Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Невилл СИМИНГТОН, Австралия
ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ ОСНОВА ДЛЯ ПСИХОАНАЛИЗА
«Не все психоаналитики придерживаются мнения, что работы по психоанализу необходимо рассматривать как опыт, несомненно влияющий на развитие читателя. Я не оспариваю, что читатель делает осознанный выбор, однако, некоторые книги, как и произведения искусства, сами по себе способны вызывать сильные чувства и стимулировать развитие читателя»
Уилфред Бион1
Некоторые книги произвели на меня настолько сильное впечатление, что изменили всю мою жизнь. Думаю, что наибольшее влияние оказала на меня книга, написанная русским автором, который мало известен сегодня.2 Это Владимир Соловьев. Когда он написал книгу «Оправдание добра» ему было 25 лет. Я уверен, что не стоял бы сегодня здесь как психоаналитик, если бы не взял в руки эту книгу. Она была опубликована в 1918 году издательством «Констейбл» в серии «Русская библиотека». Я смог получить её по межбиблиотечному абонементу, но, прочитав её, решил обязательно получить свой личный экземпляр. Я отправился в книжный магазин «Таймз» на улице Уигмор в Лондоне и попросил разыскать эту книгу. Наконец, спустя 8 месяцев, я получил письмо с уведомлением, что экземпляр для меня получен. Я купил её за 4 фунта стерлинга и 10 шиллингов, что в те времена было дорогим приобретением. Это было сокровищем, которое до сих пор занимает особое место в моем книжном шкафу. Когда меня попросили сделать доклад в Иркутске на Первой Сибирской конференции по психоанализу, я вновь обратился к своему сокровищу и перечитал его, теперь уже сорок лет спустя. И какое же это было наслаждение, наслаждение от сопричастности к великому уму.
Я должен рассказать вам, кем был Владимир Соловьев. Он родился в 1853 году и умер довольно рано, в возрасте 47 лет, в 1890 году. Он был настолько гениален, что уже в 21 год получил должность профессора философии в Московском университете. Во вступлении к своей первой лекции, будучи ещё в столь юном возрасте, он сказал:
«В каждой сфере деятельности человек, прежде всего, мечтает о свободе».3
Однако Россия в это время была ещё не готова воспринимать такие передовые мысли. Гениальность Соловьева вызывала зависть. Вокруг него плелись интриги, и через три месяца Соловьева сместили с поста. Его биограф отметил, что он был недостаточно плох для Сибири.4 Соловьев все же вернулся на свою должность несколько лет спустя, когда ситуация в стране немного успокоилась. Однако вновь начались брожения, и друзья нашли ему место в Совете по образованию Санкт-Петербурга, а вскоре и профессорскую должность в Санкт-Петербургском университете. В этот период Соловьев обращается к католицизму и вновь становится изгоем. Его работы в России запрещаются, и он много времени проводит в Париже. Только после его смерти запрет был снят. Некоторым Соловьев известен как теолог, в частности, благодаря своему неприятию русского православия как подконтрольной государству религии, а также благодаря учению о Софийности или философско-религиозной любви к мудрости. Хорошо известны также его лекции о Богочеловеке. Однако мой непосредственный интерес лежит не в области этих теорий. Меня интересует его философия морали, выраженная в книге «Оправдание добра». Мне совершенно ясно, что это работа по психологии, и затрагивает она не только область философии морали. Психология выделилась из философии, своей родительницы, во второй половине 19 века. Считается, что она ведет свое начало со времени организации Вундтом психологической лаборатории в Лейпциге в 1879 году. Тем не менее, эта лаборатория, куда приезжали на стажировку из Америки такие выдающиеся личности, как Стэнли Холл, Кэттель и Уильям Джеймс, относилась к факультету философии. По этой же причине работы Соловьева, раскрывающие природу человека, скорее классифицировали как философские, а не психологические. Это ошибочное мнение существует до сих пор. Итак, хотя книга «Оправдание добра» была написана в 1897 году, спустя 18 лет после основания Вундтом лаборатории в Лейпциге, она, тем не менее, считается работой по философии, хотя имеет полное право быть причисленной к работам по психологии. То же самое произошло и с книгой Бретано «Психология с эмпирической точки зрения», вышедшей в 1984 году и не рассматривавшейся как труд по психологии. Была и ещё одна причина. И Бретано, и Соловьев черпали свои учения из метафизики, тогда как психологические взгляды, преобладавшие в медицинских школах центральной Европы и центрах передовой мысли, противоречили метафизике. Так, например, хотя Фрейд, будучи студентом, два года посещал лекции Бретано в Вене, однако он не желал признавать какого-либо влияния этого «старомодного аристотельца», как его иронично называли интеллигенты, отдававшие приоритет физике. Поэтому я подчеркиваю, что «Оправдание добра» - это работа по психологии.
Итак, что же было такого в «Оправдании добра», что оказало на меня столь сильное влияние? Хотя я был воспитан в традициях католической церкви, мне привили нормы солипсической морали. Лучше всего я могу пояснить это на примере, как определялось понятие «ложь». Если высказанные слова не соответствовали истине, то они были ложны. Так «ложь» определялась множество веков, еще такими умами как Плотинус и Клемент, принадлежавшими известной школе в Александрии в III в н.э. Это определение было как твердая земля под моими ногами…. А потом я прочел Соловьева. Он сказал, что это определение не верно. Он сказал, что если он выйдет в поле, где его никто не услышит, и скажет, что нет такой страны как Россия, – это не будет ложью. Ложь становится ложью только тогда, когда произнесенные слова доходят до человеческого уха. Когда я прочел эту мысль Соловьева, она показалась мне очевидной, однако образованные люди на протяжении столетий повторяли формулу, которая была ошибочна. Соловьев рассматривал это и ему подобные понятия как абстрактные, т.е. оторванные от человеческих взаимоотношений. Они были «в воздухе». Так, например, такие понятия как «любовь», «верность» или «надежда» сами по себе не имеют смысла. Они наделяются смыслом только тогда, когда становятся частью субъекта в его отношении к объекту. Например, чья-либо любовь к деньгам или славе - это совсем другая любовь, отличная от любви к поэзии, музыке или Богу. Точно так же любовь одного человека к другому ради выгоды отличается от любви ради бескорыстной радости быть вместе. Такое видение, когда «любовь» и «верность» исходят из взаимоотношений двоих или нескольких людей, привело меня к двум выводам, которых я придерживаюсь последние 40 лет. Первое: истинные отношения между людьми являются основой понимания психологии. Второе: в философии, психологии и психоанализе существуют прочно укоренившиеся утверждения, которые попросту ошибочны, и тот факт, что их повторяли известные мыслители из поколения в поколение, не является гарантией их истинности. Примером этого, может служить солипсизм, унаследованный западной философией от Декарта. Достоевский, Толстой, Соловьев и те русские мыслители, которые сидели у его ног на лекциях, ставили постулаты под сомнение. К сожалению, в России того времени эти три великих ума считались славянофилами и противопоставлялись западникам. Последние, такие как Виссарион Белинский, считались людьми учеными и просвещенными, тогда как первых относили к старомодным и сентиментальным. Одна из величайших катастроф в этой истории мысли – это разделение на плохое и хорошее в результате грубой категоризации. Полезной задачей в психоанализе является отделение хорошего от плохого не на основе грубой иконизации, а с учетом различных мнений, имевших место, в нашем случае - славянофилов и западников. Поэтому я хочу воспользоваться возможностью разработать золотую жилу учения Соловьева.
Кроме того, в связи со 150-летием со дня рождения Фрейда я хочу подвергнуть сомнению наиболее оберегаемое положение его теории, что основой для понимания человеческой мотивации служат инстинкты, которые управляют нашей жизнью. Для этого я хочу обратиться к Соловьеву и высказать предположение, что его физиологическая основа гораздо больше соответствует свидетельствам человеческого опыта, чем теория Фрейда. Хочу подчеркнуть, что Фрейд был гением. Его способность наблюдать и описывать наблюдения за своими пациентами, например, случай человека-волка (русского аристократа); удивительный путь, который он прошел от преподававшейся тогда неврологической основы душевных заболеваний через гипнотический метод к развитию того, что мы сегодня называем психоанализом; глубина его познаний не только родных германской и еврейской культур, но и знание классики, английской литературы и, наконец, его способность мыслить абстрактно и создание таких работ как «Бессознательное», «Печаль и меланхолия», «Я и Оно», «Недовольство культурой» – это наследие ставит его в первый ряд великих мыслителей. Вместе с Чарльзом Дарвином и Карлом Марксом он назван пророком современности. Характерная черта гения – это то, что он благодаря силе своего ума выходит за рамки определенной культурной ниши и в то же время глубоко уходит в неё корнями. Фрейд был приверженцем антивитализма, материалистического детерминизма, позитивизма и, как и Маркс, глубоко ненавидел всё, что имело налет метафизики или религии. В этом он был дитя своего времени. «Происхождение видов» Дарвина вышло в свет в 1859 году, через три года после рождения Фрейда. Когда Фрейд изучал медицину в Венском университете, он прервал свое обучение для работы в физиологической лаборатории Брюкке, где за микроскопом изучал гонадную структуру угрей. Наставник Фрейда Брюкке был одним из четырех ученых вместе с Гельмгольцем, Людвигом и Дюбуа-Реймоном, кто подписал договор об антивитализме со словами:
«Никакие другие силы кроме обычных физических и химических
не действуют в организме. Если в настоящий момент действия не могут
быть объяснены этими силами, то необходимо найти при помощи
физико-математического метода специфический способ или форму
их воздействия или предположить, что существуют другие силы,
равные по значимости физическим и химическим силам,
и которые можно свести к силам притяжения и отталкивания».5
Хотя Фрейд, отказавшись от своего «Проекта научной психологии», понял, что невозможно связать все мотивы поведения людей с этими физическими силами, тем не менее, он основывался на том, что человек – это организм, управляемый инстинктами, подчиненными целям выживания. Однажды Фрейд сказал, что Гельмгольц является одним из его героев. Таков был образ мыслей, захвативший интеллигенцию Европы и таких как Белинский и ему подобных интеллектуалов в России. Оппозицию этим взглядам составляли славянофилы, такие как Толстой и Достоевский. Соловьев же был гением психологии, который привел в систему положения школы славянофилов. К сожалению, славянофилы, имевшие консервативные взгляды, не были оценены по достоинству. Например, в сборнике великолепных эссе, собранных Исаем Берлиным под названием «Русские мыслители», не упоминаются Соловьев, Булгаков или Бердяев, а Хомяков и Катков упоминаются вскользь, тогда как имена Белинского и Герцена мелькают почти на каждой странице. Это удивительно, так как Исай Берлин не был сторонником преобладавших в то время принципов Просвещения.
Соловьев выстроил свою психологию не на инстинктах, а на трех взаимосвязанных краеугольных камнях - это стыд, сострадание и почтение. Я сначала хочу рассмотреть «стыд», а затем в связи с ним остальные два понятия. Далее я исследую преимущества взятия за основу понимания психологии этих аспектов в сравнении с теорией инстинктов. Соловьев утверждает, что сила сексуального инстинкта в том, что он служит выживанию рода или вида. Он утверждает, что сексуальный инстинкт сильнее голода и жажды, поскольку последние служат выживанию отдельной особи, а первый – выживанию всего вида. Фрейд не оспорил бы это, а полностью согласился. Но Соловьев говорит, что есть в человеческом существе нечто ещё, что мы называем «стыд». Он отмечает, что стыд – это сигнал внутри человека, свидетельствующий о том, что существует некий принцип более высокого порядка, чем животный инстинкт. Мы стыдимся наготы, при акте дефекации, когда нас обуревают безудержные сексуальные желания или голод. Это признаки некоего примитивного знания, как говорит Соколов, что в нас, животных разумных, есть фактор, который ставит нас выше других существ. Другими словами, он принимает «стыд» за то, что он есть. Конечно, Фрейд совершенно прав, настаивая на ценных качествах наших животных инстинктов. Без сомнения, ещё до Дарвина в человеке презиралась его животная природа, особенно в Христианстве. Верно и то, что во взглядах Соловьева чувствуется налет презрения к нашей «низменной природе», что роднит его с Толстым. Однако он появляется только местами и, несомненно, не является центральной темой, как у Толстого. Соловьев настаивает, что стыд относится также к психической деятельности. Он пишет:
«Когда человек наносит вред своему соседу физически или
отказывая в помощи, после этого ему становится стыдно.
Это, наряду со многим другим, доказывает, что наша психическая
природа может быть возбуждена импульсами более проникновенными
и властными, чем идущими от органов чувств. Ход совершенно абстрактных
мыслей может всколыхнуть чувства, которые внешние впечатления
вызвать не способны: невидимые страдания другого могут
воздействовать гораздо сильнее, чем видимые».6
Когда он говорит о «невидимых страданиях другого», он имеет в виду точно то же, что подчеркивал Бион семьдесят три года спустя:
«Мы считаем необходимым дифференцировать боль в сломанной ноге
от боли, скажем, от тяжелой утраты… Врач делает свои заключения по опыту
ощущений, тогда так психоаналитик, напротив, зависит от опыта, далекого от них.
Врач может видеть, трогать и нюхать. То, с чем имеет дело аналитик, нельзя увидеть
или потрогать: тревога не имеет формы, цвета, запаха или звука».7
Когда Бион говорит, что психоаналитик имеет дело с чем-то, что нельзя увидеть или потрогать и что у тревоги нет формы или цвета, он выделяет то же, что и Соловьев. Бион называет это тревогой, а Соловьев – невидимым страданием. Если Бион обращается к интуиции как инструменту, проникающему в эту реальность за пределами ощущений, то Соловьев обращается к стыду. Именно стыд сигнализирует о том, что я не откликнулся на невидимое страдание во мне или в другом.
Как я уже сказал, Соловьев начинает с придания стыду отношения некоторого отвращения к телу и, особенно, к сексуальным импульсам. Англичане подразумевают это под словом «викторианский». Однако он, как и было ему свойственно, поднимает это понятие на другой уровень. Секс служит репродукции, продолжению рода или вида. Однако стыд указывает нам, что если мы поглощены этим процессом, то мы заглушаем чувство собственного достоинства, особо присущее человеку. Всецелое поглощение процессом выживания рода нивелирует род индивида. В чем это состоит? Я думаю, ключ к пониманию в том, что Соловьев противопоставляет род слепой силе выживания вида. Он говорит, что испытывает стыд, когда является беспомощной игрушкой силы, которая переполняет его. В этом содержится предположение, что существует Я, которое способно сформировать, изменить или преобразовать эту силу для более высокой цели. Эта мысль есть и у Фрейда: животный инстинкт сублимируется, т.е. трансформируется из слепой силы на службе выживания в нечто, имеющее социальную цель. Единственный психоаналитик, который отводит этому фактору центральное место, - Уилфред Бион. Он называет его альфа функцией. Именно она придает животному разумному эту отличительную черту. Даже Виссарион Белинский, этот пропагандист западной научной мысли, в своем знаменитом письме к Гоголю пишет о пробуждении человеческого достоинства.8 Это как раз тот случай, когда западник, поборник западников раскрывает свою славянофильскую позицию. Однако я забегаю вперед. Давайте вернемся к Соловьеву.
Итак, он выстроил свою психологию на этих трех краеугольных камнях: стыд, жалость и почтение. Однако он особо подчеркивает, что хотя эти понятия необходимо различать, тем не менее, в человеке они нераздельны. Я не уверен, какое русское слово Соловьев использует в качестве английского «pity» (жалость – прим. переводчика), но в сноске он поясняет:
«Я использую наиболее простой термин, в специальной литературе
обычно используются слова «сострадание» и «сочувствие».9
Итак, именно через сострадание инстинкт выживания, в нашем случае сексуальный, трансформируется в нечто, что повышает благополучие. Фрейд назвал это сублимацией.
Почтение, как описывает его Соловьев, – это естественная любовь и зависимость ребенка от родителей. То, что он называет почтением, в психоаналитическом дискурсе известно как зависимость. Почтение дополняет зависимость эмоцией любви или чувством страха ребенка перед взрослым. Оно оставляет место чувству, которое ребенок испытывает к матери или отцу. Фрейд описал это в терминах «любовь» и «ненависть», разделив эти чувства на любовь к одному родителю и ненависть к другому, и назвал Эдиповым комплексом. Однако страх, если он трансформируется, становится уважением. Именно трансформирующий фактор приобретает важность в системе Соловьева. Соловьев считал, что взрослый очарован ребенком часто потому, что ответственен за его воспитание. Мне кажется, что насилие над детьми может происходить из вины и ярости от деструкции, которая происходит в самом взрослом, пророческим напоминанием которой является невинное дитя.
Итак, вернемся к основным формулировкам Соловьева. Он говорит, что в основе психологии лежат стыд, сострадание и почтение. Он говорит, что их необходимо различать, однако они не существуют отдельно друг от друга. Если я отказываюсь протянуть руку дружбы своему собрату, я испытываю стыд. Если я не способен понять свою зависимость и проявить любовь к своей матери, отцу или другому человеку, мне стыдно. Именно стыд сигнализирует моменты, когда я не могу вести себя, как этого требует человеческое достоинство. Поэтому именно стыд заключает в себе знание о моей человеческой целостности. Если стыд говорит мне, что я не смог поступить, как велит человеческое достоинство, это означает, что есть знание, возможно, глубоко скрытое, обо мне, как о существе, способном подняться над уровнем своих животных инстинктов.
Стыд содержит знание о моей целостности. Это знание реально. Я особо подчеркиваю это, потому что безжалостная критика своей неполноценности часто происходит от реального знания. Тот факт, что нас часто, могу даже сказать – всегда, мучает критическая оценка своей неполноценности, требует, чтобы мы обратили на неё особое внимание. Считаю, что центральной клинической задачей психоаналитика должно быть разделение собственно знания о своей неполноценности от его критической оценки.
Я наблюдал молодого человека 28-ми лет, который родился и воспитывался в Новой Зеландии. Он глубоко верил, что был глуп и что я смотрел на него свысока. Стоял вопрос, почему он верил, что я смотрю на него свысока. Из других источников было ясно, что он думал о себе очень плохо. У него была хорошая работа в издательской фирме. Он хорошо знал английскую литературу и писал стихи. Он был женат и имел двух детей. Он родился в семье среднего класса, занимавшейся торговлей. Он учился в частной школе и получил высший балл по английской литературе в университете. Если смотреть со стороны, то у него не было причин чувствовать себя неполноценным. Однако он чувствовал себя именно так. Он рассказал мне о стихотворении, которое написал, а затем добавил:
«Но я думаю, что вы будете презирать меня».
Поэтому я сказал:
«Если я буду смотреть на вас с презрением, значит, в вас есть что-то,
что вызывает моё презрение».
Наступила тишина, и я решил, что он не стал думать о том, что я только что сказал, но он сказал:
«Я никогда не мог соединить образы в моей голове вместе. У меня
множество образов, но я никогда не смогу собрать их в рисунок».
А потом он привел много примеров того, как никогда не мог соединить вещи в своей голове в связанное целое. Образы роились, вызывая чувства, переполнявшие его. Вера, что он был бесполезным, никчемным, происходила из этого элемента внутри него, который был не развит.
В каждом из нас есть не совсем развитые свойства, скорее потенциал для развития. В случае с молодым человеком это была способность к синтезу. Есть и другие «силы души», которые часто задерживаются в своем развитии: воображение, рассудительность, способность к абстрактному мышлению, зрелость желаний, дар эмпатии, ясность памяти, мыслительная деятельность, восприятие, способность чувствовать и прочие. Когда что-то из этого не получает развития, всегда возникает чувство стыда. Стыд присутствует, так как я развит не полностью, потому что я разбит и фрагментарен. Конечно, стыд скрывает это внутреннее состояние, но, тем не менее, свидетельствует о знании во мне, что я - в процессе роста. Могучий дуб уже есть в желуде. Взрослый человек заложен в эмбрионе. Этому есть психологическое соответствие: в эмоциональном эмбрионе уже есть знание о полностью развитой психологической структуре. Это может быть эмоциональное состояние в стадии фиксации, означающее, что последующее развитие подавлено или имела место травма, в результате чего психологическая сущность оказалась разбитой на куски. Такое состояние вызывает стыд. Стыд отличается от вины тем, что является следствием недоразвитого, не целостного состояния без какого-либо чувства ответственности за это состояние. Я разбит, я не отвечаю за это, но я стыжусь этого. Стыд подразумевает знание, подобно знанию в зародыше, о конечной точке роста, о целостности, которую предстоит достичь.
Многие пациенты, да и многие люди, страдают от чувства неполноценности. Оно проявляется множеством способов. Пациент, который чувствует, что его аналитик смотрит на него свысока; пациент, который считает, что аналитик во многом превосходит его; пациент, который не может признать значимость для него другого человека; пациент, внутри которого скопились злоба и обида, - это все проявления функционирования на невротическом уровне. Есть также мужчины, которых тянет к проституткам, мужчины-алкоголики, женщины с попытками суицида, психопаты, которые жульничают и лгут, чтобы достичь определенного статуса, который, как они считают, ослабит или компенсирует преследующее внутреннее чувство неполноценности. Эти элементы в личности, скорее выраженные в действии, чем прочувствованные, являются проявлениями психоза. Если аналитик руководствуется принципом стыда Соловьева, то анализ может вскрыть тот определенный аспект личности, который не получил развитие и является болевой точкой. Постараюсь быть более конкретным.
Аналитик встречает пациента, который верит, что он ничего не стоит как личность. Он никчемен, как и все в нем. Затем в процессе анализа пациент начинает осознавать, что у него не развита способность к абстрактному мышлению. Аналитик заостряет внимание на этой части личности пациента. Пациент негодует. Однако благодаря интеракции возникает защитный барьер вокруг этой уязвимой точки. Я не знаю, почему это должно быть так, но я в этом уверен: целительный бальзам льется на эту точку. Аналитик становится заботливой матерью для этой маленькой личности внутри целого. Младенец, не испытавший заботы, получает внимание. В это же время остальная часть личности сохраняется и не испытывает влияния недоразвитого младенца внутри себя. Человек осознает, что он кое-что стоит, в то же время он знает, что он развит не полностью, он несовершенен.
Требует рассмотрения и другой важный параметр. Все вышесказанное наводит на мысль, что существуют различные части личности и что, если кто-то считает себя никчемным, то это происходит в результате неразвитости одной части, как в нашем случае, отравляющей всю личность. Можно предположить, что между частями есть связь, болезненная для личности. Перед тем, как мы вернемся к Соловьеву и рассмотрим его взгляд на образование целостности личности, я хочу исследовать природу связи в случае, когда одна часть личности отравляет все остальные. Какого рода связь имеет место в этом случае? Что служит основанием для достижения целостности личности? Я думаю, нам лучше всего поможет образ света и тьмы. Когда я говорил, что как только свет проливается на внутреннюю часть личности, то возникает защитный барьер, и заботливая мать окружает эмоционального младенца, жаждущего развития. Похоже, что этот свет и является заботливой матерью. Когда льется этот нежный свет, больная часть уже не отравляет своим ядом остальную личность. Сам свет является объединяющим. До того, как этот теплый свет пролился на ущербного внутреннего ребенка, личность была в беспорядке, набором разрозненных кусков. По правде говоря, Я не было, и по некой причине этот ребенок управлял всей внутренней сущностью. Почему? Я думаю, на это нам дает ответ Соловьев: стыд скрывал это. Из-за стыда вся остальная личность стала радушным хозяином для этой единственной части. Соловьев это объясняет просто: там, где нет целостности личности, появляется стыд. Но это означает, что имеется знание, которое подсказывает мне, что целостность личности – это цель, к которой стремится моя человеческая жизнь. Стыд возникает потому, что я не тот, так как застрял в своем развитии. В терминологии Фрейда я зафиксировался на определенной точке. В стыде я скрываю свое фрагментированное состояние. Вся моя энергия направляется на сокрытие этой фрагментарности. В мифологии стыд является следствием сексуальных отношений. В библейском изложении Адам и Ева устыдились своего грехопадения и прикрыли свою наготу одеждами. Почему сексуальные отношения оказываются в фокусе стыда? Я думаю, причина в том, что в пылу сексуальной страсти я забываю, кто я есть. Я един и целен, как вдруг сексуально привлекательная женщина попадает в поле моего зрения, и меня влечет к ней, отрывает от самого себя. Но, и это самое важное, хотя сексуальная страсть отрывает или может оторвать меня от намеченных целей, величайшей ошибкой явилось бы принять это буквально. Я должен объяснить, что я имею в виду. Это не означает, что из-за страсти я могу потерять голову. Это означает, что легко распознаваемое проявление незрелых чувств выступает символом сил, не так легко распознаваемых. Соловьев выделял символическую природу сексуальных желаний, как, мне кажется, этого не делал Толстой.
Теперь встает вопрос: символом чего являются сексуальные желания? Я думаю, что это слепая привязанность одного человека к другому. Не трансформированная привязанность. В терминологии Биона это привязанность, не проработанная альфа функцией. Двое притягиваются друг к другу как магнитом, силой притяжения. Она слепа. Это тьма. Свет, напротив, связывает одно с другим по принципу внутренней связи. Различные части становятся согласованными благодаря некой единой сущности, присущей каждой из частей. Части согласуются благодаря внутренней гармонии, уходящей корнями в реальность, которую Соловьев называет «гармонией сходства»10. Гармония, о которой он говорит, происходит из всеобщности, где все живое имеет свое место. Такое метафизическое понимание было характерно для русских мыслителей второй половины 19 века, особенно для Толстого, Достоевского и Соловьева. (Психоаналитиком этой ориентации был Бион, который назвал эту всеобщность 0). Существовало определенное расхождение между метафизическими взглядами этих мыслителей и их современников в Германии, Австрии, Франции и Англии. Русские считали, что в многообразии есть общность и что гармония, о которой говорит Соловьев, заключается в этой общности, в этой всеобщности и в этом знании, полученном благодаря интуиции. Различные части внутри личности изначально согласуются, и свет, о котором я говорил, это интуиция, проникающая в личность. Когда света нет, различные части не имеют внутреннего единства, а объединены только внешне. Это вызывает яд, о котором я говорил. Но мы должны понять, почему это происходит.
Сначала я исследую два типа связи между двумя людьми, а затем – как они являются символами внутренних отношений. Есть два способа, посредством которых я могу вступить в отношения с другим человеческим существом. Либо я могу на ней сосредоточить свой взгляд и позволить ей увлечь меня, так что она станет моим эго, либо я закрою глаза и позволю себе унестись силой воображения. Я предусмотрительно не называю её моей собственной силой. Она захватывает меня, а не я её. Эта сила воображения проявляет себя во снах и грезах. Реальность, разделяемая со всеми членами человеческой расы, существует во мне. Я - часть человеческой расы. Соловьев называет это принципом солидарности. Именно она рождает сочувствие. Итак, человек, который сейчас рядом со мной, осязаемо присутствует для меня, как и я для него. Это тот материал, который использует сила воображения. Моё отношение к этому человеку теперь становится внутренней активностью. Давайте назовем первый способ отношений установлением связи (relating), а второй – цеплянием (clinging). В цеплянии есть страх от того, что внутри. Я цепляюсь за другого. В то же время это не Я, а скорее набор фрагментов, последовательно склеенных друг с другом. Наоборот, если я устанавливаю связь, то в этом случае различные части внутренне связаны, т.е. существует истинное Я.
Оба типа связи одновременно являются и двумя способами связи различных частей внутри личности. В случае связи по типу цепляния недоразвитая инфантильная часть будет отравлять остальную личность. Но почему? Потому что страх подталкивает то, чего боятся. Пугающая реальность изгоняется. Среди частей создается система отторжения. Признаком такой ситуации является наличие стыда.
Вот поэтому Соловьев, чья психология основана на таких понятиях как «стыд», «сострадание» и «почтение», во главу угла поставил стыд. Сострадание и почтение (Соловьев называет это качество то почтением, то зависимостью) можно обнаружить у животных, но не стыд. Стыд содержит знание того, что облагораживает человека, отличает его от животного. Стыд протестует, когда нет того, что составляет достоинство человека.
Фрейд вывел свою психологию из инстинктов, инстинктов, берущих начало в организме биологическом. По праву он не дал нам забыть, что мы животные. Соловьев построил свою психологию на том, что отличает человеческое существо от животных. Психология Соловьева позволяет осознать значение цивилизации, искусства, науки, религии и самого психоанализа. Я думаю, что эта конференция в Сибири - подходящий случай для серьезного обращения психоаналитиков к Соловьеву, его психологии человека, человека цивилизованного.
Перевод с англ. – Татьяна Толкачевой
1 BION, W.R. (1967/93) Second Thoughts p. 156 [Commentary]. London: William Heinemann Medical Books/Karnac Books.
2 COPLESTON, Frederick. (1988) Russian Religious Philosophy. “ Although Solovyev was Russia’s first systematic philosopher and a thinker of considerable stature, his thought received little attention ...” p. 12. England: Search Press/ USA: University of Notre Dame.
3 Quoted in D’HERBIGNY, Michel. (1918) Vladimir Soloviev - A Russian Newman. p. 7. London: R&T Washbourne Ltd.
4 Ibid. p. 8.
5 JONES, Ernest. (1972). Sigmund Freud, Life and Work. vol 1 p. 45. London: The Hogarth Press.
6 SOLOVYOV, Vladimir. (1918) The Justification of the Good. p. 135. London: Constable and Company.
7 BION, W.R. (1970) Attention and Interpretation. pp. 6-7. London, Sydney, Toronto, Wellington: Tavistock Publications.
8 Quoted in Isaiah Berlin’s essay Vissarion Belinsky. In BERLIN, Isaiah (1978) Russian Thinkers. p. 172. London: The Hogarth Press.
9 Ibid. p. 32.
10 SOLOVYOV, Vladimir. (1918). The Justification of the Good p. 68. London: Constable’s Russian Library.
11
PAGE 1