Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
PAGE 1
«ГОРОД МОЕЙ МЕЧТЫ»
литературно-музыкальная композиция, посвященная творчеству поэта Р.Рождественского
1-ый.Лето 2008 года.
Ксения Рождественская.
Из письма к отцу.
«Прошло уже четырнадцать лет. Твои старые письма, записи желтеют, а твои свитера, которые я ношу, уже не пахнут тобой.
Твой голос остался только на пленках. Кричит и шепчет из прошлого века.
Твоя стихотворная «лесенка» в сегодняшней поэзии возвышается гордым, почти разрушенным памятником архитектуры, по-которому никто не ходит. В лучшем случае послушают экскурсовода, посмотрят на масштаб, примут во внимание «сложное, неоднозначное время».
А ведь эта «лесенка» ведет в небо.
Мы не виделись уже четырнадцать лет. Уходя, ты сказал: «Счастливо вам, девочки мои».
Я не знаю, как можно быть счастливой без тебя».
Инструментальная мелодия на тему песни Д.Тухманова «Притяжение Земли» - исп. Ю.Поляков
(Музыка звучит тихо, прозрачно)
2-ой. Память, память. Пласты в ней, как годовые кольца внутри дерева: все близко, все рядом, все около сердца. До каждого пласта, до каждого слоя памяти можно дотронуться, и тогда он с готовностью затрепещет, ответит щемящее, отзовется, будет звучать долго-долго.
(Музыка стихает)
1-ый. Я родился —
нескладным и длинным —
в одну из душных ночей.
Грибные
июньские ливни
звенели,
как связки ключей.
2-ой. Приоткрыли
огромный мир они,
зайчиками
прошлись по стене...
«Ребенок
удивительно смирный...» —
врач сказал обо мне.
...А соседка
достала карты,
и они сообщили,
что
буду я
ни слишком богатым,
но очень спокойным зато.
3-ий. Не пойду
ни в какие бури,
неудачи
смогу обойти
и что дальних дорог
не будет
на моем пути.
Что судьбою,
мне богом данной
(на ладони
вся жизнь моя!),
познакомлюсь
с бубновой дамой,
такой же смирной,
как я...
4-ый. Было дождливо и рано.
Жить сто лет
кукушка звала..
Но глупые карты
врали!
А за ними соседка
врала!
Наврала она про дорогу,
наврала она про покой...
Карты врали!..
5-ый. И слава богу,
слава людям,
что я
не такой!
Что по жилам
бунтует сила,
недовольство собой
храня!
Слава жизни!
Большое спасибо
ей
за то, что мяла
меня!
Наделила мечтой богатой,
опалила ветром сквозным,
не поверила
бабьим картам,
а поверила
ливням
грибным!
3-ий. Я родился в Сибири, в небольшом алтайском селе Косиха, недалеко от Барнаула.
4-ый. Но это было до моей памяти, а память начинается с города Омска.
(Фоном звучит «Фа-минорная» хоральная прелюдия Баха)
5-ый. И в этой памяти стоит двухэтажный старый бревенчатый дом. Бревна какие-то сплющенные, потрескавшиеся, и все равно – живые, потому что меняют цвет. Летом они необыкновенно светлеют, осенью становятся мрачными, почти черными, а зимою – серебряными от инея.
1-ый. От дома по пружинистым мосткам деревянного тротуара семьдесят шагов до Омки – главной реки моего детства. Главная она не потому, что большая (ведь рядом – Иртыш), а потому что своя, родная и мы мальчишки, знаем ее вдоль и поперек.
Она, в общем-то, река тихая. Тихая, если конечно не принимать во внимание апрель месяц – время ледохода. Каждое утро мы мальчишки выбегаем на берег, волнуемся скоро ли? Сегодня? Завтра? Когда начнется?
И начинается все со смачного, оглушительного хруста, будто кто-то – большой и сильный – спавший всю зиму там, на дне реки, вдруг проснулся и теперь поднимается в полный рост! Стон, грохот, какой-то жесткий, почти металлический лязг идет от реки! И пошла река!
И деревянный мост с привычной тоскою глядит на приближающуюся погибель. Не устоять ему и на этот раз! Ох, не устоять!
(Музыка стихает)
2-ой. Странно: я помню только два довоенных ледохода. Те, которые были в сороковом и сорок первом годах. А разве после этого не было ледоходов?
3-ий. Конечно, были. Только ты их не помнишь. Ведь дальше была война.
4-ый. Отец у меня - профессиональный военный, а мать в середине июня 1941 года закончила Омский медицинский институт. Так что в самые первые дня войны родители ушли на фронт, а я остался с бабушкой.
5-ый. Память, память. Никуда от нее не денешься.
На затемненном вокзале гулко, будто в горном ущелье.
Отец стоит у вагона – широкий, в хрустящих ремнях и новенькой военной форме. Через пять минут он уедет. Уедет на фронт. Надо прощаться.
2-ой. А я – дурак, мальчишка, - вместо каких-то самых нежных слов, зачем-то говорю ему: « Без ордена не возвращайся!..»
Отец не расслышал, переспрашивает: « Что?»
С тупым упорством повторяю: « Без ордена не возвращайся!..»
И он, грустно усмехнувшись, отвечает: « Ладно, сын. Ладно!..»
3-ий. Деревянная, промерзшая школа № 19. Почему-то первые зимы войны были особенно холодными и невероятно долгими. Но мальчики привыкли. Они сидели на уроках в пальто и шапках, писали диктанты, обогревая дыханьем посиневшие пальцы и разбавляя кипятком из чайника замерзшие чернила. Тогда они ко всему привыкли. Даже к тому, что время от времени кто-то из одноклассников приходил в школу заплаканным, сникшим, не похожим на себя. Никто не спрашивал: « Что случилось?..» Все спрашивали: « Кто?..»
И каждый раз тягучая, зыбкая волна страха заполняла сердце…
Сорок трудный год…
КОНЦЕРТ
1-ый. Сорок трудный год.
Омский госпиталь…
Коридоры сухие и маркие.
Шепчет старая нянечка:
«Господи!
До чего же артисты
маленькие…»
2-ый. Мы шагаем палатами длинными.
Мы почти растворяемся в них
с балалайками,
с мандолинами
и большими пачками книг.
Что в программе?
В программе – чтение,
пара песен
военных, правильных…
Мы в палату тяжелораненых
входим с трепетом и почтением.
3-ий. Двое здесь.
Майор артиллерии
с ампутированной ногой,
в сумасшедшем бою
под Ельней
на себя принявший огонь.
На пришельцев глядит он весело…
И другой –
до бровей забинтован, -
капитан,
таранивший «мессера»
три недели назад
над Ростовом.
4-ый. Мы вошли.
Мы стоим в молчании.
Вдруг
срывающимся фальцетом
Абрикосов Гришка отчаянно
объявляет начало концерта.
А за ним,
не вполне совершенно,
но вовсю запевале внимая,
о народной поём,
о священной
так,
как мы её понимаем.
5-ый. В ней Чапаев сражается заново,
краснозвёздные мчатся танки.
В ней шагают наши
в атаки,
а фашисты падают замертво.
В ней чужое железо плавится,
в ней и смерть отступать должна.
Если честно признаться,
нравится
нам
такая война!
1-ый. Мы поём.
Только голос лётчика
раздаётся.
А в нём – укор:
- Погодите…
Постойте, хлопчики…
Погодите…
Умер
майор… -
2-ой. Балалайка всплеснула горестно.
Торопливо,
будто в бреду…
3-ий. …Вот и всё
о концерте в госпитале
в том году.
4-ый. А в школьной программе появился новый предмет: немецкий язык
Немецкому мальчишки сразу же решили объявить бойкот!
5-ый. Сформулировать наш общий протест выпало мне. И когда «немка» со своим неизменным «Гутен-морген-киндер» вошла в дверь класса, никто, кроме меня, не встал. Она на секунду остановилась, потом подошла к столу, положила журнал и спросила уже по-русски: «В чем дело, мальчики?..»
И вот тут я произнес пламенную (как мне тогда казалось) речь, в которой, чуть не плача, говорил о том, что немцы напали на нашу Родину, немцы топчут нашу землю, жгут наши города, и что немцы – именно немцы! – убивают наших отцов, месяц назад погиб Борькин отец! Позавчера – Сережкин! А вчера похоронку получил и Володька Лобов!..
Всего, что я говорил тогда, припомнить я не могу. Помню только последние слова; «Язык фашистов, язык наших врагов мы изучать отказываемся!!»
Я прокричал все это и сел.
1-ый. А учительница, сжав губы, долго-долго смотрела на нас. Потом сказала: «Кто думает так же, как он, встаньте!..»
5-ый. Класс поднялся весь.
1-ый.«Садитесь!..»
И снова наступила тишина. И вдруг, каким-то совершенно другим голосом, странно растягивая слова, наша «немка» сказала: «В октябре… под Смоленском… у меня погиб муж… Его убили… фашисты…»
5-ый. « Ну вот! – меня чуть не подбросило. – Вот видите!.. Вы же сами!!!»
1-ый. «На какой улице ты живешь?»
5-ый. «На улице Карла Либкнехта», - ответил я. Там жила половина нашего класса.
1-ый. «Так ведь Карл Либкнехт тоже был немцем! Немцем, а не фашистом!.. Садись, пожалуйста, и давайте начнем урок…»
2-ый.Память, память…
3-ий. Молчаливые ночные очереди у хлебных магазинов.
(Фоном стиху звучит музыка)
Мне уже в который раз
снится тот же самый сон:
затемненные дома
спины горбят.
До второго этажа
город снегом занесен -
неживой,
не простой,
старый город.
Долгой полночью накрыт.
Звездным инеем согрет.
На плечах моей земли -
снег налипший.
Будто он -
за тыщу зим.
Будто он -
за тыщу лет.
Только я и сквозь него -
слышу!
Слышу!
Продирается трава.
Продирается,
крича!
Так
продрогшее зверье
рвется к снеди.
У меня в ушах звенит
боль зеленого луча.
Я ползу,
я плыву
в темном снеге.
Я хочу спасти в траве
молчаливых светляков.
Но грохочет надо мной
мир уставший.
До травы,
как до весны,
невозможно далеко.
Далеко-далеко.
Даже дальше.
Нет еще других времен.
Нет еще других погод.
Лишь зыбучая метель
впала в ярость.
Это -
очень старый сон.
Это -
сорок первый год.
Это -
карточки на хлеб
потерялись.
4-ый. Хриплая колготня городского базара.
Там в декабре сорок первого мальчишки впервые услышал слово «инвалид». И впервые увидел инвалидов. С каждым месяцем их становилось все больше и больше.
А еще на базаре торговали патокой и жмыхом, кормовой свеклой, отрубями и сахарином. Иногда здесь можно было купить настоящий хлеб и настоящее масло.
А насмотревшись на продуктовое богатство базара можно было идти домой.
И ждать.
Мы постоянно чего-то ждали. Ждали писем. Ждали тепла. Ждали, когда откроется магазин. Ждали весны. Ждали, когда в магазин привезут хлеб. Ждали лета. Ждали осени. Ждали новостей…
1-ый. Базар?
Базар!
Торговки
базлали:
«Сахарин фасованный!»
«Целебная махра!»
Чего только не было
на этом базаре,
особенно
если в воскресенье,
с утра...
2-ой. «Продам шинель новехонькую!
Сам бы носил — жалко!»
3-ый. «Брусничная настоечка —
лекарство от невзгод!»
«А ну,
кому
шаньги!
Румяные шаньги!»
4-ый. «А вот чудо-мыло».
«А вот костыль-самоход».
«Прыгающий мячик —
детишкам на забаву».
5-ый. «Валенки!
Валенки на любой мороз!»
Продавал ругательства —
за полтинник
пару —
чернявый
хриповатый
безногий матрос...
1-ый. «Имеются ушанки.
Три кило ворсу.
Налетай, служивые!
Цена — пустяк».
— А у вас, дедуся?
2-ой.
— У меня фокусы.
3-ий.
— Что еще за новость?
Как это?
2-ой.
— А так...
Он прямо на булыжнике
расстелил коврик.
Из собственного уха
огурец извлек.
И в мутноватой лужице
среди арбузных корок
заплавал,
заплескался
серебряный малек...
4-ый. А старичок выдергивал
голубей из сумочки,
потом превратил полено
в заржавленную пилу...
Старичок старался!
Мелькали пальцы сухонькие...
«Э-гей!
Кому фокусы!
Недорого беру».
Подходила публика.
Смеялись бабы в голос...
5-ый. А мальчишка —
замерший,
как громом поражен,—
вдруг сказал:
— Дедушка, продай мне...
фокус...
чтоб в конце фокуса...
папа...
пришел...—
1-ый. Старичок
беспомощно пожал
плечами...
Цвела
победными лозунгами
щербатая стена...
2-ой. Люди оглянулись.
Люди замолчали...
3-ий. Кончилась.
4-ый. Кончилась.
5-ый. Кончилась
война.
1-ый. «Мое детство почти целиком лежит на военных годах. Война шла далеко от Сибири. Разрыв бомб, свиста пуль я не слышал, и все-таки воспаленное, почти осязаемое дыхание войны ощущалось ежедневно, ежечасно. А мне так хотелось мирного, спокойного детства, в мирном, спокойном городе. Город Омск – город моего детства, и я его очень люблю, но тогда мне очень хотелось оказаться в городе моей мечты, городе моего несостоявшегося детства.»
(Из воспоминаний Р. Рождественского)
Музыкальная обработка Б.Букина «Билет в детство»