Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
БОЛЬШЕВИЗМ В ЗЕРКАЛЕ ЕВРАЗИЙСКОЙ ИСТОРИОСОФИИ.
Евразийство - мировоззрение и одновременно идейно-политическое течение, которое, будучи продуктом русской эмигрантской мысли 20-х гг. XX века, получило в конце столетия в постсоветской России огромную популярность и привлекло к себе внимание исследователей. Массив литературы, посвященной евразийству, стремительно растет. Наряду с этим активно переиздаются работы и программные документы самих евразийцев, один за другим выходят сборники их трудов, печатаются антологии (1).
Обозначился круг исследователей, сделавших евразийскую мысль предметом научного и общественного внимания. Среди тех, кто внес значительный вклад в изучение евразийства, особо следует отметить С. Хоружего, А. Панченко, Л. Новикову, И. Сиземскую, А. Дугина, Б. Ерасова, И. Исаева, Л. Люкса. Популяризации евразийства во многом способствовали дискуссии, проходившие на страницах журналов «Вопросы философии», «Свободная мысль», «Общественные науки и современность», «Наш современник», «Евразия» и др. В настоящее время историография по евразийству насчитывает более 50-ти наименований. А список авторов - интерпретаторов приближается к цифре сто.
В чем же причина столь бурного роста интереса к евразийству у наших современников? В чем секрет «евразийского соблазна»? Отвечая на данный вопрос Л. Новикова и И. Сиземская справедливо указывают на три главных обстоятельства: 1) общее повышение интереса к русскому зарубежью, "открывая которое, мы как бы заново открываем себя - свое прошлое, утраченную связь со значительной частью отечественной культурой и ее традициями, от которого волею исторической судьбы оказались отторгнутыми"; 2) созвучие идей евразийства с сегодняшними мироощущениями, что приводит к стремлению найти в них ответы на волнующие нас вопросы; 3) евразийская доктрина оказалась особенно интересна для современной русистики, стала важным стимулом ее развития (2,5-6).
Принимая во внимание все названные обстоятельства, хотелось бы несколько конкретизировать их, подчеркнув, какие именно теоретические разработки евразийства оказались более всего созвучны сегодняшним интеллектуальным поискам в области разработки общенациональной идеи и историософской модели развития России. Совсем недавно на страницах российской периодической печати активно велась дискуссия о том, какой быть объединяющей идеологии для России и быть ли ей вообще. С высот президентской власти был объявлен и социальный заказ на разработку новой идеи для России. Желающих высказаться на предложенную тему оказалось много. В общероссийскую дискуссию включились не только профессиональные политические идеологи, философы, публицисты, но и обычные граждане без ученых степеней и ответственных должностей.
Анализ обширной литературы на указанную тему привел нас к выводу, что среди наиболее влиятельных и распространенных концепций, претендующих как на звание общенациональной идеи, так и на перспективную историософскую модель России, выступают разнообразные иделогемы Третьего Пути. Популярность идеи Третьего Пути свидетельствует о принципиальном выходе общественного сознания за рамки известных биполярных схем типа: «капитализм - социализм», «Запад - Восток», «коммунисты - демократы» и т.д. Эта концепция сегодня чаще всего проигрывается в евразийском варианте. В евразийстве мы находим основные парадигмы концепции Третьего Пути:
Все названные методологические установки получили свою оригинальную интерпретацию в историософии евразийства. В настоящей статье мы остановимся наиболее подробно на последней обозначенной парадигме евразийской доктрине, поскольку именно она вызывала и продолжает вызывать наибольшие споры у исследователей евразийства. Речь пойдет о евразийской кнцепции большевизма, об ее сильных и слабых методологических сторонах.
В начале сделаем несколько общих предварительных замечаний относительно своеобразия евразийского движения в целом и его историософской доктрины. Изучение истории и идей евразийства приводит нас к мысли о том, что в этом движении встретились и причудливо переплелись основные духовные линии русской общественной мысли XIX и XX вв. С одной стороны, евразийство стало своеобразным продолжением традиции русской религиозно-философской школы (от славянофилов до веховцев), наследником воззрений Ф.М. Достоевского (концепция культурно-исторических типов) и К.Н. Леонтьева (скепсис в отношении славянских связей России), а с другой - традиций российского радикализма (от Радищева до народников и большевиков), культивирующих ненависть к самодержавному строю, зовущих к волевому решительному социальному действию, коренному переустройству общественной жизни.
В евразийстве парадоксально соединились установки, как левого, так и правого радикализма. К примеру, левая народническая идея народоправства, должная олицетворять истинную демократию, находит свое продолжение в правой идее о пагубности европейского парламентаризма, западного либерализма и демократии. Это, в свою очередь, сближает евразийство одновременно с большевизмом, как левым течением и с фашизмом как разновидностью правого радикализма (3, 76-91).
Оригинальное соединение в евразийстве, казалось бы, непримиримых идейных линий придает данному феномену особую неповторимость и привлекательность, определяет его важное место в истории русской общественной мысли и общественного движения в России XX века. Евразийство стало ответом на определенный исторический вызов, воспринятый частью русской эмиграции, которую не устраивала ни перспектива большевизации России, ни реставрация царского режима. Евразийство можно также рассматривать как духовное восстание молодого поколения русской эмиграции против гнетущей атмосферы воцарившейся, эмигрантской среде, где победа большевизма воспринималась как вселенская катастрофа, как окончательная гибель России и всей русской культуры. Настроению безысходности, ощущению беспочвенности русской интеллигенции и невостребованности русской культурной традиции была противопоставлена оптимистическая программа евразийства.
Уже в подзаголовке евразийского сборника «Исход к Востоку» (София, 1921 г.), авторами которого была знаменитая «четверка» - П.Н. Савицкий, Н.С. Трубецкой, Г.В. Флоровский и П.П. Сувчинский, явственно проступала уверенность в рождении новой России - «Предчувствия и свершения. Утверждения евразийцев».
С самого начала евразийский бунт строился на идейном эпатаже, на провозглашении нетрадиционных идей, на предложении публике дерзких проектов преобразования существующего в России общественного строя. На данный сборник откликнулись многие фигуры русской эмиграции - Струве, Бердяев, Милюков, Гиппиус и др. «Отныне, - отмечает А. Дугин, - именно отношение к евразийцам и их тезисам будет отличительной чертой для самоопределения идеологической позиции русской эмиграции. Те, кто отнесется сочувственно и положительно к их программе, составит фракцию Третьего Пути (ни большевизма, ни царизма). Те, кто отвергнет ее, однозначно отождествятся с антикоммунистической консервативной или либеральной реакцией. «Исход к Востоку» - первая законченная и последовательная декларация русской Консервативной Революции, того парадоксального движения, которое было чрезвычайно популярно в эту эпоху в Европе и дало жизнь некоторым известным тоталитарным режимам» (4, 436).
С 1922 по 1931 гг. вышла в свет целая серия сборников работ евразийцев: «На путях. Утверждение евразийцев» (1922), «Евразийский временник» (1923-1927), «Евразийство. Формулировка» (1927 г.). В 1931 г. в Париже был опубликован подводящий десятилетний итог движению сборник под названием «Тридцатые годы». Анализ данных источников, а также ряда работ критиков евразийства, включая и бывших евразийцев Г.В. Флоровского, П.Б. Бицилли и др., отошедших от движения в конце 20-х годов, позволяет достаточно полно реконструировать евразийскую историософскую схему, а в рамках ее - и евразийскую концепцию большевизма.
Общее настроение, пронизывающее всю евразийскую литературу, можно определить как антизападничество и почвенничество. Евразийцы подчеркивали факт глубокого культурного переворота, совершающегося в XX веке и связанного с кризисом западноевропейской цивилизации. Первая мировая война и русская революция воспринимались евразийцами как провиденченские знаки, возвестившие наступление новой исторической эпохи, в которой центральное и руководящее место буде принадлежать не Европе, а России. На смену западной культуры придет новый тип культуры.
Основной категорией евразийского мышления было определение России как особого исторического и географического мира. Из этого постулата вытекало утверждение «самостоятельной ценности русской национальной стихии». Россия, заявляли евразийцы, не принадлежит ни Востоку, ни Западу. Это совершенно особый культурный мир, который порожден субконтинентом - Евразией. Евразия служит «месторазвитием» (термин П.Н. Савицкого) евразийского культурно-исторического типа. Четыре основополагающие идеи, по мнению Л.И. Новиковой и И.Н. Сиземской, определяют своеобразие евразийской доктрины: 1) утверждение особых путей развития России как Евразии; 2) идея культуры как симфонической личности (основная разработка принадлежит Л.П. Карсавину); 3) обоснование идеалов на началах православной веры; 4) учение об идеократическом государстве (5, 281).
Излагая историю России в рамках истории Евразии, евразийцы дополнили ее новым элементом - пространственно-культурным. Специфика евразийской культуры и ее будущее связывалось с возможностью реализации на разных исторических этапах альтернативных ориентаций - западной и восточной, субъектом же данной культуры назывался круг народов «евразийского мира», между которыми русский народ занимает «срединное» положение.
Вместе с тем, евразийцы явно делали акцент на освещение роли «азиатского элемента» в судьбах России. Проазиатский крен особенно отчетливо виден в работах Н.С. Трубецкого, П.Н. Савицкого, Г.Н. Вернадского. В работе Трубецкого «наследие Чингисхана, взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока» (1925) говорится о том, что вовсе не Киевская Русь, как всегда считалось, стала почвой, на которой выросло российское государство, а империя Чингисхана.
Трубецкой не подвергает сомнению то, что вторжение войск Чингисхана на Русь было тяжелым потрясением. Но в этом событии он видел и определенную положительную сторону, поскольку считал, что монгольский тип организации власти способствовал созданию мощного Московского царства, ставшего основой будущей Российской империи. «Монголы, - отмечал Трубецкой, - формировали историческую задачу Евразии, положив начало ее политическому единству и основам ее политического строя» (6, 207). Еще более шокирующе данную мысль выразил Савицкий - «без татарщины» не было бы России. «Великое счастье Руси, - заявлял он, - что в момент, когда в силу внутреннего разложения она должна была пасть, она досталась татарам, а не кому другому».
Несмотря на положительные моменты влияния монголов на российскую государственность, согласно евразийцам, азиатский элемент далеко не всецело предопределял исторический путь развития России. На развитие русского государства, по их мнению, значительное влияние оказал другой восточный элемент - византийский. Заимствование византийства и прежде всего его этатизма и идеократизма способствовало «обрусению и оправославлению» монгольской идеи государственности. В итоге свершилось чудо, переродившее монгольскую государственную идею в православно-русскую. Благодаря «горению» русского национально-религиозного чувства произошла переплавка северо-западного улуса монгольской монархии в Московское царство, в котором монгольский хан был заменен русским царем.
Азиатский уклон нередко приводил евразийцев к парадоксальным выводам. Согласно их историософской схеме, духовный разрыв между православной Россией и католической Европой, вопреки очевидной однокорневой религиозной основе, куда более значителен, чем между русским Православием и восточными религиями - исламом и буддизмом. В результате такого тенденциозного подхода Православие из центрального культурообразующего ядра России превращалось во второстепенный элемент. Как отмечал Г.В. Флоровский в своей знаменитой статье «Европейский соблазн» (1928), на Православие «евразийцы смотрят … как на культурно-бытовую подробность … переживают и подсознательный «центр тяготения» евразийского мира, как его … потенцию. И вместе с тем конкретно-практические задачи Евразии они определяют совсем не по этому «центру», не из живого православно-культурного самосознания, не из размышлений теософического, этнического, государственно-организационного порядка» (6).
Представление о том, что евразийская культура именно «в Азии у себя дома», сказалось и на оценке русской революции и большевизма, повлияло на их отношении к советской системе власти. Евразийцы приветствовали появление в советских государственных органах представителей азиатских народов - татар, башкир, киргизов, чувашей, бурят и др. Их участие в государственном строительстве рассматривалось как проявление России подлинной, исторической, не выдуманной славянской или варяжско-славянской, а настоящей русско-туранской, евразийской.
Русская революция для евразийцев - это, прежде всего исторический прорыв к новой форме культуры, где азиатский элемент занимает долженствующее место и в перспективе станет играть ведущую геополитическую роль. В то же время революция рассматривалась как массовое культурное движение за отказ от европейского диктата, романо-германского влияния, которому была сильно подвержена прежняя правящая верхушка.
В отношении большевизма сторонники евразийства испытывали противоречивые чувства. В приверженности большевиков доктрине европейца Маркса им виделась очередная попытка навязать самобытной Евразии несвойственные ей культурно-исторические идеалы, чуждый ее духовности атеизм-материализм. В данном контексте большевизм рассматривался как закономерная историческая расплата за прошлые и нынешние грехи европеизации.
Интерпретация большевизма как неминуемого возмездия за прозападнические ориентации российских правящих кругов соединялась в евразийской концепции с идеей о народном, органическом характере большевизма, его соответствии неким стихийным, творческим порывам народных масс. Так, к примеру, Л.П. Карсавин увидел в большевизме проявление исконных стремлений русского народа. Коммунисты, по его мнению, пусть уродливо, примитивно, грубо, но все же выразили органический народный дух. Отсюда делалось заключение, что в большевистском опыте за примитивной и лживой идеологией, за уголовной практикой все же скрыты здоровые народные начала. Большевики верно нащупали пульс исторической жизни народа, ответили на его духовные потребности. «Большевизм - показатель мучительных исканий народной души», - вот типичная для евразийцев идейная установка.
В большевизме евразийцы различали два слоя. Один - внешний, феноменологический. В этом срезе большевизм представляется как лживая идеология и кровавая преступная практика. Другой слой - более глубокий, сущностный, связанный с сами «духом Истории». Рассуждая в стиле гегелевской философии, евразийцы готовы были увидеть в большевиках бессознательные орудия и активных носителей «хитрого духа Истории». Большевики, в их интерпретации, не осознавали истинного смысла своих действий, рассматривали их с ложных идеологический позиций. Большевики, по словам Карсавина, лишь приклеивали коммунистические ярлычки к стихийному, увлекавшему их, говорившему в них течению.
Евразийцы различали коммунизм и большевизм. Крайне негативно относясь к коммунистической идеологии как прозападной и антинародной, они осуждали большевизм за его официальную доктрину, однако, считали, что государственная деятельность большевиков заслуживает в общем и целом положительной оценки, поскольку отвечает историческим замыслам строительства евразийской цивилизации. Большевики опасны в той степени, пока они проповедуют коммунизм, пока их не вынудили отказаться от «злой» и вредной идеологии. Замена же данной идеологи евразийской при сохранении основ большевистской государственности нейтрализует чужеродные элементы в большевизме и усиливает его органичные евразийской культуре черты.
В контексте данных соображений евразийцы мыслили себя новой общественной силой, которая очистит большевизм от ложной доктрины и наполнит партийно-государственную систему большевизма евразийским содержанием. При этом предполагалось сохранить «строительные леса», воздвигнутые большевизмом, для торжества новой идеократии и новой монопольно правящей евразийско-православной партии.
Идея евразийско-православной партии является одной из самых противоречивых в доктрине евразийства. На это в свое время указывал Бицилли в статье «Два лика евразийства» (1927). «Православие» и «Евразия», - подчеркивал он, - сферы несовпадающие. Православная Церковь выходит за пределы «евразийского континента». Нельзя же забывать, что и греки, и сербы, и болгары, и румыны - такие же православные, как и мы. Еще существеннее то, что в пределах самой Евразии имеется немало таких «язычников», которые никогда не примирятся со своим подчиненным положением в Империи, поскольку оно обусловливается вероисповедным признаком… В единую евразийскую партию, как ее себе рисуют евразийцы, не найдет себе доступа всякий сущий в великой России язык… Это будет, стало быть, не столько партия Союза, сколько - Союз Русского Народа» (8, 339). Это значит, что новая партия сохранит в себе тоталитарные черты.
В притязаниях евразийцев на открытие нового пути в решении проблематики религиозно-духовного преображения России дал о себе знать старый грех русской интеллигенции, сводивший решение сложнейших исторических вопросов к очередной попытке создать новую общенациональную партию, которая, как отмечал Флоровский, с тиранической властностью организует вокруг себя новую правящую элиту, вся задача которой сводится к тому, чтобы «пленить в послушание», в «подданство идее».
Наряду с идеократической идеей, привлекательной в большевизме, для евразийцев, была его борьба с буржуазным парламентаризмом и западной демократией. В то же время евразийцы подвергали критике отрыв правящей большевистской партии от народа, ее все нарастающий антидемократизм. Западной и большевистской демократии они противопоставляли свой политический идеал демотии. Демотичность как подлинная народность характеризовалась органической связью между массой народа и правящим слоем, в состав которого входит и интеллигенция. Демотическая власть, считали евразийцы, выражает дух и волю народа, защищает его интересы и чаяния, являясь как по своему происхождению, так и по содержанию глубоко народной, а, следовательно, и евразийски органичной.
Историософская доктрина и концепция большевизма привела евразийство в конце концов к идее политического компромисса большевизмом, что, как известно, стало причиной сначала его глубокого кризиса, а затем - и бесславного прекращения существования. Однако после длительного забвения, и особенно в 90-е гг. XX века, многие идеи евразийства оказались вновь востребованными. Среди них - и ряд теоретико-методологических установок, касающихся трактовки большевизма и советского периода в истории России. Нынешние новоевразийцы весьма охотно восприняли евразийскую концепцию неоднородности и неоднозначности большевизма, его предназначения в качестве творца новой евразийской культуры и цивилизации (8).
Ренессанс евразийства продолжается. В его идейную орбиту вовлекаются новые поколения россиян, которых привлекает патриотическая оптимистичность и историософская широта евразийской доктрины, комплексность и междисциплинарность методологии евразийства, а также обозначенная перспектива культурного преображения России. Вместе с тем, в недрах евразийства таится определенная опасность усиления его радикалистских сторон. Сегодня, учитывая инфицированность широких слоев общества радикализмом самого разного толка, от «левого» до «правого» следует особенно осторожно относиться к некритической пропаганде евразийской идеологии и разнообразных ее модификаций.
Особенно тщательно новоевразийская доктрина разработана в трудах В.Б. Пастухова. См., например: Пастухов В.Б. Будущее России вырастает из прошлого. Посткоммунизм как логическая фаза развития евразийской цивилизации// Полис. 1992. № 5-6.