Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Министерство образования и науки Российской федерации (Минобрнауки России)
Томский государственный университет (ТГУ)
Философский факультет
Кафедра онтологии, теории познания и социальной философии
СИБИРСКАЯ НАЦИЯ КАК СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЙ КОНЦЕПТ
Попов Михаил Андреевич
Выполнил:
студент группы № 1202
Попов М. А.
Проверил(а):
к. филос. н., доцент
Агафонова Е. В
Томск 2013
Разговор о сибирской национальной идентичности как объекте социально-философского дискурса и о сибирском национализме как способе самопрезентации этой идентичности стоит начать с фундаментальных терминологических и методологических моментов. Какими способами и через какие понятия мы можем дать определение термина «сибирская нация», «сибирская национальная идентичность»? В каком из смыслов мы можем говорить здесь о «национализме»? Какой методологической позиции мы придерживаемся при анализе вопроса о сибирской нации и ее существовании в современном социофилософском дискурсе? - именно на эти вопросы мы должны ответить перед началом более серьезного анализа.
Первым из них стоит разобрать вопрос о методологическом подходе — как наиболее фундаментальный.
В современном социофилософском дискурсе существуют три основных подхода к проблеме нации и национализма — нативизм (примордиализм), инструментализм и конструктивизм [1, с. 12]; подавляющее большинство систем, разработанных философами, исследовавшими разные аспекты этой проблемы, принадлежат к одной из этих систем — исключения редки.
Первая позиция наиболее часто используется в работах философов XIX — начала XX веков; так, среди наиболее известных ее приверженцев были К. Маркс, Ф. Энгельс, отчасти — Л. Н. Гумилев. В ее рамках, напротив, нация постулируется как нечто изначально заданное, как некий объективно существующий конструкт, биологически и генеалогически однородный, социально утвержденный и завершенный от начала своего существования и не подразумевающий какого-либо дополняющего его социального конструирования.
В рамках второй позиции — часто смешиваемой в работах современных исследователей с конструктивизмом [1, с. 12], - нация понимается как конструкт целиком искусственный; не просто созданный, но созданный целенаправленно и безосновательно, чуть ли не фальсифицированный — либо в ответ на какие-то вызовы окружающей среды, либо же просто во имя каких-то целей его создателей.
В качестве же наиболее ярких примеров третьей концепции приводят, как правило, работы Б. Андерсона [2] и Ж. Ренана (которые, впрочем, во многих моментах близки к инструментализму); концепция эта предполагает описание нации как абсолютно конструируемого концепта — следуя определению самого Андерсона, нация есть «воображенное политическое сообщество, и воображается оно как что-то неизбежно ограниченное, но в то же время суверенное» [2]. Говоря упрощенно, в рамках радикального конструктивизма (смыкающегося, как мы уже говорили, с инструментализмом) нация так или иначе понимается как сообщество целиком вымышленное, основанное лишь на самоосознании группой индивидуумов их, по сути, мнимой принадлежности к единому смысловому полю, концептуальному скелету, идентифицируемому в качестве «национального единства».
Такая расстановка приоритетов логически требует некоего самоопределения в ограниченном ими поле. Возникает следующий вопрос: какой позиции мы будем придерживаться конкретно в данной работе, говоря об определении сибирской нации?
На наш взгляд, наиболее адекватным выбором в данном случае будет принятие за основу концепции, во-первых, достаточно медиальной, далекой от абсолютных крайностей инструментализма и примордиализма; во-вторых, достаточно адаптивной, открытой для внесения неких поправок, отражающих нашу точку зрения; и, наконец, уже использовавшейся для исследования сколь-нибудь схожей проблематики. Такая концепция существует; она была описана и использована в 2010 году А. В. Сушко в его работе «Процессы суверенизации народов Сибири в годы Гражданской войны».
Основной тезис данной концепции состоит в предположении о возможности выделения в социальной философии двух значений термина «нация». С одной стороны, в рамках одного из определений нация понимается как этнический, этнополитический концепт — как этническая группа, объединенная общим происхождением и при этом «имеющая свою государственность или претендующая на таковую» [1, с. 11]. С другой стороны, существует и противоположный подход, в рамках которого нация понимается как гражданская общность — некий коллектив граждан одного и того же государства, объединенных общими ценностями и общим смысловым полем (фундируемым, заметим, интеллектуалами-националистами [1, с. 11]). Сам А. В. Сушко в рамках своего исследования утверждает наибольшую адекватность конструктивистской парадигмы — причем именно «медиального» ее варианта; насколько этот вариант далек от крайностей нативизма и инструментализма в чистом виде, настолько же он адаптивен в плане возможного включения в себя наиболее значимых и непротиворечивых заимствований из этих парадигм. Кроме того, сам автор, во-первых, пишет об медиальном конструктивизме как о парадигме, способной через определение в его рамках национализма («мировоззрение, идеология и политическая деятельность, основу которых соствляет трактовка нации как высшей ценности и формы общности») если и не снять дуализм этнополитического и гражданского понимания нации, то хотя бы свести их в какое-то единое русло; во-вторых,описывает и теоретически обосновывает свое понимание нации как социофилософского конструкта: «мы признаем национализм и нации социально-историческими конструктами, появившимися в истории России в момент активной модернизации общества, проходившей в условиях революционного творчества. Их появление и существование объясняется рациональными факторами: на макроуровне — объективными культурными и социально-экономическими факторами (конструктивизм смыкается с натурализмом), на микроуровне — субъективным осознанием их индивидами и активным участием политических элит в конструировании современных наций (конструктивизм смыкается с инструментализмом)» [1, с. 13].
Итак, концепция А. В. Сушко отвечает всем выдвинутым выше критериям; однако стоит обозначить несколько дополнений, которые мы внесем в нее в рамках данного исследования.
Во-первых, апеллируя отчасти к работам Л. Н. Гумилева - умеренного представителя натурализма, - мы примем положение об этносе (генеалогически и биологически связанной общности) как основе нации. Проще говоря, мы не отождествляем нацию с кровнородственной общностью (как это делается в рамках натурализма), однако считаем, что, во-первых, те ценности и смыслы, которые в дальнейшем объединяют нацию как гражданский, внеэтнический конструкт, создаются на базе одной или нескольких этногрупп.
Во-вторых, мы несколько пересмотрим вопрос о соотношении этнического и гражданского определения нации. На наш взгляд, несмотря на рамки принятого в данной работе за методологическую основу конструктивизма, мы все же можем «воскресить» несколько чуждое ему понятие этнополитической нации — но уже как части нации гражданской (могущей, в свою очередь, включать много более одной этнонации). Соответственно, этнонация может выступать предтечей гражданской нации, «пред-стадией» ее формирования.
В-третьих, в силу расхождения в данном пункте с исходной концепцией, стоит обозначить конкретнее предмет нашего исследования. Таковым выступает не общее множество народов (этнонаций, если здесь применим этот термин) Сибири, но иные, хотя и родственные ему, конструкты: во-первых, это сибирская этнонация, т. н. чалдоны или старожилы; во-вторых, это общесибирская гражданская нация (хотя о ней здесь будет сказано скорее в плане некоего общего обзора, а не глубокого анализа).
Обозначив предмет, определим, в какой последовательности и с какой целью мы будем проводить его анализ.
Цель нашего анализа — доказать, во-первых, что интересующая нас общность, показывает, начиная с определенного этапа своего развития, признаки этнонации (а не просто этнической общности); во-вторых, что вокруг нее и на ее основе к началу XX века сложилась определенная гражданская нация; в-третьих, что результат рассмотренного нами нациогенеза в той или иной форме существует и в наше время. Для доказательства этих положений кратко рассмотрим и интерпретируем исторические данные о формировании предполагаемой старожильческой этнонации.
Ядро старожильческого населения Сибири было сформировано в XVII — XIX веках переселенцами из-за Урала; большую часть из них составляли староверы, бежавшие от преследований с беломорского побережья, с северного Урала, из-под Вятки и из севернорусских земель — бывших владений вольного Новгорода. Уже один этот факт способствовал консолидации первопроходцев — их объединяли отличные от официального стандарта вера, язык (очень архаичный северный диалект, давший начало сибирским старожильческим говорам) и происхождение. Кроме того, существуют предположения о возможной реконструкции еще более древнего слоя чалдонской культуры, восходящей к переселенцам из донских земель и землепроходцам из Новгорода IX — XII веков — так, в пользу этого говорят некоторые лингвистические доводы — например, существование в наиболее архаичных вариантах сибирских говоров слова «комонь», в литературном русском сменившегося современным «конь» не позднее начала XV в., или же единственное вне Сибири проявление слова «чалдон» - хоть и в ином значении, - лишь в севернорусских говорах. [3] Еще один важный элемент старожильческого населения — потомки переселенцев XVII — XVIII веков, в основном свободных крестьян и направленных в Сибирь на государственную службу казаков.
В контексте нашего иследования особенно важен тот факт, что уже к XVIII веку в среде городского населения Сибири формируется региональная самоидентификация себя как сибиряков; население же сельских районов (в том числе и «потаинных» деревень Алтая и Енисейской губернии, основанных беглыми староверами) в этот период обретает двойную этноконфессиональную самоидентификацию как кержаков / чалдонов (первое — более конфессиональная самоидентификация, второе — этническая).
Следующим этапом было обретение почти что полной этнической идентичности; по крайней мере, самоидентификация сибиряков к 1860-1880 годам приближается к этнонациональной настолько, насколько только это было возможно при условии сохранения отчасти способов самоидентификации, характерных для аграрного общества — с их самоидентификацией себя как «местных», а всего внешнего как «чужого» без определения каких-либо связанных с этим четких категорий, - и при доминанте в обществе наднациональной самоидентификации любого добропорядочного члена общества как «русского» только на основе подданства русскому царю, общения на русском языке и, произвольно, православного вероисповедания (так, известны случаи, когда татарские и мордовские переселенцы — первые при этом не были даже православными — самоидентифицировали себя как русских на основании подданства Российской империи [4]). Кроме самоидентификации, в данном случае важен еще и факт создания уже к XIX веку некоего особого сибирского старожильческого менталитета, подробно описанного Л. М. Путиловой, некоего таксономического национального самосознания, опиравшегося на «...идеал свободной, сытой жизни, свободного труда «на себя» <...> с конкретными, реальными результатами. … Патриотизм по-сибирски... - это и верность традициям, верность сохраняющимся праздникам, обычаям и правилам поведения в обществе... Ярко выраженный индивидуализм и практичность старожилов предопределяли отношения, построенные на видимости купли-продажи... Старожилов отличали качества упорства, настойчивости, твердости духа и смелости, предприимчивости при одновременной диковатости, угрюмости, грубоватости...» [6]
Основным катализатором приобретения этнической идентичности стал хоть и незначительно, но все же усилившийся поток переселенцев из-за Урала. Если до этого разграничения между старожилами и поселенцами практически не существовало, то теперь оно появилось — и обрело свое косвенное обоснование в культурных различиях старожилов (сохранявших традиции севернорусских земель XV — XVI веков) с новыми соседями. Несмотря на достаточно мирный характер соседства, оно все же вызвало консолидацию коренных сибиряков как «других» по отношению к русским переселенцам [5]; это состояние, помимо прочего, было зафиксировано в первых областнических манифестах.
Окончательно же консолидировало сибирскую этнонацию и подтолкнуло процесс формирование сибирской гражданской нации массовое переселение крестьян в Сибирь из западных районов России и Белоруссии. Массовые переселения русских крестьян в Сибирь показало местному населению все различия между ними и «расейскими» и вызвало бурный рост этнической самоидентификации; а областники во многом усилили и подчеркнули этот рост своими работами. Так, согласно М. Л. Бережновой, «в произведениях, созданных до начала массового переселения жителей Европейской части России в Сибирь еще не ставились вопросы о том, существует ли фактор, объединяющий представителей всех этих групп (т.е. всех сибиряков), каковы исторические судьбы отдельных групп населения, кто противостоит всем сибирякам как некоему единству. С началом массовых переселений в Сибирь в 1890-х гг. ситуация меняется». [3] Русские крестьяне, приезжавшие из-за Урала, воспринимались старожилами с неприязнью: вызывала удивление и непонимание их одежда и обувь, отмечалась их нечистоплотность по сравнению с чалдонами, встречались с непониманием их диалект и традиции, их религиозность; кроме того, в старожильческом обществе бытовало весьма негативное мнение о нравственных качествах переселенцев, зафиксированное писателем-областником Г. Г. Гребенщиковым [7]. Кроме замеченной практически всеми наблюдателями консолидации чалдонов и появления четкого разделения между ними и «рассейскими», шло также и сближение старожилов со «староселами» - переселенцами XIX века [5]; на фоне новых переселенцев, разительно отличавшихся от обеих групп по культуре и обычаям, сращивание двух групп в одной идентичности — по сути своей близкой к гражданско-национальной, но менее сконцентрированной на вопросе собственной государственности — шло намного легче.
Финальной фазой формирования сибирской национальной идентичность стал период 1890-1917 гг.; именно тогда, под влиянием работ областников, сложилось классическое представление о сибирской нации. Окончательно сформировавшаяся еще в период 1880-1900 гг. этнонациональная старожильческая идентичность (описанная, например, Г. Н. Потаниным, А. В. Адриановым и И. И. Серебренниковым [1, с. 21]) часто становилась объектом публицистических и идеологических изысканий, в то время как гражданская идентичность (после 1917 года тесно связанная с идеей «автономной Сибири») включала в себя все новых и новых участников — как старожилов и «староселов», так и переселенцев последних предреволюционных лет [1, с. 20-22]; именно тогда сложилась идеологическая концепция, которую А. В. Сушко прямо называет «сибирским национализмом».
Впрочем, уже к 1918 году активность областнических кругов резко упала в силу прихода к власти в Омске сначала эсеров - а затем и Колчака, известного своими гиперцентралистскими взглядами [8] [9]; а после падения Омска и ухода Сибирской армии Колчака на Дальний Восток говорить о каком-либо направленном развитии дискурса не приходилось тем более.
Однако не следует думать, что с уходом областников вслед за Белой армией вопрос национальной самоидентификации населения был сведен к исходным позициям. Этнонациональная самоидентификация местного чалдонского населения оставалась прежней — пусть и на уровне малой субэтнической группы в рамках русского этноса; кроме того, в течение всего периода существования СССР — вплоть до 1990х гг., - коренное население Западной Сибири сохраняло идентичность, которую можно условно назвать «промежуточной» - с одной стороны, по освещению в культуре и по приоритетности для населения она явно превосходила субэтническую, с другой — в роли национальной идентичности не могла соперничать с традиционной русской. Такое положение отражают и результаты опросов, приводимые М. Л. Бережновой [3].
Итак, из приведенных фактов мы можем сделать следующие выводы.
Во-первых, предположение, сделанное нами при начале исследования, оправдалось; приведенных фактов, на наш взгляд, достаточно для подтверждения существования сибирской этнонациональной и гражданской идентичности в периоде вплоть до 1917 года.
Во-вторых, на основе обрисованных в данном исследовании фактов, на наш взгляд, можно сделать вывод о потенциальной возможности реактуализации описанного нами дискурса в наше время, в современной культурной и социально-философской обстановке. Более того — реактуализация такая уже происходит, причем довольно активно; однако в наши цели не входило рассматривать и анализировать ее — область современной внутрисибирской творческой культуры, формируемой в рамках данного дискурса, слишком широка для рассмотрения в данной работе.
В-третьих, исследованный нами дискурс открывает возможности для философской концептуализации нескольких весьма немаловажных понятий — например, концепта сибирского национализма как дискурсообразующего понятия в современной политической и социофилософской среде.
Библиография