Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Тоталитарная индоктринация: у истоков системы . Политические праздники и игры. 29
А.Н* Щербинин
Радость более полна и совершенна, чем знание, ибо не каждый в процессе познания радуется, но всякий, кто радуется, по необходимости при этом познает.
Марсилио Фичино
Тоталитарная индоктринация, проблема до сих пор малоизученная с точки зрения политической дидактики, поддается осмыслению только в контексте анализа различных связей, влияний и воздействий в тоталитарной системе в целом. Индоктринацию можно считать формой влияния, образующую вместе с сопутствующими структурами и механизмами одну из важнейших подсис тем в тоталитаризме.
После переворота 1917 г. в первые задачи индоктринации входило преодо ление общественного и "когнитивного" хаоса для ускорения процесса фор мирования нужного новым правителям политического режима. Мировая вой на, последовавшие за ней революция и гражданская смута стирали социаль ное и индивидуальное в человеке, превращая социум в массу, руководство вавшуюся основными инстинктами. И тоталитаризм с его влиянием на базовые качества индивидуального и коллективного, пробуждающий в чело веке архаическое начало имеет смысл рассматривать в рамках политико-антропологического подхода, причем в его процессуальном, а не структурном измерении*: для понимания общества, находящегося в становлении, важнее изучать не "властные отношения", а "власть отношений" (определение А.Кохена). Действительно, не насилие первых послереволюционных лет или официальная власть, а новые отношения позволили к 1930-м годам сформи ровать в СССР поколение, воспринимавшее советскую власть как безуслов ный Авторитет. Сам процесс политической социализации предполагал вне дрение и закрепление новых отношений. Подобная озабоченность скорее проблемами становления, нежели существования (о чем писал Д.В.Куртц), особенно привлекает при изучении утверждающего себя общества, поскольку позволяет по-новому рассмотреть такие базовые понятия, как власть, автори тет, легитимность, архаический механизм манипулирования (при помощи контроля) материальными и особенно идеологическими ресурсами (2). До полнив политико-антропологический подход историко-антропологическим (М. Блок и школа "Анналы"), культурно-антропологическим, а также изуче-
ЩБРБИНИН Алексей Итатьевич, кацонаат исторических наук, заведующий кафедрой поли-талоп1и Томского государственного университета, действительный член Академии политической науки.
* Общий очерк предмета политической антропологии в отечественной литературе представлен Н.Н.Крадиным (см.: 1). Однако этот подход, традиционно соотносимый лишь с взятыми в их структурном измерении доиндустриальными обществами (хотя автор и показывает возможно сти его использования для изучения индустриальных, в т.ч. постсоциалистических, обществ), ограничивает возможности исследования. Вместе с тем в последнее время зарубежные политан-тропологи либо стремятся расширить предмет и методы своих изысканий, либо относятся к этому вполне терпимо.
нием проблемы с точки зрения психологии масс, мы, несомненно, теряем из-м начальную "чистоту" политико-антропологического подхода, но обретаем воз-^ можность более адекватно и полно отразить предмет нашего исследования. р Политико-антропологический подход предоставляет широкие возможно-ц5 сти для интерпретации процесса превращения социального хаоса в новый ^ порядок и одновременно кумулятивного использования энергии коммунитас " в обновленной структуре. В.Тэрнер писал о том, что коммунитас отличается '§ от жесткой структуры тем, что "потенциально или идеально распространяется ^ до пределов человечества. На практике, разумеется, первоначальный импульс ^ вскоре теряется, и "движение" само по себе становится институтом среди 1 других институтов — часто более фанатичным и воинственным, чем другие, 1 по той причине, что оно ощущает себя единственным носителем общечело-^ веческих истин" (3, с.184). Здесь английский антрополог обращает наше вни-в мание еще и на то, что данный феномен характерен для состояний перехода. е Так что если проанализировать ситуацию перехода к тоталитарным режимам, gS то выстраивается следующая проекция. Мировая война, революции, граждан-g ские войны, послевоенная и послереволюционная разруха (а для Запада еще ее и депрессия) явились существеннейшими потрясениями политического мира, ^ иными словами, обернулись радикальным разрушением реального и мен-g тального универсума. На смену старому порядку приходит невиданный ранее ^ хаос, прежняя структура сменяется состоянием коммунитас (которое, по Тэр-К неру, есть явление социальное, причем типичная ошибка исследователей за ключается в том, что они отождествляют "социальное" с "социально-струк турным").
Соотнося данное наблюдение Тэрнера с разными исследованиями тотали таризма, бросается в глаза преобладание научных интерпретаций данной сис темы как "структуры", причем рациональной и в этом смысле современной. Действительно, гиперкатасгрофа начала века не могла не вызвать к жизни то-80 талитарные суперструктуры, но тоталитаризм опирается и на структуры, и на массы. Поэтому, на наш взгляд, рациональность, планирование и тому по добные его эпифеномены следует рассматривать не иначе, как своеобразный "камуфляж" общества, отброшенного социальной катастрофой к исходному состоянию человечества. Да и сама структура тоталитарного организма скорее напоминает панцирь "механической солидарности", чем скелет "органи ческой" (Э.Дюрктейм).
Если согласовываться с рассуждениями Тэрнера, то для нашей проблемы важны такие характеристики тоталитаризма, как стремление к распростране нию на все человечество (такую цель преследовали организаторы Октябрь ской революции), сохранение энергетического потенциала революционной массы в последующих формах коммунитас, а также феномен особой избран ности участников "остаточной" коммунитас. Именно в этом проявляется один из стереотипов, хранимых социальной памятью: Мы и древнее, и силь нее, чем Я. Недавний опыт войн и революций только подтвердил магическое могущество коммунитарной памяти: "Субъективно в ней есть ощущение не скончаемой силы и власти" (3, с.208). И новый режим проявил "мудрость... в том, чтобы найти верные отношения между структурой и коммунитас, при данных обстоятельствах времени и места, в том, чтобы принимать каждый из образов жизни, когда он господствует, не отвергая другой, и не цепляться за один из них, когда его импульс иссякает" (3, с.209). Более того, научившись манипулировать социальным поведением, большевики в условиях, когда уси лия структур становились механическими и бесплодными, постоянно прибе гали к погружению общества в состояние коммунитас, ревитализируя тем са мым не только коллективную социальную память победоносной революции, но и архаический потенциал масс.
Забегая вперед, следует сказать, что важнейшую роль в этом искусстве ма нипулирования играли праздники в качестве доступной формы снятия пере-
напряжения структур. Сакральное понимание самой революции как '^праздника эксплуатируемых и угнетенных" способствовало последующему восприятию революционного созидательного процесса как праздника масс, проявляющегося в субботниках, соревнованиях, трудовых и спортивных ре кордах, переходах, перелетах и т.п. Для сравнения отметим, что иерархизиро-ванная средневековая система с ее чрезмерной структурной перенапряженно стью (где даже этимологически работа воспринималась как "пытка" и "напасть") лишь в каролингскуго эпоху вводит воскресенье как день отдыха и молитвы. Исследователи школы "Анналов" отмечают крайне низкую произ водительность труда и всеобщую усталость от жизни, непосредственно связы вая их с отсутствием социальной разрядки (4). Но уже к Х — XIII вв. войны и крестовые походы превращаются в своеобразные массовые "хеппенинги".
При рассмотрении первоначал тоталитарной системы выделяется еще одно немаловажное обстоятельство. Задача воспитания нового общества усложня лась еще и тем, что новый режим не мог использовать привычный механизм политической социализации: революция решительно поставила крест на прошлом, которое беспощадно бичевалось во всех его проявлениях — в поли тике, экономике, социальном расслоении, религии, праве, языке, культуре, истории (так же, как и конкретные носители традиций из старшего поколе ния — родители, учителя и т.п.). В исходной точке новой эры, когда традиция в качестве основания для социализации была искусственно прервана, "тектонический разлом" между эпохами заполнил тоталитарный миф. На его базе строились принципиально новое общество и принципиально новый че ловек. В этих условиях индоктринация представляется лишь одним из про водников данного мифа в массы. Само по себе чередование в тоталитарном обществе порядка и хаоса, жесткой структуризации и коммунитас, движения и окостенения вызывало недоумение исследователей. К примеру, Р.Арон, анализируя советский тоталитаризм, задается вопросом: проявление ли это деспотизма самого вождя или разновидность имманентного всем революциям террора не только против противников, но и против сподвижников (5)? Тер рор, присущий тоталитарной системе, отчасти объясним революционной "необходимостью" для противодействия попыткам торможения движения ли бо восстановления прерванных традиций. Эти же задачи выполняла и индок тринация, конструирующая параметры и цели тоталитарного мира. Тотали тарный контекст — жесткие нормы революционной морали, деление всего мира на черное и белое, манихейское объяснение воспитательных задач про исками врагов, сочетание иррационального с символами и догмами нового строя и прочие особенности системы - требовал комплексного подхода к "производству" советского человека. Этот контекст включал в себя названия городов, улиц, колхозов и заводов, школ, пионерских дружин, значки и ри сунки в учебниках, плакаты и транспаранты, лозунги и стихи, игры и песни, рассказы и повести, официальные сообщения и их комментарии в газетах, по радио, на политинформациях и читках. Индоктринация отвоевывала дидак тическое пространство постепенно. Именно в 1920-е годы для строительства идеологического фундамента новой Системы активно использовались такие формы индоктринации, как революционные праздники и детские политиче ские игры.
Праздник — непременный спутник пороговых состояний общества, пово ротных эпох. У М.М.Бахтина мы читаем: "В эпохи великих переломов и пе реоценок, смены правд вся жизнь в известном смысле принимает карнаваль ный характер: границы официального мира сужаются, и сам он утрачивает свою строгость и уверенность, границы же площади расширяются, атмосфера ее начинает проникать повсюду" (6). Действительно, революционная эпоха с ее размахом, фамильярностью, театральностью напоминает описываемый ученым карнавал. Но здесь есть несколько несоответствий. Во-первых, по Бахтину, прошлое не может быть предметом смеха, напротив, "смех упразд-
няет тяжесть будущего". Во-вторых, иерархия и народный праздник — несо вместимы, "праздники освящают профанацию" (там же). Праздники тотали тарного общества прежде всего были официальными; даже карнавалы офици ально санкционировались — они высмеивали прошлое (за исключением рево люционного) и в различных формах выражали благоговение перед будущим.
И тем не менее это были не мнимые, а подлинные праздники, уходящие корнями в архаическую культуру и выполняющие конструктивную (в отно шении зарождающегося социокультурного макрокосма) и связующую (в от ношении базовых традиций человечества) роль. Рассматривая праздник как "временной отрезок, обладающий особой связью со сферой сакрального, предполагающий максимальную причастность к этой сфере всех участвующих в празднике и отмечаемый как некое институционализированное действо", В.Н.Топоров, хотя и указывает, что он противопоставлен обычным дням -будням, но считает такую оппозицию несущественной, вторичной (7). На наш взгляд, противопоставление праздничных дней будням важно, так как подчеркивает особую сакральность праздника в противоположность профан-ному течению времени. Именно данная сакральность, как считает Топоров, связывает праздник с его первопричиной, однако эта его "несущественная" характеристика позволила большевикам, как мы увидим дальше, более или менее органично внедрить культуру революционных праздников вместо за прещенных и активно вытесняемых религиозных. Сами праздничные, "порожние" дни олицетворяют мифическую пустоту начала отсчета нового времени — это критический момент, связанный с лиминальным, "прологовым" состоянием общества накануне "чуда первого творения". И в этом плане все остальные праздники так или иначе соотносятся с тем глав ным, устраиваемым в особое время, с максимально точной достоверностью, на специально отведенном пространстве. Важно для нас и замечание Топоро ва о переходе (с потерей статуса) праздника в иной знаковый ряд — игру, в т.ч. и детскую, что позволяет объединить эти два феномена древнейшей чело веческой культуры в соотнесении их с эпохой "сотворения нового мира" и определить их базовое значение в становлении механизмов тоталитарной ин-доктринации.
Исключительную важность в оценке праздника имеет точка зрения Э.Канетти, который выделил особое состояние массы — праздничную массу. Она рисуется антропологом на фоне обилия продуктов и людей, которые "именно для таких моментов и живут, и сознательно к ним стремятся. Люди, в обычной жизни чуждые друг другу, торжественной целыми группами при глашают друг друга на угощение. Прибытие новых групп отмечается особо, оно резко и скачкообразно повышает общее возбуждение*. Во всем сквозит ощущение, будто всеобщее удовлетворение от этого праздника гарантирует другие, последующие. Ритуальные танцы и драматические представления на поминают о прежних событиях такого же рода. Праздник этот — часть тради ции. Упоминание основателя праздника - будь это мифический отец всех благ, которые тут в изобилии... ручательство того, что традиция не угаснет, праздники будут повторяться. Праздник призывают новые праздники, и благодаря плотности вещей и людей приумножается жизнь" (8, с.71—72).
Теперь попробуем понять, что дает повторяемость праздников — важней ший элемент, на который ссылались советские пропагандисты и организато ры ("массовики"). Обратимся к работе С.Московичи "Век толп". Анализируя труды по коллективной психологии Г.Лебона, Г.Тарда, З.Фрейда, этот автор поднимает проблему критического, осознанного мышления индивида и бес сознательно-автоматического действия массы. "Мышление индивидов было бы мышлением критическим, то есть логическим, использующим идеи-
* До сих пор вспоминается ликующий голос диктора: "Наллощадь вступают колонны Бауман ского района'!!"
понятия в большинстве своем абстрактные... Напротив, мышление толпы бы ло бы автоматическим. Над ним господствуют стереотипные ассоциации, клише, глубоко сидящие в памяти. Она пользуется конкретными образами". На наш взгляд, очень важно замечание Московичи: "Мышление толп — это всегда мышление уже виденного и знаемого" (9, С.130—131). То есть в толпе возникает нечто, возвращающее человека к его первобытному состоянию, эмоциям, видениям, образам. И праздники, в частности, служат медиаторами между современностью и архаикой. Тем более что для них характерна не только гипнотизирующая образность, но и повторяемость. "Повторяемость обладает особым качеством превращать идею-понятие в идею-действие. Аб страктное содержание первой переходит в конкретное содержание второй. Для того, чтобы стать общедоступными, доктрины и теории должны отка заться от того, что составляет их отличительную особенность: цепочки рассу ждений, строгости языка... Парадоксально, и на это стоит обратить внима ние, что сами места, где их собирают или где они устраивают манифестации, ...то есть те места, где их лидеры, якобы желают проинформировать и проин структировать их, совершенно противоречат своему назначению. В этих мес тах есть все, чтобы производить внушающее воздействие и слишком мало для рассудочного. Толпы могут здесь слушать выразителей их чаяний, видеть их и друг друга, возмущаться, восторгаться и так далее — все, что угодно, только не размышлять, поскольку они низведены до уровня элементарного мышле ния и простейших чувств. Для того, чтобы прижиться на этом уровне, идеи обязательно должны упроститься, факты или их содержательная наполнен-ность — сгуститься, приняв образную форму... Сведенные к нескольким эле ментарным предложениям, часто и долго повторяемые, они воздействуют на глубинные мотивы нашего поведения и автоматически его запускают. Имен но такова функция лозунгов, призывов, выраженных в наиболее краткой форме. То же касается показательных или чрезвычайных фактов — револю ция, запуск первых космических ракет" (9, С.137-138). Столь пространная цитата помогает нам показать, что мышление, вырабатываемое тоталитарной системой с помощью архаического механизма праздников, было автоматиче ским, нечувствительным к противоречиям реальной жизни - его жизнен ность обусловливалась повторяемостью и символичностью.
Толпа праздничная, ликующая отнесена Г.Тардом (наряду с толпой нена видящей) к феномену действующей, но нам интересна и "манифестантская" толпа, причем не только своим срединным положением между толпой актив ной и пассивной. Действительно, она не застыла в ожидании, но и не сокру шает, не убивает врагов. Она идет в процессии, несет символы праздника, выкрикивает лозунги или поет песни — "вот приблизительно все, что они могли изобрести для выражения своих чувств. Но если у них мало идей, то зато они держатся за них крепко и без устали кричат одно и то же" (10, с-286-287). Однако толпа, опьяненная любовью к кумиру и равно распален ная ненавистью к врагу, составляла как бы бинарную сущность тоталитарных праздников. Зато "внутри" толпы праздники конструировали "социальный мир, социальное единение, ...когда всякое разногласие сглаживается одним общим желанием, желанием видеть друг друга, соприкасаться, симпатизиро вать друг другу, этот мир, единение суть продукты не менее драгоценные, чем все плоды земные, чем все предметы промышленности" (10, С.288). То, что Тард в отношении праздников называл "производительностью", подчер кивая их спасительную социальную роль, мы назовем современным словом "шоу-индустрия". Советская система, долгие годы испытывавшая трудности с производством промышленных товаров и "плодов земных", весьма быстро научилась производить праздники, которые "содействовали сотканию и скре плению социальных уз" (10, с.289), а это было очень важно как на этапе ста новления Системы, так и для ее поддержания.
Мы не будем в этой работе останавливаться на специальных исследовани-»» ях советского периода (II), поскольку это предполагало бы и оценку позиции ^ их авторов. Сам подход к анализу сущности революционных праздников от-р крывает для нас "манихейское" мировосприятие. В середине 1920-х годов ^ считалось, что "значение праздников во все времена, во всех странах всегда ^ учитывалось господствующими классами, как средство пропаганды классовых
идей, как форма воздействия на массы... При помощи праздников в сознание *§ масс проводились и закреплялись классовые политиччские идеи, идеи рели-^ гиозные, в основе которых лежали тоже политические идеи господствующих и или стремящихся к господству классов" (12, с.998). Так объясняли значение в культовых религиозных и государственных праздников. Следовательно, сме-^ нив их содержание на революционное, можно добиться успехов в пропаганде ~i революционных и социалистических идей.-Нагляднее всего эту простую за-§ мену содержания на противоположное демонстрируют авторы книги о "Политические праздники в школе и детском доме" В-Душен и А.Замятина Ё (1926 г.). Они исходили из того, что праздники есть необходимая составляя-^ щая человеческого быта, его временные вехи. Ритм праздника "необходим я как взрослому человеку, так и ребенку, поэтому, если мы хотим строить но-^ вый быт, мы должны обратить внимание и на эту сторону вопроса и заменить ^ празднование церковных праздников — общественно-политическими. Необ-в. ходимо также отдать себе отчет в том, какие эмоции вызывает в человеке К участие в празднике, подготовка к нему. Ежегодная повторность этих пере живаний, начиная с раннего детского возраста, делается позднее потребно стью человека, и даже те люди, которые не связывают с праздниками ника ких переживаний, все же выделяют эти дни из ряда других и отмечают их, хотя бы своим особым настроением... Необходимо скорее перейти к праздно ванию исключительно политических праздников, это бы сильно облегчило задачу педагога" (13, с.5).
84 Предваряя дальнейшие рассуждения, рассмотрим исходные установки раз работчиков индоктринации посредством организации праздников. Во-первых, праздник вызывает сильные эмоциональные переживания и удобен для эффективной пропаганды (с этого тезиса начинается большинство теоретиче ских и методических работ по советским праздникам). Например, Р.Коньков и Я-Лепилин пишут в сборнике материалов "Ленинский день": "Рево люционные дни являются лучшим временем массовой пропаганды коммуни стических идей... Учащиеся ярко переживают праздник во всем разнообра зии, ...сами участвуя в этом) выступают в нем как часть революционного про летариата и проникаются настроением последнего. Все это, оставляя глубо кий след, оказывает влияние на выработку у учащихся миропонимания, соот ветствующего воззрениям рабочего класса" (14). В статье Н.Сакулиной "Праздник в детском саду", опубликованной в 1947 г.,.повторяются почти все положения работ 1920-х годов: "С народными праздниками у детей связыва ются самые яркие впечатления, сильные переживания. Надо дать им почувст вовать величие народной демонстрации, веселье, красоту украшенных улиц, зданий... Большое воспитательное значение имеет не только проведение са мого праздника, но и предшествующая ему воспитательная работа и закреп ление полученных от праздника впечатлений и переживаний в воспитатель ной работе после него" (15) с.3— 4). Во-вторых, повторяемость праздника как архаического элемента культуры позволяет внедрить данные эмоции и сопут ствующую пропаганду в подсознание, сделать их привычными и органически ми. В-третьих, проведение праздников есть государственная задача, следова тельно, важный компонент тоталитарной культуры. Досадной помехой для осуществления этой программы оставались, как уже отмечалось, праздники церковные. Их так и не удалось полностью вытеснить из народного быта на протяжении всей советской истории. Но особенно опасными для Системы они были на первых порах ее существования. В связи с этим указанные авто-
ры определяли два важнейших направления в работе педагога: стремиться к возможно более глубокому переживанию детьми революционных праздников и одновременно отвлекать их от праздников религиозных. Особое внимание обращалось на психологию массы, влияние коллективных эмоций, для чего требовалось приобщать ребят к уличным демонстрациям с их знаменами и лозунгами, огромными массами народа, пением и т.п., производящими "в каждом участнике неизгладимое впечатление, и он чувствует себя в такие моменты слитым с огромным коллективом", причастным к общему делу ми рового пролетариата. Такие акции одновременно способствовали отрыву от религиозной массы.
Сопоставление религиозных и революционных праздников в то время ав торов нимало не смущало. Начав с разоблачения "классовой сущности" Хри ста, религиозных ритуалов, авторы переходят к конструктивной части работы, обращая особое внимание на опыт, накопленный за несколько лет после Ок тябрьской революции. Например, Душен и Замятина критиковали педагоги ческую практику, просто ориентированную на массовость участников празд ника. Разновозрастные дети скучали на митинговой части, им были непонят ны и неинтересны факты и аргументы ораторов. Вторая, художественная, часть оказывалась малоэффективной из-за неподготовленности ребят, ото рванности от политической тематики. Отсюда вывод: важнейшим элементом праздника является коллективная подготовка к нему (от 2 недель до месяца), подогревающая ожидание, сплачивающая коллектив, обеспечивающая долж ный уровень восприятия художественной части. Хотя авторы об этом прямо и не говорят, но из текста ясно, насколько непосредственно была воспринята идея замены церковных праздников революционными: "К сожалению, до сих пор еще во многих детских домах, школах и клубных уголках приходится сталкиваться с привычками и вкусами мещанского убранства... и случается, что портрет Ленина помещается на угольной полочке, украшенной вырезны ми зубчиками из красной бумаги", "над рамками портретов и рисунков по мещаются цветы и бантики, правда, красные" (13, с. 17). По сути дела, пре вращение портрета Ленина в икону происходит не из-за отдельных промахов, а в результате механического замещения традиционного культа и ритуала. Народ "виноват" только в том, что под воздействием экспансивного вытес нения символов старого мира он безотчетно (или традиционно по-русски?) воспринял новые веяния, правда, в своеобразном преломлении. "Отношение к церкви, попу, внешним проявлениям культа у ребят, особенно у ребят дет ских домов, сильно изменилось; в церковь их перестало тянуть, над попом они привыкли глумиться, охотно стали участвовать в пьесках антирелигиоз ного содержания" (13, с. 10). И вот уже М. Рыльский с великой гордостью пишет в стихотворении "Портрет Ленина":
Его портрет, который наши дети Цветами любят нежно украшать... Когда враги грозят нам ччрным ядом, Мы, как святыню всех святынь, храним Его портрет, всегда висящий рядом С другим портретом* - как и тот, родным.
Сегодня многие оспаривают тот исторический факт (ссылаясь на хресто матийный "святочный" рассказ А.Кононова "Елка в Сокольниках", проиллю стрированный мастером ленинианы Н. Жуковым, о посещении вождем но вогодней елки), что в течение 10 лет в СССР празднование Нового года было под запретом. В первые послереволюционные годыы несмотря на официаль ную директиву "воспитывать детей в антирелигиозном духе", все же доста-
* Здесь издатели делают сноску, так как книжка предназначена для нерусских школьников, и пишут: "С портретом товарища Сталина" (16).
точного внимания введению "нового быта" еще не уделялось. Но уже в 1922 ^ г. пионерские работники поставили вопрос о "красной елке". Первоначально (1 лекции о вреде христианства, проводимые вместо привычного праздника Но-р вого года, были не особенно популярными. "Красная елка" 1923 г. стала со-ц5 всем иной: дерево убрали "красными флажками и игрушками, изображаю-^ щими карикатуры на попов, социал-предателей, капиталистов. После того,
как свечи на елке потухали, пионеры устраивали во дворе игры антирелиги-'§ озного содержания, например: восхождение на небо (гору), наверху которой g были замаскированные богом и ангелами товарищи. Поднявшиеся на гору и вели какой-нибудь разговор с небесныыи силами, вскрывающий всю лож-si ность христианского учения; затем следовала игра... В 1924 г. вопрос продви-ц нулся еще дальше: пионер-работники, учтя то огромное влияние, какое име-^ ют пионеры на всех ребят, и их полное равнодушие к вопросам религии, ре-§ шили совершенно упразднить елку и провести зимние каникулы по следую-е щему плану": всем пионерам и школьникам было предписано "вести в 12 течение двухнедельного перерыва подготовку к дням траура по Владимиру ^ Ильичу Ленину", укреплять свое здоровье и осуществлять "в самые дни рож-« дества антирелигиозную пропаганду" (13, с.73). Вряд ли стоит особо доказы-^ вать манихейский характер этих рекомендаций.
g Но в чем же истинный смысл "техники вытеснения" Нового года? Дело в & том, что празднование начала года большинством народов воспринималось, И по наблюдению М.Элиаде, как своеобразное обновление Космоса, пережива ние человеческого первоопыта: "Впервые — этим все сказано; в этом слове — ключ ко многим ритуалам и церемониям, которые сопровождают обновление Мира, космогоническую реитерацию. В этом угадывается пронзительное же лание пережить каждый опыт так, как он был пережит впервые в те времена, когда он осознавался как некая эпифания, как встреча с чем-то могущест венным, значительным, дающим импульс жить, как встреча, из-за которой 86 осмысливается все существование" (17). Разумеется, революционный режим не мог позволить массам связывать обновление с чем-то иным, кроме Вели кой революции. Именно с нее должен был начинаться отсчет нового Мира, именно празднования годовщин этой революции - "главного событияяв ис тории человечества" — будут впоследствии переживаться как космогониче ские драмы обновления.
Какие же "революционные и новые культурно-бытовые праздники долж ны войти в быт, как одно из средств пропаганды идей Октябрьской револю ции"? В первую очередь, "годовщина Октябрьской революции, 9 января, 1 мая, день смерти В.И.Ленина, годовщина Красной Армии, день Парижской Коммуны, международный день работниц, международный юношеский день, Февральская революция, международная детская неделя, день МОПРа и т.д.". Перечисленные дни относились к "праздникам красного календаряя, список которых постепенно менялся. Наряду с новыми "литургическими", в жизнь внедрялись и "новые культурно-бытовые праздники": день урожая, день леса, день кооперации, неделя Авиахима и пр. (12, С.999—1000). Когда было сказа но о манихейском мировосприяяии, имелось в виду, что "эти праздники и памятные дни должны вытеснить и заменить праздники религиозные", вме сте с тем сама атмосфера торжества должна быть привычной и узнаваемой. Так, в примерный план подготовки и проведения праздника Октябрьской ре волюции в сельской школе (а любые политические рекомендации восприни мались как строгое руководство к действию) входили предпраздничные со вместные собрания участников гражданской войны и Октябрьской револю ции, родителей учащихся, членов ячеек ВКП и ВЛКСМ для обсуждения, в частности, таких вопросов, как "подготовка и проведение агитации в семьях и среди населения за то, чтобы ко дню годовщины Октябрьской революции убирали, чистили, мыли, украшали жилище, готовили праздничные одежды, ходили в баню, готовили праздничный стол и в день праздника свели к ми-
нимуму обычные домашние работы, прекратили обычные крестьянские рабо ты и пр." (12, с-1012). Нам же здесь стоит напомнить об архаической природе отделения сакральных дней от профанных. С.М.Толстая в "Славянской ми фологии" отмечает, что праздники "отличаются от будней запретом на все или некоторые виды работ... Нарушение запрета грозит, по народным веро ваниям, разного рода несчастьями" (18). Словом, все должно было напоми нать "престольный" праздник. Только теперь эта праздничная программа предполагала "литературно-политическое утро", а "вечером — спектакль, дек ламация, инсценировки, пение, игры, скромное угощение и чай" (12, с. 1012). Правда, политметодисты по праздникам напоминают, что пока новые ритуа лы еще не прижились, "дети старших школьных групп сами организуют в случае отказа родителей уборку, мойку и украшение своих жилищ, чистку одежды и проч." (там же).
Примечательно то, что уже в 1920-е годы праздник рассматривался как действо серьезное и официальное: "Праздники и памятные дни не выдумы ваются школой; школа организует и внедряет в окружающий быт при помо щи уже установленных трудящимся классом праздников элементы трудовой коммунистической культуры, содействует, как и всем строем своей жизни, всеми методами своей работы, советскому строительству; организация и про ведение праздников не замыкается в стенах школы, не изолируетсяяот окру жающей среды" (12, c.lOOl). Здесь примечательно следующее. Во-первых, в данном случае праздник (вопреки наблюдению Бахтина) превращается в ме роприятие строго официальное и вовсе не снимает перенапряжения социаль ной жизни, а, напротив, усиливает его. Возникала даже необходимость напо минать организаторам школьных праздников, чтобы они не превращали их в каторжный труд дляядетей. Во-вторых, революционные праздники служили для идеологиччской "подзарядки" школьников, а сами дети рассматривались как инструмент пропаганды в работе большевиков с "окружающей средой". "Педагогическая энциклопедия" обращает внимание на то, что "работа шко лы среди населения) связанная с организацией революционных и бытовых праздников и памятных дней, дает детям навыки общественной работы, со действует просвещению трудовых масс и внедрению новых форм быта, уста навливает связь школы с населением, поднимает престиж школы, создает ус ловия для пропаганды среди населения идей новой трудовой школы"; и далее ее авторы настаивают: "Из школы, из общественных учреждений праздник должен быть занесен в каждую квартиру, в каждую избу, и это можно сделать и это уже делается при помощи детей и ччрез детей, и в этом основная задача школы в его организации и проведении" (12, С.1005, 1006). Таким образом, политический режим, порвавший с традицией, но окруженный людьми, вос питанными на прошлом и потому опасными для него, сделал решающую ставку на молодое поколение.
Вероятно, детские и юношеские школьные массовки имеет смысл срав нить по замыслу и масштабу с феериями послереволюционных лет. Р.Пайпс в главе с показательным названием "Культура как пропаганда" своей книги 1 Пишет о том, что пролетарский театр перешагнул "формальную границу меж-. ду сценой и зрителями, устраивая постановки на улицах, заводах и на фрон-1 re. Зрителям предлагалось участвовать в действии наряду с артистами... i Грань, отделявшая реальность от вымысла, была стерта, что помогло устра-1 нить различие и между реальностью и пропагандой" (19). В этом плане осо-1 бенно отличались массовые действа, поставленные С. Эйзенштейном, кото рый считал необходимым покончить с оторванным от жизни театром и стре мился манипулировать настроением публики) доводя ее до крайнего напря жения. Конечно, школьным праздникам до такого размаха было далеко, однако в провинции, и особенно в сельской местности, неизбалованные зри тели и самодеятельные актеры (а их нередко было не меньше, чем зрителей) 1были благодатной средой для закрепления нужных Системе идеологических схем посредством незамысловатых сценариев.
Справедливости ради заметим, что этот период отмечен и попытками пре-
- дотвратить формализм. По крайней мере, критиковались "новаторы", связы-(§, вавшие приближающийся праздник с какой-либо темой. Например, в уже р цитированной нами неоднократно "Педагогической энциклопедии" 1927 г. и значится: "В связи с празднованием Октябрьской революции прорабатывать ^ тему "Школа прежде и теперь", ко "дню Ленина" предлагается взять тему
•* "Ленин и дети", к 1-му мая - "праздники прежде и теперь" и т.д. Такую связь ^ следует считать несущественной. Не в такой формальной связи дело, не в g том, что изучение Октябрьской революции будет приурочено к дате 7 нояб-u ря" (12, С.1003). Однако не стоит обольщаться некими признаками относи-в тельно рационального подхода к преподаванию. Мы имеем дело с тоталитар-^ ной системой, которая строго диктовала свои условия: праздники должны 5 быть включены в производственный план школы, в их подготовку и проведе-§ ние необходимо втягивать всех учащихся, проводить их нужно совместно с е советскими и партийными органами и с обязательным привлечением мест-IS ного населения и родителей учащихся. Такие действа должны вызывать глу-g бокие эмоциональные переживания детей, потому массовые мероприятия не я следует проводить больше 3 - 5 раз в год, а главные из них - Октябрьская Э* революция, 1 мая и "день смерти В.И.Ленина". Остальные праздники отме-g чаются более скромно.
в- Очевидно, что в первые годы становления советской системы праздники G служили основанием, на котором впоследствии выстроилась организованная и упорядоченная индоктринация: "Революционные праздники и годовщины) которые сейчас вошли в практику массовой школы и составляют в большин стве школ пока единственный способ приобщения детей к окружающей жиз ни, агитация и пропаганда) развертываемые школой вокруг этих годовщин, являлись стержнем пионерской работы с 1922 г. В настоящее время пионер-организация идет дальше — от праздников к общественно-практической ра-88 боте" (12, С.493). Массовые праздники придавали обществу, врастающему в структуру, а следовательно, теряющему свой революционный жар, видимость движения. Той же цели служили и другие формы, так сказать, революцион ной "карнавальности": массовые репрессии и чистки, внешняя экспансия, грандиозные стройки. Благодаря подобным усилиям общество демонстриро вало свою мобилизованность, значит, и Система доказывала собственную эффективность.
Политический праздник можно с полной уверенностью отнести к началь ной и одной из самых эффективных форм тоталитарной индоктринации. Именно с его помощью была создана матрица эмоциональных стереотипов, впоследствии удачно используемая для иных, более прозаических, методов тоталитарного воздействия. Особенность политического праздника заключа ется в том, что эмоциональную обработку можно начинать с 3 - 4-летнего возраста. Так была найдена система ранней политической социализации, до полняющая семейную (именно на изучение последней было направлено ос новное внимание исследователей, прежде всего американских). Учет влияния фактора праздника на тоталитарную политическую социализацию позволяет понять ее специфику и расширить возрастные границы при анализе методов прямого государственно-партийного воздействия на социум. Это хорошо осознавали — разумеется, не в аналитическом, а в индоктринальном плане — и политметодисты-"массовики": "У нас созданы прекрасные традиции рево люционных праздников. Дети еще не понимают смысла великих событий) но они видят всенародное ликование, могучие демонстрации, чувствуют, с какой любовью и уважением отмечают эти дни взрослые. Дети сами переживают в эти дни много приятного. И невольно детский ум и сердечко проникаются чувством любви к прекрасной Родине", - пишет Н. Сакулина о дошколятах. И продолжает: "Праздник является одним из важных средств коммунистиче ского воспитания" (15, c.lO).
Почему же именно празднику отдавалось предпочтение перед другими формами пропаганды (и шире - политической социализации) детей в раннем возрасте? Дело в том, что "маленький ребенок не в состоянии понять под линный исторический и политический смысл революционных праздников, но основные идеи (курсив мой. — А.Щ.), связанные с нашими праздниками, должны стать близкими и могут быть сделаны понятными даже для дошколь ника" (там же). Итак, младший дошкольник переживает праздник, наблюдая демонстрации, слушая марши и песни, неся в руке маленький флажок — ко пию революционного знамени; старшие дошкольники уже понимают, что праздник Октября — это "день рождения" Страны Советов, 1 мая - праздник нерушимой дружбы трудящихся всех народов, День Советской Армии напо минает им о том, что каждый ребенок "должен расти таким же храбрым, сильным и горячо любящим родину, как советские воины".
Однако даже эти методисты "по празднованиям" замечали противоречие между требованием не исказить политическую суть события и особенностями восприятия малыша: "Особенно сложно звучит часто речь ведущего. Боясь исказить смысл политических понятий, с детьми начинают говорить слож ным языком газетной статьи" (15, с.13). Действительно, организаторов поли тических детских праздников подстерегала опасность. В условиях тотального контроля и обязательной для всех возрастов идеологической ангажированно сти они были призваны "нести слово партии" без искажений, что было крайне трудно в случае с детьми, превращало работу с ними в пустую фор мальность, нарушало праздничную атмосферу и, в свою очередь, сводило эффект мероприятия к нулю. Поэтому от 3 — 4-летних будущих граждан тре бовалось просто продемонстрировать любовь к вождю, для чего их следовало "разогреть". Вот как Л.Михайлова предлагала решить данное противоречие в статье 1947 г. "Праздничный утренник в детском саду": "Празднично одетые дети с красными флажками в руках "приехали на автомобилях", т.е. побежали по всему залу, затем под звуки марша пошли за ведущим ...на указанные им места. Ведущий поздравил их с праздником и провозгласил: "ура!" Дети под хватили: "ура!". Ведущий обратил внимание детей на то, как нарядно убран к празднику зал, как украшен портрет товарища Сталина. Вместе с ведущим малыши дружно крикнули "ура" товарищу Сталину" (20). Налицо примитив ная манипуляция из трех элементарных действий, но главные требования к празднику для детей соблюдены, а впоследствии) став взрослыми, они будут рефлекторно кричать "ура" Системе, не вдумываясь в смысл происходящего.
Но со временем даже к революционным праздникам вырабатывается цик лически-консервативный подход, ритуал становится важнее- движения вперед, и революционный потенциал общества снижается: "При проведении револю ционных праздников исключительное значение имеет создание определенных традиций, обычаев. Нет ничего вреднее погони за новшествами... Когда ре бенку уже известен устоявшийся праздничный распорядок, то он особенно радостно ждет дня праздника. Он полон приятных воспоминаний о прошло годнем празднике и ждет его в текущем году, как приятного старого знако мого... Традиционность должна быть не только в проведении самого дня праздника, но и в подготовке к нему... Каждый раз дети чувствуют, как забо тится о них советская страна и любимый вождь товарищ Сталин" (15, c.ll). Итак, праздник становится проводником уже заложенных революцией тради ций, основанных на вере в нерушимость строя, и залогом вечной заботы во ждя о народе. Ранее революция, отбрасывая старые традиции, не особенно церемонилась и с прежними праздниками. Если они продолжали конкуриро вать с новыми празднованиями, их попросту отменяли, как в случае с Новым годом. Однако традиции как таковые, будучи фактически уже вытесненными Системой из "жизненного мира" советского человека, после войны вновь оказались востребованными. Показательно, что тогда же, в очередной период "закручивания гаек", препарировались и более "свежие" революционные
традиции: вождь Октябрьской революции Ленин занял в ценностно-1 политической иерархии второе место, уступив первенство вождю Системы^ Сталину: "На каждом празднике с особой любовью украшаются портреты и бюсты товарища Сталина и В.И.Ленина" (там же). \
Таким образом, тоталитарная политическая система в процессе становле ния, в своем "раннем возрасте" нуждалась в эмоциональной обработке со циума с помощью праздников. Новые мифы и ритуалы были призваны за местить традиции поверженного строя. Идеологи и "спецы" по политической дидактике Системы прекрасно поняли и то, что ее будущих активных и не рассуждающих адептов следует эмоционально настраивать также с самого раннего возраста.
Не менее значимая роль в тоталитарной индоктринации отводилась игре, прежде всего — игре политической. Й.Хёйзинга, ставший непреложным авто ритетом в изучении этого важнейшего элемента человеческой культуры, в предисловии к "Homo ludens" отметил тесную связь игры и праздника. Более того, он показал, как взгляды венгерского ученого К.Кереньи на сущность праздника позволили ему расширить предмет исследования за счет анализа соприкосновения атмосфер подъема и "невзаправды" (термин Хёйзинги). Не касаясь подробно взглядов нидерландского историка и культуролога на фе номен игры, отметим, что в тоталитарном обществе грань между "невза-правдой" и реальностью практически исчезает. Именно в этом отношении находит свое выражение тезис Хейзинги о политической псевдоигре (21, с.34, 230—238). В действительности политические игры тоталитарного периода го товили детей к оппозиции "Друг — враг", по К.Шмитту (концепцию которого, впрочем, не принимал сам Хёйзинга), и были тем более серьезными, чем больше пуерилизма, особого рода жестокой детскости демонстрировали в своей политике того периода сами вожди Системы, разложившие весь поли тический мир на две краски — белую и черную. Разумеется, нет никакой воз можности проанализировать все игры за весь период господства тоталитарной системы. Для нас более интересен, как и в случае с праздниками, начальный период становления политической игры в качестве метода индоктринации. Источником для нас послужат игры, предлагавшиеся журналом юных пионе ров "Барабан" в 1925-1926 гг.
Однако для начала укажем на значение, придававшееся политической игре в первое десятилетие советской системы и сформулированное "Педагогичес кой энциклопедией": "Политигры, составляясь из тех или иных подвижных игр, ...являются верным средством эмоционального воспитания. Цель политиг ры — в своем развитии естественно передать участникам определенную поли тическую тему, содействуя в то же время физическому развитию пионера. В политигре ребенок становится как бы участником революционных событий, чем мы достигаем того, что ребенок не только понимает, но и переживает прорабатываемую тему. Переживание глубоко врезывается в душу пионера, оставляя в его памяти прочные следы. Основным принципом политигры яв ляется ее коллективность, массовость; это делает политигру могучим средст вом спайки пионеров, их коллективистического воспитания. Составление и подбор политигр дело весьма нелегкое, но мы уже имеем некоторые дости жения в этой области; есть ряд сборников пионерских игр, специально по добранных со стороны их значимости как для физического, так и для поли тического развития пионера" (12, с.485; курсиве цитате мой. — А.Щ.).
Итак, вновь, как и с праздником) речь идет об эмоциональном контексте, переживании. В эффективности такой методики вряд ли стоит сомневаться — она полностью соответствовала духу и задачам времени. В ходе нашего по следующего описания некоторые игры, особенно повторяющиеся по своему замыслу, будут просто перечислены, другие же, более показательные, — про анализированы подробнее. Для начала классифицируем политические игры по тематике. На первом месте стоят игры, которые условно можно назвать,
используя классическую формулу Шмитта, "наши — враги". В эту группу вхо дят всевозможные подвижно-военизированные игры типа "красные и белые", "в тылу у белых", "взорвать пороховой склад белых", "секретный документ", "буденновцы", "буденновец за махновцем", "поймать банду атамана Марусь ки", "красноармейцы на маневрах" и т.п., обыгрывающие события недавнего революционного прошлого, еще памятного и понятного. Другая группа игр связана с активной деятельностью Коминтерна, революционеров (зарубежных и наших) по распространению мировой революции, противоборству фаши стам по всем фронтам, короче — борьбой с внешними врагами: "путешествие по Европе", "пролетарии всех стран, соединяйтесь!", "делегация западных рабо чих", "прорвать кольцо блокады", "красный летчик", "агитаторы", "срочная депеша", "переход границы". К внутренней проблематике СССР можно отне сти игры типа "смычка города и деревни", "гонки добролета", "авиахим". Борьба западных трудящихся против собственных режимов отражена в играх "слепой жандарм", "находчивый революционер", "ловля организатора школь ной группы", "поищи-ка", "демонстрация", "радиодепеша". Очень мало чисто познавательных игр ("пионер, изучай СССР", "цепь вождей"), что вполне объ яснимо, в частности, тем, что активные действия участников игры обычно направлялись извне или были кодифицированы в самом ее замысле.
Подвижные игры, как правило, предваряла краткая беседа или деление участников игры на коммунистов и фашистов, красных и белых на основании знаний политической/исторической темы игры. Вот Как, к примеру, описы вает свои впечатления от игры "красные и белые" Б.Берлин из 25 отряда г. Смоленска: "Каждый хочет быть красным. Вожатый помирил: "Тише, ребята. Я буду задавать вам вопросы о Красной армии, гражданской войне и т.д. Та партия, которая даст больше правильных ответов, будет называться "красными", а которая мало ответит, будет "белыми". Посыпались вопросы: "Когда организовалась Красная армия? Из кого она состоит? Кто такая была Красная гвардия? Кто был председателем реввоенсовета? Кто сейчас нарво-енком? В каком году мы воевали с поляками?". Ребята с охотой отвечали" (22, 1926, № 6 (53), с.23). Игре "пролетарии всех стран, соединяйтесь!" пред шествовала беседа о К.Марксе; о войне 1920 — 1921 гг. и блокаде СССР гово рили перед игрой "прорвать кольцо блокады"; октябрятскую игру "путешествие по Европе" предварял рассказ пионера "о различных странах Европы, сколько их, кто там живет и как они управляются" и т.п. В целом решение интеллектуальных задач перед игрой было нелегким для участников, особенно для тех, кто с ними не справлялся, что, вероятно, было тягостным в моральном плане для проигравших "пролог": кому хотелось оказаться "белым"? Более того, например, в игре "цепь вождей" методичка рекомендова ла проштрафившихся, т.е. забывших имена вождей (при круговом повторении с постоянным дополнением), называть "первый фашист", "второй фашист" и т.д. Причем на протяжении всей игры неудачники были обязаны представляться так сами до тех пор, пока не останется один победитель. Это, несомненно, бо лее жесткая система формирования лидерских качеств и политического воспи тания, нежели выигрыши и проигрыши в подвижных играх.
Так какое же представление о политическом мире навязывали детям игры того периода? Геополитическое положение окруженной врагами Страны Со ветов обыгрывалось с октябрятами в "путешествии по Европе": при пересече нии "границы с Польшей" ребята получали первые знания о таком элементе враждебного мира, как таможенный досмотр: "Все останавливаются и один из октябрят производит осмотр, а пионер в это время рассказывает, для чего это делается на границе". Затем в процессе игры у детей стимулируются без условные рефлексы: "Во время поездки через Польшу поезд вдруг останавли вается, а пионер кричит: "Штыки, спасайся". Октябрята разбегаются по ком нате и делают вид, что прячутся от щтыков". Дальнейшее путешествие про-
должается на автобусах, но вот в Германии им встречается отряд фашистов: "Раздаются крики: "Фашисты, фашисты". Октябрята разбегаются и собирают ся в каком-нибудь углу" и т.д. (22, 1925, № 13, с.19). В игре "переход грани цы" главное — перехитрить ее стражей: "Ночью жандармы плохо видят". Но зачем детям переходить границу? Методичка поясняет — допустим, "для празднования Международной детской недели" (22, 1926, № 16). Были и другие, более романтические цели и способы пересечения границы. К при меру, в игре "красный летчик" перед "коммунистами" ставится задача "пробраться через границу, охраняемую фашистами, в город и похитить там с аэродрома военный самолет с бомбами (в виде звеньевого флажка) и, воз вращаясь на границу, ...убивать фашистов по одиночке и по два" (там же). В процессе игры дети четко усваивают, что в нашей стране звезда является символом рабочих, коммунистов, "чужие", враждебные страны помечены на рисунках свастикой — там жандармы, шпики, фашисты, засаживающие в свои тюрьмы. И вот уже перед двумя партиями "агитаторов") "посылаемых Коминтерном на запад и восток", стоит задача пробраться в коммунистиче ские ячейки Германии или Китая (игра "агитаторы"; 22, 1925, № 11-12, c.29). "За границей врассыпную находятся пролетарии, цель которых пробраться сквозь ряды буржуазии и соединиться всем в СССР", тем самым воплотив главный лозунг коммунистов, но до этого зарубежным пролетариям нужно поднять восстание против враждебных им режимов в своих государствах. Ес ли за полтора часа игры в СССР пробралось меньше половины "пролетариев", то "эта попытка соединиться всем пролетариям была неудач ной, так как капиталисты им помешали" (игра "пролетарии всех стран, со единяйтесь"; там же, с.28). Так на уровне детского сознания создавался об раз "Мекки и Медины" мирового социализма. В свою очередь, советская страна всеми силами способствует переходу на ее территорию зарубежных пролетариев, чтобы они хотя бы на время могли забыть о капиталистическом гнете: "Рабочие стараются проникнуть за черту СССР, не будучи пойманны ми жандармами. Советские пограничники стараются передать пропуска для гарантий последних от ареста" (игра "делегация западных рабочих"; 22, 1926, № 12, с.18). Однако у западных рабочих и пионеров - своя жизнь и свои за дачи. Так, местом действия игры "радиодепеша" становится некий город в Германии, куда пришло радиосообщение из другого города, где началось вос стание. "Цель игры: рабочие с депешей должны пробраться на фабрики... За тем все вместе они должны поднять восстание... На пути между радиостанци ей и фабриками шныряют разные шуцманы, шпики-охранники, фашисты и другие прислужники буржуазии" (22, 1925, № 8). Эти игры, как предполага лось их разработчиками, долны были "учить" тому, в каких тяжелых условиях находятся пионеры Запада. Так, замысел игры "ловля организатора школьной группы", названной к тому же "игрой английских пионеров", заключен в сле дующем: "Директор школы стоит с повязкой на глазах в центре круга из ре бят. Они ходят вокруг него, распевая революционные песни до тех пор, пока он не стукнет о пол палкой, которую держит в руке" и т.д. Фактически все эти игры строились на схеме привычных салок, пятнащек, жмурок, казаков-разбойников. Организаторы особо не мудрили с выбором игровой основы, за то содержание было самым злободневным, что придавало игре больший эмо циональный накал.
Дидактическими правилами того времени не допускалось идейно ней тральной активности, поэтому обыкновенные "кошки-мышки" непременно переделывались в "пионер и фашист". Здесь мы уже имеем дело с феноме ном, описанным Канетти. Он назвал одной из основных характеристик массы манию преследования, порождающую навязчивый гнев и раздражительность по отношению к внешнему (и особенно к внутреннему) действительному или вымышленному врагу. Врага нужно преследовать. "Цель убийство, и извест-
но, кто будет убит. Жертва известна, четко обозначена, близка... Для того, чтобы возникла преследующая масса, достаточно широко объявить, что та кой-то должен умереть" (см.: 8, с.27—28, 56). В данном случае неважно, что или кто конкретно выступает в образе врага — прогнивший строй, социаль ная группа, партийная фракция, нация, личность. Главное, что перед все сильной массой стоит беззащитная жертва. Но если исход борьбы неопреде лен (а к такой возможности готовили и политигры, воспитывая волю к побе де), то масса может стать и преследуемой, массой бегства, которая, как пишет Канетти, в данном случае превращается в направление. "Важна лишь цель — место спасения и расстояние до цели, и ничего более" (8, c.6l). Поведение жертвы в этом бегстве также немаловажно: "Сколь бы полезен он ни был как попутчик для бегущих, он важнее как павший. Вид его наполняет изнурен ных новой силой" (8, с.62). Если приложить размышления Канетти к нашему исследованию, то становится понятнее: в индоктринации посредством кон кретных политических игр одна из главных дидактических целей состояла в том, чтобы приучить их участников в неизбежности и даже пользе жертвен ности и жертв в революционном прорыве к социализму. И самым главным примером на протяжении всего периода строительства социализма оставалась созидательная жертва Ленина, особенно остро переживаемая во второй поло вине 1920-х годов : "Только вдруг узнали люди — / Сокола не стало.../ ...Умер он, — / Перетрудился./ Его именем великим/ Весь мир обновился" (23).
Нам следовало бы высказать осторожное предположение, что деление на идеологических "наших" и "врагов" не просто наносило эмоциональную травму тем, кого жребий или слабые знания отбрасывали в чужой лагерь, но и фор мировало компенсаторную психологию маргиналов. Кому же хотелось быть шуцманами, шпиками, фашистами? Естественно, что обделенные игровой судьбой с удвоенной энергией преследовали "красных", "рабочих", "комму нистов", чтобы доказать, что судьба распорядилась несправедливо и именно они — лучшие. Не сходным ли образом проходило формирование мотиваций 93 в период массовых репрессий, когда под ножом диктатуры был уничтожен цвет большевистской элиты, советская интеллигенция, а на опустевшем "игровом пространстве" строительства социализма торжествовал победу мар-гинал-выдвиженец, но торжествовал с оглядкой, уже прекрасно понимая, что вырвавшиеся в лидеры или вообще "первые" всегда находятся под ударом. Хёйзинга, перебрав всевозможные формы игр и состязаний, пришел в итоге к очень важному выводу о том, что сама по себе игра "ни добра, ни дурна", а единственным мерилом является совесть человека. Но тогда возникает вопрос о переходе от игры к "серьезному делу", а для этого общество должно было морально повзрослеть и перестать рассматривать детей только как разменные фигуры во взрослых играх.
Итак, игры, подобно праздникам, кроме закрепления у участников эмо циональных, подвижно-механических и рефлекторных навыков, выполняли и политико-познавательную функцию. Сама же методика воспитания с помо щью этих архетипических форм помогала Системе выращивать своих убеж денных сторонников, четко знающих, где "наш" мир, а где враги, и что нуж но сделать для достижения цели. Более того, конкретные схемы политиче ской игры (деление на коммунистов и фашистов, красных и белых и т.п.) подготавливали детей к условному, абстрактному восприятию грядущей по литической реальности. И когда вчерашние кумиры-вожди (Троцкий, Буха рин и др.), легендарные командармы, да и просто люди, "преданные делу партии и Сталина", объявлялись врагами народа, это не вызывало эмоцио нального шока. Один из феноменов осажденной массы, описанной Канетти, заключается в том, что она более страшится внутреннего врага, предательст ва, чем врага, находящегося за стенами крепости. Игра лишь облегчала вос приятие событий, противоречащих логике здравого смысла.
Необходимо обратить внимание еще на один аспект, связанный с вклю ченной в подсистему индоктринации политической игрой, а именно: серьез-
ное отношение детей к играм вообще. Достаточно вспомнить хрестоматий-м ный рассказ Л.Пантелеева, на котором воспитывалось не одно поколение со-jS, ветских детей, — о мальчике, забытом на посту старшими ребятами, которого ^ смог (не без труда) освободить от страшного табу лишь случайно оказавший-й ся рядом красный командир. Это ли не образец железной воли и серьезности ^ ребенка? Действительно, воспитательный эффект от произведения был очень высок, но если мы экстраполируем конкретный пример на все политические '§ игры, то увидим, что серьезность детской игры, о которой писали многие ис-^ следователи, в сочетании с пуерилизмом тоталитарной политики создавала и адскую смесь — дети становились безжалостными и фанатичными орудиями а Системы. "И к убийцам ненависть утроив,/ Потеряв бойца в своих рядах,/ Про дела погибшего героя/ Не забыть ребятам никогда", — так пелось в "Песне о Павлике Морозове". "И в беге и в плаваньи первые,/ Ударники меткой стрель-„ бы, / Войдем мы с железныыи нервами / В горнило грядущей борьбы" ("Песня е пионеров-баумановцев" Т. Сикорской и М. Раухвергера) (24).
6В условиях очередной массовой кампании, подогреваемой хорошо рассчи-танной истерией, дети менее других задумывались о деталях происходящего. и Возьмем лишь один эпизод из нашей истории — коллективизацию, когда ^ партия давала пионерам самые фантастические задания. К примеру, под ло-^ зунгом "Включим энергию миллионных масс детей трудящихся на помощь а партии и комсомолу" Северокавказский краевой комитет ВКП(б) дал пио-К нерской организации края следующие задания. Послать из городов и район ных центров 381 пионерскую бригаду, за полтора года организовать "500 дет ских колхозов, 250 детских птицеводных артелей, 100 детских молочно-животновод. артелей, 100 детских кролиководных артелей, 100 детских свино-водных артелей, 500 детских садово-огородных артелей, 200 детских шелко водных артелей, 50 детских пчеловодных артелей... За 1 1/2 года каждый пионер должен: 1) Уничтожить 10 сусликов (в районах, где они есть). 2) Очи-94 стить от полевых вредителей (слизень, озимая совка и др.) 1/10 гектара поля. 3) Уничтожить вредителей на 1 плодовом и 10 огородных растениях. 4) Пере ловить и уничтожить 5 крыс и 10 мышей. 5) Изготовить 1 скворешню и две зимние кормушки для птиц, уничтожающих вредителей" (25). Вот в такие иг ры играла с мобилизованными детьми "подросток-страна": "Краевое бюро юных пионеров объявляет Краевую пионерскую организацию мобилизованной (выделено издателями — А.Щ.) для выполнения плана великих хозяйственных работ — коллективизации нашего края".
Особое место в пионерском движении, наряду с разоблачением кулаков и подкулачников, заняла охрана урожая. Не только газеты, но песни того вре мени рисовали образ пионера, охраняющего урожай, как и пионера-дозорного или пионера, предотвращающего крушение поезда. В стране, где установлен порядок и "рожь колыхается, как ей полагаетсяя, и "солнце баг ряное с пионерохраноюв поле дозором стоит", "воры и лодыри совесть за продали, им красть, чем работать, милей". Однако "К ночам - недоверие./ Вперед, кавалерия!/ Дежурить/ У дальних/ Скирд". И вот результат: "Не ки нется в стороны/ Нами арестованный, / Полей/ Трудовых/ Дезертир" ( "Песня пионерохраны урожая" Н.Асеева и М.Карасева', 24). К такой деятельности пио нера подготавливали, наряду с другими методами и формами индоктринации, соответствующие игры. И вот уже воспевается образ "Пионерки Оли", кото рая, идя в свой лагерь, "вдруг услышала сквозь дождь - кто-то тихо режет рожь". И после раздумий "Пионерка Оля тихо/ Подкралась ко ржи волчи хой". Но поскольку "Далеко колхоз, далечко, / А вокруг в ночной глуши/ Ни единой ни души", Оля бежит "в свой отряд поднимать больших ребят", а от ряд, в свою очередь, мчится отнимать у воров рожь: "С гамом, с шумом, кри ком Грозным/Окружил воров колхозных,/ Захватил мешки отряд/ Храбрых ленинских внучат" ("Пионерка Оля" {{.Владимирского и А.Хичатуряна, 24). Здесь мы уже имеем дело с феноменом стаи - "Это самая древняя и самая
ограниченная форма массы в человеческом обществе: она уже существовала, когда еще не было масс в нашем современном понимании" (8, с.107). Когда Канетти пишет об охотничьей стае, он отмечает, что важнейшими из ее средств являются погоня и облава. Показательно, что) согласно версии этого антрополога, "люди учились у волков" (сравним: "Подкралась ко ржи волчи хой"). Выслеживание, погоня, внезапное нападение даже на физически более сильную жертву (которая пасует перед превосходящим числом особей в "стае", руководимой беспощадным гегемоном), громкие, устрашающие кри ки, овладение добычей и победное ликование — все это присутствует в песне про пионерку Олю. И политические игры эпохи диктатуры пролетариата приучали к подобной "охоте", помогали классифицировать врагов, априорно предполагая прирастание их количества и разных типажей, оттачивали навы ки коллективных действий и военной дисциплины. Теперь уже Система и де ти играли в одни игры, и эти игры со стороны первой инициировались и по ощрялись, а вторым, неизбежно взрослеющим, требовались новые игры, бо лее жестокие и впечатляящие. В выслеживании и травле "врагов народа" уже участвовало все общество, сплоченное в единую "стаю". Это позволило А.М.Горькому, в свое время провозгласившему, что "классовая ненависть должна воспитываться именно на органическом отвращении к врагу, как к существу низшего типа", умиляться результатами социализации: "Я совер шенно не могу понять; как это случилось, что ребенок 11 лет чувствует с та кой глубиной и силою пафос революционного дела? Это — одно из маленьких чудес нашей эпохи".
В середине 1930-х годов "политическое" постепенно исчезает из названий и содержания игр, они становятся "светскими" или "обмирщаются". Посте пенно "взрослеющая" Система, очевидно, выработала более устойчивые и надежные механизмы индоктринации (так остывал "ревлюционный жар" в праздниках). Вместе с тем ей удалось внести элементы игры в весь политиче ский универсум. В структурах тоталитаризма была заключена сжатая всеми доступными политическому порядку средствами энергия массы, и в данном случае сама структура являлась не чем иным, как сгустком массы, ждущим момента своей энергетически-направленной разрядки. Такую массу вполне можно сравнить со стаей, по Канетти, или, соглашаясь с З.Фрейдом, с пер вобытной ордой: "Психология этой массы, ...исчезновение сознательной ин дивидуальности, ориентировка мыслей и чувств в одинаковых направлениях, преобладание аффективности и бессознательной душевной сферы, тенденция к немедленному выполнению появляющихся намерений, - соответствует со стоянию регрессии до примитивной душевной деятельности, которую можно было бы приписать именно первобытной орде" (26). Вероятно, сравнение с ордой, стаей покажется оскорбительным. Но поверим Хёйзинге, пишущему, ччо "сам дикарь не подозревает о различии между понятиями "быть" и "играть", не подозревает о тождестве, образе, символе... Это священная игра, необходимая для блага общества, чреватая космическим провидением и соци альной перспективой... В этой сфере священной игры чувствуют себя как до ма ребенок и поэт, а вместе с ними и дикарь" (21, с.38—39).
И праздник, и игра формировали коллектив, сопричастный общей вели кой цели, воспитывали детей и молодежь в романтике будней, за которой просто не замечались серый быт и повседневная рутина строительства социа лизма. Все это поэт С. Островой постарался отразить в песне "Вставай, пионе рия!"-. "Выходи на праздник Мая,/ В звонкий солнечный простор,/ Чтобы песня молодая/ Шла врагам наперекор!/ ...Поднимай знамена выше,/ Чтоб на всех концах Земли,/ Как пожар над вражьей крышей,/ Зори майские взош ли./ Пусть фашист грозит прикладом,/ Ощетиня сталь штыков,/ Май прой дем по баррикадам/ В красном зареве костров./ Так летите, песни, птицей,/ Облетая все пути./ Будем строить и учиться,/ Будем строить и расти" (24).
И это уже была программа или матрица действий, заложенная в совет-« ского человека на всю его жизнь. Могли меняться задачч и цели, одних вра-1, гов замещали другие, но пока существовала Система, продукт воспитания р поддерживал ее в координатах политического мифа 1920-х годов) в формиро-g вании которого активно участвовали такие базовые элементы человеческой ^ культуры, как праздник и игра, ставшие эффективным оружием индоктрина-
ции. Воздействуя на детей, тоталитарный режим заботился о своей социаль-'§ ной и идейной базе, обеспечивая гарантированное самовоспроизведение — до ^ тех пор, пока мифы и индоктринация воспринимались как важный элемент и веры для всех уровней политической иерархии. за Разумеется, мы могли сместить акценты в оценке тоталитарных праздни-^ ков и политических игр, но наличие у подобных результативных методов мо-^ билизации и социализации личности и массы общекультурной основы несо-§ мненно, и советский строй уже в первые послереволюционные годы научился о этот механизм эффективно использовать. Надо признать, что в современном 15 российском государстве аналогичная практика до сих пор не сложилась, а без ^ этого нового общества не создать. Не о том ли свидетельствует ностальгия S8 наших граждан по прежним массовым праздникам, когда "красота празднич-^ ных улиц рождает ответную красоту в душе" и людям разобщенным и уста-^ лым особенно необходимо "чувство локтя, единства) сопричастности"? А
К —
1. Крадин Н.Н. Предмет и задачи политической антропологии. - "Полис", 1997, № 5, С.146-157.
2. Kurtz D.V. Political Anthropology: Issues and Trends on the Frontier. - Political Anthropology. The State of the Art. P.-N.Y.,1979, p.31, 46.
3. Тэрнер В. Символ и ритуал. М„ 1983.
4. См.: История ментальностей, историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М„ 1996.
5. Арон P. Демократия и тоталитаризм. М., 1993, С.212-256.
д^ 6. Бахтин М.М. К философским основам гуманитарных наук. - Бахтин М.М. Собр. соч. в 5 т. ^Ь т.5, с. 10; его же. Дополнения и изменения к «Рабле». - Там же, с.112.
7. Топоров В.Н. Праздник. - Мифы народов мира. Энциклопедия в 2-х т. Т.2. М., 1994, С.329.
8. Канетти Э. Масса и власть. М., 1997.
9. Московичи С. Век толп. Исторический трактат по психологии масс. М., 1996.
10. Тард Г. Мнение и толпа. - Психология толп. М.,1998.
11. См., напр.: Даши праздники. М., 1977; Место массового праздника в духовной жизни социали стического общества. Сб. научных трудов. Л., 1981; и т.д.
12. Педагогическая энциклопедия (Ред. А.Г.Калашнйков.) Т.2., М., 1927.
13. Душен В., Замятина А. Политические праздники в школе и детском доме. М.-Л., 1926.
14. Коньков P., Лепилин Я. Ленинский день: Сб. материалов для школьной и клубной работы. М.-Л., 1926, с.З.
15. Сакулина Н. Праздник в детском саду. - Праздник в детском саду. М„ 1947, с.З-4.
16. См.: О Ленине и Сталине. Стихи и песни. М.-Л., 1947, с.12, 38.
17. Элиаде М. Мефистофель и андрогин. СПб., 1998, С.242-243.
18. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 1995, с.323.
19. Пайпс Р. Россия при большевиках. М., 1997, С.368-369.
20. Михайлова Л. Праздничный утренник в детском саду. - Праздник в детском саду. М., 1947, с.18.
21. Хейзинга И. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992, с.34, 230-238.
22. "Барабан. Журнал юных пионеров".
23. Дума про Ленина. - Песни и думы Советской Украины. М„ 1951, с.14.
24. Здесь и далее тексты песен приводятся по: Пионерский песенник (Сост. И. Горинштейн.) М., 1936.
25. Пионеры в борьбе за Колхозы/Материалы к участию пионерских отрядов в походе за сплошную коллективизацию. Ростов н/Д., 1927, с.16-17.
26. Фрейд 3. Психология масс и анализ человеческого "Я". - Преступная толпа. М„ 1998, с.173.
Статья выполнена при поддержке грантов РГНФ № 98-03-00055 а/Т и МОПО РФ и УрГУ по фундаменталь ным исследованиям в области гуманитарных наук № 105.