Платон Сократ

Работа добавлена на сайт samzan.net:

Тексты

Текст 1. Платон

Сократ. В первую очередь, я думаю, мы договоримся, что ничто не становится ни больше, ни меньше, будь то объёмом или числом, пока оно остаётся равным самому себе... Во-вторых, то, к чему ничего не прибавляли и от чего ничего не отнимали, никогда не увеличивается и не уменьшается, но всегда остается равным себе... в-третьих, мы примем, что чего не было раньше и что появилось уже позднее, то не может существовать, минуя возникновение и становление?

Теэтет. По крайней мере, это представляется так.

Сократ. Вот эти три допущения и сталкиваются друг с другом в нашей душе, когда мы... говорим, что я в своем возрасте, когда уже не растут ни вверх, ни вниз, за какой-то год был выше тебя, то вскоре стал ниже, причем от моего роста ничего не убавилось, просто ты вырос. Ведь получается, что я стал позже тем, чем не был раньше, пропустив становление. А поскольку нельзя стать не становясь, то, не потеряв ничего от своего роста, я не смог бы стать меньше...

Теэтет. Клянусь богами, Сократ, все это приводит меня в изумление и, сказать по правде, иногда, когда я пристально вглядываюсь в это, у меня темнеет в глазах.

Сократ. А Феодор, как видно, неплохо разгадал твою природу, милый друг. Ибо как раз философу свойственно испытывать такое изумление. Оно и есть начало философии... (“Теэтет”, 155a–d).

Так вот, прими же или отвергни следующее. Когда мы говорим: “Человек вожделеет к тому-то”, скажем ли мы, что он вожделеет ко всему этому виду предметов или же к одним из них – да, а к другим – нет?

– Ко всему виду.

– Не скажем ли мы, что и любитель мудрости [философ] вожделеет не к одному какому-то ее виду, но ко всей мудрости в целом?

– Это правда.

– Значит, если у человека отвращение к наукам, в особенности когда он молод и ещё не отдает себе отчета в том, что полезно, а что – нет, мы не назовем его ни любознательным, ни философом, так же как мы не сочтём, что человек голоден и вожделеет к пище, если у него к ней отвращение: в этом случае он не охотник до еды, наоборот, она ему противна.

– Если мы так скажем, это будет правильно.

– А кто охотно готов отведать от всякой науки, кто с радостью идет учиться и в этом отношении ненасытен, того мы вправе будем назвать философом...

– А кого же ты считаешь подлинными философами?

– Тех, кто любит усматривать истину.

– Это верно; но как ты это понимаешь?

– Мне нелегко объяснить это другому, но ты, я думаю, согласишься со мной в следующем... Кто любит слушать и смотреть, те радуются прекрасным звукам, краскам, очертаниям и всему производному от этого, но их духовный взор не способен видеть природу красоты самой по себе и радоваться ей.

– Да, это так.

– А те, кто способен подняться до самой красоты и видеть её самое по себе, разве это не редкие люди?

– И даже очень редкие.

– Кто ценит красивые вещи, но не ценит красоту самое по себе и не способен следовать за тем, кто повел бы его к её познанию, – живет такой человек наяву или во сне, как ты думаешь? Суди сам: грезить – во сне или наяву – не значит ли считать подобие вещи не подобием, а самой вещью, на которую оно походит?

– Конечно, я сказал бы, что такой человек грезит.

– Далее. Кто в противоположность этому считает что-нибудь красотой самой по себе и способен созерцать как её, так и все причастное к ней, не принимая одно за другое, – такой человек, по-твоему, живет во сне или наяву?

– Конечно, наяву.

– Его состояние мышления мы правильно назвали бы познаванием, потому что он познаёт, а у того, первого, мы назвали бы это мнением, потому что он только мнит.

– Несомненно...

– Следовательно, о тех, кто замечает много прекрасного, но не видит прекрасного самого по себе и не может следовать за тем, кто к нему ведёт, а также о тех, кто замечает много справедливых поступков, но не справедливость самое по себе и так далее, мы скажем, что обо всем этом у них имеется мнение, но они не знают ничего из того, что мнят.

– Да, необходимо сказать именно так.

– А что же мы скажем о тех, кто созерцает сами эти [сущности], вечно тождественные самим себе? Ведь они познают их, а не только мнят?

– И это необходимо...

– А тех, кто ценит существующее само по себе, должно называть философами [любителями мудрости], а не любителями мнений.

– Безусловно...

– Относительно природы философов нам надо согласиться, что их страстно влечет к познанию, приоткрывающему им вечно сущее и не изменяемое возникновением и уничтожением бытие, о котором мы говорили.

– Да, с этим надо согласиться.

– И надо сказать, что они стремятся ко всему бытию в целом, не упуская из виду, насколько это от них зависит, ни одной его части, ни малой, ни большой, ни менее, ни более ценной...

– Ты прав.

– Посмотри вслед за этим, необходимо ли людям, которые должны стать такими, как мы говорим, иметь, кроме того, в своем характере еще и следующее...

– Что именно?

– Правдивость, решительное неприятие какой бы то ни было лжи, ненависть к ней и любовь к истине.

– Естественно, им необходимо это иметь.

– Не только, мой друг, естественно, но и во всех отношениях неизбежно любой человек, если он в силу своей природы охвачен страстным стремлением, ценит все, что сродни и близко предмету его любви.

– Верно...

– Но когда у человека его вожделения резко клонятся к чему-либо одному, мы знаем, что от этого они слабеют в отношении всего остального – словно поток, отведённый в сторону.

– И что же?

– У кого они устремлены на приобретение знаний и подобные вещи, это, я думаю, доставляет удовольствие его душе, как таковой, телесные же удовольствия для него пропадают, если он не притворно, а подлинно философ.

– Да, это неизбежно.

– Такой человек рассудителен и ничуть не корыстолюбив – ведь тратиться на то, ради чего люди гонятся за деньгами, подходило бы кому угодно, только не ему.

– Это так...

– Так разве не будет уместно сказать в защиту нашего взгляда, что человек, имеющий прирождённую склонность к знанию, изо всех сил устремляется к подлинному бытию? Он не останавливается на множестве вещей, лишь кажущихся существующими, но непрестанно идет вперед, и страсть его не утихает до тех пор, пока он не коснётся самого существа каждой вещи тем в своей душе, чему подобает касаться таких вещей, а подобает это родственному им началу. Сблизившись посредством него и соединившись с подлинным бытием, породив ум и истину, он будет и познавать, и поистине жить... тому, кто действительно направил свою мысль на бытие, уже недосуг смотреть вниз, на человеческую суету и, борясь с людьми, преисполняться недоброжелательства и зависти. Видя и созерцая нечто стройное и вечно тождественное, не творящее несправедливости и от нее не страдающее, полное порядка и смысла, он этому подражает и как можно более ему уподобляется. Или ты думаешь, будто есть средство не подражать тому, чем восхищаешься при общении?

– Это невозможно.

– Общаясь с божественным и упорядоченным, философ также становится упорядоченным и божественным, насколько это в человеческих силах (“Государство”, 474c–500d).

Сократ. Вероятно, если сравнить тех юношей, что толкаются в судах и тому подобных местах, с теми, что проводят время в философии и ученых беседах, то воспитание первых будет рабским перед свободным воспитанием вторых.

Феодор. Почему?

Сократ. Потому, что у последних, как ты выразился, никогда не бывает недостатка в досуге и своим рассуждениям они предаются в тишине и на свободе... Первым же всегда недосуг, их подгоняют водяные часы... Речи же свои они держат, как раб за раба перед господином, что восседает со своим законом в руке, да и тяжбы у них никогда не об отвлеченном предмете, но всегда о себе самом, и нередко дело идет о жизни и смерти. От всего этого люди становятся ожесточёнными и хитрыми (они знают, как польстить господину речью и угодить делом), с мелкой и кривой душой. Величие, прямоту и независимость с малых лет у них отняло рабство, принудившее их к коварству, угрозами и страхом отравившее нежные ещё души и, кто не сумел вооружиться сознанием истины и права, те не перенесли всего этого, но, обратившись вскоре ко лжи и взаимным обидам, совершенно согнулись и сломились, и теперь, превратившись из детей во взрослых людей, они, совсем не имея разума, почитают себя искусными и мудрыми...

Ну что ж, если тебе угодно, давай поговорим о корифеях... Эти же с ранней юности не знают дороги ни на агору, ни в суд, ни в Совет, ни в любое другое общественное собрание. Законов и постановлений, устных и письменных, они в глаза не видали и слыхом не слыхали. Они не стремятся вступить в товарищества для получения должностей, сходки и пиры и ночные шествия с флейтистками даже и во сне им не могут присниться. Хорошего ли рода кто из граждан или дурного, у кого какие неприятности... – всё это более скрыто от такого человека, чем сколько, по пословице, мер воды в море. Ему неизвестно даже, что он этого не знает. Ибо воздерживается он от этого вовсе не ради почёта, но дело обстоит так, что одно лишь тело его пребывает и обитает в городе, разум же, пренебрегши всем этим как пустым и ничтожным, парит надо всем, как у Пиндара, меря просторы земли, спускаясь под землю и воспаряя выше небесных светил, всюду испытывая природу любой вещи в целом и не опускаясь до того, что находится близко.

Феодор. Что ты имеешь в виду, Сократ?

Сократ. Я имею в виду Фалеса, Феодор. Рассказывают, что когда он, наблюдая небесные светила и заглядевшись наверх, упал в колодец, то какая-то фракиянка, миловидная и бойкая служанка, посмеялась над ним, что-де он стремится знать, что на небе, того же, что рядом и под ногами, не замечает. Эта насмешка относится ко всем, кто проводит свой век в занятиях философией... Так вот, такой человек, общаясь с кем-то лично или выступая на людях, например, как мы прежде говорили, когда ему приходится в суде или где-нибудь ещё толковать о том, что у него под ногами и перед глазами, – вызывает смех не только у фракиянок, но и у прочего сброда, на каждом шагу по неопытности попадая в колодцы и тупики, и за эту ужасную нескладность слывет придурковатым. Когда дело доходит до грубой ругани, он не умеет никого уязвить, задев за живое, потому что по своей беспечности не знает ни за кем ничего дурного, и в растерянности своей кажется смешным. Когда же иные начинают при нем хвалить других или превозносить себя, то он, не притворно, а искренне забавляясь всем этим, обнаруживает свою простоту и производит впечатление дурака. Славословия тиранам или царям он слушает так, как если бы хвалили пастухов, тех, что пасут свиней, овец или коров, за богатый удой, с той только разницей, что людской скот, как он считает, пасти и доить труднее и хлопотливее; при этом, считает он, пастырь, учредивший свой загон на холме за прочной стеной, по недостатку досуга не менее дик и необразован, чем те пастухи. Когда же наш философ слышит, что кто-то прикупил тысячи плетров [земли] или же приобрел еще более удивительные сокровища, то для него, привыкшего обозревать всю землю, это – самая малость. Если же воспевают знатный род, что-де кто-то насчитывает семь колен богатых предков, то он считает это сомнительной похвалой недалеких людей, которые по своей необразованности не могут охватить взором все страны и все времена и сообразить, что у каждого были несметные тысячи дедов и прадедов, среди которых не раз случались богачи и нищие, цари и рабы, варвары и эллины у кого угодно. Ему кажется нелепым и пустяшным, когда кто-то гордится списком в двадцать пять предков и возводит свой род к Гераклу и Амфитриону, потому что и Амфитрионов предок в двадцать пятом колене был таков, какая выпала ему участь, равно как и предок этого предка в пятидесятом колене, и ему смешна и людская несообразительность и неспособность расстаться с суетностью неразумной души...

Феодор. Если бы твои слова, Сократ, всех могли убедить так же, как и меня, больше мира и меньше зла стало бы среди людей.

Сократ. Но зло неистребимо, Феодор, ибо непременно должно быть что-то противоположное добру. Среди богов зло не укоренилось, а смертную природу и этот мир посещает оно по необходимости. Потому-то и следует пытаться как можно скорее убежать отсюда туда. Бегство – это посильное уподобление Богу, а уподобиться Богу – значит стать разумно справедливым и разумно благочестивым... Бог никоим образом не бывает несправедлив, напротив, он как нельзя более справедлив, и ни у кого из нас нет иного способа уподобиться ему, нежели стать как можно более справедливым. Вот здесь-то и проявляются истинные возможности человека, а также его ничтожество и бессилие. Ибо знание этого есть мудрость и подлинная добродетель, а незнание – невежество и явное зло. Прочие же мнимые возможности и премудрости оборачиваются грубостью в делах государственного правления и пошлостью в искусствах. Поэтому людям несправедливым и неблагочестивым в словах и поступках лучше всего не позволять искусно злоупотреблять своей злокозненностью, ибо они кичатся своим позором и не предполагают даже услышать, что они – вздорный люд, то есть бремя земли, а не благоспасаемая опора отечества... (“Теэтет”, 172d–176d).

Нет, существует лишь одна правильная монета – разумение, и лишь в обмен на неё должно всё отдавать; лишь в этом случае будут неподдельны и мужество, и рассудительность, и справедливость... (“Федон”, 69b).

Текст 2. Аристотель

Все люди от природы стремятся к знанию. Доказательство тому – влечение к чувственным восприятиям: ведь независимо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих, и больше всех зрительные восприятия... И причина этого в том, что зрение больше всех других чувств содействует нашему познанию и обнаруживает много различий [в вещах]...

Появляется опыт у людей благодаря памяти; а именно многие воспоминания об одном и том же предмете приобретают значение одного опыта... А наука и искусство возникают у людей через опыт... Появляется же искусство тогда, когда на основе приобретенных на опыте мыслей образуется один общий взгляд на сходные предметы...

В отношении деятельности опыт, по-видимому, ничем не отличается от искусства; мало того, мы видим, что имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто обладает отвлечённым знанием, но не имеет опыта. Причина этого в том, что опыт есть знание единичного, а искусство – знание общего, всякое же действие и всякое изготовление относятся к единичному: ведь врачующий лечит не человека [вообще],... а Каллия или Сократа... Но всё же мы полагаем, что знание и понимание относятся больше к искусству, чем к опыту, и считаем владеющих каким-либо искусством более мудрыми, чем имеющих опыт, ибо мудрость у каждого больше зависит от знания, и это потому, что первые знают причину, а вторые нет. В самом деле, имеющие опыт знают “что”, но не знают “почему”; владеющие же искусством знают “почему”, т. е. знают причину...

Естественно поэтому, что тот, кто сверх обычноэтому математические искусства были созданы прежде всего в Египте, ибо там было предоставлено жрецам время для досуга (“Метафизика”, 980а–981b24).

Всякое искусство имеет дело с возникновением, и быть искусным – значит разуметь, как возникает нечто из вещей, могущих быть и не быть и чьё начало в творце, а не в творимом. Искусство ведь не относится ни к тому, что существует или возникает с необходимостью, ни к тому, что существует или возникает естественно, ибо [всё] это имеет начало [своего существования и возникновения] в себе самом... Что такое наука – если нужно давать точные определения, а не следовать за внешним сходством, – ясно из следующего. Мы все предполагаем, что известное нам по науке не может быть и таким и инаким; а о том, что может быть и так и иначе, когда оно вне [нашего] созерцания, мы уже не знаем, существует оно или нет. Таким образом, то, что составляет предмет научного знания, существует с необходимостью, а значит, вечно, ибо всё существующее с безусловной необходимостью – вечно, вечное же не возникает и не уничтожается (“Никомахова этика”, 1139b14–1140a17).

Поэтому, как уже было сказано ранее, человек, имеющий опыт, считается более мудрым, нежели те, кто имеет [лишь] чувственные восприятия, а владеющий искусством – более мудрым, нежели ремесленник, а науки об умозрительном (theoretikae) – выше искусств творения (poietikai). Таким образом, ясно, что мудрость есть наука об определённых причинах и началах (“Метафизика”, 981b29 982a4).

То, что мы ищем, – это начала и причины существующего, притом, конечно, поскольку оно существующее. А именно: имеется некоторая причина здоровья и хорошего самочувствия, а также начала, элементы и причины математических предметов, и вообще всякое знание, основанное на рассуждениях или каким-то образом причастное рассуждению, имеет своим предметом более или менее точно определённые причины и начала. Но всякое такое знание имеет дело с одним определённым сущим и одним определённым родом, которым оно ограничивается, а не с сущим вообще и не поскольку оно сущее, и не дает никакого обоснования для сути предмета, а исходит из неё: в одном случае показывая её с помощью чувственного восприятия, в другом – принимая её как предпосылку, оно с большей или меньшей строгостью доказывает то, что само по себе присуще тому роду, с которым имеет дело...

Так как учение о природе также имеет теперь дело с некоторым родом сущего, а именно с такой сущностью, которая имеет начало движения и покоя в самой себе, то ясно, что оно – учение не о деятельности и не о творчестве...; поэтому если всякое рассуждение направлено либо на деятельность или на творчество, либо на умозрительное, то учение о природе должно быть умозрительным, но умозрительным знанием лишь о таком сущем, которое способно двигаться, и о выраженной в определении (kata ton logon) сущности, которая по большей части не существует отдельно [от материи]... Но и математика – умозрительная наука. А есть ли она наука о неподвижном и существующем отдельно, это сейчас не ясно, однако ясно, что некоторые математические науки рассматривают свои предметы как неподвижные и как существующие отдельно. А если есть нечто вечное, неподвижное и существующее отдельно, то его, очевидно, должна познать наука умозрительная, однако оно должно быть предметом не учения о природе (ибо последнее имеет дело с чем-то подвижным) и не математики, а науки, которая первее их обоих. В самом деле, учение о природе занимается предметами, существующими самостоятельно, но не неподвижными; некоторые части математики исследуют хотя и неподвижное, однако, пожалуй, существующее не самостоятельно, а как относящееся к материи; первая же философия исследует самостоятельно существующее и неподвижное (“Метафизика”, 1025b–1026a17).

Хотя математик на свой лад и пользуется общими положениями, но начала математики должна исследовать первая философия. В самом деле, положение “Если от равного отнять равное, то остатки будут равны” обще для всего количественного, а математика исследует, применяя его к определённой части своего предмета, например: к линиям, или углам, или к числам, или к чему-то другому количественному, однако не поскольку они сущее, а поскольку каждое из них есть нечто непрерывное в одном, двух или трех измерениях; философия же не рассматривает частичного, в какой мере что-то присуще ему как привходящее, а исследует каждое такое частичное лишь по отношению к сущему как сущему. Так же, как с математикой, обстоит дело и с учением о природе: привходящие свойства и начала вещей учение о природе рассматривает, поскольку эти вещи суть движущееся, а не поскольку они существующее (между тем о первой науке мы сказали, что она имеет дело с ними, поскольку её предметы суть существующее, а не поскольку они суть нечто разное); поэтому и учение о природе, и математику следует считать лишь частями мудрости (“Метафизика”, 1061b18–33).

Таким образом, имеются три умозрительных учения: математика, учение о природе, учение о божественном... и достойнейшее знание должно иметь своим предметом достойнейший род [сущего]. Так вот, умозрительные науки предпочтительнее всех остальных, а учение о божественном предпочтительнее других умозрительных наук... Если нет какой-либо другой сущности (oysia), кроме созданных природой, то первым учением было бы учение о природе. Но если есть некоторая неподвижная сущность, то она первее и учение о ней составляет первую философию, притом оно – общее [знание] в том смысле, что оно первое. Именно первой философии надлежит исследовать сущее как сущее – что оно такое и каково всё присущее ему как сущему (“Метафизика”, 1026a18–32).

Есть некоторая наука, исследующая сущее как таковое, а также то, что ему присуще само по себе. Эта наука не тождественна ни одной из так называемых частных наук, ибо ни одна из других наук не исследует общую природу сущего как такового, а все они, отделяя себе какую-то часть его, исследуют то, что присуще этой части, как, например, науки математические. А так как мы ищем начала и высшие причины, то ясно, что они должны быть началами и причинами чего-то самосущного (“Метафизика”, 1003a22–29).

Так как мы ищем именно эту науку, то следует рассмотреть, каковы те причины и начала, наука о которых есть мудрость... Во-первых, мы предполагаем, что мудрый, насколько это возможно, знает всё, хотя он и не имеет знания о каждом предмете в отдельности. Во-вторых, мы считаем мудрым того, кто способен познать трудное и нелегко постижимое для человека (ведь воспринимаемое чувствами свойственно всем, а потому это легко и ничего мудрого в этом нет). В-третьих, мы считаем, что более мудр во всякой науке тот, кто более точен и более способен научить выявлению причин, и, [в-четвертых], что из наук в большей мере мудрость та, которая желательна ради неё самой и для познания, нежели та, которая желательна ради извлекаемой из нее пользы, а [в-пятых] та, которая главенствует, – в большей мере, чем вспомогательная...

Вот каковы мнения и вот сколько мы их имеем о мудрости и мудрых. Из указанного здесь знание обо всём необходимо имеет тот, кто в наибольшей мере обладает знанием общего, ибо в некотором смысле он знает всё подпадающее под общее. Но пожалуй, труднее всего для человека познать именно это, наиболее общее, ибо оно дальше всего от чувственных восприятий. А наиболее строги те науки, которые больше всего занимаются первыми началами: ведь те, которые исходят из меньшего числа [предпосылок], более строги, нежели те, которые приобретаются на основе прибавления (например, арифметика более строга, чем геометрия)... А знание и понимание ради самого знания и понимания более присуще науке о том, что наиболее достойно познания, ибо тот, кто предпочитает знание ради знания, больше всего предпочтет науку наиболее совершенную, а такова наука о наиболее достойном познания. А наиболее достойны познания первоначала и причины, ибо через них и на их основе познается все остальное, а не они через то, что им подчинено. И наука, в наибольшей мере главенствующая и главнее вспомогательной – та, которая познает цель, ради которой надлежит действовать в каждом отдельном случае; эта цель есть в каждом отдельном случае то или иное благо, а во всей природе вообще – наилучшее.

Итак, из всего сказанного следует, что имя [мудрости] необходимо отнести к одной и той же науке: это должна быть наука, исследующая первые начала и причины: ведь и благо, и “то, ради чего” есть один из видов причин. А что это не искусство творения, объяснили уже первые философы. Ибо и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать, причем вначале они удивлялись тому, что непосредственно вызывало недоумение, а затем, мало-помалу продвигаясь таким образом далее, они задавались вопросом о более значительном, например, о смене положения Луны, Солнца и звезд, а также о происхождении Вселенной. Но недоумевающий и удивляющийся считает себя незнающим (поэтому и тот, кто любит мифы, есть в некотором смысле философ, ибо миф создается на основе удивительного). Если, таким образом, начали философствовать, чтобы избавиться от незнания, то, очевидно, к знанию стали стремиться ради понимания, а не ради какой-нибудь пользы. Сам ход вещей подтверждает это; а именно: когда оказалось в наличии почти всё необходимое, равно как и то, что облегчает жизнь и доставляет удовольствие, тогда стали искать такого рода разумение. Ясно поэтому, что мы не ищем его ни для какой другой надобности. И так же как свободным называем того человека, который живет ради самого себя, а не для другого, точно так же и эта наука единственно свободная, ибо она одна существует ради самой себя.

Поэтому и обладание ею можно бы по справедливости считать выше человеческих возможностей, ибо во многих отношениях природа людей рабская, так что, по словам Симонида, “Бог один иметь лишь мог бы этот дар”... Но не может божество быть завистливым (впрочем, и по пословице “лгут много песнопевцы”), и не следует какую-либо другую науку считать более ценимой, чем эту. Ибо наиболее божественная наука и наиболее ценима. А таковой может быть только одна эта – в двояком смысле. А именно: божественна та из наук, которой скорее всего мог бы обладать Бог, и точно так же божественной была бы всякая наука о божественном. И только к одной лишь искомой нами науке подходит и то и другое. Бог, по общему мнению, принадлежит к причинам и есть некое начало и такая наука могла бы быть или только или больше всего у Бога. Таким образом, все другие науки более необходимы, нежели она, но лучше нет ни одной (“Метафизика”, 982a4–983a23).

Текст 3. Давид Анахт

Философия – самое прекрасное и благородное из человеческих занятий [6, с.33]. Философия существует для того, чтобы облагородить и украсить человеческую душу и перевести её из материальной и окутанной туманом жизни к божественной и нематериальной [6, с. 99]. Итак, Бог даровал философию для украшения человеческой души. Её познавательные способности он украсил теоретической философией, а её животные способности – практической, дабы мы через мнение не воспринимали ложного знания и дабы не творили зла [6, с. 100].

Необходимо знать, что имеется шесть определений философии. Первое – философия есть наука о сущем как таковом. Второе – философия есть наука о божественных и человеческих вещах. Третье – философия есть забота о смерти. Четвёртое – философия есть уподобление Богу в меру человеческих возможностей. Пятое – философия есть искусство искусств и наука наук. Шестое – философия есть любовь к мудрости [6, с. 52].

Текст 4. Кант

Однако, прежде чем попытаться дать определение философии, мы должны сначала исследовать сам характер различных знаний и, так как философские знания принадлежат к знаниям рациональным, выяснить, в частности, что следует понимать под этими последними. Рациональные знания противополагаются знаниям историческим. Первые суть знания из принципов (ex principiis), последние – знания из данных (ex datis)... Мы объяснили рациональные знания как знания из принципов, и отсюда следует, что они должны быть априорными. Но существует два вида априорных знаний, имеющих, однако, много значительных различий, именно математика и философия.

Принято утверждать, что математика и философия различаются друг от друга по объекту, поскольку первая трактует о количестве, а вторая о качестве. Всё это неверно. Различие этих наук коренится не в объекте, ибо философия касается всего, а следовательно, и количества (quanta), как отчасти и математика, поскольку всё имеет величину. Специфическое различие между двумя этими науками составляют лишь различия в способе рационального познания, или применения разума в математике и философии. А именно, философия есть рациональное знание из одних только понятий, математика же, напротив, рациональное познание посредством конструирования понятий.

Мы конструируем понятия, когда представляем их в созерцании a priori, помимо опыта, или когда представляем в созерцании предмет, который соответствует нашему понятию о нём. Математик никогда не может пользоваться в [применении] своего разума одними только понятиями, философ же – конструированием понятий...

Итак, мы видим, математика имеет преимущество перед философией в том, что знания первой интуитивны, в то время как знания последней лишь дискурсивны...

Итак, философия есть система философских знаний, или рациональных знаний из понятий. Таково школьное понятие этой науки. По мировому же понятию (Weltbegriff) она есть наука о последних целях человеческого разума. Это высокое понятие сообщает философии достоинство, т. е. абсолютную ценность. И действительно, она есть то, что одно только и имеет внутреннююценность и впервые придает ценность всем другим знаниям.

Ведь всегда спрашивают в конце концов, чему служит философствование и его конечная цель – сама философия, рассматриваемая согласно школьному понятию?

В этом схоластическом значении слова философия имеет в виду лишь умение, в смысле же её мирового понятия – полезность. В первом смысле она есть, следовательно, учение об умении; в последнем – учение о мудрости, законодательница разума, и постольку философ – не виртуоз ума, но законодатель.

Виртуоз ума, или, как его называет Сократ, – филодокс, стремится только к спекулятивному знанию, не обращая внимания на то, насколько это знание содействует последним целям человеческого разума: он дает правила применения разума для всевозможных произвольных целей. Практический философ – наставник мудрости учением и делом – есть философ в собственном смысле. Ибо философия есть идея совершенной мудрости, указывающей нам последние цели человеческого разума.

К философии по школьному понятию относятся две вещи: во-первых, достаточный запас рациональных знаний; во-вторых, систематическая связь этих знаний, или соединение их в идее целого.

Философия не только допускает такую строго систематическую связь, но и является единственной наукой, которая имеет систематическую связь в собственном смысле и придает всем другим наукам систематическое единство.

Что же касается философии по мировому понятию (in sensus cosmico), то её можно назвать также наукой о высшей максиме применения нашего разума, поскольку под максимой разумеется внутренний принцип выбора между различными целями.

Ибо и в последнем значении философия есть наука об отношении всякого знания и всякого применения разума к конечной цели человеческого разума, которой, как высшей, подчинены все другие цели и в которой они должны образовать единство.

Сферу философии в этом всемирно-гражданском значении можно подвести под следующие вопросы:

Что я могу знать?

Что я должен делать?

На что я смею надеяться?

Что такое человек?

На первый вопрос отвечает метафизика, на второй – мораль, на третий – религия и на четвертый – антропология. Но в сущности всё это можно было бы свести к антропологии, ибо три первых вопроса относятся к последнему...

Ненавидящего науку ради любви к одной мудрости называют мисологом. Мисология обыкновенно возникает при отсутствии научных знаний и непременно связанного с этим своего рода тщеславия. Иногда же в ошибку мисологии впадают и те, которые сначала с большим прилежанием и успехом отдавались наукам, но в конце концов во всех её знаниях не нашли никакого удовлетворения. Философия есть единственная наука, которая способна дать нам это внутреннее удовлетворение, ибо она как бы замыкает научный круг, и благодаря ей науки впервые только и получают порядок и связь (“Трактаты и письма”, с.329–334).

Текст 5. Гегель

Самая серьезная потребность есть потребность познания истины. Эта потребность, которая составляет отличие духовной природы от природы лишь чувствующей и наслаждающейся, образует именно поэтому глубочайшую сущность духа, она в себе, т. е. потенциально, составляет всеобщую потребность... Дерзновение в поисках истины, вера в могущество разума есть первое условие философских знаний. Человек должен уважать самого себя и признать себя достойным наивысочайшего. Какого бы высокого мнения мы ни были о величии и могуществе духа, оно все же будет недостаточно высоким. Скрытая сущность Вселенной не обладает в себе силой, которая была бы в состоянии оказать сопротивление дерзновению познания, она должна перед ним открыться, развернуть перед его глазами богатства и глубины своей природы и дать ему наслаждаться ими...

Погружённость в повседневные заботы и интересы, с одной стороны, и тщеславное самодовольство мнений – с другой, – вот что враждебно философии. В душе, которой овладело последнее, не остаётся места для разума, который ищет не своего, а истинного... Пустые и поверхностные умы быстро решают вопросы и спешат высказать свое мнение; но тот, кто серьёзно относится к предмету, который значителен сам по себе... тот надолго погружается в предмет и изучает его в тиши.

Перед наукой простирается богатое содержание, созданное веками и тысячелетиями познающей деятельности... Всё наиболее возвышенное, глубокое и сокровенное было открыто в религиях, философских учениях и произведениях искусства... Мы имеем, можно сказать, достаточно и даже с избытком более или менее чистых или затуманенных образов истины...

Религия есть та форма сознания, в которой истина доступна всем людям, какова бы ни была степень их образования; научное же познание истины есть особая форма ее осознания, работу над которой готовы брать на себя лишь немногие. Содержание этих двух форм познания – одно и то же, но... для этого содержания существуют выражения на двух языках: на языке чувства, представления и рассудочного, гнездящегося в конечных категориях и односторонних абстракциях мышления, и на языке конкретного понятия... Из сказанного следует, что религия, правда, может существовать без философии, но философия не может существовать без религии, а содержит её внутри себя...

Философия изучает те же предметы, что и религия. Философия и религия имеют своим предметом истину, а именно истину в высшем смысле этого слова, – в том смысле, что Бог, и только он один, есть истина. Далее, обе занимаются областью конечного, природой и человеческим духом и их отношением друг к другу и к Богу как к их истине...

Философию можно предварительно определить вообще как мыслящее рассмотрение предметов. Но... всё человеческое таково только потому, что оно произведено мышлением... Так как только человек обладает религией, правом и нравственностью и так как он обладает ими только потому, что он – существо мыслящее, то всё содержание права, религии и нравственности – будь это содержание дано чувством, верованием или представлением – произошло не без участия мышления; деятельность и продукты мышления содержатся и даны в них. Но одно дело – иметь такиеопределяемые и проникнутые мышлением чувства и представления, и другое – иметь мысли о таких чувствах и представлениях... В нашем обычном сознании мысли соединены с первичным чувственным и духовным материалом; в размышлении, рефлексии и рассуждении мы примешиваем мысли к чувствам, созерцаниям, представлениям... Но совершенно другое – делать предметом сами мысли, без примеси других элементов... истинное содержание нашего сознания при превращении его в форму мысли и понятия сохраняется и даже, собственно говоря, впервые выявляется в настоящем своем свете... Возбужденное опытом как раздражителем, мышление ведёт себя в дальнейшем так, что поднимается выше естественного, чувственного и рассуждающего сознания в свою собственную, чистую, лишённую примесей стихию... если в других науках предметом мышления является пространство, число и т. д., то философия должна сделать предметом мышления само мышление. Но это – свободный акт мышления; оно свободно становится на ту точку зрения, на которой оно существует для самого себя и, следовательно, само порождает и даёт себе свой предмет [3, Т.1. С.57 –103].

Текст 6. Витгенштейн

4.001 Мысль – осмысленное предложение.

4.002 Целокупность предложений – язык.

Человек обладает способностью строить языки, позволяющие выразить любой смысл, понятия не имея о том, как и что обозначает каждое слово – так же, как люди говорят, не зная способа порождения отдельных звуков.

Повседневный язык – часть человеческого устройства, и он не менее сложен, чем это устройство...

Молчаливо принимаемые соглашения, служащие пониманию повседневного языка, чрезмерно сложны.

4.003 Большинство предложений и вопросов, трактуемых как философские, не ложны, а бессмысленны. Вот почему на вопросы такого рода вообще невозможно давать ответы, можно лишь устанавливать их бессмысленность. Большинство предложений и вопросов философа коренится в нашем непонимании логики языка...

И неудивительно, что самые глубокие проблемы – это, по сути, не проблемы.

4.0031 Вся философия – это “критика языка”...

 4.11 Целокупность истинных предложений – наука в её полноте (или целокупность наук).

4.111 Философия не является одной из наук.

(Слово “философия” должно обозначать нечто, стоящее под или над, но не рядом с науками.)

4.112 Цель философии – логическое прояснение мыслей.

Философия не учение, а деятельность.

Философская работа, по существу, состоит из разъяснений. Результат философии – не “философские предложения”, а достигнутая ясность предложений.

Мысли, обычно как бы туманные и расплывчатые, философия призвана делать ясными и отчетливыми.

4.113 Философия ограничивает спорную территорию науки.

4.114 Она призвана определить границы мыслимого и тем самым немыслимого.

Немыслимое она должна ограничить изнутри через мыслимое.

4.115 Она даёт понять, что не может быть сказано, ясно представляя то, что может быть сказано.

4.116 Всё, что вообще мыслимо, можно мыслить ясно. Всё, что поддается высказыванию, может быть высказано ясно.

…

6.54... О чём невозможно говорить, о том следует молчать.

(“Логико-философский трактат”)

Текст 7. Хайдеггер

Наш курс объявлен под названием “Основные понятия метафизики”... Поскольку же метафизика – центральное учение всей философии, то разбор её основных черт превращается в сжатое изложение главного содержания философии...

Философия – мы как-то вскользь, пожалуй, знаем – вовсе не заурядное занятие, в котором мы по настроению коротаем время, не просто собрание познаний, которые в любой момент можно добыть из книг; но – мы лишь смутно это чувствуем – нечто нацеленное на целое и предельнейшее, в чём человек выговаривается до последней ясности и ведет последний спор... Но что такое человек, что он философствует в недрах своего существа, и что такое это философствование?... Мы существуем, и пока мы существуем, мы всегда ожидаем чего-то. Нас всегда зовет Нечто как целое. Это “в целом” есть мир. – Мы спрашиваем: что это такое – мир? Туда, к бытию в целом, тянет нас в нашей ностальгии. Наше бытие есть это притяжение. Мы всегда уже так или иначе направились к этому целому или, лучше, мы на пути к нему. Но “нас тянет” – это значит нас одновременно что-то неким образом тащит назад, мы пребываем в некоей оттягивающей тяготе. Мы на пути к этому “в целом”. Мы сами же и есть переход, “ни то, ни другое”. Что такое это наше колебание между “ни то – ни то”? Ни одно, ни, равным образом, другое, вечное “пожалуй, и все-таки нет, и однако же”. Что такое этот непокой неизменного отказа? Мы называем это конечностью. Мы спрашиваем: что это такое – конечность?

Конечность не свойство, просто приданное нам, но фундаментальный способ нашего бытия... Конечность существует только в истинной обращённости к концу. А в этой последней совершается в конечном итоге уединение человека до его неповторимого присутствия... Что такое это одиночество, в котором человек всегда будет оказываться словно единственным? – Что это такое – уединение?

Что это такое вместе: мир, конечность, уединение? Что тут с нами происходит? Что такое человек, что с ним в основании его существа совершается такое?.. Нам мало знакомства с подобными вопросами, решающим оказывается то, действительно ли мы задаемся ими, имеем ли силу пронести их через всю нашу экзистенцию... Поскольку понимание и философствование – не рядовое занятие в числе других, но совершается в основании человеческого бытия, то настроения, из которых вырастают философская захваченность и хватка философских понятий, с необходимостью и всегда суть основные настроения нашего бытия, такие, которые постоянно и сущностно пронизывают своей мелодией человека, хотя он совсем не обязательно должен всегда распознавать их как таковые. Философия осуществляется всегда в некоем фундаментальном настроении...

Метафизика – не специализированная наука, где мы с помощью некой умственной техники дознаемся до чего-то в ограниченной предметной области... метафизика есть фундаментальное событие в человеческом бытии... Метафизика есть вопрошание, в котором мы пытаемся схватить своими вопросами совокупное целое сущего и спрашиваем о нём так, что сами, спрашивающие, оказываемся поставленными под вопрос.

Соответственно основные понятия тут – не обобщения, не формулы всеобщих свойств некоторой предметной области (животное, язык), но понятия особенного рода. Они охватывают каждый раз целое, они – предельные смыслы, вбирающие понятия..., они всегда захватывают заодно и понимающего человека, его бытие – не задним числом, а так, что первого нет без второго, и наоборот...

Философия выступает и выглядит как наука, не будучи таковой. Философия кажется похожей на мировоззренческую проповедь, тоже не будучи ею... Философия выглядит научным обоснованием и описанием мировоззрения, будучи, однако, чем-то иным... Философия требует – так поначалу кажется – применять свои познания как бы на практике, претворяя их в фактическую жизнь. Но всегда же и оказывается, что эти нравственные усилия остаются вне философствования... Философия есть что-то исконно самостоятельное,... так что всякое её прикладное применение всегда опаздывает и оказывается недоразумением...

Философствование равным образом не есть и запоздалая рефлексия над наличной природой и культурой... Философствование есть, наоборот, нечто такое, что имеет место прежде всяких гешефтов и составляет основное событие присутствия; что самостоятельно и вполне инородно тем образам поведения, в которых мы обычно движемся.

Это знали – и должны были знать – древние философы в первом решающем начале. Так, от Гераклита до нас дошло изречение: “Речи скольких людей я ни слышал, ни один не достиг того, чтобы знать, что мудрость, [философия] есть нечто от всего отделённое”. По-латински отделённое – absolutum, нечто находящееся на своём собственном месте, точнее, самим собой впервые и образующее собственное место. – Платон говорит как-то в одном из своих больших диалогов, что разница между философствующим и нефилософствующим как разница между бодрствованием и сном. Нефилософствующий человек, в том числе человек науки, конечно, существует, но он спит, и только философствование есть бодрствующее присутствие, нечто совершенно другое по отношению ко всему другому, несравнимо самостоятельное...

Что философия есть нечто в таком роде, знает даже повседневное сознание, хотя оно истолковывает это знание в смысле мировоззрения и абсолютной науки. Ближайшим образом философия представляется чем-то таким, что, во-первых, каждого касается и до каждого доходит, и, во-вторых, является предельным и высшим...

Истина философствования укоренена в судьбе человеческого присутствия. А это присутствие сбывается в свободе. Возможность, перемена и ситуация темны. Присутствие расположено прежде возможностей, которые оно не предвидит. Оно подвержено перемене, которой не владеет. Все принадлежащее к экзистенции присутствия принадлежит с равной существенностью к истине философии... Все неизбежно должно прийти в колебание. Ничего другого, насколько дело в нас, мы не вправе ожидать. На иное мы могли бы рассчитывать только в случае, если бы нам было обеспечено, что мы, что каждый из нас – некое божество или сам Бог. Тогда и философия тоже стала бы совершенно излишней... Потому что Бог не философствует, коль скоро философии, как говорит уже её название, ... суждено пребывать в нашей ничтожности, нашей конечности. Философия – противоположность всякой успокоенности и обеспеченности, ... она имеет постоянным и опасным соседом высшую недостоверность. Никто из познающих не стоит так тесно к краю ошибки, как философствующий. Кто этого ещё не понял, тому никогда и не мерещилось, что по-настоящему называется философствованием. Последнее и предельное есть самое опасное и необеспеченное... [10].

Литература 

1.  Платон. Федон // Соч. В 4 т. М.: Мысль, 1993. Т.2. 
2.  Платон. Теэтет // Соч. В 4 т. М.: Мысль, 1993. Т.2.
3.  Платон. Государство // Соч. В 4 т. М.: 1994. Т.4.
4.  Аристотель. Метафизика // Соч. В 4 т. М.: Мысль, 1975. Т.1.
5.  Аристотель. Никомахова этика // Соч. В 4 т. М.: Мысль, 1983. Т.4.
6.  Давид Анахт. Определения философии // Соч. М.: Мысль, 1975.
7.  Кант И. Логика. Пособие к лекциям // Трактаты и письма. М.: Наука, 1980.
8.  Гегель Г. Энциклопедия философских наук: в 3 т. – М.: Мысль, 1974–1977.
9.  Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Философские работы. М.: Гнозис, 1994.
10.  Хайдеггер М. Основные понятия метафизики // Вопросы философии. 1989. № 9.

PAGE  18

1. Вечер встречи Однокашников 1й БЛОК Ведущий выходит на музыкальной подложке Школьная пора ~ Татьяна
2. Тема Національна економіка- загальне та особливе План 1
3. Статья- Устав ЖДТ освобождает перевозчика от гражданскоправовой ответственности по убыткамКрутова Н
4. 2014 Теория организации 2 ч 6 17-45 Филиппова В
5. Религия и мифология Древней Месопотамии (Шумер, Вавилон)
6. Вариант 3 Задача 1 Для 10 различных семей получены следующие статистические данные величин их нак
7. чудеса случаются В новогоднюю ночь ~ зло с добром встречаются В новогоднюю ночь ~ все мечты сбываются
8. Разногласия среди славян
9. Тема делиться надо
10. Общая характеристика ДОУ Вид общеразвивающий комбинированный компенсирующий центр развития
11. Признание молодых Максимум 25 баллов каждый критерий от 1 до 5 баллов Событие года ~ массов
12. На тему Модели киберпреступлений Школьникова Мария Викторовна Научный руководитель В
13. Петербургского государственного технического университета Кафедра ВТ
14. Працездатність людини і шляхи її підвищення на виробництві1
15. ТЕМА- ldquo;Європейський інвестиційний банкrdquo; Виконав- Ст
16. Тема- Основні означення та поняття теорії графів
17. 20г
18. Множественность преступлений
19. Иные ~ показывают как её прожить.
20. Нидерландское искусство 16 в Питер Брейгель старший

Материалы собраны группой SamZan и находятся в свободном доступе