Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Жюльетта Бенцони
Время любить
Богадельня в Обраке
Туман с каждым мгновением становился все гуще. Его длинные серые полотнища вились вокруг изнуренной толпы паломников, словно влажное погребальное покрывало… Сколько уже времени они брели по этим безлюдным унылым пространствам. Бесконечно! Между тем не видно было никакого убежища, где усталые люди могли отдохнуть. Поднялся ветер, завыл, набросился со всех сторон, разрывая туман. Но тот опять быстро сгущался, поглощая гул голосов и шарканье ног.
Катрин шла среди других. Она согнула спину и опустила голову, изо всех сил стараясь удержать полы накидки, которую рвал вихрь. Частенько в пути ей приходилось поддерживать свою спутницу Жилетту де Вошель. Они с ней познакомились во время пасхальной службы. Это была вдова лет сорока, из хорошей семьи, прекрасно воспитанная, с трагическим лицом. Увидев, с каким трудом Жилетта шла по дороге, часто заходясь в мучительном кашле и едва переводя дыхание на этой горной высоте, Катрин не удержалась и предложила ей свою помощь.
В первые рассветные часы они вышли из мальбузонских сараев с намерением добраться до Насбинальского монастыря, который находился всего в двух лье дальше, но туман быстро сгустился, и вскоре они убедились, что сбились с пути. Тогда предводитель собрал их вокруг себя.
– Нам нужно идти по этой тропе, куда бы она нас ни завела, – сказал он. – Сойти с нее – значит заблудиться в тумане. Тропинка нас куда-то выведет, и, во всяком случае, положимся на милость Божию!..
Никто не высказал другого мнения, настолько было велико влияние этого пастыря на разношерстное людское стадо. Катрин не очень-то много знала о нем. Она слышала, что его звали Жербер Боа, что он был одним из самых богатых горожан Клермона, но сейчас в это трудно было поверить. Высокий и худощавый, он выглядел аскетом. У Катрин создалось ощущение, что он ненавидел женскую половину человечества. Его манера обращения с ней оставалась холодной, едва-едва обходительной, тогда как в отношении других паломников он проявлял больше сердечности. Когда приходил час молитвы, Катрин замечала, что душа у этого человека воспламенялась.
Жербер увлек паломников по неизвестной дороге, и они шли, шли. В какой-то момент из тумана возник мост через поток. Они решили, что это Бог послал им ориентир.
– Это река Бос, а дорога ведет к Маркастелю. Не станем делать привал в Насбинале, а пойдем сразу в богадельню в Обраке!
Путники воспряли духом и двинулись дальше. Но мало-помалу туман заволок окрестности, голоса глохли в этом сыром полумраке. Силы были на исходе. Всеми овладело тупое безразличие. Хотелось лечь на землю прямо здесь, в этой пустыне, под ледяным ветром, который нес с собой хлопья снега. Несмотря ни на что – на гнуснейшую погоду, стертые ноги, усталость, мужество Катрин не ослабевало. Для того чтобы увидеть Арно, она готова была вынести в десять раз больше.
Внезапно Жилетта де Вошель споткнулась о камень и упала, увлекая за собой Катрин. В колонне паломников произошло некоторое смятение, и немедленно Жербер Боа оказался рядом с женщинами.
– Что происходит? Не можете повнимательнее смотреть под ноги?
Тон был сухой, вовсе лишенный участия. Катрин ответила так же жестко:
– Моя спутница в изнеможении! Этой дороге нет конца!..
Тонкий рот Жербера сложился в презрительную улыбку.
– А всего ведь пять дней прошло, как мы в пути! Если эта женщина больна, ей нужно было оставаться дома! Паломничество – это не увеселительная прогулка! Бог хочет…
– Бог хочет, – сухо прервала его Катрин, – чтобы люди проявляли сострадание к другим и милосердие к их немощам! Вместо упреков, мессир, лучше бы предложили помощь!
– Женщина, – ответил Жербер, – здесь никто не спрашивает вашего мнения.
– Осмелюсь заметить, что я назвала вас мессиром. И у меня нет привычки откликаться на «женщину». У меня есть имя: я – Катрин де Монсальви!
– У вас прежде всего невообразимое высокомерие. Здесь есть только собравшиеся вместе грешники и грешницы, стремящиеся к раскаянию…
Презрительный и одновременно менторский тон клермонца взбесил Катрин.
– Вам ли говорить о высокомерии других, брат мой, – прервала она его, напирая на слово «брат». – Явно вы знаете о предмете ваших наставлений в совершенстве… особенно если судить по вашему собственному милосердию!
В серых глазах Жербера сверкнула злость. Их взгляды скрестились, как шпаги, но молодая женщина не опустила глаз. Он должен почувствовать раз и навсегда, что она никогда не станет танцевать под его дудку… И Жербер это понял. Бессознательным жестом он поднял руку с тяжелым посохом. Один из паломников живо встал между ними, схватил его за поднятую руку и заставил опустить ее.
– Брат мой, успокойтесь! Не забывайте, что перед вами женщина, а не слуга. Ну и крутые же у вас в вашей дикой Оверни манеры! – произнес насмешливым тоном человек. – Не лучше ли поскорее вывести нас из этого тумана, чем воевать с дамами. Мне кажется, мы выбрали плохое место для разговора. Я помогу мадам Катрин поддерживать нашу сестру до привала… если мы наконец доберемся до него!
Катрин улыбнулась ему с благодарностью. Она не видела его раньше и удивилась странному для паломника виду. Это был молодой мужчина, лицо которого совсем не соответствовало представлению о набожном человеке. На этом чрезвычайно выразительном лице все было примечательно: на толстые чувственные губы буквально ложился длинный, с горбинкой нос; маленькие голубые глазки глубоко сидели под бесцветными бровями, подбородок был квадратный и волевой, лицо покрывали преждевременные морщины. Черты были грубыми, лицо подвижным, а живой взгляд свидетельствовал об уме, да и насмешливые складки у рта указывали на его непреодолимую склонность к иронии.
Видя, что Катрин молчаливо его изучает, он дружелюбно улыбнулся и представился, сняв большую шляпу с лихо заломленными полями.
– Жосс Роллар, прекрасная дама, к вашим услугам! Эй, там! Кто мне поможет нести эту женщину до приюта?
Среди ближних соседей таких не нашлось. Тогда Жосс с размаху хлопнул по плечу ссутулившегося человека среднего роста.
– Давай, приятель! Помоги мне немного!
– Я вовсе вам не приятель! – пробурчал тот.
Без всякого энтузиазма он подошел с Жоссом к Катрин, которая пыталась поднять Жилетту. Жосс, взглянув на вытянутое лицо паломника, от души рассмеялся:
– Да уж ладно! Разве братья и сестры не должны помогать друг другу? Так возьмите, брат мой, эту госпожу с одной стороны, а я поддержу ее с другой.
Но он тем не менее подал Жилетте руку, а Жосс поддержал ее с другой стороны. Так, опираясь на них, бедная женщина поплелась дальше.
Вдруг сквозь туман пробился слабый и тонкий звук колокола. Боа с торжеством провозгласил:
– Вот и колокол, сзывающий путников! Вперед!
Высоко подняв посох, словно знамя, он устремился в том направлении, откуда слышался звук. Измученные люди двинулись за ним. Звук колокола становился все громче. Вскоре слабый желтый свет забрезжил в потемках.
Внезапно среди тумана Катрин с облегчением увидела скопище приземистых построек. Разрезая небо черными ребрами, перед ними встали огромная античная башня, массивная квадратная колокольня, на которой горел огонь. Главные ворота, скрипя, открылись, выпустив трех монахов с факелами.
– Мы богомолы, Божьи люди! – крикнул Жербер сильным голосом. – Мы просим приюта!
– Входите, братья, приют открыт для вас!
Внезапно пошел снег, укутывая белым покрывалом обширный двор. Катрин устало прислонилась к стене. Ну, конечно, их сейчас поселят в одной комнате со всеми ее спутниками… Но в этот вечер, не зная даже почему, ее донимало желание остаться хоть на какое-то время одной. Она чувствовала себя чужой среди этих людей, посторонней. Их гнал страх перед адом. А она? Конечно, она желала, чтобы Бог положил конец ее мукам, чтобы Бог вылечил любимого ею супруга, но более всего ей хотелось вернуть его, его любовь, его поцелуи, жар его тела… в ней не трепетали высокие духовные помыслы, ее снедала именно земная любовь, телесная, без которой она не могла жить.
– Мы разделимся, – произнес отрывистый голос Жербера. – Монахини позаботятся о женщинах. А мужчины пусть идут за мной!
Тут Катрин увидела, как из строения вышли четыре монахини в черных облачениях августинского ордена с белыми нагрудниками.
Жосс Роллар и Колен Дезепинетт передали двум из них бедную Жилетту. Катрин попросила монахинь:
– Моя спутница совсем потеряла силы. Ей нужны хороший уход и покой. Нет ли у вас комнатки, где я могла бы заняться ею?
Монахиня посмотрела на Катрин с раздражением. Она принялась укладывать Жилетту на носилки, которые одна из монахинь позаботилась принести. Затем вместе с другой монахиней они подняли носилки, и только тогда она ответила молодой женщине:
– У нас две комнаты. Они заняты одной знатной дамой и ее служанками. Эта дама сломала ногу. Из-за этого несчастного случая она все еще у нас.
– Не могла бы она отправить прислугу в общий зал и уступить одну из комнат?
Сестра Леонарда пожала плечами.
– Лично я не рискну попросить ее об этом. Она… скажем, у нее характер несговорчивый! Видно, что это очень высокопоставленная дама.
– У вас между тем вид человека, которого нелегко устрашить, сестра моя, – заметила Катрин. – Но если эта дама наводит на вас такой страх, я охотно сама схожу к ней.
Они тем временем уже вошли через низенькую дверку в дом, где жили монахини, ухаживающие за больными. Остальные женщины-паломницы последовали за ними. Они оказались в обширной кухне, пол которой был выложен каменными плитами.
Носилки поставили у огня, и сестра Леонарда наклонилась над больной.
– Она очень бледна! – сказала она. – Я дам ей сердечных капель, а пока ей приготовят кровать…
– Скажите мне, где эта дама, – произнесла Катрин, которая твердо гнула свое, – я с ней поговорю… Сама я тоже ношу титул.
Катрин склонилась над Жилеттой, которая мало-помалу приходила в себя. Тогда Катрин решила пойти за Леонардой и двинулась в направлении, в котором ушла монахиня.
Да, дама со сломанной ногой действительно обладала мощным голосом, ибо, когда Катрин остановилась перед дверью, она услышала, как та вопила:
– Мне не обойтись без моих женщин, сестра моя! Вы хотите, чтобы я отправила их в другой конец здания? Кровать всегда кровать, стоит она в той или в другой комнате!
Сестра Леонарда ответила что-то. Катрин не расслышала, так как в этот момент вспомнила, где же она слышала этот голос.
– Черт побери, сестра моя! Комнаты мне нужны, ясно вам?
Катрин решительно вошла в комнату. Ей открылась маленькая и низенькая келья, в которой большая кровать с выцветшими занавесками и конической формы камин занимали почти все пространство.
В кровати сидела обложенная множеством подушек могучего телосложения женщина. Укрытая грудой одеял, она возлежала на подушках. На ней был надет капот, подбитый лисой, великолепная белая рука, протянутая по направлению к сестре Леонарде с некоторой угрозой, выступала из широких рукавов.
Скрип двери отвлек внимание дамы, и та, завидев посетительницу у порога, завопила еще громче:
– Кого это еще несет сюда? Кто эта особа?
Разрываясь между желанием рассмеяться и расплакаться, Катрин шагнула вперед.
– Это только я, мадам Эрменгарда! Вы что, меня забыли?
Онемев от удивления на какое-то время, пожилая женщина так и осталась сидеть на месте.
– Эрменгарда, вы разве не узнаете меня? Это же я…
– Катрин! Катрин! Моя малышка!..
Обе женщины горячо обнялись и расцеловались и некоторое время так и оставались, прижавшись друг к другу.
– Эрменгарда, как хорошо, что я свиделась с вами… Но как вы оказались здесь?
– А вы?
Эрменгарда отстранила от себя Катрин и изучающе посмотрела на нее.
– Вы изменились… ну совсем немного! Вы все такая же красавица, может быть, даже еще больше похорошели! Правда, немного другая… менее роскошная, но более волнующая! Скажу: вы стали тоньше, духовнее!.. Дьявол его возьми! Разве можно подумать, что вы родились на свет Божий в какой-то лавчонке?
– Госпожа графиня, – подала голос сестра Леонарда. – Прошу вас избегать всякого упоминания о сатане в этом святом жилище!
Эрменгарда обернулась и посмотрела на монахиню с неподдельным удивлением.
– Вы еще здесь, а? Ах, да… комната… Хорошо, идите и переселите моих бездельниц в общий зал. Теперь, когда госпожа де Бразен со мной, мне никто не нужен! И у нас есть о чем поговорить!
Монахиня, которую так бесцеремонно спровадили, поджала губы, но поклонилась и вышла, не прибавив ни слова. Графиня подвинулась на кровати, которая затрещала под ее тяжестью, и дала место своей подруге.
– Сядьте здесь, миленькая моя, и поговорим! Сколько же времени прошло с тех пор, как вы меня бросили и устремились на приступ Орлеана?
– Пять лет, – сказала Катрин. – Уже пять лет! Время быстро проходит.
– Пять лет, – повторила за ней Эрменгарда, – как я старалась хоть что-нибудь узнать о мадам де Бразен.
– Дорогая Эрменгарда, вам нужно отвыкнуть называть меня мадам Бразен. Я больше не ношу этого имени…
– А какое же тогда?
– Самое прекрасное из всех: Монсальви! – произнесла молодая женщина с такой гордостью, что графиня не смогла не улыбнуться.
– Какое же колдовское средство вы нашли, чтобы заставить полюбить вас несговорчивого мессира Арно?
При имени мужа улыбка сбежала с лица Катрин. У ее нежного рта пролегла горькая морщинка, она отвела глаза.
– Это длинная история… – прошептала она. – Страшная история…
Мадам де Шатовиллен какой-то миг хранила молчание. Она наблюдала за своей подругой, взволнованная той болью, которая отразилась на лице Катрин. Она не знала, как продолжить разговор, боясь ранить молодую женщину. Через какое-то время она сказала с не свойственной ей мягкостью:
– Позовите одну из моих служанок, пусть она поможет вам снять намокшую одежду, высушит ее, а вам даст другую… она будет немного велика, но согреет вас. Нам принесут ужин, и вы мне все расскажете. Похоже, вы ужасно устали…
– Да, – согласилась Катрин со слабой улыбкой. – Но прежде мне нужно заняться одной из моих спутниц.
Она вышла в коридор и столкнулась с Жилеттой, которую вели в соседнюю комнату, откуда выдворили двух камеристок Эрменгарды. Ее сопровождала женщина, которая обещала Катрин заняться больной в ее отсутствие.
– Говорят, вы встретили подругу, – сказала она. – Если хотите, ночью я подежурю у постели больной.
– Но, – сказала Катрин, – я не хотела бы… Вам же тоже нужно отдохнуть!
Катрин с интересом посмотрела на нее. Это была молодая женщина, примерно тридцати лет, невысокая брюнетка, худая, но ее кожа, огрубевшая на ветру и солнце, придавала ей вид человека с крепким здоровьем. Она была бедно, но чисто одета.
– Как вас зовут? – мягко спросила она.
– Марго!
– Спасибо! Я буду в соседней комнате. Позовите, если понадобится.
– Будьте спокойны, – заверила ее Марго, – я справлюсь сама. Впрочем, бедной Жилетте больше всего нужно поесть хорошего супа да выспаться, что бы там ни думал наш вожак, который желает от нее избавиться!
– А что он сказал про нее?
– Что он не хочет тащить больных до Компостелла.
– Это мы еще посмотрим! – сказала Катрин.
* * *
Уже наступила глубокая ночь, когда Катрин умолкла. Эрменгарда выслушала историю молодой женщины от начала до конца, не прерывая.
– У вас необычная судьба. И я верю, что, несмотря на самые жуткие приключения, вы способны выстоять до конца. Значит, вы отправились в дорогу к Сантьяго-де-Компостела? А если вы не найдете там мужа?
– Я пойду на край земли, если понадобится.
– А если он вовсе не выздоровел и его еще больше разъедает проказа?
– Я все равно пойду за ним. Тогда я стану с ним жить, и ничто не заставит меня с ним разлучиться! Вы же хорошо знаете, Эрменгарда, что в нем, только в нем всегда был единственный смысл моей жизни.
– Увы! Уж я-то знаю это слишком хорошо! Я спрашиваю себя, надо ли уж так благодарить небо за то, что оно свело вас с Арно де Монсальви.
– Небо не могло мне сделать более чудесного подарка! – воскликнула Катрин с таким возбуждением, что Эрменгарда подняла брови и заметила небрежным тоном:
– А ведь вы могли бы царить над империей! А знаете ли вы, что герцог Филипп вас никогда не забывал?
Катрин изменилась в лице и вдруг отстранилась от своей подруги.
– Эрменгарда, – сказала она сдержанно, – если вы хотите, чтобы мы оставались друзьями, никогда мне больше не говорите о герцоге Филиппе! Я хочу зачеркнуть эту страницу моей жизни.
– Значит, у вас память чертовски сговорчивая! Должно быть, это непросто!
– Может быть! Но… – и тон Катрин внезапно смягчился.
Она вернулась, села рядом с Эрменгардой и мягко попросила:
– Расскажите мне лучше о моих родных, о матери и дяде Матье. Если, конечно, вам самой что-нибудь известно.
– Конечно, известно, – пробурчала Эрменгарда. – Они оба живут неплохо. Я нашла, что они постарели, но здоровье у них хорошее.
– Мое… отступничество не стоило им слишком больших неприятностей? – спросила Катрин с явной тревогой.
– Да уж нашли время об этом беспокоиться! – заметила старая дама со слабой улыбкой. – Нет, с ними ничего плохого не случилось. У герцога все же душа не такая низменная, чтобы заставить их заплатить за свои любовные неудачи. По-моему, он страстно желает, чтобы вы знали, какая возвышенная душа обитает в нем! Итак, владение вашего дяди весьма процветает. Не скажу того же о владениях Шатовилленов!
– Что вы хотите этим сказать?
– А то, что я тоже в некотором роде изгнанница. Видите ли, мой сын женился на молоденькой Изабелле де Ла Тремуй, сестрице вашего друга, бывшего камергера.
– Надеюсь, она на него хотя бы не походит! – вскричала Катрин с ужасом.
– Вовсе нет: она прелестна! Сверх того, мой сын отправил обратно герцогу Бедфорду свой орден Подвязки и пошел на открытый мятеж против нашего дорогого герцога. В результате теперь герцогские войска осаждают наш замок Грансе, а я подумала, что пришло время попутешествовать немного по стране. Но я благословляю этот проклятый несчастный случай, из-за которого я сломала себе ногу и задержалась здесь. Без него я была бы уже далеко и не встретилась бы с вами…
– К несчастью, – вздохнула Катрин, – мы опять с вами расстанемся. Ваша нога задержит вас здесь еще на много дней, а я должна завтра же идти дальше!
Лицо мадам де Шатовиллен побагровело.
– Ну уж нет! Я вас нашла, и я вас не оставлю. Если я не смогу держаться на лошади, мои люди понесут меня на носилках. А теперь вы бы поспали немного. Ложитесь со мной, здесь хватит места для двоих!
Не заставляя себя просить, Катрин прилегла на кровать рядом со своей подругой. Мысль, что она продолжит путь вместе с Эрменгардой, переполняла ее радостью и верой в будущее. Катрин было ясно, что в компании с богатой, энергичной вдовой путь ее облегчится и станет приятней!
Графиня задула свечу, и тьма охватила маленькую комнатку. Невольно Катрин улыбнулась при мысли о том, как рассердится Жербер Боа, когда утром увидит внушительную даму на носилках и узнает, что ему придется принять ее в число своих паломников. На эту сцену любопытно будет посмотреть.
– О чем вы думаете? – произнесла неожиданно Эрменгарда.
– О вас, Эрменгарда, и о себе! Мне повезло, что я вас встретила в самом начале этого долгого путешествия!
– Повезло? Это мне повезло, моя дорогая! Благодаря вам моя жизнь станет, надеюсь, более живописной и оживленной. И мне так это было нужно, черт возьми! Я просто прозябала. Да простит мне Бог! Я чувствую, что выздоровела.
И в качестве доказательства своего душевного здоровья Эрменгарда вскоре заснула и принялась храпеть так, что заглушала монотонные удары колокола.
* * *
В древней романской приютской часовне нестройные голоса паломников повторяли за отцом аббатом слова ритуальной молитвы для тех, кто в пути. Но голос Катрин не смешался с голосами других. Про себя она повторяла те резкие слова, которыми обменялась с Жербером Боа как раз перед тем, как войти в часовню, перед началом службы и общей молитвы. Когда молодая женщина появилась, поддерживая под руку еще очень бледную Жилетту де Вошель, клермонец побелел от злости. Он подбежал к ним с такой запальчивостью, что не сразу заметил Эрменгарду, шедшую сзади на костылях.
– Эта женщина не в состоянии продолжать дорогу, – сухо сказал он. – Она, конечно, может побыть на службе, но мы оставим ее на попечение монахинь.
Катрин обещала себе быть мягкой и терпеливой, попытаться задобрить и умаслить Жербера, но почувствовала, что ее терпения надолго не хватит.
– Кто это решил? – спросила она с необыкновенной мягкостью.
– Я! Я руковожу этим паломничеством. Я и решаю!
– Думаю, вы ошибаетесь. Вы не полководец, а мы не ваши солдаты. Мадам Жилетта желает продолжить путь и продолжит его!
Опять молния ярости, которую Катрин уже знала, блеснула в его серых холодных глазах. Катрин стойко выдержала его взгляд и даже холодно ему улыбнулась.
– Успокойтесь, мадам Жилетта никак не будет вам в тягость: она поедет верхом.
– Верхом? Но где это вы думаете сыскать лошадь?
Эрменгарда, которая до сих пор с интересом следила за их перепалкой, посчитала своевременным вступить в разговор. Она проковыляла до Жербера:
– У меня есть лошади, и я ей дам одну из них! У вас есть возражения?
Такое вмешательство явно не доставило удовольствия клермонцу, он нахмурил брови и, посмотрев на старую женщину с видимым пренебрежением, произнес:
– Это еще кто? Откуда взялась эта старуха?
И он за это получил. Вдовствующая мадам де Шатовиллен вдруг побагровела. Твердо уперевшись своими костылями, она выпрямилась во весь рост, и этого оказалось достаточным, чтобы ее лицо возникло в нескольких дюймах от лица Боа.
– Это у вас, мальчик мой, нужно было бы спросить, откуда вы взялись, да с таким плохим воспитанием! Вы первый человек, кто осмелился назвать меня «старухой», и советую вам не повторяться, если не хотите, чтобы мои люди вас научили вежливости. Я намерена присоединиться к вам. Я графиня Эрменгарда де Шатовиллен, и герцог Филипп взвешивает свои слова, когда обращается ко мне! Вы что-нибудь хотите сказать?
Жербер Боа открыл рот, закрыл его, пожал плечами и в конце концов произнес:
– Не в моей власти помешать вам присоединиться к нам.
Он ушел, но мимоходом Катрин перехватила брошенный на нее взгляд. Отныне этот человек стал ее врагом, она была в этом уверена.
Катрин машинально вышла из церкви, как и другие, получила кусок хлеба, который у ворот богадельни раздавал монах, и опять двинулась в путь в рядах паломников. Она отказалась от лошади, которую ей предлагала Эрменгарда.
– Я попрошу вашей помощи, когда совсем изнемогу, – сказала она Эрменгарде, которую две приютские монахини взгромоздили на большую лошадь, такую же рыжую, какой она сама была когда-то. Две другие усадили Жилетту на мирного иноходца, на котором до этого ехала одна из служанок вдовствующей графини де Шатовиллен. Обе камеристки, устроившиеся на одной лошади, и четыре вооруженных всадника составляли свиту мадам Эрменгарды. Они двигались в арьергарде всей группы паломников.
Ворота вновь раскрылись перед путниками, которые теперь выглядели бодрее. Солнце сияло в голубом небе, и свежесть утреннего часа предвещала прекрасный и теплый день. Едва переступив порог старого приюта, паломники вступили на дорогу, прямую и каменистую, протянувшуюся прямо по склону долины. Это была первая площадка на гигантской лестнице, спускавшейся в глубокую долину Ло, откуда поднимался голубоватый туман.
Рубины Сент-Фуа
За два дня они прошли трудную дорогу от Обрака через долину Ло и узкие ущелья Дурду к святому городу Конку. В Жербера Боа будто вселилась неистовая злость: он не хотел слышать ни жалоб, ни вздохов от паломников своей группы.
Для Катрин эти два дня показались адом кромешным. Растертая нога заставляла ее жестоко страдать, но она упорно отказывалась ехать верхом. Ей казалось, что, дай она себе поблажку, не пройди она весь этот покаянный путь как нищая из нищих паломников, Бог не смягчится к ней. Свои муки она жертвовала Богу на благо Арно, страстно желая, чтобы Господь Бог дал ему выздоровление, а ей самой позволил его найти. За такое счастье она с радостью пошла бы по раскаленным углям…
Когда вечером перед паломниками появилась маленькая деревушка, а рядом с ней аббатство на склонах узкой долины реки Уш, Катрин уже почти потеряла сознание. Безразличным взглядом она смотрела на великолепную базилику, перед которой ее спутники в едином порыве упали на колени.
– Вы еле дышите! – пробурчала Эрменгарда. – И не пытайтесь идти за другими в аббатство!.. Там же нет места. Меня уверяли, что здесь есть где-то хороший постоялый двор, и я намереваюсь направиться туда.
Катрин заколебалась, опасаясь презрительных слов Жербера, но их пастырь только и сказал, пожав плечами:
– Селитесь где сможете, каждый устроится как придется. Пользуйтесь сараями, гостеприимством деревенских жителей. Делайте как вам будет угодно. Но не забывайте о торжественной службе и о шествии, которое мы устроим потом.
– Так в котором часу мы уйдем? – с беспокойством спросила Катрин.
– Только послезавтра! Вы, наверное, сестра моя, понимаете, что это – одно из главных мест нашего паломничества. Оно заслуживает того, чтобы посвятили мы ему хотя бы день!
Сказав это, он сухо поклонился и, повернувшись на каблуках, ушел к воротам аббатства. Катрин хотела возразить. Несмотря на усталость от длинных переходов, ей бы хотелось идти не останавливаясь.
– Сколько потерянного времени! – прошептала она, предлагая руку Эрменгарде, которую только что не без труда спустили с лошади ее служанки. Вдовствующая графиня де Шатовиллен, тоже устав часами сидеть в седле, совсем одеревенела, но не утратила бодрого настроения.
– Спорим, что я знаю, о чем вы думаете, милочка!
– Ну, скажите! – улыбнулась Катрин.
– Вы много дали бы, чтобы завтра утром вскочить на доброго коня и, бросив всех этих святош, галопом поскакать туда, где кто-то вас ждет.
Катрин не стала возражать.
– Ваша правда, Эрменгарда! Медлительность этого похода меня убивает. Подумайте только, мы находимся совсем рядом от Монсальви, и мне так просто было бы встретиться и поцеловать моего сына. Но ведь я отправилась в паломничество и не стану лукавить с Богом! Я должна выяснить, где мне искать Арно, я продолжу путь вместе с моими спутниками до конца. И потом, хорошо, когда нас много. Дорога опасная, бандитов всюду полно. Лучше затеряться в толпе, идти среди людей. С вашими служанками и воинами, хоть они и вооружены, нас будет всего семеро.
Постоялый двор Сент-Фуа принял графиню де Шатовиллен со всем уважением, которого заслуживал ее ранг. Впрочем, Эрменгарда умела заставить уважать себя. В заведении было много народа, но она достала все-таки целых две комнаты: одну для Катрин и себя, другую для своих камеристок и Жилетты де Вошель, которую она решительно взяла под свою опеку.
Путешественницы быстро и в молчании съели ужин. Все устали. Эрменгарда сразу же отправилась почивать, а Катрин, несмотря на усталость, долго еще простояла у окна, выходившего на маленькую площадь. У нее было тяжело на сердце, она чувствовала, что не заснет.
Усевшись на каменном подоконнике, Катрин наблюдала за происходящим во дворе. Бродячие комедианты и шуты расположились перед церковью. Они показывали свое искусство перед собравшимися крестьянами и паломниками, которые, за отсутствием места в приюте, спали прямо на паперти. Музыканты играли на виолах, лютнях, арфах и флейтах. Худощавый парень, одетый в зелено-желтый костюм, жонглировал зажженными факелами. На небольшой площадке танцевала босоногая, тоненькая девушка, одетая в ярко-красное трико. Пламя факелов, как в театре, оживляло персонажи изумительной сцены Страшного суда, вырезанной из камня по полю фронтона, раскрашенной и позолоченной, словно страница из Евангелия. Допущенные в рай вот-вот устремятся в небесные сады, а проклятые, гримасничая, под насмешки демонов корчились в адских муках.
Катрин наблюдала за происходящим, думая о своем. Завтра она пойдет отсюда по дороге, по которой ушел Арно, а вслед за ним и бедный Готье. Где-то они сейчас, какие звезды им светят? Что с ними случилось и найдет ли она их след? Невозможно было смириться, что Арно потерян для нее навсегда, но и мертвого Готье она тоже не могла представить.
Вдруг ход мысли Катрин прервался. В толпе, которая глазела на комедиантов, она рассмотрела Жербера Боа. Он подошел к танцовщице. Запыхавшись, девушка только что остановилась и протянула толпе свой тамбурин, когда клермонец как раз обратился к ней. Несмотря на расстояние, Катрин без труда поняла смысл их разговора. Сухая рука Жербера обвиняюще указывала то на яркое, покрытое мишурой и сильно открытое платье девушки, то на большое изображение Христа на фронтоне церкви.
Пуританское поведение Жербера, ясное дело, не пришлось по вкусу группе деревенских парней. Они не видели ничего плохого в том, что кто-то танцевал перед церковью, и двинулись на защиту танцовщицы. Один из них, здоровенный верзила-весельчак, фигура которого немного напомнила Катрин Готье, схватил Жербера за ворот плаща, а в это время трое других встали вокруг с угрожающим видом. Девушки резкими голосами принялись поносить его… Вот сейчас, через миг, Жерберу Боа будет совсем плохо.
Катрин не смогла потом объяснить, что именно заставило ее прийти на выручку Боа. Скорее всего она приняла во внимание тот простой факт, что без него она вряд ли дойдет до Галисии… Катрин бегом выскочила из комнаты, спустилась во двор, где люди Эрменгарды допивали свой последний глоток вина, перед тем как отойти ко сну, и обратилась к сержанту.
– Быстро! – приказала она. – Идите освободите нашего пастыря. Его в клочья разорвет толпа!..
Люди схватили оружие и побежали на помощь. Она следовала за ними, хотя солдаты вовсе в ней не нуждались. Ей было интересно узнать, чем все это кончится и как поведет себя Жербер. А закончилось все моментально. Толпа расступилась перед вооруженными солдатами, как море перед форштевнем корабля, и Катрин оказалась рядом с Жербером под портиком аббатства. Толпа все еще ворчала, но отступила, как злобная собака, которой угрожал кнут.
– Вот вы и свободны, мессир, – сказал сержант Беро Жерберу. – Идите же спать и оставьте в покое этих людей, пусть веселятся, ведь они плохого не делают, – и, повернувшись к Катрин, сказал: – Мадам, проводить вас на постоялый двор?
– Возвращайтесь без меня! – ответила Катрин. – Мне не спится.
– Если я хорошо понял, именно вам я обязан этим вмешательством? – сухо спросил Боа. – Я что, просил вас об этом?
– Для этого у вас слишком много гордыни! Думаю, напротив, вы бы с радостью дали себя разорвать на куски. Но я увидела, что вы попали в трудное положение, и подумала…
– Господи, женщина начинает еще и думать! – вздохнул Боа с таким презрением, что Катрин опять охватила ярость.
– Мессир, прошу вас принять мои извинения. Лучше бы мне спокойно сидеть у окна и смотреть, как вас будут вешать прямо на воротах аббатства. После чего, уверившись, что вы умерли во имя религии, я пошла бы спать спокойно и на сон грядущий произнесла бы несколько молитв за упокой вашей великой души!
Она уже повернулась на каблуках, но он ее задержал. Его задел этот саркастический выпад, и когда Катрин обернулась к нему, то выражение лица было скорей озадаченным, чем гневным.
– Будьте любезны, простите меня, Катрин! – сказал он глухим голосом. – Без вашего вмешательства эти несчастные лишили бы меня жизни. И я обязан за это вас поблагодарить. Но, – прибавил он с гневной силой, которая потихоньку, мало-помалу нарастала в нем опять, – мне тяжело благодарить женщину, да и к тому же жизнь для меня – это непереносимая тяжесть! Если бы я не боялся Бога, давным-давно я бы уже с ней покончил.
– Ну, конечно, пусть другие берут грех на душу и убивают вас, избавляя от опостылевшей жизни. Нет, и на такое Бог не попадается. А что до вашей благодарности, не думайте, что я ждала ее. То же самое я сделала бы для кого угодно!
Жербер не ответил. Катрин пошла к двери, а он побрел рядом, ссутулившись. Вдруг Катрин показалось, что ему не хочется с ней расставаться. Так как он молчал, она спросила:
– Вы ненавидите женщин, так ведь?
– Изо всех сил, всей душой… Это вечная ловушка, в которую попадает мужчина.
– Откуда такая ненависть? Что же они вам сделали? Разве у вас не было матери?
– Это единственная чистая женщина, которую я знал.
– Вы всегда их так ненавидели? – продолжала она. – Или же…
Он не дал ей докончить:
– Или же ненавижу из-за того, что слишком любил? Думаю, по правде говоря, так оно и было. Именно так: всегда я носил в душе проклятие к женщине, потому что женщина – мой вечный враг! Я ее ненавижу!
Свеча, горевшая на конторке у торговца образами – у него в этот поздний час еще была открыта лавка, – на миг осветила лицо паломника и его руки, придерживающие черный плащ. Черты этого лица отражали огонь темных страстей, а руки дрожали. Тогда Катрин остановилась с желанием бросить ему вызов.
– Смотрите на меня! – приказала она. – И скажите, на самом ли деле вы думаете, что я – только грязь, разврат и фальшь?
Она встала под свет свечи, давая возможность этому человеку разглядеть ее чистое лицо, которое осветилось темным золотом ее волос, по которому пробегали отсветы огня. С легкой улыбкой она смотрела на побледневшего собеседника.
– Ну же, мессир Жербер, ответьте мне!
Тогда он сделал жест рукой, словно хотел прогнать от себя какое-то дьявольское наваждение, и отступил в тень.
– Вы слишком красивы, чтобы не быть демоном, пришедшим искушать меня! Но вы не овладеете мной, слышите? Вам меня не одолеть!
Катрин поняла, что перед ней больной человек. Улыбка сошла с ее лица.
– Я вовсе не демон! – устало произнесла она. – Вы ищете мир для своей души, а я ищу совсем другого… Но не в вашей власти мне дать это другое, да, впрочем, и ни в чьей власти… за исключением одного-единственного человека на свете.
– Кто этот человек? – осмелился спросить Жербер Боа.
– Вас это не касается! – отрезала Катрин. – Доброй ночи, мессир Жербер!
* * *
Следующий день показался Катрин бесконечным. Она присутствовала на службе, но слова молитвы произносила машинально. Она любовалась сияющим в дымах ладана фантастическим видением, по-варварски роскошным, пышной золотой статуей Сент-Фуа. Плащ этого изваяния был покрыт драгоценными камнями, и их было больше, чем цветов на весеннем лугу.
Из-за долгого стояния на коленях ноги у нее затекли, и это напомнило ей бесконечные молитвы, которые когда-то она воздавала, стоя рядом со своей сестрой Луизой в дижонском соборе Нотр-Дам. Она встала, подняла голову и встретила взгляд Жербера Боа. Он сразу отвел глаза, но она опять успела заметить то странное их выражение, одновременно жесткое и боязливое, которое она уже замечала. Катрин вздохнула.
– Не стоит на него сердиться, – прошептал рядом с ней нежный голос Жилетты. – Жербер – несчастный человек.
– Откуда же вы это знаете?
– Я не знаю, я чувствую… Он жестоко страдает: именно из-за этого он так жесток и груб.
После богослужения статую Сент-Фуа должны были вынести за город в поля, на которые давно уже не падало ни капля дождя. Катрин не хотелось принимать участие в этом шествии, и она вернулась на постоялый двор, присоединилась к Эрменгарде, которая, не следуя никакому регламенту, не вставала с кровати. Вдовствующая графиня встретила ее возвращение с улыбкой.
– Так что, Катрин, вы вдоволь намолились? Когда же наконец вы перестанете упрямиться и согласитесь отправиться дальше верхом? Разве сами-то вы так уж хотите тянуть лямку вместе с этим стадом, когда мы могли бы ехать гораздо быстрее?
Катрин сжала губы и, снимая плащ, косо взглянула на подругу.
– Не возвращайтесь к этому вопросу, Эрменгарда. Я же вам уже объяснила причины. Дорога опасная, нужно идти со всеми вместе, чтобы не угодить в руки к бандитам.
Пожилая дама потянулась, громко зевнула и со вздохом сказала:
– А я продолжаю считать, что двигаться на быстрых лошадях лучше, чем на стертых ногах.
В глубине души Катрин вполне соглашалась с доводами Эрменгарды, но не хотела уступать. Она была убеждена, что, если она до конца не продолжит путь вместе с паломниками, к которым ей выпало прибиться, Бог накажет ее и не позволит воссоединиться с Арно. Но мадам де Шатовиллен с давних пор умела читать на красивом лице своей молодой подруги. Она прошептала:
– Ну, будет, Катрин, воздайте же и Богу справедливость, согласитесь наконец, что и у него душа возвышенная, перестаньте же принимать его за гнусного и мелочного типа, который только и знает, что торгуется с вами. Где же, по-вашему, его милосердие?
– Я Его чту превыше всего, Эрменгарда, но мы все-таки пойдем вместе с паломниками…
Она проговорила это тоном, не допускающим возражений. И Эрменгарда смирилась. Разочарованный вздох явился единственным ее ответом.
Шествие, видимо, подействовало, так как дождь полил как из ведра. Случилось это на следующий день на рассвете, когда паломники пустились в путь, распевая религиозные гимны. Дорога шла в гору и вилась по склону долины Ло. Дождь серой пеленой заволок пейзаж, погасил нежно-розовые тона вереска, который уже зацветал, заливал глаза и намочил грубую одежду паломников. Окрестности приняли неясные очертания, мир стал грустным, и у Катрин создалось впечатление, что эта грусть давила ей на сердце. Во главе их толпы шагал Жербер, согнув спину, втянув голову в плечи, не оборачиваясь.
Когда они дошли до вершины склона, в хвосте колонны раздались крики:
– Остановитесь!.. Ради Бога, остановитесь!
На сей раз Жербер обернулся и все остальные тоже. Путаясь в рясах, задыхаясь, размахивая руками и крича, догоняли колонну монахи.
– Что такое? – прошептал Колен с недовольным видом. – Забыли мы что-нибудь или эти монахи хотят присоединиться к нам?
– Ну, это вряд ли, – ответил Жосс Роллар. Он смотрел на приближающихся монахов, нахмурив брови. – У них с собой ничего нет, даже посохов.
Монахи догнали паломников и завопили так, что им вторило эхо в горах.
– Нас обокрали! Из плаща Сент-Фуа украли пять больших рубинов!..
Ропот негодования встретил эту новость, но Жербер сразу же занял позицию нападающего:
– Надеюсь, вы не предполагаете, что кто-нибудь из нас – вор?
Тот из монахов, что был выше ростом, со смущенным видом обтер широкое раскрасневшееся лицо, по которому текли тоненькие струйки, и развел руками:
– Заблудшие по дьявольскому наущению овцы иногда воруют. А паломники – тоже живые люди.
– Мы же не единственные паломники в Конке. Вчера… Воровство могло произойти когда угодно. Вы набрасываетесь прежде всего на бедных паломников, не задумавшись обо всем этом отребье, которое кривлялось и толкалось у вашей церкви позавчерашним вечером. – Жербер явно все еще переживал то вечернее приключение. Но монах принял еще более несчастный вид.
– Бродяги и фигляры ушли вчера с утра, как вы и сами знаете, а вчера во время шествия все камни были на месте, – возразил он.
После такого сообщения настала глубокая тишина. Между тем Жербер отказывался признать себя побежденным.
– Это не доказывает, что мы виноваты! Конк – это святой город, но это все же только город, населенный людьми.
– Мы знаем наших собственных заблудших овец, и преподобный аббат занимается этим с самого утра. Брат мой… было бы гораздо проще доказать, что ни один из ваших не припрятал украденных камней. Если вы позволите нам обыскать всех, мы вас надолго не задержим.
– Под таким дождем? – с презрением бросил Жербер. – И вы берете на себя смелость обыскивать и женщин?
– Двое из наших сестер следуют за нами и вот-вот появятся. Да вот, впрочем, и они, – произнес монах, у которого на все был ответ. – Вот за этим поворотом стоит небольшая часовенка, где можно будет устроиться. Прошу вас, брат мой. Речь идет о славе Сент-Фуа и о чести Господа нашего!
Привстав на цыпочки, Катрин увидела двух монахинь, которые торопливо шли по дороге. Жербер ответил не сразу. Обыск глубоко оскорблял его, это новая потеря времени!.. Но вот он грозно оглядел своих подопечных и бросил:
– Что вы об этом думаете, братья мои? Согласны ли вы подвергнуться этой… неприятной формальности?
– Паломничество вменяет нам послушание, – произнес Колен с сокрушенным видом.
Паломники направились к каменной молеленке, выстроенной на краю дороги чуть дальше, на верхней части склона. Оттуда открывался красивый вид на город Конк, но никто и не подумал им любоваться.
– Путешествия в такой пестрой компании и впрямь очаровательны, – иронизировала Эрменгарда, подойдя к Катрин. – Эти бравые монахи так за нами надзирают, словно мы преступники. Но если они думают, что я отдамся в их руки, чтобы меня обыскивали…
– Это обязательно нужно будет сделать, ведь в противном случае все подозрения падут на вас, а в том настроении, в котором находятся наши спутники, они вам могут устроить и что-нибудь похуже обыска! О!.. Какой же вы неловкий, брат мой!
Последние ее слова относились к Жоссу: тот, споткнувшись о камень, так резко толкнул ее, что оба они оказались на коленях.
– Я в отчаянии, – произнес парижанин с удрученным выражением лица, – но эта проклятущая дорога вся в рытвинах и в дырах, как ряса у нищего монаха. Я сделал вам больно?
Он помог ей встать, отряхивая рукой грязь с ее одежды. У него был такой огорченный вид, что Катрин не смогла на него злиться.
Потом вместе с Эрменгардой они пошли и сели на камень под навесом маленькой часовенки, в которую только что вошли монахини. Решили, что женщин будут обыскивать первыми, чтобы монахини смогли побыстрее вернуться к себе в монастырь. Но несколько мужчин по доброй воле подверглись неприятному осмотру прямо снаружи, и Жербер был во главе них. К счастью, дождь прекратился.
– Какая красота! – сказала Катрин, оглядываясь вокруг.
– Край красивый, – насмешливо ответила Эрменгарда, – но мне бы хотелось, чтобы он был далеко позади. А! Вот и мои служанки выходят! Теперь наша очередь! Помогите мне!
Поддерживая друг друга, подруги прошли в часовенку. Там было холодно, сыро, отвратительно пахло плесенью, и пожилая дама, несмотря на теплую одежду, невольно поежилась.
– Делайте свое дело побыстрее, вы, обе! – строго кинула она монахиням. – И не бойтесь, я никогда еще никого не съела, – прибавила она, веселясь при виде испуга на лицах у монахинь.
Закончив с Эрменгардой, монахиня повернулась к Катрин, которая ждала своей очереди.
– Теперь вы, сестра моя! – бросила монахиня, подходя к ней. – И прежде всего дайте мне кошель, что висит у вас на поясе.
Не произнося ни слова, Катрин отстегнула большой увесистый кожаный кошель, в котором хранила четки, немного золота, кинжал с ястребом, с которым никогда не расставалась, и изумруд королевы Иоланды. Преднамеренная простота ее наряда не позволяла носить на пальце такую драгоценность, но, с другой стороны, она не хотела с ней расставаться. Тем более она не желала остаться без перстня, направляясь в испанские земли, на родину королевы, где ее герб мог стать для Катрин поддержкой и защитой, как объяснила сама же Иоланда.
Все содержимое ее кошеля монахиня вытряхнула на узкий каменный алтарь и, увидев кинжал, бросила на Катрин косой взгляд.
– Странный предмет для женщины, которая не должна иметь другой защиты, кроме молитвы.
– Это кинжал моего супруга! – сухо ответила Катрин. – Я никогда с ним не расстаюсь и выучилась защищаться им от бандитов!
– Которые, конечно, очень даже заинтересуются вот этим! – сказала монахиня, показывая на перстень.
Гневный жар ударил в лицо Катрин. Тон и манеры этой женщины ей не нравились. Она не воспротивилась желанию немедленно заткнуть ей глотку:
– Мне подарила его сама королева Иоланда, герцогиня Анжуйская и мать нашей королевы. Вы что, видите в этом какой-то грех? Я сама…
– Да, да, вы, конечно, знатная дама? – отрезала та с саркастической улыбкой. – И очень любите драгоценные камни, да? Что вы на это скажете… знатная дама?
Под носом у разъяренной Катрин она развернула маленькую тряпочку, которую молодая женщина только что заметила. На грязной ткани засияли пять рубинов.
– Что это? – вскрикнула Катрин. – Я их никогда не видела.
Монахиня схватила Катрин за руку и потянула ее из часовни наружу, крича:
– Братья! Арестуйте! Рубины, вот они! А вот воровка!
Покраснев от ярости и стыда перед направленными на нее изумленными взглядами, Катрин резким движением вырвала руку из сухонькой руки монашенки.
– Я ничего не брала!.. Эти камни мне подложили.
Гневный ропот паломников прервал ее. Катрин с ужасом поняла, что они ей не верят. Разозленные задержкой в пути и павшим на них подозрением, все эти смирные до этого момента люди были готовы превратиться в настоящих волков.
Тут на сцену выступила Эрменгарда.
– Перестаньте горланить! – взревела она. – Вы совершенно обезумели! Обвинить в воровстве знатную даму?.. Знаете ли вы, о ком говорите?
– О воровке, – пронзительно взвизгнула монахиня. – О бесстыднице, у которой припрятан перстень, наверное, тоже ворованный.
На этот раз она вынуждена была замолчать. Тяжелая рука Эрменгарды поднялась и изо всех сил влепила ей пощечину. И все пять пальцев отпечатались на щеке монахини красным пятном.
– Научитесь вежливости и сдержанности, сестра моя! – вскричала она. – Боже правый, если все монастыри населены такими гарпиями, видно, Бог не особенно счастлив в собственном доме! – Потом, повысив голос, она громыхнула: – Беро, к оружию!
И прежде чем пораженные паломники попытались помешать, трое бургундцев направили лошадей в середину круга, оттеснив женщин к часовне и образовав живое укрепление между ними и толпой. Беро выхватил длинную шпагу, а его люди, отцепив большие луки, висевшие у них на плече, вставляли в них стрелы. В глубоком молчании паломники следили за этими действиями. Эрменгарда торжествующе улыбнулась.
– Первый, кто двинется, не сделает и трех шагов! – сказала она резко. Затем, изменив тон и став любезной, сказала: – Теперь, когда силы пришли в равновесие, пожалуйста, побеседуем!
Несмотря на угрозу, Жербер Боа сделал два шага вперед. Один из воинов натянул лук, но графиня удержала его руку.
– Могу я сказать?
– Говорите, мессир Боа!
– Точно ли так, действительно ли рубины были найдены на этой…
– У меня! – вскричала Катрин. – Но перед Богом клянусь, что не знаю, как они ко мне попали!
– С одной стороны, очевидно, что вор пойман, – продолжал Жербер. – С другой стороны, только утверждение этой женщины…
– Брат мой, – прервала его Эрменгарда в нетерпении, – если вы станете упорствовать и обходиться с мадам Катрин как с виновной, я лишу вас слова. Могу я знать, что вы собираетесь предпринять?
Клермонец с презрением уставился на Катрин, которая буквально дрожала от ярости. Жербер обратился к Эрменгарде:
– Единственно правильное решение: отдать… мадам Катрин святым отцам, пусть они отведут ее в Конк, где суд аббата…
– Где ее разорвет в куски толпа гораздо раньше, чем она доберется до аббатства! Нет, мессир, она не вернется в Конк. Послушайте следующее: рубины найдены, и это главное! Унесите их, господа монахи, верните их вашей святой… вместе вот с этим! Так вы будете вознаграждены за труды!..
Она бросила тому из монахов, который стоял ближе, увесистый кошелек.
– А что касается нас, вы оставите нас в покое!
– А если нет? – высокомерно спросил Жербер.
– Тогда, – спокойно произнесла Эрменгарда, – мы проложим себе дорогу сквозь ваши ряды! Катрин, попросите же нашу добрую сестру вернуть вам то, что вам принадлежит, и расстанемся с миром.
– Никогда! – вскричала монахиня, которая решительно не хотела сложить оружия. – Эта драгоценность, конечно, тоже ворованная! Ее тоже нужно отдать отцу аббату.
С усталым вздохом графиня вырвала у нее из рук кошель, убедилась, что там все на месте, и без слов отдала Катрин. Потом, обернувшись к одной из своих служанок, она приказала:
– Амьель! Лошадей! Оставьте мадам Жилетте ту, на которой она сидит…
Но Жилетта де Вошель подошла и встала рядом с Катрин:
– Я еду с вами! Я верю в невинность госпожи Катрин.
– И я тоже, я тоже ей верю! – вскричала Марго, подражая Жилетте. – Я тоже хочу ехать с вами!
Эрменгарда де Шатовиллен расхохоталась.
– Поостерегитесь, мессир Боа, так вы можете остаться без людей.
– Ну, это меня бы удивило! У добропорядочных людей не может возникнуть желания путешествовать вместе с подозрительной женщиной, которая накликает на нашу голову проклятие. Езжайте… раз уж нет возможности передать виновную в руки правосудия, не проливая при этом крови, но мы больше не хотим вас видеть!
Он стоял впереди всей своей группы паломников, которые так и теснились один к другому, как бы стараясь подальше отодвинуться от подозреваемой. Катрин чуть не плакала от обиды. Стыд жег ее словно раскаленное железо. И так как Эрменгарда жестом пригласила ее подняться на лошадь, она с жаром воскликнула:
– Как же мне ехать, не доказав своей невиновности, не…
– Если у вас был бы самый маленький шанс это сделать, я сама бы посоветовала вам добраться до Конка, – возразила Эрменгарда, – но эти люди не дали бы вам это сделать. Они же фанатики и действуют без суда и следствия. В седло!
Толпа расступилась перед маленьким отрядом, к которому присоединилась Жилетта, а на крупе лошади последней пристроилась счастливая, как ребенок, Марго. Проезжая мимо Жербера, Катрин придержала лошадь и очень высокомерно бросила:
– Вы осудили меня, даже не выслушав, мессир Боа. Вот она, ваша справедливость, вот оно, ваше правосудие!
– Да что вы теряете время в пререканиях с этими людьми? Они же упрямее ослов! – с нетерпением крикнула Эрменгарда.
Между тем Жербер поднял глаза на молодую женщину и голосом, в котором не слышалось никакого выражения, прошептал:
– Может быть, у вас был сообщник! Если вы невинны, идите с миром, но я не думаю, что это возможно. Что касается меня…
– Что касается вас, то вы очень довольны, что под этим предлогом помешали мне продолжать путь вместе с вами, так ведь?
– Да, – признался он искренне. – Я очень доволен этим. Рядом с вами ни один мужчина не может серьезно думать о спасении души. Вы опасная женщина. Хорошо, что вы от нас уходите.
Катрин не смогла сдержать горького смеха:
– Большое спасибо за комплимент. Продолжайте же вашу дорогу с молитвой, мессир Боа, но что-то подсказывает мне, что мы еще свидимся.
На этот раз Жербер ничего не ответил. Но перекрестился с такой поспешностью, с таким страхом, что Катрин, несмотря на свой гнев, чуть не рассмеялась прямо ему в лицо. Между тем Эрменгарда в полном нетерпении подъехала, ухватилась за повод лошади Катрин.
– Довольно, моя дорогая. Поедем же!
Катрин послушно последовала за подругой и, взявшись за поводья, пустила лошадь мелкой рысью.
За спиной у всадников послышалась песнь паломников, эхо которой донес им дувший с юга ветер.
Катрин сжала зубы, чтобы не заплакать. У нее возникло ощущение, что этой песней паломники хотели защитить себя, очиститься от той грязи, которая невольно попала и на них.
Мало-помалу звуки песнопения затихли. Обе женщины ехали какое-то время молча. Но вдруг Катрин, которая молча перебирала в уме последние события, заметила, что широкая улыбка расползлась по лицу ее спутницы. Она почувствовала, что Эрменгарда тайно радовалась своей победе, и со злостью вскричала:
– Вы-то, я думаю, не нарадуетесь? Остается только подумать, что это вы и подложили мне камни в кошель.
Вовсе не задетая резким тоном молодой женщины, вдовствующая графиня заявила:
– Будьте уверены, мне жаль, что я не способна на такое, мне не хватает хладнокровия. Ну, перестаньте хмуриться! Вы же быстрее доберетесь до Испании, и Бог вовсе не станет на вас за это сердиться, потому что вы ни в чем ровным счетом не виноваты. Смотрите… да взгляните же, как прояснилось небо. Будто сам Господь Бог разогнал тучи на нашем пути… Разве вам не кажется это добрым признаком?
Несмотря на плохое настроение, Катрин не смогла удержать улыбки.
– Мне нужно помнить, – сказала она, – что вы всегда обладали искусством, дорогая Эрменгарда, перетащить небо на свою сторону… или по меньшей мере устроить так, чтобы все в это поверили. Но мне очень хочется узнать наконец, как эти проклятые рубины попали ко мне?
– Время покажет! – глубокомысленно пробормотала Эрменгарда.
Измученные и задохнувшиеся от слишком быстрой езды, Катрин и ее спутники добрались до остановки в Фижаке, где они сняли жилье в самом большом постоялом дворе в городе. Усталые от пережитого утреннего происшествия больше, чем от переезда, Катрин и Эрменгарда, отправив спутниц в церковь, устроились на свежем воздухе внутри постоялого двора, под ветвями огромного платана. Вдруг во двор вошел человек и быстро направился к ним. Это был Жосс Роллар. Подойдя, он пал на колени около Катрин.
– Это я украл рубины, – сказал он, оглядываясь на служанок, несших корзины с бельем. – И я же, делая вид, что споткнулся, подложил их вам в кошель. И вот я пришел просить у вас прощения!
Катрин молчала, глядя на человека, униженно молящего у ее ног, а Эрменгарда сделала героическое усилие, чтобы встать со скамейки и схватиться за костыль. Ей это никак не удавалось, и она возопила:
– И ты приходишь к нам и рассказываешь все это?! Я немедленно отправлю тебя к судье, у которого уж наверняка найдется обрывок веревки для твоей шеи. Эй, там! Сюда, мигом!..
Взгляд Катрин остановился на лице этого человека с чертами, в которых причудливым образом смешались резкость с некой утонченностью.
– Одну минуту! Я сначала хочу, чтобы он ответил на два вопроса.
– Спрашивайте, – произнес Жосс. – Я отвечу.
– Прежде всего, почему вы это сделали?
– Видимо, мне придется исповедоваться перед вами. Я отправился в Галисию только затем, чтобы скрыться от палача – тот ждет меня в Париже с длинной и очень крепкой веревкой. Тогда я решил побродить по белу свету… Когда я увидел статую всю в золоте и в камнях, то подумал: возьми я несколько штучек, этого никто не заметит, а моя старость будет обеспечена.
– Но зачем же было втягивать в это меня? – вскричала Катрин. – Ведь меня могли убить.
Жосс горячо возразил:
– Нет. Вам это не грозило. Я – бедный горемыка, нищий проходимец… А вы, вы – знатная и благородная дама. Так ведь просто не возьмут и не повесят благородную даму. И потом, здесь же была ваша подруга. У благородной дамы есть защита… и воины с оружием. Я знал, что она вас отстоит. А меня бы повесили на первом же дереве без суда и следствия. Когда я увидел монахов, понял, что погиб. Тогда…
– Тогда вы подсунули мне вашу добычу, – спокойно закончила рассказ Катрин. – А если, несмотря ни на что, мне бы грозило наказание?
– Клянусь Богом, в которого никогда не переставал верить, я бы признался. И если бы мне не поверили, я стал бы драться за вас до смерти!
Некоторое время Катрин хранила молчание, взвешивая слова, которые он только что произнес с неожиданной серьезностью. Наконец она сказала:
– Теперь второй вопрос: почему вы пришли сюда и признались в преступлении? Вы же не знаете, как я стану действовать, не сдам ли вас в руки правосудия.
– Да, это был риск с моей стороны, – кивнул Жосс. – Но я больше не хотел оставаться с этими бесчеловечными святошами. С того момента, как вы уехали, путешествие лишилось всякого интереса и…
– И ты сказал себе, – вмешалась Эрменгарда, – что, если уж рубины не дались тебе в руки, остался еще королевский изумруд.
Но и опять Жосс не удостоил ее ответом. Выдержав взгляд Катрин, он сказал:
– Если вы думаете так же, мадам Катрин, выдайте меня, не сомневайтесь больше. Я только хотел вам сказать, что я поступил плохо, но очень об этом сожалею. Чтобы исправить свой поступок, я пришел предложить свои услуги. Если вы разрешите, я последую за вами, буду вас защищать… Я нищий бродяга, но умею махать шпагой не хуже любого господина. В дороге всегда есть нужда в крепкой руке. Клянусь спасением моей души, что буду служить вам верно.
Опять наступило молчание. Жосс все стоял на коленях и не двигался в ожидании ответа Катрин. Она же, весьма далекая от чувства гнева, испытывала самые удивительные ощущения: она смягчилась, была тронута поведением этого странного парня. Тем не менее, прежде чем ответить, она подняла глаза на Эрменгарду, но та, поджав губы, тоже молчала, но ее молчание было явно осуждающим.
– Что вы посоветуете мне, дорогой друг?
Эрменгарда пожала плечами и раздраженно высказалась:
– Вижу, вы наделены талантами доброй волшебницы Цирцеи: она превращала людей в свиней, а вы эту же операцию проделываете в обратном направлении. Поступайте как хотите, я ведь уже знаю ваш ответ.
Эрменгарда дотянулась до костыля, ухватилась за него и, наотрез отказавшись от поддержки Катрин, встала на ноги.
– Пойду скажу Беро, чтобы он купил нам еще одну лошадь, – проворчала старая дама. – Этот парень, может быть, и быстро бегает, но все же не так, чтобы пешим следовать за нами до самой Галисии.
Посланник из Бургундии
Через пятнадцать дней Катрин со своими спутниками дошла до подножия Пиренейских гор, вставших перед ними на пути в Испанию. Остаток пути прошел без всяких происшествий.
Терпение Катрин было на пределе. С тех пор как они отделились от паломников, Эрменгарду словно бы подменили. Та же самая Эрменгарда, которая еще накануне взвинчивала Катрин и пыталась убедить ее в преимуществах быстрой езды, теперь словно бы находила тайное удовольствие в том, что все время нарочно замедляла движение!
– Неужели вы забываете, Эрменгарда, что я спешу добраться до Галисии?
Эрменгарда не нашла ничего лучше, чем сказать, что очень полезно иногда немного передохнуть. Но тут уж Катрин не захотела ничего слышать:
– В таком случае нужно было до конца идти вместе с Жербером Боа!
– Вы забываете, что от вашей воли сие не зависело, моя дорогая!
Тогда Катрин с любопытством посмотрела на свою приятельницу:
– Не понимаю вас, Эрменгарда. Всегда мне казалось, что ваше желание – мне помочь. И вдруг теперь выходит, вы изменили свое намерение?
– Я проповедую умеренность именно с целью вам помочь. Кто знает, а если вы спешите навстречу жестоким разочарованиям? Тогда встреча с ними никогда не окажется запоздалой!
На сей раз Катрин не нашлась что ответить. Слова подруги перекликались с ее собственными тревогами, и сразу она почувствовала в сердце жестокий их отзвук. Это путешествие было безумием, она прекрасно знала это и не в первый раз говорила себе, насколько малы были шансы найти Арно. Часто ночью, в кромешной тьме, она лежала без сна, пытаясь заставить молчать свой рассудок, который советовал ей бросить эту затею, вернуться в Монсальви к сыну и начать жизнь сызнова, полностью посвятив себя Мишелю. Иногда она уже была готова сдаться, но наступал рассвет, прогонял осаждавших ее призраков, и Катрин еще больше утверждалась в своем рвении и решительнее прежнего бросалась по следу устремленной вперед мечты: найти Арно, хотя бы на миг увидеть его, еще раз с ним поговорить. Потом…
Между тем в то утро под стук лошадиных копыт в сердце Катрин пела только надежда. Не обращая внимания на рокот вспенившегося потока, воды которого катили под мостом, она с восхищением и страхом смотрела на огромные горы, чьи остроконечные, словно зубья пилы, вершины прятались под сиявшими на солнце снежными шапками.
– Никогда нам не пройти этих гор!
– Увидите, пройдем, госпожа Катрин, – отозвался Жосс Роллар.
Во время путешествия он стал ее тенью.
Вдруг она подумала о Готье: эти высокие горы поглотили его, этого гиганта с несокрушимым духом! Катрин еще питала надежды найти его, но, увидев эти горные бастионы, она приуныла.
Не понимая, чем вызвано ее беспокойство, Жосс решил немного подбодрить ее:
– Разве вы не знаете, что здешний край – это страна чудес?
– Что вы хотите сказать?
Коротко взглянув на Эрменгарду, которая в это время, оставаясь чуть позади вместе со своими людьми, расплачивалась за проезд по мосту, Жосс показал на бурлившие водовороты реки:
– Посмотрите на эту речку, мадам Катрин. Ведь если кто решится войти в нее, у того не окажется ровным счетом ни единого шанса выбраться живым. Однако вот уже около трех столетий прошло, как король Наварры приказал бросить в этот поток связанную по рукам и ногам свою младшую сестру Санчу Беарнскую, обвиненную в том, что она пыталась убить своего ребенка. Она могла быть признана невиновной, только если выйдет живой из потока…
Катрин с ужасом посмотрела на вспенившуюся воду.
– Хрупкая и слабенькая молодая графиня была еще и крепко связана. Ее бросили с этого самого моста, и никто из присутствующих не дал бы и су за ее жизнь. Между тем вода вынесла ее живой и здоровой на берег. Конечно, люди кричали, что произошло чудо, но я-то думаю, что это чудо может повториться в любое время. Надо верить, мадам Катрин…
Катрин не ответила, но полный благодарности взгляд, которым она посмотрела на своего оруженосца, доказал, что он попал прямо в точку. Какое-то время она ехала молча, ни о чем не думая, ни на что не обращая внимания. Жосс опять занял свое место позади нее, но вдруг, услышав его покашливание, она вздрогнула и обернулась к своему спутнику.
– Что такое?
– Нужно подождать мадам де Шатовиллен. Она все еще на мосту.
Катрин сдержала лошадь и обернулась. Эрменгарда, остановившись посреди моста, казалось, завела оживленный разговор с сержантом, который командовал ее охраной. Катрин передернула плечами:
– В чем дело? Так мы до ночи не успеем приехать в Остабат.
– Если бы это зависело только от мадам Эрменгарды, мы не доехали бы туда и к завтрашнему вечеру, – спокойно заметил Жосс.
– Не понимаю! – Катрин метнула на него удивленный взгляд.
– Я хочу сказать, что благородная дама делает все от нее зависящее, чтобы замедлить наше путешествие. Это же очень просто: она кого-то ждет!
– Ждет? И кого же?
– Не знаю. Может быть, того сержанта, который так внезапно покинул нас в Обраке. Разве вы не заметили, мадам Катрин, что ваша подруга очень часто оглядывается?
Катрин кивнула. Ведь, говоря по правде, она не раз уже замечала странное поведение Эрменгарды. Гневный жар залил щеки Катрин. Она не станет больше терпеть ее маневров, даже если причины у Эрменгарды окажутся вполне объяснимыми. А графиня все болтала на мосту! И Катрин дернула поводья лошади.
– Вперед, Жосс! Пусть нас догоняет, она сумеет это сделать! Мы будем в Остабате сегодня вечером.
Жосс кивнул и пустил коня следом за молодой женщиной.
* * *
Древняя придорожная станция для смены лошадей под названием Остабат, ранее процветавшая, теперь утратила былое значение. Трудные времена, а более того, тянувшаяся уже столько лет бесконечная война опустошали королевство Франции, поэтому и паломничество потеряло былой размах. Лишь небольшие группы паломников время от времени приходили сюда. Но на этом их испытания не заканчивались. В горах бесчинствовали баскские бандиты. Кроме того, часто в проводники нанимались негодяи, которые при первом же удобном случае обчищали путешественников. Немало было и разбойников, владевших укрепленными башнями, там и сям стоявшими по склонам больших гор. Эти башни превратились в настоящие притоны, логова для всех этих мастеров мешочных дел и веревки.
– Если нам повезет, – говорила Эрменгарда Катрин, – в приюте мы окажемся одни и устроимся там так, как нам понравится.
Но когда Катрин, за которой преданно следовал Жосс, въехала в ворота приюта, она с удивлением увидела царящее там оживление. Вьючными мулами занимались лакеи, а вокруг костра, над которым жарилась на вертеле большая туша, отдыхали солдаты. Все это свидетельствовало о присутствии в приюте важной персоны.
– Кажется, нам не придется жаловаться на одиночество, – пробормотала Катрин, придя в плохое настроение. – Хотя бы келью-то нам здесь дадут?
Жосс не успел ответить, а к Катрин уже направился монах:
– Да пребудет с вами мир Господен, сестра моя! Чем мы можем вам помочь?
– Дать нам комнату, где мы могли бы выспаться, – ответила Катрин. – Но с нами много людей. Остальные на подходе, и я боюсь…
Старый монах приветливо улыбнулся, по его лицу разбежались морщинки.
– Господина, который прибыл к нам только недавно? Не бойтесь. Дом у нас большой и открыт перед вами.
Но Катрин уже не слушала его. На пороге конюшни она заметила офицера, который, несомненно, был начальником солдат охраны. Он все еще не снял оружия, а поверх его кирасы был надет плащ с гербом. Несмотря на сгущавшиеся сумерки, Катрин прекрасно узнала этот герб – он принадлежал герцогу Бургундскому!
В голове у нее каруселью закрутились мысли. Как же так! Неужели герцог Филипп здесь? Она не верила своим глазам, глядя на лилии и герцогские полосы, изображения Золотого Руна… того самого Золотого Руна, знака ордена, некогда основанного в память о ней!
Монах мягко подергал за уздечку ее лошади.
– Дочь моя! Вам плохо?
Не двигаясь, устремив глаза на офицера, Катрин спросила:
– Этот господин, что приехал к вам… Кто он?
– Личный посланец монсеньора герцога Филиппа Бургундского.
– Посланец? К кому?
– Вы думаете, я это знаю? Видимо, к кастильскому монарху или к королю Арагона, а может быть, речь идет и о короле Наваррском. Но вы так нервничаете, дочь моя! Пойдемте! Отдых вам будет на пользу.
Немного успокоенная, Катрин решилась сойти с лошади в тот самый момент, когда Эрменгарда и все остальные из их компании с шумом появились во дворе приюта. Графиня казалась очень недовольной. Меча глазами молнии, она гневно обратилась к Катрин:
– Во что вы играете? Мы еле догнали вас!
– Я не могу терять время, Эрменгарда! – сухо возразила Катрин. – Я испугалась, что к вечеру не попаду сюда, и ускакала вперед.
– Мне, однако, кажется… – начала было графиня. Но слова ее замерли на губах, а в ее серых глазах вспыхнула радость. Она тоже узнала гербы на одежде офицера. – Кажется, у нас здесь будет с кем проводить время?
Катрин холодно улыбнулась.
– Я посоветовала бы вам, моя дорогая графиня, избегать этого господина. Вы разве забыли, что вы – изгнанница и в очень дурных отношениях с герцогом Филиппом?
– Ба! – произнесла Эрменгарда с беззаботностью. – Мы же далеко уехали от Брюгге и Дижона. Более того, у меня сохранилось несколько верных друзей при дворе герцога Филиппа! Наконец, вы же знаете, я никогда не была трусливой!
И мадам де Шатовиллен направилась к двери, у которой все стоял офицер и следил за приближением этой внушительной особы. Она обратилась к офицеру:
– Скажи мне, дружок… кто твой господин?
– Посол монсеньора герцога Филиппа Бургундского, графа Фландрского…
– Сделай милость, не перечисляй всех титулов герцога, я их знаю лучше тебя. Мы же так протопчемся на этом самом месте до восхода солнца! Скажи мне лучше, кто же этот посланник?
– Да кто вы сами, что учиняете мне такой допрос, мадам?
Но Эрменгарда не успела побагроветь от гнева, потому что чья-то рука отстранила офицера, и еще совсем молодой мужчина, одетый с необычайной простотой, не исключавшей некоего изящества, показался на пороге. Блики от огня высветили узкое лицо с такими тонкими губами, что они казались запечатанными печатью. Длинный и прямой нос нависал над ними. Ледяной взгляд голубых, слегка выпуклых глаз охладил пышущее гневом лицо Эрменгарды. Вдруг их выражение изменилось: улыбка расслабила правильные черты его холодного лица, а тусклые глаза заблестели.
– Дорогая моя графиня! Я боялся вас пропустить и уже…
Сдержанный и властный жест пожилой женщины прервал его слова, но было слишком поздно: Катрин не только услышала неосторожную фразу, но увидела и жест. Она вышла из тени и подошла к своей приятельнице.
– А меня, Ян, – сказала она холодно, – вы тоже боялись пропустить?
Художник Ян ван Эйк, камердинер герцога Филиппа Бургундского и его тайный посланник по разным, особенно личным делам, не стал утруждать себя притворством. Радость, которая отразилась на его лице, была искренней.
– Катрин!.. Это вы?
Он был так счастлив, что молодая женщина почувствовала, как в ней тает подозрение. Они были хорошими друзьями во времена, когда она царила при Бургундском дворе и в сердце герцога. Много раз она позировала этому великому художнику, гений которого ее восхищал, она ценила также верность его дружбы. Ян даже был слегка влюблен в нее и никогда этого не скрывал.
– Это именно я, друг мой… и я очень рада вас вновь увидеть! Что вы делаете так далеко от Бургундии? Думаю, я правильно поняла, что у вас было назначено свидание с мадам Эрменгардой?
Говоря так, она бросила взгляд в сторону своей подруги и увидела, как та слегка смутилась. Но ван Эйка вовсе не взволновал ее вопрос.
– Свидание – это слишком громко сказано! Я знал, что мадам Эрменгарда направлялась в Компостел-Галисийский, и, так как моя миссия направляла меня по тому же пути, я просто-напросто надеялся поехать вместе с ней.
– Так герцог направил вас к монсеньору святому Иакову? – произнесла Катрин с иронией, которая не ускользнула от художника.
– Ну-ну, – сказал он с улыбкой, – вы же хорошо знаете, что мои миссии всегда бывают тайными. Я не имею права о них говорить. Но войдем же в дом, стало совсем темно.
Сидя за большим столом между Эрменгардой и Яном, Катрин слушала их и не очень-то вмешивалась в разговор. Бургундские дела, которые они обсуждали, стали для нее чуждыми, она не находила в них ни малейшего интереса. Даже разговор о герцогском наследнике, этом малыше Карле, графе де Шаролэ, которого герцогиня Изабелла родила за несколько месяцев до этого, не заинтересовал ее. Оба собеседника вели речь о мире, умершем для нее навсегда.
Но если она крайне мало обращала внимание на их разговоры, то смотрела на них с интересом, вызванным сообщением Жосса. Когда Катрин вышла из отведенной ей кельи и направилась в большой зал, он поджидал ее, неподвижно стоя в почти полной темноте. Она вздрогнула, увидев, как он возник из темени, но он быстро приложил палец к губам. Потом прошептал:
– Этот господин, прибывший из Бургундии… его-то и ждала благородная дама!
– А что вы об этом знаете?
– Я слышал, как они совсем недавно разговаривали под навесом для сена. Остерегайтесь! Он прибыл из-за вас!
Большего он не успел сказать, так как к ним направлялась Эрменгарда с Жилеттой и Марго. Катрин отложила на более поздний час разговор с Жоссом. А Жосс растворился во тьме, как настоящий призрак. Но именно о его сообщении все время думала Катрин, пока они ели. Мадам де Шатовиллен была такой веселой и довольной, что Катрин уверилась в правоте слов Жосса. Похоже, что именно художника она и ждала. Но тогда какое отношение могла иметь их встреча к самой Катрин?
Катрин была не из тех, кто надолго оставляет без ответа вопрос, да еще до такой степени волнующий. Поэтому, так как трапеза закончилась и Эрменгарда, потягиваясь и зевая, встала, Катрин решила перейти в наступление. В конце концов, до этого момента она считала ван Эйка другом. Так пусть он докажет это!
– Ян! Я хотела бы с вами поговорить!
– Здесь? – произнес он, бросая беспокойный взгляд в направлении группы горцев, занятых едой.
– А почему бы и нет? Эти люди не знают нашего языка. Это баски. И потом, – прибавила она с тонкой улыбкой, – неужели первых же встречных людей может заинтересовать наша беседа?
– Посланник всегда начеку… просто по обязанности! – ответил ван Эйк с улыбкой, странным образом походившей на ту, какой одарила его Катрин. – Но вы правы: мы можем поговорить и здесь. И о чем же?
Катрин ответила не сразу. Она медленно прошлась до камина из грубых камней, где мало-помалу сникал огонь.
Ян ван Эйк с уважением отнесся к ее молчанию. Художник был очарован тонким силуэтом, выделявшимся на краснеющем фоне. Ткань платья с анатомической точностью повторяла изгибы тела. Тонкий профиль был словно вырезан из золота, а густые черные ресницы накладывали на лицо волнующую тень. И художник не мог не отметить, что красота этой женщины стала более утонченной и духовной. «Если герцог опять ее увидит, – подумал ван Эйк, – он будет ползать у ее ног, как раб… или… убьет ее!»
Но он не осмелился спросить себя о собственных чувствах. Единственная мысль явственно промелькнула: властное желание, с силой охватившее его, еще раз отразить на картине эту красоту! И он так глубоко погрузился в созерцание, что голос молодой женщины заставил его вздрогнуть.
– Ян, – сказала она мягко, – зачем вы сюда приехали? Только не лгите мне. Я знаю, что Эрменгарда вас ждала, а также что эта история связана как-то и со мной. Я хочу знать, каким образом.
Она обернулась и прямо посмотрела ему в лицо. Опять художник почувствовал власть этой красоты.
– Не меня конкретно ждала мадам Эрменгарда, Катрин, она ждала посланца из Бургундии. Случай пожелал, чтобы им оказался я…
– Случай? Вы думаете, я забыла привычки герцога Филиппа? Вы же его тайный и любимый посланец… вовсе не какой-нибудь очередной курьер! Что же вы приехали сообщить графине?
– Ничего!
Ван Эйк снисходительно улыбнулся.
– Да нет же, ничего, прекрасный друг! Я ничего не должен ей передать.
– У вас, возможно, есть для меня что-то… да?
– Может быть! Но я вам этого не скажу!
– Почему?
– Потому что час еще не настал!
Так как тонкие брови молодой женщины нахмурились, художник подошел и взял ее за руки.
– Катрин! Я всегда был вашим другом… и страстно желал бы быть для вас чем-то большим! Клянусь вам честью дворянина, что я всегда остаюсь вашим и ни за что на свете не хотел бы причинить вам зла. Можете ли вы мне довериться?
– Довериться? Все это так странно, так смущает! Как могли узнать… в Бургундии, что я еду вместе с мадам Эрменгардой? Разве что астролог герцога прочел это по звездам?
На сей раз художник не удержался от смеха.
– Вы в это не верите, и вы правы! Это мадам Эрменгарда дала об этом знать! Один посланный ею человек…
– Она! Она осмелилась?.. И еще говорит, что она – моя подруга?
– Она и есть ваша подруга, Катрин, но она искренне думает, что вы никогда не сможете найти счастья с Арно де Монсальви.
– Не ее дело судить об этом! Есть вещь, которую Эрменгарда никогда не сможет понять: это любовь, моя любовь к мужу! Я прекрасно знаю, что при дворе герцога Филиппа словом «любовь» украшают самые разные чувства, среди которых плотское желание занимает первое место. Но моя любовь ничего общего с этим не имеет. Мы с Арно – одно существо, одна плоть! Но ни Эрменгарда, ни герцог не могут понять такого рода чувства! – Подступивший гнев заставил Катрин гордо выпрямиться.
– Вы так думаете? – Ван Эйк отвел глаза, отошел от нее на несколько шагов и глухо сказал: – Ваше бегство надорвало ему душу, Катрин… и я знаю, что он до сих пор истекает кровью! Забудьте все, что вас мучает, и думайте только об одном: я только друг вам и только в этом качестве последую за вами завтра. Не усматривайте в этом ничего более! Желаю вам доброй ночи, прекрасная Катрин!
И прежде чем молодая женщина попыталась задержать его, он открыл дверь и вышел.
Ронсеваль
Начиная от полуразрушенных укреплений Сен-Жан-Пье-де-Пор, древняя римская дорога взбиралась вверх и так – восемь добрых миль, до перевала Бентарте. Дорога оказалась узкой, трудной. Древние каменные плиты были покрыты тоненькой корочкой льда. Катрин и ее спутники по совету земского судьи Сен-Жана предпочли пойти именно по верхней дороге, а не по той, что шла через Валь Карлос. Знатный господин тех мест и одновременно разбойник Вивьен д'Эгремон захватил дорогу через долину и действовал там вместе со своими дикими бандами. Конечно, солдаты-бургундцы, сопровождавшие мадам де Шатовиллен, соединившись теперь с теми, что служили охраной Яну ван Эйку, были хорошо вооружены, но первобытная дикость людей Вивьена д'Эгремона заставляла быть осмотрительными.
По мере того как они забирались все выше в горы, становилось все холоднее. По отрогам Пиренеев постоянно дул злой ветер, то прогоняя туман, то опять нанося его длинные ледяные лоскуты, которые сгущались вокруг них, иногда скрывая даже самые близкие скалы. Они вынуждены были спешиться и вести лошадей под уздцы, постоянно опасаясь свалиться. Катрин слышала, как бурчала и бранилась Эрменгарда: она с трудом шла вперед, и с обеих сторон ее поддерживали Жилетта де Вошель и Марго.
– Дрянь погода и дрянь страна! Стоило пойти по нижней дороге, где когда-то прошел император Карл Великий! Разбойники, мне кажется, менее опасны, чем эта дорога. Здесь хорошо только козам. В моем возрасте таскаться по скалам как старая ведьма!
Катрин не могла удержать улыбки. Повернувшись, она бросила:
– Ну-ну, Эрменгарда! Не ругайтесь! Вы же сами этого хотели!
С самого утра она шла молча, снедаемая грустными мыслями, от которых никак не могла отделаться, с любопытством разглядывая головокружительные пейзажи с пропастями и белыми вершинами гор. Где-то здесь исчез Готье. Борясь с трудной дорогой, таща за собой лошадь, Катрин не переставала думать о Готье. Иногда казалось, что из тумана вдруг возникала массивная фигура ее товарища, воскресала его доверчивая улыбка… Тогда горло у Катрин сжималось, и она вынуждена была на миг прикрывать глаза, чтобы сморгнуть набегающие слезы. Потом тень добряка-гиганта сменялась воспоминаниями об Арно, и сердце Катрин разрывалось от боли. В какой-то момент муки ее стали такими жестокими, что она захотела лечь на ледяные камни и ждать смерти… Только гордость и воля, которые были сильнее отчаяния, заставляли ее идти вперед.
Когда они оказались на перевале Бентарте, день начал склоняться к ночи. Ветер дул такими сильными порывами, что путники продвигались вперед согнувшись. Подъем кончился, но теперь нужно было идти по гребню. Небо нависало так низко, что казалось, протяни руку, и вот оно уже рядом.
В этом пустынном месте стояли сотни примитивных деревянных крестиков, оставленных паломниками. Катрин посмотрела на них с ужасом: ей показалось, что она стояла посреди кладбища! Усталость сковала ее, ноги болели, и вся она дрожала от холода. Да, очень твердо нужно было верить в чудо встречи с Арно, чтобы переносить столько мучений.
Дорога до приюта в Ронсевале показалась ей бесконечной. Когда наконец они увидели знаменитый монастырь, залитый лунным светом, Катрин не поверила своим глазам. Она увидела только фонари. Их несли человеческие руки, и эти фонари означали жизнь, тепло… Сжав зубы, она сделала последнее усилие, чтобы добраться до приюта; но, оказавшись там, рухнула в полном изнеможении.
* * *
Сидя на огромном камне возле очага, обернув ноги в козью шкуру, а в руках зажав миску с горячим супом, Катрин мало-помалу приходила в себя. Среди этой усталой и молчаливой толпы паломников скользили черные сутаны монахов. Они раздавали хлеб и суп, не делая различия между изящным посланцем Великого Герцога Запада и самым жалким из наваррских крестьян. Вдруг распахнулась дверь и в нее ворвался холодный ветер. Вошли два монаха в коротких мантиях с низко надвинутыми капюшонами. Они несли носилки с телом, обернутым в одеяло. Несколько голов поднялись при их появлении, но скоро опять опустились: больной или раненый, может, и мертвый – это так обычно в здешних местах. Монахи проложили себе дорогу к очагу.
– Мы нашли его у Прохода Роланда, – сказал один из них приору, который подошел к ним.
– Мертвый?
– Нет. Но очень слаб! В плачевном состоянии! Видно, на него напали разбойники, обчистили его и избили.
Говоря это, монахи поставили носилки перед камином. Чтобы дать им место, Катрин прижалась к Эрменгарде, машинально бросив взгляд на раненого. Вдруг она вздрогнула, встала и наклонилась над бесчувственным человеком, вглядываясь в исхудавшее лицо.
– Фортюна! – прошептала она сдавленным голосом. – Фортюна, Бог мой!
Это был первый луч надежды, появившийся из мрака. Ведь этот человек знал, где Арно. И вдруг он вот-вот умрет и ничего так ей и не скажет!
Один из монахов посмотрел на нее с любопытством.
– Вы знаете этого человека, сестра моя?
– Да… Я не могу поверить своим глазам! Это оруженосец моего супруга… Что же случилось с его хозяином?
– Вам нужно обождать немного и потом его расспросить. Мы сначала дадим ему лекарства для поддержки сердца, обогреем и дадим поесть. Дайте-ка нам заняться всем этим.
С сожалением Катрин отошла и опять заняла свое место у очага. Ян ван Эйк, который следил за развернувшейся сценой, подошел к ней и взял ее за руку. Рука была ледяной… Художник почувствовал, что молодая женщина дрожит.
– Вам холодно?
Она отрицательно покачала головой. Катрин не могла оторвать взгляда от этого худого и неподвижного тела, которое монахи растирали, а в это время приор подносил маленький флакончик к его бледным губам.
Энергичное растирание и лекарство начинали действовать. Чуть окрасились щеки цвета пепла, губы зашевелились; вскоре он открыл глаза и уставился на тех, кто ухаживал за ним. Приор улыбнулся:
– Вам лучше?
– Да… лучше! Я вернулся издалека, так ведь?
– Да, надо сказать! Думаю, разбойники напали на вас и потом оставили, приняв за мертвого.
Фортюна попытался приподняться.
– Эти скоты избили меня. Думал, что переломали все кости…
– Это пройдет. Снадобье успокоит ваши боли…
Приор выпрямился, и его взгляд встретился со взглядом Катрин. Она подумала, что прочла в нем сигнал к действию, и, не в состоянии более сдерживать себя, устремилась вперед. Приор склонился над Фортюна.
– Сын мой, здесь есть некто, желающий поговорить с вами.
– Кто?
Гасконец повернул голову в ее сторону. Вдруг он узнал Катрин и снова попытался приподняться.
– Вы!.. Это вы? Это невозможно!
Молодая женщина бросилась на колени у носилок.
– Фортюна! Вы живы, хвала Господу, но где же мессир Арно?
Она сжала руку оруженосца, но тот грубым движением вырвал ее, а худое, обросшее бородой лицо его исказилось ненавистью.
– Вам так уж хочется это знать? Что вам до этого? Не все ли равно вам, что случилось с мессиром Арно? Вы предали его, бросили. Что вы здесь делаете? Вы что, уже надоели своему новому супругу, и вам приходится бегать по дорогам в поисках приключений?
– Сын мой, вы забываетесь! Что это за разговор? – вскричал приор.
– Этот человек обезумел! – вторил ему Ян ван Эйк. – Я заставлю его проглотить наглые слова!
Катрин удержала Яна, который уже выхватывал кинжал из-за пояса.
– Оставьте, – сказала она твердо. – Это касается только меня! Не вмешивайтесь.
Но насмешливый взгляд Фортюна остановился на побелевшем от гнева художнике.
– Вот и еще один услужливый рыцарь, как вижу! Ваш новый любовник, мадам Катрин?
– Прекратите оскорбления! – произнесла она резко. – Отец мой, и вы, мессир ван Эйк, будьте любезны отойти. Повторяю, это касается только меня одной!
В ней нарастала ярость, но она унимала ее ценой страшного усилия воли. Она вернулась к носилкам и встала, скрестив руки.
– Вы ненавидите меня, Фортюна? Это новость!
– Вы думаете? – произнес он. – Для меня это вовсе не новость! Я вас ненавижу с того самого проклятого дня, когда вы дали ему уйти с монахом, вашему супругу, которого вы любили, как сами же утверждали.
– Я подчинилась его приказу. Он так хотел!
– Если бы вы его любили, вы оставили бы его силой! Если бы вы его любили, вы бы увезли его в какое-нибудь имение, ухаживали бы за ним и умерли сами от его болезни…
– Не вам судить о моем поведении! У меня был сын, и его отец потребовал, чтобы я осталась при нем!
– Может быть, тоже из послушания вашему мужу вы утешились в объятиях господина де Брезе и отправили его разбить сердце мадам Изабелле… и сердце мессира Арно, а потом еще вышли за него замуж?
– Это же ложь! Я остаюсь мадам де Монсальви и запрещаю кому бы то ни было в этом сомневаться! Мессир де Брезе принял свои помыслы и желания за реальность. У вас есть еще что-нибудь, в чем вы могли бы меня упрекнуть?
Они забыли об осторожности, и их голоса звучали все громче. Приор решил вмешаться:
– Дочь моя! Может быть, вы предпочтете закончить этот спор в спокойной обстановке? Я прикажу отвести вас в капитульский зал вместе с этим человеком…
Но она отказалась.
– Бесполезно, отец мой! Все, что я могу сказать, может слышать весь мир, ибо мне не в чем себя упрекнуть! Ну что, Фортюна, – опять заговорила она, – я жду! У вас еще есть что мне сказать?
Глухим и тихим голосом, с едва сдерживаемой ненавистью оруженосец Арно бросил:
– И что же только он вытерпел из-за вас! Знаете ли вы, какую пытку он вынес со дня, когда вы его бросили? Дни без надежды, ночи без сна, с чудовищной мыслью, что он заживо гниет! Он был моим хозяином, самым смелым и благородным из рыцарей!
– Вы что, собираетесь рассказать мне о добродетелях человека, которого я люблю?
– Которого вы любите? – усмехнулся Фортюна. – Рассказывайте это другим!
– А почему же я здесь? Вы разве не поняли, что я ищу его?
Фортюна посмотрел Катрин прямо в лицо и внезапно рассмеялся. Этот смех был оскорбительнее ругательств, он показал полную меру ненависти, которую питал к ней гасконец.
– Ну что же, ищите, прекрасная дама! Он потерян для вас… потерян навсегда! Слышите: потерян!
Он прокричал слово, словно боялся, что Катрин не почувствует всего безысходного его значения.
– Он… умер! – произнесла она бесцветным голосом.
Но Фортюна опять разразился смехом.
– Умер? Ошибаетесь, мадам Катрин! Он выздоровел…
– Выздоровел? Боже правый! Святой Иаков совершил чудо!
Ее переполняла радость, но гасконец поспешил опровергнуть ее мысль.
– Никакого чуда не было; я чту монсеньора святого Иакова, но должен признать, что он не внял молитвам мессира Арно. Зачем ему было это делать, впрочем? Мессир Арно не был болен проказой!
– Не был болен… проказой? – пролепетала Катрин. – Но…
– Вы просто ошиблись, как и все прочие… Когда мы ушли из Компостела, мессир Арно считал себя прокаженным. Он потерял надежду… Хотел умереть, но не хотел умереть просто так. «Мавры все еще не оставили Гранады, и кастильские рыцари сражаются с ними, – сказал он мне. – Вот туда я и пойду! Бог отказал мне в излечении, но он, конечно, позволит мне умереть в схватке с неверными!» Тогда мы отправились к югу. Мы прошли горы, засушливые земли, пустыни… и прибыли в город, который называется Толедо… Там все и случилось!..
Фортюна подождал немного, наслаждаясь нетерпением Катрин.
– Что случилось? – спросила она сухо. – Ну давай! Говори!
– А, вам не терпится узнать? Однако, клянусь, с этим вам не стоит спешить. Так вот, когда мы прибыли в город на холме, мы застали там шествие посла Гранады, возвращавшегося к себе в страну после встречи с королем Хуаном Кастильским.
– Боже мой! Мой супруг попался в руки неверных! И ты смеешь радоваться?
– Есть разные способы попасть в плен, – заметил Фортюна с хитрым видом. – Тот, что выпал на долю мессира Арно, не заключает в себе ничего неприятного…
Вдруг гасконец сел и вскинул на Катрин горящий взгляд, а потом произнес с победным видом:
– Послом была женщина, мадам Катрин, принцесса, родная сестра правителя Гранады… И она прекраснее светлого дня! Никогда мои глаза не любовались на такое ослепительное создание! Впрочем, и глаза мессира Арно тоже!
– Что ты хочешь сказать? – спросила Катрин, и внезапно у нее пересохло в горле.
– Вы не понимаете? Зачем же мессиру Арно отказываться от любви самой прекрасной из принцесс, когда его собственная жена бросила его ради другого? Он был волен любить, тем более что благодарность примешивалась у него к восхищению.
– Благодарность?
– Врачу принцессы понадобилось всего три дня, чтобы вылечить мессира Арно! У него не было проказы, я уже вам сказал, у него была другая болезнь, легко излечимая, дикарское название которой я забыл! Но теперь мессир Арно вылечился, он счастлив… а вы потеряли его навсегда!
Наступила тишина, ужасная, полная, словно все люди, из которых большая часть ее вовсе не знали, прислушивались к биению сердца Катрин. А она тоже прислушивалась к тому, как медленно и исподволь в ее сердце прокладывали себе дорогу мука и ревность… У нее возникло впечатление, что ее опутали скользкие, омерзительные путы, от которых никак нельзя отделаться. В мозгу возникло невыносимое видение: Арно в объятиях другой!.. Ей вдруг захотелось кричать, выть, чтобы как-то облегчить жестокую муку ревности. Она хотела закрыть глаза, но из гордости удержалась от этого. Вперив в гасконца горящий взгляд, Катрин прорычала:
– Ты лжешь!.. Не надейся, что я поверю тебе! Мой супруг христианин, рыцарь… Никогда он не отречется от веры, от своей страны, своего короля из-за какой-то неверной! А я просто глупа, что слушаю тебя, гнусный лжец!
Ей хотелось ударить искаженное ненавистью лицо гасконца, который с презрением и вызовом смотрел на нее…
– Я лгу?.. Вы осмеливаетесь говорить, что я лгу?.. – Уставившись на нее маленькими черными глазками, гасконец вытянул вверх руку и торжественно произнес: – Клянусь спасением моей бессмертной души, в настоящий час мессир Арно познает любовь и радость во дворце Гранады. Клянусь, что…
– Довольно! – прервал его громкий голос Эрменгарды. – Бог не любит, когда клятва приносит страдания людям! Однако скажи мне еще одну вещь: как же это получилось, что ты оказался здесь, ты, верный слуга? Почему же ты не остался рядом с хозяином и не разделил его радостей?
Внушительный силуэт вдовствующей графини, ее властная манера говорить охладили пыл темпераментного гасконца. Он опустил голову.
– Мессир Арно отправил меня к своей матери, так как знал, что она страдает. Я должен известить ее о его выздоровлении, сказать ей…
– Что ее сын, капитан короля, христианин, забыл свой долг и свою клятву ради прекрасных глаз какой-то гурии! Отличная новость для благородной дамы! Если де Монсальви такая, какой я себе ее представляю, этим-то и можно ее сразу убить!
– Мадам Изабелла умерла, – хмуро произнесла Катрин. – Ничто более не может ее огорчить! А миссия твоя выполнена, Фортюна!.. Ты можешь вернуться во Францию, а можешь поехать к своему хозяину…
Выражение жестокого любопытства появилось на худом лице гасконца.
– А вы-то, мадам Катрин, – спросил он со злорадством, – что вы теперь будете делать? Думаю, у вас не возникнет мысли идти и требовать супруга? Вам даже не добраться до него… Женщины-христианки там считаются рабынями и трудятся под кнутом, или же их отдают солдатам на потребу… если только их не подвергают страшным пыткам! Для вас, поверьте, лучшее – это хороший монастырь и…
Фраза прервалась ужасным хрипом: мощная рука Эрменгарды схватила его за горло.
– Я велела тебе замолчать! – взревела вдовствующая графиня. – А я никогда не повторяю два раза одно и то же.
Катрин обвела мутным взглядом любопытные лица, потом медленно направилась к двери, а черные складки ее платья мели солому, рассыпанную по плитам. Ян ван Эйк окликнул ее:
– Катрин! Куда же вы?
Она обернулась к нему и слабо улыбнулась.
– Мне необходимо побыть одной, друг мой… Оставьте меня!
Она хотела направиться в маленькую часовню святого Иакова. Перед ужином ей показали большую монастырскую церковь, но ей хотелось побыть в спокойном месте, оказаться наедине со своей болью и Богом. Часовня с низким склепом, где хоронили умиравших в дороге путников, показалась ей подходящим местом. Там было холодно, сыро, но Катрин лишилась телесных ощущений. Вдруг у нее возникло впечатление, что она умерла… Раз Арно изменил ей, ее сердцу более не оставалось надобности биться!.. Ради чужой женщины человек, которого она любила больше жизни, одним ударом разорвал нити, которые их связывали друг с другом. И Катрин почувствовала, что умерла ее частичка, главная, которая вела ее по жизни. Она одинока среди бесконечной пустыни. Руки ее были пусты, сердце пусто, жизнь уничтожена! Тяжело она опустилась на холодный камень, закрыла лицо дрожавшими руками.
– Почему? – прошептала она. – Почему?..
Долго она оставалась отрешенной от всего, что ее окружало, даже не молилась, не думала, не чувствовала холода. У нее не было слез. В черной и ледяной часовне она оказалась как в могиле и не желала больше из нее выходить. После того как Арно поклялся любить ее до последнего вздоха, он раскрыл объятия другой женщине…
Она была так убита горем, что едва почувствовала, как чьи-то руки заставили ее подняться, потом заботливо накинули ей на вздрагивавшие плечи плащ.
– Пойдемте, Катрин, – произнес голос Яна ван Эйка. – Не оставайтесь здесь! Вы подхватите простуду!
Она посмотрела на него бессмысленным взглядом.
– Ну и что?.. Ян, я уже мертва!.. Меня убили!
– Не говорите глупостей! Пойдемте!
Он заставил ее выйти из часовни, но она вырвалась из рук, которые ее поддерживали, и прислонилась спиной к стене. Порыв ветра взметнул ей волосы и привел ее в чувство.
– Оставьте меня, Ян, мне… мне трудно дышать!..
– Катрин, я догадываюсь, как вы мучаетесь, но запрещаю вам говорить, что вы мертвы, что ваша жизнь кончена! Все мужчины так просто не забывают свою любовь. Есть и такие, что умеют любить больше, чем вы думаете.
– Если Арно смог меня забыть, кто же сумеет остаться постоянным?
Не отвечая, художник развязал ворот кафтана, извлек сложенный пергамент с печатью и протянул его молодой женщине.
– Читайте! Я думаю, час пришел для исполнения моей миссии! Факел освещает вполне достаточно. Ну же, читайте!
Он вложил пергамент в заледеневшие пальцы молодой женщины. Письмо было запечатано черным воском, и на нем был отпечаток простого цветка лилии.
Она наклонилась, чтобы разобрать несколько слов, написанных в послании, на самом деле очень кратком.
«Тоска по тебе не дает мне ни отдыха, ни передышки! Вернись, моя нежная любовь, и я попрошу прощения!.. Филипп…»
Катрин подняла голову и встретилась со взглядом Яна. Низким голосом, с пылкой убедительностью он прошептал:
– Этот не забыл, Катрин… Вы оставили его, бросили, обманули и оскорбили! А он только и думает о вас! Если знать его безграничную гордость, можно понять цену этого письма, не так ли? Вернемся вместе со мной, Катрин! Дайте мне отвезти вас к нему. У него столько любви, что он заставит вас забыть все ваши боли и беды! Опять вы будете королевой… и более того! Поедем!
Он старался увлечь ее, но Катрин сопротивлялась. Мягко она покачала головой:
– Нет, Ян! Вы говорите, я буду королевой? Вы разве забыли герцогиню?
– Монсеньор любит только вас. Герцогиня, родив ему сына, выполнила свой долг. Он более у нее ничего не просит.
– Моя гордость попросит большего! Каковы бы ни были ошибки мессира Арно, я все еще ношу его имя и не могу тащить это имя, как пленник, ко двору врага. К тому же у меня есть сын. Я должна вырастить его в соответствии с его рангом. Он не увидит свою мать признанной любовницей герцога Филиппа.
– Вы еще сейчас находитесь в шоке. Отдохните хоть немного, Катрин. Утро вечера мудренее, и завтра вы лучше разберетесь в себе. У вас будут независимые земли: ваш сын будет могущественнее, чем вы об этом когда-либо мечтали… Слушайте меня! Верьте мне! Герцог любит вас больше, чем когда-либо!..
Молодая женщина зажала уши.
– Молчите, Ян! Я больше ничего не хочу слышать! Я вернусь… посплю немного, если смогу. Простите меня… Вы не можете понять.
Она поспешила в большой зал. Там царила полутьма. Только догоравший огонь в очаге освещал лежавшие повсюду тела, там, где сон захватил путников. Только Эрменгарда, сидевшая чуть дальше, еще бодрствовала…
Она встала при виде Катрин, но молодая женщина сделала ей знак не двигаться. Более чем когда-либо она испытывала необходимость побыть одной. Не для того, чтобы думать о письме, которое она только что бросила себе под ноги, и не для того, чтобы еще и еще жаловаться на свою судьбу. На сей раз она хотела поразмышлять, постараться все ясно себе представить… В этот поздний час монастырь был пуст. Запахнув плащ, Катрин толкнула низкую дверь, ведшую в крытую галерею, и устремилась под тяжелые своды, разделенные мощными подпорками. Яркий лунный свет подчеркивал суровую архитектуру монастыря на белесом фоне зимнего сада.
Она принялась медленно шагать взад-вперед. Движение оказало благотворное действие. Ей показалось, что она вновь взяла себя в руки, по мере того как обжигающая боль, которую она только что испытала, мало-помалу уступала место гневу… Через каких-нибудь четверть часа Катрин обнаружила в себе яростное желание отплатить за себя! Фортюна подумал, что уничтожил ее, разрисовав ей супруга, сгоравшего от любви у ног другой! Он подумал испугать ее, описав, что ждало христианских женщин в мавританской стране! Но он ее не знал! Этот несчастный не знал, что она готова на все для достижения цели, которую себе наметила, на любые опасности, даже на смерть, если придется, она может и продать себя, если не представится способа поступить по-другому!
Нет, она не оставит своего супруга этой женщине! Слишком дорогой ценой она добилась права стать его женой! Чего стоили на весах судьбы улыбки и поцелуи этой неверной по сравнению с весом и ценой ее слез и ее мук? И если Арно подумал, что отделался от нее навсегда, он ошибался! Он думал, что она вышла замуж, конечно, но это не причина для того, чтобы оставить ее в неизвестности о своем выздоровлении. Он ушел и с легкостью отдал свою любовь первой встречной…
– Даже если мне придется стать рабыней или выдержать пытку, я отправлюсь туда, найду его!.. Скажу, что у меня нет другого хозяина и господина, кроме него… Что я все так же его жена. И мы еще посмотрим, кто перетянет его к себе, я или эта черномазая!
По мере того как мысли ее становились более определенными, шаг Катрин убыстрялся. Она носилась по галерее, словно весь предыдущий день не пришлось карабкаться по горам. Плащ летал за ней, походя на черное знамя.
– Пойду туда! Дойду до Гранады! – бросила она в ночь громким голосом. – И хотела бы знать, кто может мне в этом помешать!
– Тсс! Мадам Катрин! – произнес чей-то голос. – Если вы хотите туда идти, не нужно об этом кричать… Надо вам поспешить.
Приложив палец к губам, Жосс Роллар возник рядом с ней. У него под рукой был сверток, он то и дело оглядывался. Катрин посмотрела на него с удивлением.
– Я думала, вы спите! – сказала она.
– Другие тоже так думали! И мадам Эрменгарда, и ваш друг, господин художник! Они меня не остерегались! Они там шептались между собой, а я все слышал.
– Что они говорили?
– Что когда все и вся заснет в монастыре, они просто украдут вас и отвезут в Бургундию!
– Что? – прошептала пораженная Катрин. – Они хотят меня насильно увезти?.. Силой? Но это же чудовищно!
– Нет, – произнес Жосс со странной улыбкой на сжатых губах. – Если подумать хорошенько, это скорее дружеская услуга! Прежде всего я подумал, что у них плохие намерения… что они хотели, может быть, вас и убить, и чуть не услышал из их разговора гораздо больше, чем там было на самом деле. Но оказалось вовсе не то: они попросту хотят вас выкрасть, чтобы вас же и спасти, от вас самой. Они вас хорошо знают и боятся, что вы решите идти прямо в Гранаду, где, по их мнению, вас ждет только ужасная смерть. Если вам это не по душе, надо бежать…
Какой-то миг Катрин с недоверием рассматривала лицо своего слуги. Ей никак не удавалось поверить в рассказанную им историю. Она без обиняков открыла ему свои мысли:
– На каком основании я стану вам верить? Они – мои друзья, старые и верные друзья, тогда как…
– Тогда как я – не кто иной, как вор с большой дороги, ничтожный парижский нищий, бродяга, который дорого не стоит, не так ли? Послушайте, мадам Катрин. Если бы не вы, я бы сейчас гнил на виселице у аббата Фижака. Во Дворце Чудес такие вещи не забываются. У нас есть своя честь и совесть…
Катрин не сразу ответила. Жосс не мог догадаться о тех воспоминаниях, которые его слова разбудили в ней, да и о том, что однажды уже она была обязана жизнью и безопасностью тому же самому Дворцу Чудес, о котором он говорил… Наконец она сказала:
– Вы хотите уплатить долг и поэтому предлагаете мне поехать с вами в Гранаду?
– Тогда, если вам придется умереть, я умру прежде вас! Время не ждет, решайтесь! Я немного знаю Испанию, я уже здесь бывал, я знаю язык. Могу служить вам проводником!
– Вы могли бы так же служить мне в Бургундии. Это, конечно, было бы приятнее!
– Не думаю. Эти люди, что хотят вас спасти от вас самой, плохо вас знают. Вы же не сможете быть счастливы, не сделав того, что хотели сделать! Я же предпочитаю увидеть, как вы будете подвергать себя опасностям, и делить их с вами, потому что вы такая же, как я сам: вы никогда не отказываетесь, не отрекаетесь. Я прекрасно знаю, чем мы с вами будем рисковать, но думаю, приключение стоит того. Вы, возможно, обретете вашего супруга, а я, может быть, найду себе свою фортуну, которая до сих пор мне еще не улыбнулась. Ну, что?.. Едем? Лошади уже взнузданы и ждут нас на дороге!
Неопределенная надежда взволновала сердце Катрин! Этот парень, единственный, сумел сказать те слова, которые ей необходимо было услышать. Нет! Она не будет ждать, когда ее выдадут, как красивенький, обвязанный золотой ленточкой сверток, Филиппу Бургундскому, только потому, что два безумца с добрыми благими намерениями думали, что это – наилучший способ обеспечить ей счастье! Она подняла на Жосса засиявшие глаза:
– Едем! Я готова…
– Одну минуту! – сказал он, протягивая ей сверток. – Вот мужская одежда, которую я выкрал у одного из солдат. Так вас труднее будет преследовать!
Катрин схватила одежду и, приказав Жоссу посторожить, не заботясь о холоде, отошла в сторону и переоделась. С того момента, как она решила бороться, кровь побежала быстрее, усталости и уныния как не бывало!
И вдруг ей показалось, что она услышала, как из глубин времен, со дна ее памяти тихий голос прошептал ей: «Если в один прекрасный день ты больше не будешь знать, что делать и куда идти, приходи ко мне… Ты будешь моей сестрой, и я научу тебя мудрости Ислама…»
Впечатление было столь четким, что Катрин воочию увидела, как перед ней в свете луны встала хрупкая фигура молодого человека в широком голубом одеянии, со смешной белой бородой и огромным оранжевым тюрбаном в форме тыквы… Его имя совершенно естественно возникло у нее на губах:
– Абу!.. Абу-аль-Хайр!.. Абу-врачеватель!
Абу, ее старый друг, он же жил в Гранаде! Он был врачом, другом султана! Он-то знает, что нужно делать, поможет ей, она была в этом уверена!
Охваченная внезапной радостью, Катрин наскоро закончила переодевание, скатала собственную одежду в сверток, засунула его под мышку и побежала к Жоссу.
– Едем! – воскликнула она. – Едем скорее!
Он посмотрел на нее с изумлением, заметив, какая перемена с ней произошла.
Медленно беглецы добрались до двери. Жосс осторожно ее приоткрыл. Но легкий шум, который возник от этого, все равно покрывался звучным храпом спящих. Катрин выскользнула наружу, и Жосс прошел вслед за ней…
– Спасены! – прошептал он. – Пойдем быстрее!
Он ухватил ее за руку, увлек из здания приюта. На дороге их ждали две лошади, взнузданные, оседланные, а копыта их были обвязаны тряпками. Жосс протянул руку, показывая на небо, где собирались облака.
– Смотрите! Небо и то с нами! В путь, но остерегайтесь: дорога крутая и опасная!
– Менее опасная, чем люди вообще и друзья в частности! – возразила Катрин.
Мгновением позже Катрин и ее спутник устремились по дороге на Памплону. Жестом, в котором заключался вызов, молодая женщина приветствовала на ходу гигантскую скалу, которую, по легенде, рассек сверху донизу мечом Доблестный Роланд. Он разрубил гору. А Катрин способна на большее!..
Клетка
Жосс Роллар придержал коня и протянул руку.
– Вот и Бургос! – сказал он. – И ночь близится. Ну что, остановимся?
Нахмурив брови, Катрин изучала раскинувшийся у ее ног город. После бесконечной пустыни неуютного и обледенелого плато, выметенного ветрами, столица кастильских королей ее разочаровывала. Большой город, огороженный крепостными стенами, над которыми угрожающе возвышался замок-крепость. У подножия крепостных стен, под двойным стрельчатым сводом моста, река медленно несла свои грязные воды. Все это создавало мрачное впечатление, было холодно и сыро. Катрин поглубже запахнула тяжелый плащ, удобный для верховой езды, пожала плечами и вздохнула:
– Нужно же где-то остановиться! Едем!
В молчании оба всадника поехали дальше. Над толпой возвышались всадники, ослы, мулы, грубые телеги и повозки, среди которых иногда попадался вынужденный идти тем же путем благородный посыльный какого-нибудь идальго.
Катрин и ее спутник смело влились в это столпотворение и пустили лошадей шагом. Живописное мельтешение крикливой и пестрой толпы не привлекло внимания Катрин. Со времени своего бегства глубокой ночью из приюта в Ронсевале молодую женщину не интересовало ничего, кроме количества лье, которое все еще отделяло ее от Гранады. Ей хотелось, чтобы у ее лошади выросли крылья, чтобы она стала стальной, как и она сама, Катрин, и чтобы не возникало надобности в остановках.
Ревность, разбуженная в ней рассказом Фортюна об измене Арно, не давала ей ни сна, ни отдыха. В пылу этой ревности Катрин поочередно приходила то в ярость, то в отчаяние, и это удваивало усталость от дороги, изнуряло. Она не раз просыпалась вся в поту, слыша слова любви, издалека, эхом долетавшие до ее слуха. Наутро с сухими глазами и сжатыми губами она опять ехала вперед и никогда не оборачивалась…
Ее мир отныне ограничился семью буквами, из которых состояло слово «Гранада», и Жосс Роллар, странный оруженосец, которого она себе взяла, рабски подражал тому, как вела себя его хозяйка. Он пообещал ей привезти ее в королевство мавританских султанов и держал слово, не пытаясь разбить панцирь молчания, которым окружила себя Катрин.
Миновав ворота Санта-Мария, путники оказались на плошади, вымощенной булыжниками и с трех сторон окруженной домами с арками. С четвертой стороны на нее выходил сам собор. Крестьяне сидели прямо на земле перед своим товаром. Вереница монахов, во весь голос тянувших песнь во славу Божию, шла в собор вслед за хоругвью, и там и сям, группами по двое, по трое, среди толпы прохаживались солдаты или альгвасилы.
– Дальше есть приют для паломников – Санта-Лесмес, – произнес Жосс, обернувшись к Катрин. – Хотите туда пойти?
– Я больше не участвую в паломничестве, – сухо ответила Катрин. – А вот там я вижу постоялый двор… Поедем туда…
И действительно, в нескольких шагах от путников, под городской крепостной стеной, в арке из почерневшего дерева, виднелась низкая дверь в постоялый двор «Три короля». Катрин спешилась и решительно направилась туда, вслед за ней пошел и Жосс, который вел за собою на поводу обеих лошадей.
Они уже было собрались войти на постоялый двор, когда вдруг шумная, но относительно мирная толпа словно вскипела морским прибоем и кинулась к городским воротам, издавая угрожающий рев. Этот взрыв человеческих чувств оказался таким сильным, что ему удалось пробить густой туман безразличия, которым окутала себя Катрин.
– Что это с ними? – спросила она.
– Не знаю! Думаю, они ждали какого-то зрелища… Может быть, это король возвращается в замок…
Между тем Катрин не вошла на постоялый двор. Медленно она вернулась к воротам Санта-Мария, откуда только что выехал странный кортеж, перед которым теперь теснилась толпа.
Трясясь на неровных булыжниках, с трудом продвигалась вперед грубая повозка, окруженная группой всадников с копьями. На повозке стояла клетка, а в ней находился человек на цепи.
Несчастный не мог выпрямиться во весь рост в маленькой клетке. Он сидел, спрятав голову в руки и упершись локтями в колени, стараясь защитить себя от всякой дряни, которую бросала в него со всех сторон злобная толпа, призывая смерть ему на голову. Кочерыжки, лошадиный помет, камни непрерывным дождем летели в клетку, но человек не двигался. Он был так грязен, что невозможно было понять ни настоящего цвета его волос, ни цвета кожи. Его покрывали серые от грязи лохмотья, на голове можно было разглядеть ужасный след от недавней раны.
Пораженная, Катрин смотрела на эту картину насилия, не в силах оторвать от нее глаз. В ней волной поднялась жалость к этому несчастному.
– Бог мой! – прошептала она. – Что же такого он сделал?
– Не расходуйте зря вашу жалость, – заметил рядом с ней голос с сильным германским акцентом. – Это один из проклятых разбойников, которых полным-полно в горах Ока, к востоку от города… Они же кровожадные волки, воруют, грабят, жгут и заставляют своих пленников умирать в ужасных муках, если те не могут им заплатить.
Удивленная, Катрин повернулась к человеку, который только что с ней заговорил. Это был мужчина сорока лет, с открытым и энергичным лицом, которое украшала шелковистая светлая борода и пара чистых голубых глаз. Он был крепким и высоким.
Искренняя улыбка, с которой он на нее посмотрел, понравилась Катрин.
– Вы говорите по-французски? – спросила она.
– Я говорю довольно плохо, но понимаю очень хорошо. Меня зовут Ганс из Кёльна, и я смотритель над каменщиками и плотниками на строительстве собора, – прибавил он, показывая на леса, венчавшие здание.
– Из Кёльна? – удивилась Катрин. – Что же вас занесло так далеко от ваших краев?
– Архиепископ Алонсо де Картахен, с которым я встретился в Бале вот уже три года тому назад. Но и вы тоже не испанец…
Легкая краска покрыла щеки Катрин. Она не предвидела такого вопроса в упор и не подготовилась к ответу на него.
– Меня… меня зовут Мишель де Монсальви, – произнесла она поспешно. – Я путешествую в сопровождении моего оруженосца.
Толпа вдруг смолкла, и настала такая глубокая тишина, что послышались стоны, которые издавал посаженный на цепь человек в клетке.
Вслед за всадником, одетым в черное, появился отряд альгвасилов. В свете факелов лицо всадника неприятно поражало неумолимой жесткостью. Медленно он направился к повозке.
– Это городской судья, алькальд по уголовным делам, дон Мартин Гомес Сальво! – прошептал Ганс, и в голосе его звучало некое опасливое уважение. – Ужасный человек!
На самом деле, толпа расступилась перед ним с поспешностью, которая обнаруживала страх. Мартин Гомес Сальво объехал вокруг клетки, потом, выхватив шпагу, ткнул острием в узника. Человек на цепи поднял голову, показав лицо, заросшее грязной бородой, на котором слиплись длинные волосы. Еще не понимая почему, Катрин вздрогнула и, словно притягиваемая магнитом, прошла несколько шагов вперед.
Среди установившейся тишины послышался голос узника:
– Пить хочу! – молил он по-французски. – Пить!..
Он выкрикнул последнее слово, и его крик покрыл тот, что с непреодолимой силой вырвался из горла Катрин:
– Готье!
Она узнала голос своего утерянного друга, теперь она видела его лицо. Безумная радость всколыхнулась в ней, заставив даже забыть весь трагизм происходящего. Она захотела броситься к нему, но тяжелая лапа Ганса обрушилась ей на плечо, пригвоздив к месту.
– Тише! Вы что, безумец?
– Это не бандит! Это мой друг!.. Оставьте меня в покое!
– Мадам Катрин! Умоляю вас! – вступил в разговор Жосс, удерживая ее за другое плечо.
– Мадам Катрин? – изумленно переспросил Ганс.
– Да! – в гневе вскричала Катрин. – Я женщина… графиня де Монсальви! Но разве вас это как-нибудь касается?
– Даже очень! Более того, это все меняет!
И без церемоний Ганс схватил Катрин в охапку, зажал ей рот и отнес ее к низкому дому, расположенному за стеной собора.
– Идите за нами с лошадьми! – бросил он Жоссу, бросаясь сквозь толпу.
Толпа не обратила никакого внимания на них. Все взгляды были обращены на алькальда и узника. Катрин услышала, как высокий чиновник отдал приказы, но она их не поняла. Она только уловила шепот удовлетворения, который пробежал по толпе, и вздох, почти сладострастный вздох, который вырвался у всех из груди. Народы всех стран походят друг на друга, и Катрин догадалась, что алькальд, отдавая приказы, должно быть, обещал им особо увлекательное зрелище.
– Что он сказал? – захотела она крикнуть, но рука Ганса заглушала ее голос.
Он ее не отпускал. Войдя в темный коридор, немец обернулся к Жоссу, который вошел за ними.
– Закройте дверь! – приказал он. – И идите сюда!
Коридор выходил на внутренний двор, где громоздились каменные глыбы и под крытой галереей виднелись только начатые статуи.
– Здесь, – произнес он с удовлетворением, – вы можете кричать сколько вам захочется!
Красная от злости, она хотела, как разъяренная кошка, сразу же вцепиться ему в лицо, но он перехватил ее запястье.
– Что вы делаете? – кричала она. – Кем вы себя возомнили? Кто позволил вам обращаться со мной таким образом?
– Только то, что вы вызвали во мне симпатию! Если бы я дал вам волю, сейчас дюжина альгвасилов крепко связали бы вас и в этой же повозке отвезли бы в тюрьму. И вы ждали бы там столько, сколько заблагорассудится алькальду! Как бы тогда вы помогли вашему другу?
Злость Катрин уменьшалась по мере того, как мудрые слова слетали с губ Ганса. Однако она не пожелала признаться себе, что Ганс так быстро одержал над ней победу.
– У него нет причин сажать меня в тюрьму. Я благородная дама и иностранка! Я могу пожаловаться…
– Кому? Король Хуан и его двор находятся в Толедо. Да будь они все здесь, это бы ничего не изменило. Кастильский монарх – тряпка, совсем бесхарактерный человек, и всякое решение его утомляет. Единственный человек мог бы вас благосклонно выслушать: тот, кто и есть настоящий хозяин в королевстве, – это коннетабль Альваро де Луна!
– Так я к нему и пойду…
Ганс пожал плечами, пошел за стоявшим на скамейке кувшином с вином и наполнил три чарки, которые он взял у колодца.
– А как вы это сделаете? Коннетабль сражается на границе с Гранадой, а алькальд и архиепископ теперь хозяева города.
– Тогда постараюсь повидаться с архиепископом… Вы же мне сказали, что именно он вас привез сюда?
– Вот именно, монсеньор Алонсо – человек справедливый и добрый, но между ним и доном Мартином существует дикая ненависть. Ему будет достаточно испросить милости в отношении вашего друга, как алькальд тут же ему откажет. Поймите, у одного в руках военная сила, у другого – только монахи. Дон Мартин это прекрасно знает… и злоупотребляет этим. Ну, так посмотрим… Для начала выпейте вино. Вам это нужно.
Мягкость его тона поразила Катрин. Она подняла глаза. Что это, симпатия с первого взгляда? Да, конечно, но и восхищение, которое она привыкла читать в глазах мужчин. Она знала свою власть, и, видимо, этот тоже не избежал того, чтобы угодить под действие ее чар!
Машинально Катрин смочила губы в оловянной чарке. Терпкое, крепкое вино согрело ее и подкрепило.
– Ну вот и хорошо… Теперь пойдем посмотрим.
Она проследовала за хозяином дома в низкий зал без света и огня, в нем рядами лежали матрасы с одеялами. Маленькое оконце с двумя толстыми перекладинами крест-накрест выходило на площадь. В комнате стоял сильный запах пота и пыли.
– Здесь спят рабочие, которых я привез с собой, – объяснил Ганс. – Но сейчас они все там, на площади… Вот, смотрите в окно!
То, что она увидела, поразило ее. При помощи мощного ворота, установленного на башнях собора для подъема камней, тяжелая клетка оказалась вздернутой вдоль стены церкви и теперь висела, качаясь, на высоте четвертого этажа.
– Зачем его туда подвесили?
– Чтобы развлечь толпу. Так до момента казни толпа может развлекаться, наблюдая за страданиями узника. Ведь, само собой разумеется, ему не дадут ни пить, ни есть…
– А когда?..
– Казнь? Через восемь дней!
Катрин вскрикнула от ужаса, а глаза наполнились слезами.
– Через восемь дней? Но он же умрет раньше…
– Нет, – скрипучим голосом произнес Жосс. – Черный человек сказал, что у бандита медвежья сила и что ее вполне хватит на эти дни до казни.
– А какую ему назначат казнь? – спросила Катрин с пересохшим горлом.
– Зачем ей заранее говорить? – упрекнул Жосса Ганс. – Хватит с избытком и того, чтобы она это узнала в день казни.
– Мадам Катрин мужественная женщина, приятель, – сухо ответил Жосс. – Не воображай, что она позволит тебе от нее что-то скрывать! – Потом, обернувшись к Катрин, он сказал: – Через восемь дней с него заживо сдерут кожу, а кожа этого невероятно огромного человека пойдет на создание статуи Христа. А его останки бросят в костер.
Катрин вынуждена была опереться о стену, прижимая руку к горлу, так как почувствовала позывы к рвоте. Увидев, как она позеленела, Ганс хотел ее поддержать, но она оттолкнула его.
– Нет. Оставьте, это сейчас пройдет…
Она рухнула на один из матрасов и обхватила голову руками. Катрин жила в безжалостное время; ужасы войны, которые она постоянно видела вокруг себя, стали ей слишком привычны, чтобы она легко могла из-за чего-то потерять голову, но то, что ей пришлось услышать, превосходило всякое воображение.
Она повторяла, словно стараясь получше вникнуть в смысл слов: «Для статуи Христа»? Разве можно допустить такую неслыханную вещь, такое богохульство?
– В соборе уже есть статуи такого рода, – сказал Ганс. – Надо уходить отсюда. Мои люди вот-вот вернутся…
Он мягко взял ее за руку, прошел с нею по внутреннему двору, они дошли до большой кухни, находившейся с другой стороны и занимавшей всю ширину дома. Там горел огонь под черным от копоти котлом, и от него шел вполне приятный запах. Старая служанка, сидя на табуретке, стоявшей у бочки, крепко спала, положив руки на колени и открыв рот. Мотнув головой, Ганс показал на нее, усаживая Катрин на скамье.
– Ее зовут Уррака. Она глухая как пень. Мы можем говорить спокойно…
Он вытащил из сундука деревянные миски и наполнил их супом. Ганс дал миску в руки Катрин, другую подал Жоссу и устроился рядом с ними.
– Сначала поешьте! – посоветовал он.
Катрин попробовала густой суп с мукой и свиным салом, обожглась и сделала гримасу. Поставив обратно миску на стол, она посмотрела по очереди на обоих своих спутников.
– Мне нужно спасти Готье! Я не смогу жить, если дам ему погибнуть такой смертью!
Ганс спокойно продолжал есть, не отвечая. А когда закончил трапезу, оттолкнув миску, вытер рот рукавом и сказал:
– Этот человек был, конечно, вашим слугой, может быть, вашим другом, но, бывает, люди меняются со временем, и сердца у них тоже становятся другими. Бандиты в горах Ока – это мерзкие создания, а этот человек – из их компании. Зачем рисковать жизнью ради проклятого Богом и людьми?
– Вы ничего не понимаете! Да и как вам понять? Разве вы знаете Готье? Так вот, мэтр Ганс: во всем королевстве Франции нет лучшего сердца, более доброй души, чем у него. Всего несколько месяцев тому назад я потеряла его и знаю, что ни ради золота, ни ради собственной защиты ни за что он не изменился бы до такой степени… Лучше послушайте, потом будете судить о нем.
В нескольких фразах она поведала немцу всю жизнь Готье: как он ее защищал, столько раз спасал, как он уехал на поиски Арно, как, наконец, он исчез в одном из пиренейских ущелий. Ганс слушал ее, не произнося ни слова.
Некоторое время он продолжал хранить молчание, машинальным жестом сгибая и разгибая пальцы. И наконец поднял голову:
– Понял! И помогу вам!
– А почему? – с неожиданной резкостью обрезал его Жосс. – Мы вам люди незнакомые, и у вас нет причин рисковать жизнью ради чужих людей! Жизнь ведь хороша, а? Вы должны дорожить ею. Если только вы не лелеете надежды выиграть изумруд королевы…
Ганс встал так резко, что скамья, на которой он сидел, с грохотом упала. Он покраснел, и его сжатый кулак поднялся до уровня носа Жосса.
– Ну-ка повтори, что ты сказал, дружок, и я тебе начищу рожу! Ганс из Кёльна никогда не просил платы за услугу, запомни хорошенько!
Катрин живо бросилась между двумя мужчинами.
– Простите, мэтр Ганс! В наши дни трудно доверять кому бы то ни было, но вам я верю. Хотя в некотором смысле Жосс прав: зачем вам рисковать жизнью, чтобы сослужить нам службу?
Когда же она кончила говорить, немец состроил своему противнику гримасу, которую с трудом можно было принять за улыбку. Потом, вздернув плечи, заговорил:
– Разве я знаю? Да потому, что вы мне понравились, конечно, но и потому, что мне этого захотелось самому! Этот узник – человек северный, как и я сам, как вы. И потом, он начинает меня интересовать, у меня нет желания отдавать его здешним кровожадным скотам, ведь они разделают его, как тушу в мясной лавке. Я тоже думаю, что потом не смогу спать спокойно. В конце концов, я терпеть не могу сеньора алькальда, он приказал отрубить руку одному из моих людей, ложно обвинив его в воровстве. Я был бы рад насолить ему.
Он отошел в глубину кухни, взял в углу свернутый матрас и разложил его недалеко от огня.
– Прилягте здесь и постарайтесь немного поспать, – сказал он, обернувшись к Катрин. – Ночью мы поднимемся на башни и попробуем добраться до клетки.
– Вы думаете, мы сможем его освободить? – спросила Катрин с надеждой.
– Этой ночью? Не думаю! Нужно как следует подготовить бегство. Но, может быть, нам удастся передать ему еду и питье.
Ночной сторож уже давно прокричал полночь, когда дверь из дома строительных рабочих бесшумно открылась и пропустила три тени, две высокие и одну маленькую. Кроме солдат, что охраняли башни, на площади не было ни одной живой души.
Катрин, Жосс и Ганс проскользнули в тень собора, от боковой двери которого у Ганса был ключ. Задерживая дыхание, они медленно шли вперед, остерегаясь споткнуться о камни под ногами. Под мышкой Жосс нес кувшин с водой, а Ганс припас хороший ломоть сала и маленькую круглую буханку хлеба.
– Внимание! – предупредил Ганс, когда, поднявшись по лестничному маршу, они добрались до входа. – В церкви – ни слова! Там любой звук раздается очень громко, кроме того, там всегда ночью молятся два монаха. Дайте мне руку, мадам Катрин, я вас поведу.
Она вложила руку в шершавую ручищу Ганса и послушно пошла за ним, а Жосс ухватился за полу ее плаща. Вырезанная в огромном боковом входе дверка не скрипнула под осторожной рукой Ганса. Все трое заметили на клиросе двух монахов – те стояли на коленях и молились на плитах, а их выбритые головы блестели в свете единственной лампады.
Ганс поспешно перекрестился. Он увлек своих спутников в густую тень массивных колонн. Они, словно призраки, скользнули до лестницы, ведущей в башни, и пошли по ней. Ганс призакрыл дверь, потом высек огонь. Он зажег факел и поднял его над головой, чтобы осветить каменную лестницу.
– Наверху я загашу его! – сказал он. – Теперь быстро…
Один за другим они устремились по узкой лестнице и, не останавливаясь, добрались до самого верха. Свежий воздух ударил Катрин в лицо. Они будто выскочили в самое небо, но хотя ночь была вполне светлой, со звездами, ей потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте.
– Берегитесь, можно упасть, – предупредил Ганс. – Здесь повсюду разбросаны камни и бруски.
Огромный ворот высился на фоне неба – большие колеса из сердцевины дуба, скрепленные металлом. Катрин посмотрела на него с омерзением, какое вызывает у человека вид инструмента для пыток. Вслед за Гансом она прошла до ажурной балюстрады на башне и наклонилась. Подвешенная на канате клетка медленно покачивалась прямо под ними. Сквозь деревянные доски Катрин увидела узника. Подняв голову, он смотрел на небо: жалобные стоны раздавались из клетки, и они были такие слабые, что Катрин глубоко встревожилась.
– Нужно поднять его, выпустить из клетки… немедленно! Он же ранен.
– Я знаю, но в эту ночь поднять его нет возможности. Ворот жутко скрипит. Если я только попробую до него дотронуться, солдаты тут же услышат. И тогда далеко нам не уйти.
– Не можете ли вы сделать так, чтобы он не скрипел?
– Конечно, могу. Его нужно смазать жиром и растительным маслом, но такую работу не делают среди ночи. Более того, я уже вам сказал, нужно подготовить бегство. Сейчас мы только попытаемся ему помочь. Позовите его… но тихо, чтобы солдаты не услышали.
Жосс ухватился за ее пояс, Катрин наклонилась как можно ниже, едва удерживая равновесие, и тихо позвала:
– Готье!.. Готье!.. Это я! Катрин…
Узник медленно поднял к ней голову, и в этом его движении ничто не указывало, что он сколько-нибудь удивился.
– Ка…трин?.. – произнес он едва слышно и умолк.
– Готье! Ты узнаешь меня? Я Катрин де Монсальви!
– Подождите минуту, – прошептал Ганс. – Дайте ему сначала попить.
Он привязал горлышко кувшина к длинному деревянному шесту, который валялся на строительной площадке, и опустил сосуд к клетке, продел его сквозь планки и приблизил к рукам узника, а тот, все еще глядя в небо, видно, ничего и не заметил.
– Это тебе, дружок, – сказал Ганс. – Пей!
Прикосновение запотевшего глиняного кувшина, казалось, вызвало у узника настоящее потрясение. Он схватил его с глухим рычанием и принялся жадно пить большими глотками. Кувшин был опустошен до последней капли. Когда там больше ничего не осталось, Готье отбросил его и, видимо, опять впал в оцепенение. Со сжавшимся сердцем Катрин прошептала:
– Он меня не узнает! Наверное, он даже едва слышит.
– Это, конечно, лихорадка, – ответил Ганс. – Он ранен в голову. Попробуем теперь дать ему что-нибудь поесть.
Еда возымела то же действие, что и свежая вода, но узник оставался так же глух к зовам и мольбам Катрин. Время от времени с его губ срывались стоны и какие-то бессвязные слова.
– Бог мой!.. Он сошел с ума, что ли?
– Не думаю, – сказал Ганс, – но я вам сказал уже: видно, он в бреду. Пойдемте, мадам Катрин, на сей момент мы ничего не можем больше для него сделать. Завтра днем я смажу ворот, и он больше не скрипнет. А следующей ночью, может быть, нам удастся его оттуда вытащить.
– Но удастся ли нам устроить так, чтобы он вышел из города? Ворота здесь, видно, хорошо охраняются.
– Всему свое время! На этот счет у меня тоже имеется одно соображение…
– При помощи хорошей веревки, – сказал Жосс, который не произнес ни словечка с тех пор, как они вошли в церковь, – всегда можно улизнуть через крепостные стены.
– Да… на крайний случай! Но у меня есть мысль получше. Нам пора уходить.
Когда они добрались до дома строителей, Ганс дал несколько советов своим гостям:
– Для всех здешних вы будете моими двоюродными братом и сестрой. Вы отправились в паломничество к Иакову Компостельскому, но все же лучше не заводите разговоров с моими рабочими. Некоторые из них – из моей страны и удивятся, что вы не знаете нашего языка. А так ходите где хотите.
– Спасибо, – ответила Катрин, – но у меня нет на это никакого желания. Один вид этой гнусной клетки делает меня больной. Я останусь дома.
– А я нет! – сказал Жосс. – Когда нужно подготовить бегство, лучше пошире открыть глаза и уши.
* * *
Следующий день был ужасен для Катрин. Закрывшись в доме у Ганса, она пыталась не смотреть на улицу, чтобы не видеть дождя, который шел с утра, и не слышать раздававшихся то и дело криков ненависти и проклятий в адрес Готье. Она просидела одна в течение всего дня, и единственной ее собеседницей была старая глухая Уррака. В обеденный час она дала Катрин полную миску супа, несколько подгорелых сухарей и кувшинчик прозрачной воды, потом вернулась к своей бочке, села там и принялась изучать молодую женщину с таким вниманием, что вскоре это вывело Катрин из себя. В конце концов ей пришлось сесть спиной к старухе, а потом и вовсе уйти под навес во внутреннем дворе и там дожидаться возвращения мужчин. Жосс ушел одновременно с Гансом. Он решил, как сам сказал, обойти город и исследовать местность.
Когда Жосс вернулся, лицо его было мрачным. На тревожный вопрос Катрин он ответил не сразу.
– Думаю, мы рискуем устроить им здесь настоящий переполох, – наконец произнес он. – Здешние люди испытывают такую кровожадную ненависть по отношению к разбойникам из Ока, что опомниться не могут от радости, что один все-таки попался. Вырви у них добычу, они все разнесут!
– Ну и пусть все разносят! – вскричала Катрин. – Что нам-то до этого! Единственное, что важно, – это жизнь Готье…
Жосс бросил на нее короткий взгляд.
– Вы, значит, так его любите? – спросил он с оттенком сарказма, который не ускользнул от молодой женщины.
– Конечно, я его люблю как собственного брата и, может быть, даже больше. И, если вы надеетесь уговорить меня уйти из этого города, оставив его в руках этих кровожадных скотов, вы попросту теряете время и силы.
Жосс улыбнулся, а в глазах его вспыхнул огонек.
– Кто же с вами спорит, мадам Катрин? Я просто заметил, что нам будет трудно и рискованно. Вот, пожалуйста, послушайте!
И на самом деле, там, снаружи, в свете гаснувшего дня, раздался новый взрыв улюлюканий и проклятий.
– Алькальд, видно, удвоил количество охранников у башни. Они все там столпились на площади, на них льет дождь, но они все равно воют как волки.
– Удвоил охрану? – бледнея, повторила Катрин.
– Меня беспокоит не охрана, а сама толпа, – вмешался Ганс. Он вошел, весь промокший, и услышал их разговор. – Если даже дождь их не гонит, они способны простоять здесь всю ночь, задрав носы кверху. Тогда прощай наш план!
Во взгляде, который он устремил на Катрин, светилось сострадание. Молодая женщина побелела как мел.
– Ворот? Вы смогли им заняться?
– Конечно. Под предлогом того, что там возникло что-то неладное, я смазал его таким количеством жира, что его теперь можно зажарить. Но что вы хотите сделать при таком количестве зевак? Мы даже не сможем дать узнику напиться и поесть.
– Нужно, чтобы они ушли! – проговорила Катрин сквозь зубы. – Надо…
– Да, – произнес Жосс, – но как? Если даже небесной воде не удается с ними справиться…
Как раз в этот самый момент разразился мощный удар грома, настолько неожиданный, что все вздрогнули. И небо словно разорвалось. Дождь превратился в наводнение. Мощные потоки дождя обрушились на землю с такой силой, что в мгновение ока площадь, кишевшая людьми, опустела.
Стараясь защититься от ливня, люди беспорядочно кинулись в укрытие, солдаты прижались к стене собора, с башен исчезли рабочие. Только клетка осталась под бурей, а ветер дул так резко, что эта висячая тюрьма стала раскачиваться.
Подойдя к выходившему на площадь оконцу, Катрин, Ганс и Жосс смотрели на происходившее.
– Если бы это продлилось подольше… – прошептала Катрин. – Но буря налетела и…
– Случается, что бури длятся долго… – произнес Ганс, желая ее ободрить. – Во всяком случае, ночь будет темной. Пойдемте, мои люди возвращаются. Нам нужно поужинать и отдохнуть. Дел у нас хватит на ночь…
Вечер показался Катрин бесконечным. Дождь все лил. Слышен был его яростный и бесконечный барабанный бой по крыше. Сидя на камне возле очага, напротив Жосса, который, надвинув на глаза свой колпак и скрестив руки, видимо, спал, Катрин ждала.
Она тоже закрыла глаза, но сон никак не приходил. Рабочие улеглись спать после скудного ужина. Дом наполнился храпом, Катрин, единственная оставаясь с открытыми глазами, прислушивалась к стуку своего сердца. Она даже не захотела лечь и, когда в темноте увидела, как к ней молча подходит Ганс, быстро встала. В тот же момент и Жосс был на ногах.
– Пойдемте! – прошептал Ганс. – Теперь или никогда…
Дождь прекратился, но ночь была черным-черна, как сажа.
– Минутку, – прошептал Ганс. – Нужно кое-что захватить с собой.
Он протянул Катрин сверток с грубой тканью, а Жоссу что-то вроде переметной сумы из грубой холстины. Сам Ганс нагрузился большим мешком, который тоже казался достаточно увесистым.
– Что это? – тихо спросила Катрин.
– Наверху поймете. Пойдем быстро!
В глубокой темноте они повторили путь, по которому прошли предыдущей ночью. Без помех они добрались до двери, проникли в церковь. Как и накануне, два монаха молились у могилы Сида, но Катрин едва взглянула на них. Время от времени она нащупывала у пояса свой верный кинжал, решив воспользоваться им, если будет нужно.
На верхушке башни резкий ветер заставил ее согнуться, но глаза уже немного привыкли к темноте. Клетка была едва различима в океане мрака, в котором потонули крыши города и окрестности.
– Ничего не видно! – прошептала она. – Как мы все сделаем?
– Я-то вижу достаточно хорошо, – отозвался Ганс. – Это главное. Внимание, Жосс, я начинаю поднимать клетку.
Закатав рукава, Ганс плюнул себе на ладони и взялся за огромное колесо ворота. Катрин казалось, что один человек никогда не сможет его повернуть.
– Я буду вам помогать! – заявила она.
– Нет… оставьте! Лучше помогите Жоссу притянуть клетку, когда она будет на уровне площадки. Это тоже нелегкое дело.
И, глубоко вздохнув, Ганс повис на толстой ручке ворота. Клетка качнулась, потом медленно, очень медленно начала подниматься. Не слышно было никакого шума, они скорее догадывались, чем различали, что тяжелая масса клетки приближалась.
– Только бы Гансу удалось! – сказал Жосс с беспокойством. – Поднять такое одному – это же работа для титана!
Ужасающее усилие, которое взял на себя каменотес, чувствовалось по его тяжелому дыханию. До самых глубин своего существа Катрин чувствовала борьбу, ужасное напряжение человеческих мускулов. А клетка поднималась совсем понемногу, почти незаметно.
– Боже! Помоги ему! – простонала Катрин.
Она уже хотела броситься к Гансу на помощь, но замерла от неожиданности. На лестнице показалась какая-то тень. Вновь прибывший произнес три слова на незнакомом языке и стал налегать на ворот вместе с Гансом.
– Кто этот человек? – спросила пораженная Катрин.
– Не бойтесь. Это Гатто, мой старший мастер… Он хочет нам помочь.
– А по какой причине?
– Готлиб, человек, которому дон Мартин приказал отрезать кисть, – его брат. Ему можно доверять. И потом… помощь всегда кстати. Я уже подумал, что сейчас все брошу. Эта клетка такая тяжелая, что мускулы разрываются.
Не ответив, Катрин подошла к Жоссу. Клетка теперь поднималась значительно быстрее. Ее верх уже оказался вровень с площадкой, поднялся выше, выше… Вооружившись багром, Жосс зацепил одну из перекладин и потянул на себя.
– Тихо! – шептал Ганс. – Тихо! Ее нужно поставить без шума.
Какое-то мгновение гнусная тюрьма покачивалась в нескольких сантиметрах от площадки, потом медленно опустилась.
– Ночь прямо как чернила! – пробормотал Ганс. – Приходится действовать почти на ощупь… Вы нашли дверь?
– Да, – прошептал Жосс. – Вот она!
Большой железный замок, на который была заперта клетка, был на самом деле настолько прост и бесхитростен, что его легко открыли. Как только дверь распахнулась, Катрин устремилась туда, нетерпеливыми руками ощупывая неподвижную намокшую фигуру, лежавшую внутри.
– Он не двигается! – прошептала она с тревогой. – Жив ли он…
– Это мы еще посмотрим! – ответил Жосс. – Пустите нас, мадам Катрин, дайте нам заняться им…
– Поспешим! – проворчал Ганс. – Посмотрите на небо!..
И действительно, смутно засветилась луна за завесой туч.
– Если солдат или любой горожанин вдруг захочет поднять глаза и заметит, что клетки нет на месте, в мгновение ока сбежится весь город!
Не без труда, с бесконечными предосторожностями трое мужчин вытащили узника из клетки.
– Он жив! – прошептала она, уловив слабое дыхание Готье.
– Быстро, – приказал Ганс, – разденьте его! Нам надо спешить…
Словно в подтверждение его слов, они услышали снизу, как один из солдат закашлял. Потом услышали звон копья, звякнувшего о камень. Четверо заговорщиков съежились с безумно забившимися сердцами, ожидая криков тревоги, которые, без сомнения, вот-вот должны были нарушить тишину… Но ничего не произошло! Жосс, Катрин и Гатто бросились к Готье, стали его раздевать, а в это время Ганс открыл мешок, который принес. В нем лежал наскоро обструганный толстый кусок дерева.
– Надо обмануть всех, хоть ненадолго, – прошептал Ганс. – А то с самого утра весь город станут выворачивать наизнанку, и нам никогда не удастся вывезти этого человека. Если нам чуточку повезет, подмену обнаружат не сразу.
Бесчувственного Готье быстро одели в плащ, который принесла Катрин, а в это время Ганс устроил чучело в клетке и покрыл его лохмотьями узника и еще несколькими тряпками такого же неопределенного цвета, которые принес. Голову изобразил запрятанный в тряпье глиняный шар. В ночной темноте все это имело правдоподобный вид.
Главная трудность состояла в том, как снять цепи, которыми узника приковали к клетке. В переметной суме, которую Ганс доверил нести Жоссу, оказалось несколько инструментов из слесарного набора. Когда, вооружившись пилой, Ганс принялся за браслеты на щиколотках, Катрин затаила дыхание, ибо ей показалось, что звук пилы был ужасно громкий. Но мастер обладал невероятной ловкостью. Операция прошла благополучно, и Готье даже не застонал.
Они поспешно приложили оковы к чучелу, потом должным образом заперли клетку. Ганс и Гатто вернулись к вороту, а Катрин и Жосс принялись палками подталкивать клетку, чтобы опять спустить на прежнюю высоту и не стукнуть о стену, что вызвало бы шум. Через несколько минут гнусная тюрьма-пытка вновь была водворена на прежнее место.
Словно выждав именно этот момент, показалась луна, залив площадь холодным ярким светом. Одновременно заговорщики услышали, что внизу, у подножия башни, солдаты обменялись несколькими словами на своем гортанном языке. Катрин заметила, что на лице Ганса блеснули зубы, и поняла, что тот улыбался.
– Пошли! – прошептал он. – Воистину небо на нашей стороне! Теперь нужно спустить вниз нашего беглеца, а, судя по его весу, это будет нелегкой задачей. Башенная лестница крутая, и хорошо, что Гатто пришел нам помочь. Вы, мадам Катрин, пойдете впереди с факелом и посветите нам. Теперь пойдем!
Трое мужчин понесли Готье. Несмотря на то что тот похудел из-за вынесенных им лишений, он был тяжелым, и к тому же из-за его огромного роста трудно было поворачиваться на узкой лестнице.
Осторожно ступая, задерживая дыхание, Катрин со своими спутниками медленно, но верно пробирались к двери. Они уже вышли бы из собора, когда в самый непредвиденный момент Готье вдруг издал стон, который в тишине, едва нарушавшейся монотонным бормотанием монахов, прозвучал в ушах Катрин громом трубного гласа Страшного суда. У трех мужчин с их ношей только и хватило времени метнуться в тень огромного столба у закрытой решетки церковной часовни, а Катрин живо приложила руку к губам раненого.
Объявшая беглецов тревога и минуты последовавшего за этим ожидания были страшны. На клиросе оба монаха прервали свои молитвы. Они повернули головы в сторону, откуда им послышался неожиданный шум. Катрин увидела сухой профиль одного из них – он четко обозначился на фоне свечи. Другой даже сделал было жест, желая встать, но собрат удержал его.
– Да это кошка! – сказал он, и монахи продолжили свои молитвы.
Но положение маленькой группки людей вовсе не улучшилось. У себя под рукой Катрин чувствовала, как шевелятся губы Готье. Он стал пытаться освободиться от стеснявшей его руки.
– Как заставить его замолчать? – прошептала Катрин, в ужасе прижимая руку.
Слабый стон, словно глухой всплеск воды о камень, послышался опять. Опять показалось, что они погибли. Сейчас монахи остановятся. На сей раз они придут посмотреть, в чем дело…
– Если нужно, мы его пристукнем, – невозмутимо прошептал Жосс. – Но отсюда нужно выйти.
В этот момент в глубинах церкви раздались удары колокола, за которыми немедленно последовала песнь, суровая и мрачная, которую запели примерно пятьдесят мужских голосов. Все с облегчением вздохнули.
– Монахи! – прошептал Ганс. – Как раз вовремя!
Трое мужчин опять ухватились за Готье, подняли его, словно он ничего не весил, и бросились вдоль нижней боковой части придела. Готье не переставая стонал, но громкие голоса святых отцов возносили свою песнь к высоким сводам церкви, заполняя ее суровой мелодией, в которой терялся голос раненого. Запыхавшиеся, с бешено стучавшими сердцами, четверо заговорщиков оказались со своей ношей у боковой двери собора. Луна освещала округу, но залегшая вдоль стен широкая черная тень могла их спасти.
– Последнее усилие, – радостно прошептал Ганс, – и мы на месте. Быстро к дому!
Через несколько мгновений низкая дверь дома строителей тихо затворилась за ними. Катрин, более не в состоянии сдерживать себя, разразилась рыданиями.
Конец грешника
Поступая мудро, Ганс, Жосс и Гатто дали Катрин выплакаться до конца. Они перенесли Готье под навес, положили на солому, наскоро собранную Гатто, и принялись осматривать его. Выплакавшись, Катрин вытерла глаза и пошла на поиски своих друзей. Она чувствовала невероятное облегчение. Для нее было такой радостью освобождение Готье от жестокого дона Мартина!
Но радость Катрин померкла после первого же взгляда на распластанное тело Готье. Он был худ, ужасающе грязен, и если глаза у него иногда открывались, взгляд их оставался безразличным, тусклым. Когда этот взгляд останавливался на молодой женщине, в нем не возникало никакого признака узнавания. Напрасно Катрин наклонялась над ним и мягко звала по имени, нормандец смотрел на нее все так же безучастно.
– Может, он лишился памяти. Наверное, он очень болен. Зачем же тогда вы отнесли его сюда, а не в кухню?
– Потому что скоро настанет день, – ответил Ганс. – А когда Уррака встанет, совсем не нужно, чтобы она его увидела.
– Не все ли равно, раз она глухая!
– Глухая, да! Но не слепая, не немая и даже, может быть, не такая уж глупая, как кажется. Мы поухаживаем за этим человеком, обмоем, оденем как следует, поддержим его силы настолько, насколько это нам удастся. И тогда нужно будет как-то вывезти его из города.
– Но как же увезти его в таком состоянии? Что же с ним делать по дороге?
– На этот счет я дам вам совет. Потом, госпожа Катрин, это уже будет ваша забота. Я же не могу ни последовать за ним, ни оставить его здесь. Это значит рисковать собственной головой и головами всех моих людей… Нужно вам сказать, что, как только вы выйдете из города, вы не рассчитывайте на мою помощь.
Катрин внимательно выслушала Ганса. Она даже немного смутилась. Этот человек помог ей, не задумываясь, и как-то подсознательно она уже стала верить, что и дальше он станет ей помогать. Но в ней все-таки оказалось достаточно здравого смысла, чтобы немедленно согласиться с ним: он был совершенно прав, и большего она не могла у него просить. Она с улыбкой протянула ему руку.
– Вы и так слишком много сделали, друг мой, и за все эти опасности, которым вы подвергли себя ради незнакомой женщины, я навсегда останусь вам глубоко и искренне благодарной. Будьте спокойны, что касается меня, я всегда умела встречать лицом к лицу трудности, которые вставали на моем пути. И я пойду до конца и в этом деле.
– Вы забыли, что я еще нахожусь при вас! – процедил сквозь зубы обиженный Жосс. – Но перейдем же к делу. Вы сказали, мэтр Ганс, что придумаете способ увезти его из города. Какой же это способ?
– Повозка для перевозки камня. Мне предстоит руководить перевозкой камня в Хоспиталь-дель-Реи в полулье от города. Мы отправимся, как только откроют городские ворота. Вашего друга мы запрячем среди каменных глыб. В повозку мы запряжем ваших лошадей, а в монастыре я достану вам другую повозку, и вы сможете увезти этого человека, а я тем временем найду себе других лошадей и верну на место мою повозку. Потом вам останется надеяться на милость Божию.
– Я даже и не мечтала о таком, – просто произнесла Катрин. – Спасибо, мэтр Ганс!
– Хватит разговаривать! Займемся раненым и подготовим повозку. День вот-вот настанет!
Все стали действовать молча. Готье, освобожденный от своих лохмотьев, был начисто обмыт, одет в чистую одежду, слишком для него короткую, ибо ни один из трех мужчин не оказался такого же роста, как он. Рану на голове, которую было очень трудно обработать, они смазали овечьим жиром. Ему обстригли волосы, побрили, чтобы никто не смог его узнать. С жадностью Готье съел горячий суп и осушил кувшин с вином. Жосс с задумчивым видом смотрел на него.
– Может быть, следует его как следует напоить, – заметил он. – Если бы он спал в повозке, это было бы менее опасно. Представьте себе, что охранники у ворот услышат, как он застонет в бреду.
– У меня есть мак, – сказал Ганс. – Я дам ему выпить раздавленных в вине маковых зернышек, и он будет спать как ребенок.
Когда они закончили все дела, на горизонте протянулась светлая полоса, настало утро.
– Теперь подготовим повозку, – сказал Ганс. – Уррака того и гляди спустится со своего чердака.
Он дал Готье выпить вина с маком, потом, обернув его куском плотной ткани, отнес на повозку, стоявшую в смежном с домом сарае. С помощью Жосса и Гатто он навалил на повозку глыбы камня так, что нормандец оказался полностью упрятанным, и не было риска, что его там придавит. Они обложили Готье соломой.
Не успели они закончить приготовления к отъезду, как дом стал просыпаться. Старая Уррака с трудом спустилась с приставной лестницы, ведущей на верхний этаж, и начала шаркать стоптанными башмаками между двором и кухней, набирая воду в колодце, нося дрова для очага и раздувая огонь от оставшихся углей. Один за другим, зевая и потягиваясь, каменщики выходили из общей спальни, шли умываться к ведру с холодной водой, потом возвращались за едой. Катрин, зевая и потягиваясь, как и прочие, опять заняла свое место в углу у очага. Что касается Жосса, то он, делая вид, что только что проснулся, вышел и отправился на площадь. Ему хотелось посмотреть, как выглядел новый обитатель клетки при свете дня. Ганс повернулся к рабочим и принялся говорить с ними на их родном языке. Немцы кивали головами с согласным видом, а покончив с нехитрой едой, один за другим покинули кухню. Когда они остались одни, Ганс улыбнулся Катрин:
– Ну, быстро поешьте чего-нибудь и отправимся в дорогу. Городские ворота уже открывают.
И на самом деле, послышался скрип подъемной решетки ворот Санта-Мария. С площади доносились шумы и крики. Ганс обернулся к двери:
– Где Жосс? – спросил он. – Все еще на площади? Я схожу за ним!
Машинально, продолжая жевать ломоть хлеба и луковицу, Катрин проследила за ним взглядом. Жосс был недалеко. Казалось, он был заворожен картиной, которая не преминула привлечь также внимание Ганса и Катрин. И вот что они увидели: на площадь вихрем влетела кавалькада. Молодая женщина узнала альгвасилов, а среди них – андалузскую лошадь и черные перья на шляпе дона Мартина Гомеса Кальво. Тем временем на площадь бегом прибежал отряд плотников, которые несли брусья, доски, лестницы и молотки. Ими руководил огромный человек в одежде темно-пурпурного цвета.
– Палач! – упавшим голосом произнес Ганс. – Неужели это значит, что…
Он не закончил фразы, все было более чем ясно. С дьявольской быстротой плотники принялись строить эшафот, послушные энергичным указаниям палача.
– Нужно бежать, и немедленно, – прошептал Ганс. – Посмотрите, что выделывает дон Мартин.
Катрин повернула голову к алькальду. Да, ей не пришлось долго глядеть на дона Мартина, чтобы понять, чем он был занят. Встав в стременах, он тыкал костлявым пальцем то в небо, то в землю, достаточно ясно изображая то, что не нужно произносить словами, – давал приказ спустить клетку.
В этот момент Жосс ворвался в дом.
– Тревога! – бросил он. – Дон Мартин боится, что плохая погода слишком ослабит узника. Он отдал приказ приступить к казни.
Толпа мавританских рабов в одинаковых желтых тюрбанах появилась на площади, держа в руках поленья и охапки хвороста, предназначавшиеся для костра, на котором должны были сжечь осужденного, предварительно содрав с него заживо кожу.
Ганс схватил Катрин и Жосса за руки и стремглав направился к дому. Они бросились к повозке, где Гатто заканчивал запрягать лошадей. Живо трое заговорщиков влезли на повозку. Катрин села рядом с Гансом – тот взялся за поводья, а Жосс уселся сзади, надвинув колпак на глаза. В руках Ганса щелкнул кнут, и повозка направилась к городским воротам Санта-Мария.
Но движение было затруднено. Подготовка к казни выгнала из домов горожан. Они толпились, толкались, стремясь пробраться в первые ряды. Жители Бургоса лихорадочно готовились к представлению.
Глаза Катрин скользнули к эшафоту, где в этот момент палачи ставили стояк в форме креста, увешанный цепями; он высился над кучей хвороста. Потом, подняв глаза, молодая женщина посмотрела на клетку – та медленно спускалась.
– Дорогу! – ревел Ганс, щелкая кнутом. – Дорогу!
Но толпа, становясь все гуще, была слишком заинтересована подготовкой к казни, чтобы обращать на него внимание. Эти люди предпочитали попасть под копыта лошадям, чем уступить хотя бы дюйм пространства. Немца охватила ярость.
Дернув изо всех сил поводья, Ганс вздыбил лошадей, и их ноги оказались в воздухе, создав явную угрозу зевакам. На сей раз с криком ужаса толпа отпрянула. Ганс устремил лошадей к воротам.
Увы! В тот же миг клетка коснулась земли, и дону Мартину не пришлось смотреть на нее два раза, чтобы понять, что узника он лишился. Катрин, с тревогой следя за ним, заметила, как от его лица отхлынула кровь. Он спрыгнул с лошади и принялся отдавать приказания. Разочарованная толпа взревела, словно море в штормовую погоду. Повозка уже подъехала к самому своду ворот… Но в этот момент решетка с мрачным скрежетом опустилась перед ними. Дон Мартин отдал приказ закрыть все ворота!
Катрин закрыла глаза в ожидании самого ужасного. Ганс прошептал у нее над ухом слова, которые прозвучали словно из глубокого сна:
– Сохраняйте мужество! Черт возьми! Сейчас не время для истерик! Надо сопротивляться! В этом наш единственный шанс!
Ганс начал браниться с охранниками, яростно жестикулируя, он пытался убедить охрану дать ему проехать. Но те, опираясь на пики так же твердо, как и на приказ алькальда, отрицательно мотали головами и не желали слушать. Потеряв надежду, Ганс рухнул на скамью.
– Что же будем делать? – спросила Катрин, готовая расплакаться.
– Что же нам делать, по-вашему? Остается только стоять и ждать…
Вконец удрученная, Катрин опустила голову, скрестила руки на груди и молча принялась молиться, безразличная ко всему, что происходило вокруг нее. Между тем площадь бурлила как разъяренное море. Альгвасилы сыпали на зевак дождь ударов деревянными концами своих копий, прокладывая путь к домам. Люди дона Мартина уже обыскивали постоялые дворы, учиняя допросы владельцам и постояльцам. Любой незнакомец, приезжий или просто хоть сколько-нибудь странный человек уже был одним из тех страшных разбойников из лесов с Ока, которые, уж конечно, пробрались в город за своим сотоварищем. Страх проникал в души людей, сея в них дикую панику.
Вдруг из-за закрытых городских ворот с другой стороны послышалась слабая песнь во славу Божию, такая знакомая Катрин; она подняла голову.
Древняя песнь паломников, направлявшихся к могиле Иакова Компостельского! В Катрин проснулась надежда, показалось, что древняя песнь верующих явилась ответом Бога на ее пылкую молитву. Спрыгнув с повозки, она подбежала к решетке, вцепилась в нее руками. Перед ней на построенном римлянами мосту стояла толпа усталых и оборванных паломников. Впереди них, подняв глаза к небу, устремив фанатичный взгляд к облакам, шел Жербер Боа…
– Смотри! Надо же! – прошептал Жосс, тоже соскользнув с повозки и встав рядом с Катрин. – Мы встречаемся вновь!
Жербер остановился в нескольких шагах от опущенной решетки и, задрав голову кверху, спросил:
– Почему решетка закрыта? Откройте Божьим странникам!
Один из воинов что-то грубо ответил ему по-испански. Он возвысил голос и с яростью стал бросать какие-то слова своему противнику.
Диалог, все более накаляясь, продолжался несколько минут. Жербер Боа всадил свой посох в землю и оперся на него в позе ожидания, а в это время вокруг него паломники опустились прямо на землю, сраженные усталостью.
– Ну и что? – спросила Катрин у Жосса.
– Жербер призвал на помощь архиепископа. Солдат ему ответил, что пошли за доном Мартином.
Алькальд не замедлил явиться. Катрин увидела его длинную черную фигуру, паучьи ноги, прошагавшие по каменной лестнице на стену. Ганс тоже сошел с повозки, не повинуясь охранникам, которые приказывали ему вернуться домой, и подошел к друзьям.
– Может быть, здесь нам и повезет, – прошептал он. – Дон Мартин намеревается расспросить паломников о разбойниках, что напали на них.
Через некоторое время действительно резкий голос дона Мартина раздался над головой у Катрин. Жербер вежливо приветствовал его, но не унял своего высокомерия. Произошел еще один обмен непонятными для молодой женщины словами, и потом вдруг тон алькальда странным образом смягчился. Ганс удивленно прошептал:
– Он говорит, что откроет ворота перед этими святыми людьми… но мне не очень-то понравилось, что он так внезапно смягчился. Если только решетка откроется, нам необходимо этим воспользоваться…
– Вас же обязательно станут преследовать! Если с вами что-нибудь случится, я себе этого не прощу.
– Но у нас нет выбора, – возразил Ганс. – Если они обнаружат того, кого мы везем, нам придется разделить судьбу этого человека. Лично мне больше нравится умереть от стрелы, чем на костре.
И Ганс решительно уселся на свое место, приглашая Катрин и Жосса поступить таким же образом. Только они успели занять свои места, как дон Мартин Гомес Кальво появился под сводом ворот с отделением альгвасилов. Он заставил отогнать в сторону повозку и немедленно ее обыскать. Катрин слушала резкий голос, выговаривавший Гансу, все больше проникаясь мыслью, что отныне никто не спасет ни ее саму, ни Готье, ни друзей от этого пока пустого эшафота, который мрачно ждал своей добычи.
Но она плохо знала Ганса. Гневу алькальда он противопоставил олимпийское спокойствие, объясняя, как нашептывал на ухо Катрин переводивший ей на французский язык его слова Жосс, что ему обязательно нужно отвезти груз, вот эти камни, в Лас Хуельгас, потому что он уже опаздывал с заказанной ему коннетаблем Альваро де Луна работой. Имя хозяина Кастилии сделало свое дело. Тонкие губы дона Мартина наконец приоткрылись, и с них слетела короткая фраза. Ганс ничего не сказал, но, заметив, как он сжал вожжи, Катрин поняла, что они должны трогать. В это время решетка медленно стала подниматься. За повозкой и рядом с ней двигался отряд вооруженных людей. Дон Мартин прошел на мост, сделал величественный жест, приглашавший паломников пройти в ворота. Они с трудом поднялись с земли.
– Едем! – прошептал Ганс. – Мы занимаем слишком много места. Подождем на мосту, пока вся колонна пройдет.
Повозка медленно двинулась вперед, и Катрин, которая до сей минуты ощущала на груди тяжесть всех камней, из которых были сложены крепостные стены, почувствовала облегчение. Ганс встал в сторонке, чтобы пропустить паломников.
– Хвала Господу, нас миновала сия участь, – прошептал Жосс, разглядывая крайне изможденных паломников.
В следующий момент они стали свидетелями разразившейся драмы. Едва паломники добрались до ворот Санта-Мария, солдаты окружили их.
– Клянусь кровью Господней! – удивился Жосс. – Но… их арестовывают!
– Дон Мартин желает задать им несколько вопросов, – ответил Ганс глухим голосом. – Он хочет убедиться, кто они… не сходя с места!
– Это бесчестно! – воскликнула Катрин. – Что эти бедные люди могут ему сообщить? Им нужна помощь.
– У них, например, спросят, не вернули ли себе бандиты из Ока своего сотоварища? Где бандитское логово? Нужно еще узнать, кого эти несчастные больше боятся: мести разбойников или дона Мартина!
Катрин с тревогой следила за перипетиями развернувшейся драмы. Большинство паломников без сопротивления дало себя связать, но нашлись и такие, кто попытался оказать сопротивление людям алькальда, и первым из них, естественно, был Жербер Боа. Он мужественно бросился со своим смешным посохом на вооруженных мечами и копьями солдат. Не в состоянии двинуться дальше, Катрин, Ганс и Жосс завороженно смотрели вытаращенными от ужаса глазами.
Слишком неравный бой быстро закончился. Паломников усмирили в мгновение ока. Вне себя от возмущения, Катрин услышала предсмертный крик Жербера, которого ударили копьем прямо в грудь. Несчастный клермонтец мгновенно полетел в реку, и поток медленно стал относить тело. Остальных паломников загнали за ворота, и решетка упала…
Катрин подтолкнула Ганса, который впал в оцепенение.
– Быстрее, едем! Дорога теперь свободна… И потом, мы, может быть, сможем его выудить.
– Кого? – произнес Ганс, подняв на нее полный горечи взгляд.
– Жербера Боа. Может быть, он еще жив…
Ганс послушно тронул лошадей, и повозка двинулась вдоль реки Арлансон. Жосс пересел с задней части повозки и оказался рядом с обоими спутниками. Он никак не мог прийти в себя.
– Паломники! Божьи скитальцы! Они ведь попросили приюта, им обязаны были его предоставить!
– Я говорил вам, что здешние люди – дикари! – бросил Ганс с неожиданной резкостью. – А дон Мартин – хуже всех. Скорее бы мне закончить свои дела и вернуться на родину.
Катрин смотрела на катившиеся рядом с ними мутные воды, стараясь разглядеть тело Жербера. Вдруг она увидела его.
– Смотри! Вот же он! Остановимся!
– Он мертв! – произнес Ганс. – Зачем останавливаться?
– Потому что он, может быть, еще жив. И даже если и умер, то надо его хотя бы похоронить по-христиански.
Ганс пожал плечами.
– Остановимся, если вам так хочется.
Он остановил повозку на обочине разъезженной дороги. Катрин быстро соскочила на землю. Жосс следовал за ней по пятам. Она добежала до берега на узком повороте реки, куда направлялось тело. Не раздумывая, Жосс вошел в воду, ухватился за Жербера и подтащил тело к берегу. С помощью Катрин он извлек его из воды и уложил на прибрежные камни. У клермонтца были закрыты глаза, но он еще слабо дышал. На груди зияла глубокая рана, но она больше не кровоточила. Жосс покачал головой:
– Он долго не протянет! Ничего не сделаешь, мадам Катрин! Он потерял слишком много крови!
Не отвечая, она села на землю, осторожно положила голову Жербера себе на колени. Жербер открыл глаза и удивленно уставился на молодую женщину.
– Катрин! – прошептал он. – Вы… тоже мертвы… почему я вас вижу?
– Нет. Я жива, и вы тоже живы! Не разговаривайте!
– Мне нужно говорить! Мне… хотелось бы… священника, чтобы не умереть с моим грехом… на душе!
Он попытался выпрямиться, цепляясь за руку Катрин.
– Среди вас нет священника?
Катрин отрицательно качнула головой, с трудом удерживая слезы. Жербер попытался улыбнуться:
– Тогда… вы… меня выслушаете… Катрин… Я вас прогнал, осудил, отправил бродить одних, без нас… потому что думал, что ненавижу вас… как ненавидел всех женщин. Но понял, что вы… не такая! Мысль о вас не оставляла меня… и дорога превратилась для меня в ад!.. Я сейчас умру… и это хорошо! Я был недостоин… подойти к могиле апостола, потому что я убил… жену. Катрин!.. Я ее убил из ревности… потому что она любила другого! Мне хотелось убить всех женщин…
Он замолчал, откинулся назад, и Катрин еще раз подумала, что он отошел. Но в какой-то момент он поднял веки, которые смерть уже настойчиво смыкала. Голос его слабел, губы жадно ловили воздух.
– Мне было больно!.. Так больно!.. Ализия!.. Я ее любил!
Последние его слова нельзя было понять. Жербер побледнел, и показалось, что черты его как-то съежились, сжались.
– Это конец! – прошептал Жосс.
Катрин почувствовала, что изможденное тело Жербера деревенело у нее на коленях в последнем спазме агонии. Потом с губ слетело последнее слово:
– Бог!..
Глаза закрылись навсегда. Катрин посмотрела на Ганса.
– Где его можно хоронить?
– Монахи Хоспиталь-дель-Реи займутся им. Мы и его положим в повозку.
Совместными усилиями Жосс и Ганс положили тело Жербера в повозку, где спал Готье. Ганс щелкнул кнутом.
– Ехать осталось недолго.
Старинный монашеский приют возвышался немного в стороне от дороги.
Ганс направил повозку через вход под башней, ведший прямо во внутренний двор.
– Мэтр Ганс! – воскликнул при виде его привратник. – Господь посылает вас, ведь колокольня нашей часовни угрожает каждую минуту пасть нам на голову. Как вовремя вы приехали. Пойду предупрежу преподобного аббата.
Когда часом позже Катрин с Жоссом выезжали из Хоспиталь-дель-Реи, настроение у них, несмотря на удачное бегство, было довольно мрачное.
Смерть Жербера еще тяжело давила на душу молодой женщины. Она считала себя виновной в этой смерти. Кроме того, состояние здоровья Готье ее очень беспокоило…
После того как Ганс посовещался с отцом аббатом, длинная фигура, завернутая в грубую холстину, была снята с повозки и положена на скамью. Нормандец пробудился от забвения, открыл глаза, но тут же впал в странный припадок. Тело его одеревенело, а челюсти сильно сжались, да так, что зубы заскрежетали. Потом внезапно гигант скатился со скамьи и забился на земле в сильных конвульсиях. Наконец он впал в полное оцепенение, а на губах выступила белая пена. Все растерялись, не зная, чем ему помочь, а аббат поспешно перекрестился и исчез. Отсутствие его длилось недолго. Почти тут же он вернулся с полным ведром воды, которую он одним махом вылил на раненого. За ним просеменил монашек, держа огромное кадило, которое распространяло густой и удушливый дым.
Ганс бросил на Катрин удрученный взгляд.
– Вам нужно немедленно уезжать. Аббат считает, что в него вселился дьявол…
– А в него и впрямь вселился дьявол? – с испугом спросила Катрин.
Тогда Жосс неожиданно взялся ее наставлять:
– Древние римляне называли это «священной болезнью»! Они-то думали, что в человека, больного конвульсиями, вселяется Бог. Но когда-то я знал одного мавританского врача, который утверждал, что в подобном случае речь идет только о болезни.
– Вы знали мавританского врача? – удивился Ганс. – Где же?
Лицо Жосса внезапно покраснело.
– О! – произнес он беспечно. – Я же много попутешествовал!..
Он не хотел распространяться о своих приключениях, и Катрин знала почему. В один прекрасный день, когда на него нашел приступ особого откровения, Жосс рассказал ей, что ему пришлось два года жизни провести на галере у варваров, откуда и происходили его неожиданные познания.
Обернув почти успокоившегося Готье в холстину и перенеся его в повозку, Ганс и двое его новых друзей стали прощаться. Перед расставанием Ганс рассказал, что он слышал о странном севильском архиепископе Алонсо де Фонсека. Любящий пышность, рьяный коллекционер драгоценных камней и страстный любитель алхимии, дон Алонсо держал в своем замке-крепости Кока крайне причудливый двор, при котором астрологов и алхимиков было значительно больше, чем служителей церкви. Самым большим чудом архиепископского двора, как рассказывали, был мавританский врач, широко образованный и невероятно умелый.
– Жители Бургоса шепчутся о том, что этот врач совершает чудеса. Почему бы вам не повидаться с ним? Если вы направляетесь в Толедо, заезд в Кока нисколько не удлинит вам дороги.
– Вы полагаете, что сеньор архиепископ примет нас? – скептически произнесла Катрин.
– Во-первых, следуя своему вошедшему в поговорку гостеприимству; во-вторых, из-за страсти к драгоценным камням! Вот вам и подходящий случай.
На сей раз Катрин поняла. Если не окажется другого способа заполучить чудесного врача для Готье, изумруд королевы Иоланды откроет перед ней, без сомнения, ворота крепости… Для того чтобы спасти Готье, она была готова и на многие другие жертвы, не только на небольшой крюк и потерю изумруда королевы. Она поблагодарила Ганса за бескорыстную помощь и сделала это с такой горячностью, что вызвала краску на лице немца. Когда же ее губы коснулись небритой щеки Ганса, глаза последнего наполнились слезами.
– Может быть, мы еще с вами увидимся, мадам Катрин?
– Когда вы закончите здесь ваши дела и если я встречу Монсальви, вы приедете к нам совершать чудеса в архитектуре у нас в замке.
– Клянусь!
Последнее рукопожатие между двумя мужчинами, последний кивок на прощание, и повозка пустилась в путь по ухабистой дороге, ведшей к югу.
Арно!.. С некоторым изумлением Катрин обнаружила, что уже много дней, занятая освобождением Готье, она почти не думала о своем супруге. Теперь, когда у нее появилась возможность спокойно размышлять, она с раздражением думала об Арно.
Столько страданий терпели люди, и все ради него, этого непостоянного супруга, который даже не подозревал об этом! В то время, как его жена рисковала жизнью, спасая Готье, когда терпела невзгоды в пути и лишения, вполне возможно, что Арно предавался ласкам какой-то иноверки в чарующей атмосфере сарацинского дворца. Она пришла в дурное расположение духа и бросила вокруг себя полный злости взгляд.
– Какой ужасный вид! Так будет до самой Гранады?
– К счастью, нет! – ответил Жосс со своей странной улыбкой. – Но мы еще не выехали из пустыни.
– Где мы будем ночевать?
– Не знаю. Здесь мало поселений. Но, если нам повезет, мы, может быть, найдем какой-нибудь замок или монастырь, которые смогут нас принять…
– Постарайтесь, чтобы в окрестностях был ручей, речка или хотя бы болото. Я уже давно не чувствовала себя такой грязной…
Жосс кинул на нее веселый взгляд и опять пожал плечами:
– Вода, мадам Катрин, здесь встречается реже, чем пища.
Вконец расстроенная, молодая женщина глубоко вздохнула и поудобней расположилась в повозке.
– Решительно, жизнь не имеет никакого смысла… – вздохнула она. – А через сколько же времени мы будем в Кока?
– Через пять дней, если эти животные не двинутся быстрее.
И в обманчивой надежде подбодрить лошадей Жосс затянул песню, но так фальшиво, что Катрин скорчила гримасу.
– На что вы надеетесь? – насмешливо произнесла она. – Чтобы пошел дождь или чтобы лошади понесли? – Но плохое настроение у нее все-таки рассеялось. Она даже подтянула вместе с Жоссом припев: так дорога показалась ей менее монотонной.
Алхимик из замка Кока
Несмотря на строптивых лошадей, Жосс сдержал слово. Путешествие их продлилось только пять дней. И эти пять дней прошли без происшествий. В редких деревнях, маленьких городках или просто у пастухов они покупали себе сыр, хлеб и молоко. У городка Лерма Катрин даже искупалась в речке. В реке вода была еще холодной, но погода неожиданно установилась и стала совсем летней. На смену резкому ветру и дождю пришла нежданная жара, которая сделала еще более непереносимым для молодой женщины отсутствие воды и возможность помыться. Не заботясь о том, что ее кто-нибудь мог увидеть, едва дождавшись, когда по ее приказу Жосс отвернется, она скинула с себя одежду и бросилась в воду.
Катрин с наслаждением плавала, а потом нашла подходящий камень и тщательно потерла им тело. Она бы много дала в тот момент за кусочек чудесного благоуханного мыла, которое делалось когда-то в бургундской Фландрии специально для любовницы Великого Герцога Запада. Но, откровенно говоря, из прошлой жизни Катрин это была единственная вещь, о которой она сожалела. Время от времени Катрин кидала взгляд на Жосса. Выпрямившись на скамейке, он упорно смотрел на уши лошадей, которые тоже воспользовались остановкой и щипали кустики жиденькой травы.
Когда Катрин наконец вышла из воды, ей очень не хотелось в такую жару надевать грубую мужскую одежду, к тому же очень грязную. Порывшись в вещах, она достала платье из серой тонкой шерсти, чистую рубашку и чулки без дыр и, отойдя подальше, все это надела.
Они продолжили путь. Готье лежал на соломе в беспамятстве. Время от времени с ним случался припадок, который так пугал Катрин. Вечером, в последний их переход, Катрин со слезами на глазах спросила у Жосса:
– Если наш путь затянется, мы не довезем Готье до мавританского врача.
– Завтра, ближе к закату солнца, – пообещал ей Жосс, – мы увидим башни города Кока.
Так и случилось. На следующий день, когда в золоте и пурпуре роскошного заката солнце стало клониться к горизонту, Катрин увидела сказочный замок архиепископа Севильи. На миг у нее перехватило дыхание: из красной глинистой почвы, словно вырвавшись из недр земли, возникла каменная крепость, вся в кровавых закатных бликах.
Не произнося ни слова, Катрин и Жосс любовались архитектурным чудом, которое так нежданно-негаданно оказалось целью их путешествия.
К великому удивлению Катрин и Жосса, солдаты так и не двинулись, когда повозка приблизилась к ним. И когда Жосс на самом своем лучшем испанском языке сообщил, что благородная госпожа Катрин де Монсальви желает повидаться с его преосвященством архиепископом Севильи, они ограничились кивком головы, давая тем самым знак ехать до парадного двора, удивительное и красочное убранство которого путники уже могли заметить, глядя из-за ворот.
– Да, замок очень плохо защищен, – прошептал Жосс сквозь зубы.
– Думаю, те вещи вроде порчи, сглазу и так далее, которые рассказывают о замке, защищают его несравненно лучше, чем оружие и армия… И я спрашиваю у себя, идем ли мы к божьему человеку или к дьяволу во плоти!
Тяжелая атмосфера, царившая в этих стенах, действовала на Катрин больше, чем ей того хотелось, но Жосс, видимо, был далек от такого рода страхов и опасений.
– Мы зашли уже слишком далеко, – прорычал он, – и я думаю, что мы, собственно, не много потеряем, если пойдем туда и посмотрим!
* * *
Епископ Алонсо де Фонсека был таким же странным, как и его замок, но значительно менее красивым. Маленький, худощавый и сгорбленный, он весьма походил на растение, которое нерадивый садовник забывает поливать. Его бледная кожа и глаза с красными веками говорили о том, что он редко видит солнце и что ночные бдения входят в его привычки. Редкие черные волосы, жалкая бороденка, а в довершение всего нервный тик – вот его довольно точный портрет. Это бесконечное подергивание головы было неприятно как для его собеседников, так и дня него самого. Через десять минут у Катрин возникло злое желание его передразнить. Но у епископа были необыкновенно красивые руки, а низкий и мягкий голос – как темный бархат – обладал колдовской силой.
Он без видимого удивления принял эту знатную даму, хотя простая повозка и внешний вид так мало соответствовали ее громкому имени и титулу. Во время долгого и трудного путешествия было вполне естественным попросить гостеприимства в замке или в монастыре. А гостеприимство севильского епископа было легендарным. Интерес проснулся в нем, когда Катрин заговорила о Готье и о лечении, которое она рассчитывала получить в Кока. Но не только интерес, а и настороженность.
– Кто же вам сказал, дочь моя, что у меня служит врач из неверных? И как могли вы поверить, что епископ может привечать под своей крышей…
– В этом нет ничего удивительного, ваше преосвященство, – сразу остановила его Катрин. – Когда-то в Бургундии у меня самой жил великий врач из Кордовы. Он был мне скорее другом, чем слугой. А дорогу к вам указал мне смотритель строительных работ в Бургосе.
– А! Мэтр Ганс из Кёльна! Большой художник и мудрый человек. Но расскажите мне немного о том мавританском враче, который был у вас. Как его зовут?
– Его звали Абу-аль-Хайр.
Фонсека кивнул, и Катрин с радостью убедилась в широкой известности ее друга.
– Вы его знаете? – спросила она.
– Все хоть сколько-нибудь просвещенные умы слышали об Абу-аль-Хайре, личном враче, друге и советнике гранадского калифа. Боюсь, мой собственный врач, однако, очень умелый, не сравнится с ним. И я к тому же удивляюсь, что привело вас сюда, вместо того чтобы идти прямо к Абу-аль-Хайру.
– До Гранады неблизко, а мой слуга очень болен, монсеньор.
Сойдя со своего высокого сиденья, дон Алонсо щелкнул пальцами, и тут же из-за его кресла появилась высокая и тонкая фигура пажа.
– Томас, – сказал ему архиепископ, – во дворе стоит повозка, в которой лежит раненый человек. Прикажи снять его и отнести к Хамзе. Пусть он его осмотрит. Я сам зайду через несколько минут узнать, что там с ним. Потом проследи, чтобы мадам де Монсальви и ее оруженосец были устроены как полагается. Пойдемте, благородная дама, пока все это будет делаться, мы с вами отужинаем.
С обходительностью, которой позавидовал бы любой мирской принц, дон Алонсо предложил руку Катрин, чтобы отвести ее к столу. Она покраснела за свой вид, так как разница в ее собственных одеждах, более чем простеньких и пропыленных, и пурпурной с лазоревым парчой, в которую был облачен архиепископ, слишком бросалась в глаза.
– Я недостойна сидеть напротив вас, монсеньор, – извинилась она.
– Когда у человека такие глаза, как у вас, моя дорогая, он всегда достоин занять место даже за императорским столом. После того как вы проехали столько лье по нашим мерзким дорогам, вы, я думаю, просто умираете от голода. Вас срочно нужно накормить, – заключил епископ улыбаясь.
Катрин возвратила ему улыбку и согласилась наконец принять протянутую ей руку. Катрин была счастлива повернуться спиной к Томасу, пажу, вид которого привел ее в стеснение с той минуты, как он появился из-за кресла и вышел на свет. Это был мальчик четырнадцати-пятнадцати лет, чьи черты лица были благородны и правильны. Но в матовой бледности его чела и в худобе его длинной фигуры, одетой в черное, виделось нечто порочное. А что касалось его взгляда, Катрин признавалась себе, что он был до крайности непристойным. У существа его возраста редко можно было такое встретить. Ледяные голубые глаза под немигающими веками горели огнем фанатика. Проходя с доном Алонсо вдоль узкой галереи из резного мрамора, которая выходила во двор, она не смогла удержаться от замечания:
– Дозволите ли сказать, ваше преосвященство, что ваш паж вам не подходит? Он совсем не соответствует тому великолепию, что вас окружает!
– Томас – мальчик из высокородной семьи, душа непреклонная и жестокая, он полностью посвятил себя Богу. Боюсь, что он достаточно сурово осуждает мой образ жизни и мое окружение. Наука и красота его не интересуют, тогда как именно они для меня – основа жизни.
– Почему же, в таком случае, вы взяли его к себе?
– Его отец – мой старинный друг. Он надеялся, что от меня молодой Томас воспримет более терпимое отношение к религии, чем то, что он себе успел составить, но, боюсь, мне не удалось его переубедить. Он здесь всего три месяца. Когда пройдет шесть, я его отошлю от себя. У него действительно слишком похоронный вид!
Перед тем как войти в зал, где подавался ужин, Катрин опять заметила черную фигуру пажа, стоявшего посреди двора около повозки, отдавая приказания целому взводу слуг. Она вздрогнула при воспоминании о его ледяном взгляде, тяжелом и презрительном, с которым этот мальчик посмотрел на нее.
– Как же его зовут? – не удержалась от вопроса Катрин.
– Томас де Торквемада! Но забудьте о нем, и пройдем к столу, моя дорогая.
* * *
Давно уже Катрин так вкусно не ела. Видимо, в кладовых архиепископа хранилось много запасов и его повара знали все тонкости западной и некие прелести восточной кухни. Армия слуг в шелковых красных тюрбанах обслуживала стол, и, когда трапеза подошла к концу, Катрин забыла об усталости.
– Теперь как раз стоит повидаться с Хамзой, – сказал дон Алонсо, вставая.
Катрин поспешно пошла за ним через роскошные залы, по длинным и прохладным коридорам замка. Но обильный ужин, терпкое вино сделали свое дело, и ей трудновато было подниматься по лестнице мощной башни, на самом верху которой дон Алонсо поселил своего драгоценного врача.
– Хамза изучает также и небесные светила, – признался он Катрин. – Поэтому естественно было поселить его повыше, чтобы он был ближе к звездам.
И действительно, комната, в которую дон Алонсо вошел, ведя за собою Катрин, выходила прямо в небо. Длинный вырез в потолке открывал темно-синий свод, усеянный звездами. Странные инструменты были разложены на большом сундуке из черного дерева. Но Катрин не остановила на них взгляда. Ее не заинтересовали склянки и реторты, пыльные пергаменты и пучки трав. Она видела только одно: длинный мраморный стол, на котором лежал Готье, привязанный крепкими кожаными ремнями. Стоя около него, человек, одетый в белое и с белым же тюрбаном на голове, брил ему голову тонким лезвием. У мавра Хамзы был внушительный вид: высокий и с крупным телом, с такой же шелковистой белой бородой, которой Катрин так часто любовалась у своего друга Абу-аль-Хайра. В снежно-белой одежде и со значительным видом, он походил на пророка.
Хамза не оставил своего занятия; коротким кивком головы поклонился дону Алонсо и молодой женщине, на которую бросил быстрый и безразличный взгляд.
– Болезнь этого человека происходит от его раны на голове. Посмотрите сами: вот в этом месте черепная стенка проломлена и давит на мозг, – перевел дон Алонсо слова Хамзы. – Хамза уже оперировал такие раны.
– Картина эта не для женских глаз. Лучше тебе удалиться! – неожиданно сказал Хамза почти на безупречном французском языке.
– Этот человек – мой друг, и ему предстоит вынести ужасную пытку под твоим ножом. Я могла бы тебе помогать…
– Ты думаешь, он будет мучиться? Смотри, как он хорошо спит!
Действительно, хоть ремни и удерживали его, Готье спал как ребенок, не шевеля даже мизинцем.
– Пока он находится под гипнозом, твой друг не чувствует боли. Я начинаю, уходи!
Взяв скальпель с сиявшим лезвием, быстро надрезал по кругу кожу. Каплями проступила, потом потекла кровь. Катрин побледнела, и дон Алонсо мягко подтолкнул ее к двери.
– Идите в комнаты, которые предназначены для вас, дочь моя. Томас вас проводит. Вы навестите больного, когда Хамза закончит свои дела.
Внезапная усталость охватила Катрин. Она почувствовала, что голова стала тяжелой. Очутившись на лестнице, она пошла вслед за тонким силуэтом пажа, еле переставляя ноги. Томас шел перед ней без малейшего шума, не произнося ни слова. У нее возникло впечатление, что она идет за призраком. Дойдя до низкой двери из резного кипариса, Томас толкнул створку и дал пройти молодой женщине.
– Вот! – сухо сказал он.
Она не сразу вошла, остановившись перед молодым человеком.
– Придите сказать мне, когда… все будет кончено! – попросила она.
Но взгляд Томаса остался ледяным.
– Нет! – сказал он. – Я не стану подниматься к мавру. Это вертеп сатаны и его медицина – святотатство! Церковь запрещает проливать кровь!
– Ваш хозяин, однако, не противится этому!
– Мой хозяин?
Бледные губы молодого Торквемады презрительно изогнулись.
– У меня нет другого хозяина, кроме Бога! Скоро я смогу ему служить. И я забуду это жилище сатаны!
Раздраженная торжественным тоном и фанатической гордыней, довольно смехотворными у такого молодого человека, Катрин, без сомнения, призвала бы его к большему уважению, когда неожиданно ее взгляд скользнул от Томаса дальше по галерее и ухватил медленно подходившего монаха в черном одеянии. В монахе на первый взгляд не было ничего невероятного, если бы не черная повязка, наложенная на один глаз. По мере того как он подходил, Катрин чувствовала, как холодела кровь, а в голове вдруг бешено замельтешили мысли. Внезапно из горла Катрин вырвался испуганный крик, и на глазах изумленного Томаса она устремилась к себе в комнату и с силой хлопнула дверью, притянув ее к себе всем свои весом, в то время как другой рукой она схватилась за горло, стараясь содрать с него воротник, который вдруг стал ее душить. Под выбритой тонзурой и черной повязкой на глазу монаха, который, выйдя из темной части галереи, подходил к ней, она увидела лицо Гарена де Бразена…
* * *
Катрин думала, что вот-вот сойдет с ума. Перед ней стоял доводивший до безумия образ, внезапно явившийся ей.
Мысль, жестокая, как клинок, пронзила ее. Если Гарен жив, если это был он, если именно его она заметила только что в облачении монаха, тогда ее замужество с Арно превращалось в ничто, она становилась двоемужницей, а Мишель, ее малыш Мишель, оказывался бастардом!
Нет, это невозможно!
– Я схожу с ума! – произнесла она громким голосом.
Но тут распалась грозившая ей кисея безумия. Катрин захотелось бежать, сейчас же уйти из этого замка, в котором бродили такие тени, опять очутиться на выжженной солнцем дороге, которая вела ее к Арно. Живой или мертвый, человек или бесплотный призрак, Гарен не может войти в ее жизнь. Он умер и пусть остается мертвым и впредь! Она обернулась к двери, захотела ее открыть.
– Мадам! – произнес за ее спиной мягкий голос.
Она резко обернулась назад. В глубине комнаты, у окна, две молодые служанки, стоя на коленях перед раскрытым и доверху полным большим сундуком, вынимали из него сиявшие, переливавшиеся шелка. В панике и в смятении Катрин даже не заметила их, ворвавшись в комнату. Нет… бежать было невозможно. А Готье? Ее друг Готье, она же не может его оставить! Рыдание сдавило ей горло и вырвалось наружу слабым стоном. Неужели всегда вот так она и останется узницей своего собственного сердца, тех пут, которые она сама же создавала вокруг него, – привязывалась то к одним, то к другим людям?
Смущенная тем, что ее застали в момент слабости, в полном смятении, она машинально ответила на робкие улыбки служанок, которые предлагали на выбор золотую или серебряную парчу, гладкий или цветистый атлас или нежный бархат, – все это были платья ныне покойной сестры архиепископа. Обе девушки подошли и, взяв ее каждая за руку, подвели к низкому табурету, усадили и принялись раздевать.
Посвежевший ночной воздух, вливавшийся в открытое окно, заставил ее вздрогнуть. Молоденькие служанки вымыли ее, а она даже этого не заметила, и теперь натирали кожу ароматными маслом и эссенциями. Наугад Катрин указала на первое попавшееся платье из тех, которые были разложены вокруг. Целый поток солнечно-желтого шелка пролился ей через голову и пал к ногам бесчисленными складками, но у нее в сердце было слишком много тревог, чтобы она почувствовала ласковое прикосновение ткани.
Шурша шелком платья, Катрин направилась к двери, открыла ее. Жосс стоял на пороге… Увидев ее в таком наряде, он изумленно замер, потом на его губах расцвела улыбка.
– Все закончилось, – объявил он. – Хотите навестить раненого?
Катрин молча подала Жоссу руку и направилась в длинную галерею, в которой совсем недавно бродил призрак. Она шла быстрым шагом, прямо держа голову, устремив глаза вперед, и Жосс, идя рядом, наблюдал за ней. Наконец он сказал:
– У вас появилась какая-то забота, мадам Катрин.
– Я переживаю за Готье, это же ясно!
– Нет. Когда вы уходили из башни, у вас не было такого напряженного лица, такого затравленного взгляда. С вами что-то случилось. Что?
Катрин сразу же приняла решение. Жосс был умен, ловок и находчив. Если он полностью не мог заменить Сару, то, по крайней мере, Катрин знала, что ему можно доверять.
– Я недавно встретила человека, который поразил мое воображение, – призналась она. – Вот в этой самой галерее я заметила монаха. Он высокий, худой, с седыми волосами, у него лицо как из камня, а главное, у него глаз перевязан черной повязкой. Я хотела бы знать, кто этот монах. Он… Он самым ужасным образом похож на человека, которого я близко знала и которого считала мертвым.
Опять Жосс улыбнулся.
– Узнаю. Доведу вас до комнаты Готье и пойду на разведку.
Он довел ее до нужной двери и быстро исчез за поворотом лестницы – словно ветром сдуло. Катрин тихо вошла.
Значительно меньшая по размерам, чем ее собственная, эта комната была обставлена скупо: кровать, которая едва выдерживала огромное тело нормандца, и два табурета. На цыпочках Катрин прошла вперед. Готье лежал на спине и мирно спал в мерцавшем свете свечи. Но из тени занавесок вышел Хамза, приложив палец к губам.
– Я дал ему сильное снотворное, пусть себе спит, – прошептал он.
– Он выздоровеет?
– Надеюсь! В мозгу не было никаких повреждений, а телосложение у этого человека исключительное. Но ведь никогда не знаешь, не будет ли каких-то осложнений, последствий.
Оба они вышли. Хамза посоветовал Катрин пойти отдохнуть, заверив, что дон Алонсо спит, и уже давно. Потом, поклонившись, он поднялся в свою лабораторию, оставив молодую женщину спускаться в одиночестве. Медленно она прошла двор внутри второй обводной стены, вдыхая ароматы спящей сельской природы. Не слышалось никакого шума, кроме медленного шага часового или крика ночной птицы. Катрин, думая, что, может быть, Жосс уже ждет ее в комнате, направилась к лестнице, собираясь подняться к себе, но в этот момент из-за столба внезапно появился паж Томас де Торквемада. Молодая женщина вздрогнула от неприятного ощущения. Ее раздражала его привычка неожиданно появляться повсюду и бесшумно подходить, словно он был темным гением, духом этого замка. Но на сей раз удивление было взаимным. Юноша съежился и оцепенел при виде молодой женщины, шедшей в лучезарном сиянии платья и в ореоле золотых волос на голове, поднятых на лбу и откинутых за спину.
Какое-то время они стояли лицом к лицу. Катрин увидела, как в его неподвижном взгляде мелькнуло изумление, потом в глазах появился суеверный страх. Сжатые губы приоткрылись, но слов не последовало. Томас только провел по губам кончиком языка, а его глаза, вдруг загоревшись, стали ощупывать шею молодой женщины, проследовали за рисунком глубокого выреза и задержались в нежной ложбинке груди, совершенную форму которой под мягким шелком платья подчеркивал продернутый под нею золотой шнурок. Явно этому мальчику никогда не приходилось любоваться подобной картиной. Он стоял перед ней как вкопанный и, казалось, не собирался уступать дорогу. Молодая женщина обратила на него холодный взгляд, инстинктивно прикрыв рукою грудь.
– Не будете ли любезны пропустить меня? – спросила она.
При звуке ее голоса Томас вздрогнул, словно внезапно очнулся от сна. Он поспешно перекрестился, вытянул вперед руки, будто отталкивая от себя слишком соблазнительное видение, потом, крикнув хриплым голосом: «Сатана, изыди!», повернулся и убежал. Черные тени во дворе быстро поглотили его. Пожав плечами, Катрин продолжила путь. Поднявшись на галерею, она нашла там Жосса, который поджидал у двери ее комнаты.
– Ну, так как, – нетерпеливо спросила она, – вы узнали, что это за монах?
– Его зовут Фра Иньясио, но не так-то легко заставить людей архиепископа говорить о нем. Все они вроде бы его жутко боятся. Думаю, что они его боятся еще больше, чем мавра или пажа с лицом злого ангела.
– Но откуда он? Что делает? С какого времени живет в замке?
– Мадам Катрин, – заметил Жосс спокойно. – Я думаю, что дон Алонсо, который, как кажется, очень даже ценит ваше общество, сообщит больше моего об этом странном человеке, ибо только он и общается с этим Фра Иньясио. Этот монах занимается алхимией. Он ищет пресловутый философский камень. Но, самое главное, на него возложено хранение сокровищ архиепископа, его невероятной коллекции драгоценных камней. Один близкий дону Алонсо человек сказал, что Фра Иньясио – эксперт в этом деле и что… но, мадам Катрин, вам плохо?
На самом деле, молодая женщина, сильно побледнев, вынуждена была опереться о стену. Кровь отхлынула от ее лица, и почва стала уходить из-под ног. Гарен когда-то со страстным увлечением собирал драгоценные камни.
– Нет, – сказала она потухшим голосом. – Я просто очень устала. Я… я просто больше не держусь на ногах!
– Ну так идите спать! – сказал Жосс с доброй улыбкой. – Могу добавить, что Фра Иньясио почти не покидает личных комнат дона Алонсо, где находится его кабинет и хранилище с сокровищами.
Продолжая говорить, он толкнул перед Катрин дверь. Она вошла, согнув плечи, сгорбив спину. Жосс не понимал, почему этот Фра Иньясио так смущал молодую женщину, но жалость переполнила его. Эта прекрасная женщина, чья жизнь, однако, вместо того чтобы состоять из неги и изящества, была лишь беспрерывной вереницей безотрадной борьбы и трудностей, которые были по плечу только крепкому здоровому мужчине, вызывала сочувствие. Движимый силой, которую он не мог определить, бывший нищий бродяга прошептал, устремив глаза на ее поникшую фигуру:
– Смелее, мадам Катрин! В один прекрасный день, я знаю, вы станете счастливой… достаточно счастливой, чтобы забыть все дурные дни вашей жизни!..
Катрин медленно повернулась к Жоссу. Их взгляды встретились, и она прочла в его глазах настоящую дружбу, искреннюю, свободную от плотских страстей. Судьба сделала их соратниками по общей борьбе! И в этом была добрая и надежная гарантия, так укрепляющая силы. Катрин удалось улыбнуться.
– Спасибо, Жосс! – просто сказала она.
Весенняя ночь
В тонких и изящных пальцах дона Алонсо изумруд в свете факела излучал сияние. Он не уставал играть камнем, и иногда голубовато-зеленые искры, которые отбрасывал камень, вызывали в доне Алонсо восторженные возгласы. Он разговаривал с этим камнем, словно с женщиной. Он говорил ему слова любви, которые Катрин слушала с удивлением.
– Величие морских глубин, чудо дальних земель, там в глазах божества сияет твой чудесный блеск! Какой камень краше тебя, привлекательнее, таинственнее и опаснее, несравненный изумруд! Ибо про тебя говорят, что ты порочен и пагубен…
Вдруг архиепископ остановил свою любовную молитву и, обернувшись к Катрин, силой вложил ей в руку кольцо.
– Возьмите его и спрячьте! Не искушайте меня камнем такой красоты.
– Надеюсь, – прошептала молодая женщина, – что ваше преосвященство примет его в знак благодарности за лечение и уход за моим слугой и за гостеприимство, оказанное мне самой!
– Я был недостоин носить свое имя, дорогая моя, если бы поступил иначе. И я не хочу, чтобы мне платили, ибо честь моя от этого пострадает. И, кроме всего прочего, подобная плата была бы королевской – такой камень, да еще с изображением герба королевы…
Катрин медленно надела кольцо себе на палец, а за нею страстно следили глаза дона Алонсо. Она решилась подарить свое кольцо хозяину дома в надежде, что тот пригласит ее наконец осмотреть коллекцию, хранителем которой был Фра Иньясио. Вот уже десять дней она жила в Кока, а ей ни разу не довелось вновь увидеть человека, которого она и желала, и боялась как следует рассмотреть. Фра Иньясио исчез, словно стены красного замка поглотили его. И Катрин чувствовала, как в ней все настойчивее растет любопытство. Но как заговорить с доном Алонсо, не придумав удачного предлога?
Но вот ей пришла в голову мысль, и довольно лицемерная. Она, однако, нисколько не сомневалась и поспешила немедленно ею воспользоваться. Ей нужно было проникнуть в комнаты, тайные апартаменты, где жил алхимик. С задумчивым видом поворачивая кольцо вокруг пальца, она прошептала, глядя на камень:
– Видно, камень недостоин находиться среди драгоценностей вашей коллекции… о которой говорят, что она не имеет равных!
Чувство гордости окрасило пурпуром лицо архиепископа. Он с явным добродушием улыбнулся молодой женщине и покачал головой.
– Коллекция у меня прекрасная, и ее стоит посмотреть. Если я отказываюсь взять изумруд, то только по причинам, о которых сказал, других причин нет. И вот тому доказательство: если хотите продать вашу драгоценность, я соглашусь на это с превеликой радостью!
– Этот камень мне подарили, – вздохнула Катрин, чувствуя, что ее надежда тает, – и я не могу его продавать…
– Это понятно. А что касается моей коллекции, я был бы счастлив вам ее показать… чтобы вы могли убедиться, что ваш перстень ее бы украсил.
Катрин едва смогла сдержать радостную дрожь. Она выиграла и теперь с поспешностью проследовала за хозяином дома через лабиринт коридоров и залов замка. На сей раз, вместо того чтобы повести гостью наверх, хозяин дома направился к подвалам. Узкая дверь, скрывавшаяся среди голубых керамических плиток парадного зала для приемов, открыла доступ к винтовой лестнице, которая уходила в недра земли. Лестница хорошо освещалась множеством факелов. Пышность и торжественность зала, которым заканчивалась лестница, ошеломляли.
В конце комнаты виднелась дверка, и за ней Катрин заметила помещение гораздо более сурового вида. Это, несомненно, была лаборатория алхимика. Вдруг ее сердце замерло, губы пересохли. Она обнаружила у одной из мраморных колонн фигуру Фра Иньясио. Стоя перед одним из открытых ларцов, он изучал исключительной величины топаз. Алхимик так был поглощен своим занятием, что даже не повернул головы, когда дон Алонсо и Катрин ступили в комнату, где хранились сокровища. Он обернулся, когда его хозяин положил ему руку на плечо.
Катрин оцепенела, вновь увидев на ярком свету лицо своего первого мужа. Она почувствовала, как на лбу проступил пот, кровь прилила к сердцу. Не замечая, какая буря всколыхнула сердце его гостьи, дон Алонсо сказал несколько быстрых слов Фра Иньясио, который в знак согласия кивнул головой. Потом дон Алонсо повернулся к молодой женщине:
– Вот Фра Иньясио, мадам Катрин. Это мужественный человек и вместе с тем поистине святая душа, но его изыскания в алхимии, направленные на изготовление драгоценных камней, заставляют других монахов смотреть на него как на колдуна. Не знаю более знающего эксперта, чем он, в том, что касается драгоценных камней. Покажите же ему ваше кольцо…
Молодая женщина, державшаяся в тени одной из колонн, прошла несколько шагов до освещенного места и подняла голову, чтобы посмотреть на монаха, прямо ему в лицо. Она пожирала глазами это лицо, вышедшее из небытия, с дикой жадностью, ожидая, что тот вздрогнет, окаменеет от неожиданности, может быть, забеспокоится… Но нет! Фра Иньясио сдержанно кивнул головой, приветствуя женщину, одетую в лиловый бархат. Ничто не выдало в его лице, что этот человек ее узнал.
– Ну что же, – нетерпеливо сказал дон Алонсо, – покажите ему изумруд…
Она подняла изящную руку и показала перстень, поворачивая его на свету. Но взгляд ее не упускал из виду монаха. Так же бесстрастно монах взял протянутую руку, чтобы рассмотреть камень. При соприкосновении с его сухими горячими пальцами Катрин задрожала. Фра Иньясио вопросительно посмотрел на нее и принялся изучать камень. Он с восхищением кивнул головой. Нервы Катрин не выдержали такого поведения. Что, этот человек немой? Она хотела услышать его голос.
– Ваш изумруд очень понравился Фра Иньясио! – улыбаясь, произнес архиепископ.
– Разве этот монах нем? – спросила Катрин.
– Нисколько! Но он не разговаривает на вашем языке. Я сейчас покажу вам мои изумруды! – сказал архиепископ.
Он отошел, чтобы открыть нужный ларец. Катрин, оставшись один на один с Фра Иньясио, задала вопрос, который жег ей губы.
– Гарен, – прошептала она, – это же вы! Признайтесь!
Монах повернул к ней удивленный взгляд. Едва заметная печальная улыбка слегка растянула тонкие губы. Он медленно покачал головой…
– No comprendo!.. – прошептал он, возвращаясь к своему топазу.
Катрин подошла ближе, словно тоже хотела полюбоваться на огромный камень. Бархат ее платья коснулся монашеского облачения. Она могла поклясться, что этот человек – Гарен… и, однако, у него была некая медлительность жестов, нечто вроде хрипоты в голосе, которые ее сбивали.
– Посмотрите на меня! Не делайте вида, что не узнаете! Я не изменилась до такой степени! Вы же хорошо знаете, что я Катрин!
Но опять загадочный монах молча качал головой. За спиной Катрин услышала голос дона Алонсо. Он звал ее полюбоваться на только что вынутые им камни. Она чуть замешкалась, бросила быстрый взгляд на Фра Иньясио: тот спокойно укладывал огромный топаз в ларец. Казалось, он уже забыл о молодой женщине.
Он ограничился коротеньким кивком, когда Катрин и дон Алонсо выходили из комнаты. Они молча поднялись к жилым комнатам.
– Я провожу вас! – любезно сказал архиепископ.
– Нет… пожалуйста! Благодарю, ваше преосвященство, но я хотела бы, перед тем как пойти к себе, узнать о здоровье моего слуги.
Она все же решилась:
– Этот Фра Иньясио кажется мне невероятным человеком. Он уже давно занимается своим делом?
– Семь или восемь лет, – ответил дон Алонсо. – Мои люди нашли его однажды, он умирал от голода на большой дороге. Его выгнали его братья по Наваррскому монастырю, где он занимался своими странными делами. Он шел в Толедо, где хотел изучить Каббалу. Но для вас в этом мало интереса. Покидаю вас, мадам Катрин, и иду отдохнуть. По правде говоря, я чувствую себя крайне усталым.
Катрин провела дрожащей рукой по влажному лбу… Семь или восемь лет! Прошло уже десять лет после казни Гарена. Что же произошло, каким чудом он добрался до Наваррского монастыря, откуда его изгнали за колдовство? Впрочем, обвинение в колдовстве ее смущало. Гарен обожал драгоценные камни и в этом сходился с таинственным монахом. Между тем никогда Катрин не видела его за занятием алхимией. Или же к нему пришло это увлечение, после того как рухнула карьера и пропало его состояние?
Катрин оторвалась от своих размышлений и направилась к башне, делая вид, что не заметила Томаса, внезапно появившегося во дворе. Со времени ее появления в замке она постоянно встречала темную фигуру пажа. Катрин, которую раздражал этот юнец, взяла себе за правило никогда не замечать его. Она и теперь поступила так же и поднялась к Готье.
Нормандец быстро выздоравливал после операции, которую ему сделал Хамза. Его могучий организм и умелое лечение, а также прекрасный уход делали свое дело. К несчастью, гигант, видимо, совершенно потерял память.
Само собой разумеется, он пришел в полное сознание. Но, что с ним было до той минуты, когда он впервые открыл глаза после операции, Готье не помнил. Забыл даже свое собственное имя. Когда Катрин наклонилась над кроватью, ей пришлось пережить разочарование. Гигант смотрел на нее полными восхищения глазами, словно она явилась ему в мечтах, но явно не узнавал. Тогда она заговорила с ним, назвала себя, повторяя, что она – Катрин, что он не мог не узнать ее… Но Готье покачал головой.
– Простите меня, мадам, – прошептал он. – Вы прекрасны как свет, но я не знаю, кто вы, я даже не знаю, кто я сам, – печально добавил он.
– Тебя зовут Готье Нормандец. Ты мне слуга и друг… Ты что, так и позабыл обо всех наших горестях, о Монсальви, о Мишеле? О Саре? О мессире Арно?
Рыдание надорвало ей голос при имени супруга, но в тусклом взгляде гиганта не загорелось ни малейшего света воспоминаний. Опять он потряс головой:
– Нет… Я ничего не помню!
Тогда она опять обернулась к Хамзе, а тот, молчаливо скрестив руки под своим белым облачением, наблюдал за сценой из угла комнаты.
– Разве… ничего нельзя сделать?
– Нет, – тихо сказал Хамза. – Я ничего больше не могу сделать. Только у природы есть сила и власть возвратить ему память о прошлом.
– Но каким путем?
– Может быть, ему нужен толчок! Я, признаюсь, надеялся, когда ты перед ним появилась, но был разочарован.
– А ведь он был ко мне очень привязан… Могу даже сказать, что он меня любил, никогда не осмеливаясь в этом признаться.
– Тогда попытайся оживить его любовь. Возможно, чудо и произойдет.
Катрин повторяла про себя эти слова по дороге в комнату Готье. Он, сидя у окна, смотрел на ночь. Готье повернул голову, когда Катрин вошла, и свет упал на его измученное лицо. Болезнь облагородила грубые черты, лицо стало мягче, моложавее.
Он захотел встать, когда молодая женщина подошла, но она помешала ему в этом, живо положив руку на костлявое плечо.
– Нет… не двигайся! Ты еще не лег?
– Мне не спится. Я задыхаюсь в этой комнате. Она такая маленькая!
– Ты в ней надолго не останешься. Когда наберешься сил, чтобы сесть на лошадь, мы уедем…
– Мы? Вы разве возьмете меня с собой?
– Ты всегда ездил со мной, – печально произнесла Катрин. – Ты больше этого не хочешь?
Готье молчал, и сердце Катрин болезненно сжалось. А если он откажется? Неужели она нашла его и вырвала из рук гнуснейшей на свете смерти только для того, чтобы еще безнадежнее потерять? Она почувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза.
– Ты не отвечаешь? – прошептала она едва слышно.
– Я не знаю, что сказать… Вы такая прекрасная, что мне хочется пойти за вами… как за звездой. Но если я хочу вспомнить о своем прошлом, может быть, лучше мне идти одному. Мне что-то говорит, что я должен быть один, что я всегда был один…
– Нет, это неправда! В течение трех лет мы были почти неразлучны. Мы вместе переносили страдания, вместе боролись, вместе защищали свои жизни, ты столько раз спасал меня! Как же мне быть, если ты меня оставишь?
Она опустилась на край кровати и, спрятав лицо в дрожавшие руки, прошептала с болью в голосе:
– Умоляю тебя, Готье, не оставляй меня! Без тебя я же пропаду… пропаду!
Горькие слезы покатились из-под ее пальцев. Она почувствовала себя одинокой, покинутой всеми. Да еще этот монах, этот ходячий кошмар, призраком бродивший по замку! И надрывавшая душу ностальгия, страшная тоска по родному краю, по сыну, яростная ревность, которая грызла Катрин и переворачивала все нутро каждый раз, как она вспоминала своего супруга. Теперь и Готье от нее отворачивался, он все забыл. Это было уже сверх всяких сил. Она услышала, как Готье бормотал:
– Не плачьте, мадам, раз вы так расстраиваетесь, я поеду с вами…
Она подняла заплаканное лицо:
– Это похоже на жалость! Но ты же когда-то любил меня! Ты же жил только для меня, только мной… Если память тебе изменила, хоть сердце твое, по крайней мере, должно было меня узнать!
Он наклонился к ней, заглядывая в нежное лицо:
– Я так хотел бы вспомнить! – произнес он печально. – Вас полюбить нетрудно. Вы так прекрасны!
Робкой рукой он взял молодую женщину за подбородок, поднял его, чтобы лучше рассмотреть бархатные зрачки, которые от слез сияли еще ярче. Смятенное лицо нормандца оказалось теперь совсем близко от лица Катрин, и она более не смогла с собою совладать, совладать со своим желанием. Будто в ней звучал голос Хамзы, нашептывая ей: «Попробуйте разбудить в нем любовь…» Тогда она попросила Готье:
– Поцелуй меня!
И увидела, как он замялся. Тогда, потянувшись к нему, она сама нашла губы Готье, прильнула к ним и обняла обеими руками массивную шею. Сжатые губы не сразу ответили на ее ласку, словно нерешительно выжидали у самого края удовольствия. И потом Катрин почувствовала, что губы Готье ожили, внезапно став пылкими, а руки нормандца сжали ее. Сплетясь, они упали на кровать.
От его губ, которые теперь сильно и жадно завладели ее собственными, Катрин почувствовала вспыхнувшее в ней желание. Она всегда чувствовала к Готье глубокую нежность, и когда Катрин целовала его, она думала только о том, как создать тот самый шок, способный возвратить ему память. Но теперь пробудилось ее собственное желание, которое вторило желанию Готье. Яркой искрой ее пронзила мысль о супруге, но она с гневом отбросила ее. Из чувства мести близкое удовольствие удесятерило в ней желание. Она заметила, что руки Готье не справляются с тесемками сложной шнуровки на платье. Катрин мягко оттолкнула его:
– Подожди! Не спеши!..
Гибким движением она выпрямилась, встала. Слабый свет свечи показался ей недостаточным. Она не пожелала отдаться ему тайно, исподтишка, в темноте. Ей захотелось, чтобы было много света, чтобы как следует осветились ее лицо, ее тело, когда Готье овладеет им… Схватив свечу, она зажгла оба канделябра, стоявшие на ларце у стены. Сидя в ногах кровати, он смотрел на нее, не понимая, что она делает.
– Зачем все это? Иди ко мне… – умолял он, протягивая к ней нетерпеливые руки.
Но она удержала его взглядом.
Заметив нож, лежавший на столе, Катрин одним ударом разрезала тесемки и поспешно освободилась от одежды. Жаждущий взгляд следил за каждым ее движением, скользя по телу. Когда с нее пала последняя одежда, она потянулась в золотистом свете свечей, потом, скользнув в кровать, легла и наконец протянула руки:
– Теперь иди ко мне!
* * *
– Катрин!..
Он крикнул ее имя, как призыв, в самый острый момент наслаждения и теперь, задыхаясь, в смятении смотрел на нежное лицо, которое держал в своих руках.
– Катрин! – повторял он. – Мадам Катрин! Неужели я все еще вижу сон?
Волна радости захлестнула молодую женщину. Хамза был прав. Любовь Готье проснулась вновь и сотворила чудо… Он вновь стал самим собой… И она чувствовала себя необыкновенно счастливой. И когда Готье попытался отстраниться, она удержала его в объятиях и прижала к себе.
– Останься!.. Да, это я… Ты не во сне, но не оставляй меня!.. Я тебе все объясню позже! Будь со мной! Люби меня… Этой ночью я принадлежу тебе.
Ее губы были так сладостны, так нежно и желанно было тело, которое Готье сжимал в своих объятиях! Обладать наконец этой обожаемой женщиной было слишком давней мечтой, и эту мечту он слишком долго сдерживал, казалась она недостижимой! Ему все чудилось, что он пробуждался от грез, но горячая кожа, одурманивающий аромат тела были поразительной действительностью. И он отдавался Катрин со страстью, опьянялся ею, как терпким вином, утолял свою жажду. А Катрин, счастливая, удовлетворенная, с живой радостью отдалась этому урагану любви.
Между тем к середине ночи ей показалось, что происходит что-то странное. Она вроде бы услышала, что дверь в комнату отворилась. Она выпрямилась, на миг прислушалась, подав знак Готье молчать. Догоравшие свечи все же в достаточной мере освещали комнату: увидела, что дверь закрыта. Не слышно было никакого шума… Катрин подумала, что просто у нее разыгралось воображение, и, забыв, вернулась к утехам любви, к своему любовнику.
Рассвет уже был совсем близок, когда Готье наконец заснул. Он погрузился в тяжелый и глубокий сон, наполняя башню звучным храпом, который вызвал у Катрин улыбку. Вот это были настоящие фанфары ее победы! Она чувствовала к нему глубокую нежность. Любовь, которую он ей дал, была – она это знала! – редкостного качества: Готье любил ее, только ее саму, ничего не требуя себе, и эта любовь согревала заледеневшее сердце Катрин.
Она наклонилась над спавшим и нежно поцеловала закрытые веки. Потом поспешно оделась, так как хотела вернуться к себе до наступления утра. Не так-то просто ей было одеться, тесемки были разрезаны.
Справившись с одеждой, Катрин выскользнула в коридор, спустилась на цыпочках по каменной лестнице. Небо начинало светлеть. Дозорные спали, облокотившись на свои пики. Катрин вернулась к себе в комнату, не встретив ни одной живой души. Поспешно сбрасывая одежду, молодая женщина со сладким вздохом скользнула в свежие простыни. Она чувствовала себя усталой, до предела разбитой целой ночью любовного жара, но в то же время странным образом она избавилась от всех призраков и теперь засыпала почти счастливой. Конечно, это не было тем опьяняющим и чудесным отрешением, которое давал ей только Арно. В руках этого единственного человека, которого Катрин только и любила в жизни, она забывалась, растворялась в счастье. Но в эту ночь та глубокая нежность, которую она испытала к Готье, ее страстное желание вырвать его из угрожавшего тумана безумия и болезненный голод ее молодого тела заменили настоящую страсть. Она обнаружила, какое успокоение для тела и души могла дать любовь пылкого и искренне влюбленного мужчины… Даже беспокоившая загадка Фра Иньясио смягчилась, и до какой-то степени она освободилась от мистики…
Что же до того, что за этим последует, какие изменения принесет эта ночь, во что выльются ее взаимоотношения с Готье, Катрин отказывалась об этом думать. Не теперь… Позже… Завтра! А сейчас она так устала, так устала… Ей так хотелось спать! Веки смежились, и она провалилась в счастливое небытие…
Легкое прикосновение чьей-то руки к ее животу, ягодицам разбудило Катрин. Было еще очень рано. Свет едва голубел в окне комнаты. Сонный взгляд Катрин обнаружил сидящую на кровати фигуру, но она не сразу узнала своего гостя. Рассветная прохлада и легкое прикосновение руки, которая продолжала ее ласкать, вернули ее к действительности. Простыни и одеяла были отброшены в ноги, она лежала нагая, поеживаясь от холода. В тот же момент фигура наклонилась над ней. Онемев от ужаса, Катрин, наконец, увидела, что это был Томас де Торквемада. В полном ужасе Катрин уже готова была закричать, но его рука грубо легла ей на губы… Она попыталась сбросить ее, напрасно… Ногти поцарапали ей грудь, сильный удар коленки заставил раздвинуть ноги, и сразу на нее обрушилось влажное от холодного пота едко пахнувшее голое тело.
Катрин тошнило от отвращения, она извивалась под мальчишкой. Он царапал ее, она застонала. А он тихо насмехался:
– Нечего притворяться, потаскуха!.. Я тебя видел ночью в башне с твоим слугой!.. А! Там ты небось отдавалась с радостью, мерзавка поганая! Мужчины тебя хорошо знают, бесстыдница? Ну же, показывай мне, что ты умеешь!.. Сейчас моя очередь… Целуй меня! Шлюха!..
Он перемежал свою ругань слюнявыми поцелуями и глухими стонами. Он удерживал молодую женщину, зажав ей рот железной ладонью, и пытался судорожно овладеть своей жертвой, но это у него не выходило. Под костлявой рукой, которая давила ей на губы, Катрин почувствовала, что совсем задыхается. Как он был отвратителен!
На миг рука чуть ослабла. Она воспользовалась этим и постаралась укусить ее. Томас закричал и инстинктивно отдернул руку. Тогда Катрин изо всех сил завопила, как зверь на краю гибели… Мальчишка принялся ее бить, но ему не удалось заставить ее замолчать, и теперь он сам принялся кричать так же громко, как и она, во власти настоящего приступа слепой ненависти. Катрин едва расслышала стук в дверь, затем последовали сильные удары, раздался мощный треск ломавшегося дерева. Она увидела Жосса, который рванулся к ней на помощь. Бывший бродяга устремился к кровати, выхватил оттуда Томаса и принялся дубасить его. Спрятавшись за занавески кровати, Катрин закрыла глаза, чтобы не видеть драки, но слышала глухие удары кулаков Жосса по голому телу пажа, при этом Жосс не скупился выливать на гнусного мальчишку фонтан отборных ругательств.
Последний удар кулака, последний пинок ногой по худому заду молодого сатира, и вот Томас в чем мать родила был выброшен в коридор. Едва приземлившись, он тут же бросился бежать, пока Жосс, бурча ругательства, пошел вытаскивать из-за шкафа обеих служанок, которые, прибежав на шум, забились туда от страха. Он показал им на Катрин: та свернулась у себя в кровати в клубок, натянула простыни и смотрела на них полными ужаса глазами.
– Займитесь мадам Катрин! Я пойду скажу господину архиепископу, что я думаю о его драгоценном паже. Отвратительный гаденыш! Вам не очень больно, мадам Катрин? Он же избивал вас, как озверелый, когда я ворвался!
Ровный голос парижанина вернул Катрин самообладание. Она даже попыталась ему улыбнуться.
– Ничего серьезного. Спасибо, Жосс. Без вас… Господи! Какая гадость! Я долго не забуду этого кошмара! – добавила она, готовая расплакаться.
– Наверное, в этого Томаса вселился дьявол. Мне жаль тот монастырь, куда он себя прочит, я даже жалею Бога! В этом мальчишке он получит гнуснейшего служителя!
Задумавшись и нахмурив брови, Жосс словно врос в пол посередине комнаты, уставившись невидящим взглядом на солнце, которое теперь уже сияло с лучистым ликованием наступившего дня. Неожиданно он прошептал:
– Мальчишка получил хорошую взбучку, мадам Катрин, но лучше вам поскорее уехать. Как только Готье сможет ехать…
– Он может, я думаю, ехать. К нему вернулась память.
Жосс Роллар поднял брови, бросая на молодую женщину искренне удивленный взгляд.
– Выздоровел? Но ведь вчера еще, перед тем как стали гасить огни, я зашел к нему, и он все еще был в том же состоянии.
Катрин, царапины которой разглядывали служанки, почувствовала, что начинает краснеть. В смущении она отвела глаза.
– Чудо произошло этой ночью! – только и сказала она.
Наступило короткое молчание, которое довело до предела смущение и замешательство Катрин.
– Ах так! – в конце концов сказал Жосс. – Тогда отправляемся в путь.
Он вышел из комнаты, оставив Катрин заботам служанок.
* * *
Через час у нее в комнате появился дон Алонсо. Он казался еще более нервным и возбужденным, чем когда-либо. Хозяин дома высказал молодой женщине красноречивые и многословные извинения.
– Это печальный инцидент, моя дорогая. Завтра же этот мерзавец уедет в доминиканский монастырь в Сеговии, куда он рвется.
– И я тоже хотела бы уехать завтра.
– Как? Уже? А ваш слуга?
– Он вполне в состоянии продолжить дорогу вместе с нами. Я вам многим обязана, монсеньор! За вашу доброту, щедрость…
– Ну-ну! Это уж вы оставьте…
Какой-то миг он смотрел на молодую женщину. Одетая в черный бархат, который закрывал ее до подбородка, она была воплощением достоинства и изящества.
– Ну что же, летите дальше, прекрасная птица! Но я буду скучать по вашему обществу! Ваше присутствие привнесло солнечный свет в этот суровый замок… Я прослежу за подготовкой вашего отъезда.
– Монсеньор, – смущенно произнесла Катрин, – вы так добры!
Катрин скользнула на колени и с уважением поцеловала перстень архиепископа. Фонсека был растроган. Он быстро совершил над ней знак благословения, потом, положив руку на склоненную голову, сказал:
– Не знаю, куда именно вы едете, дочь моя, и не спрашиваю вас об этом. Но интуиция говорит мне, что вы идете навстречу погибели. Если испытания, что ждут вас, будут слишком тяжелы, помните, что здесь у вас есть всегда друг и дом.
Шурша пурпурной парчой, его преосвященство архиепископ Севильи удалился, объявив, что они встретятся двумя часами позже для того, чтобы вместе откушать.
Только он исчез, как Катрин устремилась в башню. Ей не терпелось увидеть Готье, и она испытывала разочарование, что сам он до сих пор не удосужился прийти к ней. Может быть, он все еще спал? Обеими руками приподняв платье, она взлетела по крутой лестнице, толкнула дверь, которая не была закрыта, и оказалась лицом к лицу со своим другом. Он сидел в ногах кровати, обхватив голову руками, спрятав в ладони лицо. Вид у него был такой удрученный, что Катрин почувствовала себя совершенно сбитой с толку.
Она встала на колени около гиганта, схватила его большие руки.
– Готье! Что с тобой?
Он поднял к ней расстроенное лицо, а в его серых глазах сквозили неверие и отчаяние. Он смотрел на нее, словно она была не совсем реальна.
– Так это… – медленно прошептал он, – не сон! Это именно вы… Мне не приснилось!
– Что?
– Ночь… невообразимая ночь! Я не стал жертвой бреда? В моей голове уже с давних пор происходили такие странные вещи… столько невероятных вещей! Теперь я не знаю, что было в действительности, а что мне просто приснилось.
Катрин вздохнула с облегчением. Она боялась, что болезнь вернулась.
– Нет! Этой ночью ты стал самим собой. И… ты стал моим любовником, – тихо произнесла она.
Он схватил ее за плечи, жадно всматриваясь в красивое лицо.
– Почему? Но почему вдруг вы пришли в мои объятия? Что произошло? Как же мы до этого дошли? Я вас оставил в Монсальви и вот нахожу вас… да, кстати, где мы находимся?
– В Коке, в Кастилии. У архиепископа Севильи дона Алонсо де Фонсека.
Он стал повторять словно во сне:
– В Коке… в Кастилии! Как же мы сюда попали?
– А что ты все-таки помнишь?
– Мои последние воспоминания – это сражение. На бандитов из леса Ока, которые держали меня в плену, напали альгвасилы. Солдаты подумали, что я тоже – разбойник. Мне пришлось защищаться. Меня ранили… потом… потом – ничего! Ах нет, однако… Помню, что мне хотелось пить, мне было холодно… Последнее, что я помню, это сильный ветер, бесконечный и непрерывный…
«Клетка», – подумала Катрин, но не стала напоминать ему об ужасной пытке. Но все же нужно помочь Готье полностью восстановить память.
– А те бандиты из Ока, – сказала она, – как же ты попал к ним? Тот флорентийский менестрель, с которым ты повстречался по дороге в Ронсеваль, сказал, что видел, как ты упал под ударами наваррских горцев… Не стану от тебя скрывать, я думала, что ты умер!
– Я был ранен. Они напали на меня, набросились, как рой ос. Потом они сняли с меня одежду и бросили в овраг, но деревце остановило падение. Я очнулся от холода, на мне не было никакой одежды, наступала ночь. Я цеплялся за ветки дерева и молил Господа о спасении.
Я все думал об этом, когда в долине подо мной я увидел, как зажглись огни. Это придало мне мужества. Думая, что это устроились на ночь пастухи или дровосеки, я принялся спускаться, медленно, цепляясь за камни и стволы.
– Пастухи приняли тебя и вылечили? – спросила Катрин.
– Да, но это не были пастухи! А люди одного сеньора и грабителя, который обосновался в том районе, сеньора Вивьена д'Эгремона.
Катрин нахмурила брови. Это имя она уже слышала. Его с ужасом произносили и монахи в Ронсевале, и крестьяне в Сен-Жан-Пье-де-Пор.
– Как же ты от них спасся?
– Вот именно я от них не спасся. Меня подлечили, конечно, а потом заковали в цепи. Когда я окреп, меня повели в цепях в Памплону, где этот выродок продал меня как раба, и очень дорого, уж поверьте! – сказал Готье с горькой иронией. – Меня купил епископ Памплоны для того, чтобы я присматривал за его псарней. В тот день, когда собакам отдали на съедение маленького мальчика, я убежал. Но я не знал страны, не знал их проклятого языка. Я встретил человека и заговорил с ним, но тот оказался одним из бандитов Ока. Он отвел меня прямехонько к своим собратьям. Я еще раз стал размышлять над тем, как бежать, и в этот момент нагрянули альгвасилы. Из-за моего роста, конечно, они приняли меня за главаря. Впрочем, я не понимал, что они там говорили. Меня оглушили, связали… И вы, конечно, знаете продолжение истории лучше меня…
– Конечно, знаю… – Катрин нежно провела рукой по шероховатой щеке нормандца. – Ты ужасно страдал, Готье, но я все время верила, что смерть не властна над тобой!
Рука Катрин задержалась на его лице, он мягко снял ее и сказал:
– Теперь вы, мадам Катрин! Если вы хотите, чтобы я до конца все понял, мне нужно все рассказать… все, вы слышите?
Она подошла к скамье у окна и села. Катрин не хотела ничего скрывать.
– Ты все узнаешь! У меня нет стремления скрывать от тебя подробности. Так вот, когда флорентийский менестрель пришел к нам и сообщил, что видел твою гибель…
Рассказ длился долго. Катрин говорила медленно, подыскивая слова, стараясь ничего не пропустить. Готье ни разу не прервал ее. Когда она закончила рассказ, он глубоко вздохнул и, встав, пошел к окну, поставил ногу на угловую скамью.
– Так значит, – медленно сказал он, – мессир Арно в плену у мавров?
И немедленно ревнивый гнев вновь охватил Катрин.
– В плену по собственному желанию! Разве я не сказала тебе, что он охотно последовал за той дамой? Мой супруг влюбился в нее с первого взгляда.
– И вы поверили Фортюна? Вы же помните его фанатичную привязанность к хозяину? Он клялся, что вы еще заплатите за измену. Фортюна вас ненавидел, мадам Катрин. Он сказал бы все что угодно, чтобы вас задеть!
– Но не до такой же степени! Разве он не клялся спасением своей души, что в сей час Арно пребывает в любовных утехах во дворце своей принцессы! Кто же станет подвергать угрозе свое вечное спасение, чтобы утолить жажду мщения?
– Вы даже не представляете, сколько на свете есть таких людей! Во всяком случае, возможно, что мессир Арно познал там любовь. Но кто вам сказал, что он на нее отвечает? Впрочем…
И Готье, резко повернувшись к Катрин, встал над ней во весь свой рост.
– Вы не отправились бы, мадам Катрин, в это безумное путешествие, если бы не питали надежды. Вы бы вернулись в Монсальви, а может быть, и ко двору короля Карла, где господин де Брезе открыл бы вам широкие объятия… да вы могли вспомнить и о любви Великого Герцога Запада. Такая женщина, как вы, никогда не признает себя побежденной, я это знаю лучше, чем кто-либо. А что касается того, что мессир Арно навсегда для вас потерян, – рассказывайте это другим, мадам Катрин! Такое вы никогда не заставите меня проглотить!
– А ты думаешь, что я собираюсь простить ему измену? Просто посмотреть, как он смутится…
Готье покраснел от гнева.
– Не принимайте меня за дурака, мадам Катрин! Вы отправились туда для того только, чтобы устроить сцену вашему супругу?
– А почему бы и нет?
– Это неправда. Вы никогда не любили никого, кроме него! У вас не будет ни сна, ни покоя, пока вы, даже испытав самые страшные мучения, не соединитесь с ним… и не отвоюете, не отберете его!
– Да, чтобы заставить его заплатить за измену!
– А по какому праву? Кто же изменил из вас первым? Хотите, мы опять поговорим о господине де Брезе? Если бы вы не дали ему никакого повода, он и не думал бы, что вы выйдете за него замуж. Если я оказался бы на месте мессира Арно, я бы убежал из лепрозория, вырвал бы вас из объятий вашего прекрасного рыцаря и убил бы своими собственными руками, а потом отдал бы себя в руки правосудия!
– Может быть, потому, что ты меня любишь! – произнесла Катрин с горечью. – Он не рассуждал, как ты…
– Потому что он вас любил еще больше! Поверьте мне! Пламя ревности, которое вас гложет, конечно же, ничтожно по сравнению с тем, что должно было разъедать ему сердце в его страшном одиночестве! Думаете, я забуду, как я видел его в последний раз? Он уходил в солнечном свете под похоронный перезвон колоколов, под плач волынок, уходил в иной мир.
При воспоминании о самом жестоком дне ее жизни Катрин прикрыла веки, под которыми наворачивались слезы, и покачнулась.
– Молчи! – стала она умолять. – Молчи, пожалей меня!
– Тогда, – произнес он, смягчившись, – перестаньте рассказывать мне сказки и себе тоже. Зачем вы пытаетесь лгать нам обоим? Из-за прошедшей ночи?
Катрин подняла на него вновь сияющие глаза.
– Может быть, из-за этой ночи, вот именно! Может быть, у меня больше нет желания идти в Гранаду!
– Уже многие дни вы боретесь сама с собой: то вас преследует ревность и толкает в город, где находится ваш супруг, то вас обуревает соблазн все бросить, вернуться к ребенку, к покою и безопасности нормальной жизни. А то, что произошло этой ночью, ничего не изменило.
– Почему ты так говоришь?
– Потому, что знаю. Этой ночью вы сделали мне чудесный подарок… о котором я и не мечтал, но сделали вы его из-за двух причин: прежде всего из жалости.
– Готье! – запротестовала Катрин.
– Да, да! Прежде всего из жалости, потому что вы хотели любой ценой меня вылечить, но и наперекор всему, с досады. Это был способ отомстить…
– Нет! – простонала Катрин со слезами в голосе. – Не так… не только это; этой ночью я была счастлива, клянусь тебе!
Глубокая нежность отразилась в лице нормандца.
– Спасибо за эти слова! Думаю, и вправду, вы меня любите, мадам Катрин, но… – и его палец, указывая на шею молодой женщины, уткнулся в тяжелый золотой крест с жемчугом, который архиепископ собственноручно повесил несколько дней тому назад и который сиял на бархате ее платья, – попробуйте поклясться вот на этом кресте, что не его вы любите! Его, вашего мужа, вашего господина! Вы же сами знаете, что любите его и будете любить до последнего вздоха!
На этот раз молодая женщина ничего не ответила. Опустив голову, она дала волю слезам, и они закапали на темный бархат ее платья.
– Вы же сами знаете, – мягко проговорил Готье, – и об этой безумной и чудесной ночи, о которой я сохраню воспоминание, а вас умоляю забыть, мы больше никогда не будем говорить…
– Так ты больше меня не любишь?
Наступила томительная тишина, потом нормандец прошептал:
– Боги моих предков знают, что я никогда вас так не любил! Но именно из-за этой любви я умоляю вас все забыть. Если вы этого не сделаете, моя жизнь станет адом… и мне придется вас покинуть. Мы уедем отсюда, продолжим путь, он поведет нас в королевство Гранады. Я помогу вам найти мессира Арно.
– Есть вещи, которых ты еще не знаешь. Может быть, я больше и права не имею требовать обратно мужа моего Арно де Монсальви.
– Что вы хотите сказать?
– Что, может быть, я не имела права выходить за него замуж… потому что я боюсь, что мой первый супруг все еще жив…
Освобождаясь от невыносимой тяжести, она рассказала Готье о своей встрече с одноглазым монахом. Она бы продолжала, конечно, рассказ о своих страхах, своих сомнениях, но вдруг Готье схватил ее за плечи и принялся трясти, словно старался пробудить ее от кошмарного сна.
– Замолчите, мадам Катрин… и послушайте меня! Мы уезжаем немедленно из этого замка. Иначе вы помутитесь рассудком. Перестаньте видеть сны наяву, избавьтесь от сновидений и дурного глаза! Идите дальше своей дорогой и думайте только об одном: вы перед Богом и людьми являетесь женой Арно де Монсальви, вы носите его имя, у вас от него есть сын!
– А если этот монах – Гарен де Бразен?
– Зачем вам это знать! Для всего мира, как и для него самого, конечно, его повесили. Если ему удалось избежать смерти, он изменил свою жизнь в соответствии со своими вкусами. Гарен де Бразен мертв, слышите, мертв! Дышит только Фра Иньясио, живет уже своей жизнью. Теперь идите и подготовьтесь к отъезду, мы как можно быстрее уедем из этого замка!
В этот миг звук фанфар нарушил тишину. Катрин направилась к двери и дружески улыбнулась своему другу.
– Думаю, ты всегда будешь прав, Готье, но вот трубят. Дон Алонсо ждет меня к трапезе, и я не хочу заставлять его ждать.
– Объявите ему об отъезде.
– Я уже это сделала. Но, так как я сказала, что собираюсь уехать завтра, думаю, тебе надо будет потерпеть до этого срока. Еще одна ночь, Готье, только одна ночь.
– За одну ночь может измениться вся жизнь! Но вы правы: мы слишком многим обязаны господину архиепископу, чтобы быть с ним неучтивыми. Завтра, на рассвете, пусть так!
Катрин спустилась по лестнице. Когда она переступала порог низкой двери башни, ей показалось, что какая-то фигура отпрянула в густую тень от каменной винтовой лестницы и что эта фигура очень походила на Томаса де Торквемаду. Она вздрогнула от испуга, вспомнив утренний кошмар, но когда вышла во двор на солнечный свет, все ее страхи рассеялись. Легким шагом Катрин направилась к залу, где обычно подавалось угощение.
* * *
Нестерпимый жар разбудил Катрин среди ночи. Молодая женщина в какой-то миг думала, что ей снился дурной сон, но быстро поняла, что на самом деле случился пожар. Дверь ее комнаты пылала, а перед камином разбросанные по полу охапки соломы и хвороста горели, выбрасывая густой дым.
В панике она выскочила из кровати и устремилась к окну, отодрав створки.
Но ворвавшийся в открытое окно воздух только раздул огонь. Обои загорелись, угрожая занавескам.
– На помощь! – завопила Катрин в безумном страхе. – Пожар!..
Она знала, что ее комната находится высоко, под окном – десять футов. Между тем… если ей не придут на помощь, нужно будет спасаться через окно! Прижавшись к раме, она напрасно хватала воздух. Густой и черный дым устремился прямо на нее, тянулся в отверстие окна. С пересохшим горлом, не в силах даже кричать, со слезящимися глазами, молодая женщина чувствовала, как силы покидают ее.
Когда Катрин пришла в сознание, у нее возникло впечатление, словно она погрузилась в реку. Она была мокрой, ее пронизывал холод, она стучала зубами. Полные слез глаза не различали ничего, только красный туман, но она чувствовала, что чьи-то руки обтирают ее. Потом ее завернули во что-то жесткое, но теплое. Та же сильная рука обтерла ей лицо, и наконец она узнала склоненное над ней лицо Жосса. На сжатых губах появилась его странная улыбка, когда он увидел, что она открыла глаза.
– Еле успел! – прошептал он. – Думал, что не сумею проскочить эту стену огня. К счастью, кусок стены, падая, открыл проход. Я заметил вас и смог вытащить оттуда…
Приподнявшись, Катрин увидела, что лежит на плитах галереи. Огонь гудел в одном из дальних концов, там, где раньше была дверь в ее комнату, но там не было ни души.
– Никого нет? – сказала она. – Как же так получилось, что огонь не встревожил никого в замке?
– Потому что горит и у архиепископа. Все слуги тушат там пожар, спасают дона Алонсо. Впрочем, двери в эту галерею были забаррикадированы снаружи.
– Как же ты тогда очутился здесь? – удивилась Катрин.
– Да потому что ночью я пришел сюда и спал на одной из каменных скамеек. После утренней истории с гнусным мальчишкой мне было не по себе. Я решил пронаблюдать за вашей комнатой. Но, думаю, слишком крепко заснул! Поджигатель не увидел меня, но так тихо все проделал, что я не услышал, когда он разложил хворост.
– Поджигатель?
– Вы же не думаете, что такой огонь зажегся сам? У меня есть подозрение, впрочем, откуда ветер дует…
Словно в подтверждение его слов, низкая дверь в конце галереи, где еще не было огня, открылась и впустила длинную белую фигуру с факелом в руке. В ужасе Катрин узнала Томаса. Одетый в монашеское одеяние, с широко раскрытыми глазами он шел в сторону пожара, не замечая дыма, все сгущавшегося и заволакивавшего большую галерею.
– Смотрите, – прошептал Жосс, – он нас не видит!
И действительно, молодой человек шел вперед как лунатик. С факелом в руке, походя на падшего ангела мести и ненависти, он, казалось, был во власти транса. Его губы двигались, но Катрин ухватила на лету только слово «огонь»… Томас прошел совсем рядом и даже не увидел ее.
– Что он говорит? – прошептала молодая женщина.
– Что огонь красив, что огонь священен! Что он очищает! Что огонь поднимает до Бога!.. Что этот замок, замок лукавого, должен сгореть, чтобы души его жителей обрели Бога и освободились от дьявола… Он сошел с ума, – заключил Жосс и добавил: – Он не закрыл за собой дверь галереи. Воспользуемся этим, чтобы поднять тревогу.
Катрин пошла за Жоссом, но на пороге обернулась. Пелена дыма почти поглотила белую фигуру.
– Но… – произнесла молодая женщина, – он же сгорит.
– Это лучшее, что может с ним случиться… и для него, и для других! – прорычал Жосс, который решительной рукой увлек Катрин наружу.
Жосс, ухватив ее за руку, тащил вперед, но Катрин натолкнулась на какую-то мебель, больно стукнулась и вскрикнула. Жосс поддержал ее, чтобы помочь пройти последние метры, которые отделяли их от свежего воздуха. До сих пор они не встретили ни одной живой души, но во дворе оживление достигло предела. Толпа слуг, солдат, монахов и служанок бегала, кричала, суетилась, напоминая напуганных кур в курятнике. Между большим колодцем во дворе и входом в апартаменты епископа выстроилась цепочка рабов. Они безостановочно передавали ведра с водой, пытаясь погасить пламя, которое вырывалось из окон во втором этаже. Крики, стенания и молитвы слышались оттуда.
Этот двор с красными стенами, на которых отражалось пламя, обезумевшие люди – все это напоминало ад. Катрин, дрожавшая от возбуждения больше, чем от холода, ибо ночь была теплая и пожар прибавлял еще жара, плотнее завернулась в одеяло. Она встала под арки, обратив взгляд на донжон, который, оставаясь молчаливым и темным, казалось, держался в стороне.
– Готье! – прошептала она. – Где Готье? Он же не услышит при таком шуме…
– Стены у этой башни чрезвычайно толстые, – заметил Жосс, – и потом, у него, может быть, крепкий сон…
Но, словно опровергая его слова, в этот миг цепочка рабов, которая только что установилась, чтобы спасать крыло, в котором жила Катрин, рассыпалась, словно карточный домик. Мавры полетели в разные стороны со своими ведрами. Готье выскочил на порог. С перевязанной головой и в длинном арабском халате, в который его вырядили, он походил на тех же неверных, сокрушаемых им на своем пути, но которые рядом с гигантом казались вроде карликов. Перед ним, спотыкаясь, шел Томас…
Он поднял на молодую женщину взгляд лунатика. Увидев ее, он очнулся, и его тонкие губы изогнулись в гримасе ненависти.
– Жива! – прошипел он. – Сам сатана ее опекает, проклятую! Огонь тебя не берет! Но когда-нибудь ты не увернешься от кары!..
С гневным рычанием Жосс вырвал кинжал, который висел у него на поясе, и прыгнул на мальчишку, схватив его за горло.
– Ты получишь по заслугам немедленно.
Громадная ручища Готье обрушилась на руку парижанина, задержав ее в воздухе.
– Нет… оставь его! Я тоже хотел его задушить, когда нашел перед охваченной огнем дверью комнаты мадам Катрин. Он бредил, держа факел в руке, но я понял, что это просто больной мальчишка… Пусть. Небо… позаботится о нем. Теперь едем!
Жестом Катрин показала на свое одеяло и пожала плечами.
– Вот так? С босыми ногами и завернувшись в одеяло? Ты сам-то не сошел с ума?
Готье передал ей сверток, который держал под мышкой.
– Вот ваша одежда и ваш кошель. Я нашел их в вашей комнате… Быстро одевайтесь!
Катрин не заставила его повторять то же самое два раза. Проскользнув в темный закоулок, она поспешила одеться, прицепила кошель к поясу, не забыв убедиться перед этим, что ее кинжал и изумруд королевы все еще там. Когда она подошла к своим спутникам, Томас исчез, а Жосса тоже не было на месте. Она спросила Готье, который, невозмутимо скрестив руки, смотрел, как люди продолжали бороться с огнем.
– Где Жосс?
– В конюшне. Готовит лошадей. Дон Алонсо вчера вечером отдал приказания на этот счет.
И действительно, Жосс возвращался, таща за собой трех взнузданных лошадей и мула, навьюченного поклажей. Архиепископ подумал обо всем… Катрин набросилась на Готье, когда он хотел помочь ей сесть в седло.
– Что ты себе вообразил? Что я вот так уеду, как какая-то воровка, даже не узнав, что с нашим гостеприимным хозяином?
– Он не рассердится на вас. Оставаться здесь вам не безопасно. Я узнал, почему вы стали жертвой пожара, – продолжал Готье, но Катрин резко прервала его, переводя разгневанный взгляд с одного мужчины на другого:
– Видимо, вы сговорились между собой, чтобы диктовать мне, как себя вести.
– Когда речь идет о вашей безопасности, – сказал Готье, – мы всегда договоримся. Вы не очень-то осторожны, мадам Катрин…
– Что бы там ни было, я не уеду, не попрощавшись с доном Алонсо!
И Катрин быстрым шагом направилась к двери, которая вела в покои архиепископа. Пожар был уже погашен. Только несколько черных дымков подымалось из отверстий, и неприятный запах гари висел в утреннем воздухе.
День разгорался очень быстро. Ночь растаяла разом, словно темный чехол сбросили с земли таинственные небесные хозяйки. Небо окрасилось всеми розовыми оттенками и золотом, и замок засиял, как огромный рубин на розовом жемчуге восхода. Катрин только перешагнула порог, как вдруг высокая черная фигура выросла перед ней. Несмотря на самообладание, молодая женщина отпрянула, охваченная суеверным страхом, который всегда вселялся в нее, когда она оказывалась рядом с Фра Иньясио.
Одноглазый монах посмотрел на нее без удивления, коротко кивнул.
– Счастлив вас встретить, благородная дама! Я шел к вам. Меня направил его преосвященство.
Внезапная тревога сжала горло Катрин. Она подняла на монаха глаза, в которых отчаяние смешалось со страхом.
– Вы… вы, значит, все-таки говорите на нашем языке?
– Когда это требуется… Как и на английском, немецком и итальянском!
Катрин почувствовала, как к ней вернулись все ее сомнения и страхи. Гарен тоже говорил на многих языках… И неуверенность опять вернулась к ней. Она вынудила сделать резкий выпад:
– Почему же вы делали вид, что не понимали меня, тогда, в комнате, где хранятся сокровища?
– Потому что в этом не было необходимости! И потому что я не понимал, что вы хотели сказать…
– Вы в этом уверены?
Услышав, как он говорил по-французски, Катрин пыталась найти интонации Гарена, голос Гарена… Она сомневалась, был ли это тот же голос или все же другой!.. Теперь она слушала, как он сообщал ей, что дон Алонсо легко ранен, что его мавританский врач дал ему сильное снотворное, чтобы он спокойно отдохнул, но что перед тем как заснуть, он приказал Фра Иньясио убедиться в том, что Катрин цела, и лично проследить, чтобы отъезд не задержался из-за ночного пожара.
– Дон Алонсо просит вас сохранить о нем память в сердце, благородная госпожа… и молиться за него, как он сам будет молиться за вас!
Внезапная гордость овладела Катрин. Если этот человек был Гареном, если он играл роль, он играл ее самым блистательным образом. Она не захотела отстать от него.
– Передайте его преосвященству, что я не забуду его, что никогда воспоминание о его доброте меня не покинет. Скажите ему также, как я благодарна за помощь, которую он мне оказал, и еще, что я благодарю его за молитвы, ибо в местах, куда я направляюсь, гибель будет угрожать постоянно!..
Она остановилась на мгновение, пристально глядя на черного монаха. Ничего! Словно каменный, бесчувственный, безразличный ко всему, он ограничился молчаливым кивком.
– Что касается вас… – вновь заговорила Катрин голосом, который дрожал от гнева.
Но договорить не дал ей Готье:
– Больше ни слова, мадам Катрин. Вспомните, что я вам сказал. Пойдемте! Пора ехать!
На этот раз она послушалась его: дала себя подсадить в седло, не произнеся ни слова, и направилась к воротам. Проезжая под поднятой решеткой ворот, Катрин обернулась, но увидела только широкие плечи нормандца, который закрывал от нее почти весь вид.
– Не оборачивайтесь! – приказал он твердо. – Вам нужно идти своей дорогой, вперед… Никогда не оборачивайтесь! Помните, что я вам сказал: перед Богом и перед людьми вы жена Арно де Монсальви! Забудьте обо всем прочем!
Опять она послушалась, посмотрела поверх красного стрельчатого свода на великолепный вид плато, но за плечом Готье она все-таки углядела черную фигуру монаха, стоявшего на том же месте, где она его оставила, запрятав руки в длинные рукава. Он смотрел ей вслед… И Катрин чувствовала, что этот образ поселился в ее сердце, в ее мозгу, как терний, о который она постоянно будет царапаться.
Она долго ехала молча, машинально следуя за Жоссом, ничего не видя, не замечая вокруг. После тяжелого подъема необъятная панорама равнин и холмов предстала перед их глазами. Кое-где виднелись жалкие деревушки, иногда показывался силуэт романского стиля церквушки или надменные стены монастыря, а то и тщедушный замок выставлял свою башню на скале, словно цапля, стоящая в задумчивости на одной ноге… Но Катрин ничего этого не видела. Перед ней стоял угрожающий силуэт одноглазого монаха. У ног Пресвятой Девы в Пюи она молила Бога вернуть ей супруга… И Бог вот так сыграл на ее сердце, на ее любви? Разве Бог может быть до такой степени жестоким, поставив на ее дороге того, кого она считала мертвым?
Где теперь ее долг? Готье говорил, что нужно продолжать путь, обязательно, во что бы то ни стало, не оглядываясь назад… Но Готье не знал Бога. А кто мог знать, чего требовал Бог от нее, Катрин?
Образ Фра Иньясио и образ Гарена теперь соединялись воедино в ее мозгу. Все, что ее память сохранила от ее первого мужа, закрутилось вокруг суровой фигуры монаха. Гарен в вечер их свадьбы, Гарен с искаженным ненавистью лицом в башне Малэна, Гарен в тюрьме с колодками на ногах, со своим пустым глазом.
Несмотря на палящее солнце, Катрин казалось, что она чувствует на плечах подвальную сырость камеры, а ноздрями – запах плесени и гнили. Она видела, да, она видела Гарена в момент, когда он поворачивал к ней свое лицо с раной, когда она вошла в тюрьму. И вдруг она вздрогнула.
– Бог мой! – прошептала она. – Как я раньше об этом не подумала?..
Она остановила лошадь, посмотрела на одного, потом на другого спутника, которые тоже остановились. И вдруг самым неожиданным образом рассмеялась. Она рассмеялась светлым, радостным смехом… смехом избавления. Господи, как же это было забавно!.. Как же она могла быть такой глупой, чтобы не заметить этого немедленно, а не мучить себя так ужасно. Она смеялась, смеялась до того, что ей перехватило дыхание…
– Но… она же сходит с ума! – с беспокойством сказал Жосс.
– Может быть, это от солнца! – серьезно предположил Готье.
Но когда они захотели спустить ее с лошади и отвести в тень, Катрин прекратила смеяться так же внезапно, как и начала.
– Я вспомнила, Готье! У Фра Иньясио повязка была надета на правый глаз!.. А мой скончавшийся супруг, казначей Бургундии, потерял в битве при Никополисе левый глаз! Я свободна, ты слышишь, свободна и могу потребовать у мавританки своего мужа.
– Вы не хотите немного отдохнуть? – настаивал Жосс, который ничего не понял.
Она встретила его слова новым взрывом смеха.
– Отдохнуть? Совсем наоборот! В Гранаду, и как можно быстрее!
Дом Абу-аль-Хайра
Через две недели трое нищих в пыльных лохмотьях входили под арку Баб-эль-Адрара, Ворот Горы, вместе с толпой, направлявшейся на рынок. Никто не обращал на них внимания, так как нищих в Гранаде было полно. Самый высокий из троих, настоящий гигант, шел впереди, за ними следовала женщина, грязная, в изношенных туфлях без задников, покрытая куском черной ткани, из-под которой блестели темные глаза. Третий из них, видимо, слепец, если верить его нетвердой походке и манере цепляться за руки других, был чернявый человечек, который на ходу пытался разбудить милосердие у прохожих, жалостливым голосом бубня несколько строк из Корана. Никто, во всяком случае, не узнал бы в этих жалких людях трех удалых всадников, выехавших две недели тому назад из Коки… но Жосс настоял, чтобы они выглядели именно так.
– Если только поймут, что мы христиане, мы погибли! – сказал он своим спутникам. – Нашими головами украсят стены Гранады, Красного города, а тела наши пойдут на корм собакам – их бросят в ров. Единственный способ пройти незамеченными – прикинуться нищими.
Бывший бродяга оказался настоящим художником, когда принялся за дело. Двор Чудес, который долгое время он украшал собой, был в этом смысле лучшей школой. Он умел так закатывать глаза, что его легко принимали за слепого.
Что касается Катрин, она, переступив границы королевства Гранады, смотрела во все глаза, так было все интересно и необычно. Она даже забыла все тяготы и испытания, выпавшие на их долю.
Последняя часть пути была изнурительной, но Катрин перенесла ее с большим мужеством. Незнакомое небо, гораздо более яркое, чем все, что она до сих пор видела, говорило ей, что она приближалась наконец к тому странному, пленительному и опасному месту, которое зовется Гранадой, где живет Арно.
Дорога, по которой они шли, еще носила следы войны, страданий, смерти. Но, когда с высокой площадки Катрин увидела в солнечном свете наступавшего дня великолепную Гранаду, лежавшую в обрамлении гор, словно в огромной раковине, молодая женщина замерла в восторге. Ее внимание привлек сказочной красоты дворец. Высокая цепь крепостных стен, над которыми высились его башни, нежно обнимала целый мир из цветов, деревьев и беседок. Там и сям поблескивали ажурные струи фонтанов.
Катрин присела на камень у самого края площадки. Она не могла оторвать глаз от сказочного пейзажа, раскинувшегося у ее ног. Вот она, далекая цель ее безумного путешествия! Она была взволнована до слез, оказавшись перед такой красотой. Разве это не страна снов и любви! И разве можно здесь жить иначе, чем в радости и счастье?
Наконец-то бесконечные дороги пройдены, позади ночи сомнений, когда она спрашивала себя, доберется ли когда-нибудь до этого места. Иногда, в минуту отчаяния, она ловила себя на том, что Гранада – это вымысел и плод воображения! Теперь Гранада была перед ней, лежала у ее ног, и радость ее была так велика при виде этого города, что на время она забыла об опасностях, которые могли ее здесь ожидать. Теперь Арно был всего в нескольких шагах от нее, может быть, в том самом сказочном дворце.
Но такой дворец должен усиленно охраняться. Мысль, едва возникнув, сразу охладила ее радость. Эти прекрасные сады росли в крепости. И там же обитала женщина, которую Катрин ненавидела уже заранее! Как пробраться во дворец, как найти Арно в этих анфиладах комнат и запутанных коридорах?
Надо было побороть отчаяние, которое пришло так скоро за радостью победы. Катрин опустилась на колени в пыль, сложила руки и закрыла глаза. В течение долгих минут так же пылко, как и у стен странного городка Пюи, она молилась, умоляя небо сжалиться наконец над ней и возвратить любимого человека, который вместе с ее ребенком составлял единственное ее богатство на земле.
Чья-то рука мягко дотронулась до ее плеча, и это заставило Катрин открыть глаза. Она увидела Жосса, наклонившегося над ней.
– Как можно молиться на самом видном месте, госпожа Катрин! Разве вы забыли, что мы здесь в стране неверных? Быстро вставайте! Если кто-нибудь вас заметит…
Он помог ей подняться, и она улыбнулась ему из-под черного покрывала:
– Простите, я обо всем забыла при виде этой красоты. Когда живешь среди такого великолепия, все забывается. Видно, и дышать-то потом будет трудно вдалеке от этих гор, прохладных вод, здешних садов. А мой супруг, перед тем как уехать из наших мест, видел только мерзость лепрозория! Как же мне упрекать его, если он откажется возвращаться на родину?
– Мессир Арно вовсе не любит сладкую жизнь и цветущие сады, – прервал ее Готье. – Мне что-то с трудом представляется, как это он играет на лютне или нюхает розы, одетый в шелка и атлас. Шпага, кольчуга – вот что он предпочитает носить, а еще суровая походная жизнь по душе ему. Что же касается этого так называемого рая…
– Забавный рай! – прервал его насмешливо Жосс.
– Этот дворец, скорее город-дворец, который называется Аль Хамра… «красный», походит на розу. Под ее благоухающими лепестками скрыты колючие шипы. Смотрите сами.
Худая рука парижанина сначала показала на горные хребты, усеянные фортами, оборонительными сооружениями, укрепленные стены, сквозь зубцы которых виднелись зловещие отблески стали, сияющие мавританские шлемы с белыми тюрбанами. Потом рука Жосса спустилась к двойной стене города и ткнула в отрезок парапета между двумя амбразурами, над которыми высились странные шары.
– Срубленные головы! – только и сказал он. – Как это гостеприимно!
Катрин вздрогнула, но мужество не покинуло ее. Западня, такая красивая и цветущая с виду, безусловно, была опасной, но она силой любви освободит из нее своего супруга.
– Пойдем туда! – только и сказала она.
Лохмотья, которые прикрывали их, были сняты Жоссом с трупов. Катрин тошнило от брезгливости, но под этим черным покрывалом она чувствовала себя в безопасности. В этой стране, законы которой не позволяли женщинам показывать лицо, было очень удобно скрываться от любопытных взглядов.
Устремив глаза на сады, над которыми высились стены Аль Хамры, Катрин, положившись на своих спутников, шла с бьющимся надеждой и тревогой сердцем.
Среди жестикулировавшей и горланившей толпы, пахшей жасмином и прогорклым растительным маслом, они прошли первую довольно ветхую городскую стену. Вторая стена, гораздо более высокая, за которой уже находился сам город, создавала фон живописного полотна для пестро одетой толпы. Огромные охапки мирта, базилика, эстрагона, лаврового листа наполнили благоуханием воздух по соседству с корзинами, полными оливок, лимонов, фисташек и каперсов, бурдюками из козьих шкур, полными топленого масла и меда… Этот город, в сердце которого проникла Катрин, выглядел словно огромный рог изобилия, из которого истекало благополучие.
– Какая сказочная страна! – прошептала Катрин в восхищении. – Столько богатств!..
– Лучше не говорить по-французски, – заметил Жосс. – Здесь этот язык не слишком распространен у мавров. Вот мы и на площади. У вас есть представление о том, где живет ваш друг врач?
– Он говорил мне, что живет прямо на берегу речки.
Она остановилась, глаза ее широко раскрылись от изумления. По узенькой улочке, вившейся между домами с белыми стенами без окон, продвигалось шествие, вооруженные палками глашатаи отталкивали с дороги бродячих торговцев, которые наполняли воздух выкриками и звоном колокольчиков, за глашатаями ехали всадники в белых бурнусах. Наконец, появились шесть темнокожих рабов, словно изваянных из черного дерева, с золочеными носилками на плечах. Когда носилки проплывали мимо Катрин, занавески из лазоревого муслина от порыва ветра раскрылись, и молодая женщина смогла увидеть, как, лежа на парчовых подушках, одетая в голубые одежды, тонкая и гибкая девушка, с длинными черными косами, в которые были вплетены золотые цехины, поспешно покрыла лицо одним из своих покрывал. Но Катрин успела заметить красоту этой девушки, ее гордый профиль и огромные черные глаза, драгоценности, которые украшали ее шею и грудь.
– Кто эта женщина? – спросила она сдавленным голосом, потому что у нее внезапно перехватило дыхание.
Не отвечая ей, Жосс усвоенным им плаксивым голосом спросил у водоноса, прижавшегося к стене рядом с ними, кто была женщина в носилках. Ответ сразил Катрин. Жоссу не пришлось переводить его, ибо, с тех пор как они пересекли Пиренеи, он обучал молодую женщину, как мог, арабскому языку. Она знала уже достаточно, чтобы следить за разговором, и теперь превосходно поняла то, что сказал водонос:
– Это драгоценная жемчужина Аль Хамры, принцесса Зобейда, сестра калифа!
Сестра калифа! Женщина, которая отобрала у нее Арно! Почему же так должно было случиться, что с первых ее шагов в мавританском городе она увидела свою соперницу? И какую соперницу!.. Разом рухнула вера Катрин, которую она пронесла по всему бесконечному пути от Пюи и которая привела ее в этот чужой город. Красота соперницы придала ее ревности страшную остроту, привкус горечи, и эта горечь наполнила ядом, отравила даже горячий утренний воздух. Катрин побрела дальше вдоль стены, камни которой обжигали как огонь. На нее сразу навалилась страшная усталость от долгой дороги и от шока, который она только что получила. Горькие слезы подкатывались к глазам… Арно для нее потерян! Как же теперь в это не верить после ослепительного видения из золота и лазури, которое только что проплыло перед ней? Сражение было заранее проиграно.
– Зачем мне теперь жить?.. – прошептала она. – Лучше умереть…
Это был только невнятный шепот, но Готье его расслышал. Пока Жосс расспрашивал о дороге бродячего торговца, который предлагал «миндаль и сочные гранаты», Готье встал перед поникшей молодой женщиной, грубо встряхнул ее за плечо.
– Ну и что? Что изменилось? Почему это вы хотите умереть?.. Только потому что увидели эту женщину? Разве не ее вы хотите победить?
– Победить! – воскликнула Катрин с горечью. – Победить, какими средствами? Даже бороться не стоит! Я была безумицей, надеясь, что смогу его отвоевать! Ты же ее видел, эту принцессу неверных? Фортюна был прав. Она прекраснее дня, и у меня нет ни одного шанса против нее.
– Ни одного шанса? Почему же?
– Вспомни это ослепительное видение! И посмотри на меня.
Он удержал ее от рокового жеста, который мог погубить их всех, когда она хотела сорвать с себя это грязное черное покрывало, под которым она задыхалась, открыть лицо и светлые волосы.
– Опомнитесь! На нас уже смотрят!.. Ваша несдержанность погубит всех нас.
Усилием воли Катрин заставила себя успокоиться. Готье сказал единственную вещь, которая могла ей помочь: он напомнил ей, что ее поведение всех ставило под угрозу гибели.
Ощупывая стену, мнимый слепой приблизился к ним и прошептал:
– Я разузнал, где живет врач. Это недалеко. Между холмом Альказаба и стенами Аль Хамры, на берегу речки.
Не произнося больше ни слова, они двинулись дальше. Катрин радовалась, что опять увидит Абу-аль-Хайра. Маленький мавританский врач обладал секретом скоро успокаивать и ободрять с помощью слов. Столько раз его мудрые изречения вырывали ее из горя, отчаяния, от которого она чуть не умерла!
Она ничего больше не видела вокруг, перестала интересоваться городом, который мгновение до этого ее очаровывал. Между тем ее спутники увлекли ее в узкую улицу, обсаженную розовыми кустами, сквозь которые, словно сияющие стрелы, проникали лучи солнечного света, а между ними с обеих сторон шли открытые лавочки без дверей, где работали медных дел мастера и жестянщики.
Но Катрин ничего не замечала. Она воскрешала перед глазами чеканный профиль слоновой кости, миндалевидные сияющие темные глаза между густыми ресницами и изящное тело среди парчовых подушек.
«Она слишком красива, – твердила себе Катрин, – она слишком красива!»
Она повторяла про себя эту фразу, твердила как назойливый мотив.
Между тем на берегу прозрачного потока перед ними возник дом врача Абу.
– Вот мы и пришли! – произнес Готье. – Вот цель нашего путешествия.
Но Катрин покачала головой, глядя на другую сторону потока, где высоко над водой, на скалистом выступе гордо вздымался к небу розовый дворец. Цель была там, наверху… и у нее не было более ни сил, ни мужества, чтобы стремиться туда.
* * *
Между тем, когда красивая дверь с двумя створками, искусно отделанная резьбой, открылась перед ней, ощущение времени вдруг совершенно исчезло. Катрин внезапно помолодела на десять лет, ибо сразу узнала черного великана в белой одежде и с белым тюрбаном на голове. Это был один из двух немых рабов Абу-аль-Хайра!
Раб нахмурил брови, неодобрительно взглянул на трех нищих и хотел было закрыть дверь, но Готье быстро выставил ногу и помешал ему, а Жосс сказал:
– Пойди скажи своему хозяину, что один из его самых старинных друзей желает с ним повидаться. Друг из страны христиан…
– Он ничего не может сказать, – вмешалась Катрин. – Этот человек нем!
Она сказала это по-французски, и черный раб посмотрел на нее с удивлением. Катрин быстро опустила свое черное покрывало.
– Смотри! – сказала она, на этот раз по-арабски. – Ты меня помнишь?
Вместо ответа раб опустился на колени, ухватился за край лохмотьев Катрин и поднес его к своим губам. Потом, вскочив на ноги, он бегом бросился во внутренний сад, который виднелся за квадратной прихожей.
Цветущие розы и апельсиновые деревья, отягощенные белыми цветами с пьянящим запахом, окружали прекрасный дом с колоннами. Струящаяся вода пела в саду свою неумолчную песню. Абу-аль-Хайр любил простоту в каждодневной жизни, но вовсе не отрицал при этом комфорта…
Послышались быстрые шаги, и внезапно Абу-аль-Хайр возник перед Катрин. Лицо врача с его смешной бородой было все таким же четким, и одет он был в точности так же, как в первый день их встречи. Казалось, что они расстались только вчера.
Его черные глаза все так же сияли иронией, а улыбка была такой дружеской, что вдруг ей захотелось расплакаться, потому что, обретя своего друга вновь, она почувствовала, что вернулась домой.
Абу-аль-Хайр, не обращая внимания на церемонные приветствия Жосса и Готье, встал перед Катрин, осмотрел ее критически с ног до головы и заявил:
– Я тебя ждал, но ты долго не шла.
– Я?
– Ну да, ты! Ты не меняешься, женщина единственной любви. И тебя всегда тянет к любимому, как бабочку на огонь. Ты лучше умрешь, но не будешь жить в темноте. Половина твоего сердца здесь. Кто же может жить с половинкой сердца?
Краска залила щеки Катрин. Абу не утратил своей невероятной способности читать в самых глубинах ее сердца. Впрочем, кому нужны правила вежливости! И она немедленно перешла к главному:
– Вы видели его? Вы знаете, где он? Что он делает? Как он живет? А он…
– Ну… ну… успокойся!
Мягкие руки врача успокаивающе поглаживали ее дрожащие пальцы.
– Я больше так не могу, Абу!.. Я устала, я в отчаянии!.. Я чувствую себя старухой…
В нервном припадке она почти кричала.
– Само собою разумеется, ты устала, ты чувствуешь себя грязной, на тебе вся пыль пройденных больших дорог… Но это пройдет… даже под твоими нищенскими лохмотьями ты все так же прекрасна. Пойдем, тебе нужен отдых, тебе нужно помыться, поесть. Потом поговорим. Не раньше…
– Та женщина, я видела ее… она такая красивая!
– Не будем об этом говорить, пока ты не отдохнешь и не придешь в себя. Отныне этот дом – твой дом, и только аллах знает, как я счастлив тебя принять, о сестра моя! Пойдем… Иди за мной! Но еще надо подумать и о твоих спутниках. Кто эти люди, твои слуги?
– Более того, это мои друзья.
– Тогда они будут и моими друзьями! Пойдемте все!
Послушно Катрин пошла за ним к узкой каменной лестнице, которая убегала на второй этаж. Готье и Жосс, еще удивленные видом маленького врача и его цветистым языком, пошли вслед за ними. На сей раз Жосс отказался от роли слепого и весело оглядывался по сторонам.
– Брат, – прошептал он Готье, – думаю, что мадам Катрин уже наполовину одержала победу. Этот добрый человечек вроде знает, что такое дружба.
– Думаю, ты прав. Что же касается победы, тут все сложнее. Ты же не знаешь мессира Арно. У него львиная гордость, а упрям он при этом как мул, смел как орел… но и жесток так же. Он из тех людей, кто предпочитает вырвать из себя сердце, чем дать слабину, когда чувствует себя оскорбленным.
– Он что, не любил свою супругу?
– Он ее обожал. Никогда я не видел такой страстно влюбленной пары. Но он заподозрил жену в измене и не простил ее.
С тех пор как Жосс узнал Катрин, ему хотелось увидеть человека, который сумел так крепко привязать сердце подобной женщины. И теперь, когда цель была близка, его снедало любопытство.
Абу-аль-Хайр открыл перед мужчинами маленькую дверь из кедра, покрашенного в красный и зеленый цвета, которая вела в просторную комнату, и сказал им, что слуги скоро займутся ими. Потом он хлопнул в ладоши три раза, перед тем как открыл перед Катрин другую дверь. Это, безусловно, была самая красивая комната в доме: потолок из кедра был украшен орнаментом, стены сияли позолоченной мозаикой, мягкие и толстые ковры покрывали мраморный пол. Четыре сундука из позолоченной меди занимали четыре угла комнаты – там можно было складывать одежду, но, конечно, не видно было кровати. Она явно была свернута и уложена вдоль стены, где-то в углу, так как по мусульманскому обычаю вид кровати не предназначался для посторонних глаз. Но зато в большой нише, украшенной зеркалами, стоял круглый диван со множеством разноцветных пестрых подушек. Окна выходили во внутренний двор.
Абу-аль-Хайр дал Катрин время охватить глазами это приятное помещение, где не было упущено ничего из того, что могло соблазнить женский взгляд. Затем он подошел к одному из сундуков, открыл его, вытащил оттуда охапку разноцветного шелка и муслина и выложил их на диван.
– Ты видишь, – просто сказал он, – я и вправду тебя ждал! Все это было куплено на рынке на следующий же день после того, как я узнал, что твой супруг здесь.
Какое-то мгновение Катрин и ее друг оставались стоять лицом к лицу, потом, раньше чем Абу смог ей в этом помешать, Катрин наклонилась, схватила его руку и прижалась губами к ней, более не помышляя о том, чтобы сдерживать слезы, хлынувшие из ее глаз. Он мягко убрал руку.
– Гость, посланный Богом, всегда желанен у нас, – любезно сказал он. – Но, когда этот гость еще и близок нашему сердцу, тогда нет большей радости для настоящего верующего. Это я должен был бы тебя благодарить!
* * *
Часом позже, смыв дорожную пыль и переодевшись, путешественники уселись вместе с Абу-аль-Хайром на подушки, разложенные прямо на полу, вокруг большого серебряного подноса на ножках, который служил им столом. Поднос был обильно уставлен. Кроме ломтей жареной баранины, там оказались очень тонкие галеты из рубленой смеси голубиного мяса, яиц и миндаля. Но Катрин больше всего манили всевозможные фрукты и овощи, большинство из которых были вовсе неизвестны.
– Больше всего я люблю плоды земли, – улыбнулся Абу, берясь за огромную дыню с благоуханной мякотью и передавая ломти по кругу. – Они хранят в себе солнце!
Они ели за обе щеки с такой жадностью, что вызывали улыбку у Абу, который сам был достаточно сдержан в еде.
– И так всегда бывает у вас в доме, господин? – наивно спросил Жосс, не скрывая разыгравшегося приступа чревоугодия.
– Не называйте меня господином, зовите Абу. Да, у меня всегда так. Видите ли, мы здесь не знаем, что такое голод. Солнце, вода и земля дают нам все в изобилии. Нам только нужно благодарить за это аллаха. По этой причине, – добавил он с неожиданной печалью, – кастильцы мечтают изгнать нас отсюда. Они не понимают, что всего этого не будет, когда падет королевство Гранада!..
За разговором краем глаза он наблюдал за Катрин. Молодая женщина едва дотрагивалась до еды. Она надкусила ломоть арбуза, съела несколько миндалин и теперь маленькой золотой ложечкой рассеянно зачерпывала шербет из лепестков роз, который один из немых рабов только что принес.
Казалось, она была очень далека мыслями от этой комнаты, где, однако, было прохладно и уютно. Катрин мысленно находилась возле дворца-крепости, который был так близко и между тем так недоступен! А за его высокими стенами сердце Арно билось для другой.
Абу-аль-Хайр увидел, что слезы вот-вот брызнут из ее глаз. Тогда он подозвал одного из своих рабов и прошептал ему на ухо несколько слов. Черный раб сделал знак, что понял, и молча вышел. Через несколько минут раздался пронзительный крик:
– Да здрррр…авствует геррр…цог!
Ушедшая в свои печальные мысли, Катрин встрепенулась, словно ее укусила оса. Она подняла глаза на черного великана, а тот смеялся во весь рот, показывая белые зубы. Он поставил рядом с ней серебряный насест, на котором восседал великолепный попугай.
– Гедеон! – вскричала Катрин. – Но это же невозможно!
– Почему же? Разве ты не подарила его мне, когда я уезжал из Дижона? Ты видишь, я хорошо о нем забочусь.
Катрин ласкала перышки птицы, которая изгибалась на своем насесте, посматривая на нее своим большим круглым глазом. Попугай опять открыл свой большой клюв и бросил на этот раз:
– Аллах есть аллах, и Магомет – его пррр…ррр…ок!
– Он сделал успехи! – сказала Катрин, прыснув от смеха. – И стал еще красивее, чем раньше.
Она наклонилась, как когда-то в лавке своего дяди Матье, приблизив к птице лицо, а та нежно поклевала ей губы.
– Сколько же всего он мне напоминает! – прошептала она, ее опять охватила грусть.
Гедеон на самом деле был первым подарком, который ей поднес Филипп Бургундский, когда влюбился. Попугай был верным спутником ее жизни примерно с момента, когда, получив в свои сети Великого Герцога Запада, она сама навсегда отдала сердце Арно де Монсальви. Тени прежних лет прошли перед ней. Но Абу-аль-Хайр вовсе не хотел, чтобы она снова впала в печальное расположение духа.
– Я приказал его принести вовсе не для того, чтобы разбудить в тебе меланхолию, – мягко сказал он, – а чтобы дать тебе понять, что время и люди не меняются так, как ты думаешь. Случается, что времена возвращаются.
– Время герцога Бургундского умерло!
– Я не на это намекал, а на чудесные часы, которые тебе дала любовь.
– Она дала мне их на слишком короткое время!
– Однако достаточное, чтобы воспоминание о них наполнило твою жизнь… и не стерлось из памяти твоего супруга.
– Откуда вы знаете?
– Кто же мог мне об этом сказать, какой была ваша жизнь, если не он сам?
Взгляд Катрин загорелся, а щеки залились краской…
– А вы… его видели?
– Конечно, – сказал Абу с улыбкой. – Ты забываешь, что когда-то мы с ним были большими друзьями. Он тоже вспомнил обо мне и о том, что я живу в этом городе. Едва приехав в Аль Хамру, он спросил обо мне.
– И вам удалось проникнуть к нему?
– Я же врач… и скромный друг нашего калифа, который ко мне расположен. Должен тебе признаться, однако, что принцесса Зобейда меня вовсе не любит с тех пор, как я спас от смерти супругу султана Амину, которую она ненавидит. Более того, она меня терпеть не может. Но уж очень она хотела понравиться своему пленнику и поэтому согласилась меня позвать. А получилось так, что в течение целого часа я смог разговаривать с мессиром Арно.
– Арно – пленник этой женщины? – бросила Катрин, и лицо ее внезапно исказилось. – Зачем лгать? Почему не назвать вещи своими именами? Почему вы не сказали – ее любовник?
– Но… потому, что я об этом ничего не знаю! – спокойно сказал Абу. – Это все секреты, ночные тайны Аль Хамры… где многие слуги немы.
Катрин, чуть поколебавшись, решилась спросить:
– Это правда… он излечился от проказы?
– Да он никогда и не был ею болен! Есть болезни, которые похожи на нее… но их не знают ваши врачи на Западе. Врач принцессы Хадж-Рахим легко распознал, что твой супруг болел не проказой. Чтобы в этом убедиться, ему всего-навсего достаточно было приблизить руку мессира Арно к огню. Твой супруг закричал – доказательство того, что чувствительность у него не затронута.
– Что же это была за странная болезнь? Я своими глазами видела белесые пятна у него на руках…
– В салермской школе знаменитая Тротула называла эту болезнь «витилиго», или «белые пятна». Ваши невежи врачи ее слишком часто путают с проказой.
Опять наступила тишина. Катрин нарушила затянувшуюся паузу:
– Почему Арно последовал за этой женщиной?
– Почему пленный следует за своим победителем?
– Но он пленный чего? Силы… или любви?
– Силы, в этом я уверен. Арно рассказал мне, как нубийцы Зобейды взяли его в плен около Толедо. Что касается любви, возможно, она добавила свои путы к вынужденным оковам… но он мне об этом ничего не сказал. И мне это сомнительно.
– Почему?
– Ты не должна спрашивать меня об этом. Ответ тебе не доставит удовольствия: потому что Арно де Монсальви не верит в настоящую любовь. Он говорит, что раз ты могла забыть ради другого страсть, которая вас соединяла, то никогда другая женщина не сумеет дать ему искреннюю и чистую любовь!
Катрин мужественно выдержала удар. Она умела быть честной сама с собой, и ее кокетство с Пьером де Брезе вовсе не стерлось из ее памяти. Она так часто упрекала себя за это… в особенности за ту ночь в саду в Шиноне, когда Бернар д'Арманьяк застал ее в объятиях прекрасного рыцаря.
– Я это заслужила! – сказала она просто. – Но сила притяжения любви велика. Эта женщина… его любит?
– Страстно. С таким неистовством и исступлением, что это удивляет и приводит в ужас окружающих. Власть «господина франка» над Зобейдой безгранична. Все права – на его стороне, кроме права смотреть на другую женщину. А в последнем случае несчастье падает на голову той, что сумела получить от него улыбку или любезное слово! Очень скоро она попадает к палачу. С десяток женщин умерли уже таким образом. Да и служанки Зобейды больше не осмеливаются поднимать глаз на человека, которого она любит дикой любовью. Они обслуживают его, стоя на коленях, но так плотно закутываются в покрывало, словно находятся на улице. Ибо в противоположность нашему обычаю, который требует, чтобы мужчины жили отдельно от женщин, в самом саду Зобейды находится павильон, где живет мессир Арно…
– И калиф на это соглашается?
Абу-аль-Хайр пожал плечами:
– А почему нет? Для него, пока Арно не согласился перейти в исламскую веру, твой супруг только пленный христианин, как и любой другой. Он рассматривает его как игрушку в руках своей капризной сестры, ничего больше. Ты должна знать, что в этом розовом дворце прячется гнездо гадюк. Ходить там опасно…
– Однако именно это я и хочу сделать. Я хочу туда войти.
– Ты хочешь попасть в Аль Хамру? – с изумлением произнес наконец Абу. – Ты что, потеряла рассудок? Не то тебе нужно делать. Зобейда, конечно, меня ненавидит, но я все же пойду к ней под каким-нибудь предлогом и скажу твоему супругу, что ты у меня. Впрочем, я предсказал ему, что ты придешь.
– И что он сказал?
– Он улыбнулся и отрицательно покачал головой. «Зачем ей приходить? – сказал он мне. – У нее есть все, что она искала: любовь, честь, богатство… а человек, которого она выбрала, из тех, кто умеет удержать женщину. Нет, она не придет».
– Как же он меня плохо знал! – вздохнула Катрин с горечью. – А вы как раз были правы.
– И очень счастлив! Так я пойду к нему и…
Молодая женщина его остановила:
– Нет… Это не подходит по двум причинам: первая заключается в том, что, узнав о моем присутствии, Арно или скажет вам, что я перестала для него существовать… и я от этого умру, или же он попытается соединиться со мной, поставив себя под угрозу.
– Вот действительно причина, ну а вторая?
– Вторая в том, что я хочу видеть, вы слышите, видеть своими собственными глазами, каковы его отношения с этой женщиной. Хочу знать, любит ли он ее, понимаете? Если он на самом деле изгнал меня из своего сердца, я хочу сосчитать их поцелуи, подсмотреть их ласки. У меня нет иллюзий, знайте это! А что касается этой Зобейды, ее красота ввергла меня в отчаяние… Так почему же ей не удалось завоевать его сердце?
– Ну а если это даже так? – смело бросил Готье. – Если эта женщина завоевала мессира Арно и он стал ее рабом? Что тогда вы сделаете?
Кровь отлила от щек Катрин. Она закрыла глаза, стараясь отбросить образ Арно в объятиях принцессы, образ, ставший страшно отчетливым теперь, когда она увидела Зобейду.
– Не знаю! – только и сказала она. – Я и вправду не знаю, но мне нужно знать! И знать я могу только там…
– Дайте мне туда сходить, мадам Катрин, – сказал Готье. – Мне удастся узнать, отвернулся ли ваш супруг от вас. И, по крайней мере, вы не окажетесь в опасности…
Тогда Абу-аль-Хайр взял на себя труд ответить ему:
– Как ты к нему проникнешь? Апартаменты Зобейды – это часть гарема, и, даже если бы они были в стороне, охрана калифа сторожит двери. Ни один человек не входит в гарем, если он не евнух.
– Разве мессир Арно евнух?
– Его случай особый! Он пленник, и Зобейда хорошо охраняет свое сокровище. Ты поплатишься головой, и без всякой пользы…
Готье собирался возразить, но врач знаком приказал ему помолчать. Он повернулся к Катрин:
– Под каким предлогом ты надеешься войти к Зобейде?
– Не знаю. В качестве служанки, может быть… Это можно? Благодаря Жоссу я разговариваю на вашем языке и умею хорошо играть любую роль.
Она с такой мольбой смотрела на него, что Абу-аль-Хайр отвернулся, смущенный тем, что так слаб перед слезами женщины. Он долго молчал.
– Это чистое безумие! – вздохнул он наконец. – Но я с давних пор знаю, что возражать тебе бесполезно. Обещаю тебе серьезно об этом подумать. Но на это понадобится время… А пока воспользуйся моим домом, садом. Увидишь, они наполняют жизнь негой. Отдыхай… приведи себя в порядок, пока…
– Пока? – вскинулась Катрин. – Ждать? Что вы говорите? Вы думаете, что я могу спокойно жить, когда… когда меня пожирает ревность, – призналась она искренне, – сжигает желание его увидеть?
Абу-аль-Хайр встал и строго посмотрел на Катрин.
– Ну что же, пусть еще несколько дней тебя пожирает ревность, сжигает желание повидаться с твоим супругом! Неужели ты хочешь показаться мужчине, которого ты любишь, в таком виде? У тебя тусклые волосы, кожа вся в веснушках, руки огрубели от поводьев…
Смутившись, Катрин опустила голову и покраснела, как гранаты, лежавшие на подносе.
– Я стала такой уродливой?
– Ты прекрасно знаешь, что нет. Но у нас женщина живет, дышит, чтобы нравиться мужчине. Ее тело должно стать курильницей драгоценных духов, которые ему понравится вдыхать, арфой, которую ему приятно будет слушать, садом роз и апельсиновых деревьев, где сладко ему будет наслаждаться своим желанием. Оружие Зобейды… – тебе нужно им воспользоваться, самой обрести его. Только после этого ты можешь сражаться на равных со своей соперницей. Завтра я сам тебя отведу к Фатиме. Она – самая ужасная старуха, какую я знаю, и королева среди сводней, но она, как никто, умеет сделать чудо! Теперь я тебя оставляю. У меня есть несколько больных, их надо посетить. Увидимся вечером.
Банщица Фатима
Лежа на мраморной скамье, покрытой банной простыней, пытаясь ни о чем не думать, как ей посоветовали, Катрин отдавалась заботам, которыми ее окружали Фатима и ее помощницы. Она даже закрыла глаза, чтобы не видеть Фатиму, которая оказалась еще более уродливой, чем она себе представляла.
Это была огромная эфиопка, черная, как чернила, и сильная, как медведь, с короткими курчавыми волосами, тронутыми сединой. Как и обе ее помощницы, она была нага до пояса, с черной блестящей от пота кожей; ее огромные груди, как арбузы, тяжело танцевали в ритме движений.
Когда Катрин, закутанная в большое зеленое покрывало, прибыла в хаммам, сидя на осле и в сопровождении самого Абу, за которым следовали оба немых раба, Фатима низко им поклонилась. Затем они с врачом завели разговор в таком быстром темпе, что Катрин, конечно, ничего бы не поняла, если Абу не предупредил бы ее заранее, каким образом объяснит Фатиме присутствие блондинки-чужестранки в его доме.
Мысль была проста, но, однако, и удивительна, если знать, с каким недоверием относился врач к женщинам: якобы он только что купил на берберском корабле, бросившем якорь в порту Альмерия, эту прекрасную рабыню, из которой он собирался сделать усладу своей старости, но только после того, как Фатима применит свое превосходное искусство и сделает ее достойной ложа утонченного и изысканного мусульманина. Он попросил толстую эфиопку держать Катрин подальше от прочих посетительниц, опасаясь, говорил он, что новость о его приобретении даст повод для сплетен. Неизвестно, что убедило Фатиму больше – смущенный вид Абу-аль-Хайра или кошель с золотыми динарами. Но она решила, что врач наконец-то влюбился, и пообещала приятно удивить его.
Вскоре Фатима принялась за работу. Мигом оставшись без всякой одежды, ловко снятой двумя мавританками, столь же худыми, насколько толстой была их хозяйка, Катрин уже сидела на деревянной скамье в комнате, полной пара. Ей дали попотеть там с полчаса, а затем, полузадохнувшуюся, перенесли на скамью для массажа, где Фатима уже ждала ее, уперев кулаки в бока, как палач в ожидании жертвы.
Катрин разложили на скамье, Фатима натянула на правую руку перчатку из жесткой шерсти, ухватила другой рукой большой глиняный горшок с какой-то массой охристого цвета и принялась натирать ее. Затем ее вымыли, обернули в простыню из тонкой шерсти и перенесли на другой стол, снабженный опорой для шеи и выемкой, с которой волосы свисали вниз. Голову Катрин намыливали много раз, вытирали и, смазав благовонным маслом, опять вытирали, потом опять мыли и в конце концов натерли жасминной эссенцией. Когда Катрин с сухим полотенцем на голове, одетая в пеньюар из белой тонкой шерсти, удобно устроилась среди подушек, Фатима хлопнула в ладоши, и появился евнух, неся широкий медный поднос с множеством тарелок. Он поставил поднос на низкий стол у кровати. Фатима, не посчитав нужным прикрыть свою обнаженную грудь, указала Катрин на поднос:
– Ешь все, что здесь стоит.
– Все? – воскликнула молодая женщина в ужасе.
И действительно, она увидела дымившиеся на подносе мясные фрикадельки, суп, маринованные огурцы, жареные баклажаны в благоуханном соусе и, наконец, множество разных пирожных!
– Я никогда не смогу все это съесть! – произнесла она робко.
Но Фатима не приняла возражений:
– Ты будешь есть столько времени, сколько понадобится, но съешь все! Пойми, Свет Зари, твой хозяин доверил тебя мне, чтобы я сделала из тебя самое прекрасное создание во всем исламском мире. И мне нужно поддержать свою репутацию. Ты отсюда не выйдешь, пока твое тело не станет таким же пленительным, как шербет из розовых лепестков!
– Я не выйду отсюда? – повторила Катрин. – Что ты хочешь этим сказать?
– То, что ты выйдешь из этого дома только тогда, когда я сочту, что ты готова, – спокойно сказала негритянка. – До того дня ты будешь жить вот здесь. Здесь тебя будут обслуживать, заботиться о тебе, охранять, как…
– Как откормленную гусыню! – вышла из себя Катрин. – Но я не хочу!
– Даже не спорь! Ты красива, но ужасно худа, и кожа у тебя сухая. Много еще нужно сделать. Никто не собирается держать тебя взаперти. Ты сможешь время от времени гулять не только по саду, а и по городу, но как полагается, закутавшись в покрывало и под хорошей охраной. Поверь мне, у тебя не хватит времени скучать! Впрочем, продолжительность твоей жизни здесь будет зависеть от тебя же самой. Чем быстрее ты окажешься готовой, тем быстрее ты отсюда выйдешь… К тому же я совсем не понимаю твоей спешки – ты что, хочешь поскорее насладиться ласками врача, у которого много ума, но мало мускулов, ведь он же, видимо, жалкий любовник. Ешь!
И, закончив тираду, Фатима вышла. Как это только Абу осмелился запереть ее у этой женщины?
Она машинально съела все, что ей подали, выпила чай с мятой – горячий, крепкий и очень сладкий, а потом заснула. Когда Катрин проснулась, она обнаружила, что Фатима стоит у дивана, улыбаясь во весь рот и показывая белые зубы.
– Ты проспала два часа! – торжественно объявила она Катрин. – И все съела: это хорошо! Вижу, мы с тобой поладим.
Сняв ее с дивана, две служанки с большой осторожностью, будто хрустальную вазу, отнесли Катрин в соседнее помещение, где занялись удалением волос при помощи густой массы, замешенной на извести и аурипигменте. В это время парикмахерша покрывала ее волосы хной, после которой они приобрели золотистый оттенок. После этого ее опять отдали в руки самой Фатимы. Великанша натерла благовонным маслом тело Катрин и принялась ее массировать. На этот раз молодая женщина отдалась процедуре с настоящим удовольствием.
– Когда я закончу тобой заниматься, ты сможешь соперничать даже с принцессой Зобейдой, – удовлетворенно сказала Фатима.
При упоминании этого имени Катрин очнулась от дремоты и стала очень внимательна, потом спросила, не подавая вида, что вопрос имел для нее большое значение:
– Я о ней слышала. Ты ее знаешь? Говорят, она очень красивая…
– Уж конечно, я ее знаю. Она даже доверялась моим заботам после болезни. Это самая прекрасная пантера на всем Востоке – жестокая, дикая, пылкая, но прекрасная! Зобейда гордится своим телом и знает, что оно само совершенство, знает, как прекрасны ее груди… И она их не прячет. У себя в покоях и в саду она носит только прозрачный муслин и чудесные драгоценности, чтобы больше порадовать глаза своего любовника.
У Катрин сразу пересохло в горле:
– Своего любовника?
Фатима перевернула Катрин и принялась массировать ее спину.
– Мне нужно было сказать «своих любовников», так как люди шепчут на базарах, что по ночам многие воины входили к ней через потайную дверь усладить ее. Бывало даже, как рассказывают, Зобейда заставляла сильных рабов услаждать себя… а потом во рвах Аль Хамры валялись их трупы…
Катрин бросало то в жар, то в холод. С одной стороны, если Зобейда была такого рода Мессалиной, может быть, будет легче, чем она думала, вырвать у нее добычу… Но, с другой стороны, кто мог сказать, не ждала ли Арно такая же судьба? И зачем только Фатима прибавила:
– Но вот уже несколько месяцев наши сплетницы только и говорят о том, что у Зобейды теперь единственный любовник, пленник из франков, она от него без ума, и теперь никто не проходит через потайную дверку в ее сады…
– А ты видела этого человека? – спросила Катрин.
– Один раз! Он красивый, высокомерный и молчаливый. В некоторой мере он походит на Зобейду: как и она, это хищник!.. Их любовь, видно, полна сильных ощущений, страстей, а их ласки…
Этого уже Катрин не могла выдержать.
– Замолчи! – вскричала она. – Приказываю тебе молчать…
Пораженная ее внезапной резкостью, Фатима умолкла и мгновение смотрела на нее с недоуменным видом, машинально вытирая руки о свою набедренную повязку. Катрин спрятала лицо в ладонях, чтобы скрыть слезы, подступавшие к глазам. Внезапно медленная улыбка осветила круглое лицо негритянки. Ей показалось, что она поняла причину внезапного отчаяния своей подопечной… Она наклонилась над Катрин и прошептала:
– Догадываюсь, почему ты расстраиваешься, Свет Зари. Тебе завидно думать о прекрасном любовнике Зобейды, когда ты сама предназначена для ласк уже немолодого, немощного мужчины. Но успокойся, моя красавица, может быть, ты найдешь и получше…
– Что ты хочешь сказать?
Фатима уклонилась от прямого ответа.
– Не надо плакать. Смотри, что ты сделала со своим лицом, глупенькая! Сейчас я им займусь…
* * *
Когда спускалась ночь, на террасы домов в Гранаде выходили женщины в разноцветных одеждах, чтобы подышать вечерним воздухом, поесть сладостей или обменяться сплетнями. Мужчины же выходили на площадь, где они беседовали, смотрели на фокусы бродячих шутов и комедиантов или же, если только мусульманская секта, к которой они принадлежали, позволяла, отправлялись в какое-нибудь заведение на открытом воздухе, где они могли поразвлечься, выпить вина и посмотреть на танцовщиц.
Вечером Фатима усаживалась под ночным небом, устроившись на шелковых подушках. Катрин испытывала любопытное ощущение, будто она сменила кожу. Это происходило от того блаженного состояния, когда чувствуешь себя сразу и легко, и раскованно. Катрин провела по крайней мере целый час в большом бассейне с теплой водой, а рабыня в это время, сидя на корточках у берега, подавала ей разнообразные фрукты. Потом, перед тем как вновь одеть ее в причудливые одежды, Катрин накрасили. Она чувствовала себя прекрасно в новом облачении: широкие розового муслина шаровары, подхваченные на бедрах тяжелым позолоченным серебряным поясом, при этом талия и живот оставались голыми, короткая кофточка с маленькими рукавчиками из розового атласа. Круглая тюбетеечка придерживала большое розовое покрывало, которым она принуждена была закрыться, прежде чем появиться на крыше.
Катрин была единственной подопечной Фатимы – таковы были условия Абу. Такая безумная щедрость глубоко поразила толстую банщицу. Ночь была нежна и мягка, пахло жасмином и апельсинами. С террасы вид города, улочек, освещенных множеством масляных ламп, был сказочно прекрасным, но взгляд Катрин упорно возвращался к темной громаде дворца, возвышавшегося над домом Фатимы. В ста пятидесяти метрах над ним глубокие зубцы дворца вырисовывались на темном бархате неба. Там не видно было ни света, ни признака жизни, если не считать железной поступи невидимых часовых.
Глаза молодой женщины так долго были устремлены на неприступные стены, что Фатима через некоторое время заметила:
– Что, дворец так тебя и притягивает, Свет Зари?
– Мне хотелось бы увидеть пленника принцессы… Я с ним из одной страны, ты знаешь.
Жирная ручища Фатимы заткнула ей рот.
– Тебе надоело жить? – прошептала она. – Если это так, лучше я уж немедленно отправлю тебя обратно к твоему хозяину. Даже стены имеют уши. Я стара и уродлива, но все же мне хочется вдыхать аромат роз и есть нугу…
– А что такого я сказала?
– Этот человек – единственный на всю Гранаду, о котором ни одна женщина в городе не имеет права думать. Палачи Зобейды – монгольские пленники. Они умеют, не доводя до смерти, заставить длиться агонию несколько дней, и лучше вызвать недовольство самого калифа, чем ревность Зобейды. Даже любимая султанша, ослепительная Амина, даже она не решится это сделать. Зобейда ее уже достаточно ненавидит. Именно из-за этого Амина редко живет в Аль Хамре.
– Где же она живет?
Толстый палец Фатимы указал в южную часть города, на изящные беседки и зеленые крыши большого, отдельно стоящего здания вне городских стен.
– Это Алькасар Хениль, частный дворец султанов. Его легко охранять, и Амина чувствует себя там в большей безопасности. Жены султанов редко жили в этом дворце, но Амина знает, чего стоит ненависть ее невестки. Конечно, Мухаммад ее любит, но ведь он поэт и всегда пасовал перед Зобейдой. Султанша относится к ней подозрительно.
– Если принцесса захочет получить ее голову, – заметила Катрин, – не думаю, что этот дворец долго сможет ее защищать.
– Дольше, чем ты думаешь. Так как есть еще и это…
И ее палец ткнул в здание вроде крепости, находившееся невдалеке от медресе. Стены его были увенчаны зубцами и освещены многочисленными горшками с огнем. Крепость словно охраняла южные ворота города и создавала впечатление грозной мощи.
– Это жилище Мансура-бен-Зегриса. Он – двоюродный брат Амины и всегда был в нее влюблен. Без всяких сомнений, – это самый богатый человек в городе. Зегрисы и Бану Сараджи[1] – это две самые могущественные семьи в Гранаде, и, само собою разумеется, они соперничают между собой. Амина – из Зегрисов, и это еще одна причина для Зобейды ненавидеть ее: ведь Зобейда покровительствует Бану Сараджам. Ты и представить себе не можешь, какие беспорядки происходят из-за ссор между этими двумя семьями. Если калиф Мухаммад уже два раза терял свой трон, смело можно сказать, что он обязан этим Зегрисам!
– И уже в третий раз вернувшись к власти, он не наказал их?
Фатима пожала плечами:
– Как ему это сделать? Маринидский султан, что правит в Фесе над обширными землями могущественного Магриба, друг этой семьи. Казнить Зегриса значило бы вызвать яростный гнев с его стороны, и тогда дикие всадники пустынь быстро появятся под нашими стенами. Мягкость и доброта Амины, очень привязанной к своей семье и страстно влюбленной в мужа, сыграли большую роль в заключении своего рода договора между ними. Вот почему Мухаммад терпит, что Мансур-бен-Зегрис сидит здесь, прямо у его ворот, словно большая сторожевая собака, готовая укусить.
Катрин постаралась запомнить причудливые имена, которые только что узнала: Амина, супруга султана, которую Абу-аль-Хайр спас от смерти; Мансур-бен-Зегрис, двоюродный брат, влюбленный в Амину, и соперничающая с ними семья, которой покровительствует Зобейда, – Бану Сараджи. Эти невинные на первый взгляд сведения могли в дальнейшем пригодиться ей.
Она хотела задать новый вопрос, но мощный храп прервал ее на первом же слове. Устав от целого дня работы, толстая эфиопка откинулась на подушки и погрузилась в сон.
* * *
Через восемь дней Катрин совершенно преобразилась. Тело Катрин потеряло болезненную худобу, оно вновь обрело свое великолепие и расцвело, а кожа стала тонкой и нежной, как лепесток цветка.
Много раз, пока она находилась у Фатимы, Абу-аль-Хайр приходил повидаться с ней, чтобы осведомиться об успехах, но ни Готье, ни Жосс не смогли с ним прийти. Его посещения были кратковременными, достаточно церемонными, так как он старался поддерживать свою роль сластолюбца.
Абу-аль-Хайр шепнул ей, что он еще не нашел способа ввести ее во дворец. Катрин чувствовала себя готовой к борьбе, но Фатима еще не была полностью удовлетворена.
Она тщательно прятала свою прекрасную подопечную в недрах дома, и только ее личные служанки и евнухи могли приблизиться к ней, когда она принимала своего друга. Между тем однажды утром, когда Катрин выходила из бассейна, она увидела Фатиму, оживленно разговаривавшую с пожилой женщиной, разодетой в пышную зеленую парчу. Эта особа с любопытными, цепкими глазами рассматривала Катрин. Когда Катрин спросила Фатиму, кто была эта особа, эфиопка только пожала плечами и сказала:
– Это моя старинная подруга! Но если она придет еще раз, ты с ней будь мягкой и милой… потому что она может для тебя сделать очень много, в случае если ты пожелаешь хозяина, более… стоящего, чем врач!
Больше Фатима ничего не сказала, но Катрин и так все поняла. Разве Абу не сказал ей, что Фатима – сводница из сводниц? Катрин ограничилась тем, что мягко заметила:
– Более стоящего хозяина… конечно, но я была бы очень счастлива, если бы благодаря этому хозяину смогла наконец узнать чудеса Аль Хамры!
– В этом нет ничего невозможного, – ответила Фатима.
На следующий день после визита старухи молодая женщина добилась от Фатимы разрешения выйти из дома и прогуляться. Два-три раза Фатима позволила ей выйти, конечно, тщательно завернутой в покрывало и охраняемой с обеих сторон двумя служанками, которые не отходили от нее. За ними шел огромный евнух, неся под мышкой плетенный из носорожьей кожи кнут.
Так же было и в то утро. Со своей обычной охраной молодая женщина, завернувшись в большое, легкое атласное, цвета меда покрывало, которое оставляло на виду только ее подведенные сурьмой глаза, направилась к рынку. Было еще очень рано. Но только утром да в сумерки можно было с удовольствием выйти из прохлады домов. Жара ни в коей мере не мешала обычному оживлению в рыночные дни в Гранаде.
Катрин собиралась уже устремиться под арку, ведшую на рынок, как раздалась пронзительная музыка. Отряд музыкантов, которые играли на гаитах[2] или ударяли кулаком в тары,[3] выехал из ворот впереди мощного военного отряда. Воины с темными лицами, дикими глазами, с копьем у ляжки, сидя верхом на быстрых маленьких андалузских лошадях, окружали группы роскошно разодетых рыцарей, у которых на левой руке, одетой в плотную кожаную перчатку, сидел ястреб или кречет. Колпаки, прикрывавшие головы хищным птицам, были из пурпурного шелка и сияли каменьями, а одежда всадников из парчи и их оружие были усеяны драгоценными камнями. Это, конечно, были знатные господа. У всех были тонкие и гордые лица, короткие черные бороды, горящие глаза. Только один ехал с непокрытой головой без тюрбана. Он скакал чуть впереди других, молчаливый, высокомерный, небрежно управляя белоснежной норовистой лошадью, масть которой привлекла внимание Катрин. От лошади глаза ее поднялись к всаднику. Она едва сдержала крик.
Очень прямо сидя в расшитом седле, на целую голову выше своих спутников, Арно был одет по-восточному, но в черный шелк, вышитый золотом, и это выделяло его среди пестрой группы всадников. Кроме того, на нем был небрежно отброшенный назад бурнус из белой тонкой шерсти… Его красивое лицо с жесткими и суровыми чертами, внушительным профилем исхудало, сделалось тоньше и потемнело почти так же, как лица мавров. Его черные глаза сумрачно блестели, а у висков появились серебряные нити.
Катрин пожирала мужа глазами, пока Арно ехал вперед, безразличный, далекий, не обращая внимания ни на что, кроме сокола у себя на руке, которого он иногда подносил к лицу, словно желая ему что-то сказать. Катрин прекрасно знала, что он жил в нескольких шагах от нее, но, оказавшись прямо перед ним, испытала шок.
Всадники продолжали путь, не обращая внимания на зевак… В бессознательном порыве Катрин хотела броситься под ноги белоснежной лошади, но две крепкие руки удержали ее, пока евнух, в ужасе вращая глазами, возник прямо перед ней.
– Пустите меня! – воскликнула молодая женщина. – Что вам нужно?
– Фатима приказала присматривать за тобой, – объяснила одна из женщин. – Ты хотела броситься за принцами? Так?
– Разве запрещено посмотреть на них поближе?
– Конечно! Твоя голова слетит, а ты этого даже не заметишь… а палка Фатимы не пожалеет наши спины!
Катрин сникла.
– Вернемся домой! У меня нет больше желания гулять.
Она замедлила шаг у маленькой зеленой мечети, и несколько случайно услышанных слов заставили ее остановиться.
Двое нищих провожали взглядом группу всадников.
– Как мрачен франкский пленник принцессы.
– Какой же мужчина, потеряв самое драгоценное – свободу, не будет мрачным? Этот христианин ведь воин. Видно же по его осанке… и по его шрамам. А война – это самый пьянящий из напитков. У него только любовь да любовь. Этого мало…
Катрин сделала вид, что ей попала в ногу заноза. Она дала одной из служанок ступню для осмотра, а сама внимательно слушала. А продолжение разговора нищих оказалось еще гораздо более занимательным.
– Так ведь говорят же, что Зобейда мечтает заставить его переплыть синее море, – сказал один их них. – Султан, конечно, согласится использовать такого великолепного рыцаря, даже неверного. Да он и не первый будет, кто переходит в мусульманство!
– Наш калиф согласится отпустить от себя сестру?
– Кто же мог когда-нибудь противиться воле Зобейды? Видел, кто охраняет ее драгоценную добычу? Сам визирь Абен-Ахмед Бану Сарадж собственной персоной.
При виде богато разодетых женщин нищие принялись стонать и слезливо молить милостыню. Впрочем, Катрин услышала достаточно. Живо надев туфлю, она со всех ног бросилась к дому Фатимы.
Если эта проклятая принцесса увезет Арно еще и в Африку, Катрин предстоит опять последовать за ним, пуститься в дорогу, терпеть опасности, тогда уже почти непреодолимые, потому что в таинственных городах страны, которую называли Магрибом, у нее не будет Абу-аль-Хайра. Любой ценой нужно помешать Зобейде.
На миг ей пришла в голову безумная мысль бежать прямо в дом к врачу, но в этот час – она это знала – он уходил к своим больным. Ей не оставалось ничего другого, как вернуться в дом. Во внутреннем дворе, усаженном лимонными, гранатовыми деревьями и виноградом, Катрин остановилась: Фатима была не одна. Рядом с ней Катрин узнала ту самую старуху, хотя на этот раз парча, в которую она облачилась, была сумеречно-сиреневого цвета и вышита большими зелеными цветами.
Заметив запыхавшуюся, взволнованную Катрин, Фатима поняла, что произошло что-то важное, и, извинившись перед гостьей, поспешно подошла к молодой женщине:
– Что с тобой? Где служанки?
– Они идут следом. Я пришла попрощаться с тобой, Фатима, попрощаться и поблагодарить тебя. Я должна вернуться к моему… хозяину.
– Насколько мне известно, он за тобой не приходил. Ты что, с ним повстречалась? – произнесла негритянка с большим сомнением в голосе.
– Нет. Но я должна вернуться к нему как можно быстрее…
– Абу нет дома. Его вызвали в Алькасар Хениль.
– Так что же… Он найдет меня дома, когда вернется, вот и все! Для него это будет приятной неожиданностью…
– А для тебя? Ночь, которая тебя там ждет, тоже будет для тебя приятной неожиданностью?
Большие глаза негритянки пытались поймать взгляд Катрин.
– Чуть раньше, чуть позже! – прошептала молодая женщина, делая неопределенный жест.
– Я думала, – медленно сказала Фатима, – что ты больше всего хотела попасть в Аль Хамру?
При этих словах сердце Катрин замерло, но она заставила себя улыбнуться.
– Мечты, к сожалению, не осуществляются…
– Слушай меня, и твоя мечта осуществится без промедления. Пойдем со мной.
Она взяла Катрин за руку, но, охваченная внезапным недоверием, молодая женщина стала сопротивляться:
– Куда ты меня ведешь?
– Вон к той женщине, которую ты видишь у воды… и к Аль Хамре, если ты хочешь все еще туда попасть. Эта старая женщина – Морайма. Ее все знают у нас, за ней бегают, потому что она управляет гаремом нашего властелина. Она приметила тебя в тот день, помнишь, и теперь пришла именно из-за тебя. Иди за ней, и вместо маленького врача ты будешь принадлежать калифу…
– Калифу? – произнесла Катрин слабым голосом. – Ты предлагаешь мне войти в гарем?
Обомлев, она собиралась с ужасом оттолкнуть это предложение, но фраза Абу-аль-Хайра пришла ей на память: «Комнаты Зобейды – это часть гарема». И еще одна фраза: «Мессир Арно живет в саду Зобейды, в отдельном павильоне…» Попасть в гарем – значит приблизиться к Арно. Она не могла мечтать о подобной удаче. Катрин заглушила шевельнувшийся в душе страх: если она только подойдет к узнику Зобейды, если осмелится с ним заговорить, ее отдадут на растерзание палачу принцессы.
Молодая женщина решилась.
– Иду за тобой, – сказала она. – И благодарю тебя. Единственно, о чем я прошу, пойди к врачу и отнеси мое письмо. Он же был добр со мной.
– Это я могу понять. Врач Абу получит твое письмо. Но пойдем! Морайма уже заждалась.
Старая женщина действительно подавала признаки нетерпения. Она широкими шагами мерила аллею, бросая взгляды в их сторону. Фатима поспешно, жестом фокусника сбросила шафранового цвета покрывало, в которое была завернута Катрин, открыв тонкую фигуру в широких муслиновых шароварах бледно-желтого цвета и коротенькой кофточке, глубокий вырез которой при каждом движении грозил высвободить ее грудь… Катрин увидела, как заблестели глаза старухи, и та раздраженным жестом отбросила свое собственное покрывало, открыв желтое, сухое и морщинистое лицо. При этом стал виден хищный профиль старой еврейки, увешанной драгоценностями, и провалившийся от отсутствия зубов рот, улыбка на котором выглядела отвратительной гримасой. Только покрытые большими кольцами руки были еще красивы.
Однако Катрин вздрогнула от отвращения, когда эти руки притронулись к ее коже.
– Можешь быть спокойна, – поспешно заверила ее Фатима. – Кожа гладкая и нежная, без изъяна.
– Вижу! – только и сказала старуха, потом бесцеремонно распахнула кофточку Катрин, освободила ее груди и обеими руками ощупала их, чтобы убедиться в их упругости.
– Самые прекрасные плоды для любви! – прибавила Фатима, больше уже не стесняясь, как торговец, который показывает покупателю товар. – Какой мужчина не потеряет от них разум? Ты не найдешь более совершенного цветка для того, чтобы предложить его всемогущему властелину верующих!
Вместо ответа Морайма, соглашаясь, кивнула головой и приказала Катрин:
– Открой рот!
– Зачем? – вскинулась молодая женщина, забывая о своих намерениях при виде того, что с ней обращаются, как с лошадью.
– Чтобы я могла убедиться, что дыхание у тебя здоровое! – сухо отпарировала Морайма. – Надеюсь, женщина, характер у тебя кроткий. Я не собираюсь предлагать калифу взбалмошную сварливую особу…
– Прости меня! – произнесла Катрин и послушно открыла рот.
– Что она у тебя жует, старая колдунья? Дыхание ее благоухает!
– Жасминные цветы и гвоздику! – проворчала Фатима, не любившая выдавать своих рецептов, но, однако, знавшая, что с хозяйкой гарема бесполезно хитрить. – Ну, так что ты решаешь?
– Увожу ее. Пойди приготовься, женщина, и поспеши! Мне нужно возвращаться…
Катрин отправилась в свою комнату. Она оставила обеих женщин спорить о том, что для Фатимы было в этом деле самым интересным: о цене, которая обязательно должна была быть высокой.
– Мне еще нужно уплатить неустойку врачу! – услышала Катрин громкий голос толстой эфиопки.
– У калифа всегда есть право взять рабыню. Для его подданного счастье предложить ему…
Дверь ее комнаты захлопнулась и избавила Катрин от их дальнейшего разговора. Ей был безразличен их торг.
Наскоро Катрин схватила лист хлопковой бумаги,[4] перо и нацарапала несколько слов для Абу. «Я счастлива, – писала она ему. – Наконец я окажусь вблизи моего супруга. Не переживайте из-за меня, но не дайте Готье и Жоссу совершать безумства. Попытаюсь сообщить вам новости, может быть, через Фатиму… если только вы сами не придумаете способа войти в гарем».
Снизу послышался зов. Старая Морайма теряла терпение. Поспешно схватив какую-то случайную одежду, Катрин взяла покрывало и вышла в галерею внутреннего двора. Фатима быстро спрятала полученные динары, а Морайма ухватилась за одежду, которую Катрин взяла с собой.
– Зачем тебе этот хлам? Во дворце я одену тебя в соответствии со вкусом хозяина. Теперь пойдем…
– Еще один миг, – попросила Катрин. – Дай мне попрощаться с Фатимой.
– Ты ее еще увидишь. Случается, что мы обращаемся к ней за услугами. У нее есть свои секреты красоты и любви, она творит чудеса.
Фатима подошла к обеим женщинам. Воспользовавшись удобным моментом, Катрин сунула Фатиме свое послание к Абу. Одобряюще ей улыбаясь, Фатима сказала:
– Иди туда, куда зовет тебя судьба, Свет Зари. Но когда ты станешь драгоценной игрушкой калифа, вспомни о Фатиме…
– Будь спокойна, – ответила Катрин, доигрывая до конца свою игру. – Никогда тебя не забуду…
И была искренней, говоря эти слова. Фатима обошлась с ней по-доброму, хотя и делала это, исходя из собственной пользы!
Привели двух белых мулов под красными кожаными седлами, позванивавшими колокольчиками. Затем из соседней улочки по сигналу Мораймы появились четыре худощавых нубийца, одетых в белое. Вынув из ножен кривые турецкие сабли с широкими изогнутыми лезвиями, они окружили сидящих на мулах женщин. И кортеж двинулся.
Раскаленный воздух дрожал, и там, наверху, в белесом небе, лучи безжалостного солнца пожаром зажигали крыши домов города. Но Катрин не замечала жары. В запале возбуждения она думала только о дворце, порог которого наконец ей предстояло переступить. Все больше сокращалось расстояние между ней и Арно. Вот только что она его видела. Теперь она попытается с ним заговорить, увлечь его за собой в дорогу к дому.
Дорогу на родину она даже не пыталась себе вообразить. А между тем сколько же трудностей еще встретится им! Бежать из дворца, добраться до границ королевства… Спасутся ли они от мести Зобейды, укроются ли от ее козней? Слишком часто они нарушают границы королевства Кастилии!
Если да, потом им придется опять пройти всю опасную дорогу через Кастилию. А перейти Пиренеи с их бандами разбойников? И… Нет! Сейчас все это мало значит: только одно идет в счет – отвоевать любовь Арно! Все, что могло случиться потом, не интересовало Катрин.
Проезжая вслед за Мораймой под красной аркой Баб-эль-Ахуара, Катрин не смогла сдержать возбуждения, охватившего ее.
Они двинулись по дорожке, вившейся около ручья и затененной серебристой листвой оливковых деревьев. Тропинка довольно круто поднималась к большим воротам, арка которых четко вырисовывалась на фоне внушительной квадратной башни без зубцов. Подойдя ближе, Катрин заметила укрепленную на кирпичной верхушке ворот поднятую к небу руку.
– Это ворота Правосудия! Рука напоминает о пяти заповедях Корана! – объяснила Морайма. – А та башня неподалеку – это тюрьма.
Катрин поняла настоящий смысл этих слов. Они походили на предупреждение, почти на угрозу. Угроза чувствовалась также и в наводящей страх двери с двумя створками, обитыми железом и огромными гвоздями. За ней шла темень глубокого крытого входа, его охраняли всадники в сиявших под пурпурными бурнусами кольчугах, в шлемах с высоким острием, низко надвинутых на свирепо смотревшие глаза. Когда по приказу господина входы и выходы закрывались, должно быть, уже никак нельзя было перейти эти толстые стены. Розовый дворец и те постройки, которые охватывали его крепостные стены, – дома, мельницы и все семь золоченых куполов мечети, напоминали ловушки.
Острый взгляд Катрин искал выход из этого великолепного и грозного, привлекательного и опасного дворца, походившего на ядовитый цветок. Она вынуждена была опустить глаза, чтобы не видеть окровавленных голов, насаженных на крюки, вделанные в стены. Когда молодая женщина переступила порог этого неведомого мира, ощутила, будто ледяной рукой ей сжало сердце. Она глубоко вздохнула, отгоняя тревогу. Не нужно слабеть и трусить! А в особенности теперь! Она сама желала этого момента.
И потом словно произошло чудо! Где-то в благоуханной густоте еще невидимых садов запел соловей, устремив к раскаленному небу несколько чистых нот, зазвеневших, словно горный источник. Соловей в такой час дня, в самый разгар здешней тяжелой жары? Катрин увидела в этом счастливое предзнаменование и, пришпорив мула, догнала Морайму, которая успела уехать вперед.
Прохлада туннеля, потом поворот, залитая гнетущим солнцем дорога вверх, затем на повороте восточное изящество двух высоких ворот под углом друг к другу. Морайма, ожидавшая Катрин уже наверху, указала ей на ворота, расположенные прямо перед ней:
– Королевские ворота. Они ведут в сераль, дворец калифа. Мы же войдем через вот эти Винные ворота, тут мы пройдем прямо в гарем, пересечем верхний город, административный центр Аль Хамры.
Заметив, что взгляд Катрин задержался на стене, которая соединяла три башни, высившиеся слева, старуха пояснила:
– Это Альказаба, крепость, которая делает Аль Хамру неприступной. Погляди на эту огромную башню, которая вон там стоит над рвом! Это Гафар, главное место защиты крепости. Очень часто по ночам ты услышишь, как над ней бьет колокол. Не пугайся, Свет Зари. Это не означает опасности, а только час полива на равнине… Теперь пойдем быстро, жара становится невыносимой, а я хочу, чтобы ты свежей предстала перед господином.
Катрин вздрогнула. Видно, она не успеет и вздохнуть, как ее уже будут демонстрировать калифу. Но она решила отдаться ходу событий, только стараться использовать их наилучшим образом.
Король-поэт
Бассейн, выложенный голубой с золотом мозаикой, утопал в дымке благоуханного воздуха, когда Катрин, подталкиваемая Мораймой, появилась из гарема. По приказу старой еврейки она проспала два часа после еды, и в ушах у нее шумело. Гомон вспугнутого птичника стоял в зале, где около пятидесяти женщин болтали все разом. В бассейне, полном теплой голубой воды, плескались красивые женщины. Вода в нем была такая прозрачная, что совсем не скрывала тел купальщиц. Все цвета кожи можно было увидеть на этой картине в пышной и очаровательной раме бассейна: темная бронза африканок с узкими бедрами и торчащими грудями, нежная слоновой кости кожа азиаток, розовый алебастр нескольких западных женщин соседствовали с янтарным оттенком мавританок. Катрин увидела черные, рыжие, красного дерева и даже белокурые волосы, глаза всех оттенков, услышала голоса на все лады. Но ее появление под покровительством хозяйки гарема заставило замолчать весь этот мирок. Все женщины застыли, все взгляды обратились к новенькой, которую сама Морайма поспешно принялась раздевать. Катрин заметила, что выражение глаз у всех этих женщин было одним и тем же: всеобщая враждебность.
Между тем Морайма тоже почуяла враждебную атмосферу. И ее резкий голос возвысился:
– Ее зовут Свет Зари. Это пленница, купленная в Альмерии. Постарайтесь, чтобы с ней не случилось ничего дурного! Я не поверю ни в слишком скользкие края бассейна, ни в недомогания в бане, ни в несварение желудка от сладостей, ни в карниз, который вдруг свалится, ни в гадюку, случайно заползшую в сад! Помните об этом! А ты иди окунись в воду.
Недовольный шепот встретил эту короткую речь, но никто не осмелился возражать. Однако, дотрагиваясь кончиком ноги до благоуханной воды в купальне, Катрин показалось, что она спускается в ров, полный змей. Все эти красивые тела обладали опасной гибкостью, а все эти рты со свежими губами, казалось, были готовы выпустить яд.
Ее сторонились, и Катрин вовсе не хотелось продолжать купание, не доставлявшее удовольствия. Она уже приближалась к краю бассейна и собиралась отдаться в руки двух рабынь, которых назначили ей в услужение и которые ожидали ее с полотенцами наготове у края бассейна. Внезапно она заметила, что молодая блондинка, лежавшая на подушках у края бассейна, обладательница красивого округлого и свежего тела, искренне ей улыбалась. Не задумываясь, Катрин подплыла к ней. Улыбка молодой блондинки обозначилась еще яснее.
– Не обращай на них внимания. Так всегда бывает, когда приходит новенькая. Понимаешь, новая женщина может стать опасной соперницей.
– Неужели все эти женщины влюблены в калифа?
– Господи, конечно, нет! Хотя ему не откажешь в привлекательности.
Блондинка заговорила по-французски.
– Ты из Франции? – спросила удивленная Катрин.
– Я родилась в Оксонне. Там, – добавила она с грустью, – меня называли Мари Вермейль. Здесь меня называют Айша. А ты откуда родом?
– Я родилась в Париже, но выросла в Дижоне, где мой дядя Матье Готрен торговал сукном…
– Матье Готрен? – повторила Мари задумчиво. – Мне знакомо это имя… Мне кажется, я тебя уже видела…
Она внезапно умолкла. Скользнув в лазоревую воду, женщина с золотистой кожей изящно подплывала к ним. Два зеленых зрачка, словно острие кинжала, вонзились в обеих женщин. Мари прошептала:
– Остерегайся этой гадюки! Это Зора, теперешняя фаворитка. Она еще хуже, чем принцесса Зобейда, потому что принцесса презирает вероломство, которым Зора пользуется с большим искусством. Если ты понравишься хозяину, тебе нужно будет опасаться этой мавританки.
У Катрин не осталось времени, чтобы задавать еще какие-то вопросы. Посчитав, конечно, что она уже достаточно поболтала с Мари-Айшой, Морайма подошла с двумя черными рабынями.
– Поговорим позже, – прошептала Мари и скользнула в благоуханную воду.
Катрин позволила двум рабыням тщательно себя растереть, потом они смазали ее тело ароматным маслом. Но когда она собралась надеть на себя шелковый полосатый халат без рукавов, Морайма воспротивилась:
– Нет. Не одевайся сразу. Пойдем со мной.
Вслед за еврейкой Катрин прошла несколько залов с горячими или холодными купальнями, потом они наконец пришли в комнату всю в лепных украшениях. Закрытая золоченой решеткой, галерея шла на высоте второго этажа. Низкие кушетки со множеством разноцветных подушек виднелись в глубине альковов, устроенных между арками и колоннами, и на них возлежали несколько очень красивых и совершенно нагих женщин. Морайма указала Катрин на пустующую кушетку.
– Ложись туда!
– Зачем?
– Увидишь. Это недолго…
Уложив Катрин в соблазнительной позе, Морайма встала в центре зала, где в мраморной раковине журчала струя воды. Она подняла голову к верхней галерее, словно ждала чего-то. Заинтересовавшись, Катрин посмотрела в том же направлении.
Ей показалось, что она заметила за тонкими позолоченными планками неподвижный силуэт. Катрин спрашивала себя: что она делает здесь? Ответ не заставил себя долго ждать. Тонкая рука высунулась в отверстие, и что-то упало на кушетку, которую занимала Катрин. Катрин с любопытством наклонилась и увидела, что это было простое яблоко. Она протянула к нему руку, но подоспевшая Морайма схватила плод. Катрин увидела, что еврейка была красной от возбуждения и что ее маленькие глазки сияли от радости.
– Хозяин выбрал тебя! – бросила ей правительница гарема. – А ты ведь только появилась! Этой же ночью тебе будет оказана честь быть допущенной до ложа властелина. Пойдем, нам надо тебя подготовить. Хозяин торопится.
И, даже не позволив Катрин взять одежду, она увлекла ее через залы и галереи. Вскоре они дошли до павильона, самого скромного в большом гареме, где Морайма поселила свою новую подопечную.
Отданная целой армии массажисток, которые сделали ее тело благоуханным, педикюрш, парикмахерш и гардеробщиц, молодая женщина посчитала более мудрым пассивно отдаться им в руки. Во всяком случае, будет полезно приблизиться к калифу… да так близко! Кто мог сказать, не удастся ли ей добиться какого-то влияния на него? А что касается… обстоятельств, в которые она попадала из-за близости с калифом Гранады, – по этому поводу Катрин больше не роптала. Ей предстояла война за Арно, а в борьбе любые средства хороши.
* * *
Калиф Мухаммад VIII, сидя со скрещенными ногами на диване, с восхищением рассматривал стоящую перед ним Катрин. Молодая женщина была уверена, что найдет в старшем брате Зобейды высокомерного, глубоко циничного мужчину, в некотором роде Жиля де Реца с чертами де Ла Тремуя…
А принц Мухаммад никак не походил на образ, который она ждала увидеть. Ему было лет тридцать пять, его густые волосы, не скрытые под тюрбаном, и короткая ухоженная бородка были темно-русыми, а светлые глаза выделялись на смуглом лице. Мухаммад отложил свиток, на котором при помощи тростниковой палочки писал в тот момент, когда вошли Катрин с Мораймой.
Мухаммад ничего не говорил, пока Морайма, пав перед ним ниц, рассказывала ему о радости, охватившей новую одалиску, когда она увидела, что была избрана в первую же ночь, и молчал, когда она стала расхваливать красоту и нежность Света Зари, жемчужины страны франков, блеск ее глаз с аметистовой глубиной, гибкость тела… Но когда, поднявшись, старуха еврейка захотела снять покрывала из муслина, он остановил ее властным жестом и приказал:
– Удались, Морайма. Я позову тебя позже…
И они остались вдвоем. Тогда калиф встал. Он был не очень высок, ноги его казались слишком короткими по сравнению с мощным торсом, облаченным в зеленого шелка халат, подпоясанный широким поясом с крупными изумрудами. Подходя к молодой женщине, он улыбнулся:
– Не дрожи. Я не желаю тебе зла!
Он говорил по-французски, и Катрин не скрыла удивления:
– Я не дрожу. Но откуда вы знаете мой язык?
Улыбка обозначилась четче. Мухаммад был теперь совсем близко от молодой женщины, и она могла вдыхать легкий аромат вербены, исходивший от его одежды.
– Монарх должен сам понимать послов. Толмачи слишком часто неверно исполняют свой труд… или продаются! Один пленник, святой человек из твоей страны, обучил меня этому языку, когда я был еще ребенком.
Длинные и тонкие пальцы Мухаммада стали снимать покрывало, которое скрывало голову. Он делал это медленно, мягко, с утонченностью любителя искусства, который открывает, развертывает драгоценное произведение, с давних пор ему желанное. Нежное лицо под короной золотых волос появилось под маленькой круглой тюбетейкой, расшитой мелким жемчугом, потом изящная шея. Упало еще одно покрывало и еще одно. Морайма со знанием дела истинной художницы, для которой желание мужчины не имеет никаких секретов, надела на Катрин много покрывал, зная, с каким удовольствием ее хозяин будет их снимать одно за другим. Под множеством легких лепестков на Катрин были только широкие плиссированные шаровары, сделанные из такой же вуали и подхваченные на щиколотках и на бедрах жемчужными нитями, заплетенными в косички. Молодая женщина не двигалась. Она давала возможность тонким рукам действовать по их усмотрению, и они по мере того, как исчезали покрывала и толщина их уменьшалась, делались все более ласковыми. Ей хотелось понравиться этому симпатичному человеку, который проявлял себя нежным по отношению к ней, не прося ее при этом, в конце концов, ни о чем, кроме часа удовольствия… того самого удовольствия, которое Жиль де Рец взял у нее силой, которого цыган Феро добился при помощи зелья и которое она сама отдала Готье. Столько мужчин прошло в ее жизни! И этот, конечно, не был из них наихудшим.
Скоро муслин пал на лазуритовые плиты гигантскими лепестками роз. Руки калифа ласкали теперь обнаженное тело Катрин. Потом Мухаммад отходил на несколько шагов, чтобы получше ее разглядеть в мягком свете золотых ламп. В черной глубине высоких кипарисов в саду запел соловей, и Катрин вспомнила о том соловье, которого она услышала, переступив порог высоких красных ворот Аль Хамры. Может быть, это был тот же маленький певец?..
Навстречу песне соловья мягко раздался в темноте голос Мухаммада:
Я розу зари в саду сорвал,
И песнь соловья поразила меня.
Любовью к розе, как я, он страдал,
И утро страдало от слез соловья.
Я долго ходил по аллеям печальным,
Пленник той розы, того соловья…
Стихи были прекрасны, и низкий голос калифа придавал им еще большее очарование, но стихов он не дочитал. Мухаммад приблизился к Катрин и припал к ее губам. Затем поднял молодую женщину на руки и унес в сад.
– Место розе среди ее сестер, – прошептал он. – Я хочу сорвать тебя в саду.
Под сенью жасмина, на мраморных плитах у зеркальной воды, в которой отражались звезды, были разложены подушки. Мухаммад опустил на них Катрин, потом с нетерпением сорвал с себя халат и отбросил его. Тяжелый пояс с изумрудами упал в воду и исчез в ней, а калиф не сделал ни движения, чтобы его удержать. Он заключил в объятия молодую женщину, вздрагивавшую, но не сопротивлявшуюся причудливому колдовству, таившемуся в этом человеке, в этой великолепной, утопавшей в ароматах ночи, которую нежной музыкой сопровождали шепот воды и пение соловья. Мухаммад был опытным любовником, и Катрин послушно отдалась его нежной игре, под волнами сладостного удовольствия гоня от себя чувство вины и разбавляя его пополам с чувством мести, которое тоже не было для нее лишено своего особого вкуса.
И большое зеркало воды, в котором отражался тоненький серп серебристой луны, вдруг затихло, чтобы лучше отразить двойной образ слившихся тел.
* * *
– Отдай ветру аромат букета, сорванного с твоего лица, я стану дышать ароматом тропинок, которых касаются ноги твои… – шептал калиф на ухо Катрин. – Словно ты замешена на цветах из этого сада, Свет Зари, и твой взгляд чист, как прозрачны его воды. Кто же научил тебя любви, о, самая благоуханная из роз?
Катрин благословила тень от жасмина, что скрывала их и сделала незаметной внезапно проступившую краску у нее на лице. Калиф был прав, она любила любовь, и, если ее сердце отдано было только одному-единственному на свете мужчине, тело ее могло ценить изощренные ласки мастера искусства сладострастия. Она сказала с некоторым лицемерием:
– Я твоя рабыня, о господин мой, и я только подчиняюсь тебе.
– Правда? Я надеялся на большее, но для такой женщины, как ты, я смогу и подождать сколько понадобится. Я научу тебя меня любить сердцем так же, как и телом. Здесь у тебя не будет другого занятия, кроме того, чтобы каждую ночь давать мне еще большее счастье, чем накануне.
– Каждую ночь? А другие твои жены, господин?
– Кто же, испробовав божественного гашиша, станет довольствоваться безвкусным рагу?
Катрин вспомнились дикие глаза Зоры. Мухаммад предлагал ей роль фаворитки, и Катрин догадывалась, что угрозы Мораймы не удержат египтянку на пути к убийству, если с Катрин калиф забудет всех прочих женщин, и Зору в частности.
– Ты делаешь мне много чести, господин, – начала она, но под портиком появился отряд факельщиков, осветив ночь красноватыми отсветами.
Мухаммад приподнялся на локте и, нахмурив брови, с недовольством смотрел, как те приближались.
– Кто это осмелился беспокоить меня в такой час?
Факельщики сопровождали высокого и худощавого молодого человека, с короткой черной бородой, в тюрбане из пурпурной парчи. Катрин узнала одного из охотников, которые в то утро сопровождали Арно.
– Кто это? – спросила она.
– Абен-Ахмед Бану Сарадж, наш великий визирь, – ответил Мухаммад. – Стряслось что-то серьезное, иначе он не осмелился бы прийти сюда…
Мгновенно Мухаммад, который совсем недавно шептал стихи и страстно ласкал ее, превратился во всемогущего калифа, перед которым преклонялось всякое существо. Он накинул халат и выступил на освещенное пространство. При виде его факельщики встали на колени, а великий визирь пал ниц в песок аллеи.
– Что случилось, Абен-Ахмед? Что тебе нужно в такой час ночи?
– Только опасность могла привести меня к тебе, повелитель верующих. Твой отец, храбрый Юсуф, покинул Джебель-аль-Тарик[5] во главе своих берберских всадников и направляется к Гранаде. Мне показалось, что тебя нужно предупредить незамедлительно…
– Ты правильно сделал! Известно, почему мой отец покинул свое убежище?
– Нет, всемогущий господин, мы этого не знаем! Но если ты позволишь твоему слуге дать совет, я осмелюсь сказать, что надо направить навстречу Юсуфу кого-то, кто бы прощупал его намерения.
– Никто, кроме меня самого, не может сделать этого. Он мой отец, и трон принадлежал ему. Если кто-то отправится ему навстречу, им буду я. А что, если Юсуф спешит сюда с воинственными намерениями?
– Не лучше ли в таком случае тебе остеречься?
– Ты принимаешь меня за женщину? Пусть седлают лошадей. Пятьдесят человек будут меня сопровождать. Иди и выполняй приказ. Я скоро вернусь во дворец.
Абен-Ахмед, пятясь, убрался, изображая своим видом великое уважение к калифу. Но Катрин заметила радость в его глазах, ликование, когда Мухаммад объявил о своем отъезде. Калиф подождал, пока удалится его визирь, встал на колени возле своей новой фаворитки, погладил беспорядочно рассыпавшиеся волосы…
– Мне придется покинуть тебя, моя чудесная роза, и сердце у меня от этого разрывается. Но пройдет немного ночей, и я вернусь к тебе.
– Не едешь ли ты навстречу опасности, господин?
– Что такое опасность? Властвовать – это уже опасность. Опасность повсюду: в садовых цветах, в чаше меда, которую подает тебе невинная рука младенца, в нежности аромата… Может быть, и ты самая смертельная опасность!
– Ты и вправду веришь тому, что говоришь?
– Что касается тебя, нет! У тебя слишком нежные, слишком чистые глаза! Как жестоко уходить от тебя…
Он поцеловал ее долго, пылко, потом, выпрямившись, хлопнул в ладоши. Словно по волшебству, тучная фигура Мораймы возникла из-за черного занавеса кипарисов. Калиф указал ей на молодую женщину:
– Отведи ее обратно в гарем… и позаботься, чтобы она ни в чем не нуждалась во время моего отсутствия. Где ты ее поселила?
– В маленьком дворике у бань. Я еще не знала…
– Устрой ее в прежних покоях Амины и дай ей служанок, которых ты сочтешь надежными. Но более всего храни ее! Ты ответишь головой за ее спокойствие.
После нежного прощания Мухаммад удалился, а Морайма смотрела на Катрин глазами преданной собаки. Катрин открыла новое к себе отношение, которое ее развеселило.
– Найди мои покрывала, – сказала она ей. – Не могу же я одеться в эти подушки!
– Я тебе их найду, Свет Зари! Драгоценная жемчужина калифа не должна делать никакого усилия. Я призову носильщиков, носилки, чтобы тебя отнесли в твои новые покои…
Она уже собиралась убраться, когда Катрин остановила ее:
– Я хочу вернуться так же, как и пришла! Мне нравятся эти сады, и ночь так нежна! Скажи, те покои, что мне предназначены, удалены от жилища принцессы Зобейды?
Морайма сделала испуганный жест:
– Они как раз совсем близко, это-то меня и беспокоит. Султанша Амина бежала оттуда до самого Алькасар Хениля, чтобы уйти как можно дальше от принцессы Зобейды. Тебе нужно будет постараться ее не гневить, Свет Зари, а то жизнь твоя повиснет на волоске, а моя голова не замедлит покатиться под саблей палача. Особенно избегай садов Зобейды. И если по случаю ты заметишь франкского господина, которого она любит, тогда отвернись, плотно прикройся покрывалом и беги, если хочешь остаться живой…
Морайма бегом отправилась за покрывалами, словно монголы Зобейды уже шли по ее следу. Новая фаворитка не боялась. Разом она завоевала особое место и через несколько мгновений поселится в непосредственной близости от принцессы… и совсем рядом с Арно! Она могла теперь его видеть, она была в этом уверена, и при подобной мысли кровь ее быстрее текла по венам. Она даже забыла о часах, впрочем очаровательных, которые она только что провела в саду. Ночь любви с Мухаммадом – это была цена, которую пришлось заплатить, чтобы наконец достичь цели, к которой она так давно уже стремилась.
Несколькими минутами позже, обернувшись в покрывала, Катрин вслед за Мораймой, которая, переваливаясь, семенила впереди, покинула сад.
Часовые прокричали полночь, когда Катрин и Морайма переступили границы гарема, где бодрствовали евнухи. Лабиринт увитых цветами сводов, ажурных галерей и проходов под сводами привел их к внутреннему обширному двору, где благоухали цветущие растения. В глубине сада виднелась одна только лампа над изящной аркой, к которой и направилась Морайма. Вдруг из гарема раздался ужасный вопль, затем послышались крики, возгласы, визги, ругательства и даже стоны. Морайма вскинула голову, как старая боевая лошадь, которая слышит звук труб, нахмурила брови и проворчала:
– Опять началось! Видно, Зора опять выкидывает свои штучки! Когда хозяин выбирает другую женщину на ночь, она выходит из себя! Злоба Зоры проходит только тогда, когда потечет кровь…
– И ты ей позволяешь? – вскричала в возмущении Катрин.
– Позволяю? Ты меня не знаешь! Входи к себе, вот дверь, ты ее видишь. Там тебя ждут служанки. Я приду, чтобы посмотреть, как ты устроишься! Пойдемте со мной, вы, там!
Конец фразы предназначался для евнухов в ярко-красных одеждах, они несли молчаливую охрану у входа во внутренний двор. Катрин проводила троицу взглядом и осталась в одиночестве. Она испытывала радость от того, что осталась одна хоть на мгновение, и не спешила входить в дом. Ночь была нежна, утопала в ароматах и глухих отзвуках меланхолической музыки, шедшей от освещенной части здания.
Эта часть как магнитом притягивала Катрин. Неподвижно стоя в тени кустарника, она не могла отвести взгляда. Там, даже нечего было сомневаться, именно там находились покои Зобейды!
Между тем Катрин не терпелось посмотреть, что происходит в этих комнатах. Нежно лившийся свет, проходя сквозь листву усеянного цветами жасмина, освещал дорожки сада. Она чувствовала, что Арно был здесь, так близко, что, если бы он заговорил, она бы, безусловно, услышала его голос. Может быть, она чувствовала это по резким ударам своего сердца, по волне горькой ревности, прокатившейся по ней. И в ужасе Катрин опять почувствовала незатянувшуюся и мучительную рану ревности, такую же древнюю и первобытную, как и сама любовь. Зазвенел женский голос, горячий, страстный до предела, такой пылкий, что Катрин, оцепенев, не двигалась, слушая с напряжением. Она не понимала слов, но ее инстинкт, ее женская сущность говорили ей, что в песне заключался один из самых страстных призывов к любви…
Она стояла и слушала какое-то время, зачарованная таинственным голосом. Почти все огни погасли в павильоне Зобейды, певица перешла на шепот… Тогда, не в силах более сопротивляться снедавшему ее любопытству, Катрин приблизилась к павильону принцессы.
Она более не рассуждала, забыв о смертельной опасности, которой себя подвергала. Только инстинкт самосохранения подсказал ей снять туфли, низко наклониться под кустами, чтобы не быть замеченной охранниками. Мало-помалу она добралась до края одного окна, вокруг которого вилось экзотическое растение с острыми шипами. Не замечая боли, не издав ни стона, Катрин подобралась к самому окну.
Прямо перед ней среди подушек на огромном, покрытом розовой парчой диване, который занимал по крайней мере половину небольшой комнатки, интимной и восхитительной, сидел Арно. Его бронзовая кожа, черные волосы и широкие черные, расшитые золотом шаровары странным образом выделялись на фоне нежно-розовой парчи. Стоя перед ним, рабыня, плотно завернутая в покрывало, то и дело наполняла золотой кубок. Между тем Катрин поразилась, что его взгляд слегка затуманен, и поняла, что он был просто-напросто очень пьян! Это ее поразило до глубины души. Никогда еще она не видела своего супруга во власти винных паров.
Но она узнала женщину, которая полулежала недалеко от него среди подушек. Это она пела, небрежно лаская длинными гибкими пальцами струны мандолины. Это была Зобейда собственной персоной… И она была прекрасна так, что захватывало дыхание.
Крупные жемчужины на шее, запястьях и щиколотках подчеркивали красоту ее смуглой кожи, тело покрывало облако газа нефритового цвета, который не скрывал ни одного очаровательного изгиба. Она увидела, что Зобейда поедает глазами своего пленника, тогда как тот даже не смотрит на нее.
Упрямое безразличие Арно вывело из терпения мавританку. Она с раздражением отбросила мандолину, прогнала рабыню, потом поднялась, подошла к Арно и улеглась рядом с ним, положив голову на колени любовнику.
Медленно он до дна осушил свой бокал. Но Зобейда хотела заставить его заняться ею. Катрин увидела, как ее пальцы, унизанные кольцами, гладили плечи Арно, играли его волосами, касались выпуклых мускулов на груди. Бокал был допит, Арно отбросил его, и Катрин закрыла глаза, потому что Зобейда завладела его губами.
Но почти сейчас же пара разъединилась. Арно внезапно поднялся, вытер рукой кровь, проступившую у него на губах, которые Зобейда укусила… Арно оттолкнул Зобейду, и та упала на ковер.
– Сука! – прорычал он. – Я тебе покажу…
Он схватил с низкого столика хлыст, который там валялся, и протянул им по спине и плечам Зобейды. Катрин, забыв о своей ревности, едва удержалась от крика ужаса. Горделивая принцесса не стерпит подобного обхождения. Вот она сейчас позовет, ударит в бронзовый гонг, висевший у дивана, заставит сбежаться евнухов, палачей.
Но нет! С жалобным стоном необузданная Зобейда поползла по ковру к босым ногам своего любовника, прильнула к ним губами, обвила сияющими жемчугом руками его ноги, подняла к нему молящие глаза. Она шептала слова, которые Катрин не могла понять, но мало-помалу их колдовская магия должна была подействовать на мужчину. Катрин увидела, как хлыст выпал из рук ее мужа. Он взялся руками за волосы Зобейды, поднял ее до своего лица и завладел ее губами, в то время как другой рукой сорвал с нее прозрачные одежды.
Задыхаясь, Катрин прижалась к холодной стене дворца. Она чувствовала, что жизнь уходит из нее, подумала, что умрет здесь, ночью, в двух шагах от этой бесстыдной пары, которая громко стонала от удовольствия… Ее рука конвульсивным движением поискала любимый кинжал на бедре, но встретила только нежный муслин, которым едва была прикрыта. Рука Катрин не нашла желанного оружия, а только наткнулась на ствол с острыми шипами. Они жестоко вонзились ей в ладонь, исторгнув из ее уст тихий стон. Но боль привела ее в чувство. В тот же момент шум голосов, чьи-то шаги окончательно вернули ей ощущение реальности. Она осторожно выбралась из своего тайника и вышла на центраьную аллею, где увидела Морайму.
Старая еврейка бросила на Катрин подозрительный взгляд:
– Откуда ты пришла? Я тебя искала…
– Я была в саду. Ночь такая… тихая! Мне не хотелось возвращаться домой, – с усилием сказала молодая женщина.
Не ответив, Морайма взяла ее за запястье и увлекла к Водяной башне. Дойдя до освещенной колоннады, она осмотрела свою пленницу, нахмурила брови и заметила:
– Ты очень бледная. Что, заболела?
– Нет. Может быть, устала…
– Тогда не понимаю, почему ты еще не в постели. Теперь пойдем!
Катрин послушно брела за Мораймой, не замечая роскоши и великолепия покоев, через которые они проходили. И Морайма, которая ожидала радостных возгласов и слов благодарности калифу, не поняла, почему, едва войдя в комнату, где ее ждала целая армия служанок, Катрин рухнула на шелковые подушки и залилась слезами.
У хозяйки гарема между тем хватило мудрости не задавать вопросов. Она ограничилась тем, что властным жестом отослала всех служанок, потом терпеливо уселась в ногах кровати и стала ждать, пока пронесется буря.
Она философски отнесла слезы Катрин на счет чрезмерно сильных впечатлений от насыщенного событиями дня. Но Катрин плакала долго, так долго, что только усталость утолила ее горе. Когда рыдания смолкли, она без всякого перехода мгновенно впала в сон. Морайма же давно путешествовала в стране снов. А летняя ночь под звон шлюзового колокола накрыла Гранаду.
* * *
Когда Катрин открыла припухшие от слез глаза, она увидела вокруг себя кучу народа. Уверенная, что это – продолжение ее страшных снов, она поспешила закрыть глаза. Но прикосновение влажного тампона к ее векам убедило ее в ошибке: она все-таки проснулась.
– Ну-ну, просыпайся, Свет Зари, моя сладкая жемчужина! Посмотри, какой тебе оказан почет!
Катрин опять приоткрыла глаза. Множество рабынь окружили кровать, и пришли они не с пустыми руками. Ей предлагались шелка, муслины всех цветов, массивные золотые украшения с варварски огромными камнями, серебряные и золотые кувшины с редкими духами и маслами. Но что привлекло внимание новой фаворитки, так это огромная фигура Фатимы, которая сидела по-турецки на большой подушке прямо на полу, сложив руки на животе и завернувшись в ярко-красный шелк.
Заметив, что молодая женщина смотрит на нее, эфиопка встала и склонилась с удивительной гибкостью, подметая пол смешными перьями попугая, прикрепленными к ее прическе.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Катрин, едва шевеля губами.
– Я пришла приветствовать восходящую звезду! На рынках только и говорят, что о любимице калифа, о редкой жемчужине, которую мне посчастливилось отыскать…
– И ты пришла с утра пораньше за наградой?
Презрительный тон Катрин не стер улыбки с лица Фатимы.
– Даю слово, что нет! Я пришла к тебе с подарком.
– Подарком? От тебя?
– Не совсем. От врача Абу! Знаешь, Свет Зари, мы очень заблуждались по поводу его прекрасной души!
Катрин приподнялась на локте, оттолкнув рабыню.
– Что ты хочешь сказать?
Черная рука Фатимы указала ей на большую корзину, в которой лежали отборные фрукты.
– Он пришел с раннего утра и принес вот это, прося меня пойти в Аль Хамру и преподнести тебе.
– Тебя? Разве ты его не обманула?
– Именно поэтому я и говорю, что у Абу-аль-Хайра возвышенная душа. Он не только не злится на меня, но еще и полон благодарности за то, что я сделала. «Ты сделала так, что, сам того не желая, я доставил радость моему калифу, – сказал он мне со слезами в голосе, – и отныне властелин верующих в молитвах будет поминать врача Абу, который пожертвовал ему бесценную жемчужину!» А что касается тебя, – продолжила эфиопка, – он умоляет тебя принять его фрукты, сделать честь каждому из них прикосновением твоих губ для того, чтобы взамен они укрепили твое сердце, оживили твои силы и придали тебе блеска, который продлит твое счастье. Эти плоды, как он утверждает, обладают магическими свойствами, но такую власть они имеют только для тебя!
Фатима могла бы продожать произносить красивые фразы бесконечно. Катрин поняла, что это утреннее подношение содержало нечто другое, кроме фруктов. Она заставила себя улыбнуться. Ей необходимо было остаться одной, отделаться от всех этих людей, и в первую очередь от Фатимы.
– Поблагодари моего прежнего хозяина за щедрость. Скажи ему, что я никогда и не сомневалась в его сердечной доброте и что я сделаю все на свете, чтобы завоевать навсегда сердце того, кого люблю. Если мне это не удастся, я лучше умру.
Увидев, что ее посетительница не собирается сдвинуться с места, что служанки, казалось, застыли в своих позах со всяческими приношениями, Катрин призвала к себе Морайму, которая как раз в этот момент входила, заставила ее наклониться к себе и шепнула на ухо:
– Я устала, Морайма, и хочу еще немного поспать.
– Тебе нужно только приказать, о роза из роз. Все, выходите!
– Приходи повидаться со мной, Фатима! – сказала на прощание Катрин толстой негритянке. – Ты мне, конечно, понадобишься, и я всегда буду счастлива тебя видеть.
Большего и не нужно было, чтобы слегка поникшие минутой раньше перья попугая вновь встрепенулись. Переполненная гордостью, чувствуя себя доверенной фаворитки, может быть, будущей султанши, если у калифа родится от нее сын, Фатима величественно удалилась, и за ней проследовали служанки, принесшие королевские подарки.
– Теперь спи, – сказала Морайма, задергивая муслиновые занавески розового цвета, которые закрывали кровать Катрин. – И не ешь слишком много фруктов, – прибавила она, видя, как молодая женщина придвинула корзину поближе к себе. – Это раздувает живот, не надо ими злоупотреблять, а что касается фиг…
Не закончив фразы, Морайма бросилась на пол, пала ниц. На пороге стояла принцесса Зобейда.
Ее распущенные волосы опускались до бедер, на ней было простое одеяние из голубой с зеленым парчи, затянутое на тонкой талии широким золотым поясом.
Кровь бросилась Катрин в голову, когда сдавленный голос Мораймы прошептал ей:
– На колени! Это принцесса.
Никакая сила в мире не могла заставить молодую женщину сделать то, что от нее требовали. Пасть ниц ей перед этой дикаркой, которая осмелилась забрать у нее мужа? Даже самый примитивный инстинкт самосохранения не мог ее принудить к этому! Ненависть, которую эта женщина ей внушала, сжигала Катрин. Не шелохнувшись, она смотрела сузившимися от гнева глазами на приближающуюся принцессу.
– Из милости… к самой себе и ко мне, встань на колени! – прошептала Морайма в ужасе, но Катрин только пожала плечами.
Между тем Зобейда подошла к кровати. Ее большие темные глаза изучали женщину, что лежала перед ней, больше с любопытством, чем с гневом.
– Ты разве не слышишь, что тебе говорят? Ты должна пасть ниц передо мной!
– Зачем? Я тебя не знаю!
– Я сестра твоего хозяина, женщина, и поэтому твоя госпожа! Ты не должна в моем присутствии подниматься над пылью, которой ты и сама являешься! Встань и упади ниц!
– Нет! – четко произнесла Катрин. – Мне и здесь хорошо, у меня нет никакого желания вставать. Но ты можешь сесть.
Она увидела облако гнева, омрачившее прекрасное матовое лицо, и в какой-то миг испугалась за свою жизнь. Но нет… Презрительная улыбка скривила карминовые губы, и Зобейда пожала плечами.
– Успех вскружил тебе голову, женщина, и на этот раз я буду снисходительна! Но ты узнаешь, что в отсутствие брата властвую здесь я. К тому же, лежа или на коленях, ты все равно у моих ног. Берегись, однако, и на будущее постарайся выказывать мне должное уважение, ибо в другой раз я могу быть и менее терпеливой. Сегодня у меня хорошее настроение.
В свою очередь, Катрин вынуждена была сделать усилие, чтобы усмирить клокотавший в ней гнев. У нее хорошее настроение? И правда, Катрин слишком хорошо понимала причины такого благодушия! Достаточно было полюбоваться на удовлетворенный вид Зобейды, едва прикрывавшее ее платье, надетое прямо на голое тело – она только что вышла из кровати! – на синеватые круги под глазами принцессы… Много ли времени прошло с тех пор, как она вышла из объятий Арно?
Внезапно молчание, которое становилось гнетущим, нарушил смех принцессы:
– Если бы ты сама себя увидела! У тебя вид кошечки, готовой выпустить когти! По правде говоря, мы друг друга не знаем, а то я бы подумала, что ты меня ненавидишь. Откуда ты, женщина с желтыми волосами?
– Меня захватили корсары-берберы, продали как рабыню в Альмерии, – сказала Катрин.
– Ты из страны франков?
– Да, так! Я родилась в Париже.
– Париж… Путешественники, которые бывают у брата, говорят, что когда-то это был несравненный город, но что война и нищета разрушают его и приводят в упадок.
– Боюсь, – сухо произнесла Катрин, – что ты многого не понимаешь в делах моей страны. Впрочем, и мне было бы трудно тебе их объяснить.
– Да меня это не интересует! По правде говоря, я не могу понять страсти мужчин к вашей белой коже и светлым волосам. Все это так бесцветно!
Зобейда потянулась и, повернувшись спиной к Катрин, направилась к двери. Но, перед тем как переступить порог, обернулась:
– Чуть не забыла! Послушай, что я тебе сейчас скажу, женщина, и постарайся помнить об этом, если хочешь жить: каприз моего брата, который продлится недолго, будь уверена, вознес тебя на место султанши. Он поселил тебя по соседству со мной. Но если тебе хочется еще несколько ночей услаждать чувства калифа, не приближайся к моему дому. Если увидят, что ты бродишь вокруг моих покоев, ты умрешь!
Катрин не ответила. В какой-то миг у нее возник соблазн бросить в лицо сопернице то, что она о ней думала. Но не словесная же перепалка с Зобейдой возвратит ей Арно. Между тем она не смогла не прошептать:
– Ты что, прячешь сокровище у себя в доме?
– Ты слишком болтлива и слишком любопытна, женщина с желтыми волосами! Благодари аллаха, что я не хочу печалить брата, слишком быстро разбивая его игрушку, которой он еще не наигрался! Но держи свой язык за зубами и закрывай глаза, если хочешь сохранить и то, и другое! Помни: не приближайся к моему дому! Впрочем… Ты долго не пробудешь моей соседкой.
– Это почему же?
– Потому что ты меня разочаровала! Про тебя столько рассказывали во дворце, и мне захотелось полюбоваться на твою исключительную красоту, но…
Зобейда вернулась к Катрин. Ее походка, вкрадчивая, кошачья, как раз напоминала походку черной пантеры. Сердце Катрин замерло, когда принцесса выбрала в корзине огромный персик, в который ее маленькие острые зубки, не медля, с жадностью вонзились. Не ведая того, что на самом деле содержала корзина, Катрин задрожала от мысли, что Зобейда обнаружит «это» прежде ее самой. Лежало ли что-то под фруктами… или в каком-то из них? С Абу трудно было знать наверняка. С тревогой она смотрела, как Зобейда ела персик, как сок обильно тек по ее пальцам. Доев фрукт, принцесса бросила косточку на ложе Катрин и снизошла до того, чтобы закончить свою фразу:
– …но ты не такая красивая, как я думала! Нет, по правде говоря, есть и покрасивее!
И опять она потянулась к корзине с фруктами, выбрала на этот раз черную фигу и потом неторопливо удалилась. И вовремя! Обезумев от гнева, Катрин схватила дыню и уже было хотела использовать ее в качестве метательного снаряда, но Зобейда уже исчезла, и дыня выпала из рук Катрин. Морайма со стоном поднялась с пола. В течение всего разговора она оставалась простертой на полу.
– Аллах! – ворчала она. – Кости мои трещат, как ветки на огне! Какая вожжа тебе попала под хвост, Свет Зари, что ты спорила с ужасной Зобейдой? Право слово, удивляюсь, что ты еще жива! Видно, ночку-то она провела сладкую, наша принцесса. Невероятно, чтобы она была такой милостивой!
Эти слова переполнили чашу терпения; Катрин уже не смогла их вытерпеть.
– Уходи! – процедила она сквозь сжатые зубы. – Исчезни с глаз моих!
– Что с тобой? – удивилась старая еврейка. – Я не сказала тебе ничего обидного.
– Я хочу покоя, слышишь? Покоя! Исчезни и не возвращайся, пока я тебя не позову! Я же тебе уже сказала, что хочу спать. Спать! Понятно?
– Хорошо, хорошо, ухожу…
Морайма посчитала за лучшее убраться с глаз долой. Катрин же, оставшись одна, не стала терять времени зря. Притянув к себе корзину с фруктами, она поторопилась освободить ее, выкладывая плоды прямо себе на кровать. Фруктов было много, и ей пришлось дойти до дна, чтобы отыскать послание Абу. Абу-аль-Хайр был человеком осторожным.
На дне корзины она нашла три вещи, из которых по крайней мере одна исторгла у нее радостный крик: это был ее кинжал, верный спутник ее самых трудных дней жизни. Два других предмета были ему под стать: маленький пузырек и письмо, которое она поспешила прочесть:
«Когда путешественник углубляется в густой лес, где вокруг рычат дикие хищники, ему нужно иметь при себе оружие, чтобы защитить жизнь. Ты совершила безумие, уйдя без моего совета. Но тот, кто мыслит восстать против желания аллаха, безумен, и ты только следуешь предначертанному. Твои слуги издали охраняют тебя. Жоссу удалось устроиться в охрану к визирю. Он теперь живет в Альказабе, около дворца. Но Готье трудно сыграть роль немого слуги, которую я требую от него в моем доме. Он следует за мною повсюду, и я намерен сделать множество визитов к властелину верующих, когда он вернется. До этого времени не торопись. Ведь терпение – тоже оружие.
Что касается флакона, он содержит быстродействующий яд. Мудрец всегда предвидит, что может проиграть, а монгольские палачи принцессы слишком хорошо умеют играть симфонии мук на несчастных человеческих арфах…»
И, конечно, там не было никакой подписи. Катрин поспешила сжечь письмо на углях большой бронзовой курильницы для благовоний, стоявшей посередине комнаты. Теперь она чувствовала себя уверенней, туман в голове прошел. Она была вооружена, и ей показалось, что борьба с Зобейдой пойдет на равных: ведь она теперь могла ударить кинжалом эту высокомерную Зобейду и окончательно вырвать из ее рук Арно, даже если придется вскоре умереть и последовать за нею.
Прижимая к сердцу холодную сталь кинжала, Катрин опять улеглась на подушки. Ей нужно было хорошо поразмышлять над тем, что могло произойти дальше!..
Пантера и змея
Присев на огромную подушку из мягкой кожи, Мари, молодая французская одалиска, молча наблюдала за Катрин, которая, вытянувшись на животе и положив подбородок на ладони, размышляла над своей судьбой. В этот послеобеденный час отдыха весь дворец погрузился в тишину и отдыхал. Рабы методично махали огромными веерами из перьев над спящими красавицами. Сад тоже, казалось, дремал в полуденной жаре.
После посещения Зобейды прошло уже три дня. Принцесса приняла строгие меры, чтобы ее опасная соседка не попала ни в коем случае ни в ее сад, ни в павильон. Когда Катрин захотела выйти из своих покоев и отправиться в сад вместе со служанками, в дверях перед ней скрестились два копья и гортанный голос отдал ей приказ вернуться в свою комнату. И, так как она восстала против домашнего ареста, евнух, которому было поручено ее охранять, сказал, что в отсутствие калифа драгоценная фаворитка должна денно и нощно оставаться под охраной из боязни, что с ней случится несчастье.
– Несчастье? В этом саду?
– Солнце печет, насекомые кусают, а гадюки приносят смерть! – заявил черный евнух без всякого выражения. – Приказы даны четкие: ты должна оставаться у себя до тех пор, как вернется хозяин.
Катрин не стала настаивать. В странном внимании к ней Зобейды тоже было от чего забеспокоиться, ибо Катрин не питала иллюзий насчет отношения к себе со стороны принцессы: еще не зная ее, Зобейда, конечно инстинктивно, ненавидела ее так же свирепо, как и сама Катрин. Именно поэтому ее так внимательно охраняли и так суровы были предписания. Зобейда не могла догадаться о связях, которые ее соединяли с Арно. Для высочайшей принцессы Катрин была только еще одной рабыней, как и прочие, даже если по капризу султана на миг она возвысилась над себе подобными. Зобейда, видно, боялась, что ее пленник, заметив новенькую, слишком ею заинтересуется. Может быть, Зобейда не хотела, чтобы Арно встретился с француженкой, и это объясняло ее действия? Хотя чувства страха перед ее палачами хватило бы для того, чтобы держать фаворитку подальше от жилища принцессы. Вот уже три дня подряд Катрин усиленно пыталась найти ответы на эти вопросы, но все было напрасно. Катрин спросила Морайму, но та стала на удивление скрытной. Она приходила узнать, не нужно ли чего молодой женщине, и с явной поспешностью исчезала. По правде говоря, Катрин ничего не понимала. Живя в вечном опасении, что вот-вот узнает про отъезд Зобейды, а следовательно, и Арно в далекие земли Магриба, она пришла в крайнее изнеможение от постоянного напряжения. В особенности по ночам, когда расходилось воображение и разжигало ее ревность, жизнь становилась невыносимой, и Катрин сдерживала себя, чтобы не броситься очертя голову в первую же безрассудную авантюру.
Утром четвертого дня к ней пришла Мари-Айша, плотно завернутая в покрывало.
– Я подумала, что тебе скучно, – сказала она, отбрасывая покрывало.
– Евнухи тебя пропустили?
– Почему нет? У них приказ не выпускать тебя, но ты можешь принимать гостей.
Присутствие Мари отвлекло Катрин от тревожных мыслей. Они сдружились, да к тому же Мари тоже была ее соотечественницей. Слушая, как та рассказывала о своей жизни, Катрин находила в ней много общего со своей судьбой. Ведь надо же было такому случиться, что эта красивая девица привлекла внимание сержанта герцога Филиппа! Кола Леньо хотел на ней жениться, но Мари с давних пор была влюблена в одного из своих кузенов, Жана Горио, которому поклялась в верности и любви.
Жан был шалопаем, денег у него никогда не было, а вот девиц всегда хватало. У него был хорошо подвешен язык, живое воображение, и Мари обожала Жана, несмотря на его измены. Когда пришел приказ герцога, соединявший ее жизнь с Кола, Мари совсем обезумела, умолила Жана бежать с ней.
По-своему Жан любил Мари. Он пылко желал ее, и мысль выкрасть ее, да еще утащить из-под носа другого ему вполне улыбалась. Но нужны были деньги. Вот тогда они и пошли на преступление. Мари позаимствовала у отца половину всех его сбережений, забыв предупредить об этом, а Жан тем временем обокрал дом бальи, который на один день уехал в Мерсо.
Темной ночью любовники скрылись. Но Мари, которая верила, что бежала к счастью, очень скоро разочаровалась.
Конечно, Жан научил ее любви, и она почувствовала к ней вкус, но, отдавшись, Мари потеряла всякую прелесть для своего любовника. И потом, она его слишком любила. Кончилось тем, что она ему надоела. Черные глаза красивых южных девушек манили парня, у которого в голове засела мысль отделаться от Мари, которая день и ночь твердила о женитьбе. Жан выбрал для этого самый гнусный способ: он продал Мари торговцу рабами, который, ночью выкрав девушку, увез ее на своем торговом корабле и перепродал торговцу из Александрии, сарацинскому поставщику калифа Гранады.
– Вот так я попала сюда, – в заключение сказала Мари. – Очень часто я жалею о несостоявшейся свадьбе… и о родительском доме. Кола, может быть, был неплохим человеком, и я могла бы быть с ним счастлива!
– А Жан? – спросила Катрин.
В глазах Мари мелькнула молния смертельной ненависти.
– Если я когда-нибудь его встречу, я убью его! – заявила та совершенно спокойно, да так, что Катрин и минуты не стала сомневаться, что Мари осуществит свою угрозу.
Потом, подбодренная доверием, которое Мари только что ей оказала, Катрин, в свою очередь, поведала новой подруге свою собственную историю.
На это ушло много времени, но Мари прослушала ее от начала до конца, не прерывая. Когда молодая женщина закончила свой рассказ, Мари вздохнула:
– Какая сказочная история! Так, значит, таинственный франк и есть ваш муж? А я-то думала, что ты… вы бедная девушка, как и я сама! Я теперь знаю, что я вас видела: это было в Дижоне, куда мой отец взял меня на ярмарку. Я тогда была еще совсем молоденькая, но запомнила ослепительное видение прекрасной дамы.
– Ну вот, теперь ты видишь, что я изменилась! – заметила Катрин с некоторой горечью. – И нет никакой причины называть меня на «вы». Мы с тобой теперь равны!
– Изменилась? – серьезно сказала Мари. – Конечно, вы изменились. Ваша красота пышно расцвела!
– Давай не будем об этом, – попросила Катрин. – Просто станем друзьями, я в этом так нуждаюсь!
Лед окончательно был растоплен, обе женщины стали заговорщицами, сообщницами, связавшись так же крепко, как узами кровного родства.
– Обещай, что если решишь убежать, то возьмешь меня с собой.
– Если я выйду из этого дворца и этого города, ты последуешь за мной, клянусь.
– Берегись, ты – в опасности, – тихо сказала она ей. – Если калиф не вернется, твоей жизни не хватит и на час.
– Почему он может не вернуться?
– Потому что Абен-Ахмед Бану Сарадж, великий визирь, ненавидит его почти так же, как желает Зобейду, любовником которой он был до приезда франкского рыцаря. Он также желает захватить трон и возвести на него принцессу, и эта так называемая вылазка Юсуфа, бывшего калифа, отца Мухаммада, против своего сына мне кажется чистой воды выдумкой. Сын и отец не любят друг друга, но нужно быть таким наивным, как Мухаммад, чтобы поверить, что Юсуф желает вернуть трон, который оставил ему по собственной воле. Я опасаюсь, что наш хозяин угодит в хорошо подготовленную ловушку.
– И тогда? – бледнея, спросила Катрин. – Я погибла?
– Еще нет! Мухаммад – наивный, но мужественный человек. Поэтому-то Зобейда и приказала тебя охранять. Если брат вернется, получится, что она только сторожила, может быть, немного переусердствовав, фаворитку своего любимого братца. А если прибудет сообщение о смерти калифа, тебе и часа не прожить!
– Почему? Что я ей сделала?
– Ты – ничего. Но Зора тобой уже занялась. Принцесса к ней хорошо относится, а Зора ползает у ее ног. Зобейда – единственная, кто может противоречить калифу, Зоре нужно было сделать ее твоим врагом. А для этого есть единственный способ: использовать ревность Зобейды ко всему, что касается франкского капитана. Зора, сыграв на том факте, что ты из той же страны, наговорила принцессе, что ты влюблена в ее пленника и стараешься быть к нему поближе.
– Но я же пропала! Как же получилось, что меня еще до сих пор не отдали палачам?
– Принцесса не сумасшедшая: убить тебя, в которую калиф так страстно влюбился с первого же взгляда. Нет, этого она не сделает, пока он в отъезде. Это значило бы признать свое участие в заговоре Бану Сараджа, показать всем, что она не надеется увидеть калифа живым. Если он вернется, найдет тебя здоровой и невредимой. Но будь уверена, ты недолго будешь наслаждаться его ласками! Ты не попадешь в руки палачей, но с тобой случится какой-нибудь несчастный случай, достаточно ловко подстроенный Зобейдой, которую даже не придется в этом подозревать. Она знает своего брата, знает, что под внешней мягкостью поэта в нем прячется дикарь, достойный ее самой. Он редко приходит в ярость, но тогда становится опасен. А ты на сегодняшний день – его любимая забава. Не зря он посылает тебе все это…
И Мари показала рукой на свиток в бархатном чехле, усеянном сапфирами, на котором Мухаммад написал поэму, посвященную своей возлюбленной. В предыдущие дни Катрин получила белый султан с брошью из крупных розовых жемчужин, золотую клетку с голубыми попугайчиками и чудо ювелирного искусства – павлина из массивного золота, распустившего хвост из драгоценных каменьев.
– Это доказывает, по крайней мере, что властелин верующих все еще жив… – сказала Мари, – и да пожелает аллах сохранить ему жизнь!
Принеся еду для обеих женщин, рабы прервали их откровения. Но пока Мари воздавала честь яствам, которые ей подавались, Катрин углубилась в думы. В любой момент могло прийти сообщение о смерти Мухаммада… и тогда!.. Ей даже не удастся предупредить Арно, и она умрет рядом с ним, а он не будет об этом знать. А ее друзья? Как позвать их на помощь? Жосс, обрядившись в воина из войска калифа, был в Альказабе. Но как найти способ отправить ему письмо? Могла ли она позвать Фатиму к себе и доверить ей письма для Абу-аль-Хайра? Дойдет ли письмо? И все время возвращалась мучительная мысль: хватит ли у нее на это времени?
Мари, покончив со шербетом, лениво принялась за сладкие финики, решив не отвлекать Катрин от размышлений, но внезапно Катрин устремила взгляд прямо на молодую блондинку.
– Раз так, – заявила она, – я не могу терять ни минуты.
– Что ты собираешься делать?
Катрин ответила не сразу.
В этот момент она ставила на карту свою жизнь. Придется довериться этой девице, выбора у нее не было. Она решилась:
– Мне нужно выйти отсюда и повидаться с мужем…
– Это ясно. Но как? Если только…
– Если что?
– Если только нам поменяться одеждой, и ты тогда выйдешь вместо меня.
Сердце у Катрин забилось сильнее. Значит, Мари догадалась о том, что ей было нужно, и совершенно естественно предложила то, чего сама Катрин не решалась у нее попросить. Она взяла руку Мари в свою.
– Ты понимаешь, Мари, что рискуешь жизнью в этом деле? Если сюда придут, пока я буду отсутствовать…
– Я скажу, что ты на меня набросилась, связала. Если придут, я буду связана, меня простят. Если не придут, ты сама меня освободишь, когда вернешься.
– Как ты объяснишь мое отсутствие, если появится Морайма?
– Я скажу, что ты задыхалась и пожелала выйти подышать свежим воздухом.
– И поэтому связала тебя и взяла твою одежду?
– А почему бы нет? Если бы ты знала, какие невероятные мысли приходят в голову женщинам от скуки в этом гареме, ты бы поняла, что Морайма больше ничему не удивляется. Но берегись! Если Зобейда поймает тебя, ничто, даже страх перед гневом ее брата, не сможет тебя спасти от ее злобы. В такие минуты она становится глухой, слепой, ее ведет только ненависть.
– Тем хуже! Кто ничем не рискует, ничего и не имеет. Я думаю, как мне пройти посты охраны. Сад Зобейды находится с другой стороны от ее дома, правда? А я слышала, что мой супруг живет там в отдельном павильоне.
– Так и есть. Франкский господин выходит из него только на охоту… и под хорошей охраной. Зобейда боится, что тоска по родине окажется сильнее ее чар, и она сделала из великого визиря его главного стража.
– Я думала, что визирь в нее влюблен.
– Жестокость – в духе Зобейды. Бану Сарадж ненавидит своего соперника и, безусловно, очень надеется, что, став султаном, отделается от него! Но на сей час для него всего важнее нравиться своей принцессе. Лучшего сторожа для франкского господина она не могла придумать и прекрасно это знает. Но вернемся к нашему плану. Не так уж и трудно добраться до сада Зобейды. Около моей комнаты есть дверка, которая всегда заперта на ключ, но ее легко открыть каким-нибудь гвоздем. Сад Зобейды отделяет стена, но довольно низкая, можно перелезть через нее, ухватившись за ветки кипарисов, которые растут вдоль стены.
– Но если через стену так легко перелезть, почему же мой супруг не бежит?
– Потому что павильон охраняется самыми верными евнухами Зобейды. Их много, они слепо преданы, и их сабли остры.
Катрин ясно поняла, какие опасности подстерегают ее. Еще и еще раз она просила Мари описать дорогу, по которой ей придется пройти, чтобы добраться до комнаты Мари, не вызывая подозрений, потом найти дверку, которую молодая одалиска описала самым тщательным образом.
– Будто ты сама ею пользуешься! – заметила Катрин.
– В садах калифа растут вкусные сливы, которые подают только ему на стол, я их так люблю!
Катрин не удержалась от смеха. Обе подруги продолжали болтать, а день между тем стал клониться к вечеру.
После наступления сумерек Катрин стала испытывать нетерпение. Она не хотела дарить Зобейде еще одну ночь с Арно.
День угас. Когда рабыни появились с подносами, она приказала им все оставить и уйти.
– Мы придем подготовить тебя ко сну, – сказала главная служанка.
– Нет. Я и сама лягу. Моя подруга останется еще на некоторое время у меня. Мы хотим, чтобы нас оставили в покое. Можешь погасить часть ламп. Яркий свет режет мне глаза.
– Как пожелаешь, хозяйка! Желаю тебе приятной ночи!
Как только рабыни исчезли, Катрин и Мари наскоро утолили голод и принялись выполнять намеченный план действий. Они обменялись одеждой, потом при помощи разорванного покрывала Катрин связала свою подругу.
– Не забудь заткнуть мне рот! – подсказала Мари. – Если ты этого не сделаешь, получится неубедительно. – Но, перед тем как подруга заткнула ей рот, Мари посоветовала: – Закрывайся покрывалом, даже если это затруднит тебе движение. Теперь да поможет тебе Бог!
– И тебе тоже, Мари! Будь спокойна, я не забуду обещания, если только останусь жива!
– Само собой. Теперь воткни мне кляп и затяни потуже путы.
Убедившись, что подруга не испытывает больших неудобств и сможет провести в таком положении несколько часов, Катрин наклонилась к ней, поцеловала в лоб и увидела, что глаза Мари блеснули в полутьме. Затем она тщательно задернула вокруг кровати розовые занавески и отошла на несколько шагов, чтобы посмотреть, как все выглядит. Легкое шелковое одеяло доходило Мари до носа, и в темной комнате невозможно было понять, кто лежит на кровати.
Катрин завернулась в синее покрывало подруги. Прошептав прощальные слова, она твердым шагом направилась к двери.
Охраники скрестили перед ней копья, но она прошептала:
– Я иду к себе. Пропустите меня. Я – Айша!
Один из евнухов поинтересовался:
– Что там делает новая фаворитка?
– Спит! – сказала Катрин, обеспокоившись таким неожиданным допросом. – Дай пройти!
– Надо еще проверить, не прихватила ли ты чего, – сказал он, ставя копье к стене. – Фаворитка получила в подарок сказочные богатства…
Черные руки принялись ощупывать ее с такой наглостью, что молодая женщина, в которой росло отвращение, засомневалась в полном отсутствии мужского начала в этом негре-евнухе. Но когда он пытался развязать пояс шаровар, чтобы продолжать обыск, она вышла из себя:
– Оставь меня в покое. А то я позову на помощь.
– Кого? Мой товарищ глухой, немой и ненавидит женщин.
– Фаворитку! – бросила Катрин мужественно. – Она попросит у калифа твою голову, а тот ей не откажет в таком ничтожном подарке.
Катрин получила удовлетворение при виде того, как лицо негра стало серым от страха. Евнух убрал от нее руки, опять взялся за копье и пожал плечами:
– Нельзя уж и пошутить… Проходи! Мы еще увидимся…
Катрин прошла сад, ажурную веранду и оказалась в самом сердце гарема, в зале Двух Сестер, названном так из-за двух огромных плит-двойников, которые украшали середину пола. В этой сиявшей зеркалами комнате собралось много женщин. Лежа на подушках, коврах или на диванах, они болтали, жуя сладости, или дремали.
К великому облегчению Катрин, никто не обратил на нее внимания. Она пересекла зал, повторяя про себя указания, которые ей дала Мари. Миновав анфиладу покоев, она вышла во внутренний двор. Апельсиновые деревья наполняли его благоуханием, а тишина нарушалась только песенкой фонтанов, нежным журчанием воды, постоянно переливавшейся из мраморной раковины. Место было так красиво, что Катрин в восхищении на минуту остановилась, чтобы полюбоваться. На миг она представила себя вдвоем с Арно в таком чудесном месте… Как, должно быть, сладко любить друг друга вот здесь, слушать музыку фонтанов и засыпать под бархатным небом, которое там, наверху, исходило мягким светом огромных звезд на сияющие разноцветные черепицы, покрывавшие крытые галереи.
Катрин стряхнула с себя колдовство и огляделась. Комната, где жила Мари, была именно с этой стороны. Катрин нашла ее без труда, но поостереглась туда входить. Потом, устремившись дальше, в почти непроглядную темень коридора, нашла дверку, совсем неприметную для того, кто не знал о ее существовании.
Место было темное. Масляная лампа, висевшая довольно далеко, посылала неверный отсвет, поэтому молодой женщине с некоторым трудом удалось отыскать замочную скважину. Мало-помалу глаза ее привыкли к полутьме. Она потянула за железную резную задвижку, потом, введя в замочную скважину острие кинжала, наконец с облегчением почувствовала, как замок подался. Кедровая створка бесшумно отворилась в огромный сад.
Катрин поспешно выскользнула наружу. Кругом было пустынно, и ей было приятно идти по мягкому песку дорожек. Вскоре появились заросли из кипарисов и низкая стена, отгораживавшая владения Зобейды. Стена была выложена недавно, безусловно, благодаря присутствию франкского рыцаря. Перелезть через такую стену было для молодой женщины сущим пустяком.
Добравшись до верха стены, Катрин постаралась сориентироваться. Она заметила у зеркальной воды изящный портик у квадратной башни, которую называли Дамской башней и которая являлась частью личных покоев Зобейды. Сзади смутно виднелись в ночной темноте Холмы Гранады, так как эта башня была воздвигнута прямо на крепостной стене. Огни сияли под портиком, и там бродили рабы. Катрин отвернулась и довольно далеко, справа, узнала здание в самом сердце владения, которое описала ей Мари, – тот павильон, который назывался дворцом Принца. Обсаженный кипарисами и лимонными деревьями, он отражался в спокойной глади воды, поблескивавшей в свете луны, горящие огни позволили молодой женщине различить грозные фигуры охранников. Они расхаживали перед входом, и в зеркале воды отражались их желтые тюрбаны и широкие одежды.
Катрин слезла со стены и поползла по земле. Мгновение она засомневалась, какую дорогу выбрать. Угрожающий вид евнухов у павильона удерживал ее от того, чтобы слишком к нему приблизиться. С другой стороны, она теперь слышала нежную музыку, которая раздавалась со стороны Дамской башни, тогда как в маленьком дворце было совсем тихо. Как знать, где Арно?
Дойдя до открытого места у кипарисовой аллеи, которая шла почти по самому берегу большого бассейна, находившегося перед башней, она удержала радостное восклицание: судьба еще раз проявила благосклонность. Под портиком башни появился Арно, и он был один. Одетый в широкий белый халат, подвязанный на талии золотым поясом, он медленным шагом подошел к краю бассейна и сел на мраморную плиту. Cердце Катрин сжалось, когда она увидела, как грустен и одинок ее муж.
Разве более удачный случай мог ей еще представиться? Сняв туфли без задников, к которым ей так и не удалось привыкнуть и которые стесняли ее, она бросилась…
Грубые руки схватили ее как раз в тот момент, когда она выскакивала к бассейну, ее крик заставил Арно обернуться. Она билась в тисках черных рук, не сводя глаз с мужа! Он был здесь, совсем близко. Арно встал, собрался подойти. Оставаясь под покрывалом, которое теперь ее душило, потому что суданцы сжимали его у ее шеи, Катрин попыталась крикнуть свое имя. Но из ее рта не вырвалось ни звука. И в этот момент появилась Зобейда.
– Что там? Что за шум?
– Мы поймали женщину, которая пряталась в саду, госпожа.
– Подведи ее…
Катрин подтащили к ногам Зобейды, заставили встать на колени и силой удерживали в таком положении. Арно с безразличным видом смотрел на эту сцену. Видя его так близко, Катрин чувствовала, как неистово колотилось ее сердце. О! Только бы удалось крикнуть ему свое имя, спрятаться у него на груди… Но опасность была смертельной как для нее, так и для него. Она услышала, как он сказал:
– Видно, просто любопытная из верхнего города. Отпусти ее!
– Никто не имеет права входить ко мне! – сухо ответила Зобейда. – Эта женщина поплатится за свой поступок!
– Эта женщина была вооружена, – вмешался один из суданцев. – Мы нашли на ней вот это.
Катрин даже не заметила, пока отбивалась от евнухов, что они отняли у нее кинжал. Принцесса наклонилась, чтобы лучше рассмотреть оружие пленницы. Арно оказался более быстрым, чем она. Он схватил кинжал и с внезапно изменившимся лицом стал его рассматривать. Его взгляд упал на стоявшую на коленях Катрин.
– Где ты взяла этот кинжал? – спросил он глухим голосом.
Она не была способна говорить. Она забыла про Зобейду, глаза которой, однако, метали молнии и не предвещали ничего хорошего. Мавританка строго обратилась к своему пленнику.
– Ты знаешь это оружие? – спросила она. – Откуда оно?
Арно не ответил. Он продолжал смотреть на коленопреклоненную темную фигуру на песке. Вдруг Катрин увидела, как он побледнел. Он резко рванулся вперед и, схватив синее покрывало, стащил его. И так и остался стоять, пораженный, перед открывшимся ему лицом.
– Катрин! – прошептал он. – Ты!.. Ты, здесь!..
– Да, Арно… Это именно я…
И наступил короткий, чудесный миг, когда и он и она забыли все, что не было их радостью, огромной радостью обретения друг друга после стольких слез, стольких мук. Они были одни среди замершего мира, в котором ничего более не жило, кроме их слившихся взглядов и их сердец, которые опять бились в такт друг другу. Заткнув машинально кинжал себе за пояс, Арно протянул руку, чтобы помочь жене встать.
– Катрин! – прошептал он с невыразимой нежностью.
Но миг их уже прошел. Прыжком пантеры Зобейда встала между ними.
– Что такое? – спросила она по-французски, что поразило Катрин. – Ее зовут Свет Зари, это купленная у пиратов рабыня. Она новая фаворитка моего брата!
Нежность, которая на какое-то мгновение смягчила черты Арно, моментально исчезла. Гнев блеснул в его взгляде, и он рявкнул:
– Ее зовут Катрин де Монсальви! И она… моя сестра!
Заминка получилась совсем незаметной, едва уловимой: всего на один удар сердца, но этого было достаточно, чтобы напомнить рыцарю о грозившей опасности. Признать Катрин своей женой значило бы немедленно обречь ее на самую худшую смерть. Он слишком хорошо знал дикую ревность Зобейды! Трудно было понять, поверила ли Зобейда его словам? Ее сузившиеся зрачки бегали от одной к другому, даже не пытаясь скрыть удивление и недоверие:
– Твоя сестра! Она на тебя не похожа!
Арно пожал плечами:
– Калиф Мухаммад блондин со светлыми глазами! Он разве не твой брат?
– У нас были разные матери…
– И у нас тоже! Наш отец два раза женился. Хочешь еще что-нибудь узнать?
Голос был высокомерным, повелительным. Казалось, Арно решил вернуть себе преимущество, которое ему давала чувственная и почти рабская любовь его опасной любовницы. Но присутствие другой женщины, которую она инстинктивно ненавидела, рядом с мужчиной, которого она защищала ценой такого количества крови, приводило Зобейду в отчаяние. Холодно она ответила:
– Да, да, именно. Я хотела бы узнать еще некоторые вещи. Например, разве женщины из знатных и благородных семей в стране франков имеют привычку носиться по морям и увеличивать собою рынки рабов? Как это получилось, что твоя сестра попала сюда?
На сей раз очередь была за Катрин рассказывать сказки, и она понадеялась, что Арно не сделал Зобейде неосторожных признаний.
– Мой… брат уехал молить о выздоровлении от мучившей его болезни к могиле одного великого святого, почитаемого с давних пор. Но, может быть, ты не знаешь, что такое святой?
– Следи за своим языком, если хочешь, чтобы я дослушала тебя, – дала ей отпор Зобейда. – Все мавры знают Боанерга, Сына Грома, молния которого на миг привела их в оцепенение.[6]
– Так вот, – продолжила Катрин уверенно, – мой брат уехал, и долгие месяцы у нас от него не было никаких известий. Мы в Монсальви все время надеялись, что Арно вернется, но его все не было. Тогда я решилась, в свою очередь, пойти к могиле святого, которого ты называешь Сыном Грома. Я надеялась по дороге услышать о брате. Я и услышала о нем: его слуга, который сбежал в тот момент, когда ты взяла в плен Арно, рассказал мне о его судьбе. Я добралась до Гранады, чтобы найти того, кого мы уже оплакивали…
– Я думала, что тебя схватили корсары и продали в Альмерии!
– Я и правда была продана, – солгала Катрин не моргнув глазом, потому что не хотела, чтобы Абу-аль-Хайр пострадал, – но только меня захватили не пираты, а люди на границе этого королевства. Я так рассказывала, чтобы не вдаваться в долгие объяснения перед человеком, который меня купил.
– Какая трогательная история! – заметила Зобейда с сарказмом. – Нежная сестра бросается в путь по большим дорогам вслед за любимым братцем. И она до того самоотверженна, что попадает в кровать к калифу Гранады! И добавлю: она там так преуспела, что стала официальной фавориткой, любимицей всемогущего султана, драгоценной жемчужиной гарема и…
– Замолчи! – грубо прервал ее Арно, который бледнел все больше, по мере того как говорила Зобейда.
Поначалу Арно не обратил особого внимания на смысл произнесенных ею слов. Но на этот раз он полностью осознал, что они значили, и Катрин с тревогой увидела, как гнев пришел на смену радости.
– Это правда? – спросил он, поворачиваясь к ней.
Она слишком хорошо знала неукротимую ревность Арно, чтобы не задрожать при виде того, как он сжал челюсти и как глаза его запылали темным огнем. Но насмешливая улыбка Зобейды вернула ей самообладание. Это было уже слишком! Катрин вскинула голову и, бросая вызов своему супругу, сказала спокойно:
– Совершенная правда! Нужно же было добраться до тебя. Все способы были хороши в подобном случае…
– Ты думаешь? Кажется, ты забываешь…
– Это ты забываешь, вот что мне кажется! Могу ли я спросить тебя, что ты здесь делаешь?
– Меня взяли в плен. Ты должна была это знать, если ты встретилась с Фортюна…
– Пленник всегда старается освободиться… Что ты сделал, чтобы вернуть себе свободу?
– Молчите! – прервала Зобейда в нетерпении. – По правде говоря, ваши семейные дела меня не интересуют! Вы где находитесь, как вы думаете?
Вмешательство оказалось некстати. Арно уже был в руках у демонов гнева:
– А ты-то сама, кто ты, чтобы ввязываться в наши споры? В ваших обычаях, как и в наших, мужчина имеет полную власть над женщиной, которая принадлежит его родне. Эта женщина – из моей семьи, потому что она одной со мной крови, и я имею право спрашивать с нее, как она себя ведет. Ее честь – моя честь, и если она ее запятнала…
Жест, которым он сопроводил свои слова, был таким угрожающим, что Катрин инстинктивно отпрянула. Искаженное лицо Арно пугало ее. И Катрин охватила безмерная усталость при виде гневного эгоизма обманутого самца. Как же он не понимал всех ее мучений, тревог, слез и горестей, всего того, что ей пришлось вынести, пока она сюда добралась? Куда там… Нет! Это для него было пустым делом: он увидел во всем этом только единственный факт, только то, что она пожертвовала своим телом и отдалась другому мужчине…
Скрытая угроза поразила и саму Зобейду. Подобный гнев не мог быть сыгран, и, если только что она испытывала некоторые сомнения по поводу этой слишком красивой сестры, свалившейся с неба, теперь мавританка начинала верить и решила оградить себя от гнева любовника. Пусть убьет эту сестру в порыве смертельной ярости, и все будет хорошо! Калифу останется только смириться перед оскорбленной честью брата. Тонкая улыбка растянула ее губы, когда она обернулась к Арно:
– Ты прав, о мой господин! Наказывай ее и не бойся гнева калифа. Он сможет понять такого рода месть. Я на твоей стороне!
Жестом она приказала обоим суданцам уйти и повернулась, чтобы удалиться, как нагрянула Морайма. Старая еврейка бросилась ниц, как только заметила принцессу.
– Что ты хочешь, Морайма? Встань!
Едва встав, хозяйка гарема ткнула в Катрин пальцем:
– Эта женщина убежала из своих покоев, связав свою подругу и украв у нее одежду. Отдай ее мне, и негодницу отстегают кнутом.
Злая улыбка исказила губы принцессы:
– Ты обезумела, Морайма? Чтобы калиф по возвращении нашел следы побоев на ее теле? Ведь он так нетерпелив и жаждет испить ее сладостей! Нет, оставь ее мне… Эта знатная и благородная дама из страны франков, видишь ли, родная сестра моего любимого господина. Она отныне дорога мне и драгоценна. Мои собственные служанки займутся ею, они искупают ее и натрут благовониями, когда хозяин позовет ее, и сделают все, чтобы ее тело ублажило калифа…
Не было сомнений, что Зобейда сознательно подливает масла в огонь. Супруг Катрин вздрагивал, сжав руки и напрягшись, словно струна… Зобейда обратила к нему обворожительную улыбку:
– Оставляю тебя с ней. Делай, что посчитаешь нужным, но не оставляй меня слишком долго томиться в ожидании! Каждая минута без тебя – это вечность скуки! – Потом, изменив тон, обратилась к Морайме: – А что касается тебя, Морайма, то не уходи далеко и проследи за тем, чтобы эту женщину разместили… в соответствии с ее нуждами и ее рангом!
Катрин от ярости кусала губы. На что надеялась эта кровожадная кошка? Что Арно ее убьет? Уж конечно, жилище, которое она ей уготовила, глубокая и тайная могила! Катрин ни на минуту не создавала себе иллюзий по поводу внезапной заботливости своего врага. Когда принцесса проходила мимо нее, Катрин не выдержала:
– Не радуйся раньше времени, Зобейда… Я еще не умерла.
– Судьба в руках аллаха! Будешь ты жить или умрешь, не все ли равно? Но, если бы я была на твоем месте, я бы избрала смерть, ибо, оставшись живой, ты будешь рабыней среди прочих рабынь, тебя, конечно, будут наряжать и ласкать, пока ты будешь нравиться, а когда тебя оставят, когда пройдет твой час, станешь жалкой!
– Хватит речей, Зобейда! – жестко оборвал ее Арно. – Я сам решу, что мне делать. Уйди!
Насмешливый возглас, шорох туфель по мрамору, и принцесса исчезла. Арно и Катрин остались одни, лицом к лицу…
Какое-то время они молчали, стоя в нескольких шагах друг от друга, прислушиваясь к шумам враждебного дворца, и Катрин с горечью подумала, что иначе представляла их первую встречу. Ядовитые стрелы Зобейды попали в сердце Арно. Неужели для этого они искали друг друга, пережили столько бурь, страданий, способных сразить самых сильных?
Катрин едва осмеливалась поднять глаза на своего супруга, который, скрестив руки на груди, смотрел на нее, едва сдерживая слезы. Перед боем, который, как она чувствовала, приближался, Катрин давала передышку, ожидая, что, может быть, он начнет говорить первым. Он этого не сделал, может быть, рассчитывая уничтожить ее вконец этим тягостным молчанием.
И действительно, она напала первой.
Подняв голову, она указала на кинжал за поясом Арно:
– Чего же ты ждешь? Разве тебе не дали понять, что ты должен сделать? Вынь кинжал, Арно, и убей меня! Я признаю себя виновной: так и было, я отдалась Мухаммаду, потому что это был единственный способ добраться сюда… потому что я не могла поступить по-другому!
– А Брезе? Ты тоже не могла поступить по-другому?
Катрин глубоко вздохнула.
– Брезе никогда не был моим любовником, что бы ты ни думал. Он хотел взять меня в жены. Какой-то момент меня снедало искушение согласиться. Брезе меня спас, поддержал, помог в осуществлении моей мести, он сражался за тебя и, считая тебя мертвым, не думал, что плохо поступит, если женится на мне, так как он добр и предан…
– Как ты его защищаешь! – горько прервал ее Арно. – Я себя спрашиваю, почему ты все-таки не последовала за своей нежной склонностью…
– Прежде всего потому, что мне помешали! – возразила Катрин, которую опять охватывал гнев. И она добавила, честно признавая свои ошибки: – Без Бернара-младшего я, может быть, согласилась бы выйти за него замуж, но перед Богом, что слышит меня, клянусь: когда Пьер де Брезе поехал в Монсальви за пергаментом с приговором, чтобы отвезти его королю, он никак не мог думать, что я выйду за него замуж. Впрочем, узнав о его поступке… неслыханном, я окончательно с ним порвала!
– Прекрасная и трогательная история! – сухо заметил Арно. – Что же ты сделала после этого разрыва?
Катрин вынуждена была собрать все свое терпение, чтобы не рассердиться. Она сделала над собой усилие и протянула ему руку:
– Пойдем со мной! Не будем больше говорить там, где все могут нас слышать. – Арно послушно дал себя увлечь. Они шли в молчании вдоль загадочно мерцавшей глади бассейна. Катрин села, опершись спиной о мраморного льва. Арно остался стоять. Портик и башня сияли на фоне синего ночного неба, нереальные, словно мираж, и легкие, как сновидение. Шумы дворца почти затихли. Только ночные птицы изредка кричали в саду, да журчала вода в фонтане. Легкий ветерок заставлял дрожать в зеркале воды отражение дворца, и, как только что это случилось с ней во дворе Львов, магическая красота Аль Хамры поразила Катрин.
– Это место – для счастья и любви, зачем мы мучаем друг друга? Не для того, чтобы причинить тебе боль, и не для того, чтобы ты причинял мне боль, я прошла столько лье…
Но Арно не так-то легко было убедить. Поставив ногу на мраморный край бассейна, он сказал:
– Не надейся увести мою мысль на цветущие дорожки поэзии, Катрин! Я жду от тебя точного рассказа о том, что произошло с тех пор, как ты уехала из Карлата.
– Это длинная история, – вздохнула молодая женщина, – надеюсь, ты мне дашь время рассказать тебе об этом на досуге, позже. Ты разве забыл, что здесь мы в опасности, если не ты, так, по крайней мере, я?
– Почему ты? Разве ты не любимая фаворитка калифа? – с сарказмом отпарировал он. – Если Зобейда мной дорожит, подозреваю, что тебя никто не посмеет тронуть…
Катрин отвернулась.
– Тебе так хочется доставить мне боль? – печально прошептала она. – Слушай же, раз ты этого хочешь, потому что более не нахожу в тебе мужчины, которого знала раньше, и потому что умерло твое доверие…
Рука Арно обрушилась на плечо Катрин и сжала его так, что ей стало больно.
– Не иди окольными путями, Катрин! Постарайся понять, что мне нужно знать! Нужно! Нужно, чтобы я узнал, каким образом моя жена, женщина, которую я любил больше всего на свете, сначала, поискав утешения у моего соратника по оружию, пришла продавать свое тело неверному!
– А как ты называешь то, что ты вот уже месяцы делаешь в кровати у Зобейды? Я видела собственными глазами…
– Что же ты видела? – спросил Арно.
– Я видела, как ты утолил свое желание. Я слышала ваши стоны…
– Замолчи! – бросил он резко. – Но ты, ты сама, Катрин, что же ты-то делала в Дженан-эль-Арифе? А ведь ты знала, что я рядом, около тебя…
– Около меня? – возразила Катрин в гневе. – Ты был рядом со мной в кровати Зобейды, правда? И ты думал обо мне, только обо мне?
– Ты даже не знаешь, что попала в точку! Конечно, нужно было как-то топить мою ярость, которая охватывала меня при мысли о том, что ты пребываешь в объятиях де Брезе, что ты разговариваешь с ним, улыбаешься ему, протягиваешь ему губы… и все остальное! Тело женщины похоже на бутылку с вином: оно дает миг забытья!
– Твой миг длится долго! – бросила Катрин. – Разве ты не мог попытаться бежать? Вернуться в Монсальви, к своим, домой?
– Чтобы тебя объявили двоемужницей и приговорили к костру? Ревность не так бы меня мучила, если бы я тебя меньше любил… Я вовсе не хотел видеть, как ты умираешь!
– И, – прервала его Катрин, нарочно не замечая признания в любви, – ты предпочел забыть меня, проводя сладостные часы в этом дворце и в объятиях твоей любовницы. Ты крутишь любовь с неверной, тратишь время на охоту, вино и любовь… Я ведь думала, что, выздоровевший или больной, ты найдешь смерть на службе у Бога, если уж не у нашего короля!
– Ты что же, упрекаешь меня в том, что я еще жив?!
– Почему ты не постарался бежать?
– Я тысячу раз пытался, но из Аль Хамры не убежишь! Впрочем, раз ты встретила Фортюна, он должен был сказать тебе, какое я ему дал поручение, помогая ему скрыться, когда мы выезжали из Толедо…
– Вот именно: он сказал мне, что ты отправил его к твоей матери, чтобы объявить ей о твоем счастливом выздоровлении!
– …и о моем плене в Гранаде. Он должен был тайно – я ведь думал, что ты вышла опять замуж, – сообщить ей настоящее положение вещей, просить ее отправиться к коннетаблю де Ришмону и признаться ему в случившемся, умолять сохранить тайну и взять с него слово рыцаря, что он сделал бы без колебаний, отправить посольство к султану Гранады, чтобы Мухаммад назвал сумму выкупа и вернул мне свободу. Затем под вымышленным именем отправился бы в Землю Обетованную или в папские земли, и никто больше не услышал бы обо мне, по крайней мере, я мог бы вести достойный образ жизни.
– Фортюна ничего мне не сказал об этом! Все, что он смог сделать, это выплюнуть мне в лицо свою ненависть и радость, что ты наконец стал счастливым в объятиях мавританской принцессы, в которую страстно влюбился.
– Болван! И, думая так, ты все же продолжила путь?
– Ты принадлежишь мне, как я тебе, что бы ты там себе ни вообразил. Я от всего отказалась ради тебя, не стала бы я отказываться от тебя из-за другой женщины…
– Что, видимо, придало твоим объятиям с калифом приятное чувство мести, так, что ли? – упрямо бросил Арно.
– Может быть! – допустила Катрин. – Моих терзаний действительно поубавилось, так как, прошу тебя, поверь, дорога между приютом в Ронсевале, где я увиделась с Фортюна, и этим проклятым городом очень длинная и опасная! Мне хватило времени все передумать, все представить. Моя злая судьба мне дала возможность полюбоваться на тебя.
– Не возвращайся все время к одному и тому же! Напоминаю тебе, я все еще жду твоего рассказа!
– Теперь-то зачем? Ты ничего не хочешь слышать, ничего не хочешь понять! Я в твоих глазах все равно буду виноватой, так ведь? Хочешь унять угрызения совести? Видно, просто ты больше меня не любишь, Арно! Ты увлечен этой девицей, забыл, что я твоя жена… и что у нас есть сын!
– Я ничего не забыл! – крикнул Арно. – Как же я забуду своего ребенка?
Катрин встала, и супруги оказались лицом друг к другу, как два бойцовых петуха. Каждый выискивал слабое место в броне другого, чтобы ранить вернее, но так же, как мысль о Мишеле наполовину обезоружила Арно, упоминание об Изабелле де Монсальви смягчило сердце Катрин. Ей предстояло сообщить сыну о смерти матери. Опустив голову, она прошептала:
– Ее больше нет, Арно… На следующий день после дня святого Михаила она тихо угасла. Накануне у нее была большая радость: все твои вассалы, собравшись, провозгласили нашего маленького Мишеля господином де Монсальви… Она тебя очень любила и молилась за тебя до последнего вздоха…
Господи, как же тяжело легло между ними молчание. Его нарушало только быстрое и прерывистое дыхание Арно… Катрин подняла взгляд. Красивое лицо стало каменным, оно не выражало ни волнения, ни боли, только тяжелые слезы медленно текли по щекам.
– Арно… – пролепетала Катрин. – Если бы ты мог знать…
– Кто остался с Мишелем, пока ты ходишь по большим дорогам? – спросил он безразличным голосом.
– Сара и аббат Монсальви, Бернар де Кальмон д'Оль… Еще Сатурнен и Донасьена…
Катрин заговорила о Монсальви, и колдовская, но чужая им обстановка вокруг перестала существовать для обоих супругов. Вместо розового дворца, пышной растительности, спящих вод перед ними возникла старая Овернь с ее голубыми далями, быстрыми потоками, густыми лесами, с пурпурными закатами, свежими зорями, сиреневой нежностью сумерек…
Катрин почувствовала, как вздрогнула рука Арно. Их пальцы нашли друг друга и сплелись.
– Разве ты не хочешь опять увидеть все это? Нет на свете тюрьмы, из которой нельзя было бы убежать, кроме могилы, – прошептала она. – Вернемся домой, Арно, умоляю тебя…
У него не оказалось времени на ответ. Внезапно мираж рассеялся, очарование разлетелось. Вслед за группой евнухов, несших факелы, в сопровождении Мораймы появилась Зобейда.
Сумрачные глаза принцессы уставились сначала на Катрин, потом, вопрошая, воззрились на Арно.
– Ты простил свою сестру, господин мой? Конечно, у тебя на то были свои причины. Впрочем, – добавила она с намеренным коварством, – я просто счастлива, ибо мой брат будет тебе благодарен за это. Завтра, может быть, и этой ночью, властелин верующих прибудет в Аль Хамру! Его первое желание – увидеться со своей любимой…
По мере того как говорила Зобейда, Катрин видела, как на ее глазах разрушалось все, что она только что отвоевала. Рука Арно больше не держала ее руку, и опять гнев захлестнул его. Однако Катрин не хотела сдаваться.
– Арно, – умоляюще попросила она, – я еще так много должна тебе рассказать…
– Еще успеешь! Морайма, уведи ее к ней в комнату и следи за тем, чтобы она была готова к возвращению моего благородного брата.
– Куда ты ее уводишь? – сухо спросил Арно. – Я хочу знать.
– Совсем рядом отсюда. Комната, где она будет находиться, выходит в сад. Смотри, как я добра с тобой! Я поселила твою сестру у себя, чтобы ты мог с ней видеться. А за стеной гарема тебе это было бы невозможно. Пусть идет теперь. Поздно, ночь проходит, нельзя же разговаривать до рассвета…
Однако Арно знал Зобейду.
– Что это ты стала такая добрая? На тебя это вовсе не похоже.
Принцесса пожала плечами и ответила пленительно-сладко:
– Она твоя сестра, а ты ее господин! В этом все дело.
На нормального мужчину лесть всегда действует, а Арно, Катрин убедилась в этот момент, был совершенно нормальный, да еще сохранил наивность. Его, казалось, удовлетворило объяснение Зобейды.
Катрин не обманывалась. Если мавританка убирала когти, нужно было удвоить бдительность, и ее внезапные мягкость и благодушие не сулили ничего хорошего. Улыбка, голос чаровницы, однако, не изменили ее взгляда, полного жесткой расчетливости. Множество испытаний, выпавших на долю Катрин, научили ее, по крайней мере, читать во взгляде.
Между тем Катрин послушно позволила Морайме себя увести. На этот раз все уже сказано! Однако перед тем, как уйти, она обернулась в последний раз к Арно и заметила, что он провожает ее глазами.
Комната на самом деле выходила прямо в сад. С узкого, но удобного ложа, куда положила ее Морайма, Катрин видела между двумя тонкими колонками, как светится в лунном свете вода в бассейне.
– Может быть, здесь менее пышно и торжественно, чем в твоем покое, – сказала Морайма, – но более изысканно! Зобейда не любит больших комнат. Здесь у тебя будет все, и ты будешь жить почти в саду.
Еврейке, видимо, было не по себе в новых покоях Катрин. Может быть, она ее подбадривала, чтобы подбодрить себя саму?
– Почему ты так боишься, Морайма? Чего ты опасаешься?
– Я? – произнесла Морайма. – Я не боюсь. Мне… холодно.
– В такую жару? Ветерок, который дул недавно, стих. Даже листья в саду не шевелятся.
– А мне все-таки холодно… Мне всегда холодно!
Она поставила у изголовья Катрин миску с молоком, на которую молодая женщина посмотрела с большим удивлением:
– Зачем это молоко?
– На случай, если тебе захочется пить. И потом, тебе нужно пить много молока, чтобы твоя кожа сияла и была мягкой.
Катрин вздохнула. Как раз время заниматься ее кожей! Словно в этом дворце только и думали о секретах красоты. Ей уже надоела эта роль роскошного животного, обласканного, наряженного, откормленного на потребу хозяина.
Морайма ушла так быстро, как ей позволяли ее короткие ноги, и Катрин попыталась обдумать свое положение. Непосредственная близость Зобейды не страшила ее. Конечно, принцесса еще два раза подумает, прежде чем замучить ту, которую она считает сестрой своего любовника. Вовсе не из-за нее терзалась молодая женщина. А из-за Арно! Когда он ее только увидел и узнал, она ни минуты не сомневалась, что он обрадовался и что он ее любит. Бывают минуты, которые не обманывают! Но Зобейда задула эту радость, как свечу, ядовитыми словами, и Арно вынырнул из внезапно нахлынувшей волны счастья и стал прислушиваться только к ревности, к злости обманутого мужа. Он еще не знал, печально думала Катрин, некоторых эпизодов вроде цыганского табора с несчастным Феро или в башне замка Кока, и нужно, чтобы он о них никогда не узнал. Иначе счастье для них невозможно. Он навсегда от нее отвернется.
Между тем усталость заставила ее закрыть глаза, но она спала плохо, нервно, вскакивая и вскрикивая. Катрин ощущала опасность, природу которой не могла определить, но чувствовала, как эта опасность неумолимо приближается.
Во сне ей показалось, что она задыхается. Это разбудило ее окончательно. Она выпрямилась в кровати, вся в поту и с отчаянно бившимся сердцем. Лунный свет теперь пролег вдоль плит на полу. Крик ужаса вырвался из горла молодой женщины: там, в белесом свете медленно покачивалась тонкая, черная… змея! И она ползла к кровати!
Катрин поняла все в мгновение ока. Миска молока, которую Морайма поставила у изголовья кровати! Ее желание поскорей убежать, страх Мораймы – теперь Катрин поняла смысл всего этого.
С расширенными от ужаса глазами, судорожно сжимая шелковые одеяла на обнаженной груди, с неприятным ручейком холодного пота, потекшим вдоль спины, Катрин смотрела, как подползала змея. Она оцепенела от вида длинного черного тела, которое медленно, разворачивая свои кольца на плитах, подползало все ближе, ближе. Словно кошмар, от которого уже не проснуться, ибо она не осмеливалась кричать. А потом, кого звать? Никто не придет на ее зов…
Ее обезумевший разум обратился к мужу. Сейчас она умрет в нескольких шагах от него, а завтра, конечно, когда ее труп обнаружат уже холодным, Зобейда найдет бесконечное множество оправданий, лживых и притворных сожалений. Все комнаты выходили в сад. Как же она могла догадаться, что змея проникнет именно в ее комнату? И Арно, вполне возможно, ей еще и поверит… И вот, когда змея доползла до ее низкой кровати, она отчаянно застонала:
– Арно! Арно, любовь моя…
И произошло чудо. Катрин в самом деле подумала, что страх свел ее с ума, когда увидела, что Арно оказался рядом. Его высокая фигура заслонила лунный свет. Быстрым взглядом он охватил забившуюся в угол кровати Катрин и змею, которая уже поднимала свою плоскую голову. Одной рукой он выхватил кинжал из-за пояса, другой схватил платье, валявшееся на табурете, и всей тяжестью упал на кобру.
Смерть змеи была мгновенной.
– Не бойся! Я ее убил!
Но она его едва слышала. Обезумев от страха, Катрин осталась сидеть с вытаращенными глазами, стуча зубами, не в силах вымолвить ни слова. Арно подошел к кровати:
– Катрин! Прошу тебя, ответь… С тобой ничего не случилось?
Она открыла рот, но слова застыли в горле. Ей хотелось заплакать, но она не могла пошевелиться, поднять на мужа взгляд, в котором жил ужас. Арно заключил ее в свои объятия.
В нем поднялась глубокая жалость, когда она прижалась к нему, спрятав лицо у него на груди, как это делают напуганные дети. Он сжал ее сильнее, стараясь передать ей свое тепло, чтобы она перестала дрожать.
– Я знал, что эта презренная женщина способна на все, я поэтому и сторожил, но не ожидал такой низости! Успокойся, я с тобой! Мы убежим вместе, вернемся домой. Я люблю тебя…
Слово пришло само собой, совершенно естественно, и Арно ему не удивился. Его обида, ревность разом улетучились. Страшный испуг, который он испытал, показал меру его любви к ней. И теперь, когда она была в его объятиях, он понимал, что ничто и никто никогда не сможет по-настоящему встать между ними, что их любовь выдержала много испытаний и разлучит их только могила. У них было одно общее сердце, и Арно хорошо знал, что никогда не найдет мужества оттолкнуть Катрин. Каприз, родившийся от скуки, радость чувствовать себя сильным и здоровым, страсть и красота принцессы – все это довольно жалкие чувства по сравнению с единственным счастьем – прижимать к себе Катрин.
Она судорожно хваталась теперь за него обеими руками, лепеча бессвязные слова. На какой-то миг ему явилась страшная мысль, не свел ли ее страх с ума.
– Посмотри на меня! Ты узнаешь меня, говори!
Она кивнула, не переставая всхлипывать.
– Милая моя! – прошептал он, гладя ее волосы. – Успокойся… Что мне сделать, чтобы ты улыбнулась?
Внезапно Катрин разрыдалась. Он понял, что она была спасена, что ее безумие уходит.
– Бедная! – мягко утешал он. – Поплачь, тебе от этого будет легче.
Черные тучи страха разразились настоящим водопадом. Со слезами уходили ее мучения, тревоги, отчаяние. Она плакала от счастья и облегчения, радости, надежды, любви и даже благодарности к отвоеванному наконец узнику. Все исчезало, и прошлое, и настоящее. Теперь ее всю охватило это нежное тепло обожаемого мужчины, это чувство чудесной безопасности, которое он умел ей дать. Мало-помалу рыдания уступили место сладкому ощущению уюта. Катрин успокоилась.
Приговор
Рыдания затихли, и Катрин в конце концов успокоилась. Некоторое время она еще всхлипывала. Слезы высохли на щеках, но оцепенение не проходило. Она прижалась к мужу, слушала, как бьется его сердце, смотрела на залитый лунным светом сад. Так было хорошо чувствовать Арно рядом с собой, вдыхать его запах!
Легкое опьянение мало-помалу ударило в голову молодой женщине. В ней плескалось столько счастья, что оно, конечно, должно было перелиться через край, и, подняв голову, Катрин прильнула влажными губами к шее Арно. Он вздрогнул от этого поцелуя, чувствуя, как пробудилось его желание.
С жадностью он прильнул к ее губам в поцелуе, который был нескончаем и воспламенил их кровь. Руки Арно ласкали ее обнаженные плечи и спину. Катрин забыла обо всех испытаниях и опасностях, в ней опять кипела жизнь, и любовный жар проник до самых глубин ее существа. Отстранившись от Арно, она повернулась на спину в холодном свете луны, чтобы он смог лучше ее увидеть.
– Скажи, я все еще красива? – прошептала она, заранее уверенная в том, что он ответит. – Скажи мне, ты все еще любишь меня?
– Ты прекраснее, чем когда-либо… И ты это хорошо знаешь! А насчет того, чтобы тебя любить…
– Ты любишь меня! Я знаю, вижу… И я люблю тебя, мой господин…
И опять она прильнула к нему, чтобы победить его последнее сопротивление; обняла его нежными руками, приводя в безумие прикосновением своего тела. Она была чудесной колдуньей, а он был только мужчиной. Не пытаясь объяснить, каким чудом это только что достойное жалости существо вдруг разом обернулось сладостной сиреной, он признал себя побежденным и опять заключил ее в объятия.
– Любовь моя… – прошептал он у ее губ, – моя нежная Катрин!
И последовало неизбежное. Слишком долго они ждали – и он, и она. Они жаждали обрести любовь! Розовый дворец мог рухнуть, но это не помешало бы Катрин отдаться своему мужу. В течение долгих минут с дикой страстью они любили друг друга, забыв об опасности. Они любили бы друг друга, может быть, часами, если бы вдруг свет не залил комнату. Пронзительный от злобы голос бросил:
– Мне кажется странным такое поведение между братом и сестрой.
С исказившимся лицом Зобейда стояла посреди комнаты, а за ней – двое слуг, державших факелы. Принцессу нельзя было узнать. Ненависть изменила ее черты, а золотистая кожа стала серо-пепельной. Большие глаза налились кровью, сжатые кулачки говорили о желании броситься и убить самой этих людей. Игнорируя Катрин, она обратилась к Арно:
– Я сразу почувствовала, что между этой женщиной и тобой было что-то другое, кроме кровной связи. Вы солгали мне, поэтому я следила за ней…
Ногой Арно отбросил простыню, открыв черное тело змеи.
– Только следила? Тогда объясни мне это! Если бы не я, она была бы мертвой!
– Я хотела ее смерти, потому что догадывалась, что между вами что-то было! Я пришла приказать убрать ее труп… и увидела вас…
– Хватит! – с презрением прервал ее Арно. – Может, еще скажешь, что я тебе принадлежу? Для меня ты ничто… Только неверная! Я только твой пленник! Только и всего!
– Арно! – шепнула Катрин, с беспокойством видя, как Зобейда помертвела. – Берегись!..
– А эта белая женщина для тебя, конечно, много значит?
– Она – моя жена! – просто ответил рыцарь. – Моя супруга перед Богом и перед людьми. И если ты все хочешь знать, у нас есть сын на родине!
Катрин захлестнула волна радости, несмотря на их критическое положение.
Желчная улыбка исказила помертвевшее лицо принцессы, а голос постепенно приобрел угрожающую мягкость:
– Ты сам сказал: ты мой пленник, пленником ты и останешься… по крайней мере, пока я еще буду тебя желать! О чем ты думал, когда торжественно заявил, что эта женщина – твоя супруга? Что я заплачу от умиления и открою перед вами двери Аль Хамры, дам охрану до границы? Пожелаю вам всего счастья мира?
– Если бы ты была достойна своей крови, дочь воинов Атласских гор, ты так бы и поступила!
– Моя мать была диким степным зверем, свирепым и необузданным, а кончила тем, что убила себя после моего рождения, потому что я была девочкой. Я похожа на нее: я знаю только кровь. Эта женщина – твоя супруга, тем хуже для нее!
– И что ты с нею сделаешь?
Темное пламя загорелось в ледяном взгляде Зобейды.
– Я прикажу привязать ее голой во дворе у рабов, пусть развлекаются в течение всего дня и всей ночи. Потом ее выставят на кресте на крепостную стену, чтобы солнце жгло и сушило ее кожу, которая так тебе нравится, а потом Юан и Конг займутся ею, но успокойся, из всего этого представления ты ничего не упустишь. Это будет тебе наказанием. Думаю, после этого тебе больше не захочется сравнивать ее со мной. Мои палачи хорошо знают свое дело! Возьмите эту женщину, вы, там!
Сердце Катрин остановилось, потом неистово забилось.
У евнухов не хватило времени даже двинуться: Арно схватил свой кинжал, остававшийся у кровати, и бросился между Катрин и рабами.
– Первый, кто двинется, будет убит!
Евнухи застыли на месте, но Зобейда только рассмеялась:
– Безумец! Я позову охрану. Их будет сто, двести, триста… столько, сколько я захочу! Признай себя побежденным. Оставь ее, пусть с ней будет что будет. Я сумею заставить тебя ее забыть. Я сделаю тебя королем…
– Думаешь соблазнить меня такими вещами? – рассмеялся Арно. – И ты говоришь, что я безумец? Ты сама безумна…
Он схватил Зобейду, одной рукой зажав оба ее запястья. Острие кинжала уперлось в шею принцессы.
– Ну, зови твои армии теперь, Зобейда! Зови, если осмелишься, и тогда это будет твоим последним криком… Встань, Катрин, и оденься… Нам надо бежать. А ты, принцесса, ты нас поведешь! Я слыхал о тайном ходе…
– Ты далеко не уйдешь, – прошептала Зобейда. – Едва ты окажешься в городе, тебя опять возьмут.
– Это мы еще посмотрим! Иди!
Они медленно вышли из комнаты и прошли в сад. Катрин казалось безумным это предприятие, заранее обреченное на провал. Она не испугалась за себя по-настоящему, когда Зобейда с садистской радостью описала пытки, которые ей готовила в гневе, видно, забыла о скором возвращении брата… Любопытно, но Арно догадался о мыслях своей жены.
– Ты ошибаешься, Катрин, что страх перед братом удержит эту фурию от того, чтобы тебя умертвить. Она теряет рассудок, страх, когда в нее вселяются демоны.
И на самом деле, несмотря на приставленный к ее горлу кинжал, Зобейда прошипела сквозь сжатые зубы:
– Вы далеко не уйдете… Вы умрете… – И вдруг, потеряв голову, она принялась вопить: – Ко мне!.. На помощь!..
Вдруг ее вопль заглох, закончившись ужасным хрипом. Зобейда соскользнула из рук Арно на песок, широко открыв глаза от невероятного удивления.
– Ты убил ее? – в ужасе прошептала Катрин.
– Она сама себя убила… Все вышло случайно…
Какой-то момент они стояли лицом к лицу, и труп лежал между ними. Арно протянул руку жене:
– Пойдем!.. Евнухи подняли, вероятно, тревогу. Наш единственный шанс был в том, чтобы добраться до тайного прохода, пока нас не настигли.
Они бросились в заросли. Со всех сторон слышались голоса.
– Слишком поздно! – прошептал Арно. – У нас нет времени бежать к стене верхнего города. Смотри!..
Их окружали воины с изогнутыми саблями, лезвия которых сверкали в лучах восходящего солнца. За кустами, где Монсальви оставили труп Зобейды, поднялись пронзительные крики, фальшивые причитания служанок и рабов.
– Мы пропали! – спокойно произнес Арно. – Нам остается только достойно умереть.
– Не впервые мы вместе будем смотреть смерти в глаза, – сказала Катрин, крепче сжимая руку мужа. – Помнишь Руан…
– Не забыл! – ответил Арно. – Но здесь нет Жана Сона, который нас бы спас!..
– Есть Абу-аль-Хайр, Готье, Жосс – мой оруженосец, который вступил в войска калифа, чтобы проникнуть в Аль Хамру! Мы не одни!
– Жосс? Это еще кто?
– Один нищий бродяга, парижанин, который вместе со мной шел в паломничество, чтобы получить отпущение грехов… Он очень мне предан.
Несмотря на очевидную опасность, несмотря на приближающихся воинов, которые неумолимо замыкали круг, подходя к ним со всех сторон, Арно не смог удержаться от легкого смешка:
– Ты всегда меня будешь удивлять, Катрин! Если бы ты повстречалась с сатаной, ты бы надела на него ошейник и сделала из него послушную собачку! Попробуй теперь проверить свою власть вот над этими! – добавил он, изменив тон и показывая на тех, кто приближался к ним.
Две группы подходили теперь к Катрин и Арно, стоявшим между бассейном и кустом роз. Во главе одной группы они узнали евнухов Зобейды; они шли впереди, а за ними женщины несли тело принцессы. Человека, который вел другую группу, Катрин узнала по тюрбану из пурпурной парчи: это был великий визирь Абен-Ахмед Бану Серадж…
– Ты прав! – прошептала Катрин. – Мы погибли! Этот тебя ненавидит, а меня у него тоже нет причины любить…
Обе группы соединились, прежде чем дойти до Катрин и Арно. Бану Серадж долго смотрел на обернутое лазоревыми покрывалами тело, которое женщины положили перед ним, потом направился к супругам. Смерть, что шла к ним в образе этого человека, молодого и изящного, показалась Катрин еще ужаснее, чем смерть от кобры. Умирать вообще мерзко, когда после стольких трудностей человек вновь обретает любовь и счастье. Инстинктивно Катрин постаралась найти укрытие у Арно, рука которого обнимала ее за плечи. Сад был прекрасен в золотистом свете раннего утра. Освеженные ночной прохладой цветы казались еще более роскошными, а вода отбрасывала голубые блики.
Тяжелый взгляд Бану Сераджа остановился на Арно:
– Это ты убил принцессу?
– Да, действительно я! Она хотела подвергнуть пыткам мою жену, и я ее убил.
– Твою жену?
– Эта женщина – моя жена, Катрин де Монсальви. Ценой тяжелых испытаний она пришла повидаться со мной.
Черные зрачки великого визиря на миг скользнули по Катрин с иронией, которая заставила ее покраснеть. Этот человек как раз застал ее в объятиях калифа, и упоминание об опасностях, которые она претерпела, должно было неизбежно его позабавить.
– Это было твое безусловное право, – заметил Бану Серадж, – но ты пролил кровь принцессы, и за это преступление ты умрешь…
– Пусть будет так, бери мою жизнь, но дай уехать моей жене! Она не виновата.
– Нет! – запротестовала Катрин, цепляясь за мужа. – Не разделяй нас, визирь! Если он умрет, я тоже хочу умереть…
– Не я решу вашу судьбу, – прервал ее Бану Серадж. – Калиф подъезжает к городу. Через час он въедет в Аль Хамру. Ты слишком быстро забыла, женщина, что принадлежишь ему. Что касается этого человека…
Он более не прибавил ничего, кроме властного жеста. Несколько охранников, которые его сопровождали, вышли вперед. Несмотря на ее крики и отчаянное сопротивление, Катрин оторвали от Арно. Ему связали руки за спиной, а молодую женщину отдали на попечение служанок гарема.
– Отведите ее к ней в покои, – приказал визирь со скукой в голосе, – и охраняйте.
– Будь мужественна, Катрин! – воскликнул Арно.
Катрин проводила мужа взглядом. Среди блестевших кривых сабель он уходил в сторону тюрем; несмотря на путы, он шел очень прямо, очень гордо – высокая и благородная фигура. Слезы брызнули из глаз Катрин, горькие и жгучие, полные отчаяния.
«Я тебя спасу, – пообещала она про себя. – Даже если мне придется ползать в ногах у калифа, целовать пыль под его ногами, я вырву у него помилование…»
Она была готова на любое безумие. Между тем она очень хорошо знала, что на эту цену Арно не согласится. Он ею вновь обладал. И теперь она принадлежала только ему. Пока ее вели в покои, в голубом утреннем воздухе она услышала пронзительный звук флейт и барабанов, приветственные возгласы толпы. Мухаммад только что въехал в Гранаду…
* * *
Когда вечером пришли за Катрин, чтобы отвести ее к калифу, она почувствовала, что в ней ожила надежда.
У входа в ее покои охрана была усилена, служанок и рабынь сменил немой евнух. Строгости в отношении ее не предвещали ничего хорошего для ее мужа. Может быть, ей гораздо труднее будет добиться его помилования, чем она предполагала…
После великого шума, вызванного прибытием калифа, весь дворец впал в тишину. Время от времени плач достигал покоев Катрин, и это раздражало ее, потому что горе было искусственное. Кто же искренне мог оплакивать эту жестокую, кровожадную женщину?
Катрин нервничала, что Морайма не появлялась, а ведь Катрин отчаянно нуждалась в ней. Любой ценой нужно было найти способ предупредить Абу-аль-Хайра о смертельной опасности, в которую попал Арно! Не приказал ли в гневе калиф немедленно убить Арно? В ту самую минуту, когда Катрин так беспокоится об Арно, его, вполне возможно, уже нет в живых!.. Но эту мысль молодая женщина решительно отбросила. Нет! Он не мог умереть. Она бы это почувствовала.
Катрин дошла до крайнего напряжения, когда наконец Морайма появилась на пороге ее комнаты.
– Пойдем! – только и сказала она. – Хозяин хочет тебя видеть!
– Наконец! Вот и ты! – воскликнула молодая женщина, живо вставая, чтобы пойти вслед за своей надзирательницей. – Я прождала тебя весь день и…
– Молчи! – сурово прервала ее старая еврейка. – Я не имею права разговаривать с тобой.
На пороге с десяток евнухов ждали с саблями в руках, чтобы сопровождать Катрин. Морайма плотно завернула Катрин в покрывало, при этом приговаривая:
– Будь смиренной, Свет Зари. Хозяин очень разгневан.
– Я не боюсь его гнева! – ответила Катрин гордо.
Катрин послушно прошла через гарем до дверей дворца, где находился калиф. Любопытные женщины глазели на них. Она услышала смех, шутки, увидела, как засверкали зеленые глаза Зоры, которая плюнула ей под ноги. Одна женщина приблизилась к ней и быстро шепнула по-французски:
– Его отвели в Гафар! Значит, казнить сразу не будут!
Катрин с благодарностью улыбнулась, узнав фигуру Мари, которая тут же затерялась среди других. Она почувствовала облегчение. Итак, Арно отвели в башню Альказабы… Ему не грозила немедленная смерть.
Евнухи довели Катрин до двери, через которую сообщались обе части дворца. А там уже охрану несли мавры в шлемах и с копьями в руках. Стражники и сама Морайма оставили Катрин у входа в зал Посланников. Из узких окон, украшенных цветными стеклами, приглушенный свет отвесно падал на широкий золотой трон, инкрустированный драгоценными камнями, на котором сидел калиф и смотрел, как приближалась к нему молодая женщина.
Тюрбан из зеленого шелка, заколотый огромным изумрудом, обхватывал голову монарха. В руке он держал скипетр – длинный изогнутый бамбук, покрытый золотом. И Катрин отметила со сжавшимся сердцем, что никакого сожаления не выражал этот тяжелый ледяной взгляд.
Слуги в длинных зеленых халатах взяли ее за плечи, когда она вошла, и заставили встать на колени перед троном. Тогда она потеряла последнюю надежду. Ей нечего было ждать от этого человека, который заранее уже считал ее виновной. Она неподвижно застыла в ожидании того, что он заговорит, но неустрашимо посмотрела в его глаза.
Когда последний слуга удалился, Мухаммад спокойно сказал:
– Сними покрывало. Я хочу видеть твое лицо. К тому же… так одеваться ты не имеешь права.
Она с радостью послушалась. Оставаться на коленях перед лицом этого судьи она не хотела. Белое покрывало скользнуло вниз и легло у ног светлым облаком. Катрин встретила гневный взгляд монарха.
– Кто позволил тебе встать?
– Ты. Ты сам сказал: я не из ваших! Я свободная женщина и из благородной семьи. В моей стране король разговаривает со мной с уважением.
Мухаммад наклонился к ней с выражением насмешки и презрения на чувственных губах:
– Разве твой король обладал тобой? А я да!.. Какое уважение могу я к тебе иметь?
– Разве для того, чтобы сказать это, о могущественный калиф, ты приказал мне прийти сюда? Разве что тебе нравится оскорблять женщину…
– Я мог бы послать тебя на смерть без лишних слов, но мне захотелось тебя увидеть… хотя бы затем, чтобы посмотреть, как ты ловка во лжи.
– Лжи? Зачем же я буду лгать? Спрашивай, господин: я отвечу тебе. Женщина моего положения не лжет!
Наступило молчание. Мухаммад с удивлением смотрел на эту женщину, которая осмелилась выпрямиться перед ним без видимого страха. Впрочем, тон, который принял их разговор, вдохнул мужество в молодую женщину. Если она сможет продолжать разговаривать таким образом, почти как с равным, может возникнуть шанс на удачу… Внезапно Мухаммад перешел в наступление:
– Говорят, что франкский рыцарь… убийца моей возлюбленной сестры, – твой супруг? – произнес он с деланным безразличием.
– Это правда.
– Значит, ты солгала мне! Ты не пленница берберов, купленная в Альмерии.
– Тебе соврали, господин! Я ничего такого не говорила… ибо ты меня ни о чем не спросил. Теперь я говорю тебе это сама: меня зовут Катрин де Монсальви, мадам де Шатеньрэ, и я пришла сюда за супругом, которого твоя сестра у меня украла.
– Украла? Я сто раз встречался с этим человеком. Казалось, он смирился со своей участью… и с безумной любовью, которую питала к нему Зобейда.
– Какой пленник не старается привыкнуть к своей участи? А что до любви, господин, ты разве не берешь женщин из каприза, когда сердце твое при этом молчит? Кому же, как не тебе, знать, что мужчина любит довольно легко.
Вдруг калиф отбросил скипетр и заерзал на своем троне. Катрин увидела, как в его светлом взгляде промелькнула печаль.
– Вот как ты понимаешь вещи? – произнес он с горечью. – Я было подумал, что нашел в тебе ту, которую уже отказался искать. Значит, в моих руках ты тоже чувствовала себя только рабыней, как другие?
– Нет. Ты сделал меня счастливой, – призналась Катрин чистосердечно. – Я не знала тебя и была приятно удивлена, найдя тебя таким, каков ты есть. Я ждала чего-то ужасного! Ты же показал себя мягким и добрым. Воспоминание, которое ты вызываешь во мне… Почему бы мне не признаться в этом? Оно мне приятно, и наша ночь была сладкой! Разве я не обещала тебе не лгать?
Быстрым движением Мухаммад встал и подошел к Катрин. Кровь волной поднялась к его темным щекам, и глаза заблестели.
– Тогда, – тихим голосом прошептал он, – почему не продолжить поэму с того места, где мы ее оставили? Все может идти по-прежнему. Ты мне принадлежишь навсегда, и я могу забыть – охотно! – связь, которая тебя соединяет с этим человеком.
Любовный жар звучал в словах калифа; он заставил вздрогнуть и Катрин. Любовь была единственной темой, которую она отказывалась с ним обсуждать, потому что больше не могла ответить на его страсть. Она покачала головой:
– Но не я! Он мой супруг, разве я тебе не сказала? Наш брак благословил священник. Я его жена, и только смерть может нас разлучить.
– И этого недолго ждать! Скоро ты станешь свободна, моя роза, и заживешь так, что прошлая жизнь покажется тебе дурным сном. Я сделаю тебя султаншей, у тебя будет все, что ты пожелаешь, и ты будешь царствовать выше меня самого, потому что я – твой раб!
Катрин поняла, что для нее он был готов и впрямь на многие жертвы, кроме, конечно, единственной, той, которую она как раз у него просила. Безусловно, ей будет легко обмануть, заверить его в несуществующей любви, но она чувствовала, что это не спасет Арно и что калиф не простит ей этой измены. Она обещала быть искренней, и она останется честной до конца. Может быть, этот человек, который всегда казался ей добрым и прямым, найдет в своем сердце достаточно благородства, чтобы проявить себя великодушным…
– Ты не понял меня, господин, – сказала она печально, – или же не захотел меня понять. Чтобы дойти до Аль Хамры за супругом через такие трудности, нужно очень сильно его любить… больше всего на свете!
– Я сказал тебе, что он недолго будет твоим супругом!
– Потому что ты поклялся его убить? Но, господин, если ты любишь меня так, как ты говоришь, ты не можешь довести меня до отчаяния. Смогу ли я тебя любить после его смерти, принимать ласки от твоих рук, обагренных его кровью?
В голову пришла вдруг безумная мысль, но угроза, нависшая над Арно, не оставляла ей выбора.
– Ты не можешь, если любишь меня, положить между нами труп. Отпусти моего супруга, пусть уедет. А я останусь твоей пленницей до тех пор, пока ты будешь этого желать.
На этот раз она намеренно исказила ту правду, которую ему обещала, ибо хорошо знала, что, если он согласится на это, она сделает все, чтобы убежать, и что, со своей стороны, Арно положит жизнь, чтобы спасти ее. Но нужно выиграть время, отвести смертельную опасность от Арно. Потихоньку она приблизилась к Мухаммаду, овевая его своим ароматом и осмелев настолько, что положила руку ему на плечо.
– Прояви милосердие к моему мужу!.. – умоляла она.
Не глядя на нее, он холодно заметил:
– Я не имею права помиловать его! Ты забываешь, что та, которую он убил, была моей сестрой и что все королевство требует смерти убийцы.
То, что Гранада желала смерти убийце Зобейды, этой сладострастной злодейки, было, мягко говоря, преувеличением, но Катрин ничего об этом не сказала. Теперь не время было говорить об этом. Прикосновение ее руки заставило Мухаммада вздрогнуть, и этого ей было достаточно.
– Тогда… позволь ему бежать! Никто тебя в этом не упрекнет.
– Бежать? – Он окинул ее ледяным взглядом. – Знаешь ли ты, что великий визирь предложил себя ему в тюремщики? Знаешь ли ты, что, кроме двадцати солдат, которые сторожат его прямо в камере, у дверей стоит отряд людей великого кади. Если пленник сбежит, я потеряю трон!
По мере того как он говорил, надежда покидала Катрин. Она стала понимать, что сражение проиграно, что он найдет предлог, чтобы отказать в помиловании. Он ненавидел Арно – ее мужа, гораздо более, чем Арно – убийцу Зобейды! Однако она сделала последнюю попытку, чтобы смягчить калифа:
– Твоя сестра хотела отдать меня на потребу рабам, – сказала она, – выставить меня голой на крепостной стене, а потом бросить монгольским палачам. Арно нанес удар, чтобы меня спасти, а ты отказываешь в его помиловании!.. И говоришь, что любишь меня?
– Я говорю тебе, что не могу этого сделать.
– Ты хозяин здесь, да или нет? И что такое была Зобейда? Только женщиной… одной из женщин, так презираемых вами! И ты хочешь заставить меня поверить, что святой человек, великий кади, лично требует крови моего супруга!
– В Зобейде текла кровь пророка! – обрушился на нее Мухаммад. – И тот, кто проливает кровь пророка, должен умереть! Преступление считается еще более серьезным, если убийца – неверный. Перестань просить меня о невозможном, Свет Зари. Женщины ничего не понимают в мужских делах!
Презрение, которое звучало в его голосе, оскорбило Катрин:
– Если бы ты захотел… ведь говорят, что ты такой сильный!
– Но я не хочу!
Резко он повернулся к ней, схватил ее за руки и сжал их в гневе.
– Разве тебе непонятно, что твои просьбы еще больше растравляют мой гнев? Почему же ты не говоришь всего до конца? Почему ты не говоришь мне: освободи его, потому что я люблю его и никогда не откажусь от него? Освободи его, потому что мне необходимо знать, что он жив, любой ценой… даже ценой твоих поцелуев! Безумица! Именно твоя любовь к нему более, чем желание отомстить за сестру, вызывает во мне ненависть. Ибо теперь я его ненавижу, слышишь… я его ненавижу всеми силами, всей моей властью. Ему удалось получить то, чего я желал более всего на свете: быть любимым тобою.
– Ты думаешь, что добьешься большего, если убьешь его? – холодно спросила Катрин. – У мертвых есть власть, о которой ты вроде бы и не догадываешься. Ты мог бы держать в плену супругу Арно де Монсальви, но ты никогда не будешь владеть его вдовой! Прежде всего потому, что я его не переживу. Кроме того, ты станешь мне омерзителен…
Она отступила на несколько шагов и непримиримо посмотрела ему в глаза.
Ценой невероятного усилия калиф успокоился. Он вернулся на трон, взял свой скипетр, словно в этих регалиях искал защиты. Катрин оцепенела под взглядом, который он бросил на нее, в то время как тонкая улыбочка приоткрыла белые зубы. Леденящий ужас охватил Катрин. Ярость Мухаммада была менее ужасна, чем эта улыбка!
– Ты не умрешь, Свет Зари! – начал он мягко.
– Перестань так меня называть! – воспротивилась молодая женщина. – Мое имя – Катрин!
– Я не привык к этим варварским именам, но последую твоему желанию. Так ты не умрешь… Катрин… И я буду тобой владеть, когда захочу. Нет… не протестуй! У меня на руках не будет крови твоего супруга… ибо ты сама же его и убьешь!
Сердце Катрин остановилось. Она подумала, что плохо расслышала, и спросила с тревогой:
– Что ты говоришь? Я плохо поняла…
– Ты убьешь его собственной рукой. Слушай: твой супруг в этот момент сидит на дне тюремной башни. Он останется там до дня торжественных похорон Зобейды. Они произойдут на заходе солнца ровно через неделю с этого дня. В тот день он умрет – раб должен сопровождать свою госпожу в иной мир, пусть Зобейда в могиле созерцает окровавленные останки ее убийцы. До этого времени он не будет ни пить, ни есть, ни спать, для того чтобы народ видел, что такое мой гнев. Но это пустяки по сравнению с теми пытками, которые ему придется перенести перед смертью. Палачи заставят его сто раз пожалеть, что он был рожден на свет… если только…
– Если только что? – прошептала Катрин пересохшими губами.
– Если только ты сама не укоротишь его страдания. Ты будешь присутствовать там, моя роза, наряженная как положено султанше. И у тебя будет право укоротить пытки, нанести ему удар своей рукой и тем же оружием, которым он воспользовался, чтобы совершить свое убийство.
Значит, вот какова его месть! Ей придется сделать чудовищный выбор: убить собственной рукой человека, которого она обожала, или видеть, как он часами будет мучиться под пытками! Еле слышно она прошептала:
– Он возблагодарит смерть, которую ему даст моя рука.
– Не думаю. Ибо он будет знать, что отныне ты принадлежишь мне. От него не скроют того, что в тот же вечер я женюсь на тебе.
Такая жестокость видна была на красивом лице калифа, что Катрин с отвращением отвела глаза.
– А про тебя говорят, что ты благороден и щедр!.. Тебя мало знают! Однако не радуйся слишком скоро. Ты тоже меня не знаешь! Есть предел страданию.
– Я знаю. Ты сказала, что покончишь с собой. Но не раньше дня казни все-таки, ибо ничто не спасет твоего супруга от пыток, если тебя больше не будет. Тебе нужно остаться живой для него, моя роза!
Какие же чувства питал к ней этот человек? Он кричал ей о своей страсти, а чуть позже мучил ее с холодной жестокостью… Но она более не рассуждала, не боролась! Она теряла надежду. Между тем надо было найти в самой сокровенной глубине сердца этого человека росточек жалости… Она медленно опустилась на колени, склонила голову.
– Господин! – прошептала она. – Умоляю тебя! Посмотри… я у твоих ног, у меня нет больше гордости, самолюбия. Если в тебе есть ко мне хоть немного любви, не заставляй меня так страдать! Если ты не можешь или не хочешь дать жизнь моему супругу, тогда позволь мне соединиться с ним. Дай разделить с ним страдания и смерть, и перед Богом, что меня слышит, клянусь, что, умирая, я тебя благословлю…
Она в мольбе протягивала к нему руки, устремляя теперь к нему залитое слезами лицо, трогательное и такое прекрасное. Мухаммад только утвердился в своем извращенном плане.
– Встань, – сухо сказал он. – Бесполезно унижаться. Я уже все решил.
– Нет, ты не можешь быть таким жестоким! Что тебе делать с телом, душа которого не может тебе принадлежать?.. Не заставляй меня страдать…
Она закрыла лицо ладонями, а сквозь тонкие пальцы капали слезы. С высоты соседнего минарета взлетел к небу пронзительный голос муэдзина, сзывая верующих к вечерней молитве. Этот голос заглушил отчаянные рыдания Катрин, и Мухаммад, который, может быть, уже склонялся к тому, чтобы смягчиться, полностью овладел собой. Резким жестом он указал на дверь, сурово бросив ей:
– Уходи! Ты ничего от меня не добьешься! Иди к себе. Для меня наступил час молитвы!
В ту же секунду слезы Катрин высохли.
– Ты идешь молиться? – произнесла она с презрением. – Тогда не забудь рассказать Богу, как ты решил разбить союз двух существ и заставить супругу убивать супруга.
Подобрав белое покрывало, Катрин завернулась в него и вышла, не оборачиваясь. У дверей она нашла Морайму и свою охрану. Двор быстро пустел. Люди шли в мечеть. Только четыре садовника еще медлили, подрезая ветви мирта. Один из них, гигантского роста мавр, кашлянул, когда Катрин проходила мимо. Машинально она повернула голову и посмотрела на него. Это был Готье.
Их взгляды встретились, но она не могла остановиться даже на секунду. И все же Катрин почувствовала, что на сердце у нее стало легче. Она не могла понять, каким образом Готье оказался здесь, затесавшись среди слуг в Аль Хамре, но если он здесь и был, то только благодаря Абу-аль-Хайру. Приятно было знать, что он находился в этом проклятом дворце, заботясь о ней, насколько это было возможно. Жосс, со своей стороны, был в Альказабе, среди солдат… может быть, даже в Гафаре рядом с Арно. Катрин задумалась. Прежде всего он не знал Арно. А потом, что мог сделать парижанин, чтобы смягчить страдания заключенного? Слова Мухаммада еще звенели в голове у Катрин: «В течение недели он не будет ни есть, ни пить, ни спать…» Каким же жалким подобием человека станет Арно после такой пытки! И еще ей предстояло всадить в сердце своего супруга кинжал, который столько раз ее защищал и охранял? При этой мысли молодая женщина чувствовала, как у нее самой высыхало горло и останавливалось сердце. Она знала, что день за днем, час за часом будет мучиться вместе со своим любимым.
Утешала мысль, что, убив его, она немедленно убьет и себя.
Когда Катрин добралась до своей комнаты, Морайма, которая всю дорогу молчала, бросила на нее неуверенный взгляд:
– Отдохни. Через час я приду за тобой…
– Зачем?
– Чтобы отдать тебя в руки банщиц. Каждую ночь отныне тебя будут отводить к хозяину.
– Ты хочешь сказать, что он желает?..
Возмущение перехватило ей дыхание, но Морайма пожала плечами с фатализмом, свойственным ее народу.
– Ты – его собственность. Он желает тебя… Что же еще может быть естественнее? Когда невозможно избежать своей доли, мудрость требует подчиниться, не жалуясь… Может быть, ты обезоружишь его гнев…
Свирепый взгляд Катрин заставил ее умолкнуть, Морайма предпочла уйти. Оставшись одна, охваченная отчаянием Катрин упала на кровать. Она вытащила маленький флакончик с ядом, который ей послал Абу-аль-Хайр, из тайничка, за одной из голубых плиток, которую ей удалось отковырнуть от стены. Если бы можно было передать половину своему супругу, она бы, не колеблясь, проглотила оставшееся зелье… но это невозможно! Она должна оставаться живой для того, чтобы избавить Арно от палачей…
Скользящие шаги немого евнуха, принесшего ей поднос с едой, заставили ее вздрогнуть. Флакон исчез в ладони. Она посмотрела, как слуга ставил поднос на кровать, вместо того чтобы поставить его на пол, на четыре ножки, как обычно. Раздраженная, она хотела оттолкнуть еду, но многозначительный взгляд негра привлек ее внимание. Человек вынул из своего рукава тоненький свиток бумаги и уронил его на поднос, потом, кланяясь до земли, удалился.
Катрин поспешно прочла несколько строк, написанных ее другом-врачом:
«Тот, кто спит глубоким сном, не знает мук, не слышит и не видит, что происходит вокруг. Розовое варенье, которое каждый вечер тебе будут подавать, принесет тебе несколько часов сна, такого тяжелого, что ничто и никто не сможет тебя разбудить…»
Сердце Катрин преисполнилось пылкой благодарности. Она поняла: каждый вечер, приходя за нею, Морайма будет находить ее в таком глубоком сне, что калиф останется ни с чем. И кто же сможет заподозрить, что в невинном варенье из роз прячется разгадка, ведь без него в Гранаде просто не бывает трапезы?
Быстро положив флакон обратно в тайник, Катрин уселась перед подносом. Нужно съесть и чего-то другого, чтобы не пробудить подозрений. Это было нелегко, есть совсем не хотелось, но она превозмогла себя и проглотила несколько кусочков, закусив все тремя ложками варенья, прилегла на кровать. Она доверяла Абу и беспрекословно подчинилась его приказам, уверенная в том, что забота врача будет простираться не только над ней. Если он так хорошо был осведомлен, то знает о трагическом положении Арно. Присутствие Готье среди садовников в Аль Хамре было тому доказательством. Мало-помалу Катрин успокоилась, и ею овладел сон.
Барабаны Аллаха
У подножия Красной двойной башни собралась толпа. Дело шло к вечеру, дневная жара спала. Под крепостными стенами Аль Хамры соорудили деревянные помосты для публики и трибуны, затянутые пестрым шелком, для калифа и его сановников, но было столько народа, что большая часть публики осталась стоять.
Все предыдущие дни в городе объявляли, что властелин верующих объявляет большой праздник в день похорон своей возлюбленной сестры. В этот вечер неверный, который ее убил, будет предан смерти. Мужчины, женщины, дети, старики смешались в движущуюся пеструю массу, крикливую и оживленную.
Весь верхний город спустился сюда в праздничных одеждах, сияя золотом и серебром, и над ними резко выделялись одежды имамов, занимавших уже трибуну великого кади. Атмосфера ярмарочного гулянья и веселья царила над площадью. В ожидании начала представления городские бродячие артисты пришли на поле, уверенные, что здесь-то они найдут себе публику. Фигляры и фокусники, рассказчики, заклинатели змей, акробаты, у которых, казалось, не было костей, гадалки, предсказывавшие будущее, певцы, тянувшие гнусаво стихи из Корана или любовные поэмы, ловкие нищие со слишком проворными пальцами – все смешалось с красной пылью, поднимавшейся из-под их ног.
Над воротами, между зубцами, появилось несколько человек. Один из них, высокого роста, одетый в халат с оранжевыми полосами, шел впереди других. Калиф Мухаммад убедился, что все на месте и что представление может начаться.
В это время в гаремных покоях женщины под деятельным управлением Мораймы готовили Катрин. Стоя в центре комнаты, посреди вороха покрывал, шелков, раскрытых ларцов, драгоценных флаконов, она безропотно давала себя одевать, не произнося ни слова, похожая на статую.
У правительницы гарема был вид жрицы, выполнявшей некий ритуал. Она резко выговаривала женщинам, которые одевали Катрин. Наряд был роскошный: тонкой и мягкой позолоченной кожи, вышитой золотом и изумрудами, были ее туфли без задников, из золотого муслина широкие шаровары, из золотой парчи – коротенькая кофточка. Несметное множество украшений навесили на нее: браслеты позвякивали на запястьях, обручи на щиколотках, ожерелья свисали до самой груди, наполовину открытой глубоким вырезом. Наконец, сказочный пояс, широкий и тяжелый, настоящий шедевр ювелирного искусства, с бриллиантами, рубинами и изумрудами.
– Хозяин, послав тебе этот пояс, показывает свою волю сделать тебя своей супругой. Это украшение является жемчужиной его сокровищ, – объяснила Морайма. – Все султанши надевали его в день бракосочетания…
Морайма замолкла, да Катрин и не слушала ее. Вот уже неделю она жила как лунатик, словно в некотором кошмарном сне наяву, что наполнило Морайму, а потом и весь гарем суеверным страхом. Странный и глубокий сон, в который каждый вечер впадала Катрин, поначалу привел Мухаммада в ярость, а потом в боязливое удивление. Ничто не могло победить этот сон, который продолжался многие часы подряд. Это выглядело так, словно рука самого аллаха позаботилась о том, чтобы закрыть веки пленницы. Сначала, конечно, подумали о каком-то снадобье, но за Катрин велось пристальное наблюдение. Мухаммад уверился, что это знак неба. Он не должен трогать эту женщину, супругу убийцы, пока ее законный владелец еще жив, и после трех дней перестал требовать Катрин к себе. Но Морайма, суеверная до мозга костей и склонная, как настоящая дочь Иуды, ко всему тайному, скрытому, предназначенному только для посвященных, была недалека от того, чтобы считать новую фаворитку существом сверхъестественным. Ее молчание, долгие часы отрешенности казались ей знаками святого духа.
Действие снадобья Абу-аль-Хайра затуманивало сознание Катрин. Она жила, или, вернее сказать, ее тело присутствовало в комнате, ни мысли, ни воли – никаких чувств не выражали ее черты. Не будь она в таком состоянии, ей была бы невыносима мысль, что Арно истязали голодом, жаждой, не давали ему спать в мрачной башне Аль Хамры. Между тем, обеспокоенная тем, что ее чувства и рефлексы подавлены, в последние два вечера страшной недели Катрин не дотронулась до варенья из роз и притворялась, что спит. Она дожна иметь ясную голову и верную руку в день казни.
Последний мазок карандаша для бровей, и Морайма завернула Катрин в покрывало, вытканное золотом, которое окончательно сделало из нее странного и варварского идола.
– Теперь время пришло… – прошептала она, предложив Катрин руку, чтобы помочь ей переступить порог.
Но Катрин отказалась от протянутой руки. Она была убеждена, что путь, по которому она теперь шла, был ее смертным путем, что ей осталось совсем немного времени и что сказочный наряд, в который ее одели, скоро станет погребальным саваном. Скоро она заколет кинжалом Арно, чтобы избавить его от еще больших и ужасных пыток, а потом – себя, и все будет кончено. Ее душа, соединившись с душой ее супруга, полетит по голубому и горячему воздуху в лучах солнца, и они навсегда соединятся, избавятся от боли, сомнений, ревности, оставив только неподвижные тела в руках палачей. Если подумать хорошо, этот день был прекрасен.
Когда будущая султанша в сопровождении женщин и охранников появилась на трибуне, калиф вместе со свитой уже заняли места. Ее появление вызвало в публике сильное оживление. Среди нежных покрывал женщин – голубых, розовых, шафранных или миндальной зелени – Катрин сияла. Молча она заняла свое место на трибуне, убранное голубыми шелками. Несколько ступенек соединяли ее с песком импровизированной арены.
Мухаммад молча смотрел, как она подходила, нервным жестом поглаживая свою светлую бороду. Их взгляды встретились, но именно ему пришлось отвести глаза от вспышки дикой молнии, метнувшейся из глаз Катрин. Нахмурив брови, он опять обратил внимание на арену, на которой появилась группа молодых берберских танцоров. Одетые в длинные белые рубашки, обвешанные тяжелыми украшениями и накрашенные, словно девицы, с тонкими лицами, томными глазами, эти юноши сладострастно покачивали бедрами. Некоторые из них пели высокими голосами, другие щелкали бронзовыми кастаньетами.
Эти двусмысленные танцы не нравились Катрин, она отвернулась. Наверху, в королевской мечети, зловеще зарокотали барабаны. Их громыхание прошло как шквальный ветер над танцорами, которые бросились наземь и остались неподвижно лежать, пока удалялся этот разъяренный рокот. Тяжелые створки ворот медленно растворились, и из них вышло торжественное шествие. Впереди шли музыканты – играли раиты, флейты и тамбурины, затем на серебряных носилках двадцать рабов несли набальзамированное тело Зобейды под пурпурным длинным покрывалом, скрывшим ее с ног до головы. Затем шли черные евнухи под предводительством гигантского суданца с бронзовым лицом, который в знак траура опустил свою кривую саблю к земле.
Появление процессии пробудило Катрин от презрительного безразличия, в котором она была. Зобейда была мертва, но ее ненависть еще жила. Катрин почувствовала, как холодная ярость охватила ее при появлении этого тела, которому вот-вот будет принесена жертва. А тем временем рабы поставили носилки на низкий помост перед трибуной калифа. Мухаммад встал и подошел в сопровождении Бану Сераджа и еще многих сановников и видных государственных лиц и склонился перед останками своей сестры. Катрин захотела отвести глаза, но почувствовала на себе чей-то настойчивый взгляд. И тогда среди свиты калифа она узнала Абу-аль-Хайра. Высокая и широкая фигура командира охраны скрывала от нее до сих пор щуплую фигурку ее друга. Из-под огромного оранжевого тюрбана маленький врач упорно смотрел на нее, и, когда наконец их взгляды встретились, он быстро улыбнулся ей и кивнул куда-то в сторону. Катрин взглянула туда и обнаружила стоящего в первом ряду толпы Готье.
Затем глаза Абу указали на группу всадников, и Катрин узнала Жосса под шлемом с высоким позолоченным гребнем. По правде говоря, ей стоило это некоторого труда. Такой же темнокожий, как и его сотоварищи, с лицом, на котором красовалась черная бородка, сидя в кожаном вышитом седле, парижанин вполне походил на диких и воинственных мавров, окружавших его. Ничто его не выделяло среди прочих всадников, и Катрин восхитилась искусством, с которым играл свою роль бывший бродяга.
Вид друзей воодушевил Катрин. Она знала, что они смелы, преданны, готовы на все, чтобы спасти ее и Арно. Разве можно приходить в отчаяние с такими людьми?
Долгая церемония последовала за появлением тела принцессы. Были песни, торжественные танцы, бесконечная речь внушительного старика со снежной бородой, длинного и сухого, как тополь зимой, чей взгляд под белой всклокоченной порослью горел фанатичным огнем. Катрин уже знала, что это и был великий кади, и вонзила ногти в ладони, слыша, как он взывал к гневу аллаха и калифа на голову неверного, который осмелился занести кощунственную руку на дочь пророка. Когда наконец он замолчал, произнеся свое последнее проклятие, Катрин поняла, что пришел для Арно смертный час, а значит, и для нее самой, и слабый свет надежды, который зажгло в ней присутствие друзей, погас… Что могли они сделать втроем против этих людей? Казалось, воздух был пропитан ненавистью к этому неверному и свирепой радостью от превкушения его смерти!.. Оставался один Бог! Катрин обратила к Господу, к Пречистой Деве монастыря в Пюи, к святому Иакову Компостельскому пылкую, но краткую молитву о поддержке.
А там, за крепостной стеной, опять зарокотали барабаны и появились палачи. Они имели внушительный вид, мускулистые и черные, как безлунная ночь. Их вид заставил Катрин побледнеть. Они развернулись цепочкой вокруг площади, расталкивая толпу, которую охрана плохо сдерживала. В то же время отряд полуголых рабов поспешно установил перед трибуной, которую занимал Мухаммад, низкий эшафот, на котором они прикрепили деревянный крест, похожий на те, что возвышались когда-то на холмах у Иерусалима. Толпа затаила дыхание, пока продолжались эти мрачные приготовления, но приветственными возгласами встретила появление огромного и сутулого негра, сухого, как ствол черного дерева. Рабы принесли жаровни, куда засунули целый набор железных прутьев, щипцов и клещей. Огромный негр шел небрежной походкой и на плече нес мешок с ковром, в который он должен был положить голову казненного, чтобы показать ее калифу, перед тем как прикрепить ее к башне Правосудия. Это был Бекир, главный палач, важное лицо, о чем и говорил его наряд из пурпурного шелка, расшитый серебром. Он торжественно поднялся на эшафот, встал там неподвижно, скрестив руки в ожидании осужденного.
И опять зарокотали барабаны. Под золотыми покрывалами Катрин стало душно. Ее безумный взгляд поискал Абу, но врач опустил голову в смехотворном тюрбане. Предпримут ли ее друзья хоть что-то? Это было бы безумием, ибо все должны были погибнуть! Нет! Лучше только двоим погибнуть!..
Готье сохранял каменную неподвижность. Катрин увидела, как он вздрогнул, когда в третий раз заскрипели ворота Аль Хамры. У подножия красных стен, между огромными окованными створками, появился осужденный…
Не в состоянии сдержать себя, Катрин вскрикнула от ужаса. Бледный и почти голый, с тряпкой, закрученной на бедрах, в тяжелых цепях, Арно спотыкался, ослепнув от солнечного света. С завязанными за спиной руками он пытался, однако, держаться твердо в этот последний час, но споткнулся о камень и упал на колени. Шедшие рядом охранники поставили его на ноги.
Уцепившись за Катрин, Морайма отчаянно пыталась заставить ее сесть, но для молодой женщины перестало существовать все, кроме любимого человека, которого мавры тащили на казнь. Морайма тихим голосом умоляла:
– Заклинаю тебя, Свет Зари, возьми себя в руки. Хозяин на тебя смотрит.
– Пусть смотрит! – процедила молодая женщина. – Мне-то что?
– Его гнев может пасть на голову осужденного… – прошептала смиренно старая еврейка. – Поверь мне!.. Не веди себя заносчиво. Великие мира сего умеют заставить жестоко заплатить за унижение. Мой народ это знает.
Катрин не ответила, но поняла. Вдруг калиф откажет ей в своей омерзительной милости? Если он помешает ей избавить любимого от ужасающих пыток, которые имелись в запасе у палачей? Она медленно опустилась на место, но все ее тело нервно дрожало. Ей казалось, что она сейчас умрет, и она попыталась бороться против охватывавшей ее слабости. Вся ее душа, вся жизнь сконцентрировались во взгляде, устремленном на Арно.
Палачи уже возвели его на эшафот, поставили у самого креста и поддерживали его руки вдоль планки, пока не привязывая их. Вскоре что-то просвистело в воздухе, и толпа приветствовала это одобрительными возгласами. Арно глухо застонал. Стоявшие у подножия трибуны калифа два лучника выстрелили, и их стрелы, пущенные с дьявольской ловкостью, вонзились в раскрытые ладони, пригвоздив их к кресту. Арно побледнел, пот потек по его лицу. Истерические крики женщин наполнили площадь. Катрин вскочила. Один из палачей, вынимая из жаровни длинный железный прут, покрасневший на огне, подходил теперь к осужденному, поощряемый криками толпы.
Вне себя от ужаса, Катрин вырвалась из рук Мораймы, которая напрасно попыталась ее удержать, спустилась на арену и встала напротив Мухаммада. Толпа смолкла, палач замер на месте. Голос Катрин взвился над толпой:
– Разве это, калиф, ты мне обещал?
Она говорил по-французски, чтобы его подданные не смогли понять ее слов. Тонкая улыбка скользнула по губам калифа.
– Я только хотел посмотреть, как ты к этому отнесешься, Свет Зари. Ты можешь сделать то, что я тебе обещал, если таково твое желание…
Он встал, властно глядя поверх толпы, которая замерла в ожидании.
– Слушайте, вы все, верные подданные королевства Гранады! Вечером женщина, которую вы видите рядом со мной, станет моей женой. Ей принадлежит мое сердце, и в качестве подарка на свадьбу я позволил ей убить своей собственной рукой убийцу моей возлюбленной сестры. Справедливость требует, чтобы тот, кто убил женщину, умер от руки женщины!
Разочарованное ворчание толпы длилось всего один миг. Отряд лучников, стоявший перед трибуной, поднял свои луки. Когда калиф говорил, протестовать запрещалось.
Умоляющий взгляд Катрин поискал Абу-аль-Хайра, но врач не пошевелился. И горечь проникла в сердце молодой женщины; он поступил как все: жизнь ему была дороже, чем дружба…
Между тем раб встал на колени перед ней, держа в руках золотой поднос, на котором мрачным светом сиял кинжал Монсальви. Катрин схватила его. Серебряный ястреб удобно лег в ее ладонь. Наконец-то в ее руках оказалось избавление Арно и ее собственное!
Выпрямившись во весь рост, бросая вызов Мухаммаду, она с дерзким видом сорвала с себя позолоченную мишуру, закрывавшую ей лицо.
– Я не твоего племени и не твоей религии, калиф! Не забывай этого!
Потом она отвернулась от него и, высоко неся голову, пошла к эшафоту. Через минуту ее душа и душа ее супруга отлетят вместе к золотому солнцу в голубые дали, они будут легче тех черных птиц, что летают теперь наверху… Толпа молчала, невольно покорившись прекрасной женщине, которая несла смерть мужчине, распятому на кресте… Великолепное и редкое зрелище! Оно, конечно, стоило больше варварского удовольствия смотреть на пытки.
Арно поднял голову. Его взгляд встретился со взглядом Катрин, потом Арно отвел глаза и устремил их на калифа:
– Я отказываюсь от этой так называемой милости. Какой же рыцарь, достойный своего имени, согласится умереть от руки женщины? Да еще хуже, от руки своей жены? Ибо, кроме моего бесчестия, ты еще хочешь возложить на нее свое преступление и сделать из нее убийцу своего мужа! Слушайте меня, вы все! – И голос Арно усилился, громом покатился над толпой: – Эта женщина, которую ваш калиф собирается положить этой ночью себе в кровать, является моей супругой, матерью моего сына! Убивая меня, он ее освобождает! И еще знайте, что если я убил Зобейду, то сделал это из-за нее, чтобы спасти от пытки насилием, чтобы та, что выносила моего сына, не была осквернена презренными рабами. Я убил Зобейду и горжусь этим! Она не заслуживала жизни! Но я отказываюсь умирать от руки женщины! Отойди, Катрин!..
– Арно! – умоляла молодая женщина. – Умоляю тебя во имя нашей любви!
– Нет! Приказываю тебе уйти… как приказываю тебе жить ради сына!
– Жить? Ты знаешь, что это значит? Дай мне ударить или…
Но два стражника уже прошли к молодой женщине и завладели ее руками. Мухаммад догадался, что она убьет себя после того, как убьет Арно.
– Пусть твои палачи подходят, калиф! Я тебе покажу, как умирает Монсальви! Да сохранит Бог моего короля и помилует мою душу!
– Я хочу умереть с тобой! Я хочу…
По знаку калифа палачи опять взялись за свои инструменты. Среди толпы поднялся рокот. Все обсуждали смелые слова осужденного, удивлялись и почти жалели его… И вдруг за красными стенами Аль Хамры опять зарокотали барабаны…
Все головы поднялись, люди замерли, ибо бой барабанов на этот раз не имел ничего общего с представлением: громкий, быстрый – нечто вроде набата, в который били с яростным возбуждением. Одновременно во дворце-крепости раздались вой, жалобы, крики ярости, боли. Двор калифа и огромная толпа – все притихли, прислушиваясь, ожидая, что последует дальше. Абу-аль-Хайр наконец решился пошевелиться. Не заботясь о приличиях, он широко зевнул…
Сейчас же Жосс отпустил свою слишком нервную лошадь, которую с таким трудом сдерживал, и она принялась скакать галопом во всех направлениях, создавая ужасный беспорядок в рядах охраны. В это время Готье, опрокинув своих соседей, стал наносить удары по головам охранников, которые сдерживали толпу с его стороны, и бегом продвигался к эшафоту. Гигант будто сорвался с цепи. Охваченный священным гневом, он в несколько мгновений положил на землю охрану Катрин, палачей и даже гигантского Бекира, которому пришлось выплевывать зубы, когда он покатился под копыта лошади Жосса, вставшей на дыбы. Ошеломленная Катрин почувствовала, что ее тянула чья-то рука.
– Пойдем! – произнес спокойный голос Абу. – Здесь есть для тебя лошадь.
Он сорвал с нее золотое покрывало и заменил его темным плащом, вынув его словно по колдовству из-под своего платья.
– Но… Арно!
– Оставь его Готье!
Гигант уже вырывал стрелы, что пригвоздили Арно к кресту, взвалил бесчувственное тело себе на плечо и сбежал по лестнице эшафота. Жосс, почти успокоив лошадь, вдруг оказался около него, держа за уздечку другую оседланную лошадь. Гигант, несмотря на свою ношу, с невероятной легкостью вскочил в седло. Лошадь понеслась, словно пушечное ядро, прямо на толпу, которая обратилась в беспорядочное бегство.
– Видишь, – невозмутимо произнес Абу. – Мы ему не нужны.
– Но что происходит?
– Я тебе объясню потом. Во всяком случае, наш калиф на какое-то время занят. Пойдем, никто больше не обращает на нас внимания.
И действительно, на площади царило невообразимое смятение. Люди метались, пытаясь спастись от копыт понесших лошадей. Дворцовые стражники сражались с отрядом всадников, одетых в черное, с закрытыми черными покрывалами лицами. Они нагрянули так неожиданно, что никто не мог узнать откуда. Хрипы агонии мешались с криками ярости, стонами раненых.
В центре всего этого вихря был человек высокого роста, худощавый, с темной кожей. Он тоже был одет во все черное, но оставался с открытым лицом, а на тюрбане у него был приколот сказочный рубин. Его кривая сабля мелькала, словно меч архангела, срезая головы, как коса крестьянина, косящего хлеб. Последней сценой, которую мимоходом удалось ухватить Катрин, пока Абу тащил ее к лошади, была смерть великого визиря. Окровавленный меч всадника срубил ему голову, и мигом позже она уже висела на седле победителя.
На королевской мечети Аль Хамры барабаны аллаха все били и били…
* * *
Город обезумел. Катрин удалось увидеть сцены, напомнившие ей Париж ее детства. Повсюду были люди, дравшиеся между собой, повсюду текла кровь.
– Поспешим, – повторял Абу-аль-Хайр. – Может случиться, что раньше времени закроют ворота города.
– Куда же ты меня увозишь? – спросила Катрин.
– Туда, куда гигант должен отвезти твоего мужа. В Алькасар Хениль, к султанше Амине.
– Но… почему?
– Еще немного терпения. Я тебе объясню, я же сказал. Быстрее!..
Абу послал свою лошадь галопом, не задумываясь о тех, кого сбивали по дороге. Южные ворота, к счастью, еще не закрытые, они проехали мгновенно, не останавливаясь, затем копыта лошадей простучали по маленькому римскому мостику, перекинутому через Хениль с кипучей и прозрачной водой. Вскоре появились широкие крепостные стены, защищавшие башню с куполом, рядом с которой располагались два павильона, а перед башней виднелся портик с изящными колоннами. Призрачные силуэты – это должны были быть стражники – бродили перед порталом ворот, которые поспешно открылись, когда Абу-аль-Хайр, приложив ко рту руки рожком, издал условный крик. Обе лошади, не замедляя хода, устремились под портал, резко остановившись перед колоннами в цветущем жасмине башенного портика. Тяжелые ворота крепости затворились и были забаррикадированы.
Соскальзывая с лошади, Катрин упала на руки Готье, который выбежал им навстречу.
– Живая! – вскричал он, забыв свою обычную сдержанность. – И… свободная!..
Но она, не в силах унять беспокойство, спросила:
– Арно? Где он?
– Здесь, рядом. За ним ухаживают…
– Он не…
Она не смела продолжать. Перед глазами ее так и стоял момент, когда Готье вырвал стрелы из пронзенных рук, хлынула кровь и нормандец взвалил себе на плечо неподвижное тело.
– Он слаб, конечно, из-за того, что потерял много крови. Лечение мэтра Абу как раз необходимо.
– Пойдемте к нему! – произнес врач, который, оказавшись на земле, опять принял величественный вид.
Он провел Катрин за руку через большой зал, украшенный витражами и галереей. Черные мраморные плиты пола сияли, как ночной пруд, вокруг многоцветного архипелага толстых ковров. Дальше открывалась комната меньшего размера. Там лежал Арно, и рядом с ним с одной стороны стояла незнакомая женщина, с другой – Жосс, все так же одетый в военное снаряжение. Парижанин при виде Катрин радостно улыбнулся ей. Но Катрин никого не замечала. Она упала на колени возле своего супруга.
Он лежал без сознания, лицо его страшно побледнело, под глазами залегли темные тени. Дыхание было коротким и слабым.
– Думаю, он скоро поправится! – произнес рядом с Катрин приятный голос.
Повернув голову, Катрин встретилась взглядом с такими глубокими темными глазами, что они ей показались бездонными. Она увидела наконец ту, что обратила к ней свои слова. Это была молодая женщина, очень красивая, с нежным лицом, на котором были нарисованы странные знаки темно-синего цвета.
– Я – Амина. Пойдем со мной. Оставим врача заниматься своим делом. Абу-аль-Хайр не любит, чтобы женщины вмешивались в его работу.
Обе женщины сели на берегу узкого канала, протекавшего посреди сада. Вдоль него росли розы, от воды шла сладостная свежесть, в которой растворялись усталость и дневной жар. Шелковые подушки были набросаны на мраморном бордюре под большими позолоченными лампами. Здесь же стояли золотые подносы со всевозможными сладостями и фруктами. Амина пригласила Катрин сесть рядом с ней, удалив своих служанок.
Продолжительное время обе женщины хранили молчание. Катрин в изнеможении от того, что ей только что пришлось пережить, вкушала благоуханный покой этого прекрасного сада и безмятежность, которая исходила от женщины, сидевшей рядом с ней. Мысли о смерти, страх, отчаяние ушли прочь. Ведь не мог же Бог таким чудесным образом спасти Арно, чтобы сразу же его у нее отобрать? Его вылечат, спасут… Она была в этом уверена!
Наблюдая за своей гостьей, султанша некоторое время молчала, а потом указала ей на подносы.
– Ты устала, столько пережила, – сказала она мягко. – Отдыхай и угощайся!
– Я не голодна, – ответила Катрин с легкой улыбкой. – Но как я здесь оказалась? Что произошло?
– Добро пожаловать в мой дом, Свет Зари! Неужели я должна стать твоим врагом только потому, что мой господин хотел сделать тебя своей второй женой? Наш закон дает ему право иметь столько жен, сколько он пожелает; если ты думаешь о моих личных чувствах, уже с давних пор он мне безразличен.
– Говорят, однако, что вы очень близки.
– Это только видимость. Может быть, и вправду он ко мне привязан, но его невероятная слабость по отношению к Зобейде, легкость, с которой он относился к ее диким выходкам и даже преступлениям, простил ей даже попытку убить меня, – все это убило в моем сердце любовь. Мне известно, что тебе пришлось пережить, известно о том, что ты выстрадала. Благородно и прекрасно, когда женщина идет на такие злые лишения ради мужчины, которого любит. Мне понравилась твоя история. Поэтому я и согласилась помочь Абу-аль-Хайру в его планах.
– Прости за настойчивость, но что же, в сущности, произошло?
Улыбка приоткрыла маленькие белые зубки Амины. Она взяла веер из тонких пальмовых листьев, украшенных миниатюрами, и стала потихоньку им обмахиваться. Катрин залюбовалась изящной смуглой рукой, красивыми ногтями, выкрашенными хной.
– В настоящий момент Мансур-бен-Зегрис пытается вырвать трон Гранады из рук Мухаммада.
– Но… почему?
– Чтобы отомстить за меня. Он думает, что я умираю. Нет, не смотри на меня так, – продожала Амина с коротким смешком, – я прекрасно себя чувствую, но Абу, врач, пустил слух, что великий визирь, обезумев от горя после смерти Зобейды, отравил меня, чтобы я сопровождала моего врага в жилище мертвых и не смогла порадоваться кончине принцессы.
– И Мансур-бен-Зегрис поверил в это?
– Сегодня утром, словно безумец, он бросился сюда. Он обнаружил, что мои слуги в горе, а я сама, бледная, лежала на кровати, словно мертвая.
Она остановилась, чтобы улыбнуться Катрин, потом, предвосхищая вопрос, продолжила:
– Абу-аль-Хайр – великий лекарь. Мансур меня видел, впрочем, издали и не усомнился ни на минуту. С этого момента нападение на Аль Хамру было делом решенным. Абу, который прекрасно знает Мансура, подсказал ему, что момент казни будет самым удачным для нападения, потому что калиф, его двор и часть его войск окажутся вне крепости. Все так и было задумано, и, когда барабаны королевской мечети пробили тревогу, Абу-аль-Хайр подал условный знак и твоим слугам. Ты знаешь, что было дальше…
– Хвала Богу, – вздохнула Катрин, – он избавил моего мужа от стольких мук!
Тонкий голос врача заставил ее обернуться. Абу-аль-Хайр уселся на подушки.
– Он был совсем не таким слабым, как ты думаешь, – сказал он, изящно беря кончиками пальцев пирожное.
– Вы хотите сказать… – произнесла Катрин, инстинктивно заговорив по-французски.
– Что он ел немного, но воду пил благодаря Жоссу, который был в охране в Гафаре, а уж спал он вволю.
– Но я думала, что у охранников был приказ любой ценой мешать узнику спать и что великий кади направил своих людей к Арно, чтобы в этом убедиться самому лично.
Абу-аль-Хайр рассмеялся.
– Когда человек спит так глубоко, что никто и ничто не может его разбудить, а получен приказ ему в этом помешать, лучше всего просто скрыть это событие… Люди кади боятся за свою шкуру так же, как и все смертные на земле. Твой супруг смог проспать целых три ночи.
– Он тоже ел варенье из розовых лепестков?
– Нет. Пил ту воду, которую Жосс ему приносил в маленьком бурдючке, спрятанном под тюрбаном.
– А как он теперь?
– Он спит, и его сторожит Готье.
– Но… его руки?
– От того, что пробиты руки, не умирают, если кровь вовремя остановлена и раны продезинфицированы. Ты тоже должна подумать об отдыхе. Здесь вы в безопасности, каков бы ни был исход битвы.
– Кто же победит?
– Кто знает? Конечно, у Мансура было преимущество внезапности нападения, и его люди – отменные воины. Но их мало, а у калифа большая охрана.
– А если один из них умрет, калиф или Мансур? – спросила Катрин, ужасаясь при этой мысли. – Вы растравили гнев этих людей, и только ради того, чтобы нас спасти? А заслуживаем ли мы, чтобы ради нас было загублено столько человеческих жизней?
Рука Амины легла на руку Катрин мягко и успокаивающе.
– Между Мансуром-бен-Зегрисом, моим двоюродным братом, и властелином верующих война никогда не прекращается. Она то и дело вспыхивает из-за пустяка.
– Но если Мансур будет побежден? Какова тогда будет его участь? – спросила опять Катрин, невольно заинтересованная человеком, уж конечно, жестоким и кровожадным – разве она не видела, как он обезглавил Бану Сараджа? – но которому она была обязана жизнью своего супруга и собственной жизнью тоже. У нее возникло ощущение, что она оказалась соучастницей того обмана, в результате которого стал жертвой великий визирь.
Абу-аль-Хайр пожал плечами и взял очередное пирожное.
– Если он будет побежден, он убежит, переплывет через море, найдет себе убежище в Фесе, где ему принадлежат дворец и земли. Потом, через несколько месяцев, он вернется, еще более высокомерный, чем когда-либо, и с новыми силами. И все начнется сначала…
Громкие удары в ворота прервали его слова, затем послышался условный сигнал, который перед этим подавал и врач. Рабы кинулись отворять огромные ворота. Они вынуждены были мигом отскочить назад, чтобы избежать яростного натиска группы всадников с закрытыми лицами. Во главе отряда Катрин узнала человека с рубином и отвела глаза. Голова великого визиря болталась у его седла. Не выказав ни малейшего удивления, Амина встала, закрыв лицо покрывалом. Ее вид, казалось, пригвоздил к земле черного всадника. Катрин увидела красивый и жестокий рот, подчеркнутый тонкой линией усов, дикие глаза на худом птичьем лице.
Мансур-бен-Зегрис спрыгнул с лошади.
– Ты жива? Каким чудом?
– Меня спас Абу-аль-Хайр, – спокойно ответила султанша. – Это великий врач. Одно из его лекарств победило яд.
– Аллах велик! – вздохнул Мансур в таком экстазе, что Катрин еле сдержала улыбку.
Этот воин с лицом фанатика, видно, был очень наивен. Провести его не составляло труда. Правда, репутация Абу-аль-Хайра тоже была велика!
Но вот черные глаза Мансура уставились на Катрин, хотя молодая женщина, подражая Амине, спрятала свое лицо.
– Кто эта женщина? Я ее никогда не видел.
– Это белая фаворитка Мухаммада. Пока ты сражался, Абу, врач, дал убежать ей и осужденному, человеку, который убил Зобейду. Кстати, это ее муж.
Лицо Мансура выразило откровенное удивление. Явно он ничего не знал о Катрин и Арно.
– Что это за странная история? И что все это значит?
Катрин догадалась, что султанша улыбается под покрывалом. Амина знала своего беспокойного влюбленного и играла с ним с невероятной легкостью.
– Это значит, – ответила она с нотой торжественности в голосе, – что калиф намеревался оскорбить святой закон, присваивая себе чужое добро. Эта женщина пришла из своей далекой страны франков отобрать у Зобейды своего мужа, которого Зобейда держала у себя пленником, но ее красота разбудила страсть в сердце Мухаммада. Чтобы защитить свою жену, которой грозила смертельная опасность, франкский рыцарь убил пантеру.
Эта маленькая речь, бесспорно, произвела на Мансура глубокое впечатление. Его рассуждения, в общем, были очень просты: если кто-то был врагом калифа, обязательно становился его другом. В его взгляде угасла настороженность и появилась симпатия.
– А где франкский рыцарь? – спросил он.
– Да здесь же. Врач Абу его лечит. Он спит.
– Ему нужно бежать, и этой же ночью!
– Почему? – спросила султанша. – Кто придет сюда за ним?
– Охранники калифа. Смерть этой собаки, голова которой висит у меня на седле, да еще побег его фаворитки и убийцы его сестры привели Мухаммада в полную ярость. Этой ночью все дома в Гранаде, даже в окрестностях, будут обысканы… И даже твое жилище!
– Значит, ты проиграл?
– А что же ты подумала, увидев, что я приехал? Что я положу корону калифа к твоим ногам? Нет, я должен накормить моих людей, сам чуть подкрепиться и бежать. Мой дворец уже в руках врага. Я счастлив видеть тебя живой, но должен бежать. Если эти люди, пользующиеся твоим покровительством, хотят скрыться от Мухаммада, им нужно этой же ночью уехать из Гранады, так как калиф их разыскивает с еще большим рвением, чем меня самого.
Катрин с тревогой следила за коротким диалогом Мансура и Амины. Опять бежать, опять прятаться… и как это сделать? Как вывезти из Гранады Арно? Она собиралась задать вопрос султанше, когда опять зазвучал нежный голос Амины:
– Так ты опять меня покинешь, Мансур? Когда же я тебя теперь увижу?
– Только от тебя зависит, последуешь ли ты за мной! Зачем оставаться рядом с этим человеком, который приносит тебе только разочарование и горести? Я тебя люблю, ты это знаешь, и могу дать тебе счастье. Великий султан примет тебя с радостью…
– Он не согласится принять меня, изменившую своему супругу. Пока Мухаммад жив, мне придется оставаться с ним. Теперь тебе нужно думать о том, как сделать так, чтобы между вами оказалось море. По какой дороге ты поедешь? На Мотриль?
Черный всадник покачал головой:
– Там он меня и будет искать в первую очередь. Нет! Альмерия! Дорога туда длиннее, но принц Абдаллах – мой друг, и там в порту у меня есть корабль.
– Тогда возьми с собой франка с супругой. Одни они погибнут: всадники Мухаммада быстро их отыщут. А с тобой им, может быть, повезет…
– Повезет? Описание их внешности в данную минуту уже разносят всадники и на пограничные посты, и во все порты…
Не давая Катрин времени отчаяться, Абу-аль-Хайр вступил в разговор:
– Минуту, господин Мансур! Согласись только взять их с собой, а я берусь изменить им внешность. У меня на этот счет есть мысль. Впрочем, я поеду с вами, если ты позволишь. Пока мои друзья не окажутся окончательно вне досягаемости палачей калифа, я не вернусь к себе домой.
Мансур не осмелился отказать маленькому врачу.
Пока Катрин нежно сжимала с глубокой благодарностью руку своему другу, Мансур проворчал:
– Ну, хорошо! Делай, как ты хочешь, врач Абу, но только знай: через полчаса я выеду из этого дворца! Мне нужно только время, говорю тебе, чтобы подкрепились люди и лошади. Если твои подопечные не готовы меня сопровождать, я уеду без них.
Абу-аль-Хайр ограничился поклоном. Мансур направился к своему мрачному эскадрону, который стоял черной стеной. Врач повернулся к Катрин и Амине.
– Пойдемте, – сказал он, – у нас мало времени.
Но, переступив порог дворца, Катрин подумала об одной вещи. Она отцепила сказочный пояс Гаруна-аль-Рашида и протянула его султанше.
– Возьми! – сказала она. – Этот пояс принадлежит тебе.
Какой-то миг пальцы Амины гладили драгоценные каменья. И была печаль в ее голосе, когда она прошептала:
– В день, когда я его надела в первый раз, я думала, что это и есть цепь счастья… Но поняла потом, что это просто цепь, только… очень тяжелая. В сегоняшний вечер я надеялась, что наконец путы разорвутся… Увы! Они еще есть, и ты мне принесла подтверждение этому!
Обе женщины прошли в личные покои Амины, следуя за врачом. В это время два высоких черных раба втолкнули женщину всю в черном, которая отбивалась, как фурия.
– Мы ее нашли у ворот! – произнес один из рабов. – Она кричала, что ей нужно видеть врача Абу и что в его доме ей сказали, что он здесь.
– Отпустите ее, – приказал Абу и прибавил, обернувшись к вновь прибывшей: – Что ты хочешь?
Но женщина, не обращая на него внимания, сорвала с себя черное покрывало и кинулась к Катрин:
– Наконец я тебя нашла! Ты обещала не уезжать без меня!
– Мари! – воскликнула молодая женщина со смешанным чувством радости и стыда, так как среди своих бед и треволнений забыла Мари и свое обещание, данное ей. – Как же ты сумела убежать, как нашла меня?
– Легко! Я была… на казни, следила за тобой и видела, как ты бежала вместе с врачом. Воспользовавшись суматохой, я ускользнула от евнухов и пошла к Абу-аль-Хайру, где надеялась тебя найти, но мне сказали, что он ухаживает за больной султаншей Аминой и уехал в Алькасар Хениль. Ты… ты не сердишься, что я пришла? – добавила она с внезапным беспокойством. – Знаешь, я так мечтаю вернуться во Францию.
Вместо ответа Катрин опять обняла Мари.
– Хорошо сделала! Это я должна у тебя просить прощения, что не сдержала обещания. Но это не совсем по моей вине…
– Да я же знаю! Главное, мы теперь вместе!..
– Когда вы наконец закончите обниматься, – прервал их Абу-аль-Хайр, – может быть, вы тогда вспомните, что время не терпит и что Мансур не станет ждать!
«Магдалена»
Небольшой отряд выехал из ворот Алькасар Хениля. Только те, кто хорошо их знал в лицо, могли узнать в этих людях диких воинов Мансура-бен-Зегриса.
Мрачные всадники в черных одеждах с закрытыми лицами превратились в регулярную войсковую охрану калифа, и черные селамы уступили место белым бурнусам. Сам Мансур оставил свою одежду с золотой вышивкой и свой сказочный рубин у Амины и надел мундир простого офицера. Готье и Жосс присоединились к солдатам, нахлобучив на глаза шлемы с тюрбанами, и вместе с ними окружили тесным кольцом большие носилки с плотно закрытыми шелковыми занавесками, которые образовали центр всего шествия.
В носилках находился Арно, все так же в бессознательном состоянии, за ним внимательно следили Абу-аль-Хайр, Катрин и Мари. Обе женщины были одеты как служанки. Мари, вооружившись опахалом, обмахивала им раненого. Абу-аль-Хайр приказал одеть Арно в пышные женские наряды, что было довольно трудно сделать, учитывая рост и телосложение рыцаря. Укутанный в широкие покрывала из синего легкого атласа в золотую полоску, в сборчатых шароварах и вышитых туфлях без задников, рыцарь походил на благородную даму, пожилую и больную. Их забавное переодевание внесло нотку веселья, которая превратила их бегство во что-то вроде театрального представления или любовного приключения с похищением. А главное, они покидали этот город, да не одни, а под надежной охраной. Катрин спросила у Мансура, садясь в носилки:
– Что же мы скажем, если встретим людей калифа?
– Что сопровождаем старую принцессу Зейнаб, бабушку эмира Абдаллаха, который правит в Альмерии.
– И нам поверят?
– Кто же осмелится сказать что-нибудь против? – прервал их Абу-аль-Хайр. – Принц Абдаллах, двоюродный брат калифа, такой ранимый человек, что сам наш хозяин бывает очень осторожен в отношениях с ним. Альмерия – это один из наших крупнейших портов. Что касается меня, так совершенно естественно, что я сопровождаю эту благородную даму, – заключил он, устраиваясь на подушках в носилках.
Вся группа ехала в темноте и без шума, раздавалось только приглушенное цоканье копыт лошадей. А совсем близко, в городе, царило оживление. Все огни были зажжены, и город светился в ночной темноте, словно огромное скопление светлячков. И Катрин любовалась этим видом, приподнимая занавески. Она испытывала пьянящее чувство победы. Город был восхитителен, но крики, плач, которые слышались из-за высоких стен, говорили о том, что там происходит побоище.
Голос Мансура долетел до молодой женщины:
– Калиф неистовствует! Поедем побыстрее! Если меня узнают, нам придется сразиться, а нас только двадцать человек.
– Вы забываете нас, – сухо прервал его Готье, который скакал совсем рядом с носилками, так близко, что Катрин могла до него дотронуться. – Мой товарищ, Жосс, умеет сражаться. А что до меня, то уж с десяток я точно уложу.
– Тогда, скажем, нас тридцать один, и да сохранит нас аллах!
Огни Гранады мало-помалу отступили. Плохо различимая дорога, незаметная для тех, кто ее не знал, повернула, и город исчез за могучим скалистым возвышением.
– Дорога будет тяжелой, – проговорил Жосс с другой стороны носилок. – Нам нужно будет пройти высокие горы.
Резкая команда раздалась в темноте, и отряд остановился. Скалистое место кончилось, и опять стала видна Гранада, дворец Амины, где горели лампы на зубцах белых стен. До Катрин долетел голос Мансура:
– Вовремя мы уехали! Смотрите!
Отряд всадников в белых плащах с факелами, которые сеяли по ветру искры, быстрым галопом проехал римский мост и в облаке пыли остановился перед воротами Алькасар Хениля.
Во главе отряда зеленое знамя калифа развевалось в руке офицера-знаменосца. Весь отряд устремился в тяжелые ворота…
Катрин высунула голову и поискала глазами Мансура.
– А Амина? – спросила она. – Ей ничего не грозит?
– Чего же ей бояться? У нее ничего не найдут. Одежда моих людей уже зарыта в саду, а среди ее слуг и женщин нет ни одной, которая не согласилась бы скорее отрезать себе язык, чем ее выдать. И даже если Мухаммад подозревает ее в помощи мне, он никак не вообразит, что она могла помочь и вам. Народ ее обожает, и я думаю, что он и теперь ее любит. Между тем, – заключил он со внезапным взрывом ярости, – в один прекрасный день ему придется отдать ее мне. Я ведь вернусь! Аллах сделает так, что мое возвращение будет его последним днем!..
Ничего больше не произнося, мятежный принц хлестнул свою лошадь и бросился на приступ первого уступа сьерры. Вся группа молча двинулась вслед. Катрин опустила занавеску. Внутри носилок темень была полной и стояла такая духота, что Абу-аль-Хайр откинул занавески с одной стороны.
– Нам не грозит, что нас здесь узнают. Так будем же дышать! – прошептал он.
Катрин с тревогой пощупала лоб Арно. Жар спал, а дыхание стало ровным. Тогда Катрин свернулась калачиком в ногах своего супруга, закрыла глаза и, чувствуя, как счастье и покой овладевают ее сердцем, крепко заснула.
* * *
Нападение произошло через два дня, в горах, на заходе солнца. Беглецы поднялись из глубокой долины Хениля и продолжали путь по склону ущелья, на дне которого кипел поток. Они шли по горному карнизу, поднимавшемуся к хребту. Жара в значительной мере спала, и тропинка, казалось, шла через арену с почти вертикальными стенками, над которой возвышались три огромные снежные вершины. Мансур указал на самую высокую:
– Там живут только орлы, грифы и люди Фараджа Одноглазого, знаменитого бандита.
– Мы-то слишком сильны, чтобы бояться бандита! – заметил Готье с презрением.
– Еще неизвестно!.. Когда Фараджу нужно золото, ему случается пойти на службу к калифу, и, когда у него появляется подкрепление из пограничных солдат, он становится опасным.
Вдруг свирепые вопли раздались так пронзительно, что даже лошади взвились на дыбы. Из-за каждого камня высунулся человек… и вся гора, казалось, пришла в движение, обрушилась на маленькую группу путников. Маленький человечек, худой и уродливый, на грязном тюрбане которого торчал пук орлиных перьев, а глаз закрывала грязная повязка, вел их в атаку, издавая ужасающие пронзительные крики.
– Фарадж Одноглазый! – взревел Мансур. – Соберитесь вокруг носилок!
Вот уже кривые турецкие сабли заблестели в руках воинов; Готье подъехал к начальнику, чтобы сражаться рядом с ним, и крикнул Жоссу:
– Защищай носилки!
Занавески носилок неожиданно раздвинулись, и появился Арно. Катрин попыталась удержать его, но безуспешно.
– Оружие! – закричал он. – Лошадь!
– Нет! Ты еще слишком слаб…
– Думаешь, я так и буду смотреть и не приму участия в бою? Сиди в носилках и не двигайся! – сурово приказал он. – А ты, друг Абу, сторожи ее и не дай ей наделать глупостей!..
С яростным нетерпением он срывал с себя покрывала, которыми был укрыт.
– Лошадь! Оружие! – повторял он.
– Вот оружие, – спокойно произнес Жосс, протягивая ему свою собственную кривую саблю. – Вы лучше меня владеете этим резаком. И лошадь берите мою.
– А ты?
– Я возьму ту лошадь, всадник которой сорвался в пропасть.
– Арно! – вскричала Катрин в отчаянии. – Я тебя умоляю…
Но он ее не слушал. Он прыгнул в седло и, сжимая бока животному голыми пятками, присоединился к Мансуру и Готье, которые уже ввязались в яростное сражение. Арно поверг врага в смятение, которым воспользовался Мансур. Что до Катрин, вся эта картина некоторое время вызывала в ней страх, но и она не смогла сдержаться и рассмеялась: Арно был неподражаем!
– Он же сумасшедший! – вздохнула она. – Как он может выдерживать бой, когда всего два дня тому назад…
– Все же эти два дня он ел, пил, он отдохнул, – произнес врач, спокойно перебирая пальцами четки из полированного янтаря. – Твой муж обладает необыкновенной мощью. Ты же не думаешь, что он спокойно слушал бы звон сабель. Для него свирепые звуки войны – как самая сладостная музыка.
– Но… руки?
– Ты же видела, раны закрываются. И он прекрасно знает, что, если раны опять откроются, я еще раз остановлю кровь.
И Абу-аль-Хайр принялся тихим голосом призывать аллаха и Магомета, его пророка, помочь благополучному исходу боя. Люди Мансура образовали мощную защиту вокруг носилок, таким образом, Катрин оказалась в центре сражения. Немного поодаль Мансур, Арно и Готье мужественно сражались. Арно попал в свою стихию, опять занимался любимым делом. «Никогда, – подумала Катрин с обидой, – он так не бывает счастлив, как в бою. Даже в моих объятиях он не знает такого полного счастья…»
Пронзительный голос долетел до нее:
– Ты от меня не уйдешь, Мансур-бен-Зегрис! Ты попался прямо ко мне в ловушку…
Это был Фарадж, и он издевался над врагом. Маленький человечек тоже был суровым воином, и дуэль его с Мансуром была свирепой.
– В твою ловушку? – презрительно бросил принц. – Ты слишком зазнался. Я знал, что ты здесь обосновался, и не побоялся тебя. Но ты выбрал неверную дорогу, если надеешься на золото или драгоценности. У нас с собой только оружие.
– Ты забываешь о своей голове! Калиф мне за нее заплатит в десять раз больше, и я наконец вернусь в Гранаду победителем.
– Когда твоя собственная голова украсит крепостную стену, тогда да, ты долго будешь любоваться Гранадой.
Остальное содержание перепалки потерялось в звоне оружия. Катрин прижалась к Мари, и обе женщины с тревогой смотрели на сражение.
День быстро клонился к ночи. Только снежные вершины еще краснели на солнце. Смерть пробила бреши в обоих лагерях. Мансур, Арно и Готье все еще сражались, и в рядах бандитов потери были серьезные, тогда как со стороны беглецов пало всего пять человек. Катрин и Мари со страхом смотрели на воинов, чья победа или проигрыш могли иметь для них такие ужасные последствия. Абу-аль-Хайр все время молился…
И потом раздался крик, ужасный, раздирающий, который заставил Катрин выскочить из носилок. Могучий Арно разрубил голову Фараджа Одноглазого. Но молодая женщина застыла, завороженная ужасающим зрелищем: Готье, оставаясь на лошади и широко открыв рот, кричал, не переставая, и у него в груди торчало копье.
Катрин поймала взгляд Готье, она прочла в его глазах удивление, потом, как сраженный молнией дуб, нормандец повалился на землю.
– Готье! – вскричала молодая женщина. – Господи!..
Она побежала к нему, встала на колени, но Арно уже спрыгнул с лошади, бросился к нему и отстранил Катрин:
– Оставь! Не дотрагивайся…
На ее призыв прибежал Абу-аль-Хайр, осмотрел раненого и нахмурил брови. Тоненькая струйка крови текла из угла рта.
– Он еще жив, – произнес врач. – Нужно осторожно вынуть копье… Можешь ты это сделать, а я его подержу? – спросил Абу-аль-Хайр у Монсальви.
Вместо ответа Арно без колебаний содрал бинты, которыми еще были обвязаны его руки, потом взялся за древко копья, пока Абу осторожно раздвинул края раны, которую Катрин уголком своего покрывала обтирала от крови.
Дюйм за дюймом смертоносное копье стало выходить из глубин груди… Катрин задерживала дыхание, боясь, что каждый вздох Готье мог оказаться последним. Наконец копье вышло целиком, и Арно гневным жестом отбросил его далеко от себя, а врач в это время при помощи тампона, который поспешно сделала Мари из того, что ей попалось под руку, останавливал кровь, хлынувшую из раны.
Вокруг них наступила тишина. Лишившись вожака, бандиты бежали, и Мансур даже не потрудился их преследовать. Его воины, кто остался жив после сражения, подходили, образовывая вокруг поверженного Готье молчаливый круг. Мансур наклонился над раненым. Его темный взгляд встретился со взглядом Арно.
– Ты смелый воин, но и твой слуга тоже бравый человек! Если он будет жить, я возьму его к себе лейтенантом. Думаешь, ты спасешь его, врач?
Абу с сомнением покачал головой.
– Спасите его! – пылко попросила Катрин. – Он не может умереть! Только не он…
– Рана кажется глубокой! – прошептал Абу. – Попробую сделать что смогу. Но нужно его убрать отсюда. Здесь больше ничего не видно…
– Перенесем его в носилки, – произнес Арно. – Пусть меня унесет дьявол, если я еще туда вернусь!
– Ты почти голый, босой, – прервала его Катрин, – ты сам еще в опасности!
– Я возьму одежду кого-нибудь из мертвых. Я не собираюсь ходить в этих женских тряпках. Нельзя ли добыть немного огня?
Двое воинов разожгли факелы, а другие с бесконечными предосторожностями подняли Готье и перенесли его в носилки.
Поднялся ветер, завыл в ущелье как голодный волк, стало холодать.
– Нужно найти убежище на ночь, – произнес Мансур. – Идти по склону в темноте – это просто самоубийство, и нам больше нечего бояться разбойников.
Арно, который на какое-то время исчез, вернулся, одетый с ног до головы. На нем оказались белый бурнус и шлем с тюрбаном.
Ледяное дыхание горных вершин раздувало пламя факелов. С большими предосторожностями они двинулись в путь по опасной дороге. Мансур, держа лошадь под уздцы, шел впереди в поисках какого-нибудь пристанища. За ним следовали носилки очень медленным ходом, чтобы не беспокоить раненого, которому Абу с помощью Катрин и Мари оказывал помощь.
Вскоре черная пасть грота открылась перед ними. Люди и животные набились в пещеру, разожгли огонь. Катрин присела к Арно. Врач, перевязав рану, заставил Готье выпить успокоительного, чтобы тот побольше спал, но жар у него поднимался, и Абу не скрывал своего пессимизма.
– Его могучее здоровье, возможно, сделает чудо, – сказал он молодой женщине. – Но я не осмеливаюсь надеяться на это.
Опечаленная до глубины души, Катрин подошла и села возле мужа, прижалась к нему и положила голову ему на плечо. Он нежно обнял ее рукой, накрыл своим бурнусом.
– Поплачь, моя милая, – прошептал он. – Это поможет тебе.
Он поколебался немного, и Катрин почувствовала, как теснее сомкнулось его объятие. Потом, окончательно решившись, Арно сказал:
– Раньше, могу тебе признаться, я к нему ревновал… Эта верность преданной собаки, которую он всегда проявлял по отношению к тебе, эта неустанная забота, которой он тебя окружал, меня раздражали… А потом пришло время, и я понял, что ошибался. Если он тебя любил, то другой любовью, чем та, которую я себе представлял… Что-то вроде почитания святой…
Катрин вздрогнула и почувствовала, как задрожали у нее губы. Безумная ночь в Коке вдруг представилась так явственно, что ее захлестнуло волной стыда и угрызений совести. У нее возникло желание признаться немедленно в том, что Готье был ее любовником, что она была счастлива в его объятиях.
– Арно, нужно тебе сказать…
Но очень нежно он закрыл ей рот поцелуем.
– Нет. Ничего не говори. Еще не пришел час воспоминаний, сожалений… Готье еще жив, и Абу, может быть, совершит чудо, в которое сам не верит!
Большой бурнус соединил тепло их обоих тел, прижавшихся друг к другу. Если бы она договорила, что бы сказал Арно, что бы сделал? Он с презрением выгнал бы ее на холод, и ее душа бы заледенела… А ей так хорошо было здесь, рядом с ним! Он поддерживал ее своей силой, всей своей любовью, которую только он один умел ей дать.
– Я люблю тебя… – прошептала она. – О! Я так тебя люблю!
Он не ответил, но сжал ее еще сильнее, почти делая ей больно, и Катрин поняла, что он борется с искушением. Вокруг сидели воины Мансура с неподвижными, замкнутыми, таинственно-загадочными лицами, на которых мерцали отсветы пламени. Эти люди еще чувствовали усталость от недавнего сражения, но, привыкшие с детства к полной опасностей жизни, не теряли ни мгновения, чтобы восстановить потерянные силы. Кто мог сказать, что ждет их этой ночью?
Эта ночь, проведенная в сердце гор, в пещере, населенной джиннами, этими духами из восточных сказок, которые ей рассказывала Фатима, надолго врезалась в память Катрин… Высокая фигура Мансура появилась у огня. Он что-то сказал своим людям, обошел костер и сел рядом с Арно. Один из его слуг подошел, неся в сложенных ладонях финики и бананы. Мавр взял их и с улыбкой предложил рыцарю. Это был первый любезный жест с его стороны по отношению к Арно, но этим жестом он признавал его равным себе. Арно молчаливо поблагодарил его кивком.
– Настоящие воины узнаются по первому же бою, когда им приходится скрестить оружие, – просто объяснил Мансур. – Ты – из наших!
Мужчины подкреплялись, но Катрин ничего не могла есть. Все время она смотрела в сторону носилок. Абу-аль-Хайр сидел у изголовья больного. Время от времени до молодой женщины долетал стон, и каждый раз у нее болезненно сжималось сердце.
Волк завыл в горах, и Катрин вздрогнула. Это было дурным знаком…
Чувствуя подавленное состояние жены, Арно наклонился к ней и прошептал тихим голосом:
– Никогда больше ты не будешь страдать, моя милая. Тебе больше никогда не будет холодно, ты не будешь мучиться от голода, от страха! Перед Богом, что меня слышит, я клянусь устроить нашу жизнь так, чтобы дать тебе возможность забыть все, что тебе пришлось вытерпеть!
* * *
Через пять часов отряд мятежников добрался до Альмерии. Готье все еще был жив, но жизнь постепенно покидала его огромное тело.
– Ничего нельзя сделать, – в конце концов признался врач. – Можно только продлить его мучения. Он должен был уже умереть ночью, если бы у него не было такого исключительного здоровья. Между тем, – добавил он, – он и не старается выжить.
– Что вы хотите этим сказать? – спросила Катрин.
– Что он больше не хочет жить! Можно подумать… да, можно подумать, что он счастлив, что умирает! Никогда не видел человека, который бы с таким спокойствием готовился к собственной смерти.
– Но я хочу, чтобы он жил! – вскинулась молодая женщина.
– Ты здесь ничего не сделаешь! Думаю, он уверен, что его земная миссия окончена с тех пор, как ты нашла своего супруга.
Катрин понимала, что хотел сказать врач. Теперь, когда она опять заполучила Арно, Готье понял, что ему больше нет места в жизни Катрин, и, может быть, он не чувствовал в себе мужества, после того как был спутником ее тяжелых дней, участвовать в их счастливой жизни…
– Сколько времени он еще проживет? – спросила она.
Абу пожал плечами:
– Кто может знать? Может быть, несколько дней, но я бы скорее сказал, несколько часов. Он быстро угасает… между тем я надеялся на то благотворное влияние, которое оказывает на раненых морской воздух!
Море! С высоты холма Катрин завороженно посмотрела на него. Море блестело, ласкало песчаный берег и, словно рассыпавшиеся женские волосы, окружало большой город. Город сиял ослепительной белизной, над ним возвышалась белая крепость, а там, дальше, виднелся порт, в котором танцевали на волнах корабли с разноцветными парусами. Высокие пальмы полоскали свои темно-зеленые веера на морском ветру под ослепительным голубым небом.
Город раскинулся в огромной долине, заросшей апельсиновыми и лимонными деревьями. Катрин вспомнила море во Фландрии, когда жила там, будучи возлюбленной Филиппа Бургундского. Море там было серо-зеленым, покрытым белесыми бурунами, или плоским, беспокойным, свинцовым; оно лежало у дюн, которые пересыпал ветер. Забыв на миг свое горе, она поискала руку Арно.
– Смотри! Здесь наверняка самое красивое место на земле. Разве мы не будем счастливы, если сможем здесь жить?
Но он тряхнул головой, а в углу губ пролегла морщинка, которую Катрин хорошо знала. Взгляд, которым он охватил сказочный пейзаж, был тоскливым.
– Нет! Здесь все чужое! Поверь мне, наша суровая и старая Овернь, если придет день, когда мы ее опять увидим, нам даст гораздо больше настоящего счастья.
Он улыбнулся, увидев ее растерянность, поцеловал в глаза и ушел к Мансуру. Их отряд остановился на этом тенистом холме, чтобы держать совет. Катрин, на мгновение оставляя Готье, выскользнула из носилок и подошла к мужчинам. Мансур указывал на белую крепость, высившуюся над городом:
– Это Альказаба. Там чаще всего живет принц Абдаллах и предпочитает ее своему дворцу на берегу моря. На этой территории тебе больше нечего бояться калифа, – сказал он Арно. – Что ты собираешься делать?
– Найти корабль, который отвез бы нас в нашу страну. Думаешь, это можно сделать?
– В этом порту у меня есть своих два корабля. На одном я поплыву в африканские земли. Другой отвезет тебя вместе с твоими близкими в Валенсию. С тех пор как Сид нас оттуда прогнал, – добавил он с горечью, – исламские корабли больше не входят в этот порт даже для торговли. Мой капитан вас высадит ночью на берег. В Валенсии ты без труда найдешь корабль, который отвезет вас в Марсель.
Арно в знак согласия кивнул головой. В Марселе, во владениях королевы Иоланды, графини Прованской, он действительно будет почти у себя дома, и по его улыбке Катрин догадалась о той радости, которая охватила его при этой мысли.
– Можем мы выехать этой же ночью?
– Зачем так спешить? Абдаллах проявит к тебе братское гостеприимство, что я и сам намерен был бы сделать, если бы мог увезти тебя с собой в Магриб. Ты бы сохранил лучшие воспоминания о мусульманах.
– Благодарю тебя. Будь уверен, что я сохраню хорошее воспоминание если не обо всех мусульманах, так, по крайней мере, о тебе, Мансур. Встреча с тобой – благословение Божье, и я Ему за это благодарен! Но у нас на руках раненый…
– Он умирает.
– Я знаю. Между тем он может выжить!
Катрин обдало облаком нежности. Эта чуткость Арно в отношении к Готье волновала ее до глубины души. Нормандец умирал, конечно, но Монсальви отказывался оставлять его тело на чужбине, у неверных. Она подняла на своего супруга взгляд, сиявший благодарностью. Мансур, помолчав немного, медленно ответил:
– Он не доживет до того времени, когда вы увидите родные берега! Однако я понимаю твою мысль, брат мой! Сделаем так, как ты хочешь. Этой же ночью мой корабль поднимет паруса… Теперь пойдем.
Катрин вернулась в носилки, где Готье на какой-то момент вернулся в сознание. Его дыхание делалось час от часу все более затрудненным. Его огромное тело, казалось, уменьшалось, а лицо трагическим образом изменялось, уже тронутое тенью смерти. Но он устремил на Катрин ясный взгляд, и она ему улыбнулась.
– Смотри, – произнесла она мягко, отведя занавеску, чтобы он смог увидеть то, что было снаружи. – Вот море, которое ты всегда любил, о котором ты мне столько рассказывала. На море ты выздоровеешь…
Он отрицательно покачал головой. На его бескровных губах появилось подобие улыбки:
– Нет! Я умру!.. И так лучше!..
– Не говори этого! – запротестовала Катрин с нежностью. – Мы за тобой будем ухаживать, мы…
– Не надо меня обманывать! Я знаю, и я… я счастлив! Пообещайте мне…
– Все, что ты захочешь.
Он сделал ей знак приблизиться и выдохнул:
– Обещайте… что он никогда не узнает, что произошло… в Коке! Ему будет больно… Это было только… милосердие! Не стоит…
Катрин выпрямилась и сжала горячую руку.
– Нет, – произнесла она с горячностью, – это не было милосердие! Это была любовь! Клянусь тебе, Готье, всем, что у меня есть в мире самого дорогого: той ночью я тебя любила, я отдалась тебе от всего сердца и продолжала бы, если бы ты этого захотел. Видишь ли, – прибавила она, – ты дал мне столько радости, что на миг меня взяло искушение остаться, отбросить мысль о Гранаде…
Она остановилась. Выражение бесконечного счастья осветило измученное лицо Готье, придав ему красоту, мягкость, которой он никогда раньше не обладал. В первый раз после той ночи Катрин, взволнованная до глубины души, вновь прочла во взгляде серых глаз ту страсть, которой она тогда упивалась.
– Спасибо, что ты сказала мне об этом… – прошептал он. – Я уйду счастливым… таким счастливым!
Потом он прошептал еще тише, слабевшим голосом:
– Ничего больше не говори… Оставь меня! Я хотел бы поговорить с врачом… у меня мало времени. Прощай… Катрин! Я любил… только тебя…
Горло у молодой женщины перехватило, но она еще раз она наклонилась и очень нежно, с бесконечной печалью прильнула губами к потрескавшимся губам, потом обернулась к Мари, неподвижно сидевшей в углу носилок:
– Позови Абу!
Весь их кортеж шел шагом, так как на дороге было большое оживление. Видно, это был базарный день. Мари позвала врача, пока Катрин, стараясь спрятать слезы, выскользнула из носилок на землю. Арно ехал верхом в нескольких шагах впереди, рядом с Мансуром. Она позвала его, и в голосе у нее было столько боли, что он немедленно остановился, посмотрел на залитое слезами лицо и, свесившись с седла, протянул ей руку.
– Иди ко мне, – только и сказал он.
Он поднял ее, посадил перед собой и обхватил руками. Молодая женщина спрятала лицо у него на груди и зарыдала. Арно спросил:
– Это конец?
Не в состоянии ответить, она кивнула головой. Тогда он сказал:
– Плачь, моя милая, плачь сколько хочешь! Мы никогда не сможем оплакать в полной мере такого человека, как он!
* * *
В невообразимой толкотне, царящей в порту, среди бесчисленных торговцев рыбой, овощами, разными фруктами, пряностями, которые, сидя прямо на земле, громкими криками подзывали покупателей, отряд Мансура прокладывал путь носилкам, в которых умирал Готье. Они пробирались к стоявшим у пристани кораблям. Среди множества рыбацких лодок всех размеров, нескольких тяжелых рыбацких барок и торговых кораблей два военных корабля походили на гепардов, словно эти хищники прилегли отдохнуть у берега. Мансур показал на них Арно:
– Вот это – мои…
Монсальви улыбнулся. Это были настоящие пиратские корабли, и его охватило беспокойство: мог ли он посадить на такой корабль Катрин и Мари? Кто мог быть уверенным, что, выйдя в море, капитан не направит паруса в сторону Александрии, или Кандии, или, наконец, в Триполи, – словом, на один из больших рынков рабов, где, уж конечно, первой по стоимости рабыней окажется Прекрасная Дама Запада. Близкая и неизбежная смерть Готье многое меняла. В случае необходимости Арно с Жоссом придется защищать двух женщин против целого экипажа. Конечно, Арно не сомневался в доброй воле Мансура, но пират всегда может отказаться от своих слов. Капитан пиратского корабля потом скажет, что выполнил свою миссию, и никто даже не подумает больше беспокоиться о том, что могло случиться с супругами Монсальви…
Охваченный такими мрачными предчувствиями, Арно инстинктивно прижал Катрин к себе, но она не ответила на его объятие. Она смотрела во все глаза на корабль, который как раз в этот момент входил в порт, и все спрашивала себя, не снится ли ей это.
Корабль вовсе не походил на те, что заполняли порт. Это была большая галера с пузатым корпусом, но Катрин пришла в восторг вовсе не от формы корабля, а от знамен, что развевались на ветру. Одно – золотое в серебряных полосах с тремя кораблями святого Иакова по черному геральдическому фону и тремя красными сердцами. Эти геральдические знаки ей многое сказали, ведь Катрин их хорошо знала.
– Жак Кер! – вскричала она. – Этот корабль принадлежит ему…
Теперь Арно тоже смотрел на красавец корабль, но он разглядывал другое знамя, то, что развевалось выше и во всю ширь. И смотрел он на него восторженными глазами.
– Королева Иоланда… – прошептал он. – Этот корабль, безусловно, везет посла.
Радость охватила супругов. На этом корабле они будут у себя дома…
– Я думаю, – сказал Арно Мансуру, – что тебе не придется отдавать нам свой корабль. Вон видишь, тот корабль принадлежит нашему другу и везет, без всяких сомнений, посланца из моей страны…
– Торговец, – заметил бен-Зегрис с некоторым оттенком презрения, но, впрочем, очень скоро поправился: – Но хорошо вооружен!
Действительно, на борту корабля виднелись шесть бомбард, поднимавших раскрытые пасти.
«Магдалена» – так назывался корабль. И он не собирался причаливать. Доплыв до центра портового бассейна, «Магдалена» бросила якорь, с борта спустили лодку, а в это время на набережную сбегались чиновники в тюрбанах и зеваки.
Между тем лодка быстро подплывала к берегу. Кроме гребцов, в ней были три человека, из которых на одном был тюрбан, а на двух других вышитые береты. Но Катрин уже узнала самого высокого из тех, что были в беретах. Прежде чем Арно сумел ей помешать, она соскользнула с его лошади на землю и, работая локтями, добежала до берега, когда лодка приставала к пирсу. Когда Жак Кер спрыгнул на набережную, она почти упала ему в объятия, смеясь и плача одновременно…
Он хотел оттолкнуть от себя мусульманку, которая цеплялась за него, но это длилось только один миг. Он увидел ее лицо, глаза и побледнел.
– Катрин! – воскликнул он, пораженный. – Это невозможно! Вы ли это?
– Да, я, мой друг, именно я… и так счастлива вас видеть! Господи! Само небо посылает вас! Это слишком чудесно, слишком…
Она не очень-то понимала, что говорила, охваченная сильной радостью. Но тут подъехал Арно, спрыгнул с лошади и почти упал, как и Катрин, в объятия мэтра Жака Кера.
– Мессир Арно! – вскричал тот. – Какая невероятная удача!.. Найти вас сейчас же, как я только вступил на землю! Но знаете ли вы, что мне больше здесь и делать нечего!
– Почему же?
– Вы думаете, зачем я сюда приплыл? За вами! Разве вы не заметили королевских гербов на моем корабле? Я прибыл требовать у калифа Гранады господина Монсальви с его супругой… И должен был вернуть ему одного из его лучших командиров, который имел несчастье попасться нам в плен у берегов Прованса. Должен был произойти в некотором роде обмен…
– Вы рисковали жизнью! – воскликнула Катрин.
– Разве? – улыбнулся Жак Кер. – Мой корабль – мощное судно, а люди в этой стране уважают послов и в то же время знают толк в торговле. Я хорошо умею договариваться с детьми аллаха с тех пор, как начал бороздить Средиземное море!
Радость трех друзей от того, что они опять оказались вместе, была бескрайней. Они смеялись, разговаривали все разом, вовсе забыв о тех, кто их окружал. Вопросы сыпались с обеих сторон так быстро, что никто не в состоянии был на них отвечать, но каждый хотел все знать, и немедленно. Катрин опомнилась первой. Пока Арно и Жак продолжали обниматься, ударяя друг друга по спинам, она бросила взгляд на носилки, между занавесками которых появилась голова Абу-аль-Хайра. Она упрекнула себя, что забыла об умиравшем друге. Она повисла на руке Жака Кера, почти вырвав его из рук своего мужа.
– Жак, – стала она умолять, – нужно нас отсюда немедленно увезти… Немедленно!
– Но… почему?
И она ему в нескольких словах рассказала о Готье. Радость угасла на обветренном лице купца.
– Бедный Готье! – прошептал он. – Так он все же был смертным?.. Признаюсь, я в это не верил… Мы сейчас же перенесем его на борт. Пусть он отдаст свой последний вздох у себя на родине. Палубные доски будут для него родной землей!
Он обернулся к сопровождавшим его людям. Один из них – маленький человечек, видимо, секретарь, если судить по письменному прибору, висевшему у него на поясе вместе с небольшим свитком пергамента. Другой – господин в тюрбане, молчаливый и неподвижный, держался сзади Жака Кера. Вот к нему и обратился купец:
– Вот вы и дома! Мне больше не придется оговаривать ваше освобождение, потому что я неожиданно нашел моих друзей. Вы свободны! Прощайте, господин Ибрагим!
Пленный низко поклонился и поспешно затерялся в толпе, которую Мансур и его люди теперь старались оттеснить, чтобы дать проход носилкам. Моряки Жака Кера с большими предосторожностями вынесли из носилок умиравшего, который был в бессознательном состоянии. Его отнесли в лодку, где Абу устроился рядом с ним.
– Я останусь при нем, пока он будет дышать, – объяснил врач. – К тому же вы не сразу поднимете паруса?
– Нет, – ответил Жак Кер. – Только послезавтра. Раз уж я здесь, я хотел бы воспользоваться этим, чтобы загрузить на корабль товар.
Катрин едва удержалась от улыбки. Жак приплыл за ними, да, конечно, и с полномочиями посла, но торговец оставался торговцем. Это плавание, предпринятое в знак дружбы, должно было, однако, окупиться…
Пока лодка, увозившая раненого, удалялась к кораблю, откуда должна была вернуться за ними, и пока Арно тепло прощался с Мансуром, она спросила:
– Кстати, друг мой, как вы узнали, что мы здесь?
– Вы обязаны нашим прибытием де Шатовиллен. Вы оставили, кажется, ее прямо среди гор, но в ее руках оказался оруженосец мессира Арно, которого она сумела очень подробно выспросить. Тут же она направилась в Анжу, попала к герцогине-королеве и рассказала ей всю историю. Именно госпожа Иоланда вместе со мною подготовила это плавание.
– Невероятно! – вскричала пораженная Катрин. – Эрменгарда, которая хотела отвезти меня связанной по рукам и ногам к своему герцогу?
– Может быть! Ведь она искренне считала, что для вас это было бы наилучшим решением проблем. Но с того момента, когда вы упрямо последовали за мессиром Арно… она отказалась от своих планов.
– Дорогая Эрменгарда! – вздохнула Катрин с нежностью. – Я стольким ей обязана.
Жак Кер пожал плечами:
– Видно, она вас хорошо знает! Если ваш супруг был бы узником в самом сердце Африки, вы бы нашли способ и туда за ним поехать. Только вот мне, – в заключение сказал он, – пришлось бы плыть дальше!..
* * *
В самый темный час ночи, тот, что предшествует рассвету, Готье умер.
Собравшись около него, Катрин, Арно, Абу-аль-Хайр, Жосс, Мари и Жак Кер ждали конца, бессильные помочь битве, страшной и последней, которую вел Готье за жизнь, покидавшую его. Наконец по телу Готье прошла последняя судорога, раздался вздох, походивший на хрип, и гигантское тело замерло. Наступила гнетущая тишина, которую более не нарушало тяжелое дыхание. Корабль мягко покачивался. Вдруг прошла большая волна, корабль жалобно заскрипел, на его жалобу ответил хриплый крик морских птиц.
Катрин поняла, что все кончилось. Сдерживая рыдания, она прикрыла веки своему другу, потом прижалась к Арно.
– Когда взойдет солнце, мы опустим его в море! – сказал Жак Кер. – Я прочту молитвы.
– Нет, – вмешался Абу-аль-Хайр. – Я обещал ему проследить за его похоронами. Не нужно молитв. Я тебе скажу, что нужно сделать.
– Тогда пойдемте со мной. Мы отдадим приказания.
Оба вышли. Арно взял ее за руку и увлек к кровати, где лежал Готье. Они встали на колени, чтобы помолиться от всего сердца, Жосс и Мари тихо подошли и тоже встали на колени возле них. Несмотря на горе, Катрин отметила, что у парижанина глаза полны слез, но его рука не оставляла руки маленькой Мари, которую он как бы взял под свою защиту. Она подумала, что, может быть, это было начало неожиданного счастья и что, встретившись в Гранаде, эти двое были на пути друг к другу.
Тремя часами позже перед всем экипажем «Магдалены», собравшимся на палубе, под звук бортового колокола, который, не останавливаясь, звонил по умершему, Арно де Монсальви по указаниям Абу-аль-Хайра произвел странную церемонию. Корабль медленно доплыл до входа в порт, таща за собою на прицепе лодку с парусом, в которую была наложена солома. На ней лежало тело нормандца, завернутое в холстину. На уровне сторожевой башни перед портом Монсальви прыгнул в лодку, поднял парус, который ветер быстро надул, потом, ухватившись за канат, которым лодка соединялась с кораблем, вернулся на «Магдалену». Оказавшись на борту, он перерезал канат. Люди на корабле видели, как лодка шла вперед, унося тело. Тогда Арно, взяв из рук Абу лук, положил на него стрелу с зажженным оперением, напряг мускулы… Стрела просвистела, упала в лодку, и солома сразу же загорелась. Вмиг маленький кораблик превратился в горящий факел. Тело исчезло за стеной огня, а ветер, разжигая костер, уносил его медленно в открытое море…
Арно выронил лук и посмотрел на Катрин, которая следила за этой странной церемонией. Она увидела, что слезы заблестели в глазах ее мужа.
– Так когда-то раньше уходили викинги в вечность. Последний викинг был похоронен так, как хотел…
На следующий день, на рассвете, парус «Магдалены» наполнился свежим ветром. Торжественно и величественно галера Жака Кера вышла из порта. Какое-то время Катрин, прижавшись к Арно, укрывшему ее плащом, смотрела на удалявшийся белый город в зеленом обрамлении садов. Она старалась рассмотреть в портовой сутолоке оранжевый тюрбан Абу-аль-Хайра.
Так мало времени прошло со смерти Готье, а ей уже приходилось с тяжестью на сердце прощаться еще с одним старым другом, которому она была обязана вновь обретенным счастьем. Врач сказал на прощание:
– Разлука существует только для тех, кто не умеет любить. Это дурной сон, от которого быстро просыпаются. В один прекрасный день, может быть, я приду и постучу в вашу дверь. У меня еще осталось много неизученного в вашей удивительной стране!
Когда уже ничего не стало видно и город превратился в смутное белое пятно, где блестели позолоченные крыши мечетей, Катрин пошла на нос корабля. Тяжелый форштевень резал бездонную голубизну воды, которая на горизонте соединялась с небесной лазурью. Там, вдали, были Франция, смех Мишеля, доброе лицо Сары… Катрин подняла голову и увидела, что Арно смотрит на горизонт.
– Мы возвращаемся, – прошептала она. – Как ты думаешь, на этот раз это уже навсегда?
Он улыбнулся ей нежной и одновременно насмешливой улыбкой.
– Думаю, моя милая, что с большими дорогами для мадам де Монсальви покончено! Хорошенько запомни эту, она – последняя…
Время любить
С самого рассвета два брата-мирянина, сменяя друг друга, звонили в большой колокол аббатства Монсальви. Этот праздничный звон разносился по всей округе.
Вот уже три дня, как к воротам большого нового дворца, белые башни которого высились над глубокой долиной, прибывали носилки и рыцари, повозки и всадники в полном вооружении, пажи и служанки. Говорили, что госпожа Сара, которая управляла в замке служанками, камеристками и поварами, несмотря на свой большой опыт, растерялась. Ведь нужно было расселить и накормить весь этот народ. Но теперь все было в порядке, и над блестящим шествием, что выходило из церкви и подходило к замку, витали радость и веселье.
Короче говоря, для Монсальви впервые за последние десятилетия это был самый большой праздник. Праздновали открытие нового замка, где поселялись господа, мессир Арно и мадам Катрин, крестины маленькой Изабеллы, которая появилась на свет у четы Монсальви.
Вся знать за двадцать лье по округе прибыла к ним. Но самым огромным восхищением пользовались крестные отец и мать… Они шли во главе шествия, прямо за малышкой, которую госпожа Сара, одетая в пурпурный бархат и брюссельские кружева, гордо несла на руках. При их приближении добрые люди Монсальви вставали на одно колено, безмерно гордые от той чести, которая была оказана их маленькому городку. Ведь не каждый день выпадает честь в самом сердце Оверни приветствовать королеву и коннетабля Франции! Ибо крестной матерью была королева Иоланда Анжуйская, внушительная и красивая в своей сиявшей короне. Она шла, придерживая свои черные одежды, расшитые золотом; крестным же отцом был Ришмон, одетый в золото и голубой бархат, шляпа была украшена огромными жемчужинами. Он вел королеву за руку по ковру, который расстелили прямо по утрамбованной земле. Их осыпал дождь из лепестков роз и листьев. Оба улыбкой отвечали на приветствия и крики толпы, пребывавшей в восторге. Они были счастливы присутствовать на этом сельском празднике, которому их приезд придал размах королевского празднества.
Затем шли дамы, окружая госпожу де Ришмон, которая, как казалось, вела вместе с собою хрупкий и сиявший лес разноцветных высоких женских головных уборов. За ними шли благородные господа с суровыми лицами, среди которых выделялся знаменитый и грозный Ла Ир, который делал все возможное, чтобы казаться любезным. Рядом с ним шел торжественный Сентрайль, великолепный в своем зеленом бархате, подбитом золотом. Но самой прекрасной – каждый в Монсальви с горделивой уверенностью оставался в этом убеждении – была мадам Катрин…
Прошли многие месяцы после их возвращения в край отцов мессира Арно. Ее красота еще больше расцвела и достигла такого совершенства и изысканности, что каждый ее жест был поэмой, каждая улыбка – колдовством. Ах! Счастье так ей шло! В лазури и золоте ее туалета, под огромным облаком муслина, ниспадавшим с ее высокого головного убора, она походила на фею… Она, конечно, была самой прекрасной, и мессир Арно, который вел ее за руку с гордостью, казалось, сам глубоко был в этом уверен. Он был одет в строгий костюм из черного бархата, украшенный тяжелой цепью из рубинов, как если бы он хотел простотой своей одежды еще больше подчеркнуть блеск своей жены.
По правде говоря, Катрин никогда еще не была так счастлива. Этот октябрьский день 1435 года был, безусловно, самым прекрасным в ее жизни, потому что привел к ней тех, кого она любила. Спускаясь по украшенной улице Монсальви рука об руку с Арно, она думала, что в замке ее ожидала мать, которую она вновь нашла после стольких лет, а также ее дядя Матье, очень постаревший, но все еще бодрый. Только ее сестра Луаза не приехала, но монахиня-затворница ведь более не принадлежит миру, а Луаза вот уже год – новая настоятельница бенедиктинского аббатства в Тарте.
– О чем ты думаешь? – спросил вдруг Арно.
– Обо всем этом… О нас! Разве ты когда-нибудь думал, что можно быть такими счастливыми? У нас есть все: счастье, красивые дети, превосходные друзья, семья, почести и даже богатство…
Этим они были обязаны Жаку Керу. Деньги за знаменитый черный бриллиант стали теперь сказочным богатством, и, строя свое будущее, стараясь осуществить грандиозный план восстановления страны, скорняк из Буржа на пути к должности казначея Франции отдавал своим друзьям те богатства, которые от них получил в трудные времена.
– Но разве мы не заслужили этого? Мы столько выстрадали, а в особенности ты…
– Я об этом даже не думаю. Моя единственная печаль – это отсутствие мадам Изабеллы, твоей матери…
– Я уверен, что она нас видит, слышит нас из того таинственного места, где, видно, встретилась с Готье… Да потом, разве мы ее не вернули?
Это была сущая правда. Маленькая Изабелла ни в чем не походила на свою мать. К голубым глазам ее бабушки прибавился властный профиль Монсальви, черные волосы ее отца. По словам Сары, она даже характером была в него – необузданного и вспыльчивого.
В этот момент маленькая Изабелла спала глубоким сном на руках добрейшей женщины, среди шелков и кружев.
Как только процессия появилась во дворе замка, малышкой завладела полная дама в пышном наряде – почетная крестная мать девочки – мадам де Шатовиллен.
Эрменгарда устремилась со своим трофеем в большой белый зал, сплошь затянутый коврами, где подавалось праздничное угощение. За нею вступил кортеж.
Пока под руководством Жосса, интенданта замка, и его жены Мари вся деревня рассаживалась за длинные столы, поставленные в большом дворе рядом с огромными кострами, на которых зажаривались целиком бараны и множество птицы, пока менестрели начинали свои первые песни, пока виночерпии открывали бочки с вином и бочонки с сидром, в большом зале начался самый пышный и роскошный праздник, какой когда-либо видел на своем веку овернец.
После бесчисленных блюд, кулебяк, мяса крупной дичи, рыбы, павлинов, поданных со всем оперением, кабанов, положенных на ложа из картофеля и фисташек и нафаршированных тонкими пряностями, слуги принесли торты, варенья, нугу, кремы и прочие десертные кушанья, испанские вина и мальвазии. Сентрайль встал и потребовал тишины. Подняв полный бокал, он приветствовал королеву и коннетабля Франции, а потом повернулся к хозяевам дома.
– Друзья мои, – сказал он сильным голосом, – с позволения госпожи королевы и монсеньора коннетабля я хочу сказать вам о той радости, которая переполняет нас сегодня. Мы присутствуем вместе с вами на воскрешении Монсальви, а впрочем, одновременно и при обновлении всей нашей страны. Повсюду во Франции война отступает. Договор, который наш король только что подписал с герцогом Бургундским в Аррасе, завершает безжалостную войну между людьми одной страны.
Сентрайль остановился, чтобы перевести дух. Его карие глаза остановились на Арно и Катрин, которые смотрели на него, улыбаясь и держась за руки.
– Арно, брат мой, – продолжил Сентрайль, – мы думали, что ты потерян, ты же вернулся к нам, и это очень хорошо! Катрин, вы пренебрегли огромной опасностью и пошли за вашим супругом, преодолели столько трудностей… Мало есть мужчин, которые были бы способны на ваше мужество, но также и мало есть людей, которые носят вот так же в сердце своем преданную любовь, которая столько лет наполняет ваше сердце!
Злые дни, которые вам пришлось познать, их было слишком много, теперь закончились. Перед вами – долгая счастливая жизнь, полная любви… Господа и вы, прекрасные дамы, я прошу вас теперь встать и выпить вместе со мной за счастье Катрин и Арно де Монсальви. Долгой жизни, господа, и великих свершений самому мужественному из рыцарей и самой прекрасной даме Запада!
Оглушительные овации, покрывшие последние слова Сентрайля, прогремели до самых сводов нового большого замка и соединились с криками деревенских жителей. Катрин, побледнев от возбуждения, пожелала встать, чтобы ответить на эти приветствия, но это уже было свыше ее сил. Она вынуждена была опереться на плечо супруга, чтобы не упасть.
– Это слишком, Бог мой, – прошептала она. – Как же можно выдержать столько счастья и не умереть?
– Думаю, – произнес Арно со смехом, – что ты слишком быстро привыкнешь и к этому.
* * *
Была поздняя ночь, когда после бала Катрин и Арно вернулись в свою комнату. Повсюду слуги, свалившись с ног, спали там, где их застал сон. Королева и коннетабль удалились в свои покои, но в темных углах можно было встретить еще каких-то беспробудных пьяниц, которые заканчивали празднество.
Катрин устала, но ей не хотелось спать. Она была слишком счастлива, ей не хотелось, чтобы радость вот так улетела и превратилась в сон. Сидя у подножия большой кровати с пологом из шелковой узорчатой ткани, она смотрела, как Арно выставлял за дверь ее служанок, не церемонясь с ними.
– Зачем ты их отсылаешь? – спросила она. – Я не смогу без помощи снять с себя все это.
– Я же здесь, – произнес он с насмешливой улыбкой. – Ты увидишь, какой чудесной камеристкой я могу быть.
Поспешно сняв свой камзол, Арно стал вынимать одну за другой булавки, которые удерживали ее высокий головной убор. Он делал это с такой ловкостью, что заставил улыбнуться молодую женщину.
– Ты прав! Ты такой же ловкий, как Сара!
– Подожди! Ты еще ничего не видела. Встань…
Она послушалась, готовая указать ему на крючки и пряжки, шнурки, которые нужно было расстегнуть и развязать в первую очередь, но внезапно Арно схватился за вырез платья и резко рванул без лишних слов. Лазоревый атлас разорвался сверху донизу, тонкая батистовая рубашка тоже, и Катрин оказалась голой.
– Арно! Ты что, сошел с ума?.. Такое платье!
– Вот именно. Ты не должна надевать два раза платье, в котором ты познала такой триумф. И потом, – прибавил он, беря ее за руки, – его все-таки слишком долго расстегивать!
Губы Арно были горячи, и от него немного пахло вином, но он не потерял своего обычного умения возбудить в Катрин сладостные ощущения. Он целовал ее не спеша, сознательно стараясь возбудить в ней желание. Одной рукой он прижимал ее к себе, но другой медленно ласкал ей спину, бедра, поднимался к груди, скользил вниз, к нежной ложбине живота.
– Арно… – пролепетела она, – прошу тебя…
Обеими руками он взял ее за голову, утопив пальцы в шелковых волнах ее волос, и отклонил ее назад, чтобы видеть лицо.
– О чем ты меня просишь? Любить тебя? Но я намерен это сделать.
Он положил ее на большую медвежью шкуру и сжал свои объятия.
– Вот! Ты моя пленница, и ты больше не уйдешь от меня!
Но она уже обвивала своими руками шею мужа и искала его губы.
– У меня нет желания уйти от тебя, моя любовь.
Она увидела, как исказилось его лицо. Она хорошо знала это почти болезненное выражение, которое у него появлялось в желании, и прильнула к нему. Тогда настала очередь Арно потерять голову, и в течение долгих минут не слышно было ничего, кроме сладостного стона влюбленной женщины.
Немного позже, когда Арно уже начал погружаться в сон, Катрин вдруг спросила:
– Что сказал тебе Ла Ир во время бала? Это правда, что весной тебе нужно будет опять уехать?
Он приоткрыл один глаз, пожал плечами и прикрыл вздрагивавшее тело молодой женщины краем медвежьей шкуры.
Примечания
Из которых Шатобриан сделал Абенсерагов.
Гаита– музыкальный инструмент вроде волынки.
Тара – маленький круглый барабан.
Арабы пользовались бумагой из хлопка задолго до того, как она появилась в Европе.
Гибралтар.
Святой Иаков получил такое прозвище после битвы у Клавихо, когда, по легенде, он прогнал сарацинов.
See more books in http://www.e-reading.co.uk