Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
22
В. Мау
Российские реформы сквозь призму латиноамериканского опыта: некоторые итоги и тенденции
Сравнительный анализ экономического и политического развития посткоммунистических и латиноамериканских стран становится в последние годы все более популярным. Более того, по мере продвижения одних стран от коммунизма, а других от авторитарного популизма актуальность подобного рода сопоставлений нарастает. Опыт демократизации сменяется опытом осуществления экономических реформ.
Предметом этого доклада является выявление основных направлений влияния латиноамериканского опыта на развитие экономических реформ в СССР и в России. Основное внимание я хотел бы уделить проблемам, наиболее существенным для настоящего, постстабилизационного этапа развития российской экономики - экономико-политическим проблемам устойчивости и роста.
1. Общее и особенное в развитии России и Латинской Америки
Интерес к латиноамериканскому опыту обострился в СССР в середине 80-х годов. Отчасти это было связано с нараставшим пониманием необходимости осуществления серьезных экономических реформ в стране “развитого социализма”, что подталкивало к поиску и анализу возможных образцов и моделей. Хотя в ряду возможных образцов для подражания обращение к латиноамериканскому опыту все-таки воспринималось как дань экзотике, как некоторая теоретическая экстравагантность.
Между тем соответствующие сопоставления могли иметь под собой серьезные теоретические (методологические) и практические (исторические) основания. Сказанное касается целого ряда экономических параметров и политических проблем.
Прежде всего, сопоставимость уровня социально-экономического развития, измеряемого через показатель ВНП на душу населения (табл. 1). Сопоставимость этого параметра по разным странам не только является свидетельством определенной социально-экономической общности, но и несет важную политическую нагрузку. Именно этот уровень, как показано С. Хантингтоном, является критическим для сохранения авторитарных и тоталитарных режимов, именно при этом уровне социально-экономического развития бурное развертывание демократических процессов становится в высокой степени вероятным1.
Таблица 1
ВНП на душу населения в 1985 году в СССР и в отдельных странах Латинской Америки
|
СССР |
Аргентина |
Бразилия |
Чили |
Мексика |
|
|
Доллары США в ценах 1990 (a) |
6715 |
6912 |
4902 |
5145 |
5141 |
|
Доллары США в ценах 1993 (b) |
5418 |
7088 |
5385 |
5415 |
6861 |
(a) - Maddison Angus. Monitoring the World Economy. Paris: OECD P. 201.
(b) - Россия в меняющемся мире. М.: ИЭА, 1997. СС. 225-226.
Другой фактор, общий для СССР и ведущих латиноамериканских стран, кроется в особенностях их экономической истории ХХ столетия. Точнее, в характерном для них типе догоняющей индустриализации, основанной на стратегии импортозамещения. Индустриализация в этих странах происходила при активном участии государства, создававшего тепличные условия для развития национальной промышленности. Этот курс мог мотивироваться различными аргументами - от необходимости защиты от капиталистического окружения до необходимости ослабления зависимости от мировых капиталистических рынков. Но во всех этих случаях неизбежным становилось формирование жесткой социально-экономической и производственно-технологической конструкции, низкоконкурентной с точки зрения мировых критериев эффективности и чреватой обострением политической нестабильности при попытках проведения структурных реформ (будь то в начале “импортозамещающего пути”, или при выходе из него). И именно импортозамещающий путь в индустриальный мир предопределил комплекс важнейших особенностей функционирования социально-экономических систем рассматриваемых здесь стран по обе стороны Атлантики (или, если угодно, по обе стороны Тихого океана).
Наконец, перед всеми названными странами встала к 80-м годам задача преодоления рамок индустриализма и выход в постиндустриальное общество. Достижение данного уровня среднедушевого ВНП также являлось признаком готовности соответствующих стран к переходу на новую ступень развития, хотя конкретные структурные предпосылки этого перехода в СССР и ведущих странах Латинской Америке, конечно же, не совпадали2. В то же время наличие авторитарных традиций во всех рассматриваемых государствах в совокупностью с запаздывающим характером постидустриализации (аналогично поздней индустриализации) предопределяли формирование конфликта между задачами неомодернизации и демократизации, преодоления авторитаризма.
Это последнее имеет еще один аспект, на который указывают некоторые исследователи. Рассматриваемые страны отличает своего рода изолированность трансформации, то есть осуществление реформ вне экономических и политических механизмов более развитых, более стабильных государств. Страны Центральной и Восточной Европы развиваются в направлении западноевропейской модели, что в значительной мере стабилизирует и упорядочивает их социально-экономические и политические системы, задает характер и важнейшие параметры развития. Россия же, как и большинство латиноамериканских государств, ориентирована на решение своих проблем в собственном социально-политическом контексте. Их трансформация не может быть вырвана из общемирового контекста, но влияние (прежде всего политическое и культурное) со стороны других стран и регионов является здесь гораздо более ограниченным. “В России, как и в Латинской Америке, ситуация в этом плане принципиально иная: представляя иные миры, цивилизации и континенты, оба эти региона оставлены “один на один” со своими многообразными и все более обостряющимися проблемами”3.
Разумеется, схожесть развития обоих групп государств никак не следует переоценивать. Немало факторов и параметров развития позднекоммунистического и латиноамериканского мира были сугубо различными и даже противоположными.
Прежде всего, это различие институциональной структуры, сохранение в Латинской Америке институтов частной собственности и легитимно накопленного богатства в частных руках.
Латиноамериканские страны имели также и опыт функционирования демократических институтов, опыт многопартийности. Авторитарные и военные режимы чередовались здесь с демократическими формами правления со всеми атрибутами традиционной буржуазной демократии. Собственно, в этом как раз и состоит коренное отличие авторитарных систем от тоталитарных.
Существенно иной была и социальная структура рассматриваемых стран. Для обществ советского типа характерна была крайняя форма эгалитаризма в официальном распределении доходов, социальное неравенство здесь было нивелировано, что подрывало стимулы экономического развития, но обеспечивало исключительную социальную стабильность общества. Так, коэффициент Джини, находившийся в СССР средины 80-х годов на уровне 25, в Бразилии превысил 60, в Мексике и Чили - 50 (табл. 2). Проблема бедности и социальной дифференциации была одной из основных доминант социально-политического развития большинства латиноамериканских государств на протяжении многих десятилетий4.
Таблица 2
Показатели социальной дифференциации. (коэффициент Джини)
|
Страны |
Годы |
коэффициент Джини |
|
СССР (a) |
1985 |
25,6 |
|
Россия (c) |
1991 |
26,0 |
|
Россия (b) |
1993 |
49,6 |
|
Швеция (c) |
1987 |
30,4 |
|
Великобритания (a) |
1985 |
29,7 |
|
Германия (d) |
1984 |
25 |
|
Италия (d) |
1986 |
31 |
|
США (c) |
1992 |
46,6 |
|
Чили (b) |
1994 |
56,5 |
|
Бразилия (b) |
1989 |
63,4 |
|
Мексика (b) |
1992 |
50,3 |
(а) - Atkinson Anthony B., Micklewright John. Economic Transformation in Eastern Europe and the Distributia of Income. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 112.
(b) - The World Bank. The State in a Changing World: World Development Report 1997. Oxford: Oxford University Press, 1997. P. 222-223.
(c) - Россия и ООН: Информационно-статистический справочник. М.: Госкомстат, 1995.
(d) - Gardiner Karen. A Survey of Income Inequality over the Last Twenty Years. London: LSE, 1993. P. 14.
Даже в посткоммунистической России, где социальная поляризация резко возросла, она все равно в двух важных аспектах отличалась от латиноамериканской. С одной стороны, показатели социального расслоения никак не дотягивали до латиноамериканских. С другой стороны, социальной структуре России нехарактерен раскол на два мощных и противостоящих друг другу полюса: слой чрезвычайно богатых весьма немногочисленен, и основная часть населения имеет более или менее схожие условия жизни, что особенно заметно при обращении не к среднероссийскому, а к региональным показателям распределения населения по доходным группам (табл. 3).
Таблица 3
Децильный коэффициент дифференциация доходов населения
1995 году
|
Россия |
10,2 |
|
Москва |
27,7 |
|
Санкт-Перетбург |
7,1 |
|
Северный |
10,3 |
|
Северо-западный |
10,7 |
|
Центральный |
13,8 |
|
Волго-Вятский |
7,1 |
|
Центрально-Черноземный |
6,7 |
|
Поволжский |
7,5 |
|
Северо-Кавказский |
7,3 |
|
Уральский |
8,4 |
|
Западно-Сибирский |
11,3 |
|
Восточно-Сибирский |
13,7 |
|
Дальневосточный |
13,3 |
Источник: Доходы и уровень жизни населения: Мониторинг. М.: Минтруд, 1997. С. 22.
Свою роль в “разведении” опыта этих стран сыграли и различия в ресурсообеспеченности. Богатство СССР природными ресурсами предопределило гораздо более широкие рамки функционирования и воспроизводства закрытой экономики, основанной на импортозамещающих идеях и технологиях. В Латинской Америке, при всей склонности различных политических режимов (правых и левых, военных и гражданских) к импортозамещению, экономическая политика в ХХ столетии имела все-таки волнообразный характер, популистские эксперименты сменялись либеральными эпизодами, а меры по ограничению иностранного капитала сменялись политикой “открытых дверей”. Ограниченность природных ресурсов ставила известные границы для импортозамещающей ортодоксии, от которых был практически полностью свободен Советский Союз5.
Из этого следует и еще одна важная особенность СССР и перспектив трансформации его экономики. Исключительная устойчивость советской социально-экономической системы, до поры до времени невосприимчивость к вызовам времени делали неизбежными гораздо более тяжелые последствия структурной перестройки, хотя и оттягивали момент ее осуществления. Результатом этого становилось, с одной стороны, все более масштабное отклонение советской экономической структуры от потребностей постиндустриальной эпохи, а с другой - обусловливали неизбежность масштабного спада производства во многих отраслях с началом адаптации к постиндустриальным реалиям.
Особенности путей развития СССР и Латинской Америки должны были предопределить существенные различия путей выхода из авторитаризма в политике и индустриализма в экономике. Латиноамериканским государствам предстояло осуществить комплекс мер по демократизации и макроэкономической стабилизации, сопровождаемые шагами по дерегулированию и либерализации экономической жизни. Перед СССР стояла задача проведения системной трансформации, включающей коренные сдвиги в отношениях собственности и изменение на этой базе всех сторон жизни общества. Словом, латиноамериканские государства столкнулись с необходимостью проведения более или менее серьезных реформ, тогда как ликвидация советского коммунизма требовала изменений революционного характера.
Однако революционный характер трансформационных процессов в России не определяется лишь изменением отношений собственности. Более того, глубокие изменения в отношениях собственности возможны и нереволюционным путем. Сравнение революционного и реформаторского пути преобразования общественной жизни выходит за рамки настоящего доклада. Здесь нам представляется необходимым обратить внимание лишь на два наиболее существенных для дальнейшего изложения момента.
Во-первых, революционную трансформацию отличает резкое ослабление государственной власти, естественным следствием чего становится резкое усиление стихийности, нескоординированности социальных, экономических и политических процессов. Контроль государства за этими процессами становится неэффективным, а наиболее успешным оказывается то правительство, которое способно в максимальной мере опереться на существующие интересы влиятельных экономико-политических агентов. В этом отношении деятельность власти в условиях революции аналогична деятельности “слабого диктатора”, который может удерживаться у власти лишь балансируя между различными группами интересов. Этот феномен достаточно хорошо известен в Латинской Америке и описан в современной экономико-политической литературе6. Однако особенность революционного (в данном случае - российского посткоммунистического) опыта состоит как раз в том, что сильная власть здесь не может возникнуть в результате простого переворота и прихода в президентский дворец “сильной личности”, но лишь постепенно вызревает по мере исчерпания собственно революционных процессов.
Во-вторых, отсутствие консенсуса между основными социально-политическими силами и группами интересов. Радикальность происходящих изменений делает такой консенсус принципиально невозможным. И это накладывает существенные ограничения как на возможности решения конкретных экономико-политических задач, так и на функционирование конституционно-политической системы данной страны. Тем самым, иной оказывается политическая и экономическая логика проведения реформ. “Опыт Германии 1948 г., а также Мексики 1987 г. доказал, что для успешной реализации плана совершенно необходимы широкие дебаты и достижение социального согласия в период, предшествующий его принятию”, - писал Л.К.Брессер Перейра, видный бразильский экономист и бывший министр финансов7. Впрочем, это правило не всегда может сработать и в условиях наличия консенсуса по базовым ценностям развития общества8, а в условиях революционных сдвигов оказывается просто невозможным.
2. Особенности влияния латиноамериканского опыта на различных этапах развития перестроечного СССР и посткоммунистической России
Первые попытки сравнительного анализа пути реформирования советского общества с латиноамериканским опытом относятся ко второй половине 80-х годов и были связаны с поиском адекватного механизма осуществления реформ, необходимость которых на тот момент практически всеми признавалась.
Раньше всего речь зашла о политических аспектах трансформации. Точнее, о роли жесткого, диктаторского режима для проведения экономической модернизации. Памятны выступления И.Клямкина и А.Миграняна о том, что сколько-нибудь масштабные реформы хозяйственной системы несовместимы с политической демократизацией и, напротив, что они требуют режима авторитарного. Успехи Чили были налицо, и именно пример этой латиноамериканской страны наиболее часто использовался для подтверждения вывода о необходимости, если не желательности, диктатуры.
Интересно, что опыт Чили стал тогда привлекать внимание сторонников самых разных политических и теоретических воззрений. С одной стороны, это могли быть экономисты, придерживавшиеся последовательных либеральных взглядов. С другой стороны, об успехах пиночетовской Чили стало модно рассуждать среди части высшего партийного руководства, что должно было служить обоснованием противодействия консервативной части КПСС горбачевскому курсу.
Однако по мере развития экономического кризиса 1989-1991 годов, по мере роста товарного дефицита и обострения проблемы подавленной инфляции на передний план выходил другой аспект проблемы экономико-политических взаимодействий трансформационного процесса. Макроэкономическая дестабилизация, проедание валютных резервов и дезинтеграция политического пространства были чреваты острыми политическими потрясениями, а более конкретно - государственным (в том числе военным) переворотом. Схема “популистская политика - высокая инфляция - военный переворот” неоднократно доказала свою практичность, о чем убедительно свидетельствовал как раз опыт Латинской Америки.
Из этих рассуждений вытекало два принципиальных вопроса относительно путей дальнейшего развития советской (тогда еще советской) экономики.
Во-первых, о перспективах демократической системы в СССР, о возможности сочетания экономического кризиса и политической демократии. Не о целесообразности или нецелесообразности авторитаризма в условиях рыночной трансформации, но о вероятности крушения демократии при сохранении данных макроэкономических тенденций.
Во-вторых, о характере экономической политики авторитарного режима. Опыт латиноамериканских стран показывал, что приходящие на волне популизма военные правительства как правило оказывались способны проводить ответственную и жесткую политику, обеспечить преодоление экономического кризиса и добиться более или менее устойчивой ситуации в экономике. Бывало и обратное: военные, приходившие на волне общественного недовольства социально-экономическим курсом и обещавшие решительными мерами навести порядок, быстро доводили страну до полной экономической катастрофы. Что могла ждать Россия в случая подобного политического сценария?
Любые исторические аналогии сами по себе не являются фактором политической предопределенности тех или иных событий. Напротив, история свидетельствует, что знание аналогий, их учет в деятельности практического политика несколько расширяет свободу маневра и позволяет хотя бы отчасти избежать нежелательного результата.
В нашем случае налицо был ряд факторов, противодействовавших формированию жесткого, диктаторского режима, который был бы способен решать стабилизационные задачи. С одной стороны, как уже отмечалось выше, данный уровень экономического развития (выражаемый в обобщенном виде как ВНП на душу населения) и стоявшая перед страной стратегическая задача выхода в постиндустриальный мир в значительной мере предопределяли невозможность решения социально-экономических проблем в условиях политической диктатуры. С другой стороны, революционный характер российской трансформации предопределял невозможность сильного, способного решать масштабные экономические задачи государства - даже при наличии диктаторского по форме правления.
В то же время было достаточно очевидно, что решение задач макроэкономической стабилизации требует решительности, политической воли, независимости от конфликтующих групп интересов. В этом состояло важнейшее противоречие российской ситуации накануне краха коммунистической системы.
Начало либеральных реформ в России способствовало усилению интереса исследователей к опыту латиноамериканских стран и одновременно требовали уточнения и конкретизации тех сюжетов и проблем, относительно которых этот опыт был особенно важен и интересен. Основными темами для исследования и обобщения латиноамериканского опыта в период 1992-1994 годов стали проблемы либерализации и макроэкономической стабилизации, политические факторы осуществления стабилизации, а также приватизации. (Впрочем, опыт приватизации не мог представлять особенного интереса в силу исключительной специфичности, масштабности приватизации в условиях посткоммунизма).
В части задач либерализации и стабилизации ключевым был вопрос о применимости стандартных макроэкономических подходов к посткоммунистической ситуации. Опыт Польши, где аналогичные реформ были начаты двумя годами ранее, равно как и проводившийся на протяжении ряда лет теоретический анализ, свидетельствовали в пользу положительного ответа. Оставался, однако, ряд технических вопросов осуществления либерализации и стабилизации, латиноамериканский опыт решения которых мог быть уместен и для поскоммунистической России. Мы имеем в виду проблемы номинального якоря, использования или не использования элементов гетеродоксной модели (прежде всего государственного контроля за ценами и зарплатой), концентрации либерализационных мероприятий во времени. В основном это были вопросы, решавшиеся в терминах практической целесообразности и политической возможности, а никак не с точки зрения теоретически целостной либеральной (или какой бы то ни было другой) доктрины.
Другим, не менее важным сюжетом, рассматриваемым сквозь призму латиноамериканского опыта, были конституционно-политические аспекты осуществления макроэкономической стабилизации. Как мы уже отмечали выше, большинство попыток макроэкономической стабилизации, имевших место в Латинской Америке к началу 90-х годов, осуществлялись военными режимами. Правда, в основном эти попытки быстро проваливались и удачный опыт связывался лишь с именем А. Пиночета. Но на стороне гражданских правлений не наблюдалось по сути ни одного удачного примера. Понятно, что введение авторитарного режима было в России нежелательно, да и невозможно, если говорить об авторитарном режиме, способном проводить осмысленный макроэкономический курс.
Одновременно все более очевидным становился конфликт между популистскими ориентирами российских законодателей и необходимостью принятия непопулярных шагов в экономической сфере. Конфликт этот на волне послеавгустовского демократического подъема был разрешен предоставлением президенту Б. Ельцину в октябре 1991 года дополнительных полномочий сроком на один год (что отчасти отражало и стремление депутатов снять с себя ответственность за социально болезненные шаги правительства). Однако уже весной 1992, когда опасность катастрофы миновала, решительно заявили о себе силы, ориентированные на осуществление популистского (инфляционистского) экономического курса. Центром популистских настроений стал, как можно было предположить, депутатский корпус, в полной зависимости от которого находились по действовавшей тогда Конституции и бюджет, и Центробанк.
Так случилось, что первый острый кризис во взаимоотношении между депутатами и правительством совпал во времени (апрель 1992) с политическим кризисом в Перу, когда президент А.Фухимори, вопреки конституции, распустил популистски настроенный парламент и объявил референдум по новой конституции, существенно расширявшей права исполнительной власти за счет законодательной. Причем население, уставшее от популизма и инфляции, поддержало антиконституционные действия президента. Позднее на неконституционное ограничение прав представительных органов пошло и правительство Аргентины, и тоже нашло в этом поддержку избирателей.
Эти события в известной мере указывали путь решения стоящих перед Россией проблем. Не антидемократический режим, но проведение глубокой конституционной реформы, пусть даже и антиконституционными методами, могло дать необходимые рамочные условия для осуществления необходимых реформ и выведения страны из острого экономического кризиса. Это был принципиальный вывод, поскольку давал возможность сохранить конституционный и по сути своей демократический режим, трансформировав его в направлении, необходимом для дальнейшего устойчивого развития страны. Причем Конституция 1993 года явно учитывала опыт конституционных решений в странах, где они принимались в условиях жестких экономических и политических кризисов (от Франции 1958 до Перу 1992 года).
Еще одной проблемой осуществления макроэкономической стабилизации является формирование групп интересов, заинтересованных или, наоборот, не заинтересованных в проведении соответствующего курса. Изучение стабилизационного опыта Латинской Америки подтверждало критический характер формирования коалиции антиинфляционистских сил для того, чтобы достичь в этом направлении успеха. Причем здесь важным было наличие двух моментов. С одной стороны, сам факт формирования заинтересованных в остановке инфляции политических и экономических групп, наличие у них достаточных ресурсов, чтобы противодействовать сопротивлению инфляционистов. С другой стороны, наличие достаточно сильной политической власти (и, соответственно, политической воли), которая могла бы отказаться от балансирования между различными группами интересов и взять на себя политическую ответственность за осуществление комплекса непопулярных шагов.
Элементарный анализ российских экономико-политических реалий показывал наличие в России двух противостоящих групп интересов и связанных с ними политических организаций. С одной стороны, экономические агенты, способные адаптироваться к условиям реальной рыночной конкуренции и для устойчивого развития которых прежде всего требовалась макроэкономическая стабильность и лмберальный внешнеэкономический режим. С другой стороны, все те, для кого мягкие бюджетные ограничения, слабая денежная политика и закрытость внутреннего рынка от конкуренции иностранных товаропроизводителей были необходимыми условиями их выживания (для слабых, неконкурентоспособных предприятий) или получения сверхприбылей (для банков и торговли).
Антиинфляционисты количественно представляли собой поначалу довольно ограниченный круг экономических агентов, хотя и весьма мощный в политическом, а вскоре и в финансовом отношениях. Здесь особо выделялись экспортоориентированные предприятия энергетических и сырьевых отраслей. Вскоре к ним присоединились производители продуктов первичной переработки (металлургия, химия).
Проинфляционистские же силы выступали как сложный конгломерат разнородных групп интересов с разнонаправленной тенденцией развития. Понятно, что в первую очередь это были слабые предприятий, в силу объективных или субъективных причин неспособные найти свое место в рыночной экономике. Поначалу таких предприятий было особенно немного, причем субъективный фактор (качество менеджмента, находившее отражение даже в возрасте директора и продолжительности нахождения во главе данного предприятия) имел ключевое значение. В особенно тяжелом положении находились предприятия машиностроения, легкой и пищевой промышленности. Ужесточение денежной политики лишало их доступа к дешевым кредитным ресурсам с неизбежным в обозримой перспективе банкротством. Однако не менее заинтересованы в инфляции были бурно возникающие коммерческие банки, получавшие гигантские прибыли благодаря заниженной ставке рефинансирования и льготным кредитам, предоставляемых промышленности и сельскому хозяйству. Исключительно прибыльной являлась в условиях высокой инфляции и разного рода торгово-посредническая деятельность.
Провал трех попыток осуществления макроэкономической стабилизации на протяжении 1992-1994 годов обусловил скептицизм ряда аналитиков относительно принципиальной возможности решения этой задачи по причинам социально-политического характера. Отсутствие консенсуса по базовым экономическим и политическим проблемам развития страны, непоследовательность экономического курса правительства, его уязвимость перед давлением разных лоббистских групп, казалось, делали выход из ситуации устойчивой высокой инфляции невозможным, по крайней мере, в сжатые сроки.
Соответственно, обсуждались и проблемы экономико-политических последствий провала стабилизационных усилий и политической победы проинфляционных коалиций. В этом отношении логика дальнейшего развития событий представлялась более или менее ясной сквозь призму опыта латиноамериканских стран, попадавших в ловушку “экономики популизма”. Было нетрудно проследить неоднократно описанный в литературе путь от политики “финансовой и инвестиционной поддержки отечественных предприятий” (при помощи инфляционного финансирования госрасходов) к гиперинфляции и экономическому коллапсу.
Однако практическое развитие событий оказалось иным. В силу ряда факторов к 1995 году изменился баланс сил в пользу антиинфляционистского курса. В 1996 году стало ясно, что денежная стабилизация в России состоялась. И одновременно резко обострились дискуссии о выборе дальнейшего пути вывода страны из кризиса. После подавления инфляции до уровня ниже 20% годовых, актуальными стали вопросы преодоления спада производства. Каков должен быть механизм восстановления экономического роста? Этот вопрос стал ключевым в экономических дискуссиях и политической борьбе 1995-1997 годов.
3. “Экономика популизма” и российские реалии9
Уже в ходе предвыборной борьбы 1995 года в связи с выборами в Государственную Думу явно оформились три различных политических блока, ориентированных на различные программы действий по возобновлению экономического роста. Они же доминировали и в ходе президентской кампании 1996 года. Подробный анализ этих программ выходит за рамки настоящего доклада, а потому мы дадим им здесь лишь краткую характеристику.
Одна программа ориентировалась на дальнейшее продолжение антиинфляционной политики как основы возобновления экономического роста. Она предполагала обеспечение стабильности валютного курса и меры по дальнейшему укреплению рубля, а также сохранение либерального внешнеэкономического режима как фактора противодействия монополизму на внутреннем рынке и стимулирования повышения эффективности отечественных товаропроизводителей. Этот курс более или менее последовательно реализовывался правительством и находил поддержку у партий правой и либеральной ориентации и, соответственно, в предвыборной программе Б.Ельцина.
Другая программа провозглашала курс на усиление перераспределительной роли государства и подстегивание экономического роста при помощи увеличения предложения денег. Это был типичный левый инфляционизм, провозглашающий два основных источника преодоления кризиса и улучшения социально-экономического положения страны. Во-первых, концентрация инвестиционной политики в руках государства и обеспечение предприятий промышленности и сельского хозяйства дешевыми кредитными ресурсами. В-третьих, стимулирование роста через подхлестывание спроса, то есть через увеличение денежных доходов (как фактор роста производства, а не как его результат). Соответствующие идеи наиболее последовательно развивали коммунистические и другие левые партии, а также близкие к ним аграрии.
Третий вариант вывода России из кризиса опирался на идеи усиления государственного контроля за инвестиционными потоками, усиление протекционизма и создание при помощи государства крупных производственных и хозяйственных образований (финансово-промышленных групп) как основы возобновления роста. Ключевым моментом здесь был тезис о необходимости перераспределения средств из экспортных отраслей в не выдерживающие конкуренции отрасли импортозамещения, прежде всего машиностроения (а в российской ситуации и сельского хозяйства), которые рассматриваются как объекты “национальной гордости”, обеспечивающие к тому же независимость страны. Такие идеи развивались националистическими (“патриотическими”) партиями и политиками.
Строго говоря, вторая и третья модели не противоречили, а скорее дополняли друг друга. Ведь протекционизм и господдержка ФПГ неотделимы в современных российских условиях от инфляционизма. Соответствующие идеи, в той или иной комбинации, и составили основу экономических платформ практически всех партий и политиков, оппозиционных курсу правительства Б.Ельцина.
Исследователю, знакомому с историей экономической политики основных латиноамериканских стран ХХ столетия, было нетрудно увидеть исключительную близость оппозиционных подходов тем политическим моделям, которые в настоящее время принято характеризовать как популистские. Возникали понятные аналогии с правительствами Варгаса в Бразилии, Перона в Аргентине, Альенде в Чили, Гарсиа в Перу и т. п. Все эти правительства (и многие другие) пытались решать проблемы экономического роста на путях расширения эмиссионного финансирования, введения ограничений на внешнеэкономическую деятельность, усиления государственного вмешательства в хозяйственную жизнь.
Однако проблема была отнюдь не во внешней схожести. Гораздо опаснее было выявившееся тогда же наличие комплекса объективных и субъективных факторов, характерных для всех стран перед началом очередного популистского эксперимента. Главными среди них были произошедшие в 1990-1995 годах изменения в экономической и социальной структуре России. Наличие этих факторов делало срыв России в “экономику популизма” если не неизбежным, то весьма вероятным.
В области экономической налицо была резкая поляризация хозяйственных агентов на экспортоориентированные и импортозамещающие. Наличие такого раскола хорошо прослеживается при сравнении данных по отраслевой динамике производства и структуре экспорта. Спад наиболее сильно затронул отрасли, чья доля в экспорте продукции сократилась более всего. И, напротив, конкурентная на внешнем рынке продукция производится в отраслях с наименьшим уровнем спада.
Опасность такого раскола была связана с тем, что социально-экономические интересы этих секторов оказываются не просто различными, но диаметрально противоположными. Они требуют разной денежной и валютно-кредитной политики, разного внешнеэкономического курса, разной политики инвестиций. Правительство не может в такой ситуации выработать курс, более или менее приемлемый для большинства экономических агентов, и вынуждено или постоянно колебаться, или постоянно воспроизводить социально-экономические конфликты. Но в любом случае рост политической напряженности в обществе становится в такой ситуации неизбежным.
Это было особенно опасно в посткоммунистической Росссии, где реформы происходили в условиях отсутствия общественного консенсуса по целям, по ключевым задачам стратегического развития страны. Государство было ослаблено распадом СССР и не могло не опираться на влиятельные группы экономических интересов. Но в поляризованной экономической системе отсутствует возможность выбора из социально-экономических сил и групп (ведь интересы полярны), и государство оказывается на положении заложника одной из них. Результат - опасное нарастание противостояния и высокая вероятность регулярных изменений курса на противоположный. Причем, как свидетельствует латиноамериканский опыт, нередко недемократическим путем.
Более того, происходила своего рода консервация подобной экономической структуры. Практически замороженными оказались процессы адаптации потенциально эффективных, конкурентоспособных предприятий к условиям современного рынка.
Второй острой проблемой была социальная дифференциация. Она быстро нарастала на протяжении первой половины 90-х годов. А высокая социальная дифференциация является одним из основных факторов перехода к популистскому курсу. Правда, в России сами показатели поляризации были еще далеки от критических значений развивающихся стран, но скорость изменения этого параметра сама по себе могла оказаться источником особой опасности для экономической и социально-политической стабильности (табл. 2).
Однако в 1997 году, то есть через два года после начала последней по времени попытки осуществления стабилизации, в России обнаружились некоторые новые тенденции, важные с точки зрения определения перспектив проведения той или иной социально-экономической политики.
О происходящих изменениях свидетельствует ряд параметров, среди которых выделяются следующие.
Произошла стабилизация и начался рост в ряде отраслей промышленности, ориентированных на внутренний рынок и не связанных с экспортом. (табл. 4). Это касается таких отраслей, как машиностроение и металлообработка, медицинская промышленность, полиграфическая промышленность, а также связанные с внутренним потреблением производства в химии и нефтехимии.
Таблица 4
Динамика промышленного производства по отраслям, январь-сентябрь (1995 г. = 100)
|
Отрасли |
1996 |
1997 |
|
Промышленность - всего |
95,5 |
97 |
|
Электроэнергетика |
99,4 |
96 |
|
Топливная |
97 |
97 |
|
Черная металлургия |
96 |
97 |
|
Цветная металлургия |
95 |
98 |
|
Химия и нефтехимия |
87 |
88 |
|
Машиностроение и металлообработка |
86 |
89 |
|
Лесная, деревообрабатывающая и целлюлозно-бумажная |
80 |
81 |
|
Промышленность стройматериалов |
75 |
71 |
|
Легкая |
73 |
70 |
|
Пищевая |
92 |
90 |
Источник: Госкомстат России
Впервые за годы реформ наметилось увеличение покупательского спроса населения - объем продаж предприятиями-изготовителями увеличился в январе-сентябре к аналогичному периоду 1996 года на 1,4% (в 1996 сократился на 12%), а объем продаж предприятиями торговли возрос на 3,9%.
Данные наблюдений, которые стал проводить Центр экономической конъюнктуры, также обнаружили достаточно высокую самооценку предприятиями своего конкурентного потенциала, причем и здесь четко выделился сектор, ориентированный прежде всего на конкуренцию на внутреннем рынке.
Анализ происходящих структурных сдвигов позволяет, по нашему мнению, выделить четыре группы отраслей (предприятий) в зависимости от их характера и требуемых для их устойчивого развития параметров экономической политики.
Во-первых, сырьевые и энергетические отрасли, являющиеся преимущественно экспортноориентированными. Их положение зависит практически исключительно от уровня мировых цен на соответствующие виды продукции и от характера внешнеэкономического режима страны. Они заинтересованы в либеральной экономической системе, отсутствии протекционизма, макроэкономической стабильности как условии эффективной инвестиционной деятельности.
Во-вторых, отрасли экспорта “промежуточной продукции”, прежде всего черная и цветная металлургия, химия и нефтехимия, а также производители идущей на экспорт военно-технической продукции. Их положение зависит от факторов, аналогичных первой группе, но с добавлением еще одного существенного момента - цен на продукцию и услуги естественных монополий. Завышение этих цен подрывает эффективность экспорта промежуточных товаров.
В-третьих, производители продукции, конкурентной на внутреннем рынке. Прежде всего это машиностроение и металлообработка, часть химии, медицинская и микробиологическая промышленность (особенно в части лекарственных средств), мукомольная, комбикормовая, пищевая промышленность. Для этих отраслей ключевое значение имеет стабильность национальной валюты (как фактор обеспечения устойчивости внутреннего спроса), высокий реальный курс рубля (как фактор, противодействия импорту), обуздание естественных монополий. Протекционистская политика, будучи для этих секторов небессмысленной, не имеет для их развития ключевого значения, а для ряда производств (требующих импортных комплектующих или оборудования) протекционизм прямо противопоказан.
Наконец, в-четвертых, те сектора экономики, которые не могут адаптироваться к условиям рыночной конкуренции и требуют для своего развития господдержки (и госрегулирования), дешевых денег, “защиты отечественного производителя”. К ним относятся некоторые подотрасли машиностроения, легкая промышленность.
Очевидно, что лишь предприятия, относящиеся к четвертой группе, имеют явно выраженные антирыночные приоритеты. Все остальные так или иначе находят свое место в открытой рыночной экономике.
Оценка тенденций трансформации структуры российской промышленности носит, разумеется, предварительный характер. Ведь мы находимся только в начале процесса структурной перестройки в условиях роста, а не спада. Насколько устойчивыми окажутся тенденции, о которых выше шла речь? Ответ на этот вопрос может дать только сама хозяйственная практика. Есть реальные основания полагать, что эти тенденции будут достаточно устойчивыми, что было бы весьма благоприятно для перспектив развития российской экономики и политики. Но существует по крайней мере два других сценария, безусловно, менее благоприятных.
Во-первых, еще нельзя исключать возможность коренного изменения макроэкономического курса в логике экономики популизма, что повлечет за собой срыв наметившихся тенденций к росту и возвращение к биполярной хозяйственной структуре.
Во-вторых, фактором неопределенности является характер институциональных преобразований в российской экономике, и особенно новые контуры системы отношений собственности в посткоммунистической России. Скажем, один вариант развития событий связан с формированием конкурентной среды, где разные типы предприятий образуют основу для функционирования разных групп интересов. Другой вариант - укрепление олигополистических тенденций, когда экономическое пространство страны оказывается поделенным между небольшим числом крупных финансово-промышленных групп со своими экономико-политическими интересами, которым (этим интересам) уже оказывается подчинены и интересы развития отдельных производств и секторов народного хозяйства.
Пока же мы можем опираться лишь на реально выявившиеся тенденции структурной трансформации российской экономики. И оставаясь в их рамках можно сделать ряд выводов, относительно того, как эти тенденции влияют на расклад сил между уже существующими группами экономических интересов и на возможности федеральной власти влиять на социально-экономические процессы. И выводы эти таковы.
Прежде всего, происходит ослабление антирыночных групп, составляющих социальную базу для левых партий. Благодаря этому можно прогнозировать некоторое ослабление политической напряженности в обществе и постепенное вымывание из политической элиты сторонников ортодоксальной импортозамещающей линии.
В этих условиях у правительства появляются дополнительные возможности для проведения независимого от отдельных групп интересов курса, более полно отражающего реальные национальные интересы. Преодоление биполярной структуры, усложнение системы существующих в обществе экономических интересов кладет конец ситуации, когда власть должна была выбирать между необходимостью поддержки одной или другой стороны этого конфликта. Теперь правительство имеет возможность опираться в своих решениях на более широкие коалиции и одновременно использовать в своих целях противоречия интересов отдельных групп.
Разумеется все сказанное не позволяет сделать однозначный вывод об окончательном успехе рыночных реформ. Существует по крайней мере два “фактора риска”, два разнопорядковых, но взаимосвязанных источника опасности для устойчивости исполнительной власти и ее экономического курса.
Один связан с естественным для современной российской ситуации стремлением крупнейших предпринимателей к установлению контроля над политической властью. Вокруг этого вопроса может происходить объединение их усилий, хотя такое объединение, в силу обозначенных выше факторов, не может быть устойчивым и обострение борьбы за новые переделы влияния будет совершенно неизбежным.
Во-вторых, перед правительством стоит сейчас ряд острых задач, связанных с новыми факторами осуществления макроэкономической политики. Прежде всего это стабилизация бюджета и преодоление хронической бюджетной задолженности, налоговая реформа, реформа межбюджетных отношений, реконструкция отраслей социальной сферы. Нерешение названных задач чревато серьезными потрясениями социально-политического характера. Причем характерно, что и в этих вопросах опыт ведущих латиноамериканских стран может быть исключительно полезен - практически все они после обуздания инфляции, сталкивались с аналогичным комплексом бюджетных и социальных проблем и должны были проводить соответствующие реформы (административную, бюджетную, пенсионную и т.д.).
Словом, на рубеже 1997-1998 годов Россия в очередной раз оказалась перед развилкой. Предстоит определиться с вопросом о принципах взаимоотношений власти и бизнеса. От этого выбора зависят механизмы и политические формы функционирования российского государства и всей экономической системы.
1 Hantington Samuel P. The Third Way. Norman and Lomdom: University of Oklahoma Press, 1991. P.62-68. Разумеется, в этом выводе автора менее всего следует видеть “фетишизм цифр”. С.Хантингтон подробно анализирует механизмы того, что он называет “a strong correlation between level of communications development and democracy” (p. 63).
2 Достаточно сравнить, скажем, показатели, характеризующие образовательный уровень населения и долю услуг в структуре ВНП. СССР явно опережал по первому показателю, тогда как структура ВНП скорее приближалась к постиндустриальной у латиноамериканских государств. (табл. 10).
3 Ворожейкина Т.Е. Демократия и экономическая реформа. Опыт сравнительного анализа России и Латинской Америки // Куда идет Россия: Общее и особенное в современном развитии. Т. IV. М., 1997. С. 97.
4 Sachs J.D. Social Conflicts and Populist Policies in Latin America. In: Brunetta R., Dell’Aringa C. (eds.). Labour Relations and Economic Performance. London: Macmillan, 1990.
5 Роль доступных естественных ресурсов с точки зрения перспектив импортозамещающей политики подробно проанализирована в кн.: Гайдар Е. Аномалии экономического роста. М.: Евразия, 1997. Гл. 2.
6 См.: Alesina A. Political Models of Macroeconomic Policy and Fiscal Reform. Washington D.C.: IBRD, 1992.
7 Цит. по: Окунева-Посконина Л.С. От авторитаризма к демократии: сравнительный анализ советских и бразильских реалий // Латинская Америка. 1992. N 1. С. 60.
8 В ряде исследований показывается, что проведение, скажем, макроэкономической стабилизации невозможно, пока в обществе существуют про- и атиинфляционистские силы с примерно одинаковым политическим (можно сказать, лоббистским) потенциалом. (См.: Fernandes R., Rodrik D. Resistance to Reform: Status Quo Bias in the Presence of Inflation. In Americal\n Economic Review. 81 (1991). P. 1146-1155; Alesina A., Drazen A. Whay are Stabilization Delayed? In: American Economic Review. 82 (1992). P. 1170-1188).
9 Материалы этого раздела были подготовлены совместно с И. Стародубровской.