Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
СОДЕРЖАНИЕ
Введение 3
ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ, ЕЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ 4
ПСИХИЧЕСКИЙ ГЕРМАФРОДИТИЗМ И МУЖСКОЙ ПРОТЕСТ — ЦЕНТРАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА НЕРВНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ 20
ДАЛЬНЕЙШИЕ ТЕЗИСЫ К ПРАКТИКЕ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ 28
ИНДИВИДУАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ЛЕЧЕНИЕ НЕВРОЗОВ 37
Приложение (Из душевной жизни двадцатидвухлетнего пациента) 57
Альфред Адлер, один из классиков психодинамической психотерапии, создатель индивидуальной психологии, менее известен у нас, чем 3. Фрейд и К. Юнг. А между тем основные положения его подхода очень близки российской ментальности. Одну из центральных идей своей теории сам Адлер сформулировал так: “Мы не способны думать, чувствовать, желать, действовать, не имея перед собой цели... Любое душевное явление, если оно должно помочь нам понять человека, может быть рассмотрено и осмыслено лишь как движение к цели”. Индивидуальная психология показала, что человеческое поведение обусловлено сочетанием чувства общности и стремлением к личному превосходству. Адлер и его последователи изучали условия возникновения у человека комплекса неполноценности и средств компенсации подлинных и мнимых недостатков. Представители этого подхода стремятся из отдельных жизненных проявлений получить картину целостной личности.
Эта книга принадлежит к числу основных трудов А. Адлера. В ней представлены базовые положения индивидуальной психологии и многочисленные случаи из клинической практики, иллюстрирующие разные ее аспекты.
Врачам, психологам, психотерапевтам и другим представителям “помогающих” профессий эту книгу обязательно нужно прочитать — классику знать необходимо. Немало полезного извлекут из нее и те читатели, чей интерес к психологии не является профессиональным.
ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ, ЕЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ
Обзор большинства психологических учений демонстрирует своеобразное ограничение, когда речь заходит об области исследования и средстве познания. Создается впечатление, что из этой сферы с глубоким умыслом исключаются опыт и знания человека и подвергается сомнению ценность художественного, творческого познания, угадывания и интуиции. Если некоторые психологи-экспериментаторы наблюдают или вызывают феномены, чтобы сделать вывод о способах реагирования, то есть в сущности занимаются физиологией душевной жизни, то другие упорядочивают все формы выражения и проявления в традиционные или мало измененные системы. При этом они, разумеется, вновь обнаруживают в отдельных актах те же зависимости и связи, которые уже заранее были привнесены ими в схемы души.
Порой же из незначительных отдельных проявлений физиологического характера они пытаются воссоздать душевные состояния и мысли, отождествляя одно с другим. Такие исследователи считают достоинством своей психологической концепции то, что из нее якобы исключено субъективное мышление и вчувствование самого исследователя (а на самом деле они целиком пронизывают его теорию).
Методика этих направлений, как начальная школа человеческого духа, напоминает ныне устаревшую естественную науку с ее закостенелыми системами, которые сегодня в основном заменены воззрениями, стремящимися осмыслить жизнь и ее проявления в их взаимосвязях, причем осмыслить с точки зрения биологической, философской и психологической. Такая же тенденция свойственна и подходу, который я назвал “сравнительной индивидуальной психологией”. Представители этого подхода стремятся из отдельных жизненных проявлений и форм выражения получить картину целостной личности, предполагая целостность индивидуальности. При этом отдельные черты сравниваются друг с другом, выводится их общая направленность, и они собираются в один обобщенный портрет*.
Возможно, этот способ рассмотрения душевной жизни человека покажется совершенно необычным или довольно дерзким. Помимо других направлений, он отчетливо проявляется в концепциях детской психологии. Но прежде всего таким образом можно представить сущность и труд человека искусства — художника, скульптора, композитора и особенно писателя. По самым незначительным деталям его произведений наблюдатель способен распознать основные черты личности, его жизненный стиль.
Когда я спешу домой, наблюдатель видит мою походку, осанку, выражение лица, движения и жесты, которые обычно можно ожидать от человека, возвращающегося домой**. Причем без учета рефлексов и какой-либо каузальности. Более того, мои рефлексы могут быть совсем другими, а причины могут варьировать. Направление, в котором человек следует, — вот что можно понять психологически и что нас прежде всего и едва ли не исключительно интересует в практическом и психологическом отношении.
Далее: если я знаю цель человека, то я приблизительно знаю, что произойдет. И тогда я могу упорядочить и каждый из следующих друг за другом актов, увидеть их во взаимосвязи и постоянно корректировать или приспосабливать свое неточное знание контекста. Пока я знаю только причины и, соответственно, только рефлексы и время реакции, возможности органов чувств и т. п., мне ничего не известно о том, что происходит в душе данного человека.
К этому надо добавить, что и сам исследуемый не знал бы, чего хочет, если бы он не был ориентирован на цель. До тех пор, пока нам неизвестна линия его жизни, определенная целью, вся система его рефлексов вместе со всеми причинными условиями не может гарантировать последующую серию его движений: они соответствовали бы любому из возможных душевных побуждений. Наиболее отчетливо этот недостаток можно понять на примере экспериментов с ассоциациями. Я никогда бы не подумал про одного мужчину, испытавшего тяжелое разочарование, что слово “дерево” вызовет у него ассоциацию с “веревкой”. Но если я знаю его цель — самоубийство, то буду с уверенностью ожидать подобную последовательность мыслей, причем настолько определенно, что постараюсь убрать от него нож, яд и огнестрельное оружие. Только в выводах, которые делает человек, проявляется его индивидуальность, его апперцептивная схема.
Если посмотреть внимательнее, то можно обнаружить следующую закономерность, характерную для любого душевного события: мы не способны думать, чувствовать, желать, действовать, не имея перед собой цели. Ведь живому организму недостаточно причинности, чтобы преодолеть хаос будущего и устранить бесплановость, жертвой которой мы стали бы. Всякое деяние осталось бы на стадии безразборного ощупывания, экономия душевной жизни оказалась бы недостижимой: без целостности и личной потребности мы сравнялись бы с существом ранга амебы. Только неживое подчиняется очевидной каузальности. Но жизнь — это долженствование.
Нет сомнений в том, что предположение о целевой установке в значительной мере соответствует требованиям действительности. В отношении отдельного, вырванного из контекста феномена тоже, пожалуй, нет никаких сомнений. Подтверждение этому привести очень легко. Достаточно с позиций этой гипотезы посмотреть на попытки ходить, которые предпринимает маленький ребенок или роженица. От того же, кто пытается подходить к вещам без гипотез, чаще всего укрывается более глубокий смысл. Прежде чем делается первый шаг, уже имеется цель движения, которая отражается в каждом отдельном акте.
Таким образом, можно обнаружить, что все душевные движения получают свое направление благодаря ранее поставленной цели. Но все эти преходящие, осязаемые цели после кратковременного периода стабильности в психическом развитии ребенка оказываются подчинены фиктивным конечным целям, понимаемым или ощущаемым как fix-финал. Другими словами, душевная жизнь человека, словно созданный хорошим драматургом персонаж, устремляется к своему У-акту.
Этот логически безупречный вывод индивидуальной психологии подводит нас к одному важному тезису: любое душевное явление, если оно должно помочь нам понять человека, может быть осмыслено и понято лишь как движение к цели. Конечная цель у каждого возникает осознанно или неосознанно, но ее значение всегда неизвестно.
В какой мере эта точка зрения способствует нашему психологическому пониманию, проявляется прежде всего тогда, когда нам становится понятной неоднозначность вырванных из контекста душевных процессов. Представим себе человека с плохой памятью. Предположим, что он осознал это обстоятельство, а проверка выявила низкую способность запоминания бессмысленных слогов. В соответствии с прежней традицией психологии мы должны были бы сделать заключение: мужчина страдает врожденным или возникшим из-за болезни недостатком способности запоминать. Заметим, однако, что при подобном исследовании обычно делают вывод, который уже выражен в предположении, например, таком: если у кого-то плохая память (или кто-то запоминает всего несколько слогов), то он обладает низкой способностью запоминать.
Индивидуальная психология в данном случае использует совершенно иной подход. Как только удается сделать определенный вывод об органических причинах, обязательно задают вопрос: на что нацелена слабость памяти? Какое это имеет для нее значение? Эту цель мы можем раскрыть лишь на основе знания об индивиде в целом, потому что понимание части проистекает только из понимания целого. Мы обнаружили бы примерно следующее (что подходило бы ко многим случаям): этот человек может доказать себе и другим, что он по каким-то мотивам, которые не называются или не осознаются, но благодаря слабости памяти оказываются особенно действенными, должен остаться в стороне от какого-либо дела или решения (смена профессии, учеба, экзамен, женитьба). В таком случае мы выявили бы, что слабость памяти является тенденциозной и служит орудием в борьбе против подчинения, и при любой проверке способности запоминать мы ожидали бы, что обнаружится именно такой дефект, относящийся к тайному жизненному плану данного мужчины. Следовательно, эта слабость имеет функцию, которая становится понятной только при рассмотрении системы всех жизненных отношений данной личности. Остается еще вопрос, как формируются такие дефекты или недуги. Один “аранжирует” их, намеренно подчеркивая свои общие физические недостатки, считая их личным недугом. Другим настолько удается подорвать веру в свои способности (с помощью вчувствования в ненормальное состояние или тревожных, пессимистических ожиданий и последующего психического напряжения), что они располагают едва ли половиной своей энергии, внимания и воли. Продуцирование этой недостаточности я назвал “комплексом неполноценности”.
То же самое мы наблюдаем и при аффектах. Приведем еще один пример. У одной дамы время от времени повторялись приступы страха. До тех пор, пока не удалось выявить ничего более существенного, можно было довольствоваться предположением о наследственной дегенерации, заболевании вазомоторов, вагуса и т. д. Или же можно было подумать (а такая причина напрашивалась сама собой), что в жизненной истории этой женщины было какое-нибудь ужасное событие, травма и все дело в ней. Но если мы рассмотрим эту индивидуальность и проследим линию ее поведения, то обнаружим нечто вроде чрезмерного стремления к господству, к которому в качестве “органа агрессии” присоединяется страх, как только другой человек перестает зависеть от нее или если она не получает ожидаемого отклика, как, например, в случае, когда супруг пациентки без ее согласия захотел уйти из дома.
Наша наука предполагает строго индивидуальный подход и поэтому не склонна к обобщениям. In usum delphini*, однако я хочу привести следующее положение: если я понял цель душевного движения или жизненного плана, то должен ожидать, что все отдельные акты будут соответствовать этой цели и жизненному плану.
С небольшими ограничениями эту формулировку можно применять в самом широком масштабе. Она сохраняет свое значение и в том случае, если ее речь идет о противоположной зависимости: правильно понятые отдельные акты в своей взаимосвязи должны отобразить единый жизненный план и его конечную цель. В соответствии с этим мы формулируем следующее утверждение: независимо от предрасположенности, среды и событий, все психические силы целиком находятся во власти соответствующей идеи, и все акты выражения чувства, мысли, желания, действия, сновидения и психопатологические феномены пронизаны единым жизненным планом. Из этой самодовлеющей целенаправленности проистекает целостность личности. Так в психическом органе проявляется телеология, которая может быть понята как искусная уловка и собственная конструкция индивида, как окончательная компенсация вездесущего человеческого чувства неполноценности. Возможно, краткий комментарий несколько пояснит и вместе с тем смягчит эти еретические положения:
Важнее, чем предрасположенность, объективное событие и среда, их субъективная оценка. Однако такая оценка находится в определенном, часто необычном отношении к реалиям. В психологии масс этот фундаментальный факт трудно обнаружить, поскольку “идеологическая надстройка над экономическим базисом” (Маркс и Энгельс) приводит к сглаживанию индивидуальных различий. Но из оценки отдельного явления, которая чаще всего служит причиной устойчивого расположения духа — чувства неполноценности, в соответствии с бессознательной техникой нашего мыслительного аппарата возникает фиктивная цель — упомянутая окончательная компенсация — и жизненный план как попытка ее добиться*.
Раньше я много говорил о “понимании” человека. Почти столько же, сколько некоторые теоретики “понимающей психологии” или психологии личности, которые всегда умолкают, как только возникает необходимость показать, что же они, собственно говоря, поняли. Весьма велика опасность недостаточно разъяснить эту сторону наших исследований и результаты индивидуальной психологии. Ведь нужно будет выразить живое движение словами, образами, пренебречь различиями, чтобы прийти к единым формулам, и придется совершить ошибку, которую нам строго запрещено допускать на практике: подходить с сухими шаблонами к индивидуальной душевной жизни, как пытаются делать представители школы Фрейда.
Этим замечанием я хочу предварить наиболее важные результаты нашего изучения душевной жизни. Следует подчеркнуть, что обсуждаемая здесь динамика душевной жизни в равной мере обнаруживается и у здоровых, и у больных. От здорового человека невротика отличает более сильная защитная тенденция, которой он “оснащает” свой жизненный план. Что же касается целевой установки и соответствующего ей жизненного плана, то здесь нет никаких принципиальных различий, кроме одного крайне важного факта: “конкретная” цель невротика всегда находится на “бесполезной” стороне жизни.
Следовательно, я могу говорить об обшей цели людей. При ближайшем рассмотрении оказывается, что нам очень легко понять разные движения души, признав в качестве самой общей предпосылки то, что они имеют целью достижение превосходства. Об этом многое сказано великими мыслителями, кое-что каждый знает по собственному опыту, большая же часть скрывается в таинственном мраке и отчетливо проявляется только в экстазе или в бреду. Будь то художник, желающий быть первым в своем деле, или домашний тиран, беседует ли он с глазу на глаз со своим Богом или унижает других, считает ли он свое страдание самым большим, перед которым все должны преклоняться, стремится ли он к недостижимым идеалам или разрушает старых богов, старые рамки и нормы — на каждом участке пути им руководит страстное стремление к превосходству, мысль о собственном богоподобии, вера в свою особую волшебную силу. В любви он одновременно хочет ощущать свою власть над партнером, при выборе профессии это проявляется в преувеличенных ожиданиях и опасениях, даже в самоубийстве он видит победу над всеми препятствиями, испытывая жажду мести. Чтобы овладеть вещью или человеком, он может идти по прямой линии, властолюбиво, гордо, упрямо, жестоко и отважно приняться за дело. Или же, наученный опытом, он предпочтет довести свое дело до победы окольными и обходными путями, через послушание, покорность, кротость и скромность. Черты характера тоже не существуют сами по себе — они всегда соответствуют индивидуальному жизненному плану и представляют собой его наиболее важные средства борьбы.
Нередко эта цель всеобщего превосходства выглядит весьма причудливо. Если рассматривать ее саму по себе, мы должны отнести ее к “фикциям”, или “воображениям”. Файхингер (Философия “как если бы”, 1913) справедливо говорит, что, сами по себе бессмысленные, такие цели тем не менее играют существенную роль в поведении. Это настолько верно для наших случаев, что мы имеет право сказать: эта фиктивная цель превосходства, абсолютно противоречащая действительности, стала основным условием нашей прежней жизни. Она учит нас различать, придает нам твердость и уверенность, формирует и руководит нашими действиями и поведением, заставляет наш ум заглядывать вперед и совершенствоваться. Однако есть и теневая сторона: она легко привносит в нашу жизнь враждебную, воинственную тенденцию, лишает нас непосредственности ощущений и постоянно стремится отдалить нас от реальности, настойчиво подталкивая к тому, чтобы совершить над ней насилие. Тот, кто рассматривает эту цель богоподобия как реальную и личную, воспринимает ее буквально, вскоре будет вынужден в качестве компромисса избегать настоящую жизнь, искать жизнь рядом с жизнью, в лучшем случае в искусстве, но чаще всего в пиетизме*, в неврозе или преступлении**.
Я не буду вдаваться в частности. Отчетливый признак этой сверхвысокой цели обнаруживается, пожалуй, у всех людей. Иногда она бросается в глаза в поведении и манерах человека, иногда выдает себя лишь в требованиях и ожиданиях. Иной раз ее след отыскивается в смутных воспоминаниях, фантазиях или сновидениях. Если всерьез попытаться ее выявить, то вряд ли можно об этом спрашивать. Однако физическая или духовная установка отчетливо свидетельствует о том, что она происходит от стремления к власти и содержит в себе некий идеал совершенства и безгрешности. В случаях, близких к неврозу, всегда будет обращать на себя внимание стремление сравнивать себя с окружающими и даже с умершими и героями прошлого.
Правильность этого положения можно легко проверить. Иными словами, если человек носит в себе идеал превосходства, что особенно часто наблюдается у невротиков, то столь же часто должны обнаруживаться действия, направленные на подчинение, принижение и дискредитацию других. Такие черты характера, как нетерпимость, несговорчивость, зависть, злорадство, самомнение, хвастливость, подозрительность, жадность — короче говоря, все качества, соответствующие состоянию борьбы, должны проявиться в значительно большей степени, чем это требует, например, инстинкт самосохранения или чувство общности.
Наряду с этим одновременно или сменяя друг друга вслед за рвением и самоуверенностью, с которыми человек стремится к конечной цели, иногда появляются честолюбие, соперничество, отвага, желание помогать, одаривать и руководить. Психологическое исследование здесь должно быть настолько объективным, чтобы моральная оценка не заслонила собой перспективу. Следует также добавить, что разные черты характера, как правило, вызывают у нас симпатию или презрение. И, наконец, черты враждебности, особенно у невротиков, зачастую бывают настолько скрыты, что обладатель этих качеств справедливо удивляется и негодует, когда ему на них указывают. Старший из двух детей, например, оказывается в весьма неприятной ситуации, потому что он пытается узурпировать власть в семье, проявляя упрямство и своенравие. Младший же ребенок делает это умнее, ведет себя как образец послушания и преуспевает в этом настолько, что становится кумиром семьи, все желания которого исполняются. Когда же в нем пробуждается честолюбие и наступает неизбежное разочарование, то готовность к послушанию разрушается, возникают болезненные навязчивые явления, перечеркивающие любое распоряжение родителей, несмотря на все их усилия заставить ребенка быть послушным. То есть послушание устраняется сменившими его навязчивыми мыслями. Очевиден обходной путь, избранный для того, чтобы выйти на ту же линию, что и у другого ребенка.
Вся сила личного стремления к власти и превосходству заранее приобретает у ребенка соответствующую форму и содержание, тогда как мышление может поверхностно воспринять из этого лишь столько, сколько ему позволяет бессмертное, реальное, заложенное в физиологии чувство общности, из которого происходят нежность, забота о ближнем, дружба, любовь. Стремление к власти проявляется завуалированно и пытается утвердиться на “территории” чувства общности тайным и хитрым способом.
Здесь я должен подтвердить один принцип, давно известный всем знатокам души. Любую обращающую на себя внимание повадку человека можно проследить вплоть до ее истоков в детстве. В детстве формируются и подготавливаются будущие манеры человека, несущие на себе печать окружения. Принципиальные изменения происходят лишь благодаря высокой степени самосознания или индивидуально-психологическому подходу врача при работе с невротиком, когда пациент начинает понимать ошибочность своего стиля жизни.
На примере другого случая, который тоже встречается очень часто, я хочу остановиться на целевой установке невротика более детально. Один весьма одаренный мужчина, добившийся благосклонности достойной девушки благодаря хорошим манерам и любезному обращению, помышляет о помолвке. Вместе с тем в соответствии со своим идеалом воспитания он предъявляет к девушке большие претензии, требуя от нее поистине огромных жертв. Какое-то время она сносит его беспредельные требования, а потом прекращает испытания, разорвав отношения. И тут мужчина буквально начинает “разваливаться” в нервных приступах. Индивидуально-психологическое разъяснение этого случая показало, что цель превосходства у этого пациента, проявившаяся во властолюбивых притязаниях к невесте, не допускала брака, и он, сам того не ведая, должен был довести дело до разрыва, поскольку не считал себя готовым к открытой борьбе, которой ему представлялся брак. Эта неуверенность в себе проистекает из самого раннего детства пациента, когда он, единственный сын рано овдовевшей матери, жил довольно замкнуто, отгороженный от внешнего мира. Из детских лет, проходивших в постоянной домашней борьбе, он вынес неизгладимое впечатление, в котором никогда себе открыто не признавался: он недостаточно мужественен, ему никогда не справиться с женщиной. Эта психическая установка сопоставима с постоянным чувством неполноценности и определенным образом вторгается в судьбу человека, заставляя его поддерживать свой престиж иным способом, а не в исполнении реальных требований на “полезной” стороне жизни.
Нельзя не заметить, что пациент добился того, что было целью его тайной подготовки к безбрачию и к чему подталкивали его страх перед партнером, сцены борьбы и тревожное отношение к женщине. Равно как и то, что он относился к своей невесте как к матери, которую тоже хотел подавить. Такое отношение, продиктованное стремлением к победе, было неправильно истолковано фрейдовской школой как инцестуозная влюбленность в мать. В действительности же детское чувство неполноценности пациента, подкрепленное болезненным отношением к своей матери, понуждает его второй в своей жизни раз довести дело до борьбы с женщиной, опираясь на сильнейшую защитную тенденцию. То, что мы обычно понимаем под любовью, в данном случае является не развитым чувством общности, а всего лишь ее видимостью, карикатурой — средством достижения цели. Цель же сводится к тому, чтобы наконец-то добиться триумфа над подходящим существом женского пола. Отсюда постоянные испытания и требования, отсюда и ожидаемый разрыв отношений. Разрыв не “случился”, он по всем правилам искусства был инсценирован, а при его “конструировании” были использованы старые испытанные средства, в которых мужчина упражнялся на своей матери. Теперь поражение в браке исключено, поскольку брак был им предотвращен. В этой установке видна гипертрофированная позиция “личности” по отношению к “целесообразности”, естественности. Объяснить это можно наличием боязливого честолюбия. Существуют две формы честолюбия, из которых вторая сменяет первую, как только человек утрачивает мужество в результате поражения. Первая форма стоит позади человека и гонит его вперед. Вторая находится перед человеком и оттесняет его назад: “Если ты перейдешь Галис, то разрушишь великое царство”*. Вторая форма честолюбия свойственна прежде всего невротикам, первая же проявляется у них лишь в виде следов, при определенных условиях. Тогда они тоже говорят: “Да, раньше я был честолюбив”. Однако они по-прежнему такие же, только из-за конструирования своего недуга, расстройства, безучастности преградили себе путь вперед. На вопрос: “Где же ты был, когда делили мир?” — они всегда отвечают: “Я был болен”. Таким образом, вместо того чтобы заниматься внешним миром, они занимаются собой. Впоследствии Юнг и Фрейд ошибочно истолковали этот важнейший невротический процесс как врожденные (?) типы: один как “интроверсию”, другой — как “нарциссизм”.
Если в поведении этого мужчины вряд ли осталось что-нибудь загадочное и в его властолюбивой установке мы отчетливо видим агрессию, выдающую себя за любовь, то нервный срыв пациента менее понятен и нуждается в некотором пояснении. Тем самым мы вступаем непосредственно на “территорию” психологии неврозов. Вновь, как и в детстве, пациент потерпел крушение при отношениях с женщиной. В подобных случаях невротику хочется укрепить свою уверенность и укрыться на максимальном расстоянии от опасности*. Наш пациент нуждается в срыве, чтобы лелеять в себе причиняющее боль воспоминание, чтобы поставить вопрос о вине и решить его не в пользу женщины, чтобы впоследствии подходить к делу с еще большей осмотрительностью. Сегодня этому мужчине 30 лет. Допустим, что лет 10—20 он будет носиться со своим горем и еще столько же будет оплакивать свой потерянный идеал. Тем самым он, пожалуй, навсегда застрахует себя от каких бы то ни было любовных отношений и, соответственно, от нового поражения.
Он опять конструирует нервный срыв с помощью старых, проверенных на опыте средств, подобно тому, как, будучи ребенком, отказывался, например, от еды, сна, работы и играл роль умирающего. Теперь чаша с виной возлюбленной опускается, а сам он возвышается над ней по уровню воспитанности и силе характера. И вот он достиг того, к чему стремился: он выше, лучше, а его партнерша “плохая, как и все девушки”. Они не могут сравниться с ним, мужчиной. Тем самым он исполнил долг, который ощущал еще ребенком, — показал, что стоит выше, чем женский пол, не подвергая испытанию свои силы.
Мы понимаем, что его нервная реакция не может оказаться слишком острой. Он обязан жить на земле как живой укор женщине.
Если бы он знал о своих тайных планах, то все его деяние было бы проявлением враждебности и злого умысла, поэтому поставленная цель — его возвышение над женщиной — была бы вообще недостижима. Ведь он увидел бы себя таким, каким его видим мы, он обнаружил бы, как фальсифицирует все и подводит к заранее намеченной цели. То, что с ним происходило, не было бы больше “судьбой”, не говоря уже о том, что для него это оказалось плюсом. Его цель, жизненный план, жизненная ложь требуют этого плюса! Поэтому и “получается”, что этот жизненный план остается в бессознательном. И таким образом можно думать о судьбе, за которую не отвечаешь, а не об осуществлении долго готовившегося, ухищренного плана, за который несешь ответственность.
Оставлю в стороне подробное изображение “дистанции”, которую невротик устанавливает между собой и решением (в данном случае браком), а то, как он это делает, ограничу описанием “невротического конструирования”. Следует только указать, что эта дистанция отчетливо проявляется в “боязливой установке” пациента, в его принципах, мировоззрении и жизненной лжи. Наиболее действенными для ее проявления всегда оказываются невроз и психоз. Необычайно велика также склонность к проистекающим из этих же источников перверсиям и разного рода импотенции. Сделка и примирение человека с жизнью проявляются в конструкции, состоящей из одного или нескольких сослагательных предложений: “Если бы что-то было по-другому!..”
Вопросы воспитания, которым наша школа придает самое большое значение (см.: “Лечение и образование”, 1929), строго вытекают из этих отношений.
Из плана данной работы следует, что наше исследование, как и лечение, идет в обратном направлении: сначала рассматривается цель превосходства, затем разъясняется состояние борьбы человека* (особенно невротика) и только потом делаются попытки понять источники этого важного душевного механизма. Одну из основ этой психологической динамики мы уже раскрыли: она заключается в исходной склонности психического аппарата обеспечивать приспособление к реальности с помощью уловки, фикции и целевой установки. Я должен вкратце осветить, каким образом цель — богоподобное превосходство преобразует отношение индивида к своему окружению, делает его воинствующим и как в борьбе человек стремится приблизиться к цели путем прямой агрессии или по направляющей линии предосторожности. Если проследить за ходом развития этой агрессии до раннего детства, то, как правило, можно обнаружить фундаментальный факт, служащий ее причиной: в течение всего периода развития ребенку присуще чувство неполноценности по отношению к родителям, братьям и сестрам и окружающим. Из-за незрелости органов, неуверенности и несамостоятельности, в силу потребности опираться на более сильного и болезненно переживаемого подчиненного положения среди других у ребенка развивается чувство ущербности, которое проявляется во всех сферах его жизнедеятельности. Чувство неполноценности вызывает у него постоянную тревогу, жажду деятельности, поиск новых ролей, желание сравнивать свои силы с силами других, предусмотрительность, физическую и психическую подготовку. От чувства неполноценности зависит вся познавательная способность ребенка. Таким образом, будущее становится для ребенка краем, который должен принести ему компенсацию. Состояние борьбы также отражается на чувстве неполноценности ребенка, и компенсацией для него является только то, что надолго упраздняет его нынешнее жалкое положение и возвышает над всеми остальными. Таким образом, у ребенка возникают целевая установка и фиктивная цель превосходства, где его нищета превращается в богатство, подчинение — в господство, страдание — в радость и удовольствие, незнание — во всезнание, а неумение — в мастерство. Эта цель устанавливается тем выше и удерживается тем принципиальнее, чем сильнее и длительнее ребенок испытывает неуверенность в себе и чем больше он страдает от физической или умеренной умственной слабости, чем сильнее он ощущает, что его оттесняют на задний план.
Тот, кто захочет раскрыть эту цель, должен понаблюдать за ребенком во время игры, за его занятиями в свободное время или фантазиями о выборе будущей профессии. Постоянные изменения в этих устремлениях — это лишь видимость, в каждой новой цели он предвосхищает свой триумф. Необходимо указать еще на один вариант такого построения планов, часто обнаруживающийся у менее агрессивных детей (у девочек и особенно у тех, кто часто болеет): они научаются использовать свою слабость и тем самым заставляют других подчиняться себе. Такие дети и в дальнейшем будут постоянно пытаться это делать, пока их жизненный план и жизненная ложь не будут полностью раскрыты.
Внимательному наблюдателю открывается особый аспект: характер этой компенсаторной динамики выдает неполноценность половой роли и стремление к сверхмужским целям. В нашей культуре, ориентированной на мужчину, от девочки, равно как и от мальчика, требуются совершенно особые усилия и уловки. Среди них, бесспорно, много полезных. Сохранить их, но при этом раскрыть и обезвредить бесчисленные руководящие линии, ошибочные и приводящие к болезни, является нашей сегодняшней задачей, выходящей далеко за рамки врачебного искусства, от которого наша общественная жизнь и система воспитания могут ожидать ценнейших ростков. Ведь целью этого жизненного воззрения является усиление чувства реальности, ответственность и замена скрытой враждебности взаимной доброжелательностью, чего можно добиться, лишь сознательно развивая чувство общности и сознательно разрушая стремление к власти.
Мастерское изображение властолюбивых фантазий ребенка можно найти в романе Достоевского “Подросток”. У одного моего пациента они проявлялись особенно ярко. В его мыслях и сновидениях всегда повторялось желание: пусть другие умрут, чтобы у него самого был простор для жизни, пусть другим будет плохо, чтобы он получил лучшие возможности. Такая манера поведения напоминает безрассудность и бесчувственность многих людей, объясняющих все свои беды тем, что слишком много людей живет на свете. Подобные побуждения сделали более приемлемой идею о мировой войне. Уверенность в таких фикциях заимствуется из других сфер, в данном случае из основополагающих фактов капиталистического производства, при котором действительно чем хуже одному, тем лучше другому. “Я хочу стать могильщиком, — сказал мне один четырехлетний мальчик,— я хочу быть тем, кто закапывает других”.
Когда в учении о нервных заболеваниях утвердилась единая точка зрения о том, что нервные нарушения вызываются душевными переживаниями и должны лечиться путем воздействия на психику, это стало большим шагом вперед. Решающим оказалось вмешательство таких авторитетных исследователей, как Шарко, Жане, Дюбуа, Дежерин, Брейер, Фрейд и др. Дополнительным аргументом стали результаты проведенных во Франции гипнотических экспериментов и гипнотического лечения, которые указали на изменчивость нервных симптомов и их подверженность влиянию со стороны психики. Несмотря на эти достижения, по-прежнему не было гарантии успешного лечения, так что даже именитые авторы, независимо от своих теоретических соображений, пытались лечить неврастению, истерию, неврозы навязчивых состояний и неврозы страха с помощью традиционных медикаментозных средств, электричества и гидротерапии. Весь итог расширенных знаний долгие годы представлял собой нагромождение модных слов, которые должны были исчерпывающе раскрыть смысл и сущность сложных невротических механизмов. Для одного ключ к пониманию лежал в “раздражимой слабости”, “падающем напряжении”, для другого — в “суггестивности”, “подверженности потрясениям”, “наследственной отягощенности”. “Дегенерация”, “болезненная реакция”, “лабильность психического равновесия” и другие подобные понятия должны были раскрыть тайну нервных заболеваний. Для самого же пациента из всего этого получалось, в сущности, лишь нечто вроде обыкновенной суггестивной терапии, а чаще всего — бесплодные попытки “выговорить” болезнь, “отреагировать защемленные аффекты” и не менее бесплодная попытка оберегать его от психических повреждений. Тем не менее, если пациент находился под руководством опытных врачей, обладающих интуицией, этот терапевтический метод нередко превращался в эффективный “способ лечения”. Однако среди неспециалистов появился предрассудок, обусловленный поспешными выводами из наблюдения за быстро увеличивающимся числом неврозов. Он сводился к тому, что невротик якобы страдает от “воображений” и повинен в произвольных преувеличениях; предполагалось, что он якобы может преодолеть болезненные явления, укрепив свою энергию.
Йозеф Брейер пришел к мысли выведать у самого пациента смысл и развитие симптомов его болезни, например, истерического паралича. Поначалу они делали это совместно с 3. Фрейдом без какого-либо предубеждения и при этом констатировали обращающий на себя внимание факт пробелов в памяти, препятствовавших пациенту, а также врачу понять причину и течение заболевания. Попытка из знания психики, болезненных черт характера, фантазий и грез пациентов сделать вывод о забытом материале оказалась успешной и привела к обоснованию психоаналитического метода и теории. С помощью этого метода Фрейду удалось проследить корни нервного заболевания вплоть до самого раннего детства и выявить множество постоянно действующих психических механизмов, таких, как вытеснение и смещение. При лечении постоянно вскрывались ранее неосознаваемые побуждения и желания пациента, причем при самых разнообразных формах невроза. Таких результатов достигали разные авторы, которые пользовались психоаналитическим методом и часто работали независимо друг от друга. Сам Фрейд искал причины нервных заболеваний в превращениях сексуальной энергии и в особой конституции полового влечения (эта теория не была связана напрямую с психоаналитическим методом и часто подвергалась нападкам).
В качестве принципа применения индивидуально-психологического метода я хотел бы предложить сведение всех имеющихся у отдельного человека нервных симптомов к “наивысшей общественной мерке”. Правильность такой индукции, проведенной совместно с пациентом, подтверждается тем, что полученная в каждом случае психическая картина согласуется с действительной психической ситуацией из самого раннего детства пациента. То есть психическая основа, схема нервного заболевания и симптома, в неизмененном виде перенимается из детства, но за многие годы над этим фундаментом возвышается надстройка, имеющая много разветвлений, однако не меняющая своей основы. В эту надстройку входят также все тенденции развития, черты характера и личные переживания, среди которых особо следует выделить следы переживания одной или нескольких неудач на главной линии стремлений человека — непосредственный повод к тому, чтобы развилось нервное заболевание. Отныне помыслы и желания пациента направлены на то, чтобы компенсировать неудачу, жадно стремясь добиться других, чаще всего непригодных побед, но прежде всего — обезопасить себя от новых неудач и испытаний судьбы. А это как раз и позволяет ему вспыхнувший невроз, который тем самым становится для него подпоркой. Нервный страх, боли, параличи и невротическое сомнение удерживают пациента от активного вторжения в жизнь, нервная навязчивость, с одной стороны, дает ему — в компульсивных мыслях и действиях — видимость утерянной активности на бесполезной стороне жизни, а с другой стороны, предоставляет предлог для оправдания пассивности благодаря засвидетельствованию болезни.
Мне самому не раз приходилось, применяя индивидуально-психологический метод, распутывать болезнетворную детскую ситуацию; при этом я обнаруживал источники, образовавшиеся из отрицательных влияний организма и семьи. Но, кроме того, выявились причины, в какой-то мере способствовавшие формированию этой вредной среды — семейной органической конституции. Я постоянно сталкивался с тем обстоятельством, что наличие у ребенка врожденного неполноценного органа, системы органов и желез внутренней секреции в начале его развития создает для него такую ситуацию, в которой нормальное в других случаях чувство своей слабости и несамостоятельности чрезвычайно усугубляется и превращается в глубоко переживаемое чувство неполноценности*. Несвоевременное или неправильное, неадекватное вправление неполноценного органа влечет за собой появление указанного состояния слабости, болезненности, неуклюжести, уродства (зачастую вследствие внешних признаков дегенерации), неловкости и многочисленных детских недугов, таких, как моргание, косоглазие, леворукость, тугоухость, заикание, дефекты речи, рвота, недержание мочи и аномалии стула, из-за чего ребенок очень часто испытывает обиду или подвергается всеобщим насмешкам и наказанию и становится непригодным для общества. В психической картине этих детей вскоре обнаруживается бросающееся в глаза усиление обычно нормальных черт детской несамостоятельности, потребности в опоре и ласке, переходящих в боязливость, страх одиночества, нерешительность, робость, боязнь всего чужого и неизвестного, в чрезмерную чувствительность к боли, болезненную застенчивость и постоянный страх перед наказанием и последствиями любого поступка — черты характера, придающие в том числе и мальчикам как бы женский уклон.
Вскоре, однако, у этих предрасположенных к нервным заболеваниям детей на переднем плане отчетливо проступает чувство обиды. В связи с этим появляется гиперчувствителъность, которая постоянно нарушает равновесие психики. Таким детям хочется всем обладать, все съесть, все услышать, все увидеть, все узнать. Они хотят превзойти всех остальных и делать все самостоятельно. Их фантазия играет с разного рода идеями величия: они хотят спасать других, видят себя героями, верят в княжеское происхождение, считают себя преследуемыми, притесненными, золушками. Почва для жгучего, ненасытного честолюбия, крушение которого можно с уверенностью предсказать, подготовлена. Теперь пробуждаются и усиливаются дурные инстинкты. Жадность и зависть из-за того, что ребенок не в состоянии обеспечить удовлетворение своих желаний, становятся беспредельными. Алчно и стремительно мчится он за любым триумфом, становится неуправляемым, несдержанным, грубым с младшими, лживым со старшими и поглядывает на всех с упорным недоверием. Понятно, сколько всего хороший воспитатель может исправить, а плохой усугубить в этом зарождающемся себялюбии. В самом благоприятном случае развивается неутолимая жажда знаний или вырастает тепличное растение — вундеркинд, в неблагоприятном случае просыпаются преступные наклонности или же создается образ человека, с трудом решающегося на что-либо, который пытается замаскировать свое отступление перед требованиями жизни сконструированным неврозом.
Таким образом, в качестве результата таких непосредственных наблюдений из детской жизни можно заключить, что детские черты подчиненности, несамостоятельности и послушания, иначе говоря, пассивности ребенка очень быстро — а иногда при невротической диспозиции очень резко — дополняются чертами упрямства и неповиновения, признаками затаенной враждебности. Более тщательное рассмотрение выявляет смешение пассивных и активных черт, но всегда преобладает тенденция к прорыву от девичьего послушания к мальчишескому упрямству. Во всяком случае имеется достаточно оснований считать, что черты упрямства являются реакцией, протестом против побуждения к послушанию или вынужденного подчинения и направлены на то, чтобы ребенок смог быстрее удовлетворить свои желания, добиться признания, внимания, привилегий. Если эта чреватая последствиями позиция достигнута, то ребенку постоянно кажется, что его пытаются заставить подчиняться и он устраивает обструкцию во всех проявлениях повседневной жизни: в еде, питье, сне, в испражнении мочи и кала, а также при умывании и купании. Требования чувства общности ущемляются. Стремление к власти проявляется главным образом в пустом, жалком притворстве и стяжательстве.
У другого, пожалуй, самого опасного типа детей, предрасположенных к нервным болезням, эта контрастирующая склонность к подчинению и активному протесту проявляется более связно, в виде средства достижения цели. Они как бы разгадали малое в диалектике жизни и стремятся удовлетворить свои беспредельные желания путем самого безграничного подчинения (мазохизма). Именно они хуже всего переносят унижения, неудачи, принуждение, ожидание и особенно отсутствие победы и, как и остальные дети, склонные к нервным заболеваниям, страшатся действий, решений, чужого, нового. Благодаря созданному ими самими алиби болезни они, как правило, фиксируются на сознании фаталистической слабости, чтобы затем отстраниться от требований общества и изолироваться.
Эта своего рода двойная жизнь, по сути замаскированное “стой!” или “назад!”, остающееся у нормальных детей в умеренных пределах и даже формирующее характер взрослого, не позволяет невротику преследовать полезную цель в согласии с собой и, конструируя страх и сомнение, затрудняет его решения*.
Другие типы спасаются от страха и сомнений в навязчивых состояниях и постоянно гоняются за успехом, повсюду подозревают нападки, притеснение и несправедливость и судорожно пытаются играть роль избавителя и героя, нередко направляя свои силы на неподходящие объекты (донкихотство). Ненасытно и сладострастно, с видимостью силы они домогаются доказательств любви, не находя удовлетворения (Дон Жуан, Мессалина). В их стремлениях никогда нет гармонии, так как двойственный характер их сущности, как бы двойная жизнь невротиков (“double vie”, “диссоциация”, “расщепление сознания” у разных авторов) прочно основывается на частях психики, воспринимаемых как женская и мужская, которые как будто стремятся к единству, но планомерно не достигают своего синтеза, чтобы предохранить личность от столкновения с действительностью. Индивидуальная психология должна здесь принять решительные меры и путем углубленной интроспекции и расширения сознания обеспечить господство интеллекта над дивергирующими, ранее непонятными, а теперь осознанными побуждениями.
То, что пронизывает дух народа в виде глубоко укоренившегося чувства, что с давних пор возбуждало интерес поэтов и мыслителей — насильственная, но по-прежнему согласующаяся с нашей социальной жизнью оценка и символизация через “мужское” и “женское”*, рано внедряется и в детские представления. Таким образом, ребенку (в отдельных случаях по-разному) мужскими представляются такие понятия, как сила, величие, богатство, знание, победа, грубость, жестокость, насилие, активность, а противоположные — женскими.
Нормальная потребность ребенка в опоре, чрезмерная подчиненность детей, склонных к нервным заболеваниям, их чувство слабости и оберегаемое гиперчувствительностью чувство неполноценности, ощущение своей природной ущербности, своего постоянного оттеснения на задний план и обделенности — все вместе сливается в чувство женственности, тогда как их активное стремление, и у девочек и у мальчиков, их погоня за достижением удовлетворения, разжигание своих желаний и страстей брошены на чашу весов в качестве мужского протеста. Так, на основе ложной оценки, которая, однако, обильно питается проявлениями нашей социальной жизни, развивается психический гермафродитизм ребенка, “диалектически” поддерживающийся своей внутренней противоречивостью и сам по себе развивающий динамику, безрассудное навязчивое стремление к усиленному мужскому протесту для устранения дисгармонии.
Неизбежное знакомство с сексуальной проблемой особенно усиливает мужской протест, питает дисгармонический комплекс сексуальными фантазиями и желаниями, формирует раннюю половую зрелость и из-за страха перед “женской” любовной зависимостью может дать толчок к разного рода перверсиям. Если же половая роль остается для ребенка непонятной и неосвоенной, то психический гермафродитизм ребенка еще больше усугубляется, а тем самым возрастает и внутреннее психическое напряжение**. В таком случае природная неуверенность, колебания, сомнения закрепляются, а психика гермафродита еще больше поляризуется. Справиться с возрастающим расщеплением сознания становится чрезвычайно сложно, это удается сделать лишь с помощью уловок — нервных симптомов, душевного отступления и изоляции.
Энергия и волевые усилия врача, пациента и воспитателя разбиваются об эту проблему. Тогда только индивидуально-психологическому методу удается внести ясность в эти процессы бессознательного и произвести коррекцию неправильного развития. Многое из того, что здесь сказано, впоследствии было изложено в качестве обоснования “комплекса кастрации”.
ДАЛЬНЕЙШИЕ ТЕЗИСЫ К ПРАКТИКЕ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ
Таким образом, мы приходим к следующим положениям:
I. Любой невроз может пониматься как ошибочная с точки зрения культуры попытка избавиться от чувства неполноценности, чтобы обрести чувство превосходства.
II. Путь невроза не ведет к социальной активности, он не направлен на решение имеющихся жизненных вопросов, а скорее упирается в малый круг семьи и приводит пациента к изоляции.
III. Вследствие аранжировки сверхчувствительности и нетерпимости большой круг общества оказывается полностью или в значительной степени исключенным. Поэтому в наличии остается лишь малый круг для уловок, способствующих достижению превосходства и проявлению соответствующих характерных особенностей. Тем самым становится возможной самозащита и уклонение пациента от требований общества и решения жизненных задач, как правило, при сохранении видимости
его воли.
IV. В основном оторванный от реальности, невротик живет в воображении и фантазии и пользуется множеством уловок, которые позволяют ему уклоняться от требований действительности и добиваться идеальной ситуации, избавляющей его от работы для общества и от ответственности.
V. Привилегии, которые дает заболевание, заменяют невротику первоначальную, чреватую риском цель достижения реального превосходства.
VI. Таким образом, невроз и невротическая психика представляются попыткой уклониться от всякого принуждения со стороны общества путем внутреннего противодействия. Оно оказывается достаточно эффективным, чтобы успешно противостоять своеобразию окружения и его требованиям. По форме его проявления, т. е. по выбору невроза, можно сделать выводы, связывающие одно с другим.
VII. Внутреннее противодействие имеет характер бунта против общества, оно получает свой материал из соответствующих аффективных переживаний или наблюдений, заполоняет мысли и сферу чувств такими побуждениями и пустяками, которые пригодны для того, чтобы отвлечь взгляд и внимание пациента от своих жизненных вопросов. Таким образом, в зависимости от ситуации в качестве предлога могут продуцироваться навязчивые состояния и состояния страха, бессонница, обмороки, перверсии, галлюцинации, болезненные аффекты, неврастенические и ипохондрические комплексы, а также психотические состояния.
VIII. Логика тоже оказывается под диктатом внутреннего противодействия. Этот процесс может идти вплоть до ее устранения, как, например, при психозе, и установления вместо разума, здравого смысла частной логики.
IX. Логика, эстетика, любовь, забота о ближнем, сотрудничество и язык проистекают из необходимости совместной человеческой жизни. Против них автоматически направлено поведение властолюбивого невротика, стремящегося к изоляции.
X. Лечение неврозов и психозов требует воспитательного преобразования пациента, коррекции его заблуждений и окончательного возврата в человеческое сообщество.
XI. Все действительные желания и стремления невротика находятся во власти его политики престижа, он всегда хватается за предлоги, чтобы оставить нерешенными жизненные вопросы, и автоматически противодействует проявлению чувства общности. То, что он постоянно говорит и думает, не имеет никакого практического значения. Стойкая направленность действий невротика проявляется только в его поведении.
XII. Если необходимость целостного понимания человека, познания его (неделимой) индивидуальности (к чему, с одной стороны, нас побуждают свойства нашего разума, а с другой стороны, выявленное индивидуальной психологией стремление к унифицированию личности) не вызывает сомнений, то сравнение как основное средство нашего метода помогает нам получить картину силовых линий человеческого стремления к превосходству. При этом противоположным полюсом для сравнения служат:
а) наше собственное поведение в аналогичной ситуации, например, когда пациент обременяет терапевта своими требованиями — причем терапевту необходимо развитое умение вчувствоваться;
б) поведение и аномалии в поведении пациента в более раннем возрасте (прежде всего в раннем детстве), которые постоянно оказываются детерминированными позицией ребенка среди окружения, его ошибочной, как правило, генерализованной оценкой, углубившимся стойким чувством неполноценности и стремлением к личной власти;
в) другие индивидуальные типы, прежде всего явно выраженные невротические. При этом всегда обнаруживается обращающий на себя внимание факт: то, чего один тип достигает, например, с помощью неврастенических жалоб, другой добивается благодаря страху, истерии, невротической навязчивости или психозу. Черты характера, аффекты, принципы и невротические симптомы, сами по себе направленные на одну и ту же цель, но часто имеющие внешне противоположное значение, если их вырвать из контекста, предохраняют индивида от столкновения с требованиями общества — такими, как сотрудничество, забота о ближнем, любовь, социальная включенность, обязанности перед обществом, которых невротик в той или иной мере избегает.
В ходе индивидуально-психологического исследования выявляется, что невротик значительно сильнее, чем нормальный человек, устремляет свою душевную жизнь на достижение власти над ближними. Его стремление к превосходству приводит к тому, что принуждение, требования окружающих и обязанности перед обществом в основном упорно отвергаются. Знание этого фундаментального факта душевной жизни невротика настолько облегчает понимание его душевных связей, что должно рассматриваться как наиболее приемлемая гипотеза для исследования и лечения нервных заболеваний, пока постоянно углубляющееся понимание индивида не позволит прочувствовать реальные факторы данного случая.
Здорового человека в этой аргументации и выводах больше всего смущает одно сомнение: неужели фиктивная цель превосходства, продиктованного чувством, может действовать сильнее, чем превосходство, продиктованное разумом? Но мы столь же часто сталкиваемся с таким переключением на идеал и в жизни здорового человека и любого народа. Войны, политические преобразования, преступления, самоубийства, аскетическое покаяние предоставляют нам такие же неожиданности; многие наши мучения и страдания создаем мы сами и переносим их, находясь в плену идеи.
То, что кошка умеет ловить мышей уже в первые дни своего развития, даже никогда этого не видев, столь же поразительно, как и то, что невротик в силу своего характера и предназначения, своей позиции и самооценки пасует перед всяким принуждением, считает его невыносимым и тайно или открыто, осознанно или неосознанно ищет предлоги, чтобы от него избавиться, а чаще всего эти предлоги сам и создает. В жизни он стремится исключить любые отношения, как только начинает скорее ощущать, чем осознавать и понимать, что они мешают его чувству власти или разоблачают его чувство неполноценности.
Нетерпимость невротиков к принуждению со стороны общества, как явствует из истории детства, основывается на постоянном, как правило, длящемся долгие годы состоянии борьбы с окружением. Ребенок вынужденно вступает в эту борьбу в связи с ситуацией, опосредствованной физическими или психическими факторами. В такой ситуации он постоянно или обостренно испытывает чувство неполноценности, однако она не является полностью правомерной для такой генерализованной и постоянной реакции. Смысл состояния борьбы состоит в завоевании власти и признания, ее цель — идеал превосходства, сформированный с детской неумелостью и переоценкой, достижение которого в самом общем виде дает компенсацию и сверхкомпенсацию; в стремлении к этому идеалу тоже всегда происходит ориентация на победу над принуждением со стороны общества и волей окружения. Как только эта борьба принимает более острые формы, она сама по себе формирует нетерпимость ко всякого рода принуждению: воспитания, действительности и общества, посторонних сил, собственной слабости, ко всем природным и социальным факторам, таким, как работа, опрятность, прием пищи, нормальное испражнение, сон, лечение болезни, любовь, нежность и дружба, одиночество и общение. В итоге создается образ некомпанейского человека — человека, который не освоился, не укоренился, чужого на этой земле. Там, где нетерпимость направлена против пробуждения чувств любви и товарищества, возникает состояние боязни любви и брака, способы выражения и формы которого могут быть чрезвычайно многообразными. Следует указать еще на некоторые формы принуждения, которые нормальный человек вряд ли замечает, однако они становятся регулярным источником огорчений вследствие невротического или психотического состояния. Это принуждение уважать, прислушиваться, подчиняться, говорить правду, учиться или сдавать экзамен, быть пунктуальным, доверяться человеку, автомобилю, железной дороге, доверить другим людям дом, дело, детей, супругу, себя самого, отдаваться домашним делам, работе, вступать в брак, признавать правоту другого, быть благодарным, заводить детей, исполнять свою половую роль или испытывать эротическую привязанность, утром вставать, ночью спать, признавать равные права и положение другого, женского пола, соблюдать меру, хранить верность, находиться в одиночестве. Все идиосинкразии к такому принуждению могут осознаваться или не осознаваться, но пациент никогда не понимает и не постигает их значение во всей полноте.
Это наблюдение учит нас двум вещам:
1. Понятие принуждения оказывается у невротика чрезвычайно объемным и широким — какими бы понятными они ни были, все же это отношения, которые нормальный человек никогда не расценит как принуждение, доставляющее беспокойство.
2. Нетерпимость к принуждению не есть конечное явление, оно всегда имеет продолжение, влечет за собой “кислое брожение”, непременно означает состояние борьбы и во внешне спокойном месте обнаруживает стремление невротика подчинить себе другого, совершить тенденциозное насилие над логическими выводами из совместной человеческой жизни. “Non me rebus, sed mihi res subigere conor”. Гораций, чье письмо к Меценату здесь процитировано, указывает в нем также, чем эта жгучая жажда признания оканчивается головной болью и бессонницей.
Приведем случай, который должен проиллюстрировать эти тезисы.
Один 35-летний пациент жалуется, что уже несколько лет страдает бессонницей, навязчивыми мыслями и навязчивой мастурбацией. Последний симптом особенно обращает на себя внимание, поскольку пациент женат, является отцом двоих детей и живет со своей супругой в благополучном браке. Среди других мучающих его явлений он вынужден был сообщить о “ластиковом фетишизме” (то есть время от времени, в состоянии возбуждения у него на языке вертится слово “ластик”).
Результаты обстоятельного индивидуально-психологического исследования оказались следующими: вследствие крайнего подавления, которое пациент испытывал в детстве, когда он страдал недержанием мочи и из-за своей нерасторопности считался “бестолковым” ребенком, у него настолько развилась направляющая линия честолюбия, что преобразовалась в идею величия. Чрезвычайно сильное давление со стороны окружавших его людей привело к тому, что у него сформировался образ крайне враждебного внешнего мира и постоянный пессимистический взгляд на жизнь. Все требования окружения он воспринимал как невыносимое принуждение и, протестуя, отвечал на них недержанием мочи и неумелостью, пока не попал к одному учителю, который впервые в жизни предстал в его душе в образе доброго ближнего и придал ему уверенность. После этого упрямство и ярость к требованиям других, состояние борьбы с обществом настолько смягчились, что пациент получил возможность избавиться от недержания мочи, стать прекрасным, “одаренным”* учеником и поставить перед собой самые высокие цели. С нетерпимостью к принуждению со стороны других он покончил, как поэт и философ, развив трансцендентальную аффективную идею, будто он является единственным живым существом, а все остальное, особенно люди, — только видимость. От сходства с идеями Шопенгауэра, Фихте и Канта невозможно отделаться. Однако более глубокий умысел состоял в том, чтобы защитить себя и избежать “времени насмешек и сомнений” путем обесценивания сущего, с помощью колдовства (что свойственно желаниям неуверенных в себе детей), лишая фактов их силы. Таким образом, ластик стал для него символом и знаком его могущества, поскольку он представлялся ребенку тем, что уничтожает видимое. Произошла переоценка и генерализация значения предмета, и таким образом слово и понятие “ластик” становились для него победоносным лозунгом, как только дом и школа, а затем мужчина или женщина, жена или ребенок доставляли ему какое-нибудь беспокойство, грозили ему принуждением.
Почти поэтическим образом пациент достиг цели героя-одиночки, осуществил свое стремление к власти и отрекся от общества. Однако его постоянно улучшавшаяся внешняя позиция не завлекла его настолько далеко, чтобы полностью отбросить реальное, бессмертное чувство общности; логика, которая всех нас связывает, и эротика остались практически сохранными, так что судьба паранойяльного заболевания его миновала. Он пришел только к неврозу навязчивых состояний.
Эротика пациента не строилась на целостном чувстве общности. Она в большей степени оказалась под гнетом стремления к власти. Так как для него понятие и ощущение власти связывалось с волшебным словом “резинка”, он искал и в образе резинового пояса нашел ключевое слово, чтобы отвлечь свою сексуальность. Уже не женщина действовала на него, а резиновый пояс, не человеческий, а вещественный объект. Таким образом, в защите своего упоения властью и в принижающей женщину тенденции он превратился в фетишиста (такую уловку всегда можно выявить в качестве исходного пункта фетишизма). Если бы доверие к собственной мужественности было еще меньшим, то мы увидели бы появление черт гомосексуализма, педофилии, геронтофилии, некрофилии и т. п*.
Навязчивая мастурбация пациента в основе своей обнаруживает точно такой же характер. Она тоже служит избеганию испытываемого им принуждения, неволи любви, “колдовства” женщины. Ему не нужна никакая женщина!
Бессонница непосредственно вызвана навязчивыми мыслями. Она противоборствует принуждению ко сну. Неутолимое честолюбие заставляет его использовать ночь для решения своих дневных вопросов. Ведь он, второй Александр, так мало еще достиг! Вместе с тем, однако, бессонница искоса поглядывает в другую сторону. Она ослабляет его силы и энергию. Она служит доказательством того, что он болен. То, что пациент до этого сделал, совершалось, несмотря на бессонницу, так сказать, одной рукой. Чего бы только он не добился, если бы мог спать! Но спать он не может и благодаря ночным навязчивым мыслям получает свое алиби. Теперь его уникальность, его богоподобие спасены. Вся вина за возможный дефицит падает уже не на его личность, а на загадочное, фатальное обстоятельство его бессонницы. Этот недуг — досадный случай, в его упорствовании виноват не пациент, а недостаточное искусство врачей. Если бы ему понадобилось доказывать свое величие, то он обвинил бы врачей. Как видно, пациент заинтересован в своей болезни, и врачам придется нелегко, поскольку он борется за привилегированное положение, в котором его тщеславие окажется защищено от несчастных случаев. Благодаря неврозу у него есть оправдание и смягчающие обстоятельства.
Интересно, как пациент решает проблему жизни и смерти, чтобы спасти свое богоподобие. Ему кажется, что его мать, которая умерла 12 лет тому назад, все еще жива. Однако в его предположении обращает на себя внимание неуверенность, проявляющаяся сильнее, чем, например, нежное чувство к близким сразу после их смерти. Сомнение в своем безумном предположении отнюдь не проистекает из его логики, на которую повлиять невозможно. Оно получает объяснение только в результате индивидуально-психологического анализа. Если все только видимость, то тогда его мать не может быть умершей. Но если она жива, то рушится ведущая идея собственной исключительности. Он столь же мало готов к решению этой проблемы, как философия к идее мира как представления. И на внутреннее побуждение, бесчинство стремления он отвечает сомнением.
Связь всех проявлений болезни пациента дает ему сегодня право на то, чтобы требовать для себя всяческих привилегий от своей жены, родственников, подчиненных. Глубокое уважение к самому себе тоже нимало не пострадает, ибо, принимая в расчет свой недуг, он всегда будет казаться себе более значительным, чем есть на самом деле, кроме того, он всегда имеет возможность уклониться от трудных предприятий, ссылаясь на свое заболевание. Но он может поступать и по-другому. По отношению к своему начальнику наш пациент самый преданный делу, самый прилежный и послушный работник, пользуется его полнейшим расположением, но втайне постоянно нацелен на достижение превосходства над ним (это же стремление проявляется и по отношению к лечащему врачу).
Страстное стремление к власти над другими сделало его больным. Его эмоциональная жизнь, инициатива и энергия, а также логика оказались под гнетом его влечения к превосходству, его социальная включенность, а вместе с ней также любовь, дружба и забота о ближнем были ущемлены. Излечения пациента удалось добиться лишь путем разрушения его политики престижа и развития чувства общности.
ИНДИВИДУАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ЛЕЧЕНИЕ НЕВРОЗОВ
Вслед за этими рассуждениями мы изложим свой взгляд на сущность и лечение неврозов.
Этиология
а) Чувство неполноценности и компенсация
Краткое обсуждение обширной области психотерапии, оценке которой все еще угрожает так много принципиальных разногласий, представляется мне делом, требующим немалой смелости. Но мне не хотелось бы упускать возможность изложить основы своих воззрений, материалы собственных наблюдений, которые предстают перед судом общественности начиная с 1907 года. В 1907 году в “Исследовании неполноценности органов” я показал, что врожденные конституциональные аномалии нельзя считать лишь явлением дегенерации и что они часто дают толчок к компенсаторной деятельности и достижению сверхрезультатов, а также к имеющим большое значение явлениям корреляции, которым во многом способствует усиленная психическая деятельность. Для того чтобы иметь возможность справиться с проблемами в жизни, это компенсаторное душевное напряжение зачастую идет по новым путям, демонстрируя наблюдателю свою необыкновенную гибкость и самым удивительным образом достигая своей цели — покрытия ощущаемого дефицита. Возникшее в детстве чувство неполноценности пытается избежать разоблачения наиболее распространенными способами. Они заключаются в возведении компенсаторной душевной надстройки, стремящейся вновь обрести устойчивость и добиться превосходства в жизни с помощью тренировки и средств защиты, в чувстве общности или в невротическом образе жизни. Все, что хоть сколько-нибудь отклоняется от нормы, объясняется большим честолюбием и осторожностью; а все уловки и аранжировки, невротические черты характера, равно как и нервные симптомы, проявляются благодаря предыдущему опыту, переживаниям, напряжениям, вчувствованиям и подражаниям. А поскольку они не совсем чужды жизни здорового человека, их язык всегда позволяет распознать, что человек борется здесь за свое признание, пытается его завоевать — человек, постоянно стремящийся вырваться из сферы неуверенности и чувства неполноценности и добиться богоподобного господства над своим окружением или стремящийся уклониться от решения своих жизненных задач.
Если оставить в стороне корни этого невротического поведения, то окажется, что оно складывается из пестрого изобилия возбуждений и возбудимостей, которые, однако, являются не причиной невротического заболевания, а его следствием. В небольшой заметке “Агрессивное влечение в жизни и в неврозе” я попытался изобразить эту повышенную “аффективностъ” и показать, как часто она, для чтобы достичь цели или обойти опасность, внешне превращается в торможение агрессии. То, что называют “предрасположенностью к неврозу” (Невротическая диспозиция, ibidem), уже есть невроз, и только в актуальных случаях, когда внутренняя необходимость вынуждает прибегнуть к усиленным уловкам, как доказательство болезни возникают более сильно выраженные соответствующие невротические симптомы. Они могут быть скрыты, пока пациент находится в благоприятной ситуации и пока не возникает вопрос о правильности его развития, о его чувстве общности. Это доказательство болезни, и все соответствующие аранжировки необходимы прежде всего для того, чтобы: 1) служить оправданием, если жизнь отказывает в желанном триумфе; 2) тем самым получить возможность уклониться от решения; 3) иметь возможность выставить в ярком свете какие-нибудь достигнутые цели, поскольку они были достигнуты, несмотря на недуг. Эти и другие уловки отчетливо демонстрируют тяготение невротика к внешнему, а не к реальному превосходству.
Во всяком случае получается, что невротик, для того чтобы сохранить свое поведение, направляемое фиктивной целью, не преступает типичных для него руководящих линий, которых он принципиально, прямо-таки буквально придерживается. Таким образом, благодаря определенным чертам характера и соответствующим аффективным установкам, благодаря целостному построению симптомов и невротической оценке прошлого, настоящего и будущего невротическая личность приобретает свою устойчивую структуру. Стремление к достижению превосходства проявляется настолько сильно, что при сравнительном психологическом анализе выявляется, что любой душевный феномен наряду с видимым проявлением содержит в себе еще и другую черту — желание освободиться от чувства слабости, чтобы достичь высот, подняться “снизу вверх”, превзойти всех, используя свои уловки, которые часто бывает нелегко проследить*. Чтобы создать педантичный порядок в антиципации**, мышлении и понимании мира и тем самым средства защиты, невротик хватается за разного рода правила и вспомогательные формулы, соответствующие по своей сути примитивной антитезной схеме. Так, он придает значение только чувственным ценностям, соответствующим понятиям “верх” и “низ”, и пытается — насколько я мог в этом убедиться — постоянно связывать их с реальным для него противопоставлением “мужское — женское”. В результате такого искажения осознанных или бессознательных суждений, словно с помощью психического аккумулятора, дается толчок к аффективным расстройствам, которые опять-таки всякий раз соответствуют индивидуальной жизненной линии пациента. Любым проявлениям своей души, воспринимаемым им как “женские”, всякому пассивному поведению, послушанию, мягкости, малодушию, воспоминаниям о поражениях, незнанию, неумению, нежности он пытается придать чрезмерную “мужскую” направленность и развивает в себе ненависть, упрямство, жестокость, эгоизм и стремится к триумфу в любых человеческих отношениях. Или же он резко подчеркивает свою слабость, возлагая тем самым на других людей обязанность оказывать ему услуги. При этом осторожность и осмотрительность пациента непомерно возрастают и приводят к планомерному уклонению от чреватых риском решений. Там, где пациенту кажется, что он обязан в разного рода борьбе, работе, любви доказать свои “мужские достоинства”, там, где он опасается в результате поражения потерять свою мужественность (что относится и к мужскому полу, и к женскому), он постарается обойти проблему. В таком случае всегда отыщется линия жизни, уклоняющаяся от прямого пути и пытающаяся проложить безопасные обходные дороги в вечном страхе ошибок и поражений. Вместе с тем здесь налицо искажение половой роли, в результате чего невротик как бы обнаруживает склонность к “психическому гермафродитизму” и даже, как правило, им обладает. С этой точки зрения можно было бы легко заподозрить сексуальную этиологию невроза. В действительности же в сексуальной сфере развертывается такая же борьба, как и во всей душевной жизни: исходное чувство неполноценности толкает невротика на обходные пути (в сексуальной жизни — на путь мастурбации, гомосексуализма, фетишизма, алголагнии, переоценки сексуальности и т. д.), стремится исключить любой эротический опыт, чтобы не потерять ориентацию на цель достижения превосходства. В качестве абстрактной и вместе с тем конкретизированной цели невротика выступает тогда схематическая формула: “Я хочу быть настоящим мужчиной!” Это компенсаторный выход для лежащего в ее основе чувства неполноценности, имеющего женский характер. Схема, по которой в данном случае осуществляется апперцепция* и поведение, представляет собой полную антитезу. Из-за планомерного детского искажения она по своей природе является враждебной, и в целевой установке невротика мы всегда можем распознать две бессознательные исходные посылки:
1) человеческие отношения при любых обстоятельствах представляют собой борьбу за превосходство;
2) женский пол является неполноценным и в своих реакциях служит мерой мужской силы.
Оба этих бессознательных предположения, которые можно выявить у пациентов и мужского и женского пола, приводят к тому, что все человеческие отношения отравляются и уродуются, возникают неожиданные усиления и нарушения аффекта, а вместо желанного душевного спокойствия возникает постоянная неудовлетворенность, которая смягчается лишь иногда, чаще всего после усиления симптомов и удачного представления доказательств своей болезни. Симптом, так сказать, замещает невротическую, распаленную жажду превосходства и соответствующий аффект, а в эмоциональной жизни пациента обеспечивает ему внешнюю победу над окружением даже более надежно, чем, например, прямолинейная борьба, проявление характера и сопротивление. Понимание этого языка симптомов стало для меня основным условием психотерапевтического лечения.
Поскольку предназначение невроза состоит в оказании помощи в достижении конечной цели — превосходства, но из-за чувства неполноценности прямая агрессия, по-видимому, исключена, мы обнаруживаем предпочтение обходных путей, имеющих малоактивный, порой мазохистический, но всегда самоистязающий характер. Чаще всего мы встречаем смесь душевных побуждений и болезненных симптомов, появляющихся в период болезни одновременно или последовательно. Вырванные из контекста механизма болезни, они иногда кажутся противоречивыми или наводят на мысль о расщеплении личности. Контекст же показывает: для того чтобы добиться идеальной ситуации фиктивного превосходства, пациент может использовать также и две сами по себе противоположные линии, приводя для этого и верные аргументы и ложные, соответственно оценивая и воспринимая. При любых обстоятельствах у невротика обнаруживаются такие воззрения, чувства, воспоминания, аффекты, черты характера и симптомы, которые можно предполагать в силу известной нам линии его жизни и цели.
Так, у невротика всегда наготове разные предостережения, страшные образы, вызывающие ужас, аффективные установки, проникновения в соответствующие чувства и черты характера (один — для чтобы одержать победу по линии повиновения, подчинения, “истерической внушаемости”, другой — чтобы связать своей слабостью, страхом, своей пассивностью, потребностью в ласке и т. д.). Точно так же, как, например, невротик, страдающий навязчивостью, имеет свои принципы, законы, запреты, которые как будто лишь стесняют его самого, но в действительности дают ему ощущение личной власти, богоподобия. В качестве цели мы всегда обнаруживаем идеальную “ренту”, за которую борются с таким же упорством, с каким невротик-травматик борется за материальную, причем, как правило, используя пригодные для этого средства, подсказанные пациенту его опытом. Равно как и там, где путь к вершине должны обеспечить активные аффекты, такие, как ярость, гнев, ревность, которые нередко замещаются приступами боли, обмороками или эпилептическими припадками.
Предназначение любых невротических симптомов состоит в защите чувства личности пациента и вместе с тем той жизненной линии, с которой он сросся. Чтобы показать, что он в состоянии справиться с жизнью, невротик создает необходимые для этого аранжировки и нервные симптомы — как крайнее средство, как чрезвычайно целесообразный способ защиты от ожидаемых опасностей, подсказанных его чувством неполноценности при построении планов на будущее, от которых он постоянно старается укрыться. В этом построении большую роль часто играют функциональные физические нарушения, вызываемые напряжением, которое возникает у пациента всякий раз, когда в связи с жизненной проблемой подвергается испытанию его чувство общности, которого он не имеет.
б) Аранжировка невроза
Основанное на реальных впечатлениях, впоследствии тенденциозно закрепленное и углубившееся чувство неполноценности уже в детском возрасте постоянно побуждает пациента направлять свое стремление на цель, значительно превышающую всякую человеческую меру, приближающуюся к обожествлению и заставляющую его идти по строго очерченным направляющим линиям. Под ее давлением практически всегда исключаются точки зрения, отличающиеся от его собственной, какими бы необходимыми они ни были и сколь бы ни соответствовали реальности. Это похоже на то, как если бы невротик построил себе небольшой сарай, формы и размеры которого могут различаться, ему там не сидится, но он боязливо остерегается переступить его границы. Все человеческие отношения уже не воспринимаются объективно — их понимают и пытаются регулировать “лично”. Между двумя этими пунктами простирается невротическая система, жизненный план невротика. Это компенсаторное психическое построение, невротическое “желание” учитывает весь его и чужой опыт, правда, тенденциозно уродуя его и искажая его значение, но оно может принимать в расчет также и его истинное содержание, если только этот опыт удовлетворяет намерениям невротика. Благодаря этому невротик иногда может оказаться высоко продуктивным в ограниченной области — там, где его невротическая апперцепция не противоречит законам действительности, и даже в значительной степени им соответствует, как, например, у художника.
При ближайшем рассмотрении оказывается, что все направляющие линии повсюду снабжены предупредительными надписями и поощрениями, напоминаниями и призывами к делу, так что можно говорить о широко раскинутой сети защит. Невротическая душевная жизнь всегда проявляет себя в виде надстройки над угрожающей детской ситуацией, пусть даже с годами внешне изменившейся и более приспособленной к действительности, чем это было доступно уровню развития ребенка.
Поэтому неудивительно, что любой душевный феномен невротика пронизан этой закостенелой системой, и как только он становится понятным, он начинает казаться иносказанием, в котором всегда можно выделить направляющие линии и жизненный стиль. Таковы невротический характер, нервный симптом, манеры поведения, разного рода уловки в жизни, отклонения и обходные пути, когда принятие решения угрожает чувству богоподобия невротика, его мировоззрению, его отношению к мужчине и женщине и его грезам. Что касается грез, то еще в 1911 году в соответствии со своими взглядами на невроз я обозначил их основную функцию: это отвечающие невротическому жизненному плану предварительные опробования, предостережения и поощрения при решении стоящей перед невротиком проблемы. Более подробные разъяснения можно найти в “Снах и их толковании”, в частности, разъяснения того, как сон извлекает чувства, аффекты и настроения, которые должны защитить жизненный стиль от здравого смысла.
Каким же образом создается это поразительное единообразие душевных явлений, которые словно увлечены потоком, устремленным в одном направлении — вперед, к мужественности, к чувству богоподобия?
Ответ можно легко найти в сказанном выше: гипнотизирующая цель невротика сводит всю его душевную жизнь к этой единой установке, и как только жизненная линия пациента станет известной, ее можно будет обнаружить везде, где исходя из его убеждений и жизненной истории ее и следует ожидать. Устойчивое стремление к ощущению целостности своей личности создается его внутренней потребностью и выявляется через тенденцию к самозащите. Этот путь неизменно охраняется свойственными невротику шаблонами черт характера, аффективных установок и симптомов. Здесь я хочу еще кое-что добавить о “нарушениях аффектов”, о невротической “эффективности”, чтобы показать, что их бессознательная аранжировка представляет собой средство и уловку невроза для соблюдения жизненной линии.
Так, например, пациент, страдающий страхом открытых пространств, для того чтобы сложным путем поднять дома свой престиж и подчинить себе окружение или чтобы не утратить на улице или на открытых площадях желаемый резонанс, бессознательно и аффективно соединяет в junktim'e мысли об одиночестве, посторонних людях, покупках, посещении театра, общества и т. д. с фантазиями об апоплексическом ударе, морском путешествии, о родах на улице, заражении микробами. Здесь можно отчетливо увидеть чрезмерный защитный коэффициент по отношению к реальным возможностям, а также тенденцию к исключению любых ситуаций, в которых власть представляется негарантированной. В этом усматривается план, который можно проследить вплоть до его конечной цели — добиться ситуации превосходства, следовать жизненной линии.
Подобным же образом можно обосновать и невротическую предосторожность пациента с приступами страха, который, предоставляя доказательства своей болезни и связывая свою ситуацию с представлениями о казни, тюрьме, безбрежном море, погребении заживо или смерти, хочет уклониться от экзамена, принятия решения в любовных отношениях или в каком-либо предприятии. Чтобы отклонить решение в любовном вопросе, может оказаться целесообразным такое сочетание представлений: мужчина и убийца или взломщик, женщина и сфинкс, демон или вампир. Любая возможная неудача нередко воспринимается как еще более зловещая из-за соединения с мыслями о смерти или беременности (иногда даже у невротиков-мужчин), и вырвавшийся таким образом из-под контроля аффект заставляет пациента уклониться от предприятия. Так, иногда мать и отец в фантазии возвышаются до возлюбленных или супругов до тех пор, пока узел будет крепок настолько, чтобы обеспечить уклонение от решения проблемы брака. Чтобы добиться богоподобного чувства всемогущества, конструируются и используются религиозные и этические чувства вины, что особенно часто происходит при неврозе навязчивых состояний (например, “Если вечером я не помолюсь, моя мать умрет”; чтобы понять фикцию богоподобия, мы должны преобразовать это высказывание в позитивную форму: “Если я помолюсь, она не умрет”). Малейшие или давно минувшие упущения оплакиваются, для того чтобы показаться самым совестливым, но вместе с тем более важное сделать неважным, чтобы нанести упреждающий удар.
Наряду с этими “опасениями” и “исключениями”, защищающими преувеличенный идеал личности и обеспечивающими путь к нему, столь же часто встречаются чрезмерные “ожидания”, неизбежное разочарование в которых приводит к усилению аффектов печали, ненависти, недовольства, ревности, обиды и т. д., воспринимаемых как необходимые. Огромную роль здесь играют принципиальные требования, идеалы, мечты, воздушные замки и т. п., и невротик, связывая их с какой-нибудь персоной или ситуацией, может все обесценить и продемонстрировать свое превосходство. Большое значение любви в человеческой жизни и стремление невротика к сверхчеловеческому влиянию в любовных отношениях являются причиной того, что здесь так часто происходит аранжировка обманутого ожидания, благодаря чему пациент получает возможность отстраниться от решения сексуальной проблемы и от партнера. Навязчивая мастурбация, импотенция, перверсии, фригидность, а также фетишизм у тщеславных людей постоянно лежат на линии таких обходных путей, являются следствием их чрезмерного напряжения в связи с проблемой, требующей от них проявления чувства общности.
В качестве третьего средства защиты от поражения и тяжелого чувства неполноценности я вкратце остановлюсь на антиципации ощущений, чувств, восприятий и вчувствований, имеющих по отношению к угрожающим ситуациям значение подготовки, предостережения или поощрения (в сновидении, в ипохондрии, в меланхолии, в психотическом бреде в целом, в неврастении и в галлюцинациях*). Хорошим примером является сновидение, часто встречающееся у детей, страдающих недержанием мочи, в котором они видят, что находятся в уборной, и тем самым, исходя из своей потребности обременять заботами других даже ночью, получают возможность проявить мстительную и стойкую, неподвластную их здравому смыслу энуретическую установку. То же самое касается и ночного страха. Таким же образом для проявления опасений и создания защит могут использоваться образы табеса**, паралича, эпилепсии, паранойи, болезней сердца и легких и т. д.
Чтобы дать наглядную, правда, несколько схематичную картину своеобразной ориентировки невротика (и психотика) в мире, я предлагаю описать формулой вульгарное представление о неврозе и сравнить его с другой формулой, которая в большей мере соответствует приведенным выше воззрениям и действительности .
Первая будет гласить:
индивид + переживания + среда + требования жизни = невроз
наследственность, сексуальные и инцестуозные
строение тела (клиника) переживания
(Кречмер), (Фрейд)
так назыв. сексуальные
компоненты (Фрейд),
интро- и экстраверсия (Юнг)
При этом предполагается, что индивид отягощен неполноценностью, или наследственностью, или “сексуальной конституцией”, эффективностью и своим характером, а переживания, среда и внешние требования тяжким бременем давят на него, вынуждая к “бегству в болезнь”. Такой взгляд, очевидно, неверен, его не спасает даже вспомогательная гипотеза: минус в исполнении желания или “либидо” в действительности компенсируется в неврозе.
Верная формула должна была бы звучать примерно так:
индивидуальная схема оценки (И + П + С) + X = личностный идеал превосходства,
причем X может замещаться аранжировкой и тенденциозной конструкцией переживаний, черт характера, аффектов и симптомов. Невротик не задает себе вопрос: “Что я должен сделать, чтобы приспособиться к требованиям общества и благодаря этому добиться гармоничного существования?” Его ключевой вопрос звучит так: “Как я должен организовать свою жизнь, чтобы удовлетворить свое стремление к превосходству, превратить свое постоянное чувство неполноценности в чувство богоподобия?”.
Иными словами, единственно установленный или зафиксированный в мыслях пункт — это достижение личностного идеала. Для того чтобы приблизиться к ощущению богоподобия, невротик предпринимает тенденциозную оценку своей индивидуальности, своих переживаний и своей среды. Но так как этого далеко не достаточно для того, чтобы вывести на его жизненную линию и тем самым подвести ближе к цели, то невротик провоцирует события и использует их в корыстных целях, чтобы найти им заранее намеченное практическое применение — ощущать себя оттесненным на задний план, обманутым, мучеником, чтобы создать близкий ему и желанный базис для агрессивности. То, что он сообразно со своими возможностями и реалиями создает разнообразные черты характера и аффективные установки, соответствующие его идеалу личности, вытекает из сказанного выше и подробно уже было мною описано. Подобным же образом пациент врастает в свои симптомы, которые формируются им в соответствии с опытом и психическим напряжением и представляются ему необходимыми и целесообразными для повышения своего чувства личности. В этом образе жизни, спроектированном и прочно закрепленном благодаря направляющей цели, которая возникает сама по себе, по-прежнему нельзя найти следа предопределенной, аугохтонной телеологии. Невротический жизненный план поддерживается только благодаря внутреннему стремлению к превосходству, заранее опробованному хождению по немногочисленным, строго очерченным направляющим линиям, предусмотрительному уклонению от кажущихся опасными решений и невероятно разросшейся по сравнению с нормой сети защит. И только теперь этот план обустраивается телеологически. В соответствии с этим теряет всякий смысл и вопрос о каком-либо сохранении или потере психической энергии. Пациент всегда будет развивать как раз столько психической энергии, сколько ему потребуется, чтобы остаться на своей линии, ведущей к превосходству, к мужскому протесту, к богоподобию.
Его взгляд на мир, его воззрения стали неверными. Цель достижения превосходства, продиктованная его чувством неполноценности, оттесняет все желания, мышление, чувства и
поведение в чуждую объективности область, которую мы называем неврозом. Симптомы, аранжированные конечной целью, являются формами выражения господства его тщеславия. Поначалу оно находится позади пациента и гонит его вперед. После неминуемых поражений (разве может наша бедная земля удовлетворить ожидания невротика?) оно стоит перед ним и оттесняет его назад: “Если ты перейдешь Галис, то разрушишь великое царство” (царство своего воображения).
в) Психическое лечение неврозов
Раскрытие невротической системы или жизненного плана является наиболее важной составной частью терапии. Ведь она может сохраниться целой только в том случае, если пациенту удастся уберечь ее от собственной критики и своего осмысления. Бессознательное развитие невротического, противоречащего действительности механизма отчасти объясняется непоколебимой тенденцией пациента к достижению цели*. Противоречие действительности, т. е. логическим требованиям общества, связано в этой системе с недостаточным опытом и неправильными** отношениями, существовавшими в период формирования жизненного плана — в раннем детстве. Осмысление и понимание этого плана лучше всего достигаются путем искусного погружения, интуитивного проникновения в сущность пациента. При этом бросается в глаза то, что невольно сравниваешь себя и пациента, различные установки конкретного пациента или сходные поступки разных пациентов. Чтобы разобраться в полученном материале, симптомах, переживаниях, образе жизни и развитии пациента, я пользуюсь тремя приемами, приобретенными вместе с клиническим опытом. Во-первых, я рассматриваю влияние неблагоприятных условий (неполноценности органов, гнета в семье, избалованности, соперничества, невротической семейной традиции) на возникновение жизненного плана и заостряю свое внимание на таких же или подобных способах реагирования пациента в детском возрасте. Второй прием заключается в допущении приведенного выше уравнения полученного, эмпирически, в соответствии с которым я в приблизительной форме регистрирую свои впечатления. В дальнейшем это будет пояснено на примере. И, в-третьих, я стараюсь найти во всех доступных проявлениях наивысшую общественную мерку.
Далее из моего изложения следует, что я ожидаю от пациента точно такого же поведения — всегда одного и того же, которое он, сообразно своему жизненному плану, принял по отношению к окружавшим его ранее людям, а еще раньше по отношению к своей семье. В момент знакомства с врачом, а нередко и раньше, у пациента существует такая же констелляция чувств, как и по отношению к другим авторитетным лицам. То, что перенесение таких чувств или сопротивление начинается позднее, является всего лишь заблуждением, просто в таких случаях врач распознает это позже. Часто слишком поздно, когда пациент, наслаждаясь до определенного момента своим тайным превосходством, срывает лечение или в результате обострения своих симптомов создает невыносимую ситуацию. О том, что оскорбления пациента недопустимы, мне даже не стоит говорить психологически образованным врачам. Но это может произойти и без ведома врача. До тех пор, пока врач не узнает характер своего пациента, тот может тенденциозно истолковывать его невинные замечания. Поэтому, особенно в начале, рекомендуется быть сдержанным и постараться как можно быстрее понять невротическую систему пациента. Обычно при наличии некоторого опыта это удается сделать в первые три дня.
Еще важнее лишить пациента возможности атаковать уязвимые места терапевта в его противоборстве с ним. Здесь я могу дать лишь несколько советов, которые должны уберечь врача от того, чтобы лечение пациента не пошло прахом. Так, даже в самых верных случаях никогда не следует обещать излечения, а лишь возможность излечения. Один из важнейших психотерапевтических приемов предполагает смещение всей работы и результатов лечения на пациента, для которого врач выступает в качестве помощника и по-товарищески отдает себя в его распоряжение. Зависимость вознаграждения от успеха лечения создает для пациента огромные трудности. По каждому пункту надо придерживаться предположения, что пациент, стремящийся к превосходству, будет использовать любое обязательство врача, даже касающееся продолжительности лечения, для того, чтобы нанести ему поражение. Поэтому все взаимные обязательства — время посещения, вопрос о гонораре или безвозмездном лечении, откровенность, конфиденциальность и т. д. — должны быть оговорены сразу же, и их необходимо соблюдать. При любых обстоятельствах огромным преимуществом является ситуация, когда пациент посещает врача. Предсказание же возможных обострений в случаях обмороков, приступов болей или страха открытых пространств для начала избавляет от значительной части работы: как правило, приступы прекращаются, что подтверждает наше мнение о сильном негативизме невротиков. Было бы большой ошибкой проявлять свою радость по поводу частичного успеха и тем более им хвалиться. Обострения не заставят себя долго ждать. Свой явный интерес следует в большей степени обращать на трудности — без нетерпения и уныния, но с хладнокровным видом ученого.
В полном соответствии с изложенным находится положение: никогда не следует принимать без возражения и обстоятельного выяснения навязываемую пациентом роль человека, стоящего над ним — авторитета, учителя, отца, избавителя и т. д. Такие попытки представляют собой начало движения пациента к тому, чтобы привычным ему способом подчинить себе стоящего над ним человека, дискредитировать его и благодаря нанесенному поражению дезавуировать. Сохранение какого бы то ни было преимущества или привилегии по отношению к пациенту всегда является отрицательным моментом. Врачу необходимо проявлять откровенность, но избегать вовлечения в беседы по поводу сомнений в своем искусстве. Еще опаснее было бы попытаться подчинить себе пациента, предъявлять ему претензии, возлагать нереалистические ожидания и т. д. Требовать от пациента сохранения тайны — значит демонстрировать отсутствие всяких знаний о душевной жизни невротика. Наоборот, врач должен обещать и соблюдать сохранение тайны.
Если эти и другие аналогичные меры, продиктованные данным подходом, должны создать главным образом надлежащие отношения равноправия, то раскрытие невротического жизненного плана осуществляется в дружеской, непринужденной беседе, в которой рекомендуется уступать лидерство пациенту. Я всегда считал самым надежным подходом просто отыскивать и разоблачать во всех проявлениях и рассуждениях пациента его невротические операционные линии и вместе с тем без принуждения приучать к такой же работе самого пациента. Убежденный в уникальности и исключительности направляющей невротической линии, врач, основываясь на фактах, раскрывает истинное содержание невроза, постоянно предсказывая его болезненные аранжировки и конструкции, постоянно их обнаруживая и разъясняя, пока пациент, пораженный этим, от них не откажется (чтобы на их месте соорудить новые, как правило, более скрытые). Сколь часто это будет повторяться, никогда нельзя предсказать заранее. Но в конце концов пациент сдается, и это происходит тем легче, чем менее выражено у пациента чувство собственного поражения, возникающее у него в такой ситуации по отношению к врачу.
Наряду с аранжировками на пути к достижению чувства превосходства по отношению к чему-либо лежат и определенные субъективные источники ошибок, которые используются и закрепляются потому, что они углубляют чувство неполноценности и тем самым побуждают и подталкивают к дальнейшим предохранительным мерам. Такие ошибки вместе с сопровождающей их тенденцией должны оказаться в поле зрения пациента.
Примитивную апперцепционную схему пациента, благодаря которой все его впечатления оцениваются с крайних позиций и тенденциозно группируются (вверху — внизу, победитель — побежденный, мужское — женское, ничто — все и т. д.), всегда можно доказать и разоблачить как незрелую, несостоятельную, но имеющую тенденциозную склонность к длительной борьбе. Эта схема является причиной того, что в душевной жизни невротика обнаруживаются такие же черты, как и в истоках культуры, где лишения тоже вызывали такие же защиты. Было бы неправдоподобным подозревать в таких аналогиях больше, чем просто мимикрию, — нечто вроде повторения филогенеза. То, что у первобытных людей и у гения производит впечатление дерзновенного титанического порыва вознестись из ничего к божеству, из ничего создать повелевающую миром святыню, у невротика (как в сновидении) является блефом, который можно легко раскусить, хотя из-за него и возникает немало страданий. Фиктивная победа, которой невротик добивается своими уловками, существует только в его воображении. Ей нужно противопоставить точку зрения другого человека, который тоже считает свое превосходство доказанным, что наиболее отчетливо проявляется в любовных отношениях невротика или в перверсиях. Вместе с тем шаг за шагом происходит раскрытие недостижимо высокой цели превосходства над всеми, стремления пациента ее тенденциозно завуалировать, его стремления к власти, желания повелевать всем миром, его несвободы и враждебности к людям, обусловленной этой целью. Как только будет получено достаточно данных, столь же просто можно доказать, что все невротические черты характера, невротические аффекты и симптомы служат средством отчасти для того, чтобы идти предписанным путем, а отчасти — чтобы его защитить. Очень важно понять, каким образом формируются аффект и симптом, которые, как было указано выше, обязаны своим быстрым возникновением зачастую бессмысленному, но тем не менее планомерно действующему junklim'y. Нередко junktim проявляется у пациента бесхитростно, но чаще всего о нем можно судить по аналогиям, которые у него возникают, по его анамнезу или сновидениям.
Такая же тенденция обнаруживается в воззрениях пациента на мир и на жизнь, а также в его оценке и группировании всех своих переживаний. На каждом шагу происходят искажения и произвольные интерпретации, тенденциозные, крайне односторонние практические действия, чрезмерные опасения и явно невыполнимые ожидания, служащие, однако, тайному жизненному плану пациента с его величественным пятым актом. Здесь приходится вскрывать множество ошибок и препятствий, что удается с большим трудом, в ходе постепенного постижения целостной тенденции индивида.
Поскольку врач стоит на пути невротического стремления пациента, то он воспринимается как преграда, препятствующая достижению идеала величия невротическими способами. Поэтому каждый пациент будет пытаться дискредитировать врача, избавиться от его влияния, утаить от него истинное положение вещей и всегда будет отыскивать новые уловки, направленные против психотерапевта. Далее следует помнить, что отношение пациента к врачу грозит отравить такая враждебность, как и по отношению ко всем остальным людям, хотя и чрезвычайно завуалированная. На нее следует обращать особое внимание, потому что при правильном лечении она наиболее отчетливо выявляет тенденцию больного к тому, чтобы с помощью невроза и в этом случае тоже утвердить свое превосходство. Чем дальше продвигается лечение (при застое обычно царят сердечная дружба и мир, только приступы продолжаются), тем настойчивее стремление пациента своей непунктуальностью, пустой тратой времени и неявками к терапевту поставить под сомнение успех лечения. Иногда возникает необычайная враждебность, которую можно устранить, как и другие способы сопротивления, движимые той же самой тенденцией, лишь постоянно обращая внимание пациента на аналогичные проявления в его поведении. Враждебное отношение родственников пациента к врачу я всегда воспринимаю как то, из чего можно извлечь выгоду, а иногда даже стараюсь вызвать его преднамеренно. Ведь в большинстве случаев вся семья больного характеризуется точно такой же невротической тенденцией, и благодаря ее раскрытию и разъяснению пациенту можно принести немало пользы. Окончательные, глубинные изменения могут быть осуществлены только самим пациентом. Самым лучшим ходом я считаю демонстративно сложить при этом руки на животе в твердой уверенности (я мог бы произнести это даже вслух): как только пациент осознал свою жизненную линию, ничего больше он от меня не узнает, чего бы сам, как страдающий недугом, не знал лучше меня.
Если понимание невроза оказывается для врача затруднительным, то обычно многое проясняет следующий вопрос: “Что бы вы сделали, если бы добились своего выздоровления?”. В таком случае пациент, как правило, называет акцию, от которой он, лишившись мужества, уклонился с помощью невроза. Весьма ценным представляется мне также такой прием: вести себя как при пантомиме, некоторое время не обращать внимания на слова пациента, а стараться обнаружить более глубокий смысл в его жестах и манере держаться. При этом будет остро ощущаться противоречие между увиденным и услышанным и отчетливо осознаваться смысл симптома.
Приведу пример. Тридцатидвухлетняя молодая женщина появляется вместе со своим двадцатичетырехлетним женихом и жалуется на страх перед демоническим влиянием второго претендента на ее руку. Она опасается, что тот может помешать их браку. При этом она испытывает страх, учащенное сердцебиение, беспокойство, бессонницу, неуверенность в себе. При пантомимическом изображении этой ситуации оказывается, что она пытается заставить своего жениха приложить дополнительные усилия. Он должен удвоить свои старания. Страх перед демоническим влиянием другого для честолюбивой девушки является средством для того, чтобы, крепко привязав к себе более молодого жениха, уберечь себя от разочарования в браке и небрежного отношения к себе. Вместе с тем этот случай показывает нам, откуда берется “демоническая сила” другого. Ее следует расценивать не как реальный факт, а как фантазию, созданную честолюбивой целью молодой женщины.
В соответствии с указанным выше жизненным уравнением невротика в дальнейшем я хочу привести отдельные выдержки из истории душевной жизни двадцатидвухлетнего пациента, лечившегося по доводу навязчивой мастурбации, явлений депрессии, отвращения к работе, чрезмерной робости и застенчивости. Прежде всего, я хочу отметить, что согласно этому уравнению пациент тем больше будет осуществлять аранжировок (то есть демонстрировать соответствующих переживаний, черт характера, аффектов и симптомов), чем глубже он оценивает свою персону — будь то произвольная оценка или оценка, продиктованная жизненными неудачами. Этим объясняется как невротический приступ, так и выбор невроза, так сказать, хронический приступ; и тот и другой должны пройти испытание на пригодность для осуществления жизненного плана пациента.
Проникновение в эту связь имеет огромное значение и с точки зрения дифференциальной диагностики, но от психотерапевта в данном случае требуется точное знание органических нервных заболеваний, а также общей патологии в целом (поскольку нередко можно встретить смешанные формы).
Для большей наглядности я сделаю такое же допущение, как при рассмотрении некоторых проблем математики, которые можно решить лишь с помощью этого приема, — я предположу, что моя задача уже разрешена и попытаюсь, насколько это возможно в кратком очерке, доказать на фактическом материале правильность решения. В соответствии с этим я исхожу из предварительного положения: пациент своим образом жизни стремится достичь совершенства, превосходства, богоподобия. Во время наших непринужденных бесед пациент предоставляет достаточно отправных точек для этого предположения. Он подробно обрисовывает нам особый аристократизм своей семьи, ее исключительность, ее верность принципу noblesse oblige* и то, какое всеобщее осуждение вызвал его старший брат, женившись на особе ниже своего ранга. То, что пациент так дорожит семьей, вполне понятно и даже является необходимым, так как при этом растет и его собственный статус. Впрочем, всех членов семьи он пытается подчинить себе — задабривая их или борясь с ними. Его внешнее поведение демонстрирует нам то же самое стремление быть наверху: ему нравится залезать на крышу фамильного дома, добираться до самого верха, но он не выносит, когда на это осмеливается какой-нибудь другой член семьи. Только он! В детстве он очень возбуждался, если его били, сопротивлялся всякому принуждению и до сих пор не терпит, чтобы на него оказывали давление.
Зачастую пациент поступает наперекор тому, что от него требуют другие, особенно его мать. Он напевает и бормочет что-нибудь на улице, в публичных местах, чтобы показать миру свое презрение (т. е. аранжирует чувства превосходства). В первых же сновидениях проявляется предостережение — ни в коем случае не поддаваться мне. Он остерегается наступать на тень любого человека, чтобы (часто встречающееся суеверие) не заразиться его глупостью (если сформулировать в позитивной форме, этот предрассудок означает: я умнее всех!). До чужих дверных ручек он может дотрагиваться только локтем, но не руками (“Все люди грязные — т. е. только я чистый”). Это является также побуждающим мотивом навязчивого умывания, маниакальной чистоплотности, боязни заразиться, страха прикосновения. Фантазии по поводу профессии: стать летчиком, миллиардером, чтобы осчастливить всех людей. (Он — в противоположность всем остальным.) Он видит сны, в которых летает. Все, что выявляется из этого ансамбля, указывает на высокую самооценку.
[Акaдемия Знaкомств [Soblaznenie.Ru] - это практические тренинги знакомства и соблазнения в реальных условиях - от первого взгляда до гармоничных отношений. Это спецоборудование для поднятия уверенности, инструктажа и коррекции в "горячем режиме". Это индивидуальный подход и работа до положительного результата!]
Но если вникнуть поглубже, то из судорожных усилий и особенностей этого пациента вскоре складывается впечатление о его огромной неудовлетворенности и неуверенности в себе. Оказывается, что в разговоре он постоянно возвращается к своей слабой конституции, подробно описывает свою “женскую” конституцию, а также подчеркивает, что его всегда этим попрекали, а в детстве все время одолевали сомнения, получится ли когда-нибудь из него настоящий мужчина. Глубокое впечатление на него также произвели высказывания, что ему лучше было бы родиться девочкой.
То, что невротическая система, служащая стремлению добиться признания, в котором не могло не быть соответствующей эффективности, сформировалась рано, доказывают черты упрямства, вспыльчивости, властолюбия и жестокости, которые имеют мужской радикал и обращены прежде всего против матери и сестры. Особенно ярко они проявляются в приступе ярости, когда, например, от него требуют сыграть женскую роль в небольшой театральной пьесе. Он настойчиво и с тенденциозными опасениями указывает на позднее оволосение тела и на фимоз (неполноценность органа!). В нем глубоко сидит сомнение в своей пригодности к мужской половой роли, оно побуждает его к тому, чтобы вести себя утрированно — так, как это, по его мнению, свойственно мужчине, и даже демонстрировать протестующий нарциссизм, что, однако, сделало для него недоступным формирование своей жизненной линии в направлении кооперации, любви и брака.
Поскольку пациент стремится только к таким ситуациям, в которых он является первым и которые исключают нормальную эротику из-за его неуверенности в себе, то он пришел к мастурбации — и на ней остановился. Сколь бы явно он не демонстрировал свое высокомерие, но когда мы исследуем причины его поведения, то обязательно наталкиваемся на углубляющееся чувство неполноценности. А для того чтобы обрести уверенность, пациент был вынужден сформировать линию своей жизни таким образом, чтобы она по большой дуге обогнула проблему нормальной эротики — и таким сексуальным направлением, соответствовавшим его системе, для него стала мастурбация. Ему необходимо было стабилизировать ее в виде навязчивости, используя как защиту от любого угрожающего сближения с женщиной, способствуя ей сонным опьянением, а в случае сопротивления борясь с ней с помощью головной боли. Чтобы усугубить свой страх перед женщиной, он собирал всякие случаи из своего опыта, свидетельствовавшие о ее пагубной роли. Другие же случаи он оставлял без внимания. Все, что еще оставляло возможность любви и брака, он исключил, придерживаясь принципа жениться только на “богине” и создав идеал, который ему самому казался недостижимым.
Помимо мастурбации в полусонном состоянии он испытал множество других уловок. С социальной точки зрения самая вредная из них заключалась в его склонности к смене профессий и полном нежелании работать. Смысл того и другого нетрудно расшифровать: “боязливая установка” по отношению к работе закрепилась и оказалась пригодной еще и для того, чтобы уклониться от решения проблемы брака. Конструкция же этических и эстетических шаблонов, разумеется, оберегала его от проституции и “свободной любви”, но и в этих достоинствах нельзя не распознать невротическую тенденцию.
Вместе с тем эта аранжировка “боязливой установки” с ее бесчисленным множеством фатальных, внезапно возникающих переживаний (вследствие опозданий, лености, откладывания дел на завтра и т. д.) позволила ему усилить еще одну защитную конструкцию — чрезвычайно интенсивное семейное чувство, благодаря которому у него возникла очень тесная связь со своей своенравной, властолюбивой матерью. Ведь именно его жизненные затруднения вынудили мать уделять все свое внимание ему, так что все же существовало лицо женского пола, над которым он безгранично властвовал. Он мастерски сумел привязать ее к себе проявлениями своего угнетенного состояния, сопроводительными рисунками в своих письмах, изображающими револьвер, а враждебные выпады, равно как и случайные ласки делали ее все более сговорчивой. И то и другое было оружием пациента, его уловками, чтобы подчинить себе мать, а так как сексуальная проблема здесь была исключена, в его отношении к матери в иносказательной форме проявилась линия его жизни, на которой он стремился добиться господства. Чтобы избежать других женщин, он замкнулся на своей матери. Так в некоторых случаях может получиться карикатура на инцестуозные отношения, где совершенно иная жизненная линия пациента может казаться “подобием инцеста”, блеф невротической психики не должен вводить врача в заблуждение.
Таким образом, психотерапевтическое лечение должно быть направлено на то, чтобы, продемонстрировав пациенту его подготовительную работу в бодрствующем состоянии, а иногда и во сне, показать, как он привычным для себя способом постоянно пытается оказаться в ситуации, идеальной для осуществления своей руководящей линии, — пока он сначала из негативизма, а затем по собственной воле не сможет изменить жизненный план, а вместе с ним свою систему и не присоединится к человеческому обществу и его логическим требованиям.