебе часы с календарем, чтобы ты могла считать дни, часы, минуты и секунды до того момента, когда отыщешь брата и сестренку. И я клянусь, что сделаю все, чтобы выведать у Китти, что она знает. Пожалуйста, не сбегай от меня.
В его глазах я прочла, что все сказанное им – правда. И любовь ко мне тоже читалась в его взгляде. Я долго смотрела на Кэла, прежде чем согласилась и протянула ему руку, чтобы он надел на нее часики.
– Естественно, – печально заметил он, – Китти нельзя показывать эти часы.
Он наклонился, нежно взял мою голову в ладони и поцеловал меня в лоб, промолвив:
– Прости меня, что я переступил границы, которые не должен был переступать. Иногда мне так кто-то нужен, а ты мила, молода и способна понимать человека. И к тому же тебе так же не хватает любви, как и мне.
Кэл не видел, что я растянула ногу в лодыжке, я и сама не знала, что мне будет трудно ходить, пока Кэл не покинул мою спальню и дверь за ним не закрылась. Спать я не могла. Кэл находился так близко, так опасно близко, и мы были одни в доме. Он был в другой комнате, всего в нескольких футах от меня. Я даже через стену чувствовала, как его тянет ко мне. Чудовищный страх, что эта тяга победит в нем чувство дозволенного, заставил меня встать, надеть поверх ночной рубашки халат и, преодолевая боль в ноге, спуститься в гостиную. Там я села на белую софу и стала дожидаться возвращения Китти.
Всю ночь на улице барабанил дождь, хлестал в окна, бил по крыше. Вдали перекатывался гром, вспыхивали молнии. В такую погоду я всегда испытывала нервное напряжение. Однако в голове у меня созрела мысль. Я собиралась схлестнуться с Китти и на сей раз выйти победительницей. Так или иначе я должна была выведать у нее, где находятся Кейт и Наша Джейн. Я сидела, крепко зажав в ладони крошечную хрустальную бусинку и кусочек обгоревшего кружевного платья – все, что я нашла в камине. Сидя на ее софе, в ее сияющем чистотой белом доме, среди этих радужных фигур, я вдруг почувствовала себя в явном меньшинстве. Я заснула и проспала тяжелые шаги Китти, вернувшейся мертвецки пьяной.
Меня разбудил ее громкий голос, донесшийся из спальни.
– Ну, здорово я погуляла! – гремела Китти. – Такого вечера, черт возьми, у меня еще не было! Теперь буду устраивать такой каждый год. И ты мне не помешаешь!
– Можешь делать, что тебе в голову взбредет, – ответил Кэл, в то время как я подходила поближе к лестнице. – Мне теперь все равно, что ты будешь делать и что говорить.
– Значит, ты бросаешь меня? Бросаешь, да?
– Да, Китти, я ухожу от тебя, – сказал он, к моему удивлению и радости.
– Ты не можешь уйти, сам знаешь. Ты крепко привязан ко мне. Если ты уйдешь, у тебя ничего не будет. Твою лавочку я заберу, и все эти годы пропадут зря, и ты опять останешься без гроша в кармане. Разве что поедешь к мамочке с папочкой и покаешься, каким был дураком.
– Ты выбираешь исключительно корректные и доходчивые слова, Китти.
– Я люблю тебя. Разве это не списывает остальное? – заговорила Китти, внезапно заволновавшись.
Я взглянула наверх. Интересно, что там сейчас происходит? Может, Кэл раздевает ее, охваченный желанием, поскольку на этот раз она собирается позволить ему?
На следующее утро я, услышав, что Кэл спустился в нижнюю ванную, встала и пошла готовить завтрак. Кэл насвистывал под душем. Он опять счастлив?
Китти спустилась вниз, похоже, уже другой женщиной. Она улыбалась мне, словно до этого не спалила в огне самую дорогую мне вещь и не била меня кулаками.
– Детка, моя сладкая, – запела она, – почему ты весь вечер, который устроила мне, провела наверху, а? Мне так тебя не хватало. Я так хотела показать тебя всем своим друзьям. Ой, все девочки сгорали от нетерпения увидеть тебя, а ты постеснялась спуститься и показать всем, как моя дочь хорошеет с каждым днем. Тебе, моя куколка, надо привыкнуть к нашим ежемесячным страданиям и забыть о них – иначе ты никогда не научишься радоваться тому, что ты – женщина.
– Скажи мне, где Кейт и Наша Джейн! – крикнула я. – Ты обещала сказать!
– Ой, моя сладкая, о чем ты говоришь? Ну откуда мне это знать?
При этом она улыбалась, словно забыла, что сделала накануне. Притворяется? Не иначе. Что же она, совсем ненормальная, что ли? И тут меня осенило: может быть, она действительно ненормальная?!
Вошел Кэл и с отвращением посмотрел на Китти, но не произнес ни слова. За ее спиной он посмотрел мне в глаза и взглядом предупредил: ничего не делай, ничего не говори, пусть Китти играет в свою игру и притворяется, а мы будем играть в свою. Мне аж сделалось дурно: ну как можно жить в таких условиях изо дня в день, как это выдержать? Я опустила глаза к шипевшим на сковороде яйцам.
Наступил май, пришла пора предэкзаменационной суеты. Я занималась изо всех сил, чтобы получить хорошие отметки. В конце месяца подул сильный северо-восточный ветер и унес все весеннее тепло, внезапно стало не по сезону холодно. Отопление, которое в марте отключили до холодов, опять заработало. Свитера и шерстяные юбки, уже попрятанные от моли, снова пришлось извлекать. Пятница была жутко холодной, я задержалась в школе, чтобы получить консультацию у преподавателя биологии мистера Тэйлора. И он попросил меня об одолжении – взять домой на выходные беременную самку хомячка по имени Толстушка, которая жила в биологическом кабинете.
По тому выражению лица, с которым я смотрела на большую металлическую клетку хомяка, сразу можно было понять, что я оказалась в затруднительном положении. Мне захотелось тут же рассказать о Китти и ее патологической ненависти к животному миру, хотя при других обстоятельствах я с удовольствием взялась бы поухаживать за животным.
– Ой, нет, – возразила я, когда учитель стал настаивать. – Я говорила вам, мистер Тэйлор, что моя мама не разрешает держать в доме животных. Она считает, что они разводят грязь, пахнут. Она вечно дома принюхивается, нет ли посторонних запахов.
– Ну что вы, Хевен, вы, несомненно, преувеличиваете, – продолжал настаивать мистер Тэйлор. – Ваша мама – приятная и обаятельная женщина, я это понял уже по тому, как она улыбается вам.
Да, улыбки у Китти Деннисон милые и добрые. До чего же мужчины могут быть глупыми. Даже такие начитанные и образованные, как мистер Тэйлор.
Учитель продолжал убеждать меня, а за окном завывал северо-восточный ветер, и я поеживалась даже при включенном отоплении. А мистер Тэйлор все уговаривал меня:
– Городские власти дали указание на выходные дни выключить отопление, а в школе не осталось ни одного ученика. Неужели вы хотите, чтобы бедное животное, которое вот-вот станет мамой, осталось в холодном помещении, а в понедельник мы нашли бы его мертвым? Давайте, моя милая, возьмите на себя часть обязанностей по уходу за любимым всеми животным. Любовь – это ответственность и забота.
– Но у меня мама терпеть не может животных, – уже менее решительно возразила я, потому что мне самой хотелось взять Толстушку на выходные.
Мистер Тэйлор уловил это желание в моем выражении лица и вновь стал наседать на меня.
– Здесь будет жутко холодно, – сказал он, оценивая, какое впечатление производят на меня его доводы. – Если даже у Толстушки будут вода и еда, сильный холод убьет бедняжку, будущую маму.
– Но…
– Никаких «но». Это ваш долг, ваша обязанность. На выходные мы вместе с семьей уезжаем, иначе я сам взял бы Толстушку домой. Я мог бы оставить ее у себя дома, положив ей вдоволь еды и поставив воду, но она в любой момент может родить. Я хотел бы, чтобы вы были при ней и засняли на кинокамеру, которой я учил вас всех пользоваться, чудо появления малышей на свет. Если, конечно, это произойдет у вас.
Так меня убедили в моих благих намерениях, и в сверкающем чистотой бело-розовом доме Китти, среди блестящих керамических созданий, появилась бело-коричная Толстушка. Поместила я ее в полуподвале, куда Китти больше не заходила, поскольку у нее появилась рабыня, которая стирала и сушила белье.
Однако Китти была совершенно непредсказуемой. Перемены в ее настроении носили резкий, пугающий и, самое главное, опасный характер. Не без волнения подыскала я для большой клетки свободное и чистое местечко в стороне от сквозняков. Место под высоким окном показалось мне самым подходящим. Я нашла старую черную ширму с облупившимся лаком и загородила ею клетку. Теперь Толстушка была защищена не только от сквозняков, но и от случайного взгляда жестоких водянистых глаз Китти, если она все-таки спустится сюда. Я не видела причины, по которой она могла бы оказаться в этом укромном уголке у дальней стены. Так что у меня были только легкие опасения за безопасность Толстушки.
– Так, ты тут потихоньку себя веди, – наказывала я зверьку, сидевшему на задних лапках и аккуратно грызшему дольку Яблока. – Постарайся не злоупотреблять колесом. В твоем положении это может быть вредным.
Проклятое колесо здорово скрипело и, даже после того как я его вытащила и смазала, продолжало производить некоторый шум, когда я его крутанула пальцами. Толстушка носилась как угорелая по клетке, требуя вернуть ей ее «тренажер». И только я поставила колесо в клетку, зверюшка запрыгнула в него и побежала. Колесо поскрипывало, но уже не так сильно.
Поднявшись на первый этаж, я приложила ухо к закрытой подвальной двери. Там стояла тишина. Я открыла дверь и послушала – все равно ничего не слышно. Это хорошо. Я опустилась на пять, шесть, семь ступенек – и только тогда услышала слабый шум. Но это было не страшно. Китти все равно одна в полуподвал не спустится. И к тому же она ничего не сделает, когда Кэл будет работать за верстаком. Со стиркой я покончила, так что проверять ей нечего.
Потом я взяла несколько старых стульев и укрепила ими с обеих сторон ширму, чтобы та, часом, не свалилась на клетку. Проверив, я убедилась в прочности построения и еще раз наказала Толстушке, чтобы она была хорошей девочкой.
– И пожалуйста, не производи на свет своих детишек, пока я не приготовлю кинокамеру.
А Толстушка все носилась в колесе.
Это был один из тех редких вечеров, когда Китти не задержалась на работе. Взгляд ее бледных глаз был безумным от боли.
– Опять у меня мигрень разыгралась, – скулящим тоном сообщила она. – Пойду пораньше лягу, объявила она после раннего ужина. – Ты не включай посудомойку, слышишь? От нее дом дрожит. Пойду проглочу несколько таблеток – и спать, спать, спать. Замечательно.
Суббота началась, как и все субботы. Китти встала в дурном настроении, не отдохнувшая. Потирая припухшие, покрасневшие глаза, она пожаловалась, что перебрала лекарств.
– Не знаю, смогу ли я вести занятия, – пробормотала она за завтраком, на который я приготовила слегка отваренные и в меру подрумяненные сосиски. – Все время чувствую усталость. Что за жизнь у меня пошла, понять не могу.
– Сделай себе выходной, – предложил Кэл, разворачивая утреннюю газету и приступая к заголовкам. – Иди еще поспи и встань, когда почувствуешь, что отдохнула.
– Но мне надо идти на занятия. Меня же ученики будут ждать.
– Китти, тебе надо сходить к врачу.
– Ты же знаешь, я не перевариваю докторов!
– Да, знаю. Но когда у тебя все время головные боли, значит, что-то не в порядке или нужно выписать очки.
– Ты знаешь, что я не собираюсь носить эти проклятые очки. Не хватало, чтобы я стала похожа на пожилую леди!
– Можешь носить контактные линзы, – посоветовал он, с явным неудовольствием продолжая разговор, и посмотрел на меня. – Я буду сегодня работать целый день, как минимум до шести. Я взял двух новых людей, их надо подучить.
Тем самым он сообщил мне, что сегодня вечером не следует особенно рассчитывать на развлечения.
Китти снова стала тереть глаза, уставившись при этом в тарелку и словно не узнавая своей любимой еды – сосиски, яичница и овсяная каша на воде. – На еду совсем не тянет. – Она встала, повернулась и сказала, что пойдет поспит, пока головная боль не отпустит. – А ты можешь позвонить и извиниться.
Все утро я чистила и скребла, Китти было не видно и не слышно. Пообедала в одиночестве. Во второй половине дня я вытирала пыль и работала с пылесосом на первом этаже, ненадолго забегая к Толстушке поухаживать за ней. Ей явно не хотелось оставаться одной и лишаться моей компании. Она проявляла это очень трогательно: при моем появлении становилась игривой, садилась на задние лапки и выпрашивала угощения, а когда я поворачивалась, чтобы уйти, становилась беспокойной. Ой, если б не Китти, я приносила бы Толстушку домой каждый вечер и держала бы у себя в комнате.
– Все хорошо, маленькая, – говорила я, поглаживая ее мягкую, пушистую головку, и она издавала горлом звук удовлетворения. – Играй, сколько хочешь. Наш домашний демон наглотался валиума, так что ты в безопасности.
В эту субботу Кэл не водил меня в кино. Мы с ним вдвоем смотрели телевизор, почти не разговаривая.
Наступило воскресенье.
Рано утром меня разбудило громкое пение Китти.
– Я себя хорошо чувствую, – громко известила она Кэла.
Я вскочила и поторопилась вниз, в ванную.
– Сегодня я сходила бы в церковь. Хевен! – загремел ее голос, когда она через открытую дверь спальни услышала мои шаги. – Оторви свою ленивую задницу и двигай побыстрей на кухню, делай завтрак. Сегодня идем в церковь. Все-все. Хочу поблагодарить Господа, что он прогнал мои головные боли.
Да, сегодня она в своем лучшем стиле.
Я чувствовала себя усталой. На мне висела масса обязанностей, и я летала по дому, чтобы успеть все переделать до того, как Китти спустится вниз. Вначале надо поставить воду для кофе, а пока она греется, принять душ. После душа я начну жарить на медленном огне бекон, а тем временем проверю Толстушку.
Но кто-то уже поставил воду на огонь, и она уже кипела. Я пошла в ванную, считая, что это Кэл спускался вниз в желании поскорее выпить свои дежурные пару чашек утреннего кофе.
Халат и ночную рубашку я повесила на крючок с внутренней стороны двери и собралась было залезть в ванну.
И там я увидела Толстушку.
Толстушка лежала в ванне вся в крови. Изо рта у нее тянулась длинная лента кишок, а с другой стороны один к одному лежали ее маленькие хомячки. Упав на колени, я залилась слезами, мой почти пустой желудок вывернуло, и его содержимое перемешалось в ванне со зверьками и их кровью.
За спиной у меня распахнулась дверь.
– Опять за свое?! – раздался грубый голос Китти. – Воешь, кричишь тут, будто никогда такого не видела. А теперь давай, принимай ванну. Я не допущу, чтобы всякая грязная деревенщина ходила в мою церковь немытой.
Широко открыв глаза, я с ненавистью уставилась на Китти.
– Ты убила Толстушку!
– Ты что, рехнулась? Никаких толстушек я не убивала. Даже не пойму, о чем ты говоришь.
– Посмотри в ванну! – крикнула я.
– Ничего я там не вижу, – сказала Китти, глядя прямо в ванну на мертвую зверюшку и месиво с кровью. – Давай-ка заткни пробку и наливай воду, при мне. Я не потащу с собой в мою церковь деревенскую грязь!
– Кэл! – закричала я что было мочи. – Помоги мне!
– Кэл в душе, – произнесла Китти довольным тоном. – Старается смыть свои грехи. И ты давай делай то же самое – смывай свои!
– Ты сумасшедшая, ты действительно сумасшедшая! – выкрикнула я.
Китти спокойно стала наполнять ванну. Я вскочила на ноги и потянулась за полотенцем, чтобы прикрыть свою наготу, и на краткий миг отвела от Китти глаза.
Этого оказалось достаточно. С быстротой бейсбольной биты метнулась рука Китти. Она ударила меня и стала заталкивать в ванну. Я потеряла равновесие, пошатнулась, а Китти снова подтолкнула меня в ванну. Но на этот раз мне удалось вывернуться, вырваться, и я с криком бросилась вверх по лестнице, во всю силу своих легких зовя Кэла.
– А ну вернись и лезь в ванну! – заорала внизу Китти.
Подбежав к ванной второго этажа, я с силой забарабанила по двери и продолжала звать Кэла, но у него во всю была пущена вода, к тому же он пел во весь голос и ничего не слышал. В любой момент я ждала, что сюда поднимется Китти, схватит меня и запихнет в ванну, где грязь, кровь и смерть. Преодолев стыд, я повернула ручку двери, но Кэл заперся изнутри. Вот проклятье!
Я опустилась на пол и стала ждать его появления. Как только он выключил воду, я вскочила на ноги и снова стала звать его. Кэл нерешительно открыл дверь, замотанный по пояс полотенцем. С волос у него капала вода.
– Что случилось? – озабоченно спросил он, взяв меня за плечи и наклонив ко мне мокрое лицо. Я прижалась к нему. – Чем ты так напугана?
Я торопливо выложила ему все: про Толстушку в подвале, про Китти, которая во что-то завернула ее, перетянула и раздавила насмерть безобидное и беспомощное существо.
Лицо его помрачнело. Он выпустил меня, надел халат и, ведя меня за собой за руку, стал спускаться в нижнюю ванную. В двери я остановилась, не в силах снова видеть бедную Толстушку. Китти в ванной не было.
– Хевен, в ванне ничего нет, – сообщил мне Кэл, подойдя ко мне. – Чисто, чище некуда.
Тогда я сама взглянула. Все верно. Мертвого хомячка с детишками там не оказалось. Никакого следа. Идеальная чистота. Как была, в полотенце, я пошла вслед за Кэлом в полуподвал. Клетка стояла там, дверца была открыта нараспашку.
– Что вы тут оба делаете? – раздался сверху голос Китти. – Хевен, иди прими душ, да поторопись. Я не хочу опаздывать в церковь.
– Что ты сделала с Толстушкой?! – громко спросила я, поднявшись на первый этаж.
– Ты имеешь в виду эту крысу, которую я убила? Выбросила ее. А тебе хотелось ее спасти? Кэл, – обернулась она к мужу, сделав при этом лицо слаще сахара, – она разбушевалась, потому что я убила в ванне паршивую крысу. Не хватало мне еще крыс в доме, ты же знаешь, я этого не потерплю. – И предупреждающе посмотрела на меня своими холодными глазами.
– Иди, Хевен, – попросил меня Кэл, – я поговорю с Китти.
Я не хотела уходить. Я хотела остаться и продолжить разговор с Китти, чтобы Кэл понял, какой это человек, чтобы он знал, что это психопатка, которой место – под замком. Но я чувствовала слабость и тошноту. И поэтому предпочла подчиниться. Я пошла в душ, помылась и даже стала готовить завтрак, а Китти тем временем продолжала шуметь, доказывая, что никакого хомяка она не видела, даже не знает, как они выглядят, и вообще она никогда не ходит в подвал одна.
Ее бледные глаза уставились на меня.
– Терпеть тебя не могу, что ты натравливаешь на меня моего мужа! Вот пойду в школу и расскажу там твоим учителям, что ты сделала с бедным животным, а потом еще переваливаешь вину на меня. Это твоих рук дело! Я не способна на такую жестокость. Ты специально сделала, чтобы свалить вину на меня! Можешь оставаться здесь до окончания школы, а потом катись отсюда! Хоть в ад, мне все равно.
– Толстушка собиралась родить, Китти! Может, поэтому ты не выдержала и убила ее?!
– Нет, Кэл, ты послушай, что говорит эта девица! Какая ложь! Никакого хомяка я не видела! А ты видел?
Неужели Кэл мог поверить, что я способна на такую ужасную вещь? Нет, нет – говорили его глаза. Боже, что за время! Скорее бы оно миновало.
Почему Кэл не поищет доказательств в мусоре? Почему он ни в чем не обвиняет Китти? Почему, Кэл, почему?
Кошмар продолжался и в церкви.
Безмерна милость…
Сладок звук…
Все благоговейно пели. Стоя рядом с Китти в своем лучшем наряде, я никак не могла избавиться от потрясения. Мы так красиво стоим, такие мы богобоязненные и верные христиане… А из головы не выходит милый маленький хомячок. Кто мне поверит, если рассказать?
Мимо проносили поднос для пожертвований, и Китти положила туда деньги, Кэл тоже. Я взглянула на блюдо, потом на вкрадчивое выражение лица дьякона, носившего блюдо. Я не положила ни гроша.
– Ты тоже положи, – прошептала мне Китти, больно толкнув локтем. – Не хватало мне, чтобы подруги думали, что ты у меня безбожница, не можешь поблагодарить за благословение.
Я встала со скамьи и покинула церковь, слыша за своей спиной перешептывания. Ненормальность Китти окрашивала для меня все вокруг, я стала смотреть на людей и спрашивать себя, какие же они на самом деле.
Китти и Кэл остались в церкви, а я быстро пошла по улице. Но не прошла я и двух кварталов, как сзади подъехала машина Кэла. Китти высунулась из окошка и закричала:
– Не дури, детка. Куда ты уйдешь, когда у тебя не больше двух долларов в кармане, да и они принадлежат Богу. Давай садись в машину. Я сегодня себя хорошо чувствую. И голова светлая сегодня. А ночью и рано утром мне досталось.
Что она хочет сказать мне? Что она не знала, что делала, когда убивала Толстушку?
Я неохотно села в машину. Действительно, куда я уйду с двумя долларами в кошельке?
Весь путь до дома я размышляла, что мне делать. У нее была потребность убить Толстушку. Только люди с садистскими наклонностями способны на такое. И как я смогу объяснить гибель Толстушки, когда встречусь с мистером Тэйлором?
– Не говори ему, – посоветовал мне Кэл, когда мы оказались одни. Китти в это время опять спала, потому что ее снова одолел сильный приступ головной боли. – Представь это так, будто Толстушка умерла от родов…
– Ты защищаешь ее! – гневно перебила я его.
– Я верю тебе, но я также хочу, чтобы ты закончила среднюю школу. Удастся ли тебе это, если мы пойдем в инстанции и попытаемся добиться, чтобы ее признали невменяемой? Она просто так не сдастся, и нам надо будет собрать серьезные доказательства. А ты же знаешь, что ее самые скверные качества проявляются только в отношении тебя и меня. Ее «девочки» считают, что Китти чудесная, щедрая, не жалеет себя. Священник ее обожает. Надо убедить ее, чтобы она сама пошла к психиатру. А до тех пор нам надо играть свою игру. Я же тем временем начну откладывать деньги, чтобы у тебя было с чем бежать из этого ада.
Я подошла к двери и, остановившись, произнесла спокойным голосом:
– Я помогу себе сама, по-своему и в свое время.
Кэл постоял некоторое время в растерянности, точно заблудившийся мальчик, а потом вышел в другую дверь, тихо притворив ее за собой.
Глава 17
Спасительное милосердие
После гибели Толстушки наша жизнь в Кэндлуике приобрела неожиданный оборот. Мистер Тэйлор наивно принял мои извинения насчет смерти Толстушки при родах. Прошел один день, и в клетке, которую я принесла обратно в школу, появилась другая хомячиха, тоже беременная и внешне почти не отличавшаяся от той, которую убила Китти, и ее тоже назвали Толстушкой. Я с болью отметила про себя, что жизнью больше, жизнью меньше – не имело значения.
Я сказала себе, что не полюблю этого зверька. Мне надо быть очень осторожной и стараться никого не любить, пока Китти присутствует в моей жизни.
После случившегося Китти стала погружаться в длительное, упорное молчание, словно ей было стыдно за убийство животного. Она часами просиживала в спальне, глядя в никуда и постоянно расчесывая волосы расческой и щеткой, так что они становились у нее совсем прямые. Это занятие повторялось так часто, что можно было только удивляться, как это она вообще не лишилась волос.
В ней произошла и значительная перемена личности. Из шумной и грубой Китти сделалась задумчивой и очень спокойной, напомнив мне чем-то Сару. Вскоре она перестала причесываться, красить ногти и делать макияж, став безразличной к тому, как выглядит. Я видела, что она выбрасывает самое лучшее белье, в том числе дюжины дорогих бюстгальтеров. Китти то плакала, то снова впадала в оцепенение и считала, она заслуживает того, что с ней происходит.
Целую неделю Китти под любыми предлогами не ходила на работу, не вставала с постели, сидела и смотрела в бесконечность. Чем больше она отстранялась от всего и вся, тем меньше Кэл был похож на прежнюю абстракцию в доме. Он избавлялся от погруженности в свои мысли, приобретал вид уверенного в себе человека. Впервые он стал хозяином положения, а Китти тем временем не контролировала и своей жизни.
Я не переставала дивиться тому, что происходит возле меня. Что это – вина, стыд, унижение, отчего Китти не имела смелости встретить новый день? О Господи, дай ей измениться в лучшую сторону.
Занятия в школе закончились, началось жаркое лето.
Температура поднималась за девяносто,11
но Китти вела себя, как ходячий зомби. В последний понедельник июня я пошла проведать, почему Китти не встает и не собирается идти управлять своим владением – салоном красоты. Китти лежала в постели. На меня она не взглянула и на свое имя не реагировала. И лежала, будто парализованная. Кэл, когда вставал, считал, должно быть, что она еще спит. Он пришел из кухни, когда я позвала его и сказала, что Китти серьезно больна. Кэл вызвал «скорую помощь», и Китти отвезли в больницу.
В больнице она прошла все мыслимые в медицине проверки. В первую ночь без Китти я чувствовала себя в доме крайне неуютно. У меня имелись все основания подозревать, что Кэла влечет ко мне и он хотел бы стать моим любовником. Я судила об этом по тому, как он смотрел на меня, по долгому неловкому молчанию, которое то и дело возникало между нами. Пора легких и простых взаимоотношений улетучилась, и я почувствовала от этого пустоту и растерянность. Я держалась от него подальше, стараясь так строить распорядок дня, чтобы мы оба побольше уставали в работе и каждую свободную минуту проводили в больнице у Китти, где она лежала в отдельной палате. Я там бывала каждый день и помогала, чем могла, но Китти ко всему испытывала равнодушие и только шептала время от времени:
– Домой. Хочу домой.
Пока рано, говорили врачи.
Теперь дом был в моем распоряжении, и я могла делать там что мне заблагорассудится. Я могла бы выбросить эти сотни растений, которые так отравляли мне жизнь, могла бы вынести на чердак яркие керамические фигурки, но ничего такого не сделала. Продолжала следовать во всем наставлениям Китти – готовила, чистила, убирала, пылесосила (даже если падала от изнеможения), зная, что, работая не покладая рук, спасаю себя от греха. Я ругала себя за то, что возбуждаю в Кэле желание. Я действительно грязная, как обычно говорила про меня Китти. Вот оно, кастиловское, выходит наружу. Но тут же говорила себе: нет! Я дитя моей мамы, я наполовину бостонка. Но… но… – на этом мои доводы заканчивались.
И все-таки моя вина была. Я сама навлекла на себя такое.
Как Фанни не могла быть иной, так и я.
Конечно же, я, девочка, десятью годами младше Кэла, давно догадывалась о его тлеющей страсти ко мне. Я не понимала Китти и, возможно, никогда не пойму, но с того страшного дня, когда она сожгла мою куклу, его желание возросло десятикратно. Других женщин он не видел, да и жены у него по-настоящему не было, а он наверняка был нормальным мужчиной, нуждавшимся в определенного рода расслаблении. Если я буду его все время отталкивать, не отвернется ли он от меня и не останусь ли я совершенно одна? Я и любила, и боялась его. Мне хотелось сделать ему приятное и в то же время оттолкнуть его.
Кэл мог теперь чаще выезжать со мной вечерами в город. Китти лежала в больнице под наблюдением целой армии докторов, которые, однако, ничего пока не могли обнаружить. И Китти ничем не наводила их на след своего загадочного заболевания.
Однажды в больничном кабинете команда врачей беседовала с Кэлом и со мной, ища разгадку, но никто из нас не знал, что им сказать.
В течение всего пути из больницы Кэл не произнес ни слова. Я тоже. Я понимала его переживания, его расстройство, его одиночество и знала, что и я этому причина. У нас обоих было разное прошлое и разная борьба за жизнь, но мы оба получили боевые шрамы в сражении с Китти. В гараже он открыл мне дверь, и я бегом направилась в свою спасительную комнату, где переоделась в красивую ночную рубашку. Я очень хотела бы запереть дверь, но никаких замков и задвижек в доме Китти не было, кроме как в ванных. С беспокойством улеглась я в постель, пугаясь мысли, что он поднимется наверх, заговорит со мной, пристанет ко мне… И тогда уж я его возненавижу! Возненавижу, как ненавидела отца!
Но ничего такого он не сделал.
Я слышала, как он включил внизу стереопроигрыватель и поставил свою музыку, которую, в отличие от Китти, любил. Это была испанская мелодия. Интересно, он сейчас танцует под нее? Меня охватила жалость к Кэлу и чувство вины перед ним. Отложив книгу, я встала, надела халат и осторожно направилась к лестнице. При этом говоря себе, что не могу устоять перед музыкой.
Бедный Кэл, он в жизни ничего не видел, никуда не ездил и женился на первой попавшейся женщине. Влюбившись в меня, он совершил еще одну ошибку, я это точно знала. Я и жалела его, и любила, и не верила ему. Я путалась в собственных мыслях, не понимая, что же мне нужно, в чем я виновата и чего я боюсь.
Музыка продолжала наигрывать, но Кэл не танцевал в одиночестве. Он просто стоял, уставившись на восточный ковер, и вряд ли видел его, судя по выражению глаз. Я вошла и остановилась рядом с ним. Он не обернулся ко мне, и не заговорил, и вообще не подал признаков того, что он знает о моем присутствии. Он продолжал смотреть вниз, будто разглядывал свое будущее с Китти, ненужной ему женой, уход за которой ляжет на него тяжким бременем. А ведь ему было только двадцать семь.
– Что это за песню ты поставил? – спросила я тихим, испуганным голосом, заставив себя дотронуться до его руки, чтобы как-то успокоить его мысли.
Кэл не стал отвечать мне, он сделал лучше – тихо запел, и, проживи я хоть двести лет, никогда не забуду сладкой мелодии этой песни и выражения его лица, с каким он смотрел на меня, напевая песенку о страннике в раю.
Он взял мою руку и заглянул мне в глаза, и его глаза загорелись светом, которого я никогда у него не видела, и был в них свет луны и звезд; и я мысленно увидела в Кэле Логана, моего замечательного задушевного друга, который будет любить меня всю жизнь, каждый день этой жизни, и так, как я хочу, чтобы меня любили.
Думаю, это музыка, пение и нежный взгляд Кэла подействовали на меня так. Мои руки непроизвольно поднялись и обняли его за шею, хотя я им этого не приказывала. Одна рука сама осталась на шее, и ее пальцы спрятались в волосах, а другая нежно наклонила его голову так, чтобы он мог найти мои губы, которые жадно захотели его поцелуя. Нет, просто так вышло. Ни я, ни он не были виноваты. Виноват был лунный свет, заблудившийся в его глазах, музыка, разлившаяся в воздухе, и сладость наших губ, встретившихся в поцелуе.
Рука Кэла, нежно поглаживающая мои волосы, соскользнула на спину, обняв меня, потом опустилась на бедро и, поколебавшись, обошла меня ниже талии сзади, затем нежно погладила мои груди, как бы вновь узнавая меня. При этом его губы пытались разбудить во мне желание.
И тут я оттолкнула его.
– Перестань! – выкрикнула я и дала Кэлу пощечину. – Нет, нет и нет!
С этими словами я взбежала по лестнице и захлопнула дверь в спальню, снова подумав о необходимости замка, о том, что мне не хватает естественности Фанни, и презирая себя за одну мысль об этом. Потому что теперь я его полюбила.
Я полюбила его так сильно и глубоко, что мне сделалось нехорошо от воспоминания о том, как я ударила по этому любимому лицу. Ребята из Уиннерроу назвали бы меня «динамисткой» или того хуже. Мне хотелось крикнуть: «Кэл, прости меня!» Хотелось встать и пойти к нему в спальню, но меня останавливали слова Китти, которыми она давала мне понять, какая я грязная, дурная, непутевая.
И снова какая-то сила вынесла меня за дверь. Я посмотрела вниз: Кэл по-прежнему стоял там, словно вросший в пол, играла та же музыка. Я медленно спустилась по лестнице, охваченная романтической тягой к самопожертвованию ради его удовлетворения. Он не повернулся ко мне и не заговорил. Моя рука осторожно спряталась в его руке и крепко сжала пальцы Кэла. Он не ответил.
– Я прошу прощения за эту пощечину, – прошептала я.
– Не стоит, я заслужил ее.
– У тебя очень грустный голос.
– Вот стою здесь и думаю, какой я дурак, сколько глупостей я натворил за свою жизнь. И самая большая из них – я позволил себе думать, что ты любишь меня. Но ты же не любишь меня. Тебе просто нужен отец. Я ненавижу Люка, как и ты, за то, что он не смог стать тебе поддержкой, когда ты в нем так нуждалась. И тогда, может быть, у тебя не было бы такой огромной потребности в другом отце.
И я снова обняла его, запрокинув голову, закрыла глаза и стала ждать его поцелуя… На сей раз не собираясь убегать. Я поступала нехорошо и понимала это, но чувствовала себя перед ним в таком долгу, за который никогда не смогу расплатиться! Я больше не буду дразнить его, а потом вырываться с криком «нет», как это в течение многих лет делала Китти. Я люблю его и хочу его.
Он подхватил меня на руки, отнес в свою спальню, положил на кровать и стал делать пугавшие меня вещи. И только тогда я поняла, что наделала, но было поздно его останавливать. Лицо Кэла выражало само блаженство, глаза пылали, пружины скрипели во всю от его движений, меня подбрасывало, а груди метались от его чисто животной силы. Так вот что это такое! Все эти движения, горячая иссушающая боль, которая то приходила, то отступала. И если мое сознание пребывало в шоке и не знало, как отвечать, то мой природный инстинкт помогал его движениям – словно в другой жизни я проделывала это тысячи раз с другими мужчинами, которых любила. Когда все закончилось и Кэл, лежа на боку, крепко сжимал меня в своих объятиях, я не могла еще прийти в себя от того, что все это произошло. Слезы текли у меня по щекам и скатывались на подушку.
Китти сожгла лучшую часть меня, когда бросила в огонь мою куклу. Оставив только темную сторону ангела, приехавшего в горы и умершего там.
Кэл разбудил меня ночью еле слышным поцелуем. Он целовал мое лицо, обнаженную грудь и спрашивал меня, можно ли. «Нет, нет, нет!» Я почти слышала, как Китти выкрикивает эти слова, когда Кэл задавал ей подобный вопрос. Я кивнула и обняла его, и снова мы превратились в одно целое. А когда мы закончили, я снова лежала, ошеломленная, неприятно поражаясь своему слишком активному соучастию в его действиях. «Грязная деревня!» Я ясно слышала, как Китти выкрикивает мне эти слова. «Эти паршивые Кастилы!» – раздавались у меня в ушах слова обитателей Уиннерроу. Что еще ожидать от меня, выходца из семейства Кастилов?
Шли дни и ночи, а я не могла освободиться от стыда и чувства вины. Кэл отметал все мои возражения. Он говорил, что глупо винить себя перед Китти, что она заслужила это, что я поступаю не хуже других девушек моего возраста, что он любит меня, по-настоящему любит, и он не просто какой-то проходимец, решивший воспользоваться случаем. Но ничто из сказанного им не уберегало меня от чувства стыда, от сознания того, что я занимаюсь с ним нехорошим делом, совсем нехорошим.
Так Кэл провел со мной две недели, которые, кажется, сделали его очень счастливым, а я все боролась со своими чувствами. Однажды утром Кэл поехал за Китти и привез ее домой. Я убрала комнаты так, что они блестели, украсила их цветами. А Китти лежала на кровати, глядя в никуда, и, похоже, даже не узнавала, где она. Она тогда говорила, что ей хочется домой. Может, потому, что здесь она могла постучать палкой по полу, чтобы позвать нас. О, как мне надоел стук этой палки по полу, который был и потолком гостиной.
Раз в неделю к Китти приезжала мастер из ее салона красоты, мыла ей голову, делала прическу, маникюр и педикюр. Пожалуй, Китти была самым красивым больным в городе. Иногда меня трогала беспомощность женщины, лежащей на кровати в своей красивой розовой ночной рубашке, с длинными, пышными и уложенными волосами. «Девочки» были, видно, преданы Китти. Они часто приезжали посидеть с ней, поболтать, посмеяться, а я приносила им угощение на фарфоровых тарелках, потом торопилась убраться по дому, помочь Кэлу в его бухгалтерии и, пользуясь чековой книжкой Китти, оплатить счета по дому.
– Ей не понравится, что этим занимаюсь я, – с беспокойством обратилась я как-то к Кэлу, нервно покусывая кончик шариковой ручки. – Это следует делать тебе, Кэл.
– У меня нет времени на это, Хевен.
Он взял стопку счетов со стола Китти и положил их в ящик.
– Посмотри, какой прекрасный сегодня день. Уже почти месяц, как Китти здесь и мы ухаживаем за ней. Надо серьезно подумать, что делать дальше. Платить медсестрам, которые помогают тебе, – дорогое удовольствие. А когда ты пойдешь в школу, потребуется еще одна медсестра для круглосуточного дежурства. Ты ничего не получала от ее матери?
– Я написала ей и сообщила, что Китти очень больна, но она пока что не ответила.
– О'кей. Когда она пришлет ответ, я позвоню ей и поговорю. Она в большом долгу перед Китти. И, возможно, пока у тебя не начались занятия, мы найдем какое-нибудь решение. – Он подписал какую-то бумагу, потом взглянул на Китти. – По крайней мере, ей хоть телевизор нравится смотреть. – Я никогда не видела Кэла таким несчастным, как в этот момент.
Что это, наказание для Китти? Заслужила ли она такой удар судьбы? Она сама напрашивалась на это, и Бог воздал ей одному ему известными путями. Я чувствовала себя измотанной и с удовольствием ответила «да» на предложение Кэла поехать в Уиннерроу, чтобы передать Китти на попечение ее матери. У меня появится возможность увидеть Фанни, навестить дедушку. И поискать Тома. Не говоря уж о том, чтобы увидеть Логана. Без этого невозможно. Но как я посмотрю Логану в глаза?
Наконец пришло письмо от Ривы Сеттертон, матери Китти.
– Мне противно снова ехать туда, – сказал Кэл, прочитав короткое письмецо, в котором не чувствовалось особой озабоченности здоровьем дочери. – Они считают, что я женился на ней из-за денег. Но если мы не побудем у них, то они станут думать, что у нас с тобой какие-то особые отношения.
При этом он посмотрел на меня. Но я и без того почувствовала тоску и желание в его голосе, и опять меня обуяло чувство вины. Я проглотила слюну, поежилась и постаралась не думать о его намеках.
– В конце концов, тебе тоже надо сделать передышку. Ты слишком много работаешь, прислуживаешь Китти, даже когда здесь сиделка. Надо бы отделаться от этих сиделок, на них уйма денег уходит. Но и нельзя позволить, чтобы ты бросала школу ради ухода за ней. Самое скверное в том, что у нее, кажется, ничего нет. Ей просто хочется сидеть дома и смотреть телевизор.
– Вернись к жизни и люби его, пока не поздно, – посоветовала я Китти в этот день, пытаясь дать понять, что она теряет мужа. Это она толкнула его ко мне своей холодностью, жестокостью, вообще неспособностью отдать себя людям.
Когда Кэл пришел домой, я осторожно обратилась к нему:
– Кэл, Китти не хочет оставаться там безвыездно, если это не будет продиктовано состоянием здоровья.
– Я приставил к ней лучших врачей страны. Они провели все исследования, которые только можно придумать, и ничего не нашли.
– Ты помнишь, когда доктора ставили диагноз, они признали, что иногда организм представляет собой для них такую же загадку, как и для нас? Даже если невропатологи сказали, что Китти кажется совершенно здоровой, они все равно не знают, что творится у нее в голове, правильно?
– Хевен, заботясь о ней, мы ломаем собственную жизнь. Я хотел бы, чтобы тебя у меня было гораздо больше, чем сейчас. Вначале я подумал, что ты – это замаскированное благословение. – Кэл рассмеялся. – Надо отправить Китти обратно в Уиннерроу.
Я растерянно смотрела ему в глаза, не зная, что ответить.
Китти лежала в кровати в ярко-розовой ночной рубашке, поверх которой был надет такого же цвета пеньюар с оборками. Волосы у нее отросли, сделались совсем длинными и выглядели весьма ухоженными и здоровыми.
Мышцы не казались такими дряблыми, как некоторое время назад, и глаза не выглядели апатичными и безжизненными. Когда мы с Кэлом вошли, она спросила вяло, безо всякого интереса:
– Где вы были?
Пока мы выбирали, кому из нас отвечать, она уже заснула. Меня охватила жалость к такой сильной, здоровой женщине, обреченной провести в постели все оставшиеся дни своей жизни.
Я испытывала и волнение и облегчение в связи с предстоящей поездкой в Уиннерроу, словно и не перенесла там столько страданий.
– Кэл, временами мне кажется, что она идет на поправку, – сказала я после того, как мы вышли из комнаты Китти.
Кэл нахмурился:
– По каким признакам ты судишь?
– Не знаю. Вовсе не по тому, что она делает и чего не делает. Просто, когда я убираюсь в комнате, протираю вещи на ее столике, я чувствую, она наблюдает за мной. Однажды я поймала ее взгляд и могу поклясться, в нем промелькнули эмоции, а не та безжизненность, которую она обычно демонстрирует.
В глазах Кэла появилась тревога.
– Это лишняя причина действовать побыстрее, Хевен. Любовь к тебе помогла мне понять, что я никогда не любил ее. Просто я был одинок и пытался заполнить пустоту в моей жизни. Ты мне очень нужна, и я так тебя люблю! Не устраняйся от меня, не заставляй меня думать, что я вынуждаю тебя…
Он коснулся моих губ и попытался передать мне свою страсть, а руки делали все, чтобы вызвать во мне возбуждение, которого он добивался так легко. Почему меня не отпускало ощущение того, что я топлю себя? Оно посещало меня каждый раз, когда мы занимались любовью.
Я чувствовала себя во власти его тела, его воли, его желаний в такой степени, что это стало меня пугать, как когда-то меня пугала Китти. Нет, физической боли Кэл не доставлял мне никогда… А вот мысленно и нравственно я страдала безмерно. Не желая того, я влюбилась в него, и во мне появилось чувство голода по его нежным ласкам.
Если я съезжу домой, то это спасет меня, спасет его, спасет Китти – так я убеждала себя.
Я нашла бы Тома, увиделась бы с дедушкой, с Фанни, с Кейтом и Нашей Джейн… Это стало у меня вроде заклинания, которое я повторяла снова и снова. Я сделала для себя из Уиннерроу этакое убежище, которое, как мне казалось, решит все проблемы.
Часть третья
Возвращение в Уиннерроу
Глава 18
Семейство из Уиннерроу
За несколько дней до тридцатисемилетия Китти, в чудесный солнечный день мы вместе с Кэлом уложили ее на заднее сиденье, загрузили наши чемоданы в багажник и тронулись в путь. Уже два месяца Китти была в полной прострации, и, судя по всему, в ее состоянии не должно было произойти перемен.
За день до отъезда ее «девочки» вымыли ей голову, сделали завивку, маникюр и педикюр, а утром я протерла ее влажной губкой, надела на нее красивый розовый лифчик и нарядила в новый летный брючный костюм розового цвета. Я попробовала сделать ей приличную прическу, и она получилась весьма неплохой, а после макияжа Китти стала совсем красавицей. Но впервые за все время поездки она не произнесла ни слова – просто лежала, как неживая, как та кукла, которую Китти так безжалостно сожгла.
Все те слова, которые мы с Кэлом должны были сказать друг другу во время моего возвращения в Западную Виргинию, остались невысказанными. Я сидела вместе с Кэлом на переднем сиденье, где нас разделяло расстояние, достаточное, чтобы посадить еще и Китти, если бы она могла туда пересесть. Скоро Китти и Кэл окажутся в лоне ее семьи, и Кэл больше не сможет обращаться ко мне со своими запросами. Остается только молить Бога, чтобы Сеттертоны никогда не проведали о том, что вышло между нами. Все это давило на меня, самочувствие было отвратительное. Интересно, а Кэл себя так же чувствовал? Жалел ли он о словах любви, с которыми он обращался к девушке из горной деревушки?
Это был наш момент истины – или он скоро должен был наступить. Глаза Кэла были прикованы к дороге, а я смотрела на проплывающие мимо пейзажи.
Через несколько недель начинались занятия в школе, а до этого нам предстояло решить, как поступить с Китти.
Я невольно сравнивала эту летнюю поездку с той, которая состоялась зимой, два года назад. Все, что тогда производило на меня впечатление, теперь казалось банальным. Меня больше не занимали золоченые арки «Макдональдса», а гамбургеры я перестала считать за вкусную еду, особенно после посещений лучших ресторанов Атланты. Как теперь Кэл собирается вести себя со мной? Сможет ли он отказаться от своей любви и страсти, как Китти смогла отказаться от себя самой? Вздохнув, я заставила себя думать о том будущем, когда смогу жить своей жизнью. Я уже сдала квалификационные экзамены по педагогическому профилю и подала заявления на поступление в шесть различных университетов. Кэл сказал, что тоже поедет со мной и, пока я буду учиться на первых курсах, успеет получить ученую степень.
Когда мы проехали полпути до Уиннерроу, я поняла, почему мисс Дил приехала в наши горы: она хотела отдать свой талант тем, кто в нем больше всего нуждался. Мы жили в самом заброшенном и забытым Богом угольном районе. Давным-давно я как-то в шутку сказала Тому, что пойду по стопам мисс Дил, и теперь, глядя по сторонам, я точно знала, что хочу быть именно такой одухотворенной учительницей.
Теперь, когда мне исполнилось семнадцать, Логан, должно быть, учится в колледже, сейчас приехал на летние каникулы и скоро собирается уезжать. Догадается ли он по моему лицу о моей вине и моем стыде? Поймет ли он, что я потеряла невинность? Бабушка всегда говорила, что способна отличить чистую девушку от «нечистой». Я не смогла бы рассказать Логану о Кэле, как не смогла бы рассказать и никому другому, даже Тому. Словно придавленная тяжестью своего позора, я продолжала отрешенно сидеть.
Проносились миля за милей. Началось предгорье, и дорога стала извиваться и подниматься вверх. Расстояния между бензозаправочными станциями увеличивались. Пропали крупные мотели, пошли мелкие постройки, ютящиеся в густых тенистых лесах. Вот в стороне от разбитой дороги показался и вскоре остался за спиной городишко с неприглядными некрашеными домиками. В Уиллис не ведут автострады. Как мрачно воспринималось сейчас это название!
Местность предстала передо мной в том же виде, как ее могла наблюдать семнадцать лет назад моя родная мама. Ей исполнился бы сейчас только тридцать один год. Ох, какая же жалость, что ей выпало умереть такой молодой. Нет, она не должна была умирать. Ее убило невежество и глупость обитателей этих гор.
Как это у матери хватило ума выйти за Люка Кастила? Какое помешательство заставило ее уехать из такого высокоразвитого города, как Бостон, и обосноваться здесь, где всегда презирали образование и культуру, а общепринятые принципы отношения к жизни выражались во фразах: «Да кому это надо», «Жизнь коротка», «Хватай что можешь и быстрей сматывайся». Здесь все пытались сбежать от бедности, скотства и жестокости, но безуспешно.
Я оглянулась и посмотрела на Китти. Похоже, она спала.
Впереди показалась развилка. Кэл свернул направо, и это увело нас в сторону от грязной грунтовой дороги, которая поднималась в сторону нашей крошечной и жалкой лачуги высоко в горах. Как знакомо мне все здесь было, будто никогда и не уезжала. На меня нахлынули воспоминания, ноздри защекотало знакомыми запахами жимолости, земляники и спелой малины.
Я почти что услышала звуки банджо, услышала скрипку дедушки, увидела бабушку в ее кресле-качалке, носящегося по траве Тома, снова услышала плач Нашей Джейн и стоящего рядом с ней Кейта, с любовью посматривающего на сестренку. Среди всего этого невежества и глупости появлялись дары Божьи – дети, вовсе не отягощенные дурной наследственностью, как можно было бы подумать, а даже благословенные во многих отношениях.
С каждой пройденной милей я становилась все более нетерпеливой, все более возбужденной.
Вскоре показались аккуратные фермы предместий Уиннерроу, на просторных зеленых полях которых созрел летний урожай и скоро начнется уборка. Потом пошли дома бедняков из долины, которые жили немногим лучше нас, горного отребья. Чуть повыше расположились сараюшки шахтеров, а среди них затесались халупы тех, кто промышлял самогоноварением.
Самый низ долины находился во владении зажиточного населения. Там оседала самая богатая земля, смывавшаяся со склонов гор обильными весенними ливнями, чтобы попасть затем в сады богачей Уиннерроу, чтобы обеспечить плодоносной почвой тех, кто в ней меньше всех нуждается, чтобы цвели сады и цветники богатых и они могли окружать свои особняки красивейшими тюльпанами, нарциссами, ирисами, розами и прочими цветами, призванными подчеркнуть достоинства викторианских строений. Неудивительно, что городок назвали Уиннерроу.12
Удачливые люди городка жили на главной улице, а неудачники – в горах. В прежние времена владельцы угольных шахт, а также золотодобытчики, которые давно свернули свою деятельность, понастроили тут роскошные дома. Теперь в них жили владельцы текстильных фабрик и их управляющие.
Кэл не спеша ехал по главной улице Уиннерроу мимо окрашенных в пастельные цвета домов богачей и уступающих им размерами домов людей из среднего класса, тех, которые занимали руководящие должности на шахтах. Уиннерроу был также благословлен или проклят тем, что в нем находились прядильноткацкие фабрики, выпускавшие бельевую ткань, скатерти, толстые узорные покрывала, ковры и дорожки. Фабрики, где хлопковая пыль проникала в легкие рабочих, которые, как горняки, рано или поздно отхаркивали свои легкие с кашлем, и тем не менее никто никогда не пробовал судиться с хозяевами фабрик или шахт. Считалось, что это в порядке вещей и бороться с этим бесполезно. Нужно было зарабатывать на жизнь, а дальше – как повезет.
Предаваясь этим мыслям, я разглядывала красивые дома, которыми так восхищалась в детстве. В некотором смысле, надо признать, они и сейчас производили впечатление. «Ты смотри, какие террасы, – возникал в моей памяти голос Сары. – Нет, ты только посчитай по окнам этажи: первый, второй, третий. А башенки какие, гляди. На некоторых домах даже по две, по три, по четыре. А дома какие красивые – как на открытках!»
Я обернулась посмотреть, как там Китти. На этот раз ее глаза были открыты.
– Китти, ты как, нормально? Тебе что-нибудь нужно?
Она повела на меня своими бледными водянистыми глазами.
– Хочу домой.
– Ты почти дома, Китти, почти дома.
– Хочу домой, – повторила она как попугай, который знает только одну фразу.
Я в смятении отвернулась. Почему я ее по-прежнему боюсь?
Кэл притормозил и свернул на извилистую дорожку, которая вела к изящному особняку, выкрашенному в нежно-желтый цвет с белой отделкой по краям. Построенный где-то на рубеже века, этот похожий на узорчатый пряник величественный дом имел три этажа с открытыми верандами на первом и втором этажах и балкончиком на третьем, видимо, чердачном, этаже. Кэл пояснил, что веранды окружают дом с четырех сторон. Он остановил машину, вышел и открыл заднюю дверь. Подняв Китти с сиденья, он понес ее к ступенькам веранды, где в ожидании гостей молча собралось семейство Китти.
Почему они не поспешили навстречу дочери? Почему стояли кучкой и наблюдали, как Кэл нес ее на руках? Китти рассказывала мне, что они были рады, когда Китти убежала из дому и в возрасте тринадцати лет вышла замуж. «Они никогда меня не любили, никто», – вспомнила я слова Китти, которые она не раз повторяла. Судя по тому энтузиазму, с которым они встречали Китти, радости от ее приезда, тем более больной и беспомощной, никто не испытывал. Но разве я смогла бы упрекнуть их? Если она со мной выделывала такое, то почему она не могла так же вести себя и в отношении родных? С их стороны и так было довольно благородно согласиться вновь принять ее в свой дом, более чем благородно.
Я неподвижно сидела в машине, не испытывая желания расставаться с ее прохладой и уютом.
Кэл с Китти на руках преодолел пять широких ступенек веранды и остановился между двумя белыми балюстрадами. Семья молча разглядывала Китти, и тут я наконец решила, что Кэл нуждается в какой-то помощи, которую, похоже, никто, кроме меня, предложить ему не собирался.
Это было, как в том рассказе бабушки. Она говорила, что они с дедушкой молча встретили моего отца с молодой женой, которую он называл своим ангелом и которую они не приняли – поначалу. О, мама, какую же боль ты тогда перенесла! И как больно это может быть для Китти!
Я бросилась вдогонку, и тут же их взгляды обратились ко мне – не дружелюбные, но и не враждебные. Все четверо встречавших пристально наблюдали за происходящим, будто Кэл привез какого-то чужака. Было ясно, что им не хотелось принимать Китти, но все же они пошли на это и будут присматривать за ней – «пока это не закончится, так или иначе».
Крупная женщина, в которой обнаруживалось явное сходство с Китти, была, по-видимому, ее матерью, Ривой Сеттертон. В платье из тонкого ярко-зеленого шелка с одним рядом крупных золотых пуговиц, тянувшихся до самого подола, туфлях такого же зеленого цвета – вот что произвело на меня, глупую, впечатление.
– Куда можно отнести ее? – спросил Кэл, меняя положение рук, в то время как сама Китти равнодушно смотрела на мать.
– Ее прежняя комната готова и ожидает ее, – ответила женщина, изобразив подобие улыбки, а потом протянула мне свою сильную, красноватую руку в вялом рукопожатии. Каштановые волосы матери Китти пронизали серебряные пряди, словно ментоловый леденец растаял в волосах. Рядом с ней стоял невысокий полный мужчина, розоватую лысину которого обрамляла подкова седых волос.
– Отец Китти, Хевен, – представил Кэл Портера Сеттертона, обратившись затем к родителям Китти: – Я сразу же отнесу ее в комнату. Поездка выдалась утомительная. Китти было неудобно, она еле помещалась на заднем сиденье. Надеюсь, моих денег будет достаточно, чтобы обеспечить ее всем необходимым.
– Мы сами способны позаботиться о своих родных, – ответила мать Китти, снова бросив на дочь неприветливый презрительный взгляд. – Она вовсе не похожа на больную – по крайней мере, с этой штукатуркой на лице.
– Мы потом об этом поговорим, – бросил Кэл, направляясь в дом.
Я тем временем разглядывала сестру Китти – Мейзи – бесцветную имитацию Китти, когда той было семнадцать лет. От меня не отрывал глаз прыщеватый блондин по имени Дэнни. На мой взгляд, ему было около двадцати.
– Вы наверняка видели нас не один раз, – сказала Мейзи, приблизившись ко мне и стараясь выглядеть дружелюбной. – Мы-то часто видели вас и вашу семью. Кто же не знал Кастилов.
Я всматривалась в Мейзи и Дэнни, стараясь хоть что-то о них вспомнить, но на память ничего не приходило. Кого я могла заметить в церкви, кроме преподобного Вайса, его жены и самых красивых девчонок и симпатичных ребят? Ну, еще мисс Дил… Вот, пожалуй, и все. Хорошо одетые прихожане также привлекали мое внимание, потому что мне хотелось так же красиво одеваться, как они. Но теперь я носила одежду куда лучше той, которую когда-либо видела в единственной церкви Уиннерроу.
Дэнни все еще не проронил ни слова.
– Мне нужно идти помочь Китти, – сказала я, оглянувшись на машину. – Все наши вещи там, в багажнике, они потребуются для ухода за ней.
– Я принесу, – предложил Дэнни, наконец стронувшись с места, а я, сопровождаемая Мейзи, прошла в дом вслед за Ривой, в то время как мистер Сеттертон направился вместе с Дэнни к машине Кэла.
– У вас очень необычное имя, – заявила Мейзи, поднимаясь за мной по лестнице. – Хевен Ли. Очень красиво. Мам, а почему ты дала мне такое глупое имя – Мейзи? Неужели у тебя нет воображения?
– Закрой рот и скажи спасибо, что не назвала тебя Дурой.
Смешавшись, Мейзи покраснела и опустила голову. Вероятно, россказни Китти о кошмарном детстве, которые слышал от нее Кэл, все-таки были правдой.
Те помещения, через которые мы проходили, выглядели просторными, прибранными и довольно привлекательными, и вскоре меня привели в спальню. Китти распласталась на больничного вида кровати, одетая в простенькую розовую ночную рубашку. Кэл прикрыл ее простыней, глянул на меня, улыбнувшись, и обратился к матери Китти:
– Рива, я вам очень благодарен за ваше предложение приютить Китти и сделать для нее все возможное. Мне приходилось платить сиделкам за круглосуточное дежурство. Но, если вам удастся обходиться только ночной сиделкой, я буду присылать чек в оплату ее услуг и других затрат по уходу.
– Мы не такие и бедные, – заявила Рива. – Я уже сказала, что мы сами способны позаботиться о своих родных. – Она обвела взглядом комнату. – Девочка, ты можешь называть меня Ривой, – обратилась она ко мне. – Китти и прежде жита в этой комнате. Не такая уж она и плохая, правда? А Китти все время представляла дело так, будто мы ее держим в свинарнике. Она называла ее тюрьмой. Не терпелось скорее подрасти и сбежать с мужчиной, первым, кто ее возьмет. А теперь посмотрите на нее. Вот к чему ведут грехи, нежелание жить праведно…
Что я могла возразить на это?
Через пятнадцать минут я уже закончила протирать Китти влажной губкой и переодела ее в чистую красивую сорочку. Сонно, с каким-то удивлением в рассеянном взоре она уставилась на меня, а потом быстро заснула. Я почувствовала облегчение, когда эти странные глаза закрылись.
Сидя внизу в приятной гостиной, мы все слушали объяснения Кэла насчет необычного заболевания Китти, которое не мог определить ни один врач. Губы Ривы Сеттертон презрительно скривились.
– Китти с малолетства на все жаловалась. Что бы я для нее ни делала – ничем не могла угодить. Она никогда не любила ни меня, ни отца, никого другого – кроме мужчин, да посмазливее. Может быть, на этот раз я возмещу ей свои прошлые неудачи… Теперь, когда она не сможет возражать мне и выводить из себя.
– Это точно, – поддержала мать Мейзи, прилипшая ко мне как репей. – С Китти одно беспокойство, когда она сюда приезжает. Что мы ни делаем, что ни говорим – все ей не нравится. Уиннерроу она ненавидит, всех нас – ненавидит, но приезжать продолжает…
Мейзи еще долго развивала эту тему, увязавшись за мной в мою комнату и наблюдая, как я разбираю багаж, но скоро у нее перехватило дыхание, когда она увидела извлеченное из чемоданов дорогое нижнее белье и потрясающие платья, пополнившие мой гардероб после того, как Китти стала слишком больной, чтобы следить за тем, сколько Кэл на меня тратит.
– Клянусь, с ней невозможно ужиться, – заявила Мейзи, плюхнувшись плашмя на желтое постельное покрывало и глядя на меня восторженными зелеными глазами. Мейзи не обладала тем, что было характерно для Китти – живостью и жесткостью. – Китти мне вроде как и не сестра. Она уже давно сбежала и вышла замуж, когда я начала что-то соображать. Ей никогда не нравилось, как мама готовила. А теперь, нравится или не нравится, будет есть что дадут. – Мейзи фыркнула, как довольный кот. – Что делаем, что говорим – ну ничего не нравится. Странная она, наша Китти. Но мне все же жаль ее, что она лежит там в постели и не может двигаться. А с чего это у нее?
Это был хороший вопрос. Именно этим вопросом неоднократно задавались врачи.
Когда Мейзи ушла, я опустилась в мягкое кресло, обитое желтым набивным ситцем, и глубоко задумалась. С чего все-таки началось? После того как она убила Толстушку? Сосредоточенно вспоминая, я пыталась найти хоть малейший намек. Может, это началось в тот день, когда Китти примчалась домой, взбешенная тем, что половина клиенток пришли позже назначенного времени.
– Черт бы побрал этих баб! – бушевала тогда Китти. – Они, видно, считают себя выше меня и потому могут заставить себя ждать, будто у меня других дел нет! Ух, есть хочу, никогда не было такого аппетита! А все равно худею. Несмотря на то что ем, ем и еще хочется.
– Спешу, как могу, – отвечала я, суетясь между раковиной и плитой.
– Пойду искупаюсь, а у тебя чтобы все было готово, когда выйду.
И высокие каблуки застучали по лестнице.
Я и сейчас представляла, как Китти срывает с себя в ванной розовую униформу своего салона и бросает на пол, снимает нижнее белье и тоже бросает на пол. Потом мне предстояло собрать эту одежду, выстирать, привести в порядок. Я и сейчас слышала, как наполняется водой ванна, слышала, как Китти громко поет ту же самую песню, которую всегда пела, принимая ванну.
Помню доли-ину и вечер по-оздний,
и тот даял-екий гудок парово-озный…
И так раз за разом. Надоедливая песня въелась мне в память. Эти две строчки повторялись и повторялись, хотелось даже заткнуть уши ватой.
И вдруг крик – длинный, страшный.
Я взлетела наверх, представляя себе, что Китти поскользнулась в ванне и ударилась головой… Но я увидела, что Китти стоит голая перед зеркалом и широко открытыми глазами рассматривает правую грудь.
– Рак. У меня рак груди.
– Мама, тебе нужно сходить к врачу. Это, может быть, доброкачественная киста или доброкачественная опухоль.
– Что это еще за «доброкачественная»?! – воскликнула она. – Отнимут – и все, иссекут своими скальпелями, изуродуют… Ни один мужчина меня после этого не захочет! И буду я однобокой полуженщиной, а ведь у меня не было ребенка! Я никогда не узнаю, что значит кормить своего собственного ребенка! Они мне говорили, что нет у меня никакого рака. Но я-то знаю, что есть! Я-то знаю!
– Ты уже была у врача… мама?
– Да, черт возьми, да! Да что они понимают?! Когда уже будешь при смерти, тогда они определят!
Китти бушевала, как сумасшедшая, и я вынуждена была позвонить Кэлу и попросить, чтобы он приехал, а когда снова поднялась наверх, то застала Китти лежащей на кровати и уставившейся в потолок.
После того как мы в первый раз отведали еды в доме Сеттертонов, которая оказалась очень вкусной, я помогла Риве и Мейзи вымыть посуду, а потом мы все трое вышли к мистеру Сеттертону на веранду. По-прежнему думая о своем, я поговорила с Кэлом о том давнишнем дне, а Рива Сеттертон в это время находилась наверху, стараясь заставить дочь поесть.
– Она все съела, – объявила Рива, вернувшись от Китти и опустившись в плетеное тростниковое кресло-качалку. – В моем доме никто не умрет голодной смертью.
– Рива, несколько месяцев назад Китти сказала, что нашла уплотнение в груди. И еще она сказала, что ходила к врачу и врач сообщил ей, что у нее нет злокачественного образования. Но откуда нам знать, действительно ли она ходила к врачу? Однако, когда она две недели пробыла в больнице, то ее там тщательно обследовали, но ничего тревожного не нашли.
Мать Китти почему-то неожиданно встала с качалки и ушла с веранды в дом.
– И это все? – спросила Мейзи, широко раскрыв свои зеленые глаза. – И чего так долго прятаться? Все равно узнаешь. Впрочем, она наверняка гордилась грудью, поэтому ее можно понять, что она старалась не знать.
– Мейзи, – вступил в разговор Кэл, который сидел рядом со мной, – но ведь врачи всю ее обследовали.
– Для Китти это не имеет никакого значения, – сказала Мейзи с непонятным удовлетворением. – Рак груди в нашей семье – наследственная болезнь. Это старая история. Матери отняли обе, она носит теперь искусственные. Поэтому она и ушла. Она не переносит, когда говорят на эту тему. А ведь не подумаешь, правда? У бабушки по матери тоже одну удалили. Бабушке по отцу тоже удалили одну, а другую не успели, она умерла. А Китти до смерти боялась потерять свою гордость. – Мейзи задумчиво посмотрела на свои маленькие груди. – У меня не много этого, но все равно не хотелось бы терять ни одной – а придется.
Неужели это все так просто объяснялось?
Об этом ни врачи, ни я, ни Кэл даже не задумывались. Это был ее секрет, из-за которого она так переживала. По этой причине Китти полностью замкнулась в себе, хотя никакого рака у нее не было.
Прошло два часа, и тут я поняла. Теперь, когда Кэл оказался в доме родителей Китти, он стал каким-то другим. Между нами возникла дистанция. Я не вполне отдавала себе отчет, в чем это проявлялось, однако почувствовала облегчение от того, что у него нет ко мне прежней тяги. Может, так проявлялась его жалость к Китти. Эта жалость смягчала его взгляд, когда он сидел у постели и брал ее за руку. Я задержалась в дверях и понаблюдала, как он пытается успокоить Китти, а потом повернулась и вышла.
Случившееся между мной и Кэлом останется моей самой постыдной и ужасной тайной.
Когда я спустилась вниз и вышла на веранду, размышляя, что делать дальше, то снова вспомнила о Томе. Может быть, этот день будет днем радостной встречи с ним и с Фанни?
«О, Логан, когда я тебя увижу? Узнаешь ли ты меня? Обрадуешься ли моему приезду? Или так же отвернешься, как в последний раз, когда ты был со своими родителями?» – мучили меня эти вопросы. Ведь Логан так ни разу и не попытался объяснить свои действия, словно думал, что я ничего не заметила.
В первую ночь после приезда я спала вместе с Мейзи в ее комнате, а Кэлу дали раскладушку, чтобы он мог устроиться в комнате Китти. На следующее утро я встала очень рано и была при полном параде, когда все еще спали. Я уже стала спускаться по лестнице, когда сзади меня окликнул Кэл:
– Хевен, ты куда направилась?
– Навестить Фанни, – ответила я шепотом, боясь обернуться и встретиться с ним взглядом, испытывая в Уиннерроу в тысячу раз большее чувство стыда, чем в Кэндлуике.
– Разреши мне пойти с тобой, пожалуйста.
– Кэл, – взмолилась я, – если ты не против, я хотела бы пойти одна. У нас с Фанни всегда были сложные отношения. При тебе она не будет откровенной, а мне хочется услышать от нее правду, а не ворох вранья.
Кэл сказал хрипловатым голосом:
– Как быстро ты сбегаешь, очутившись в родных местах. Уж не от меня ли? Ищешь предлог избавиться от моего общества? Тебе нет необходимости искать предлог, я тебе не хозяин. Иди, а я останусь ухаживать за Китти и договариваться с родителями насчет ухода за ней. Но я буду скучать без тебя.
Больно было слышать обиду в его голосе, но все же я испытывала радость выйти из дома и все оставить позади. Каждый шаг, который отдалял меня от особняка Сеттертонов, делал меня моложе, счастливее.
Я скоро увижу Фанни.
Мои ноги сами выбрали путь, позволяющий мне пройти рядом с аптекой Стоунуолла. Мое сердце учащенно забилось, когда я приблизилась к знакомому заведению. Я просто хотела пройти мимо, вовсе не рассчитывая увидеть Логана, хотя и думала о нем, пытаясь представить, как он теперь выглядит. Взглянув внутрь сквозь широкую витрину (сердце у меня при этом чуть не выскочило), я с сожалением заметила, что Логана там не было. Я вздохнула, и тут вдруг почувствовала пристальный взгляд синих глаз молодого человека, выходящего из синего спортивного автомобиля. Я замерла, узнав… Логана Гранта Стоунуолла.
О Боже!
Кажется, мы переживали одни и те же чувства, глядя друг на друга и не веря в происходящее.
– Хевен Ли Кастил – это ты или мне это снится?
– Это я. А это ты, Логан?
Его лицо сразу засветилось, он подскочил ко мне, крепко взял меня за руки и, глядя прямо в глаза, глубоко вздохнул.
– Как ты выросла… Повзрослела, стала такой красивой. – Он вспыхнул, запнулся, а затем улыбнулся. – Хотя, чему удивляться, я всегда знал, что ты вырастешь и станешь еще красивее.
Я смутилась, запутавшись в паутине, которую сама же и сплела, хотя мне хотелось броситься в объятия Логана, навстречу его протянутым, манящим к себе рукам.
– Логан, спасибо тебе, что ты отвечал на мои письма… Большинство писем.
Он казался разочарованным, ожидая, очевидно, от меня другого.
– Когда я получил от тебя известие, что вы везете сюда Китти Деннисон, я сообщил Тому.
– Я ему тоже написала, – прошептала я, продолжая любоваться его красотой: высокий, атлетически сложенный.
Мне было стыдно и горько, что я не смогла устоять перед Кэлом и дождаться настоящей, чистой и светлой любви. Я опустила глаза, испугавшись, что он увидит в них нечто такое, чего мне не хотелось бы. Меня колотило от стыда, я даже отступила от Логана, чтобы не пачкать его своей греховностью.
– Было бы здорово снова увидеться с Томом, – еле слышно выдавила я из себя, пытаясь освободить свои руки из его крепкой хватки, но Логан шагнул вперед и сжал их еще крепче.
– А меня снова увидеть – это не здорово? – Он нежно привлек меня к себе и отпустил руки, чтобы обнять меня за талию. – Посмотри на меня, Хевен. Подними глаза. Почему ты ведешь себя так, точно больше не любишь меня? Я так долго ждал этого дня, мечтая, что скажу тебе, что ты мне ответишь и как это все будет… А ты отводишь от меня глаза. Я все время думал только о тебе, больше ни о ком. Иногда я ходил в твой домик и бродил по опустевшим комнатам, думая о тебе и о том, как трудно тебе приходилось, хотя ты была молодцом, никогда не жаловалась и не требовала жалости к себе. Хевен, ты – как роза, дикорастущая прекрасная роза, самая благоухающая и очаровательная. Пожалуйста, обними меня, поцелуй и скажи, что по-прежнему любишь меня!
Он сказал все то, что я мечтала от него услышать, и снова жгучее чувство вины – если бы он знал правду! – охватило меня, и все-таки я не могла противостоять мольбе в его глазах или устремлениям своей романтической натуры, которая говорила: да, Логан! Я обхватила его руками и почувствовала, что поднимаюсь в воздух, кружась. Нагнув голову, я поцеловала его в губы так страстно, что мне показалось, будто у него остановилось дыхание, но он вернул мне мой поцелуй с еще большим жаром. Когда мы отпустили друг друга, глаза Логана горели, он тяжело дышал.
– О, Хевен, я знал, что так будет, – с трудом прошептал он.
Мы оба замолчали, наши молодые тела тянуло друг к другу. Он прижал меня к себе, и я почувствовала его возбуждение. Это напомнило мне Кэла. Но я совсем не этого хотела! Я попыталась высвободиться, изгибаясь и упираясь в него, вся дрожа и охваченная животным страхом не только по отношению к Логану, но и вообще всем мужчинам. «Не трогай меня так! – хотелось мне крикнуть. – Целуй, обнимай – и хватит!»
Он, разумеется, не понял, почему я стала сопротивляться. Я видела это по его глазам, широко открытым от удивления. Но Логан меня отпустил.
– Прости меня, Хевен, – тихим, виноватым тоном промолвил он. – Кажется, я забыл, что прошло два года и восемь месяцев с тех пор, как мы виделись в последний раз, но в твоих письмах ничто не говорило, что мы можем стать чужими.
Я постаралась казаться спокойной, а не испуганной.
– Я очень рада встрече с тобой, но я в некотором роде спешу…
– Ты хочешь сказать, что уходишь и мы проведем вместе лишь эти несколько минут? Хевен, ты что, не расслышала? Я тебя люблю!
– Но мне нужно идти, действительно нужно.
– Куда бы ты ни шла, я пойду вместе с тобой.
«Нет, Логан, оставь меня! Я тебе больше не нужна!» – хотелось мне крикнуть.
– Прости, Логан. Мне нужно увидеть Фанни, дедушку… Я думаю, что лучше встретиться с Фанни наедине. Может, нам завтра?..
– Никаких «может». Давай твердо договоримся. Завтра рано утром, скажем, в восемь часов, чтобы провести вместе весь день. Ты многое писала в письмах, но этого недостаточно. Хевен…
Я повернулась к нему и попыталась улыбнуться.
– Увидимся завтра рано утром. И проведем вместе целый день, если ты так хочешь.
– Если я так хочу? Конечно, хочу! Хевен, не смотри на меня так! Как будто ты меня боишься! Что происходит?! Только не говори мне, что ничего такого! Ты явно изменилась! Ты больше меня не любишь, но у тебя не хватает духу сказать об этом!
Я всхлипнула.
– Это неправда.
– Тогда в чем дело? – требовательным тоном спросил Логан, и его юношеское лицо сразу повзрослело. – Если мы теперь все это не обсудим, то между нами вырастет стена, которая рано или поздно окажется непреодолимой.
– До встречи, Логан, – бросила я на ходу.
– Где? – крикнул он, явно расстроенный. – Здесь или у Сеттертонов?
– Приходи туда. В любое время после семи, – сказала я, нервно засмеявшись. – Я встану рано, чтобы помочь ухаживать за Китти.
Если бы я досталась ему той невинной девушкой, которую он мог бы научить… И все же было здорово, действительно здорово идти и чувствовать, как он провожает меня таким восхищенным взглядом, что я чувствовала это почти физически. Его преданность согревала мне сердце. Потом я услышала, что Логан меня догоняет.
– Ведь никому не помешает, если я провожу тебя до дома священника, а потом уйду. Я не хочу ждать до завтра, чтобы узнать правду. Хевен, ты говорила мне тогда в вашем домике, что твой отец продал Кейта и Нашу Джейн, Фанни и Тома. А тебя он тоже продал?
– Да, – коротко бросила я, не в силах сдерживать дрожь в голосе, возмущаясь тем, что он все еще сомневается. – Продал, как скотину, за пятьсот бумажек. Меня заставили рабски вкалывать на ненормальную бабу, которая ненавидит моего отца, почти как я сама!
– Почему ты кричишь на меня? Не я же тебя продавал! Я сочувствую тебе в твоих страданиях, но, извини, честно говоря, не видно, чтобы ты действительно страдала. Ты потрясающе выглядишь, одета с иголочки, как невеста на выданье, а утверждаешь, что тебя продали и обходились с тобой, как с рабыней. Если бы все рабыни выглядели, как королевы красоты, то, пожалуй, всех девушек надо было бы продавать в рабство.
– Что за грубость ты себе позволяешь, Логан Стоунуолд?! – взорвалась я, чувствуя такой же приступ ярости, как Китти в свои худшие времена. – А я-то думала, ты добрый, понимающий! Если ты не видишь на мне следы побоев, это не значит, что их нет!
Я расплакалась горькими слезами, с трудом произнося слова. Подумать только, еще несколько минут назад он был таким нежным. Не в состоянии больше сказать ни слова и проклиная себя за то, что не смогла, как всегда, сдержаться и разревелась, как ребенок, я снова отвернулась от него.
– Хевен, не отворачивайся, прости меня. Прости, что я такой бесчувственный. Позволь мне исправиться. Мы обговорим это с тобой, как обычно делали.
К его же благу, мне следовало бы убежать и больше никогда не видеть его, но я не могла расстаться с парнем, которого я полюбила с первого взгляда. И, позабыв на время все споры, мы пошли рядом, пока перед нами не оказался чудесный особняк преподобного Уэйланда Вайса.
Логан держал меня за руку, пока я разглядывала дом.
Дом был покрашен в снежно-белый цвет, и от него так и веяло благочестием и величием. Он был окружен двумя акрами цветников и ухоженных лужаек. Дом Китти в Кэндлуике на фоне этого особняка казался сараем. Я вздохнула, задумавшись о судьбе Фанни, которая теперь превратилась в молодую леди, чуть старше шестнадцати лет. О Томе, которому, как и мне, исполнилось семнадцать, Кейте, которому скоро будет двенадцать, и Нашей Джейн – той будет одиннадцать. Эх, только бы увидеть их всех и знать, что они здоровы и счастливы.
Но сначала – Фанни.
Теперь, оказавшись здесь, я могла стоять и смотреть на самый грандиозный дом в Уиннерроу. Ряд коринфских колонн составлял длинную веранду. Ступени особым образом были выложены из кирпича. В огромных терракотовых горшках цвели красная герань и красная петуния. На веранде стояли солидные по виду белые плетеные стулья с красивыми расписными фигурными спинками.
В кронах громадных старых деревьев пересвистывались птицы. На веранде в подвешенной к потолку белой плетеной клетке завела свою веселую песню желтая канарейка. Для меня было неожиданным услышать ее пение откуда-то сверху. Видно, птицу поместили туда подальше от кошек и сквозняков. Всю жизнь Фанни мечтала о канарейке в белой клетке, и наконец она у нее появилась.
Кроме пения птиц, дом не издавал ни звука.
В нем стояла такая тишина, что не было никакого намека на наличие обитателей.
Возможно ли, чтобы такой красивый дом мог таить угрозу?
Глава 19
Кастилы найдены
Я несколько раз нажала на кнопку звонка. Пока стояла и ждала, казалось, целую вечность, меня все больше одолевало нетерпение. Изредка я оглядывалась с надеждой – не ушел ли Логан, но он не уходил. Юноша стоял, прислонившись к дереву, и улыбался мне всякий раз, когда я смотрела в его сторону.
В доме раздались легкие шаги. Я насторожилась и стала прислушиваться. Медленные, крадущиеся шаги… Тяжелая дубовая дверь отворилась, образовав узкую щель. На меня смотрели прищуренные темно-карие глаза, и в них читалась настороженность и недружелюбность. Такие почти черные глаза были только у Фанни – и у отца.
– Уходи, – раздался голос, который определенно принадлежал Фанни.
– Это я, Хевен, – ответила я с волнением. – Я пришла посмотреть на тебя, узнать, как ты живешь. Как ты можешь прогонять меня?
– Уходи, – прошептала Фанни еще более требовательно. – Что хочу, то и делаю! И не хочу тебя видеть! И вообще больше тебя не знаю! Ты мне больше не нужна! Я теперь Луиза Вайс. У меня есть все, что я хочу. И я не желаю, чтобы ты приходила сюда и все мне испортила.
Она по-прежнему умела доставлять боль своими злыми и эгоистичными словами и поступками. Но все же я верила, что, несмотря на всю внешнюю враждебность и зависть, Фанни меня любит. Просто жизнь лепила ее иначе, чем меня.
– Фанни, я же твоя сестра, – тихо уговаривала я ее, стыдясь, что Логан мог услышать, с каким «гостеприимством» меня встречают. – Мне нужно поговорить с тобой, встретиться, узнать, не слышала ли ты о Кейте и Нашей Джейн.
– Я ничего не знаю, – прошептала Фанни, слегка приоткрывая дверь. – И знать ничего не хочу. Только уйди, оставь меня в покое.
Мне удалось заметить, что моя средняя сестра стала весьма привлекательной девушкой с черными длинными волосами и довольно-таки красивой фигурой и вполне могла бы свести с ума не одного мужчину. Я всегда предполагала, что Фанни сможет разбивать мужские сердца без тени сожаления и раскаяния. Мне было обидно, что она не хочет пускать меня в дом и ее совсем не интересует, как я жила это время и где.
– Ты видела Тома?
– Я не хочу видеть Тома.
Меня передернуло, как ужаленную.
– Фанни Кастил, я тебе столько раз писала. Ты что, не получала мои письма?! – с настойчивостью в голосе спросила я, силой придерживая дверь, чтобы она ее не захлопнула у меня перед носом. – Чтоб тебе пусто было, Фанни! И что ты за тварь?! Если человек к тебе хорошо относится, помнит о тебе и пишет, ты могла хотя бы ответить – если тебе, конечно, не наплевать на всех!
– Наконец-то до тебя дошло, – огрызнулась Фанни.
– Эй, подожди-ка минуту, Фанни! Не можешь же ты просто так взять и хлопнуть передо мной дверью! Я тебе не позволю этого!
– Ничего ты мне не писала, ни разу! – воскликнула она, опасливо обернувшись. – Тебе надо уходить, Хевен. – В ее перепуганных глазах я прочла мольбу. – Они спят там наверху. Преподобный и его жена не любят, когда им напоминают, кто я такая. Они меня предупредили, чтобы я не разговаривала ни с тобой, ни с кем-то другим из Кастилов. Об отце я ничего не слышала с того дня, как попала сюда. – Она смахнула навернувшуюся в уголке глаза слезу, которая успела скатиться по щеке. – Я думала, что отец любил меня больше других, но выходит, что нет. – На следующую слезу она не обратила внимания. – Рада, что ты хорошо выглядишь. – Она присмотрелась к моему лицу, и ее полные красные губы сделались потоньше, слегка растянувшись в улыбке. – Мне надо идти. Боюсь, они проснутся и мне влетит, что разговаривала с тобой. Убирайся отсюда, Хевен Ли. Я больше знать тебя не хочу. И лучше б я тебя никогда не знала. Не помню о тебе ничего хорошего из тех дней, когда мы жили в горах и были детьми. Помню только вонь да голод, да как мерзли ноги, да как всегда всего не хватало.
Я быстро просунула ногу в дверную щель, поняв, что, если Фанни захочет захлопнуть дверь, руками мне ее не удержать.
– Ну-ка погоди, Фанни Луиза Кастил! Я только и думала о тебе все эти долгие два года – днем и ночью, – и ты не можешь вот так сказать мне: «Уходи прочь!» Я хочу знать, как ты все это время жила и хорошо ли с тобой обращались. Ты нужна мне, Фанни, даже если я тебе не нужна. Я помню все хорошее из нашей прошлой жизни в горах и стараюсь забыть все плохое. Помню, как мы согревались в стужу, прижавшись друг к другу. Я люблю тебя, хотя ты всегда доставляла мне огорчения.
– Уходи с веранды, – уже навзрыд, не скрывая, сказала Фанни. – Ничем не могу тебе помочь, ничем.
Она сильно ударила меня по ноге, вытолкнув ее из щели, и захлопнула дверь. Внутри щелкнул замок, и я осталась одна на веранде.
Спотыкаясь, почти ничего не видя из-за слез, я спустилась по лестнице. Логан подошел ко мне, обнял и стал успокаивать:
– Пропади она пропадом за то, что так разговаривала с тобой!
Я дернулась, вне себя от возмущения из-за поведения Фанни. Хотелось просто кричать от ярости. Стоит ли уделять так много любви людям, которые отворачиваются, как только у них отпадает нужда в тебе?
Ну, лишусь я Фанни, ну и что с того? Она ведь никогда не была любящей сестрой… Но почему же мне было так больно?
– Уйди, Логан! – закричала я, набрасываясь на него со сжатыми кулаками, когда он опять попытался меня обнять. – Не нужен ты мне, мне никто не нужен!
Я отвернулась от него, но он схватил меня за руку и развернул лицом к себе.
– Хевен! – воскликнул он. – Что случилось?! Я-то при чем?!
– Пусти меня, – тихо взмолилась я.
– Послушай, – решительно заговорил Логан, – ты срываешь на мне свой гнев, тогда как обидела тебя Фанни. В ней же всегда хватало ненависти, правильно? Когда мы шли сюда, я подумал, что именно таким образом она будет себя вести. Жаль, конечно, что так оно и вышло, но я-то чем виноват? Я решил побыть рядом, подождать, пока понадоблюсь тебе. Я хочу быть нужным тебе, Хевен! Не бросайся на меня с кулаками! Я ничего не совершил, а только восхищался тобой, уважал и любил. Я как-то не верил, что ваш отец взял да и распродал своих детей. Но теперь я этому верю. Прости, что до сегодняшнего дня я не мог до конца поверить в это. Я вырвалась из его рук.
– Ты хочешь сказать, что за это время ни разу не говорил с Фанни обо мне?
– Несколько раз пытался поговорить. Но ты же знаешь Фанни. Все переворачивает по-своему и даже убеждает себя и верит, что якобы меня интересует она, а не ты. Фанни никто не нужен, она думает только о себе. – Он покраснел и посмотрел в землю. – Я понял, что от Фанни лучше держаться подальше.
– Она все такая же лихая девица, да? – с горечью в голосе спросила я, догадываясь, что Фанни вела себя с ним по-прежнему в резко наступательном стиле. Интересно, устоял ли Логан или пал, как все другие?
– Да, – продолжил он, поднимая глаза, – от Фанни нелегко отбиться… Самое лучшее – это держаться от нее подальше.
– Подальше от соблазна?
– Постой! Я стараюсь делать все, чтобы таких, как Фанни, в моей жизни не было. С тех пор, как ты уехала, я продолжаю надеяться, что когда-нибудь девушка по имени Хевен по-настоящему полюбит меня. Нежная и невинная, способная отдать всю себя другому человеку, такая, которую я мог бы уважать. А как я могу уважать такую, как Фанни?
Господи, помоги мне! Как же он сможет теперь уважать меня?
Мы пошли прочь от дома преподобного Вайса и даже ни разу не оглянулись. Очевидно, Фанни хорошо приспособилась к своей новой жизни.
– Логан, Фанни теперь стыдится своей прежней семьи, – со слезами в голосе сказала я. – Я-то думала, она рада будет меня видеть. Были времена, когда мне с ней приходилось воевать, но ведь мы кровная родня, и я все равно люблю ее.
Логан снова порывался обнять, поцеловать меня, но я все отстранялась, смотря в другую сторону.
– А ты, случаем, не знаешь, где находится мой дедушка? – тихо спросила я.
– Конечно, знаю. Я иногда его навещаю, чтобы поговорить о тебе, и часто помогаю ему продать зверюшек, которых он вырезает. Ты знаешь, он настоящий художник в своем деле. У него глаза загорелись, когда я сказал, что ты приедешь. Он так ждет тебя, обещал к твоему приезду, что помоется и оденется во все чистое.
У меня перехватило горло. Неужели дедушка без обычных уговоров пойдет мыться, вымоет голову, наденет чистое?
– А ты видел мисс Дил или знаешь что-нибудь о ней?
– Ее больше здесь нет, – ответил он, крепко сжимая мою руку. – Она ведь уехала еще до тебя, помнишь? И никто о ней больше не слышал. Я иногда захожу в нашу старую школу, тянет все-таки, сажусь на качели и вспоминаю старые времена. Как я уже говорил, я поднимался даже в ваш дом и ходил там по пустым комнатам…
– Зачем тебе это понадобилось? – спросила я в смущении.
– Я ходил туда, чтобы понять кое-что, и, кажется, мне это удалось. Когда я подумаю, что ты, умная и красивая, и Том тоже вышли из такой лачуги, у меня сердце наполняется трепетом и уважением к вам. Не знаю, хватило бы у меня вашего мужества и целеустремленности. Поэтому, когда я вижу Тома…
– Когда та видел Тома? – нетерпеливо перебила я его.
– И ты, естественно, тоже скоро его увидишь. – Логан грустно улыбнулся, увидев выражение моего лица. – Да не расстраивайся ты, у него все в порядке, он классный парень, Хевен. Подожди, сама убедишься.
Мы приближались к Мартинз-роуд, небольшому району (здесь обитал народ победнее), это всего в дюжине кварталов от величественного особняка, где жила Фанни.
– Миссис Салли Тренч держит дом для престарелых, вот она-то и ухаживает за твоим дедом. Я слышал, что твой отец ежемесячно переводит деньги на его содержание.
– Наплевать мне, что делает отец.
Однако на самом деле я была удивлена, что он проявляет заботу и посылает деньги для старика, которого почти никогда не замечал.
– Не так уж ты равнодушна к отцу, как хочешь показать. Может, он выбрал и не тот путь, но зато вы все живы и здоровы. Фанни вроде не жалуется, да и у Тома все в порядке. А когда ты отыщешь Кейта и Нашу Джейн, то порадуешься и за них. Хевен, ты должна научиться ожидать лучшего, а не худшего. Так ты поможешь себе быть счастливой, а не несчастной.
У меня было тяжело на сердце, душа болела, когда я смотрела в сторону Логана. Когда-то я тоже верила в такого рода философию. А теперь нет. Я пыталась придерживаться такого образа мыслей с Китти и Кэлом, стараясь сделать им лучше, а судьба обманула меня, а может, и всех нас. Что говорить о невинности, когда ее нет? Как повернуть вспять стрелки часов и сказать «нет» Кэлу?
– Хевен, я никогда и никого не буду любить так, как я люблю тебя! Я понимаю, что мы оба молоды и неопытны, а мир полон других людей, которые, может быть, покажутся нам привлекательными. Но в эту минуту мое сердце в твоих руках, и ты можешь бросить его и раздавить. Не делай этого со мной.
Я онемела и застыла, охваченная чувством вины и стыда, оттого что являюсь совсем не такой девушкой, какой он меня представляет.
– Пожалуйста, посмотри на меня. Я хочу, чтобы ты меня любила, а ты даже не даешь до себя дотронуться, обнять себя. Хевен, ведь мы уже не дети. Мы достаточно взрослые для того, чтобы испытывать соответствующие эмоции и радости.
Еще один, которому хочется кое-что поиметь от меня!
– Моя семья доставляет мне столько хлопот, что я удивляюсь, как это мне вообще удалось подрасти, – выдавила я из себя.
– А мне кажется, что ты и подросла что надо, и фигурой не подкачала.
Его неуверенная улыбка исчезала по мере того, как глаза становились все более серьезными. И в какой-то момент я увидела в них столько любви и преданности, которые мог вместить только океан. Любви и преданности ко мне, ко мне! Вечная любовь, забота и верность. Сердце запрыгало в груди, и в какой-то момент мне почудилось, что появилась надежда там, где ее и быть не могло.
– Что с тобой, – спросил он, когда я прибавила шагу. – Я что-то не то сказал? Опять? А ты помнишь тот день, когда мы поклялись принадлежать только друг другу?
Я помнила тот чудесный день не хуже Логана – когда мы лежали на берегу реки и давали друг другу детские клятвы в вечной любви. Теперь-то я знала наверняка, что ничто не вечно.
Тогда было легко давать клятвы, думая, что ни Логан, ни я никогда не изменимся. А теперь изменилось все. Если я и была когда-то достойна его, то сейчас уже нет. Оказывается, чувствовать себя отребьем с гор было даже не так унизительно, после того как я впервые дала Кэлу дотронуться до себя, чувствовать себя еще одной потаскушкой, позволившей мужчине воспользоваться ее услугами.
– Наверное, у тебя никогда не было ни одной девушки, кроме меня? – спросила я с горечью в голосе, которой он, похоже, не заметил.
– Были просто свидания, и только.
Мы достигли Мартинз-роуд. И на углу увидели огромный дом-чудовище, покрашенный бледно-зеленой краской с оттенком прибойной пены, чем-то напоминавший цвет глаз Китти. При доме имелся большой двор с хорошо подстриженным газоном. Мне трудно было представить, что дедушка спрятан где-то в этом огромном доме. Старые кресла-качалки, расставленные на террасе, пустовали. Почему бы дедушке не сидеть в кресле и не вырезать фигурки?
– Если хочешь, я подожду здесь, пока ты там с ним будешь беседовать, – задумчиво предложил Логан.
Я разглядывала все эти высокие узкие окна, представляла себе внутренние лестницы и думала о том, что дедушка сейчас так же плохо держится на хромых ногах, как некогда бабушка.
Дом выходил на обсаженную деревьями улицу. Все дома по улице выглядели ухоженными. Перед каждым был газон, а на ступеньках террас или у дверей лежали утренние газеты. Одетые по-домашнему владельцы домов выгуливали собак.
Часто ночами я оказывалась в Уиннерроу, на сумеречных пустынных улицах, где не было людей, не лаяли собаки и не пели птицы и вообще не было слышно ни звука. В этих кошмарных снах я бродила в поисках Нашей Джейн, Кейта и Тома. Но дедушку не искала ни разу, будто уверенная, что он всегда будет жить в нашей горной хижине, – мне так хотелось.
Логан сообщил мне:
– Я слышал, что твой дедушка помогает в уборке дома, чтобы оплачивать проживание и питание, когда отец забывает или опаздывает заплатить Салли Тренч.
Солнце, недавно поднявшись над горизонтом, уже поливало долину своими раскаленными лучами. Здесь не чувствовалось освежающего дуновения ветерка, как наверху, в Уиллисе. Надо же, всю жизнь я считала, что долина – это рай на земле.
– Ну, пошли, – сказал Логан, беря меня под локоть и направляясь через улицу к выложенной кирпичом дорожке. – Я посижу здесь, на террасе. Можешь не торопиться. У меня впереди целый день. Целая жизнь, чтобы провести ее вместе с тобой.
Толстая нечесаная женщина лет пятидесяти пяти услышала мой робкий стук, с большим интересом осмотрела меня и открыла дверь из металлической сетки.
– Мне сказали, что здесь проживает мой дедушка, Тоби Кастил, – заявила я.
– Да, дорогуша, есть такой. Какая ты вся из себя стройненькая, ну очень стройненькая, прямо куколка. И цвет волос мне нравится, и губки – ну просто, как говорится, для поцелуев. – Она вздохнула, взглянула на свое отражение в ближайшем окне и поморщилась, потом снова повернула голову ко мне. – Приятный старичок, я испытываю слабость к таким, как он. Я приняла его, когда никто больше не хотел его брать. Поселила в хорошей комнатушке, а кормлю так, как он никогда не ел, десять к одному, даже двадцать. Люблю держать пари, дурная страсть. В моем деле приходится рисковать. Народ хитрый, ох, хитрый. Приезжает молодняк, привозит родителей, говорят, будем платить, а сами не платят. Уезжают – и только их и видели, а какой-нибудь старик или старушка сидят тут всю жизнь и ждут, ждут, что к ним приедет кто-нибудь, а никто не едет и писем не шлет. Позор, такой позор, как ведут себя некоторые дети, когда родители состарятся и ничего с них не возьмешь.
– Как я понимаю, мой отец каждый месяц посылает деньги.
– Посылает, посылает. Чудесный человек, твой отец, и по виду, и по поведению. Я его помню еще мальчишкой, когда все девицы за ним гонялись. Но я их не осуждаю. Однако он вырос совсем не таким, как люди думали, совсем не таким.
Что она хотела этим сказать? Что отец был проходимцем, каких свет не видывал, и весь Уиннерроу знал об этом?
Она улыбнулась, показав вставные зубы такой белизны, словно они были сделаны из мела.
– Чудное местечко, правда? Ты ведь будешь Хевен Кастил, да? Я пару раз видела твою мамочку. Она была настоящая красавица, но слишком изящная для этого ненавистного мира. Кажется, и Бог был того же мнения. Ты очень ее напоминаешь, нежная такая. – Она посмотрела на меня своими небольшими, но дружелюбными глазами и нахмурилась. – Уезжай-ка отсюда, дорогуша, нечего тебе делать здесь среди таких, как мы.
Она продолжала бы тараторить целый день, если бы я не попросила провести меня к дедушке.
– У меня не так много времени, и я хотела бы повидаться с дедом прямо сейчас.
Женщина впустила меня в дом и провела через темное фойе. Мой взгляд выхватывал предметы старой мебели в комнатах, абажуры со стеклянными подвесками, портреты на стенах. Потом пошла крутая лестница. Изнутри этот дом казался очень старым. Свежая краска и ремонт достались внешнему виду дома. Внутри же не было ничего от чистоты и свежести, кроме одного – запаха лизола.
Лизол…
«Лезь в ванну, грязнуля деревенская…» «Побольше лизола, дура…» «Я смою с тебя кастиловскую грязь…»
Я вздрогнула. Мы прошли мимо комнаты на втором этаже, которая словно сошла со страниц каталога тридцатых годов.
– Ты можешь провести с ним пять минут, – перешла женщина на деловой тон. – Мне приходится кормить три раза в день шестнадцать человек, а твой дед должен выполнить свою часть работы.
Я помнила, что дедушка никогда ничего не делал по дому.
Как внезапно могут меняться иные люди. Еще три пролета крутых лестниц с поворотами. Ягодицы под тонким хлопковым платьем были словно два зверька-близнецы, играющие друг с другом, я даже отвела глаза. И как только дедушка мог подниматься по такой лестнице? И выходил ли он вообще на улицу? Чем выше мы поднимались, тем более старым выглядел интерьер. Здесь уже никому не было дела до облупившейся краски, до бегавших по полу тараканов. Пауки развесили паутину в неосвещенных углах, опутали ею столы, стулья, светильники. Какой ужас охватил бы здесь Китти!
Пройдя узким коридором верхнего этажа со множеством закрытых дверей, мы очутились у самой дальней. Отворив ее, я увидела необычно маленькую, жалкую комнатенку с продавленной старой кроватью, крошечным комодом, и там в скрипучем старом кресле-качалке сидел дедушка. Он настолько состарился, что я еле узнала его. У меня сжалось сердце, когда я увидела вторую качалку – обе они попали сюда из нашей старой хибары в Уиллисе. Дедушка разговаривал с качалкой, будто там сидела бабушка.
– Ты слишком много вяжешь, – бормотал он. – А тебе нужно приготовиться к приходу Хевен.
Здесь стояла невообразимая жарища.
В комнатке не было ни одной картинки – с какой-нибудь собакой, кошкой, поросенком, цыплятами, чтобы своей компанией скрашивать дедушке жизнь. Ничего, кроме старой мебели. Дедушке было здесь так одиноко, что ему стала чудиться его Энни.
Я стояла в дверях, слыша удаляющиеся шаги хозяйки, и меня охватила острая жалость:
– Дедушка, это я, Хевен Ли.
Он обратил в мою сторону выцветшие голубые глаза – безо всякого интереса, а скорее с удивлением, услышав незнакомый голос и увидев новое лицо. Может, он впал уже в такое жалкое состояние, когда ничто не имеет для него значения?
– Дедушка, – снова обратилась я к нему, шепотом, обливаясь слезами, с болью в сердце от одного его вида. – Это я, «Хевен, девочка». Ты меня так называл, помнишь? Неужели я так изменилась?
Наконец он меня признал. Дедушка попробовал изобразить улыбку, чтобы показать свою радость, и глаза его прояснились и оживились. Я поспешила обнять дедушку, когда он протянул ко мне руки. Он тихо плакал, а я, держа его за плечи, вытирала ему слезы своим платком.
– Успокойся, – произнес дедушка скрипучим голосом, разглаживая мои сбившиеся волосы. – Не надо плакать. Нам тут с Энни неплохо. И ей, и мне. Никогда не было так хорошо, правда, Энни?
Господи, он смотрел на пустую качалку и видел там бабушку! Он даже протянул руку и погладил то место, где ему виделась ее рука. Потом, как бы с облегчением от чувства исполненного долга, он расстелил у своего кресла старые газеты и острым ножом стал счищать кору с очередного чурбачка. Мне так приятно было наблюдать его за работой!
– Хозяйка платит нам с Энни за работу по кухне и за мои фигурки, – шепотом сообщил мне дедушка. – А мне жалко с ними расставаться. Я не хотел их продавать, но на это можно купить что-нибудь приличное для Энни. Она теперь не очень хорошо слышит, поэтому нужно будет купить ей слуховой аппарат. А я слышу хорошо, вполне хорошо. И пока обхожусь без очков… Неужели это ты, Хевен, девочка? Ты хорошо выглядишь, как твоя мама. Энни, откуда ангел Люка приехал? Последнее время что-то с памятью, не могу вспомнить…
– Бабушка прекрасно выглядит, дедушка, – с трудом произнесла я, опустилась рядом с ним на колени и прижалась щекой к его корявой руке. – Здесь к тебе хорошо относятся?
– Не так и плохо, – ответил он неопределенно, обводя потерянным и удивленным взглядом свое жилище. – Я рад, что ты такая милая и красивая, как твоя настоящая мама. Надо же, ну прямо как ангел Люка. Хевен, смотрю я на тебя и радуюсь, будто твоя мама вернулась к жизни. – Он замолк, неуверенно посмотрев на меня, и продолжал: – Я знаю, ты не любишь своего отца, знаю, что и слышать о нем не хочешь, но все-таки он твой отец, и с этим ничего не поделаешь. Люк уехал и нанялся, как я слышал, на опасную работу. Не знаю, что за работа, но деньги делает хорошие. Люк привез нас сюда с Энни, не дал помереть с голоду.
И за что же он был так благодарен?! За эту ужасную комнатушку? Но тут мне стало стыдно: здесь все же лучше, чем одному в нашей хибаре.
– Дедушка, а где все-таки папа?
Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом и опустил глаза к своей заготовке.
– Как мертвая, вставшая из могилы, – бормотал он. – Как будто Господь, раз попытавшись, ошибся и теперь хочет сделать по-новой, только правильно. Боже, помоги ей!
Странно было это слышать. Я знала, он не понимает, что произносит эти пугающие слова вслух. И все же я услышала в них голос судьбы. А дедушка все продолжал странно бормотать, обращаясь к своей Энни:
– Ты только посмотри на нее, Энни ты только посмотри.
– Дедушка, хватит тебе! Скажи мне, где отец! Скажи, где я могу найти Кейта, Нашу Джейн! Ты ведь видишься с отцом, он, наверное, говорил тебе, где они.
Ответом мне был пустой взгляд и молчание. Продолжать разговор было бесполезно. Сейчас он сказал все, что мог, и я встала, чтобы уйти.
– Я скоро еще приду, дедушка, – промолвила я, стоя у двери. – Береги себя, слышишь?
Потом я спустилась к Логану.
С ним кто-то был. Высокий молодой человек с темно-каштановыми волосами, который обернулся, заслышав стук моих каблуков. Я уставилась на него – и у меня земля поплыла под ногами.
Господи!
Это был Том!
Мой брат Том стоял и широко улыбался мне в обычной своей манере. Только он вырос за эти годы и стал вылитый отец! Том направился ко мне, вытянув руки навстречу!
– Глазам не верю!
Мы бросились друг к другу: объятия, поцелуи, смех, слезы, торопливые слова – все смешалось в этот счастливый миг.
Вскоре мы втроем, взявшись за руки, шли по главной улице. Мы уселись на скамейку в парке, которая была обращена к церкви, а дом священника находился как раз напротив. Фанни могла увидеть нас из окна, хотя наверняка побоится выйти, чтобы поговорить с родней.
– Ну а теперь, Том, рассказывай, о чем не писал в письмах, – выпалила я.
Том несколько смущенно посмотрел на Логана.
Тот немедленно поднялся, сославшись на то, что ему нужно поторапливаться домой.
– Мне очень жаль Логан, – извинился Том, – но у меня осталось только десять минут на разговор с сестрой, а произошло столько событий. Но мы с тобой увидимся где-то через неделю.
– Увидимся завтра в церкви, – с многозначительным видом обратился ко мне Логан.
Логан ушел, а я не могла оторвать глаз от Тома. И его сияющие зеленые глаза были прикованы ко мне.
– Ну, сестричка, на ком, как не на тебе, отдохнуть уставшим глазам!
– Попробовал бы ты не сказать этого!
– Знаю, с кем имею дело.
– Ты не похудел, не потолстел, но стал выше и так похож на отца. Вот не думала, Том, что ты вырастешь и станешь вылитый отец.
Что же он услышал такое в моем голосе, что стерло его улыбку?
– Тебе не нравится моя внешность?
– Конечно, нравится, что за вопрос. Ты симпатичный. Но почему, повзрослев, ты стал так похож на отца? – Я почти закричала, сорвавшись и, наверно, обидев Тома. – Прости меня, Том, – попросила я, искренне расстроившись, и положила ладонь на его большую руку. – Просто это было так неожиданно для меня.
У брата на лице появилось странное выражение.
– А многие женщины считают, что папа – самый красивый мужчина на свете.
Я нахмурилась и отвела от него глаза.
– Давай не будем о нем говорить. Скажи лучше, ты слышал что-нибудь о Кейте и Нашей Джейн?
Он повернул ко мне голову в профиль, и я еще раз поразилась, насколько он стал похож на отца.
– Да. Слышал, что у них все в порядке, что Наша Джейн жива и здорова. Если бы отец так не поступил с ними, она, без сомнения, умерла бы.
– Подыскиваешь ему оправдания?
Он посмотрел на меня и улыбнулся.
– Ты рассуждаешь, как раньше. Не держи в себе ненависть, Хевенли. Пусть она уйдет от тебя, пока она не заела и не сделала тебя хуже, чем отец. Думай о тех, кто тебя любит, вроде меня. Старайся не испортить все то хорошее, что придет к тебе в жизни, только потому, что у тебя был жестокий отец. Люди меняются. Он сейчас заботится о дедушке, так ведь? Разве ты могла такое представить? А Бак Генри вовсе не такой злой и жадный, как нам тогда показалось. Ты же видишь, я не умираю с голоду, не болею, не заезжен на работе до полусмерти. А среднюю школу я закончу в один год с тобой.
– У тебя волосы не такие огненно-рыжие, как прежде.
– Прости уж, но я этому рад. А теперь скажи, у меня по-прежнему прыгают чертики в глазах?
– Да, по-прежнему.
– Тогда я не так уж и изменился, верно?
У Тома было открытое честное лицо, ясный взор, в сияющих глазах не было места для тайны, а я сидела и прятала свои глаза в страхе, что он прочтет в них мою ужасную сокровенную вину. Если он узнает, то не будет больше уважать меня, как прежде. Том посчитает, что я ничуть не лучше Фанни, а может, даже и хуже.
– Почему ты прячешь глаза, Хевенли?
Я всхлипнула и постаралась взглянуть ему прямо в лицо. Если бы только я могла рассказать ему обо всем прямо сейчас и убедить его, что в Кэндлуике я оказалась в плену обстоятельств, так же, как Фанни подвели ее горные гены. Меня стало так трясти, что Том обнял меня, и я положила голову ему на плечо.
– Пожалуйста, не плачь из-за того, что ты так рада видеть меня, а то я тоже заплачу. А я не плакал с того дня, как Бак Генри купил меня у папы. Тогда я проплакал всю ночь, думая о том, что происходит с тобой после моего отъезда. Хевенли, ты в порядке? Ничего плохого не случилось, так?
– Конечно, все в порядке. Разве по мне не видно?
Он всматривался в мое лицо, а я пыталась улыбнуться и скрыть свою вину и стыд. Вероятно, он остался доволен моим видом, потому что заулыбался.
– Знаешь, Хевенли, все-таки здорово, что мы опять вместе. Теперь расскажи мне обо всем, что с тобой произошло с того дня, как я уехал, и побыстрее, потому что через несколько минут мне надо будет уходить.
Настойчивость, с которой он сказал это, заставила меня осмотреться вокруг – не ждет ли его Бак Генри.
– Сначала ты, Том. Скажи все, чего не было в письмах!
– Уже нет времени, – сказал он, вскакивая со скамейки и поднимая меня, и тут я разглядела на улице знакомую плотную фигуру.
– Это он меня ищет. Давай быстренько обнимемся, и я побежал. Он покупал здесь в городе какие-то ветеринарные препараты, у него пара коров заболели. В следующий раз ты мне расскажешь о своей жизни в Кэндлуике. В письмах ты мало писала об этом. И слишком много о кино, ресторанах и нарядах. Ей-богу, все-таки нам всем повезло в тот день, когда отец распродал нас.
В глубине его изумрудных глаз мелькнула тень, которую я внезапно обнаружила, заставившую меня усомниться в том, что он действительно счастлив. Но, прежде чем я успела спросить его об этом, Том сорвался с места, прокричав мне на бегу:
– Я пошел к мистеру Генри, но ты жди меня в следующую субботу, я приведу с собой Лори и Талию, и мы вместе пообедаем или поужинаем, а если повезет – то и то и другое!..
Я стояла, глядя ему вслед, огорченная его быстрым уходом. Он был единственным человеком, который понял бы меня, если бы только я могла ему обо всем рассказать. Слезы текли по моему лицу, пока я наблюдала, как он подошел к человеку, который, как мне показалось, никогда не мог бы ему понравиться. И все же смотрелся Том чудесно. Он выглядел довольным, крупным, сильным. А тень в его глазах была отражением той тени, которую он уловил в моих глазах, Том ведь всегда был моим отражением.
В следующую субботу я снова увижу его. Скорее бы дождаться этого дня!
Глава 20
Мужская любовь
Когда я наконец оказалась в доме Сеттертонов, Кэл ждал меня.
– Хевен, – воскликнул он, увидев меня на лестнице. – Ну где же тебя так долго носило? Я так беспокоился!
Это мужчина, который любит меня, который давал мне так много счастья, когда дарил мне свою доброту и заботу, это мужчина, который наградил меня стыдом, когда дал мне свою любовь, а в итоге я оказалась в западне. Я позволила ему быстро обнять и поцеловать себя, но это только усугубило мое отчаяние. Я любила его за все, что он сделал, чтобы защитить меня от самых злых выходок Китти, но я отчаянно желала, чтобы он оставался моим отцом, а не превращался в любовника.
– Почему ты так на меня смотришь, Хевен? Ты можешь любить меня только в Кэндлуике, но не в Уиннерроу?
Я не могла любить его так, как он этого хотел! И не хотела больше потворствовать его желаниям.
– Я сегодня встречалась с Томом, с Фанни и дедушкой, – хрипловатым голосом прошептала я.
– Что же ты плачешь? Я думал, ты будешь этому рада.
– Не все получается так, как хочется, разве не так?.. Том вымахал с отца, а ему только шестнадцать.
– А как твой дед?
– Дедушка стал старый, жалкий, ему кажется, что бабушка все еще жива и сидит рядом в качалке. – Я хмыкнула. – Только Фанни оправдала мои ожидания. Ее характер совсем не изменился, она здорово похорошела.
– Уверен, она и в подметки не годится своей сестре, – тихо произнес он, интимно и легко коснувшись моей груди.
И в этот момент Мейзи открыла решетчатую дверь, и ее глаза расширились. Она все видела! О Боже!
– Вас зовет Китти, – сообщила она тихим голосом. – Вам надо бы сходить и узнать, чего она хочет. Мама никак не может ей угодить.
В воскресенье утром мы все встали рано, готовясь пойти в церковь. Китти оставалась дома. В понедельник к ней собирались прийти врачи.
– Все идем в церковь, – объявила мне Рива Сеттертон, встретив меня в гостиной. – Скорее завтракай, чтобы успеть с нами. С утра я все сделала для дочери, так что она может побыть несколько часов в одиночестве.
Кэл стоял в дверях своей спальни, то и дело бросая на меня слишком выразительные взгляды. Неужели он не понимает, что сейчас было бы лучше не оставаться вдвоем. Конечно, ему следовало бы знать, что Логан – вот наилучший выбор для меня, и избавить меня от своих претензий. Я с мольбой посмотрела на него, как бы упрашивая его вернуться к нашим прежним приличным отношениям, но он нахмурился и обиженно отвернулся.
– Я останусь с Китти, а вы все идите, – предложила я. – Не хотелось бы оставлять ее одну.
Кэл немедленно последовал за остальным семейством. Вдруг он обернулся и смерил меня долгим оценивающим взглядом. Его губы искривились в неискренней улыбке.
– Постарайся получше ухаживать за своей мамой, Хевен.
С насмешкой он произнес это или мне все показалось? И вот я застряла в этом доме, а Логан будет ждать меня в церкви. Глупо было ожидать, что Рива Сеттертон останется со своей дочкой. Как хладнокровно предложила она оставить Китти в одиночестве.
Я медленно поднялась по лестнице, чтобы посмотреть, как там Китти.
Она лежала на кровати, и лицо ее было так чисто вымыто, что аж блестело. Кожа покраснела и стала шершавой, как у меня после той ванны с горячей водой. Ее густые рыжие волосы были разделены пробором и туго заплетены в две длинные косы, достигавшие грудей. Мать одела ее в простую белую хлопковую сорочку, какие обычно носят старухи, застегнутую до самого горла, как раз такую, какие Китти терпеть не могла, простую дешевую сорочку. Я никогда не видела Китти столь непривлекательной.
Видно, мать тешила себя местью, подобно Китти, купавшей меня в кипятке. И все же я почувствовала, как меня охватывает ярость. Я ненавидела Риву Сеттертон за то, что она сделала с этой беспомощной женщиной! Это было жестоко. Словно любящая мать, я приготовила все для того, чтобы исправить художества Ривы. Я сняла с Китти ту безобразную ночную рубашку, в которую ее одели, потом протерла ее шершавую кожу лосьоном и осторожно надела ей через голову самую красивую, отделанную кружевами розовую ночную рубашку. Распустила ее тугие косы, сделав подобие прически, намазала раздраженную кожу лица легким кремом и стала наносить макияж. И пока я восстанавливала нанесенный ей ущерб, не переставала разговаривать:
– Мама, я начинаю понимать, как тебе тяжело. Но ты не беспокойся. Я только что протерла всю тебя лосьоном, а на лицо положила крем, он поможет. Я знаю, что не смогу сделать тебе такой же хороший макияж, как это делаешь ты, но постараюсь. Завтра мы отвезем тебя в больницу, и там доктора тщательно обследуют твои груди. Мама, совсем не обязательно, что ты унаследовала опухоль. Мама, ради Бога, скажи правду – ты действительно ходила там к врачам?
Она ничего не ответила, хотя, казалось, слушала, и в уголке левого глаза набежала слеза. Я продолжала с ней разговаривать, работая макияжной кисточкой, карандашом для бровей, нанося тушь на ресницы и губную помаду. Когда я закончила, она стала выглядеть, как прежняя Китти.
– Ты знаешь, Китти Деннисон, ты по-прежнему красивая женщина, и стыдно тебе лежать вот так, махнув на все рукой. Тебе нужно одно – позвать Кэла и сказать ему, что ты его любишь, и не отгонять его больше, и он будет лучшим мужем на свете. Мой отец вообще не годился в мужья ни одной женщине. Ты и сама это, наверное, поняла. Это врожденный негодяй. Самое лучшее, что случилось в твоей жизни, это когда он из нее ушел, а Кэл в ней появился. Ты ненавидишь мою мать, а ты должна была жалеть ее – за то, что он с ней сделал.
Китти молча заплакала. Слезы катились по лицу и портили только что сделанный макияж.
Рано утром в понедельник санитарная машина отвезла Китти в больницу. Я сидела возле нее, рядом со мной был Кэл. Отец и мать Китти остались дома, а Мейзи и Дэнни отправились на прогулку в горы.
Мы с Кэлом провели пять часов на жестких, неудобных стульях в ожидании диагноза. Иногда я брала его за руку, иногда он держал мою. Он был изнуренный, дерганый и беспрерывно курил. Дома, когда там командовала Китти, он никогда не курил, а сейчас доставал одну сигарету за другой. Наконец врач пригласил нас в свой кабинет и, когда мы сели, заговорил деловым, лишенным эмоций тоном:
– Я не понимаю, как это до сих пор не обнаружили опухоль, хотя бывает, что это трудно сделать, когда у женщины такие большие груди, как у вашей жены, мистер Деннисон. Мы сначала сделали левую маммограмму, поскольку у женщин это случается, как правило, с левой стороны, а потом и правую. У нее действительно есть опухоль глубоко под соском, в таком месте, где ее трудно обнаружить, размером примерно в пять сантиметров. Это очень много для такого рода опухоли. Мы абсолютно уверены, что ваша жена уже некоторое время знала об опухоли. Когда мы начали делать маммограмму, она неожиданно вышла из состояния оцепенения и стала сопротивляться и кричать: «Дайте мне умереть!»
Мы с Кэлом были поражены.
– Она может сейчас разговаривать? – спросил Кэл.
– Мистер Деннисон, ваша жена всегда могла разговаривать, но не хотела делать этого. Она знала о новообразовании. Но она нам сказала, что скорее умрет, чем позволит удалить грудь. Когда женщины решительно возражают против операции, мы не настаиваем, а предлагаем альтернативы. Она отвергла химиотерапию, поскольку это может привести к выпадению волос. Она хочет, чтобы мы применили радиотерапию. Если же это не поможет, она сказала, что готова «встретиться с Создателем». – Врач помолчал, и в глазах у него появилось нечто такое, что я не могла определить. – Должен откровенно сказать вам, что ее опухоль превысила размеры, которые поддаются лечению радиотерапией. Но, поскольку это единственное, чем она согласна помочь себе, у нас не остается другой альтернативы, кроме как сделать все от нас зависящее, – если вы не сможете переубедить ее.
Кэл встал, и, похоже, его одолела дрожь.
– Мне ни разу в жизни не удавалось переубедить свою жену. Я уверен, что не удастся и сейчас, но попробую.
Он действительно постарался уговорить ее, как мог. Я была в палате, когда он умолял ее:
– Пожалуйста, Китти, согласись на операцию. Я хочу, чтобы ты жила.
Но она опять отгородилась стеной молчания. Только когда она глянула на меня, в ее бледных глазах замерцала то ли ненависть, то ли нечто вроде этого, я не поняла.
– Ты иди сейчас домой, – в форме указания обратился ко мне Кэл, устраиваясь на единственном стуле. – Я уговорю ее, даже если мне понадобится на это целый месяц.
Был понедельник, три часа дня. Мои каблучки громко стучали по тротуару. Мои уши украшали голубые клипсы, которые Кэл подарил мне неделю назад. Он многое дарил мне, считая, что я должна иметь все, что мне хочется. Он даже передал мне шкатулку с драгоценностями Китти, но я не могла себя заставить носить ее вещи. Этим погожим днем я ощущала себя молодой и энергичной. Такой я себя не чувствовала с тех пор, как Китти стала приучать меня к мысли, что я – деревенская дрянь и прочее. Что бы ни произошло с Китти, она сама в некотором роде виновата. Забеспокойся она пораньше, ограничилась бы маленьким шрамом, который ни один мужчина не заметил бы.
Я шла и молилась, чтобы Кэлу удалось уговорить Китти сделать операцию. Молилась я и о том, чтобы она наконец разглядела в Кэле хорошего человека. Случись это, и он меня перестанет преследовать. Он любил Китти, любил всегда, но она так скверно с ним обращалась, словно больше не могла переносить мужчин после того, что сделал ей мой отец.
Отец! Опять мои мысли обратились к отцу!
Я услышала сзади шаги, но не обернулась.
– Хевен, – раздался знакомый голос, – а я ведь тебя вчера ждал.
Почему мои ноги сами пошли быстрее, хотя я и надеялась, что он будет искать меня?
– Хевен, да не беги ты так. Ты так долго и быстро не пробежишь, от меня все равно тебе не уйти.
Я обернулась: ко мне приближался Логан. Он стал таким, каким мне хотелось его видеть. Но сейчас слишком поздно рассчитывать на то, что он будет моим.
– Уходи! – взорвалась я. – Теперь я тебе не нужна!
– Ну-ка, постой минутку! – прикрикнул он на меня, схватил за руку и заставил идти рядом с ним. – Ты что себя так ведешь? Что я такого сделал? День ты меня любишь, на другой – гонишь. В чем, все-таки, дело?
У меня защемило сердце, и круги пошли перед глазами. Да, я люблю его, всегда любила и буду любить. И все-таки я должна была ему сказать все:
– Прости, Логан, но я вспоминаю, как ты даже не посмотрел на меня в то последнее воскресенье, перед тем как отец продал меня Деннисонам. Я ждала от тебя поддержки, а ты смотрел сквозь меня и не видел. После отъезда мисс Дил ты оставался для меня всем. Ты был моим белым рыцарем, моим спасителем, а ты ничего не сделал, совершенно ничего! Ну как же мне было полагаться на тебя после этого?
В его глазах отразилась внутренняя боль, лицо покрылось краской.
– Какая же ты глупенькая, Хевен. По-твоему, проблемы могут быть только у тебя, ни у кого в мире их больше нет. Ты же знаешь, у меня в тот год возникли проблемы с глазами. Что, по-твоему, я делал, когда вы там умирали с голоду в горах? Я стал почти слепым, поэтому пришлось лететь в специальную клинику и делать операцию на глазах. Вот где я был! Далеко отсюда, прикованный к больничной койке, голова находилась в специальном станке, а на глазах носил повязки, пока не зажило. Потом пришлось носить темные очки, избегать перегрузок, пока сетчатка окончательно не окрепла. В тот день, когда ты думала, что я смотрю на тебя в церкви, я мог различить только расплывшиеся пятна. Я пытался отыскать тебя! Я и пришел-то из-за тебя!
– А сейчас как ты видишь? – спросила я, чувствуя комок в горле.
Он улыбнулся и стал смотреть мне в глаза, пока у меня перед глазами не пошли расплывающиеся пятна.
– Вижу тебя так, будто у меня двадцать глаз. Ну как, прощен я за то давнее воскресенье?
– Да, – прошептала я.
Я с трудом удержалась от слез, закусила губу и на миг оперлась лбом о его плечо. Про себя я молилась, чтобы Бог помог Логану простить меня, если я когда-нибудь расскажу ему обо всем. Очень я нужна ему, совсем не такая, какой он меня представляет. Но сказать ему об этом я не могу – по крайней мере, сейчас и здесь.
Я решительно повела Логана в лесистую часть Уиннерроу.
– Куда мы идем? – спросил он, переплетая свои пальцы с моими. – Посмотреть на ваш домик?
– Нет, ты уже побывал там сам и узнал, что я хотела от тебя скрыть. Есть еще одно место, которое следовало показать тебе давным-давно.
Рука об руку мы шли по тропинке, которая вела к кладбищу. Время от времени я поглядывала на него, а когда наши глаза встречались, отводила взгляд. Он любил меня, я это точно знала. И почему я тогда не проявила твердости, не сопротивлялась, как могла? Я всхлипнула и споткнулась. Логан бросился поддержать меня, и я оказалась в его объятиях.
– Я люблю тебя, Хевен, – прошептал он сдавленным голосом, и я почувствовала на лице его горячее чистое дыхание, прежде чем он поцеловал меня. – Всю эту ночь я не мог уснуть, думая о том, какая ты замечательная, Хевен, какая верная и преданная своей семье. Ты принадлежишь к тому типу женщин, которым мужчина может доверять, кого можно оставить одну и знать, что она будет тебе верна.
Онемев от отчаяния, я заставила себя не терять головы от его ласковых слов и от обещаний познакомить со своими родителями, тетками, дядьями, кузинами и кузенами. Мы вышли на берег реки, где провели в прошлом не один час. Время здесь как бы замерло. Мы были словно подростки, влюбившиеся впервые, присевшие (возможно, на том же самом месте) рядом, плечо к плечу, рука к руке. Следя за водой, с шумом обтекавшей камни, я начала самый трудный рассказ в моей жизни. Я знала, что, когда закончу его, Логан будет меня ненавидеть.
– Бабушка, бывало, говорила, что моя настоящая мама ходила к тому ключу, – произнесла я, показывая на струю воды, бьющую из расселины в скале. – Она наполняла здесь нашу старую дубовую бадью ключевой водой, считая, что колодезная вода не годится для питья и готовки. Или для тех красителей, которые бабушка делала для окраски старых носков. Из этих носков она потом вязала коврик, который должны были положить под моей колыбелькой, чтобы закрыть щели в полу. К моему рождению бабушка хотела приукрасить нашу хижину как можно лучше.
Логан разлегся на траве рядом, рассеянно играя прядями моих длинных волос. Было так романтично сидеть здесь с Логаном, как будто до нас никто и не знал, что такое любовь. Я видела себя и Логана как бы со стороны, молодых и неопытных, но в то же время умных и в расцвете жизни… Логан ласкал мои руки, целуя кончики пальцев и ладони. Он привлек меня к себе и прижал к груди, мои волосы черной шалью закрыли наши лица, и мы целовались и целовались, потом я прижалась щекой к его груди, и он крепко обнял меня. Я могла бы чувствовать себя на вершине счастья, если бы… Но я ощущала себя умирающей, которую вывезли на последний пикник и никакие самые яркие солнечные лучи не рассеют туч в ее душе.
Я закрыла глаза, надеясь, что Логан будет говорить вечно и не даст мне возможности разрушить его и мои мечты.
– Мы поженимся, когда еще будут цвести розы, в год окончания мной колледжа. Перед тем как выпадет снег, Хевен.
Я кивнула головой, отчасти захваченная этой фантазией. Глаза у меня закрылись, дыхание слилось с его дыханием. Он гладил мне спину, руки, потом – очень осторожно – грудь. Я вскрикнула и отскочила от него, сев на траву. Потом дрожащим голосом произнесла:
– Нам пора идти. Тебе нужно знать, если, конечно, хочешь, кто я и что я.
– Я уже знаю, Хевен, кто ты и что. А почему у тебя такие испуганные глаза? Я тебя не обижу. Я же люблю тебя.
Если бы он знал правду! Только Кэл знал, через что мне пришлось пройти, и только Кэл мог меня понять. Я происходила из семейства Кастилов, порочная от рождения, а Кэла это не интересовало, не то что чистюль Стоунуоллов. От Фанни Логан отворачивался потому, что та была необузданная и слишком свободно вела себя.
В ясном взгляде Логана появилось облачко беспокойства, словно он почувствовал, что у меня есть тайна, нерадостная для него. В этот момент я чувствовала себя такой незначительной, запачканной, одинокой.
– У меня есть одно желание, – объявила я дрожащим голосом. – Логан, если ты не против, мне хотелось бы еще раз сходить на могилу матери. После ее смерти у меня осталась кукла, сделанная с нее, но я не смогла уберечь ее от огня, а она мне была нужна, чтобы доказать, кто я такая, когда вернусь в Бостон и найду семью моей мамы.
– Ты собираешься ехать туда?! – встревоженно воскликнул Логан. – Зачем? Когда мы поженимся, моя семья станет твоей семьей.
– Когда-нибудь мне придется туда поехать. Я считаю, что обязана это сделать, и не только ради себя, но и ради моей мамы. Она сбежала от родителей, и те ни разу о ней больше не слышали. Они сейчас не слишком старые и, вероятно, беспокоятся о ее судьбе уже много лет. Иногда бывает лучше узнать правду, чем думать и гадать.
Мы поднимались вверх по тропинке, и Логан шел со мной шаг в шаг, только чуть отстранившись.
Вскоре листва начнет играть обилием ярких красок осени, которая быстро охватит горы. Внизу в долине, где не дуют осенние ветры, родители Логана будут негодовать по поводу девушки из Кастилов, недостойной их единственного сына. Я взяла его за руку, полная той любви, которую могут испытывать только молодые. Он сразу же улыбнулся и пошел поближе ко мне.
– Мне что, десять миллионов раз сказать тебе, что я тебя люблю, и тогда ты поверишь? Может, мне встать на колени и сделать тебе предложение? Что бы ты ни говорила, я не перестану любить и уважать тебя!
Нет, было кое-что такое, и если я это скажу, то все переменится. Я крепче сжала его руку, ведя его вперед, временами круто вверх, между высокими соснами, вековыми дубами и кустами орешника. Потом пошли вечнозеленые растения, и – вот оно, кладбище. Места на нем осталось лишь для нескольких могил. Ниже были кладбища получше и поновее, там применяли машины для стрижки травы, там работал кладбищенский персонал.
Здесь же, где лежала моя мама, одиноко, в стороне, никто не стриг траву. На небольшом холмике, который начал оседать, мы увидели дешевое надгробие в форме креста и надпись:
«Ангел
Возлюбленная жена Томаса Люка Кастила»
Я отпустила теплую руку Логана и стала на колени. Склонив голову, я сказала в своей молитве, что когда-то, в чудесный и добрый день, увижу ее в раю.
Еще в саду преподобного Уэйланда Вайса я сорвала единственную розу, которую поставила в стеклянную банку, врытую мной в могилу в давние времена. Воды здесь поблизости не было, так что красная роза скоро засохнет и превратится в коричневую. Так же засохла и умерла мама, до того как я смогла ее узнать.
Ветер раскачивал длинные ветви вечнозеленых деревьев и кустов. Я все стояла на коленях, собираясь с силами сказать то, что хотела.
– Нам пора идти, – неуверенно предложил Логан, взглянув на заходящее солнце, которое стало быстро прятаться за вершины гор.
Что он почувствовал? То же, что и я?
То здесь, то там нарастали звуки, раздаваясь эхом в долинах, разносясь ветром в каньонах, усиливаясь шелестом летней листвы и перешептыванием высоких трав, некошенных годами.
– Вроде бы дождь собирается.
«Нет, не могу пока сказать», – подумала я.
– Хевен, а зачем мы пришли сюда? Чтобы ты постояла на коленях, и поплакала, и забыла о радостях живых и любящих?
– Ты не слушаешь меня, Логан, или не понимаешь. Это могила моей родной матери, которая умерла при моем рождении, и умерла в нежном возрасте – в четырнадцать лет.
– Ты мне говорила об этом раньше, – стараясь быть доходчивым, произнес Логан, встал рядом со мной на колени и положил мне руку на плечо. – Неужели до сих пор что-то ноет? Ты ведь ее не знала.
– Зато теперь знаю. Иногда я просыпаюсь ночью и чувствую то, что чувствовала она. Она – это я, а я – она. Я люблю горы – и я ненавижу их. Они дают тебе много, но и обворовывают тебя. Здесь одиноко, но здесь и красиво. Господь благословил землю, но проклял людей, поэтому они чувствуют себя мелкими и ничтожными. Я хочу и остаться, хочу и уехать.
– Тогда я помогу тебе принять решение. Сейчас мы спускаемся в долину, а через два года поженимся.
– Ты не обязан этого делать, сам знаешь.
– Но ведь я тебя люблю. И всегда любил. У меня никогда никого не было, кроме тебя. Неужели этого недостаточно?
Теперь слезы ручьями потекли по моему лицу. Я бросила взгляд на быстро приближающиеся тучи и попыталась вновь заговорить. Логан прижал меня к себе.
– Хевен, пожалуйста, не говори ничего, что изменит мое отношение к тебе. Если ты хочешь сказать то, что принесет боль, то, пожалуйста, лучше помолчи.
А я все же сказала то, что намеревалась сказать здесь, где она меня слышала.
– Я не такая, какой ты меня считаешь.
– Ты та, которая мне нужна, – быстро возразил он.
– Я люблю тебя, Логан, – прошептала я, опустив голову. – Мне кажется, я полюбила тебя с первого дня, когда мы встретились. Но я позволила другому…
– Я не хочу об этом слышать! – с жаром воскликнул Логан.
Он вскочил на ноги, я тоже встала, и мы оказались лицом к лицу. Ветер раздувал мои длинные волосы, и они щекотали ему губы.
– Ты ведь знаешь, да?
– О том, что болтает Мейзи? Нет, я не верю всяким гадостям! Не хочу верить слухам! Ты моя, и я тебя люблю. И не пытайся убедить меня, что есть причина, почему я не могу тебя любить!
– Но она есть! – в отчаянии закричала я. – Кэндлуик был не таким счастливым местом, как я рисовала в письмах. Я многое лгала. И Кэл был…
Логан резко повернулся и бросился бежать. Он побежал по дороге на Уиннерроу, успев выкрикнуть:
– Нет! Нет! Больше не хочу слышать! Я больше не хочу слышать! Молчи, не говори больше! Никогда!
Я попыталась догнать его, но он, длинноногий, бежал очень быстро, а у меня каблуки впивались в мягкую землю и мешали бежать. Я направилась по тропинке к нашей старой хижине.
Она поразила меня своей убогостью. Вот светлое пятно на стене, где висел отцовский плакат с тигром. Вот здесь стояла наша с Томом детская кроватка. Я не могла отвести глаз от чугунной плиты, покрытой ржавчиной в тех местах, которые были свободны от зеленой плесени. Я не могла смотреть без слез на самодельные стулья, сработанные много лет назад каким-то безвестным Кастилом. Часть перекладин отвалилась, других вообще не было, а всякие мелочи, с помощью которых мы пытались украсить дом, исчезли. Надо же, Логан все это видел! Я долго и горько плакала о том, чего у меня никогда не было и чего я еще могла лишиться. Я услышала порывы и завывания ветра. Начался дождь. И только тогда я поднялась с пола и под дождем направилась в Уиннерроу, который никогда мне не был домом.
Кэл мерил шагами веранду дома Сеттертонов.
– Где ты была и почему такая мокрая, оборванная, грязная?
– Мы с Логаном ходили на могилу моей матери, – ответила я хриплым шепотом и устало опустилась на верхнюю ступеньку, не обращая внимания, что дождь все идет.
– Я так и думал, что ты с ним. – Он сидел рядом со мной, как и я не обращая внимания на дождь, и опустил голову на руки. – Я был целый день с Китти и в полном изнеможении. Еды не принимает. Ее подкармливают через капельницу. Завтра начнутся сеансы радиотерапии. Она уверяла нас, что ходила к врачам, на самом деле ничего этого не было. Опухоль постепенно увеличивалась последние два-три года. Знаешь, Хевен, Китти скорее умрет, чем расстанется с тем, что в ее глазах олицетворяет женственность.
– Чем я могу помочь? – прошептала я.
– Останься со мной. Не покидай меня. Я слабый человек, Хевен, я тебе и раньше говорил об этом. Когда я увидел тебя с Логаном Стоунуоллом, я почувствовал себя стариком. Надо было мне понять, что молодость тянется к молодости, а я, старый осел, попался в собственную ловушку.
Он попытался сесть поближе, но я вскочила, охваченная невообразимой паникой. Он меня не любил.
Во всяком случае, как Логан. Он просто хотел, чтобы я замещала Китти.
– Хевен! – воскликнул он. – И ты от меня? Пожалуйста, не уходи, ты мне сейчас так нужна!
– Ты не любишь меня! – закричала я. – Ты любишь ее! И всегда любил! Даже когда она била меня и измывалась, ты находил оправдания для нее!
Он устало поднялся, плечи его были опущены. Повернувшись, он направился в дом.
– Ты права в одном, Хевен. Я не знаю, чего я хочу. Хочу, чтобы Китти жила, и хочу, чтобы она умерла и освободила меня. Хочу тебя, но знаю, что этого нельзя. Мне не следовало соглашаться с тем, чтобы тебя взяли в наш дом!
Дверь хлопнула. Вечно у меня перед носом закрывают двери.
Глава 21
Чудес не бывает
Прошла неделя. Каждый день я приезжала к Китти в больницу. С Логаном я не встречалась с того дня, когда он убежал от меня и бросил под дождем. Я знала, что через неделю ему ехать в колледж. Часто прохаживаясь мимо аптеки Стоунуолла в надежде увидеть его хоть издалека, я пыталась при этом убедить себя, что ему будет куда лучше без такой, как я, а мне – без такого, который никогда не простит мне несоответствия своему идолу. С брачком оказалась – думал, наверное, Логан. Как Фанни. Если Кэл и замечал, какой я хожу убитой из-за того, что не вижу Логана, то все равно ничего не говорил.
Когда мы находились в больнице рядом с Китти, дни становились невообразимо длинными. Кэл сидел от нее по одну сторону, я – по другую. Он чаще всего сидел, держа ее за руку, я – сложа руки на коленях. Я сидела, чувствуя страдания Китти, как свои собственные, и размышляла о сложностях жизни. Когда-то меня обрадовало бы, что Китти такая беспомощная и не в состоянии раздавать мне тумаки, и оскорблять, и унижать мое достоинство. Теперь же я была полна сочувствия к ней и желала сделать все от меня зависящее, чтобы смягчить ее страдания, хотя в действительности мало что могла сделать. Но все же пыталась, думая, что таким образом я искупаю грехи.
Медсестры давали ей лекарства, а мне приходилось делать ей теплые ванны. Китти давала мне понять, что ждет от меня услуг, на которые у медсестер не хватало времени. Например, смазывать лосьоном тело, расчесывать волосы или делать ей прическу, которую ей хочется. Часто, когда вначале начесывала ей волосы, а потом укладывала, я чувствовала, что могла бы ее полюбить, если бы она дала мне хотя бы полшанса. Дважды в день я делала ей макияж, орошала ее любимыми духами, лакировала ногти, и все время Китти смотрела на меня странным взглядом.
– Когда я умру, ты выйдешь за Кэла, – прошептала она однажды.
Пораженная услышанным, я подняла глаза и задала ей вопрос, но она снова закрыла глаза, а когда она так делала, то уже молчала, даже если не спала. О Господи, пожалуйста, дай ей выздороветь, ну пожалуйста! Я молилась и молилась за это. Я любила Кэла и нуждалась в нем как в отце. Я не смогу любить его так, как он этого хочет.
В других случаях, ухаживая за Китти, я говорила и говорила, обращаясь то к себе, то к ней. Я рассказывала ей о ее родных, о том, как они беспокоятся о ее здоровье (даже если такого не было), стараясь поднять ей настроение и дать надежду и мужество бороться с болезнью, от которой сейчас зависела ее жизнь. Глаза Китти часто наполнялись слезами. А то вдруг она начинала смотреть, не сводя с меня своего совершенно бесстрастного взгляда. Я чувствовала, что с Китти что-то происходит, но не могла понять, к лучшему это или к худшему.
– Мама, не смотри на меня так, – сказала я как-то, вся напрягшись.
Я боялась, что Мейзи наплела ей чего-нибудь про нас с Кэлом. «Я не была в этом виновата, Китти», – хотелось объяснить мне, меняя ей сорочку и положение рук, чтобы она не лежала, как в параличе.
Я все еще сидела с Китти, когда вошла Рива, недовольно хмурясь. Ее большие сильные руки были сложены, как щит, на груди, лицо портила угрожающая гримаса.
– Она выглядит лучше без всей этой краски, – процедила она сквозь зубы, бросая на меня недовольный взгляд. – Она и тебя научила всяким своим гадостям? И тебя сделала такой же, как сама? Всю свою дурь, небось, тебе передала. Лупила я ее, лупила, чтоб выбить из нее дьявола, да так ничего и не вышло, так и не смогла. Дьявол до сих пор сидит в ней, он ее и убивает. Бог ведь в конце концов все равно одерживает верх, правильно я говорю?
– Если вы имеете в виду, что все мы умрем, миссис Сеттертон, то это правильно. Но добрая христианка, вроде вас, должна верить в жизнь после смерти…
– Ты что, издеваешься надо мной, девчонка, да? Ее глаза полыхали такой же злобой, какую я видела иногда во взгляде Китти. Мое возмущение этой женщиной нарастало.
– Но Китти любит выглядеть красивой, миссис Сеттертон.
– Красивой? – переспросила она, с отвращением глядя на Китти. – У нее что, других рубашек нет, кроме розовых?
– Она любит розовый цвет.
– Это показывает, что у нее нет вкуса. Рыжие, вроде нее, не должны носить розового. Всю жизнь долбила ей, а она все за свое.
– Каждый одевается в тот цвет, который ему нравится. Она выбрала розовый.
– Не обязательно раскрашивать ее, как клоуна.
– Нет, я подкрашиваю ей лицо, чтобы она выглядела, как кинозвезда.
– Скорее, как потаскуха! – безапелляционно заявила Рива Сеттертон и обратила свой тяжелый взгляд на меня. – Теперь-то я знаю, что ты из себя представляешь, Мейзи мне все рассказала. В этом дружке моей дочери, я так и знала, нет ничего хорошего, иначе он ее не взял бы. Она всегда была дрянью, даже в младенчестве. И ты туда же. В общем, убирайся из моего дома! И чтобы ноги твоей там не было, дикарка грязная! Катись в мотель на Браун-стрит! Там крутится такое же отребье, вроде тебя. Я сказала ее дружку, чтобы он забирал твое барахло, и свое тоже, и уматывал.
У меня глаза полезли из орбит от изумления и возмущения, а чувство вины и стыда заставило покраснеть. Она заметила это и зло улыбнулась.
– И чтобы я тебя больше не видела. Не вздумай попадаться мне на дороге!
Дрожа всем телом, я в нерешительности развела руками.
– Но я должна навещать Китти, я ей нужна сейчас.
– Ты слышала, что я сказала, дрянь паршивая?! Больше не подходи к моему дому!
И она стремглав вылетела из палаты, лишь мельком взглянув на Китти и даже не подумав сказать ей что-нибудь ободряющее, слово сочувствия или сострадания. Неужели она приходила сюда специально для того, чтобы высказать свое мнение обо мне?
Китти не отрывала взгляда от двери, глаза ее лихорадочно горели.
Когда я снова повернулась к Китти, лицо у меня было залито слезами. Я поправила ей одежду, чтобы она выглядела аккуратнее, а затем снова занялась ее волосами.
– Ты хорошо выглядишь, Китти. Не верь тому, что ты только что слышала. У тебя странная мать. Мэйзи показывала мне ваш семейный альбом, и ты очень похожа на мать, когда она была в твоем возрасте.
Только ты симпатичнее, и она наверняка всю жизнь завидует тебе.
Не пойму, почему я с такой добротой относилась сейчас к Китти, такой жестокой? Скорее всего, потому, что Рива Сеттертон так же третировала Китти, как Китти – меня.
– А теперь уходи отсюда, – с трудом произнесла Китти, когда я закончила дела.
– Мама!
– Никакая я тебе не мама. – И такая боль, такое отчаяние прочла я в ее глазах, что вынуждена была опустить голову, чтобы скрыть жалость. – Я всегда хотела быть матерью, больше всего на свете хотела родить ребенка. Ты тогда была права, когда говорила мне, что не гожусь в матери. Никогда не годилась. И жить не гожусь.
– Китти!
– Оставь меня! – слабо выкрикнула она. – Имею я право спокойно умереть? Когда придет время, я знаю что делать.
– Нет, ты не имеешь права умирать. Не имеешь потому, что у тебя есть муж, который тебя любит! Ты должна жить! У тебя есть Кэл, которому ты нужна. Что тебе нужно – так это заставить свой организм бороться. Китти, пожалуйста, сделай это ради Кэла. Пожалуйста. Он любит тебя. Он всегда любил тебя.
– Уходи! – крикнула она чуть посильнее. – Беги к нему! Заботься о нем, когда меня не станет. Это будет скоро! Теперь он твой. Это мой подарок тебе! Я взяла его в мужья, потому что в нем было что-то от Люка, но только от такого Люка, который вырос в хорошей городской семье. – Она зарыдала, и у меня сердце стало разрываться от ее приглушенного и хриплого рыдания. – Когда он подсел за мой столик и я впервые увидала его, то скосила на него глаза и представила, что это Люк. И, пока мы были женаты, я подпускала его к себе, только когда воображала, что это Люк.
Ох, Китти, какая же ты глупая, какая глупая!
– Но Кэл – прекрасный человек, не то что мой отец, в котором нет ничего хорошего.
Ее бледные глаза разгорелись.
– Я тоже про себя всю жизнь такое слышала. Но я не плохая, нет, нет!
Я больше не могла выносить этого и вышла на улицу, на свежий сентябрьский воздух. Какие только шутки не выкидывает любовь с разумом. Свет, что ли, клином сошелся на одном мужчине, когда вокруг можно выбрать из тысяч других? Вот и я иду в надежде увидеть Логана. Я с ума схожу от желания разыскать его и попросить, чтобы он меня понял и простил. Но, когда я проходила мимо аптеки Стоунуолла, Логана там не оказалось. Под моросящим дождем я стояла под ветвями огромного вяза и наблюдала через улицу за окнами угловой квартиры над аптекой. А вдруг он там и тоже смотрит на меня? Потом я заметила в одном из окон его мать – как раз перед тем как она задернула занавески. Я знала, что эта женщина хотела бы навеки исключить меня из жизни своего сына. И она права, еще как права.
Я прошла по Браун-стрит к единственному в городе мотелю. Обе комнаты, которые снял Кэл, были пусты. Сполоснувшись и переодевшись, я снова вышла под дождь и пошла в больницу, где застала Кэла, одиноко сидящего в холле и рассеянно листающего старый журнал. Когда я вошла, он поднял голову.
– Ей не лучше? – спросила я.
– Нет, – сердито ответил он. – Ты где была?
– Надеялась увидеть Логана.
– И как, нашла? – сухо поинтересовался он.
– Нет.
Он взял мою руку и крепко сжал ее.
– Что же нам делать и как нам жить в этой ситуации? Это может длиться и полгода, и год, и дольше. Хевен, я понадеялся на ее родителей. Оказалось, что зря. Они отказались давать на нее деньги. Остаемся мы с тобой или никто. И до тех пор, пока она не поправится или не уйдет из жизни.
– Значит, мы с тобой, – сказала я, садясь рядом с ним и тоже взяв его за руку. – Я могу пойти работать.
Кэл промолчал. Так мы и сидели, взявшись за руки. Кэл неподвижно смотрел в стену.
В мотеле мы прожили две недели. Я так и не увидела Логана. Я была уверена, что он уже вернулся в колледж, даже не сказав мне «прощай». Начались занятия в школе, и у меня появились невеселые мысли насчет того, что я могу вообще больше не войти в школьный класс, а колледж так и останется мечтой, облачком, растворившимся в свете закатного солнца.
И работа, которую, я думала, мне легко удастся найти, печатая на машинке со скоростью девяносто знаков в минуту, никак не попадалась. Появились первые признаки зимы, и, хотя я дважды виделась с Томом, его визиты в город были слишком краткими, чтобы обо всем поговорить. И всегда его ждал Бак Генри, вовсю глазевший на меня и торопивший Тома заканчивать встречу. Каждый день я ходила навещать дедушку, надеясь, что хоть раз там появится отец, но увы. Я сделала еще несколько попыток увидеть Фанни, но та даже не подходила к двери. На мои вопросы отвечала черная служанка: «Мисс Луиза с незнакомыми не разговаривает», упорно не признавая меня за ее сестру.
Я возненавидела мотель и его постояльцев, которые однозначно смотрели на нас с Кэлом, хотя мы жили в отдельных номерах и с тех пор, как приехали в Уиннерроу, ни разу не занимались любовью. Когда мы хотели посетить церковь, то ездили в другой город и молились там, зная, что преподобный Вайс не пустит нас в свою церковь.
Однажды утром я проснулась от холода. Сильный северный ветер срывал листья с деревьев и раздувал занавески на окнах. Я встала и начала одеваться. До завтрака я задумала прогуляться.
Небо было затянуто облаками, шел дождь, над горами висел туман. Я посмотрела в направлении нашей хижины – сквозь туман был виден снег на вершинах гор. Там шел снег, здесь – дождь. И именно этих мест мне так не хватало.
Услышав за собой чьи-то шаги, я пошла быстрее, но со мной сравнялся кто-то высокий. Я подумала, что это Кэл, но оказалось – Том! Сразу отлегло от сердца.
– Слава Богу, что ты пришел! Я так ждала тебя в прошлую субботу. Том, у тебя все нормально?
Он рассмеялся и ласково обнял меня, считая, очевидно, мою заботу о его благополучии смешной и излишней.
– Сегодня я могу побыть с тобой целый час. Я подумал, что мы можем вместе позавтракать. Может быть, и Фанни пойдет с нами, и получится почти как в старые времена.
– Я делала попытки сходить к Фанни, Том, но она отказывается выйти и поговорить. К дверям подходит служанка, так что я даже не видела Фанни, и на улице ее не видно.
– Все равно надо попытаться, – озабоченно произнес Том. – Мне не нравятся слухи, которые тут гуляют. Фанни больше не появляется на людях, не то что раньше, когда тебя здесь не было. Когда-то она везде тут вертелась, щеголяя нарядами и хвастаясь, чем ее одаривают Вайсы. А сейчас она даже по воскресеньям в церковь не ходит и не появляется на церковных мероприятиях. И Розалин Вайс тоже.
– Подозреваю, чтобы не столкнуться со мной, – с горечью заметила я. – А миссис Вайс сидит дома, чтобы не выпускать Фанни. Как только я уеду, Фанни опять, думаю, будет выходить из дому.
В ресторанчике, завсегдатаями которого были водители грузовиков, мы плотно позавтракали и посмеялись своим воспоминаниям о наших жалких застольях в Уиллисе.
– Ну, ты решил, какая из сестер тебе больше нравится? – спросила я его, когда он расплачивался за наш заказ.
– Нет, – ответил он со смущенной улыбкой. – Обе нравятся. Однако Бак Генри говорит, что если я женюсь на Талии, то он пошлет меня в колледж и оставит ферму на Талию. Если же я выберу Лори, то мне придется рассчитывать на себя. Поэтому я решил ни на одной из них не жениться, а после школы уехать и жить самостоятельно. – До этого времени он говорил беззаботно и вдруг посерьезнел, голос стал напряженным. – А как насчет того, чтобы взять меня с собой, когда поедешь в Бостон?
Я облегченно рассмеялась, когда услышала от него то, что надеялась услышать. В Бостоне люди не с такими предрассудками, как здесь, они сами увидят, чего мы стоим. Там я быстро найду себе работу и буду высылать Кэлу деньги на лечение Китти. Кэл уже выставил на продажу дом в Кэндлуике, но даже пусть он его продаст, денег может не хватить, если она долго не поправится или…
– Не переживай, Хевенли. Все образуется, вот увидишь.
Взявшись за руки, мы пошли к дому престарелых навестить дедушку. На громкий стук Тома вышла Салли Тренч.
– Его здесь больше нет, – ответила она. – Приехал ваш отец и забрал его.
– Здесь был отец! – воскликнул Том, засветившийся от счастья. – А куда он взял дедушку?
Салли Тренч этого не знала.
– Они уехали примерно с полчаса, – сообщила она и захлопнула дверь.
– Может быть, отец еще в городе, Хевенли! – воскликнул возбужденно Том. – Если поторопиться, то мы, может быть, еще найдем его.
– Глаза мои не глядели бы на него! – взорвалась я.
– Зато мои хотели бы! Он один может сообщить нам, где найти Кейта и Нашу Джейн.
Мы с Томом бросились бежать. Уиннерроу идеально подходил для поисков – одна главная и двенадцать перпендикулярно пересекающихся улиц. Мы заглядывали на бегу в витрины магазинов и спрашивали прохожих. Шестой из остановленных нами людей сказал, что встретил отца:
– Думаю, он шел в больницу. Что ему там делать?
– Иди дальше один, – безучастно сказала я, несмотря на уговоры Тома.
Том беспомощно развел большими мозолистыми руками. Вид у него был растерянный.
– Хевенли, я должен тебе признаться: я все время тебя обманывал. В тех письмах и на тех фотографиях – это все были одноклассницы по имени Талия и Лори. У Бака Генри нет детей, он их похоронил. А красивый дом принадлежит родителям Лори, он у дороги в шести милях отсюда. У Бака Генри дом, может, и был когда-то красивым, но теперь он разваливается, ему нужен ремонт. А сам он – настоящий рабовладелец, он заставляет меня работать по двенадцать–четырнадцать часов в день.
– Ты хочешь сказать, ты мне все врал? Все эти письма, когда я жила в Кэндлуике, – это обман?
– Все вранье. Я сочинял, чтобы ты не беспокоилась. – Том с мольбой посмотрел на меня. – Я знал, что ты будешь думать обо мне, и не хотел тебя волновать, но сейчас я должен тебе признаться, что ненавижу эту ферму! А Бака Генри так ненавижу, что иногда мне кажется, если не сбегу, могу убить его. Так что пойми, почему я хочу убежать от него и найти отца. Я должен это сделать.
Для того чтобы помочь Тому и вновь увидеть Кейта и Нашу Джейн, я была готова на все, даже встретиться с ненавистным человеком.
– Скорее, скорее, – поторопил меня Том, и мы бегом направились к больнице.
– Наверное, Кэл сейчас возле Китти, – предположила я, задыхаясь от бега, когда мы оказались в коридоре больницы.
Том спросил о Люке Кастиле, и медсестра ответила:
– Да, он был здесь.
– А сейчас где он?
– Не знаю. Час назад он спрашивал номер палаты миссис Деннисон.
Значит, отец искал Китти. А может, меня?
Том схватил меня за руку и потащил за собой дальше по коридору.
Все медсестры и обслуживающий персонал уже знали меня по имени и здоровались со мной, пока мы шли с Томом к лифту, чтобы подняться к палате Китти. Я была сама не своя, заторможенная, не представляя себе, о чем буду говорить с отцом. Но, когда мы вошли в палату и я увидела Китти, бледную и истощенную, и Кэла, стоящего рядом с ней на коленях и плачущего, я даже испытала на миг разочарование: отца в палате не было. И тут же меня поразило, какой счастливой казалась Китти. Она почему-то радостно улыбалась мне и Тому.
– Твой отец приходил проведать меня, – еле слышно прошептала она. – И спрашивал о тебе, Хевен. Сказал, что надеется тебя увидеть. Он сказал, что раскаивается в том, что сделал в прошлом, и надеется, что я прощу его. Ни за что не подумала бы, что Люк Кастил будет говорить в таком духе. Кэл, как он говорил?
– Очень смиренно, – глухо ответил Кэл.
– Да-да, вот именно. Он был действительно смиренный, раскаивающийся. – Глаза Китти блестели, словно после созерцания чуда (а она ведь столько дней не говорила). – Он смотрел мне в глаза, а раньше он этого никогда не делал. Я так любила его, я готова была умереть за него, а он смотрел сквозь меня. Вроде как взял вещь, подержал и бросил. Но он изменился, он… Он ушел и оставил тебе записку.
Ее радость была безумной, лихорадочной, словно она куда-то торопилась. И впервые я поняла, что она умирает, умирает прямо у меня на глазах. Возможно, она умирала уже несколько месяцев, а мы с Кэлом настолько привыкли к резким переменам в ее настроении, что не могли понять одной вещи: все это было проявлением ее депрессивного состояния и тайного ужаса по поводу опухоли. Иссушенной рукой с длинными, казавшимися сейчас неестественно длинными ногтями она протянула мне конверт с моим именем. И впервые улыбнулась мне тепло и приветливо.
– Хевен, я сказала тебе спасибо за все, что ты сделала для меня? Наконец-то у меня есть дочь… Люк пришел навестить меня – это что-то значит, правда? Это ты вызвала его, да? Ты, конечно. Потому что как только он вошел, то стал смотреть по сторонам, как будто ожидал увидеть тебя. Ну ладно, Хевен, ладно, почитай, что он тебе написал.
– Это Том, мой брат, – наконец представила я Тома.
– Рад познакомиться, Том, – произнес Кэл, вставая и протягивая Тому руку.
– Ой, как же ты похож на Люка, когда он был твоих лет! – радостно воскликнула Китти, и ее бледные глаза засветились странным светом. – Тебе бы еще черные волосы и черные глаза – и совсем как отец будешь! Вылитый отец!
Меня трогала эта женщина с дьявольским характером, рыжими волосами и длинными розовыми ногтями, от которых не раз доставалось моей коже. Сцены ее прошлых выходок появлялись и гасли в моей памяти, в ушах звенели оскорбления, которые она бросала в мой адрес, не беспокоясь о моем достоинстве. А сейчас у меня слезы наворачиваются на глаза, вместо того чтобы радоваться, что Господь воздает ей по заслугам. Я расплакалась. Кэл поставил мне стул, я села и, обливаясь слезами, которые капали мне на блузку, открыла конверт и стала молча читать письмо отца.
– Дочка, почитай вслух, – прошептала Китти.
Я снова взглянула на нее, почувствовав в ней какую-то перемену, и стала тихо читать:
«Дорогая дочь!
Иногда человек делает то, что считает необходимым, а с течением жизни понимает, что проблему можно было решить иначе и лучше. Я прошу тебя простить меня за все, чего уже не изменишь.
Наша Джейн и Кейт счастливы и здоровы. Они любят своих родителей, Фанни любит своих.
Я снова женился, и моя жена настаивает, чтобы я постарался собрать вместе всю семью. У меня теперь прекрасный дом, я зарабатываю очень приличные деньги. У меня мало надежды, что я смогу вернуть Кейта и Нашу Джейн или Фанни, но я надеюсь, что вы с Томом приедете и будете жить с нами. Твой дедушка тоже будет у нас.
Может быть, на этот раз я смогу быть таким отцом, которого ты захочешь любить, а не ненавидеть.
Твой отец».
Дальше был приведен адрес, а также номер телефона, но до этого я не дошла, так как не могла уже читать. То он и дочерью никогда меня не называл и себя моим отцом – а тут вдруг сразу… Я скомкала записку и бросила ее в мусорную корзину рядом с кроватью Китти.
Гнев взял верх над всеми другими моими эмоциями. Как можно доверять человеку, который продал своих детей? Можно ли быть уверенной в том, что нам с Томом будет хорошо в его доме? Как он вообще мог заработать большие деньги? Или он женился на деньгах? Можно ли доверять тому, что он написал? Откуда он знает, что Кейту и Нашей Джейн действительно хорошо живется с новыми родителями? Или Фанни? Я не поверю, пока сама не узнаю.
Том подбежал, достал скомканное письмо, аккуратно разгладил и стал молча читать. С каждой строкой лицо его светлело.
– Пошли, Том.
Я приготовилась уходить.
– Подожди минутку, – прошептала Китти. – У меня еще кое-что для тебя есть. – Она слабо улыбнулась и достала из-под подушки маленький конверт. – Я хорошо поговорила с твоим отцом, и он дал мне вот это, чтобы я подержала у себя и отдала, когда придет время. Таким путем мне хочется исправить, что я сделала… – Она запнулась, посмотрела на Кэла и добавила: – Я думаю, это время пришло.
С Дрожью взяла я второй конверт. Что мог сказать там отец, чтобы загладить свою вину? Может, Нашей Джейн и Кейту действительно хорошо – но как я могу быть уверена в этом? Вот же этот ужасный фермер гоняет Тома, как раба. Или Китти – как она заставляла меня горбатиться на нее! Тут я подняла глаза и увидела, с каким напряжением смотрит на меня Том – словно в моих руках находится его жизнь. Может быть, это и вправду так? Прочтем. Подумаешь, одной ложью больше, одной меньше – какая разница?
И снова я стала читать этот мелкий почерк. Глаза у меня расширились, сердце запрыгало в груди.
Оказывается, отец приходил в больницу, чтобы найти меня.
«Твой дедушка сказал мне, что ты настроена поехать в Бостон и найти родителей мамы. На случай, если ты сделаешь такой выбор, вместо того чтобы приехать и жить у нас, я вкладываю в конверт авиабилет для тебя. Я уже позвонил в Бостон твоим дедушке и бабушке и сообщил им, что ты, возможно, приедешь. Здесь их адрес и телефон. Пиши мне, как у тебя пойдут дела».
У меня мышцы натянулись от шока, который я испытала. Зачем ему это? Чтобы вторично избавиться от меня?
В самом низу отец привел два адреса. Один из них был написан торопливым почерком и карандашом. Я прочла имена: мистер и миссис Джеймс Л. Ролингс.
Я растерянно подняла глаза.
– Хевен, – тихо произнес Кэл. – Китти уговорила твоего отца вписать в эту записку имена тех людей, которые купили Нашу Джейн и Кейта. Теперь ты знаешь, где они живут, и сможешь навестить их когда-нибудь.
Я не могла вымолвить ни слова. Я, кажется, и думать тоже не могла.
Том читал записку из-за спины.
– Хевен, ты видишь, ты видишь? Не такой уж отец и плохой! Теперь мы сможем съездить к Нашей Джейн и Кейту. Но я помню контракт, который тот адвокат составил. Мы их никогда не сможем забрать… – Том вдруг замолчал, обратив внимание на выражение моего лица.
Странное у меня было ощущение: ноги обмякли, все эмоции словно ушли в землю. Так хотелось найти Кейта и Нашу Джейн, и теперь, кажется, я могу это сделать. Но этот билет на самолет – это же шантаж, попытка заставить меня не встревать в их жизнь. Все еще дрожа, я запихнула маленький конверт и его содержимое в карман, потом попрощалась с Китти и решительным шагом вышла в коридор, а Том еще беседовал с Кэлом.
Бог с ним, с Кэлом, мне до него нет дела.
Из холла перед палатой Китти я, устав ждать Тома, который все продолжал тихо беседовать с Кэлом, нетерпеливо окликнула его:
– Том! Сколько можно ждать?!
И направилась к выходу. Том догнал меня. Выйдя из больницы, я прямиком пошла в мотель, решив, что сегодня, сейчас же полечу в Бостон.
– А ты поедешь со мной, Том?
Том убавил шаг, чтобы идти со мной в ногу, и слегка пригнул голову из-за ветра и дождя.
– Хевенли, нам надо поговорить.
– Поговорим по дороге в мотель. Я буду собирать вещи. Как счастлива Китти. Ты видел ее лицо? А Кэл даже не смотрел на меня. Почему ты не рад возможности поехать со мной?
– Но все изменилось! Отец сейчас другой! Разве этого не видно по письмам? И эта женщина говорит, что он изменился. Почему ты не хочешь признать этого? Хевенли, я хотел бы с тобой поехать, ты знаешь, что это так, и мистер Деннисон сказал, что оплатит мой проезд, если я так решу. Но сначала я хочу увидеться с отцом. Я уверен, что он пошел к дому Сеттертонов разыскивать тебя. Может, он уже заходил к Баку Генри и решил, что я с тобой. Мы можем перехватить его, если поторопимся.
– Нет! – взорвалась я, и лицо у меня запылало от гнева. – Иди, если считаешь нужным, а я больше не хочу его видеть! Никогда! Он думает, что двумя записочками можно все зачеркнуть?!
– Тогда обещай дождаться моего возвращения. Я пообещала.
Я по-прежнему была настолько потрясена всем происшедшим, что вся ненависть отошла на второй план.
– Том, так ты поедешь со мной в Бостон? Если поедем вместе, то, как устроимся, съездим к Кейту и Нашей Джейн.
Том ушел, не ответив! Дойдя до угла, он помахал мне рукой и улыбнулся:
– Хевенли, подожди! Не вздумай никуда уезжать, пока мы с тобой не свяжемся!
Том удалился бодрой походкой, словно уверенный, что встретит отца и у него ему будет лучше, чем у Бака Генри.
В номере мотеля я легла на постель, и меня охватил приступ рыданий, которые опустошили меня и обессилили. И, прежде чем забыться во сне, я решила больше не плакать. Разбудил меня телефонный звонок. Я подняла трубку и услышала голос Тома, который сообщил, что нашел отца и что оба сейчас направляются ко мне.
– Хевенли, он был в аптеке Стоунуолла, спрашивал о тебе и обо мне. Он так изменился! Когда ты увидишь его, себе не поверишь! Он раскаивается в том, что делал и говорил, и хочет сказать это сам, когда увидит тебя. Так что будь там, мы едем. Обещаешь?
Я не стала ничего обещать и повесила трубку. Том предал меня!
Я снова ушла из мотеля и пошла посидеть в одиночестве в парке. Незадолго до темноты, когда я решила, что Том бросил меня искать, я вернулась и упала на постель.
Значит, Том не собирается ехать со мной в Бостон, а хочет жить с отцом – и это после тех клятв, которые мы давали друг другу!
И Логан улетел в свой колледж, даже не сделав попытки увидеть меня. Кто у меня еще остался, кроме родителей мамы в Бостоне?! Даже Кэл, поглощенный заботами о Китти, безразличен ко мне сейчас. Должен же быть кто-то со мной! Может быть, судьба специально так делает, чтобы направить меня в Бостон.
Я укладывала одежду, когда появился Кэл. Он рассказал мне, что знает: Том нашел отца, что отец с Томом приехали в мотель взять меня с собой, но меня не оказалось.
– Они обыскали весь город, Хевен. Том уж решил, что ты улетела в Бостон, и очень обиделся. В общем, им пришлось прекратить поиски. А где ты была?
– В парке пряталась, – призналась я.
Кэл не понял. Он взял меня на руки и стал раскачивать, будто мне было семь лет, а не семнадцать.
– Если они позвонят и будут спрашивать, скажи им, что не видел меня, – умоляюще попросила я.
– Хорошо, – согласился он, пытаясь поймать своим встревоженным взглядом мои глаза. – Но мне кажется, что тебе надо еще раз увидеться с Томом и поговорить с отцом. Хевен, может быть, он действительно изменился. Может быть, он раскаялся. Может быть, тебе не придется лететь в Бостон, а понравится жить с отцом и его новой женой.
Я отвернулась от Кэла. Нет, отец не изменился.
Кэл ушел, а я продолжила сборы и одновременно размышляла о том, в какие передряги я попала, выбрав себе в приемные родители Китти Деннисон и ее мужа. Я почти уложила одежду, когда Кэл открыл дверь и взглянул на меня, прищурившись.
– Ты по-прежнему собираешься ехать в Бостон?
– Да.
– А со мной как?
– Что «с тобой как»?
Он покраснел и смущенно опустил голову.
– Врачи недавно обследовали Китти. Я знаю, в это трудно поверить, но ей лучше! На самом деле лучше! По белым кровяным тельцам у нее почти в норме, тромбоцитов прибавляется, опухоль немного уменьшилась, и, если так пойдет и дальше, врачи думают, она будет жить. Хевен, визит твоего отца вдохнул в нее волю к жизни. Теперь она говорит, что всегда любила меня, но не сознавала этого, пока не оказалась на пороге смерти. И что мне делать? Я не могу оставить жену в такой момент, когда она во мне так нуждается, верно? Поэтому, может быть, даже к лучшему, что ты поедешь в Бостон, с моими благословением и любовью. Мы с тобой когда-нибудь встретимся, и ты, возможно, простишь меня за то, что я воспользовался молодостью, нежностью и красотой такой девушки. Я так и замерла от изумления.
– Ты никогда не любил меня! – закричала я. – Ты просто воспользовался удобным случаем!
– Нет, я люблю тебя и всегда буду любить! Я надеюсь, что, где бы ты ни была, тоже будешь хоть немножко любить меня. Ты оказалась рядом, когда мне был нужен кто-то. Езжай и забудь Китти и все, что было, и не вмешивайся в жизнь Тома, если у него все пойдет на лад. Фанни довольна своей жизнью. И пусть Кейт и Наша Джейн живут, как живут. Родители твоей мамы в Бостоне могут и возражать, если ты приедешь не одна. И забудь меня. Я выбрал свою долю, когда женился на Китти, и это не должно становиться твоей долей. Уезжай, пока у меня есть силы перенести все это. Не жди, пока Китти выздоровеет и выйдет из больницы в своем прежнем облике и настроении и станет прижимать тебя за то, что ты, по ее мнению, покусилась на ее собственность, Китти никогда по-настоящему не изменится. Она была на пороге смерти, боялась того, что ждет ее на другой стороне… Но как только она выкарабкается, снова примется за тебя. Так что ради собственного блага уезжай теперь же, сегодня же.
Я не знала, что сказать и что делать, а только смотрела затуманенным слезами взором, Как Кэл в волнении ходил по комнате.
– Хевен, когда твой отец был у Китти, это она упросила его сообщить тебе, где находятся Наша Джейн и Кейт. Это было ее подарком тебе в возмещение ее зла.
Я не могла до конца понять всего этого. Сердце у меня колотилось так, словно готово было выскочить из груди.
– Как я могу верить тому, что говорит Китти? Или тот же отец?
– Отец понял, что ты бегаешь от него, значит, больше не захочешь его видеть, поэтому он передал Тому фотографии Нашей Джейн и Кейта, чтобы он вручил их тебе. Я видел их, Хевен. На этих фото, по сравнению с теми, что присылали тебе, они выглядят гораздо старше. Родители их обожают, они живут в прекрасном доме и учатся в одной из лучших школ в стране. Если у тебя есть мысль поехать туда, имей в виду, что ты разбудишь в них память о печальных днях их жизни, которую они, может быть, не хотят оживлять. Подумай об этом, прежде чем вторгаться в новую жизнь своих братика и сестрички. Дай им возможность еще немного подрасти, а себе – время оттаять.
Он говорил многие вещи, о которых я и слышать не хотела.
Кэл передал мне оставленные отцом деньги. Несколько мгновений я стояла и смотрела на пачку двадцатидолларовых банкнот – на сумму в пятьсот долларов (ровно столько, сколько за меня заплатили Китти и Кэл!). Я ошеломленно взглянула на Кэла – он отвернулся.
Теперь все, решение принято окончательно! Я уезжаю! И никогда не вернусь сюда! Даже для того, чтобы снова увидеть Логана! Уиннерроу, Уиллис – все, с ними покончено. И со всеми, кто говорил, что любит меня.
Первый авиарейс в Атланту, где я могла бы пересесть на самолет до Бостона, был на следующий день в девять утра. Кэл подвез меня до аэропорта и донес вещи. Он явно нервничал. Поцеловав меня на прощание, он заспешил. Окаменевшим взглядом быстро пробежал по моему лицу. Его глаза то опускались, то медленно поднимались вверх.
– Твой самолет вылетает через двадцать минут. Я с удовольствием постоял бы с тобой, но мне действительно нужно спешить к Китти.
– Да, конечно, нужно, – сказала я сухо. Я не собиралась говорить ему прощай, не собиралась – но все же не удержалась. – Прощай… Прощай…
Я не хотела травить себя и плакать и решила не оборачиваться. Но обернулась. В какой-то момент Кэл замедлил шаг, заколебался, но потом, передернув плечами, распрямился и широким шагом пошел к машине. Он спешил к Китти и к тому, что его ждало в будущем.
Предстояло ждать еще двадцать минут. Как бы убить это время?
Рядом со мной не осталось ни одного близкого человека. Логан от меня сбежал. Том предпочел мне отца, а Фанни давно решила, что я ей не нужна. На меня накатила новая волна сомнений. Как я могу быть уверенной, что семья мамы согласится принять меня? Но у меня есть пятьсот долларов, и, если в Бостоне ничего не выйдет, я выживу.
– Хевен! Хевен! – услышала я знакомый голос. Обернувшись, я увидела молоденькую миловидную девушку, спешащую ко мне. Неужели Фанни? Как-то медленно и неуклюже она бежит. – Хевен, – выдохнула она и обхватила меня руками. – Том сказал мне, что ты уезжаешь, а я не хочу, чтобы ты думала, будто мне нет дела до тебя. Это не так! Я так боялась, что опоздаю и не застану тебя! Прости, что я была так груба с тобой, но они не велели разговаривать с тобой! – Она отступила на шаг, распахнула свою дорогую шубу и, счастливо улыбнувшись, продемонстрировала свою раздавшуюся талию. – Это ребенок преподобного. Ой, так здорово получится! Его жена выдаст новорожденного за своего, а мне за это отвалят десять штук, и я покачу в Нью-Йорк.
Меня уже ничто не могло удивить, и я только тупо посмотрела на нее.
– И ты за десять тысяч собираешься продать собственного ребенка?
– Ты бы никогда не согласилась, да? – спросила она. – Только не заставляй меня сожалеть, что я сказала «да», когда пришел Том и сказал, что надо с тобой попрощаться. – В ее темных глазах заблестели слезы. – Я делаю так, как считаю нужным. Как ты.
И тут из-за ее спины появился приветливо улыбающийся Том. Он подошел и обнял меня.
– Кэл Деннисон позвонил мне и сказал, что ты сегодня улетаешь в Бостон, Хевенли. И предупредил меня, чтобы я не брал с собой отца.
Вырвавшись из его объятий, я воскликнула:
– Так ты не едешь со мной?
Том умоляюще развел в стороны свои большие руки.
– Ты только посмотри на меня! Что твои старики скажут, когда увидят, что ты привезла с собой брата по отцу? Очень я им нужен: деревня! Весь в отца! Ты сама сколько раз говорила об этом, как приехала сюда. Я не такой утонченный и изысканный, как ты. Ни культуры, ни манер. Хевенли, я ведь забочусь о твоем благе, оставаясь с отцом, хотя с большей охотой поехал бы с тобой.
– Врешь ты все! Ты больше рад остаться с отцом!
– Хевенли, пожалуйста, послушай меня! Не тащить же тебе в семью своей матери всех своих деревенских родственников! Я хочу, чтобы у тебя выправилась жизнь, а этого может не получиться, если я поеду с тобой!
– Том, пожалуйста, ты так мне нужен!
Он замотал головой.
– Когда ты обустроишься там, то, если я когда-нибудь понадоблюсь, напиши мне, и я приеду, клянусь. Но не сейчас, когда у тебя все только начинается.
– Он прав, – поддержала брата Фанни, подойдя ко мне поближе. Как и Кэл перед этим, она начала нервно озираться, желая, видно, поскорее убраться отсюда. – Том попросил меня прийти, я и рада, что пришла. Я люблю тебя, Хевен. Я не хотела захлопывать дверь перед тобой. Но так надо было. Миссис Вайс заберет меня отсюда, чтобы ребенок родился там, где нас никто знать не будет. А когда это дело закончится, она вернется в Уиннерроу со «своим собственным» дитем и будет всем говорить, что это ее ребенок, а я, мол, такая-сякая Кастил и сбежала с другим, таким же, как я.
– А ты перенесешь это?
– А что делать? – Она улыбнулась и сделала попытку уйти. – Том, нам нужно торопиться, а то меня хватятся. Ты обещал, Том.
Вот и Фанни, которая говорила, что хочет иметь ребенка, продает своего, как наш отец. Я опять обратилась к Тому:
– Так ты решил жить с отцом и его новой женой. А что ты не рассказываешь о ней? Она не из «Ширлис плэйс»?
Том вспыхнул, почувствовав неловкость.
– Нет, ничего подобного. А сейчас мне надо отвезти Фанни домой. Удачи тебе, Хевенли. Пиши.
С этими словами он поцеловал меня в щеку, схватил Фанни за руку и потащил за собой.
– До свидания! До свидания! – повторяла я, энергично маша Фанни рукой, которая обернулась ко мне и улыбнулась сквозь слезы. Как же мне ненавистны эти расставания! Увижу ли я когда еще Фанни и Тома?
Почему это Том, оглядываясь на меня, улыбается так странно и печально? Я наблюдала за ними, пока они не скрылись из виду, потом села и посмотрела на часы: до вылета оставалось десять минут.
Аэропорт был небольшой, с расположенным рядом парком, откуда я могла наблюдать за приземляющимися самолетами. Я стала ходить взад-вперед под теплыми лучами осеннего солнца. Ветер растрепал волосы и испортил прическу. Я как бы снова почувствовала себя в горах.
Мои глаза наполнились слезами.
Наступило время посадки в самолет. Пассажиры уже поднимались на борт. В первый раз в жизни я летела на самолете, хотя и маленьком. Поднявшись по узкому трапу, я уселась в тесном сиденье, пристегнулась ремнем безопасности, словно проделывала это уже много раз. В Атланте я пересела на другой самолет, покрупнее, который летел на Бостон.
Скоро начнется новая жизнь на новом месте, где о моем прошлом никто ничего не знает.
Странно, что Китти сделалась такой счастливой из-за того, что отец единственный раз пришел навестить ее, принес розы и попросил прощения, в то время как Кэл покупал ей розы сотни раз, извинялся перед ней тысячи раз, и это не приносило ей ни успокоения, ни счастья, ни воли к жизни. Кто бы мог подумать, что отец способен возбудить такую негасимую любовь?
Но я уже не раз задавала себе этот вопрос и ответа так и не нашла. Что толку задаваться им вновь?
Я закрыла глаза и твердо настроилась не думать о прошлом, а расчищать себе дорогу в будущее. Китти и Кэл вернутся после ее выписки из больницы в Кэндлуик, и они будут жить-поживать в своем бело-розовом доме, и кто-то другой станет поливать все растения. Я полезла в карман за салфеткой и вытерла глаза. Чтобы немного отвлечься, развернула выходящую в Уиннерроу газету, которую купила перед вылетом, и стала рассеянно перелистывать ее.
Газета выходила на восьми полосах. На последней я увидела старую фотографию Китти, запечатлевшую ее примерно в семнадцатилетнем возрасте – прелестную, со свежим и гладким лицом.
Это был некролог!
«Китти Сеттертон Деннисон, 37 лет, скончалась сегодня в больнице Уиннерроу. У покойной остались муж, Кэлхун Р. Деннисон, родители, мистер и миссис Портер Сеттертон, сестра, Мейзи Сеттертон, и брат, Дэниэл Сэттертон. Панихида состоится в фамильном доме Сеттертонов на Мэйн-стрит в среду, в 2 часа дня».
Мне понадобилось время, чтобы до меня дошло, что Китти умерла.
Китти умерла. Умерла в день моего отъезда из Уиннерроу. Кэл возил меня в аэропорт и уже, должно быть, знал, но не сказал мне!
Почему?
Он так торопился уехать. Почему? Потом я поняла почему.
Я уткнулась в ладони и снова заплакала, не столько по Китти, сколько по человеку, который наконец получил свободу, после того как лишился ее в двадцать лет.
Наконец-то свобода. Я почти слышала, как он кричит это. Свобода быть тем, кем он хочет, делать то, что хочет, и так, как хочет. И он не хочет, чтобы я ему в этом мешала.
Что же это за ненормальный мир, когда мужчина может взять любовь, может выбросить? Кэл хотел быть один.
Мне стало горько на душе.
«Может, так и надо поступать, как мужчины? Сегодня есть, завтра бросила, а дальше – наплевать. Мужа у меня не будет. Только любовники. Унизить и выкинуть. Как отец делал». Продолжая всхлипывать, я сложила газету и запихнула ее в карман переднего кресла.
Потом я вытащила из большого коричного конверта фотографию, которую Том передал мне перед тем, как увести Фанни. Тогда я не придала этому значения. «Храни и помни», – сказал он тихим шепотом, словно тайком от Фанни. На снимке были Наша Джейн и Кейт – уже постарше, окрепшие и более счастливые, чем раньше. Я разглядывала и разглядывала милое, сладкое личико Нашей Джейн, пока не поняла, на кого она похожа. На Энни Брэндиуайн Кастил! Бабушка возродилась в Нашей Джейн, а в симпатичном мальчишеском лице Кейта я узнала некоторые черты дедушки. Да, они заслуживали наилучшей доли, и я не стану делать ничего такого, что возродило бы у них безрадостные воспоминания прошлого.
Слезы высохли. Я знала, что Фанни когда-нибудь добьется своего, не важно, какими способами.
А что же я? Я понимала теперь, что каждое событие в жизни человека оказывает на него какое-то воздействие. Какой же я стала теперь? Даже при одной мысли об этом у меня распрямилась спина. С нынешнего дня я буду шагать по жизни смело, уверенно, без страха и стыда, без робости и застенчивости и не позволю собой распоряжаться. Если ты и не дала мне ничего другого, Китти, благодаря тебе я узнала собственную силу. Несмотря на любые трудности и невзгоды, я выживу.
Рано или поздно я окажусь среди удачливых, среди людей, кому везет.
А что касается отца, то мы еще встретимся. На нем висит огромный долг, и расплатится он до того, как я, не знавшая милосердия, уйду из этого мира.
А теперь – в Бостон. В дом моей мамы. Где я превращусь, как по мановению волшебной палочки, в такую же, какой была моя мама, – и даже, может, лучше.
2 В данном случае имеет место игра слов, ибо само название местности (Willies) и означает примерно «нервное напряжение, потрясение». – Прим. перев.
3 1 дюйм равен 2,54 см.
4 1 ярд равен 0,914 м.
5 1 миля равна 1,609 км.
6 Сочетание двух имен – Хевен (Heaven – небеса) и Ли (Leigh) составляют слово heavenly – «небесная», «божественная». В этом и состояла причина собственной гордости героини, а также зависти и издевок со стороны других.
7 Система школьных оценок, высшей из которых соответствует буква «А». – Прим. ред.
8 1 галлон США равен 3,79 л.
9 Учитывая, что один из персонажей носит имя Джейн, мы предпочли отступить от принятого у нас названия романа Шарлотты Бронте «Джен Эйр».
10 То есть противоположное Хевен, hell – ад (англ.).
11 По шкале Фаренгейта (32° по Цельсию).
12 Winnerrow можно перевести как «поселок удачливых».