Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
За пеленой дождя.
- Проклятая духота! Клянусь богом, в этот раз она меня прикончит!
Действительно, уже третий день над Нижнекряжинском стояло пекло: августовское солнце, неожиданно для самого себя и всех остальных, изо дня в день выдавало тридцать пять по Цельсию и нисколько не желало сбавлять темпы. Город изнывал от жары, ожидая, когда разверзнутся хляби небесные, и воды напоят иссохшую землю. Но время шло, и, кроме всё усиливающегося жара, ничего не происходило.
Пузатый преподаватель филологии Салаирского Гуманитарного Института, без двух лет доктор наук, доцент Прохор Корнеев, изнывая от жары в своём кабинете, беспрестанно вытирал лоб платочком и поправлял очки. Несмотря на работающий вентилятор, духота изматывала его, заставляя причитать и материться, поскольку астма, которой он болел с пятого класса, в такие дни, как эти, буквально вгоняла доцента в гроб. Не рискуя выходить на улицу в самое пекло, он дожидался вечернего времени и спада жары в защищённых от солнечных лучей стенах пустого института. Никаких особых дел у Прохора здесь не было, но его работа заставляла его каждый день августа посещать кабинет своей кафедры, наводя порядок и отвечая на телефонные звонки, если такие случались.
Однако, сегодня никто не тревожил телефонную линию, и Прохор изнывал в равной степени от безделья и жары. Поэтому, когда причитать ему вконец наскучило, он решил прогуляться до уборной, чтоб немного освежиться и размяться. Для осуществления последнего он избрал пунктом назначения не ближайший туалет на втором этаже, а туалет на четвёртом этаже соседнего крыла.
Кроме Корнеева и охранника, дремавшего на входе, в институте никого не было. Практика кончилась, студенты были на каникулах, преподаватели и обслуживающий персонал были в отпуске. И лишь Прохор за жалкую надбавку к зарплате и просто от безделья посещал стены alma mater каждый день, кроме выходных.
Зайдя в уборную, доцент первым делом совершил атаку на умывальник, где фыркал и бултыхался минут пять, пока не смыл с лица и шеи пот, что, впрочем, нисколько его не освежило. Затем он решил посетить кабинку. Делая свои дела, Прохор произвольно оглядывал стены и потолок. И внезапно его взгляд зацепился за отверстие вентиляционной шахты, сетка которой была отломана в незапамятные времена. Ему показалось, что там, в начале шахты, лежит какой-то небольшой прямоугольный предмет. Естественно, любопытство пересилило здравый смысл, и он, рискуя сломать унитаз, взобрался на него и, подтянувшись на носочках, изъял из отверстия предмет, оказавшийся средней толщины книгой.
"Студенты списывать в туалет бегали, а потом шпаргалку забыли", - усмехнулся про себя Корнеев и побрёл к своему кабинету, унося книгу с собой, чтобы скрасить оставшееся время своих посиделок на кафедре.
Рухнув в кресло в кабинете, Прохор принялся изучать неизвестную книгу. На деле, это оказалась не книга, а очень толстая тетрадь с аккуратно вложенными в конце листами. Обложка её была сделана из кожи с очень необычной текстурой, плотностью и бугристостью напоминавшей кожу неизвестного ящера. Страницы тетради выглядели довольно старыми, к тому же они были сморщены и пожелтели, словно их высушили после намокания. Прохор предположил, что перед ним либо личный дневник какого-то студента, либо рукопись, либо чьи-то, скорее всего, тайные, записи. В любом случае, было интересно проникнуть в чьи-то секреты, и Прохор открыл первую страницу и начал читать. Почерк был неразборчивым, поэтому чтение давалось довольно тяжело.
Вот о чём гласил первый абзац:
«Забудь всё, чему тебя учили с детства. Человек – особенно человек сегодняшний – отнюдь не венец эволюции, и уж точно не король мира. Ибо человек сегодняшний – лишь пища, или, в редких случаях – служитель. Для тех, кто наблюдает за нами из Пустоты; для тех, кто странствует дорогами Межзвёздного пространства; для тех, кто спит вне пространства и времени; и, наконец, для тех, кто незрим нами, но среди нас, кто попирает нашу землю, кто разлит в нашем воздухе и растворён в наших водах. И для нас, простых смертных, есть два пути: либо отдать себя и свой эйдос Им в пищу, добровольно или силой, либо служить им, отринув всё земное и человечное. Выбор за тобой – а я научу тебя служить…»
Прочитанное смутило пузатого доцента. Либо перед ним действительно была рукопись какого-то фантастического произведения за авторством студента с очень богатой фантазией, либо это были записи безумца, исправно переносившего свой бред на бумагу. Хотя… Прохор продолжил чтение.
С каждой новой страницей он удивлялся и заинтересовывался всё больше и больше. Он узнавал о древнейших, старших и младых расах людей, о эпохах существования Земли, уходивших далеко за познания современной науки. Он прочёл о затонувших и поднявшихся континентах, о мирах и пластах реальности. С жадностью он впитал в себя знания о Трёх Великих, чьи истинные имена известны лишь посвящённым, и о девяти Других, кто не имеет престола в лучах Звезды, но чьи владения раскинуты по вселенной и по нашей Земле. О городах, древних и затерянных, читал он, об Ульфхенгарде, что скрыт в безднах космоса. О звёздных расах, что имеют свои тропы в межреальности, о жутких порождениях, что наполняют собой тёмную материю вселенной. О слугах и посланниках Великих гласили пожелтевшие страницы. Корявые рисунки иллюстрировали тетрадь, изображая существ, встреча с которыми сулила безумие и гибель; изображая символы и знаки, буквы погибших алфавитов, различные оккультные формулы. Приводились в ней и описания открытия порталов в иные миры, мест силы, а также литании и заклинания, обращённые к Великим, Другим, их слугам и детям, могущие призвать их в наш мир.
Всё это постигал скромный доцент кафедры филологии и даже не заметил, как наступил вечер. Лишь когда его взгляд оторвался от пожелтевших страниц и упал на часы, он увидел, что солнце уже клонится к закату, и нужно возвращаться домой. Прохор аккуратно положил тетрадь в свой портфель, закрыл кафедру, отдал ключ на вахту и покинул стены института.
Погода снаружи его не обрадовала. Несмотря на вечернее время, жара не только не снижалась – казалось, она даже повысилась. Изнемогая и бурча под нос проклятия солнцу, доцент, пренебрегнув автобусом и такси, пошёл домой пешком, поскольку знал, что в транспорте сейчас ещё жарче, чем на улице.
К девяти часам, когда солнце наконец смилостивилось и убавило накал, Прохор добрался до своего дома в одном из окраинных частных секторов Нижнекряжинска. С одной стороны его дом граничил с некошеным полем, с другой – с погоревшей пять лет назад усадьбой семьи Битюговых. Прохору даже нравилось такое уединение – он был не любитель слишком большого людского общества вокруг себя, а наиболее комфортно чувствовал себя в одиночестве. Пока он исполнял свои обязанности на лекциях и в институте, он молча сносил колоссальное давление на себя. А приходя в свой пустой дом, он расслаблялся в тишине и уединении, раскладывая пасьянс, читая и изредка позволяя себе слушать радио.
И в этот раз, войдя в дом, Прохор первым делом умылся, затем по-быстрому приготовил себе пищу и, насытившись, откинулся в своём любимом кресле и включил радиоприёмник. Местная станция как раз передавала прогноз погоды:
- Аномальная жара продержится над нашим районом ещё несколько дней. Завтра днём температура поднимется до сорока пяти градусов…
Выругавшись, Прохор выключил радио, открыл окно в своей комнате и расположился на диване со свежей газетой. Слегка остывший под вечер воздух проникал в помещение, и постепенно к Прохору возвращалось хорошее настроение, испорченное прогнозом погоды. С сожалением для себя он отметил, что в местной газетке нет ничего интересного и ненадолго заскучал. Однако, хлопнув себя по лбу, он достал из портфеля тетрадь с загадочными записями и продолжил чтение.
Время вновь летело незаметно, и постепенно стрелка часов перешла отметку одиннадцати. Корнеев тем временем, не спеша зажечь свет, был полностью поглощён чтением. Теперь он читал записи о поклонении тем силам, что следят за нами из Пустоты, и тем, что непосредственно находятся сейчас на Земле и околоземных территориях. Уже несколько раз Прохор перечитывал один из таких отрывков, и чем больше он его перечитывал, тем более навязчивой была идея осуществить описанное.
«Если жаждешь ты воззвать к сверкающему Хаддату, и просить его, изготовь из скалы кумира ликом ему подобного; установи на холме, очертив по всем правилам младшими знаками Уд, и жди четвёртой части второй стражи. Тогда раскаляй докрасна скалу и читай литанию Ему. Tdhar! Em’lass vönir bal Haddat gz mrtpha xet. Zaal’baath! Истончится грань миров, и ступит он в наш мир, озаряемый небесным огнём и омываемый небесными водами. Тогда умилостиви его жертвенной кровью, и вопрошай – возможно, он внемлет тебе и помилует…»
Прохор Корнеев был атеистом; эти убеждения были привиты ему ещё с советских времён. Он отрицал Бога, Дьявола, различные потусторонние силы, а ведьм, гадалок и прочих чародеев откровенно презирал, считая их паразитами на теле здорового общества. Колдовские обряды, описанные в этой тетради, не вызывали в нём ничего, кроме усмешки, однако ему было нечего делать, и к тому же, призыв этого «Хаддата», судя по тексту, сулил дождь, а именно этого доцент желал последнее время больше всего. Поэтому, ни на миг не веря в успех своего дела, он прихватил тетрадь и нож и отправился на улицу.
Прямо за полем близ дома Прохора несла свои воды довольно мелкая в этом месте Бердь. На другом её берегу начинался Салаирский кряж, вначале небольшими возвышенностями, покрытыми типичным для Южной Сибири разнотравьем, с редкими выступами скальной породы. По идущей буграми возвышенности временами были раскиданы довольно большие обломки гранита. К одному из таких обломков, переправившись по каменистому броду, и пришёл Прохор. Этот прямостоячий камень в рост человека всегда напоминал ему чьё-то жуткое лицо – надбровные дуги, кривой выступ носа и извилистая трещина рта. Корнеев решил, что этот камень удовлетворяет условиям обряда, к тому же, «кумир» уже стоит на холме. Раскрыв тетрадь на страницах с изображениями младших знаков, он стал небрежно вычерчивать вокруг камня треугольник, заключённый в круг, выписывая по его сторонам буквы неведомого алфавита. Завершив это, доцент разыскал в окрестностях хворост и сложил его вокруг естественно образовавшегося идола. Затем он взглянул на наручные часы – до момента, когда можно будет начать, оставалось ещё двадцать минут. Прохор уселся прямо на землю и, закинув голову, стал вглядываться в небо.
Небо было чистым, без единого облачка, и по нему были рассыпаны холодные иглистые звёзды. Прохор попытался найти знакомые с детства созвездия, но мертвенно-бледные сияющие точки почему-то были перемешаны в самых немыслимых сочетаниях и, казалось, беспрестанно двигались по небу, отчего у него заболела голова. Ещё раз взглянув на время, и увидев, что через две минуты нужно будет начинать, он внезапно почувствовал, что в нём зарождается какая-то неуверенность и даже боязнь. Из образованного человека Прохор постепенно превращался в дикаря, трепещущего перед неведомыми ему силами, способными стереть его с лица земли.
- Нужно провести этот ритуал, хотя бы в доказательство того, что всё это – чушь, - сказал он, дабы подбодрить себя, а затем поджег хворост, раскрыл тетрадь и начал читать нараспев:
-Д’хар! Эм’ласс вьонир бал Хаддат гз мрахт ксет. Заал’бах!
Раз за разом ночную тишину оглашали звуки литании. Из-за сухой погоды хворост разгорелся за мгновения, и вскоре камень начал раскаляться и трещать. Вспыхнули круг и треугольник, а также таинственные буквы; их пламя было зеленоватым, однако Прохор списал это на иллюзию уставших глаз.
Повторив формулу ещё раз двадцать, Корнеев решил, что этого достаточно. Бросив взгляд на небо, он не заметил никаких изменений, не считая дымки, которой, казалось, подёрнулись звёзды. Однако, он где-то читал о таком явлении, поэтому не счёл его результатом обряда. Никакой бог или демон не явились к нему, поэтому Прохор затоптал полыхавшие ветви и траву, подхватил книгу и побрёл домой. Хорошее настроение и уверенность в себе вновь вернулись к нему.
Поначалу ему удалось крепко заснуть, но снилась ему откровенная ересь: какой-то древний храм, в центре которого возвышался огромный уродливый трёхликий идол, перед которым был высокий медный сосуд с разведённым под ним огнём. В дверях храма теснилась толпа убитых горем матерей с плачущими младенцами на руках; жрецы в красных балахонах вырывали их, заходящихся криком и трепыхающихся, из трясущихся от ужаса рук и кидали в раскалённый сосуд десятками, после чего закрывали его крышкой. Нечеловеческие крики усиливались стократ стенками медного быка, а идол, казалось, хохотал всеми тремя глотками. И всё это перекрывали голоса жрецов, певших на неведомом языке хвалу своему кровожадному богу…
Тревожный сон был прерван жуткими раскатами грома; казалось, гроза зависла прямо над домом Прохора. Затем начал накрапывать дождь, постепенно набирая обороты. Доцент вскочил в холодном поту и выглянул за окно. Везде, где доставал взгляд, небо было затянуто свинцовыми тучами, непрестанно источающими дождь, сопровождаемый яростными разветвлёнными молниями. Жуткие сомнения закрались в душу Прохора, и кошмарные предположения зародились в глубине его естества, однако он, списав всё на очередную погодную аномалию и искренне порадовавшись смене погоды, лёг в постель и проспал остаток ночи без снов.
Проснувшись утром в семь, Корнеев понял, что опаздывает в институт, поэтому вскочил и начал суматошно собираться на работу. Судя по звукам, доносившимся с улицы, дождь до сих пор не прекратился, а даже усилился, поэтому Прохор впрыгнул в резиновые сапоги, схватил портфель и зонт и помчался к автобусной остановке.
То, что ночью начиналось как лёгкий дождик, поутру превратилось в ливень. В Берди поднималась вода, и постепенно река грозила выйти из берегов. По щиколотку в непрестанно прибывающей воде, чавкая в слякоти, пробивающейся из-под галечного слоя улицы, Прохор добрался-таки до остановки, где оказался единственным, ожидающим транспорт. Хотя под козырьком и была вода, сам ливень туда не проникал, так как из-за отсутствия ветра шёл стеной, поэтому доцент смог отдышаться и передохнуть.
Нервно поглядывая на часы, он отметил про себя, что время идёт, а хоть какого-нибудь транспорта на горизонте нет. Видимо, этот всё усиливающийся ливень отбил желание у водителей садиться за руль, а у пассажиров – ехать по своим делам. В голову Прохора тоже начали закрадываться мысли о том, что, скорее всего, стоит послать к чёрту эту погоду и эту работу и идти домой. Однако верность принципам и своему делу, воспитанная в нём со студенческой скамьи, пресекла все эти идеи на корню, и он, отчаявшись дождаться транспорт, раскрыл зонт, прижал к себе поближе портфель и смело двинулся в путь из-под безопасного козырька остановки.
Казалось, с неба низвергался водопад, настолько сильны были потоки дождя. Непроницаемые для солнечного света тучи затягивали небо от горизонта до горизонта; то и дело под жуткие раскаты грома их прорезали яркие разветвлённые молнии. Спешно продвигаясь сквозь водяную завесу, Прохор отметил, что город как будто вымер – по улицам не проезжал ни один автомобиль, и большинство их стояло припаркованными у обочины; магазины были закрыты, а окна зашторены. Бездомных животных и людей также не было видно – все прятались от ливня, как некогда от зловещего зноя.
Продвижение давалось крайне трудно, однако доцент не сбавлял шага и, поминутно вздрагивая от раскатов грома, продвигался в сторону института. Видимость была почти нулевая, всё чётко было видно максимум в радиусе трёх метров, а дальше всё сливалось в единую пёструю полосу дождя. Но вот, впереди внезапно замаячил человекоподобный силуэт, чьё передвижение впереди смутно наблюдалось через плотную стену воды. Прохор поразился, что кто-то ещё в такой ливень бродит по улицам, и решил ускорить шаг, чтобы взглянуть на этого бедолагу.
То, что он увидел, повергло его в шок, сменившийся полным безумного ужаса криком. То, что скрывала пелена дождя, лишь издали походило на человека. Безусловно, создание, представшее глазам несчастного доцента, имело антропоморфные корпус и конечности. Ростом около двух с половиной метров, с серой бугристой кожей, оно обладало отвратительно худыми ногами с неким подобием копыт. Вместо рук были кожистые крылья с рваной перепонкой. Тело было невероятно истощено, и кое-где на нём виднелись клоки живущих собственной жизнью волос. То, что находилось на месте головы, являло собою круглую пасть, окружённую тройными рядами зубов; она беспрестанно сокращалась, отчего зубы то выворачивались наружу, то скрывались внутри. Глаза отсутствовали. Венчали картину четыре трубчатых уха, расположенных на вершине пасти, дёрнувшиеся при крике Прохора и привлёкшие внимание твари к нему.
Корнеев узнал его, хотя и забыл его имя – это был один из детей великого Хаддата; один из тех, кто резвится во время грозы высоко в тучах, среди вспышек молний и громовых раскатов; один из тех, кто свил свои жуткие гнёзда в Великом Клубящемся Ужасе, к коему последний раз взывали в древней Финикии. И вот он, простодушный филолог, вновь призвал его в наш мир, но не принёс нужные жертвы, и ныне его дети и верные слуги соберут свою жатву, дабы кровью напоить мучимого тысячелетней жаждой властителя эфира и прочертить ею путь ему в наш мир! Прохор, до этого отрицавший всё сверхъестественное, моментально уверовал во всех богов и дьяволов и рванулся прочь от порождения неисчислимо древних времён и необозримо дальних пространств в сторону единственного духовного заведения в городе – церкви Святого Христофора, в слепой надежде найти там спасение.
Судя по всему, эта тварь ориентировалась в пространстве благодаря неведомому органу чувств, улавливающему тепло, поскольку бросилось в погоню за Прохором и настигло его, когда он спрятался за машиной, замерев и затаив дыхание. Издав ультразвуковой вопль, она запрыгнула на автомобиль с целью разорвать на куски доцента. Однако, внезапно того посетило мужество, и он впихнул зонт прямо в пасть твари, и, пока та пыталась его выплюнуть, бросился прочь оттуда по выбранному маршруту.
К счастью, церковь находилась не очень далеко, и вскоре Прохор уже взбежал на крыльцо её краснокирпичного здания, влетел внутрь и закрыл изнутри на засов тяжёлые дубовые двери. Лишь тогда он перевёл дух и огляделся. Убранство церкви было небогатым - несколько стандартных икон по краям и большая икона святого Христофора, этого кинокефального мученика, в честь которого неизвестно почему решили воздвигнуть церковь именно в этом месте. Одинокий священник, отец Мелхиседек, недавно взявший главенство над церковью после почившего отца Антония, стоял у алтаря и, казалось, чего-то ждал. Двое монахов тоже напряжённо замерли по обе стороны от алтаря. Прохор было открыл рот, чтобы покаяться в том, что впустил в наш мир злобные внешние силы, и просить помощи и совета. Но тут снаружи дверь сотряс мощный удар, затем ещё один, а потом витражное окно почти под потолком вылетело, забросав всё вокруг осколками, и в церковь ворвалась тварь – та самая, что преследовала Прохора, или же иная – ведь неизвестно, сколько их скрывалось за пеленой дождя.
За те секунды, пока тварь выбирала, на кого напасть, отец Мелхиседек выхватил из-под аналоя обрез и не прицеливаясь, поразил его прямо в раззявленную пасть так, что та лопнула, словно перезрелый фрукт, забрызгав всё вокруг дурнопахнущей белёсой сукровицей. Тварь рухнула на пол, содрогаясь в конвульсиях и продолжая орошать всё вокруг своими соками. Перезарядив обрез, священник добил тварь, перекрестился и вопрошающе взглянул на Прохора.
Доцент пал ему в ноги и изложил всё с самого начала, даже достал из портфеля тетрадь, в которой были заключены запретные знания. Отец Мелхиседек выслушал его, окинул взглядом тетрадь, а затем произнёс:
- Ты сам не ведаешь, что совершил по своей праздности и по своему незнанию. Ты открыл путь в наш мир таким силам, что способны одним движением стереть род людской с лица земли. Грань миров становится всё тоньше, и нам надо поторопиться, если мы хотим запечатать врата. Тот, кто вскоре вступит в наш мир, и чьи дети бесчинствуют на улицах, в последний раз являл себя миру три тысячи лет назад, когда отчаявшиеся люди, измождённые засухой, воззвали к его жрецам, и, принеся огромные человеческие жертвы, открыли ему путь. И хвала тем героям, что смогли изгнать его обратно в те бездны, где он зародился. Сейчас же ты, руководствуясь теми же мотивами, вновь призвал его, но не принёс надлежащих жертв. И теперь его дети соберут здесь кровавую жатву, и напитают Его силами для восшествия. Поспешим же, покуда, я надеюсь, он ещё не полностью воплотился!
Жестом священник увлёк Прохора за собой в боковую дверь, прихватив с собой обрез и накинув на плечо котомку. Через тускло освещённый коридор они вышли на задний двор церкви. Там стоял чёрный УАЗик отца Мелхиседека, куда он и Прохор незамедлительно вскочили.
- Указывай дорогу к месту, где ты совершил ритуал. Лишь прибыв туда, мы сумеем остановить пришествие Хаддата в наш мир, - обратился священник к доценту.
Тот кивнул в знак согласия, и машина тронулась в путь, следуя указаниям. Пару раз на улицах они натыкались на грозовых тварей, но меткая рука отца Мелхиседека разила их без промаха.
Сквозь пелену дождя были видны разбитые окна в жилых домах, разорванные провода, а лужи всё чаще пузырились багровым. Подчас откуда-то издалека слышались крики, перекрывающие шум ливня, доносились звуки разрушаемых зданий и вопли иномировых тварей. Несмотря на практически нулевую видимость, священнику, направляемому Прохором, удавалось верно находить путь. Вскоре они добрались до частного сектора, и продвижение ухудшилось из-за густой глинистой грязи, в которую превратилась дорога. Вскоре УАЗ застрял, мужчины выскочили из него и бросились бежать настолько быстро, насколько хватало сил. По пути они видели, что многие дома здесь также разрушены, а некоторые даже пылают, несмотря на потоки воды, исторгаемые небом. Высоко над головами то и дело были видны силуэты пролетающих тварей, однако они не нападали, а лишь патрулировали окрестности.
Вскоре союзники вышли к реке. Если раньше её можно было перейти вброд, лишь слегка замочив ноги, то теперь нужно было идти вплавь. Прохор не умел плавать, о чём незамедлительно сообщил священнику. Тогда отцу Мелхиседеку пришлось взвалить себе на спину тучного доцента вместе с портфелем и войти в реку, борясь со ставшим бурным течением. Плыть было трудно из-за тяжести за спиной и из-за потоков дождя, однако, преодолев все трудности, священник выбрался на другой берег, отдышался, и они с Прохором поспешили к месту проведения ритуала.
Сквозь пелену дождя они увидели кумир, раскалившийся докрасна и залитый кровью. Яростно пылали неистовым светом символы, начертанные и не стёртые Прохором. Раздавался странный глухой гул, и они, в поисках его источника, подняли взгляд на небо.
Боже, какие бездны разверзлись в затянутой тучами вышине! В их глубине постепенно образовывалась воронка, с каждой секундой набиравшая обороты и расширявшаяся. И оттуда, из самой атмосферы, или же из самых жутких и потаённых уголков космоса на землю смотрела сама Пустота, чёрная и бездонная, как сама вечность. Крылатые твари недвижно зависли в небе вокруг кошмарного сфинктера, и в их голосах слышались гимны своему отцу и властелину.
- Нельзя медлить! – воскликнул священник. – Скоро оно придёт, и тогда будет уже слишком поздно. Быстрее, сотри символы, что помогли создать врата!
Прохор проворно бросился к идолу и, крича от боли, причиняемой ему невыносимым жаром, исходившим от гранитной глыбы, начал уничтожать начертанные его рукой знаки Уд, древние, как сама жизнь, и дьявольский круг с треугольником внутри. Твари заметили, что кто-то пытается помешать вступлению в этот мир их властелина, и несколько из них немедленно спикировали на доцента, начав терзать его когтями и сбивать с ног крыльями. Превозмогая боль и натиск жутких существ, истекая кровью, Прохор продолжал вершить своё дело, тем более, что половина работы была сделана.
Отец Мелхиседек мог бы помочь ему, или хотя бы отпугнуть тварей выстрелом, но он в это время, воздевши руки к небу, пел заклинания на том же древнем языке, на котором недавно Прохор призвал Хаддата:
- Аст’мола! Ос’тви наккон фргза. Сун ак’вала бал амбуззар. Т’нка! Рмас хгз эсмм. Заал’бах!
Между тем разлом неба всё расширялся, и чьи-то огромные чудовищные руки раздвигали его, чтобы явить этому миру кошмарную голову, скалящуюся сверху на землю тремя уродливыми ликами. Это был Он; казалось, сотканный из туч, настолько бугристой была поверхность его воплощающегося тела, и настолько изменчивы были молнии, которыми искрилась его шкура.
Покуда ключ не вынут из замочной скважины, врата не удастся запечатать. Однако, несчастный Прохор, испустивший последний крик, был унесён прямо в небесный провал крылатыми тварями, растерзанный и истёкший кровью, оставив после себя четверть от всего начертанного вокруг кумира. Поэтому священник, на ходу перезарядив обрез и не перестав читать заклятие, бросился к камню и, поразив нескольких бросившихся к нему тварей, ещё раз прочёл магическую формулу и уничтожил остатки начертанного.
В тот же миг небо разразилось раскатом грома, какого земля не слышала уже несколько тысяч лет. Молния змеёй ударила в кумир и расколола его, ударной волной сбив героя с ног. Тот, кто уже по пояс выполз из межзвёздной пустоты, со вздохом, полным ненависти и разочарования, стал развоплощаться, пока не растворился в черноте затягивающегося разрыва неба. Часть тварей сгинула вслед за своим повелителем и отцом, часть же взвилась высоко в небо и скрылась из виду за тучами, которые, вслед за исчезнувшими вратами, прекратили изливать воду и постепенно стали рассеиваться.
Отец Мелхиседек поднялся на ноги и взглянул на расчистившееся небо, а затем сотворил правой рукой знак, никак не вязавшийся с любой их христианских традиций. После он вытащил из портфеля погибшего Прохора ту самую тетрадь, переложил её к себе в котомку и молча пошёл через брод вновь вернувшейся в своё русло Берди к своей машине…
Областные и районные газеты написали о уникальных погодных аномалиях в Нижнекряжинске, а также о небывалых разрушениях, вызванных бурей и унёсших жизни многих людей. Среди погибших от рук стихии было и имя Прохора Корнеева. Радио и телевидение также осветили в выпуске новостей разгул сил природы в Южной Сибири. Сами же жители Нижнекряжинска старались забыть этот «разгул», как страшный сон, и стереть из памяти все подробности того жуткого ливня.
Лишь отец Мелхиседек с горькой усмешкой внимал этим новостям, пролистывая в подземной каморке церкви хранящуюся там тетрадь, найденную в один злополучный день простым доцентом на беду себе и всему миру, чьи тексты он уже читал в своей жизни – правда, в другом виде и изложении.
2013 г.