Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Кейн – Всё о нас
Майя открывает глаза. Медленно, не единожды сбившись, пересчитывает почерневшие от времени стропила. Десять. Перемножить на два.
Получается как-то чересчур до хера...
Она вздрагивает от громкого шлепка. Кто-то швырнул в стену здоровенный кусок сырого мяса – или что-то в этом роде. Теоретически, этот «кто-то» может развлекаться чем угодно. Например, швыряться говном. Кто именно – неясно: голова весит больше всего остального, и её никак не удаётся повернуть. А остальное не то онемело, не то вовсе отсутствует.
Странно, но мясо, судя по всему, прилипло.
- Мать моя, энциклопедия... – бормочет девушка.
Она видит только рёбра стропил и дырявую плёнку гидроизоляции.
Крыша потеряла целкость.
Слева – пласт жирной угольной темноты, справа – такой же жирный плевок противного света в луже сумрака. Уютно припахивает берёзовыми вениками, старыми журналами и пылью. Всё остальное – не то отсутствует, не то полностью прогнило.
- Двадцать три, – произносит незнакомый голос.
Не голос, а стальной лист: тяжеленный, ровный, с иззубренным краем хрипотцы от долгого молчания.
- А где я? – спрашивает Майя – так же хрипло.
- На чердаке музея, – хмуро отвечает голос. – Нос включи – пахнет полнейшим пиздецом.
- Какого музея?
- В душе не ебу, никогда здесь не был.
Майя ощущает боль в шее – будто неизвестный доброжелатель медленно извлекает из позвоночника глубоко засевший ребристый прут арматуры. Лет через двести вполне можно будет попробовать повернуть голову... не чувствуй она себя заброшенным к хую на рога сломанным манекеном.
Одинокий шлепок босой ноги – и над парализованной девушкой склоняется человек с резиновым шлёпанцем в руке. К подошве прилипло нечто шевелящееся.
Рассеянный внимательный взгляд лунатика. Светлая шапочка «Умбро», криво натянутая на левое ухо. Бледная кожа. Обручальное кольцо. Пачка сигарет, закатанная в рукав красной футболки с принтом Hang Loose. Вытертые джинсы, явно попавшие под минный подрыв.
- Ты кто, болезная?
- Майя.
- Как пчёлка в том мульте, – говорит бледный человек. – Люблю пчёл. Ненавижу насекомых, но люблю пчёл.
- Что?
- Люблю пчёл. Поднимайся.
Майя видит протянутую руку.
Обручальное кольцо. Дырка в свободе волеизъявления.
- Не могу я подняться. Ничего не могу, вообще.
Лунатик кивает:
- Все говорят, что вообще ничего не могут. Потом вообще не могут разгрести то, что натворили. Давай, поднимайся.
- Я ничего не чувствую, – продолжает канючить девушка.
- Все говорят, что ничего не чувствуют. Потом кромсают вены, топятся и вешаются. Подъём.
Бледный делает приглашающий жест ладонью.
Майя с трудом подаёт ему негнущуюся пластмассовую руку. Он легко усаживает её на задницу, затем хватает за плечи, приподнимает и прислоняет спиной к чему-то жёсткому. Пожевав губами, говорит:
- Пиздёвый сарафан, малая. Подол одёрни.
- Что?
- Ты без трусов.
- Как? – Девушка-манекен потрясённо смотрит на свой оголившийся лобок. – Куда ж они подевались?
- Предложишь мне подумать, у кого ты оставила свои трусы?
- Копец. Ничего не помню.
- Все говорят, что ничего не помнят, – снова кивает человек. – Однако, регулярно пополняют список врагов.
Майя смотрит на свои неподвижные руки. Обручальное кольцо. Смотрит на невероятно длинные ноги. Туфельки проебёны. Смотрит на лунатика. Лунатик смотрит на её лобок, и его ноздри подрагивают. Его зрачки увеличиваются в размерах.
- Стало интересно, где твои трусы, – не отрываясь от созерцания безнадежно доступного сокровища девушки, говорит он.
Вспыхнув, Майя пытается одёрнуть подол – и одёргивает.
- Ну, вот, – бесцветно говорит бледный. – Я же говорил, что у тебя всё получится.
Он оглядывается и смотрит в направлении света. Затем, приглушенно выматерившись, поднимается и исчезает в нём.
Шлепок и удовлетворённый голос:
- Двадцать три. Влипла, мразота...
Его засвеченный силуэт виднеется возле небольшого окна. Он ожесточённо возит тапком по стене, не обращая внимания на противный, оглушительный скрип медленно поворачивающейся женской шеи.
Манекен жмурится, поймав блик от его обручального кольца.
- Мы встречались, – наконец, говорит человек, рассматривая подошву шлёпанца.
Слово «шлёпанец» в данной ситуации приобрело второй смысл.
- Нигде мы не встречались. Я запомнила бы.
- Я тебя не спрашиваю.
Лунатик бросает тапок на пол, вдевает в него ступню и заканчивает:
- Мы встречались семь месяцев. И женаты три года.
- С чего ты взял?
- Я узнал твой... запах.
Свет слепит глаза.
Свет мешает сосредоточиться.
Свет охуел.
Майя отворачивается в противоположную сторону. Так гораздо лучше, но она чувствует пристальный взгляд незнакомца.
Горят щёки. Ускоряется сердце. Майя безуспешно вспомнить, где её трусы.
Ей начинает казаться, что из копотной темени на неё смотрят те же полоумные глаза – две плошки подёрнутых наледью эмоций. Но этот, в темноте, не просто смотрит – он ещё и ухмыляется.
Тот, на свету, бьёт ногой в пол и говорит:
- Двадцать четыре.
- Кого ты там давишь? – не выдерживает девушка, поворачивая раскрасневшееся лицо к свету.
- Воспоминания, – цедит бледный.
- Кого ты давишь?
- Ос. У них тут целая авиабаза «Раммштайн». Ненавижу насекомых.
Щурясь от бьющего в глаза света, Майя чувствует сверлящий ледяной взгляд и издевательскую ухмылку за спиной. Её передёргивает.
- И много их? – спрашивает она.
- Воспоминаний?
- Ос.
- Двадцать четыре убито. – Человек пожимает плечами. – Штук шесть контужено. Итого...
Итого – получается как-то чересчур до хера.
Её муж, которого она не помнит, бродит в шлёпанцах по захламленному чердаку и играет в пинг-понг, давя полосатые мячики. Она сама – сидит посреди полосатого кладбища как полумёртвый манекен, в окружении веников и призраков прошлого, без трусов и туфель, зато с симптомами жесточайшего синдрома отмены.
Но на этот раз отменили всё. Даже память.
- Тридцать, – выдаёт неумолимо приближающийся муж. – Бля, ненавижу насекомых... и цифры.
Сейчас он перевернёт свой жёстко пьющий манекен на живот и надаёт по жопе. Двадцать четыре простых шлепка и шесть – со смаком. Или просто отвесит колотуху в щщи.
- Ты тоже ничего не помнишь?
- Ничего, – отвечает Майя. – Такое ощущение, что я нажралась в сопли, мне задрали сарафан, сдёрнули трусы, выебли и выкинули, как была.
Лунатик присаживается на то, к чему её прислонил. Ломкий стон пружинного матраса – это древняя железная кровать, с комом удручающе несвежего белья на месте подушки.
- Вот ведь... блядский папа... – Сцепив пальцы рук, бледный муж долго смотрит на своё обручальное кольцо. Странный блеск странных глаз внушает опасение, что он вот-вот дико заорёт, вскочит с этого насквозь проссанного супружеского ложа, схватит жену за хобот и к хуям вышвырнет в окно. Или же эти его неестественно расширенные зрачки окончательно оттают и грязной водой потекут по осунувшемуся бледному лицу.
Девушка думает: нет, это у тебя, подруга, с минуты на минуту крыша потечёт.
- Что значит – «я узнал твой запах»? – спрашивает она, упираясь локтями в матрас и пытаясь подтянуть кверху непослушное тело.
Жопа весит тонну. Пятки скрежещут по замызганной листовой фанере. Майе начинает казаться, что в этом скрежете явно слышен визг автомобильной резины.
Жопа становится всё легче.
Девятьсот килограммов. Кости хрустят так, словно это её, похмельную дуру, размазывают тапком по стене.
Восемьсот килограммов. От напряжения руки прибавляют в объёме в полтора-два раза. Майя чувствует, как подаётся, расползаясь, её обручальное кольцо.
- Конечно же, я знаю твой запах, – отвечает лунатик. – Я же твой муж. Забыла?
- Об этом я не помню в первую очередь, – огрызается неуклюжий манекен. – Помоги подняться.
- На хера?
Семьсот кило. Сейчас вывалятся глаза.
- На ноги! – шипит девушка.
Шестьсот пятьдесят килограммов. Бледный поднимает этот вес без видимого напряжения.
Хлопнувшись на заметно сдувшуюся задницу, девушка не удерживается и валится на колени мужа. Он отодвигается, оставляя её растрёпанную голову лежать на воняющем чужими выделениями матрасе.
Майя думает: какого... Балять, какой ты муж после этого?!
Один ты хер, ты – незнакомец! Знать тебя не хочу...
- Как тебя зовут? – спрашивает она, уткнувшись неожиданно онемевшим лицом в красивые тёмные разводы на некогда полосатой ткани, и сама удивляется своему вопросу.
- На твоём кольце должно быть написано.
Наверняка, по количеству пятен на матрасе невозможно определить, сколько ему лет. Это тебе не годовые кольца на пне. Хотя, похоже.
Стоп.
Кольца.
- На кольце? – Девушка хмурится, и брови скребут по полуистлевшей ткани.
- На внутренней стороне наших колец – имена. На моём – твоё. – Лунатик подносит к лицу жены своё кольцо, демонстрируя её невыносимо красиво выписанное имя. – На твоём должно быть выгравировано моё, но я его не помню.
Майя думает: я и слов-то таких не помню... «выгравировано».
Она поднимает руку и встряхивает ею, беря на излом. С третьей попытки, ужасающе заскрипев, локтевой сустав подаётся – и перед лицом оказываются пальцы. Длинные родные ногти, пара мелких родинок – и собственно кольцо.
Майя думает: пальцы – как живые...
Что за маникюр? Таким можно распороть крокодиловую кожу... даже на живом крокодиле.
Кое-как управившись со второй рукой, манекен в отчаянии смотрит на получившийся пластмассовый крест. Кое-как стаскивает кольцо. Кое-как протягивает руку своему незнакомцу и роняет снятое кольцо в подставленную ладонь.
Рука падает. Ногти прочерчивают в фанерном листе несколько бороздок.
Жуткий хруст. Один из ногтей сломан. На месте тщательно заточенного кончика красуется уёбищный трезубец.
- Ничего не чувствую, – бормочет себе под нос девушка. – Ничего не чувствую из того, что чувствовала раньше, сломав ноготь.
- Что?
- Надо выбираться отсюда, – говорит Майя.
- Да какие проблемы? Встань и иди. – Бледный, покрутив в пальцах её кольцо, кладёт его на матрас рядом с её лицом. – Хуле толку, всё равно никого не встретишь... пока носом в край не упрёшься.
- Край – чего?
- Край всего. Мир состоит из этого грёбаного дома и кучи хозпостроек. Всё остальное – в зачаточном состоянии.
- Ты чё – бухой? – Недовольно поморщившись, девушка кое-как прихватывает пальцами ноздри. – Фу, блядь, шмон какой...
Муж склоняется к ней. На его лице – такая же недовольная гримаса.
- Чего ты там бубнишь?
- Воняет, – жалуется Майя. – Я спросила: ты – бухой?
- Я не пью сто лет, – фыркает лунатик. – Хотя, ты всё последнее столетие постоянно пребывала в отрубе, так-что вряд ли вообще когда-нибудь вспомнишь, что я завязал.
- Кое-что я помню, – говорит приподнявшийся над матрасом манекен. – Помню, как я перед зеркалом стояла. Красилась, всё такое. Ты подошёл сзади, посмотрел и сказал, что это не марафет, а текущий ремонт Машины Смерти. Типа, покрасила волосы, поддомкратила сиськи, зашпатлевала вмятины и запаслась комплектом резины...
- Максим.
- Что – «Максим»? – осекается девушка.
- Я – Максим.
Она хихикает:
- Максим и Майя. А вместе мы – Мамай.
- Давай, вставай, Мамай, – усмехается лунатик. – Произведём набег.
- Кантуй, – отвечает манекен. – Поднимай меня скорей, увози за сто морей.
- Да каких тут сто морей? Ёбанный огрызок... колонии поселения.
Поддерживаемая мужем, девушка делает несколько шагов и, освоившись с непослушными подпорками, пробует идти самостоятельно. Ещё шаг – и она снова опадает на руки лунатика в дурацкой шапочке.
- Может, поискать костыли? – предлагает тот. – А то ты до сих пор невменяемая, как я посмотрю.
- Тут лестница. Какие костыли, идиот? – взвивается разозлённый манекен. – Проще, бля, на жопе съехать.
- Угу. Ещё проще – в окно выйти, – ответствует Максим. – Делаем так: я усаживаю тебя на краешек, сам слезаю вниз и принимаю тебя. И спускаю.
Майя подозрительно прищуривается:
- Ты такой скорострел, что ли?
- Веником щас по сранделю получишь, самоиграйка, – обещает бледный. – Берёзовым таким. Руки давай сюда!
Дом пустует. В выбитых стёклах гуляет ветер, хлопает оставленная открытой входная дверь. Подавленная тишина единственной комнатушки заставлена барахлом и утянута пропыленной паутиной. В одном из углов скособочилась давно осыпавшаяся новогодняя ёлка. Развалы грязной посуды на крохотной кухне таят что-то зловещее, а из-за холодильника за супругами выжидающе наблюдает Одиночество. Стёкла на немногих развешанных по стенам фотографиях замызганы до полной непрозрачности.
- Пиздец пиздецкий... – потрясённо изрекает Майя. – Я, конечно, всякого ожидала, но тут как-то... слишком-уж засрато.
- Напоминает кое-что, – рассеянно оглядываясь по сторонам, говорит Максим. – А именно – нашу с тобой семейную жизнь.
Девушка, собравшаяся было что-то сказать, прикусывает язык.
Лунатик усаживает её на нижнюю ступеньку лестницы, подходит к стене и снимает одну из фотографий. Стягивает с головы шапочку, оказываясь остриженным почти под «ноль», дышит на стекло и протирает его. И замирает.
- Что там? – поднимаясь, наконец, на ватные ноги, нетерпеливо спрашивает Майя, и видит полные слёз – оттаявшие – глаза мужа.
И ещё – их самих за мутным растрескавшимся стеклом фотографии, которую он протягивает ей.
- День нашей свадьбы... – шепчет потрясённая девушка и хватается за перила лестницы, чтобы снова не упасть, на этот раз – от внезапно накатившего ужаса. – Какие же мы тогда... Помнишь, ты же мне тогда из лифчика рис вытряхивал после церемонии?
- Помню, – глухо говорит ещё более побледневший Максим. – Вверх тормашками тебя перевернул и потряс. – Он долго молчит, а затем заглядывает в широко распахнутые глаза Майи. – Я был прав, Май. Весь этот маленький, загаженный клочок реальности – это мир наших запущенных отношений.
04.01.2014 г.