Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ГУДИМЕНКО Дм. Вл., кин, ИМЭМО РАН.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА РОССИИ: ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ ЭПОХ
На политическое поведение граждан оказывают непосредственное воздействие не только их взгляды и убеждения, политические симпатии и антипатии, но и зачастую подсознательные стереотипы и привычки, вырабатываемые под влиянием окружающей социальной среды и передаваемые из поколения в поколение. Поэтому, анализируя современное состояние полити ческих процессов в России, пытаясь прогнозировать их дальнейшее развитие, мы постоянно сталкиваемся с проблемой политической культуры, т.е. совокупности принятых в стране (официально и неофициально) политических норм, правил, принципов и обычаев, которые довольно жестко (хотя подчас и внешне незаметно) ограничивают возможности государствен ного деятеля — да и рядового гражданина — как при выработке программ, так и в конкретных действиях. Политическая культура, хотим мы того или нет, является тем фундаментом, на котором строится здание реальной политики. И если замысел деятеля вступает в столкновение с политической культурой народа, то неизбежно отторгается массами или искажается до неузнаваемости в процессе реализации ("сопротивление среды"). Таким образом, понимание особенностей политической культуры России и изучение ее эволюции в период демонтажа тоталитаризма исключительно важно не только с научной, но и с практической точки зрения, поскольку они могут способствовать преодолению и предотвращению различных кризисных ситуаций.
Сейчас можно с уверенностью сказать, что реальные результаты политики, проводившейся в России после падения коммунистического режима, оказались весьма далекими от ожидаемых и развеяли многие надежды, которые возлагало общество на избавление от тоталитаризма. Переход к реальной и эффективной демократии осуществляется гораздо сложнее, чем это представлялось в начале перестройки; Становление новых форм жизни столкнулось с много численными проблемами, осложняющими внутриполитическую ситуацию: все более обостря ющимся экономическим кризисом, конфликтом ветвей власти, хаосом в сфере конституцион ного законодательства, неопределенностью в отношениях между Центром и регионами и ростом сепаратизма, а также распространением коррупции и преступности, по уровню которой мы приближаемся к временам гражданской войны. И во многом это обусловлено не случайными обстоятельствами, а изначальными ошибками государственной политики, которая не учитыва ла ряд весьма существенных особенностей России, историческую, национально-культурную, социально-экономическую и даже психологическую самобытность.
НА ТЕМУ "Россия и Европа" в нашей стране и за рубежом написано множество книг, убедительно доказывающих, что Россия — не Запад, и, вероятно, нет необходимости обосно вывать утверждение, что наша страна обладает историко-кулътурными и политическими особенностями. Первостепенное значение для нас в данном случае имеет то обстоятельство, что как происхождение, так и реальное современное состояние политической культуры России не дает оснований отнести ее к числу либерально-демократических; скорее причислить ее можно к разряду авторитарно -коллективистских политических культур, что обусловливает специфику политических процессов в нашей стране.
В отечественной исторической и философской литературе с середины XIX в. сложилась традиция объяснять особенности политического развития России природно-климатическими и географическими факторами, И в этом "западники" и "почвенники" проявили удивительное единодушие. В наиболее четком виде эта концепция выразилась в тезисе Л.Н.Гумилева о непреодолимой власти отрицательной изотермы января, разделившей население Европы на западноевропейский (романо-германский, протестантско-католический) и российский (пра вославный) суперэтносы. Нельзя отрицать, что у такого рода утверждений есть определенные основания.
В модернизированном и систематизированном виде теория климатического и геополитиче ского детерминизма представлена в недавно вышедшей книге А.Фонотова, в которой излагает ся весьма оригинальная концепция исторического пути России. Обобщая различные данные о динамике и об особенностях социально-экономических и политических процессов в России на протяжении многих веков, автор приходит к выводу, что они определили свойственный нашей стране мобилизационный тип развития, который описывается им как "развитие, ориенти рованное на достижение чрезвычайных целей с использованием чрезвычайных средств и чрезвычайных организационных форм". Такому развитию, считает Фонотов, благоприятство вали сложные природно-климатические условия и постоянная угроза со стороны внешних врагов, вследствие чего российскому обществу приходилось постоянно напрягать все силы в борьбе за выживание, подчинять частные интересы государственным и ограничивать личную свободу своих членов. И чем масштабнее угроза выживанию общества, "тем более высокие требования предъявляются к государству, к его способности дать адекватный ответ бросаемому вызову, тем жестче вынуждены действовать субъекты государственной администрации и адепты государственных интересов. В результате все функционирование общества подчиняется задачам достижения этой главной цели", — заключает А.Фонотов (1). Иными словами, "дого няющее" развитие, на которое со времен татаро-монгольского нашествия была обречена Россия, обусловливало необходимость постоянного "пришпоривания" естественного хода со бытий, формирование разветвленных механизмов внеэкономического принуждения и соответствующих норм политического поведения. Интересен вывод исследователя о том, что у России особый этнический генотип, который оказывает воздействие на течение политических и социально-экономических процессов и на формы отношений между индивидом и государством. Экстраполи руя это умозаключение на сферу политической культуры, можно с большой степенью уверен ности утверждать, что Россия обладает также и специфическим политика—культурным генотипом.
"Как полагают многие исследователи, отечественные и зарубежные, русская цивилизация является "дочерней" по отношению к византийской; по крайней мере, можно считать, что византийская традиция стала одним из системообразующих факторов русской истории. Куль турную, прежде всего (и в т.ч. политико-культурную, преемственную связь России с Византией можно увидеть в наследовании специфической имперской государственной идеи. Во-вторых, к России перешла от Византии функция буфера и посредника между Востоком и Западом, с политико-культурными установками веротерпимость и стремление к синтезу достижений Ев ропы и Азии. И, в-третьих, что немаловажно, среди черт, унаследованных от Восточной Римской империи, существуют и своеобразный космополитизм, или экуменизм, надэтнический, наднациональный характер власти и государственности, а также "интернационалист ский" подход к формированию политической и интеллектуальной элиты. А.Тойнби определял эту особенность политической культуры "восточнохристианской цивилизации" как стремление к созданию и сочетанию универсального государства и универсальной церкви (2).
Своеобразие России заключается в том, что у нее прерывная история. В своем историче ском пути она проходила следующие стадии культурного и государственного развития: 1) языческий период; 2) Киевская Русь христианского времени; 3) Московское царство; 4) Петербургская империя; 5) коммунистический период; 6) нынешний посткоммунистический период. Каждый последующий исторический этап революционно отрицал предыдущий и — ценой великих жертв — отвергал не только те или иные устоявшиеся формы государственной и общественной организации, но также прежние нормы и ценности. Вполне естественно, что при этом происходило не только устранение недостатков и органических пороков, но и утрата части накопленных к тому времени достижений. Однако сколь бы резкими, даже грубыми ни были разрывы с прошлым, на всех ступенях развития вольно или невольно интегрировались некоторые основополагающие особенности предшествующих этапов. Благодаря этому полити ческая культура России продемонстрировала удивительную устойчивость своих базовых ха рактеристик, своей структуры. Поэтому представляется возможным говорить о некоторых живучих, традиционных основах ("константах") политической культуры нашей страны, выте кающих как из русского национального характера, так и из особенностей исторического развития России; несмотря на все изменения, происходящие в обществе, они передаются из поколения в поколение, получая различную "аранжировку", но сохраняя при этом почти неизменным свое содержание. Рассматривая эти "константы" политической культуры России, можно сделать некоторые заключения.
ВЛАСТЬ в России вне зависимости от смены режимов и наличия или отсутствия демократических процедур традиционно носит авторитарный характер. Авторитаризм (в "мягком" или "жестком" варианте), как правило, пронизывает сверху донизу все общественные и государственные структуры и определяет характер их функционирования. Политические представле ния населения основываются на стихийном монархизме и соответственно политическая система всегда фактически строится на монархических или квазимонархических принципах, хотя сам «монарх» может быть наследственным или избираемым, пожизненным или временным, может носить различные титулы — великого князя, царя, императора, генерального секретаря или президента. При этом "монархическая" система повсеместно воспро изводится не только в глобальном, но и в локальном масштабе, вплоть до общественных структур на микроуровне. Еще М.В.Ломоносов, сравнивая по формальным критериям историю Российской и Римской империй, отмечал следующее несходство: "Римское государство граж данским правлением возвысилось, самодержавством пришло в упадок. Напротив того, разно-мысленною вольностию Россия едва не дошла до крайнего разрушения; самодержавством как сначала возвысилась, так и после несчастливых времен умножилась, укрепилась, прославилась" (3). В этих словах выражена та прискорбная истина, подтверждаемая всем ходом нашей истории, что у России есть две постоянные угрозы тирания и анархия. Авторитарная политико-культурная "матрица" нашей страны приводит к тому, что развитие России обычно осуществляется в одном из следующих трех "режимов".
1. Застой (типичный пример — правления Николая I и Л.Брежнева). Он характеризуется отсутствием каких-либо значительных достижений, но вместе с тем и резких провалов. Это время, когда правительство несколько ослабляет вожжи (либо, по крайней мере, не использует их для "вздыбливания" страны). Народ отдыхает от постоянного перенапряжения, но в течение потерянных десятилетий происходит подспудно накопление балласта из общественных поро ков. При этом застой имеет тенденцию перерастать в "режим" катастрофической неэффектив ности. Это наглядно проявилось в годы Крымской войны.'
2. Катастрофическая неэффективность (политическая раздробленность накануне и во время татаро-монгольского нашествия, начало царствования Петра I, правление Нико лая II и т д.) — периоды, когда ослабление авторитарных начал приводит к ужасающим и подчас позорным поражениям.
3.Катастрофическая эффективность (правления Петра I и И. Сталина, в какой-то мере — Ивана Грозного) — преодоление неэффективности предыдущих "режимов" ценой огромных перегрузок, перенапряжения всех сил, бесчисленных жертв и невиданных лишений. Полити ческое оформление "режима" катастрофической эффективности — "развивающая диктатура", которая насильственно прерывает тихую спячку страны и осуществляет модернизацию анти гуманными, подчас даже варварски жестокими методами. Можно констатировать, что необходимость "догоняющего развития" обрекла Россию на постоянное колебание между катастро фической эффективностью и катастрофической неэффективностью с соблазнительным, но опасным застоем посередине.
Одним из важнейших аспектов политической культуры является стиль взаимоотношений между обществом и государством, опосредованно выражающийся в отношении гражданина к государству и государства к гражданину. Государство в силу ряда исторических обстоятельств неизменно занимает в общественной жизни главенствующее положение. На протяжении многих веков не государство естественным путем вырастало из гражданского общества, а общество развивалось под жестким патронажем" государства, которое всегда было (и пока остается) главным "мотором" общественного развития, инициатором всех существенных пре образований. Демократические права и свободы в России, как правило, не завоевывались обществом, а даровались милостью монарха. Перестройка, которую в историческом плане можно расценивать как буржуазную революцию, была предпринята руководящей элитой, а не народными массами. Переход к демократии был провозглашен лидерами отнюдь не демокра тической партии.
Можно сказать, что этатизм присущ общественной жизни в России: государство доминиру ет, общество занимает подчиненное положение, что обусловливает неравноправные отноше ния между государством и индивидом. Отсюда:
1) огромная политическая роль бюрократии;
2) патернализм и клиентелизм (патронаж государства, какого-либо его института или лица; использование элитами преимущественно неформальных связей): человек рассчитывает на социальное восхождение не в результате личного трудового вклада (по протестантскому образцу), стремится занять более высокую позицию в государственной иерархии и извлечь из этого соответствующие льготы и привилегии;
3) "выключенность" широких народных масс из повседневного политического процес са, ограниченность сферы публичной политики, а следовательно — массовая политическая инертность;
4) отсутствие цивилизованных (или хотя бы корректных) форм взаимоотношений между "верхами" и "низами", правовой нигилизм, который приводит к периодическим вспышкам революционаризма и контрреволюционаризма и "сверху" и "снизу". Для сознания граждан характерно сочетание комплексов верноподданного и революционера. И всякая революция "снизу" в России имеет тенденцию перерастать в "русский бунт, бессмысленный и беспощадный".
Н.А.Бердяев, вероятно, одним из первых отметил парадоксальность политической культуры России, ее "антиномичность и жуткую противоречивость". Он указал на двойственность и иррационализм "русской души" — поразительный симбиоз анархизма и этатизма, готовности отдать жизнь за свободу и неслыханного сервилизма, шовинизма и интернационализма, гума низма и жестокости, аскетизма и гедонизма, "ангельской святости" и "зверской низости". Причину Бердяев справедливо видел в неразвитости личностного начала в российском обще стве, а также в стихийном коллективизме. Кроме того, он высказал предположение о "женст венной" природе русского народа, при которой государство воспринимается как "мужское" начало, т.е. как нечто внешнее, оформляющее, вводящее бесконтрольную народную стихию в определенные рамки. Этот тезис (быть может, весьма спорный) на уровне "рабочей гипотезы" образно, но, как представляется, достаточно адекватно описывает характер взаимоотношений между государством и обществом в России. В результате, в отличие от Западной Европы, в России имело место государство иного типа — государство, формирующее общество.
Л.А.Тихомиров верно подметил принципиальное функциональное разделение в сознании народа государственной власти на "верховную" и "управительную" (административную) (4). И если "управительная" власть может быть, в зависимости от конкретных обстоятельств, достаточно сложно структурированной, то от "верховной" власти народ требует простоты, однородности и очевидности. В связи с этим обстоятельством публицист И.Н.Андрушкевич указывает на специфику восприятия в России понятия легитимности государственной власти. ... Можно предположить наличие двух типов легитимности, в зависимости от того, к какому типу культур эта легитимность относится, — пишет он. — У трансцендентных культур легитимность тоже будет трансцендентной — и своими истоками, и своими задачами. Иными словами, власть будет даже более легитимна, если она не зависит от внутриобщественных комбинаций, лишь бы она служила высшим целям, стоящим над самим обществом" (5). Иными словами, Россия охотно признает лишь власть, которая в той или иной степени носит сакраль ный характер. Конкретные проявления этого можно видеть в том, что в России народ, как правило, не требует от верховного правителя эффективности в прагматическом понимании данного слова, а свои претензии адресует различным промежуточным инстанциям. Главная функция первого лица, лидера (царя, генсека, президента) — исполнение роли верховного арбитра, гаранта законности и порядка, и его власть объясняется не рациональными логическими, не победой в партийной борьбе, а наличием харизмы и стремлением к некоему идеологически мотивированному абсолютному идеалу.
Этатизм, гипертрофия государства и атрофия гражданского общества, полное или почти полное подчинение первым второго обусловливают такую черту России, как недостаток соб ственно общественных интегрирующих основ, очень слабую способность народа к самоорганизации, что особенно заметно проявляется во время кризисов. В периоды политических катаклизмов, когда государство разваливается или становится неспособным выполнять свои функции, российские жители часто демонстрируют удивительную беспомощность.
Этатистский характер политической культуры России приводит к тому, что в сознании граждан происходит смешение понятий патриотизма и лояльности к режиму, любовь к Родине смешивается с верноподданнической любовью к власти. Поэтому патриотически мыслящие
люди обычно проявляют неспособность дистанцироваться от непопулярных правительств и
выступать как самостоятельная сила, оказываются в полной растерянности, когда к власти
приходят революционно-реформистские силы (например — полное банкротство консерваторров в 1917 г., стушевывание "патриотов-государственников" в конце 1980-х — начале 1990-х
годов). Со своей стороны, радикалы демократического толка, стремящиеся к кардинальным
изменениям, часто отвергают патриотизм как признак реакционности и даже склонности к фашизму.
МОЖНО, используя терминологию Тойнби, говорить о футуризме политической культу ры России — об обращенности в будущее (быть может, иллюзорное) при недостаточном внимании к прошлому, при отсутствии осознанного следования традициям (неосознанное, безусловно, имеет место), крайней переимчивости, чувствительности к новым веяниям (обыч но приходящим с Запада). Образ будущего, конечно, меняется в зависимости от эпохи. По всей видимости, не будет ошибочным утверждение, что в основе футуризма лежит неприятие пороков реального общества, которых в России всегда было более чем достаточно. Естественно, тезис о футуризме российской политической культуры не следует понимать буквально; футу ристические проекты, определяющие лицо той или иной эпохи, неизбежно содержат некоторые элементы архаики. Это, безусловно, относится к проекту Петра 1; удивительное сочетание футуризма и архаизма (можно сказать и иначе: модерна и постмодерна — рационализма и нового иррационализма, эксплуатирующего, конечно, старые иррациональные архетипы) продемонстрировал коммунистический проект. Особенно характерен в этом отношении пример позднего сталинизма, который осознанно и целенаправленно культивировал некоторые арха ические элементы, связанные с символикой и идеологией Петербургской империи (золотые погоны у офицеров, обращение к старым воинским традициям, строгое ранжирование бюрок ратии, стиль "ампир" в архитектуре, заигрывание с православной церковью и широкое исполь зование русофильской лексики в официальной пропаганде, борьба с преклонением перед заграницей и насаждение государственного патриотизма). Как только футуристический по тенциал конкретной модели развития ослабевает или оказывается исчерпанным, ее неумолимо сменяет следующая модель. Так коммунизм сменил Империю, а его, в свою очередь, — постсоветская демократия.
Если принять тезис о футуризме политической культуры России, станет объяснимым такой парадоксальный на первый взгляд факт, что именно брежневский период — самый "сытый", самый благополучный период советской истории, когда наши соотечественники забыли чувство голода, а атрибутами "советского образа жизни", наряду с партсобраниями, "социалистическим соревнованием" и "политучебой", стали телефон, телевизор и отдельная квартира со всеми удобствами, — оказался временем самой острой фрустрации и разочарования, в то время как в эпоху Сталина невиданные жертвы и лишения, постоянный каторжный труд и даже кровавые репрессии воспринимались как должное и соседствовали с мощным эмоциональным подъемом, переходившим в эйфорию. По мере того, как "эпохальные свершения" сменялись рутинным, кропотливым трудом, зачастую не приносившим реально осязаемых результатов, по мере того, как человеку приходилось все реже подниматься в атаку и просто ездить на работу, а в повседневной жизни оставалось все меньше места для жертвенности и героизма, общественные реалии вступали во все более острый конфликт с культурной "матрицей" народа, отвергающей серую обыденность.
ПОЛИТИКО-КУЛЬТУРНАЯ "палитра" общества характеризуется в России крайней гетерогенностью, существованием субкультур с совершенно различными, если не диаметрально противоположными ценностными ориентациями, отношения между которыми складываются конфронтационно, а подчас и антагонистично. Если посмотреть на политическую историю России трех последних столетий, нетрудно заметить постоянный конфликт субкультур — западнической и почвеннической, радикальной и патриархально-консервативной, анархиче ской и этатистской, а в современных условиях — "демократической" и "коммунопатриотической". При этом для последних примерно полутора веков характерно существование активной, порой агрессивной и достаточно многочисленной контрэлиты, мобилизующей и аккумулиру ющей потенциал социального и политического протеста, стремящейся свергнуть элиту и занять ее место.
В общем, для политической культуры России характерно почти постоянное отсутствие базового консенсуса, национального согласия, "надлом этнического поля" (по Л.Гумилеву), нередко болезненный разлад между социальными группами. Различия субкультур подчас настолько разительны, что может создаться впечатление, будто в России сосуществуют отдель ные нации, не объединенные почти ничем, кроме общности языка и территории.
Наблюдение этого "химерического", по терминологии Гумилева, симбиоза дало И.Р.Шафаревичу основание говорить о сосуществовании в России (и отнюдь не мирном) "большого" и "малого" народов со взаимоисключающими ценностными установками. Говоря о диссонансе между формально доминирующей вестернизированной культурой "образованного общества" (начиная с эпохи Петра I) и традиционно-ориентированным "духом" страны, до поры до времени не проявляющимся на политическом уровне, можно употребить термин О.Шпенглера "псевдоморфоза" (хроническое несовпадение внешней формы и внутреннего содержания) .Как показала практика всех более или менее свободных выборов (в начале XX в., в 1989—1993 гг.), парламент в России формируется из людей, не объединенных буквально ничем — ни общей идеей, ни единым мировосприятием. В результате представительные органы изначально нахо дятся в параличе, и лишь сильная авторитарная власть оказывается способной вывести страну из тупика.
сознание", латентное^^етфиятие^плюрализма, стремление их субъектов к гегемонии и мировоззренческой унификации. Ограничен-
ПОСКОЛЬКУ та или иная политическая модель будущего обычно строится на определен ном видении прошлого, а прошлое России настолько противоречиво и многогранно, что никак не допускает однозначных трактовок, острота политических и мировоззренческих разногласий часто бывает близка к критической отметке. При смене режимов, когда к власти приходят люди с иным пониманием задач страны и иным видением будущего, история нещадно переписыва ется, из-за чего острословы окрестили Россию страной с непредсказуемым прошлым". На стиль политической жизни и характер взаимоотношений между государством" и индивидом накладывает отпечаток такая ярко выраженная особенность политической культуры России, как острая конфликтность (более соответствующая ситуации гражданской войны, нежели мирного "развития), «баррикадное сознание» и латентное неприятие плюрализма, стремление многих политических субъектов к гегемонии и мировоззренческой унификации. Ограниченность "политического пространства" и стремление правящих сил занять его целиком приводят к невозможности существования в России конструктивной оппозиции; оппозиционность же проявляется либо в форме робкого, верноподданнического стремления к "устранению отдель ных недостатков" системы, либо в форме жесткой антисистемности.
РОССИИ присуща специфическая державная (наднациональная) идея "гуманного" импе риализма, претерпевающая в зависимости от смен режимов различные метаморфозы. В россий ском менталитете также преобладает государственная, а не национальная самоидентификация гражданина; национальный фактор маргинален, а государство и большинство населения наци онально и религиозно толерантны (в качестве доказательства этого тезиса можно указать на поразительную легкость, с которой русские вступают в межнациональные и даже межрасовые браки). В таких условиях имперское сознание парадоксальным образом сочетается с интерна ционализмом, а патриотизм, как правило, носит государственнический, а не националистиче ский характер. Вспомним, что уже Киевское государство строилось на полиэтнической основе — в него вполне равноправно входили не только славянские, но также балтские, угро-финские и некоторые тюркские племена, что заведомо исключало какую-либо этнократию. Россия всегда (в т.ч. и в советское время) была уникальной, единственной в своем роде империей, в которой "колонии" пользовались привилегиями и льготами за счет "метрополии". При этом само слово «русский» до революции означало "православный подданный Российской империи", т.е. было не столько этнической, сколько идеологической и политической категорией. С течением времени дореволюционная "русскость" легко перешла в послереволюционную "советскость", а впоследствии — в "российскость". После распада СССР этнические русские легко растворились в "россиянах", не испытывая от этого неудобств (трудно представить себе, чтобы нечто анало гичное произошло, например, с титульными нациями прибалтийских республик). Однако оборотной стороной такого качества является недостаточная способность русских осознавать, формулировать и защищать собственно национальные и этнические интересы. Больше века назад Ф.М.Достоевский отмечал коренящуюся в особенностях русского национального харак тера своеобразную "экстравертность" нашей страны, отсутствие у нее эгоистического подхода при формулировании своих (внешне) политических приоритетов (6). Это не в последнюю очередь связано с тем, что для русской национальной идеи характерен мессианизм (в различ ных ипостасях), "альтруизм" на национальном уровне, настойчивое желание указать челове честву путь к счастью, а равно "идеализм" ("антиматериализм", "нестяжательство"). Пожа луй, в наиболее яркой форме данная черта политической культуры России проявилась в советское время, когда ценой разорения Нечерноземья содержалось множество "братских" компартий и "дружественных" режимов во всех частях света.
ДЛЯ адекватного понимания особенностей политической культуры России следует указать на классификацию культур, предпринятую П.А.Сорокиным. Он выделяет три культурных типа: трансцендентный ("идеационалышй"), идеалистический (интегральный) и чувственно-мате риалистический ("сенсативный"). По мнению Сорокина, с момента образования в IX в. Киев ского государства до XVIII в. в России доминирующий тип сознания и культурная суперсистема (наука, религия, философия, этика, право, искусство, политика и экономика в их идеологиче ских, поведенческих и материальных формах) были "идеациональными", т.е. опирались на религиозные представления (в этом плане симптоматична историческая синхронность образо вания централизованного государства и принятия христианства) В XVIII в. господствующей . ненадолго стала идеологическая суперсистема, согласно которой истинные ценности опреде лялись тремя основными измерениями — чувственным, рациональным и сверхчувственным. И, наконец, в XIX в. центральное место заняла сенсативная суперсистема, в основе которой лежало утверждение, что истинная действительность и ценности носят сугубо материалисти ческий характер; все то, что человек не может постичь при помощи своих органов чувств, является вымыслом, фантазией, фикцией, псевдореальностью и псевдоценностыо. Господство второй и третьей культурных суперсистем, по оценке Сорокина, в России было не только более коротким, чем на Западе (в Западной Европе оно продолжалось соответственно в XIII—XIV и XV—XIX вв.), но и менее глубоким, что в конечном итоге привело их к разрушению, а Россию — к революциям 1905—1917 гг., после чего в нашей стране, как и на Западе, начался длительный период поиска новой парадигмы, движения навстречу новым формам сознания и культуры, новым системам ценностей и видам социальной организации (7). То есть Россия вслед за другими странами вступила в кризисную эпоху нового иррационализма в парадоксальном, внешне рациональном коммунистическом обличье.
Впрочем, сорокинская схема рассматривает прежде всего культурные установки, распрост раненные среди элиты, и тем самым не учитывает наличие в одной стране различных субкуль тур. Мне представляется, что рационализация в России была весьма поверхностной, вследст вие чего ее политическая культура во многом сохранила свои трансцендентные черты.
Как известно, Бердяев считал, что в психике русского человека постоянно сталкиваются две конфликтующие силы — природное язычество и православный аскетизм, устремленность к потустороннему миру. "Религиозная формация русской души выработала некоторые устой чивые свойства: догматизм, аскетизм, способность нести страдания и жертвы во имя своей веры, какова бы она ни была, устремленность к трансцендентному, которое относится то к вечности, к иному миру, то к будущему, этому миру", — писал Бердяев и далее отметил конкретные проявления этих свойств, имеющих, на наш взгляд, принципиальное значение: "религиозная энергия русской души обладает способностью переключаться и направляться к целям, которые не являются уже религиозными, например, к социальным целям. В силу религиозно-догматического склада своей души русские всегда ортодоксы или еретики, раскольники, они апокалиптики или нигилисты" (8). Так, марксизм, бывший на Западе сугубо научной теорией, подлежащей критике и рациональному осмыслению, гипотезой, не претен дующей на универсальность, в России превратился в разновидность религиозного откровения. Русским чужд скептический критицизм западных людей, и это постоянно приводит к смеше ниям и подменам, заключал Бердяев.
Очень существенно, что на протяжении веков православие занимало в России положение моноидеологии, было стержнем национальной культуры. Вошедший в политическую культуру России идеологический монизм прекрасно сохранился даже после того, как религия утратила прежнюю роль и возникло вполне секулярное общество. После 1917г. место и функции религии во многом переняла коммунистическая идеология и пропаганда, создавшая нечто вроде ате истического культа со своими жрецами, святыми и священными книгами.
ВНЕШНИЕ проявления краха коммунистического режима, наблюдаемые нами с 1991 г., отнюдь не свидетельствуют о легком переходе от тоталитаризма к демократии, поскольку содержание этого перехода заключается не только в создании демократических институтов и структур гражданского общества, но и в преодолении сформировавшихся за долгие годы привычек, образа жизни, стиля мышления, в изживании тоталитарной политической культуры.
И дело тут не только в инерционности, поддерживающей "на плаву" отжившие свой век стереотипы. Наше положение осложняется тем, что в России коммунизм не был .только какой-то занесенной извне болёзнью. Напротив, в некотором смысле он был квинтэссенцией "мобилизационного типа развития" и вместе с тем логическим следствием проявлением типичных черт русского национального характера. Тоталитарные "остаточные эффекты в нашей стране неизбежно окажутся более живучими, чем в других государствах, освободившихся от коммунистического господства. По всей видимости, заявленный "архитекторами перестройки" переход к демократии был обусловлен не столько их личными демократическими убеждениями и симпатиями, сколько очевидным экономическим и идеологическим банкротством коммуниз ма, а также разложением коммунистической культуры. И по этой причине на нынешнем этапе развития в политической культуре России оказываются очень сильными именно эти элементы разложения, подчас затемняющие, заслоняющие собой, а иногда и подавляющие очаги форми рования собственно демократической культуры, препятствующие установлению норм полити ческого поведения. В результате в политико-культурном отношении сегодняшняя Россия имеет много схожего с термидорианской Францией: обстановка лихорадочного перераспреде ления национального богатства, атмосфера смутного времени, стремление любой ценой урвать сиюминутную выгоду, "менталитет временности", основанный на негласном лозунге "после нас хоть потоп" (позаимствованном у маркизы Помпадур), коррупция, цинизм и беспринцип ность. И, видимо, эти негативные явления еще долго будут отравлять политическую атмосферу России.
Политическая культура современной посткоммунистической России пока представляет собой нечто неопределенное и противоречивое. После "легализации" идеологического плюра лизма в конце 1980-х годов очень скоро выяснилось, что преодоление политико-культурной гетерогенности в коммунистический период было иллюзорным. Можно констатировать, что, с одной стороны, сейчас с переменным успехом идет иногда скрытая, иногда явная борьба разнонаправленных политических тенденций (демократизм — авторитаризм, централизация — регионализация, глобализация — изоляционизм), столкновение совершенно различных пол итических субкультур (коммунистической, радикал-либеральной, национал-патриотиче ской) , представители которых пользуются настолько несхожими политическими языками и в силу склада своего мышления прибегают к столь разным системам политической аргументации, что, похоже, едва понимают друг друга. С другой стороны, сужение легального политического спектра после событий 3—4 октября 1993 г., приведших вроде бы к удалению с политической сцены рада радикальных оппозиционных организаций, вынуждает оппонентов правительства переходить от антисистемной оппозиции к внутрисистемной (т.е. к политической борьбе в рамках рыночной экономики и президентской республики). Приходит постепенное осознание правящими кругами невозможности немедленного вхождения России в "общеевропейский дом", где ее никто не ждет. Понимание важности защиты государственных интересов и учета национальной специфики дает надежду на консолидацию российской политической культуры на некоторых компромиссных началах. Нынешняя ситуация ставит перед исследователем такие вопросы, на которые, вероятно, пока никто не сможет дать ответ. Еще не ясно, что окажется сильнее — глубоко укоренившиеся тоталитарные стереотипы или эффект их банкротства и компрометации. Эффект компрометации официально декларировавшихся коммунистами цен ностей, обусловленный многолетним паразитированием коммунистической системы на идеях патриотизма и подвижничества, искажением и вульгаризацией всех благородных начал прояв ляется в том, что в сознании многих людей полюсы добра и зла поменялись местами. Так, произошел переход от тотального неприятия капитализма со всеми его атрибутами и действительными или мнимыми пороками (вплоть до моды и рок-музыки) к восторженному подража нию ему с копированием и апологетикой всего того, что раньше подвергалось зубодробительной критике. Безработица, спекуляция, культ денег, экономическая бесконтрольность преврати лись во вполне приемлемые явления, в то время как гражданское равенство, социальная справедливость, альтруизм, патриотизм, духовность стали восприниматься многими как нечто замшелое, едва ли не неприличное, а бескорыстный энтузиазм оказался чуть ли не симптомом слабоумия. Выработка стойкого иммунитета к постоянной лжи коммунистической пропаганды, создававшей неправдоподобный и карикатурный образ врага в лице "мира капитала", привела к тому, что стали отвергаться даже провозглашавшиеся ранее коммунистами позитивные ценности, а правда о недостатках западного образа жизни перестала вызывать доверие.
КОММУНИСТИЧЕСКОЕ общество, бесспорно, сумело избавиться от наиболее вопиющих социальных контрастов, но при этом утратило значительную часть культурного и интеллекту ального потенциала, аккумулированного образованными слоями дореволюционной России. Уничтожение старой культурной элиты, "аристократии духа" привело к духовной деградации населения, усреднению стандартов и господству посредственности. Более того, из-за ущерб ности процесса модернизации в России и сверхбыстрого, неорганичного формирования в советское время высших социальных групп возникло такое парадоксальное явление, как неэлитарность элиты, ее плебейский характер. (Если рассматривать социальную структуру коммунистической России с точки зрения уровня потребления и отношения к собственности, то можно сделать вывод, что роль элиты в ней практически играл некий "средний класс", в то же время как абсолютное большинство народа было отброшено на позиции "низшего класса"). Длительное отлучение народа от собственности и процесса принятия решений неизбежно породило распространенное среди буквально всех слоев населения люмпен-пролетарское сознание, что, в свою очередь, в нынешних условиях создает крайнюю неустойчивость обще ственных настроений, обусловливает падкость на обещания, повышенную восприимчивость к демагогии.
Следует упомянуть такую унаследованную Россией от СССР особенность общественной организации как "колоссальная прочность техноструктуры, гиперразвитость которой длитель ное время компенсировала и отсутствие легитимных институтов гражданского общества, и ситуацию с элитами и культурой" (9). Это обстоятельство объективно способствует сохране нию командно-административных, а не собственно политических принципов управления об ществом, государством и экономикой и, соответственно, сохранению власти "старых кадров" — номенклатурных работников и технократов как наиболее квалифицированных в данной сфере специалистов. В коридорах власти сохраняется "обкомовская обстановка", при которой политический процесс, по приписываемому У.Черчиллю образному выражению, .представляет собой "битву бульдогов под ковром". И все это сочетается со следующим обстоятельством: 70-летняя практика тоталитарного господства, обусловившая исключительное разрастание перераспределительных механизмов, привела к тому, что первостепенное значение в России приобрели не деньги как символы результатов распределения общественного богатства, а непосредственный доступ к реальным распределительным рычагам — политическая власть. В нынешней ситуации власть особенно легко "конвертируется" в деньги, в то время как деньги без власти еще мало что значат.
СООТНОШЕНИЕ в современной России этатистских и антиэтатистских настроений, активизма и эскапизма, радикализма и консерватизма далеко не однозначно, что во многом связано с противоречиями самого "текущего момента". Встает вопрос о возможных (допуска емых политической культурой) формах политической мобилизации, стуктурирования и выра жения различных интересов. Грустная ирония нашего положения заключается в том, что переход к многопартийности в нашей стране произошел тогда, когда в развитом мире класси ческая модель (много) партийного механизма переживает серьезный кризис. И если в Западной Европе устойчивости партийных систем способствуют наличие глубоких традиций и полити ческая инерция, то в России, где почти все партии возникли буквально на пустом месте, процесс формирования многопартийности, как мне представляется, изначально оказался в конфликте с духом времени.
В результате, рассматривая положение партий в современной России, мы приходим к поразительному выводу. Партии в посткоммунистической России занимают в общественном мнении (следовательно, и в общественной жизни) явно периферийное положение. Можно констатировать иллюзорность партийной жизни, поскольку ход реального политического про цесса определяется борьбой неформальных группировок при сохранении доминирующих по зиций государства и государственной бюрократии.
Впрочем, это можно объяснить: с одной стороны, необходимая для полноценной "партий ности" степень структурированности общества (которая, как известно, не сводится к диффе ренциации по уровню доходов) и осознания его подгруппами своих интересов пока крайне мала.
Региональная социально-экономическая гетерогенность нашего общества и неустойчивость (вследствие ускоренного перехода к новой социальной системе) границ между различными слоями делают весьма спорной возможность утверждения "классовых" ("сословных", "про фессиональных") партий. Так что не случаен катастрофический провал на выборах 12 декабря 1993 г. партий, открыто декларировавших в качестве цели защиту интересов определенного общественного слоя — в частности, Партии экономической свободы ("партии биржевиков") и Гражданского союза ("партии директоров").
С другой стороны, идеологический фактор в условиях тотального скептицизма, безверия и разочарования, вызванного крахом коммунизма и экономическим кризисом, также не может играть интегрирующую роль при формировании партий. В этом отношении сегодняшняя Россия напоминает Германию после 1945 г. Деидеологизация — спутница демонтажа тотали таризма, и требуется время (как минимум, несколько лет), чтобы идеологический вакуум заполнился какими-либо устойчивыми и систематизированными позитивными идеями. Как показала избирательная кампания декабря 1993 г., все без исключения предвыборные блоки и объединения тщательно избегают обращения к идеологическим аргументам.
По сути дела, мы живем не столько в многопартийной, сколько в протопартийной (если не вообще в беспартийной) системе, и эта специфическая недо- или беспартийность — отличительная черта политической культуры России.
В КОНЕЧНОМ СЧЕТЕ, проблема эволюции политической культуры современной России сводится к тому, сможет ли наша страна построить устойчивую демократическую систему и достойно войти в третье тысячелетие, или, как уже бывало, перевесит груз авторитарно-мо нархических и тоталитарных традиций, и Россия вернется на круги своя. Причем вопрос вовсе не в том, можно ли привнести в российскую политическую практику формальные демократи ческие процедуры — как раз это не вызывает сомнений. Нестоящая проблема заключается в другом: можно ли добиться в России цивилизованных и органичных отношений между челове ком и государством, при которых граждане смогли бы действенно влиять на политику властей, а государство было бы не самодовлеющей бюрократической корпорацией или инструментом удовлетворения чьих-либо эгоистических интересов, а проводником и защитником общего блага, совокупностью институтов, обеспечивающих обществу благоприятные возможности развития? Сможет ли наконец Россия преодолеть хроническую безответственность политиче ских лидеров, изжить ситуацию, при которой власти остаются неподконтрольными обществу, и добиться от государства квалифицированного выполнения своих функций? Остается на это надеяться.
1. Фонотов А.Г. Россия: от мобилизационного общества к инновационному. М., 1993, с. 83.
2. Тойнби А. Постижение истории. М., 1991, с. 42.
3. Ломоносов М.В. Древняя российская история. —Россия и Европа: опыт соборного анализа. М., 1992, с. 21-22.
4. Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1992, с. 46-47.
5. Андрушкевич И.Н. Макроистория. Новосибирск, 1992, с. 69.
6. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1822г. —Россия и Европа: опыт соборного анализа. М., 1992, с. 79.
7. Сорокин П.А. Основные черты русской нации в двадцатом столетии. — О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990, с. 482-484.
8. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1950, с. 9.
9. Малютин М., Юсуповский А. Расстановка политических сил в России и прогноз их роли в ближайшей перспективе. М., 1993, с. 4.
11