Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Космотанкер "Апшерон" дожидался на Ио буксир с контейнерами, заполненными веществом Большого красного пятна. Внезапно, на Юпитере происходит энергетическая вспышка, "ослепившая" все приборы и внешние датчики танкера. В этой критической ситуации, два практиканта — Володя Заостровцев и Алексей Новиков, берут на себя вычисление положения корабля в пространстве, и прокладывают траекторию ухода от Юпитера…
И увидел остальное
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
А. Пушкин
Юпитер бушевал. Отсюда, с каменистой Ио, было видно, как по его гигантскому диску, закрывавшему полнеба, ходили бурые смерчи. Казалось, гигант пульсировал, то опасно приближаясь, то удаляясь. Казалось, его беспокойная атмосфера вот-вот сорвется, не выдержав чудовищной скорости вращения, и накроет дымным одеялом маленькую Ио, космотанкер "Апшерон" и его экипаж.
— Ух ты, — сказал напряженно-бодрым голосом штурман Новиков и зябко поежился. — Разыгрался Юпик. Это он всегда так, Радий Петрович?
— Нормально, — ответил командир танкера, голос его перебивался разрядами. — На экваторе турбулентно, на шапках — поспокойнее. Для Юпитера погода — баллов на пять. Только не надо про него так… фамильярно. Планета серьезная.
Новиков прыжком приблизился к башенке автоматической станции, поднял крышку, посмотрел на ползающие по экрану зеленые зигзаги.
Не раз приходилось ему видеть это зрелище в учебных фильмах, но одно дело — учебный фильм, другое — оказаться лицом к лицу с чужой, разнузданной стихией.
— Напряженность Ю-поля у красной черты, — сказал он.
Володя Заостровцев, бортинженер, быстро взглянул на Новикова, но промолчал. Сегодня с утра он и двух слов не вымолвил.
Нижний край Юпитера был обгрызен острозубчатым горизонтом Ио. Именно оттуда должен был появиться контейнерный поезд, и все трое не сводили с горизонта глаз.
Командир танкера поднял руку к шлему, словно намереваясь почесать затылок.
— Здесь-то что, — сказал он. — Четыреста мегаметров до него. Санаторий. А побывали бы вы на Пятом — вот там сейчас неуютно.
— Ну да, там ведь вдвое ближе, — отозвался Новиков. — А вы были на Пятом?
— Бывал. С одним планетологом. Мы тут на всех спутниках ставили первые автостанции.
Володя Заостровцев пнул носком утяжеленного башмака ледяную глыбу, сказал:
— Радий Петрович… Улетать надо отсюда…
— Это почему же?
— Не знаю. Только чувствую — надо поскорее уходить.
— А контейнеры? — возразил Новиков. — С чего это ты расчувствовался? Боишься, так сидел бы дома.
— Да-а-а, — продолжал командир, — на Пятом и горизонта, в сущности, нет. Стоишь, как на камешке, а этот, — он кивнул на Юпитер, — стена стеной, руку протянуть боязно. Так что ничего, Заостровцев, бывает, если в первый раз. Около Юпитера всегда эти… кошки по сердцу скребут. Нормально.
— Да нет, Радий Петрович, — стесненно сказал Володя, — я не то что боюсь, а… сам не знаю… Конечно, без контейнеров нельзя.
Командир взглянул на часы.
— Теоретически буксир должен вернуться через пятьдесят минут, — сказал он. — Но плюс-минус полчаса всегда возможно: плотность его атмосферы, — он снова кивнул на Юпитер, — вещь уж очень непостоянная. Наши контейнеры там мотает, как деревья в бурю.
Новиков представил себе, как, огибая планету, сквозь толщу бушующих, насыщенных энергией газов мчится буксир — космический беспилотный корабль с длинным хвостом вакуумных контейнеров. Поезд догоняет Красное Пятно и, войдя в его плотную среду, уравнивает с ним скорость. Распахиваются приемные горловины, и вещество Красного Пятна со свистом всасывается в контейнеры. Хищника загоняют в клетку. Пятно, впрочем, и не заметит ничтожной убыли…
Буксир приведет поезд на Ио, автопогрузчик поставит контейнер на место — несколькими рядами они опояшут тело танкера, — и тогда можно стартовать. Можно прощально помахать ему ручкой: не сердись, старик Юпитер, ты не прав, или как там говорили древние?
Потом Радий Петрович аккуратно посадит танкер на космодром "Луна-2", и они выйдут наружу и увидят привычный спокойный лунный пейзаж — невысокие кольцевые горы, изрезанную трещинами почву. После Ио, утыканной острыми иглами скал, с ее глубокими ущельями, залитыми черным метановым льдом, с ее зловещим небом, Луна покажется особенно уютной, обжитой.
Космодромная команда примет контейнеры с материей Красного Пятна и опорожнит их в подлунные резервуары.
А они, экипаж танкера, после карантинного душа сядут в вездеход — и в городок. Там можно будет, наконец, вылезти из скафандра и неторопливо пройти в салон. Сбегутся в салон ребята, пойдут вопросы: ну как зачетный? Он, Новиков, помедлит, потягивая из стакана пахучий витакол, небрежно скажет: "Тряхануло нас возле Юпика… Думал — прощай, дорогая…" И остальные практиканты будут завидовать ему черной завистью, потому что они еще нигде не бывали, если не считать учебных рейсов на Марс в качестве дублеров, а он, Новиков, уже "свалил" зачетный. Да, дорогие товарищи, нет больше студента-практиканта Новикова — есть штурман-кибернетик Новиков, космонавт. Сам Платон Иванович, руководитель практики, привинтит к его куртке значок. Немного он, Новиков, запоздал: Первая звездная уйдет без него. Но уж во Вторую попадет непременно. На Земле ему теперь в общем-то делать нечего…
А Радий Петрович Шевелев думал о том, что это, наверное, последний его рейс к Юпитеру. Может, и вообще последний рейс. Сорок восемь лет, потолок космонавта… Возраст, когда, по выражению пилотов, начинает "барахлить вестибулярка". Что ж, он немало новых трасс проложил в Системе.
Взять хотя бы эту — к Юпитеру. Трасса сама по себе нетрудная, но зато конечный ее пункт…
Давно уже догадались астрофизики, какой могучей энергией насыщена бешеная атмосфера планеты-гиганта. Ю-энергия, сосредоточенная в Красном Пятне… Красное Пятно было старой загадкой. Огромное — сто мегаметров в поперечнике, плыло оно по двадцатому градусу иовиграфической широты, иногда бледнея, словно выцветая, но никогда не исчезая.
В прошлое противостояние люди и не помышляли о Ю-энергии. Теперь же, при нынешнем противостоянии Юпитера, были сделаны первые попытки зачерпнуть загадочное вещество Красного Пятна. Около трех лет назад Рейнольдс "человек без нервов", как называли его космонавты, а уж они-то понимали толк в таких вещах, — бесстрашный Рейнольдс приблизился к Красному Пятну настолько, что зачерпнул его вещество бортовым контейнером. Он радировал об этом событии в свойственной ему манере: "Ущипнул красного медведя". Но через двадцать минут тон его передач резко переменился. Рейнольдс сказал: "Не помню, что происходит". Он повторил это дважды спокойно, будто в задумчивости. Потом он сказал: "Боюсь, что потерял…" Никто ничего больше не узнал о Рейнольдсе: связь прервалась на середине фразы. Корабль не отвечал на вызовы. Рейнольдс не вернулся.
Но люди упрямы. Потомки смельчаков, под парусами пересекавших океаны, уходивших на собачьих упряжках без единого прибора связи во льды Антарктики, шли в бешеную атмосферу Юпитера. Под этой бездонной атмосферой скрывалась неведомая до сих пор поверхность планеты, сжатая колоссальным давлением, разогретая до сотен тысяч градусов, где вещество, насыщаясь энергией, перетекало в Красное Пятно….
Среди первых разведчиков был и он, Шевелев. Именно ему принадлежала идея построить на Ио танкерный порт, с которого беспилотный корабль поведет к Красному Пятну контейнерный поезд. И теперь танкерные рейсы Луна — Ио — Луна сделались обычными. Материя Красного Пятна оказалась необыкновенно компактной и насыщенной энергией, так что вопреки сомнениям ее доставка вполне окупалась. Ю-материя, казалось, была прямо-таки специально создана для двигателей новых галактических кораблей класса СВП — Синхронизаторов Времени — Пространства, — которым предстояло выйти за пределы Системы.
За пределы Системы… Этой затаенной мечте Шевелева не суждено сбыться. Он еще поспорит на Совете, он докажет, что может потягаться с любым молодым, но в глубине души Радий Петрович знал, что отлетал свое. К звездам уйдут молодые…
Володя Заостровцев чувствовал приближение того странного состояния, которое уже несколько раз испытал и которое пугало его. Он пытался "переключиться". Вызывал в памяти земные картины.
Белые корпуса Учебного центра в зелени парка. Сверкающий на солнце небоскреб Службы Состояния Межпланетного Пространства — там работает на радиостанции оператор Антонина Горина. Тоня, Тося — смуглое живое лицо, мальчишеская стрижка, насмешливые карие глаза. И ничего-то нет в ней особенного. В Учебном центре были девушки куда привлекательнее Тоси. Но с тех пор как Володя Заостровцев в День моря впервые увидел Тосю, беспечно хохочущую, танцующую на воде, с той самой минуты другие девушки перестали для него существовать. Он подскочил к ней, и они закружились в вихре брызг, музыки и смеха, но тут Володя зацепился поплавком за поплавок, потерял равновесие и плюхнулся в воду…
Воспоминание отвлекло его, но ненадолго. Тягостное ощущение не проходило, нарастало… Выразить это словами было невозможно. Ни сравнений, ни аналогов. Каждый раз по-новому…
Теперь по экватору Юпитера неслись огромные бурые облака — ни дать ни взять стадо взбесившихся быков. Они сшибались, медленно меняя очертания, рвались в клочья. Слились в сплошную зубчатую полосу. Будто гигантская пила рассекла планету пополам — вот-вот распадется…
Полыхнуло красным. Грозные отсветы легли на каменные пики Ио, на лед в расселинах, на гладкое тело космотанкера.
Диск Юпитера с краю залился огнем. Вот оно, Красное Пятно… Оно разбухало на глазах, ползло под экватором, свет его становился пугающе-резким. Новиков невольно втянул голову в плечи.
— Вторые светофильтры поднять, — раздался в наушниках голос командира. Алексей, посмотрите, что там с поездом?
Новиков склонился над щитком автостанции. Вслед за Красным Пятном должен был появиться из-за диска Юпитера буксир с контейнерами. Но его не было. Это было неправильно: поезду задана круговая орбита со скоростью Пятна.
Но поезда не было.
"Нет как нет, ну прямо нет как нет", — навязчивые стучали у Новикова в памяти слова старой песенки.
Он уставился на Пятно. Оно уже почти полностью выползло из-за края. В нем крутились желтые вихри, выплескивались быстрые языки — не они ли слизнули поезд?..
— Нет поезда! — крикнул Новиков. — Пропал поезд!
Володя Заостровцев вдруг скорчился, судорожно застучал кулаками по щиткам светофильтра.
— Не могу! — прохрипел он. — Жмет… Давит…
— Что жмет? — Командир шагнул к нему.
И тут в уши ударил ревун тревоги — монотонный, прерывистый, безразличный.
— Быстро в шлюзкамеру! — крикнул командир.
Володю свело в дугу. С ним творилось непонятное. Новиков и командир потащили его под руки.
Хлопнула автоматическая дверь, вторая, третья… Сгрудились в лифте. Вверх! Ревун оборвался. Что там еще? Он не мог выключиться до старта, но он выключился. Это было неправильно… непонятно.
Дверь остановившегося лифта поползла в сторону — командиру казалось, что она ползет отвратительно медленно, он рванул ее, протиснулся в кабину. Не снимая шлема, забыв спустить светофильтр, бросился к пульту, пробежал пальцами в рубчатых перчатках по пусковой клавиатуре. Далеко внизу взревели двигатели, танкер рвануло. Радий Петрович глубоко провалился в амортизатор сиденья, привычная тошнотность перегрузки подступила к горлу.
Новиков и Заостровцев упали в свои кресла. Некоторое время все трое молча возились с шлемами, тугими шейными манжетами, выпутывались из скафандров. Каждое движение давалось с трудом, а труднее всех было Володе. Крупные капли пота катились по его щекам.
Раньше всех увидел Радий Петрович. Потом Новиков. Его рука, протянутая к блоку программирования, медленно упала на колени.
Приборы не работали. Ни один.
— Нич-чего не понимаю… — Командир беспокойно вертел головой, переводя взгляд с экрана на экран.
Он переключил масштаб координаторов. Ввел усиление.
Перешел на дублирующую систему. Больше он ничего не мог сделать.
Экраны ослепли. Тонкие кольца и меридианы гелиоцентрических координат ярко светились, но точки положения корабля не было видно ни на экране широкого обзора, ни на мелкомасштабном. На экране для непосредственного астрономического определения вместо привычной картины звездного неба была серая муть, ходили неясные тени.
Командир с усилием повернулся в кресле и встретил застывший взгляд Новикова.
— Определитесь по полям тяготения, — бросил он раздражённо, потому что Новиков должен был сделать это и без команды.
И не поверил своим ушам, услышав растерянный голос Новикова:
— Гравикоординатор не работает…
Командир уперся в подлокотники, попытался подняться, но ускорение придавило его к креслу. Оно-то работало исправно…
Двигатели мчали танкер вперед. Вперед — но куда? Приборы не показывали положения корабля в пространстве. Было похоже, что какая-то неведомая сила разом вывела из строя все наружные датчики. Корабль очутился в положении человека, внезапно ослепшего посреди уличного потока.
"Мы стартовали часа на полтора раньше расчетного времени, — лихорадочно соображал командир. — Ио всегда обращена к Юпитеру одной стороной, и танкер стоял на этой стороне. Стартовый угол известен. Сейчас, когда корабль идет на малой скорости, надо ложиться на поворот. Но как рассчитать поворот без ориентации?.. В поле тяготения Юпитера нет ничего постоянного. Поворачивать вслепую? Ю-поле прихватит на выходной кривой, а ты и не заметишь… Не заметишь, потому что гравикоординатор не работает".
Новиков между тем возился с пеленгатором. Ведь на крупных спутниках Юпитера стоят радиомаяки — на Ио, на Каллисто, на Ганимеде… Нет. Молчат маяки. Вернее, музыкальные фразы их сигналов не доходят до "Ашнерона".
— Хотя бы один пеленг… Хотя бы одну точку… — Новиков повернулся к командиру. — Что делать, Радий Петрович?
Командир не ответил. Он уже знал, что ничего сделать нельзя. Даже послать на Луну аварийный сигнал. Радиосвязи не было. Надеяться на чудо? Где угодно, только не в Ю-поле.
Ну что ж… На Земле труднее: вокруг все родное, земное, и можно увидеть в окно кусок голубого неба, и мысль о том, что все это будет теперь без тебя, невыносима. В Пространстве же — Шевелев знал это — чувство Земли ослабевало, помимо воли приходило то, что он называл про себя ощущением потусторонности…
Ослабевало? Ну нет! Вот теперь, когда гибель была неотвратимой, он понял, что ни черта не ослабевало чувство Земли. Наоборот!
Надо было что-то сказать ребятам. Командир посмотрел на них. Заостровцев лежал в кресле, задрав голову вверх и бессмысленно вытаращив глаза. Руки он вытянул перед собой, пальцы его вздрагивали, как бы ощупывая воздух.
Ну что им сказать? Разве что два слова: "Будьте мужчинами"… Радий Петрович вдруг замер, пораженный догадкой: так вот что случилось тогда с Рейнольдсом, вот что не договорил он в последней радиограмме — он потерял ориентацию!
У Рейнольдса, так же как и у него, Шевелева, внезапно ослепли приборы. Ю-поле прихватило ослепший керабль Рейнольдса, он врезался в Юпитер. Непонятная, никем не предвиденная энерговспышка… Надо сообщить на Землю. Один шанс из тысячи, что информация попадет к людям, но все равно он обязан сообщить.
Радий Петрович включил аварийную звукозапись и собрался с мыслями. Информация должна быть краткой и исчерпывающей.
Тут он услышал щелканье клавиш задающего блока. Молодые — штурман и бортинженер — сидели, голова к голове, у пульта вычислителя. Заостровцев теперь не щупал пальцами воздух — он медленно водил растопыренной пятерней от себя к экрану. К экрану, на котором светились кольца координат, но по-прежнему не было точки положения корабля.
— Сейчас… — бормотал Новиков, щелкая клавишами. — Только вот введу исходные… влияние Сатурна… Эфемериды… Давай направление, Вовка!..
"Какое еще направление? — подумал командир. — С ума они посходили?.."
— Что вы делаете? — резко спросил он.
Ему пришлось повторить вопрос дважды, но ответа он так и не дождался. Те двое, должно быть, просто забыли, что на корабле есть командир.
— Не так, не так! — стонал Заостровцев, мучительно гримасничая и рубя ладонями воздух. — Не понимаешь…
— А как? — хрипел Новиков.
— Слушай меня, Алеша… Слушай! Мы здесь… Да, здесь… Значит, выходная кривая… Вот… вот ее направление, понимаешь?
— Понял!
Снова защелкали клавиши. Новиков откинулся, уставясь на результатную панель вычислителя.
Мертвая тишина.
— Программа готова, — неуверенно сказал Новиков.
А все началось, пожалуй, с того вечера, когда Володя Заостровцев ощутил потребность в стихосложении. Время для занятий такого рода было крайне неподходящее: шел последний месяц предвыпускной практики, после которой их группе предстояло перебазироваться на Луну и там ожидать зачетных рейсов.
Но Володя был влюблен. И поэтому ранним вечером он заперся в своей комнате, легкомысленно отодвинул в сторону схему охлаждения плазмопровода и на очищенный уголок стола положил лист бумаги. Затем он взял авторучку и… сразу понял, что не умеет писать стихи. Пришлось сбегать в библиотеку и обратиться к справочной литературе. Володя узнал, что стихосложение, оно же версификация, является системой организации стихотворной речи и что на свете есть дактиль, анапест и даже какой-то амфибрахий. Сведения были полезные…
Проще всего было разработать программу, закодировать ее и поручить создание стихотворения универсальной логической машине. Такая машина была в штурманской службе, но там не обошлось бы без огласки, а этого Володя не хотел.
Тогда он решил написать стихи по методу машинной логики, но без машины. Как в старину учились кавалерийскому строю без лошадей, маршируя "пеший по-конному". Это, кстати, исключало операцию кодирования, поскольку Володя совмещал функции программиста с функциями машины. И он храбро приступил к созданию алгоритма задачи. Заготовив рифмовые пары и выписав их колонкой с правой стороны листа, размеченного на строки и слоги, он составил словарный фонд применительно к специфике будущих стихов: существительные — глаза, волосы, сердце: прилагательные — любимый, нежный, золотистый; глаголы — страдать, зажигать…
Затем он приступил к чисто машинной части работы — к заполнению слоговых клеток с соблюдением логических увязок. Пришлось изрядно поломать голову, но в общем принцип "пеший по-конному" дал результатный выход стихи, сделанные на уровне электронного мозга. Володя вполголоса перечитывал их, отсчитывая слоги на пальцах, исправлял, отделывал:
Твои кудри — златых завитков — геликоид антенны,
Телепата — вибратор, направленный в сердце ко мне.
А глаза — персептрои электронно-оптической системы
На чудесной, в полтысячи миллимикронов, волне…
Да, это были стихи посерьезнее, чем у лириков прошлого.
Они, погрязшие в мистике, только и делали, что писали "о нити той таинственной, что тянется звеня, той нити, что с Единственной могла б связать меня". Володя шел принципиально новым путем.
Когда программа была исчерпана, Володя набрал Тосин номер по видеофону, чтобы прочесть ей стихи. Номер был занят, изображение не появилось, но сквозь частые гудки Володя вдруг услышал голоса. Что-то там не сработало, и он оказался подключенным третьим. Не желая получать чужую информацию, Володя положил палец на кнопку отбоя, но… разговор-то шел о нем!
Тося рассказывала кому-то из своих подруг, что он, Володя, скучный, слишком серьезный и его психокомплекс вовсе не подходит к ее, Тосиному, комплексу. Она любит, чтобы было весело, а Володя если и сострит, то раз в две недели.
"Ты всего-то две недели и встречаешься с ним", — сказала подруга. "Ну и что! — ответила Тося своим низким голосом. — Значит, он всего один раз и сострил. Что? Ну конечно, дело не только в этом, но мне с ним скучно…" Володя отключился. Некоторое время он стоял, тупо глядя на зеленый глазок видеофона. Потом схватил листок со стихами, скомкал и что было силы швырнул в отверстую пасть мусопровода.
Схема охлаждения снова заняла на столе свое законное место. Из-за ее переплетений возникло смуглое живое Тосино лицо. Нет, так дело не пойдет. Прежде всего надо как следует разобраться в характере отношений…
Володя взял лист миллиметровки и крупно надписал сверху: "Анализ моих взаимоотношений с Тосей Г.". Раздумывая, припоминая подробности встреч и настроений, он постепенно построил график. По оси абсцисс было отложено время, по оси ординат — сила чувства в условно принятых Володей единицах. Красная кривая выражала отношение Володи к Тосе, а синяя — ее отношение к нему. На точках переломов стояли краткие пояснения: "пляж", "на концерте", "диспут об искусстве"…
Володя так углубился в анализ, что не заметил, как вошел и остановился за его спиной Алексей Новиков.
— Хм, — произнес Новиков. — Ты бы действовал в логарифмическом масштабе. Смены настроений были бы выразительнее.
Володя быстро прикрыл график рукой.
— Мысль, — согласился он. — Вместо величин чувства откладывать их логарифмы…
— Эх ты, досужий анализатор. Ну-ка, Вовка, говори, что у тебя стряслось?
Деваться было некуда. Пришлось рассказать о подслушанном разговоре.
— Как мне реагировать, Алеша?
— Надо отомстить, — твердо сказал Новиков.
— Я серьезно спрашиваю.
— А я серьезно отвечаю. Наши предки считали месть благородным делом. Постой, как это… "Невзвидел я света, булат загремел, прервать поцелуя злодей не успел". Кстати, ты не знаешь, что такое булат?
— Какой-то старинный железоуглеродистый комплекс, — уныло сказал Володя. — Ты тоже находишь, что я скучный и недостаточно часто острю?
— Постой, постой… — Новиков крупно зашагал по комнате. — Отличная мысль, Вовка! Брось свой анализ, пойдем на свалку.
— Зачем на свалку? — удивился Володя.
— За орудием мести! Сегодня я видел, из мастерских выбросили кучу металлического хлама. Пойдем, пока его не увезли на переплавку.
Тося пришла на свидание на двадцать минут позже нормального опоздания. При малейшем движении платье за ней вспыхивало разноцветными искрами и все время меняло цвет.
— Куда пойдем? — деловито спросила Тося.
— Посидим здесь, — предложил Володя. — Мы почти не бываем вдвоем.
— Сегодня бал у астрофизиков, у них всегда очень весело… Но если хочешь, посидим.
Они сели на скамейку под старыми тополями. В парке сгущались синие сумерки. Испуганно крикнула какая-то птаха.
— Ну, что у тебя? — спросила Тося, поправляя волосы и рассыпая микроразряды. — Сдаешь зачеты?
— Сдаю, — кивнул Володя. — А у тебя что нового?
— Ничего. Сегодня было очень много переговоров с Луной, все насчет Первой Звездной, у Чернышева такой приятный голос, даже когда он сердится. Он требовал скорее прислать какое-то снаряжение. Тебе не надоело сидеть?
— Скоро наша группа улетит на Луну. — Володя взял Тосину руку в свои ладони. — Тося, я хотел тебе сказать…
Тут он вспомнил наставления Алексея. Он отпустил Тосину руку и вытащил из кармана маленький прибор в серебристом пластмассовом корпусе. Щелкнул кнопкой — матово засветился круглый экран.
— Я устала сидеть. — Тося поднялась, обдав его дождем искр. — Что это? Я таких видеофончиков еще не видела.
— Это не видеофон. — Володя надвинул на экран прозрачный щиток, расчерченный тонкой сеткой. Под сеткой побежал зеленый зигзаг. — Это телеанализатор биотоков мозга. Здесь, на экране, то, что у тебя на уме…
Тося невольно отодвинулась. Она не знала, что Володя с Алексеем потратили бездну выдумки на соединение воедино испорченных деталей ультразвукового глубокомера, корабельного компаса и лунного почвенного термометра.
— Ты плохо ко мне относишься, Тося, — печально сказал Володя. — Ты считаешь меня… м-м… недостаточно веселым. Ты решила… м-м… перестать со мной встречаться. Видишь, вот здесь — семь и две десятых. Куда же больше?.. Будь здорова, Тося.
Он сунул приборчик в карман и пошел прочь.
— Володя, постой!
Но он не оглянулся. Тося озабоченно смотрела ему вслед.
Потом достала зеркальце, поправила волосы — это помогло ей справиться с растерянностью. Чтобы окончательно прийти в себя, она попробовала сформулировать оценку тому, что произошло. И формулировка была найдена.
— Чудак, — тихо сказала Тося.
После объяснения с Тосей Володя провел бессонную ночь.
Пытаясь отвлечься, он заставлял себя думать о системе энергостабилизации двигателя типа КО-За (в просторечии — "коза"), но заснуть не удалось. Зато на утренних занятиях он проспал два учебных фильма подряд — "Влагоотделительная обработка венерианского воздуха при заполнении дыхательных отсеков" и "Обеспечение безопасности при текущем ремонте вспомогательных плазмопроводов". Во второй половине дня он сдавал практикум по приготовлению пищи в вакуумных условиях и только вечером, окончательно освободившись, отправился к Новикову, чтобы отвести душу.
В широких коридорах жилого корпуса было шумно: из-за полуоткрытых дверей слышались смех, музыка, голоса спорящих. По местному неписаному закону двери вечером не закрывались — чтобы каждый проходящий по коридору легче мог выбрать, куда зайти.
В комнате Новикова на выдвинутых из стен сиденьях разместились человек восемь парней и девушек. Алексей демонстрировал свою коллекцию старинных песен. Он обычно переписывал их со старых граммофонных пластинок или сам напевал на поликристаллы, придавая голосу соответствующую окраску преобразователем формант.
— А вот, — объявил он, — старинная солдатская песня. Если не ошибаюсь, относится ко времени наполеоновских войн.
Он включил кристаллофон, и его же голос, которому искусственные форманты придавали грозную сиплость, свойственную, по его мнению, солдатам тех времен, запел:
По-о-хранцузски — бутен-брот,
По-хранцузски — бутен-брот.
Володя шагнул к двери, делать тут было нечего.
— Погоди! — окликнул его Новиков и приглушил звук. Ребята, управляйтесь сами. Где фруктовый сок — вы, к сожалению, знаете не хуже меня. Уходя, выключите включенное и приберите разбросанное. У нас с Володей срочное дело…
По дороге на пляж Володя доложил другу о разговоре с Тосей, и Новиков одобрил его поведение. Они молча поплавали при лунном свете, потом уселись на лодочных мостках.
— Как, по-твоему, Алеша… Что такое любовь?
— Раз ты спрашиваешь, значит уже изучил вопрос. Знаю я твою манеру.
Да, Володя прочел много книг. Но у старых авторов он не нашел никаких указаний о методике поиска Единственной. Они были многословны в описаниях, но четкого ответа — почему такой-то полюбил именно такую-то, а не другую, ответа давать не желали, хотя читать их было интересно. Новые же авторы слишком увлекались математическим исследованием психокомплекса.
Когда-то Стендаль классифицировал фазы развития любви и ввел понятия "кристаллизации чувств". Ну да, полимеры тогда не были известны, а то бы Стендаль назвал эту фазу "полимеризацией чувств".
Все здесь тайна. Великая загадка рода человеческого…
"Королева играла в башне замка Шопена, и внимая Шопену, полюбил ее паж…" Полюбил бы паж королеву, если бы она играла не Шопена, а… ну, скажем, Баха? Или Стравинского?
Герцогиня Джозиана полюбила Гуинплена. Ромео и Джульетта. Тристан и Изольда… Старинные новеллы, которые кончались стандартной фразой: "Они жили долго, и любили друг друга, и умерли в один день", — прекрасная наивная мечта…
— А все-таки, что такое любовь? С научной точки зрения…
Спрашивая это, Володя был готов к тому, что Новиков примется его высмеивать или же с серьезным видом понесет чепуху. Ни того, ни другого, однако, не последовало. Новиков сидел неподвижно, обхватив колени, и молчал.
— Любовь — это некое остроизбирательное тяготение полов, — сказал он наконец.
— Пожалуй… А чем ты объяснишь избирательность? Родством душ?
— Душа! Мистическая гипотеза.
— Помнишь древние легенды — бог разделил людей на половинки, разбросал по свету, и они ищут друг друга…
— Бог — тоже отвергнутая гипотеза.
— Постой! — Володю внезапно осенило. — Бога нет, и души нет прекрасно. А любовь есть?
— Отвяжись, — тихо сказал Новиков.
— Нет, позволь, позволь! — наскакивал Володя, развивая мысль. — Души нет, бога нет, а в организме человека нет ни одного элемента, не входящего в таблицу Менделеева. Ну-ка сделай логический вывод!
Новиков молчал.
Володя, вдумчиво подбирая слова, сделал вывод сам:
— Так вот: любовь, то есть появление избирательного взаимного тяготения полов, есть результат биоэлектрохимических процессов в клетках мозга и, следовательно, может быть изучена и моделирована наравне с памятью, наследственностью и прочими продуктами реакций РНК и ДНК". Согласен?
— Допустим, — нехотя сказал Новиков. — А дальше что?
— Ну, как ты не понимаешь? Эта идея позволит создать… — Володя запнулся. — Ну, что ли, локатор любви… Анализатор любви, — проговорил он уже увереннее. — Анализатор, который обеспечит правильный выбор Единственной. — Володя воодушевился. — Да, это мысль! Анализатор исключит ошибки. Представь себе, Алешка, никаких страданий влюбленных.
— Представляю себе! — с неожиданной злостью ответил Новиков. Он вскочил и принялся натягивать брюки. — Представляю твой анализатор любви! Белые шкафы, набитые микромодулями. Блок кодирования, счетно-решающий блок, дешифратор. Двое парней с тестерами лазают за панелями, устраняют замыкания. Ты встречаешь на улице блондинку анатомического типа Тоси и приглашаешь ее "анализироваться". Для начала — экспресс-анализ крови и прочего. Вам надевают манжетки сфигноманометров. Вам бреют головы и мажут их контактной пастой для датчиков суперэнцефалографа. Я оптимист и полагаю, что теменную кость удалять не будут…
— Что с тобой? — озадаченно спросил Володя.
А Новикова несло:
— Вам вкалывают в нервные места китайские иглы. Анализатор гудит, мигает цветными сигналами. Старший оператор говорит: "Молодые люди, посмотрите друг другу в глаза. Так, а теперь — через гипнофильтр А-27. Благодарю вас. Жора, отцепляй от них датчики". Блок дешифровки выстреливает голубой бланк с розовыми амурами: "Не можете любить друг друга". И ты идешь искать следующую девушку…
Новиков ожесточенно махнул рукой и зашагал по мосткам к берегу.
В середине следующего дня они встретились на лекции по защите от излучений.
— Я думал о твоем анализаторе, — сказал Новиков вполголоса. — Не знаю, нужен он человечеству или нет, а вот посмотри-ка на эту схему.
Он протянул Володе свежий номер академического журнала, раскрытый на статье С. Резницкого.
— Тут какая-то гипотеза о биологическом коде сонастроенности. Статья мудреная, с ходу не осилишь. А вот схема, по-моему, интересная…
Радий Петрович привык командовать людьми и приборами. Он привык ощущать приборы как продолжение своего зрения, своего слуха, своей воли. Кроме того, он привык видеть перед собой за координатной сеткой экрана знакомую картину звездного неба. Видеть свое положение в Пространстве — без этого летать было нельзя.
Теперь, когда корабль оглох и ослеп, Радий Петрович не то чтобы просто испугался, а был ошеломлен странным ощущением собственной ненужности и невозможности управлять ходом событий. Он перестал быть командиром, и это, кажется, было страшнее, чем врезаться в Юпитер.
А врезаться могли каждую секунду.
Оцепенение первых минут прошло. Как мог он, командир, допустить, чтобы двое мальчишек, впервые вышедших в Пространство…
— Куда?! — крикнул он так, как не кричал еще никогда в жизни. — Куда направили?
Губы его прыгали, голос срывался. Он видел их белые лица на мутном фоне бокового экрана. Заостровцев не оглянулся на окрик. Руки его безжизненно висели по бокам кресла, излохмаченная голова лежала на панели управления двигателями. Как раз под его щекой медленно ползла вправо стрелка поворотного реактора.
Новиков посмотрел на командира. Лицо его было странно искажено — будто одна сторона отставала от другой.
— Сейчас, Радий Петрович… Минутку…
Новиков потянулся к переключателям мнемосхемы — дальним на пульте. Перед командиром засветилась масштабная схема: Юпитер, спутники, кольца их орбит, красная линия пути корабля…
Не ведь это была лилия рассчитанного курса, ее не с чем было сравнить, потому что внешние датчики системы ориентации не подавали на мнемосхему истинного курса.
Радий Петрович представил себе, как "Ашперон" на выходной кривой углубляется в Ю-поле — углубляется дальше, чем следует…
Кроме того, на развороте кораблю предстояло пересечь орбиты десятка спутников Юпитера — а ведь Каллисто и Ганимед почти с Землю величиной. Конечно, возможность столкновения практически исключена, но когда движешься без информации извне, то и мелкие спутники — дико кувыркающиеся в пространстве ледяные и каменные глыбы — кажутся неправдоподобно близкими.
— Вы не могли рассчитать курс без внешних датчиков, — жестко сказал командир. — Я запрещаю…
Тут он осекся. Он был командир и мог запретить что угодно, но, запрещая, он должен, был продиктовать свое решение. А решать что-либо в этой дикой ситуации было невозможно.
Новиков тряс за плечи сидевшего рядом Володю.
— Да очнись ты! — кричал он ему в ухо. — Вовка, очнись! Что дальше? Корректировать надо!
В отчаянии он крутанул Володино кресло, сгреб пятерней его волосы, мокрые от пота.
Володя вдруг дернулся, открыл глаза.
— Поправки! — обрадованно заорал Новиков. — Чего уставился, баран, поправки давай!
Мутные глаза Володи прояснились. Он расправил плечи, натянулся, на его худом лице появилась улыбка, показавшаяся командиру идиотской.
— Так хорошо, — тихо проговорил Володя. — Так не давит… не крутит… Надо было сразу боком…
Новиков притянул его голову вплотную к своей.
— Давай, милый, — лихорадочно шептал он. — Поправки давай.
И снова командиру показалось, что они сошли с ума.
Из дальних времен парусного флота перешло в космонавтику железное правило: при живом капитане рулем не командуют. А эти двое командовали. Они колдовали над блоком программирования, вводили поправки. Они вели корабль, а он, командир, смотрел на них, ничего не понимая и все острее ощущая свою ненужность…
Время шло. Космотанкер, все еще разгоняясь, описывал выходную кривую, которая, как опасался командир, могла оказаться безвыходной. Опасались ли этого те двое? Похоже, им было безразлично. Теперь они не суетились у пульта.
Откинувшись в креслах, они спали. Володя то и дело ворочался, как будто пытаясь забраться на сиденье с ногами, сжаться в комок. Обхватывал голову руками, стонал.
Новиков лежал безжизненно, уронив лобастую голову на грудь.
Да, они спали.
Командир понял, что будить их бессмысленно. Все стало сплошной бессмыслицей с тех пор, как по ушам ударил ревун. Он еще раз посмотрел на мнемосхему, по которой, удлиняясь неприметно для глаза, ползла красная кривая. Тупо подумал, что не эта вымышленная кривая, а та, истинная, по которой шел корабль, могла в любой момент оборваться грохочущей гибелью. Он сам удивился безразличию, с которым об этом подумал. Перенапряжение брало свое. Командир закрыл глаза.
Чудеса начались с того, что Володя Заостровцев опоздал на рейсовый корабль. Ждать его, понятно, не стали, хотя Новиков убедительно взывал к руководителю практики. Рейсовый ушел на Луну по расписанию, увозя всю группу практикантов, а Володя остался на Земле. Растерянный и виноватый, он более суток околачивался на космодроме, надоедал диспетчерам и перегружал запросами киберинформаторы, пока его не подобрал Резницкий.
Биофизика Резницкого он немного знал по спецсеминару и его нашумевшей статье в последнем номере "Человека и космоса" — "К вопросу об особенностях математической статистики кода телепатического комплекса в условиях поворотных ускорений".
Резницкий вез на Луну внеплановым рейсом десятка полтора ящиков, исписанных устрашающими надписями. Володя прилип к нему, как вакуумный пластырь к метеоритной пробоине, и Резницкому, крайне не любившему беспорядка, не удалось от него отделаться.
Они сидели вдвоем в тесной пассажирской кабине грузолета. Когда окончился разгон и включили искусственную тяжесть, Резницкий пошел в грузовой отсек. Он долго, придирчиво проверял и подтягивал крепления ящиков. Володя молча помогал ему.
— Почему вы опоздали на свой рейс? — сухо спросил Резницкий. — Вы что — не имели информации о времени отхода?
— Часы у меня отстали, Сергей Сергеич, — жалобно сказал Володя, стихийно применив уловку, которая считалась устаревшей еще в XX веке, когда в часах применялись пружинные двигатели.
Врать было противно, но правду Володя сказать не мог: все равно никто и никогда не поверил бы ему…
Вчера ранним утром он шел к северным воротам космопорта, шел не по дороге, как остальные практиканты, а напрямик, по тропинке. В свежем предрассветном воздухе травы пахли по-ночному отчетливо. Володе казалось, что он чувствует запах каждой травинки, каждого полевого цветка в отдельности. Какая-то особенная острота восприятий…
Вдруг он остановился. Ничто не преграждало ему пути, а шагнуть вперед он не мог. Машинально, еще не отдавая себе отчета, он свернул и зашагал по росистой траве, мягко шелестевшей под ногами. Он как бы искал проход в невидимой, неощутимой стене. Прохода не было, он чувствовал это.
С ним творилось что-то непонятное. Он забыл о времени, забыл обо всем — его будто выключили. Он вернулся к тропинке и убедился опять, что не может идти по ней вперед.
Снова пошел вдоль невидимой преграды. И только когда дрогнула земля и над космопортом, опираясь на клубящийся черный дым, поднялся корабль, только тогда Володя пришел в себя. Он с легкостью перешагнул "преграду" и пустился бежать, хотя прекрасно понимал, что теперь спешить бессмысленно. С удивлением он обнаружил, что бродил по полю больше часа…
Резницкий хмыкнул. Молча повытаскивал из карманов катушки пленки, аккуратно расставил перед собой на выдвижном столике и, прищурившись, стал разглядывать их на свет по очереди.
— У меня есть проектор, — сказал Володя.
Он отдал проектор Резницкому, а потом, немного помедлив, вытащил анализатор. Собственно, это еще не был заветный Анализатор Любви. Но это уже была и не та светящаяся игрушка, которая так озадачила Тосю. Целый месяц после того памятного свидания они с Новиковым все свободное время возились с анализатором. Толку от прибора пока не было никакого. Новиков вообще не верил в это дело. Он помогал другу только из "сугубо кибернетической любознательности".
А Володя был упрям. Он твердо знал, что анализ любви — дело не менее сложное, чем сама любовь.
Задумчиво разложил он перед собой панели с микромодулями и, вооружившись тестером, погрузился в хитросплетения схемы. Он забыл обо всем — о постыдном опоздании, за которое еще предстоит держать ответ на Луне, о коварстве — этом рудиментарном спутнике любви, и о Резницком тоже.
А между тем Резницкий уже шесть минут пристально наблюдал за ним.
— Насколько я помню, — раздался его высокий голос — Володя вздрогнул от неожиданности, — насколько я помню, вы не очень усердствовали на моем семинаре. С чего это вас повело на бионику? — Он пригляделся к пестрой мозаике микромодулей. — Да еще, насколько я понимаю, на нейросвязи высшего порядка?
— Видите ли… — Голос у Володи отсырел, пришлось, прокашляться. — Нам с товарищем пришла в голову мысль относительно… э-э… одного частного случая биоинформации…
Резницкий подождал немного, не последует ли более вразумительного объяснения, потом спросил:
— Вы как будто стажируетесь на бортинженера? Так, так. А товарищ ваш кто — биофизик?
— Нет, он штурман-кибернетик.
У Резницкого в уголках губ прорезались ехидные складочки.
— А третьего у вас нет — скажем, парикмахера?
Володя посмотрел на него, медленно, обиженно моргая.
Резницкий ткнул длинным пальцем в середину панели:
— Совмещаете биоизлучения двух особей?
— Почти так, — тихо ответил Володя. — Это узел совмещения настроений.
Резницкий откинулся на спинку кресла и нежно погладил себя по щеке, как бы проверяя качество бритья.
— Ну вот что, Заостровцев. Расскажите все по порядку.
Володя заколебался было. Но Резницкий так и излучал спокойную заинтересованность сведущего человека. И Володя начал рассказывать, опуская, впрочем, детали личного свойства.
В предшлюзовом вестибюле было двое: Севостьян, который должен был встретить и дезинфицировать внерейсовый корабль, и Алексей Новиков, встречавший Володю. Кроме них, тут крутились две симпатичные дворняги Диана и Спутник. Их завез на Луну кто-то из космонавтов и, будучи пламенным почитателем Жюля Верна, дал им клички собак Мишеля Ардана. Собаки оживленно бегали по вестибюлю, обнюхивали герметичные стыка шлюзовых дверей.
— Нюхают, — говорил Севостьян. — Им радио не нужно. Они без радио знают, что Резницкий прилетит. Такой серьезный человек, а любит эту нечисть. Я ему докладываю: блохи от собак. А он мне: блох, дескать, давно вывели. Объясняю: у собак блохи сами собой заводятся, а он смеется…
Вскоре после прибытия пассажиры внерейсового — Резницкий и Заостровцев — появились в вестибюле. Новиков тут же отвел Володю в сторону:
— Что случилось? Ты ведь шел с нами, а потом куда-то исчез.
— Потом расскажу, — ответил Володя, — если сумею.
— Ладно. Ты скажешь Платон Ивановичу вот что…
Тем временем собаки бурно прыгали возле Резницкого.
Биофизик потрепал их за уши, а потом преподнес по большому куску колбасы.
— Вот вам еще один феномен, — сказал он, остро взглянув на Володю. — На Земле собаки чуют хозяина на большом расстоянии, более того — они точно знают время его прихода. Ну, это общеизвестно. Новейшая теория телеодорации, гипотеза Арлетти-Смирнова… Но объясните мне такое: уже который раз я прилетаю сюда — заметьте, не в определенное время, — а собаки задолго до прилунения занимают здесь выжидательную позицию. Ждут не то меня, не то колбасу — не знаю, у меня еще нет достаточной информации.
— Запах, — несмело сказал Володя. — Телеодорация эта самая…
Резницкий быстро замахал на Володю руками, будто отгоняя пчелу.
— Да бросьте вы эти словечки! Телепатия, телеодорация и прочие явления дальней биологической связи — всего лишь частные случаи. Все это жалкие обрывки того мощного канала информации, которым, очевидно, неплохо умеют пользоваться Диана и Спутник.
Володя чувствовал себя бесконечно усталым — не от полета, а от разговора с биофизиком во время рейса. У него даже затылок болел. Тут на выручку подоспел Новиков.
— Извините, Сергеи Сергеич, — сказал он. — Заостровцеву надо срочно к руководителю практики.
Тут и Резницкий спохватился:
— Ай-яй, как бы на транспортере мою аппаратуру не перекантовали! — Он побежал к грузовым лифтам, на ходу обернулся, крикнул: — Вечером загляните ко мне в девятнадцатую!
Володя, запинаясь, изложил руководителю практики вполне правдоподобную версию относительно своего опоздания, придуманную Новиковым.
— Жаль, жаль, Заостровцев, — пробасил руководитель, не глядя на Володю и водя пальцем по списку практикантов. — Были вы у меня на хорошем счету. Хотел я вас включить в танкерный рейс к Юпитеру, а теперь, само собой, придется заменить… — И он, водя пальцем по списку, забормотал: — Заремба, Зимников, Зикмунд…
Володя, ошеломленно моргая, смотрел на ползущий по списку палец, в котором, казалось, сосредоточились все беды последнего времени — коварство Тоси, неудача с анализатором, странное происшествие по дороге в космопорт, биофизическое невежество, выявленное Резницким…
— Платон Иванович, — осторожно напомнил Новиков, — мы с Заостровцевым тренировались в паре, хорошо сработались…
— Верно, — согласился руководитель. — А я и вас заменю. — Палец его устремился вниз по списку. — Новоскольцев, Нордман…
Тут они взмолились оба — Заостровцев и Новиков. Перебивая друг друга, они ссылались на достинства своих вестибуляторных аппаратов, на качество психотехнических тестов и даже на поперечное сечение мышц. Они взывали к человеколюбию руководителю. И руководитель сдался. Он покачал массивной головой и убрал палец со списка.
— Ладно, — прогудел он. — Разыщите Радия Петровича Шевелева, командира космотанкера "Апшерон", поступайте в его распоряжение. Рейс будет зачетным. — Он сунул список в карман, грозно добавил: — И учтите: то, что вам сходило у меня, у Шевелева не сойдет.
Вечером они протиснулись в тесную каютку Резницкого.
— Очень рад, — сказал биофизик. — Вы сумеете поместиться на этом сиденье? Ну и прекрасно. — Он спрятал в ящик стола катушки пленки, а из другого ящика вынул пакет с бананами. — Угощайтесь.
— Володя говорит, вы осмеяли наш анализатор, — сказал Новиков, быстро счищая с банана кожуру.
— Володя говорит неправильно, — ответил Резницкий. — Я не осмеял. Просто не вижу смысла в таком приборе. Ваша затея напоминает мне эпизод из одной книги. Жаль, нет ее под рукой. В общем один тип рисуется перед дамой, хочет показать образованность и, между прочим, заявляет; в коже у человека есть микроскопические железки с электрическими токами. Если вы встретитесь с особью, чьи токи параллельны вашим, то вот вам и любовь. Что-то в этом роде.
— Здорово! — Новиков засмеялся.
— А что за книга? — спросил Володя.
— Это у Чехова. В сущности, вы делаете то же самое — только кожно-гальванический рефлекс заменили современными микромодулями.
— А по-моему, — сказал Володя, — прибор все-таки не лишен смысла.
— Приборы, приборы… — Резницкий горько усмехнулся. — Человек, окружив себя куполом техносферы, все больше порывает с природой. Не потому ли природа не желает отдать ему те инстинктивные знания, которыми так щедро одарила низшие существа? Вернуть надо утраченные инстинкты, вот что скажу я вам.
— Все-таки, — возразил Володя, — странно вы говорите, Сергей Сергеич. Без этой самой техносферы человек беззащитен перед природой. Ваш возврат к природе — это что же… конец цивилизации?
Резницкий поморщился.
— Только не надо меня пугать, — мягко попросил он. — Договоримся сразу, что цивилизация — процесс необратимый. Я говорю всего лишь об одном из ее направлений. Благоустраивая планету, создавая наилучшие условия для духовной и физической жизни, человечество не заботилось и не заботится о сохранении некоторых инстинктов. Чрезвычайно важных инстинктов. Мы перестаем доверять самим себе. К чему, когда есть приборы? — Резницкий навел на Володю обличительный палец. — Да что далеко ходить? Вот вы затеяли приборчик, которому хотите передоверить одну из величайших человеческих эмоций. Вы хотите взвесить, измерить и препарировать саму любовь!
Он даже задохнулся от негодования.
— Может, вы и правы, Сергей Сергеич, но ведь человеческий мозг в роли анализатора эмоций не очень-то надежная штука. Сколько ошибок, сколько несчастий…
— Да пусть ошибаются! — вскричал Резницкий. — Оставьте роду человеческому хоть это! Что это, к дьяволу, за жизнь без единой ошибки, вроде ответа первого ученика! Вы докатитесь до того, что предоставите приборам определять, где добро и где зло. Без позволения прибора вы пальцем не пошевельнете для спасения погибающего!
— Ну, это уж слишком, Сергей Сергеич, — сказал Новиков.
— Пожалуй, — согласился Резницкий. — Я сознательно преувеличиваю, чтобы вы поняли, к чему можно прийти, если не спохватиться вовремя.
Он потянулся к панели над столом, ткнул пальцем в одну кнопку, в другую — засветился экран, на нем возник безрадостный лунный ландшафт. Потом на экране поплыли коридоры и отсеки лунного городка — мастерские, обсерватория, пустой салон, по которому слонялся робот-пылесос, затем возник склад, забитый ящиками, и тут Резницкий остановил изображение.
Новиков невольно усмехнулся, глядя, как он манипулирует рукоятками и разглядывает ящики со всех сторон.
— Куда они задевали девятый? — бормотал Резницкий. Тысячу раз им говорил… Ах, вот он!
— Сергей Сергеич, — сказал Новиков, — когда биофизик выключил экран. Ну хорошо, человечество что-то там потеряло по дороге. Скажем, умение находить след по запаху. Но зато оно приобрело кучу новых инстинктов.
Теперь палец Резницкого устремился на Новикова.
— Правильно! Управление механизмами стало почти инстинктивным. Мы, не задумываясь, оперируем кнопками и педалями, которые стали продолжением наших рук и ног. Отлично! Но мы расплачиваемся за это потерей полезных природных инстинктов. Вот вы упомянули запах. Мы с вами различаем только самые резкие, сильные запахи. А для собаки окружающий мир — это прежде всего запахи. Приходилось вам видеть, как заболевшая собака плетется в поле и безошибочно выбирает нужную лекарственную траву? Снабдите таким обонянием химика — как упростит это его работу, сколько приборов он вышвырнет на свалку за ненадобностью! Мы забыли про свои природные анализаторы, разучились ими пользоваться. Включать их и выключать по своему…
Резницкий внезапно оборвал тираду и посмотрел на Володю.
Володя сидел в странной позе — он сильно нагнулся, упер локти в колени и обхватил ладонями голову.
Резницкий взял его за руку, тихонько отвел ее от головы, нащупал пульс. Володя выпрямился, глубоко вздохнул.
Увидев перед собой взволнованные лица, он слабо улыбнулся.
— Что с тобой? — сказал Новиков. — Переутомился, что ли?
— Не знаю… Да, наверно… — Володя покрутил головой и решительно встал. — Да ничего, все в порядке, — сказал он.
— Переволновался, — авторитетно заключил Алексей. — Ну, пошли спать.
— Надо еще место найти, — сказал Володя. — Сегодня все каюты забиты. Кончится когда-нибудь жилищный кризис на Луне?
— Вы, я слышал, летите с Шевелевым к Юпитеру? — спросил Резницкий.
— Да, танкерный рейсик, — небрежно ответил Новиков. — Зачетный. Сергей Сергеич, а что за ящики у вас?
— Для экспедиции Чернышева. Аппаратура для исследования биосферы населенных планет. Если таковые окажутся.
— Первая Звездная, — со вздохом сказал Володя. — Завидую вам, Сергей Сергеич.
— Можете не завидовать, я не лечу, — сухо сказал Резницкий. — Земные дела как гири на ногах.
— Чернышеву завидую, — медленно сказал Новиков.
— Земные дела… — повторил Резницкий. — Кстати, он только недавно женился, Федя Чернышев.
— Знаю, — сказал Новиков. — Пошли, Володя. Покойной ночи, Сергей Сергеич.
Они молча шли по коридору, думая каждый о своем. Тут по всему городку разлился пронзительный звон. Щелкнуло в динамиках общего оповещения. Раскатистый голос возвестил:
— Внимание! Выход на поверхность запр-рещен! Всем р-работающим на поверхности — ср-рочно в помещения! Солнечная хромосферная вспышка, восемь минут, готовность ноль! Повторяю, всем р-работающим на поверхности…
Динамики грохотали, многократно отражаясь от коридорных стен. Зашипели двери шлюзовых камер. Гул голосов, быстрый топот ног…
Володя остановился, схватил Новикова за локоть.
— Ну что? — спросил тот. — Долго будешь стоять?
Володя молча двинулся дальше, но теперь Новиков остановил его:
— Ты какой-то растерянный. Что с тобой происходит?
— Не знаю, — сказал Володя. — Да нет, ничего.
На этот раз условное лунное утро совпало с земным. Успокоившееся Солнце желтым диском стояло в черном небе.
Спокойно горели крупные звезды. Белый вымпел на мачте противометеоритной службы обещал на ближайшие двое "суток" полную безопасность.
Радий Петрович Шевелев вышел из главного шлюза со своим экипажем Новиковым и Заостровцевым. Решили пешком пройтись "по хорошей погоде" до космодрома, чтобы там начать подготовку танкера к рейсу.
Новиков скорее плыл, чем шел: отталкивался от ноздреватой лунной почвы, плавно перелетал через какой-нибудь камень, мягко опускался, снова отталкивался.
Володя передвигался мелкими скачками. Мысли его были невеселыми. То, что случилось с ним по дороге в космопорт, и вчерашнее происшествие пугали его. Странно: сидел у Резницкого, нормально разговаривал — и вдруг накатилось чтото, сдавило горло. Какое-то нервное расстройство, а теперь еще и страх… Страх перед непонятным в самом себе… К врачу — нельзя. Сразу отставят от полетов. Рассказать Алеше?
Но тут и слов не найдешь, чтобы объяснить…
А вокруг шла будничная жизнь. Из шлюза хозяйственного отсека повар выволок огромный бак, поднял его без особых усилий и поставил под прозрачный антирадиационный навес.
Это придумал кто-то из селенитов, как называли себя жители городка: варить компот в вакууме на раскаленной лунной почве. Вакуумный компот был на редкость вкусен, и, пока шел двухнедельный лунный день, его варили неукоснительно.
Вдоль склона кратера Эратосфена полз тяжелый вездеход с буровой вышкой: где-то собирались бурить на воду.
Вздымая пыльные вихри, прошла колонна оранжевых трейлеров международной стройки. Они везли оборудование на строительство экваториальных шахт. Полторы сотни наклонных колодцев должны были в не очень отдаленном будущем принять термоядерные заряды. Тогда люди на время покинут Луну. Беззвучно грохнет залп из полутораста шахтных стволов, разгоняя вращение Луны, чтобы уравнять земные и лунные сутки и уменьшить резкие перепады температуры поверхности, доходящие до трехсот градусов. Лунный климат станет мягче…
Пешеходов обогнала машина с белой полосой на борту.
Из люка высунулся человек, присмотрелся к опознавательному номеру на скафандре Шевелева и крикнул так, что в шлемофонах задребезжало:
— Доброе утро, учитель! Что — молодых выводите?
Это был Федор Чернышев, командир Первой Звездной.
Он остановил вездеход. За щитком гермошлема его широкое, бровастое лицо расплылось в улыбке. Улыбка была не простая, многослойная: было в ней и почтение к учителю, и невольный оттенок торжества ("обогнал я вас, Радий Петрович"), и нечто покровительственно-дружелюбное, адресованное молодым.
— Залезайте, места хватит, — сказал командир Первой Звездной.
Молодые протиснулись на задние сиденья, а Радий Петрович уселся рядом с Чернышевым.
— Ну-ну, — усмехнулся Шевелев, — посмотрим, как ты баранку крутишь.
— Баранку? — удивился Чернышев, трогая вездеход с места.
— Был когда-то такой прибор управления… Взял бы ты меня, Федя, с собой. Ну хоть этим… от тамошнего населения имущество сторожить.
Чернышев улыбнулся смущенно.
— Что поделаешь, Радий Петрович. Клянусь кольцами Сатурна, не хотел я лезть в пекло поперед батьки, да так уж Совет решил.
— При прочих равных, — тягучим голосом сказал Шевелев, явно подражая кому-то, — Совет отдает предпочтение младшему. Ладно, лети, — оборвал он самого себя. — Я, по правде, в СВП не очень-то. Мудреная система, не для меня.
— Ох, скажу я вам, Радий Петрович, СВП — это… слов не нахожу. Сказка!
— Синхронизатор Времени — Пространства, — задумчиво произнес Радий Петрович. — Для женатых, конечно, хорошо: быстро обернешься туда-обратно.
Возле космотанкера Чернышев высадил пассажиров, помахал рукой и повел вездеход дальше — туда, где на недалеком лунном горизонте высился гигантский конус СВП.
Радий Петрович обвел взглядом свой экипаж.
— Так вот, — сказал он другим, служебным голосом. — Перед вами космотанкер "Апшерон" системы Т-2, четвертой серии. Специфика: наличие наружных контейнерных поясов, предназначенных…
— Мы проходили Т-2, - сказал Новиков, глядя на далекий корабль Чернышева.
— Иначе бы вы не находились здесь, — отрезал Шевелев. — Прошу не перебивать. Назначение контейнерных поясов…
Радий Петрович шевельнулся в кресле и, еще окончательно не очнувшись от забытья, понял, что перегрузка кончилась и автомат включил искусственную тяжесть. И еще каким-то особым командирским чутьем он догадался, что все на корабле в порядке.
Приборы работали.
Рядом с красной программной кривой на мнемосхеме появилась золотистая фактическая. Они шли рядом, переплетаясь.
Да не приснилось ли ему то, что было? Нет, не приснилось: кривая истинного курса шла не от старта. Она появилась недавно. Возмущение Ю-поля "отпустило" приборы, и теперь корабль ориентировался в Пространстве. Все в порядке.
Он посмотрел на молодых. Они спали.
Радий Петрович привык смотреть на молодых людей с точки зрения их пригодности к космоплаванию. Полагал, что нажимать кнопки, побуждая автоматы к действию, сумеет каждый. Потому и ценил превыше всего в молодых космонавтах спокойствие, собранность и — в глубине души — физическую силу и стать.
Эти двое там, на Луне, не очень ему понравились. Внешность у Новикова, верно, была не плоха; однако парень показался ему излишне бойким и несколько дерзостным в разговоре. Заостровцев тоже был не хлипок сложением, но выглядел пришибленным, неуклюжим. Не нравились Шевелеву его растерянные глаза.
Теперь, после того, что случилось, он смотрел на них по-другому. На своем межпланетном веку Радию Петровичу доводилось видеть немало всякой невидальщины. Никогда не забыть ему ревущих призраков Нептуна; там, в пустоте, где никакого звука быть не может, от этого раздирающего рева сдавали нервы у самых закаленных разведчиков Космоса. Помнил он дикую гонку: корабль уходил от неожиданного потока сверхбыстрых метеоритов на таком режиме, что температура плазмы превысила критическую и просто каким то чудом не произошла катастрофа. Помнил нападение металлоядных бактерий на корабль у берегов свинцового озера в Стране Персефоны на Меркурии. Да мало ли что могло приключиться за полтора десятка лет с человеком в Космосе!
Но чтобы человек без прибора сориентировался в Пространстве — такого не было. Такого не могло быть.
Радий Петрович подошел к спящему Заостровцеву, всмотрелся в его лицо. Обыкновенное лицо — худощавое, небритое. Что за непонятная, нечеловеческая сила в этом неуклюжем парне?
Он перевел взгляд на Новикова. Крутой лоб, четкий рисунок подбородка с виду этому больше пристало бы… что?..
Творить чудеса?
Разбудить их, расспросить толком… Странная, непривычная робость овладела командиром.
Радий Петрович провел ладонью по щеке, затем, повинуясь мгновенному импульсу, прошел в туалетную и уткнул лицо в эластичную подкову биовибратора. Бритье, массаж освежили его. Он вернулся к пульту и услышал хорошо знакомое трезвучие радиовызова и вслед за ним низкий неспокойный голос женщины: "Танкер "Апшерон"! Танкер "Апшерон"! Здесь ССМП. Почему не отвечаете Луне-два? Луна-два вас не слышит. Танкер "Апшерон"!.."
Вот как, дело уже дошло до Службы Состояния Межпланетного Пространства! Видно, связисты Луны отчаялись отыскать их, забили тревогу и теперь за дело взялась самая мощная радиостанция Земли. Командир включил сигнал ответа, быстро заговорил: — Земля, здесь — "Апшерон", вас слышу!
Через некоторое время зазвенел женский голос: — Слышу! Командир Шевелев, вас слышу! Сообщите состояние экипажа!
Радий Петрович откашлялся. Надо покороче, не стоит пока вдаваться в подробности.
— Корабль и экипаж в порядке, — сказал он. — Контейнеры взять не удалось. Энерговспышка Красного Пятна…
И тут произошло нечто невообразимо-недопустимое: командира толкнули в плечо, отжали от микрофонной сетки.
Бортинженер Заостровцев взволнованно кричал в микрофон:
— Тося, это ты? Тося, ты меня слышишь?
В ответ посыпалась радостная скороговорка:
— Ой, Володя, я так беспокоилась, прямо не могу! Почему ты не… Ты меня слышишь, Володя?
Вот-вот, и в считанные минуты связи началось бы выяснение идиотского вопроса, кто кого как слышит. Но идиотский разговор не состоялся. На далекой Земле Тося услышала голос командира Шевелева:
— На место, Заостровцев! — И после короткой паузы: — Повторяю: непредвиденная энерговспышка уничтожила контейнерный поезд. Был вынужден стартовать до срока. Сообщите Луне — задержать отправку очередного танкера.
— Вас поняла, — ответила Тося. И неофициальным тоном добавила: — Радий Петрович, что все-таки случилось? Тут очень волнуются…
"Что все-таки случилось, — подумал командир. — Хотел бы я знать, что все-таки случилось…" Он сказал:
— Корабль длительное время находился в сложных условиях… в условиях отсутствия ориентации. Подробнее сейчас не могу.
Радий Петрович выключился. Он посмотрел на бортинженера взглядом, не предвешающим ничего хорошего.
— Вы, Заостровцев, — начал он тоном, соответствующим взгляду. И вдруг, неожиданно для самого себя, закончил: — Вы, кажется, о чем-то хотели поговорить с оператором ССМП? — И повернулся в кресле, уступая место Володе.
Теперь, когда "Апшерон", ведомый автопеленгатором, шел по нормальной трассе, молчание стало невыносимым. Командир молчал, потому что не знал, как начать разговор об этом, говорить же о другом было просто невозможно. Новиков молчал… Кто его знает, почему молчал Новиков? Он щелкал клавишами, задавая вычислителю ненужные задачи.
Откинул зачем-то крышку блока программирования и разглядывал его пестрые потроха. Он был необычно суетлив и явно не находил себе занятия.
Володя Заостровцев молчал, потому что в человеческом словаре не было слов, которые могли бы выразить то, что с ним произошло. Но в то же время он понимал, что от него ждут каких-то объяснений. Он перебирал в памяти события последних недель, но сцепить одно с другим не удавалось.
Сплошная стохастика… Пестрая вереница обрывочных картин, и среди них — тьфу, пропасть! — ярче всего лунные псы Диана и Спутник, прыгающие вокруг Резницкого. И еще, как бы со стороны, он видел самого себя на зеленой тропинке — той тропинке, где он беспомощно топтался, не в силах перешагнуть… что перешагнуть?..
"Положение хуже собачьего, — подумал он с отвращением. — Та понимает, только сказать не может. А я — ни понять, ни сказать…" Новиков ожесточенно поскреб затылок и прервал затянувшееся молчание:
— Я знал одного парня, он помнил наизусть первые пять листов девятизначной таблицы логарифмов.
— К чему вы это? — сказал командир и, не дожидаясь ответа, обратился к Володе: — Как вы сориентировались, Заостровцев?
Володя ответил не сразу. Он медленно шевелил пальцами, и Радий Петрович с интересом смотрел на эти пальцы, будто ожидая от них чего-то.
— Ну вот, — неуверенно начал Володя. — Знаете, бывает, что идешь в темноте… и вдруг чувствуешь, что впереди, очень близко, стена… Что-то срабатывает внутри — и останавливаешься…
— Иногда расшибаешь лоб, — вставил Новиков.
Командир махнул на него рукой.
— Дальше, Заостровцев, — попросил он.
— Стены… — Володя говорил словно в полусне. — Только не прямые… и движутся… Давят… душат… А я ищу, где проход. Сам не знаю, как…
— Ну и ну, — сказал командир. — Если бы сам не видел, ни за что бы не поверил. Откуда у вас такое… чутье?
— Действительно, — сказал Новиков. — Вроде рыбы в электрическом поле. Или птицы в магнитном.
Володя испуганно уставился на него:
— Ты… на самом деле думаешь, что у меня развилось это… рыбье или птичье?
Новиков пожал плечами.
В обсуждении рейса участвовали космонавигаторы, астрофизики и специалисты по приборам. Ввиду того что район Юпитера, ранее относившийся к шестой категории, проявил непредусмотренную опасную активность, было решено перечислить его в восьмую категорию, а также оборудовать Ио, Каллисто и Ганимед новейшими регистрирующими приборами высокой защиты и начать дополнительные исследовательские работы. Кое-кто высказался за разработку системы беспилотных рейсов к Юпитеру непосредственно с Луны.
Решение было обстоятельное. Лишь одного не хватало в нем — анализа бесприборной космонавигации, осуществленной практикантом Заостровцевым В. М. в условиях суммарных полей высокой напряженности. Так следовало бы записать это.
Это не было записано по той простой причине, что командир "Апшерона" умолчал о случившемся.
Незадолго до посадки Володя попросил его ничего никому не рассказывать. "Почему?" — удивился командир.
"Я бы хотел сначала во всем разобраться сам", — сказал Володя. Командир подумал, что Володя имеет на это полное право. "Хорошо, — сказал он. — Но если вам потребуется засвидетельствовать, что произошло, я охотно это сделаю".
— Временно вышли из строя внешние датчики приборов, — коротко доложил Радий Петрович на обсуждении. — Выбрались чисто случайно. Должен особо отметить выдержку и хорошую профессиональную подготовку практикантов Заостровцева и Новикова.
Подробностей у него не выпытывали. Давно прошли времена, когда в подобных случаях назначались комиссии, проводились дотошные расследования, составлялись пухлые акты. Давно уже медицина научно обосновала недопустимость лишних расспросов людей, нервная система которых подверглась угнетающему воздействию, — тем более это относилось к межпланетникам, возвращающимся из тяжелых рейсов. Достаточно того, что они сочтут нужным доложить, правда, кое-кто был удивлен. Командира Шевелева знали как человека крайне скупого на положительные характеристики. Не помнили случая, чтобы он в такой превосходной степени отрекомендовал необлетанных новичков.
Новикову и Заостровцеву было объявлено, что рейс зачтен и отныне они допущены к космоплаванию в пределах Системы. Сам Платон Иванович привинтил к их курткам значки космонавтов.
— Ох, и тряхануло нас возле Юпика, — рассказывал Новиков в салоне, потягивая терпкий пахучий витакол.
— Думал, прощай, дорогая!
И практиканты, еще не сдавшие зачетных рейсов, слушали его со вниманием. Они завидовали его удачливости и дерзкой фамильярности, с которой он отзывался о Юпитере.
Пассажиры высыпали из рейсового и направились к вертолетной стоянке. Хорошо было дышать не спецсмесью из дыхательного аппарата, а чистым земным воздухом. Хорошо было идти не по изрезанной трещинами лунной почве, а по зеленой траве, по земле, по Земле.
У вертолета Радий Петрович крепко пожал руки Заостровцеву и Новикову. Здесь, в обычной куртке, без скафандра, командир "Апшерона" выглядел очень земным, быть может, чуточку постаревшим.
— Запишите номер моего видеофона, ребята, — сказал он. — Буду рад вас видеть.
Володя сел в вертолет с Новиковым и Резницким. Не успела, однако, машина взлететь, как он попросил Новикова приземлиться.
— Что еще за причуда? — проворчал Новиков. — Что ты там потерял?
— Ну, на минуту, — сказал Володя. — Видишь справа тропинку? Вот там.
Резницкий и Новиков были единственными людьми, которым он рассказал обо всем, в том числе и об этой тропинке. И теперь они поняли Володю.
Вертолет сел. Володя пошел по тропинке — вначале быстро, а потом все более замедляя шаг. Новиков и Резницкий молча следовали за ним.
Впереди было разрыто. Поперек тропинки, вправо и влево от нее желтели кучи вынутого грунта. Подошли к траншее, заглянули в нее. Там копошились, выбрасывая песок, землеройные кроты-автоматы.
— Энергонный кабель, — тихо сказал Резницкий. — Наверно, будут ремонтировать. Или укладывать новый.
Володя обернулся к нему, посмотрел широко раскрытыми глазами.
— Энергонный кабель, — сказал он. И вдруг засмеялся.
Каждое утро Новиков тащил Володю к морю. Они плавали, прыгали в воду на пристежных крыльях, ходили под парусом.
Но с каждым днем Новикову приходилось все труднее.
Володя упирался, ни за что не желал покидать свою комнату.
Он чувствовал, как обострилось в нем то, непонятное. Казалось, что кабели, провода, беспроводные линии энергопередач — все, что густо оплетает человеческое жилье, — кричало ему в ухо, в мозг: "Я здесь!.. Мы здесь!.." Он вздрагивал, когда щелкали обыкновенным выключателем. Невинная магнитная подвеска для мыла била по нервам. Проходя по улицам городка, по парку, он вдруг начинал ощущать каменную тяжесть в ногах — будто его притягивали подземные сгустки металлических руд. Или неожиданно являлось ощущение текучей воды…
Ему было страшно. Страшно от сознания, что он перестал быть нормальным. Он читал — еще в детстве, — что были когда-то, в средние века, ведуны, рудознатцы, искатели воды.
Их услугами пользовались, но жизнь они кончали в тюрьмах и на кострах. Было ли у них то же, что теперь возникло у него? Ах, если бы кто-нибудь из них поднялся из глубины веков, чтобы можно было его расспросить…
Он сторонился людей. Наотрез отказался от встреч с Резницким: знал, что тот потащит его на исследование, душу вымотает учеными разговорами…
Тося? Она много раз вызывала его по видеофону. Он не отвечал на вызовы. Зачем он ей нужен такой… ненормальный… Она может только пожалеть. А сама испытает… гадливость, брезгливость? Нет, не то. Ну, испытает неприятное чувство, какое порождает отклонение от нормы. Шестипалость, например… Человеку не полагается быть ведуном, ясновидцем.
Он не хотел ее жалости.
Остаться одному. Совершенно одному…
Бежать? Уйти от людей?
Да. остается только это…
В этот день районная метеослужба по просьбе любителей старинного спорта проводила грибной дождь. Лес, примыкавший к городку, был невелик, и поэтому дождь краешком прихватывал корпуса Учебного центра. Цветные фрески из истории завоевания Космоса на стенах домов посуровели и резче обозначились под дождем. Мальчишки, радостно гогоча, бегали босиком по теплым лужам.
Новиков с завистью смотрел на них из окна своей комнаты. "Может, с ними? — думал он. — Нет, неудобно все-таки. Кто-нибудь увидит из окна, скажет: "А еще космонавт!" Какой-нибудь педант типа Резницкого". Он со вздохом отошел от окна, сорвал со стены гитару и повалился в качалку. Пальцы ударили по струнам, и Новиков в полный голос запел песню тех недавних времен, когда не было не только кораблей СВП, но и фотонных:
Оборотный воздух для дыханья,
Для питья — возвратная вода,
И хлорелла — чертово созданье
Наша межпланетная еда!
От яростных аккордов дребезжали стекла. Новиков заорал припев:
Хлорелла, хлорелла, хлорелла,
Куда мне уйти от тебя?..
Тут он умолк: в открытых дверях стоял Резницкий. Штаны биофизика были засучены до колен, туфли он держал в руке.
— Прекрасный дождь, — сказал Резницкий высоким голосом. — Ничего, если я у вас немножко наслежу?
— Да сколько угодно! — Новиков сорвался с места. — Садитесь в качалку, Сергей Сергеич!
Резницкий оглядел стены, размашисто расписанные древними знаками зодиака.
— У вас очень мило, — сказал он. — А я, знаете, с удовольствием прошелся босиком. Древний инстинкт человека…
"Инстинкты, инстинкты, — инстинкты", — мысленно пропел Новиков на мотив "Хлореллы".
— Вот что, Алексей, — заговорил Резницкий, пришлепывая босыми ногами по натекшим лужицам. — Я считаю, что ваш друг достаточно отдохнул. Пора взяться за работу.
— За какую работу?
— Его состояние требует серьезного исследования.
— Вряд ли он согласится.
— Почему? — удивился Резницкий.
— Тяготит его эта история, Сергей Сергеич. Знаете, что он мне сказал? Хочу, говорит, быть нормальным человеком, а не ведуном каким-то… Приемником информации…
Резницкий схватился за голову, закричал:
— Как он не понимает! То, что с ним происходит, это и есть истинно человеческое!
— Попробуйте объяснить ему, — хмуро сказал Новиков.
— И объясню. Мы без конца исследуем ориентационные способности животных, ломаем себе голову над бионическим моделированием, обрастаем горами приборов — один сложнее другого. И мы забыли, черт побери, что мы тоже живые! Человек не рождается с термометром под мышкой. Термометр находится в нем самом, как и многое другое. Приходилось вам видеть змею?
— Змею? — ошалело переспросил Новиков.
— Да, змею — ту самую, которая в древности была символом мудрости. Так вот, змея ощущает изменение температуры на одну тысячную градуса, это известно давным-давно. Есть бабочки, которые воспринимают одну молекулу пахучего вещества на кубометр воздуха. Одну молекулу! Но человек был всем и рыбой и птицей, и он сейчас проходит все эти стадии в эмбриональном развитии. А родившись, немедленно хватается за приборы…
— Позвольте, Сергей Сергеич…
— Не позволю! — Резницкий угрожающе помахал мокрой туфлей. — Мы носим в себе великолепный природный аппарат для восприятия широчайшей информации об окружающем мире — и сами же глушим его, ибо то, чем не пользуются, атрофируется…
У него не хватило дыхания. Новиков немедленно воспользовался паузой:
— Разрешите мне все-таки сказать. Может, вы и правы насчет инстинктов. Но как понимать то, что творится с Володей? Истинно человеческое, вы говорите? Значит, но вашему мнению, у Заостровцева всего лишь пробудился инстинкт ориентации в пространстве, который дремлет у нас в подкорке? То, что изначально связывает человека с его предшественниками на Земле, со всякими там рыбами и змеями?
— Видите ли, Алеша, если взять суммарное воздействие магнитного и гравитационного полей…
— Не согласен! Простите, Сергей Сергеич, я не согласен. Наденьте на птицу скафандр и забросьте ее в Космос. Ни черта не сориентируется она, скажем, в Ю-поле.
— Конечно, в условиях, не похожих на земные…
— Значит, инстинкт тут ни при чем! Здесь что-то новое. Качественно новое. — Новиков усмехнулся. — Вы провозглашаете анафему приборам, а ведь то, что случилось с Володей, — результат воздействия прибора. Надо уж признаться, Сергей Сергеич. Прибор-то основан на схеме из вашей последней статьи…
— Я это заметил, — сказал Резницкий, задумчиво глядя на Новикова. — Из моей схемы и вашей отсебятины получился удивительный биогенератор. Как эта штука работает, я пока представляю себе весьма смутно. А вот результат налицо — Заостровцев.
— Почему же со мной ничего не произошло?
— Откуда я знаю? Очевидно, сказались индивидуальные особенности. Кроме того, я не уверен, что с вами завтра или через неделю не произойдет чего-нибудь экстраординарного.
— Вы так думаете? — Новиков обеспокоенно уставился на биофизика.
— Да не в этом дело. Необычайно важен сам факт… Трансцензус! Резницкий вскочил, забегал по комнате. — Именно трансцензус! Переход границы, считавшийся недозволенным… Новый этап познания, качественный скачок в развитии человека. Ай-яй-яй! Вы не можете понять всей грандиозности… впрочем, и я еще не могу охватить в полной мере…
— Нужно ли это, Сергей Сергеич?
Резницкий круто повернулся, стал перед Новиковым, недоуменно помигал.
— Что — нужно?
— Ну, этот ваш трансцензус. Все-таки удобнее и проще пользоваться приборами, чем…
— Да, да, понятно, — быстро сказал Резницкий. — Человек не вправе по собственному усмотрению менять самого себя — вы имеете в виду это? Тут мы, наверно, не найдем общего языка.
— Я имею в виду… Извините, Сергей Сергеич, я думаю сейчас не о человечестве. Я очень боюсь за Володю.
Биофизик опять зашагал по комнате.
— В одном я уверен, — сказал он после долгого молчания: — емкость человеческого мозга вместит такой поток информации.
Он сказал это твердо, но вид у него был немного растерянный — так по крайней мере показалось Новикову.
— Идемте к нему. — Резницкий направился к двери.
— Погодите, Сергей Сергеич. По-моему, вам надо обуться.
— Ах да, — сказал биофизик.
Они спустились этажом ниже. Володи дома не оказалось.
Они засели в его комнате и взялись за видеофон. Они обзвонили библиотеки, лаборатории и вообще все места, где мог находиться Володя. И отовсюду отвечали: "Нет, не был".
— А может, он у той девушки, — начал Резницкий, — из-за которой…
— Исключено, — сказал Новиков. — Впрочем, на всякий случай.
На экране появилась верхняя половина Тосиного лица — видно, она вплотную подошла к аппарату.
— Не был, — сказала она.
Экран сразу потух.
Они просидели до поздней ночи. Беспокойство перешло в тревогу.
— Что-то они сегодня затянули дождь,
— Что? — спросил Володя.
Она пристально посмотрела на его каменное лицо.
— Мне кажется, ты все время к чему-то прислушиваешься. И совсем не слышишь меня. — сказала Тося.
— Да нет, я слышу. Ты сказала про дождь…
Тося прошла по беседке, в которую их загнал ливень.
Подставила ладонь струйке, стекавшей с крыши.
— Володя, почему ты избегаешь меня? Я ужасно волновалась, когда вы там, у Юпитера, молчали так долго.
Володя не ответил.
— Конечно, если ты больше, веришь тому дурацкому прибору… — В ее низком голосе прозвучала обида. — Мало ли что я думаю, я вообще очень быстро думаю, если вчера было одно, то сегодня другое… Вообще, по-моему, ты от этого прибора сам не свой. Слышишь, что я говорю?
Володя вскинул на нее глаза. Лицо его ожило.
— Тося, — сказал он тихо, — ты сама не знаешь, как ты права. Так оно и есть, я сам не свой.
Тося быстро подсела к нему, продела руку под его неподатливый локоть.
— Я должна все знать.
Это было новое в их отношениях. В ее голосе прозвучало такое, словно она заявляла на него, Володю, свое право.
И еще в ее голосе была озабоченность, от которой ему вдруг стало легко. Он словно бы перешагнул мертвую точку, за которой осталось то, что затопляло мозг.
И он рассказал ей все.
Тося ни разу не перебила его. Даже когда он умолкал надолго. Он не смотрел ей в лицо, только чувствовал на щеке ее дыхание.
— Значит, ты можешь видеть… — она запнулась. — Видеть то, что не видят другие?
— Ты понимаешь, я не вижу. И не слышу. Только чувствую, что это у меня внутри… Вот здесь… и здесь… — Он указал на горло, на переносье. — Но чаще всего — где-то глубоко в мозгу. И я не могу от этого избавиться.
— В общем ты видишь… ты видишь остальное.
Некоторое время они молчали. Дождь барабанил по крыше беседки, остро пахло свежестью, мокрой листвой. Сверкнула молния, фиолетовый свет на мгновение заполнил беседку. Коротко проворчал гром. Тося ойкнула, прижалась теплым плечом.
"Вот так мне хорошо, — думал Володя. — Совсем хорошо… Нет. Она просто меня жалеет. Она понимает, что я не как все… и жалеет. Сейчас она вскочит, поправит волосы и скажет, что сегодня бал у философов… И уйдет. Уйдет к нормальным людям".
— Все-таки ты какой-то ненормальный, — тихонько сказала Тося, и Володя вздрогнул. — Я так и не поняла, почему ты прятался от меня столько времени?
Он посмотрел на нее с надеждой и радостью.
— Я боялся прийти к тебе таким… Я боялся, что сойду с ума. Ты знаешь, я хотел бежать. Куда глаза глядят. На необитаемый остров. Где нет энергоизлучений, нет реакторов, нет людей… И к тебе я пришел… просто посмотреть на тебя…
В Тосиной сумочке тоненько запищал видеофонный вызов.
Она нетерпеливым движением поднесла видеофон к лицу, нажала кнопку. Увидела озабоченное лицо Новикова.
— Извини, Трся, — сказал он. — Куда-то запропастился Володя. Он не был у тебя?
— Не был, — отрезала она и выключилась. — Володя, — сказала она, глядя на него в упор, — если ты хочешь на необитаемый остров, я, конечно, с тобой поеду. Только, по-моему, нам будет хорошо и здесь. Подожди! — она отвела его руки. — Ты говорил, что тебе не дают жить излучения. Но ведь они всюду. На необитаемом острове ты никуда не уйдешь от теллурических токов, от магнитного поля… да просто от грозы — вот как сейчас.
— Гроза? — изумился Володя.
— Ну да. У них всегда получается разряд, когда выключают дождь.
— А ведь верно, была молния! — Володя выбежал из беседки и остановился на мокрой траве, раскинув руки. — Я ее видел, понимаешь, просто видел… Значит, это можно в себе… выключать?
Тося мигом очутилась рядом.
— Вот видишь, — сказала она. — Ты должен был сразу прийти ко мне.
-