Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Параметры взаимодействия КНР с мировой экономикой
1. Количественные характеристики роли внешних факторов
Выдвинутый тезис о неинтегрируемости Китая в мировое хозяйство может показаться небесспорным. Более того, на первый взгляд, он противоречит наблюдаемому в последние двадцать лет росту открытости и конвертируемости китайской экономики. Важным заключительным аккордом в этом процессе стал, в частности, переход к конвертируемости национальной валюты по текущим операциям в 1996 г. Тем не менее, противоречие между неинтегрируемостью и ростом внешнеэкономической открытости – из разряда мнимых, в конечном счете многое в том или ином определении этих процессов решают конкретные пропорции.
Вместе с тем, следует сразу отметить, что с точки зрения экономического и политического содержания интеграция и адаптация в отношениях с Западом для стран Востока и Юга различаются принципиально: первая предполагает рост зависимости последних, вторая же, особенно в случае с Китаем, его гигантским хозяйством и политическими особенностями, означает лишь абсолютное увеличение его взаимодействия с окружающим миром, без роста зависимости и даже с ее ослаблением – что на мой взгляд, и является преобладающим способом развития внешнеэкономических связей КНР в последние полтора десятилетия. Что же касается относительных параметров взаимодействия с мировой экономикой, то оценка направления их движения в 90-е годы представляется весьма интересным предметом для обсуждения.
В научной литературе есть немало примеров непонимания отмеченного выше обстоятельства. Так, в 80-е годы многие западные специалисты непосредственно связывали политику открытости КНР с усилением зависимости этой страны и поэтому в ряде случаев прогнозировали свертывание указанного курса. «Программа зависимости Дэна–Ху–Чжао, возможно, рациональна, но неестественна для Китая. Борьба за независимость и национальное лицо против зарубежных ценностей хорошо известна в политике развивающихся стран. Однако в Китае она имеет куда более глубокие корни». Сетуя далее на «непостоянство» Пекина и уход Китая из антисоветского фронта в начале 80-х годов, А. Уайтинг, наконец, отмечает: «Не удивительно, что за пределами КНР возникают сомнения в надежности обещаний, что открытые в настоящее время для торговли и инвестиций двери в дальнейшем не будут закрыты».
Приведенное высказывание остается достаточно типичным ходом мысли. Нельзя, впрочем, исключить, что первоначально, на рубеже 70–80-х годов, именно идея зависимого развития захватила воображение части китайских руководителей. Однако впоследствии эта стратегия, как известно, не получила решающей поддержки. В мае 1982 г. Дэн Сяопин в беседе с руководителем Либерии выразил свое разочарование по поводу первых результатов нового курса: «В настоящее время мы проводим политику экономической открытости, стремимся использовать иностранные капиталы и передовую технологию, что помогло бы нам в развитии экономики… Однако получить капитал и передовую технологию из развитых государств – нелегкое дело. У некоторых людей там по-прежнему на плечах головы старых колониалистов, они желают нам смерти и не хотят, чтобы мы развивались». «После выдвижения политики открытости в течение некоторого времени существовала точка зрения, что ускорения роста можно добиться, занимаясь «четырьмя модернизациями» с опорой на зарубежные государства. На деле это была попытка «купить» модернизацию», – упоминал в этой связи Чэнь Юнь, ведущий архитектор обновленной экономической политики КНР.
В своей недавней монографии В.Я. Портяков, характеризуя значение периода 1984–1988 гг., справедливо отмечает: «Появляется устойчивая тенденция отхода от чрезмерной «экономизации» проблем модернизации, все большее внимание уделяется демографическим, социальным, экологическим аспектам модернизации, высказывается мысль о необходимости обеспечения скоординированного экономического и социального развития страны. Предпринимаются первые попытки оценить воздействие традиций Китая на процесс его модернизации».
Одним из внешних факторов, заставивших усомниться в целесообразности упомянутой «покупки» модернизации, было снижение мировых цен на сырьевые и топливные товары в середине 80-х годов. Доходы от экспорта нефти и нефтепродуктов составляли тогда примерно четверть валютных поступлений Китая, а вместе с сырьем и продовольствием – около 50%. Соответственно, с ухудшением мировой конъюнктуры возможность экономического ускорения за счет экспорта топлива и сырья практически закрывалась. Начинала казаться авантюрной и идея крупных заимствований на мировых рынках финансового капитала или получения гигантской ссуды у МВФ/МБРР. К тому же ослабление централизованного контроля за развитием внешнеэкономических связей обернулось к середине 80-х годов резким ростом импорта потребительских товаров, спекуляции ими, увеличением контрабанды, разного рода махинаций и т.п. Не происходило в первой половине десятилетия и улучшения структуры внешней торговли Китая: доля в экспорте сырья, продуктов его первичной переработки, а также топлива повысилась с 47% в 1981 г. до 51% в 1985 г. Достаточно напряженным оставалось валютно-финансовое положение страны, крупных непредвиденных расходов требовало и освоение зарубежных технологий и совместное предпринимательство, в том числе в специальных экономических зонах.
В результате в середине 80-х годов в Китае надолго отказались от мысли о форсированной интеграции в мировое хозяйство. При этом развернулось движение по жесткому упорядочение деятельности внешнеторговых компаний на местах. За последними закреплялась определенная товарная номенклатура, обязательным стало наличие экспортного плана. Компаниям ниже провинциального уровня вообще запретили заниматься внешнеторговыми операциями. Прошедшие годы показали плодотворность выработанного тогда осторожного подхода, хорошо вписавшегося в рассмотренный в предыдущей главе алгоритм «отпустить – зажать». Поэтому можно сказать, что последовавшими и нынешними своими внешнеэкономическими успехами КНР обязана отнюдь не одним только инициаторам реформ конца 70-х годов, но и вовремя проведенной корректировке курса преобразований, содержание которой составило своего рода возвращению к «опоре на собственные силы», но уже, разумеется, в модернизированной версии – с учетом накопленного позитивного и негативного опыта.
Количественные оценки китайского хозяйства еще некоторое время назад вызывали серьезные затруднения у специалистов, использовавших разные методики. Однако с течением времени методические сложности были в значительной мере преодолены. Во-первых, общепринятым в международной статистике стало сравнение национальных валют по их покупательной способности на внутренних рынках, или так называемому паритету покупательной способности – ППС. Во-вторых, с декабря 1996 г. китайский юань официально является валютой, конвертируемой по текущим операциям. Фактически это означает конвертируемость китайской экономики, то есть производимых ею товаров и услуг, при сложившихся внутри страны ценах (причем даже в некоторой ретроспективе). А уровень последних в КНР, как известно, существенно ниже, чем в развитых, некоторых развивающихся, новоиндустриальных и так называемых переходных странах.
Расчет ВВП Китая по ППС на 1997 г. дает величину примерно в 3,5–4 трлн. долл.; в США аналогичный показатель оценивался в 7,5 трлн.; в Японии составлял около 3 трлн. К сожалению, далеко не всегда соответствующая поправка делается при определении такого важного показателя, как доля внешней торговли в ВВП. Понятно, что при соответствии производимых в Китае товаров и услуг среднемировым стандартам прямое сопоставление объема внешней торговли с ВВП, рассчитанное по текущему курсу валют, теряет смысл, если иметь в виду совокупную хозяйственную мощь страны и роль в ней внешних факторов. Куда более точным будет соотнесение этих величин с учетом внутренней покупательной способности национальных денежных единиц. Соответствующие пересчеты необходимы и при определении роли иностранных инвестиций в экономике страны, и при многих других вычислениях – скажем, энергоемкости национального продукта и т.д.
Применительно к теме данной работы необходимо подчеркнуть, что вывод о росте вовлеченности КНР в мировую экономику в последнее десятилетие, ставший общим местом сотен работ по Китаю, не получает подтверждения. Это хорошо видно из данных таблицы 9. К тому же описанные в предыдущей главе статистические парадоксы, возникшие после восстановления суверенитета над Сянганом, вполне могут трактоваться в пользу мнения об еще более низкой зависимости основного массива китайского хозяйства от внешних факторов, в том числе от прямых иностранных инвестиций. Последние к тому же в настоящее время имеют тенденцию с снижению: после сокращения в 1998 г. на 7% за первые пять месяцев 1999 г. объем реализованных в КНР зарубежных капиталовложений уменьшился, по некоторым данным, на 17%. По другим данным, снижение объема реализованных прямых инвестиций в КНР составило в первом квартале 1999 г. 14,6%.
Ситуация с притоком прямых иностранных капиталовложений в соседние с Китаем государства стала в 1997–1998 гг. весьма контрастной. Так, в Индонезии их приток в 1997 г. сменился оттоком 1 млрд. долл. в 1998 г. В Южной Корее и Таиланде в 1998 г. наблюдалось резкое увеличение объема прямых зарубежных капиталовложений по сравнению с предыдущим годом, соответственно, с 2 до 5 и с 4 до 7 млрд. долл. В рассматриваемый период указанный показатель оставался стабильным на Филиппинах и слегка уменьшился в 1998 г. в Малайзии – с 5 до менее 4 млрд. долл.
Вопрос о правомерности подсчета доли внешней торговли в ВВП по ППС принято считать дискуссионным. Применительно к разным по масштабам хозяйства странам, на мой взгляд, нужен дифференцированный подход. В случае с Китаем правомерность расчетов по ППС представляется очевидной. Их макроэкономическая точность проще всего доказывается от обратного: взяв «курсовой» показатель мы не сможем объяснить феномен постоянства высоких темпов роста ВВП при огромных колебаниях в динамике экспорта и импорта в последние несколько лет. В 1995 г. объем внешней торговли КНР увеличился на 18,6%, в 1996 г. прирост составил лишь 3,2%, в 1997 г. этот показатель равнялся 12,0%, а в 1998 г. внешнеторговый оборот сохранился примерно на уровне предыдущего года. Прирост же ВВП в эти четыре года составлял, соответственно: 10,2%; 9,7%; 8,5% и 7,8%. Поквартальная же статистика фиксировала разнонаправленные векторы в динамике, причем ускорение в темпах роста ВВП в конце 1998 г. происходило в Китае при абсолютном снижении объема внешней торговли. В целом за 1998 г. доля внешней торговли в ВВП КНР сократилась: существенное снижение объемов экспорта и импорта во второй половине года сопровождалась в этот период увеличением ВВП. А в первом квартале 1999 г. рост ВВП на 8,3% происходил одновременно с падением экспорта на 7,3% и незначительным приростом общего товарооборота внешней торговли за счет роста импорта на 12%. Поэтому и с точки зрения нынешней динамики процессов роста, с одной стороны, и развития внешнеэкономических связей, с другой, говорить об усилении интеграции КНР в мировое хозяйство не приходится.
Приняв долю внешней торговли в ВВП Китая равной примерно 40%, придется также констатировать, что КНР почти достигла среднемирового уровня экспортной квоты. Однако в таком случае показатели удельного веса страны в мировом товарном и промышленном экспорте – соответственно 2,88 и 3,39% окажутся многократно ниже доли страны в мировом производстве промышленной и сельскохозяйственной продукции. Кроме того, указанный выше среднемировой индикатор экспортной квоты соответствовал, например, уровню включенности в мировое хозяйство Индонезии. Вряд ли можно согласиться с утверждением, что в КНР он такой же, как у этой островной страны или, скажем, всего лишь в два с половиной раза ниже, чем у Тайваня; выше, чем у Японии, где экспортная квота составляет около 9% и т.д.
Приведу еще один аргумент против использования «курсового» показателя в качестве критерия при определении роли внешних факторов в экономике гигантской страны. Как известно, доля сельского хозяйства и услуг в ВВП Китая превышает половину. Оба сектора характеризуются минимальным удельным весом интернационального компонента. Поэтому, предположив, что удельный вес внешней торговли в хозяйстве страны колеблется на уровне 40–45%, придется чуть ли не целиком включить продукт китайской промышленности в международный оборот, что, разумеется, очень далеко от действительности.
И наконец, еще одно соображение. Развитие рыночных отношений в странах с плановыми в прошлом экономиками обычно ведет к становлению достаточно крупного пласта так называемой теневой экономики, бартеризации и натурализации хозяйственной жизни. Соответственно, статистика перестает улавливать значительную часть внутреннего продукта. В то же время в случае с КНР необходимо отметить высокую надежность таможенной статистики, относительно скромные масштабы контрабанды, занижения стоимости контрактов. Поэтому реальное соотношение между ВВП и внешним товарооборотом больше, чем это представляют любые способы подсчета.
Из приведенных выше наблюдений за динамикой роста ВВП и объема внешней торговли Китая следует, как представляется, вывод, существенный для проведения границы между хозяйством этой страны и так называемыми новоиндустриальными экономиками. Хорошо заметно принципиальное отличие КНР от НИС первой и второй волны – китайское хозяйство может в течение длительного времени развиваться стабильно высокими темпами независимо от тенденций в динамике внешнеторгового оборота. Экономики же большинства стран ЮВВА, будучи гораздо более подверженными влиянию внешних факторов, не могут обеспечить роста ВВП при сколько-нибудь продолжительных неблагоприятных экзогенных воздействиях и снижении объемов мирохозяйственных связей.
Вероятно, эту границу можно с известной степенью условности принять и за разделительную черту между Китаем и НИС с точки зрения их современного положения в мировом хозяйстве, а также зависимым и независимым экономическим развитием, обозначить этот рубеж как признак асимметричной зависимости и т.п.
2. Основные хозяйственные и внешнеэкономические показатели
В связи с высказанными выше соображениями, представляется очевидным, что относительно невысокая непосредственная вовлеченность Китая в мировую экономику, как раз и оказалась одним из важнейших факторов, обеспечивших устойчивость хозяйства страны по отношению к валютно-финансовому и торгово-экономическому кризису в тихоокеанской Азии в 1997–1998 гг. КНР удалось в тот период удержать высокие темпы роста производства, а в 1997 – начале 1998 гг. – и экспорта; ее валютные резервы продолжали увеличиваться, превысив в середине 1998 г. годовой импорт, росли они и после начала падения экспорта во второй половине 1998 г., увеличивались они и в 1999 г. Внешний долг Китая представлен главным образом среднесрочными и долгосрочными льготными кредитами, коэффициент его обслуживания составляет не более 5–6%.
Тот факт, что динамичный экономический рост отнюдь не всегда предполагает увеличение доли внешней торговли в ВВП даже не в очень крупных странах, известен из азиатского хозяйственного опыта. При всей разнице условий в мировой экономике в отдельные периоды показателен пример Турции. В 60-е годы среднегодовой прирост ВНП составил в этой стране 7,0% – больше, чем в Афганистане, Бирме, Индии, Египте, Малайзии, на Филиппинах, чуть меньше, чем в Кувейте и Таиланде. Одновременно доля внешней торговли в ВНП Турции существенно сократилась. Список таких примеров легко продолжить. Примечательно, что до первой мировой войны доля внешней торговли в ВВП Японии была выше, чем в настоящее время и т.п. Китайский специалист Ван Хуайнин обращает внимание на то, что в начале XX в. объем мировой торговли достигал трети ВВП, а в конце столетия – лишь одну пятую. Еще больше разрыв по накопленным за рубежами развитых стран капиталовложениям: в начале века около трети годового мирового ВВП, в конце – лишь 10–12%.
Фундаментальное своеобразие развитию хозяйства Китая и его нынешнему положению в мировой экономике придает аграрный фактор. В отличие от многих азиатских стран, попавших в отношения зависимости от Запада из-за высокой доли в импорте продовольствия и особенно зерна, КНР в начале 90-х годов добилась устойчивого самообеспечения в этой критически важной области. Причем, стоит подчеркнуть, что зерновой сектор агропроизводства развивался в этот период наименее динамично.
Объясняется это довольно просто: в рационе большинства китайцев, сначала горожан, а с 90-х годов и основной части крестьян произошел, по-видимому, важный и необратимый структурный сдвиг – относительное и абсолютное уменьшение доли зерновых продуктов. Аналогичный процесс происходил в Японии, Сингапуре, на Тайване и в Гонконге в 70-е годы, а в 80-е годы – в Южной Корее. В Японии, например, потребление риса в 70-е годы снизилось со 108 до 91 кг, в Сингапуре – с 95 до 81 кг, на Тайване – со 145 до 122 кг. Потребление пшеницы во всех перечисленных странах и территориях было относительно стабильным или снижалось и выросло в 70-е годы только в Сингапуре – с 55 до 63 кг. Сокращение доли зерновых в рационе принято считать свидетельством того, что страна практически решила продовольственную проблему. Вдобавок, темпы естественного прироста населения в конце 90-х годов оказались в Китае ниже ожидавшихся, в частности, в 1998 г. данный показатель впервые не достиг 1%. Коэффициент Энгеля характеризуется относительно небольшим разрывом между городом и деревней: соответственно 46 и 55%.
Несколько нарушил картину нарастания продовольственного самообеспечения в КНР неурожай 1994 г. В 1995 г. китайские организации произвели крупные закупки американской пшеницы, вызвав, во-первых, значительное повышение цен на нее, а во-вторых, обильное количество публикаций по поводу грозящей миру «продовольственной угрозы» в лице Китая. Наибольшую известность получили работы Лестера Брауна, содержавшие, в частности, прогноз, согласно которому дефицит зерна в Китае к 2030 г. должен был бы составить от 207 до 369 млн. т. Среди неудачных среднесрочных прогнозов можно отметить, например, предположение, касающееся производства, потребления и импорта зерна в КНР на 2000 г., сделанное в 1996 г., соответственно – 410, 449 и 39 млн. т.
В действительности, помимо неурожая, масштабные китайские закупки зерновых были вызваны еще рядом факторов, в том числе хаосом на внутреннем рынке и недостаточной координацией внешнеэкономической работы. Правительство КНР предприняло жесткую программу увеличения производства зерна и упорядочения торговли им. Было проведено несколько мероприятий, включавших повышение личной ответственности губернаторов и мэров за снабжение населения зерном и овощами. В рамках наведения порядка в 1995 г. Госсовет отозвал у правительств провинций и право производить экспортно-импортные операции с зерном. В результате, если в 1994 г. государственная торговля контролировала менее половины рынка зерна, то в 1995 г. – 70–80%. А в 1996 г. КНР вновь стала нетто-экспортером зерновых.
Характерны для современной ситуации меры, принятые в начале 1998 г. Госсоветом КНР. Предусматривались в частности следующие практические шаги: приобретение госкомпаниями у крестьян излишков зерна в соответствии с установленным правительством уровнем поддерживаемых цен, продажа указанными компаниями зерна с минимальной прибылью, санкции за продажу зерна по ценам ниже государственных, а также передачу части прибыли местным органам власти. В совокупности эти меры можно охарактеризовать как усиление централизованного контроля за рынком.
Важно, что Китай практически полностью обеспечивает себя и другими сельскохозяйственными продуктами, продолжая вывозить на внешние рынки постоянно увеличивающийся в абсолютном выражении объем товаров традиционного китайского пищевого экспорта и относительно новых позиций экспортного растениеводства и животноводства. Среди них овощи, свежие яйца, прудовая рыба и продукция водных промыслов, молодые побеги бамбука, грибы, консервированная спаржа, чай, мед, срезанные цветы, карликовые декоративные деревья и еще множество позиций. Это во многом отличает Китай от большинства соседних азиатских стран, а также других крупных государств Востока, особенно экспортеров нефти, в том числе с точки зрения динамики процесса продовольственного самообеспечения. Во второй половине 90-х годов доля продовольствия в импорте КНР сократилась с 4,6 до 2,7%, в экспорте – с 6,7 до 5,8%. Аналогичная тенденция была характерна и для непродовольственного сырья.
Недооценка стратегического характера самообеспечения в курсе Пекина – распространенный методический изъян в прогнозировании развития китайской агросферы. Так, К. Андерсон, приведя данные о странах-соседях Китая, приходит к следующему заключению: «Очевидно, что стандартная неоклассическая теория структурных изменений и изменений в сравнительных преимуществах в растущих хозяйствах подтверждается представленными эмпирическими данными по Азии… Эту теорию подтверждает и сорокалетняя история хозяйства Китая». Посетовав на «политические искажения», еще мешающие китайскому сельскому хозяйству подтвердить в полной мере универсальность неоклассики и теории сравнительных преимуществ, К. Андерсон переходит к прогнозу: уже к 1995 г. Китай, в соответствии с его расчетами, должен был бы ежегодно импортировать от 32 до 39 млн. т пшеницы, 9–12 млн. т кукурузы, 1–6 млн. т сахара, 2–8 млн. т молока, до 5 млн. т мяса и мясопродуктов. Ни прогноз, ни его методика не оправдались, да и не могли оправдаться – несмотря на то, что к указанному году на импорте страны сказались последствия далеко не самого удачного в истории китайской агросферы предыдущего года.
Дело, как мне представляется, заключается не только в «политических искажениях», не только в желании руководства КНР «доказать всему миру, что страна способна выработать стратегию самодостаточного развития», и даже не в дефектах аграрной статистики. Неприменимость многих классических схем и математических моделей к оценке китайского хозяйства вытекает уже из его гигантских масштабов. Сама масса этой экономики заставляет руководителей страны в основном ориентироваться на бездефицитную модель, чтобы не оказаться жертвой тех же резких ценовых колебаний, обусловленных ожиданиями и спекуляциями по поводу китайского фактора на мировом рынке. Тем же самым в немалой степени объясняется необходимость накапливать крупные стратегические запасы продовольствия, сырья, валюты и т.п. Забавно, что некоторые экономисты усматривают в этом признак «сверхдержавное™» Китая. Эти же авторы, впав в отличие от Л. Брауна в другую крайность при прогнозировании, предсказали к 2015 г. превосходство аграрного продукта Китая над американским в 21 раз.
Впрочем, немногим лучше оказались прогнозы ФАО, сделанные в середине 90-х годов. Эксперты этой международной организации предполагали, в частности, повышение мировых цен на зерно в 1996–2000 гг. на 7–8% ежегодно. В действительности, к концу десятилетия по сравнению с его серединой цены зерновых упали практически вдвое, в том числе из-за китайского фактора – переоценки в прогнозах возможных масштабов импорта зерна этой страной.
Необходимо заметить, что, неизменно подчеркивая важность этапа замещения импорта в стратегиях соседних стран и территорий, китайские авторы еще в 80-е годы обращали особое внимание на то, что в обоих «маленьких драконах» в 50-е годы предпринимались значительные усилия по самообеспечению продовольствием – более успешные, кстати, на Тайване – в том числе по причине «разорительного для корейских крестьян ввоза американского зерна.
Похожая на продовольственную ситуация сложилась на рынке таких товаров, как сталь и прокат. Еще сравнительно недавно, в 1993 г., за рубежами КНР прогнозировалось крупное увеличение – до 40 млн. т в 1998 г. импорта этой продукции. Действительность в очередной раз существенно разошлась с этими ожиданиями. Кроме того, представленные в таблицах данные не учитывают экспорта из Китая чугунных отливок, а также стальных слитков и поковок.
Аналогичным образом сложилась ситуация с хлопком. В 1999 г. в КНР принято решение организовать национальную хлопковую биржу – в том числе для либерализации торговли этим сырьем, снижения цен и сокращения субсидируемых государством закупок. Из-за перепроизводства накоплены крупные запасы волокна. Поэтому сбор хлопка сокращается: в 1997 г. он составил 4,4 млн. т, в 1998 г. – 4,1 млн. т. Характерно, что ожидания по поводу резкого увеличения экспорта хлопка Китаем послужили, по мнению биржевиков, одним из факторов значительного снижения мировых цен на этот товар – до 50 центов за фунт в 1999 г. Заметную роль на мировых рынках играет также политика КНР по свертыванию закупок растительного масла и увеличению ввоза маслосемян соевых бобов и рапса.
Похожая ситуация с содой и др. Медь и алюминий Китаем не только ввозятся, но и вывозятся, к крупным экспортным позициям относится цинк и цинковые сплавы, редкоземельные металлы и т.д.
Во внешней торговле первичными источниками энергии в первой половине 90-х годов положение сложилось неоднозначное – вопреки широко распространившимся представлениям о перманентном и усиливающемся дефиците энергоресурсов в стране. В середине 90-х годов импорт энергоресурсов в КНР, впрочем, расширился. В 1997 г. страна ввезла около 60 млн. т нефти и нефтепродуктов стоимостью свыше 9 млрд. долл. В то же время китайский экспорт энергоресурсов также представлял значительную величину: 25 млн. т нефти и нефтепродуктов, 41 млн. т угля и кокса. Суммарное отрицательное сальдо в торговле первичными энергоресурсами, однако, резко сократилось в следующем, 1998 г., когда из-за падения мировых цен и сокращения объема ввоза доля минерального топлива и технических масел в импорте Китая снизилась с 7,3% до 4,8%, а в экспорте – с 3,8% до 2,8%.
Учитывая перечисленные факты и тенденции, небезосновательным кажется следующее предположение: Китай в краткосрочном плане может представлять проблему для мирового рынка не со стороны спроса, а со стороны предложения, тем более, что с 1998 г. внутри страны впервые в ее послевоенной истории наблюдаются тотальное перепроизводство и падение цен. Однако и здесь КНР, как было показано выше, сталкивается с проблемой непредвиденных ценовых реакций мирового рынка, связанных с масштабом китайского фактора. Колебания цен и весьма резкие колебания международной товарной конъюнктуры в 90-е годы заставляли руководство страны проявлять осмотрительность, пытаться максимально точно планировать производство и сбыт массовых товаров, в том числе на внешних рынках, рассматривать при развитии отношении с теми или иными странами возможность натуральных обменов на долгосрочной основе и т.п. Ведь при современной прозрачности спроса и предложения на массовые товары, а также высокой степени монополизации многих внешних рынков КНР не приходится рассчитывать на выигрыши при крупных рыночных обменах за пределами собственного хозяйства, как и крестьянину в старом Китае. Скорее, это грозит убытками. Соответственно, самообеспечение и четкое планирование внутреннего производства выглядят еще привлекательнее.
В силу перечисленных выше обстоятельств хозяйство страны и стратегия его развития оказываются вне сферы действия некоторых статистически подтвержденных тенденций, действующих на мировом рынке в отношении малых и средних стран. На КНР, к примеру, явно не распространяется замеченная специалистами закономерность снижения самообеспечения продовольствием в большинстве стран вследствие усиления аграрного протекционизма в развитых государствах. К тому же субсидируемый этими государствами аграрный экспорт представляет для КНР серьезную долгосрочную угрозу, не позволяя выпускать ситуацию из-под жесткого административного контроля. С другой стороны, Китай в силу структурных особенностей своего хозяйства, общего уровня благосостояния, а также относительно невысокой включенности в мировую экономику просто не может позволить себе масштабов субсидирования сельского хозяйства, сопоставимых с развитыми и некоторыми соседними странами. Пока директивной остается установка на 95-процентное самообеспечение зерном. Не думаю, что в ближайшие годы этой сфере экономической политики что-нибудь может серьезно измениться.
Повторю: принцип самообеспечения пронизывает всю систему хозяйства Китая, во второй половине 80-х – начале 90-х годов он в отдельных регионах фактически воспроизводился на провинциальном и уездном уровне, охватывает он и армию, в которой до сих пор часть личного состава занимается сельским хозяйством, обеспечивая по различным позициям до 30–70% потребления. Чисто экспортная специализация даже в районах, расположенных наиболее благоприятно для ведения внешней торговли, как правило, не превышает 30–50% товарной продукции на уровне уездов и 10–25% – на провинциальном уровне. Только применительно к этой части китайского хозяйства, которая охватывает примерно 30–40 млн. человек, можно говорить об интернационализации хозяйства, сопоставимой со средним мировым уровнем. Однако и здесь указанный процесс имеет выраженную географическую ограниченность, региональную привязку. Наиболее тесные кооперационные связи исчерпываются, как правило, партнерами в «Большом Китае», в основном – в Сянгане.
Очень существенное значение имеет и крайне низкий уровень непосредственной включенности агросферы КНР в международное разделение труда на принципах производственной и торговой интеграции с зарубежным капиталом. Можно сказать, что для Китая не характерна в сколько-нибудь значительных масштабах тенденция превращения в часть «формирующегося мирового супермаркета, где покупатели разных стран берут продовольствие с одного прилавка». То же касается средств производства для сельского хозяйства: для Китая как их потребителя, опять-таки, не типична ситуация, когда «передаточное устройство, произведенное во Франции, английский двигатель и мексиканский коленчатый вал соединяются стальной плитой из США и созданный таким образом в Бразилии трактор продается где-то в Юго-Восточной Азии». И даже популярный «Мак-Дональдс» из 60 тысяч расположенных в Азии точек общепита располагал в КНР в 1999 г. лишь двумя сотнями заведений. В то же время Китай в последние двадцать лет опережал в развитии агросферы практически все азиатские страны, в том числе преуспевшие в использовании внешних факторов, и вплотную приблизился к решению продовольственной проблемы. Сравнительно высоким уровнем отличается урожайность зерновых, впрочем, в этой области есть еще и скрытые резервы. Достаточно убедительно выглядят и показатели сельского хозяйства в последние два года. Они, помимо прочего, иллюстрируют отсутствие прямой связи между производством зерновых и внешней торговлей ими. Налицо, таким образом, еще один признак отсутствия сильного напряжения в обеспечении продовольствием из внутренних источников самой населенной страны мира.
Урожайность основных продовольственных культур 41 ц/га, кукурузы 50–52 ц/га. К этому можно добавить, что урожайность хлопка в Китае более чем втрое выше индийского показателя. Для сравнения можно привести и данные об осеннем урожае риса на плодородной равнине Чэнду в 1941 г. – 11,5 ц/га. Тогда население Китая составляло около 450 млн. человек.
Урожай и внешняя торговля КНР пшеницей и кукурузой
|
Показатели\Годы |
1996/1997 |
1997/1998 |
|
Пшеница Урожай |
110,6 |
123,3 |
|
Импорт |
2,7 |
1,9 |
|
Кукуруза Урожай |
127,5 |
104,3 |
|
Экспорт |
3,9 |
6,2 |
|
Импорт |
ОД |
0,3 |
Китая постигла жестокая засуха, а в 1998 г. в результате небывалого наводнения было затоплено 23 млн. га земли в центральных провинциях. С учетом этого обстоятельства, по-видимому, следует признать очень высокой устойчивость всего агропромышленного комплекса страны и достаточно низкой – его зависимость от внешних факторов. Справедлив, по-видимому, и вывод о постепенной стабилизации показателей развития агросферы.
Производство основных сельскохозяйственных продуктов в КНР
|
Продукты |
млн. т |
в% к 1997 г. |
|
Зерновые |
492,0 |
100,0 |
|
Масличные |
22,92 |
106,3 |
|
Хлопок |
4,4 |
95,7 |
|
Джут и кенаф |
0,260 |
60,2 |
|
Сахарный тростник |
83,63 |
106,0 |
|
Сахарная свекла |
14,02 |
93,7 |
|
Табак |
2,1 |
54,0 |
|
Чай |
0,670 |
108,5 |
|
Фрукты |
54,9 |
107,9 |
|
Мясо |
43,55 |
106,5 |
|
Продукция водных промыслов |
38,54 |
107,0 |
|
Молоко коровье |
6,63 |
105,4 |
|
Шерсть овечья |
0,290 |
98,6 |
|
Шелковичные коконы |
0,548 |
116,8 |
Системность Китая, его внешнеэкономическая полноценность и самодостаточность позволяют предположить, что дальнейшее развитие этой страны будет сохранять значительную специфику-то есть базироваться главным образом на внутренних потребностях и закономерностях. При этом задача поддержания высокой экономической динамики еще длительное время будет иметь характер приоритетной национальной цели не только в силу внутренних обстоятельств, но и поскольку в ситуации депрессивного состояния хозяйства многих развитых и развивающихся стран продление фазы быстрого роста попутно дает еще целый ряд преимуществ – внешнеэкономических, политических и т.п.
Вряд ли хозяйство КНР будет полностью повторять известные траектории и этапы новоиндустриального развития, воспроизводить ориентированную на экспорт внешнеэкономическую модель, хотя в отдельных небольших частях этой гигантской системы сходство с соседними странами может оказаться значительным. При этом и постиндустриальное качество отдельных сегментов хозяйства Китая выглядит достижимым на основе уже сложившейся социально-экономической структуры, демонстрирующей в 90-е годы высокую и растушую зрелость внешнеэкономических показателей. При этом городская и сельская действительность внутри Китая по-прежнему во многом противоречат классическим и современным представлениям о капитализме и имеют немало потенциальных черт нового, постиндустриального строя, в том числе вследствие организации таких фрагментов при активном участии государства. Высокая роль политических факторов в общественной жизни очень часто ведет и будет вести в КНР к замещению рыночного регулирования субъективным целеполаганием – в планировании, распределении ресурсов, кредитной политике и т.п. В стране наблюдается опережающий рост коллективной собственности, а также индивидуальной собственности самостоятельно занятых и, соответственно, значение прибыли среди мотивов производства снижается, уступая первенство стабильности рынков. Быстро развивается общественное самоуправление, в том числе крестьянское, которое среди своих целей имеет стабилизацию цен, гарантированность устойчивых условий сбыта продукции и приобретения удобрений, техники и т.п. Все это так или иначе способствует воспроизведению идей самообеспечения на самых разных уровнях, распространению относительно замкнутых технологических цепей и т.д.
Не нужно исключать, что постиндустриальность в китайском варианте развития, помимо ставших уже привычными прорывов в наукоемких и высокотехнологичных отраслях, примет еще и необычные формы массовой модернизации деревенской жизни. На этом пути, уже давно обсуждаемом китайскими футурологами, есть немало заманчивых перспектив, впрочем как и сложных технико-экономических проблем. Ясно, однако, что аграрный компонент китайской цивилизации сыграл и сыграет куда большую роль в ее развитии, чем мы это обыкновенно представляем – хотя бы потому, что со многими мирохозяйственными проблемами, стоящими перед нынешними более урбанизированными экономиками стран ЮВВА, Китай уже справился, так и оставшись в основном крестьянским обществом.
Вряд ли только стоит из этого делать вывод об отсталости страны. Тем более, что крестьянство может в ряде случаев оказываться современней горожан, если иметь в виду хозяйственную психологию, некоторые аспекты которой измеряются современными методами. Так, в исследовании известного социолога Алекса Инкелеса и его коллег, предметом был индивидуальный уровень модернизированности сознания.
Выяснилось, что жители сельских районов в Китае существенно превосходят горожан по пониманию своей социально-экономической роли, склонности к продолжению образования, способности к долгосрочному планированию хозяйственной деятельности, умению использовать в работе технические достижения, заботе об окружающей среде и т.д. Таким образом, внутренний модернизационный потенциал современного китайского общества может серьезно недооцениваться в распространенных штампах об «экстенсивном» характере агросферы в этой стране, ее «проблемности» и т.п.
Необходимо также добавить, что мощный промышленный спурт Китая в последние двадцать лет оставил в структуре хозяйства еще довольно много места для намечаемого национальными планами опережающего роста доли сферы услуг, относительно отстававшей от индустрии в конце века, что склоняет к благоприятным выводам относительно долгосрочных перспектив хозяйственной ситуации в стране в ходе весьма вероятной «сервисизации» экономики.
Говоря о хозяйстве азиатского исполина в целом и потенциале его отношений с мировой экономикой на принципах свободы торговли и сравнительных преимуществ, вероятно, нужно отметить, что такое взаимодействие выглядит на исходе века проблематичным. И дело вовсе не в пристрастиях людей, занимающихся стратегическими хозяйственными разработками и текущим экономическим управлением в Китае, а в весьма простых соотношениях между внешними рынками и «массой» китайского хозяйства, его инертностью, влияющей на внутренние закономерности развития, наконец, в действительных правилах функционирования мирового рынка и его малопредсказуемых реакциях на китайский фактор. Структурные особенности экономики и ее почти полноотраслевой характер, как представляется, вместе с массой китайского хозяйства и уровнем внутренних цен будут и далее сдерживать рост включенности КНР в международное разделение труда, особенно на интеграционных началах.
Очень существенную роль в развитии емкого и динамичного внутреннего рынка играет совокупность двух обстоятельств: разнообразия природно-географических и бытовых условий, в которых живет огромное население, во-первых, и сравнительно равномерного распределения доходов, во-вторых. И это, подчеркну, не равенство в нищете: с каждым годов увеличивается ассортимент приобретаемых «средним» китайцем товаров и благ, воспроизводится и удовлетворяется колоссальный массовый спрос. Но для того, чтобы обеспечить спокойное течение и развитие этого процесса в современных китайских условиях, нельзя обойтись только коммерческим инвестированием и рыночным распределением – необходимы крупные вложения в транспортно-торговую и прочую инфраструктуру, что, разумеется, пока не под силу экономически слабому национальному частному предпринимателю, а также значительные перераспределительные усилия. Опять-таки, на первый план выступает государство, в том числе в роли непосредственного производителя, кредитора и дистрибьютора, а также организатора инвестиционных толчков, оживляющих внутренний спрос в нынешней дефляционной обстановке.
Колебания спроса и веяния моды на внутреннем рынке при этом представляют для китайских производителей, взятых в целом, куда большее значение, чем конъюнктура жестких и ограниченных внешних рынков. Поэтому они все больше ориентируются на национального потребителя, отводя внешнеэкономическим связям вспомогательную роль. Открываясь миру, Китай как хозяйственное образование в относительном выражении становится более замкнутым. Парадокс? Один из многих, свидетелями которых мы являемся при анализе китайской экономики.
Характерно, что некоторые долгосрочные прогнозы социально-экономического развития страны, разработанные во второй половине 90-х годов, предусматривали примерно равные темпы роста ВВП и внешнеторгового оборота вплоть до 2010 г., а в следующем десятилетии – существенно более низкий рост международной торговли. В более свежих изданиях уже в ближайшие годы предполагается опережающий рост ВВП по сравнению с внешней торговлей. Так, специалисты из авторитетного Центра исследований развития при Госсовете КНР в своей прогнозной модели последствий вступления КНР в ВТО исходят из темпа прироста ВВП на 7,86% в год.