Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ПОЛИТИКА
Борис кАгАрлицкий ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИЕ
СЮЖЕТЫ В РУССКОЙ ПОЛИТИКЕ
С некоторых пор ссылки на латиноамериканский опыт стали в нашей прессе едва ли не привычным делом. Да что там пресса, на Латинскую Аме рику ссылаются даже в повседневных разговорах. Не то, чтобы мы стали лучше знать этот далекий континент, а просто непредсказуемая и неустой чивая жизнь заставляет нас искать параллели и оправдания в чужом опыте. Со времен советской цензуры мы привыкли мыслить аналогиями. Нашел подходящую — значит доказал свой тезис.
Демократизация
В конце 80-х, когда слово «перестройка» еще было в моде, на страни цах газет замелькали статьи, где сравнивались процессы демократизации в Латинской Америке и России. Все было ясно и просто: в разных уголках ми ра торжествуют ценности свободного общества. Нам, конечно, непросто, но и латиноамериканцам нелегко. А вот, видите, какие успехи!
Сравнивая «демократические процессы» в разных странах, публицисты призывали извлечь уроки из латиноамериканского опыта. Однако если вся кое сравнение хромает, то данное сравнение спотыкалось на обе ноги. При серьезном сопоставлении латиноамериканского и российского опыта 80— 90-х бросаются в глаза не совпадения, а наоборот, разительные контрасты. В странах Латинской Америки происходило восстановление конституцион ного порядка, ранее подорванного военными переворотами. У нас этот тер мин, как известно, тоже оказался в ходу, но позже и в совершенно ином, зловещем смысле. В Латинской Америке он имел смысл весьма прямой: да же если где-то писались новые конституции, речь шла о возрождении впол не традиционных для этих стран институтов. Да, демократические институ ты никогда здесь не были сильны и развиты, как в Европе, но они играли важную роль в национальной истории. Их восстановление воспринималось народным сознанием как нечто органичное, долгожданное и понятное.
Порядки, характерные для демократии и гражданского общества до се редины 60—70-х годов, не были полностью уничтожены военными режима ми. Некоторые демократические институты, несмотря ни на что, выжили в противостоянии с диктатурами. В постсоветском пространстве, напротив, значительная часть новых демократических институтов и структур была не чем иным, как обретшими новое бытие институтами и структурами автори тарной системы (это относится не только к судебно-правовой системе, средствам массовой информации, творческим союзам и профсоюзам, но и к политическим партиям, которые вне зависимости от своей идеологии все в той или иной мере были продуктами распада КПСС).
Демократию у нас предполагалось не «восстанавливать», а строить точно так же, как раньше строили «социализм», «коммунизм», создавали «нового человека». «Классический» авторитаризм латиноамериканского
КАГАРЛИЦКИЙ Борис Юльевич — старший научный сотрудник Института сравнительной поли-тологии РАН, кандидат политических наук.
ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИЕ СЮЖЕТЫ В РУССКОЙ ПОЛИТИКЕ 39
образца контролировал общество, но не пронизывал всех сторон жизни. Со ветское общество тоже не было тем однородным монолитом, каким изобра жали его идеологи КПСС или антикоммунистические теоретики. Но «пост тоталитарный» авторитаризм брежневской эры, позволявший людям доста точно свободно жить «вне политики», не мог создать собственной демокра тической традиции.
Естественно, что в обществе, где низы лишены самостоятельных органи заций, отчуждены от политики и привыкли к подчинению властям, демократи зация оказывается не более чем побочным продуктом верхушечных разногла сий или разборок, от которых «простым гражданам» становится только хуже. Неудивительно, что эта демократия, неожиданно свалившаяся нам на голову, в скором времени стала восприниматься значительной частью народа как оче редное бедствие. Неожиданно оказалось, что уровень политической культуры полуграмотного жителя бразильских фавел мог быть на порядок выше, чем у нашего интеллигента с двумя высшими образованиями (несмотря на полный курс истории партии и марксистско-ленинской философии).
В Латинской Америке тоже быстро наступило разочарование. И все же общество было вполне способно принять участие в создании новых ин ститутов власти. Конечно, демократизация и там не была исключительно завоеванием «низов». Скорее речь шла о переменах в политике «верхов» в сочетании с давлением «низов». Консенсус никто не искал: он возник сти хийно. Именно потому демократические процессы оказались в большинст ве стран континента, по крайней мере в 80-е и в начале 90-х, столь гладки ми, мирными и откровенно основанными на компромиссе.
Здесь, на первый взгляд, напрашивается параллель с Советским Сою зом эпохи М. Горбачева. У нас ведь тоже все, — от крайних диссидентов до офицеров КГБ — сходились на общем: «Так жить нельзя». Но это лишь на первый взгляд. Организованность масс, их самосознание и способность вли ять на окончательный результат процесса в собственных интересах оказа лись на просторах бывшего СССР исключительно низки. А перемены бы ли некой привлекательной абстракцией. Их хотели так сильно именно пото му, что никто толком не знал, чего хочет. Элиты, которые первыми разо брались в собственных интересах, оказались в выигрыше. Фактически вся политическая борьба свелась к противоборству верхушечных группировок, время от времени пытавшихся привлечь массы для решения своих задач. А поскольку к «низам» всегда обращалась слабейшая из фракций, в любых разборках элит массам, в конечном счете, отводилась роль жертв.
Качественно иным был и наш тип политической культуры, не говоря уже об идеологии интеллигенции, привыкшей, даже находясь в оппозиции, ис кать диалога с властью. Ни одна массовая общественная группа в 80—90-х не смогла выработать собственной идеологии и видения перемен, альтерна тивной тому, что предлагали те или иные круги номенклатуры. Потому-то «социализм с человеческим лицом» поразительно легко можно было поме нять на «свободный капитализм», лозунг «Вся власть Советам» — на «силь ную исполнительную власть» и «десоветизацию». И все это — не теряя уп равления процессом. Большинство населения покорно шло в фарватере верхов, поскольку привыкло подчиняться любой власти. Если начальство требует демократизации, с ней приходится смириться, как с любой иной на пастью.
Либеральные социологи с восторгом сообщали о смене ориентиров. Стоило провозгласить свободу, как подавляющее большинство населения стало называть ее в качестве высшей ценности. На самом деле это свиде тельствовало не об освобождении личности, а наоборот, о тотальном кон формизме и внушаемости людей. А следовательно, о невозможности граж данского общества. Что касается Латинской Америки, то многолетний опыт жизни в услови-
Б. КАГАРЛИЦКИИ 40
ях однопартийной системы, которой подчинены суд, профсоюзы, государст венные учреждения и деловая жизнь, помимо Кубы можно найти лишь в Мек сике. Даже в Никарагуа при сандинистах сохранялись элементы как револю ционной стихийности, так и традиционной «буржуазной демократии». Кстати, из всех стран континента именно Куба и Мексика в наименьшей степени были затронуты демократическими процессами. Почему мексиканская «салинаст-ройка» (затеянная президентом Салинасом) в отличие от горбачевской пере стройки окончилась успешно для ее инициаторов? Да именно благодаря по стоянной готовности прибегать к методам из традиционного для режима арсе нала: фальсификация выборов, патернализм, управление кадрами. А прави тельство Кубы, проанализировав уроки СССР, после колебаний 1989—1993 годов однозначно выбрало «китайский сценарий» модернизации, сочетающий рыночные реформы с жестким авторитаризмом. Результат сказался довольно скоро: в 1994 году экономика острова впервые с момента распада СССР нача ла расти (1,4 процента по данным британской «Financial Times») и в отличие от российской стала привлекать значительные иностранные инвестиции.
Наше общество вряд ли могло чему-то научиться на опыте Латинской Америки. Зато похоже, что по крайней мере некоторые латиноамерикан ские элиты сумели учесть печальный опыт СССР.
Экономические реформы
Когда тема «демократизации» уступила в устах политиков и публицис тов место теме «рыночных реформ», у нас вновь вспомнили про теплые страны. В телепередачах стали навязчиво напоминать, что в 80-х «пылаю щий континент» превратился в приватизирующийся, а чилийский генерал Пиночет не только истребил большую часть оппозиционных активистов, но и стал пионером свободного рынка в регионе.
Публицистика всячески подчеркивала параллели между монетарист-скими экспериментами в Латинской Америке и России. С невиданным раз махом развернулась очередная кампания по пропаганде «передового опы та». Ссылка на чужой, действительный или мнимый, успех явно должна бы ла заменить серьезное обоснование собственных действий.
Фундаментальные различия между латиноамериканским и русским мо нетаризмом совершенно не интересовали публицистов. А зря. В Латинской Америке речь шла об очень длительном процессе и затяжной борьбе. Нео либеральные модели начали внедряться здесь еще военными диктатурами 70-х, потом наступил кризис, подорвавший авторитарную власть и способ ствовавший восстановлению конституционного правления. Лишь во второй половине 80-х неолиберальные модели смогли вернуться. На сей раз уже в рамках демократии. Почему? Да как раз из-за краха Советского Союза и полной деморализации левого движения. Стало очевидным, что в Латинской Америке нет внутренней (или внешней) силы, способной использовать со циальную катастрофу для прихода к власти. Следовательно, элиты могли позволить себе и роскошь сочетания реформ с демократией. Правда, лишь до известного момента. Восстание в мексиканском штате Чьяпас, как и ак тивизация партизан из движения Тупак Амару в Перу, показывают, что тер пение людей небеспредельно. Если демократические механизмы, профсою зы и «официальная» оппозиция не могут помочь, люди начинают искать свой выход. Одни — в параллельной экономике, наркоторговле (ставшей крупнейшей отраслью, дающей работу миллионам людей), другие — в во оруженном сопротивлении.
У нас разочарование в демократии не привело пока к вспышкам наси лия «снизу» именно потому, что большинством населения ни демократия, ни гражданское общество никогда и не воспринимались как структуры, через
ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИЕ СЮЖЕТЫ В РУССКОЙ ПОЛИТИКЕ 41
которые можно что-то исправить или решить. Русский человек ищет собст венное решение, сговариваясь с начальством или обманывая его. А это при вело к абсолютно пассивному, совершенно бессознательному и бестолково му, но абсолютно всенародному саботажу реформ. Именно тот факт, что три четверти «саботажников» поддерживают «реформаторское» прави тельство или даже являются его министрами, лишь усугубляет положение. Западные эксперты, почувствовав неладное, стали делать ставку на «моло дых» деятелей. Но эти последние отличаются от старшего поколения не бо лее глубоким пониманием сути неолиберальных теорий, а лишь большей хватательной агрессивностью и очевидным невежеством. А потому явля ются еще более опасными «саботажниками», чем старые чиновники, по мнящие гиппократов принцип «не навреди».
В Латинской Америке неолиберальные реформы проводились в усло виях «реального капитализма». Столетиями существовала национальная буржуазия со своими традициями, институтами, капиталами. Привычным делом было и весомое присутствие иностранного капитала. Таким образом, речь шла не о «строительстве» или «реставрации» капитализма, а о коррек тировке экономической политики в рамках периферийного капиталистиче ского развития.
Различия в исходной ситуации предопределили и разные результаты. В Латинской Америке неолиберальные реформы привели к определенной мо дернизации общества, повышению технологического уровня производства и созданию новых рынков на фоне возрастающего социального неравенства и усиливающейся внешней зависимости. Но и нищета для большей части трудящихся—дело здесь привычное. Неолиберальный курс резко обострил эти проблемы, но не был их причиной. У нас же резкий рост социального неравенства происходил не только в условиях общества, привыкшего к со вершенно иным нормам, но и при гораздо более высоком уровне образован ности и трудовой квалификации. Даже в беднейших странах Латинской Америки трудно представить себе инженера или врача, работающего за 40 долларов в месяц. Социальное неравенство приняло у нас не только край ние, но и экономически иррациональные (даже с точки зрения капитализма) формы. В обществе с традиционно сильным стремлением к справедливости разрыв между богатыми и бедными сразу достиг не виданных в мировой практике масштабов. Если в Латинской Америке неолиберальные реформы позволили сохранить и даже улучшить свое положение части квалифициро ванных работников, интеллигенции и средних слоев, то в России именно эти группы населения следует отнести к числу наиболее пострадавших.
В Латинской Америке существование национальных капиталистичес ких элит сделало возможной определенную конструктивную корректировку курса, по мере того как противоречия реформ становились все более оче видными. Классический пример — финансовая стабилизация 1994 года в Бразилии, которая была достигнута не набором стандартных решений, пред лагавшихся Международным валютным фондом, а сочетанием монетарист-ских принципов с собственными нестандартными подходами. В России же собственное творчество на поприще реформ не могло не обярнуться гроте скными бюрократическими изобретениями и жульническими выдумками.
Хотя мотив «латиноамериканизации» русского общества стал общим местом в политической публицистике 90-х, каждый автор оценивал ее по-разному. Известный левый журналист А. Баранов называл Россию «бана новой республикой, где не растут бананы», «новой Бразилией на севере», где все, как в тропиках (жаль только — снег идет). А политолог В. Прибы-ловский даже основал движение «Субтропическая Россия». Латиноамери канские порядки у нас уже введены, осталось изменить климат. Тогда и без зарплаты проживем. Когда Е. Гайдар возглавил «команду реформ», в качестве одного из его
Б. КАГАРЛИЦКИЙ 42
главных достоинств пресса называла близкое знакомство с опытом финан совой стабилизации в Латинской Америке. И в самом деле, Гайдар занимал ся изучением латиноамериканской политики МВФ и местных неолибераль ных реформ. В бытность свою советским обществоведом он постоянно под черкивал несостоятельность, противоречивость и антинародность этой по литики. О том, сколь плачевны будут последствия аналогичного курса в России, он писал уже в 1989 году: «Программа реформы, не предусматрива ющая упрочения таких ценностей, как равенство условий жизненного стар та вне зависимости от имущественного положения, общественное регулиро вание дифференциации доходов, активное участие трудящихся в управлении производством, просто нежизнеспособна». А стремление решить проблемы страны на основе повсеместного внедрения частной собственности, по его словам, лишь демонстрировало «силу утопических традиций в нашей стра не» («Московские новости», 8 октября 1989 года).
Сходство реформ, проведенных в Восточной Европе и Латинской Аме рике, обусловлено не сходством внутренних процессов, а однотипностью ре шений, применявшихся МВФ во всех случаях без учета специфики региона. Проиграв «холодную войну», бывший советский блок сдался на милость по бедителя. Никакой иной экономической идеологии, кроме типовых рецептов МВФ, уже применявшихся в Латинской Америке, просто не было. В свою очередь западные финансовые центры, мало знакомые со спецификой реги она (и мало ею интересующиеся), экспортировали готовую модель с тем же упорством и безответственностью, с какой за несколько десятилетий до то го действовали в «братских странах» советские международные ведомства. Если политика СССР привела к появлению сходных структур на Кубе, в Че хословакии и Монголии, то политика МВФ действительно вызвала «латино-американизацию» в странах бывшего советского блока. Но очевидно, что дальнейшее развитие неизбежно вызовет отторжение этих моделей — точно так же, как отторгнута в большинстве случаев модель советская.
Сопротивление социальной и политической латиноамериканизации ста новится своеобразным «стержнем» общественно-политической жизни стран бывшего советского блока (как ранее было таковым внутреннее сопротивле ние принудительной советизации «братских» стран Восточного блока). В мас совом сознании этих стран антиамериканизм и антикапитализм рано или позд но займут то самое место, которое раньше занимали антисоветизм и антиком мунизм. И это вполне закономерно в обществе, где капитализм и коммунизм в равной степени насаждались сверху профессиональными бюрократами.
Авторитаризм
Чем меньше общество испытывало восторга по поводу проводимых над ним операций, тем громче и убедительнее звучали голоса о том, что не допустимо ставить исход преобразований в зависимость от результатов вы боров и конституционных процедур. Кумиром политиков и публицистов ли берально-авторитарного направления стал генерал Пиночет.
Симпатии к генералу были характерны для значительной части «демо кратической» интеллигенции даже в лучшие годы перестройки. Чилийский диктатор привлекал интеллигенцию, во-первых, беспощадностью к врагам капитализма, а во-вторых, способностью соединить «рационально дозиро ванные» репрессии с последовательным либерализмом в экономике. На са мом деле, разумеется, экономический либерализм в Чили никогда не был столь последовательным, как представляют российские публицисты (когда реформы «зашкаливали», военные, не колеблясь, прибегали к государст венному интервенционизму и даже национализациям). Но «светлый образ» чилийского генерала-палача играл важную психологическую, «мобилизую-
ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИЕ СЮЖЕТЫ В РУССКОЙ ПОЛИТИКЕ 43
щук)» роль для людей, ищущих положительного героя. Тот факт, что имен но Пиночет из всех латиноамериканских диктаторов был избран советской пропагандой на роль главного злодея, предопределил его пропагандистскую канонизацию в постсоветской России. Слова о канонизации употреблены здесь в совершенно конкретном смысле. Например, С. Федоров говорил, что России нужен «Христос в шинели Пиночета».
Впрочем, латиноамериканская история последних лет породила и дру гой образ, потрясший интеллектуалов. Им стал перуанский президент А. Фухимори. Пока президент России еще только спорил с Верховным Со ветом, перуанский лидер уже разогнал парламент и ввел собственную кон ституцию. Фигура Фухимори, который обошелся без массовых репрессий, выглядела куда привлекательнее для части демократической общественно сти, вполне готовой к поддержке авторитарных мер, но не отличающейся эстетской кровожадностью поклонников Пиночета. Перуанский опыт са мым тщательным образом анализировался ельцинской командой. Но по скольку между Россией и Перу, мягко выражаясь, существует некоторая разница, ликвидация Верховного Совета осенью 1993 года оказалась совсем не таким легким делом, как разгон перуанского Конгресса.
Опыт латиноамериканских диктаторов лишь на первый взгляд может показаться более естественным и органичным для России, чем опыт демо кратический. На самом деле природа авторитаризма в России тоже иная, не жели в Латинской Америке. Там авторитаризм опирается на сильную тра дицию личной власти (бонапартизм, каудильизм). Русский авторитаризм — жестокий и централизованный, но по отношению к обществу всегда высту пал как институционализированный, структурированный. Ни традиции во енного режима, ни традиции бонапартистской личной власти в России нет.
Самодержец обосновывал свою власть не личными заслугами, а исто рически сложившимися порядками и «божественной волей». Какая бы ог ромная власть ни концентрировалась в руках московского царя или петер бургского императора, личность монарха была менее важна, нежели инсти тут монархии. Даже избрание Михаила Романова на царство Земским собо ром было институциональным актом, проведенным в соответствии с опре деленными традициями и правилами. А военные перевороты XVIII века за канчивались тем, что гвардия покорно отправлялась в казармы. Революци онный авторитаризм большевиков в годы Гражданской войны опирался на Советы, а затем на партию. В последующие годы власть генеральных сек ретарей была огромна, но и она была тесно связана с целой системой четко работавших партийно-государственных институтов. Сталинская и брежнев-ская конституции писались не «под вождя», а «под систему».
Режима личной власти у нас почти никогда не было: исключением можно считать провалившихся политиков «Смутного времени» и Граждан ской войны. А потому и сейчас система личной власти вызывает не то что бы сопротивление, а какое-то недоумение. Причем не только у «народа», но и у «начальства». Вместо одного верховного вождя мы получили множест во мелких и стыдливых тиранов на каждом уровне управления. И никто из них сам точно не знает, где границы его власти.
И все же в одном наши общества похожи. И Латинская Америка, и Рос сия находятся в тяжелейшем кризисе. Речь идет не об экономике, а о поте ре уверенности в самих себе, неопределенности и смутности будущего. На ходя спасение в частной жизни, мексиканцы и русские дружно выбирают «мыльные оперы». И чем меньше все это относится к реальной жизни — тем лучше. В этом смысле для нас латиноамериканские сериалы подходят даже больше, чем для тех, для кого они первоначально снимались.