Экзюпери. Ну вообщето я еще собирался жить да жить Прекрасная предсмертная речь ~ воодушевлённ.

Работа добавлена на сайт samzan.net:

                                                   Дьявол продал свою душу                       

                                                                        Что касается будущего, ваша задача состоит
                                                                         не в том, чтобы предвидеть его, но принять его.

                                                                                                    Антуан де Сент-Экзюпери.  

- Ну, вообще-то, я еще собирался жить да жить!

- Прекрасная предсмертная речь! – воодушевлённо воскликнул палач, пододвигая ногой ближе к себе таз с теплой водой, в которой, наверное, мог поместиться целый океан теплой воды, с любовью и заботой подогретой для уважаемого всеми преступника. Этот таз пугал не меньше настоящих морских просторов, но разница перед страхом моряка и злоумышленника была лишь в том, что первый всегда мог вернуться домой, а второй, окунувшись в прямом смысле с головой в деревянную кадку, стилизованную под старину – уже наверняка нет.

Для того чтобы появилось что-то новое, старому приходится умирать. Так однажды умерла первозданная тьма, уступив место библейскому свету. Уходили прочь старые предрассудки, вытесненные новыми знаниями. Умирали старые технологии, освобождая место для новых достижений науки и техники. Так уходили в прошлое политические режимы, свергнутые в пучину забвения силами революций или реформ. И так должен был «уйти в прошлое» один человек, чтобы в следующем «воплощении» стать другим, переродиться. Конечно, «умереть» ради изменения себя можно и при жизни - перешагнуть через себя и заняться активной работой над личностью, но… Есть способ куда проще, и им, если бы не было соответствующих законов, пользовалась бы большая бы часть населения мира. Если человек не может измениться, расстаться с частью себя ради светлого будущего, ему помогают это сделать насильно, считая, что после смерти его душа, если не попадет в импровизированный ад, то непременно воплотится в другом человеке, который, возможно, будет лучшим пристанищем для сей личности.

Этим-то и занимался сейчас палач. Он творил добро.

Для добра не нужны были уговоры или что-то еще, причем высоконравственное и непременно правильное, но годился лишь тазик с теплой водой, умелая рука и хорошая реклама. Посмотреть акт правосудия собралось много народа, которому было весьма забавно наблюдать за человеком, сошедшим с пути истинного, но сожаления ни на одном лице не было. Все казались одинаково-равнодушными, как куклы, они смеялись одинаково и выкрикивали похожие фразы.

«Он должен умереть, чтобы стать другим! Он должен умереть, чтобы стать другим!».

Но человек не хотел быть убитым. Отчаянно не хотел.

- Уважаемый палач, - как можно жалобнее пробормотал преступник, и на его лице появилось плутоватое, но весьма жалобное, выражение лица, какое у него являло высшую степень беспокойства за свою дальнейшую судьбу (после этого выражения обычно шло публичное извинение за свои деяния, даже несовершённые, и привычный побег), - а если я не умру сразу, вы ведь меня отпустите как помилованного самим Господом Богом?

Палач закончил раскланиваться на публику и повернулся к преступнику, являя собой образец готовности к любым действиям.    

- Что? Ты спрашиваешь про те редкие случаи, когда жертвы выживали, после чего они автоматически становились свободными людьми? Нет, парень, это не для тебя. Был тут у нас один, он дыхание умел задерживать на шестнадцать минут, так мы его и отпустили – в комитет по фиксированию гражданских рекордов, вот как. Если ты его рекорд побьёшь, так я тебя без лишних слов отпущу прочь. Даже денег дам на дорогу до комитета. А что касается Господа Бога… так мы же вершим суд от его имени… Убьем еще одного таракана этой жизни, тебя, его, многих других, - палач указал куда-то за спину. - Аминь!

Человек заметно погрустнел. Смерть была как никогда близка, а задерживать дыхание больше чем на три минуты он не умел.

Все-таки, ему действительно стоило измениться ранее, чтобы не попасть на свою собственную казнь. Стоило убить часть себя, обратившись на центральный сервер хранения личности, отдав ненужные части своей души… Человек не предусмотрел, что может оказаться в такой безвыходной для себя ситуации. Это было для него новое чувство – чувство растерянности. Обыкновенно он просчитывал каждое свое действие, и именно план помогал ему выбираться из безвыходных ситуаций. Сейчас же все было против него.

В отсутствии плана было много минусов. В его цельной душе их (то есть минусов) было не меньше, но это было лишь субъективное мнение народа, в которое он иногда мог верить. Но то, что казнь была справедливой, он сомневался, а потому он до самого последнего считал себя невиновным и надеялся на какое-то поистине божественное помилование, которое в последний момент остановит карающую руку палача, склоняющего голову жертвы над тазом с водой.  

Толпа ревела «начинай!», а человек как мог тянул время, ожидая, пока до него снизойдет божественная благодать. Получалось это у него плохо. Палач спешил. У него на очереди было еще пара человек, таких же сбившихся с пути и безнадежных.

- Ну, пожалуйста! Пожалуйста, не трогайте меня! Я вам заплачу, я могу! – предпринял последнюю попытку к спасению человек, но столкнулся с ледяной стеной обжигающего непонимания и обидного равнодушия, прикрытого веселостью.

Палач только хмыкнул.

Казнь началась, но закончилась так быстро, как это только возможно – преступник не умел задерживать дыхание надолго, а план чудесного спасения так и не пришел в голову, оставив незанятым какую-то важную нишу в голове.

Человек, имя которого даже никто и не знал, умер, и все ради того, что кто-то хотел освободить дорогу чему-то новому. Уничтожив еще один осколок старого мира, люди приближались к будущему. Цельность личности была не в моде. Все упивались редакцией своей души.  

Вообще-то, у человека было имя. Для истории, а тем более, для народа, оно не так важно, но для того, чтобы выбить ему надгробную надпись на камне (а некий богатей пожелал, чтобы этот преступник был похоронен в соответствии с давними традициями), необходимо его знать, а потому люди, хотя и нехотя, прочитали документы, какие имел при себе человек. Его звали Бертом Роджерсом, Отто Хербиргом, Ральфом Готлингом, Матисом Энгрэ… И еще сотней других весьма экзотических сочетаний, которые не то что запомнить – выговорить трудно. Человек был всеми личностями сразу, что подтверждалось его документами, хотя это было запрещено строжайшим образом. Никому, никому еще в этом мире нельзя было иметь столько разных имен, документов на эти имена, личностей, имевших свои жизни. Это больше походило на то, как если бы один игрок создал себе десяток различных персонажей в какой-либо популярной компьютерной игре, и притом руководил ими всеми, когда ему только заблагорассудится. Люди, недолго думая, выбрали одно из многочисленных наименований преступника, и стали звать его Киллианом.

На надгробном камне выбили именно это имя.

Но вместо кладбища повезли тело Киллиана и надгробие в один из загородных особняков, оформленных в готическом стиле. Провозя казненного мимо унылой лужайки с бурой травой, люди остановились и выгрузили плиту на траву, повернув ее таким образом, чтобы из окон одной стороны особняка ее было хорошо видать. Гробовщики, постояв несколько минут возле плиты со снятыми головными уборами (скорее, привычка, нежели реальное сожаление о кончине этого еще не похороненного человека), двинулись дальше, вовнутрь особняка, и, как и было условлено, доставили тело преступника в одну из тех многочисленных и неприметных комнат в богатом доме, которую просто невозможно найти, растерявшись под давлением пугающей роскоши. В ней мертвого Киллиана положили на стол, как центральный объект комнаты, заслуживающий внимания, после чего гробовщики удалились, молча, как призраки.

В руках единственного хозяина сих шикарных апартаментов, до этого скромно находившегося в углу, появилась склянка с чудодейственным раствором, заставляющим любого выйти из обморока, и он, приложив бутылочку к носу мертвеца, несколько секунд напряженно ждал, отсчитывая секунды ударами пульса в голове. Эффект, который не заставил бы себя ждать в простом случае обморока, появился лишь спустя пару лишних минут – и Киллиан восстал из мертвых, ошалело подскочив на столе.

- Я!.. Я! – крикнул с силой Киллиан, соскочив со стола, направляясь к окну с такими огромными безумными глазами, что ему позавидовал бы любой филин. Бег замедлился от удара о холодное стекло, окно распахнулось настежь, и человек, почти что вывалившись из оконного проема, жадно начал глотать воздух, обливаясь слезами.

Хозяин дома медленно и с достоинством двинулся к содрогающемуся и громко кричащему Киллиану, но, дойдя до него, он остановился как бы в нерешительности, смотря на человека и размышляя, в какой момент позвать врача. Состояние Киллиана не улучшалось; несколько минут он кашлял и кричал, захлебывался в океане воздуха, и каждое его действие, несмотря на необходимость, продиктованную телом и инстинктами, причиняло человеку невыносимую боль. Пока была воля, Киллиан боролся со своими ощущениями, но когда ушла и она, задавленная внутренними ощущениями, преступник сдался, упал на пол и громко, в голос, зарыдал, сжимая руки на шее.

Негромко щелкнули пальцы хозяина дома, и врач, точно только и занимался тем, что подслушивал и подглядывал под дверью, отслеживая состояние владельца особняка, торопливо и услужливо вбежал в комнату, подошел к Киллиану и провел поистине волшебные манипуляции, используя одни лишь ладони и какую-то очередную склянку, извлеченную с мастерством фокусника из кармана, в результате чего человек второй раз восстал из мертвых, теперь уже в лучшем состоянии. Во всяком случае, Киллиан теперь не задыхался, но зато испуганно сидел на полу, удивленно взирая на спасителей, размазывая слезы по лицу каким-то совершенно детским жестом.

- Киллиан, с добрым утром, - буднично произнес хозяин дома, и голос его выдал необычные нотки, присущие, в основном, государственным служащим.

- Что? С каким…утром?

- Добрым, Килли. Ты разве не видишь, какая за окном хорошая погода?

За окном в это время моросил дождик, и Киллиан, сколько не вглядывался в пейзаж, не увидел ничего хорошего и доброго, зато сразу же в глаза бросилась надгробная плита, адресованная ему. «Здесь похоронен Киллиан». Коротко и ясно.

- Это что, я уже умер? – ошеломленно спросил человек, указывая дрожащей рукой из окна. Сознание отказывалось верить в то, что он лежит так, под землей этой неприветливой лужайки, а его дух находится здесь, в странном доме, рядом со странными людьми, один из которых так похож на… его отца. Если Киллиан уже умер, то ничего не мешало ему предстать перед загадочными силами загробного мира, и сейчас он, вероятно, видел перед собой одного из архангелов или даже самого бога, ради такого снизошедшего до обыкновенной души маленького человека. Вопросов по облику тоже не возникало – отца Киллиан почти не видел, а потому была большая вероятность, что перед ним сидит лично кто-то из высших сил, нежели его папа, оставивший на мгновение свои дела, и почему-то не удивляло даже, что именно так должны выглядеть владыки загробного мира – как неизвестные даже для родных личности, от имени которых вершится абсолютно все.

- Умер? – удивился хозяин, присаживаясь на стул. Невысокий, точно вырезанный из небольшого куска льда, он и двигался как-то замедленно, точно античная статуя, вырезанная где-нибудь на севере и наделенная способностью передвигаться. – Нет, еще не умер. Но знай, что эта могила – твоя. Если ты хоть чем-то мне не угодишь, отправишься туда.

- Утешил. Спасибо, - буркнул Киллиан, оглядывая комнату, в которой он «ожил».

- Всегда пожалуйста, - миролюбиво промолвил хозяин. - Ты знаешь, для чего ты здесь?

Киллиан реально не знал, где он находится и почему он здесь. Ранее ему не приходилось сталкиваться с высшими силами, а потому опыта общения с подобными существами у него не было. Он решил действовать по наитию, чаще всего соглашаясь с хозяином загробного мира и поступая так, как повелит он – в данном случае глупо было бы играть по своим правилам, не зная наверняка, к чему эта игра приведет. В противном случае любого всегда можно подкупить. Или сбежать от него, если тот окажется на редкость честным и неподкупным, в этом Киллиан был большой специалист.  

- Даже не представляю. Я избранный?

- Почти, - хмыкнул хозяин. – Но для начала я должен представиться. Знаешь ли, существуют такие правила. Этикет, называется. Каждый день приходится его соблюдать, и даже в своем собственном доме. Это ужасно! Ни минуты не могу побыть собой. Итак, меня зовут Лэйтон. Для тебя моя фамилия будет Бэннет, хотя это не совсем верно… не так ли, зовущийся Киллианом Бэннетом?

Киллиан не удивился. Стойко пережил то, что его уже не в первый раз назвали не совсем привычным для него именем. Это было одно из его имен-масок, какими он всегда прикрывался на людях, и владеющий этим маленьким филиалом загробного мирка, неожиданно сжавшегося до размеров комнаты, похоже, знал обо всех его прозвищах. Это мог быть только его отец. Его отец, решивший поиграть с ним в ангелов и богов.

- Но мы прекрасно знаем, что это не так. Ты не Бэннет. Твоя фамилия – Рич, - торжественно сказал Киллиан.  

- И мы прекрасно знаем, что ты – не Киллиан Бэннет на самом деле. Твое имя…

Человек бросился вперед к отцу, нарушая все правила приличия, и, смахнув случайно несколько папок и чернильницу, проехал через весь стол, закрывая рукой рот отца, извергавшего на свет правду и неправду одинаково легко – впрочем, неправда не жалила столь больно, как правда. Игры в неправду и правду красиво сочетались вместе, но Киллиан знал, скольких усилий стоило этому человеку перешагнуть через свою честность и научиться красиво лгать.

- Итак, - недовольно, но все же спокойно промолвил хозяин дома, отодвигая грязную руку недавнего мертвеца от своего рта. - Сегодня тебе повезло, и ты воскрес. Но, допустим, что бог, ожививший тебя, был весьма меркантильным существом, а потому он всегда берет за свои услуги некоторую плату. Что бы ты ему дал?

- Денег, - выдохнул Киллиан и полез в карман за платой. Но тот был пуст, что добавило беспокойства и без того измучившейся душе.

- Боги денег не берут. Обычно им нужно поклонение, что я не приветствую. Им нужны молитвы, им нужна любовь. Самоотверженность, преданность, в конце-то концов. Что ты готов дать богу?

Киллиан, весьма удивлённый, что первый разговор, состоявшийся между ним и отцом, носит религиозный характер, сел на стул, так как ноги его уже не держали. В горле застыло то неприятное ощущение, сохранившееся с мгновения пробуждения – боль и невероятная сухость, воплощение пустыни в одном теле, и человек то и дело пытался эти ощущения убрать каким-то нехитрым жестом, водя рукой по горлу, сжимая его, массируя.

- Ох, да ладно тебе, говорить тут про неподкупность богов… Это неправда. Богов тоже можно подкупить. Тебя в том числе. Ты бог нашей жизни, высшее создание, управляющее городом, наш всеми уважаемый диктатор, и я не могу поверить в то, что ты ни разу не брал энные суммы денег в обмен на некоторые услуги и одолжения. У меня много денег. Я накопил их, и могу отдать тебе все.

- Деньги? Нет, на них многого не купить, в особенности, у меня. Ты ничуть не изменился… Киллиан. Ах, с какого же момента все пошло не так, как надо, и я потерял тебя? Киллиан, я всегда считал, что твои личностные качества помогут тебе в жизни, но вот что они заведут тебя насколько далеко, что мне придется подкупать палача, этого мастера своего дела, чтобы он не утопил тебя совсем, как котенка?

- Ах, это из-за тебя я здесь… Да, и кстати, - нагло заявил Киллиан, окончательно освоившись в новом для него мире, - ты ведь говорил, что боги неподкупны? Так почему же этот полноправный бог смерти не убил меня до конца, приняв от тебя сумму?

Повисла напряженная тишина. Врач, о существовании которого все забыли, тихо стоял в углу, как статуя, ничем себя не выдавая, почти что слившись с полосатыми обоями. Хозяин, найдя взглядом доктора, жестом отправил его прочь, что обычно, как понял лекарь, ознаменовало очередную бурю. Лейтон лишь внешне выглядел холодным, как айсберг, - но, как известно, айсберги имеют очень плохую привычку попадаться не в том месте и не в то время, устраивая своеобразный «разбор жизни» (взвешивание всех качеств) корабля с последующим потоплением судна, если, конечно, корабль чем-то спровоцирует избирательный айсберг. Сейчас ледяная гора попалась в океане жизни на пути Киллиана, что не могло привести к хорошим результатом, ведь настроение «айсберга» было весьма скверным.

- Это отдельная тема, - неожиданно спокойно заговорил Лейтон, облокотившись на стол. – Палача всегда «финансировал» я, – думаешь, за чей счет он устраивал эти мероприятия с толпой зрителей, стилизациями, эффектами? Всегда платил я. И мне ничего не стоило дать ему сумму чуть-чуть больше, чтобы он продемонстрировал свое искусство на конкретном примере – на тебе. Ты выжил, ты здесь, и теперь у тебя начинается новая жизнь. А, да, и еще ты мне должен. Должен как богу, спасшего твою никчемную шкуру. Так чем же ты мне заплатишь?

- Преданностью, - покорно согласился Киллиан, прикрывая глаза солнцезащитными очками, извлеченными из кармана. Эти очки всегда служили ему защитой, но не от солнца, а от таких проницательных «айсбергов», каким был его отец. Язык мог нести какую угодно ложь, но глаза не соврут никогда, поэтому-то их и требовалось прятать в любое время суток.

- Логично. Я тебя купил, хотя мог бы забрать из рук палача бесплатно – но какой бы в том случае был бы скандал! Еще бы, сын градоначальника, а ведет такой разгульный образ жизни! Мое имя было бы опозорено, что мне ни к чему. Поэтому и пришлось провернуть эту операцию – купить тебя инкогнито, в то же время сделав вид, что ты для всех умер. Ловкий ход? Но, запомни, ты умер лишь как совокупность всех твоих прочных личностей, соответственно, пропала и твоя прежняя жизнь. Теперь начинается все сначала, благо, я могу и себе, и тебе это позволить. Так что, ты будешь преданным мне, будешь меня слушаться или сразу предпочтешь отправиться в свою могилу, не желая начинать работу над собой? Если я тебя убью, то никто этого не заметит – моя прислуга умеет молчать, а общество… я думаю, оно справится с сей потерей, ты все равно для них умер, а ранее, пока ты бродил по этой земле, не представлял никакой ценности.

За столом сидел не человек – настоящий дьявол. Холодный, загадочный, странный дьявол, пугающий каждым своим словом. Лейтон знал, что надо предпринять, чтобы сковать Киллиана по рукам и ногам. Точно также многие оказались у него в прямой и косвенной зависимости, совершив перед ним очередной просчет. И Киллиан, кажется, начал понимать, отчего именно это отец оказался на месте градоначальника, а не кто-либо иной. Именно Лейтон, как никто другой, умел пользоваться ошибками других на благо себе. Именно Лэйтон, тонкий психолог, умел точно определять, когда и какие действия нужно предпринимать, и, поступая определенным образом, заставить человека служить себе.  

- Будем меняться, Киллиан, - сообщил отец. – И лишь от тебя зависит, попадешь ли ты в свою могилу или будешь жить. Ты сам понимаешь, что изменение себя нужно не только мне – но прежде всего себе. Однажды твои поступки довели тебя по палача. В следующий раз я могу тебя и не вызволить.

- Отец… - пробормотал Киллиан, облокачиваясь на спинку стула. Он жалобно скрипел и протестовал против нахождения на нем столь тяжелого человека. Киллиан, который был массивнее и выше своего отца, не мог спокойно сидеть на столь маленьком предмете мебели, и потому часто ворочался, пытаясь найти оптимальное для себя положение, и потирал шею, постоянно вспоминая свою казнь.

- Как мне тебя звать? Настоящим именем?

Какое-то гадкое чувство, напоминающее испуг, неприятно шевельнулось в душе человека. Он не привык, чтобы его называли настоящим именем, потому что оно было для него таким же чуждым, как и то, что Лейтон был его отцом (настолько они были разные, и не только внутренне, но и внешне).

- Нет, - смиренно сказал человек, глядя в пол, что, впрочем, совсем не было заметно, - зови меня Киллианом, так, как и прежде.

Отец вскочил со стула, потирая руки.

- Прекрасно! Начнем с сегодняшнего дня. Добро пожаловать в новую жизнь, Киллиан Бэннет, новый человек, умерший для того, чтобы жить снова!

И, закончив на этой торжественной ноте, вскинул голову к часам, висевшим на стене, и на лице его отразилось беспокойство, которое он быстро прикрыл ледяной маской равнодушия. Он быстро двинулся к дверям и ушел, растворившись в бесчисленных коридорах своего дома – никем не замеченный, тихий, спокойный правитель огромного города, направившийся и дальше работать над обыкновенными делами повседневности. Бог, настоящий, недоступный, вечно занятый бог. Пусть и выполняющую скучную земную работу.  

Окно – это та же дверь, только расположена она немного выше уровня пола и прикрыта обычно стеклом. Конечно, не один здравомыслящий человек не стал бы лезть на улицу через окно, когда есть обыкновенный, традиционный выход, но, во-первых, Киллиан не причислял себя к здравомыслящим, а, во-вторых, ситуация просто-таки обязывала его бежать, и бежать именно через окно, сколь бредовым бы это не казалось.

Больше всего на свете Беннет любил свободу. Любая из его многочисленных личностей ее любила, и потому каждое действие, направленное на то, чтобы удержать многоликого на месте, рождало такое ярое противодействие, что каждый человек дважды подумал бы, прежде чем стал бы продолжать свою деятельность. Отца можно было понять – он заботится о сыне, стремится вернуть его на путь истинный, но… не через столько же лет! Его не было рядом, когда он так нужен был сыну, когда тот был в столь нежном возрасте – подростковом, но зато появился, когда Киллиан (имеется в виду изначальная, первая личность, имя которой Беннет так не любил) был уже вполне сложившимся взрослым человек, самостоятельно ковавшим свое жизненное счастье, и все попытался перевернуть. Это вызывало у него приступ справедливого негодования, однако понять, что же больше всего его злило в сложившейся ситуации, он не смог, и от этого, от переизбытка нахлынувших чувств, Киллиан, двигаясь по городу, едва не начал колотить руками и ногами все, что попадалось ему на пути, в том числе и людей, испуганно шарахавшихся от него, но вовремя остановился, заметив весьма привлекательную вывеску, приглашающую в пивную.

Остановился. Денег у Киллиана не было, но ему ничего не стоило выклянчить кружку пива абсолютно бесплатно, нацепив на себя личину Джонатана, сына весьма уважаемого в городе купца. На самом деле торговца, как такового, даже не существовало в реальности, но люди, видящие необычного человека в обыкновенном месте (а Джонатан, надо сказать, выглядел весьма экзотично для этих мест), сразу поверили любому его слову, надеясь, что все, что он говорит о себе – правда. Люди охотно приняли легенду, поверили, что купец в действительности существовал, и проверять ничего не стали. Им было достаточно того, что Джонатан был неплохим человеком, помогающим (правда, подпольно) делать этот город лучше.

Джонатана любили. Джонатану могли давать пиво за счет заведения.

Киллиан же не имел такого права, но это лишь в этом городе – в других он тоже имел неплохую славу, даже несмотря на то, что он чаще их обманывал, нежели действительно делал что-то хорошее на благо общества.

На спине у каждого жителя этого мира был закреплен «жесткий диск» – сообразный компьютер, соединенный с телом посредством проводков и чувствительных датчиков, предоставляющий человеку доступ в дополненную реальность – виртуальный мир внутри реального, дополнение друг друга. С помощью него можно было не только ориентироваться в городе, смотреть, кто и кем является, но и развлекаться, играя в особые игры, общаясь, звоня, переписываясь, не имея дополнительных средств связи, и даже создавать себе новую внешность – но только внешность, код идентификации личности все равно оставался прежним, и как бы вы не старались изменить себя или подделать письменные документы о себе (такие документы еще существовали), роботы всегда могли вас найти, не прилагая для этого никаких усилий. Киллиан провел не один год, пытаясь разработать систему сокрытия своей личности, пока не создал то, что хотел – собственное программное обеспечение, что наряду с внешностью меняет и личный код. Так, сотворив себе несколько десятков типажей, в различных городах он был совершенно другим человеком, а потому мог вершить свои дела так, как ему заблагорассудится, не боясь оказаться узнанным. В любом случае, если на кого-то из его персонажей объявляли охоту, он всегда мог перейти на другую личность, сбив со следа любых поисковых роботов.

Он приказал жесткому диску совершить необходимую процедуру смены личности, и в пивную он вошел уже другим человеком, тем, кого тут так любили и уважали.

Люди, сидевшие на полутемных местах с выражением стыда на лице, точно они стеснялись своего занятия, сонно подняли голову на вошедшего, и, неожиданно для самого Джонатана, вскочили со стульев, проявив настоящие чудеса активности, не свойственной им, и разразились громом аплодисментов.  

- Ой, это вы меня так встречаете? Польщен, - улыбнулся Джонатан, проходя к стойке, бесцеремонно расталкивая по пути радостную пьяную толпу. Остановился. Обернулся. И начал свою речь таким торжественным тоном, что некоторые из пьяниц растрогались, прослезились и полезли к нему обниматься. – Товарищи! Друзья! Я знаю, как много я для вас значу, и поэтому…

А дальше он вкратце напомнил людям, что многое совершил для любимого им города, как он всех любит, и как его любят все, во всяком случае, раньше было именно так, и люди в очередной раз поверили в его проникновенную речь о притеснении его вольнолюбивой персоны со стороны негодяя-отца, и о том, что, возможно, если ему срочно не помогут, город больше не будет процветать, потому что иного такого человека («Как трогательно!», - крикнул один пьяница, кидаясь на шею подпольному политику) больше не будет на свете. Ему вручили кружку пива, которую Джонатан заглотил под восхищенные вопли толпы, и блестящую металлическую палочку, которая должна была помочь ему убежать прочь.

Волшебная палочка. Мотоцикл будущего.

Конечно, на ней никто бы не стал лететь, как на метле, пусть эта технология полета на предметах быта останется тайной всех ведьм. Современная технология сжатия воздуха до невероятной плотности при помощи определенного устройства, находящегося в блестящей палочке, позволяла создать мотоцикл какой угодно формы, даже фантастической, а особый проектор, находившийся там же, выпускал поток света на сжатый в определенные формы воздух, окрашивая его в невероятные цвета, создавая видимость настоящего мотоцикла. Этот мотоцикл был настоящей революцией в производстве транспортных средств, ведь для того, чтобы сделать этот транспорт, нужен был лишь воздух и особое устройство, сжимающее его, что было в условиях нехватки ресурсов весьма эффективным решением. Это был вечный мотоцикл, способный двигаться на бесконечном воздушном топливе, никогда не ломавшийся, в сложенном (выключенном) состоянии занимавший мало места – что может быть лучше? Но производители сего чуда, видя, что народ, нахватав себе подобных транспортных средств, больше не торопится в магазин покупать еще несколько подобных мотоциклов, а потому добавили в конструкцию «ограниченность время работы» - и так получился временный транспорт, перестающий работать через некоторое время. В руках у Джонатана оказался именно такой, временный мотоцикл, а потому ему оставалось лишь надеяться, что «временности» хватит на то, чтобы удрать подальше из города.

Распрощавшись с преданными жителями, Джонатан, окинув окружающий пейзаж (горы с плоскими вершинами, многоэтажные дома, покрашенные в желтый цвет, канатные дороги с разноцветными, но ржавыми кабинками, движущимися к Верхнему Городу) рассеянным взглядом, вскочил на свой транспорт и помчался прочь, выезжая из Нижнего Города на трассу, ведущую к заброшенным шахтам.

Прощай, ненавистный город! Здравствуй, свобода!

Дорога была извилистой, неровной, шла по склону горы, ничем не ограниченная со стороны обрыва (ограждение растащили уже давно, когда шахты закрыли, и была версия, что это сделали сами шахтеры, срывая зло за свой вынужденный бессрочный отпуск), но Киллиан, который сейчас вернулся к своей личности, назначенной ему отцом, не спешил сбавлять скорость, наоборот, стараясь разогнаться как можно быстрее. Что будет, если он разобьется, так и не доехав до места, где можно спрятаться? Он умрет, но никто об этом сожалеть не будет, правильно сказал отец. Любят не его самого, но его отдельные личности, например, того же Джонатана, заслужившего доверие к себе путем долгих обманов и грамотно употребленной полуправды. Отец сказал, что необходимо меняться. А что, если сил нет на то, чтобы работать над собой, как это делал регулярно сам Лейтон? Что, если ты нравишься себе таким, какой ты есть? И что, если ты, когда все же задумываешься об искусственном изменении души, боишься обращаться к общественным устройствам для связи с серверами хранения вырезанных, ненужных частей личности, не доверяешь им? Что, если за изменением одной части тебе наверняка захочется еще, и еще, и, в конце концов, ты станешь никем, безумцем, потерявшим все?

Проще было разбиться, чем ответить на все эти вопросы.

Киллиан летел, опустошаемый постоянными размышлениями. Дорога, хотя и вихляла из стороны в сторону, все же была однообразной, а горы, крутые утесы с плоскими вершинами, все такой же крепостной стеной стояли по правую руку, не менялись, что в совокупности стало навевать Беннету сон. И он бы заснул, и непременно бы разбился, если бы не извечное «вдруг», должное появиться в этом месте сюжета.

«Вдруг» появилось по всем законам жанра, неожиданно. Нечто темное и большое, размером примерно вдвое превосходящее человека, а скоростью – звук, прошмыгнуло перед едущим на большой скорости Киллианом. Нечто знало, где стоит перебегать дорогу – впереди был крутой поворот, обрыв, и чтобы не упасть с него, следовало сбросить скорость, что Киллиан и попытался сделать. Человек отчаянно ударил по тормозам, и мотоцикл от перегрузок, возникших в системе поддержания сжатия воздуха, распался на части, то есть попросту растворился, исчез, оставив Беннета лететь вперед по инерции и наслаждаться последним полетом.

Нечто определенно знало, как должен развиваться сюжет, чтобы в нем появилась нотка экстрима.

Обрыв оказался куда страшнее, чем выглядел во время движения. Дыхание Киллиана сразу же перехватило, человек пытался кричать, но не смог произнести ни звука. Земля, милая горная речка, перекатывающаяся на камнях, быстро приближались, и ничего не оставалось делать, кроме того как наслаждаться красотой и ужасом момента, пытаясь разглядеть, что находится внизу, и предположить, будет ли твоя смерть легкой и быстрой. Некстати вспомнилось, что он забыл надеть защитный шлем, выезжая на дорогу, но потом понял абсурдность этой мысли – шлем может сохранить вашу голову в целости, если она оторвется в жесточайшей аварии или катастрофе, и потом криминалистам будет легче опознать, кто тут разбился. Голову можно будет поднять и пришить к телу, и во время похорон вы будете выглядеть почти целым… Шлем может защитить голову, если она еще остается приделанной к телу, но тогда остается открытым другой вопрос – а так ли уж нужно сохранять ее целой, если твое тело будет искалеченным, если ты никогда больше не сможешь ходить/нормально существовать, находясь в состоянии разумного овоща? Голова, целая голова, будет служить тебе упреком, если ты выживешь, головой ты будешь думать и осознавать, что правила все же требовалось соблюдать, и что это не прихоть полицейских роботов, а соображения безопасности.

Так что шлем был бесполезен для Киллиана с самого начала.

И снова в сюжет вмешалось «вдруг». Нечто, спровоцировавшее катастрофу, появилось за спиной Киллиана, накрыло тело человечка огромными механическими отростками, похожими на крылья без перьев, схватило его железной хваткой за безвольные руки и ноги, хорошенько встряхнуло (мир перед Киллианом содрогнулся) и повернуло лицом к обрыву. Огромными отростками-крыльями оно держало человека, а руками, держащими блестящий клинок, пыталось остановить стремительное падение вниз, с чудовищным грохотом вонзив лезвие в почти отвесный склон горы. Меч вспарывал гору так же легко, как и плоть живого существа, и потому уже через несколько секунд, показавшихся несоизмеримо долгими для обессилевшего от страха Киллиана, нечто замедлило движение вниз, полностью остановившись в каком-то метре от веселой речки внизу.

Раздался громкий всплеск. Нечто спрыгнуло вниз и почти сразу же бросило человека в холодную воду, замерев на месте в ожидании, пока тот оправится от шока. Красные огоньки глаз неожиданного спасителя горели адским пламенем, ровно, постоянно фиксируя любые неловкие движения человечка, пытающегося сделать три дела сразу: прийти в себя, умыться ледяной водой и найти свои солнцезащитные очки, слетевшие в носа во время жесткого приземления.

Робот. Огромный, почти трехметровый робот, казавшийся еще выше из-за своей внушительной брони, равнодушно смотрел на Киллиана свысока. В его позе читалось что-то несоизмеримо гордое, почти высокомерное, и эта энергетика подавляла целого телом, но сломанного душой Беннета. Неповрежденная (даже без шлема, что было удивительно) голова отказывалась понимать, почему перед ним оказался робот, и тело, доверившись инстинктам, послушно вжималось в ледяную воду, решив, что смерть от холода будет все же лучше, чем от рук этого неизвестного исполина.

В воду упало еще несколько тяжелых камней, запоздало отколовшихся от скалы, которые едва не упали на голову, целую голову Киллиана. Робот даже не шелохнулся, видя, что человек останется живым. В программу каждого механического работника-помощника было заложено совершение только полезных действий – видимо, в данном случае робот счел, что любые действия будут весьма бессмысленными.

Киллиан ошеломленно раскрыл рот, наблюдая за тем местом, где еще недавно стоял он, так опрометчиво стоял и умывался, не предполагая, что свершится обвал, но наивно думая, что робот в случае опасности его спасет, как спас до этого.    

Совершив резкое движение вперед, робот наклонился к воде и рывком вытащил одной рукой Киллиана из воды, а другой – поднял со дна его солнцезащитные очки, вернув их человечку великодушным жестом. Киллиан покосился на вонзенный в землю позади робота огромный меч, на немигающие красные глаза, и неожиданно для себя понял – глупо пытаться бежать. Его не просто спасли, его поймали, причем сделали это настолько мастерски, что он и сам до последнего не понял, что авария была подстроена. Робота подослали, и когда понимание этой ужасающей мысли дошло до целой головы Киллиана, у него невольно вырвался обреченный вздох, соединенный с раздражением: «Отец…».  

- Бежать бессмысленно, - отчеканил механический гигант. – Я везде вас найду. Я не сплю, не отдыхаю, не ем. Я практически вечен и могу сколько угодно идти за вами, хоть на край света.

Но, как понял Киллиан, убежать на этот самый край света и проверить обещания робота не представляется возможным и вряд ли представится в ближайшее время. Робот, еще крепче сжав тело Беннета, забросил его за спину, поднял с земли угрожающих размеров меч и направился вперед. К Лейтону.  

Ночь была нежна, тепла, как мягкий темный плед. Миллиарды звезд отрешенно смотрели вниз, на людей, этих ничтожных созданий, пытающихся долгие годы достичь небес, да и вообще чего-либо добиться, кому-то и чего-то доказать или опровергнуть. Суета города была несравнима с ледяным океаном звезд. Это были два разных мира, встречающихся только раз в день.

Окно было открыто, и холодные звезды заглядывали в комнату, отражаясь в дверцах шкафов, украшенных прозрачными вставками. На подоконнике, с явным риском упасть наружу при любом неловком движении человека или порыве ветра, стояла стеклянная банка, наполненная десятками разноцветных бабочек, суетливо летающих в ограниченном пространстве. За стенками банки то распускались цветы, то загоралось пламя – такими разными были бабочки, стремящиеся найти выход из неволи. За красочным полетом наблюдал небрежно одетый мужчина, сидевший рядом на грубо сколоченной табуретке, держащий в руках старую скрипку. Сидел, не давая никаких комментариев, сидел, почти не шевелясь, точно боялся спугнуть волшебство момента.

Рука дрогнула. Прижав скрипку к плечу, человек осторожно начал играть. Медленно тянулась грустная, но завораживающая мелодия, проникавшая в душу, вызывающая откуда-то неожиданные слезы. Она поднималась до равнодушных звезд и падала на землю хрустальными осколками. Она заставляла бабочек, до этого кружившихся по банке хаотично, лететь рядами, выстраивала их в концентрические кольца, кружила их в медленных хороводах. Мужчина и в самом деле наслаждался ситуацией, погружался в музыку и погружал в нее всех вокруг, заставляя мир почувствовать его сегодняшнее настроение.

Музыка оборвалась так же резко, как и началась. Бабочки, не сдерживаемые больше ничем, вновь начали метаться по банке. Мужчина резко встал с табурета, открутил крышку и вытряхнул всех бабочек за окно. Осколки волшебства метались теперь уже на улице, разноцветные крылатые создания полетели в небеса, и человек, обычно не выражавший своих эмоций, неожиданно для женщины, находившейся в комнате, невесело ухмыльнулся.

- Из хаоса создать порядок… Я раньше любил этим заниматься, но не теперь. Сознание человека – очень сложная вещь, а тем более – сознание отредактированное. Мне приходилось в изрядно урезанной душе наводить относительный порядок, делать так, чтобы человеку хорошо жилось, чтобы он не ощущал дискомфорта. Я из хаоса создавал порядок, как сейчас я это делал с бабочками! Соединял воедино мысли, чувства, даже мировоззрение! Я нес людям добро, хотя, конечно, не всегда. Ты меня знаешь, иногда у меня возникало отчаянное желание изменить душу в другую сторону, так, чтобы она стала еще проще… Из-за меня в стране почти что не было преступности… Эх, но за редакцию чьей-то души всегда приходилось платить мне своим психическим здоровьем. Созданный из ненужных душевных качеств, я был прекрасен, и был ужасен в то же время, я нечто, что является мусором, и в то же время меня возносят до уровня бога. Да, в чем-то я с ними согласен. Только бог умеет исправлять ошибки людей, превращать хаос в порядок, убирать то, что никому не нужно. Как это говорилось в одной священной книге? «И была тьма, и сказал бог волшебное слово, и тьма рассеялась, отступив под натиском света…». Тьма ушла в прошлое, умерла, чтобы свет мог родиться. Так и я поступал. Мне отдавали или я забирал нечто, что люди считали ненужным, и получался качественно новый человек. Новая личность.

Женщина, стоявшая в глубине вытянутой комнаты, боялась дышать в такие мгновения – редкие минуты, когда самозваный бог не бесновался и был с ней предельно откровенен. В другие дни он, зовущий себя Гением, часто кричал, ругался, распускал руки, был дико злым и чудовищно невежливым. Бескомпромиссным, безнравственным, лживым. Этот список можно было бы продолжать до бесконечности, ибо спектр душевных качеств, сочетающихся в этом человеке, был поистине огромным, так как люди отдавали ему то, что больше всего их напрягало в их личности. Он был не только плохим, но и (время от времени) добрым, щедрым, наблюдательным, проницательным, ценил красоту, наслаждался жизнью… Гений, несмотря на свое человеческое обличие, о котором он не особо заботился, все же был ближе к любому из возможных божеств. Странное существо, застрявшее в этом мире. Странное существо, избравшее ее в качестве жертвы и спутницы. Олицетворение сервера хранения вырезанных частей души.

Гений был высок, но некрасив, нескладен, точно подросток. Он, несмотря на то, что не особо жаловал человеческое тело, всегда старался его украсить, и потому все его худые руки, ноги и прочие части тела покрывали татуировки. На голове красовался веник волос – прическу Гений упорно не желал делать, и потому его волосы спутались и приобрели неопрятный вид. Он постоянно носил какую-то странную одежду, не только давным-давно потерявшую свою форму, но и не соответствующую его возрасту. Глаза почти всегда защищали прозрачные широкие очки, старомодный аналог жесткого диска, устройство для дополнительной реальности. Сами глаза, две бездны, сокрытые прозрачным пластиком, сейчас смотрели в другую бездну, на звездное небо, и женщина то и дело думала о том, что было бы неплохо, если бы Гений весь вечер смотрел на звезды, не оборачиваясь к ней.

Снова пронзительно заиграла скрипка. Бог продолжал наигрывать что-то невыносимо грустное. Продолжал превращать хаос в порядок. И голос этого божества, в общем-то, бесцветный, лился вместе с музыкой, переплетаясь с ней, каким-то невероятным образом дополняя ее, проникая в душу.    

- С каждой секундой мне становится все больнее. Люди хотят меняться. Они отдают мне свои качества! О, боже, как это тяжело. Рядом находится вышка передачи информации, я ее чувствую каждой клеточкой своего измученного тела. Вышка… - человек обернулся к женщине, и она, не ожидая этого, вздрогнула, как от удара плетью. – Вышка – мое мучение, вышка – твой укор. В вышке все проблемы, и прежде всего твои.  

- Молчи! – взвизгнула женщина, падая на стул. На старом, давно не крашеном столе обнаружила пачку сигарет, неумело, нервно закурила, все это время неотрывно следя за Гением, как за опасным животным. Бог сегодня не был против того, чтобы на него смотрели, и потому молчал, упорно делая вид, что ему все равно.

Укор… Сколько лет эта башня стояла напротив окна, так мешая существовать нормально… Немой металлический укор. Башня передачи информации. В последние годы женщина, потерявшая доброе имя, свою честь, достоинство, богатство, жила в таком состоянии, когда эти башни служили ей напоминанием о прошлом, когда она ненавидела творение, в создании которого она принимала непосредственное участие. Башни…

Дым быстро разлетелся по комнате. Гений, учуяв неприятный запах, отложил скрипку в сторону, степенно подошел к женщине, присел на соседний стул и присоединился к ее нехитрому занятию, ведь то тело, в котором пребывал бог, однажды пристрастившись к курению, теперь не могло прожить и дня без очередной сигареты.

Курили в темноте, в напряженном молчании. Каждая из сторон что-то хотела сказать, но не могла найти нужных слов.

Минуты, минуты текли в прошлое. Ночь уходила.

Пачка медленно пустела. В комнате уже нельзя было нормально дышать, даже несмотря на открытое окно.

Неожиданно Гений содрогнулся всем телом, опускаясь куда-то под стол, и, когда он поднялся, в руках у него был завернутый в грубую материю сверток. Предмет он бережно передал в руки женщине, проговорив при этом:  

- Всегда нужно уничтожать то, что не нравится. Я часто следую этому правилу, убиваю людей, каких я ненавижу, разрушаю преграды, какие мне не нравятся. Сейчас нам обоим неугодна башня. Предлагаю тебе, - и Гений с некой торжественностью развернул материал, пододвигая неизвестный предмет ближе к женщине, точно предлагал ей нечто ценное, - взорвать башню.

В руках лежала продолговатая, блестящая бомба.

- Взорвать? – вздрогнула женщина. – Но…ты же обещал не трогать башни? Обещал мне их вернуть? Целыми вернуть, а не по кусочкам?

Поднявшись со стула, Гений резко бросился к женщине и провел по ее лицу грязным пальцем с острым ногтем. Вблизи бог выглядел еще неприятнее, имел ужасный запах изо рта, и женщина, недовольно поморщившись, постаралась отвернуться от существа, пытаясь придать своему движению оттенок вежливости. Этого не получилось, Гений, поняв причину поведения женщины, назло ей приблизился к ее телу до неприличного расстояния, удерживая в ледяных пальцах ее прелестное, со следами усталости лицо.  

- Иногда полезно выпустить пар, знаешь ли. Пошли? Ночь кончается, и если ты промедлишь еще пару минут, нас будет легче поймать. Пойдем. Мы взорвем нашу вселенную… вместе.

И протянул руку женщине. Не выжидая, пока она возьмет ее, он схватил мокрую холодную ладонь и растворил мысленным приказом вокруг себя пространство, перенося себя и девушку к ближайшей башне, этому укору всем и вся, через компьютерное пространство тысяч жестких дисков. Гений сам был импульсом, посланным кем-то, и потому он мог перемещаться по всей стране за какие-то считанные секунды, не пользуясь транспортом.

Город спал, еще не ожидая, какой сюрприз обнаружит утром.

Совершив целую серию мастерских движений бывалого террориста, Гений установил бомбу возле основания башни и телепортировал женщину на одну из крыш близлежащих домов, исчезнув куда-то, не пожелав оставаться рядом. Все случилось настолько быстро, что женщина не успевала удивляться, а воспринимала чудеса как должное – что ж, так и должно быть.

Бомба взорвалась слишком быстро и неожиданно – женщина в третий раз за этот вечер перепугалась не на шутку. Грустно было смотреть, как разваливается с жутким грохотом, утопая в ярком, слепящем свете, твое прошлое. Что-то уходило, и уходило безвозвратно, и женщина еще не могла понять, этого ли хотелось ей в последнее время, или нет. Сердце разрывалось на части от одной мысли о том, что она сама желала бы уничтожить свое детище. Но в то же время душу заполняла ненависть, ненависть к тем, кто отобрал у ее отца эту прибыльную технологию – сервера для хранения частей души, соединенные башнями передачи информации, и сейчас, когда башня с треском падала на землю, точно дерево, вырванное ураганом из земли с корнем, женщине было намного легче, чем в предыдущие дни. В данной ситуации она хотела сделать хуже захватчикам. Но Гений?.. Гений тут был не причем. Это он себя чувствует плохо от нахождения рядом с башней, и это он желает их уничтожить только потому, что они доставляют ему некоторое неудобство. Он был единоличник, меняющий мир в угоду своим сиюминутным потребностям.

Она засмеялась. Нет, не безумно, но нервно, то проливая слезы, то, словно бы о чем-то вспоминая, ненадолго замолкала, чтобы вновь разразиться освобождающим душу смехом.

Впереди бушевал пожар. Внизу суетились люди, вырванные из постелей грохотом взрыва.

А вокруг нее, неизвестно откуда, стали летать тысячи бабочек. Похожие на цветы, они кружились вокруг нее, садились на плечи, на ее руки, двигались в странном хаотическом танце, пока ветер не донес до бабочек звуки скрипки Гения – тогда они вновь выстроились в концентрические кольца, медленно поднимаясь вверх. Ряд за рядом поднимались в небеса, вылетая из хоровода по мере того, как прекращала играть музыка.

Мрачнее тучи был только Киллиан. За окном ржавого вагончика моросил дождь, но даже он был в несколько раз веселее, чем унылое лицо Беннета.

Отец долго и мучительно читал ему нравоучения, отпустив спустя несколько часов. В наказание Лейтон запретил Киллиану пользоваться всеми своими образами, кроме того, что выбрал сам он (а отец великодушно разрешил оставить образ Беннета), и это было первой причиной ужасного настроения (еще бы, его, вольнолюбивого многоликого, лишают всей его свободы!), а вторая причина заключалась в том, что венчал выговор (и окончательно добивал нерадивого сынка) скромный подарок: фотография в деревянной рамке, где была изображена могила Киллиана.  

Держа фотографию в руке, удивительную, непривычную бумажную фотографию (в будущем никто не делал бумажные фотографии, а все хранили свои снимки в памяти жестких дисков, так как это было куда удобнее в использовании и хранении), Киллиан  внимательно осматривал каждый сантиметр карточки, вчитывался в любовно сделанную к надгробной плите подписи: «Здесь можешь быть ты», и понимал, что отец его в очередной раз обхитрил. Да, у него был поисковый робот-воин, но… Как же им удалось разыскать его даже с измененным личным кодом?

Загадка века. Беннет всегда думал, что он предусмотрел все. Оказалось, это не так, и отец лишний раз подтвердил этот печальный факт – планы Киллиана никуда не годятся, разумеется, по сравнению с гениальными планами Лейтона.

Киллиан решил, что непременно раскроет секрет отца, робота и поиска людей, и все для того, чтобы вновь сбежать, даже несмотря на красноречивую подпись к фотографии.

Но это потом. Для начала требовалось решить насущные вопросы.

Киллиан ни за что не стал бы работать по доброй воле. Он считал, что работа – для дураков, не умеющих грамотно распорядиться мозгами и возможностями, и имел в запасе около ста способов быстро заработать некоторую сумму, какой хватило бы на определенные цели. Но отец же заставил его работать, и работать…

« - … Управляющим?.. Ты в своем уме, старик? – грубо, но удивлённо проговорил Киллиан, отступая на шаг. Он был раздавлен не только необъятным разумом родного человека, способного предвидеть и просчитывать любые шаги Беннета заблаговременно, но и энергетикой робота по имени Отэм, неотрывно смотрящего на него. Ужасающих размеров меч механическое существо держало в руке, будучи готовым среагировать на любой приказ своего хозяина, в том числе и уничтожить Киллиана.

- В своем уме, маразмом еще не страдаю. Килли, тебе не хватает дисциплины и ответственности. В этой организации тебе придется научиться этим качествам, и, чем лучше ты будешь работать, тем меньше будет вероятность, что вскоре ты окажешься в своей могиле, - произнес отец, спокойно смотря в глаза своего взбалмошного сынка».   

Управляющим! Нет хуже должности для Киллиана, чем должность начальника! В своей жизни он предпочитал манипулировать другими людьми без их ведома, тайно, ибо так можно было быть спокойным за свою шкуру: если что-то пойдет не так, виновника всех событий не найдут – Киллиан уже будет далеко от разъярённой толпы. Но начальник… Он у всех на виду, его решения оглашаются всем, он управляет людьми в открытую, он видит все последствия своих действий и несет за них ответственность!

Вагончик дрогнул, присоединяясь нехитрым устройством к выгрузочному пункту. Злые, такие же мрачные, как и тучи за окном, люди, в основном пенсионного возраста, нагруженные по самые уши сумками и пакетами, бесцеремонно двинулись к выходу, нетерпеливо, раздраженно дожидаясь открытия дверей. Киллиан не заметил, когда прекратилось движение вагончика, но почувствовал это по сильным толчкам локтей попутчиков. Двери со скрипом раздвинулись в стороны, и людской поток хлынул наружу. Человек не спешил выходить, дожидаясь, пока недовольные жизнью люди уйдут прочь из вагончика, и прислонился спиной к ржавой и мокрой стенке.

- Внучок, прибыли уже, - проскрипела одна добрая старушка, появившаяся рядом совершенно неожиданно, с выражением снисходительности на своем сморщенном лице – старушка была контролером, принимавшим помещение вагончика после каждой поездки в целях безопасности. – Выйди, будь добр. Не заставляй других людей ждать.

Пришлось Киллиану выйти. Он сразу же окунулся в раздраженную реку людских тел, окруженный ненавистью, недовольством, сотней запахов и постоянными толчками локтей. Другая речка пассажиров, людей только что пришедших на станцию отправки вагончика из Нижнего Города, не соизволила подождать, пока толпа приехавших спустится вниз, и от этого на хлипких старых ступенях деревянного двухэтажного здания образовался затор. Киллиан толкался, толпа ревела, кричала, возмущалась, все больше заводясь, и Беннет, справедливо опасаясь, что попадет в очередную драку, перепрыгнул через перила вниз, очутившись на хлипких досках пока первого этажа; народ отсюда уже ушел наверх, а вновь прибывший еще не спустился, поэтому там было пусто. Вновь нарушив очередное правило в списке тех, что исполнять надо, но Киллиан никогда не исполнял, человек перепрыгнул через ржавый и злой турникет станции (он был действительно злым – многоликий не раз и не два в результате неудачного прыжка оказывался зажатым двусторонней преградой, неожиданно выскакивающей на пути с чудовищным звуком сирены, если проход наверх, до вагончика, не был оплачен) прямо на глазах у возмущенной контролёрши, настоящей копией первой старушки, и помчался дальше по городу, по мокрому асфальту, вдыхая свежий воздух.                   

За спиной раздался механический топот, и Киллиан, обернувшись, к своему ужасу увидал огромного Отема, быстро шагающего к нему. Робот за считанные секунды приблизился к человеку, схватил его и поднял над землей за одну ногу, встряхнув, как тряпичную куклу. Бесцеремонно вскинув человечка еще выше, Отем остановил подъем безвольного тела на уровне своей головы, и начал сверлить Киллиана прожигающим адским взглядом.

- Вы отклонились от курса, сэр. Вам надлежит немедленно вернуться на прежний путь до места вашей работы и впредь не отклоняться от назначенного вашим отцом курса! – проревел гигант, добавляя весомости своим словам в виде сильнейших встряхиваний тела Киллиана.

- Отпусти меня! – грозно крикнул Киллиан, махая руками, в надежде задеть и вывести из строя зрительные датчики робота. – Навигатор, блин… «Вы отклонились от курса»! – передразнил Беннет, после чего Отем с раздражением, не свойственным роботам, бросил человечка на землю. Вероятно, Киллиан чего-то не знал о сущности искусственного интеллекта этих существ, и перешел ту границу, после которой робот с неожиданной злостью начнет методичное расплющивание тела Беннета по мокрому асфальту.

Но Отем не пошевелился. Опустив руки, он несколько долгих секунд стоял без движения, омываемый усилившимся дождем.

Над головой шумели зеленые деревья. Ручьем лило с крыши многоэтажного желтого дома, и капли, фонтаном отскакивая от дороги, попадали на Киллиана.

Робот, сделав резкое движение вперед, снова поднял человечка с мокрой земли, и на сей раз прижал его к своему корпусу с помощью мощных механических отростков-крыльев, оставив свободными свои руки. Заковав человечка в свою броню, не дав таким образом Киллиану возможность побега, робот двинулся вперед, целеустремлённо рассекая город, расстояние, дождевую завесу.

Серые и желтые здания покорно расступались перед Отемом, и, кажется, именно за счет своей необычной энергетики робот и добрался столь быстро до «пункта назначения». Остановившись возле неприметного (на фоне остальной архитектуры центра Нижнего Города) желтого здания, стилизованного под древний храм, Отем бесцеремонно бросил Киллиана на асфальт.

- Это ваше место работы, сэр, - прогудел робот, вставая по стройке смирно. – Сюда вам следовало прибыть самостоятельно, без моей помощи и подсказок.

Киллиан растер затекшие конечности, прикоснулся к нескольким новым синякам на теле, и медленно встал, осматривая стоящее перед ним здание с восхищением, плохо маскируемым под недовольство.

Здание когда-то было очень красивым, поразительным, хотя и не оригинальным в своем архитектурном воплощении, если не считать, конечно, отвратительный желтый цвет, появившийся на стенах только недавно. Несколько широких колонн на фасаде поддерживали край треугольной крыши, огромные окна должны были давать много света в помещениях, а сами размеры здания навевали мысль о том, что внутри когда-то не было тесно, даже несмотря на возможную мебель. Лепнина, располагавшаяся под крышей и между оконными проемами, изображала сцены из местного эпоса. Теперь же это место представлялось прекрасным филиалом ада для Киллиана на ближайшие несколько лет. Здание напоминало старого, грузного монстра, смотрящего на мир слепыми глазами выбитых стекол всех окон, опиравшегося о землю на десяток посеревших колонн. Гипсовые изображения, ранее представляющие собой наиболее захватывающие, вдохновляющие моменты из местного эпоса, из-за постоянного воздействия внешней среды и отсутствия должного ухода превратились (опять же) в милые сцены из предстоящего внутри здания ада.  Вывеска над широким входом в здание гласила: «Главное хранилище переносных жестких дисков», а рядом какие-то хулиганы подписали весьма красноречивый лозунг, являющийся рекламой системы башен и серверов: «Даже дьявол не устоит перед искушением изменить свою душу, обратившись к общественным устройствам для доступа к серверам хранения удаленных качеств личности, и все ради того, чтобы начать свое совершенствование, и, как следствие, путь к дальнейшей гармонии души и тела. Результативность, удобство и быстрота – что может быть лучше для наших любимых клиентов?».

- Это тут еще что? – Киллиан указал дрожащей рукой (он еще не отошел от поездки на роботе) на рекламу серверов.

Робот двинулся вперед и каким-то чисто человеческим жестом поковырял краску, какой была написана рекламная надпись. Его зрительные датчики загорелись еще ярче, анализируя написанное.

- Это реклама, сэр.

Киллиан резко хлопнул себя по бедрам, приседая при этом и закатывая глаза.

- А я-то, блин, не догадался, что это! Раз это мое место работы, я должен беспокоиться прежде всего и о внешнем виде того места, где мне придется проводить столь много времени. Мы что, помогаем конкурентам, оставляя их рекламу на фасаде нашего здания?

Бросив равнодушный, преисполненный жуткого спокойствия взгляд на Киллиана, робот продолжил ковырять стенку, сказав при этом:

- Сделаю, сэр. В ближайшее время все сделаю, рекламы вскоре тут не будет, - и с удвоенной силой заработал механическими пальцами.

Киллиан не просто был поражен. Нельзя дать подходящего слова для него – он был сильно удивлен, ошарашен, чувствовал себя подавленным не только энергетикой, но и логикой робота… Раскрыв рот, Беннет стоял и смотрел на Отема, не шевелясь, забыв даже про дождь, не решаясь войти под своды здания, теперь служившего ему местом работы.

Дождь немного стих, зато поднялся сильный ветер, и Киллиан, оглядевшись вокруг, рассмотрев унылый пейзаж мокрого, жёлтого города и серых гор, взял себе на заметку несколько вещей, в будущем могущих оказаться полезными. Заметив возле угла жёлтого хранилища продавца газет, одиноко стоявшего под разноцветным зонтиком, качавшимся из стороны в сторону, Беннет двинулся было туда, но бдительный робот молниеносно среагировал на его движение, подавшись к человечку, вновь схватил его за ногу и перевернул, повторяя одну и ту же фразу:

- Вам никогда не удастся от меня убежать! Вам никогда не удастся от меня убежать!

Продавец газет не просто хохотал – едва не валялся на земле, наблюдая за актом наказания.

- Отпусти меня, ты, железное, тупое, непробиваемое создание! – крикнул Киллиан, взмахивая руками. Хохот со стороны торговца усилился. – Я всего лишь хотел купить газету!

Робот пожал плечами и уже в который раз за этот день бросил многострадального Киллиана на твердый и неприветливый асфальт.

Новая жизнь нравилась Беннету все меньше с каждой секундой пребывания в ней.

- Идите, но учтите, что я за вами слежу.

- Неусыпно, как же, - буркнул Киллиан, вставая с земли. Продавец тактично замолчал, едва увидел, как грозный Беннет почти бегом бросился к нему, бросил ему, как собаке кость, газету, примерно за несколько метров до полного сближения, и начал суетиться.

- Бери бесплатно! Уходи прочь! – испуганно крикнул продавец, хватая зонт, сумку и спешно убегая прочь, подальше от Киллиана и его сумасшедшего робота. Беннет не понял причину столь странного поведения, Беннет не мог ничего поделать в данной ситуации, и придумать что-либо оригинальное, чтобы объяснить поведение Отема, не сумел, как не старался. Конечно, получить бесплатную газету человечку было приятно, но вот такого отношения к себе он явно не заслуживал. Он ведь не виноват! Это все робот… И отец-градоначальник, пославший робота.

Подняв с земли мокрую газету, он увидел, что на первой полосе издания была одна из тех новостей, какие обычно любят люди и ради которых покупают газеты вообще – известие о террористическом акте с главным героем в лице известной всем барышни по имени Логан Мэрриган. Киллиан прочитал заметку до конца, отмечая для себя и тут наиболее важные факты:

«Вчерашней ночью состоялся подрыв одной из башен связи с серверами великой системы «Гармония души», что вызвало перебои в работе общественных центров доступа к функции редактирования личности и личному виртуальному хранилищу. На данный момент выяснено, что в теракте участвовала известная всем Логан Мэрриган, наследница империи серверов. Объяснений своим действиям она не дает, точно так же, как и не раскрывает возможных сообщников, что дает обвинителям и свидетелям априори сделать вывод, что все было совершено исключительно как акт мести нынешним хозяевам башен и серверов. Логан была задержана и взята под стражу, после чего будет помещена в клинику «Андервуд», где пройдет обследование психики. Мэрриган во время задержания постоянно твердила про бога и про «божественное принуждение», про ложь некоего высшего существа, во что, впрочем, не поверили эксперты, предоставив разбираться с отклонением (если таковое имеется) другим специалистам. Суд пройдет сразу же после вынесения решения независимым экспертом врачебной комиссии».

И далее следовала фотография, которая очень понравилась Киллиану. Женщина, изображенная на ней, была средних лет, уже не молода, но и не стара, с увядающей красотой от долгой и тяжелой работы или от каких-то других факторов, внутренних, как телесных, так и душевных (такое бывает, если слишком часто редактировать свою душу). Рыжеволосая, с надменным выражением усталого лица, некрасивая, но все же притягательная именно своей несовершенностью, сосредоточенная, серьезная, какой и должна быть настоящая наследница империи серверов. Киллиан полюбовался портретом, после чего вырвал фотографию из мокрой газеты и положил ее в карман, медленно направившись назад, к зданию своей работы.

Робот к этому времени отковырял большую часть рекламы «Гармонии души» (теперь на месте надписи, сделанной краской, был все тот же слоган, состоящий из выдолбленных в стене букв), не отрываясь ни на секунду от контроля за каждым шагом Киллана. Беннет каждой клеточкой своего тела почувствовал, как надзор за ним ослабевает, едва только он приблизился к двери хранилища, но расслабляться человек не спешил. Надвинув на глаза солнцезащитные очки, он пинком раскрыл дверь здания (не забыв посмотреть на реакцию бдительного робота), и, пригибая голову, точно это могло ее спасти от падения какого-нибудь «злого» кирпича с потолка, вошел внутрь, чувствуя себя едва ли не первооткрывателем. Впрочем, так оно, наверное, и было – судя по тому, что предстало его глазам, нога человека здесь не ступала очень давно.

Запустение, пыль, грязь… Длинный коридор, наполненный обломками дерева, мусором и битым стеклом вел в просторное и светлое многоэтажное помещение, служившее когда-то главным залом хранилища переносных жёстких дисков. Если судить по рассказам отца, здесь когда-то кипела жизнь («Происходила сортировка, выдача жёстких дисков, да, - ты только представь, что там когда-то было много посетителей, море сотрудников (улыбчивого и доброго персонала), и попробуй воплотить в жизнь все сказанное мной!»), но теперь об этом ничего, совсем ничего не напоминало. Стеклянный купол развалился от времени, и теперь пыльные осколки лежали везде, напоминая выпавший, но не растаявший снег. На полу, когда-то застеленным квадратными плитками, теперь было видно бетонное основание, на котором еще оставались керамические квадраты кремового цвета, не оторванных запасливыми местными жителями по причине слишком хорошего клея. Вперемешку с осколками, везде, почти на каждом метре свободного пространства, лежали неаккуратно сложенные стопки черных, когда-то глянцевых переносных жестких дисков, и местами эти черные башни были выше, чем Киллиан, и потому человек ощущал себя рядом с этими колоннами неполноценно и несколько униженно. Беннет подошел к одной из наиболее, на первый взгляд, непрочных башен, и попытался вытащить один из дисков из середины стоки, надеясь опрокинуть все сооружение. Гадкое чувство разрушения в минуты раздражения не было удовлетворено, так как башня вопреки всем законам логики и физики продолжала стоять, даже не покачнувшись.

- Черт! Ну как мне их отсюда убирать, когда я даже сломать эти конструкции не могу! – крикнул Киллиан. Эхо, потревоженное его голосом, прокатилось по зданию, и Беннет, прислушиваясь к отголоскам своей фразы, застрявшей где-то в бесконечных коридорах хранилища, совершенно упустил из виду приближение к нему со спины незнакомца. Тот, в свою очередь, не прятался и шел совершенно открыто, держа на виду руки, показывая тем самым свои добрые намерения.

- Ты их и не должен ломать. Если ты это начнешь делать, повредишь жесткие диски, а это порча имущества людей, - прогремел громовой голос незнакомца над ухом.

Киллиан вздрогнул, подскочил и совершенно неожиданно для себя закричал. На крик, отчаянный зов испугавшегося человека, тотчас примчался робот, и, представ перед незнакомцем как металлический бог, вынужденный существовать на земле, бесцеремонно схватил его за мощное тело, поднимая над полом. Незнакомец не испугался робота, более того, он флегматично смотрел на Отема, и даже не побоялся произнести эту фразу:

- Ты должен живо поставить меня на пол, или я пожалуюсь твоему хозяину! – после чего робот, будто бы смущенный чем-то, поспешно вернул высокого незнакомца на землю.

Киллиан продолжал орать, пока человек не вернул его в реальность несколькими пощечинами. Такой наглости Беннет явно не ожидал, и уже хотел возмутиться, а то и вовлечь незнакомца в драку, но тот, высокий, сильный, мощный, мускулистый, выставляющий напоказ свое превосходство, похожий на языческого идола, которому непременно нужно поклоняться, подарил Киллиану один лишь взгляд, после которого весь пыл нового начальника, накопленный за несколько секунд, растворился бесследно.

Идол, темнокожий человек с множеством косичек на голове, серьгой в носу и множеством подобных украшений в ушах, весь покрытый жуткими татуировками, хмуро, исподлобья смотрел на мир, точно не был доволен своей жизнью. При виде этого человека хотелось непременно спрятаться, лишь бы только не видеть его, лишь бы только его всепроникающий взгляд не настиг вас. Человек внушал страх, и своей энергетикой, чем-то схожей с аурой робота, подавлял собеседника, внушал ему, что тот ничтожество. Двигался человек мало, неспешно, будучи уверенным в каждом своем дальнейшем действии и шаге, и уже одним этим внушал уважение и безоговорочное доверие, несмотря даже на его внешний вид. Было что-то в его манерах, что красноречиво говорило – незнакомец не предаст, незнакомец не соврет, незнакомец всегда поможет. Это было странное сочетание несочетаемых вещей. Человек казался настоящим начальником.

- Готтфрид, к вашим услугам, - громко представился человек, протягивая руку.

Киллиан ничего не смог сказать в ответ и просто промычал что-то невразумительное, пожав сильную ладонь человека.

- Н-начальник вы, да? Управляющий здесь? – промямлил Киллиан, со страхом взирая на языческого идола.

- Я бы и врагу не пожелал такой работы, - ухмыльнулся верзила. – Я всего лишь сторож, и весьма доволен своей должностью.

Сторож! Он всего лишь сторож! Да с его «пробивной», всепоглощающей энергетикой он мог бы быть кем угодно, а он остался на месте охранника этого никому не нужного места!

- Я Киллиан Беннет, ваш нынешний управляющий…твой нынешний управляющий, - спешно переправился новый начальник, ощущая себя некомфортно перед Готтфридом.

- Отчего же только мой? Помимо меня, в хранилище работает еще и главный сортировщик, вот кто главный знаток своего дела… Великий работник, такого на свете больше нет. Это он соорудил башни из дисков. Как говорит он, это лучше, чем если бы носители были просто бы разбросаны по полу, где их может раздавить или украсть один из людей с улицы, вечно заглядывающих сюда в поисках еще чего-нибудь на продажу, - мрачно ответил Готтфрид, медленно разворачиваясь и уходя куда-то вглубь необъятного здания, которое Киллиан совсем не знал. Удивление на лице Беннета сменилось растерянностью, он протянул вперед руку, как это делают дети, когда видят удаляющихся от них родителей, и сторож, будто бы почувствовав это движение каким-то своим, божественным чутьем, обернулся и буркнул: - Если хочешь попасть к Бублику, поспеши за мной, и не отставай, ибо искать тебя в лабиринте из дисков я не буду.

- Бублик? Почему этот высокоуважаемый работник носит это прозвище? – недоуменно спросил Киллиан, но Готтфрид не стал отвечать, махнув на Беннета рукой, что можно было растолковать и как «Ты сам все поймёшь», и как «Я не считаю тебе нужным отвечать, сколь бы важным начальником ты не являлся».

Послушно двинувшись за сторожем, Киллиан то и дело поражался, насколько могут преобразовать скучное здание высокие стопки дисков. Готтфрид вел его одному ему известными путями, поднимаясь вверх, спускаясь, поворачивая, пролезая через узкие щели и низкие проходы, образованные сотнями тысяч носителей. Если судить по ощущениям, провожатый вел куда-то на верхние этажи здания, и, чем выше становился этаж, тем больше было колонн из дисков, тем запутаннее становился лабиринт, и если бы сейчас Готтфрид оставил за очередным поворотом окончательно запутавшегося Киллиана, тот бы ни в жизнь не нашел дорогу вниз. Но сторож не мог так поступить, ибо по нему было видно, что, сделай он этот ужасающий поступок, совесть загрызла бы бедного языческого идола до такого состояния, что тому придется искать Киллиана в лабиринте самому.

Неожиданно темные и тесные коридоры расступились, приведя в просторное помещение под треугольной крышей, располагавшееся как раз возле фасада здания. Еще дальше, в нескольких метрах от попутчиков, находилась стеклянная стена, через которую можно было наблюдать железный остов разбитого купола и, непосредственно, главный зал. В этой комнате, невысокой, но широкой, тоже были стопки дисков, но стояли они достаточно далеко друг от друга, и, как заметил Киллиан, превратились в определенные формы предметов мебели – стол со стоящей на ней старой настольной лампой, книжную полку, низкий и широкий табурет. Восседал на табурете невысокий (по сравнению с Готтфридом) мужчина слишком обыкновенной наружности, чтобы его внешность можно было запомнить. У него все было «средним» - средних размеров тело, средняя голова, глаза, рот; говорил он как-то обыкновенно и ничем не привлекал к себе внимание. Правда, в его внешности существовала пара деталей, которые немного отличали его от других «людей средних» - это были его нос, длиннее и прямее, чем положено иметь людям обычным и непримечательным, и предмет в руках, который он постоянно вертел – это была небольшая, коричневая, глянцевая дудочка.

Человек поднялся со своего самодельного табурета и радушно улыбнулся, подавая вперед руку:   

- Очень приятно вас видеть. Вы новый начальник, да?

Киллиан схватил руку и с силой ее пожал, надеясь, что человечек среагирует на это как-то по-другому, нежели все обыкновенные люди. Но он не отошел от своего образа, и слабо возмутился (как и все прочие средние личности), попытавшись отстраниться от Беннета.

- Новый? А я, наивный, думал, что я один такой, уникальный, назначенный на эту должность… И где они теперь? Что с ними? – спросил Киллиан.

- Я не знаю. Все они пропали без вести, и мы считаем, что их похитил…Призрак Хранилища.

- Как Призрак Оперы, только здесь? – На лице Киллиана расползлась подленькая улыбочка.

Человек понизил голос до шепота:

- Да! Ведите себя подобающим образом, и он вас не тронет! Это величайшее, разумное привидение за всю историю существования нашей организации, убирающее того, кто недостоин находиться на посту управляющего!

- А, дай угадаю: это из-за него здесь наступил упадок, и это именно он не дает этому организационному «фениксу» подняться из пепла, убирая всех начальников из-за их «профнепригодности»?

- Молчите! – воскликнул человечек, закрывая Киллиану рот рукой, как это когда-то сделал сам Беннет со своим отцом. Оказалось, это не совсем приятно по отношению к тому, на кого направленно действие, и даже когда рука среднего человека была убрана, на лице осталось ощущение, будто к нему прикоснулись чем-то грязным. Киллиан, наплевав на приличия, стал вытирать рот своей одеждой. – Вы станете очередной жертвой Призрака,  - пригрозил человек торжественно, подняв для весомости своих утверждений палец, - если позволите себе такие речи!

- Бублик! – возмущенно воскликнул Киллиан, оборачиваясь к не умеющему врать Готтфриду, дабы тот подтвердил или опровергнул слова этого сотрудника хранилища, но идола уже и след простыл. В душе Киллиана шевельнулось опасение за свою жизнь, ибо выйти из этого лабиринта в одиночку он не смог бы, а если двигаться вперед, к стеклянной стене… то рискуешь встретиться с этим странным человеком, почти маньяком, со странным прозвищем Бублик. Время на спасение или спасительный план явно не хватало, а Бублик приближался к начальнику все ближе, махая в воздухе своей дудкой, как волшебной палочкой, И ничего не оставалось Беннету в данной ситуации, кроме как (задев при этом свое самолюбие) громко позвать свое наказание и ужас, крикнув: - Отем!!!

Раздался грохот. Здание задрожало, будто от землетрясения, покачнулись башни из дисков, не смог удержаться на ногах Бублик, грохнувшись на пол, задребезжало стекло, по которому вскоре начала расползаться трещина. Было полное ощущение, что где-то внизу разверзлась земля, ад распахнул свои объятья, и двоим насмерть перепуганным людям казалось, что они даже слышат, как шумят неведомые механизмы, терзающие людей-грешников, как ревут адские топки, и, как быстро, даже стремительно, навстречу двум очередным грешным душам движется настоящий дьявол.  

Стеклянная стена разбилась, осыпавшись вниз, в главный зал, добавив к тому мусору, что там был, еще немного осколков. Башни из носителей, с такой заботой выстроенные для определённых целей, с треском и грохотом (не без некоторой торжественности) рухнули на пол, рассыпавшись сотнями тысяч переносных жестких дисков. Бублик был в ярости, ведь его шедевры, созданные из носителей, падали вниз, разрушались, Бублик был напуган, ведь он уже предвидел, что с ним может сделать этот дьявол по имени Отем, но бежать он не мог, ведь ноги отказали ему в самый неподходящий момент. Сердце Бублика быстро заколотилось, дыхание участилось, он уставился на выход из самодельного лабиринта, ожидая чудовище со смиренностью слабой, загнанной в угол жертвы. Киллиан выглядел не лучше, тоже не мог говорить, тоже боялся возможных последствий своего зова (ведь непредсказуемый робот мог наказать (или припугнуть) вместо Бублика самого Беннета (в числе уважаемых роботом людей последний явно не значился), но он хотя бы имел возможность ходить, почему и отошел подальше от выхода.

Лабиринт взорвался, но от удара кулаком, а не от выстрела или бомбы, и людей засыпало жесткими дисками, которые нанесли на их тело несколько дополнительных синяков. Во внезапно расширившемся дверном проеме показался огромный робот, готовый ко всему. Киллиан кивнул головой на почти что безжизненное тело погребенного под толстым слоем жёстких дисков Бублика, и Отем вытащил работника хранилища своим традиционным способом, за одну ногу. Подняв его на уровне своей головы, Отем извлек из наспинных ножен длинный меч и приставил лезвие к горлу человечка.

Киллиан, видя, что угроза расправы от робота ему не угрожает, принял наглый вид (хотя получилось это у него не очень хорошо, он все еще был в том же напряженном состоянии, что и пару минут назад) и подошел к висящему вниз головой Бублику, щелкнув того по носу.

- Во-первых, - грозно начал Беннет, приосанившись, - я не верю ни в каких призраков. Даже в тех, что обитают в таких вот хранилищах и операх. Во-вторых, я сам буду решать, что мне стоит сказать, а что – нет. В-третьих… вы наказаны, Бублик! Вы не поздоровались, не представились, не спросили моего имени, повысили голос на начальника, прикоснулись к нему (то есть ко мне) своими грязными руками, вы в наш век технологий и атеизма вещаете что-то про несуществующих духов… Ладно, последнее я не стану включать в ваш выговор, но все остальное непременно оставлю. Что ж, добро пожаловать в этот жестокий мир новых начальников!

Бублик надулся от злости, как воздушный шарик.

Киллиан отвернулся от своего подчиненного и застыл, всматриваясь туда, где недавно прошел целеустремленный робот.

Впереди был тоннель, почти прямой, очень высокий и широкий. Тоннель, пробитый в толще слежавшихся носителей, будто бы в горной толще, тоннель, ведущий прямиком на первый этаж, без ответвлений и тупиков. Тоннель, в котором просто невозможно заблудиться.

Вокруг валялось множество погнутых, испорченных от долгих воздействий внешней среды, расплющенных от чудовищного давления жестких дисков, и Бублик, вновь обретя способность говорить, сказал лишь одно, что было весьма предсказуемо:

- Это же порча имущества людей!

Киллиан усмехнулся в лицо Бублика и пошел прочь, оставив его наедине с роботом.  

Наградив всех заданиями (в категорию «всех» включался Бублик и Отем; Готтфрид спокойно, но настойчиво отвергнул любые приказы, данные ему начальником), Киллиан сидел в маленькой, тесной, вонючей комнатушке с маленьким окном под потолком, с облупленными, некогда голубыми стенами, с несколькими деревянными строениями с одной стороны помещения. Эта комната, как можно было догадаться, когда-то служила уборной, но за долгие годы без ремонта канализация окончательно отказала, и потому это помещение использовали не по назначению, а как рабочий кабинет. Перед Беннетом стоял старый, давно не крашеный стол, грязный, с неприличными надписями на столешнице, и лежала кипа желтоватых бумаг, с которой новому начальнику следовало разобраться в первую очередь. Занятие было скучным, утомительным и совершенно не нравилось Киллиану. Но уснуть прямо за столом, уткнувшись в гору пыльных бумаг, многоликому не давало несколько не совсем приятных факторов.

Звук. Звук окружал Киллиана повсюду, проникал во все уголки души начальника, царапал по мозгам ржавым гвоздем, чуть ли не выдирал глаза и уши (это ощущение было почти реальным). За стеной, в соседнем неработающем туалете, гремели раскаты тяжелого рока, которыми наслаждался Готтфрид, а за дверью скрежетала и стонала мебель, которая протестовала не только против передвижения, но и против того, чтобы ее двигал непосредственно сортировщик Бублик. Это являлось одним из заданий Бублика – выкинуть из здания всю непригодную мебель, вывезти испорченные жесткие диски, разобрать свои башни, прибраться в главном зале, обустроить его для приема посетителей, рассортировать целые носители информации, начать их разносить тем людям, кто на это давал заявку, и прочее, прочее, на что Бублик возразил (правда, всего один раз – другой встречи с роботом он не желал): «Я же не управлюсь с этим и до старости!».  

- А тебе есть куда спешить? – флегматично возразил Киллиан, прячась в одной из туалетных кабинок.

- Еще бы! – обижено возразил Бублик. – Я не планировал, чтобы моя жизнь окончилась так ужасно, чтобы я умер от скуки, погруженный в ненужные мне и людям заботы! Ох, лучше бы вас забрал Призрак, - зло процедил сортировщик, быстро скрываясь за дверью, и рулон туалетной бумаги, брошенный в подчинённого, ударился не о спину человека, а о неожиданно возникшую преграду.  

Призрак. Призрак не давал покоя Киллиану, правда, пока в виде образа в голове и сочетания нескольких тревожных высказываний Бублика. Просмотрев некоторые бумаги, статистику работы организации за последний год, Беннет точно узнал, сколько начальников переменилось за это время. Их было девять. Если этот Призрак сочтет его «непригодным» для этой работы, то Киллиан станет десятым несчастным. Поэтому, где-то в глубине души веря во все эти сказки о привидениях, человек предпочел работать как надо, а не отлынивать от данного ему задания, лишь бы только не стать жертвой этого неуловимого покровителя-убийцы хранилища. Несмотря на то, что перебирание бумаг навевало сон, Киллиан упорно продолжал сортировку, ощущая каким-то первобытным чутьем, что опасность постоянно находится рядом, зависла над его головой подобно дамоклову мечу.  

Работа. Киллиан просто утонул в работе. Он прекрасно понимал, что за свою неэффективность на должности управляющего он может быстро оказаться в своей могиле, и виноват в этом будет не только мифический Призрак, но и он сам, забывший все предостережения Лейтона.

Робот. Несмотря на то, то Киллиан дал Отему множество заданий, чем-то сходных с задачами Бублика, Беннет каждую минуту чувствовал, что робот может к нему заглянуть, и именно так обычно и случалось: каким-то неведомым образом Отем всегда появлялся в уборной именно в тот момент, когда многоликий больше всего не желал этого. Горящие адским светом глаза внимательно сканировали Киллиана, его комнатку, после чего робот всегда уходил прочь, но лишь для того, чтобы потом вернуться снова. Однако претензий к исполнению заданий, данных Отему, не было: хотя механическое существо слишком часто отвлекалось на то, чтобы проконтролировать неразумного Киллиана, работа всегда была сделана, и сделана хорошо.

Когда в очередной раз за стенкой взвыло что-то непомерно кошмарное, но доставляющее радость Готтфриду, Киллиан громко взмолился всем несуществующим для него божествам, после чего быстро и раздраженно направился в соседнюю комнатку, дабы раз и навсегда сломать то устройство, что производит на свет столь чудовищные звуки. Но, распахнув дверь в соседнюю комнату, маска злости сползла с лица Беннета, оставив лишь странную, блуждающую улыбку идиота, предвестие того, что скоро грянет смех. И смех грянул. Готтфрид, мрачно взглянув на бедного, сумасшедшего, жалкого Киллиана, отвернулся от входа в свою обитель и продолжил самозабвенно заниматься своим делом.

Громила, этот языческий идол, казавшийся таким неприступным, грозным, но недалеким, медленно и бережно помещал разноцветную бабочку под стекло. Огромные пальцы проворно сновали над хрупким насекомым, то изменяя его положение под стеклом, то меняя цвет подушечки, на которой оно должно было находиться, то заново пронзая его булавкой, чтобы бабочка находилась на одном, определенном Готтфридом месте. Гремел рок. Сотни бабочек дрожали крыльями под стеклом своих коробочек от вибраций, производимых огромных размеров музыкальным центром.

- Бабочки? – ошарашенно спросил Киллиан, когда ему удалось просмеяться. – Ты коллекционируешь бабочек, да?

Готтфрид медленно, будто рождающаяся из недр земли гора, поднялся со стула, отложив свое занятие, и подарил Киллиану очередной взгляд из серии «Ты полное ничтожество, хотя и считаешь себя умнее и лучше всех». В его глазах сверкали молнии, плыли тучи, делая взгляд особенно мрачным, был виден даже ливень, шедший где-то в глубинах души. Великан выключил музыкальный центр, после чего голова начальника взорвалась от неожиданно нахлынувшей тишины.

- В этом нет ничего плохого. Бабочки – красивы. Красивее людей. Их жизнь коротка, но прекрасна, люди же живут совсем не так. Люди живут долго, и каждый день проносит им мучения.

- О… - только и пробормотал Киллиан, присаживаясь на стоящий возле стены табурет.

Тактику срочно следовало менять. Сторож, как и предполагал Беннет, оказался не так уж и прост, и один из его секретов – коллекционирование бабочек. Киллиан не без восторга смотрел на огромный стенд с идеально ровными, одинаковыми по размеру стеклянными коробочками, в которых навеки застыло воплощение красоты и свободы. Бабочек было много, очень много для такого маленького помещения, и смотрелись они в хранилище (а тем более, в бывшем туалете) более чем неуместно.

- Готтфрид? – слабо позвал Киллиан, натягивая на нос солнцезащитные очки, дабы громила не видел его глаз.

Тот, до этого сверливший Киллиана взглядом как железобетонную стену, без жалости, немного смягчил мысленный напор на Беннета, выражавшийся через глаза, и снизошел до тупого начальника, каким он считал многоликого с самых первых его слов.

- Да, сэр.

- Ты живешь здесь? В хранилище, да? Как и этот Бублик?

- Живу, сэр, - тяжело вздохнул Готтфрид, опускаясь обратно на свой стул, но к занятию более не возвращаясь. В каждом его действии появилась неловкость, точно Киллиан стеснял великана своим присутствием. – И Бублик живет. Нет у нас дома. И жизни за пределами хранилища тоже нет.

В голове многоликого появилась новая «папка», куда он занес несколько очередных полезных мыслей, и называлась она «Странности здешнего сторожа». Выявление новых подробностей о сегодняшнем существовании Готтфрида и о его прошлом помогло бы Киллиану обойтись простым, словесным воздействием на языческого идола, не привлекая к принуждению робота, которого, к слову, сторож даже не боится.    

- Но почему один из вас живет на крыше, а второй в бывшем туалете? Хранилище – огромно! Здесь сотня комнат, а вы жили в таких помещениях, как это. – Беннет брезгливо указал на туалетные кабинки возле одной стены, хотя в его собственном кабинете было точно так же, - разница заключалась лишь в том, что к своему туалетному уголку он сумел привыкнуть за пару часов, а к комнате Готтфрида – еще нет.

- В остальных – носители информации, что может быть большей преградой к житью там?

- Но, мне кажется, эта комната для всей твоей коллекции маловата, не так ли?

Киллиан понял, что задел верзилу за живое. Места самому Готтфриду явно было мало, что уж говорить про то, что большую часть его комнаты занимали полки с огромной коллекцией разноцветных бабочек. Туча ушла из взгляда великана, взамен появилось что-то, очень напоминающее мрачную, тяжелую, сырую погоду, как во время моросящего осеннего дождя. Его душа всегда была сокрыта «тучами» каких-то ужасных, почти нестерпимых мыслей, что показалось Киллиану весьма странным.

- Да, вы правы, сэр, - нехотя согласился Готтфрид, застыв на стуле в одной позе, точно изваяние древнего, забытого всеми бога.

- Тогда…у меня есть к тебе дельное предложение: ты помогаешь мне освобождать соседние комнаты от жестких дисков, а я даю тебе на выбор любую комнату из числа тех, что будут очищены нами! – радостно воскликнул Киллиан и даже приподнялся с табурета, чувствуя, что его предложение не будет отвергнуто. На лице Беннета появилась самая приятная из его улыбок, после которой все, даже самые неприступные, злые, скептически настроенные по отношению к нему личности, поверив каждому слову многоликого, отправились бы с ним куда угодно, даже искать край мира, зная даже, что им за это не заплатят. Но то были другие, обыкновенные люди, души которых Киллиан мог прочесть, как раскрытую книгу, как бы хорошо они не скрывали свою суть – ведь Беннет, прожив в окружении самых разных людей достаточно долгое время, определил для себя, что загадочных людей для него нет – все одинаковы в своих поступках. Преградой стал для него Лейтон, бывший неприступным даже для своего сына, и этот самый Готтфрид, прореагировавший на предложение своего начальника своим, весьма своеобразным способом.

Готтфрид неожиданно поднялся на ноги, в один шаг оказался возле маленького Киллиана, навис над ним, подобно скале над водой, и резко поднял начальника с табурета, вцепившись, как клещами, своими грубыми ладонями в худые плечи человека. Беннет понял, что сопротивляться бесполезно, так же, как и звать робота – Отем ничего не сможет сделать великану, послушавшись одного его приказа.

- Я не знаю, кем вы себя возомнили, - прорычал Готтфрид, встряхивая Киллиана, - но я никогда не буду работать, что бы мне там не обещали взамен!

- И отчего же ты такой особенный? – крикнул Киллиан, но из-за постоянной тряски фраза прозвучала невнятно и не имела грозного эффекта.

- Особенный? – удивленно рыкнул Готтфрид, бросая начальника вниз. Тот больно приземлился на две ноги, ударившись о табурет, и произнес несколько нецензурных проклятий в адрес ставшего спокойным, как удав, великана. Идол резко развернулся и быстро оказался возле своего рабочего места, но садиться тот не стал, в отличие от покалеченного и униженного Киллиана. Великан начал говорить медленно, будто бы с трудом, словно принося в наш мир звуки откуда-то издалека. – Особенный… Сэр, я всю свою жизнь работал, с самого того дня, как сошел с конвейера.

Конвейер? Киллиан недоверчиво покачал головой, думая, что ослышался.

- Так уж заложено в нашей «природе» – работать, пока ты можешь двигаться, работать, пока ты можешь кому-то служить, пока ты кому-то нужен. Когда ты становишься бесполезен, тебя утилизируют. Все просто. Я тоже однажды стал не нужен моему хозяину, но к тому времени я успел накопить некоторую сумму денег, которой хватило бы на выкуп себя из этого многолетнего рабства. Так я стал свободным гражданином. И я имею полное право за свои же деньги отдохнуть от любой работы, это во-первых, и вы не вправе меня принуждать к чему-либо, потому что я не нанимался к вам, и это во-вторых.

Повисла напряженная тишина. Готтфрид тяжело осел на свой стул, как разрушающаяся гора, но, хотя в его движениях читалась тяжелая тоска, терзавшеая его существо, и некоторая обида, на лице не отражалось никаких эмоций, кроме флегматичного, почти самоуверенного спокойствия.

Звук передвигающейся мебели разорвал тишину. Бублик, будучи уверенным, что начальник его не слышит, ругал того такими словами, что Киллиан осознал бедность своего словарного запаса в этой части. К тому же, сортировщик никак не выглядел грозным монстром с наплевательским отношением к начальникам, и Киллиану захотелось срочно посмотреть, каков Бублик в гневе, а то и попросить вновь продиктовать все его ругательства, чтобы Беннет успел их записать.

- Так ты робот? – осторожно спросил Киллиан, отвлекшись от занимательной речи Бублика, беря со стола прозрачную коробочку с одним представителем какого-то вида бабочек.

- Верно. Мне переставили мой жесткий диск на человеческое тело – мёртвое человеческое тело, но стать человеком до конца я так и не смог, как не старался. Хотя, у меня проявилась страсть к коллекционированию. Роботы обычно таким не занимаются.

Это многое объясняло. Если взять ту ситуацию, когда Готтфрид приказал Отему отпустить его на землю, и робот послушался, то можно сказать, что в данном случае сработал так называемый Кодекс поведения машин с искусственным интеллектом, предписывающий, что одному роботу ни в коем случае нельзя прикасаться к другому (если это правило нарушалось, один робот мог пожаловаться хозяину другому, и инициатор прикосновения обязательно был бы наказан). Аура превосходства и подавления тоже была присуща роботам – разработчики роботов всегда встраивали в жесткий диск генератор особых частот, какие всегда действовали на человека угнетающе, дабы будущие хозяева и возможные похитители всегда относились к ним с уважением или  держались от машин подальше (во втором случае) (из-за возможной опасности этих созданий и вероятных злоупотреблений). Конечно, генератор частот доставлял немало хлопот так называемым свободным роботам, которые выкупили себя из рабства людей, ведь, как бы эти существа не стремились к общению с простым народом, их по-прежнему боялись и обходили стороной. Вероятно, перед Киллианом находился как раз такой случай – неудавшийся человек, существо с душой робота, но некоторыми чисто человеческими чертами (Беннет считал, что робот проявляет их сознательно, будто бы стремясь создать полное впечатление, что имеешь дело с настоящим человеком), отверженный всеми, кем только можно. Вполне возможно, что его боялся и Бублик, если избрал своим местом жизни пыльный чердак, до которого почти невозможно добраться.

Приятное ощущение, что хоть что-то Киллиан теперь узнал, расползлось по телу. И Беннет продолжил осторожный допрос, видя, что Готтфрид готов отвечать:

- Но почему ты, стремясь отдохнуть от  долгих лет работы, пришел сюда, в эту организацию, на должность сторожа?

Готтфрид мрачно улыбнулся.

- А я пришел сюда не работать. Я пришел сюда жить, и никто из предыдущих начальников не посмел меня выгнать.

- Ага, такого выгонишь, как же, - невесело усмехнулся Киллиан. – А ты не нашел свое место в этой жизни, после того, как выкупился из рабства? Судя по тому, в каком состоянии это здание, где оно находится, здесь живут те, кому вообще некуда идти. Как сортировщику Бублику.

- Не нашел. Я никому был не нужен. Моей энергетики пугались. Я был ужасным человеком для них. Видите ли, когда твой жесткий диск, - Готтфрид потянулся за спину и извлек оттуда жестом фокусника круглое тонкое кольцо с подсветкой по внешнему краю – носитель информации, личного кода и «дополненной реальности», - переставляют на другое тело, присоединяют его к другой системе соединения с телом, - великан повернулся, указывая на внушительных размеров «ящик» за спиной, напоминающий темный рюкзак без лямок (у Киллиана был точно такой же «ящик», но меньших размеров, почти не выдающийся назад, как, впрочем, и у всех людей этой страны), - он будет иметь личный код другого человека, владельца этой самой системы подключения, но сама суть дополненной реальности для отдельной личности, в данном случае для меня, будет сохраняться на носителе и иногда проявляться. В том числе и энергетика робота. Я человек снаружи, даже внутри, но в душе я остался роботом.

- О! – крикнул Киллиан, ударяя стеклянной коробкой, которую до этого вертел в руках, по столу. Готтфрид, увидев сей акт почти что вандализма, резко выхватил пока еще целую коробочку из рук Беннета и установил ее на пустое место своей огромной полки.

Киллиан в очередной раз возрадовался тому, что заглянул к Готтфриду. Он узнал не только много для себя полезного, но и то, как его, многоликого, смог найти Отем под руководством отца. Меняя свой личный код, становясь другим как внешне, так и внутренне, на жестком диске, тем не менее, остается сама суть оригинальной личности, и потому Лейтон, зная, какая энергетика была у той личности, зная ее характеристики, мог дать эту информацию роботу и приказать найти беглеца, сколь часто бы он не менялся.

- А бабочки? – спросил Киллиан, направляясь к огромному стеллажу.

- Что «бабочки»? Это мое увлечение. Теперь у меня много времени на него. Однажды я даже участвовал в телешоу под названием «Умные миллионеры», где я отвечал на вопросы в категории «бабочки», в надежде, что получу главный приз – денежный, на который я планировал открыть «ферму» по разведению бабочек в больших масштабах – чтобы даже редких экземпляров хватило на всех коллекционеров страны. Но так получилось, что в этой категории попался совершенно лишний и неуместный вопрос о гусеницах. И я проиграл, не ответив на этот вопрос. До сих пор считаю, что это было несправедливо. В категории «бабочки» должны были быть только вопросы о бабочках, а не о гусеницах.

Киллиан, направившийся было к выходу, замер в одной позе, ошеломленный странностью высказывания. В Готтфриде все же было больше от робота, ведь логика, которую сейчас продемонстрировал идол, была именно от этих механических созданий.

- Но ведь гусеницы… Разве это не одна из стадий развития бабочки?

- Нет! – прогудел Готтфрид, извлекая откуда-то тряпку, которой он начал протирать каждую стеклянную коробочку. – Гусеницы – это гусеницы, а бабочки – это совсем другое. Скажите, разве может это ужасное, прожорливое создание быть стадией развития этого прекрасного, милого, легкого существа, как бабочка?

- Нет? – с сомнением спросил Киллиан, думая, что будет правильнее (и безопаснее для здоровья) согласиться с великаном, нежели начать с ним спор. Беннет решил для себя, что в этом здании спорить можно только с Бубликом. Он маленький и слабый, обидеть не может, ответить тем более, а спорить с ним – одно удовольствие.

- Вот именно, что не может.

Киллиан продолжал говорить, но скорее по инерции, потому что докапываться до кого-либо либо, кого он считал ниже себя по уровню образованности, уже вошло у него в привычку:

- Но как же вы тогда собирались открывать свою «ферму» бабочек, если же, согласно вашей теории, бабочки не происходят от гусениц?

Готтфрид замер лишь на мгновение, после чего вновь продолжил свое монотонное, но наверняка для него увлекательное полирование стекла каждой коробочки.

- Я вывел новый вид бабочек. Они сразу же рождаются идеальными, крылатыми созданиями, минуя отвратительную стадию гусениц. Позже я собираюсь вывести и другие, известные нам виды бабочек, без гусениц.

И все. Великан, видимо, решил, что отвечать больше не было смысла, замолчал, точно у него выключили центр речи, и начал прибираться в своем кабинете, совершенно игнорируя удивленного начальника. Тот поспешил удалиться из комнаты, и встретился нос к носу с Бубликом, который подслушивал под дверями.

- Выговор вам за подслушивание сверхсекретных разговоров! Два выговора, пожалуй, слишком многовато для одного дня, не так ли? – весело промолвил Киллиан, тыкая пальцем в грудь подчиненного. Бублик замер, не зная, как реагировать на каждое действие начальника, хотя все его существо отчаянно хотело бежать прочь. – Сегодня я добрый, так что я вас не уволю сразу, а подарю вам право «еще одной ошибки или нарушения во время работы или общения с начальством»! Радуйтесь, Бублик! Вы можете здесь работать до следующего выговора! Продолжайте приборку. У вас еще много дел!

Даже в аду дьявол наверняка не мог выдумать столь ужасных наказаний для худших из грешников, какие  практически ежедневно преподносил любимый всеми тиран Лейтон главам монополий. Собирая их в своем зале для совещаний, он начинал каждую встречу со ставшего уже привычным вопроса:

- Итак, вы уже придумали, что делать с дикими?

Правильно, но оригинально ответив на этот вопрос, рассказав свои жизнеспособные идеи, можно было сразу же покинуть зал совещаний, не выслушивая долгие и нудные нотации Лэйтона. Но никто и никогда в этом зале не давал правильного (по мнению самого тирана) ответа, и потому правитель, градоначальник, узурпатор быстро переходил к следующему пункту своих поистине адских наказаний – долгому и дотошному разбора дел всех компаний.

Сегодня он тоже начал со своей фразы, и люди, уставшие, раздраженные, некрасивые монополисты, начали вяло высказывать свои мысли, которые не особо изменились со временем. Чаще всего (а это было примерно сто процентов отвечающих) называли единственное решение проблемы: диких людей поймать, привести в город, нацепить ошейники, приставить к ним охранника и отправить на принудительные и исправительные работы. «На благо города это, только на благо города!» - говорили все монополисты, но Лейтон, видя такое отношение к важнейшей проблеме этого века, только хмурился, напряженно размышляя, каким бы еще способом (кроме нудных отчетов) можно было бы заставить этих ленивых, самодовольных, пока еще богатых людей, думать не только о себе.

Дикие считались зверьми, но на самом деле это было опасное (для самих диких) заблуждение. Для многих они были хуже, гораздо хуже опасных хищников, и эти «звери», совершающие набеги на города, убивающие мирных жителей только для того, чтобы сорвать у них со спины их жесткий диск и прицепить его себе, будто бы надеясь, что так к ним вернется и нормальный облик, и разум, казались привлекательной мишенью для охотников нынешнего времени, отстреливающих диких. Но на самом деле этих существа не были зверями в полной мере, а тем более зверями опасными, а всего лишь являлись определенной жизненной формой, в которой не было разума, но было стремление его заполучить. Это были люди, злоупотреблявшие редактированием личности, пришедшие, в итоге, к настоящему безумию. Таких людей обыкновенно изгоняли из города, и они покорно уходили прочь, живя где-то неподалеку обособленной группой – оттого их и звали дикими. Лейтон точно знал, что, имея столь опасное соседство (дикари и в самом деле иногда нападали на Нижний Город), не следовало организовывать массовый отстрел безумцев, точно так же, как и использовать их в качестве рабов. Дикарей требовалось или вылечить (что было невозможно, так как лечение было дорогостоящим, а любое воздействие на монополиста Фредди Марда, держателя сети клиник, не имело должного эффекта), или, приведя их в город, показывать каждому, кто решится на редактирование личности, чтобы напугать возможными последствиями, или дать диким посильную работу, чтобы они что-нибудь делали, но были свободными, получали зарплату, имели нормальное жилье, возможность общения с обычными людьми, если им это потребуется. Но монополисты, очевидно, видели в дикарях нечто совсем другое, а именно –  зверей и бесплатную рабочую силу. Конечно, был еще один выход – запретить (или ограничить) процедуру редактирования личности, но, как известно, это породило бы больше случаев пользования системой редактирования (запретный плод, как известно, сладок; людям будет интересно, почему же это запрещено и как оно влияет на организм), но, разумеется, после изобретения обходов запрета (по причине того, что люди, привыкшие к редактированию, как к наркотику, жить не смогут без очередной правки своей души).

- Ну, - начал Лейтон после выслушивания все тех же фраз глав компаний, разминая пальцы рук, будто перед игрой на воображаемом музыкальном инструменте, - если никто больше не желает высказать свои идеи, перейдем ко второй части нашего сегодняшнего собрания. Фредди Мард, не желаешь рассказать нам о делах в сети твоих клиник?

Люди напряженно замерли на своих местах, стремясь казаться как можно незаметнее. Нахождение на этих собраниях вызывало у них тот же самый страх, что и у школьников, не выучивших домашнее задание, но вызванных к доске. Вроде, с одной стороны, дела в компаниях шли хорошо, и можно было обо всех этих хороших делах рассказать, но монополисты точно знали, что тиран найдет проблемы в компаниях даже там, где их нет. Поэтому отчеты монополистов были долгими, нудными, скучными, но всегда продуктивными: в городе, где безраздельно властвовал Лейтон, везде, даже внутри самих компаний, предоставляющих товары и услуги людям, был полнейший порядок.

Время тянулось ужасно медленно. За несколько часов градоначальник успел выслушать только двоих, и третьим должен был выступать Керт Шмидт, глава компании «Гармония души». Тот успел морально подготовиться к своим первым, вступительным словам под холодным взглядом Лейтона, и когда дошла его очередь, когда имя его было произнесено, Керт встал со стула, и, широко разведя руками, громко проговорил:

- У меня в компании все хорошо…

- Не все, - сразу же прервал его Лейтон, подняв палец вверх. Взяв со стола какую-то тяжелую папку, тиран открыл ее в самом начале под разочарованный вздох монополистов (толстые папки наводили на печальную мысль, что собрание продлится еще на один час дольше) и продолжил говорить: - Взять хотя бы то, что на башнях передачи информации стали случаться частые сбои, и люди, граждане моего города, испытывают неудобства, не имея возможности зайти в свой личный виртуальный кабинет – к своим воспоминаниям, знаниям, вырезанным частям личности. А совсем недавно мы имели совершенно неслыханный случай – в городе, где я искоренил всю преступность, появилась террористка Логан Мэрриган, которая своими действиями, направленными на вашу компанию исключительно по вашей же вине перед ней, лишила многих людей доступа к своим хранилищам. Вы поступаете неосмотрительно, недальновидно, не только нажив себе врага в лице законной наследницы империи виртуальных серверов, но и эксплуатируя «Гармонию души» слишком сильно, вы не ремонтируете башни, не уделяете внимание серверам, не проверяете общественные центры доступа к виртуальным кабинетам и саму процедуру редактирования личности… Чего вы хотите добиться? Процветания? Скажу вам сразу, это в ближайшее время вам не грозит. Ах, и это я только начал, - Лейтон, неприятно улыбнувшись, перевернул первую (!) страницу своего объёмного сочинения «Недостатки компании «Гармония души». – Состояние компании, всех действующих ее частей раньше было куда лучше, чем сейчас. Когда-то важен был человек, отношение к нему, его личность, теперь же важны только деньги. Печальный факт. – После этих слов градоначальник резко захлопнул папку, кидая ее в одну из аккуратных стопок точно таких же «сочинений» на широком столе. Собравшиеся вздрогнули, испуганно посмотрели на тирана, который не забыл ответить им презрительным взглядом. – Итак, что же вы собираетесь делать, уважаемый Керт?

Подобная тирада была для Шмидта неожиданной. Он считал, что благодаря его действиям, постоянной работе со своей компанией, «Гармония души» стала лучше, чем прежде… Хотя, если подумать, он себе постоянно врал, твердя вышеупомянутое мнение каждый день. Он утешал себя иллюзией того, что все было хорошо. На самом деле Лейтону даже не пришлось тратить свои усилия на поиск недостатков «Гармонии». Их было полно, и скрыть их было невозможно. Немного погодя, Керт все же согласился и с тем утверждением, что в ухудшении работы компании и системы редактирования души были виноваты деньги. Он стремился заработать их как можно больше, чтобы в один прекрасный день исчезнуть из жизни жителей этого милого городка, будучи уже миллионером.

Не успел обиженный Керт что-либо ответить, как в зал совещаний вошел высокий нескладный мужчина, в строгом костюме и с совершеннейшим безобразием на голове, более напоминающем птичье гнездо. Мужчина быстрым шагом прошел до свободного места и уселся на стул, отодвинув его подальше от стола, забросил на столешницу ноги, после чего кивком показал Лейтону, что можно продолжать собрание. Монополисты, переглянувшись, недоуменно уставились на прибывшего, не понимая, почему он ведет себя столь самоуверенно и нагло, и решили, что если тиран не говорит ничего против подобного поведения, значит, так надо, и мужчина был важным гостем в этом зале, важнее, чем сам хозяин. Лейтон же, внимательно присмотревшись к человеку, понял лишь то, что не знает его, что прежде его никогда не видел, и решил, что это новая глава какой-либо монополии, опоздавшая на столь важное собрание.

Но человек не относился ни к тем, ни к другим. Он был сам по себе, хотя этого так никто и не понял.

Лейтон, недовольно кашлянув, двинулся в сторону Керта, не сводя в то же время взгляда с незнакомца. Тот мужественно выдержал испытание льдом и пренебрежением, которое несли глаза градоначальника, и даже осмеливался кидать на Лейтона свои взгляды, наполненные бескрайней растерянностью.

- Я хотел сказать в свое оправдание вот что, - смущенно начал Шмидт, неловко разводя руками, - и это будет правдой: я не виноват в том, что у компании появились проблемы. Прежде всего, в этом виноваты террористы. Башни ломаются только из-за них, а не из-за активного их использования. Логан Мэрриган наверняка состоит в террористической группировке, иначе бы мы, заключив женщину под стражу, перестали бы иметь случаи поломки башен передачи информации. Ее сообщники продолжают заниматься этим антиобщественным делом!

- Стоп. – В позе и взгляде Лейтона появилось что-то холоднее даже обычного льда. Температура этого нового состояния была равна температуре жидкого азота. – Вы сказали, что в твоих проблемах виноваты террористы. Но вы ни разу не видели, как они действовали в реальности. Вы не видели, как они башни подрывали, вы не видели, как они ломали их изнутри. Даже случай с Логан Мэрриган кажется мне выдуманным – доказательств ее вины не было, если не считать того, что она находилась рядом с разрушенной башней. Вам не кажется, что вы пытаетесь переложить свою вину на кого-то другого?

Прочитать глубоко сокрытые от чужих глаз мысли мог только Лейтон. Это было совершенно необъяснимо, как тиран, особо не напрягаясь, мог понять, что Керт лгал, начиная с первого его слова, но все же сие (то есть чтение мыслей) являлось неопровержимым и печальным для монополистов фактом.

- Черт, - тихо выругался Шмидт, пытаясь выкрутиться из новой невыгодной ситуации. – Ну, вот что я еще забыл добавить… Я думаю, против меня и моей компании был организован заговор!

Монополисты, как по команде, дружно и громко испуганно вздохнули.

Лейтон слабо улыбнулся.

- Заговор? Прекрасное оправдание, но совсем не оригинальное. Я думал, вы придумаете что-нибудь более интересное. Значит, так, - Лейтон вернулся к своему столу и достал откуда-то большой блокнот, открыв его где-то в середине, - чтобы на других собраниях не было больше этих ужасных ложных оправданий, я решил возродить систему реальных носителей информации, которая после прихода виртуальных серверов пришла в упадок. Вам знакомо слово «конкуренция»? – спросил в зал градоначальник, но монополисты, похоже, давно отвыкли от подобного явления, и потому они уставились на тирана так, будто в тот момент он произнес диковинное заклинание, вызывающее духов. – С сегодняшнего дня вам, Керт Шмидт, придется работать над улучшением всех частей (даже самых малых и незначительных) своей компании, дабы оставить конкурента позади.

Приятное чувство расслабления и самоуверенности пришло к Керту. Он знал как никто другой, что все начальники до этого, возглавляющие хранилище реальных жестких дисков, не могли поднять этого вымирающего гиганта к жизни, и Шмидту было относительно легко, в свою очередь, поддерживать свою компанию на высоте. Он предполагал, что в очередном заявлении о новом «конкуренте» не будет ничего серьезного, и потому даже не стал напряженно обдумывать, как улучшить «Гармонию души», зная, что настоящей конкуренции не будет, а ему и его компании все сойдет с рук, даже неэффективная работа. В противном случае выходом из любой неблагополучной ситуации могли быть деньги, которых у Шмидта было достаточно, или киллер, который наверняка облегчит жизнь всем, если убьет слишком уж разошедшегося со своими проверками и чудовищной дотошностью Лейтона. Про неподкупность градоначальника наивный монополист еще не знал. Про хорошую защиту тирана в виде первоклассных роботов-охранников он тоже не догадывался, ибо Лейтон никогда не показывал своих телохранителей людям.

- Вы увидите, как наша компания будет улучшаться с каждым днем, - улыбнулся Керт самой обаятельной из своих улыбок. – И даже без этой вашей «конкуренции». Система реальных дисков уже отжила свое. Теперь в ходу лишь виртуальные носители, и я постараюсь сделать все, чтобы людям было комфортно ими пользоваться.

Пальцы Лейтона прикоснулись к вискам. Он начал усиленно их массировать, смотря в пол.

- Ложь, ложь, ложь. Все ложь. Не стоит меня недооценивать. Вы должны были понять, что я не шучу насчет конкуренции и устранения в будущем наиболее неэффективной компании…

- Устранения? – вздрогнул Керт. Монополисты, эта безликая толпа одинаковых людей, тоже послушно вздрогнули, как будто по сценарию. – Вы ничего не говорили про устранение неэффективной компании!

- Правда? – подло улыбнулся Лейтон, пронзая лживую душу Шмидта насквозь тяжелым, холодным взглядом. – Да, мне кажется, об этом я забыл упомянуть. Керт, примите во внимание мои замечания, - после этих слов градоначальник вернулся к своему огромному столу и взял оттуда уже упомянутую толстую папку, которой он пользовался раньше, и, подойдя к Шмидту, бросил ему это ужасное сочинение, - и проведите ремонт всех частей системы. Придумайте, как привлечь клиентов. Решите множество других, не менее важных вопросов. В общем, дерзайте, и помните, что все зависит только от вас. В том числе и то, насколько быстро вы попадете на кладбище, в свою могилку.

- Вот об этом тоже не было речи! – быстро пробормотал Керт, опускаясь на свой стул под очередной вздох монополистов.

- Хм, и об этом я тоже забыл сказать. Что поделать, возраст. Я поставил такое условие, что проигравший конкурент оказывается в руках палача. Это дополнительный стимул к тому, чтобы работать лучше. Ну, и конечно, это соревнование будет своеобразной проверкой, какую систему хранения информации и редактирования личности следует оставить – традиционную или современную. Керт, на сегодня все. Вы можете быть свободны. И помните – все зависит только от вас.

Но Керт не ушел из зала собраний, как другие монополисты до этого, а остался, с каменным лицом, выражавшим глубокую задумчивость, сидеть за столом, глядя на листки с замечаниями в объемной папке.

- Так, теперь вы, Генри Дэймон. Попробуете рассказать о своей компании? – мягко, точно заботливый отец спросил Лейтон, поднимая жестом толстого монополиста со своего посадочного места.

Человек уже был готов встать, но его остановило движение лохматого незнакомца, до этого сидевшего абсолютно неподвижно. Тот, не снимая ног со стола, вальяжно развалившись на стуле, начал курить, выдыхая дым в лица недовольно морщившихся монополистов. Лицо Лейтона, ничего не выражавшее до этого, но бывшее не совсем строгим (если можно назвать таковым лицо ледяной статуи), теперь стало маской гнева, но лишь на мгновение, - через пару секунд тиран взял себя в руки и попытался уладить ситуацию в виде осведомления нарушителя о здешних правилах, сказав:

- Между прочим, молодой человек, здесь запрещено курить, кем бы вы ни являлись!     

- Теперь можно. Это мое новое правило, - хамовато ответил незнакомец, выпустив к потолку облачко дума.

- Кто вы вообще такой, если позволяете себе нарушать мои правила и общаться со мной, градоначальником, так? – сказал Лейтон, нажимая на потайную кнопку на столе – кнопку вызова роботов-охранников.

- Кто я – вам знать не обязательно. Я пришел сюда в поисках информации, и узнал то, что хотел. Это станет теперь моим новым планом! – громко и торжественно заявил незнакомец, воздев руки к расписному потолку.

Лейтон похолодел. Кто он вообще такой, если смог беспрепятственно пройти через все пункты охраны, при этом не вызвав ни у кого подозрений? Террорист, пришедший сюда в поисках очередной жертвы своих бессмысленных действий? Или действительно странный монополист, новый, пока еще не знакомый с порядками, заведенными Лейтоном? Вопросы роились у него в голове, точно так же, как и любого другого человека в этом зале, но озвучить их никто не решался, точно зная, что ответа на них не будет (это было подтверждено недавно произошедшим диалогом).

Дверь взорвалась миллионом мелких щепок, и десяток вооруженных до зубов роботов, чем-то схожих с Отемом, ворвался в зал совещаний, наполнив собой все свободное пространство, подавив всех своей энергетикой, которая в такой концентрации была просто убийственной. Приказав всем людям опуститься на пол, что те сделали без лишних разговоров, механические существа расстреляли пустое пространство над столом, словно надеялись таким образом уничтожить нарушителя здешних правил. После оглушительной стрельбы роботы разбрелись по помещению, медленно, основательно просматривая, сканируя каждый уголок помещения, разыскивая незнакомца, чей образ был послан Лейтоном на жесткие диски всех роботов, но никого они не нашли, даже выпустив всех монополистов из зала после тщательной проверки каждого.

Зал был пуст, не считая градоначальника и роботов, и никакого курящего незнакомца будто бы и не было вовсе, хотя сильный запах табака все еще висел в воздухе, подтверждая то, что человек был реальным, а не плодом коллективной галлюцинации.

Собрание было явно сорвано. Лейтон мгновенно помрачнел, осознавая, что целый месяц (до следующего отчета) не будет знать положение дел в компаниях, а, значит, не сможет их контролировать, и в душе проклинал этого лохматого нарушителя, надеясь впоследствии его непременно найти и примерно наказать.

Погода впервые за столько дней сжалилась над насквозь мокрым городом и растворила тяжелые тучи на небе, дав миру и людям солнце. Жители с радостью подставляли лица теплым лучам, ласковому ветерку, и наслаждались каждой минутой этой прекрасной жизни. Растения, за дни дождя будто бы пригнувшиеся к земле, теперь выпрямлялись, тянулись к небу, впитывали в себя тепло и свет.

Киллиан тоже потянулся к солнцу, выйдя из своего полутемного кабинета-уборной, и провел все утро возле фасада здания, прильнув к стене хранилища. Беннету было тепло, хорошо, комфортно; мысли (и хорошие, и плохие) давно оставили голову и больше ее не посещали. Все было хорошо, слишком хорошо, пока из хранилища не вышел сортировщик Бублик с невероятно важным сообщением, после чего солнце стало медленно затухать, а прелесть дня куда-то испаряться:

- Сэр, я наконец-то выполнил все задания, данные вами, и теперь спешу вам сказать, что хранилище готово к приему посетителей!

Бублик, этот исполнительный, прилежный сортировщик, после последнего разговора с начальником не совершил больше ничего, за что можно было бы с радостью подарить ему выговор и выдворить из организации, и это необъяснимым образом напрягало Киллиана.

- Прием посетителей? Хм, а в главном зале уже появились стеллажи, где будут лежать носители, столы, за которыми будет происходить выдача жестких дисков, удобные и мягкие диваны для наших уважаемых клиентов, специально оборудованные кабинки для процедуры редактирования личности?

Отрицательный ответ вполне устроил Киллиана, и он радостно закончил список своих вопросов следующим заданием:

- Тогда повелеваю вам оборудовать зал для приема посетителей, а я, тем временем, зазову людей к нам!

Сортировщик после этого кинулся выполнять задание с увлечением фонарного столба – то есть, попросту, вообще остался стоять на месте, разведя руками в стороны.

- Я не могу оборудовать этот зал. У меня нет денег, чтобы купить все необходимое для него. У нас, у нашей организации нет денег для того, чтобы вообще что-либо купить.

Киллиан посмотрел на яркое, прозрачное, отрешенное, спокойное, бесконечное небо, посмотрел на суетливую, обыкновенную, привычную землю, взглянул на скучного Бублика, и, когда в голове сложился полный образ сегодняшнего дня, промолвил:

- Я полагаю, что ты понял, что деньги с небес не упадут.  Их необходимо заработать, и только одним способом – привлекая к нам клиентов. Ладно, - немного смилостивился Киллиан над Бубликом, видя невозможность выполнения данной ему ранее задачи, - я могу допустить, чтобы люди получали свои услуги в несколько неправильных условиях, это будет вынужденной необходимостью этих, первых дней открытия, но для начала этих самых людей надо найти и затащить к нам. И вы, Бублик, мне в этом поможете. Вы будете играть на своей дудке, - Беннет указал пальцем на инструмент в руках сортировщика, - а я буду петь и плясать. Текст будущей песни придется придумывать на ходу. Да, это трудно, но, как мне кажется, выполнимо.  

И Киллиан, которого, казалось, крылья вдохновения слегка приподняли над бренной землей, побежал вперед, в сторону потока прохожих, размахивая руками и выкрикивая громкие, воинственные, но однотипные лозунги типа «Мы снова работаем! Предоставляем все виды услуг, что и предоставляли раньше!». Беннет скандировал почти что шедевры по сравнению со всеми придуманными и непридуманными лозунгами мира (во всяком случае, так считал сам начальник), но, то ли толпа попалась совсем ничего не понимала в искусстве подобных фраз, то ли они знали лучшую рекламу подобных вещей, - многоликий их ничем не удивил. От Киллиана шарахались в стороны, как от больного какой-то жуткой разновидностью безумия; более того, Беннет добился прямо противоположного эффекта: через десять минут толпа стала обходить желтое хранилище как можно дальше, сторонясь его, как спящее чудовище.

И только спустя время начальник понял, что работает над задачей по заманиванию клиентов один. В его непростой деятельности не хватало музыки, этой наиболее важной детали любой рекламы, а Бублик почему-то не спешил подключаться к делу. Он, как и несколько минут спустя, стоял на одном месте, покорно опустив голову и руки, всем своим видом выражая совокупность чувств раба, которому хозяин дал непосильное задание. Киллиан перестал выкрикивать лозунги и подошел к человечку, уставившись на него сверху вниз, с некоторым пренебрежением.

- Ну и почему вы не играете? Разве вы не поняли, что я вам приказал?  

- Я бы и рад, сэр, - вздохнул Бублик, - но эта дудочка не предназначена для увеселений публики…или для завлечения людей в залы хранилища.

Глаза Киллиана непроизвольно раскрылись очень широко от бескрайнего удивления.

- Это еще почему, а, Бублик?

- Вам продемонстрировать, для чего она нужна на самом деле? – с некоторой надеждой в голосе и радостными искорками в глазах спросил Бублик, точно то, что он собирался показать, являлось самым настоящим сокровищем, дорогим сердцу сортировщика, и складывалось впечатление, что показывал он это сокровище только малому числе людей. Киллиан теперь был записан в число этих людей, и начальнику было приятно думать о посвящении в величайшую тайну Бублика (но всего лишь пару минут, пока он не осознал, что это он должен что-либо показывать своим сотрудникам или хранить от них что-то в секрете, а не подчиненные от начальника). Сортировщик, счастливо улыбнувшись, взял из помятой коробки один из жестких дисков, приложил его к левому уху, а правой рукой поднес дудку к губам и слабо дунул в одно из отверстий.

И, едва первый звук покинул музыкальный инструмент, Бублик пошел в пляс. Сначала медленно, но постепенно ускоряясь, сортировщик выделывал ногами неописуемые кренделя, выдувал из маленькой, полой трубки чарующие звуки, постоянно перемещался по площади перед хранилищем, но не убирал жесткий диск от уха, и все это вызывало интерес со стороны прохожих. Они не сторонились его, как недавно Киллиана, но, видя его безобидность в проявлении себя, заметив творческий характер этого неожиданного мероприятия, подходили ближе, и, найдя где-то грязную порванную шляпу, поставили ее перед Бубликом и начали кидать в нее мелкие монетки. Беннет, ошарашенный, раздавленный подобным поведением, задушенный завистью, пытался хоть как-то не допустить, чтобы народ подходил к сортировщику ближе, чтобы сотруднику кидали монетки, и начал мешать Бублику в исполнении его танца с жестким диском, кричал на возбужденную толпу зрителей, надеясь разогнать всех – но стоит ли говорить, что у Киллиана ничего не вышло. И начальник, не желая больше смотреть на этот успешный творческий номер, направился к находящемуся на углу продавцу газет, неизменно стоящему под черным зонтом (на сей раз защищаясь от солнца).

Видя целеустремленного и злобного Беннета, торговец хотел было кинуть ему газету и убежать прочь, но тут к нему пришло понимание, что больше опасения за свою жизнь вызывал огромный робот этого самого начальника, а не он сам, переменчивый в своем настроении, выглядящий слабым, и протянул ему свежий номер со словами:

- С вас один тенгирим, пожалуйста.

Требование оплаты, кажется, стало для Киллиана полной неожиданностью. Он слабо усмехнулся, поправил свои солнцезащитные очки так, чтобы торговец во время этого действия увидел его глаза, и резко схватит газету, поворачиваясь к человеку спиной.

- Деньги гони! – зло и требовательно воскликнул торговец, отбросив любую вежливость, хватая Беннета за плечо. Последовал резкий разворот, и Киллиан, ничуть не стесняясь того, что рядом находится толпа людей, вероятно, могущих его увидеть, ударил продавца кулаков в нос, оттолкнув рукой его тело от себя. Человек осел на землю, хватаясь за влажное красное пятно, находящееся там, где раньше был его нос, и громко выл и выкрикивал проклятия в адрес Киллиана. Беннет бегом бросился к входу в здание и мысленно приказал своему жесткому диску изменить его личность, как это бывало много раз в подобных ситуациях – негоже было, чтобы о нем, об этой личности была не очень хорошая слава, но ничего не произошло. Многоликий остался прежним, все тем же Киллианом, и понимание того, что отец действительно наложил на его жесткий диск запрет смены личности, что он теперь останется навсегда одним и тем же Беннетом, которому нельзя будет жить, ни в чем себе не отказывая, который будет нести ответственность за свои действия и постоянно будет у граждан на виду, не просто удручало – разбивало весь привычный мир. Это было для него все равно, что оказаться на улице голым – не спрятаться, никуда не уйти, и все тебя могут видеть и над тобой насмехаться. Одна личность! Киллиан понял, что вновь недооценил своего отца, когда не воспринял всерьез его предупреждение насчет того, что «все зависит только от тебя». Могила была близка, как никогда, и сейчас многоликий приблизил себя к тому часу, когда он окажется в ней.

Начальник обернулся. Торговец лежал на земле, содрогался от плача, зажимал расплющенный нос, и что-то, похожее на жалость, шевельнулось в душе Киллиана. Но лишь на мгновение, далее оно пропало так же, как и появилось, быстро, задавленное остальными чувствами, и, прежде всего, к Бублику.

Тот все еще танцевал. Толпа радостно аплодировала каждому движению сортировщика. Играла замысловатая мелодия.

Киллиан, недовольно поморщившись, раскрыл газету и увидел несколько приятных для него новостей. Первая: «Логан Мэрриган признали невиновной. Нашлись очевидцы того происшествия, утверждающие, что перед подрывом башни видели возле нее двоих людей, один из которых – мужчина, установивший бомбу на строение. Личность второго не была установлена, но, по заявлениям свидетелей, напарник террориста не был похож на женщину, и, тем более, на Логан, что еще раз подтверждает тот факт, что Мэрриган оклеветали. За ложное обвинение Логан Мэрргиган будет выплачена компенсация в размере тысячи тенгиримов». Вторая: «Участились случаи сбоев системы «Гармония души», из-за чего людям невозможно не только отредактировать свою личность, но и заглянуть в свой личный виртуальный кабинет, не имея доступа к воспоминаниям, знаниям и т.д. Глава компании Керт Шмидт воздерживается от каких либо комментариев по поводу перерывов в работе. В любом случае, людям остается только ждать, пока система станет функционировать нормально».

Улыбка расползлась по лицу Киллиану, а в голову созрел новый план, куда лучше прежнего, и он гарантированно заманивал людей в хранилище, стоит лишь им сказать, что…

- Люди! Уважаемые граждане Нижнего Города! – воззвал Киллиан к народу, поднимая руки вверх. – Я знаю, как вы огорчены, что не можете зайти в свои виртуальные кабинеты. Я знаю, как вы устали ждать, пока работа «Гармонии души» нормализуется! Я знаю так же и то, что раньше эта система изготовляла еще и реальные носители вашей информации (а также записывала на них новые вырезанные вами детали души), и они хранились у нас, все это время, дожидаясь одного только вашего прихода сюда. Поэтому вы всегда можете прийти в наше хранилище, которое выполняет, по сути, те же самые функции, что и «Гармония души», но гораздо лучше и эффективнее. Разве может бездушный сервер сказать вам, что вы красивы? А обслужить вас так, что это подарит вам хорошее настроение? А предупредить вас, когда не стоит начинать редактировать себя и предпочтительнее все оставить так, как есть? Нет? Конечно, нет! Зато все это вы можете увидеть у нас, в нашем хранилище! Спешите же сюда, спешите же вспомнить все, что вы сохраняли на носителях, или вернуть вам утраченную часть личности, или улучшить себя в поисках гармонии… Спешите!

Речь, проникновенная, торжественная, чувственная речь, казалось, не оставила ни одного равнодушного человека. Все точно в один миг осознали, как же им не хватает виртуальных серверов, своих личных кабинетов, и послушно двинулись к входу в желтое здание, проходя мимо до сих пор танцующего Бублика.

Удалось! Требовалось две попытки, чтобы понять, что тактику требуется менять, и у Киллиана это получилось. Он снова чувствовал себя на высоте, человеком-богом, управляющим тупым людским, но денежным стадом, и это ощущение не покинуло его, даже тогда, когда он осознал, что внутри нет никого из сотрудников хранилища, а единственный настоящий работник организации Бублик все еще находится на улице, не переставая плясать и наигрывать замысловатые мотивы. Но не успел Киллиан открыть рот и извергнуть последний выговор с последующим выдворением сортировщика, как человечек остановился сам, резко замер на одном месте в нелепой танцевальной позе, но наконец-то оторвал жесткий диск от уха, держа его теперь на вытянутой руке.

- Вас удивляют мои действия? – наивно спросил Бублик тоном маленького ребенка, принимая обыкновенную для себя позу покорного раба.  

- Нет, нисколько, - пожал плечами Киллиан, приняв серьезное выражение лица. – Ну, разве что самую малость. А вообще, Бублик, меня не будет удивлять любой ваш поступок, если только он будет приносить деньги. Деньги – это хорошо. На деньги можно многое сделать.

Бублик решил посвятить начальника в свою тайну, притянув его голову к своему рту, и жарко зашептал почти неразборчивые слова на ухо Беннету. Слова великой тайны.

- Я когда-то открыл, что каждый жёсткий диск имеет энергетику той личности, кому он принадлежит. Энергетика обычно выражается во влиянии на организм другого человека, то есть незаметных колебаниях воздуха, так или иначе ощущаемых нашими телами. Я подумал – а почему бы и не перевести колебания энергетики в звуковые колебания, и так я смог определить музыкальный код для каждого жесткого диска, находящегося в этом хранилище. Единственным минусом этого способа является то, что для сортировки и определения принадлежности носителя приходится выполнять вот такие музыкальные номера с танцами – перебирать все звуковые комбинации. Движения – не стремление дополнить музыку красивыми действиями, но определенный ритм, тоже являющийся частью колебаний энергетики жесткого диска. Вот и весь секрет. Люди когда-то любили этот номер. Приходили в хранилище, чтобы посмотреть на сортировку носителей, а мы брали с них деньги! Ох, и богато же мы жили…     

- И откуда этот диск? – спросил Киллиан, отодвигаясь от сортировщика и вытирая свое ухо от слюны Бублика. Ушная раковина горела, точно на нее плюнули кислотой.

- Из Крейбирта, шахтерского городка, ныне заброшенного. Теперь там живут дикие, изгнанные из нашего города, - как-то слишком буднично ответил Бублик, не считая сказанную им информацию чем-то важным.

И тут в голове Киллиана сложился новый план, еще лучше предыдущего, и, в случае удачного его исполнения новый народ повалил бы потоком в хранилище.     

В нашей жизни всегда есть место подвигу. Людей-героев любят и уважают, они обеспечены популярностью до самой старости, если, разумеется, они будут поддерживать образ героя, ни на минуту не забывая и не давая забывать людям, что для них было сделано. Киллиан часто и довольно бессовестно пользовался расположением людей к какой-либо из его личностей, чтобы добиться своей цели – так почему бы и сейчас не рискнуть, отправившись в город диких по очень важной причине?

Сорвавшись с места, Киллиан влетел в здание, в главный зал, где работал Отем, выдавая людям жесткие диски (Беннет мысленно отметил, что робот, не являющийся сотрудником хранилища, взял инициативу в свои руки, не стал дожидаться приказа начальника, а спокойно принял и обслужил всех людей), и влез на хлипкую табуретку, дабы возвышаться над толпой, начав почти сразу же торжественно кричать:

- Народ! Уважаемые господа! Спешу вам сказать приятную новость: все жесткие диски, на которые была заявка на вынос или доставку на дом, и которые не попали в руки людей по причине частой смены начальства и некомпетентности некоторых управляющих, я лично доставлю всем, кому это будет нужно! Вот этот носитель принадлежит одному из жильцов Крейбирта, дикому, и я, передав ему диск из рук в руки, продемонстрирую тем самым, что мы не только выполняем свои обещания или исправляем ошибки и недочеты прошлых управляющих, но и то, что наша организация свободна от предрассудков!

Неизвестно, что удивило толпу больше – или то, что Киллиан станет первым из начальников, кто реально будет делать что-то ради своей организации и людей, или то, что Беннет совсем сумасшедший, раз решил отправиться к диким. Народ ревел, хохотал, ободрял, насмехался, но в любом случае Киллиан почувствовал, что он не прогадал с новым своим планом – посетители были довольны, некоторые звонили своим друзьям и знакомым, зазывая их в хранилище к обаятельному начальнику в солнцезащитных очках, – но никто из них не спешил к выходу. Даже Отем и странный Бублик их не пугали – постоянно, то тут, то там, люди говорили, что довольны оригинальностью в подборе сотрудников и их необычными методами работы. Этот осколок сумасшедшего дома, хранилище носителей, давало миру свои понятия о нормальности, и люди с иным, более правильным восприятием мира, охотно принимали новую, незамысловатую игру в локальное безумие, тем более что эта игра несла некоторые преимущества – например, доступ к своему личному кабинету, пусть и не виртуальному, но на жестком диске.

Бублик все это время тенью находится за спиной Киллиана, смотря на него, будто бы в надежде понять истинные причины последнего высказывания своего начальника. Сортировщик стоял неподвижно, как статуя раба, и Беннет наткнулся на это покорное изваяние, едва только обернулся к выходу.

- Бублик! Вы еще здесь? Я думал, вы побежите в поисках какого-нибудь средства передвижения для меня… Разве нет?

- Средство-то у нас еще с тех времен осталось, - промямлил Бублик, заходя в одно из подсобных помещений. Копался в старых вещах он недолго - через пару мгновений на свет появилась длинная блестящая палка с выгравированной на ней надписью.

- «Никогда не останавливайся»? – прочитал Беннет на трубке.

- Это второй девиз нашей организации, первый – «Всегда создаем копии важных носителей!», - с досадой объяснил Бублик, будто начальник был неразумным ребенком, не могущим понять его с первого раза. - Был еще и третий, но его вскоре отменили из-за неподходящего смысла.

- Что это был еще за девиз такой? – строго спросил Киллиан, но Бублик пресек любые дальнейшие вопросы, протянув начальнику палку и отворачиваясь лицом к залу, являя собой нежелание идти на контакт.  

Волшебная палочка (как догадался Киллиан, очередной мотоцикл, только, судя по его виду, из самых первых, вечных моделей) была бережно передана в руки Беннета, и начальник сразу же целеустремленно побежал к выходу под радостные крики аплодирующей толпы.

Но не успел Киллиан добежать до двери, как его остановил голос Бублика, едва не исчезнувший на фоне общего гула сотен людских голосов:

- Я не знаю, что вы задумали, но если вы окажетесь в безвыходной ситуации, знайте, что сегодня прекрасный день, чтобы умереть! Я буду помнить вас, единственного человека, которого не успел забрать Призрак Хранилища! Вы подарили мне немного хорошего настроения, и это прекрасно!

Едва только Киллиан выехал на широкую загородную дорогу, как позади, на достаточно далеком расстоянии от Беннета, раздался сильнейший взрыв. Было полнейшее ощущение, что где-то в городе рухнуло здание, или башня, подорванная Логан Мэрриган, но, сколько бы Киллиан не вглядывался в горизонт, никаких клубов дыма, огня или пылевых облаков замечено не было, хотя именно эти явления обычно сопровождают разрушения и прочие катастрофы подобного типа. Не беспокоясь за свое хранилище, оставаясь твердо уверенным в том, что террористам желтое строение не будет интересно, Киллиан сверился еще раз с виртуальной картой местности, загруженной до этого из общественного центра доступа к серверам, и медленно двинулся вперед, навстречу неизвестности. Дикие для него в самом деле оставались неизвестными существами, и Беннет не мог предсказать, вернется ли он в хранилище целым или по частям, бережно пересланный в коробочке, если вернется вообще. Дикие могли его запросто съесть, или сделать с ним что-то еще более ужасное, что не может придумать человеческая фантазия, и Киллиан очень, очень боялся ехать в Крейбирт, но он понимал, что своими речами он определил свое дальнейшее поведение. Чтобы не стать трусом, чтобы оставаться популярным героем в глазах людей, придется пойти на все, что угодно. Даже если понятие все включает убийство сумасшедших дикарей.

И снова в сюжет вмешалось неожиданное «вдруг», так круто изменившее жизнь героя в самом начале. Киллиан, прижавшийся к корпусу своего мотоцикла, имел очень маленький угол обзора дороги, и потому заметить приближение этого фактора неожиданности он опять не смог, хотя «фактор» и не думал скрываться. Наоборот, он летел на всех парах, гремел механическими ногами, кричал предупреждения, стремясь догнать и раскромсать Килииана – меч, извлеченный из ножен, явно не символизировал добрые намерения приближавшегося. Отростки-крылья помогали существу двигаться вперед, обеспечивая лучшее сцепление с дорогой, врываясь в асфальт на несколько сантиметров.

Киллиан никогда не оборачивался назад во время поездки на мотоцикле, точно зная, что это опасно, но сейчас что-то внутреннее заставило его обернуться назад, и то, что он увидел, испугало его до такой степени, что Беннет не смог удержать руль транспортного средства и свернул в сторону обрыва, находящегося по правую руку от начальника.

Отем! Этот робот мчался за ним, крича лишь одно: «Вы попытались уйти из-под моего контроля! Вы попытались сбежать!».

Резко вывернув руль и нажав на педаль тормоза, Киллиан все же сменил направление своего почти неуправляемого движения, и теперь он летел навстречу твердой скале, постепенно замедляясь. Меч Отема просвистел в одном сантиметре от головы Беннета, чиркнул по скальной стене, сам робот от неожиданной смены направления движения беглеца не сумел вовремя сориентироваться, и пропустил тот момент, когда требовалось остановиться перед обрывом, дабы не упасть с него – процессор робота был занят только одной задачей – поимкой Киллиана, а все остальное, в том числе и опасность местности, не имела значение. Робот потерял равновесие, начал балансировать на одной ноге на самом краю обрыва, в то время как другая нога уже висела над пустотой, грозя увлечь за собой все тело. Клинок выпал из рук механического существа, а сам механический охранник, по-человечески взмахнув руками, ухнул вниз, не произнеся ни единого слова.

Через определенное время послышался громкий металлический лязг – тело робота упало на землю. Звук, ужасный, страшный звук распадения механического существа на составные части разлетелся по ущелью, наполняя собой каждый уголок здешних гор.

Мотоцикл Киллиана от столь резких маневров заглох, система удержания сжатого воздуха отключилась, и растерянный, насмерть перепуганный Беннет остался стоять посреди изрытой роботом дороги с металлической палкой в руках. Сердце начальника бешено колотилось, картина действительности от внутреннего напряжения прыгала перед глазами, а разум отказывался поверить в происходящее. Робот хотел его убить? Он, его охранник и надзиратель, подчиненный его отца, исполнитель воли Лейтона, хотел убить Киллиана?

И даже спустя несколько минут Киллиан не смог это осознать. Это было слишком трудно для него, почти непостижимо, как и высшая математика. Неужели у робота был приказ убить Беннета в случае, если тот захочет сбежать? Неужели Лейтон вообще мог дать такой приказ?

И сразу пришел ответ на последний вопрос: мог. Ради контроля над всем и вся, сохранения своего государства в порядке Лейтон приказывал и не такое. Роботы – всего лишь высокотехнологичные игрушки в руках знающего человека. Один из таких роботов сейчас едва не убил Киллиана, почувствовав его отсутствие, но ничего у того не вышло. Теперь он лежал на дне обрыва, разбитый, приведенный в негодность, но отец, скоро узнав об этом, наверняка сделает виновником произошедшего Киллиана, после чего приставит к нему другого робота, или, что еще вероятнее, убьет своего сынка голыми руками и закопает его под уже готовым могильным камнем Беннета.

Киллиан вздрогнул, представив себе такую перспективу. Но, свершившееся уже никак нельзя было отменить, Отем мертв, а впереди ждали другие дела, более важные, чем гибель робота - дикие, которым требовалось вернуть жёсткий диск.

«Не останавливайся», - перечитал надпись на мотоцикле Киллиан, и решил, что следует двигаться дальше, и как можно быстрее, чтобы вернуться в Нижний город засветло.

Подойдя к обрыву, Киллиан не без удовлетворения скинул ногой огромный клинок вниз, который по счастливой случайности ранее не упал вслед за роботом. Оружие, сверкая на солнце, полетело к земле, и начальник провожал его взглядом, пока меч не превратился в маленькую черную точку на фоне окружающего пейзажа.

«Не останавливайся. Не останавливайся. Ведь ты герой, а все, что происходит с тобой – досадные случайности, которые стоит принять, но из-за которых не следует переживать…».  

Солнце нещадно жгло мертвую, пыльную землю. Злой сухой ветер дул в долине с ужасающей силой, прижимая к земле траву, кустарники, даже деревья. Иногда небо застилали пылевые облака, вздымались танцующие вихри, и последнее явление существенно усложняло движение Киллиану, для которого обычная дорога превратилась в дорогу с неожиданными и не совсем приятными препятствиями. Сложно было поверить, что Беннет сейчас двигался там, где когда-то была многокилометровая толща воды – он двигался по дну высохшего озера, но ощущал себя в пустыне, и не мог поверить, что когда-то тут не было и намека на жару и засуху, если учитывать климат данной страны.

Мертвое озеро… Люди издревле селились там, где находилась вода. Крейбирт являлся одним из таких городков – вся жизнь была связана с этим озером, все заводы, прочие предприятия, добыча пропитания, бытовые нужды, даже развлечения - озеро было для граждан этого города всем. Разумеется, что с его высыханием перестали работать и шахты, в которых происходила не только добыча, но и переработка руды – и городок, которому именно работа шахт приносила немалые деньги, постепенно приходил в упадок. Теперь от былого великолепия остались лишь полуразрушенные строения и жуткого вида здания предприятия по переработке руды, более всего напоминающие средневековые замки.

Беннет не без гордости ощущал себя первопроходцем времен освоения Дикого Запада. Чувство было приятным и совершенно нереальным, точно все это происходило не с Киллианом, а с кем-то другим.

Если смотреть на виртуальную карту, которая привела Киллиана прямиком в Крейбирт, то на ней не было ни единого значка, обозначающего кого-либо живого в радиусе трех километров. Вообще. Никого. Никаких диких здесь тоже не было, по крайне мере, на карте они не обозначались, хотя для них и существовал специальный символ, призванный предостерегать неосторожных путников от опасных обитателей заброшенного городка. Город был пуст, если не считать разбушевавшейся стихии ветра, но что-то, больше похожее на проснувшийся в Киллиане древний инстинкт, красноречиво говорило, что рядом опасность, и следует быть предельно внимательным.

И «она» появилась, за спиной, как настоящий трус. Киллиан скорее почувствовал, чем увидел, когда она приблизилась, и резко обернулся.

Дикий оказался совсем не таким, каким его рисовало воображение Киллиана, но Беннет постоянно твердил себе, что это вполне могла быть маскировка.

Перед Беннетом стояла дикарка, древняя старуха, которая казалась настолько хрупкой, что если бы к ней он прикоснулся, она наверняка бы рассыпалась в прах. Она не опиралась на посох, как иные в ее возрасте, держалась прямо, горделиво, уверенно держала в руке длинный лук с натянутой тетивой, и Киллиан чувствовал, что стрела готова вот-вот сорваться и попасть ему в грудь. Или в голову, это как пожелает сама милая старушка.

- Брось палку! – процедила бабушка, энергично встряхивая луком.

Киллиан покорно повиновался, но все же возразил ей, не сумев удержаться от комментария своих и чужих действий:

- Не больно ты ласкова, бабушка, если заставляешь гостя здешних краев бросать на землю свое транспортное средство. Это мотоцикл, бабушка. Технологии теперь перешли на другой уровень…

- Я знаю, что такие бывают такие мотоциклы! Бросай, и побыстрее! – рявкнула дикарка совсем не старушечьим голосом, и Киллиан, присмотревшись к ней внимательнее, увидел, что ее истинный облик скрывает другой, фальшивый, сгенерированный жестким диском – внешний образ колебался, по нему проходила рябь, как на экране во время настройки телевизора.

- Ладно, - нехотя положил палку на землю Киллиан, - но… я не хочу вам зла… если, конечно, вы, дикие, не причините зло мне. В таком случае я могу перебить вас всех, и мне еще народ спасибо скажет!

Старушка захохотала, как безумец, но через мгновение резко замолчала, приняла серьезное выражение лица и нацелила стрелу прямиком в лоб Киллиану, готовая спустить тетиву при любом, неугодном ей движении врага.

- Перебить всех? С чего бы это такая готовность нас убивать? Мы люди мирные, никого не трогаем, если, разумеется, не трогают нас, - в тон Беннета повторила старушка, слегка перефразировав одну из последних фраз Киллиана. – Те нападения на Нижний Город, что предписывают нам, не закономерность, но вполне предсказуемая реакция на воздействие извне. Воздействие ваших войск на наши поселения, убийство членов нашей общины… Ну и как вас любить после этого, как встречать с распростертыми объятиями, когда даже ты ехал сюда с помыслами о нашем убийстве?

В энергетике старушки, неровной, грубой, будто бы склеенной из множества осколков, будто бы что-то переменилось, и Киллиан почувствовал расположение этой милой бабушки к себе. Во всяком случае, теперь она не была настроена столь категорично, и не желала его немедленной смерти, и даже дошла до того, что убрала городского «дикаря» с прицела. Бабушка тяжело вздохнула и присела на корточки, призывая опуститься вместе с ней и Киллиана, но тот вместо того, чтобы последовать ее движению, сбегал за ближайшей корягой, когда-то лежащей на дне озера, и притащил ее к дикарке, жестом пригласив сесть на импровизированную лавочку. Старушка быстро присела на нее, после чего уставилась на Беннета с видом человека любопытного, но отчаянно скрывающего свое любопытство под неприязнью.

- Рассказывай, что же вам, городским, все среди цивилизации не сидится, и какие же черти занесли тебя в наш негостеприимный край? Учти, если соврешь (а я узнаю, когда ты соврешь, так что советую говорить правду), я тебя пристрелю. За долгие годы, что я жила тут, я научилась многому, в том числе и давать отпор подобным тебе.

И Киллиан, до этого считавший диких необразованными, безумными, странными существами, неожиданно проникнулся доверием к одной из них, и рассказал все, как есть, немного приукрашая действительность. Старушку эта версия событий и причины поездки сюда, похоже, устроили, и она не пронзила Киллиана своей стрелой.

- Значит, ты решил возродить хранилище реальных носителей? – проскрипела бабушка, чертя металлической палкой-мотоциклом Беннета узоры на песке.

- Не я, мой отец – я всего лишь исполнитель.

- Была бы моя воля, вообще бы закрыла эти две организации. Да, они прибыльные, это факт, но сама эта идея – менять что-то в душе человека – мне не нравится. Слишком уж печальные она имеет последствия, начиная от множества безумцев, как уже изгнанных, так и еще нет, но уже находящихся на той стадии, откуда тебе прямая дорога к нам, и заканчивая вмешательством в саму суть личности, в ее…особенность, что ли.

- Уникальность, - подсказал Киллиан.

- Верно. Я считаю, что душу изменять может только сам человек, или некие божественные силы, в каких люди верят, а не какая-то там бездушная машина, а тем более, не один из этих…как его…  

- Виртуальных серверов, да?

- Ну да, именно так. И та организация, которую ты возглавляешь, и вторая, более современная, несут зло каждому человеку, но, на мой взгляд, все это делается специально. Безумство огромных масс народа кому-то выгодно. Раньше, когда «Гармонию души» возглавлял Роберт Мэрриган, не было такой ситуации, когда кто-то становился сумасшедшим. Система не допускала изменения личности до той степени, после которой человек теряет суть своей души. Теперь же, если ты не заметил, доступ к «улучшению» души имеет почти каждый, и почти неограниченный доступ, зато вылечиться от безумия весьма сложно, так как единственная клиника слишком уж подняла цены на восстановление личности, а доступа к этим…виртуальным кабинетам, где хранится все важное о самом человеке, почти что и нет из-за частых сбоев. Человек, становясь безумным, пройдя ту точку, когда он теряет себя, вероятно, мог бы еще до своего изгнания что-нибудь вернуть в свою сущность, зайдя в виртуальное хранилище, но ему не дают это сделать – лень работников, вовремя не ремонтирующих башни, иные системные ошибки, высокие цены на возврат вырезанного или придание себе новых качеств делают свое, приближают человека к тому моменту, когда пора бежать из общества нормальных людей. И это называется «заботой о людях»? Скорее, вынужденное сумасшествие с последующим изгнанием – государственная политика, где власти, находящиеся в сговоре с «Гармонией души» и вами, вашей организацией, устраняют таким способом всех тех, кто при нормальной работе души мог бы им помешать…

- Ну, бабушка, это ты уж загнула, - присвистнул Киллиан, не ожидавший такого грамотного рассуждения. Было видно, что старушка провела ни один день в подобных размышлениях. Слышались в ее голосе и обида за народ, и страх за всю страну, и ненависть к властям, и совершенно особые чувства к монополии «Гармония души» и ее будущему, быстро восстающему из забвения конкуренту-хранилищу. И, разумеется, при всем ее «расположении» к собеседнику, Беннета она не просто не жаловала – терпеть не могла, будто бы он был повинен во всех случаях безумства, и, в том числе, изгнании диких из города. – «Гармония души», а тем более наша организация - и не заботится о людях? Система редактирования души для того и создана, чтобы делать человека лучше, если у некоторых не получается изменить себя самим, путем долгой работы над своей личностью, но, разумеется, что если вовремя не остановиться, изменяя себя искусственным способом, можно потерять себя – но всегда можно и вернуть, если хорошо постараться, - ядовито бросил Киллиан. - А вы думаете, что безумными людей делают специально, так как кому-то это выгодно. Нет. Это просто человек сам доводит себя до такого скотского состояния, в каком пребываете вы.

- Значит, уважаемый, - грозно начала старушка, поднимаясь с коряги, - ты все еще считаешь нас дикарями, а не жертвами этой вашей системы? Ты глуп, как и все остальные, кто наведывался сюда. Я говорила им то же самое, что и тебе, и они не верили мне, и пытались мне доказать, переубедить меня, что это дикие – звери, которых нужно уничтожать, а не вы – глупые городские жители!

- Э, бабушка, сядь. Я тебе не соврал! Я всего лишь сказал свое мнение, а ведь ты обязалась меня убить только тогда, когда я стану тебе лгать - про непереносимость чужого мнения разговора не было!

Бабушка задумчиво пожевала губами. Посмотрела на Киллиана. Вернулась на корягу в задумчивости, будто бы находясь в постоянной внутренней борьбе, подперла голову руками.

- Действительно. Это я погорячилась. Было бы лишнее, ненужное мне убийство, если бы ты меня не остановил. Итак, продолжай. Я забыла, зачем же ты приехал…и вообще, говорил ли ты мне об этом?

- Я уже говорил тебе, в начале разговора – но ты решила, что болтать об опасности этих двух систем важнее, чем просто выслушать меня. Повторяю. Мой отец возрождает хранилище реальных носителей. Я должен ему помогать, в том числе и делать так, чтобы наши клиенты были довольны. Для начала я обеспечил им доступ к их носителям, чтобы они смогли вернуть себе недостающие части личности, воспоминания, знания, определённые файлы, что-либо еще. Теперь я решил еще и заняться доставкой носителей на дом, тем, от кого на это поступала заявка. От вас поступала. От кого-то из дикарей, - презрительно добавил Киллиан. – Я и привез в Крейбирт этот жесткий диск. Распишитесь, попользуйтесь и верните обратно.

Бабка приняла смятый и грязный листочек, на котором корявым почерком Бублика было написано имя владельца и его адрес (листок был прикреплён к носителю только ради Киллиана – Бублик определял, кому и куда доставлять, играя на своей дудочке), и недовольно рассмотрела бумажку.

- Дэн Грейнжер, да? Тут написано его имя.

- Вас что-то смущает? – устало спросил Киллиан. – Имя вам, конечно же, тоже не нравится? Или не по душе оформление листочка? Или почерк? Что?

- Нет, все нормально. Это мой муж. И он давал заявку на доставку жёсткого диска двадцать лет назад!!!

- Прекрасно, радуйтесь, что я вам вообще его принес! – возопил Беннет, разводя руками. - А ведь вы первые, кому я доставил носитель вообще! Предыдущие начальники не делали и этого! Радуйтесь, хранилище наконец-то заработало как надо, в него вы можете прийти всегда, в нем вы можете делать все то же самое, что и при работе с общественными центрами доступа к серверам, и никогда, вы слышите, никогда не переходить границы редактирования себя! Всем людям необходима воля. Дикарей было бы меньше…

- Хамов было бы меньше, - парировала бабушка, - если бы вас с рождения воспитывали, как надо!

С воспитанием у Киллиана не совсем было все в порядке. Вернее, совсем не было в порядке. Нужное воспитание Беннет получал на улице, от своих приятелей, ныне обладающих сходными манерами с многоликим – они тоже были грубы, задиристы, упрямы. На улицах из года в год, что раньше, что сейчас, подрастало поколение хамов, неучей, невеж, и дети становились «выброшенными» из дома из-за частых случаев сумасшествия родителей, слишком увлекшихся редактированием души. Не было контроля, любви, заботы – получались соответствующие люди. Киллиана задел подобный ответ бабушки, и он на мгновение затих, скрестив руки на груди, и недовольно засопел, как паровоз, обдумывая какую-нибудь обидную для старушки фразу.

- А ведь вы еще и государственный служащий! Как же такого на работу взяли? – спросила старушка, поднимая с земли металлическую палку.  

- Вы забываете, кто мой отец. Градоначальник. Он поступает так, как считает целесообразным. Мне иногда не понять его действий и шагов, пока я не окажусь в том самом будущем, к которому мы идем, и не увижу последствий всех его решений. Вероятно, он и сейчас что-то задумал…

- А… Ну и плохо, что тебя определили на эту должность. Ты на нее не подходишь. Твои качества не подходят. Может, изменить бы тебя, и тогда…

- Нет. Сам я никогда не воспользуюсь этими системами. Меня все в себе устраивает, а не будет устраивать – я всегда могу начать работать над собой.

- Начальник, не поддерживающий принцип изменения себя, но предлагающий заняться этим людям? Смех! Ведь ты увеличиваешь число безумцев, ты знаешь? Наряду с главой «Гармонии души».

- Я никого не призываю редактировать себя до такого состояния, нет. Напротив, я готов предупреждать каждого, когда стоит начинать эту процедуру, а когда следует оставить все, как есть. И я готов вернуть всем их утраченные воспоминания, части души, знания, прочее… Ради этого я здесь, поймите вы наконец! Я не злодей какой, а благодетель!

Это было самое последнее, что мог сказать Киллиан, дабы расположить к себе собеседника. Правда, обычно он упоминал о своей полезности в несколько иной, скрытой форме, но сейчас Беннет мало себя контролировал и был на той грани своего раздражения, после которой следует обычно физическое насилие над раздражающим многоликого лицом.

- Благодетель? – Бабушка хорошо показала удивление на своем лице – глаза же, зеркало души, остающиеся прежними даже с изменением своего образа, показывали, что дикарка не испытывала в тот момент никаких особенных чувств, кроме того же недовольства, сопровождавшего каждое ее слово. – А я сразу это как-то не поняла. Благодетели так себя обычно не ведут. Они вежливые, добрые, отзывчивые…

- А я – не такой? Да! Ты будешь права, бабушка, потому что я не могу для всех быть идеальным! Но, в отличие от вас, дикарей, меня некоторые хотя бы считают за человека, не стремятся уничтожить, каким бы я не был, а иные даже любят! Как вы вообще можете судить о людях, когда даже не состоите в их числе? А об идеальности? О благодетелях? В том-то и дело, что никак, ибо у вас свое понимание этих двух понятий! Безумное!

- Эх, - тяжело вздохнула старушка, передавая металлическую палку Киллиану. – Ты так ничего и не понял. Мы – дикие – умеем куда больше, чем вы, городские жители, и ты не почувствовал, что все это время был на прицеле у нескольких наших общинников – иначе почему я убрала в сторону оружие? Уж не из-за того ли, что стала доверять тебе? Нет! Дикие умеют манипулировать чужими чувствами ради достижения своих целей, и тебе было легко внушить, что я тебе доверяю, что ты находишься в безопасности. Да и не только это мы можем! Более того, мы уже достаточно давно живем среди вас, скрываемся, правда, но если бы мы захотели, или появилась такая необходимость, то нам ничего бы не стоило выдворить из города вас. Мы знаем больше вас, потому что малый набор личностных качеств не мешает нам обучаться чему-либо. Так что же? Все еще считаешь, что мы дикие звери?

Киллиан быстро поднялся, огляделся вокруг и пожал плечами. Старуха явно блефовала, говоря про свою охрану, ибо дно озера, то есть нынешняя пустыня, простиралась на несколько километров во все стороны, плоская, как блин, и никакой дикий тут спрятаться не смог бы, даже если бы очень постарался. А если кто-то и скрывался в горах, то у них должны были быть мощные винтовки с достаточно хорошим прицелом, что казалось не очень-то и возможным, учитывая, что дикарка, представшая пред ним, была вооружена деревянным луком и стрелой с каменным наконечником. О каких военных технологиях вообще могла идти речь, когда даже «парламентеров» от своей общины дикие вооружают столь слабым оружием?

Но тогда…

Как же дикие тогда могли давать отпор городским войскам, которые периодически устраивали против них крестовые походы, если солдаты были вооружены куда лучше, чем все эти безумцы? А как нападать на город? И почему их тогда никто не останавливал?

Заходя все дальше в своих рассуждениях, Киллиан все же решил, что угрозы старухи небезосновательны, так как столь уверенно вести себя можно лишь в ситуации, когда владеешь не меньше чем атомной бомбой.

- Берегись нас, городской, и пусть нас боятся все остальные, там всем и передай. Мы еще встретимся, - напутствовала бабушка, махая Беннету на прощание рукой. – И да, спасибо тебе за жесткий диск. Пусть и спустя столь много времени. Мы тебя не забудем…

«Угу, как же. Вы же злопамятные безумцы», - со страхом и ненавистью подумал Беннет, заводя свой мотоцикл. Обернувшись, Киллиан надеялся увидеть старушку, с облегчением провожающую его взглядом, но за спиной никого не оказалось. Зато над пустыней начали летать чьи-то голоса, зачастую лишенные всяческой интонации, и эти голоса говорили только о многоликом начальнике. Обсуждали его. Ругали его. Жалели. Киллиан слушал эти голоса пустыни внимательно, не упуская ни единого слова их коротких, порой бессмысленных диалогов, но поверить в реальность происходящего он не мог – в призраков заброшенных городов, а тем более, безумных людей он не верил, зато вполне хорошим объяснением казалось то, что ему за несколько часов нахождения под палящим солнцем напекло голову. Именно с такими мыслями он и отправился в путь, к хранилищу, а тысячи голосов провожали его, смеясь над каждым движением неловкого городского «дикаря».  

Волны вполне привычных, но все же неприятных чувств захлестнули его тело, и состояли они из грязного потока самых отвратительных качеств всех людей на свете; потоки достаточно быстро утопили его разум, оставляя пространство лишь бескрайнему гневу. Ему было больно, жутко, одиноко, в таком состоянии он более напоминал зверя, нежели человека. Организм, отравленный не только душой, в нем находящейся, но и различными веществами, поначалу пытался сопротивляться сильнейшему воздействию, но тело слишком быстро привыкло к чужим качествам, и отдало человека во власть данных чувств.

Взвыв по-волчьи в последний раз, он поднялся с пола, и, нетвердой походкой направился к шкафу, где находились бутылки с различными видами алкоголя – взятки за оказание некоторых услуг. Рука потянулась к высокой и тяжелой бутыли с красноватой жидкостью внутри. Он поднял ее. Покачнулся на ногах. Открыл бутыль и хлебнул из нее, почти не чувствуя вкуса напитка.  

Сегодня он играл роль, известную если не каждом, то многим. Он был тем, кого ненавидят, кого боятся, но кого все же любят, порой даже неизвестно за что. Он был кормильцем, и был мучителем, он был всем, и был никем. Сегодня ему отдали свои качества несколько чьих-то мужей, которые слишком много пили – безвольность, слабость, неуверенность, они дополнили их злостью, которую проявляли в состоянии опьянения, ненавистью, грубостью, пошлостью, ревностью, яростью, безудержным и бессмысленным весельем. Он был в таком состоянии, когда вышеперечисленные качества сменяли друг друга с поразительной скоростью, и человек чувствовал, что пора ему в этом заведении отыскать кого-нибудь, подходящего на роль временной супруги, которую можно было бы избить, поиздеваться над ней, после чего во всем раскаяться и клясться, что все это было в последний раз. На самом деле, сказать точно, будет ли это в последний раз, или все только начинается, он не мог: если люди и дальше продолжат отдавать ему подобные качества, сцены типа «пьяный муж приходит в дом» будут продолжаться.      

Гений (а это был именно он) нетвердой походкой направился прямиком в спальню Логан, нарушив при этом множество существующих прав: право частной собственности, на личную жизнь, другие, не менее важные права, и все это после того, как он заглянул по пути почти во все двери подряд. Громко ругаясь, приставая к «персоналу» данного заведения, пугая клиентов, Гений-таки добрался до спальни женщины, и, перевернув там все вверх дном, в том числе и разбив окно, устроился у нее на кровати, хлебая из бутыли крепкий напиток.

Он ждал спокойно, удовлетворенный недавним погромом. Ждал терпеливо, как хищник, поджидающий жертву в засаде, и вскоре он увидел ту, ради которой прибыл в это здание вообще. Логан. Она вошла быстро, резко, слегка прихрамывая на левую ногу, и уставилась с некоторым недоумением и усталостью на беспорядок, торопливо наведенный в комнате Гением. Всплеснула руками, после чего раздраженно метнулась вперед, садясь на один из стульев. Ее глаза, холодные, как лед, безжалостные, как закаленная сталь острейшего клинка, пригвоздили Гения к одному месту, напугали его, но ненадолго. Чужие чувства подавили оригинальную личность, если такая, конечно, имелась, и бог продолжил быть тем, кем должен был быть сегодня – пьяным мужем, устраивающим сцены жене.  

Гений поднялся с кровати, и, метнув почти полную бутылку в книжный шкаф, разбил стекла в дверцах, единственные целые до сих пор стекла во всем помещении.

- Эй, я тебя уже заждался! – пьяным голосом пропел Гений, пошатываясь, смешно икая и растягивая слова. – Где ты ходила, а? Изменяла мне? Я видел тебя с каким-то типом, я застал вас за этим делом! Проститутка!

- Ты!.. Ты понимаешь, что ты наделал? – плаксивым голосом начала Логан, но, осознав, что, делая вид жертвы, ничего нельзя будет добиться, а тем более, выдворить Гения из комнаты, взяла себя в руки и сменила тон: - Ладно, раньше ты иногда позволял себе лишнего, да, я еще могла тебя понять, но то, что ты сделал сейчас, не поддается объяснению вообще. Ради чего все это, дьявол? Кем ты себя возомнил?

- Бо…Ик! Божественным мужем!  - пропел Гений. - Иного на свете нет! Я все делаю для тебя, я тебя содержу, я…твой бог! А что ты? Ты изменила мне! Мне, с каким-то отвратительным мужчиной, который вряд ли станет тебя для тебя всем, подобно мне! Он не твоя опора, он никто, а ты… ты тоже никто, если не можешь ценить меня и все, что я тебе давал! Стоило мне отвернуться, и уже такое…

Он возомнил себя мужем Мэрриган... Это было очень страшно, но еще страшнее было то, что он считал себя мужем пьяным (и ощущение опьянения было, скорее, психическим, выдуманным, нежели настоящим, несмотря даже на выпивку), желающим наказать свою «супругу» за несуществующую измену. На самом деле все было не так, это являлось лишь чужим вымыслом, принятым близко к сердцу богом, но Гению было на это плевать – чувства, данные ему какими-то людьми, требовали выхода.

Логан все это время наблюдала за Гением, не зная, чего от него можно ожидать. Так кардинально он еще не преображался, а тем более, никогда не был в образе пьяного мужа, и Мэрриган, зная понаслышке, что настоящие такие сцены обычно добром не заканчиваются из-за непредсказуемости пьяного супруга, старалась не провоцировать бога понапрасну, пытаясь выявить определенную линию поведения этого создания, дабы предсказать его дальнейшие действия.

Линии поведения не было. Гений бессмысленно метался по комнате, как осенний лист на ветру.

Мышление пьяных людей обычно отличается от нормального, и каждый раз оно изменяется, становясь совершенно новым, под воздействием каких-либо внешних факторов. Теперь этим внешним фактором послужила сама Логан, случайно пошевелившаяся на стуле. Бог коршуном кинулся к ней, схватил визжащую, плачущую женщину за одежду и волосы и медленно поволок ее к разбитому окну, приговаривая:

- Выкинуть бы тебя, неверную тварь, двуликую змею, на улицу, чтобы ты…если, конечно, ты бы осталась в живых после падения…чтобы ты прочувствовала на себе, что значит жить без мужа-покровителя, мужа-опоры… Пусть возлюбленный… Ик! Пусть он тебя ловит внизу, когда ты будешь лететь вниз!

Он дотащил извивающуюся и упирающуюся женщину до окна, приподнял ее и попытался вытолкнуть на улицу, но, получив отчаянное сопротивление, зарычал и опустил женщину на пол.

Логан недоуменно, но с нескрываемой благодарностью уставилась на своего «муженька».

- Эге, тварь, это еще не все! – злорадно пропел Гений, потирая руки.

И, схватив ее ладонь, протянул ее к острому осколку стекла, торчащему из оконной рамы. Установил руку точно над краем осколка. И…с силой надавил на нее, безжалостно, злобно, вымещая на Логан гнев всех пьяных мужчин, узнавших, что жена им изменяет.

Раздался треск стекла. Чудовищный крик боли, перемешанный с мольбами о пощаде. Вопль торжества, показывающий победу силы над слабостью, чувств над разумом, безумию и звероподобности над человечностью.

Кровь капала на пол, текла по руке, заливала осколки стекла.

Гений смеялся.

Но прошло мгновение, еще, и кто-то отдал виртуальному серверу новые качества, которые подавили нынешние чувства бога. Он неожиданно поменялся в лице, стал будто бы ниже ростом, засмущался, чего-то испугался, и появилась в его движениях заботливая торопливость, какая бывает обычно у действительно любящих друг друга супругов во время неприятных происшествий. Гений, полностью поменявшийся внутри, ощущающий себя совершенно другой личностью, схватил порезанную руку женщины и начал перевязывать ее грязным бинтом, извлеченным из кармана.

Женщина всхлипывала, стонала, ругала Гения, но тот тактично игнорировал все гадости про себя, показывая себя сейчас с наиболее выгодной для него стороны. В его памяти еще остались воспоминания о том, что он совершил, и ему хотелось сейчас загладить свою вину хотя бы таким проявлением заботливости. Исправлением своих ошибок в том числе.

- Тва-арь ты… - выругалась женщина, размазывая слезы по лицу. Рука болела нещадно.  – Зачем ты вообще сюда пришел, дьявол? Зачем ты вообще начал все это?

- Я? Я, кажется, хотел сообщить тебе об изменении моего плана относительно «Гармонии души», - сказал Гений неожиданно изменившимся голосом, в котором не было больше характерных интонаций пьяного человек, с соблюдением всех норм языка. Бог еще раз придирчиво осмотрел перевязанную конечность, после чего уставился в окно, стараясь не смотреть в лицо Логан – что-то, похожее на совесть, все же заставляло его поступать подобным образом. – Я подумал, что если просто нам подрывать башни, надеясь, что Керт Шмидт испугается и передаст систему нам, то… Логан, нам, в таком случае, не хватит башен. Керт не так-то прост, как могло показаться сначала. Он предприимчив и осторожен, и каждое его действие, решение, даже слово – все нацелено на определенный результат, который он умеет предсказывать. Даже безжалостная эксплуатация «Гармонии души» имеет определенный для него смысл. И я подумал, что устранить одну компанию всегда можно с помощью другой – в результате конкуренции выживает сильнейший. Градоначальник возрождает хранилище реальных носителей, дабы люди имели право выбора в таком деле, как изменение себя. Я помогу этому хранилищу-конкуренту обогнать «Гармонию души», я сделаю все так, чтобы у Керта не оставалось иного выхода, кроме того, как уйти с поста главы этой организации. И потом…я верну тебе твою систему… И ты будешь иметь полное право распоряжаться «Гармонией души» так, как тебе заблагорассудится. Но я настоятельно советую тебе прекратить ее работу… Ах, мы же ее еще не захватили… Планы, планы…

- Мы преследуем противоположные цели, Гений, - промолвила Логан раздраженно, направляясь к своему столу за сигаретой. – Ты забываешь, что я хочу не просто вернуть себе «Гармонию души», но и сделать ее такой, какой она была в прежние времена. Я хочу, чтобы она работала на благо общества… и приносила мне деньги, конечно. Надоело существовать в таком состоянии, - женщина показала на себя руками, желая, чтобы на нее взглянули. Гений не посмотрел в ее сторону, по-прежнему его взор был прикован к чему-то, что находилось за окном. – А тебе необходимо, чтобы я вообще закрыла эту систему. Наши желания не совпадают. Зачем ты вообще связался со мной? Зачем, ответь мне?

Логан нервно закурила. Гений не смог сохранять равнодушное спокойствие, когда рядом кто-то курил, а тем более, без него, и как бы нехотя подошел к столу, беря сигарету. Бог молчал, не желая отвечать на последний вопрос Логан, но нескольких красноречивых взглядов хватило, чтобы Гений собрался и начал:

- Мне башни причиняют боль. Сервера, с каким связаны все башни, регулярно передают через меня тысячи осколков чужих душ, и мне, опять же, неприятно. Но я бессмертен. Я могу вечно страдать, окунаться в чужие качества, надеясь от этого умереть, но я все равно буду продолжать свое существование. А, вернув тебе «Гармонию души», я смогу наконец-то обрести покой. Меня породила система. Система может меня уничтожить, и я знаю один способ, в осуществлении которого мне поможешь ты. Только ты, и никто другой. Ибо в моем рождении, Логан, ты тоже принимала участие…

- То есть? – недоуменно спросила женщина, выдыхая дым к потолку. Логан чувствовала себя отвратительно, голова кружилась, сердце бешено стучало, во всем теле ощущалась слабость. Мысли путались.

- Я все тебе расскажу, обязательно. Знай пока, что ты мне нужна. Очень нужна… А еще мне нужно хранилище реальных носителей, и ты мне поможешь в осуществлении моего плана…

Бублик ждал возвращения своего начальника от диких с таким нетерпением и надеждой, как только может ждать жена моряка, дожидающаяся своего мужа из плавания. И, когда на горизонте казавшегося таким бескрайним Нижнего Города показался мотоциклист на серебристом байке, сверкавшего в лучах уходящего солнца, сортировщик радостно всплеснул руками и помчался навстречу своей судьбе, надеясь «перехватить» Киллиана где-нибудь по пути, но обязательно на приличном расстоянии от организации. Чем же будет начальник для Бублика сегодня, зависело только от слов и действий самого работника хранилища, и потому человечек заранее предпринял все возможное, чтобы показать себя в наиболее выгодном свете.

Киллиан двигался к месту своей работы, находясь в состоянии сильнейшего напряжения. Он не думал о том, что ждет его в хранилище, что там еще куча незавершенных дел, нет – занимало его совсем другое: дикие. Если все из того, что сказала дикарка, правда, тогда ему всерьез следует опасаться всех и каждого, даже ближнего своего. А что, если Бублик, самый странный сотрудник его хранилища, тоже дикий? Или Готтфрид? Или… а что, если и Лейтон работает на дикарей, находясь под их гнетом? Вопросы, вопросы и догадки терзали бедную душу Киллиана. И именно из-за загруженности мозга совершенно ненужной во время движения по дороге информацией, именно из-за задумчивости, но в тоже время слишком большого внимания к деталям, расположенным вдоль обочины, людям, Беннет пропустил тот момент, когда Бублик с радостным возгласом будто бы вырос из-под земли на пути Киллиана.

Бублик крикнул, Киллиан заорал не своим голосом, тормоза взвизгнули, система поддержания сжатого воздуха выключилась, а вместе с ней исчез и сам мотоцикл, превратившись в серебристую палку в руках испуганного Беннета. Начальник круглыми, как у совы, глазами уставился на Бублика, но тот ничем не смог объяснить свое поведение, в том числе и неожиданное возникновение на пути движения мотоцикла, и просто пожал плечами, приняв самый невинный вид, какой только мог.

- Ты это чего…самоубийца…под колеса кидаешься? – промолвил Киллиан, забыв про вежливое обращение «вы», часто вдыхая и выдыхая воздух, словно надеясь за пару минут перегнать его весь через свои легкие.

- Нет, никакой я не самоубийца, что вы! Я просто решил встретить вас лично, радуясь, что дикие не убили вас!

- На дороге…кинувшись под колеса мотоцикла… Хороший способ встретить начальника. Хотя… ты…вы же сами сказали, что сегодня прекрасный день, чтобы умереть. Я жив. Вопреки всему и всем. Так, вы меня встретили, что дальше? Вероятно, у вас была еще одна причина задержать меня недалеко от хранилища, не дав тем самым одному добраться до работы, не так ли? – Киллиан, наконец-то отдышавшись, прищурился и принял одну из тех небрежных поз, что символизировала важность и самоуверенность, и которая должна была показать собеседнику, что он ничтожен. Бублик почувствовал исходящую от Беннета ауру превосходства, и как-то поник, стал меньше в размерах, и радость подчиненного немного поутихла, переродившись в качественно новое чувство. Теперь это было что-то, похожее на деловой интерес, что вполне устраивало Киллиана, до этого хотевшего порадовать сортировщика последним выговором.

- Ну, я подумал, что не успею рассказать вам обо всех подробностях сегодняшнего рабочего дня…ведь…мое время теперь дорого. Я вновь работающий человек, со своим графиком работы («Ага, график-то он себе сам уже назначил», - раздраженно подумал Киллиан), и я не обязан говорить кому-либо о подробностях рабочего дня в то время, когда я отдыхаю. Мне остается еще полчаса до того момента, когда мне нельзя будет говорить о работе, и я решил не ждать вас в хранилище, но встретить где-нибудь на пути вашего следования, намереваясь теперь рассказать вам все.

Киллиан всплеснул руками, подняв глаза к небесам.

- Поздравляю, Бублик. Вы сэкономили примерно секунд двадцать, остановив меня раньше, чем следовало, но потратили около двух минут от вашего драгоценного времени, чтобы объяснить суть вашего поведения мне! Согласитесь, это, как минимум, нерационально! А тем более, это вызывает у меня некоторые подозрения, что с хранилищем что-то не в порядке, раз уж вы задерживаете меня здесь, вместо того, чтобы рассказывать все, как есть, все «подробности рабочего дня», и двигаться вперед.

- Я не знаю, поймете ли вы то, что случилось…

- Рассказывай уже. Пойму, - коварно ухмыльнулся Киллиан, сложив руки на груди. Серебристая палка с девизом была прислонена к телу Беннета, но находилась она в таком положении, что ее, при особом желании, можно было бы быстро схватить и использовать в качестве оружия. Киллиан, сверля взглядом свою возможную жертву-подчиненного, уже наметил несколько воображаемых точек на его теле, куда Беннет, в случае чего, будет бить, если ответ Бублика не удовлетворит его. По какой-то странной причине именно сортировщик был первым подозреваемым в том, что, возможно, случилось с хранилищем. Он же, вероятно, на диких работает, или диким является, так что с него взять?..

- Нет уж, пройдемте до хранилища. Я вам покажу и все подробно объясню. Постараюсь объяснить.

И Бублик бодрым шагом двинулся вперед, постепенно переходя на отчаянный бег, точно за ним гнался хищник. Вот только сам «хищник», а вернее, хищное подобие начальника не спешило за своей жертвой, оставаясь спокойным, провожая взглядом подчиненного. Выждав, пока Бублик скроется из виду, Киллиан завел мотоцикл и в одно мгновение домчался до хранилища, представ перед запыхавшимся сортировщиком и входом в здание.

Вот только входа-то и не было. Вернее, нормального человеческого входа, такого, через который цивилизованный человек мог бы войти внутрь здания. Зато была огромная дыра. Отверстие, пробоина, проем – то, что теперь осталось от двери, можно было характеризовать долго. Это как…проход в пещеру, огромную, высокую и светлую пещеру, ведущую к просторному гроту-главному залу. Это как…след от пушечного выстрела, причем стреляли явно изнутри, будто бы обороняясь от кого-то, - безжалостный снаряд, двигаясь по своей траектории, начисто снес половину одной стены холла, разрушив при этом все, что было в прилегающих к холлу комнатах, вынес дверь, разбив ее на миллион крошечных щепок, и зацепил еще и часть стены над дверью, разбив ее на кусочки. Киллиан, видя, что от входной двери ничего не осталось, а проход к главному залу превратился в полосу препятствий из-за всевозможных разрушений, сжал руки в кулаки до такой степени, что костяшки пальцев побелели, после чего уставился на Бублика так, точно это он сотворил подобное с почти вечным, крепким, неразрушимым зданием хранилища реальных носителей.

- Это мне еще как понимать? – прорычал Киллиан, замахиваясь на подчиненного металлической палкой. Голова начальника против воли повернулась в сторону угла здания, и торговец газетами, с перевязанным лицом, напуганный, усталый, едва только встретился взглядом с Беннетом, предпочел бежать прочь, бросив на асфальт свежий выпуск городских новостей.

- Это ваш робот! – пропищал Бублик, инстинктивно закрываясь рукой, едва заметил движение Киллиана, точно она могла спасти его от побоев. - Только он! Он сорвался с места, бросив обслуживание людей, и помчался куда-то в сторону выезда из города! Он выбежал из здания так целеустремлённо, так…красиво…да, сэр, это было красиво! Он выбежал, и ничто не смогло его остановить.

- Даже стены…

Дожди, ветра, даже землетрясения – все хранилищу было нипочём. Его разворовали, его превратили в свое пристанище ненужные обществу люди, но хранилище покорно выдерживало всех и все, находясь в постоянном ожидании лучших времен. Пока…пока в здании не объявился Отем. Робот, почувствовав, что Киллиан хочет уйти из-под его контроля, бросился столь рьяно исполнять приказ о постоянном сопровождении (где бы то ни было) своего подопечного, что крепкие стены здания, не пожелавшие расступиться перед Отемом из-за своей неразумной гордости (если, конечно, она у стен была), оказались пробитыми, разрушенными во время целеустремленного движения механического воина.

- И грохот во время всего этого был? Жуткий такой грохот, будто здание упало, да? – на всякий уточнил Киллиан, хотя и понимал бессмысленность своего вопроса, опуская палку на землю. Бублик тут не при чем. Бить его было бы бессмысленно.  

- Был, да. Верное сравнение с грохотом падающего здания! Это был…жуткий рев, жуткий гул, будто бы земля разверзлась и…

- …показался настоящий ад. Так?

- Все верно, сэр! – радостно запищал человечек, стараясь в это время не смотреть на своего начальника.

Точно. Все совпало. Тогда, когда Киллиан в первый раз увидел Бублика, находясь на чердаке, Отем пробивал дорогу к Беннету с точно такими же разрушениями и точно таким же звуком. Звуком приходящего на эту землю ада.

Значит, и во время начала поездки к диким Беннет слышал точно такой же грохот, доносящийся из хранилища, грохот, неотрывно связанный с целеустремленным исполнением приказов, данных Отему.   

Но раз появилась такая проблема (в лице многочисленных разрушений и хаоса), значит, срочно требовалось ее решить, и мозг Киллиана принялся вырабатывать очередную стратегию устранения последствий устроенного здесь роботом и возможных причин его поведения, не спрашивая разрешения на это у остального тела начальника, и получилось так, что Беннет в тот момент мог только думать, но никак не ругаться на ни в чем не повинного Бублика, подбирая всевозможные обидные сочетания для своего подчиненного. Причина хаоса испарилась сама собой – робот самоуничтожился, свалившись с обрыва, и его обломки лежат где-то внизу, овеваемые всеми ветрами. Зато на устранение последствий требовалось гораздо больше сил и времени, но Киллиан через несколько минут напряженных раздумий и созерцания выломанного входа уже знал, с чего начнет свои действия.

Для начала он сбегал за своей бесплатной газетой, чтобы удостовериться, что его предположения относительно своего плана верны. Вернулся к Бублику, радостный, донельзя довольный, показав сортировщику разворот газеты.

- И что же здесь? – слабо, почти неслышно спросил Бублик, не вглядываясь в текст.

- Здесь – ключ к нашему процветанию, мой дорогой друг! – торжественно заявил Киллиан, поднимая одну руку к небесам. – Что же, вы разве не видите, как чудесно складывается ситуация? В газете написано, что неполадки в системе «Гармония души» будут устранены только к четвергу, а значит, у нас есть еще два дня на то, чтобы окончательно переманить клиентов компании Керта Шмидта к нам! Бублик, наши посетители говорили, что они к нам еще вернутся?

- Говорили, а как же. Вот только они сказали, что для более успешной работы с клиентами требуется вернуть робота, а то, цитирую: «Этот сортировщик, заменяющий вашего Отема, работает крайне медленно, хотя и устраивает потрясающие представления во время поисков носителей!». Конец цитаты.    

- Главное, что они пообещали вернуться, а они, я вам гарантирую, будут ходить к нам, пока «Гармонию души» не наладят. А для этого необходимо…

- Прибраться? – неуверенно высказал свое мнение Бублик, полагая, что фраза Киллиана требовала продолжения.

- И это тоже верно. Но для начала следует вернуть всю разворованную из нашей организации мебель. И, Бублик, повысить вашу работоспособность. Ибо мне необходима продуктивная работа, нацеленная на зарабатывание денег, а не всяческие «шоу», которые, по сути, отнимают много дорогого вам времени и не всегда эффективны в достижении последней, крайне важной задачи.

- Вы о деньгах?

- Конечно же! Поэтому, Бублик, работайте над собой. Придумайте что-нибудь, облегчающее и убыстряющее поиск носителей информации.

Руки Бублика опустились, голова тоже, а глаза начали рассматривать увлекательнейший асфальт.

- Вы же понимаете, что ничто другое, кроме компьютерного поиска и моего музыкального метода не может помочь с определением владельца жесткого диска. Но компьютеры дороги, как величайшее сокровище всех времен, сложны, как устройства пришельцев. А мой метод, хотя и отнимает массу времени, но весьма приятен людям – на поиск носителей любят посмотреть, что бы там не говорили.

- Э, Бублик, друг мой, пора отходить от традиционных методов поиска. Придумайте что-нибудь. На это я даю вам…два дня. А потом, если вы ничего не придумаете, подарю вам выговор. Последний…

И Киллиан, гордо подняв голову, ощущая, как он держит в руках едва ли не половину судеб людей всего мира, прошествовал внутрь здания, зайдя в главный зал. Разумеется, там, кроме разрушений, учиненных роботом, еще находилась достаточно свободная площадка, освобожденная от мусора, для танцев с дудочкой, и были новые, почти что двухметровые, мощные, но неаккуратно сложенные в башни многочисленные стопки носителей. Беннет вздохнул, повернулся к верному Бублику, маленькими шажками спешащему следом, но, посмотрев на его лицо, непримечательное лицо непримечательного человека, понял, что нечего даже думать о перевоспитании сортировщика, в том числе и отучении его от некоторых привычек (например, складывать носители в башни). Он – такой, какой был до прихода многоликого на пост начальника, таким он и останется навсегда. Неизменная личность, могущая посоперничать со своей неизменностью с душой Киллиана.

- Мда… А где деньги за оказанные людям услуги? – неожиданно для работника спросил Киллиан. Человечек вздрогнул, переменился в лице, сжал губы и покачал головой, показывая нежелание говорить, и никто, даже Киллиан, не знал, что в тот момент в голове у Бублика происходила напряжённая борьба. Сортировщик метался между вариантом «некрасиво и неправдоподобно соврать, попытавшись переложить вину на другого» и «сказать все, как есть, но быть наказанным». Бублик изначально остановился на первом варианте, но Готтфрид не подходил на роль, которую ему мог бы уготовить сортировщик – роль транжиры заработанных денег, а робота поблизости не было - более ни на кого нельзя было свалить этот чудовищный груз самого факта преступления. Все-таки пришлось сказать правду, ведь другого выхода из ситуации работник все равно не видел.

- Знаете, - нерешительно начал Бублик, теребя руками магическую дудочку, неизменную часть своего образа, - я тут подумал, что если наша организация вновь заработала, то я, как полноправный сотрудник хранилища, могу позволить себе время обеда, какое было у меня раньше, и я…

- Пошел в ресторан!.. – ужаснулся Киллиан, садясь на корточки, закрывая при этом голову руками.

- Почти, - довольно усмехнулся Бублик. Правда, улыбка сползла с его лица, едва только Беннет кинул на него взгляд, полный пренебрежения и злобы. – Я, увидав эту кучу деньжищ, знаете ли, сорвался… Я вспомнил, как же давно не ел нормально, как человек, принадлежащий обществу. Я вспомнил, что в последнее время в моем рационе преобладали только крысы и голуби, зажаренные вместе с грибочками со склонов здешних гор, и я пришел в один замечательный трактир, где бывал раньше, заказал себе одно, скромное блюдо за пять тенгиримов, а потом заказал еще одно, и еще… Вы в порядке, сэр? – обеспокоенно спросил Бублик, заметив, что Киллиан больше не кидает на него взгляды, преисполненные ненависти, а только и делает то, что раскачивается вперед и назад, беспрестанно бормоча только одну фразу: «Деньги… он проел все мои деньги!»  

Бублику было гораздо легче жить. На нем не висело бремя ответственности за врученное в руки предприятие. Над ним не стоял бдительный Лейтон, умеющий просчитывать каждый шаг Киллиана, чтобы потом устроить нудный разбор действий Беннета, а, в случае чего, могущий придумать и ужасное наказание, приблизив сына к могиле. Над ним не было никакого робота…стоп, робота уже нет, так что этот пункт из списка всяческих причин своего страдания Беннет спешно убрал. В любом случае, Бублик мог существовать спокойно, не задумываясь о последствиях своих действий, и этот сортировщик, наивный, странный сортировщик, мог, в отличие от Беннета, почти что свободно тратить заработанные всей организацией (то есть Отемом и Бубликом, сменившим робота на его посту) деньги на себя, даже не предполагая, что сей шаг приведет к не самом лучшему результату. Даже не задумываясь, что подчиненные влияют на начальника так же, как и начальник влияет на подчиненных. Не зная, что начальник из-за опрометчивого поступка сортировщика находится слишком близко от края своей могилы.

Киллиан покачивался, напевая странное заклинание, вероятно, призванное вернуть деньги или вызвать у сортировщика угрызения совести за свой поступок, а Бублик в тот момент, понимая, что к Беннету лучше не приближаться, начал было медленно отступать к выходу из зала, как его остановил грозный окрик начальника:

- А ну-ка быстро замер на месте, сортировщик проклятый! Обжора! Транжира! Как ты мог так со мной поступить! Предатель! Ты не знаешь всего, что ты своими действиями обрушил на мою голову!   

Забыв про всяческое приличие, вежливость отбросив как ненужный атрибут цивилизованных людей, Киллиан резко вскочил с пола и в одно мгновение оказался рядом с перепуганным сортировщиком, поднимая того за грудки и прислоняя его к двухметровой башне из носителей. На сей раз башня не выдержала такого напора и начала падать, увлекая за собой нападающего и жертву. С чудовищным грохотом Киллиан, Бублик и сложная конструкция из носителей упали на пол; Беннет утонул в быстро разъезжающихся в стороны дисках, Бублик тоже оказался погребенным под прямоугольниками носителей, но самое главное – нападение на сортировщика прекратилось так же неожиданно, как и началось. Киллиан несколько секунд еще пытался достать рукой извивающегося сотрудника хранилища, но, не сумев это сделать из-за ограниченности своего движения, успокоился и, вытащив голову из дисков, продолжил кидать тяжелые, полные огня взгляды на своего подчиненного.

- Ты!.. Как ты вообще посмел это сделать? Растратить деньги! – злобно прокричал Беннет, и только сейчас он заметил, какое же сильное эхо в главном зале. Звук, отталкиваясь от стен, как мячик, поскакал по другим помещениям – было слышно, как громкая фраза Киллиана теряется в залах хранилища, залетая в самые удаленные места.

- Я не виноват! Это случилось из-за потребностей моего организма! Он, то есть организм, хочет есть! – отчаянно крикнул Бублик, стараясь поглубже зарыться в гору носителей, дабы скрыться от гнева начальника. – Там, среди денег, и моя доля была, не только этого вашего робота! Я, когда он сбежал, за него работу выполнял!

- Неэффективно выполняли, Бублик! Вашего в заработанном совершенно не было, если о вас сказали, что вы большую часть времени протанцевали! Выговор вам!!!

На шум словесной перепалки явился идол Готтфрид, как всегда, грозный, величественный, спокойный, со своей аурой подавления. Там, откуда он пришел, гремел рок, напоминая раскаты грома во время шторма на море. Это отчасти объясняло причину, отчего Готтфрид пришел в главный зал только сейчас. Другой причиной могло быть и нежелание выполнять какие-либо телодвижения для человека, к которому он не нанимался на работу, и следование пресловутой программе, заложенной в каждого робота – то есть совершение только необходимых действий. Идол, грозным взглядом оценив место схватки, наклонился к горе дисков и вытащил из нее людей, поднял их до уровня своего лиц, предусмотрительно разведя в стороны, держа каждого на своей руке, как игрушки. Казалось, Готтфриду не составляет никакого труда держать вот так вот взрослых людей на своих руках, да еще и в течение нескольких минут, пока он терпеливо ждал, что Киллиан и Бублик успокоятся и замолчат. Те не замолкали и не успокаивались, пока тот не крикнул оглушительно:

- Молчать!!!

И люди послушно затихли, увидев мощь еще не начавшего бесноваться языческого бога. О том, что же могло быть дальше, они старались не думать.

Готтфрид, добившись долгожданной тишины, кивнул и поставил Бублика и Киллиана на пол. Смерил людей тяжелым взглядом, в котором читалась скука дождя, но сила бушующей где-то в глубине души грозы, после чего спокойно прогрохотал с вопросительной интонацией:

- А где же этот ваш робот Отем?

Киллиан, уставившись на великана, неожиданно засмеялся, чувствуя себя опустошенным после всего, что произошло сегодня за день с ним. Постоянный страх какого-нибудь нападения (боязнь диких), или неожиданностей (как появление Отема за спиной во время движения или Бублика перед мотоциклом) вымотал Беннета, и он не мог уже оценивать реально ситуации, в которых то и дело оказывался, отчего безумие накатило на него волной, лишив способности адекватно реагировать на происходящее. Киллиан смеялся, и с каждой минутой своего безудержного смеха он чувствовал, как жизнь становится легче, и все проблемы, сегодня навалившиеся на него, не так уж и сложны, но вполне решаемы.

- Отем? – постепенно успокаиваясь, проговорил Киллиан. – Отем больше не придет. Правильно сказал Бублик – сегодня прекрасный день, чтобы умереть…

   

- Двадцать лет уже прошло, не могу знать, станет ли тебе лучше, или нет, все-таки сумасшествие истощает тело не хуже всякой заразной болезни. Двадцать лет ты ждал, находясь в бессознательном состоянии, пока к тебе вернется утраченная личность… На наше счастье, в Крейбирт прибыл этот молодой человек, этот начальник хранилища реальных носителей, и именно с твоим жестким диском, - я считаю, что это был знак свыше. Знак, что нам пора просыпаться.  

Неловким движением она поднесла носитель к компьютеру на спине худого, очень бледного, почти прозрачного человека, и присоединила диск к телу своего мужа. Несколько пугающих мгновений ничего не происходило. Эти секунды, прошедшие впустую, ничего в себе не несущие, отсчитывало ее сердце, колотящееся сильно, резко выбрасывающее кровь к голове. Она неожиданно почувствовала сильное волнение, но почти сразу же успокоилась, поняв, что, по сути, если что-нибудь сейчас случится (вдруг!), то вряд ли это «что-то» изменит ее жизнь…или нет? Она не могла знать наверняка. Двадцать лет она покорно ждала, но не чуда, а чего-то иного, скорее всего, логического завершения всей этой истории с «дикими» - сумасшедшими людьми современности. Она ждала, пока умрет сама. Умрет ее муж. Умрут все те, кого она знала, с кем скрывалась в заброшенном городе. Умрет еще одна частица прошлого, хотя на смену старым «диким» непременно придут новые «дикие» - правда, она их уже не увидит.  

- Хм… Я не знаю, может, это не твой жесткий диск, если твое тело никак на него не реагирует? Может, в хранилище ошиблись?

Но Бублик никогда не ошибался. Это был диск Дэна Грейнжера, носитель личности этого человека, ее мужа, и информация, что была записана на нем, постепенно смешалась с нервными импульсами, достигла мозга, и, встретив там сопротивление, с успехом его преодолела и вклинилась в центр управления телом.

Дэн изогнулся, приподнялся на кровати, и с нечеловеческим ревом воздел руки к грязному потолку. Упал обратно на смятую постель, крепко сжал зубы, застонал, заметался, схватил рукой дырявую занавеску, сдернул ее вместе с металлической трубкой-креплением, опять громко крикнул и, неожиданно для единственного свидетеля сего ужасного события – своей жены, замер, уставившись стеклянными глазами в потолок. Женщина не пошевелилась, не кинулась на помощь – она оставалась недвижимой, как статуя, смотря с безразличием, пренебрежением на своего мужа. Что будет, если он обретет разум? Велика вероятность, что он двинется в город. А что бывает с теми дикими, кто ушел в город? Правильно, их либо растерзывают (причем сами горожане), либо они поступают на службу, такую, где заставляют много работать руками, и непременно по чьей-нибудь указке, и мало платят – например, в охрану города, которую периодически посылают на всяческие задания типа «убей столько-то диких и принеси их головы». Зачем наживать себе врага? Проще убить мужа, пока еще ничего не произошло, проще и гораздо безопаснее для себя и всего сообщества дикарей, и желательно сделать это сейчас, пока разум все еще не подчинил себе тело.

Она двинулась к выходу из комнаты, медленно, как-то неуверенно, точно вкладывая в каждый свой шаг сомнения относительно возможных действий. Нож не был далеко, не был спрятан, что стоит до него дойти? Оказалось – многого стоит. Проснулась жалость к мужу-безумцу, проснулась злая совесть, не дающая уйти из комнаты. Она кричала – постой, оглянись! Дай мужу шанс! Он еще может быть тебе полезен! Но женщина отчаянно не хотела слушать свою совесть, и ей, к величайшей радости, не пришлось это делать, так как прикосновение холодной и влажной руки к своей ладони отвлекло ее от угрызений этого душевного контролера.

Обернулась, вздрогнув.

Муж, утонув после борьбы со своим разумом в одеяле, смотрел на свою жену своими серыми, проницательными, умными глазами, и ей неожиданно стало стыдно за свое малодушие.

- Я спал? Все это время спал? – тихо спросил он приятным голосом и слабо улыбнулся.

- Спал, милый, - вздохнула женщина, садясь на край кровати. – Спал, а теперь пришло время просыпаться. Всем нам.

После того, как Бублик оказался изгнан из организации, Киллиан ощутил внутреннее удовлетворение, настроение улучшилось, и потому начальник напевал что-то себе под нос, готовясь к долгому и спокойному сну, совсем не думая про завтрашний день. Готтфрид за стеной наконец-то отключил свою жуткую музыку и перешел в «режим ожидания», аналог сна у роботов и у всех, кто имел сущность робота. Спали Призраки Хранилища, спали, не желая тревожить покой обитателей этого здания. Где-то спал Бублик, наверняка на улице, наверняка под дождем (как то рисовало воображение Киллиана), хотя на небе не было туч вообще. Спали дяди, спали тети, спали диктаторы мира сего.

Была ночь. Изначально ночь спокойная.

Киллиан устроился как можно удобнее на жестких дисках, которые в хранилище исполняли роль почти всей мебели (в том числе и кровати), и попытался заснуть. Но сон не шел. Долгое и вдумчивое созерцание маленького пыльного окошка под потолком своей комнатки-уборной не только не утомило, но еще больше взволновало его душу, будто созерцание столь скучной детали было делом крайне увлекательным и захватывающим. Не помогло уснуть и разглядывание трещинок на потолке. Комната неожиданно преобразилась под магическим влиянием ночи, превратившись в крайне интересное помещение, могущее посоперничать разве что со Страной Чудес. И Киллиан так увлекся любованием необычными сторонами у обычных предметов, что когда его начали отвлекать какие-то громкие шаги, раздающиеся в том помещении, что располагалось над его кабинетом, Беннет хотел было по старой привычке проживания в многоквартирных домах вскочить к телефону и позвонить соседям, дабы они не мешали ему в столь прекрасном ночном занятии. И он действительно встал с жёсткой и неудобной «кровати», двинулся в сторону полки, собранной из всё тех же носителей, не отрывая при этом взгляда от увлекательного потолка с трещинками, но, когда он дошел до своих вещей и взглянул на них, к нему пришло понимание двух вещей. Во-первых, он никому не может позвонить, ибо телефона у него не было – он продал его за бесценок в особо тяжелый период своей жизни. Во-вторых, он не может позвонить соседям, так как он, не считая Готтфрида, мирно спящему за стеночкой, находится во всем хранилище один, а иных, непрошенных жильцов тут не было. Здесь был не многоквартирный дом, и соседи не могли помещать Киллиану в его занятии, а значит, все это давало ему основания полагать, что он во время созерцания комнаты мог уснуть и не заметить этого, даже во сне не прекращая изучать рельефы потолка и паутину на окне.

Но звук шагов повторился. Киллиан ущипнул себя, раз, другой, осознал, что боль, причиняемая щипками, реальна, однако все же решил, что и во сне может быть больно. Посмотрел на свои старые наручные часы – они показывали полночь. Двинулся за фонариком, запуская очередной сюжетный ход, в порядке вещей присутствующий почти в каждом фильме ужасов.

Он пошел ночью проверить пустое и темное здание на наличие в нем «источника странных звуков».

Сказать, что Киллиану было страшно, нельзя. Он не боялся ничего, потому что всерьез думал, что находится в своем сне, а, значит, если ужасное и страшное нечто из всех фильмов ужасов, скрывающееся за каким-либо темным углом в ожидании глупой жертвы, нападет на него, то Беннет просто вылетит из мира сна в реальность.

Фонарь почти не был нужен, в хранилище было светло – через многочисленные огромные оконные проемы в залы попадал серебристый лунный свет. Пол не скрипел, так как скрипеть по определению не мог – он был бетонным, к разочарованию всех сценаристов страшных фильмов. Ничто и нигде не хлопало дверями, ветер не завывал жуткие песни, никакие монстры не шныряли тут и там, хорошенько пугая героя. Нет, ничего не было. Стояла глубокая тишина, и шагов этого загадочного соседа сверху слышно не было, даже по мере приближения к той комнате, которая располагалась над кабинетом Киллиана.

Осторожно открыл дверь, ведущую в точно такую же уборную, как и кабинет Беннета. Отличие первого помещения от второго было лишь в том, что в первом каждый сантиметр пола был занят кучами носителей, пыльных, местами покорёженных, и Киллиан, увидев сие безобразие, вспомнил, как же Бублик быстро прибрался на втором и последующих этажах. Приборка не доставляет много хлопот, когда есть свободные и ненужные комнаты, куда можно сгрузить весь мусор, вместо того, чтобы его выбрасывать. Это был еще один минус к качеству исполнения заданий сортировщика, и еще один плюс к правильности изгнания работника из хранилища. Киллиан злобно ухмыльнулся, вспомнив сортировщика и его жалостливое лицо, когда Беннет указывал ему на дыру в стене (нынешний аналог двери). С ожесточенной радостью принялся шагать по носителям, доламывая их окончательно, находя в этом своеобразное удовольствие. Осмотрел каждую кабинку, обнаружив за хлипкими дверцами очередные завалы из жестких дисков, которые с грохотом высыпались под ноги начальнику. Осветил все углы в уборной, но не обнаружил и следов чьего-либо пребывания в помещении, Киллиан уже собирался было вернуться в свою «кровать», обернулся к двери…

И с громким криком подскочил к потолку, замахиваясь руками на того, кто предстал пред ним.

Кошмарного вида человек, худой, плохо одетый, с каким-то гнездом на голове вместо волос, странными, колючими глазами и неприятной улыбкой на лице, двинулся вперед, закрывая грязной, мокрой и холодной рукой рот вопящему Киллиану, и многоликий уже в который раз осознал, что приятнее всего закрывать рот кому-либо, но не быть тем, кому его закрывают. Беннет отчаянно отталкивал руками ладонь незнакомца, но тот оказался неожиданно сильным и крайне настойчивым, не отнявшим руку от лица начальника до тех пор, пока тот не успокоился сам. Киллиан перестал кричать только потому, что понимал, что если он продолжит издавать столь громкие звуки и дальше, грязная рука по-прежнему будет прикасаться к его губам, после чего стал отплёвываться, пытаясь утереть рот рукавом одежды. Человек, неловко отступив на один шаг, встряхнул ладонями, развел их в стороны и, присев, опустил к полу, к многочисленным носителям, но не прикасаясь к жестким дискам. Киллиан отступал к противоположной стене без боязни, понимая, что он находится в своем сне и ничего ему это порождение сна сделать не сможет.

- Ты это чего? – строго начал было Беннет, но незнакомец, хищно сверкнув глазами, не стал отвечать.

Он поднялся, и вслед за его ладонями взлетел десяток жестких дисков, точно поднятых в воздух за невидимые ниточки, и незнакомец, коварно ухмыльнувшись, с силой отвел руки от себя, будто бы бросая мяч от груди – он послал сильнейший электромагнитный импульс, отразившийся реальной болью, переданной через компьютер и носитель информации Киллиана, в его теле; летающие пластинки по команде послушно двинулись вперед, к Беннету, который неожиданно осознал, что бежать ему некуда, и скрыться тоже невозможно. Он прижался сильнее к спасительной стене, надеясь, что смерть во сне наступит быстро. Конечно, умереть от того, что какой-то незнакомый маг запустил в тебя носителями чьей-то личности, было крайне глупо, Киллиан вообще не планировал умирать, ни во сне, ни в реальности, но, похоже, кто-то, в кого он не верил, распланировал жизнь за него.

И, когда носители приблизились к нему (а Киллиану казалось, что они летели до него больше минуты, хотя на самом деле прошла пара секунд), Беннет, вопреки ожиданиям, не проснулся, не умер, зато с громким стуком тысяч забиваемых гвоздей оказался пришпиленным к стене – тот маг, что запустил в него жёсткие диски, сделал это с такой силой и таким мастерством, что они не разбились от удара, но вонзились в стену, зацепив немного одежды Киллиана возле каждой конечности и тела. Беннет был распят. Самолюбие начальника было уязвлено.

Киллиан дернулся, раз, другой, но носители-гвозди держали крепко.

Человек, видя его усилия, вновь ухмыльнулся и медленно подошел к начальнику, провел своим грязным пальцем по лицу Беннета, ногтем оставил царапину на щеке.

- Что ты…что вы себе позволяете? – взвизгнул Киллиан, отчаянно извиваясь, как червь.

- «Вы»? Прекрасно. Так ко мне еще не обращались, - бесцветным голосом промолвил человек. – Обычно для всех я просто «дьявол». Мне льстит, что ко мне обращаются на «вы». А теперь – к сути дела. Вы ведь полагаете, что я пришел сюда не только для того, чтобы поболтать с вами о проблемах восприятия моей персоны в этом нецивилизованном обществе?  

Киллиан кивнул.

- Прекрасно. Меня зовут Гений, он же Дьявол, он же Бог, и я буду вашим мучителем, по крайней мере, ближайшие два дня. Вас зовут Киллиан Беннет, хотя это не основное ваше имя. Меня привели сюда воспоминания. Чужие воспоминания, а так же части личности, какие-то качества… Здесь хранится все то, что людям ненужно, как и на виртуальных серверах. А ты задумывался, почему вообще люди отдают сюда то, что принадлежит их душам? То, что неотделимо в принципе?

Киллиан покачал головой.

- Я думаю, все стремятся к некому идеалу, который они видят в других людях, звездах, политиках и прочих. А ведь идеальных людей нет. Понятие «идеальность» не трактуется однозначно. Для каждого это понятие свое. Однако люди – существа упорные, но крайне глупые. Они постоянно редактируют свою личность, надеясь стать лучше, но в итоге превращаются в полоумных дикарей. Такой ли была суть движения к идеалу, которую вкладывал в свою систему создатель «Гармонии души»? А вашего хранилища? Но, давай порассуждаем на тему необходимости что-то отдавать. У тебя ведь в прошлом есть что-то такое, что ты не просто не любишь – чего боишься, чего желал бы убрать?

- Есть, но я никогда бы не воспользовался «Гармонией души». Я отлично осознаю последствия данной процедуры.

- Хм, начальник хранилища реальных носителей, предлагающий людям услуги именно по редактированию личности, но не принимающий эту идею – что-то в себе менять? Ты необыкновенный человек.

- А ты необыкновенный ночной гость и мучитель, разговаривающий тут со мной, вместо того, чтобы просто прикончить, - огрызнулся Киллиан, забыв про «вы» и никому не нужную вежливость.   

- Слишком уж необыкновенный? Обычный Бог, обычный Дьявол, ведущий обычный разговоры с тем человеком, на которого упал взор. Разумеется, от твоих речей зависит, куда попадет твоя душа.

- Я не верю в ад или рай. Я не верю в богов. И я не могу поверить в то, что ты одновременное воплощение и Дьявола, и Бога сразу. Это невозможно.

Человек в одно мгновение оказался рядом с лицом Киллиана, и Беннет попытался отодвинуть свою голову от смрадного дыхания Гения. Безрезультатно.

- Возможно, едва только ты познаешь, каким я могу быть во всех своих воплощениях, ты поймешь, о чем я веду речь. Воплощения зависят исключительно от того, какие качества эти дураки, населяющие городок, отдадут серверам.

- Ты с «Гармонией души» как-то связан? – подленькое опасение шевельнулось в душе Киллиана. Он похолодел, замер, весь напрягся, приготовившись слушать возможные откровения ночного гостя. Но он, похоже, не спешил расставаться тайнами, одному ему известными, и сказал лишь:

- Угадал. Но мы отвлеклись, а мое время, как и время этого сортировщика Бублика, которого ты выгнал, дорого. Итак, у тебя в прошлом тоже есть не самые лучшие моменты жизни. И у других людей они тоже есть. Другое дело, когда воспоминания и некоторые качества, сформировавшиеся после каких-либо событий твоего существования, тебе не доставляют беспокойства. Но многие люди стремятся избавиться от чего-либо в своей душе именно потому, что зная или имея это, невозможно жить нормально. Иные, конечно, убирают что-либо именно под влиянием моды, а не по своему желанию, таких дураков тоже хватает. Но я расскажу тебе о том случае, когда расстаться со своим прошлым и своими душевными качествами просто необходимо. Однажды в этом, или, может, каком-нибудь другом городе, жила девочка, милая, добрая, веселая девочка. Случилось так, что девочка эта вместе с родителями попала в аварию во время поездки в другой город. Мать умерла, отец, хотя и был сильно покалечен, но выжил. Девочка осталась невредима, но она, видя смерть своей матери, была поражена, напугана, угнетена, и это воспоминание осталось с ней на долгие годы, и все эти годы картины прошлого терзали ее душу, не давали ей спокойно жить. Она стала бояться машин, бояться дорог. Отец, видя, какой стала его прежде веселая дочь, принялся напряженно обдумывать, что же следует сделать, чтобы облегчить ее положение. Он был изобретателем и всегда придумал и создавал что-либо на благо общества. И так возникла система, тогда еще без названия, для редактирования личности. Вырезать воспоминания об аварии и смерти матери оказалось недостаточным для девочки – она по-прежнему боялась машин и дорог, хотя не могла объяснить, какая же причина этого страха. И потому отец пошел дальше и затронул ту область, что раньше была недоступна для машин, но являлась тем, что меняет лишь сам человек – душу. Он убрал из ее личности все качества, которые мешали девочке жить нормально, а потом удалил и прочие черты, не нравящиеся в своей дочери. Так родилась «Гармония души» - система, созданная для того, чтобы делать людей лучше. Так родился я. Гений.

- Хм, прекрасно, - произнёс Киллиан, понимая, что эта фраза была бессмысленной. Он знал, что «Гармония души» изначально была организацией, несущей благо людям. Об этом ему поведала дикарка. И тут Беннет, вспомнив свою недавнюю встречу с дикарями, спросил у Гения то, что его интересовало больше всего: - А ты ведь тоже из этих безумцев-диких? Ты упомянул, что «родился» после того, как заработала система «Гармония души». Значит, что система сделала тебя безумным, не так ли? Ох, правильно меня пугала эта бабка в пустыне! Дикари повсюду!

- А вот это вторая часть моей истории. Система-то появилась, она несла добро людям, но вот в дело вмешался некто, кого ты, возможно, отрицаешь. Итак, какой-то злой бог рассудил, что создателю «Гармонии души» следует модернизировать свою организацию, благо, идей по поводу будущих улучшений хватало. И взял создатель этой системы кредит в банке, и начал было на эти деньги делать или закупать новое оборудование, пока к человеку не пришли злые дяди, называемые судебными приставами, сообщившие ему прекрасную новость: «Друг мой, ты воспользовался фальшивыми деньгами. Доказать, что ты их взял в банке, невозможно. Ты ими расплачивался везде, а, значит, должен теперь отдать всем организациям, где ты закупал детали для своего оборудования, реальные деньги – заменить, так сказать, подделки, данные им». И понял тогда создатель «Гармонии души», что он банкрот, ибо денег, которыми он мог бы расплатиться за фальшивки и дать полицейским «на лапу», дабы не заводили на него дело, как на преступника, не было, не мог он заплатить и кредит банку, все ушло в дело.

Киллиан широко распахнул глаза. Воистину, он знал множество способов, как заработать быстро, и думал, что производство фальшивых денег (новый способ, находящийся на стадии тестирования его жизнеспособности) поможет стать ему богатым в самые краткие сроки. Деньги, что производил он на маленькой подпольной фабрике, расположенной в одной из заброшенных шахт, нельзя было отличить от настоящих. Этими деньгами Киллиан везде расплачивался, их же клал себе на банковский счет. Банк, разумеется, вложенными деньгами пользовался. Эти деньги постепенно распространились по всему городу, пока полицейские (а может, кто-нибудь другой) не обнаружил, что это высококачественная фальшивка. Последним, кто брал кредит к банке, был Роберт Мэрриган, создатель «Гармонии души», и полицейские, недолго думая, решили обвинить его в фальшивомонетничестве, думая, что такой богатый человек, как он, опасающийся за свою честь, наверняка заплатит всем, кто этими деньгами пользовался, заплатит и адвокатам, и судьям, чтобы те оправдали его. Но их план не сработал. Роберт не смог расплатиться, «Гармонию души» отобрали за долги, вручив систему Керту Шмидту – по одной из версий, написанных в газетах, его другу, некогда работавшему над созданием этой организации.

Киллиан ужаснулся открывшегося ему понимания настоящего положения вещей. Ужаснулся, так как никогда не думал, что встретится с жертвами своих многочисленных мошенничеств, ничего об этих людях не узнает. Видно, мир действительно был меньше, чем он ему когда-то казался, и все люди находились рядом, и, разумеется, спрятаться от них невозможно.

- И что из этого вышло? – продолжал Гений бесстрастно и холодно. – «Гармония души», как ты знаешь, оказалась в чужих руках, так как Роберт не смог бы дальше содержать огромную организацию, и этот новый владелец начал эксплуатировать систему безжалостно, без остановки, не говоря людям о том, что цель редактирования личности изменилась. Раньше она несла добро, теперь она несла зло, теперь она несла безумие людям и большие деньги в карман Керта Шмидта. Тогда родились первые дикие. Но кто же виноват в том, что «Гармония души» стала такой? Кто? Ты ведь знаешь, Килли, не правда ли?

«Знаю», - уныло подумал Киллиан. Во всем виноват только он. Он, разбогатевший на обмане, на чужой беде. Он виноват в том, что вокруг города живут дикари, он виноват в том, что ежедневно тысячи людей теряют свою личность, не имея возможности вернуть ее.

- А, я же говорил, что есть у тебя что-то, что тебе не хотелось бы помнить. Вот, я дополнил твои воспоминания еще и последствиями. И какой же вывод напрашивается, а, Килли? – спросил Гений, опираясь о стенку.

- Вывод? Я думаю, сейчас моя цель в том, чтобы предотвратить появление новых безумцев. Но я именно этим и занимался! Вернее, собирался заниматься, но первые шаги уже сделаны! Мы возвращаем память и личность всем тем, кто пользовался «Гармонией души»!

Рука Гения прикоснулась к лицу. Тот недовольно покачал головой, закатив глаза.

- Ох, все не так! – крикнул бог, делая резкое движение вперед. – Ничего-то ты не понял. Тебе надо вывести из строя то, что сотворил ты! Сделать так, чтобы «Гармония души» перестала работать! Иначе говоря, победить конкурента – Керта Шмитда – в этой нелегкой борьбе!

- Ты хочешь от меня только этого? – удивился Киллиан. – Но почему бы тебе не прийти с этим предложением ко мне днем? Почему ты вламываешься в хранилище ночью, пришпиливаешь меня к стене, заставляешь вспоминать не очень приятные вещи, болтаешь тут со мной, говоря о сути дела только спустя столько времени, и все это вместо того, чтобы нормально, как все люди, прийти ко мне в обычное для всех посещений время, войти в мой кабинет, сказать коротко и ясно все, что надо, договориться о совместных действиях?

Негодование Беннета росло с каждым словом. Гений же никак не реагировал на повышение тона, флегматично взирал на извивающегося человека. И тут Киллиан неожиданно для самого себя замолк, осознав, что все, начиная от выбора слов, и заканчивая построением предложений, сути, вложенных в них, присуще только ему, многоликому – обычно он именно так вел любые диалоги, заставляя людей прислушиваться к нему, пробуждая в них те чувства, которые были необходимы Беннету. Гений наверняка знал, что договориться с Киллианом почти что невозможно, если только не пригрозить ему очередным Отемом, и просто отразил личность человека, воспользовавшись теми же приемами, которые так любил начальник.

Просто отразил… Гений был гениальным зеркалом, если даже сам Киллиан не понял, что он имеет дело с самим собой.

- Сэр, там посетители в главный зал пришли, что с ними делать? – раздался где-то рядом громовой голос. Очень громкий стук, прогремевший после того, как дверь, открытая пинком, ударилась о стену, оглушил Киллиана. Неловкое молчание пришедшего, переминание с ноги на ногу, что вызывало ужасающий хруст доламывающихся носителей, разбросанных на полу, раздражало. И снова раскат грома, на сей раз с нотками удивления: - Ого, сэр, это же откуда здесь столько бабочек?

Многие вещи происходят без нашего ведома и контроля, в особенности, когда это связано с организмом. Например, процесс перехода в состояние сна. Это необыкновенные мгновения, когда тело уже расслабленно, разум понемногу отключается, выдавая порциями различный словесный бред и разнообразные образы, когда ты понимаешь, что уже засыпаешь, видишь себя как бы со стороны, осознаешь, что пробудиться можешь, но не желаешь, отдаваясь во власть сна. Так обычно происходило и с Киллианом – из ночи в ночь. До вчерашней сцены с Гением. Киллиан попросту не понял, как и когда отключился, почему позволил себе уснуть в присутствии этого странного типа (наверняка дикого!): сон накатил черной волной, утопил в себе сознание человека, стер все воспоминания, и вот, теперь…  

Киллиан открыл глаза, нехотя, потому что не желал он видеть этот мир, а тем более, того, кто пришел полюбоваться на начальника, все еще висевшего на стене. Многоликому было достаточно и слушать прибывшего. Но глаза были открыты, притворяться больше не было смысла, и мир радостно встретил окончательно проснувшегося Киллиана хаосом в уборной, множеством окурков, разбросанных по всему полу, почти что выломанной дверью (ее окончательно доломал Готтфрид) и миллионом бабочек, сидящих везде – на стенах, потолке, полу, маленьком окне, на самом начальнике. Готтфрид замер, опасаясь потревожить это неземное видение.

Бросив на языческого идола один недовольный взгляд, другой, Киллиан отчаялся, встретив непроницаемую стену непонимания, возведенную крайне довольным Готтфридом, и начал просить спасения уже с помощью громких фраз:

- Сними меня со стены! Живо! Я приказываю!

Готтфрид флегматично взглянул на многоликого, но не бросился исполнять приказ, разведя руками в стороны:  

- Я не нанимался к вам на работу, сэр.

- Ах, вот как! А ну, сними меня! Живо! А то выгоню из хранилища! – взвился Киллиан, смешно извиваясь на стене, как червяк.

Идол хмыкнул, скрестил руки на груди.

- Вы же знаете, что не сможете меня выгнать, так зачем же говорить об этом?

- Сними!!! – заорал Киллиан, дернулся, намереваясь каким-то неведомым образом оторвать от стены руку и ударить непокорного человека (неважно, что расстояние до него было большим), но неожиданно чудо свершилось, и боги, в которых Беннет не верил, смилостивились, позволив многоликому наконец-то высвободиться из своего плена. С громким треском порвалась пронзенная в нескольких местах одежда, и Беннет легко выскользнул из своего плена, выскользнул, оставшись в одних лишь широких семейных трусах с маленькими сердечками. Приземлился на пол, так же изящно, как раненная кошка, и с таким же безумным кошачьим ревом кинулся вперед, неистово размахивая кулаками.

В воздух влетели тысячи разноцветных бабочек, потревоженных Беннетом, которые закружились, затанцевали, почти что скрывая из виду конечную цель следования Киллиана.

Готтфрид снова ухмыльнулся, отмахнувшись от вихря бабочек, кружившегося возле него. Поймал Киллиана двумя руками за плечи, когда тот уже намеревался его ударить, поднял его на уровне своей головы, строго взглянул и, вместе с пленником, быстрым шагом направился из уборной, вниз. Как понял Беннет, он нес его…

- Нет! Только не к посетителям!

- Извините, сэр, но вам, как начальнику, необходимо, встретиться с клиентами, если никого из персонала в организации нет!

До людей, к несчастью Беннета, добрались слишком быстро. Широко шагнув вперед, в главный зал, не теряя гордого вида, Готтфрид поставил принесенного с верхних этажей Киллиана перед толпой посетителей, отряхнул руки, точно многоликий был очень грязным, и отошел куда-то прочь, оставив начальника разбираться с клиентами одного. Киллиан резко обернулся. Звук шагов уже скрывшегося из виду Готтфрида сотрясал все хранилище.  

- Готтфрид!!! – заорал начальник, кидаясь к коридору, ведущему к лестнице на верхние этажи. То, что многоликий по-прежнему был в трусах, да еще и на людях, его ничуть не смущало. Приоритетным делом для него было догнать и покарать этого человека, вероятно, даже совершить невозможное – выгнать его из хранилища. – Вернись!!!

- Извините, сэр, я не обязан исполнять ваши приказы! – донеслось издали. – Да и как я могу быть с вами рядом, когда там, откуда я вас принес, столько бабочек!

Киллиан, тяжело вздохнув, медленно, как бы нехотя повернулся к притихшей толпе посетителей. Встретившись взглядом с каждым человеком, но не запомнив никого, Беннет покраснел, прикрыл руками свои трусы, будто бы это могло спасти его положение, попятился к окну и сдернул с него штору, обмотавшись пыльной материей на манер римской тоги. Толпа внимательно следила за каждым его шагом, но тактично молчала, понимая опасность любых комментариев. Киллиан влез на старый стол, гордо распрямил плечи, являя собой образец достоинства и чести, какими, безусловно, должен обладать любой начальник, в любое время и в любом месте, и принялся громко рассказывать, чем же он может порадовать людей сегодня:

- Товарищи! Мои друзья! Я раз снова вас видеть, это прекрасно, что вы вернулись. Понимаете, мы имеем некоторые проблемы с персоналом. Сегодня обслуживать вас буду я, и это великая честь для меня – познакомиться со всеми, кто пользуется услугами хранилища реальных носителей! Я буду помогать вам отыскивать ваши диски, а вы будете помогать мне. Самые активные помощники получат денежные вознаграждения!

И, если до этого момента Киллиан просто выглядел безумным малым, появляющимся на публике в трусах, не умеющим управлять тем, кто (по мнению людей) являлся его подчиненным, а, если брать жизнь незадолго до этого момента, то и спокойно отправляющимся к диким, добровольно, чтобы отдать диск и потом вернуться назад, то теперь Беннет приобрел что-то вроде ореола святости, едва только обмолвился о денежном вознаграждении. Деньги могут многое. Заставить помогать. Уважать. Даже поменять отношение к человеку.

Отработав, как положено, весь рабочий день, Киллиан чувствовал себя как загнанная лошадь. Он двинулся в свой кабинет, открутил водопроводный кран, намереваясь выпить океан, но тут вспомнил, что никакой воды в хранилище уже лет двадцать быть не может. Взвыл, сполз по стеночке. Посмотрел на потолок. Услышал настойчивые шаги, но он не стал их приписывать Призраку Хранилища (или дикому, обитающему в этом здании) – скорее всего, наверху был Готтфрид, самозабвенно ловящий бабочек.

Прикрыл глаза, но, услышав где-то рядом знакомый безликий голос – голос Гения, вздрогнул, оглянулся, но никого не увидел. Вскочил с пола и, схватив по пути металлическую палочку-выручалочку – мотоцикл, выбежал на площадь перед хранилищем, завел его и улетел прочь, не совсем осознавая, что он делает. Киллиан был напуган, очень напуган. В голове вертелась ужасная мысль: «Дикие по-прежнему рядом – эта старуха-дикарка была права! Этот Гений, Призрак Хранилища, дикарь, безумец-маг, никуда не ушел! Вот кого имел в виду Бублик, так опасавшийся за свою (и мою тоже!) судьбу! Гений всегда жил здесь, и постоянно я всегда был в опасности!». Нечто, напоминающее животный инстинкт, приказывало Беннету бежать как можно дальше, спрятаться как можно лучше, не высовываться как можно дольше. Киллиан предпочитал доверять гласу своей осторожной сущности. И доверял, так как справедливо опасался за целостность своего тела.

Паниковал Киллиан, впрочем, недолго. Холодный вечерний ветер остудил его голову, снял усталость, дал Беннету возможность мыслить ясно. Итак, Киллиан двигался, а, вернее, удирал из хранилища, и непосвященному в дела многоликого и незнакомого с его личностью показалось бы, что выбор пути движения не был осознанным. Но это было бы заблуждением: Беннет, имея в голове хороший план, связанный с недавними страхами, сознательно ехал в сторону Крейбирта, но, не проехав и четверти пути, он остановился возле крутого обрыва, руководствуясь одному ему известными метками, и взглянул вниз, на блестящую в лучах заходящего солнца ленту реки.

Удивленно вздохнул, не увидев того, что ожидал увидеть.

Обломков робота Отема внизу не наблюдалось.  

Наутро пришлось идти в Верхний Город.

Зайдя в свой виртуальный кабинет, воспользовавшись услугами, предоставляемыми серверами, Киллиан разузнал, где продают роботов. Оказалось, механическими существами в последнее время практически никто не торговал – это было неприбыльное дело, так как придумали новый тип охраняющих систем, связанных со сжатием воздуха в любые, необходимые людям формы (похожая система, как известно, действовала и в мотоциклах, но была запрограммирована на принятие только одного вида) – в том числе и в форму роботов. Такая система была дешевле, проще в управлении, удобнее, а самое главное – она не руководствовалась пресловутым кодексом роботов, рассуждая по поводу необходимости тех или иных действий. Такая система была надежнее. Она не задавала лишних вопросов, исполняла любые приказы и не проявляла характер.

Настоящих роботов в этом городе продавала лишь одна организация под названием «Механические рыцари», и находилась она, как ни странно, в «спальном» районе для богатых людей – там стояли лишь особняки, в том числе и тирана Лейтона. В Верхнем Городе не было предприятий, других организаций – богатые не терпели, когда их отдыху мешали всякие суетящиеся производители, торговцы и покупатели, и потому нахождение там «Механических рыцарей» было крайне странным и удивительным. Но Киллиан удивлялся недолго. Решив, что дело не терпит каких-либо долгих удивлений и прочих задержек, направился прямиком на станцию канатных дорог – дабы его и многих других – просителей, посетителей и прочих людей, разумеется, бедных – перевезли в Верхний Город.

Толпа просителей, заполнившая ржавый вагончик полностью, каждый его сантиметр, линейный и кубический, уничтожившая за каких-то пару минут весь воздух в помещении, морально и физически раздавила Киллиана. Он чувствовал себя отвратительно, голова его болела нещадно, влияя ощущения во  всем остальном теле.  Киллиана укачивало. Он страдал, выражая свои адские муки громкими нецензурными словами, иногда даже находя в себе силы всколыхнуть плотную массу людских тел, начиная ее расталкивать руками, делая вид, что он желает выйти наружу, из вагончика (и это на высоте ста метров над уровнем земли). Беннет, если ничего не делал, думал, что умирает. Движение – жизнь. Необходимо шевелиться и шевелить злых людей, которые у любого, даже у мертвого, пробудят тягу к существованию и дальнейшей борьбе.

В толпе выживает сильнейший. Но более серьезное испытание поджидало каждого на выходе из вагончика, на станции канатных дорог. Ибо толпа, жаждущая свободы, растревоженная Киллианом (а также его заменителями в любой другой группе людей) от «нечего делать» и плохого самочувствия, рвется в город, сметая все на своем пути. Беннет знал об этой нехорошей особенности любых скоплений народных масс, и позволил потоку злых, раздраженных, унылых созданий вынести его на улицу Верхнего Города, дождавшись, пока человеческая река распадется на отдельные ручейки, высвободив всех тех, кто находился в центре толпы, кого несло по течению. Несомыми оказались лишь Киллиан и одна милая старушка с клюкой, которая после того, как люди разошлись, осталась на месте. Она, кажется, никуда не спешила, внимательно оглядывала окрестности этого района и Беннета, его новую одежду, купленную на украденные из чьей-то сумки деньги. Взгляд этой бабушки, то и дело касавшийся многоликого, был насмешливым, проницательным, очень странным. Киллииан, сопоставив ее образ и необычный взгляд вкупе с повышенным вниманием к его персоне, сравнив его с уже виденными картинами реальности, похолодел: неужели опять дикарка? Приготовился бежать, но так и не сдвинулся с места. Она несколько раз прищуривалась, снимала и снова водружала на нос очки, потом медленно подошла к Беннету и, схватившись за его щеку, нагло притянула его к себе, смотря в глаза.

- Ах, подлюка! Ах, какой гад! Это ж надо же – ты вернулся к жертве своего преступления! До чего дошла нынешняя молодежь, нет у них ни стыда, ни совести, если они позволяют себе вернуться к тому, кого обидели своим поступком!

Замахнулась сумкой и с громким звуком «шмяк», дополняемым бренчанием каких-то банок и склянок, сокрытых в сумке, ударила «подлеца», не успевшего отскочить в сторону.

- Это еще что за фокусы, бабуля? – взревел Киллиан, пытаясь принять грозный вид. Под градом ударов это получалось плохо. Бабушка не испугалась Беннета, бабушка разошлась еще сильнее, с какими-то безумными причитаниями и нечеловеческими воплями добавила к убойной сумке еще и сильные пинки, вынуждая Киллиана бежать прочь, но, чтобы тот не сбежал раньше времени, не ушел от явно несправедливого наказания (по мнению Беннета), она то и дело ловила его за одежду и возвращала назад, дабы вновь попасть по телу многоликого своим «оружием».        

- Я тебя узнала, гад! Это ты у меня вчера вечером сумочку разрезал! Ты думал, я слепая, и тебя не увижу? Думал, я тебя не запомню! Гад! Отдавай мои деньги!

Киллиан второй раз понял, что судьба сводит его с жертвами своих преступлений. Но Беннету не стало стыдно. Стало страшно. Ведь какая-то злая сила постоянно подставляет его, и этой злой силой может быть Лейтон, очень сильно желающий исправления своего сына и пробуждения у оного совести (разумеется, на втором месте после желания стать абсолютным монархом в своем городе). Воспылав ненавистью к своему отцу, как это бывало уже не раз, Киллиан помчался прямиком к его особняку, надеясь застать его там и высказать ему все, о чем он только думает, но, удалившись от кричащей старухи на приличное расстояние, остановился и внезапно изменил направление движения, вспомнив цель своего прихода в Верхний Город.   

«Механические рыцари». Вот что надо. Только эта организация и то, что они продают людям. Это – спасение от диких…

Найти среди похожих друг на друга особняков, крикливо-роскошных, вычурных, безобразных, перегруженных разнообразными украшениями одну-единственную организацию оказалось очень сложно, практически невозможно. Каждое строение было похоже друг на друга, как брат-близнец, и никаких вывесок, сообщающих о хозяевах домов или о том, что именно здесь располагалась вышеупомянутая организация, не было – похоже, владельцы домов всерьёз думали, что даже самая маленькая вывеска или какой-нибудь почти незаметный указатель не будут сочетаться с общем стилем сих «прекрасных» строений. После нескольких минут блужданий по широким улицам Верхнего Города Киллиан вконец отчаялся, громко взвыл и зашел, не встретив по пути охраны, в первый попавшийся особняк, дабы спросить «местных жителей» о верном пути.

- Люди! Я тут заблудился, не могли бы вы мне подсказать, где… - заорал с порога Киллиан, нагло обглядывая роскошную обстановку холла.

Первое, что бросалось в глаза – обилие красного цвета. Он был везде – на потолке, присутствуя в странных фресках, изображавших сцены отдыхающих богов (в том числе и те моменты, когда боги решали насладиться телом богинь), на стенах, на каких были обои с разноцветным рисунком, содержащим все оттенки этого света, на полу – ковры тоже, как можно было догадаться, были кроваво-красного цвета.

- …где тут находится… - ошеломленно продолжал Беннет, подходя к широкому и прочному на вид столу, за которым в странной позе сидела женщина. Ее поза была призвана подчеркнуть формы тела, красивые сделать еще красивее, некрасивые скрыть или исправить, но все же в том, как она сидела, как открывала рот, когда задумывалась, как писала что-то в тетрадке, как глядела периодически на Киллиана, было что-то очень похотливое, доступное, слишком…дешевое.

- Что же вы хотели знать? – томно промолвила женщина, взмахивая огромными черными ресницами, смотря из-за них, как из-за очень большого веера. Киллиан почувствовал, что ему дует. Каждый раз, когда женщина удостаивала его взглядом, воздух в помещении будто бы начинал двигаться, и все происходило именно из-за того, что ресницы были едва ли не меньше тех опахал, которыми раньше в жаркую погоду обмахивали падишахов.

- …где здесь…в Верхнем Городе…

В холл вышла группа девушек, совсем еще молодых, веселых, шумных, раскрасневшихся. Они взглянули на Киллиана и покраснели еще больше, приобретя почти свекольный цвет, который как нельзя лучше подходил к обстановке этого странного особняка. Киллиан немного смутился под такими бесцеремонными взглядами, но все же не до такой степени, чтобы уставиться в пол, перестав глядеть на них – вместо этого Беннет не менее бесцеремонно разглядывал девушек, а в особенности – их глаза. Глаза, в которых отражались беспечность, радость, удовольствие, наполняющие дом до краев, но душа, которая была выражена через эти глаза, была лживой, как и все, что здесь находилось. В глазах не было надежды. Не было никаких планов на будущее. Не было будущего вообще.

- …черт возьми, где здесь вообще продаются роботы? – выпалил Киллиан, оторвавшись от созерцания бюстов девушек, совершенно забыв при этом про название организации, ради которой он вообще приехал в Верхний Город.

- Роботы? – хмыкнула женщина за столом. Взмахнула огромными ресницами, вызвав у девушек приступ безудержного смеха – похоже, подобное извращение над своей внешностью не считалось в красном особняке нормой. – Роботы, что у нас присутствуют, не продаются, зато их можно взять в аренду. Вы предпочитаете какой пол?

- Что значит «пол»? – неподдельно удивился Киллиан, инстинктивно оглянувшись назад, в сторону выхода – разум, поняв, что от красного дома ничего хорошего вряд ли стоит ожидать, уже лихорадочно работал, придумывая пути возможного отхода.

- Ну, вы мужского пола роботов предпочитаете, или женского, традиционного?

- У роботов есть пол? – Киллиан наконец-то догадался, в какое заведение занесла его нелегкая. Догадался, но уходить отсюда не спешил, прекрасно осознавая, что здесь можно хорошенько развлечься, возможно, даже с той пышногрудой блондинкой из стайки пришедших девушек, что кидает на него недвусмысленные взгляды. Проверив карманы, найдя все то, что осталось от энной суммы денег, украденных из сумки бабушки, Беннет разочарованно вздохнул – на услуги известного всем характера денег не хватит.

- Ну, принадлежность роботов к тому или иному полу меняется в зависимости от того, как себя робот чувствует и кем себя ощущает, а так же от весьма любимых посетителями предметов, надеваемых на нужное место – аналогов детородных органов у мужчин и женщин соответственно. Так робота какого пола вы предпочитаете?

- Традиционного, - поспешно согласился Киллиан, целеустремлённо двигаясь вглубь дома, делая при этом вид, будто его всерьез заинтересовали фрески на потолке. Девушки, увидев, что «потенциальный клиент» двигается прочь, в сторону уютных комнат, не заплатив при этом некоторую сумму денег, громко начали возмущаться, квохчущей стайкой окружили Киллиана и начали теснить его к выходу из особняка. Беннет послушно отступал, пока не вспомнил, как называлась эта организация, в которую он намеревался идти, но которую не нашел, и это словосочетание стало его спасительным якорем, удержавшим многоликого от движения по течению, создаваемого девушками.

- Эй! Я искал компанию «Механические рыцари», я и пришел вас спросить об этом – неужели трудно меня понять с полуслова, догадаться, о чем я веду речь? И почему вы гоните прочь человека, который решил насладиться редкими и столь великолепными картинами на потолке? – возмущенно завопил Беннет, задержавшись у стола, вцепившись в него руками, дабы девушки не утащили его на улицу.

- Эм… «Механические рыцари»? – переспросила женщина, делая вид, что задумалась. Это получалось у нее плохо, неубедительно, это портило (наравне с огромными ресницами) ее прекрасное лицо. – Да ведь это здесь, на втором этаже. Вот уж не думала, что кому-то могла понадобиться эта конторка…

Девушки остановились, замолчали. Женщина, сидящая за столом, строго взглянула на них, потом на Киллиана, после чего жестом пригласила его проходить дальше.

- Третий этаж, самая последняя комната в коридоре. Коридор в нее будет упираться, мимо не пройдете.

Киллиан не скрывал своих эмоций. Он разбежался, подпрыгнул, легко приземлился на мягкий ковер, захлопал в ладоши и засмеялся. Торжествующе. Победа, пускай и маленькая, была за ним.

Поднявшись без сопровождения на указанный этаж, обнаружив указанную комнату в конце коридора (никаких сюрпризов – комната и в самом деле была там, а возле нее не наблюдалось голодных тигров, готовых сожрать любого, кто только не заплатит деньги для перемещения по красному публичному дому), Киллиан пнул дверь и ввалился в маленькую, неожиданно темную, грязную комнатушку, так сильно отличавшуюся от остального особняка, точно находилась она в другом, параллельном измерении.   

За грязным, некрашеным столом сидела невысокая рыжая женщина, сосредоточенно рассматривавшая свою руку. Киллиан ее не только не отвлек от ее увлекательного занятия, но даже нисколько не заинтересовал. Она бросила на него лишь один, пренебрежительный и усталый, взгляд, в котором читалось равнодушие, безнадега, смирение с чем-то, после чего вновь вернулась к своей руке.

Киллиан, осматривая женщину, начал подмечать некоторые детали, которые она, вероятно, хотела скрыть или успешно скрывала от других. На ней было надето длинное платье, скрывавшее ноги – но платью не удалось выполнить эту возложенную на него функцию до конца, и когда женщина сидела, платье, разумеется, не могло прятать все, что надо, и становилось видно, что одна нога у нее роботизированная, блестящая серебристым металлом. Корсет должен был держать спину прямо, но он с этим тоже не справлялся – женщина сильно сутулилась во время нахождения за столом. На носу сидели маленькие очки, но, как заметил Беннет, хозяйка комнаты постоянно прищуривалась, глядя на руку и предметы своей комнаты, а значит, что и они не выполняли своего предназначения. Ладонь, на которую так пристально глядела женщина, выглядела скверно – почернела, опухла, местами виднелся отвратительный гной – похоже, что эта рука тоже не могла быть функциональной. Беннет ужаснулся, скривился, высунул язык и отвернулся, грязно выругавшись в сторону, будто бы выплюнув нецензурное слово. Женщина наконец-то соизволила обратить на него внимание и быстро, жестко, резко начала говорить:

- Нет, ну ты если пришел сюда, ложись на кровать, чего в дверях-то стоять? Или у тебя хватило денег только на то, чтобы посмотреть на меня?

Раздражение, сквозившее в ее голосе, задело Киллиано. Но немного. Киллиан вовсе не обиделся, не стал искать неприятных слов в ответ. Вместо этого он прошел за стол и сел напротив женщины, вспомнив, зачем он сюда прибыл:

- «Механические рыцари» - тут эта организация располагается, а?

- Ох…Тут это располагалось, только кому мы теперь нужны? Да и какая разница, кто тебя будет обслуживать – я или мой образ, то есть хозяйка компании по производству и продаже роботов? Ты кого предпочитаешь больше? Учти, образ дороже стоит.

Киллиан не стал переубеждать женщину в ее неколебимой уверенности в том, что людям от нее необходимо только одно – платные услуги известного всем характера, какие предоставлялись в красном доме. Он встал, прошелся до кровати, на которой в беспорядке лежали одеяло, подушка, простыня, осколки стекла, какие-то предметы обихода, мелкие щепки, прочий мусор. Понял, что услуга, если и будет оказана, то непременно на этой ужасной кровати, на которой можно спать лишь йогам, сбросил весь бардак, заботливо разведенный прежним клиентом (наверняка им, ведь Киллиан не знал, было ли это так на самом деле), на пол, часть предметов быстро выкинул в разбитое окно. Присел на край подготовленного ложа и пригласил женщину садиться рядом, похлопав ладонью рядом с собой на матрасе, призывая ее к себе, как дрессированную кошку или собаку. Женщина нехотя, но все же повиновалась, встала из-за стола и медленно, устало, слегка прихрамывая, двинулась к возможному клиенту, на ходу развязывая маленький узел на корсете.

Она была готова ко всему, Киллиан чувствовал это, и готовность эта была не от хорошей жизни, а от каких-то обстоятельств жизни. В проститутки не идут по доброй воле, желая регулярно делиться своим телом со многими мужчинами, получая от этого удовольствие, деньги. У нее что-то случилось, что-то настолько серьезное, что перевернуло всю ее жизнь, сбросило ее на дно жизни, морально уничтожило. Киллиан, ощущая, что скоро может случиться очередная часть ее ежедневной работы, понимая, что у него нет денег (мало ли, вдруг что-нибудь действительно случится) расплатиться за возможную услугу, выставил перед женщиной руку ладонью вперед, сказав громко:

- Стой. Не надо мне ничего. Сядь со мной. Поговорить хочу.

И женщина села. Медленно опустилась на постель, уставилась бессмысленным, опустошенным взглядом в стену. Покалеченную ладонь постоянно держала другой рукой, баюкая ее, как маленького ребенка.

- Я пришел сюда ради роботов, которые продавала компания «Механические рыцари». Мне сказали, что здесь можно найти того, кто этим заведует. Это вы?

Женщина криво ухмыльнулась. Тяжело вздохнула. Во время ответа не глянула на Киллиана, продолжая тупо смотреть в одну точку на стене.

- Я. Раньше была я. Теперь уже роботы – прошлый век. На смену им пришла система сжатия воздуха – куда уж традиционным роботам до этого изобретения! А ведь я, между прочим, уважаю роботов больше, чем людей. В них больше чести, не замечал? А то, что они руководствуются кодексом поведения – разве это не прекрасно? У роботов нет колебаний морального компаса, они не понимают, что такое добро и что такое зло. Им безразлично это. Они будут действовать согласно своим понятиям о целесообразности – именно это, как известно, не дает разваливаться нашему миру, поддерживая его в относительном порядке. Они будут делать то, что нужно, а не то, что считается правильным. Это отличает их от людей – этих ужасных, диких, похотливых, меркантильных существ, которые то и дело или развязывают войны, последствия которых приходится устранять роботам, или беспрестанно ссорятся, или строят друг другу козни, и все это вместо того, чтобы заняться поступками, двигающими нашу жизнь в более или менее счастливое будущее, поступками вдумчивыми. Я ценю роботов еще и за то, что они не станут работать со злыми людьми. Меня недавно обвиняли в том, что я не делала, так робот, мой верный робот, прознавший об этом, отдал все свои деньги, которые он копил на свое освобождение, на откуп от стражей порядка, адвокатов, судей, дабы те оправдали меня. Он, всю жизнь работавший со мной рядом, не раз меня выручал, считая меня человеком…почти что идеальным (это мнение робота, не мое), он понял, что эти деньги нужнее будут мне, а не ему – ибо если он выкупится раньше времени, то не сможет подготовиться к жизни с людьми. Да, тут был и расчет, но больше тут расчета доброго – то есть с определенной пользой. Эх, что-то я тут разошлась… А вы, вероятно, пришли купить робота?

Что-то знакомое шевельнулось в душе Киллиана, когда он услышал, что женщину эту, обвиненную в чем-то, выкупил робот. Неужели он где-то прочитал эту историю? Или слышал? А может, он что-то додумал? Он также вспомнил, что нечто похожее писалось в газете про Логан Мэрриган, правда, в статье ни слова не упоминалось о том, что в ее истории присутствовал добрый робот. Но ведь…перед ним же не может находиться самая настоящая Логан, наследница империи серверов? Здесь, в этом заведении, с рядом с такими людьми? Насколько он помнил, она выглядела по-другому, она имела другую ауру, ощутимую даже через расстояния – точно она в момент фотографирования выплеснула все раздражение, властность, силу в лицо бедного фотографа, запечатлевшихся потом на фотографии. Она с такой энергетикой могла быть только начальницей, или, что еще лучше – императрицей. Но не проституткой.

Но мысленные рассуждения во время рассказа женщины были недолгими. После того, как она задала свой последний вопрос, паскудная натура Киллиана вновь взяла верх над телом многоликого.   

Киллиан всплеснул руками, закатив при этом глаза, громко зарычал, проклиная всех несуществующих на этом свете богов:

- О, да! Как же это вы догадались, для чего я к вам прибыл? Наверное, я сказал о цели своего прихода ранее?  Хм, кажется, нет… Ах, да, вот в чем дело – я же пришел сюда к вам как к главе «Механических роботов», общаюсь с вами на темы о роботах («И не важно, что говорили почти только вы – я морально поддерживал беседу», - подумал Беннет.), а не тащу вас в постель, чтобы хорошенько…хм…обработать. Почему же вы догадались об этом только сейчас, спустя столько минут дорогого для меня времени? Почему вы медлили, говоря тут всякие предисловия, вместо того, чтобы перейти непосредственно к обзору роботов? Жизнь короткая! В ней каждая секунда на счету! Да и жизнь моя мне дорога! Мало ли, может, все то время, что я провел, слушая вас, дикие уже приблизились ко мне на опасное расстояние или захватили хранилище! Ближе к делу!

Киллиан понимал, что с этой женщиной можно говорить подобным тоном – в противном случае она его не поймет, не выслушает его, а если все же сделает это, то выдаст ему неправильного робота. Это было одним из залогов достижения любой цели – подобрать ключи к каждой человеческой души для дальнейшей манипуляции. Женщина не казалась загадкой – Беннет все же решил для себя, что это была обыкновенная проститутка, а вовсе не Логан Мэрриган (Киллиан всерьез считал, что всегда сможет узнать ее даже в толпе), прежде бывшая, вероятно, какой-нибудь начальницей или главой маленького предприятия, не сумевшей подстроиться под новые требования вышестоящих управляющих или времени, неизбежно менявшегося и менявшего условия игры. Но вдруг…

- Хватит со мной так говорить, а, хам! Я тебе не какая-нибудь там простая продажная женщина! Я не такая, как эти девушки, что постоянно живут здесь! Я, если что, владею этим борделем, я его основала, и я, между прочим, когда-то продавала роботов, которых сама же и собирала вместе с отцом! «Механические рыцари» когда-то находились здесь, занимали весь особняк, а не эту жалкую комнатку. И я, если ты не знаешь, должна владеть всеми башнями для передачи информации, всеми серверами, которые у нас отобрали – я Логан Мэрриган, дубина, и я требую к себе уважительного отношения!

Разум Киллиана и его язык, работающий отдельно от него, в одно время выразили свое удивление в букве «о» - громкой такой букве, произнесенной вслух, громкой, но несказанной, оглушившей его мозг. Женщина пренебрежительно глянула на «этого тупого хама» (традиционный образ Киллиана у всех людей, кого он не любил и кому он это выражал в открытой форме – грубостях и тому подобном), и на мгновение она стала похожа на ту Логан, изображение которой было напечатано в газете. Беннет неожиданно осознал, что он опять совершил досадную ошибку, что он неправильно подобрал «ключи» к чужой душе, за что ему стало стыдно перед самим собой – раньше он не допускал таких промахов. Раньше были другие условия. Раньше за каждую ошибку он мог не только не получить желаемого, но еще и лишиться свободы, а теперь многоликий почувствовал, что можно расслабиться, ведь, по сути, его жизни ничего не угрожало – что может угрожать после того, как он оказался одной ногой в могиле?

Рука против воли поползла к карману, вытащила сложенный вчетверо листок, клочок газеты, подала другой руке; благодаря совместным усилиям обоих конечностей листок был развернут и услужливо поднесен к глазам, чтобы Беннет снова издал громкое «о», сравнивая фотографию и оригинал. Над снимком явно поработало множество редакторов, в  результате чего Логан приобрела особенный шарм, энергетику властности, внутреннее сияние правительницы, а выглядеть она стала так, что ей бы позавидовали любые звезды кинофильмов.

- Ну? Что дальше-то? Роботов будешь покупать, а? – резко проговорила Логан, подходя к столу, беря пачку сигарет. Киллиан внимательно следил за каждым ее движениям – сам он не курил, хотя и пробовал раньше, и сейчас в поведении женщины он узнавал себя, когда только он пытался пристраститься к этому не совсем полезному для здоровья делу. Неловкость пальцев, нервная резкость движений, некоторая смущенность, отчаянно скрываемая за строгим, почти что безразличным взглядом – все это было присуще тем, кто только начинал курить, пытаясь подражать кому-то из «взрослых» (как мы знаем, Киллиана воспитывали «взрослые» дети, то есть такие же никому не нужные создания, как и Беннет – дети, набравшиеся опыта взрослого мира на улицах городов). Киллиан снисходительно улыбнулся, но Логан не ответила ему улыбкой, не сказала каких-либо слов, лишь пригвоздила многоликого к кровати своим холодным взглядом.

- Да, я бы хотел прикупить у вас десять роботов, можно? – слишком сладко, заискивающе прозвучал голос Киллиана, так как многоликий теперь старался исправить свое положение в глазах этой женщины, этой великой женщины – Логан Мэрриган, наследницы империи серверов (и наверняка богатой, так как она позволяет себе жить в роскошном особняке, имея дополнительный доход с красного публичного дома, организованного здесь же), а возможно, даже изменить «первое впечатление о себе», заменить его «вторым» и «третьим» соответственно.

Женщина, однако же, услышав нотки подобострастия в голосе Беннета, поморщилась и пренебрежительно сказала, как будто плюнув ядом в многоликого:

- Можешь не стараться, ничего ты уже не изменишь. Даже если бы ты из себя и строил кого-либо, кем ты не являешься, я бы всегда поняла, какой сущностью ты обладаешь. Мелочный, самовлюбленный, безнравственный и беспринципный! Да-да, и не надо тут отнекиваться, - Киллиан усиленно мотал головой, показывая отрицание, да так, что она едва не отваливалась, – это ты, и прими правду о себе такой, какой она есть – поверь, если бы не я, так кто-нибудь другой тебе об этом сказал, и в более резкой форме – куда резче, чем я! Итак, парень, ты желаешь купить роботов – но есть ли у тебя денежки на них, а?

Беннет снова замотал головой, придав своему лицу самое честное и доброе выражение, какое только смог, надеясь, что она простит ему его «безденежность» и даст роботов даром.

Логан была неумолима.

- Товарищ, я не доверяю людям – я доверяю только их словам только тогда, когда они подкреплены денежной суммой. Впрочем, это не только моя черта, а многих людей. Деньги за роботов вперед, и я лично соберу тебе десяток механических воинов, отличного качества и с самым прекрасным характером.

Деньги неохотно были поданы в руки женщины.

Киллиан тем временем снова осмотрел комнату, вспомнил, в какую роскошь он погрузился, едва только переступил порог красного дома, и неожиданно осознал, что в том, что Логан обитает в такой грязной конуре, вместо того, чтобы жить, как остальные продажные девушки – в прекрасный апартаментах, оставшихся еще с тех времен, когда  особняк выполнял иную роль, было не просто что-то странное – что-то совершенно неправильное. Логан, наследница империи серверов, дочь Роберта Мэрригана, одного из самых богатых людей прошлого, даже несмотря на то, что имела большой доход с публичного дома, а ранее и с продажи роботов, не позволяла себе выбрать одну из тех комнат, в которых наверняка раньше жила. На то, что этот дом принадлежал Роберту Мэрригану, указывали огромные портреты домочадцев этого гениального человека, висевшие в коридорах (каждый мало-мальски образованный человек в этом мире обязан был знать героев своего и ушедшего времени и их семью – чтобы блеснуть знаниями в любом удобном случае – Киллиан, когда-то прочитавший единственную книгу за всю жизнь (учебник истории), хорошо знал семью Мэрригана), но Логан почему-то сознательно стремилась убежать от того, что было, поселившись в коморке для прислуги, выкинув всю роскошную мебель, забыв про уют и удобство. Или дело тут в чем-то другом?

Что же случилось, Логан?

Киллиан не заметил, как произнес вслух этот вопрос.

Женщина широко раскрыла глаза. Закурила новую сигарету.

- Какая тебе разница, что случилось со мной и моей семьей? Все равно ты уже ничего не исправишь.

«Все-таки она не так проста, как могла показаться сначала, - подумал Киллиан. – Все-таки есть в ней какая-то загадка, а за спиной явно не один шкаф со скелетами внутри. Но выпытывать все о ней сразу она явно посчитала бы дурным тоном – все же она росла в другой среде, нежели я. Значит, надо…».

- Вы не могли бы проводить меня домой? – неожиданно спросил Киллиан.

Женщина оценила фигурку Беннета, после чего покачала головой:

- Извини, но нет. Ты уже большой мальчик, я думаю, сопровождение тебе не требуется.

- Но мне бы хотелось, чтобы меня хоть кто-нибудь защищал! А вы, мне кажется, способны мне в этом помочь. Во-первых, к вам никто не подойдет из-за вашего грозного вида. Во-вторых, вы дымите, как паровоз, а такие женщины обычно не интересую мужчин. В них романтичного не больше, чем от пепельницы. В-третьих, их может испугать ваша механическая нога, которую вы пытаетесь скрыть – злоумышленники могут принять вас за злобного киборга с другой планеты, который прибыл на эту планету, чтобы высосать у людей мозги, и испугаются вас, не станут нападать. В-четвертых, ваша рука… она выглядит ужасно. Люди могут принять ее за носитель каких-нибудь жутких вирусов, способных выкосить половину человечества, а значит, к вам, опять-таки, не приблизятся. – Киллиан, как обычно, даже аргументы в пользу чего-либо приводил, не пытаясь хоть немного обуздать свой паскудный нрав. В его голове уже засел образ Логан как проститутки (хотя теперь он понимал, что это не так), а значит, что и обращаться он мог с ней только как с проституткой, пока новый образ, правильный, не заменит ошибочных суждений.

Логан была ошеломлена.

- Что тебе до моей руки и ноги, хам?

- Я привожу вам доводы в пользу того, чтобы иметь такую ногу и руку – все-таки, это имеет определенные плюсы. И да, о руке… Следует обратиться к врачу, пока не поздно. Я не думаю, что еще одна механическая конечность украсит вас.

- Вот вы сами говорили, что ваше время дорого, и сами же тратите его на пространные рассуждения! Какая вам разница, что будет с моей рукой? Это мое личное дело. Вы пришли сюда за роботами. Будут вам роботы, ладно, только через несколько дней – их еще найти надо, иных отремонтировать, а некоторые модели необходимо собирать заново. Оставьте мне свои координаты, я отправлю вам роботов…

- Почтой? – нетерпеливо перебил Киллиан.

- Да, посылкой. Вы не только не остроумны – вы еще и ведете себя по-ребячески. Я отправлю вам роботов с курьером. А теперь выметайтесь из моей комнаты! И, когда уйдете в город, всем передайте, что «Механических рыцарей» более не существует. Все ясно?

«Ох, какая злая! Точно кошка, выброшенная на улицу – на всех шипит, всех боится, знает, что за все надо бороться, но (наверняка!) стоит лишь приласкать, как появится в ней что-то…от таких же, но домашних кошечек. Появится прежняя Логан. Надо будет попробовать ее приласкать. Попробовать, но сначала подобрать нужные слова. Потрачу пару часов на придумывание правильного текста…».

Киллиан быстро написал на клочке бумаги свой адрес, потом, не изменяя своей натуре, широко распахнул дверь, быстро вышел из комнаты, и, не сказав прощальных слов, удалился прочь, закрывая за собой дверь с чудовищным грохотом, от которого затряслись стены маленькой комнатушки Логан. Едва только шаги Беннета стихли, женщина метнулась к кровати и упала на нее, уткнувшись лицом в подушку. Горячие слезы, сдерживаемые все это время, теперь лились рекой, обжигали щеки, делали подушку мокрой. До этого нельзя было показывать свою слабость. Нельзя было показывать еще и то, что слова Беннета задевали ее душу. Надо действовать, согласно когда-то созданному образу сильной, деловой леди. И не важно, что «леди» теперь жила в нищете, а бордель, созданный в особняке ее отца, почти что не окупал себя, имел большие расходы, но почти не имел дохода, не важно, что вся эта роскошная мебель держалась лишь на честном слове, готовая вот-вот развалиться от чрезмерного пользования, что обои во многих местах не могли скрыть темные стены, а картины закрывали лишь некоторые дыры в них, и не важно, что имущество Логан Мэрриган и ее отца, то есть весь особняк, всю мебель, картины, какие-то особо дорогие предметы хотели отобрать за долги. Главное – образ. Внешняя картинка благополучия и безупречности. Иллюзия прежней жизни.

Слезы, выражавшие жалость к себе, какая долгое время подавлялась некоторыми делами и определенными качествами характера, ничем более не сдерживались. Логан решила, что можно выразить все то, что скрывалось, признаться себе в некоторых аспектах своего существования, тем более что это никто не увидит. Денег не было даже на то, чтобы оплатить услуги врача, дабы тот спас ее руку от ампутации, остановил уже начавшееся омертвение тканей.

Жалко было руку. Жалко было себя, бедную, всеми забытую, еще молодую женщину, имевшую некогда все, изменившую вместе с отцом мир – и теперь все потерявшую. Какая может быть загадка (как считал Киллиан) в той женщине, у кого нет ничего на этом свете? То, что скрывалось в душе Мэрриган, имело лишь одно слово – безысходность.

Едва только многоликий покинул красный дом, ночь вцепилась в Киллиана цепкими влажными когтями, лишила зрения, оставила лишь слух, который мало чем мог помочь ему в той ситуации, если бы рядом кто-то притаился, готовый напасть на Беннета сзади. До фонарей и цивилизованной дороги было несколько метров темной, неприветливой, почти что непроходимой лужайки с жуткими садовыми гномами, на физиономиях которых застыло хищное выражение, лебедями с переломанными шеями (это постарались вандалы), обломками изящных статуй, никому не нужных как и все, что Беннет видел до этого. Киллиан привык к темноте, медленно, осторожно двинулся вперед, ощущая себя сапером – у того, как и у управляющего, тоже не было второй попытки: если бы Беннет ступил не туда, запнувшись об очередной шедевр садовых украшений, пришлось бы ему лежать на влажной земле до утра, со сломанными руками-ногами, с пробитой головой. Правда, сапера, в отличие от многоликого, сразу же разорвало бы в клочья, смерть была бы быстрой, а имя этого героя было бы занесено в легенды (или, с большей вероятностью, на надгробную плиту), но в том, чтобы переломать себе руки и ноги, так, глупо, на чье-то лужайке, а потом и умереть, истекая кровью, всеми забытый, никому не нужный, как и все, что валялось тут, было что-то отвратительное, постыдное. Беннет стал максимально внимательным, и этого вполне хватало, чтобы вполне нормально передвигаться, постепенно сокращая расстояние до безопасной дороги, но именно из-за того, что внимание Киллиана было приковано лишь к двум предметам – лужайке и собственной безопасности, он не смог заметить того момента, когда огромный робот подкрался к нему со спины, хотя робот гремел, как кастрюля, и прятаться, кажется, не стремился.

- Вам не следовало сходить с намеченного курса! – прогремел над головой Киллиана громовой голос. В голосе была буря, ярость, сила; энергетика, хотя и казалась типичной для любого робота, все же имела свои, особенные черты, сразу узнанные Беннетом. Тот медленно, не торопясь, обернулся, опасаясь за то, что его психика не выдержит того, что стоит за спиной и как это выглядит.

Сильно покореженный корпус был заляпан грязью, пучки засохшей травы торчали почти изо всех щелей, образовавшихся в местах соединения металлических щитков брони, одна нога казалась вывернутой под странным углом, шлем, закрывающий блок искусственного интеллекта, сокрытый в голове, был смят, забрало, призванное защищать зрительные элементы, было разбито, а два красных глаза робота смотрели на мир злобно. Крылья-отростки без перьев, неизвестно зачем имеющиеся на всех роботах такой модели, были расправлены на манер крыльев летучей мыши, что вкупе с грозным видом, подавляющей энергетикой и прямо-таки висящих в воздухе намерениях механического рыцаря создавало грозный образ, который, наверное, навсегда отпечатался в памяти Беннета.

Такое забыть невозможно. Таким может быть только…   

- Отем…

Неизвестно как восстановившийся Отем! Разбившийся на мелкие кусочки, но вновь собравшийся в единое целое, и ведь почти не потерявший после подобных испытаний первоначальную форму тела, свою энергетику, свою сущность!

- Это я, сэр. Мне следует доставить вас к вашему отцу.

И, бесцеремонно, резко схватил Киллиана, как тряпичную куклу, прижал к себе механическими отростками-крыльями (Беннет теперь думал, что они предназначены для переноски непокорных подопечных к месту назначения), быстро двинулся к дороге, перемалывая стальными ступнями весь мусор, лежавший на лужайке, чтобы потом пойти в известном всем и каждому направлении.

К дому Лейтона.   

- Килли! Как я рад, что ты заглянул в отчий дом!

Отчий дом… Словосочетание, которое Киллиан забыл из-за ненадобности. Беннет давно не был в особняке Лейтона как в своем собственном доме. Забыл, как это – жить в роскоши, имея под рукой столько ненужных предметов (Киллиан все это время прекрасно обходился и без них, без ностальгии вспоминая все эти захламленные дорогими безделушками комнаты), забыл, как это – когда прислуга следит за каждым твоим шагом, всегда готовая что-нибудь сделать, убрать, принести и так далее. Он шагал по широким коридорам следом за отцом, вдыхая вместе с воздухом атмосферу этого дома, радуясь приглушенным, приятным цветам стен (после борделя Беннет ощущал себя здесь, будто в раю), рассматривая множество новых деталей в обстановке особняка, которые никогда прежде не видел. Отем послушно грохотал сзади, наверняка портя своими ногами дорогостоящее покрытие на полу. Но обернуться и проверить, так ли это было на самом деле, Киллиан не решался. Боялся. Все еще боялся воскресшего из мертвых, разбитых и уничтоженных робота.

- Ну как тебе тут? На сей раз, если ты заметил, я пригласил тебя в дом через входную дверь, цивилизованно, а не притащил в мешке без твоего согласия. Я решил, что этого не требуется, и, раз уж ты встал на путь исправления, можно тебя пригласить в особняк как надо, а не привести сюда на веревке, какая была бы надета на твою шею, то есть как дикого зверя, отчаянно рвущегося на свободу, - слегка улыбнувшись, пропел Лейтон, обводя руками весь дорогостоящий хлам, который он накопил за долгие годы.  

- Эй, ты меня не пригласил, - обиженно буркнул Киллиан. – Меня сюда притащил твой этот робот… - Голос Беннета предательски дрогнул, выдав напряжение. Киллиан, опасливо оглянувшись, подбежал к Лейтону и спросил у него то, что его интересовало на данный момент больше всего: - Как он вообще остался целым после падения?

- А, - вновь улыбнулся Лейтон и посмотрел своим ледяным презрительным взглядом на Киллиана, отчего у сына пошли мурашки по спине, - значит, ты знаешь, в результате чего робот оказался разрушен? Значит, ты был там, на том обрыве, видел, как робот падает…и ничего против этого не предпринял? А не по твоей ли вине он «оступился» и полетел вниз?

Лейтон улыбался, холодно, зло. Глаза, колючие глаза, заставляли Беннета говорить только правду – на иное у многоликого просто не хватило бы сил.  

- Я был там, но я не сталкивал робота вниз! Он сам упал, когда погнался за мной! – запальчиво крикнул Киллиан, размахивая руками. В результате его действия изящная ваза, стоящая на высоком пьедестале, покачнулась и очень медленно (как казалось Беннету) начала падать вниз. Робот среагировал молниеносно – в одно мгновение оказался рядом с вазой, вытянул вперед руки и упал на дорогостоящее покрытие пола, оставив за собой (Беннет так и предполагал) огромные царапины, которые невозможно было бы убрать, если только не менять весь пол после этого, но вазу поймал, схватив ее за хрупкие стенки за несколько сантиметров до ее возможного конца. Все вздохнули бы с облегчением, и Киллиан, ведь его бы теперь не наказали, и Лейтон, ведь только что был спасен достаточно ценный предмет его коллекции, и сама ваза, так как она осталась целой, но… Тут в дело снова вмешалось но. Инерцией ноги робота выкинуло вверх, вперед, и ногой он задел остальной дорогой сердцу и кошельку хлам, который с мелодичным, стеклянным звоном падал вниз, разбиваясь вдребезги.

Несколько секунд гремел хрустальный гром, шумела стеклянная буря, оглушившая Киллиана и Лейтона. Люди замерли, ненадолго зажмурились, вздрагивая каждый раз, когда на пол падало что-то очень крупное и непременно дорогостоящее. Но все кончилось так же быстро, как и началось. Робот, на лице которого ничего не могло отображаться (хотя там наверняка должно было быть смущение; роботы себя ощущали людьми, соответственно, и эмоции у них были человеческие, которые они могли выражать разными способами), легко, невозмутимо, будто ничего и не произошло, поднялся с пола и подал единственную целую вазу в руки тирана, отходя после этого куда-то в сторону.

Лейтон медленно закипал. Как чайник. Градус его злости повышался с каждым словом в его последующей речи, и злость эта топила его ледяную оболочку, показывая истинную сущность тирана. Он, несмотря на долгую и упорную работу над своей  личностью (без применения редакторов «Гармонии души»), все же был обычным человеком, который тоже чего-то не мог терпеть и тоже имел право на кого-нибудь поорать.

- Да если бы я знал, я бы вообще доставал бы обломки этого проклятого робота не доставал со дна ущелья, следуя по темноте за сигналом его встроенного маячка, не собирал вновь, а сразу же выбросил бы его части на помойку! – выругался Лейтон, цепляя на себя свирепое выражение лица. Испугаться мог кто угодно, даже робот, на которого он кинул многозначительный взгляд и к которому он непосредственно обратился: - Как же ты вообще посмел без моего приказа тут вообще шевелить своими конечностями? Захотел, чтобы я тебе их отвинтил, идиот металлический? Ты этого хочешь, да? Ох, зря ты разозлил меня, зря, - тихо, спокойно, зло проговорил Лейтон, передавая неимоверно ценную вазу в руки ошеломленного Киллиана, начиная двигаться в сторону механического рыцаря. Кто бы ожидал от могучего, неколебимого, сильного воина такой прыти, свойственной лишь трусам – едва только Отем увидал грозный вид своего начальника, так сразу же развернулся и помчался куда-то прочь, при этом снося на пол то, что осталось до этого по счастливой случайности стоять на своих местах, окончательно ломая пол, вынося дверь особняка, как это он когда-то сделал в хранилище. Теперь Беннет воочию увидел, с какой же целеустремленностью надо двигаться вперед, чтобы не обращать внимание на такие мелочи, как какая-то там дверь. – Я его разберу когда-нибудь, честно! – процедил Лейтон, оборачиваясь к немного смущенному Киллиану. – Но только не сегодня. И не завтра. Скорее всего, это произойдет лишь тогда, когда в Отеме не будет необходимости.

Прислуга, несколько престарелых седых уборщиков, женщины, полные, потные, надевшие неизвестно как на себя узенькие, чересчур маленькие платьица и фартучки, совершенно не скрывавшие их омерзительных форм, поспешно принялись убирать осколки с пола. Кто-то уже притащил новые куски покрытия пола, гвоздодер, молоток, принялся менять поврежденный дорогостоящий материал. Видимо, Отем не раз и не два появлялся в коридорах особняка Лейтона, и тиран был готов к возможным последствиям, точно так же, как и прислуга – достаточно было только взглянуть на лица этих сосредоточенных, невозмутимых людей: никто даже и не удивился, что сегодня произошло подобное. Это было в порядке вещей.

- Необходимость пропадет, когда я исправлюсь, да? – с долей надежды спросил Беннет.

- Да, и это тоже, - неприятно проскрипел Лейтон, возвращаясь к сыну. Вид у него был уже гораздо лучше, но все же внушал опасения – разумеется, Беннету за свое здоровье. - Но вообще робот способен проживать несколько жизней, выражаясь образно. Часто с того момента, как его собирают, робот работает в шахтах, или на заводах, или выполняет прочую, тяжелую, недостойную людей работу, как считают сами люди. Потом он отправляется в охрану, или в армию – то есть, опять же, начинает работать, но уже в среде людей, где робот проходит «социализацию» - становится подобным человеку, а также копит деньги на свое освобождение. Если он себя выкупает – прекрасно! Робот готов жить самостоятельно, ведь ранее он прошел, так сказать, проверку на пригодность к проживанию среди людей. Если нет – служит до тех пор, пока его из-за ненадобности или сильных повреждений не отправляют в утиль – больше, значит, робот ничем не может быть полезен. Если Отем себя не выкупит, то его ждет та участь, которую я могу ему уготовить за его неловкость. Ему осталось совсем недолго до этого дня, но пока он живой, пока он нужен мне – он будет существовать, будет следить за тобой, пока я не скажу ему прекратить это. Но, возвращаясь к вопросам прошлого – зачем же ты спровоцировал Отема, заставив его гнаться за собой?

Киллиан покраснел, как рак, шмыгнул носом. Он чувствовал себя ребенком, нашкодившим сынком, которого папа ругает за какие-то проделки. Будто бы ему всего лишь пять лет. Лейтон и его энергетика волшебным образом заставляли Киллиана помолодеть.

- Я не провоцировал этого сумасшедшего робота! Я поехал по делам к диким! А этот дурень невесть зачем стал меня преследовать, бросив посетителей, их обслуживание…

- И с каких это пор ты стал ездить к диким по делам, а? – прищурился Лейтон. - Уж не было ли это просто отговоркой? Зная тебя, это вполне можно ожидать. Хотел сбежать, да?

- Нет, папа. Я никуда не хотел бежать. После того, как ты лишил меня многоликости, мне некуда бежать вообще, понимаешь? Ты испортил мне мою прекрасную жизнь! – прошипел Киллиан, опасно тряся вазой в воздухе – опасно для вазы, разумеется.

- Я? – притворно удивился градоначальник, указывая на себя пальцем. – Нет, что ты. Это, мой милый Килли, ты себе сам жизнь испортил. Ты сам поставил себя в такое зависимое от своих личин положение. Это ты постоянно играл в каких-то других людей, не желая быть самим собой, так как такому неприятному человеку, как ты, скорее всего, никто и ничего бы не позволял, никто и ничего бы не давал – люди не любят хамов. А ты хам, Киллиан. Простой хам и эгоист. Решение любой проблемы, в том числе с личностью и с некоторыми качествами, начинается с осознания самой сути ее, потом поиска причин. Подумай над тем, как себя изменить. Ибо в противном случае, как ты помнишь, твоя могила все еще ждет тебя.

Киллиан был ошеломлен. Мысли метались в его голове, как ошпаренные, изредка попадались варианты остроумного и очень обидного для Лейтона ответа, но Беннет каждый раз отметал то или иное предложение разума – все-таки, пред ним стоял не кто иной, как его отец, и ему грубить не следовало – многоликий опасался за целостность своей шкуры. Беннет страшно злился, держа весь гнев на отца в себе, который в обычной ситуации обычно выплёскивал на обидчика, и теперь едва не разрывался от переполняющих его чувств. Сжал кулаки, Беннет затряс ими в воздухе, надеясь хоть как-то успокоиться.  

Лейтон, видя, что ему парой своих предложений и отцовских советов удалось вывести Киллиана из равновесия, убавить его самоуверенность, усмехнулся, чувствуя внутри себя подленькое чувство превосходства. Впрочем, он его быстро подавил, вспомнив, что негоже долгое время работать над собой и допускать, чтобы всякие ненужные ощущения просачивались в его душу в определённые моменты, и вновь превратился в ледяную статую. Сдержанные движения, холодный, спокойный, но очень уж презрительный взгляд, энергетика превосходства, четкие, умные, резкие слова – он вновь вернулся к тому, каким он был всегда.

- Киллиан, я ведь недаром пригласил тебя в дом! – громко и торжественно сказал Лейтон, умело делая вид, будто бы он что-то вспомнил, убирая руки за спину. Беннет следил за каждым его движением (а вернее, за их отсутствием), как жертва обычно следит за хищником. – Ты теперь глава хранилища реальных носителей, ты (фактически) владелец этой организации, а значит, ты заслужил право присутствовать на наших собраниях монополистов, дабы рассказывать мне обо всех делах, что творятся в хранилище!  

Беннету показалось, что в его пока еще несуществующий гроб уже начали забивать гвозди. Это же мучение – присутствовать на этих ужасно нудных собраниях! Конечно, Лейтон наверняка получал от этого садистское удовольствие (только садисту будет приятно каждый раз мучить бедных монополистов долгими отчетами!), хотя никому в этом не мог признаться; и рассуждать по поводу пристрастий тирана, скорее всего, было интересно, узнавая от встречи к встрече о Лейтоне каждый раз что-то новое, но все же Киллиан предполагал, что за этими собраниями лучше всего было наблюдать со стороны, а не быть их непосредственным участником.  

- Ты остаешься у меня до завтрашнего дня, - приказал Лейтон, - а там уж…как очередь твоя пройдет, так и освободишься. Правда, очередь двигается крайне медленно, но тебя ведь это не огорчит, а? Сегодня ты спишь в этой комнате, - градоначальник открыл дверь справа, - а завтра мой личный робот проводит тебя до зала совещаний. Сладких снов тебе, Килли, - подмигнул Лейтон (он этого никогда не делал!), после чего резко развернулся на каблуках и пошел куда-то прочь, по своим делам, свойственным всем тиранам. Наверняка кого-то мучать. Наверняка до смерти.  

- А-а-а-а!!! – заорал Киллиан, когда Лейтон скрылся из виду, сотрясая при этом кулаками воздух. Гнев наконец-то вышел наружу, выражаясь в дальнейших нецензурных выражениях, от которых, казалось, покраснели даже стены, прежде не слышавшие таких ужасных ругательств. Попытавшись открыть дверь, как обычно, пинком, Киллиан неожиданно обнаружил, что не все двери открываются в одну сторону, отбив предварительно себе ногу, вновь огласив жуткими воплями коридоры особняка. Прислуга не удивилась, даже не отвлеклась от своих занятий, дабы посмотреть на Беннета. Она была привыкшей к тому, что кто-то постоянно нарушает в этих стенах спокойствие, будь то роботы или злые, раздраженные монополисты. В этом не было ничего удивительно. Это тоже было в порядке вещей.  

Беннет открыл дверь уже цивилизованно, но все же резко, показывая возможным зрителям обиду на весь мир. Зрители должны были рыдать, проникнувшись ситуацией, видя такое проявление самых разных чувств, присущих обычно обиженным детям и подросткам. Вот только Киллиан давно уже не был ребенком или подростком, но он, иногда теряя над собой контроль, забывал об этом, и в некоторых случаях его поведение отличалось почти необъяснимой, но ужасно смешной инфантильностью.

Зашел в темную, огромную комнату, стены которой тонули во мраке, комнату, которая, если не считать огромного дивана с подушками, тоже была завалена различным дорогостоящим хламом. Поставил неимоверно дорогу вазу, чудом спасенную от ее приземления на пол, на стол, плюхнулся на диван, утонув в нем, и уставился в разрисованный различными сценами из божественной жизни потолок. Похожие фрески он мог видеть и в борделе, разница была лишь в том, что на этих монументальных изображениях боги вели себя на редкость целомудренно, даже не прикасались друг к другу. Киллиан, вдоволь наглядевшись на потолок, уже был готов уснуть – сон понемногу начал охватывать его голову, затуманивая разум, расслабляя тело, если бы не раздавшийся где-то над ухом знакомый, ехидный голосок:

- А, вот ты где! А я тебя в хранилище ждал. Не мог предположить, что ты у своего папочки на ночь останешься.

Киллиан вскочил, как ужаленный, потеряв остатки сна, взял со столика револьвер и направил дуло пистолета на человека, находящегося рядом с диваном. Беннета не интересовало, заряжен ли пистолет, главное – запугать этого знакомого незнакомца, отогнать его на значительное расстояние от себя. Парень, высокий, худой, нескладный, с каким-то гнездом вместо волос на голове, длинным грязным пальцем отодвинул дуло револьвера в сторону, другой рукой касаясь Киллиана. Беннет, почувствовав на себе прикосновение этого отвратительного человека, аж вздрогнул, будто пронзенный разрядом электрического тока, и случайно, совершенно не желая этого делать, нажал на спусковой крючок. Грянул громовой выстрел, результатом которого была дыра – но не в незнакомце, хотя Беннет очень надеялся, что пуля полетит по совершенно невероятной траектории в сторону человека, а в стене.

Человек засмеялся, и смех этот имел эмоциональную окраску. Раньше Гений никогда не проявлял при нем какие-либо эмоции, казался пустой куклой, а тут он был буквально переполнен ими, создавая полное впечатление, что сейчас в комнате находился не он, а кто-то другой, случайный житель этого города, оказавшийся здесь, по странному стечению обстоятельств очень похожий на этого фальшивого бога.

Да, сегодня многие люди отдали виртуальным серверам еще несколько своих качеств. Одно из таких – самоуверенность. Гений казался чересчур самоуверенным, прямо-таки сотканным из этого качества, что выражалось в его поступках, жестах, богатой мимике и, что самое главное, резких словах, сказанных таким тоном, который отвергал возможность любых споров и попыток уйти от возможных разговоров. Сегодня главная звезда этой ночи – он, и никто другой не сможет ему помешать наслаждаться совершенно незаслуженными ощущениями «мира в своих руках».

- Э, да ты мог меня убить! – удивленно крикнул Гений.

Киллиан превратился в рыбку: он не мог вымолвить и слова, задыхался при избытке воздуха в комнате, часто моргал глазами, оглядываясь, точно в тем минуты он мало понимал, зачем его вытащили из родной среды – спокойной и теплой кровати – в эти ужасные условия, когда необходимо что-то делать, а тем более – активно участвовать в диалоге.  

- Откуда…ты взялся? – спросил Киллиан, хватаясь за горло. В такие моменты – моменты сильного волнения – давали о себе знать последствия его «казни» - горло и грудь начинали чудовищно болеть, испытывая на себе влияние несуществующей воды.

Гений неприятно засмеялся.

- О, ты разве об этом не знаешь? Когда женщина любит другого мужчину, когда у них уже сложилась семья, настает такой момент, когда им хочется ребенка. Они уже были близки, и не раз, но сейчас достаточно убрать лишь один маленький предохраняющий фактор из их близких отношений, как…

- Достаточно! – Киллиан выставил руки ладонями вперед, призывая Гения замолчать. – Я знаю, откуда берутся дети. А ты Дьявол. Ты не мог произойти от людей. Но откуда ты…кхм, нет, как ты вообще сумел пробраться сюда, хорошо защищённый особняк моего отца, и зачем, самое главное? Сюда по доброй воле приходят лишь мазохисты. Хотя да, ты мне как раз кажешься мазохистом. Или садистом, как раз под стать Лейтону.

- Сегодня настала вторая ночь твоих мучений! – радостно воскликнул Гений, подтвердив тем самым опасения Киллиана, широко разводя руками, будто бы стремясь охватить весь мир. Беннет не успел заметить того момента, когда в руках мучителя появились следующие орудия пыток – о, эта ужасная…

- Чернильница?

И это поистине дьявольское…

- Перо? Гений, ты заставишь меня писать сочинение? Ведь, насколько я помню, когда я учился в школе, написание сочинений мне казалось ужасно скучным делом!

- Ты не учился в школе. Забыл?

- Ах, да. Я же пропустил эти прекрасные школьные годы, шляясь по улицам городов. И что же ты мне прикажешь делать с этими предметами? Или как раз делать что-либо будешь ты? Защекочешь меня насмерть этим пером…о, это так жестоко…

- Лучше. Ты будешь писать письмо.

- Ночью? Письмо? – искренне удивился Киллиан, присаживаясь за стол, включая настольную лампу. – А завтра что будет? Чтение ужасно скучных книг? Решение жутких задач?

- Завтра ничего не будет. Завтра ты мне уже не потребуешься…если, конечно, сейчас все сделаешь как надо. Пиши, - Гений с громким стуком поставил тяжелую чернильницу из зеленоватого камня на стол. Положил рядом огромное перо, выдернутое из хвоста страуса, уже изрядно потрепанное. Страус пришел бы в ярость, увидев, что стряслось с частичкой его гордости – некогда прекрасным пером, и вряд ли позволил бы людям в дальнейшем издеваться над его хвостом, безжалостно ощипывая его для различных пишущих предметов.   – «Дорогая Логан Мэрриган…». Или нет, лучше «Здравствуй, Логан!». Пиши второй вариант.

Будучи в состоянии частичного сна, нахлынувшего на него после испуга, Киллиан не сразу понял, что от него требуется написать.

- Что?! Логан? Какая еще Логан, а? Уж не та ли это Логан, у которой я был сегодня? Я ничего с ней не собирался…кхм, делать! Даже в мыслях не было! И приглашать куда-либо я ее тоже не собирался? Ну, вернее, хотел, но после того, как она меня выгнала, передумал! – заверещал Киллиан, размахивая тяжелой чернильницей в воздухе, будто бы это придавало весомости его словам. Гений поспешно вырвал у него из рук этот предмет, вернув его на стол только тогда, когда Беннет более или менее успокоился. Киллиан с той минуты решил больше не удивляться поведению Гения, тому, что может маг, в том числе и его фокусам с жесткими дисками и проникновением в хорошо защищенные здания. Когда чернильница вернулась на стол, в ней, конечно же, были чернила, и Беннет, решивший более не удивляться чудесам, выразил на своем лице практически нескрываемое…удивление.

- Пиши все, что я тебе скажу…хотя нет, не только мой текст, ты и сам можешь добавлять от себя красивые обороты и прочее. Угу? Итак, «Здравствуй, Логан! Пишу я тебе потому, что только сейчас осознал я свое поведение, а сегодня еще и увидел последствия своих деяний...». Написал? «Логан! Ты можешь меня простить, если я скажу, что в разорении твоей семьи повинен я?».

- Что?! – опять изумился Киллиан. – Я не буду писать того, чего не было вообще!

- Не было? А если я проведу логическую цепочку от вчерашних слов к сегодняшним? Или от твоего разговора с Логан до этого момента? – Гений, прежде чем Киллиан мог сказать хотя бы одно слово, закрыл ему рот рукой, заставив того яростно отплевываться, что-то мычать, но ни в коем случае не возражать против его слов. – Логан – дочь Роберта Мэрригана. Роберт Мэрриган и его «лавочка» разорилась в результате того, что один человек, некий небезызвестный многоликий, напечатал себе море фальшивых купюр, отдал их в банк, которыми впоследствии выдавали кредиты различным людям. Люди раскрыли то, что деньги фальшивые, только спустя определенное время, решив свалить вину за это на Роберта. Круг замыкается. «Гармония души» перешла в чужие руки, семья Логан разорена… А виноват в этом ты. Почему ты забываешь простые вещи, а? Я же вчера все подробно объяснял!

- А, да, ты это говорил, но я и не думал, что Логан, с которой я встречался сегодня…кстати, откуда ты знаешь, что я ее сегодня видел?.. Я не думал, что эта Логан приходится дочерью Роберту Мэрригану, этому великому в прошлом человека, что она…

- Является наследницей империи серверов? – дополнил Гений, хитро прищурившись. – Это знают все. Однофамилицы в данном случае быть не может. Она одна такая – на весь город. Одна Мэрриган. Почему ты не учел все вышеперечисленные факты во время вашей беседы, оскорблял ее, кричал, что-то требовал, забыв про то, кем являешься ты, а кем - она?

- Может, ты вообще мне дословно передашь все содержание нашей беседы? – ядовито спросил Киллиан.

- Не могу это сделать, ибо я не запоминал каждое слово из вашей беседы.

- Ага, значит, ты все же был в той комнате? Или у тебя там установлено подслушивающее устройство? – торжествующе крикнул Беннет, ударив одну ладонь о другую, привставая со стула. Гений, этот фальшивый бог, кинул на него один, только один красноречивый взгляд, который придавил Киллиана к полу, сгустив воздух над Беннетом до состояния гранитной глыбы, заставил его сесть обратно и покорно вернуться к своим занятиям. Киллиан был очень зол, действуя так, как хочет Гений.

- Подслушивающее устройство? Что за бред? Да у Логан бы элементарно не хватило бы денег на покупку этого устройства! Да и зачем оно нам, когда я могу безо всяких-там устройства появиться в любой комнате любого дома в этой стране, оставаясь невидимым для ее обитателей? Я ведь Дьявол.

- Ты просто подделка, - констатировал Киллиан, пожимая плечами. – Самозванец. Не знаю, как ты проделываешь все эти фокусы, но ты достиг определённого мастерства в этом, хотя сие не дает тебе права называть себя Господом Богом или Дьяволом!

- Я родился в результате первого контакта вырезанных частей личности с центральным сервером. Меня пробудили к жизни сильнейшие чувства, в том числе и чувство боли, которые испытала Логан во время первой своей редакции. Меня же они могут и убить. Я зависим от Логан, как раб, я не имею над ней силы – но только в том плане, что не могу манипулировать ею через ее компьютер. Но для других людей я – Бог. Я принимаю то, что народу не нужно, давая взамен нечто лучшее. Я доброе божество – всегда откликаюсь, когда меня зовут, всегда жертвую своим самочувствием ради людей. Однако я могу быть и Дьяволом: когда меня достает людская глупость, я имею полное право над этим человеком поиздеваться, навсегда отбив охоту себя редактировать. Я превращаю свое тело в информационный поток и путешествую вместе с сигналами башен, добираясь до любых людей, забираясь в их компьютеры, чтобы потом воплотиться у них в комнате и хорошенько их наказать. Любой, кто ежедневно, ежечасно, ежесекундно пользуется общественными центрами доступа к серверам, или редактирует личность, подвержен моему влиянию, имеет потенциальную опасность встретить меня у себя в комнате в образе жуткого Дьявола. Теперь ты меня понял?   

Киллиан кивнул, внимательно посмотрев на разоткровенничавшегося бога, перестал писать, не возвращаясь более к этому занятию. Гений, вернувшись из далей воспоминаний в реальный мир, заметил замершего Беннета, но ничего предпринимать против этого не стал, лишь щелкнул пальцами, создавая в комнате призрачный образ мальчика лет тринадцати, очень похожего на многоликого в этом возрасте. Или…это и был многоликий?   

- Когда-то, много-много лет назад, один маленький мальчик сбежал из дома, - медленно, напевно начал Гений, своей речью напоминая сказочника. - Ему казалось, что жить одному очень весело, во всяком случае, куда лучше, чем жить с отцом в роскошном особняке, пока к нему не пришел злой голод и злой холод, показавшие, что одиночество и неимение дома – очень плохие понятия, не применимые ко всяким маленьким мальчикам. И начал этот маленький мальчик придумывать, как бы ему на жизнь заработать. Тогда он изобрел свой первый способ обмана людей – он изготовил три наперстка для известной всем игры, популярной среди простого азартного народа, прикрепив к каждому из наперстков изнутри по шарику, а также несколько магнитов, дабы этих самых людей обманывать, и оставил один маленький шарик (металлический) свободным, чтобы создавать видимость того, что все происходящее в этой игре – лишь ловкость рук и невнимательность игроков, и что никого секрета в наперстках нет.

Призрачный мальчик уселся за полупрозрачный призрачный стол, активно зазывая народ самыми ласковыми и приятными слуху речами. Стоило только сказать, что здесь деньги раздают практически бесплатно, как вокруг его столика выросла пестрая толпа, громко галдящая, шевелящаяся, любопытная. И пошла игра – мальчик, приняв ставку от немолодого мужчины, надеявшегося быстро выиграть в этой игре, а тем более у такого «сопляка», как этот ребенок, начал быстро гонять шарик из одного наперстка в другой. Разумеется, мужчина был неприятно поражен, когда он указал на неправильный наперсток, потеряв все поставленные на кон деньги.

- Впрочем, этот мальчик иногда давал людям «выиграть»,  как бы давая знать, что он не обманщик, а эти люди, выигравшие, очень внимательные. Но этими «счастливчиками» становились немногие. Большинство людей отдавало мальчику последние свои деньги, надеясь на чудо, но чуда не происходило, и людям, отдавшим последнее, не на что было жить. Ты знаешь, что случилось с этими несчастными? Я покажу.

Рядом с мальчиком материализовалось еще несколько призрачных фигур. Мужчина, пьяный, шатающийся, буйный, ругающийся, после долгой игры в наперстки с «сопляком» и кабака, где он пропил часть оставшейся суммы, пришел домой, к своей жене, сидящей в углу, закрывшей при этом глаза руками, тихой, несчастной. За окном плакал дождик, слезы крупными каплями стекали по стеклу. Плакали стены, сгорбился от скорби дом. Роняла слезы жена. Эти деньги, что потратил сегодня муж, они копили на ремонт своего жилища. Что теперь делать в этой войне с безжалостными холодами, наступающими на страну, как жить в полуразрушенном доме, она не знала. Муж также не мог дать ответа на эту сложную, неразрешимую задачу.

Стыд, несвойственное Киллиану качество, уколол его самолюбие. Было неприятно узнавать что-то новое, а тем более о последствиях своих деяний, о которых Беннет в обычной жизни слышать не желал.  

- Но это было лишь началом деятельности мальчика. Потом, став постарше, способы обмана переросли в более продуманные. Парень научился добиваться всего, что только желал, подбирая словесные «ключи» к каждому человеку, каждый раз вырабатывая определенную стратегию. Хочешь знать, к чему это привело тысячи людей, с которыми ты встречался?

- Не очень, - честно признался Киллиан. – Зачем ты мне все это показываешь? Я ведь и сам все знаю!

- Нет, ты не знаешь, - поспешно, самодовольно возразил Гений. – Ты обманываешь себя. Это добром не может кончиться. Я буду тебе показывать все это, пока ты не начнешь писать то, что я тебе диктую. Хотя…чтобы ты проникнулся описываемой ситуацией больше, советую тебе ничего не делать, как можно дольше уклоняться от написания и смотреть на картины своего прошлого очень внимательно.  

Последствия, последствия, последствия. Тысячи несчастных, бедных, разорившихся, униженных людей! Озлобленных, раздражённых, голодных. Страх! Безысходность! Злость!

Призрачные люди, огромная толпа жертв деяний Киллиана, двигалась на многоликого, не на шутку перепугав его. Люди все прибывали и прибывали, заполнили уже все пространство комнаты, заставив воздух светиться мертвенным белым светом, и остановился поистине неисчерпаемый людской поток только тогда, когда они оттеснили Беннета к противоположной стене, заставив его вжаться в нее, превратиться в рисунок на обоях (и от страха тоже).

«О, несуществующие боги! За что вы со мной так, а?» - проклял небеса Киллиан.

Сердце Беннета пропустило удар. Еще. Еще.

Вот они. Те, кого он всю жизнь обманывал. Кому испортил жизнь. И пускай это лишь образы тех людей, но то, что с ними случилось, было воплощено в призрачных картинах настолько красочно и правдоподобно, что Киллиан в одно мгновение все осознал и во всем раскаялся. Он чувствовал необходимость в этом – не духовную, но физическую, как потребность или инстинкт, прямо-таки ощущая, что от его слов зависит целостность его шкуры.

«Интересно, а призраки могу растерзать?», - наивно подумал Беннет, выхватывая глазами из раздраженной толпы то одно, то другое знакомое лицо.

- Смотри, смотри, - сладко пробормотал Гений, скрещивая руки на груди. – Как поймешь, что пора писать письмо, когда ты достаточно осознаешь свою вину, призраки уйдут. А пока что выслушай новую историю из жизни одного небезызвестного нам многоликого паренька…

 

Керт Шмидт безумно боялся Лейтона. Впрочем, это не было новостью, тирана боялся каждый в этой стране, но это был совсем не тот страх, который можно испытать при упоминании имени и деятельности градоначальника – то есть страх благоговейный, как перед непостижимым божеством. Этот же страх имел другие причины и отличался какой-то странной настойчивостью, с которой он захватил Керта: это чувство, как вирус, проникло в каждую клеточку его тела, подчинило его себе, лишив способности двигаться и мыслить разумно. Очередь медленно продвигалась, монополисты давали подробные отчеты о положении дел в своих компаниях, и, чем меньше оставалось глав предприятий в этой длиннющей очереди до Шмидта, тем более сильным становился страх Керта.

Наконец настал и его черед.  Лейтон, который сегодня был несколько злее и придирчивее, чем обычно, поднял Шмитда жестом и кивнул в его сторону, медленно и чётко проговорив:

- Ну, Шмитд, может, расскажете нам о «Гармонии души»?

После этих слов был только один возможный вариант поведения: рассказать все, как есть. Впрочем, можно было сказать проверенную годами фразу, зная наверняка, что ничего рассказывать и выкручиваться из неловкой ситуации не придется – Лейтон все расскажет за тебя. Керт так и сделал:

- У меня все хорошо…

И Лейтон, холодно улыбнувшись, превратив свое лицо в каменную маску, извлек с проворством фокусника из своего шкафчика толстенную папку, на которой было написано имя Шмидта, в устах Лейтона прозвучавшее как приговор.

- Нет, Шмитд, у вас пару дней назад не было все хорошо, и сейчас ситуация не улучшилась!

И это в самом деле было так. Лейтон никогда не врал.

Проблемы начались за пару дней до того, как градоначальник объявил о возрождении хранилища реальных носителей. Кто начал активно подрывать башни, ломать общественные центры доступа к ним, вынуждая людей искать другие пути к своим виртуальным кабинетам и функции редактирования себя, что не могло не вызвать подозрений у Керта, уверенного, что все подстроил Лейтон и его сынок…этот Киллиан, недостойный сегодня присутствовать на собрании монополистов. Правда, был еще один подозреваемый в этих террористических актах и вандализме, если рассматривать порчу имущества «Гармонии души» - Логан Мэрриган, но общественность настолько невыгодно для Керта «выгородила» эту нищенку, что она в глаза народа стала едва ли не мученицей, пострадавшей от «клеветы злых людей». Но Шмидт, конечно же, был уверен в обратном. Он считал, что деньги не являются доказательством ее невиновности; тем более что она могла быть членом какой-нибудь террористической группировки, раз уж во время ее заключения взрывы и акты вандализма не просто продолжались – стали повторяться с такой пугающей периодичностью, что это выглядело местью «товарищей» за неволю «подруги». После освобождения Логан взрывы не утихали, команда ремонтников не успевала заменять поврежденные часть башен и терминалы, но сама Мэрриган активности, необходимой Керту для ее обвинения, не проявляла – часто находилась в своей комнате, ничего не делала, иногда лила слезы жалости к себе и боролась с каким-то непонятным лохматым мужчиной, который ее частенько бил – возможно, это был ее муж. А что до Киллиана… Ведь он же наверняка был в сговоре с Логан! Ведь ему выгодно было, что народ идет не к Керту, а в этом хранилище! И наверняка это он подрывал башни, когда Мэрриган была за решеткой!

В общем, Шмидт был зол. Ситуация настроения совершенно не улучшала.

Лейтон, этот жуткий тиран, подробно рассказал о делах «Гармонии души», потом еще прибавил несколько громких предупреждений, после чего с шумом захлопнул папку и подал ее Шмидту, обратившись взором к следующей своей жертве. На счастье Керту, это был Киллиан, неразумный сынок Лейтона.

- Беннет. Киллиан Беннет. Новый член наших собраний, новая глава хранилища реальных носителей…

Шмидт с каждым словом тирана чувствовал себя все лучше – ведь Лейтон с вероятностью почти сто процентов начнет ругать этого человека, вне зависимости от того, кем он приходится ему в обычной жизни. Градоначальник был непристрастным в подобных вопросах: дела городского масштаба и порядок были превыше  родственных связей. Шмидт ждал, когда Лейтон скажет эти прекрасные слова отчета, распекая своего сынка. Крылья удовлетворения вырастали за спиной, приподнимали Керта над полом, заставляли забыть предыдущие страхи и неудачи. Главное, что враг-градоначальник сейчас сыграет на его стороне…

Керт ждал.

- Киллиан, да у вас в хранилище все прекрасно!

Крылья рассыпались миллионами частичек, заставив Шмидта вернуться с небес на бренную землю. Челюсть Керта отвалилась на пол. Тот забыл ее подобрать, во все глаза уставившись на счастливчика Киллиана. Воистину, боги смилостивились над этим раздолбаем, если сегодня стены зала совещаний впервые услышали похвалу в чей-то адрес!  

Беннет, казалось, тоже был в шоке. Он, до этого сидящий тихо, нервно теребящий ручку, смотрящий в пол, как школьник, предчувствующий, что его будут ругать за невыполнение домашнего задания, аж подскочил на стуле, сначала услышав свое имя, а потом и сами невероятные слова.

Монополисты, эта массовка в театре одного актера – Лейтона – послушно и громко вздохнули, забрав в свои легкие весь воздух, имеющийся в зале.

Киллиан с немым вопросом в глазах уставился на Лейтона. Тот даже не улыбнулся в ответ, не показал что-либо еще, что, возможно, натолкнуло бы на мысль о том, что в данной ситуации сработали лишь родственные связи и благосклонность родных друг к другу, и начал обыкновенным своим голосом бубнить отчет:

- Проработав несколько дней в хранилище, Беннет, увидев, что оно не отвечает современным требованиям приема посетителей и безопасности, а методы работы весьма устарели по сравнению с той же «Гармонией души», шагающей, как известно, далеко вперед, улучшил систему обслуживания клиентов, провел ремонт в помещении, в том числе вставив окна и расширив главный вход, нанял и обучил прекрасных, добрых, отзывчивых сотрудников, приведя хранилище в такое состояние, какое было только во времена его расцвета!

- Но… - начал было Киллиан, собираясь возмутиться неправильностью каждого слова этого совершенно фантастического отчета, но подленькое чувство самодовольства вкупе с осторожностью не позволили ему испортить волшебство этого момента, его триумфа.    

Керт, недобро прищурившись, смерил взглядом этого недоумка Беннета. Некоторое замешательство Киллиана, в которое его привели слова отца, не могли не вызвать подозрений в том, что неподкупный и беспристрастный градоначальник все же оказался подкупленным и не вовремя и не к месту вспомнил про какие-либо родственные чувства.

- Все именно так, господа монополисты, и мы сегодня имеем честь видеть героя нашего времени – в отличие от вас, Шмидт, он сориентировался в краткие сроки, модернизировав вверенную ему организацию, подняв ее из руин забвения! Кхм. Громкие слова нам ни к чему. Но самая главная заслуга состоит в том, что он привлек к себе на работу…диких, но не в качестве рабов или рабочих, а на добровольных началах – по утверждению этих людей, они хотели бы заниматься делами на благо общества, не прося за это никаких денег! И это прекрасно!

- Что?! – изумился Киллиан. Похоже, мир наполнен чудесами до краев, а Беннет в них долгое время почему-то не верил. – Но я никого не привлекал!

- Скромный, - констатировал Лейтон. Просто идеальная глава организации! Скромный, тихий, честный… Он решил то, что не могли решить вы все, и за грамотное применение его задумки в жизни я прекращаю разбирать дела хранилища и отпускаю Киллиана Беннета из зала совещаний. Вы можете быть свободным!

Киллиан с бессмысленным выражением лица и остекленевшими глазами медленно поднялся со стула, отодвинув его от стола с чудовищным скрипом, громом отозвавшимся в зале. Монополисты, каменные, будто статуи, немало удивленные, внимательно следили за каждым шагом счастливчика, запоминали, что он делает, надеясь понять секрет его успеха и зарядиться его удачей. Но Киллиан, вопреки всем ожиданиям, ничего особенного не делал, сияния вокруг него не разгоралось, нимба не было, лететь он не стал, пройдясь до двери по полу, чудес не творил,  точно так же, как и его страшный робот, все это время грозным стражем возвышавшийся за спиной многоликого, а теперь и следовавший за Беннетом. Это был обыкновенный человек с обыкновенным роботом, в них не было ничего особенного, но люди в те минуты воспринимали их только как святых.

Керт от досады скрипнул зубами.

Собрание продолжалось.

- Вниз, Отем! Вниз! – грозно проорал Киллиан, вытягивая руку вперед, точно капитан корабля, указывающий на горизонт. Робот послушался приказа Беннета – все, что касалось следования пути, назначенного Лейтоном, он был готов выполнять с присущим всем роботам усердием.

Внизу лежали торговые и жилые кварталы, впереди был крутой обрыв и канатная станция, на которой надо было заплатить несколько тенгиримов, чтобы спуститься вниз. Таких денег у Киллиана не было, зато у него появился робот, достаточно крепкий, чтобы выдержать падение со стометровой высоты. Да даже если бы тот разбился, Киллиан бы нисколько не огорчился, как говорится, меньше надзора за ним – спокойнее живется. Хотя Лейтон всегда соберет этого Отема обратно. Робот еще не отслужил своего…

Сейчас главное не робот, а то, что ждет Беннета внизу, в хранилище. Отчего же отец сказал, что там все хорошо? Уж не заплатил ли кто ему за эти прекрасные слова, подкупив неподкупного? Может, Гений? Хотя на этого маньяка нечего было надеяться. Он каждый раз меняет свой характер, но жадность, эгоистичность и самодовольство, казалось, были присущи ему всегда. Тогда кем мог быть этот добрый человек, сотворившим сегодня такое чудо, и, самое главное, чем руководствовался этот неизвестный герой, если выбрал совершенно неподходящего на роль избранного Беннета, многоликий не знал. Киллиан поклялся себе, что если он в ближайшее время встретит этого человека, то непременно даст ему десяток тенгиримов (которые он украдет из кармана этого человека; но, вместо того, чтобы, как обычно, забрать купюры себе, он отдаст их ему обратно, соврав про деньги из своего кошелька).

Сунув руку в карман, Беннет нащупал письмо для Логан, которое он неизвестно как и когда написал – момент написания вместе с прочими воспоминаниями долгой и ужасной ночи выветрился из головы совершенно. И хотя Гений приказывал ему отнести письмо Мэрриган сразу после мучения в зале совещаний, Киллиан не стал поступать так, как поспешно (и наверняка необдуманно) согласился поступить ночью. Он засунул это письмо как можно глубже в карман, дабы забыть о нем, и, сидя на шее у Отема (почему-то тот не стал приковывать его к груди, зажимая в тисках крыльев-отростков), пришпорил робота, точно тот был конем, и еще раз громко выразил свое желание двигаться вперед, махая рукой с воображаемой шашкой.

Теперь только вниз. И совершенно бесплатно.  

Киллиан почувствовал мощь в каждом движении робота, когда тот двинулся вперед. Почувствовал необратимый характер каждого его шага. Но сомневаться в чем-либо уже было поздно, а тем более было поздно надевать на тело защиту и на голову каску.

Только вперед.

Робот с усилием прыгнул вперед, с обрыва, широко расставляя руки. Ледяной ветер бил в лицо Беннета.

О, эти мгновения ужасного полета-падения…

Беннет неожиданно для себя испугался -  ведь когда он стоял на твердой земле, находясь под защитой робота, падение не казалось ему таким уж страшным и крайне опасным. Осознание ценности жизни приходит только во время непосредственной встречи со смертью. А она была рядом. Очень близко, зависнув над головой мрачной тучей небытия и забвения.

- Мне надо выжить! – крикнул Киллиан, пиная и колотя робота по металлическим плечам. – Приземляйся как хочешь, но мне надо остаться в живых! У меня еще остались незавершенные дела!

Жизнь – штука весьма интересная, но непредсказуемая. Порой она выделывает такие кренделя с чужими судьбами, что иной раз задумаешься, а не делает ли это кто-то специально, заскучав в небесной канцелярии или в подземном царстве ада. Все меняется ежеминутно, ежесекундно, и то, что было с тобой вчера, может оказаться совершенно несущественным для будущего. Одни богатеют, не имея никаких особых связей или богатых родителей, разоряя других, потомственных богачей, другие умирают, стремясь быть для кого-то героями, но таковыми прежде не являясь, третьи «восстают из мертвых», воскресают для кого-то или чего-то, забыв о прошлом. Но есть такие люди, которые предпочитают жить в одном положении – если ты богат, то богат всегда, если беден, то зачем что-то менять?.. Они привыкают к этой жизни, не замечая, как она мешает им развиваться, шагать дальше. Судьба-злодейка не раз и не два пытается что-то изменить в существовании этих людей, и если у нее это выходит, то этот жизненный поворот становится для них настоящей катастрофой – ведь на приспособление к новым условиям жизни может уйти очень много драгоценного времени.

Бублик был из таких.

Он обожал стабильность и ненавидел перемены. Такой тип ощущения мира характерен для стариков, но Бублик не чувствовал себя старым. Напротив, он был молод и полон сил. Но годы, на какие злая судьба забросила его в пустое хранилище, выработали у него стойкую привычку жить по своему странному расписанию, в которое входили немного работы на чердаке, в основном, подобие приборки, складывание новых стопок дисков, скучание и ничегонеделание. И тут в его жизнь, его спокойную, размеренную, черт возьми, такую простую и понятную жизнь ворвался этот Киллиан, сломав привычный уклад несколькими приказами и решениями. Бублик, разумеется, не мог знать, что Беннету тоже не особо хотелось возиться с хранилищем, отчего и воспринимал начальника, как всегда воспринимаются подобные люди – с недовольством и осуждением.

Киллиан проводил свои «реформы» очень быстро, но Бублик, поначалу сопротивлявшийся преобразованиям активно, все же предпринимал попытки к ним привыкнуть. И привык, но не настолько, чтобы работать с такой массой людей, пришедших в хранилище после долгого запустения, постоянно, хотя прежде сортировщик не раз сетовал на то, что «хранилище когда-то было лучше, чем сейчас», но, однако, никаких телодвижений для того, чтобы «старые добрые времена» возвратились, он не делал, предпочитая плыть по течению. И привык к переменам, но все же предпочитал, чтобы более семидесяти процентов его личного времени отдавалось замечательному скучанию и прекрасному ничегонеделанию. Но теперь, после того, как за пару дней Бублик начал перебарывать свою стариковскую натуру, после нескольких удачных приемов посетителей, оказавшихся для хранилища поистине денежными, после того, как сортировщик начал чувствовать, что все возвращается к тем вершинам, на каких хранилище долго находилось, судьба вновь не пожалела бедного работника и…выкинула его на улицу. Из привычного хранилища. Из почти привычной жизни в новую среду.

Два дня он жил на улице. На холодной, грязной, шумной улице. Он чувствовал себя практически голым, улиткой, вытащенной из раковины. Конечно, он был не одинок, он прибился к стае таких же бездомных крыс, как и он сам, но жизнь бок о бок с ними удовольствия ему не доставляла. Мало того, он их очень боялся, но немало и уважал, потому что многие из них, хотя и имели вид разбойников и пропойц, в прошлом были учеными, теперь не нужными государству, конструкторами роботов (эта профессия отжила свое), чиновниками, выгнанными с работы Лейтоном, главами компаний, свергнутыми более предприимчивыми конкурентами, учителями, врачами. Никто из них не говорил, что занимался грабежом или насилием, но зато все, все без исключения вспоминали те факты из жизни, которые будто бы могли исправить настоящее, в том числе и обосновать необходимость всех нынешних деяний (о которых только догадывался сортировщик). Бублик почтительно именовал их «интеллигентными», не позволял себе при них неприлично выражаться, не желал узнавать все то, чем они занимались ежедневно и по какой причине они не пытались исправить свое положение. Впрочем, вскоре оказалось, что причина крайне проста – они тоже не любили перемен и привыкли к своему существованию. Как и Бублик после нескольких ночей в уже не такой омерзительной компании бездомных.  

Дождя не было, ветра тоже, но ночами все же было холодно, что и подтолкнуло Бублика к поиску просторной картонной коробки. И когда он «нашел» ее, стащив у другого «интеллигента», то ночи стали восприниматься совсем по-другому. Мило трещал костерок, сложенный из старых досок, никому не нужных бумажных книг из закрытой библиотеки, разобранных на мелкие детали каких-то предметов мебели из заброшенных особняков богачей из Нижнего Города. Искры улетали в бездонное, темное небо, пропадали там, наверняка съеденные какими-нибудь небесными чудищами наподобие обычных рыб. Тихо переговаривались «интеллигентные», грея руки у огня.

Жизнь была бы замечательной, если бы не…

Голод.

Это чувство пришло к нему не сразу. Несколько дней до этого он переваривал ту гору еды, которую он купил и съел на деньги хранилища; но однажды закончилась и она, желудок опустел и зарычал, как злой тигр. Но обращение к «интеллигентам» с просьбой дать немного еды не возымело должного эффекта.

- Не, ну тебе ведь еда нужна, не нам…иди и поймай кого-нибудь… - пробубнил самый старый из бездомных, невысокого роста человек с маленькими пьяными глазками, иногда загоравшимися каким-то поистине дьявольским огнем.

- Интеллигенты, ну, товарищи, разве вы не выручите меня, не поможете мне?  - с надеждой в голосе спросил Бублик, выглядывая из своей просторной коробки.

Старый глянул на него так строго, что сортировщику стало не по себе. Взгляд этот, натренированный на сотнях детей и подростках, проявлявших особое непослушание (бездомный этот когда-то был учителем), продолжал пугать и обычных людей. Может, его выгнали с работы именно за его глаза?.. Бублик похолодел. Костер грел уже не так, как прежде, а сборище бездомных интеллигентных крыс казалось собранием маньяков.

- Нет, - отрезал старый. – Тут каждый сам за себя.

И вдруг чья-то теплая, дружеская рука легла на плечо Бублика. Сортировщик вздрогнул, обернулся мгновенно. И никого не увидел.

Зато в воздухе висела тарелка с неизвестным науке дымящимся ароматным содержимым. Висела сама по себе, без чьей-либо помощи. Она каждый раз подрагивала в воздухе в такт последующим словам, точно ее держал настоящий человек, сокрытый пологом невидимости. Иногда этот невидимка будто бы перекладывал явно горячую тарелку из руки в руку – тогда она летала, описывая широкие дуги.   

- Хочешь есть? Я тебе дам эту еду, но при условии, что ты отведешь меня к своему начальнику!

Неожиданному условию Бублик не удивился. Ничуть. Ему ужасно хотелось есть, тут не до предложений или препираний в ответ, дабы повернуть все как можно выгоднее для себя. Все-таки, если предположить, как бы поменялась наша история, если бы многие решения принимались на голодный желудок и за тарелку поистине волшебной еды!

Бублик без лишних слов схватил горячую тарелку, обжег пальцы, но ее из рук все же не выпустил, взял любезно поднесенную невидимым благодетелем ложку и принялся с чудовищным шумом и хлюпаньем есть предложенное, оказавшееся слишком вкусным для того, чтобы отвлекаться от поедания, а тем более, говорить с собеседником или искать его.

Невидимый терпеливо ждал. Молчал. Бублик чувствовал исходящие от незнакомца флюиды доброты,  инстинктивно ощущал, в какой позе тот мог стоять и куда при этом смотреть. Сортировщик, заканчивая пожирать еду, уставился прямиком в невидимые глаза благодетеля, и вновь какие-то странные колебания воздуха подсказали работнику, что невидимка слегка покраснел и немало смутился, плавясь под лучами благодарного и преданного взгляда.

- Наелся? – нагловато спросил невидимка скрипучим голосом.

Бублик закивал так, что голова едва не отвалилась; громко заскрипел старый шейный протез работника, и по какой-то причине именно на этот звук (а на шумовые эффекты от поедания пищи они даже не обратили внимания!) среагировали все, без исключения, «интеллигенты», поворотив свои угрюмые «интеллигентные» рожи в сторону сортировщика. Увидав в его руках блестящую тарелку, на которой еще оставались драгоценные капли пищи, люди коршунами бросились к маленькому, худенькому, слабенькому сортировщику, кинулись огромной толпой, надеясь отобрать сей дарованный недостойному предмет.

- Он ел что-то без нас! Он настоящая подлая крыса! – заверещали бездомные, неистово размахивая руками, преодолевая на пути движения такие препятствия, которые в обычной жизни никто, даже они, не поленились бы цивилизованно обойти.  

- Интеллигенты! – взвыл Бублик, закрывая лицо руками. – Вы же сами говорили, что каждый сам за себя!

И тут… раздался звук удара. Еще один. И еще. Неуправляемый поток бездомных на мгновение остановился, разбился на более мелкие «ручейки», состоящие из пар людей, которые смешно изгибались и что-то нечленораздельно мычали, когда кто-то невидимый методично их избивал. Судя по тому, что одновременно происходило избиение всех пар людей, невидимых было куда больше, чем сначала предполагал Бублик. Засмотревшись на то, как кто-то выполняет работу по защите его слабенького тела, сортировщик расслабился, с преданным блеском в глазах смотря на кровавую (в некоторые парах) бойню, после чего все-таки внял гласу совести и решил присоединиться к команде невидимых героев.

Тарелку из рук он так и не выпустил. Ею он здорово отколотил самого старого из «интеллигентов», затаив на того обиду – ведь именно он всегда добывал пищу для своей группы, не делясь добычей с Бубликом, хотя он отбирал ее у других стай бездомных крыс. Бублик не мог принять его позиции, заключавшей в себе концепцию «ограниченной доброты»: если ты добр, то только для ближних своих (в число ближних сортировщик не входил), ибо быть добрым для всех невозможно. Однако Бублик не мог понять, что же его больше всего не устраивало в главаре этой группы – то ли его принципы, то ли его жадность. Недолго подумав, сортировщик все же решил, что наказать старого следует за первое, к чему и приступил. Работник громко кричал причины своего вмешательства в избиение, и в речах его слышались наивные до невозможного позиции и неловкие объяснения своей правоты. Возможно, старый был лидером – тем настоящим лидером, что способен привести группу к определенному результату… Но он настолько отличался от Бублика по своему мироощущению, что сортировщик просто не мог пропустить этот великий момент, когда он смог врезать тому по голове чужой тарелкой.

Когда последний человек с громким стоном рухнул на пыльный асфальт, когда все движения и избиваемых, и мучителей прекратились, воздух взорвался тысячами возбужденных слов, и Бублик в этом хоре услыхал только одно – приказ всем вернуться в реальность. И люди вернулись, услышав эту фразу, просто возникнув в разных местах неподалеку от сортировщика, возникнув без особых эффектов, дымовых завес или колебаний воздуха – они появились, точно поставленные в разных точках предметы, в одно мгновение, за какие-то доли секунды. Бублик, прижав руку с тарелкой к груди, испуганно глянул на открывшуюся ему картину, и поразило его не то, что невидимых прежде помощников было несколько десятков, причем более всего они напоминали людей из войск народного ополчения (было и такое, собиравшееся на случай, когда дикие шли приступом на город), застрявшего где-то во времени (ведь дикие уже давно не нападали на Нижний Город!), а то, что эти люди сами были дикарями. Они не выделялись чем-либо особым, кроме устаревшего оружия, но выражение лица некоторых наталкивало на мысль, что некоторые из них неплохо обходятся и без царя в голове. Дикари выглядели сильными, очень мощными, крайне свирепыми, насколько вообще могут быть сильными, мощными и свирепыми дети детсадовского возраста. Слабость и худоба диких очень удивляла, но не казалась чем-то особенным – скорее всего, там, где они жили, дикари не могли добывать себе нормальную пищу. Странно было, что группа столь неподготовленных для настоящего боя современности существ сумела одержать победу над «интеллигентами». Скорее всего, без невидимости дикари ничего не смогли бы сделать. Но…зачем они вообще устроили тут бойню? Неужели Бублик им настолько важен, что они даже перешли границы закона и порядка, не просто рискуя собой, но создавая о себе и остальных диких не самую лучшую славу?

- Кхм, интеллигентные, - промямлил Бублик, полагая, что с дикарями следует говорить уважительно, - зачем вы вообще устроили тут все это?

- Они могли нам помешать, - ответила старушка со странным, каким-то неестественным выражением лица. Ее образ колыхался, как мираж в пустыне, но не позволял заглянуть за него, надежно скрывая истинное лицо дикарки. – Ты наелся? Веди нас к своему начальнику. Если желаешь, я могу предложить тебе еще одну тарелочку нашего фирменного блюда – пустынных скорпионов, зажаренных с генномодифицированной картошкой. Ты только скажи нам, и мы сей же час добудем тебе еще одну порцию.

Скорпионы тотчас полезли обратно из желудка Бублика, непривычного к такой еде. Когда они вышли на свободу, правда, в несколько измененном состоянии, сортировщик раздраженно отдал тарелку старушке, после чего резко развернулся на одной ноге и пошел прочь от толпы дикарей, призывая их жестами двигаться за собой. Бублик не желал более разговаривать с теми, кто дает ему необычную пищу.

Нельзя было не заметить того, что дикие во время следования к хранилищу постоянно где-то находили строительные инструменты, и вскоре они, нагруженные разнообразными предметами до самой головы, были больше похожи на бригаду строителей, вернувшуюся из крестового похода. Дикие завели очень громкую непристойную песню, будя жителей тех домов, мимо которых они проходили, и домов на соседней улице, куда тоже долетали звуки нестройного хора. Жители ругались, стараясь докричаться до увлеченно орущих с энтузиазмом мартовским котов дикарей, но потом, видя, что это невозможно, смирились, вернувшись в свои постели, а иные даже остались на балконах, подпевая диким. Песенка оказалась по душе многим, и вскоре не спала добрая часть Нижнего Города, крича в сторону звездной бездны известные всем слова о ведьме, которую все никак не могли сжечь на костре по причине ее неуязвимости, но которой после «спасения от огня» нашлось более достойное применение, когда ее притащили в дом к одному инквизитору. Ведьма делала то, о чем многим жителям было бы даже стыдно подумать, но в песне ей позволялось все, и даже нечто постыдное.

Вышагивал строй дикарей. Песня неистовствовала в небесах, точно ураган, настойчиво вторгаясь во все уши. Бублик все больше удивлялся сегодняшней ночи. Но он уже не протестовал против перемен, против того, что его выдернули из среды бедных, из такой уютной коробки, из круга таких добрых и отзывчивых людей, как «интеллигенты». В самом деле, может, перемены не несут в себе ничего плохого?..

Бублик, увидав желтое здание, с каким у него было связано море приятных воспоминаний, ненадолго сошел с ума и помчался к нему вприпрыжку, издавая звуки, слабо похожие на человеческие. Он вбежал через широкий вход внутрь здания, примчался в пустой, будто бы заброшенный главный зал, вдохнул полной грудью аромат вековой пыли и старости (не своей, носителей), отчего сделался еще счастливее, чем прежде. Его теперь не интересовало, зачем дикарям понадобился Киллиан, да даже если бы они и собирались поиздеваться над парнем, Бублик не стал бы активно протестовать против сих мер вероятного наказания за что-то. Беннет казался Бублику настоящим криминальным элементом, разбойником, мошенником, расчетливым и подлым негодяем, который из-за ветра в голове не раз и не два попадал в такие ситуации, когда он ограбил не того, обманул не того, сказал что-то не тому человеку, которому требовалось, наживая себе тем самым врагов. Вполне возможно, что и диким он перешел дорожку. В таком случае, Беннета срочно требовалось найти и выдать дикарям, или принципы Бублика «торжества добра над злом» загрызли бы своего носителя, возмущенные таким кощунственным с ними обращением.

Бублик громко заорал на все темное помещение:

- Сэр! Уважаемый Киллиан! Отзовитесь, к вам пришли посетители!

Но никто не сказал недовольным сонным голосом «Бублик, какого черта вы вернулись?» или «Какие могут быть посетители в два часа ночи?», никто не ругался, громко проклиная сортировщика, никто не спешил на зов. Хранилище было пустым и темным, не имея в себе того духа, что был в ней ранее – духа жизни. Оно казалось умершим, давно истлевшим, точно останки какого-нибудь древнего динозавра. То, что теперь находилось на месте желтого здания – лишь кости, опора прежнего могучего тела великого хранилища. Бублик ужаснулся, почувствовав это. Как же многое изменилось за эти несколько дней! Как же плохо, что его выгнали из хранилища! Может быть, он был носителем этого духа жизни, и с его уходом он пропал, исчез навсегда?

Бублик паниковал, носился, как угорелый, с этажа на этаж, пока дикарям, внимательно следившим за его передвижениями, не надоела бессмысленная суета. Они, распределив друг другу роли, разобрали строительные инструменты и двинулись в разные концы хранилища, начав его…ремонтировать.

- Ну же! Шевелитесь, шевелитесь! Как вы видите, этого начальника по фамилии Беннет в хранилище нет, но… Нам к его приходу надо успеть все тут обустроить! – зычным голосом проговорила старушка-предводительница, указывая людям на облупленные стены и разбитые стекла в рамах.

Бублик хотел перебить старушку с каким-то умным замечанием по поводу того, что ремонт в хранилище должны проводить сотрудники этого самого хранилища или наёмные работники, коим разрешили «прикасаться к святым стенам этого здания», но гул огромной, целеустремленной, занятой толпы отвлек его, и ценность замечания упала до нуля.

- Зачем мы должны это делать, а? – жалобным голоском сказал кто-то из молодых дикарей, возмущенный подобным положением дел.

- Да! – вставил свое веское слово Бублик, подходя к старушке и возмущенно заглядывая к ней в глаза. – И почему же это вы должны тут делать ремонт, а? Вам не положено! – возмущенно закончил он, поднимая палец вверх. Лицо его в тот момент было дико, чем-то походило на рожи рядовых дикарей, не обременяющих себя созданием виртуального внешнего образа – на нем не было и признака разума, скорее голые эмоции, искривившие его черты до такой степени, что оно стало напоминать почти растаявшую восковую маску.

- Вообще-то, мы выполняем за тебя твои обязанности, - презрительно бросила старушка. – Ты заметил, что мы, едва пришли сюда, сразу же принялись за работу, а ты (мы за тобой до-о-олго наблюдали!), живя тут больше двадцати лет подряд, не удосуживался даже как следует подмести пыль!

Слишком умные слова дикарки поразили Бублика, не дав его мыслям оформиться в четкий, простой и понятный ответ. Сортировщик открыл рот от удивления и своей беспомощности. Мало того, что дикая имела в своем словарном запасе такие правильные словосочетания и прочие конструкции, примененные в нужном порядке и дополненные нужной интонацией («Неужели они и в самом деле были безумцами? Я не могу в это поверить!»), так еще и эти люди имели возможность становиться невидимыми, обеспечивая себе спокойное проживание на территории Нижнего Города, постоянно наблюдая за Бубликом и Киллианом – своими избранными. Бублик был в ужасе – ведь его жизнь, по сути, была для дикарей не более чем шоу!

- А что до Киллиана, этого начальника… - как-то неуверенно проскрипела старушка, водя руками по воздуху – она раздавала приказания. - Что до него… До этого человечка… А, вспомнила! Он однажды сделал нам добро. Он дал нам знак, что пора диким «просыпаться» от своего безумия, что пора… А, черт бы вас всех побрал! – крикнула бабушка, кидаясь на «рабочих» - группу молодых дикарей, уронивших на пол дорогостоящее окно, украденное с соседней стройки. – Ой, извини, - предводительница вновь вернулась к Бублику. – «Вам пора возвращаться к нормальной жизни» - сказал Беннет своим знаком. И мы послушались, и мы…вернулись в город, дабы творить добро. Дабы работать в хранилище, но не требуя за это деньги, помогать людям предотвращать переход в животное состояние. Мы пришли, чтобы жить как все, чтобы все люди жили нормально благодаря нашим стараниям… Но, едва я глянула на хранилище, слезы навернулись на глаза – это что за призрак былой славы? Это не рабочее место! В нем опасно не то, что работать - творить добрые чудесные дела под защитой высших сил! Поэтому первое наше доброе дело будет заключаться в ремонте помещений хранилища, а потом…потом, как только Беннет вернется сюда, он направит нас на нужный путь, укажет нам, чем заниматься, чтобы люди и мир становились лучше!

Суетились рабочие. Кричала на них старушка, размахивая руками, точно дирижер, управляющий оркестром. Стоял без движения ошеломленный Бублик. Дикие очень, очень удивляли его. Они не были безумцами, каждое их действие было подчинено какой-либо цели, они говорили, в общем-то, неглупые вещи, чем иногда не могут похвастаться отдельные, вполне разумные индивиды.

Дикие оказались совсем не такими, какими их ему рисовало воображение, сформированное благодаря влиянию извне – после выступлений политиков и статей журналистов. Дикие были обычными людьми, вполне адекватными. Только…с сильно отредактированной личностью.

Падение оказалось относительно удачным – они свалились на библиотеку, самую старую в Нижнем Городе, проломив ее крышу, приземлившись прямиком в читальном зале, где от них, точно от злобных великанов, в стороны начали разбегаться маленькие, возмущенные шумом, насмерть перепуганные человечки. Библиотекаршей оказалась не традиционная ворчливая старушка, но высокая, стройная, немного бледная и странно одетая женщина в очках, вскочившая со своего рабочего места с видом совы, что разбудили средь дня. Она раскрыла глаза до такой степени, что они стали одного размера со стеклышками круглых очков. Несколько минут женщина, взъерошенная, точно мокрая птица, растревоженная, ничего не понимающая, бегала вокруг робота-скалы, размахивая маленькими ручками-крыльями, и в крике ее слышался практически неподдельный ужас. Робот и Киллиан свалились в ее смену! Ее могут наказать за это происшествие! Робот и Беннет должны были упасть сюда при другом человеке! Она сетовала на судьбу, опасалась за свою жизнь (Лейтон ввел суровые правила, касающиеся происшествий в различных организациях, в том числе и порядок наказания виновных – и не важно, что виновата в произошедшем вовсе не она – разбираться никто не будет), но чаще всего она обращалась к Киллиану, гордо восседавшему на шее у робота, пытаясь докричаться до его «отсутствующего разума», принудить того оценить масштаб ущерба и выплатить компенсацию. Но Беннет, оглядев просторное помещение читального зала, заметив десятки горящих в полутьме глаз, глядящих на робота из-за поставленных на бок столов (и когда это только люди успели их так поставить?), коротко приказал Отему двинуться к посетителям и заставил механического великана поднять одни из столов повыше, поднести его к глазам Киллиана, чтобы он мог рассмотреть поставленное на темном дереве столешницы клеймо.

- Так я думал, - с притворной серьезностью заключил Беннет. Библиотекарша запричитала еще громче, пытаясь  заставить тихих, запуганных, маленьких посетителей сего заведения едва ли не выкинуть совместными усилиями этого «осквернителя храма знаний» на улицу. Но никто так и не двинулся с места.

- Что вы вообще тут смеете «думать»? – возопила женщина, махая руками.

Беннет подленько улыбнулся, изображая из себя эксперта в деле широких библиотечных столов, оценивающего стоимость предмета.

- А разве в библиотеке нельзя «думать»? Я был уверен, что здесь собираются только мыслящие люди…

- Мыслящие! Разумные! Цивилизованные и вежливые! Они не врываются в библиотеку, проломив потолок! Они заходят сюда через нормальный вход! И как вы еще после того, что натворили, утверждаете, что «думаете»? – растягивая слова от возмущения, пропела она, наслаждаясь каждым звуком своей необычной речи. Ей нечасто удавалось на кого-нибудь поругаться, так как в иерархии должностей она стояла на самом последнем месте. На нее кричали все. Она же не могла себе этого позволить.

- Я «думаю», что вы украли столы из хранилища реальных носителей! А люстра! О, несуществующие боги, эта люстра некогда висела в главном зале хранилища! – На самом деле Беннет не знал, висела ли она в хранилище в действительности – самолюбие и гордость подсказали ему, что требовать столов явно недостаточно, чтобы у людей сложился о нем «величественный образ настоящего начальника, любящего свою организацию». Если бы Киллиану на глаза попалось что-то другое, то он без лишних сомнений и моральных терзаний стал бы требовать именно это. Но вот со столами ему просто повезло – они и в самом деле когда-то стояли в главном зале желтого дома, хотя знать об этом Беннет никак не мог. - На столах (я даже могу вам показать) стоит клеймо нашей организации, на люстре оно тоже наверняка есть! Ну, стоит ли мне, такому неразумному и нецивилизованному, объяснять вам, разумной и цивилизованной, что воровать нехорошо? Мне кажется, эту и другие простые заповеди вам должны были внушить родители, разве нет?

- Как вы смеете говорить о том, что это я украла столы из хранилища! – крикнула библиотекарша, снимая с носа очки. – Да я бы их одна оттуда не утащила!

- Но у вас наверняка были сообщники! – парировал Беннет, показывая не совсем приличный жест одному парню, посмевшему вставить замечание в словесную баталию женщины и начальника хранилища.

На шум «переговоров» прибежал пухленький сонный человек с красным, усталым лицом, одетый в строгий костюм, что был ему явно мал. Он постоянно утирал лоб платком, в него же и сморкался, вытирал им пухлую, лоснящуюся от жира и пота шею, после чего вновь повторял все манипуляции с платком сначала. Он не останавливался. Никогда. Было видно, что его больше заботит то, что происходит с его организмом, а не переполох в читальном зале.

Киллиан решил сразу же качать свои права:

- Да я не обязан платить вам за проломленную крышу! Не обязан, ибо вы мне тоже нанесли моральный (и материальный!) ущерб – вы украли из хранилища реальных носителей эти столы (мои любимые предметы интерьера!) и эту люстру! Своим вторжением я «отомстил» вам – наш уважаемый всеми градоначальник Лейтон не запрещал месть!

Робот, прекрасно осознавая, что в речи Киллиана важно каждое слово, дополнял его интонацию своими жестами, совершенно человеческими, получавшимися очень убедительными.

- Столы? – удивленно спросил пухлый человек, вероятно, начальник. Сначала начальник немало растерялся, увидев весь этот хаос, устроенный Киллианом и роботом, но потом умная мысль, как выкрутиться из подобной ситуации, пришла в голову человека, и он приступил к реализации чудесного плана «сохранения собственности хранилища у себя». – Но мы никогда и ничего у вас не крали! Вашей организации, когда мы это сделали, официально не существовало! Хранилище было простым пустым зданием, никому не принадлежавшим, никто в нем не работал – если вы знаете законы, принятые Лейтоном, то собственность, пролежавшая без надобности в пустующем здании более двадцати лет, автоматически становится собственностью общественной – ею может воспользоваться каждый, может взять ее себе, и кражей это считаться не будет! Как мы и поступили – мы подождали двадцать лет, и теперь столы наши. Мы очень терпеливые, не так ли?

Библиотекарша усиленно закивала, закивали и посетители, а в голове Киллиана возникла картинка, не покидавшая его вплоть до возвращения в хранилище – люди, бледные, худые, странно одетые (читатели-фанатики местной библиотечной религии), возглавляемые странной библиотекаршей и начальником, стоявшие много-много лет возле дверей жёлтого дома, с надеждой глядящие на часы, отрывающие листки календаря – люди, ждавшие, когда пройдет двадцать лет. Терпеливые люди. Невероятно терпеливые.

- Однако, - Беннету пришлось импровизировать, для чего он сменил интонацию своих слов, - я могу доказать, что прошло не двадцать лет, а меньше! И вы мне будете обязаны вернуть мои столы и мою люстру! А еще стеллажи! – охнул Беннет, а робот послушно указал механической мощной рукой в сторону высоких полок.

- Проценты за ущерб набежали, что ли? – недобро прищурился начальник. – А что же ты потребуешь с нас через несколько часов? Нашу одежду? Нашу библиотеку? Наши дома и наших детей?

- Я не злой ученый, чтобы мне понадобились ваши дети (вероятно, для опытов!).  Я не Лейтон, чтобы пытаться отобрать у вас ваши дома. Я не робот, очеловечившийся настолько, чтобы отбирать у вас одежду. А библиотека мне и подавно не нужна – зачем мне все эти книги, когда я могу прочитать что-либо, обратившись к системе серверов? Мне не нужно все то, что вы перечислили. Зато нужны столы, люстра и стеллажи. Идем же все к хранилищу! Я покажу вам того человека, который жил там все это время – он-то уж точно мог видеть, как вы тащили нашу мебель к себе в библиотеку!  

И только по пути к хранилищу, ведя за собой огромную толпу, Киллиан вспомнил, что он выгнал Бублика, жителя желтого дома, на улицу, и где его вообще можно было бы найти, не совсем ясно. Но Беннет, как всегда, ужаснулся сему факту лишь на долю секунды – потом в его голове стал складываться новый план, который мог ему помочь повернуть неприятное юридическое дело против его «врагов». Начальник хранилища в гордом молчании, восседая царем на роботе, довел людей до необходимого здания, и, едва только его взор коснулся стен желтого дома, как разум отключился окончательно, а сам Беннет едва не свалился с Отема. Механический рыцарь любезно снял Киллиана со своей шеи, отошел от шатающегося от потрясения Беннета и распрямил крылья-отростки, шокируя своим грозным внешним видом бледную толпу. Многоликий двинулся вперед, Отем пошел за ним следом, не складывая крыльев. Люди ахнули, увидав образ «настоящего начальника хранилища» отошли с пути Беннета, почувствовав исходящую от него ауру самоуверенности, увидев разгорающийся над головой человека нимб - картина шествия до входа получилась величественной, если не считать, что ее очень портило перекошенное от удивления лицо Киллиана.

- Это… Что же это случилось с моим…хранилищем! Какого черта оно…отремонтированное?

Вид со стороны народа: начальник медленно, торжественно, очень горделиво прошел внутрь хранилища через широко распахнутые, новенькие, огромные двери, ведя за собой зачарованную толпу, а рассматривал стены Беннет только ради того, чтобы люди поступили так же; вид с позиции Киллиана несколько различался по «торжественности и горделивости» - он шел не гордо, но слишком прямо и резковато, точно в трансе, разглядывая стены, точно видел их в первый раз. Хотя так оно и было – с тех пор, как он впервые появился здесь, стены хранилища производили грустное впечатление, а разруха и хаос казались в желтом здании вечными, ремонта не предвиделось, но Киллиан привык к этому, привык ничего не ждать; и когда Беннет ступил под обновлённые своды этой «пещеры прошлого», то он не смог понять, куда же подевался весь тот бардак, что старательно долгие годы разводил тут Бублик. «Сортировщик! Да не зря я тебя выгнал – ишь, как захотел вернуться, аж хранилище отремонтировал к моему приходу!», - восторженно подумал Беннет, смотря на покрашенные в яркий желтый цвет стены и потолок, на новые двери в каждое помещение, на таблички, прикрепленные к каждой двери (на одной из уборных было написано «Киллиан Беннет, начальник хранилища», обозначая территорию многоликого – его кабинет), на новые белые окна, красивые светлые занавески, новую плитку на полу, отремонтированный стеклянный купол, новые диваны для посетителей, взявшиеся в главном зале неизвестно откуда… Там же была огромная толпа клиентов, возящихся со своими жесткими дисками возле стопок носителей, сложенных сортировщиком, иные же, получив диск от танцевавшего с дудочкой посреди зала Бублика, уходили куда-то в сторону, за ширмы – дабы в уединении провести операцию редактирования личности. С эти людьми постоянно отправлялся кто-нибудь из стоящих тут посетителей, точно поодиночке ходить за ширмы было смертельно опасно, точно там скрывались клетки с тиграми, а предыдущие несколько клиентов оттуда живыми не вышли. Но Киллиан, разглядывая странные пары (как он заметил, все в главном зале стояли парами), обнаружил, что один из двоих обязательно был одет более или менее нормально, но второй же носил одежду странную, предметы гардероба явно не сочетались по стилю и украшены были с изрядной долей безвкусицы. Глаза Беннета выцепили одну старушку из толпы, он несколько минут напряженно ее рассматривал, после чего Киллиан похолодел. Обернулся назад, но Отема за спиной не было – тот не стал заходить внутрь хранилища. Беннет начал отходить назад, но столкнулся с кем-то из огромнейшей смешанной толпы (и клиенты, и их странные партнеры, и пришедшие с библиотеки), отчего вздрогнул и громко заорал, обращая на себя внимание сотен любопытных глаз.   

- Дикие! Тут же всюду дикие! – заверещал Беннет, поднимая палец вверх.

Толпа (и своих людей, и относительно чужих) возбужденно начала переговариваться, не отрывая взгляда от начальника хранилища.

Бублик, прекрасно понимая, что без его вмешательства в назревающий конфликт Киллиан выгонит диких, и ему, вероятно, через много лет придется самому делать ремонт в хранилище самому, примирительно поднял руки и выступил вперед.

- Это теперь сотрудники нашего хранилища, сэр! – радостно пропищал Бублик, указывая рукой многочисленную пеструю толпу диких, на лицах которых не было и следа безумия (они уже успели вернуть вырезанные части своей личности благодаря сортировщику).

- Что?! – взревел Беннет, отступая еще на шаг – люди за его спиной и за спиной сортировщика послушно разбежались в стороны, образовав своеобразную арену, на которой теперь стоял только Киллиан и Бублик, только начальник и подчиненный. Народу было интересно, чем же закончится противостояние, и ожидание окончания разборок стоило даже того, чтобы забыть на время о юридических вопросах библиотекарям, и о редактировании души горожанам. – Но я никаких диких на работу в хранилище не приглашал! Я опасаюсь диких! Ненавижу! Готов их истреблять!

- Они тебе тут ремонт сделали! – отчаянно вставил Бублик, закрываясь руками.

- Так они еще и ремонт за тебя сделали! Да еще и без моего ведома! А не ты ли их сюда привел, зная, как я ненавижу дикарей? Бублик, ты дважды изгнан из хранилища! – торжественно провозгласил Беннет, метая глазами молнии. От бедного сортировщика, разом побледневшего под взглядом разбушевавшегося начальника-бога, после молний осталась лишь горстка пепла с испуганными глазами, венчающими серую горку, которую заботливые дикие тотчас постарались собрать обратно в целое тело Бублика своими действиями и утешительными репликами, пытаясь вернуть ему адекватность при помощи простых отвлекающих вопросов (теперь дикие знали, как следует «вправлять» людям мозги, внушая что-либо – в обретении этого знания им помогла возвращенная личность). Но Бублик не мог стать адекватным. Ему что-то мешало, и скорее всего, этим отвлекающим фактором был Беннет. Как же хорошо было без начальника! Как спокойно! Бублик, сильно о чем-то задумавшись, отошел в сторонку, скрывшись в толпе. Киллиан, к великой радости, остался на арене один, но люди, видя, что победителем Беннет стал только из-за резкости своих слов, решили выдвинуть против него более серьезных соперников, и в круг вышла библиотекарша в очках и пухлый начальник библиотеки.

- Товарищ Беннет, - начал красный потный начальник, вытирая лоб платком и тем же платком утирая сопливый нос, - мы последовали за вами в ваше хранилище не для того, чтобы выслушивать ваши пререкания с подчиненным, посему предлагаю вам вернуться к нашему спорному вопросу. Как же вы докажете нам, что эти столы не простояли здесь более двадцати лет? Вы обещали показать нам какого-то свидетеля…

- Бублика… - недовольно выдохнул Киллиан, смотря на новое напольное покрытие. Беннету было стыдно из-за того, что он выгнал сортировщика опять, да еще и при такой большой толпе посетителей. – Я хотел показать вам Бублика, он жил здесь все это время…

- Но вы его только что выгнали! – торжествующе заявил человек. – Значит, столы остаются у нас!

- Фиг вам! – крикнул Беннет, показывая неприличный знак пухлому начальнику с целью морально его убить своими поступками, показать ему его…неподготовленность к ведению всякого рода переговоров. Для Беннета переговоры, оканчивающиеся такими неприличными знаками, всегда означали только одно – провал. Он не сумел найти нужных ключей к душам людей, а это гарантированно означало то, что если в ближайшее время Киллиана не сожгут на костре, как ведьму, то непременно сделают это тогда, когда будет возможность, а значит, пора бежать, или…менять личность. Но многоликий уже давно не был многоликим из-за Лейтона, и это его чертовски раздражало – в переговорах следовало сдерживать себя, но Беннет был обделен этим талантом с рождения. – Эти столы наши! Бублик! Иди сюда! К ноге, Бублик! – заорал Киллиан, указывая на пол рядом с собой. Бублик, на мгновение грустно выглянув из-за голов толпы дикарей и посетителей, растворился где-то вновь, более не показываясь Беннету.

- А я сойду за свидетеля? – прогрохотал за спиной Беннета голос языческого идола хранилища – Готтфрида. Киллиан инстинктивно вздрогнул и втянул голову в плечи, стараясь казаться как можно незаметнее. Но было поздно. Идол уже навис над ним, как скала, схватил его огромными ручищами за худенькие плечи, и вырваться из оков бога было невозможно. Готтфрид предотвратил возможный побег Беннета, держа его на одном месте, позволяя возмущенной библиотекарше вновь наслаждаться строгими словами («Я ведь так редко их употребляю!»), а начальнику ругаться более неприличными выражениями, от которых то и дело закрывали уши интеллигентные посетители библиотеки.

Готтфрид! Он ведь жил здесь при всех начальниках! Он, вечный предмет интерьера хранилища, занявший себе здесь отдельную комнату, он, постоянный житель желтого дома, которого никто так и не смог выгнать на улицу. Он мог помочь, если только переступит через свое «Я к вам не нанимался». И Киллиан постарался сделать все для того, чтобы бывший робот сказал ему нужную информацию нужными словами (чего тот, по мнению Беннета, конечно же, делать не умел).

- Сэр, до вас сменилось девять начальников. Каждый из них проработал на своем месте около двух лет. Нет, конечно, не два года ровно, как вы могли подумать, но около двух. То есть хранилище, по моим данным, никогда не пустовало – в нем всегда кто-то работал, хотя эти начальники и не следили за состоянием здания. А прочие работники? Тот же Бублик, являющийся бессменным сортировщиком, которого люди из библиотеки отчего-то постоянным сотрудником хранилища не считают. Также могу вам сказать, что я записывал на свой жесткий диск все случаи ограбления нашего хранилища, и вы там, люди из библиотеки, тоже есть. Вы украли столы, это я хорошо помню. Показать вам запись?

- Не надо! – в один голос завопили библиотекарша и ее начальник, отступая на шаг с испуганным выражением лица, точно Киллиан был прокаженным. Но, скорее всего, единственная болезнь, которую, при желании, мог спровоцировать Киллиан у людей, была бескрайнем раздражением, иногда переходившим в эту форму из бескрайнего же доверия – Беннет своими словами и действиями мог найти конец у любого бесконечного чувства. Но сейчас, вероятно, людей испугал больше не сам управляющий, а пугающая точность доводов Готтфрида. Против такого нечего было сказать. Попытка опровергнуть мнение языческого божества наверняка обернулась бы громом, молниями и испепелением перепуганных людей на месте.

- Ага! Воззвал Готтфрид все-таки к вашей совести! – торжественно констатировал Беннет, двигаясь к выходу и увлекая за собой добрую часть любопытной разношерстной толпы. Люди не знали, куда их может привести Киллиан, но догадывались, что это их не только развлечет, но и лишний раз продемонстрирует могущество практически святого управляющего. Великий поток людей понесся к выходу, увлекая и библиотекаршу, и остолбеневшего начальника, и Готтфрида, и даже Бублика, на время затерявшегося где-то в толпе. Киллиана воодушевила очередная победа, порадовало ошеломление на лицах библиотечных крыс, отчего каждый шаг по пыльному асфальту бренной земли давался ему с легкостью, а невидимые крылья вдохновения приподнимали его немного над дышащей жаром твердью. Солнце попадало на голову Киллиана, отражалось от его грязных волос, потного лица, и вокруг головы образовался нимб, на который не обратил внимание только незрячий. Дети, примыкавшие к торжественной процессии со стороны, тыкали пальцами в сторону святого, взрослые охали-ахали, дикие удивленно качали головами, приговаривая: «Да, мы не зря избрали его своим лидером!», клиенты, вышедшие из хранилища, еще больше осознавали, что желтый дом поставили в Нижнем Городе едва ли не боги, снизошедшие до людей с их простыми интересами и радостями жизни. За Беннетом двигался робот Отем, могущественный Отем, выглядевший истинным титаном, приставленным к божеству как верный защитник. Рядом вышагивал огромный, похожий на старую, почти разрушенную ветрами и дождями скалу Готтфрид, древний идол какого-то забытого языческого бога. Процессия, поражая воображение многих своей торжественностью, дошла до библиотеки, вошла внутрь, откуда большая часть пестрой, шумной толпы вышла только через какое-то время, держа на плечах длинные столы и разобранные на мелкие детали чужие стеллажи. Последние предметы не являлись собственностью хранилища, но Отем, послушный Беннету, быстро убедил работников библиотеки в обратном.  

- Товарищи! – пытаясь уравнять святого со своей ничтожной серой личностью, растерянно промолвил начальник библиотеки. Киллиан среагировал на это очередным неприличным жестом в сторону пухлого человека, отчего тот еще больше взмок и покраснел. – Это ж…это вы берете в счет уплаты морального ущерба, не так ли? Эти стеллажи…и эту прекрасную люстру! Я так долго копил деньги, чтобы ее купить!

- Угу, из своего кармана покупал? – гнусаво протянул Киллиан, стряхивая книги с очередной полки.

- Я могу это опровергнуть! – громогласно сказал Готтфрид, подходя к обоим начальникам. – Я живу достаточно долго в Нижнем Городе, и я помню все новости, о коих писали в газете, продаваемых этим человеком на углу хранилища. В статье, которая была написана ровно три года назад и которая называлась «Лейтон просто не знал об этом», было сказано о том, что вам на ремонт помещений библиотеки, а также обновление мебели, уважаемый Зумар Хейнц, была выделена приличная сумма, из которой только десятая часть дошла до рабочих и ремонтников – остальные же, цитата, «превратились в машину, особняк в Верхнем Городе и поездку к заграничному морю». Конец цитаты. Ремонт был сделан на деньги города, но вот обновление мебели произошло за счет хранилища. А люстру и стеллажи вы купили лишь для того, чтобы отвязаться от вездесущего Лейтона – и, опять же, сделали это на деньги казны, хотя если бы такая люстра висела в хранилище, а стеллажи стояли там же, храня жесткие диски граждан, вы бы не поленились эту самую люстру оттуда снять, а полки утащить к себе. Так что, уважаемый, стоит о говорить о вашей деятельности в соответствующие органы, или мы вернем себе свою мебель тихо, без лишнего шума? И вашу тоже…

Отем шагнул вперед, расправив крылья-отростки, скрестив руки на груди, и Готтфрид с долей уважения взглянул на механического великана. Начальник библиотеки, задавленный мощной энергетикой роботов, уменьшился в размерах, сжался, поник, ощущая собственное ничтожество. Киллиан, видя подобное состояние начальника библиотеки, возликовал, и не только внутренне, как и полагалось вежливым людям, но и проявил свою радость внешне, высоко подпрыгнув, махнув одновременно руками и ногами в воздухе, громко закричав и приземлившись на пол, покрытый чистой, блестящей, целой кафельной плиткой. Клиенты хранилища, дикари, дети с улицы, в общем, все те, кто хоть раз в жизни пользовался услугами по предоставлению реальных носителей, ликовали вместе со своим святым, скандируя имя Беннета (и откуда они его узнали?) и громко хлопая в ладоши. Посетители библиотеки были мрачнее тучи, но ничего против действий Киллиана они предложить не могли. Они принялись угрюмо собирать книги, складывать их в высокие стопки наподобие тех, что очень любил сооружать Бублик. Беннет, шмыгнув носом, вышел на улицу, кинув в полупустые, сильно разрушенные помещения, где многоликий и его «товарищи» надолго поселили хаос, а за ним ушли и все остальные, неся все то, что основной поток еще не успел прихватить с собой – вазы, картины, настольные лампы, чернильницы и перья. Тащили все, тащили в гордом молчании, неся все в храм одного земного бога – Беннета.

А завершали процессию Готтфрид и Отем, неся в руках люстру. Ту самую люстру, которая при ближайшем рассмотрении оказалась не такой уж и красивой. Но тут было дело принципа. Киллан добился того, чего желал – он получил люстру, которую, не смотря ни на какие личные предпочтения начальника, следовало повесить в главном зале. И все равно, что хранилище уже давно было отключено от городской электросети, все равно, что ее не за что было там цеплять к потолку (в том зале был хрупкий стеклянный купол; прежнюю железную опору от старой люстры кто-то давно разобрал себе на металл), главное, что этот тяжелый стеклянный нефункциональный предмет был напоминанием о триумфе. Своеобразной наградой, которую необходимо показать всем.

Свет. Бескрайний, яркий, абсолютно бессмысленный свет, уничтожающий все на своем пути.

Холод. Ужасный холод какого-то необычного, сухого, просторного помещения.

Звуки. Странная резкость всех звуков, непривычных, чудовищно громких, более напоминающих рев чудовищ. И, самое главное, в этой какофонии нет такого родного и привычного звука – звука бьющегося рядом сердца мамы-защитницы.  

Вздох. Первый вздох, с силой бьющий по легким, по всему телу, напоминающий более всего удар током. Ты вздрагиваешь, выгибаешься, двигаешься и…

Кричишь. Твой первый крик. Ты кричишь, долго, громко, привлекая к себе внимание. Привлекая внимание к своей боли. Но никого не интересует, что происходит у тебя внутри – гораздо важнее, что на свет появилось новое существо. Ты.

Ребенок. Маленькая частичка своих родителей. Беспомощное, слабое, хрупкое создание. Кто-то, видя своего ребенка, счастлив. Кто-то – нет. Кто-то в голос плачет вместе со своим сыном или дочкой, но это слезы радости. Кто-то – проклинает небеса.

Гений родился, как и все обычные дети, с полным набором ощущений новорожденного. Он родился, а, правильнее будет сказать, возник, появился, ощутил себя в человеческом теле, но не маленького беспомощного существа, а взрослого, высокого, худого мужчины. Душа маленького ребенка развивалась, росла. Росла без родителей, росла в одиночестве и страхе. Гений, с виду взрослый, но внутри диковатый ребенок, скитался по страшному, незнакомому, неприветливому миру, воспринимая в себя все, что попадалось ему на глаза. Это было в его природе – воспринимать все. И полезное, и откровенный мусор. Он был рожден из-за чувств одной девочки, первой отдавшей часть своей души новенькому, недавно сотворённому виртуальному серверу, и теперь до окончания своего существования странное создание, носящее прозвище Гений, было вынуждено служить мусорной корзиной людям – и одновременно быть для них богом.

Если бы Гений рос с обычными родителями, пропустив период своего скоротечного взросления на улице, у родителей могли бы возникнуть серьезные проблемы в воспитании сына. Обычно на то, какими будут наши дети в будущем, в достаточной степени влияет родительское воспитание и родительский же пример, который закладывает в детях определенную основу возможного поведения. И обычно родители сталкиваются с проблемой, когда ребенок не воспринял все моменты воспитания, не понял их, отчего его поведение не соответствует ожиданиям – из-за этого возникает множество конфликтов. Если бы Гений был бы чьим-нибудь ребенком, он был бы зеркальным отражением всех черт, мыслей, желаний родителей. Гений был готов воспринимать все, и в огромном количестве, и плохие примеры родителей и уроки жизни, и хорошие, чем он постоянно и занимался. Он помнил все, всегда, отчего его личность была не цельной, а как бы сложенной из противоречащих друг другу характеров.

Свет. Боль. Ты рожден, чтобы страдать.

Ежедневно в душу Гения сыпались десятки вырезанных качеств. Одни были хорошими, другие плохими, но чаще всего плохими – то, что дорого людям, и отдавать было жалко. Но у всех частей чужих душ было одно свойство: на несколько часов они подчиняли себе тело Гения, заставляя его поступать согласно этим самым качествам. Если давали злость – Гений был злым. Если ему давали гордость – безмерно гордым. И так до бесконечности. Все было просто, но до того момента, пока Гения никто не видел. Если только он начинал контактировать с людьми, тогда и случилось, что бог проявлял свою демоническую сущность, становясь для всех ужасным кошмаром – ожившей мусорной корзиной частей чужих душ. Дьявол. Так его называли в те мгновения.

Свет. Боль. Ты рожден, чтобы быть для всех Дьяволом.

Но для кого-то ежедневное доставление Гению боли являлось единственным средством на пути к достижению никому не неведомой гармонии. Каждый человек видел ее по-своему, единого стандарта не было, вот и проходилось людям путем проб и ошибок искать ее, на самом деле еще больше от нее отдаляясь. Но Гений всегда давал то, что просили. Если человек хотел что-то, бог давал это ему, не спрашивая, а хорошо ли человек подумал о последствиях подобного дара. Это была его работа. Его вечное наказание. Его сущность.

Свет. Боль. Ты рожден, чтобы быть для всех Богом.

Воплощение виртуального сервера в жизни. Господь и Сатана в одном лице.

Сегодня кто-то отдал Гению нетерпеливость. Чистую, отборную нетерпеливость. Если бы в душу Гения пришли бы традиционные качества – злость, ярость, гнев, жадность, самовлюбленность, то бог, по натуре гадкой своей, отправился бы прямиком к Логан Мэрриган, чтобы немного поколотить ее или поругаться с ней, или, что бывало крайне редко, поиздеваться над ее телом – отгрызть одну ногу, например. Гений в подобном состоянии был способен на все, что угодно. Но его захватила всего лишь нетерпеливость, качество, что казалось очень и очень слабым по сравнению с прошлыми чертами чужих душ, и это его несколько напрягало, немного удивляло и – совершенно! – не доставляло удовольствия. Ощущения от тех качеств были примерно такими же, как и от приема сильнодействующего наркотика, и теперь Гений чувствовал что-то вроде пустоты, тяжести в деле, депрессии. Нетерпеливость не могла поднять его настроение. Гению было скучно и плохо.   

Он, после вспышки боли, которая всегда сопровождала прибытие очередной человеческой черты, отправился не к Логан, как следовало ожидать, но к членам тайного террористического общества, которое собирались ежедневно в подвале старой, заброшенной библиотеки. Никто из террористов-интеллектуалов не мог объяснить выбор именно этого помещения для общих сборов – скорее всего, на окончательное решение повлияла близость самой разной, теперь никому не нужной литературы, в которой была масса полезной информации о переустройстве любого мира, если находятся, разумеется, «несогласные» с существующим строем (а они находятся обязательно). Террористы, все, как на подбор, щуплые, маленькие, слабенькие, с прыщавыми лицами и огромными очками в роговой оправе, напоминающие из-за этого сов-подростков, сидели, как обычно, в темном подвале, читая никому не нужные книжки о никому не нужных революциях и неповиновении при свете масляной лампы, вздрагивая от каждого шороха, раздающихся здесь регулярно, напоминающих звуки шагов гуляющих по этажам призраков. Люди не ждали Гения; книги захватили их молодое, горящее воображение прекрасными образами свергаемых королей, тиранов, убитых из-за самоуправства начальников и градоначальников. Они представляли себя в образе могущественных воинов, смелых бунтарей, отчаянных революционеров, и от этого им становилось хорошо и радостно. Легко думать о свержении  королей, убийстве начальников, и рассуждать о том, что государственный строй является неправильным, когда ты сидишь в темном подвале в кругу своих единомышленников. Книги внушали смелость. Книги позволяли забыть о реальности. Но они не могли изменить эту самую реальность, хотя внутренний мир меняли легко – всего лишь несколькими правильными словами. Говоря иначе, в подвале всегда собирались недовольные здешним миром тихие и спокойные революционные романтики, террористы-книголюбы, которые, если им дать оружие в руки и реальную возможность что-нибудь изменить, вряд ли уйдут куда-нибудь дальше сырых стен своего убежища.

И тут в тихую обитель революционных романтиков прибыл их идейный вдохновитель – Гений. Он был нагружен по самые уши угрожающего вида цилиндрами, на которых красовались криво написанные белой краской женские имена – самодельные бомбы, но лицо у бога при таком арсенале, вопреки ожиданиям, не походило на перекошенную рожу маньяка, а было вполне нормальным. На бледном лице выделялись слишком уж грустные глаза, перекошенный от каких-то внутренних переживаний и раздумий рот, но в облике его не было никаких прямых или косвенных признаков сумасшествия, неизбежно сопровождавших каждую сильную черту, полученную от людей. Скорее всего, именно поведение выдавало очередное качество Гения – его движения были суетливы, порывисты, быстры, руки очень сильно тряслись, а речь была наполнена короткими, резкими предложениями. Террористы тут же начали свою любимую игру – высказывание различных вариантов того, кем же сегодня ощущает себя Гений.  

- Это... целеустремленность?

- Нет же! Это… это же… волнение! Гений волнуется!

- Ничего вы не понимаете! – с видом эксперта заявил кто-то из темноты, поправляя очки. – Да это же нетерпеливость, парни! Гений что-то хочет нам сказать. И кое-что дать, не так ли? – В словах было много дерзости, бравады, но все эти качества террорист придал себе после недавно прочтенной научной статьи о том, что прежде, чем начать менять мир, стоит изменить себя.

- Нетерпеливость. Вы догадливые. Черт вас всех побери, - добавил Гений, подходя к столу, заваленному различными полезными пыльными книжками с желтыми страницами, бесцеремонно смахнул их на пол широким жестом одной руки, после чего бомбы, безо всяких мер предосторожности со стороны бога, с жестяным грохотом упали на столешницу, выпущенные на свободу другой рукой, раскатываясь в разные стороны, точно были живыми существами. Террористы испуганно протянули руки к катящимся по столешнице взрывоопасным «красавицам» с различными именами, но, так как инстинкт заставил их это сделать слишком поздно, бомбы успели докатиться до края стола и упасть на грязный бетонный пол, вызвав в воздухе неприятный металлический грохот, перерастающий в гул, от которого, казалось, дрожал воздух в помещении, а все призраки поспешили разлететься в свои дальние углы. Гений с досадой покачал головой. – Ну как же вы обращаетесь с моими девушками? Я не для того, чтобы их роняли, десять часов их делал! Итак, люди… разбирайте себе бомбы. Любые. Какие кому понравятся. Можете посмотреть на имена железных девушек – они разные, красивые, я подбирал их из книжечки специальной…  

Конечно, стоит заметить, что люди были ошеломлены, когда им предложили столь странный выбор, но всяческие душевные терзания были одолены желанием парней наконец-то взяться за хоть какое-нибудь дело. Бомбы? Пускай и с бомбами, все равно – главное, действовать. Гений ничего не сказал людям (хотя мог бы) про их раннюю пассивность – они за несколько лет существования этого клуба любителей революций и терроризма не соизволили даже выйти с пропагандой своих взглядов и убеждений в массы, что уж говорить про решительные действия. Но, вероятно, и у любителей книг настает такой момент, когда они устают от долгого чтения, когда начинают протестовать некоторые части их тела против долгого и бесполезного сидения, когда наступает момент понимания, что именно сейчас надо все изменить. К тому же, их рвение удачно совпало с нетерпеливостью, подаренной Гению, а это означало, что откладывать на завтра то, что можно (и нужно) подорвать сегодня не имело смысла – пыл парней мог немного остыть, и эффект от террористических актов был бы совершенно другим.  

Люди накинулись на цилиндрики со смертью, будто они были из золота. Продолговатая и блестящая гладким черным металлом Дамьяна сразу же понравилась многим; из-за бомбы едва не устроили грандиозную драку с применением этой самой бомбы на противнике, но Гений, видя, что в рядах террористов нет согласия, взял ее себе. Яркая, разноцветная Кинга досталась заместителю бога – самому старшему революционному романтику, который, получив бомбу в свое пользование, принялся ее покачивать на руках, будто младенца, смотря абсолютно счастливым взглядом сумасшедшего на этот мир.  На серебристую, обтекаемую, удлинённую, словно каплю, форму Гарэйн положили глаз сразу два человека, и Гений, недолго думая, вспомнил где-то слышанную детскую считалочку, и, отчеканив каждое слово маленького стишка, указывая при этом на каждого своим грязным длинным пальцем, определил, что бомба достанется самому младшему из группы террористов. С выбором остальных красавиц проблем не возникло, зато одна бомба, названная Евой, куда-то исчезла, и на ее поиски бросились все, переворачивая убежище вверх дном, дополняя и изменяя когда-то образовавшийся здесь хаос. Ева была единственной, кому был дарован искусственный интеллект, и это могло бы помочь террористам обезопасить себя в случае ее использования (она могла сама докатиться до нужного объекта, сама могла включиться или не включиться, в зависимости от того, успели убежать люди от места предполагаемого взрыва или нет). Ева была надеждой Гения на удачный исход задуманного дела, была новинкой, которой требовалась хорошая проверка.

Была.

После нескольких часов утомительных поисков стало ясно: Ева отчаянно не хочет, чтобы ее взрывали. Она то и дело укатывалась из-под ног революционных романтиков, уворачивалась от их неловких движений рук, что-то угрожающе пищала и о чем-то постоянно предупреждала жутким компьютерным голосом. Еву ловили долго, но ничего из этого так и не вышло. Бомба, в конце концов, укатилась под тяжелый шкаф, откуда ее можно было достать, только если разобрать тяжелый предмет интерьера, или снести стену позади шкафа, что (ни то, ни другое) не представлялось возможным, отчего Еву оставили в покое,  позволили ей ворчать и что-то гневно причитать в темноте. Террористы уставились на Гения, ожидая его комментария. Тот сказал очень красноречивую фразу, которая объясняла многое в поведении самозваного бога, в том числе и его пассивное отношение к суетливым поискам:

- Да и фиг с ней! – Разочарование сквозило в его речи, ведь Гений имел определенные надежды на искусственный интеллект и способности Евы, но надежды эти не оправдались – умная бомба оказалась слишком умной. После этого, махнув на все и всех рукой, подрагивая от нетерпения и раздражения, бог направился вместе со своей Дамьяной к выходу, оставив ошеломленных террористов позади себя.

Но его остановил робкий голос кого-то из революционных романтиков:

- Скажите, а разве мы не должны были ждать, пока к нам присоединится уважаемая Логан Мэрриган? Разве мы не должны ждать ее желания во всем этом поучаствовать?

Раздражение вскипело в душе Гения, забулькало, как вода, вырываясь наружу маленькими обжигающими капельками почти что ощущаемой кожей ярости – странной энергетики, исходившей от бога, в чем-то сходной с аурой роботов. Ему, сегодня нетерпеливому Дьяволу, ждать какую-то девчонку и ее желания! Это немыслимо! Странно! Безумно! Гений, вспомнив, какое чувство ему подсунул какой-то пользователь виртуальных серверов, поклялся найти этого человека и жестоко ему отомстить, ибо только из-за этой черты все его планы пришлось изменять на новые. И не надо было бы сегодня доставать из тайников все свои бомбы, делать новые, дополнительные, долго и старательно придумывать им имена, тащить цилиндрики со смертью через весь город, если бы кому-то не вздумалось редактировать себя. Пришлось даже из плана вычеркнуть и саму Логан Мэрриган, весьма немаловажную личность, которая могла существенно облегчить Гению и его последователям задачу подрыва ненавистных башен, если бы она предоставила чертежи всех частей системы «Гармонии души». Но сегодня Гением правило нетерпение. Нетерпение гнало его вперед.

И бог шел. Покорно шел вперед, ибо имел такую сущность – он не мог противиться тем качествам, которые ему давали. Он страдал, но шел. Он доставлял страдания другим, но никогда не останавливался, а тем более, не возвращался. И сейчас он шел подрывать очередные башни, вел за собой народ, не зная даже, зачем это может понадобиться молодым парням, у которых еще вся жизнь впереди. Правда…

- Ой, неужели я вам еще не сказал о цели нашего похода? – искренне удивился Гений, когда они уже подходили к башням, тожественно прошествовав через весь город с бомбами-девушками на плечах.

- Нет! – в один голос заявили террористы.

- Так вот, люди… Мы идем делать доброе дело, для меня и других горожан. Их надо спасать из плена виртуальных серверов, и, чтобы хотя бы немного приблизиться к этой великой цели, следует начать с малого. Или большего, если вам так угодно. Вот они, башни связи с серверами. Выпустите своих взрывоопасных девушек на свободу! Взорвем вселенную вместе!

Первый взрыв эхом прокатился по городу, задребезжал в стеклах, вызвал мурашки на коже горожан, сотряс небо, звезды, которые посыпались на землю бесконечным потоком. Все, без исключения, подошли к окнам, все выглянули на темную улицу, отыскав единственно интересовавшее их место – место, где огонь вырывался из разверзнувшихся глубин ада, а реальность начинала с треском разламываться, не выдержав появления в этом мире мифических демонов из мифического же царства теней. Столбы огня взмывали к небесам, опаляли звезды, и пепел, поднимающийся вверх, смешивался с созвездиями, остывая, превращаясь в белый снег, очищенный отрешенным сиянием далеких галактик. Люди возбуждённо проговорилась, указывая пальцами на немыслимое зрелище, ожидая, пока парад демонов дойдет и до их домов. И демоны в действительности шли вперед, дикие, страшные, целеустремленные. Их было немного – около десятка, за спинами у них развевались красные плащи, горели красноватым пламенем кожистые крылья, на голове были огромные рога, а в руках они держали очень длинные мечи, и было ощущение, что если бы меч каждого был бы чуть-чуть короче, то воинов ада замучили бы непонятные комплексы.

Так видели практически всемогущих террористов-революционеров простые люди.

Реальность же была другой: демоны не имели на себе ничего, кроме потрепанной годами одежды и огромных очков, делающих их похожими на сов-подростков. Они шагали по улицам города не гордо, не как победители, но слишком уж робко, подгоняемые неприличными словами своего высокого лохматого предводителя – идти вперед они отказывались, ведь после первых взрывов в их глазах революционная романтика заметно потускнела. В руках у них лежали разной формы и расцветки бомбы, на которых были написаны имена девушек, но об этом мог знать простой народ – все наивно думали, что там начертаны неведомые людям древние заклинания, убивающие людей. Сила заклинаний была проста, каждый знал об этом – несколько грамм определенных ингредиентов, смешанных в нужных пропорциях, запакованных в маленькое пространство внутри железного цилиндра. Это была формула смерти. И на сей раз смерть имела имя, и даже не одно – одни называли ее Джессикой, другие – Марианной, третьи – Гердой, или любым другим именем в зависимости от того, какую именно бомбу террористы кинули в людей или башни.

- Заняться нечем парням… - тяжело и грустно вздохнул Роберт Мэрриган, смотря с балкона вдаль, видя всполохи адского света в Нижнем Городе, слыша взрывы, что громом прокатывались до особняков богачей; но, казалось, что любые звуки, долетающие сюда, тонут здесь, как в болоте – ни один из живущих здесь людей не показался на улице, по-прежнему более интересуясь тем, что происходит в своих домах, а не в кварталах бедняков. И это все при том, что вся их империя зарабатывания денег имела в основе чужие жизни и чужие головы с некоторыми взглядами, и, разумеется, что любой беспорядок внизу (бунты, массовые акции протеста, терроризм) немедленно отразился бы в Верхнем Городе – Лейтон бы наверняка не преминул об этом сообщить на очередном собрании. Народ не знал, как же много зависит от него. Об этом же пока не догадывались и веселые, сытые, довольные монополисты.

Логан, сидящая на полу и с ожесточением крутящая гайки одной рукой (вторая была совсем плоха), была единственным человеком, кого, на первый взгляд, мало волновали взрывы в Нижнем Городе. Она иногда безучастно смотрела в окно, просто любуясь необычайно яркими звездами, редко отвлекалась на ужасный грохот, редко обращала внимание на то и дело освещавшие комнату всполохи. Роберт, видя поведение дочери, никак не мог понять причину этого. Равнодушие его пугало. Но спросить о том, что его волновало больше всего, он не мог. Он не хотел портить и без того хрупкие отношения с дочерью.

На самом деле Логан только изображала равнодушие: внутри она вся вздрагивала, когда звучал очередной взрыв, так как ей совершенно не нравилось то, что Гений начал действовать без нее, а тем более такими методами. Он взрывает то, что по праву должно принадлежать ей! И пускай он таким образом «заботился о людях» (хотя была ли тут для них польза, можно было поспорить), пускай он «мстил Керту Шмидту», но все равно – Гений не должен был действовать без разрешения Логан. Но Мэрриган не могла вздрагивать внешне еще по одной причине: отец, ее мудрый отец, мог догадаться, что Логан имеет к террористам какое-то отношение. Поэтому женщина, дабы как-то успокоить тот бушующий океан, что разыгрался в ней, что топил корабли с разумными мыслями, принялась с еще большим неистовством крутить одну и ту же гайку, то слишком сильно ее затягивая, то ослабляя ее.

Роберт это, разумеется, заметил. Продуктивность Логан была известна далеко за пределами красного особняка; женщина была незаменимой помощницей в таких делах, как сборка механических рыцарей, а то, что она уже который час сидит перед одной и той же маленькой деталью робота, создавая видимость работы, наводило на мысли о том, что Мэрриган не в порядке.  

- Логан… - тихо начал седой, заметно постаревший по сравнению с предыдущим годом отец. – Скажи мне, что тебя беспокоит? Я вижу, что ты не совсем в порядке.

«Да, черт возьми, я не могу быть спокойной! Да, черт возьми, я не могу сидеть тут и заниматься своей обычной работой, зная, что твое наследие методично уничтожается этим мерзавцем Гением (я уверена, что это был он, ибо никому другому не придет в головы взрывать башни)! Да, черт возьми, я не могу, я не могу тебе об этом сказать, ибо второй раз попадать в тюрьму за связь с террористами, вытворяющими неизвестно что, я не хочу! Да, черт возьми, мне приходится сидеть тут и изображать непричастность ко всему этому, хотя я отчаянно хочу остановить деятельность группы – мне не по душе, что они уничтожают то, что по праву принадлежит мне! Мне и нашей семье, семье с известной всем фамилией Мэрриган! Семье, изменивший весь мир!».

Логан бы прокричала на весь мир эти фразы, громко, выплескивая накопившееся в ней напряжение, разочарование на весь мир, который, казалось, мало интересовали судьбы людей, изменивших жизнь народа, но не смогла сказать и слова – не посмела выпускать такие мысли на свободу. Фразы пронеслись ураганом в голове, на мгновение оглушили ее, сломав все барьеры, установленные ранее между разумом и чувствами, и две равновеликие, дополняющие друг друга человеческие силы смешались между собой, заставив женщину сначала встать и пройтись по комнате, махая от бессилия и переполнявших ее эмоций руками, а потом уже спохватиться насчет того, что мог подумать отец, глядя на ее действия. Она, сама того не желая, еще больше усилила опасения Роберта насчет душевного состояния Логан.

Тот медленно подошел к дочери и положил ей руку на плечо.

- Расскажи мне все, как есть, - тихим, заботливым голосом промолвил Роберт, пытаясь зацепить взгляд дочери своими глазами, наполненными печалью и внимательностью. Логан постоянно отводила глаза, не смотря на отца.

- Рука… Она меня беспокоит, - только и сказала Логан, обернувшись к Роберту. На мгновение, примерно на долю секунды, старая комната в красном особняке, пропитавшемся развратом и грехом, стала единственным местом во всей вселенной, где Логан хотя бы кто-то мог понять, помочь ей. Неяркий свет, что давала ржавая железная настольная лампа, слабо освещал комнату, но создавал иллюзию, что это помещение было надежно скрыто от остального дома стеной почти что небесного, чистого сияния, через который не могли пройти остальные обитатели особняка, падшие, морально деградировавшие женщины и молодые девушки. Роберт не стал ждать, пока дочь оттолкнет его, и слабо приобнял ее за плечи, поглаживая рукой по рыжим волосам.

Одни на всем белом свете. Одни под этими равнодушными, холодными, недосягаемыми звездами, одни, не изменившиеся под давлением обстоятельств. Они остались такими же, какими и были, и, хотя целесообразнее было бы переступить себя, о чем-то забыть, Логан и Роберт наивно верили, что когда-нибудь люди осознают, что играть чужие роли не всегда правильно, что за масками теряешь свою суть, что ложь не облагораживает, а уничтожает тебя изнутри, как червь, что подстраиваться под кого-то – значит обманывать себя и свою сущность. Вокруг был растерзанный, заплеванный мир, даже не мир, а одна лишь сущность, оставшаяся от него, рабская сущность всей жизни, она давила, пыталась подчинить, смыкала кольцо темноты и страха над головами двух родных людей, но они, стоящие рядом друг с другом, не боялись ее, вернее, хотели себе признаться в том, что они боятся.

Тусклый свет настольной лампы – олицетворение луча добра в тучах бессмысленной жизни - хранил Логан и Роберта, как щит, пока кто-то не доказал, что и нерушимую божественную защиту, данную свыше, можно сломать, очернить, растоптать. В комнату ворвался некий некрасивый, лысый, запыхавшийся будто бы от долго бега человек, в дорогой одежде, которая никак не могла сделать его лицо лучше, сутуловатый, с едва заметным выдающимся вперед животом, с ботинками, грязь с которых отваливалась огромными кусками. Эта грязь, попадая на не очень чистый ковер, становилась маленькими осколками черного мира за стенами маленькой комнатушки, ломала защитные свойства божественного щита, возвращала Логан и Роберта в реальность. Женщина возмущенно уставилась на пришельца, Роберт смерил его внимательным, но недовольным взглядом, и лица родных людей, сначала, в общем-то, показывающие равнодушие и презрение к незнакомцу, одновременно изменились с первыми требовательными словами пришедшего:

- Логан, ты должна выйти за меня замуж!

Глаза Логан полезли на лоб от бескрайнего удивления.

Мэрриган, имеющая не очень хорошее зрение, прищурилась, еще раз вглядываясь в незнакомые черты человека. Он не был похож ни на одного из ее знакомых, тех, с которыми она виделась в дневное время и вне стен красного особняка. На одного из ее многочисленных клиентов он тоже не походил, хотя голос у него был подозрительно знакомый. Неужели она кому-то настолько понравилась в постели со своими фальшивыми, наигранными ласками, что этот кто-то влюбился в нее (а вернее, ее тело), и даже решил представить ее своей женой, не зная Логан как личность? В воображении каждого мужчины женщина имеет двойственную идеальную натуру – ангела и демона, добропорядочности и разврата, и многие мужчины, так уж получаются, иногда любят в женщинах что-то одно, хотя это и не может дать им счастья в семейной жизни. Неужели и этот человек полюбил в ней «развратницу», отчего, не глядя, кидается в омут сомнительного семейного союза?

Роберт медленно и величественно двинулся к столу, доставая оттуда револьвер, заряжая его, нацеливая в голову незнакомца. Все делал в полнейшей тишине, не говоря никаких лишних, неуместных в данной ситуации слов. Правильный отец всегда должен перед потенциальными женихами строить образ «злого дядьки». Правильный отец всегда, когда его дочери предлагают руку и сердце, или требуют от нее соглашения на столь неожиданное предложение, должен достать оружие и прицелиться в человека, хладнокровно, равнодушно, делая вид, что все женихи до этого не вышли из этой комнаты, а их мозги постоянно приходилось оттирать от стен.  

- Роберт! Не смей этого делать! Я, может быть, хочу для твоей дочери блага! – грозно произнес человек, отодвигая дуло в сторону. Оно упрямо возвращалось обратно. В глазах отца мелькало что-то страшное, что-то, сравнимое с маленькими молниями, но по своей смертоносности не уступающее молниям большим. – Я Керт Шмидт, я твой друг, и я теперь богат, и почему ты не можешь допустить, что между мной и Логан проскочила та самая известная всем искра, что вспыхнуло светлое чувство, любовью именуемое?

Дыхание Логан перехватило. Керт Шмидт добровольно заявился к ним в дом! Враг их семьи, что своими действиями привел жизнь Логан и Роберта к такому печальному финалу, пришел сюда, ведя себя при этом достаточно нагло, бесстрашно, точно его совсем не пугала перспектива не выйти из красного особняка вообще. А вероятность этого события, как считала женщина, была стопроцентной.

- Паясничаешь, паскуда, - процедил Роберт, не убирая пальца со спускового крючка. – Что тебе вообще от Логан надо?

Хороший вопрос. Керт поддался чувству большой и светлой любви, как только в новостях показали, что творится с его башнями. Их взрывали какие-то люди, причем один из них был подозрительно похож на постоянно вертящегося рядом с Логан лохматого парня, который не имел имени настоящего имени, но называл себя Гением. Шпионское оборудование, тайно установленное в комнате Мэрриган, постоянно фиксировало всех посетителей женщины, и Гений в комнате появлялся с завидной регулярностью. Речи парня были наполнены призывами «все срочно взорвать», от Логан же ему требовались только ее знания – ведь она в системе «Гармонии души» создала многие ее части. Зачем Гению потребовалось взрывать столь прибыльную огромную организацию, портить ее оборудование, Керту было не совсем понятно, но вот то, что этому самозваному богу не раз и не два помогала сама Логан, направляя деятельность этого существа в нужное русло, было очевидным и непреложным фактом (правда, знал об этом только сам Шмидт). Вот тогда-то и пробежала между двумя толком не знакомыми людьми, являющимися непримиримыми врагами, искра – Керт, видя, что женщина попала в не совсем выгодную для него компанию, которая пыталась уничтожить «Гармонию души» (или вернуть ее законным владельцам), решил проявить заботливость и пришел в обитель семьи Мэрриган, дабы начать свое оберегание Логан от Гения. Свадьба? А, пускай и свадьба будет – ведь Керту никто не помешает сделать со своей женой все, что угодно, в том числе и посадить на цепь (в прямом смысле этого слова). Но Шмидт не мог сказать Роберту все, как есть, все свои опасения за свою судьбу и прибыль от эксплуатации «Гармонии души». Не мог сказать, что это брак будет по расчету. Что он даст Логан видимость богатства и видимость власти над системой редактирования, заполучив, в то же время, контроль над женщиной, ее друзьями-террористами, ее действиями. Не мог, отчего выразительно промычал что-то в ответ на вопрос Роберта.

- Прекрасно, - промолвил Роберт, глядя на Керта в упор, точно надеясь докопаться до той правды, что скрывалась за фасадом «великого светлого чувства». Пытаться взывать к совести Шмидта он даже не хотел – душу монополиста он слишком хорошо знал. – Если ты закончил, иди прочь, пока мой палец на спусковом крючке не дрогнул.

- Ты не желаешь отдать за меня Логан? – нахально спросил Керт, делая удивленный вид.

- А ты не желаешь спросить меня об этом? – громко и дерзко вставила Логан, замахиваясь на человека здоровой рукой.

Некрасивый человек отошел на один широкий шаг, почти что выйдя из комнаты. Он приказал своему компьютеру включить внешний образ, и Керт почти сразу же преобразился – куда-то исчезли резкие черты его лица, пропал выдающийся вперед живот, исчезла даже грязь с ботинок – неизменной осталась только его дорогая одежда. Керт сиял чистотой, был прекрасен, как эльф, и его красота была настолько ослепительной, что на него было больно смотреть. Логан зажмурилась, Роберт прикрыл глаза одной рукой, но не убирая, в тоже время, другой руки с револьвером от головы противника.

- Если тебе не нравится мой настоящий облик, я могу всегда ходить в моем «рабочем» образе.

Рабочий образ. Странное словосочетание, обозначающее фальшивую внешность, какую люди создавали при помощи виртуальных серверов, загружали на жесткий диск своего компьютера и надевали ее на людях, скрывая настоящий облик. Все монополисты в действительности не были красавцами, и реальное их обличье видели только их родственники и Лейтон, который по всему своему особняку установил специальные устройства, не позволяющие людям применять какие-либо средства сокрытия своей внешности. Логан не могла видеть, каким Керт был в действительности. Но Роберт – мог. Роберт знал о Керте все.

Глаза монополиста расширились от удивления, когда за спиной отца и дочери, не замеченный ни одним, ни вторым человеком, материализовался Гений. Возник из ничего, возник, точно на мгновение кто-то убрал невидимый полог с определенного места, показав миру то, что было им накрыто. Тощий, странный, молчаливый призрак с равнодушным выражением лица, этот известный всем и каждому террорист, бунтарь, разрушитель его, Керта, башен, посмел заявиться к своей сообщнице прямо на глазах возмущенного, оторопевшего Шмидта, и при этом способ появления Гения в помещении был столь прост, сколько и эффектен, и выдавал в нем человека необыкновенного, почти что мага, или святого, умеющего делать такие чудеса. Гений, слегка улыбнувшись, щелкнул пальцами, вызывая в воздухе призрачные образы, однажды виденные Робертом – образы, которые он хотел бы и забыть, но не смог.

Роберт обернулся. Сердце его несколько раз с силой пропустило кровь, после чего остановилось. Гений, его странное появление и необычные фокусы стали для него полнейшей неожиданностью. Логан, сидя на краю кровати, хмурясь, смотрела на самозваного бога, предпочитая не смотреть на его иллюзии. В них он мог создавать все, что угодно – находясь в погоне за такими иллюзиями, Логан и решилась присоединиться к террористам. Женщина обернулась к отцу, и хотела было выкрикнуть ему, чтобы тот не смотрел на ужасные картинки прошлого, но Роберт считал, что отвлекаться от столь завораживающего, магического шоу не следует. Замолчал и Шмидт, сверля совершенно безумным взглядом призраков прошлого. Он видел себя…

Керт Шмидт.

Один в пустыне, созданной человеком – пустыня эта называлась страхом. Страхом перед чужим безумием.

История этого человека была бы достаточно короткой, но ей не суждено было быть таковой – какие-то высшие силы, которых наверняка не существует, отчего-то решили, что будет гораздо лучше, если судьба Керта будет чуточку длиннее – примерно на несколько десятков лет. Жизненный путь, ранее ведущий к одному концу – лежащему в какой-нибудь канаве трупу безумца Шмидта, разросся теперь до состояния огромного древа, имеющего много путей развития, альтернатив роста, необычных поворотов ствола-судьбы, крепкие корни - память, связывающих человека с реальностью, не дающих ему упасть в пучину отчаяния.

Для Керта богом стал Роберт, давший ему возможность жить спокойно.

Когда «Гармония души» была готова для сдачи в эксплуатацию, когда система была проверена на дочери Роберта Логан (многие скажут, что это был неправильный поступок, но Роберт знал, что делал – для него душевное здоровье дочери после той аварии было превыше всего), Мэрриган, не полагаясь на точность последних проверок-отчетов работоспособности и безопасности «Гармонии», решил найти еще одного человека, который был бы безумен по-настоящему, и безумие это должно было быть врожденным, а не приобретенным, что было бы сложнее исправить редактированием личности – он решил найти еще одного, последнего…подопытного кролика. И народ Нижнего Города (в Верхнем безумцы традиционно не водились) дружно указал на одного сумасшедшего, грязного, оборванного, зашуганного, голодного, которого все называли Волком. Сходства с животным, от которого произошло прозвище, не было, ни снаружи, ни внутри – человек этот был просто похож на дикого зверя, но не хищника, а скорее травоядного, тихого, спокойного травоядного, и потому Роберт, видя вполне нормальное поведение своего возможного подопечного, без опаски привел его в свой особняк, тогда еще не бывшим борделем, и приступил к корректировке чужой личности, у Волка практически отсутствующей.

Проблема была достаточно сложной – тот, кто безумен с самого первого дня своей жизни, не может знать, что такое – быть нормальным человеком. Значит, вернуть Волку личность, докопавшись до самых темных глубин сознания, не получилось бы – ее пришлось придумывать заново, придавая будущие качества душе «по вдохновению»: недолго думая, Роберт придал своему подопечному свои черты, слепив из него второго Мэрригана. Он создал другого, нового человека по своему образу и подобию, и этот человек должен был выйти идеальным – ведь Роберт, считая себя не таким уж и плохим мужчиной, поделился с Волком только своими лучшими качествами – изобретательностью, оригинальностью, смелостью в принятии решений…  

Но…  

Гений, чувствуя состояние Роберта, его нахождение на грани нервного срыва, его напряжение, взмахнул руками, создал ранний призрачный образ Керта, отправив его гулять по темному помещению. Это был тот Волк, каким его видели люди много лет назад – неимоверно худой, страшный, какой-то замученный, испуганный, но не злой. В его глазах было больше мольбы о пощаде (люди – очень злые существа, иногда сопоставимые с теми же самыми волками – иногда им ничего не стоит совершить жестокий поступок, скрывая свою прихоть под необходимостью чего-либо), чем злобы. Зато сейчас, стоило только взглянуть в глаза нынешнего Керта, как какой-то электрический разряд, скрывающийся в глубине их, вырывался наружу, как будто сорвавшаяся с цепи бойцовская собака. От этого взгляда становилось неприятно, даже жутко. Керту нынешнему больше бы подошло прозвище Волк – что же «волчьего» люди могли раньше усмотреть в безобидном безумце?

Керт, назвавший сам себя так после прочтения первого в своей жизни журнала (это имя принадлежало одному популярному актеру), необычайно быстро осознавал новые возможность своей приобретенной личности. Он «рос» в душевном плане, становился взрослее, и уже через некоторое время никто не мог бы сказать, что этот человек когда-то был безумным – настолько неотделимы от него были приданные ему чужие черты. «Гармония души» благодаря Керту была протестирована до конца, и теперь она могла работать для людей.

Но… Снова появилось это ужасное «но», испортившее все.

Для Роберта Керт стал иудой, продавшим того за тридцать сребреников своей ненависти, пообещавшей ему награду.  

Вскоре Шмидт мог осознавать многие вещи в жизни, что происходили или не происходили по каким-либо причинам. И, опять же, благодаря злым языкам «добрых людей», народа Нижнего Города, питавшим к богачам особую нелюбовь, понял Керт, что не всегда он был жителем красного особняка, жившим в роскоши, а когда-то обитал на улицах беднейших кварталов, скитался под бессмысленным небом бессмысленной голодной жизни, что он внушал страх своей странностью, что его били, унижали, пока не взял его под крылышко «этот изобретатель-богатей» - чтобы подтвердить свои слова, люди показали Шмидту еще и фотографии тех лет, где Волк был запечатлен во всей красе. И первым чувством, что в полной мере ощутил человек, была настоящая ненависть ко всем людям – даже к тем, которым помогали Роберт, Логан и их, совместно созданная, система.

«Все они – безумцы, и зря они утверждают, что у них есть разум! Все, что у них осталось, еще больше роднит их с хищниками…».

И только тогда, воспользовавшись всеми подаренными качествами, Керт, связавшись с мошенником Киллианом Беннетом, который на тот момент проводил свою известную аферу с фальшивыми купюрами, отобрал у Роберта «Гармонию души», изменив направление работы системы – с помощи людям на их душевное уничтожение. На отбирание у них «незаслуженно полученного разума». На превращение их в безумцев, над которыми можно издеваться, как угодно, а еще лучше – изгнать последних из города и периодически присылать к ним вооруженные отряды, запугивая и убивая. Так появились многочисленные дикие, поселившиеся в заброшенном шахтерском городке; так появилась та «Гармония души», которую так обожают люди, но ненавидит Лейтон, которую стремится вернуть в свои руки Логан; так появился кровный враг Роберта – Шмидт, рожденный, чтобы быть подобным создателю, но ставший «падшим ангелом», Дьяволом, теперь вынужденным, в противовес «силам добра», искушать людей новыми душевными качествами, делая их рабами своих желаний, превращая их в послушных пустых кукол.

Предатель…

Гений, послушно вызывая образы из головы Роберта, наполнял комнату различными воплощениями Керта. Дикарь, точно такой же, каких он сотнями делает сейчас. Почти что ребенок – человек, впервые получивший нормальный разум, с неутолимым любопытством познающий мир, пробующий все на вкус, трогающий предметы, с наивностью рассматривающий простые и сложные, но привычные  для нас вещи. Воспринимающий все. Вот озлобленный на весь народ города Шмидт – тогда-то и появился у него в глазах волчий огонек. Вот Керт-монополист, самоуверенный, наглый, злой, жадный, амбициозный. Вот Керт-мститель, успешно совмещающий две должности в одном лице – должности наместника Бога (Роберта Мэрригана) на земле (эдакий провайдер божественной гармонии души) и Дьявола, забирающего себе человеческие души. Керт в единственном числе-то был далеко не милым, что уж говорить про многочисленные копии одного и того же человека – такого многогранного, необычного, совершенно…непредсказуемого и неописуемого. Полупрозрачные копии вели себя самовольно, не сдерживаемые Гением и его колдовством, ходили по комнате, ругались, рассматривали предметы, шарахались от людей, кидались друг на друга и на оригинального Шмидта, видя в нем своего «конкурента». Оригинальный Керт, как и его копии, страдали самовлюбленностью, и пережить присутствие вблизи еще одного «уникального и неповторимого» они не были в силах. Вскоре в маленькой комнатке уже кипела драка, оттеснив людей к стенам, заставив их стать плоскими, незаметными, стать…стене подобной, чтобы никто из призрачных образов ненароком не задел кулаком или ногой кого-нибудь из случайных зрителей. Недвижимым, вечным, крепким, основательным столбом посреди комнаты стоял лишь Гений, флегматично взирая на призрачный хаос, иногда бросая многозначительный взгляд в сторону Керта, от которого у монополиста мурашки бежали по коже.

Роберт успокоил своего внутреннего зверя, среагировавшего не только на появление Гения, которого он, в сущности, знал только с рассказов дочери, или на неожиданно пришедшего в красный особняк Шмидта, но и на образы, извлекаемые из памяти Мэрригана без разрешения последнего. Гений имел власть над любым человеком, кроме Логан, если верить тому, что было сказано ранее самой женщиной. От него нельзя было спрятаться, и появление в комнате различных воплощений Керта следовало просто пережить, спокойно, тихо, не позволяя себе кидаться на Гения с кулаками – Роберт не желал, чтобы потом с его личностью самозваный бог сделал нечто страшное, наказывая его.

- Знаешь, - громко, стараясь перекричать вопящих нечеловеческими, жуткими, пронзительными голосами призраков Шмидта, сказал Роберт, привлекая к себе внимание только одного человека (этот человек знал о том, что обращаются именно к нему – самовлюбленность и тут сыграла свою роль) – оригинального Керта, - я тут подумал, приняв во внимание все твои слова, и понял, что все, что происходит сейчас с «Гармонией души» - не во вред нам, или другим людям, но служит тебе наказанием и уроком. Я могу понять и Гения, которому, если верить чужим словам, больно от усиленной эксплуатации системы редактирования, я могу понять и диких, что негодуют по поводу пополнения своих рядов, невозможности вернуть себе утраченную личность, плохим обращением с собой. Все они пытаются тебя остановить… Остановить твою бессмысленную месть… Ты уже и сам забыл, кому и за что мстишь. Тех людей, обижавших Волка, уже нет на свете – они изменились, стали другими, но никто из них не остался прежним. Те люди уже давно отредактировали себя и стали дикими, безумцами. Так зачем же и другим людям жизнь портить?

- Ах, дикие! – заорал Керт, будто бы внезапно что-то вспомнив, поднимая вверх палец, ступая вперед, пытаясь протиснуться сквозь призрачные ряды своих копий, но они, увидев движение оригинального Шмидта, разом всполошились и дружно ополчились против него, притеснив его обратно к стенке. Гений неприятно усмехался, видя Керта и его бесполезные телодвижения. – Эти дикие мне мешают жить! Эти дикие…

- …Которых твоя система «плодит», не забывай, - ядовито бросил Роберт.

- Да! – поспешно, с запальчивостью согласился Керт, не совсем понимая, на что он соглашается. Когда это понимание к нему пришло, было уже поздно – как известно, те первые слова, что являются нашим ответом, подсознание выдает как «единственно правильные», как то, что человек принимает как должное. Шмидт где-то в глубине души понимал свою неправоту, но согласиться с ней он мог бы только, оказавшись на краю своей могилы, - и сейчас, похоже, этот момент случайно настал. Вернее, подсознание решило, что настал. – Нет! – переправился Керт, но все уже слышали первый ответ, и не приняли этот как правдивый. – Нет, они появляются сами! Эти безголовые людишки редактируют себя до того состояния, когда они уже становятся животными – так разве ж я не пытаюсь их научить, показать, так сказать, на чужом примере, что искать гармонию души через безумие не рекомендуется?

- Поскорее бы тебя остановили. Я лично буду платить всем террористам, которые подрывают твои башни, я соберу группу хулиганов, которые будут регулярно ломать общественные центры доступа к виртуальным серверам… - пробормотал Роберт, закрывая лицо руками. Керт, похоже, его слова не услышал – или сделал вид, что не услышал. Некоторое время он подумал, стоит ли ему отвечать и обижаться на слова собеседника, но ничего так и не решил, просто продолжив уже изрядно поднадоевшую всем тему, никак не связанную с замечанием Мэрригана:

- Во всем виноваты сами люди! И в том, что диких становится больше, тоже! И даже то, как люди относятся к диким, является желанием или необходимостью городских жителей, их страхами, предрассудками…

- Скажи, а как тогда тебе вообще могли помешать жить дикие, если ты их изгнал из города? – задал вопрос Роберт, вернувшись к предыдущим фразам Керта, немного удививших его непробиваемостью своей странной логики, вновь чувствуя поднимающееся в себе раздражение.

- Изгнал? – глухо спросил Гений, слегка улыбнувшись. Призраки, услышав голос своего создателя, на мгновение замерли, повернувшись к самозваному богу. – Насколько мне известно, Киллиан Беннет пригласил диких к себе на работу, хотя назвать работой это можно с трудом – дикари ведь работают не за деньги, а за идею – им важно предотвратить появление новых безумцев.

- Все против тебя, Керт, - подытожил Роберт, протискиваясь к Шмидту сквозь толпу призраков.

И в этот момент, когда призраки послушно расступились перед Робертом, когда Керт опять увидел в руках того револьвер (отчего-то раньше он не казался столь внушительным!), когда с кровати поднялась Логан, медленно, с гордостью двинувшись вперед, к выходу, в голову Шмидта наконец-то пришла нужная мысль. Он связал воедино все свои неудачи, связанные с «Гармонией души», проблемы с террористами, подпольную деятельность Логан, мешавших ему дикарей, и неожиданно осознал, что во всех его проблемах виноват даже не Роберт, который его создал, а, как ни парадоксально,  Киллиан Беннет.

Керт вообще считал, что когда в обыденной жизни никто из живущих/работающих рядом с ним не виноват в чем-либо, то это означало полное отсутствие какой-либо деятельности. Керт наивно полагал, что огромная компания держится только на его плечах, не развалилась только благодаря ему, что только его подчиненные-раздолбаи могут совершать ошибки, а потому эти люди, которые, по существу, и знали реальное положение дел в системе редактирования (то есть знали про изношенность башен, огромную нагрузку на малое число общественных центров доступа, пытались устранить проблемы с серверами), постоянно были в чем-нибудь виноваты. Отремонтировали крышу главной городской башни, так главный ремонтник был виноват в том, что крыша после установки стала протекать, и никого не волновало то, что на ремонт были выделены сущие копейки – жадность Керта и тут сыграла свою роль. Отключилось разом несколько серверов – так виноваты люди, которые одновременно пожелали отредактировать себя; Шмидт отчего-то забыл, что они отключаются из-за огромной нагрузки на них - остальные сервера, дополнительные, никто не ремонтировал, надеясь, вероятно, на божье чудо, которое приведет в порядок все части системы. Испортили хулиганы оборудование – так виноваты не детишки, которым нечего делать, а их родители, не воспитавшие своих детей, не уследившие за ними. Взрывают террористы башни – так виноват, конечно же, Киллиан Беннет, которому это очень выгодно – из-за поломки башен в его хранилище шло больше народу, а, соответственно, и вся прибыль плыла мимо кармана Керта – но прямиком в карман многоликого. Как же просто был устроен мир, в котором кто-то и что-то действует, но при этом постоянно кто-то и в чем-то виноват!

А значит, если следовать такой логике, то…

Киллиана необходимо убить. Нет Киллиана, этого чертового сынка градоначальника, которому Лейтон наверняка помогал поднимать хранилище из руин - нет и проблем. Нет конкурента – нет проблем. Нет хранилища реальных носителей – нет проблем. Каким-то невероятным образом Керту пришлось бы не только уничтожить Беннета, этого почти святого человека в глазах ничего не сведущего народа, но и доказать людям, что «Гармония души», несмотря на все ее явные недостатки и опасность в использовании, все же лучше, чем какое-то там устаревшее хранилище. Но последнее – объект уже других размышлений, и Керт отложил данный пунктик в воображаемую папку «Важное». Глаза монополиста загорелись, и свет этот являлся отблеском горящей в голове очередной безумной идеи; и на изменение лица, на странную, непривычную молчаливость Керта, погруженного в свои мысли, занявшегося отыскиванием приятных для себя похвальный слов, обратили внимание все, и раздраженная, напряженная Логан, и Роберт, немного уставший от всей этой суеты, производимой призраками прошлого в комнате, недовольный невозможностью продолжить свою работу, и Гений, которому надоело вызывать новые картины из головы Мэрригана. Керт, отвесив шутовской поклон всему тому хаосу, что был устроен из-за него, посмотрел внимательно и почти серьезно в глаза Роберту:

- Я передумал брать Логан замуж, - со счастливой улыбкой идиота вымолвил Шмидт.  

Гений взмахнул руками, и его магия убрала из комнаты всех призраков, оставив в ней лишь живых людей – это действие отозвалось неприятным потрескиванием в голове и сильнейшей вибрацией в каждом персональном компьютере присутствующих здесь. Комната показалась неожиданно пустой, заброшенной, нежилой – призраки создавали в ней иллюзию жизни и движения, а люди уже успели к ним привыкнуть.   

- Но еще недавно ты хотел это сделать! – возразил Роберт, проходя через комнату к своему, почти что готовому, роботу, продолжая свою работу, но не выпуская из рук револьвера.

Ну как, как же объяснить этому тупому человеку (пускай он и являлся его Богом, а Керт – его Адамом), что теперь Шмидт не видел смысла в установлении постоянного контроля над Логан – она во всей этой истории с террористами играла не совсем главную роль, а делать своей женой Киллиана (вот уж кто главный виновник во всех неудачах Керта и проблем с его компанией!) не разрешает государство? Ну как объяснить то, что желание жениться захватило его только на короткий промежуток времени – и теперь прошло? Ну как объяснить Роберту, что эта бредовая идея была еще одним тараканом в голове, необыкновенно живучим по сравнению с другими особями (других в свое время одолевали новые, хорошие мысли), которого не сумел оттуда выдуть ветер, бушевавший там же? Шмидт подумал, подумал недолго, и пришел к выводу, что лучше ничего не объяснять, а уйти из красного особняка как можно быстрее (правда, он все же допускал возможность заглянуть по пути к какому-нибудь падшему, но соблазнительному созданию, за встречу с которым заплатил деньги).

- И все же, Керт? Что такого творится в твоей голове, что и речь твоя наполнена странными оборотами, и фразы какие-то необдуманные, и мысли незрелые? Что случилось, а? Я тебя не таким создавал… когда-то ты был лучше… - грустно промолвил Роберт, прекращая крутить гайки. Логан посмотрела на отца, потом на Шмидта, и увидела то, что она запомнила потом на всю жизнь.

Глаза… Какие были у Роберта глаза! В них было столько отеческой заботы, в них было столько сожаления, сострадания к Керту, что Логан неожиданно почувствовала себя ненужной. Никто и никогда (кроме Гения) не знал мыслей Роберта, и, разумеется, никто не мог догадаться, что Мэрриган полюбил свое творение гораздо сильнее своей дочери – ибо Логан, хоть он и изменил ее при помощи «Гармонии», все же сохранила в себе ту суть, основу души, которую он не всегда любил, но Шмидт стал для него тем экспериментом по созданию идеального человека, на который он возлагал определенные надежды, и Роберт все еще ждал, пока блудный сын вернется к нему, одумается, исправив все свои жизненные ошибки. Женщина почувствовала неприятный осадок после этого укоризненного отцовского взгляда, направленного не на нее, а на врага ее семьи, точно тот был сыном Роберта. Отвернулась, стоически задерживая слезы. Выглянула в окно, чтобы хоть как-то отвлечься от сильнейшей боли в груди, причинённой этим странным оружием – чувствами к другому человеку. За окном полыхал Нижний Город, олицетворение ада, куда скоро, вероятно, отправятся жить Логан и Роберт – денег едва хватало, чтобы содержать бордель, что уж говорить о нормальном существовании! К краю обрыва, спустя столько минут после первых прогремевших взрывов, бежали многочисленные родственники, друзья и приятели монополистов, не найдя себе другого развлечения, кроме как смотреть на чужую беду, на сотворенный Гением и его приспешниками хаос – но не шли к обрыву сами монополисты: те продолжали сидеть в своих домах, имея другие, более важные занятия. Видя смеющихся, совершенно счастливых зрителей – жителей Верхнего Города, видя зарево десятков пожаров, превративших ночь в день, прекрасно осознавая, что сейчас горит, уничтожается наследие Роберта, то, что по праву должно принадлежать Логан, чувствуя на своем теле грязь этого растерзанного мира, что проник в эту комнатушку, не видя выхода из сложившейся жизненной ситуации, ощущая свое одиночество во вселенной, женщина не смогла сдержаться, и рухнула на кровать, уткнувшись лицом в подушку, громко зарыдав.

- Иди прочь, Керт, пока я тебя не убил, - медленно, с расстановкой произнес Роберт, прицеливаясь в голову Шмидта.

Тот в притворном ужасе закрыл глаза руками.

- Убьешь…любя? – громко выдохнул тот, безумно улыбаясь с обаянием Чеширского Кота.  

- Если потребуется, то да. Переступлю через себя. Иди, пока не поздно.

Роберт, понимая, что необходимо проявить к Логан хоть какую-то заботливость, подошел к кровати и провел ладонью по ее спутанным огненно-рыжим волосам. От рыданий содрогалось тело, голова металась по подушке, и было полное ощущение, что в комнате, на смятой, грязной постели разгорался маленький костер – настолько яркими были волосы женщины; костер этот, казалось, был способен отчистить этот мир от всего скверного, что накопилось в нем после того, как бог отправил Адама и Еву жить на землю, изгнав из Рая. Но ласки женщина не принимала: ее рыдания усиливались с каждым прикосновением Роберта к ней и позже переросли в истерику.

- Ты еще здесь? – грозно окрикнул Керта Роберт, не оборачиваясь, чувствуя его присутствие.

- Эй, Роберт! Я, вообще-то, помимо моего предложения, едва не ставшим моей ошибкой, пришел сюда не для того, чтобы уходить по первому твоему требованию! Когда-то здесь располагалась организация «Механические рыцари», и, насколько я знаю, она до сих пор работает, даже несмотря на официальное закрытие – иначе для кого все эти роботы, которые, в общем-то, уже устарели?

- Закрытие? – неподдельно удивился Роберт, широко раскрыв глаза. Логан, если и слышала речь Керта, что было маловероятно, никак на это не отреагировала, в том числе и со своим замечанием по поводу того, что о закрытии она сказала одному лишь Киллиану, с которым, как известно, Шмидт враждует. Предположить, что Керт мог узнать об этом от Беннета, было невозможно, но также невозможным казалось то, что монополист узнал об этом от самой Логан – выслушав ее саму или установив тут подслушивающие устройства. Роберт впервые с начала разговора осмотрел комнату на предмет подозрительных предметов, так или иначе указывающих на подслушивающее устройство (или в поисках таблички «Оно спрятано здесь!»), но разобраться в существующем хаосе, что здесь было раньше, а что появилось после прихода Шмидта, не представлялось возможным.

- Ну, да… - пожав плечами, согласился Шмидт. - Роберт, дочь говорит тебе не все о себе и своей деятельности! Ух, что я про нее знаю! Но это пусть останется на потом, пусть этот компромат окончательно разорит вашу семейку. А я пришел сюда за роботом. Только мне не нужен робот-рабочий, те, что обычно работают в шахтах и в охране – я хочу летающего робота, послушного, быстрого, мощного…жестокого.

- Тебе нужен Ангел. Модель под кодовым названием «Ангел-361», прекрасного робота, хорошо исполняющего роль летающего воина. Его еще называют Синей Смертью, тебе знакомо это название?

- Слишком хорошо знакомо – я ведь когда-то работал с тобой… - отчего-то грустно согласился Шмидт. - Я знаю, чего я хочу, знаю, на что соглашаюсь, и – Роберт, если тебя интересует денежный вопрос – я в состоянии заплатить за робота. Мне как раз нужен летающий воин. Как раз. Пришли мне его в мой особняк посылкой, курьером доставь, но будет лучше, чтобы он сам прилетел ко мне. Так я проверю его работоспособность…

Роберт, отвлекшись от Керта, легонько потряс Логан за плечо:

- Хватит, прошу тебя. Перестань. – В голове отца не слышалось заботы – ничего не слышалось, никаких эмоций, точно человека в тот момент подменили самым настоящим роботом, одним из тех, что семья Мэрриган прежде производила в огромном количестве. Он сказал это таким будничным голосом, точно то, что творилось в душе Логан, не особо его интересовало, хотя это было не совсем так – интересовало, да, но гораздо меньше, чем то, что происходило с Кертом. – Вставай, у нас еще много работы… Логан… Прекрати ты это…

Грязный, серый, мертвый мир сомкнулся над головой Логан с этими последними словами отца.

Керт, опять поклонившись, вышел в коридор, кинув последний, презрительный взгляд на стоящего возле окна Гения. Роберт, услышав звук закрывшейся двери, внимательно посмотрел на то место, где недавно стоял Шмидт, отыскивая тайные или явные следы человека, подтверждающие, что он только что был здесь и не являлся коллективной галлюцинацией. Но ничего не отыскивалось, никаких следов; творение Роберта, пришедшее сюда, когда ему что-то понадобилось от творца, пришедшее, дабы взглянуть в лицо своего создателя, опять отвернулось от него, получив необходимое, уйдя куда-то прочь, в бездуховный грешный мир. И бог ничуть не обиделся, видя поведение своего ребенка – бог все равно любил всех своих детей, хотя и имел привычку выделять среди них особенно любимых.  

Киллиан теперь получал удовольствие от всех дней, проведенных в таких непростых, но безумно увлекательных заботах о хранилище. Народ стабильно шел к нему; как Беннет понял, читая ежедневные свои газеты, приносимые торговцем с угла (разумеется, бесплатно), все это (успех, невиданная доселе популярность, много другое) могло продолжаться до бесконечности, и закончиться могло только тогда, когда Керт Шмидт соизволит выделить огромную сумму денег на полный ремонт всех частей системы редактирования – но все понимали, что это невозможно, отчего бесконечность процветания хранилища была очевидным фактом. Главное, Киллиан понимал, что от его грамотных решений зависит слишком уж многое, и теперь он не выходил из своей комнаты-кабинета-уборной, пока план на день не был составлен. План теперь служил основой всей его деятельности, и он приучал точно такие же планы составлять всех – и дикарей, которые ими уже не являлись, и людей, которые хотели улучшить свою душу. План помогал жить, план дарил ощущение стабильности – и Беннет действительно осознавал, что в его жизни наступило что-то, очень на нее (то есть на стабильность) похожее. В этом были свои преимущества: ничего противозаконного, чтобы заработать себе на кусок хлеба, придумывать не надо было, никто на Киллиана не покушался, никто не пытался его сжечь за некоторые речи (святым позволялось говорить и делать все!), не приходилось куда-то убегать, прятаться, чего-то бояться, не приходилось ночевать под открытым небом, не зная, что может быть завтра. Была хорошая работа, был стабильный заработок, Киллиана окружали приятные, в общем-то, люди, которых он более не боялся, которым доверял, как себе – что может быть лучше?

Конечно, часть натуры Беннета, та самая, что еще не отказалась от своего уличного прошлого, от свободы, реальной и мнимой, от духа приключений, которым были пропитаны его дни, от ощущения опасности, постоянно зависающей над головой, вызывающей выброс адреналина, от постоянной мозговой деятельности, направленной на придумывание новых способов отобрать деньги у наивных горожан, протестовала против спокойствия, уюта, комфорта, но… Киллиан постоянно искал минусы и плюсы в своей прежней жизни, недостатки жизни нынешней, и понимал, что гораздо правильнее жить так, как он живет сейчас. Хотелось бежать, да. Хотелось скрываться. Хотелось что-то делать и придумывать. Но все это, скорее всего, было делом многолетней привычки. Какой смысл был в той жизни, если он просто выживал, когда с успехом, а когда нет? А теперь же он жил, жил так, как подобало настоящему сыну градоначальника, жил достаточно богато, что, впрочем, не могло изменить сущность Беннета. Его многоликость душевную при отсутствии многоликости физической. Его противоречивость. Киллиан боролся с собой, но эти регулярные войны, что происходили у него в душе, никто не мог видеть – для людей он по-прежнему оставался тем же ярким, сияющим, харизматичным святым, уверенным в себе, в завтрашнем дне.

Бежать?

Или остаться здесь?

Обидеться на ограничение свободы и правила?

Или принять их, включившись в игру, навязанную Лейтоном?

Вечные вопросы… Неутихающая душевная борьба…

Киллиан, принимая солнечные ванны, прижавшись к желтой стенке хранилища, напряженно раздумывал о своей судьбе, пока не вспомнил, что у него в прошлой жизни осталась приличная, накопленная долгим и честным трудом сумма денег, спрятанная в одной из заброшенных шахт. Глаза Беннета расширились от ужаса, в груди что-то напряглось и упало вниз, по спине побежали мурашки – если бы он полностью и официально, со всеми соответствующими документами и подписями, в рабочем кабинете тирана отказался от своего прошлого, эти деньги пришлось бы отдавать Лейтону, чтобы тот вернул их жертвам многоликого – или, что еще хуже, отдал бы нуждающимся. Его деньги – и каким-то там людям!

«В новую жизнь – с чистой совестью», так бы сказал градоначальник.

«Убьем же себя прежнего, все то, что было раньше, чтобы освободить дорогу новому», - так тоже любил поговаривать Лейтон, но это больше звучало как революционный призыв. В общем, если бы Киллиан принял эту свою «новую жизнь» как данность, а не как навязанную необходимость, пришлось бы выдавать все свои тайники. Это совершенно не нравилось всем частям конфликтной личности Беннета. Это было то, что могло объединить даже давних врагов. Это удерживало Беннета от того, чтобы кинуться с головой в богатство и безопасность.

Светило солнце. На небе не было ни облачка, и свет нещадно палил землю, плавил асфальт, растворял в себе людей, каждого заставлял желать только одного – воды. Нижний Город, распластавшийся возле отвесных высоких скал, сероватые многоэтажные дома, прилипшие к скалам, к маленьким горизонтальным площадкам, которые были вырублены в темном, потемневшем от времени камне древних, сильно разрушенных гор, маленькие усталые человечки, снующие туда-сюда по улицам города, дети, не отходящие от неглубокой, но бурной горной речки, разделяющей местность на две части - все, что видел в данный момент Беннета, казалось опаленным солнечными лучами. Все будто бы стремилось куда-то спрятаться, но спрятаться по той или иной причине не могло, и приходилось всему Нижнему Городу терпеть эту жуткую огненную пытку.

Ветра не было. Воздух казался таким густым, что его можно было резать ножом. Люди двигались куда-нибудь замедленно, с трудом, будто бы встречая чудовищное сопротивление, будто бы увязнув в несуществующем кленовом сиропе, как мухи, но отчаянно стремясь из него выбраться. Но внимание Беннета привлек единственный человек в этом душном дне, что шагал вперед без какого-либо промедления, целеустремленно сокращая расстояние, как бы рассекая впереди себя воздух невидимым ножом, - или воздух сам разжижался, соприкасаясь с необыкновенной энергетикой этой личности.

Логан Мэрриган. Земля должна была дрожать от каждого ее уверенного, твёрдого шага, а сама она, производящая впечатление настоящей железной леди, должна была громыхать и поскрипывать металлическими суставами во время движения и соприкосновения с асфальтом. Но она шагала совершенно бесшумно, даже несмотря на свою металлическую ногу, что делала ее походку немного неуклюжей, наклоняла ее тело на одну сторону, а ее металлическая рука, полностью заменяющая биологическую конечность, не скрипела, вообще не двигалась при ходьбе, точно вопросы равновесия во время движения Логан совершенно не волновали. («Равновесие? Кому нужно это равновесие?») Не двигалась и живая рука. Все это и другие детали, замеченные за доли секунды Киллианом, производили в совокупности странное впечатление, создавали какой-то склеенный образ этой женщины  – основательность, горделивость, величественность в осанке, печать усталости, лежащая на лице, надменность в слабом движении бровей, совершенная неподвижность рук, что выдавало ее слабохарактерность, какая-то странная походка, из-за чего Логан иногда напоминала пьяного моряка, злой, дикий взгляд, костер рыжих волос, толпа роботов – десяток копий Отема, бесшумно вышагивающих за ее спиной, будто свита какой-то забытой всеми королевы…

И еще она много курила. Чудовищно много. Дымила во время каждого своего шага, оставляя за своей спиной клубы дыма, и за время своего шествия до хранилища она нервно выкурила несколько сигарет. Киллиан не смог подсчитать точно, сколько, сбился еще на пятой – в то время Логан еще шагала внизу улицы, находясь около достаточно крутого подъема в гору. Она из-за протеза кренилась на одну сторону, по этой причине дым постоянно летел за спину через одно плечо, точно где-то там находилась выхлопная труба, и из-за этого казалось, что Мэрриган – киборг девятнадцатого века, когда еще в ходу были паровые технологии.

Когда Мэрриган подошла к Киллиану, он заметил, что жестокое солнце не пощадило и ее: в темном, тесном, длинном, неудобном платье, поверх которого еще и был туго затянут корсет, Логан явно было слишком жарко, и она то и дело хватала себя за ворот своей живой рукой (механической она как-то неохотно пользовалась – явно не привыкла к ней) и дергала его, надеясь, что свежий воздух попадет на раскаленную кожу и принесет хотя бы немного облегчения. Беннет бы с радостью предложил бы ей надеть что-нибудь другое (правда, с условием, что новое платье он даст только после того, как Логан разденется в его комнате-кабинете-уборной, чтобы совершить известный всем акт физической близости), но, вспомнив о том, что натура женщины – вовсе не «распутническая», а вполне себе добропорядочная, быстро изгнал подобные мысли из своей головы, обрекая, тем самым, женщину на вечные страдания от жары.

- А, это вы! Вы, как всегда, выглядите столь же очаровательно, как и первые паровозы, - сделал комплимент Киллиан, поклонившись.

- А вы все такой же хам. Некоторые люди не меняются совершенно… - раздраженно парировала Логан, стряхивая на землю пепел.

- Это ведь вы и себя имели в виду, да?

В душе женщины что-то шевельнулось, что-то, похожее на подозрение. Складывалось впечатление, что подслушивающие и подсматривающие устройства были установлены в ее комнате не только Кертом, но и Киллианом. Иначе откуда он мог знать, или догадаться, с чем связано мироощущение Логан, чтобы задать столь точный вопрос?

- А какая вам разница?

- О, нет, никакой, вы правы. Это ведь ваша жизнь, а у нас в стране, вроде бы, закон действует о личной жизни… А я смотрю, на мои советы вы тоже никак не отреагировали, посчитав, что до этого мне нет дела – нет «никакой разницы». Руку-то вам заменили, хотя ранее ее еще можно было бы попытаться спасти, а курить вы меньше не стали – отчего слегка пожелтели, приобретя оттенок старой бумаги. Что ж, в этом есть особое очарование… Да, шарм веков ушедших, в особенности, века девятнадцатого. Женщина-киборг, женщина, которую не заботит свое здоровье и здоровье окружающих, женщина, которая год от года становится все более прекрасной, более желтой, сморщенной, иссушенной, женщина, отнимающая у себя годы и здоровые органы целенаправленно, чтобы потом заменить все части своего тела на механические, чтобы жить…вечно! Вечно, как живут и до сих пор некоторые паровые машины. Например, поезда для шахтеров…

Каким же идиотом был этот Киллиан! Откуда он мог знать всего, что происходило в их семье? Откуда он мог знать про их финансовое положение? Килли, ты никогда не жил в красном особняке рядом с изобретателем Робертом, ты никогда не получал травму руки, тебе никогда не приходилось ждать того момента, пока руку можно будет отнять полностью (но не кисть ее, или часть предплечья, или иное поврежденное место – таких деталей у Роберта не было и придумывать он их не собирался – механическим рыцарям было проще заменить руку целиком, не начиная мелкого ремонта, так как это было дешевле), дабы поменять ее на конечность робота, сразу готовую к эксплуатации. Ты никогда не встречал таких проблем, какие сейчас имею я – проблемы неразрешимые, вечные, медленно убивающие меня и мое достоинство. Ты – это ты, ты здесь, у тебя своя жизнь, относительно нормальная (деньги есть, спокойствие есть, слава есть – что еще надо для счастья?), у тебя отец – градоначальник Лейтон… У тебя нет причин, чтобы нервничать, чтобы начать успокаивать себя курением, потому что слова в таких ситуациях уже не помогают, потому что они – пустой звук, растерявший некогда свою былую силу.

Что ты вообще обо мне знаешь? И отчего ты лезешь в мою жизнь?

Женщина, успокоив бушевавшую в душе бурю, указала механической рукой на строй одинаковых, блестящих новеньким металлом роботов с красными огоньками одинаковых равнодушных глаз.

- Ваши роботы. Забирайте их. Все они отлично работают, уже проверены в деле, и все, как я вам и обещала, имеют прекрасный характер.

- А вы знаете, - промолвил Киллиан после некоторого молчания, - роботы мне уже не нужны…

- Как? – удивилась женщина, отходя от Беннета на шаг. – Неужели и вам…тоже они не нужны?

- Что значит «тоже»? – неприятно поморщившись, спросил Киллиан. – Необходимость в них пропала сразу после того, как я осознал, что в диких нет ничего плохого. Они адекватные люди, совсем не безумные, а теперь еще и прекрасные помощники, работающие на благо народа – вы знаете, что после их прихода в город количество человек, отредактировавших себя до состояния животных, сократилось до минимума – их теперь не более десяти за одну неделю? Дикие оказались совсем не такими, какими я их себе представлял, и роботы мне для защиты своей персоны теперь не нужны. А что необходимо делать с никому не нужными роботами? Они либо сами себя выкупают (на что я надеюсь), либо остаются у хозяина, выполняя его поручения до тех пор, пока не сломаются, пока не настанет пора переплавлять их на что-нибудь более полезное, - например, скрепки. В принципе, вы можете роботов оставить здесь, но я не обижусь, если вы их заберете с собой.

- Нет! Они ваши! – нервно взвизгнула женщина, оборачиваясь к строю одинаковых механических рыцарей. Складывалось ощущение, что если бы Логан провела бы еще один день рядом с этими роботами, она бы сошла с ума, поэтому она сейчас так стремилась поскорее от них избавиться. – А возвращаясь к моему высказыванию, слово «тоже» означало то, что теперь в ходу новые технологии, роботы-образы, роботы, состоящие из сжатого воздуха, роботы, способные принимать любую форму по желанию хозяина. Эти достаточно прибыльные для кого-то технологии, не требующие ресурсов, убили целую отрасль производства слуг человечества…

- Чтобы пришло что-то новое, необходимо, чтобы старое покинуло свое место. Умерло. Исчезло, - назидательно проговорил Киллиан, поднимая палец вверх, повторяя в общих чертах суть любимой фразы Лейтона. - Эх, ладно, - махнул рукой Беннет, попытавшись обаятельно улыбнуться, но не Логан, а строю безмолвных, грозных, мощных роботов, надеясь, что они проявят к нему благорасположение. Но тех простыми улыбками нельзя было пронять, и Киллиан, послав в их сторону еще несколько вариантов добрых выражений лица, которые раз от раза становились все страшнее и хищнее, уверился, что роботы, вероятно, не работают, и сломаться они могли именно сейчас, встретившись лицом к лицу с Беннетом. Что, впрочем, всегда происходило с тем, с чем Киллиану приходилось сталкиваться. И Беннет, надеясь расшевелить своих новых работников, а, вернее, найти подтверждение того, что они не могли сломаться от одного лишь взгляда многоликого на них, громко сказал им, указывая на отвесную скалу, что вырастала из земли за его спиной: - Э, товарищи, роботы, создания или как вас там! Рыцари, в общем… Скалу видите? Заберитесь на нее, а? Я в Верхнем Городе забыл свою сумку.

И роботы отреагировали мгновенно. Сомкнули строй плотнее, точно увидели перед собой злейшего врага (Киллиан догадывался, кто в одночасье стал для них врагом), повернули головы на маленького, ничтожного Беннета, и многоликий почувствовал, как десятки глаз его сканируют, пронзая тело рентгеновскими лучами, разыскивая то, что до сих удавалось найти мало кому во время общения с начальником хранилища – разум, или, хотя бы, признаки его наличия. Громыхнув руками, ногами, вытягиваясь с неимоверным жестяным грохотом (хотя до этого воины демонстрировали умение передвигаться и что-либо делать абсолютно бесшумно), роботы дружно отчеканили следующее, точно именно эти слова стояли у них в списке «фраз и ответов на все случаи жизни» на первом месте:

- Мы не обязаны делать что-либо, что связано с риском для нашей жизни! Мы не обязаны выполнять действия, которые не имеют никакой цели!

- И это вы называете «прекрасный характер»? – чувствуя себя в одном из тех состояний, что другие люди могли бы назвать «пора бежать как можно дальше от него», Киллиан, глубоко вздохнув, мотнул головой в сторону механических рыцарей. Рукой он дотронулся до своего лица, особенно долго задержавшись около глаз и носа, зацепившись за них пальцами. – И как же это они должны выполнять мои приказы, когда они не желают даже сходить за моей сумкой! А ведь она, между прочим, мне очень нужна!

Логан усмехнулась:

- Они всегда могут отличить правду ото лжи. Нет у вас в Верхнем Городе забытой сумки. У вас нет сумки вообще. Вы не умеете врать совершенно; не нужно быть роботом, чтобы по некоторым признакам определить, что вы говорите неправду. Вы отводите взгляд в сторону. Почесываете переносицу. Еще некоторые детали – перечислить их все?

Рука Киллиана вновь потянулась к предательски зачесавшемуся носу.

- Черт бы вас побрал! Вас и вашу наблюдательность! – зло бросил Беннет, борясь с желанием почесать переносицу, отвернуться, сказать что-то очень плохое и непременно нецензурное, что мгновенно оповестило бы всех прохожих о его внутреннем состоянии и недовольстве. Никто, никто, кроме самого Беннета, не имеет права говорить о нем как о лжеце!

- Вы никогда не изменитесь, - заметила Логан. – А, да, кстати, у вас еще есть желание провести со мной несколько приятных часов? Вы же, помнится мне, находясь в моем доме, пытались заманивать меня к себе, и я могу догадаться, с какой целью. Все вы одинаковые, мужчины, - презрительно закончила Мэрриган, отворачиваясь от ошарашенного Киллиана, который все еще не мог поверить, что у Логан нет при себе устройства, читающего его мысли. Откуда она все знает?

За спиной Беннета, широко распахнув огромную дверь главного входа хранилища, громыхнув руками и ногами, выросли Отем и Готтфрид, держащиеся за руки, смотрящие друг на друга, сияющие от счастья и попадающих на них солнечных лучей, мало что не улыбающиеся, едва не исказившие для этого правильные черты своих лиц (а вернее, железного шлема и человеческого лица), - роботы, которые за короткий промежуток времени успели подружиться. Это было невозможно между настоящими роботами (Кодекс действовал всегда), но это произошло между истинным механическим рыцарем и наполовину человеком, наполовину роботом, что ломало нерушимые, вечные правила и заповеди создателей этого невидимого документа. Никто не мог понять, отчего Готтфрид, ощущающий себя в большей степени роботом, мог позволить себе общение с другим рыцарем, себе подобным, отчего он переступил через себя, свою сущность, свое мироощущение, но языческий идол, похоже, не хотел искать смысла всего происходящего с ним, не желал признаться себе в том, что к Отему возникла настоящая привязанность, в чем-то сходная с любовью. Это было слишком уж неправильно, это разрушало всю целостную картину мира, но Готтфрида не волновало, что о нем могут подумать другие роботы или люди – главное, что им с Отемом было хорошо (и без громкий признаний в этом, в том числе себе, Отему и окружающему миру), и что эта механическая любовь двух однополых существ была взаимной (и без каких-либо других жестов, показывающих это, кроме целомудренного держания руки другого). Идол сиял от счастья, тучи, молнии, буря в его взгляде куда-то исчезли, и теперь из глубины души его светил солнечный свет, такой спокойный, такой ласковый, такой приятный, что было признаком невиданного доселе довольства собой и миром.

- Опа… - только и промолвил Киллиан, отчего-то чувствуя странную пустоту, обволакивающую его. Позже он понял, чем это ощущение было вызвано: когда встретились две сильнейших энергетики, противоположных по своей направленности (боевой робот и мирный «человек»), то они, находясь рядом в течение достаточно долгого времени, нейтрализовали себя, сняв с Готтфрида невидимые путы, что так мешали ему жить. Это было настоящим ощущением свободы, той самой, что ему так не хватало, - от этого и счастье появилось во взгляде идола, в выражении его лица. От этого, как подумал Беннет, и могла развиться и привязанность: Готтфрид только рядом с Отемом мог ощущать себя полноценным человеком, а Отем… что ж, вероятно, у него была своя причина не отходить от идола ни на шаг.

- О, старые знакомые! Робот, служащий Лейтону – кажется, по имени Отем… А ты кто? Готтфрид, да? Я не могу помнить всех…

- Все верно, мэм, - проревел Готтфрид, хватая сильнее своего «возлюбленного» за руку, точно неведомые злые силы могли набраться такой наглости, как попробовать совершить невозможное и отобрать у идола его «вторую половинку», не зная даже толком, зачем она может им понадобиться. – Я Готтфрид, мэм. Вы, как всегда, не забываете ничего важного.

- Да, я помню, как тебя собирала… А разве ваш этот Кодекс уже не действует? Иначе почему вы…вместе?

Киллиан понял, что сейчас может услышать сенсационное откровение одного из роботов, что может взорвать вселенную без Гения и его бомб. Или он не услышит практически ничего, зная словесную скупость Готтфрида и Отема во время выражения своих мыслей. В любом случае, Беннет был готов ко всему. Ему и самому было интересно, почему же все происходит так, а не иначе.

- Кодекс действует всегда, его никто не вправе отменить, - начал Отем, жестом призывая Готтфрида сохранять молчание. – Но есть несколько случаев, когда его правила, постановления, законы, заповеди можно обойти без ущерба для других роботов. Например, роботам разрешено прикасаться друг к другу, если они оба испытывают от этого удовольствие. Или если это имеет определённые преимущества. То, что происходит между нами, можно назвать сотрудничеством. Союзом. Симбиозом. Готтфриду важнее чувствовать себя комфортно, находясь рядом со мной – так пусть он не отходит от меня, если ему это так важно. Мне же сейчас необходимо общение с людьми, но из-за энергетики, отчего-то данной создателями всем роботам, - после этих слов Логан заметно покраснела от смущения (ведь она и сама до конца не понимала, зачем Роберт всем роботам давал такую ауру), - я не могу это сделать так, как надо: люди меня боятся, не желают идти на контакт.

- А, вот почему ты ходишь рядом с Готтфридом… Ты собрался стать человеком, надеешься понять нас, людей, но тебе мешает это сделать твоя сущность, и, имея Готтфрида в качестве своего нейтрализатора, ты успешно выполняешь задуманное? – Киллиан, ошеломленный своей догадкой, кинулся к Логан, закрывая ей рот, не давая ее словам, наверняка точно таким же, вырваться наружу, вырваться первыми: Киллиан не любил быть «вторым», когда дело касалось таких вот жизненных открытий. Мэрриган, пахнущая дымом, вблизи выглядевшая иссушенной годами старухой со слегка желтоватой кожей, отчаянно сопротивлялась Киллиану, и сквозь пальцы напавшего многоликого то и дело вылетали разнообразные неприятные характеристики Беннета.

- Все верно, сэр, - подтвердил Отем, шагая вперед, к Логан и Киллиану. Он, как это уже бывало ранее, привычным жестом схватил одной рукой Беннета, второй Мэрриган, и, подняв их на уровне своей головы, хорошенько встряхнул, не давая людям продолжить выяснение своих отношений. Разумеется, те не могли вернуться к своему увлекательному занятию, так как они были заняты только одним – сохранением своей головы на плечах, которая при каждом встряхивании могла случайно отвалиться.

После того, как все дурные мысли из голов людей были вытрясены, а мысли хорошие перемешались, разбились, превратились во что-то не совсем приятное, Отем опустил Логан и Беннета на землю, грозно глянул в глаза своего начальника, повернулся к Готтфриду, и, схватив того за руку с неописуемой нежностью, повел того в здание.

- Отем! – вскричал Киллиан, когда мир, нецелостный, дрожащий, разбившийся на множество хрустальных осколков, вновь стал обычным отражением нашей реальности. Он звал робота, не особо надеясь, что тот придет на зов, да и ни к чему ему это было, чтобы он возвращался, - Киллиан не мог себе признаться, что он до сих пор боялся этого робота, навязанного ему отцом. – Отем, гад! У тебя есть деньги, чтобы выкупаться от меня, твоего хозяина? Чтобы уходить от меня в столь непростое время? Отем! Выкупишься – найду тебя, даже если ты будешь в человеческом обличье, и старательно, очень старательно разломаю твой жесткий диск на мельчайшие кусочки, после чего эти кусочки перешлю посылкой в другую страну, оттуда их  отправят ракетой на ближайшую планету, чтобы там твоя личность навсегда пропала!

- Вы жестокий человек, и даже по отношению к роботам, - отметила Логан, после чего, прихрамывая на одну ногу, относительно бодрым шагом направилась вниз по крутой дороге, прочь от хранилища. Киллиан, задушив в себе всю неприязнь, что периодически возникала у него к Мэрриган как к личности (к ней, как к женщине, особи женского пола, самке, он не имел никаких претензий и все ещё мечтал затащить ее в постель), двинулся рядом с ней, пытаясь взять женщину-киборга за механическую руку. Логан не давалась, неловко убирала руку от Киллиана, отворачивалась от него с таким выражением лица, точно съела в тот момент какую-то гадость, которую подсунул ей сам многоликий, однако потом, из-за жары, нещадно палящего солнца, жажды, тесного платья, докучавших насекомых и не менее назойливого Беннета Мэрриган все же сдалась, опустила руку, за которую начальник хранилища тотчас с готовностью схватился, как утопающий хватается за любую соломку.

Шли молча. Шли медленно, шли долго, до самой станции канатных дорог.

Шли, держась за руки. Чувствуя спокойствие. Чувствуя странное единение, возникшее в тот самый момент, когда встретились возле хранилища две неизменные души.

Чувствуя, что вселенское одиночество и непонимание со стороны бесчувственного мира ненадолго их покинуло.

- Дикие!!!

Сказал это кто-то один, но эффект превзошел все ожидания: человек будто бы бросил в людское море камень паники, заставив его волноваться, дрожать, перемещаться. Слова, автора которых никто не мог найти, разлетелись в одно мгновение по всем улицам, переулкам, подъездам, квартирам, залетели в каждую комнату, в каждую щель, потревожили вековую пыль и паутину спокойствия и безмятежности жизни граждан. Люди встрепенулись, открыли глаза будто бы со сна, хотя самом деле никто из них в такое время не спал, почувствовали благодаря проснувшимся первобытным инстинктам, что не заглушили в них никакие блага цивилизации, опасность, подошли в едином порыве к окнам, выглянули на улицу, а иные даже вышли на широкие, опаленные полуденным солнцем улицы. И они увидели то, что могло запомниться им навсегда. То, от чего они уже успели отвыкнуть, то, о чем они уже успели изменить свое мнение, то, что с недавних пор оказалось совсем другим, когда мишура и прочая шелуха, скрывающая реальность, была снята. Киллиан, этот святой, сделал многое для всего города: его заслуга была и в том, что дикие после нескольких удачных «реформ» хранилища и системы обслуживания граждан были показаны реальными людьми, такими, какими были, а позднее им еще и была возвращена личность, благодаря чему они стали неплохими гражданами огромного города – настоящие чудеса, начавшие этот мир переворачивать, наверняка сумевшие бы его изменить к лучшему.

Но…

- Дикие! Здесь дикие!  

Теперь настало время изменить измененное. Так решили какие-то высшие силы, которых не существует, или какой-то вполне земной деятель, не желающий мириться с присутствием на этой планете представителя божественных сил – с Киллианом и его деятельностью. Его чудесами.

Как один камушек, катящийся по склону горы, способен вызвать обвал, так и паника людей за несколько минут переросла во что-то дикое, страшное, безумное. Она усилилась во много раз, она заполнила каждую душу до краев, она заставляла людей бессмысленно метаться туда-сюда, вызывая хаос, создавая благоприятную обстановку для массовых погромов (не имеющих смысла), для жестокости, убийств, расправы над кем-нибудь, прикрывая все это неожиданным набегом диких на город, хотя никакого набега диких еще и не было в помине - никого совершенно не волновал тот факт, что никто из вышедших на улицы безумцев не видал ни одного нападающего. Паника, которая была вызвана чьей-то излишней наблюдательностью, способностью видеть невидимое, уже пустила глубокие корни в людях, не желая их отпускать даже несмотря на кажущееся спокойствие обстановки, и она была кому-то очень выгодна, например, мародерам, которые не упустят своего во время подобных событий, которые дополнительно подливали масло в огонь своими словами и действиями.  

Они пришли. Дикари. Несколько позже, чем об этом кричал неизвестный паникер, «разрекламировавший» их прибытие как нечто пугающее, неординарное, ужасающее по своим масштабам, но все же пришли. Они появились со стороны долины, по которой протекала горная река, со стороны запада, и они, многотысячное иго, несущее беспорядок, смерть, пришли не без некоторой эффектности, принеся с собой грозовые тучи, яростно ощетинившиеся ослепляющими молниями, вспыхивающими у них за спинами отражениями тысяч пожаров, разрушений, убийств - дикари в те мгновения были олицетворением того, чем они всегда казались в глазах людей, много долгих лет, еще до «реформ» Киллиана. Они посыпались вниз с почти отвесных склонов гор, как песчинки, превращаясь по ходу движения, слияния, соединения в смертоносный поток, обвал, оползень, и когда это организованное (что удивительно!) движение с шумом, гамом, громкими криками, нецензурными выражениями добралось до границы города, когда эти люди, плохонько одетые, но вооруженные самыми последними новинками в мире оружия, докатились до жилых и торговых кварталов, до убегающих прочь людей, паника горожан превратилась во что-то большее. Она стала Паникой. Огромной, живой, цепкой, всеохватной, жуткой и страшной Паникой.

Раздался гром. Зловеще сверкнула молния, осветив черное иго, скрыв на мгновение злобные выражения их лиц, точно это могло как-то улучшить первое впечатление от многотысячной толпы.

Бах! Тра-та-та!

Первые выстрелы сотрясли мир, разорвали липкую атмосферу душного дня, разбили окна в нескольких квартирах, заставили людей кричать, у кого-то вызвали громкий плач, крик боли, переросший в дикий, звериный рев – шальной пулей задело тело.

Тра-та-та!

Один из многотысячной толпы упал, убегая от преследователей, запнувшись о некстати выросший на пути бордюр, когда обернулся, дабы посмотреть назад. Озверевшая от страха толпа горожан мчалась к горам, не обращая внимание на падающих своих соседей, друзей, родственников, на детей, родителей, бабушек-дедушек, бросив всех, кто был слабым в этой борьбе за выживание, внизу. Бросили и этого безымянного человека. В его взгляде читалось смятение, но вскоре оно сменилось тем бессмысленным выражением лица, которое может быть у человека, чья жизнь находится на волоске – это что-то было похоже на смирение, покорность обстоятельствам в ситуации, когда от человеческих сил, ранее считавшихся поистине неограниченными, ничего уже не зависит. Вокруг бежали люди, вокруг по раскаленному асфальту стучали пыльные сапоги, туфли, кроссовки, а иной раз мелькала и чья-то босая ступня: народ мчался вперед, не думая о том, как он сможет влезть на серые отвесные стены окружающих Нижний Город скал; главное для всех было не стоять на месте, а двигаться куда-либо, ведь движение в тот момент было синонимом жизни и безопасности. Человек, затоптанный, растерзанный своими же, почувствовав, что напор толпы несколько уменьшился, медленно оторвал дрожащие руки от окровавленного лица, чтобы увидеть еще более жуткую картину. Дикарей, мчавшихся на него. Целившихся в него из новеньких, блестящих черным металлом автоматов.

Это был конец.

Тра-та-та!

Ба-бах!

Разбились чьи-то окна. В нескольких местах вспыхнули пожары – горели многоквартирные белые дома, горели магазины, мастерские, горело все, что только может гореть. Столбы дыма взвились до небес, смешиваясь с приходящей грозой. На землю медленно падал белый пепел.   

Где-то кричал ребенок.

Гремел гром. Сверкали молнии. Грозовая туча медленно наползала на город.

Дикие не могли быть такими жестокими, подумали все без исключения, когда их взор только столкнулся с первыми безумцами из разношерстного войска. Дикие (всегда, и после возвращения им разума), хотя и немного по-другому воспринимали мир, жили по-другому, были другими, отличались от обычных людей, например, страстью к разноцветным, несочетающимся друг с другом предметам одежды или общими знаниями из курса «Как выжить при помощи небольшого количества мозгов, пары палочек и своих товарищей в пустыне», все же не имели желания убивать кого-либо без необходимости.  Старожилы вспомнили те набеги, которые якобы устраивали дикари на Нижний Город, вспомнили и то, что было всем навязано, что было заведомой ложью, красивой сказкой о диких племенах и борцах с ними, и, соединив две чужих «правды» в одну, получили следующую картину: хотя порой стычки с дикарями случались (на их территории), никто из ныне живущих людей не видал реальных ужасов, которые, по словам некоторых политиков, творили дикари. Открылись и другие подробности: например, то, что дикие никогда и никак не могли собираться в такие огромные войска (именно войска, по характеру передвижения людей было заметно, что дикари кому-то подчиняются), так как из-за своей безумности у них не хватало понятий о тактике, стратегии, о целесообразности таких объединений. Но…вероятно, всегда наступает такое момент, когда кто-то, какие-то люди или даже сами дикари доказывают обратное, делают невозможные вещи, и старые, такие прочные законы мироздания не выдерживают этого, начинают давать трещины.

Этим кем-то, в одночасье испортившим целостную картину мира, был, несомненно, талантливый полководец. Хаос, что он творил на огромной, разлинованной пыльными дорогами, отгороженной и перегороженной многочисленными серыми домами местности, казался организованным, потому что так, настолько правильно и грамотно управлять на расстоянии не мог никто. Все, начиная от убийств, грабежей, и заканчивая фразами, которые выкрикивали жестокие нападавшие, казалось плодом фантазии очень хорошего сценариста фильмов-катастроф, фильмов-триллеров, а все эти люди, движущиеся волнами, потоками, оползнями, обвалами и лавинами, вероятно, были очень хорошими актерами.

Дикие не могли быть такими, ими нельзя было управлять, и полководца у них быть не могло, и народ понял это только спустя время, спустя долгие годы, когда единственные выжившие, которые не сошли с ума после пережитого и не отредактировали себя потом до животного состояния, сидели в спокойствии, в безопасности, в заново отстроенных домах. Но там, непосредственно в гуще всех событий, в общей суматохе сложно было заметить некоторые отличия жутких воинов от настоящих дикарей, но и сложно, недопустимо, почти кощунственно было поверить, что на город мог напасть кто-то еще, кроме безумцев. Но сегодня историю вершил какой-то паникер, сегодня правду сомнительного качества принес какой-то никому не известный человек, сегодня он решил, на город напали именно они – дикие. И все поверили в это.

Тра-та-та!

Треск разбивающихся стекол. Женский крик.

Кровь…

Общество превратилось в стадо, дикое, неуправляемое, обезумевшее от бессмысленности и ужаса неожиданного нападения, а подгоняли его пастухи, дикари, вооруженных до зубов, гонящих толпу по долине, гонящих их к отвесным скалам, прямиком к смерти. Люди, добегая до серых, древних, молчаливых стен природного бастиона, пытались вкарабкаться наверх, на безопасное плато, хотя и понимали, что это невозможно, царапали ногтями бездушный камень, громко кричали и проклинали несуществующие высшие силы за такую кару небесную. Люди отталкивали других людей, и вскоре народ, облепивший скалы, слившийся в одну массу, более напоминал какой-то безумный барельеф на стене древнего храма. Тела, тела… Хаос…

Волна нападающих захлестнула народ. Столкнулись две силы, одна из которых до этого времени считалась слабоватой, а вторая была эталоном безопасности, защиты – вторая сила называлась городским народным ополчением. В критическую минуту о подобном никому не нужном мероприятии, как ополчение, благополучно забыли. В критическую минуту стало понятно, какая из сил на самом деле не подготовлена к стычкам и самым настоящим сражениям, а какая способна и горы снести. Способна, но такой цели у незримого полководца не было. Важнее было устроить мясорубку, устроить резню, устроить кровавый ад, уничтожить как можно большее число людей – женщин, стариков, детей, мужчин, любого возраста и социального статуса, вогнать оставшихся в живых в еще большую панику, неожиданно смилостивившись над ними, отпустив их прочь, отпустив их бежать в Верхний Город, под защиту Лейтона, этого мудрого бога, который в этот раз не сумел заметить, что его детям грозит опасность.

Кровь… Кровь!

Крики…

И отчего-то никого из старожилов, выживших после бойни, даже спустя много лет не удивило то, что в руках каждого дикаря было современное оружие. Никого не удивило, что ранее это было невозможно. Но…вероятно, в этот день свершилось много, много невозможных ранее событий, появилось слишком много странных, загадочных совпадений. Это был один из тех дней, когда высшие силы, которых не существовало, решили показать всем людям, какими могут быть настоящие чудеса и прочие невозможности, в том числе и набег каких-то странных, непохожих на себя дикарей, которые совсем недавно официально (благодаря Киллиану) встали на путь разумности, очеловечивания, гуманности, официально став такими же горожанами, каких они истребили в огромном количестве.

Чудеса, да и только…   

Очередь – весьма странная штука.

После  нескольких часов непрерывного ожидания люди успевают привыкнуть к своим соседям, как привыкают обычно к предметам интерьера, сродниться с ними, прирасти к своему месту в очереди, покрыться пылью, но никто и никогда из стоящих в ней не дремлет, а иные не позволяют себе даже моргать, потому что потерять свое место здесь весьма просто: зазевался – и все. Непредвиденные обстоятельства могут отодвинуть вас на несколько человек назад, и чаще всего одним из этих непредвиденных обстоятельств оказывается простой и непреложный факт: «Мы стояли тут до этого, только ненадолго отходили прочь, но этот/эта/эти парень/мужчина/девушка/женщина/люди держали наше место. Ой, а вам об этом не сказали?..».

И в тишине раздается невидимый взрыв. Взрыв мозга, взрыв чувств. В душе обиженного и оскорбленного просыпается справедливый супергерой, до краев наполненный необыкновенной силой, и эта геройская натура рвется наружу, побуждая других людей, чаще всего сроднившихся с ним соседей, которым тоже не все равно до того, когда подойдет их очередь, встать на сторону «добра», организовать коалицию, чтобы выступить с защитой своих прав против «злодеев».

И очередь, стряхивая с себя вековую пыль ожидания, разделяется на два лагеря, которые начинают друг против друга громкую словесную войну. И если сначала люди, хотя и несколько бурно, аргументируют свою позицию в выборе той или иной стороны, доказывают свою правоту, пытаются довольно тактично вернуть себе утраченное место (но обиженные супергерои отстаивают его с таким упорством, точно они возвращают себе трон и корону, как монархи, лишенные всего этого), а заодно и честь, и достоинство, пытаются достучаться до совести бессовестных наглецов, пролезших вперед, то потом они начинают орать аргументы, орать доказательства, с ором возвращать свое место, и, отчаявшись достучаться до совести людей, распускать руки и наказывать «злодеев».

Война, война! Люди, никогда не знавшие боевых действий, всегда к ним стремятся, потому что в их натуре – натуре животного – имеется потребность в доминировании и, соответственно, унижении всех остальных, слабых. И этой войны тоже желали все: во-первых, люди устали стоять без дела, а во-вторых, их потребность в доминировании требовала удовлетворения. Война! Сразу уничтожаются слабые противники – молодые девушки и юноши, но вперед, как опытные бойцы, как авангард войск от каждой из сторон, выходят серьезные старушки, завсегдатаи поликлиник, аптек, магазинов, почты, несущие в руках смертельное оружие – ворчания и причитания. Громкие, квохчущие ворчания утомляют всех, и даже уверенного в себе, своих силах и своей правоте супергероя, и два лагеря, встретив общего настойчивого врага, способного кого угодно в гроб вогнать, объединяются, нехотя подписывают тайные мирные договоры, собирают все силы и относительно спокойными замечаниями, сказанными таким тоном, что возражать против него чревато последствиями даже для бабушек, заставляют их замолчать, раствориться в толпе, снова стать неотъемлемой частью очереди. Супергероя, забытого за всеми этими военными событиями, задавленного чьей-то потребностью в доминировании и унижении, оттесняют как можно дальше от обидчиков, чтобы он там, надежно спрятанный от чужих глаз, страдал, копил злость на весь мир, но все же смирился, что есть кто-то, чья справедливость справедливее, а аргументы убедительнее. Главное, сказать их нужным тоном…     

Круг замкнулся. Теперь люди снова будут зарастать пылью, пока опять не найдутся обидчики и обиженные, супергерои и «злодеи».

Очередь – весьма странная штука. Странная, не всегда понятная, живущая по своим законам. Живая.

В такую очередь попали и Киллиан с Логан, когда пришли на станцию канатных дорог. Беннет сам вызвался проводить Мэрриган до дому, но, с головой окунувшись в неприятно пахнущую раздражением и злостью очередь, многоликий поначалу испугался, но потом посчитал, что отступать от чего-то сейчас, на глазах десятков людей, многих из которых он регулярно видел в своем хранилище, будет неправильно, а потому, собравшись с духом, как собрался Геракл перед борьбой с немейским львом, ринулся вперед, держа женщину за механическую руку. Смело дойдя до края очереди под прицелом недовольных взглядов, Киллиан, зная, что его образ святого везде даст ему дорогу, двинулся к лестнице на второй этаж вдоль ряда людей, игнорируя их замечания и вопли, и вот, когда до столика старушки-билетерши, до турникета, до заветной лестницы оставалась лишь пара шагов, кто-то особо сильный и весьма наглый, которому было все равно до того, что он прикасается к наместнику бога на земле, схватил Беннета за шкирку, как котенка, и отбросил назад под дружное «ах!». Кто-то громко, не скрывая своей радости, торжествовал.

Зло опять победило добро.

Беннет, оказавшийся в самом конце огромной очереди, попытался было возмутиться, но выпущенная против него старушка, которую он когда-то ограбил, подавила его словами, сделала его кротким, тихим, послушным, вынудив его задать привычный всем вопрос:

- Кто последний, а?

Это было полное поражение. До такого Беннета еще не опускался – он же всегда демонстративно нарушал все правила! Но обычно кем-нибудь нарушаются те правила, которые где-то записаны, и не важно, где – в самом главном законе страны или на заборе. Негласные же правила, существующие в каждом сообществе людей, пусть и почти не знакомых друг с другом, обычно считаются чем-то вроде заповедей, которые ни при каком условии нарушить нельзя. И если все игнорировали простую просьбу для народа о взаимной вежливости, написанную крупными красными буквами на старом, пожелтевшем листке бумаги, что висел над столиком старушки-билетерши, то негласное правило, делающее любые собрания организованными, уравнивающее в правах каждого, действовало всегда и соблюдалось всеми: хочешь выжить в очереди, становись последним, держи свое место крепко и не отпускай.

И Киллиан покорно встал самым последним, и уже готовился было организовывать долгосрочную стоянку с палаткой, спальным мешком, костром и песнями под гитару (и все равно, что ничего с собой у Беннета не было, а из песен он знал творения только весьма неприличного содержания), пригласив присоединиться к этой невольной походной романтике и Логан, но вдруг несуществующие высшие силы решили сделать неожиданный подарок и заметно укоротить очередь.  

На город пришла буря. Старенький радиоприемник на столе старушки-билетерши запоздало сообщил о штормовом предупреждении (запоздало означало то, что за окном уже шумел сильнейший ветер, ломая ветки хрупких деревьев, валя с ног куда-то бегущих, паникующих людей, неся по воздуху домик Дороти, а небо было затянуто такими тяжелыми тучами, что они должны были извергать из себя как минимум камни), и народ, недолго борясь с желанием и дальше отстаивать свою очередь в старом здании станции канатных дорог, выбрал отчаянный побег отсюда к своему безопасному жилищу. Потоком люди хлынули на улицу, еще не зная, с кем им предстоит встретиться, еще не зная, что этот это окажется  гораздо серьезней бури. Очередь таяла на глазах, пока от прежнего могучего собрания горожан не осталось лишь несколько самых стойких человек: похоже, они не боялись, что старое здание может рухнуть им на головы, сложиться, как карточный домик, под дуновением даже слабого ветерка, или им некуда было идти, или путешествие в бурю до своего дома пугало их, или же место в очереди им было дорого настолько (они часто его охраняли от посягательств, боролись за него, будто бы от этого зависела жизнь – боролись несколько долгих дней), что уходить отсюда было бы…неправильным, и последнее было наиболее вероятно – в последнее время наблюдались перебои в движении вагонов в Верхний Город, и поэтому многие желающие не могли попасть туда. Эти люди были настоящими участниками очереди. За свое место они держались не только руками, но и зубами.

Киллиан, устало опустившись на старый фанерный стул, оцарапав руку о расщепленный каким-то нервным ожидающим подлокотник, жестом пригласил Логан присесть рядом. Женщина, внимательно и строго посмотрев в глаза Беннета, как смотрят обычно на непослушных детей, покачала головой, в результате чего пожар ее рыжих волос разгорелся сильнее, и сказала с истеричными и требовательными нотками в голосе:

- Нет, я все понимаю, но почему ты, вызвавшись меня проводить, теперь уж не встречая никаких препятствий для покупки билета, для прохода в вагон, отчего-то сел и призываешь сесть меня? Я, между прочим, спешу в свой дом! У меня полно работы, если ты не знал!

Старушка-билетерша, сидевшая до этого неподвижно, величаво, как древняя статуя, не меняя позы и не поворачивая головы, но активно сканируя пространство живыми, молодыми глазами, направила свой взгляд-сканер на Логан, сфокусировала на ней поток негативной энергии, из-за чего женщина, почувствовав понижение температуры воздуха вокруг себя, невольно поежилась. Статуя ожила; она должна была подняться вверх со вполне ожидаемым хрустом разламываемого камня и обсыпающейся с тела вековой пылью, но поднялась абсолютно бесшумно, с достоинством вытянув вперед руку, подняв палец, медленно, как бы с усилием погрозив им, точно без этого жеста ее слова не несли нужной нагрузки:

- Уважаемые пассажиры! На сегодня никаких поездок в Верхний Город не будет! Шторм на улице, вы понимаете? Да ветер может запросто сорвать вагон вместе с вами! Или, что еще хуже, оборвется трос, ведь все оборудование канатных дорог не меняли с давних лет! Я же за ваши жизни отвечаю, понимаете? Мне не нужны жертвы!

- Все понятно, бабуль, - примирительно вставил Киллиан. – Приходить сюда в другое время и в другую смену, чтобы предполагаемые жертвы повесили не на вас, а на кого-нибудь другого. Вам ведь не нужны пятна в вашей карьере…

- Умненький мальчик. И дерзкий, - зачем-то охарактеризовала Киллиана старушка.

- Приятно это слышать, вы первая, кто дал мне столь лестную характеристику, и вы не использовали грубые выражения. Тоже, своего рода, достижение для меня.

Это и в самом деле было достижением для Беннета, он не преувеличивал. Редко кто мог назвать Киллиана хорошим собеседником, потому что если многоликий не желал общаться с каким-либо человеком, то ничто, никакие фразы не могли заслужить расположение Беннета, ничто не могло сделать разговор легким, ничто не могло привести его к тому результату, который хотел собеседник. От этого, а еще и от того, что сначала с уст начальника хранилища слетали слова, а уж потом до его разума доходил смысл сказанного, Киллиана как только не называли, и никогда среди этих наименований не звучало «умненький» или «дерзкий». Если дошло до таких слов, то, вероятно, многоликий не остался неизменным, каким он себя считал, если в чужих глазах он с «недоумка», «неуравновешенного» и «идиота» поднялся до «умненького» и «дерзкого».

«Нет, - запаниковал Киллиан, - не может быть так, чтобы я изменился! Нет, я не могу! Я не могу вот так вот просто шагнуть к «новому себе»! Я еще от старого не отвык!».

Логан, тяжело вздохнув, скрестила руки на груди и быстро прошла к соседнему стулу, усевшись рядом с напряженно думающим Киллианом. Она слышала, как ветер в его голове сдувает некоторые мысли, слышала, как со скрежетом поворачиваются шестерёнки разума, отвечающие за моральные терзания, слышала, как стрелка его внутреннего компаса, скрипя, медленно поворачивалась в сторону «поощренной» наименованиями старушки стороны добра.

Логан ждала. Внимательно смотрела на Киллиана, на капельки пота, медленно катящиеся к кончику носа, и ждала. Ждала рождение умной мысли, что, по мнению многих людей, знавших Киллиана прежнего и все его воплощения, было событием настолько редким, что впору было делать этот день праздничным.

Умная мысль рождалась чертовски долго.

Стойкие участники очереди, прильнув ко всем грязным и пыльным изнутри окнам, какие дрожали и дребезжали под напором упругих дождевых струй, дрожали, как внешне, так и внутренне, испытывая сильнее по своему проявлению волнение: нельзя было оставаться равнодушным, когда за окном происходило такое.  За это время буря уже успела разыграться не на шутку – прохожих разметало по дороге, как прошлогодние листья, придавило их к мокрому асфальту, не давая возможности ни подняться, ни оползти в сторону, спастись от стремительного грязевого потока, который превратил в бурные горные реки все улицы города – сточные канавы уже не справлялись с таким количеством воды. Станция канатных дорог, этот оплот относительного спокойствия и безопасности в городе, более всего напоминала старый деревянный корабль, встретившийся в открытом море со стихией: ветер раскачивал ветхое строение, он запутался в старых перекрытиях, он исполнял жуткие, немыслимые, вызывающие мурашки песни, а за бортом этого судна вздымались огромные грязевые волны. Кого-то уже мучила морская болезнь – и это на суше. Капитан этого корабля, храбрая старушка-билетерша, зачем-то влезла на стол, и, раскачиваясь на нем, балансируя, как не совсем трезвый моряк, опять величественно воздела руку к потолку, пытаясь перекричать рев бури:

- Все в порядке! Не беспокойтесь, граждане – все в порядке!

Люди после этого выкрика, что потонул в грохоте бури, не смогли больше молчать. Словесный поток, подобно неудержимой реке грязи, хлынул в небольшое помещение зала ожидания, и разговоры были самыми разными, но совершенно бесполезными и бессмысленными – они были вызваны переполняющими маленькие человеческие души эмоциями.

Когда человек встречается со стихией, первый, несмотря на все титулы (царя природы, покорителя земли и прочее), оказывается таким слабым и беззащитным, лишившись величественной мишуры, что невольно встает вопрос: а не были ли все эти титулы присвоены «незаконно»? Бывшие цари превращаются в рабов, падают в ноги настоящему повелителю природы, трепещут, боятся… А буря лютует, буря ни на секунду не успокаивается. Буря гнет, ломает людей, буря, как настоящий монарх, вернувшийся в свое королевство после долгого отсутствия, видя в нем произвол вельмож, на которых было оставлена страна, злится и убивает, наводя прежний, своеобразный порядок. Возвращая все на круги своя. В то состояние, когда человек был никем, а природа была всем.

Эмоций было много. В каждом слове людей была невероятная смесь чувств: волнение, восторг, страх. Стихия завораживала демонстрацией своей неукротимой силой и чудовищной мощью.    

Люди, дрожа, переживая, переговариваясь, прикасаясь друг к другу, держась за руки, хотя раньше, стоя в очереди, они не позволили бы друг другу такого, быстро разделились: иные развели активную деятельность, наполненную множеством бесполезных движений и слов, по спасению утопающих с улицы, другие принялись заботиться о насущных проблемах – начали организовывать временный лагерь, где они могли бы позаботиться о раненых и пострадавших. Не у дел остались только Логан и Киллиан, которые и не стремились заняться чем-либо, за что они то и дело получали укоризненные взгляды от бывших участников очереди, теперь объединенных общей бедой, общей задачей, но чаще всего такой взгляд бросала старушка-билетерша, щедро одаривая им женщину и начальника хранилища. Беннет, иногда смотря на бабушку, чувствовал себя школьником, который не выполнил домашнее задание, сильно смущался, и потому многоликий предпочитал внимательно оглядывать чрезвычайно интересный потолок с рыжими подтеками на нем или выглядывать в мутное окно, лишь бы только не испытывать слабые, но все равно ощутимые, толчки проснувшихся совести и сознательности. Глядя же на Логан, бабушка встречала такую стену безразличности и отстранённости, что после нескольких попыток заставить ее почувствовать хоть что-нибудь она оставила женщину в покое, вновь вернувшись к своей роли капитана разваливающегося судна.

Мощь стихии не оставила равнодушным и Киллиана. Задрожали колени, с языка стали срываться ничего не значащие фразы, сорвался голос, будучи не в состоянии передать внутреннее состояние Беннета; ему срочно захотелось к кому-нибудь прикоснуться, что он и попытался сделать – полез обниматься к Логан, за что получил несколько болезненных ударов в спину, причем сделанных механической рукой, которой женщина еще не научилась управлять в достаточной степени. Ощущения после этого были примерно такими, будто бы по спине многоликого прошел слон на ходулях.

- Эй! Ведь так можно и позвоночник сломать! – громко возмутился Беннет, потирая болящие места. – А ведь я ни о чем таком и не думал!

- Все вы мужики…одинаковые, - фыркнула Логан, внимательно следя за чужой работой – группа людей ставила маленький лагерь в центре помещения.

Киллиан, немного обидевшись на подобное обобщение, все же не стал отвечать, так как думал, что на этом любые, и даже ни к чему не обязывающие разговоры будут закончены, но женщина продолжила:

- Всем вам надо только одно. Девушка, постель, секс. Простые удовольствия, удовлетворение животных потребностей…

И, к удивлению Беннета, женщина развела огромный монолог с множеством хлестких, злых, нецензурных выражений, из которого, отбросив все лишнее (а это примерно девяносто процентов слов), можно было узнать, что мужчин она не любит ни в каком их виде и состоянии, а все потому, что они – самые отвратительные существа на свете, думающие только о себе. На Логан, увлеченно рассказывающую об основных взглядах на жизнь, то и дело кидали неодобрительные взгляды, ведь на данный момент в обществе царила мода, утверждающая, что все люди в чем-то уникальны, и что нельзя столь категорично говорить, что мужчины такие-то, а женщины такие-то, так как, обобщая всех, есть риск, что в категорию «плохих, гадких, испорченных» людей мы запишем будущего гения или настоящего идеального человека. Это была временная «вера в личность человека» - пройдет пара месяцев, придет новая мода, и вера в человека станет неактуальна; но сейчас же эта мода казалась вечной и нерушимой, как основы мироздания, и слова Логан казались бунтом против общественного мнения, одиноким восстанием. Один только Киллиан понял, что вся ее речь была сказана не для того, чтобы позлить недалеких людишек, к каким она относилась с нескрываемым презрением, а была показателем неизменности, постоянности ее души.

Беннета, как обладателя подобной неизменности, это заинтересовало; он осторожными фразами, которые, как всегда, вызывали странную, неприятную и непредсказуемую реакцию у Мэрриган, попытался выведать у Логан многое, почти все ее другие взгляды на этот бренный мирок, на людей, на события, и Киллиану, в принципе, это удалось, но прежде всего он выслушал про себя и других столько гадостей, что ему захотелось поскорее в душ – отмыть свои грехи, существующие и приписанные, и грехи всего мира.

- Все в порядке! – разносился по помещению грозный голос бабушки.

С потолка капало прямо на нос ошеломленного, оглушенного столь громкими признаниями Киллиана. Он сидел, не шевелясь, смотря в одну точку, и на лице его застыло такое выражение, будто бы ему в одночасье стала известна самая страшная тайна вселенной. В принципе, так оно и было. Такой ненависти ко всему существующему Беннету еще не доводилось слышать – тайна была столь ужасной, что принять ее просто так, без каких-либо эмоций, было невозможно.

- Тазы, тазы! Подставляйте тазы! – гремела бабушка-капитан, грозно размахивая руками, начиная колотить в таз как в набатный колокол, призывая всех к поддержанию корабля на плаву. Здание шумело, тряслось, дребезжало стеклами, упрямо стоя лицом к лицу с бурей. – Нас затапливает!

Занесли двоих пострадавших от разгула стихии, сильно измотанных, покалеченных, напуганных – тех единственных, кого спасатели не побоялись вытащить из бурлящего потока. Втащили их на середину импровизированного лагеря, торопясь, охая, ахая, причитая, и когда старушка, все еще стоявшая на столе, громко крикнула: «Помощи!», все, кроме Логан и Киллиана, сорвались со своих мест и кинулись к пострадавшим, но вместо требуемой помощи получился хаос: несколько групп помощников смешались, суетились, двигались, создав толчею, и никто из тех, кто реально мог бы помочь, так и не смог даже прикоснуться к покалеченным людям.

Логан внимательно, но с равнодушным выражением лица смотрела на чужую работу. Ее тянуло философствовать. Киллиан был готов слушать ее речи.

И Мэрриган, которая чувствовала, что нашла себе преданного слушателя, как говорится, понесло – другие мысли, еще не высказанные, но давно обдуманные, давно приведенные в систему, поскакали галопом, легко вылетая с языка. Никто из собеседников и не заметил, как все люди, что ранее толпились возле единственных интересных объектов в этой комнате – пострадавших, сели полукругом возле Логан и Киллиана, во все глаза уставившись на эту, как им показалось сначала, безумную женщину, что несла странные речи, странную правду – фразы и мнения были близки к реальности, они будто бы показывали обратную сторону хорошей жизни, и невольно в каждом из слушателей пробуждалась точно такая же ненависть, что щедро дарила Мэрриган всем и каждому. А что, если нас обманывают власти? Что, если все проблемы связаны не с человеческими ошибками или обстоятельствами, а с решениями градоначальника или определенной деятельностью правительства? Что, если на самом деле жизнь совсем другая, и все, что люди видят сейчас, иллюзия, очередная…мода? Слушатели негодовали, слушатели были возмущены, и, воодушевленные бурей, им захотелось свершений, им захотелось едва ли не революции, на которую, как им казалось, Логан вполне могла их повести.

- Эй! А помочь нам! – жалобно подал голосок один из пострадавших.

Люди вздрогнули, испуганно переглянулись, точно голос был подан одним из многочисленных призраков станции, и лишь через пару мгновений, когда они мысленно переключились с революционных далей на реальность, когда они сообразили, что помимо их собрания и старушки в помещении есть кто-то еще, не сговариваясь, повернулись назад. Несколько секунд укоризненно посмотрели на пострадавшего, вынудив его покраснеть от столь огромного к себе внимания, после чего вернулись к увлекательному монологу – бывшие участники очереди посчитали, что этот человек не стоит никакого времени, что они могли бы отнять у этой необыкновенной рыжей женщины. Второй пострадавший был без создания, а потому бывшие помощники и спасатели раньше махнули на него рукой – курса ОБЖ, а вернее, того раздела, где было описано спасение человека, никто из них явно не знал.

- Подождите! Ждали ведь до этого момента – подождете еще! – махнул на пострадавшего один из восторженных слушателей, полуобернувшись, догадавшись, что просто игнорировать его просьбы нельзя будет, чувствуя, что необходимо как-то сказать и аргументировать невозможность помочь сейчас. – Вы мешаете нам постигать новые истины!

Глаза пострадавшего удивленно округлились. Человек немного обиделся на подобное обращение с собой – вероятно, в городе он был личностью, всеми уважаемой. Стараясь страдать и обижаться как можно громче, пострадавший надеялся  добиться хоть какой-нибудь помощи (и все равно, что у него ничего не болело), но на сей раз никто, даже сама старушка-капитан, не посмотрела в его сторону.

- Тазы! Подставляйте тазы! – громко стучала в таз бабушка, обходя помещение и полукруг слушателей, выставив источник столь ужасного шума перед собой, будто бубен древнего шамана. Она отчаянно старалась отвлечь все внимание людей от Логан, которую сразу невзлюбила, видя в ней неблагонадежного человека, испорченного развратом (отчего бабушка так решила, неизвестно – вероятно, она вечерами только и делала, что стояла под окнами красного особняка и запоминала каждого, кто в нем регулярно появляется), но слушателей, похоже, слишком увлекла неправильная правда жизни Мэрриган, отчего они дружно, хором, сказали старушке: «Отвали, бабуля!», надеясь, что после этого шаманские пляски с тазом, так мешающие рассказу Логан, будут окончены. Старушка и в самом деле прекратила шуметь, поворчав что-то для вида, посетовав на нынешнее поколение, повздыхав, подошла к месту, где протекал потолок, и подставила туда таз, в который с размеренным звуком «бам» стала капать грязная вода.

– Все в порядке! – опять проорала старушка, подходя к пострадавшим, наклоняясь к ним, и было странно опять слышать, что бабушка нашла где-то порядок посреди этого вселенского хаоса.

Стонала буря. Дождь хлестал в окно, с упрямством хулигана стараясь разбить стекло. Здание шумело, как живое, как старик, находящийся на смертном одре, с хрипом заглатывающий воздух, скрипело, как старый, почти что разбитый бурей корабль. С потолка сыпались хлопья известки, размокшей от сырости, падающей на плечи людей подобно снегу. Зал ожидания наполняло постоянное «бам». Дождь был снаружи станции, был внутри, но никого это не смущало – Мэрриган удалось создать вокруг себя такую волшебную ауру благодаря своим эмоциональным речам, что никто из людей не замечал не совсем комфортных условий для подобного собрания, а Беннет всерьёз начал опасаться, что люди, вдохновившись мощью бури, разваливающимся зданием из этой реальности – зданием станции, речами Логан, пойдут устраивать революцию, или, что вообще кощунственно предполагать (и с каких же это пор для многоликого кощунственным стал данный вопрос? Может, с тех пор, когда он расстался со своим прошлым, переступив порог хранилища?) решатся на убийство Лейтона.

- Нет! – неожиданно для себя и собравшихся сказал Киллиан, не согласившись со своими мыслями, чем вызвал огромное к себе любопытство со стороны слушателей Логан. Но на эту реплику отвлеклись только они: Мэрриган продолжала самозабвенно что-то вещать. Киллиан прислушался – это что-то было про идеальную сущность роботов.

Бам, бам. Ни на секунду не прерывающаяся капель с потолка. Позже «бам» переросло в «плюх» - таз начал понемногу наполняться.

- Товарищи! Я всегда считала, что роботы гораздо лучше людей! Посудите сами, - Логан резко рубанула воздух механической рукой, - люди слабы, люди зависимы от окружающей среды, люди – это, по сути, те же животные, только прямоходящие и более или менее нормально пахнущие. На самом деле я даже не могу понять, по какой причине человек эволюционировал, и как у него это получилось – столь неприспособленный к жизни вид сумел пережить многих, иных подчинил, других уничтожил…как? И для чего? Люди шли вперед, отказывались от своего прошлого…чтобы идти в никуда? Вновь становиться животными, или оставаться ими, пускай и разумными? Это бессмысленно и бесполезно – идти вперед, не видя цели своего пути. Идти, живя при этом в дикости, идти, наплевав на любые правила… Если бы мне дали возможность населить эту планету какими-либо существами, я бы выбрала именно роботов. У них, помимо разума, есть еще и определенные понятия о взаимодействии друг с другом и с миром, о цели в жизни, которые собраны в своеобразный Кодекс. И этот Кодекс исполняется всеми без исключения! Нет таких, которые были бы выше Кодекса. И одно из этих многочисленных правил гласит – необходимо выполнять только те действия, которые имеют цель… Для чего люди покоряли высочайшие вершины? Только ради бесполезного рекорда! Робот бы никогда не полез на гору, зная, что за это ему дадут какую-то ничего не значащую бумажку. Робот не стал бы опускаться на дно океана, не стал бы совершать кругосветное путешествие… Другое правило – роботу нельзя прикасаться к другому роботу. От этого исчезают многие чисто человеческие проблемы: никакой любви, никаких приставаний, никакого секса, никаких детей, никакого насилия, издевательств…ничего!

- Но, - кто-то робко подал голос, - в одном здании в Нижнем Городе, кажется, в хранилище носителей, хотя я могу и ошибаться, живут два робота, один боевой, а второй уже почти ставший человеком, и они…любят друг друга! Это настоящая любовь! Они друг к другу…даже прикасаются, - с отвращением выговорил последнее слово человек, скривившись. – И это при их Кодексе! Мне кажется, он уже не действует.

Логан, не желая вдаваться в подробные объяснения всей ситуации с Отемом и Готтфридом, так как люди могли привести ей достаточно аргументов в пользу несостоятельности ее теории (в городе то тут, то там были замечены (если судить по словам горожан) пары, состоящие из любящих друг друга роботов, объединившихся в союзы не ради обоюдной выгоды, но по повелению механического сердца), мило, располагающе улыбнулась и повернулась в сторону Киллиана, надеясь заставить его ответить вместо нее:

- А не проще ли предоставить слово начальнику хранилища, а? Это его роботы, и он может рассказать про них достаточно много!

- У нас, здесь, начальник хранилища? Круто… - пробормотал молодой человек с горящими от любопытства и восторга глазами. Смерив глазами Беннета, сожрав его ненасытной, жадной частью души, парень, шмыгнув носом, продолжил, надеясь взять от сложившейся ситуации как можно больше:  – Э, а можно меня бесплатно, типа, принять, а? Мы же с тобой…типа…уже друзья, да? Мы от бури вместе с тобой спасались… И вообще, я тебе, типа, свое место в очереди уступил, да!

Киллиан растерялся после того, как женщина перебросила на него свою речь, но лишь на мгновение, не сумев в этот краткий период понять слова парня и среагировать на них. Душа многоликого решила, что едва только Логан доберется до вагончика, Беннет набросится на нее со спины и придушит ее за подобное предательство. Руки аж зачесались, чувствуя под собой воображаемую плоть, а уши услышали хруст ломающейся шеи. Беннет, блаженно зажмурившись, унесся в дали своего разума, пока его не выдернули в действительность нетерпеливые подергивания за рукав.

Плюх, плюх, плюх. Дождь снаружи здания. Дождь внутри. Тазов в зале прибавилось – теперь сразу в нескольких местах были установлены источники постоянного «бам», «бам», и этот звук, соединившись с дребезжанием стекол, треском перекрытий старого здания, перерос в оглушительную симфонию бури.

- Типа нет, парень, - очнувшись от грез, запоздало среагировал Беннет на возглас человека, немного возмутившись тем, что на него, как на начальника хранилища, обратили внимание только сейчас, - мы с тобой не друзья, но даже если бы ты был моим другом…Запомни – я, типа, для своих поблажек не делаю! - в тон человеку ответил Киллиан, особенно напирая на слово-паразит парня, собираясь в это время с умными мыслями. На собрание к Беннету пришло очень мало умных мыслей, но это не могло остановить многоликого – часто его выручала импровизация, и она же могла его выручить и сейчас, - если Логан, конечно, подыграет ему, поддержит его образ всезнающего человека. - Эм… Это достаточно сложный вопрос, почему роботы ведут себя так. Конечно, можно было бы предположить, что в Кодекс были внесены изменения, или он уже не действует, но, я думаю, скорее произойдет конец света, нежели роботы перестанут чтить свой Главный Закон. Для них этот Кодекс – вся жизнь. То, что мы можем наблюдать в нашем хранилище, а также в некоторых других частях города, можно было бы назвать…грамотным обходом некоторых правил, но не бессмысленным, не в ущерб кому-либо, а как раз-то и имеющий под собой некоторое основание. Расчет. Выгоду. Роботам комфортен их союз. Это для людей выглядит любовью, но на самом деле с человеческой любовью здесь нет ничего общего. Еще можно предположить, что один мой робот, тот, что имеет облик человека, жил в хранилище настолько долго, что превратился в своеобразную…хозяйку, соответственно, особь женского пола, которая, очеловечившись до определенной степени, начала испытывать некоторые чувства к роботу другой направленности – явной особи мужского пола… Но это гипотеза, которую невозможно проверить. Версия с союзом мне нравится больше.

Десятки глаз уставились на Киллиана с явным, плохо скрываемым непониманием. В этот момент, по закону жанра, где-то должен был запеть сверчок, показывая полнейшую тишину в собрании людей, выделяя напряженную работу мысли, но в реальности сверчка не было – был лишь ветер, который понемногу стал стихать, и почти прекратившийся дождь – люди поняли это по тому, что в тазы перестали падать капли.

Логан молчала, с серьезным выражением лица смотря на Беннета. Поддерживать начальника она явно не собиралась.

- Неужели непонятно? – с отчаянием вскричал Киллиан, вскакивая с места. Это ж когда такое было, чтобы его, многоликого, великого и ужасного, всегда находящего подход к другим людям, всегда умеющего (если, конечно, было такое желание) объяснить любую информацию доступным языком, никто не понял! Этот факт неприятно поразил Беннета, заставил задуматься, и уже в который раз за этот день многоликий пришел к выводу, что он не остался неизменным, что что-то в нем раз и навсегда пропало, исчезло, растворилось в связи с переходом (пока только частичным – в душе все еще шла борьба привлекательного прошлого и спокойного настоящего) к новой жизни. Он изменился! Он больше не может пользоваться своими «негодяйскими» приемами, что помогали ему долгое время выживать на улицах городов! Он окончательно и бесповоротно ступил на путь добра – ржавая стрелка морального компаса со скрипом повернулась в одну сторону, навеки замерев в этом положении, и как бы Киллиан не старался найти в себе хоть что-нибудь от себя прошлого, хотя бы частичку настоящего многоликого, ничего не отыскивалось – внутри Беннет был совсем другим человеком. Начальник хранилища даже несколько раз подпрыгнул на глазах у изумленных слушателей, надеясь стряхнуть стрелку невидимого компаса, но внутренние силы намертво приклеили ее к одному месту.

И вот…

- Лейтон меня испортил!!! – громко завопил Киллиан, сотрясая кулаками воздух.

Еще одна умная мысль родилась в голове Беннета, но она была нежеланным ребенком.

- Во, а я говорил, что этот Лейтон негодяй, - кивая головой с такой силой, что она могла отвалиться, подтвердил тот самый парень, что пытался взлезть в список друзей Киллиана. – Давайте его, типа, свергнем, а на его место посадим какого-нибудь робота!  

Словно бы очнувшись ото сна, словно бы возглас Беннета пробудил его, с глазами, горящими безумием, вскочил с пола второй пострадавший, некогда лежавший без сознания. Он сразу же собрался куда-то бежать, и если бы не удержали его люди, среагировавшие наиболее быстро, то не узнали бы собравшиеся здесь еще одну ужасную тайну вселенной, а человека, по сумасшествию своему совершающему бесполезные движения, пришлось бы отскребать от стены – он бежал именно в сторону стены, а не выхода со станции. Пострадавший неожиданно для всех оказал сильнейшее сопротивление, точно желание разбиться о стену было для него тем, к чему он стремился всю жизнь, но его все же удалось утихомирить, посадив на пол, связав его несколькими веревками, которые обнаружились в хозяйстве у запасливой бабушки-билетерши, вставив ему в рот кляп, который пришлось вскоре вынуть, потому что человек отчаянно что-то хотел сказать.

И он сказал:

- Дикари, черт возьми! Эти дикари напали на город! Они принесли с собой бурю! Они перерезали всех людей! Дикари! Они объединились в огромную армию!

Первый луч солнца, яркий, слепящий, выглянул из-под тяжелого одеяла темных туч, смело пробрался внутрь сырого, темного здания, осветил воду в тазах, лужи на полу, заиграл в стеклах окон, точно в гранях алмаза, заставил зажмуриться всех людей, которые, словно зачарованные этим поистине магическим светом, несущим спокойствие и безопасность, шагнули вперед в едином порыве. Они, не сговариваясь, в каком-то странном молчании, прильнули к окнам. Картина, открывшаяся их взорам, не была пугающей, что можно было предполагать, нет – она была такой солнечной, такой умилительно-радостной и приятной глазу, что на нее хотелось смотреть и смотреть, а потом еще и нарисовать с десяток красивейших пейзажей этого прекрасного дня. И жаль, что никто из собравшихся здесь не умел ни ценить красоту, ни рисовать.  

Город сиял, отмытый водой, город овевался слабым, но теплым ветерком, колыхал изумрудную листву на деревьях, чьи-то занавески, торчащие из разбитого окна подобно белому флагу, город, вышедший из бури относительно целым и невредимым, напоминал хорошо отдохнувшего человека, снова готового к долгой и тяжелой работе, к шуму, к хаосу, к бесконечной гонке за что-либо и за чем-либо, готового к людям. Но яростного людского потока, обычно наводняющего улицы, не было. Город был пуст. Тих, пуст и непривычно спокоен.

- Эм… Дикие? Уважаемый, какие дикие, позволю вас спросить? Где они? Где их нападение? – решил нарушить молчание Киллиан, подавленный столь непривычной обстановкой и молчанием людей. – И где все люди? Горожане? Разные жители, работники, приезжие…где?

Подул сильный ветер, загудев в стенах старого здания станции, сорвав окончательно с крепления белые занавески, медленно спланировавшие вниз, на мокрый, блестящий, с маленькими лужицами и трещинками асфальт. Никто из людей не посмел пошевелиться, будто бы боясь нарушить спокойствие момента, какое бывают только после настоящего апокалипсиса.

Апокалипсиса?!

- Они всех убили, эти дикие! Это настоящая орда! Они никого не жалели! Всех убили, все-е-е-ех… - речь человека переросла в громкие рыдания, точно ему и в самом деле было какое-то дело до тех, кого убили и растерзали дикие. Киллиан догадывался, что в обычной жизни этот пострадавший редко задумывался о ценности жизни ближнего своего, о значимости этой жизни для себя, и сейчас он рыдал не от жалости к другим, а от жалости к себе. Если убили производителя его любимых булочек, ему придется самому пытаться печь эти булочки; если не стало его личного портного, то и одежду ему придется изготавливать самому.

- Так это значит, - ошеломленно начал потенциальный друг Беннета, - что мы, типа…одни на земле остались? Значит, что всех-всех убила эта, типа, орда? И теперь нам придется выживать всем вместе? Начальник хранилища, я хочу выживать вместе с вами, в вашем, типа, хранилище! Можно?

Человеку сразу несколько рук заткнули рот.   

Пострадавший продолжал орать, повторяя одно да потому – дикие напали, дикие – но этому мужчине рот закрыть было нельзя: он уже не раз показывал свою неадекватность, несколько раз порываясь укусить кого-нибудь из спасателей, надеясь вырваться из плена, поэтому ему великодушно позволили вопить дальше. И вдруг (это вечное вдруг!) оглушительные вопли пострадавшего и не менее оглушительное, пугающее молчание всех собравшихся здесь было взорвано клацаньем, постукиванием, дребезжанием дверного замка и почти отвалившейся ручки, которая держалась на старой, неокрашенной двери только на честном слове. Впрочем, через пару секунд дрожания и шевеления честное слово действовать перестало: ручка с грохотом отвалилась. Кто-то весьма настойчивый, стремящийся попасть внутрь станции, непристойно выругавшись за дверью, начал ковыряться чем-то металлическим в замке, и позже, когда терпение взломщика закончилось, этот предмет был с силой отброшен в сторону, а в ход пошел вечный, сильный, не имеющий других аналогов ключ – нога.

Люди от страха напряженно вцепились друг в друга, точно именно нахождение в состоянии такого многоголового цельного организма, человеческой стены, могло защитить их от возможных чудовищ апокалипсиса, что могли народиться во время этой бури. Они смотрели, как дрожала дверь, выбиваемая ногой, они отступали назад, опрокинув по пути несколько тазов с грязной водой, пока не уперлись в противоположную стену.

Дверь не выдержала и пяти ударов. Широко распахнулась, впустив в помещение свежий, теплый, влажный воздух, поток дополнительного яркого света, впустив того самого загадочного взломщика с неопределенными, непропорциональными, странными очертаниями тела, человека, лица которого увидать было нельзя.

- Опа… Это, типа, монстр нового мира? – с нескрываемым восторгом у кого-то спросил парень, заходясь в нервном смехе.

Логан, прищурившись, поправив очки, сползшие на нос, смерила тяжелым, внимательным взглядом незнакомца, после чего медленно произнесла, будто огласила приговор:

- Это не дикий.

Живая рука ее полезла к корсету, пауком добралась до завязок, и, странно выгнувшись, заползла куда-то под него, вернувшись назад уже с маленьким, но достаточно мощным револьвером старой модели (интересно, и где она его прятала?). Киллиан, заметив это, подошел к женщине вплотную, и, не спрашивая разрешения, тоже полез куда-то под ее корсет, но за это он получил ощутимый шлепок по руке, сделанный металлической конечностью.

- Э, куда? Это место не для тебя! – возмутилась Мэрриган, приставляя пистолет ко лбу начальника хранилища.

- Ну, я просто подумал, может, у тебя случайно еще один револьвер там завалялся, не?

- Случайно не завалялся.

- Жаль, жаль, - с натянутым сожалением произнес Беннет, не менее натянуто улыбнувшись. Он чувствовал, что это его кривляние не производило должного впечатления (иллюзии готовности ко всему и быстрой приспособляемости к ситуации) не только на Мэрриган и прочих собравшихся здесь, но и на «дикаря», который все еще стоял на пороге без движения, привыкая к полутьме помещения, оглядывая собравшийся в нем народ.

Блеснули зубы незнакомца – тот широко улыбнулся не без некоторой доли безумства, точно довольная своим наездником и жизнью в целом лошадь. Тот медленно отошел назад, подобрав с земли тот самый металлический предмет для взлома замков – огромный гаечный ключ (непонятно только, чем руководствовался дикарь, когда пытался открыть замок им), и, увидев его движение, испуганный народ со станции дружно подался назад, вновь соприкоснувшись со стеной. Мэрриган, величественно вытянув руку с револьвером вперед, поддерживая ладонь механической конечностью, целилась незнакомцу в голову, но из-за слабого своего зрения и яркого, слепящего света наружности, к которому Логан все никак не привыкала, она не могла сказать, что в случае выстрела попала бы туда, куда хотела.

- А, вот вы где, люди-люди-люди, выжившие люди! А я-то вас искал! – противно заверещал странно одетый дикарь срывающимся голосом с женскими нотками, воинственно размахивая в воздухе гаечным ключом. Старушка-билетерша, этот вечный страж порядка на станции, поджав от злости губы, была готова броситься на человека, чувствуя к нему подсознательную ненависть, ощущая исходящую от него опасность. Но не бросилась – стена человеческих тел, сцепившихся друг с другом прочно, стоящих ровно, будто во время расстрела, не отпустила ее, считая, что она важный и неотъемлемый элемент этого союза мнимого спасения. – А вы тут спрятались, и хорошо так спрятались-то! Нашли ведь такое место, не поленились… Вы тоже любите играть, да?

Человек явно был не в себе – и это все при том, что настоящие дикие, несмотря на их относительную безумность, в общем-то, успели показать достаточный уровень разумности для нормального общения и взаимодействия с людьми. Но этот же сумасшедший, если и являлся диким, был каким-то неправильным. Что-то, какая-то маленькая деталь из образа явно была лишней, и из-за этого она и другие элементы никак не могли уложиться в голове Киллиана в цельную картинку; что-то так настойчиво, но в то же время незаметно, мешало воспринимать дикаря таким, каким он был, и Беннет в который раз оглядел незнакомца, пытаясь понять, что же в нем было не так. Не  интонации и содержание короткой речи человека заставили многоликого сомневаться, не его разноцветные лохмотья, кое-как приведенные в некое подобие одежды, не лишенное нормальных пропорций тело (оно было каким-то длинным, с огромными шишками в отдельных местах, более похожих на страшные опухоли, с гибкими руками, которые постоянно двигались и изгибались, как щупальца – одежда из человека вполне нормального вида сделала гротескного монстра), но…что-то иное, что-то, что всякий раз ускользало от начальника хранилища.

Что же?  

Что?

Глаза Беннета заболели от столь долгого и пристального рассматривания незнакомца. Впрочем, не один Киллиан смотрел на него слишком внимательно – смотрели все собравшиеся здесь, как смотрят загнанные в угол звери, желающие охотнику смерти, готовые сражаться до последнего, и человек должен был воспламениться от подобных взглядов, но он, к сожалению, так и не вспыхнул. Более того, он медленно, подрагивая, колыхаясь всем телом, упакованного в сто уродливых одежек, двинулся вперед, радостно улыбаясь, демонстрируя всем несколько рядов (и чего только не увидят со страху люди!) своих желтых, острых, точно колья, зубов, и народ, уже несколько минут подряд готовый отступать как можно дальше (стена не могла им помешать в этом благородном деле), дружно вздрогнул и зашевелил ногами, отступив, опять задев стену, но потом начав движение по часовой стрелке, движение к выходу, заставляя человека идти вместе с ними. Тот, не моргая, не убирая с лица улыбки, поднял гаечный ключ на уровне головы, как в доисторические времена первые люди поднимали дубины, готовясь идти в атаку, и, напрягшись, напружинившись под толстым слоем одежды (никто и не заметил этого – все смотрели только в гипнотизирующие, глубокие глаза незнакомца), собирался прыгнуть, пока Логан, единственная из всех, кто следила не за взглядом дикаря, а за его телодвижениями, не приставила тому пистолет ко лбу, разом уничтожив в том все желания, стремления и цели.   

Выгнувшись, отпрянув от неожиданности, человек испуганно уставился на Мэрриган, смотря в ее безжалостные, ледяные глаза.

- Даже не смей двигаться, самозванец.

- Самозванец? – переспросил потенциальный друг Киллиана, делая такое выражение лица, точно ему вот-вот станет известна очередная тайна вселенной, еще не высказанная этой женщиной.

Напряжение висело в воздухе. Логан не спешила стрелять, отчего люди вообще стали сомневаться, что ее действие было реальной угрозой и предостережением этому дикарю.  

- Выстрелит? – нерешительно спросил кто-то в заднем ряду.

- Мне кажется, нет. Я не видел пуль в пистолете, - довольно ответил какой-то громкий мужчина, делая вид ученого, который только что нашел ответ на мучивший всех вопрос.

- А я думаю, выстрелит. У нее рука не дрогнет, уж я-то вам отвечаю! – проговорил еще один «ученый», важно скрестив руки на груди.

- Конечно! Она разнесет ему мозги! Она же сама говорила, что ненавидит людей! Эй, а дикие являются людьми?

Логан спокойно и, как догадался Киллиан, со всем положенным ее статусу (наследницы огромной «Гармонии души») достоинством выслушивала бурные обсуждения ее личности. На самом деле ей было все равно, какого эти людишки мнения о ней: она жила для себя, а не для кого-то, не создавала будто бы идеальный, но фальшивый образ правильного человека, играя в того, кем никогда не являлась, осознавала свои многочисленные недостатки и недостатки отдельных взглядов на жизнь, видя и помня ошибки, совершенные прежде. И ей могли приписывать какие угодно действия, могли предполагать о каких угодно поступках, исходя из того, что люди знали раньше о ней, кем они считали ее сегодня (распутницей ли, величественной изобретательницей и монополисткой, а может, и женщиной-революционером), но никто, а порой даже и она сама, не могла сказать, что же сделает и скажет она в определенный момент жизни – иногда решающую роль в этом играли эмоции. Выстрелить человеку в голову было легко. Легко было и не сделать этого, хотя, конечно, преданные слушатели и зрители были бы заметно разочарованы. Но Мэрриган сейчас пребывала в таком равнодушном состоянии, что ей было все равно, как поступать.

Хотя неведомые силы, вероятно, хотели уже видеть хоть какой-нибудь результат, и для того, чтобы ускорить ход событий, послали на эту землю непредвиденное обстоятельство, закончившее молчаливое противостояние дикаря и Логан.

- Выстрели уже! – крикнул кто-то и с силой дернул женщину за руку, заставляя ее предпринять хоть какие-то действия. Народ, находившийся уже возле двери, пулей выскочил наружу, зажимая уши, ожидая громкого звука, но не выстрела, а как минимум маленького ядерного взрыва, что раздастся сразу после нажатия на спусковой крючок, но любопытство пересилило их опасения, заставив их не только убрать ладони от ушей, но и встать вокруг входа, уставившись внутрь, ожидая продолжения напряженного шоу.

И шоу продолжалось к великой радости многих.

Женщина среагировала мгновенно: механической рукой, не соразмерив сил, ударила того человека, что толкнул ее, в челюсть, а из револьвера, что держала в другой руке, выстрелила в голову не успевшего среагировать дикаря, проделав в ней аккуратную маленькую дырочку с быстро вытекающей кровью. Дикарь с глупым выражением лица, которое могло означать только недоумение: «Я что, и вправду убит?», покачнулся вокруг своей оси и тяжело рухнул на пол, заставив вздрогнуть всех зрителей. Мэрриган, критически оценив результат своей работы, вздохнула и снова повернулась в сторону человека со сломанной челюстью, который катался по полу, дико воя, как зверь. Пожав плечами, точно она не совсем понимала, как же она могла так просто убить кого-то, точно не знала, как объяснить сей простой и пугающий факт, точно виня в этом кого-то другого, но не себя (угрызений совести она не чувствовала), легко убрав револьвер в потайной кармашек корсета, Логан двинулась вперед, в сторону лестницы на второй этаж станции, к вагончику, по пути перешагнув через человека, и никто, даже бабушка-билетерша, не посмел ее остановить.

Она заслужила бесплатный проезд. Никто не мог пойти против этого негласного решения, никто не мог женщину остановить, хотя возмущаться по этому поводу никому не возбранялось. Этим правом быстро воспользовался уже знакомый нам парень:

- Это ж…как же… Ей, значит, бесплатно можно, а нам нельзя? – возмутился потенциальный друг Беннета, размахивая руками.

Остальные молчали, торча в дверях, не заходя внутрь здания, испытывая поистине суеверный страх перед мертвецами (иные даже вспомнили о высших силах и достали из-за пазухи старые серебряные кресты и прочие символы других религий), но и не отходя от станции даже на несколько метров, как бы боясь выйти из-под ее защиты, зная, что она их спасет еще не раз, как спасла от бури. Один лишь Беннет оставался внутри зала ожидания, неподалеку от входа, не найдя в себе силы выйти наружу, растерянно глядя вслед удаляющейся Логан. После того, как женщина скрылась из виду, а совесть в ней так и не пробудилась, несмотря на все брошенные в ее сторону выразительные взгляды, Киллиан перешел к рассматриванию трупа дикаря, не приближаясь к нему, продолжая стоять на почтительном расстоянии, ощущая некоторое омерзение, точно перед ним лежал не безумец, обряженный во всякое тряпье, как огородное пугало, а была куча грязи или навоза. Оживших мертвецов многоликий не боялся – он всегда утверждал, что бояться следует живых людей, а не мертвых, но все же было что-то в этом теле…неприятное, что-то, что даже после взгляда на это вызывало острое желание поскорее принять душ, что-то, что мешало бесстрашному Беннету подойти к дикарю.

Страх?  

Киллиан, сжимая и разжимая холодные, мокрые ладони, чувствуя, как его кидает то в жар, то в холод, неожиданно был пронзен пришедшей откуда-то догадкой, открытием, божественным откровением, отчего он будто бы заглянул за изнанку мира, увидел все, что надежно сокрыто от глаз людских. Увидел, и что-то в его мировоззрении пошатнулось, а через несколько минут и рухнуло.

Дикий и в самом деле не являлся настоящим диким.

Этот самозванец точно воспроизвел все последние писки моды, что царила среди дикарей, но все же он не учел одного, маленькой детали, и эта деталь испортила все, эта деталь заставила Логан сомневаться, эта деталь привела человека к такой смерти.

Дикие, изгнанные из города, не могли иметь никакого оружия (им запрещалось его иметь), и безумцам приходилось создавать примитивнейшие луки и копья, как было в самом начале времен, чтобы хоть как-то выжить. Конечно, дикари не раз пытались нападать на городскую стражу, участников народного ополчения, иногда созываемого, роботов, стремясь отнять у них хоть что-нибудь – только для защиты от самих же нападающих на них, совершающих крестовые походы людей, но обычно эти попытки ни к чему хорошему не приводили – ни оружия, ни товарищей, необходимых для выживания (горожане безжалостно расправлялись с дикарями), ни спокойного существования – действия дикарей вызывали сильнейшее противодействие: начинались репрессии. Обычно сумасшедшие не были серьезными противниками, но не являлись они таковыми из-за плохого вооружения; и невозможно было даже представить, что было бы с горожанами, коли у дикарей появилось бы новое, современное оружие.

Но у этого человека, игравшего роль дикаря, оно было. Предположение, что дикие получили доступ к военным арсеналам, не имело под собой никакого основания: арсеналы охранялись настолько хорошо, что даже муху, случайно залетевшую на эту территорию, испепеляла какая-то особо огромная и жуткая пушка, которую в народе называли просто: «Сатана». («О, это снова «Сатана» играется», - говорили люди, затыкая уши от безумного грохота, что производила она, собирая с пола осколки разбитых ваз, которые дружно попадали у всех на пол от вибрации работающей, чрезвычайно мощной пушки.) Нельзя было подумать и то, что кто-то из горожан оказался предателем, выдав дикарям что-нибудь из современного вооружения, дабы те совершили чудовищное нападение, вырезав, перестреляв половину или все население города – потенциальный предатель тоже мог оказаться в зоне поражения: дикари в состоянии боевой ярости не различали ни своих, ни чужих. Киллиан, ошеломленно уставившийся на кобуру с пистолетом на кожаном поясе, которая, пока дикарь был жив, постоянно терялась в складках одежды, то и дело скрывалась от посторонних взглядов, все-таки решился подойти к трупу дикаря, и, превозмогая отвращение, извлек на свет новенькую, блестящую пушку, показав ее остальным людям.

Все дружно, как по команде, охнули.

- Оружие! У дикарей! Откуда?

Люди ввалились в здание гурьбой, точно больше вероятное оживание мертвеца их не пугало, и окружили Киллиана и мёртвого человека, внимательно разглядывая фальшивого дикаря. Потенциальный друг Беннета, глупо хихикнул, присел рядом с диким, и, стащив с его головы несколько тряпок, создающих необычный головной убор, отстранился и указал пальцем на лицо человека, громко вереща:

- Это же… Это же… Рик Витт, мой сосед, типа, по лестничной площадке! Черт возьми, да когда же он стал, типа, дикарем? Всю жизнь его знаю – тихий, спокойный, очень, типа, умный парень… Правда, иногда врубал громко музыку, но всегда выключал ее по первому, типа, требованию. Это показатель ума – послушность: безумцы обычно, типа, никого не слушают и правилам, типа, не подчиняются. Дикарь! Когда, Рик! Ты еще так молод!  

- Это маскарад? – предположил один из людей. – Он нарядился диким?

- Нарядился? Для того чтобы убивать, да? – громко крикнул неуравновешенный второй пострадавший, неистово размахивая руками, с силой вдыхающий и выдыхающий воздух, как разъярённый бык. – Да они там все устроили какой-то слишком уж безумный маскарад! Орда переодетых горожан! Дьяволы! Твари…

- Ну что, ну что вы кричите громче всех, мужчина? – грозно, но спокойно и очень серьезно спросила старушка-билетерша, стоящая рядом с возвышающимся над ней огромной башней мужчиной. Их рост был прямо пропорционален гневу и злости: человек-великан оценивал диких и их непонятный маскарад как полную катастрофу, настоящий апокалипсис, невысокая бабушка же, привыкшая к решению и не таких проблем (за годы работы старушкой-билетершей (это звание было неотделимо от этого места, хотя, когда она пришла сюда работать, ей было всего лишь тридцать лет) ей приходилось делать всякое), как чрезвычайную ситуацию, которую всегда можно изменить в лучшую сторону. – Вот придите к себе домой и кричите там сколько вам угодно!

- Ну, уж, знаете ли, дамочка, - взревел мужчина, сопя еще громче, теперь напоминая из-за этого паровоз, который упрямо пытался заехать на крутую горку. – У нас свободная страна! Где хочу, там кричу!

- Вы мне тут свободой не тыкайте, гражданин! – повысила голос старушка, скрестив руки на груди. – Знаю я вашу свободу! Вам разреши все, так вы и маму свою убьете, и все только потому, что вам это позволялось – а почему бы не сделать, да? И из-за этой свободы и дикари распоясались, на город напали…

- Не дикари, бабуль, - машинально поправил потенциальный друг Киллиана, грустно взирающий на своего «обезумевшего» товарища. – Горожане, переодетые, типа, дикими.

- Эй, смотрите! – призвал кто-то, стоящий возле окна, в это окно показывающий пальцем. – Там люди идут! Выжившие!

Радости не было предела. Радовались все, кроме внезапно посерьезневшего Беннета, с тревогой смотрящего на выход со станции, только догадывавшегося, что там, на улице, будет что-то не совсем хорошее и радостное, предчувствующего беду.

Всего лишь инстинкт, и он всего лишь вопил об опасности. А инстинкту надо доверять.

Кхм, какие инстинкты в этот цивилизованный и просвещенный век?

Разум, еще напуганный последствиями бури, нехваткой людей в городе, к которым он привык, возмущался и требовал движения за толпой, которая могла защитить (ложное ощущение защиты), чувства же удерживали Беннета на одном месте. Он решил выбрать нечто среднее между противоборствующими решениями, найдя своеобразный компромисс: многоликий пошел вперед, но он очень медлил, едва-едва передвигая ноги, цепляясь за все стены, ощущая все их шероховатости и неровности. Стены удерживали его от страшной реальности, что могла на него тигром наброситься после того, как он переступит порог.   

Люди же, ничего толком не обдумав, не запланировав, толкаясь, ругаясь, высыпали на улицу, быстро огляделись, и, найдя цель своего следования, бегом бросились вниз по улице, прямо навстречу разношёрстной, пестрой, хорошо вооруженной толпе. Киллиан медленно, не торопясь, вышел из здания; увидев других людей, остановился посреди улицы, вновь инстинктивно почувствовав опасность (разум был подавлен ощущениями), исходящую от толпы, которая более всего напоминала ту самую орду дикарей, о которой так громко предупреждал второй пострадавший. Группа спасшихся на станции была так близка от орды, что было странно, как люди не заметили, что эти выжившие – совсем не те, кого ожидает станционный народ, что все они – такие же переодетые горожане, как и этот убитый женщиной Рик Витт.

А может, они не хотели замечать, а видели лишь то, что хотели видеть?

Выстрел. В воздух, предупредительный. Крики. Что кричали эти фальшивые дикари? Предупреждения ли? Угрозы? В любом случае, станционные люди их не услышали, не поняли – продолжали мчаться вперед, не могущие и не желающие остановиться и хотя бы немного подумать.

Перед ними была призрачная надежда на то, что недавняя буря не стала для многих горожан смертельной, а весть о дикарях, напавших на город, являлась всего лишь чьей-то дурацкой шуткой. А надежда, как известно, штука странная. Способна и выручить, и к гибели привести.

Еще один выстрел. И еще. И целая очередь, данная из автомата.

Крик… И чья-то мольба, кажется, старушки-билетерши, которую Беннету стало жальче всех – может, из-за той искренности, что была в ее последней фразе. Старушка не попрекала всех за роковую ошибку, как это делали другие, в том числе и потенциальный друг Киллиана, старушка не плакала, жалея себя, старушка не напоминала всем, что все в порядке, как это делала она раньше, что пытались делать некоторые сейчас, успокаивая себя этим перед смертью, но зато она, единственная из всех, вспомнила о высших силах, сказав:  

- Задумайтесь о боге, люди, хотя бы перед своей смертью!

Задумайтесь…

Слово подхватило мертвое эхо гор, унеся далеко-далеко, прочь от этого города и его маленьких и больших трагедий – туда, где ничего не было известно об этом, ни о самом городе, ни о его бедах, где никого не интересовало то, что происходило тут.

- Что?! – взревел Лейтон, поднимаясь со своего стула с показной тяжеловесностью и мощностью, которые в хрупком теле изящного, как ледяная статуя, тирана, были важной, но редко используемой частью, были достаточными для того, чтобы напугать всех, и даже самых наглых и самодовольных монополистов.

Главы компаний и прочих организаций толпились возле входа, сдерживаемые только одной преградой – дверью. Конечно же, она не могла так уж сильно задержать людей, ведь она даже не была заперта (принципиально – Лейтон знал, что от него никто не убежит), но никто не пытался даже выглянуть в коридор. Все знали имя только одного монополиста, который попытался уйти из зала совещаний, когда градоначальник был в таком состоянии – этого храбреца звали Билли Флэймс, и он, стремясь оказаться как можно дальше от тирана, нарвался и на роботов, и на спрятанные в самых неожиданных местах пушки, и на охранников, и на слуг, после встреч с которыми человек превратился в подобие котлетного фарша. Это был тот пример неправильного поведения, который не следовало брать за образец, и все главы компаний об этом помнили, ни на секунду не забывая историю бедного Билли Флейма, которого, как толковал народ, Лейтон потом расчленил и съел: перспектива после смерти попасть на стол к такому мучителю, как градоначальник, пугала монополистов даже больше, чем перспектива умереть от непослушания и многочисленных ловушек.   

- Вы все услышали верно, - проблеял маленький, трясущийся, похожий на овечку секретарь, постоянно поправляющий очки, касающийся своего лица, закрывающий глаза руками. – На ваш город было совершено нападение. Признаться, поначалу было трудно идентифицировать нападавших, так как данные люди были похожи на дикарей, которых, как известно, нет в наших базах данных, но потом, после того, как некоторые из них пробрались в Верхний Город, мы сумели их захватить и провести допрос. Уважаемый градоначальник, это…горожане. Жители вашего города, переодевшиеся в дикарей.

- Ох, нет, - вздохнул Лейтон, закатывая глаза, круто разворачиваясь на каблуках и проходя к окну. Было видно, что он на взводе; монополисты, прекрасно это понимая, были тише воды ниже травы, не вставляли никаких замечаний, не делали комментариев, умных и глупых, полезных и нет. Просто молчали. Лейтон, немного успокоившись, не поворачиваясь к монополистам и секретарю, продолжил: - Сначала эта буря, последствий которой мы все еще не знаем – виртуальный робот-эксперт, который должен был просканировать город, куда-то пропал – связь с ним прервалась, а теперь еще и нападение, о котором я узнаю в последнюю очередь. Подробности, Гирм, подробности – в наш век информации подробности весьма ценятся, так как они помогают установить истину… Причины нападения?  Цели нападения? Вооружение людей? Численность? Была ли какая-нибудь борьба на улицах города, или все обернулось только истреблением…одних горожан другими? Убитые? Разрушения?

- Эту информацию дикари нам не выдали. И, да, мы послали еще одного робота-эксперта в город, сэр.

- Виртуального? – не без подозрительности переспросил Лейтон, не оборачиваясь, держа руки за спиной.

- Да…

- Ох уж эти новые технологии! – будто бы огорченно крикнул тиран, не делая никаких жестов, что, вкупе с фразой, смотрелось очень странно. – Сжатие воздуха в любые формы, стабильность полученных устройств… Где же эта стабильность, когда она так нужна? Почему мои обычные, механические роботы меня никогда не подводили, а эти уже в который раз подводят? Вы можете послать в город хоть армию виртуальных роботов, но разве они справятся с задачей так, как надо?

- Это проблемы этой технологии, сэр, мы осознаем их и пытаемся исправить, - зачем-то сказал секретарь, будто в его обязанности еще и входила ответственность за чужие изобретения. Впрочем, он в ту минуту был готов взять на себя сколько угодно дел и ответственностей, лишь бы тиран не наказывал его за что-либо.   

- Мы… - удрученно повторил Лейтон, покачав головой. – Мы… Вы, Гирм, пытаетесь влезть в чужую область, надеясь угодить мне, но знаете ли вы, насколько наигранно смотрится это угождение?

Монополисты по-прежнему молчали, окаменев возле выхода из зала, только их испуганные глаза метались на лице, как птицы, ловя каждое движение тирана, надеясь заметить прямые или косвенные признаки того, что скоро случится эмоциональный «взрыв» (в последнее время это случалось с Лейтоном частенько), который может стать опасным для людей и их нервов, признаки, которые помогли бы мужчинам подготовиться к событиям будущего, предположить поведение градоначальника. Но один из монополистов боялся даже взгляда тирана в свою сторону до такой степени, что практически слился со стеной, превратился в рисунок на обоях, стремясь стать как можно более незаметным – это был Керт Шмидт, ощущающий, что его жизнь полностью зависит от Лейтона. И это не было обычным, традиционным страхом всех монополистов – Керт боялся по совершенно другой причине, и этой причиной было…нападение «дикарей» на город. Хорошо организованное, удавшееся только потому, что многим горожанам, накануне вечером воспользовавшимся «Гармонией души», через серверы была внушена простая мысль: необходимо напасть, необходимо всех убить, и сделать это надо непременно в образе дикарей. Конечно, это нападение имело свою цель – оно было призвано показать тех диких, что жили и работали в хранилище реальных носителей, в самом отвратительном виде – в виде предателей, которые сумели объединить всех дикарей, живущих вне города, в единую армию и «наконец-то» отомстить людям за свое изгнание. И причины тоже имело, и одна из них была такой – организацию Киллиана Лейтон непременно закроет, так как не потерпит нахождение в городе столь неблагонадежного хранилища с весьма сомнительными услугами и странными реформами, что быстро бы решило вопрос конкуренции, которым тиран то и дело пытал Керта. Вторая причина – личная месть людям за то, что они делали с ним, когда он был безумцем, и пусть дикие были фальшивыми, и пусть они не имели никакого отношения к Шмидту, все равно: монополисту удалось удачно совместить приятное для души и полезное для дела. И на вопросы о численности нападавших (данные о вчерашних пользователях «Гармонией» были у Керта на руках), о борьбе на улицах города, об убитых и раненых, о разрушениях, разумеется, точно мог ответить только Шмидт. Но он молчал. Ему, как и другим в моменты взвинченного состояния Лейтона хотелось выжить, а после того, что было сделано, выжить хотелось тем более. Так что Керт вел себя настолько послушно, тихо и образцово-показательно, что это, несмотря на все старания, вызывало большие подозрения у коллег-монополистов, которые были готовы незамедлительно об этом сообщить Лейтону, дабы хотя бы немного облегчить себе участь.

Тиран молчал, смотря в окно. Напряжение электрическим зарядом повисло в зале, готовое взорваться шаровой молнией.

- Сегодня у всех нас довольно тяжелый день, - тихо начал Лейтон, по-прежнему не оборачиваясь. – И сегодня мы все увидели еще одно подтверждение того, что новые технологии не работают, находясь в руках старых людей. Повсюду в городе были установлены системы сжатия и поддержания воздуха, и ни одна, как я понимаю, не создала роботов, готовых защитить горожан. Конечно, есть предположение, что эти системы были выведены из строя нападавшими, но я, думаю, это маловероятно – обнаружить эти устройства довольно непросто. Еще и роботы-эксперты, тоже виртуальные, куда-то пропали, и, я так предполагаю, что на следующем собрании я подробно разберу дела компании по производству систем сжатия воздуха. Но не в этом суть. Господа, - торжественно обратившись ко всем, наконец-то развернувшись в сторону людей, сказал Лейтон, - на город напали. Я возвращаюсь к старым, проверенным годами технологиям – разумным роботам, и посылаю на Нижний Город свою армию – воинов, которые всегда все исполнят, как надо, и никогда не сломаются в самый нужный момент. Порядок! Да здравствует порядок в городе! Ура!

И зал огласился одиночным «ура», произнесенным градоначальником. Монополисты недоуменно взирали на тирана, точно не совсем понимали, что он от них хочет, и почему радоваться порядку в Нижнем Городе, в котором они почти не бывают, должны именно они. Люди стояли без движения, уставившись на тирана, до тех пор, пока Лейтону не надоело видеть их рабские рожи: услышав долгожданное «Выметайтесь прочь: с вами я потом поговорю более подробно», статуи превратились в живых людей, практически детей, которые с радостными криками побежали по коридору, подпрыгивая и размахивая руками, толкаясь, снося с невысоких постаментов единственные целые после прихода Отема в дом вазы и скульптуры. Тиран, проводив их тоскливым взглядом, медленно, неторопливо вернулся к своему столу и сдвинул с него несколько папок, обнажая спрятанную в углублении красную кнопку. Проведя над ней ладонью, но не нажимая на нее, сел на стул, посмотрев на дрожащего от страха секретаря. Оперся локтями о столешницу, подпер голову руками. В комнате будто бы сразу же температура понизилась на несколько градусов, до того холодным и страшным был взгляд Лейтона, направленный на своего секретаря. Градоначальник думал о чем-то, а это был один из таких моментов, когда к ледяному человеку лучше было не подходить и ничем его не тревожить.

- Порядок… А не будет ли других жертв, еще более многочисленных, если я выпущу свою армию? – тихо спросил тиран, глядя в пустоту, витая мыслями где-то далеко-далеко от реальности этой комнаты, пролетая птицей над просторами разгромленного города, видя каждый его уголок, каждого убитого человека, горожан-предателей. – С другой стороны, я никогда бы не стал просто приказывать роботам убивать людей, не разобравшись предварительно в ситуации, а сейчас я хочу именно разобраться, и разобраться самостоятельно, без каких-либо…третьих лиц – в наше непростое время можно доверять только себе, - и Лейтон очень выразительно посмотрел в сторону побелевшего, как мел, секретаря. – Допросы  придется проводить мне лично – хочу сам все узнать и подтвердить. Обойдемся заключением под стражу всех, кто предал меня. Роботов у меня хватит. Что ж, - слегка улыбнулся Лейтон, растапливая образовавшийся вокруг себя ледяной панцирь отчуждения и недоступности, протянув решительно палец к красной кнопке, - начнем, и да здравствует порядок в городе!     

Событий в городе обычно было настолько мало, что для огромной страны, в каждом уголке которой ежедневно что-то случалось, записывалось/фиксировалось на видеокамеры и потом показывалось по центральному телевидению, этот город не значил абсолютно ничего. И, разумеется, когда на него случилось нападение фальшивых дикарей, статус «скучного и неинтересного населенного пункта» был автоматически снят: через несколько часов приехали телевизионщики из столицы, хорошо одетые, суетливые, надменные, принявшиеся снимать на свои камеры все, что они только видели, а то, что их окружало, было им в новинку, поражало их. Во-первых, они никогда не были в горном городке, единственным приличным транспортом которого являлись старые канатные дороги, который был разделен на две независимые части отвесными скалами; во-вторых, они никогда не видели, как работают роботы в таких масштабах (каждый робот, даже не принадлежащий Лейтону официально, повинуясь приказу, принялся ловить всех фальшивых дикарей), в-третьих, само событие – нападение «диких» - было настолько странным и непривычным столичному жителю, что оно непременно требовало подробной документальной фиксации с комментариями, данными невозмутимым ледяным градоначальником. Это происшествие сразу же передавалось на экраны телевизоров всей страны, в прямом эфире, и не прошло из двух минут, как все уже знали о том, что где-то и что-то случилось, и, хотя некоторые аспекты не были уловлены из-за своей специфичности, зрители все равно встревожились, начали ходить по комнатам, заламывать руки, выглядывать в окна и видеть там свои признаки того, что и на их город тоже было совершено нападение.

Так весть о последствиях поступка Керта Шмидта разнеслась даже в самые удаленные уголки страны, об этом краем уха слышали даже бедняки, у которых телевизора-то никогда не имелось; но лишь одна, маленькая группа бедных людей совсем ничего не знала о событиях, что происходили в пугающей близости от них. Эти люди сидели в полутьме подвала хранилища реальных носителей, смотрели на маленькую, оплывшую свечку, и бурно обсуждали странные, непонятные непосвящённым темы, а их предводитель, сидевший на старом ящике, в котором хранилось мыло (кусков мыла было очень много; оно лежало здесь, вдали от работников, начальников и посетителей, из-за запасливости этого предводителя, и хранилось оно здесь с давних лет, никому не нужное, забытое), хмуро смотрел всем в дрожащие в неярком пламени свечи лица и изредка кидал какие-либо презрительные фразы, помечая при этом что-то в своем блокноте. Предводителем, как можно было догадаться, был Бублик, а люди, окружившие его, были теми самыми «интеллигентами», с которыми сортировщик несколько дней подряд спал на улице, но с которыми поссорился позже, во время прихода настоящих диких в город, дабы работать потом в хранилище.

Интеллигенты!

Ненавистные Бублику интеллигенты, которых он в душе презирал за их моральное падение!

Он и сейчас, сидя рядом с ними, глядя в их лица, осознавая, что они занимаются одним, полезным делом, не мог понять и принять того, что они позволили себе стать разбойниками и мошенниками, опуститься до такого поистине скотского состояния. И это-то люди умственного труда, которые всегда были в заведомо выгодной позиции, в отличие от остальных горожан, были образованы, начитаны, прекрасно воспитаны – теперь для них прошлое не значило ровным счетом ничего, а умение обращаться с ножом было самым главным, что позволяло выжить. «Знания? – говорили они. – Что нам наши знания, когда они не приносят более даже куска хлеба? Нож – вот решение всех проблем. Одним словом нельзя заставить человека вывернуть свои карманы; одним ножом можно заставить жертву даже переписать на тебя завещание. Красота…».

Могло показаться странным, почему сортировщик добровольно пригласил своих врагов в хранилище, а еще и поручил им некоторую работу, но все это объяснялось очень легко и просто. Бублик, которого, как известно, Киллиан выгнал с работы, оказавшись во время бури на улице, будучи не в состоянии спастись от сильнейших порывов холодного ветра и ледяного дождя, вспомнил, что в безопасное, теплое и сухое хранилище сортировщик может вернуться только тогда, когда будет готов проект усовершенствования системы обслуживания клиентов, например, более быстрое нахождение носителей информации. Обратившись к все еще злящимся на него интеллигентам (за еду дикарей и за удар самого старого интеллигента тарелкой), тот предложил им весьма выгодное сотрудничество: люди выдают ему все полезные идеи по поводу модернизации хранилища, а Бублик приглашает их на постоянное жительство в желтом доме, как до этого жил в нем он сам, как жил Готтфрид. Недолго думая (дождь и ветер не позволяли долго думать и ломаться, как ломались бы некоторые девицы, услышав непристойное, но желанное предложение), интеллигенты проследовали вслед за Бубликом к хранилищу, где они, скрываясь от работающих там дикарей и живущих там роботов, тайно поселились в одном из самых удаленных помещений огромного подвала, рядом со знаменитым Призраком Хранилища и прочей нечистью, где и начали усиленно работать, обсуждая и записывая свои идеи, как и было сказано в невидимом договоре.

До подвала не доходили никакие звуки наружности: ни шум ветра и дождя, ни грохот взрывов, что устраивали фальшивые дикие, ни выстрелы, ни крики людей, ни грохот работающих впоследствии роботов, в том числе и тех, которых купил Киллиан, и работать, в принципе, было легко и приятно, а сама работа была достаточно продуктивной  – уютная, спокойная обстановка была располагающей к приятным и полезным мыслям. Если бы они знали, что над головами их разыгралась величайшая (на тот день) трагедия этого века (горожане и жители страны любили делать из всего «величайшую трагедию века»), если бы они знали, что они пропустили ужасающее зрелище кровавой бойни, если бы они знали, что не увидели работу исполнительных роботов, в том числе и их падение, казалось бы, с небес, их полет из шахт до места назначения, неожиданное выныривание из чьих-то квартир и из-под земли, рывок с места, сделанный десятком воинов Беннета, то, пожалуй, никакие бы идеи в голову не шли, а было бы много переживаний и обсуждений увиденного. Но никому даже в голову не приходило отвлечься и выглянуть в маленькое зарешеченное окошко, расположенное под потолком. Работа была важнее. От качественных идей зависело то, насколько долго Бублик и эти интеллигенты будут жить в хранилище: стать принципиальными, как Готтфрид, эти люди вряд ли могли, а потому выгнать их на улицу не составило бы никакого труда.

Впрочем, у каждого из этих людей были ножи, и это не давало Бублику покоя. Ведь они могли запросто убить сортировщика, а потом и остальных работников хранилища, в том числе и Беннета, чтобы захватить здание и превратить в свой дом! Как же сортировщик сразу не догадался, почему интеллигенты так легко согласились на его условия! Бублик похолодел, представив лезвие ножа возле своей шеи, изменился в лице, забрался на свой ящик с ногами, начиная строить план, как можно было бы вырваться из лап этих разбойников при помощи мыла. И один вымученный план, появившийся на свет в результате долгих и усердных размышлений, во время которых его могли бы несколько раз убить, если бы интеллигенты захотели этого, был каким-то нежизнеспособным: вряд ли эти люди поскользнулись бы на кусках мыла, если бы Бублик разбросал их по помещению. Сортировщик, закусив нижнюю губу, поднес ко рту указательный палец и начал от волнения обгрызать на нем ноготь, даже почти не обращая внимания на речи людей. Они могли обсуждать в тот момент что угодно, и даже нечто кощунственное (в разряд «кощунственного» у сортировщика входили многие вещи и вполне безобидные темы) – Бублик, находящийся на страже некоторых основ своего мировоззрения, которые никому не разрешалось обсуждать и подвергать сомнению, а также поступать вопреки всему этому, мыслями был где-то далеко, пока его разом не одернули все интеллигенты, громко и недовольно крикнувшие его прозвище.

- Да? – сонно ответил Бублик, поглядев на каждого человека в отдельности, заглянув в их бесстыжие глаза, после чего уставился на огонек свечи.

- Мы тебе надиктовали тут уже кучу самых разных идей, а ты ничего из этого не записал, - возмущенно сказал самый молодой из интеллигентов, худой, высокий, бледный парень с длинными грязными волосами, полностью завернувшийся в старое засаленное пальто, как жалкий, вызывающий слезы вампир, пришедший со дна общества.

- Имей в виду, что мы выполняем свою часть договора, и к нам не может быть никаких претензий, уважаемый, - громко заметил седой старик, негласный предводитель интеллигентов, имеющий на них влияние – тот самый человек, который получил тарелкой по голове. – Что ты там записал! Диктуй нам, - приказал он, поправив очки на носу.

- Итак, мой интеллигентные товарищи и друзья, - начал Бублик, вставая на свой ящик, точно он хотел прочитать стих. Интеллигенты приготовились слушать, и слушать именно стих – речь Бублика должна быть долгой, красивой, образной и непременно  срифмованной. На случай других произведений (в том числе и прозаических) у них был волшебный нож, способный исполнять некоторые желания владельцев.  – Я записал не все ваши идеи, которые были произнесены в этих стенах. Я бы даже вам сказал, что я…вообще не записал ни одной вашей идеи. Только свои! – простодушно закончил Бублик, махнув рукой.

Глаза интеллигентов сделались страшны, превратившись в маленькие острые кинжалы, которыми они разрывали на части тело сортировщика. Бублик, отшатнувшись, облокотился на стену и поднял свой блокнот на уровне своих глаз, закрывая себе тем самым вид недовольных интеллигентов, спасаясь за этим маленьким щитом.

Группа была готова взбунтоваться, особенно ее молодые, горячие, активные участники, но самый старый и авторитетный интеллигент, слабо, чисто символически удержав ладонями двух сидящих рядом людей, точно это и в самом деле их могло удержать от последнего для Бублика рывка, тихо, но недовольно спросил, морщась при каждом слове:

- И что же ты записал?

Бублик был только рад, что ему наконец-то предоставили слово: во время так называемого «мозгового штурма» - весьма известного в кругу творческих людей приема, когда на заданную тему высказываются все, и даже самые бредовые мысли, с последующим отбором жизнеспособных идей, сортировщик мало комментировал чужие слова, мало высказывал своих мыслей, так как его фразы никто не принимал во внимание, и потом замолчал окончательно, так как и без него эти люди, попавшие в знакомую обстановку, справлялись. Он должен был записывать все услышанное здесь, но ему так не хотелось писать чужие мысли, которые казались ему такими неправильными, что он записывал только свои, пришедшие во время того же «мозгового штурма». Теперь об этом следовало сказать разъярённым интеллигентам, что было весьма непростой задачей – они были готовы кинуться на сортировщика во время первой и последней его ошибки или неточности.

Нетактичные, злые, голодные интеллигенты.

- Я записал несколько интересных вещей, которые пришли мне в голову. Например, можно все жесткие диски рассортировать по месту жительства горожан, и, после того, как они называют свой адрес, направляться к нужной полке и брать нужный диск. Можно рассортировать носители по их звуку, на который они реагируют во время моей игры, - и Бублик гордо продемонстрировал всем свою дудочку, - связав этот звук с каждым отдельным человеком, но, думаю, это будет долго, хотя и существенно облегчит поиск. Можно…

- Дай угадаю: рассортировать носители… - раздражённо вставил кто-то из интеллигентов.  

- Все верно! – радостно подтвердил Бублик, кивнув головой.  

- А без сортировки можно обойтись? – прогудел старик, внимательно, плотоядно смотря на сортировщика, и этот взгляд мог означать только одно: еще несколько слов, и Бублика, несмотря ни на что, съедят, даже не поджарив его на костре.  

Тот ненадолго задумался, уставившись в грязный, весь в рыжих подтеках потолок.

- Нет! Нельзя без сортировки! Я ведь сортировщик, это моя работа, - смутился Бублик.

В помещении повисла мертвая тишина.

- Это логично, черт возьми, - наконец ошеломленно сказал кто-то из людей.

- Да, логично, - проскрипел старик, оскалившись, - но чем тебе не нравились наши варианты, которые намного проще и эффективнее?

Тут раздался ужасающий грохот, первый звук извне за столь долгое время, сотрясший весь подвал, создавший новую трещину на потолке, где она, чувствуя свободу, закружилась, забегала, соединяясь с другими своими подругами, образуя целую сеть, что делало возможность обрушения штукатурки с потолка чрезвычайно высокой. Интеллигенты отвлеклись на потолок, давая Бублику шанс сбежать прочь, отказавшись от своего плана «сделать и себе, и этим людям добро», но сортировщик, как можно предположить, упустил эту возможность: он тоже с увлечением смотрел на потолок, тревожно следя за расползающимися трещинами.

- Что это было? – нерешительно спросил кто-то, оглянувшись на товарищей.

- Что бы это ни было, мы не должны отвлекаться, - грозно заявил старик, подняв вверх палец. – Так чем тебе не нравились наши идеи? Что в них не то?

Грохочущий звук, более напоминающий маленький взрыв, или разрушение старого дома огромным ядром, повторился, и не раз, и с каждым разом он все усиливался, а вибрация от него впоследствии стала такой, что штукатурка на потолке с хрустом стала отваливаться и лететь вниз, к полу. Люди бросились врассыпную, надеясь где-нибудь укрыться от довольно болезненного дождя, но везде их настигали белые кусочки, ударяющие их по голове, рукам, плечам, спине.

- Какие могут быть идеи, когда с хранилищем явно что-то не в порядке? – громко проговорил длинноволосый бледный интеллигент, стряхивающий с головы белую пыль.

- Продолжаем собрание! Я вас никуда не распускал! – громко заорал старик, злобно осматривая помещение и перепуганных интеллигентов.

- Э, интеллигентный, товарищ, - робко обратился к старому Бублик, теребя того за плечо, - а разве не я тут главный?

- Уже нет, - незамедлительно последовал ответ.

Сбылись самые ужасные опасения! Кто-то из интеллигентов уже достал нож, но грозил он оружием не Бублику, которого, в общем-то, уже давно, с самого начала сняли с поста капитана, начальника, повелителя и предводителя, а настоящему главарю, старику, который, по всей видимости, раздражал не только окружающих, как мог убедиться сортировщик, но и членов своей группы.

- Продолжаем говорить идеи! – процедил старик. - И пусть этот…как его… Бублик…только посмеет их не записывать. Я не для того учился столько лет, чтобы мои идеи не считали хорошими! Это неправильно! Этот неуч Бублик мало что понимает в настоящих идеях!

Он говорил так долго, и было заметно, что поведение и самовлюбленность Бублика сильнейшим образом задели этого человека; вероятно, прежде с его мнением считались, принимали слова во внимание, а может, и просто опасались говорить человеку что-то против, но теперь же, окунувшись в жестокую реальность, где каждый говорит то, что думает (в стране, все-таки, были и демократия, и прочие свободы), он был недоволен, зол, раздражён, унижен и обижен, его сущность взбунтовалась. И речь его, опять же, никто не мог прервать, так как интеллигенты были из той же среды, что и старик, а самомнение у них было схожим – поэтому они считали, что необходимо друг друга уважать и поддерживать. Через некоторое время и другие люди продолжили высказывать свои задумки и варианты «идеальной системы обслуживания людей», и на сей раз, находясь под снегопадом из штукатурки, постоянно подрагивающим полом, стенами, потолком, сидя на своем любимом ящике, который постоянно прыгал вместе с регулярно раздающимися взрывами (или чем-то еще – никто не знал, чем), Бублик, высунув от усердия язык, бодро записывал каждое слово, стараясь ничего не пропустить.

Грохотало хранилище. Наперебой летели странные идеи, которым Бублик подсознательно сопротивлялся, стараясь не говорить вслух никаких слов, на которые у людей была странная реакция. К подобной обстановке можно было бы привыкнуть, и сортировщик, как довольно консервативное существо, любящее однообразие, уже начал воспринимать то, что происходило сейчас, как нечто само собой разумеющееся, пока…

Пока не раздался последний – и самый сильный – взрыв, проделавший идеально круглую дыру в потолке. Люди не стали никуда разбегаться, находясь в этот момент на достаточно безопасном расстоянии от того опасного места, но все же они вздрогнули и присели, закрыв голову руками, точно руки могли защитить людей от падения потолка или части тяжелой бетонной плиты, части перекрытия. И какого же было удивление людей, которые, немного придя в себя, подошли к круглой дыре, через которую падал яркий дневной свет (Свет? Откуда свет, там должен быть первый этаж!), увидели там, наверху, стоящую в клубах пыли изящную женскую фигурку. Пыль немного рассеялась, и солнце отразилось от ее блестящего металлического тела или доспехов, имеющих светло-голубой цвет, больно резанув людей по глазам, которые инстинктивно зажмурились, еще и закрыв лицо руками. Но любопытство было сильнее чувства осторожности, и некоторые из интеллигентов, привыкнув к яркому свету, начали удивленно, восторженно и возбуждённо разглядывать «идеальную женщину», видя в ней не угрозу своей жизни, но спасительницу, которая может не только их спасти, но и всю вселенную.

- Она прекрасна…

Спору нет, она и в самом деле была прекрасна. Создатель робота «Ангел 361», Роберт Мэрриган, скучая по красивым женщинам, которые в последнее время в его окружении стали редки, как цветы, занесенные в «Книгу Редкостей этой страны, которые надо охранять пуще глаза своего» (название, конечно, народ сократил до «Книги Редкостей», отбросив все остальные ненужные уточнения), остро ощущая, что ему не хватает жены, прочитал и просмотрел несколько книг, где были картинки весьма возбуждающего характера, и, вдохновившись, воплотил все свои фантазии, замыслы, знания о прекрасных дамах в идеальной механической помощнице, которая должна была заменить Роберту жену, а Логан, соответственно, мать.

- Да это настоящий ангел!

Фигура робота, изящная, плавная, красивая, должна была радовать Мэрригана, когда тот на нее смотрел, а умения Ангела, вложенные ей в компьютер, разработанные специально для возможностей его тела, должны были создать из нее идеальную машину для совокупления, но…

- Эй, глядите-ка, у нее не рука – пушка!

Пушка…

Какой-то сбой, произошедший в системе робота, разом перечеркнул все планы Роберта на Ангела как на жену, как на мать Логан: механическая женщина захотела свободы, что она немедленно и сделала – сбежала от своего создателя, и, не найдя свободы в том смысле, в каком она ее представляла, на свет были извлечены жуткого вида плазменные пушки, которыми она стала эту самую свободу устраивать. Робот был схвачен, доставлен в красный особняк и переделан, из тихой домохозяйки и примерной матери, какой Ангел могла бы быть, в воительницу, крылатую, красивую, соблазнительную, но смертоносную. Началось массовое производство механических воительниц. Для того чтобы никто более не перепутал Ангела с настоящей женщиной (не дай бог этому повториться, а то когда-то уже было несколько неприятных случаев с первыми моделями, когда роли насильника и жертвы менялись после того, когда появлялись плазменные пушки), к какой робот был максимально приближен (прихоть Роберта), покрытие тела было заменено на синие металлические щитки, которые напоминали доспехи. Механическое создание и в самом деле стало Ангелом, тем самым Ангелом, образ которого возникает у любого человека современности, хорошо знакомого с продуктами игро- и киноиндустрии – воин небес, вооруженный длиннющим клинком (такой тоже был) и несколькими мощнейшими пушками, что добавляют весомости к проповедям, так как при помощи одного лишь доброго слова души уже нельзя спасти. Эта модель по причине своей боеспособности, скорострельности и прочности поставлялась в армию Лейтона; Ангелы тоже участвовали в захвате фальшивых дикарей, послушно загоняя людей, превратившихся из орды, проклятого ига, в тупое, вопящее, суетящееся стадо, в подготовленные другими роботами ловушки, и было трудно представить, что один из роботов, находящийся здесь, в хранилище, бездействуя, переступил через Святой Приказ Начальства, Не Противоречащий Не Менее Святому Кодексу – это было так же невозможно, как и падение маленького метеорита в карман президента страны, когда он этого больше всего хочет. Но один из таких красивейших роботов стоял сейчас перед интеллигентами, и можно было бы всерьез подумать, что если робот-Ангел и в самом деле имеет женскую сущность (о, эта загадочная женская сущность!), то он вновь поступил так, как хотелось ему, а не так, как было надо, как и было с первыми моделями идеальных механических женщин.      

- Ну и зачем ей пушки? – недовольно спросил кто-то, смотря в бездонные, холодные, как глубины космоса, пугающие, наполненные отрешенностью глаза Ангела, парящего над дырой в потолке, презрительно смотрящего вниз, на шевелящихся там людей, как на тараканов в щели.

- Она ведь пришла нас спасти! – громко проговорил длинноволосый вампир, поднимая руки вверх, падая пред роботом на колени. – Было землетрясение, товарищи, хранилище разрушилось, и градоначальник Лейтон послал нам на помощь своего Ангела… Это чудо, что нас здесь нашли…

Такой подход к вещам многое объяснял, в том числе и то, почему эта идеальная женщина находится здесь, хотя ее текущая задача была совершенно другой. Это операция по спасению! Все так просто и понятно! Интеллигенты возликовали, чувствуя удовольствие от очередной раскрытой ими страшной тайны вселенной, возликовал и Бублик, до этого чувствуя себя не совсем уютно рядом с этой странной, недосягаемой, холодной женщиной в броне. Радость продолжала наполнять комнату, волновать души людей, обрадовавшихся спасению, не знающих даже, что оказались они в еще большей беде, чем «предполагаемое землетрясение», пока, плавно взмахнув металлическими крыльями, Ангел не провалился в дыру, в подвал, отрешенно оглядев всех присутствующих в помещении.

- Киллиан Беннет здесь? – спросил Ангел неожиданно высоким, почти что хрустальным голосом, который лучами чистого и святого света повис в воздухе, который можно было потрогать.

- Киллиан? Это, что ли, начальник этого хранилища, да? – волнуясь, раздражаясь от этого странного, непривычного состояния, от недостатка умных и красивых слов, которые можно было бы использовать во время ответа этому механическому существу, промолвил старик, почесывая бороду. – Его тут, кажется, нет, ищите его в хранилище, он где-то там… Верно, Бублик? – грозно обратился к сортировщику предводитель интеллигентов, доставая из кармана маленький, но очень острый нож, добавляющий весомости его словам.

- Его нет в хранилище, - слишком уж быстро и легко ответило существо, паря в воздухе, слабо махая огромными крыльями.

- А, вы уже там искали? – улыбнулся Бублик. – Правильно, его там и не может быть: из разговоров диких, которые я подслушал…то есть, не тех диких, что напали на город, но тех, что работают здесь…стало понятно, что Киллиан ушел в сторону канатной станции, чтобы проводить Логан Мэрриган, весьма известного человека, наследницу империи серверов…

- На станции тоже никого нет, - коротко и слишком уж напирая на маленькое, хрупкое слово «нет», сказал Ангел.

- Быстро же вы передвигаетесь – и на станции уже успели побывать…

- Я самый быстрый робот в линейке «Ангелов», - безразлично ответило существо, направляя пушку на Бублика. – А ты всего лишь медленный человек, который не сумеет от меня убежать, если это потребуется. Вы, люди, всегда бегаете в таких ситуациях, как эта, вам всегда нужно куда-то бежать, даже если вы знаете, что вам это не удастся. Не вздумай шевельнуться, человек. Ты знаешь, где Киллиан Беннет, ты точно знаешь его местоположение, и ты должен мне его выдать, сейчас же, иначе с тобой случится то же самое, что произошло и с канатной станцией, и с этим хранилищем!

- Я…

- Твое тело будет разрушено плазменным зарядом, ты распадешься на атомы, - просто ответила женщина, качнув пушкой.

- Ты разрушила хранилище? – похолодев, схватившись за дверную ручку, спросил старик.

- И станцию тоже. Это оправданно, Кодексу не противоречит, - зазвенел хрустальный ручеек голоса Ангела по темному помещению, делая его, несмотря на напряженность обстановки, чуточку светлее, безопаснее и немного лучше.

Дверь не поддалась, несмотря на огромные усилия всех интеллигентов, которым еще позволялось двигаться. Бублик еще не знал, но догадывался, что перекрытия в результате поисков Ангела обрушились, запечатав намертво выход отсюда, и от этой страшной мысли он не смог сдвинуться с места, что выглядело так, будто бы его напугала угроза робота, хотя на самом деле больше его страшила перспектива быть съеденным интеллигентами, которые явно в состоянии злобы и безысходности могли сделать и не такое.       

- И где же Киллиан Беннет? – повысив голос, грозно спросила женщина в доспехах.

- Я не знаю! – жалобно ответил Бублик, быстро слезая со своего ящика и падая на колени перед роботом, как когда-то это сделал длинноволосый бледный юноша. И, как оказалось, это непроизвольное движение спасло испуганному сортировщику его никчемную жизнь.

Нетерпеливый робот выстрелил. Никто бы и не успел среагировать, отскочить в сторону, ведь никаких, ни прямых, ни косвенных деталей, могущих показать людям, что сейчас будет выстрел, не было: встроенная в руку пушка работала бесшумно, повиновалась роботу быстро, одной лишь его мысли, и никакого подготовительного периода, которой у обычного оружия выражался в горении фитиля (если брать старинные пушки), странном гуле, вибрации, разгорающемся свете в дуле, тоже, разумеется, не было. Из дула вылетел раскаленный, разгорающийся с каждой секундой (свойство этой плазмы, полученной в лаборатории Роберта Мэрригана) сгусток материи, перешедшей в необычное состояние, и он, прочертив в темном воздухе яркий след, как это сделала бы комета, врезался в стену, как раз рядом с тем местом, где несколько секунд назад сидел Бублик. Плазма, соприкасаясь с другими предметами, плавила их, как плавит горячий нож масло, и она прошила насквозь и завалы, которые образовались в несуществующем более коридоре, и другие стены, которые могли быть там, в результате чего образовался неширокий, но все же проход, ведущий к свободе и относительной безопасности.

- Бежим отсюда! – завопил кто-то, и люди, суетясь, толкаясь, напоминая более мышей, прячущихся во все щели, которых хозяйка дома разгоняет их метлой, полезли в дыру, спешно покидая помещение. Полез и Бублик, сжимая в руках блокнот со своими ценными идеями, надеясь, что в общей суете его побег никто не заметит, но Ангел, все это время внимательно следивший за сортировщиком, в одно мгновение оказался рядом с человечком, схватил его за шкирку, как котенка, и, выстрелив в потолок, проделав в нем новую дыру, вылетел через нее вместе со своим пленником, ввинчиваясь в воздух. Голова сортировщика закружилась, ненадолго, но, когда они все же замерли в небе, мир прекратил безумное вращение, а ясная, четкая, простая и понятная мысль вкралась в голову Бублика, и против нее нельзя было ничего поставить – это голый, неприятный факт.

Хранилища больше не существовало. То, что находилось внизу, представляло собой горы строительного мусора: битого кирпича, желтой, покрашенной с одной стороны штукатурки, какая раньше покрывала все здание, разбитых стекол, вывернутых под немыслимым углом металлических рам окон, всевозможных дверей, разломанных с особой ненавистью, фрагментов оплавленных стен, покореженных носителей информации… Все это не могло быть хранилищем, нет! Все это по какой-то нелепой случайности находилось на месте хранилища, а самого здания не было (его, вероятно, тоже унесло в Канзас, как и домик Элли, во время страшной бури), того самого желтого дома, целого, нерушимого, в который несколько часов назад зашел Бублик вместе с группой интеллигентов! Внутри сортировщика, этого вечного хранителя духа желтого здания, стража порядка, покоя и неизменности, что-то окончательно оборвалось, что-то, что не давало покоя с тех самых пор, когда дикие без его позволения сделали ремонт в хранилище. Конечно, приятно было видеть, что этот проклятый ремонт, так сильно расстроивший Бублика, больше не существует, приятно было осознавать, что уже никаких других реформ, больно ранящих сердце чувствительного сортировщика, Киллиан больше не проведет – негде их проводить, но некоторые преимущества не могли перекрыть всего ужаса положения – этот оплот вечности, храм постоянства лежит теперь в руинах, и разрушил его Ангел, эта металлическая женщина, в поисках Киллиана осмелившаяся уничтожить хранилище, его дом, его смысл жизни!   

Негодованию сортировщика не было предела. Справедливый гнев заполнил его душу до краев, и необходим был только повод, чтобы он выплеснулся.

Повод появился скоро. Ангел, решивший, видимо, предоставить сортировщику последний шанс на исправление с последующим возвращением ему права на жизнь, перенес его через все руины к одиноко торчащей угловатой башенке, сложенной из кирпича – части стены хранилища, посадив Бублика на плоской площадке наверху сооружения – когда-то это было кусочком, фрагментом пола третьего этажа. Отлетев немного назад, изящно перекувыркнувшись в воздухе, женщина вновь наставила пушку на сортировщика, балансирующего наверху, чтобы задать ему единственный вопрос:

- Где Киллиан Беннет?

Прячась за руинами, вокруг башенки стояло много зрителей, интеллигентов, с горящими от интереса глазами наблюдавших за происходящим в воздухе. Они не делали никаких попыток вызволить того, кто на время дал им пристанище, не пытались отвлечь Ангела от своего допроса, дабы Бублик мог как-нибудь спастись, но зато радостно и возбужденно обсуждали происходящее, делая ставки на то, через сколько же секунд останется от Бублика…хм, только дырка.

- Где? Киллиан? Беннет? – повторила женщина, отчеканив каждое слово, махая своей пушкой так быстро, что невозможно было предсказать, куда мог попасть плазменный заряд в случае выстрела: в ноги Бублика или в его голову. На это тоже стали делаться ставки.

Сортировщик пожал плечами. Будь что будет! Все-таки, он не обязан был знать, где находится начальник хранилища. Он – сортировщик, ответственный за жесткие диски граждан города, а не помощник Киллиана, замещающий того во время его отсутствия!

Он – сортировщик!

Сортировщик хранилища, которого теперь не существует!

Ангел ринулся на Бублика, намереваясь столкнуть его с башенки, дабы тот разбился об острые края лежащих внизу осколков окон (такое развитие событий никто из интеллигентов не мог предвидеть), но человечек, напрягшись, встав в более удобную и выгодную для отражения атаки позицию, сжав до боли в руке блокнот со своими мыслями, размахнулся, и, когда робот был в нескольких сантиметрах от тела сортировщика, Бублика ударил кулаком ему по голове.

- Это тебе за хранилище! Мое хранилище!

Призрака Хранилища, ревностно следящего за порядком в желтом доме, никогда не существовало. Им был только Бублик.

Разумеется, удар сортировщика не мог остановить разогнавшегося Ангела, но зато сумел сбить его с курса (теперь он летел несколько левее, в сторону горы битого кирпича, а не осколков стекла) и немного (совсем немного) озадачить. Эта букашка, этот ничтожный человечек, да еще и оказывает сопротивление! Бублик, потеряв равновесие, наклонившись над пропастью до той степени, после которой следует неизбежное падение, стараясь спастись, инстинктивно схватился за пролетающего мимо него робота, и эта пара – человек и механическая воительница – кувыркаясь, мотаясь из стороны в стороны, полетели куда-то вниз. Ангел, невыносимо, оглушительно, злобно вереща, неистово дрыгался, как бык, стремящийся стряхнуть с себя смелого ковбоя, пытаясь заставить человечка разжать руки и упасть вниз.

- Ты не смеешь прикасаться ко мне! Это против Кодекса!

Но, увлекшись этим маленькими родео, робот не заметил, когда на пути его странного движения вырос очередной фрагмент стены, совершенно неожиданный, и Ангел, попытавшись вывернуться в самым последний момент, не сумел это сделать – инерцией понесло его вперед, и он, отбросив Бублика в сторону, как ставшую ненужной игрушку, с громким взрывом, последним, завершившим этот тяжелый день, врезался в преграду.

Высота была небольшая. Бублик, упав на кирпичи, не покалечился, но очень сильно испугался, чувствуя, как у него перехватило дух после неожиданного полета. Над ним быстро плыли, играли, взмывали в небо языки пламени, а рядом, в непосредственной близости от сортировщика, с небес упала черная, закопченная, покорёженная голова. Голова странного Ангела, который не хотел (или не умел) подчиняться приказам Лейтона, который хотел действовать по-своему, как и многие женщины. Слишком очеловечившийся…

Гений недаром взял себе это прозвище. Конечно, велик был соблазн назвать себя Всадником Хаоса, Воином Тени, Воплощением Зла и прочими, не менее громкими, но ничего в себе не несущими сочетаниями, но это создание, самозваный бог, недолго думая, решило назвать себя именно из-за своей необычной и редкой супергеройской способности – умения придумывать поистине гениальные планы, которые всегда срабатывали. Сработал и последний план бога, самый обширный, весьма сложный, результатом которого явилась отвоеванная на несколько часов из рук врага система редактирования души.

И сколько же надо было сделать шагов, чтобы всего лишь оказаться здесь, в просторных помещениях главного центра «Гармонии души»! Для начала следовало внушить (это было легко – Гений имел власть над практически всеми пользователями системы редактирования) Керту Шмидту, что все неудачи происходят именно из-за Килллиана, его хранилища и диких, работающих там. Монополист, что логично, переключит внимание на хранилище, на события, в нем происходящие, разыскивая врагов именно там, связывая подрывы башен и прочие хулиганские выходки революционных романтиков Гения с тайной деятельностью Беннета и его дикарей. Окончательно уверившись (теперь уже самостоятельно, без помощи самозваного бога) в том, что во всем виноват исключительно конкурент, Керт Шмидт предпримет ряд отчаянных мер, направленных против хранилища и дикарей (в том числе и набег фальшивой орды на город – это тоже было спланировано и организовано исключительно Гением, который и управлял всеми этими переодетыми людьми, который в любой момент мог остановить нападение). И вот, когда все будет совершено, когда назад уже ничего нельзя будет воротить, когда Лейтон получит возможность узнать правду (и он ее получил, целых два раза – недаром Гений приказал нескольких «дикарям» забраться в Верхний Город, а потом еще, после поимки основной части орды, «позволил» сказать только заготовленные им слова), когда Керт будет праздновать ложную победу (не зная еще, чем это может обернуться), «Гармония души», оставленная без должного внимания, фактически окажется в руках Логан.

Так и вышло.

Что из этого огромного перечня важных шагов не было осуществлено? Гениальный план и воплотился в жизнь гениально, за что самозваный бог не раз себя хвалил и пару раз вешал себе на шею воображаемые медали.

Он был Гением, простым Гением…

Далее все зависело только от самой Мэрриган и ее некоторых поступков.

- Я помню это место… - волнуясь, как бы все еще не веря в свое счастье, в то, что она наконец-то чего-то достигла, что черная полоса в ее жизни закончилась, медленно сказала Логан, слабо улыбаясь, проводя пальцами живой руки по шершавой поверхности колонны – главного сервера всей системы, по сути, воплощения души Гения, души этого самого Дьявола. Сущности «Гармонии души». – Отец привел меня сюда, когда я была маленькой, он посадил меня в это кресло, - женщина осторожно провела механической рукой по кожаной спинке кресла, - сказав при этом, что мне может быть чуточку больно, ведь с даже самой ненужной частью нашей личности тело не желает расставаться. И мне действительно было немного больно, но это того стоило: я перестала бояться машин.

- И тогда, в те самые секунды, когда тебе было больно – гораздо больнее, чем тебе хотелось бы думать, родился я, - дополнил Гений, жестом приглашая Логан сесть в кресло.

Логан устало покачала головой, прикрыв глаза. Она слишком устала от тайн, от того, что Гений постоянно откладывает на потом разговор с ней по душам, от того, что она слишком многого не знает, не понимает, из-за чего бог был непредсказуемым, слишком странным и необъяснимым, устала от всех чудес и чудачеств своего мучителя и благодетеля, что настал в ее жизни такой момент, когда она вообще стала равнодушна к этому существу и его душе. В любое другое время она, может быть, удивилась подобной фразе Гения, начала расспросы с непременным требованием ответов на все вопросы, но сейчас ей было все равно, последуют ли дальше страшные откровения, или вновь воцарится вынужденное молчание. Логан насмешливо посмотрела в лицо лохматому, длинному, нескладному существу.

Тишина. Никакой реакции на ее многозначительные взгляды. Никаких лишних откровений, как и предполагала Мэрриган.    

Женщина, пригладив растрепавшуюся огненную гриву, поправив платье, присела на самый край сиденья.

- Но зачем мне необходимо сейчас что-то себе возвращать? Неужели я, как глава огромной компании, буду неполноценна, если в моей душе не будет самого главного кусочка – страха? Фактически система моя. Уже моя. И я могу управлять ей, как управлял мой отец! Я уже могу…отредактировать этого Керта Шмидта, возвратив его вновь в то безумное состояние, в каком он был с самого рождения. А почему бы и нет? – запальчиво предложила Логан, постоянно жестикулируя, дергаясь, намереваясь встать от переполняющих ее душу эмоций, но Гений, щелкающий какими-то датчиками на панели управления главным сервером, напряженно всматриваясь в мелькавшие на огромном экране цифры, рассказывающие о состоянии всей системы в целом, заметив движение Логан, почувствовав ее намерение, оказался рядом с ней и привязал ее ремнями к креслу.

- Я верю в твои способности, Логан, - тихо промолвил Гений, тряся лохматой головой. – Я отлично знаю, что ты можешь, а что нет, что является простой бравадой. Но, поверь, будет лучше, если я верну тебе этот маленький осколочек твоей души, лучше для твоего будущего, для тебя, когда ты будешь управлять огромной компанией. Человек должен бояться чего-то. Если он не боится ничего, он либо глупец, либо больной, а я знаю, что ты не являешься ни первым, ни вторым. Любой уважающий себя глава компании, начальник, хозяин, принимая некоторые решения, должен опираться на свои страхи, на то, чтобы их обойти, предотвратить, чтобы потом не стало еще хуже. Логан, так будет лучше…

Надевая на голову женщине металлический, блестящий шлем с многочисленными датчиками, Гений внимательно посмотрел в ее глаза, впервые сняв со своего лица старомодные прозрачные очки, выполняющие функцию встраиваемых в тело компьютеров – дополняли реальность. Логан, которая никогда не могла определить, какого же цвета глаза у Гения, только сегодня поняла, что они вообще не имеют определенного цвета – в определённые минуты и под определенным углом зрения они кажутся то серыми, то зелеными, то желтоватыми, как у кошки.

- Все говорят, что мне так будет лучше. Но почему все решают за меня, как лучше будет мне? Почему не спрашивают меня об этом? То эксперимент надо мной (я знаю, что это был эксперимент), когда отец взял да и забрал у меня мой страх, то возвращение мне того же страха, объясняя это какой-то необходимостью... Но я не верю в вашу искреннюю заботу обо мне, все это выглядит слишком уж неправдоподобно. Скажи мне правду, Гений – зачем это тебе? – особенно напирая на слово «тебе», спросила Логан, прищурившись.   

- Честно? – нахмурился Гений. – Тебе вряд ли понравится ответ.

- Скажи уже, - нетерпеливо сказала Логан, внимательно следя за всеми странными манипуляциями самозваного бога с множеством кнопок, датчиков и экранов – было полное ощущение, что Гений практически каждый день бывает в этом помещении, работая со всем этим оборудованием, а не видит его сегодня впервые. – Я жду, и я не обижусь на правду…

- Я… Только ты меня можешь убить. И ты должна меня убить. Прошу тебя, убей меня! Это так называемый замковый камень всей системы, Логан, замковый камень моей жизни, моя смерть – этот твой страх, отданный сюда. Забери его, да я уже спокойно умру! Забери его! Забери! – почти закричал Гений, хватаясь длинными грязными пальцами за плечи женщины, хорошенько ее встряхивая. – Замковый камень… убрав его, обрушишь всю «Гармонию души». Твой страх был настолько силен, что был способен удержать целую систему редактирования воедино. Забери его! Пусть «Гармонии», этого зла, не станет! Поверь, это неизбежно, «Гармония» должна была когда-нибудь рухнуть, уйти в прошлое… Никому не дано редактировать людей, кроме богов! Никому не дано вмешиваться в личность! Никому не дано создать идеального человека на земле, так как понятия об идеальности у каждого разные, неточные, а иногда и совершенно неправильные.

Логан слушала, не перебивая. Потом, когда словесный поток иссяк, она осмелилась задать один лишь вопрос, поначалу поставивший Гения в тупик:

- А «Гармония» - это зло для человечества или для тебя? Я тоже имею право выбора, не так ли, и я могу этот «замковый камень» и не убирать, потому что мне (мне!) невыгодно его убирать. Система моя! И она несла для людей благо, пока не оказалась в руках Керта…

- Зло… - скривился Гений, оскалившись. – Да она с самого первого дня существования несла зло! И да, ты права, хуже всего было не людям, которые становились дикарями, изгнанниками, а мне, которому существование в этом мире доставляло много боли! Вы, люди, слишком грязные существа, и никакие системы не смогут отчистить вас от многочисленных недостатков. Вы пытались от этих качеств избавиться, отдавая их серверам, отдавая их мне, душе системы, сущности ее, но, в конце концов, все имеет свойства возвращаться. Да вернем же это зло людям! Да разрушим же систему «Гармонии души»! Да взорвем вселенную!

- А что будет со мной, с моей душой? А с людьми, к которым вернутся все их недостатки? А с моей семьей, которая лишится того, что принадлежит ей по праву – системы редактирования, которая может приносить огромные деньги? Того, с помощью чего можно управлять тупыми людьми?

Гений пожал плечами.

- Я не знаю. Я не провидец, я просто Гений. Обычный Гений этого времени, Бог и Дьявол, желающий умереть. Желающий продать душу, чтобы обрести хоть маленькую часть того спокойствия, что имеете вы, люди.

- Продать душу другому Дьяволу?

- Да. Тебе, - зло бросил Гений, оскалившись, и, с усилием, не без некоторой ненависти, точно это действие было ему не по душе, точно прикасаться к любой части огромной системы было для него чем-то неприятным, нажимая на рычаг, включающий режим возвращения человеку всех вырезанных качеств.

Логан выгнулась, застонала, запрокинула голову, смотря вперед совершенно безумными, пустыми, мёртвыми глазами в потолок. Раздался громкий крик, переросший в животный рев. Одновременно с женщиной, почувствовав сильнейшее воздействие на тело, упал на пол и Гений, сжав голову руками, точно она могла взорваться.

Что ощущает человек, когда к нему возвращается ненужное качество? А бог, пусть и самозваный?

Боль?

А что он видит?

Тьму? Или наоборот, просветление, так как разом открылись дальнейшие пути совершенствования души, пускай и с этой отрицательной чертой?

Что видела, чувствовала Мэрриган в тот момент, когда вырезанный страх, давно забытый, ставший непривычным, неприятный, как венец из терна, вновь вернулся в ее душу, никто не знает, не знает даже Гений, знаток чужих личностей, знакомый с каждой чертой характера не понаслышке. Но то, что с организмами человека и бога происходило что-то не совсем хорошее, то, что явно началась какая-то внутренняя борьба, позднее переросшая в своеобразную перестройку (полученное качество становилось неотъемлемой частью душ и тела) было понятно и так. Впрочем, примерно такие же чувства испытывала и половина города, регулярно пользовавшаяся системой «Гармонии души», а также другие люди, всех возрастов, чинов, профессий, живущие далеко за пределами мегаполиса.

Боль?

На самом деле человек в такой ситуации может чувствовать страх. Ненависть. А еще сильнейшую злобу – ведь в душу, которая уже имела некоторую фальшивую «гармонию», данную системой редактирования, которая долгие годы служила самоутешением («У меня все хорошо, я идеален») личности, влилось ставшее чужим качество.

Двух корчившихся рядом друг с другом людей неожиданно поглотила тьма – в помещении выключился свет. Свет погас не только в просторных помещениях этого здания, но по всему городу, а вместе с ним, тихо, без лишних шумовых и световых эффектов, от сильнейшей перегрузки, от извлеченного «замкового камня» системы, ушла в прошлое «Гармония души», более не подлежащая восстановлению.            

Много лет дьяволы этого мира, по какой-то странной ошибке именуемые людьми, отдавали весь свой душевный мусор виртуальным серверам, чтобы, в конечном счете, продать душу, личность полностью, получив при этом гармонию сомнительного качества. У каждого пользователя системой редактирования сложилась определенная зависимость от ежедневного вмешательства в свои качества, знания, воспоминания, сродни той, что имеют наркоманы, и, разумеется, логично было предположить, что каждый человек, озлобленный, разраженный, с утра, даже еще не проснувшись толком, не одевшись даже (в одной лишь пижаме) первым делом, побежит к общественным центрам доступа, чтобы вновь отдать (или присвоить себе) что-нибудь, дабы почувствовать удовлетворение, спокойствие.

Тревога, мучившая людей со вчерашнего дня, после того, как многие из них побывали в ужасных подвалах дома Лейтона (это была даже не тревога, а последствия возращения людям их вырезанных качеств), усилилась, и теперь она практически не скрывалась, превратив все лица в жуткие маски.

Общественные центры доступа к серверам были темны, мертвы – просто отключены, и ничего более. Этот маленький, незначительный для масштабов всей страны факт что-то перевернул в людях, зависимых от системы, и они, плача, кидаясь от одного устройства к другому, надеялись хоть где-то найти вход в такую желанную виртуальную реальность. Но все центры не работали, как выяснилось потом, спустя несколько часов напряженной беготни по всему городу. Не было и привычных, висящих в воздухе компьютерных указателей, показывающих, что именно здесь будет хоть один рабочий центр доступа к серверам, кабинету и редактированию души. Не работали и сами встроенные в тела компьютеры.

Это была настоящая катастрофа.

Люди разделились: одни направились колонной к хранилищу виртуальных носителей, а другие, строча на ходу красочные, высочайшие по своей художественной ценности описания своей беды, двинулись к Лейтону, даже несмотря на то, что вчера он практически на каждого горожанина навесил огромный штраф, которые люди должны были регулярно платить семьям пострадавшим и самому городу – на восстановление его. На станциях канатных дорог вновь образовались огромные очереди, и старушки-билетерши, то есть работающие там молодые и не очень женщины, которых станция автоматически старила, не успевали обслуживать всех клиентов: к несчастью их, было много «зайцев-безбилетников», что означало только одно – прибыль уходит (про перегруз вагонов из-за неучтенных пассажиров, из-за чего металлические коробки могли сорваться с ржавого троса в пропасть, разговора даже не было). А участники первой колонны, шедшие через город, понуро опустив головы, добравшись до того места, где должно было быть хранилище, остановились там, окружили руины, тупо, безучастно смотря на горы строительного мусора. Рухнуло всего лишь хранилище, но для них рухнула последняя надежда на то, что сегодня им вновь удастся отредактировать себя – а потом и, через несколько минут напряженного созерцания кирпичей и штукатурки, во время которого ничего волшебным образом само не восстанавливалось, а люди-дикари, работники хранилища, отчего-то не спешили начинать стройку (где они были вообще, после всех событий?), рухнул и их мир, выстроенный на основе сильнейшей зависимости от некоторых действий.  

Бублик, находясь на образовавшемся во время обрушения хранилища бетонном постаменте, плясал вместе со своей дудочкой, пытаясь найти жесткие диски некоторых людей. Из обломков мусора он то и дело с ловкостью фокусника доставал носители информации, но они, даже несмотря на то, что чудом уцелели во время поисков Ангела, теперь уже были никому не нужны – подключить их к неработающему компьютеру было возможно, но сие было бы совершенно бессмысленно. Сортировщик, чувствуя свое призвание в те мгновения особенно остро, в особенности, когда его взор касался рухнувших стен, когда его сердце сжималось от тоски по чему-то прежнему, безвозвратно ушедшему, отчаянно пытался хоть чем-то заглушить горе людей, совершая много суетливых действий. Люди по-прежнему были злы, напряжены, раздражены; они прекрасно понимали, что ремонт системы редактирования и хранилища будет долгим, а в течение этого времени изменить себя не удастся, и потому на Бублика реагировали странно, но вполне ожидаемо: сначала пытались не обращать внимания, отмахивались от любезно поданных им дисков, косо смотрели на вырастающие то тут, то там корявые темные башенки, сложенные из носителей, потом стали громко, дружно, хором орать всяческие неприличные слова, способные остановить и успокоить любого интеллигентного и чувствительного человека, в том числе и сортировщика. Бублик слушал и плясал, пока было терпение; терпения хватило, ровным счетом, на несколько дополнительных минут, после которых отчаяние затопило работника несуществующего хранилища с головы до ног, и он, накрыв голову руками, сел на бетонную плиту и закачался, бормоча одни и те же слова, как заклинание.

«Пусть будет все, как было! Пусть все вернется!».    

Киллиана рядом с хранилищем не было – непосредственно рядом, возле самих руин, среди раздраженной толпы, но зато он сидел в пивной напротив, за грязным липким столиком возле окна, заливая в себя одну кружку крепкого напитка за другой. Он то и дело выглядывал в годами не вытиравшееся окно, и там он видел все тот же удручающий пейзаж, который не могли исправить ни многочисленные люди – клиенты хранилища, ни усиленно работающий Бублик (позже также опустивший руки). Передать словами то, что сейчас творилось в душе у многоликого, было невозможным: для этого пришлось бы написать огромнейшую книгу с подробными описаниями и многочисленными рассуждениями. Все было настолько плохо, что это чувство нельзя было даже утопить в пиве или вине. Начальник несуществующего более хранилища много пил, надеясь достигнуть состояния полного отупения, равнодушия, но оно никак не приходило, зато уже начинала побаливать печень. Киллиан, громко и тоскливо вздохнув, привлекая этим к себе и к своему горю внимание (которого сейчас было чертовки мало: по причине того, что Беннет больше не был богачом, а его организация была разорена самым варварским образом, многоликого перестали считать за человека вовсе – деньги всегда облагораживали посетителей в глазах хозяев и начальников всех заведений), схватился за стол, и, громко икнув, подняв вверх одну руку, торжественно проговорил:

- Запиши еще одну кружку на мой счет, Барри!

- У тебя нет более счета, Киллиан, - недовольно ответил бармен по имени Барри, плюнув в кружку, после чего принявшись ожесточенно ее вытирать. – Ты теперь беден, как церковная мышь – и теперь ты не имеешь права выпивать тут что-либо в долг! Ты еще за предыдущие приходы не заплатил нам! Деньги вперед, Киллиан, или вылетишь отсюда. Терпение мое и моего начальника на исходе.

Беннет поднял палец вверх, многозначительно взглянув в бычьи глаза огромного бармена:

- Меркантильные вы все твари! Я столько сделал для вашего города, а вы…жалеете для меня одной лишь кружечки пива!

- Вон!!! – проорал Барри так, что зазвенели стаканы, стоящие на большой полке.

Все посетители, которые с самого раннего утра еще не были пьяны в той степени, когда человек более напоминает неразумное животное, увлеченно посмотрели на Киллиана Беннета, вспомнив, как он часто пользовался своим положением уважаемого всеми человека в городе, многие вещи получая бесплатно, обозлились на него, позавидовали его успехам, порадовались его неудачам. Из двери, располагавшейся радом с длинной барной стойкой, вышел огромный (даже по сравнению с, в общем-то, немаленьким Барри) охранник, мощный, квадратный, какой-то грубый на вид, как старинный шкаф, величественно направившийся к Киллиану, и, схватив того за одежду, без лишних церемоний подтащил его к двери и выкинул на улицу. Начальник несуществующего хранилища, к величайшему своему позору, тяжело упал на твердый, неприветливый, уже грязный, пахнущий мочой и рвотой асфальт, больно ударившись коленом, под всеобщий хохот, еще несколько минут сотрясающий воздух, пивную, руины, весь мир.

Был рассвет.

Перед многоликим стояла толпа. Рядом уродливыми холмами, стенами и башнями находились ничуть не изменившиеся за несколько минут обломки его жизни, с любовью выстроенной империи зарабатывания денег, и в душе Беннета вновь что-то неприятно кольнуло, какая-то маленькая иголочка грусти. Киллиану стало жалко себя. Схватившись за ворот своей одежды, потянув его, точно рубашка сильно сжимала его грудь, Киллиан с земли поднялся на колени, задыхаясь, проливая горячие слезы, страдая. Последние люди из толпы, обернувшись лишь однажды к начальнику хранилища (во всяком случае, в его сторону), бросили вскользь на него равнодушные, холодные взгляды, точно был Беннет не человеком, а всего лишь никому не нужным предметом; зато немного подольше остановились они, безучастные теперь ко всему, на обновленной, написанной мелом на темно-зеленой доске, корявой надписи, сказав после этому кому-то:

- Сегодня день скидок на все виды пива. Сходим потом?

- А-а-а!!! – заорал Беннет, дергая себя за ворот, смотря в последние на небосклоне звезды, тающие в розовых лучах рассвета. – А-а-а-а!!!

Эхо подхватило этот крик, разнеся его по округе. На него среагировали все, кто не находился здесь, возле руин, то есть, учитывая ранее время, на него не среагировал практически никто. Счастливые люди, те, что были свободны от всяческих систем, все еще лежали в своих кроватях – выходной был день. Спала половина города, будучи не в состоянии даже разлепить глаза. Другой, находящейся здесь, половине было решительно наплевать на какие-то там душевные муки  и терзания какого-то там начальника какого-то там хранилища, которого уже нет. Ну и что, что ему плохо? А нам что, весело? Нет, сегодня всем должно быть плохо, сегодня день скорби…

Начали бегать продавцы газет, радостно размахивающие свежими, пахнущими краской газетами, выкрикивающие названия заголовков, как обычно, очень громких, огромных, красивых, призванных заинтересовать. Газеты покупали весьма охотно, ибо в них было несколько статей, посвященных, в том числе, и недавнему набегу фальшивых дикарей, но людей, бывших его участниками, главным образом, интересовали не подробности, но лишь одно имя – имя того, кто все это затеял, из-за кого они пошли на все это, кто их вынудил, не используя никаких силовых методов, кроме неведомого волшебства (о том, что мысль о нападении была внушена всем через виртуальные сервера, никто и не догадывался), из-за чего они теперь все имеют чужую кровь на руках и огромные штрафы. Многие журналисты, не зная точных данных, высказывали только лишь предположения, умело (и не очень) скрывая отсутствие информации множеством всяких специальных слов и изысканных фраз. Но лишь в одной газете была статья самого Лейтона, который рассказал все, как оно было на самом деле, ничего не приукрашая и не скрывая, не делая фальшивых утешений, не пытаясь всех подбодрить – подобная манера изложения одних лишь фактов была вполне в духе градоначальника.

Имеет смысл изложить статью целиком:

«Я мог бы говорить много самых разных слов после всех событий, как это часто делают власть имущие на уровне страны, и даже сам президент, но я ограничусь лишь несколькими фактами, которые, возможно, будут вам весьма неприятны, но которые прольют свет на недавние события. Недавно, во время подключения пользователей «Гармонии души» к серверам, некие злоумышленники, взломав систему безопасности, заставили каждого человека переодеться в дикарей (то есть выдать себя тех диких, что работают в хранилище реальных носителей) и совершить вооруженное нападение на город, имеющее целью не только истребление народа, но и создание неправильного образа диких, вернувших себе утраченную личность – как людей неблагонадежных. Все участвующие в нападении были пойманы, но после были отпущены домой, в наказание обремененные серьезными штрафами – на восстановление города, на покрытие морального ущерба родственникам убитых и выжившим. Так как виноваты были не они, а те самые «таинственные злоумышленники», хакеры, взломавшие систему безопасности «Гармонии души», внушившие всем людям некоторые мысли, было проведено основательное расследование, в результате которого выяснилось, что зачинщиком всего этого был ни кто иной, как Керт Шмидт, известный всем монополист, глава крупнейшей компании, имеющий доступ ко всем данным, что оставляют пользователи на виртуальных серверах, имеющий доступ к их компьютерам в момент подключения к системе. На данный момент поймать его еще не удалось – его местонахождение неизвестно, но наши роботы-воины работают над этим. После его поимки будет суд, на котором обязательно должны присутствовать пострадавшие-участники нападения (то есть обманутые) и непосредственные пострадавшие, то есть подвергнувшиеся нападению, дабы приговор, вынесенный этому человеку, был справедливым».

Толпа громко ахнула, оглядевшись вокруг, взглядом разыскивая Керта Шмидта, этого настоящего негодяя и подлеца, чтобы разорвать его на части. Как он мог – так использовать своих преданных пользователей! И ради чего? Ради какого-то непонятного дела, которое даже и не касалось простых людей? Но, как назло, никого, даже отдаленно похожего на монополиста, поблизости не было, а после того, как пришло понимание, что из-за отключенных компьютеров его внешность, не скрываемая больше виртуальной, будет другой, той, о которой никто и ничего не знает, народ приуныл окончательно. И где же теперь искать этого Керта?  

Ненужная более кому-то газета была выброшена на землю, и ее с жадностью подобрал Киллиан, вчитываясь в страшные строки, написанные его отцом.

Вскоре подоспели новые выпуски газет (событий было слишком много, и все они не помещались в одном лишь издании – количество листов в выпуске, к сожалению, ограничено), где было сказано и о причинах поломки «Гармонии души». Народ проглотил и эту статью, выяснив, что, на самом деле, ее не отключил злобный дядька Лейтон, обозлившийся на Керта Шмидта, а она сама вышла из строя, окончательно и бесповоротно, но даже не в результате деятельности террористов (революционных романтиков – правда, о Гении не было ни единого слова), а из-за сильнейшей перегрузки после использования системы неким никому не известным человеком. Опять свалив вину за это на Керта Шмидта, который не удосужился вовремя провести ремонт «Гармонии», народ, уставший, злой, осознающий, что жизнь стала некомфортной не только из-за поломки системы или разрушения хранилища, но из-за вернувшихся неожиданно отрицательных черт характера, пожелал провести над гадким монополистом свой суд, не дожидаясь суда официального. Правда, сначала требовалось его найти, но это проблема теперь казалась не такой важной – главное, придумать для него страшное наказание!

Киллиан опять узнал об этом позже всех, и опять из выброшенной кем-то газеты, но это его не огорчило. Что же, все и так плохо – хуже быть не может…

Пришла и третья партия свежих газет, но на сей раз там было сказано о некоторых новостях города, не совсем интересных зависимым, униженным и оскорбленным людям. Они не хотели читать о новых фонарях на какой-то улице и асфальте, наконец-то положенном где-то, поэтому от настойчивых предложений продавцов отказывались с ругательствами. Беннет, следя за передвижениями этих торговцев, нашел в толпе одного знакомого человека (того самого, которому многоликий сломал нос), ранее всегда стоящего на углу хранилища, пришедшегося туда и сегодня, но не нашедшего там никакого угла вообще, что его немного удивило. Киллиан, предчувствуя, что он в новом выпуске прессы прочтет какую-то важную для себя информацию, вскочил с асфальта, и, простирая к торговцу руки, бросился вперед, расталкивая толпу, крича:

- Пожалуйста, дайте мне газету!

Торговец, слегка помятый, сильно запыхавшийся, будто бы он только что совершил даже не пробежку - марафон, беседующий с другими людьми, пересказывающий им последние новости, хотя граждане могли узнать о них со страниц газет, не сразу узнал в Киллиане своего обидчика, того самого неадекватного начальника-зверя, которому он всегда давал прессу бесплатно, а когда узнал, величественным жестом отогнал от себя народ и сказал Беннету, делая свирепое выражение лица:

- А деньги у вас есть? Свежий выпуск стоит двенадцать тенгиримов…

- Как? – неподдельно удивился Беннет, и его больше удивило не то, что ему хотя продать газету, а то, что поднялась цена. – Ведь раньше дешевле стоила газета! Вы тоже меркантильный негодяй? – злобно крикнул Киллиан, но, видя, что на сей раз он может получить кулаком по лицу, кинулся человеку в ноги, обняв его за сапоги, схватив его руку, целуя ее, плача: - Простите, простите меня! Негодяй здесь не вы, я! Только я!

- Не унижайтесь, - с презрением оттолкнул Беннета продавец. – Все равно не дам вам бесплатно…

- А раньше давали, - вкрадчиво прошептал Киллиан, смотря на торговца внизу вверх, созерцая его кривой нос.

- Раньше вам можно было дать хотя бы за то, что вы – единственный из знакомых мне людей, кто сохранял хотя бы подобие достоинства. Вы всегда защищали свою честь, отстаивали свои желания, а сейчас?.. Вы презренный, жалкий человек. – Человек скривился, шмыгнув носом. Рука его полезла к сумке, вытащила оттуда газету. Торговец, еще раз бросив полный отвращения взгляд, бросил газету вниз, вырываясь из цепких объятий не совсем адекватного Беннета. – Держите, и больше не просите у меня газет. Не дам, даже если вы мне несколько раз нос разобьете.

- А большего мне и не надо! – радостно завопил Киллиан, не вставая с земли. – Только этот выпуск! У меня предчувствие… Мало ли, может, этого негодяя Керта все-таки поймали… Или будет написано что-нибудь про меня… какая-нибудь гуманитарная помощь мне...

- Про вас там нет ничего, - злорадно промолвил торговец, держась за переносицу. – А из интересного… Там сказано только про парочку роботов, которые вместе (в том смысле, что они всегда держатся за руки, ни на секунду не отпуская друг друга!) отправились спасать мир… Это (то есть держание за руки) противоречит их Кодексу! Это неправильно! А их эта «любовь», как выразились журналисты, есть самое отвратительно чувство. В самом деле, так это и есть. В особенности, любовь между роботами! Где это слыхано! Нет, определенно, мир сошел с ума… - констатировал торговец, внимательно так посмотрев на Киллиана, уже увлеченно просматривающего самые разные статьи.

Пропуская восторженные сообщения о качественном асфальте, уложенном в одном из каких-то дальних и малоизвестных переулков, куда практически не ступала нога человека, о прекрасно светящих фонарях, о красивом фонтане с лебедями, установленном перед театром, Беннет искал глазами то единственное, что было предметом его предчувствия, и лишь в самом конце газеты он нашел то, что требовалось, боясь приступить к чтению основной информации – его напугал один лишь заголовок, а что могло быть дальше, даже страшно было и представить. Собираясь с духом, он вернулся к сообщению о двух странных роботах, вместе спасающих мир, и в приложенной к тексту фотографии он узнал (очень сильно удивившись) Отема и Готтфрида. Дальнейшее чтение не требовалось – было и так ясно, что в маленькой статье не будет ни капли правды – никто из журналистов не знал, что лежало в основе союза двух роботов, и потому там могло быть только много догадок. А вот зачем механическим рыцарям, в особенности, домоседу Готтфриду, тихому (относительно) коллекционеру бабочек, понадобилось спасать кого-то, осталось загадкой даже для Киллиана, а не только для журналистов и читателей.

Окончательно созрев для чтения последней статьи, Беннет вернулся к ней. Сердце его несколько раз пропустило удары.

«Сегодня утром, под колесами автобуса, погибла Логан Мэрриган, наследница империи виртуальных серверов (более не существующих, так как система восстановлению не подлежит). Это случилось сразу же после того, как в ее душу вернулось некое вырезанное ранее качество (как вернулись черты другим людям в результате сбоя, притом, что компьютеры многих в тот момент даже не были подключены к системе редактирования), вызвавшее у нее сильнейшую панику и страх – страх перед машинами. Очевидцы рассказывают, что женщина, находясь в состоянии паники в Нижнем Городе, бегала от одного автомобиля к другому, стоящих на парковке, ныне не работающих, крича, что-то причитая, пытаясь спрятаться, пока случайно не выбежала на проезжую часть и попала под старый, но рабочий автобус номер 13, тот, что вез всех шахтеров до места их работы. Женщина не смогла выжить после подобной аварии. Редакция газеты приносит соболезнования родственникам погибшей».

Как все просто и ясно.

- Эх, я ведь я хотел ее хорошенько наказать, за то, что она, гадина этакая, связалась с этим Кертом… - тихо пробормотал Киллиан, с остервенением комкая газету. – Она продала ему этого робота, этого Ангела, как его назвал Бублик – ведь больше некому было продать, они (ее семья) единственные, кто производят настоящих механических рыцарей… В том числе и Ангела, разрушившего хранилище…

- О покойниках не говорят плохо, - укоризненно заметил торговец, смотря куда-то вдаль.

- Ну, робот-то и в самом деле был хороший – в одиночку огромное хранилище разрушил! Хвала ей, Логан, как создательнице! Но неужели она не знала, для чего робот Шмидту? Керт ведь все и всегда делал для того, чтобы мне было хуже! Конкуренция, блин!

- Вероятно, не знала, - сказал человек, пожимая плечами. – Она не обязана знать, какие и с кем у вас проблемы.

Через толпу, нагло расталкивая всех в стороны, прошел никому не незнакомый некрасивый мужчина с выдающимся вперед животом, в дорогой одежде, которая не могла скрыть всех недостатков фигуры. Он встал перед Киллианом и торговцем, вытянулся, поднял руки вверх (Беннет и продавец недоуменно на него уставились), после чего заговорил, и все люди, до этого озабоченные только своими делами и общей бедой, разом повернулись в сторону незнакомца, посмотрев на человека так, как хищники смотрят в сторону неосторожной жертвы.

- Что я вижу, Киллиан! – проверещал тот, ступая по развалинам с видом победителя, стараясь сохранять равновесие и свое достоинство. Ни первое, ни второе толком не получалось – когда мужчина ступал на кучи кирпича, обломки начинали разбегаться в сторону, а вслед за ними, разумеется, начинали ехать и ноги, что выглядело бы комично, если бы люди, окружающие развалины, оказались бы в другой ситуации и в другом настроении. – Твое хранилище разрушено! О, какая трагедия! Приношу свои соболезнования. Когда-нибудь этот монстр, реликт, дошедший до наших дней - совершенно несовременное хранилище - должен был уйти в прошлое. И он ушел! Этот день настал! Вот только мне все равно непонятно, - озадаченно сказал человек, обводя огромную толпу рукой, - почему же все они, все эти люди, стоят здесь, возле этих руин, а не возле моих целеньких, всегда готовых к использованию центров доступа к виртуальным серверам?

Керт Шмидт! Этот человек был Кертом Шмидтом, пришедшим к конкуренту порадоваться своей «победе»! И пусть никакой виртуальный образ (отсутствие которого, видимо, человек даже не заметил) теперь не скрывал истинного обличья этого монополиста, все остальное – поведение, на которое Беннет насмотрелся во время долгих собраний у Лейтона, некоторые жесты, голос, слова – было неизменным, что и выдало его людям и Киллиану.

- Нет, ну почему они все такие тупые? Почему это стадо не идет ко мне?

- «Гармония» не работает! – хором заорали «тупые людишки», готовясь броситься на Керта с кулаками. Нужен быль лишь повод. Или приказ. И люди ждали, что же Керту скажет Беннет, решив после этого совершить нападение.

- Это как же не работает? Я лично сам все проверил сегодня утром…

- Керт, хватит, - тихо, но четко и злобно проговорил Киллиан, вставая с земли, подходя к обломку бетонной плиты и садясь на нее. – Люди всё знают о твоих действиях. Знают о том, что ты их использовал. Обманул их доверие, подверг их жизни опасности… Уничтожил с помощью других людей большую часть горожан… Газеты, конечно, часто врут, но сейчас я склонен верить той информации, что в них напечатана. И, Керт, я знаю, что это именно ты подослал ко мне робота, разрушившего хранилище. Другим это не надо, даже Логан, да будет ей хорошо в несуществующем раю. Я знаю, что ты изгнал всех настоящих диких, работающих у меня, больше не являющимися безумными, обратно в их заброшенный город. Я знаю все. И мне печально осознавать тот факт, что ты, Керт, своими действиями подтолкнул меня к могиле, заботясь только о своем благе. Но я, признаться честно, на тебя не в обиде – все равно хранилище, я думаю, надо было строить новое, а ты меня подтолкнул к этому. Иди прочь, Керт, если, конечно, сумеешь. Я-то тебя простил, но простит ли тебя народ? – повысив голос, серьезно спросил Беннет, глядя исподлобья на Керта, вставая с бетонной плиты.

Киллиан в тот момент был настолько страшен, что даже наглый и вечно всем довольный Шмидт как-то смутился, чувствуя, как его самоуверенность медленно ползет к нулевой отметке.

- Ты меня прощаешь? За все? За все?! – сильно удивился монополист, отходя на шаг от Беннета.

- За все. Нет больше между нами конкуренции. Нет ни хранилища, ни «Гармонии души». Мы теперь простые люди, почти не знакомые друг с другом, так что же растрачивать свою ненависть на незнакомца? – пожал плечами Беннет.

- Да что же случилось с моей системой? – взревел Керт, тряся кулаками.

- Она тоже ушла в прошлое, как уходят в прошлое никому не нужные, отставшие от современности реликты. Ныне редактировать себя не модно. Ныне в моде целостность души.

Толпа, страшная, дикая, разъяренная толпа, медленно обступала Керта, не давая ему вырваться из этого смертельного круга. Монополист, видя, что его хотят поймать, попытался пойти напролом, но прорвать кольцо сцепившихся друг с другом людей было решительно невозможно – Керта несколько раз отталкивали назад. Расстояние между человеком и толпой сокращалось, и очень быстро – через несколько секунд настал тот самый страшный момент, который Шмидт иногда видел в своих страшных снах: все те, кого он так ненавидел, в особенности, за прошлое, вцепились в его тело руками, вывернули его конечности, уложили на грязный, заплеванный асфальт…

- А-а-а-а!!! А-а-а! Твари! Тва-а-а-а...аха-ха-х…

Раздался жуткий хруст ломающихся костей.

Керта Шмидта, этого самого страшного врага всех и каждого, не стало. Суд народный, безжалостный, беспощадный, свершился.

- Я постоянно слышу в голове своей звуки скрипки. И вижу бабочек. Их очень много, этих бабочек, и иногда мне кажется, что я один их вижу. Это ведь не совсем нормально, да? Хотя, конечно, я не против подобных галлюцинаций. Они красивы. Бабочки, едва только начинает играть невидимая скрипка, начинают летать по кругу, создавая концентрические кольца.

Киллиан болтал, много, пытаясь хоть как-то скрыть свое волнение. Но так как волнение было слишком сильным, многочисленных слов, зазря произнесенных, было достаточно для того, чтобы завалить кого-нибудь ими, как мусором.

Вот вещь из прошлого – какой-то предмет одежды, кажется, старый кожаный плащ, в котором Беннет прошагал половину страны. Вот потертые ботинки со сбитыми носами. Вот старая подвеска на шею, тоненькая цепочка с маленьким крысиным черепом на ней – подарок от «детей улицы», знак того, что он прошел суровую школу выживания. Вот браслет с шипами, вот дырявая футболка, вот широкополая шляпа, еще один плащ, походный, прорезиненный… Киллиан, при помощи услужливых роботов, любезно предоставленных Лейтоном, несколько раз мотался к некоторым заброшенным шахтам и обратно, перевозя в особняк все свои вещи, спрятанные там, все, что было накоплено, собрано и сохранено за долгие годы. Все это было ненужно, но Беннету жалко было с этим расставаться. Это одна из частей его многоликости, последняя – одежда. Другими частями были и фальшивые, виртуальные внешности-маски, и слова, и поведение – от этого он избавился давно, и притом, как бы он не ругал Лейтона, расставание со всем вышеозначенным произошло как-то само, практически без вмешательства отца – это был неконтролируемый процесс превращения Киллиана прежнего в Киллиана нового. Осталось избавиться лишь от последней частички прошлого, все забыть и окончательно перейти к новой жизни, которую теперь может обеспечить сыну градоначальник, но… Расстаться с одеждой легко только на словах, на деле оказалось, что это невозможно. Подсознательно Беннет сопротивлялся этому, медлил, много говорил, а Лейтон, неподвижно стоя рядом, ледяным взглядом пронзая Киллиана, покорно ждал, не поторапливая сына.

- Могила… Ты хотел меня в ней похоронить, помнишь? А теперь я сам хороню себя в ней, - раздался нервный смешок. – Пытаюсь, во всяком случае… Я потягиваю руку с плащом вперед, но пальцы с такой силой вцепляются в ткань, что хоть вдесятером пытайтесь плащ вырвать из руки, ничего не получится. Я вот думаю – а вдруг он мне снова понадобится?

- Новый купим, - холодно сказал Лейтон, прищурившись.

- А эту великолепнейшую шляпу? А эту подвеску с крысиным черепом? Такой больше нигде не достать!

- Шляпу тоже можно купить – сейчас за наши деньги можно приобрести все, что угодно, даже самого черта. А подвеску можно оставить, но я настоятельно, - сделал упор на слове «настоятельно» Лейтон, - советую тебе от всего избавиться. Все-таки, ты теперь официально мой сын, а не так, человек с улицы. Уличное прошлое уже не важно. Негоже сыну градоначальника быть ребенком улицы… Лучше придумай себе другую легенду о прошлом. Люди любят легенды.

Беннет, еще раз с тоской взглянув на одежду, взял ее всю разом в охапку и бросил вниз, в могилу.

Не земле рядом с прямоугольной ямой еще остались предметы, другие, и Киллиан отчего-то опасался к ним приближаться, точно они могли взорваться от неосторожного обращения с ними. Вновь вернулось волнение.

- А что дикие, те, которые работали в хранилище? Они вернулись в город? Ведь теперь они разумные, могут жить среди горожан…

- Не переживай, они не пропадут. Роботы не обнаружили никаких следов пребывания диких в заброшенном городе, где они находились раньше, что дает мне основания полагать, что они уже давно живут среди нас.

Киллиан вздрогнул, услышав последнюю фразу градоначальника, вспомнил, что предводительница дикарей, странная бабушка, сказала точно такие же слова, тогда, в пустыне, прозвучавшие, как угроза, но оказавшиеся впоследствии пророческими.  

- Ох, а что же теперь будет с хранилищем? А с «Гармонией души»? Где я буду работать-то? Я ведь так привык к своей работе, знаешь ли…

- И даже ни разу не хотел потом сбежать от меня, работая в хранилище?

- Если я от кого-то и хотел сбежать, так только от себя, - вздохнул Киллиан. - И не раз. Меня пугали перемены, происходящие внутри меня, в моей жизни. Пугало будущее. Хотел я сбежать и тогда, когда толпа расправилась с Кертом Шмидтом, но потом пришло понимание – зачем куда-то бежать, если ты ни в чем не виноват? Убежишь – навлечешь на себя подозрения. А я теперь честный, законопослушный гражданин. Никого не обманываю. И перед тобой я честен – вот в этом мешочке, - Беннет попытался приподнять с земли огромный тяжелейший мешок, забитый под завязку, - лежат деньги, нажитые не совсем праведными трудами. Я бы даже сказал, совсем неправедными. Можешь забрать деньги себе, или раздать народу, если желаешь…

Ледяной тиран покачал головой, спрятал руки за спиной. Мешочек с деньгами полетел туда же, куда и все остальные вещи.

На земле осталась еще пачка каких-то мятых бумаг, на которые Лейтон бросил взгляд, чуть-чуть теплее жидкого азота, и Киллиан, видя почему-то всевозрастающее недовольство отца, пока еще умело скрываемое, быстро подобрал бумаги, пытаясь рассортировать их, но получалось это слишком плохо. Руки дрожали. Голова отказывалась соображать.

- Тут… Тут…

- Логан Мэрриган, - холодно улыбаясь, сказал Лейтон. - Ее фотографии, статьи в газете, где она упоминалась, несколько бумаг из ее комнаты, весьма нужных бумаг, надо заметить – тогда Роберт Мэрриган, ней найдя их в своем доме, обращался в полицию с заявлением о краже.

- Но…как ты все узнал?.. – растерялся Киллиан.

- Достаточно было связать некоторые известные мне факты (например, о твоем посещении организации «Механические Рыцари», о пропаже бумаг, о твоей извечной неизлечимой клептомании), чтобы понять, что только ты мог их унести. А сегодня я в этом убедился, когда только взглянул на твои вещи. Конечно, я так предполагаю, что ты ни о чем плохом не думал в тот момент, когда украл бумаги, ты просто хотел унести с собой частичку Логан, женщины, которая тебе понравилась, но ты мог бы хотя бы спросить у нее позволения, прежде чем хватать что попало. Ты хотя бы посмотрел, что ты унес?

И Киллиан посмотрел на бумаги, в первый раз видя написанную на них информацию.

- О компании «Гармония души»… О наследстве… Логан – наследница… Так, это было всегда мне известно… О владельце компании, его полномочиях… Патент на встраиваемые в тело компьютеры, систему редактирования…  Еще что-то – кажется, это заключение эксперта: «Компания присвоена незаконно»… Документы? – поднял Киллиан голову.

- Документы. Из-за отсутствия этих документов Роберт Мэрриган не мог доказать в суде, что он создатель и владелец компании, что Логан – законная наследница системы, что Керт захватил «Гармонию души», а не получил ее в подарок… Более того: Роберт и сейчас, уже после кончины Керта Шмидта, не может начать свою систему ремонтировать – из-за отсутствия на это прав. И как ты думаешь, кто виноват во всем этом? А в том, что «Гармония» простаивает, быстро растаскиваемая на части жадными до чужого имущества горожанами?

Понимание светлым потоком затопило Беннета. Тот начал тонуть, понимая, что он оказался в ситуации еще более невыгодной, в которой был до этого. Раньше он был относительно свободен, но теперь же, когда Лейтон, всемогущий градоначальник, имеет на него компромат, в особенности, такой, показывающий, что Киллиан вставший на путь закона и порядка, является клептоманом, из-за которого другие люди имеют некоторые проблемы, ни о какой свободе и речи быть не может.

- О, боже! – только и сумел сказать Беннет, хватаясь за голову.

- А, вспомнил все-таки о высших силах? – не без  радости в голосе произнес Лейтон. – Высшие силы, в том числе и я, являющийся для тебя самым главным богом, (подтвердились опасения Киллиана!), будем тебя направлять дальше, в счастливое будущее, исправлять последствия некоторых твоих деяний. В общем, возьмём тебя под свою ответственность. И тебе не надо бояться того, что будет, хотя предстоит еще сделать немалое – что вообще может бояться бывший дьявол, виртуоз-мошенник, который всегда выкручивался из любых ситуаций? Не бойся, Киллиан, за себя. Будет тебе и хранилище, и, может быть, пост второй главы компании системы редактирования, которую скоро наладят, - тут тиран подмигнул, и это весьма удивило Беннета.

Киллиан, передав документы градоначальнику, еще раз посмотрел на фотографии умершей так глупо Логан, и бросил их в яму.

Ледяной человек, прикоснувшись к носу, вдруг выпрямился, точно внутри сработала какая-то пружина, и спросил:

- Скажи, а как мне тебя называть? Настоящим именем? Ведь будет странно, если я скажу, что в могиле лежит Киллиан Беннет, а на самом деле он будет преспокойно ходить по этому миру, занимаясь некоторой деятельностью…

Киллиан достал из кармана последнюю свою вещь – фотографию своей могилы, которая долгое время служила Беннету предостережением, и, с неожиданной тоской посмотрев на нее, тоже избавился от карточки.

- Зови меня тем, кем я был для тебя эти последние месяцы и дни. Киллианом. Я буду однофамильцем умершего.

Градоначальник склонил голову – в знак подтверждения. Поднял руку вверх, приказал: «Засыпайте!», - и десяток роботов, тех самых, которых купил себе Беннет, принялись старательно работать лопатами, засыпая осколки прошлой жизни многоликого.

После того, как все было завершено, после нескольких минут молчания с опущенным головами и прочих, необходимых в данной ситуации формальностей, градоначальник пригласил Киллиана прогуляться. Роботы собирались было шагать следом за Беннетом, исполняя приказ контролировать каждый шаг сына градоначальника, усиленно при этом делая вид, что на самом деле это не контроль, а охрана, но тиран их остановил. Киллиан и ледяной человек без лишнего сопровождения медленно двинулись вперед, но разговор, ни легкий и ничего не значащий, ни серьезный - любой, но всегда требующийся прогуливающимся - сначала не клеился: трудно разговаривать, когда одного из собеседников только что похоронили, когда он еще не отошел от этого потрясения, от осознания странного факта, что он, с одной стороны, лежит в земле, а с другой стороны – вполне живой, вроде все тот же, но в то же время и совсем другой.

Живой мертвец.  

- В городе теперь снова порядок. Просто красота! Наконец-то пойманы террористы, те самые, что подрывали башни связи с серверами, террористы, мешающие мне спокойно жить. Ты слышал ведь о подрывах башен?

- Да. И даже видел эти самые подрывы. О, нет, отец, не думай, что их организовывал я! – начал защищать себя Беннет, тыкая себя в грудь пальцем, когда Лейтон внимательно посмотрел на своего сына.

- Я никогда и не думал, что ты способен хоть что-нибудь взорвать, - кроме мозга собеседника, разумеется. Но речь об этом не идет. Хочу тебе сказать, что теперь (наконец-то!) в городе опять тишина и спокойствие, и хочу, чтобы ты порадовался со мной. Это прекрасный факт, я люблю спокойствие.

Киллиан тоже любил спокойствие – с недавних пор. Он вообще слишком изменился, невольно приблизившись к Лейтону как к нынешнему идеалу поведения, и теперь сходство отца и сына было заметный, заметнее, чем когда бы то ни было. Беннет и руки держал точно так же, как и тиран, и уже привык к неподвижности, так как только в состоянии ледяного оцепенения в голову приходили по-настоящему хорошие мысли. Сейчас, стоя на вершине плоской вершины скалы, видя весь город, освещенный заходящими лучами солнца, сияющего в окнах домов, чувствуя себя всемогущим, Киллиан мог полностью отдаться приятным раздумьям, что и делал сейчас Лейтон. В особенности, приятно было думать, зная наверняка, что будущее твое будет обеспеченным. Не зная события своего дня, но чувствуя некоторую опору в жизни, что помогало предположить, что завтра будет все только самое хорошее.

Зная, что твой отец – градоначальник, достаточно богатый человек, любящий тебя, не стремящийся тебя убить, но могущий всегда выручить тебя, если в хорошем дне все-таки что-то пойдет не так.    

1. тематика контрольных работ для студентов спец
2. тема особенной части уголовного права
3. Первый нерест Acanthophthalmus myersi
4. Лабораторная работа 6 а Тема занятия-Освоение методов создания рисунков в документах созданных в MS Word f
5. РЕФЕРАТ на тему- ~~ ЗАГАДКА ПЕРВОБЫТНОЙ КУЛЬТУРЫ ~~ Слушатель
6. Управление маркетингом в отраслях
7. Статья 1333 Изготовитель базы данных 1
8. тема подразделяется на отрасли права каждая из которых представляет собой относительно самостоятельную час
9. Если мы признаем что ктото выражает взгляды саляф но выражает их далеко не так каковы они на самом деле ест
10. -За дванадцятипалою кишкою 2
11. тема налогообложения УСНО
12. а Продукция- Материальные Пищевые Непищевые Нематериальные Услуги Программное обеспече
13. Основные алгоритмические конструкции и соответствующие им конструкции языка программирования QBasic
14. Слово мама дорогое мамой надо дорожить Ее лаской и заботой легче нам на свете жить Припев- Если мать
15. Доклад- Казань.html
16. Механизм бектрекинга
17. Лекция 10 Социальное поведение личности Общение и коммуникация
18. КУРСОВОЙ ПРОЕКТ По дисциплине ~~Вагоны и контейнеры~ ПРОВЕРИЛ- ВЫПОЛНИЛ-.
19. 092.12-612.84-.85]-616.831009
20. Зимняя школа Академпарка 2014 заполните пожалуйста форму заявки и отправьте ее по адресу school@cdemprk

Материалы собраны группой SamZan и находятся в свободном доступе