Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Медицина в период войны 1812 года.
Введение
В 2012 г. наша страна отмечала 200-летие Отечественной войны 1812 г. Эта освободительная война всех народов России против вторгшихся наполеоновских полчищ была одной из важнейших вех в истории Родины, трудным испытанием, в котором в полной мере проявилась большая нравственная сила нации.
Франция начала войну с Россией, завоевав и подчинив себе почти всю Европу. Россия в ту пору, хотя и входила в число великих держав, но, в отличие от стран Запада, была в политическом и экономическом отношениях отсталой. Не существовало еще развитой капиталистической экономики, не было политически зрелой буржуазии и, конечно, рабочего класса как революционной силы. Многомиллионное крестьянство находилось под ярмом крепостничества. Военно-феодальный строй тормозил развитие промышленности и путей сообщения. Царское правительство вело непрерывные войны, которые ослабили и без того отсталую экономику страны. Поэтому хотя Россия и готовилась к войне с Францией (за 1810 и 1811 гг. около 50% бюджета составляли военные расходы), но не могла встретить ее во всеоружии.
Против хорошо оснащенной по тем временам 678-тысячной армии Наполеона Россия смогла выставить к началу войны лишь около одной трети этого количества войск. Но огромному численному превосходству врага противостояли высокие морально-боевые качества Русской армии и патриотический подъем всего народа, грудью вставшего на борьбу за свою свободу и независимость.
В 1812 г., как и в другие суровые годины, все народы нашей Родины во главе с русским народом поднялись на Отечественную войну против очередного претендента на мировое господство. Национальное и политическое самосознание неизмеримо поднялось, проникло в самую гущу народных масс, выявило великие силы и таланты, таившиеся в народе. Война стала подлинно народной.
Очень ярко раскрыл роль морального фактора в войне В. Г. Белинский, который писал: «.. .двенадцатый год, потрясши всю Россию из конца в конец, пробудил ее спящие силы и открыл в ней новые, дотоле неизвестные источники сил... возбудил народное сознание и народную гордость...».
Героический подвиг русского народа в 1812 г. избавил от порабощения не только свою Родину, но и совершил поворот в истории, который привел к освобождению Европы от наполеоновского господства. Уже тогда, как неоднократно в последующем, народы России выступили в роли вершителя судеб человечества.
Знание истории, знакомство с фактами и событиями, относящимися к прошлому, необходимы для правильного и всестороннего понимания настоящего и ближайшего будущего. Замечательно сказал А. И. Герцен: «Полнее сознавая прошедшее, мы уясняем современное; глубже спускаясь в смысл былого, раскрываем смысл будущего; глядя назад, шагаем вперед».
В наши дни особенно полезно вспомнить события героического 1812 г. и их значение, чтобы полнее и глубже осознать, какое огромное воздействие на весь ход мировой истории, на поступательное движение человечества оказывает сейчас наша могучая социалистическая Родина, прокладывающая для всех народов земли путь в светлое будущее — коммунизм, твердо и последовательно отстаивающая мир во всем мире.
В истории Отечественной войны 1812 г., наряду с такими вопросами, как роль народных масс, стратегия и тактика, партизанская война, и другими, большой интерес представляет деятельность медицинских работников армии и страны.
Как отечественная медицина в целом, так и медицинская служба армии, укомплектованная хорошо подготовленными врачами и фельдшерами, заново организованная, с честью справились с ответственной задачей лечения раненых и больных и оказали большое влияние на организацию медицинской службы в армиях своих союзников. Об этом, в частности, говорит оценка, данная в манифесте, которым подводились итоги войны: «Военные врачи, разделяя наравне с военными чинами труды и опасности, явили достойный пример усердия и искусства в исполнении своих обязанностей и стяжали справедливую признательность от соотечественников и уважение от всех образованных наших союзников».3
Конечно, медицинское обеспечение раненых и больных в тех условиях было совершенно различным в зависимости от классовой принадлежности пострадавшего. Титулованные генералы и офицеры эвакуировались, например, в собственных каретах в сопровождении врачей, а простые солдаты перевозились на телегах по пять — шесть человек, и целые караваны таких телег иногда не имели ни одного врача. Но зато они всегда чувствовали заботу и помощь со стороны своего народа.
Один из участников войны 1812 г., выдающийся врач своего времени Я. И. Говоров, писал: «Когда и мы будем иметь врачебную историю военных наших походов, то в зерцале оной ясно откроются имена славных русских врачей, стяжавших трудом и заслугами своими на пользу защитников отечества достойные почести и неувядаемую славу».
Сам Я. И. Говоров и положил начало созданию такой истории, переведя с французского с весьма выразительными примечаниями «Всеобщую историю врачебного искусства» и присоединив к нему свой интересный очерк «Опыт краткого врачебного обозрения кампании 1812— 1815 гг.»
Чтобы показать насколько интересны примечания Я. И. Говорова, приведем следующий пример. В тексте перевода, где упоминалось о подготовке врачей, и о русских, конечно, ничего не было сказано, Я. И. Говоров дает примечание, что русские врачи по подготовленности и самоотверженности в работе являются лучшими в мире. Такой вывод он сделал в результате наблюдений за работой французских, немецких и австрийских врачей.
К столетию первой Отечественной войны было издано уже довольно много работ, в которых освещались различные вопросы медицинского обеспечения русской армии в войне с наполеоновской Францией и в последующих войнах. Но это были преимущественно описания отдельных фактов и событий тех или иных деятелей.
В советский период положение дел коренным образом изменилось. Издано много обобщающих работ, исторических обзоров на основе не только литературных, но и архивных источников. Одним из таких капитальных трудов является шеститомный «Энциклопедический словарь военной медицины». Ценнейшей базой для создания истории военной медицины является Военно-медицинский музей, среди обширных фондов которого имеется много ценнейших экспонатов.
Эти интереснейшие архивные источники наряду с использованием многих литературных исследований позволили авторам этого небольшого труда показать в связи со 150-летним юбилеем героической эпопеи 1812 г. некоторые героические страницы отечественной медицины того периода и ее передовых деятелей.
Организация военно-медицинской службы
Организационные формы военно-медицинского обеспечения войск, складывавшиеся с начала столетия, завершились в основном к 1812 г.
27 января 1812 г. было утверждено и издано «Учреждение для управления большой действующей армии». Основы этого «Учреждения» были выработаны специальной конференцией во главе с военным министром Барклаем-де-Толли. В состав ее входили генералы Опермая, Волконский, Сен-При, Кутаисов, Гогель и Канкрин, действительный статский советник Магницкий, полковник Перский и коллежский советник Жеванов. Редакционной работой занималась Комиссия для составления военных уставов и уложений под наблюдением М. Л. Магницкого, впоследствии наиболее ярого реакционера, душителя просвещения. В руках комиссии были военные архивы за сто лет, много уставов, наставлений и инструкций иностранных армий, особенно французской армии, начиная с устава 1791 г.
По вновь принятому «Учреждению» (уставу) органом главнокомандующего по управлению армией вообще и, в частности, ее хозяйством должен был служить главный полевой штаб армии, в состав которого входили управление начальника главного штаба армии и управление генерал-интенданта армии. На главный штаб возлагалось в отношении военно-хозяйственных забот устройство обозов, движение транспортов и госпиталей. В его же ведении были управления генерал-квартирмейстера и дежурного генерала армии.
Дежурному генералу армии «Учреждением» было вменено:
1. Смотреть полки инспекторским осмотром, а особливо не исправные или в которых умножается число больных, умирающих и беглых, для открытия причин и пресечения беспорядков;
2. Осматривать госпитали и пещись о лучшем и выгоднейшем содержании больных;
3. Надзирать, чтобы солдаты получали продовольствие сполна и в надлежащей доброте и чтобы в артелях приготовлялась ежедневно хорошая пища;
4. Заботиться о доставлении в лагерь всякого рода съестных припасов.
Таким образом, дежурный генерал был и главным начальником госпиталей. Распоряжения свои дежурный генерал приводил в исполнение через подчиненных ему лиц — коменданта главной квартиры, генерал-вагенмейстера, директора военных сообщений, директора госпиталей и главного полевого военно-медицинского инспектора (главного доктора), при котором состояли главные медик, хирург и аптекарь, а также секретарь с канцелярией.
Так же была организована медицинская служба в армиях, где во главе стоял полевой генерал-штаб-доктор.
Практически деятельность дежурного генерала в отношении госпиталей развернулась полностью только в 1813 г. На протяжении 1812 г. главную роль в деле организации госпиталей играл генерал-интендант армии, в обязанность которого входило обеспечение действующей армии продовольствием, жалованием, вещами, аптечными средствами, лошадьми и подводами.
Составной частью «Учреждения» являлось «Положение для временных военных госпиталей при большой действующей армии» (рис. 3). В связи с этим интересно заметить, что многие советские авторы в своих работах останавливались на вопросе, кто из военных врачей является автором «Положения». А. Лукашевич , О. Эпштейн , С. Семека, И. Страшун приписывают авторство Я. В. Виллие, а Рено-Алексеевокий — русскому врачу Г. И. Яворскому. На самом же деле никто из русских медицинских деятелей участия в составлении «Положения» не принимал.
В Военно-медицинском музее имеется рапорт Я. В. Виллие военному министру, из которого ясна полная непричастность его к составлению «Положения». В рапорте, в частности, говорится: «Вы, конечно, со мной согласитесь, что при проведении положения сего в действие большая часть ответственности падет на меня, хотя я совсем не участвовал в составлении оного и оно совершенно противно тем понятиям, какие я по сему предмету имею».
Виллие высказывал критические замечания по поводу неправильного разделения врачей на медиков и хирургов, которого в России никогда не было; по поводу отсутствия указаний о приемном покое в госпиталях, нечеткого определения роли дивизионных докторов. Он считал, что в «Положении» должны быть четко определены условия для «удобнейшего лечения больных и раненых в госпиталях». Отмечал, что госпитали «никогда не должны превышать число тысячи человек». Высказывал и ряд других замечаний. Он просил поручить ему исправить это положение или составить новое, «которое бы согласовалось с постановлениями и составом медицинской части в России, было бы удобопонятно для всех и могло бы быть приведено в действие и, что всего важнее, служить к достижению предполагаемой цели. ..»
Несмотря на, казалось бы, обоснованные замечания, рапорт Виллие был оставлен без последствий, видимо в силу создавшейся обстановки.
Тщательным изучением архивных и литературных источников удалось установить, что «Положение» составлено без участия врачей особым членом Коми сии для составления военных уставов и уложений коллежским советником Жеваяовым.
«Положение» было «плодом опыта всех наших предшествовавших войн» и, несмотря на ряд недостатков, сыграло положительную роль в деле улучшения медицинского обеспечения русской армии.
С изданием «Учреждения» была внесена полная ясность в обязанности, права, отношения и ответственность каждого лица, входившего в состав армии.
При организации армии учреждались в составе самой армии развозные и подвижные госпитали и в тылу армии — главные временные госпитали.
Число и расположение главных временных госпиталей определялось военным министром в зависимости от численности действующей армии и плана военных действий. Формирование же развозных и подвижных госпиталей находилось в компетенции главнокомандующего.
«Положение» рекомендовало принимать за правило, что больные могли составить десятую часть армии. Корпия, бинты и компрессы полагались на одну пятую личного состава всей армии и были сосредоточены в запасных аптекарских магазинах. Снабжение их лекарствами и врачебными припасами было централизованным и шло из петербургского главного аптечного магазина, который находился в ведении министерства полиции. Кроме запасов в аптекарских магазинах, командиры полков обязаны были заготовлять компрессы, бинты и по полфунта корпии на человека и хранить все это в полковой аптеке, или в обозе, или раздавать на руки.4 Во время боевых действий практически применялось последнее — раздача перевязочного материала на руки солдатам.
Общее руководство, согласно «Учреждению», осуществлялось по части хозяйственной и госпитальной полиции — директором военных госпиталей, по части медицинской — главным доктором.
На 200 больных полагался один врач и при нем 6 лекарских учеников; на каждые 100 больных полагался один госпитальный пристав и на каждые 10 больных — один больничный надзиратель (§ 23). Ухаживали за больными нижние чины — инвалиды, неспособные к полевой службе. Из них создавались подвижные инвалидные роты из 197 человек,1 полагавшиеся по одной на корпус.2
Эти данные говорят о том, что предусмотренное штатами число медицинского и обслуживающего состава в госпиталях русской армии обеспечивало уход за больными воинами.
Для переноски раненых с поля боя на перевязочный пункт («место перевязки») в каждом полку должны были иметься 20 или более нестроевых солдат с четырьмя носилками и с двумя легкими линейками. «Место перевязки» назначалось «дневными приказами армии» и обозначалось «флагом или другими какими-нибудь знаками, чтобы раненые, не блуждая, могли оное сыскать».3
«Положением» 1812 г. военной полиции поручалось наблюдать, чтобы перевязка раненых, «если сражение пространно, отправлялась в разных местах» (§ 430). На военную полицию возлагался и вынос раненых с поля боя. Гвнерал-гевальдингеру предписывалось перед боем «сделать цепь за линиями армии из особой конвойной команды, через которую доставлять будет он раненых в развозные госпитали для перевязки»:4
По оказании первичной медицинской помощи (наложение повязки) «медицинские чины отмечают в книге больных—«то должен ехать, кто может идти пешком. Не должны перевозиться лица, коих перемещение сопряжено с опасностью» (§§ 84 и 85).
По свидетельству участников, передовые перевязочные пункты осуществляли часть первичных перевязок и развертывались непосредственно вблизи от сражающихся войск.
Каждый перевязочный пункт был оснащен готовыми повязками, бинтами, корпией, хирургическим инструментарием.
В каждом полку имелась запрягаемая двумя лошадьми аптечная фура с аптечными ящиками. На переднем ящике сидел кучер, на заднем оставлялось место для слабого больного. Аптечные ящики были пяти типов; два типа ящиков (большой и средней величины) — так называемые полковые ящики старой и новой коллежской формы,5 три типа (малый ящик с 19 инструментами, весьма малый—с 10 инструментами и кожаная сумочка с 10 инструментами) — так называемые полковой ящик новейшей формы, батальонный ящик и фельдшерские инструменты. Все эти полковые (трех типов), батальонные ящики и фельдшерские сумки были укомплектованы хирургическими инструментами. Каждый лекарь имел, кроме того, карманный набор хирургических инструментов.
За перевязочными пунктами следует система временных военных госпиталей, «веденных, как сказано выше, «Учреждением для управления большой действующей армии».
Развозные госпитали имели задачей оказание первой помощи раненым на поле сражения и доставку их в подвижные госпитали. В составе развозного госпиталя был медицинский персонал, прикомандированный из войсковых частей, лазаретные тяжелые фуры с четырьмя местами для тяжелораненых и фуры с бинтами, корпией, компрессами, пластырями, хирургическим инструментом.
Однако вместимость лазаретных фур не отвечала их назначению, и когда во время войны М. И. Кутузов осмотрел их, то приказал «сбросить с оных кузова и сделать немедленно на дрогах помост, на котором можно было положить человек шесть и более».6 В распоряжении медицинского персонала были и верховые лошади.
На самом деле развозные и подвижные госпитали сыграли весьма положительную роль в Отечественной войне 1812 г. Они способствовали сохранению многих жизней и возвращению в строй тысяч солдат. В частности, развозные госпитали за время Бородинского сражения оказали помощь и эвакуировали огромное большинство раненых, «которых ратники московские, увертываясь от ядер, подбирали и уносили назад»,1 на перевязочные пункты и в развозные госпитали.
Развозные госпитали в отношении направления раненых были прикреплены к определенным подвижным госпиталям.
Подвижные временные госпитали были приданы корпусам и именовались по ним. Они предназначались для лечения раненых и больных во время движения армии. Эти госпитали имели отделения, которые развертывались в день боя за центром и флангами армии и должны были иметь госпитальный запас и все необходимое для оказания первой помощи раненым.
«Положение для временных военных госпиталей» исходило из правил, что больные могут составить десятую часть армии. Расчет этот оказался нереальным: больных оказалось примерно вдвое больше. Недостаточно оказалось перевязочных средств и медикаментов, которые, как уже указывалось, планировались на пятую часть армии.
Главные военно-временные госпитали развертывались в соседних губерниях, не затронутых непосредственно военными действиями.
Таким образом, в Отечественную войну, в отличие от своеобразной системы лечения на месте, то есть вблизи от места ранения, как было принято, в войнах XVIII столетия была введена новая эвакуационная система, названная впоследствии дренажной системой.
Из нижеприведенной таблицы 2 видно, какие функции в процессе медицинской эвакуации возлагались на каждый из этапов.
Полковые перевязки. Первичная перевязка всех раненых, остановка угрожающих кровотечений, эвакуация в развозные госпитали.
Развозные госпитали. Исследование и обработка ран, операции, перевязки, иммобилизация. Питание, эвакуация всех раненых в подвижной госпиталь 1-й линии.
Подвижной госпиталь 1-й линии. Размещение и питание раненых» их регистрация. Выборочные перевязки (по перевязкам). Хирургическая обработка и операции не подвергавшимся таковым в развозных госпиталях. Временная госпитализация нетранспортабельных. Окончательная госпитализация легкораненых. Эвакуация остальных в подвижной госпиталь 2-й линии.
Подвижной госпиталь 2-й линии. Размещение и питание раненых. Перевязки. Лечение раненых со сроками излечения до 40 дней («в особливом доме для выздоравливающих»). Эвакуация в главные временные госпитали или подвижные 3-й линии всех «долговременными болезнями одержимых, коих излечение в 40 дней не предвидится», и тех, «которые и по излечении не в состоянии будут продолжать службу».
Подвижные госпитали 3-й линии и главные временные госпитали. Лечение всех присылаемых и больных.
Фактически работа каждого пункта существенно отличалась порой от разработанной системы, но известную положительную роль эта система сыграла.
На основе разработанного порядка медицинской эвакуации впервые был применен эвакуационный документ с обозначением маршрута следования и конечного пункта. Этот документ выдавался на руки больным раненым при направлении их в определенные госпитали.
Вопросы, связанные с организацией медицинской помощи раненым и больным в боевых условиях, решались под руководством главнокомандующего армией многими инстанциями. В 1812 г. непосредственное руководство работой госпитальной части осуществлял генерал-интендант Е. Ф. Канкрин (1774—1845).
Оказание медицинской помощи в полевых условиях организовывал в армии полевой генерал-штаб-доктор. Работой главных военно-временных госпиталей руководил директор госпиталей (не врач, из генералитета); выносом раненых с поля боя занимался генерал-гевальдигер, командовавший военной полицией; эвакуацию раненых и больных осуществлял генерал-вагенмейстер, распоряжавшийся транспортом .
Эта характерная для того времени распыленность затрудняла организацию лечебно-профилактической помощи раненым и больным, но она была единственно возможной: только совокупность мероприятий многих начальников под руководством главнокомандующего давала возможность наиболее полно использовать все возможные средства армии и страны.
Таковы были официальные положения, регламентировавшие организацию военно-медицинской службы непосредственно перед войной 1812 г. и в начале ее.
Жизнь, конечно, внесла свои поправки, но в целом новая организация военно-медицинской службы полностью себя оправдала.
Большую роль в сглаживании организационных недостатков и разного рода трудностей имела самоотверженная работа и опытность руководящего состава полковых врачей. Интересно отметить, что в числе участников Отечественной войны 1812 г. было 64 врача, принимавших участие в походах Суворова.
В то время как высшие медицинские должности занимались иностранцами (Виллие — главный по армии медицинский инспектор, Крейтон — то же во флоте, Геслинг и Вальтер — генерал-штаб-доктора 1-й и 2-й армий и т. д.), передовые перевязочные пункты, развозные и подвижные госпитали возглавлялись главным образом русскими врачами.
Для иллюстрации этого можно привести много конкретных фактов и примеров. Вот некоторые из них.
Старшим врачом лейб-гвардии Литовского полка был Я. И. Говоров (1779—1828) 1 — доктор медицины, корреспондент Медицинского совета. Он написал ряд весьма интересных научных работ.
Генерал П. И. Багратион, раненый в сражении при Бородино, вызвал к себе для лечения именно Я. И. Говорова, хотя его сопровождал главный медик 2-й армии Гангарт.
Заболевший генерал-майор Бахметьев 2-й также вызвал к себе Говорова и просил разрешения самого М. И. Кутузова задержать его до полного своего выздоровления. На рапорт Бахметьева 20 сентября 1812 г. за № 259 последовал ответ:
«Рапорт вашего превосходительства от 13 числа сего месяца я получил, желая охотно сказать вам то, что от меня зависит к поправлению вашего здоровья, согласен, чтобы вы находящегося ныне при вас лейб-гвардии Литовского полка доктора Говорова оставили при себе, до тех пор пока вы в нем надобность иметь будете».
Старшим врачом лейб-гвардии Измайловского полка был И. К. Каменецкий (1755—1823), впоследствии профессор хирургии Медико-хирургической академии. В 1803 г. совместно с Я. Саполовичем, также членом Медицинской коллегии, издал книгу «Краткое наставление в лечении болезней простыми средствами», в короткое время выдержавшую девять изданий (девятое — в 1864 г.),— небывалое для того времени событие. В 1813 г. он написал вторую книгу — «Наставление, каким образом поступать с больными, где нет лекарей, как их содержать, какую пищу им давать и пр.» Обе книги предназначались для простого народа. Именно И. К. Каменецкому принадлежит приоритет в создании классификации ожогов: он описал их на пятнадцать лет раньше Буайена.
Штаб-лекарь Московского драгунского полка С. Добронравов окончил Медико-хирургическую академию в 1809 г. Являлся автором «Краткого рассуждения о чуме» и «Медико-топографического описания княжества Молдавии и Валахии».
Врач фанагорийского гренадерского полка Л. Я. Нагумович — доктор медицины. В течение сорока лет работал в военных госпиталях и главным доктором гвардейской пехоты. Издал «Руководство к лечению огнестрельных ран» и другие работы.
Младший врач лейб-гвардии Литовского полка Ё. И. Андриевский отличился в 1812 г. Организовал Общество русских врачей в Петербурге, бессменным председателем которого он был до своей смерти в 1840 г.
Медицинской частью центрального развозного госпиталя командовал дивизионный доктор С. Ф. Ханов. Окончив Медико-хирургическую академию, он в 1803 г. начал военную службу лекарем Тобольского мушкетерского полка, был в сражениях под Аустерлицем, участвовал почти во всех сражениях кампании 1812— 1815 гг. дивизионным доктором.
Его помощником по руководству медицинской частью центрального развозного госпиталя был С. М. Сушинский, участвовавший в шведской кампании во главе с генералом Багратионом. В 1812 т. был дивизионным доктором.
Во главе медицинской части правофлангового госпиталя стоял Л. Е. Пикулин — член-корреспондент Петербургской медико-хирургической академии и член Парижского медицинского общества. Во время кампании 1812 г. был старшим медиком 1-го резервного кавалерийского корпуса. Автор «Краткого руководства по лечению болезней в пользу новопрактикующих врачей в армии».
Медицинскую часть левофлангового развозного госпиталя возглавлял штаб-доктор 5-го пехотного корпуса П. Т. Канельский, весьма опытный военный врач. Долго работал старшим лекарем полка, был в сражении под Аустерлицем (1805 г.). Автор научных работ «О лечении переломав голени», «Лечение подколенной аневризмы глиной».
Активное участие в медицинском обеспечении войск, принимали также и многие другие талантливые русские врачи: Бутков — дивизионный доктор 8-й пехотной дивизии, О. П. Виноградов — штаб-лекарь 2-й резервной артиллерийской бригады, А. П. Владимирский — главный врач военно-временного госпиталя российской гвардии и штаб-лекарь лейб-гвардии егерского полка, И. Е. Грузинов — профессор, корпусный врач московского ополчения, Григорьев — штаб-лекарь 1-й западной армии, И. Горанский-Ипатевич — корпусный медик, гвардейских кирасирских полков, И. Е. Дядьковский — впоследствии выдающийся врач-материалист, профессор, Г. И. Яворский — выдающийся военный врач, в 1813 г. генерал-штаб-доктор действующей армии.
Все они и многие другие инициативным и самоотверженным трудом внесли большой вклад в организацию медицинской помощи раненым и больным воинам.
Многие врачи — участники этой войны были действительно выдающимися учеными своего времени, обобщившими свой опыт работы в ценных научных трудах и наставлениях молодым врачам.
Лечебно-профилактическая деятельность в период Отечественной войны 1812 г
Результаты деятельности военно-медицинской службы тесно связаны с уровнем развития медицинской науки и могут быть определены четырьмя основными показателями: санитарным состоянием армии, количеством возвращенных в строй из числа раненых и больных, смертностью и инвалидностью.
Некоторые данные по этим показателям позволяют составить довольно полное представление о деятельности медицинских работников русской армии в войну 1812 г.
Санитарное состояние русской армии.
Здоровье солдат, санитарное состояние армии всегда были предметом заботы прогрессивных русских полководцев. «Чистота тела военного человека есть первое пособие к сбережению от разных припадков и недугов»,— писал П. А. Румянцев. В заключительной части гениальной «Науки побеждать» среди двенадцати моментов, определявших успех победы, А. В. Суворов упоминал чистоту, здоровье, опрятность, бодрость.1 Его ученик и соратник М. И. Кутузов в новых, более сложных условиях активно внедрял в войсках эти положения. Вопрос о соблюдении личной гигиены был поднят А. В. Суворовым и М. И. Кутузовым на должную высоту и дошел до сознания большинства русских офицеров. Как показала жизнь, это имело весьма серьезное значение в деле предупреждения и снижения заболеваемости в русской армии.
Особенно важно было строжайшее соблюдение санитарных требований в военное время, когда заболеваемость солдат в большой степени связана с неблагоприятными условиями их деятельности и быта.
Л.Е. Пикулин, активный участник Отечественной войны 1812 г., называл армейскими болезнями «те, которые произраждаются в армиях от вредных влияний всякого рода и свирепствуют преимущественно в военное время».
В наставлении офицерам перед сражениями в 1812 г. указывалось на необходимость содержания в чистоте тела, белья, обмундирования и т. д.
В качестве примера заботы о здоровье рядовых воинов можно привести приказ выдающегося генерала русской армии П. И. Багратиона.
1. 3. апреля 1812 г., № 39.
«Для предварения умножения болезней предписать ротным командирам, дабы они наблюдали:
1-е. Чтобы нижние чины не ложились спать в одежде, а особливо не разувшись.
2-е. Солому, на подстилку употребляемую, чаще переменять и смотреть за тем, чтоб после больных не подстилали б под здоровых.
3-е. Надзирать, чтоб люди чаще переменяли рубашки, и, где возможно, устроить за селениями бани для избежания пожаров.
4-е. Как скоро погода будет теплее, избегая тесноты, размещать людей по сараям.
5-е. Для питья в артелях иметь квас.
6-е. Наблюдать, чтоб хлеб был хорошо выпечен.
Впрочем, я уверен, что все начальники приложат неусыпное старание к сохранению здоровья солдата».
Русские полководцы хорошо понимали также важное значение целесообразной организации движения войск, марша и отдыха. «На марше с обыкновенными роздыхами гораздо менее бывает больных, нежели на постоянных квартирах». Целесообразной организации марша посвящен другой приказ генерала Багратиона.
27 июня 1812 г., № 75. На марше, г. Несвиж. 2-е.
Для сбережения здоровья нижних чинов нужно наблюдать: 1-е: чтоб люди в жаркое время более отдыхали, а шли бы утром и вечерами,
2-е: винную порцию давать перед обедом и ужином, но никогда натощак,
3-е: занимая биваки, убегать сколь возможно мокрых и болотистых мест. . .
Такое отношение к вопросам сохранения здоровья и поддержания чистоты определяло и поведение солдат: при малейшей возможности они мылись в бане, стирали белье. Русскую баню издавна считали важнейшим средством предупреждения заболеваний. И. Андреевский, рекомендуя советы ван Свитена об умывании, купании и мытье «возможно чаще в воде протечной», замечает в примечании: «Но баня для русского рядового полезнее».4 С. Ф. Гаевский по этому же поводу пишет: «Нет в мире народа, который бы так часто употреблял паровые бани, как русский. Привыкший с младенчества, по крайней мере один раз в неделю, быть в паровой бане, русский едва ли без нее может обойтись».
В ранце солдата имелись две запасные рубахи, портянки, сухари на три дня. Каждый имел «водоносную флягу» или манерку, в которую входило, если судить по размерам (15x17X8 см), около двух литров воды. Со времени Суворова солдаты приучались к тому, чтобы не пользоваться случайными продуктами и загрязненными водоисточниками. Если же неизбежно приходилось прибегать к нечистой воде, она «удобрялась» уксусом. Суворов говорил 14 июня 1799 г.: «Котлы и другой легкий багаж должен быть сзади под руками. Пока улучим время что-нибудь сварить, победитель должен довольствоваться, что у него в ранце, и водою в манерке».
В войне 1812 г. положение, конечно, было намного сложней и трудней. В частности, вода почти на всем протяжении была испорчена гниющими в ней трупами, и полностью исключить использование этой воды для питья было совершенно невозможно. Несомненно, это обстоятельство могло явиться причиной некоторого повышения заболеваемости.
Питание войск русской армии в 1812 г. в основном было хорошим. Так, Сементковский пишет: «По свидетельству многих современников, русская армия во время войн 1812—1815 гг. ни в чем не нуждалась».
Это же свидетельствуют участники войны: «Мы не терпели никакого недостатка: войска получали мясную и винную порцию, лошади овес, маркитанты снабжали офицеров чаем, сахаром и винами». Однако общее благополучие в деле питания не исключало отдельных перебоев в снабжении частей и подразделений продуктами. Единичные указания на этот счет имеются.
Немаловажную роль в вопросах санитарного состояния и здоровья солдат играло и обмундирование.
Вполне рациональное обмундирование, введенное в конце XVIII столетия Потемкиным, отвечало его принципу «солдатский туалет таков — встал и готов». Во времена Павла и Александра это обмундирование было заменено новым, неудобным, по прусскому образцу. Оно стесняло движения, не давало возможности нагнуться, приводило к более быстрому утомлению, по мнению Бернацкого даже способствовало заболеваниям.
Однако в Отечественную войну 1812 г. войска не были так стеснены официальным обмундированием, как в мирное время, особенно зимой. Солдаты и значительная часть офицеров носили и неформенное обмундирование, многие были в полушубках и шубах, вызывая этим «возмущение» шефов из царской фамилии. Особенно большая заслуга в обеспечении воинов теплым обмундированием принадлежит М. И. Кутузову. До его назначения на пост главнокомандующего, в начале сентября большая часть солдат была в летнем обмундировании, шинели пришли в ветхость и не защищали солдат от сырой и холодной погоды, о чем медицинская служба сигнализировала в Петербург.
М. И. Кутузов в первый же день по прибытии в Тарутинский лагерь отдал распоряжение губернаторам Орловской, Рязанской, Калужской, Тульской и Тверской губерний о заготовке и доставке к армии по 20 000 полушубков и по 20000 пар сапоге каждой губернии. Вскоре из этих губерний было получено свыше 55 000 полушубков и 50 000 пар сапог. Русская армия к предстоящей зимней кампании была одета. Это подтверждают многие участники войны. Среди их высказываний есть такое заявление: «Против холодов мы были довольно обезопасены: еще в Тарутинском лагере роздали в полки и артиллерийские роты на большую часть солдат тулупы и валенки, сверх того, у нас была кой-какая своя теплая одежда...»
Ранцы солдат не были особенно тяжелыми: летом они весили 25, зимой — около 27 фунтов.
Таким образом, с обмундированием и снаряжением солдат в Отечественную войну 1812 г. дело обстояло относительно благополучно, но это, конечно, не значило, что вся армия была хорошо экипирована. Немало было случаев казнокрадства, хищений и других злоупотреблений всякого рода.
После перехода через Березину наступила жестокая стужа. Войска проходили ежедневно не более двадцати верст в сутки, но движение это совершалось по глубокому снегу, и люди утомлялись до чрезвычайности. Многие отмораживали руки и наги, получали случайные ожоги во время ночного отдыха у зажженных костров и вынуждены были оставаться в госпиталях. В то же время другие непосредственные участники говорят об очень небольшом количестве обмороженных. Так, Митаревский пишет: «.. .замерзших у нас не было. Было несколько человек, больше молодых, с примороженными носами и пальцами на руках и ногах, но очень мало».
Объективные данные говорят, что в целом неблагоприятные условия службы и быта в военное время, о которых писал в своем «Кратком руководстве» Л. Е. Пикулин, не отражались сколько-нибудь значительно на повышении заболеваемости, связанной с санитарным состоянием русской армии.
Этому способствовала и возросшая забота командиров о рядовом составе. Большинство прогрессивных полководцев, командиров и особенно врачей проводили в жизнь принцип, хорошо выраженный М. В. Ломоносовым, а затем многими другими, в частности профессором Московского университета И. Андреевским: «...естественнее предупреждать болезни, нежели врачевать их при действительном появлении».
Тем не менее, несмотря на относительное санитарное благополучие, в русской армии вскоре значительно увеличилась инфекционная заболеваемость в связи с чрезвычайно низким санитарным состоянием в наполеоновских войсках.
Борьба с распространением заразных болезней в русской армии велась весьма энергично. Однако большие трудности порождало обилие источников инфекции в связи с огромной распространенностью тифов и дизентерии в армии противника. Еще из Кенигсберга 24 июня 1812 г. Пюисбюск (оберпровиантмейстер французской армии) писал: «У нас в армии открылись кровавые поносы… наши солдаты и без сражения наполнили собою городские больницы». Плохое питание французских солдат, случайные продукты, съедаемые ими без какой бы то ни было термической обработки, вели к огромному повышению заболеваемости.
«Не имея возможности молоть муку, солдаты вынуждены были питаться распаренным ячменем что вызывало сильную болезненность и убыль в рядах». Заболеваемость особенно начала распространяться в октябре 1812 г., когда русская армия с боями преследовала французов. Большое распространение получили тифы. А. А. Чаруковский по этому поводу сообщал следующее:
«Тиф, порожденный в Отечественную нашу войну в 1812 г., по огромности и разнородности армий и по стечению и высокой степени всех бедствий войны, едва ли не превосходит все военные тифы, бывшие до сего времени. Он начался в октябре месяце: от Москвы до самого Парижа по всем дорогам бежавших французов появлялся тиф, особенно убийственный по этапам и госпиталям, и отсюда распространялся в сторону от дорог между обывателями».
Почти вся наполеоновская армия превратилась в огромную «ходячую инфекцию», всюду сеющую заразу. Французский врач Роос свидетельствует, что у французов всюду, во всех частях свирепствовал «военный тиф» и «военная чума», уносившие массу жертв .
Примерно тоже говорит и другой французский врач— де ла Флиз. Он пишет, что «занесенный нашими солдатами тиф заражал местных обывателей. . .» От местных жителей временно оккупированной территории эпидемические болезни, естественно, переносились и в русскую армию.
Большую опасность представляли военнопленные французы, среди которых было много больных. «Пленные, рассеянные по всей России, заносят всюду заразу. ..»
Опасным источником инфекции являлись гниющие трупы лошадей и людей, разбросанные по всей территории, где происходили ожесточенные бои.
Борьба с эпидемиями велась усиленно и довольно успешно, несмотря на то, что не была известна этиология заразных заболеваний. В первую очередь обращалось особое внимание на максимально возможное в условиях войны соблюдение личной гигиены. Велся отбор совершенно здоровых солдат в маршевые батальоны и эскадроны. Осуществлялась изоляция и лечение заболевших, карантинизация соприкасавшихся с ними. Наконец, принимались решительные меры по ликвидации источников инфекции.
По «Правилам на отправленных в поход из Петербурга вновь сформированных батальонов и эскадронов» требовалось: отбирать совершенно здоровых солдат, слабых брать запрещалось (§ 2);
ежедневно в роте, эскадроне осматривать у людей ноги, нет ли ознобленных или потертых. «Для сего каждый день сушить обувь и после ночлегов надевать сухие обвертки» (§ 22).
«Правила» грозили строгим взысканиям за «убыль, изнурение людей и за большое число больных».
Заразные больные из полков направлялись непосредственно в главные временные госпитали, минуя развозные и подвижные, или в специальные больницы «для прилипчивых болезней».
Лечение этих больных в русских госпиталях производилось с учетом «тяжести заболевания, сложения больных, отдаленных и ближайших причин и состояния органов, в коих по большей части происходили необыкновенные явления...» Иначе говоря, соблюдался индивидуальный подход при лечении больных, уже тогда учитывались особенности больного и характер болезни.
Вещи заразного больного или уничтожались, если не представляли ценности, или дезинфицировались, если они были ценными.
Особое внимание было уделено профилактике заразных болезней в высших учебных заведениях. С этой целью в январе 1813 г. были разработаны три наставления: Медицинского совета министерства народного просвещения, медицинского факультета Московского университета и медицинского факультета Дерптского университета.
Общей основой всех трех наставлений являются:
1. Признание наличия заразного начала, опасного при непосредственном соприкосновении с больными и их вещами и необходимости изоляции больных.
2. Необходимость содержания больного в чистоте в комнате с чистым, теплым и сухим воздухом, а также немедленной уборки извержений больного.
3. Употребление здоровой и питательной пищи.
4. Признание необходимости поддержания бодрости, веселости и присутствия духа.
Многие из этих мероприятий, как правило, применялись в практической жизни.
Населенные пункты, где скоплялись больные военнопленные, нашими войсками обходились, движение через эти пункты запрещалось, но все же контакт с ограниченными группами войск (охрана), конечно, имел место.
Как одну из мер по устранению источников заразы и распространения эпидемий акад. В. В. Петров (1798—1883) предложил уборку и сожжение трупов людей и животных. В своем письме по этому вопросу он указывал на реальную опасность «от согнития многих сотен тысяч тел человеческих и лошадиных, остающихся по крайней мере 4-й уже месяц на открытых местах к во многих опустевших помещениях».
Конференция Медико-хирургической академии дважды возбуждала ходатайство о проведении в жизнь этого мероприятия, и 14 ноября 1812 г. такое распоряжение было отдано главнокомандующему в Москве, гражданским губернаторам калужскому, смоленскому и тверскому, а 19 ноября — витебскому, могилевекому и минскому. В связи с этим на местах были проведены большие работы по уборке и сожжению трупов. Так, в одной лишь Москве было сожжено 11 958 трупов людей и: 12 576 павших лошадей. В Можайском уезде убрано трупов людей 56811, лошадей — 31664. Полная уборка трупов закончилась лишь к 13 марта 1813 г.
Уже в январе 1813 г. значительно сократилась инфекционная заболеваемость. В постановлении Медицинского совета читаем: «Медицинский совет с особенным удовольствием получил известие, что число больных во многих губерниях значительно уменьшилось и что даже самые болезни не имеют уже более заразительного свойства».4
Множественные источники инфекций и их широкое распространение не могли не сказаться на росте заболеваний. Общее количество больных в армии было относительно велико. По данным Богдановича, из общего» числа потерь около 60% падает на больных.
В первый период войны на росте заболеваемости сказалось также подавленное настроение солдат в связи с отступлением. Я. И. Говоров так писал об этом:
«Страх и уныние при приближении к средоточию своего отечества, тоска и горесть при виде пожираемых пламенем городов и сел... должны были иметь влияние на произведение болезней, отличных по своему характеру от обыкновенных».
Другой участник войны также отмечает отрицательное влияние на солдат продолжительного отступления. Он говорит:
«Продолжительная ретирада, столь необычная для русских, и воспоминание о беспрерывных победах французов в последние кампании невольно колебали твердость духа наших солдат. В откровенных беседах их часто назывались незабвенные имена Румянцева, Суворова».
Такие настроения, несомненно, имели место, но существенного влияния на рост заболеваемости они, конечно, оказать не могли.
Несмотря на весьма неблагоприятные условия в начале войны и значительные потери, русская армия была в основе своей крепкой и здоровой. Со всей силой мощь русской армии проявилась с приходом на пост главнокомандующего прославленного полководца М. И. Кутузова, который верил в народ так же, как и народ в него. Он неоднократно говорил: «За одного русского я не хочу и сотни французов».
Наряду с большой профилактической работой по предупреждению заболеваемости в русской армии, огромное значение имела забота М. И. Кутузова о солдатах. Так, В. И. Никольский говорит: «Результатом... настойчивой заботы о больных самого главнокомандующего было сравнительно прекрасное состояние русской армии. ..»
Такая оценка (была справедливой, и доказательством этому может служить соотношение больных и раненых в Отечественную войну 1812 г. по сравнению с последующими войнами.
Так, если в русско-турецкую войну (1877—1878 гг.) - соотношение потерь от оружия и от болезней равнялось 100 : 229, то в кампании 1812—1815 гг. оно составляло 100: 170.
Эвакуация и лечение раненых и больных
С развитием военной техники и изменением характера боевых действий потери от ранений резко возрастали. В связи с этим значительно повысилась роль своевременности и качества врачебной помощи.
Первые месяцы войны русская армия не имела лечебно-эвакуационного плана. Я. В. Виллие, возглавлявший медицинскую службу, почему-то не придал значения этому делу сразу, ожидая специального рескрипта, который последовал только перед сражением за Смоленск. Лечебно-эвакуационные вопросы поэтому решались самостоятельно каждой армией, ее главнокомандующими и полевыми генерал-штаб-докторами. Последними в армии были Геслинг, Витмар, Буттац.
С отходом русских войск надо было эвакуировать в тыл раненых и больных, перемещать госпитали.
12 августа 1812 г. Виллие предложил начальнику штаба армии А. Ермолову план эвакуации, который предусматривал следующие мероприятия:
«Главный пункт, куда больные и раненые отсылаются теперь из обеих армий, есть Смоленск, где доктору Гейроту поручено прием и отправление оных во второлинейные и третьелинейные госпитали. Второлинейные госпитали для 1-й армии учреждаются в Гжатске и Вязьме: в них лечимы будут больные, кои могут выздороветь в продолжение двух или четырех недель и, следовательно, возвратятся к армии до окончания летней кампании. Третьелинейные госпитали для той же армии назначаются в Твери и Москве... что принадлежит до госпиталей по правую сторону Двины, то назначение мест для них зависит от генерал-лейтенанта графа Витгенштейна и главного врача вверенного ему корпуса».
Предложение заканчивалось следующим:
«Распределение 1-й Западной армии Смоленск. Пункт, из которого развозятся больные.
2-я линия Гжатск Вязьма | в две недели до месяца должны возвратиться к войскам
3-я линия Тверь Москва | неспособных и продолжительных болезней, неизлечимых
Утверждено г-м Ермоловым.
2-й Западной армии
Ельна, поспешнее Мосальск Сернейск | в месяц выздоравливают
Лучше Рязань, нежели Калуга неспособные
предложено: Яков Виллие
31 июля 1812 года
Места по правую сторону Двины, удобные для военных госпиталей, представляются выбору генерала графа Витгенштейна по обстоятельствам.
Утверждено: Ермолов.
Утверждение вышесказанного генералом Ермоловым должно почитать его ответом.
Яков Виллие».
После сражения под Смоленском было отправлено 11 000 больных « раненых в Гжатск и Волоколамск. При этом Виллие по этому поводу пишет, что раненые снабжены «всем нужным для пути», что «раненые везде были перевязаны, призрены и тотчас после сражения препровождены в подвижные госпитали, позади действующей армии учрежденные, исключая немногого числа оставленных под Витебском, Смоленском и на месте сражения, бывшего 7 августа по Дорогобужской дороге. Раненые, отправляемые в Москву, получили на каждой станции перевязку, теплую пищу, вино и прочее, и если некоторые из них пособием сим не воспользовались, то сие произошло единственно от скорого движения армий к Москве».
Фактически положение раненых было далеко не так благоприятно. На состоянии раненых, на их транспортировке, обеспеченности медицинской помощью не могли не сказаться непрерывный отход армии, быстрота эвакуации из-за боязни оставить беспомощных тяжелораненых во власти неприятеля.
Для характеристики условий эвакуации достаточно вспомнить, что с момента вторжения наполеоновских войск 24 июня и до битвы под Смоленском, где удалось соединиться армиям Барклая и Багратиона, прошло немногим больше месяца. Все это время наши войска отступали, ведя непрерывные арьергардные бои. При этом вместе с армией уходило и население, угоняя скот, зарывая или уничтожая продовольствие.
Поэтому естественно, что не только после первой перевязки, но и после операции раненые быстро двигались вместе с армией по направлению к Москве. Лишь часть особенно тяжело больных оседала в госпиталях и у населения соседних губерний. Главная причина оставления тяжелейших раненых заключалась в том, что они нуждались в полном покое и при транспорте того времени и неблагоустроенных дорогах не могли выдержать длительной эвакуации на многие сотни верст. Эвакуация для этой группы раненых была категорически запрещена и законодательно. В «Положении для военно-временных госпиталей» прямо записано: «не должны перевозиться лица, коих перемещение сопряжено с опасностью» (§ 84, 85).
Узаконение этого положения было основано на практике мирного времени, когда при переходе войск из одного места в другое тяжелобольные всегда оставались на месте на попечении уездных лекарей или в близлежащих госпиталях.
В условиях военного времени положение, конечно, менялось. Командование стремилось вывозить всех раненых и не оставлять их на территории, занимаемой врагом. Так, например, после сражения под Витебском многие тяжелейшие раненые, в том числе после ампутации конечностей, были уложены на подводы и эвакуированы. Однако страдания раненых были настолько мучительны, что часть из них все же была оставлена по пути следования на попечении населения. Подобное решение в условиях того времени было наилучшим, так как давало какие-то возможности к выздоровлению наиболее тяжелым раненым.
Участник войны так описывает страдания раненых, вызываемые условиями эвакуации: «Мы ехали по бревнам и кочкам. Выбои поделались ужасные; при всяком скачке тележки толчок делался в рану, и боль отзывалась жестоким образом» (Антоновский).
Штабс-капитан Ильин «был без ноги и страдал невыразимо от боли, причиняемой от мерзкой, тряской дороги, и уверял клятвою, что менее ощущал боль под операторским ножом.»
По словам французского историка Шамбре, русскими якобы было оставлено в Можайске 10000 тяжелораненых, которых французы выбросили на улицу из занимаемых помещений и заполнили их своими ранеными. Последние в огромных количествах были разбросаны по всем окружающим деревням вплоть до Колоцкого монастыря. В литературе утвердилось мнение об оставлении 10 000 раненых в Можайске и до настоящего времени продолжает повторяться. И. Д. Страшун, например, считает, что вывести всех раненых из Можайска не было возможности. Он пишет: «для того, чтобы вывести всех раненых из Можайска, нужно было не менее 3000 новых подвод со свежими лошадьми. Ясно, что их не было».
Участники Отечественной войны 1812 г. писали об этом совсем противоположное. Они уверяли, в частности, что Кутузов сосредоточил для вывоза раненых 12 000 подвод, что много подвод он освободил, приказав выдать войскам больше чем полагалось продуктов («перед Москвой нам вволю надавали»). Кутузов умолял Растопчина прислать как можно более повозок для перевозки раненых. В результате этих усилий из Можайска, удалось вывести всех раненых, кроме единичных, бывших в тяжелейшем состоянии. Вполне справедливы в этом отношении слова генерал-интенданта Канкрина,. который в «отчете за войну 1812—1815 гг.» пишет:
«... мы нигде почти не оставили раненых, даже из Можайска, где я был почти один, вывезены до наступления другого утра все наши раненые. На дороге учреждены были станции, и хотя скорое отступление требовало, чтобы только ускорить дальнейшее движение колонн, но раненые и на повозках получали себе пищу, часто расходились они по избам, но всегда, хотя и с великим трудом, были, вновь собираемы и отправляемы».
Отчет этот был представлен Барклаю-де-Толли, который хорошо знал положение дел при Бородине, Можайске и Москве. Он одобрил отчет, и, следовательно, сомневаться в его достоверности нет оснований.
Я. В. Виллие свидетельствует, что «всем раненым учинены были операции и перевязки, исключая весьма малого числа уклонившихся с большой дороги в стороны. Некоторые из перевязочных раненых по недостатку подвод потерялись, между великим множеством транспортов».
Таким образом, можно считать установленным, что в Можайске, так же как в Витебске и Смоленске, осталось небольшое количество нетранспортабельных раненых, которые оставлены по тяжести их ранения. Таково же было положение и под Москвой. Совсем неверно утверждение Т. И. Маслинковского, что все тяжелые раненые остались на Бородинском поле и в Москве . На самом деле на Бородинском поле, если и остались отдельные тяжелейшие раненые, то это были все-таки единицы, принятые неопытными в этом отношении ополченцами за убитых. Тысячи ополченцев по приказанию Кутузова самоотверженно выносили и выводили раненых на перевязочные пункты и в развозные госпитали. «Московское ополчение было назначено для отвода раненых с поля сражения и в прикрытие обозов». Ополченцы вынесли в основном всех тяжелораненых .
Накануне Бородинского сражения между Можайском и Москвой, где находились госпитали, на расстоянии 22—27 верст (суточный переход конного транспорта), в Шелковке, Кубинском и Перхушкине были созданы три станции. Они имели назначение в первую очередь обогреть и накормить раненых и больных, дать им возможность отдохнуть, при необходимости оказывалась и возможная помощь.
О том, как была в действительности осуществлена эвакуация Москвы, убедительно рассказывают документы и воспоминания современников.
К концу августа 1812 г. в московских госпиталях скопилось до 30 000 раненых и больных. По мнению некоторых историков число раненых превышало 40 00 человек; называется и цифра 31 700, основанная на ориентировочных подсчетах. Во всяком случае, бесспорно, что накануне оставления нашими войсками Москвы она была переполнена ранеными. Полностью был загружен главный военный госпиталь в Лефортове, рассчитанный на 1000 коек, а фактически вместивший 2000 человек в Головинских казармах (дворце) скопилось до 8000 раненых, в Спасских казармах — до 5000 человек, в Александровском и Екатерининском институтах было до 4000 раненых, в Кудринском — до 3000, в запасном дворце — до 2000, по отдельным кзартирам — до 500 человек.
В ночь с 1, на 2 сентября в связи с решением об оставлении Москвы Барклай-де-Толли предписал «находящихся в Москве раненых и больных стараться всеми мерами тотчас без малейшего замедления перевести в Рязань, где и ожидать оным дальнейшего назначения».
Как осуществлялась эвакуация, видно из донесения и записок генерал-губернатора Москвы Ф. В. Растопчина.
«1-го числа сентября месяца 1812 г., известившись от покойного князя Голенищева-Кузутова Смоленского, что Российская армия отступает по Рязанскому тракту, тотчас приказал я более 1000 подвод, оставшихся из числа, собранных в Московской губернии, обратить в военный госпиталь для вывоза раненых и всего того, что необходимо нужно и можно было вывести».8
Факт полной эвакуации главного госпиталя, в котором из 2000 человек осталось 250 тяжелораненых, подтверждается и другими источниками.
Во втором документе Ф. В. Растопчина рассказывается, как была осуществлена эвакуация в Коломну раненых из других госпиталей. Для этой цели по его приказу было выставлено у городской заставы еще за пять дней 5000 подвод.
«Более 20 000 человек успело поместиться на подводы, хотя и не без суматохи и споров; прочие последовали за ними пешком. Весь транспорт двинулся с места около 6 часов утра; но около 2000 больных и тяжелораненых остались на своих кроватях, в ожидании неприятеля и смерти. Из них, по возвращении моём, я только 300 человек застал в живых».1
Абсолютная достоверность этого свидетельства вызывает некоторые сомнения, учитывая обстоятельства, в которых проводилась эвакуация. В большинстве имеющихся источников называется цифра 6000 тяжелораненых, оставленных в Москве. Видимо, она более близка к истине.
Во всяком случае, бесспорным является тот факт, что, несмотря на поспешность, огромные трудности и тяжелейшие условия эвакуации, подавляющее большинство больных и раненых русских воинов было вывезено при оставлении Москвы.
Вместе с легкоранеными из московских госпиталей всего отправлено до 40 000 человек. Среди них было много тяжелораненых и больных. О том, как проводилась эвакуация, убедительно говорит свидетельство противника. Ординарец Наполеона писал: «...противник отступил в таком блестящем порядке, гордым и не теряющим мужества, не оставив на дороге не только ни одного человека, но ни одной повозки, даже ни одного клочка одежды...»2
Особенности эвакуации раненых по выходе из Москвы генерал-интендант Канкрин описывает так:
«Проехав дорогу отступления нашего от Москвы, видны были наши колонны и обозы, перемешанные с бежавшими жителями и со множеством фур, наполненных ранеными, особливо воловых, бывших при армии....
Армия должна была делать трудный переход через реку Москву при деревне Кулакове, где крутой подъем делал крайнюю препону к переправе. В сем опасном положении генерал-индендант получил решительное повеление очистить армию от больных, обратив их в Касимов и Елатьму, и делать там первоначальное устройство для госпиталей».3
С большим трудом удалось оторвать обозы раненых от армии и направить на Касимов. В значительной степени помогло этому несколько сот написанных билетов с обозначением, что раненые должны ехать через такие-то места в Касимов. Билеты были розданы старым, а также грамотным солдатам.
«Этот караван, беспримерный в истории чрезвычайных событий, прибыл в Коломну на четвертые сутки. Больных переместили на суда и пустили по Оке до губернского города Рязани, где они были размещены, накормлены и пользовались хорошим уходом благодаря заботливости и деятельности профессора Лодера, которого я назначил начальником всех госпиталей. ..»
Рязанская губерния, в связи с близостью военных действий, явилась центральным местом для эвакуации раненых и больных воинов русской армии. Госпитали были устроены в городах Касимове, Елатьме, Меленках, Рязани и в окружающих селениях. Первое распоряжение рязанского губернатора о создании госпиталей было сделано 1 сентября 1812 г., а 14 сентября в Касимове здания городского, приходского и духовного училищ уже были заняты под госпитали. В них постепенно стеклось до 32 000 раненых и больных. Особенно большие госпитали были развернуты в Касимове и Рязани.
Для обслуживания раненых из всех уездов Рязанской губернии были вызваны медицинские чиновники.
12 сентября 1812 г. в Рязань прибыли раненые и больные на трех баржах; все прибывшие были освидетельствованы врачами (инспектором, оператором и акушером) врачебной управы, рассортированы по тяжести ранения и заболеваемости и распределены по госпиталям. «Многие тысячи прибыли в госпиталь со страшными в грудь и в брюхо ранами, с раздробленными костями».
К 20 сентября 1812 г. в госпиталях Касимова и Елатьмы, а также в ближайших к ним селениях было 9000 больных и раненых. В последующие две недели число больных дошло до 20 000 человек, и все они, по свидетельству современников, были хорошо устроены. X. Лодер по этому вопросу писал:
«...менее нежели в три недели лазареты в Касимове, Елатьме, Меленках и в окрестных селениях были устроены так, что тогда уже слишком 20 000 человек имели в оных покойные постели, скамьи и койки, пользовались хорошим продовольствием, присмотром, одеждою и пр.»
В распоряжении профессора Лодера в Касимове, Елатьме и Меленках было 46 врачей, 15 аптекарей и их помощников, 98 студентов, 130 фельдшеров и учеников, то есть были примерно те же лица, которые работали в военно-временных госпиталях Москвы. В касимовском военно-временном госпитале, в частности, работали и добились хороших результатов врачи Альфонский, Болдырев Вишняков, Козлов А. П., Ловецкий, Николин П. И. То обстоятельство, что эта сравнительно небольшая группа медицинских работников отлично справилась с поставленной задачей, ярко показывает самоотверженность медицинского персонала и активную помощь населения.
Выздоровевшие направлялись в армию, хотя в конце года отправка их на некоторое время задержалась в связи с нехваткой обмундирования. Так, 3 декабря 1812 г. старший врач Касимовского госпиталя X. Лодер писал, что выздоровевших скопилось более 9000 человек и ежедневно количество их прибавляется, а отправить их нельзя за отсутствием одежды.
За период с 14 сентября 1812 г. по 25 мая 1813 г. в госпитали, расположенные в Касимове, Елатьме и Меленках, по данным Лодера, поступило 30 126 больных и раненых, из них 586 офицеров. За это же время вернулось в строй 23 413 человек — почти 77% (из офицеров—60%); на нестроевую службу (в гарнизонную и комиссариатскую службу) выписано 2896 человек — почти 10%; инвалидами признано 543 человека —2%; 199 офицеров — около 1%—направлено в домашний отпуск до совершенного излечения, большая часть из них вернулась в армию; умерло 2095 человек —7%. Такой относительно небольшой процент смертности, особенно если учесть, какой длительной и тяжелой была транспортировка после Бородинского сражения, говорит о действительно хорошей организации лечения раненых и больных. Профессор Лодер, организовавший это лечение, приписывает низкий процент смертности «неустанному попечению о чистоте воздуха и здоровой пище больным, а также старательности и искусству моих подчиненных, однако более еще доброму духу, веселому нраву и крепкому сложению нашего народа».
Высказывавшиеся в нашей литературе мнения о высокой смертности в госпиталях Лодера ошибочны. Е. И. Смирнов и Т. И. Маслинковский, например, считают, что в этих госпиталях были только легкораненые, а все тяжелораненые остались на Бородинском поле и в Москве. Конечно, легкораненых было много. Генерал-кригс-комиссар Татищев в рапорте от 2 октября 1812 г. доносит, что в госпиталях гг. Касимова, Елатьмы и Меленков после отправления выздоровевших осталось 18 127 человек. «В числе их есть весьма довольное число легкораненых, которые в скорости могут быть вылечены и отправляться будут к армии командами». Однако тысячи раненых в грудь, живот, с раздробленными костями, которые были в названных госпиталях Рязанской губернии, так же как и в госпиталях других губерний, никак не могут быть причислены к категории легкораненых.
После сражения под Тарутином и Малоярославцем наибольшее значение для эвакуации раненых и больных приобрела Калужская губерния. Все бывшие в ней раненые и больные 13 октября 1812 г. переведены в другие города. 14 октября М. И. Кутузов делает распоряжение о направлении в Калугу в перволинейный армейский временный госпиталь всех раненых и больных из армии.
«В сей город привозятся больные из армии, из оного отправляются наитруднейшие в г. Тулу, в Главный врачебный госпиталь, прочие отправляются из Калуги в гор. Козельск, во временный госпиталь и далее по дороге в гор. Белев и другое удобное место, и из оных, буде места не станет, то в гор. Орел, где главный временный госпиталь».
Таким образом, и в Калуге происходила сортировка прибывающих раненых и больных по тяжести ранения и заболевания и распределение их по госпиталям.
Калужский госпиталь размещался в крупных общественных зданиях (дом присутственных мест, казармы, часть здания гимназии, городской общественный дом, бывший воспитательный дом), а в октябре месяце после Тарутинского и Малоярославского сражений было занято 605 частных домов в Калуге и много изб в ближайших селениях. Число больных и раненых в Калуге доходило до 11 000 человек, а в Козельске до 6 000 человек. Чтобы разместить, в частности, в Козельске такое большое число раненых, под госпитали были использованы полотнянопарусная фабрика, частные дома и избы соседних селений.
О характере движения раненых и больных можно судить по ведомости Козельского военно-временного госпиталя:
Ведомость о больных нижних воинских чинах Козельского военно-временного госпиталя с 5 по 24 октября 1812 г.
Из этого документа видно, что на протяжении: 19 дней в госпиталь прибыло около 4500 раненых и больных, причем в день прибывало от 32 до 1361 человека.. Всего в эти дни. в Козельском госпитале находилось 7470 человек, из которых за указанный период выздоровело 2032 человека, умерло 593 (8%). Для обслуживания большого числа больных в эти дни было всего четыре лекаря, из них два уездных.
Лечебными учреждениями Калужской, Тульской и Орловской губерний ведал штаб-доктор Вицман. Он доносил, что в его госпиталях умирало 9,5% раненых. В Орловских госпиталях одно время отмечалась значительная смертность, и о неблагополучии в них было доложено царю. Из 3500 человек больных и раненых Орловского госпиталя умерло 598—17%. Из 17 508 больных и раненых группы госпиталей, подчиненной Вицману, умерло 2504—15,3%. Причиной повышенной смертности было признано плохое питание, скученное размещение, недостаток медикаментов и другие отрицательные стороны бытового обслуживания раненых и больных. Генерал-кригс-комиссар, ответственный за размещение и питание больных, за снабжение всем необходимым госпиталей, получил замечание, но других мер, которые могли бы оказать действенную помощь раненым и больным, правительство не приняло.
В середине октября 1812 г. была налажена работа главных военно-временных госпиталей и во многих других губернских и уездных городах. Из них возвращались в армию тысячи выздоровевших.
Перед самым переходом армии в контрнаступление Кутузов отдал распоряжение о немедленном направлении в свои полки всех раненых офицеров и нижних чинов по их выздоровлении в госпиталях.
Во время контрнаступления русской армии положение раненых и больных солдат значительно улучшилось: отпала необходимость эвакуировать их на далекие расстояния, как было в период отступления. Госпитали организовывались по пути движения армии, и это намного облегчало транспортировку и лечение. Зато большие трудности стал переживать интендантский аппарат.
Почти через день надо было создавать новый госпиталь, чтобы принимать больных и раненых, а свободных людей для этой цели интендантская служба не имела. Генерал-интендант Канкрин писал:
«Когда начали преследовать неприятеля, часть госпитальная была самая печальная и вместе затруднительная. При жестоких морозах, сами едва живые, должны были почти через день учреждать госпитали в разоренных местах, будучи лишены всех способов».
Население оказывало весьма большую помощь медицинской службе. В местах организации госпиталей много сельских домов было представлено для размещения раненых и больных, за которыми самоотверженно ухаживало население. Следует отметить, то и по дальнейшему пути следования армии некоторые больные оставались на попечении местного населения, и здесь пострадавшие также получали медицинскую помощь, хотя врачей в сельских местностях не было.
Помощь раненым и больным оказывали священники, многие из которых, как говорилось ранее, были подготовлены в медицинском отношении благодаря прослушанному в семинарии курсу «первых начал врачебной науки».
Тяжелое положение с недостатком врачей было характерно не только для села, а и для всех тыловых городов и медицинских учреждений.
Значительная часть гражданских врачей еще в начале войны была мобилизована в армию и прикомандирована к постоянным военным и военно-временным госпиталям. Даже врач И. С. Орлай (1771 —1829), бывший ученым секретарем Медико-хирургической академии и редактором единственного в то время «Всеобщего журнала врачебной науки», в 1812 г. был призван в армию и полтора года работал в должности ординатора Петербургского сухопутного генерального госпиталя.
Только больные и слабые, неспособные к походной жизни, продолжали трудиться по прежней своей должности, но работа и этих врачей усложнилась и увеличилась, поскольку раненые воины попадали в любое место, а воинские контингента формировались для армии повсюду. Иллюстрацией этого может служить рапорт врача Томашевского в Киевскую врачебную управу. Говоря о тяжелых условиях, которые создались в уезде, он между прочим писал:
«Воинство сие более тысячи оставило нам своих страждущих, причем одно Симбирское ополчение, чрез весьма краткое время, представило в Богуславль наш больных воинов 738. При толь знатном количестве симбирцев у меня еще было несколько десятков мещеряков и двуротной инвалидной какой-то Каневской части».
Некоторые раненые оставались вблизи своих частей и лечились полковыми врачами. Об одном таком случае, когда десять раненых офицеров лечил полковой штаб-лекарь Стефанович, рассказывает А. И. Антоновский. После отъезда врача лечение продолжал фельдшер. Результат был очень хороший. Автор пишет: «Все от ран скоро выздоровели, и не только легко, но и тяжело раненые, безногие и безрукие.. .»
Помимо специально организованных госпиталей, некоторые помещики устраивали в своих имениях домашние госпитали, где раненые и больные находились до полного выздоровления. Такие госпитали, например, устроили М. С. Воронцов во Владимирской губернии на 300 солдат и 50 офицеров,4 С. А. Хомяков, Л. И. Коленов, Миллер в Смоленской губернии 5 и др.
К концу 1812 г. военные госпитали были развернуты в пятидесяти одном городе двадцати губерний. В это время, по обобщенным сведениям,6 было создано 27 госпиталей, в которых находилось 38 658 больных и раненых русских воинов. Самыми крупными из них были следующие главные военно-временные госпитали: Московский (2286 раненых), Вяземский (1000), Ельнинский (1100), Краснинский (1822), Тульский (2403), Калужский (2796), Козельский (1570), Орловский (3315), Могилевский -(1200) Миский (8250), Мозырский (2000), Бобруйский (2243), Смоленский и др. Из ведомости о военно-временных госпиталях по Смоленской губернии (по 7 госпиталям) видно, что больные и раненые размещены «довольно выгодно» «довольно порядочно», «имеют на первое время медикаменты».
Результаты медицинского обеспечения русской армии в большой степени, как мы видели, зависели от работы главных военно-временных госпиталей, так как в них концентрировались все раненые и больные, эвакуированные из развозных и подвижных госпиталей. Состояние этих госпиталей, подчиненных комиссариатскому департаменту и гражданским губернаторам, в конце 1812 г. и начале 1813 г. нельзя было назвать удовлетворительным. «Было отмечено, что больные в некоторых случаях страдают от скученности и худого питания; вместе с тем осмотры и ревизии обнаружили недостаток госпитальных запасов и ненадежность госпитального управления. Прямым последствием неудовлетворительного призрения больных и раненых явилась значительная смертность...» Приведя данные о повышенной смертности в группах госпиталей, подчиненных Вицману, авторы продолжают: «В неудовлетворительном состоянии оказывались не только удаленные от надзора, но и расположенные в столице. Медик Крейтон, осмотрев по высочайшему повелению петербургские госпитали, также нашел их не в полной мере благоустроенными».
При оценке состояния госпиталей были применены критерии мирного времени: работа военно-временных и постоянных госпиталей сравнивалась с работой постоянных военных госпиталей в мирное время. С этим согласиться, конечно, нельзя. Несколько отличное состояние многочисленных госпиталей военного времени вполне объяснимо, хотя казнокрадство и произвол тоже имели место. Необходимо учесть переполнение некоторых госпиталей больными и ранеными в отдельные периоды, скученность, недостаток медицинского персонала, имевшиеся перебои в снабжении. Смертность раненых и больных неизбежно намного увеличивалась в связи с тяжелыми условиями эвакуации на огромные расстояния в телегах, да к тому же по совершенно неустроенным дорогам.
Весьма выразительным примером может служить перевозка с поля боя даже такого героя Бородина, как генерал Багратион.
Течение его болезни описано Я. И. Говоровым. Он был первым врачом, который в день ранения Багратиона, 26 августа 1812 г., осмотрел, исследовал и перевязал его рану. При этом Говоров нашел, что рана «сопряжена была с повреждением берцовой кости», но перелом кости, по его мнению, был «несовершенным». Однако тяжелые условия эвакуации способствовали переводу неполных переломов в полные. Лубки, «аппараты к перевязке переломов», не были тем средством, которые создавали бы совершенную иммобилизацию конечности. Гипсовая повязка, введенная в боевых условиях впервые Н. И. Пироговым, еще не была известна. Генерал Багратион был эвакуирован в карете, его сопровождали до Москвы главный медик 2-й Западной армии Гангард и доктор медицины Я. И. Говоров (специально был вызван из полка, как только Багратион выехал из Можайска), а от Москвы еще и профессор Гильденбрант-старший, один из лучших хирургов того времени.
По прибытии в село Симу Владимирской губернии 8 сентября Багратиону была сделана операция (расширение раны), на которую раньше, до прибытия на место, он не соглашался. Также категорически он отказался от ампутации, предложенной ему 3 сентября, считая, что без ноги он для армии и России будет бесполезен.
При операции выяснилось, что имеет место «совершенный перелом и раздробление берцовой кости, которой острые и неровные концы, вместе с черепом бедра, глубоко вонзившиеся в мясистые части, неоспоримо, причиняли во все время болезни жестокую и нестерпимую боль... Гнойной и вонючей материи, с примесью некоторых инородных тел, волокон сукна и холстины, вышло из раны чрезвычайное количество, и рана представилась на взгляд весьма глубокою, с повреждением важных кровеносных сосудов и чувствительных нервов». П. И. Багратион умер.
Несомненно, что если даже Багратиона не смогли спасти, то еще более печальным было положение многих тяжелораненых рядовых воинов, условия транспортировки которых были во много раз хуже.
Поэтому очень большое значение придавалось перевязочным пунктам. От их работы, оперативности, квалифицированности медицинского персонала во многом зависела судьба раненых. При этом решающая роль отводилась первой перевязке — «.. .от ускоренной перевязки зависит легкость, скорость и безопасность лечения раненых. В лощинах, закрытых от ядер и пуль, назначаются места для перевязки, где все готово для совершения ампутации, для вырезывания пуль, для соединения переломленных членов, для вправления вывихов и для простых перевязок».
При первой перевязке требовалось обязательно производить расширение раны «для того, дабы переменить свойство оной и дать ей вид свежей и кровавой раны». Расширение раны считалось особенно необходимым в случаях ранений той части конечности, которая богата мускулами.
«Раны членов, из многих мускулов состоящих и крепкою сухожильною перепонкою облеченной, непременно должны быть расширены, что разумеется о пострелинах Ляжки, икры и плеча. Разрезы вовсе не нужны и бесполезны в местах, по большей части из костей состоящих и в коих весьма мало имеется мышечного существа. Под сими местами разуметь должно голову, грудь, руку (исключая ладонь), ногу, нижнюю часть икры и сочленные составы».
Красочное описание деятельности перевязочных пунктов под Бородином дал Л. Н. Толстой:
«Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами палаток на краю березняка. В березняке стояли фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось пред ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, которых надо было вносить. Раненые ожидали у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили...
В палатке было три стола, два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно казак, судя по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что-то резал в его коричневой, мускулистой спине...
На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волосы, их цвет и форма головы показались странно-знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая, большая, полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча — один был бледен и дрожал — что-то делали над другою, красною ногою этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор, в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею... Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому-то. И мучительная боль внутри живота заставили князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою».
Еще более яркой характеристикой роли перевязочных пунктов и методики проведения там операций является рассказ непосредственного участнику военной кампании 1812 г.:
«Резатели обмыли рану, из которой клочьями висело мясо и виден был острый кусок кости. Оператор вынул из ящика кривой нож, засучил рукава по локоть, потом тихонько приблизился к поврежденной руке, схватил ее и так ловко повернул ножом выше клочьев, что они мигом отпали. Тутолмин вскрикнул и стал охать; хирурги заговорили, чтобы шумом своим заглушить его, и с крючками в руках бросились ловить жилки из свежего мяса руки; они их вытянули и держали, между тем оператор стал пилить кость. Это причиняло, видно, ужасную боль: Тутолмин, вздрагивая, стонал и, терпя мучение, казался изнеможенным до обморока; его часто вспрыскивали холодною водою и давили ему нюхать спирт. Отпиливши кость, они подобрали жилки в один узелок и затянули отрезанное место натуральною кожею, которая для этого была оставлена и отворочена; потом зашили ее шелком, приложили компресс, увязали руку бинтами — и тем кончилась операция».
На перевязочных пунктах работали, как правило, опытные, квалифицированные врачи и фельдшера. При этом они были не только медиками, но и настоящими патриотами. Поэтому, несмотря на невероятно трудные условия врачевания в непосредственной близости у поля боя, нечеловеческую порой перегрузку, военные врачи, оказывая первую медицинскую помощь, сберегли много жизней русских воинов и возвратили их в строй.
Однако оперативные вмешательства чаще производились в госпиталях. Для этой цели, «дабы медики имели скорые способы к подаванию помощи раненым», развозные и подвижные госпитали имели в своем составе четырехконную палубу (фуру), в которой находились «готовые аппараты к перевязке переломов и после операции, разного рода повязки, кроме бандажей, головные, грудные, брюшные, плечевые, а равно хирургические инструменты, пластыри, нужные мази, примочки, лубки, шелк и т. д.»
Интересно описание хода перевязки Я. И. Говоровым:
«Отмочив бинты и компрессы теплою водою и отделив оные от раны, вынимал я потом из полости оной корпейные связочки, напитываемые обыкновенно врачебными снадобьями. После чего употреблялось шпринцование раны декоктом хины, с чаем бараньей травы и потребным количеством настоек иногда мирры, а иногда вонючей камеди, смешанным. Наконец, после некоторых нужных сноровок, полость раны выполнялась корпейными связочками, намачиваемыми тем же декоктом, или осыпаемыми мельчайшим порошком хины, мирры, отпраксы, ирного корня и другими ароматическими растениями, из которых каждое приноровлялось к обстоятельствам раны».
Часть русских врачей и тогда придерживалась консервативного направления в отношении методики лечения ранений или, лучше сказать, применяла сберегательный метод лечения, блестяще обоснованный и развитый впоследствии гениальным Н. И. Пироговым. Стремление сохранить конечность во что бы то ни стало хотя бы с ограниченной функцией, а не ампутировать ее—таково было основное направление в лечении огнестрельных ран передовых деятелей русской медицины.
Примерами консервативного метода лечения того периода могут служить следующие случаи, описанные участниками войны:
«Раздвинули толпу, и меня мои провожатые представили врачу, который с засученными по локоть рукавами стоял у доски, обагренной кровью... На спрос лекаря, где моя рана, я указал, и сподвижники его, фельдшера, посадив на доску меня, чтобы не беспокоить раненой ноги, размахнули ножом рейтузы и сапог и, обнажив мою ногу, пробовали рану, говоря доктору, что рана моя странная: отверстие одно, а пули не ощупали. Я просил самого доктора внимательнее осмотреть и объяснить мне откровенно, останусь ли я с моей ногою или должен с нею проститься. Он также зондом пробовал и сказал: «Что-то задевает», и просил дозволения испытать; пальцем он всунул в рану, боль была нестерпимая, но я мужался, не показав при всем этом ни малейшей слабости. Обшарив, лекарь, по кости моей сказал, что пуля ущемлена в кости, и вынуть оттуда трудно, и нелегко переносить операцию, «но уверяю вас благородным словом, возразил доктор, что рана неопасна, ибо кость не перешиблена; позвольте, я сам вам перевяжу рану, и вы можете отправиться куда угодно». Не прошло минуты, рана перевязана, причем объявил мне доктор, что до 3 суток не касаться моей раны и перевязки».
В другом документе мы читаем:
«У меня разрезали сапог и скинули его; пятка правой ноги моей оказалась вздутой, посиневшею и свороченною в сторону. Она горела как в огне, и прикосновение к ней причиняло нестерпимую боль; однако прохладительные примочки утоляли воспаление...».
На второй день «меня повернули навзничь, схватили крепко мою ногу и по распухшей пятке вдруг чиркнули ножом. Я вскрикнул и вместе с болью почувствовал облегчение; из раны пошла густая кровь, которая, от удара скопившись под кожею, своею синетою казалась антоновым огнем.. »
Барклай-де-Толли был ранен в правую руку с раздроблением плечевой кости в конце января 1807 г. в сражении под Прейсиш-Эйлау. При подобных ранениях французы обычно делали ампутации. Вот что, например, по совершенно другому случаю пишет французский врач Роос: «Небольшая пуля пробила ему левое предплечье и раздробила кость... хотя повреждение требовало ампутации, ее некогда было делать за спешностью отступления».
В течение пятнадцати месяцев Барклая-де-Толли лечил генерал-штаб-доктор Матвей Андреевич Баталии. За это время из раны было извлечено свыше сорока обломков различной величины.
«Жестокие припадки, сильное нагноение, значительная потеря кости и расстройство мускулезных частей хотя явственно показывали, что рана не скоро залечена быть может, а член, и по совершенном заживлении, сделается короче: но не взирая на все сие, медик твердо решился сохранить правую руку... и старания его увенчались счастливым успехом: ибо, со временем, фельдмаршал свободно мог владеть оною».
Результаты лечения тяжелораненых можно видеть также из свидетельства И. Е. Дядьковского, выданного им поручику Мирковичу 10 января 1813 г. В свидетельстве указано, что Миркович «по получении им 26-го августа ядром раны в заднюю часть правого бедра, так, что большая часть сгибающих колено мышц были, начиная от подколенной чашки до седалища, вырваны, лечим был мною в Рязани по 10-то генваря, по окончании коего лечения оказалось, что нога хотя и действовала при хождении, однако столько еще слабо, что он никак не может вступить в службу, разве только по прошествии довольного времени, в которое ослабленные мышцы могут более укрепиться.»
Таких примеров можно привести немало. Они убедительно подтверждают, что уровень развития медицинской науки в отношении лечения раненых в России стоял выше, чем во Франции. Неверно утверждение проф. Левита о том, что «в конце XVIII и в начале XIX в. ампутация была одной из самых частых операций, ее производили нередко даже при простых переломах, конечности ампутировали на поле битвы без учета показаний. В этом сказалось, очевидно, влияние французской школы хирургов, которые долгое время оставались поклонниками первичных ампутаций». Во Франции это действительно обстояло так. Там упорно держалась «устаревшая традиция о необходимости в армии главным образом хирургов, а не медиков, соответствующая реформа военно-медицинского образования запаздывает почти до половины XIX в».
Другое положение сложилось в России. Русские врачи не были, конечно, оторваны от западноевропейской Медицины, все достижения и открытия активно использовались в практической работе. Однако в отношении методов лечения ранений, как и во многих других областях медицинской науки, русская медицина не стала придатком иностранной, а шла своим собственным путем, основанном на сочетании хирургии с анатомией и физиологией.
Вместе с тем было бы ошибочным считать, что русская военная медицина 1812 г. имела какую-то определенную доктрину по лечению раненых, указаниям которой следовали бы русские врачи.
Никакой доктрины, конечно, не было и в то время быть не могло. Наряду с применявшимся сберегательным методом лечения, существовал и метод ампутации. Штаб-лекарь В. П. Острогорский, бывший в 1812 г. студентом 3-го класса в Егорьевском госпитале под руководством штаб-лекаря Григорьева, смело производил ампутации рук и ног. Однако он же одновременно сообщает, что в Касимовском госпитале он под руководством Дуссина научился лечить «большие раковидные и гнойные раны с переломами костей и их осколками, глубокие плечевые фистулы и язвы» и об ампутациях не упоминает.
Показаниями к ампутации являлись «обширнейшие раны икры и ляжки, в коих мягкие части совершенно разрушены и расстроены, кости сокрушены, сухие жилы и нервы поражены».
Качественное изменение гноя к худшему, наличие сильного зловония при повреждении кости также считали показанием к ампутации. Однако и при этом не допускался механический подход.
При предсказании исхода лечения учитывалось сложение и настроение больного. «Сложение больного много имеет вляния на ход и добропорядочное состояние раны: в здоровом теле раны заживают скоро и благополучно». «Душевные страсти, как-то: боязнь смерти, тоска по родине (Nostalgia) и проч. «ухудшают предсказание «при наилучшем состоянии раны».
Типичной, характерной особенностью подавляющего большинства русских врачей было отсутствие антагонизма между специалистами, высокое чувство врачебного долга, что помогало сохранить не только жизнь, но и поврежденную конечность раненого.
Эта характерная особенность сыграла большую роль в Отечественной войне 1812 г. и помогало вернуть в строй много раненых воинов.
В полках, спустя пять-шесть лет после Отечественной войны 1812 г., продолжали служить солдаты с ограниченной функцией нижней конечности после огнестрельного перелома бедра и голени. Особенно много таких солдат продолжало служить в подвижных инвалидных командах, личный состав которых работал в госпиталях и других учреждениях.
Иллюстрацией может служить приводимый документ.
В архиве лейб-гвардии Литовского полка за подписью полкового штаб-лекаря сохранился список солдат, уволенных в 1818 г. по неспособности продолжать службу. Вот некоторые данные из этого списка:
«Рядовой Семен Шевчук, 35 лет, ранен в правую ногу ниже колена с повреждением костей и жил, отчего худо владеет оною; также ранен в колено левой нога. В гвардейский служащий инвалид.
Рядовой Семен Андреев, лет от роду 34. Ранен в бедро левой ноги навылет с повреждением жил, отчего худо владеет оною. В гвардейский гарнизон.
Рядовой Дементий Клумба, 35 лет. Ранен в правую руку у плеча, а также в левую ногу, отчего худо владеет как рукою, так и ногой. В гвардейский гарнизон.
Рядовой Федор Моисеев, 39 лет. Ранен в левую руку с раздроблением костей, отчего худо владеет оною; также и в правой от нарыва повреждены жилы, отчего сведен указательный палец. В гвардейский служащий инвалид.
Рядовой Семен Мануйлов, 50 лет. Ранен пулею в поясницу с раздроблением костей. В гвардейский гарнизон.
Рядовой Василий Логинов, 50 лет. Ранен картечью в плюсну левой ноги с раздроблением костей. В гвардейский служащий инвалид.
Рядовой Франц Рябчик, 51 год. Ранен пулею в правую ногу ниже колена и в левую ногу в берцо с повреждением костей. В гарнизон».
Всего в списке 93 человека.
Возвращение в строй выздоровевших.
Наиболее важным критерием и показателем деятельности военно-медицинской службы является количество возвращенных в строй из числа выздоровевших в госпиталях раненых и больных. Полководцы русской армии, имея перед собою превосходящие силы врага, очень интересовались этим вопросом и принимали все зависящие от них меры к созданию необходимых условий в госпиталях, с тем чтобы ускорить возвращение в строй обстрелянных воинов по их выздоровлении. Это тоже дало свои плоды.
В итоге лечебно-профилактическая работа в госпиталях, несмотря на исключительные трудности в первый этап войны, в течение всей кампании была настолько успешной, что привела к весьма значительному возвращению выздоровевших солдат и офицеров в ряды армии. Общее число возвращенных в строй на протяжении Отечественной войны 1812 г. колебалось в среднем около 60%, доходя в отдельных, хорошо устроенных группах госпиталей до 77%- К числу последних относились уже упоминавшиеся госпитали, которые находились в ведении Лодера. Соответственно и смертность в госпиталях колебалась в пределах 7—17%.
Пополнение из числа выздоровевших вливалось в армию на протяжении всего времени, начиная с первого, наиболее тяжелого периода — отступления. Так, перед сражением под Бородином ряды действующей армии пополнили около 13000 воинов, вернувшихся из госпиталей. После «Березины» в наступающие полки влилось, по свидетельству современников, «множество выздоровевших».
В декабре 1812 г. М. И. Кутузов писал царю: «.. .Выздоровевших из разных госпиталей и отсталых, по дорогам собранных, которых подлинное число определить не могу, но надеюсь, что таковых прибудет в скорости не менее 20 000».
Не случайно поэтому и в заявлении генерал-фельдмаршала Барклая-де-Толли при подведении итогов трехлетней войны и в оценке деятельности военно-медицинской и интендантской служб особо подчеркнута именно эта сторона — возвращение в строй выздоровевших воинов.
«.. .раненые и больные имели наилучшее призрение и пользуемы были со всею должною рачительностью и искусством, так, что недостатки в войсках людей после сражений пополнялись значительным числом выздоравливающих всегда прежде, чем ожидать можно было» (подчеркнуто нами.— В. К. и Л. М.).
Уже сами по себе выразительные цифры выздоровевших и вернувшихся в армию приобретают особо большое значение при сопоставлении отношения к раненым в русской и французской армиях. Так, например, московский обер-полицмейстер Ивашкин доносил после оставления французами Москвы: «Неприятель оставил здесь весьма великое множество раненых и больных нижних чинов...»
В другом документе говорится, что брошены были не только тяжело-, но даже и легкораненые, выздоровления которых Наполеон ожидал в короткое время. «При выступлении армии из Москвы тысячи французских раненых спешили собрать остатки сил и тащились вслед за уходящими войсками; они понимали, что их оставляли на произвол судьбы в чужом городе, среди враждебного населения».
Приведенные выше сведения о числе возвращенных в строй воинов приближаются к цифрам, сообщенным в свое время генерал-интендантом русской армии Е. Ф. Канкриным.
Из опубликованных им сведений следует, что на конец марта 1814 г. из общего числа 133 965 раненых и больных выздоровело 63,3% (84 805 человек), умерло 11,7% (15 748 человек), определилось инвалидами 2,3% (3177 человек), остальные 29 841 продолжали оставаться на излечении в госпиталях. Эти данные — наглядное свидетельство состояния и организации медицинской службы и ее лечебно-профилактической деятельности, но они не характеризуют, конечно, в полной мере потерь, которые понесла русская армия в первую Отечественную войну.
Санитарные и безвозвратные потери.
Убыль войск во время войн XVIII столетия зависела главным образом от заболеваемости, и лишь относительно небольшое количество выбывало из армии в связи с ранениями во время немногочисленных сражений.
Но в Отечественную войну 1812 г. положение существенно изменилось. В связи с развитием военной техники изменением масштабов и характера боевых действий резко возросли потери от ранений, увеличилось количество безвозвратных потерь. Уже в первый период войны в трехдневном сражении под Витебском русская армия потеряла убитыми 1245 человек, пропавшими без вести 1184 и ранеными 2267 человек. В сражении под Смоленском убито 3282, пропало без вести 3980, ранено 7502 человека. В результате величайшего сражения при Бородине выбыло из строя русской армии 42,5 тысяч человек, то есть третья часть войск, участвовавших в Бородинской битве. Французы оставили на поле боя более 58 000 убитых и раненых, или 43%. Из общего числа выбывших в русской армии насчитывалось 27 000 раненых, причем свыше 30% из них составили тяжелораненые.
Из приведенных данных можно видеть, что отношение числа убитых и пропавших без вести к числу раненых колеблется в пределах от 1:1 до 1,0 : 2,1 (последние цифры относятся к сражению при Бородине).
Еще более наглядно общие потери и соотношение безвозвратных потерь к числу раненых видно из таблицы, приведенной в работе Т. И. Маслинковского.
Вычисленные по этим данным соотношения имеют значительные колебания, но они остаются в пределах 1:1. Если же учесть и больных, то соотношение будет равным 1 :4. Это видно и из данных Богдановича и Тарле. Они Считают, что на 10 декабря 1812 г. только в госпиталях находилось 48 000 раненых и больных, убито или умерло от ран и болезней 12 000 человек. Заглухинский также отмечает, что соотношение безвозвратных потерь к числу раненых в эпоху наполеоновских войн считалось равным 1:4.
Эти, видимо бесспорные, данные не совпадают с цифрами, опубликованными в книге «Потери в прошлых войнах». Авторы этого труда считают, что с июня по декабрь 1812 г. из четырехсоттысячной русской армии, принимавшей участие в боях, окончательно выбыло из строя (убито, умерло от ран и болезней) не менее 200 000 человек. При таком предположении, учитывая доказанное нами соотношение числа безвозвратных потерь к числу раненых и больных, общие потери русской армии в указанный период выразились бы в 800000 человек. Такой армии в России не существовало, и ясно, что приведенные цифры безвозвратных потерь совершенно не соответствуют действительности. Они совпадают, очевидно, с французскими бюллетенями по этому поводу, так как аналогичные бюллетени 1813—1814 гг. говорили о гибели русской армии.
Чтобы составить еще более ясное представление о действительных размерах потерь, можно привести материалы из истории полков. Так, Кексгольмский гренадерский полк в 1812 г. имел в своем составе 2536 человек. За этот год он потерял в боях убитыми 184 человека и пропавшими без вести 92 человека. В конце года в семнадцати госпиталях страны состояло на излечении 1022 человека, отстало на марше «за усталостью» 329 человек и возвратилось в полк после выздоровления 98 человек. Таким образом, полк в течение 1812 г. потерял 68% своего состава.6 Эти данные, очевидно, типичны в той или иной степени для всей русской армии, так как и более крупные соединения в результате боевых действий одной кампании теряли две трети своего личного состава. Я. И. Говоров, ссылаясь на мнение авторитетных военных специалистов, писал, что «корпус после одной, довольно жаркой кампании, не укомплектовавшись рекрутами, всегда почти умаляется до трети, не имея даже чрезвычайных приключений». В другом случае, говоря о потерях, Говоров указывал, что армия «имела, как оказалось, весьма малую потерю в людях.. .».
Таким образом, из приведенных данных можно сделать вывод, что отношение безвозвратных потерь к числу раненых и больных вместе равно приблизительно 1 :4, только к раненым — 1 : 1 и последних к числу больных в среднем — 1 : 2,5. Почти такое же (1 : 1,93) отношение числа раненых к числу больных было на начало июля 1813 г. в лазаретах и госпиталях Пруссии, где русские врачи лечили своих раненых и больных.
Из различных цифр, опубликованных во многих документах, о потерях в русской армии в период Отечественной войны 1812 г. наиболее близкими к истине представляются сведения, опубликованные непосредственными участниками войны (Канкрин, Говоров и др.). Цифры, приведенные ими, совпадают в основном с выводами в таких капитальных трудах, как «Столетие военного министерства», «История Отечественной войны» М. Богдановича3 и книги Заглухинского, Колосова и Фомина.
Из этих источников следует, что общие потери в русской армии в период 1812—1815 гг. исчисляются в пределах 210 000—220 000 человек. Число безвозвратных потерь составляет примерно 56 000 человек. Смертность раненых колебалась в пределах от 7 до 17%, доходя до последней цифры только в отдельных госпиталях; инвалидность не превышала 3%.
Такой сравнительно невысокий процент инвалидности и смертности в госпиталях, наряду с возвращением раненых и больных в строй, является тем объективным критерием, который определяет результаты лечебно-профилактической деятельности отечественной медицины в войну 1812 года.
Заключение
Оценка деятельности военно-медицинской службы русской армии в период Отечественной войны 1812 г., которая дается различными историками, порой диаметрально противоположна.
Так, например, Заглухинский и другие после обстоятельного анализа конкретных документов и цифр сделали вывод:
«Таким образом, несмотря на полное отсутствие механической тяги, на неимение казенных обозов, на дурные, исключительно при том грунтовые, пути, результаты военно-санитарной службы и с этой стороны должны считаться блестящими, и это тем более, что отступление продолжалось тысячи верст, бывало иногда чрезмерно быстрым и пр.»
И. Д. Страшун, наоборот, считает, что помощь раненым «оказалась не под силу военно-санитарной службе русской армии».
Объективные показатели подтверждают мнение если не о блестящем, то о вполне удовлетворительном медицинском обеспечении русской армии и, во всяком случае, о громадном превосходстве результатов по сравнению с результатами, достигнутыми медицинской службой французской армии.
Яркой иллюстрацией последнего сравнения может служить мнение главного хирурга французской армии Ж. Ларрея.
Характеризуя результаты медицинского обеспечения французских войск, он писал: «Ни один враждебный генерал не мог выбить из строя столько французов, сколько Дарю, начальник интендантского управления французской армии, которому была подчинена санитарная служба».
Совсем иначе он отзывается о состоянии русских госпиталей:
«Привлекшие мое особенное внимание больницы сделали бы честь самой цивилизованной науке. Они делятся на военные и гражданские.
В обширном военном госпитале мы нашли очень немного больных, которых и перевели в другой, меньший, при институте для сирот военных.
Больницы гражданские не менее примечательны. Четыре главные из них это: шереметевская, голицынская, александровская и воспитательный дом. Воспитательный дом расположен на берегу Москва-реки под охраной кремлевских пушек, что без сомнения, лучшее во всей Европе из учреждений подобного рода.
Мало кому известна до сих пор положительная оценка деятельности военно-медицинской службы, данная командованием русской армии.
Великий русский полководец М. И. Кутузов, как главнокомандующий русской армией, дал благодарственный письменный отзыв о медицинской службе. Иностранные союзники русской армии отдали «полную справедливость благоустроенности и достоинствам русского медицинского корпуса в военное время».
Обстоятельная, яркая положительная оценка военно-медицинской и интендантской службы дана в отзыве Барклая-де-Толли. Он писал:
«.. .везде и во всем нужном для раненых и немощных военнослужителей царствовало в госпиталях величайшее изобилие, а попечением Медицинского управления раненые и больные имели наилучшее призрение и пользуемы были со всею должною рачительностью и искусством так, что недостатки в войсках людей после сражений пополнялись значительным числом выздоравливающих всегда прежде, чем ожидать можно было».
Казалось бы, что оценка, данная командованием, является бесспорной и имеет решающее значение. Тем не менее во многих литературных источниках она не упоминается и выводы делаются противоположные.
Многие историки в свое время пытались утверждать, что наполеоновскую армию погубили морозы и эпидемии, вопреки той бесспорной истине, что холод, болезни, недостаток продуктов и прочее были только второстепенными причинами ее поражения, а главными являлись патриотизм русского народа, мужество наших армий и искусство полководцев. Точно такую же ошибку допускают и те авторы, которые не могут себе представить, чтобы военно-медицинская служба русской армии могла справиться со своей задачей лучше, чем французская, считавшаяся самой передовой.
Никак нельзя согласиться и с другим, не менее ошибочным утверждением некоторых историков (Маслинковский, Семека) о том, что русская армия состояла сплошь из больных и замученных людей.
Разве такая армия могла бы в самый тяжелый период отступления одержать бессмертную победу в Бородинском бою? А ведь всем миром признано, что именно такая победа «.. .победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержала русскими под Бородиным. .. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия, и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника».
В суждениях и выводах многих историков не учитывается главное — характер народной войны, высокая нравственная сила и патриотизм армии и всего народа, то, что с непревзойденным художественным мастерством, образно выражено великим писателем Л. Н. Толстым: «... дубина народной войны поднялась всею своею грозною и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил... не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».
Эта нравственная сила имела решающее значение не только в непосредственных военных действиях и в разгроме врага, она наложила свой отпечаток на всю деятельность фронта и тыла.
Врачей в русской армии, конечно, не хватало для своевременного и высококачественного лечения раненых и больных. Особенно недоставало их на ряде важных участков. Но, во-первых, достаточного количества врачей не было ни в одной войне. Во-вторых, большую помощь врачам оказывали школьные фельдшера, отряд которых составлял не менее 4000 человек. А по своей подготовке русские школьные фельдшера превосходили многих французских хирургов, что и отмечалось современниками. Доктор Буттац, инспектор варшавских госпиталей, писал 2 мая 1813 г., что «французские лекари так плохи, что не могут сравниться с иными нашими российскими фельдшерами, кои гораздо искуснее их в своих знаниях».
Наконец, и это самое главное, решающую роль играло не столько количество, сколько качество. Знания и опыт русских врачей и всего медицинского персонала, их самоотверженность и высокий патриотизм преодолевали любые трудности и делали чудеса.
Когда не хватало людей, коек и медикаментов, на помощь медицинской службе приходило население, весь народ, от простого крестьянина до патриота-помещика.
Сами раненые и больные воины проявляли беспримерное терпение, мужество и взаимопомощь.
М. И. Кутузов писал: «.. .хвала русским, терпением и ранами избавившим отечество свое от ига инопленного и утвердившим славу праотцев своих бессмертной славы достойными делами».
Просчеты в материальном и медицинском обеспечении войск, казнокрадство и бездушие царских чиновников исправлялись и восполнялись заботой о рядовых воинах самого главнокомандующего и его ближайших соратников.
Даже в самый тяжелый период войны М. И. Кутузов находил время следить за удовлетворением всех нужд раненых в госпиталях и при малейшем сигнале немедленно принимал меры. Так было, например, в отношении устройства в Рязани раненых офицеров. М. И. Кутузов писал рязанскому губернатору: «С чувствительным состраданием внимаю я стонам жертв сих, удаленных от меня и живущих с вашим высокородием в одном городе».
В одном из приказов главнокомандующего говорится:
«Употребить деятельное старание и всю попечительность на поправление здоровья состоящих при полках слабых нижних чинов...»
Очень ярко характеризуют заботу о больных воинах и такие строки в одном из приказов П. И. Багратиона:
«.. .медицинским чиновникам внушить, что должность их не в одном врачевании состоит, но уметь расположить больных по роду их недугов, сохранять опрятность в белье, чистоту в покоях, приготовлять пищу каждому по качеству болезни, одним словом иметь о них истинное отеческое попечение...».
Какое исключительное внимание раненым и больным уделял М. И. Кутузов, видно, в частности, из документов, вошедших в исходящий журнал канцелярии Кутузова. Среди многих государственных вопросов очень большое место занимают мероприятия, связанные с медицинским обслуживанием раненых и больных:
1. Создание госпиталей и предупреждение местных властей (губернаторов) о направлении раненых и больных, организация госпиталей на марше.
2. Организация подвод для перевозки больных и раненых, использование для этой цели обратного порожняка.
3. Устранение недостатков в содержании больных и посылка своих представителей для осмотра госпиталей.
4. Порядок довольствия раненых и больных.
5. Осмотр раненых проф. Лодером и отпуск их в случае необходимости продолжительного лечения домой до окончательного выздоровления.
6. Направление выздоровевших в армию, а неспособных нести полевую службу — к обслуживанию раненых и больных в госпиталях.
В. И. Никольский замечает, что отношение Кутузова к раненым «прямо трогательно». «Результатом такой настойчивой заботы о больных самого главнокомандующего было сравнительно прекрасное санитарное состояние русской армии, несмотря на то, что медицинские средства в то время были далеко недостаточны, а об устройстве тыла и эвакуации тогда не имели никакого представления».
Приказы Кутузова проникнуты мыслью о том, что главную силу и ценность армии составляет солдат, что отношение офицеров к солдатам должно быть «яко отцов к детям». Только проявляя заботу о солдате, о его здоровье и нуждах, имея его доверие и любовь, великие полководцы добивались высшего напряжения войск и победы. Яркой иллюстрацией этого является приказ Кутузова от 31 декабря 1812 г.:
«Храбрые и победоносные войска! Наконец вы на границах империи. Каждый из вас есть спаситель Отечества. Россия приветствует вас сим именем. Стремительное преследование неприятеля и необыкновенные труды, поднятые вами в сем быстром походе, изумляют все народы и приносят нам бессмертную славу.. .»
Учрежденный Президиумом Верховного Совета СССР 29 июля 1942 г. орден Кутузова — дань глубокого уважения к замечательному полководцу и герою Отечественной войны 1812 г., как бы воплотившему в себе великий подвиг народа.
«Двенадцатый год — это народная эпопея, память о которой перейдет в века и не умрет, покуда будет жить русский народ».
Эти слова великого русского писателя близки и понятны советским людям, хотя от тех героических дней нас отделяет уже 150 лет.
Многое изменилось в мире. Наша прекрасная Родина победой Великого Октября в 1917 г. открыла новую эру в мировой истории.
Далеким прошлым стали отсталость страны, царский произвол, буржуазно-помещичий гнет, нищета и горе народное.
Со сказочной быстротой превратившись в могучую социалистическую державу с развитой передовой техникой, высоким уровнем науки и культуры, Советский Союз стоит сейчас во главе передового и прогрессивного человечества. На его знамени написано: «Мир, Труд, Свобода, Равенство, Братство и Счастье всех народов».
Советские люди, выполняя свой интернациональный долг, прокладывают сейчас путь в коммунизм — светлое будущее всего человечества. Решая эту историческую миссию, они бережно хранят и чтут память о беспримерном героизме и мужестве народа, о самоотверженном труде и высоком сознании своего долга, которые были характерны и для большинства медицинских работников эпохи Отечественной войны 1812 г.