Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Башляр Г.
Психоанализ огня.
пер. с фр.
М., 1993.
176 с.
Содержание.
"Психоанализ огня" и его автор.
Предисловие.
Глава 1.
Огонь и почтительность
Комплекс Прометея.
Глава 2.
Огонь и фантазия
Комплекс Эмпедокла.
Глава 3.
Психоанализ и первобытная история
Комплекс Новалиса.
Глава 4.
Сексуальный смысл огня.
Глава 5.
Химия огня:
история одной мнимой проблемы.
Глава 6.
Спирт: огненная вода
Пунш: комплекс Гофмана.
Глава 7.
Идеализация огня:
огонь и чистота.
Заключение.
Примечания.
<Психоанализ огня> и его автор
Читатель, взявший в руки эту небольшую книгу,
вероятно, уже обратил внимание на то, что в самом
ее названии есть нечто странное. Психоанализ в
традиционном его понимании имеет дело с челове-
ком и с представлениями человека, в том числе и о
явлениях природы, но никак не с самими этими
явлениями. Мы вправе предположить, что речь
пойдет о каком-то особом психоанализе или о
каком-то особом огне. Ведь огонь - общепринятое
иносказательное обозначение страсти. А может
быть, огонь здесь рассматривается в качестве некой
одушевленной силы - субъекта, наделенного волей
и темпераментом? Мы не собираемся развивать
дальше свои <гипотезы> (к чему? книга раскрыта, в
ней ответы, в ней же и новые вопросы), хотим
только подчеркнуть, что Башляр призывает нас к
внимательному, вдумчивому чтению начиная бук-
вально с первой строчки, с первого слова, с
названия.
В этом эссе одного из крупнейших французских
мыслителей, действительно, речь идет об особом,
или, как сам он говорит, <специальном>, психоана-
лизе. Попытка рассмотреть с психоаналитической
точки зрения процесс объективного познания позво-
ляет автору выявить некую коллизию между
разумом и воображением. Огонь в равной мере
притягателен для познающей мысли и для поэтиче-
ской фантазии. Но он стал камнем преткновения для
разума именно потому, что поразил воображение
человека. Мысль рождена грезой и обречена
расплачиваться за этот генетический порок... Баш-
ляр выступает как бы от имени точной, объективной
научной мысли, стремящейся очиститься от <осадка>
интуитивных представлений. Отсюда недалеко до
соблазна поверить гармонию алгеброй. Но рациона-
лизм Башляра - рационализм диалектики и пара-
докса. Для того чтобы утвердить себя, разум должен
осознать свои пределы. Для того чтобы освободиться
из-под власти воображения, мысль должна предста-
вить истинные масштабы его влияния. И кажется,
царственный мир поэтического воображения увлека-
ет автора настолько, что для его работы становятся
тесны рамки психоаналитического очерка.
<Пути поэзии и науки изначально противопо-
ложны>. Задача философии - <соединить их>, явить
их <взаимодополнительность>. <Психоанализ огня>
положил начало репутации Башляра как <человека
поэмы и теоремы>*. Благодаря амбивалентному
феномену огня его философский мир обрел целост-
ность, невозможную без равновесия противополож-
G. Bachelard. L'homme du po^me et du th^oreme. Colloque de
centenaire. Dijon, 1986.
ных взаимодополнительных начал. Эпистемолог и
эстетик, автор в полной мере проявил себя
мыслителем универсальных интересов, профессио-
нальная компетенция которого практически не знает
границ. К редкостному энциклопедизму и универ-
сальности, определяющим особое место Башляра на
философском Олимпе XX века, нужно прибавить
абсолютную нестандартность его профессиональной
биографии. В самом деле, он стал профессором
Сорбонны, не будучи никогда ее студентом (ему
вообще не довелось числиться студентом какого бы
то ни было высшего учебного заведения). Желая
подчеркнуть уникальность фигуры Башляра в мире
академической науки, его сравнивали с фавном,
попавшим на пир античных мудрецов. Нам больше
по душе прозвание, которым он наградил себя сам:
<сельский философ>. Ничто не мешало ему оставать-
ся таковым среди шума и суеты динамичного,
кипучего Парижа.
Гастон Башляр родился в 1884 г. в провинциаль-
ном городке Бар-сюр-Об, расположенном в живопис-
ной Шампани, на берегу одного из притоков Сены.
На драгоценном фото начала века запечатлена
оживленная улочка, по-видимому одна из централь-
ных, плотно застроенная трех-четырехэтажными
домами с узкими фасадами. На первом плане, между
ателье модистки и парикмахерской, табачная лавоч-
ка господина Башляра, торгующего также газетами.
Искусство анонимного фотографа-бытописателя до-
несло до нас облик тех, кто нам немного знаком по
скупым и трогательно-живым упоминаниям в кни-
гах Башляра: из окна вмглядывает хозяин лавочки
(между прочим, он владел и фамильным ремеслом
сапожника), а у дверей беседует с соседками его
почтенная супруга - вот они, отец и матушка
философа. Городок, почти вросший в сельский
пейзаж, устойчивый быт, словно впитавший соки
земли, атмосфера патриархальности, нешумное,
неспешное течение жизни, располагающее к раз-
думьям, - все это так важно для формирования
мыслителя. В родном городе Башляр провел детство,
сюда надолго вернулся в зрелые годы, здесь же он
был похоронен в 1962 г.
В те времена, о которых свидетельствует описан-
ный фотодокумент, Гастон Башляр еще не помыш-
лял о философских штудиях. Завершив среднее
образование в коллеже, проработав некоторое время
репетитором, он становится почтовым служащим.
Затем на два года призывается в армию и в 1907 г.
возвращается в распоряжение почтового ведомства,
на сей раз получив место в Париже. Не оставляя
работы, он осваивает точные науки и в 1912 г.
получает степень лиценциата математики. Его
удостаивают годовой стипендии, позволяющей повы-
сить квалификацию, но мировая война прерывает
карьеру будущего инженера-телеграфиста. После
пятилетней службы в действующей армии Башляр
приезжает в Бар-сюр-Об. Спустя недолгое время
умирает его молодая жена, оставив ему новорожден-
ную дочь.
Теперь Башляр посвящает себя преподаванию.
Это дар и призвание. Педагогика Башляра - особая
тема в воспоминаниях современников и в биографи-
ческих очерках о нем. В 20-е годы он преподает
физику и химию в коллеже, где когда-то учился.
Параллельно углубляется в философию науки, в
1920 г. получает диплом лиценциата философии, в
1922-степень агреже, а в 1927 защищает в
Сорбонне докторскую диссертацию. Эта работа под
названием <Опыт о приближенном знании>, где
предлагается философская трактовка кризиса клас-
сического разума в связи с опытом новейшей науки,
прежде всего Эйнштейновой теории относительно-
сти, вносит существенный вклад в современную
эпистемологию.
В 30-е годы Башляр - профессор университета,
автор новаторских исследований по истории точных
наук и философии познающего разума, признанный
лидер нового рационализма . Поистине это человек,
который сделал себя сам: богатая одаренность
натуры постепенно раскрывалась в процессе не-
устанного самообразования. <Поглотитель книг>, по
его собственным словам, он поклонялся <божеству
чтения>, дерзая обращаться к нему с ежеутренней
молитвой: <Голод наш насущный даждь нам
днесь>**. Он оставался <гениальным школяром>***,
став преподавателем коллежа и университета (сна-
чала Дижонского, потом, с 1940 г.,-Сорбонны).
На всю жизнь сохраненная открытость новому
(философ считал ее ценнейшим качеством детского
ума и сожалел о том, что взрослые ее утрачивают)
Башляра-эпистемолбга представляет русскому читателю
книга: Г. Б а шля р. Новый рационализм. М., 1989.
"G. В a chelar d. La po^tique de la reverie. Paris, 1961, p. 23.
"'P. Quillet. Bachelard. Paris, 1964, p. 15.
определила маршрут его биографии, на каждом
повороте которого возникает новый, неожиданный,
<еще один> Башляр.
Очередной поворот начинается с <Психоанализа
огня> (1937). Законы творческого воображения,
феноменология поэтического образа стали самостоя-
тельной и весьма значимой темой размышлений
Башляра. Продолжая работу над философскими
проблемами современной науки, он одновременно
строит внушительное здание поэтической космоло-
гии, в фундамент которого заложен анализ поэтиче-
ской интерпретации элементов-стихий - огня, во-
ды, земли и воздуха. <Способность воображения> -
название последнего курса лекций, прочитанного в
Сорбонне почетным профессором Башляром (1954
-1955). Этой теме посвящены и его последние
книги, в том числе <Поэтика воображения>, напи-
санная незадолго до смерти. По словам П. Кийе,
Башляр поднял эпистемологию на уровень теории
относительности в физике, а в учении о творческом
воображении достиг сомасштабности тому поэтиче-
скому всплеску, которому открыла шлюзы энергия
сюрреализма*. Метафизика творчества Башляра
оказала значительное влияние на литературную
критику, эстетику и искусствознание. Сегодня его
книги - своего рода классика; их цитируют, не
считая обязательной ссылку на первоисточник.
Главным образом благодаря этой части своего
наследия Башляр занял достойное место в ряду
французских писателей (в 1961 г. ему была
ibid., р. 9.
присуждена национальная премия в области литера-
туры) .
Можно говорить о том, что Башляр-писатель
создал свой неповторимый жанр философской
эссеистики, об особенностях которого дает достаточ-
но яркое представление уже <Психоанализ огня>.
Это жанр полифоничный, использующий приемы
внезапного расширения горизонта, неожиданной
смены масштабов. Башляр проигрывает одну и ту же
тему попеременно в разных регистрах, ни на миг не
теряя из виду целого. Далекое сближается, близкое
смело разводится в стороны. Экскурсы в этимоло-
гию, погружения в наивный мир донаучного
познания, нащупывание дороги сквозь алхимиче-
ский туман чередуются с полетом вдогонку за
романтической мечтой. Но ошибается тот, кто
ожидает здесь встречи с холодным эрудитом,
блестяще оперирующим столь разнородным матери-
алом. Его размышления, казалось бы достаточно
отвлеченные, неизменно окрашены особой теплотой
и человечностью. Его эрудиция несет отпечаток
личного опыта, глубокого проживания истин. Когда
он говорит о самоотдаче (о необходимости поделить-
ся огнем, любовью, накопленным запасом культуры)
или о самопреодолении, его слова, подкрепленные
подлинностью этого опыта, обретают особую убеди-
тельность.
Для студентов в его лекциях не было ничего
более убедительного, чем он сам - <живая филосо-
фия>. <Башляр и его диковинный фрак а-ля Жюль
Берн, жилеты сложного покроя, марксова борода и
солнечная шевелюра, веселость рассказчика и его
шампанский акцент - неподвластное времени воп-
лощение крестьянского лукавства в праздничном
наряде. Надо представить себе его лекцию или
занятие - это самый настоящий фестиваль Башля-
ра. Аудитория, заранее готовая к его шуткам,
острым ловким ответам, забавной мимике, оживле-
на, как партер в предвкушении большой премьеры.
Наша ирония полна теплоты, мы похожи на
заговорщиков. Нет сомнений, что мы вдоволь
посмеемся или придем в восхищение>*.
Итак, читатель, занимайте место в партере: вы
приглашены на фестиваль Башляра. Станьте хотя
бы в воображении его учеником, и пусть вас
коснется щедрое, великодушное обаяние этой удиви-
тельной личности.
Н. В. Кислова
Ibid., р. 16.
Предисловие
Не следует представлять
реальность по своему
собственному образу и
подобию.
Поль Элюар
Достаточно нам заговорить об объекте, и мы
уже считаем себя объективными. Но самим актом
нашего выбора не столько мы определяем объект,
сколько он определяет нас, и нередко то, что мы
принимаем за свои фундаментальные суждения о
мире, свидетельствует лишь о незрелости нашего
ума. Порой восхищение избранным объектом застав-
ляет нас нагромождать гипотезы и фантазии; так
формируются убеждения, которые легко принять за
некое знание. Однако сам первоисточник замутнен:
то, что изначально кажется очевидным, не является
фундаментальной истиной. В действительности на-
учная объективность возможна только в том случае,
если мы отторгнем от себя объект как таковой,
преодолеем очарование однажды сделанного выбора,
пресечем и опровергнем мысли, рожденные пер-
вичными наблюдениями. Всякая объективность,
достигнутая проверкой, противоречит первому впе-
чатлению от объекта. Она требует сначала все
подвергнуть критике: ощущения, здравый смысл,
опыт - даже самый привычный, наконец, этимоло-
гию, ибо слово, предназначенное воспевать и
обольщать, чаще всего расходится с мыслью. Чуждая
восторгам, объективная мысль обязана быть иронич-
ной. Без этой враждебной настороженности мы
никогда не займем истинно объективную позицию.
Если предметом изучения становятся люди, равные,
братья, то в основе нашего метода должна лежать
симпатия. Но, обратившись к инертному миру,
который не живет нашей жизнью, не болеет нашими
болезнями, не знает наших радостей, мы должны
подавить любые душевные порывы, утесняя собст-
венное <я>. Пути поэзии и науки изначально
противоположны. Все, на что может надеяться
философия, - это достичь взаимодополнительно-
сти между поэзией и наукой, соединить их, как
пару точно пригнанных деталей. Необходимо про-
тивопоставить экспансивному духу поэзии молча-
ливый дух науки, проявляющий здоровую пред-
взятость.
Мы обращаемся к проблеме, в изучении которой
никогда не удавалось достичь объективности: здесь
первое очарование столь неодолимо, что оно до сих
пор сбивает с пути самые трезвые умы, постоянно
возвращая их к очагу поэзии, где мечта оттесняет
мысль, а поэма теорему. Речь идет о психологии
наших убеждений относительно огня. Поскольку, на
наш взгляд, это проблема непосредственно психоло-
гическая, мы без всяких колебаний будем говорить
о психоанализе огня.
Современная наука почти совсем отвернулась от
этой проблемы, поистине основополагающей для
примитивного сознания, столкнувшегося с феноме-
ном огня. В учебниках химии главы об огне со
временем становились все короче, а во многих
новейших курсах химии и вовсе не найти его
описания. Огонь уже не является предметом
научного изучения. Яркий объект непосредственного
восприятия, для первобытного взгляда столь впечат-
ляющий, что заслоняет от него множество иных
явлений, - огонь сегодня не открывает никаких
перспектив для научного исследования. Вот почему
нам представляется поучительным рассмотреть с
точки зрения психологии процесс инфляции этой
феноменологической ценности, чтобы уяснить, ка-
ким образом проблема, веками владевшая научными
умами, вдруг оказалась раздробленной или вытес-
ненной на периферию, так и не получив решения.
Обращаясь (как я обращался не раз) к образованным
людям, даже к ученым, с вопросом: <Что такое
огонь?>, - получаешь неопределенные или тавтоло-
гичные ответы, в которых слышатся не осознавае-
мые отзвуки самых архаичных, самых фантастиче-
ских философских учений. Причина в том, что
поставленный вопрос относится не к сфере чистой
объективности, а к области смешения личных
интуитивных представлений с данными научных
экспериментов. Мы как раз намерены показать, что
интуитивные представления об огне - возможно, в
большей степени, нежели представления о чем-либо
ином, - по-преж>нему обременены тяжким изъяном.
Они становятся источником непосредственных убеж-
дений там, где для решения проблемы требуются
лишь эксперименты и измерения.
В одной давно уже вышедшей книге мы
попытались описать на примере тепловых явлений
вполне определенную направленность научной объ-
ективации. Мы показали, как заимствование абст-
рактных принципов и форм из геометрии и алгебры
постепенно направляло опыт в русло науки. Теперь
же мы намерены исследовать обратный процесс - не
объективации, а субьективизации, с тем чтобы
представить образец двойной перспективы, в кото-
рой могли бы рассматриваться все проблемы,
возникающие в связи с познанием какого-либо
частного, даже хорошо известного явления. Если
верны наши выводы о реальной импликации
субъекта и объекта, то следовало бы подчеркнуть
различие между состояниями задумчивости и раз-
мышления, не считая, впрочем, это различие
окончательным. Во всяком случае, здесь в центре
нашего внимания будет именно человек, погружен-
ный в задумчивость, наедине с собою задумавшийся
у очага, где огонь так же ясен, как сознание
одиночества. Это даст нам возможность убедительно
показать, сколь небезопасны для научного познания
первичные впечатления, готовность подчиниться
чувству симпатии, беспечная мечтательность. Без
помех наблюдая за созерцателем, мы сможем
отчетливо выявить закономерности того неравнодуш-
ного, вернее, гапнотически-зачарованного созерцания,
каким всеща бывает созерцание огня. Наконец, это
состояние легкого гипноза - по нашим наблюдени-
Etude sur revolution d'un ргоЫеше de physique: la propagation
thennique dans les solides. Paris, 1928.
ям, неизменно повторяющееся - вполне способст-
вует тому, чтобы начать психоаналитический раз-
бор. Страждущая душа поделится и своими воспоми-
наниями, и своими горестями - для этого нужен
лишь зимний вечер, круженье вьюги за стенами
дома и ярко горящий огонь.
Околдуешь тихими речами
Сердце, что под пеплом зимних снов
Догорает с песнею без слов,
Как в печном застенке пламя.
Туле'
Строчка за строчкой наша книга подвигается
беспрепятственно, однако выстроить ее как хорошо
продуманное целое кажется нам поистине непосиль-
ной задачей. Составить некий план человеческих
заблуждений - затея неосуществимая. И в частно-
сти, тему, подобную нашей, невозможно изложить в
исторической последовательности. В самом деле,
современное научное образование не отменяет
извечных условий существования фантазии. Даже
ученый за пределами своих профессиональных
занятий не отказывается от первичного ценностного
отношения к вещам. Так что попытка в историче-
ском плане описать мышление, беспрестанно опро-
вергающее уроки истории научного знания, ни к
чему бы не привела. Наоборот, мы отчасти направим
свои усилия на доказательство того, что воображе-
ние без конца возвращается к исходным темам,
неустанно воспроизводит работу примитивной души,
вопреки достижениям высокоразвитой мысли и
выводам научных экспериментов.
Не станем мы и углубляться в далекое прошлое,
что чересчур облегчило бы задачу описания культа
огня. Мы заинтересованы только в одном: выявить
скрытое постоянство этого культа. Чем ближе к
современности используемый нами материал, тем с
большей убедительностью, он будет подтверждать
наш тезис. Именно такой неизменный материал,
свидетельствующий о сопротивлении психологиче-
ской эволюции, стремимся мы отыскать в истории,
распознавая в ребенке старика, в старике -
ребенка, в инженере - алхимика. Но, отождествляя
прошлое с незнанием, а. фантазию - со слабостью,
мы ставим перед собой цель излечить разум от
благодушия, избавить его от нарциссизма, порожда-
емого изначальной очевидностью; убедить его, что
есть иные гарантии, помимо обладания, иные
доводы, помимо пыла и воодушевления, - короче,
аргументы, а не пристрастия.
Однако сказанного достаточно, чтобы дать пред-
ставление о смысле психоанализа субъективных
убеждений, относящихся к познанию феноменов
огня, - то есть, более кратко, психоанализа огня.
Мы уточним общие тезисы на уровне обсуждения
частных вопросов.
ш
Хотелось бы все же добавить еще одно предвари-
тельное замечание. Прочтя эту работу до конца,
читатель не приобретет никаких новых знаний.
Возможно, это не столько вина автора, сколько
сл?нСтв5? избранного им метода. Обращаясь к самим
себе, мы отворачиваемся от истины. Обращаясь к
внутреннему опыту, мы неизбежно вступаем в
противоречие с опытом объективным. Повторяем,
эта книга откровенных признаний является реестром
заблуждений. Таким образом, наш труд предстает
образцом специализированного психоанализа, по-
лезного, на наш взгляд, в качестве основы любого
объективного исследования. Мы иллюстрируем здесь
общие положения, выдвинутые нами в недавней
книге <Формирование научного разума> ^ Воспита-
ние познающего разума может немало выиграть
благодаря подобному уяснению соблазнов, искажаю-
щих логику индуктивных рассуждений. Намеченный
здесь способ анализа огня нетрудно было бы
применить к воде, воздуху, земле, соли, вину,
крови. Правда, по сравнению с огнем, эти субстан-
ции, непосредственно воспринимаемые как ценности
и открывающие ряд частных тем для объективного
исследования, не обладают столь же явной двойст-
венностью - столь же явной субъективно-объектив-
ной природой; однако и они отмечены неким
обманчивым знаком, нагружены лжеавторитетом
неоспоримых ценностей. Более трудным, но и более
плодотворным представляется применение психо-
анализа к очевидным данностям, имеющим более
рациональный, опосредованный характер и потому
вызывающим не столь сильный эмоциональный
отклик, как познаваемые опытным путем вещества.
Если бы мы удостоились обрести учеников, мы
предложили бы им исследовать подобным образом, с
точки зрения психоанализа объективного познания,
понятия целостности, системы, элемента, эволюции,
развития... В основе таких понятий мы без труда
обнаружим признаки оценочности - при ее неодно-
родном и косвенном характере, несомненно, все же
эмоционально окрашенной. Все приведенные приме-
ры позволяют усмотреть за более или менее
общепринятыми среди ученых и философов теория-
ми непоколебимые убеждения, нередко весьма
наивные. Это своего рода помехи, искажающие
верное направление световых лучей, которые разуму
приходится фокусировать в усилии понимания.
Каждый из нас обязан прилагать старания к тому,
чтобы побороть в самом себе эти предубеждения,
преодолеть косные привычки разума, сформировав-
шиеся под влиянием повседневного опыта. Каждый
из нас обязан с еще большим тщанием, чем фобии,
искоренять свои <филии>, бороться с некритическим
отношением к первичным интуитивным представле-
ниям.
И последнее. Не стремясь поучать читателя, мы
сочли бы свои усилия полностью вознагражденными,
если бы нам удалось убедить его заняться тем, в чем
мы преуспели: тренировкой способности смеяться
над собой. Без самоиронии никакой прогресс в
объективном познании невозможен. Скажем еще,
что мы приводим только малую часть материала,
почерпнутого из нескончаемого чтения забытых
научных сочинений XVII - XVIII веков, так что
наш скромный труд - всего лишь эскиз. Поистине,
написанных глупостей хватило бы с лихвой на
толстую книгу.
Глава I
Огонь и почтительность
Комплекс Прометея.
Огонь и тепло дают ключ к пониманию
самых разных вещей, потому что с ними связаны
неизгладимые воспоминания, простейший и реша-
ющий опыт каждого человека. Огонь, таким
образом, представляет собой исключительное явле-
ние, способное объяснить все. Если все постепенные
изменения можно объяснить самой жизнью, то все
стремительные перемены имеют причиной огонь,
обладающий избытком жизни. Огонь - это нечто
глубоко личное и универсальное. Он живет в сердце.
Он живет в небесах. Он вырывается из глубин
вещества наружу, как дар любви. Он прячется в
недрах материи, тлея под спудом, как затаенная
ненависть и жажда мести. Из всех явлений он один
столь очевидно наделен свойством принимать проти-
воположные значения - добра и зла. Огонь - это
сияние Рая и пекло Преисподней, ласка и пытка. Это
кухонный очаг и апокалипсис. Он доставляет
радость ребенку, смирно сидящему у печи; но он же
наказывает за непослушание того, кто затеет с ним
слишком дерзкую игру. Он дает блаженство и
требует почтительности. Это божество охраняющее
и устрашающее, щедрое и свирепое. Огонь противо-
речив, и потому это одно из универсальных начал
объяснения мира.
Если бы не изначальное наделение огня
ценностью, для нас были бы непостижимы ни
снисходительность, примиряющая разум с крича-
щими противоречиями, ни энтузиазм, склонный
к неоправданному нагромождению самых востор-
женных эпитетов. Какое умиление и сколько
нелепости, к примеру, в этих строках, написанных
в конце XVIII века одним врачом: <Говоря об огне,
я не подразумеваю сильный палящий жар, возбуж-
дающий и противоестественный, в коем жидкости и
питательные вещества не варятся, а перегорают; я
говорю о приятном, умеренном, целительном, как
бальзам, тепле; вместе с некой влагой, имеющей
сродство с влажностью крови, оно проникает в
разнородные по составу жидкости, а также в
пищеварительные соки, разлагает их на части,
смягчает, сглаживает грубость и жесткость их ком-
понентов и наконец доводит их до той степени неж-
ности и утонченности, какая позволяет им соответ-
ствовать нашей природе>*. На этой странице нет ни
единого аргумента, ни единого эпитета, которые
могли бы получить объективное истолкование. А
между тем насколько она убедительна! Кажется,
A. R oy-Des j о п с a d е s. Les Lois de la Nature, applicables
aux lois physiques de la Medecine, et au bien general de l'humanit^,
2 vol. Paris, 1788, t. II, p. 144.
текст соединил в себе силу убеждения врача и
всепроникающую силу лекарства. Так как тепло
среди всех медицинских средств обладает самой
сильной проникающей способностью, врач, вознося
ему хвалу, достигает наибольшей убедительности.
Во всяком случае, когда я перечитываю этот текст
- и пусть, кто может, объяснит исподволь
возникающую ассоциацию, - мне всегда вспомина-
ется добрый церемонный доктор: стоя у изголовья
моей детской кроватки, он успокаивает какими-то
учеными словами встревоженную мать. Это было
зимним утром в нашем скромном доме. В очаге
поблескивал огонь. Меня поили толутанским сиро-
пом ', я облизывал ложку. Где вы, времена
целительного, как бальзам, тепла и ароматных
горячих снадобий!
и
Когда я болел, отец растапливал в моей комнате
камин. Он с величайшей тщательностью складывал
поленья поверх мелких щепок, просовывал между
прутьями решетки пучок стружек. Не суметь
разжечь огонь считалось недопустимым конфузом. Я
не представлял, чтобы кто-то мог сравниться с отцом
в этом деле, а он не доверял его никому другому.
Право, кажется, до восемнадцати лет мне не
доводилось самостоятельно разжигать огонь. Я сде-
лался властелином своего камина, только когда стал
жить один. Но искусство растопки печи, которому
я научился от отца, по сей день составляет предмет
моей гордости. Думаю, я бк согласился скорее
пропустить лекцию по философии, чем остаться с
утра без огня в камине. Поэтому столь живую
симпатию вызывают у меня строки почтенного,
всецело поглощенного научными исследованиями
автора, близкие к моим собственным воспоминани-
ям. <Частенько, бывая в гостях или принимая
кого-нибудь у себя, я устраивал забаву по известно-
му мне рецепту. Когда огонь начинал затухать,
нужно было с видом знатока долго и безрезультатно
метать в камине кочергой, поднимая густой дым. В
конце концов в ход шли щепки, уголь, но всегда уже
с достаточным опозданием; после того как обуглив-
шиеся поленья были перемешаны многократно, я
брал в руки щипцы - орудие, владение которым
требует терпения, смелости и удачи. Я только
выигрывал от промедления, готовясь совершить свое
чудо, совсем как те эмпирики, кому доставались
больные, признанные медицинским факультетом
безнадежными. Затем я всего лишь сдвигал в два
ряда несколько головешек, причем чаще всего никто
не успевал заметить, что я к чему-то притронулся.
Теперь я предавался отдыху, которого не заслужил;
все смотрели на меня, словно требуя что-нибудь
предпринять, как вдруг огонь вспыхивал, разом
охватывая сложенные поленья. Тут на меня сыпа-
лись обвинения, будто я подбросил в камин пороху,
но наконец по обыкновению признавали, что я
только регулировал тягу; обходилось без вопросов о
выделении тепла, о сплошной и лучистой теплоте, о
пиросферах, скорости теплопередачи, тепловых
радах>. Дальше, наряду с бытовыми талантами
демонстрируя, не без претензий, свои теоретические
познания, Дюкарла описывает процесс распростра-
нения огня как геометрическую прогрессию <теп-
ловых рядов>. Несмотря на неуместные математиче-
ские аналогии, первооснова <объективной> мысли
Дюкарла вполне ясна, и немедленно напрашивается
ее психоаналитическая интерпретация: приблизим
раскаленные угли один к другому - и наш очаг
озарится пламенем.
ill
Вероятно, на этом примере нетрудно увидеть суть
предлагаемого нами метода психоанализа объектив-
ного познания. В самом деле, речь идет о выявлении
воздействия таящихся в бессознательном ценностей
на самые основы эмпирического и научного позна-
ния. Итак, надо показать взаимный отсвет, постоян-
но отбрасываемый объективными и всеобщими
знаниями на наш субъективный личный опыт и
наоборот. Надо выявить следы детского опыта в
опыте научном. И тогда мы с полным основанием
будем говорить о доле бессознательного в научном
разуме, о смешанном характере некоторых очевид-
ностей и, изучая частное явление, заметим, что
убеждения, сформировавшиеся в совершенно разных
сферах, совпадают.
Так, возможно, еще не был должным образом
D ucarl a. Du Feu complet, р. 307 '
отмечен тот факт, что огонь - сущность скорее
общественная, нежели природная. Чтобы убедиться
в обоснованности этого утверждения, нет необходи-
мости рассуждать о роли огня в первобытном
обществе или настаивать на технических трудностях
поддержания огня; достаточно рассмотреть с точки
зрения позитивной психологии структуру и форми-
рование разума цивилизованного человека. Дейст-
вительно, почтительное отношение к огню внушено
воспитанием; оно не присуще нам от природы.
Рефлекс, заставляющий отдернуть палец от пламени
свечки, можно сказать, не играет никакой роли для
познающего сознания. Приходится удивляться, что
ему придают такое большое значение учебники по
элементарной психологии, где он служит поводом
для рассуждений о непременном присутствии некой
рефлексии в рефлексе, знания - в простейшем
ощущении. В действительности же первичны
социальные запреты. Естественный опыт вторичен,
и доставляемое им материальное доказательство
неожиданно, а потому слишком неопределенно,
чтобы стать основой объективного знания. Подтвер-
ждая социальный запрет, ожог, то есть естественный
фактор торможения, только повышает интеллекту-
альный авторитет отца в глазах ребенка. Значит,
детский опыт познания огня имеет в своей основе
взаимоналожение природного и социального, где
социальное почти всегда доминирует. Быть может,
это станет яснее при сравнении укола и ожога. И то
и другое вызывает рефлекс. Почему же острие не
является, подобно огню, объектом почитания и
страха? Именно потому, что социальные запреты в
отношении острых предметов значительно слабее,
чем запреты, касающиеся огня.
На этом и базируется в действительности
почтительное отношение к огню: стоит ребенку
протянуть руку к пламени, и ему тут же достанется
линейкой по пальцам от отца. Огонь причиняет
боль - и для этого ему не обязательно обжигать. В
каком бы обличье ни выступал огонь: будь то пламя
или жар, лампа или печь, - родители никогда не
теряют бдительности. Итак, огонь изначально
подлежит всеобщему запрету, отсюда вывод: соци-
альный запрет - это наше первое всеобщее знание
об огне. Раньше всего мы узнаем об огне то, что его
нельзя трогать. По мере того как ребенок взрослеет,
запрет выражается в менее материальной форме:
удар линейкой сменяется окриком, окрик - расска-
зом об опасности пожара, легендами об огне
небесном. Так природное явление быстро занимает
свое место в сфере сложных и запутанных социаль-
ных знаний, что почти исключает непосредственный
опыт.
Поскольку торможение вызвано в первую оче-
редь социальным запретом, отсюда следует, что
проблема личного познания огня есть проблема
ловкого неповиновения. Стремясь подражать отцу,
скрывшись подальше от его присмотра, сын -
точь-в-точь маленький Прометей - крадет спички,
убегает в поля и на дне оврага вместе с товарищами
закладывает очаг детской вольницы. Городскому
ребенку неведомо, что такое костер, разведенный
между трех камней, он не знает вкуса поджаренной
ягоды терновника или клейкой улитки, испеченной
прямо в раскаленных углях. Возможно, он и не
испытывает комплекса Прометея, признаки которо-
го я нередко ощущал в себе. Только этим
комплексом можно объяснить, почему всегда вызы-
вает такой интерес легенда об отце Огня, в сущности
довольно бедная. Впрочем, не стоит сразу же
отождествлять комплекс Прометея с эдиповым
комплексом в классическом психоанализе. Несом-
ненно, сексуальная окрашенность образов огня в
фантазии особенно интенсивна, и в дальнейшем мы
постараемся ее выявить. Но не лучше ли отразить
все нюансы бессознательных убеждений в различ-
ных формулах, пусть даже мы увидим впоследствии,
насколько эти комплексы близки? Одно из преиму-
ществ предлагаемого нами метода психоанализа
объективного познания заключается, на наш взгляд,
как раз в том, что он направлен на исследование
зоны не столь глубокой, как область действия
примитивных инстинктов; именно промежуточный
характер этой зоны и обусловливает ее определяю-
щее влияние на логическое, научное мышление.
Потребность познавать и потребность производить
можно охарактеризовать как таковые, сами по себе,
не связывая их однозначно с волей к власти.
Человеку свойственна подлинная воля к интеллек-
туальности. Мы недооцениваем потребность в
понимании, когда, подобно прагматикам и бергсони-
анцам, ставим ее в полную зависимость от принципа
пользы. Итак, мы предлагаем обозначить как
комплекс Прометея совокупность побуждений, в
силу которых мы стремимся сравняться в знаниях с
нашими отцами, а затем превзойти их, достичь
уровня учителей и превзойти его. Между тем именно
владение объектом, совершенствование в объектив-
ном познании придает большую определенность
нашей надежде достичь того интеллектуального
уровня, который восхищал нас в родителях и
учителях. Естественно, абсолютное большинство
людей стремится к первенству, подчиняясь более
сильным инстинктам, однако для психолога предме-
том изучения должны быть и личности более редкого
духовного склада. Будучи явлением исключитель-
ным, чистая интеллектуальность тем не менее
представляет собой характернейший признак собст-
венно человеческой эволюции. Комплекс Прометея
- это эдипов комплекс умственной жизни.
Глава II
Огонь и фантазия
Комплекс Эмпедокла.
Современная психиатрия объяснила психологию
поджигателя, показав сексуальный характер его
устремлений. Она выяснила и обратное: зрелище
пылающего стога или горящей крыши - яркого
зарева на фоне ночного неба в беспредельном
просторе полей - способно нанести психике
серьезную травму. Пожар в поле почти всегда
говорит о заболевании пастуха. Эти горемыки
передают из века в век, словно зловещий факел,
заразительное наваждение своего одиночества. По-
жар создает поджигателя почти с той же неотврати-
мостью, как поджигатель совершает поджог. Огонь,
тлеющий в душе, сохраннее того, что тлеет под
пеплом. Среди всех преступников поджигатель
отличается особой скрытностью. Самый типичный
поджигатель в приюте Сент-Или очень услужлив.
Единственное, по его словам, чего он не умеет, -
это растапливать печь. Не только психиатрия, но и
классический психоанализ обстоятельно исследова-
ли образы огня в сновидениях. Они относятся к
наиболее ясным, прозрачным, не вызывающим
сомнений в плане их сексуальной интерпретации.
Так что мы не будем возвращаться к этой проблеме.
Ограничиваясь психоанализом не столь глубин-
ного, более интеллектуализированного пласта пси-
хики, мы займемся исследованием не снов, а
фантазии; конкретнее же - в этой небольшой
работе нам предстоит рассмотреть образы, навеян-
ные созерцанием огня. На наш взгляд, это мечта-
тельное состояние сильно отличается от сна прежде
всего тем, что ему всегда в большей или меньшей
степени присуща сосредоточенность на объекте. Сон
развертывается прямолинейно, по мере продвиже-
ния забывая свой путь. Воображение напоминает
звезду: благодаря концентрации оно выбрасывает
новые лучи. И именно для грез возле огня, сладких
грез, исполненных сознания блаженства, сосредото-
ченность наиболее естественна. Этот род мечтания -
из тех, что всего сильнее тяготеют к своему объекту
или, если угодно, к своей причине. Вот отчего мы,
словно погружаясь во что-то плотное и однородное,
не в силах сопротивляться очарованию. Это безус-
ловный факт, и, если мы скажем, что любим
смотреть на огонь в камине, наши слова будут
восприняты как банальность. В данном случае
имеется в виду огонь укрощенный, когда тихие,
ровные язычки пламени лижут толстое полено. В
своем монотонном мерцании огонь предстает по-
истине тотальным явлением - говорящим, лету-
чим, поющим.
Вероятно, огонь, заключенный в очаг, впервые
побудил человека к мечте, стал символом покоя,
приглашением к отдыху. Трудно представить себе,
чтобы философия праздности могла обойтись без
созерцания пылающих поленьев. А тот, кто прене-
брегает грезами у камелька, с нашей точки зрения,
утратил истинно человеческую, первичную потреб-
ность в огне. Конечно, огонь согревает и восстанав-
ливает силы. Но живительность тепла вполне
осознаешь только при достаточно длительном созер-
цании огня; чтобы ощутить блаженство, надо сидеть,
упершись локтями в колени, подперев ладонями
подбородок. Такая поза у огня свойственна нам от
века. Ребенок принимает ее инстинктивно. Это вовсе
не поза Мыслителя. Она указывает на совсем особую
сосредоточенность, в которой нет ничего общего с
настороженностью караульного или вниманием на-
блюдателя. Мы крайне редко принимаем ту же позу
при созерцании чего-либо иного. Возле огня полага-
ется сидеть и предаваться отдыху, но не засыпая, а
погружаясь в мечтательность объективно особого
рода.
Разумеется, сторонники утилитаристской кон-
цепции происхождения разума не примут столь
поверхностную идеалистическую теорию. Они ука-
жут нам, что наша заинтересованность в огне
объясняется множеством его полезных свойств: он не
только обогревает, на нем еще и варят мясо. Как
будто возле такого многофункционального огня, как
крестьянский очаг, нам что-нибудь мешает мечтать!
Над очагом висел на крючьях черный котел.
Трехногий чугунок ставили в горячую золу. Бабуш-
ка, напыжив щеки, раздувала дремлющий огонь
через стальную трубу. Все варилось одновременно:
картошка для свиней, картошка получше - для
семьи. Для меня пеклось в золе свежее яичко. Силу
огня не измеришь с помощью песочных часов: яйцо
считалось готовым, когда на поверхности скорлупы
испарялась капля влаги (чаще всего это была капля
слюны). Я очень удивился, прочитав недавно, что
Дени Папен ^ определял степень готовности пищи
методом моей бабушки. Яйцо полагалось мне не
раньше, чем я справлюсь с обязательной хлебной
похлебкой. Как-то раз я в запальчивости торопливо
выплеснул полную поварешку похлебки прямо на
зубастые крючья: <На, печка, ешь, огонь!> Зато в те
дни, когда я хорошо себя вел, доставали вафельницу.
Прямоугольная форма, доложенная плашмя на
горящие колючки, распластывала яркий, как язычок
шпажника, огонь. И вот уже вафля у меня в
переднике, она обжигает пальцы сильнее, чем рот.
Тут я и впрямь поедал огонь - я глотал его
золотистость, его запах и даже его шипение, когда
горячая вафля хрустела на зубах. Огонь доказывает
свою человечность именно таким образом: он всегда
дарит нам некое роскошное наслаждение, вроде
десерта. Мало того, что он варит пищу: он выпекает
хрустящую корочку. Он подрумянивает пирог. Он
дает людям праздник. Приоритет гастрономических
качеств еды над пищевыми известен с древнейших
времен, и не в нужде, а в радости обрел человек
разум. Стремление к избытку возбуждает дух
сильнее, чем добывание необходимого. Человека
создает желание, а не потребность.
Но мечтание у огня может принимать и более
философскую направленность. Созерцатель огня
видит в нем образ изменения - стремительного и
наглядного. Огню не свойственно абстрактное одно-
образие водного потока; он растет и меняется
быстрее, чем птенец в гнезде среди кустов, за
которым наблюдаешь изо дня в день, - и потому он
вызывает жажду перемен, желание ускорить время,
подвести всю жизнь к завершению, к пределу
потустороннего. Такая мечта, поистине захватываю-
ще-драматичная, расширяет горизонты человече-
ской судьбы, связывает малое с великим, очаг с
вулканом, существование куска дерева с бытием
целого мира. Зачарованный человек слышит зов
огня. В разрушении ему видится нечто большее, чем
просто изменение, - обновление.
Такого рода фантазия - весьма неординарное и
все же достаточно общее явление - определяет
настоящий комплекс: в нем слиты любовь к огню и
его почитание, инстинкт жизни и инстинкт смерти.
Можно лаконично обозначить его как комплекс
Эмпедокла. Мы найдем его иллюстрацию в одной
любопытной повести Жорж Санд. <История мечта-
теля> - раннее произведение, спасенное от забве-
ния Авророй Санд, возможно, было написано еще до
путешествия в Италию, до первой встречи с
Вулканом, после замужества, но до первой любви.
Во всяком случае, запечатленный здесь Вулкан -
скорее продукт воображения, чем описания с
натуры. Подобные случаи в литературе не редкость.
Столь же характерную страницу мы найдем,
например, у Жан-Поля: он описывает сон о том, что
Солнце - сын Земли, заброшенный на небо из
кратера плавящейся горы. Но поскольку воображе-
ние мы считаем более поучительным, чем сны,
последуем за Жорж Санд.
Путешественник совершает под вечер восхожде-
ние по склону Этны, с тем чтобы рано утром
полюбоваться Сицилией в зареве рассвета над
сверкающим морем. Он останавливается на ночлег в
Козьем гроте, но, не в силах заснуть, грезит возле
березового костра. Конечно, он сидел, <опершись
локтями на колени, прикованный взглядом к
раскаленным головешкам, над которыми взлетали,
принимая самые невероятные формы, извиваясь на
тысячу ладов, бело-голубые языки пламени. Вот,
думал он, бледное подобие пляски огня и струения
потоков лавы при извержении Этны. Отчего не
привелось мне наблюдать это восхитительное зрели-
ще во всех ужасающих подробностях?> (с. 22). Как
можно восхищаться зрелищем, которого никогда не
видел? Но словно для того, чтобы точнее обозначить
для нас саму направленность расширяющей фанта-
зии, повествователь продолжает: <Отчего мне не
дано посмотреть на этот костер глазами муравья?
Повинуясь безрассудной страсти, в каком радостном
исступлении бросаются в огонь рои крошечных
белесых мотыльков! Для них это Вулкан во всем его
величии! Это зрелище грандиозного пожара! Осле-
пительное сияние опьяняет их, наполняет востор-
гом, - то же мог бы почувствовать и я при виде
целого леса, охваченного пламенем>. В одном
2-1842 33
мгновении слились воедино любовь, смерть и огонь.
Принося себя в жертву всесожжения, бабочка-одно-
дневка дает нам урок вечности. Тотальная, бесслед-
но поглощающая смерть - гарантия того, что мы
полностью перейдем в иной мир. Потеряем все,
чтобы все обрести. Урок огня понятен: <Все завоевав
ловкостью, любовью или силой, ты должен отдать
все, уничтожить себя> (Д'Аннунцио, <Созерцание
Смерти>). По крайней мере, как отмечает Жионо в
<Истинных богатствах>^ (с. 134), именно этот
интеллектуальный импульс встречается <среди древ-
них рас - таких, как индийцы или ацтеки, - у
людей, которые, следуя жестоким принципам своей
религиозной философии, дошли до такой степени
изнурения и настолько иссохли, что от них не
осталось ничего, кроме шарообразного черепа -
вместилища разума>. Только эти люди утонченного
интеллекта, отдавшиеся инстинкту духовного разви-
тия, продолжает Жионо, <способны войти прямо в
печь и проникнуть в тайну огня>.
На те же мысли наводит нас Жорж Санд. Как
только воображение сконцентрировано, является
дух Вулкана. Он пляшет <над красно-голубым
пеплом... в ореоле снежных кристаллов, принесен-
ных ураганом>. Взлетая над памятной плитой,
заложенной, по преданию, Эмпедоклом, дух увлека-
ет Мечтателя за собой (с. 30). <Идем, мой
повелитель. Надень корону из белого пламени и
синей серы, брызжущую искристым дождем брилли-
антов и сапфиров!> И готовый к жертве Мечтатель
отвечает: <Иду! Окутай меня потоками раскаленной
лавы, сожми в жарких объятиях, как влюбленный
свою невесту. Я надел багряную мантию. Я
облачился в твои цвета. Надень и ты свой
ослепительный алый наряд, ниспадающий каскадом
переливчатых складок. Этна! Приди, Этна! Сокруши
базальтовые врата,-извергни смолу и серу! Изверг-
ни камень, металл и огонь!..> В утробе огня смерть
перестает быть смертью. <Не может быть смерти в
том эфирном пространстве, куда ты меня уносишь...
Пусть мою бренную плоть поглотит огонь, а душа
сольется с твоей прозрачной субстанцией. - Ну что
же, - ответил Дух, набрасывая на него край своей
пурпурной мантии, - прощайся с миром людей, и я
поведу тебя в мир призраков>.
Итак, достаточно погрузиться в грезы возле огня,
глядя, как он скручивает такие хрупкие ветки
березы, чтобы в воображении возникли вулкан и
жертвенный костер. Соломинка, летящая в струе
дыма, способна подтолкнуть нас навстречу судьбе!
Можно ли найти более убедительное доказательство
того, что созерцание огня обращает нас к самим
истокам философской мысли? Если огонь - явление
в сущности редкое, исключительное - был принят
за один из основных элементов Вселенной, то не
потому ли, что в нем - одно из начал мышления,
ценнейший источник фантазии?
Выявив психологический комплекс, мы, очевид-
но, достигнем более глубокого, синтетического
понимания некоторых поэтических произведений.
Действительно, их целостность нередко обусловлена
не чем иным, как комплексом. Если его нет,
произведение лишено корней, уходящих в почву
бессознательного. Оно оставляет впечатление холод-
2* 35
ного, искусственного, надуманного. И напротив,
даже незавершенная вещь, дошедшая до нас в
вариантах, с повторами, - такая, как <Эмпедокл>
Гельдерлина ^, - обретает целостность исключи-
тельно благодаря тому, что она связана с комплек-
сом Эмпедокла. В то время как Гиперион ^ избирает
жизнь, приближенную к бытию Природы, Эмпедокл
предпочитает смерть, растворяющую его в чистой
стихии Вулкана. Эти решения, справедливо замеча-
ет г-н Пьер Берто, не так далеки одно от другого,
как может показаться на первый взгляд. Эмпедокл
- это Гиперион, который преодолел в себе вертеров-
ские черты; принося себя в жертву, он утверждает
собственную силу, а не выдает свою слабость; это
<зрелый муж, герой античного мифа, мудрый и
уверенный в себе, для него добровольная смерть есть
акт веры, доказательство силы его разума>.
Умирающий в огне, в отличие от других, умирает не
в одиночку. Это поистине космическая смерть, когда
вместе с мыслителем гибнет вся Вселенная. Кос-
тер - товарищ по переходу в иное качество.
Giova cio solo che поп rnuore, e solo
Per no! поп muore, cii che miior con noi.
Лишь то хорошо, что не ведает смерти; для нас же
Бессмертно одно: то, что умрет вместе с нами.
Д'Аннунцио
Порою комплекс Эмпедокла просыпается в душе
при виде мощного пламени. Героиня Д'Аннунцио
Plerre Bertau х. ITolderlin. Paris, 1936, p. 171.
Фоскарина, сжигаемая изнутри огнем безнадежной
любви, алчет гибели на костре, зачарованно гладя на
огонь в печи стекловара: <Обратиться в ничто,
раствориться, исчезнуть бесследно! - стонало серд-
це женщины, опьяненной жаждой разрушения. - В
одну секунду пламя уничтожит меня, как сухую
лозу, как соломинку. И она приблизилась к
отверстым жерлам, где огненные струи, ослепитель-
нее летнего полдня, обтекали глиняные сосуды, в
которых плавилась пока еще аморфная масса, а
рабочие, стоя вокруг, протягивали к ней из-за
ограждения железные прутья, готовясь творить из
нее формы своим дыханием>*.
Мы видим, что зов огня, при самых разных
обстоятельствах, остается важнейшей поэтической
темой. В современной действительности он не
подтверждается никакими позитивными наблюдени-
ями. И все же он нас волнует. От Виктора Гюго до
Анри де Ренье Гераклов костер ^ служит в поэзии
естественным символом участи человеческого рода.
Итак, то, что с точки зрения объективного познания
является чисто искусственным, сохраняет глубокую
подлинность и выполняет роль активного стимула
для бессознательной работы фантазии. Воображение
сильнее опыта.
D'A nnunzi о. Le Feu, trad., p. 322.
Глава III
Психоанализ и первобытная история
Комплекс Новалиса.
Психоанализ давно уже обращается к изучению
легенд и мифологии. В рамках такого типа
исследований накоплен достаточно богатый матери-
ал для интерпретации легенд, которыми окружено
завоевание огня. Однако есть область, пока еще не
полностью систематизированная психоанализом, хо-
тя работы К. Г. Юнга внесли в нее существенную
ясность. Речь идет об анализе попыток дать научное
объяснение и объективное обоснование открытиям
первобытного человека. В этой главе мы обобщим и
дополним наблюдения К. Г. Юнга и одновременно
покажем слабость этих рациональных объяснений.
Прежде всего обратимся к критике представля-
ющегося неадекватным объяснения первобытных
открытий с точки зрения современной науки.
Базируясь на рационализме, склонном к резким и
поспешным суждениям, якобы непогрешимым в силу
их индуктивной самоочевидности, эти научные
объяснения не учитывают психологических условий,
в которых совершались первобытные открытия.
Поэтому нам кажется уместным провести и здесь
косвенное вспомогательное психоаналитическое ис-
следование с целью выявления бессознательного в
сознательном, субъективных ценностей - в объек-
тивной очевидности, фантазии - в опыте. Изучать
можно лишь то, что прежде будило воображение.
Наука основывается скорее на воображении, чем на
опыте, и лишь многократное повторение экспери-
мента рассеивает туман мечты. В частности, одно и
то же действие, направленное на один и тот же
предмет с целью достижения одного и того
же результата, имеет неодинаковый субъективный
смысл для таких разных менталитетов, как у
первобытного и цивилизованного человека. Для
первобытного человека мышление есть концентра-
ция воображения, для человека цивилизованного
воображение есть расслабление мысли. Речь здесь
идет о противоположной динамике.
К примеру, лейтмотивом рационалистической
интерпретации получения огня является идея, что
древние добыли его трением двух кусков сухого
дерева. Однако приводимые при этом объективные
объяснения того, каким путем люди могли прийти к
этому способу, весьма неубедительны. Нередко
исследователи даже не отваживаются углубиться в
психологию первого открытия. Из тех немногих
авторов, кто пытался его объяснить, большинство
ссылается на то, что причиной летних лесных
пожаров бывает <трение> веток. Здесь используют
как раз ту рационалистическую индукцию, которую
мы подвергаем критике. Эти авторы строят свои
суждения на основании известных им научных
данных, не переживая заново ситуацию примитив-
ного наблюдателя. Сегодня, когда мы не в состоянии
обнаружить причину лесного пожара, мы предпола-
гаем, что неизвестной нам причиной может быть
трение. Но на самом деле мы вправе утверждать, что
в природе такое явление никогда не наблюдалось.
Даже если бы и наблюдалось, то при вполне наивном
взгляде оно, вероятно, навело бы на мысль не о
трении, а скорее об ударе: никакие видимые
признаки не указывают на то, что воспламенению
дерева предшествовал такой долгий подготовитель-
ный процесс, как трение. Итак, мы приходим к
следующему критическому выводу: ни один из
способов получения огня трением, используемых
примитивными народами, не мог быть непосредст-
венно подсказан наблюдением какого-либо природ-
ного явления.
Эти трудные моменты не ускользнули от внима-
ния Шлегеля. Он так и не пришел к решению
проблемы, но был убежден, что постановка ее с
позиций рационализма неадекватна психологиче-
ским возможностям первобытного человека . <Одно
только изобретение огня - краеугольный камень
здания культуры, что прекрасно показано в притче
о Прометее, - представляет непреодолимые трудно-
сти, если подумать о том, каково было первобытное
состояние человека. Для нас нет ничего привычнее
огня; но ведь человек мог тысячелетиями блуждать
в пустыне, ни единожды не увидев огня на земле.
Да, он мог видеть извержение вулкана, лесной
'Augusie-Guillaume de Schlege 1. Oeuvres
denies en fran^ais, t. 1. Leipzig, 1846, p. 307 - 308.
пожар, вызванный молнией; вероятно ли, чтобы
он - при его привычке к наготе и нечувствительно-
сти к превратностям погоды - спешил приблизиться
к огню в надежде согреться? Не вернее ли, что он
обращался в бегство? Вид огня пугает большинство
животных, за исключением тех, что, живя вместе с
людьми, к нему приучены... Даже после того, как
человек испытал благотворное действие огня, пода-
ренного ему природой, как мог он его сохранить?..
Как сумел он вновь разжечь потухший костер?
Допустим, две сухих деревяшки впервые попали в
руки дикаря, - какой опыт мог натолкнуть его на
догадку, что они способны загореться в результате
продолжительного энергичного трения?>
II
Если рационально-объективное объяснение дей-
ствительно не дает удовлетворительного понятия об
открытии, совершенном примитивным разумом, то
объяснение с позиций психоанализа, на первый
взгляд сомнительное, в конечном итоге представля-
ется, напротив, психологически правдоподобным.
Во-первых, следует признать, что трение - это
опыт явно сексуального характера. Совсем нетрудно
в этом убедиться, ознакомившись с психологиче-
ским материалом, обобщенным классическим психо-
анализом. Во-вторых, занявшись систематизацией
показаний специализированного психоанализа теп-
лотворных ощущений, мы удостоверимся в том, что
объективная попытка добыть огонь трением подска-
зана глубоко интимным опытом. Во всяком случае,
именно здесь видится кратчайший путь от феномена
огня к его воспроизведению. Любовь была первой
научной гипотезой объективного воспроизведения
огня. Прометей - скорее пылкий любовник, чем
философ-интеллектуал, а мщение богов вызвано
ревностью.
Благодаря этому психоаналитическому наблюде-
нию мы легко поймем многие легенды и обычаи;
перед нами в новом свете предстанут любопытные
выражения, которые мы бессознательно соотносили
с рационалистическими интерпретациями. Так,
Макс Мюллер, проявивший в изучении происхожде-
ния человека столь проницательную психологиче-
скую интуицию и опиравшийся на глубокие лингви-
стические познания, подошел почти вплотную к
психоаналитической догадке, сам того не заметив*.
<Как много можно было рассказать об огне!> И в
первую очередь как раз то, что <он является сыном
двух кусков дерева>. Почему сыном? Кто же введен
в соблазн этой генетической трактовкой: первобыт-
ный человек или Макс Мюллер? С какой стороны -
объективной или субъективной - подойти к истол-
кованию этого образа? В каком опыте искать его
объяснения? В объективной опыте трения одного
куска дерева о другой или же в интимном опыте
более деликатного прикосновения - ласки, воспла-
меняющей тело возлюбленного? Достаточно задать
эти вопросы, и становятся очевидными истоки
мнения, что огонь - сын дерева.
F.Max Mil' lie r. Origine et d^veloppement de la Religion,
trad. J. Dannesteter, 1879, p. 190.
Стоит ли удивляться, что этот нечистый огонь,
плод одинокой любви, едва успев родиться, уже
отмечен печатью эдипова комплекса? Показателен в
этом плане следующий образ, приводимый Максом
Мюллером: второе, что рассказывалось об огне, -
то, <как он, едва появившись на свет, поглощает
отца и мать, то есть оба породивших его куска
дерева>. Невозможно найти более ясное и исчерпы-
вающее определение эдипова комплекса: если тебе
не удастся зажечь ответный огонь, твое сердце будет
снедаемо жгучим разочарованием, огонь останется в
тебе. Если же ты разожжешь огонь, этот сфинкс сам
тебя поглотит. Любовь - не что иное, как огонь,
которым необходимо поделиться. Огонь - не что
иное, как любовь, которую надо пленить.
Поскольку Максу Мюллеру были недоступны
знания, обогатившие психологию вследствие совер-
шенной фрейдизмом революции, даже в его
лингвистических изысканиях заметна определенная
непоследовательность. Так, он пишет: <Мысленно
представляя огонь, человек дал ему имя. Как это
должно было произойти? В присвоении имени он мог
основываться только на свойствах огня: огня-пожи-
рателя, огня озаряющего>. Тогда, согласно объек-
тивному объяснению Макса Мюллера, естественно
было бы ожидать, что именно визуальные признаки
дадут наименование явлению, которое исходно
осмыслялось как нечто видимое, доступное прежде
всего зрению, а не осязанию. Но это не так: по
утверждению MaKta Мюллера, <человека в особен-
ности поражала подвижность, стремительность ог-
ня>. Вот почему он получил имя <живой, подвиж-
ный> - Ag-nis, ig-nis. Обозначение явления по
второстепенному, с объективной точки зрения
косвенному признаку не может не показаться
совершенно искусственным. Но психоаналитическое
объяснение, напротив, восстанавливает истинный
порядок вещей. Да, огонь значит Ag-nis, <подвиж-
ный>. Но первоначально свойством подвижности
наделена была вызвавшая это явление чисто
человеческая причина - рука, движением палочки
в желобке имитирующая интимные ласки. Прежде
чем стать сыном дерева, огонь был сыном человека.
ill
Общепринятый способ исследования психологии
первобытного человека заключается в изучении
сохранившихся поныне примитивных народов. Но
психоанализ объективного познания имеет и другие
возможности исследования примитивного мышле-
ния, и в конечном счете они, на наш взгляд, более
значимы. В самом деле, стоит нам столкнуться с
каким-то- новым явлением, и мы убеждаемся,
насколько трудно занять по-настоящему адекватную
объективную позицию. Кажется, объективации ре-
ально и активно препятствует сам факт, что мы
имеем дело с неизвестным феноменом. Неизвестно-
сти противостоит не наше неведение, а наше
заблуждение, причем заблуждение самое глубокое,
обусловленное изъянами субъективности. Значит,
для того чтобы понять психологию первобытного
человека, достаточно проанализировать реакцию,
которую вызывает существенно новое научное
знание у людей неподготовленных, не сведущих ни
в науке, ни в истории реальных открытий. Учения
XVIII века об электричестве содержат в этом плане
неисчерпаемо богатый материал для наблюдений
психолога. В частности, электрический огонь,
воспринимаемый нами - едва ли не в большей
степени, чем обычный огонь, - в ряду банальных, с
психоаналитической точки зрения исчерпанных
явлений, представляется сексуально окрашенным.
Поскольку в электричестве заключена тайна, его
сексуальный характер кажется очевидным. Что
касается идеи трения, как мы уже подчеркивали,
изначально явно связанной с сексуальностью, то все
сказанное об огне будет так же верно и в отношении
электричества. Шарль Рабико - <адвокат, инженер,
пожалованный особыми королевскими привилегия-
ми за совокупность трудов по физике и механике>,
- в 1753 году пишет трактат <Рассмотрение
элементарного огня, или Курс экспериментального
электричества>. В этом сочинении налицо нечто
обратное тому психоаналитическому тезису, кото-
рый мы отстаиваем в данной главе, чтобы объяснить
получение огня трением. Так как трение является
причиной электричества, Рабико, развивая эту
тему, излагает электрическую теорию пола (с. Ill
- 112). <Легкое трение устраняет эманации возду-
ха, препятствующие излиянию насыщенного духом
вещества, называемого семенной жидкостью. Эта
электризация трением возбуждает в нас ощущение
некоего щекотания, тончайшего покалывания, вы-
званного жаром, который, по мере разрежения
воздуха, концентрируется в месте, испытывающем
трение. Тогда семенная жидкость, более не одержи-
ваемая скопившимся в атмосфере невесомым жаром,
изливается и проникает в матку, где также
наличествует атмосфера: влагалище - всего лишь
канал, ведущий к главному резервуару, каковым и
является матка. Женский пол обладает половыми
органами, по своему назначению соответствующими
половым органам, свойственным мужскому полу.
Именно в этих органах происходит подобное
разрежение и возникает ощущение щекотания; они
же подвергаются трению. Жаркое покалывание для
женского пола даже более ощутимо...
Женский пол выступает хранителем мельчайших
сферических тел, носителей человеческой сущности,
которые находятся в яичниках. Они составляют
электрическое вещество в инертном, безжизненном
состоянии; его можно сравнить с незажженной
свечой, с яйцом, готовым принять животворную
искру, с зерном или семенем, наконец, с трутом или
лучиной в ожидании огненной вспышки...>
Вероятно, терпение читателя уже на исходе;
однако подобные тексты - нетрудно привести мно-
жество иных примеров, и еще более пространных, -
высвечивают то, что втайне заботит сознание, якобы
всецело поглощенное <чистой механикой>. Заметно,
кстати, что эти убеждения никоим образом не
исходят из объективного опыта. Все, что связано с
трением, воспламенением, электризацией, может
непосредственно послужить толкованию проблемы
пола.
Когда сухость и скованность души ослабляют
резонанс бессознательных сексуальных обертонов
трения, мешают уловить их, тогда это действие
немедленно оказывается сведенным к чистой меха-
нике и перестает что-либо объяснять. С этой точки
зрения можно попытаться психоаналитически ос-
мыслить столь длительное неприятие кинетической
теории тепла. В этой теории - вполне доступной
представлению на уровне сознания, для убежденного
позитивиста вполне удовлетворительной - донауч-
ному разуму недостает глубины (то есть на
бессознательном уровне она не приносит удовлет-
ворения). Автор <Опыта о причине электричест-
ва>, составленного в форме писем к Дж. Уотсону
(пер. 1748 г.), описывает свое разочарование в
следующих выражениях: <Я ни в чем не усматри-
ваю столь мало вразумительности, как в сужде-
нии, будто причиной огня является трение. Мне
кажется, это все равно что сказать: причиной воды
является насос>.
Что касается госпожи дю Шатле ^, то для нее,
по-видимому, эта теория ничего не проясняет и ей
остается только признать, что речь идет о чуде: <В
том, что столкновение совершенно холодных, судя
по виду, тел способно мгновенно вызвать сильней-
ший Огонь, заключено, без сомнения, одно из
величайших чудес Природы>. Таким образом,
факт, поистине прозрачный для научного разума,
прочно усвоившего современные энергетические
учения и без труда схватывающего, что высекае-
мая частица кремня способна раскалиться, - этот
факт для донаучного разума госпожи дю Шатле
заключает тайну. Ей необходимо глубокое, проника-
ющее в суть вещей объяснение. Глубина - это
сокровенное, то, о чем не говорят. Однако же мы
имеем полное право об этом думать.
Наш тезис покажется не столь уж сомнительным,
если отойти от прямолинейного утилитаризма и от
предубеждения, будто первобытный человек посто-
янно терпел нужду и бедствия. Что бы нам ни
говорили путешественники о беспечности абориге-
нов, мы все-таки не можем без содрогания думать о
жизни людей в условиях пещерного века. Возможно,
наш предок с большей благодарностью принимал
наслаждения, полнее отдавался счастью, будучи,
соответственно, менее чувствительным к страданию.
Вероятно, блаженное тепло физической любви
накладывало особый ценностный отпечаток на
многие стороны первобытного опыта. Чтобы добыть
огонь трением палочки о желобок сухого куска
дерева, нужно время и терпение. Но, должно быть,
такой труд доставлял удовольствие человеку, в
фантазии которого безраздельно господствовала
сексуальность. Возможно, именно предаваясь этому
занятию, вкладывая в него всю свою нежность, он
научился петь. Во всяком случае, это была
несомненно ритмичная работа, и человек слышал в
ней отклик ритму собственных действий - отклик,
резонирующий великолепным многозвучием: дви-
жение руки, постукивание дерева, пение - все
сливалось в общей гармонии, в динамичном ритмо-
порождающем единстве, все одушевлялось одной
надеждой, устремлялось к достижению заранее
известной ценности. Приступив к делу, человек
почти сразу начинает испытывать объективное
ощущение приятного тепла, и в то же время его
согревает доставляемое работой чувство удовольст-
вия. Эти ритмы поддерживают друг друга, они
рождаются и не затухают благодаря взаимо- и
самоиндукции. Приняв психологические принципы
ритмоанализа г-на Пинейро дос Сантоса, по мнению
которого временной реальностью обладает лишь то,
что вибрирует, мы поймем: витальный динамизм,
психическая гармония и составляют ценность этой
ритмичной работы. Поистине, человек всем своим
существом отдается радости. Не столько в страда-
нии, сколько именно в этом празднестве первобыт-
ный человек обретает самосознание, и началом его
является вера в себя.
Нередко способ представления говорит о боль-
шем, чем сам объект воображения. Читая повесть
Бернардена де Сен-Пьера ~, поражаешься просто-
те - а следовательно и симпатии, - свойственной
его <пониманию> примитивного метода добывания
огня трением. У Поля, заблудившегося в лесу вместе
с Виржинией, возникает желание преподнести
подруге <покрытый колючками плод>, растущий на
вершине пальмового дерева. Но дерево устояло бы и
под топором, а у Поля нет даже ножа! Ему приходит
в голову поджечь пальму, но у него нет огнива! Да
и кремня на каменистом острове не найти. Отметим,
что в этих быстрых фразах, метаниях мысли,
сожалениях словно запечатлена тщета искушений. С
точки зрения психоаналитика, это подготавливает
решение обратиться к способу, принятому у негров.
Он оказывается настолько прост, что остается лишь
удивляться колебаниям Поля. <Острым осколком
камня он проделал небольшое отверстие в сухом
сучке, наступив на него и придерживая его ногой;
потом тем же каменным лезвием заточил другой
сучок, тоже сухой, но только с дерева другой породы.
Затем он вставил заточенную ветку в отверстие
сучка, который придерживал ногой, и стал быстро
крутить ее между ладонями, точно так же, как
вертят сбивалку для шоколадного мусса. Через
несколько мгновений в месте соприкосновения
сучков показался дым и блеснули искры. Поль
набрал сухой травы и хвороста и развел костер у
подножия пальмы. Немного погодя она со страшным
треском рухнула. С помощью огня Поль очистил
плод от оболочки из длинных, жестких, колючих
листьев. Половину его они с Виржинией съели в
сыром виде, а другую испекли в золе, и обе
показались им одинаково вкусными...> Заметим, что
Бернарден де Сен-Пьер рекомендует взять два куска
дерева разных пород. Первобытный человек пони-
мал это различие как половое. В <Путешествии в
Аркадию> Бернарден де Сен-Пьер говорит конкрет-
но (совершенно произвольно) о плюще и лавре.
Укажем еще, что сравнение палочки для трения со
сбивалкой для шоколада встречается в <Физике>
аббата Нолле ^ Бернарден де Сен-Пьер, не чуждый
притязаний на научность, ее читал. Такое смешение
фантазии и книжной эрудиции само по себе уже
Bernardin de Sain t-P i err e. Etudes de la Nature,
4-е (fd., 1791, t. IV, p. 34.
свидетельствует о рационализации. Впрочем, писа-
тель, кажется, не замечает в своем повествовании
никаких противоречий. Увлекаемый сладостным
воображением, он подсознательно возрождает ра-
дость первого огня, обретенного без мучений, в
доверчивой нежности разделенной любви.
Вдобавок ко всему, нетрудно установить, что при
энергичном трении, если оно достаточно плавно и
продолжительно, эвритмия вызывает некую эйфо-
рию. После того как лихорадочно-ускоренный темп
сменяется более спокойным, по мере гармонизации
ритмов, лицо труженика вновь озаряется умиротво-
ренной улыбкой. Его радость объективно ничем не
объяснима, она является свидетельством специфиче-
ски сильного эмоционального переживания. Именно
поэтому бывает так приятно натирать, начищать,
надраивать, полировать - и это удовольствие не
объяснишь только исключительной опрятностью
иных хозяек. В <Гобсеке> Бальзак упоминает о
<холодных интерьерах> старых дев, сияющих осо-
бенной чистотой. Чистоплотность с точки зрения
психоанализа есть нечистота.
Авторы некоторых паранаучных теорий, минуя
стадию мечтательной неразделенной любви и пере-
ходя непосредственно к этапу взаимности, реши-
тельно акцентируют ценностное отношение к тре-
нию. Ж. Б. Робине, чьи книги многократно переиз-
давались, в 1766 году писал: <Когда камень
шлифуют до блеска, он понимает, чего от него
добиваются, и сверканием доказывает свою благо-
склонность... Я не могу поверить, чтобы минералы,
так щедро одаривая нас явлением своих достоинств,
не испытывали при этом отрадного удовлетворения
- первой и величайшей награды, какую приносит
содеянное благо>. Столь абсурдные с позиций
объективности суждения должны иметь глубинную
психологическую основу. Иногда Робине умолкает
из опасения допустить <преувеличение> - <из опа-
сения выдать себя>, сказал бы психоаналитик. Тем
не менее преувеличение налицо. Это и есть та
психологическая реальность, которая требует объяс-
нения. Мы не вправе обойти ее молчанием по
примеру истории науки, уделяющей систематиче-
ское внимание лишь объективным результатам.
Итак, мы предлагаем, вслед за К. Г. Юнгом,
вести систематический поиск компонентов либидо во
всех видах деятельности первобытного человека.
Действительно, не только в художественном творче-
стве происходит сублимация либидо - это источник
всех занятий homo faber ^. Без сомнения, можно
счесть весьма удачным определение: человек - это
рука и язык. Но кроме утилитарно обусловленных
жестов есть и жесты, доставляющие удовольствие.
Ведь рука - это орган ласкания, как голос - орган
пения. Изначально должна была существовать связь
между лаской и трудом. Долгая работа относительно
приятна. Один путешественник рассказывает о том,
как туземцы по два месяца обрабатывают предмет
шлифовальным бруском. Чем больше нежности в
прикосновениях, тем совершеннее полировка. Мы
бы несколько парадоксально определили эпоху
дробления камней как век обиженного камня, а
эпоху полировки камней назвали бы веком камня
обласканного. Грубой силой кремень раскалывают,
но не обрабатывают. Обработка же его требует
любви, а любовь к камню ничем не отличается от
любви к женщине.
Рассматривая высеченный из кремня топор,
ловишь себя на мысли о том, что каждая хорошо
обработанная грань - результат редукции силы, ее
сдерживания, обуздания, управления ею, короче
говоря - результат силы, подвергнутой психоана-
лизу. Полировка камня означает, что порывистые
ласки сменяются сплошными нежно-обволакиваю-
щими ласкательными движениями, ритмичными
жестами обольщения. Во всяком случае, трудясь с
таким терпением, человек черпает поддержку
одновременно в воспоминании и в надежде, и
именно в сфере эмоциональных стимулов находится
ключ к тайне его мечтаний.
Получение огня трением всегда было окружено
атмосферой праздника. Широко известные в Сред-
ние века, повсеместно распространенные среди
примитивных народностей, праздники огня иногда
воспроизводят первичный обряд: по-видимому, это
свидетельствует о том, что рождение огня является
исходным моментом его культа. Как говорит
А. Мори, в Германии nothfeuer или nodfyr
полагалось добывать трением двух кусков дерева ^.
Шатобриан дает нам детальное описание праздника
нового огня у натчезов ^ В канун праздника гасят
огонь, зажженный год назад. Перед рассветом жрец
берет два куска сухого дерева и начинает медленно
тереть их один о другой, шепча заклинания. При
появлении солнца его движения становятся более
энергичными. <Тогда Великий Жрец издает священ-
ный возглас, нагретое трением дерево вспыхивает,
воспламеняя серный фитиль... колдун подносит его
к тростниковым кольцам, и пламя по спирали
взвивается вверх. На алтаре возжигают дубовую
кору, после чего молодой огонь дает новое семя
потухшим очагам деревни>*. Итак, этот праздник
натчезов, в котором сливаются праздники Солнца и
урожая, прежде всего оказывается праздником
огненного семени. Для того чтобы семя огня
полностью проявило свои свойства, необходимо
завладеть им, едва только в нем затеплится жизнь,
в момент первой вспышки огнепорождающего куска
дерева. Таким образом, трение предстает методом
природным. И опять-таки, природным его можно
назвать, поскольку он был подсказан человеку его
собственной природой. Поистине, мы открыли огонь
в самих себе раньше, чем он был похищен с Небес.
Фрэзер приводит множество примеров того, как
потешные огни зажигают с помощью трения. В
частности, огни Бельтана в Шотландии зажигались
по способу вынужденного, или необходимого, огня .
<Этот огонь получали исключительно путем трения
двух деревяшек одну о другую. Как только
появлялись первые искры, к ним подносили быстро
воспламеняющийся древесный гриб, растущий на
старых березах. Такой огонь, по всей видимости, мог
Chateaubriand. Voyage en Am^rique, p. 123- 124.
"J. G. F raze r. Le Rameau d'Or, trad., 3 vol., t. Ill, p. 474.
считаться спустившимся непосредственно с небес, и
ему приписывались всевозможные качества. Верили,
в частности, что он защищает людей и животных от
всех худых болезней...> Возникает вопрос, какую
<видимость> подразумевает Фрэзер, говоря, что
вынужденный огонь спускается непосредственно с
небес. Но в этом пункте, как нам кажется,
проявляется неверная ориентация всей системы
толкования Фрэзера. В самом деле, он строит
объяснение, исходя из утилитарных мотивов. Так,
потешные огни дают золу для удобрения льняных,
пшеничных и ячменных полей. Этот первый довод
содержит элемент своеобразной бессознательной
рационализации, неправильно ориентирующей со-
временного читателя, которого не приходится долго
убеждать в полезности карбонатов и прочих химиче-
ских удобрений. Но попробуем приблизиться к
таинственному глубинному смыслу обычая. Золой от
вынужденного огня не только удобряют землю,
приносящую урожай, ее примешивают и к корму для
того, чтобы тучнел скот. Иногда это делается в целях
размножения скота. Так проясняется психологиче-
ская основа обычая. Идет ли речь об откорме скота
или удобрении поля - за очевидной утилитарно-
стью угадывается более глубинное устремление, а
именно - мечта о плодородии в откровенно сексу-
альной форме. Пепел потешных огней оплодотворя-
ет и животных, и поля потому, что он оплодотворяет
женщин. Именно огонь любви, известный по опыту,
положен в основу объективной индукции. Вновь
объяснение с позиций утилитарности должно
уступить место объяснению с точки зрения удоволь-
ствия, рациональная интерпретация - психоана-
литической. Акцентируя, в соответствии с нашей
установкой, ценность удовольствия, надо признать,
что если огонь впоследствии оказывается полезным,
то процесс его разжигания приятен. Возможно, как
и в любви, его начало приятнее, чем завершение. По
крайней мере, испытанное блаженство зависит от
самого стремления к блаженству. И если первобыт-
ный человек убежден, что потешный огонь - огонь
первоначальный - обладает всевозможными свой-
ствами, дарит силу и здоровье, то его убеждение
основано на опыте блаженства, внутреннем ощуще-
нии силы, почти всесилия, пережитом в решающую
минуту, когда огонь готов вспыхнуть и желание
вот-вот будет удовлетворено.
Но следует, как нам представляется, пойти
дальше и опровергнуть во всех деталях объяснение
Фрэзера. В потешных огнях он видит отражение
праздников, связанных со смертью божеств расте-
ний, в том числе и лесных. Тогда возникает вопрос:
почему эти божества занимали столь важное место в
душе первобытного человека? В чем же изначально
заключается функция леса для человека" Заинтере-
сован ли он в тени листвы? В редких худосочных
плодах? Не в огне ли, скорее всего? И вот какова
дилемма: разводят ли огонь в знак поклонения лесу,
как полагает фрэзер, или же дерево сжигается в
знак поклонения огню, согласно более глубокому
толкованию анимизма? Последнее объяснение, на
наш взгляд, освещает многие детали праздников
огня, в интерпретации Фрэзера остающиеся непо-
нятными. Например, почему нередко традиция
требует, чтобы потешный огонь разжигали вместе
юноша и девушка (с. 457)? или тот из жителей села,
кто женился последним (с. 460)? По описанию
Фрэзера, все молодые люди <прыгают через золу,
чтобы урожай был богатым, или чтобы в будущем
году удачно жениться, или же чтобы избавиться от
недомоганий>. Разве не очевидно, что для молодежи
из трех названных мотивов один является основным?
Почему (с. 464) <самая юная новобрачная должна
прыгнуть через костер>? Почему (с. 490) в Ирландии
<говорят, что если девушка Трижды перепрыгнет
через костер в обоих направлениях, то она скоро
выйдет замуж, будет счастлива и родит много
детей>? Почему (с. 493) некоторые молодые люди
<убеждены, что иванов огонь их не опалит>? Не
основана ли эта столь странная уверенность на их
собственном опыте, скорее интимном, чем объектив-
ном? А как бразильцы <берут в рот пылающие угли,
не обжигаясь>? Какой первичный опыт мог внушить
им такую смелость? Почему (с. 499) ирландцы
проводят <животных, которые не давали приплода,
сквозь огонь солнцестояния>? Не менее прозрачно и
следующее поверье долины реки Лех: <Если молодо-
жены перепрыгивают вдвоем через костер, даже не
задев дыма, говорят, что в будущем году молодая не
станет матерью, так как пламя не коснулось и не
оплодотворило ее>. Она показала, что у нее хватает
ловкости играть с огнем, не обжигаясь. Фрэзер
задается вопросом, можно ли усмотреть в последнем
поверье связь со <сценами распутства, какому
предаются эстонцы в день солнцестояния>. Однако,
не боясь нагромождения в своей книге всевозможной
информации, он уклоняется от описания этого
огневого разврата. Он также не считает нужным
обстоятельно описывать праздник огня в Северной
Индии, <сопровождающийся вольными, а то и
непристойными песнями и жестами>.
Последний штрих выдает, таким образом, неко-
торую усеченность возможностей толкования. Мы
могли бы умножить число вопросов, которые не
получают ответа в рамках теории Фрэзера, но сами
собой разрешаются на основе тезиса о сексуальном
восприятии огня первобытным человеком. Ничто
не даст более ясного понимания недостаточности
социологических объяснений, чем параллельное
чтение <Золотой ветви> фрэзера и <Либидо> Юнга.
Даже когда ставится совершенно конкретный вопрос
- такой, как проблема омелы ^, - решающую роль
играет проницательность психоанализа. Кстати, в
книге Юнга можно найти немало аргументов в
подтверждение тезиса о сексуальном характере
трения и огня в примитивных представлениях. Мы
лишь систематизируем эти аргументы, подкрепив их
материалом, почерпнутым в менее глубокой сфере
умственной деятельности, приближающейся к объ-
ективному познанию.
VI
В отдельной книге Фрэзера под названием
<Мифы о происхождении огня>^ сексуальные мотивы
настолько явно присутствуют на каждой странице,
что психоанализ здесь поистине представляется
излишним. Поскольку мы поставили целью рассмот-
реть в этой работе в основном современные типы
мышления, мы не станем рассуждать о примитивных
менталитетах, исследуемых Фразером. Сошлемся
лишь на несколько примеров, свидетельствующих о
необходимости внести коррективы в интерпретацию
социолога, опираясь на психоанализ.
Первооткрывателем огня часто выступает птичка
с красным пятнышком - следом пламени - на хво-
сте. У одного австралийского племени существует
очень забавная легенда - точнее, согласно этой
легенде, похищение огня удалось именно благодаря
забаве. <Некогда глухой аспид был единственным
обладателем огня, храня его в своей утробе. Все
попытки птиц завладеть огнем были безуспешны до
тех пор, пока не появился маленький сокол. Он
пустился в такие потешные проделки, что аспид не
смог удержаться от смеха. Стоило ему рассмеяться,
как огонь вылетел наружу и сделался их общим
достоянием> (пер., с. 18). И так во многих случаях:
легенда об огне оборачивается игривой любовной
историей. С огнем связано бесчисленное множество
шуток.
Есть немало рассказов о похищении огня.
Комплекс Прометея распространяется на всех
живых тварей. Чаще всего похитителем огня бывает
птица: королек, малиновка, колибри - то есть
существо миниатюрное. Иногда огонь уносят на
кончике хвоста кролик, барсук, лисица. В других
историях речь идет о драке между женщинами: <Под
конец одна из них сломала свою палку, и оттуда
тотчас вырвался огонь> (с. 33). Добытчицей огня
может быть также старуха: <Кипя гневом, она
обламывает сучья с деревьев и исступленно трет их
один о другой>. Подобный мотив, связывающий
извлечение огня с насилием, повторяется неодно-
кратно: огонь - это объективный феномен, сопро-
вождающий внутреннее возбуждение, нервозность
движений. Итак, в высшей степени поразительно,
что у истоков объективного открытия мы постоянно
обнаруживаем исключительное психологическое со-
стояние, отличающееся интенсивной эмоциональной
окрашенностью. Тут можно выделить различные
типы огня: нежный, потаенный, задорный, неисто-
вый - в соответствии с исходной психологической
характеристикой желаний и страстей.
Одна австралийская легенда содержит воспоми-
нание о тотемическом животном, некоем <euro>,
хранившем огонь в собственном теле. Человек его
убил. <Раздумывая, каким образом и откуда зверь
извлекал огонь, он тщательно осмотрел тело, вырвал
половой член огромной длины, разъял его надвое и
обнаружил внутри ярко-красный огонь> (с. 34). Как
могла бы такая легенда сохраниться в памяти
поколений, если бы каждое из них не имело
глубоких оснований для веры в нее?
В другом племени рассказывают, что <у мужчин
не было огня, и они не умели его добывать, а
женщины умели. Когда мужчины отправились в
чащу на охоту, женщины сварили пищу и сами ее
съели. В то время как трапеза уже подходила к
концу, они заметили вдалеке возвращающихся с
охоты мужчин. Не желая выдавать им секрет огня,
женщины поспешно собрали еще тлеющий пепел и
спрятали его в гениталиях, чтобы мужчины не могли
его увидеть. Придя домой, мужчины спросили: где
огонь? Но женщины ответили: огня нет>. Анализи-
руя подобный рассказ, приходится признать полную
невозможность его реалистического толкования,
между тем как психоаналитическое объяснение
напрашивается само собой. Действительно, совер-
шенно очевидно, что спрятать в человеческом теле,
как это описано во множестве мифов, реальный,
объективный огонь невозможно. В равной степени
ясно, что только сфера чувств допускает столь
бессовестную ложь, когда вопреки всякой оче-
видности отрицают глубоко интимное желание:
огня нет.
Герой одного из южноамериканских мифов,
стремясь добыть огонь, преследует женщину (с. 164).
<Он настиг ее прыжком, поймал и сказал, что
возьмет ее, если она не откроет ему тайну огня.
После нескольких попыток вырваться женщина
согласилась. Она уселась на землю, широко раздви-
нув ноги. Обеими руками она хорошенько надавила
на верхнюю часть живота, и из детородного
отверстия выкатился на землю огненный шар. Но
это был не тот огонь, что известен нам сегодня: он
остыл, и на нем нельзя было сварить еду. Как только
женщина его отдала, он потерял свойства огня.
Однако Аджиджеко заявил, что может поправить
дело. Он набрал всего, что жжется: всякой жгучей
коры, плодов, красного перца, - и, смешав все это
с огнем женщины, разжег тот самый огонь, которым
мы пользуемся и поныне>. Этот пример дает нам
прозрачное описание перехода от метафоры к
реальности. Заметим, что речь идет не о переходе
от реальности к метафоре, согласно постулату
реалистической интерпретации, а в точности
наоборот: от метафор субъективного происхожде-
ния к объективной реальности, в духе того тезиса,
который мы отстаиваем. Жар любви, смешанный с
огнем перца, в конечном итоге воспламеняет
сухую траву. Именно этим абсурдом объясняется
открытие огня.
Вообще, читая богатейшую, увлекательнейшую
книгу Фрэзера, невозможно не поражаться бедности
реалистического толкования. Число рассматривае-
мых легенд, вероятно, приближается к тысяче, и
только в двух-трех из них выявлен сексуальный
смысл (с. 63 - 267). В остальном, несмотря на то что
аффективный смысл подразумевается, господствует
представление, будто цель создания мифа - объек-
тивное толкование. Так (с. 110), <гавайский миф о
происхождении огня, как и множество австралий-
ских мифов этого рода, призван объяснить особенно-
сти окраски некоторых видов птиц>. В другом месте
похищение огня кроликом служит объяснением
рыжего или черного цвета его хвоста. Подобные
толкования, внушенные какой-то объективной де-
талью, упускают из вида первоначальную заинтере-
сованность в аффективной сфере. Первобытная
феноменология есть феноменология аффективности:
из фантомов - проекций фантазии - она творит
объективные сущности, желания перевоплощает в
образы, соматический опыт - в материальный,
любовь - в огонь.
С большей или меньшей степенью основательно-
сти пытаясь воссоздать первобытное состояние,
романтики, сами того не подозревая, возвращаются
к темам сексуально окрашенного восприятия огня.
Г. Г. фон Шуберту принадлежит, например, фраза,
суть которой в действительности проясняется только
в свете психоанализа огня*: <Подобно тому как
дружба подготавливает нас к любви, так же и в
результате соприкосновения сходных тел возникает
ностальгия (тепло) и вспыхивает любовь (пламя)>.
Можно ли удачнее выразить, что ностальгия - это
воспоминание о тепле гнезда, память о лелеемой в
сердце любви к <calidum innatum> ^? Поэзия гнезда,
отчего дома не имеет иного истока. Никакое
объективное впечатление, полученное при наблюде-
нии гнезд в кустарниках, никогда не подарило бы
нам изобилия эпитетов, оценивающих тепло, негу,
уют гнезда. Забыв о том, как человек согревает
человека, словно стремясь удвоить собственное
природное тепло, трудно понять, почему влюблен-
ные говорят о своем укромном гнездышке. Таким
образом, тепло нежности - источник сознания бла-
женства. Точнее говоря, оно и есть осознание
истоков блаженства.
Вся поэзия Новалиса могла бы получить новую
интерпретацию при рассмотрении ее с позиций
психоанализа огня. Она выражает напряженное
Цит. по: Albert B^gui n. L'Ame romantique et ie reve,
1937, 2 vol., t. I, p. 191.
стремление пережить первобытное состояние. Сказ-
ка для Новалиса всегда в той или иной степени
космогонична. Она современна порождающим друг
друга душе и миру. По его словам, сказка - это
<эра... свободы, первобытное состояние природы,
эпоха, предшествующая Космосу>*. И тут в своей
откровенной амбивалентности выступает божество
трения, творец и огня, и любви. Прекрасная дочь
короля Арктура, <опершись на шелковые подушки,
возлежала на троне, искусно изваянном из громад-
ного серного кристалла, а служанки усердно
растирали ее нежные члены, где, казалось, текло
молоко, окрашенное пурпуром.
Под прикосновениями служанок тело излучало
восхитительное сияние, озарявшее чудным светом
весь дворец...>.
Это сияние исходит изнутри. Существо, осыпае-
мое ласками, сияет от счастья. Ласка - не что иное,
как символическая, идеальная форма трения.
Но сцена имеет продолжение.
<Герой стоял в молчании.
- Позволь мне коснуться твоего щита, - нежно
промолвила она>.
И когда он изъявил согласие:
<Его доспехи зазвенели; он ощутил всем телом
волну живительной силы; взгляд его блеснул
молнией; громкое биение сердца раздавалось из-под
кирасы.
Прекрасная Фрея, казалось, посветлела лицом, а
' N ovali s. Непп d'Ofterdingen, trad., р. 241, note p. 191.
исходившее от нее сияние сделалось еще более
жгучим.
- Идет король! - воскликнула великолепная
птица...>
Если уточнить, что это птица Феникс - Феникс,
восстающий из пепла, подобно на миг ослабевшему
желанию, то в этой сцене более чем очевидна печать
двоякой первоначальности огня и любви. Если
любовь воспламеняет, то это доказывает, что огонь
был разожжен вследствие любви.
<Когда Эрос, вне себя от восторга, увидел перед
собой спящую Фрею, внезапно раздался оглуши-
тельный грохот. От принцессы к мечу пробежала
яркая искра>.
Точно передавая психоаналитический образ,
Новалис должен был сказать: от меча к принцессе.
Как бы то ни было <Эрос уронил меч, устремился к
принцессе и запечатлел на ее свежих устах
пламенный поцелуй>.
Стоит изъять из романа Новалиса его интуитив-
ные прозрения о первобытном огне, и, кажется, вся
поэзия, все грезы тут же рассеются. Феномен
Новалиса столь характерен, что представляется
возможным типизировать его в качестве особого
комплекса. В области психоанализа нередко доста-
точно дать название явлению, чтобы спровоцировать
некое выпадение осадка: до наименования был
лишь аморфный мутный раствор, а когда имя
названо, видны осевшие на дно кристаллы. Комп-
лекс Новалиса как бы синтезирует импульс к
N ovali s. Loc. cit.. р. 237.
3-1842 65
возгоранию от трения и потребность разделить
пламя. Этот импульс, как представляется, возвраща-
ет нас к первозданной подлинности доисторического
завоевания огня. Комплекс Новалиса характеризу-
ется сознанием внутреннего тепла, всетаа преобла-
дающим над чисто визуальным познанием света. Он
основан на удовлетворении чувственной жажды
тепла и глубинном сознании согревающего блажен-
ства. Тепло - это благо, это некое достояние,
которое нужно ревниво оберегать, дабы одарить им
лишь одно избранное существо, признанное достой-
ным того, чтобы слиться с ним воедино. Свет играет
и смеется на поверхности вещей, но только тепло
обладает способностью проникать внутрь. В одном
из писем к Шлегелю Новалис писал: <Пусть в этой
сказке тебе откроется моя нелюбовь к игре светотени
и желанность для меня ясного, теплого и всепрони-
кающего Эфира>.
Эта потребность углубления внутрь вещей,
проникновения в глубь человеческого существа
рождена интуитивным влечением к внутреннему
теплу. Тепло способно проникнуть туда, куда не
проникнет ни взгляд, ни рука. Это единение глубин,
термическое сродство облекается Новалисом в
символ сошествия в недра горы, в пещеру и
рудник - туда, где тепло равномерно разлито, где
оно растворено, словно очертания сна. Как точно
заметил Иодье, всякое описание сошествия в ад
имеет структуру сна*. Новалис грезил жаром земной
утробы, как иным снится блистательно-холодный
CM. Charles No die г. Deuxleme preface de Smorra.
небесный простор. Рудокоп для него - это <астролог
наоборот>; Новалис живет скорее концентрирован-
ным теплом, нежели лучистым сиянием света. Как
часто он предавался медитации <на краю темной
бездны>! Он стал поэтом минералов не потому, что
был горным инженером; будучи поэтом, он стал
инженером, ибо подчинился голосу подземных недр,
призывающему вернуться в <calidum innatum>.
Рудокоп, по его словам, - это герой глубин, готовый
<принять небесные дары и в блаженном восторге
покинуть мир с его невзгодами>. Рудокоп воспевает
Землю: <С Нею ощущает он тейюе, глубокое
единение; к Ней пламенеет он страстью, словно к
невесте>. Земля - материнское чрево, теплое, как
родное лоно в подсознании ребенка. Одно и то же
тепло живит и камень, и сердца (с. 127). <Казалось,
в жилах рудокопа пылает огонь земных недр,
зовущий его спускаться все глубже и глубже>.
Там, в сердцевине, - проросшее семя; там -
огонь порождающий. Что прорастает, то горит. Что
горит, то дает росток. <Мне нужны... цветы,
растущие в Огне... - Цинк! - позвал Король. -
Дай нам цветов... Садовник выступил вперед, взял
наполненный пламенем горшок и бросил в него
сверкающее семя. Немного погодя взошли цветы...>*
Возможно, человек позитивного ума возьмется
развернуть перед нами пиротехническую интерпре-
тацию. Он продемонстрирует, как сверкающее
пламя цинка выбрасывает в воздух ослепительно
белые хлопья окисла, напишет формулу окисления.
N ovali s. Loc. cil., р. 227.
з< 67
Но, выявив химическую причину чудесного явле-
ния, эта объективная интерпретация не поможет
нам проникнуть в сердцевину образа, в ядро
комплекса Новалиса. Даже с точки зрения класси-
фикации образных ценностей эта интерпретация
будет обманчива, ибо, следуя ей, мы не поймем, что
у такого поэта, как Новалис, преобладает потреб-
ность ощущать, а не видеть, что здесь на первое
место, прежде гетевского света, должно быть
поставлено ласковое темное тепло, пронизывающее
все фибры бытия.
Конечно, творчество Новалиса не лишено более
светлых тонов. Любовь нередко уступает место
ностальгии в том же смысле, что и у фон Шуберта;
однако огненный след неизгладим. Быть может, вы
возразите еще, что Новалис - поэт <голубого цвет-
ка>, незабудки, брошенной в пропасть, прямо в
смертный мрак, как залог нетленности воспомина-
ния. Но давайте углубимся в недра бессознательно-
го, вспомним вместе с поэтом грезы первобытного
человека - и вам предстанет истина во всей ее
несомненности: тот голубой цветок - на самом деле
красный!
Если завоевание огня изначально является
сексуальной <победой>, нет ничего удивительного в
том, что связанные с ним сексуальные ассоциации
оставались такими устойчивыми и прочными. Здесь
приходится говорить о ценностном отношении,
подрывающем изнутри объективное изучение огня.
Поэтому, прежде чем обратиться к химии огня, в
данной главе мы собираемся показать, насколько
необходим психоанализ объективного познания.
Сексуальные значения, которые мы намерены
выявить, могут быть как скрытыми, так и ясно
выраженными. Естественно, хуже всего поддаются
психоанализу приглушенные и затемненные зна-
чения, причем им свойственна и наибольшая
активность. Значения же зримые или внятные
непосредственно редуцируются смехом. С тем чтобы
отчетливее показать сопротивление самого потаен-
ного пласта бессознательного, начнем с таких
примеров, где это сопротивление настолько слабо,
что читатель, смеясь, самостоятельно произведет
редукцию, избавив нас от необходимости лишний
раз подчеркивать явное заблуждение.
По мнению Робине , элементарный огонь облада-
ет способностью к воспроизводству. Это стершееся;
обесцененное выражение, обычно не привлекающее
внимания, вновь приобретает здесь свой первона-
чальный, активный смысл. Автор полагает, что
огонь как элемент вырастает из особого зароды-
ша и, как всякая порождающая сила, по достиже-
нии им определенного возраста может быть
поражен бесплодием. Исходя из этого, Робине -
хотя, по-видимому, ему неизвестны рассказы о
праздниках нового, обновленного огня - силой
воображения приписывает огню необходимость
продолжения рода. Если предоставить огню жить
естественной жизнью, то даже при условии его
питания он стареет и умирает, подобно животным
и растениям.
Разумеется, разные виды огня должны нести
неизгладимую печать индивидуальности: <Обычный
огонь, огонь электрический, фосфорический, огонь
вулканов и грома имеют неотъемлемо им присущие
важные отличия, которые естественнее отнести к
некой внутренней первопричине, нежели к случай-
ным обстоятельствам, якобы модифицирующим одно
и то же огненное вещество> . Здесь уже видна
работа интуиции, улавливающей в субстанции ее
внутреннюю сущность, жизненные проявления, а
* J.-B. R о Ыпе t. De la Nature, 3-е ed" 4 vol. Amsterdam, 1766,
1.1, p. 217.
"R о bine t. Loc. cit.. t. I, p. 219.
затем и порождающую способность. Робине продол-
жает: <Любой раскат грома может быть результатом
воспроизводства огненных Существ, которые стре-
мительно растут благодаря изобилию питающих их
паров, собираются ветрами и разносятся повсюду в
средних слоях воздуха. Новые жерла вулканов, во
множестве появившиеся в Америке, новые изверже-
ния старых вулканов также могут свидетельствовать
о плодах и плодородии огней подземных недр>.
Конечно, плодородие здесь - не метафора. Его
следует понимать в самом прямом сексуальном
смысле.
Эти огненные существа, порождаемые Громом,
блеском молнии, наблюдению не поддаются.
Однако, по утверждению Робине, он располагает
данными точных наблюдений. <Чиркнув кремнем
по листу бумаги и исследуя под сильным микро-
скопом помеченные черными пятнышками точки,
куда попали искры, Гук ^ увидел круглые блестя-
щие частички, хотя простым зрением ничего
нельзя было рассмотреть. Это были крошечные
светлячки>.
Не похожа ли искрометно-порывистая жизнь
огня на жизнь муравейника? (с. 235). <Мы замечаем,
что даже при малозначительном происшествии
муравьи, суетливо копошась, покидают свои подзем-
ные укрытия: точно так же, стоит слегка встряхнуть
фосфор, как микроскопические огненные животные
собираются вместе и проявляют себя вовне в виде
свечения>.
R о bine t. Loc. cit., t. IV, p. 234.
Наконец, только жизнь способна дать глубоко
интимное обоснование яркой индивидуальности
цвета. В поисках объяснения семи цветов спектра
Робине ничтоже сумняшеся выдвигает предположе-
ние о <семи возрастах, или периодах жизни,
микроскопических огненных животных... Проходя
сквозь призму, они должны преломляться, каж-
дое сообразно своей силе, своему возрасту, и
каждое, таким образом, будет нести свой цвет>.
Разве не верно, что умирающий огонь приобрета-
ет багряный оттенок? Кто пробовал раздуть
нерадивый огонь, тот знает очевидное различие
между тускло тлеющим непокорным пламенем и
молодым огнем, который, согласно прекрасному
определению алхимика, тяготеет к <яркому
румянцу полевого мака>. Тот, кто раздувает
умирающий огонь, приходит в отчаяние: не умея
передать свою силу огню, он чувствует, что его
собственный пыл угасает. Если он реалист, как
Робине, то он переносит в реальность свое
отчаяние и изнеможение, превращая в некий
фантом собственную усталость. Так на вещи
ложится отпечаток переменчивой человеческой
натуры. То, что в нас клонится к упадку или
возрастает, становится знаком затухающей или
пробуждающейся жизни в окружающей реально-
сти. Такое поэтическое соответствие создает
почву для самых стойких заблуждений объектив-
ного познания.
Между тем, как нам нередко приходилось
замечать, стоит придать некоторую неопределен-
ность, расплывчатость интуитивному представле-
ник), выступающему в столь смешной форме у
Робине, - и оно, будучи опоэтизированным, вновь
получив свой субъективный смысл, оказывается
безусловно приемлемым. Так, цвета спектра, наде-
ляемые одушевленной формой, силой живых су-
ществ, полных огня или угасающих, - в том
случае, если этот образ возникает не на
оптической оси между объектом и зрачком, а
увиден страстным взором, проецирующим же-
лание и любовь, - воплощают оттенки нежного
чувства. Именно поэтому Новалис мог написать:
<Преломляясь, луч света рождает, помимо кра-
сок, нечто совсем иное. Световой луч по мень-
шей мере обладает даром жизни, так что душа
преломляется в нем живым многоцветием. Кому
не вспомнится здесь взгляд возлюбленной?>
Если как следует поразмыслить, Робине всего
лишь придает отчетливо-весомую форму тому
образу, который у Новалиса предстанет рас-
плывчато-эфирным; но в плане бессознатель-
ного оба эти образа представляются однород-
ными, и объективная пародия Робине только
подчеркивает контуры интимной грезы Нова-
лиса. Это сопоставление - вероятно, неумест-
ное с точки зрения поэтических натур - дает
нам возможность подвергнуть перекрестному
психоанализу двух мечтателей, весьма далеких
от реальности. На этом примере мы видим, что
формы, замешенные на желании, порождают как
* No vali s. Journal intime, suivi... de Maximes inedites. Paris,
p. 106.
поэтические произведения, так и философские
теории. Философия может оказаться слабой, что не
умаляет красоту поэзии.
Рассмотрев ошибочную интуитивную интерпре-
тацию огня, пронизанную анимистическими и
сексуальными мотивами, теперь мы, вероятно,
яснее поймем, сколь необоснованны утверждения,
без конца повторяемые в качестве вечных истин:
огонь - это жизнь, жизнь - это огонь. Иными
словами, мы хотим опровергнуть ложную очевид-
ность связи, якобы существующей между жизнью и
огнем.
Как мы полагаем, в основе этого тождества лежит
впечатление, будто искра, подобно зародышу,
является ничтожной причиной, ведущей к важным
следствиям. Вот почему придается большое значение
мифу о силе огня.
Но рассмотрим сначала уравнение, члены кото-
рого - зародыш и искра, и нам станет понятно, что
в запутанной игре взаимоотражений зародыш отож-
дествляется с искрой, а искра - с зародышем. Одно
от другого неотделимо. Kol^a два интуитивных
представления таким образом связаны между собой,
то разум, полагая, что он мыслит, лишь переходит
от одной метафоры к другой. Психоанализ объектив-
ного познания именно в том и заключается, чтобы
выявить эти неуловимые подмены. С нашей точки
зрения, достаточно сопоставить эти представления,
и мы убедимся, что они ни на чем не основаны, но
попросту отсылают одно к другому. Вот пример
поверхностного отождествления, против которого мы
выступаем: <Если поджечь огромную кучу угля с
помощью самого слабого огонька, затухающей
искры... разве не разгорится через два часа такой же
грандиозный костер, как если бы мы сразу зажгли
его факелом? То же можно сказать и о зачатии:
самый хрупкий человек обеспечивает достаточное
количество огня для зачатия и достигает этого при
совокуплении столь же верно, как и гораздо более
крепкий человек>. Подобные сравнения могут
удовлетворить тех, кому недостает ясности мышле-
ния! На самом деле они отнюдь не способствуют
пониманию явлений, создавая подлинные препятст-
вия для культуры научного познания.
Приблизительно в то же время, в 1771 году, один
врач пространно излагает теорию оплодотворения, в
которой огонь - главное богатство, порождающая
сила: <Ослабление, наступающее после выделения
семенной жидкости, говорит нам по меньшей мере о
том, что в этот момент происходит потеря весьма
активного флюида, преисполненного огня. Следует
ли считать причиной этого малое количество
нежного, словно костный мозг, осязаемого сока,
содержимого семенников? Неужели животный орга-
низм, для которого существование подобной влаги
почти неощутимо, мгновенно обнаружил бы ее
потерю? Конечно, нет. Иное дело - огненное веще-
De Malon. Le Conservateur du sang hiimain, ou la saign^e
demontr^e toujours pemicieuse et souvent mortelle, 1767, p. 146.
ство: оно имеется у нас лишь в определенном
количестве, и все его очаги непосредственно
сообщаются между собой...> Итак, мало потерять
плоть, костный мозг, сок и влагу. Лишиться огня,
семенного огня - вот настоящая жертва. Жизнь
может зародиться только ценой этой жертвы.
Заметим, кстати, как просто обосновывается наделе-
ние огня неоспоримой ценностью.
Некоторые авторы - несомненно, из числа вто-
ростепенных, а значит, более наивно раскрывающие
перед нами интуитивные сексуальные представле-
ния, смысл которых формируется на уровне бессоз-
нательного, - развертывают целую теорию пола на
основе специфически тепловой тематики, что слу-
жит доказательством изначального смешения инту-
итивных знаний о семени и об огне. Так в 1636 году
доктор Пьер Жан Фабр объясняет рождение детей
мужского и женского пола, которые происходят из
<одного и того же семени, во всем подобного по
составу и сходного по природе. Однако только
потому, что в матке семя разделяется и часть его
уходит в правую, а часть в левую сторону, - лишь
по причине этого разделения семя приобретает такие
различия... не только формы и конфигурации, но и
пола: одно будет мужского, другое - женского пола.
И именно из той части семени, что поступит в
правую сторону тела, более теплую и крепкую,
способную сохранить силу, крепость и тепло семени,
J е а п-Р ierre David. Traite de la Nutrition et de
l'accroissement, precede d'une dissertation sur l'usage des eaux de
l'amnios.
произойдет ребенок мужского пола; другая же часть
семени, попав в левую сторону человеческого тела,
более холодную, испытает охлаждение, значительно
уменьшающее и ослабляющее силу семени, и из него
произойдет женщина, хотя в своем первоисточнике
она обладала всеми качествами мужского пола> .
Прежде чем продолжить, подчеркнем полную
беспочвенность таких утверждений, не имеющих ни
малейшего отношения к какому-либо объективному
опыту. Наблюдая внешний мир, невозможно найти
для них никакого повода. Так в чем же причина
подобного умопомрачения? Видимо, только в неуме-
стном ценностном отношении к субъективным
феноменам, отождествляемым с огнем. Фабр, кста-
ти, приписывает субстанции огня все качества,
связанные с силой, смелостью, пылкостью, мужест-
венностью (с. 375). <Вследствие холодного и
влажного темперамента женщины не так сильны,
как мужчины, более застенчивы и менее храбры,
потому что сила, смелость и решительность зависят
от огня и воздуха, являющихся активными начала-
ми, отчего их и называют мужскими, тогда как
другие начала - воду и землю - считают пассив-
ными и женскими>.
Нагромождая все эти нелепости, мы хотим дать
наглядное представление о состоянии ума, для
которого самые незначащие метафоры оборачивают-
ся полнейшей реальностью. Современный научный
разум, переживший ряд структурных изменений,
J е а п-Р ierre Fabr е. L'Abrege" des secrets chimiques.
Paris, 1636, p. 374.
настолько привык к многообразным переносам
смысла, что он не так уж часто попадается в
ловушку оборотов речи. Все научные понятия
получили новые определения. В своей сознательной
жизни мы разорвали непосредственную связь с
первичными этимологиями. Но первобытный разум -
и a fortiori ^ бессознательное - не отделяют слово от
вещи. Если говорится о человеке, полном огня, то
подразумевается, что в нем нечто должно гореть. В
случае необходимости можно поддержать этот огонь
с помощью напитка. Ощущение бодрости всегда
дают укрепляющие средства. Бессознательное наде-
ляет их свойством возбуждать половое влечение.
Фабр не исключает вероятности того, что <сытное
питание, которое благоприятствует горячему и
сухому темпераменту, способно усилить прису-
щее женскому полу слабое тепло до такой
степени, что оно обретет возможность выдвинуть
наружу части, удержанные внутри из-за его
слабости>. Ибо <женщины - это скрытые муж-
чины, так как они имеют мужские элементы,
спрятанные внутри> (с. 376). Можно ли яснее
выразить, что принцип огня есть мужская
активность и что эта чисто физическая актив-
ность, как и расширение, является принципом
жизни? Представление о том, что мужчины -
это женщины, расширенные теплом, легко под-
дается психоанализу. Отметим также естествен-
ность соединения размытых понятий о тепле,
питании, деторождении: те, кто хочет иметь
<детей мужского пола, постараются питаться
всякого рода сытной, теплой и горячей пищей>.
Огонь определяет как физические, так и
моральные качества. Утонченность человека обус-
ловлена его горячей натурой (с. 386). <Физиономи-
сты здесь преуспели; ибо при виде хрупкого, сухого
по природе человека, с небольшой головой, блестя-
щими глазами, каштановыми или черными волоса-
ми, невысокого роста и стройного телосложения, они
утверждают в таком случае, что человек этот
благоразумен, мудр, умен и тонок>. Напротив,
<рослые полные люди влажны и ртутны; высокая
степень утонченности, мудрости и разумности среди
таких субъектов никогда не встречается, ибо огонь,
являющийся источником мудрости и благоразумия,
не обладает силой в столь крупных и объемистых
телах, будучи в них блуждающим и рассредоточен-
ным; между тем никому не приходилось видеть,
чтобы нечто блуждающее и рассеянное в природе
обладало силой и мощью. Сила должна пребывать в
компактном и сжатом состоянии: мы видим, что сила
огня тем больше, чем более она сжата и стеснена.
Нам показывают это пушки...>. В мечтах огонь, как
и всякое богатство, представляется в концентриро-
ванном виде. Хочется заключить его в малый объем,
дабы надежнее сохранить. Особая разновидность
фантазии обращает нас к размышлению о концент-
рированном. Здесь малое берет реванш над большим,
скрытое - над явным. Питая такого типа фантазию,
донаучный разум, как мы только что убедились,
соединяет самые разноплановые образы - темново-
лосого человека и пушку. С почти непреложной
закономерностью, именно грезя о малом и концент-
рированном, а не о великом, разум после долгого
топтания на месте наконец открывает путь к
научному мышлению. Во всяком случае, ссмыс."~::и;
огня - с большей очевидностью, чем любого из
первоначал, - устремляется за потоком этих грез о
концентрированной силе. Относясь к миру объектов,
они аналогичны грезам о любви в сердце молчали-
вого человека.
Начало семени есть огонь - для донаучного
разума это настолько истинно, что малейшая
видимость может послужить тому подтверждени-
ем. Так, граф Ласепед полагает, что <семенная
пыльца - легко воспламеняющееся вещество...
пыльца растения, называемого Lycoperdon^, являет-
ся родом серы>*. Этот тезис химии поверхности и
цвета без труда опровергнет объективная химия
вещества.
Иногда огонь отождествляют с формальным
началом индивидуализации. Алхимик, автор <фило-
софского письма>, опубликованного в приложении к
<Космополиту> в 1723 году, пишет, что огонь,
собственно говоря, представляет собой не тело, а
мужское начало, оформляющее женского рода
материю, каковой является вода. Элементарная
вода <была холодна, влажна, мутна, нечиста и
темна и в творении соответствовала женскому
полу, тогда как огонь, бесчисленные искры
которого подобны разнообразным особям мужского
пола, обладал множеством красок, необходимых
для порождения отдельных существ... Можно
*С ompte de La сере (I e. Essai sur l'electricite naturelle et
arfificielle, 2 vol. Paris, 1871, t. II, p. 169.
назвать огонь формой, а воду - материей, смешав-
шимися в хаосе. И автор ссылается на Книгу
Бытия. Сквозь темноту формы здесь проступает
интуитивное представление, комично отразившее-
ся в точных описаниях Робине. Таким образом,
мы убеждаемся, что заблуждение становится более
приемлемым, по мере того как оно утрачивает
четкие контуры, скрадываемые флером бессозна-
тельного. Достаточно было бы продвинуться еще
на шаг по этому пути, чтобы укрыться под сенью
философских метафор. По нашему мнению, повто-
рение тезиса об огне как начале пробуждает
сексуальные ассоциации; это означает, что
субстанция мыслится производящей, порождаю-
щей, что мы возвращаемся к озарениям алхими-
ков, к их рассуждениям о воде и земле как
началах, оформляемых огнем, о веществе, за-
рождаемом серой. Но пока мы не стремимся
точно определить это начало или детально
описать различные фазы процесса оформления
начал, мы обращаем в свою пользу и таинствен-
ность, и силу примитивного образа. И если для
нас живительный огонь сердца сливается с огнем,
одушевляющим мир, то возникает такое мощное,
такое первозданное чувство единения со всеми
вещами, что точный критический ум кажется
обезоруженным. Но что следует думать о филосо-
фии начала, которая хотела бы избежать точной
критики, довольствуясь общим принципом, обна-
руживающим в каждом конкретном случае свою
Cosmopolite ou nouvelle lumlere clymique. Paris, 1723, p. 7.
81
обремененность первичными изъянами и наивность,
достойную грезы влюбленного?
В нашей предыдущей работе сделана попытка
показать, что алхимия насквозь проникнута не
знающей границ сексуальной фантазией, мечтами
о богатстве и омоложении, о могуществе. Здесь
мы собираемся доказать, что это сексуальное
мечтание есть род мечтания у очага. Можно было
бы даже утверждать, что алхимия просто-напросто
переносит в реальность сексуальную направлен-
ность мечтания у очага. Далекая от описания
объективных феноменов, она представляет собой
попытку вписать в центр всех вещей человече-
скую любовь.
Эти психоаналитические особенности алхимии
замаскированы благодаря тому, что она легко
принимает абстрактный характер. В самом деле, она
работает с закрытым огнем, с огнем, заключенным
в печь. Образы, щедро расточаемые пламенем и
увлекающие фантазию в свободный полет, в этом
случае оказываются усеченными и обесцвеченными,
мечта приобретает более определенные контуры.
Итак, взглянем на алхимика в его подземной
лаборатории, возле печи.
Уже неоднократно отмечалось, что печам и
La formation de l'esprit scientifique. Contribution & une
psychanalyse de la connaissance objective. Paris, Vrin, 1938.
ретортам нередко придавали форму явно сексуаль-
ного характера. Некоторые авторы прямо на это
указывают. Никола де Лок, <врач-спагирик * Его
Величества>, в 1655 году писал: <Для беления,
дигерирования, сгущения, как во время препарации
и изготовления магистериев, [алхимики берут
сосуд] в форме грудей или же тестикулов, с тем
чтобы выработать в животном мужское и женское
семя, и называют его пеликаном>. Без сомнения, это
символическое соответствие между различными
алхимическими сосудами и частями человеческого
тела, как мы показали в другой работе, имеет более
общее значение. Но, быть может, именно в
сексуальном аспекте такое соответствие особенно
очевидно и убедительно. Огонь, закрытый в реторте
сексуальной формы, заключен здесь в свой перво-
источник: тогда он сохраняет полностью свою
эффективность.
В алхимической технологии или, вернее, филосо-
фии огня преобладают, кстати, вполне четкие
сексуальные определения. Как пишет один аноним-
ный автор конца XVII века , существует <три вида
огня: природный, внеприродный и противоприрод-
ный. Природным является мужской огонь, главный
агент, но, чтобы его получить. Мастеру необходимо
приложить все свое старание, все свои знания, ибо
он присутствует в металлах в столь вялом состоянии
Nicolas de Locque s. Les Rudiments de la Philosophic
naturelle touchant ie systeme du corps mucte, 2 vol. Paris, 1665.
"La lumiere sortant de soi-meme des tenebres ecrite en vers italiens,
trad. par B.D.L., 2-е ed. Paris, 1693.
и так глубоко сконцентрирован, что без упорного
труда привести его в действие невозможно. Внепри-
родным является женский огонь, универсальный
растворитель, питающий тела и прикрывающий
своими крыльями наготу Природы; получить его так
же трудно, как и первый. Этот огонь принимает вид
белого дыма, и очень часто случается, что, явившись
в таком виде, он рассеивается по небрежности
Мастера. Он почти неуловим, хотя вследствие
физической сублимации может приобретать телес-
ность, являясь во всем блеске. Противоестественный
огонь - тот, что разлагает соединения и обладает
наивысшей способностью к разъятию того, что
Природа крепко связала...>. Надо ли подчеркивать,
что признаком женственности наделяется дым -
непостоянная подруга ветра, как сказал Жюль
Ренар? Не приписываются ли признаки женственно-
сти любому явлению смутных очертаний в силу
фундаментального принципа бессознательных сек-
суальных представлений: все скрытое принадлежит
женской сути? Белая дама, странница долин, по
ночам навещает алхимика - прекрасная, как ту-
манная даль, быстрая, как сон, ускользающая, как
любовь. На миг она заключает в объятия спящего,
но один неосторожный вздох - и она испарилась...
Так химику не удается реакция.
С точки зрения теплоты в разделении полов ясно
проявляется дополнительность. Женское начало
вещей - это начало поверхностно-облекающее, ло-
но, теплое убежище. Мужское начало - это начало
центральное, источник силы, активной и стреми-
тельной, как искра, как волеизъявление. Женское
тепло воздействует на вещи с внешней стороны.
Мужской огонь воздействует на них изнутри,
проникая в самое средоточие их существа. Таков
глубинный смысл алхимической грезы. Впрочем,
чтобы вполне понять сексуальное значение разно-
видностей огня в алхимии и то очевидное предпоч-
тение, которое отдается мужскому огню, являющему
свою активность в семени, следует вспомнить, что
алхимия - наука исключительно мужская, наука
холостяков, одиночек, посвященных, отказавшихся
от единения с родом человеческим ради мужского
сообщества. В алхимической фантазии отсутствует
непосредственное женское влияние. Отсюда сильная
поляризация этого учения об огне вследствие
неудовлетворенных желаний.
Естественно, что интимный мужской огонь в
размышлениях одинокого мужчины наделяется
наибольшей силой. Именно ему, в частности,
приписывают способность <отворять тела>. Ано-
нимный автор начала XVIII века совершенно ясно
говорит об этом значении огня, заключенного в
веществе. <Искусство, подражая Природе, отворя-
ет тело посредством огня, но гораздо более
сильного, чем Огонь огня закрытых огней>.
Сверхогонь - это прообраз сверхчеловека. И нао-
борот: иррациональный образ сверхчеловека как
воплощение мечты об исключительно субъектив-
ной силе - не что иное, как сверхогонь.
Это <отворение> тел, овладение ими изнутри,
тотальное обладание иногда предстает как откро-
венный половой акт, совершаемый, как говорят
некоторые алхимики, Членом Огня. Подобные
образы и выражения, которыми изобилуют отдель-
ные сочинения по алхимии, не оставляют никаких
сомнений относительно смысла этого обладания.
Когда огонь выполняет неясные функции, неиз-
менная прозрачность сексуальных образов достойна
удивления. Действительно, устойчивость этих обра-
зов в некоторых областях, где прямая символизация
остается затемненной, доказывает сексуальное про-
исхождение представлений об огне. Чтобы понять
это, достаточно прочесть в алхимических трактатах
длинный рассказ о браке Огня и Земли. Этот брак
можно интерпретировать в трех аспектах: в матери-
альном значении, как его обычно трактует история
химии; в поэтическом смысле, как принято в
литературной критике; с точки зрения его первично-
бессознательного смысла, как предлагаем трактовать
его мы. Сопоставим все три толкования в одном
конкретном пункте. Возьмем часто цитируемое
алхимическое четверостишие:
Если твердое сумеешь растворить,
Растворенное летучим обратить,
Из летучего сухую пыль добудешь, -
Все печали ты навеки позабудешь.
Мы без труда найдем в химии примеры,
иллюстрирующие феномен растворения земли и
последующей ее возгонки путем дистилляции
раствора. Если затем <подрезать крылья духа>,
если произвести сублимацию, то мы получим
чистую соль, небо земляной смеси. Так обретет
материальное воплощение брак земли и неба.
Согласно красивому, хотя и тяжеловесному выраже-
нию, это и есть <Ураногея, или заземленные
Небеса>.
Новалис перенесет ту же тему в мир любовных
грез*: <Кто знает, не обратится ли однажды наша
любовь огненными крыльями и не унесемся ли мы в
небесное отечество, не успев стать добычей старости
и смерти>. Но такое смутное стремление имеет свою
противоположность: это открылось Басне у Новали-
са, когда она <увидела сквозь расселину в скале...
Персея с огромным железным щитом. Ножницы
сами собой подлетели к щиту, и Басня стала просить
Персея подрезать крылья Духу ^, затем, с помощью
щита, увековечить память сестер и завершить
великое деяние... [И вот] лен для пряжи кончился.
Неживое вновь бездыханно. Настает царство живо-
го, и отныне оно будет придавать форму неживому
и пользоваться им. Внутреннее становится явным, а
внешнее - тайным>.
Поэзия этих строк - впрочем, странная, остав-
ляющая равнодушным классический вкус - таит
глубокий отпечаток сексуально окрашенного созер-
цания огня. Следуя за желанием, горение должно
завершиться, огонь - иссякнуть, а судьбы - испол-
ниться. Ради этого алхимик и поэт <подрезают> и
усмиряют обжигающую игру света. Они отделяют
небо от земли, пепел от сублимируемого, внешнее от
внутреннего. А когда минет час блаженства,
Турмалин - нежный Турмалин ^ - <тщательно со-
берет пепел>.
Итак, сексуальный образ огня по преимуществу
' Novali s. Henri d'Ofterdingen, trad., p. 186.
служит связующим звеном всех символов. Он
объединяет материю и дух, порок и добродетель. Он
идеализирует материальный опыт и материализует
идеалистическое знание. По самой своей сути он
является началом двойственности, и пусть она не
лишена очарования, но ее необходимо постоянно
выявлять, постоянно подвергать психоанализу, кри-
тикуя противников, занимающих противополож-
ные позиции: и материалистов, и идеалистов. <Я
оперирую>, - утверждает алхимик. - <Нет, ты
грезишь>. <Я грежу>, - говорит Новалис. - <Нет,
ты оперируешь>. Причина столь глубокой двойст-
венности заключается в том, что огонь находится
в нас и вне нас, он невидим и ослепителен, он -
дух и дым.
IV
Поскольку огонь так обманчив, так двойствен,
психоанализ объективного познания непременно
следует начинать с психоанализа интуитивных
представлений об огне. Мы близки к уверенности,
что именно огонь является первым объектом,
первым феноменом, над которым стал рефлектиро-
вать человеческий разум. Среди всех явлений
первобытный человек выделяет огонь как достойный
объект жажды познания именно потому, что огонь
сопутствует любовной жажде. Конечно, не раз
говорилось, что завоевание огня окончательно
отделило человека от животных, но, видимо,
осталось незамеченным, что в созерцании огня
изначально складывалась судьба разума, порождаю-
щего поэзию и науку. Homo faber - это человек
поверхности, его ум прикован к немногим известным
предметам, к нескольким грубым геометрическим
формам. Для него сфера не имеет центра, будучи
попросту реализацией жеста, соединяющего две
округленные ладони. Человек, мечтающий у очага,
- это, напротив, человек углубления и становле-
ния. Или, вернее, огонь преподает мечтателю урок
глубины в становлении: пламя исходит изнутри
ветвей. Отсюда интуитивная догадка Родена, без
комментариев цитируемая Максом Шелером, веро-
ятно не обратившим внимания на ее отчетливо
первобытный характер: <Всякая вещь есть лишь
предел пламени, которому обязана она своим
существованием> . Глубокое прозрение Родена непо-
нятно, если представлять себе лишь объективный
огонь, огонь-разрушитель, не учитывая нашу кон-
цепцию интимного огня-созидателя, огня, в котором
видится источник наших мыслей и грез, огня,
отождествляемого с зародышем. Задумываясь над
этой догадкой Родена, понимаешь, что он был в
некотором роде скульптором глубины и, вопреки
тому, что с необходимостью диктует ремесло, как бы
распространял вовне внутренние качества, подобно
прорастающей жизни, подобно огню.
Неудивительно поэтому, что изделия, в создании
которых участвует огонь, так легко вызывают
сексуальные ассоциации. Д'Аннунцио описывает,
как Стелио, придя в мастерскую, рассматривает в
Мах Schele г. Nature el Fonnes de la sympathie, trad.,
p. 120.
печи для отжига <переместившиеся туда непосредст-
венно из стекловаренной печи сверкающие кубки.
Невольники огня, здесь они еще были ему подвласт-
ны... Позже прекрасные хрупкие творения расстава-
лись с отцом, отрывались от него навсегда. Они
остывали, превращались в холодные драгоценности,
начинали жить новой жизнью в мире, исполняли
прихоти любителей наслаждений, подвергались
опасностям, отражали изменчивую игру света, в них
ставили цветок или наполняли их пьянящим
напитком> . Таким образом, <высшее достоинство
искусств, применяющих огонь>, связано с тем, что
эти произведения несут глубоко человечный отпеча-
ток первозданной любви. Это творения отца.
Формы, создаваемые огнем, как прекрасно сказал
Поль Валери, рождены <потребностью ласкать>** и
тем отличаются от всех других.
Но психоанализ объективного познания должен
пойти дальше и признать, что огонь есть первый
фактор феномена. В самом деле, о мире феноменов,
мире видимостей можно говорить лишь в том случае,
если это мир изменчивый. Между тем в первобытном
восприятии только изменения, вызванные огнем,
глубоки, разительны, скоры, чудесны, необратимы.
Смена дня и ночи, игра света и тени - изменения
поверхностно-преходящие - не нарушают монотон-
ности познания вещей. Как отмечено философами,
факт чередования снимает вопрос о причинности.
Если день - отец ночи и ее причина, то ночь -
D'A nnunzi о. Le Feu, trad., p. 325.
'"Paul V al^r у. Pieces sur l'art, p. 13.
мать и причина дня. Движение само по себе не
вызывает рефлексии. Человеческий разум начинает-
ся не так, как урок физики. Падающий с дерева плод
и текущий ручей не представляют для наивного
разума никакой загадки. Созерцая ручей, первобыт-
ный человек не задумывался,.
Как пастырь, зрелищем потока убаюкан.
Но вот изменения существенные: то, что лизнул
огонь, приобретает новый вкус на губах человека.
То, что опалил огонь, навсегда сохраняет получен-
ную окраску. То, что огонь ласкал, любил, обожал,
обрело воспоминания и утратило невинность. На
арго <погорело> означает <погибло> - мы употре-
бим это слово взамен грубого, нагруженного
сексуальным значением. Огонь все изменяет. Когда
хотят все изменить, призывают огонь. Первофено-
мен - это не только феномен пламени, живого,
ослепительного, созерцаемого в час досуга; это еще
и феномен, явленный посредством огня. Именно он
отличается наибольшей чувствительностью и требу-
ет неусыпного присмотра. Огонь необходимо то
раздувать, то ослаблять; нельзя пропустить точку
огня, момент, когда вещество получает огненную
печать, подобно тому как мгновение любви оставля-
ет след в жизни человека. По словам Поля Валери,
<огненные искусства> не позволяют <ни расслабить-
ся, ни передохнуть, они не терпят сомнений,
нерешительности или колебаний настроения. Это
вынужденная, поистине драматичная рукопашная
схватка человека с формой. Здесь главное средство
- огонь - одновременно является опаснейшим про-
тивником. Угроза заключена в требуемой этим
агентом точности: чудесное преображение доверен-
ного его усердию вещества жестко ограничено и
строжайше обусловлено рядом физических или
химических констант, соблюсти которые нелегко.
Любое отклонение чревато роковыми последствия-
ми: вещь будет загублена. Задремлет ли огонь или
вспылит - его каприз обернется катастрофой...> .
Этот феномен, создаваемый огнем, в высшей
степени чувствительный и в то же время прячущий
печать огня глубоко в недрах вещества, должен
получить имя: первый феномен, удостоенный вни-
мания человека, есть пиромен. Рассмотрим теперь,
каким образом пиромен, так глубоко понятый
первобытным человеком, веками сбивал с толку
ученых.
Paul V а 1 е г у. Loc. cit., р. 9.
Глава V
Химия огня:
история одной мнимой проблемы.
В этой главе мы, казалось бы, перемещаемся в
иную область исследований; в действительности мы
попытаемся проанализировать усилия, направлен-
ные на объективное познание феноменов, произво-
димых огнем, - пироменов. Однако, на наш взгляд,
проблема эта едва ли относится к истории науки, ибо
чистота науки здесь замутнена именно в силу
ценностных привнесений, действие которых описано
в предыдущих главах. Таким образом, в конце
концов нам придется излагать не что иное, как
историю затруднений, накопившихся в науке под
влиянием интуитивных представлений об огне -
эпистемологических помех, преодолеть которые тем
сложнее, чем более они психологически оправданы.
Итак, несмотря на изменение угла зрения, речь
пойдет по-прежнему о психоанализе, хотя, возмож-
но, теперь он примет несколько иное направление и
его объектами будут уже не поэт или мечтатель, а
химики и биологи прошлых веков. Но как раз такой
психоанализ позволяет уловить неразрывность
связи между мышлением и фантазией и показывает,
что в этом союзе мысли и грез всегда именно мысль
искажается и терпит поражение. Поэтому необходи-
мо - и мы уже высказывали такое предложение в
нашей предыдущей работе - провести психоанализ
научного разума и понудить его к дискурсивному
мышлению, которое, вместо того чтобы следовать за
мечтой, преграждает ей путь, разрушает ее,
налагает на нее запрет.
Нет нужды в долгих поисках доказательств
того, что проблема огня с трудом поддается истори-
ческому обозрению. Г-н Дж. К. Грегори написал
толковую, умную книгу, посвященную теориям
горения от Гераклита до Лавуазье ^ Однако в его
книге идеи связываются с такой стремительно-
стью, что повествование о <науке> двадцати веков
умещается на пятидесяти страницах. Вдобавок если
мы осознаем, что благодаря Лавуазье эти теории
обнаруживают свою объективную ложность, то
неизбежно возникает сомнение относительно их
интеллектуального характера. Бесполезно возра-
жать, что аристотелевские теории не лишены
правдоподобия, что они способны, с соответствую-
щими модификациями, объяснять различные состо-
яния научного знания, адаптироваться к филосо-
фии разных периодов, - как бы то ни было, чтобы
убедительно определить причины устойчивости и
долговечности этих учений, недостаточно ссылаться
на их значение для объективного объяснения.
Необходимо идти вглубь, где мы соприкоснемся
с ценностями бессознательного. Ими-то и обуслов-
лена устойчивость некоторых принципов объяс-
нения. Под безболезненной пыткой психоанализа
ученому придется сознаться в своих тайных побуж-
дениях.
Возможно, огонь - это феномен, более всего
занимавший химиков. Долгое время считалось, что
разрешение загадки огня равнозначно разрешению
центральной загадки Вселенной. Бургаве ^ около
1720 года пишет следующее: <Если вы допускаете
ошибку в описании природы Огня, ваша ошибка
распространится на все отрасли физики - ведь во
всем, что создает природа, главным агентом всегда
является Огонь...>* Спустя полвека Шееле ^ напоми-
нает , с одной стороны, о <бесчисленных трудно-
стях, сопряженных с исследованием Огня. Страшно
подумать о том, что прошли целые века, а новые
знания о его истинных свойствах так и не удалось
получить>. С другой стороны, <некоторые люди
впадают в противоположную крайность, столь
облегченно трактуя природу и феномены Огня, что
может показаться, будто все трудности устранены.
Но разве не напрашивается в ответ множество
возражений? Теплота то оказывается элементарным
Огнем, то вдруг становится результатом Огня; там
свет толкуется как наичистейший огонь и как
В о erhaav е. Elements de Chimie, trad., 2 vol. Leide, 1752,
1.1, p. 144.
"С h a rl e s-G uillaume S с heel е. ТгаНе" chimique de
l'air et du feu, trad. Paris, 1781.
элемент; тут он уже оказывается рассеянным по
всему земному пространству, а импульс элементар-
ного Огня непосредственно сообщает ему движение;
здесь же свет - это элемент, который можно связать
с помощью acidum pingue * и который высвобожда-
ется при расширении этой гипотетической кислоты,
и т. д.>. Это верно подмеченное Шееле раскачивание
маятника весьма симптоматично для диалектики
невежества. Выйдя из мрака ослепленным, оно
готово принять за решение задачи сами ее условия.
Раз огонь не выдает свою тайну, его принимают за
первопричину мира, и тем все объясняется. Чем
меньше знает донаучный разум, тем более крупную
проблему он выбирает. Эту огромную проблему он
умещает в тоненькую книжку. Сочинение маркизы
дю Шатле объемом в 139 страниц трактует об
Огне^.
В донаучную эпоху, таким образом, представля-
ется довольно трудным четко определить предмет
исследования. В описаниях огня, как никакого
другого феномена, самым тесным образом перепле-
таются анимистические и субстанциалистские кон-
цепции. Если в работе более общего характера нам
удалось проанализировать эти концепции по отдель-
ности, то здесь придется рассматривать их впере-
мешку. Мы получили возможность продвинуться в
их анализе именно благодаря научным представле-
ниям, позволившим постепенно выявить ошибки. Но
огонь, в отличие от электричества, не нашел свою
науку. Для донаучного разума он остался комплек-
сным феноменом, принадлежащим одновременно и
химии, и биологии. Так что мы вынуждены
сохранить присущую этому понятию огня всеохват-
ность, которая соответствует двойственности толко-
ваний, колеблющихся между жизнью и веществом и
стремящихся в этих бесконечных взаимоотражениях
постичь феномены огня.
Огонь поможет нам проиллюстрировать тезисы,
изложенные в книге <Формирование научного
разума>. В частности, наивное понимание огня
наглядно показывает, какой тормоз для научного
мышления представляют собой как субстанциализм,
так и анимизм.
Прежде всего приведем примеры совершенно
бездоказательных субстанциалистских утвержде-
ний. Отец Л. Кастель без малейшего сомнения
принимает реалистический взгляд на огонь: <Чер-
ная краска в большинстве случаев бывает продуктом
огня, и в телах, испытавших живое воздействие
огня, всегда остается нечто едкое и жгучее. Как
утверждают некоторые авторы, в извести, золе,
угле, дыме остаются огненные частицы - причем
это частицы самого настоящего огня> . Это присут-
ствие субстанции огня в красящем веществе ничем
не подтверждается, но мы видим ход субстанциали-
стской мысли: то, что восприняло огонь, должно
остаться жгучим, а значит, и едким.
Иной раз субстанциалистское утверждение пред-
стает незамутненно-чистым, поистине свободным от
каких бы то ни было доказательств и даже от
каких-либо образов. Так, Дюкарла пишет: <Огнен-
ные частицы... выделяют тепло, потому что они
R.P. Caste 1. L'Optique des couleurs. Paris, 1740, p. 34.
4-1842 97
существуют; они существуют, потому что возник-
ли... это действие прекращается лишь при отсутст-
вии субъекта> . Тавтологичный характер субстанци-
алистского определения здесь особенно очевиден.
Шутка Мольера насчет того, что усыпительная сила
опиума усыпляет, не мешает известному автору
конца XVIII века написать, что теплотворное
свойство теплоты оказывает согревающее действие.
Многие полагают, будто значимость огня так
велика, что его владения не имеют границ. Бургаве,
отказываясь делать какие бы то ни было предполо-
жения об огне, начинает все же с уверенного
заявления, что <элементы огня встречаются повсю-
ду; они обнаруживаются и в золоте, самом
устойчивом среди известных тел, и в торричеллие-
вой пустоте>* . Для химика и философа, для ученого
и мечтателя субстантификация огня столь естествен-
на, что они одинаково легко связывают его как с
пустотой, так и с наполненностыо. Конечно,
современная физика признает, что пустота прониза-
на множеством тепловых излучений, однако она не
считает такое излучение свойством пустого про-
странства. Если встряхнуть барометр, то пустота в
нем осветится, но из этого научный разум не
заключит, будто торричеллиева пустота содержала
огонь в скрытом виде.
Субстанциализация огня примиряет противопо-
ложности: огонь якобы может быть живым и
стремительным в рассеянных формах, потаенным и
* D ucarl a. Loc. cit., р. 4.
"В oerhaav e. Loc. cit., t. I, p. 145.
устойчивым в концентрированных формах. Таким
образом, достаточно сослаться на концентрацию
субстанции, чтобы объяснить самые разные момен-
ты. По мнению Карра ^, часто цитируемого в конце
XVIII века, <в составе соломы и бумаги флогистон
сильно разрежен, тогда как в каменном угле он
присутствует в изобилии. Однако два первых
вещества сразу же воспламеняются при контакте с
огнем, а последнее долго не разгорается. Различный
эффект в этих случаях можно объяснить, только
признав, что, несмотря на большую разреженность
флогистона в соломе и бумаге по сравнению с
каменным углем, в составе двух первых веществ он
находится в менее концентрированном, более рассе-
янном состоянии и вследствие этого более способен
к быстрому распространению>*. Так простейший
опыт, каким является быстрое воспламенение бума-
ги, со всем тщанием объясняется степенью
субстанциальной концентрации флогистона. Следу-
ет подчеркнуть эту потребность объяснить мельчай-
шие подробности первичного опыта. Потребность в
детальном объяснении весьма симптоматична для
ненаучного разума, с его стремлением ничего не
упустить и всесторонне осмыслить конкретный опыт.
Таким образом, присущая огню живость ставит
перед нами мнимые проблемы: ведь в детстве она так
поразила наше воображение! Ассоциируя минутный
пыл со <вспышкой пучка соломы> ", бессознательное
* С а г r a. Dissertation elementaire suria nature de la lumiere, de
la chaleur, du feu et de \'&(xtnat&. Londres, 1787, p. 50.
4* 99
всегда воспринимает этот огонь как самый характер-
ный.
Столь же прямая связь субстанциалистской
интуиции с первичным опытом заметна и у
Марата - не отличающегося глубиной автора дона-
учной эпохи ^. В брошюре, которая представляет
собой лишь краткое изложение его <Физических
изысканий об Огне>, он высказывается таким
образом: <Почему огненный флюид соединяется
только с горючими веществами? В силу особого
сродства между его шариками и флогистоном,
которым насыщены эти вещества. Их взаимное
притяжение явно выражено. Когда делают попыт-
ку с помощью потока воздуха, направленного че-
рез трубку, отвести от горючего пожирающее его
пламя, то убеждаются, что оно не уступает без
сопротивления и тут же вновь завладевает освобож-
денным пространством>. Чтобы анимистический
образ, доминирующий в бессознательном, обрел
завершенность, автор мог бы добавить: <Так собаки,
которых отогнали от добычи, вновь возвращаются к
ней>.
Этот широко известный опыт дает ясное пред-
ставление о мере упорства огня, завладевшего своей
пищей. Попытка задуть с некоторого расстояния
непослушную свечу или подуть на живой еще пунш
позволяет субъективно оценить меру сопротивле-
ния огня. Оно не так грубо, как сопротивление
инертных предметов, к которым мы прикасаемся. Но
'Marat. Decouvertes sur ie feu, l'electricite et la lumiere,
constatees par une suite d'experiences nouvelies. Paris, 1779, p. 28.
тем сильнее эффект, и тем вернее усваивает ребенок
анимистическую теорию огня. В любых обстоятель-
ствах огонь обнаруживает свою злонамеренность: его
трудно зажечь и так же трудно погасить. Субстанция
капризна; значит, огонь - личность.
Разумеется, живость и стойкость огня - вто-
ричные свойства, полностью редуцированные и
объясненные наукой. Здоровое абстрагирование
позволяет пренебречь ими. Научное абстрагирова-
ние врачует недуги бессознательного. Строя фун-
дамент культуры, оно отклоняет наблюдения,
распространяющиеся на мельчайшие подробности
опыта.
ill
Возможно, именно мнение о том, что огонь
питается, как живое существо, занимает самое
важное место среди представлений об огне,
сформировавшихся в нашем бессознательном. В
современном понимании <подкормить огонь> -
просто банальный синоним выражения <поддержать
огонь>; но слова имеют над нами больше власти, чем
кажется, и иногда архаичное выражение заставляет
вспомнить забытый образ.
Нетрудно подобрать тексты, где слова <пища
огня> сохраняют прямой смысл. Один автор XVI века
вспоминает, что <египтяне называли огонь восхити-
тельным и ненасытным животным, которое пожира-
ет все, что рождается и растет, и наконец, после того
как оно насытилось сполна, - самого себя, так как
ему уже нечем больше кормиться и насыщаться; ибо,
обладая свойствами теплоты и движения, оно не
может обойтись без пищи и без воздуха, необходи-
мого для дыхания>. Книга Виженера целиком
вдохновлена этой мыслью. В химии огня он находит
все особенности пищеварения. Так, подобно многим
другим авторам, он считает, что дым - это экскре-
менты огня. Один из его современников говорит
также, что <персы, совершая жертвоприношение
огню, клали пищу ему на алтарь и прибегали к такой
формуле: ...вкушай и пируй, Огонь, властитель
мира> .
Еще в XVIII веке Бургаве полагал необходи-
мым <уточнить в подробном исследовании, что
следует понимать под продуктами питания огня...
Называя [эти вещества] именно так, имеют в виду,
что они реально служат пищей для огня, преобразу-
ются под его воздействием собственно в субстанцию
элементарного Огня и освобождаются от своей
первичной природы, дабы облечься природой Огня;
предполагаемый здесь факт заслуживает зрелого
размышления> . Именно этому Бургаве посвящает
многочисленные страницы, впрочем, недостаточно
упорно сопротивляясь анимистической интуиции,
которую он стремится редуцировать. Никогда не
удается до конца устоять перед предрассудком, на
'Blalse de Vigenfcr e. Trait^du feu et du sel. Paris, 1622,
p. 60.
"J о urdal n Guibele t. Trois Discours philosophiques,
Evreux, 1603, p. 22.
"6 oerhaav e. Loc. cit., t. I, p. 303.
критику которого потрачено много времени. Во
всяком случае, Бургаве уходит от предрассудков
анимизма, лишь укрепляя предрассудки субстанци-
ализма: в его теории пища огня преобразуется в
субстанцию огня. Усваиваясь, пища превращается в
огонь. Такое усвоение вещества противоречит духу
химии. Она может изучать, каким образом вещества
соединяются, смешиваются или сопоставляются. Вот
три концепции, которые можно отстаивать. Но
усвоение одного вещества другим не может быть
предметом изучения химии. Принимая понятие
усвоения - более или менее ученую модификацию
понятия питания, она разгоняет тьму еще большей
тьмой, или, вернее, она навязывает объективному
толкованию ложную очевидность интимного опыта
пищеварения.
Мы увидим, как глубоко коренятся в бессозна-
тельном ценностные представления о питании огня
и насколько желательно было бы провести психоана-
лиз комплекса, характеризующего донаучное бес-
сознательное, который можно назвать комплексом
Пантагрюэля. Принцип: все, что горит, должно
получать pabulum ignis ^ - это действительно закон
для донаучного мышления. Так, в космологии
Средневековья и донаучной эпохи идея питания
светил является чем-то вполне общепринятым. В
частности, распространено мнение, будто функция
земных испарений заключается в том, чтобы
служить пищей для звезд. Испарениями питаются
кометы. Кометы питают Солнце. Приведем лишь
несколько текстов, из относящихся к недалеким
временам, чтобы ясно показать, насколько устойчив
миф о пищеварении в объяснении материальных
феноменов. В 1766 году Робине пишет: <Утвержда-
лось с достаточной степенью правдоподобия, что
светила питаются испарениями, исходящими от
светонепроницаемых небесных тел, а естественную
пищу последних составляет тот поток огненных
частиц, который им постоянно посылают первые;
что пятна на Солнце, которые заметно распростра-
няются и с каждым днем все более темнеют, - это
не что иное, как растущее в объеме скопление
грубых паров, притягиваемых Солнцем; что те
струйки пара, которые мы видим как бы воскуряю-
щимися над ним, направлены, наоборот, к его
поверхности и в конце концов оно поглотит такое
большое количество разнородных веществ, что они
не только его сплошь окутают и покроют плотным
слоем, как утверждал Декарт, но и пропитают
насквозь. Тогда оно погаснет, умрет, так сказать,
перейдя от состояния свечения, означающего для
него жизнь, к состоянию светонепроницаемости,
которое можно назвать по отношению к нему
подлинной смертью. Так умирает пиявка, упившись
кровью>*. Как мы видим, здесь господствует
пищеварительная интуиция: по мнению Робине,
Король Солнце умрет от чревоугодия.
Кстати, тот же принцип, согласно которому
светила питаются огнем, явно просматривается в
весьма распространенном еще в XVIII веке представ-
лении о том, что <все светила созданы из одной и той
* R о bine t. Loc. cit., t. I, p. 44.
104
же субстанции тонкого небесного огня> . Проводя
фуйдамемальную аналогию между звездами, состо-
ящими из тонкого небесного огня, и соединениями
серы с металлами, образованными грубым земным
огнем, тем самым как бы объединяют феномены
земли и неба и обретают универсальный взгляд на
мир.
Так древние идеи переживают века: возрождаясь
в фантазиях более или менее научного характера,
они всегда несут печать детской наивности. Напри-
мер, один автор XVII века легко совмещает
античные и современные ему представления: <По-
скольку днем светила притягивают пары для своей
ночной трапезы, Еврипид назвал ночь кормилицей
золотых звезд>**. Если не иметь в виду миф о
пищеварении, о том, что Великое Существо -
Космос, послушное ритму желудка, спит и ест,
согласуя свой режим со сменой дня и ночи,
невозможно объяснить многие донаучные или
поэтические озарения.
IV
С точки зрения психоанализа объективного
познания особенно интересно проследить, каким
образом нагруженная аффективностыо интуиция, в
данном случае интуиция огня, проявлялась при
объяснении новых фактов. Так было, когда донауч-
Joachim Polema n. Nouvelle Lumiere de Medecine du
mystere du soufre des philosophes, trad. du latin. Rouen, 1721, p. 145.
" G uibele t. Loc. cit., p. 22.
ная мысль искала объяснение феноменов электриче-
ства.
Доказать, будто электрический флюид есть не
что иное, как огонь, нетрудно при условии, что мы
добровольно уступаем соблазну субстанциалистской
интуиции. Так, аббат де Манжен* с легкостью
убеждается в том, что <электрическое вещество
встречается прежде всего именно во всех смолистых
и сернистых телах, таких, как стекло и смолы, ведь
и гром извлекает свое электрическое вещество из
смол и серы, притягиваемых под влиянием солнца>.
Не намного труднее доказать затем, что стекло
содержит огонь и потому должно относиться к той
же категории, что сера и смолы. По мнению аббата
де Манжена, <запах серы, который распространяет-
ся, когда стекло при трении лопается, убедительно
доказывает, что в нем преобладают смолы и масла>.
Напомним также о древней этимологии, сохраняю-
щей значимость для донаучного мышления, согласно
которой едкая серная кислота - это <стеклянное
масло>.
Интимная интуиция, направленная вовнутрь и
теснейшим образом связанная с субстанциалистской
интуицией, проявляется здесь со всей наивностью,
что тем более поразительно, когда притязают на
объяснение вполне определенных научных феноме-
нов. <Бог спрятал огонь в первую очередь в маслах,
смолах, камеди - как в ножнах, надежно его
удерживающих>. Стоит оказаться во власти метафо-
*АЬЬ е de Mangi n. Question nouvelle et interessante sur
I'^ectricite', 1749, p. 17, 23, 26.
ры некоего существенного качества, спрятанного в
"ножны, и стиль обогащается образами. Если бы
электрический огонь <мог проникнуть в оболочки
огненных шариков, изобилующих в ткани тел,
которые сами обладают электричеством, если бы он
мог развязать эти многочисленные крошечные
мошны, крепко удерживающие спрятанный в них
сокровенный огонь, и соединиться с ним, - тогда
эти частички огня, свободные, испытывающие
сотрясение и давление, не будучи связанными и
группируясь вместе, охваченные сильным возбужде-
нием, сообщили бы электрическому огню такое
воздействие, такую силу и стремительность, такое
ускорение и неистовство, что в результате целое
должно было бы распасться, разрушиться, воспламе-
ниться и уничтожиться>. Но поскольку это невоз-
можно и такие тела, как камедь, обладающие
собственным электричеством, должны удерживать
огонь, скрывая его в футлярчиках, они не могут
получить электричество путем его передачи. Вот
перегруженное образами, многословное, простран-
ное объяснение природы плохих проводников.
Впрочем, очень любопытно это объяснение, которое
сводится к отрицанию некоего свойства. Необходи-
мость вывода здесь совсем не очевидна. Кажется,
этот вывод просто прерывает полет фантазии, столь
неудержимой, когда требовалось только нагромож-
дать синонимы.
Когда было обнаружено, что искры от наэлектри-
зованного тела человека воспламеняют водку, это
вызвало подлинное изумление. Электрический огонь
оказался самым настоящим огнем! Винклер отмечает
этот <поразительный факт>. Ведь действительно
непонятно, как подобный огонь - яркий, жгучий,
воспламеняющий - может содержаться в человече-
ском теле, не причиняя ему никаких неудобств!
Такой педантичный, дотошный исследователь, как
Винклер, не ставит под сомнение субстанциалист-
ский постулат, и именно отсутствие философской
критики порождает мнимую проблему: <Флюид
способен что-либо зажечь, только если он содержит
огненные частицы> . Если огонь исходит из челове-
ческого тела, значит, прежде он в нем содержался.
Отметим, с какой готовностью приемлет этот вывод
донаучный разум, без колебаний уступающий тем
искушениям, которые разоблачены в предыдущих
главах. Только остается загадкой, почему от этого
огня воспламеняется спирт, тогда как ткани тела
изнутри не воспламеняются. Однако такая непосле-
довательность реалистической интуиции не ослабля-
ет веры в материальную реальность огня, и этот
реализм дольше всего остается несокрушимым.
Весьма поразительно реалистическое понима-
ние теплоты и огня в связи с особыми веществами -
субстанциями растений. Соблазном реализма объяс-
няются странные верования и обычаи. Вот один из
множества примеров, взятый у Бэкона (Sylva
Sylvanim, § 456) ^: <Если верить некоторым источ-
Winckle г. Essai sur la nature, les effete et les causes de
l'electricite, trad. Paris, 1748, p. 139.
никам, нужно проделать несколько отверстий в
стволе тутового дерева и вставить в них клинья из
дерева других видов, теплых по своей природе, -
таких, как терпентинное, мастиковое дерево, гуайя-
ко, можжевельник и т. п., чтобы получить превос-
ходные тутовые ягоды и повысить урожайность
дерева; этот эффект можно приписать дополнитель-
ному теплу, которое возбуждает усиленное движе-
ние соков и оживляет природное тепло дерева>. В
некоторых умах продолжает жить вера в эффектив-
ность теплых субстанций; однако чаще всего она
ослабевает и постепенно принимает форму метафо-
ры или символа. Поэтому утратили прежнее
значение лавровые венки: теперь их делают из
зеленой бумаги. Но вот какова их подлинная
ценность: <Ветви этого дерева, которое античность
посвятила Солнцу, с тем чтобы венчать завоевате-
лей земли, загораются, как кости льва, - стоит
лишь ударить одной о другую>. Тут же следует
реалистический вывод: <Лавр исцеляет язвы на
голове и очищает лицо> . Как сияет чело, увенчан-
ное лавром! В наше время, когда любые ценности -
не более чем метафоры, лавровый венок несет
исцеление разве что уязвленному самолюбию.
Мы склонны к оправданию всех этих наивных
поверий, потому что воспринимаем их уже лишь в
метафорическом значении, забывая об их соответст-
вии каким-то психологическим реальностям. Однако
многие метафоры не полностью утратили связь с
* J е а п-В aptiste Fayo 1. L'Hannonie celeste. Paris, 1672,
p. 320.
конкретной реальностью. Признаки этой связи еще
прослеживаются в некоторых вполне здравых абст-
рактных определениях. Психоанализ объективного
познания заставит нас заново пережить процесс
дереализации и доведет его до конца. Точно
представить масштабы заблуждений относительно
огня позволяет именно то, что эти заблуждения
(быть может, в отличие от других) сохраняют
тесную связь с какими-то конкретными проявле-
ниями, неоспоримыми данными внутреннего
опыта.
Так, попросту ссылаясь на внутренний огонь,
объясняют некоторые из ряда вон выходящие
свойства, требующие специального изучения, на-
пример <необыкновенную силу, наблюдаемую у
отдельных растений... заключающих в себе гораздо
большее количество огня, чем иные, даже относящи-
еся к тому же классу. Мимоза, скажем, поглощает
больше огня, чем любое другое растение или
природное тело; и, насколько я понимаю, при
соприкосновении с каким-то другим телом мимоза,
отдавая ему немалую часть огня, обеспечивающего
ее жизнь, заболевает; ее листья и ветви остаются
поникшими до тех пор, пока она не сумеет
восстановить здоровье, получив новый огонь из
воздушной среды>. Тот интимный огонь, который
мимоза отдает вплоть до полного изнеможения,
психоаналитик назовет иначе. К объективному
знанию он отношения не имеет. Невозможно найти
никаких объективных оснований для сравнения
поникшей мимозы и мимозы, лишившейся огня,
Психоанализ объективного познания должен устра-
нить из науки убеждения, сформировавшиеся вне
специфически объективного опыта.
Утверждение, что огонь - начало жизни, встре-
чается во всех областях, причем без малейшего
намека на доказательства. Оно так старо, что как бы
само собой разумеется, и кажется в общем убеди-
тельным при одном условии: если оно не относится
к какому-либо частному случаю. Чем конкретнее
случай, тем более нелепым оно выглядит. Например,
один акушер после длинных рассуждений о росте
эмбриона и о пользе амниотических вод заявляет в
конце концов, что вода, жидкий проводник питания
для всех трех природных царств, должна быть
оживлена огнем. В заключении его трактата мы
найдем наивный пример естественной диалектики
воды и огня*: <Вегетация есть следствие своего рода
жажды, влекущей [огонь] к соединению с водой,
истинным его укротителем>. Интуитивное субстан-
циалистское представление об огне, оживляющем
воду, настолько неотразимо, что оно побуждает
нашего автора <углубить> научную теорию, для
обоснования которой закон Архимеда слишком прост
и ясен: <Неужели никогда не будет опровергнуто
абсурдное мнение, будто вода, превратившись в пар,
поднимается в атмосферу потому, что в своем новом
состоянии она легче, чем воздух, занимающий тот
же объем?> По мнению Давида, закон Архимеда
вытекает из весьма убогой механики, в то время как
очевидно, что именно огонь, животворный флюид,
<никогда не пребывающий в праздности>, увлекает
' D avi d. Loc. cit., p. 290, 292.
за собой и поднимает воду. <Возможно, огонь - это
тот активный принцип, та вторая причина, вся
энергия которой исходит от Творца и которую
Писание определяет следующими словами: et spiritus
Dei ferebatur super aquas> ^. В такие выси увлекает
акушера размышление об амниотических водах.
VI
Среди субстанций огонь, несомненно, относится
к числу особо ценных, а значит тех, что допускают
наиболее сильное искажение объективных сужде-
ний. С точки зрения его ценности огонь во многих
отношениях сопоставим с золотом. Если оставить в
стороне присущее золоту свойство прорастания при
трансмутации металлов и его целебные качества для
донаучной фармакопеи, в нем усматривают лишь
коммерческую ценность. Нередко даже алхимики
признают ценность золота именно в том, что оно
является средоточием элементарного огня: <Квинт-
эссенция золота - чистейший огонь>. Вообще гово-
ря, огонь поистине многозначен, как Протей, меняя
смысл в диапазоне от глубокой метафизики первона-
чал до поверхностной утилитарности. Это действи-
тельно фундаментальное активное начало, и вся
деятельность Природы сводится к нему. Один
алхимик XVIII века пишет : <Огонь... это природа,
которая ничего не совершает понапрасну, не
способна заблуждаться и без которой ничто не
осуществимо>. Заметим между прочим, что именно
Lettre philoeophique en suite de Coapopolite. Paris, 1723, p. 9, 12.
так романтик описывал бы страсть. Минимального
вмешательства огня, малейшего признака его при-
сутствия достаточно, чтобы полностью проявилось
его могущество. <Огонь всегда последний количест-
вом, но первый качеством>. Мысль об эффективно-
сти ничтожных количеств очень симптоматична.
Когда она не подтверждена, как в данном случае,
объективными доводами, это означает, что ничтож-
ное количество, о котором идет речь, умножено
жаждой могущества. Люди мечтают о том, чтобы
в одном пороховом заряде сосредоточилась вся
эффективность химии, в смертоносном яде - вся
ненависть, в скромном подарке - безграничная
невысказанная любовь. Исследователь донаучной
эпохи бессознательно наделяет огонь подобного рода
качествами: в космологических фантазиях огненная
частичка иногда способна поджечь целый мир.
Один автор, критикуя поверхностные представ-
ления, заявляет : <Прошли времена, когда свойства
едких сильнодействующих растворителей объясняли
особо утонченной формой их молекул, предположи-
тельно конусообразной, которая якобы позволяет им
проникать внутрь тел, расчленяя их на составные
части>. Однако он же пишет несколькими страница-
ми ниже: огонь - <животворящая стихия, благодаря
ей все существует; это начало жизни и смерти,
бытия и небытия, активное по своей сути, несет в
себе действенную силу>. Таким образом, критиче-
ский разум как будто останавливается перед
Reynie г. DuFeu et de quelques-uns de ses principaux effels.
Lausanne, 1787, p. 29, 34.
внутренней мощью огня, а объяснение, ведущее к
огню, достигает таких глубин, где возможно
решение вопроса о бытии и небытии вещей и вместе
с тем развенчание всех убогих механистических
объяснений. О какой бы области ни шла речь,
объяснение явления огнем - это всегда богатое
объяснение. Психоанализ объективного познания
обязан постоянно разоблачать эту претензию на
углубленность и внутреннее богатство. Без сомне-
ния, атомизм с его наивными образами критикуют
по праву. Но все-таки нужно признать, что он
допускает объективное обсуждение, в то время как
ссылка на силу неощутимого огня (например, при
объяснении едкости некоторых растворителей)
исключает всякую возможность объективной вери-
фикации.
Отождествление жизни и огня лежит в основании
системы Парацельса. Для него огонь есть жизнь, и
там, где таится огонь, поистине содержится зародыш
жизни. Последователи Парацельса ценят обычную
ртуть за то, что в ней заключен огонь высшей
степени совершенства и скрыта божественная жизнь,
как писал еще Бургаве . Именно этот скрытый огонь
следует использовать как целительную и порождаю-
щую силу. Никола де Лок в своей оценке огня
целиком исходит из его интимной сущности . Огонь
бывает <внутренним или внешним; внешний, меха-
нический огонь разрушает и уничтожает; внутрен-
Boerhaav е. Loc. cit., t. II, р. 876.
Nicolas de Locque s. Les Rudiments de la philosophic
naturelle touchant ie syst^me du corps mixte. Paris, 1665, p. 36, 47.
ний, сперматический, порождает и способствует
созреванию>. Чтобы извлечь квинтэссенцию огня,
надо обратиться к его источнику, к тому хранилищу,
где он накапливается и концентрируется, то есть к -
минералам. Отсюда лучшее оправдание спагириче-
ского метода: <Этот животворящий небесный огонь
весьма активен в животных, которые расходуют его
в больших количествах, чем растения и металлы;
поэтому поиск способов добывания огня является
постоянной заботой философа, и, видя, что огня,
заключенного в животных и растениях, ненадолго
хватит для поддержания жизни, он принял решение
искать огонь в металлах, там, тце он более устойчив
и негорюч, более сконцентрирован и умеренно
активен; травы же он предоставил последователям
Галена ^ для приготовления салатов, где благосло-
венный огонь присутствует лишь в качестве искры>.
Итак, вера во вселенскую власть огня так сильна,
что приводит к поспешному диалектическому выво-
ду: поскольку животные расходуют огонь, минера-
лы его накапливают. Здесь огонь утаен, сокровен,
составляет самую сущность, а значит, всесилен. Так
же и утаенная любовь слывет самой верной.
vil
Такая убежденность в утверждении сокрытых
сил огня не может основываться только на опыте
блаженства, какое мы испытываем у ясного очага.
Должно быть, здесь сказывается достоверность чисто
внутренних пищеварительных ощущений: приятное
бодрящее тепло после тарелки супа, живительная
сила жгучего глотка доброго спиртного. Не проведя
психоанализа сытого человека, мы не получим
основных аффективных составляющих для понима-
ния реалистической психологии очевидности. Мы
уже ранее показали, чт<? внес в реалистическую
химию миф о пищеварении. Что касается ощущения
тепла в желудке и связанных с этим лжеобьектив-
ных умозаключений, здесь можно было бы привести
бесконечное количество цитат. Это ощущение часто
воспринимается как признак здоровья или болезни.
Рассматривая симптомы легкого недомогания, прак-
тики в своих книгах уделяют особое внимание
<жжениям>, <воспалениям>, сухости, вызывающей
изжогу. Каждый автор считает своим долгом
объяснить эти тепловые ощущения в соответствии с
собственной системой, ибо без объяснения всего, что
связано с фундаментальным принципом витального
тепла, система потеряла бы всю свою значимость.
Например, Эке объясняет тепло пищеварения со-
гласно своей теории измельчения пищи в желудке,
ссылаясь на то, что колесо может загореться
вследствие трения. Таким образом, именно перема-
лывание пищи в желудке дает тепло, необходимое
<для ее переваривания>. Эке - ученый и далек от
того, чтобы доверять некоторым анатомам, <видев-
шим, как из желудка птиц извергался огонь>*. Но
все же он находит уместным упомянуть об этом
мнении и тем самым свидетельствует о том, что
образ плясуна, изрыгающего пламя, - один из
Н е с que t. De la digestion et des maladies de l'estomac. Paris,
1712. p. 263.
любимых образов бессознательного. Теория несваре-
ния желудка могла бы послужить поводом для
нескончаемых комментариев. Можно было бы
исследовать происхождение всех метафор, которые
дали начало классификации продуктов в соответст-
вии с их теплотой, холодом, сухим теплом,
влажным теплом, освежающими свойствами. Мы
легко доказали бы, что научное изучение пищевой
ценности продуктов подорвано предрассудками,
порожденными первичными впечатлениями, мимо-
летными и незначительными.
Так, не вызывает сомнений синестезическое ^
происхождение некоторых основополагающих инту-
иций в философии. В частности, мы убеждены в
неосознанной связи между тем ощущением неотъем-
лемого, сохранного, надежно укрытого внутреннего
тепла, какое дает хорошее пищеварение, и постула-
том о существовании невидимого огня, скрытого в
недрах вещества или, по выражению алхимиков, во
чреве металлов. Из учения об огне, имманентном
материи, вытекает материализм особого рода, для
которого следовало бы найти специальный термин,
так как в нем выражен существенный философский
нюанс. Это нечто промежуточное между материа-
лизмом и анимизмом: <калоризм>, который соответ-
ствует материализации жизни или одушевлению
материи, воплощая переходную форму между
материей и жизнью. Здесь проступает смутное
сознание того, что вещество присваивает себе
пищеварительный процесс, неживое приобщается к
животному состоянию.
Стоит обратиться к мифу о пищеварении, и мы
гораздо лучше почувствуем смысл и силу слов из
<Космополита>, вложенных в уста ртути: <Я есмь
огонь внутри себя, огонь служит мне пищей, и в нем
моя жизнь> . Другой алхимик говорит о том же, хотя
и не столь образно: <Огонь - действующее начало в
сердцевине всех вещей> . Как легко находится
смысл подобных выражений! В сущности, высказы-
вание о том, что субстанция имеет недра, сердцеви-
ну, почти такая же метафора, как и утверждение,
что она имеет чрево. Говорить в таком случае о
некоем качестве и о некой тенденции - все равно
что говорить об аппетите. Если далее, вслед за
алхимиком, заявить, что эти недра представляют
собой очаг и в нем теплится огонь - неразрушимое
начало, то это будет означать всего лишь совмеще-
ние метафор, ориентированных на достоверность
пищеварительных ощущений. Только ценой упор-
ных усилий будет достигнута объективность, позво-
ляющая отделить теплоту от субстанций, где она
проявляется, представить ее как чисто преходящее
качество, как энергию, которая ни в коем случае не
может быть латентной, скрытой.
Интериоризация огня не только возвеличивает
его достоинства, но и создает почву для самых явных
противоречий. На наш взгляд, это доказывает, что
предметом обсуждения являются не объективные
свойства, а психологические качества. Возможно,
человек - это первый природный объект, в котором
природа спорит сама с собой. Здесь же, кстати,
Cosmopolite. Loc. cit., р. 113.
"Lettre philosophique en suite du Cosmopolite. Loc. cit., p. 18.
объяснение тому, что деятельность человека изменя-
ет облик планеты. Но в этой небольшой монографии
мы будем рассматривать только противоречия и
мистификации огня. Интериоризация подводит нас
к разговору о негорючем огне. После опыта
длительной обработки серы Иоахим Польман пишет:
<Как прежде эта сера проявляла свое естество в виде
жгучего огня и ослепительного света, так теперь
внешнее превратилось во внутреннее и негорючее и
сера стала огнем, горящим не снаружи, а внутри, и
как прежде она сжигала все горючее, так теперь она
сжигает своей силой незримые болезни; и как до
варки сера блестела снаружи, так теперь она
ослепительна лишь для недугов, или духов тьмы,
которые суть не что иное, как духи, или атрибуты,
мрачного ложа смерти... огнем же эти духи тьмы
преображаются в духов благих, какими они и были,
когда человек пребывал в добром здравии> . Читая
подобные тексты, надо спросить себя, в каком
отношении они ясны, в каком - темны. Что
касается текста Польмана, он явно темен в
объективном плане: научный разум, сведущий в
химии и медицине, окажется в затруднении при
попытке определить описываемые опыты. Напротив,
с субъективной стороны текст прояснится, если мы
постараемся извлечь из него надлежащий психоана-
литический материал и, в частности, выделим здесь
комплекс чувства обладания и комплекс ощущений
внутреннего огня. Итак, это доказывает, что при
отсутствии объективной связности в тексте наличе-
Polema n. Loc. cit., р. 167.
ствует связность субъективная. Такое определение
субъективной или объективной направлекксстк про-
яснения текста мы рассматриваем как первичный
диагноз в психоанализе познания. Если в некоем
знании сумма личных убеждений превосходит сумму
знаний, которые можно сформулировать, преподать,
доказать, то психоанализ необходим. Психология
ученого должна приближаться к безусловной психо-
логической норме, он обязан отказаться от личност-
ного характера своего знания и, соответственно,
должен прилагать усилия к социализации своих
убеждений.
viii
Об овеществлении тепловых физиологических
впечатлений в донаучном знании убедительнее всего
свидетельствует то, что внутреннее тепло давало
ориентиры для определения разновидностей тепла,
которые не рискнул бы дифференцировать ни один
современный экспериментатор. Иными словами,
человеческое тело наводит на мысль о точках огня,
которым Мастера-алхимики пытаются придать ре-
альный характер. <Философы, - говорит один из
них, - различают [тепло] в соответствии с неодно-
родностью животного тепла и подразделяют его на
три или четыре вида: пищеварительное тепло,
подобное теплу желудка; порождающее, подобное
теплу матки; коагулирующее, схожее с теплом
спермы, и лактифицирующее, подобное теплу
грудных желез... Желудочное [тепло] является
разлагающе-ассимилирующим в желудке, пищева-
рительно-генерирующим в матке, уплотняюще-пе-
реваривающим в почках, печени, грудных железах
и прочем> . Таким образом, ощущения внутреннего
тепла во множестве субъективных нюансов непос-
редственно переводятся на язык науки прилагатель-
ных, что и происходит обычно в науке, связанной
путами субстанциализма и анимизма.
Аналогия с человеческим телом господствует еще
долгое время, даже когда научный разум уже
достаточно развит. При создании первых термомет-
ров и выборе исходной точки для их градуирования
за таковую прежде всего предлагалось принять
температуру человеческого тела. Очевидно, кстати,
что в современной медицине, где температура тела
определяется путем ее сравнения с физическими
явлениями, произошла переориентация на объектив-
ность. Популярная наука, даже осуществляя доста-
точно точные опыты, следует противоположной
логике.
IX
Однако еще более симптоматичным представля-
ется <это благословенное тепло, поддерживающее в
нас жизнь> (согласно выражению одного врача
конца XVIII века), когда оно рассматривается вне
какой-либо локализации, как нерасчлененность или
как синтез, как глобальное воплощение жизни.
Сокровенная жизнь - не что иное, как неопреде-
ленное тепло. Именно это витальное тепло лежит в
Nicolas de Locque s. Loc. cit., I. I, p. 52.
основе понятия спрятанного, невидимого огня, огня
без пламени.
Тут открывается неограниченный простор для
фантазии ученых. Поскольку огненное начало уже
отделено от зримого качества, огонь уже не
отождествляется с желтым пламенем и рдеющим
углем; поскольку огонь стал невидимым, он может
наделяться самыми разнообразными свойствами,
получать самые разные определения. Возьмите
азотную кислоту - она сжигает бронзу и железо.
Скрытый в ней огонь, огонь без тепла, сжигая
металл, не оставляет следов, совсем как ловкий
преступник. И вот это простое, но незримое
действие, вызывающее грезы бессознательного, об-
растает эпитетами, согласно закону бессознательно-
го: чем меньше знаний, тем больше определений.
Тревизан ^, характеризуя скрытый огонь азотной
кислоты, называет его <тонким, легким, переварива-
ющим, непрерывным, окружающим, воздушным,
ясным и чистым, замкнутым, не текучим, разруши-
тельным, проникающим и живым>*. Совершенно
ясно, что эти прилагательные не определяют объект,
а описывают некое чувство, по всей вероятности
потребность разрушения.
Обжигающая жидкость приводит человеческий
разум в изумление. Сколько раз я наблюдал
удивление моих учеников при виде пробки, кальци-
нированной соляной кислотой. Несмотря на все
предостережения - или, рассуждая психоаналити-
'Crosset de La Heaumeri e. Les secrets les plus caches
de la philosophic des anciens. Paris, 1722, p. 299.
чески, именно вследствие предостережений, - лабо-
раторные халаты юных экспериментаторов больше
всего страдают из-за кислот. Мысль выступает как
множитель силы кислоты. С точки зрения психоана-
лиза, воля к разрушению - это коэффициент
умножения общепризнанной разрушительной спо-
собности кислоты. В самом деле, когда сила
становится предметом мысли, это равнозначно не
только ее применению, но и, главное, злоупотреб-
лению этой силой. Если бы не воля к злоупотребле-
нию, не было бы таким ясным сознание силы.
Анонимный итальянский автор конца XVII века
восхищается глубинной тепловыделяющей способно-
стью <азотных кислот и подобных летучих жидко-
стей, которые зимой столь же жгучи, как огонь в
любое время, и обладают таким действием, что
могли бы, кажется, разрушить всю природу и
обратить ее в ничто...>. Небезынтересно, быть
может, сопоставить своеобразный нигилизм италь-
янского автора давних времен и сообщение, снаб-
женное комментариями, почерпнутое нами из газет
(Рим, 4 марта 1937 года). Г-н Габриеле Д'Аннунцио
делает заявление, заключая его следующими зага-
дочными фразами: <Я уже стар и болен и потому
тороплю свой конец. Я лишен возможности погиб-
нуть при штурме Рагузы. Презирая смерть в своей
постели, я намерен испытать мое последнее изобре-
тение>. В газете объясняется суть этого изобретения.
<Поэт принял решение: почувствовав приближение
последнего часа, он погрузится в ванну, которая
вызовет немедленную смерть и тотчас разрушит
ткани его тела. Формула этой жидкости открыта
самим поэтом>. Так работает наша фантазия и в
науке и в философии: она умножает любую силу,
она ищет абсолюта как в жизни, так и в смерти.
Если уж мы обречены исчезнуть, если инстинкт
смерти некогда воцаряется даже там, где жизнь била
ключом, - пусть мы умрем и исчезнем бесследно.
Уничтожим огонь нашей жизни сверхогнем, сверх-
человеческим сверхогнем, огнем без пламени и
пепла, который посеет небытие в самой сердцевине
бытия. Когда огонь сам себя поглощает, когда мощь
направляет оружие против себя самой, тогда,
кажется, жизнь достигает тотальной концентрации в
мгновении гибели, и грандиозность разрушения
становится последним, неотразимым свидетельством
бытия. Это коренное противоречие интуитивного
постижения бытия чревато бесконечными смысловы-
ми преобразованиями.
х
Когда донаучная мысль обрела такое понятие,
как <скрытый огонь>, отменившее ее преимущест-
венно опытный характер, в ней появилась необык-
новенная легковесность: она словно получила право
на самую откровенную наукообразную противоречи-
вость. Противоречивость - закон бессознательно-
го - проникает в донаучное познание. Обратимся
сразу к ярчайшему примеру такой противоречивости
у автора, декларирующего свою приверженность
критическому разуму. Ренье, как и г-жа дю Шатле,
трактует огонь как принцип расширения. Именно
расширение позволяет нам объективно измерить
огонь. Но это не мешает Ренье высказать предполо-
жение, будто огонь есть сила, которая сжимает,
сужает. По его словам, именно огню <обязаны все
тела связностью своих начал; если бы не огонь, они
бы распались>, ибо, <входя в соединение, огонь
сжимается, умещаясь в гораздо более тесном
пространстве, чем занимаемое им прежде> . Таким
образом, огонь оказывается одновременно и началом
сжатия, и началом расширения, он и рассеивает, и
связывает. Впрочем, эта теория, сформулированная
в 1787 году автором, не претендующим на эруди-
цию, имеет давнее происхождение. Еще алхимики
утверждали, что <тепло - это качество, которое
разделяет разнородные вещи и сваривает однород-
ные>. Поскольку между цитируемыми авторами нет
никакой связи, очевидно, что мы коснулись одного
из субъективных проявлений естественной интуи-
ции, в своем заблуждении примиряющей противопо-
ложности.
Мы привели это противоречие как типичное,
поскольку оно приобретает геометрический характер
и потому, казалось бы, должно быть совершенно
неприемлемым. Однако, приняв во внимание более
скрытые противоречия, на уровне более неопреде-
ленных качеств, мы легко пришли бы к выводу, что
это геометрическое противоречие, как и все осталь-
ные, имеет отношение не столькй к физике, сколько
к психологии огня. Мы остановимся подробнее на
этих противоречиях, намереваясь показать, что для
' R eynie r. Loc. cit., р. 39 , 43.
бессознательного противоречие не только терпимо,
но поистине необходимо. В самом деле, оно
открывает наиболее простой путь к оригинальности,
а претензия на оригинальность в бессознательном
является одной из доминирующих. Когда подобная
потребность в оригинальности накладывается на
объективные знания, то она укрупняет детали
явления, придает реальность нюансам, приписыва-
ет причинность случайному, точно так же как
романист, создавая своего героя, искусственно
соединяет отдельные черты, получает произвольный
характер из совокупности противоречий. По мнению
Никола де Лока, <то божественное тепло, тот огонь,
что дает жизнь, в сухом веществе бывает связанным
и оцепенелым, во влажном - очень расширенным, в
теплом - весьма активным, а в холодном - заморо-
женным и укрощенным>*. Таким образом, лучше
сказать, что в холодном веществе огонь заморожен,
нежели допустить, что он исчез. Противоречия
множатся ради того, чтобы сохранить значимость
огня.
Однако уделим более пристальное внимание
автору, который обязан своей репутацией ученого
литераторам. Обратимся к книге маркизы дю Шатле.
Уже на первых страницах читатель вовлечен в
драматическую коллизию: огонь есть тайна и он
же - явление обыденное! <Он постоянно ускользает
из-под власти нашего разума, хотя и находится
внутри нас самих>. Итак, огонь обладает некой
интимностью, входящей в противоречие с внешни-
Nicolas de Locque s. Loc. cit., p. 46.
ми проявлениями огня. Мы всегда не таковы,
какими кажемся. Отсюда уточнение г-жи дю Шатле
о том, что свет и тепло - это модусы огня, а не его
свойства. Эти метафизические тонкости далеки от
допозитивного разума, который, согласно весьма
распространенному мнению, будто бы присущ всем
экспериментаторам XVIII века. Г-жа дю Шатле
предпринимает ряд опытов с целью разграничить то,
что светит, и то, что греет. Она напоминает, что
лунные лучи совсем не согревают; даже если собрать
их в фокусе лупы, они не становятся жгучими. Луна
холодна. Эти несколько замечаний оказываются
достаточным основанием для такого странного
предположения: <Тепло не является сущностью
элементарного Огня>. Уже одно это противоречие
позволяет г-же дю Шатле на четвертой странице
своего сочинения продемонстрировать оригиналь-
ность и глубину ума. По ее словам, она видит
природу <не такими глазами, как большинство
людей>. Однако, исходя всего лишь из нескольких
рудиментарных опытов или наивных наблюдений,
она заключает, что огонь, вопреки утверждениям
некоторых химиков, вовсе не тяжел и имеет
тенденцию подниматься вверх. Из этих спорных
наблюдений сейчас же выводятся некие метафизиче-
ские принципы. <Таким образом, огонь выступает
как вечный антагонист тяжести, отнюдь не побеж-
денный ею; и все в Природе постоянно колеблется
между расширением и сжатием, ибо огонь воздейст-
вует на тела, а тела оказывают огню противодейст-
вие благодаря тяжести и плотности их составных
частей... Утверждать, будто огонь тяжел, - значит
искажать Природу, значит в конечном итоге
отрицать главное качество огня, позволяющее ему
быть одной из движущих сил Творца>. Несоответст-
вие между опытами и выводами очевидно. Во всяком
случае, та легкость, с какой найден контрзакон,
опровергающий закон всемирного тяготения, пред-
ставляется верным симптомом работы бессознатель-
ного. Бессознательное - главный фактор силовой
диалектики, к которой так часто прибегают недобро-
совестные спорщики и которая разительно отличает-
ся от логичной и ясной аргументации, основанной на
четко сформулированной альтернативе. Бессозна-
тельное использует необычную деталь как повод для
контробобщения. Физика бессознательного - это
всегда физика исключений.
Глава VI
Спирт: огненная вода
Пунш: комплекс Гофмана.
Самопроизвольные возгорания
Одно из ярчайших феноменологических противо-
речий выявило открытие спирта - вершина чудо-
творства человеческой мысли. <Живая вода> ^ - это
огненная вода. Она обжигает язык и вспыхивает от
малейшей искры. В отличие от <крепкой воды> ^,
которая все растворяет и уничтожает, спирт, сжигая
что-либо, вместе с тем уничтожается и сам. Это
симбиоз жизни и огня. Спирт - еще и непосредст-
венно эффективный пищевой продукт, способный
мгновенно вызвать ощущение внутреннего тепла:
даже мясо, по сравнению со спиртом, дает замедлен-
ный эффект. Спирту, таким образом, с очевидно-
стью приписывается высокая субстанциальная цен-
ность. Он действен в небольших количествах,
превышая по концентрации самые качественные
крепкие бульоны. Это воплощение правила, которо-
му следует реалист в своей жажде обладания:
удерживать огромную силу в малом объеме.
То, что водка горит на глазах у изумленных
зрителей и она же согревает все тело человека
5-1842 129
изнутри, свидетельствует о совпадении интимного и
объективного опыта. На почве такой двоякой
феноменологии формируются комплексы, нейтрали-
зовав которые путем психоанализа объективного
познания мы вновь обретем свободу опыта. Среди
этих комплексов один выделяется своей необычно-
стью и особой силой; на нем, можно сказать,
замыкается круг: когда спирт загорается, когда огонь
являет несомненный знак своего присутствия и
первозданная огненная вода увенчивается пламе-
нем, ярким и жгучим, - тогда ее пьют. Водка -
единственное из всех веществ, по-настоящему
близкое к огненному веществу.
Когда я был ребенком, зимой по большим
праздникам у нас делали жженку. Отец наливал в
широкое блюдо домашней виноградной водки. В
середину блюда он накладывал колотого сахару,
выбрав в сахарнице куски покрупнее. Стоило
поднести спичку к вершине сахарной горки, и
голубое пламя с легким шипением разбегалось по
поверхности спирта. Мама гасила лампу. Наступал
час таинства, торжественный и жутковатый. Мерт-
венный свет делал вдруг неузнаваемыми знакомые
лица за круглым столом. Временами сахарная
пирамида потрескивала, словно предупреждая о
своем крушении; пенистая желтая бахрома окаймля-
ла высокое бледное пламя. Если оно мерцало, отец
размешивал жженку железной ложкой. Ложка в
огненном ореоле напоминала орудие сатаны. Тут
начиналось <теоретизирование>: погасишь жженку
слишком поздно - она получится чересчур сладкой,
погасишь слишком рано - она <впитает> мало огня,
а значит, снизятся ее целебные противогриппозные
свойства. Кто-то вспоминал, как однажды жженка
продолжала гореть вплоть до последней капли.
Другой рассказывал о пожаре у винокура, когда
бочки с ромом <взрывались, будто в них был
порох>, - ни единого очевидца этого взрыва так и
не нашлось. Во что бы то ни стало хотелось придать
этому исключительному явлению некий объектив-
ный и обобщенный смысл... Наконец, в мой стакан
налита жженка: она горячая и липкая, в ней и
вправду есть что-то глубоко существенное. Вот
почему я отлично понимаю Виженера, описывающе-
го жженку - несколько слащаво - как <маленький
эксперимент... премилый и диковинный>. Вполне
понимаю я и Бургаве, который пишет: <Самое
большое удовольствие этот опыт доставляет мне тем,
что от пламени лучины, зажженной в некотором
отдалении от миски... загорается спирт, налитый в
эту самую миску>. Да, поистине это живой огонь,
забавляющийся на поверхности бытия, играющий с
собственной субстанцией и полностью от нее
свободный, свободный от себя самого. Это приручен-
ный блуждающий огонек, дьявольский огонь, попав-
ший прямо в центр семейного круга. Когда такое
зрелище подкреплено вкусовыми впечатлениями,
они уже не изгладятся из памяти. Между восхищен-
ным зрением и ублаженным желудком устанавлива-
ется бодлеровское соответствие ^, и оно столь же
прочно, сколь материально. Каким убогим, холод-
ным, тусклым'каж.ется поклоннику жженки опыт
любителя горячего чая!
Не зная по собственному опыту, что представляет
5> 131
собой этот сладкий горячий напиток, рожденный
пламенем в веселую полночь, трудно понять
значение пунша у романтиков; тогда нам недостает
диагностического средства для изучения некоторых
поэтических фантасмагорий. Например, одна из
характерных черт творчества Гофмана, мастера
<фантастических пьес>, - важная роль, отведенная
в нем феноменам огня. Все его творчество проник-
нуто поэзией пламени. В частности, в нем так ярко
проявляется комплекс пунша, что последний можно
назвать комплексом Гофмана. При поверхностном
анализе легко было бы удовлетвориться констата-
цией того, что пунш служит поводом для рассказов,
будучи попросту атрибутом праздничного вечера. К
примеру, одна из лучших новелл, <Песнь Анто-
нии> ^, рассказывается зимним вечером, <за круг-
лым столом, посреди которого пылает миска,
наполненная дружеским пуншем>; однако такое
приглашение в мир фантазии всего лишь прелюдия,
не составляющая с рассказом единого целого.
Впечатляет сам факт, что столь трогательная
история развертывается под знаком огня; в других
же новеллах знак огня вплетен в самую ткань
повествования. Любовь Фосфора и Лилии иллюстри-
рует поэзию огня (третья вигилия): <Любовное
томление, которое теперь благодетельно согревает
все твое существо, будет, раздробясь на тысячи
лучей, мучить и терзать тебя, потому что...
высочайшее блаженство, которое зажжет в тебе
брошенная мною искра, станет безнадежною скор-
бью, в которой ты погибнешь, чтобы снова
возродиться в ином образе. Эта искра - мысль! -
Ax! - молила лилия, - но разве не могу я быть
твоею в том пламени, которое теперь горит во мне?> ^
В той же сказке по окончании колдовства, призван-
ного вернуть несчастной Веронике студента Ансель-
ма, остается только <легкое спиртовое пламя,
горящее на дне котла>. Далее, Линдгорст - сала-
мандра - показывается из пуншевой чаши, в ней же
исчезая; пламя то скрывает, то являет его. Схватка
колдуньи с саламандрой - это битва огненных сил,
змеи выползают из миски с пуншем. Безумие и
опьянение, здравый смысл и экзальтация предстают
в постоянном переплетении. Время от времени в
новеллах возникает добропорядочный бюргер; стре-
мясь все <понять>, он задает студенту вопрос: <Как
это нам вчера проклятый пунш мог до такой степени
отуманить головы и довести нас до таких изли-
шеств? - Так говорил конректор Паульман, когда
вошел на другое утро в комнату, еще наполненную
разбитыми черепками и посреди которой несчастный
парик, распавшийся на свои первоначальные эле-
менты, плавал в остатках пунша> ^ Таким образом,
рациональное объяснение бюргера, толкующего все
как результат опьянения, приземляет фантасмаго-
рические видения, и сказка удерживается на грани
ясного сознания и грезы, на грани субъективного
опыта и объективного представления, сочетая прав-
доподобие причин и ирреальность следствий.
Г-н Сюше, автор исследования <Истоки чудесно-
го у Гофмана> ^, не уделяет никакого внимания его
опыту, связанному с алкоголем, однако замечает
между прочим (с. 92): <Что касается Гофмана,
саламандр он видел разве что в пламени пунша>. Но
это не побуждает исследователя к выводу, который
кажется нам неизбежным. Если, с одной стороны,
Гофман видел саламандр лишь в пылающем пунше,
зимней ночью, когда призраки являются на празд-
ник к людям, заставляя трепетать сердца; если, с
другой стороны, демоны огня - что очевидно -
играют важнейшую роль в гофмановской фантазии,
- тогда нужно признать, что именно парадоксаль-
ное спиртовое пламя и есть первоисточник его
вдохновения и что этим светом целиком высвечива-
ется один из планов всей архитектуры гофмановско-
го творчества. Итак, нам кажется, что умное и
тонкое исследование г-на Сюше лишено важного
элемента толкования. Не следует слишком поспешно
обращаться к построениям разума, если мы хотим
постичь гений оригинального писателя. Бессозна-
тельное также является фактором оригинальности. В
частности, при опьянении бессознательное обнажает
глубинную реальность. Ошибочно мнение, будто
алкоголь только возбуждает способности духа. Он
поистине создает эти способности. Он, так сказать,
вливается в то, что силится выразить себя. Без
всякого сомнения, алкоголь является фактором
языка. Он обогащает словарь и освобождает синтак-
сис. В самом деле, возвращаясь к проблеме огня,
отметим, что психиатры выявили, насколько часто
белая горячка сопровождается огненными видения-
ми; они установили, что лилипутские галлюцинации
вызывает алкогольное возбуждение. А фантазия,
обнаруживающая склонность к миниатюре, тяготеет
к глубине и стабильности; в конечном счете именно
такого рода фантазия наиболее плодотворна для
развития рациональной мысли. Бахус - благое бо-
жество: он заставляет разум блуждать и тем самым
помогает ему преодолеть косность логики и побуж-
дает его к творчеству.
Вот еще весьма характерная страница Жан-По-
ля, вполне гофмановская по тональности, написан-
ная однажды вечером 31 декабря, когда поэту и
четверым его приятелям, сидевшим вокруг мертвен-
но-бледного пламени пунша, вдруг пришло на ум
увидеть друг в друге покойников. <Казалось, Смерть
своею рукой отжала кровь из всех лиц; губы
побелели; вытянулись восковые руки; комната
превратилась в склеп... При свете луны ветер
бесшумно рвал в клочья и гнал тучи, и в прорывах,
обнажавших чистое небо, взгляду открывалась
темная бездна, простирающаяся по ту сторону звезд.
Царило безмолвие; казалось, уходящий год борется,
прежде чем испустить дух и кануть в пучину
вековых погребений. О Ангел Времени, ты вел счет
слезам и стенаниям смертных, - предай их забве-
нию или сокрой! Кто вынесет мысль об их
неисчислимости?> Как мало нужно, чтобы увлечь
фантазию на тот или иной путь! В праздничный
вечер поэт поднимает бокал в компании веселых
товарищей; но в мертвенных отсветах пунша самые
беззаботные юношеские песни приобретают мрачное
звучание: навеянное эфемерным огнем уныние вдруг
направляет фантазию в иное русло, умирающее
пламя становится символом уходящего года, и время
Цит. с комментариями в: Albert Begui n. L'Ame
romantique el ie reve. Marseille, 1937, 2 vol., t. II, p. 62.
- юдоль скорби - угнетает сердца. Тот, кто вновь
возразит, что для Жан-Поля пунш - просто повод
погрузиться в идеалистические фантасмагории, в
которых не больше материального, чем в магическом
идеализме Новалиса, вынужден будет согласиться с
тем, что этот повод вызывает сочувственный отклик
в бессознательном читателя. Мы усматриваем здесь
доказательство того, что созерцание объектов,
наделяемых особой ценностью, стимулирует фанта-
зию, пути которой так же закономерны и неизбеж-
ны, как и развитие чувственного опыта.
Менее глубокая душа отзывается, быть может, не
столь чистым звуком, но главную тему всегда легко
распознать. Таков гимн 0'Недди (<Первая ночь> из
<Огня и пламени> ^):
...в центре зала, вкруг железной урны,
достойной сравнения с адским чаном.
В ней чудный пунш, в призматическом пламени
подобен бурлящему сернистому озеру,
и сумрак мастерской озаряет
лишь пуншевый венок, мираж спиртовый.
Чистейший оссианизм в этих венцах
над матовым челом...
Стихи неудачны, но в них вплетены все
традиционные мотивы жженки, и их поэтическое
убожество не мешает различить четко обозначенный
комплекс Гофмана, скрывающий под глянцем
научной мысли наивные впечатления. В представле-
нии поэта, сера и фосфор питают призматическое
пламя; в нечистом празднестве ощутимо присутст-
вие ада. Если бы эти строки не заключали
ценностей мечты, пробужденной пламенем, читате-
ля вряд ли увлекла бы чисто поэтическая их
ценность: бессознательное читателя компенсирует
бедность авторского бессознательного. Строфы
0'Недди держатся только на <оссианизме> ^ пунше-
вого пламени. Они воскрешают для нас целую
эпоху, когда романтики <Молодой Франции> собира-
лись вокруг Пуншевой Чаши и жизнь богемы, по
словам Анри Мюрже, озарялась <жженкой страстей> ^.
По-видимому, эта эпоха миновала безвозвратно.
Ныне жженка и пунш утратили былую значимость.
В результате антиалкогольной пропаганды, сводив-
шей критику к лозунгам, с подобными эксперимен-
тами было покончено. Однако, на наш взгляд,
нельзя отрицать тот факт, что целую область
фантасмагорической литературы породило поэтиче-
ское вдохновение, возбужденное алкоголем. Если мы
хотим понять психологический смысл литературных
построений, не стоит забывать об их конкретной,
вполне определенной почве. Конкретное рассмотре-
ние каждой из ведущих тем по отдельности дало бы
больше преимуществ, нежели чересчур поспешное
их растворение в общих обзорах. Если данная работа
полезна, то именно постольку, поскольку она
предлагает такую классификацию объективных тем,
которая подвела бы к классификации поэтических
темпераментов. Нам пока не удалось разработать
общую теорию, но мы убеждены в существовании
некой связи между учениями о четырех физических
Ср. Theophile Gautie r. Les Jeunes-France. Le Bol de
Punch, p. 244.
элементах и о четырех темпераментах. Во всяком
случае, души мечтателей, чья фантазия отмечена
знаком огня, воздуха, воды или земли, оказываются
весьма несхожими. Вода и огонь, в частности,
остаются врагами даже в воображении, и тот, кто
слышит лепет ручья, едва ли способен понимать
того, кому внятны песни огня: они говорят на разных
языках.
Развивая, в самом общем виде, эту Физику -
или Химию - воображения, мы с легкостью придем
к теории четырехвалентности поэтических темпера-
ментов. Действительно, четырехвалентность фанта-
зии выражена столь же отчетливо, как химическая
четырехвалентность углерода, и не менее продук-
тивна. Фантазия владеет четырьмя областями,
устремляет в пространство бесконечности четыре
луча. Чтобы выведать тайну настоящего поэта -
поэта искреннего, верного исконному языку души и
глухого к фальшивым отголоскам эклектики воспри-
ятия, расположенной играть всеми чувствами, -
достаточно узнать одно слово: <Скажи мне, кто твоя
химера: гном, саламандра, ундина или сильфида?>
Кстати, замечал ли кто-нибудь, что все эти
фантастические существа питаются тем же, из чего
созданы: гном состоит из уплотненной земли и
обитает в расселине скалы; хранитель минералов и
золота, он насыщается самыми плотными вещества-
ми; пылающая саламандра пожирает сама себя в
этом пламени; водянистая ундина бесшумно сколь-
зит по озерной глади, впитывая собственное отраже-
ние; сильфида, которую любое вещество перегружа-
ет, а капля алкоголя приводит в ужас, которая,
вероятно, вознегодовала бы из-за того, что куриль-
щик <загрязняет ее стихию> (Гофман), легко
взлетает в голубые небеса, почитая для себя благом
полное отсутствие аппетита.
Однако не стоит отождествлять подобную класси-
фикацию поэтических темпераментов с гипотезой
более или менее материалистического характера,
целью которой было бы обнаружить в человеческом
теле преобладающий материальный элемент. Мы
говорим не о материи, но о направленности, не о
субстанциальных корнях, но о склонностях, о том,
что нас воодушевляет. А психологические склонно-
сти определяются первичными образами, картинами
и впечатлениями, внушившими внезапный интерес
к тому, что само по себе его лишено, - интерес к
объекту. Воображение целиком фокусируется на
этом сверхценном образе, и именно так, ведя нас
сквозь тесные врата, оно позволяет нам, по словам
Армана Птижана, <подняться над собой и обратить
лицо к миру>. Осуществляемое воображением
тотальное обращение, которое с изумительной
проницательностью проанализировал Арман Пти-
жан*, как бы подготавливается предварительным
переводом блока образов на язык любимого образа.
Если верно наше представление об этой поляриза-
ции воображения, становится понятнее, почему
такие, на первый взгляд, близкие личности, как
Гофман и Эдгар По, обнаруживают в конечном счете
глубочайшее несходство. И того и другого в их
Armand Petitjea n. Imagination et Realisation. Paris,
1936, passim.
сверхчеловеческой, нечеловеческой работе - работе
гениев - основательно подкреплял всесильный ал-
коголь. Однако же их алкоголизм явно различного
свойства. Гофмановский алкоголь пламенеет; он
отмечен чисто качественным, чисто мужским зна-
ком огня. Алкоголь Эдгара По топит, приносит
забвение и смерть; он отмечен чисто количествен-
ным, женским знаком воды. Гений Эдгара По связан
со спящими, мертвыми водами, с прудом, в котором
отражается дом Эшеров. Он прислушивается к
<шуму бурного потока>, наблюдает за тем, как
<влажный, мглистый опиумный пар беззвучно,
капля за каплей стекается... во вселенский дол>, а
<озеро словно осознанно вкушает сон> (<Спящая>,
пер. Малларме). У него горы и города <погружаются
навеки в безбрежную морскую пучину>. Вблизи
мрачных топей, омутов, прудов, <где обитают
вампиры, в любом из мест, овеянных дурной славой,
в любом из угрюмейших уголков> встречают его
<воспоминания под саваном былого - восставшие из
гроба тени, со вздохом уступающие дорогу прохоже-
му> (<Страна сновидений>). Представляя вулкан, он
видит его плавящимся, текучим, подобно реке: <Мое
сердце, как вулкан, извергалось потоками лавы>.
Итак, элемент, который поляризует воображение
Эдгара По, - это вода или мертвая, не знающая
цветения земля, но никак не огонь. Мы получим еще
и психоаналитическое тому подтверждение, прочи-
тав превосходную работу г-жи Мари Бонапарт*. Из
нее мы узнаем, что огонь возникает здесь только
' М arieBonapart е. Edgar Рое. Paris, passim ".
затем, чтобы вызвать противоположный элемент -
воду (с. 350); что символ пламени выполняет лишь
функцию отталкивания, как грубо сексуальный
образ, заставляющий бить в набат (с. 232).
Символика камина (с. 566, 597, 599) вырисовывает-
ся здесь как символика охладелого лона, куда
убийцы заталкивают жертву, чтобы там ее замуро-
вать. Действительно, Эдгар По - сын бродячих
артистов - в детстве не знал домашнего очага,
ребенком он очень рано пережил ужас, увидев свою
мать, с улыбкой на молодом лице, застывшую в
смертном сне. Даже вино его не согревало, не
вселяло в него бодрость и радость. Ему не
приходилось кружиться в хороводе веселых прияте-
лей вокруг пылающего пунша, словно подражая
пляске пламени. Ни один из комплексов, связанных
с любовью к огню, не был для него источником сил
и вдохновения. Лишь вода замыкала его горизонт,
уходя в бесконечность, заполняя бездну его скорби,
и следовало бы написать другую книгу, чтобы дать
определение поэзии туманностей и свечений, поэзии
смутного страха, которая приводит нас в трепет,
пробуждая в душе отзвуки стонов Ночи.
II
Мы уяснили себе, что поэтический дух всецело
отдается во власть излюбленного образа; что он
преувеличивает все возможности, мыслит великое,
уподобляя его малому, строит обобщения на основе
яркого впечатления, в эфемерной силе видит
образец всемогущества, вг жженке - образец ада.
Мы покажем теперь, что донаучный разум, следуя
изначальному импульсу, действует точно так же,
непомерно преувеличивая возможности под влияни-
ем бессознательного. В описаниях ужасных послед-
ствий алкоголя мы увидим такую нарочитость, что
за описанными явлениями без труда прочтем
морализаторские устремления их очевидцев. И
если в XIX веке антиалкогольная пропаганда
вращается вокруг темы эволюции, целиком возлагая
на пьяницу ответственность за весь его род, то
антиалкогольное движение XVIII века, как мы
убедимся, развивается в русле тематики преобладав-
шего тогда субстанциализма. Желая осудить, всегда
пускают в ход первое попавшееся оружие. В более
общем плане, помимо обычного морализаторского
наставления мы найдем здесь очередной пример
инерции сопротивления субстанциализма и анимиз-
ма у врат объективного познания.
Поскольку спирт в высочайшей степени наделен
способностью к возгоранию, нетрудно вообразить,
что особы, отличающиеся пристрастием к спиртным
напиткам, как бы пропитываются горючими
веществами. При этом не возникает вопроса о том,
трансформируется ли спирт при его усвоении.
Комплекс Гарпагона ^, который управляет культу-
рой, равно как и материальной деятельностью,
внушает веру в то, что из поглощаемого нами ничего
не пропадает и все ценные вещества бережливо
откладываются про запас: из жиров образуются
жиры, из фосфатов - кости, из крови - кровь, из
спирта - спирт. В частности, бессознательное не
может допустить, чтобы столь характерное и столь
удивительное качество, как горючесть, оказалось
полностью утраченным. Отсюда делается вывод: тот,
кто пьет спирт, способен гореть, подобно спирту. Это
субстанциалистское убеждение устойчиво до такой
степени, что в течение всего XVIII века над
легковерным общественным сознанием тяготеют
факты, которые, без сомнения, объясняются други-
ми, более естественными и разнообразными причи-
нами. Вот несколько случаев - те, что воспроизвел
известный автор Соке ^, отведя им подобающее
место в своем <Опыте о теплоте>, опубликованном в
1801 году. Все эти примеры, заметим в скобках,
относятся к эпохе Просвещения.
<В Копенгагенских протоколах можно прочесть,
что в 1692 году одна женщина из народа, почти
единственную пищу которой составляли неумеренно
употребляемые спиртные напитки, была обнаружена
однажды утром полностью сгоревшей, так что
уцелели только суставы пальцев и череп...
Лондонский <Annual Register> за 1763 год
(т. XVIII, с. 78) сообщает о случае с женщиной
пятидесяти лет, закоренелой пьяницей, которая в
течение полутора лет ежедневно выпивала пинту
рома или водки и была найдена сгоревшей почти
дотла в своей комнате, между камином и кроватью,
причем одеяла и мебель получили незначительные
повреждения, что заслуживает внимания>. Послед-
нее замечание ясно говорит о том, что интуицию
удовлетворяет предположение о чисто внутреннем
возгорании субстанции, которая каким-то образом
умеет распознать свое излюбленное горючее.
<В <Методической энциклопедии> ^ (ст. <Пато-
логическая анатомия человека>) рассказывается о
женщине лет пятидесяти, систематически злоупот-
реблявшей спиртными напитками, которая также
сгорела за несколько часов. Приводя этот факт,
Вик д'Азир ^ не только не оспаривает его, но
уверяет, что подобных фактов известно множество.
В <Записках Лондонского Королевского обще-
ства> упомянуто о весьма удивительном явлении...
Шестидесятилетняя женщина однажды утром была
обнаружена сгоревшей, после того как накануне
вечером, по слухам, выпила большое количество
спиртного. Мебель почти не пострадала, а огонь в
камине был полностью погашен, факт подтвердили
многочисленные очевидцы...
Ле Ка в <Докладе о самопроизвольных пожарах>
приводит несколько случаев такого рода возгорания
людей>. В <Опыте о возгораниях людей> Пьера-Эме
Лэра перечислены другие примеры.
В книге под названием <Lumen novum Phosphoris
accensum>, изданной в Амстердаме, Иоганн Генрих
Кохаузен рассказывает (с. 92), что <во времена
королевы Боны Сфорца один дворянин, выпив
изрядное количество водки, начал изрыгать пламя,
в котором и сгорел> ^.
В <Германских Эфемеридах> можно также
прочесть: <В северных странах нередки случаи,
когда у людей, обильно употребляющих крепкие
напитки, из желудка вырывается пламя>. <Семнад-
цать лет назад, - говорит автор, - три дворянина
из Курляндии, чьи имена из приличия я не стану
оглашать, соревновались в питье крепких напитков;
двое из них умерли, загоревшись и задохнувшись
пламенем, которое исторг их желудок>.
Жаллабер, один из наиболее часто цитируемых
авторов в области техники электрических феноме-
нов, опираясь на подобные <факты>, в 1749 году
пытался объяснить способность человеческого тела
продуцировать электрический огонь. Женщина,
больная ревматизмом, в течение длительного време-
ни ежедневно растиралась камфарным спиртом.
Однажды утром ее обнаружили сгоревшей дотла,
причем ни молнию, ни обычный огонь невозможно
заподозрить в причастности к этому странному
происшествию. <Причину его можно усмотреть
только в том, что самые свободные частицы серы в
теле под воздействием трения пришли в движение и
смешались с мельчайшими частицами камфарного
спирта> . Другой автор, Мортимер, предупреждает:
<Я склонен считать, что подвергать себя электриза-
ции небезопасно для особ, регулярно злоупотребля-
ющих спиртными напитками или привыкших расти-
раться камфарным спиртом> .
Концентрация алкогольного вещества в тканях
тела считается настолько высокой, что это позволяет
говорить о самопроизвольном возгорании, когда,
пьяница будто бы воспламеняется даже без помощи
лучины. В 1766 году аббат Понсле, ученик
Бюффона, пишет: <Тепло, как принцип жизни, дает
начало функционированию животного организма и
поддерживает его, но, достигнув температуры горе-
' J allaber t. Experiences sur l'electricite avec quelques
conjectures sur la cause de ses effels. Paris, 1749, p. 293.
Marline. Dissertations sur la chaleur, trad. Paris, 1751, p.
350.
6-1842 145
ния, оно причиняет необъяснимые разрушения. Не
имеем ли мы свидетельств о том, что некоторые
пьяницы, чьи тела вследствие постоянного злоупот-
ребления крепкими напитками чрезмерно пропита-
лись горючими спиртами, внезапно сами собой
воспламенялись и сгорали в этом стихийном
пожаре?> Так возгорание вследствие алкоголизма
оказывается всего лишь частным случаем ненор-
мальной концентрации теплоты.
Отдельные авторы говорят даже о взрыве. Один
изобретательный винокур, написавший <Химию
вкуса и обоняния>, в следующих выражениях
предостерегает об опасных свойствах алкоголя:
<Спирт не щадит ни мышцы, ни нервы, ни лимфу,
ни кровь, он постепенно воспламеняет их и
внезапным взрывом губит того, кто осмелится дойти
в излишестве до крайней стадии> .
В XIX веке об этих самопроизвольных загораниях
- страшных возмездиях алкоголикам - уже почти
не упоминается. Они постепенно переходят в разряд
метафор и становятся поводом к плоским шуткам
относительно огненной физиономии пьяницы или
его багрового носа, который будто бы вспыхнет, едва
поднесешь к нему спичку. Впрочем, такие шутки
всем понятны, и это доказывает, что донаучная
мысль надолго оставила след в языке. Заметен ее
след и в литературе. Бальзак осторожно вкладывает
Sans nom d'auteur. Chimie du Gout et de l'Odorat, ou Principe
pour composer facilement, et i peu de frais, les liqueurs & boire et les
eaux de senteur. Paris, 1755, p. V.
относящуюся к ней реплику в уста мегеры. В
<Кузене Понсе> несравненная торговка устрицами
госпожа Сибо, коверкая на свой манер слова,
говорит: <Не везло, стало быть, бедняге: ведь
муженек-то ее допился до того, что сгорел от
самоналивания>.
А вот Эмиль Золя в одном из своих самых
<научных> романов, <Докторе Паскале>, подробно
описывает самовозгорание человека: <Через дыру в
одежде, размером не меньше монеты в сто су,
виднелось голое бедро багрового оттенка, и там
мерцал слабый синий огонек. Сперва Фелисите
показалось, что горит белье - кальсоны, сорочка.
Но теперь все сомнения рассеялись: она ясно видела
обнаженное тело, и именно оттуда пробивался
голубой язычок пламени, легкий, танцующий,
совсем как блуждающий огонек в чаше, наполнен-
ной спиртом. Он был не выше пламени ночника,
бесшумный и смирный, такой трепетный, что
отклонялся в сторону при малейшем дуновении
ветерка> . Совершенно очевидно, что Золя перено-
сит в мир фактов собственные грезы возле пуншевой
чаши, собственный комплекс Гофмана. Тут раскры-
ваются во всей своей наивности интуиции субстан-
циализма, охарактеризованные нами на предыду-
щих страницах. <Фелисите поняла, что дядюшка
загорелся, словно губка, смоченная спиртом. За
много лет он насквозь пропитался водкой, крепчай-
шей, самой горючей. Верно, он вот-вот заполыхает
В a lza с. Le Cousin Pons. Ed. Calmann-Levy, p. 172.
"E m i I e Z о I a. Le Docteur Pascal, p. 227.
б> 147
весь целиком, с головы до пят>. Как видно, живая
плоть не желает, чтобы кануло в небытие такое
количество спирта <три к шести> ^, поглощенное за
минувшие годы. Отраднее представлять себе усвое-
ние питательных веществ как экономную концент-
рацию, рачительное накопление драгоценного веще-
ства...
Зайдя на следующий день к дядюшке Маккару,
доктор Паскаль - совсем как в приведенных нами
донаучных описаниях - видит лишь горстку мель-
чайшего пепла возле слегка обугленного стула. Золя
сгущает краски: <От него не осталось ровно
ничего - ни косточки, ни зуба, ни ногтя, ничего,
кроме кучки серой пыли, которую грозил развеять
сквозняк из приоткрытой двери>. Здесь наконец
обретает выход тайная жажда огненного апофеоза;
романист слышит в самой глубине души зов
тотального пожара; в его бессознательном угадыва-
ются несомненные признаки комплекса Эмпедокла:
оказывается, дядюшка Маккар умер <царственно,
как и подобает князю пьяниц; запылав самопроиз-
вольно, он сгорел на костре собственного тела... на
костре, который зажегся сам собой, как иванов
огонь!> Где видел Золя огни Ивана Купалы,
загорающиеся сами собой, подобно пылкой страсти?
Можно ли с большей определенностью раскрыть
свернутый смысл объективной метафоры, яснее
показать, что именно в глубинах бессознательного
вспыхивает жаркое пламя, сжигающее изнутри
живую плоть?
Подобный рассказ, вымышленный во всех под-
робностях, особенно значим, ибо принадлежит
писателю-натуралисту, который скромно говорил:
<Я всего лишь ученый>. Возникает мысль, что
представление Золя о науке опирается на самую
наивную фантазию, а его теория наследственности
попросту вытекает из интуитивного убеждения,
будто прошлое запечатлевается в материальной
форме, в чем, без сомнения, виден тот же убогий
субстанциализм, тот же плоский реализм, как и в
идее о концентрации алкоголя в теле, огня - в
разгоряченном сердце.
Так мечтатели - новеллисты и медики, физики
и романисты - идут от одних и тех же образов к
одинаковым идеям, и все они благодаря комплексу
Гофмана привязаны к первичному образу, к одному
детскому впечатлению. В соответствии с личным
темпераментом, следуя за своей <химерой>, каждый
обогащает созерцаемый объект либо с субъективной,
либо с объективной стороны. В пламени, осеняющем
жженку, одним видятся огненные создания, дру-
гим - выплески вещества. Однако ценностное от-
ношение свойственно всем мечтателям: они со всей
страстностью ищут объяснение какому-то аспекту
пламени, с сердечной преданностью <причащаются>
явлению, которое, чаруя, обманывает их.
Глава VII
Идеализация огня:
огонь и чистота.
Макс Шелер показал, до каких преувеличений
доходит теория сублимации, развиваемая классиче-
ским психоанализом. Она имеет те же идейные
истоки, что и доктрина утилитаризма, лежащая в
основе эволюционистских объяснений. <Натурали-
стическая мораль не может отличить ядро от
оболочки. Мы видим, что те, кто жаждет святости,
желая истолковать самим себе и всем остальным
горячую любовь, влекущую их к духовному и
божественному, обращаются к языку, неспособному
выражать столь возвышенные чувства, заимствуют
образы, аналогии и сравнения из области чисто
чувственной любви, - и тогда неизменно говорится:
здесь все сводится к скрытому, замаскированному
или тонко сублимированному половому влечению> .
И Макс Шелер посвящает проницательные строки
критике того корневого питания, которое, как
Мах Schele г. Nature et Foi-mes de la sympathie, trad.,
p. 270.
представляется, мешает подняться в небесную
лазурь. Но если в поэзии, в частности у романтиков,
сублимация действительно прочно связана со сферой
страстей, то как раз в душах, борющихся со
страстями, можно видеть пример сублимации иного
типа - мы назвали бы ее диалектической, в
отличие от постоянной сублимации, рассмотрением
которой ограничивается классический психоанализ.
По поводу тезиса о диалектической сублимации
нам возразят, что психическая энергия однородна,
ограниченна и неотделима от ее нормальной
биологической функции; что радикальная трансфор-
мация, оставляя некую незаполненность, пустоту,
якобы влечет за собой расстройство первичной
половой деятельности. Основой подобных интуитив-
но-материалистических представлений послужили,
как нам кажется, неврозы - базовый материал
классического психоанализа страстей. Мы же со
своей стороны, применяя психоаналитический метод
к процессам объективного познания, пришли к
выводу, что подавление является деятельностью
нормальной, полезной, более того, доставляющей
радость. Научная мысль невозможна без подавле-
ния. Оно дает начало сосредоточенному, взвешенно-
му абстрактному мышлению. Любая связная мысль
строится на системе нерушимых и ясных запретов.
Культура несет радость, которая по сути есть
радость сопротивления. Правильное подавление
динамично и полезно именно потому, что оно
радостно.
Оправдывая подавление, мы предлагаем, таким
образом, перевернуть привычное соотношение по-
лезного и приятного и подчеркиваем первенство
удовольствия над необходимостью. На наш взгляд,
подлинно анагогическое ^ лечение заключается не в
высвобождении подавленных стремлений, а в том,
чтобы бессознательное подавление сменилось осоз-
нанным при поддержке неугасающей воли к оздоров-
лению. Такая трансформация наблюдается при
исправлении объективной ошибки, или заблуждения
разума. До психоанализа объективного познания
научное заблуждение, будучи тесно связанным с
философскими воззрениями, не поддается редукции:
например, оно упорствует в истолковании свойств
феноменов с субстанциалистской точки зрения, в
соответствии с философией реализма. В результате
же психоанализа объективного познания ошибка
признана, но при этом она воспринимается как
объект благополучно завершившейся полемики.
Какое ликование несет с собой признание объектив-
ных ошибок! Признать свое заблуждение - значит
как нельзя более убедительно воздать должное
проницательности собственного разума. Это значит
мысленно воскресить свой культурный запас, упро-
чить его, высветить с разных сторон. Это означает
еще и проявить накопленную культуру, обнародо-
вать, преподать ее. Тогда мы испытываем чисто
духовное наслаждение.
Но насколько глубже это наслаждение, когда
речь идет об объективном познании субъективного,
когда в собственном сердце нам открывается
общечеловеческое, когда, подвергнув непредвзятому
психоанализу наши знания о самих себе, мы
приобщаем нравственные правила к законам психо-
логии! Тогда сжигавшее нас пламя вдруг обращается
источником света. Страсть, внезапно настигшая нас,
оказывается желанной. Любовь рождает семью.
Огонь преобразуется в очаг. Нормализация, социа-
лизация, рационализация - в этих явлениях, обоз-
начаемых столь тяжеловесными неологизмами, не-
редко усматривают признаки охлаждения чувств.
Все это вызывает плоские насмешки у сторонников
анархической, спонтанной любви, пышущей жаром
первобытных инстинктов. Но тому, кто ищет
одухотворенности, очищение приносит непостижи-
мую радость, а сознание чистоты озаряет его
непостижимым светом. Только через очищение нам
дано диалектически осмыслить верность глубокой
любви, не разрушая ее. Отвергая тяжелую массу
вещества и огня, очищение чувства, однако, не
сокращает, а расширяет спектр возможностей по
сравнению с естественным влечением. Только в
очищении любви приходит открытие нежной привя-
занности. Такая любовь индивидуализирует, позво-
ляет сделать шаг от оригинальности к характеру.
<Конечно, новая возлюбленная привлекает волшеб-
ным очарованием, - говорит Новалис. - Но
страсть к неизведанному, неожиданному крайне
опасна и гибельна> . В любви, как нигде, стремление
к постоянству должно одержать верх над жаждой
приключений.
У нас нет возможности подробно остановиться на
положении о диалектической сублимации, черпаю-
' N ovali s. Journal intime, sum... de Fragments in^dits, trad.,
p. 143.
щей радость в сознательном систематическом подав-
лении. Достаточно того, что мы сформулировали его
в общем виде. Теперь рассмотрим его применительно
к той конкретной проблеме, анализу которой
посвящена эта книга. Кстати, простота данного
частного исследования подтвердит, что проблема
познания огня действительно относится к проблемам
психологической структуры. Тогда наша работа
предстанет своего рода образцом, предвосхищающим
целый ряд смежных, пограничных между субъектом
и объектом исследований: они могут быть предпри-
няты, чтобы выявить глубинное влияние некоторого
созерцательного опыта, имеющего объективную
основу, на жизнь разума.
II
Если психологическая интерпретация проблемы
огня естественно допускает подход с позиций
диалектической сублимации, это объясняется тем,
что представления о свойствах огня, как мы уже
неоднократно отмечали, обременены множеством
противоречий.
Перейдем сразу к основному пункту, где мы
покажем, что возможны два полюса сублимации, и
рассмотрим диалектику чистоты и нечистоты, в
равной степени приписываемых огню.
Легко понять, что огонь иногда выступает в
качестве символа греха и зла, - стоит лишь
припомнить все сказанное о его сексуальном
значении. Тогда всякая борьба с сексуальными
побуждениями должна символически представляться
как борьба с огнем. Без особого труда можно было
бы собрать такие тексты, где явно выражен или
подразумевается демонический характер огня. Опи-
сания ада в литературе, гравюры и картины,
изображающие дьявола с огненным языком, дают
повод для недвусмысленного психоаналитического
толкования.
Но перейдем к другому полюсу и посмотрим,
каким образом огонь мог стать символом чистоты. С
этой целью придется спуститься на уровень очевид-
ных феноменальных качеств. В действительности
такова дань выбранному нами для этой работы
методу, который требует, чтобы мы подкрепляли все
идеи объективными фактами. Мы не станем, в
частности, затрагивать здесь теологическую пробле-
му очищения огнем. Ее рассмотрение было бы
уместно в достаточно обширном исследовании.
Заметим только, что узел этой проблемы - в
сближении метафоры с реальностью: подобны ли
земному огню или отличны от него тот огонь,
которым будет охвачен мир в час Страшного суда, и
огонь преисподней? Положительные и отрицатель-
ные ответы содержатся в равном количестве текстов,
ибо не существует догмата о том, что адский огонь
материален и соприроден известному нам огню.
Такое расхождение во мнениях, впрочем, способно
выявить пышное цветение метафор вокруг первооб-
раза огня. Все эти цветы богословского разума,
украшения <брата нашего огня> ^, заслуживают
кропотливой классификации. Мы же, поставив своей
целью определичь объективные корни поэтических
образе> и нравственных представлений, должны сосре-
доточиться на поисках ощутимых оснований того
принципа, согласно которому огонь все очищает.
Возможно, к важнейшим причинам такой оценки
огня относится его дезодорирующая способность. Во
всяком случае, она дает одно из самых непосредст-
венных доказательств очищения. Всевластное пер-
вичное свойство, запах навязывает нам свое присут-
ствие либо исподтишка, либо с предельной назойли-
востью, поистине насильственно вторгаясь в наш
интимный мир. Огонь все очищает, так как
устраняет тошнотворные запахи. В данном случае
вновь приятное первенствует над полезным, и для
нас неприемлема интерпретация Фрэзера, который
утверждает, что вареная пища укрепила силы
мужчин племени: благодаря завоеванию кухонного
очага приготовленная еда лучше усваивалась и
мужчины стали достаточно сильны, чтобы покорить
соседние племена. Этой реальной материальной
силе, связанной с облегчением пищеварения, пред-
шествовала, надо полагать, сила воображаемая,
неотделимая от глубокого переживания блаженства,
праздника бытия, от осознанного наслаждения.
Вареное мясо - прежде всего воплощение победы
над разложением. Наряду с перебродившим напит-
ком, это воплощение пиршественного начала, то
есть начала первобытного общества.
Обладая дезодорирующим действием, огонь
представляется носителем одной из наиболее таин-
ственных, трудно определимых, а значит, самых
удивительных ценностей. Именно эта ощутимая
ценность составляет феноменологическую основу
понятия о благотворной силе субстанции. Психоло-
гия первобытного человека должна уделить особое
внимание его обонятельным впечатлениям.
Второе обоснование принципа очищения огнем,
носящее в гораздо большей степени научный
характер и потому гораздо менее убедительное с
психологической точки зрения, заключается в том,
что огонь отделяет одно вещество от другого и
устраняет их нечистоту. Иначе говоря, испытание
огнем дает веществу преимущество однородности, то
есть чистоты. С плавлением и ковкой металлов
связан определенный набор метафор, в совокупности
тяготеющих к одному значению. И все же плавление
и ковка, оставаясь в рамках опыта, доступного
узкому кругу людей науки, и оказывая большое
влияние на воображение начитанного эрудита,
извлекающего уроки из редких явлений, практиче-
ски не влияют на фантазию обыкновенного челове-
ка, склонную всегда возвращаться к первичному
образу.
Наконец, с плавильным огнем следовало бы,
несомненно, сопоставить тот огонь, с помощью
которого земледелец очищает пашни. Такое очище-
ние действительно считается глубоким. Огонь не
только уничтожает сорняки, но и удобряет почву.
Стоит вспомнить размышления Вергилия, до сих пор
вызывающие живой отклик в крестьянской душе:
<Нередко бывает полезно поджечь бесплодное поле
и предать шипящему пламени пустое жнивье; пусть
огонь одарит землю тайной силой и обогатит ее
соками, пусть очистит ее и осушит ненужную влагу,
пусть отворит ее поры и подземные протоки,
снабжающие соками корни молодых растений, пусть
укрепит почву и сожмет непомерно расширенные
вены земли, дабы предохранить ее от ливней,
палящих солнечных лучей, ледяного дыхания Бо-
рея>*. Как всегда, за многословными, часто
противоречивыми объяснениями кроется неоспори-
мое первичное значение. Но здесь оценка двойствен-
на: она включает понятия об избавлении от некоего
зла и о сотворении некоего блага, что вплотную
подводит нас к пониманию истинной диалектики
объективного очищения.
ill
Теперь рассмотрим область чистого огня. По-ви-
димому, она расположена на границе пламени, на
самой его оконечности, там, где его яркость уступает
место едва уловимой вибрации. Здесь огонь демате-
риализуется, он уже не веществен, это дух.
С другой стороны, идея чистоты огня сталкивает-
ся с препятствием: огонь оставляет после себя пепел.
Пеплу часто придают значение самых настоящих
экскрементов. Так, по мнению Пьера Фабра, в
раннюю эпоху существования человечества алхимия
была <весьма могущественной вследствие силы ее
природного огня... поэтому все представлялось более
долговечным, чем кажется нам теперь; ведь этот
природный огонь очень ослаблен неизмеримо огром-
ным скоплением экскрементов, которые он не в
силах отбросить, и они становятся причиной полного
' Virgil е. Gdorgiques, livre I, vers 84 et suiv.
его угасания в бесчисленных отдельных индивидуу-
мах> . Отсюда необходимость в обновлении огня, в
возвращении к первоначальному огню - огню чис-
тому.
И наоборот, подозрение относительно нечисто-
ты огня сопровождается стремлением обнаружить
его отходы. Скажем, полагают, что нормальный
огонь в крови - в высшей степени чистый: в крови
<находится тот живительный огонь, благодаря
которому человек существует, и потому этот огонь
подвержен разложению в последнюю очередь;
начинает же он разлагаться не ранее, чем спустя
несколько мгновений после смерти человека> . Но
повышение температуры тела является признаком
нечистоты огня в крови, свидетельствуя о наличии в
нем нечистой серы. Поэтому не следует удивляться,
что от жара <дыхательные пути, а прежде всего язык
и губы, покрываются налетом черной жженой
копоти> . Видно, сколь убедительное объяснение
может почерпнуть наивный разум в метафоре, когда
она работает на такую существенную тему, как тема
огня.
Тот же автор разработал теорию жара, опираясь
на различие между чистым и нечистым огнем как на
неоспоримую очевидность. <В природе существует
два вида огня: первый является производным чистей-
Р i err e-J e a n Fabr e. Loc. cit., p. 6.
"D e M a lo n. Le Conservateur du sang humain. Paris, 1767, p.
135.
"Ъ e Pezanso n. Nouveau Trait^ des fievres. Paris, 1690, p.
30,49.
шей серы, освобожденной от всех грубых примесей
земли, - таков огонь винного спирта, молнии и т. д.;
второй же имеет источником грубую, нечистую серу;
смешанную с землей и солями, - таков огонь,
получаемый от дерева и смолистых веществ. Печь, гце
мы их сжигаем, вполне наглядно свидетельствует об
этом различии, ибо в ней огонь первого вида не
оставляет заметных следов какого-либо выделившего-
ся вещества, поскольку все уничтожилось при
сгорании; а огонь второго вида при горении обильно
выделяет дым, и в дымоходах оседает огромное
количество сажи... и ненужной земли>. Такая
вульгарная констатация факта позволяет нашему
медику охарактеризовать нечистоту возбужденной
жаром крови, ще по стечению обстоятельств возобла-
дал нечистый огонь. Как утверждает другой медик,
лихорадка столь опасна именно из-за <жгучего огня,
который сушит язык и облагает его сажей>.
Мы видим, что феноменология чистоты и
нечистоты огня складывается на основе простейших
феноменальных форм. Сославшись для примера
лишь на некоторые из них, мы, возможно, уже
злоупотребили терпением читателя. Но подобное
нетерпение само по себе показательно: нам хотелось
бы, чтобы мир ценностей был замкнутым царством.
Нам хотелось бы судить о ценностях, не заботясь о
первичных эмпирических значениях. Между тем,
как представляется, многие ценности лишь увекове-
чивают преимущества определенного объективного
опыта, так что ценности и факты оказываются
перемешанными до неразделимости. К разделению
этой смеси и должен привести психоанализ объек-
тивного познания. Когца воображение очистится от
<осадка> неосознанных элементов материализма,
оно обретет бблыпую свободу для осуществления
новых научных экспериментов.
IV
Однако подлинная идеализация огня вытекает из
феноменологической диалектики огня и света. В
соответствии с законом диалектики чувств, лежа-
щим в основе диалектической сублимации, пред-
ставление о свете как идеализированном огне
опирается на феноменальное противоречие: бывает,
что огонь сияет, но не горит; тогда его ценность
полностью отождествима с чистотой. Для Рильке
<быть любимым - значит сгорать в огне; любить -
значит излучать неиссякаемый свет>. Ибо любовь не
ведает сомнений и живет правотой сердца.
Таким претворением огня в идеальную его
ипостась - свет - предстанет для нас новалисов-
ский принцип трансценденции, если мы постараемся
по возможности приблизить его понимание к уровню
феноменов. Действительно, у Новалиса сказано:
<Свет - это гений феномена огня>. Свет - не
только символ чистоты, но и ее действующее начало.
<Там, где свет не находит себе дела, ще ему нечего
разделять или соединять, - там он беспрепятствен-
но проходит. То, что не может быть ни разделено,
ни соединено, - просто и чисто>. Таким образом, в
пространстве бесконечности свет ничего не делает.
Он пребывает в ожидании взгляда, в ожидании
души. В нем - основа духовного озарения. Возмож-
но, физическое явление никогда не становилось
поводом для такого полета мысли, как у Новалиса,
когда он описывает переход от внутреннего огня к
свету горнему. Те, кто жил первозданным огнем
земной любви, в финале входят во славу чистого
света. Об этом пути самоочищения прямо говорит
Гастон Дерик в статье <Романтический опыт>,
цитируя самого Новалиса: <Несомненно, я чересчур
зависел от этой жизни - необходим был мощный
корректив... Моя любовь преобразилась в пламя, и
оно постепенно сжигает во мне все земное> .
Калоризм Новалиса, о глубине которого мы
сказали уже достаточно, сублимируется в ясновиде-
ние. Здесь проявилась своего рода материальная
закономерность: для Новалиса невозможна была
иная форма идеализации любви, кроме этого дара
озарений. Вероятно, было бы интересно обратиться
к более последовательному иллюминизму, например
у Сведенборга, и попытаться увидеть в первоздан-
ном свете заслоненную бытием мистика скромную
земную жизнь. Оставляет ли пепел огонь Сведенбор-
га? Чтобы ответить на этот вопрос, потребовалось бы
развернуть ряд тезисов, обратных тем, которые мы
рассмотрели в этой книге.* Мы же довольствуемся
доказательством того, что подобные вопросы имеют
смысл и что было бы небезынтересно дополнить
психологический анализ воображения объективным
исследованием очаровывающих нас образов.
' CM. Cahiers du Slid, num^ro mai 1937, p. 25.
Заключение
Если бы данная работа могла быть воспринята
как начальный опыт физики или химии воображе-
ния, как эскиз исследования объективных законо-
мерностей фантазии, то объективная в самом точном
смысле этого слова литературная критика должна
была бы найти здесь свой инструментарий. Из нашей
работы с очевидностью должно следовать, что
метафора не сводится к идеализации, что она не
похожа на ракету, взмывающую в небеса ради
бессмысленной вспышки; совсем наоборот: метафо-
ры в большей степени, чем ощущения, обладают
' взаимным притяжением и связываются друг с
другом, а потому поэтическое вдохновение можно
определить как синтаксис метафор в чистом виде. В
таком случае для каждого поэта нужно было бы
составить диаграмму, отражающую направленность
и симметричность выстраивания его метафор, точно
так же, как диаграмма цветка фиксирует тенденцию
его развития и симметричность структуры. Невоз-
можно представить себе реальный цветок, лишен-
ный этой геометрической соразмерности. Так же и
цветение поэзии невозможно представить вне опре-
деленного способа синтезировать поэтические обра-
зы. Однако не стоит толковать это утверждение как
попытку ограничить свободу поэтического творчест-
ва, навязать поэзии некую логику, или, что то же
самое, некую реальность. Ведь мы открываем
реализм и внутреннюю логику поэтического произ-
ведения уже потом, когда распустившийся цветок
стал для нас объективной данностью. Порой поисти-
не далекие, на первый взгляд чуждые, несовмести-
мые, взаиморазрушающие образы неожиданно сли-
ваются в изумительную картину. В самой причудли-
вой сюрреалистической мозаике внезапно обнаружи-
вается связность движения; сквозь красочные пере-
ливы проступает глубинное свечение; взгляд, пол-
ный искрометной иронии, вдруг затопляет волна
нежности, пламя признания орошается слезой.
Таков неотразимый эффект воображения: оно
превращает монстра в невинного младенца!
Но поэтическая диаграмма - не просто чертеж:
тут должен быть найден способ интеграции колеба-
ний, противоречий, без которых мы не можем
освободиться из-под власти реализма и предаться
мечте; именно здесь обнаруживается, насколько
сложна и трудно достижима та задача, которая перед
нами вырисовывается. Цельность не рождает поэ-
зию; единству чужды поэтические качества. Если
невозможно добиться наилучшего, сразу получив
упорядоченную множественность, остается прибег-
нуть к диалектике, как к оглушительному шуму,
способному всколыхнуть сонм дремавших отголо-
сков. <Пробуждение диалектики мысли, - вполне
справедливо замечает Арман Птижан, - сопровож-
даемой образами или лишенной их, лучше всего
остального стимулирует воображение>. Во всяком
случае, прежде всего нужно трезво осадить непроиз-
вольно сорвавшееся слово, подвергнуть психоанали-
зу привычные образы; только после этого нам станет
доступна область метафор, а тем более - область
метафоризации метафор. Тогда мы поймем, почему
Птижан писал, что воображение ускользает от
психологических - в том числе и психоаналитиче-
ских - определений и представляет собой мир
автохтонный и самопорождающий. Мы полностью
согласны с этим мнением: воображение - в большей
степени, чем воля, чем жизненный порыв, -
воплощает созидательную силу души. В психиче-
ском отношении мы сами являемся творением
нашего воображения. Оно нас создает и ограничива-
ет, очерчивая последние пределы нащего разума.
Оно работает на вершине разума, напоминая пламя,
и именно в области метафоризации метафор, в
излюбленной дадаистами сфере, где, согласно
представлению Тристана Тцара ^, фантазия пред-
принимает эксперимент, преображая уже однажды
трансформированные формы, - именно там мы
откроем секрет энергий изменения. Итак, надо
каким-то образом оказаться там, где первичный
импульс расщепляется, где при несомненно сильном
соблазне анархической свободы личности вместе с
тем неодолимо притяжение ближнего. Чтобы почув-
ствовать себя счастливым, приходится думать о
счастье другого. Другой неизбежно присутствует в
самых эгоистических наслаждениях. Поэтому ре-
зультатом поэтической диаграммы должно быть
разложение сил, разрыв с наивным эгоистическим
идеалом единства произведения. В этом заключается
сама суть проблемы творчества: как двигаться в
будущее, не забывая прошлого, как достичь того,
чтобы пламя страсти не остывало?
Но если психическая активность образа проявля-
ется только благодаря его метафорическому разло-
жению, если образ созидает поистине новое психи-
ческое содержание, только претерпев предельно
смелые трансформации, будучи перенесенным в
область метафоризации метафор, - тоща для нас
становится понятной огромная поэтическая продук-
тивность образов огня. В самом деле, мы старались
показать, что огонь наиболее диалектичен среди
всех образопорождающих факторов. Только в огне
объединены субъект и объект. Углубляясь в суть
анимизма, мы обязательно придем к калоризму.
Живое - непосредственно живое для меня - ощу-
щается мною как теплое. Тепло - это преимуще-
ственное доказательство богатства и долговечности
субстанции, только в нем витальная интенсив-
ность, интенсивность бытия обретает непосредст-
венный смысл. По сравнению с интенсивностью
внутреннего горения всякая иная интенсивность
ощущается нами как слишком вялая, инертная,
статичная, лишенная будущего: она не имеет
реального развития, не оправдывает обещаний, из
нее не возгорятся пламя и свет - символы транс-
цендентности.
Далее, как мы детально рассмотрели, внутренний
огонь, как бы воспроизводя фундаментальную
диалектику субъекта и объекта, диалектичен во всех
своих качествах - настолько, что внутренние про-
тиворечия рождаются в тот самый миг, как вас
охватывает пламя. Когда чувство достигает высокого
накала и превращается в страсть, которая выражает
себя через метафизику огня, можно не сомневаться,
что оно становится средоточием противоречий. В
любящем сердце уживаются чистота и пылкость,
жажда неповторимого и универсального, драматиче-
ская игра и неподдельная верность; оно дорожит
мгновением и чает неизменности. Переживая невы-
носимое искушение, героиня Вьеле-Гриффена Паси-
фая ^ шепчет:
Жаром объята, пылаю,
дрожу ледяною дрожью.
От этой диалектики никуда не уйти: понимая,
что горишь, ты тем самым остужаешь пламя;
осознавая силу чувства, ты уже ее ослабляешь;
нужно быть силой, не ведая об этом. Таков
печальный закон, которому подчиняется человек
действующий.
Только этой двойственностью объясняются коле-
бания страстей. Поэтому в конечном счете все
комплексы, связанные с огнем, болезненны, они
дают начало одновременно и неврозам, и поэзии, это
комплексы-перевертыши: рай обретается то в движе-
нии, то в покое, то в пламени, то в пепле.
Поляны глаз твоих
Пусть явят злодеяния огня и вдохновенные его творенья
И пепелища^ай
Поль Элюар
Вспыхивать или добровольно идти на костер,
нести гибель или губить себя, быть во власти
комплекса Прометея или Эмпедокла - этот психо-
логический кругооборот, конвертируя все ценности,
обнаруживает и их противоречивость. Это самое
веское доказательство того, что огонь является
причиной <плодотворного архаического комплекса>
в том смысле, какой имел в виду К. Г. Юнг, а
специализированный психоанализ призван снять
характеризующую этот комплекс болезненную раз-
двоенность и выявить ту активную диалектику,
благодаря которой воображение обретает истинную
свободу и свое истинное предназначение созидатель-
ной силы души.
II декабря 1937 г.
Примечания
Предисловие
' Туле, Поль-Жан (1867 - 1920) - французский писатель;
приведена строфа стихотворения из цикла <Contrerimes> (<Контр-
рифмы>) .
^ Bachelard G. La formation de l'esprit scientifiqiie.
Contribution a une psychanalyse de la connatesance objective. Paris,-
1938.
Глава I
' Толутанский сироп - лекарственное средство на основе
толутанского бальзама, получаемого из коры дерева Myraxylon
(Toluifera), растущего в Южной Америке.
^ D ucarl а-В о nifas М. Du feu complet. Paris, 1784.
Глава II
' Папен, Дени (1647 - 1714) - французский физик, изобре-
татель парового котла с предохранительным клапаном (Папинов
котел), описанного в работе: Papin D. La manifere d'amolir les
os et de faire cuire toutes sorles de viandes en fort peu de temps et a
peu de frais... Paris, 1682.
^ Glono J. Les vraies richesses. Paris, 1937.
Имеется в виду драма Ф. Гельдерлина <Смерть Эмпедокла>.
* Гиперион - герой романа Ф. Гельдерлина <Гиперион, или
Отшельник в Греции>.
' Согласно мифу, Геракл, отравленный ядом лернейской
гидры, не в силах переносить страдания, повелел заживо сжечь
себя на костре, однако боги вознесли его из огня на Олимп.
ГмиаШ
' Дю Шатле, Габриель Эмилия, маркиза (1706 - 1749) -
возлюбленная Вольтера, писательница, автор сочинений по
естественным наукам, в том числе <Рассуждения о природе
и распространении огня>: Du Chfitele t-L о mont G. Б.
Dissertation sur la nature et la propagation du feu. Paris, 1744.
^ <Поль и Виржиния>.
^ Нолле, ЖанАнтуан, аббат (1700 - 1770) - французский
физик, автор шеститомного труда <Уроки экспериментальной
физики>: N ollet J. A., >bbi de. Lepons de physique
exp^rimentale. Т. I - 6. Paris, 1743.
Homo faber (лат.) - человек производящий.
' Мори, Альфред (1817 - 1892) - французский ученый,
историк античности и средневековья, знаток фольклора и
народных обычаев. Речь идет о так называемом <огне бедствия>;
принятый у тевтонских народов обычай <зажжения огня в
ритуальных целях в периоды бед и несчастий> описывает также
Фрэзер (см. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1980, с. 707).
* Натчезы - индейцы, населявшие крайний юго-восток
Северной Америки (штаты Миссисипи и Луизиана в США).
Омела - вечнозеленое растение, растущее на ветвях
различных деревьев; в разных мифопоэтических традициях -
символ жизни, священное растение (<золотая ветвь>).
* Frazer J. G. Myths of the origin of fire. London, 1930.
' Caliduffl iiuiatum (лот.) - врожденное (материнское) тепло.
Глава IV
' Гук, Роберт (1635 - 1703) - английский естествоиспыта-
тель, член Лондонского королевского общества.
A fortiori (лет.) - тем более.
' Род гриба-дождевика.
* Спагирия (от греч. spin - извлекать и ageirein - соби-
рать) - термин, предположительно введенный Парацельсом,
обозначал химию и алхимию.
* Неточность в цитате: у Новалиса - <подрезать крылья Эросу>
(ср.: Но вали с. Генрих фон Офтердинген. М., 1914, с. 155).
* Турмалин - персонаж романа Новалиса <Генрих фон
Офтердинген>.
Глава V
Gregory J. С. Combustion from Heracleitos to Lavoisier.
London, E. Arnold and Co, 1934.
^ Бургаве, Герман (1686- 1738) -голландский ученый,
профессор медицины, ботаники и химии в Лейденском универси-
тете.
' Шееле, Карл Вильгельм (1742 - 1786) - шведский хи-
мик, член Стокгольмской академии наук.
* Acidum pingue (лет.) - жирная кислота.
' См. прим. 1 к главе III.
* Kappa, Жан Луи (1743 - 1793) - французский полити-
ческий деятель и ученый.
" Feu de paille (франц.) - минутная вспышка, букв.
<соломенный запал>.
* Марат, Жан Поль (1743 - 1793) - известный полити-
ческий деятель; до Великой французской революции занимался
естественными науками и медицинской практикой.
Pabulum ignis (лот.) - пища огня.
'" <Sylva sylvarum> (лат. <лес лесов>) - сочинение английско-
го философа Фрэнсиса Бэкона (1561 - 1626).
" Et spiritus Del ferebatur super aquas (лат.) - <и Дух Божий
носился над водою> (Быт. 1, 2).
^ Гален, Клавдий - римский медик II в., лечивший расти-
тельными соками.
" Синестезия (от греч. synaisthesis - одновременное ощуще-
ние) - феномен восприятия, при котором ощущение, специфич-
ное для данного органа чувств, сопровождается дополнительным
впечатлением, характерным для другого органа чувств (например,
<цветной слух>).
'* Тревизан, Бернар (1406 - 1490) - алхимик.
Глава VI
' Eau-de-vie (.франц.) - водка, букв. <живая вода>, <вода
жизни>.
Bau-forte (франц.) - аасгтная кислота, букв. <крепкая
вода>.
" Имеется в виду известный сонет Шарля Бодлера <Соответ-
ствия>:
...Подобно голосам на дальнем расстоянье,
Когда их стройный хор един, как тень и свет,
Перекликаются звук, запах, форма, цвет,
Глубокий, темный смысл обретшие в слиянье.
Перевод В. Левина
* Речь идет о новелле Э. Т. А. Гофмана <Советник Креспель>,
входящей в цикл <Серапионовы братья>.
* Цитата из новеллы <Золотой горшок> приводится в пер.
В. С. Соловьева: Гофман Э. Т. А. Золотой горшок. М., 1958,
с. 20.
* Там же, с. 78.
" S и с he г P. Les sources du merveilleux chez E. T. A.
Hoffmaim. Paris, Alcan et Guillaumin, 1912.
0'Недди, Филоте - псевдоним-анаграмма, под которым
выступал французский писатель-романтик Теофиль Донде
(1811 -1875), автор поэтического сборника <Огонь и пламя>
(1833).
' Оссианизм - в предромантической и романтической поэ-
зии подражание легендарному Оссиану, воспроизведение поэтики
<Сочинений Оссиана, сына Фингала> (книга, изданная в 1765 г.
шотландским собирателем гэльского фольклора Дж. Макферсо-
ном, известная литературная мистификация).
'" <Молодая Франции,> - так называла себя группа романти-
ков, среди которых был и Теофиль Готье, автор одноименного
сборника повестей, где он иронически описывает образ жизни
артистической богемы (1833); <Пуншевая чаша>-название
одной из повестей сборника.
Мюрже, Анри (1822 - 1861) - французский писатель, автор
<Сцен из жизни богемы>, впоследствии положенных в основу
либретто оперы Дж. Пуччини <Богема>.
" Bonaparte, Princesse Marie. Bdgar Рос: Etude
psychanalytique. 2 vol. Paris, Denoel et Steele, 1933.
^ Гарпагон - герой комедии Мольера <Скупой>.
^ S ocquet J. M. Essal sur ie calorique, ou Recherches sur les
causes physiques et chimiques... Paris, Desray, IMI.
'* Encyclop^die methodique, ou par ordre de matieres: par une
societe de gens de lettres, de savants et d'artistes. Paris, chez
Panckoucke, 1782 -1832.
" Вик д'Азир, Феликс (1748- 1794) -французский ана-
том, литератор, редактор раздела <Медицина> в <Методической
энциклопедии>.
'* С ohausen J. Н. Lumen novum phosphoris accensum.
Amstelodami, apud Joannern Oosterwyk, 1717.
Бона Сфорца - дочь миланского герцога Джан Галеаццо
Сфорца, жена короля Польши Сигизмунда 1 (XV - XVI в.).
*Три к шести* - распространенное с конца XVIII в.
название спиртового раствора (три меры чистого спирта на три
меры воды).
Глава VII
' Анагогическое (от греч. anagoge - <раскрытие внутреннего
смысла>) - термин, относящийся к толкованию Священного
Писания; зд.: лечение, предполагающее выявление скрытой
первопричины.
^ <Брат наш огоны - реминисценция из <Гимна Солнцу>
св. Франциска Ассизского (1182- 1226).
Заключение
' Тцара, Тристан (1896 - 1963) - французский тюэт ру-
мынского происхождения, одна из центральных фигур дадаизма,
автор манифестов Дада, основатель одноименного журнала
(Цюрих, 1917). Метафоризация художественного языка в поэзии
Дада основана на безграничном расширении прав бессознательно-
го в творчестве.
^ <Пасифая> - драматическая поэма .французского поэта
Франсиса Вьеле-Гриффена (1864 - 1937).