Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Ирина Роднина и Александр Зайцев
Олимпийская Орбита
Предисловие
На спортивном небосклоне время от времени вспыхивают «кометы», реже зажигаются «звезды» и уж совсем редко, что, впрочем, вполне закономерно, загораются сверхзвезды. Первые вспыхивают на мгновение, чтобы тут же погаснуть, вторые некоторое время освещают спортивный небосклон и тоже исчезают, а третьи не только остаются в памяти людской, но, что не менее важно, меняют наше представление о самой человеческой природе, о человеческих возможностях. В чем же феномен «суперзвезд»? Я глубоко убежден, что выдающихся успехов в спорте, как и в любой другой сфере человеческой деятельности, достигают не те, кому с детства со всех сторон «напевают» об их сверходаренности, а те, кому с детства смогли привить уважение к труду, кого с детства научили трудиться. Конечно, я далек от мысли, что труд — это только рьяное выполнение поставленных кем-то задач (это — труд ремесленника). Труд, о котором говорю я, — это прежде всего самостоятельное творчество, это сомнения, это учет своей индивидуальности, это умение отказаться от того, что модно сегодня, это мужество отказаться от того, что сегодня так нравится всем (а это непросто), это умение доказать окружающим, что твой путь интересен, хотя и нов (а это очень и очень непросто).
И еще. «Суперзвезда» — это всегда явление демократичное. Каждый в силу своего опыта, воспитания, знаний, даже пристрастий находит понятное и близкое ему одному, что связывает его с этим уникальным явлением. Когда я смотрел выступления И. Родниной и А. Зайцева, я поражался той степени самоотдачи, с которой они прокатывали свои программы. Но это не была самоотдача через «не могу». Нет, это была радостная самоотдача художников, знающих, что они доставляют радость зрителям, и, казалось, не будь в зале судей, они катались бы точно так же. Может быть, и в этом секрет их успехов, их неправдоподобной популярности. Их спорт был адекватен искусству.
На чемпионате мира в Чехословакии во время проката произвольной программы И. Родниной и А. Зайцевым внезапно оборвалась пленка с фонограммой. Исчезла музыка. Я никогда не забуду этого момента—я увидел его в фильме об Ирине. Такие мгновения становятся проверкой на правильность прожитой жизни, на правильность выбора жизненного пути, потому что эти мгновения нельзя предугадать, нельзя приготовиться к ним специально, к ним человек готовится всю свою жизнь. Роднина и Зайцев оказались готовыми — это подтвердили зрители, которые стоя приветствовали спортсменов, это подтвердили и судьи, единодушно выставившие им предельно высокие оценки.
К сожалению, мне не довелось видеть Ирину и Александра на тренировках Я видел только конечный результат их труда. Но, судя по этому результату, могу с уверенностью сказать: они хорошо знают, что такое пот, бессонные ночи, травмы, сомнения, отчаяние и упоение вдохновением. Они умеют отказывать себе во всем, что мешает главному — делу, которому они служат.
Мой интерес к фигурному катанию вызван моей профессией: я танцовщик, и все, что помогает мне лучше делать мое дело, мне интересно. Меня поражала мощность этой пары, ее скорость и при этом тонкая эмоциональность.
Когда они начинали программу, казалось: все! быстрее они не смогут! неправильно выбран темп! слишком резво начали! Но когда, но всем законам, они должны были устать, сбросить скорость, они прибавляли ее, ломая все представления о человеческих возможностях и пределах. Они раздвигали горизонты человеческих возможностей! И делали это легко, играючи. И тут становилось ясно, что мы имеем дело с настоящим искусством, с высочайшим профессионализмом, с выдающимися спортсменами.
И еще я навсегда запомнил глаза Ирины, когда она исполняла с Александром показательный номер «Я люблю тебя, Россия». Это были глаза человека, который в полной мере понимает и разделяет смысл слов песни. Более того, исполнители эмоционально обогащали эту песню. И рука Ирины, протянутая вперед и чуть вверх, как бы обращенная к Родине,— этот жест явно не был придуман...
И еще я помню глаза Ирины в Лейк-Плэсиде, когда ее награждали третьей в ее жизни золотой олимпийской медалью. Они были полны слез. Фотография обошла весь мир, и не случайно. Человек получает высшую олимпийскую награду — и плачет?! Парадокс! Да, парадокс — для того, кто своей целью ставит награды. Но закономерное проявление — для человека, одержимого творчеством, ведь, как прекрасно написал Б. Л. Пастернак:
Цель творчества — самоотдача, А не шумиха, не успех.
А ведь для Ирины момент награждения был и моментом прощания с любимым делом. И это оказалось сильнее радости победы. Но, глядя на плачущую Роднину (написал и удивился — так не соответствует слово «плачущая» Ирине Родниной), я понял: творчество для нее прекратиться не может — она будет творить, пока будет жить. И я не ошибся. Ирина не рассталась с фигурным катанием, она продолжила свою спортивную деятельность в новом качестве — в качестве тренера.
Если бы выставлялась оценка за спортивную и творческую деятельность, я бы не задумываясь поставил Ирине и Александру высшую оценку, принятую в мире фигурного катания: шесть баллов ровно!
РАЗМИНКА ПЕРЕД СТАРТОМ
Мы принялись за эту книгу спустя два года после того, как закончили свои выступления на льду. Между нашим последним стартом и первой строкой рукописи оказались месяцы новой жизни, которые постепенно отдаляли то, что мы считали самым главным для себя. И удивительное дело: чем дальше уходили в прошлое события, тем отчетливее, выпуклее, ярче виделись они нам.
Пока мы катались, трудно было анализировать, исследовать то, что происходило,— просто времени на это не оставалось Очередная тренировка, очередной старт поглощали нас полностью. И эта цельность восприятия и подхода к каждому своему прожитому в спорте дню делала нас в то время сильными.
Спустя два года наше видение фигурного катания стало качественно иным. Мы пока в самом начале нового пути. Пути нелегкого, потому что, сохранив спортивный азарт, энергию, должны теперь перестраивать — часто на ходу — сам подход к событиям и фактам. Никто сегодня — как это было и в спорте — не может нести нашу ношу. Но только это уже другая ноша. И об этом надо помнить на каждом шагу.
Раньше мы отвечали только за себя, помогали сплачивать сборную команду страны, когда выезжали на крупные соревнования, старались помогать тренерам — вначале в группе С. А. Жука, а затем Т. А. Тарасовой. Теперь готовим к соревнованиям молодых спортсменов в обществе «Динамо». Иная ответственность, и на одних только прежних заслугах далеко не уедешь. Но мы никогда и не думали о своих прежних, вчерашних заслугах. Именно поэтому ежегодно представляли мы на суд зрителей новые программы, новые концертные номера, шлифовали свой стиль. И если надо было предпринимать решительные шаги, чтобы не останавливаться в росте, идти вперед, мы их не мешкая предпринимали.
За семь сезонов, проведенных вместе (а у Ирины — за одиннадцать сезонов в высшей лиге), у нас не было ни одного года спокойной жизни. Спортивная борьба готовила нам сюрприз за сюрпризом, и не всегда решение проблем было для нас легким, часто приходилось идти на риск. И всякий раз мы вновь и вновь утверждались в роли лидеров. Как это происходило, сколько требовало от нас физических и психических сил, читатель узнает из этой книги.
Мы всегда считали и будем считать, что лидер в спорте во всем должен быть образцом не только для своих товарищей по команде, но и для миллионов зрителей, любителей спорта вообще и фигурного катания в частности. Относясь с такой мерой требовательности к себе, мы надеемся, что имеем право и о других говорить с достаточной откровенностью и принципиальностью. Хочется вспомнить о письме, которое пришло незадолго до второй нашей олимпиады от Нади Зайцевой, восьмиклассницы из Перми. Она писала, обращаясь к Ирине: «Ваши фотографии лежат у меня на столе. Когда я прихожу из школы, я рассказываю Вам о прожитом дне, делюсь своими мыслями. И мне кажется, что Вы отвечаете мне — иногда веселой, дружеской улыбкой, а иногда и печальной, укоризненной, когда в чем-то я поступила неправильно, не так, как должен поступать мужественный, честный человек в минуту пусть даже небольшого, но испытания...» Такие письма ко многому обязывают каждого, кто хочет быть лидером в советском спортивном движении.
Нам будет радостно, если наш опыт, поиски и находки найдут отклик у любителей спорта разных поколений. Помогут понять даже далеким от спорта людям, что привлекательно в нем, что заставляет нас, чемпионов, на пути к новым и новым вершинам становиться аскетами, подвижниками.
Мы старались доказать личным опытом, что воспитание гармонической личности немыслимо без активных занятий физической культурой. И если сегодня десятки тысяч людей идут в секцию фигурного катания, если они получают здесь первую свою закалку,— в этом заслуга и фигуристов сборной команды СССР.
Глава 1. Беглый взгляд в недалекое прошлое и ближайшее будущее.
Необходимое предисловие:
Первый выход па арену * Как зарождался стиль * Борьба предстоит нешуточная * Быстрее, выше, сложнее! * Диалектика фигурного катания * Красиво то, что естественно * Очередной виток бесконечной спирали
Мы не собираемся особенно углубляться в историю отечественного и мирового фигурного катания. Наша задача намного скромнее: хочется оценить ситуацию, которая предшествовала нашему выходу на мировую арену, понять, почему заявленный сначала парой Роднина — Уланов, потом Роднина — Зайцев новый стиль, разорвав рамки всех условностей, сразу же завоевал признание и специалистов, и болельщиков и пользовался успехом добрых двенадцать лет.
В конце пятидесятых — начале шестидесятых годов в фигурном катании, пожалуй, не отмечалось господства какого-нибудь определенного стиля или школы. За исключением танцев на льду, в которых задавали тон английские спортсмены, во всех остальных видах катания титулы мировых чемпионов не «закреплялись» за представителями какой-либо одной страны. У пар, естественно, были индивидуальные особенности, но сказать, что каждая из них олицетворяла целую школу, ярко выраженный стиль, нельзя.
Мы видели кинофрагменты из выступлений таких знаменитых фигуристов, как Барбара Вагнер и Роберт Поул. Это была замечательная пара, впервые насытившая до отказа программу сложными параллельными прыжками, разнообразными дорожками шагов, множеством поддержек. Одним из козырей канадцев была ураганная скорость. Они сразу стали чемпионами мира, а затем и олимпийскими чемпионами.
Наш первый тренер Станислав Алексеевич Жук любил вспоминать пару Поул. У него было много их снимков, рецензий прессы на выступления Барбары и Вагнера. Несомненно, что сам подход канадцев к составлению произвольной программы импонировал ему и как спортсмену и как тренеру. И при работе со своими парами Станислав Алексеевич частенько обращался к канадскому опыту, творчески перерабатывая его в своей тренерской лаборатории.
Жук и его жена Нина, выступавшие в одной спортивной паре, не раз встречались с канадцами на соревнованиях. Конечно, разница в результатах была большая. И это понятно, если учесть, что советское фигурное катание впервые заявило о себе на международной арене только во второй половине пятидесятых годов, что у него еще не было должного авторитета, устойчивой популярности. Несмотря на это, на европейских чемпионатах наша лучшая пара претендовала на высшие награды. Станислав Алексеевич и Нина Алексеевна трижды завоевали серебряные медали. Ранний уход этой нашей ведущей пары мог вызвать в то время только сожаление.
Преждевременный уход — как недопетая песня. Сами спортсмены испытывают чувство острой неудовлетворенности, зрители и специалисты долго еще вспоминают: «А ведь могли же!..» Но, если посмотреть с другой стороны,— как часто из таких относительных неудачников в спорте вырастают затем первоклассные тренеры, чье спортивное самолюбие не дает им ни минуты покоя!
Пара Жук, думается, могла бы, в конце концов, создать свой неповторимый стиль и породить армию подражателей, ибо под руководством своего тренера, одного из учеников первого русского олимпийского чемпиона Н. А. Панина-Коломен-кина, Петра Петровича Орлова успела сконструировать немало оригинальных элементов, сложность которых вызывала бурную реакцию трибун. Требовалось время, чтобы придать облику пары сценическую завершенность, но именно времени-то и не оказалось...
Мы никогда не допытывались у Станислава Алексеевича, почему он так быстро ушел из спорта,— ведь даже через много лет он мог исполнить достаточно легко и прыжок, и дорожку шагов. На тренировках он почти всегда был на коньках, и уроки, даваемые им, от этого только выигрывали. Но факт остается фактом — всю свою последующую жизнь он потратил (и тратит) на утверждение своего конкретного видения парного катания.
После ухода пары Жук на европейской арене несколько лет дарили фигуристы из ФРГ Марика Килиус и Ганс-Юргон Боймлер. Они становились несколько раз и мировыми чемпионами, хотя добывали эти звания не без труда.
Победа советской школы на Олимпийских играх 1964 и 1968 годов впервые в истории фигурного катания ознаменовала и утверждение совершенно определенного стиля, основанного на традициях русского и советского балета, использовании его приемов, опыта, знаний, умение оригинально решать заданную тему.
Но время требовало перемен, и диктовались они всем: ходом развития мирового спорта.
Давайте па минутку отвлечемся от фигурного катания и обратимся к смежным видам спорта. Проследим, хотя бы слегка, пути их развития за последние десятилетия. Задумаемся над тем, чем выделяются новые мастера, каковы их творческие находки и с чем они, эти находки, связаны.
Гимнастика... Сегодня то, что делают спортсмены и спортсменки на снарядах и ковре, кажется фантастикой. В течение двух десятилетий техника гимнастики претерпела кардинальную перестройку — в сторону усложнения. Двойные, тройные сальто, да еще с пируэтами... Перелеты, перемахи, соскоки, при виде которых сердце замирает... Риск, неожиданность трюков... Можно называть и отдельные рекордные элементы, но все они будут неизменно свидетельствовать только об одном: успех в этом виде спорта связан, во-первых, с беспрерывным ростом сложности спортивных элементов, а во-вторых, с нестандартным подходом к их конструированию, с оригинальным взглядом на использование привычных снарядов (Ольга Кор-бут, ставшая одним из провозвестников новой эры в гимнастике, принесла с собой десятки таких новых трюков — сложных и не очень сложных, но всегда эффектных своей неожиданностью...).
То же самое можно сказать и об акробатике, о художественной гимнастике, о прыжках в воду. Даже в легкой атлетике, где, казалось бы, техника устоялась и совершенствуется только в деталях, появился совершенно новый тип прыжка в высоту, резко отличающийся от всех предыдущих, сразу завоевавший себе поклонников и давший великолепные результаты.
Сегодня спорт поощряет риск, динамику. Видимо, стремительный и нарастающий теми самой жизни отражается в спорте, в искусстве. Во всяком случае, переворот, происшедший в музыке, в балете, был особенно заметен. С каждым годом все больше можно увидеть в исполнении артистов балета различных поддержек, заимствованных у фигуристов и акробатов, различных «па», которые прямо ассоциируются с нашими техническими приемами и тоже вызывают своей остротой и рискованностью овацию у зрителей.
Мы переступили порог большого спорта, когда еще господствовал старый стиль. И если мы хотели побеждать, надо было идти новым путем, который нам указывала сама жизнь. И если решиться на это было относительно легко, то, видимо, потому, что мы были совсем еще молодыми людьми, что энергия и экспрессия били в нас через край. Можно еще добавить: не нами — значит, другими, но все равно новый стиль был бы вскоре создан.
Почти одновременно с нами на авансцену вышли и Людмила Пахомова с Александром Горшковым, чьи танцевальные композиции также отражали требования времени, и их стиль тоже привел к преобразованию мира танцев.
А разве нечто подобное не случалось с одиночным катанием? Еще в конце шестидесятых годов судьбу соревнований могли решить один, максимум два прыжка в три оборота. А уже через три-четыре года иной раз не хватало для победы четырех или пяти трехоборотных прыжков. Мужчины стали прыгать «тройные», используя весь ассортимент прыжков. Нашлось немало исполнителей и прыжка в три с половиной оборота. Ныне и женщины в своих программах используют по нескольку трехоборотных прыжков, да еще самых сложных.
Вряд ли нашлись бы провидцы в середине шестидесятых годов, которые предсказали бы столь бурный рост техники и исполнительского мастерства. Станислав Алексеевич Жук, будучи сугубо практиком, его почувствовал и попытался сделать первый шаг. Его ученики Татьяна Жук и Александр Горелик стали серебряными призерами чемпионатов мира и Европы, Олимлиады-68. Но на этом и остановились...
В одной из книжек мы прочитали, что спортивная судьба выбрала своим орудием преобразования фигурного катания Жука и его учеников Ирину Роднину и Алексея Уланова. И это, в общем-то, верно. Мало ведь знать, что нужно и чего ты хочешь, надо еще и исполнителей иметь соответствующих. Эта пара не была закрепощена уходящими традициями. У нее были молодой задор, озорство и лихость. И этого оказалось достаточно, чтобы сложнейшая схема нового стиля ожила, засверкала.
Великий русский балетмейстер Михаил Фокин писал о том, что ему претит «механический танец», построенный только на сложной технике и лишенный души и обаяния. То же можно сказать и о любой программе парного катания. По мнению знатоков, программа учеников Жука в 1969 году была чрезвычайно сложной, и какие-нибудь другие фигуристы легко превратили бы ее в «механический танец». Но в исполнении Иры и Алексея программа получила свои неповторимые черты. И именно поэтому новый стиль, основанный на высокой скорости, на сложнейших элементах, на каскадах прыжков и поддержек получил немедленное признание.
Молодости свойственна непосредственность, естественность. Ей претит надуманность и излишняя театрализация. Журналисты писали, что пара Роднина — Уланов как бы обращалась к публике: мы молоды, весь мир лежит перед нами, и мы его покорим с помощью колоссальных скоростей и всей той техники, которой мы вооружены!
Результат вам уже давно известен...
Буквально за год-два мир парного катания преобразился. Ни одна пара уже не мыслила своих выступлений без сложных прыжков в полном их наборе, без оригинальных и виртуозных поддержек, без того напора и натиска, который помогает создать образ современного атлета. Некоторые пары, скажем Людмила Смирнова и Андрей Сурайкин, а затем Людмила Смирнова и Алексей Уланов, пробовали создать некий синтетический стиль, в котором сливались бы лучшие достижения нового и старого. Но до конца осуществить свой замысел так и не смогли.
Говорят, что одной из самых распространенных болезней нашего времени стала гиподинамия — малоподвижность. Именно от нее многие другие хвори. Но не менее страшна, несомненно, и гиподинамия мысли. Неподвижность, идущая от сытой самоуспокоенности. Изобрел один раз что-нибудь — и пытаешься жить, как рантье, снимая проценты с однажды вложенного капитала.
Вот почему новый стиль совершенствовался, особенно после того, как мы стали кататься вместе и перешли к другому тренеру. Мы росли сами, обретали новые знания, новые навыки, а это, в свою очередь, давало толчок для следующего рывка вперед. До 1980 года включительно, когда в последний раз вышли на олимпийский лед сами, мы без устали совершенствовали свои программы. В конце концов, стиль стал неузнаваемым по сравнению с далеким уже 1969 годом. И все-таки он остался нашим, позволяющим как можно полнее выразить себя.
Других вариантов нет. И быть не может. Иначе сразу крах — природа спорта не терпит пустоты!
Самый свежий пример тому — история с нашими чемпионами мира 1981 года в парном катании Ирины Воробьевой и Игорем Лисовским. После отличного выступления со зрелыми спортивными программами в 1981 году — провал. Потеряны чемпионские медали, сделан шаг — нет, не один, несколько — назад. И в канун сезона-83, выступать в котором Ирина и Игорь все-таки решились,— полная неопределенность. Вот, кстати, что писала по этому поводу их тренер Тамара Николаевна Москвина в «Комсомольской правде»:
В 1981 году Ира и Игорь стали чемпионами мира. И, честно говоря, перестали относиться к себе с достаточной требовательностью, критически оценивать свои возможности. Бывало, с прохладцей относились к тренировкам, недооценивали соперников. В итоге не успели как следует подготовиться к сезону. А когда наконец «прозрели», бросились наверстывать упущенное, то не выдержали напряженных тренировок — начались травмы. Да и психологическая атмосфера в их маленьком спортивном коллективе оставляла желать лучшего.
Зачем участвовали в чемпионатах? Этот вопрос после наших неудач задавали многие. Не выйди Ира и Игорь на лед в прошлом сезоне, они, пожалуй, стали бы не только экс-чемпионами, но и экс-спортсменами, ушли бы из спорта. Но им нужно было пережить боль падения со спортивной вершины. А она куда чувствительнее любого падения на твердый лед...»
Так вот публично говорит тренер о своих воспитанниках. И чувствуется, что и ее тоже кое-что застало врасплох, и она тоже не была готова к такому повороту. Во всяком случае, слова «в их маленьком спортивном коллективе» не совсем понятны, поскольку коллектив состоит из трех человек, включая и тренера.
Да, многое пришлось нам повидать на спортивном веку, и надо сказать честно, что судить других — занятие не очень-то благодарное. Иное дело из чужих ошибок делать выводы для себя. Мы такие выводы делали всегда, когда катались сами. Делаем и теперь, когда учим других. И здесь надо и принципиальность проявлять, и власть употреблять. Словом, новый характер вырабатывать.
Мы пришли в спорт, когда он расстался с одним стилем, полностью признал другой... А что же происходит сейчас? К чему идет парное катание и в целом наш вид спорта? Можно ли, исходя из опыта прошлых лет, заглянуть хоть чуточку вперед?
Думаем, что можно. И даже нужно.
В 1981 году обнаружилось, что парное катание переживает период застоя. Скажем больше — упадка. На чемпионат Европы прибыло всего шесть пар. Чуть больше было на первенстве мира. И борьбы особой между ними не ощущалось. И оригинальных программ не было. Уныние царило на соревнованиях по парному катанию, и публика — какой же все-таки это точный барометр! — на них не пошла.
Это прозвучало набатом для всех. И в первую очередь для руководителей Международного союза конькобежцев. Немедленно были изменены правила. Не вдаваясь в детали, скажем, что отныне в парном катании больше поощряются артистизм, разнообразие технических приемов, выразительность, пластичность.
И сразу вопрос: что же это, возвращение к старым временам? отклик ностальгического характера? то самое «ретро», которое популярно в искусстве?
Ответ не так прост. Возвращение к прошлому, которое заметно в искусстве, оказывает свое влияние и на нас, спортсменов. Но это еще далеко не все. У нас возвращение к старому стилю просто невозможно, потому что за это время изменилась вся техника фигурного катания, став намного сложнее и разнообразнее, чем она была пятнадцать-двадцать лет назад. Конечно, основные приемы сохранились, и коньки остались прежними. Но отказаться от тех удивительно красивых и сложных движений, которые были освоены спортсменами за последнее время, значило бы уничтожить наш вид спорта. Да к этому никто и не зовет.
Суть перемен заключается в том, чтобы сделать парное катание более выразительным именно на основе современной филигранной и непременно разнообразной техники. Это потребует и более искусного использования музыки, достижений искусства пластики. Создание таких программ по плечу только опытным н зрелым спортсменам, которые овладели всеми тайнами мастерства. «Дуэтный танец» не по плечу двенадцатилетним.
Готово ли наше парное катание к таким переменам?
Об этом пойдет еще речь в одной из глав нашей книги.
А пока можем сказать, что перемены, конечно, коснутся не одного только парного катания. Требования, связанные с большим разнообразием технических приемов, с гармонией программ, адресуются и одиночникам, и танцорам.
Наступает новый период в истории фигурного катания.
Можно сказать — очередной виток в спирали бесконечного подъема. И, для того чтобы успешно этот подъем преодолеть, нужны и свежие идеи, и новые исполнители, готовые эти идеи принять, творчески осмыслить и «изложить» по-своему на льду. Перестраиваться многим тренерам и спортсменам приходится на марше. Кто раньше осуществит перестройку, тот и будет, как говорится, на коне!
Глава 2. С первым партнером.
Ира: Не очень приятно об этом вспоминать, но росла я болезненным ребенком. Часто простужалась. Кашляла. Врачи прослушивали тревожные хрипы в легких. Зимой временами из кровати не выпускали — температурила и температурила. Потом воспаления легких привязались. Одно за другим: врачи им счет потеряли, не знали, что со мной делать. Кто-то из них и сказал, в конце концов, что меня надо постепенно закалять, что лежанием в постели, кутанием беспрерывным от болезней не избавить, надо заниматься физкультурой, и обязательно на свежем воздухе.
Но чем заниматься?
Думали, думали мои родители и пришли к выводу, что мне лучше всего подойдет фигурное катание. Во-первых, они этот вид спорта любили. А во-вторых, на свежем воздухе мне придется проводить почти всю осень и зиму. Да еще хореографией фигуристы должны заниматься, а это занятие для девочки самое что ни на есть полезное.
Так и попала я в первую свою группу фигурного катания. И до меня история фигурного катания знала множество примеров, когда родители приводили своих детей в фигурное катание для того, чтобы какая-нибудь болезнь от них отцепилась. На ум сразу же приходят хрестоматийные примеры. Американка Тэнли Облрайт болела полиомиелитом. Ходила с трудом. Вывели ее родители на каток. Начала кататься. Понравилось. Почувствовала радость от движения на коньках. Втянулась. Увидела, что и ходить начинает все лучше. Словом, прошло несколько лет, и Тэнли сначала стала чемпионкой мира, а затем и олимпийской чемпионкой.
Таких примеров можно было бы приводить много, но о них уже не раз писали другие, я же хочу только обратить внимание на то, что болезненные дети с самого раннего детства приучаются бороться за себя, за свое право на существование. Им все в жизни достается труднее, чем их сверстникам. И то, чего они наконец достигают, доставляет им в итоге ни с чем не сравнимую радость.
Не думаю, что в детстве у меня и у тех, по чьим стопам я, того не ведая, шла, вырабатывался какой-то комплекс неполноценности. По себе сужу — никаких комплексов! Просто бегать, двигаться, чувствовать себя ловкой, сильной, умеющей обгонять своих соперников имело для меня значение несколько иное, чем для многих моих сверстников.
Мое поколение фигуристов — поколение Людмилы Пахомо-вой, Александра Горшкова, Сергея Четверухина, Юрия Овчинникова (я могу перечислить еще много имен ребят, с которыми мне рядом пришлось выступать многие годы, в том числе и под флагом сборной команды страны) — пришло в секции фигурного катания не совсем, как нынешнее. У сегодняшних мальчишек и девчонок перед глазами телевизионные портреты самых знаменитых чемпионов, и они чаще всего заявляются в секции сами: хочу учиться на Пахомову или на ЧетверухинаГ А нас всех привели на лед родители. Фигурное катание было в первую очередь именно их увлечением. Их радостью. Даже их амбициями: в нас они заранее видели будущих «звезд». И наши тренировки, помимо всего прочего, доставляли им колоссальное наслаждение, удовлетворяя чем-то самолюбие. И только постепенно увлечение фигурным катанием становилось и нашим.
Начинали мы, в отличие от многих сегодняшних юных фигуристов, на естественном льду. Об искусственном знали только понаслышке. Да и было в конце пятидесятых годов на всю страну один-два катка с искусственным льдом, к тому же нестандартных размеров. Не знаю как для кого, а для меня катание именно на открытом катке зимой было великим счастьем и наслаждением.
Замечательна наша природа зимой. И не только в лесах, на заснеженных просторах полей, холмов, рек и озер легко дышится и хочется петь. В наших городских парках — ничуть не хуже. И когда видишь пушистые сугробы, когда замечаешь, как снежинки тихо сползают с веток деревьев и становятся крохотными парашютиками,— настроение становится более творческим, созидательным, что ли.
Я помню сугробы вокруг нашего катка. Высокие, как горы. Мне приходилось задирать голову, чтобы увидеть их голубые макушки. Когда заканчивались тренировки и все мы, малыши, разбегались по аллеям, для меня начиналась самая интересная, поистине полная загадок и тайн жизнь. Я отправлялась путешествовать по замерзшему старинному парку (это был парк имени А. А. Жданова на Таганке), и мне казалось, что я очутилась в другой стране, заколдованной и сказочной.
Узкие тропинки, протоптанные в центре заснеженных сумрачных аллей.
Снежные горы и ледовые скалы.
Черные стволы деревьев, все в морщинах и складках.
Множество птиц — жутких своей молчаливостью и чернотой.
Скульптуры, мерзнущие на морозе и кое-как прикрытые снежными пологами.
Я медленно брожу по лабиринтам детства, по счастливым лабиринтам без конца и края...
Говорят, что мы все вышли из своего детства. Опять-таки не знаю, как другие, но я точно вышла из своего детства фигурного катания. Из первой борьбы за себя.
Гуляние по парку зимой было для меня долгое время гораздо более интересным, чем катание на коньках. И это понятно: ну какие там романтические, сказочные тайны могут быть на небольшом, огороженном кусочке льда, к тому же освещенном ярким электрическим светом?!
А мне хотелось каждый день открытий. Мое путешествие по жизни не могло не приводить к новым таинственным землям. Я верила, что так будет всегда. Верю и до сих пор — иначе жизнь стала бы пресной и лишенной динамики. Любопытно: как бы мне ни нравились аллея, уголок парка, загадочная белая мраморная статуя, я не могла задержаться ни на секунду. Пусть медленно, но я должна была двигаться. Идти, открывать. Только не стоять на месте.
Ах, с каким же удовольствием вспоминаю я о своем раннем детстве. О том детстве, которое и сейчас еще иногда снится и оставляет по утрам такой светлый и чуточку грустный след.
В парке на Таганке первым моим тренером стала Зинаида Ивановна Подгорнова — отличная фигуристка и превосходный педагог. У нее было чутье настоящего воспитателя, и ни один талантливый ребенок не остался ею незамеченным. Именно Зинаида Ивановна после двух первых моих сезонов на парковом льду рекомендовала меня для продолжения тренировок на ис-кусствелном льду на катке в Марьиной Роще. Шаль, что этот каток — пусть даже как памятник тем далеким временам нашего замечательного вида спорта — не сохранился. Очень жаль, что вообще уходят, чтобы никогда уже не возвращаться, многие свидетельства (и свидетели, конечно) живой и неповторимой истории. А мы мало что делаем, чтобы эта история беспрерывно оживала перед новыми поколениями фигуристов.
А ведь история хранит для каждого из нас поистине золотые россыпи и спортивного, и нравственного опыта. Недавно я читала книгу о нашем первом олимпийском чемпионе — ленинградце Николае Александровиче Панине-Коломенкине. Читала и удивлялась: какой же это колоссальный был человечище! И еще думала о том, что если бы я сегодня попросила рассказать о нем одного из юных фигуристов (да и не только юного), я мало что услышала бы. И думаю о том, почему же есть у нас соревнования, после которых присваивают ребятам спортивные разгшды, и нет экзаменов, которые определяли бы гармоничность развития спортсмена, его духовную и нравственную зрелость, совершенно невозможные без знания истории своего вида спорта, без знания судеб и биографий лучших его представителей.
Тогда не удивлялись бы и мы сами, и наши ученики, а иногда и наши учителя, узнавая, что именно Николай Александрович Панин-Коломенкин был создателем первой на земле системы спортивных разрядов. Что он сам рисовал эскизы первых в мире разрядных значков. И что именно им была заложена основа даже для сегодняшних разрядных требований в нашем фигурном катании.
А разве не полезно спортсменам узнать, что ледовую потеху — катание на коньках — привез в Россию царь Петр Первый? Что первый чемпионат мира в конце прошлого столетия состоялся именно у нас в Санкт-Петербурге и было в этом нечто глубоко символическое, воздающее дань многолетним достижениям русских фигуристов?
Чем больше думаю над всем этим, тем больше вопросов. Ну вот, скажем, один из них. Мы проводим международный турнир памяти Н. А. Панина-Коломенкина. И проходит он по тем же правилам, что и все. И программа его практически не отличается от других международных соревнований. А правильно ли это? Не лучше ли было бы вспомнить, что Панин стал чемпионом Олимпиады в 1908 году в Лондоне благодаря великолепному исполнению так называемых специальных фигур? Николаем Александровичем были созданы такие законченные по своему художественному решению фигуры, что ими и сегодня можно любоваться с замиранием души. Фигуры Панина вообще казались неисполнимыми, и все-таки он их «выгравировал» на льду. И стал первым русским олимпийским чемпионом!
Так не лучше ли нам самим, первыми в мире, восстановить в программе турнира имени Панина соревнования по такого рода специальным фигурам? Установить нестандартные призы? И, между прочим, тем самым поднять и общий класс владения коньком, исполнения «школьных фигур» сегодняшними нашими одиночниками? А детям дать еще один толчок для развития художественной фантазии? Ничего, кроме пользы, нашему виду спорта это не принесет!
А пока... Пока даже табличек с именами наших чемпионов, которые выросли в Москве или Ленинграде, нет в фойе Дворцов спорта, тренировочных катков.
Есть здесь над чем подумать. И не только бывшим спортсменам, которым такие проблемы, естественно, ближе, чем другим...
Каток в Марьиной Роще был чуть больше обычной комнаты. Крохотный «пятачок» такого желанного весной или ранней осенью льда для тренировки. На нем еле-еле помещались три «восьмерки» или два «параграфа» — сравнительно большие обязательные фигуры. А что уж говорить о прыжках! Чтобы сделать даже несложный, надо было разбегаться еще на деревянном полу, потом — уже на ходу — выскакивать на лед, совершать свои обороты в воздухе, а заканчивать выезд снова на полу.
Тяжело это, конечно, было. И требовало абсолютной собранности, внимательности. При такой тренировке болтать на катке некогда. И оперативного обмена новостями не осуществишь. Внимание, внимание и только внимание... Не потому ли выросшие в спартанских условиях многие фигуристы тех лет так быстро шли вперед в своем развитии?
Избави бог, я не призываю для закалки характера к возрождению таких условий тренировок! Это и просто невозможно. А вот спартанская моральная атмосфера должна быть всегда и везде. Без нее о новых достижениях в фигурном катании, в воспитании гармонически развитых чемпионов и мечтать трудно. Каждый молодой фигурист обязан понимать, чего стоит стране, воспитавшей его, каждая минута «ледового времени», во сколько обходится безвозвратная потеря этой минуты из-за расхлябанности, невнимательности или самой обычной неготовности к очередной тренировке. Да и некоторым тренерам не грех об этом вспоминать почаще...
В связи с этим еще одно небольшое отступление.
Однажды в нашей печати я прочитала заметку о передовом опыте зарубежных школ фигурного катания. Кстати, этот опыт даже пропагандировался среди нас. А заключается он в том, что на тренировке некоторые зарубежные специалисты, оказывается, работают индивидуально с каждым спортсменом теперь только по пятнадцать-двадцать минут, а остальное время фигуристы занимаются самостоятельно. Такой конвейер, такую интенсивность и самостоятельность в работе, подразумевалось, неплохо бы заимствовать и нам.
В методе, который так понравился журналисту, был своп подтекст — экономический и социальный. Дело в том, что минута работы с тренером в таких западных школах фигурного катания (я не говорю уже о стоимости льда) стоит очень дорого. И семьям спортсменов, вплоть до чемпионов, за все это надо платить самим. Только богатые люди могут себе позволить такую роскошь. И фигуристы рассчитывают только на себя (а иногда на добрую волю каких-нибудь благотворителей, которые, случается, берут на себя опеку спортсменов).
Поистине минута времени на катке ценится на вес золота.
И ведь у нас ее стоимость очень велика. И об этом тоже должен помнить каждый из нас, выходя на лед искусственного катка.
На катке Марьиной Рощи был свой маленький зал для зрителей, отделенный от ледовой площадки занавесом. Все было миниатюрным. И мы сами были миниатюрными. Но концерты, которые мы иногда давали, имели огромное значение. Наши тренеры ставили нам показательные танцы. Очень красочные. Детские и взрослые одновременно. Ибо по красоте и доступности они действительно были рассчитаны на детей. Но по серьезности отношения к каждому выходу, к каждому концерту и своему номеру, безусловно, были взрослыми. И это тоже воспитывало нас. А первым моим показательным номером был групповой «Танец гномиков». Его поставили по мотивам известной сказки «Белоснежка и семь гномов». Я любила его, как ни один другой.
У нас были отличные образцы для подражания. Тренировки и выступления таких мастеров одиночного катания, как Лена Слепова, Лена Котова или Валерий Мешков, будоражили наше воображение, подогревали спортивное честолюбие, порождали и разжигали азарт и настойчивость в занятиях. И мы на соревнованиях потихоньку начали выполнять спортивные разряды, подниматься по ступенькам спортивной техники.
Работали на катке несколько подлинных энтузиастов. Я и сейчас встречаю их на всех соревнованиях, на праздниках фигурного катания. Это в первую очередь мастер спорта Самсон Вольфович Глязер, человек неуемной энергии и фантазии. С ним вместе не покладая рук работала Лариса Яковлевна Новожилова. Это они, в конце концов, и дали мне путевку в настоящую спортивную школу фигурного катания ЦСКА. В 1960 году я успешно сдала вступительные экзамены в армейскую школу, где спустя четыре года попала в поле зрения Станислава Алексеевича Жука.
И началась другая жизнь. Пошли тренировки. Насыщенные — как всегда в этой школе. Кто-то из нашей группы уходил, а те, кто оставался, все больше увлекались фигурным катанием. И вскоре мы уже не мыслили своей жизни без него.
Были свои пиковые точки. В конце каждого сезона приходили известные в то время армейские тренеры, чтобы устроить просмотр и выделить в детских группах самых способных, так сказать перспективных. Мы знали об этом заранее. Само собой — старались кататься получше. Словом, выделиться. Но, честно говоря, меня на эту рекламную игру хватало ненадолго. И не по душе она была. Потому что характер, гордость или что-нибудь другое, соседствующее с ней, не позволяют мне придумывать саму себя.
Так было, и когда к нам в 1964 году на тренировку пришел Станислав Алексеевич. В своих воспоминаниях он говорит, что ему обо мне рассказывали и Петр Петрович Орлов, его первый тренер, и жена Нина Алексеевна, и другие армейские тренеры. Но я-то об этом ничего не знала. И я каталась, как обычно. Шустрила. Резвилась. Прыгала много. Иногда, проезжая мимо Жука, поглядывала на него, но больше из озорства.
Он говорил потом, что на этой тренировке приметил меня и решил взять в свою группу. Но, думаю, серьезное решение начинать работу со мной, создать новую спортивную пару появилось у Жука значительно позже. Ему, только пришедшему из первого нашего отечественного балета на льду, в то время надо было решать проблемы куда более серьезные, поскольку у него очень скоро появились ученики на уровне сборной команды страны.
Так что на первых порах (в течение почти двух лет) Станислав Алексеевич держал меня как бы на периферии своего тренерского зрения. Но это вовсе не значит, что он обо мне забывал. Я то каталась одна, то в паре с Аликом Власовым, другим нашим одиночником. Время от времени нас ставили в пару и на юниорских соревнованиях. Мы за две-три недели успевали кое-как подготовиться и выступить. К моему удивлению, в 1965 году на юниорском чемпионате СССР мы даже завоевали бронзовые медали.
Чемпионат этот проходил в Лужниках, во Дворце спорта. Там я впервые выступила перед большой публикой, впервые познакомилась с Анной Ильиничной Синилкиной, директором Дворца, замечательным человеком, в течение многих лет бессменным председателем Федерации фигурного катания СССР. Любовь к Лужникам осталась на всю жизнь. И я всегда каталась здесь с особым подъемом, с особой ответственностью. Ибо перед самыми любимыми выступать иначе невозможно!
В мае 1966 года наконец родилась новая пара — Ирина Роднина и Алексей Уланов. Трудными были эти «роды». Чрезвычайно трудными. Была одна причина, которая так усложнила все,— Алексей до этого катался в паре со своей сестрой. Они уже выступали даже на первенстве страны среди взрослых, их заметили и причислили к спортсменам, подающим надежды. Родители Алексея были настроены категорически: он должен выступать и тренироваться только с сестрой. Или —■ ни с кем!
Родительскую любовь понять можно. Естественно и желание, чтобы брат и сестра выступали вместе. Кстати, часто именно такой тандем добивается в парном катании значительных успехов — братья и сестры, выросшие вместе, скорее находят общий язык в паре, цельность, единство движений вырабатывается быстрее. Словом, родителей Алексея понять было можно.
В общем, мы подверглись мощному давлению.
И понадобилось немало сил, чтобы выстоять.
Как обычно, сложная ситуация настраивала на борьбу, и я только утверждалась в своем намерении кататься вместе с Алексеем под руководством Станислава Алексеевича Жука до полной победы.
В первые полтора года мы работали очень интенсивно. Станислав Алексеевич задавал нам все более сложные задачи. Мы много трудились и самостоятельно, а он затем регулярно принимал у нас как бы зачеты. Мы понимали его: в 1965 и 1966 годах Станислав Алексеевич решал сложнейшие спортивные задачи: за первые места боролась его лучшая пара — Татьяна Жук и Александр Горелик, и он всецело был поглощен этой борьбой.
Вот это сочетание требовательного и разумного контроля с интенсивной самостоятельной работой и заложило основу всей моей дальнейшей спортивной жизни. В те дни мы много катались на открытом катке. И это тоже закаляло нас, учило ценить каждую минуту, проведенную на льду под крышей. В зал нас без тренера не пускали, и мы отрабатывали поддержки в подвале. Тренировка в вестибюле Дворца спорта ЦСКА была для нас уже подарком судьбы.
Вот так и набирались мы сил и знаний, пока не настал черед и нашей паре приступить к ежедневной работе с тренером. Это произошло в 1967 году. К этому времени мы с Алексеем уже намного лучше понимали свои задачи, и отношения внутри пары были вполне дружелюбными и заботливыми. Многие идеи исходили именно от Леши. Он был старше, прекрасно знал музыку (закончил музыкальную школу, училище имени Гнесиных), был человеком организованным и пунктуальным. Он буквально за руку водил меня в консерваторию, в Концертный зал имени П. И. Чайковского, во все лучшие театры Москвы. Благодаря Алексею я стала лучше разбираться в музыке. Мы прослушивали сотни, тысячи записей, отыскивая ту музыку, которая была, как нам думалось, единственно необходимой нашей паре. К тому времени, когда Жук стал акцентировать свое внимание на нас, мы уже выросли в пару, готовую к работе на высшем уровне.
Жук сразу привил нам любовь к обязательной программе. Он видел в ней первый залог успеха. Короткая программа, исполняемая на одном дыхании, могла быть великолепной запевкой, увертюрой к развитию спортивной темы. Станислав Алексеевич объяснял нам это на десятках конкретных примеров. В его распоряжении было множество кинороликов, снятых им самим, и это придавало дополнительную убедительность всем словам тренера.
Именно короткой программой мы и «застолбили» с Алексеем свою первую заявку на официальных соревнованиях. Дело было в подмосковном городе Воскресенске в начале осени 1967 года. Сюда приехали многие известные тренеры, спортсмены. В Воскресенске проводила свои тренировки сборная команда страны, так что все лучшие специалисты находились в местном Дворце спорта. К началу соревнований всем уже было известно, что Жук начал работу с новой молодой парой, что он возлагает на нее большие надежды и что на эту пару стоит посмотреть. Кажется, мы ничьих надежд не обесценили. В короткой программе обыграли многих именитых — о таком успехе перед турниром и думать даже не решались. Конечно, такой успех лишь окрылил нас, утвердил на избранном пути.
А тут еще и заметки стали появляться в газетах, о нас заговорили как о ближайшей надежде нашего парного катания. Особенно после того, как накануне Олимпийских игр 1968 года в Гренобле мы стали бронзовыми призерами первенства страны. В «Советском спорте» заметку так и назвали: «Испытание надежды». И рассказывалось в ней очень коротко о нашем спортивном пути:
Ирина Роднина (ЦСКА). Родилась 12 сентября 1949 года. Занимается фигурным катанием у тренера С. Жука с 1965 года. Учащаяся. Алексей Уланов (ЦСКА). Родился 4 ноября 1947 года. Тренируется под руководством С. Жука с 1966 года. Рядовой Советской Армии.
Фигурное катание началось для Алеши Уланова неожиданно. Он лежал в больнице и от нечего делать глядел в окно. Каждый день на, льду больничного двора появлялись мальчики и девочки на коньках. Они ему нравились все больше и больше. Потом много позже отец купил ему «снегурки», и очень скоро маленький Уланов, прикрутив коньки к валенкам, стал премьером своего двора.
Через год-другой Алексей попал на стадион Юных пионеров и пробыл там без малого 10 лет. В конце концов, стал участником первенства страны, в 1964 году в Киеве вместе с сестрой Леной занял 11-е место. На том же чемпионате его первый тренер С. В. Смирнова посоветовала Станиславу Жуку обратить на, Алексея внимание. В 1966 году Жук предложил Уланову кататься в паре с Родниной.
А Ирина пришла в школу ЦСКА несколько раньше. У нее уже были успехи как в парном, так и в одиночном катании. Надо сказать, что Жук не спешил выпускать новую пару на соревнования. Он хотел добиться того, чтобы их млстерство прежде всего закалилось в «лабораторных условиях», а уоке потом испытать в «боевых». И нынешний сезон стал для них сезоном больших испытаний и больших успехов. Они выиграли два крупных турнира, а в Воскресенске стали призерами первенства страны...»
На чемпионат Европы мы поехали. Были в первой тройке после короткой программы, но в произвольной допустили много срывов — сырая она еще была, нуждалась в «накатке», шлифовке, чтобы и у нас самих больше уверенности появилось. К тому же сам характер сезона создал нам некоторую неопределенность положения. Когда после чемпионата страны комплектовалась сборная, было оговорено, что для других учеников Станислава Алексеевича — Татьяны Жук и Александра Горелика, не выступавших целый год, место в ней для участия в Олимпиаде будет забронировано. И, конечно, это место бронировалось за счет нашей молодой пары. Несомненно, Таня и Саша имели право на такую поддержку. Многократные серебряные призеры первенств мира и Европы, они и на Олимпиаде могли бы многое сделать (и сделали в итоге!) для команды.
Так что после чемпионата Европы для нас сезон как бы заканчивался. Цели временно становились другими, менее интересными и значительными.
Я не слишком-то люблю цитировать других, но со многих точек зрения читателю любопытно будет прочитать, что писал в своей книге «...И серебряный иней» наш тренер о концовке того сезона 1968 года. И смысл событий, и взаимоотношения в нашем «треугольнике» можно увидеть довольно явственно.
Итак, апрель 1968 года. Кубок страны по фигурному катанию. Барнаул. На турнир приехали все сильнейшие, исключая две ведущие пары. Спор вели кроме нас Л. Смирнова и А. Су-райкин, Г. Карелина и Г. Проскурин, Т. Шаранова и А. Евдокимов — словом, все лучшие молодые пары, которые на тот день выдвинулись на авансцену.
И надо же было случиться такой досадной случайности! В первый день соревнований — по обязательной программе — превосходно начали свое выступление Ирина и Алексей. Четыре элемента — поддержка, прыжок, дорожка шагов, вращение в волчке — были исполнены с громадной амплитудой, весело, озорно. Я уже готов был сам зааплодировать. Но во время мертвой петли — тодеса, когда Ирина дугой выгнулась надо льдом, держась за руку партнера, опорный конек Леши предательски соскользнул с ребра лезвия и потянул спортсмена на лед. Мгновенное падение, фигуристы тут же встали на коньки и закончили программу. У Алексея даже кровь отхлынула от лица. Ира вот-вот заплачет. Буквально на ровном месте сделали ошибку и отдали первое место соперникам. Конечно, это еще не проигрыш — все решится завтра. Но чувство обиды было слишком горьким.
Ребята, покинув лед, побежали в разные стороны — каждый в свою раздевалку. Я не стал заходить к ним: пусть успокоятся. Есть минуты в жизни, когда любые слова звучат нелепо.
Первой из раздевалки вышла Ирина. Лицо замкнутое, серьезное. А в глазах такая печаль, кажется, даже длинные ресницы загнулись вниз.
Я ей говорю:
— Ну что, птенчик! И плакать хочется, и слез нет... Зайди лучше к Леше. Он-то переживает сейчас, как принц Гамлет. В гордом одиночестве... Зайди, только постучи сначала...
Послушалась. Стучит в двери и спрашивает:
— Леша, ты переоделся?
— Это ты?
— Да, я, Леша.
— А что случилось?
— Ничего страшного.
— А тренировку завтра дадут нам?
— Ну конечно! Мы проиграли-то немножко, Леша... Слово за слово. Смотрю, минут через пять выходит Леша.
Подтянутый, элегантный. Спрашивает меня:
— Станислав Алексеевич, ну чем это объяснить, почему конек так поехал? Неужели упор был недостаточный?
Я выражаю крайнее удивление:
— А разве конек поехал? Неужели? Я думаю, что тебе просто надоело стоять на месте... Наверно, темперамент дает себя знать...»
На следующий день мы стали победителями.
Пришлось в произвольной программе выложиться до конца.
Спортсмены хорошо знают, что это такое в конце сезона, когда сил, кажется, не осталось совсем.
Но у нас другого выхода не было...
И если я спустя столько лет вспоминаю этот последний старт олимпийского сезона-68, значит, не могу не вспомнить. Все ведь было так, как пишет Жук, и совсем не так. Конек, конечно, у Леши поехал не случайно — тренировались добрых два месяца не так, как надо было. Думали о другом. И в первую очередь Леша думал не о том. Потому что отправился вскоре в Ленинград вести переговоры с Людой Смирновой, чтобы кататься им вместе. Корни того, что произошло спустя четыре года, надо искать именно в этом, 1968-м. Но приехал Алексей в Ленинград, очевидно, не ко времени. В общем, Уланов возвратился из Ленинграда ни с чем. И сразу позвонил мне, сказал извиняющимся голосом:
— Как ты посмотришь, Ира, если я предложу тебе снова' кататься вместе?
Конечно, я переживала. Да и кто на моем месте не стал бы переживать! Но во мне уже и чувство юмора проявилось. Могла с улыбкой оценить и смешную сторону нелегкой ситуации. И я ответила, как и должна была ответить:
— Я готова продолжать...
Знаю, что в те дни был у нашей пары один добрый гений — хореограф Татьяна Матросова. Леша очень прислушивался к ее советам во всем — ив искусстве, и в музыке, и в спорте. Татьяна Матросова — человек тонкой души, отзывчивый, мягкий, я бы даже сказала — застенчивый. Никогда лишнего слова не скажет, если собеседник посчитает, что она пытается вмешаться в его жизнь. Леша потом мне сказал, что Матросова в те дни однажды с ним долго беседовала об искусстве и спорте, о том, сколько каждый человек должен положить на алтарь искусства таланта, чтобы добиться успеха. И еще сказала — впервые категорично и с ударением,— что не одобряет его поведения и считает, что он совершенно не прав, своими же руками разрушая пару.
И мы снова приступили к тренировкам. Теперь уже наученные большим — и не всегда сладким — опытом.
Читатель уже заметил, что я часто употребляю слово «опыт». И это не случайно. Есть в опыте больших спортсменов то, что всегда остается служить идущим за ними следом. И, думая именно о них, о наших преемниках, о преемниках преемников, я, а далее мы с Сашей строго отбираем, аккумулируем все то, что может и им пригодиться в спортивной — и не только спортивной — жизни. А опыт, набранный мной в первой паре, он ведь пригодился и во второй. Без него, не знаю даже, получилась бы или нет наша с Зайцевым пара. Поэтому я и не собираюсь дотошно пересказывать и все события нашей с Улановым борьбы за победу, и весь путь в течение олимпийского цикла до тех пор, пока мы не взошли на золотую ступеньку пьедестала почета в Саппоро. Главное для меня — еще раз вспомнить, что же из того опыта я взяла с собой дальше...
Первый чемпионат Европы, который мы выиграли, проходил в 1969 году в западногерманском курортном городке Гар-миш-Партенкирхене. Это известный горный курорт. Именно здесь в 1936 году проходили зимние Олимпийские игры, на которых последнюю свою победу одержала известная всему миру норвежка Соня Хени, героиня кинофильма «Серенада солнечной долины», в мастерство которой все мы в детстве и юности были влюблены.
Мы выступали на этом чемпионате без тренера. Станислав Алексеевич Жук остался в Москве, на чемпионат его не послали.
В Гармиш-Партенкирхен мы приехали в качестве третьей советской пары, поскольку на чемпионате страны в Ленинграде, где впервые чемпионами СССР в присутствии всех сильнейших пар страны стали Тамара Москвина и Алексей Мишин, мы завоевали бронзовые медали. На чемпионате Европы мы и не мечтали о победе — тогда, казалось, господствовал другой стиль, другой подход к фигурному катанию. Пластика и артистизм, балетность — вне зависимости от того, соответствуют ли они дарованию и даже чисто физическим данным спортсменов,— стояли на первом месте. До чего доходило, можно судить по тому, что даже Леша, который вместе со мной представлял новый стиль, новое — более спортивное — направление, не раз и не два говорил мне:
— Ну, что мы такое катаем? Мелкотня какая-то. Беготня, суетня. И ничего красивого не показываем...
Я была не согласна с Лешей, хотя и видела, что в нашей технике, в нашем подходе к артистизму есть еще изъяны. Мы еще только «проклевывались» на международной арене, нам еще предстояло утвердиться, отшлифовать стиль. Но в азарте, риске, бурном проявлении молодости, задора — свой артистизм, своя пластика. Своя красота! И она имеет право на существование никак не меньше, чем любая иная.
Надо быть откровенными и признать, что в победу нового стиля мало кто тогда верил. И даже руководство команды не верило. Надо быть ведь очень прозорливым, обладать колоссальными знаниями в нашем виде спорта, чувствовать, понимать, видеть, как зреет в его недрах что-то новое, чтобы подметить скрытые ростки того, чему вскоре суждено всеобщее признание. Здесь требуется и мужество, чтобы, раньше всех увидев новый стиль, признать его, поддержать, помочь укрепиться!..
Отсутствие Жука в команде, как это ни парадоксально, придало нам дополнительные силы. Мы полностью сосредоточились на предстоящем испытании. Концентрация всех психических и физических сил у нас была удивительная. Борьба за выживание, экстремальность ситуации, которые иных вывели бы из нормального рабочего состояния, нас сделали сильными, как никогда до и после этого. И потом — к третьей паре требования невелики. Нам надо было только не повторить ошибок прошлого сезона, пройти ровно и короткую, и произвольную программу, постараться взойти на пьедестал — пусть даже на начальную его ступеньку. И этого нам было бы вполне достаточно.
После обязательной программы мы оказались третьими, хотя выполнили элементы без сучка и задоринки. Все выезды — чистейшие. Даже самый взыскательный судья придраться не мог бы. И все-таки нас отправили на третье место. Да, вздохнули мы, инерция прежнего стиля наблюдается и бороться с ней можно только еще лучшей демонстрацией нашего. Так, чтобы весь мир сразу и до конца понял: в парном катании наступают новые времена. Так думали мы и, кстати, подмечали, что ситуация вокруг нас волшебно меняется: с нами стали вдруг все здороваться, стали приветливо улыбаться. Лед тронулся, но его движение, поначалу подспудное, почти не проявлялось, и только очень внимательный наблюдатель, повторяем, мог это заметить.
...Мы сидим под трибунами катка и ждем своей очереди выхода на лед. Под трибунами пустынно, но не тихо. И сюда доносится шум с трибун. Мы несколько встревоженно посматриваем друг на друга. Что там случилось?
Выясняется, что публика недовольна тем, какие оценки судьи поставили западногерманской паре Хаусе — Хеффнер, паре несколько экстравагантной, сильной, но выступающей обычно неровно, со срывами.
Никак не могут выйти на лед Москвина и Мишин. Десять минут стоит невообразимый крик, езист. Соревнования на грани срыва. Организаторы чемпионата безуспешно обращаются к трибунам, объявления диктора вызывают обратный эффект. Только устав, трибуны затихают.
Я потом заметила, что, когда ты силен, когда в форме, все, что происходит вокруг и что могло бы вывести тебя из состояния равновесия, все это только укрепляет тебя, дает дополнительные шансы в борьбе за победу.
К нашему выходу на лед публика уже стала благодушной. Настроение ее изменилось. Возможно, публика была тем чутким барометром, который открыто зафиксировал «перемену погоды»?
В момент нашего старта мы думали только о том, что мы обязательно исполним нашу программу, как на самой лучшей тренировке. А когда объявили наши фамилии, когда трибуны начали приветствовать нас так, что можно было и прозевать первые аккорды музыки, я успела еще подумать: «Что такое? К добру ли это? Надо быть еще внимательнее...»
Дальше, как и при каждом соревновательном прокате, я уже не анализировала, что делаю. Я мчалась, вращалась, прыгала, согласовывала каждое движение с партнером. Я удивительно ясно и отчетливо понимала, осязала каждый его шаг, прыжок. Неразрывность ощущений помогла добиться полной синхронности в каждом жесте, шаге, трудном элементе. Наверно, нам удалось передать это удивительное чувство единства в паре и публике. А затем и судьям.
После первой минуты катания, когда мы сделали каскад из четырех прыжков, которого в программах спортивных пар никогда никто не видел, поскольку он встречался только у одиночников (да и то выполнялся еще редко), началась овация. И теперь уже каждый шаг сопровождали аплодисментами. Нужно сказать, что они до нас доносились, как в закрытую комнату. Реакции не вызывали никакой. Повторяю, мы на внешние раздражители в тот замечательный вечер не реагировали. Сверхзадача, вставшая во весь свой рост, запретила нам какие-либо посторонние реакции!
Когда закончили программу, когда поздравили друг друга и ожидали оценок, я сказала Леше: «Вот и тренера не подвели!» Очень мы тогда сочувствовали оставшемуся в Москве Станиславу Алексеевичу и не сомневались, что наше удачное выступление — это и прямая помощь ему. Мы не имели права не помочь и сделали это единственно возможным для спортсменов способом.
Та победа была и ему чудесным подарком!
Сразу после нашего проката прибежали несколько тренеров из туристской группы. Помню радостное лицо Виктора Ивановича Рыжкина, с которым совсем недавно тренировались вместе (В. Рыжкин известный наш танцор, первый партнер Л. Пахомовой, двукратный чемпион страны в паре с И. Гриш-ковой). Помню радостный блеск в глазах Эдуарда Георгиевича Плинера, тогда еще молодого тренера. И шумную радость совсем еще юного, начинающего свою карьеру тренера Татьяны Анатольевны Тарасовой, которой руководство команды поручило в эти дни нас опекать.
— Вы победили!
Радость их была непосредственной и искренней.
— Вы первые!
А мы еще не верили. Надо было ждать официальных протоколов. Они почему-то задерживались. Никак мы не могли дождаться этих заветных листочков с рядами фамилий и столбиками цифр. И только на пресс-конференции, куда мы отправились не снимая коньков, мы поняли, что победили!
Боже, какая это была длинная и утомительная пресс-конференция. Сколько вопросов было нам задано. Все журналисты хотели знать подробности о выходе на большой лед нашей пары. Никто о нас ничего не знал, а интересовало все-все. Мы старались ответить на каждый вопрос. И сколько потом ни было у меня пресс-конференций, я всегда подробно и доброжелательно старалась рассказать журналистам о том, что их интересовало. Если не расскажешь сам, информация может прийти к газетчику искаженной, неполной — это явно не в интересах спортсмена и тренера. И нужно всегда быть терпеливым, даже если тебе задают вопросы, свидетельствующие о слабой профессиональной подготовке журналиста в области фигурного катания.
Стадион был пуст и тих, когда мы шли в свою комнату.
И в комнате никого не было.
Стены раздевалки давили. И мы как можно скорее выскочили на заснеженную звездную улицу. В какой-то момент я вспомнила таинственные аллеи парков моего детства, и счастливое настроение вернулось, чтобы уже не оставлять меня.
На следующий день пришла телеграмма от руководства Спорткомитета СССР. В ней нас поздравляли с блестящей победой и сообщали о присвоении нам званий заслуженных мастеров спорта СССР.
Посыпались поздравления.
Появились цветы.
Обстановка сразу стала праздничной.
Хотя многих наша победа застала, так сказать, врасплох. В том числе и в нашей команде.
Одна деталь свидетельствовала о том, что и наша команда не была готова к такому бурному и уверенному выходу нового стиля на передний край. Даже советский судья поставил нас в чемпионате... на общее четвертое место. Мы у него проиграли не только двум другим советским парам, но еще и одной зарубежной.
Уже после чемпионата Европы в «Московской правде» было опубликовано небольшое интервью с нами. Один из вопросов звучал так:
— Что вы хотите выразить своей произвольной программой?
Леша на него ответил:
— В Гармиш-Партенкирхене этот вопрос нам уже задавал немецкий корреспондент. Я ответил ему тогда, что в своей композиции мы хотим показать счастье, задор, веселость, то есть все, что свойственно молодости...
И Леша был абсолютно прав.
К этому интервью мне хотелось бы присовокупить еще несколько высказываний зарубежной печати:
«Франс пресс»: «Они продемонстрировали вдохновение молодости, безупречное исполнение и своим смелым стилем покорили зрителей и судей».
«Дейли телеграф»: «Русские монополизировали все медали в парном катании... Новые чемпионы Европы представили хорошо продуманную, четкую программу, выделяющуюся своей оригинальностью».
«Таймс»: «Финальные выступления в парном катании были наиболее захватывающими за последние 20 лет...»
После первенства Европы мы задержались в Москве всего дня на два. Надо было вылетать в США, где в Колорадо-Спрингс разыгрывался чемпионат мира. От Саши Горелика и Тани Жук мы знали, что испытывают обычно спортсмены в этом высокогорном городке, расположившемся на высоте более двух тысяч метров. Рассказывал нам и Станислав Алексеевич, как трудно переходить на новое время — оно отстает от московского на восемь часов...
— Это вам не стрелки часов перевести, это внутренние стрелки переводить надо — и сразу, резко!
Мы были готовы к тому, что в Колорадо-Спрингс даже чисто физически будет тяжело. И не сомневались, что соперники дадут нам настоящий бой. Может быть, именно поэтому мы и не строили каких-то особых планов. Уже в самолете, когда летели через океан, Жук подсел ко мне и спросил:
— Ну, так какие у тебя планы на Колорадо?
— По правде говоря, я буду рада, если получу «серебро»... Станислав Алексеевич был ошарашен:
— Ты о чем это говоришь, какое «серебро»? Я ему полушутя-полусерьезно:
— Как какое «серебро»? На чемпионате Союза мы были бронзовыми призерами. На первенстве Европы — золотыми. Для полного комплекта нам не хватает только серебряных медалей.
Станислав Алексеевич принял игру;
— Пусть уж лучше комплекта не будет. Обойдешься как-нибудь. Думай только о победе.
Ну, меня особенно уговаривать не надо было!
В Колорадо-Спрингс действительно было тяжело. Наше счастье, что, учитывая опыт чемпионата мира 1965 года, мы приехали заранее и сразу же приступили к перестройке. В первый день страшно хотелось спать. В Колорадо-Спрингс ранний вечер, в Москве давно уже ночь, и надо терпеть и терпеть, чтобы именно по здешнему времени сразу лечь и заснуть, а утром вовремя подняться на первую тренировку. Перебороли себя в первый день, дальше стало полегче. Но кислорода на тренировках не хватало. Дышалось так, будто в легких появился туго работающий клапан, не пропускающий вдоволь воздуха. Вначале мы тренировали только отдельные элементы, потом начали прокатывать их комбинации, куски программы. И терпели, терпели, терпели... Особенно тяжело было, когда видели, как другие фигуристы чуть сознание не теряют, тренеры их откачивают. И надо было вовремя отключаться, не обращать внимания на чужую драму!
Не хотелось бы, чтобы читатель понял меня здесь неточно. Ни в коем случае спортсмен не должен терять своей чувствительности, намеренно огрублять себя и делаться равнодушным к окружающим людям. Ни в коем случае! Если и надеваешь на себя панцирь на очень короткое время, то только Для того, чтобы на соревнованиях защитить себя, свою психику. Мы ведь приехали на соревнования, борьба на турнирах такого уровня имеет свои непреложные законы, и надо уметь сохранять и беречь себя для решающего броска. А потом уже давать волю самым естественным своим чувствам.
Мы подошли к старту сохранив форму. Этого вполне хватило для победы. Мы прокатали и короткую, и произвольную программы, думаю, не так лихо, как на чемпионате Европы, но чисто, профессионально грамотно, не оставляя соперникам никаких шансов в борьбе за первенство.
Снова весь пьедестал был советским, а Тамара Москвина и Алексей Мишин впервые завоевали серебряные медали. Мы не пропустили на пьедестал ни одну иностранную пару — такого достижения история парного катания не знала. И это при том, что сами хозяева чемпионата главную ставку делали на свою пару — брата и сестру Кауффман. Но ни они, ни другие не смогли справиться до конца с акклиматизацией, со своими нервами.
Вообще, только наши спортсмены отлично справились с требованиями Колорадо-Спрингс. Ни одной травмы — даже самой крохотной. Ни одного более или менее серьезного заболевания! Наша команда подошла к соревнованиям наиболее подготовленной.
Большим счастьем для нас в те дни было то, что руководителем делегации оказалась Анна Ильинична Синилкина. Помню, как в один из последних вечеров собрала она в своем «штабном номере» всю команду. Анна Ильинична очень мягко, доверительно побеседовала с нами. Сказала, что советская команда выступила отлично, что мы вместе делаем одно общее замечательное дело и ей хочется сказать всем — вне зависимости от занятых мест — спасибо. И что она не сомневается: на новом этапе своего развития наша сборная еще прославится своим единым коллективом, единым борцовским духом, взаимовыручкой, постоянной нацеленностью на победу.
Я помню лица многих моих товарищей по команде в тот вечер. Помню, как пели мы тогда «С чего начинается Родина»—Леша привез с собой в США концертный баян, носил его всегда с собой, и мы часто, даже в автобусе, пели наши песни, и это тоже помогало поддерживать тонус.
Помню ту радостную приподнятость, которая сопровождала нас, и понимаю, что в те дни закладывалась прочная основа для многолетних успехов. На всех направлениях. Ведь на чемпионате в Колорадо-Спрингс наша команда впервые завоевала серебряные награды в спортивных танцах на льду. Людмила Пахомова и Александр Горшков сумели потеснить и прославленных английских танцоров, и американских. Впереди них были только многолетние чемпионы мира Диана Таулер и Бернард Форд. Но уже сами они тогда сказали, что катаются последний сезон и что их преемниками станут, конечно же, Людмила и Александр.
О Миле и Саше будет рассказано подробно в другой главе. Я ведь их знаю очень близко — оба они в какой-то промежуток времени катались в нашей армейской школе, наши дружеские отношения все эти годы сохранялись и укреплялись.
После соревнований пар мы практически не пропустили ни одного старта. Мы вели самые подробные дневники и фиксировали в них нюансы поведения спортсменов, отмечали на будущее новинки техники, оригинальные шаги и связки. Многое из того, что тогда попало нам «на карандаш», пригодилось, а многое еще ждет своего часа.
Ледовый дворец «Бродмор», где шли соревнования, находится еще метров на четыреста выше, чем город. Отсюда до заснеженных склонов уже рукой подать. И не каждый мог выдержать испытание высотой.
Мы видели, как спортсмены покидали каток, так и не докатав до конца свою программу. На руках вынесли за бортик англичанку Линду Бернард. Травмы получили и чехословацкая фигуристка Хана Машкова, и канадка Карин Магнуссен, и Соня Моргенштерн из ГДР. На глазах у выходящих на лед Пахомовой и Горшкова откачивали Диану Таулер. Же смог стартовать англичанин Хайг Оунджан.
Да, с высотой шутки плохи!..
Не стану приводить высказывания прессы о нашем выступлении на льду «Бродмора». Скажу только, что, когда закончились показательные выступления, даже рафинированная публика, собиравшаяся здесь (билеты были очень дороги, да и не каждому проживание на фешенебельном горном курорте по карману, так что публика была определенная), напевала «Калинку». Такая реакция иной раз значит гораздо больше десятка хвалебных рецензий!
Три следующих сезона с первым партнером пролетели — со всеми их осложнениями — как один день. Завершились они выступлением на первой моей Белой олимпиаде. К этой Олимпиаде накапливались во мне и опыт, и какая-то усталость. Были болезни, были травмы. Не все получалось так, как хотелось. И надо было идти наперекор обстоятельствам, надо было находить новые резервы сил — не только физических. Каждый старт оставлял свой след в душе и памяти. Но все-таки были события, которые оказывались ключевыми. Можно назвать их испытаниями на прочность. Без них не обходится ни одна спортивная биография.
Помню первый наш чемпионат страны уже после того, как стали мы чемпионами мира и Европы. Заголовки газетных отчетов тогда наперебой сообщали: «Вот он, чемпионский характер». Выло от чего так взыграть газетчикам: после первого дня соревнований мы с Лешей шли вообще на восьмом месте и, казалось, догнать лидеров не сможем. А произошло вот что. При подходе к обязательной поддержке «лассо» я вдруг попала в глубокий след, оставленный чьим-то коньком, вероятно на выезде из высокого прыжка. Такое случается и на тренировках, и на разминках перед стартом, и на соревнованиях. Обычно мы на разминках замечаем такие вот «щербины», могущие помешать при катании. А тут внимания не обратили. Бдительность, что ли, потеряли? А может, она притупилась после прошлогодних успехов?
Или на тренировках не отработали до конца возможный экстремальный вариант?
В общем, попал мой конек в след, и не пошла я на поддержку, как обычно. И Алексею делать было нечего. Выручить он уже не мог. Для этого надо было бы иметь и другую технику, и другую силу. Стереотип поддержки лопнул, склеить его было невозможно. Мы закончили короткую программу без одного элемента. И это была серьезная ошибка, не заметить которую ни один судья не имеет права, даже если выступают чемпионы, даже если все остальные элементы выполнены безукоризненно. Надо отдать должное принципиальности наших арбитров, их настойчивой борьбе за высокий класс всех обязательных элементов.
Не избежали грубой ошибки и Людмила Смирнова с Андреем Сурайкиным. В конце стремительной дорожки они набрали такую скорость, с которой совладать не смогли. И Андрей, чтобы не врезаться в борт, даже сам упал. Элемент был засчитан. Но из-за грубой помарки судьи отвели Смирновой и Сурайкину — одним из претендентов на место в сборной — только четвертое место.
И снова неожиданная борьба... И снова приходится собрать себя в такой кулак, что даже «пальцы белеют». Как вы думаете, чего стоит спортсмену такая демонстрация «чемпионского характера»? Гордиться тем, что победил, несмотря на ошибку, в критической ситуации можно. Но разве не лучше кататься вообще без ошибок, когда находишься в такой прекрасной форме?
Мы выиграли, как известно, и в 1970 году все соревнования. На чемпионате Европы в Ленинграде катание было чистым, а на чемпионате мира в Любляне — нет. В произвольной программе были ошибки — упал с прыжка Алексей. Говорил потом, что очень хотел взлететь как можно выше, а не получилось.
Так и шла наша жизнь: побеждали мы неизменно, но каждая победа стоила дорого. Поверьте мне, усталость и желание покинуть лед появились накануне 1972 года не от радостной жизни. Возникло в нашей паре нечто мешающее росту, развитию стиля. И тут все мы — и тренер, и спортсмены — не в силах, как оказалось далее, были что-либо изменить.
Я тогда часто говорила, что надо уметь кататься так же естественно, как ходишь по земле. Не случайно ведь красивая походка сразу выделяет человека, меняет весь его облик. Для меня лед был родной стихией, даже более близкой, чем земля. И мне хотелось, чтобы моя «походка» на льду всегда была естественной и красивой. Чтобы не было в ней изъянов. Я стремилась к идеалу.
«Ножницы» между идеалом и тем, что получалось в реальной жизни, отсекали кусок за куском мое желание продолжать жить в спорте. Так, во всяком случае, мне казалось...
Саша: А для меня Ира и Алексей были подлинным идеалом. Образцом. Эталоном. Было в них то, что нравилось, глубоко импонировало, вызывало сопереживание. И прежде всего нравилась естественность, непосредственность того, что они делают на льду. Никакой надуманности, игры в артистичность. Именно то, что на ледовой сцене они создавали свой собственный портрет, портрет современного, близкого и понятного нам молодого человека, сделало их кумирами всего моего поколения. И не только моего!
Я видел их не раз па тренировках. Выступал вместе с ними на чемпионатах страны. Следил за их катанием на чемпионатах Европы и мира по телевидению. А уж когда чемпионат Европы проходил в 1970 году в Ленинграде, ходил на все тренировки и соревнования как самый прилежный ученик. Что происходило внутри пары, никому из нас, зрителей, не было известно. Мы видели Иру и Алексея на льду, и там они были единой, мощной, красивой силой.
Я, как и многие другие мои сверстники, сравнивал себя с ними. Что-то копировал. Учился. И иногда думал: а что же мне мешает стать таким же?
В самом деле, что же мне мешало?
Даже сейчас, восстанавливая в памяти весь свой детский и юношеский путь в фигурном катании, полностью ответить на вопрос не могу.
Как и многих других (Ира уже говорила об этом), меня привели в секцию фигурного катания родители. Я рос шустрым, резвым мальчишкой. Спокойно посидеть и минуты не мог. И моя мать рассудила очень просто: чем мальчонке бегать просто так по двору, пусть уж лучше будет на свежем воздухе и при деле.
Правда, когда я впервые в сумерках увидел, как по ярко освещенному лампами льду катаются мальчишки и девчонки, я тут же закричал во весь голос: «Я тоже так хочу!» Так что и мое желание совпало с родительским.
А когда я пошел в школу, каток для занятий фигуристов создали уже в нашем дворе. Мне и ездить никуда не надо было: вышел из подъезда прямо в коньках — и на лед.
Года через два занятия в нашей группе стали серьезнее. Началась хореография. Нагрузки росли. И я немного охладел к фигурному катанию.
К тому же, как и всех мальчишек, меня все больше стали привлекать футбол и хоккей. Я никак не мог выбрать между двумя секциями — фигурного катания и футбола. Дело закончилось спором двух тренеров. Анатолий Никитович Давиден-ко, в группе которого я тренировался, нашел убедительный аргумент:
— Саша в фигурном катании уже первый разряд выполняет, в мастера открытая дорога. В футболе он этого не достиг. Так что не надо мешать идти мальчику к спортивным вершинам...
Я перестал тренироваться в футбольной секции, но эта игра осталась моим увлечением навсегда. И даже сейчас ранним утром я часто иду на футбольное поле, где собираются и другие наши сотрудники, и играю до начала рабочего дня.
С хоккеем было проще. На тех же коньках для фигурного катания сразу после тренировки мы часто оставались на площадке на часок-другой, чтобы наиграться вволю. И опять-таки, уже став чемпионом, я еще много-много лет играл после основных тренировок в хоккей, а весной и в начале сезона, играя, я старался быстрее восстановить или набрать необходимую физическую форму.
С футболом у меня связано одно забавное воспоминание. Накануне первой моей Олимпиады, летом 1975 года, мы с Ирой отдыхали в армейском санатории под Варной. С нами вместе там были хоккеисты Рагулин и Волчков. Футбольного поля в санатории не было, но волейбольных и баскетбольных площадок, окруженных трибунами, оказалось несколько. И мы играли в футбол, соорудив на баскетбольной площадке маленькие ворота.
Удовольствие было колоссальное!
Однажды нас вызвали на бой. Трое болгарских спортсменов — у меня такое впечатление, что это были бывшие футболисты,— предложили поиграть в футбол через волейбольную сетку. Они, вероятно, давно уже освоили эту немудреную игру, изучили все отскоки мяча и научились так подрезать его, что он неизменно попадал точно на незащищенную часть площадки и рикошетировал на трибуны. Мы старались изо всех сил, но безуспешно.
Потом мы предложили поиграть в обычный мини-футбол на баскетбольной площадке. Наши соперники, чья самоуверенность уже получила серьезное подтверждение, немедленно согласились. И были наказаны очень быстро. Огромный защитник Рагулин оказался подвижнее всех. У него вообще был изумительный позиционный «нюх», и он всегда оказывался на том месте, куда летел мяч. Волчков успевал в защите и в нападении. Ну а я, как в ранней юности, был объят неуемной жаждой гола. Словом, разгромили мы друзей-соперников, никаких надежд не оставили им. И даже бесконечные матч-реванши не помогли им отыграться.
Но это так, к слову.
К своим пятнадцати годам я стал уже вполне серьезно относиться к тренировкам. О парном катании я тогда и не помышлял. Мне нравилось быть одиночником, я хорошо прыгал, мне уже поддавались и сложные прыжки. Словом, меня называли перспективным, но — с оглядкой. Почему? Да очень просто: я стал уже «переростком».
В только что открывшуюся школу фигурного катания при Дворце спорта «Юбилейный» меня не приняли. Взяли мальчишек лет одиннадцати-тринадцати, у которых впереди были «широкие перспективы», хотя технически я подготовлен был намного лучше некоторых из них. Обидно было, конечно. А поскольку со льдом в Ленинграде было плохо, если в эту школу не попал, то хоть бросай тренировки.
Анатолий Никитович выручил отличным советом:
— Давай, Саша, переквалифицируемся, переходи в парное катание, там ты в юниорах еще года два кататься будешь. Вот и льда, как перспективному в паре, больше будет. Есть смысл уходить в парное катание, можешь мне поверить...
И я поверил. И хотя жаль было прощаться с одиночным катанием,— ушел. Стал осваивать «смежную профессию», хотя набросить на себя узду парного катания одиночнику поначалу очень нелегко. В партнерши мне тренер предложил Галю Бла-женову. Мы с ней довольно быстро освоили основные элементы, стали регулярно выступать на соревнованиях. На юниорских чемпионатах страны пробились на пьедестал. Этого было достаточно, чтобы тренеры сборной взяли нас на прицел.
Но Галя Блаженова каталась недолго. Она поступила в институт, и ее родители настояли на том, чтобы спорт она бросила. Я вновь остался один.
И опять выручил Анатолий Никитович, добрейшей души человек, всегда готовый прийти на помощь и делом, и хорошим советом.
— Есть для тебя еще одна партнерша. Моя дочь Оля, как та знаешь, тоже в парном катании. Вот и становитесь вместе. Она и прыгает неплохо, и вес у нее небольшой, и к тому же — это я тебе по-отцовски говорю — девочка она старательная, работящая. У вас дело пойдет...
И действительно пошло. Мы выступали с юниорами и со взрослыми. Удачно стартовали в 1971 году на Кубке страны. И снова нас приметили и даже послали вместе со сборной командой страны на показательные выступления в города Сибири. Само i:o себе это было большой честью и доверием, мы так это и оценили, потому что тренироваться стали еще прилежнее.
Могла ли наша пара пойти далеко вперед? Вполне возможно, что да, могла. А вполне возможно, что и затормозилась бы быстро. Все-таки и условия были не те, да и мы сами сверхвысоких задач перед собой не ставили. Мы часто готовились на сборах Центрального совета «Динамо», катались вместе с воспитанниками Е. А. Чайковской — тогда уже чемпионами мира и Европы Людмилой Пахомовой и Александром Горшковым, с призерами первенства Европы — спортивной парой Га«тина Карелина и Георгий Проскурин, с известными уже молодыми танцорами Еленой Жарковой и Геннадием Карпоносовым. Видели, как они трудятся денно и нощно. И не представляли себе, что и мы можем так.
Очень нам тогда помогали советом Карелина и Проскурин. У них опыт уже был огромнейший. И если у нас не получался какой-нибудь элемент, если надо было найти нестандартный подход к нему, придумать любопытную связку, Галя и Георгий всегда охотно открывали нам все известные им секреты парного катания... И спустя много лет, когда мы с Ирой готовились уже к Олимпийским играм 1980 года, именно Проскурин помогал нашему тренеру (он с Тарасовой когда-то катался в паре, даже входил в число сильнейших в мире и Европе) быстро восстановить нас после годичного перерыва для выхода на олимпийский лед.
Говорят, что маршальский жезл лежит в ранце каждого солдата. Лежал он и у меня, только я еще не знал об этом. А первыми увидели это Жук и Роднина и мой тренер — Анатолий Никитович Давиденко. Хотя и не сладко ему было, что наша с Олей пара распадается, а сказал мне честно:
— Надо идти к Жуку. У тебя получится. Я это вижу, а скоро увидят все. Есть у тебя и характер, и техника, а остальное приложится, если выдержишь то, что ждет тебя у Жука. Но ты молодой, сильный, ты только начинаешь, так что выдержишь..,
Я очень рад, что у меня был именно такой тренер, как Анатолий Никитович.
Я ушел из общества «Динамо» в армейский клуб. А спустя десять лет в «Динамо» пришла тренировать молодые спортивные пары Ира. И динамовцы встретили ее с распростертыми объятиями. Помогли. Создали все условия для работы. Так что «динамовский круг» для нас как бы замкнулся...
Глава 3 – Саппоро 1972
Необходимое предисловие
* Главное не победа, а участие! * Тяжелый лед тренировок * Где мои коньки? * Преимущество было минимальным *. Самые счастливые и самые обидные * Золотой финиш Веденина * 11 дней пролетели как миг..
Саша: Эта глава почти целиком принадлежит Ире. Когда мы готовились к первой своей общей Олимпиаде — в Инсбруке, Ира часто вспоминала Саппоро, еще и еще раз процеживала сквозь сито воспоминаний все факты и события, отбирая самое интересное, поучительное, необходимое теперь уже для нас двоих. Я слушал ее как завороженный. Но кое-что казалось мне преувеличением: ну чем олимпийский турнир так уж отличается от обычного чемпионата мира? И Ира терпеливо и без устали объясняла, расшифровывала, уточняла шаг за шагом свои ощущения, искала — и находила — объяснения своим поступкам, чтобы я тоже мог сделать необходимые для себя выводы. Эта наша общая работа сделала и Олимпиаду-72 для нас как бы общей. И все-таки полностью она принадлежит только Ире...
Ира: Мне хотелось убедить Сашу, что олимпийские игры — это такой праздник, который принадлежит всему миру, всему человечеству. И когда олимпийцы так охотно, подробно, со всеми неповторимыми деталями стараются в своих воспоминаниях передать атмосферу игр, я их отлично понимаю...
За основу своего рассказа о Саппоро я бору несколько страниц из дневника, который вела в те дни по просьбе газеты «Московский комсомолец». Конечно, в тот, опубликованный, дневник попали далеко не все мои записи. И сегодня я стараюсь восстанавливать пропущенные строки, выброшенные мною же абзацы и даже те мысли, которые просто не успевала тогда записывать.
Олимпийские старты всегда имеют для фигуристов свой пролог. Для нас таким прологом в 1972 году были вначале соревнования сильнейших советских фигуристов в Риге, а уже затем — чемпионат Европы в Гетеборге. Мы с Улановым прошли их с чисто спортивной точки зрения, в общем, удачно, хотя и не испытывали особого подъема, воодушевления, той страстности, которая единственно и способна любому движению придать индивидуальность и выразительность. И это было вполне объяснимо. Расскажу подробнее, что же происходило в те дни и что осталось не замеченным никем, кроме нашей маленькой, состоящей из трех человек, команды: двух спортсменов и тренера.
Еще в самом начале сезона мы втроем в один прекрасный день собрались, чтобы скоординировать планы, уточнить детали, найти самые оптимальные решения для всех ключевых задач. Планировать-то мы планировали, но я, как человек эмоциональный, открытый, не любящий недосказанностей, решила начистоту изложить мужчинам, что у меня накопилось в душе. Я заявила, что выступаю последний сезон. Все, с меня довольно! Мы зашли в творческий тупик, повторяемся, не/растем, топчемся на месте. Нет должного взаимопонимания и контакта, и в первую очередь — между мной и Лешей. Мирного или компромиссного выхода из такой ситуации, говорила я тогда, не видно. Его, по-моему, просто не существует. И поэтому надо искать выход принципиальный, пусть даже и болезненный. Словом, надо расставаться. Кататься так, как мы катаемся, я больше и не хочу, и не могу. (Слово «кататься» здесь имело смысл гораздо более глубокий, чем просто скользить по льду.) Тем более что и учеба в институте требует большего внимания и отдачи.
Много горьких слов я тогда сказала и тренеру, и партнеру. И даже спустя много лет не сомневаюсь в своем тогдашнем полном праве сказать это. Для меня спортивная пара — это не только два партнера, поставленные волею судеб рядом для исполнения каких-то более или менее сложных элементов фигурного катания. Если уж двое тренируются и выступают вместе, большую часть года проводят вместе,— у них должен быть и общий круг интересов, какая-то общность — духовная, интеллектуальная. Без этого общей спортивной жизни надолго не создашь.
В те дни одна наша журналистка как-то задала мне вопрос:
— На ваш взгляд, спортсмены, объединенные в пару, обязательно должны рано или поздно стать мужем и женой?
Я, понимая подтекст этого вопроса, ответила совершенно категорически:
— Думаю, это совершенно необязательно.
Тогда последовал еще один, так сказать наводящий, вопрос:
— Вы с Лешей дружите? Я сказала что думала:
— В фигурном катании мы дружим.
— А в жизни?
И снова я ответила то, что сразу пришло на ум и что было для меня в те дни единственной правдой:
— А у нас почти вся жизнь — фигурное катание. Вообще, мы с Лёшей очень разные, и это отражается на нашем катании...
Журналистка никак не могла остановиться. Впрочем, это вполне объяснимо так называемым извечным женским любопытством:
— Может быть, надо быть чуточку влюбленной в партнера?
На конкретно поставленный вопрос я могла ответить тоже только абсолютно точно и конкретно:
— Может быть. И я влюбчивая... Но Леша не герой моего романа...
Под своими ответами того времени я могла бы подписаться и сейчас. И в интервью, пусть и не полностью, отражается и мой максимализм в подходе к взаимоотношениям людей, и моя бескомпромиссность, и мое отношение к ситуации, сложившейся в нашей паре. Мне хотелось большего взаимопонимания, поддержки, теплоты. Разве такие минимальные надежды не естественны для спортсменки, у которой в спорте почти вся жизнь?
Разговор, проведенный в начале сезона, состоялся бы рано или поздно. Но раз уж получился он ранней осенью и мы объяснились до конца, стало немножко легче: напряжение было частично снято, ближние цели и задачи намечены конкретно и точно. И к тому же, думала я, пройдет еще несколько месяцев — и я навсегда расстанусь с выступлениями на льду. Надо потерпеть. И обязательно вытерпеть, чтобы завоевать золотую награду на Олимпиаде. Перед этой, самой главной для любого советского спортсмена, задачей все наши неурядицы внутреннего характера должны были отступить на второй план. Не могли не отступить...
Тут вспоминается еще одна маленькая деталь. Мне почему-то всегда казалось, что для меня именно нечетные годы являются особенно счастливыми. В 1967 году мы с Лешей впервые стали выступать на официальных соревнованиях и сразу же получили высокие оценки. Два года спустя впервые стали чемпионами Европы и мира. В 1971 году, несмотря на небольшие шероховатости, снова довольно легко подтвердили свое право именоваться сильнейшими. И наоборот, в четные годы меня преследовали неудачи, болезни, травмы, неожиданно возникали какие-то осложнения, преграды. В 1968 году, скажем, мы уже были в сборной, выступали на первенстве Европы, а в олимпийский Гренобль нас не послали. Вот и перед 1972 годом у меня была опаска. Пусть это называется суеверием, да что с ним поделаешь: из головы не шло, что год для меня будет особо трудным.
В Риге определились три наши лучшие спортивные пары, которым предстояло выступать на чемпионатах мира, Европы и Олимпийских играх. Мы с Улановым завоевали право на «первый номер», за нами шли Людмила Смирнова и Андрей Сурайкин, а третьими впервые стали Ирина Черняева и Василий Благов, юные воспитанники Татьяны Тарасовой. Именно этой парой молодой тренер сделала тогда свою первую серьезную творческую заявку в парном катании.
Если нам победа в Риге досталась сравнительно легко, то Людмиле и Андрею пришлось после короткой программы стартовать с четвертой ступеньки, и только удачное исполнение произвольной программы позволило им перейти на второе место. Таким образом, в сборную не попали бронзовые призеры прошлогоднего первенства Европы Галина Карелина и Георгий Проскурин.
Без особых осложнений прошел и чемпионат Европы в Гетеборге. Без особых осложнений для наших спортивных пар, потому что в остальных видах программы чемпионата были свои неожиданные повороты (к примеру, с помощью не очень честных приемов были лишены заслуженной ими золотой награды наши чемпионы в танцах на льду Людмила Пахомова и Александр Горшков, были и другие «сюрпризы»). Среди спортивных пар победили мы, Смирнова и Сурайкин стали серебряными призерами, а Черняева с Благовым заняли шестое место. Дебютанты после короткой программы были даже пятыми, но затем их подвели нервы. (Хотя, когда говорят о нервах и психологических срывах у совсем еще молодых спортсменов, я не очень это понимаю. Какие такие сложные жизненные и спортивные коллизии сказались на психике юных? У них — если они приходят к трудным соревнованиям во всеоружии — нервы должны быть крепче, чем у кого-либо. Свежие ведь еще, ответственности, той, какая лежит на плечах у лидеров, тоже еще нет. Катайся в свое удовольствие, показывай себя и на других смотри, опыта набирайся. В общем, в таких случаях скорее не о нервных срывах должна идти речь, а о неполной готовности к сложным испытаниям. Вещи надо называть своими именами, тогда и спортсменам их задачи становятся понятнее!)
Чем ближе была Олимпиада, тем меньше времени оставалось у нас для всяких выяснений взаимоотношений. И это хоть немного, но смягчало тот непреложный факт, что команды из трех единомышленников у нас перед Олимпиадой не стало. Впрочем, некоторую монотонность и тусклость нашего катания окружающие, вероятно, заметили. Во всяком случае, в Гетеборге на пресс-конференции нам задали несколько странный вопрос: «Хорошо ли вам сидится на вершине?» Леша нашелся и сразу ответил, что сидеть нам некогда, что надо интенсивно тренироваться, а то и вниз с вершины можно быстро съехать. Но остроумный экспромт для нас самих ничего не изменил.
Так, находясь в отменной физической форме, стабильно исполняя свои программы, но далеко не в лучшей психической готовности и отправились мы на Олимпиаду в Саппоро. По пути была сделана остановка — для акклиматизации — в Хабаровске. Там вошел в строй отличный Дворец спорта, был лед для тренировки, и мы — насколько это было возможно — спокойно провели последние тренировочные дни. С этой строки я и обращаюсь к своему старому, может быть немножко наивному, дневнику, который вела в Саппоро, дополняя его, комментируя, а иногда и поправляя — с сегодняшних своих позиций...
27 января 1972 года. Вот и лечу я на Олимпиаду. Олимпиада!.. Красивое и несколько загадочное пока слово. Впервые я услышала его, когда только-только начала заниматься спортом. Потом слышала не раз, а теперь уже сама — участница Олимпийских игр. Даже не верится...
Мы с Лешей выступали на многих международных соревнованиях, но, пожалуй, никогда я так не волновалась. Ведь олимпийские игры бывают раз в четыре года, и от нас ждут только победы.
Наш самолет поднялся с Хабаровского аэропорта в девять часов утра. Мы летим вместе с саночниками, прыгунами с трамплина, большой группой журналистов. Среди прыгунов — горьковчанин Гарий Напалков, старый знакомый: мы с ним вместе были делегатами XVI съезда ВЛКСМ. Парень он очень общительный, веселый, с ним любая дорога кажется короче. Да и ребята обрадовались: они летели из Москвы, порядком уже устали, а тут новые попутчики — оживились, шутить начали.
Одним из самых азартных шутников был остроглазый, быстрый в движениях, весь как пружина биатлонист Саша Тихонов. Инициатор бесконечных веселых розыгрышей, сам он всегда внешне оставался абсолютно серьезным. Никогда по его лицу не угадаешь — шутит или правду говорит. С самолетного знакомства и родилась наша дружба с Тихоновым, с годами крепнущая и крепнущая...
Сборная команда СССР была, в общем, молодой, многие еще не нюхали олимпийского пороха, рассказы бывалых олимпийцев ценились на вес золота. И дорога промелькнула незаметно. Да еще и летчики опекали нас очень заботливо. Только успели взлететь — приходит командир корабля:
— Ну, кто здесь самый смелый? — говорит.— Пошли со мной...
И повел нас к летчикам. Зашли в кабину, один из пилотов и говорит:
— Ребята, вы смотреть смотрите, но на сувениры ничего не берите. Здесь все пригодиться может...
Полтора часа полета — и вот уже Саппоро. Нас встречают руководители команды, хозяева Олимпиады. Вышли с нами и пилоты: «Не подкачайте,— говорят,— а то обратно не примем». Снова все посмеялись, пошутили. А я еще сказала про себя: «Ну как же можно «подкачать», если миллионы наших людей сердечно желают нам успеха и на нас надеются?»
Не успели сойти с трапа — как тут же в аэропорту первая пресс-конференция. Вот и началось, подумала, на чемпионатах Европы или клгра никогда еще так вот с места в карьер не приходилось -j-гвечать на вопросы журналистов. Ну, а вопросы были обычные, без олимпийского оттенка: «Как думаете выступить?», «Сколько лет занимаетесь спортом?», «Кто ваши основные соперники?» Чтобы получить ответ на такие вопросы, журналистам не обязательно приезжать па олимпийские игры. Все это уже не раз говорено-переговорено. Как стандартная анкета участника соревнований — заполняешь ее почти автоматически.
Потом расселись в автобусы. И снова неожиданность: мужчин усаживают отдельно от женщин. Даже наклейки на наших чемоданах и сумках разные: чтобы не перепутать, когда будут расселять,— ведь в Олимпийской деревне по традиции есть мужские и женские корпуса и вход на территорию к соседям категорически запрещен. Даже если бы участниками Игр оказались муж и жена, все равно их расселили бы по разным корпусам и встречаться они могли бы разве что в зоне отдыха, да еще в столовой или на тренировках. Все это мы уже знали заранее, но, когда команду вот так разделили, стало чуточку грустно.
До Олимпийской деревни — час езды. И можно было, пусть и на ходу, увидеть, до чего же красивы места вокруг Саппоро. Невысокие заснеженные горы. Снега очень много, ели сгибаются иод его сверкающими на солнце пластами. Домики небольшие, с непривычными террасными крышами. Крохотные машинки снуют по шоссе, но наши автобусы идут гордо, как линкоры,— еще бы, они ведь ОЛИМПИЙСКИЕ!
Олимпийская деревня только называется Деревней. Опять-таки по традиции, поскольку когда-то, лет сорок назад, олимпийцев действительно расселяли в маленьких поселках. Большая площадь с флагштоками, возле нее огромные одноэтажные деревянные ангары столовых, а за ними поднимаются кварталы жилых корпусов, напоминающие московские Черемушки. Это корпуса мужской половины Олимпиады. Чуть в стороне в небо уперлись два одиннадцатиэтажных здания, отведенных для спортсменок. Они окружены густой колючей проволокой. Наши здания сразу окрестили «женским монастырем». Вход сюда мужчинам категорически запрещен. Лишь : однажды несколько американцев решили проверить бдительность охраны, попытавшись проникнуть в запретную зону. Задержаны они были тут же и бесславно покинули «чужую территорию».
Меня поселили вместе с Мариной Саная в огромном трехкомнатном номере. Мы назвали его «наши апартаменты». После Олимпийских игр дома Деревни должны были быть переданы жителям города, поэтому планировка была квартирной, рассчитанной на проживание обычной семьи из нескольких человек. В каждой квартире — все удобства, а кухня сверкает полным набором необходимого оборудования.
Но женщины есть женщины. Мы с Мариной захотели сделать квартиру еще более уютной, подвигали мебель — разок, другой. Трудились интенсивно и своего добились. А уже в два часа дня вся советская команда собралась на центральной площади — здесь торжественно был поднят советский флаг. Все было очень торжественно.
Марину не случайно поселили вместе со мной. Ее в это время тренировала Нина Алексеевна Жук. Марина оказалась самой юной в нашей сборной. Ей, конечно, было очень трудно сразу «переварить» такой поток новой информации. И Нина Алексеевна попросила меня, чтобы я взяла шефство над Мариной. Я согласилась на это охотно: с одной стороны, естественно было, что более опытная спортсменка помогает юной, а с другой — я понимала, что такие заботы немного и меня отвлекут от предстартовых волнений.
В тот же вечер состоялась первая тренировка на льду. Сразу в ледовом Дворце Макомаыаи, где пройдут состязания фигуристов и турнир хоккеистов. Здание Дворца необычное — несмотря на свои гигантские размеры, кажется оно очень легким, ажурным. Неподалеку от Дворца нас ожидал приятный сюрприз — к открытию Игр японские архитекторы и скульпторы создали здесь колоссальную галерею ледовых статуй. Зрелище поистине волшебное, ни на что не похожее: представьте себе гигантские снежные фигуры величиной с многоэтажный дом. И все разные — герои сказок, книг, кинофильмов.
Дворец Макоманаи и внутри оказался удобным. Освещение яркое и ровное. Акустика великолепная. Правда, лед немного жестковат, «варить» его ведь надо здешним ледовым «поварам» и для фигуристов, и для хоккеистов, а вкусы у нас разные — хоккеисты любят, когда лед жесткий, им прыгать, как нам, не нужно. Впрочем, к такому льду нам не привыкать — у нас и во Дворце ЦСКА такой же, мы его и там делим с хоккеистами.
Лишь бы он оказался счастливым, этот жестковатый лед Дворца Макоманаи. Счастливым для меня, для нас, для всей нашей команды!
3 февраля 1972 года. Сегодня открытие Белой олимпиады. Праздник. Радостное настроение у всех. И погода — как по заказу. После снегопадов — легкий мороз, голубое небо. Солнце огромное, такое же яркое, как на официальной эмблеме Игр. Страна восходящего солнца — не случайно так называют Японию. Хозяева стараются, чтобы ни одно облачко не омрачило праздника, и даже вызвали вертолеты, которые рассеивают последние крохотные клочки тумана над ледовым стадионом. По дороге к месту сбора всей нашей делегации мы с Мариной встречаем конькобежку Людмилу Титову. Она сразу выкладывает нам потрясающую новость:
— Вы знаете, что на параде пойдете вместе со знаменосцем— Славой Ведениным?! Что вы будете его ассистентками? Об этом мы и мечтать не могли. Знали, что Веденин будет знаменосцем советской команды, но чтобы нас сделали его ассистентками!..
Ровно в 10.15 все делегации выстроились по алфавиту и двинулись к стадиону. Наша команда была одета в красивые пушистые шубы. Рядом с нами шла команда Швейцарии — в тоненьких плащах и легких шапочках. Знаками показывают: давайте, мол, поменяемся. Смех смехом, а сами дрожат от холода. У американцев форма выглядит эффектно, все в чем-то кожаном, цвет — синий. Но мороз добрался и до них: куртки застыли и гремят, как металлические. Вообще, парадная форма самая разнообразная, а все вместе — пестрый, праздничный калейдоскоп, зрелище яркое, неповторимое...
Путь от Олимпийской деревни к стадиону не ближний. И вдоль него выстроились тысячи местных жителей, туристов. Флажками машут. Приветствуют делегации. Нас увидели и сразу закричали по-русски: «Очень хорошо!» Почему так—■ не поняли. Аванс, наверное, на предстоящие выступления.
Самые торжественные минуты открытия... Вынос олимпийского флага... Потом появление на стадионе олимпийского факела... Торжественное молчание сменяется громом аплодисментов, когда вспыхивает огонь XI Белой олимпиады. Прозвучали слова Олимпийской клятвы (хорошо было бы, чтобы перед каждым крупным чемпионатом и участники, и судьи вновь и вновь повторяли слова о том, что они клянутся вести борьбу честную, открытую, направленную на укрепление дружбы народов!). Десятки тысяч воздушных шариков поплыли в голубом небе. Фейерверк. На поле стадиона выехали фигуристы в ярких костюмах.
Праздник удался на славу, он поистине был из тех, которые не забываются всю жизнь. Уже после трех олимпиад могу сказать уверенно: такого праздника для меня на следующих играх не было. Может быть, потому что в Саппоро был первый? А может, и не только поэтому.
Праздник праздником, а на тренировку отправляться надо. С тренировками, когда они проходят не в главном Дворце, дело худо. Дорога туда дальняя, в один конец — больше часа. Пока доедешь, пока возвратишься — часа четыре уходит. А если приходится ездить два раза, то полный восьмичасовой трудовой день получается. Тренировочные катки — неплохие, только холодные, слабоотапливаемые. Мы стараемся выезжать уже одетыми в спортивные костюмы, чтобы минимум времени терять на сборы и не остывать в раздевалке. Каток Томакома-наи надолго запомнится мне именно своей холодиной.
6 февраля 1972 года. Сегодня — старт. Показываем обязательную программу. А встали в шесть утра — через час утренняя тренировка, последняя проверка. На наши тренировки приходит много народу, ведущие специалисты — слух о том, что мы катаемся последний сезон, не знаю уж с чьей легкой руки, обошел всех. Вот и хотят посмотреть на нас в рабочей обстановке, убедиться, действительно ли в последний раз... Не знаю, как со стороны, по я сама это чувствовала. Леша вообще был вялым, прыжки у него часто не получались. Все шло, как говорят, шиворот-навыворот.
И на последней тренировке короткой программы было не лучше. Покатали отдельные кусочки, проверили элементы. Всю тренировку не получался у Леши двойной «сальхов» — обязательный прыжок. Заносило в сторону, выезда не было. Жук был мрачен. Да еще и очень раннее время тренировки сказывалось. И уехали мы в Деревню вновь крайне недовольные собой.
Официальный старт был назначен на три часа дня — считалось, что на короткую обязательную программу публика не пойдет и вечером для нас соревнования устраивать бессмысленно. Это ведь позже короткие программы по своей выразительности достигли таких высот, что соревнования превратились в своеобразные концерты.
Для отдыха оставалось несколько часов, и я решила попытаться выспаться. Только легла — сразу же отключилась, забыла обо всем, даже о том, что после тренировки Станислав Алексеевич сказал, что лед был чересчук уж жестким и что коньки надо чуток подправить.
Проснулась я незадолго до того часа, когда надо было выезжать во Дворец спорта. Оделась. Взяла сумку. Чувствую, что она легче, чем обычно. Открыла и ахнула: в сумке нет моих коньков с ботинками.
Шепчу себе: «Успокойся, ну, успокойся же, ты, наверное, их вынула, когда пришла, и поставила где-нибудь в углу. Поищи, только спокойно, до старта уже времени почти не остается, только не суетись».
Обошла наши комнаты. Обшарила все углы, шкафы и шкафчики — нигде ничего.
Без сил уселась на стул: «Вот и кончилась моя первая и последняя Олимпиада. На чужих коньках выступать невозможно. Чужие ботинки на мою ногу не сядут. У меня ведь ботинки особые,— думаю я уже почти спокойно.— Нет, на чужих коньках я не смогу кататься. Так что тут уж ничего не поделаешь...»
Я не гадала, кто же мог унести коньки, как они могли исчезнуть из комнаты. Я принимала их отсутствие как некую данность и даже не пыталась выяснить, как могло случиться, что из прекрасно охраняемого корпуса Олимпийской деревни, из закрытых «апартаментов», где я спала, кто-то мог вынести мои коньки.
В тихом отчаянии вышла я на улицу.
Мимо шли люди с приветливыми лицами. И никто из них даже не догадывался, что случилось со мной. В руках у меня была пустая сумка, и руки немели от ее тяжести.
У выхода меня ждал Станислав Алексеевич. «Вот для кого будет удар еще пострашнее, чем для меня»,— подумала я и тут же торопливо стала говорить:
— Только не волнуйтесь, Станислав Алексеевич, только не волнуйтесь!
Жук изменился в лице:
— Что случилось, Ириша? Я повторила:
— Только не волнуйтесь, Станислав Алексеевич. Только не переживайте. Пропали мои коньки с ботинками. Исчезли из комнаты. Не знаю, куда они могли деться,— все перерыла, но так и не нашла...
Жук вздохнул с облегчением.
— Да они ведь у меня. Я их немножко подправил.
У меня даже и мысли не было, что, пока я спала, Марина отнесла коньки тренеру, чтобы он их поточил. Ну, не могла я себе представить в этой предстартовой, напряженной обстановке, что возьмут у меня коньки и оставят пустую сумку. И не скажут ничего. Не могла — и все тут.
Эти сорок минут, пока я искала коньки и пока шла к Жуку, так вымотали меня, что к старту я подошла — ну, как получше выразиться — не то чтобы равнодушной, но что уж точно — абсолютно уравновешенной. После того, что я пережила, все остальное казалось детским лепетом. Психическая разрядка у меня была полной.
Вот так клином был выбит клин предстартовой лихорадки. Теперь я понимаю это. Но что творилось со мной тогда — ни в сказке сказать, ни пером описать. Потому что перечитываю я сейчас то, что написала, и вижу: нет, невозможно передать мое тогдашнее состояние, те мои сорок минут...
Накануне, как обычно, была жеребьевка. Леша (он всегда тянет жребий — у него рука «легкая») вытянул девятый номер. Хорошо. А то последнее время у нас частенько бывал один из первых номеров.
Мы вообще любим катать короткую программу. Она всегда у нас идет удачно. Обычно мы проносимся по шести обязательным элементам вихрем, и это выглядит эффектно. В этот день, прежде чем стартовать самим, краешком глаза заглянула в зал и увидела, как катаются Люда Смирнова и Андрей Су-райкин. Понравилось. Уверенно сделали все, что им было положено. И оценки оказались высокие.
Но это — краешком глаза. Главное — сосредоточиться на своей программе. Мне настройка далась легко, мышцами я ощущала заранее, что и как сделаю. За Лешей тоже понаблюдала — вроде бы все в порядке, неудачи утренней тренировки, должно быть, забыты.
Ан нет. Мы стартовали первыми в третьей «четверке». Разминку закончили чуть раньше других — чтобы отдышаться. А когда вызвали нас для демонстрации программы, с первым же аккордом «Чардаша», как в лучшие времена, ринулись вперед. Ход набрали сразу, и первые четыре элемента прошли на ура. Не знаю как Леша — я у него потом ни разу не спрашивала об этом,— но я даже дыхание как будто не переводила и ни разу ни после поддержки, ни после дорожки шагов и вращений не подумала с облегчением: вот и еще один барьер перешли. Но вот подходит черед предпоследнего обязательного элемента — прыжка «сальхов» в два оборота, прыжка элементарного, может быть вообще самого легкого для современного фигуриста. Не думая ни о чем, взлетаю, делаю два своих оборота и еще в воздухе, непонятно каким уж чувством, улавливаю, что Леша прыгает «сальхов» одинарный. Грубая ошиб- | ка. Не выполнен элемент. И судьи строго наказывают за это. |
Автоматически завершаем короткую программу. Отъезжаем к бортику. Станислав Алексеевич пытается шутить, но мы на это не реагируем. Молчим, пока не видим оценки. Оказывается, они не так низки, как можно было ожидать: то ли судьи не успели среагировать, то ли авторитет лидера и высокий класс исполнения остальных пяти элементов сделали свое дело. Мы выходим все-таки на первое место, но преимущество перед Людой и Андреем всего-навсего в один судейский голос. Преимущество шаткое, что и говорить. Вопрос о том, кто же будет чемпионом, разрешится только через день.
Уже потом на вопрос корреспондентов во время пресс-конференции: «Почему вы сделали ошибку при исполнении «салъ-хова»?» — Леша ответит: «Хотел прыгнуть как можно выше!» Ответ свидетельствовал о том, что новый олимпийский чемпион старался все сделать как можно лучше. Но я-то знала, что прыжок не получался и на последней тренировке, что пара была не та, что раньше.
Если уж говорить до конца, то мне такого рода ответы не по душе. У меня что на уме, то и на языке. Не люблю я дипломатических экивоков. Если ты по-настоящему силен, если готов выполнить свою роль до конца, то и игру надо вести открытую, достойную сильного. И особенно обидно было то, что мы ведь действительно были отлично подготовлены и физически, и технически, а элемент между тем не получился. Значит, неудачно сработала психика, что-то дрогнуло, отвлекло... Я так и не спросила у Леши, что это было. Может, напрасно?
Итак, перед произвольной программой мы первые, за нами, как и много лет подряд, Смирнова и Сурайкин, потом идет пара из ГДР Мануэла Гросс и Уве Кагельман. Еще две пары претендуют на высокие места — американцы Алисия Старбук и Кеннет Шелли, Альмут Леман и Герберт Визингер из ФРГ. Потом — Черняева с Благовым, что для новичков турниров высокого ранга не так уж и плохо.
Леша пошел на жеребьевку, а я решила немножко погулять. Встретила наших ребят-хоккеистов: Женю Зимина, Витю Кузькина, Игоря Ромишевского. Дела у них идут хорошо, правда, главное еще впереди. Вместе с ними зашла в интернациональный клуб Деревни. К вечеру в нем всегда шумно и весело, спортсмены обмениваются значками, поют, танцуют. В клубе много игорных автоматов. Попробовала и я поиграть, однако выиграть так ничего и не смогла. Рука не та, и глаз устал. Не до игры. Музыку немного послушала, а у самой вместо одной мелодии в голове совсем другая...
8 февраля 1972 года. До чего же приятно здесь, в Саппоро, за тысячи километров от дома, знать, что о тебе думают, волнуются, за тебя болеют. Каждый день в Олимпийскую деревню в адрес нашей делегации приходят десятки телеграмм с поздравлениями и пожеланиями удачи. Получаем такие телеграммы и мы с Лешей. Приходят они из разных концов страны от людей знакомых, а большей частью незнакомых. Особенно много почему-то из Грузии. Вот уж не думала, что в такой «незимней» республике столько поклонников фигурного катания.
Вот одна из телеграмм: «Желаем только победы, и пусть она будет такой же яркой и красивой, как наш древний Тбилиси. Семья Беридзе».
Последняя тренировка перед произвольной программой. Катаемся утром. Снова на тренировке полно народу —■ судьи, тренеры, члены Международного союза конькобежцев. Тренировка — как еще один дополнительный старт. Мы повторили отдельные связки и комбинации прыжков. Настроение неплохое, волнения особого нет. Может быть, потому что все мысли сконцентрированы только на вечере.
Жребий доставил нам предпоследний, пятнадцатый, номер. Это и хорошо, и плохо. Завершать программу всегда эффектнее, чем начинать. Это — аксиома. Но вот ожидать своего выхода, волей-неволей прислушиваться к гулу трибун, ловить отрывки доносящейся музыки, видеть лица — нахмуренные или счастливые — тех, кто уже закончил выступление,— не так-то просто. У каждого опытного спортсмена уже выработан психический стереотип поведения в таких случаях. Каждый отвлекает себя как может, каждый ждет от тренера особого слова. Ох, как трудно найти эти слова — те, что были бы единственно необходимыми. Особенно хорошо я поняла это позже, когда сама стала тренером. Чувствуя, как ждут от меня ученики этой поддержки, напутствия, я стараюсь перевоплощаться, с каждым спортсменом говорить по-разному и вспоминать свои олимпиады, вспоминать сказанные и несказанные слова. Вспоминать о молчании, которое иной раз красноречивее и полезнее всяких слов.
Перед самым выходом Станислав Алексеевич дал последние указания: «Первую часть спокойнее, не торопитесь. Вторую пошире, а в третьей — максимальный темп. И самое главное — все время быть собранными». Самые обычные рабочие напутствия. Пожалуй, ничего другого нам и не нужно. И не нужно в последние минуты дополнительной накачки.
Трудно описывать свое собственное выполнение программы, да еще такое ответственное. Ощущения размыты, подчас даже притуплены. Пожалуй, есть смысл взглянуть на себя со стороны. Вот в сокращенном виде то, что было написано о нашем выступлении с произвольной программой в Саппоро: «Телезрители, наблюдавшие за ходом состязаний, наверняка заметили, что в первой половине программы Роднина допустила помарку... Но уже через несколько секунд сбой был забыт. Словно его и не было. И сами спортсмены о нем забыли. Стремительное развитие действия увлекло их и не оставило никакого места унынию, которое так часто посещает иных фигуристов в минуты даже мимолетной неудачи.
Роднина и Уланов — сгусток энергии. Они тонко оттеняют и сугубо спортивные части программы, и ее лирические нюансы. Им удаются все поддержки, в том числе и финальная, придуманная специально для олимпийских стартов. Как всегда, эффектна вязь из трех прыжков в полтора оборота, два из которых выполняются в «свою», привычную сторону, а один -— в «чужую». Под овацию идет дорожка шагов, в которой использованы танцевальные, чисто русские движения.
Последний аккорд прерывает программу как бы на полуслове. И зрители еще не верят, чт'о она кончилась. Что сегодня продолжения не будет. И когда оНи провожают Роднину и Уланова, когда аплодисменты встречают их оценки — а они чрезвычайно высокие: десять оценок 5,9 и восемь — 5$,— всем уже ясно, кто чемпион XI Олимпийских игр...»
Итак, я сделала ошибку в прыжке.
Почему?
Критикуя других, я никогда не даю себе поблажки даже при самом незначительном промахе. К себе я отношусь просто беспощадно.
Почему не прыгнула? Ответить на этот вопрос я тогда должна была немедленно, чтобы не оставить на будущее того, что называется психологической занозой. Каждая ошибка имеет свою чисто внешнюю характеристику, но есть в ней и то, что скрыто от глаз постороннего наблюдателя и что знает только сам спортсмен. Внешне могло показаться, что я поспешила, не так поставила ногу перед тем, как вытолкнуть себя в воздух, и т. д. и т. п.
Но, кроме этого, я уже понимала, что к ошибке привело и напряжение почти двухдневного ожидания старта. На олимпиадах, в отличие от чемпионатов Европы и мира, произвольная программа исполнялась не на следующий день после короткой, а через день. И все это время, с перерывами на сон, я мысленно катала и катала на льду свою программу. За всю свою предыдущую, да и последующую, жизнь я столько раз не исполняла ее в своем воображении. И каждый такой прокат стоил усилий никак не меньших, чем всамделишный. А возможно, он забирал их даже больше. Я довела себя почти до изнеможения. Наверное, еще и потому, что олимпийского опыта у меня не было и груз со мной никто в те дни не разделял.
Я не пытаюсь сейчас на что-то пожаловаться. Просто в спорте есть вещи, которые доступны и понятны лишь спортсмену, готовящемуся выйти на старт. Только он сам должен на последнем этапе сделать свое дело. Ни тренер, ни хореограф, ни даже партнер не сделают за него того, что ему отведено судьбой. Неси свой груз — и знай, как это надо сделать наиболее эффектно и эффективно. И если не получилось,— пойми правильно из-за чего, чтобы знание сделало тебя более сильным.
Никогда я так не гоняла себя перед стартом, а ведь расписания двух других олимпиад не были для спортивных пар удобнее. Просто регулятор психики был уже отлажен и больше сбоев не допускал.
Когда ехали к бортику, мы не знали, стали чемпионами или нет. Станислав Алексеевич обнимает нас и поздравляет, а мы еще не верим. Только после того, как были показаны оценки, наконец, поверили. И от души сразу же поздравили нашего тренера. Ведь это была и его труднейшая победа, завоеванная после двенадцати лет борьбы за золотую олимпийскую награду. Он начал вести ее сам в 1960 году вместе с Ниной Алексеевной Жук. Потом эту борьбу продолжила его сестра Татьяна — вначале вместе с Александром Гавриловым (1964 г.), а затем с Александром Гореликом (1968 г.), Жук готовил их в Гренобле к победе, но и серебряные медали были высокой наградой. И вот наконец мечта сбылась.
Золотые медали нам вручал президент Международного олимпийского комитета Эвери Брэндедж. Под сводами Дворца Макоманаи звучал наш гимн. Я была счастлива. Ради таких минут тренируется, не щадя себя, спортсмен, долгих четыре года готовясь к олимпиаде. Радость перекрывала даже досаду, которую я испытывала оттого, что не сумели мы показать самое лучшее свое катание. Так и осталась в моей памяти Олимпиада в Саппоро самой счастливой и — одновременно — самой обидной... Ведь думала, что она последняя для меня, и очень хотела оставить у всех о себе самые лучшие воспоминания.
Пресс-конференция была для меня мучительной. И не только потому, что я очень устала. Корреспонденты, зная, что мы катаемся вместе последний год, искали сенсацию, задавали вопросы, ответы на которые еще до конца не знали и мы сами. Освещенные прожекторами олимпийской славы, мы вытерпели и это испытание. А среди других вопросов были и такие: ,,
— Перед вами катались главные соперники. Вас не испугали их высокие оценки?
Уланов: Мы не видели их оценок. Мы не видели их выступления. Вообще перед своим выступлением мы думаем совсем о другом...
Леша был абсолютно прав, хотя не уверена, что у нас с ним мысли перед стартом были совсем одинаковыми...
— Вы довольны своим результатом на Олимпиаде?
— Конечно, своим результатом мы довольны. Но кататься можем лучше...
Я не могла ответить иначе. Я перестала бы быть самой собой, если бы не сказала о своей неудовлетворенности выступлением...
— Рассчитываете ли вы на золотые медали в Денвере? (В этом американском городе в 1976 году должна была состояться следующая Олимпиада, но по вине легкомысленных организаторов не состоялась и была перенесена в Инсбрук.)
Уланов: Поживем — увидим...
— Что вы хотите передать на Родину?
Уланов: Бесконечную благодарность тем, кто болел за нас, кто желал нам успеха все эти годы.
В этом я была совершенно согласна со своим партнером. Огромное это счастье — знать, что миллионы людей поддерживают тебя!
Чтобы подытожить реакцию прессы на наше выступление, мне хочется привести еще одну цитату — из газеты «Чехосло-венски спорт»: «Золото» и «серебро» достались фигуристам из СССР. Это, казалось бы, стало привычным делом. Но нельзя не восхищаться боевыми качествами трехкратных чемпионов мира Родниной и Уланова. Когда они вышли на лед, было уже известно, что Смирнова и Сурайкин получили высокие баллы за удивительно умело составленную с точки зрения хореографии композицию. Уже на первой минуте с Родниной и Улановым стряслась неприятность: партнершу подвел двойной «аксель». На соревнованиях, где бой идет за каждую десятую долю балла, как это было на Олимпийских играх, такая накладка вполне могла повлиять на нервы спортсменов. Но для советской пары № 1 это происшествие, наоборот, было как бы инъекцией положительного заряда: их катание было идеалом чистого исполнения прыжков в сочетании с бурным темпом...»
Глубокой ночью возвратились мы в Олимпийскую деревню. Но там нас ждали. Очень тепло поздравили. Но наступил момент, когда я осталась одна. Усталая. Опустошенная. И вместе с тем в глубине души чувствующая, что последнее слово еще не сказано. Глаза слипаются, сон вот-вот сморит меня, а я не отвожу глаз от золотой медали, лежащей рядом на столике. Тяжелая, ох какая она тяжелая, эта золотая олимпийская медаль...
13 февраля 1972 года. Как же я соскучилась по дому! Особенно остро почувствовала это, когда вместе со всеми провожала наших конькобежцев, прыгунов, лыжников. Счастливые, они будут дома раньше нас. Нам же предстоят еще показательные выступления в Токио.
До того как закончились соревнования фигуристов, мы смотрели все остальные выступления урывками: времени свободного оставалось немного. Если говорить только о фигурном катании, то мы, выступающие в спортивных парах, находимся с точки зрения информации в относительно привилегированном положении. Мы заканчиваем соревноваться в первые же дни и спокойно можем смотреть, как стартуют и одиночники, и танцоры. Их программа растянута на три дня, начинают они обычно позже нас и узнают о том, как выступают другие, только из рассказов очевидцев.
Я раньше не задумывалась над этим, а потом задалась вопросом: не потому ли, что «парники» видят больше других фигуристов, именно из их среды выходит так много активно и успешно работающих тренеров? Только у нас в стране: Станислав Алексеевич Жук, Татьяна Анатольевна Тарасова, Тамара Николаевна Москвина, Игорь Борисович Москвин, Татьяна Александровна Толмачева, Алексей Николаевич Мишин... Список можно и продолжить, но даже перечисление этих имен говорит о многом.
...После окончания своих выступлений мы смогли увидеть, как катаются олимпийцы-одиночники — мужчины и женщины (танцев тогда в программе Игр не было). Был у нас и свой особый интерес — одним из лидеров у одиночников стал наш товарищ по группе Жука — Сергей Четверухин. В тот год он был на подходе к олимпийской вершине: в произвольной программе ему уже не было равных, и только проигрыш в обязательных фигурах такому мастеру, как олимпийский чемпион Ондрей Непела, отодвинул Сережу на второе место.
Четверухин был великолепным фигуристом. Его пластичность, музыкальность, артистизм и одновременно высокая спортивность, настойчивость дали замечательный сплав. И еще Сережа обладал особым складом ума, назову его — инженерным, позволявшим ему точно и рационально двигаться к высокому результату. Этому следовало бы поучиться каждому фигуристу.
Четверухину было труднее, чем нам. Он без поддержки отправился в поход за высшей олимпийской наградой — остальные наши одиночники еще не были готовы к такой борьбе, молодое поколение лишь недавно вышло на арену. И он, торивший олимпийский путь и для других, оказался рыцарем без страха и упрека.
Была у Четверухина еще одна роль, которая, несомненно, являлась для команды важнейшей,— в течение многих лет мы выбирали Сережу своим комсомольским вожаком. Ему всегда доверяли. Он блестяще знал характеры ребят, помогал тренерам. После Олимпиады Сергей выступал еще год. Смог повторить свои достижения, потом ушел, попытался стать тренером. Попытка сразу удачи не принесла. И, чувствуя в себе обилие нерастраченных сил, Четверухин решил стать артистом ледового балета. Много лет ему сопутствует артистический успех. Он по-прежнему выглядит молодо, прекрасно владеет пластикой и сложными прыжками. Но я не сомневаюсь, что пройдет еще немного времени, и вернется Сережа в спорт, сделает еще одну попытку стать тренером и добьется и здесь успеха. Я верю в его тренерскую звезду!
Однако вернемся к последнему дню Олимпиады, который складывался для нашей команды на редкость удачно. А начался он с героической победы в лыжной эстафете мужчин. Я вообще очень уважаю наших великих тружеников — лыжников. Люди они скромные, победами никогда не хвастают. И совершенно заслуженно один из них — Слава Веденин — был назван героем Саппоро.
Я была на трассе эстафеты, когда Веденин сделал, казалось бы, невозможное. Своим глазам не верили даже бывшие чемпионы мира, тренеры лыжников, видевшие на трассах всякое. А случилось вот что...
За последнее «лыжное золото» спор должны были вести асы — команды СССР, Норвегии и Швеции. После первого этапа все три команды шли вровень. После второго впереди были наши. На лыжню ушел Федор Симашев, уже завоевавший серебряную медаль в предыдущих гонках. Ничто как будто не предвещало осложнений. И вот тут-то на электронном табло, где безмятежно горела на первой строке надпись «СССР», а на второй — «Норвегия», вдруг начался «перепляс». Знаменитый норвежский лыжник Ивар Форму появляется на финише третьего этапа. Проходит чуть больше минуты — а кажется, что час,— пока выходит к линии финиша-старта Симашев. Видно, что сил у него нет. Сказывается то, что он участвовал во всех гонках, весь его запас сил истрачен. На последних метрах каким-то отчаянным усилием он пытается хоть немножко ускориться. Но от этого никому не легче. Команда проигрывает. Мне хорошо понятно, что творится на душе у Федора, но никто и ничем помочь ему не может.
Четвертый норвежец — Йос Харвикен ушел на лыжню счастливым. Он был весел, легок и весь лучился от счастья: золотые медали были уже в кармане. А Слава Веденин?.. Сам он потом говорил:
— Злился ужасно. Только не на Федора, а на то, что победу упускаем. Что на Симашева обижаться? Он же не специально проиграл, сил, конечно, не жалел. Но ведь спорт есть спорт, соперники ведь тоже сюда приехали не на прогулку...
Наконец Слава срывается с места. А за ним следом уже мчатся и швед, и швейцарец...
Время как будто останавливается. Надежды никакой нет.
Тренерам, у которых в руках говорливые рации, легче, чем нам. Они получают все время сведения с трассы. Они уже знали, что Веденин шаг за шагом отыгрывал секунды у норвежца. К восьмому километру он проигрывал меньше тридцати секунд. Но мы-то этого не знали.
И вдруг видим, как на финишной прямой появляется... Веденин. Харвикен у него за спиной, пробует догнать. Видно его лицо, искаженное судорогой. Сил у него совсем не остается, иначе почему же спотыкается он на ровном месте? Падает и теряет всякую надежду догнать Веденина.
Такой овации, такой бури оваций на финишах лыжных гонок раньше, говорят, никогда не бывало.
У меня было впечатление, что Слава после четвертого, победного, этапа стал легче меня. Он был почти невесомым. В топке спортивного поединка сгорело сразу несколько килограммов веса. Я потом еще раз — уже во всех деталях — видела, как бежал он. Телевидение показывало все отрезки десятикилометрового этапа. Пока смотрела по телевизору, тоже, наверное, потеряла в весе. Особенно трудно было Славе, когда он пошел на последний, крутой и затяжной, подъем. Не просто бежал, а догонял норвежца. Харвикен, потеряв давно свою счастливую улыбку, еще пытался оторваться от Веденина...
Веденин говорил потом, что с самого начала решил во что бы то ни стало догнать норвежца. И бег у него пошел. «Чувствую, что иду здорово, а Харвикена нет и нет. Куда, думаю, он пропал? Слышу, мне кричат: «Сейчас его увидишь!» И правда, увидел на подъеме. Вот он, почти рядом. Конечно, только казалось, что рядом. Разрыв еще был порядочный. Но, честное слово, тогда я понял, что Харвикена не упущу. Ведь я же видел, что идет он тяжело. А у меня сил, когда увидел его, сразу прибавилось...»
Очень понятно то, что происходило в эти минуты с Ведениным. Очень близко мне. Есть что-то родственное в наших спортивных характерах. И мне, и ему, вероятно, скучно стало бы в спорте, если бы не было борьбы, не было неожиданных препятствий, не было крутых поворотов судьбы, которую ты хочешь переломить.
Веденин боролся за себя. За команду. За всю нашу сборную. И это давало ему дополнительные силы.
Таким торжествующим, каким он был на финише, сказавшим о том, что произошло, ровно три слова: «Нажал, догнал и победил» — он и останется в моей памяти навсегда. Останется образцом умения отдать всего себя для победы.
Жаль только, что сейчас, когда я рассказываю своим ученикам о том, каким должен быть боец, о том, какие были и есть бойцы в нашем спорте, я не могу подкрепить свои слова, так сказать, материально. Не могу показать им фильм на эту тему. Не могу включить, например, видеомагнитофон, который у нас используется. Ибо нет видеофильмов, запечатлевших такие вот, как у Веденина, звездные часы и минуты спортсмена.
У нас выходят учебники по отдельным видам спорта. Методические пособия. В них рассказывается, как делать поддержки, в них детально вычерчиваются траектории прыжков. А вот книг, исследующих закалку воли, умение проявлять эту волю в нужную и самую трудную минуту, создание бойцовского характера советского спартсмена, да еще ссылающихся на конкретные примеры, до сих пор нет. В фильме «Спорт, спорт, спорт» есть замечательный фрагмент о том, как героически сражались во время легкоатлетического матча СССР — США наши стайеры. Он настолько волнует, настолько поражает каждого, кто его видел, что всем следующим поколениям юных спортсменов его следовало бы показывать регулярно. Но где же увидеть этот фильм, который должен быть в каждой спортивной секции?
13 февраля мы видели еще и финальный матч хоккеистов. Наши играли со сборной Чехословакии. Не нужно, думаю, говорить о том, что вся оставшаяся в Саппоро часть нашей команды пошла болеть на стадион. Когда у ворот Деревни мы повстречали автобус с нашими хоккеистами, мы тут же «проголосовали». Обрадовались — поедем вместе с ребятами. Да не тут-то было. Взяли только Лешу. Сказали: «Женщина на корабле — к несчастью. Даже олимпийская чемпионка». Ну, раз так — ничего не поделаешь. Я пожелала им удачи, помахала рукой и отправилась во Дворец сама.
Никогда в жизни так не болела на хоккее, как на том матче. Особенно радовалась, когда армейские хоккеисты забрасывали шайбы. Что ни говори — одноклубники! Но играли все ребята хорошо.
Помню в этом матче тройку Борис Михайлов — Валерий Харламов — Владимир Петров. Сегодня эти имена знает каждый любитель спорта. А тогда эта тройка была совсем молодой и малоизвестной.
В первой игре нашей хоккейной дружины — с командой Финляндии — Борис получил травму. Врач команды Олег Маркович Белаковский еще во время игры попробовал чем-то помочь Михайлову, но травма оказалась очень серьезной: попробовал он встать — и не сел -*- упал на скамейку.
Однако через день-другой Борис начал тренироваться. Мы с ним виделись в эти дни, Борис прихрамывал, но улыбался и уверял, что все в порядке, волноваться не надо.
Никто не верил, что он выйдет на лед, да еще в решающих матчах. Тренеры даже стали перекраивать тройки, чтобы компенсировать потерю. Но команде Михайлов был необходим — есть такие игроки, одно появление которых на поле окрыляет остальных. И Борис вышел на очередную игру. Он мог бы держаться подальше от силовой борьбы, поберечь больную ногу, но он неизменно устремлялся в самую гущу событий и атаковал, атаковал, атаковал. И забивал свои шайбы.
Ах, как я кричала «Бо-ря! Бо-ря!», когда он забил после великолепной комбинации гол-красавец в матче с чехословацкой сборной! А ведь каждая заброшенная шайба в этой игре имела сверхвысокую стоимость.
Снова сюжет для рассказа. Для киноочерка. Для учебного пособия о том, как в горниле спортивных боев формируется, закаляется и проявляется характер.
В те дни много было рассказов о ярких моментах Олимпиады. У всех на устах был случай, происшедший во время состязаний биатлонистов. Мне о нем рассказывал непосредственный участник этого эпизода — Александр Тихонов. И я пересказываю его так, как мне он запомнился в изложении Саши...
Как всегда зрелищной была олимпийская эстафета биатлонистов 4X7,5 километра. У нас первый этап был отдан Тихонову. Первый огневой рубеж прошел Саша без всяких осложнений, стрелял лежа быстрее всех и ушел на дистанцию раньше всех. Бежит Тихонов первоклассно, у многих обычных лыжников мог бы выиграть. Так что, когда появился на втором огневом рубеже — для стрельбы стоя — далеко впереди остальных, никто в его победе на этапе не сомневался.
Но вот в стрельбе стоя рука у Саши дрогнула, и он заработал два штрафных круга. Впрочем, это еще не катастрофа, многое можно отыграть. Однако именно здесь поджидало Александра подлинное несчастье — он сломал лыжу. От этого, конечно, никто не застрахован. Такой несчастный случай может приключиться с каждым. Да только как на грех на трассе возле Тихонова не оказалось ни одного нашего спортсмена или тренера с запасной лыжей.
Неужто труд всей команды рухнет? Впереди еще три этапа, и товарищи постараются сделать все, чтобы прийти к призовому месту. Надо только остаться на дистанции. Не сойти. Саша пытается бежать со сломанной лыжей, но ясно, что так до финиша не добраться.
В эту минуту Саша и увидел возле трасс биатлониста из ГДР Дитера Шпеера. Именно он год назад на чемпионате мира отобрал у Саши титул сильнейшего. И здесь команда ГДР тоже впереди и претендует на высшую награду. Сам Шпеер спокойно готовится бежать на третьем этапе, время у него еще есть, и он может разминаться сосредоточенно, спокойно, не отвлекаясь.
Но Дитер сломя голову, как только увидел Александра, бросается к нему. Он уже не думает о собственной разминке. Он видит, что Тихонов попал в катастрофическое положение, и не сможет не выручить его. Он ведь настоящий друг, Дитер!
Много времени Тихонов и Шпеер провели в совместных тренировках, не скрывая ни одной детали своего мастерства. После того как год назад Дитер стал чемпионом мира, он женился и свой медовый месяц провел по приглашению Тихонова и Виктора Маматова в Новосибирске. И теперь он первым бро-\ сается на помощь другу.
— Бери мою лыжу! — кричит Шпеер на ходу. И хотя размер креплений у Дитера не тот, что у Тихонова, и лыжа соскакивает, но бежать можно. Через километр Тихонов еще раз меняет лыжу — уже на нужный размер — и выкладывается полностью, чтобы попытаться наверстать упущенное. В итоге — девятое место, но команда готова продолжать борьбу. Тихонов сумел выстоять на дистанции. Риннат Сафин, Иван Еяков и Виктор Маматов в едином порыве наверстали упущенное и в итоге завоевали золотые медали. Но соратником сборной СССР в завоевании этой победы был, конечно, и наш друг из команды ГДР Дитер Шпеер.
Вот это образец настоящей дружбы. Поистине нет уз святее товарищеских. Нет выше образцов олимпийского духа!
И это для меня тоже было одним из олимпийских уроков, о которых я без устали многие годы рассказывала своим товарищам по сборной, а теперь и ученикам.
На празднике закрытия катали «Цыганский танец». Мы его очень любим. На этот раз выступали в особо приподнятом настроении: хотелось напоследок отблагодарить гостеприимных хозяев Олимпиады, так радушно принимавших нас. А цветы, преподнесенные нам, мы потом вручили хоккеистам.
После церемонии закрытия Анатолий Фирсов сказал мне: «Знаешь, Ира, вот уже третья Олимпиада у меня. Готовишься, готовишься четыре года, а пробегают эти 11 дней, как один».
Вышли на улицу и замерли от неожиданности. Вечернее небо над Саппоро переливается огнями огромного яркого фейерверка. Красота неописуемая!
Вечером собрались вместе. Все радостные, поздравляют друг друга с победой в неофициальном командном зачете. Я подошла к Славе Веденину, поздравила его, а он смутился и говорит: «Ну, что я? Вот вы действительно на льду чудеса творите. Я, признаться, раньше фигурным катанием и не интересовался, да и хвалить особенно не люблю, но то, что увидел, когда вы катались,— замечательно!»
Честное слово, не было для меня в тот день похвалы дороже и приятнее!
Пошли в последней раз ужинать. В олимпийской столовой / непривычно тихо и пусто. Поблагодарили поваров, попрощались. Люди они очень приветливые, По три раза в день перед! едой на русском языке желали нам приятного аппетита. Даже, здоровались по три раза...
Вот, пожалуй, и все. Прав Фирсов: как быстро летит олимпийское время! Как быстро летит время вообще. Теперь для меня все три мои олимпиады иногда кажутся одним трудныЦ интересным, незабываемым днем!
Глава 4. Наш первый сезон
Необходимое предисловие:
Когда исчезла музыка * Оставаться или не оставаться? * Неожиданный вариант * Смотрины на льду * Локоть друга * «Калинку» надо оставить! * Жребий брошен * Спринтерский рывок на пьедестал * Рекорд и его уроки
сли бы нас попросили в самом общем, самом сжатом виде охарактеризовать наш первый сезон, мы бы сказали, что это был сезон преодоления. Или — сезон выживания! Жизнь беспрерывно ставила перед нами все новые и новые, порой абсолютно неожиданные, задачи. И нам часто приходилось решать их буквально на ходу, подыскивая ответы на самые каверзные вопросы в считанные доли секунды. А уж на пике сезона нас поджидало такое испытание, которое выдержать и самому опытному спортсмену, думается, трудно. Именно поэтому и хочется уйти от хронологии первого нашего сезона и рассказать о том, что уготовила нам судьба на чемпионате мира 1973 года в Братиславе...
Музыка «вырубилась» внезапно. В середине произвольной программы. Никто не понял, что произошло.
Ира: Мы так и не уловили, в какой же момент исчезла наша музыка. Помню только оглушительную тишину — секунд пять-шесть. Я не прислушивалась ни к чему, потому что дальше шел ЭЛЕМЕНТ! И когда мы выполнили его, я услышала.
Не музыку. Аплодисменты. Они уже не смолкали до самого конца. Становились все громче и громче. В аплодисментах были свои приливы и отливы — до и после каждого прыжка, вращения, дорожки шагов. Это создавало своеобразный ритм. У нас вся программа имела свой ритм, и публика поняла и прониклась им.
Внезапно у меня как бы открылись глаза.
На соревнованиях лиц на трибунах ни до этого вечера, ни после я не видела. А тогда увидела. Отдельные лица. Улыбки дли выражение обеспокоенности. И по сей день вдруг в памяти иногда возникает одно из тех лиц. Кто они, эти безвестные фители, поддержавшие нас? Немолодая уже женщина, прижавшая руки к груди? Девчонка, вскочившая с места и поднявшая руки над головой? Парень в спортивной куртке, побелевший от волнения и сжавший кулаки? Я их помню и благодарна им.
Кончилась быстрая часть и началась медленная. Здесь мы переводим регистр. Когда звучит музыка, переводим. Но сейчас ее нет, и Саша продолжает мчаться так, как будто торопится поскорее закончить программу.
— Куда ты бежишь? — кричу ему на ходу.— Отдыхай! Отдыхай же! Музыки нет, будем ее петь...
И мы пели нашу программу до самого конца. Потом, когда я смотрела на нас на экране телевизора, я видела, как шевелятся наши губы, угадывала свои слова.
В эти минуты я, откровенно говоря, не обращала внимания только на судей. Заметила у бортика Шука на его обычном месте. Он что-то крикнул — увидела рот, раскрывшийся в крике,— но ничего не услышала.
Когда закончили, руководитель судейской бригады Карл Эндерлин подозвал нас к себе:
— Есть два варианта выхода из этой неприятной ситуации. Первый — вы получаете те оценки, которые мы можем поставить за эту демонстрацию программы. Но учтите, вы большую часть ее катались без музыки, и оценки будут снижены. И второй — после окончания соревнований вы получаете право на повторный прокат. Выбирайте!..
— Нет,— сказала я.— Ставьте те оценки, которые мы заслужили. Которые заслужили без музыки...
Я знала, что еще раз не прокатаюсь. Ведь наша программа была сверхсложной — и не только по тем временам. Мы сами с ней еле-еле справлялись. И не думаю, чтобы кто-нибудь тогда мог бы ее исполнить. И когда Эндерлин еще раз предложил нам кататься повторно, я повторила категорически: «Нет!» |
В это время и публика, увидев заминку и поняв, что идут не очень понятные для нее переговоры, начала волноваться. Оценку нашу выстрадали и зрители. Наша оценка уже становилась и их оценкой. Я догадалась об этом. Догадались, вероятно, и все судьи. Вердикт их был почти единодушным —J 5,9. Большего ожидать и нельзя было, учитывая снижение оцен|-ки, предусмотренное правилами тех лет.
Кстати сказать, этот случай заставил Международный союз конькобежцев внести дополнение в правила соревнований. Теперь уже такое повториться не могло бы...
Саша: В Братиславе, когда оборвалась музыка, мы вначале двигались по инерции. Что случилось, ведь не знали. Может, внезапно уши заложило? И вообще, мало ли что может быть...
Потом поняли, что музыки не будет. Слышим, как коньки режут лед,— значит, не оглохли, не потеряли слух.
Тишина стояла просто гробовая. А потом у публики оцепенение прошло, начались аплодисменты. Дальше — громче. Овация заменила музыку и помогла докататься до конца.
Был момент, когда нас спас только опыт Иры. Единственно правильная реакция в единственно отведенную нам жизнью секунду. Когда от быстрой части переходили к медленной, я понесся вперед так, будто перепада ритма и не было. И тут, слышу, говорит она мне (я ее голос в любом шуме расслышу, на тренировке даже шепот с противоположного конца катка разобрать могу): «Спокойно. Отдыхай».
Это сразу вернуло меня к реальности. И дальше мы, напевая свою мелодию, выполняли программу, не пропуская ни одного элемента, даже самого сложного. И азарт к концу появился.
Когда закончили, смотрим на секундомер — 5 минут 7 секунд. Всего на одну секунду катались меньше, чем было, положено под музыку. Значит, внутреннее ощущение ритма, приобретенное нами на тренировках, отсчитывало наше точной спортивное время. Программа была отработана так, что хоть ночью подними — прокатаем и все положенное сделаем.
Дальше пришлось держать характер. Потому что главный судья бригады Карл Эндерлин предложил нам два варианта. Он еще во время катания, после того как музыка пропала, пытался нас остановить. Но мы с Ирой, не договариваясь специально, а только взглянув друг на друга, решили: будем кататься до конца, а уж потом пусть решают... Эндерлин объяснил нам, что требуют правила в таких случаях.
Ира сказала жестким голосом:
— Нет, перекатывать не будем.
И даже когда Станислав Алексеевич подбежал к тому месту, где мы вели переговоры с Эндерлином, и несколько растерянно внес свое предложение — перекатать с того места, где оборвалась музыка,— Ира снова сказала категорически: «Нет!»
Стоя у выхода на лед, мы видели, как Эндерлин ходит от судьи к судье и объясняет каждому, как им следует поступить в соответствии с правилами. Потом зажглись оценки. Я увидел, что почти все они 5,9, и пожалел только об одном: не установили мы нового рекорда по количеству наивысших оценок. Не сомневался, что «шестерок» было бы еще больше, чем на чемпионате Европы месяц назад.
Конечно, теперь такой неприятный случай уже просто невозможен. Наученные нашим опытом, руководители ИСУ внесли дополнения в правила. Теперь, если музыка оборвалась, руководитель бригады обязан остановить спортсменов и предоставить им «перекат» в конце соревнований. Всю ответственность за музыку возложили на хозяев соревнований. Спортсмены только сдают им свои пленки или пластинки, а они уже должны позаботиться обо всем остальном...
Мы начинаем главу с того, что случилось в Братиславе, чтобы подчеркнуть: за девять месяцев наших общих тренировок мы установили рекорд скоростной подготовки современной пары и выхода на чемпионскую орбиту. Такого до нас не удавалось никому. Сейчас мы понимаем, что были — если уж говорить откровенно — исключением, подтверждающим общее \ правило. Настоящую спортивную пару надо готовить долгие) годы. Натаскать на определенную группу элементов можно достаточно легко, создать стереотип программы — тоже. Но только ПАРЫ все равно не будет. Ибо в нашем понимании cnop-j тивная пара нечто гораздо большее и серьезное, чем два спортсмена, катающиеся рядом и выполняющие те или иные элементы парного и одиночного катания. Об этом мы будеа: говорить на страницах книги не раз и не два. Это, если хотите, наша идейная платформа, несмотря на то что сами мы всего за девять месяцев прошли от первой совместной тренировки до золотых медалей первенства мира.
Девять месяцев назад..:
Начало апреля 1972 года...
Канун нового сезона...
Дни, когда Станислав Алексеевич Жук предпринимает первые шаги для того, чтобы создать новую пару...
Ира: После чемпионата мира в Калгари недели две в Москве я просто отдыхала. Решение для себя приняла окончательное и бесповоротное: кататься больше не буду. Надо закончить институт физкультуры, а потом... Дальше мои планы всерьез выстроены не были. Подумывала о том, чтобы стать тренером, работать с детишками. Мысль эта вызывала в душе приятный резонанс, мне нравилось думать об этом. И две недели блаженного отдыха, в котором я так нуждалась после сотрясения мозга в Калгари, остановили для меня стремительный бег спортивного времени.
Иногда звонил Станислав Алексеевич:
— Как себя чувствуешь, Иришка?
В вопросе был еще один — невысказанный. Я отвечала:
— Хорошо...
А про себя думала: «Ну чего он. звонит? Решение принято, кататься я больше не буду. Надо ему искать другую ученицу». Словом, я не колебалась.
Потом Станислав Алексеевич позвонил и сказал, что ищет мне партнера. Кое-кто уже есть на примете. Не хочу ли я подъехать на каток и посмотреть. Я ответила упрямо:
— Нет, не хочу. Я ведь уже сказала, что это был мой последний сезон и кататься я больше не буду.
Прошло еще несколько дней. Я уже отдохнула. Побывала в институте. Договорилась о сдаче экзаменов и зачетов, пропущенных из-за соревнований. И здесь меня вновь застал Станислав Алексеевич:
— Ириш, на катке у нас сейчас Саша Зайцев. Ты его знаешь. Я тебе его однажды показывал, ну, тот, что с Олей Давиденко катается в Ленинграде. Надо его посмотреть.
Я ответила, что приеду. Парень все-таки из Ленинграда примчался, его-то зачем обижать. Приду, посмотрю, но ответ будет таким же: кататься я закончила. Я была уверена, что от фигурного катания меня уже отделяет дистанция огромного размера.
На льду я увидела высокого, стройного фигуриста. Он носился перед Жуком. Потом начал прыгать. Прыжки у него были очень высокими и легкими. Я даже немножко растерялась и подумала: «Что же я с таким прыгучим партнером буду делать?» Подумала и испугалась: ведь я уже как бы заранее соглашалась, что буду кататься в паре с Сашей Зайцевым.
И Жуку я сразу же сказала:
— Что же я буду делать с таким прыгучим партнером?.. ■— А это уж посмотрим,— ответил Жук, тоже как бы автоматически получив мое согласие на работу в паре с Сашей.
Так вот все и началось...
Саша: Последние два года я катался в паре с Олей Давиденко — дочерью моего тренера. Мы заняли десятое место на чемпионате страны, строили планы на следующий сезон. И в это время Жук предложил попробовать свои силы в его группе. Почему он обратил внимание на меня? Ума приложить не могу. Мы с ним на эту тему впоследствии не говорили. Помню только, зимой на соревнбваниях в Риге мне передали, что Жук хочет по мной поговорить. Встреча тогда не состоялась. Мы поговорили по телефону только после Олимпиады в Саппоро. Жук сказал, чтобы я ждал его звонка, и весной — точно помню, что 14 апреля,— он позвонил мне в Ленинград и попросил, чтобы я в тот же день в шесть часов вечера был в Москве во Дворце спорта ЦСКА на тренировке. Мчался в Москву и гадал, для чего же я нужен Жуку: может быть, поставит в пару с Надей Горшковой, а может, с какой-нибудь другой молодой партнершей. Наверное, Жук хочет создать новую пару, чтобы попробовать через несколько лет заменить Роднину и Уланова,— такое предложение уже само по себе почетно.
Ровно в шесть я стоял на льду, а через несколько минут увидел, что пришла и Роднина. Я показывал — по три раза — все, что умел. Прыгал, естественно, в одиночку. Прыгать я люблю, и на той тренировке прыгалось мне удивительно легко. И тут увидел, что Жук с Родниной о чем-то говорят, и впервые до меня дошло, что Жук решил меня в пару с Ирой поставить. С чемпионкой!
Со льда мы пошли — уже вместе с Ирой — в зал.
— Показывай, что ты умеешь. Давай, давай, не стесняйся! — Жук гнал меня через все парные элементы так, будто торопился, будто время уходило от нас навсегда.
Мы попробовали с Ирой поддержки — чисто технические вещи парного катания. Ира оказалась потяжелее моих бывших партнерш, хотя одна из них неуловимо и была похожа на нее. Возможно, это сходство и вызвало у Жука в свое время ассоциации, которые потом и привели к решению пригласить меня в партнеры к Ире?
Повторяю: на вопросы такого характера ответить за самого Жука не могу, поскольку в те дни говорить на эти темы времени просто не было.
Да, вес Иры был для меня великоват. Физических сил оказалось у меня маловато. Но взрывная сила была. Взрывная сила... Думаю, что это такое, подробно объяснять не надо: если бы мне надо было вес тянуть долго, постепенно, потребовалась бы чисто физическая сила. Но в фигурном катании партнеру нужен взрыв, секундное приложение силы. Аи! —и все. Такая сила во мне, вероятно, от природы заложена. К тому же Ира сама запрыгивала, и это должно было облегчить мою задачу при выполнении поддержек.
Облегчать-то облегчало, но поддержки с Ирой надо было делать технически совсем не так, как с бывшими моими партнершами. Ее запрыгивание даже усложняло мне задачу.
На полу это не очень чувствовалось. Мы с поддержками справились легко. Но потом, на льду, мне долго пришлось вырабатывать оптимальный вариант движения, который позволил делать все поддержки удивительно легко. Векторы ее и моих сил совпали, и это производило на зрителей волшебный эффект непринужденности и воздушности поддержек.
Однако до этого еще было очень далеко.
После тренировки в зале мы снова вернулись на лед. Попробовали парные элементы. Некоторые получились, некоторые нет. Но, видно, и Станислав Алексеевич, и Ира остались довольны. Меня отправили отдыхать в пансионат ЦСКА, ставший на многие месяцы моим постоянным жилищем, и велели на следующий день явиться на первую настоящую тренировку.
Я, конечно, слышал, что у Жука тренироваться тяжело, но такого не ожидал. Несколько часов гонял он меня по льду, а когда закончили, я себя в зеркале не узнал — половина Зайцева осталась. И это было только начало.
Честно говоря, я был поражен, с какой жадностью и Жук, и Роднина набрасывались на работу. Как даже простейшие элементы чистили по сто раз. А я, знавший сложные прыжки, оказывается, многих элементарных шагов не знал. И надо было параллельно учить все. Станислав Алексеевич и особенно Ира — надо отдать им должное — не поставили между мной и собой никаких барьеров. Старались на равных выяснять и устранять пробелы в моем спортивном образовании. Чтобы не было обидно и в то же время чтобы я горел вместе с ними на работе!
Ира: После первых же поддержек в зале я поняла, что у нас должно получиться. ДОЛЖНО ПОЛУЧИТЬСЯ! Как только это поняла, жгучая радость переполнила меня: неужели я уже все сказала в фигурном катании, что за чепуха какая-то, рано мне бросать, я покажу еще такое, чего никто не показывал на льду. А с Зайцевым непременно получится, я поверила в него с первых же шагов.
Когда надели коньки, когда попробовали ездить вместе, я сразу почувствовала, как отличается Саша от моего бывшего партнера. Стали в позицию «килиан», сделали несколько шагов, и вдруг у меня как будто второй мотор появился. Не тормоз, как раньше, а второй мотор! Это Зайцев «включился»!
И еще одно: когда каталась с Лешей, я после тренировки почти больной себя чувствовала. Нет, не от перегрузок. У Леши, закончившего и музыкальную школу, и музыкальное училище, фаланги пальцев были «стальные». Как схватит за талию, вынося на поддержку, так сплошные синяки остаются. Сколько ему ни говорила, ничего не мог с собой поделать. Хватка — автоматическая.
Ну вот, скажет читатель, начала Роднина своего бывшего партнера охаивать — то ей было не так, это было не так. Нет, меньше всего хочу я Лешу, с которым стала четырехкратной чемпионкой Европы и мира, олимпийской чемпионкой, охаивать. Все это — рабочие трудности. Они есть у каждого. И спорт тем и хорош, что, скажем, в любой команде — пусть даже самой маленькой, как наша (два фигуриста плюс тренер),— учит людей лучше понимать друг друга, координировать свои усилия, свою психику. Контактность спорт очень развивает. А если не получается контакт, то не всегда люди виноваты — существует ведь и такое понятие, как несовместимость.
Вообще, в первые недели я чаете проводила параллели между новым и старым партнерами. Мне это очень нужно было, потому что вырабатывались новые стереотипы движений, и они требовали досконального знания всех плюсов и минусов Зайцева. Жук мне очень доверял в таком деле. Я, по существу, уже тогда была как бы вторым тренером. И интенсивная работа только подхлестывала мою любознательность и воображение. Глядя на Сашу, я думала о том, что хотя Уланов и выглядел со стороны более атлетичным, но его тянуло больше в лирику. Ему скоростное, вихревое катание по системе Жука не очень импонировало. В душе у него звучали другие струны — не хуже, не лучше — просто другие. Отсюда и частые конфликты с тренером. А я, надо заметить, почти всегда была тогда на стороне Жука. Зайцев же идеально подходил для той задачи, которую ставил Станислав Алексеевич. Саша тоже любил скорости, ему хотелось быстрее всех мчаться к финишу, он чувствовал скорость, и надо было ему только помочь нарастить ее.
А теперь хочу сказать самое главное. Сильным оказался Зайцев. Таким сильным, что с системой сверхнагрузок Жука справился. У нас многие уходили, не выдержав. А Зайцев мог выдержать все. У него мышцы легкоатлета — длинные, сухие. И характер особенный. Меня Жук как воспитал: сделай что задано и еще чуть-чуть. А у Зайцева внутри контролер-автомат: только мотор начинает работать с перебоями, только допустимую нагрузку превышаем, как идет сигнал остановиться и переждать. Это в Саше мне напоминает особенности организма маленьких детей — бегают они без устали именно потому, что умеют вовремя расслабиться, перевести дух. Получается это само собой, автоматически. Так и у Саши. И это его качество, кстати, спасало в последние годы и меня.
Но я забегаю вперед. Первая неделя общих тренировок вызывала в нас самих необычайный внутренний подъем. Еще, еще, еще... Еще один элемент выучили... Еще одна поддержка получилась... Еще одно вращение идет синхронно... Жук сидел с нами на катке с утра до ночи. Общий порыв захватил нас всех.
Через неделю Станислав Алексеевич сказал, что на следующей тренировке он хочет нас показать руководству фигурного катания, специалистам. Пусть и они дадут свою оценку: получается новая пара или не получается? Я до сих пор не понимаю, зачем тогда это было сделано. Наверное, Станислав Алексеевич хотел получить дополнительную поддержку. Или сомневался и хотел преодолеть свои сомнения с помощью других? Переложить часть ответственности на других? Ну, это уж вряд ли, Жук не из тех, кто свою ответственность передоверяет, я сужу об этом по опыту той, давней, нашей работы.
Догадки догадками, а пришли на каток и Анна Ильинична Синилкина, и Валентин Николаевич Писеев — заместитель начальника Управления зимних видов спорта, отвечавший за фигурное катание, и ведущие судьи... Народу на трибунах оказалось много. Мы показали то, что уже сделали. Я увидела в конце тренировки счастливое лицо Анны Ильиничны — и мне было достаточно. Нам тогда задали один вопрос, очень симптоматичный: «Сколько же вы месяцев катаетесь вместе, если у вас так получается?» И я ответила, улыбаясь: «Сколько дней, лучше спросили бы, сколько часов?» Никто не верил, что прошла неделя, как мы стали на лед...
Саша: Даже мы сами верили очень слабо. А Жук, он волновался, пожалуй, больше всех. Признаться, это меня тогда очень удивило. Меня на тех смотринах выручило то, что я никого из нашего начальства не знал. Даже фамилии мне мало что говорили. И я катался перед ними совершенно спокойно. В этот день и решилась окончательно наша судьба: быть новой паре!
Пошли, так сказать, трудовые будни. Я перевез свои вещи из Ленинграда. Перевелся в московский институт. И полностью переключился на новую жизнь. Сказать, что она была нелегкая, — язык не поворачивается. Она была невыносимая. Надо быть одержимым, чтобы так тренироваться, как мы. Перелистывая свои дневники, записи тех дней, мы убеждаемся, что нагрузки были рекордные, уму непостижимые. Днем у нас был перерыв часа на три: пообедать, поспать. Так поверите, просыпался и думал: какое же это время дня, утро или вечер, на какую тренировку мне идти — на утреннюю или вечернюю? Но держался. Видел, что и Ире не легко, что ей приходится вместе со мной проделывать азбучную работу, то, что она давным-давно освоила и теперь повторяет только ради меня.
Чтобы прикататься, всегда надо освоить большой объем черновой работы. Она малоинтересна, и надо быть человеком с богатой фантазией, чтобы находить свежие нюансы именно в ней. Ира всегда их находила. И Станислав Алексеевич тоже находил, из запасников своего тренерского мастерства он извлекал иовые и новые сокровища и щедро отдавал их нам.
Тренировочный поток нес меня, кружил, давил, не давал перевести дыхание. И в результате произошло то, что и должно было произойти. Я отупел. Перестал воспринимать информацию. Это хорошо известно в школе, когда на ученика в новом классе обрушивается масса сложных уроков, домашних заданий. С чем-то школьник справляется, а что-то ложится мертвым грузом, так и неосвоенное. И в итоге начинает школьник идти ко дну. Нужно время, чтобы переварить все, что получил.
Как ни странно, но мне помогла... травма ноги. На короткое время я попал в госпиталь. Правда, Станислав Алексеевич быстро меня оттуда извлек и вернул на лед, хотя врачи и говорили, что мне нужен покой не меньше чем на две недели. «Надевай коньки и просто скользи, быстрее вернешься в строй!» И тренер оказался прав. А может, прав был и мой организм, который мог это выдержать. Эксперимент в чистом виде не поставишь, а результат — налицо. Так это или не так, но несколько дней вынужденного отдыха помогли мне вобрать в себя то, что я узнал и понял за это время. Это ведь очень важно, чтобы спортсмен не просто усвоил, а осознал, что и для чего ему нужно, что дали и что дадут те тренировки, которые он ведет, пока еще полностью доверяясь указаниям тренера.
Травма испугала нас. Неужели все наши старания пошли прахом? Неужели сезон уйдет от нас? А вышло наоборот: после госпиталя я стал тренироваться еще интенсивнее, грамотнее, можно сказать, профессионально точнее и умнее.
Ира: Но до этого мы себе устроили еще одно переключение скоростей. В начале лета, когда мы уже проделали очень большой объем работы, было решено, что мы уедем отдыхать на юг. Все-таки я после чемпионата мира передышку сделала недостаточную. Начали сказываться последствия сотрясения мозга в Калгари. Голова кружилась, болела — и не только от усталости. Врачи советовали сделать передышку. Да я и сама понимала ее необходимость.
Первую неделю отдыха я ничего не делала. Только спала. Загорала, плавала. Читала. Но Саша тренировался. У него был целый план общефизической подготовки, исполнение которого в обычных условиях заняло бы несколько месяцев. А через неделю мы взялись за работу вместе, обнаружив в себе колоссальную энергию и всю ее направив на тренировки. План был заброшен. Он был настолько перевыполнен, что сегодня даже страшно вспомнить об этом. Спустя много лет, когда все наши пары стали ориентировать на те объемы наших тренировок — 1200 часов в год,— мы сами выполняли около 600 часов. Даже в 1980 году, накануне Олимпиады, на подготовку ушло чуть больше 600 часов. «Сколько часов ты подписываешь в своих планах?» — спросил у меня перед Олимпиадой в Лейк-Плэсиде один из руководителей Спорткомитета СССР. Не моргнув и глазом я ответила: «С каждым годом все больше и больше...»
Каждая конкретная задача требует своей конкретной отдачи, своего конкретного планирования. И каждая пара имеет свою специфику, свою физическую готовность, свою психическую закалку. Что было хорошо и доступно в 1972—1973 годах, то даже нам шло во вред и было не нужно спустя несколько лет. О других парах я говорить не берусь...
Была и еще одна причина, из-за которой я так интенсивно работала даже на отдыхе и старалась прыгнуть выше головы. Тогда я о ней не говорила никому, даже Саше, с которым мы уже находили общий язык. Она казалась мне такой необъяснимой, такой странной, что поверить в нее до конца я так и не смогла.
Причина эта - разговор с тренером перед отъездом на отдых. Я помню почти каждое слово, сказанное им,— настолько он потряс меня этой беседой. Я постараюсь изложить ее с возможно большей точностью. Мы задержались после тренировки, и Станислав Алексеевич без особых околичностей начал говорить о том, что работать ему с нами особого смысла нет.
Почему?
Да просто потому, что тренеру лучше всего взять учеников, никому еще не известных, и сделать из них чемпионов. Тогда и скажут: вот это работа тренера, вот это подлинный творческий поиск!
Я поверить не могла в то, что это говорит мне мой тренер, которому я так была предана, которому я так верила и продолжала верить. Для чего же тогда было возвращаться на лед? Ведь я уже приняла пусть и тяжелое, но казавшееся мне единственно правильным решение больше не кататься. Для чего мы морочим голову Саше, вытащив его из Ленинграда?
К чему вся наша совместная работа?
К чему все поиски нового стиля?
Разговор у нас получился долгим. И я решила, что мы сделаем все, чтобы переубедить Станислава Алексеевича. Мы докажем ему, что работа с нами открывает и для него новые творческие перспективы. В конце концов, мы ведь с ним не привыкли делить, где его работа, а где моя. Никогда раньше не делили и сейчас делить не будем. У нас общая великая цель, и мы просто обязаны ее достигнуть.
Я говорила Станиславу Алексеевичу:
— Вы ведь меня сами учили никогда ничего не делить в нашей общей работе. Что же изменилось в нашем общем деле?
Жук ничего тогда ответить мне не мог. И я решила, что просто сказал он это под влиянием настроения, что и сам, подумав, пожалеет о сказанном. А пока мы должны работать еще больше, чтобы вернуться в Москву в самой лучшей форме...
Саша: Осенью мы поехали на совместный сбор с чехословацкими фигуристами. Там удивлялись, как можно столько тренироваться. Первые дня три наши друзья тренировались вместе с нами, тренировались, как мы. Потом начали брать «тайм-ауты». К концу сбора часть тренировок мы проводили в одиночестве.
Наши коллеги не выдержали.
В Чехословакии состоялся и первый наш старт перед широкой аудиторией — показательные выступления. Правда, у нас еще не был готов ни один концертный номер — времени не хватало этим заниматься. Публика встретила нас хорошо, но выступили мы в первый раз явно неудачно. В короткой программе или сорвали, или выполнили плохо почти все элементы. Наверное, на первом выходе сказалась и психическая усталость: на тренировки нас еще хватало, а на выступления на людях — нет. Но уже на следующий день, при повторных показательных выступлениях, катались лучше. Потихоньку и к публике стали привыкать.
Сразу после возвращения домой нас поджидало более серьезное испытание. Каждую осень, приблизительно в октябре, сборная команда страны собирается вместе на контрольно-установочный сбор. В течение двух-трех дней проверяется готовность кандидатов в сборную, качество их летней и осенней работы, просматриваются новые программы. А поскольку новые программы демонстрируются на людях, это уже почти соревнование.
В том, 1972 году такой сбор проходил в Запорожье. Ехать нам не хотелось. Усталость давала себя знать. Но мы ее перебороли. И не пожалели.
Каждая тренировка, каждая разминка превратилась в подлинное состязание. Мы выходили на лед вместе с Людмилой Смирновой и Алексеем Улановым только для того, чтобы побеждать. Вот две пары делают поддержку — сравнивайте, кто лучше. Вот тодес — сравнивайте. Пошли прыжки, комбинации прыжков — проверяйте, у кого их больше, у кого выезды чище...
Ира: Нам эта борьба была по душе. Про усталость забыли. А тут еще немножко пыла добавило то, что Люду и Лешу, как более титулованных, поставили завершать концерт. Конечно, титулов у нас с Сашей на двоих было в два раза меньше, но сложных элементов, выполненных чисто, — как раз наоборот. И публика нас поддерживала намного энергичнее — считала, наверное, что при распаде пары Роднина — Уланов пострадавшей стороной оказалась я. Как бы там ни было, а уже на следующие показательные нас с соперниками поменяли местами. Пусть маленькая, местного значения, но все-таки победа. И мы торжествовали ее.
Были и показательные выступления в Москве. Народу приходило превеликое множество. А на традиционный международный турнир зарубежные специалисты приехали, чтобы посмотреть, как идут дела у двух новых советских пар. У нас было впечатление, что и здесь мы добыли победу. Публика болела за нас. В те дни вышла на экраны новая серия мультфильма «Ну, погоди!». И зал по-доброму заулыбался, когда кто-то на трибунах после нашего выхода крикнул: «Ну, Зайцев, погоди!»
Мы поняли эту поддержку. И это тоже прибавило сил, которые, казалось, уже были на пределе.
Особенно тепло зрители стали принимать восстановленную «Калинку». Дело прошлое, но я была категорически против того, чтобы мы с Сашей исполняли этот танец. Я говорила Жуку, что нечего старую одежку напяливать на новую пару. Мне казалось, что со старым танцем восстановятся и старые отношения в паре. Что старый танец — это и инерция стиля.
Жук доказывал, что это не так. Убеждали меня в том, что надо восстановить «Калинку», многие мои друзья. Зайцев оставался в стороне от этих споров. Ему было не до этого. Да его и не особенно спрашивали: быть или не быть снова «Калинке»? Это не значит, что у него не было своей точки зрения. Была. У Саши всегда есть своя точка зрения на каждое событие, происходящее в фигурном катании. Он так до конца и не полюбил «Калинку».
Нас убедила в необходимости катать «Калинку» реакция публики. Тут был еще и психологический момент. Взяв «Калинку» себе, наша пара как бы забирала себе и эстафету побед. И это зрителям импонировало. Они с восторгом приветствовали любимый танец. Чуть только раздастся тонкий звуковой сигнал, как зал начинает аплодировать. Словом, не могли мы не пойти зрителям навстречу.
Не знаю, возможно, здесь и не место, но не могу я не сказать и о дальнейшей судьбе «Калинки». В 1980 году Станислав Алексеевич решил отдать эту музыку своим молодым воспитанникам для группового номера. На лед выходили две, а то и три пары и показывали несколько элементов, ритмично двигаясь в такт. Танец «Калинка» стал совсем другим...
Каждый танец в фигурном катании создается для определенного исполнителя. При этом учитываются дарование фигуристов, их способности, понимание музыки. «Калинка» в свое время была поставлена с учетом, так сказать, моего сценического портрета. Лично я, теперь уже как тренер, никогда не стала бы такой танец отдавать кому-нибудь при жизни нынешнего поколения фигуристов. Тем более делать его групповым, полностью тем самым стирая индивидуальность исполнителей.
...Между прочим, просматривая газетные вырезки за много лет, я нашла интервью «Лед, фантазия и труд», которое дал газете «Московская правда» Станислав Алексеевич в декабре 1973 года. Тогда оно мне в руки не попало, и, может быть, к лучшему. В этом интервью Жук ни много ни мало сказал о том, что вместо Александра Зайцева в нашей паре мог бы выступать и Евгений Шеваловский. К чему было такое заявление — непонятно. Помимо всего прочего, оно было абсолютно беспочвенным — я никогда не собиралась выступать вместе с Женей, об этом речь вообще не шла. Но творческое кредо тренера С. А. Жука в этом заявлении для меня ныне просматривается довольно четко. Особенно если брать следующие его пары, которые катаются в одной манере, в одном стиле, по одной схеме. Да, в таких парах легко менять партнеров — что и делается на показательных выступлениях. Да, в таких парах отыскать индивидуальный почерк трудно. Да, в таких парах в любой момент можно — по воле тренера — кого-нибудь изъять и заменить.
Но только приведет ли это к прогрессу парного катания? Сделает ли его более разнообразным? Интересным? Нестандартным?
Поле для творческих дискуссий — огромное. И мы еще к этой теме вернемся — в другой главе.
А сейчас перейдем к конкретному разговору.
О конкретной новой паре.
Мы сразу наметили наш точный курс. Если бы Саша просто заменил Уланова, это было бы очень плохо. И Жук, и я отлично понимали это. И когда мы начали работать вместе, мы сделали огромный шаг вперед по сравнению с прежней парой. Были разучены несколько элементов высочайшего класса, в том числе и «лутц»-шпагат в три оборота, который всегда вызывал восторг зала и специалистов. В программе появились новые связки элементов, комбинации прыжков и поддержек. Раньше прыжок в два с половиной оборота был нестабильным, а теперь не было случая, чтобы мы его не исполнили на крупнейших соревнованиях. Да и сам внешний облик пары, наш почерк стал более индивидуальным, ярким. Никакой другой наш фигурист не смог бы никогда войти вместо Зайцева в э т у пару. Не смог бы в силу своих технических, физических и артистических возможностей. И говорить об этом было бессмысленно.
В те дни почему-то больше внимания обращали на Сашу — ему надо подтянуться, ему нужно еще много расти, чтобы... и т. д. и т. п. Станислав Алексеевич тоже часто говорил: «Основная трудность в том, что я должен предугадать, сумеет ли Александр разучить к определенному сроку тот или иной элемент. Я вынужден идти на риск, вставляя в программу те элементы и связки, которые мой ученик пока еще не умеет делать...» Все верно. Действительно Зайцеву надо было проделать колоссальный объем работы. Но и мне ведь надо было ее проделать. И мне в эти дни надо было переучиваться. Учитывались лучшие стороны обоих партнеров, чтобы пара была крепка коллективной силой. Саша помог мне в прыжках. Я помогала ему устранять элементарные дефекты техники — ведь у него по сравнению со мной ледовые нагрузки до этого были во много раз меньше, ленинградские фигуристы испытывали «дефицит льда».
У нас в те дни было немало добровольных помощников.
Саша: Особенно нужны были советы мне. Я уже сказал, что Ира привыкла сама запрыгивать на поддержку. Это у нее осталось от прошлого. А у меня от прошлого остался чисто индивидуальный расчет поддержки: я поднимаю, я фиксирую вес. За все в поддержке отвечаю я. И получалось так: начинаем поддержку, Ира взлетает легко, я выношу ее вверх и... не могу удержать. Две мощные силы, а толку мало. Выход подсказал мне опытнейший спортсмен Георгий Проскурин, с которым мы дружили с тех времен, когда оба выступали под флагом «Динамо». Мы часто встречались на сборах, тренировались в одно время, и не было таких секретов в технике парного катания, которыми Галя Карелина и Георгий не поделились бы щедро со мной и моей партнершей.
Именно Проскурин впервые сказал, что при заходе на поддержку надо делать лишний шаг. А потом и Петр Петрович Орлов, бывший тренер пары Жук — Жук, повторил мне: «По ходу тебе надо заходить под нее. Лишний шаг делать, что ли. Внеси поправку. Попробуй — только один щаг лишний, а может получиться удачно».
Очень помог мне в те дни и Александр Горелик, бывший воспитанник Жука. Он часто заглядывал на тренировки, ему было интересно, как идет работа с новой парой. Станислав Алексеевич — человек эмоциональный. Ему хотелось прыгать через ступеньки. Показал — сразу сделай. Не сделал — несколько громких слов. Еще раз не сделал или недопонял — еще громче становится объяснение. Мне это терпеть было очень трудно. Если на первых порах я как бы отупел от нагрузок и почти не обращал внимания на резкости, то потом, постепенно войдя в ритм, стал на них реагировать. А Горелик, видя, что я завожусь, не раз и не два подходил и говорил: «Терпи. Ебля кричит, значит, болеет за тебя, хочет работать. Хуже, если начнет молчать. Я уж знаю, поверь. Так что терпи».
И я терпел, потому что видел, как быстро растет наша пара. Для пользы дела я все что угодно мог бы вытерпеть.
Но главным моим наставником, конечно, стала Ира. Я ведь ничего и никого в Москве не знал. Она меня и в театры, и на концерты стала водить. Она помогла в институт перевестись. Она постепенно перезнакомила меня со всеми своими друзьями, и это тоже очень помогло поскорее сладить новую пару.
Ира: К началу сезона короткая программа у нас шла нормально. Сложнее было с произвольной. К серьезной работе над ней приступили довольно поздно. Почему? Объясню. Можно на «отлично» выполнить различные сложные прыжки, поддержки, вращения, добиться идеальной синхронности, и тем не менее программа в целом не будет волновать ни специалистов, ни судей. Это потому, что ее замысел чужд самим исполнителям, не вложили они в новую композицию свою душу. Чтобы такого не случилось, надо хорошо знать творческое лицо и возможности обоих спортсменов. Знать самим спортсменам, знать тренеру. Только через полгода после начала совместных тренировок нам стали ясны и конструкция, и характер произвольной программы.
Забегая вперед, я процитирую, что писала Тамара Москвина в газете «Советский спорт» после того, как мы на чемпионате страны в Ростове-на-Дону прокатали первую нашу «про-изволку» и стали чемпионами: «Дуэт Роднина и Зайцев исполнил произвольную композицию, которая, на мой взгляд, представляет новый шаг в развитии сложности фигурного катания. Напомню, что фигуристы исполнили прыжок в два с половиной оборота, целую серию прыжков и поддержек с большой амплитудой, подкрутку в два с половиной оборота. Значительно вырос темп быстрых частей... Сохранить лучшие качества Ирины Родниной как партнерши тренер С. А. Жук был обязан. Вместе с тем новый партнер Александр Зайцев с его индивидуальным рисунком внес необычную тональность. А это позволило включить в композицию такие яркие элементы, как двойной «аксель».
Есть ли резервы, которые еще не реализованы? Да. И это обусловлено тем, что было мало времени для обкатки программы. По-моему, Зайцев может кататься лучше, ему надо исправить ошибки в осанке и некоторых жестах...»
Саша: Замечание справедливое. Действительно на чемпионате Советского Союза мы катались не совсем чисто, были и „ сбои. Случайными их назвать нельзя, хотя если говорить о чисто технической стороне дела, то мы к чемпионату подошли во всеоружии.
Одна из причин сбоев была объективного характера. На льду Дворца ЦСКА мы обычно тренируемся до или после армейских хоккеистов. Понятно, что в этом Дворце, что бы там ни говорилось, на первом плане хоккеисты ЦСКА — чемпионы страны, основа сборной команды СССР. Для хоккеистов и готовится лед на этом катке. Лед для нас, фигуристов, сравнительно жесткий, не очень быстрый. К такому льду мы привыкли, такой и диктовал нам свои скорости, свои технические детали.
В Ростове-на-Дону лед был совсем другим. Он гораздо мягче, он подготовлен специально для фигуристов. Это лед скоростной, по нему несешься так, что и остановиться трудно.
На ростовском льду мы почти не тренировались, а посему и не смогли скорректировать свои усилия, свои движения. На разминке и коротких тренировках мы не укладывались в каток—так нас «разносило». И приходилось беспрерывно сдерживать себя. Тут уж не до осанки и точности жеста, особенно мне, еще не прошедшему горнило серьезных испытаний и не выработавшему психических стереотипов.
Была еще одна причина, конкретная, вызвавшая сбой во второй половине программы. Эффектная комбинация вращений, как выяснилось в последний момент, не вписывалась на этом скоростном льду в программу, нас выбрасывало, «разрывало». Не каждый раз, конечно, но вероятность срыва элемента увеличилась. Нам же необходим был высокий уровень надежности. И по предложению Станислава Алексеевича мы этого элемента в программе решили не делать. Вместо комбинации вращений — обычное вращение.
Тут-то и сказалась моя неопытность.
Вышли на лед, вылетели на его простор. Все делаем, все получается. Прыжки легкие. Лед сам катит, а я «работаю» как никогда. Столько сил, столько энергии вкладываю в каждый шаг, что, наверное, вдвое превышаю необходимые затраты. Ничего не могу с собой поделать — так стараюсь. И уже к середине программы ноги затекли. Я стал их чувствовать, думать о них.
А к этому времени комбинацию вращений надо делать: стереотип конструкции в мозгах сидит. Я успел забыть, о чем договорились на последней разминке. Захожу на комбинацию, а Ира, которая никогда ничего не забывает, начинает делать обычное вращение. Естественно — сбой. А поскольку у нас в программе одно движение логически вытекает из другого, то мы сорвали и начало дорожки шагов.
Однако не растерялись.
Быстро нашли общий ритм. Вышло это почти автоматически, что потом и порадовало: значит, становимся настоящей парой, если можем так быстро понять друг друга.
Мы катались первыми в сильнейшей группе. И потом могли посмотреть, что же показывают наши главные конкуренты — Люда Смирнова и Алеша Уланов. Катались они довольно уверенно. Линии были. Интересные элементы, связки. Оба они в паре оказались пластичными, да и музыка — итальянская — им шла. Но вот хода было маловато. Поддержки получались трудно — а ведь это первый парный элемент. Публика встретила их хорошо, но мне показалось, что нас — лучше...
Ира: Это было время, когда боролись не просто две спортивные пары — два стиля боролись. Если мы стали как бы олицетворением динамичности и экспрессии парного катания, то Люда и Леша попытались противопоставить нам (вместе с тренером Виктором Николаевичем Кудрявцевым) стиль, я бы сказала, романтический, построенный на тонкости линий и лиричности. Вероятно, и сами характеры ребят, и их взаимоотношения диктовали выбор такого стиля.
Наша конкуренция и выступления на чемпионате страны вызвали множество дискуссий, благо это было время, когда о стилях фигурного катания велись энергичные дискуссии в прессе и высказывались мнения прямо противоположные — даже если речь шла о лидерах, чемпионах. И эти споры, разные точки зрения, интересные сравнения, параллели, советы помогали расти. И не только нам, молодым фигуристам, которые обязательно должны пройти и испытание газетной критикой, детальным разбором выступлений, трезвой и публичной оценкой качества мастерства.
У меня хранится целая подборка высказываний о том, как шла борьба на чемпионате. Что тогда было показано и как оценено. Работа судейской бригады тоже ведь обсуждалась и читателями, и специалистами. Не сомневаюсь, что и сегодня подборка материалов, напечатанных в «Неделе» под общим заголовком «Судить, не судить», вызовет определенный интерес.
«Уважаемые товарищи из «Недели»!
Фигурное катание — в наши дни спорт необычайно популярный. Благодаря широкоразвитой сети абонементных школ к нему приобщены тысячи людей. Мамы, папы и бабушки, проходящие курс наук вместе с юными фигуристами, совсем неплохо разбираются в технике исполнения элементов и композиционной стройности программ. И вот, присутствуя благодаря телевидению на соревнованиях в Ростове-на-Дону, эта грамотная публика удивляется невнимательности судей. Оценка 5,8 балла ставится обычно за почти безупречное катание. С. Четверухин, например, не сорвал ни одного элемента и получил 5,8 балла. А за что давались такие же оценки в парном катании? Если бы оценивать технику только одного из партнеров, то, пожалуй, можно согласиться с судьями. Но ведь спортивная пара — это дуэт, вся прелесть которого в раскрытии взаимоотношений людей.
Мы думаем, пара Л. Смирнова — А. Уланов выглядела свежее, интереснее других. Их произвольное катание было на более высоком уровне. А оценки... И это не единственные издержки судейства на нынешнем чемпионате. Необъективность судейства — уже тенденция. Соревнования проводятся как бы по заранее подготовленному сценарию, где чемпионом становится тот, кого перед выступлением очень хвалит комментатор. Это вредит воспитанию юных граждан, которые прекрасно понимают, какие оценки должен был бы получить тот или иной спортсмен».
М. Уфимцева, Ленинград. М. Вурлакова М. М. ДРЕЙ, заместитель председателя Всесоюзной коллегии судей по фигурному катанию:
Надо сказать, что обе пары (речь идет о нашей паре и Л. Смирновой и А. Уланове.— Прим. авт.,) — явление исключительное в нашем фигурном катании, своего рода спортивный уникум, и оценивать их надо, опираясь на самые тонкие нюансы мастерства. Известно, что эти пары составлены из двух старых. Сейчас одна пара (я говорю о сочетании Роднина — Зайцев) неукоснительно следует традициям прославленного прежде дуэта Роднина — Уланов. Пара же Смирнова — Уланов оказалась в более сложном положении. Они — представители противоположных стилей.
Первая пара может быть условно названа чисто спортивной по методу катания, высокотехничной. Во второй доминирует лирическое начало, артистизм. Смирновой и Уланову приходится тратить на выработку своего общего стиля больше времени, чем их соперникам. Идет отделка, поиск особого, знакомого лишь фигуристам да опытным судьям, чувства локтя на льду. На ростовском чемпионате было очевидно некоторое превосходство Родниной и Зайцева. Они выглядели спортсменами с более сложившимся почерком, четко построенной, слаженной композицией, с высокой технической и физической подготовкой, с очень высоким уровнем хореографии. На них сработало и психологическое превосходство...
В выступлении же Смирновой и Уланова ощущалась некоторая скованность. Создалось очень благоприятное впечатление от построения программы, отличной хореографической школы (у них превосходный балетмейстер Л. Панова), однако в отдельных элементах высшей сложности (в поддержках, к примеру) чувствовались небольшие шероховатости...»
К.К.ЛИХАРЕВ, лауреат Ленинской премии, профессор МВТУ, судья международной категории:
В последние годы президиум судейской коллегии и Федерация фигурного катания проводят большую работу по повышению квалификации судей, по выработке у них единого критерия оценок всех возможных ошибок спортсменов. Широко используются видеомагнитофоны, при помощи которых судьи на семинарах многократно просматривают запись исполненных спортсменами программ, видят исполнение в замедленном темпе. Во время соревнований судьи ведут личный протокол с подробным описанием основных элементов и допущенных спортсменами ошибок. Потом рефери и его ассистент проводят подробный анализ судейства всех арбитров и оценивают объективность и техничность каждого...
Очень часто болельщики считают себя достаточно тонкими знатоками своего вида спорта. Они хотели бы влиять и на нас, судей. Но ведь этого не позволяют себе даже квалифицированные спортсмены, специалисты. Непонятно, как можно взять на себя смелость говорить от имени миллионов телезрителей...»
А. Н. ГРИБОВ, Герой Социалистического Труда, народный артист СССР:
«Когда по телевидению передавали репортаж о фигурном катании из Ростова, я обратил внимание на реакцию публики. Как артист, я очень хорошо знаю, что такое зритель и что значат его оценки, будь то в театре или на стадионе. Так вот, на ростовских соревнованиях публика реагировала, что называется, в унисон с судейской коллегией. Выло заметно, как дружно приветствовались переполненным залом оценки, особенно после выступления фаворитов.
Должен заметить, что в отличие от некоторых состязаний за рубежом, которые мы теперь часто смотрим на голубых экранах сидя дома, видны четкость нашего судейства, отсутствие резких расхождений в присуждаемых тем или иным спортсменам баллах. Очень чувствовалась высокая требовательность всех наших арбитров и на минувшем чемпионате Союза».
...Я не собираюсь сейчас комментировать и письмо в редакцию, и заметки, сопровождающие его. Хочу лишь восстановить в какой-то мере атмосферу тех далеких дней, дать почувствовать читателю вновь ее аромат, ее страсти и споры. И еще напомнить результат того чемпионата: мы были первыми, вторыми стали И. Черняева и В. Благов и только третьими Л. Смирнова и А. Уланов. Правда, уже на чемпионате Европы через месяц Люда и Леша легко обыграли наших серебряных призеров и стали там вторыми. А мы впервые вместе завоевали высшие награды и при этом получили рекордное количество оценок 6,0.
Саша: С прогнозом о том, что мы победим на чемпионате мира и Европы, впервые выступил знаменитый тренер из ФРГ Эрик Целлер. Это очень уважаемый в мире фигурного катания человек, он руководит Союзом профессиональных тренеров, в свое время он подготовил такую замечательную пару, как неоднократные чемпионы мира и Европы Марика Килиус и Ганс-Юрген Боймлер. Вот его слова, сказанные в конце года в Москве: «Ирине Родниной и ее новому партнеру уже сейчас удалось достичь почти идеального единства и гармонии. Они выступали в самом современном стиле, демонстрируя классические элементы на высочайшем уровне. У меня нет сомнения, что именно эта пара выиграет чемпионаты Европы и мира...»
Восторженными были отклики прессы сразу после чемпионата Европы. Я приведу несколько из них, потому что в те дни они имели для нас огромное значение, утверждая в избранном пути.
«Генераль-анцайгер» (Бонн): «5 тысяч зрителей, пришедших в «Айсштадион» Кёльна, встретили невиданный доселе фейерверк труднейших прыжков и сложнейших комбинаций бурей оваций... Они удивили не только зрителей, но и самых взыскательных судей!»
Агентство ДПА: «Родниной и Зайцеву все удавалось в этот вечер. Свой номер они начали в невиданно быстром темпе, который сохранили до конца выступления, продемонстрировав наивысшую технику. Головокружительные прыжки сменялись прекрасно исполненными пластическими фигурами, а темпераментная Ирина излучала такую неистощимую энергию, что обворожила всех. Все поблекло в этот вечер перед Родниной и Зайцевым...»
Это был первый наш выход на широкую международную арену вместе с Ирой. И вообще, я впервые попал в такой город, как Кёльн. В шикарный отель, где размещались лучшие фигуристы Европы. Внешняя сторона не могла не оказывать своего психологического давления. Все внове, все краски сверхъярки, звуки сверхгромки. Ира и Жук не отпускали меня от себя. Они были для меня как бы ориентиром и психическим громоотводом. И я справился с собой довольно быстро. Я и раньше ощущал в себе способность противостоять психическим стрессам. Врожденное свойство, что ли? Не пойму никак. Но факт, что оно было и до того, как стал в пару с Ирой.
Это очень важно для фигуриста и для спортсмена вообще — стартовать так, чтобы не тратить силы на какие-то раздражающие и отвлекающие факторы. Сколько я ни разговаривал с ребятами, каждый настраивается в последние минуты и секунды по-разному. И для меня их личный опыт неприемлем. Многие стараются побольше думать о чем-то радостном, приятном. Может, о семье, о любимой девушке или каком-нибудь счастливом прокате, пусть даже не соревновательном, а чисто тренировочном. Надо только даже мышцами почувствовать подъем тех минут. Наверное, это не так легко при шумном зале, в лучах прожекторов возвращать минуты счастья.
А что касается меня, то я вообще стараюсь ни о чем не думать. Уйти в себя — не знаю, как лучше сказать. Возможно, «выключиться»? Не думать ни о чем! Не видеть ничего! Скользить глазами, не останавливаясь ни на одном ориентире. Пробежка глазами по трибунам, превратившимся в некую однородную поверхность. Как будто гладишь поверхность абсолютно ровную, без зазубринок, шероховатостей, гладишь, и она настолько отшлифована, что даже ничего не чувствуешь. Такое вот ощущение вызываю перед стартом.
Недавно я услышал, как один из тренеров наставлял своего ученика — совсем еще молодого, необстрелянного, но холерического темперамента — перед самым стартом. Тренер говорил приблизительно так: «Будь тупее. Тупо делай каждую фигуру. Никаких реакций. Думай о себе как о постороннем. Отключись». И я подумал: значит, не я один такой. Значит, есть такие приемы и у других, и они тоже приносят пользу.
В Кёльне, когда подходил час старта, меня уже не интересовало и не волновало ничто из окружающего мира. Соперники были бледными тенями. Музыка исчезла. Я был замкнутой средой. И Ира это мое состояние очень хорошо понимала.
То ли поэтому, то ли мы уже окончательно созрели как пара, но на чемпионате Европы нам удавалось все до последней мелочи. Был ход, был размах, была удаль. Мы щедро отдавали зрителям то, что было накоплено. И нас поняли все. Отсюда и такое множество оценок 6,0, на которые так скупы судьи.
Для меня все это еще продолжало оставаться в глубине души неким чудом, и множество оценок 6,0 я тоже воспринял как продолжение чуда.
Ну, а как мы заканчивали сезон, вы уже знаете по началу этой главы. Могу только дополнить наш рассказ о выступлении в Братиславе еще одной небольшой, в общем, поучительной историей. Выступала на чемпионате мира американская пара — брат и сестра Марк и Мелисса Мелитано. Неплохая была пара, мне удалось увидеть их, когда они вышли на старт уже после всех участников. Вышли не по воле жребия, а по воле судейской коллегии.
Жребий их поставил на лед одними из первых в группе сильнейших. Выехали, замерли. Включилась музыка. Поехали. (Я конспективно излагаю то, что мне рассказывали, сам я в этот момент готовился за кулисами.) Только сделали несколько шагов, как Марк неожиданно остановился. Никто не понял почему. Подъехал к рефери, что-то показал. Поговорили. И снова пара вышла в центр катка и замерла в стартовой позе. Вновь музыка, вновь разгон, первый элемент, и вновь Марк и Мелисса останавливаются. Партнерша что-то поднимает со льда, и оба они, раскрасневшиеся, чем-то крайне взволнованные, едут к рефери. Снова объяснение, снова разговоры. На этот раз пара покидает каток.
Говорят — я сам не слышал,— что было объявление по радио, что Мелитано дана возмож-ность сделать повторный прокат после всех участников. Организаторы предупредили: если со стороны зрителей попытки помешать спортсменам будут возобновлены, соревнования закончатся при закрытых дверях и без зрителей.
Не знаю, мешал американцам кто-то кататься или не мешал,— не в этом дело. А вот то, что они сами себе сорвали выступление на чемпионате,— это чистая правда. Не совладали с нервами. Дали им разгуляться. И в результате — крайне неудачное катание, множество сорванных элементов и место, далекое от призового.
Для меня это тоже был один из уроков, который запомнился на всю жизнь. Во всяком случае, если сейчас этот пример срыва психологической настройки немедленно, без подсказки пришел на ум,— значит, отложился в памяти. И во все последующие свои чемпионаты я никогда не нарушал своих собственных законов настройки: видел, что получается, если не следуешь золотым заповедям!..
После чемпионатов Европы и мира 1973 года мы постепенно стали понимать, что многие наши ощущения, мысли, наблюдения принимают общий для нас характер. Мы не говорим уже о том, что даже язык стал у нас вырабатываться общий: на тренировках и соревнованиях отпадала нужда в длительных объяснениях — достаточно было одного-двух слов, чтобы становилось понятно, что и как нужно сделать. Иной раз и слов не нужно было — так мы стали понимать друг друга.
Заканчивался первый наш общий сезон. Заканчивалась пора формирования пары, создания ее общей спортивной философии, идеи, подхода к сложным и порой противоречивым явлениям окружающего нас мира. Пара начинала существовать именно как ПАРА, как неразрывная общность людей, идущих вместе к большим и значительным целям.
Несомненно, что это и было самым значительным нашим достижением в этом сезоне. Достижением, которого в паре Род-нина — Уланов так и не удалось достичь за добрых шесть лет совместного катания.
Всего девять месяцев мы катались вместе. Наши результаты назвали рекордными. Но уже на следующий день после чемпионата мира мы сказали друг другу, что сделанное — только начало пути.
Глава 5. К новому тренеру
Необходимое предисловие:
Тупики, в которые мы попадаем * Спасибо, Станислав Алексеевич! * Выбор падает на молодого тренера * Мы присматриваемся друг к другу * Сомнения, поиски, тревоги, оценки... * И снова в бой!
Это самая трудная для нас глава в книге.
Мы долго колебались, писать ли нам о том, что произошло после двух лет совместной работы со Станиславом Алексеевичем Жуком, или не писать, умолчать. Ограничиться лишь констатацией факта: по обоюдному согласию перешли к другому тренеру — и все тут. Каковы были причины перехода, что послужило поводом для этого, подробно не объяснять. И читателю не давать лишнюю пищу для пересудов, и себе спокойнее...
И потом: это ведь было в то время нашим внутренним процессом, мы сами разбирались в нем, искали выходы, мы сами решали проблему, прикидывая все возможные последствия, и брали на себя ответственность за переход от одного тренера к другому. Так стоит ли сегодня ворошить эту старую историю, о которой молодые фигуристы знают понаслышке или вообще ничего не знают, а ветераны фигурного катания и опытные болельщики вроде бы вполне удовлетворены той информацией, которая им была тогда, в 1974 году, доступна?
Но после долгих размышлений мы пришли к выводу, что тот творческий конфликт, который возник у нас со Станиславом Алексеевичем, не мог быть только нашим, внутренним. Он и тогда вызвал большой общественный резонанс. Он и тогда отражал некоторые характерные процессы, которые неизбежно рано или поздно могут возникнуть и возникают во взаимоотношениях спортсменов и тренеров. И не только в фигурном катании, хотя именно у нас, с нашей приближенностью к искусству, творческие разлады между тренером и учениками особенно болезненны и наносят долго ноющие травмы.
Итак, после раздумий, досконального анализа нашего прошлого мы решили: писать! Спортивные коллизии, даже мучительные, надо освещать как можно полнее, чтобы лучше могли разглядеть дорогу следующие поколения, чтобы и наши наставники стремились глубже понимать нас.
Начнем с того, что второй наш сезон мы провели хуже, чем первый, хуже, чем могли бы. И дело не только в том, что «переходный год», комплектование новой пары, сверхинтенсивная подготовка исчерпали нас почти до дна. В конце-то концов, можно восстановить свои силы, и физические и психические, не старики мы пока, и летом вполне достаточно времени, чтобы хорошо отдохнуть, освежиться, получить новый творческий заряд. Причина нашего топтания на месте, замедления темпов роста, наших спадов заключалась в другом, гораздо более болезненном и неприятном, явлении. Трещина появилась внутри нашего союза. Она, как мы уже писали, чуть наметилась еще год назад. Со временем трещинка эта не уменьшалась.
И вот она уже видна не только нам.
И надо принимать какие-то решения...
Ира: Вероятно, это была своеобразная интерпретация конфликта разных поколений. Спортивное преломление этой проблемы, несущее быстрое снижение уровня результатов. Здесь процесс не растягивается на многие годы. Здесь объяснения протекают бурно, и последствия их бывают настолько тяжелыми, что вынести их иногда становится невозможно.
Более восьми лет я тренировалась у Станислава Алексеевича. И все еще была для него маленькой девчушкой-непоседой, которую он в свое время благосклонно оставил в группе. Он меня научил всему, что я умела к тому времени в спорте. Воспитал, довел, вырастил — и в первой паре, и во второй. Но — и я в этом была абсолютно уверена — за эти восемь с лишним лет не заметил, что девчушка выросла, что он сам воспитал человека, который может постоять за себя, побороться за свое место в жизни и спорте. Сам Жук помогал мне закалять характер, учил не бояться трудностей, никогда не стоять на месте. И вот, помогая, воспитывая, закаляя, он не заметил, что я выросла. Что перед ним каждый день катается вполне сформировавшаяся спортсменка, что у нее есть своя жизнь. Что она — личность, у которой есть и свое — подкрепленное многолетним опытом — мнение, и вкус, и какие-то стремления и надежды. И — свое видение будущего!
А тут еще эта спортсменка начинает себя активно проявлять, вносит свои предложения, поправки в процесс подготовки, высказывает неудовольствие направлением, по которому идет творчество, убежденно и доказательно отстаивает свое мнение!
Станислав Алексеевич всегда был жестким человеком на тренировках. Максимализм требований подчас приводил к бесцельному нажиму, к потере чувства меры. Не подумайте, что я об этом никогда не говорила вслух, когда каталась в его группе. Отнюдь. Я не боялась высказать свое мнение о перегибах на тренировках и в те времена. В 29-м выпуске «Тринадцатой страницы» еженедельника «Неделя» я писала о том, что «наш тренер Станислав Алексеевич Жук — человек, который многое сделал и еще многое сделает для фигурного катания. Его тренерские знания и методика превосходны. Правда, мы, ученики, считаем, что он чрезмерно требователен, а порой и излишне резок. Мы, взрослые, понимаем его, но дети-то все воспринимают иначе...»
И потом, чего только не простишь человеку, преданному работе, своему делу, идее, когда видишь, как он горит ради того, чтобы вместе с тобой создать прекрасный образ на льду!
Но во втором сезоне нам стало не до образов. Только бы сохранить то, что еще оставалось. И особенно тяжко приходилось мне, тут уж истинная правда. Я целый год смягчала резкости Станислава Алексеевича по отношению к Саше. Зайцев ведь ленинградец, из другой школы и другого воспитания. Он от крика «отключается», у него срабатывает психическая защитная реакция.
Но так вечно быть не могло.
Тренировки срывались.
Все мы нервничали. И это привело к катастрофическим срывам поддержек. Один раз я лечу вниз головой — кажется, спасения нет, а Саша все-таки вывернулся. Спасал меня до последнего. И спас, серьезно повредив себе ноги. А ведь травмы могло и не быть, если бы не чисто психическая наша усталость. Если бы не нервные потери...
И восстанавливаться нам уже не удавалось. Передышек от таких перегрузок почти не было. И я уже стала уставать. Не могу быть «громоотводом», «амортизатором»—не могу, и все тут.
В такой борьбе теряются и последние крохи взаимопонимания. Процесс этот — подчеркиваю — всегда обоюдный, но если ученики и заблуждаются иной раз, то ведь тренеру надо всегда сохранять до конца и бдительность, и чуткость, и прозорливость. И терпимость!
Меня много раз спрашивали, почему это я, никогда не срывавшая элементов, тем более в обязательной программе, на чемпионате мира 1974 года в Мюнхене вдруг прыгнула одинарный «сальхов». Простейший прыжок — а не одолела. Все тогда говорили: «досадная ошибка», «досадная ошибка»... Жук вообще заявил: «случайная помарка произошла...» А если правду говорить, то не эту ошибку допустили бы —■ другая бы случилась. Нервы уже были на пределе, издерганными были донельзя, а тут еще Станислав Алексеевич беспрерывно мне под руку говорит: «Что это ты улыбаться перестала? Где твоя улыбка? Начинай немедленно улыбаться!»
Музыка короткой программы в том году — из кинофильма «Неуловимые мстители» — совсем к улыбочкам не располагала. Мы даже со своим небольшим актерским опытом это понимали. Негде там улыбаться. Незачем. Да и не до улыбок нам.
Тренер настаивал: «Улыбайся. Улыбайся!»
И вот выходим на старт короткой программы. Ее мы любили как ни одну другую. В первый раз сами себе всю программу сделали, и музыку сами выбрали. Жук, конечно, кое-чтЪ поправил рукой мастера уже в самый последний период доводки композиции. Но мы гордились тем, что всю основную работу сумели проделать самостоятельно.
Один элемент делаем, другой. Уже в настроение попали. Пошла наша программа вперед. И тут на выезде из поддержки «лассо» вижу: чуть ли не на льду Станислав Алексеевич стоит.
Я, выступая, всегда периферическим зрением его вижу, а тут не могу оторвать взгляд. А он показывает: улыбайся! улыбайся! улыбайся! И сам изображает, как надо улыбаться. Я и начала улыбаться. И пока улыбалась — прыжок пропустила. Вышла из темпа. Не тот ритм подхода оказался. Разладился механизм, а когда опомнилась, поздно уже было. Доулыба-лась...
И ведь опытнейший тренер, сам катался. Сам на себе все прочувствовал. А ошибку допустил элементарную. Не должен тренер отвлекать своего спортсмена во время исполнения программы. Мысленно с ним кататься — может. Сопереживать — пожалуйста. Но отвлекать? Корректировать действия в сотые доли секунды? Да расскажи я про такое самому Жуку когда-нибудь раньше, он бы тотчас такую тираду произнес в адрес неумехи...
Видно, и у него предыдущий сезон нервы поиздергал.
Видно, и ему досталось.
Но ведь не мы же создали стрессовую ситуацию!
Наверное, все-таки случаются в спортивной жизни такие периоды, когда даже самые преданные, самые верные друг другу спортсмены и тренеры должны расставаться, потому что само развитие отношений разводит их в стороны.
После чемпионата Европы 1974 года в Загребе Станислав Алексеевич подошел к нам уже поздним вечером и сказал:
— Да, ваш план подготовки был, как показал чемпионат, получше...
Это признание стоило ему многого, и оно делает ему честь и как тренеру, и как человеку.
О чем, собственно говоря, речь, о каком плане?
Весь период подготовки к сезону 1974 года Станислав Алексеевич часто пропускал тренировки. Ранней осенью, когда уже начинала приближаться пора самых ответственных стартов, нам надо было срочно откорректировать план подготовки к ним. Жука на тренировках снова не было, и мы составили план сами. Затем я, набравшись смелости, поехала к нему домой, чтобы этот план согласовать и утвердить. Жук лежал в постели. Я долго и, как мне казалось, толково объясняла, почему нам хотелось бы, чтобы план был таким, а не другим. Объяснила наше общее состояние, нашу издерганность и общую усталость, ненужность дополнительных нагрузок при том уровне технической подготовленности, который нами был уже достигнут.
Жук слушал меня, слушал, а затем сказал безапелляционно:
— По вашему плану работать не будем!
— Но почему, Станислав Алексеевич?
— Я еще раз говорю: по вашему плану работать не будем!
— Станислав Алексеевич, этот план учитывает всю специфику именно вашей тренерской подводки к соревнованиям. Это не только наш план, это — по методике — и ваш план. Он может и должен быть нашим общим планом! Нам планы на наши и ваши делить ни к чему!
Жук стоял на своем:
— По вашему плану работать не будем!
Ну, тут и меня заело. И я сказала тоже безапелляционно:
— Нет, будем работать. И только по нашему плану!
После этого долгие месяцы мы лишь формально тренировались под присмотром Жука, потому что он только скользил по мне и Саше взглядом, а все свое внимание стал уделять другой паре, которую он создал и пестовал и на которую возлагал особые надежды,— Наде Горшковой и Жене Шевалов-скому. Именно на них он испытывал свои методы подготовки в том сезоне. Ничего не могу сказать о плане Нади и Жени, я и Саша в него особенно не вникали, хотя было и досадно, и стыдно, что тренер так небрежно обошелся и с нашим планом, и с нами самими. Но в Загребе на чемпионате Европы эта наша пара, третья в команде, провалилась. Она оказалась на пятом месте, не сумев составить конкуренцию двум парам из ГДР — Кермер — Остеррейх и Гросс — Кагельман. В итоге было принято решение на чемпионат мира послать более молодую и перспективную пару — Ирину Воробьеву и Александра Власова.
Именно после того, как взошли мы на золотую ступеньку пьедестала почета в Загребе, а Горшкова и Шеваловский остались за пределами призовой тройки, Жук и признал несостоятельность своего плана. Это еще был период, так сказать, «критического реализма». Но и он быстро закончился.
В том сезоне вообще велась очень сильная борьба за каждую десятую долю балла. Впервые пары из ГДР бросили вызов двум советским ведущим парам. На чемпионате в Загребе Кермер и Остеррейх завоевали серебряные награды, отбросив Смирнову и Уланова на третье место. Правда, через месяц на чемпионате мира они местами поменялись, но далее Люда и Алексей решили судьбу более не испытывать и ушли в балет на льду. Мы остались вообще одни в роли лидеров и отныне должны были нести эту ношу без всякой поддержки, беспрерывно в течение многих последующих лет выдерживая прямой нажим со стороны сильных соперников.
Все это позволило тогда известнейшему телевизионному комментатору двукратному чемпиону олимпийских игр в одиночном катании американцу Дику Баттону воскликнуть в своем репортаже патетически: «Все, господству русских в парном катании пришел конец!..» История показала, что он ошибся, стремясь желаемое выдать за действительное. Он не учитывал при этом наших с Сашей характеров, закаленных многими годами воспитания в советской школе парного катания!
Срыв прыжка в короткой программе заставил нас в Мюнхене выложиться без остатка. Все, что еще сохранялось в запасниках души и тела, было брошено нами для достижения победы. И хотя «шестерок» по сравнению с прошлым годом оказалось мало — только одна, какое-то удовлетворение мы испытывали: как-никак сумели перебороть судьбу, подготовившую нам такие испытания!
Выстояли! Что может быть радостнее для спортсмена? И тренеру только радоваться бы, что у него воспитанники оказались такими сильными,— ведь это он в них вложил эту силу, он их вырастил, он ведь «отец» своих спортивных «детей»! Пусть были и какие-то просчеты, недоразумения, но ведь в дружной, доброй семье все это сглаживается, все прощается друг другу для~ того, чтобы сохранить эту семью в добром здравии. И мы были вполне готовы к полному восстановлению того лучшего, что у нас, в нашей маленькой семье, было совсем недавно.
Не получилось.
Первые тренировки нового сезона стали продолжением худших тренировок предыдущего. Мы хотели улучшать наш стиль, искать новые повороты своей темы. Мы не хотели больше, чтобы наши личные творческие поиски проходили тайком, чтобы мы новые программы и показательные номера делали во время пауз, которые волей или неволей случались на тренировках. Нам памятен был еще прошлый сезон, когда концертную композицию на музыку «Кармен» мы ухитрялись создавать и репетировать в те минуты, когда тренер уходил звонить по телефону!
Мы приносили новую музыку — Жук ее даже без серьезного обсуждения отвергал. Он, правда, предлагал нам свои варианты, но они полностью сохраняли и старую схему, и старые движения. Все это мы уже делали, и не раз. Нового ничего не было. Рутина может засосать — мы это говорили себе каждый день. И мысль об уходе к другому тренеру все чаще стала посещать нас.
А обстановка накалялась. Как бы чувствуя нашу решимость или понимая, что мы стоим на пороге важного решения, Ста* нислав Алексеевич становился все более резок.
Доставалось мне... Но больше всего Саше.
Конечно, все это было несправедливо.
У каждого спортсмена есть свое «я». Мудрость и дальновидность каждого тренера заключается, как мы понимаем, в том, чтобы это «я» вытащить на свет божий, чтобы это «я» сделать ярким и сильным, запоминающимся. Шлифовка может быть и болезненной, не обязательно доставлять одни только сплошные удовольствия. Но вот уж чего нельзя делать, так это спортивное и человеческое «я» унижать и уничтожать. Спортсмен ведь и призван жизнью к тому, чтобы себя отстаивать в любой борьбе — пусть даже самой жестокой. Парадокс заключается в том, что Станислав Алексеевич как раз и научил нас этому в совершенстве!
Сезон наступал нам на пятки, и мы приняли решение. Новым своим тренером мы попросили стать молодого специалиста Татьяну Анатольевну Тарасову...
Саша: Да, конечно, Ире было намного труднее, чем мне. Многие годы работы вместе с Жуком, воспитание в его группе с детских лет, то хорошее, что тренер сделал для нее за эти годы, придали этому процессу исключительно болезненный характер. Она просто места себе не находила из-за постоянно нарастающего напряжения в наших отношениях со Станиславом Алексеевичем.
Мне было проще., К тому же у меня был и хороший опыт расставания с тренером. Я долго катался в Ленинграде под руководством Анатолия Никитовича Давиденко. У нас были прекрасные отношения. Я любил и уважал Анатолия Никитовича, доверял ему и как специалисту, и как человеку. И когда встал вопрос о переходе к Жуку, сам Анатолий Никитович утверждал меня в этом решении, помогал принять его, помогал снять то чувство вины, которое я, естественно, испытывал перед ним. Давиденко было тяжко в те дни, но он старался в первую очередь с меня снять тяжесть перехода.
Это совсем другой пример, хотя и дающий некоторый опыт перемещения от тренера к тренеру. Перемещения по восходящей.
Если отвлечься и посмотреть на процесс воспитания в обычной средней нашей школе, то мы увидим, как естественно и последовательно учителя младших классов передают своих учеников в руки учителей старших классов. Никто не делит заслуг. И если затем школьник становится отличным студентом, специалистом, то это заслуга всей школы. Нечто подобное существует и в спорте. И здесь тоже есть тренеры, которые всю жизнь работают с детьми, любят этот труд и готовят детей в «младших классах» со страстью ничуть не меньшей, чем их многоопытные коллеги, работая с чемпионами. Правда, здесь пути подъема ученика по ступенькам иногда совершенно непредсказуемы и точными закономерностями не отличаются. Но самое главное — схема перехода по ступенькам есть.
Тот же переход, который надо было осуществить нам, был совсем другим. Мы покидали сильнейшего тренера страны и собирались начать работу с тренером совсем молодым, еще не показавшим своего класса. Пусть работы его были интересны, пусть композиции вызывали у специалистов дискуссии, но ведь чемпионов Татьяна Анатольевна Тарасова еще не готовила. И руководство фигурного катания в стране, руководство Спорткомитета СССР было несколько встревожено: олимпийский цикл в разгаре, и судьба будущих олимпийских стартов волновала всех.
Конечно, можно было бы сделать попытку потренироваться самим. Некоторый опыт и такой работы у нас был. И не только личный, но и других пар. У всех перед глазами еще стоял печальный пример одной сильной и опытной пары (не буду сейчас называть имен), которая в один прекрасный день решила работать без тренера. Целиком и полностью самостоятельно. С помощью только видеомагнитофона, да иногда — хореографа.
Кончились такие тренировки печально. Не знаю как в других видах спорта, но в фигурном катании без тренера работать совершенно невозможно.
Вот как проходили «тренировки» у той пары, которая решила работать самостоятельно, с помощью лишь техники — видеомагнитофона. Вначале надо установить объектив видеомагнитофона так, чтобы он захватывал ту часть катка, где исполняется тот или иной элемент. Затем надо перемотать ленту магнитофона на нужный отрезок музыки. И та, и другая процедуры занимают сорок секунд, а то и целую минуту. Потом подъехать (уже включив видеомагнитофон) к партнерше и попробовать выполнить элемент. Потом вернуться к видеомагнитофону вдвоем, перемотать ленту и посмотреть, что же и как было исполнено. Это еще как минимум (в зависимости от того, какое упражнение выполняешь) минуты полторы, а то и две. Потом снова надо установить объектив видеомагнитофона, перемотать пленку магнитофона и т. д. и т. п. Да, еще чуть не забыл: просматривая видеозапись, надо же обсудить качество выполнения элемента, рассмотреть ошибки, проанализировать их. При этом партнеры не всегда сходятся в оценках и выводах, а главное — в методах исправления ошибок. Разгораются споры...
Тренировки потеряли всякую интенсивность, насыщенность. Объем работы в часах, возможно, и был велик, но, по существу, это была не работа, а психическое самоистязание, которое вело к утрате всякой спортивной формы.
К тому же видеомагнитофон вообще не может заменить человеческого глаза. Я, например, совершенно уверен в том, что даже если бы появился в фигурном катании сверхсовершенный, способный улавливать все нюансы, все детали нашей техники и нашего артистизма электронный глаз, то и тогда он не смог бы заменить нам ни тренера, ни арбитра. На льду катаются люди, их смотрят люди, восприятие выступления фигуристов тоже чисто человеческое и зависит от уровня воспитания публики, от степени развитости художественного вкуса, понимания спортивных элементов. Все это относится и к тренерам, и к арбитрам. Так разве же может быть отдано такое чисто человеческое дело машине? Ее беспристрастному и холодному суду?
А кроме того, сегодняшние видеомагнитофоны, будучи неплохим подспорьем в руках опытного тренера, отличаются тем, что как бы смазывают ошибки, делают их менее заметными. Иной раз смотришь после неудачного выполнения элемента видеозапись и думаешь: что же это тренер ко мне придирается, ведь выполнил все пвчти чисто? Ан нет. Ошибки были, и ошибки значительные, мы сами их знаем, а видеомагнитофон их «проглядел».
Эти мои размышления полностью относятся и к нашим телерепортажам. Я не говорю о качестве комментария, не об этом сейчас речь. Я говорю о том, что телевидение в какой-то мере выступает в роли великого иллюзиониста, стирая разницу в классе выступления, нивелируя скорости, скрывая ошибки тех или иных спортсменов. Таковы уж особенности телевизионной техники. И не учитывать их нельзя. Особенно, когда зрители вдруг начинают высказывать свою безапелляционную точку зрения, основанную только на телевизионном изображении.
Самотренировка, когда она становится самоцелью, когда она единственное орудие управления подготовкой спортсмена, способна превратить каток в подлинную «камеру пыток». И по этому пути, не сомневаюсь, не может пойти в спорте вообще и в фигурном катании в особенности ни один здравомыслящий человек.
Не пошли по этому пути и мы.
А свой выбор тренера мы сделали еще и под влиянием в некоторой степени эмоций: Татьяна Анатольевна Тарасова — человек нашего поколения, она обладает высоким творческим потенциалом, она не может и не хочет останавливаться на достигнутом уровне, старается расти, искать новое. Именно с таким человеком нам легче всего будет найти общий язык, установить и рабочие, и чисто нравственные, моральные, психические контакты. А тренерский опыт? Что ж, опыт — дело наживное. Да и у нас самих его было так много, что на первых порах вполне должно было хватить на троих!
Развитие событий показало, что мы оказались правы.
Кстати, наша разлука со Станиславом Алексеевичем пошла на пользу и ему. Он с новыми силами, новыми творческими предложениями бросился в бурный поток работы с молодым поколением. У него сразу «в рост» пошла совсем юная оди-ночница Елена Водорезова. Сразу заставила говорить о себе пара Марина Черкасова — Сергей Шахрай, которую в 1980 году после Олимпиады, в наше уже отсутствие, Жук привел к золотым медалям на чемпионате мира. Пусть эти высшие награды и оказались единственными у Марины и Сергея, разве это снижает уровень заслуг тренера, эту пару создавшего?
Второе дыхание, пришедшее к Станиславу Алексеевичу в те годы, помогло формированию новой молодой волны советского парного и женского одиночного катания. Процесс шел интересный, и он нужен был нашему фигурному катанию.
Переход к другому тренеру помог нам продлить свою активную творческую спортивную жизнь. Без этого мы просто не выдержали бы бесконечного повтора давным-давно намертво заученных схем.
В группе Татьяны Анатольевны нас ждала работа, которой ранее мы не знали и о существовании которой могли только догадываться. Мы не хотим сейчас сравнивать, какая была лучше и чей уровень приемов был выше в то время. Просто это была другая работа и уже от одного этого нам интересная. Раньше мы в основном занимались интенсивной технической «зубрежкой», иногда становившейся почти самоцелью, хотя фигурное катание с его двумя оценками, одна из которых ставится за артистизм, требует более гибкого и всеобъемлющего подхода. У Тарасовой тренировка была более творческой, ее главное внимание было сосредоточено на поисках новых композиционных ходов. Татьяна Анатольевна легко устанавливала контакты не только со спортсменами, но и с людьми искусства, в частности балета. И с их помощью часто принимала решения неожиданные, нестандартные. Этот налет артистизма на наших тренировках был нам крайне интересен, будоражил и нашу фантазию, позволял себя чувствовать раскованно. Собственная творческая значительность окрыляла нас.
Какими же живыми, увлекательными оказались все первые месяцы той работы! Мы искали музыку. Татьяна Анатольевна — тоже. Мы собирались вместе и слушали, слушали с упоением. Каждый отстаивал свое мнение, боролся за свой вкус, свое понимание роли музыкального отрывка в той или иной части программы. Мы отбирали то, что импонировало нам всем, находили компромиссные варианты для новых решений. Так день за днем — но удивительно все-таки быстро — шли поиски вначале музыки, а затем и эквивалентных ей движений.
Ира и Татьяна Анатольевна — натуры глубоко эмоциональные. Они в своих увлечениях меры иногда не знают. Окунувшись в музыку, взлетают под облака и начинают витать на крыльях фантазии. Я старался возвращать их на твердую почву спортивной практики и технического расчета. «Музыка — прекрасная. Самозабвение и растворение в ней — тоже неплохо. Но нам надо выступать на соревнованиях, поэтому давайте-ка сначала расставим наши элементы так, чтобы их удобно было выполнять. Давайте рассчитаем все детали и распределим силы, чтобы их хватило на то, чтобы эту замечательную и красивую программу донести до судей и зрителей»,— говорил я им без устали.
Может быть, извне это и выглядело неким брюзжанием, придирками, чрезмерной сухостью, но, представьте себе, вызывало живейший отклик и понимание и у Иры, и у Татьяны Анатольевны.
Споров было много. Обид не было.
Симбиоз, как выяснилось, оказался жизнеспособным, давшим быстро первые свои результаты. Было много проб — это неизбежно при поисках нового. Создавалось несколько вариантов короткой, а за ней и произвольной программы. И опять я выступал в роли контролера ОТК... Если говорить честно, мне это нравилось.
У нашей работы было как бы две стороны медали.
Сложность была и в нашем положении, и в тренерском.
Перейдя к новому тренеру, мы должны были доказать закономерность этого перехода новой техникой, новыми проявлениями своего стиля. Даже намного лучшей формой к началу сезона, чем прежде.
Татьяне Анатольевне тоже нужно было доказать, что она не польстилась па спортсменов с мировым именем, а оказалась тем специалистом, которому есть что сказать миру с помощью пусть и прошедших воспитание у другого тренера новых для нее спортсменов.
Первый экзамен мы держали на традиционном московском международном- турнире, где всегда исполняли короткую программу.
Ира: Я никогда особенно не прислушивалась к мнениям других. А тут интересовалась. За кулисами тренеры, фигуристы, бывшие спортсмены шли мимо — одни радостные, другие как бы озадаченные. Лица третьих вообще ничего не выражали. Некоторые старательно прятали нечто вроде ехидной улыбки. Наконец я не выдержала, остановила одного из своих давних друзей и спросила: «Ну, как?» И услышала обескураживающий ответ: «Да никак! Не лучше и не хуже». Честно говоря, я была даже расстроена: такие поиски «шли, такую музыку отыскали, столько нового придумали — и вот тебе на!
Общее мнение было однозначным: своего уровня мы не потеряли. Кому-то что-то понравилось, кому-то нет. Надо подождать, еще присмотреться к тому, что предлагают Роднина и Зайцев под руководством Тарасовой...
А для нас все это было сигналом к дополнительным действиям. Мы сделали выбор: раз такие отклики, значит, мы сами еще не все сделали, чтобы нас поняли. Надо отшлифовать каждое движение, каждый жест программ так, чтобы наши новые черты проступили зримо. Не направление, которое мы избрали, не наши новые композиции и находки оказались несовершенными, а наш уровень подготовки был еще далек от того, который необходим на новом этапе.
И мы как никогда ранее стали работать над шлифовкой программы, добиваясь отточенности жеста, полной слитности с музыкой. «Вы должны скользить не рядом с музыкой, а вместе с музыкой, раскрывая ее внутреннюю сущность, а не только ритм»,— Тарасова, отстаивая этот постулат, была бескомпромиссна. Да и мы сами понимали, что это абсолютно необходимо, если мы собираемся заставить всех замереть перед тем зрелищем, которое мы готовили.
На чемпионате Советского Союза нам это еще не удалось.
На первенстве Европы в Копенгагене мы уже ближе были к цели.
Именно на чемпионате Европы разгорелась, пожалуй, самая острая за все последние годы борьба за первое место. Роми Кермер и Ральф Остеррейх из ГДР решили именно в этом, предолимпийском, году дать нам настоящий бой. Никогда еще не были они так сильны. В прошлом сезоне Роми и Ральф на чемпионате Европы оказались вторыми, обойдя Смирнову и Уланова. Последующий отход на чемпионате мира на третье место отнюдь не обескуражил их. Наоборот, придал новые силы, сделал еще настойчивее, целеустремленнее.
Специалисты из ГДР не могли не знать, что мы сменили тренера, что за нами уже не стоит Станислав Алексеевич с его авторитетом, и решили, что это самый подходящий момент для наступления.
Ни разу ранее не имели Кермер и Остеррейх таких высоких оценок — в короткой программе и в произвольной. Они стояли совсем рядом с нами, но перейти грань мы им не дали. Судьи поставили паре из ГДР высокие оценки: 5,8 и 5,9. Но мы набрали еще больше — почти все 5,9 и три 6,0. В «Советском спорте» о нашем выступлении было написано так: «Уже в первой части программы с молдавской мелодией Роднина и Зайцев ошеломили огромной скоростью. Во время поддержки Ирина взлетела так высоко, что почудилось: она парит в воздухе, почти не опираясь на руку партнера. Каскады прыжков, подкрутка в три оборота не были самоцелью. Движения фигуристов сливались в ажурном рисунке...»
Нас очень порадовала фраза о том, что сложные элементы в нашей программе не являются самоцелью. Значит, нас начинают понимать, значит, новое постепенно пробивает себе путь. Нам бы хотелось добавить: не самоцель, а яркое средство для самовыражения!
Саша: К чемпионату мира 1975 года мы вышли на пик формы. Это было уже второе Ирино выступление на катке местного курортного центра «Бродмор». Ей были известны все каверзы, подстерегающие здесь фигуристов. Да и Татьяна Анатольевна в Колорадо-Спрингс бывала, выступала сама. Так что у меня было два отличных «проводника» по этой горной стране.
Акклиматизация прошла на этот раз сравнительно легко. Сил было много, подъем душевный — колоссальный. У нас еще оставалось время, чтобы побродить по живописным окрестностям, посмотреть на тренировки наших ребят и соперников. В Колорадо-Спрингс мы приехали неполным составом: в последние дни перед отъездом тяжело заболел Александр Горшков, ему сделали операцию, и место чемпионов в команде оказалось незаполненным. Его не отдали никому. Это было очень правильным, по-человечески справедливым решением. Тем самым наша команда как бы заявила: мы будем бороться за победу в танцах на льду, но место чемпионов мира и Европы занять сегодня не может никто.
В разгар чемпионата Людмила Пахомова и Александр Горшков, который после операции еле-еле успел восстановиться, да и то не до конца, прибыли в Колорадо-Спрингс. Однако в соревнованиях не выступали, только продемонстрировали свое великолепное «оригинальное» танго, которое со следующего года становилось обязательным для всех участников крупных международных соревнований.
Пахомова и Горшков благодаря принципиальной и стратегически верной позиции руководства команды (в первую очередь — Анны Ильиничны Синилкиной) были включены в международное турне чемпионов и призеров и выступали в нем с блеском, тем самым как бы делая заявку на победу в следующем, олимпийском, сезоне.
Не стану цитировать отклики на наше выступление, появившиеся в печати. Мы были довольны своей работой. И судьи оценили ее высоко: семнадцать раз нам дали оценку 5,9, один раз — 6,0.
Татьяна Анатольевна Тарасова, отвечая на вопросы журналистов, сказала так:
— Я была уверена на сто процентов, что Роднина и Зайцев справятся со своей новой уникальной программой. Спортсмены последовательно наращивали форму и подошли к чемпионату мира как к пику сезона...
Эта уверенность тренера, конечно, передавалась и нам — уверенность в верности избранного пути, уверенность в правильности найденных вместе новых решений!
Как же проходила борьба? Что можно сказать о ней — пусть даже очень бегло?
Соперники наши выглядели не так уверенно, как на чемпионате Европы. Вероятно, пик их формы прошел, да и проблемы акклиматизации оказались для них более сложными, чем для нас. В нашей команде на этот раз вслед за нами шли Ирина Воробьева и Александр Власов (они заменили Надежду Горшкову и Евгения Шеваловского, выступивших в Копенгагене неудачно), Марина Леонидова и Владимир Боголюбов. Им достались четвертое и пятое места.
Несмотря на внешнюю легкость, победа — особенно при выполнении произвольной программы — досталась нам нелегко. Вновь случилось неожиданное, вновь — препятствие, которого никто не ожидал, предвидеть которое, как это бывает в-спорте, совершенно невозможно.
...Это случилось в середине разминки перед самым выступлением. Катки в США несколько уже и короче наших, что связано с играми профессиональных хоккеистов, чьи правила несколько отличаются от международных и предусматривают иной размер ледового поля. Специально для фигуристов никто катки не расширяет, и приходится на ходу менять конструкцию программ (чтобы точнее уложить все элементы), сдерживать скорость (чтобы не врезаться в азарте борьбы в бортик и не вылететь вообще за пределы поля). Мы начинаем этот процесс переподготовки обычно еще дома, отмечая какими-нибудь вешками размеры уменьшенного поля, а уж на американском льду доводим эту работу до конца.
Вероятно, не все занимаются по такой же схеме, и поэтому выступления в США доставляют, помимо других хлопот, еще и связанные с «укладыванием» композиций по-новому. Это усложняет обстановку и на разминках. На сравнительно маленьком поле разминаются четыре или пять пар, так что развернуться просто негде. Такая теснота и привела к столкновению перед заключительными выступлениями.
Столкнулись сразу три пары. И Ира, помогая Воробьевой, получила тяжелую травму плеча. Вывих был моментально, так сказать, ликвидирован, плечо стало на место, но боль осталась. К середине программы она стала невыносимой.
Ира: Я поняла, что поддержку сделать не смогу, что у меня снова может повториться вывих. Спортсмены и врачи знают, чем это чревато. И, как мне показалось, очень тихо я попросила Сашу пропустить поддержку. И мы ее пропустили. Это был единственный элемент, который мы не сделали в Колорадо-Спрингс. Этот «просвет» оказался незамеченным: его легко задекорировать. Для опытных спортсменов здесь никаких проблем нет.
Мне казалось, что я прошептала Саше свою просьбу, что он понял ее по моим губам. Но выяснилось, что это было не совсем так. Журналисты на пресс-конференции спросили, что это я крикнула Саше во время выступления. Мне не хотелось говорить о своей травме, о боли, которую я испытывала. Радость от первой победы на чемпионате мира с новым тренером и новой программой перекрывала все. И я ответила коротко и с улыбкой: «Я его подбадривала...» Этот ответ вполне устроил всех, и журналисты получили возможность вновь подчеркнуть, как неутомимая Роднина успевает еще и помогать своему партнеру...
Об этой истории можно было бы сейчас подробно и не рассказывать, если бы она в то время не имела своего продолжения. И состряпала это продолжение одна из журналисток, которая часто пишет о фигурном катании, бывает на всех чемпионатах мира и Европы, вообще крупнейших международных соревнованиях, словом, обладает необходимым минимумом информации. Имя этой журналистки Сандра Стивенсон, она представляла тогда лондонский журнал «Спортсуорлд».
Что же это было за «журналистское продолжение»?
Газета «Советский спорт» в январе 1976 года дала достойную отповедь выдумкам С. Стивенсон, показав их довольно явственный антисоветский душок. Мы же оставляем за собой небольшой комментарий сугубо спортивного характера.
«В статье Стивенсон «Застывшие улыбки», опубликованной журналом «Спортсуорлд», перечислено нежало громких имен,— писал «Советский спорт»... — Есть в этой статье и имена советских фигуристов — Ирины Родниной, Ирины Воробьевой, Александра Зайцева и Александра Власова. В какой же связи упоминаются лидеры советской сборной?
«Таящееся в спортсменах нервное напряжение нередко вырывается наружу,— пишет Стивенсон.— Лучший пример тому — инцидент, который произошел на последнем чемпионате мира. Во время разминки ленинградская пара Воробьева и Власов исполняла поддержку. Когда Ирина была уже наверху, стоявшая рядом крепко сбитая брюнетка ударила Александра плечом. В результате и Воробьева, и Власов упали, ударившись о барьер. Если бы эта брюнетка была не Ириной Родниной, феноменальной и эгоистичной чемпионкой из Москвы, ее бы немедленно дисквалифицировали. Позже между Воробьевой и Родниной произошел не менее жаркий инцидент в раздевалке»...
Журналисты из «Советского спорта» попросили тогда двух Ирин прокомментировать эпизод, который так «шокировал» английскую журналистку.
«Ирина Роднина: Я отлично помню эту тренировку на льду Колорадо-Спрингс. В тот момент на катке находилось несколько пар, в том числе фигуристы из других стран. Однако журналистка из Лондона полностью исказила факты. Я не только не сбивала Иру Воробьеву, а, наоборот, ловила ее после того, как во время поддержки она падала на лед.
Ирина Воробьева: Совершенно верно, я тоже запомнила этот момент. Одна из пар, проезжая рядом, помешала Родниной выполнить прыжок, а мне с Сашей Власовым — исполнить поддержку. Я летела сверху и могла бы сильно удариться. Но Роднина подстраховала, что называется, поймала на лету и спасла меня от травмы.
Ирина Роднина: Мне кажется, что английский журнал поступил бестактно не только по отношению к советским спортсменам...
Ирина Воробьева: И еще мне хочется сказать, что в нашей сборной команде встретились настоящие рыцари, верные друзья. Я уже три года выступаю за нашу сборную и не раз убеждалась, насколько благородно, тактично ведут себя наши старшие друзья — чемпионы мира и Европы, с каким вниманием опекают они дебютантов...»
В заключение статьи было интервью с Анной Ильиничной Синилкиной:
«Лично у меня статья в английском журнале «Спортс-уорлд» вызывает глубокое чувство возмущения. Автора этой статьи мы знаем довольно хорошо. Уже не впервые Стивенсон с упорством, достойным иного применения, пытается бросить тень на репутацию советских фигуристов и доказать недоказуемое. Мало сказать, что многие положения статьи Стивенсон представляют собой полнейшую чушь — они к тому же носят провокационный характер, особенно в отношении Родниной... Стивенсон с особой злобой пытается очернить советских чемпионов, тренеров, выступает с нападками на судей. И сам мир фигурного катания она стремится представить в самом искаженном виде. Наша Всесоюзная федерация выражала уже протест по поводу клеветнических выступлений Стивенсон, и он был поддержан в Международном союзе конькобежцев...»
Вот такое было продолжение и завершение столкновения на льду нескольких пар во время чемпионата мира в Колорадо-Спрингс. Автор статьи в довершение ко всему даже не понимала сугубо спортивных, технических моментов (или сделала вид, что не понимает), связанных с трудностями для всех участников из-за катка меньших, чем обычно, размеров. Но когда уровень профессиональной компетенции невысок, его пытаются компенсировать другим.
Саша: Тут был еще один момент, чрезвычайно важный, с которым мы столкнулись впоследствии уже во время подготовки к Олимпиаде в Лейк-Плэсиде. В преддверии Олимпийских игр закулисная борьба, попытки предварительно распределить медали, оказать нажим на судей, на специалистов, даже на обычную публику возрастают во сто крат. Не были исключением и месяцы, предшествовавшие Играм в Инсбруке. Статья Сандры Стивенсон была одной из самых заметных, пытавшейся посеять зерна вражды между спортсменами, грубо нарушить принципы олимпийской солидарности и дружбы. Об этом уже сказано. А мы сами из всего этого сделали выводы, которым свято были верны впоследствии и которыми делимся с другими, выступая уже в ином качестве. Именно твоя сила, неуязвимость, умение вести борьбу честно и открыто, твоя контактность и открытость у людей, мягко говоря, иного склада могут вызвать злобную, внешне как будто и ничем не мотивированную реакцию. Если же разобраться получше, то тайное всегда становится явным, надо сохранить только спокойствие и достоинство.
Отличное выступление на чемпионате мира, признание нашего нового курса окрылили нас, вселили новые надежды, укрепили доверие между нами и Татьяной Анатольевной. И мы говорили себе: вместе мы можем еще очень много сделать для того, чтобы прогресс парного катания не прекращался ни на миг! И мы создадим новые программы, новые показательные номера — силы и желания для этого есть, хоть отбавляй.
В этой главе мы много пишем о своих ощущениях, решениях, намерениях, показываем, как сложно давался нам переход к новому тренеру. А что сам наш новый тренер Татьяна Анатольевна Тарасова? Что она испытывала? Что думала? Какие у нее были мысли, когда решался вопрос о нашем переходе к ней?
Нам запомнилось ее интервью именно на эту тему, которое было опубликовано в «Комсомольской правде»:
— Почему Роднина и Зайцев пришли именно к вам?
— Я интересовалась этим. Они говорили, что у меня каждый год у учеников новые программы — произвольные и показательные и что им это очень нравится...
— Значит, к вам их привели не только взаимные симпатии?
— Нет, конечно. Я знала их только как хороших спортсменов и лишь подозревала, что Ира к тому же и очень интересный человек. Первое время мне было работать с ними страшно. Дней пять я просто смотрела и молчала. Сложно вносить коррективы в чужой труд. Ведь не я учила их, не я сделала чемпионами. И, быть может, мне нужно было смотреть и вникать дольше, но на носу был сезон. А значит, надо готовить новую программу, придумывать элементы, подбирать музыку. Эта напряженная работа нас объединила.
...Они старались мне помогать. Правда, я не могла навязывать им свои планы и систему тренировки, но можно было советовать, отстаивать, убеждать и... делать по-своему. И потом, они просто фанатики, и с ними так интересно на льду!»
Глава 6. Инсбрук-76. Олимпиада-2.
Необходимое предисловие:
24 часа вместе * Шлейф предыдущего сезона * Выигрывает тот, кто меньше ошибается * Отдав все силы без остатка * Грипп свирепствует в Деревне * Удивительно, но факт
Весной 1975 года мы стали мужем и женой.
Отныне мы все двадцать четыре часа в сутки проводили вместе.
Отныне мы становились одним целым — и в жизни, и в спорте.
Это было большой радостью. И одновременно — большим испытанием.
В обычной семье муж и жена часть суток проводят врозь, скажем каждый на своей работе, а мы и на катке всегда вместе, и с катка вместе, и дома вместе. Дело наше творческое, без споров совершенно невозможно. И нам надо было вырабатывать новые критерии поведения, приспосабливаться, учиться не замечать мелочи жизни, быть терпимыми! А самое главное — всегда оставлять на катке творческие споры, уметь отдыхать от них.
Есть, конечно, свои закономерности в том, что спортсмены, выступающие в спортивной или танцевальной паре, становятся мужем и женой. Так же, как и то, что хорошую пару в фигурном катании создают брат и сестра. Близкие люди, родственные души, сходные гены...
На выработку новых стереотипов ушло несколько месяцев. И нельзя сказать, что эти месяцы дались нам легко. Но, с другой стороны, и мы менялись в лучшую сторону.
Любовь любовью, но ведь и спорт помог нам прийти к главному — человеческому взаимопониманию. Мы научились — сама спортивная жизнь заставила нас — согласовывать поступки. Ни один шаг в паре не получится без скоординированное™ движений. Везде, всюду, во всем — умение помогать и уступать друг другу, уважать право другого на его видение целей, задач и путей их осуществления.
Великий смысл заключен в слове партнеры! С одной стороны, абсолютная принципиальность и жесткая критика при выборе принципиальных решений, открывающих путь к победе, с другой — разумный компромисс, учитывающий все лучшие стороны таланта партнеров.
Спорт — зеркало жизни. Все, что происходит в жизни, происходит и в спорте — только в своей интерпретации. И не случайно семьи, родившиеся из спортивных пар, так крепки, так выносливы и устойчивы ко всякого рода внешним помехам.
Иногда мы задумываемся: а почему так много разводов у нашей молодежи? Что это? Юношеский максимализм? Отсутствие прочного идеала? Или самое обычное: неумение быть контактными, терпимыми, нежелание идти на уступки друг другу? Ответы могут быть разными, но для нас ясно только одно: спорт, будучи одной из моделей жизни, научил и нас, и многих других спортсменов умению ладно, рука об руку жить в семье. И за это спасибо ему!
Как-то один журналист рассказывал нам о том, что его коллега, побывав на тренировке, в ужасе говорил: «Они же все время ругаются. Правду говорят, что Зайцев под пятой у Родниной...» Мы от души посмеялись над таким неожиданным выводом. Но ведь из таких «наблюдений» рождаются слухи.
Ира: Я тогда так ответила журналисту: «Парное катание — это прежде всего борьба характеров, не сочетание, а именно борьба. Если человек беспощаден в требовательности к себе, то он неминуемо будет таким же требовательным к партнеру. И тут уже не до сантиментов. Я бы сказала так: люди совершенно чуждые, не близкие друг другу, более склонны к взаимному любезничанию и обмену комплиментами, чем те, которые одержимы единой высокой целью. Многие наши обсуждения на тренировках действительно проходили на повышенных тонах. Мы спорили до хрипоты. И чаще всего я оказывалась не права. Саша обладает удивительной способностью сразу же схватывать суть вещей, а я путаюсь и спотыкаюсь в мелочах, злюсь на себя, срываю злость на других, и так, пока не дойду до истины. Потом, есть у меня пренеприятнейшая черта, я называю ее «упертостью». Это упрямство, помноженное на злорадство; вот знаю, что ошибаюсь, но все равно буду стоять на своем — подика докажи, что не права.
К счастью, Саше это удается. Он побеждает меня своим спокойствием и достоинством, удивительно благородной добротой, с которой смотрит на мои недостатки. Мне делается стыдно, и я трезвею... Очень благодарна ему за такие уроки...»
...Спортивная гармония рождала и гармонию в нашей жизни. Однажды найденную гармонию мы всегда старались сохранить и укрепить. Разрушить легко, созидать очень трудно!
Однако эти истины каждый должен открыть для себя сам. Преподносимые в готовом виде, они похожи на назидание-. А назидание ведь ничего, кроме раздражения, обычно не вызывает. Посему вернемся к фактам нашей жизни в жаркие дни лета 1975 года — факты убедительнее нравоучений.
Саша: Начало было трудным. Мы были истерзаны испытаниями предыдущего сезона, потребовавшего от нас полной мобилизации всех психических сил. Физически мы очень быстро пришли в норму. Вообще, эта сторона нашего тренинга никогда не внушала нам особого беспокойства. Здесь все шло по плану. Но при готовности физической, при том, что элементы на тренировках давались легко, на показательных выступлениях и на соревнованиях мы их срывали. Не хватало внутренней готовности, жесткости, сопротивляемости. Более того, какое-то безразличие, «тусклое» настроение — и это накануне Олимпиады! — довольно часто охватывало нас. И в первую очередь Иру. Она ведь в «высшем свете» фигурного катания провела времени намного больше...
Ира: На чемпионате страны пропустила все сложные прыжки. Понимаю, что надо прыгнуть, захожу на прыжок и... прыгаю одинарный, а то и вовсе ничего не делаю, кручу «троечку», имитирую выезд и не смотрю на Сашу... Сил во "мне полно. Свежая, готовая к старту, а ничего поделать с собой не могу. Внутренне опустошенная, равнодушная, состояние шоковое. Умом все понимаю, а тело заставить сделать необходимое не могу...
Надо было срочно приводить наши нервы з порядок. До Олимпиады еще оставалось почти полтора месяца. Это и много, и мало, если учитывать важность олимпийского турнира и его ответственность. Пришлось несколько перестроить тренировки, а главное, изменить их сугубо психическое содержание, установив для себя, так сказать, щадящий режим.
И, странное дело, когда приехали на чемпионат Европы в Женеву, на наш первый и последний международный предолимпийский старт, собиравший всех главных конкурентов, то выяснилось, что и у других пар не лучше, что к важнейшему сезону нервы разгулялись у всех и что уровень мирового (тогда в Европе были все лучшие пары мира) парного катания вверх пока не шагнул. Скорее, даже наоборот. Пары из ГДР — Кермер — Остеррейх и Гросс — Кагельман потускнели, юношеский задор исчез, взрослая серьезность сформировалась не до конца. Не найдены были еще новые краски, чтобы лучше оттенить особенности техники этих пар. Багаж был прежним, а ошибок стало больше.
И мы сказали себе: на Олимпиаде победит тот, кто сделает меньше ошибок. Кататься надо чисто. И хотя этот постулат всегда лежал в основе любого нашего выступления, сейчас он стал самым важным, решающим.
Саша: Я взял бы эпиграфом для той Олимпиады, первой моей, да и вообще для любых олимпийских соревнований, такой: «Учитесь властвовать собой!» Хотя и имеет он универсальный характер, но иногда затушевывается, уходит на задний план.
Ира, конечно, на олимпийский лад меня настраивала. Теперь понимаю, что тем самым настраивала и себя, возвращая свои прежние ощущения, переживания, отбирая то единственно нужное, что могло помочь нам. Ира часами могла рассказывать о Саппоро, о том, какой олимпийский дух царил тогда, как легко и трудно жилось в олимпийской семье. И все приговаривала: «Олимпиада — это тебе не первенство мира или Европы. В Инсбрук прилетишь — сам поймешь».
Опыт в Саппоро Ира, как читателю теперь уже известно в деталях, приобретала очень нелегко. Совсем чистого катания тогда ведь не было. И не случайно. Внутреннюю гармонию в паре поддерживать сложно всегда.
Ира себя прямо-таки по полочкам «раскладывала». Беспощадно анализировала, препарировала каждый свой шаг. Что делала? Что говорила? О чем думала? Где теряла силы на том, что отвлекалась не по делу? Где теряла из-за того, что расстраивалась без надобности, не умела себя уберечь от ненужных треволнений?
Конечно, опыт Иры был для меня живым и увлекательным. Но чужой опыт знать хорошо, а свой иметь во сто крат лучше. И нужнее. Я это сейчас с полной ответственностью говорю. Глядя со сдвоенной олимпийской вершины...
Правильно меня настраивала Ира. Абсолютно точно, даже в крохотных деталях. И все эти детали свою роль затем сыграли. Но ведь у каждого человека остаются какие-то сомнения. Нет-нет да и думалось мне: не так страшен черт, как его малюют. Три года никаких чертей не боялся и теперь не испугаюсь.
Конечно, в Инсбруке я не испугался, но трудно было очень. Совсем на ином месте в мире спорта — и не только в нем — себя чувствуешь. Физически и психически, всем телом и душой ощущаешь взгляды миллионов людей, которые следят за тобой, стараются быть с тобой, даже катаются вместе с тобой.
Это помогает. Но это ведь и обязывает. И еще как обязывает!
Я потом уже, прочитав немало книг, воспоминаний спортсменов и тренеров, тщательно проштудировав историю Белых олимпиад, пришел к выводу, что обычно на олимпиадах лучше всех выступают спортсмены бывалые, опытные. Старты в Инсбруке свидетельствовали об этом со всей очевидностью. Только забрезжила надежда подняться на призовое место, как уже забыл юный, необстрелянный участник обо всем. Вот уже близки позиции соперника, еще рывок — и медаль будет твоей. Ан нет! Ловушка уже поджидает тебя. И самое обидное заключается в том, что избежать ее можно было бы совсем легко и просто. Нет, в пылу погони не заметил опасности.
В фигурном катании нечто подобное случилось с Ирой Воробьевой и Александром Власовым. Медаль уже лежала перед ними. Надо было только точно рассчитать силы, не гореть бесцветным пламенем все дни, сохранить себя для последнего боя. Забыли об этом спортсмены. Забыл тренер. Призерами не стали. А через две недели на чемпионате мира взошли на третью ступеньку пьедестала удивительно легко.
(Об этом, между прочим, говорил на Играх и экс-чемпион мира Ален Кальма. Он отметил, что вторая советская пара просто погналась за медалями — каталась, чтобы перепрыгнуть с третьего места на второе. А надо было настраиваться только на хорошее выступление и не думать о наградах. Опытнейший мастер отлично знал, что говорил. Он подметил характерную ошибку, свойственную молодому азарту...)
Можно было бы еще называть фамилии молодых спортсменов, которым такие просчеты стоили дорого, но, думаю, не только в этом дело. Главное, извлечь урок, понять суть. Не сомневаюсь, что слова «олимпийское спокойствие» появились и в литературе, и в обиходе совсем не случайно. G древних времен заключен в них особый смысл, и тот, кто проникает в тайну этих двух слов, имеет гораздо больше шансов стать победителем.
Спокойствие, о котором я говорю, можно еще назвать и спокойствием осознанной силы. Оно пришло к нам в Инсбруке после долгого и трудного пути в начале сезона, когда барометр нашего психического состояния то взлетал высоко-высоко, то опускался ниже критической черты. Вера в свою силу к пику сезона была не слепой, а именно осознанной. И то, что мы не блуждали в потемках, что выход из лабиринта трудных поисков мы нашли вовремя, делало нас еще сильней.
Мы выходили на старт, стараясь разумно регулировать тот внутренний подъем, ту внутреннюю предстартовую возбужденность, которые свойственны каждому, кто выступает на олимпиаде. Особенно тем, кто выступает в первый раз. И спасибо Ире за то, что, попадая в очередной водоворот событий, я уже знал, как из него можно выбраться, избежав больших потерь. И когда после короткой программы мы оторвались от соперников, нас обрадовал не столько сам этот факт, сколько то, что мы смогли полностью управлять собой в сложной обстановке.
В первой, медленной, части олимпийской произвольной программы мы исполняли сложный прыжок в два с половиной оборота. Он и сейчас еще даже новым лидерам парного катания поддается с трудом, а тогда на него решились только мы. Обычно прыжок не вызывал у нас никаких затруднений, но перед Олимпиадой на двух соревнованиях он не получился. Конечно, можно было бы его выбросить — у нас и так в программе элементов «ультра-си» хоть отбавляй. Но это было бы ' отступлением. Отступлением от самих себя, от своих принципиальных требований.
И мы оставили прыжок в программе. Пошли на него легко, как на тренировке. В воздухе я успел зафиксировать — чисто автоматически, сознание здесь ни при чем,— что Ира взлетела высоко и что прыжок у нее получается.
Это отняло у меня тысячные доли секунды. Принесло радость за Иру. И все-таки отвлекло. Я никогда не срывал на соревнованиях этот прыжок, а тут — уже перед самым приземлением — левой ногой чуть задел правую, на которой выезжаю. Вибрации конька вполне хватило, чтобы тонкая линия выезда «задребезжала». Меня понесло в сторону, но — даже не знаю уж каким усилием воли — мне удалось погасить скорость и «спланировать» вслед за Ирой.
Все остальное было делом чистейшей техники. Я больше не отвлекался и только старался чувствовать свой, наш внутренний камертон.
Нелегко было еще и в конце программы. Дыхание стало затрудненным. Воздуха не хватало. Инсбрук, вообще-то, город не высокогорный, и километра над уровнем моря нет. Но к этим сотням метров надо еще добавить «климат» олимпийских соревнований. И усталость стала жестко сковывать нас.
«Еще немножко, еще чуть-чуть...» Слов нам не надо было. Достаточно взгляда. Я видел, что Ире трудно, да и она, несомненно, заметила мою усталость. Но мы верили друг в друга и знали, что каждый будет стоять до конца. Когда кончилась музыка, мы поняли, что победили. Но что-нибудь испытать, кроме крайней усталости, оказалось просто невозможно...
Ира: Я постараюсь добавить некоторые детали, а кое-что к расшифровать в этом Сашином рассказе. Я могла сравнивать то, что происходило в Саппоро, с тем, с чем мы столкнулись в Инсбруке. Олимпиада-76 тоже была праздничной, красивой, торжественной. Однако при этом — и более деловой. Суховатой даже несколько. Менее артистичной. Возможно, это мое индивидуальное восприятие, но оно таково.
А спортивные ситуации складывались похожие. Вновь положение усложнялось тем, что на Главной арене времени для тренировок нам не отвели. Мы тренировались на гигантском открытом катке в центре беговой дорожки, а это смещало все ориентиры, сбивало нас с привычного дыхания. К тому же тренировки проводились ранним утром и поздним вечером. Это освобождало массу времени днем для того, чтобы посмотреть, как соревнуются другие. Но зато как трудно удержать то, что необходимо для успешной борьбы самому! И к тому же вновь абсолютно ненужная пауза между обязательной программой и произвольной. Непонятно все-таки, почему организаторы Игр не учитывают опыта чемпионатов Европы и мира, национальных первенств, где программа всегда четко и последовательно выдержана, где она апробирована десятилетиями практики и приносит спортсменам наивысший творческий результат.
Открою еще маленький личный секрет, о котором Саша сам не скажет никогда. Перед открытием Игр планировалось, что флаг СССР во главе нашей сборной понесет он. Но надо же такому случиться: именно на открытие Олимпиады у нас попадала чуть ли не единственная тренировка в ледовом Дворце. Мы просто не имели права пропустить эту последнюю на «официальном льду» репетицию. Когда шла церемония открытия, мы тренировались и смогли увидеть ее только в видеозаписи. Не надо убеждать читателей, что Саша был расстроен. Обидно, конечно. Но дело — прежде всего.
Огорчений перед стартом надо избегать. А тут не избежали.
Внешне мы выглядели совершенно спокойными. Но я по себе, по чуть различимым приметам чувствовала, как нервишки пошаливают. На разминке перед короткой программой ноги стали чугунными. Как будто к каждой привязали многокилограммовые гири. Я заставляла себя кататься. А ощущение было такое, что ничего от жизни мне не нужно. Стать бы в центре катка и окаменеть. Не двигаться. Не крутиться. Не прыгать. Абсолютно ничего не делать!
Перед самым стартом со злостью говорила себе: «Неужели ты стала такой старой и никчемной, что тебе ничего уже не хочется? Неужели ты ничего не можешь сделать на льду? Неужели, ты так обленилась, что и ноги тебя не несут? Что с тобой творится, Роднина, ты ведь сама на себя не похожа! Очнись! Давай-ка возьмись за ум!..»
Читатель, наверное уже заметил, что часто перед ответственным стартом я обращаюсь сама к себе. Это своеобразная настройка, аутотренинг.
Похоже, так мы тогда оба завели себя, что понеслись по льду как угорелые. Один элемент — здорово. Второй — здорово. Где-то гремят аплодисменты. И только в этот момент мы трезвеем, приходим в себя.
Нечто похожее было и с произвольной композицией. Мы сутки маялись, дела себе найти не могли. В конце концов, решили поехать на соревнования горнолыжников. Говорят, красивое зрелище, увлекательное, так бы и сам помчался по склону. (Между прочим, с тех пор мы действительно увлеклись горными лыжами и теперь зимой вместе с сыном очень часто отправляемся отдыхать на склоны гор и горок.)
Сказано — сделано. Поехали. Поднялись на подъемнике высоко в горы. Тихо. Никаких соревнований нет.
Выясняется (Ире выяснить легко, она окончила немецкую спецшколу, языком владеет здорово), что приехали мы совсем не туда, куда нужно. Что соревнования горнолыжников совсем в другом месте. На другой горе, благо их тут множество, и подъемников на каждой — иногда штук десять.
Что было делать? Отправляемся домой не солоно хлебавши. Но только мы вернулись к креслам подъемника, как нам заявили: спускаться отсюда можно только на лыжах. В креслах вниз не возвращаем. Такой уж закон. Не пустим в кресле вниз — и все тут. Мы долго объясняли, что у нас завтра решающий старт, Что нам нужно спокойно спуститься,— не тут-то было. Австрийцы держались за правило с немецкой педантичностью и в кресла нас не пустили.
И пришлось сесть, так сказать, на пятую точку и помчаться с горы без всяких лыж. Удовольствие было колоссальное и незабываемое. Мы кричали, смеялись, подымали снеговые тучи, барахтались, бросали друг в друга горсти снега, падали и поднимались. Скорость была большая, и только спортивная координация, сила ног не позволяли склону сбросить нас вверх тормашками в обрыв.
Мы забыли о соревнованиях. О соперниках. Вообще об Олимпиаде. Наслаждение, полученное во время спуска без лыж по альпийскому склону, забило все другие эмоции.
Можете себе представить, какой переполох в тренерском кругу и среди руководителей команды учинил наш рассказ! Сколько «ахов» и «охов» послышалось вокруг. Даже врача попытались вызвать, чтобы определить, не растянули ли какую-нибудь мышцу Роднина и Зайцев. Нет, с руками и ногами, с мышцами был полный порядок. А вот напряжение неожиданно для себя сбросили, и в эту ночь спали как убитые.
Мы вспоминали потом одну потешную «историю такого же рода, которую рассказывали Люда Пахомова и Саша Горшков. В 1969 году на чемпионате мира перед произвольным танцем Мила и Саша пошли погулять по склонам горы в Колорадо-Спрингс. Они и не заметили, как перешли границу чьих-то частных владений — лес был уж больно красивый и густой. И вот на первой же полянке их догнал огромный пес, очевидно охранявший эти владения, и*схватил Милу за ногу. Осторожно схватил, почти не сжимая клыков, но что она испытала — можно себе представить. Пес потихоньку подталкивал Милу к пределам леса, Саша шел рядом, не позволяя себе ни одного резкого жеста. Так они и дошли до границы этих частных владений. Здесь пес отпустил Милу, виновато махнул хвостом и ушел обратно в чащу.
Ребята понеслись вниз как на крыльях. И тоже хохотали. И тоже веселились. И тоже чувствовали себя так, как будто и соревнований не было. Один стресс снял другой.
Ира: В произвольной программе первые три минуты шли легко. Потом ноги «сели», и надо было только додерж'аться. Саша вообще только и смог, что доехать до борта, сесть на него и ждать оценок. Переступить границу катка — сил уже недоставало.
Впечатления наши несколько различались. Радость была общей. Тяжелые медали напоминали о том, что мы чемпионы. Но я не чувствовала полного удовлетворения: и на второй Олимпиаде мне не удалось показать самое красивое свое катание. А у Саши радость первой олимпийской победы как бы стерла вообще все другие эмоции, и только на следующий день стали появляться аналитические и критические нотки. И это тоже, наверное, было и логично, и закономерно.
После пресс-конференции мы вышли на улицу. Было поздно и пустынно. Центр Инсбрука, где еще клокотала жизнь, ■ был в стороне. Перед нами лежала оцепеневшая от мороза площадь, на шоссе за ней урчали моторы проносившихся машин. Мы пошли туда. За спиной приплясывал олимпийский огонь, горевший в чаше перед стеклянной стеной Дворца. Вскоре возле нас остановился маленький автомобиль — внимание водителя привлек огромный букет, который нам вручили на церемонии награждения. Водитель поздравил нас и усадил в машину. Через несколько минут мы были возле Олимпийской деревни.
И здесь тоже было пустынно. Спортсменам и тренерам уже совсем немного оставалось до выхода на испытания следующего дня. А у нас вдруг появился волчий аппетит, и мы просто не могли не поужинать, даже несмотря на поздний час. В олимпийской столовой кроме нас было еще несколько фигуристов из других команд. Мы подняли бокалы с соком и чаем и так отметили свою победу на Белой олимпиаде!
Да, все-таки спортивным парам везет больше, чем остальным. Мы свое дело сделали. Мы свободны. Можно посмотреть Олимпиаду. Можно поболеть за своих. За тех, кто продолжает борьбу. Многим из них в эти дни приходилось очень нелегко.
В Олимпийской деревне гулял грипп, дававший очень высокую температуру. Многие — в том числе и наши спортсмены — не сумели уберечься от гриппа, несмотря на все усилия врачей. Среди фигуристов нашей сборной тяжелый грипп подхватила Наташа Линичук. Три дня без тренировки, и все-таки она каждый раз выходила на старт, и когда прокатала произвольную программу с температурой выше 38, со льда ее увозил партнер, а за бортом успел подхватить стоявший начеку Володя Ковалев. Медалей Наташа и Гена Карпоносов тогда не завоевали, они были четвертыми, но, право же, такое мужественное поведение на соревнованиях тоже достойно награды!
Особенно рьяно мы болели за биатлонистов. Нас с ними связывали теплые, родственные отношения. Началось с дружбы с Сашей Тихоновым, кончилось дружбой со всей командой. В Инсбруке героем был Николай Круглов. Он и сам стал чемпионом, и команде золотую медаль привез. Командная гонка и на этот раз, как всегда, могла бы стать сюжетом для приключенческого фильма. Мы смотрели ее возле самого финиша.
Сначала на этап вышел Александр Елизаров. Он справился со своей задачей, но вся борьба еще была впереди. На втором этапе бежал Иван Бяков, биатлонист сильный. Только стартовал, метров двести прошел, как прямо рядом с нами — рукой подать — у него сломалось крепление. Лыжные крепления фирмы «Адидас» уже подвели во время первых гонок нашего Беляева. Сама по себе новая система креплений была и простой, и достаточно надежной. Лыжникам (они это сами говорили) пришлась по душе. Но, может, материал, из которого крепление изготавливалось, был недостаточно выносливый?
Соперники уходят вперед, а Иван ковыляет на одной лыже и не знает, что делать. Такой вариант тоже был предусмотрен, и на всей трассе далее стояли наши тренеры с запасными лыжами и ботинками. «Поломка» Бякова была бы немедленно исправлена. Но разве кто-нибудь мог предположить, что крепление хрустнет уже на первых двухстах метрах?
И вот тут перед нами раскрылся подлинный олимпийский характер. Проявилась та драгоценная дружба, которая цементирует игры.
За Иваном Бяковым бросился вдогонку, стаскивая с ноги ботинок и при этом ухитряясь еще не упасть, какой-то гонщик. Француз — это ясно, потому что только у наших и французских лыжников и биатлонистов есть такие крепления. Остальные команды на них еще не перешли. Бяков мигом скинул свой ботинок, натянул протянутый ему французом, прикрепил лыжу и помчался без (оглядки догонять ушедших вперед лидеров.
А к французу бросились советские журналисты. Они успели перехватить этого парня, без них фамилия его могла бы остаться неизвестной. Он стал все-таки героем дня, Жерар Вер-ге. И когда Николай Круглов и Александр Тихонов довели командную гонку до победы, когда на пресс-конференции стали допытываться, не испугала ли наших биатлонистов катастрофа на втором этапе, Круглов сказал, что наши ребята очень благодарны французу Жерару Берге за помощь, что он настоящий друг и что его благородного поступка они никогда не забудут.
Да, Верге оказался настоящим олимпийцем!
Коля Круглов — большой любитель чая. После гонки мы еще посидели с ним в маленьком домике для отдыха. Зее-фельд, где шли соревнования лыжников и биатлонистов, довольно далеко от центра Инсбрука, а тем более от Олимпийской деревни. И здесь была создана как бы вторая «Деревня», чтобы не надо было метаться туда и обратно, особенно накануне старта.
Мы с Колей говорили о гонке. О чемпионстве. О том, как грустно будет когда-нибудь уходить и больше не выступать на играх. Нам было очень интересно услышать, что говорил Круглов и что так перекликалось с нашими чувствами: «Я, когда на пьедестале стоял, когда гимн наш играли, понял, что полжизни за это мог бы отдать. И никогда не пожалел бы. Но вот гимн сыграли, надо уходить. Спускаюсь по ступенькам и думаю о том, что назад меня уже никто не пустит. Хочешь подняться — все начинай сначала. Другого пути нет. Это закон...» Круглов устало улыбался. Он тогда не знал, что следующую олимпийскую вершину ему не придется покорять. И мы тоже еще не знали, что ждет нас в будущем. Впереди была неизвестность, которую нам самим надо было прояснить...
По складу характера оба мы любым скорость, взрывную, даже неожиданную. Поэтому, когда шли соревнования конькобежцев, мы чаще всего болели за спринтеров.
Заинтересовали нас соревнования саночников. Вот уж страшный вид спорта. Сани в ледовом желобе трясет так, что просто удивительно, как это спортсмены выдерживают. Особенно девушки. Откуда сила в них такая, чтобы и сани удержать в повиновении, и самим в них удержаться. Вера Зозуля тогда начинала свой путь. Начала хорошо, а в лидеры не выбилась.
И о ней, той, инсбрукской, мы не раз вспоминали спустя четыре года. Вера в Лейк-Плэсиде стала олимпийской чемпионкой. К последнему заезду выступление стало для нее пыткой. Голова просто разламывалась от боли, но она заставила себя выйти на победный заезд. Своей победы теперь она отдать никому уже не могла. Сказался и олимпийский опыт.
Само собой не пропускали мы и матчей наших хоккеистов. На финальный матч с командой Чехословакии, в котором решалось все, мы пришли к самому началу и не увидели на трибунах ни одного свободного места. Мы от обиды и разочарования чуть не заплакали. Выручили — вот она снова, олимпийская солидарность! — товарищи из команды Болгарии. Они потеснились, освободили узкую полоску «жизненного пространства», и мы, съежившись, втиснулись чуть ли не в одно кресло.
Нам повезло — мы сидели сразу за нашей командой. Мы слышали, о чем говорят игроки и тренеры. Мы видели, как трудно дается им победа. Тем почетней она была, украшая концовку выступлений советской сборной на Олимпиаде.
Так вот и шла для нас Олимпиада, день за днем принося победы, радуя отличным выступлением всей команды. И фигуристы не подвели. Это было самое лучшее выступление за всю историю участия в олимпиадах. Кроме нас золотые медали завоевали в танцах на льду Людмила Пахомова и Александр Горшков. (Великолепный успех наших танцоров помог этому разряду фигурного катания закрепиться на олимпийской арене.) Серебряные достались Ирине Моисеевой и Андрею Ми-ненкову. Серебряную медаль в тяжелейшей борьбе как минимум с пятью равными соперниками добыл Владимир Ковалев. Словом, такого еще не было, и для повторения подобных результатов нашей современной сборной предстоит еще много поработать.
Та, инсбрукского варианта, сборная команда СССР была поистине безупречной. Мы' дружили, мы отлично понимали друг друга, можно даже сказать — дополняли, мы уже обладали тем тонким тактом прошедших огонь и воду спортсменов, который позволяет быть неназойливым и в то же время необходимым соратником в команде. Такую команду надо воспитывать, специально готовить, подбирать, а не полагаться только на стихийный отбор: жизнь, мол, сама все сделает, отсеет слабейших и оставит лучших из лучших. Если оставить плыть корабль сборной по воле волн, понадобятся годы и годы, чтобы восстановить наш боевой потенциал. Не нужно никому доказывать, что такой путь нам сегодня совершенно не подходит.
Созданию особой творческой атмосферы в те годы помогало то, что за каждое место в сборной боролись несколько равных соперников. Борьба рождала лидеров. За лидерами часто стояли фигуристы, готовые поддержать их и даже — если понадобится, в крайнем случае — встать на их место. В каждом виде выступали спортсмены, представлявшие разные школы, имевшие свой неповторимый почерк. Спутать их было невозможно. И это тоже делало команду не только запоминающейся, но и сильной своей разноплановостью, гибкостью, неизменно вызывало интерес и у зрителей, и у специалистов.
Уроки сборной тех лет поучительны и сегодня. К сожалению, никто так толком и не проанализировал причины наших успехов и относительных просчетов тех лет, никто так и не попробовал обобщить этот опыт. А жаль, потому что теперь уже гораздо сложнее проделать эту необходимую для дальнейшего прогресса отечественного фигурного катания работу.
Вот один интересный пример того, как мы сами ростки нашего опыта порой не замечаем. В «Комсомольской правде» после чемпионата страны 1975 года была опубликована заметка заслуженного мастера спорта Алексея Мишина, который в памятном для нас 1969 году на чемпионате мира в Колорадо-Спрингс завоевал серебряную медаль в паре с Тамарой Москвиной. Ныне Мишин, равно как и Москвина, уже многоопытный тренер. В 1975 же году он только начинал свой новый жизненный путь. И вот, глядя на наше парное катание свежим взглядом, Мишин писал: «...пары нужно составлять из зрелых одиночников. Из хороших мастеров, владеющих прыжками в два с половиной оборота как минимум. И не надо ставить детей в пары. Это долгий и не всегда верный путь. Даже чаще неверный. При возрастном их движении вдруг появляется несовместимость — физическая, психическая, какая угодно... Я считаю, этот путь — растить из маленьких детей большие пары — вынужденный...»
И ведь Мишин знал, о чем писал. Он сам уже зрелым одиночником стал в пару с многократной чемпионкой страны Москвиной и после этого добился самых больших своих спортивных успехов. Опыт наших лучших пар свидетельствовал о том, что только такой путь ведет к многолетним успехам, к настоящей выразительности, только такой путь позволяет раскрыть все возможности, всю эстетику парного катания.
В 1976 году в Инсбруке мы стояли на пьедестале почета без своих товарищей по команде. Более того, в шестерке сильнейших было только две пары, а третья — Марина Леонидова и Владимир Боголюбов — заняла место в конце десятки, не принеся даже очка в неофициальном олимпийском зачете. Через два года ни этой пары, ни пары Воробьева — Власов не стало. А ведь именно они начинали кататься вместе с очень раннего возраста, ведь именно глядя на них восторгались некоторые наши специалисты: «Такие маленькие, а гляди, что уже умеют делать!» Жизнь показала, что такой путь настоящих, устойчивых, подлинно высоких результатов так и не дал. И даже если в силу каких-то причин приходится встать на него, надо приготовиться к длительной и последовательной работе на многие годы, чтобы воспитать совершенную пару, сильную своей полной гармонией.
Последующий ход событий лишний раз убеждал нас, да и всех специалистов, что стратегический, долгий успех пары требует разнообразной и последовательной работы, связанной не только с поиском очень юных дарований, но и с правильным использованием тех уже зрелых спортсменов, которыми богато наше фигурное катание.
Тема, которая затронута,— наша, можно сказать, больная тема. Мы ведь отдали все свои молодые годы парному катанию, оно и наша гордость, и наша боль. И в этой книге мы пользуемся правом, которое выстрадали долгими годами спортивной борьбы, поспорить, подискутировать, высказать свое мнение о перспективах развития нашего вида спорта.
...Чемпионат мира принес нам очередное испытание. Вообще, чемпионаты после олимпийских игр, как говорится, вытягивают из спортсменов все жилы. 'Это такое тяжкое испытание, что многие олимпийские чемпионы и призеры его просто не выдерживают. История фигурного катания частенько преподносит нам примеры смены чемпионов как раз после олимпиад. А тут еще болезнь, из-за которой мы две недели вместе не выходили на лед.
Саша: Эпидемия гриппа, свирепствовавшая в Инсбруке, своим крылом задела и нас. Уже в Москве сначала затемпературил я, а затем и Ира. И тоже температура поднималась за 40. Только-только переболел один, а другая еще не успела справиться с гриппом, как настал час отлета на чемпионат мира.
Чемпионат мира проходил в Швеции, каток нам был хорошо знаком. Ира после приезда даже не выходила на лед — лежала в гостинице и ждала, когда же спадет температура. Прибегать к сильнодействующим медицинским препаратам было невозможно. При контроле на допинг они могут дать искаженную информацию. Лечиться можно было только старым дедовским способом — пить чай с малиной, потеть и ждать.
Ира поднялась только на жеребьевку. Эта процедура при открытии чемпионатов всегда торжественна, празднична. Все участники — в вечерних туалетах, при полном параде. И только одна спортсменка выглядела, скажем, обычно, да еще была утеплена с перестраховкой.
Тут возникает вопрос: так ли уж необходимо спортсмену выступать на ответственных соревнованиях, если он болен?
Во время Олимпиады, как уже говорилось, многие из тех, кто грипповал, все-таки рискнули и приняли участие в соревнованиях. Но то ведь была Олимпиада, она раз в четыре года проводится и в следующий раз может оказаться не твоей. Это не чемпионат мира, который проходит ежегодно. В конце концов, мы уже трижды становились чемпионами мира. Но мы воспринимали болезнь как очередное препятствие, поставленное перед нами жизнью, препятствие преодолимое, перед которым, если не хотим потерять самоуважение, отступить не должны.
И мы вышли на лед, хотя на тренировке в день короткой программы (она была единственной за все это время) чувствовали, как ослабели наши ноги, как разъезжаются коньки. Ире было труднее всего. Тренировка вызвала еще один скачок температуры, к вечеру столбик ртути пошел за отметку 38.
А программу выполнили для себя почти идеально. Все элементы прошли без сучка и задоринки. Даже дыхание оказалось не затрудненным. Просто удивительно.
Однако температура держалась. Мы перед жеребьевкой просили судьбу о том, чтобы стартовый номер выпал поудачнее. Для нас удачным тогда было кататься не сразу после разминки сильнейших. А выпал именно он — первый номер в группе, завершавшей соревнования. Обидно, даже такой маленькой поблажки жеребьевка нам не дала!
В вечеру второго дня температура вновь поднялась за 38. Ире было так жарко, что даже и разогреваться перед тренировкой не пришлось. Ноги отказывались служить. Уже с первого «разминочного» прыжка Ира упала, чего с ней на разминках не было никогда. Попыталась прыгнуть еще раз — неудачно. Все прыжки шли в один оборот. Полный провал. Нет смысла даже разминаться.
На третьей минуте Ира поехала к борту, где стояла Татьян на Анатольевна. Со стороны можно было подумать, что и она вдруг заболела — лицо покрыто фиолетовыми пятнами. Пока я продолжал что-то автоматически делать, Татьяна Анатольевна пыталась говорить, успокаивать. «Но я ничего не слышала, все это скользило мимо меня. Мне ничего больше не было нужно,— уже вечером рассказывала Ира.— Я понимала, что это конец...» Успели еще договориться в оставшееся время, что при таком состоянии не будем исполнять прыжок в два с половиной оборота и выбросим поддержку в конце программы — ее и в обычном состоянии духа и тела выполнять тяжело.
Вышли на лед — и забыли обо всем. Катались легко, размашисто, без всякой экономии сил. За исключением двух элементов, которые выбросили, сделали все четко и красиво. Никаких придирок быть не могло. И опять-таки сил, как и во время короткой программы, и дыхания хватило с запасом.
Мы тогда думали, что, наверное, настроили себя на самое худшее, на полный упадок, на провал, а когда стало получаться нормально, ожили и получили как бы психологический допинг. Отсюда и легкость необыкновенная, и удачливость. «Пропадать, так с музыкой!» — и мы шли на все элементы без колебаний и раздумий, не оставляя себе никаких сомнений.
Надо будет когда-нибудь посмотреть учебники по психиатрии, поговорить с опытными врачами. Не может быть, чтобы не было таких прецедентов ранее, чтобы наука не знала, что происходит с людьми вообще и со спортсменами в частности в таких ситуациях. Есть ведь объяснение. Не может не быть.
А тут еще после выступления и процедуры награждения решили проверить температуру. Врач, который волновался за Иру втройне, немедля всучил термометр. И — о чудо! — оказалось, что температура абсолютно нормальная, как будто и не терзал Иру жар перед стартом, как будто и не болела гриппом целую неделю.
Рекомендовать другим такой способ борьбы с гриппом мы, естественно, не решаемся.
В этот вечер на пьедестал кроме нас поднялись наши основные соперники — Кермер и Остеррейх, а на третью ступеньку — Ирина Воробьева и Александр Власов. Учли ошибку Олимпиады. Катались ровно и уверенно.
Уже на пьедестале, после того как вручили нам награды, увидели в проходе на ступеньках рыдающую фигуристку из ГДР Мануэлу Гросс. Она была вместе с Уве Кагельманом бронзовым призером Олимпиады в Саппоро и только что в Инсбруке. А тут оказалась за чертой призеров. Она выступала в последний раз и плакала не столько оттого, что не получила награду, сколько оттого, что это был конец ее спортивной карьеры. Ее ждала новая жизнь, которой хоть чуточку да страшится любой опытный спортсмен, расставаясь с привычным кругом друзей и обязанностей.
И мы, стоя на пьедестале, хорошо понимали Мануэлу, потому что и сами стояли на развилке дорог. И нам тоже надо было выбирать свою, новую. Мы думали об этом на пьедестале. Не переставали прикидывать все «за» и «против» во время турне сильнейших фигуристов мира по Европе. Мы колебались и во время наших творческих отчетов перед трудящимися Сибири: готовиться к прощальному концерту или, наоборот, к борьбе еще на четыре года? Колебания продолжались не только в это межсезонье, но и весь следующий сезон.
Ира: В Сибири тогда Сашу внезапно прихватил приступ гнойного аппендицита. В сибирском городе Прокопьевске врачи сделали операцию великолепно, а местные поклонники фигурного катания своей заботой явно ускорили выздоровление Саши.
Всю весну мы отдыхали, а когда в июне начали тренировки, выяснилось, что у меня пропали прыжки, а Саше нужно вести очень серьезную борьбу с лишним весом. Первый сбор был принципиально важным, поскольку нам предстояло все-таки решить: будем или не будем дальше кататься? Если будем, то надо искать совершенно новый подход к своему стилю и создавать принципиальную программу действий на четыре года. Иначе оставаться бессмысленно.
Первой уловила наши колебания Татьяна Анатольевна. Мы полагаем, что женщина-тренер вообще чувствительнее и тоньше тогда, когда речь идет не только о мышцах, но о душе, эмоциях, чувствах. Терпсихора, муза наиболее близкая фигуристам,— женщина. Вообще, все музы — женщины. И это, конечно, не случайно.
Татьяна Анатольевна душой поняла наше смятение, нашу неуверенность и приняла единственно правильное тогда решение. Она не стала нас уговаривать оставаться в спорте, убеждать, разубеждать. Наверное, это не дало бы тогда никаких результатов. Она сделала самое простое (в простоте решения и была самая высшая сложность!) и правильное — она предложила нам интересную работу над новыми показательными номерами и стала вместе с нами искать совершенно новый подход к спортивным композициям.
И эта работа сразу нас увлекла. Прежние мысли остались на втором плане. Нет-нет да и тревожили они нас, заставляя еще и еще раз всматриваться в будущее и определять в нем свое место. Но это были только эпизоды, а новые программы, новые темы стали основой, платформой для всего начинающегося нового олимпийского цикла.
В те дни нам на одном дыхании удалось сделать несколько композиций. «Полюшко-поле» — раздольное, широкое, с яркой мелодией и переменчивым ритмом. Оно сразу понравилось публике. Мы часто потом исполняли его, особенно когда были на пике формы, когда все ладилось. «Я люблю тебя, Россия»... Поет Юрий Гуляев, песня великолепная, задушевная, чисто русская. Мы не сомневались в том, что этот песенный монолог, переложенный на ледовую хореографию и пластику, дойдет до всех наших зрителей. Но, конечно, считали мы, это будет танец для дома, для Родины, где слова и мелодия близки сердцам. А вот как быть во время показательных выступлений за рубежом?
Осенью 1977 года мы улетели в Канаду на традиционные международные соревнования. Мы могли спокойно посмотреть турнир, а в последние дни выступить с новыми работами. Кататься пришлось в двух отделениях, и мы решили включить «Я люблю тебя, Россия» в программу концерта. С некоторой тревогой выходили на старт, а потом, как в лучшие времена, забыв обо всем, находясь во власти песни, понеслись по льду.
Остановились под овации. Значит, поняли? Да, конечно, поняли, только так и можно объяснить реакцию трибун!
За кулисами народ повалил к нам валом. И спортсмены, и тренеры, и судьи. А уж от такого арбитра, как англичанка Памела Девис, чьи парадоксальные оценки (назовем их так) всегда вызывают разноречивую реакцию, экспрессии в высказываниях — тем более публичных — мы и вовсе не ожидали. А она нас горячо поздравила, сказала, что новый танец восхитительный, что у нас появилась совсем новая манера и что она рада нашему новому подъему. И еще попросила рассказать, о чем поется в песне. Мы объяснили, и оказалось, что Девис все правильно поняла. По ее словам, она почувствовала, что поется о русской земле и о любви к ней. Она даже воскликнула: «Эту песню можно чувствовать и понимать сердцем!» А мы подумали: почему же мы так боимся выносить на суд зарубежного зрителя композиции на современные советские песни? Почему ориентируемся по большей части на зарубежные мелодии, пусть даже и очень хорошие?
Нет, не квасной патриотизм подсказывал нам эти мысли. Требуются экстраординарные события, чтобы по-новому посмотреть на привычный порядок вещей и дать ему не только эмоциональную, но и объективную оценку. Все должно использоваться разумно и в меру: и современные ритмы, и «диско», и «ретро», и народная музыка, создававшаяся талантом наших соотечественников столетиями,— главное, чтобы музыка соответствовала таланту исполнителей и чтобы они помнили об истоках своей собственной музыкальной и пластической культуры.
Творческие процессы шли интенсивно. Они давали нам искреннее удовлетворение. Но физическое состояние наше по-прежнему было неудовлетворительным. Мы нервничали из-за этого. Да если задуматься, это было вполне объяснимо: хотели мы или не хотели, а расставаться с собственным стилем в его прежних проявлениях, с тем, к чему приучены были сотнями, если не тысячами тренировок, необычайно тяжело. Мы получали удовлетворение от находок, но где-то подсознательно сопротивление оставалось. Это было сильнее нас. И надо было пройти определенный водораздел, чтобы это внутреннее сопротивление стало исчезать.
Пожалуй, впервые именно в Канаде мы поняли, что водораздел между старым и новым преодолен. Восторженные оценки убедили нас, что мы стоим на правильном пути. Что обновление признано не только зрителями, которым тоже — мы были предельно самокритичны — порядком надоело смотреть на одно и то же в исполнении Родниной и Зайцева. И это было для нас самих-, для решений, на пороге которых мы все еще продолжали стоять, самым важным.
Остаемся! Мы сказали об этом самим себе. Сказали Татьяне Анатольевне. И она ответила нам, что, несмотря на первоначальные тревоги, в конце концов, и не сомневалась, что мы поступим именно так: «Ведь вы еще не все сказали в парном катании. И уйдя сейчас, жалели бы о недосказанном всю жизнь. Поверьте, я знаю, что говорю...»
Да, мы знали не слишком радостную историю Татьяны Анатольевны. В 1965 и 1966 годах Таня вместе с Георгием Проскуриным входила в состав сборной команды страны, стояла уже у самого подножия пьедестала, завоевала звание чемпионки Всемирной универсиады — звание по тем временам очень почетное, а потом получила тяжелую травму. И залечить ее так и не смогла. Она мучает ее и до сегодняшнего дня. Попыталась было пойти в танцы, но ничего не получилось — ее влекло только парное катание. И тогда она стала тренером. Однако пустота в душе оставалась долго. И отсюда — такое понимание своих учеников, такое активное соучастие в решении всех их жизненно важных проблем.
Мы понимали Татьяну Анатольевну, она понимала нас. И это оказалось решающим. Мы остались...
Послеолимпийский сезон вследствие этой нервотрепки, измотавшей нас и так и не давшей возможности полностью восстановиться после Олимпиады, давался трудно. Мы были издерганы и после каждого старта говорили себе: еще два раза выступим — и отдых! Еще раз выступим и — отдых! Впервые на чемпионате мира в Оттаве даже Ира, всегда неутомимая и никогда не показывающая своей усталости, выступив через силу, закричала: «Наконец-то отдых!» Десять лет ее жизни в большом спорте начинали сказываться все сильнее и сильнее...
Глава 7. Гордое имя – спортсмен!
Необходимое предисловие:
Мы испытали самую большую радость! * Анкета — в шутку и всерьез * Самое ценное качество * Рапортуем съезду, рапортуем партии * Сквозь тернии — к звездам! * Мы никогда не подведем...
Все детские, юношеские годы, вся наша молодость были без остатка отданы спорту. Мы полностью принадлежим ему и сейчас. А не закрадывалось ли в наши души когда-нибудь сожаление, что именно спорту, беспрерывной борьбе мы посвятили так много лет? Нам иногда задавали вопросы такого рода. Ведь не секрет ни для кого, что спорт требует и одержимости, и полной самоотдачи, и, если хотите, аскетизма, строгого самоограничения и отказа от многих так называемых «радостей жизни».
Конечно, спортивная жизнь нелегка. Добавим к этому, что, тренируясь по два, а то и по три раза в день, спортсменам вообще и фигуристам в частности надо еще успевать учиться в школе или в институте; многие из нас затем становятся аспирантами, преподавателями, тренерами, специалистами в самых разных областях деятельности. Свободного времени, позволяющего неторопливо и даже как бы без видимой цели выбирать себе какое-нибудь дополнительное занятие, у нас не было никогда. Нет его и сейчас. И, в отличие от многих наших сверстников, год за годом мы жили по строжайшему расписанию, отклонение от которого было абсолютно невозможным. Иначе месяцами страшной работы пришлось бы восстанавливать уже найденное, отшлифованное, налаженное.
Не хотелось ли нам взбунтоваться? Хотя бы на несколько дней? Часов? Переключить скорость? Попытаться двигаться как-то иначе? Проще? Или сложнее? Но не так, как много лет подряд. Может быть, и в нашем, пусть скоростном и целеустремленном, движении есть свои монотонность и однообразие?
Нет. Жизнь наша получилась удивительной по своему разнообразию, даже в строгих и жестко очерченных рамках. Если свобода есть осознанная необходимость, то именно такая свобода дала нам самое большое творческое и человеческое счастье.
Спорт, который требует абсолютной дисциплины и дисциплинированности, вырабатывает вместе с тем и умение в предельно сжатые сроки проделывать максимально возможную работу. И, удивительное дело, чем меньше у тебя времени, чем сложнее обстоятельства, тем быстрее и лучше выполняешь то, что тебе поручено тренером, преподавателем в школе или институте, руководителем спортклуба... Великий учитель правильного использования отведенного тебе времени — спорт!
Как-то у нас спросили: какое качество мы ценим больше всего в человеке, и не только в спортсмене разумеется? Мы ответили: ОДЕРЖИМОСТЬ. И хотя одержимость требует самоограничения и подвижничества, но мы ни от чего в жизни не отказывались. Мы и учились нормально. И отдыхали нормально. И друзей у нас много, и встречаемся мы с ними часто. Семья у нас крепкая. Сын — Сан Саныч — растет на глазах. Закончили выступления, стали работать, и здесь тоже стараемся вложить в свое дело все то лучшее, что у нас есть,— и снова без остатка!
Естественно, что сами по себе занятия спортом еще не дают некий карт-бланш на успехи в учебе и работе. У нас ведь тоже есть люди, которые еле-еле институт заканчивают, с тройки на тройку перебиваются, мотивируя это тем, что тренировки и соревнования много времени отбирают и на учебу его почти не остается. А рядом, в той же команде, при тех же нагрузках, а часто и при успехах в спорте гораздо более значимых, ребята не только вуз с отличием закончили, но и аспирантами стали, диссертации готовят.
Но все равно спортсмен лучше, чем человек, не занимающийся спортом, приучен к наиболее рациональному, эффективному использованию того, что природа и общество вложили в него. Исключения только подтверждают правило — об этом часто думаешь, когда читаешь книги таких ученых, как академики А. Микулин или Н. Амосов, когда знакомишься с жизнью выдающегося авиаконструктора О. Антонова, многих наших деятелей искусства, И. Ильинского например. Все они со спортом были знакомы основательно, и он дал им не только удивительную творческую неиссякаемую молодость, но и умение организовать себя для достижения высокой цели.
Мы с гордостью носим высокое звание советских спортсменов! И всегда будем благодарны спорту за то, что он нам дал. По сравнению с этим то, что он взял,— ничтожно. Долг здесь оплачен сторицей!
Однажды нас попросили ответить в газете на вопросы известной анкеты, составленной дочерьми Карла Маркса. Женни, Лаура и Элеонора предлагали ее членам семьи и близким друзьям. Полушутливый-полусерьезный психологический эксперимент помогает создать более отчетливое представление о личности отвечающего. И мы, помогая читателю, повторим свои уже давние, но сохранившие свою искренность ответы.
Итак, некоторые вопросы...
Достоинства, которые вы больше всего цените в людях.
И. Р.— Честность. Сочетание силы и доброты.
А. 3.— Целеустремленность, честность. Ответственность, Душевность...
Ваше представление о счастье.
И. Р.— Нормальное счастье — чередование неудач и удач.
А. 3.— Достижение заветных целей.
Ваше представление о несчастье.
И. Р.— Несчастье близкого человека, которое тяжелее своего.
А. 3.— Одиночество.
Недостаток, который внушает наибольшее отвращение.
И. Р.— Когда человек, ничего не отдавая, хочет получить многое.
А. 3.— Подхалимство, лицемерие...
Ваша антипатия.
И. Р.— Наигранность.
А. 3.— Ханжество.
Ваше любимое занятие.
И. Р.— Тренироваться.
А. 3.— Быть все время занятым.
Ваш любимый поэт.
И. P.— Лермонтов.
А. 3.— Пушкин, Берне.
Ваш любимый прозаик.
И. Р.— Булгаков.
А. 3.— Дюма.
Герой.
И. Р.— Андрей Болконский.
А. 3.— Герои не литературные, а живые.
Героиня.
И. Р.-...
А. 3.— Наташа Ростова.
Любимые цветы.
И. Р.— Гвоздика.
А. 3.— Несорванные.
Имена.
И. Р.— Саша, Валентина.
д. 3.— Имена людей, которые мне дороги...
Блюдо.
И. Р.— Сладкое.
А. 3.— Десерт.
Девиз.
И. Р.— Не унывать!
А. 3.— На судьбу надейся, а сам не плошай...
Как вы сами убедились, многие ответы были шутливыми, но в каждой шутке есть намек...
Например, чем вызвана наша общая страсть к сладким блюдам? И хотя никому объяснять не нужно, что сладкое дает быстрое повышение веса, тем не менее, если ты годами избегаешь пирожных, если чай стараешься пить без сахара, если за день съедаешь маленький кусочек хлеба — и всегда только черного, менее калорийного, то говорить о том, что испытываешь, когда видишь, как другие все это поглощают килограммами, можно долго.
Один из нас не видит вокруг себя и в литературе женщин-героинь, которые могли бы стать образцом. Почему? Ну, этот вопрос можно было бы адресовать почти всем женщинам, наверное. И если в анкете ответа не было, то, значит, не было особого желания отвечать на него, как нет его и сейчас.
Потребительство, подхалимство, лицемерие, наигранность, ханжество всегда были нам отвратительны. Органическое неприятие этих недостатков, заложенное еще в детстве нашими родителями, оказалось общим в наших характерах и только крепнет год от года. И когда мы видим или слышим, как в нашем любимом деле кто-то пытается обмануть и других, и себя, избирая легкий путь к успеху — на самом деле иллюзорному, способному завести только в творческий тупик и этого спортсмена, и все фигурное катание,— мы стараемся бороться всеми силами, чтобы доказать отвратительность и неправомерность таких попыток, их губительность при воспитании, особенно спортсменов совсем юных.
Нас воспитывал спорт. Ведь чемпионы всегда на виду. Их участие в спортивной борьбе, принятие ими решения уже не являются их личным делом. Мы всегда надеялись, что наши выступления нужны людям, и в этом черпали неиссякаемые силы.
Ира: А как могло быть иначе? Если ты один, если ты лишь сам за себя, то и запас сил у тебя — только одиночки, и все реакции твои — только одиночки, и никто извне не сможет понять тебя и прийтц на выручку, потому что ты эту помощь и принять-то как следует не сможешь. Это мы с Сашей ощущаем и в будни, и в праздники.
Если бы я боролась только за себя или за нас двоих (что тоже равноценно борьбе только за себя), разве я вышла бы несколько раз на чемпионаты мира или Европы после болезней, после травм, когда силы были исчерпаны и можно было уступить соперникам первенство, воспользовавшись совершенно законным и естественным «самоотводом»! Именно чувство локтя, чувство Единой Многомиллионной Советской Семьи укрепляло нас на нелегком пути к пьедесталам. Говоря это, вспоминаю сверхтрудный мировой чемпионат 1972 года в канадском городе Калгари...
Мы с Алексеем Улановым приехали туда после Олимпийских игр в Саппоро. Об этом последнем для нашей пары сезоне я уже рассказывала. Могу только добавить, что после олимпийских соревнований испытывала всепоглощающее чувство усталости и опустошенности. В Калгари к тому же уже твердо знала, что Уланов будет выступать в следующем сезоне с Людой Смирновой, а я, несомненно, закончу свой путь в спорте. Ревности к своему остающемуся в спорте с другой фигуристкой партнеру я не испытывала. Некая горечь была, и это вполне объяснимо. Но я выбрала для себя в тот момент иную жизненную цель, и поэтому будущее моего партнера меня волновало лишь, как и любого другого человека, связанного с фигурным катанием. В самом деле интересно, как сложится дальнейшая судьба олимпийского чемпиона, ставшего в пару с серебряным призером.
Значит, я просто докатывала сезон?.. И этого тоже сказать не могу. После Олимпиады я получила очень много писем — больше, чем за все предыдущие годы. И в них было столько восклицательных знаков, что их хватило бы на всю жизнь любому литератору. Я знала: за моими выступлениями следят много внимательных, добрых, чутких людей. И просто докататься по инерции я не имею никакого права.
Тренировки шли без подъема. Нам надо было вернуть физическую легкость и работоспособность, потому что выступать в Калгари сложно главным образом из-за разницы во времени с Москвой. (Добавьте к этому скачки, связанные с акклиматизацией в Японии и последующей реакклиматизацией дома.) Высотную акклиматизацию здесь проходить не надо, хотя горы — вот они, рукой подать, белеют вечными снегами. А сам Калгари — типичный американо-канадский городок центрального Запада. Здесь ежегодно разыгрываются гигантские родео, и местный Дворец спорта стоит как раз у ограды грандиозной арены, где лучшие ковбои Канады и США демонстрируют свое мастерство.
До самой последней тренировки все шло вроде бы нормально. Уже наладились прыжки. Парные вращения, дорожки шагов приобрели необходимую чистоту и синхронность. Поддержки, бывшие у нас не такими легкими, как хотелось, тоже стабилизировались. И вот напоследок Алексей предложил еще разок сделать одну из наших поддержек, особой сложности собой не представлявшую. Я не стала спорить, хотя уже поехала к бортику забрать чехлы от коньков.
Мне трудно пересказывать, что было дальше. И не только потому, что молниеносное падение, удар головой о лед привели к полному провалу в памяти, шоку. Воспоминание о той катастрофе на льду возвращает меня к состоянию, которое я испытала, придя в себя в больнице. Хорошо, что жуткое ощущение падения ушло из моих снов. А ведь было время, когда я падала, падала, падала... И просыпалась в холодном поту.
Помню, как я застыла на высоко поднятых руках Уланова. Потом что-то случилось (мне говорили, что конек партнера попал в глубокий след, в выбоину на льду, что-нога у него подвернулась и что он не мог устоять, держа меня вверху), я полетела вниз. Пыталась хоть как-то вывернуться, смягчить удар, приземлиться боком, плечом, но только не головой. Но Уланов держал мои руки, и я стукнулась головой. Дальше я уже не помню ничего.
В парном катании существует один неписаный закон, которого свято придерживаются все. Если во время поддержки — не приведи, господи! — случается осечка и партнерша падает, партнер должен сам лечь на лед так, чтобы не допустить катастрофы. Этому нас учили с детства. Этому было и будет еще немало примеров из жизни спортивных пар. И в моей жизни это не раз случалось.
Этот закон парного катания несет, несомненно, глубоко нравственное начало. Основа его — рыцарское поведение мужчины по отношению к женщине. В спорте почти все законы имеют такую основу.
К сожалению, на этот раз падение закончилось для меня печально. С катка меня унесли.
Очнулась я после падения через несколько часов в больнице. Белые стены, белый потолок. Взглядом не за что зацепиться. Наверное, так и надо, чтобы после сотрясения и беспамятства мозг отдыхал. Первое, что я услышала, это успокоительные слова медицинской сестры, которая заметила, что я пришла в себя:
— Это просто шок. Стрессовое состояние. А сотрясения даже и не было...
Помню, я очень обиделась: «Ну как же не было сотрясения? А почему же я в больнице? Почему не помню, как попала сюда? Если бы не было сотрясения, я бы осталась на льду и тренировку закончила бы не так!»
Не желая тревожить никого в Москве, руководители команды тогда сообщили, что я просто упала на тренировке, ударилась о борт и получила незначительную травму. Помню, что тогда такая интерпретация моего падения тоже была для меня обидной.
И когда я смогла наконец поговорить с тренером и с руководителями команды, я сказала им, что выступать обязательно буду. «Догадываюсь, о чем говорят врачи, а выступать обязана. Не могу не выступить. Если не выйду на лед, мне будет только хуже. И кроме всего прочего, я знаю, что в меня верят, что моего выхода на лед ждут». Я говорила тогда не очень много, потому что, если начинала волноваться, все вокруг становилось туманным и неопределенным, но мне удалось убедить всех.
Короткую программу мы катали после небольшой разминки, без всяких предварительных тренировок. Вышли на лед — поехали. Леша, правда, немного разогрелся, а я только по-скользила, чтобы почувствовать лед. Прыжок в голове таким эхом отдался, что подумала: надо останавливаться и отъез-, жать к бортику. Отказываться. Потом боль притупилась, и мы, не останавливаясь, поехали дальше. Оценки были довольно высокими. Выше всех.
А вот произвольную как прокатала — и не вспомню до конца. Там у нас в программе был прыжок «бедуинский». Сам по себе никакой технической сложности он не представлял. Но когда летишь в этом прыжке, то на какой-то миг зависаешь вниз головой. После того как выехали из прыжка, я перестала видеть каток. Ничего не вижу — ни границ его, ни трибун, ни судей, ни тренера. И вот удивительно, как находится в такой момент у человека ключ к спасению, о наличии которого он и не подозревал. Я успела только подумать: надо держаться как можно ближе к Уланову. Он и будет для меня ориентирам. Куда он — туда и я.
Так и не помню, как каталась до последнего аккорда. Еще одна деталь: остановились, надо раскланиваться, а меня ноги совсем не держат. Бухнулась на колени, публику за аплодисменты поблагодарить не могу. А ведь все тысяч пятнадцать зрителей встали со своих мест, чтобы приветствовать нас.
Когда закончили кататься и я упала на колени, через весь каток ко мне помчался Станислав Алексеевич. Вместе с Лешей они довезли меня до кресел у телевизионной камеры. Там зарыдала и не могла остановиться. Почему плакала? Почему так долго не могла успокоиться? Может, это была разрядка, организм требовал ее, и этот способ разрядиться был самым простым и естественным, доступным для девчонки, которая сумела перебороть травму, сумела выйти на старт и сделать то, что для многих казалось немыслимым.
Потом я долго лежала в раздевалке, окончательно — насколько это было возможно в те минуты — приходя в себя. Было тихо, а может, я просто не слышала ничего вокруг. В тот момент я могла сама себе сказать, что выстояла и победила. А это многого стоит!
Через несколько минут мне еще надо было выйти на пьедестал. «Такой нагрузки мне уж точно не одолеть»,— сказала я себе, но тут же поднялась и, понюхав нашатырного спирта, пошла к партнеру и на награждение.
Когда играли Гимн СССР, я ощущала такое всепроникающее и великое счастье, что именно этот чемпионат мира впоследствии всегда называла самым запомнившимся в своей жизни.
В оставшиеся дни мечтала только об одном — поскорее вернуться домой. Канадские и американские репортеры, кстати сказать, тогда устроили буквально слежку за мной, за моим партнером. Они даже номер сняли специально напротив комнаты, которую занимала Анна Ильинична Синилкина и куда часто приходили наши спортсмены и тренеры. Они ждали сенсации. Более того, им хотелось получить подтверждение, что в команде назревает внутренняя вражда, глобальный конфликт. Не получили они никакого подтверждения своим домыслам. И вся советская сборная вышла из этого испытания с честью!
Ради такого счастья преодоления и утверждения стоит жить в спорте, стоит ему отдавать жизнь!
Это понимают даже буржуазные газеты, которые не так уж часто объективно оценивают то, что делают советские спортсмены. В газете «Нью-Йорк тайме» я прочитала о себе такие строчки: «Эта девушка, творящая на льду чудеса, ослепляющая нас своей заразительной улыбкой, как нельзя лучше олицетворяет черты своего народа — его талантливость и природное дружелюбие, его оптимизм, соединенный с необыкновенной поэтичностью...»
Саша; Конечно, самые яркие примеры проявления жизнестойкости советских спортсменов связаны с какими-то особыми ситуациями, иной раз с травмами или болезнями. Но есть и такое понятие, как мужество повседневности. День за днем, неутомимо, преодолевая подчас неверие, настороженность, непонимание нового стиля, приходится бороться спортсменам, вышедшим или выходящим на самую высокую орбиту — олимпийскую. Секунды или минуты счастья приходятся на годы соленого спортивного пота. И если человек счастлив после тренировки, если ему удается шаг за шагом подниматься на все более высокие пики и вершины, не останавливаясь и не давая себе передышки,— значит, ему по плечу любое задание Родины.
Я иногда вспоминаю один маленький эпизод из своего детства. Ни о каких чемпионских званиях я и не мечтал —какие т,ам мечты у девятилетнего мальчика, два года назад впервые надевшего коньки для фигурного катания! Пределом моих желаний было удачно выполнить прыжок в полтора оборота, обычный «аксель». Этот прыжок был самым сложным в моей программе. Я время от времени ухитрялся сделать его на тренировки, а когда настал черед соревнований, не побоялся включить ejro в программу произвольного катания.
Прыжок стоял у меня в самом начале композиции — силы еще не израсходованы, и вероятность удачи выше, чем в конце. Кстати, таким же приемом при создании неизмеримо более сложных композиций пользуются почти все мастера: в начале программы исполняются самые сложные, трехоборот-ные, прыжки, и только после того, как проходит фигурист свою «мертвую точку», когда уже приближается к финишу, он снова может рисковать. Ну, я, понятно, о таких высоких материях не знал ничего, у меня, как уже сказано, цель была скромная.
Уверенно пошел я па прыжок... и упал.
Поднялся быстро. Не растерялся. Снова пошел на «аксель» и снова упал.
Так я пытался прыгать и падал несколько раз, пока не выбился совершенно из сил. И каждое падение еще больше злило и раззадоривало меня. «Сделаю! Сделаю! Сделаю!» — твердил я себе, забыв обо всей программе. И уже почти под последний аккорд я все-таки прыгнул и чисто выехал из своего «акселя».
Награда была мне очень скромной: похвалил тренер, ребята сказали что-то, родители отметили: «А ты, Саша, с характером!» Но сейчас я иногда думаю: может, именно тогда, Зайцев, у тебя и проявилось впервые спортивное самолюбие, воля к победе. Может, тогда и обнаружил ты в себе, что надо только сильно захотеть и рано или поздно ты задуманное осуществишь!
Я полагаю, что многие наши чемпионы найдут истоки своих побед в детстве. И это обязывает нас, уже состоявшихся чемпионов, проявлять особую заботу именно о самых юных фигуристах, помогать им и словом, и делом. И сколько я знаю известных фигуристов прошлых лет, сегодняшних наших ведущих — все они так и поступают. И если быстро растут результаты в школах фигурного катания Урала и Зауралья, Украины, Грузии и Казахстана,— это заслуга и ребят из наших сборных, их тренеров, выезжающих во многие города страны, чтобы там поддержать своим опытом и знаниями молодые таланты.
С нас, ведущих, особый спрос! Так было, так есть, и так всегда будет! Но если мы сами не будем поддерживать огонь энтузиазма, он может потихоньку превратиться в еле заметный огонечек, а то и вообще погаснуть.
У нас — я имею в виду сборную — всегда была сильная комсомольская организация. Ее возглавляли такие большие мастера, как Сергей Четверухин, Александр Горшков, потом — Андрей Миненков. Только присматриваюсь я к новому поколению сборной и вдруг замечаю, что уходит куда-то былой задор, меньше интересных и крайне поучительных встреч во время тех же турне по городам страны, ушли в прошлое великолепные концерты, которые готовили члены сборной для своих же товарищей. Ведь даже свой эстрадный оркестр был, песни прекрасные пели, да еще как! А какая требовательность царила на некоторых наших комсомольских собраниях, когда без скидок на авторитеты мы говорили в глаза правду некоторым, скажем так — потерявшим чувство реальности и ответственности, уже опытным и известным спортсменам...
Мне могут возразить: вот ты, Александр Зайцев, и займись всем этим!
Но я хорошо помню и то, что нам со стороны об этом напоминать не было нужды. Мы с Ирой, Александр Горшков и Людмила Пахомова, молодые коммунисты, прекрасно понимали свой общественный, гражданский и спортивный долг, и нам подсказки не требовались.
Мне кажется, некоторые неудачи нашей сборной, особенно после Олимпиады-80 в Лейк-Плэсиде, связаны и с тем, что лидеры прошлых лет, уйдя из команды, не беспокоятся о том, чтобы лучшие наши традиции приумножались. Засучим ще вновь рукава, ветераны, и сделаем все, чтобы блеск медалей советской сборной никогда не тускнел!.. /
Три дня окрашены в нашей памяти особым цветом.
16 августа 1973 года. Каток «Медео», расположенный высоко в горах над столицей Казахстана. Здесь мы, несколько фигуристов ЦСКА, проводим свои тренировки перед началом очередного сезона.
В середине дня на каток в Медео приехали руководители партии и правительства, гостившие в Казахстане. Они осмотрели воздвигнутую строителями противоселевую плотину, которая защитила Алма-Ату от грозной стихии, уже не раз обрушивавшейся на город. Потом они спустились на каток и подошли к нам. Мы исполнили для гостей «Калинку». Нас попросили показать что-нибудь еще. Там же, на ледовой дорожке, мы продемонстрировали все, что могли, все лучшие свои номера и сложные элементы.
Мы думали тогда: у руководителей нашей страны огромное количество важнейших дел, и все же они нашли время и для осмотра чудесного нового катка, и для знакомства с тренировками сильнейших спортсменов и рядовых физкультурников. Во всем этом нельзя было не увидеть чуткость к людям, заботу о них.
Не знаем, хорошо или плохо катались тогда, все ли у нас получилось с точки зрения техники, но то, что катались с особым волнением, приподнятостью, трепетностью,— это знаем наверняка.
25 февраля 1976 года. Во Дворце спорта Центрального стадиона имени В. И. Ленина проходил спортивный праздник, посвященный XXV съезду КПСС. Спортсмены отчитывались перед делегатами съезда в том, чего добились за эти годы. И право вручить наш спортивный рапорт съезду было поручено Ирине.
На Белой олимпиаде в Инсбруке мы боролись за то, чтобы удостоиться чести поставить свои подписи под рапортом комсомола страны высшему партийному форуму. Несомненно, это помогло всем нам, стать сильнее, а нашей сборной завоевать медалей больше, чем когда-либо прежде на зимних играх. Мы равнялись на делегатов съезда — людей, каждый из которых на своем участке делает все, что может, и больше, чем может, ради общего нашего блага.
Невольно в такие великие дни задумываешься и над тем, почему повелось так, что во время самых значительных в жизни страны событий — всесоюзных партийных или комсомольских съездов — непременно проводятся физкультурные праздники, а перед лучшими людьми страны выступают и совсем юные физкультурники, и знаменитые чемпионы? Почему ведущие деятели государства и партии всегда выделяют время для встречи со спортивной молодежью? В чем смысл и суть этой говорящей о многом традиции?
В том, очевидно, что физкультура — здоровье народа, физическое и духовное. И, следовательно, в Лужниках происходит не просто спортивный праздник, а нечто большее — своего рода величественный и красочный отчет о ходе дел на одном из важнейших участков созидательного труда нашей Родины, о жизни социалистического общества.
Каждый из нас, спросив себя о том, что сделало наше государство, Коммунистическая партия для того, чтобы лично он был здоров, найдет исчерпывающий ответ. Мы начали тренироваться, когда ледовых Дворцов в стране почти не было. Об условиях, которые сегодня имеют многие юные фигуристы, мы только могли мечтать. Стадионов, катков, бассейнов, спортивных залов становится больше и больше, используются они рационально и интенсивно. И в этом тоже сказывается мудрая, отеческая забота партии о гармоническом развитии нашего народа.
Рапортуя об олимпийской победе, мы все были убеждены, что ее значение, конечно же, намного выше чисто спортивного. Пьедестал спортивный — это еще и чрезвычайно высокая трибуна для каждого советского спортсмена! С нее мы поднимаем свой голос за дружбу и мир на земле, за торжество идеалов олимпизма. Спорт — трибуна молодежи. И на эту трибуну право взойти неизменно предоставляется лишь лучшим из лучших. Это право завоевывается всей жизнью.
И наконец — апрель 1978 года. XVIII съезд ВЛКСМ. На трибуне — Ира. Именно ей поручено от имени многомиллионной армии советских спортсменов доложить о том, как готовятся они к новым свершениям, к новым победам во славу Родины. Вот о чем говорила Ира с трибуны комсомольского форума:
«На днях сборная команда СССР по фигурному катанию на коньках вернулась из поездки по Сибири. Где бы мы ни были, каждый день, каждый час мы ощущали великую преобразующую силу вдохновенного труда советского человека. И мы решили: именно так, как трудятся сибиряки — настоящие патриоты своего края, должен трудиться каждый- из нас, чтобы достойно представлять свою социалистическую Родину, свой великий народ. Иначе и быть не может. Ведь в нашей стране героев спорта ставят в один ряд с героями труда. Это — огромная честь, и она накладывает на нас не менее огромную ответственность. Побеждать, прославлять Страну Советов, приносить радость советским людям — святой долг, главная обязанность советских спортсменов!..
Сегодня в мировом спорте борьба за первенство остра, как никогда прежде. Успех определяют даже не столько техника или тактика, мастерство, сколько волевой потенциал, моральное превосходство, патриотический дух. Эти качества передаются из поколения в поколение, их повседневно формирует наш строй, воспитывают Ленинский комсомол, наши замечательные спортивные педагоги, тренеры.
Можно с уверенностью сказать, что ни в одном другом государстве не создано таких великолепных условий и возможностей для физического совершенствования, как в Советском Союзе. Многие наши ровесники за рубежом об этом могут только мечтать. Тем более обидно, что эти возможности не всегда эффективно используются. Видишь иной раз пустующие стадионы, залы, а за забором на пустыре или даже на проезжей части улицы мальчишки гоняют футбольный мяч, хоккейную шайбу. Можно ли с этим примириться? Нет! Ведь спортивные базы — вне зависимости от ведомственной принадлежности — должны служить укреплению здоровья всей молодежи!
...Олимпийцы понимают, какое значение будут иметь их победы, какая ответственность ложится на их плечи. Я много лет в спорте, мне бывало трудно и бывало радостно. Самая большая радость — это когда в честь твоей победы звучит Гимн Родины, поднимается ее флаг. Это чувство нелегко передать словами. За тобой страна в этот миг, огромная страна, и здесь, на пьедестале, ты — от ее имени, но ее поручению. Ради этого стоит жить, стоит еще больше трудиться!..» Под каждым словом в том выступлении Иры на съезде мы могли бы подписаться и сейчас. И не только мы — все наши товарищи по сборным командам страны, которые высоко несли знамя советского спорта и в 1980, олимпийском году, и после него, и те, что будут нести его в славное будущее, открывающееся перед новыми поколениями наших спортсменов.
Глава 8. Возвращение
Необходимое предисловие:
Скорее бы отдых! * Ждать труднее, чем догонять * Маленький Сан Саныч в центре внимания * Даже ноги не несут... * Умная поддержка тренера * Одесса встречает овацией * И несмотря ни на что — № 1!
Ира: В начале 1978 года я считала каждый день, который оставался у нас до завершения сезона. Понимала, что глупо, понимала, что так нельзя, и все равно считала, считала... Прошел чемпионат Советского Союза — значит, осталось стартовать еще два раза, затем можно будет отдохнуть. Приехали на чемпионат Европы, выиграли — значит, остался еще один старт. Только один старт — и отдых. Можно будет наконец выспаться. Можно будет пойти в театр, просто побродить по улицам, поговорить с родителями, провести вечер с друзьями.
Усталость накапливалась годами. Передряги и переплеты... Испытания и проверки характера... Взлеты и падения формы, из которых надо выбираться так, чтобы никто и не заметил, одним титаническим усилием воли... Сколько же раз вздрагивали «качели» за эти годы. И усталость накапливалась, накапливалась и теперь уже была со мной постоянно.
Когда приехали в Оттаву на чемпионат мира, не поверите: стыдно было выходить на тренировки. Стыдно, что Роднина приехала не готовой к чемпионату. Такого за все годы» моих выступлений никогда не было. И я из-за этого и нервничала, и переживала. Внутренняя сумятица давала себя знать на льду. Я грызла себя, грызла Сашу. А получаться так ничего и не получалось.
Саша, несмотря на акклиматизацию, несмотря на то что после перелета не выспались, устали, уже на первой тренировке делает все. И вместе с Татьяной Анатольевной начинает требовать, чтобы и я включалась в полную силу.
Времени 9 часов утра, коньки только-только наточены. Вообще, чувствую я себя на льду неприкаянной (потом уже, анализируя сезон шаг за шагом, окончательно для себя выяснила, что сказались, помимо всего прочего, и болезнь весной Саши, и опоздание из-за этого с тренировочными нагрузками, и то, что надо было и в Оттаве обоим еще прикататься немножко). Короче, не управляю телом до конца. И решилась в итоге на глупость. Согласилась сразу прыгать в паре, да еще прыжок в два с половиной оборота. Ну какой там двойной «аксель» — лицом об лед. Ударилась сильно. Но самое страшное — психический удар. Сорвала себе стереотип прыжка. С того самого дня разладился он у меня начисто. Что ни делаю — не получается.
И ведь уже опытная спортсменка. Все, кажется, в фигурном катании знаю, понимаю, контролирую себя и свои поступки, решения. А вот на тебе, глупость какую сморозила! Не имела я тогда права на такую элементарную ошибку. Знала ведь себя лучше, чем кто-нибудь другой. И тут ни тренер, ни партнер не виноваты: решает сам спортсмен.
Надо сказать, что на тренировки в Оттаве продавались билеты, и в зале подчас собиралось народу не меньше, чем на соревнования. Все трое мы были заведены до отказа. И Саша с Татьяной Анатольевной, и я сама. Гоняю себя, как могу, но когда механизм разладился, когда «материал» устал, когда мысли в голову не те лезут,— тут не до сложного прыжка. Я впервые минутами как бы раздваивалась: одна Роднина бьется, выколачивая из себя прыжок в два с половиной оборота, а другая Роднина наблюдает за ней и устало даже подсмеивается.
Тренировала я прыжок и ранним утром, когда зрители и тренеры еще на каток не приходили. Ну, раза два удавалось чисто выехать, да и то только в одиночку. Был нарушен внутренний контакт в элементе — в паре ведь зависишь не только и не столько от самого себя, сколько от действий партнера; всю тренировку, все выступление он у тебя на глазах и ты у него на глазах тоже. Вас связывает невидимая нить, заставляя беспрерывно координировать действия. В общем, в паре прыжок так и не выходил.
Такие «разногласия» в простых элементах не особенно заметны. Конечно, нарушение синхронности, точности фиксируется и судьями, и публикой. Но на сложных элементах, особенно на прыжках, да еще в два с половиной оборота, можно поставить крест.
И тогда я сказала и Саше, и тренеру:
— Только вы меня не трогайте. Осталось три дня, я прыжки налажу. Не давите на меня, дайте самой прийти в себя. В общем, оставьте меня в покое...
Так я и проводила тренировки последних дней: все парные элементы — вместе с Сашей, а прыжки — врозь. До самого выхода на старт в произвольной программе ни разу вместе двойной «аксель» не сделали.
Короткую программу прокатали довольно легко, хотя и был у нас первый стартовый номер. Мы к жеребьевке относимся без особого трепета. Когда в форме — все равно, каким тебе стартовать. Есть, конечно, нюансы, есть иногда поводы «просить у жеребьевки» того или иного, более удобного для тебя, стартового номера, но эти просьбы никогда еще не выполнялись. Первый номер в короткой программе — испытание весьма сложное. Стартуя первым, ты должен не просто хорошо выполнить все требования обязательной программы, ты должен стать как бы эталоном для всех участников, на тебя, как на правофлангового, равняются не только спортсмены, но и судьи. Неизвестно, кто после тебя и как сможет наиболее удачно справиться со всеми прыжками, поддержками, дорожками шагов, чья композиция окажется эффектной, а чья никакого впечатления вообще не оставит. Арбитры на всякий случай скупятся на оценки для первого, и даже сами правила соревнований требуют, чтобы судьи до самого последнего участника «экономили» высшие оценки.
Для нас цена стартового № 1 на этом чемпионате была особенно высока, учитывая нашу усталость, качество нашей готовности. Но мы справились с задачей успешно, и это несколько подняло тонус.
Но перед «произволкой» я снова начала нервничать. Только вышли на старт, как, слышу, Саша мне говорит:
— Ты не с той ноги стоишь! Мы стартуем с правой!.. Не задумываясь меняю ногу.
— Да нет же, нужно с левой!
Снова меняем ноги. Делаем это торопливо. Публика, конечно, не понимает, в чем дело, но мы слышим негромкий смех с первых рядов трибун, прямо напротив нас. Я пробую разглядеть лица (чего обычно не делаю) и вижу, что это наши давние и добрые друзья, лучшие фигуристы совсем недавнего прошлого — Жаннет Линн, Миша Петкевич, Йо-Йо Старбук, Кеннет Шелли... И стало так хорошо от их добрых улыбок, от их искренней поддержки. Я успела про себя еще подумать: ну, Роднина, давай покажи, на что ты еще способна! И тут грянула наша музыка, и думать уже было не о чем.
Мы не оставили нашим юным соперникам никаких шансов на успех. Ни пара из ГДР Магер — Беберсдорф, ни Бабило-ния и Гарднер, ни Черкасова и Шахрай не смогли всерьез побороться за первенство, хотя, повторяю, мы были в самой худшей своей форме за все годы и усталость сковывала нас по рукам и ногам. Казалось, попробуй рискнуть, попробуй использовать благоприятный шанс в борьбе с чемпионами! —ан нет, никто не решился, все отступили почти без боя. И я вспоминаю это выступление с гордостью: сумела все же взять себя в руки, сумели мы с Сашей — пусть и в последний момент, но наладить внутренний контакт, чистейше прыгнули свой двойной «аксель». Препятствие только заставило нас собраться для решающего штурма. Как это и положено лидеру. Чемпиону.
На чемпионате в Оттаве, кстати сказать, не было советских арбитров. Несправедливое решение Международного союза конькобежцев в преддверии сезона 1978 года активно обсуждалось в прессе, было много статей на эту тему, спортсмены и специалисты — наши и зарубежные — резко критиковали руководство ИСУ, его президента Ж. Фавара, которые потеряли объективные критерии и пытались наказать — нет, не советских судей или Всесоюзную федерацию фигурного катания,— а сильнейших советских фигуристов, чье мастерство было почти во всех видах программы намного выше, чем у других. Возможно, именно активный рост наших результатов и вызывал кое у кого раздражение и желание остановить его.
Отсутствие арбитра из своей страны, знающего возможности спортсмена, как никто другой в судейской бригаде, естественно, большая потеря. Однако это не помешало победить вначале нам, а затем впервые выиграть золотые медали Наталье Линичук и Геннадию Карпоносову, сменившим на «посту» Ирину Моисееву и Андрея Миненкова. Такие достижения в столь напряженной обстановке могут только украсить любую спортивную биографию.
Уловили некоторые тонкости чемпионата и его судейства газеты. «Оттава ситизен», в частности, писала: «Соревнования пар принесли лишь одну неожиданность: отсутствие оценки 6,0, которую заслужили победители. И еще жаль, что существующая система судейства не позволяет воздавать должное непрерывному прогрессу, которого из года в год добивается эта божественная пара. Глядя на нее, веришь: предела совершенствованию в фигурном катании нет!»
Если бы журналист знал, чего нам стоил тот чемпионат!..
Спустя несколько лет, тренируя свои юные пары, я им рассказывала о чемпионате в Оттаве, о том, как было нам тогда трудно и как сумели заставить себя забыть об усталости, о неудачных тренировках, о неподдающихся элементах. И еще говорила о том, что в спорте происходит не только физическое совершенствование. Главное, он воспитывает силу воли, крепость духа, умение «держать удар» тогда, когда твое дело выглядит уже безнадежно проигранным. Хочешь стать чемпионом — становись Личностью со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями. Причем обязанностей во много раз больше, чем каких-либо прав!
...После Оттавы мы сказали себе: все, отдых, передышка. Так больше работать нельзя, надо обязательно полностью восстановиться, освежить себя, снять путы усталости.
Саша: Читатели, наверное, уже заметили одну удивительную особенность в спортивной биографии сначала Иры, а затем и нашей общей. На каждом новом этапе развития пары неизменно возникали сложнейшие препятствия, которые в итоге не только заставляли нас собраться с новыми силами для штурма, не только аккумулировали наш опыт и знания для выработки новой творческой программы, но и в корне изменяли всю нашу жизнь. «Человек меняет кожу...» — это сказано и о нас после каждого такого «катаклизма».
Вспомните первое выступление Родниной и Уланова, когда они — совсем еще неизвестная пара — победили титулованных соперников, показав всему миру, что настала пора совершенно нового стиля!
Вспомните распад той, первой, пары, в которой выступала Ира, и формирование новой, вместе со мной. Это ведь был такой крутой поворот, что мало кто сумел бы выйти из него с честью!..
Вспомните переход к новому тренеру, полную смену на-1 ших представлений об изобразительных возможностях программ в парном катании и еще один рывок к своему спортивному идеалу!..
Видно, так уж устроена Ира, так уж устроен и я, что просто нуждаемся в такой «смене кожи». Иначе жизнь становится пресной, иначе одолевают усталость и сопутствующее ей равнодушие.
Это вовсе не значит, что решение о рождении ребенка было специально приурочено к предолимпийскому сезону, чтобы иметь затем время для восстановления и выхода на лед. Ни в коем случае читатель не должен представлять нас такими расчетливыми. Причем слово «расчет» в данном случае я могу употребить только с негативным оттенком.
Мы были женаты уже три года. Наша семья была монолитной и выдержала все испытания. Мы имели спортивные награды, о которых можно было мечтать. Но Ира — сказывался уже и возраст, и годы, проведенные в большом спорте,— стала уставать. И решение о том, что надо родить ребенка, исходило именно от нее. Мы долго обсуждали свое ближайшее будущее, не заглядывая на многие годы вперед, и пришли к единому мнению. А что касается спорта, то попытку вернуться перед Олимпиадой мы для себя не исключали. Что из этого получится, не знали. Верили, что это будет зависеть только от нас.
Нас очень поддержала тогда Татьяна Анатольевна. Она не стала произносить громкие речи о спортивном долге накануне Олимпиады, она сказала очень простые и правильные слова о том, что, конечно, нам необходим ребенок — какая семья без него! — но что про спорт тоже не нужно совсем забывать. «Я уверена, вы выступите на Олимпиаде, и выступите хорошо. У меня на сей счет нет никаких сомнений. Будем готовиться сразу к Лейк-Плэсиду!»
После чемпионата мира, уже вернувшись в Москву, мы побывали в Спорткомитете СССР.
Руководители Спорткомитета выслушали нас очень внимательно. Мы рассказали о своих личных планах. В ответ нам было предложено пропустить очередной сезон, а уж затем готовиться к поездке за океан, в «тюрьму», — имелось в виду то, что участникам Белой олимпиады в Лейк-Плэсиде вместо традиционной Олимпийской деревни выделялось для жилья новое здание тюрьмы для малолетних преступников.
Посмеялись. Пошутили. Но разговор все-таки был серьезным, и мы поняли, что на нас надеются, что и после рождения ребенка место для нас в команде будет оставлено. Это нас обрадовало.
Конечно, Ире досталось тогда так, что я не смею даже употреблять при этом какие-то оценки или эпитеты. И само ожидание ребенка было нелегким, и роды были тяжелыми. Чувствовала она себя, несмотря на спортивную закалку, неважно. Но именно закалка и неистощимая жизнерадостность, оптимизм, стойкость, уверенность в том, что и на сей раз все закончится благополучно, помогали не только самой Ире, но и мне, и всем нашим близким. Она оставалась улыбчивой, доброй, заботливой, ни разу я не услышал от нее никаких жалоб. Она радостно готовилась стать матерью.
Мне тоже было нелегко. Нелегко и как мужу, и как спортсмену.
Если первое утверждение, надеюсь, ни в каких дополнительных разъяснениях не нуждается, то второе следует расшифровать. Вынужденное относительное безделье разъедает иной раз спортсмена, как ржавчина. После колоссального напряжения, нагрузок — спад, огромное количество свободного времени, полностью использовать которое при умении работать интенсивно очень трудно. В эти месяцы я очень старательно помогал в работе Татьяне Анатольевне. Естественно, тренировался понемногу сам. Часто ездил по стране, выступал с лекциями по заданиям общества «Знание». Но чувство оторванности от фигурного катания было. И это утяжеляло мой груз.
Девять месяцев — как девять лет. И самое страшное, что в последние месяцы мы, мужья, не в силах взять на себя хотя бы крохотную часть того, что дано вынести только нашим женам...
Ира: Я думаю, что Саша слишком скромничает. Он очень много сделал для меня в эти месяцы. И если я всегда была спокойна, если все это время ничто не омрачало настроения молодой женщины, готовящейся стать матерью, если я могла сберечь все силы и всю стойкость для того главного, что и есть основа основ «женской жизненной программы»,— для рождения ребенка,— то в этом колоссальная заслуга и Саши.
Конечно, мы были рады, когда Татьяна Анатольевна сказала, что мы будем выступать на Олимпиаде, что она не сомневается в нашем возвращении. Но мы воспринимали эти слова только слухом. Может быть, даже умом. Но только не сердцем. Олимпиада, подготовка к ней стали очень далекими, почти нереальными. Их начисто заслоняло другое. Именно предстоящее материнство целиком и полностью поглощало меня, не оставляя места для фигурного катания. Так во всяком случае мне тогда казалось. Но подсознательно я, несомненно, была сориентирована на возвращение. Программу заложила. И приглушенные мысли и расчеты смогли проявиться только через месяц после родов.
В общем, так оно и получилось, хотя первые шесть-семь недель я продолжала жить только в радостной атмосфере общения с моим маленьким Сан Санычем. Вторым Александром в нашей семье, ставшим для меня, как и для каждой матери, первым!
Саша-маленький родился 23 февраля. В День Советской Армии. И свой бойцовский характер стал показывать в первый же день. С тех пор он его демонстрирует беспрерывно.
Любая мать может о своем сыне рассказывать до бесконечности. Могу и я. Но сейчас речь о другом, и мне хочется только вспомнить тот эпизод, когда я необычайно остро прочувствовала, что стала матерью и что у меня есть сын. Месяца через полтора после появления на свет Саши мне вдруг стало очень плохо. У меня появилось... сердце. До этого я его никогда не замечала. А тут по нескольку раз в день холодная и неумолимая рука хватала его и, сжимая, держала до тех пор, пока боль не заполоняла всю грудную клетку. Когда это случилось впервые, я так испугалась, мне так стало страшно — нет, не за себя, за Сашу-маленького, за крохотный, живой, чмокающий и бесконечно дорогой кусочек плоти от плоти моей. Что с ним будет, если со мной что-нибудь случится? Он ведь абсолютно беззащитен. Одинок. И я не могу его оставить! Не имею никакого права!
С того времени я стала думать о своем здоровье, о том, что пора его восстанавливать. Серьезных мыслей о фигурном катании все еще не было. Я думала только о Сан Саныче и ни о ком больше. Даже когда начались репортажи с первенства мира по фигурному катанию, на которое в качестве туриста отправился Саша-большой, я их смотрела только урывками. Впервые за всю мою долгую жизнь в спорте я даже особенно не интересовалась происходящим на ледовой арене. Тем более что как раз во время репортажей надо было купать маленького, укладывать его спать. Я думала: «Ну, что стоит телевидению устраивать эти репортажи в другое время, все равно ведь показывают в видеозаписи!»
Ранней весной я впервые надела кроссовки, нацепила на себя несколько спортивных костюмов и решила выйти в шесть часов утра немножко побегать. И смех и грех: не бег получился, а топтание на месте. Дом наш стоит на пригорке, вниз еще я кое-как бежала, а уж вверх даже шагом еле шла. Не было дыхания. Ноги меня не слушались. Я была беспомощной, и это и угнетало и раздражало меня одновременно.
А когда я выбралась на набережную, стало мне совсем не по себе. Навстречу мне выбежали в трусиках и маечках бодрые, улыбчивые люди лет под пятьдесят, а может, и больше. Они лихо гарцевали — иначе и не скажешь, особенно по сравнению со мной,— по тротуару, излучая здоровье, силу, закалку и выносливость. Иронически поглядели на мою закутанную в костюмы фигурку (я действительно со стороны выглядела смешно — эдакий разноцветный колобок) и исчезли в своем розовом, счастливом мире.
Мне стало обидно. Но поделать ничего не могла: после первых пробежек у меня так опухли ноги, что я и ходить уже была не в состоянии. Обувь никакая не налезала.
Здесь и поджидало меня испытание почище иного спортивного. В Москву приехали сильнейшие фигуристы — участники только что закончившегося чемпионата мира в Вене. Я не могла не пойти на этот концерт. Это был мой первый выход «в свет», я очень хотела увидеть своих друзей, почувствовать живительную атмосферу спорта, просто показаться на людях, а тренерам и спортсменам своим появлением как бы сказать, что о фигурном катании я думать не бросила.
В этот вечер мне надо было пройти в туфлях на высоком каблуке от входа во Дворец до ложи для почетных гостей и обратно. Этот «променад» стоил мне таких усилий, что и описать нельзя. Женщины, очевидно, поймут меня быстрее. Мне хотелось, сидя на трибуне, снять туфли, они сжимали мне ногу, как в камере пыток знаменитый «испанский сапог», но я улыбалась, разговаривала, рассказывала о Сан Саныче. Не говорила только о своих спортивных планах. Нечего еще было сказать.
Саша подсказал мне в те дни одно очень верное решение:
— Зачем тебе себя насиловать и бегать? Для тебя настоящая земля — это лед. На нем ты себя чувствуешь уверенней и легче. Давай-ка надевай коньки и приходи на каток. Будешь потихоньку кататься, так будет проще войти в норму...
И в один чудесный апрельский день я поехала с Сашей на каток. Не на тренировку — просто подвигаться, подышать. Сердце ведь продолжало побаливать. Только зашнуровала ботинки, только, опираясь на Сашину руку, вышла на лед, отъехать от борта не успела — вижу, бежит ко мне дежурная:
— Ира, скорее к телефону, мама звонит, и голос у нее какой-то очень встревоженный!
Я, как была в коньках, помчалась со льда к телефону. Слышу — голос мамы, как сигнал тревоги. Она кричит мне, что вышла на лестничную клетку, а дверь от сквозняка захлопнулась. Ключей у нее нет, ребенок в квартире остался один.
Не снимая костюмов, мы бросились к машине и помчались домой — спасать Сан Саныча! Открыли дверь, смотрим, а он лежит розовощекий, во сне улыбается и знать не знает, какие волнения доставил и нам, и бабушке. В общем, первого выхода на лед тогда не получилось.
Саша: Ире было очень трудно. С одной стороны, естественная физиологическая перестройка, отобравшая всю ее обычную энергию. А с другой — физическое бездействие, отсутствие тренировок почти целый год. Начинать ей надо было не просто с нуля. Ее физическая готовность была даже как бы со знаком минус. Когда пошла на показательные выступления во Дворец спорта, после нескольких шагов сказала мне, что она как персонаж сказки Андерсена — русалка, идущая по ножам.
Страшное ощущение!
Она об этом не говорит, но уже в первые дни, когда с Сан Санычем приехала из роддома, она его кормила и пробовала делать приседания. Каждый день старалась сделать приседаний больше. Мышцы болели страшно, но приседала, и Сашка молчал в эти минуты, словно понимая, что мама пытается заняться каким-то очень важным и нужным делом. Так что первые Ирины тренировки начались именно с этих домашних приседаний, а уж потом она вышла на первую свою пробежку. Пробежка была неудачной, мышцы у нее потом «жгло» несколько дней, и пришлось перейти на «околоспортивную ходьбу», медленную и спокойную. А уж потом — на каток, на первую тренировку — назовем тот, прерванный звонком из дома, выезд именно так.
Очень нам помогала тогда Татьяна Анатольевна. Ее терпение и заботливость казались неисчерпаемыми. И наши врачи, в том числе и врач сборной команды СССР Юрий Александрович Гончаров, установили чуть ли не ежечасный контроль над Ириной. Это и их заслуга, что в те дни она стала потихоньку и последовательно преодолевать свою полную растренированность.
Мы начали подготовку к сезону, таким образом, раньше всех.- И шаг за шагом к августу восстановили, как нам казалось, почти все, что было у нас раньше. Кроме уверенности в себе и запаса сил. Элементы уже выполняли, но на интенсивную длительную тренировку нас явно не хватало. И тогда мы решили внести поправку в план. Поправку, которая лишь однажды встречалась в нашей общей практике — в первом сезоне. В конце августа сделали на две недели перерыв в тренировках и хорошенько отдохнули. Все равно форму с августа по февраль нам было не удержать. Как всегда, во время отдыха мы продолжали заниматься, и, когда вернулись на лед, выяснилось, что мы не только ничего не потеряли, а даже приобрели...
В конце концов, дело было даже не в том, вернемся ли мы в сборную для участия в Олимпиаде или нет. Главное, что мы вышли на лед, что мы снова катаемся. И даже если в сборную команду попасть нам не удастся, то на наших проводах мы не будем стоять у бортика на коврике, а сумеем показать лучшие свои концертные композиции. Это было для нас как бы задачей-минимум.
Ира: Легко сказка сказывается... Вроде бы время до августа, когда мы почувствовали, что можем, пролетело молниеносно, однако каждая тренировка была мукой каторжной. Я пыталась бегать, прыгать, и в глазах многих окружавших меня людей улавливала плохо скрытое сожаление. Вот тут-то я, как говорят спортсмены, завелась. Да так завелась, что сама себя не узнала.
А может быть, такой азарт, такая яростная жажда борьбы проявились во мне после года, проведенного вне льда? После того, как я стала матерью?
Сегодня я не сомневаюсь в том, что это было именно так. Психическая и физическая стороны феномена, конечно, требуют изучения. Ибо ведь не только я (история спорта знает множество таких примеров) после рождения ребенка ощущала невиданный прилив сил, позволивший вновь начать борьбу за высшие награды. Переключение женщины на совсем иные заботы, такие естественные для нее, такие органичные, помогает лучше любого отдыха забыть о прежних спортивных нагрузках, испытаниях, встряхнуть весь организм, дать ему Давно уже не приходившую абсолютную свежесть.
Я говорила себе: «Ты еще можешь, Роднина, ты еще очень многое можешь! И ты докажешь это, пусть не посматривают на тебя с сожалением. Ты покажешь всем, что и в фигурное катание после рождения ребенка, несмотря на возраст, можно вернуться и стать лидером».
Руководство Спорткомитета СССР проявило к нам тогда полное доверие. Мы официально были включены в список кандидатов в сборную под номером один. Это было высокой честью и заставляло нас тренироваться с еще большей ответственностью. Нас приглашали на все совещания, где речь шла о подготовке к Олимпиаде. Иногда я не могла досидеть до конца: и зная, что я кормящая мать, меня охотно отпускали к ребенку.
Только когда Сан Саныч подрос и стал проявлять некоторую самостоятельность, мы уехали на первый свой тренировочный сбор, оставив сына на попечение моей сестры Валентины. Сбор проходил в Одессе. Я могла вместе с Сашей прыгнуть уже один-два прыжка в два оборота, однако на третий сил еще не хватало. Дело это наживное, требовалось только одно — кататься, кататься и кататься, повышая уровень нагрузок, восстанавливая запасы энергии.
Там же, в Одессе, состоялись и первые наши после перерыва показательные выступления. Когда мы вышли на лед, раздался такой шквал аплодисментов (или я отвыкла от них за год?!), что меня буквально оглушило. С места я рванула вперед с такой скоростью, что на первом же вираже упала. Пришлось уйти со льда, переодеться (я разорвала колготки). Потом мы вышли снова. Несмотря на то что танец был несложным, я все-таки еще разок упала, но это было последним моим срывом. Для меня с тех пор приветливая одесская публика так и остается одной из самых желанных...
На контрольной проверке сил сборной команды страны мы с удивлением обнаружили, что молодые наши пары не только не опережают нас в подготовке, но даже отстают. Мы оказались в лучшей форме, чем они. Теперь мы знали, что можем бороться за первое место. Никакое другое никого бы не удовлетворило.
После венского чемпионата мира 1979 года стало ясно, что нам попробуют бросить перчатку американцы Тай Бабилония и Рэнди Гарднер. Они, уже решив подписать контракт с ледовым балетом, задержали свой уход из любительского спорта после сезона 1978 года, чтобы выступить в наше отсутствие на следующем чемпионате мира. Своей цели они добились — золотые медали в 1979 году уехали в США. Теперь, не зная, возвратимся мы или нет, они решили развернуть по всему фронту атаку на высшую ступеньку олимпийского пьедестала почета. Вся мировая печать начала публиковать репортажи о том, как тренируются юные американские чемпионы, какие они хорошие, какие артистичные, сколько новинок готовят к предстоящему сезону, который для них наверняка станет достойным завершением спортивной карьеры!
Мы об этой шумихе знали, и нас она не очень-то волновала. До поры до времени не волновала, поскольку мы были заняты своими проблемами. А потом, уже имея перед собой конкретного противника, мы стали себя готовить и психически именно к поединку с американцами на их земле, на их катке, при поддержке их тысячами американских болельщиков. Такого рода предварительная психическая закалка подчас дает отличные плоды. Ты изучаешь сильные и слабые стороны соперника, а затем стараешься использовать их для того, чтобы заранее укрепить все свои позиции.
Нам такая предварительная работа пошла впрок. И довольно скоро — во время поездки на показательные выступления в Японию, куда приехали и Бабилония с Гарднером,— она дала свои плоды. Не знаю, изучали ли они нашу спортивную биографию со всеми ее нюансами и особенностями, сделали ли какие-нибудь выводы или нет, но то, что они к психологической борьбе готовы не были, это несомненно.
О начале нашего поединка с американцами мы подробно расскажем в той главе, где речь пойдет об Олимпиаде в Лейк-Плэсиде. Здесь же хочется добавить, что отбор в команду у нас по времени не совпал с чемпионатом США. Мы на своих соревнованиях сильнейших выступили почти как в лучшие времена. И из Ленинграда, где шел турнир, американские журналисты самым подробным образом информировали американских тренеров и фигуристов о том, как выглядим мы. Вели своего рода спортивную разведку и наши тренеры и руководители. Уже во время чемпионата Европы, когда мы одолели еще один порог — последний перед Олимпиадой, американцы проводили свой чемпионат, определявший состав их сборной. Стало известно, что Тай и Рэнди так и не восстановили своего потенциала, что по-прежнему именно психическая подготовка — самое уязвимое место у этой, бесспорно талантливой, пары. После обязательной программы чемпионы мира проигрывали другой американской паре и только после произвольной, тоже выполненной с многочисленными срывами и падениями, не без помощи бригады судей вышли вперед.
Тогда и стало совершенно ясно, что в борьбе нервов победит тот, кто не поддастся ажиотажу и сумеет сохранить себя.
Глава 9. Лейк-Плэсид-80. Олимпиада-3
Необходимое предисловие:
Первая проба сил * «Как мы рады, что вы приехали!» * Психическая атака отбита * Непрошеная слеза * Браво, Тихонов! * Радости и огорчения Лейк-Плэсида * Вот и все...
Просто сказать, что последний олимпийский сезон был для нас самым трудным,— значит не сказать ничего. Хотя, вообще-то говоря, что такое спортивные трудности, о которых так часто приходится слышать и читать? Иногда мы с легкостью необычайной манипулируем этими словами, даже не отдавая себе отчета: реальные препятствия перед нами или надуманные?
Так вот, в последнем сезоне не все наши трудности были связаны с решением конкретных спортивных и жизненных задач. Но, наученные многими годами, проведенными в спорте, мы старались максимально отсечь все второстепенное, маловажное, отвлекающее от главной задачи. И отсекли! Может быть, именно в этом и было для нас важнейшее достижение сезона.
Вполне возможно, если бы сложные проблемы 1979— 1980 годов застигли нас в юности, мы бы дали себя затянуть водовороту предстартовых и предсезонных страстей, что привело бы к непомерной трате всех сил и лишило бы нас необходимого запаса их в самый решающий момент. Но опыт есть опыт, и чем старше становишься, тем больше уважения к нему, тем больше всматриваешься в опыт других.
Испытание ждало нас задолго до официального старта. Потребовало оно, как оказалось, и самообладания, и самоотдачи, и точного расчета. В итоге это принесло нам даже несколько неожиданные и спроецированные непосредственно на Олимпиаду-80 результаты.
Поздней осенью 1979 года мы вместе с несколькими другими членами сборной команды страны отправились в Японию для участия в показательных выступлениях. Это была не первая наша поездка такого рода в Страну восходящего солнца. Вот уже в течение многих лет сильнейшие фигуристы СССР по приглашению японской Федерации фигурного катания демонстрируют свое мастерство вместе с хозяевами на местных стадионах. И всякий раз показательные выступления превращаются в праздник дружбы, спортивной солидарности. Десятки тысяч японских зрителей получают возможность поближе познакомиться с нашими чемпионами, а интенсивные совместные тренировки и выступления, конечно же, помогают и советским, и японским фигуристам расширить спортивные горизонты, подсказывают новые творческие решения. Впрочем, это относится к любым показательным выступлениям, если и тренеры, и сами фигуристы отдают себе полный отчет в их сугубо спортивной значимости.
Поначалу и осенью 1979 года все было как обычно. Праздничное настроение, теплая встреча. Но уже сразу же после прибытия в Токио мы узнали, что на этот раз будут показательные выступления не только советских и японских фигуристов: к нам присоединяются и лучшие спортсмены Соединенных Штатов Америки. И среди них — к некоторому нашему удивлению — мы видим и чемпионов мира 1979 года, наших главных соперников в наступающем сезоне Тай Баби-лонию и Рэнди Гарднера.
Честно говоря, мы не ожидали, что они осмелятся на такой шаг. Существует в нашем мире некий неписаный закон, согласно которому до первого официального старта главные соперники стараются избегать прямого вызова друг другу, готовя все свои новинки, сюрпризы, находки к главным событиям сезона — к чемпионатам мира и Европы. Конечно, никто не запрещает нарушать это правило, и все-таки... Не случайно ведь родилась такая заповедь, за пей опыт многих крупных спортсменов, накопленный в течение многих десятилетий.
Теперь, спустя несколько лет, мы уже лучше понимаем Тай и Рэнди, их тогдашнее жгучее нетерпение, лихорадку, трепавшую каждый день, желание поскорее проверить себя во встрече с возвратившимися на лед экс-чемпионами, чтобы убедиться в невосполнимости потерь, понесенных ими за время пропущенного сезона, убедиться в своей силе и слабостях соперника. И убедить в своих силах, воспользовавшись случаем, не только японских, но и других специалистов, которых в Японию в те дни приехало очень много. Тай и Рэнди устроили себе, таким образом, сверхчемпионат по чисто психическим нагрузкам. Устроили сами, по своей доброй воле, не понимая до конца всего риска такого опрометчивого шага.
Сегодня понятно, что пошел на абсолютно неоправданный риск и их тренер Джон Нике. Уж он-то, казалось, должен был проявить свойственную людям его профессии мудрость и попытаться сохранить боевой запал своих воспитанников к самому решающему моменту. Но он этого не сделал. И, как показали дальнейшие события уже в Лейк-Плэсиде, не случайно.
Первое столкновение — еще до выхода на лед. Первый раунд поединка ведут тренеры двух команд и их руководители. Спортсмены (во всяком случае мы) узнают об этом уже после, когда обмен уколами закончен. Выясняется, что американская делегация категорически настаивает на том, чтобы завершали программу показательных выступлений Баби-лония и Гарднер, как чемпионы мира 1979 года. Выступать последними, закрывать программу, как известно,— особая честь. Американцы захотели, чтобы эта честь была отдана их чемпионам.
Советские тренеры, естественно, придерживались иного, более соответствующего олимпийским и спортивным нормам, взгляда: завершать выступления должны самые именитые, много раз доказывавшие свое преимущество спортсмены. «Бабилония и Гарднер,— говорили наши тренеры,— ни разу не побеждали Роднину и Зайцева в очных поединках, более того, между ними на пьедестале стояла еще одна пара». Почему же в таком случае непомерные амбиции должны одерживать верх над трезвым рассудком и разумными спортивными и нравственными доводами? Кроме того, это ведь не концерт после чемпионата мира, где все участники должны непременно выстраиваться в программе строго по «ранжиру».
А тем временем хозяева даже не могли выпустить программу выступлений с перечислением всех выступающих и порядком их выхода на лед.
Лишь поздней ночью накануне первого концерта восторжествовала справедливая точка зрения и был отправлен в типографию стартовый лист. Мы должны были выходить на лед последними. От Бабилонии и Гарднера нас отделял еще один номер программы.
Не знаю, что творилось тогда в американской команде, но в нашей царило спокойствие и сознание своей силы. Конечно, руководство делегации и тренеры — Татьяна Анатольевна Тарасова и Елена Анатольевна Чайковская старались все эти не слишком приятные переговоры вести без какого-либо участия самих спортсменов. Очевидно, они тоже волновались, но ни разу ни одним словом — даже случайным — не вовлекли нас в ненужный ажиотаж.
Ну, а мы сами? Что мы испытывали перед выходом на лед — во время тренировок, перед первым прокатом уже готовой, но еще ни разу не продемонстрированной перед большой аудиторией короткой программы? Перед показом "нескольких частей новой произвольной?
Волновались, ну, конечно же, волновались! Не могли не волноваться. Это было бы просто противоестественно, если бы мы тупо и без всяких эмоций готовились к выходу на лед. Но волнения наши были, так сказать, сугубо рабочего, привычного характера. Годичный перерыв несколько изменил многие наши ощущения, но не изменил самого главного — нашей внутренней ответственности за каждый шаг, за каждый элемент, пусть даже не слишком сложный, давно и прочно освоенный. Ведь весь и наш, и чужой опыт недвусмысленно говорит о том, что все беды нас поджидают только там, где мы внутренне расслабляемся, где мы уверены в полной безопасности.
Была и некоторая спортивная злость. Этого не скрываем и не собираемся скрывать. Много на эту тему мы даже между собой не говорили, но и сам по себе приезд американцев для проверки нашей конкурентоспособности, и донесшиеся до нас, в конце концов, отзвуки бури в стакане воды из-за стартовых номеров во время показательных выступлений вызвали соответствующую спортивную реакцию. Стали дополнительным раздражителем. Разозлили. Впрочем, к злости примешивалась ирония. Все-таки нам хотелось показать, кто есть кто, показать, что можно и сезон пропустить, и ребенка родить, и вместе с тем не потерять спортивной сноровки. В конце концов, чему же нас учит спорт, если не умению бороться за себя даже в условиях самых трудных и против сильных соперников?!
В Японии мы почти не видели ни тренировок Бабилонии и Гарднера, ни их выступлений. Только сведения из вторых уст доходили до нас. Да и то мы не старались как-то улавливать их и переваривать. Нас интересовали только наши программы, класс их демонстрации, уверенность при их показе. И хотя до выхода на лед у нас была какая-то опаска, мы ее полностью отбросили уже после первого же выступления. Как в лучшие годы, мы мчались вперед, был легкий ход, было скольжение, а это при всех прочих слагаемых мастерства дает, как известно, обладателям их большое преимущество. И нам удалось выполнить чисто почти все, что уже было готово к тому моменту. Сугубо практические рабочие задачи, которые ставились перед нами на эту поездку, были выполнены полностью.
А заодно достигнута и цель, которая вообще не была видна до выезда. Цель, возникшая неожиданно и, если уж говорить до конца, нам, вероятно, и не особенно нужная в тот момент. Но раз уж добились ее — все к лучшему, все на пользу будущей борьбе.
Короче говоря, к концу турне по Японии стало ясно, что Бабилония и Гарднер совершенно «сломались». Они не выдержали кутерьмы, которую сами со своим тренером и руководителями команды США затеяли. Ни одного чистого проката у них так и не было. Беспрерывные неудачи при выполнении даже любимых элементов. Ошибки в простейших дорожках шагов. Может быть, просто еще не были готовы к сезону и поторопились войти в форму? Вряд ли. А если даже и так, то тем более иначе, как авантюрой, их поездку в Японию не назовешь.
Спорт не терпит авантюризма. Чемпион вообще на авантюру права не имеет. Не та ответственность у него. Не тот с него спрос. Чемпион должен всегда и во всем оставаться лидером в своем виде спорта. Образцом. Эталоном. После турне по Японии, думается, для многих стало ясно, что борьба на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде пойдет не по тому сценарию, который так форсированно готовили американцы, пытаясь искусственно создать лидирующее положение для Тай и Рэнди.
Это был один из выводов, сделанных в те дни. Но самое главное заключалось в том, что мы почувствовали возвращение былой уверенности, той раскованности, которая так нужна для победы. Естественность всех наших действий, органичность решений помогали спокойно наращивать форму. Все векторы сил сливались в один, и мы трудились охотно, весело, азартно. Каждый следующий шаг, приближавший нас к лучшей форме, приносил радость и все крепнущие надежды на успешные выступления на крупнейших соревнованиях...
Сделаем небольшое отступление. Мы хотим назвать одного из главных помощников наших, без которого этот труд стал бы во много раз более сложным. Этот помощник — папа Иры Константин Николаевич. В течение добрых тринадцати лет он собирал все вырезки о ее выступлениях, да и сейчас продолжает их собирать. В наших руках, когда мы сели за письменный стол, оказались горы документов и масса информации, о которой мы или забыли, или даже не подозревали.
Конечно, среди всех этих вырезок оказалась и информация о наших выступлениях на самом последнем этапе, после перерыва в конце 1978 — начале 1979 года. Поскольку некоторые отклики зарубежных (в частности, японских) журналистов имеют непосредственное отношение к ситуации, сложившейся накануне Белой олимпиады, мы процитируем их, чтобы читатель смог взглянуть на события и глазами других.
Итак, газета «Иомури»: «Замечательные фигуристы вновь продемонстрировали сложнейшие элементы — поддержки, прыжки и вращения, вызывая порой целую бурю оваций. Чувствуется, что ^советские мастера готовы бороться за высшие награды предстоящей олимпийской зимы в Лейк-Плэсиде...»
«Майнити»: «Роднина и Зайцев, выступавшие после годичного перерыва, катались на немыслимой скорости, показали удивительную синхронность и динамичность движений при исполнении различных элементов».
И наконец, «Токио симбун», по чьей инициативе проводились показательные: «Нынешние выступления, особенно мастеров парного катания, где встречались прежние и новые чемпионы мира, стали своего рода прикидкой сил перед зимней Олимпиадой-80. Выступившие после перерыва, связанного с рождением сына, Роднина и Зайцев вновь очаровали зрителей своим великолепным катанием и, если судить по восторженной реакции зрителей, превзошли американскую пару — Тай Бабилонию и Рэнди Гарднера».
А ведь совсем незадолго до этого — незадолго по календарю, а кажется, за целую вечность до нашей поездки в Японию — интонации в хоре журналистских выступлений были несколько иными. Мы познакомились во время вынужденного перерыва с обзором прессы, посвященной чемпионату мира 1979 года. Там было немало любопытных, справедливых, объективных и точных высказываний, наблюдений, но оказались и такие, которые свидетельствовали о том, что наша многолетняя гегемония в мировом парном катании кое-кому явно не по ду- ■ ше. Австрийская «Винер-цайтунг» приводила слова Рэнди Гарднера, который решительно опровергал слухи о том, что j он еще до Олимпиады вместе с Тай уйдет в профессиональный балет на льду: «Об этом не может быть никакой речи. Мы хотим стать олимпийскими чемпионами в Лейк-Плэсиде, даже если в большой спорт возвратятся Роднина и Зайцев».
А «Арбайтер-цайтунг» (Вена) пошла гораздо дальше: «Американская пара предпримет все, чтобы завоевать олимпийское золото. Выступление американского дуэта в Вене — свидетельство новых тенденций в парном катании, причем таких, которые нравятся и судьям, и публике. Многие приветствовали то, что Тай и Рэнди покончили с господством русских в этом виде фигурного катания...»
И еще одна цитата — из австрийской «Нойе Кронен-цай-тунг»: «Теперь предстоит острая дуэль между Родниной и Ба-билонией. Никто не может дать точный ответ, кто же теперь станет олимпийским чемпионом 1980 года. Если русские вновь захотят заявить о себе в парном катании, они должны победить американцев. Поэтому борьба в Лейк-Плэсиде будет исключительно напряженной, конечно, если на старт вновь выйдет прославленная советская пара...»
Правда, здесь, вероятно, надо отдать должное журналистской экспрессии, часто подсказывающей выводы безапелляционные и не слишком подкрепленные доказательствами. Взгляд с трибун, даже расширенный быстротечным интервью возле раздевалки или на пресс-конференции, не всегда отличается проницательностью. Не углубляясь в эту тему, скажем только, что жизнь в фигурном катании напоминает нам — пусть этот образ и избитый, но зато верный — айсберг. Постороннему наблюдателю видна только небольшая его верхушка, сверкающая подчас в лучах солнца и заметная издалека. Наши соревнования, особенно международные, и являются такой верхушкой. А все остальное время, более трехсот дней в го-ДУ,— тренировки. Они и являются самым интересным, хотя обычно и скрыты от посторонних взоров, в нашей жизни. На тренировках можно увидеть по-настоящему, каков характер спортсмена, каков он в работе, создающей всю его «форму и содержание». Кстати, именно в этом видится нам близкое родство фигурного катания, гимнастики и такого искусства, как балет.
Так вот, именно на тренировках мы почти никогда не видим журналистов. И не потому, что стараемся вообще никого не пускать на свои тренировки. Мы никогда не боялись посторонних, нам нечего скрывать. И все-таки на самое интересное даже журналисты, регулярно пишущие о фигурном катании, не приходили. И не приходят. Об этом один из нас может заявить, уже имея и некоторый тренерский опыт. А не зная сути всех происходящих процессов, трудно заниматься предсказаниями в спорте — даже на самое ближайшее будущее, не говоря уже о попытках прояснить тенденции развития на многие годы вперед.
Вот почему, читая корреспонденции, появившиеся на свет божий после чемпионата мира-79, мы, конечно, делали некоторую коррекцию на журналистскую экспрессию, но при этом не забывали, что общественное мнение — великая сила и что на американской земле его будут стараться сформировать не в нашу пользу. И, вырабатывая, шлифуя на ходу свою тактику на последнем этапе борьбы, мы решили в эти последние месяцы постараться убрать из поля зрения какую бы то ни было информацию о себе и своих соперниках, и не только публикуемую в газетах, но выбрасываемую на экраны телевидения. Переваривать ее будем уже после Олимпиады!..
А тем временем мы после японского турне вернулись в Москву и стали готовиться к соревнованиям сильнейших фигуристов страны, которые проводились в Ленинграде в хорошо знакомом нам Дворце спорта «Юбилейный». Подъем, сопровождавший нас несколько дней назад, постепенно утихал. Кататься было, скажем прямо, тяжело — пошла тонкая чистка всей программы, работа, требующая абсолютной собранности, не всегда приятная, в какой-то степени даже монотонная. Начала сказываться усталость, всегда идущая следом за форсированной подготовкой. Но времени оставалось все меньше и меньше, и мы, даже измочаленные очередной тренировкой, старались найти какие-то счастливые для себя нотки. Маленький Сан Саныч был для нас самым радостным человечком. И хотя дополнительные заботы спортсменам в канун главного испытания ни к чему, для нас хлопоты с Сан Санычем стали самым лучшим восстановителем сил. Часы, проведенные с ним в нашей уютной квартире, настраивали на такой оптимистический лад, что все утяжеляющиеся тренировки уже не казались таковыми.
Вот ведь какая любопытная штука: в тяжких муках идем к новому сезону, а настроение у нас, как никогда ранее, приподнятое, любые трудности нипочем! Мы можем теперь без устали анализировать подоплеку тех событий, настроений, тренировок и, исследуя, неизменно приходить к выводу, что такое трудное испытание закалило нас, вызвало к жизни новые силы, о которых мы и сами до этого не подозревали. Возможно, именно такое обновление и не было предусмотрено никем из журналистов, из наших соперников.
Но такая ли уж все это неожиданность? Неужели нельзя было предвидеть, что женщина, став матерью, может в спорте добиться еще большего, чем она добивалась до сих пор? Что спортсмен, став отцом, по-новому почувствует свою ответственность и в жизни, и в спорте? Разве не было подобных примеров в спорте?
Были, конечно же, были. Некоторые из них стали чуть ли не хрестоматийными — например, в гимнастике. Лариса Латынина, у которой дома хранится самая большая в мире коллекция олимпийских медалей, став матерью, добилась затем самых выдающихся своих побед. Для спортсменок старших поколений это было элементарной закономерностью, вызывавшей уважение, но не удивление.
Но почему же сейчас рождение ребенка фигуристкой или гимнасткой как бы перечеркивает ей дальнейший путь в спорте? Может, потому, что в этих видах спорта в погоне за спортивными трюками, за сложнейшими элементами наблюдается все большее омоложение спортсменок? Новые поколения их выходят на пик формы уже в пятнадцать-шестнадцать лет. Конечно, трудно представить их в роли жены и матери, А когда она, эта пора, подходит, за спиной уже стоят другие, еще более молодые, таланты. Год или два возвращения спортсменки в строй — на помост или на лед — никто ждать не хочет. И не ждет.
Мы выглядели исключением в фигурном катании. Что ж, возможно, и история нашего возвращения чему-нибудь научит и тренеров, и спортсменов, и руководителей.
Соревнования сильнейших в Ленинграде прошли для нас в сугубо рабочих заботах. Музыка советских композиторов, найденная еще два года назад, составила основу произвольной программы. Она помогала создать нам нужное настроение и была органичной и насыщенной. Победа пришла тоже естественно, мы вновь стали первым номером в команде. Марина Черкасова и Сергей Шахрай, Марина Пестова и Станислав Леонович заняли места вслед за нами. Такой состав олимпийской команды в парном катании не вызывал сомнений. Собственно говоря, других реальных претендентов в сборную и не оказалось.
Но, прежде чем отправиться за океан, надо было еще выдержать испытание на европейском льду. Чемпионат Европы проходил на этот раз в Гетеборге на катке «Скандинавиум», тоже давно и хорошо знакомом нам. Из-за этой привычности, наверное, и сам чемпионат был для нас просто одним из нормативных испытаний, не оставившим особого следа. И требуется определенное напряжение, чтобы припомнить какие-нибудь детали. В памяти остался след от очень легкого исполнения короткой программы. Современная обработка классической мелодии «Полет шмеля» придала новый характер не только музыке, но и всей композиции. Как же это замечательно, когда можно не просто исполнять требуемые элементы программы, а чувствовать, что они под влиянием музыки естественно зарождаются и выплескиваются из тебя. И это делало программу еще более приятной и доступной зрителям и арбитрам.
Европейские журналисты уже почувствовали наше настроение. В своей заметке обозреватель газеты «Юнге вельт» из ГДР Манфред Хёнель написал: «Я отдаю безоговорочно пальму первенства этому дуэту!» И это ведь при том, что и пары из ГДР были готовы к борьбе за место на пьедестале почета. И хотя на европейском чемпионате они на него не взошли, было ясно, что к Лейк-Плэсиду пары Магер — Беберсдорф и Бэсс — Тирбах должны прибавить в мастерстве и стабильности.
А пока весь пьедестал европейского первенства был наш. И это давало возможность планировать такое же достижение и через месяц на льду Лейк-Плэсида.
Но до выхода на олимпийскую арену были еще двадцать дней тренировок в США, необходимых для акклиматизации, в первую очередь временной. Через такую акклиматизацию проходишь всякий раз, когда для участия в чемпионатах мира надо переправляться через океан, она не является чем-то исключительным. Но только в тот раз...
Читателям, вероятно, не надо сейчас напоминать, что в это время президент США призвал к бойкоту Олимпийских игр в Москве, что официальный Вашингтон начал разжигать антисоветскую истерию. И, конечно, следовало ожидать, что даже в небольшом городке Уесли под Бостоном американские власти попытаются создать вокруг советских атлетов «соответствующую» атмосферу. Так что предолимпийские, самые важные тренировки становились для нас и для всех наших товарищей по команде и сверхответственными. И не надо доказывать, что такие нагрузки выдерживать всегда нелегко.
С другой стороны, отказаться от проведения последнего этапа подготовки на американском льду по причинам сугубо спортивным было невозможно. Ибо исполнять свою, скажем произвольную, программу в Москве в то время, когда там только зарождается утро, нельзя, если ты не совершил соответствующую перестройку всего тренировочного и состязательного ритма. Ломка организма при временной акклиматизации всегда проходит болезненно, даже если она не отягощена высотной акклиматизацией.
Уесли — небольшой городок из тех, каких так много в «одноэтажной Америке». В первый день вышли на улицу — все с нами здороваются, как это принято в таких же маленьких городках в России. Приятно. Мы одеты в спортивные костюмы с Гербом СССР. Мы говорим по-русски. И никто из жителей Уесли не бросает на нас косых взглядов. Как будто и нет антисоветской кампании, проводимой всей «президентской ратью».
Более того, на следующий после приезда день во всех витринах магазинов появились небольшие таблички на русском языке: «Приветствуем в Уесли советских фигуристов, участников Олимпийских игр». Нас всюду узнают, к нам подходят познакомиться две немолодые женщины. Выясняется, что одна из них работает учительницей английского языка в нашем представительстве при ООН в Нью-Йорке. Наши новые знакомые горят желанием посмотреть на тренировки советских фигуристов, о которых они так много слышали, которых наблюдали на экранах телевизоров, но никогда не видели на катке.
И в первый день тренировок владельцы катка обращаются с запросом к руководителям команды: можно ли сделать подготовку советских фигуристов открытой? Конечно, это не принято, конечно, это будет отвлекать, но ведь все жители города так хотят познакомиться с советскими спортсменами — другого ведь случая может не представиться!
Руководители делегации и тренеры информируют об этом нас. Й команда принимает коллективное решение — тренироваться при зрителях. Пусть это будет нашим маленьким вкладом в создание атмосферы дружбы и взаимопонимания.
Рабочие тренировки — дело сугубо внутреннее. Тренировка, да еще когда что-нибудь не ладится, когда идут споры, дискуссии, когда подыскивается единственно необходимый жест,— не для посторонних глаз. Особенно если этих глаз — тысячи. А в Уесли оказалось, что уже на первую открытую тренировку зрителей набилось на трибуны до отказа. И так было все дни. Тренировки превратились в какой-то усредненный вариант показательных выступлений и соревнований.
В первый день мы еще как-то реагировали на присутствие публики, а потом отключились от внешних помех и стали делать свое привычное дело. А тут еще на трибунах стали появляться транспаранты: «йра и Саша — молодцы! Поздравляем с рождением сына!» Совсем стало хорошо. И у других наших ребят дело пошло споро. И к концу тренировок в
Уесли в обстановке доброжелательности и радушия мы сумели войти в привычную форму.
Лейк-Плэсид сразу же окунул нас в совсем другую обстановку. Контраст был настолько резким, настолько кричащим, что всех нас просто ошеломил.
Трагикомических ситуаций было множество, обо всех и не расскажешь, но, чтобы читатель сразу понял, с чем мы встретились в первый же день, мы вспомним о некоторых деталях, связанных с нашим автобусным путешествием в город Олимпиады. Когда водитель автобуса молча показал нам на табличку «Лейк-Плэсид» возле шоссе, мы глазам своим не поверили. Те же горы, которые окружали нас уже несколько часов, те же одно- и двухэтажные домики, разбросанные по лесистым склонам, то же одинокое шоссе... А где, собственно говоря, Лейк-Плэсид? Выяснилось, что весь городок за полчаса обойти можно, что в центре его одна небольшая улочка и что ни один полицейский на этой улочке не может объяснить, где находится Олимпийская деревня.
— Олимпийская деревня? А что это такое? Никогда такой здесь не было... Вы говорите, что это там, где местная тюрьма? Тогда проехать надо так...
После получаса езды мы оказались... возле самой настоящей местной тюрьмы. А нам нужна была совсем другая — для малолетних преступников, только что построенная и временно отданная в распоряжение олимпийцев. Часа два мы странствовали от полицейского к полицейскому, от мотеля к мотелю, разыскивая Олимпийскую деревню, которая во всех предыдущих столицах олимпиад была подлинным их украшением. И когда наконец нашли (благодаря помощи случайного водителя, который выступил в роли проводника), все уже от усталости просто с ног валились.
Об этой «олимпийской деревне» много писали и рассказывали. Вряд ли наш рассказ внесет что-нибудь новое, но свое чисто психическое состояние, связанное с пребыванием в ней, мы опишем.' Представьте себе круговое здание, внутри которого большая площадь и протоптанные в снегу тропинки от одного блока зданий к другому, к выходу — единственному, к столовой. Здесь не разгуляешься. Вокруг здания — глухой лес. До Дворца спорта и центра города километров десять.
В первый вечер перед сном мы захотели погулять, подышать свежим воздухом — очень это хорошо снимает общую усталость, помогает побыстрее заснуть на новом месте, даже на тюремных двухъярусных кроватях. Выходим через контрольно-пропускной пункт, набитый охранниками. Куда же идти дальше? Лес темнеет. Ни одного огонька. Машина полицейская сверкает подфарниками — и все. Решили пойти вдоль глухой стены здания — тюрьмы все-таки, напомним! Прошли метров сто, и в этот момент подлетают к нам полицейские:
— Кто такие? Почему здесь ходите?
Показываем свои олимпийские удостоверения, где черным по белому написано и кто мы такие, и откуда. Нет нам никакой веры.
— Пройдемте,— говорят.
— Как так пройдемте? — пытаемся возмущаться мы.— Мы хотим перед сном сделать моцион. У нас завтра трудная тренировка. Мы же приехали на Олимпиаду...
— Ничего не знаем, пройдемте,— сказано это уже с некоторой угрозой.
И мы с полицейскими по нашим же следам, проложенным от входа в Олимпийскую деревню, то бишь в тюрьму для малолетних преступников, возвращаемся к контрольно-пропускному пункту, где наши удостоверения тщательно просматриваются.
Спрашиваем:
— Ну а теперь-то можно наконец идти?
— Нельзя,—отвечают нам.— Теперь мы будем проверять, кто вы есть на самом деле. Ваши олимпийские удостоверения для нас еще не указ.
В конце концов, полицейские разыскали руководителей делегации. И нас освободили от «опеки» полицейских, которые, как выяснилось далее, и понятия не имели, что есть на свете шестикратные чемпионы мира и Европы, олимпийские чемпионы Ирина Роднина и Александр Зайцев и даже что есть такой вид спорта — фигурное катание на коньках...
Таким вот было наше первое знакомство со столицей Белой олимпиады-80. А первое знакомство, как вы знаете, многое значит. От него тень падает далеко. И когда нас спрашивали — и до сих пор спрашивают — о Лейк-Плэсиде, мы сразу вспоминаем блуждание по лесному шоссе, прогулку вокруг здания без окон и рослых полицейских, не знавших, что есть такой олимпийский вид спорта — фигурное катание...
И вообще, каждый час, каждый день, проведенный в такой Олимпийской деревне, только усиливал раздражение. И если бы не выработанное годами умение отвлекаться от повседневных мелочей, такая «тюремная жизнь» нам многое бы подпортила. Ну как, скажем, не испортиться на целый день настроению, если ранним утром, когда прозвонил будильник, поднимавший нас на первую в Лейк-Плэсиде тренировку, Ира, забыв, где она находится, попробовала соскочить с верхней кровати, ударилась всем телом о стенку, ушибла колено, и врачу пришлось немало потрудиться, прежде чем боль была загнана вглубь.
Естественно, лучшим лекарством в таких случаях бывает шутка.
Мы похохотали вместе с Ириной соседкой по «камере» — Наташей Бестемьяновой. Потом рассказали нашим ребятам о том, как «смешно» летать со второго этажа, когда еще не проснулся до конца. Тем более что все слышали удар о стенку — стенки-то были чуть ли не картонные, и каждый звук в блоке заставлял всех среди ночи подниматься. А уж днем вообще сотни людей как бы жили в одной казарме, и заснуть, просто отвлечься, почитать было абсолютно невозможно. Словом, атмосферы привычной, уютной и вместе с тем дружной в Олимпийской деревне не удалось создать не только нам, но, думается, и всем остальным командам, приехавшим в Лейк-Плэсид.
А сколько времени приходилось напрасно тратить на ожидание автобусов! В первые дни вообще казалось, что нет никакого расписания, что водители ездят когда хотят и куда хотят. И опять, стоя на морозе, мы вспоминали веселые истории, вспоминали анекдоты — пусть даже старые и не очень смешные. В таких условиях и несмешной анекдот вдруг становится очень даже веселым. И идет время, и в конце концов автобус подходит, и те силы, то внимание и собранность, что нужны были для тренировки, остались сбереженными.
Как и ожидалось, американцы устроили форменный ажиотаж вокруг Бабилонии и Гарднера. Огромные снимки во всех газетах и журналах. Интервью по телевидению. Какие-то анкеты, в которых десятки журналистов и специалистов расставляли заранее спортсменов по каким-то ими же спрогнозированным местам. И почти везде Бабилонию и Гарднера ставят на первое место. Повторяем: мы со всем этим познакомились только после Олимпиады. Тогда нас это не интересовало. А волн, докатывавшихся все-таки до нас, мы старались не замечать. Хотя не заметить, скажем, того, что Бабилония и Гарднер сидят на всех наших тренировках, было бы просто невозможно. И мы уже поздним вечером, совершая небольшую прогулку по замкнутому пространству двора, говорили друг другу о том, что Тай и Рэнди, конечно, не серьезные спортсмены, если брать слово «спортсмен» в самом широком его смысле. Они, скорее, артисты, люди музыкальные, впечатлительные, с красивыми движениями. Но не борцы. Они даже не понимают того, что отстаивать звание чемпионов мира гораздо труднее, чем его завоевать. (Да еще завоевать в отсутствие главных соперников, многолетних лидеров.) Мы были уже научены всем премудростям такой борьбы. Мы знали все тонкости «витка» после победы. А Тай и Рэнди, вероятно, не знали, и никто им всерьез не подсказал, что и как нужно делать в таких ситуациях. Во всяком случае, тратить себя понапрасну до старта было совершенно ни к чему.
Как бы то ни было, но американцы сидели на всех тренировках. А тут еще их тренер выступил в американских газетах с интервью, в котором говорилось, что Роднина и Зайцев включили в свою программу запрещенные приемы и с помощью этих элементов хотят-де незаконно увезти в Россию олимпийское золото. Мы об этом интервью до поры до времени ничего не знали. Видели, что Татьяна Анатольевна чем-то встревожена, что лица на ней нет, что головные боли вдруг начали ее одолевать. И руководство советской делегации зачастило к нам на тренировки. Потихоньку напряжение стало передаваться и нам. С каждым днем все больше и больше стекалось народу на тренировки, и они быстро превратились в самое настоящее соревнование. Только на настоящем состязании произвольная, так сказать длинная, программа идет пять минут, а здесь соревноваться надо было целых пятьдесят.
И мы, посоветовавшись с тренером, решили отказаться от одной из двух ежедневных тренировок, которые были отведены нам расписанием. Нам лишняя реклама не нужна, а поскольку акклиматизация уже завершилась, элементы получаются, ход есть,— какой смысл в лишнем повторе уже пройденного и освоенного?
Дальнейший ход событий показал, что это решение было единственно правильным. Кстати сказать, оно тоже внесло дополнительную тревогу в стан наших соперников: раз Роднина с Зайцевым отказываются от второй тренировки, значит, они находятся в такой форме, что лучше им и не надо!..
Вот так и шла эта борьба нервов до самого старта. И если, в конце концов, рухнуло все здание, которое старался возводить тренер Нике, но виноват в этом только он сам.
Пришло время жеребьевки. О ее значимости и роли мы уже говорили. И хотя особого влияния на результат стартовый номер не имеет, все-таки на состояние спортсмена свое воздействие оказывает. Бабилония и Гарднер своим стартовым номером — 4 — были явно недовольны, ибо стартовать им приходилось первыми из претендентов на призовые награды. Зато все советские пары оказались в конце стартового листа. Маленькая, чуть заметная, но улыбка фортуны. Хотя, повторяем, нам и это было все равно. Если готов к борьбе и мобилизовал себя полностью, тебя манит только острота борьбы, схватка, желание показать все, что ты можешь, — а уж когда, в порядке какой очереди — пусть над этим думают, пусть из-за этого волнуются другие.
О том, что произошло в день короткой программы — 15 февраля 1980 года, мы знаем только по рассказам тех, кто был на трибунах, да по некоторой информации из газетных и журнальных отчетов. Мы видели, как вдруг — ни с того ни с сего — забегали за кулисами американцы. Как промчалась заплаканная Тай Бабилония. Как с встревоженным лицом прошествовала за ней ее мама. Неожиданно поехала на лед заливочная машина, и началась не предусмотренная расписанием подготовка льда. Почему? Что случилось? За кулисами шел шепоток. Соревнования чуть-чуть затягивались. И мы тут же отключились от всего происходящего, что бы — не дай бог! — не растерять тепло в разогретых мышцах, чтобы, повторяя мысленно свои элементы, пытаясь мышцами еще до выхода на лед почувствовать их совершенную работу, не внести какой-нибудь диссонанс в свою мелодию.
А произошло, оказывается, вот что. Свою предстартовую разминку Бабилония и Гарднер начали под неистовый свист американских болельщиков. В обстановке всеобщего восторга выполняют они коронный обязательный элемент — вращение в ласточке. Все линии отточенны, вращение ускоряется стремительно, и вместе с этим ускорением, как всегда, нарастает овация.
На трибунах — транспаранты: «Тай и Рэнди — вы чемпи-ны!»
Затем американцы проверяют свою дорожку шагов. И, «почувствовав лед», приступают к разминке основного элемента короткой обязательной программы — прыжка «флип» в два оборота. Спортсмены высокого класса исполняют этот прыжок в любое время дня и ночи, находясь в любой форме. И только случайность или нечто совершенно неожиданное могут помешать его выполнить. Так, во всяком случае, думаем мы.
Фигуристы, выступающие в паре, вначале репетируют прыжки отдельно. Так не только у нас, так — у всех представителей парного катания. И Бабилония с Гарднером не изменяют этим традициям разминки. Они разбегаются порознь, заходят на «флип». Со смещением в две-три секунды в воздух взлетают вначале Тай, а затем и Рэнди. Тай выполняет прыжок безукоризненно, а партнер падает и довольно долго лежит на льду.
Падения в фигурном катании, как вы понимаете, дело обычное. Случаются они у всех, и в таких случаях надо побыстрее подниматься, снять напряжение, быстро исправить ошибку, чтобы судьи не придали особого значения твоей неудаче.
Рэнди поднялся не спеша и как бы нехотя. Стряхнул снег с брюк. И снова начал набирать скорость, заходя на прыжок. На трибунах стало потише: все-таки заметили зрители промах. Снова взлетает Рэнди, и при приземлении в самый последний момент нога подгибается, и он снова лежит на льду. Лежит и вроде бы даже не понимает, что же такое происходит с ним на олимпийском льду.
Тай, стоящая у кромки поля, следит за своим партнером с вполне объяснимым отчаянием.
Когда время для разминки истекло и все пары уже покинули лед, тренер Джон Нике посылает Гарднера сделать еще один заход. В одиночку. На глазах у многотысячной аудитории и судейской бригады, не сводящей с него глаз.
Гарднер «флип» так и не укрощает. Даже серьезной попытки у него не получается. В зале стоит гробовая тишина. Гарднер, слегка припадая на одну ногу, идет по проходу за кулисы. Сирена, обрывающая дальнейшие попытки американца, возвещает о прекращении разминки и о том, что на лед должна выходить первая соревнующаяся пара. Однако сигнала от судейской коллегии не поступает. Идут какие-то совещания. Американские представители снуют от прохода на лед к главному арбитру и обратно. Именно тогда почему-то и выезжает машина для заливки льда, хотя это регламентом не предусмотрено. Становится ясно, что идет умышленная затяжка времени, пока не прояснится за кулисами какая-то ситуация.
Спустя несколько минут первая пара все-таки выходит, чтобы показать свою короткую программу, но ощущение закулисной напряженности сохраняется.
Когда настал черед Тай и Рэнди показывать свою короткую программу, тренеры американцев решили воспользоваться небольшой паузой, связанной с демонстрацией судейских оценок предыдущей пары и забирающей обычно две-три минуты. На сей раз появление оценок на табло затянулось, и Гарднер сделал еще одну попытку осуществить свой «флип» (хотя такая разминка вообще запрещена правилами). Рэнди с отчаянной решимостью разогнался вдоль непривычного для себя короткого борта (каждый спортсмен ведь отработал на сотнях тренировок оптимальный вариант подхода к прыжку и никогда его без особой надобности не нарушает), взлетел в воздух и плашмя упал на лед. Все. Дальше шел медленный выезд со сцены. Теперь уже прихрамывание Гарднера стало отчетливым. Еще через несколько секунд звучит объявление о том, что американская пара в связи с травмой партнера участвовать в соревнованиях не будет. Транспаранты на трибунах исчезают. Звуковой фон становится нормальным для соревнований такого разряда.
Такова чисто внешняя цепь происходивших событий — цепь, восстановленная и реконструированная на основании рассказов очевидцев.
Мы потом анализировали и разбирали ее многократно — конечно, спустя много дней, даже недель, когда появилось время, чтобы этим заниматься. Нам это просто необходимо было сделать — ведь в трезвом анализе ошибок и просчетов — своих и чужих — ищешь для себя все тот же опыт, который очень важен для спортсмена и неоценим для того, чтобы стать грамотным тренером и толковым руководителем. И мы пришли к выводу, что все поведение в течение сезона наших соперников, которые сами себя назвали первыми претендентами на чемпионский титул, было неправильным, спортивно неграмотным. Ведь не учитывалась психика талантливых фигуристов, их легкая уязвимость в трудных ситуациях, хотя это обычно было видно невооруженным глазом и ранее.
Ну какой бы наш тренер сборной команды Страны вот так стал выколачивать прыжок в самый последний момент даже у волевого, психически закаленного атлета? Риск ведь возрастает стократно, психологический надлом углубляется с каждой новой неудачной попыткой.
Несомненно, надо было всю подготовку вести иначе, не разбазаривая себя на ненужную рекламу, на гонку преследования, в которой никогда ранее не был лидером и потому не знаком с ее правилами.
Но, может быть, мы судим своих соперников, борьба с которыми так и не получилась, слишком строго? Может быть, не стоит в книге ворошить прошлое, уже отошедшее в историю?
Вновь, как и в других случаях, ответ может быть только категорический: стоит. Вся история спорта должна учить новые и новые поколения спортсменов умению вести борьбу. Спорт не кулуарное зрелище. Спорт — дело общественное. И каждый спортсмен должен уметь с достоинством нести тяжесть своих задач. Иначе и браться за это дело не стоит. И мы всегда были за то, чтобы соблюдалась предельно возможная гласность вокруг обсуждения итогов соревнований, чтобы каждый спортсмен мог получить объективную оценку своего выступления, соизмерить свой уровень с уровнем других. Только так можно лучше понять тенденции развития спорта.
Нам всегда были симпатичны Тай и Рэнди. И они тоже не скрывали своих симпатий к нам. Не сомневаемся, что свистопляска, созданная вокруг их выступления на Олимпиаде, к самим спортсменам отношение имела опосредствованное. И когда они ушли из спорта, когда мы узнали об этом, мы были очень расстроены. Всегда сочувствуешь спортсменам, которые не смогли довести свою борьбу до конца. Это с одной стороны. А с другой, нам было обидно, что острая борьба, на которую мы себя настроили, так и не состоялась. В этом таилась даже некоторая опасность. Когда нет серьезной конкуренции, боевой дух падает. Облегченность задачи ни в коем случае не должна привести к потере собранности и бдительности. И мы после удачного исполнения короткой программы, выведшей нас на первое место с большим преимуществом, постарались предельно собраться и к «произволке».
Свой последний олимпийский выход хотелось завершить с полным блеском. И мы не жалели сил, не экономили pix больше. И в каждый шаг вкладывали всю свою силу, весь свой опыт, все свои чувства. Три минуты мы мчались, ничего не замечая вокруг. А на четвертой стало тяжело. Многие зрители в зале курили — в США это в порядке вещей,— и дышать стало нечем. Руки и ноги действуют, усталости не чувствуем, а дышать невозможно. Воздух застревает в легких — не выдохнешь. Но зрители ничего не заметили. Последние секунды мы докатались, уже понимая, что сделали все, что могли, и даже чуточку больше.
Только остановившись с последним аккордом, разрешили себе сказать — конец! Но здесь уже ощущения были разными.
Ира: Я остановилась и поехала к центру поля, чтобы раскланяться. Чувствовала себя как обычно после только что закончившейся произвольной программы. Тяжело, но вполне терпимо. И только сделала шаг, как чувствую, что Саши рядом нет. Не успела оглянуться, слышу: «Стой. Вернись. Не могу...» Вернулась и чуть обняла своего надежного друга, отдавшего все силы в этот день на катке, и незаметно для зрителей повезла его к бортику, где нас уже ждала Татьяна Анатольевна и где мы оба могли на нее опереться...
Саша: Так оно и было. Прозвучал последний аккорд. Остановился. И сил больше нет. Все исчерпал. Стою. В глазах даже потемнело. Воздух никак не могу вдохнуть. А тут Ира отправилась раскланиваться. Ну, я ее и остановил. А потом вместе поехали к борту, и я чувствовал ее твердую, сильную и надежную руку...
Ира: Много разговоров было о моих слезах, когда мы стояли уже на пьедестале. Телевидение крупно показало мое лицо, о чем я даже и не подозревала, и слезы, которые потихоньку навертывались и потом поползли по щеке. Удержать их я просто не могла, да и к чему?..
Мы не знали тогда, что это наше последнее выступление на официальных соревнованиях, но в том, что это наша последняя Олимпиада, не сомневались. И это тоже придавало минутам на пьедестале свой радостный и чуточку грустный оттенок — прощания с Олимпиадой!
Впрочем, до официального прощания было еще далеко, и мы могли, как это было на всех предыдущих играх, поболеть за наших товарищей. Им ведь в эти дни было ох как нелегко. У нас есть, кроме фигурного катания, свои любимые виды спорта, в которых мы хорошо знакомы с ведущими спортсменами разных поколений.
Как и в Инсбруке в 1976 году, эстафета у биатлонистов получилась зрелищем увлекательным. Мы не будем пересказывать ход гонки и все ее перипетии — не это для нас главное. А вот о проявлении бойцовского характера нашими ребятами, о том, как Тихонов, неудачник в индивидуальной гонке, сумел на втором этапе переломить ход борьбы и создать огромный запас, поговорить стоит.
Саша боролся за четвертую свою командную медаль самоотверженно и вместе с тем хладнокровно.
Мы видели, как он разминался перед тем, как уйти на второй этап. На дистанции шла борьба, диктор время от времени говорил о том, кто впереди, кто идет следом за лидером. Сухо трещал снег под ногами. Мигало электронное табло, перемещая команды с места на место.
Сборная ГДР в эстафете 4X7,5 километра решила обеспечить себе выигрыш уже на первых этапах, чтобы к заключительному отрезку преимущество было непреодолимым. Сборная СССР ответила таким же тактическим ходом. Качество тактики теперь определяли люди. Спортсмены. Их мастерство, сноровка, их устойчивость, психологическая стабильность. И еще то, что мы называем чувством команды.
Ко второму этапу биатлонисты СССР и ГДР шли вровень.
За несколько секунд до того, как лидеры появились на отрезке «старт-финиш», Саша Тихонов, несколько секунд стоявший как бы в раздумье, повернулся к чемпиону мира из ГДР Зиеберту и что-то ему сказал. Издалека казалось, __ что лицо
Саши покрыто изморозью. Потом он улыбнулся, и губы у него еще раз пошевелились.
Мы были просто озадачены: что это там за разговоры ведет Тихон, да еще с главным своим конкурентом на этапе?
Конечно, в этот момент уже было не до догадок, потому что появились лидеры — наш Аликин и Юнг. Молниеносно скользнули на трассу Тихонов и Зиеберт. К первой стрельбе скоростник Тихонов был впереди. Стрелял он по-снайперски. Снова умчался, уже далеко впереди Зиеберта, на трассу. Потом и второй раз отстрелялся на «отлично» (вот так бы всегда в индивидуальных гонках на олимпиадах, с некоторой даже грустью подумалось нам, он тогда бы вообще все «золото» себе забирал) и добыл команде большой запас секунд. Попробовал было отыграть его олимпийский чемпион Ульрих, да не тут-то было — Барнашев устоял. А финишный этап Алябьев Рочу уже просто не мог отдать. Так и получилось, что сильнейшая по подбору биатлонистов команда ГДР проиграла нашей сборной почти целую минуту.
Ребята качали тренера, качали Тихонова. Все мы были счастливы так, как будто выиграли сами. Собственно говоря, так оно и было, потому что на олимпиаде все победы и поражения делятся на огромную нашу олимпийскую семью. А потом мы все-таки спросили Сашу, что это он там нашептывал Зиеберту?
— Да ничего особенного. Я сказал ему: «Вот ты, Зиеберт, чемпион мира, бегаешь и стреляешь здорово, но сегодня я, Тихонов, клянусь, у тебя выиграю. Так и знай». В общем, говорил не столько Зиеберту, сколько себе...
Тихонов был именинником в этот день. И мы его очень хорошо понимали. Как понимал и он нас в тот день, когда мы стали чемпионами. Мы знали, что он сидит на трибуне, знали, что беспрерывно щелкает аппаратом — не столько ради фотоснимков, сколько для того, чтобы унять и свое волнение, когда мы выходили на лед.
Приходили мы поболеть и за наших танцоров, боровшихся за высшие награды, как и четыре года назад, когда блистали Мила Пахомова и Саша Горшков. Конечно, теперь им приходилось труднее. Наталья Линичук и Геннадий Карпоносов вместе с Ириной Моисеевой и Андреем Миненковым, с которыми мы много лет тренировались в одной группе, отражали натиск венгерских танцоров Кристины Регоци и Андраша Саллаи. Наташе с Геной удалось с минимальным перевесом подняться на верхнюю ступеньку, Ире с Андреем досталась бронзовая награда — и это тоже было весомым вкладом в нашу командную копилку.
Сборная СССР вела нелегкую борьбу, медалей на этот раз было не так много, как хотелось бы. Были потери. Одна из них настолько огорчила всех, что и вспоминать о ней не хочется. Читатели догадываются, что мы говорим о наших хоккеистах. Мы болели за них на всех играх, на всех решающих матчах. Вот и на этот раз заняли место на трибуне задолго до выхода на лед хоккеистов наших и США. Голоса сорвали, подбадривая. Но победу торжествовали не мы. На фоне того спортивного мужества, которое демонстрировали Вера Зозуля и Галя Кулакова, той устремленности к победе, нацеленности на борьбу, которой отличались другие наши чемпионы и призеры, игра хоккеистов, мягко говоря, не впечатляла. Конечно, поражение очень всех нас расстроило. Но при этом и многому научило, в том числе показало, насколько важна правильная оценка сил соперника, к каким катастрофическим последствиям приводит самоуспокоенность, небрежность, превращающая достоинства в недостатки.
Конечно, задним умом все мы сильны, но все-таки, может, и не стоило бы встречаться с американцами накануне Олимпиады в товарищеских матчах. Те легкие победы над сборной США привели и к легкому отношению к сопернику во время официального поединка. Олимпиада этого не прощает.
Мы видели не только соревнования фигуристов, биатлонистов и хоккеистов. В Лейк-Плэсиде у всех на устах было имя великолепного американского спортсмена конькобежца Эрика Хейдена. Видели его на дистанции и мы. Не могли не посмотреть хотя бы потому, что он наш «близкий родственник» по спорту — вооружен пусть и другими, но все же коньками. Впечатление от бега Хейдена было колоссальным. Шаги мощные, в каждом движении чувствуется необыкновенная сила. Со старта видно, что бежит победитель. В этой невероятной уверенности, в огромном запасе сил, в спортивной неуемности— преимущества Хейдена.
И, как всегда в таких случаях, отличный спортсмен оказался и личностью недюжинной. Уже в 1982 году промелькнуло в газетах сообщение, что Эрик Хейден, студент медицинского колледжа в Калифорнии, приехал на чемпионат мира по велоспорту. Он еще и в бытность свою конькобежцем немало времени уделял велосипеду и мечтал выступить на Олимпийских играх в Москве. Пример многократного мирового и олимпийского чемпиона Евгения Гришина, который удачно совмещал этих два вида спорта, был по душе и молодому американцу. Но в Москву, как за это ни боролся Эрик, попасть из-за бойкота, объявленного американским президентом, не удалось.
Спустя два года Эрик с грустью вспоминал о трудных для олимпийского движения временах. А мы вспомнили, с какой отвагой Хейден бросил после Белой олимпиады вызов тем, кто хотел бы уничтожить олимпийские игры современности. 23 февраля 1980 года, когда Эрик завоевал свою пятую олимпийскую золотую медаль, установив тем самым абсолютный рекорд Игр, он сказал в беседе с корреспондентом агентства ЮПИ:
— Я не думаю, что спорт и политику следует смешивать. Представьте положение спортсменов, всю жизнь готовившихся к двухнедельным состязаниям, когда кто-то, не знающий в действительности, о чем думают спортсмены, вдруг говорит: «Вы не будете выступать...» Если бы я был кандидатом на поездку на летние Игры, я бы разочаровался в правительстве...
Эрика Хейдена тогда поддержали многие американские атлеты. Но на этом они не остановились. О том, что было дальше, очень точно рассказывают известные журналисты М. Сту-руа и Б. Федосов в своей книге «Игры, зовущие к Играм».
«После окончания соревнований Белой олимпиады президент США пригласил американских спортсменов в Белый дом. Он даже позволил себе пошутить, сказав, что, поскольку в Лейк-Плэсиде автобусы работали из рук вон плохо, он послал за олимпийцами самолеты. На машинах американских ВВС спортсмены прибыли в Вашингтон и явились в Белый дом прямо в тренировочных костюмах.
Поначалу все шло как по маслу. Президент приветствовал спортсменов и затем дал завтрак в их честь в Восточной комнате Белого дома. И вот тут-то Эрик Хейден, феноменальный скороход, пятикратный чемпион XIII Олимпиады «испортил обедню» (оказывается, это можно сделать и за завтраком). Э. Хейден, решительный, собранный и целеустремленный, как и на ледяной дорожке, заявил: «Спортсмены — участники зимней Олимпиады в большинстве своем считают, что бойкот — дело негожее».
Хейден добавил, что он подал Картеру соответствующую петицию, выражающую, по его словам, «почти всеобщее мнение»-. Несколько позже пресс-секретарь Белого дома Джоди Пауэлл, делая хорошую мину при плохой игре, попытался отшутиться. Он сказал: «Господин президент получил от спортсменов хоккейные шайбы, шлемы, свитера, жетоны, пепельницы и прочие олимпийские сувениры. Но петиции против бойкотов среди них не было». В этот момент пресс-секретарь Белого дома напоминал хоккейного голкипера, за воротами которого зажегся красный сигнал, но он тем не менее утверждал, что шайба пролетела мимо не поразив ворот...»
Эрик Хейден, остался в памяти всех любителей спорта как образец олимпийца, не торгующего ни своей славой, ни своими медалями. В отличие от печально известного чемпиона Мюнхенской олимпиады по плаванию Марка Спица, Эрик не превратился в «звезду» торговой телевизионной рекламы. Он решил стать врачом, и мы не сомневаемся, что и в медицине он будет выдающимся мастером своего дела. Просто не может такой человек, такой великий спортсмен не стать и выдающимся деятелем в послеспортивной жизни!
Финиш Олимпийских игр в Лейк-Плэсиде был почти таким же, как старт. Праздник закрытия оказался не слишком удачным. Туристы, зрители, спортсмены и тренеры, опасаясь автомобильных пробок, многочасового ожидания, быстро покидали центр города, даже не полюбовавшись фейерверком.
Мы были счастливы, что можем наконец-то покинуть угрюмое здание Деревни-тюрьмы. В последние дни жить здесь стало невыносимо, особенно после того, как спал накал борьбы. Да и сами условия жизни в Деревне усложнились. В столовой выстраивались длинные очереди, чтобы получить какое-нибудь мясное блюдо. Шеф-повар смущенно объяснял олимпийцам, что запасы мяса растащили. Нам и всем остальным олимпийцам от таких оправданий было не легче.
Все чаще вспоминали мы о маленьком нашем Сан Саныче. И попросили руководство делегации отпустить нас в Москву раньше остальных. Нам пошли навстречу, и мы с огромным облегчением покинули Лейк-Плэсид, столицу Игр, которые принесли нам вторую общую золотую награду и третью — для Ирины.
Кстати сказать, бойкот Московской олимпиады, закончившийся, как известно, провалом для его организаторов, имел в фигурном катании свое продолжение. Обычно после окончания чемпионатов мира сильнейшие фигуристы отправляются в турне по нескольким странам. Если чемпионат в Северной Америке,— по США и Канаде, если в Европе, то участники турне обязательно приезжают в Москву и Ленинград. В 1980 году чемпионат мира проводился в Дортмунде, и, естественно, все сильнейшие спортсмены были включены в состав «сборной мира». Попали в нее и мы, хотя и не выступали на чемпионате из-за поврежденного плеча у Ирины.
В последний вечер чемпионата за кулисами вновь была кутерьма. Бегали руководители Международного союза конькобежцев. Суетились американские представители. У девушек из команды США были заплаканные лица, а ребята отводили глаза в сторону, встречаясь с недоуменными взглядами спортсменов. Оказалось, что под нажимом своего правительства американские фигуристы отказываются от участия в турне по Европе, чтобы не заезжать в Москву и Ленинград и не демонстрировать свое мастерство перед советскими зрителями. Пять американцев — Ч. Тикнер, С. Хамильтон, Д. Санти, Л. Фратиани и Л.-М. Аллен уступили перед натиском официального Вашингтона. Мы не собираемся осуждать их за это, но волей-неволей приходит на ум сравнение с Эриком Хейденом.
Такой поступок американских спортсменов, пусть и вынужденный, был осужден всеми фигуристами.
«Очень жаль, что американские политики вторгаются в область спорта,— сказал тогда в интервью замечательный фигурист из ГДР чемпион мира Ян Хоффман.— От этого пострадают прежде всего сами американские спортсмены».
Эммерих Данцер, многократный чемпион Европы и мира из Австрии, добавил: «Необходимо разделять спорт и политику».
А фигуристка из ФРГ Дагмар Лурц эмоционально воскликнула: «Как, американцы не едут в турне? Мне очень жаль их!..»
И была абсолютно права.
После возвращения в Москву мы получили огромное количество писем. Мы просто не ожидали, что слезы, прокатившиеся по щеке Ирины, вызовут такой эффект сопереживания. Как и каждого советского спортсмена, нас радовало, что зрители высоко оценивают наше мастерство, наш характер, трудолюбие и нацеленность на победу. В одном из писем девушка из Симферополя писала так: «Глядя на вас, я воспитываю характер, силу воли. И еще — я люблю вас за то, что вы в своих выступлениях щедро отдаете частицу себя, вернее, дарите ее людям...» Что может быть лучше таких слов, такой высокой оценки из уст зрителей!
Подведем итог. Олимпийские игры современности — великая школа человеческой солидарности, силы духа. Они не похожи на обычные соревнования. Олимпийский чемпион никогда не получает приставки «экс», он остается для следующих поколений образцом для подражания..
Глава 10. В сборной команде страны.
Необходимое предисловие:
Верные друзья * Каждый фигурист — личность! * Сложные «па» спортивного танца * Комсорг всегда на передовой * Борьба рождает лидеров * Уходя — остаемся * Команда — это не только спортсмены
В 1980 году, когда мы завершили свой спортивный путь, вокруг нас уже не было ни одного из тех фигуристов, вместе с которыми Ира впервые выезжала на чемпионат Европы-68. Из молодого поколения тех лет оставался в строю один лишь Геннадий Карпоносов, да и тот «пережил» нас в сборной только на год. На наших глазах пришли и покинули сборную команду страны многие выдающиеся фигуристы, рядом с которыми выступать было почетно и интересно. Многие из них стали нашими верными друзьями, а сейчас превратились в надежных соратников.
Каждое слово в понятии «сборная команда страны» — емкое и чрезвычайно весомое. Сборная... Это значит, что к главным стартам сезона собираются лучшие из лучших, сильнейшие из сильнейших. До этого они тренировались каждый в своем обществе, в своей секции, но, как только прозвучал сигнал к сбору, они быстро заняли места в боевом строю. Команда... Вмиг отдельные фигуристы из разных! городов и обществ должны превратиться в боевую монолитную команду, способную бороться за высшие награды чемпионатов Европы и мира, умеющую и словом, и делом поддержать каждого в минуту трудного испытания. Страны... Сборные команды бывают разные — спортивных обществ, городов, республик. Попасть в каждую из них всегда почетно, потому что твое мастерство на каком-то уровне замечено и признано. Но признание в такой гигантской спортивной державе, как наша,— это признание самое высшее. Бывали ведь такие времена, когда в парном катании или танцах шестерка наших лучших пар могла стать и шестеркой лучших даже на чемпионате мира. Мы говорим это, опираясь на множество фактов, на результаты десятков турниров, на мнения самых авторитетных специалистов. Так что уже само по себе включение в сборную команду СССР говорит о том, что фигурист достиг очень высоких спортивных вершин и что от него Редина вправе ожидать ярких побед на самых престижных состязаниях.
Надо сразу же сказать, что подавляющее большинство наших товарищей по сборной команде прекрасно понимали это, и если не всем удавалось встать на верхнюю ступеньку пьедестала почета, то, поверьте, вовсе не потому, что тренировались или боролись за победу они не до конца. В спорте всегда есть победители и побежденные, есть конкуренция — часто жесткая и жестокая, и почетный проигрыш иногда запоминается даже больше, чем тусклая победа.
И нам сегодня вовсе не хочется выделять кого-нибудь только потому, что именно ему посчастливилось в борьбе равных подняться чуть выше остальных. Главное для нас — как фигурист боролся со своими соперниками, какое мастерство он утверждал, какое наследство оставил своим преемникам, чему можно было у него поучиться и нам самим, и тем, кто остался после нас в сборной СССР.
И если с такими критериями подойти к тем, с кем в течение многих лет нам довелось вместе носить гордое звание члена сборной команды СССР, то первыми мы назовем имена Людмилы Пахомовой и Александра Горшкова. Шестикратные чемпионы мира и Европы, первые в истории олимпийских игр чемпионы в спортивных танцах на льду стали образцом и высокого спортивного класса, и величия человеческого духа. Нет никакого смысла повторять все этапы их большого пути в спорте, но было несколько эпизодов, когда качество чемпионского звания Милы и Саши выдержало проверку в сверхсложных условиях...
Вначале победы Пахомовой и Горшкову доставались очень нелегко: и в 1970, и в 1971 годах на чемпионатах мира лишь преимущество в один судейский голос приносило нашим ребятам золотые медали. Новый стиль пробивал себе дорогу, преодолевая яростное сопротивление сторонников традиционной английской танцевальной школы. Временами, как отмечали крупнейшие зарубежные газеты, борьба приобретала даже политическии характер — против советских чемпионов и их интерпретации танцев на льду велась настоящая «холодная война».
Как ни бушевали страсти, но Мила и Саша вместе со своим тренером Е. А. Чайковской всегда были спокойны, выдержанны и целеустремленно шли вперед, создавая все новые и новые танцевальные шедевры. «Кумпарсита», «Озорные частушки», «Вальс» на музыку А. Хачатуряна, «Вдоль по Питерской» и превеликое множество других танцевальных миниатюр неизменно с восторгом встречали зрители.
И все-таки противники нашей танцевальной школы не унимались. Они выжидали удобный момент, чтобы нанести, как им казалось, решающий удар. В олимпийском сезоне 1972 года, естественно, главное внимание было сосредоточено на турнире в Саппоро. Чемпионат Европы воспринимался лишь как очередная ступенька перед Олимпиадой. Именно здесь была брошена перчатка. Западногерманские танцоры сестра и брат Анжелика и Эрик Бук, ведомые английским тренером Бетти Калвей и олицетворявшие каноны английской школы, с незначительным перевесом вышли вперед в обязательных танцах. И даже блестящее исполнение сложнейшей произвольной композиции Пахомовой и Горшковым оставило некоторых судей как бы безучастными зрителями. Пара Бук оказалась первой, Миле и Саше достались серебряные награды.
Тогда танцы на льду еще не входили в программу олимпиад. Спортивные пары и одиночники уехали на последний этап подготовки в Хабаровск, Пахомова и Горшков остались в Москве, чтобы готовиться к реваншу. Они, провожая всю нашу команду, были веселы, уверены в себе и ничем в своем поведении не выказывали ни мук ущемленной спортивной гордости, ни обиды от явной несправедливости международных судей.
Вновь вся сборная команда встретилась уже на пути в Канаду, где в Калгари проводился мировой чемпионат.
Ира: Кроме того, что реванш в фигурном катании — это всегда задача трудная, была еще одна деталь, ускользнувшая от внимания почти всех. Накануне показа произвольного танца Милу и Сашу подстерегло такое испытание, которого никто предвидеть не мог. Как всегда, они пообедали вместе с другими участниками чемпионата в ресторане отеля и отправились отдохнуть перед вечерней тренировкой. Часа через два и у Милы, и у Саши начались страшная рвота, головокружение, высоко поднялась температура. Врач команды ничего поделать не мог. Прибыли местные врачи и констатировали сильнейшее отравление. Сутки ребята отлеживались в постели. Организаторы чемпионата попросили не акцентировать внимания на этом досадном инциденте и не разглашать его. Руководство советской команды пошло им навстречу. И вот после этого неожиданного отравления Мила и Саша вышли на лед и так исполнили свой танец, что ни у кого не было сомнения, кто действительный лидер в мировых танцах на льду. Победа была достигнута уже с большим преимуществом и надолго укрепила позиции советской танцевальной школы.
Соперники Пахомовой и Горшкова на пресс-конференции заявили журналистам дословно так:
— Они нас проучили, как младенцев. Они нас просто выпороли...
Вот такие победы остаются: в истории мирового фигурного катания навсегда!
До самого конца в 1976 году у Пахомовой и Горшкова не было серьезных соперников. И это благодаря не только колоссальной воле к победе, позволившей им устоять даже после тяжелейшей операции Саши в канун чемпионата мира 1975 года. Прежде всего их неизменно отличало чувство творческой неуспокоенности, вечной неудовлетворенности достигнутым, то есть то, что и является главным орудием прогресса, движения вперед. Безостановочного, приносящего радость не только самим творцам, но и всем зрителям, всем их друзьям.
Именно это качество более всего импонировало нам в Миле и Саше. И их пример тоже подчас помогал нам принимать самые важные решения в нашей спортивной жизни.
Горшков к тому же был многие годы комсоргом нашей сборной. О роли комсоргов в таких командах надо было бы написать целый трактат, ибо она настолько многогранна, настолько сложна и требует такого такта, что равной ей не отыщешь. Фигуристы в сборную приходят не только из разных городов или обществ, олицетворяющих давние спортивные традиции, но и от конкретных, стоящих на резко различающихся творческих платформах тренеров. Разный взгляд на методику тренировки, на ее содержание, на артистизм фигуристов... Но споры тренеров не должны сказываться на общей обстановке в команде. В идеале любые творческие дискуссии должны приводить к выработке общих путей развития, к созданию такого климата — нравственного и педагогического,— в котором могут расцветать все дарования. И вот здесь-то свое слово должны сказать комсорги.
В конце шестидесятых — начале семидесятых годов таким боевым, тактичным и заботливым комсоргом, всегда готовым всем нам помочь, был экс-чемпион страны Александр Веденин. Ему не удалось покорить большие вершины в мировом фигурном катании. Не дозрело тогда еще наше одиночное катание, только начал свой подъем Сергей Четверухин. Но зато Веденин обладал инженерным складом ума, со свойственной такому уму конструктивностью предложений, изобретательством, умением помочь «дотянуть идею».
Не кажется ли читателю характерным тот факт, что, пока комсоргами сборной были поочередно два одиночника, два инженера по образованию и складу ума — Александр Веденин и Сергей Четверухин,— у нас и поднялась высокая волна успехов именно в мужском одиночном разряде? Вслед за Чет-верухиным на пьедестал почета взошли Владимир Ковалев, Сергей Волков, Юрий Овчинников, Игорь Бобрин.
Стали комсоргами наши танцоры — Александр Горшков, затем Андрей Миненков,— и это было как бы олицетворением высокого взлета советских танцоров.
Может, это случайность? Или все-таки закономерность? Интересно поразмышлять было бы, проследить и далее развитие этой тенденции...
Наши комсорги и сами росли вместе со всей сборной. Веденин и Горшков теперь ведут не одну, пусть даже и самую лучшую, команду. Мы были соратниками в спорте, стали соратниками в работе: отвечаем за развитие фигурного катания в стране. Общий язык, выработанный за многие годы дружбы, тренировок, соревнований, помогает искать и находить пути, необходимые для энергичного продвижения вперед, для преодоления некоторого кризиса, наметившегося в начале восьмидесятых годов.
Новый опыт заставил нас вновь задуматься над тем, почему почти каждый молодой фигурист, к которому мы обращались с одними и теми же вопросами: когда пришли первые международные успехи к нашим фигуристам, кто были первыми призерами на чемпионатах, скажем, Европы? — ответить на них не мог. Где уж тут говорить о знании каких-то особенностей в катании лучших наших фигуристов прошлого, которые можно было бы использовать и сегодня?! А если возвращаться к временам' более далеким, то на этот счет познания молодого поколения еще более скудны.
Не здесь ли можно найти и одну из причин нынешнего кризиса?
Но задумаемся: а откуда им, молодым фигуристам, как и нам когда-то, черпать знания о своих предшественниках, о лучших русских, советских и зарубежных фигуристах, если таких исследований нет и пока не предвидится? А в отдельных книжках известных спортсменов и тренеров эта информация как бы рассыпана, распылена, крохотные крупицы ее дать плодотворный толчок пытливому уму молодых спортсменов вряд ли смогут.
Такое положение в нашем виде спорта далее просто нетерпимо, если мы стремимся к непрекращающемуся прогрессу, если хотим, чтобы каждое следующее поколение что-то добавляло к наследию своих предшественников.
Каков же выход? Конечно, нужны новые книги о фигурном катании, о его людях, о тех, кто шел первым, кто прокладывал пути. И, самое главное, чтобы были они не чисто информативными, а несли в себе тот нравственный заряд, без которого невозможен осознанный воспитательный процесс.
Не только — что? где? когда? Но и каким образом? благодаря чему?
Но это, так сказать, программа-максимум. И мы не сомневаемся, что и она будет выполнена. И что такие книги станут настольными у всех наших тренеров, давая возможность проводить уроки не только на льду, но и в учебных аудиториях, делая тренировочный процесс всеобъемлющим и логически завершенным.
А что же делать сегодня? Сейчас? Сию минуту?
Вот над чем нужно призадуматься комсомольцам нынешней сборной команды страны. Думается, им под силу создать и вести своеобразную летопись славы команды. Участники самых блестящих побед, те, кто вынес на своих плечах тяжесть многолетней борьбы за утверждение на мировой арене советской школы фигурного катания,— рядом с ними. А после того, как история сборной команды будет написана, она должна стать основой для «приемных экзаменов» в сборную, во время которых кандидат давал бы и торжественную клятву свято беречь наследие, оставленное чемпионами прошлых лет, и активно бороться за новые победы. Ритуал посвящения в члены сборной команды должен быть и публичным, и особо торжественным.
Вся жизнь дает нам яркие примеры такой общественной работы. Вспоминаем, как принимали нас в пионеры... Какая торжественная и требовательная атмосфера окружала прием в комсомол, в Коммунистическую партию... Не сомневаемся, что так должно быть и в спорте. Традиции мы создаем сами. Укреплять их должны все вместе. Развивать их придется поколениям следующим. Но эти традиции мы обязаны им оставить!
Наше поколение сборной команды СССР достигло своей зрелости и полного расцвета приблизительно к 1975 году. Мы специально говорим «приблизительно», потому что взлеты не бывают неожиданными, они подготавливаются длительной работой, и пик формы отдельного спортсмена и целой команды всегда олицетворяет определенные закономерности развития. Поэтому пора зрелости целого поколения у нас обычно распространяется на несколько лет. Но 1975-й все-таки был годом особым.
Давайте вернемся в него. Вот хроника событий.
Чемпионат страны. Парное катание. Для нас чемпионат имел особое значение, поскольку переход к новому тренеру привел и к изменению, а точнее — к укреплению тех новых позиций, на которые мы уже вышли раньше.
Спортивные танцы на льду. Чемпионами страны вновь становятся Л. Пахомова и А. Горшков. За ними — Н. Линичук и Г. Карпоносов. Третьими идут И. Моисеева и А. Миненков. Новый танец Ирины и Андрея вызывает оживленные отклики, и ясно, что на этом борьба между второй и третьей парами не закончится.
И, наконец, мужское одиночное катание. Здесь у нас превосходная тройка лидеров — Ю. Овчинников, С. Волков, В. Ковалев. Именно в таком порядке и занимают они места на пьедестале. Но борьба идет такая, что никакие прогнозы невозможны.
Чемпионат Европы. Парное катание. Мы опережаем сильные пары из ГДР.
Танцы. Две ступеньки на пьедестале заняты нашими парами. Но танец Моисеевой и Миненкова, оказавшихся четвертыми, продолжает вызывать массу самых доброжелательных откликов.
Мужское одиночное катание. Наконец-то свершилось! Впервые советский фигурист — Владимир Ковалев — становится чемпионом Европы. У Ю. Овчинникова — бронзовая медаль (заметим попутно, что это был его наивысший успех на международных турнирах). А четвертым оказался С. Волков.
Чемпионат мира. В парном катании никаких неожиданностей нет.
Танцы. Неожиданная сложнейшая операция у А. Горшкова лишает возможности его и Л. Пахомову выступать на чемпионате мира. В Колорадо-Спрингс отправляются только две наши пары. После ожесточенной борьбы, в которой вначале лидировали Н. Линичук и Г. Карпоносов, чемпионами мира впервые становятся Ирина Моисеева и Андрей Миненков. Скачок ученики нашего тренера Т. А. Тарасовой сделали огромный, и это нас, тренировавшихся вместе с Ирой и Андреем, конечно, очень радовало.
Мужское одиночное катание. Чемпионом становится — опять-таки впервые в истории — советский одиночник Сергей Волков. Чемпион Европы В. Ковалев завоевывает серебряную медаль. А чемпион СССР Ю. Овчинников замыкает первую шестерку!
Такого в истории нашего отечественного фигурного катания еще не было: блестящие победы сразу в трех разрядах. Этот рекорд удалось повторить лишь один раз — в 1977 году, когда вновь успех сопутствовал, кроме нас, И. Моисеевой и А. Миненкову, а среди одиночников победил В. Ковалев. (Напомним только, что в 1982 году, когда мы писали эту книгу, советская сборная не завоевала ни одной высшей награды: молодое поколение еще не успело встать на ноги, а ветераны не смогли устоять).
Каждый фигурист в той сборной был личностью, каждый был неповторим. Все мы мужали и взрослели в тяжелых боях, и это принесло дополнительную закалку, дало мощный импульс для личного творчества.
Ирина Моисеева и Андрей Миненков стали чемпионами в переломном для нас сезоне. Не знаем, как было до нас, но, после того как мы перешли к Т. А. Тарасовой, каждая тренировка в ее группе приносила всем новые творческие открытия. Словно что-то ранее скрытое пробудилось во всех учениках Тарасовой и окрыляло нас, давало новые силы для создания программ и сложных, и одновременно глубоко личных. Просто на глазах расцветал талант Моисеевой и Миненкова.
Ира и Андрей — красивые танцоры. Музыкальность, пластичность, артистизм, хороший спортивный азарт — все это вместе и открывало им путь к пьедесталу.
Правда, техника и артистизм Пахомовой и Горшкова кажутся нам более универсальными. На их стороне был еще и громадный опыт. Так что в олимпийском, 1976 году равных им не оказалось. Зато молодость и оригинальность Иры и Андрея позволяли надеяться им на то, что после ухода Милы и Сапщ они надолго останутся в роли чемпионов, лидеров.
Этого не произошло. Только еще один год Моисеева и Миненков жили спокойной жизнью. А затем вперед вышли Линичук и Карпоносов. Потом венгры Кристина Регоци и Андраш Саллаи. Когда эти две пары покинули спорт, Ира и Андрей, казалось, вновь могут рассчитывать на высшие титулы. Да не тут-то было. Их обошли английские танцоры, нынешние чемпионы мира и Европы Джейн Торвилл и Кристофер Дин, а кроме того, и советская пара Наталья Бестемьянова и Андрей Букин (их подготовила Т. А. Тарасова).
Ира и Андрей дважды произвели чрезвычайную смену тренеров. Это были отчаянные попытки что-то улучшить в своем стиле, найти новые краски. Ничем другим, надеемся, это объяснить нельзя. Мы сверяем свой опыт с опытом наших товарищей по сборной, но простого «наложения» не получается. Все-таки метания Иры и Андрея, думается нам, свидетельствуют и о какой-то внутренней неуверенности, об отсутствии стабильности и четко определенной перспективы.
Да, нелегко взойти на верхнюю ступеньку мирового пьедестала, а еще труднее остаться на ней. Чем выше поднимаешься, тем лучше ты должен видеть дальние ориентиры и дорогу к ним. Это — с одной стороны, а с другой — на высоте и воздух более разреженный, и кислорода, если ты недостаточно закален, может не хватить. И чем выше, тем труднее. Испытание высотой — испытание наивысшей категории трудности. И к нему должен быть готов любой чемпион. Это, вообще-то, истина прописная. И каждому спортсмену известная с детства. Может быть, даже порядком поднадоевшая в устах других. Но ведь она является «альфой» и «омегой» любого успеха.
Публика по-прежнему любит Моисееву и Миненкова. Во время показательных выступлений, когда они демонстрируют свои любимые концертные композиции, несть конца овациям. Их танцы красивы. А большого спортивного успеха нет... Да и будет ли? Есть над чем тут поразмышлять,
Долгим был путь в большом спорте и Геннадия Карпоносова. Почти весь он пройден с тренером Е. А. Чайковской. Правда, партнерш у него было две. С первой — Еленой Жарковой — он вошел в сборную, стал ее третьим номером на целых четыре года. Большие успехи не приходили, хотя и каталась пара старательно, сильно. Жаркова, не видя для себя в спорте особых перспектив, ушла, а Гена начал кататься с совсем еще юной и мало что знающей в спорте Наташей Линичук.
Как тогда ему пришлось, знает, наверное, он сам да тренер. Мы можем только догадываться, как зрелому партнеру, члену сборной команды страны, технически обученному всему, тяжко становиться в пару с фигуристкой-третьеразрядни-цей. Выдержал Гена. Выдержала и Наташа, чья стойкость, сноровка, умение схватывать каждое движение заслуживают высшей похвалы. Ей ведь тоже приходилось нелегко, тем более что сценический портрет этой пары остро нуждался в свежих и оригинальных чертах.
В кинофильме о Наташе и Гене, уже ставших олимпийскими чемпионами, есть один весьма показательный эпизод. Идет самая обыкновенная тренировка в группе. Шлифуются обязательные танцы. У ветеранов — Пахомовой и Горшкова — они отработаны и налажены многими годами каторжного труда. И вот, несмотря на то, что тренировки очень интенсивные, что сил не так уж много остается для других дел, Мила и Саша становятся по просьбе тренера в пары с Геной и Наташей и демонстрируют им самые сложные «узлы» обязательных танцев. Это работа очень тонкая, здесь требуются знания, которые достаются не каждому. И Линичук с Карпоно-совым эти знания получают из первых рук.
Как же все-таки важно создать такую вот нравственную атмосферу, чтобы преемственность поколений в спорте осуществлялась планомерно и естественно. Времен связующая нить не должна прерываться никогда. В этом убеждает вся история фигурного катания!
Наташа и Гена продержались на чемпионском пьедестале почти три года. Они взяли наивысшую вершину — олимпийскую. Взяли в поединке сложном, когда судьба золотой медали решалась микронами удачи. Они выстояли, и в этом видится нам и следствие длительного воспитания характера, происшедшего на не менее длительном пути к успеху.
Судьба как и нас, в конце концов сделала Наташу и Гену мужем и женой. И Ирина Моисеева с Андреем Миненковым — тоже семья. И чемпионы мира в парном катании, завоевавшие это звание в 1981 году,— Ирина Воробьева и Игорь Лисовский — тоже муж и жена. Таких вот семей, которым помог состояться спорт, в фигурном катании, может быть, больше, чем в каком-либо другом виде. И почти все наши семьи остались затем работать в фигурном катании.
Мы всегда были за такую «семейственность». Ведь такой союз испытан временем, общими трудностями. Именно «семейственность» помогала нам решать сложнейшие спортивные задачи. Мы вместе искали новые пути, вместе мечтали о будущем фигурного катания. Что же предосудительного в том, что бывшие спортсмены решают вместе — но каждый свою — задачи дальнейшего роста спортивного мастерства молодежи? Почему бы не черпать им новые и новые силы именно в своих семьях? Где же лучше всего будут поняты очередные спортивные планы? Поиски и находки? В конце концов, новые спортивные мечты?
Среди героев 1975 года были, конечно, и три наших одиночника — прямые наследники Сергея Четверухина. И Владимир Ковалев, и Сергей Волков, и Юрий Овчинников начали свой путь в сборной команде СССР при Четверухине. Мы подчеркиваем — именно при Четверухине. Они подрастали и крепли за его широкой спиной. Он торил для них тропу, он служил для них проводником, более того, он позволял им не спешить, а постепенно и стабильно подниматься по лестнице успеха. И хотя сам он так и не сделал самого последнего шага на вершину, в последующих победах и Ковалева, и Волкова есть и четверухинский вклад.
Они очень разные — Владимир Ковалев и Сергей Волков, наши первые чемпионы Европы и мира. Взрывной, по-спортивному злой и подчас неукротимый Владимир Ковалев. Для него не существовали авторитеты, он всегда шел судьбе наперекор и, когда надо было, мог мобилизовать себя на/штурм, казалось бы, невозможного. В таком характере, в тагшх психологических сверхнагрузках есть и свои «щербинки», «трещинки». И не случайно ковалевский характер не раз то возносил его высоко, то... 7
Володя прошел через три олимпийских турнира, добыл однажды серебряную медаль. Дважды был чемпионом мира, один раз — Европы. Завоевал несметное количество малых золотых, серебряных и бронзовых наград за исполнение «школы» и произвольной программы. И если спортсмен добивался такого ог-ромпого успеха, если он умел отдать себя без остатка борьбе с соперниками, иногда технически превосходившими его, но уступавшими его волевому напору, то — мы надеемся — он в будущем и в тренерской работе сумеет взнуздать свой характер и понестись к новым рубежам, чтобы одолеть и их.
Сергей Волков даже внешне — прямая противоположность Ковалеву. Белокурый, белокожий, молчаливый и почти осторожный в движениях. Работящий. Тихо настойчивый. Умеющий «держать удар» и терпеть, пока не пробьет его час. Мало кто мог бы сделать смелейший прогноз и предсказать, что Волков станет чемпионом мира. Ведь в его время уже созрела целая плеяда блестящих мастеров одиночного катания, каждый из которых по праву претендовал на звание чемпиона. А в 1975 году Волков выиграл у всех у них, да еще сделал это в Колорадо-Спрингс, где трудностей всегда так много. Чтобы еще больше оценить успех Сергея, мы просто перечислим имена его главных соперников. Ну, во-первых, Владимир Ковалев. Во-вторых, англичанин Джон Карри, будущий олимпийский чемпион. В-третьих, канадец Толлер Крэнстон... Кажется, уже этих трех имен вполне достаточно!
Это был поистине звездный час Сергея, тот, наверное, единственный момент, когда он мог стать первым. И он им стал, использовав все свои преимущества. Мы помним его выступление очень хорошо. Еще и потому помним, что наша команда очень волновалась из-за самочувствия Сережи. На одной из тренировок он сильно повредил ногу, стоял даже вопрос о его снятии с соревнований. Нога не переставала болеть в течение всего чемпионата, любое неосторожное движение могло усугубить последствия травмы. Спортсменам не надо долго объяснять! как это связывает и по рукам и по ногам, не дает шага лишйего ступить, воздействует на психику страшнее любой спортивной конкуренции.
Волков сумел укротить свои нервы. Сумел подстраховать каждое свое Движение. Он распределил силы так, что их хватило на весы чемпионат. И для победы. Разумный риск и разумный, трезвый расчет тренера Виктора Николаевича Кудрявцева, точная программа выступлений, созданная им вместе с учеником, тактическая схема, дававшая главный шанс,— вот слагаемые успеха Волкова.
Он великолепно выполнил три «школьных» фигуры и далеко ушел вперед. Соперники рассчитывали, что в короткой и произвольной программах Сергей допустит свои, так сказать традиционные, ошибки. И просчитались. Пока все остальные суетились, пока снаряжали погоню, Волков оказался недостижим. Более того, и Карри, и Крэнстон сами катались с грубыми промахами.
Произвольная программа Сергея, несомненно, была менее артистичной и выигрышной, чем у его зарубежных соперников, чем у Володи Ковалева. Но никто не сумел его догнать. И он первым из советских фигуристов стал чемпионом мира. А если даже случилось бы что-нибудь неожиданное, то у него за спиной был Ковалев, и золотая медаль вряд ли в том сезоне выпала бы из нашей копилки.
Когда после чемпионата-75 стали подсчитывать так называемые неофициальные «олимпийские» очки, то выяснилось, что мы набрали их как никогда много. И это без Л. Пахомо-вой и А. Горшкова. Больше никогда не было. Стоит рекорд тех лет и ожидает, когда же новые смельчаки пойдут на его штурм!
На этой же волне шел вверх и чемпион Европы 1981 года Игорь Бобрин. Чемпионом он стал уже в группе фигуристов молодого тренера Юрия Овчинникова. Так что это был как бы сдвоенный успех и фигуриста, который ушел не сказав самого лучшего своего слова, и фигуриста, сумевшего, выступая в такой же манере, сказать его.
Юрий Овчинников начинал удивительно красиво/Его сразу приметили. Оценили. Высокие, парящие прыжни. Естественность. Раскованность. Умение почувствовать огублику и предугадать ее желания не мешало ему в то же время быть и воспитателем вкусов. Юра открыл и для себя, и для своих поклонников целую музыкальную область. Современные обработки классических мелодий помогли ему найти и эквивалентные пластические решения. Словом, творческое и спортивное начала были в нем природой заложены удивительно щедро. И он многое использовал. И оставил свой £лед в истории фигурного катания. Но вот на мировой арене/ и даже на европейской чемпионом не стал. А его ученику/ это удалось.
Почему же яркий, талантливый человек/ (вспомните попутно и Крэнстона!) иной раз так и не становится лидером по всем статьям? И, с другой стороны, тот, кому природа, казалось бы, отпустила талантов гораздо менее щедро, выходит вперед, побеждает? Каковы тут закономерности? В том числе и скрытые, недопроявленные для простого зрителя?
Точного ответа на такие вопросы не найти. Мы в этом убеждены. Потому что ответ зависит от множества привходящих обстоятельств и в немалой степени от характера самого атлета, его умения постоять за себя, не дрогнуть в решающий и единственно необходимый миг. И, естественно, от гармонии его спортивного развития, диктуемой правилами спорта — существующими в то время, потому что правила имеют одну особенность: они время от времени меняются в зависимости от новых задач, которые возникают по мере развития спорта.
Юрий прекрасно знал об одном своем главном уязвимом месте в сугубо спортивной подготовке — о плохой технике выполнения «школьных» заданий. И уж сколько ему говорили об этом, сколько критиковали, а пройти гладко «школу» он так и не смог.
Возможно, сейчас, при новых правилах, дающих уже огромное преимущество лучшим исполнителям короткой и произвольной программ, Овчинников и был бы в первых рядах. Возможно... Но не спортсмены ведь создают правила борьбы. И надо искать, исходя из существующих условий, свой «вектор победы», в котором сливались бы все твои лучшие качества. \
Об этЬм тоже надо помнить и спортсмену, и тренеру, если они хотят быть лидерами. И еще о том, что спортивная жизнь, как и фортуна, удивительно переменчива и надо быть не только сильным, но и гибким, уметь, если потребуется, пере-страиватьсД на ходу и искать, искать, искать, не останавливаясь ни на\мгновение.
Об этом надо было, наверное, помнить Юрию Овчинникову и Игорю Бобрику после победного для них сезона 1981 года, принесшего учителю и ученику золотую награду чемпионата Европы и бронзовую — чемпионата мира. Потому что годом спустя Игорь (отступил назад так далеко, что этого невозможно было предвидеть даже самому отъявленному пессимисту.
Суд, которым судит себя бывший чемпион, наверное, самый страшный для него самого. И никто не может снять с него такой тяжести. Взять ее на себя. Мы избежали этой уча- -, сти, но это вовсе не значит, что чувства Игоря и его тренера для нас нечто необъяснимое. И нам после чемпионатов 1982 года оставалось только одно — постараться помочь Игорю вновь найти себя, восстановить тот психический стержень, крепость которого испытывается и соревнованиями, и тренировками ежедневно и ежечасно.
Скажи мне, кто твой ученик, и я скажу, кто ты...
Или иначе: скажи мне, кто твой учитель, и я скажу, кто ты...
Насколько справедливы и справедливы ли до конца такие . формулы, судить не беремся. Но есть в них частица правды. Даже больше, чем частица.
И поэтому тренер и его ученики должны быть чрезвычайно взыскательны друг к другу. Видеть мир своих творческих взаимоотношений во всей его сложности и подвижности. Чувствовать обоюдное развитие таланта. И не прощать себе даже малейшей слабинки, отвлекающей от той главной в нацией спортивной жизни цели, которой является победа. И не/просто ее формальное или официальное проявление. Это уж/ итог. Пусть яркий, радостный, но всего лишь итог действий. А по-настоящему победа начинается гораздо раньше; В тот момент, когда поднял себя над инерцией собственного стиля, собственного, но вчерашнего отношения к делу, когда посмотрел на себя критическим внутренним взором и скавал: «Что-то ты мне не нравишься больше, дорогой товарищ! Надо с тобой что-то делать, а то ведь покрываешься жирном. Заплываешь им. Так дальше не пойдет!» И, сказав это себе, не остановиться на полпути, а совершить то, что и поло<жено, чтобы этот физический и моральный жирок не сковал раз и навсегда.
Хотя мы и написали эти строки сразу после рассказа об Овчинникове и Бобрине, но этот монолог обращен не только к ним. Это попытка еще и еще раз адресовать его и себе. Сделать выводы для себя из жизненных коллизий других. Проанализировать. Понять. Найти выход. Б конце концов, любым усилием воли заставить себя обязательно найти выход и устремиться к нему. Чтобы обрести новые горизонты. Новое творческое начало. Еще раз «сменить кожу» для новой жизни.
Может быть, где-нибудь на этой же полочке лежит и сохраняется до поры до времени и секрет «вечной спортивной молодости»? Чудодейственный и такой необходимый всем спортсменам и тренерам эликсир?
В сборном коллективе страны, как и в любом другом человеческом сообществе, всегда есть свои лидеры, свои заводилы, свои «катализаторы» процессов. Не всегда заметные, но всегда необходимые. Отсутствие таких людей, конечно, сразу же болезненно сказывается на общем климате. Все та же идет борьба. Все те же тренировки. То же общение. А чего-то нет. Вернее — кого-то.
В этой главе мы говорим о тех, кто попадал в основной состав сборной. Но, по существу, команда наша была значительно больше, включая в себя как минимум еще двух-трех претендентов на выступления в чемпионатах мира и Европы.
И все они были единым коллективом, внутри которого кипела жизнь, шла интересная работа.
В орбите сборной команды страны множество людей. Это не только спортсмены, тренеры, хореографы, руководители. Это и все те, кто помогает нам жить и трудиться, готовить фигуристов, не жалея своих знаний, жизненного опыта, фантазии. В числе этих людей первым назовем Александра Гольд-штейна, молодого композитора, который вот уже почти полтора десятилетия помогает ведущим фигуристам страны создавать подлинные музыкальные шедевры для коротких и произвольных программ.
Мы начали сотрудничать с Александром в 1977 году и сразу убедились в том, что он профессионал самого высокого уровня. Ни одна другая сборная команда такого помощника не имела и не имеет. Хотя бы потому, что дело это тонкое, кропотливое, требующее знания спортсменов, их стиля, возможностей тренеров или постановщиков программ (если таковые имеются). Авторские права на такие музыкальные композиции не распространяются. Оплата труда, мягко говоря, минимальная при тех усилиях, которые затрачиваются и на поиск единственно необходимой музыки, и на ее «редактирование», и на объединение часто стилистически разнородных отрывков в одной программе.
В успехе фигуристов значение музыки трудно переоценить! Она диктует характер движений. Развивает спортсменов, да и, будем откровенны, самих тренеров. И если тренер не обладает разносторонним и глубоким музыкальным вкусом и не хочет его развивать,— значит, рано или поздно он остановится в своем развитии. Такие композиторы, как Александр Гольдштейн, как раз и учат нас беспрерывному музыкальному совершенствованию, взыскательности, тонкости в обращении с теми или иными музыкальными произведениями, умению ставить сверхзадачи в программе, в поисках достойных пластических эквивалентов.
А уж сколько рабочего времени сокращает сотрудничество с Александром! Раньше как бывало? Несколько месяцев прослушиваешь одну пластинку за другой, десятки кассет, бобин пленки. В голове сумятица. Поневоле начинаешь нервничать: на чем же все-таки остановиться? Иногда случайно натыкаешься на музыку, которая кажется тебе нужной, но потом кашя-нибудь другая «вышибает» ее. В последние годы, как/только заканчивался сезон, уже на первой встрече с Александром мы получали комплект великолепно подобранной — исходя из нашего стиля, из наших вкусов — музыки. Выбор текы сразу упрощался. Мы уже прослушивали то, что сразу становилось нашим. Все остальное было делом техники, которой А. Гольд-штейн владеет безукоризненно, творя чудеса на стареньком магнитофоне буквально на глазах.
Нужно ли после всего этого говорить читателю, что творческая связь с Александром Гольдштейном не слабеет, а только крепнет? Что он теперь и для учеников Ирины помогает искать музыку, которая как можно полнее позволит раскрыть и их талант и творческие возможности молодого тренера?
Органически вошли в состав сборной врач Юрий Александрович Гончаров и массажист Евгений Кокурин. Они очень разные люди и вместе с тем одинаково нужные всем нашим спортсменам. Почему? Да потому, что оказались не только великолепными специалистами, умеющими быстро поставить на ноги больных, восстановить силы уставшим. Все мы охотно поверяем им свои секреты. Они умеют слушать, но... умеют и молчать. Для них клятва Гиппократа, врачебная и человеческая этика — не отвлеченные понятия. Это — суть их работы, суть их деятельности.
О фигуристах много говорят. И, вероятно, это вполне объяснимо, учитывая давнюю популярность и самого вида спорта, и его героев. Специалисты, работающие с командой, подчас располагают разнообразной информацией. И ни разу она не была обращена во вред спортсменам и тренерам!
Главное оружие фигуристов — коньки. Это очень тонкий инструмент, очень чувствительный, хотя и сделаны они из лучшей английской или советской стали. Стоит только чуть притупиться им, стоит измениться привычному и сложному контуру лоткообразного лезвия с его двумя ребрами, как ломается техника прыжков и вращений. После очередной заточки коньков всегда надо вновь привыкать к ним. Но когда затачивают коньки мастер этого дела Валентин Земнухов или известный тренер Эдуард Плинер (он, к слову сказать, был первым наставником Натальи Бестемьяновой, одной из лучших в прошлом одиночниц страны), привыкать вновь ни к чему не нужно. Ювелирной работой Земнухова и Плинера пользуются многие члены нашей сборной. Вот почему наше оружие никогда не затупляется, всегда готово к бою.
А наши костюмы! Сколько месяцев художники-модельеры Ася Белецкая и Евгения Константинова и все их коллеги по ателье спортивной одежды мудрят над каждым новым нарядом, чтобы выглядели спортсмены эффектно, модно, чтобы их спортивный костюм был удобен, не мешал выступлениям. Кажется, фантазия и терпение наших художников неистощимы. Потому что «клиенты» часто и нетерпеливы, да и вкусом не всегда обладают. И если костюмы наши вызывают аплодисменты, если наша сборная и в одежде чаще всего диктует мировую моду,— значит, работа модельеров оценена по заслугам.
Сколько же у нас помощников, сколько чутких и верных друзей! Фамилии их можно перечислять до бесконечности. Это и те люди, которые «варят» лед. И те, кто следит за порядком в раздевалках, принося нам, когда нет уже никаких сил, стакан горячего сладкого и такого желанного и нужного чая. И те, кто заливает и шлифует лед. И те, кто руководит Дворцами спорта.
Если бы был когда-нибудь создан компас, указывающий, куда больше всего тянет фигуристов, его стрелка замерла бы в направлении сибирского города Томска. Здесь замечательный Дворец спорта и зрелищ, коллектив которого возглавляет Моисей Миронович Мучник. Кажется, лучшего места для соревнований и тренировок и не отыщешь. Гостиница — самая лучшая. Питание — отменное. Транспорт работает по секундам. Лед именно такой, какой нужен фигуристам. Отлично организована работа во Дворцах спорта Запорожья, Ростова-на-Дону и некоторых других городов. Вот на кого надо было бы равняться и всем остальным!..
Глава 11. Наша большая семья
Необходимое предисловие:
У истоков характера * Заводила коммунальной квартиры * Главное, чтобы родители выдержали! * Два брата, два помощника * Велосипед на веревочке * Передача чувств на расстояние
C семьи начинается все, что есть у человека... Мы не открываем здесь никаких новых истин. Проблемы семьи и воспитания в ней обсуждались уже на заре человечества, будут обсуждаться в обозримом будущем неустанно. И каждое новое поколение, конечно, отыщет свои нюансы в этой давно знакомой теме.
И для нас, как и для каждого нормального человека, семья — понятие священное и чрезвычайно глубокое. Когда у нас появился сын, мы вообще стали гораздо больше думать о семьях, в которых выросли и стали прочно на ноги, о наших родителях. И многое из того, что когда-то прошло почти незамеченным, осталось в памяти мимолетным воспоминанием, зазвучало совсем по-новому, давая импульсы нашим сегодняшним поступкам.
Захотелось узнать о своих родителях больше, чем знали до сих пор. Посмотреть и на самих себя их глазами, чтобы, посмотрев так, получить возможность лучше понять, что же видит наш Сан Саныч в нас самих. Такой процесс познания делает нас человечнее, тоньше, контактнее.
Между прочим, знание — насколько это доступно — родителей своих учеников крайне необходимо педагогу вообще, а спортивному особенно. В фигурном катании тренеру обязательно надо быть знакомым с родителями, видеть их, знать их увлечения, характеры. Из этого вовсе не следует, что если у какого-нибудь папы характер дурной, то надо отказывать его сыну или дочери от места в секции. Вовсе нет. Но тренер, вооруженный знанием семьи своего ученика, быстро сможет — если понадобится — нейтрализовать неожиданные негативные процессы, и наоборот: ярче проявить все лучшие черты, которые заложены и семьей, и природой в его маленьком ученике.
Знакомство с нашими семьями, думаем, может заинтересовать и читателей этой книги. Хотя бы потому, что позволит лучше понять истоки наших характеров, нравственные стимулы, приводившие нас к тем или иным решениям...
Ира: Сколько себя помню, мои родители — Юлия Яковлевна и Константин Николаевич — никогда при нас, детях, не , «выясняли отношений». Моя сестра Валя чуть постарше меня. И она тоже ни разу не была свидетелем какой-нибудь ссоры между папой и мамой. Дискуссии бывали, конфликты — никогда. Вообще, наша семья всегда жила взаимовыручкой!
Папа у меня удивительно правильный человек. В годы моего детства военная служба требовала от него чуть ли не двадцати четырех часов в сутки. И все-таки он неизменно проверял мои дневники, следил за учебой и всегда ставил ее на первое место. Сначала школа — потом спорт! Сначала институт — потом спорт! Свою линию он вел удивительно последовательно, всегда определяя цели главные и второстепенные. И нам, своим дочерям, эту способность быстро схватывать суть событий, отделять злаки от плевел прививал настойчиво и разумно.
А вот мама у меня совсем другая. Она человек эмоциональный, сверхэнергичный, кипящий. Помню, как жили мы в большой коммунальной квартире. Соседей много, у всех дети. Мама в те годы не работала, и она организовывала для всех детей в квартире занятия музыкой, спортом. Часть маленьких обитателей «коммуналки» водила вместе со своими дочерьми на плавание, часть — на фигурное катание, на уроки музыки. Успевала всюду. В школе ее избрали председателем родительского комитета. Школа у меня была специальная, языковая, как теперь говорят. Учили мы немецкий язык, даже часть предметов проходила на немецком. Нагрузки у ребят были большие. И родительский комитет вместе с учителями делал все, чтобы ребята развивались гармонично.
Мне повезло тогда с учителями. В московской школе № 8 все они любили спорт и, что еще важнее, понимали его суть, его требования. В те времена спорт еще не был так молод, как сейчас. Тренировки не отрывали школьников от уроков. Я была одной из первых, кому пришлось еще в младших классах заниматься по индивидуальному расписанию. И все учителя охотно шли мне навстречу, часто оставались после уроков, чтобы позаниматься со мной индивидуально. Это были удивительно бескорыстные люди, не получавшие за свои дополнительные многие часы работы ни одной копейки. Я бы назвала их еще людьми, преданными идее, подлинными воспитателями, для которых в создании человека нет мелочей. Растворяясь в своих воспитанниках, они многократно переживали и вторую, и третью, и четвертую молодость... Не сомневаюсь, что и сегодня они молоды душой так же, как и двадцать лет назад.
Такая же молодость души и у моих родителей. Только проявляется она по-разному. Но суть — одна. И родилась она — в этом я абсолютно убеждена — в годы Великой Отечественной войны. И мама, и папа прошли войну с первого и до последнего дня в действующей армии, часто на передовой. Мама медсестрой участвовала еще в освобождении Западной Украины, а затем в войне с белофиннами. Словом, человеческого горя они повидали. И детского горя — самого страшного — тоже. Осталось оно у них в памяти на всю жизнь. И эта их активная доброта по отношению к детям — своим и чужим — заложена в тяжелые военные дни. Желание сделать детей счастливыми, конечно, самое сильное из всех их чувств. Подчеркиваю: оно никогда не концентрировалось только на своих дочерях.
Когда мы с Валей немножко подросли и стали самостоятельнее, мама снова пошла работать. С тех дней и трудится она во Всесоюзном институте педиатрии, отдавая себя полнот стью воспитанию детей. И ни о какой пенсии даже не думает.
Сейчас очень популярна физкультура семейная, когда дети, папы и мамы, дедушки и бабушки вместе выходят на старт соревнований. В нашей семье так было с незапамятных времен. Папа поставил нас на лыжи и на коньки, когда мы были совсем еще маленькими. И не просто поставил, а научил правильно двигаться, бегать. Он, человек военный, учил этому многие поколения молодых людей и свой армейский педагогический опыт очень тонко использовал в семейной физкультуре.
Папа научил, а мама приучила! Вот важнейшее двуедин-ство, вот в чем корень успеха. И, наверное, такое объединение и одновременно размежевание усилий является естественным.
Написав это, я вспомнила об одном очень показательном факте, связанном с тренировками юных фигуристов в той же школе ЦСКА, которую прошла я сама. В школу приводят своих детей многие вполне спортивные родители. Они сами в былые времена занимались каким-нибудь видом спорта, а теперь выбрали для своих детей тот, который более всего по душе. Начинаются занятия. Тренировки — ежедневные, иногда даже по два раза в день — требуют колоссальной самоотдачи. И не только от самих юных фигуристов, но и от их родителей, от их бабушек и дедушек. И оказывается, что если дети готовы к таким занятиям, то многие родители (бабушки или дедушки) на такую самоотверженность не способны. И с каждым новым месяцем увеличивается и увеличивается отсев из школы. И зачастую перестают посещать тренировки способные дети, которые могли бы вырасти в подлинных мастеров.
Такая ситуация, вероятно, характерна не только для школы ЦСКА, но и для многих других школ. Особенно в таком гигантском городе, как Москва: только одна дорога на каток иногда ведь забирает в одну сторону час, а то и больше.
Проблема это сложная, разносторонняя, но сейчас мне хочется выделить только одно: не всегда родители понимают всю тяжесть ответственности, которая ложится на их плечи, когда они приводят своего маленького ребенка в ту или иную секцию, фигурного катания прежде всего. И это непонимание родилось еще и потому, что обычно пишем и рассказываем мы о фигурном катании только в розово-золотистых тонах, оставляя вне поля зрения то, что составляет его соленую от пота суть...
Не знаю, правомерно ли такое сравнение, но что-то в судьбах мальчишек и девчонок, которые вынуждены были расстаться с любимым видом спорта (даже не на полпути, а после первых шагов), напоминает мне отношение некоторых взрослых к щенкам, вывезенным ими на дачу весной и брошенным там же на произвол судьбы осенью. Возможно, меня упрекнут в преувеличенности такой параллели, и тем не менее я позволю себе настаивать, что и в том, и в другом случае мы имеем дело со сходными деяниями, что обусловлено все это невысоким уровнем человеческой ответственности, отсутствием высоких нравственных начал.
Интересно, проследит ли когда-нибудь какой-нибудь ученый последствия такого вот отлучения от спорта? Во что в характере человека это выльется? Чем аукнется в его жизни? В жизни его детей или даже внуков?
Мои родители — люди волевые, целеустремленные, добрые, тактичные. И я не имею права быть другой!
Саша: В течение многих лет я знаком с родителями Иры. Они удивительно заботливые, хорошие люди, и я мечтаю, чтобы и наш маленький Саша был похож не только на нас с Ирой, но и на бабушку с дедушкой. И еще — на свою бабушку Галину Ивановну, мою маму, живущую в Ленинграде.
Нас — двое братьев. Я — старший, Андрей моложе на четыре года. Так уж получилось, что мать воспитывала нас одна. Сколько себя помню, работала она на двух работах, а иногда даже на трех. Никогда не жаловалась. Слова от нее грубого или унижающего не слышал за всю жизнь. Как трудно ни было, а не срывалась, умела всегда быть веселой, для своих детей — радостной. А это так много значит, особенно для мальчишек, которые к неудачникам и нытикам относятся по-особому.
Мы с Андреем свою мать даже маленькими не только любили, мы ее уважали и берегли как только могли. И если нужно было убрать квартиру, когда мать была без сил,— у нее были надежные помощники. Если нужно было помочь матери убрать во дворе огромного нашего старого дома,— мы не ждали особого напоминания или просьбы. В нашей семье забота друг о друге тоже рождалась органически, исходила из самого уклада нашей жизни. А уклад-то определяла мать. Она была и остается для меня олицетворением русской женщины, готовой на любое самопожертвование для блага своих детей.
А сейчас живу отдельно от нее. Мы пишем друг другу. Звоним. Она приезжает в Москву — очень ее тянет к внуку. Но я знаю еще, что очень сна тоскует по своему старшему сыну. И думаю, что и этим объясняется ее неиссякаемый интерес к фигурному катанию. Причем не телевизионному, чемпионскому, а фигурному катанию на самом низшем уровне. Мама любит ходить на соревнования начинающих фигуристов, которые проходят в Ленинграде.
Мама работает на заводе. Она по-прежнему полна энергии. Всегда в заботах, всегда в делах. Ей, наверное, молодые многие завидуют — еще бы, все мечты у женщины сбылись! Оба сына вышли в люди. Мой брат Андрей стал мастером цеха, он коммунист, работать, как все в нашем роду, умеет знатно. Помню, видел его портрет в журнале «Смена».
Смотрю я на маму иной раз, когда она разговаривает с Сан Санычем, а сам вспоминаю, как она меня снаряжала на каток, как ждала по вечерам с тренировок, с соревнований. Тот же голос, та же внутренняя уверенность, перед которой даже отчаянный шалун смиряется и становится шелковым.
Мама отвела меня на каток и, как ей ни было трудно, следила за каждым моим шагом — чтобы не пропускал, чтобы старался, чтобы был не хуже, чем другие. И к Андрюшке — так же. Он следом за мной всегда шел. Особенно в спорте. Я на каток, и он тоже. А матери спокойнее — оба сына при деле, оба не бегают по дворам. Она верила, что старший всегда присмотрит за младшим. Верила даже тогда, когда младший Давно уже стал самостоятельным. И начал искать свои пути и в спорте, и в жизни. Быть слабой копией брата в фигурном катании не захотел. Занимался акробатикой. Выступал в четверке. И здесь — вот уж характер! — был нижним в силовой четверке. На нем держались все «пирамиды». Крепким парнем вырос Андрей!
Положение" старшего брата очень многому учит в жизни. Когда рядом с тобой растет братишка, растет у тебя на глазах, растет вместе с тобой, доверяя тебе, прислоняясь к тебе в поисках защиты,— ты уже не сам по себе. Ты уже с самого раннего детства и воспитатель, и защитник, и друг, которому более слабый может поверять свои тайны, будучи совершенно уверенным, что ты его поймешь, поддержишь. Связь — прочнейшая — между братьями остается навсегда.
Я рассказываю о своем брате, вспоминаю множество историй из нашего детства и для того, чтобы лучше понять себя. Себя сегодняшнего, ставшего уже отцом. Себя сегодняшнего, по роду службы обязанного заниматься судьбами многих совсем еще юных спортсменов. Вновь и вновь ощущая себя и отцом, и старшим братом, стараюсь проникнуть в психику, характеры, делаю все, чтобы помочь ребятам укрепиться, найти себя, свое место в спорте и в жизни. Учусь этому сложному искусству ежедневно. И долго буду еще учиться. Наверное, всю жизнь...
Оборачиваюсь к прошлому и для того, чтобы лучше понимать и своего сына.
Сан Саныч сразу попал в прожектора славы, освещавшие его родителей. Уже в первые месяцы его стали снимать для телепередач. Корреспонденты в поисках эффектных кадров щелкали над ним фотоаппаратами беспрерывно: Сан Саныч делает первые шаги, Сан Саныч на льду, Сан Саныч за завтраком, на прогулке, с игрушками и т. д. и т. п. Он и сейчас не обделен вниманием окружающих, особенно женщин. Стоит только появиться где-нибудь с ним, как уже пошли «ахи» да «охи». И какой славненький, и какой быстренький. Если бы вокруг нас так иногда плясали, когда мы были маленькими, не знаем, в кого бы и выросли. И мы, конечно, стараемся ограждать мальчишку от излишнего внимания. Впрочем, и он сам уже, самостоятельно как-то, научился отмежевываться от чересчур назойливых взрослых.
Недавно мы отдыхали все вместе. Были на курорте. Солнце. Тепло. Море ласковое. Сан Саныч, как любой другой ребенок, бегает, шалит. Но, замечаем, все делает с головой. Если море тихое, заходит по пояс и дальше — ни-ни. Барахтается у берега — плавать еще не умеет, вода для него стихия пока чуждая.
С мальчишками и девчонками своего возраста знакомство сводит удивительно быстро. Отдыхала рядом с нами семья из ГДР, такая же по составу, как наша: мама, папа и сын. Языковый барьер дети одолели мгновенно. Стали играть — водой не разольешь. Слова общие сразу появились. Полный контакт.
Новый товарищ Саши — удивительно дисциплинированный. Папа говорит: «Пошли в воду!» — и только после этого мальчик идет купаться. Мы не могли упустить такого момента. Немецкий папа сказал своему сыну: «Эссен» — и он сразу же оставил все игры и пошел в столовую. А мы принялись объяснять Саше: вот какой дисциплинированный мальчик, сразу же слушает родителей, обедать идет без дополнительных напоминаний. А Сан Саныч вполне серьезно нам в ответ: «Ну, если бы и вы мне говорили так: «Эссен!»—я бы тоже всегда слушался!»
Однажды во время отдыха вдруг продемонстрировал детский максимализм. Вечером на прогулке подошла к нам незнакомая женщина и стала заговаривать с Сан Санычем. Минуту пытается вызвать его на разговор, другую, но чем больше говорит, тем больше хмурится и замыкается мальчик. Мы даже удивились — обычно он быстро и легко находит общий язык со всеми. Через несколько минут женщина отошла, наверное даже обиженная. Мы подождали немножко и спрашиваем:
— И не стыдно тебе, Саша? Что это ты вдруг таким молчуном заделался?
А он отвечает:
— Не могу я со всеми разговаривать...
Вот вам и новая задача... Что сказать сыну, как объяснить ему такую ситуацию? Спортивная слава родителей коснулась и его, но мы-то люди закаленные...
Мы рады, что растет сын человеком самостоятельным. Наверное, и сама жизнь делает его таким. Четыре месяца только исполнилось Сан Санычу, когда мы его оставили на бабушку с дедушкой и на сестру Валю в первый раз. (Не знаю, что и делали бы. без них, наши золотые награды олимпийского сезона — это и их награды!) Виделись в течение восьми месяцев только урывками. А когда вернулись после Олимпийских игр из Лейк-Плэсида, вошли в дом, он нас и не признал даже. Бабушка говорит: «Смотри, Сашенька, твои мама и папа приехали!», а он поглядывает на большой наш портрет, висящий на стене, и ручкой машет. Привык, что ему говорят: «Вот твои мама и папа». По фотографии нас знает, а так не признает.
Нас эта история тогда потрясла до глубины души, и мы дали себе слово делать все, чтобы как можно реже разлучаться надолго с Сан Санычем.
Вообще, появление на свет сына очень нас дисциплинировало. Ребенок заставил всю жизнь организовать по-новому. Тренировки стали намного интенсивнее и продуктивнее. Если раньше утренняя тренировка со всеми ее сложными элементами отбирала у нас полтора-два часа, то теперь мы тратили на ту же работу максимум час. Мы стали намного собраннее, внимательнее. Обоюдная чуткость в движениях стала необыкновенной. Мы торопились домой. У нас появилась новая великая цель. И каждый самый крохотный жизненный успех Сан Саныча вызывал у нас и восторг, и новый подъем сил.
Даже неудачные тренировки перестали выбивать из колеи. Заботы о маленьком сместили прежние акценты. И он очень тонко чувствовал наше состояние. Хотите верьте, хотите нет, но в решающие моменты между нами даже устанавливалось особое взаимопонимание. В день открытия Московского международного турнира мы приехали домой, чтобы отдохнуть перед стартом. И Сан Саныч спал больше положенного, чтобы не тревожить нас. Но стоило нам только удачно выступить и приехать домой, оставив позади напряжение и нервотрепку, как мальчишка угомониться не мог допоздна, нарушая все привычные графики.
В течение многих месяцев стоило нам только взяться за чемодан, как он тут же просыпался. Хотел нас провожать. Мы ему ничего не говорили о предстоящем отъезде, а даже если бы и говорили, вряд ли бы он что-нибудь понял. А вот душой — понимал. Как было бы хорошо, чтобы вот такую душевную чуткость смог бы он сохранить на всю свою жизнь!
Старое сравнение — подвижный как ртуть — полностью подходит к нашему сыну. Дедушка Константин Николаевич, когда остается с ним наедине, получает дополнительный и очень серьезный заряд бодрости. Года в два очень полюбился Сан Санычу велосипед. И такую скорость начал он развивать, что на бульваре за ним угнаться было просто невозможно. Пришлось дедушке проявить армейскую смекалку и привязать к велосипеду веревку, чтобы удерживать мальчишку.
Поэтому самое любимое место для велогонок у сына — Лужники с его широкими аллеями. Вообще, как и для нас, Лужники Сан Санычу что дом родной. Все знают, все привечают. А «баба Аня» — Анна Ильинична Синилкина — сразу мороженым потчует. Как тут не любить Лужники...
И ездит Сан Саныч в Лужники в охотку ныне регулярно, потому что мама здесь проводит тренировки со своими ребятами. Тут уж он вообще чувствует себя замечательно. Но ни разу не было случая, чтобы помешал, отвлек. Гуляет по трибунам, что-то напевает, смотрит, как катаются фигуристы, иногда и сам катается, стоит у кромки льда, когда что-нибудь особенно заинтересует. И только когда подает свой голос заливочная машина, готовясь выезжать на лед, бросается к маме и кричит: «Мама, уходи! Машина выезжает, задавить может!»
Не слишком удачно выступали в последнее время наши фигуристы из сборной команды страны. Посмотрел Сан Саныч телевизионные репортажи и сделал для себя выводы. Ничего никому не сказал, но, когда встречал отца в Шереметьево, все шептал: «Бедный папука, бедный папука!» Спросили, почему же это папа у него бедный, и он ответил: «Детки плохо катаются!» Такой вот он у нас наблюдательный и понимающий Сан Саныч!
Иной раз в письмах, которые продолжают приходить на наш адрес, любители фигурного катания задают нам сакраментальный вопрос: «А будет ли ваш сын фигуристом? Пойдет ли он по стопам своих родителей?» Ответить на него мы пока не можем. Конечно, Сан Саныч будет заниматься спортом. Это само собой разумеется. Без спорта, без его закалки, без того, что он Дает каждому человеку, жизнь нам представляется совершенно невозможной. И Сан Саныч катается на велосипеде. Стоит уверенно на коньках. Спускается вместе с нами на лыжах с горок, которые ему уже доступны. Но какой вид спорта для совершенствования выберет — это дело будущего. А если он захочет стать фигуристом, мы будем только рады!
Если мы хотим воспитывать новые и новые поколения прекрасных спортсменов, то должны, обязаны всегда и всюду напоминать об их корнях, о том, что выросли они на нашей, советской земле, что зрели и мужали они не в безвоздушном пространстве, а в своей семье, школе, вузе, в своем спортивном обществе. В конце концов, любой значительный спортивный результат — результат коллективных усилий, достижение всего общества.
Глава 12. В новых ролях - к новым олимпиадам!
Необходимое предисловие:
Без передышки * Очередная волна тренеров и руководителей * Нельзя рубить под корень! * Новые центры, неожиданные заботы * Система нуждается в совершенствовании! * Не тренер, а «мать-героиня»... * Лидеров надо воспитывать!
Олимпийский сезон 1980 года был для нас последним. После Лейк-Плэсида мы больше не выходили на лед для спортивной борьбы. Накануне чемпионата мира Ира повредила плечо, залечить травму она не успевала и хотя на чемпионат мы приехали, но уже в роли зрителей. Потом участвовали в прощальном для нас турнире сильнейших фигуристов мира по Европе. Весной вернулись в Москву и сразу же окунулись в новую жизнь.
Мы не предавались праздному отдыху ни одного дня. Не могли ему предаться, даже если бы и попытались. Строгий тренировочный режим в течение почти двух десятилетий, совершенно определенный ритм наших спортивных будней и праздников выработали нечто похожее на биологический метроном, заставляющий жить всегда насыщенно, без ненужного расслабления. И на следующий же день после того, как мы расстались с участниками международного турне, один из нас начал работать в аппарате Спорткомитета СССР, а другая — в отделе оборонно-спортивной работы Центрального Комитета комсомола. Мы были рады этим новым ролям, позволявшим сразу же окунуться в заботы и дела, ранее нам сравнительно малоизвестные, манившие своей новизной.
Была и некоторая невысказанная обида, о которой сейчас, когда прошло уже немало времени, можно и рассказать. Оба мы выросли и стали чемпионами в школе ЦСКА. Здесь мы возмужали, здесь нас приняли в партию. Мы многим обязаны своему армейскому клубу. Но и потрудились мы ему на славу.
Мы были счастливы в армейском спортклубе.
Казалось, так и останемся неразлучными, будем работать в своей же школе, укрепляя и развивая ее традиции. Кому же, в конце концов, это делать, если не тем, кто их создавал?! Кстати сказать, в другой школе ЦСКА — хоккейной — так было всегда.
«Новых ролей» в клубе нам не предложили.
И мы ушли из ЦСКА.
Времени на «антракт» мы себе не оставили. И когда руководство Спорткомитета СССР, Центрального Комитета комсомола предложило пойти работать к ним, мы были счастливы и согласились немедленно. В первые месяцы нас заботливо опекали, вводили в новые проблемы и процессы. И они захватили нас полностью. Москва в те дни готовилась принимать Олимпиаду-80, весь процесс последнего этапа подготовки к ней был настолько захватывающим, настолько интересным, что мы на некоторое время забыли обо всем, в том числе и о фигурном катании. Оно осталось как бы на периферии нашего сознания — неясная тоска, обрывки мыслей и идей.
Но Олимпиада, как и всякий праздник, закончилась. И наступили нормальные трудовые будни, которым суждено было все-таки вернуть нас к фигурному катанию...
Александр Геннадиевич: Не прошло и года, как я стал работать в Управлении зимних видов спорта в качестве заместителя начальника управления, в ведении которого находится и фигурное катание. Совсем недавно мне надо было отвечать только за себя и нашу пару, а теперь — за все огромное хозяйство нашего вида спорта. Сотни тренеров и тысячи спортсменов. Дворцы спорта и тренировочные катки. Инвентарь. Медицинская служба. Воспитательная работа... Список можно еще долго продолжать — от подножия пирамиды до ее верхушки этажей много.
Взгляду, привыкшему к определенному, сравнительно узкому горизонту, трудно сразу охватить горизонты намного более широкие. Трудно, но не невозможно. В этом я уже убедился. Спортивный глаз — он ведь уже наметанный, сильный, зоркий. Ему легче исследовать территорию, которая для него считается родной. К тому же этот взгляд никогда не бывает равнодушным взглядом чужака. Он принадлежит человеку, глубоко заинтересованному в том, чтобы его территория была освоена как можно лучше, самыми прогрессивными, дающими отличные урожаи способами.
Наш отдел тогда состоял из людей, которые почти всю свою жизнь посвятили фигурному катанию. Все они, безусловно, ему преданы, все в какой-то момент круто изменяли русло своей жизни и становились во главе разных отраслей своего спорта. И все они вам хорошо известны:
Александр Георгиевич Горшков — государственный тренер по фигурному катанию. Олимпийский чемпион, шестикратный чемпион мира и Европы.
Александр Дмитриевич Веденин (экс-чемпион страны) и Сергей Николаевич Волков (экс-чемпион мира) — старшие тренеры, отвечали за развитие одиночного катания.
Михаил Михайлович Дрей (судья международной категории) отвечал за парное катание.
Игорь Александрович Кабанов (судья международной категории) — за спортивные танцы.
Мы все были единомышленниками в спорте.
Нам нетрудно было найти общий язык в решении важных и сложных проблем. И все мы — в меру сил и знаний — старались принести развитию фигурного катания максимум пользы.
А список наших дел, проблем, которые приходилось тогда решать, конечно же, велик и мог бы занять не одну страницу машинописного текста. Но есть главные, есть и второстепенные проблемы (хотя не всегда и не сразу скажешь, что сегодня второстепенное, глядишь, отнесешься небрежно к какой-то мелочи, а она и обернется поражением, так что разделение на главные и второстепенные вопросы часто бывает сугубо условным). Для себя я с самого первого шага старался сформулировать глобальную, стержневую тему, которая помогла бы мне всегда находить верное направление. И я ее сформулировал: «Главное — не потерять ни грана из того опыта, из того наследия, которое было оставлено сегодняшнему фигурному катанию его предшественниками. Мы не должны потерять ни одного человека, который может что-то дать для развития нашего вида спорта. Все должно быть сохранено и приумножено!»
Ну, это, естественно, задача, сформулированная в самом общем виде. В ней есть нравственный призыв, но не раскрыта техника действий. Вот эту технику мне предстояло очень быстро выработать.
Итак, традиции. Их создают и укрепляют люди. Традиции, если их поддерживать и лелеять, верно служат многим поколениям и являются могучим рычагом развития. Это — аксиомы организационной и воспитательной работы. И мы старались, чтобы ни один бывший сильный фигурист не ушел, так сказать, в сопредельные области. В тот же, к примеру, балет на льду.
В течение многих лет у нас существовала порожденная кем-то целая теория о том, что сильный в прошлом фигурист, чемпион не сможет никогда стать сильным, ведущим тренером, способным, в свою очередь, выращивать чемпионов. Он-де весь выложился, ведя личную борьбу, он закрепощен своим собственным стилем, теми индивидуальными знаниями, которые в течение многих лет служили только его благу и процессом эволюции отбирались только для него. Такая точка зрения по меньшей мере спорна. Доказательств ее абсолютной верности нет. Статистика, хотя и является наукой точной, со всей очевидностью ее не подтверждает. Чистого эксперимента поставить невозможно.
Просто надо признаться со всей откровенностью, что, когда в стране работает большая группа тренеров экстракласса, начинающим приходится трудновато, некоторым просто страшно вступать в конкуренцию с именитыми, особенно если тебя не поддерживают, если к твоим знаниям заранее относятся с некоторым недоверием. Отсюда и нежелание оставаться в спорте многих фигуристов, закончивших кататься.
Между тем в последние годы стали все активнее работать многие из тех, с кем нам приходилось выступать вместе. Выпестовала чемпионов мира Т. Москвина. Растет и крепнет школа танцев под руководством Л. Пахомовой. Вместе с Ю. Овчинниковым пришел к чемпионскому званию на первенстве Европы-81 Игорь Бобрин. Все громче заявляют о себе А. Мишин, А. Власов, Г. Карелина, Г. Проскурин, Ю. и А. Ренник, В. Ковалев. Первые победы пришли и к ученикам моей Ирины. Подрастает плеяда молодых сиециалистов. Конечно, им еще многому надо поучиться у своих старших коллег. Но молодым легче совершенствоваться, у них еще идет пора становления, развития творческих и педагогических приемов.
Именно поэтому мы так много внимания уделяли новому факультету, созданному при ГИТИСе, где профессиональные педагоги обучают наших молодых тренеров всем премудростям, которые накоплены искусством балета за столетия. Я не сомневаюсь, что учеба эта даст со временем свои плоды; конечно, если молодые проявят и фантазию, и высокий уровень самоотдачи, и целеустремленность, и хорошее творческое честолюбие.
Личный опыт, подкрепленный систематической серьезной учебой, может — и должен! — создать у молодых тренеров фигурного катания прочный фундамент тренерского мастерства, на котором вырастут и новые чемпионы, появятся новые стили. Ведь — напоминаю об этом специально — сборная команда страны в самом широком понимании ее, включая и тех, кто был кандидатами, но так в нее для участия в чемпионатах мира и Европы и не попал, всегда была олицетворением разных стилей, разных творческих почерков, разных творческих подходов к нашим спортивным темам. И теперь есть все основания надеяться, что свой стиль каждый из молодых постарается развить и улучшить в фигуристах подрастающего поколения.
Планомерная подготовка молодых тренеров рано или поздно должна привести и к большей тренерской конкуренции. В самом деле, если у нас в спорте всегда была, есть и будет спортивная борьба между атлетами, почему не должно быть такой же борьбы и между тренерами? Мы говорим, что возраст для успешных выступлений не помеха и нельзя искусственно омолаживать команды. Правильно. Но нельзя и искусственно сдерживать неизбежный процесс омоложения, притока новых сил. Живой, активно функционирующий организм всегда нуждается в них. Это жизненная закономерность. И нарушать ее — значит обрекать себя на постепенное угасание.
Все это связано, естественно, и с созданием новых спортивных центров в нашей стране. Этот процесс идет у нас уже давно. Хорошие школы созданы в таких городах, как Одесса, Днепропетровск, Харьков, Киев, Северодонецк, Донецк и многих других. Но тут иногда проскальзывают и тревожные нотки: «А не поступят ли с нами, как со свердловской школой?»
О чем идет речь?
Расскажу поподробнее. В течение нескольких лет в Свердловске активно работала большая школа фигурного катания, возглавляемая И. Ксенофонтовым, специалистом и опытным, и инициативным, обладающим хорошей интуицией, особенно при селекционной работе. Вместе с Ксенофонтовым в свердловском центре трудились еще несколько умелых тренеров, среди них В. Долгов, В. Захаров, А. Морозов, Т. Рожина. Выросли в Свердловске и первые, по-настоящему подающие большие надежды фигуристы — танцевальная пара Н. Карамыше-ва и Р. Синицын, спортивные пары М. Пестова и С. Леонович, В. Першина и М. Акбаров. Фамилии эти ныне широкоизвестны, их обладатели входят (или входили) в основной состав сборной команды страны, не раз участвовали в чемпионатах Европы, мира, а Пестова и Леонович выезжали в Лейк-Плэ-сид и были близки там к призовым наградам. Впрочем, то, что не удалось на Олимпиаде, было завоевано ими на европейских и мировых первенствах.
Всем этим фигуристам во время их становления и возмужания помогали специалисты из Москвы, в частности со спортивными парами работал С. А. Жук. И получилось потихоньку-полегоньку, что пары только значились свердловскими, а стали они московскими или днепропетровскими. Вместе со спортсменами уехали навсегда из Свердловска некоторые наставники. Осталась свердловская школа, как говорится, у разбитого корыта.
Конечно, приятно, что молодые спортсмены не были потеряны для спорта, что они получили путевку в большую спортивную жизнь. Но ведь традиции, начинавшие зарождаться, не' были закреплены. Неутомимые свердловские труженики сейчас поднимают новое поколение местных фигуристов. Появилось несколько неплохих одиночниц. Молодые тренеры Юлия и Ардо Ренник, недавно в паре с успехом выступавшие на всесоюзной арене, работают с юными атлетами. Но, естественно, у них возникает вопрос: а не повторится ли история? Не получится ли так, что под прикрытием слова «помощь» увезут из города и лучших представителей новой волны?
А ведь у наших «соседей» — гимнастов — ситуация совершенно другая. Выросла в Ленинске-Кузнецком Мария Филатова — пожалуйста в сборную вместе со своими тренерами. Готовятся в Ростове-на-Дону великолепные гимнастки — и они попадают в лучшую команду страны вместе со своим наставником. И таких примеров множество. Потому-то у гимнастов и конкуренция намного выше, и талантов вырастает больше, и попадают они в сборную из самых разных уголков страны, а уже здесь, обмениваясь опытом, помогают творчески расти друг другу.
В последние годы начали все чаще произноситься на катках фамилии грузинских и армянских фигуристов: Церцвадзе, Габилая, Двалишвили, Минкулашвили, Варданян, Мхита-рян, Закарян, Саакян. В республиках Закавказья, не имеющих даже катков стандартных размеров, вырастают мальчишки и девчонки,' на которых уже обращают внимание тренеры сборной команды страны. Многим из этих ребят помогают ведущие тренеры страны. Недалеко, наверное, тот день, когда они войдут в основной состав лучшей команды и уже тем самым помогут крепче стать на ноги другим своим товарищам.
Я не сомневаюсь, что в Тбилиси огоньку творческой жизни в школе фигурного катания предстоит разгораться все ярче. Здесь готовит ребят один из первых грузинских фигуристов Ираклий Джапаридзе. У него уже сложился свой почерк, свои педагогические приемы, а это значит, что и результаты к его ученикам придут.
Нас волновало и сейчас волнует только то обстоятельство, что и в Ереване, и в Тбилиси, не говоря уже о других городах этих республик, до сих пор нет стандартных ледовых полей, без которых невозможна «доводка» до высшего мастерства.
А вот в Казахстане все наоборот. Катков открыто много. Условия есть. А постановка работы, организация, создание творческой обстановки в Алма-Ате, Караганде, Актюбинске и в других городах находится на уровне, весьма далеком даже от требований внутрисоюзного масштаба. И это вполне объяснимо, ибо базы есть, а кадров-то пока мало. Фигурное катание для республики — вид спорта новый, все надо начинать с нуля. Это проблема серьезнейшая, и решать ее одним росчерком нера невозможно. Потребуется время, чтобы постепенно заполнить вакантные ставки тренеров грамотными, современно мыслящими специалистами.
Только что вели разговор о том, что в один прекрасный день опустела школа фигурного катания в Свердловске. Большая группа фигуристов ушла в ЦСКА, где уже два десятилетия работает своя отлично организованная школа фигурного катания, выпускающая немало способных фигуристов. Случайность это или закономерность? Между прочим, и в других группах московских тренеров меньше стало своих, домашних воспитанников. Тенденция, мягко говоря, настораживающая. Требующая серьезного исследования.
Как же, действительно, случилось так, что в городе, имеющем самые- славные традиции в фигурном катании, вдруг начали ориентироваться на привозных фигуристов?
Ясно, что сейчас в таком гигантском городе, каким является Москва, детям очень трудно два раза в день приезжать на тренировки. Некоторым маленьким, но уже подающим надежды фигуристам приходится при двух ежедневных тренировках тратить только на дорогу до четырех часов. Дети устают. С учебой у них не ладится. Школы протестуют. Родители тоже не выдерживают таких нагрузок. И идет беспрерывный «отсев» детей, многие из которых могли бы совершенствоваться. И уменьшить его можно только созданием специализированных баз, школ-интернатов и т. д.
Конечно, это еще не все. Далеко не все. Многое зависит и от самих ведущих тренеров, от их правильного понимания того, что называется селекционной работой. Обо всем этом мне пришлось однажды говорить на заседании коллегии Московского спорткомитета. Время покажет, какие будут сделаны выводы и будет ли в конце концов в Москве, главном центре фигурного катания страны (чьи фигуристы — их было 13 из 15 олимпийцев — в Лейк-Плэсиде принесли команде 26 неофициальных олимпийских очков из 27), создана такая организация отбора, воспитания, совершенствования фигуристов, с помощью которой можно будет вывести к олимпийским высотам новых лидеров.
Еще одна, общая для всех городов, проблема, которую приходилось решать. Повсеместно одну ледовую площадку, которая имеется во Дворцах спорта, поочередно эксплуатируют фигуристы и хоккеисты. Но если в Москве в Спорткомитете СССР Управления зимних видов спорта и хоккея живут дружно, находят компромиссные решения, устраивающие и хоккеистов, и фигуристов, особенно во время предсезонной подготовки и проведения крупнейших соревнований, то это вовсе не означает, что на местах ситуация такая же мирная и ясная.
Выход есть: пристройка к существующим Дворцам простейших тренировочных катков, по существу, только полей — без трибун, без раздевалок. Мощностей холодильных установок вполне хватит и на обслуживание этих пристроек. Кое-где такие дополнительные катки уже появились. Директор челябинского Дворца П. Ромаровский (он в прошлом — известный фигурист, ныне — судья международной категории) сумел со своими коллегами осуществить это строительство, и теперь челябинские фигуристы имеют базу, может быть, одну из лучших в стране. А что же десятки других Дворцов в крупнейших городах, чьи ресурсы вполне позволяют такое не слишком дорогостоящее строительство?
Гордимся мы нашими фигуристами. Радуемся мы нашим фигуристам. Радуемся их успехам. Хотим, чтобы и у нас дома были свои знаменитости, чьи «портреты» в миллионах экземпляров распространяет телевидение по всему миру. Но, чтобы мечты стали явью, нужна современная база, нужны люди, которые ее правильно будут использовать, нужны энтузиазм и творчество.
Целеустремленная обращенность к внутренним проблемам, решение вопросов, связанных с подготовкой сильнейших наших фигуристов к предстоящим важнейшим стартам, закономерно связаны и с активной деятельностью нашей федерации в ИСУ — Международном союзе конькобежцев, от решений которого часто зависит, какими же путями пойдет дальнейшее развитие всего нашего вида спорта, какие тенденции восторжествуют, а какие временно отойдут на второй план. Здесь очень важно соблюдать принципиальные наши позиции, суть которых испокон веков (со времен Н. А. Панина) заключалась в том, что фигурное катание само по себе чрезвычайно гармоничный вид спорта. Гармония должна быть во всем, и любой перекос неизменно дриводит к болезненным искажениям, к торможению роста, к исчезновению ярких талантов.
В последние годы ИСУ очень активно занимается именно парным катанием. Учитываются и предложения Федерации фигурного катания СССР. Парному катанию нужны разумно сбалансированные программы, которые бы не только наиболее ярко отражали технические требования, но и соответствовали нравственному, философскому содержанию именно катания в паре! Пара не может превращаться в двух фигуристов, демонстрирующих синхронно сложные элементы одиночного катания и только иногда снисходящих до какого-нибудь парного элемента. Это противоречит самой природе парного катания.
В частности, выглядят в какой-то степени неестественными для пары выбросы, которые чаще всего называют «кауфф-маннами» — по имени их изобретателей брата и сестры Ка-уффманн из США. Элемент этот весьма популярен, хорошо известен зрителям. Но задумывались ли вы когда-нибудь над природой «кауффманна»? Она ведь глубоко противоречива и, на наш взгляд, не отражает сути парного катания. В самом деле, как чаще всего выглядит этот элемент: крупный, сильный партнер на полном ходу вышвыривает в пространство свою сравнительно маленькую и хрупкую партнершу; вышвырнул, а там делай, партнерша, что хочешь. Удержишься — честь тебе и хвала. Упадешь — ну, что тут поделаешь. Только не поддержит, не поможет ей уже партнер ничем. Пара разорвана. Пара на какие-то мгновения не живет вовсе.
Я понимаю, конечно, что элемент этот уже существует. Что он признан. И что его никто не собирается запрещать: есть в нем, конечно, доля изрядного риска, но есть и красота риска, вызывающая необходимую реакцию публики (не случайно ведь этот элемент был создан именно американцами и проходил первые испытания именно на американской публике, вкусы которой имеют свою специфику). Пусть будет «кауффманн», но отдавалось бы при оценке техники преимущество тем, кто умеет отлично исполнять сугубо парные элементы, к примеру различные подкрутки, при которых партнеры участвуют в эффектном и рискованном элементе на равных, когда разрыва между ними, по существу, нет. Взаимодействие, взаимовыручка, общая красота здесь, несомненно, играют главную роль.
Это лишь один штрих... А ведь каждый сезон порождает свои проблемы, фигурное катание развивается стремительно, и от нас зависит, будут ли темпы его восхождения сохраняться, утверждая красоту и гармонию, или замедлятся и приведут к потере популярности, спаду, одинаково болезненному для всех...
Ирина Константиновна: С первых же дней работы в ЦК ВЛКСМ я окунулась в жизнь, которая мне была и знакома и незнакома одновременно. За один год я намного лучше узнала свою страну. Конечно, и раньше я много ездила, бывала в разных городах, интересных коллективах. Чемпионаты и турниры, показательные выступления заставляли'сосредоточиваться только на них, и лишь маленькая толика моего «я» могла быть отдана чему-то другому. И я всегда буду благодарна работникам ЦК ВЛКСМ, которые принимали самое активное участие в моей судьбе, поддержали меня, не давая ни малейшей передышки, перевели на новые жизненные рельсы.
Так, наверное, и надо было. Если бы была неделя-другая отдыха, я просто растерялась бы. Вышла из ритма. Начала бы метаться. А так — с места в карьер в новую кипучую молодую среду.
У комсомола давние отличные традиции в работе с ведущими спортсменами страны. Великолепную школу жизни и работы прошли в отделе оборонно-спортивной работы ЦК ВЛКСМ многие из бывших чемпионов. Сегодня этот отдел возглавляет олимпийский чемпион Владимир Васин. Здесь работали гимнаст Виктор Клименко, борец Александр Иваницкий, по сей день трудится боксер Борис Лагутин. Секретарем ЦК комсомола Украины стал Валерий Борзов. Это лишь в последние годы...
Где только мне не пришлось побывать за год! В комсомольских организациях обсуждались итоги работы XXVI съезда партии, принимались дополнительные повышенные трудовые обязательства. И я без устали рассказывала о своем собственном спортивном опыте, о новых задачах, о том, как их нужно выполнять. Я всегда была человеком контактным, легко находившим общий язык с любым собеседником. А здесь таких горячих, умных, быстрых и легких на подъем собеседников были тысячи. И я испытывала подлинное счастье, когда видела полное понимание, отклик на все мои слова.
Выступала я на кораблях Северного флота. Моряки знают о нашем спорте буквально все. Я была просто поражена, встретившись с такими тонкими ценителями искусства фигурного катания. Да, о такой аудитории можно только мечтать любому спортсмену.
В Семипалатинске познакомилась с замечательными ребятами — о каждом можно было бы написать очерк. Это были десятиклассники, которые после окончания школы решили пойти работать в сельское хозяйство. Почти все они занимались спортом, они засыпали меня десятками вопросов, просили приезжать к ним в колхозы и совхозы (думаю, что это их желание я и мои ученики непременно — придет время — исполним). И, конечно, все они горели желанием и у себя в хозяйствах развивать спорт, добиваться успехов. «Приезжайте, будут и у нас ледовые Дворцы и свои фигуристы!» — слышала я от них.
Великолепные мальчишки и девчонки собрались в тот год в Свердловске, где проводился финал Всесоюзной игры «Орленок». Настрой у них был боевой, спортивный. «Если у меня будут такие ученики в будущем,— подумала я,— ни о чем больше и мечтать нельзя». Воспитание они получили поистине комсомольское, разговаривать с ними было интересно, причем я рассказывала им о своем пути в спорте, но и они не оставались в долгу, поверяя свои мысли и мечты. Такие ребята станут чемпионами, на каком бы поприще им ни пришлось бороться за победу!
В течение года я редко засиживалась дома. Нагрузки были не меньше, чем в спорте. И я была бесконечно рада этому. За двух своих Саш расписываться не могу — они, несомненно, не всегда были довольны моим отсутствием, но оба вида не подавали. Терпели.
Пожалуй, самые яркие все-таки впечатления остались от поездки в город Гагарин, над которым шефствует Центральный Комитет ВЛКСМ. Здесь торжественно открывался третий трудовой семестр студенческих строительных отрядов. Тысячи самых достойных, самых лучших студентов со всех концов Родины приехали в Гагарин, чтобы украсить его трудом своих рук. Эти ребята по-настоящему готовы к труду и обороне, спорт сопровождает их каждый день. В Гагарине беспрерывно идут в летние месяцы студенческие соревнования, к которым законно можно поставить эпиграфом крылатые слова: «Спорт и Труд — рядом идут!»
Я училась лучше понимать молодежь своей страны. Ее чаяния. Ее мечты и надежды. Устремления.
И одновременно училась лучше понимать себя. Свое место в жизни. Место среди сверстников, среди тех, кто своими руками строит будущее.
Нашла ли я свое место в общем строю окончательно?
Комсомольский праздник был всегда со мной. Сознание сопричастности делало меня счастливой, счастливой совсем по-иному, чем в спорте. Но все-таки бывали и дни, когда я чувствовала себя гостьей на празднике. Пусть и желанной, пусть и полезной, но — гостьей. А мне хотелось вместе с ребятами строить, выходить на пост, нести вахту... Я продолжала неутомимо исследовать свой характер, свои склонности, старалась увидеть себя в будущем. И увидела... стоящей у бортика и отвечающей на вопросы юных фигуристов, вместе с ними вновь носящейся по катку. Прыгающей, двигающейся, открывающей новые и новые миры.
И уже не могла отрешиться от мысли, что мне надо вернуться в фигурное катание.
Мне беспрерывно нужно что-то мастерить своими руками. Каждый день должен приносить мне — пусть и маленькую, но конкретную — радость созидания.
И я приняла решение.
Помогли мне принять его и руководители Центрального совета общества «Динамо», которые оказали мне доверие и предложили возглавить специальную группу парного катания. О таком предложении можно было только мечтать, и в дальнейшем динамовские руководители сделали все, чтобы поддержать меня. Лед мне дали, весь необходимый инвентарь дали, помощников дали, а вот, как это бывает в начале любого дела, исполнителей, то бишь фигуристов, надо было еще искать. И никто мне, опытной спортсменке, не собирался, отдавать в группу даже совсем еще неопытных, никому никаких зачетных очков не приносящих ребят.
Я вспоминала: как же начинали свой путь другие молодые тренеры? Как у них складывалось?
И получалось, что мне пришлось тяжелее, чем другим. Уже на первых шагах Татьяне Анатольевне Тарасовой предложили взять несколько перспективных пар — танцевальных и спортивных. Юрию Овчинникову сразу «достался» Игорь Боб-рин и еще несколько молодых одиночников, находившихся у порога сборной. Людмила Пахомова тоже начинала с группы совсем юных, но затем к ней перевели Ирину Моисееву и Андрея Мииенкова. А я долго оставалась одна.
Ну, мне к испытаниям не привыкать. Трудности только раззадоривают. Хотя и наводят на некоторые размышления. В частности, думала я и о том, имею ли все-таки право на тренерскую судьбу, имею ли право на то, чтобы первые шаги вместе со мной сделали не только совсем зеленые новички, но и спортсмены, которые сразу же смогут взять от меня тот опыт, который я набрала почти за два десятилетия?
В конце концов, собралась у меня группа. Спасибо тут и нашему другу Александру Артыщенко из Днепропетровска. Ему нелегко было, а привел сам ко мне свою спортивную пару Инну Беккер и Сергея Лиханского. Тренировались эти совсем еще юные фигуристы в клубе «Метеор». Инне было 13 лет, Сереже — 16. Конечно, только начиналась пара, но мне ионравилась. Особенно сразу Инна — что-то в ней есть родственное мне, даже внешне мы похожи.
Вообще, я, как и многие другие тренеры-женщины, не всегда иду в своих решениях от «рацио». Огромную роль для меня играют сугуба эмоциональные факторы. Вот, скажем, почему я оставила в своей группе маленькую Людмилу Коблову, даже непонятно. Наверное, потому, что пожалела. Не смогла сказать ей «нет». Умела девочка очень мало, я сразу увидела, что переучивать ее придется даже в самых элементарных движениях. Проще всего было отказать. Но что-то толкнуло меня в сердце, и я оставила ее.
А вышло так, что Коблова со своим партнером Андреем Калитиным стали едва ли не самыми старательными моими учениками. За полтора года они проделали колоссальную работу. Учитывая лирический характер героини, и программу ей вместе с хореографом Еленой Черкасской, моим лучшим другом и помощником (о ней еще будет речь впереди), поставили соответственную. И осенью 1982 года Коблова и Калитин одержали свою первую крупную международную победу на представительном турнире в Лондоне.
Но, однако, я тороплюсь. До этой победы было еще ох как далеко. До нее еще надо было пройти путь потруднее, чем к иному чемпионскому званию, — и мне, и всем моим ребятам.
Прежде всего организация жизни внутри группы. Все фигуристы — а их у меня целая дюжина — учатся в школе или в институтах. Почти все они не москвичи, все они подолгу живут в гостинице в Лужниках, питаются здесь же, тренируются либо на катке «Кристалл», либо на Малой спортивной арене. Нелегко в таких условиях заниматься воспитанием спортсмена, и в ближайшем будущем облегчения никакого не предвидится.
Очень большое значение в таких условиях приобретает для ребят семья тренера. А в нашем варианте еще и семья нашего хореографа — Елены Львовны Черкасской. Мне откровенно повезло в тренерской жизни в тот момент, когда балерина Большого театра Е. Л. Черкасская согласилась разделить со мной труды тяжкие по воспитанию спортивных пар. Елена Львовна быстро стала для всех нас родным человеком. Энергия ее кажется неисчерпаемой, даже я иногда дивлюсь ее неутомимости.
А познакомила нас с ней фигуристка Елена Гаранина, с которой когда-то Черкасская очень много работала. Почти случайное знакомство переросло в дружбу. В совместную трудовую вахту, к которой подключается теперь и муж Елены Львовны — Леонид, Трушкин, актер Московского театра имени В. В. Маяковского. У Леонида всегда полным-полно нестандартных идей. Он фантазер, литератор. У него совсем иное видение мира, чем у нас. Одно слово Леонида — и другой у всех настрой.
Все ребята регулярно бывают в гостях и у Елены Львовны, и у меня. Это заменяет им хоть в какой-то мере домашний уют, родительскую ласку. Без этого и не знаю, как выдерживали бы они возрастающие нагрузки, новые задачи, как набирали бы силу и стойкость.
Я не стараюсь форсировать события. Твердо уверена, что многие беды сегодняшнего нашего парного катания проистекают из того, что слишком рано становятся фигуристы в "пары, слишком быстро стараются, не заложив прочной основы общефизической подготовки, вывести их в «большой свет». Это мое твердое убеждение, и основано оно и на собственной практике, и на многочисленных примерах последних лет.
Все лучшие пары нашей страны раньше комплектовались из спортсменов, достигших определенного уровня спортивной и человеческой зрелости. Это позволяло им с помощью тренера разумно регулировать многие процессы роста внутри пар, процессы, о которых часто и не ведает посторонний. Вот, скажем, мы с Сашей.очень хорошо знали, когда у каждого из нас наступал «пик усталости». Саша уставал чуть-чуть быстрее, чем я, зато и восстанавливался побыстрее. Мы очень тонко чувствовали и регулировали свое взаимодействие, исходя и из физического состояния. Уверена, что такой разумный кон-\ троль и самоконтроль, такое сложение векторов сил просто не по плечу юным спортсменам. А тренер за них все прочувствовать никогда и не сможет.
К чему привела практика последних лет в нашем парном катании, когда все должны были ориентироваться только на опыт и практику одного тренера? Марина Черкасова* и Сергей Шахрай очень быстро сошли с арены. Как только Марина немножко подросла, исчезло техническое превосходство пары, пропали элементы ультра-си. Односторонним оказалось развитие, узким — диапазон творческого мышления. Это-то и привело к потере пары, не сумевшей закрепиться на том высоком месте, на которое им однажды довелось «взойти.
Марина Пестова и Станислав Леонович прошли более долгий путь развития. Они — в силу многих причин — получили несколько большую «выдержку». Это помогло им все-таки стать настоящей парой, но не уберегло от бесконечных травм, от вынужденных «простоев», которых легко можно было бы избежать, если бы у ребят было сформировано зрелое спортивное мышление, если бы постепенно и постоянно воспитывали и лелеяли в них не только технический арсенал, а в первую очередь личность, умеющую активно и широко мыслить и контролировать себя.
А разве опыт наших чемпионов мира 1981 года в парном катании — Ирины Воробьевой и Игоря Лисовского не свидетельствует тоже о том, что сверхранняя специализация в парном катании не приносит стабильных, многолетних достижений? Совсем еще крошечной девчонкой вышла Ира на лед в паре с Александром Власовым. Взошла на пьедестал, но из-за многочисленных падений, травм здоровье себе сорвала. В конце концов, целый год вынуждена была пропустить, и пара распалась. Повзрослев, приобретя некоторую спортивную мудрость, уже с..новым-партнером удалось ей одолеть ту вершину, к которой шла почти десятилетие. И тут же рухнула с нее... Стоит задуматься: почему?
Мне очень хочется и собственной, теперь уже тренерской, практикой доказать неправильность такого пути подбора, воспитания, развития спортивных пар. Именно это было еще одним из. сильнейших стимулов, который заставил меня вернуться в фигурное катание.
Поначалу мне было даже немного страшно: конечно, научить бегать, прыгать, делать сложные элементы, словом, научить тому, что! умела сама,, я своих ребят смогу. А вот как быть с сочинением программы для них? Кое-какой личный oribiT имелся, но это ведь опыт, годившийся мне. Они, первые мои ученики, ведь совсем другие. И каждому нужна только его, неповторимая программа. И еще надо, чтобы они понимали свою музыку, понимали суть движений, их внутреннее содержание. Вот этого как мне добиться?
И я поняла, что научить юных кататься — еще далеко не все, что должен сделать тренер. Самое важное — воспитать характер, развить любознательность, культуру ■— музыкальную и пластическую, создать гармонически развитую спортивную личность, с беспредельной преданностью своему виду спорта, пониманием его глубинного смысла и умением (особенно на соревнованиях!) бороться за утверждение своего видения фигурного катания.
Огромная программа действий — да еще для тренера молодого, начинающего. Но здесь я повторю фразу, которая проходит красной нитью через всю книгу: трудностей я не боюсь, я их ищу и преодолеваю, без этого я себя и не мыслю!
А весной 1982 года ко мне перешла тренироваться уже опытная, хотя еще и очень молодая пара — Вероника Перши-на и Марат Акбаров. И опять я долго и мучительно для себя прикидывала: имею или не имею права работать с такими спортсменами, есть ли у меня, что им дать, что сказать? Работа с Вероникой и Маратом только началась, и было бы по меньшей мере нескромно заявлять, что пара уже словно переродилась. Но мы вырабатываем общий язык, ребята стали лучше понимать свое дело, работа над первой нашей программой открыла интересные перспективы. Словом, мы стоим в начале трудного и увлекательного, а главное — осмысленного поиска оригинального стиля.
В этой главе отражается и та напряженность, та карусель, которая захватывает тренера с утра до поздней ночи. Хорошо еще, что большую часть года основной тренировочной базой для меня являются Лужники. Здесь и помощь всегда мне приходит вовремя, и нет отказа ни в чем, и ребята мои всегда под присмотром. Куда ни пойдут, что ни сделают — сразу мне сообщают. Те люди (в первую очередь Анна Ильинична Синилкина), которые раньше помогали мне как спортсменке, теперь так же бескорыстно и энергично стараются для меня как для тренера...
Нашему поколению приходилось нелегко, но у нынешнего условия для тренировок даже в чем-то хуже, чем были у нас. Потому что требования гораздо выше и сложнее, чем были в нашем поколении и нашем спортивном положении. Тогда такие нагрузки умели выдерживать только чемпионы, да и то не всегда. А сегодня требования сверхвысоки ко всем. Даже к тем, с кем еще много лет работать придется, прежде чем они закалку и выносливость необходимую получат.
В Москве действительно кататься трудно. Никогда раньше я этого не чувствовала так, как теперь, когда стала тренером. И уходят из фигурного катания способные дети. И чтобы найти единственно нужного партнера или партнершу, обходишь все соревнования, тренировки — и все равно не находишь. Мало, очень мало таких ребят, на кого сразу обращаешь внимание.
Я вот написала о маленьких ежедневных радостях. А что же они такое? Для меня сегодня — это и отличная оценка в школе (ребята стали учиться гораздо лучше, чем раньше, все без исключения; раньше некоторым из них кто-то внушил дурацкую идейку, что хорошему спортсмену и так все с рук сойдет, и в институт запросто примут, если будут высокие результаты), и новый элемент, выученный с ходу; и ладный поворот сюжета в одной из программ, поставленных к новому сезону; и еще многое другое, что иногда и словами не передашь.
Ловлю себя на мысли, что лучше стала понимать наших тренеров-женщин — Татьяну Анатольевну Тарасову, Елену Анатольевну Чайковскую. Раньше иногда посмеивалась даже, видя, как они, словно наседки, опекают всех своих учеников (не только чемпионов!), оберегают их от всякого постороннего вмешательства, особенно во время соревнований. И я теперь становлюсь такой же, только очень внимательно слежу за собой, чтобы не перейти ту, часто невидимую, границу, за которой помощь, опека превращаются в нечто иное, способствующее появлению иждивенца. Не подменять собой спортсменов! Учить их самостоятельности, чтобы могли в любой экстремальной ситуации показать и свой характер, и свою независимость.
Это относится даже к выбору музыки. Не знаю, применяют ли такой прием другие, но я, когда приходит время составления музыкальных композиций, беру всю уже отобранную музыку и беспрерывно проигрываю ее на катке. В любом порядке, только чтобы слышали все ребята. Музыка играет, фигуристы двигаются, а я в сторонке незаметно наблюдаю за их реакцией, за тем, что прорывается в них совершенно неожиданным жестом, шагом. После тренировки спрашиваю, кому и что понравилось, кто что почувствовал и понял в музыке. И только после всего, этого мы вместе с Еленой Львовной начинаем потихоньку распределять музыку по ролям. И по ученикам.
Став тренером, я поездила по многим турнирам, о существовании которых ранее даже и не подозревала. Детские, юниорские старты. Спартакиада народов СССР в Красноярске. Плохо, ох как плохо раньше знала я наше фигурное катание, систему подготовки спортсменов снизу доверху. И если теперь лучше понимаю, почему так трудно идет сегодня смена поколений во всех разрядах, почему мы сами отступили от своих позиций, то это и благодаря новым своим знаниям.
Плохо мы еще работаем с детьми. И нет здесь точной, проверенной системы продвижения вверх. Й сами детские тренеры еще очень далеки от того уровня знаний, которыми обладают их старшие коллеги •— тренеры сборной команды страны. Хотим мы того или не хотим, но спорт в целом молодеет. То, на что нам требовалось пять-шесть лет, теперь юные фигуристы должны пройти — и проходят! — за два-три года. А ведь многие дети не готовы к этому! Их организм еще не принимает и не воспринимает такого количества информации и физических нагрузок. Цена такому форсированному росту часто бывает неоправданно высокой.
Льда стало больше. Тренировки под сводами Дворцов спорта в день забирают до пяти-шести часов. И тренеры в детском фигурном катании вполне рационально используют это драгоценное время. Но вот что делать за пределами катка — не знают. Я в этом убедилась. А ведь именно за пределами катка и должна идти самая интенсивная и очень умная подготовительная работа. Общефизическое развитие, восстановление спортсменов после тренировок, создание у них запаса сил, необходимого для прохождения длинного сезона,— здесь мы явно отстаем от своих зарубежных коллег, особенно из ГДР.
Подчеркиваю: когда речь идет о взрослых, уже набравшихся необходимых знаний и опыта спортсменах,— проблема стоит не так остро. Главное, чтобы дети и юноши своевременно и в. полном объеме прошли всю первоначальную школу фигурного катания.
А то ведь получается, что детские и юниорские соревнования в сезоне начинаются намного раньше, чем у взрослых, и заканчиваются... намного позже. На не окрепшие еще детские плечи ложится огромный груз. Где гарантия, что они выдержат? Нет такой гарантии. И не будет, если мы сами ее не дадим, создав стройную систему состязаний по возрастам, чтобы переходили наши фигуристы со ступеньки на ступеньку, как в самой обычной школе.
Еще несколько лет назад не проводились чемпионаты мира для юниоров. Теперь такие состязания есть (кстати, Инна Беккер и Сергей Лиханский в 1981 году стали серебряными призерами такого чемпионата). И это круто изменило ситуацию. Юниорские соревнования стали намного азартнее, насыщеннее, труднее. Появились турниры отборочные, проверочные. Тренеры тоже, увидев новые цели для себя и своих маленьких учеников, стали интенсивнее готовить ребят к многочисленным стартам. Постепенность, свойственная минувшему этапу, сравнительная неторопливость в созревании юного таланта канули в Лету. Значит, нужна какая-то компенсация, разумная основа, на которой этот быстрый рост не давал бы нежелательных последствий.
А сколько времени надо, чтобы «прикататься характерам», приспособиться друг к другу? У взрослых это дело вполне сознательное и сравнительно легко контролируемое. А у детей? Кто из наших специалистов занимался этим? Кто из ученых пробовал проникнуть в глубины психики юных фигуристов со всеми ее особенностями? И получается так, что катается, катается детская пара, потом стремительно взрослеет, и оказывается, что в ней стоят люди, совершенно не знающие друг друга, что им надо, став старше, как бы по-новому знакомиться, прилаживаться и. создавать свою пару заново. Если это еще возможно...
А тут еще один психический удар. Выступал юниор в своем разряде неплохо, даже призовые места завоевывал, а перешел во взрослые — и сразу покатился на «энные» места. В чем дело? Почему? Откуда такой перепад в результатах? На незрелый еще спортивный ум обрушиваются десятки вопросов. И хорошо, если тренер даст толковый, исчерпывающий ответ, а ведь бывает и по-иному: буркнул два-три слова — сам, мол, разберусь, а ты катайся и нечего тебе лезть не в свои дела!
Недостатки в сегодняшней системе вызывают еще одно негативное явление — они мешают воспитанию и выявлению в команде лидеров, людей, за которыми идут все остальные. За которыми тянутся. С которыми, как говорят бывалые воины и как любит говорить мой отец, можно пойти в разведку.
Наша сборная команда всегда славилась такими лидерами. Они были в любом разряде. Людмила Пахомова и Александр Горшков оказались в свое время лидерами не только среди танцоров, все брали с них пример работоспособности, скромности, преданности делу, не говоря уже об артистизме, фантазии и прочем, чем так щедро одарили эти спортсмены окружающих их друзей. Сложным человеком был в сборной Владимир Ковалев. Но когда выходил на лед, мы знали — он лидер, он в решающий момент сумеет проявить все лучшие черты своего характера.
А в последнее время, как это ни печально, сборная осталась без таких лидеров. Я говорю об этом с известной примесью горечи, и читатель не станет, надеюсь, меня за это осуждать.
Зашел разговор о лидерах, и я думаю вновь и вновь о чемпионах мира в танцах англичанах Джейн Торвялл и Кристофере Дине. Наблюдали мы с Сашей за ними и на тренировках, и на соревнованиях, и на показательных выступлениях. Стали чемпионами — и все прибавляют в своем мастерстве. Каждый жест отработан, «мусора» никакого, чистота движений исключительная, вся работа продумана до тонкостей Торвилл и Дин — это явление в фигурном катании. И нам тоже не грех у них кое-чему поучиться, если хотим в будущем вернуть себе титул чемпионов в танцах.
А какая интересная борьба за звание лидера разворачивается сейчас у нас дома в мужском одиночном разряде! Два совсем молодых одиночника — Владимир Котин и Александр Фадеев, поочередно выигрывая, стремительно шагают вперед. Кто из них возглавит гонку? Это, несомненно, зависит и от того, как они будут развиваться в целом, закаляя свой характер, проявляя лучшие человеческие черты. Для меня эта борьба, это мужание двух молодых одиночников очень интересны. Да и не только для меня. Для всего нашего вида спорта, для всех его поклонников.
А кто стремится стать лидером в парном катании, сказать с полной уверенностью сегодня не могу. Просто боюсь называть фамилии — не вижу пока того полного, абсолютного проявления воли, мужества, стойкости, того спортивного характера, о котором можно было бы сказать: «Вот это поистине характер лидера!»
Впрочем, читатели могут задать мне вопрос: а как же чемпионы мира 1983 года в парном катании Елена Валова и Олег Васильев? Уж они-то продемонстрировали характер несгибаемый и победили тогда, когда победа казалась невозможной. Более того, Валова и Васильев попали в сборную команду страны в самый последний момент, для многих даже как будто случайно, и все-таки сумели обойти наших общепризнанных фаворитов, а на чемпионате мира обыграли чемпионов мира 1982 года из ГДР Сабину Бесс и Тасило Тирбаха. Случай, как понимают читатели, достаточно редкий.
Я отдаю должное и характеру, и мастерству Лены и Олега. На чемпионатах мира и Европы 1983 года, первых в их жизни, они выступили блистательно. Украшением программы произвольного катания у них был прыжок «тулуп» в три оборота и двойной «аксель». И вообще в их композициях было много находок.
Вполне возможно, что, будучи третьим номером в команде, они поначалу не испытывали давящего груза ответственности, и это помогло им сохранить силы для решающего броска. Правда, после чемпионата Европы, где они показали лучший в советской,команде результат и завоевали серебряные медали, Ва-лова и Васильев стали во главе наших спортивных пар. Тогда ответственность уже появилась серьезная.
Однако сейчас я веду разговор не только о победах на тех или иных первенствах. Одна или две победы, чемпионские звания еще не выводят спортсменов в лидеры команды, а тем более целого вида спорта. Елене Валовой и Олегу Васильеву еще предстоит — и, может быть, не один год! — доказывать свое право на лидерство. И всегда показывать свой чемпионский характер, всегда и во всем стараться быть первыми, быть образцом, которому подражают, на котором учатся, который будоражит фантазию и зовет новые поколения фигуристов на штурм не покорявшихся ранее вершин.
Лидер-спортсмен всегда вырастает у лидера-тренера. Тренер Е. Валовой и О. Васильева Тамара Николаевна Москвина — заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер СССР. Она выступала в те же годы, что и я, и вместе с Алексеем Мишиным однажды (в 1969 году) завоевала серебряные медали чемпионата мира. У нее уже были ученики — чемпионы и призеры. Ирина Воробьева с Александром Власовым, а затем с Игорем Лисовским успешно выступала многие годы. И вот новый успех. И на этот раз, как и раньше, в почерке пары чувствуется направляющая рука Москвиной, ее творческий подход к конструированию программы, ее видение идеала спортивной пары. Пусть не все здесь бесспорно, но ведь именно неординарность решений, непохожесть приемов и создают запоминающиеся портреты и спортсменов, и тренеров.
Путь к сегодняшнему лидерству у тренера Москвиной был очень нелегким. Ведь на какой-то промежуток времени у нас в парном катании почему-то утвердилось мнение, что только один тренер может работать на мировом уровне, что только он один может завоевывать мировые вершины. Не стоит здесь доказывать, что такой подход к делу способен лишь нанести вред, в том числе и тому тренеру, которого искусственно стараются поставить вне борьбы, .вне критики, отталкивая на второй план других специалистов, работающих не покладая рук и ищущих новые пути развития своего вида спорта.
Т. Н. Москвина выстояла в борьбе за себя, за своих учеников. И это тоже во многом благодаря закаленному спортивному характеру. Время покажет, насколько хватит этого характера, — его ведь нам отпущено не беспредельно. И надо постоянно искать в себе что-то новое, чтобы отдавать находки ученикам — щедро и без остатка!
Мы пишем эту книгу, когда Елена Валова и Олег Васильев вместе с Тамарой Николаевной Москвиной готовятся к борьбе за самые почетные награды — олимпийские. Исход этой борьбы предсказать трудно. Хочется верить, что именно наша советская пара продолжит ту эстафету побед, которая длится уже так много лет. И достойный лидер на многие годы появится не только для парного катания — для всей сборной команды Советского Союза!
Лидер-спортсмен... Лидер-тренер... В этот ряд по праву надо поставить и лидера-организатора, лидера-руководителя. Именно от его прозорливости, знаний, тонкого понимания законов и традиций нашего вида спорта зависят успехи не только в развитии фигурного катания внутри страны, но и на международной арене. Успехи внутренние и внешние взаимосвязаны и взаимозависимы, и международный авторитет — завоевание не только спортсменов и тренеров, но в огромной мере и руководителей нашего фигурного катания.
Мы всегда были рады тому, каким авторитетом у всех руководителей зарубежных команд, Международного союза конькобежцев пользуется президент нашей Федерации фигурного катания (ныне — почетный президент) Анна Ильинична Синилкина. Нет, кажется, ни одного специалиста фигурного катания, приезжающего на крупнейшие турниры, который бы лично не был знаком с Анной Ильиничной, не прислушивался к ее авторитетному мнению. В самые трудные для сборной команды годы Анна Ильинична сплачивала ее, вносила во все наши дела, в нашу подготовку и выступления свой неистощимый оптимизм, свою веру в наши победы.
Как же это важно, чтобы был такой лидер-руководитель! Не случайно именно в те годы, когда президентом нашей федерации была Анна Ильинична, нам сопутствовали самые яркие успехи. И сейчас, хотя неожиданно для многих из нас — тренеров, специалистов А. И. Синилкина перестала возглавлять Федерацию фигурного катания, она остается подлинным руководителем. Во Дворце спорта Центрального стадиона имени В. И. Ленина, в ее директорском кабинете, у кромки льда, у бортика тренировочного катка «Кристалл» вместе с ней ежедневно можно увидеть и ведущих фигуристов, и тренеров, и арбитров. И для каждого у нее находятся свои особые слова. И для каждого — поддержка. И каждому Анна Ильинична, если это требуется, выскажет свою объективную точку зрения на ведение спортивного хозяйства. За это ее и любят все, кому дороги интересы советского фигурного катания.
У таких людей, как Анна Ильинична, всегда есть чему поучиться и нам, фигуристам, тренерам и руководителям, отвечающим за развитие фигурного катания в спортивных обществах, в республиках и областях, в спортивных клубах и секциях.
О роли и значении лидера в спорте, его общественной значимости, его социальной ответственности можно говорить еще очень много. Конечно, и мне хотелось бы найти и воспитать фигуристов, которые стали бы лидерами. Всматриваюсь, изучаю, исследую те характеры, которые растут рядом и вместе со мной. Кто из них способен сознательно и до конца сегодня или в ближайшем будущем взвалить на себя сверхтяжелую ношу? Как укрепить еще молодые и неокрепшие плечи? Что зависит от меня? Сумею ли я сама передать кому-нибудь хотя бы частицу того, что увидела, поняла, осознала и навсегда оставила с собой после долгих лет, проведенных в фигурном катании?
Поживем — увидим...
А пока — начинается новый трудовой день. И я уже не могу оторваться от его круговерти, от его больших нагрузок и маленьких радостей... И не сомневаюсь в том, что.хотя за моей спиной уже три олимпиады, а вместе с Сашей - две, Главные наши олимпийские игры еще впереди. Мы научимся побеждать и в новой роли (Саша сейчас тоже работает в обществе ^Динамо»). Веда наука побеждать имеет одни и те же главные законы и для спортсменов, и для тренеров.
Послесловие. Интервью после финиша, которое мы берем сами у себя
Итак, мы рассказали о своей жизни в спорте, о том, каш шли к победам, какие трудности преодолевали. Читателям стали лучше понятны мотивы поступков, они получили ответы на многие вопросы, связанные с кардинальными поворотами спортивной и человеческой судьбы. Рассказали мы и о том, как пошли по новому жизненному пути, открывшемуся перед нами после окончания выступлений на льду. Все это дает новую информацию о личности спортсменов. Но нам хотелось бы, воспользовавшись минутой передышки, задать самим себе один вопрос, может быть, самый главный: а счастливы ли вы, Ирина Роднина и Александр Зайцев?
На этот вопрос мы отвечаем не задумываясь: да, счастливы! Жизнь дала нам много таких мгновений, которые иначе как счастливыми не назовешь. Это касается и спорта, где каждое восхождение на пьедестал, каждое звучание Гимна нашей Родины и подъем ее Государственного флага приносили нам самую высокую радость, которая только доступна спортсмену. Это в равной мере относится ко всей нашей жизни, в которой существуют внутренняя гармония и дружба, взаимопонимание и любовь. У нас крепкая семья. Замечательный сын, которым мы гордимся не меньше, чем многими нашими победами. И стараемся сделать все, чтобы и в будущем мы могли им только гордиться.
У нас замечательная большая семья — наши родители, сестра и брат, племянники. Все они удивительно душевные, чуткие и тонкие люди.
Всю жизнь рядом с нами были верные и преданные друзья. О многих из них мы написали в книге. А о многих других будем еще вспоминать не раз, потому что их ум, их знания, их душевная щедрость сопровождают нас беспрерывно. Актер Константин Райкин, скульптор Петр Шапиро, пианист Владимир Крайнев, Татьяна Александровна и Наталья Александровна Сац, чьи творческие амплуа так широки и общеизвестны в мире искусства... Разве можно не благодарить судьбу, которая послала нам таких замечательных друзей! И, надеемся, будет еще посылать!
Мы занимались и занимаемся видом спорта, который любим. И работаем там, где можем сделать реальный, конкретный вклад.в дальнейшее развитие любимого нами всей душой фигурного катания. И это тоже — настоящее счастье.
И еще мы счастливы тем, что никогда свое счастье не берегли только для себя. Мы никогда его не эксплуатировали. Оно принадлежало нашим учителям, нашим наставникам, родителям, друзьям. А теперь принадлежит и ученикам, соратникам по работе.
Пусть так будет всегда!..