Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Даже обычная вылазка на охоту может закончиться печально для молодого кота тигриного племени, в самом рассвете сил, полного энергии и рвения к движению. Охотник, глупый и ничтожный охотник, спутав кота с кроликом, с этим мерзким травоядным грызуном, выстрелил из своего оружия, попав в бедро бедняге. Друзья благо были рядом, помогли подняться, довели до лагеря, до целительницы, отдавая тело в лапы старой кошки. Но сколько не ворковала над больным старуха, сколько не пихала в пасти отвратных кашиц, не прикладывая кране трав, воин чувствовал, что кончина близка, смерть уже дышала в затылок, поэтому попросил своего единственного сына, что не погиб после недавнего голода, прийти на "последний поклон". Тихо зашелестела листва на входе, а в палатку вошел оруженосец, гордо держась всем видом, ведь их род славился своим хладнокровием, не хотел опозориться перед отцом в его последние часы. Хоть в душе бушевали слезы, все гудело, хотелось зарыться в родной мех, кричать, долго и громко, чтоб не покидал, не покидал его, малыша, отец, не оставлял, как оставила мать. Но вместо этого лишь сглотнул, усаживаясь поодаль от больного, с льдинками в голосе спрашивал: " Ты звал меня… отец? " – с небольшой паузой проговорил котенок, а после поднял свои очи на мягкую подстилку, слегка кровавую и примятую. Дальше взор не скользнул, не позволил оруженосец посмотреть на бойца, не выдержал бы напора эмоций, задушила бы грусть.
- Да… сын, - выдержав такую же паузу, проговорил подстреленный "заяц", - Я смел звать тебя, чтоб проститься, а, если Звездное Племя даст время, еще и рассказать одну историю… - не успел было закончить кот, как его любимый сынок подхватил мысль, не слушая, уже лепетал: "Ту, которой ты дразнил меня все детство? " Но быстро умолк, заметив строгий взгляд на себе, но, между этим после последовал короткий кивок, а хвост больного пару раз ударил о землю, приглашая свою кровинку (родного по крови) к себе поближе.
- Ты же помнишь, что эта история произошла давно, сколько лун прошло – не скажу уже, не одно поколение сменилось, не один раз пересказывали эту историю, но, даже передавая информацию по этому "сломанному телеграфу" ни одна минута не ускользнула, не исказилась история. Так что слушай, настанет время – и ты передашь своему ребенку этот сказ, - вымолвил, словно на духу, воин и прикоснулся носом ко лбу оруженосца, что прилег рядом, дабы быть на уровне его глаз. Не выше, показывая свое первенство, тем самым высказывая неуважение к старшим, не находясь ниже, дабы показывать себя ничтожным плебеем, который не готов ступить в свет один, без опоры родных. Всего пару мгновений продлилась эта ласка, и вот уже вновь возобновился тихий говор, живой голос отца все продолжал:
- По сложившемуся обычаю, историю рассказывать буду от первого лица, чтоб пожить немного душой того доблестного бойца. Перед смертью почувствовать себя кем-то великим, полностью насладиться жизнью, чтоб со спокойной душой отправиться на небо, к звездам, - после этих слов отец замолк, набирая воздух в легкие, не поднимая свой взгляд на сына, взор, полный решимости и огня, пламени, которое так важно рассказчикам…
-Устал я, Шурик, устал от вашей жары, хочу повидать зиму, пока молодой, прикоснуться лапой к снегу, а то, как же жить так, не нырнув в снежный холм, словно хвост отрезаю себе, не понимаю тебя, как ты можешь радоваться такой пустой жизни! – пренебрежительно толковал голос молодого кота, мой голос, грубый, немецкий акцент слышался в словах. Каждая фраза была наполнена какой-то неизведанной глубиной, решимостью постоять за каждый звук, грубостью и безразличием по отношению к собеседнику. - Все, ничего не говори, я и так много времени с тобой потерял, прощай, да пересекутся вновь наши пути. А, если нет, то горевать нечего, все равно завтра позабудешь обо мне, могу лишь удачи пожелать, тебе, жирный комок шерсти, - с какой-то усмешкой говорил последние фразы я, помахивая хвостом и собираясь уйти. Хоть и любил этого добродушного кошару, но не разделял его лени, я вечно хотел мчаться куда-то, а этот, что с него взять? Но, как только я заметил его большие глаза, что наполнились чуть ли не слезами, а опущенные уши, я не сдержался, вот зараза, двуногих умеет совращать на тисканья, так и до меня добрался, скотина!
- Ладно-ладно, не смотри на меня так, иди сюда, обниму напоследок, да благослови меня наудачу! – засмеялся я, запрыгивая на забор, где устроился это набитая шерстяная тряпка, свалив старого приятеля на землю, я полез топтать, играться, словно мы вновь котята.
-Полно-полно, - лишь запищал Санька, а, когда почувствовал свободу, поднялся на лапы, склонив передо мной голову, нашёптывая что-то под нос, видать у земли прося верный путь. Я знал, что ему есть, что сказать, но больше и ни секунды не ждал, не слыша, что он там кричит мне за спиной, теперь я скинул цепи, удерживающие меня в этом гиблом месте. Я побежал уже к почтовой станции, выжидая свой заветный шанс, умчатся с ветром из этих душный полей. А вот и он, уж летят кони по дороги, копытами стуча по протоптанной тропе, вот уже завернули к нам, видать лошадей сменить надо, а то эти уже едва ходят, пена с рта течет, а то! В такую жару не течь ей. Пока эти невнимательные розовые существа своими парнокопытными друзьями занимаются, я расскажу, что из себя представляю. Назвали меня, а, если быть честным, то сам я себя назвал Винтером или коротко – Вин, что значит – победитель. Да не горделивый я, просто всех всегда в дураках оставлял, а сам одевал золотую корону. А если взглянуть со стороны, то не кот – сказка. Мощным телом был вознагражден, что даже шерсть распускать не надо, чтобы врагов напугать. А мех, меху моему все мадмуазели умилялись, а молодые кавалеры лишь хмыкали, да завидовали в сторонке. Как-то меня мой друг, Сашка, отвел в музей, указывая на какой-то странный рисунок, со словами: "Смотри! Уж точно твоя копия! Только башка у тебя поболее, то бишь умнее будешь".
Я не помню точно, что там был за зверь, но окрас его, точно с меня скопировали, приложили к листу, да обвели. Все, начиная от темно-коричневой полосы на носу, что рассекает морду, до рисунка на хвосте, этот вальс лент темного цвета, только прерываясь, где должны пересекаться, словно боялись друг друга. Я взглянул тогда на свою спину, замечая три полосы, словно три молнии небеса рассекли, а на лапах передних, точно деревья сухие разрослись, а задние, точно, ленты обвивали. Тогда я сел на свою пятую точку, ухо зачесалось, ах блохи шаловливые, так заметил и черный пальчик, что раньше не видел, экое чудо, даже три полосы на хохолке, которые я заметил только вечером, и они были похожи. Я поражен, поражен не только совпадением, ведь часто появлялся на глаза людей, могли и запечатлеть мое пребывание у них в домах, скорее впечатлён своей красотой, признаюсь, я скромный, даже очень.
- Да что за напасть! Не могли они как-нибудь аккуратней трогать с места! – бурчал ваш красавец, когда телега резко дернулась, от чего я упал на пол, едва не соскочив с экипажа, крепкие когти – ключ от всех проблем. Всех, кроме одной, я знал многое, но не самого главного, какого цвета у меня глаза, а спросить не собирался, слишком горд и закален характер, даже у любимой кошки спрашивать не стану, сама скажет, если захочет. Сколько не старайся, а в луже не видать, лишь черный нос на рыжей шкуре. Но разве это беда? Замяли эту тему, хотя в тот день я долго вспоминал, какими нарисовали глаза у того зверя, думал, увидели они мои или сами придумали. За этими мыслями я и уснул. Очнулся я от крепкой хватки людских рук, что сжимали мой загривок, кто-то кричал прямо на ухо, а после зашвырнул в другую телегу, прям туда, где сидели господа, только сидений я там не почувствовал, лишь живые тела моих сородичей под собой. Я не сбирался сдаваться, поднимаясь, стараясь не царапать других котов, рванул к выходу, но прямо перед моим носом дверь захлопнулась, лишь маленькая щелка для кислорода осталась, но как я не старался, вытягивал лапы на воздух через нее, да все никак. В то время я думал, что вот и конец моей никчемной жизни, но это было только начало, начало великого путешествия или, как я после шутил "великого переселения", - вдруг раненный замолчал, прервал рассказ, - посмотрел на растительность, что не позволяла лунному свету пролиться на каменный пол палатки.
- А так хочется увидеть луну в последнюю ночь, - тихо прошептал отец, поднимаясь на три лапы, не обращая внимания на возражения сына, а на мяуканье целительницы лишь зашипел, недовольно махнув хвостом, высовывая нос наружу, закидывая голову к звездам, втягивая носом морозный воздух, чувствуя, как его кровинка пристроилась рядом, ожидая продолжения рассказа.
- Я вот могу выйти на улицу, а он не мог, и правда, мы ведь счастливые, верно? – поучал его хромой, ухмыляясь, но, не смея опустить глаза, все же решаясь продолжить.
-Я не знал, сколько часов проторчал в той душегубке, забился в угол, да чтоб не видеть никого, не радовал свет, что бился в щелку, такой близкий и такой далекий. Иногда телега останавливалась, открывалась дверца, рука хватала кота, вытягивая его наружу, захлопывалась, кони шли дальше всего несколько десятков секунд, да и по новой. Вновь та мерзкая волосатая голая рука ныряет все глубже и глубже, уже и меня схватили, но не лицезрели мои очи того света солнца, кои я удосужился видеть ранее, тучи сгустились над головой, дым, поднимающийся с полей, заполонил всё пространство вокруг. В тот момент мои мысли были далеко, я резвился в снегу, прыгал в сугробы, утопал в них по уши, но вдруг заржал конь, всё пропало в одночасье, я оказался в тех грязных и вонючих руках, куда-то меня тащили по обожжённой поляне, на которую я лапы бы не поставил. Вся поляна была усеяна "домиками на колесах", стук лошадиных копыт, их недовольное фырчанье слышалось со всех сторон, всюду были рассыпаны боеприпасы, зерно, оружие, бутыли воды. Но не смог я прочувствовать это место, принюхаться, как уже летел в один из этих несчастных "перевозных тюрем". Только тут я не был один, трое мужиков, что находились внутри, закукарекали на своем, лишь один из них, самый тихий, взял меня на руки, почесывая за ушком, поглаживая спину, что-то шепча, но слова терялись среди общей болтовни. Не знаю, что со мной стало, но огонь рвения на свободу пропал, расслабился, позволяя двуногому увезти меня туда, куда им самим нужно, авось, в райский уголок попадут. Хотя, если взглянуть на их растерзанные лица, грязную одежду, на свежие раны, то вряд ли можно предположить, что в хорошее местечко угодим все вместе. Да и не нужно оно собственно, если здраво подумать. Вновь бесконечная дорога в этой не очень приятной компании, за исключением одного существа, вновь тряска, а за окном мелькают страшные картины, кои я увидел через несколько секунд, поднявшись на задние лапы, схватившись за окошко, носик вытащил на улицу, и ужаснулся. Передо мной раскрывалось чистое поле, усеянное телами этих безволосых существ, словно семенами по весне. Пропитан воздух кровь и отчаянием, страх застыл в кислороде, я слышал крики этих бедолаг, крики, что затихли еще до моего приезда, видел слезы и на глазах моих новых товарищей, но те их поспешно утирали, отворачивая рожи от окошек. А я не мог, не понимал, что происходит, почему чувствуется в каждой позе трупа отвага, словно даже после смерти он сражался, сражался, возможно, в другом мире, в мире, который земному существу при жизни и не увидать. А перед глазами все метался какой-то цветастый флаг, сшитый из трех лоскутков, гордо развеивался от потоков ветра, подарив немного страсти, раззадорил меня, огнем жилы обжег, вскипела кровь. Тогда я не понимал, во что вляпался, в какое дерьмище, - рассказчик сплюнул и, прошептав: "Да прости меня за столь грубое слово" продолжил, - полез, лишь знал, что все трудности, который судьба скинет мне на плечи, я смогу осилить. Несколько дней мы мчались практически без остановки, лишь только когда жеребцы с пеной у рта падали на землю, останавливались на час, не больше, поили их, поили себя, мне рожу обливали, да дальше в путь. Кто бы подумал, что за такой короткий срок я проникнусь людской обстановкой, наблюдая за их диалогом, слушая их хохот, а порой взором преследуя их грустные лица, за тем, как сжимали в руках свои береты, повесив носы, только мимо очередного поля битвы проезжали. Я старался понять их без знания чужого языка, жесты раскрывали их душу, и, кажется, получилось. Все они – словно одна большая семья, только нет родни средь них нет. Семь экипажей я насчитал, а к каждом еще по трое или четверо мужчин, исключительно мужчин, возможно, считают, что дамам нет места в этом кровавом месиве. Да и правильно, пусть дома своих котят растят, не выдержит сердечко любящей матери всего того, что уже повидал я. Как странно, другие считают их тиранами – а я увидел в них друзей. Они точно такие же, как мы, другая нация, свои идеалы, свои убеждения, по своему развивались, но душевно построенны точно наши сородичи, духовно богаты, эмоции скользят по их лицам, этого не отнять, не спрятать, не наиграть. Да и перед кем этот театр устраивать, перед котом? Тот мужичок, которого все кликали "Тулл", он все тянулся ко мне, вечера проводил рядом, утешал, когда ночами не спалось от этих раскореженных тел. Эх, это имя мне во век не забыть, ведь выучил даже, хотел было сказать, да голос не мог искривиться, словно их, да как они это творят? И мяукать могут, и по-своему балаболить, чудной народ. Один раз я застал его ночью, возле своей койки, на коленях стоял, руки вместе свел, смотря в щель с края в палатке, что-то шепча. Хотел позвать, да голос отнялся, присел рядом, обращая взор своих очей к звездам, моля своих предков об хорошем конце. В тот вечер я многое понял, ночью размышлял, что же за фрукт этот человек? Чего его так боятся лесные коты, чего он сам их недолюбливает. Быть может потому, что мало друг друга знаем, не видим столь очевидных сходств, вот и несут ряды воинов убытки. Я прикоснулся к его миру, стал его частью, увы, чужд двуногому наш мир, слишком гордлив он, как и всё мы, в общем. Никто из всех нас всех, бездельников, в эти не ел, лишь спали, точнее, спал только я, мои друзья то в стыдливом молчании сидели, то песни затягивали, от чего аж шерсть на загривке вставала, боевой дух разил в каждом слове, не переломаются такие мужики, они подобны мне были, только прожили меньше. Нас высадили в городе, про который ничего не скажу, ибо не видел, ведь меня сразу же генерал приказал зашвырнуть в амбар, где хранили зерно, а так же где плодились мыши. Там-то я и набил себе брюхо, уничтожив тройку мышей прозапас. Меня хвалили за каждую тушку, забирали, наверное, мяса хотелось, а чаша воды – была плата. Я же с усердием ловил мышей, перебив серых гадов. Тем самым я все сближался с Туллом, отношения построенный некогда на взаимной выгоде, перерастала в привязанность, появилась вера. Я верил, что он принесет мне живительной влаги, он же верил, что я наловлю ему мышей. Однажды он пришел вечером ко мне в амбар, свалился на сено, закрыл глаза и тяжело задышал, переворачиваясь сбоку на бок. Тут явился я, пройдясь по его лицу, усевшись на щеку и тихо мяукнул. Он же снял меня с себя, посадив рядом, пристально смотря на мою морду, а я лишь крутил головой, а после, решив напугать, резко вскочил на дыбы, лапами колотя воздух. Он же засмеялся, пытаясь поймать меня, крича: "Или сюда, зеленоглазая скотина!" В конце концов, я свалился рядом, лизнув его в нос, а после уснул. Тогда он не понял, что произошло, что сбылась моя мечта, эта фраза сделала меня верным другом Тулла, такая простая и такая важная. Но недолго все было так чинно и спокойно, вот уже нас перебрасывают невесть куда, мой друг, уже друг, взяв оружие в руки, строем направился на выход из города. И тут я сорвался словно с цепи, нашёл небольшой изъян в постройке, выскочил через щелку между досками, помчался следом, но опоздал. Уж дикие розовые звери, которые совсем недавно улыбались друг другу, обнажили клыки, вырывая друг другу глотки. Надоедливые мухи летали прям у уха… хе-хе… тогда я не понимал, что это пули, которые в силах уничтожить меня, стереть с лица земли. Мне повезло не только с тем, что я остался невредим, что на меня не наступили или не упали, а еще Тулла нашел, но, знаешь, лучше бы не видел. Его лицо, не было того покоя на устах, губы были сжаты, морда в грязи, разбита, носа словно вообще никогда не существовало, срезан, он еще жил, я видел, я видел его дрожащие ресницы, как он боролся, но все решено. Но конечную точку поставило не время. Как только я увидел своего друга, не задумываясь, не испугавшись, помчался к нему, забираясь под кисть, ласкаясь об него, мурлыкая, громко мяукая, стараясь достучаться до его засыпающей души. Получилось, я был рад, ведь его рука плавно скользнула по моей голове к затылку и спине. Но после он резко схватил меня за шерсть, откидывая в сторону, со всей силы, я чуть язык не потерял в ту минуту. А за его спиной, в метрах двадцати кто-то закричал: "Граната!" Эта самая граната упала прямо на раненного, разлетелось его тело на куски, лишь мокрое место осталось, я впервые увидел, что значит это устойчивое словосочетание. А в голове все тот же крик того двуногого: "Граната! Граната! Граната!" Снова и снова взрыв я прокручивал в голове, вот был секунду назад мой друг, а теперь его нет, ни косточки. Только тогда я увидел то, чего раньше не замечал, смотря на сражения. Эти люди, они ведь похожи друг на друга, они сородичи, но поднимают штыки против друга, воюют, а зачем? Уничтожают просто так, не думая ни о ком, кроме себя. А мы, коты, ведь ничем не отличаемся, клан против клана, племя на племя, а смысл? Что мы из этого имеем, лишь раны на лапах, лишние тела погружаются в землю, что мешает жить в мире? Гордость? Эгоизм! Проблема есть, решенья – нет. И не будет никогда, слишком любим мы себя, чтоб танцевать под чужую дудку. И тут что-то холодное упало на мой нос, сразу растаяв. "Снег? Мой первый снег? Я не хочу, нет! Все не может быть так трагично! " – мяукал я тогда. Но это и правда не было снегом, копоть покрыло поляну. Черный, грязный, липкий снег летел на тела, краснел, таял, от чего поле в скором времени грязью покрылось. А эти тупоголовые двуногие валялись в ней, словно свиньи. Я ушел, не мог терпеть, но дома не было, кроме того амбара, так я и пошел туда. Только застал обгоревшие деревяшки, да ликующую кучку людей. У меня отнялись лапы, от чего я попросту плюхнулся на землю, на обгоревший флаг, который раньше мне придавал сил, теперь уж простая тряпка. "Чего они так радуются, убив себе подобного? Тут только плакать надо, это не отмечают, а эти уже пир затеяли, мерзкие и противные животные, без души и сострадания, да заблудитесь в Лесу Теней, вечно странствовать придется. В тот момент я не мог остаться тут, слишком риск большой, да и монстры бродят тут, что в десять раз больше тех, городских. Я оставил этих грешников дальше веселиться, пошел туда, где не пахло кровью, не душило, не хотелось рвать, с собой и тот флаг взял, как на память о добром друге, товарище, с которым не удалось долго и счастливо пожить. Я спрятался в руинах городка, в котором довелось мне пожить пару недель, забился под убранные в сторону палки, отыскал там местечко, затолкала трехцветную ткань, а после забрался сам, согревая свое продрогшее тело, наблюдая, как снег падал на мои лапы, что торчали на улице. Смотрел, да все не верил, вырвать глаза хотел, как может быть так, откуда столько жестокости, жажды крови, безбашенность, почему пропали все духовные ценности, гуманизм, видно, поэтому и боятся их коты, поэтому нельзя им верить, ведь двуличны и жестоки. Я закрыл глаза, хоть и слышал знакомые песни, но даже лапы не потянул навстречу, лежал да ушам дергал, отгоняя эту навязчивую мелодию. Всю ночь взрывались снаряды, месиво продолжалась до утра, пока не разошлись враги, как в море корабли, дав мне возможность нормально подремать. Но спал я плохо и не долго, все вертелся, вспоминая лицо того мужчины, от чего долго не просидел на одном месте. Помчался на поле, таща за собой это полосатое полотно, находя труп одного из своих бывших товарищей среди сотни таких же, укрыл его лицо тем одеянием, зарывшись под холодную руку, зажмурившись. Вокруг метель завывала, укрывая картину Ада белым полотном. И носик припорошил снежок, снежок осел на шкурке, скрывая мой окрас. А голова была так пуста, так легка, не существовало меня тогда, только вновь чьи-то руки вырвали меня из полудрема, обняли, крепко-крепко, да стали целовать в нос. Передо мной предстали выжившие войны, чьи глаза все бегали вокруг, боялись смерти, боялись с врагом встретиться, суетились, сорвали ткань с лица, разорвали поперек полос, да на шею с запиской привязали, пустили на землю, показывая пальцами вперед, подгоняя, кричали что-то на своем, чтоб вновь в деревню вернулся. Я все был для них другом, они верили, что я помогу им, думали, что верен их армии. А я не возражал, да не мог, просто не думал сейчас ни о чем, вот и не бастовал, лишь отправился обратно, проваливаясь лапами в снег, что укрыл землю мне по пузо. Охота на меня уже началась, только этого я еще не понимал. Первыми оказались врагами – орлы с какими-то ярлычками на лапах. Две птицы кружились сначала над мной, а после, обнажив когти, полетели вниз, явно намереваясь сорвать послание и изорвать мне шкуру. И тут трудно сказать, что мной управляло, природный страх или чувство долга. Но и то и другое заставили бы меня бежать, что я и сделал. Нырял в снег, пробирался, словно спецназ, едва шевелясь в белых снежинках, скрывался от орлов под трупами, а, слыша их крик над собой, срывался с места, мчался вперед, лишь хвоста касались их лысые лапы. Долго бы это продолжалось, только я успел в деревню прийти, а там уж смог обеспечить крышей головой, просто забрался в целый домик, да и стал ждать, когда этот ужин улетит восвояси. Но не тут-то было, беда не приходит одна – глаголит нам старая истина, после этих "курапаток" явились борзые псы, зарычали, оскалились, как только появились у входа. Та делать нечего, забрался к потолку, всех летучих мышей спугнул, пробираясь таким макаром к выходу, одной лапой цепляясь за деревянную стену, а другой за соломенный потолок. Но и это долго не длилось, псины подняли такой шум, что уже минуту спустя в это домишко явился человек, с ружьем наперевес. Прицелился мне в спину, вот тут я весь от страха продрог, сам прыгнул ему на рожу, разорвал лицо Повезло, что питомцы у моего врага были глупы, прыгнули на него, пытаясь меня поймать, свалив с ног двуного, чуть ли не размазав по земле. Вот тогда я и сбежал, слыша выстрелы, ехидно улыбнулся напоследок, услышав скулящий и протяжный вой собаки, видно, попали пулей. Первый час я беспамятно бежал от преследователя, не оборачиваясь, слыша, что где-то вдалеке заводится техника, понимал, что я – простая мишень на чистом поле, однако, не сдавался, верил в свои силы, в свои лапы, в свое храброе сердце, и оно меня не подвело. Я шел по следам, что еще не успела скрыть новая порция снега. И он привел меня в горы, где мне пришлось заночевать. Ну, как сказать, я этого сам не хотел, просто шел-шел-шел, упал, а очнулся поутру, когда какой-то зверюга с рогами мне хвост стал жевать. Едва ноги удрал, хвост на месте, записка тоже, флаг – грет, расчет окончен, можно идти дальше. Я почувствовал себя тогда настоящим скалолазом, которого еще старались застрелить, видать на бумаге что-то важное, координаты их лагеря или базы. "Пусть это поможет поскорей закончить войну". – думал я тогда, взбираясь наверх. Но, только достиг намеченного пункта, онемел – ни следа, ни силуэта на горизонте. Вот в такие моменты лапы невообразимой тянутся к земле, тело ломит, а разум твердит, что все, ты проиграл. Но не тут-то было, я заслышал ту знакомую песню, навострил ушки, сначала потеряв мотив, восполняя его в голове, а после вновь заслышал, это он, правда, он. Я сорвался с места, оторвав примерзши подушечки ото льда, бросаясь навстречу к своим Они оказались за холмом, что полностью скрывал их от глаз чужаков, - после этой фразы рассказчик прервался, закашлял, положив морду на лапы и закрыв глаза, прижав уши к голове. Что-то душило ему глотку, он не мог сопротивляться, медленно, но верно засыпая. Не проснулся больше воин, лишь зеленоглазый герой ждал его у выхода в лагерь, проводя за собой к звездам, махнув хвостом напоследок, заставив снег упасть на поляну, на которую уже выползали сонные коты проститься со своим старым товарищем.