Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Мизес Людвиг фон. Индивид, рынок и правовое государство
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение
Жизнь и творчество
1. Праксеология
2. Методологический индивидуализм
3. Как работает рыночная экономика
4. Экономический расчет и практическая неосуществимость социализма
5. Либерализм и его враги
6. Христианство, капитализм и частная собственность
7. Сервилизм интеллектуалов
8. Общественный строй и семья
(Антология)
под редакцией Дарио Антисери и Массимо Балдини
© Bettina Bien Greaves
© Dario Antiseri, Massimo Baldini
© Мальцева С.А., перевод
© Пневма,1999
Перевод: Светланы Мальцевой
Корректоры: Н. Иовчак, М. Рошаль
Индивид, рынок и правовое государство. -- СПб., "Пневма", 1999, 196с.
ISBN 5--901151--02--Х
Подписано в печать 20.04.99
Книга издана при содействии Римского Свободного Международного Университета Социальных Исследований (LUISS, ROMA) и его директора Луиджи Абете.
Предисловие
(от переводчика)
Предлагаемая читателю антология работ Людвига фон Мизеса представляет собой русский перевод из серии "Выдающиеся либералы", подготовленной итальянскими учеными Дарио Антисери и Лоренцо Инфантино (издание Рубеттино). В книге "Индивид, рынок и правовое государство" самый широкий круг читателей найдет идеи и размышления Людвига фон Мизеса, одного из виднейших представителей либеральной традиции последних двух столетий. Рациональность человеческой деятельности, методологический индивидуализм ("Лишь индивид думает. Лишь индивид размышляет. Лишь индивид действует"), механизм рыночной экономики, центральное положение экономического расчета и вытекающая отсюда нереализуемость социализма, основные черты либерализма, выявление врагов открытого общества, связь между христианством и рыночной экономикой, причины враждебного отношения интеллигенции к капитализму и их сервилизма по отношению к социализму -- таковы основные темы, изложенные в разнообразных научных трудах автора и представленные в данной антологии. Людвиг фон Мизес (1881--1973) преподавал в Вене, Женеве и Нью-Йорке. Являясь одним из самых ярких представителей австрийской экономической школы, он внес фундаментальный вклад в области социально-политических наук и эпистемологии.
С. Мальцева, 1999
1. Людвиг фон Мизес -- один из самых ярких представителей "Великой Вены". Преемник Карла Менгера (1840--1921), непосредственный ученик Евгения фон Бем-Баверка (1851--1914), в свою очередь учитель Фридриха фон Хайека (1899--1992), Мизес стал одним из основателей австрийской школы экономистов, в рамках которой сформировались Г. фон Габерлер, Ф. Кауфман, Ф. Маклуп, О. Моргенштерн, А. Шутц, Р. фон Стригль, Е. Воегелин, X. Сеннхольц, М. Ротбард и И. Кирзнер. 2. Урок научной последовательности и защита свободы. О судьбе книги Мизеса "Социализм" Фридрих фон Хайек написал: "Бросив вызов идеям целого поколения, эта книга изменила способ мышления многих" [F.A. von Hayek. Foreword to L. von Mises "Socialism", Liberty Classics, Indianapolis, 1981, p. XIX]. Почти восемьдесят лет назад Мизесу удалось доказать принципиальную невозможность экономического расчета в условиях социалистического общества. Его ставший уже классическим анализ содержал предсказание, что запрет рыночных отношений станет дорогой к рабству [L. von Mises. Socialism, p. 97, 483 и далее по тексту]. Напомним, что уже Макс Вебер отметил, что "абсолютным центром" социализма является экономический расчет. "У социалистов, -- писал Оскар Ланге, -- есть все основания быть благодарными профессору Мизесу, своему великому advocatus diaboli (т.е. дьявольскому адвокату). Именно брошенный им вызов вынудил их признать адекватность определенного экономического расчета в качестве разрушающего ресурсы фактора в системе социалистической экономики. Но не только это. Главная его заслуга в том, что многие из социалистов осознали наконец факт существования проблемы" [О. Lange. On the Economic Theory of Socialism, in: Review of Economic Studies, 1936, v. IV, p. 53]. В Вене, главной столице логического позитивизма, Мизес воспринял эпистемологическую концепцию дедуктивизма и утонченного фальсификационизма [По этому поводу см. М.J. Rizzo, Mises and Lakatos. A Reformulation of Austrian Metodology, in: Metod, Process and Austrian Economics. Essays in Honor of Ludwig von Mises, Lexington (Mass.) Toronto, 1982]. Не менее важно заметить, что именно в Европе, пострадавшей от варварства нацистов, фашистов, ленинистов-сталинистов, он попытался найти основания рыночной экономики и проследить, каковы неизбежные политические следствия запрета рынка, показав угрозу голода и рабства. В нашей стране этот урок усвоили далеко не все.
3. Праксеология и каталлактика. Общую науку о человеческих поступках Мизес называет праксеологией [Термин "праксеология" впервые использовал Espinas в 1890 г. См. его статью Les Origines de la technologie, Revue Philosophique, XVth year, XXX, p. 114--115, и его книгу под тем же названием, опубликованную в Париже в 1897 г.]. Каталлактикой [Термин "каталлактика" впервые использовал Whately. См. его книгу Introductory Lectures on Political Economy, London, 1831, p. 6] он называет науку о культуре обмена и экономике, она выступает частью праксеологии. Праксеология изучает характер человеческого поступка иным, отличным от психологии и истории способом. В то время как психология интересуется мотивациями действий, а история -- конкретным содержанием того или иного действия, праксеология делает своим предметом поступок как таковой. Она исследует отношение средств и целей, телеологии и каузальности и т. п.
4. Праксеология есть наука о средствах. Действие всегда есть программирование лучшего будущего, такого будущего, которое в любом случае остается неопределенным. Следовательно, действие есть выбор промежуточных средств, ведущих к желаемой цели. Нет науки о целях; праксеология далека от того, чтобы устанавливать то, что делает человека счастливым. Праксеология и каталлактика обсуждают не движущие цели поступков, а скорее средства, приемлемые для достижения искомой цели [L. von Mises. The Human Action, Contemporary Books, Chicago, 1966, p. 15, 100, 105].
5. Человеческое действие по необходимости рационально. Всякий, кто действует, использует, разумеется, средства, представляющиеся ему наиболее подходящими к достижению желаемой цели. Так что понятна причина, по которой поступок человека рационален [L. von Mises. Epistemologic Problems of Economics, p. 35]. Медики, приводит пример Мизес, сто лет назад против рака использовали методы, отвергаемые нынешними медиками. С точки зрения современной патологии, они были очень плохо информированы, а потому у них мало что получалось. "Все-таки нельзя сказать, что они действовали иррационально, ибо старались применить лучшее из того, что умели. Возможно, еще через сто лет у врачей будут другие, более эффективные методы лечения этой болезни. Они, возможно, будут более эффективны, но не менее рациональны" [L. von Mises. Human Action, p. 20, and Epistemologic Problems of Economics, p. 33].
6. Как выделить сферу чисто экономического действия? Человеческий поступок всегда рационален, поэтому он всегда экономичен как попытка достичь желаемой цели с помощью выбранных к случаю средств. "Сфера рационального действия и сфера экономического действия совпадают", -- полагает Мизес. Совпадают, однако и различаются. В самом деле, можно указать на такой факт, что "сфера чисто экономического есть не что иное, как сфера, в рамках которой возможен расчет в денежных терминах" [L. von Mises. Socialism, p. 97, 108, The Human Action, p. 211]. 7. Теоремы праксеологии. Фундаментальная идея праксеологии состоит в констатации, что "в начале было действие". Мы осознаем, что эго способно действовать и оно действует. "Интенциональность наших действий делает их поступками" [L. von Mises. Epistemologic problems of Economics, p. 14]. Человеческое действие всегда рационально. Это поведение сознательно и ответственно. Человек не может быть буратино собственных аппетитов, он не бросается на всякую женщину, которая щекочет ему нервы, не глотает любой искушающий его кусок пищи, не колотит всякого, кого почему-то ему хочется убить. Распределяет свои похоти и желания, выстраивает их и выбирает. Для поступка необходимо как умение брать, так и умение отказываться [L. von Mises. The Human Action, p. 12, 16--17]. Человек выбирает и действует, поскольку он чем-то недоволен. У того, кто совершенно доволен существующим положением вещей, нет повода действовать и менять что-то, он попросту жил бы, свободный от необходимости действовать [L. von Mises. The Human Action, p. 13--14, 35, Socialism, p. 97]. С другой стороны, действующий человек должен выбрать и установить средства, соответствующие целям. Для этого ему необходимо выявить причинную связь событий между событием--причиной и событием--эффектом [L. von Mises. The Human Action, p. 35]. Именно в этом состоит верное соотношение между телеологией и каузальностью: пара категорий "средства--цели" предполагает пару категорий "причина--эффект". Становится также понятно, что "мы не можем осмысливать мир вне каузальности и телеологии", без причинных связей мир стал бы абсолютно непонятной мистерией" [L. von Mises. The Human Action, p. 25, 35].
8. "Думает только индивид. Рассуждает только индивид. Только индивид действует." Действие человека всегда рационально. Будучи осознанным и ответственным, действие ориентировано на элиминацию неудовлетворенности. Только представляя себе причинную связь событий, можно достичь искомых целей. "В мире без причинной упорядоченности феноменов не было бы места для рассуждений и активности. В хаотичном и беспорядочном мире человек никогда не смог бы найти ориентиры для действия" [L. von Mises. The Human Action, p. 25]. Кроме того, подчеркивает Мизес, человеческое действие всегда принадлежит тому или иному индивиду, только люди действуют. В этом состоит теоретическое ядро методологического индивидуализма: "Только индивид думает. Рассуждает лишь индивид. Только индивид действует" [L. von Mises. Socialism, p. 97, and L. Infantino, Individualism in Modern Thought, Routledge, London, 1998, p. 114--117]. Это означает, что коллективные сущности -- государство, классы, партии и т.п. -- сводятся все без исключения к действиям их составляющих индивидов. Для коллективных форм нет иной реальности, кроме действий индивидов как членов общества [L. von Mises. The Human Action, p. 42]. "Любая государственная деятельность есть действия людей, зло, навязываемое одними людьми другим людям" [L. von Mises. Liberalism in the Classical Tradition, Irvington on Hudson, New York, 1985, p. 57]. "Слова об обществе, не зависимом от существования людей, их жизни, душ, поступков, есть метафора, которая может привести к грубейшим ошибкам... Действие всегда воплощено в поступках индивидов" [L. von Mises. The Human Action, p. 139, The Ultimate Foundation of Economic Science: An Essaus on Metod, Kansas City, 1977, p. 79, Theory and History. An Interpretation of Social and Economic Evolution, Arlington House, New Rochelle, New York, 1969, p. 176].
9. От онтологического тезиса перейдем к методологическому. Итак, коллективным понятиям -- общество, государство, администрация, рынок и т.п. -- соответствуют индивиды с их идеями и поступками. Этому онтологическому тезису соответствует тезис методологический, согласно которому институты, факты и сложные события могут быть опознаны только посредством анализа индивидуальных действий. Стало быть, ученый в своих исследованиях должен отталкиваться от действий индивида просто потому, что "только о них мы можем иметь прямые сведения" [L. von Mises. Epistemologic Problems of Economics, p. 43.] Коллективисты верят, что коллективным понятиям соответствуют специфические сущности и автономная реальность, порожденные таинственными и всемогущими силами, неотвратимыми законами, невидимыми структурами. Они барахтаются в море иллюзий, не просто обманчивой -- опасной мифологии, абстрактные понятия они делают вещами, конкретизируют их.
10. В подлинной стихии рынка господствуют потребители. Согласно Мизесу, социалистическим является любое общество, где запрещена частная собственность на средства производства. С этой точки зрения и нацистов и коммунистов равным образом можно считать социалистами. С другой стороны, "капитализм, т. е. рыночная экономика, -- это система социальной кооперации и разделения труда, основанная на частной собственности на средства производства" [L. von Mises. Bureaucracy, Arlington House, 1969, p. 20]. А в условиях системы рыночной экономики самодержец -- потребитель. Того, кто не подчиняется суровым законам общественного спроса, выраженным в структуре рыночных цен, ждет наказание, банкротство, так проступает позиция истинного вожака. "Нерадивый будет вытеснен теми, кто работал лучше и лучше сумел удовлетворить потребительский заказ" [L. von Mises. The Human Action, p. 270].
11. Экономический расчет. Предпочтения и выбор потребителей становятся возможным источником прибыли и потерь. В системе капитализма индивид как экономический агент путем математического расчета, сравнением размера инвестиций и итоговой продукции может ощутить результат собственных действий. Экономический расчет заключается в конкретном применении понятий "капитал" и "рента", "прибыль" и "расходы", "цены" и "рентабельность". Все это возможно только в условиях капиталистического общества, ибо именно экономический расчет делает очевидным соотношение цен и прибыли, опирается при этом на рыночные цены, которые "являются последними фактическими данными для экономического расчета" [L. Von Mises. The Human Action, p. 211, 216, а также см.: E. Butler, Ludwig von Mises, Gower Publishing Company, 1988, p. 38--41].
12. Запрет рыночной экономики ведет к нищете и рабству. Поистине гениальная интуиция подсказала Гете мысль о том, что "бухгалтерия -- двойная запись прихода--расхода -- является самым блистательным изобретением человеческого духа". "Экономический расчет, -- пишет Мизес, -- есть компас, применяемый человеком в области производства... бухгалтерские отчеты и балансы образуют предпринимательское сознание" [L. von Mises. Bureaucracy, p. 32]. Однако такое сознание не существует и не может существовать в условиях социализма, после упразднения государством частной собственности. "Общественная собственность на средства производства есть не что иное, как социализм или коммунизм" [L. von Mises. A Critique of Interventionism, New York, 1967, p. 16]. Социализм вычеркивает свободный рынок, а там, где нет рыночных отношений, нет механизма формирования цен, значит, нет и необходимости экономических расчетов" [L. von Mises. Socialism, p. 113]. Там, где не интересуются экономическими счетами, маловероятно появление экономической, а значит, и рациональной активности. Социализм, следовательно, препятствует рациональному решению экономических проблем. Тупик в экономике всегда сопровождается произволом и коррупцией власти, растратой и хищением национальных ресурсов, превращению граждан в прислугу, начальников -- в непогрешимых держателей истины, пророчествующих о смысле истории. Наложение запрета на рынок -- прямой путь к нищете, коррупции и рабству. Мизес сформулировал эти идеи в начале двадцатых годов. Последующие события подтвердили эти прогнозы, стала очевидной близорукость и самонадеянность многих интеллектуалов, правых и левых защитников государства, считавших, что запрет рыночных отношений приведет к созданию царства небесного на земле [L. von Mises. The Anticapitalistic Mentality, Libertarian Press, South Holland, 1972, p. 18 etc., 48--66].
13. Рыночная экономика и правовое государство живут и умирают вместе. Рыночная экономика -- это экономика демократии. При социализме собственники средств производства устанавливают все цели. В условиях капитализма цели устанавливают потребители. "Капиталистическое общество -- это демократия потребителей" [L. von Mises. Socialism, p. 113]. Если потребители отдают предпочтение Библии, не покупают детективов, то производитель печатает тексты Священного Писания. Рынок и правовое государство живут и умирают одновременно. "Стоит только разжаловать рыночную экономику, основу экономической свободы, все политические свободы и права становятся обманом... Свобода печати есть чистое надувательство, если власть контролирует все типографии и бумажные фабрики. Так же обстоит дело и с другими правами человека" [L. von Mises. The Human Action, p. 287]. Централизованное планирование экономики искореняет любое воспоминание о свободе и оставляет индивиду единственное право -- не возражать и подчиняться. Рынок, напротив, способствует распространению материального благополучия и укрепляет фундамент свободы для большинства граждан. Вот как описывает Мизес функции государства в условиях рыночной экономики: "Государство, исполнительный аппарат не вмешивается в деятельность рынка и связанные с ним гражданские формы активности. Оно охраняет жизнь, здоровье и собственность граждан против насилия, злостных форм надувательства, внутренних преступных элементов и внешних врагов. Государство создаст и страхует сферу рыночной деятельности так, чтобы экономика могла безопасно функционировать" [L. von Mises. The Human Action, p. 257]. 14. Идеи и институты, защищающие свободу и благосостояние. Проповеди могут быть вполне благородными. Однако интересами никогда не следует пренебрегать. Все-таки от благополучия и свободы лишь немногие могли бы легко отказаться. Однако логика и опыт показывают, что благополучие и свобода неотъемлемо связаны с рыночной экономикой и всегда яростно отвергаемы социалистской экономикой (нацистами, коммунистами, фашистами). Таким образом, если мы хотим свободы и материального процветания, то не можем не способствовать укреплению институтов, образующих основу рыночной экономики, следовательно, и базу правового государства. Перечислим такие инструменты:
Частная собственность на средства производства -- сердцевина концепции либерализма. Все прочие его составляющие исходят из этого фундаментального требования, подчеркивает Мизес [L. von Mises. Liberalism in the Classical Tradition, p. 19]. Без частной собственности нет и не может быть либерализма. "Благосостоянию нынешнего представителя среднего класса американских рабочих могли бы позавидовать Крез или Красе из династии Медичи и Людовика XIV" [L. von Mises. The Human Action, p. 265]. Отмена рабства. "Свободный труд несравнимым образом продуктивнее рабского труда" [L. von Mises. Liberalism in the Classical Tradition, p. 21]. Мир. "Мир -- социальная основа и теория либерализма" [L. von Mises. Socialism, p. 92]. Без внутреннего и внешнего мира нс возможны ни социальная кооперация, ни разделение труда, являющиеся источниками богатства. "Чай на нашем столе каждое утро напоминает нам о Японии или Китае, кофе привозят из Бразилии, сахар из Индии, мясо из Австралии или Аргентины, хлопок из Америки или Египта, кожаные изделия из Индии или России и т. д. В обмен на все это английские товары кочуют по всему миру, попадая в самые заброшенные деревни" [L. von Mises. Liberalism in the Classical Tradition, p. 27]. Война всегда бедствие — и для проигравших, и для победителей.
Равенство перед законом. Правового равенства следует придерживаться по утилитарным причинам. Даже не будучи равными, люди применяют одинаковые права, в противном случае был бы скомпрометирован мир, без которого нет рыночной экономики.
15. Либерал -- это антистаталист, но не анархист. Будучи основой свободы и благополучия, частная собственность имеет свое моральное оправдание. Она, как и государство, благотворна. Все же анархизму здесь нет места. "Государство -- абсолютная необходимость, ибо оно должно решать наиболее важные задачи, защищать не только частную собственность, но и мир, ибо в отсутствие мира невозможно собрать зрелые плоды частного предпринимательства. Либерал нетерпим только к нетерпимым, по отношению к любой религии и любой форме метафизики он терпим, но не потому, что равнодушен, а потому, что убежден в первичности мира над всем и над всеми" [L. von Mises. Liberalism in the Classical Tradition, p. 33, 39, 42].
16. Христианская любовь, церковь и либерализм. Мизеса серьезно беспокоила тема неоднозначного отношения христианства к идее рыночной экономики именно по причине проблемы солидарности. Не устают повторять, что психология рынка во всем противна сочувствию слабым, униженным и оскорбленным, нуждающимся в помощи. Фридрих фон Хайек, ученик Мизеса, показал, почему капиталистическое общество может и должно быть солидарным с несчастными. Но, спрашивает Мизес, разве можно считать менее солидарным общество, где богатство поделено на неравные части, чем то, где совсем не равным образом поделена нищета, мир репрессий, где действует принцип "кто не подчиняется, не ест"? Церковь воюет с современной наукой, она осудила Галилея и затем обрушилась на теорию дарвинизма. Не случится ли то же самое с социологией? "Возможно, церкви лучше примириться с социальным принципом свободной кооперации посредством системы разделения труда? Принцип христианской любви нельзя ли интерпретировать в таком именно смысле и для этой цели?" [L. von Mises. Socialism, p. 381]
1. Юность и годы учебы. Людвиг фон Мизес родился 19 сентября 1881 года в Лемберге. Его отец Артур был инженером и работал в министерстве управления железных дорог. Людвиг был старшим из трех братьев, один из них -- Карл -- умер от скарлатины еще в младенчестве, а другой -- Ричард -- стал известным математиком неопозитивистского направления, он умер в 1953 году. С 1892-го по 1900 гг. Мизес посещает лицей и гимназию в Вене. "Окончив лицей, -- вспоминает Мизес, -- я ощутил себя увлеченным не столько политической историей, сколько проблемами экономической, административной и социальной истории. Я решил заняться правом, а не историей, как намечалось прежде, еще со средней школы". Таким образом, в 1900 г. Мизес поступил на факультет политических наук и правоведения. "Приступая к учебе в университете, -- отмечает Мизес, -- я был решительным сторонником интервентизма. В то же время было нечто, что выделяло меня среди коллег, — я был убежденным антимарксистом". 2. Мизес и немецкая историческая школа экономики. В 1902 году, будучи еще студентом, Мизес опубликовал свою первую книгу "Die Entwicklung des gutsherrlichen-bauerlichen Verhaltnisses in Galizien 1772--1842". Эта работа, по словам Фридриха фон Хайека, "написана в духе господствующей немецкой исторической школы экономики и ее венского представителя Карла Грюнберга". Именно Грюнбергу, будущему директору Института социальных исследований, основателю франкфуртской школы, Мизес обязан своим интересом к проблемам экономической истории. Однако скоро Мизес замечает теоретические недостатки в историцизме экономической школы, эти недостатки становятся объектом его острой критики. По его утверждению, упомянутая школа "не произвела ни одной стоящей идеи" и "не вписала ни одной страницы в историю науки". С методологической точки зрения исторические исследования сопоставимы разве что с неусваиваемыми изданиями историографического характера". Историческую школу Мизес отвергает из-за "убогой тенденциозности подобного сорта литературы". 3. Знакомство с "Grundsatze" Карла Менгера. В декабре 1903 года Мизес прочел "Grundsatze der Volkswirtschaftslehre" Карла Менгера. "Благодаря этой книге, -- напишет он несколько десятилетий спустя, -- я стал экономистом". Через четыре года он лично встретился с Менгером; многочисленные встречи и беседы не остались без следа. Первого апреля 1909 года Мизеса пригласили в Венскую торговую палату в качестве члена центрального комитета по торговой политике. 4. Семинар Евгения фон Бем-Баверка и публикация "Theorie des Geldes". С 1913 года Мизес участвует в работе семинара, руководимого Евгением Бем-Баверком. "То был великий день, -- вспоминает Мизес, -- как в истории Венского университета, так и для развития политической экономии -- день торжественного открытия Бем-Баверком своего семинара". В 1912 году выходит в свет первое немецкое издание "Theorie des Geldes und Umlaufsmittel" ("Теория денег и средств обращения"), работу над которым Мизес начал в 1909 году. "Как я и ожидал, -- замечает Мизес, -- книга была буквально отвергнута грубыми рецензиями научных немецких журналов. Я не очень обеспокоился, зная, что совсем скоро мои прогнозы найдут реальное подтверждение". Джон Мейнард Кейнс также прислал свою рецензию, но слабое владение немецким языком не позволило ему уловить самобытную оригинальность книги. 5. "Я был экономистом страны". В 1913 году Мизеса пригласили преподавать, и в 1913--1914 годах он провел свой первый семинар в Венском университете. В годы Первой мировой войны Мизес испытал себя на фронте артиллерийским офицером, а за несколько месяцев до окончания военного конфликта поступил на службу в экономический отдел Военного министерства. В 1918 году Мизес продолжил работу в Венской торговой палате. Официально являясь рядовым служащим, окруженный коллегами и начальником, Мизес, по его же собственным словам, ощущал себя "экономической совестью страны". "Занимаемая тогда мною должность, -- пишет он, -- бесспорно позволяла оказывать влияние, сопоставимое с влиянием стоящего во главе какой-либо мощной политической партии австрийца. Я был ведущим экономистом страны. Но под этим не подразумевается беспрекословное исполнение моих рекомендаций. При поддержке своих немногочисленных друзей я вынужден был постоянно вести отчаянную борьбу. Единственное, чего нам удалось добиться, это разве что избежать катастрофы. То, что зимой 1918--1919 года дело не дошло до большевизма, что промышленный и банковский крах произошел не в 1921-м, а только в 1931 году, все это в немалой степени можно считать результатом моих усилий. Большего сделать было нельзя. Во всяком случае, я сделать большего не смог". 6. Преподавание в Венском университете. В том же 1918 году Мизес был приглашен на должность экстраординарного профессора Венского университета. Первое время читает лекции, но впоследствии, по причине крайней занятости, он ограничился семинаром, проводимым с периодичностью два часа в неделю, по проблемам экономической теории. "Никакое другое занятие, -- утверждал он, -- не казалось мне более желанным, чем профессия университетского педагога, хотя очень быстро я понял, что либералу вроде меня карьера штатного преподавателя на кафедре любого немецкоязычного университета заказана". Его лекции по политической экономии сопровождались растущим успехом в студенческой среде, что понятно, если мы вспомним о жалком состоянии, в котором находился тогда Венский университет. Действительно, после ухода Визера и переезда во Франкфурт Грюнберга заведовать тремя кафедрами политической экономики стали Отмар Шпанн, Ганс Майер и Фердинанд Дегенфельд-Шенбург. "Шпанн, -- вспоминает Мизес, -- практически не понимал сложившейся ситуации в политической экономической теории. Под названием политической экономии он на самом деле проповедывал "универсализм", который в конце концов оказался национал-социализмом. Дегенфельд в проблемах политической экономии понимал еще меньше. Уровень его преподавания едва ли смог бы удовлетворить запросы какого-нибудь второсортного коммерческого института. Майер бьш любимым учеником Визера, прекрасно знал сочинения своего учителя, а также работы Менгера и Бем-Баверка, все же на индивидуальном уровне был абсолютно лишен способности критически мыслить, потому не произвел на свет ни единой самостоятельной идеи". 7. Преподавание политической экономии и социологии в немецких университетах. В 1919 году Мизес опубликовал работу "Nation, Staat und Wirtschaft", определенную самим автором "научной книгой с политическим рисунком". Это была попытка освободить самосознание немецкого и австрийского народов от национал-социалистической копоти и реконструировать его на основе более высокой либерально-демократической политики. В том же 1919 году Мизеса ввели в научный комитет при Verein fur Sozialpolitik и в середине двадцатых годов избрали членом Deutsche Gesellschaft fiir Soziologie. Однако в 1933 году он покинул обе эти организации. "Впечатление от преподавателей экономических, политических наук и социологии в немецких университетах, -- вспоминает Мизес, -- было далеким от позитивного. Естественно, среди них были подготовленные и наделенные недюжими способностями люди. Все же большинство отнюдь не владели этими качествами... Многие называли себя узкими "специалистами-теоретиками". Готтль и Оппенгеймер страдали манией величия, Диль -- просто тупой невежда, Шпитоф не сумел опубликовать хоть одну книгу". Иными словами, "именно общение с подобными людьми способствовало ясному осознанию невозможности спасения немецкого народа. Факт, что эти слабоумные, ставшие профессорами, в свою очередь, путем отбора из лучших, преподавали в университетах важнейший предмет и должны были формировать слой политически грамотных профессионалов. Им оказывали большие почести, они пользовались вниманием образованных людей и общественности. Страшно было подумать, каким бы сформировалось поколение молодых, имеющих подобных учителей?" 8. Частный семинар Мизеса в Вене. Начиная с 1920 г. Мизес организовал "частный семинар" (Privatseminar). С регулярностью две недели в месяц, с октября по июнь, энтузиасты собирались в офисе Мизеса, находившемся в Торговой палате. "Как правило, -- пишет Мизес, -- наши встречи начинались в семь часов вечера и заканчивались в десять с половиной. На этих собраниях в непринужденной обстановке мы спорили по всем важнейшим проблемам политической экономии, социальной философии, социологии, логики, теории познания и форм человеческой деятельности. Именно в этом кружке родилась молодая австрийская школа политической экономии, а в венской культуре начался один из самых блестящих периодов. Я не был ни руководителем семинара, ни наставником его участников. Я был просто primus inter pares и получал от этих встреч больше, чем мог ожидать. Все участники кружка приходили добровольно, лишь жажда познания руководила всеми нами, так ученики с годами становились друзьями". Среди постоянных участников семинара были Готфрид Хаберлер, Фридрих Август фон Хайек, Феликс Кауфман, Фриц Махлуп, Оскар Моргенштерн, Альфред Шульц, Ричард фон Стригль, Эрих Войгелин. 9. Публикация книг "Социализм", "Либерализм" и "Критика интервентизма". В 1922 году Мизес отдает в печать рукопись книги "Gemeinwirtschaft" ("Социализм"). Ключевым моментом этого сочинения является доказательство невозможности экономического расчета в условиях социалистического общества. По мнению Хайека, "Социализм" -- самая важная работа Мизеса. "Эта книга, -- писал он, -- стала вызовом целому поколению и постепенно изменила мысли многих". Для самого Мизеса эта работа, а также две другие — "Liberalismus" ("Либерализм"), появившаяся в 1927 году, и сборник статей под общим названием "Kritik des Interventionismus" ("Критика интервенционизма") -- "в целом представляют собой некое органичное по форме изложение проблем социальной кооперации, в них я проанализировал все возможные формы человеческого взаимодействия и кооперации с учетом конкретных возможностей". 10. Встреча с будущей госпожой Мизес и поездка в США. В 1925 году в доме своего ученика Феликса Кауфмана Мизес познакомился с актрисой Маргит Герцфельд. Молодая вдова с двумя детьми Гитой и Гвидо через 13 лет, в 1938 году, станет женой Мизеса, а свидетелем на свадьбе будет Ганс Кельзен. В 1925 году Мизес из-за враждебного к нему отношения коллег-социалистов и государственников не получил места в Кильском университете. То же повторилось несколько лет спустя с его ни разу не востребованным запросом работы в Берлине. В 1926 году Мизес совершил вояж в Соединенные Штаты и по возвращении основал Австрийский институт исследований экономических циклов. В 1932 году, получив пенсию от Торговой палаты, Мизес тем не менее отказывается от ухода на пенсию; идеи и учреждение, в котором он работал, нуждались в защите. Тем временем социал-христианская партия готовилась упразднить Торговые палаты и заменить их системой государственного корпоративного устройства. 11. "Хотел стать реформатором, а стал историком декаданса". В 1933 году появилась в свет работа "Grundpropleme der Nazionalokonomie" ("Основные проблемы национальной экономики"), в ней были собраны некоторые наиболее ценные методологические эссе Мизеса. В этой работе нашли отражение основные итоги ис следований, предпринятых Мизесом в Вене. Суммируя изложенные в сборнике идеи, Мизес пишет: "Думаю, что представленные в этих работах теории являются неоспоримыми. Сталкиваясь с определенными проблемами, я разработал новую методологию, незаменимую для проведения научного анализа серьезных политических проблем". И добавляет: "Я продемонстрировал, что теория неминуемости победы социализма или интервентизма совершенно недоказуема. Капитализм не разрушает сам себя силой внутренней логики. Его хотят свергнуть те, кто ищет спасения в социализме и интервентизме. Меня согревает надежда, что написанное мною сможет когда-нибудь послужить практически, эти идеи найдут сочувствие у политиков. Я постоянно ждал признаков перемен в идеологии, хотя и сознавал опасную иллюзорность своих надежд: моя теория смогла бы объяснить причину падения великой цивилизации, но не смогла бы предотвратить само падение. Я желал быть реформатором, а стал историком эпохи декаданса". 12. Преподавание в Женеве. Весной 1934 года совершенно неожиданно Мизес получил приглашение занять профессорскую должность на 1934--1935 академический год на кафедре межнациональных экономических отношений в Высшем интернациональном институте Женевского университета. "Прибыв в Женеву к осени 1934 года, -- вспоминает Мизес, -- я знал, что мое пребывание там продлится один год. Однако я остался в Женеве до конца 1939--1940 учебного года. В Вене меня одолевали заботы политического плана и мелочи пустяковой ежедневной работы в Торговой палате. Наконец-то я смог заняться научными проблемами. Институт возглавляли два директора -- Вильям Э. Раппард и Поль Манто. Преподавательские обязанности были необременительными: часовая лекция и двухчасовой семинар в неделю. Среди преподавателей и учеников царила атмосфера единения и гармонии. Единственную в своем роде школу освящал дух либерализма". 13. Эмиграция в США. В 1940 году при содействии издательского объединения Editions Union Женевы была опубликована работа "Nazionalokonomie. Theorie des Handelns und Wirtschaftens". 2 августа того же года Мизес со своей женой прибыл в Нью-Йорк. "Я уехал из Швейцарии, потому что не мог продолжать жить в стране, которая воспринимала мое присутствие как некое политическое бремя и видела в нем угрозу своей безопасности". В Америке он оказался в обществе своих бывших учеников из Вены, среди которых Феликс Кауфман, Марта Стеффи-Браун, Фриц Махлуп, Альфред Шутц, Ильзе Минтц и Адольф Ридли. К Рождеству до Мизеса дошло приятное известие о выделенной ему из фонда Rockefeller Foundation субсидии, весть о повторном назначении он получил год спустя. В конце сороковых годов Мизес начал работу над своей автобиографией ("Notes and Recollections"). Спустя пять лет после смерти ученого, в 1978 году, мемуары были опубликованы женой Мизеса. Цитируемые отрывки взяты нами из этого издания. С 11 января по 25 февраля 1942 года Мизес по приглашению президента Мексиканского интернационального банка Монтес де Ока организовал в Мексике серию конференций. Возвращение в эту страну еще предстоит Мизесу в 1946-м и в 1949 годах. Между 1942-м и 1943 годами он опубликовал ряд статей в ежедневной газете "The New York Times". Так имя ученого становится все более популярным. Множество конференций в различных американских городах проходит с его участием. 14. Мизес -- один из основателей общества Монт-Пелерин. В 1944 году Мизес опубликовал "Omnipotent Government" ("Всемогущее государство"), а немного спустя "Bureaucracy" ("Бюрократия"). В январе 1945 года Мизеса пригласили преподавать в Graduate School of Business New York University (Высшую школу деловой администрации Нью-Йоркского университета). В 1946 году как Мизес, так и его жена получили американское гражданство. В 1947-м Мизес учреждает общество Монт-Пелерин. В том же году входит в руководящий состав Foundation for Economic Education, только что учрежденного Леонардом Э. Ридом. Среди первых публикаций, осуществленных новым фондом, стала книга Мизеса "Запланированный хаос". 15. Семинар Мизеса при NEW YORK UNIVERSITY. В 1948 году Мизес организовал в New York University свой семинар. На протяжении двадцати одного года каждый четверг, с 7.25 до 9.25 вечера, на этом семинаре собирались его нью-йоркские участники. Среди наиболее преданных членов семинара, принимавших самое горячее участие, следует упомянуть таких, как Роберт Г. Андерсон, Вильям Бурдик, Франк Диерсон, Эдвард Фэйси, Паул Файэ, Ричард Л. Фруин, Бэттина Бин-Грэйвз, Парси Л. Грэйвз, Генри Хазлитт, Рональд Герц, Изодор Ходе, Вайн Холман, Израель Кирцнер, Георг Коэтер, Роберт X. Миллер, Сильвестр Петро, Муррэй Н. Ротбард, Ганс Ф. Сеннхольц, Луи Спадаро. Семинарские собрания продолжались до 1969 года. В течение пяти лет его посещали два иезуита -- профессор экономики при Weston College отец Вильям Маккинс и бывший профессор экономики университета Гонконга отец Майкл Мансфельд. Как с ними, так и с другими священниками Мизес очень любил проводить философские и теологические дискуссии по социальным и экономическим вопросам. 16. Публикация "Human Action" ("Человеческий поступок") в конце сороковых годов. В 1949 году Мизес опубликовал "Human Action". Речь идет о переработанном издании предыдущего, уже упомянутого нами женевского издания 1940 года под названием "Nazional-okonomie", но с некоторыми изменениями, рассчитанными на англоязычного читателя. ""Human Action", -- пишет Х.Ф. Сеннхольц, -- монументальная работа, самый заметный со времен Первой мировой войны обобщающий трактат по экономике. Книга подобна прекрасному строению, воздвигнутому на прочной основе дедуктивной аргументации, это теоретический анализ форм человеческой деятельности. Вне всякого сомнения, эта книга -- одно из самых мощных творений человеческого ума нашей эпохи". 17. На приеме у президента Итальянской республики Луиджи Эйнауди. В 1952 году Мизес сдал в печать сборник статей конференций под названием "Planning for Freedom". Год спустя супруги Мизес приехали в Италию. 24 августа их принял Луиджи Эйнауди, президент Итальянской республики. Обед с президентом, вспоминает жена Маргит, "был неофицальным и неформальным. Как президент, так и Людвиг много говорили о политике и о прошлом". 18. Последние сочинения. В 1956 году вышла в свет работа Мизеса под названием "Антикапиталистическая ментальность". Идея этой книги, по мнению Лоренцо Инфантино, состоит в том, что антикапиталистическая ментальность -- типичная характеристика людей из категории обиженных; неспособные противостоять в условиях рыночной конкуренции, они стремятся к социальному "благоустройству" за счет других, хотят заполучить безконкурентным образом все блага раз и навсегда. В 1957 году Мизес сдал в печать книгу "Theory and History" ("Теория и история"), в ней, по словам X. Ф. Сеннхольца, дано определение "общей эпистемологии, применимой ко всем областям человеческого познания". Пять лет спустя, в 1962 году, опубликована работа "The Ultimate Foundation of Economic Science: An Essays on Method" ("Основания экономической науки: очерки методологии"). В ней Мизес предпринял решительную атаку против неопозитивистских идей и остро проанализировал неизбежные в этом случае катастрофические последствия. К 1969 году относится его последняя книга под названием "The Historical Setting of the Austrian School of Economics".
10 октября 1973 года Людвиг фон Мизес умер в возрасте 92 лет.
Сочинения Людвига фон Мизеса
Theorie des Geldes und der Umlaufsmittel, Duncker, Humblot, Miinchen-Leipzig, 1912; англ. пер.: The Theory of Money and Credit, Jonathan Cape, London, 1934. Nation, Staat und Wirtschaft, Manzsche Verlag-und Universitats-Buchhandlung, Wien, 1919. Die Wirtschaftsrechnung im sozialistischen Gemeinwesen, in "Archiv fur Sozialwissenschaften", XLVII, 1920, p.86--121. Die Gemeinwirtschaft: Untersuchungen uber den Sozialismus, Gustav Fischer, Jena, 1922; англ. пер.: Socialism: An Economic and Sociological Analiysis, Yale University Press, New Haven, 1951 и последующие издания; русск. пер.: Социализм: Экономический и социологический анализ, М.: Catallaxy, 1994. русск. пер.: Социализм: Экономический и социологический анализ. Вып. I -- Государство и рынок (сост.. Лапшов Б.А.) / "Дайджест-библиотека по современной политике и экономике", т. VIII, ч. I, М.: Лада,1995. Liberalismus, Gustav Fischer, Jena, 1927. Kritik des Interventionismus, Gustav Fischer, Jena, 1929. Grundprobleme der Nationalokonomie, Gustav Fischer, Jena,1933. Nationalokonomie: Theorie des Handelns und Wirtschaftens, Editions Union, Ginevra, 1940; отсюда берет начало: Human Action: A Treatise on Economics, Yale University Press, New Haven, 1949. Notes and Recollections, Libertarian Press, South Holland (ill), 1978. Omnipotent Government: The Rise of the Total State and Total War, Arlington House, New Rochelle-New York, 1969. Bureaucracy, Yale University Press, New Haven, 1944; русск. пер.: Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность, Москва: Дело, 1993. Planning for Freedom, and Sixten Other Essays and Adresses, Libertarian Press, South Holland (ill.), 1980; русск.пер.: Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальностъ, М.:Дело, 1993. The Anti-Capitalistic Mentality, Libertarian Press, South Holland (ill.). 1978; русск. пер.: Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность. М.: Дело,1993. Theory and History: An Interpretation of Social and Economic Evolution, Arlington House, New Rochelle -- New York, 1969. Economic Policy: Thoughts for Today and Tomorrow, Regnery Gateway, Chicago 1979. The Ultimate Foundation of Economic Science: An Essay on Method, Sheed Andrews and McMeel, Kansas City 1977.
Тhе Historical Setting of the Austrian School of Economics, Arlington House, New Rochelle -- New York,1969.
N.B.! Подробную библиографию сочинений Людвига фон Мизеса см.: B.Bien-Greaves. The Works of Ludwig von Mises, Foundation for Economic Education, Irvington on Hudson. -- New York, 1969. Сочинения о Людвиге фон Мизесе
Колл. авт., The Marginal Revolution in Economics, при содействии R.D.C. Black, A.W. Coats, C.D.W. Goodwin, Duke University Press, Durham, 1973. Колл. авт., On Freedom and Free Enterprise: Essays in Honor of Ludwig von Mises, при содействии М. Sennholz, D. van Nostrand, Princeton, N.J., 1956. Колл. авт., Towards Liberty: Essays in Honor of Ludwig von Mises on the Occasion of his 90th Birthday, при содействии F.A. von Hayek, Institute for Human Studies, Menlo Park (California), 1971. Колл. авт., The Economics of Ludwig von Mises: Toward a Critical Reappraisal, при содействии L.S. Mass, Sheed and Ward, Kansas City, 1974. Колл. авт., Method, Process, and Austrian Economics. Essays in Honor of Ludwig von Mises, при содействии I.M. Kirzner, D.C. Heath and Company, Lexington, 1982. Колл. авт., Homage to Mises: The First Hundred Years, при содействии J.K. Andrews, Hillsdale College Press, Hillsdale (Mich.), 1981. Колл. авт., The Foundations of Modern Austrian Economics, при содействии E.D. Dolan, Sheed Andrews and McMeel, Kansas City, 1983. E. Butler, Ludwig von Mises, Gower Publishing Company, Aldershot, 1988. R. Cubeddu, Il liberalismo della Scuola austriaca: Menger, Mises, Hayek, Morano, Napoli, 1992. R. Cubeddu, Tra Scuola austriaca e Popper, Napoli, 1996. L. Infantino, Individualism in Modern Thought, Routledge, London,1998. L. Infantino, Mises e la societa' aperta. LUISS, Roma, 1992. P. Barrotta, Gli argomenti dell' economia, Milano, 1992. R. Nozick. On Austrian Methodology, in "Synthesis", 36,1997. M.N. Rothbard, The Essential Mises, Oakley R. Bramble Publisher, Lausing (Mich.), 1973. M.N. Rothbard, Individualism and the Philosophy of the Social Sciences, Cato Institute, San Francisco, 1979. B.J. Caldwell, Praxeology and its Critics: An Appraisal, in "History of Political Economy", XVI, 3, 1984. W. Mayer, Ludwig von Mises und das subjektivistische Programm, in "Wirtschaftpolitische Blatter", IV, 1987. M. von Mises, My Years with Ludwig von Mises, Arlington House, New Rochelle -- New York, 1976.
D. Antiseri--L. Pellicani, L'individualismo metodologico. Una polemica sul mestiere dello scienziato sociale. F.Angeli, Milano, 1992.
Человеческий поступок всегда рационален по определению.
Любой рациональный поступок является экономическим.
Чисто экономическая сфера есть
не что иное, как сфера, в которой
возможны расчеты в денежных
единицах и монетарных терминах.
[L. Von Mises. The Human Action, p. 10--14, 16--17, 18, 25--26]
Человеческое действие есть волевое поведение. Точнее: действие есть преобразованная в поступок воля, а ее цели и направленность есть осмысленный ответ на стимулы и условия среды. В этом проявляется сознательная адаптация человека к состоянию определяющего его жизнь универсума. Подобное толкование страхует нас от возможных ошибочных интерпретаций, однако дефиниция адекватна сама себе и не требует долгих комментариев.
Сознательное, т.е. волевое, поведение прямо противоположно бессознательному поведению, рефлексивным и непроизвольным ответам на раздражение нервных клеток человеческого тела. Многие из нас предрасположены верить, что границы между сознательным и неосознаваемым сложно определить даже в рамках человеческого тела. Это верно лишь в том смысле, что иногда конкретное поведение усложняет задачу определения меры осознанности действия. Тем не менее граница существует, и ее можно совершенно четко определить.
Бессознательная реакция органов и клеток тела как данность для действующего Я ничем не отличается от влияния любого другого внешнего факта. Действующий субъект должен осознавать все происходящее внутри собственного тела так же, как, например, время или привычки своих близких. Конечно, способность к нейтрализации влияний телесных факторов небезгранична, но все же внутри определенных границ контроль над телом возможен и необходим. Силой воли можно преодолеть болезнь, компенсировать врожденные или приобретенные физические дефекты, подавить рефлексивные импульсы. Насколько далеко контроль распространяется, зависит также от намерений, интенциональных действий. Если, к примеру, человек воздерживается от контроля за действиями своих нервных центров, хотя и в состоянии это сделать, то, с нашей точки зрения, его поведение сознательно.
Область нашего рассмотрения -- праксеология -- не производные психологические события, а человеческие действия. Именно это отличает общую теорию действия от психологии, изучающей внутренние движения, приуготавливающие определенное действие. Тема праксеологии -- действие как таковое. Речь идет не только о предпочтениях. Человек обнаруживает предпочтения и тогда, когда ситуация или события неизбежны, либо когда все думают, что они неизбежны. Так, мы предпочитаем солнце дождю, надеясь, что солнце появится и развеет тучи. Склонные к надеждам и ожиданиям не расположены к активному вмешательству в ход событий. Хозяин собственной судьбы -- человек действующий, он умеет добиваться поставленных целей. Из двух несовместимых вещей от выбирает одну и отвергает другую. Именно действие требует умения как приобретать, так и отвергать.
Выражение желаний и надежд, намерение определенного действия могут иметь форму акции постольку, поскольку содержат в самих себе реализацию определенной цели. Но их нельзя смешивать с действиями, к которым они относятся. В отличие от акций провозглашения, советов, действие -- вещь реальная. Важно общее поведение человека, а не разговоры о планировавшихся, но нереализованных актах. С другой стороны, акцию-поступок следует четко отделять от аппликаций служебного плана. Поступок означает применение всех средств для достижения цели. Как правило, среди задействованных средств есть и работа действующего человека, но не всегда. В некоторых ситуациях необходимо одно только слово. Тот, кто отдает распоряжения, может действовать и без особых трудовых затрат. Говорить или молчать, улыбаться или оставаться серьезным -- все это может быть акцией. Потреблять и наслаждаться или воздерживаться от того и другого -- действия не так различны.
Следовательно, праксеология не делит людей на активных, энергичных и пассивных и бездеятельных. Сильный и предприимчивый человек, ведущий борьбу за улучшение, -- не хуже и не лучше того, кто летаргически принимает вещи такими, как они есть. Безделие и праздность -- тоже действия, они по-своему определяют ход событий. Везде, где есть условия для вмешательства человека, есть действующий человек, при этом не так важен способ вмешательства. Тот, кто терпит нечто нетерпимое, что можно было бы изменить, действует не менее того, кто активно вмешивается, добиваясь другой цели. Значит, поступок заключен не только в действии, но и в противодействии тому, что должно было быть сделано.
Можно сказать, что в действии вполне проявляется воля. Впрочем, это ничего не добавляет к нашим знаниям, ибо термин "воля" означает способность человека выбирать между различными способами устройства вещей: предпочитать одно и отвергать другое, вести себя в соответствии с избранным статусом и считать несуществующим другой.
Удовлетворенность человека собственным статусом не конкретизируется и не может конкретизироваться каким-то одним действием. Активного человека характеризует желание заменить один статус другим, более удовлетворительным. Мысленно он рисует себе более подходящие условия, а его разум способствует реализации желаемого состояния. То, что заставляет действовать человека -- неуспокоенность.. Совершенно удовлетворенный человек не станет ничего менять. Без воли и желаний он был бы абсолютно счастлив: без суеты жил бы, не зная забот и печали.
Однако неудовлетворенность и образ более подходящего статуса -- не единственные причины деятельного поведения. Третьим условием является запрос -- ожидание, что интенциональное поведение оживит или хотя бы сделает ощутимым и внятным неудовлетворенность. В отсутствие такого условия действие неосуществимо, остается лишь подчиниться судьбе.
Таковы общие условия человеческого действия. Человек -- не только homo sapiens, но и сначала homo agens. Существ, неспособных к действию в силу врожденных дефектов (в узком смысле термина, не только юридически), трудно назвать человеческими. Хотя с правовой и биологической точки зрения они считаются людьми, у них отсутствует самая важная характеристика человека. Так и новорожденного нельзя считать действующим существом, пока он не проделал путь полного развития своих человеческих способностей. Только в конце эволюции он становится действующим существом. [...]
Мы объясняем поведение животного так, что в нем превалирует импульс, наиболее сильный на данный момент. Животное питается, сосуществует с другими и нападает на соперников. Наблюдая, мы говорим об инстинктах голода, репродукции, агрессии. Предположим, что врожденные инстинкты животного безотлагательны и требуют удовлетворения.
Для человека все обстоит иначе. Существо, не способное противостоять импульсу, требующему немедленного удовлетворения, -- не есть человек. Будучи способным управлять своими инстинктами, эмоциями и импульсами, человек может рационально регулировать собственное поведение. Он отказывается удовлетворить наиболее беспокойное из желаний, чтобы удовлетворить какое-либо другое. Не позволяет себе быть буратино собственных аппетитов, не кидается на всякую из женщин, которая щекочет его нервы, не глотает все подряд, не нападает в ярости на того, кого ему хочется убить. Он распределяет свои желания и намерения в некой последовательности, короче, действуя, выбирает. Человека отличает от животного то, что он согласует и упорядочивает свое поведение. У человека должны быть тормоза, он может и должен управлять своими импульсами, уметь подавлять желания и инстинкты.
Может случиться, что нас захватил импульс ураганной силы, ничто, кажется, не может помешать желанию его удовлетворить. Но и тогда есть выбор. Человек решает уступить сомнительному желанию. [...]
Верно, если сопоставить дела человеческие с мощным влиянием космических сил, то они покажутся незначительными. С точки зрения вечной Вселенной, человек -- пыль, малозаметная точка. Но для самого человека превращения судьбы -- вполне реальная вещь. Действие есть сущность человеческой натуры и существования, средство сохранения жизни, подъема над уровнем вегетативной и животной жизни. Сколь бы бренными ни считались человеческие усилия, для самого человека и для науки лишь они имеют значение. [...]
У человека есть два принципа для осмысления реальности -- телеологический и казуальный. То, что не может быть сведено к одной или другой из этих категорий, абсолютно непознаваемо. Перемены можно толковать либо на основе каузальной механики, либо с точки зрения финализма. Человеческий ум не знает третьего пути. Верно, и мы уже упоминали об этом, что телеологию можно рассматривать как разнообразие каузальных связей. Однако этот факт не отменяет существенных отличий между двумя категориями. [...]
Если не выходить за пределы разума и опыта, нельзя не признать, что люди и нам подобные действуют. Нам не позволено пренебрегать этим фактом ради любви помодничать или в угоду произвольным вымыслам. Повседневный опыт доказывает, что единственный метод изучения внечеловеческого мира основан на категории каузальности, разве это не доказывает, что подобные нам существа действуют, как мы сами?
Чтобы понять действие, достаточно схемы интерпретации и анализа, т. е. метода, заимствованного нами из познания и анализа нашего собственного финалистского поведения.
[L. von Mises. Epistemologic Problems of Economics, p. 31--35]
Большая часть выдвигаемых против каталлактики (науки о поведении) возражений основана на непонимании различий между средствами и целями. В узком смысле слова, цель всегда связана с желанием устранить неудовлетворенность. Мы можем без особых колебаний назвать целью достижение такого состояния внешнего мира, которое прямо или непрямо обусловливает нашу удовлетворенность, либо которое позволяет без лишних осложнений действовать в направлении к достижению состояния удовлетворенности. Если преследуемая цель -- избежать ощущения голода, то обилие еды и процесс ее приготовления вполне можно считать целями. Если нас пугает чувство холода, можно назвать целью обретение системы отопления дома. Если есть много промежуточных целей, то достижение любой из особых фаз на пути к финальным условиям можно считать целью. В этом смысле для рыночной экономики накопление денег и разделение труда являются целями деятельности. Цель удовлетворения конечных нужд предполагает наличие ближайших и промежуточных целей и их достижение.
На пути к главной цели намечают цели вторичные и затем достигают их. Человек двигается из пункта А в пункт Б. Он мог бы выбрать более короткий путь, если бы не было вторичных целей, требующих удовлетворения. Итинерарий включает некоторое отклонение, что дает возможность проделать часть пути в тени, путник может, если захочет, включить пункт С, так он сможет избежать некоторых опасностей, подстерегающих на более коротком пути. Возможно, путнику просто нравится долгий путь. Если он все же решится на отклонение от прямой, это будет означать, что достижение вторичных целей для него важнее, чем экономия времени и сил. Кроме того, удлиненный путь не является для него отклонением, ведь путник получил еще большее удовлетворение, значит, для него это был единственно верный путь.
Удовлетворенность и неудовлетворенность связаны с субъективной точкой зрения индивида, поэтому нет смысла дискутировать на эту тему. Наука о поступках не устанавливает шкалу ценностей и не выносит ценностных суждений. В узком смысле слова понятие цели для нас не столько эмпирическое, сколько дедуктивное. Конкретным образом цели определяются ожиданиями и желаниями индивида, поэтому лишь с точки зрения действующего индивида можно оценить соответствие выбранных средств целям.
Теперь мы должны рассмотреть возражения тех, кто без устали повторяет, что человек на деле редко действует рационально. Они забывают, что человеческое существо не всегда в состоянии поступать корректно; как в силу незнания каузальных отношений, так и в силу ошибочных оценок определенной ситуации. Реализуя свои цели, индивид действует иначе, чем если бы имел правильную информацию об условиях действия. В 1833 году у врачей был один метод лечения ранений, в 1933 году -- другой, в 2033 году, скорее всего, будет более подходящий. Государственные чиновники, офицеры, биржевики, имей они все необходимые сведения для точной оценки ситуации, действовали бы более грамотно. Только всезнание и присутствие везде и всегда может дать представление обо всех каузальных связях для безошибочного действия. Если мы захотим выделить рациональное действие как отличное от иррационального, нам придется стать судьями ценностных предпочтений наших собратьев, нам также придется объявить собственное сознание единственно правильным и объективным стандартом познания. Таким образом, придется уподобиться наглецам, приравнивающим себя к Всесильному.
Осуждение действия как иррационального всегда имело свои корни в иной, чем наша, системе ценностей, с позиции которой выносили приговор. Тот, кто говорит, что в поступках много иррационального, тот просто хочет сказать, что окружающие ведут себя неверным, как ему кажется, образом. Если все же мы не собираемся осуждать цели и ценности других, уверять всех в нашем всеведении, то декларация "он ведет себя иррационально" лишена какого бы то ни было смысла, поскольку она не совместима с понятием действия. Попытки достижения цели не могут быть элиминированы понятием действия. Тот, кто не добивается поставленной цели и не пытается прийти к цели, похож на безвольный камень, робот, нечто абсолютно пассивное. Конечно, и человек действующий -- как тростник на ветру, все-таки пока есть возможность что-то делать, он действует. Даже небрежение и пассивность можно считать действиями в условиях, когда можно было бы выбрать другой способ поведения. Действие, определяемое как бессознательное во фрейдистском смысле слова, также является поступком в той мере, в какой сознательная активность пренебрегла им вместо того, чтобы рационально использовать, и во внешне бессознательном поведении невротика и психопата всегда есть некий смысл, повод для усилий по достижению цели.
Все нами сказанное о действии не зависит от обусловливающих мотивов и индивидуальных целей. Нет разницы, что лежит в основе -- мотивы эгоистические или альтруистические, благородные или низкие цели, неважно, каковы цели -- материальные или идеальные, скрупулезные рефлексии или проходящие страсти и импульсы. Законы каталлактики, экономически объясненные, значимы для любого обмена, независимо от того, насколько мудрыми были агенты и насколько грамотны экономические мотивы. Причины действия и цели суть данные, нужные для науки о поступке. Выбранный индивидуальный курс действий зависит от конкретной конфигурации, но на природу действия как такового это не влияет.
Эти рассуждения имеют очевидную отсылку к распространенной тенденции апеллировать к иррациональному. Рациональное и иррациональное как понятия неприменимы к целям. Можно восхвалять, осуждать как праведные или дурные, благородные или пошлые те или иные цели. Что касается выражений "рациональное" и "иррациональное", то они применимы только к средствам, выбираемым для достижения целей. Такое употребление имеет смысл только с точки зрения специфической технологии.
Как бы то ни было, использование средств, отличных от рациональных, подобной технологией можно объяснить двояким способом. Либо рациональные методы незнакомы автору, либо он их вовсе не желал использовать, ибо преследовал запредельные цели, возможно, глупые с точки зрения наблюдателя. Ни в одном из этих случаев нельзя говорить об иррациональности действия.
Действие по определению всегда рационально. Мы не можем называть иррациональными цели, на которые с нашей точки зрения не стоит тратить сил. Такие выражения таят в себе грубейшие ошибки и непонимание. Вместо разговоров об иррациональности поведения следует просто сказать: есть люди, стремящиеся к целям иным, чем мои, иные люди выбирают средства не те, которые выбрал бы я в их ситуации.
[L. von Mises. Socialism, p. 96--97]
Действия, основанные на разуме, которые в силу этого могут быть поняты только исходя из разума, знают только одну цель -- наибольшее удовлетворение действующего индивида. Достичь удовольствия, избежать страдания -- таковы намерения. Здесь, конечно, мы не употребляем слова "удовольствие" и "страдание" в их обычном значении. На языке современных экономистов термин "удовольствие" включает в себя все, что представляется человеку желательным, все, чего он хочет и к чему стремится. Здесь, следовательно, исчезает обычная противоположность между благородной этикой долга и вульгарным гедонизмом. Современное представление о счастье, удовольствии, полезности, удовлетворении и тому подобном включает все человеческие цели, независимо от мотивов, которые могут быть моральными или аморальными, благородными или подлыми, альтруистическими или эгоистическими.
В общем случае люди действуют потому, что они не полностью удовлетворены. Если бы они могли всегда наслаждаться совершенным счастьем, они были бы безвольны, не имели бы желаний и ничего не предпринимали бы. В стране вечного довольства никто не действует. Действие вырастает только из нужды, из неудовлетворенности. Это целенаправленное стремление к чему-либо. Конечная цель его всегда в том, чтобы избежать того, что представляется несовершенством, -- насытить нужду, достичь удовлетворения, стать более счастливым. Если бы люди имели в избытке все природные ресурсы, то могли бы достичь полного удовлетворения, тогда они могли бы пользоваться ими необдуманно. Им пришлось бы учитывать только собственные силы в наличии и время, ибо по-прежнему остаются ограниченными силы и продолжительность жизни для удовлетворения всех нужд. Все-таки вряд ли пришлось бы экономить время и труд. Экономия материалов их не интересовала бы. На деле, однако, материалы ограничены, и их приходится использовать так, чтобы удовлетворить сначала наиболее насущные нужды, расходуя на удовлетворение каждой потребности по возможности наименьшее количество материалов.
Сферы рациональной и экономической деятельности, таким образом, совпадают. Всякое разумное действие есть одновременно и действие экономическое. Всякая экономическая деятельность рациональна. Рациональное действие в первую очередь есть действие индивидуальное. Только отдельный индивид мыслит. Только индивид рассуждает. Только индивид действует. Как из действий индивида возникает общество, будет показано далее.
[ L. von Mises. Socialism, p. 107--109]
Поскольку принцип экономичности приложим ко всем действиям человека, необходима особая осторожность, когда пытаются внутри единой сферы отделить "чисто экономические" действия от прочих остальных. Такое различение, необходимое для многих научных задач, позволяет выделить особенную цель и противопоставить ее всем другим. Эта цель -- здесь мы не станем обсуждать, является ли она окончательной или служит только средством для какой-нибудь другой -- состоит в максимальном увеличении дохода, исчисляемого в деньгах. Потому и невозможно ограничить ее специально выделенной сферой действий. Конечно, для каждого индивидуума она ограничена, но это определяется общим мировоззрением. Одно -- для человека чести, другое -- для того, кто готов променять своего друга за золото. Разграничение не оправдывается ни характером целей, ни особенностью средств. Оно оправдано особой природой применяемых методов. Только использование точных расчетов отличает "чисто экономические" действия от всяких других.
Сфера "чисто экономического" совершенно совпадает со сферой денежных расчетов. Мы склонны придавать этому виду деятельности особую важность потому, что имеем возможность с помощью вычислений сопоставлять альтернативные решения с детальной точностью -- весьма важное для нашего образа мысли и нашего поведения обстоятельство. Легко упустить из виду, что это различие -- различие в тиехнике мысли и действия -- никоим образом не затрагивает конечных целей действий, в сущности единых. Неудачу всех попыток представить "экономическое" как особый раздел рационального, а в нем выделить еще более узкий раздел "чисто экономического" не следует приписывать порокам используемого аналитического аппарата. Нет сомнений, что эта проблема разрабатывалась с большой изощренностью и настойчивостью, и отсутствие ясных результатов отчетливо свидетельствует, что на этот вопрос просто не может быть удовлетворительного ответа. Ясно, что область "экономического" -- та же, что область рационального, а "чисто экономическое" -- это всего лишь область, в которой возможны денежные исчисления.
В конечном счете для человека есть всего лишь одна цель -- достижение наибольшего удовлетворения. Сюда включено удовлетворение всех видов человеческих желаний и потребностей независимо от их природы -- материальной или нематериальной. Вместо слова "удовлетворение" мы могли бы использовать слово "счастье", если бы не опасность ложного толкования, вероятного из-за традиционного противопоставления гедонизма и эвдемонизма.
Удовлетворение субъективно. Современная социальная философия настолько часто подчеркивала это свое отличие от прежних теорий, что стали забывать, что физиологическая природа человека и культурная общность взглядов и эмоций порождают далеко идущее сходство в оценке потребностей и способов их удовлетворения. Именно это сходство оценок делает возможным существование общества. В силу общности целей люди способны жить вместе. По сравнению с тем, что большинство целей (в том числе важнейших) значимы для подавляющей части человечества, обстоятельство, что некоторые цели разделяются лишь немногими, не является доминирующим.
Обычное разделение экономических и неэкономических побуждений обесценивается тем, что, с одной стороны, цели экономической деятельности лежат за пределами экономики, а с другой, вся рациональная деятельность есть деятельность экономическая. Вместе с тем, есть все основания для выделения "чисто экономической" деятельности (т.е. деятельности, поддающейся денежной оценке) из всех других. Как мы уже видели, за пределами сферы денежных расчетов остаются только промежуточные цели, поддающиеся непосредственной оценке. Значит, есть нужда в обращении к таким суждениям. Признание этой необходимости и стало основой рассматриваемого нами различения.
Лишь индивид думает.
Лишь индивид рассуждает.
Лишь индивид действует.
Исторический путь обусловлен
индивидуальными поступками и
результатом деятельности людей.
Путь к познанию всех коллективных
форм проходит через анализ
индивидуальных поступков.
[L. von Mises. The Human Action, p. 41--43] Праксеология рассматривает поступки индивидов. Только в ходе последующего исследования мы узнаем о формах кооперации, поэтому социальное действие рассматривается как особый случай универсальной категории поступка. Самые разные школы метафизики атаковали методологический индивидуализм, его заклеймили как отрыжку номинализма. Понятие индивида, шумели критики, -- это пустая абстракция. Реальный человек -- непременно член социального целого. Невозможно представить существование человека, отделенного от человечества и не связанного с обществом. Человек как таковой -- продукт социальной эволюции. Разум -- наибольшее завоевание человека -- возникает и развивается только в условиях социальной взаимопомощи. Нет мышления, которое не имело бы опоры в языке и понятиях. Однако слово -- очевиднейший феномен социума.Человек есть всегда член какого-то коллектива. Поскольку целое предшествует своим частям как логически, так и темпорально, то изучение индивида будет следовать за изучением общества. Единственно адекватный метод научной трактовки человеческих проблем есть метод универсализма или коллективизма. Рассмотрим контроверсию целого и частей в качестве логического prius (приоритета). Логически понятия целого и частей коррелятивны. Как логические понятия и то и другое -- вне времени, поэтому вопрос, какое из них важнее, суетен. Еще бесполезнее для нашей проблемы ссылка на антагонизм реализма и номинализма ввиду контекста, данного этим терминам средневековой схоластикой. Никто не спорит, что в сфере человеческого действия социальные образования реально существуют. Никто не отрицает, что нации, государства, муниципалитеты, партии, религиозные общины являются факторами, реально определяющими ход событий. Методологический индивидуализм далек от недооценки коллективов, важной задачей считает описание и анализ их становления и отмирания, изменчивых структур и функционирования. Он выбирает единственный метод, способный решить проблему удовлетворительным образом. Прежде всего мы должны согласиться, что все поступки совершают индивиды. Коллективность есть функция опосредования одного или нескольких индивидов, действия которых относятся к коллективу как вторичному источнику. В этом смысле действующие индивиды и все, причастные к действию, придают событиям определенный характер. Индивидуальный поступок имеет один смысл, совсем другой смысл характерен для государственной или муниципальной акции. Палач, а не государство, казнит преступника. Нужна рефлексия мышления, чтобы выделить в действиях палача государственную акцию. Группа вооруженных лиц окружает площадь. Только заинтересованные люди могут оценить и приписать оккупацию не офицерам и солдатам, а нации. Если расследовать смысл различных индивидуальных поступков, то необходимо все знать о действиях всех коллективов. Для социальной коллективности нет ничего реального, помимо поступков конкретных людей. Реальность социального целого состоит из действий, составляющих целое индивидов. Так путь познания коллективных феноменов лежит через анализ индивидуальных поступков. Как существо думающее и действующее человек выступает из дочеловеческого состояния уже как социальное существо. Эволюция разума, языка и кооперации содержат в себе этот процесс, где они тесно переплетены. Однако тот же самый процесс смены моделей поведения переживает и отдельно взятый человек. Нет другой субстанции или социального субстрата, помимо индивидуальных поступков. Факт существования государств и церкви, разделения труда и кооперации мы можем распознать только через действия отдельно взятых людей. Никто не воспринимал нацию вне отдельных ее представителей. В этом смысле можно сказать, что социальная коллективность становится реальностью через поступки индивидов. Это не означает, что индивид есть временной антецедент, это означает, что конкретные поступки образуют коллективность. Нет необходимости дискутировать, является ли коллективность высшим результатом, или суммой своих элементов, является ли она sui generis, разумно ли говорить о ее особой воле, планах и целях, приписываемых "отличительной душе". Это занятие для праздных педантов. Коллективное целое есть особый аспект действий разных индивидов, и как таковые они определяют ход событий. Иллюзорно предполагать визуальное наличие коллективных образований. Они всегда невидимы, знание о них -- результат понимания смысла, приписываемого действующими людьми некоторым эффектам. Мы можем видеть толпу из множества людей. Будь это просто массовое скопление (в значении, придаваемом этому термину современной психологией) или нечто социально организованное, ответить на вопрос о сути явления нельзя иначе, как путем уточнения смысла, который сами люди приписывают собственному присутствию. Этот смысл всегда принадлежит индивидам. Не чувства, а понимающий разум в ментальном процессе даст возможность опознать ту или иную социальную сущность. Тот, кто начинает изучение человеческих поступков с коллективных форм, наталкивается на непреодолимое препятствие в виде факта, что один и тот же индивид обнаруживает принадлежность сразу к нескольким различным коллективным образованиям (за исключением, возможно, членов примитивных обществ). Стало быть, проблему антагонизмов сосуществующих социальных образований можно решить только на пути методологического индивидуализма. 2.2. Поступки индивида -- единственное, о чем мы можем иметь неискаженное представление
[L. von Mises. Epistemological Problems of Economics, p. 40--43] Осуждение индивидуализма обычно подкрепляется аргументом экономического конфликта индивидуальных и коллективно-социальных интересов. Говорят, например, что субъективистская и классическая политэкономии неправомерно отдавали предпочтение индивидуальным интересам, что, вопреки фактам, подчеркивали гармонию внутренних интересов. Настоящая наука должна доказывать доминирующее значение целого над частями, так что индивид обязан подчиняться пользе социума и приносить свои частные интересы в пользу общественного блага. В глазах защитников такой точки зрения общество выступает проводником неведомой никому воли Провидения и его тайных целей. Индивид должен прогнуться перед волей Провидения и принести собственные интересы в жертву этому молоху. Наиболее важный долг всякого из нас -- подчинение. Начальникам нельзя не подчиняться, надо жить в соответствии с их распоряжениями. Так кто же, спросим мы, будет начальником? Командовать хотят многие, пути и цели у всех разные. Коллективисты никогда не устанут поносить либеральную теорию спонтанной гармонии интересов, хотя они упорно замалчивают факт наличия разных форм коллективизма, что их собственные интересы никогда не пересекутся. Сентиментальные романтики, они хвалят средневековую культуру нерушимой солидарности, восхищенно описывают коммуны-ассоциации, где каждый чувствовал себя защищенным, словно плод в оболочке. Им ни к чему вспоминать о вековых баталиях имперской и папской властей, что всякий человек той эпохи в любой момент мог оказаться перед необходимостью выбора между ними. Чувствовали ли миланцы себя "в теплом материнском лоне", когда сдавали свой город Фридриху Барбароссе? Разве сегодняшнюю Германию не рвут в клочья разношерстные фракции, каждая из которых яростно кричит об истинной форме коллективизма? Коллективистская философия, которая не называет себя единственно правильной формой коллективизма, не объявляет остальные ложными и не подчиняет себе все прочие, была бы тщетной и бессмысленной. Она твердит одно и то же: со мной у тебя есть всегда нерушимая цель, ради нее следует забыть обо всем прочем, особенно тебя самого. Бейся насмерть под флагом этого идеала и не беспокойся более ни о чем. Коллективизм, таким образом, нельзя определить иначе, чем догмой партизан, для которой одинаково обязательны как устремленность к заданному идеалу, так осуждение и травля всех инакомыслящих. По этой причине любая коллективистская доктрина -- носительница злобы и агрессии, ибо взывает к борьбе до последней капли крови. Теория разделения труда -- отправной пункт социологии -- доказывает, что, вопреки метафизике коллективизма, нет никакого непреодолимого конфликта между интересами общества и индивида. В изоляции индивид может достичь своих целей, но не в той мере, в какой это возможно с помощью социальной кооперации. Жертвы, приносимые ради поддержания социума, представляют собой временный отказ от сиюминутной выгоды, что непрерывно подтверждает эволюция феномена разделения труда. Общество возникает и развивается не в силу некоего морального закона, навязанного человечеству таинственным существом, толкающим людей действовать против своих интересов, а посредством поступков конкретных, взаимодействующих ради достижения разных целей людей. Они взаимодействуют ради большей выгоды, используют разделение труда ради более высокой продуктивности результатов. Слишком поспешно атомистическая теория делает вывод о том, что индивид пользуется благами общества, что иначе в изоляции ему пришлось бы пиратствовать, добывая пищу, и участвовать в войне всех против всех. Как член общества он пользуется преимуществами, даже если в тысячу раз более ограничен. Коллективисты не согласны с тем, что общество есть сумма индивидов, в нем они видят нечто специфически большее. Как бы то ни было, но наука не занимается определением общества вообще, ее интересуют больше результаты труда в условиях социальной кооперации. Она прежде всего провозглашает, что продуктивность социальной кооперации по всем аспектам превосходит возможную сумму продукции, сделанной изолированными индивидами. По причинам научного характера, мы должны начать с действия индивида, ибо только о поступках мы можем иметь непосредственное знание. Идея общества, взятая отдельно от конкретных поступков, совершенно абсурдна. Все социальное должно быть так или иначе уловимо в поступках человека. Без жизни в отдельных душах чем была бы мистическая тотальность коллективистов? Любая форма общества проявлена в поступках тех, кто преследует особые цели. Как определить немецкий национальный характер без нахождения черт германизма, выраженных индивидами? То, что кто-то -- член рыночного общества, определенной партии, гражданин или представитель какой бы ни было ассоциации, можно доказать только посредством серии поступков. 2.3. Коллективизм -- это не что иное, как маска тирании
[L. von Mises. Socialism, p. 51--53, 55] Противопоставление реализма и номинализма, начиная с Платона и Аристотеля, сопровождает историю человеческой мысли и особенно социальной философии. Различие между коллективизмом и индивидуализмом в отношении проблемы социальных институтов не слишком отличается от соотношения универсализма и номинализма по проблеме трактовки вида. В сфере социальных наук этот контраст обретает особую важность, в философии, например, идея Бога настолько важна, что выходит за пределы научного исследования. Существующие политические силы, не желающие терять привилегий, для защиты собственных прав выбрали именно философию коллективизма. Но и номинализм неустанен, всегда остается в избытке. Именно в сфере философии он развенчивает старые понятия спекулятивной метафизики, с особенным усердием крошит метафизику социологического коллективизма. Пропасть указанного противоречия становится очевидной, когда коллективизм рядится в форму теологии в вопросах этики и политики. Проблема здесь формулируется несколько иначе, чем в чистой философии. Кем определяется цель -- индивидом или обществом? Такова проблема, в которой подразумеваются противоречия между коллективом и личностью, при этом понятно, что для преодоления конфликта одна из сторон должна принести себя в жертву другой. Спор между реализмом и номинализмом становится спором по поводу приоритета целей. Для коллективизма возникает новое осложнение. Кажется, что есть различные социальные коллективы, цели которых конфликтны так же, как индивидуальные цели с коллективными, поэтому такие конфликты требуют какого-то решения. В действительности коллективизм не слишком это заботит. Он воспринимает себя как исключительного защитника господствующего класса, научный полицейский несет службу на четырех лапах вместе с политической полицией по охране властей предержащих. Все же социальная философия эпохи Просвещения преодолела конфликт между индивидуализмом и коллективизмом. Ее называют индивидуалистской, ибо поначалу была задача расчистить путь для развития социальной философии и разрушить господствующую тогда идею коллективизма, хотя это никак не было связано с культом индивида взамен низверженных идолов. На основе теории гармонии интересов сформировалась социологическая философия, возникло современное понимание ложной оппозиции целей как несуществующего предмета для споров. Общество возможно постольку, поскольку индивид находит в нем усиление собственного Я и умножение собственной воли. Современное движение коллективистов уже не пытается опереться на современную научную мысль, его сила -- в политической воле людей, предрасположенных к романтизму и мистицизму. Духовное продвижение состоит в бунте мысли против инерции, немногие восстают против многих. Немногие, сильные духом, должны быть еще сильнее против тех, чья сила состоит исключительно в том, что их много. Коллективизм есть оружие толпы и тех, кто мечтает уничтожить разум и мысль. Так возникает новый идол, "самое холодное из всех чудовищ", по выражению Ф. Ницше, -- государство. Превратив это таинственное существо в разновидность идола, наделив его всевозможными совершенствами, очистив от всех шлаков и показав готовность принести любую жертву на его алтарь, коллективизм сознательно пытается разорвать любую связь, соединяющую социологическую мысль с научной. [...]
Реальность состоит в том, что коллективизм нельзя объяснить научно необходимым образом. Только нуждами политики можно оправдать его. Именно поэтому он не знает меры и не ограничивает себя так, как концептуальный реализм довольствуется указанием на существование социальных институтов, наделяя слова истинным смыслом. Коллективизм идеализирует, делает из слов божества. Герке без экивоков заявляет, что следует твердо держаться "идеи реального единства сообщества", ведь только она сможет поддержать индивида в намерении отдать всю свою энергию и даже собственную жизнь на службу нации и государства [Gierke. Des Wesen der menschlichen Verbande, Leipzig, 1902, p. 34 ss.]. Коллективизм, сказал Лессинг в свое время, не что иное, как "маска тирании" [Lessing. Ernst und Falk. Gesprache fur Freimaurere, Werke, Stuttgart, 1873, v. 5, p. 80].
В капиталистической системе
рыночной экономики истинными
суверенами являются потребители.
Капитализм, или рыночная
экономика, -- это система социальной
кооперации и разделения труда, основанная на
частной собственности на средства производства.
Подобно любому деловому человеку,
предприниматель является аналитиком,
просчитывающим разные сочетания
неопределенных условий будущего. Его успех
или провал зависят от правильности предвосхищения
неопределившихся пока обстоятельств.
[L. von Mises. The Human action, p. 254--272]
Рыночная экономика -- это социальная система разделения труда и частной собственности на средства производства. Каждый действует на свой страх и риск, но, действуя, всякий человек имеет в виду скорее потребности других, чем свои собственные. В предпринимательстве человек нуждается в окружении сограждан. Каждый сам по себе есть цель и средство: последняя цель для себя и средство для других в попытках достичь собственных целей.
Эта система отшлифована рынком. Рынок направляет активность людей в такое русло, где они лучше всего соответствуют потребностям окружающих. Рынок работает без принудительных мер. Государство, карательный аппарат не вмешиваются в рынок и систему гражданских отношений, управляемых рынком. Только в случае необходимости предотвращения деструктивных явлений оправдано применение силовых санкций, цель которых -- регулярное функционирование рыночной экономики. Поддержание жизни, здоровья и собственности против насилия, агрессии, надувательства со стороны внутренних преступных элементов и внешних врагов -- таковы функции государства, гаранта нормальной работы рыночной экономики. Выражение марксистов "анархическое производство" на деле характеризует такую экономическую структуру, в которой нет места диктатору или царю, дающему задание каждому, а затем требующему строгого исполнения и подчинения всем командам. Каждый человек свободен, для деспотов нет подчиненных. Индивид интегрируется, как умеет, самостоятельно в систему кооперации. Рынок показывает ему, как лучше обустроить себя и других. Только рынок в состоянии упорядочить всю социальную систему, сообщить ей смысл и значение, поэтому роль рынка наиважнейшая.
Рынок не есть нечто вещное, локальность или коллективное образование. Это процесс взаимодействия и кооперации различных индивидов, соединенных системой разделения труда. [...] Определяющие государство силы непрестанно меняются, ценностные суждения, определяемые рынком, становятся мотором конкретных поступков людей. Статус рынка в любой момент есть структура цен, т.е. тотальность меновых отношений между теми, кто намеревается купить или продать. Нет ничего мистического или бесчеловечного в рыночных отношениях. Этот процесс выглядит как результирующая человеческих действий. Любой феномен может быть сведен к разнообразным актам выбора взаимодействующих индивидов.
Рыночный процесс есть адаптация индивидуальных поступков к требованиям взаимной кооперации. Цены указывают производителям, что, как и в каком количестве следует производить. Рынок есть фокус, в котором пересекаются и отражаются виды активности; из этого центра они распространяются дальше.
Рыночную экономику следует строго отличать от второй мыслимой системы, даже если и нереализуемой, кооперации в разделении труда. Систему государственной собственности на средства производства обычно называют социализмом, коммунизмом, плановой экономикой или государственным капитализмом. Рыночная экономика или, как обычно говорят, капитализм, и социалистическая экономика взаимно исключают друг друга. [...]
Концептуальный инструмент рыночной экономики -- экономический расчет, а фундаментальное понятие -- капитал и соответствующий доход. Понятия капитала и дохода в бухгалтерской практике представляют собой очищенные и сопоставленные друг с другом понятия средств и целей. Умственный расчет действующего лица проводит демаркационную линию между расходами, тратами, необходимыми для непосредственного удовлетворения нужд, и материалами всех порядков, включая первоочередные, необходимыми в будущем для удовлетворения будущих потребностей. Дифференциация средств и целей становится дифференциацией прихода и расхода, продажной цены и внутренней экономии, оборотных средств и собственного имущества.
Полный комплекс назначенных для приобретения средств, оцененных в форме денежных знаков, их сумма -- капитал -- изначальный момент экономического расчета. Непосредственная цель акций приобретения, покупки -- накопление или хотя бы сохранение капитала. Суммы, расходуемые на протяжении определенного срока без уменьшения капитала, составляют так называемый доход. Когда потребление превышает имеющуюся в распоряжении прибыль, разницу называют потреблением капитала. Если имеющиеся в распоряжении средства потребления превышают израсходованную сумму, то разницу называют экономией. Поэтому главной задачей экономического расчета является установление размера дохода, экономии и потребления капитала.
Размышления, ведущие каждого предпринимателя к связанным между собой понятиям капитала и дохода, имманентны любому спланированному действию. Даже крестьяне примитивных хозяйств имели глубокие убеждения по поводу последствий некоторых своих действий, называемых современным бухгалтером потреблением капитала. Нежелание охотника убивать беременную самку оленя и замешательство самых отчаянных воинов перед необходимостью уничтожать фруктовые деревья -- это свидетельство ментальности, внутри которой значимы подобные рассуждения. Они присутствуют в античной легальной практике узуфрукта (ростовщичества) и аналогичных обычаях. Только тот, кто в состоянии разобраться в денежных расчетах, может со всей ясностью выделить различие между экономической субстанцией и извлекаемой из нее прибылью, приложить это соотношение ко всем классам, видам, продуктам и сервисным услугам. Только профессионал может установить похожую разницу в непрерывно меняющихся условиях высокоразвитого промышленного производства и усложненной структуры социальной кооперации с сотней тысяч операций и специализаций.
Понятие капитала не может быть выделено из контекста денежного расчета и социальной структуры рыночной экономики, в рамках которой эти расчеты только и возможны. За пределами рынка это невозможно. Функция рынка ограничена планами, счетами и отчетностью действующих на свой страх и риск индивидов в системе частной собственности на средства производства. Развитие рынка связано с общей распространенностью экономических расчетов в денежной форме.
Современное счетоводство -- плод длительной исторической эволюции. Между деловыми людьми и экономистами существует полное единодушие относительно смысла капитала. Капитал есть денежная сумма, эквивалентная всем активам за минусом сумм, эквивалентных всем пассивам, задействованных на определенный срок для ведения операций неким коммерческим агентом. Неважно, в чем состоит деятельность -- землеройные работы, изготовление снаряжения, инструментов, кредиты, кассы, правовые услуги и пр. [...]
Понятие капитала осмыслено только в рамках рыночной экономики, ибо оно входит в расчеты одного или нескольких индивидов для принятия решений и самостоятельных действий на рынке. Это инструмент капиталистов и предпринимателей, желающих получить прибыль и избежать убытков. Не категория действия вообще, а действия, характерного для рыночной экономики.[...]
Направление экономических акций в условиях рынка является задачей предпринимателей. За ними остается и функция производственного контроля. Они стоят у штурвала и управляют кораблем. Поверхностному наблюдателю кажется, что именно они занимают ключевые позиции. Однако это не так: сами предприниматели безусловно подчиняются командам капитана, и этот капитан -- потребитель. Устанавливают, что именно должно быть произведено, не предприниматели, капиталисты, землевладельцы, а потребители. Если коммерсант не подчиняется строгим порядкам, выраженным в структуре рыночных цен, то его ждут сначала убытки, а затем банкротство. Его просто вытесняют другие агенты, те, кто лучше способен удовлетворить спрос потребителей.
Потребители поддерживают магазины, в которых они приобретают приглянувшиеся им товары по более низким ценам. Их покупки или отказ от покупки являются решающими в вопросе, кто должен владеть предприятиями и землей. Именно потребители способны сделать богатого бедным, а бедного -- богатым. Только они с точностью определяют количество и качество, а также сам вид продукции. Беспристрастные эгоисты, они состоят из капризов и фантазий, изменчивых и непредсказуемых. Помимо собственного удовлетворения, они ничего не желают знать. Не имеют значения ни былые заслуги, ни преданные интересы. Если появляется более выгодное предложение, они тотчас покидают старых поставщиков. В качестве покупателей и потребителей они иногда выглядят жестокими и упрямыми тупицами, безразличными к другим. [...]
У капиталистов, предпринимателей и землевладельцев нет другого способа сохранить и умножить богатство, как привести в соответствие с запросами потребителей свою продукцию. У них нет права свободно тратить деньги, заставляя потребителей оплачивать продукты по более высокой цене. Коммерсанты вынуждены иметь каменное сердце и быть бесчувственными, поскольку именно потребители -- стоящие над ними повелители -- бесчувственны и бессердечны. [...]
Над потребителями нет никакой власти даже у "шоколадного короля". Он снабжает шоколадом наилучшего качества по возможно низкой цене потребителей, которые никак с ним не связаны, но они свободны поддерживать его магазины. Если покупатели забывают к ним дорогу, король теряет свое царство. То же происходит с управлением рабочими. Предприниматель принимает их умения, оплачивая ровно столько, сколько он получает от потребителей, покупающих его продукт, значит, тем самым оснащающих его новыми средствами.
[L. von Mises, Bureaucracy, p. 20--22]
Капитализм, т.е. рыночная экономика, -- это система социального взаимодействия и разделения труда, основанная на частной собственности на средства производства. Материальные факторы производства находятся в собственности отдельных граждан, капиталистов и землевладельцев. Производство на заводах и фермах организуют предприниматели и фермеры, т. е. индивиды или ассоциации индивидов, которые либо сами являются собственниками капитала, либо взяли в долг или аренду у собственников. Характерной чертой капитализма является свободное предпринимательство. Цель любого предпринимателя, будь то промышленник или фермер, состоит в получении прибыли.
Капиталисты, предприниматели и фермеры играют важную роль в сфере экономики. Они стоят у штурвала и ведут корабль. Но они не вольны определять его курс. Они всего лишь рулевые, обязанные беспрекословно подчиняться приказам капитана. Капитаном является потребитель.
Капиталисты, предприниматели, фермеры не определяют, что следует производить, -- это делают потребители. Бизнесмены производят не для собственного потребления, а на рынок. Их основная цель -- продать свою продукцию. Если потребители не покупают предлагаемые товары, бизнесмен не может окупить понесенные затраты. Он теряет свои деньги. Если он не сможет приспособить производство к желаниям потребителей, ему очень скоро придется расстаться со своим привилегированным положением штурмана. Его заменят другие, кому лучше удается удовлетворять запросы потребителей.
Действительными хозяевами в капиталистической системе рыночной экономики являются потребители. Покупая или воздерживаясь от покупок, они решают, кто должен владеть капиталом и управлять предприятиями. Они определяют, что следует производить, а также сколько и какого качества. Их выбор выливается в прибыли либо в убытки для предпринимателя. Они делают бедных богатыми, а богатых бедными. С такими хозяевами нелегко поладить. У них полно капризов и причуд, они непостоянны и непредсказуемы. Они ни в грош не ставят прежние заслуги. Как только им предлагают что-либо, что им больше по вкусу или же дешевле, они бросают старых поставщиков. Главное для них -- собственное благо и удовлетворение. Их не волнуют ни денежные затраты капиталистов, ни судьбы рабочих, теряющих работу, в качестве потребителей они перестают покупать то, что покупали прежде.
Когда мы говорим, что производство определенного товара А не окупается, что имеется в виду? Это свидетельствует о том, что потребители не хотят более платить производителям, сколько тем нужно для покрытия необходимых производственных затрат, в то же самое время доходы других производителей оказываются выше издержек производства. Запросы потребителей играют важную роль в распределении производственных ресурсов между различными отраслями производства товаров потребления. Потребители, таким образом, решают, сколько сырья и труда уйдет на изготовление А и сколько потребует другой товар. Бессмысленно поэтому противопоставлять производство ради прибыли и производство ради потребления. Стремление к прибыли заставляет предпринимателя поставлять потребителям те блага, на которые есть спрос в первую очередь. Если бы предприниматель не руководствовался мотивом прибыли, он мог бы производить больше товаров А, несмотря на предпочтения потребителей иметь что-то другое. Стремление к прибыли -- тот фактор, который заставляет бизнесмена наиболее эффективным образом обеспечивать производство наиболее предпочитаемых самими потребителями товаров.
Таким образом, капиталистическая система производства -- это экономическая демократия, где каждый цент имеет право голоса. Народом-сувереном является потребитель. Капиталисты, предприниматели и фермеры -- уполномоченные народа. При несоответствии порученному делу, если они не в состоянии производить с минимальными издержками товары, требуемые потребителями, они теряют свои должности. Их обязанность заключается в обслуживании потребителей. Прибыли и убытки -- вот инструменты, посредством которых потребители контролируют все виды экономической активности.
[L. von Mises. The Human Action, p. 252, 253, 289, 290, 585, 871, 872, 112, 113, 299, 300]
Говоря о предпринимателях, мы имеем в виду не людей, а определенную экономическую функцию. Эта функция не есть характеристика особой группы или класса людей, она присуща всякому действию и каждому действующему лицу. Припишем эту функцию воображаемой фигуре и рассмотрим методологический аспект. Слово "предприниматель" в рамках нашей теории означает активно действующего человека в условиях неопределенности, присущей всякому действию. Используя этот термин, нельзя забывать, что любое действие развернуто во времени, значит, включает в себя спекулятивный, умозрительный аспект. Капиталисты, фермеры и рабочие по необходимости являются теоретиками, спекулянтами. Покупатель, просчитывающий свои будущие потребности, также является спекулянтом, т. е. мыслителем. Между словом и делом -- дистанция величиной с море. [...]
Прибыль, в узком смысле слова, есть заработок, образовавшийся в результате действия, направленного на достижение удовлетворения, разница между максимальной оценкой полученного результата и минимальной стоимостью затрат, связанных с достижением результата. Другими словами, это продукт за вычетом затрат и издержек. Прибыль является неизменной целью любого действия. Если действие не достигает поставленной цели, тогда цена продукта не превышает затрат либо остается на уровне ниже уровня издержек. В последнем случае мы имеем эффект снижения заинтересованности и удовлетворения. [...]
Как любой деловой человек, предприниматель — всегда спекулянт. Он погружен в неопределенные условия будущего. Успех или неуспех зависит от правильности предвидения будущих событий. Если бизнесмен ошибся в прогнозе грядущих перемен, он обречен. Единственный источник прибыли -- его способность лучше других просчитывать потребительский спрос в перспективе. Если бы все могли точно предвидеть статус рынка, спроса и предложения на определенный товар, то соотношение будущих цен на все дополнительные факторы интересуемого вида продукции уже сейчас было бы известно и адаптировано к реальной ситуации. Для деловых людей, участвующих в игре с заранее известными данными, не было бы ни дохода, ни убытков.
Специфическая функция предпринимателя состоит в определении того, какие факторы должны участвовать в производстве. Предприниматель, придавая им особые цели, движим исключительно эгоистическим интересом прибыли. Однако ему не дано скрыться от закона рынка. Только лучше обслуживая потребителей, ему удается увеличить доход, правомерность которого всегда доказывают покупатели. [...]
Реальный предприниматель является спекулянтом, он жаждет утвердить собственное мнение по поводу будущей структуры рынка и обещающих доход операций. Это специфическое предвидение и понимание неясных пока условий будущего бросает вызов любому правилу систематизации. Этому нельзя научить и весьма сложно усвоить. Если было бы иначе, каждый мог бы быть предпринимателем с перспективой на успех. Что отличает предпринимателя, движущегося к успеху, так это факт, что, в отличие от других, его не заботит, что было и что будет. Он выстраивает свои дела исключительно в перспективе собственного видения будущего. Они видят прошлое и будущее почти как все, но судят о будущем не как масса, а по-своему. Их мнение о будущем и поступки зависят от оценки производственных факторов и будущих цен на товары, вычисляемых особым, только им известным способом. Если бытующая структура цен слишком выгодна для торговцев опрсденным видом изделий, то и тогда их продукцию будут распространять ровно настолько, насколько, по мнению предпринимателей, рыночный спрос оправдывает новые инвестиции. Если бизнесмены не уверены в росте спроса, то даже очень высокие прибыли не заставят их наращивать продукцию. Именно такова причина отказа инвестировать направления, которые предприниматели оценивают как бесперспективные, несмотря на массированную критику со стороны тех, кто не понимает механизма рыночной экономики. Манипуляторы технократической ментальности жалуются и клянут культ прибыли, который препятствует потребителям иметь в изобилии все то, что может посулить им технологически выпестованное сознание. Демагоги без устали разоблачают ненасытную жадность капиталистов, на деле их устраивает лишь общая нищета и собственное привилегированное положение. [...]
Сама идея точной предсказуемости будущего, того, что формулами можно заменить специфическое понимание ситуации, основу предпринимательской активности, что знакомство с формулами делает человека бизнесменом, -- все это следствие ошибок и непродуманных интерпретаций, лежащих в основе распространенной сегодня антикапиталистической политики. В так называемой марксистской философии нет и малейшего упоминания того факта, что суть человеческого поступка состоит в предвосхищении событий неопределенного будущего. Сам факт, что термины "спонсор" и "спекулянт" ("спекулятор") имеют коннотат "омерзительный", лучше всего доказывает, что наши современники даже не понимают, в чем заключается фундаментальная проблема действия.
Оценка предпринимателя -- одна из немногих вещей, которых нет, сколько ни ищи, на рынке. Идея предпринимателя о способе получения прибыли есть в точном смысле слова идея, которой лишено большинство. Не прогноз как таковой производит прибыль, а прогноз лучший и самый точный из всех возможных. Награда ждет, как правило, инакомыслящих, тех, кто не поддался ошибкам толпы. Намек на возможную прибыль замечают те, у кого есть чувствительность к будущим нуждам и потребностям, которыми большинство пренебрегает.
Капиталисты рискуют собственным материальным благосостоянием, когда они полностью уверены в благотворности собственных планов. Они никогда не посвящают свою экономическую активность какой-то цели, основываясь на чужих советах. Невежи, спекулирующие на торговых и финансовых биржах, обречены на убытки просто потому, что получаемая информация имеет случайный характер.
Действительно, как экономисты, так и бизнесмены отдают себе отчет в неопределенности будущего. Предприниматели не ждут от экономистов данных о будущем, все, чем они располагают, -- это статистические данные о ситуации прошлого. Мнение экономистов по поводу будущего для предпринимателей имеет ценность исключительно дискуссионного плана, поэтому они скорее скептики, чем мошенники. Они справедливо хотят иметь любую информацию, относящуюся к их делам, не пропускают прогнозов, публикуемых в журналах. Большие фирмы имеют большой персонал служащих, отслеживающих всю возможную экономическую и статистическую информацию.
Экономический прогноз терпит крах, когда пытаются элиминировать неопределенность будущего и лишить предпринимательскую активность специфической характеристики -- спекулятивной функции. Остается лишь собирать и интерпретировать имеющиеся данные о тенденциях и темпах экономического роста и прошлом. [...]
Игра, изобретательность и спекуляции -- три разных способа трактовки будущего.
Игрок ничего не знает о событиях, от которых зависит результат его игры. Все, что ему известно, -- это частота благоприятных исходов в некоторой серии случаев, что совершенно бесполезно для его целей. Остается лишь довериться фортуне, т. е. исключительно собственному плану.
Сама жизнь подвержена множеству факторов риска. В любой момент нам угрожают инциденты, аварии и катастрофы, контролировать которые должным образом мы не в состоянии. Любой из нас верит в свою удачу, в то, что молния нас не ударит и гадюка не укусит. В человеческой жизни всегда есть элемент игры. Наиболее тяжкие последствия природных или иных катастроф человек может смягчить при помощи страховых агентств, веря при этом в возможности противоположного плана. Страхование -- это игра. Взнос страхуемого лица будет убытком, если несчастный случай вовсе не произойдет. Позиция игрока неизбежна для человека в ситуации, когда он не контролирует ход событий.
С другой стороны, инженеру известно все, что необходимо для решения проблем по созданию механизма. Любой момент неопределенности он пытается вытеснить и включить в диапазон опеределенности. Инженер знает только, что есть решаемые проблемы и проблемы, решение которых недостижимо наличными средствами. Иногда из противоположного опыта он узнает, что есть вещи, о которых он и не подозревал, значит, недооценил значение неопределенности некоторых следствий, которые, как казалось, находятся под контролем. Так мы стремимся к более полному знанию, хотя элиминировать полностью элементы игры и сюрпризы жизни нам не удается. Однако принцип действия вписан в орбиту определенности, и над элементами деятельности инженер старается сохранять полный контроль.
Сегодня часто говорят о "социальной инженерии". Этот термин синонимичен терминам "диктатура", "тоталитарная тирания", "планирование". Идея заключается в способе обращения с людьми как с предметами, с такими, например, как машины, дороги, мосты и т. п. Социальный инженер мечтает сделать так, чтобы навязать свою волю другим людям ради создания собственной утопии. Человечество при этом делится на два класса: всемогущий диктатор -- с одной стороны, и подданные в проли пешек или зубцов все перемалывающей молотилки -- с другой. Если б такое было возможно, не было бы никаких забот по поводу будущего и чьих-то поступков, конструктор применял бы технологию работы, например, с деревом или металлом.
В реальном мире мы воспринимаем как факт то, что каждый действует по-своему. Необходимость приспособить свои действия к поступкам других делает каждого из нас спекулятором, а успех или неуспех зависит от степени проникновения и понимания будущего. Любая инвестиция есть форма спекуляции. В беге событий человеческой жизни нет и не может быть стабильности, а потому не может быть и уверенности. [...]
Функция предпринимательства, преследование цели получения прибили -- вот основная движущая сила рыночной экономики. Прибыль и убытки суть инструменты, посредством которых потребители господствуют и повелевают на рынке. Именно поведение потребителей определяет размер прибылей и убытков, из-за чего собственность на средства производства переходит в руки более умелых предпринимателей, идущих навстречу запросам и требованиям потребителей. Не будь убытков и прибылей, предприниматели оставались бы в неведении о запросах потребителей, а если и угадывали бы, то все равно отсутствовал бы механизм адаптации.
Прибыльные предприятия подчинены власти покупателей, неприбыльные же совершенно безответственны по отношению к публике. Добиваться прибыли -- значит необходимым образом производить нечто полезное, поскольку прибыль сопутствует пользе, доставляемой покупателям.
Моралисты и проповедники, критикуя прибыль, никогда не попадают в цель. При чем здесь предприниматели, если обыватели предпочитают Библии ликеры и серьезным книгам -- детективы, а правительство вместо масла заказывает пушки! Размер прибыли не зависит от того, хорошие или плохие вещи продают предприниматели и торговцы. Прибыль тем больше, чем интенсивнее спрос на некий товар. Люди пьют токсичные напитки не затем, чтобы обогатить капиталиста, производящего спиртное, идут воевать не ради прибылей торговцев смертью. Военная индустрия -- не причина, а следствие воинственных настроений.
Заменить нездоровую идеологию здоровой -- задача не предпринимателей, а скорее философов. Производитель обслуживает сегодняшнего покупателя таким, каков есть, даже если он порочен и невежествен.
Все деловые операции внимательно изучаются путем подсчета прибылей и убытков. Новые проекты подлежат тщательному исследованию с точки зрения предлагаемых ими возможностей. Каждый шаг реализации отражается записями в бухгалтерских книгах и на счетах. Баланс прибылей и убытков показывает коэффициент прибыльности дела и любой из его частей. Цифры бухгалтерской книги служат ориентирами для ведения как всего бизнеса, так и каждого из его подразделений. Нерентабельные подразделения закрывают, а те, что приносят прибыль, расширяют. Не может быть и речи о том, чтобы сохранять убыточные производства, если отсутствуют перспективы в не слишком отдаленном будущем сделать их прибыльными.
Детально разработанные методы современного бухгалтерского учета, отчетности и коммерческой статистики дают предпринимателю достоверную картину всех его дел. Он имеет возможность знать, насколько удачной или неудачной была каждая из его операций. С помощью этих подсчетов он может проверить деятельность всех интересующих его структурных подразделений, какими бы крупными они ни были. Существует, конечно, некоторая свобода в распределении накладных расходов. Но в остальном цифры дают достоверное отражение всего, что происходит в каждом филиале и структурном подразделении. Бухгалтерские книги и балансовые счета -- это совесть и компас предприятия.
Приемы бухгалтерского учета и отчетности настолько привычны для бизнесмена, что он и не замечает, насколько изумительны эти инструменты. Только гений великого поэта и прозаика мог оценить их по достоинству. Гете назвал бухгалтерию "одним из самых блестящих изобретений человеческого ума". С ее помощью, заметил он, деловой человек может в любое время в общих чертах обозреть целое, и при этом не обязательно ломать голову над деталями.
Характеристика, данная Гете, отразила самое главное. Преимущество коммерческого управления заключается именно в том, что мы получаем в распоряжение метод наблюдения за целым и всеми его частями без риска утонуть в мелочных деталях.
Предприниматель получает возможность выделить расчеты в каждой составной части своего дела таким образом, чтобы определить роль, которую она играет во всем предприятии. Для публики каждая фирма или корпорация представляется неделимым целым. Но с точки зрения ее управляющего она состоит из нескольких подразделений, каждое из которых рассматривается как отдельная единица и оценивается по доле ее вклада в успех всего предприятия. В рамках системы коммерческих расчетов каждое подразделение представляет собой некий цельный организм, так сказать, гипотетически независимое дело. Предполагается, что это подразделение является собственником определенной части всего капитала, используемого предприятием, что оно покупает у других подразделений и продает им, что у него имеются свои собственные расходы и доходы, что его операции приносят прибыли или убытки, которые определяются ведением его собственных дел, рассматриваемых отдельно от результатов, достигнутых другими подразделениями. Таким образом, главный руководитель может предоставить управленческому аппарату каждого из подразделений значительную долю независимости. Ему не нужно беспокоиться о второстепенных деталях управления каждым из подразделений. Управляющие различных подразделений могут иметь полную свободу в ведении внутренних дел своего подразделения. Тем, кому доверено управление различными подразделениями и филиалами, главный управляющий дает одно-единственное указание: "Получайте как можно больше прибыли". А изучение отчетных материалов показывает, насколько успешно они действовали, выполняя это указание.
На крупном предприятии многие подразделения производят лишь детали или полуфабрикаты, которые не продаются непосредственно, а используются другими подразделениями при изготовлении конечной продукции. Этот факт не меняет описанных выше условий. Главный управляющий сравнивает издержки на производство таких деталей и полуфабрикатов с ценами, которые он должен был бы заплатить, если бы покупал их на других заводах. Он всегда сталкивается с вопросом: "Окупится ли производство этих вещей в наших собственных цехах? Не выгоднее ли было бы покупать их на других заводах, специализирующихся на их производстве?"
Таким образом, в рамках ориентированного на прибыль предприятия ответственность может быть разделена. Каждый управляющий отвечает за работу своего подразделения. Его заслуга, если отчеты свидетельствуют о получении прибыли, и его вина, если они свидетельствуют об убытках. Собственные эгоистические интересы понуждают вести дела своего подразделения с предельным вниманием и усердием. В случае убытков он окажется жертвой. Его заменят другим человеком, от которого руководитель ждет больших успехов, иначе подразделение закрывают. Как бы то ни было, от услуг неудачника откажутся, и он потеряет свою работу. Если же сотрудник добьется получения прибыли, его доход будет увеличен или, по крайней мере, ему не будут угрожать потери. Имеет или не имеет управляющий право на часть прибыли своего подразделения, не так важно для личной заинтересованности в результатах деятельности подразделения. Его судьба в любом случае тесно связана с судьбой данного подразделения: он работает не только на хозяина, но и на самого себя.
Было бы неразумно ограничивать свободу действий управляющего слишком подробным регламентированием частностей. Если он способный руководитель, такое вмешательство, в лучшем случае, излишне и, скорее всего, вредно, поскольку ограничивает его инициативу. Если он неспособный руководитель, оно не сделает его деятельность более успешной, только предоставит в его распоряжение слабую отговорку, что причиной неудачи были неправильные указания сверху. Единственно необходимое указание самоочевидно и не нуждается в специальном повторении: стремись к прибыли. Более того, большинство частностей может и должно быть оставлено на попечение главы каждого из подразделений.
Такая система сыграла важную роль в развитии современного бизнеса. Крупномасштабное производство в мощных производственных комплексах и создание филиалов в отдаленных частях страны и за рубежом, универмаги и сети небольших розничных магазинов -- все это построено на принципе ответственности управляющих подразделениями. Это никоим образом не ограничивает ответственности главного управляющего. Подчиненные отчитываются только перед ним, что не освобождает его от обязанности найти нужного человека на каждую из должностей.
Если нью-йоркская фирма создает дочерние придприятия (магазины или заводы) в Лос-Анджелесе, Буэнос-Айресе, Будапеште и Калькутте, ее руководитель определяет отношения филиала с главным офисом фирмы или материнской компанией только в самых общих чертах. Решение всех второстепенных вопросов должно входить в обязанности местного управляющего. Ревизионно-контрольный отдел штаб-квартиры тщательно проверяет финансовые операции филиала и сообщает главному управляющему о возникающих отклонениях от нормы сразу, как только они появляются. Меры предосторожности принимаются быстро, чтобы предотвратить невосполнимый ущерб вложенному в филиал капиталу, не утратить доброжелательности и доверия клиентов к репутации концерна в целом, чтобы избежать столкновения между политикой филиала и политикой штаб-квартиры. Но во всех остальных отношениях местному управленческому аппарату предоставляется полная свобода действий. Главе дочернего предприятия, отдела или более мелкого подразделения можно доверять, потому что его интересы совпадают с интересами всего концерна. Если он потратил слишком много денег на текущие операции или упустил благоприятную возможность заключить выгодную сделку, он подверг опасности не только прибыли концерна, но и свое собственное положение. Он не просто наемный клерк, единственная обязанность которого состоит в добросовестном исполнении полученного определенного задания. Он сам является бизнесменом, так сказать, младшим партнером предпринимателя, какими бы ни были договорные и финансовые условия его найма. Он прилагает максимум способностей для успеха фирмы, с которой связан.
По этой причине можно без опасений оставлять важные решения на его усмотрение. Он не будет транжирить деньги, покупая товары и услуги, не будет нанимать некомпетентных помощников и работников, не будет увольнять способных сотрудников, чтобы заменить их некомпетентными друзьями или родственниками. Хладнокровный и неподкупный трибунал -- баланс прибылей и убытков -- оценивает все поступки и деятельность. В бизнесе только одно имеет значение -- успех. Неудачливый управляющий обречен независимо оттого, виноват ли он лично в своем провале и мог ли он достичь лучшего результата. Не приносящий прибыли филиал рано или поздно закрывают, а его управляющий теряет место. Суверенитет потребностей и демократизм рыночного механизма не ограничен рамками крупной коммерческой фирмы; они пронизывают все ее подразделения и филиалы. Ответственность перед потребителем -- источник жизненной силы предпринимательства в свободном рыночном обществе. Мотив получения прибыли, побуждающий предпринимателей как можно лучше обслуживать потребителей, является в то же время первым принципом внутренней организации любого торгового или промышленного предприятия. Он соединяет предельную централизацию фирмы в целом с почти полной автономией ее частей, согласует безусловную ответственность центрального управленческого аппарата с высокой степенью заинтересованности и инициативности нижестоящих руководителей филиалами, отделами и другими подразделениями. Это делает систему свободного предпринимательства подвижной и легко адаптируемой, в ней отчетливо проявлена неуклонная тенденция к самосовершенствованию.
[L. von Mises. The Anticapilalistic Mentality, p. 1--3]
Отличительной чертой современного капитализма является расширенное производство товаров массового потребления. В результате появляется тенденция постоянного повышения среднего уровня жизни, что способствует постепенному обогащению многих. Капитализм депролетаризирует простого человека, из пролетария делает буржуа.
В капиталистическом обществе простой человек является полноправным хозяином-потребителем, который, покупая или воздерживаясь от покупки, в конечном счете определяет, что и в каком количестве должно производиться, какого качества должны быть товары. Магазины и заводы, удовлетворяющие преимущественно самых состоятельных членов общества предметами роскоши, играют лишь подчиненную роль в условиях рыночной экономики. Они никогда не достигают размаха большого бизнеса, ибо большой бизнес прямо или косвенно всегда обслуживает массы.
Именно в этом возрастании роли масс состоит радикальный переворот, совершенный "промышленной революцией". Социальные низы, которые в предыдущие эпохи состояли из рабов и крепостных, бедняков и нищих, становятся теперь покупателями, публикой, им старается угодить бизнесмен. Клиент, который всегда прав, -- полновластный хозяин, он способен сделать бедного богатым, а богатого -- бедным.
В условиях рыночной экономики нет места вельможным чиновникам, держащим в повиновении чернь и собирающим с нее налоги и подати, чтобы предаваться веселью, а на долю простолюдина оставляющим хлебные крохи. Капиталистическая система производства позволяет преуспевать лишь тем, кто научился как можно лучше и с минимальными затратами служить другим. Разбогатеть можно только обслуживая потребителя. Капиталист неизбежно теряет состояние, если он не сумел или не успел вложить его в дело для наилучшего удовлетворения общественных потребностей. Ежедневно каждый грош дает нам право голоса, именно потребители определяют, кому владеть и управлять заводом, магазином, фермой. Контроль за материальными средствами производства является теперь общественной функцией, одобряемой или отвергаемой потребителями, благодаря их высшей власти.
Что же представляет собой в подобных условиях понятие свободы? Любой взрослый индивид имеет возможность создавать образ жизни по собственному плану. Никто не принуждает жить согласно единственно допустимому плану, навязываемому властями с помощью полиции, милиции и вообще аппарата принуждения. Свободу ограничивает не насилие или угроза насилия со стороны других людей, а только физиологическая структура тела и ограниченность природных факторов производства. Понятно, что способность человека определять свою судьбу предполагает наличие границ в виде законов природы.
Констатируя это, мы не рассматриваем индивидуальную свободу с точки зрения абсолютных критериев или метафизических понятий. Мы далеки от правых и левых апологетов тоталитаризма. Не стоит разделять мнение, что массы слишком неразвиты, чтобы понять, в чем состоят их подлинные потребности и интересы, и потому нуждаются в опеке правительства. С другой стороны, вряд ли стоит терять время на анализ претензий самоузакониться со стороны претендентов-опекунов из числа суперменов.
Экономический расчет -- компас
человека, посвятившего себя производству. Без экономического расчета
экономическая деятельность невозможна. Факт, что денежный эквивалент
средств производства поддается
определению исключительно в рамках
социального порядка, в котором средства
производства находятся в частной
собственности, с необходимостью
доказывает практическую
неосуществимость социализма.
[L. von Mises. Bureaucracy, p. 22--30] Превосходство капиталистической системы состоит в том, что она является единственной формой социального взаимодействия и разделения труда, позволяющей грамотно рассчитывать новые проекты и оценивать эффективность работы существующих заводов, ферм и мастерских. Нежизнеспособность любых схем социализма и центрального планирования предопределена невозможностью какого-либо экономического расчета в условиях отсутствия частной собственности на средства производства, когда не существует рыночных цен, оценивающих реальное участие различных факторов. Руководителю, имеющему дело с экономической деятельностью предприятия, необходимо решить следующую задачу: как выбрать из огромного количества различных материальных факторов производства оптимальный набор нужных средств, имея в виду, что факторы отличаются один от другого как по своим физическим свойствам, так и по месту, где они имеются в наличии. Существуют миллионы рабочих, отличающихся друг от друга способностями к труду. Технология предоставляет информацию о бесчисленном количестве вариантов производства товаров потребления, использования имеющихся в наличии природных ресурсов, капиталов и рабочей силы. Какие из этих технологий и планов обладают наибольшими преимуществами? Какие из еих следует принять как в наибольшей степени способствующие удовлетворению самых насущных нужд? Какие следует отложить или отвергнуть, чтобы не отвлекать факторы производства от других проектов, осуществление которых будет в наибольшей степени способствовать удовлетворению насущных нужд? Очевидно, на эти вопросы нельзя ответить при помощи натурального числового ряда. Объединить множество различных факторов в единый план можно только при наличии общепринятого деноминатора. В капиталистической системе проектирование и планирование основано на рыночных ценах. Без них все проекты и плановые схемы становятся просто академическими упражнениями. Планы показывают, что и как можно сделать, но с их помощью нельзя определить, действительно ли реализация определенного проекта повысит материальное благосостояние или, уничтожив дефицитные факторы производства, поставит под угрозу удовлетворение более насущных нужд, т.е. того, что потребители считают более важным. Основным фактором в процессе экономического планирования служит рыночная цена. Только рыночные цены позволяют ответить на вопрос, будет ли выручка от осуществления проекта больше, чем затраты на него, т. е. принесет ли оно больше пользы, чем осуществление других возможных планов, не могущих быть реализованными из-за того, что необходимые факторы производства используются именно для данного проекта. Основой экономических расчетов является публичная оценка потребительских товаров. Конечно, потребители подвержены заблуждениям и могут ошибаться в своих суждениях. Возможно, они иначе оценили бы различные товары, если бы были лучше информированы. Но такова еловеческая натура, нет никакой возможности заменить поверхностные суждения обывателей мудростью непогрешимого авторитета. Рыночные цены не следует считать выражением вечной и абсолютной ценности. Нет абсолютных ценностей вне субъективных, иногда ошибочных, предпочтений. В суждениях о ценности, иногда совершенно произвольных, отражены все слабости и недостатки их авторов. Однако единственная альтернатива рыночным ценам, основанным на предпочтениях всех потребителей, -- их определение на основе суждений небольших групп людей, в не меньшей степени, чем большинство потребителей, подверженных ошибкам и промахам, хотя и они называются авторитетными лицами. Как бы ни определялись цены потребительских товаров, устанавливаются они решением диктатора либо всеми потребителями, целым народом, ценности всегда носят относительный, субъективно-человеческий характер, они никогда не бывают абсолютными, объективными и божественными. Необходимо ясно понимать, что в рыночном обществе, организованном на основе свободного предпринимательства и частной собственности на средства производства, цены потребительских товаров верно и достаточно точно отражены суммой цен различных факторов, требующихся для их производства. Таким образом, появляется возможность путем точного расчета обнаружить, какие из бесконечного множества процессов производства являются самыми выгодными. Понятие выгоды ориентирует в этой связи на использование факторов производства таким образом, что производство потребительских товаров, особо настойчиво требуемых потребителями, получает преимущество по сравнению с производством менее спрашиваемых и требуемых потребителями. Экономический расчет дает возможность приспосабливать производство к запросам потребителей. Напротив, в рамках любой разновидности социализма центральные органы управления не в состоянии производить экономические расчеты. Нет рынка и, следовательно, нет рыночных цен, стало быть, отсутствует сама основа расчета. Мы можем рассматривать весь рынок материальных факторов производства и труда как аукцион, где участниками являются предприниматели. Потолок предлагаемых ими цен ограничен готовностью потребителей оплатить данную продукцию. В таком же положении другие участники торгов: конкуренты должны предложить более выгодные условия, если не хотят уйти с пустыми руками. Все участники торгов действуют как доверенные лица потребителей. Но каждый из них представляет в чем-то особый аспект потребительских запросов -- другой товар или иной способ производства того же самого товара. Конкуренция между различными предпринимателями -- это, по существу, спор между различными возможностями. Каждое отдельное решение купить холодильник и отложить покупку нового автомобиля является определяющим фактором формирования цен автомобилей и холодильников. Благодаря конкуренции между предпринимателями цены на потребительские товары влияют на формирование цен факторов производства. Тот факт, что различные индивидуальные потребности конфликтуют друг с другом из-за дефицитности факторов производства, что они представлены на рынке различными конкурирующими предпринимателями, весьма усложняет установление цен на эти факторы. Все это делает экономический расчет не только желательным, но и императивным. Предприниматель, не производящий экономических расчетов или игнорирующий их результаты, встает на путь банкротства, лишает себя управленческой функции. Но в социалистическом обществе, где существует только один управляющий, нет ни оценки факторов производства, ни экономического расчета. Предпринимателю в капиталистическом обществе фактор производства грозит ценой: не трожь, я предназначен для удовлетворения другой, более важной потребности. При социализме все факторы производства немы, никаких советов плановику. Известно огромное разнообразие технологически возможных решений одной и той же задачи. Каждое из них требует затрат различных факторов производства в разных количествах. Но поскольку менеджер в условиях социализма не может привести их к общему знаменателю, он не в состоянии определить степень прибыльности и принять нужное решение. 4.2. Экономический расчет как ориентир действия для производителя
[L. von Mises. The Human Action, p. 229--230] Расчет в денежных знаках -- путеводная звезда в социальной системе разделения труда и надежный компас для производителя. Только расчет может помочь отделить прибыльные аспекты производства от убыточных, одобренные покупателем товары от тех, что отвергнуты сувереном. Каждый начинающий предприниматель держит экзамен на владение денежными расчетами. Предвосхищение программируемого действия предполагает набросок коммерческой калькуляции расходов и доходов. Ретроспективное определение результатов предыдущих операций становится основой бухгалтерского расчета. Экономический расчет в денежной форме обусловлен определенными социальными институтами. Он функционирует только в контексте системы разделения труда и частной собственности на средства производства, когда продукты и услуги всех порядков обмениваются на общий эквивалент -- деньги. Монетарный расчет -- метод, используемый всеми членами общества, основанного на частном контроле средств производства. Такой способ засчета предполагает, что богатство и рента, прибыль и доход имеют частный характер, что агенты начинают предпринимательство, действуя на свой страх и риск. Все результаты имеют точный референт в лице индивида. При суммировании статистических результатов финальные данные показывают итог автономных действий множества самоопределяющихся индивидов. При этом нет речи о действиях коллектива, целого или некой тотальности. Денежный расчет становится бесполезным и неприменимым, если нет индивидуализации. Мы говорим об индивидуальных прибылях, а не о социальных ценностях и всеобщем процветании. Монетарный расчет -- главный носитель программирования и деятельности в социальной сфере свободного предпринимательства, контролируемого рынком и ценами. В этой сфере он возник, постепенно совершенствовался вместе с рыночным механизмом и распространялся на весь товарный рынок. Именно экономическому расчету мы обязаны завоеваниям нашей цивилизации с ее функцией соразмерности и сосчитываемости. Физические и химические меры имеют смысл только в силу наличия экономических смет. Счет сделал арифметику оружием за лучшую жизнь. Он внедрил способ использования лабораторных экспериментов ради устранения дискомфорта. Монетарный расчет доведен до совершенства в мире капитала. Цены на имеющиеся в распоряжении средства он сопоставляет с переменами в действиях других факторов. Расчет показывает произошедшие изменения, их относительную величину, успех и неуспех, прибыль и убытки. Систему свободного предпринимательства пренебрежительно называют капиталистической. Однако такое словоупотребление совершенно неуместно. Здесь ссылаются на основную характеристику системы и ту роль, которую выполняет в ней капитал. Те, кого тошнит от экономических расчетов, спят и не желают, чтобы их сны были нарушены голосом критического разума. Реальность раздражает мечтающих о царстве безграничных возможностей. Они возмущаются убогой системой, где каждый пустяк просчитан в долларах и центах. Эти друзья героического духа и всего прекрасного считают верхом благородства свое фрондерство рядом с мещанской тупостью и убожеством мелких буржуа. Им неприятно думать, что культ красоты и благородства, мудрости и истины вполне совместимы с рациональностью вперед смотрящего и просчитывающего разума. Только романтический бред плохо уживается с трезвым и критическим умом. Холодный калькулятор -- суровый обличитель экстатического визионера. Наша цивилизация связана неразделимым образом с нашими методами экономического расчета. Она погибла бы, если б мы утратили этот бесценный интеллектуальный инструмент оценки действия. Гете имел все основания назвать бухгалтерский учет с двойной записью одним из самых великолепных изобретений человеческого разума. 4.3. Экономический расчет и практическая неосуществимость социализма
[L. von Mises. Socialism, p.101--105] Есть два необходимых условия расчета стоимости в денежной форме. Первое состоит в том, что в сферу обмена входят не только товары низшего уровня, но и ценности высшего порядка. В отсутствие этого условия нет нормальных отношений обмена. Не меняет дела и случай Робинзона Крузо, по собственному усмотрению обменивающего свой труд и муку на хлеб, ведь точно так же он смог бы поменять хлеб на одежду, попав на рынок. Следовательно, есть все основания считать, что любую экономическую акцию, включая случай Робинзона Крузо, можно представить как обмен. Кроме того, разум одного, даже очень смышленого человека, слишком слаб, чтобы уловить важность одной ценности относительно множества других в ряду товаров высшего качества. Никто не может предвидеть и оценить все производственные возможности без помощи системы счета и учета. В обществе, основанном на разделении труда, распределение прав на собственность предполагает сначала некое мысленное распределение труда, без чего не возможны ни экономика, ни производственная система. Второе условие предполагает наличие некоего общепризнанного медиума -- денег -- с всеобщей обменной функцией. Если бы все было иначе, отношения обмена нельзя было бы свести к общему деноминатору. Только в примитивных условиях можно позволить себе недооценку монетарного расчета. Например, в узких пределах семейной экономики отец распоряжается делами целиком и полностью, с большей или меньшей точностью он оценивает важность изменений в производственном процессе без калькуляций. В этом случае капитал невелик по размеру, а продукты высшего качества довольно близки к продуктам потребления. Разделение труда -- на зачаточной стадии: человек выполняет работу от начала до конца, сложный процесс производства близок к потреблению. В условиях коллективного производства все складывается уже иначе. Простое производство без монетарного расчета не имеет никакой поддержки, оно ушло в прошлое. В узких рамках замкнутой семейной экономики можно обозреть единым взглядом производственный процесс, но в нашей экономической реальности обстоятельства деятельности максимально усложнены. И в социалистическом обществе 1000 литров вина лучше, чем 800 литров. Не так сложно определить, что лучше, -- 1000 литров вина или 500 литров масла. И без калькуляций ясно, что достаточно воли экономически заинтересованных субъектов. Однако, раз приняв то или иное решение, необходимо поставить задачу в направлении рациональной экономики, приспособить средства к поставленной цели. Чтобы прийти к этому, необходим экономический расчет. Без него разуму не сориентироваться в путанице промежуточных производственных звеньев и множестве возможностей. Проблемы определения времени и места, экономического управления были бы неразрешимыми. Ошибочно думать, что в условиях социализма расчет в натуральном выражении можно заменить монетарным расчетом. Расчет в натуре в рамках нерыночной экономики применим только к продуктам потребления. Он терпит поражение при первой же попытке применения к продуктам высшего качества. Как только утрачен свободно устанавливаемый критерий монетарной оценки продуктов высшего качества, становится невозможным рациональный способ производства. Каждый шаг в сторону от частной собственности, денежного инструмента производства отдаляет нас от рациональной экономики. Легко отмахнуться от такой постановки вопроса, ведь социализм пока образует собой некий заказник в рамках общества с денежным обращением, достаточно пока свободного общества. В определенном смысле мы можем согласиться с аргументом социалистов (в другом контексте демагогическом), что национализация и муниципализация предприятий нс является истинным социализмом. Организация их деятельности зависит от общей экономической системы, от свободы рыночных отношений. В государственные предприятия вводятся технические усовершенствования только тогда, когда становится очевидной их эффективность в рамках частных фирм на родине и за рубежом, поскольку частный сектор, производящий материалы для более совершенных технологий, стимулирует их внедрение. В таких фирмах всегда видят пользу от реорганизации, ибо система, основанная на частной собственности на средства производства и денежном обращении, включает оценку и расчет. Этого нет на предприятиях, работающих в чисто социалистической среде. Без экономического расчета не может быть никакой экономической активности. Из-за отсутствия системы экономического расчета в условиях социалистического государства невозможна экономическая активность в том смысле, какой мы придаем этому выражению. Нет способа опознания рационального поведения, т. к. производство не направляется экономическими мотивами. Пока есть воспоминание об опыте конкурентной экономики, устоявшей на протяжении тысячелетий, есть шанс спасти искусство экономики от полного коллапса. Старые процессы сохраняются не потому, что рациональны, а как освященные традицией. Показав свою иррациональность, они не будут больше соответствовать новым условиям. Вследствие общих изменений экономических представлений эти процессы должны будут показать свой внеэкономический характер. Производство продуктов можно наладить неанархическим способом, это верно. Все, направленное на удовлетворение потребностей, можно подчинить контролю высшей власти. Однако на месте "анархической" экономики появится способ производства без начала и конца с совершенно иррациональным механизмом. Колесо будет вращаться, но вращаться в пустоте. Можно представить возможные характеристики социалистического общества. Сотни и тысячи работающих учреждений, из которых лишь немногие производят продукты потребления, большая часть -- полуфабрикаты и накопления. Все учреждения тесно связаны, каждый продукт проходит через серию стадий-превращений, пока не дойдет до потребителя. Однако в этих бесконечных переплетах властвующая элита руководителей никогда не сможет разобраться, распутать мертвые узлы она не в состоянии. Никогда не ответить определенно, проходил ли продукт длинный производственный цикл, или труд и материалы истрачены впустую. Как можно определить ту или иную степень эффективности производства? Конечно, можно сопоставить количество и качество конечного продукта, готового к употреблению, но только в редчайших случаях их можно было бы соотнести с производственными затратами. Создается видимость экономической организации для достижения определенных целей. Чтобы сократить до минимума возможные потери, нужны расчеты для нахождения подходящего пути. Естественно, понадобится расчет стоимостных показателей. Не требует дальнейших доказательств, что в такой ситуации недостаточно рассуждений технического характера по поводу объектного использования продуктов и услуг. В системе, гарантирующей частную собственность на средства производства, шкала ценностей является результирующей независимых друг от друга индивидуальных поступков. Каждый участвует в ее формировании двояким образом -- как потребитель и как производитель. Как потребитель человек устанавливает шкалу оценок потребительским товарам. В качестве производителя он ищет блага высшего качества, чтобы использовать там, где они приносят наибольший результат. Таким образом, все продукты высшего качества занимают свое место в соответствии с социальными условиями производства и потребностями общества. Так в процессе игры и взаимопересечения двух оценочных процессов экономический принцип показывает способ управления как потреблением, так и производством. Так возникает стоимостная шкала, дающая каждому из нас возможность соразмерять запросы с экономическими критериями. Всего этого нет в государстве социалистического типа. Дирекции может быть совершенно точно известно, какие материальные блага наиболее необходимы и требуемы. Однако одного из необходимых реквизитов все же недостает для экономического расчета -- оценки производственных факторов. Можно установить суммарную стоимость всех факторов производства, очевидно равную стоимости всех удовлетворяемых ими потребностей. Можно было бы установить стоимость каждого отдельного фактора, просчитав последствия его изъятия из производства и поставив в соотношение с потребностями. Однако свести стоимость к единообразному выражению в виде денежной цены может только экономическая система конкуренции. Даже сохраняя деньги, социалистическая экономика не в состоянии отразить в цене стоимость общего труда и производственных факторов, ведь деньги не имеют четких функций в экономическом расчете. Вообразим, что строится новая железнодорожная линия. Какой из возможных путей следует выбрать? В условиях конкуренции и денежного обмена ответ на подобные вопросы дает денежный расчет. Новая линия удешевила бы транспортировку некоторых продуктов, значит, следует подсчитать, покрывает ли экономия на перевозках затраты на строительство и эксплуатацию новой линии. Расчет возможен только в денежной форме, нерационально сопоставлять расход и сбережения в физических единицах. Нельзя свести воедино труд, железо, уголь, различные материалы, машины и все необходимое для строительства дороги. Составить экономически грамотный план можно только тогда, когда все факторы переведены в форму денег. Верно, что экономический расчет имеет как преимущества, так и дефекты, однако ничего более подходящего для замены у нас нет. В здоровой денежной системе для решения практических целей вряд и требуется что-то большее. В случае отказа от нее система расчетов становится абсолютно невозможной. Социалистическое государство может предпринять что-то еще, например, взвесить все за и против планируемых сооружений. Все же опорой будут по-прежнему сомнительные оценки, а не прочный фундамент точного экономического расчета. 4.4. Неизбежный крах экономического расчета в условиях социализма
[L. von Mises. Epistemologic problems of Economics, p. 157--158] В случае внезапного исчезновения экономического расчета, например вследствие полной коллективизации, вся система капиталистического производства в короткое время превратилась бы в хаос, после чего оставля бы один выход -- вернуться к экономическим условиям примитивного общества. Поскольку цены на средства производства в денежной форме органично устанавливаемы только в социальном порядке частной собственности на средства производства, то отсюда логически необходимым образом следует вывод о практической нереализуемости социализма. С точки зрения политики и истории это наиболее важное открытие экономической теории. Практическую важность его сложно переоценить. Одно только это открытие образует основу окончательного политического осуждения любой разновидности социализма, коммунизма и вообще плановой экономики. Оно позволит будущим историкам понять, как случилось, что победа социалистического движения не привела к утверждению обещанного царства справедливости. Однако углубляться далее в этом направлении мы не можем. Мы обязаны рассмотреть проблему экономического расчета в свете различия между экономическим действием в узком смысле слова и действием вообще. Специфическая характеристика расчета как ментального инструмента отвечает факту, что сфера его использования выглядит особой провинцией более широкого домината деятельности. Экономическая сфера распространяется на всю область денежных расчетов. Люди обычно полагают, что вводить их на территории неэкономических отношений незаконно. Мы не можем согласиться с таким взглядом, трактующим экономическую акцию и неэкономическое поведение как гетерогенные. Мы видели, что такое разделение приводит к обману. Сам факт, что мы придаем важность экономическому расчету, выраженному в денежной форме, как незаменимому инструменту в оценке производства, иногда выглядит как терминологическое разделение этих сфер. Мы должны отказаться от противопоставления экономического и внеэкономического, приняв одно уточнение -- экономическое в узком и широком смысле, с условием, что не будем интерпретировать их как существующее разделение в сфере рационального и экономического поведения. Можно добавить, что монетарный расчет -- такая же функция монеты, как астрономическая навигация -- функция звезд.
Экономический расчет представляет собой просчет будущих возможностей, принятых за основу важных направляющих решений, либо уточнение достигнутых результатов, баланс прибылей и затрат. Его нельзя назвать совершенным ни с какой точки зрения. Теория непрямого обмена (денег и кредита) ставит как раз задачу показать несовершенство, точнее, границы этого метода. Тем не менее, это единственная в нашем распоряжении процедура, позволяющая в условиях системы разделения труда свести и сопоставить средства и цели производственных процессов. Следовательно, совершенно обречены попытки апологетов социализма изобрести схему социалистического экономического расчета.
Человек свободен постольку,
поскольку его жизнь не подвластна
чужим произвольным суждениям.
Мир -- это социальная теория либерализма.
Свобода печати есть чистый
обман, если власть контролирует все
типографии и бумажные фабрики. Это
относится ко всем прочим правам человека.
[L. Von Mises. The Human Action, p., 153--155]
Либерализм -- это политическая доктрина. Это не теория, а применение разработанных праксеологией теорий, в том числе экономики, с целью решения проблем человеческого поведения.
Как политическая доктрина либерализм не нейтрален по отношению к ценностям и конечным целям. Отталкиваясь от предпосылки, что большинство людей ставят цели и пытаются их достичь, он информирует, какие средства следует применить для достижения поставленных целей. Защитники либеральной доктрины отдают себе отчет в том, что принципы имеют силу только для тех, кто разделяет их оценки и позицию.
Праксеология, а также экономика пользуются терминами "счастье", "устранение дискомфорта" в сугубо формальном смысле. Зато либерализм приписывает им совершенно конкретный смысл. Он исходит из того, что люди жизнь предпочитают смерти, здоровье -- болезням, нормальное питание -- недоеданию, благосостояние -- бедности, аргументирует, как нужно действовать для реализации этих ценностей.
Стало привычкой называть такие установки материалистическими, обвинять либерализм в пристрастиях к грубому материализму и пренебрежении высокими и благородными целями. Человек жив не хлебом единым, говорят критики, осуждающие мизерность утилитарной философии. Тем не менее эти страстные диатрибы во всем ошибочны, ибо совершенно деформируют принципы либерализма.
Во-первых, либералы не требуют от людей следовать указанным выше целям. Они утверждают, что подавляющее большинство людей предпочитают здоровую жизнь нищете, недоеданию и смерти. Правильность такой предпосылки невозможно опровергнуть. Ее доказывает факт, что все антилиберальные доктрины -- теократические догмы различных религий, государственных партий, националистов и социалистов -- явно или неявно принимают эти установки. Все они обещают своей пастве сытую жизнь, никто из проповедников или политиков не скажет о возможном вреде, который принесет их программа. Напротив, они настаивают на том, что реализация планов партийных соперников приведет к обнищанию народа, лишь они знают, как достичь изобилия. Христианские партии не уступают националистам и социалистам в проворных обещаниях более высокого уровня жизни. Служители церкви сегодня больше говорят об увеличении зарплаты и фермерской прибыли, чем о христианских догмах.
Во-вторых, либералы не пренебрегают духовными и интеллектуальными запросами. Наоборот, они страстно стремятся к моральному и интеллектуальному совершенству, мудрости и эстетическим высотам. Однако их способ трактовки этих высоких ценностей отличается от понимания их оппонентов. Они не разделяют мнения, что любая социальная система может организовать и вдохновить научную и философскую мысль, способствовать рождению шедевров и просветить массы. Они понимают, что общество можно оснастить так, что не будет неразрешимых препятствий на пути гения, что при любой ориентации можно освободить человека от материальных нужд, дать ему нечто большее, чем заботы о хлебе насущном. С точки зрения либералов, социальный путь к тому, чтобы сделать человека более человечным, состоит в борьбе с бедностью. Мудрость, наука и искусство расцветают в обществе изобилия, а не в среде нищих.
Те, кто чернят эпоху либерализма, намеренно искажают факты. XIX век был веком беспрецедентных в техническом отношении новшеств и роста массового благосостояния. Средняя продолжительность жизни благодаря этому резко увеличилась. Это была эпоха великих музыкантов, писателей, поэтов, художников, скульпторов и их бессмертных творений. Философия, история, экономика, математика, физика, химия, биология дали доступные простому человеку мысли, возвысив общество своими открытиями и шедеврами.
[L. von Mises. Epistemologic Problems of Economics, p. 37--40]
Наука познает и исследует по внутренней логике либо ради получения информации для действия, либо преследуя обе цели -- практическое использование результатов научного исследования не противоречит науке. Человек думает не только из любви к философии, но и ради успешных действий. Не было бы нужды повторять очевидные истины, если антилиберальная пропаганда партизанского толка не пыталась бы ежедневно отрицать их.
Обстоятельство, что экономическая наука нейтральна по отношению к ценностным суждениям, похвалам и порицанию, не мешает нам пытаться понять, воспользовавшись экономической теорией, как нужно спланировать действия, чтобы достичь поставленных целей. Цели бывают разные. Калигула, например, хотел, чтобы у всех римлян была одна голова -- рубить проще. Ясно, что другие смертные хотели несколько другого. Конечно, крайние случаи редки, поскольку саморазрушительны в тенденции. Калигула, реализуя свои желания, не мог рассчитывать на долгую жизнь. Люди, насколько позволяет разница в желаниях и ценностях, обычно следуют своей биологической природе и видовым целям. Несмотря на разные восприятия мира, религиозную, национальную, расовую, классовую принадлежность, личные пристрастия, возраст, здоровье, люди стараются найти благоприятные физиологические условия для жизни. Они хотят есть, пить, быть одетыми, иметь дом и нечто большее. Они уверены, что больший выбор из большего количества еды, одежды, жилищ лучше, чем их недостаток.
Каждый человек желает себе и близким здоровой жизни и процветания. Здоровье и благополучие других ему могут быть безразличны. Окруженный хищниками с атавистическими инстинктами, человек может заподозрить, что ему перекрывают дорогу, устраивают ловушку, что его лишили пищи, что он должен убить, чтобы удовлетворить собственные потребности. Научно обоснованная технология показывает, что дело обстоит не совсем так. Работа, исполняемая на основе разделения задач, продуктивнее, чем работа изолированного человека. Когда объединяются люди с высокими интеллектуальными и физическими данными с теми, у кого они намного ниже, совместные их действия более эффективны (это следует из закона ассоциации, или сравнительных затрат Рикардо). Следовательно, любой человек быстрее добивается нужных целей путем социального сотрудничества.
Сотрудничество возможно только на основе частной собственности на средства производства. Социализм -- общественная собственность на средства производства -- делает невозможным любой экономический расчет, поэтому совершенно неприемлем. Абсурдность синдикализма очевидна без обсуждений. Что касается вмешательств, рекомендуемых интервентистами, то в результате получается, что они противоречат цели, производят следствия, которых инициаторы хотели избежать.
Если мы строго придерживаемся канонов научной процедуры, то не можем не прийти к выводу, что частная собственность на средства производства -- единственная приемлемая для социальной организации форма, при этом речь не идет ни об апологии капитализма, ни о научном обслуживании либерализма. Человеку, принимающему научный метод осмысления проблем человеческого действия, либерализм должен казаться единственной политической силой, укрепляющей благосостояние для него самого, близких и всех прочих. Отвергать либерализм могут только те, для кого жизнь, здоровье и процветание неважны, кто предпочитает болезни, нужду и страдания.
Защитники статализма и государственного вмешательства совершенно не понимают сути либерализма. Они полагают, что за ним стоит определенная концепция мира. Однако глобальные воззрения, метафизика и ценностные суждения не имеют ничего общего с либерализмом.
Вообразим, что некие человекообразные существа захотели избавиться от человеческого начала. Положив конец мысли и действию, они решили вести пассивно вегетативный образ жизни растений. Трудно сказать, были такие существа или нет. Скажем, святой Эджидио, самый радикальный защитник аскетизма, был крайне непоследователен в своем рвении к нестяжательству. Примером для подражания он считал птиц и рыб, хотя логичнее было бы выбрать полевые лилии: они лучше воплощают идеал полного отказа от улучшения жизненных условий.
Нам нечего сказать людям такого типа, аскетам, встающим на путь самоотрицания и смерти. Но им тоже нечего нам сказать. Если кому-то хочется трактовать эту доктрину как воззрение на мир, то нельзя не добавить, что это типично нечеловеческая концепция мира, поскольку она последовательно ведет к устранению человеческой цивилизации. Наша наука рассматривает человека как активное существо, а не как растение с человеческими признаками. Действующий человек преследует цели, он желает преодолеть, насколько возможно, свою неудовлетворенность. Наша наука показывает, что ставить и добиваться целей необходимо для существования, что человеческие цели эффективнее в социальной системе разделения труда, чем в изоляции. Уместно заметить, что до сих пор нет никакого исторического опыта, подтверждающего нечто противоположное. Раз доказан этот факт, мы начинаем понимать, что нет нормативных стандартов в экономической и социологической теории либерализма, состоящей в применении упомянутой теории действия. Возражение, что экономия и социология либерализма настраивают на определенное видение мира, не выдерживает критики. Наука о действиях опеределенно занимается лишь активными людьми, ей нечего сказать о людях-растениях, живующих без мысли о завтрашнем дне.
[L. von Mises. The Historical Setting of the Austrian School of Economics, Arlington House, New Rochelle, 1969, p. 34--39]
Платон мечтал о добропорядочном тиране, который доверил бы мудрому философу разработать совершенную социальную систему. Философы Просвещения, со своей стороны, уже не связывали свои надежды с хорошими правителями и прозорливыми мудрецами. Их оптимизм по поводу будущего человечества основан на двойной вере в человека и его разум. В историческом прошлом меньшинство негодяев -- вероломные короли, лицемерные попы, коррумпированные дворяне -- нашли способ наделать много зла. Все же просветители не слишком заблуждались, говоря, что как только человек почувствует силу разума, возврат в тьму невежества прошлых времен для него уже будет немыслим. Каждое новое поколение спешит добавить нечто свое к прекрасным свершениям предков. Человеческий род встал на путь постоянного подъема в направлении ко все более приемлемым условиям жизни. Неуклонно двигаться вперед -- в природе человека. Следовательно, глупо вздыхать о потерянном рае или золотом веке, ведь идеальные социальные условия могут быть только впереди, а не в прошлом.
Политики девятнадцатого века, либералы, прогрессисты и демократы боролись за всеобщее голосование и представительскую систему правления с нерушимой верой в непогрешимость человеческого разума. Большинство, по их мнению, не ошибается. Идеи целого народа и принимаемые избирателями благоприятствуют процветанию всех. Важно отметить, что аргументы в пользу представительной демократии, сформулированные небольшой группой философов-либералов, никак не были связаны с предполагаемой непогрешимостью большинства. Юм отмечал, что правительство опирается на мнения, а длительный промежуток времени выдерживают лишь мнения большинства. Правительство, неподдерживаемое большинством, рано или поздно теряет власть: если само не уходит в отставку, то его свергают насильственным образом. Правители в конце концов передают власть и ответственность людям, которые в состоянии управлять страной по воле большинства. Нет никакой возможности долго удерживаться у власти непопулярному и считающемуся несправедливым правительству. Рациональность представительского правления заключается вовсе не в непогрешимости большинства, наподобие божественной. Она состоит в эффективности мирных методов корректировки политической системы и замены представителей власти в согласии с волей большинства. Разрушений революции и гражданской войны можно избежать, если нежелаемое правительство может быть заменено мирно, посредством выборов.
Настоящие либералы полагают, что рыночная экономика, единственная экономическая система, позволяющая постоянное и прогрессивное улучшение материальных условий жизни человеческого рода, может функционировать только в атмосфере ненарушаемого мира. Они отстаивали необходимость представительской демократии, ибо предполагалось заранее, что только такая система может надолго удержать внешний и внутренний мир.
Истинных либералов от мажоритаризма (большевизма) радикалов отделяло то, что первые не обосновывали своего оптимизма относительно будущего мистической верой в непогрешимость большинства. Они полагались исключительно на силу здравого логического аргумента. От их внимания не ускользал факт, что огромное большинство людей не блещет умом и смекалкой, люди слишком инертны, чтобы удерживать длинные цепочки умозаключений и абсорбировать получаемые выводы. Они надеялись, что массы, отдавая отчет в собственной недалекости и ленивой инертности, не откажутся от обоснований определенных идей, предложенных интеллектуалами. С солидными суждениями образованного меньшинства и их способностью убеждать большинство великие либералы прошлого века связывали возможное улучшение человеческих условий.
С такой точкой зрения были вполне согласны Карл Менгер, Визер и Бём-Баверк. Среди неопубликованных рукописей Менгера профессор Хайек обнаружил аннотацию: "Нет лучшего способа показать всем абсурдность некоторого умозаключения, чем получить из него все возможные следствия". Все трое ученых любили повторять аргумент Спинозы из первой книги "Этики": "Sane sicut lux se ipsam et tenebras manifestat, sic veritas norma sui et faisi" ("Как свет обнаруживает себя и темень, так истина открывает себя и ложь"). Спокойно наблюдая за логикой неуемной пропаганды историцистов и марксистов, они убеждались, что логически недоказуемые догмы в свете определенных деяний отвергают все сколько-нибудь рассудительные люди, именно в силу абсурдности этих идей и факта, что массы необходимым образом должны быть направляемы интеллектуалами. [...]
Менгер, Бём-Баверк и Визер решительно отклоняют логический релятивизм, присутствующий в концепциях прусской исторической школы. Возражая на аргументы Шмоллера и его последователей, они настаивают, что корпус экономических теорем равнозначно работает для любого вида действий, независимо от условий времени и места, национальных и расовых характеристик людей, религиозных, философских и этических идей.
Величие трех австрийских экономистов трудно переоценить. Их эпистемологические убеждения не оставляют никакой почвы для оптимизма относительно будущей эволюции человеческого рода. Что бы мы ни думали о корректности логического мышления, вряд ли ближайшее поколение превзойдет предыдущее по части интеллектуальных усилий и их результатов. История непрерывно показывает, как периоды необычайного расцвета и интеллектуальных завоеваний сменялись упадком и регрессом. Сможет ли будущее поколение выдвинуть людей, способных конкурировать с гениями века ушедшего? Мы не знаем, какие биологические условия обеспечат этот интеллектуальный прорыв. Мы не можем исключить предположение о возможных пределах такого подъема. Разумеется, мы не можем знать и того, не наступит ли на пути умственного подъема некий момент, за пределами которого образованное меньшинство не сможет более убеждать и вести за собой массы.
Из предпосылок Менгера, Бём-Баверка и Визера следовало, что долг пионеров-первопроходцев -- делать то, что их способности позволяют делать, однако они не обязаны пропагандировать свои идеи и еще менее использовать сомнительные методы, чтобы заставить людей принять их идеи. Первые австрийские экономисты не были заинтересованы в распространении своих сочинений. Менгер не стал публиковать второю редакцию своих знаменитых "Grundsatze", несмотря на настойчивость его издателя и успех книги у читателей.
Главное, что интересовало Менгера, Бём-Баверка и Визера, был вклад в экономическую науку и ее продвижение. Они никогда не пытались убеждать и добиваться согласия иным способом, чем силой обосновываемых ими аргументов, содержащихся в их книгах и статьях. Они остались равнодушны к факту, что немецкие и австрийские университеты сохранили враждебность по отношению к экономической науке как таковой и субъективистским теориям в частности.
[L. von Mises. Socialism, p. 281--282]
Известно, что Дарвин испытал влияние Мальтуса и его "Опыта о законе народонаселения". Однако Мальтус был весьма далек от понимания борьбы за выживание как необходимого социального института. Он не всегда понимает эту борьбу как взаимное истребление живых существ в схватке за обладание территорией, добычей и самками. Он использует это выражение в переносном смысле, метафорически, чтобы показать взаимозависимость живых существ и связь их с окружающей средой. Принимать это выражение в буквальном смысле -- грубая ошибка. Когда естественный отбор трактуют как борьбу на истребление, а затем конструируют социальную теорию на необходимости этого уничтожения, мы получаем еще более тяжкие последствия.
Теория народонаселения Мальтуса есть не что иное, как часть социальной доктрины либерализма, хотя критики постоянно демонстрируют непонимание этого факта. Только в рамках общей картины ее можно понять. Ядро социальной теории либерализма -- это теория разделения труда. Только в тесной связи с ней можно правильно объяснить социальные условия закона народонаселения Мальтуса. Общество возникает как объединение людей ради лучшего использования естественных условий существования. По существу, общество есть запрет на взаимоистребление людей, борьба заменяется взаимопомощью, это образует основную мотивацию поведения всех членов единого организма. Внутри границ общества не должно быть борьбы, есть только мир. Любая борьба, по сути, тормозит социальную кооперацию. Сплоченное общество-организм может устранить борьбу за существование против враждебных сил. Однако изнутри, когда общество состоит из взаимодействующих индивидов, оно не может быть ничем иным, как сотрудничеством. Даже война не может разрушить социальные связи цивилизованного общества. Так, во время мировой войны, если признают силу международного права, остаются некоторые связи, свидетельствующие о кусочке мира, выживающем и во время войны.
Частная собственность на средства производства есть регулятивный принцип, обеспечивающий равновесие между ограниченным числом средств, которыми общество располагает, и более быстро растущим числом потребителей. Этот принцип ставит каждого индивида в зависимость от квоты экономического продукта, социально резервируемого от коэффициента собственности и труда. Он выражается в снижении показателя рождаемости под давлением социального пресса, элиминацией излишних членов общества, как это случается в животном и растительном царстве. Однако функцию борьбы за существование выполняет "моральный тормоз", ограничивающий потомство.
В обществе нет и не может быть борьбы за выживание. Было бы грубейшей ошибкой делать подобные варварские выводы из социальной теории либерализма. Вырванные из контекста выражения Мальтуса, используемые для превратных толкований, они объясняются простой недостаточностью и неполнотой первой редакции, написанной до того, как вполне сформировался дух классической политэкономии. Следует подчеркнуть тот факт, что до Дарвина и Спенсера никто не мог рассматривать борьбу за существование в современном смысле слова как действующий в человеческом обществе принцип поведения.
[L. von Mises. Socialism, p. 59--62]
С помощью философии либерализма мы осознали факт, что принцип насилия должен уступить место принципу мира и согласия. Впервые философия позволила нам отдать отчет в собственных поступках. Человечество освобождается от власти романтической ауры, окружавшей его долгое время. Война, учит либеральная философия, губит не только побежденных, но и победителей. Общество -- плод мирных усилий; главный резон его существования -- сотворение и защита мира. Мир, а не война -- отец и мать всех вещей.. Процветание приносит экономическая активность: не ремесло военных, а мирный труд несет счастье. Мир созидает, а война разрушает. Нации фундаментальным образом миролюбивы, ибо осознают максимальную полезность мира. Они принимают войну только в порядке самозащиты, никогда не хотят агрессивных действий. Когда люди начинают верить, что можно обогатиться и добиться власти мародерством, тогда в силу вступает принцип войны. Важно предупредить народы, что реализация определенных желаний отрицает необходимые для ведения войны пути и средства.
Любовь либералов к миру не рождается из филантропических побуждений, как в случае пацифистки Берты Зутнер и ей подобных. Либералы не имеют привычки жаловаться и побивать безумный романтизм кровавых битв строгой умеренностью международных конгрессов. Их миролюбие не есть спокойное времяпрепровождение, совместимое со всеми прочими возможными убеждениями. Это социальная теория либерализма. Тот, кто обосновывает межнациональную солидарность экономических интересов, безразличен к расширению территорий и национальных границ. Тот, кто преодолел коллективистские понятия и для кого выражение "честь государства" звучит непонятно, никогда не признает обоснованным агрессивное вторжение. Либеральный пацифизм -- следствие из социальной философии либерализма. Протекция институту частной собственности и отрицание войны суть два выражения одного и того же принципа.
Во внутренней политике либерализм выступает за максимальную свободу в выражении политических мнений, а государство базируется на воле большинства. Законы создают представители народа или правительство, являющееся комитетом представителей народа. В случае принятия монархии либерализм идет на компромисс. Его идеалом остается республика, даже когда она, как в случае с Англией, в форме королевской власти. Самый высокий политический принцип -- самоопределение народов и индивидов. Бесполезно спорить, можно ли считать демократическим такой политический идеал. Некоторые из писателей склонны подчеркивать контраст между либерализмом и демократией, похоже, при этом не имеют четкого представления ни о первом, ни о втором. Их базовые философские идеи связаны исключительно с естественноправовой традицией.
Конечно, большая часть либеральной теории соответствует доктрине естественного права о неотчуждаемом праве человеческих существ на самоопределение. Однако причины, по которым постулаты принимаются, не всегда совпадают с теми, по которым они усваиваются. Часто куда легче начать политическую акцию, чем прояснить последние мотивы собственных действий. Старый либерализм знал, что демократические основания неизбежно возникают из его социально-философской теории. Однако не совсем ясна была позиция отстаивания этих оснований в системе. Это объясняет затруднения и неопределенность либералов в определении последних принципов, отсюда и преувеличение некоторых псевдодемократических моментов со стороны считавших себя единственными демократами. Так возникал конфликт либералов и демократов.
Значение конституционной формы демократии состоит не в том, что в ней лучше всего представлены естественные и неотъемлемые права человека, а также не в том, что она лучше реализует идеи свободы и равенства. То, что человек разрешает другим управлять собой, не хуже того факта, что он оставляет другому выполнять часть своей работы. Гражданин некоторого цивилизованного сообщества чувствует себя свободным и счастливым в условиях демократии, но его мнение о демократии как высшей форме правления и достойной самопожертвования нельзя объяснять фактом, что демократия достойна, чтоб ее любили ради нее самой. На самом деле, демократия развивает функции, которые гражданин не может недооценивать.
Обычно утверждают, что существенную функцию демократии выбирают политические лидеры. В демократической системе распределение общественных должностей и обязанностей происходит посредством конкурсов, в конкурентной борьбе побеждают сильнейшие. Сложно понять, почему именно демократия более удачна в выборе управленческих кадров, чем аристократия или автократия. В недемократических государствах -- так учит история -- часто появлялись настоящие таланты в политике, и нельзя сказать, что в условиях демократии лучшим людям достаются самые важные посты. Друзья и враги демократии в этом вопросе никогда не находят согласия.
Истина в том, что значение конституционной демократической формы состоит в удержании мира, позволяющем избегать насилия, революций и разрушений. Даже в недемократических государствах удерживается у власти только то правительство, которое опирается на общественное мнение. Сила любого государства не в оружии, а в духе, который вооружает людей. Небольшое меньшинство руководителей достигают власти и удерживают ее только в силу понимания души народа, подчиняя большинство своим командам. Если ситуация меняется и люди теряют убеждение, что нужно поддерживать данное правительство, то рано или поздно кабинет должен уступить место другому. Недемократические лидеры и системы меняются только насильственным путем, потерявших поддержку руководителей выбрасывают вон перевороты, другие занимают их место.
Любая насильственная революция обходится дорогой ценой и большой кровью. Демократия умеет избегать материальных потерь и драматических моральных последствий, гарантирует согласие между волей государства, выражаемой общественными органами, и волей большинства. Такое согласие достигается установлением зависимости и подконтрольности работников государственных органов от воли большинства в каждый данный момент. Во внутренней политике реализуется то, чего добивается во внешней политике пацифизм.
[L. von Mises. Socialism, p. 65--66]
Политическая демократия необходимо следует из либерализма. Часто говорят, что принцип демократии должен вывести за пределы либерализма. Реализованный принцип демократии якобы требует не только равенства политических прав, но и экономических. Так, социализм выводят из либерализма, поскольку полагают, что иначе он встал бы на путь собственного разрушения.
Идеал равенства отстаивали с самого начала теоретики естественноправовой школы. Они обосновывали его с помощью религиозных, психологических и философских аргументов. Однако все попытки доказать этот идеал оказались тщетными. Природа не одаривает всех одинаковым образом, поэтому ни одна теория не сможет обосновать, почему все люди должны быть равными. Убожество естсственноправовых аргументов станет очевидным, когда мы проанализируем принцип равенства.
Чтобы его понять, мы должны сделать исторический экскурс. В наше время, как и в прошлом, этот принцип использовали для устранения феодальных сословных делений. Пока существуют внутрисословные барьеры, препятствующие индивидуальному росту, жизнь общества будут сотрясать перевороты. Настоящая угроза общественному порядку — бесправные люди. Стремление устранить эти барьеры объединяет людей. Когда они убеждаются, что мирными путями им ничего не добиться, они прибегают к насилию. Мир можно сохранить только тогда, когда условия позволяют всем желающим участвовать в демократических институтах. Это означает равенство всех перед законом.
У либералов есть другой довод в пользу такого равенства. Общество тогда хорошо функционирует, когда средства производства находятся в руках тех, кто знает, как их лучше использовать. Делить юридические права по случайному признаку знатности происхождения означало бы отобрать средства производства у тех, кто обеспечил бы их максимальную эффективность. Известно, какую роль придавали этому аргументу либералы в своей борьбе за отмену крепостного права. Простые соображения целесообразности ведут к принципу равенства, хотя либералы понимают, что равенство перед законом может обернуться в других обстоятельствах вредом. Либеральная идея равенства основана на необходимости социального порядка, поскольку порядок должен быть, то ради него обидчивостью индивидов можно пренебречь. Наравне с социальными институтами закон существует и работает на общество. Человек должен подчиниться обществу, поскольку его личные цели могут быть реализованы только посредством общества.
Смысл юридических институтов извращается, когда им приписывают нечто большее, что затем становится основой требований, невзирая на цели социального сотрудничества. Для либерализма не существует другого равенства, помимо равенства перед законом. Совершенно несостоятельны аргументы критиков, доводящих равенство до дележа прибыли и перераспределения материальных благ.
[L. von Mises. The Human Action, p. 264, 279--287]
Все цивилизации основывались на частной собственности на средства производства. В прошлом цивилизация и собственность находились в неразрывной связи. Признавать, что экономика есть экспериментальная наука, и несмотря на это требовать общественного контроля за средствами производства — постыдное противоречие. История учит, что нет цивилизации без частной собственности. Нет ни одного случая, чтобы реальный социализм показал бы более высокий образ жизни, чем уже реализованный капитализмом.
Система рыночной экономики никогда не работала в полном и чистом виде. Максимально она проявилась в западной цивилизации, начиная с эпохи средневековья появилась тенденция на устранение препятствий рынку. Масса продукции стала быстро увеличиваться, как и уровень жизни, о котором никогда и не мечтали. Средний американский рабочий наслаждается жизнью так, что ему позавидовали бы Крез, Красе, Медичи и Людовик XIV. [...]
Слова "свобода" и "независимость" для лучших из людей всегда означали самые желанные цели. Сегодня над ними насмехаются. "Это неопределенные понятия, -- трезвонят философы-модернисты, -- буржуазные предрассудки, чепуха".
Независимости и свободы нет в природе, нет природных феноменов, приложимых к подобным терминам. Чтобы ни делал человек, а освободиться от накладываемых природой границ ему не дано. Чтобы цель удалась, человек должен безусловно подчиниться законам природы.
Свобода и независимость относятся к межчеловеческим отношениям. Человек свободен, поскольку может жить и развиваться без того, чтобы быть игрушкой других. В социальной схеме никто не зависит от сограждан. Социальный человек не может пользоваться независимостью без благ кооперации. Самодостаточный индивид независим, однако он не свободен. Он -- добыча более сильного конкурента. Нет, стало быть, смысла болтать о естественной или врожденной свободе, которой якобы пользовался неиспорченный цивилизацией человек. Свободу может дать общество, только социальные условия могут очертить границы, внутри которых человек будет совершенно свободен. [...]
Нет никакой свободы и независимости вне той, что реализует рыночная экономика. В тоталитарном обществе у человека остается только одна свобода, которой трудно лишить, -- самоубийство.
Государство, исполнительный аппарат неизбежно выполняют роль гегемона. Правительство, если б было возможно, отменило бы рынок, чтобы расширить свою власть и установить тоталитарный социализм. Чтобы воспрепятствовать этому, нужно ограничить власть государства при помощи конституций, законов и расширения прав. В этом смысл всех баталий за свободу. Свободу обзывают буржуазной штукой, клянут права, которые она гарантирует. В сфере государства и правительства свобода означает ограничение, налагаемое на власть и принятое полицией.
Свобода и независимость суть термины, принятые для описания социальных условий членов рыночного общества, когда государство, выполняющее роль гегемона, вынуждено не мешать функционированию рынка. В тоталитарной системе никакого свободного атрибута не может быть ни у кого, помимо диктатора. [...] Свобода при капитализме нужна человеку как условие конкуренции. Рабочий не зависит от благодушия работодателя. Если его уволят, он найдет другую работу. Потребитель не зависит от лавочника, он свободен менять магазин по собственному усмотрению.
Никто не обязан прогибаться перед другим или бояться гнева начальства. Отношения между людьми похожи на деловые. Обмен товаров и услуг взаимно выгоден, купля-продажа продиктована эгоизмом, здесь нет милостивых и просящих.
Верно, что каждый производитель зависит прямо или непрямо от потребительского спроса. Однако, как бы то ни было, превосходство потребителей небезгранично. Если кто-то вознамерится бросить вызов суверенитету потребителей, то может попробовать. В условиях рынка у каждого есть право противостоять оппозиции. Никто не может заставить покупать ликеры и оружие, если сознание возражает. Следовать целям общества не обязательно. Только человек может решить и выбирать между материальной выгодой и тем, в чем он видит свой долг. В рыночной экономике только индивид решает в последней инстанции, каким ему быть.
В условиях капитализма никто не заставит поменять место работы, разве необходимость лучше соответствовать запросам потребителей. Именно этот вид давления многие считают невыносимым, потому и уповают на социализм. Люди слишком наивны и видят единственную альтернативу в том, чтобы поручить властям функцию распределения рабочих мест.
В качестве потребителя человек не менее свободен. Только он может выбрать, что важнее, как лучше распорядиться собственными средствами. Замена рынка плановой экономикой отнимает свободу и оставляет человеку единственное право подчиняться. Власть, распоряжающаяся всеми ресурсами, контролирует все аспекты жизни и деятельности людей. Есть единственный работодатель, любая работа обязательна, воля начальника не обсуждается. Монарх определяет количество и качество того, что потребители должны приобрести. Нет такого сектора, где бы оставалось место личным оценкам. Власть выдает определенное поручение и полностью регламентирует место, время и способ выполнения.
При первом же посягательстве на экономическую свободу все политические и правовые свободы превращаются в обман. Habeas corpus и судебные процесы -- сплошной обман, если под предлогом экономической необходимости власть отправляет в ссылку или на принудительные работы неугодных упрямцев. Свобода печати -- чистый обман, если власть контролирует все типографии и бумажные фабрики. То же относится и к прочим правам.
Человек свободен, поскольку у него есть возможность проектировать собственную жизнь. Если его судьбу решает власть с ее исключительными полномочиями планировать, то он не свободен в том смысле, в каком этот термин понимают все сегодня, даже если семантическая революция наших дней приведет к полному смешению языков.
[L. von Mises. Omnipotent Government, Arlington House, New Rochelle, 1969, p. 46--47.]
Государство существенным образом есть аппарат исполнения и принуждения. Его самая важная черта -- принуждать угрозой силы или убеждением к поведению, отличному от того, что нам нравилось бы делать.
Однако не любой аппарат принуждения можно назвать государством. Только сильный, способный сохранить себя собственными усилиями аппарат может быть назван государством. Воровская шайка не имеет никаких шансов удержаться долгое время, если есть другая, более сильная организация, банда не может называться государством. Однако если государство не обезвреживает банду, значит, оно терпит ее. В первом случае ее власть недолговечна, во втором -- власть преступной клики прочнее, но у нее нет собственной опоры. Черносотенцы в царской России творили погромы, убивали и грабили именно благодаря попустительству правительства.
Такое сужение понятия государства прямо ведет к понятиям территории и верховенства государства. Государство поддерживает собственную силу путем удержания пространства на поверхности земли, где функционирование аппарата ничем не ограничено и ничье вторжение невозможно. Это пространство -- государственная территория. Suprema potestas, высшая власть, означает, что есть сила, опирающаяся на собственные ноги. Государство без территории -- пустое понятие, а государство без суверенитета -- противоречие в терминах.
Комплекс правил и уложений, на основе которых правительство действует и принуждает, называется законом. Собственная характеристика государства -- не столько законы и правила как таковые, сколько их применение и демонстрация силы. Государство, руководители которого не признают никаких законов, действуют по произволу, -- беззаконное государство. И степень порочности или добропорядочности самих тиранов не имеет здесь никакого значения.
Слово "закон" используют также и во втором смысле. Мы называем международным законом набор соглашений, явно или неявно принятых главами государств со ссылкой на их взаимоотношения. Несущественно, какими признают себя государства в подобных соглашениях. Важны не формальности, а факт суверенитета как господства на территории.
Люди, руководящие государственной машиной, могут исполнять множество функций, владеть и управлять школами, больницами, приютами, дорогами. Конкретные виды деятельности необязательны и случайны в рамках общего понимания государства. При любых функциях государство остается принуждающим к исполнению.
Имея в виду человеческую природу, как она есть, государство необходимо и незаменимо. Государство при правильном исполнении является основанием цивилизованного общества и кооперации. Оно самый полезный инструмент для поддержания счастья и благополучия людей. Будучи средством и инструментом, государство, впрочем, не может быть конечной целью. Оно не Вседержитель, а только исполнение и принуждение, полицейская сила.
Необходимо остановиться на этих очевидных истинах ввиду нагромождения мифологических и метафизических фантазмов статализма. Государство -- человеческий институт, ничего сверхчеловеческого в нем нет. Говоря о государстве, понимают принуждение и насилие. Когда говорят, что должен быть закон по этому поводу, подразумсвают, что вооруженные представители государства могут принудить людей делать то, чего они не хотят делать, и не делать того, что им хочется. Когда говорят, что этот закон должно лучше исполнять, подразумевают, что полиция должна силой склонить к подчинению. Если о государстве говорят как о Боге, то обожествляют оружие и тюрьмы. Культ государства -- культ некомпетентных чиновников и коррумпированных негодяев. Наибольшие беды принесли человечеству именно продажные правительства.
Аппарат принуждения и насилия всегда приводили в действие смертные люди. Случалось, что правители превосходили современников по уровню компетенции и честности. Однако исторических доказательств противоположного свойства несоизмеримо больше. Предпосылка статалистов о том, что государственные функционеры умнее и интеллигентнее народа, что они лучше знают о том, что нужно народу, -- чистый абсурд. Фюрера и дуче нельзя считать викариями Господа.
Существенные характеристики государства и правительства не зависят от их особой структуры и конституции. Они присутствуют как в деспотических, так и в демократических режимах. Демократия далеко не безгрешна, хотя мы говорим о пользе демократического правления. Однако какими большими бы ни были его преимущества, нельзя забывать, что большинство не менее диктаторов и царей подвержены ошибкам и недомыслию.
То, что считается поддержанным большинством, не доказывает свою истинность. Проводимая большинством политика не доказывает свою приемлемость и уместность. Большинство не безгрешно, и их общие выводы не являются по необходимости божественными и неоспоримыми.
[L. von Mises. Socialism, p. 45--46]
Цель социализма -- передача средств производства из частной собственности в собственность организованного общества, т.е. государства. [Термин "коммунизм" означает то же, что и "социализм". Использование двух этих слов последние два столетия непрерывно менялось, однако расхождение между коммунистами и социалистами всегда касалось только политической тактики. И одни, и другие указывают на социализацию средств производства.]
Социалистическое государство владеет всеми материальными факторами производства и, следовательно, всем производством. В итоге не происходит перемещение собственности с соблюдением формальностей, установленных правом в историческую эпоху, когда частная собственность на средства производства была основой права. Еще менее важна в этом процессе правовая терминология. Собственность есть власть обладания благами. Когда власть распоряжаться благами отделяется от своего традиционного имени и переходит к другому правовому институту, старая терминология становится совершенно бестолковой и бессвязной. Следует понимать не слова, а суть. Ограничение прав собственников является инструментом социализации, как и формальное перемещение собственности. Если государство постепенно отнимает собственность у подданных и расширяет свое влияние на производственную сферу, если растет направляющая сила в том, что и как нужно производить, то собственнику ничего не остается, кроме пустых слов, а собственность переходит в руки государства.
Часто не могут понять принципиальную разницу между либеральным идеалом и анархией. Анархизм отвергает все социальные организации и не признает насилие в качестве социальной техники. Анархист намерен отменить государство и правовой порядок, ибо верит, что обществу лучше без него. Он не боится беспорядков, ибо надеется, что люди без вмешательства и принуждения объединятся в социальную организацию и будут вести себя вполне порядочно. Анархизм сам по себе не есть ни либерализм, ни социализм. Кто отрицает основную идею анархизма и не думает, что люди сами по себе будут соблюдать правовой порядок, без принуждения, тот отвергнет идеалы анархизма. Либеральные и социальные теории, сформулированные на основе строгой логической связи, встраивали в свои системы необходимый элемент принуждения, отвергая анархию. И те и другие признавали необходимость правового порядка, даже если понимали по-разному содержание и полноту такого порядка. Либерализм признает необходимость правового порядка, а когда ограничивает вмешательство государства, не считает его необходимым злом. Характеризует точку зрения либерализма отношение к проблеме собственности, а не неприязнь к государству-личности.
С момента, когда либерализм принимает частную собственность на средства производства, все, что противоречит этому идеалу, он совершенно логически отвергает. Со своей стороны, социализм, отмежевываясь от принципа анархизма, должен попытаться расширить сферу контролируемого государством порядка, ибо его цель -- не допустить анархии производства. Далекие от запрета государства, социалисты пытаются ввести государственный контроль на те сферы, которые либерализм оставляет свободными. Писателям, пропагандирующим этику социализма, нравится говорить, что лишь при социализме процветание всех -- главная задача государства, а либерализм защищает интересы одного класса. Признаем, что можно судить о ценности той или иной формы социальной организации только тогда, когда есть четкая картина исторических следствий. Тогда тезис о защите общественных интересов немедленно следует отвергнуть. Либерализм защищает институт частной собственности на средства производства по причине ожидания высокого тонуса и уровня жизни от подобной экономической организации, а вовсе не затем, чтобы способствовать обогащению собственников. В условиях свободного рынка производят больше, чем при социализме. Прибавочная собственность полезна не только собственнику. Разоблачать ошибки социалистов поэтому не только в интересах богатых. Скорее, самым бедным идеи социалистов принесли наибольший вред. Стало быть, в лучшем случае ошибочно приписывать либералам намерение отстаивать интересы узкого класса. Между социализмом и либерализмом есть разница в средствах, а не в целях.
[L. von Mises. Bureaucracy, p. 17--18]
Тоталитаризм -- это гораздо больше, нежели просто бюрократия: подчинение всех сторон жизни, труда и досуга приказаниям тех, кто находится у власти, превращение человека в винтик всеобъемлющего механизма принуждения и насилия. Тоталитаризм заставляет отказываться от любой деятельности, не считается с правом. Он не терпит никаких проявлений несогласия, превращает общество в подчиняющуюся строгой дисциплине трудовую армию (по выражению сторонников социализма) или в тюрьму (по мнению его противников). Как бы то ни было, это полный разрыв с образом жизни цивилизованных народов недавнего прошлого. Это не просто возврат человечества к восточному деспотизму, при котором, отмечал Гегель, только один человек свободен, а все остальные -- рабы. Ведь азиатские деспоты не вмешивались в повседневную жизнь своих подданных. Земледельцам, скотоводам и ремесленникам предоставлялось определенное поле деятельности, в осуществление которой не вмешивался государь и его приближенные. В своем собственном хозяйстве и семейной жизни простые люди обладали известной автономией. Современный социализм тоталитарен в полном смысле этого слова. Он держит индивида под жестким контролем от рождения и до самой смерти. На протяжении всей жизни "товарищ" обязан беспрекословно подчиняться приказам высшего начальства. Государство надзирает и дает работу. Государство решает, чем заниматься, как питаться и развлекаться. Государство указывает, как следует думать и во что верить.
Бюрократия является инструментом осуществления всех этих планов. Однако несправедливо обвинять отдельных бюрократов в пороках системы. Виноваты не мужчины и женщины из различных офисов и учреждений: они такие же жертвы нового образа жизни, как и все остальные. Порочна система, а не ее винтики. Правительство не может обойтись без бюрократических учреждений и методов. Поскольку взаимодействие в обществе невозможно без государственного управления, в каких-то пределах бюрократия всегда необходима. Нас возмущает не бюрократизм как таковой, а вторжение во все сферы жизни и деятельности человека. Быть против посягательств бюрократии -- значит, по сути, быть против тоталитарной диктатуры. Неверно называть борьбу за свободу и демократию борьбой против бюрократии.
Тем не менее общая критика бюрократических методов и процедур в известном смысле оправдана. Недочеты такой критики свидетельствуют о глубинных изъянах любой социалистической или тоталитарной программы.
[L. von Mises. Socialism, p. 528--532]
Философия нацизма, в частности немецкой национал-социалистической партии, является самой чистой и яркой формой выражения антикапиталистического менталитета и социалистического духа нашей эпохи. Ее основные идеи не столько арийского происхождения, нельзя их приписать и современным немцам. В генеалогическом древе нацистов есть латинцы (например, Сисмонди и Жорж Сорель) и англосаксонцы (например, Карлейль, Раскин, Чемберлен), -- все они значили больше любого из немцев. Идеологический знак -- миф о превосходстве арийской расы -- отнюдь не немецкого происхождения. Его автор -- француз Гобино. Немцам еврейского происхождения -- Лассалю, Лассону, Шталю и Вальтеру Ратенау -- принадлежит существенный вклад в идеологию нацизма не менее, чем Зомбарту, Шпанну и Фердинанду Фриду. Нацистский жаргон впитал в себя экономическую философию (Gemeinnutz geht vor Eigennutz -- "примат общественного блага над частной собственностью"), что сходно с американской New Deal и советским способом ведения экономических дел. Экономика прибыли, утверждают они, уничтожает огромное большинство людей и грозит их жизненным интересам. Поэтому священный долг народного правительства -- не допустить образования и накопления прибыли посредством контроля за производством и распределением.
Единственно немецкий специфический элемент нацизма -- борьба за обладание Lebenstraum. Этот вывод объединил идеи ведущих партий всех других стран. Партии декларировали в качестве основного принципа уравнение прибыли. Нацисты делают то же самое: их характеризует решительное несогласие оставаться "заключенными", как они сами говорят, на мизерной и перенаселенной территории, где продуктивность труда ниже, чем в странах, пространственно более свободных, там, где больше природных ресурсов и капиталов. Их настоящая цель -- равное распределение природных ресурсов земли. "Обделенная" (have-not) нация взирает на богатство более богатых наций в той же манере, в какой неудачники западных стран смотрят на незаслуженно высокие, как им кажется, доходы своих соотечественников. Прогрессисты англосаксонских стран утверждают, что "нет смысла быть свободным" тем, у кого относительно низкие доходы. Нацисты говорят о том же, только в отношении международных отношений. Единственная свобода, о которой для них есть смысл говорить, это свобода Nahrungsfreiheit (права импортировать продукты потребления). Они надеются завладеть настолько богатыми природными ресурсами территориями, чтобы жить в достатке и на экономическом уровне не ниже, чем любая другая нация. Они рассматривают сами себя в качестве революционеров, воюющих за неотчуждаемые права против интересов реакционных наций.
Для экономистов нет никакого труда разоблачить фальшь нацистских доктрин. Но те, кто клеймит экономику как "реакционную ортодоксию", с пеной защищают ложные теории социализма и экономического национализма, никогда не смогут ни понять, ни опровергнуть нацизм. И в самом деле, нацизм есть не что иное, как логическое применение догм к особым условиям относительно перенаселенной Германии.
Более семидесяти лет немецкие профессора политики, истории, права, географии и философии с несравнимым усердием насаждали истерическую ненависть к капитализму и предсказывали "освободительную" войну против капиталистического Запада. В Германии именно кафедральные социалисты, которых нахваливали во всех странах, стали проводниками двух мировых войн. В начале века немцы в своем подавляющем большинстве были радикальными защитниками социализма и агрессивного национализма. Уже тогда принципы нацизма они сделали собственными установками. Не доставало только нового слова для обозначения их доктрины, и вскоре оно было найдено.
Когда к этому присоединилась советская политика массового уничтожения диссидентов и насилие захлестнуло все колебания и попытки сдерживания зверских убийств, еще беспокоивших немцев, ничто уже больше не сдерживало беспрецедентный подъем нацизма. Советские методы были немедленно взяты на вооружение нацистами: однопартийная система, господство партии в политической жизни, особые полномочия секретной полиции, концентрационные лагеря, убийство или тюремная изоляция всех оппозиционеров, уничтожение подозреваемых и ссыльных вместе с семьями, методы пропаганды, организация филиалов партий за границей, их участие в местном управлении, шпионаже и саботаже, использование дипломатических и консульских сотрудников для разжигания революций и многое другое в таком духе. Более прилежных учеников, чем нацисты, Ленин, Троцкий и Сталин не могли бы и сыскать.
Гитлера нельзя считать основателем нацизма, он был его продуктом. Как и большинство его приспешников, он был садистом и гангстером. Необразованный недоучка, он сразу перепрыгнул в первый класс высшей школы. Он ничего не умел, это вранье, что он был обойщиком. Военная карьера во время Первой мировой войны показала его посредственность. Железный крест первого класса он получил в конце войны как премию за политическую службу. Одержимого манией величия бесноватого вскормили и возвысили ученые профессора. Вернер Зомбарт, поначалу похвалявшийся тем, что посвятил свою жизнь борьбе за идеи Маркса, затем избранный Американской экономической ассоциацией почетным членом, провозгласил со всей непосредственностью, что Fuhrertum означает перманентную революцию, что Fuhrer получает свои приказы непосредственно от Господа, который и есть Fuhrer Вселенной [Sombart. Das Lebenswerke von Karl Marx, Jena, 1909, p. 3].
План нацистов был несравненно более широким и гибельным по сравнению с планом марксистов. Они намеревались запретить свободную экономику laissez-faire не только в материальном производстве, но и в сфере детопроизводства. Fuhrer был не только генеральным директором всей промышленности, но и директором фабрики очистки и вскармливания сверхчеловеков, а также элиминации низшей расы. Грандиозный евгенетический проект должен был привести к нужным эффектам на основе "научных" принципов.
Напрасно авторы евгеники возражали, что они и не предполагали того, что натворили нацисты. Евгеника возлагает на определенную группу людей, отобранных полицией, задачу контроля за воспроизводством себе подобных. Методы, отработанные на домашних животных, с ее точки зрения, вполне применимы для селекции людей. Именно этого искали нацисты. Единственное возражение евгеников можно принять, что их собственный проект отличается тем, что тип выращиваемых людей они видели иным, чем нацисты. Как всякий защитник экономического планирования надеется на реализацию своего плана, так сторонник генетического планирования рассчитывает осуществить собственный план и предлагает себя в качестве кормчего рода человеческого.
Евгеники много рассуждают о необходимости истребить преступные элементы в породе. Однако квалификацию преступника дает суд в зависимости от принятых в данной стране правовых норм и господствующей идеологии. Ян Гус, Джордано Бруно и Галилео Галилей были преступниками с точки зрения законов, которые судьи сочли нужным применить к ним. Когда Сталин изъял из русских банков миллионы рублей, он совершил преступление. Сегодня в России выражать несогласие со Сталиным -- преступление. В нацистской Германии сексуальная связь между арийцем и "чухонкой" была преступлением. Кого хотят элиминировать евгеники -- Брута или Цезаря? Оба нарушили законы своей страны. Если бы евгеники XVIII века добились запрета заводить детей алкоголикам, то Бетховен вряд ли родился.
Наконец, необходимо еще раз подчеркнуть, что выражение "ты должен" научно не обосновано. Превосходство или низкопородность людей можно установить только на основе личностных ценностных суждений, не поддающихся верификации или фальсификации. Евгеники ошибаются в том, что их кто-то призовет на роль селекционеров, решающих, что следует сохранить в человеческих особях. Они слишком недалеки, чтобы взвесить, какой выбор сделают люди на основе собственных ценностных суждений. В глазах нацистов "бестия со светлыми волосами" -- самый совершенный экземпляр рода.
Горы изуродованных тел в местах нацистского зверства слишком красноречивы сами по себе и не нуждаются в словесных описаниях. Однако нацистам не помешало снабдить эти зверства теоретической базой, похваляться наукой с логическими доказательствами, хотя началось все с технических лабораторных исследований [Sombart. A New Social Philosophy, Princeton University Press, 1937, p. 194].
Иисус не был социальным реформатором.
Разве невозможно церкви примириться
с социальным принципом свободного
сотрудничества и признать разделение труда?
Нельзя ли таким образом и с такой целью
толковать принцип христианской любви?
Социализм христианский -- тот же социализм.
[L. von Mises. Socialism, p. 373--376]
Изначально христианство не было аскетичным. Свойственное ему радостное приятие жизни отодвинуло на задний план аскетические идеалы, характерные для многих сект того времени (вспомним об аскетизме Иоанна Крестителя). Только в III и IV веках христианство познает аскетизм, происходит аскетическое перетолкование и преобразование евангельских учений. Евангельский Христос наслаждался жизнью среди учеников, ел, пил и разделял людские праздники, был далек от аскетизма и желания бежать от мира, как от невоздержанности и разврата. Его отношение к сексу производит впечатление аскетического, но это можно объяснить тем же, чем мы объясняем практически все целесообразные поучения Евангелий, они не предлагают других правил жизни, кроме целесообразных, а жесты Иисуса раскрывает концепция Мессии. "Исполнилось время и приблизилось Царство Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие". Так, согласно Евангелию от Марка (1,15), является Спаситель. Иисус смотрит на Себя как на пророка приближающегося Царства Божия, которое, согласно древнему пророчеству, принесет избавление от всех земных несовершенств, а с ним и от всех хозяйственных забот. Его последователи не имели других забот, кроме как подготовиться к этому дню. Время земных дел прошло, и теперь в ожидании Царства человек должен обратиться к более важным вещам. Иисус не предлагает правил земного поведения и борьбы; Его Царство не от мира сего. Правила, которым Он наставляет своих последователей, приемлемы на краткий промежуток времени, который осталось прожить в ожидании надвигающихся великих событий. В Царстве Божием не будет хозяйственных забот: верующие будут есть и пить за столом Господа (Лк, 22, 30). В близкой перспективе такого Царства все хозяйственные и политические решения станут излишними. Максимы Иисуса следует рассматривать как предписания переходного периода. Так следует понимать, почему в Нагорной проповеди Иисус советует людям не заботиться о пище, о питье и одежде, он убеждает их не сеять, не жать, не наполнять амбары, не трудиться и не прясть. Единственное объяснение коммунизма таково, что в нем нет ни социализма, ни общины, которым бы принадлежали средства производства. Это только распределение потребительских благ среди членов общины -- каждому по потребностям -- коммунизм потребительских благ, а не средств производства, община потребителей, а не производителей. Христианство -- идеология тех, кто не производит, не трудится и не накапливает. Новообращенные распродают собственность и делят полученное с братьями и сестрами. Долго так жить нельзя. Подобный образ жизни можно понимать только как временный порядок, таким он на деле и был. Ученики Христа жили для иного мира и ждали спасения. Свойственная первоначальному христианству идея близкого избавления постепенно преображалась в концепцию Страшного Суда, она лежит в основе всех заметных и продолжительных церковных движений. Бок о бок с этим преображением происходило преобразование христианских правил жизни. Ожидание Царства Божия не могло более служить основой поведения. Когда церковные братства начали приспосабливаться к непростой земной жизни, им пришлось отказаться от требования воздержания от труда, люди не могли посвящать себя целиком созерцательной жизни в ожидании Царства Божия. Пришлось не только терпеть участие паствы в мирских трудах, но и поощрять ее к труду, в противном случае были бы разрушены условия существования самой религии. Так христианству, начавшему с полного безразличия ко всем общественным обстоятельствам, пришлось практически узаконить общественный порядок разлагавшейся Римской империи, процесс приспособления церкви к этим порядкам так или иначе начался. Ошибочно говорить о социальном учении примитивного христианства. Исторический Христос и его учение, как они представлены в старейших памятниках Нового Завета, вполне безразличны ко всем общественным обстоятельствам. Христос весьма резко критиковал существовавшее положение вещей, но рассмотрение того, как улучшить дела, его не беспокоило, а может быть, он и вовсе не думал об этом. Заботы, достойные Всевышнего, -- как установить свое славное и безгрешное Царство, приблизить это время. Никто не знал, на что будет похоже это Царство, одно было определенным: жизнь в нем будет беззаботной. Иисус опускает все ничтожное как неважное; иудеи не сомневались в том, что жизнь в Царстве Божием будет восхитительной. Пророки предсказывали, и их слова продолжали жить в умах людей, образуя самую суть религиозного мышления. Ожидание того, что придет время и Царь Небесный все наладит, а также обращение всех действий и мыслей к будущему Царству Божию делают учение Иисуса чисто негативным: отрицая все существующее, оно не предлагает ничего взамен и доходит до разрушения всех существующих общественных связей. Ученик должен быть не просто безразличным к собственной жизни, воздерживаться от работы и избавляться от всякой собственности. Не может быть учеником Христа тот, кто "не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, и даже жизни своей" (Лк, 14, 26). Иисус презирает мирские законы Римской империи и предписания иудейского закона. Он способен переносить их в силу полного безразличия, как нечто временно полезное, но не потому, что признает их истинную ценность. Разрушение общественных связей безгранично. Побудительной силой чистоты и мощи полного отрицания является экстатическое вдохновение, энтузиазм и надежда на новый мир. Отсюда страстные нападки на все существующее: позволительно все разрушить, поскольку Бог в его могуществе заново создаст строительный материал для будущего мира. Нет нужды уточнять, что же именно будет перенесено из старой жизни в новую, ведь новый порядок возникнет без человеческого участия. Он и не требует от своих последователей никакой этики, никакого определенного позитивно созидательного поведения. Одна вера, и ничего кроме веры, надежды и упрования -- все, что требуется. Не нужно усилий для созидания будущего -- это обеспечит Творец. В современной истории точной параллелью этой установки первоначального христианства на полное отрицание стал большевизм. Большевики захотели разрушить все существующее, поскольку все казалось им безнадежно плохо, хотя у них были некие, пусть неопределенные и противоречивые, идеи об общественном строе будущего. Они требуют от своих последователей не только разрушения всего существующего, но также и определенной линии поведения по отношению к будущему Царству, о котором они столько мечтали. В этом отношении учение Иисуса есть более полное отрицание. Иисус не был социальным реформатором. Его учение неприложимо к земной жизни, наставления ученикам имели смысл исключительно в свете непосредственной цели -- ждать Спасителя с зажжеными свечами, "а когда придет и постучит, тотчас отворить ему" (Лк, 12, 35,36), что и обеспечило христианству триумфальное шествие по миру. Будучи безразличным к любой общественной системе, оно прошло сквозь века и не было разрушено грандиозными социальными революциями. Только по этой причине оно могло быть религией римских императоров и англосаксонских предпринимателей, африканских негров и европейских германцев, средневековых феодалов и современных промышленных рабочих. Каждая эпоха и партия могли найти в нем все необходимое, поскольку ничто не связывало христианство с определенной общественной системой.
[L. von Mises. Socialism, p. 379--381]
Есть одна ясная вещь, которую нельзя затушевать. Слова Иисуса исполнены негодования против богатых, и в этой ненависти апостолы не уступают Ему. Богатый виноват, поскольку он богат, а нищий оправдан, поскольку беден. Единственная причина, почему Христос не призывает народ к отмщению, это довод самого Господа: "Месть будет моя". В Царстве Божием бедные станут богатыми, а богатые -- несчастными. Позже заметны попытки притушить евангельские обвинения в адрес богатых, наиболее сильное выражение которых мы находим в послании Луки, однако осталось много призывов к ненависти, мести, убийству и поджогам. В нынешнем социалистическом движении против частной собственности никогда не было недостатка в попытках узаконить его ссылками на слова Иисуса, отцов церкви, не говоря уже о писателях, как, например. Толстой, сделавших порицание богатых главным своим коньком. Это говорит о том, что слова Спасителя сыграли плохую службу, ибо спровоцировали кровавую месть в таких масштабах, что преследование ерегиков и охота на ведьм с последующим сжиганием на кострах стали реальностью. Они ослабили церковь против движений, грозящих разрушить человеческое общество. Конечно, церковная организация обычно вставала на сторону тех, кто отражал атаки коммунистов. Но в этой борьбе она не могла заходить слишком далеко, ибо вспоминала обезоруживающие слова: "Блаженны нищие духом, ибо их будет Царство Небесное". Нет ничего более недоказуемого, чем утверждение, что христианская религия образует оплот против враждебных по отношению к собственности теорий, что она делает прививку против социальной ненависти. Любая церковь, живущая внутри системы, основанной на частной собственности, должна уметь с ней ладить. Принимая отношение Иисуса к обществу и его проблемам, никакая церковь не может более реализовать какой бы то ни было компромисс, если Писание толковать слишком буквально. Было бы абсурдно утверждать, что просвещение, подтачивая религиозные чувства масс, прокладывало дорогу к социализму. Напротив, именно церковь оказала сопротивление либеральным идеям и таким образом подготовила почву деструктивным тенденциям социалистической мысли. Церковь не только ничего не сделала, чтобы погасить пламя, она еще и подливала масло в огонь. В католических и протестантских странах родился христианский социализм, а в России -- движение толстовцев с их социальным антагонизмом. Верно, что поначалу официальная церковь пыталась сдерживать эти движения, но затем вынуждена была капитулировать, ибо не смогла возразить словам Священного Писания. Евангелие написано не социалистами и не коммунистами. Как мы уже знаем, с одной стороны, оно безразлично к социальным вопросам, с другой -- полно неприязни к богатым и собственникам. Таким образом, учение Христа, если его отделить от контекста проповеди, ожидание потустороннего Царства может иметь крайне деструктивные последствия. Трудно представить, как в социальной системе, построенной на разделении труда, может существовать доктрина, запрещающая думать о средствах существования, повседневных вещах, и в то же время воспитывающая ненависть к богатым, разрыв с семьей и защищающая добровольную кастрацию. Культурные завоевания на протяжении веков принадлежат церкви, а не христианству. Остается открытым вопрос, какой частью этих достижений мы обязаны наследию римской государственности, а какой -- идее христианской любви, которая, кстати сказать, была трасформирована под влиянием стоиков и других античных философов. Социальная этика Христа не принесла ничего в это развитие. Церковь сделала его мораль безобидной, однако только на непродолжительный период времени. Поскольку церковь обязана принимать за основу Евангелие, ей ничего не остается, как быть в постоянной готовности к протесту со стороны верующих, слишком прямо толкующих слова Иисуса. Евангельскую этику невозможно приспособить к земной жизни, при этом неважно, насколько точно понимают, что именно проповедовал Иисус в смысле исторического факта. Любая церковь должна представлять фон его проповеди, без чего разрушается смысл. Даже если историческая критика покажет с высокой степенью вероятности, что реальный Иисус думал и говорил совсем иначе, чем рассказывается в Новом Завете, то для церкви доктрина останется неизменной, как слово Божие. Здесь возможны два решения. Либо церковь отрицает за собой ответственность уточнять собственную позицию в отношении социальной этики, как это делает восточная церковь. При этом она отказывается быть моральной силой, т. е. начинает играть чисто декоративную роль. Либо встает на путь западной церкви, которая в этике выражала собственные интересы, в зависимости от исторического момента, от того, как лучше укрепить свои позиции в государстве и обществе. Она входила в союз с феодалами против крепостных, поддерживала американских плантаторов, а в случае с протестантизмом и кальвинизмом сделала собственной моралью рождавшийся тогда рационализм. Она способствовала борьбе ирландских арендаторов против английских аристократов, католиков -- против предпринимателей, консервативных правительств -- против социалистических партий. И всегда умела оправдать свое поведение библейскими цитатами. Это говорит о том, что церковь была безвольным инструментом в руках меняющейся моды. Хуже то, что, пытаясь узаконить свои действия Евангелием, она хотела найти в священных текстах всякий раз иное в собственных целях. Анализируя природу этих текстов Писания, мы можем сказать, что более разрушительны те доктрины, которым суждено выиграть. Если даже обречена любая попытка построить особую христианскую этику, нельзя ли попробовать гармонизировать христианскую доктрину с такой этикой, которая продвигает общество, а не разрушает его? Нельзя ли использовать мощность христианства на благо цивилизации? Такая трансформация имеет исторические примеры. Церковь согласна, что современная наука устранила ошибки Ветхого и Нового Завета относительно природного мира. Она посылала на костер еретиков, утверждавших, что Земля вращается, но уже не отправляет на суд инквизиции тех, кто сомневается в воскрешении Лазаря и других умерших. Ведь и сегодня римским служителям не разрешается изучать астрономию и эволюционную теорию. Нельзя ли ждать того же в социологии? Не лучше ли церкви примириться с социальным принципом свободной кооперации через систему разделения труда? Принцип христианской любви нельзя ли истолковать в таком же смысле? Эти вопросы интересуют не только церковь. Судьба цивилизации -- игра. Так почему нельзя поверить, что непримиримость церкви к либеральным идеям не была безвредной? Церковь -- такая страшная сила, что неприязнь к силам, поддерживающим общество, может разнести в клочья всю нашу культуру. Последние десятилетия мы наблюдали за ужасным превращением ее во врага общества. В самом деле, церковь, как католическая, так и протестантская, была не последним фактором процесса нарастания деструктивных идеалов. Христианский социализм стал небольшой частью атеистического социализма в мутной ситуации наших дней.
[L. von Mises. Socialism, p. 382--383]
С исторической точки зрения просто понять презрение к любой форме экономической и политической свободы. Либерализм -- плод просвещенческого рационализма, нанесшего смертельный удар по политической системе старой церкви, из чего возникла современная историческая критика. Либерализм грозил власти веками связанных с церковью классов. Либерализм трансформировал мир так, как никогда не смогло бы его изменить христианство. Либерализм вернул человечеству мир и жизнь. Он оживил силы в основе инертного традиционализма церкви и ее доктрины. Новая перспектива создала для церкви массу сложных проблем, из-за чего церковь не смогла переварить даже внешний аспект современного мира. Верно, что священники западных католических стран благословляют железные дороги новой конструкции и динамо-машины новых электропередач. Однако правоверному христианину не по себе от всех этих творений цивилизации, никак не вписывающихся в его веру. Отсюда сильная неприязнь церкви к модерности и современному духу. Так разве удивителен альянс церкви с теми, кого неприязнь толкнула пожелать коллапс этому восхитительному миру? Стоит ли удивляться факту, что эти люди истерично кидаются к военным арсеналам, чтобы побыстрее растрезвонить о тщетности всех мирских усилий наладить систему труда и процветания? Религия, называвшая себя религией любви, стала религией ненависти в мире, почти созревшем для счастья. Любой оголтелый герострат может найти союзника в среде христиан. Совершенно трагично, что именно среди нигилистов оказались по-настоящему крупные мыслители церкви, которые хорошо поняли смысл христианской любви. Священники и монахи, доказывавшие христианскую любовь на собственном опыте, работали в госпиталях и тюрьмах, знали все о страдании и о людских грехах, именно они заразились новозаветным разрушительным вирусом. Только прочное освоение либеральной философии помогло бы приобрести иммунитет против заразной неприязни пророков, подкрепленной Евангелием. Некоторые из них стали опасными врагами общества. Так энергией любви была взращена сила ненависти против общества. Некоторые из непримиримых критиков либерализма не переходили в открытую оппозицию. Впрочем, другие становились социалистами, если не атеистами, как социал-демократы и пролетарии, то христианскими социалистами. Ведь, как ни крути, а и христианский социализм -- все тот же социализм.
Ошибочно было бы искать параллели между социализмом и христианством первых столетий, не тянут социалисты на общины первых христиан. "Коммунизм потребителей" первых общин исчез, как только появился второй план ожиданий пришествия нового Царства. Христианские коммуны не имеют ничего общего с методами социалистического производства и коммунизмом потребителей. То, что производили христиане, они продавали в лавках. Необходимое для удовлетворения нужд бедняков и возмещения общественных затрат они получали от членов коммуны, добровольных и обязательных пожертвований. Никаких документальных подтверждений социалистических способов хозяйствования в прошлом нет, хотя отдельные случаи могли быть. Нет текстов с подобными рекомендациями, как и авторов. Часто апостолы и отцы церкви призывали сторонников вернуться к коммунизму первых общин, но речь всегда шла о коммунизме потребления. Никогда никто из них не вел речь о социалистической организации производства.
[L. von Mises. Socialism, p. 74--92]
Проблема обобществления средств производства всегда была связана с проблемой секса. Институт брака критиковали вместе с институтом частной собственности, люди искали более гармоничной системы отношений. Любовь издавна пытались освободить от порочных материальных забот. Так, социалисты обещали не только социальные гарантии, но и любовную гармонию для всех. Не случайно именно книга Бебеля "Женщина и социализм" с ее пропагандой свободной любви пользовалась беспрецедентной популярностью в Германии. Существующая система регуляции сексуальных отношений сегодня мало кого устраивает. Переключение с природной сферы половой любви на новые задачи, создаваемые культурным развитием, рождает массу проблем и необходимость чем-то жертвовать. Любому из нас знаком процесс преобразования сексуальной энергии из рассеянного в четко оформленное состояние. Человек лишь со временем научается управлять потоком недифференцированной энергии, ставить плотины и менять его направление. Часть сексуальной энергии можно переориентировать на другие цели. При этом не все выдерживают стрессовые факторы, многие становятся невротиками. Тем, кто находил в сексе максимум эмоций, остывшие чувства на склоне лет подскажут, что напрасно он рабски следовал инстинктам. От секса трудно абстрагироваться как жизнелюбу, так и борцу за лучшее общество. Немало социалистов пострадало лично от неудачного развития сексуального инстинкта. Сочинения Фурье оставляют впечатление болезненных переживаний и тяжкого психоза автора, жаль, что психоаналитики не уделили внимания его жизненным драмам. Болезненная эротическая фантазия, с какой описан рай фаланстеров, наводит на размышления об истинных причинах популярности этой книги. Утопизм трактует свой идеал будущего как восстановление золотого века, утраченного людьми по собственной вине. Так, античные поэты славили времена Сатурна, когда не было собственности, как и времена свободной любви. Марксизм борется с институтом брака теми же методами, что и с частной собственностью. Лозунг уничтожения государства подкрепляется доводом его отсутствия во времена, когда "понятия не имели о государственной власти". Исторические исследования для марксиста не что иное, как средство политической агитации против ненавистного буржуазного порядка. При этом в ход идут псевдонаучные толкования: был золотой век, затем появилась собственность, стало скверно, наконец пришел капитализм и все мыслимые формы зла. Единственное благо от этого зла -- созревание социализма и спасение человечества.
Недавние этнографические и исторические исследования показали историю сексуальных отношений в новом свете, психоанализ заложил основу научного понимания сексуальной жизни. Однако социологический взгляд на экзогамию, эндогамию, промискуитет, матриархат и патриархат не соотносится с новыми теориями, показывает свою ущербность. Там, где царствует принцип насилия, семейные отношения характеризуются неограниченным господством мужчины; его агрессивность, укорененная в природе сексуальных отношений, доведена до предела. Женщина сведена на уровень вещи, она принадлежит мужчине так же, как любой физический объект. Женщину крадут, покупают, меняют, продают, дарят. Пока хозяин жив, он -- ее судья, по смерти ее хоронят вместе с прочим имуществом покойного. Древние судебники практически всех народов свидетельствуют о нормальности такого положения. Историки, комментируя, говорят, что практика была умеренней буквы закона, что жесткость закона не замутняла брачных отношений и чистоты семейных уз. Однако попытки оправдания неосновательны, как бы мы ни умилялись прошлым своего народа. Картина отношений мужчины и женщины, даваемая старыми кодексами, -- не плод фантазий и теоретических спекуляций, она точно воспроизводит реальное соотношение. Древняя римлянка отдавалась на поруки мужу и под опеку рода, женщина Германии всю жизнь оставалась объектом защиты и прикрытия, все находили это естественным и справедливым. Господствующие в любую эпоху правовые и моральные нормы поддерживают не только привилегированные лица, но и те, кто страдает от них. Именно те, от кого требовали жертв, активнее поддерживали принятые нормы поведения. Женщина, служащая мужчине, видит в том свое назначение. "И не муж создан для жены, но жена для мужа" (Первое послание к Коринфянам, 11,9). Принцип насилия признает только мужчину; только у него есть власть и права, женщина для него -- сексуальный объект. Даже проститутка принадлежит сутенеру или хозяину борделя, с которым договариваются клиенты. Бродячая женщина беззащитна, права выбирать мужчину у нее нет. Мнением женщины, отдаваемой замуж, не интересуются. У мужчины есть право развода, у женщины его нет. В эпоху насилия вера в господство мужчины сильнее, чем более древняя тенденция к сексуальному равенству. Этот доминат пришел в противоречие с природой секса, и ради собственного сексуального интереса мужчинам пришлось ослабить свое давление. Умение отдавать и получать -- в природе сексуальных отношений. Пассивная страдательная установка женщины снижает уровень эротического наслаждения. Для удовлетворения необходимо ответное чувство, чего трудно добиться от рабыни, купленной или взятой силой. Внешнее господство мужчины на деле зачастую заканчивается тем, что он вынужден уступить часть своей власти женщине, хоть и скрывает это. С другой стороны, для сексуального успеха постепенно требования возрастают, теперь нужны особые стимулы. Интенсивность усилия пропорциональна подчинению принципу насилия. Все женщины становятся чьей-то собственностью, и поиск сексуального партнера требует обуздания естественных влечений. Половой акт сопровождается теперь особым психологическим отношением к партнеру. Так возникает любовь, неизвестная примитивному человеку, который не останавливался ни перед чем в своих желаниях. Любовь как сверхоценка невозможна при рабском положении женщины, именно природа любви делает ее царицей. Первый конфликт возникает из противоположности брака и любви. Формы проявления этого конфликта меняются, суть остается. Любовь становится центром эмоциональной жизни мужчины и женщины, но поначалу она ничего общего не имеет с браком. Бессмертные творения рыцарской лирики донесли до нас эти темы, хотя суть конфликта не так просто понять современному человеку. Нам не понять, почему любящие обречены быть в разлуке и жить с нелюбимыми, почему Ганс и Грета не обретают друг друга. Суть конфликта и драмы влюбленного рыцаря нам неясен. Грек, деливший свое время между гетерами и мальчиками, не воспринимал свои отношения с женой как психологическую драму, да и она не видела покушений на собственные права. Когда жена трубадура оказывала знаки внимания другому, она тем самым нарушала права своего мужа. Как бы рьяно он ни добивался любви других женщин, терпеть нарушения своих собственных прав он не мог. Муж оскорблен не тем, что жена любит другого, а тем, что ее тело -- его собственность -- может принадлежать другому. В античности и на Востоке мужчина часто искал любовных утех на стороне, у тех, кто стоял вне общества, поэтому конфликт был исключен. Только мужчина как хозяин собственной жены может претендовать на полное обладание. У жены подобного права нет. Даже сегодня существенны различия в понимании неверности жены и неверности мужа, эти различия восприятия говорят об остатках древнего кодекса. Пока господствует принцип насилия, стремление любить заторможено. Изгнанное из семьи, в подполье оно принимает извращенные формы. Спутником секса становятся венерические болезни, родина которых скорее Европа, чем Америка. С начала XVI века сифилис свирепствовал в Европе -- романтическому рыцарству пришел конец. 8.3. Брак под влиянием идеи договора Говорят, что экономика скверно повлияла на сексуальные отношения, опорочила их былую чистоту. В древности семейная жизнь была образцом добродетели, лишь капитализм принес брак по расчету, проституцию и сексуальные излишества. Современные исследования показали, насколько наши представления о простоте нравов селян далеки от реальности. Однако и сегодня все уверены, что понимание брака как контракта оскорбляет самую суть сексуальных отношений, виновником чего стал капитализм. Ученый владеет фактическими методами; возвышенные чувства, нравственность и добродетель вне его компетенции. Наш идеал сексуальных отношений решительно отличен от древнего идеала, но никогда человечество не было так близко к идеалу, как сейчас. Господствующая доктрина ставит факты с ног на голову, проклинает то, благодаря чему мы покончили с рудиментами насилия прошедших эпох. Там, где господствует насилие, полигамия торжествует. У мужчины столько жен, сколько он способен отвоевать. Чем больше женщин в форме собственности, тем он сильнее. Рабы, коровы, жены составляют властное поле, моральные установки ко всем им одинаковы. Один муж может распоряжаться трудом и телом женщины, сохраняя себя свободным от любых уз. Однако мужская верность предполагает моногамию. Хозяин с большей властью имеет право и на жен своих подданных. Известное право первой ночи (Jus Primac Noctis) является напоминанием той эпохи, когда невестку отдавали свекру в "большой семье" южных славян. Реформаторы не смогли устранить полигамию, да и церковь не протестовала против многоженства варварских королей. У Карла Великого была масса наложниц. Но именно в среде аристократической знати возникли самоограничения, ибо женщины вступали в брачный союз в качестве наследниц, богатое приданое давало большие права. К единобрачию подталкивали жены, умножавшие богатство мужей, и родственники. Во имя защиты собственности жены и детей была проведена четкая грань между законными и незаконными связями и детьми. Так отношения между мужчиной и женщиной стали оформляться контрактом. Идея брачного контракта разрушила фатальное господство мужчины: жена стала партнером на равных правах. Из односторонних силовых отношений брак превратился в соглашение о взаимном сотрудничестве. Шаг за шагом женщина завоевала в семье сегодняшние позиции. Остатки мужских привилегий ныне имеют символический характер либо обусловлены разделением труда. Брак эволюционировал вместе с законом о собственности супругов. Положение женщины в семье улучшалось по мере нивелировки насилия. Получив свою законную часть собственности, наследуемой и приобретенной в браке, жена освободилась из-под мужского гнета. Так в результате проникновения в семью контрактных отношений возникла новая форма брака, связывающая одну женщину с одним мужчиной по свободной воле обеих сторон, что предполагает взаимную верность. При этом мужская измена оценивается тем же критерием, что и женская, а права мужа и жены, по сути, одинаковы. Ни один народ не может доказать, что его предки имели подобную модель брака. Были ли раньше нравы суровее, чем теперь, науке неведомо. Однако различия в понимании сути брачных отношений налицо, и прежние идеалы в наших глазах выглядят совершенно безнравственными. Моралисты, клянущие институт разводов, правы в том, что раньше такого не было, ибо муж просто выгонял из дому неугодную ему жену. Сегодняшний закон о разводе не позволяет ничего подобного, и это говорит о социальной перемене. Когда церковь начинает кампанию против разводов, не грех напомнить, что моногамный идеал с идеей равноправия мужа и жены есть результат не церковного, а вполне светского капиталистического развития.
Договорный брак предполагает включенным аспект любви, тем самым он морально оправдан. Брак по договору, но без любви представляется непристойностью, как, например, королевские бракосочетания на расстоянии. Публично эти браки демонстрируются как заключенные по любви, из чего следует, что буржуазный идеал брака не обойден даже здесь. Основная проблема супружеской жизни состоит в том, что страсть с годами остывает, а контракт заключается на всю жизнь. "Страсть умирает, но любовь должна остаться", -- писал Шиллер. Дружеская привязанность и воспитание детей приходят на смену былым страстям супругов в старости. Религия примиряет верующих с конечностью земного существования, старость и смерть она вписывает в бесконечный поток вечной жизни. Другие делают ставку на собственный ум и находят философское решение сложных проблем реальности. Большинство людей остаются в замкнутом круге повседневных забот, рабам привычек и земных страстей не до метафизики. Правда, есть и такие неуемные души, которых не устраивает ни религия, ни философия. Смирение противоречит их натуре, ломая заграждения, они жаждут невозможного, стремятся к победе любой ценой. Предъявляя высокие требования к объекту своей любви, такие натуры находят слишком тесными брачные узы. Любовь перерастает в ненависть, совместная жизнь становится невозможной. Не умея трансформировать сексуальную энергию, они меняют предмет любви, но старый опыт обречен на повторение. Однако общественные условия брака здесь не при чем. Браки распадаются не из-за частной собственности на средства производства, болезнь приходит из природных особенностей партнеров. Почва для подобных конфликтов была всегда. Любовь и семья веками были отделены друг от друга, никто не ждал прежде счастья от брака. Когда идея согласия наложилась на идею договора, люди получили надежду на непрерывное удовлетворение желаний в брачном союзе. Однако любовь всегда таит в себе момент соперничества, поэтому трудно рассчитывать на безоблачное сосуществование любящих и после физиологического насыщения. Виноват ли институт брака в нашей неспособности превратить земное существование в бесконечную цепь экстазов? Конечно, семейные конфликты, порожденные социальными условиями, производны и имеют подчиненное положение. Кризис браков по расчету и распад семьи из-за экономических трудностей не имеют фатального характера. Брак как социальный институт накладывает на индивида определенные ограничения, включая его в систему порядка. Гениальные натуры скорее пожертвуют собственной жизнью, чем пойдут вразрез с собственным призванием. Женщина и дети в их жизни занимают ограниченное место. Достаточно вспомнить Канта, ненасытный дух которого воплотился в его великих сочинениях, избежав тем самым разочарований семейной жизни. Те гении, семейная жизнь которых выглядит нормальной, не могут смириться с узами брака, не совершая над собой насилия. Гений не может не стремиться порвать любые цепи или хотя бы ослабить их. Желающий идти собственным путем не может быть в колонне, он должен быть свободен. Редко ему удается встретить женщину, способную быть рядом на одинокой опасной тропе. Всякий неверный муж вынужден оправдываться именно в таких терминах. Впрочем, гениальность редка, и социальные установки не меняются из-за того, что горстка исключительных личностей не умеют к ним приспособиться. Поэтому браку пока ничего не угрожает. Более серьезной угрозой оказались атаки феминисток, уверенных в том, что брак лишает женщину свободы, делает ее служанкой мужчины. Никакими реформами не помешать закабалению женщины, поэтому феминистки ратуют за свободное развитие личности вне брака. Они не учитывают, что главное обстоятельство здесь физиологического, а не социального плана. Лучшие годы жизни женщина посвящает вскармливанию и воспитанию детей, а мужчина отдает карьере. Это можно назвать природным неравенством, хотя за женщинами остается свобода выбирать между материнством и активным самоутверждением. Все же путь к гениальным свершениям открыт очень немногим из них. Феминизм является частью либерального движения, когда ставит вопрос о равных с мужчиной правах в экономике и политике. Когда же он пытается устранить природные ограничения и социальные институты, феминизм проявляет себя как форма социализма, ибо именно социалисты пытаются изменить социальные институты, чтобы затем изменить и природу людей.
Социализм мечтает покончить с сексуальной и экономической зависимостью женщины от мужчины. Содержание и образование детей обеспечивается за счет общественных фондов, опека родителей ограничивается. Семья утрачивает свое влияние, выбор партнера ничем не ограничивается. На новой культурной ступени социализм восстанавливает форму общежития до введения института частной собственности. Аргументы теологов и защитников морали не пригодны для опровержения такой программы. С научной точки зрения совершенно бесполезны попытки моралистов заклеймить или оправдать сексуальную сферу жизни. Научный метод пригоден для выбора средств, подходящих поставленным целям, но не может служить оценке самих целей. Ученый не может начинать с отрицания или одобрения сексуального инстинкта, заниматься софистикой, что половой акт оправдан рождением ребенка, а получаемое в его процессе наслаждение пагубно. Вряд ли родители в момент зачатия ребенка думают о том, что государству нужны налогоплательщики и рекруты. Не желая прекращения жизни, мы не можем называть источник ее обновления сосудом зла. Этика социализма всегда боялась последовательного отрицания и оправдания, ибо затуманивала различия между добром и злом, забывая о природных различиях между полами, делая зло невероятно привлекательным. Мужчина находит в сексе расслабление и удовлетворенность, для женщины секс не может быть только эпизодом, с него начинается материнство. Мужчина остается над сексом, даже любя безмерно, поглощенного только сексом мужчину женщина со временем начинает презирать. Главная опасность для личности женщины лежит именно в области секса. Проблема индивидуальной самореализации на деле может быть достигнута только совместно. Мужчина не может полноценно развиваться, если женщина тянет его в низшую сферу чувственности, но и внутренняя свобода женщины есть также часть задачи человечества. На Востоке женщина остается матерью, нянькой и предметом наслаждения, именно это тормозит культурный прогресс. Восток так и не сумел справиться с проблемой сексуальности, поэтому неверно говорить, что восточная культура постигла суть жизни глубже, чем западная философия. В культуре древних греков, занимающей промежуточное между Западом и Востоком положение, замужняя женщина была исключена из общественной жизни. Муж относился к жене как к воспитательнице детей и служанке, а любовь дарил гетерам или мальчикам. Даже Платон описывал восторженное преклонение перед красотой их тела и души, духовный характер этой любви он всячески отделял от грубого чувственного наслаждения в сексе. Восточный мужчина и сегодня относится к женщине как к наложнице. Только европейской женщине удалось добиться равных прав в процессе перехода от принципа насилия к принципу договора. Существующие пока различия в частном праве особого значения не имеют. Сама модель брака предполагает подчинение одной из сторон, но вопрос, кто именно подчиняется, артикулами кодекса не решается. Предоставление права голоса женщинам вряд ли сильно влияет на соотношение политических партий, чаще именно женщины противятся расширению собственных прав. В администрацию правительства женщин предпочитают не назначать по мотивам не столько политического, сколько антропологического плана. Остатки правового неравенства, сохраняющиеся в законодательстве европейских стран, не наносят существенного ущерба ни обществу, ни карьере женщин. Псевдодемократическое понимание равенства имеет место не только в политике, но и в сфере сексуальных отношений. Обреченность эгалитаристских программ очевидна уже доказанной невозможностью уравнять сильного и слабого, одаренного и бездарного, здорового и больного. Невозможность возложить на мужчину хотя бы половины материнских тягот накладывает принципиальные ограничения на раздел политических свобод, плохо совместимых с материнством. Жить для собственного творческого роста и при этом не забывать о детях и муже - вот корень проблемы, нс решаемой декретами. Чтобы соперничать с мужчиной в достижениях, женщина должна превозмочь свою сексуальную природу, ведь именно любовь к детям поглощает ее лучшие силы. Увлеченная карьерой женщина должна отказаться от любви и замужества, т. е. собственной природы, нельзя не учитывать разнонаправленность личностного и сексуального начал. Получит ли она свободу взамен уничтоженного института брака, -- весьма проблематично. Для рационалистического общества характерна борьба за целостность личности при сохраняющейся частной собственности на средства производства. Если женщина потерпит поражение в борьбе за самореализацию в замужестве, пострадает вся цивилизованная часть человечества. Именно партнерство женщины и мужчины даст образец творческого сотрудничества полов. Кроме того, только в семье возможно полноценное воспитание личности. З. Фрейд с проницательностью гения показал, что именно от родителей ребенок получает энергию добра и любви, без которой нет душевного и телесного здоровья. Обучение вне дома порождает неврозы и гомосексуальные наклонности. Вспомним, что Платон, для которого женщина была источником сексуального наслаждения, разработал модель государственного воспитания детей и тотального регулирования сексуальных и других отношений. Свободный выбор в любви -- основа новой договорной модели отношений между людьми. Женщина вправе требовать верности и постоянства от того, с кем себя связывает, она также имеет право отвергнуть притязания любого мужчины. Социализм сознательно и систематически отвергает саму идею договора и возвращается к принципу насилия. Четко обозначенное стремление к равному распределению награбленного логически ведет к введению промискуитета в сексуальной жизни.
Дополнением буржуазной семьи является проституция, читаем мы в "Манифесте Коммунистической партии". Маркс и Энгельс полагали, что проституция исчезнет вместе с исчезновением капитала. Проституция необходима в буржуазном обществе, доказывал Бебель, она подобна полиции, армии, церкви, предпринимательству. Критики капитализма бранят сексуальные извращения, изобличают буржуазные нравы как источник разнузданности и скорбят по прошлому, царству благоденствия.
Легковерным неплохо при этом напомнить, что проституция -- едва ли не самое древнее изобретение человечества, известное решительно всем народам. Логика поэтому требует признать ее рудиментом племенных отношений, а не продуктом высокой культуры. Самое действенное вредство против проституции - моральное требование воздержания вне брака для мужчины, и оно принадлежит именно капиталистическому идеалу. В рамках примитивных сообществ сексуальной чистоты всегда требовали не от жениха, а от невесты. Институт частной собственности нейтрален в отношении феномена проституции. Армейская служба, блокирующая сексуальную энергию молодых людей, есть нечто патологическое и во всем чуждое процессу мирной либерализации. Факт, что чиновники правительства вербуются из богатых и состоятельных людей, а также женятся на представительницах своего круга, является отголоском докапиталистических нравов. Капитализм не признает кастовых обычаев, каждый действует по доходам. Проституция становится профессией либо из-за нужды, либо по природной склонности, либо то и другое вместе. Можно предположить, что равенство доходов приведет с исчезновению экономических корней проституции. Однако логически несостоятельны прогнозы о здоровой этике сексуальных отношений при социализме, ибо никто не знает, какие новые источники поддержат в будущем самую древнюю из профессий. Наши представления о сексуальных проблемах перемешаны с предрассудками. Исследуя связь секса с институтом частной собственности, следует прояснять и уточнять запутанные понятия. Нельзя мыслить образами утраченного рая и фантомов, когда речь идет о сложной сфере социального знания.
PAGE \* MERGEFORMAT2