Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Русский Гуманитарный Интернет Университет
Библиотека
Учебной и научной литературы
WWW.I-U.RU
Валерий Кузнецов
Герменевтика и ее путь от конкретной методики до
философского направления
Термин “герменевтика” имеет различные трактовки. Например, герменевтикой называют искусство интерпретации (толкования) текстов. Такое значение термина широко распространено. Под текстами здесь понимают любые литературные произведения: художественные, исторические, философские, религиозные и проч.
Термин “герменевтика” употребляется также и в теоретическом смысле: герменевтика — это теория понимания, постижения смысла. Такое толкование мы находим в некоторых современных (по отношению к давним герменевтическим традициям) философских контекстах.
Есть также истолкование этого термина как “искусства постижения чужой индивидуальности”. Это специфическое понимание смысла термина “герменевтика” имеет довольно длительную историю и связано прежде всего с одним из видов герменевтики, который можно назвать “психологической герменевтикой”. Такого типа искусство постижения чужой индивидуальности развито и зафиксировано одним из классиков герменевтики Ф. Шлейермахером. Позже мы рассмотрим его учение, потому что фигура этого мыслителя не является случайной в истории герменевтики.
Наконец, можно найти определение герменевтики как учения о принципах гуманитарных наук. Здесь герменевтика выходит на несколько иной уровень, где она приобретает уже функции онтологические и социально-философские, т. е. претендует на роль философской дисциплины.
Актуальность и значимость герменевтической проблематики в философии определяется усилением интереса к связанным с нею проблемам истолкования, интерпретации и понимания в практической жизни, политике, морали, праве, искусстве, религии, коммуникативной деятельности, образовании. В более узком смысле следует отметить, что возникновение философской теории интерпретации мира гуманитарной культуры, философии наук о духе с необходимостью приводит к герменевтической проблематике. Особо специфичной для философского исследования является проблема переосмысления природы философского знания, углубленное рассмотрение которой актуализирует герменевтическую проблематику.
§ 1. История развития герменевтических идей
Рассмотрим герменевтику в процессе ее эволюции. Если обратиться к прошлому, то можно обнаружить, что герменевтика возникает и начинает бурно развиваться, оформляться концептуально тогда, когда имеются для этого определенные социальные условия.
Первые подходы к оформлению герменевтики мы находим в древности, и, в частности, в западноевропейской традиции они были связаны прежде всего с деятельностью софистов — первых греческих филологов, когда греческий полис потребовал новой интерпретации, нового истолкования древних текстов Гомера и других греческих поэтов. Почему понадобилась новая интерпретация? Дело в том, что со времени Гомера и до времени софистов произошли значительные изменения языка, прошло много времени и потребовались новые переводы Гомера на современный софистам язык, т. е. Гомер по отношению к софистам стал древним автором, а его произведения были уже в то время литературными памятниками. Это первое.
Второе. Тогда для всей Греции Гомер и некоторые другие древние поэты были национальными учителями в прямом смысле слова. В школах древней Греции эти авторы преподавались, на их произведениях люди учились грамоте, письму, воспитывались на героических примерах своей истории и мифологии. Поэтому интерпретация и перевод их на новый (по отношению к софистам) греческий язык были самыми актуальными практическими задачами, т. е. запрос шел от практики. В это время как раз и возникают первые подходы к созданию герменевтических программ. Но следует отметить, что какой-либо законченной герменевтической системы в это время еще не сложилось. Были отдельные приемы. Например, всем известный прием парафраза, начала контекстного подхода. Заметим, что перевода в современном смысле древние греки не знали, парафраз был наиболее распространенным приемом, который замещал перевод, он совмещал в себе элементы комментаторства и перевода.
Впервые программные герменевтики возникают вместе с проникновением в греческий мир христианства. Это время было связано не только с тем, что религиозные тексты начинают адаптироваться в новой для них среде, хотя этот момент, несомненно, был важным, но и с тем, что христианская религия начинает захватывать все большие и большие слои населения. И еще один момент, представляющий социальный факт, который тоже нельзя игнорировать, связан с тем, что в это время происходят интенсивные экономические, культурные, торговые контакты, осуществляется обмен философскими и научными трактатами между Востоком и Западом. Следствием этого явилось бурное развитие переводческой деятельности. Таким образом, с одной стороны, нужно было каким-то образом интерпретировать христианские тексты, Священное писание, а с другой — продолжается линия, связанная с переводом. В это же время, как известно, происходит перевод Ветхого завета на греческий язык и обсуждение всех проблем, связанных с христианскими текстами. К этому моменту относится образование двух школ, с которыми связывается начало развития собственно теоретических идей герменевтики: на основе двух библиотек возникают Александрийская и Пергамская школы. Они отличаются неприятием идей друг друга и предполагают объединение единомышленников, которых связывает одинаковая концептуальная основа. В частности, первой герменевтической проблемой, которую обсуждают обе эти школы, является проблема: сколько смыслов в слове? Один или несколько (более, чем один)? Александрийская школа по отношению к данной проблеме придерживается мнения, что смыслов в слове много, а Пергамская считает, что в слове имеется один-единственный смысл. Исторически получилось так, что эти две точки зрения, которые ранее казались исключающими, оказались далее примиренными.
Несколько позже, в период патристики, жил и работал великий христианский мыслитель Аврелий Августин, который более 30 лет своей жизни отдал написанию книги “Христианская наука, или Основания священной герменевтики и искусства церковного красноречия”. Это, по сути дела, первый фундаментальный, сводный труд по герменевтике. До этого были только некоторые практические приемы, толкования некоторых конкретных мест Священного писания, как, например, такие, которые мы находим у Оригена, предшественника Августина. Августин же представил теоретический, обобщающий труд, в котором прямо указываются некоторые принципы, которым будет суждено жить века вплоть до наших дней (не в смысле почитания авторитета Августина, а в смысле теоретическом: некоторые его принципы оказались значимыми очень долгое время).
Что имеется у Августина? Во-первых, можно совершенно безошибочно сказать, что первые семиотические идеи были высказаны именно Августином. У него есть четкое определение знака, разделение искусственных и естественных знаков, многие логические идеи. Что же касается непосредственно герменевтики, то он впервые в явном виде определяет фундаментальную герменевтическую категорию “понимание”. Он говорит, что “понимание есть переход от знака к значению”, переход, во время которого осуществляется познание значения путем запечатления в душе представления о воздействующем на нее знаке. Метод познания значения при пользовании знаками вполне естественно для Августина являлся психологическим. Поскольку людские души родственны, аналогичны друг другу, постольку они, соприкасаясь друг с другом, понимают знаки. Кроме этого мы у Августина находим, правда, в начальном варианте, один из важнейших принципов, который в дальнейшем войдет и в герменевтику, и в семиотику, — принцип контекстуального подхода, говорящий о том, что мы понимаем знаки не изолированно друг от друга, а в определенном контексте. Правда, у Августина этот контекст еще чисто текстовой. Предполагая применить герменевтику к интерпретации Библии, он приноравливает принцип контекстуального подхода для выполнения своих конкретных целей. Он говорит, что некоторые места Священного писания могут пониматься только в их окружении. Претензия на теоретичность рассматриваемого принципа может нам показаться довольно робкой, но, тем не менее, принцип контекстуального подхода был явно высказан.
Есть у Августина еще один принцип, используемый в позднейших герменевтиках. Он называется принципом конгениальности, т. е. соразмерности творческих потенциалов исследователя какого-либо текста и его создателя. Этот принцип у Августина выступает в виде тождества “боговдохновенности автора” и “боговдохновенности читателя”. Уловить смысл определенного места Священного писания может тот человек, чья “боговдохновенность” будет равна “боговдохновенности” автора.
Что касается августиновского определения знака, то оно несколько отлично от современных семиотических доктрин. Дело в том, что Августин полагал, что значение (смысл) можно постигать абсолютно (лишь в трудных случаях следует обращаться к контексту), что каждый знак обладает значением, имеет внешнюю сторону, при помощи которой человек воспринимает знаки как материальные объекты, чувственно воспринимаемые вещи, внешняя сторона знаков соотносит их с обозначаемыми предметами. Кроме этого существует внутренняя сторона знака (значение), которая и является целью понимания. Так понимаемая линия значения через Лейбница и далее через Соссюра, Пирса и Морриса доживает до XX в. Забегая несколько вперед, можно здесь уже сказать, что в XX в. возникает новый этап в семиотике, который переосмысливает эту концепцию и заменяет новой. При новом подходе в семиотике возможно следующее. Допускается существование крупных делений, которые, казалось бы, состоят из знаков, например, высказывания или тексты в целом. Они являются носителями смысловой информации. Более мелкие структурные элементы смыслом не обладают, даже референтную (обозначающую) функцию они выполняют только в контексте более крупных значащих единиц. Эта очень плодотворная для методологии гуманитарных наук мысль была высказана русскими учеными Г. Г. Шпетом и М. М. Бахтиным. В прикладном отношении эти идеи привели к возникновению Тартуской школы структурализма, в психологии — к идеям Л. С. Выготского. Указанные здесь связи имеют самостоятельный интерес.
Если вернуться к тому моменту времени, на котором мы остановились, прослеживая развитие идей герменевтики, то обычно считают, что со времени Августина до Реформации от практики не поступало существенных запросов, которые могли бы стимулировать сильное изменение канонических методов, предложенных Августином. Средневековье по отношению к герменевтике было периодом господства идей Августина. Они перелагались, почитались и действительно в них многое можно было почерпнуть. Принципы католической доктрины не требовали существенного пересмотра августиновской герменевтики.
Но все дело в том, что, начиная с XI века, герменевтика получает еще один источник развития. Около 1080 г. был найден свод Римского права. Начинается его систематическое изучение, которое сначала в Болонской юридической школе, а затем по мере подготовки квалифицированных специалистов в других городах Европы положило начало образованию профессионального сословия юристов. Юридическое образование опиралось на схоластический метод, диалектику, понимаемую как искусство примирения противоречий, на базе которых возникает специальная юридическая дисциплина — юридическая герменевтика. С этого времени развитие герменевтики идет параллельно на материале юриспруденции и теологии. При этом вполне естественно юридическая и теологическая герменевтики могли объединять свои усилия для решения специфических задач, каковой, например, была задача создания канонического права католической церкви после реформы Григория VII.
Одним из крупнейших систематизаторов юридической герменевтики следует признать Гуго Гроция (1583 — 1645), который также вносит в нее и свой собственный значительный вклад. Главной книгой голландского гуманиста является обширнейшее произведение под названием “О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право и право народов, а также принципы публичного права”. XVI глава второй книги носит характерное название “О толковании”, в которой очень подробно излагаются приемы интерпретации слов и технических терминов, способы выявления их широкого и узкого значения в зависимости от используемых контекстов, даются рекомендации как следует поступать в случае обнаружения в юридических текстах противоречий, антиномий, двусмысленностей. Гроцием введены следующие виды интерпретации: грамматическая, логическая, историческая, техническая (в узком смысле слова — это интерпретация, учитывающая специфику конкретного законодательства), рекомендательная (для практического применения профессиональными юристами). Толкование у Гроция является средством прояснения текстов, способом устранения непонимания, выявления подлинного непротиворечивого содержания юридических текстов с целью ясного и простого применения на практике. Поскольку юридическое толкование главным образом функционально нацелено на предоставление возможности практического использования норм права, то Гроций именно для этого формулирует следующие правила: чтобы не затемнять смысл нормы сложной и непонятной терминологией следует пользоваться обычным народным употреблением слов; из слов, имеющих большой спектр значений, нужно выбирать слово с более широким и основным значением, так как к нему будет отнесено и искомое; желательно использовать термины, объясненные самим законом (т. е. в прямом значении), и избегать переносных значений, что должно приводить к использованию точных, юридически строгих значений, четко соответствующих данным обстоятельствам; фигуральные выражения допустимы при простых обстоятельствах с целью освобождения от усложненной терминологии, затемняющей юридические тексты, их понимание и применение.[1]
После Гроция юридическая герменевтика перестает быть спорадически используемым приемом в случае крайней надобности, а становится одним из обязательных разделов общей теории права. Она постепенно вводится в систему преподавания для студентов юридических факультетов.
Очередной поворот в герменевтике был осуществлен Матиасом Флациусом Иллирийским (XVI в.)[2] и обусловлен практическими задачами Реформации. В это время возникают специфические социальные запросы, образуется особая среда функционирования священных текстов, встают задачи критики католицизма и обоснования нового религиозного движения. Это обоснование и было проведено Матиасом Флациусом. Он ввел в герменевтику в качестве основополагающих теоретических оснований принцип контекстуальной интерпретации как причины изменения смысла слова (что диалектически снимает античную постановку проблемы количества смыслов слова, потому что подлинный смысл любого слова, в том числе и слова Священного писания, всегда один, “сокровенный” смысл единственный, но различные контексты употребления данного слова конкретизируют различные смысловые вариации). Неявным образом у Флациуса фактически присутствует различение таких семантических характеристик слова как смысл и значение, но, разумеется, не в таком явном и отрефлектированном виде, как в современной логической семантике. Флациусом также рассматриваются принцип герменевтического круга (это требование истолкования целого, исходя из смысла входящих в него частей, оно впоследствии войдет во все герменевтики), принцип учета цели и замысла автора текста (в герменевтических методиках до Флациуса целеполагание, как правило, если и учитывалось, то неявным образом, но явно в герменевтический инструментарий не включалось), различие понимания и интерпретации (понимание есть цель герменевтического искусства, а интерпретация — метод). Концепция Флация в развитии герменевтики заканчивает важный этап создания систематической методологической концепции, предметом которой является уникальный текст. Но герменевтика пока не является теорией, имеющей общее значение, предмет ее довольно узок.
Далее, впервые, пожалуй, в школе X. Вольфа, у немецкого философа И. М. Хладениуса, мы находим подход к герменевтике, когда он пытается эту дисциплину применить не к анализу текстов Священного писания, а к истории. Он намечает подход к разработке конкретных методов герменевтики для обоснования специальных областей знания (в данном случае, истории). С одной стороны, этот подход характеризуется расширением сферы действия герменевтики. С другой стороны, сочетание герменевтических приемов с логическими методами исследования ставит вопрос о статусе особой герменевтической логики и о возникновении предпосылок для оформления особого раздела логического знания. Заслугой Хладениуса является, во-первых, значительное расширение предмета герменевтики до области исторического познания, во-вторых, выведение герменевтической проблематики на уровень логики, что открывает возможность дальнейших методологических обобщений, в-третьих, герменевтика у Хладениуса и, соответственно, его логика и методология исторического познания опираются на конкретно-научный фундамент, каковым во времена Хладениуса была психология.
И дальше движение по расширению предмета герменевтики становится бурным. В XVIII — начале XIX в. возникают герменевтики, которые прилагаются уже ко многим областям: к области филологии (Ф. Аст, А. Бёк); известны исследования В. Гумбольдта, который ввел герменевтическую проблематику в изучение естественного языка, включенного в деятельность по обмену мыслями, его идеи оказали большое влияние на развитие герменевтики.
Влияние философии языка В. Гумбольдта непосредственно выразилось в расширении предмета герменевтики за счет включения в область ее действия всего богатства языка, понимаемого как деятельность духа и как результат этой деятельности, как “работа духа”, созидающего артикулированные звуки, пригодные для выражения мысли и ее понимания. Во-вторых, В. Гумбольдт вводит новый принцип диалога как метода анализа языковых явлений. В-третьих, он впервые обсуждает абсолютно новые проблемы как для языкознания, так и косвенно для герменевтики (точкой сближения языкознания и герменевтики является существенная для философии языка В. Гумбольдта категория понимания). Эти проблемы связаны с анализом понимания, смысла, языкового сознания, языка как порождающего устройства. В. Гумбольдт ставит и рассматривает принципиально важные для исследования природы языка проблемы научения и владения естественным языком, производства и понимания новых языковых выражений, вводит в научный контекст понятие внутренней формы языка, которая не совпадает с логической формой мысли и внешней формой выражения мысли в слове. Очень важной для герменевтики оказалась также идея Гумбольдта о том, что язык является системой, внутренне содержащей в своей лексике и в способах выражения мысли миросозерцание народа. Поэтому многие представления об устройстве мира человек получает из языка, минуя непосредственный практический опыт. Язык потенциально обладает действенной силой, которая способна влиять на практические поступки людей. В-четвертых, Гумбольдт производит очередное (после Хладениуса) расширение научного базиса герменевтики. Сохраняя психологию в качестве научного стандарта, он вводит в основание герменевтических методов языкознание (разумеется, что здесь речь идет о теоретическом языкознании, подлинным основателем которого является именно Гумбольдт). Таким образом, подготавливается возможность превращения герменевтики в методологическую дисциплину общенаучного характера. Не хватает лишь точки зрения, с которой можно было бы усмотреть общее в различных предметных областях герменевтики (такой методологический ориентир даст впоследствии трактовка предмета гуманитарного познания как “текста”).
Наконец, следуя из глубины веков, мы добираемся до такой личности, как Ф. Шлейермахер. Он — современник Гегеля, В. Гумбольдта, один из основателей Берлинского университета. В это время функционирует известная немецкая романтическая школа, организационно возникшая на базе кружка, в который были вхожи Фр. Шлегель, В. Тик, принимал в нем участие Фихте. Шлейермахер являлся не просто слушателем этого кружка, он был его вдохновителем, теоретическим лидером. Вся немецкая романтика во многом обязана Шлейермахеру. Он был активным общественным деятелем своего времени, крупнейшим богословом, философом и филологом. Один из современников называл его “гением жизни”. Он прославился как переводчик на немецкий язык Платона. Естественно, чтобы поднять переводческую деятельность на соответствующий уровень и быть на высоте богословских изысканий, Шлейермахер невольно заинтересовался герменевтикой и разработал ее в виде теоретической системы.
В герменевтике Шлейермахера можно выделить следующие моменты. Предметом герменевтики Шлейермахер считает прежде всего тексты, являющиеся памятниками. Что это значит? Памятники — это тексты, которые от исследователя отделяют большая временная, историческая, культурная, языковая дистанции. Памятники обычно принадлежат к далекой и чуждой исследователю культуре. Существует множество “барьеров”, которые препятствуют прямому проникновению в смысл памятника. Поэтому нужно уметь и переводить, и интерпретировать, и комментировать, и многое другое. Устранять “барьеры” для понимания, с точки зрения Шлейермахера, и призвана герменевтика. Она необходима там, где мы имеем дело с ситуацией непонимания. Шлейермахер определял герменевтику как искусство понимания, а не искусство истолкования понятого, как до него, например, определял эту дисциплину Ф. Аст. Она была у Ф. Аста как бы неким вторичным приемом познания: если мы нечто уже поняли, то можно это понятое еще раз уточнить, истолковать. Как видно, ориентация Шлейермахера другая. Сами тексты, что весьма существенно, предстают перед исследователем как “застывшая речь”, объективированная вовне, и отсюда следует важный принцип: если тексты — застывшая речь, то метод их исследования должен быть диалогическим, т. е. должен предполагаться диалог между интерпретатором и текстом. Застывшая речь, с точки зрения Шлейермахера, имеет объективную и субъективную стороны. Объективная сторона речи (“факт языка”) есть предмет грамматической интерпретации, здесь мы выясняем отношение к языку, как он существует объективно. А субъективную сторону памятника (“факт мышления”) мы исследуем при помощи психологической интерпретации, мы относимся к речи, как к некоторой производной от ее инициатора. Понимание в этом случае, с точки зрения Шлейермахера, обеспечивается взаимобытием этих двух моментов. Именно моментов, а не различных видов интерпретации. Существует мнение, что герменевтика Шлейермахера психологична и сам он является представителем психологического направления в герменевтике. Это, по меньшей мере, неточно, потому что если сам Шлейермахер говорит о взаимобытии грамматической и психологической интерпретаций, то о каком психологизме может идти речь. Действительно, во многих местах Шлейермахер отмечает, что психологическая интерпретация текстов, которые удалены на тысячелетия, необыкновенно сложна. Поэтому именно ей он уделяет особое внимание, но не потому, что он ее ставит на первое место по отношению к грамматической интерпретации, а потому, что имеется большая сложность в понимании внутреннего мира человека, который жил много лет назад. Тем не менее, принцип разделения объективной стороны дела и субъективной весьма плодотворен, разумеется, при условии диалектического синтеза двух различных по своей природе типов интерпретации.[3] У него грамматическая интерпретация (интерпретация факта языка) и психологическая (интерпретация факта мышления) “полностью равнозначны”, дополняют одна другую, что не мешает преобладанию одной из сторон над другой в одном конкретном случае и, наоборот, возвышению другой в ином, отличном от первого, случае. Все зависит от предмета исследования, чем он является: художественным произведением (да и в этом случае многое будет зависеть от жанра литературы; одно дело — лирическая поэзия, другое — исторический роман), научным трактатом. произведением мемуарного жанра или жанра эпистолярного, историческим документом или каким-либо иным. Если искусство истолкования применять к любым предметам, а не только к памятникам, то грамматическая и психологическая интерпретации всегда предстают в разных отношениях. Гибкое отношение между обеими сторонами искусства интерпретации подтверждает текст из Шлейермахера: “Минимум психологической интерпретации при господствующей объективности предмета. Что относится к чистой истории, данной в отдельном, то ее цельный облик воспринимается всегда субъективно. Эпос. Общественные поступки, претендующие на историческую роль. Дидактическое в строгой форме есть в каждой области. Здесь повсюду субъективное нельзя применять как момент истолкования, оно является результатом истолкования. Минимум от грамматического при максимуме от психологического истолкования — в письмах, тем более личных”.[4]
Хотелось бы отметить еще несколько принципов, которые были выдвинуты Шлейермахером и которые составили содержание современных дискуссий и даже способствовали образованию новых направлений в герменевтике. Так, Шлейермахер выдвинул принцип, в соответствии с которым целью герменевтики является понимание текста и его автора лучше, чем сам автор понимал себя и свое собственное творение. Принцип “лучшего понимания”. Современный исследователь должен знать лучше мир автора и его текст. При выдвижении этого принципа Шлейермахер глубокого обоснования не давал, так как он не готовил свои тексты для публикации. Но он его высказал, и потом множество исследователей, в частности, В. Дильтей, Фр. Бласс, Г.-Г. Гадамер и многие другие его интерпретировали. Многие усматривают в этом принципе рациональное зерно, которое заключается в том, что человек, живущий в определенном обществе, многое в своей деятельности воспринимает бессознательно. Возьмем, к примеру, такую обыденную вещь, как пользование естественным языком. Механизмы владения родным языком у нас бессознательные. Конечно, когда-то в процессе воспитания в семье, в школе они осваивались сознательно, изучались фонетика, лексика, грамматика. Но пользование родным языком происходит, как правило, бессознательно. Мы совершенно свободно можем производить языковые выражения, а другие люди, их воспринимая, не испытывают затруднений в их понимании. Механизмы владения языком действуют в течение жизни у человека бессознательно. Исследователь же, будучи отделенным от мира автора многочисленными барьерами, не способствующими пониманию, поставлен в совершенно иные условия. Он не может бессознательно, например, пользоваться древним языком, он должен его освоить сознательно, равно как и многие другие моменты, которые были для автора бессознательными, для исследователя должны стать чисто рациональными, сознательными. Поэтому он может знать больше, чем автор, причем не только относительно языка, но и относительно культуры, традиций и многого другого, о чем человек в своей жизни даже не задумывается. Момент наличия бессознательного в творчестве автора привел к возникновению в XX в. новых направлений, например направления, соединившего в себе идеи герменевтики и психоанализа. Направление, между прочим, очень плодотворное, позволившее сформулировать и по своему доказать некоторые гипотезы, лучше сориентировать ученых в исследовании текстов.
Еще несколько слов следует сказать о “герменевтическом круге”. Нужно отметить, что сам принцип герменевтического круга у Шлейермахера несколько иной, чем у его предшественников Августина и Флациуса. Дело в том, что Шлейермахер вводит две разновидности герменевтического круга. Первая, обычная для герменевтики, когда часть текста соотносится со всем текстом как с целым и мы выясняем смысл целого относительно его частей. Но есть другая интерпретация этого же принципа: какой-то текст-памятник рассматривается как часть, а культура, в которой он функционирует, рассматривается как целое. Тогда соотношение между частью и целым приобретает совершенно иной характер. Понимать отдельную мысль и все произведение в целом, можно исходя из всей совокупности “жизненных отношений” автора текста. “Богатство языка и история времени автора даны как целое. Основываясь на нем, произведение автора должно пониматься как отдельное...
Всякое полноценное знание находится в этом мнимом кругу так, что каждое особенное может быть понято из всеобщего, чьей частью оно является, и наоборот. И каждое знание является научным, если оно получено таким способом”.[5] В этом небольшом отрывке из Шлейермахера содержатся все основные идеи его герменевтики: диалектика части и целого, идея герменевтического круга, предварительное понимание.
Диалектика части и целого осуществляется в двух плоскостях. На первом уровне часть берется как отрывок произведения, а целое как само произведение. На втором уровне вскрывается взаимодействие между совокупностью условий внешней и внутренней жизни автора как целым и его произведением как частью. При понимании произведения как факта языка часть понимается через целое, а целое через часть. Причем при последовательном переходе от первой части ко второй, от второй к третьей и т. д. всякий раз понимание целого изменяется, оно не одинаково при прохождении частей целого. Общее, окончательное понимание текста как бы конструируется в процессе курсорного чтения из множества сменяющих друг друга гипотез о понимании целого. Более того, новое гипотетическое понимание целого влияет на понимание уже прочитанных частей. Происходит как бы возвращение назад и уточнение, переосмысление предыдущего материала. “Мнимым кругом” назвал эту ситуацию Шлейермахер, потому что в действительности никакого круга нет, существует лишь диалектика письма и чтения, точнее, понимание целого через последовательное прочтение его частей. “Войти” в этот круг легко, но “выйти” значительно труднее. Для этого нужно полностью дешифровать смысл текста, достичь полного его понимания. Полное понимание произведения состоит из диалектического синтеза предварительных пониманий, из знания внутренних и внешних условий жизни автора и из осмысления их влияния на замысел произведения, его сюжет, содержание и на индивидуальный стиль автора, а также оно должно учитывать условие, которое постулирует конгениальность личности истолкователя и автора текста, соразмерность их творческих потенциалов.
Шлейермахер различал несколько способов понимания, между которыми существует тесное взаимодействие, они не могут мыслиться в отрыве друг от друга. Понимание имеет как бы две стороны: объективную и субъективную. Каждая из них состоит из двух видов понимания: исторического и дивинаторного. Таким образом, образуются четыре способа истолкования произведения: объективно исторический, объективно дивинаторный, субъективно исторический и субъективно дивинаторный. Шлейермахер отмечает, что герменевтическое искусство может быть развито не из условий, когда понимание невозможно или нарушено, хотя таковые и должны учитываться при выработке исследовательской программы, а из условий, обеспечивающих позитивное решение проблемы. “Искусство (речь идет о герменевтическом искусстве истолкования. — В.К.) может развивать свои правила только из позитивной формулы, которая есть историческая и дивинаторная (пророческая), объективная и субъективная реконструкция данной речи”.[6] Объективное понимание имеет своим предметом речь как факт языка. Подход к исследованию этой стороны произведения осуществляется через знание языка. Успех сопутствует тому, кто изучил язык так, как говорили автор и его современники. При объективно историческом понимании стараются выяснить, “как речь выглядит в общности языка”, а при объективно дивинаторном исследуется, “как речь становится пунктом развития языка”. Объективно историческое и объективно дивинаторное понимание составляют в совокупности грамматическую интерпретацию. Субъективная сторона понимания направлена на речь как факт мышления, в центре здесь “инициатор речи”, автор текста. Возможность субъективного исследования обусловлена знанием внутренней и внешней жизни автора произведения. Субъективно историческое понимание исследует проблему “как речь дана как факт души”, а субъективно дивинаторное занимается выяснением обстоятельств, как содержащиеся в речи мысли возникают в говорящем и воздействуют на него. Это понимание есть “вживание в другого”, перевоплощение в автора, оно в полной мере применимо только к “родственным душам”, конгениальным личностям. Субъективно историческое и субъективно дивинаторное понимания вместе составляют то, что ранее Шлейермахером было названо психологической интерпретацией.
Все четыре способа понимания образуют неразрывное единство, находятся в постоянном взаимодействии. Интерпретатор исследует текст и как языковое явление, и как человеческое творение, учитывая исторически обусловленное знание языка, условия жизни и быта автора, своеобразие его личной судьбы, исторический характер эпохи, особенности стиля и т. п. Автор мог впитывать некоторые идеи своего времени непосредственно в процессе воспитания, в ходе некритического усвоения существующих традиций. Восприятие некоторых моментов, перевод их в личностный план мог осуществляться неосознанно. Интерпретатор, изучая эпоху автора, свойственный ей язык, стилистические особенности истолковываемых текстов, может знать больше автора и, в частности, может освоить то, что осталось неосознанным для автора текста. Поэтому интерпретатор может понимать автора и его творение значительно глубже, чем сам автор понимал себя и свое произведение. Такая установка на постижение истолковываемых текстов и на роль понимания в ней получила позже название романтической герменевтики. Она основана на абсолютизации герменевтического метода в процессе восприятия и интерпретации текстов.
Следует несколько слов сказать о самой технике истолкования текстов и уточнить некоторые существенные моменты. Шлейермахер выдвигает общие методологические правила истолкования текстов: а) сначала производится общий обзор произведения; б) одновременно с ним раскрывается бытие понятий с помощью грамматической и психологической интерпретаций; в) только при условии концептуального “увязывания”, единства двух названных интерпретаций можно идти дальше; г) необходимо возвращаться назад, если они не согласуются, и так следует поступать до тех пор, пока не будет найдена причина рассогласования грамматической и психологической интерпретаций. Важнейшим требованием является то, что понимание целого складывается из понимания частей, но начало понимают не раньше, чем в конце, следовательно, “чтобы иметь начало, нужно иметь конец, и это является обычной мерой мышления указанного комплекса”.[7]
Много внимания Шлейермахер уделяет психологическому истолкованию, так как оно прямо в тексте произведения не дано, не лежит на поверхности. До начала психологической интерпретации, по мнению Шлейермахера, нужно обратить внимание на то, “как были даны автору предмет и язык и что можно знать о его личной жизни”.[8] Имеются два метода психологического истолкования: дивинаторный и компаративный. Они не должны зависеть друг от друга, при использовании одного метода нельзя ссылаться на другой, но существенно важно иное: результаты, полученные после применения обоих методов, не должны противоречить друг другу. Наоборот, их согласование является критерием успешной психологической интерпретации. Дивинаторный метод есть метод непосредственного (интуитивно постигаемого) поиска понимания индивидуального, а компаративный метод имеет дело со всеобщим. Он основывается на сравнении, сопоставлении всеобщности понимающего (интерпретатора) и всеобщности понимаемого (автора). “Задачей психологического истолкования является понимание каждого данного комплекса мыслей как момента жизни определенных людей”.[9] И задача эта становится тем успешнее выполнима, чем больше аналогия “между способом комбинирования автора и истолкователя”.[10]
Объективная сторона истолкования произведения как языкового явления относится, на первый взгляд, к технической стороне дела и не связана с психологической интерпретацией. Она располагает двумя методами: медитацией и композицией. Медитация понимается как “генетическая реализация произведения”, а композиция имеет дело с “объективной реализацией произведения”. Но оба этих метода имплицитно применяются при решении проблем, связанных с возникновением произведения, формированием его замысла, определением основных линий сюжета. Поэтому они “возвращают” исследование к психологической стороне. Собственно психологической задачей истолкования является понимание основного замысла произведения и отдельных его частей, исходя из знания особенностей жизни автора. Задача понимания основного замысла произведения решается при условии осознания факта “единства произведения и жизни автора”. А раз так, то произведение имеет прямое отношение и к другим моментам жизни автора, оно с ними неразрывно связано, поэтому понимать его, не зная всей совокупности жизни автора, нельзя, как нельзя понять часть, не учитывая всей совокупности целого, куда она входит.
Итак, мы рассмотрели исторически первое систематическое изложение теоретических основ герменевтического метода, которое было одновременно попыткой построения специфической методологии исследования гуманитарных текстов. Шлейермахером была в основном определена проблематика универсальной герменевтики, были поставлены почти все ее основные проблемы. Он предложил оригинальные решение этих проблем. Им были выявлены основные принципы и методы герменевтического анализа: принцип диалогичности гуманитарного мышления; принцип единства грамматической и психологической интерпретаций; принцип диалектического взаимодействия части и целого при понимании текстов; принцип зависимости понимания от знания внутренней и внешней жизни автора произведения; принцип сотворчества (конгениальности) автора и интерпретатора; метод перевода интерпретатором бессознательного пласта из жизни автора в план знания; метод построения интерпретирующих гипотез, основывающихся на предварительном понимании. Но все же, оценивая концепцию Шлейермахера, следует сказать, что его герменевтика не может быть названа философской, так как собственно философского исследования здесь еще нет, хотя имеется применение некоторых философских методов (например, некоторых диалектических приемов анализа). Герменевтику Шлейермахера следует считать филологической дисциплиной, которая предоставляет средства для специального изучения специфических объектов (литературных памятников прошлых культур). Распространение ее методов на любые структуры, придание ей универсального характера и всеобщего методологического значения было бы философски неоправданным приемом. Гипертрофированное отношение Шлейермахера к прошлым традициям и культурам, стремление к адекватному “оживлению мертвого” (П.П. Гайденко) в культуре прошлого приводило к утрате связи прошлого с современностью. История была оторвана от современности. Герменевтика Шлейермахера не ставит проблемы, как произведение прошлого обретает новую жизнь в культуре, современной интерпретатору. Понятие сотворчества автора и интерпретатора понадобилось Шлейермахеру лишь для обоснования возможности “проникновения” исследователя в глубины творческих арсеналов творца литературного памятника. Момент новизны, привносимый интерпретатором в истолкование, собственное отношение исследователя к произведению не учитывается Шлейермахером. А в качестве следствия отсюда вытекает крайне нежелательный вывод: герменевтика Шлейермахера не в состоянии решить проблему взаимодействия истории и современности и, следовательно, не может быть названа философской дисциплиной, ее методологический инструментарий слишком беден для выполнения философских задач.
В рамках западной философии линию развития герменевтической проблематики в направлении превращения ее из конкретно-научной методологической концепции в общенаучную философскую дисциплину продолжил В. Дильтей (1833—1911). Он предпринял попытку обоснования гуманитарных наук. Эта попытка была осуществлена им с психологических позиций и на базе герменевтической методологии. Дильтей считал метод понимания методом непосредственного постижения духовной целостности. Предметом понимания могут выступать внутренний мир человека, внешний мир и культура прошлого. Понимание внутреннего мира осуществляется при помощи интроспекции. Внешний мир доступен пониманию так же, как постигаем для человека объективно существующий мир. Для понимания культуры прошлого Дильтей использует герменевтику.
Следует отметить, что Дильтей разделял весь комплекс наук на науки о природе и науки о духе. “Сумма духовных явлений, — писал Дильтей, — подпадающая под понятие науки, обычно делится на две части; одна обозначается названием наук о природе; для другой, странным образом, общепризнанного обозначения не существует. Я присоединяюсь к словоупотреблению тех мыслителей, которые это второе полушарие интеллектуального глобуса именуют науками о духе”.[11] Указанные два класса наук весьма относительно отличаются друг от друга по предмету и специфике методов исследования. Это обусловлено тем, что мир природы и духовный мир тесно связаны друг с другом. Природа является фактором, условием и моментом деятельности человеческого духа, жестко определяя жизнь человека. И, в то же время, человек оказывает обратное воздействие на природу, изменяя природный мир и себя как часть этого мира. Неотвратимое действие природных, независимых от человека сил и свободный человеческий дух сплетаются в единый универсум свойств, связей и отношений, части которого существуют независимо от целого и друг от друга только мысленно. “Отсюда ясно, — писал Дильтей, — насколько условно отграничение двух классов наук друг от друга ... Знания того и другого классов постоянно смешиваются друг с другом в обеих пограничных областях между изучением природы и изучением духовных явлений ... Познания наук о природе смешиваются с познаниями наук о духе”.[12]
В универсуме природно-историко-социальных связей собственно человеческое следует рассматривать тоже как целое. Дильтей его называл “психофизиологическим жизненным единством”. Оно может быть познаваемо обоими классами наук. И науки о природе, и науки о духе обнаруживают в нем свой собственный предмет. Но таковой предмет в чистом виде может выделить лишь сила абстракции. Духовная жизнь человека также не существует вне зависимости от психофизиологического жизненного единства. “Система таких жизненных единств суммируется в действительность, составляющую предмет историко-общественных наук”.[13] Ясно, что какие бы духовные сущности мы ни рассматривали, понимать их адекватно можно, учитывая системообразующие связи с жизненным единством, с “действительностью” и со всем природным космосом. Любые духовные сущности суть “проявления жизни”, они не существуют независимо от человека, тем и отличаясь от природных явлений. Поэтому способ познания их должен быть качественно иным.
Специфику всех методологических приемов в науках о духе Дильтей усматривает в преимущественном использовании интерпретационных методов исследования. “Понимание и истолкование, — утверждает он, — это метод, используемый науками о духе. Все функции объединяются в понимании. Понимание и истолкование содержат в себе все истины наук о духе. Понимание в каждой точке открывает определенный мир”.[14] Дильтей был в числе тех, кто утверждал, что для наук о природе более характерны номотетические приемы исследования, а науки о духе не могут существовать без интерпретационных методик. Но следует помнить, что соотношение между методами наук о природе и наук о духе Дильтей понимает весьма диалектично. Так, выделяя три класса высказываний в науках о духе, которые составляют соответственно историческую, теоретическую и практическую компоненты познавательного процесса в этих науках, Дильтей пишет: “И взаимосвязь между историческим, абстрактно-теоретическим и практическим направлениями мысли пронизывает науки о духе как общая им всем основная черта. Понимание частного, индивидуального служит в них ... конечной целью не в меньшей мере, чем разработка абстрактных закономерностей”.[15] “Дихотомия” двух областей человеческого познания ведет к признанию специфического соотношения между их предметом и методами, но все же Дильтей ясно видел, что разделение их условно, оправдано только методологическими соображениями и может быть осуществлено только мысленно через определенную систему абстракций и идеализаций. Реальная научная практика не дает возможности последовательно провести принцип дихотомии (существуют области научного познания, которые являются пограничными и не относятся однозначно ни к одной из частей дихотомического деления. В качестве примера сам Дильтей называет общее языкознание). Для него важно не загонять “науки о духе в теснину обязательных абстрактных закономерностей по аналогии с естествознанием”.[16] Он стремится поддерживать указанное методологическое противостояние, позволяющее, по его мнению, дать для наук о духе такие методы, которые стали бы адекватными для обоснования этого класса наук.
Видимо, не лишним будет отметить еще один момент в методологических исканиях Дильтея, связанный с поиском форм интерпретационной деятельности в гуманитарных науках. Решая этот вопрос, Дильтей был вынужден обратиться к логической проблематике, потому что формы понимания, классификацию которых пытался дать Дильтей, по его замыслу, должны иметь особые логические формы выражения, т. е. особые представления форм понимающей деятельности в логических процессах рассуждения. Но если бы процесс понимания этим ограничился, то познавательный процесс в гуманитарных науках был бы не адекватен своему предмету, отражал бы его односторонне. Дело в том, что в гуманитарных явлениях объективно заложены факторы, которые можно постичь с помощью рационального понимания, и, в то же время, имеются элементы, связанные с бессознательной деятельностью авторов гуманитарных реалий. Естественно, что рациональное понимание, соотнесенное с особыми логическими приемами, здесь уже не может служить методом познания.
Итак, Дильтей ставит две проблемы: проблему герменевтической логики и проблему бессознательного в гуманитарном познании. Причем, если первая является принципиально новой, то вторая явным образом уже была поставлена Ф. Шлейермахером в его учении о лучшем понимании. Рассмотрим их последовательно.
Концепцию логических форм интерпретации Дильтей предваряет исследованием “проявлений жизни” и форм понимания. “Под проявлением жизни здесь я понимаю не только выражения, которые что-то подразумевают или означают, но и выражения, позволяющие нам понять духовное, не претендуя на то, чтобы что-то означать или быть определенным мнением. Способ и результаты понимания различаются в зависимости от типа проявлений жизни”.[17] Дильтей различает три типа проявлений жизни. К первому относятся понятия, суждения и умозаключения. “Будучи составными частями науки, — пишет он, — они высвобождены из переживания, в котором возникают, в соответствии с присущей им логической нормой всеобщности”.[18] Они понимаются всегда одинаково, не связаны со скрытыми моментами душевной жизни, во всех контекстах и при любых условиях подчиняются закону тождества. Ко второму типу проявления жизни Дильтей относит поступки. Это — внешняя форма проявления жизни, так как, будучи осуществлен, “поступок также высвобождается из подосновы жизненной связи. И без объяснения того, как в нем соединены обстоятельства, цель, средства и жизненная связь, поступок не позволяет дать всестороннее определение внутренней жизни, из которой он возник”.[19] И наконец, третьим типом проявления жизни является выражение переживания. Оно непосредственно связано с глубинами душевной жизни. На художественном выражении основаны литература, живопись и другие виды искусства. Суждение, которое описывает выражение переживания, не может быть истинным или ложным. Его следует оценивать в категориях правды или неправды, категория истины как соответствия знания своему предмету здесь не может быть использована. “Таким образом, на границах между знанием и действием возникает область, в которой открываются глубины жизни, недоступные наблюдению, рефлексии и теории”.[20] По отношению к этой области требуются особые виды понимания.
Что касается форм понимания, то Дильтей выделяет элементарные и высшие формы понимания. К элементарным относится “истолкование одного отдельного проявления жизни”. Логической формой его выражения является аналогия. К высшим формам понимания относятся понимания “целостной связности жизни” и “внутреннего мира людей”. Логической формой их выражения является “индуктивный вывод от отдельных проявлений жизни к связности жизни как целого. Предпосылка вывода — знание о душевной жизни и ее отношениях к среде и обстоятельствам”.[21] Так как множество проявлений жизни по принципиальным соображениям не может представить всю полноту целого, то вывод всегда будет носить вероятностный характер.
Хотелось бы по поводу дильтеевской индукции сделать следующее замечание. Представляется, что тот вывод, который Дильтей описывает и называет индукцией, вовсе таковой не является. Индукцией обычно считают вывод, направленный от частного к общему; заключение такого вывода есть общее высказывание. Дильтей же называет индукцией вывод, направленный от части к целому, точнее, от единичного проявления к целому жизненного единства. В основе этого вывода лежит отношение “часть — целое”. При этом предполагается, что данное отношение не может быть истолковано (определено) через теоретико-множественные операции включения класса в класс и принадлежности элемента классу. Поэтому, когда делают переход в рассуждении от единичных проявлении к утверждению о целом, то происходит “мериологический скачок”, оправданность которого обосновывается весьма специфическим образом, очень далеким от известных способов обоснования индуктивных выводов. Своеобразие в этом типе выводов имеется, но вовсе не то, на которое указывал Дильтей. Это суть выводы от множества единичных проявлении (в частном случае, возможно, одного) к единому целому. В классической логике таких выводов не описано, но они имеют место в практических рассуждениях и являются предметом анализа в неклассических логиках.
Видимо, для герменевтической логики такие выводы являются существенными, потому что характеризуют особенности приемов получения нового знания при интерпретации. Этот факт осознавал Дильтей, когда писал: “... понимание нельзя трактовать просто как процедуру мысли: транспозиция, подражание, сопереживание, — эти факты указывали на цельность душевной жизни, проявляющуюся в этом процессе”.[22] Из этого обстоятельства он сделал вывод, что в жизненном единстве целого существует некоторая часть, которая не может быть познана рациональными методами. Здесь мы вступаем в область бессознательного. Сама природа предмета познания устанавливает границы для познавательных способностей, ограничивая применение рациональных, логических приемов. Но отсюда нельзя сделать вывод о том, что бессознательное не является познаваемым. Для его познания нужны особые методы, которыми, по мнению Дильтея, могут служить сопереживание, вчувствование, симпатическое проникновение во внутренний мир другого и пр. “Тем самым, во всяком понимании есть нечто иррациональное, коль скоро иррациональна сама жизнь; понимание не может быть никогда репрезентировано формулами логических операций. Предельная, хотя и сугубо субъективная достоверность, заключающаяся в сопереживании, никогда не может быть заменена проверкой познавательной ценности выводов, в которых может быть изложен процесс понимания. Таковы границы логической разработки, установленные его природой”.[23] Иррациональная часть жизненного единства своеобразно влияет на структуру гуманитарных явлений. Она обусловливает наличие в предмете интерпретации в качестве составляющей части своеобразного “человеческого остатка”. “Поэтому, — пишет Дильтей, — искусство понимания имеет свой центральный пункт в истолковании или интерпретации содержащегося и произведении остатка человеческого бытия”.[24]
В начале своей научной деятельности Дильтей предпринимает попытку подвести под науки о духе психологический фундамент. Существуют, согласно Дильтею, два вида психологии: “описательная” и “объясняющая”. Они имеют различные предметы. Объясняющая психология изучает внутренний мир человека, опираясь на внешний опыт и на выдвижение абстрактных гипотетических схем, не способных давать достоверное знание. Главным методологическим пороком объясняющей психологии является изучение психологических свойств индивида в отрыве от его общественной жизни и от материальных предпосылок, ее формирующих. Описательная психология опирается на внутренний мир человека. На ее основе возникает комплекс наук о духе. Внутренняя жизнь человека представлена ему непосредственно. Дильтей предлагает здесь в качестве основного метода исследования самонаблюдение. Внутреннюю жизнь мы понимаем, а не объясняем. Методы объясняющей психологии здесь не могут быть использованы.
Общество, по мнению Дильтея, понимается, исходя из постижения собственного духовного мира, так как члены общества аналогичны друг другу. Основа аналогии — родство человеческих душ.
В более поздних работах Дильтей пересматривает свое отношение к интроспекции. Он считает ее неадекватным методом исследования. Дильтей увеличивает возможности применения герменевтики за счет расширения области ее приложения: она теперь используется для постижения любых “жизненных проявлений”, а не только для изучения культуры прошлого. Расширение области действия герменевтики намечало своеобразный подход к построению методологии гуманитарных наук.
За основу новой методологии, способной, как казалось Дильтею, преодолеть узость и недостатки психологического обоснования наук о духе, он берет герменевтику, понимаемую двояким образом: и как искусство интерпретации, и как теорию такого искусства. Герменевтика давала возможность преодолеть недостатки психологического подхода, намечался своеобразный выход герменевтики в философские сферы.
Что же теперь, после устранения внутреннего опыта как основы (но не совсем) наук о духе, является предметом понимания, который позволил бы по-новому взглянуть на внутренний мир человека и на его историю? Этим предметом является, согласно Дильтею, внутренний мир индивида, объективированный вовне, проявившийся в виде права, религии, языка, норм морали, регулирующих общественное поведение людей. Все эти явления выступают для любого члена общества как объективный дух, который становится посредником при общении и понимании индивидами друг друга. “Таким образом, членение объективного духа оказывается членением культуры и действительным медиумом, посредником понимания между людьми становится культурно-историческая структура того или иного уровня”.[25]
Возможности понимания заложены объективно в недрах историко-культурной общности, где живет и действует индивид. Вопрос о возможности понимания является едва ли не самым главным при исследовании проблемы понимания, и уж, конечно, его нельзя обойти молчанием при построении герменевтики как теории искусства интерпретации. Для решения этого вопроса Дильтей вводит в контекст своих исследований категорию “общность”. Любое состояние индивидуального сознания, по его мнению, выражается в словах, поступках, жестах, выражениях лица. Все это может быть объективировано, выражено вовне в национальном устройстве языка, в структуре общественных отношений и общественных организаций, в государствах, церквах, научных сообществах. Объединение всего этого представляет собой связь, в которой движется история. Такая объективация внутреннего опыта становится доступной любому члену общества, из непостижимого внутреннего плана переходит в план чувственно воспринимаемого, становящегося объектом понимания. На вопрос о том, как возможно понимание, Дильтей отвечает: оно возможно в форме герменевтического анализа физических процессов, так как между объектом понимания и понимающим существует общность.
Здесь виден элемент заимствования у Шлейермахера, который тоже считал, что понимание возможно только тогда, когда автор текста и интерпретатор будут поставлены в одинаковые условия, когда будут устранены посредством активного вмешательства интерпретатора языковая, культурная и историческая дистанции, разделяющие автора произведения и его истолкователя. Но Дильтей все же придает своей теории значительную психологическую окраску. Правда, в отличие от первого обоснования наук о духе психологические оттенки в его методологию наук вводятся неявно, скорее даже невольно. Так, например, современный исследователь творчества Дильтея X. Цёклер считает, что понимание, согласно Дильтею, побуждается переживанием отдельных состояний сознания в сфере осознанной общности. В подтверждение своего вывода он приводит следующую цитату из Дильтея: “Каждое слово, каждое предложение, каждый жест или форма вежливости, каждое произведение искусства понятны лишь потому, что выражающего и понимающего связывает общность; кто переживает отдельное, тот думает и действует всегда в сфере общности и только поэтому понимает”.[26]
Общность основывается на одинаковых элементах сознания, которые мы можем обнаружить во всех выражениях жизни, во всех объективациях внутреннего опыта. Например, понимание выражений жизни, зафиксированных в предложениях языка, обусловлено постижением смысла последних. Смысл является общим достоянием многих людей. Эта общность и одинаковость его для многих людей служит основой понимания людей в общении их друг с другом. Здесь следует подчеркнуть, что категория общности характеризует свойства основы (базиса) понимания, а не сам способ понимания. Дильтеевское понятие общности относится не к способу обмена информацией между людьми, а к условиям, в которых оно осуществляется, к внеязыковому контексту общественной коммуникации.
Отметим еще два момента, в которых прослеживается линия наследования герменевтической проблематики Дильтеем от Шлейермахера. Первый момент связан с проблематикой герменевтического круга, который через Дильтея дошел до современной герменевтики и стал неотъемлемым понятием герменевтического инструментария. Вспомним, что Шлейермахер круг, возникающий при понимании литературных текстов, называл “мнимым”. Реально никакого круга не было. На самом деле существует процесс постижения целого при помощи все время уточняющегося истолкования целого. Причем при интерпретации текстов имеются два типа отношений “часть — целое”. Первое представляет собой отношение части произведения ко всему произведению как к целому, во втором раскрывается отношение произведения как части ко всей совокупности внешних и внутренних условий жизни автора произведения как целого. Дильтей, наследуя проблематику герменевтического круга от Шлейермахера, усмотрел в нем возможность конструирования уникальности “единичного проявления жизни” из составляющих его частей. Различие между двумя типами понимания аналогично различию между дедукцией и индукцией, а также между анализом и синтезом. Первый вид понимания есть истолкование смысла части на основании знания о смысле целого, из знания о целом дедуктивно выводится знание о части (“о единичном жизненном проявлении”). Такая операция аналогична анализу. Цель ее — выделить элементарное понимание. Второй вид понимания является интерпретацией “единства жизненных проявлений”. Здесь первый вид понимания служит основой для специфического герменевтического синтеза, осуществляющегося путем особой индукции, направленной от искусственно выбранных частных случаев к целому, представляющему собой единый внутренний мир других людей. Основой для “скачка” от части к целому служит Дильтею аналогия, существенное сходство внутренней жизни индивидов.
Второй момент, который хотелось бы подчеркнуть, относится к усмотрению бессознательного элемента в творчестве художника и в постулировании необходимости явного его выделения интерпретатором.
Что же касается формулы “понять автора лучше, чем он сам понимал себя”, то в ней действительно содержится рациональное зерно, очень точно вскрытое Шлейермахером и Дильтеем. Искусство интерпретации состоит в умении увидеть невидимое, не лежащее на поверхности, ментальное, а именно увидеть то, как определенные черты индивидуальности автора текста, которые “навязаны” ему внешними обстоятельствами в процессе воспитания или в течение его жизни, внешними условиями его существования, а также внутренние черты его личности, такие как здоровье, характер, темперамент, сила воли, талант, политические взгляды, мировоззренческие установки и пр., влияют на характер произведения. Многие из этих черт автор воспринял бессознательно, интерпретатор же обязан вскрыть этот пласт, сделать бессознательное достоянием знания. Здесь существует вполне конкретная проблема. Решение этой проблемы обогащает рационалистическое содержание герменевтики.
Герменевтика предназначалась Дильтеем для снятия упреков, которые неизбежно следовали при ориентации на психологическое обоснование наук о духе, для построения, как ему казалось, адекватной методологии гуманитарных наук. Дильтей считал герменевтику теорией герменевтического метода в широком смысле и в узком смысле техникой интерпретации, представляющей средства практического искусства истолкования. В герменевтике, полагал Дильтей, он преодолел субъективизм и релятивизм, связанные с психологическим познанием. Как философская наука, герменевтика стала у него теорией познания общественно-исторической действительности, а как исследование процедуры понимания она стала логикой наук, исследующих историю и культуру. Такая трактовка ее находилась в полном соответствии с задачей, поставленной Дильтеем еще во “Введении в науки о духе”: «Помочь выявиться истинной природе наук о духе и тем способствовать разбиванию оков, в которых держат молодых “сестер” “сестры” старшие и более сильные с тех пор, как Декарт, Спиноза и Гоббс перенесли на эти отстающие науки свои методы, развитые на основе математики и естествознания».[27]
Понимание духовной жизни общества является действительной задачей, актуальность которой ощущалась еще современниками Дильтея. Острота постановки этой проблемы не снимается и в настоящее время. Задача Дильтеем была поставлена правильно. Определить основания гуманитарных наук, выявить их специфику, ответить на вопрос об их природе — проблемы, не утратившие своего значения и для современных исследователей.
Но Дильтей принципиально не мог объяснить диалектику духовной жизни общества и материальных условий, ее созидающих и являющихся ее жизненным фоном. Неадекватность методологической установки Дильтея ясно осознавалась многими представителями герменевтической философии. Так, в частности, один из “духовных отцов” современной герменевтики Г.-Г. Гадамер писал: “...Дильтей ... не мог преодолеть робости к традиционной теории познания. Его исходный пункт, внутреннее бытие “переживаемого”, не мог пробить мост к исторической реальности, потому что великая историческая действительность, общество и государство являются определяющими для каждого “переживания”. Автовоспоминания и автобиографии — исходные пункты Дильтея — не являются предпосылками и недостаточны в качестве базиса для герменевтической проблемы ... В действительности не история относится к нам, а мы относимся к ней. Мы понимаем самих себя прежде всего в воспоминании, мы понимаем себя в семье, обществе, государстве, в которых мы живем”.[28] Но отсюда не следует, что герменевтическое предприятие Дильтея было бесполезным занятием. Его неудачи и слабости были неудачами и слабостями тех теорий познания, на которые он опирался. Психологизм не мог быть адекватным принципом методологии гуманитарных наук. Но все же мы должны подчеркнуть, что Дильтей впервые вывел герменевтику на философский уровень. Как писал Гадамер, “Дильтей расширил герменевтику до органона наук о духе”.[29] Именно в этом состоит положительное значение дильтеевского обоснования наук о духе.
В дальнейшем делается еще один шаг в сторону “философизации” герменевтики: происходит онтологизация ее проблематики. В частности, понимание уже рассматривается как свойство человеческого бытия, как свойство человеческого “жизненного мира”, как говорил Гуссерль. Хайдеггер тоже онтологизирует герменевтическую проблематику и постепенно мы наблюдаем становление герменевтики как учения о бытии, о его принципах, т. е. она становится философским направлением.
В конце XIX — начале XX века в философии и методологии гуманитарных наук постепенно складываются благоприятные условия для введения герменевтических идей в философский контекст, намечается оригинальный синтез герменевтики с феноменологией. Данное направление исследований связано с деятельностью прежде всего Э. Гуссерля, Г.Г. Шпета, М. Хайдеггера и позднее Г.-Г. Гадамера. Герменевтическая феноменология Г.Г. Шпета практически неизвестна современному научному сообществу, но она, безусловно, достойна того, чтобы ее знали.[30]
По мнению Шпета, смысл слова (высказывания, текста) объективен и может быть познан непсихологическими методами. Герменевтика как искусство постижения смысла должна с необходимостью включать в себя семиотические, логические и феноменологические методы, которые должны быть направлены на постижение (понимание, но не “схватывание”, не “вчувствование”, не эмпатию) объективного смысла текста. Все остальные моменты структуры текста, навеянные психологическими особенностями личности автора, историческими и социальными условиями, являются субъективными факторами, они своеобразно влияют на восприятие смысла текста, безусловно должны учитываться и включаться в исследование текстов под общим названием “условия понимания”, постижение которых обеспечивается историческим методом. Созданный текст “живет” самостоятельной жизнью, его смысл уже не зависит от воли автора, он объективируется как вещь в себе и для нас. Здесь следует заметить, что Шпет подошел к самым истокам структуры предпонимания, но ... следующий шаг по независящим от него обстоятельствам был сделан не им, а М. Хайдеггером и несколько позднее Г.-Г. Гадамером. Но то, что было сделано Шпетом составляет нетривиальный вклад в развитие герменевтического метода.
С точки зрения Шпета, психологический и исторический методы в герменевтике были социально обусловленными приемами исследования, научными средствами постижения смысла в таких условиях, когда не было еще развито семиотических средств, не существовали современные логико-семантические приемы, не был еще завершен феноменологический метод. Поэтому герменевтика концептуально не сводится только к психологическому искусству, она лишь вынужденно им была ввиду недостатка технического инструментария.
В начале XX века с возникновением семиотики, современной логики, семантики, феноменологии была преобразована и герменевтика, в которой психологические приемы стали играть свою четко определенную роль в системе методологических средств, обслуживая внешние моменты понимания смысла текстов. Причем, ввиду того, что тексты весьма разнообразны по своему жанру, происхождению и роли в жизни общества, акцент может делаться на разные элементы смысловой структуры. Никакого противоречия между психологией, герменевтикой и феноменологией не существует. Строгое разведение внутреннего и внешнего ведет к различению методов исследования, систематизирует исследование и, что не менее важно, сохраняет специфику предметных областей. Предмет становится определяющим для выбора метода исследования.
Шпет чутко уловил движение герменевтической проблематики к преобразованию ее в новое философское направление со своей особой логикой, с собственными приемами исследования. Это философское направление адекватно соответствует природе философии. Философское знание интерпретационно, диалогично, а значит, герменевтично.
Стремление подвести под философию подлинные теоретические основания сближает концепцию Шпета, с идеями Канта. Шпета также, как и Канта, не удовлетворял уровень развития философии, который был весьма далек от идеальной науки. Критическая реформа Канта была направлена на превращение философии из “естественной склонности человека” с ее неполнотой, незавершенностью, малой силой доказательности, ненаучностью, породившими скептицизм и недоверие к философским построениям, в идеальную аподиктическую науку.[31] Но Шпет не принимал философский сциентизм Канта, суть которого заключалась в том, что единственным образцом для всего научного знания признавалось математическое естествознание со всеми вытекающими отсюда последствиями.
До 1914 года (года публикации работы “Явление и смысл”) Шпет полагал, что создание подлинной положительной философии фактически уже осуществлено Э. Гуссерлем. Следует лишь немного “подправить” его феноменологию и мы получим “основную науку философии”, которая является базисной как для всей философии в целом, так и для всех конкретных наук. Но уже в процессе написания данной книги у Шпета закрадываются сомнения в безупречности методологической техники феноменологии, в абсолютной ясности всех приемов исследования. И эти сомнения были связаны прежде всего с проблемами постижения смысла, со структурой понимающей деятельности, которая не зависела от особенностей психики познающего субъекта, что является предметом особого интереса теорий познания в отрицательной философии.[32] Поэтому он предпринимает систематическое исследование проблем герменевтики с целью выведения ее концептуального содержания на философский уровень и заполнения указанного пробела в аппарате феноменологии.
Основой синтеза герменевтики и феноменологии является традиционная формула “понимание есть постижение смысла”. Принципиальным анализом понимания занимается герменевтика. Она отвечает на вопрос “Как возможно понимание?”. Принципиальным анализом смысла и методов его образования занимается феноменология. Новая дисциплина, которая получается в результате синтеза, располагает очень широким предметным полем (значительно более широким, чем предметные области конкретных герменевтик и даже универсальной герменевтики в духе Шлейермахера) и универсальным методологическим аппаратом, обогащенным герменевтическими методиками.
В герменевтике понятие “смысл” обычно не определяется. Смысл дан как нечто внешнее. Это — идеальное бытие, эйдетический мир, на который направлен герменевтический интерес. Основное понятие герменевтики считалось интуитивно ясным, либо заимствовалось из других разделов знания (в этом случае подразумевалось, что уж там-то его выявили абсолютно точно). В феноменологии аналогичная картина наблюдалась относительно понятия “понимание”. Поэтому синтез герменевтики и феноменологии был теоретически предопределен, обе дисциплины должны были взаимно дополнять друг друга.
В понимающий познавательный акт структурно входят познающий разум и объект понимающей деятельности, который может быть назван текстом. Понятие “текст” предполагает в этом случае очень широкое толкование. Это — не только письменный источник. Тексты — это знаково-символические информационные системы разнообразного происхождения и предназначения. Они являются результатом познавательно-созидательной, творческой и производственной деятельности живых существ. Текст в герменевтике рассматривается как некий продукт деятельности, имеющий знаковую и в широком смысле языковую природу. “Факт языка”, “застывшая речь” — так характеризовал предмет герменевтики Шлейермахер. Но в то же время он “впитывает” в себя и внутренне содержит субъективно-психологические особенности внутреннего мира автора — “факты мышления”. В нем отражаются особенности эпохи и времени автора. Текст сам по себе есть с одной стороны порождение языка, в котором действуют объективно независимые от конкретного человека, всеобщие и необходимые нормы и законы речевой деятельности, которым следуют все члены данного языкового сообщества. А с другой стороны текст зависит от исторически определенного стиля мышления данной эпохи. Язык и стиль мышления суть объективные природные свойства, преломленные в созидательной деятельности творца текста. Они являются некими предпосылкам понимания, внутренними, скрытыми моментами предпонимания.
Для исследования проблемы понимания в герменевтике важно, что язык обладает независимым, внешним бытием, оказывает давление на человека, порождается имеющей внешний характер необходимостью общения и внутренними потребностями человеческого духа. Язык также во многом определяет развитие духовного мира человека и внутренне содержит в себе мировоззренческое начало. Так проблематика языка смыкается с проблематикой сознания и возникает фундаментальное для философии культуры Шпета понятие “языковое сознание”. Поскольку тексты суть продукты человеческой деятельности, на которых “запечатлено” влияние языкового сознания, постольку понимание текстов должно опираться на принципиальный анализ языкового сознания. Более того, Слово становится архетипом культуры и принципом ее анализа.
Для решения проблемы понимания существенно выполнение двух условий: 1) раскрыть историческую природу текста и 2) выявить сущность процесса понимания и интерпретации. Здесь следует сделать замечание, чтобы правильно оценить концепцию Шпета. В дошпетовской герменевтике раскрытие исторической природы текста относилось к центральной задаче герменевтического метода, являлось главным содержанием процесса понимания. Шпет выводит всю проблематику, связанную с психологическими и историко-культурными моментами, за рамки акта постижения смысла, помещая ее в условия понимающей деятельности.[33] Это было оправдано феноменологической структурой слова. За скобки выносилось все, что не имеет отношения к объективному смыслу слова, к его идее. Эйдетические моменты структуры слова понимаются интеллектуально, со-мыслятся, только здесь имеет место собственно понимание. Но в структуре слова имеются также моменты, сопровождающие смысл, сопутствующие ему, окружающие центральное ядро структуры слова как некий фон. Они со-чувственно воспринимаются. В основе их восприятия лежит так называемое симпатическое понимание, которое Шпет называет “пониманием в основе своей без понимания”, так как периферийные моменты структуры слова нужно не со-мыслить, а со-чувствовать, переживать симпатически. Если и употребляют еще термин “понимание” по отношению к психологическим актам, то это является данью старой традиции.
Итак, здесь принципиальным становится выделение условий понимания, которые образуют контекст “жизни” анализируемого текста. Этот контекст воссоздается при помощи филологической, исторической и психологической интерпретаций. Понимание становится критерием выделения в указанных методах их формальной части, к которой издавна относилась герменевтика.
Введение герменевтических методов в феноменологию было обусловлено, с точки зрения Шпета, наличием в содержании феномена специфической функции осмысления. Осмысление как своеобразный самостоятельный акт, требовало определенных средств для своего выполнения, для “прокладывания путей” к смысловым характеристикам идеи. Смысл как сущность сознания, как сложнейшее многоуровневое образование должен не только непосредственно усматриваться рациональной интуицией, как нечто очевидное, но и пониматься. Понимание как синтетическая функция разума обеспечивается истолкованием и интерпретацией. Именно так, через понимание и интерпретацию герменевтическая проблематика (разумеется в новом, рационализированном виде) вливается в феноменологию. Герменевтика (с ее функцией осмысления и интерпретации), логика (функция выражения смысла), прагматическая телеология (функция разумной мотивации), феноменология (функция обнаружения смысла в различных его положениях) сплетены в деятельности разума в единый метод, определяющийся своеобразием эйдетического мира как “зеркала” осуществленных на уровне явлений объективаций деятельности человеческого духа.
Герменевтические идеи лежат также в основе философии М. Хайдеггера. Процессы истолкования “собственно человечески налично-существующего” (menschlich Da-Seinde selbst) становятся основными герменевтическими задачами. Хайдеггеровское понятие “собственно человечески налично-существующего” является обобщением дильтеевского понятия “остаток человеческого бытия в произведении”. Это положение открывает одну из современных линий развития герменевтики. Изложение герменевтики у Хайдеггера основано на следующем определении понятия “жизнь”. Жизнь — это элементарная структурная единица, в которой представлена (истолкована, структурирована) однородность сознания и предмета. Эта однородность не существует (не находится в действительности), а именно представлена, истолкована.[34]
Большое внимание Хайдеггер уделяет проблеме герменевтического круга, которая по сравнению с концепцией Шлейермахера приобретает новые оттенки. Для Хайдеггера герменевтический круг есть механизм, с помощью которого осуществляется процесс “смыслового движения понимания и истолкования”.[35] “Кто хочет понять текст, — пишет Г.-Г. Гадамер, комментируя хайдеггеровское понятие герменевтического круга, — тот всегда делает предположение. Он предполагает смысл целого, который кажется ему первым смыслом в тексте. Так получается потому, что текст читают уже со значительным ожиданием определенного смысла”.[36]
Почему Хайдеггер уделяет этой проблеме столь большое внимание? По мнению Гадамера, данная проблематика, рассматриваемая через диалектику чтения и понимания текста, подводит к решающему вопросу о возможности понимания. “Хайдеггер дал полностью правильное феноменологическое описание, когда он в мнимом чтении ... открыл предструктуру понимания. Он представил пример, из которого следует задача”.[37] Подлинным предметом герменевтического анализа Хайдеггер делает язык, потому что слово не только проясняет, но и затемняет. С другой стороны, язык (а не человек) является, по мнению Хайдеггера, субъектом речи, поэтому язык выступает как сущностное свойство человеческого бытия. А так как понимание возможно только в языке и при помощи языка, то язык определяет постановку всех герменевтических проблем. Вследствие того, что в языке отражается весь мир человеческого существования, герменевтика у Хайдеггера через язык “выходит” на бытие и метод “опрашивания” бытия становится необходимым моментом герменевтического инструментария.
Онтологизируя языковую проблематику герменевтики, Хайдеггер способствует превращению герменевтики в учение о бытии, закрепляя тем самым ее философский статус. Вместо гуссерлевской трансцендентальной феноменологии Хайдеггер предлагает “герменевтическую феноменологию”, в которой вопрос о смысле существования равносилен вопросу о смысле познанного. Понимание здесь выступает первоначальной формой человеческой жизни, а не только методической операцией.
Большое влияние на различные герменевтические направления оказали исследования А. Н. Уайтхеда.[38] По его мнению, понимание может быть достигнуто двумя способами. Если понимаемое положение дел является сложным, то его можно понимать, рассматривая отдельно составляющие его факторы, синтез которых дает нам полную картину. Второй способ понимания выражается в том, что положение дел понимается как целое непосредственно, без промежуточных ступеней анализа и независимо от того, доступно оно анализу или нет. Первый способ есть внутреннее понимание, второй — внешнее. Оба они находятся во взаимосвязи, предполагают друг друга, но ими не исчерпывается вся проблематика понимания и герменевтики. Первый способ объясняет положение дел как следствие обобщения, интеграции знания о частях целого, а второй — как каузальный фактор. Такая трактовка понимания, по замыслу Уайтхеда, должна была прояснить проблему соотношения герменевтики (как части методологии) и науки.
Уайтхед, критикуя метафизические теории самосознания и методологический объективизм, стремится создать теорию, нацеленную на современность. Он показывает, что преобладание существования над бытием (эти категории у него не совпадают) ведет к теории интерпретации, к универсальной относительности истолкования любой реальности. Ход рассуждения Уайтхеда следующий. Так как имеются такие явления, которые в каком-то определенном смысле существуют, но не являются реальными, то вопрос об их познании и понимании не может быть решен при помощи наблюдения и непосредственного созерцания (интуиции). Такой трансцендентальный остаток, полученный путем “вычитания” из существования реального бытия, представляет собой некие сущности, которые могут быть. поняты (познаны) при помощи интерпретации. Интерпретация придает (приписывает) смысл эмпирически не постигаемым сущностям, создавая тем самым возможность для их постижения разумом.
Наука и философия ориентированы на изменчивые, текучие связи явлений мира, изменчивость которого может быть описана в “логике событий”. Здесь у Уайтхеда прослеживается влияние И. Канта и Ф. Ницше. Уайтхед неявно принимает кантовскую дихотомию вещей в себе и явлений. Его теория познания носит “явленческий” характер и разрабатывается в рамках герменевтической философии, которая характеризуется им как “универсальная перспективная связь интерпретаций”. Как отмечает Г. Бём,[39] логика, которая связывает отдельное интерпретируемое событие с ходом развития всех других событий, представляет собой ход мысли, тесно связанный с гадамеровской “действительной историей”. Г. Бём четко описывает условия, при которых формируются взгляды Уайтхеда. Эти условия составляют в совокупности теоретический фон, без учета которого невозможно правильно оценить “логику событий” Уайтхеда.
Взгляды Уайтхеда на проблемы, связанные с возникновением, развитием и истолкованием знания, складываются в условиях, когда Хайдеггер предложил понятие апофантического (от греч. άποφαινω — объявлять; открывать, обнаруживать, доказывать; άπεφάνην — являться, показываться) суждения, которое понималось им как “производящий модус процессов истолкования наличного бытия” и обосновывало “герменевтику фактичности”, когда вместе с тем еще сказывалось влияние Ницше, отрицавшего корреспондентскую модель знания и отстаивавшего тезис о языке-носителе поэтически-метафорических возможностей; когда к тому же логический позитивизм приступил к анализу языка науки, укрепляя сциентистские позиции в области философии науки. Наконец, герменевтика Гадамера указывала на преимущество “слова” над “предложением”. В этих условиях уайтхедовская “логика событий” основывалась на относительности апофантических высказываний. В процессе истолкования знаний участвует “языковой синтез”, который возможен не только в ходе обобщения результатов предшествующих истолкований, но и благодаря содержащейся в языке возможности истолкования (здесь прослеживается преемственная связь с Ницше, который считал, что в языке заложены возможности познания). Специфика языкового синтеза позволяет Уайтхеду выделить доказательство как метод философского исследования. Доказательство в философии есть средство демонстрации и цель знания. Логическое доказательство в отличие от философского опирается на посылки, являющиеся очевидными. “Очевидность является предпосылкой логики”,[40] поэтому логические доказательства понятны. Если мы соединим значимость философских доказательств с очевидностью логических демонстраций, то мы достигнем тем самым основной цели: сделаем философию пониманием.
Интересную концепцию предложил еще один известный герменевт — П. Рикёр. Он пытается выяснить смысл интерпретирующей парадигмы для социальных и гуманитарных наук. В качестве центральной проблемы универсальной методологии П. Рикёр рассматривает проблему диалектики объяснения и понимания. “Важнейшим следствием нашей парадигмы, — пишет П. Рикёр, — является то, что она открывает новый подход к проблеме отношения между объяснением и пониманием в гуманитарных науках. Дильтей понимал это отношение, как известно, как дихотомию ... моя гипотеза может дать более подходящий ответ на проблему, поставленную Дильтеем. Этот ответ заключается в диалектическом характере отношения между объяснением и пониманием, лучше всего выявляющемся при чтении”.[41]
Диалектику понимания и объяснения П. Рикёр пытается уточнить по аналогии с диалектикой постижения смысла текста при его чтении. Здесь понимание используется в качестве модели. Реконструкция текста как целого имеет характер круга в том смысле, что знание целого предполагает знание его частей и всевозможных связей между ними. Причем многозначность целого является дополнительным побудительным мотивом для возбуждения герменевтических вопросов. Понимание присваивает себе полученный в результате объяснения смысл, поэтому оно всегда следует во времени за объяснением. Объяснение опирается на гипотезы, реконструирующие смысл текста как целого. Обоснованность таких гипотез обеспечивается вероятностной логикой. Путь от объяснения к пониманию обусловлен спецификой текста. При интерпретации текста имеет большое значение правильная методика формулировки вопросов по отношению к нему. Вопросы должны предельно ясно способствовать усвоению смысла текста. Вопросную методику исследования текста П. Рикёр переносит на философское знание, предлагает даже считать “вопрошание” философским методом.
По иному пути идет другой известный представитель герменевтики — Э. Бетти. Он следует традиционному пониманию герменевтики как теории интерпретации, сохраняет методологическое значение категории понимания, не принимая ее онтологического истолкования. Бетти при решении проблемы понимания ставит своей задачей определить процесс объяснения вообще. По его мнению, объяснение только подводит к пониманию. В то же время, чтобы понять в единстве процесс объяснения, необходимо обратиться к феномену “элементарного понимания” как языкового явления. Процесс объяснения призван решить проблему понимания, которая имеет много оттенков, обладает собственной спецификой. Результатом такого подхода является определение Бетти понимания как узнавания и реконструкции смысла текста.
Положение интерпретатора всегда соответствует такому состоянию, когда на него направлена информация, объективированная в тексте, созданном другим человеком. При этом интерпретатор может не знать автора текста. Этот факт мало что меняет, потому что “существует положение духа, которому направляется весть и импульс в объективации другого духа, этот дух мог бы быть идентифицирован персонально и индивидуально или он мог бы быть неперсональным и сверхиндивидуальным”.[42] Текст выступает необходимым посредником между интерпретатором и создателем текста. “Отношение между тем и другим духом имеет триадический характер: истолковывающий дух всегда обращался к тому, чтобы понять сознательно полагаемый или объективно известный смысл, т. е. вступить в связь с чужим духом через посредство содержащей смысл формы, в которой он объективирован. Коммуникация между обоими никогда не бывает прямой …”[43]
Понимание есть методическая операция, результатом которой является реконструкция смысла текста, опирающаяся на интерпретационную гипотезу. Методика интерпретации опирается на четыре канона. Первый канон Бетти называет “каноном имманентности герменевтического масштаба”.[44] Фактически этот канон есть требование соответствия герменевтической реконструкции точке зрения автора. С одной стороны, он не противоречит шлейермахеровскому принципу вживания, но, с другой стороны, направлен против принципа “лучшего понимания”. Второй канон относится к толкуемому объекту и вводит в герменевтическую методику принцип герменевтического круга. Он называется Бетти “каноном тотальности и смысловой связанности герменевтического исследования”. Содержание его состоит в том, что единство целого проясняется через отдельные части, а смысл отдельных частей проясняется через единство целого.[45] Третий канон — канон “актуальности понимания” — говорит о бессмысленности полного устранения субъективного фактора. Чтобы реконструировать чужие мысли, произведения прошлого, чтобы вернуть в настоящую жизненную действительность чужие переживания, нужно соотнести их с собственным “духовным горизонтом”.[46] Четвертый канон тесно связан с третьим, он называется каноном смысловой адекватности понимания, или каноном герменевтического смыслового соответствия. Он направлен на интерпретатора и требует “собственную жизненную актуальность согласовывать с толчком, который исходит от объекта”.[47]
Бетти высказывает предположение, которое оказало большое влияние на последующих исследователей. Смысл его сводится к тому, что реальный процесс (эмпирический ход) создания текста содержит общий закон метода (= теории интерпретации). “Если склоняются к взгляду, что каждый акт понимания протекает по обратному пути акта речи и мышления ... тогда ясно, что из возврата такого рода можно получить общий закон смыслового соответствия между процессом создания художественного произведения и процессом его истолкования”.[48]
Большое влияние на современную западную философию оказали идеи Г.-Г. Гадамера, который критически осмыслил предшествующую герменевтическую традицию, выявил в ней основные направления и предложил собственный подход. С точки зрения Гадамера, Шлейермахер и Гегель представляют две линии, тесно связанные друг с другом, но противоположные по направленности теоретических установок. Шлейермахер стремится к “воссозданию прошлого состояния” произведения искусства, к “исторической реконструкции”. Произведение искусства, вырванное из культуры, к которой оно относилось, теряет, по мнению Шлейермахера, свою значимость. Гадамер, оценивая герменевтику Шлейермахера, пишет: “Воссоздание мира, к которому оно (произведение искусства. — В. К.) относится, воссоздание прошлого состояния, которое было “дано” художнику, введение в прошлый стиль — все эти средства исторической реконструкции могли претендовать на то, чтобы сделать понятным истинное значение произведения искусства и чтобы на них можно было опираться в борьбе против неправильного понимания и ложной актуализации. Это действительно является шлейермахеровской мыслью, которая безмолвно предпосылается его общей герменевтике”.[49] Такое предприятие, нацеленное на воссоздание условий, в которых произведение искусства создавалось и выполняло свое истинное предназначение, Гадамер называет “бессильным начинанием”. Любое понимание герменевтики, основывающееся на шлейермахеровских идеях, будь то истолкование в духе автора, предназначенное для современного потребителя искусства, подогнанное под его вкус и уровень его компетенции (такое истолкование как носящее вторичный характер Гадамер называет “репродукцией прошлой продукции”), или стремление к адекватному воссозданию прошлого, по мнению Гадамера, “не более осмысленно, чем реставрация прошлой жизни”.[50] Оба вида истолкования не составляют истинной сути герменевтики.
Если Шлейермахер стремился создать герменевтику как универсальную дисциплину, насколько возможно “приблизить” ее к философии, то для философской системы Гегеля основная герменевтическая задача оказалась частным случаем. Гегель почувствовал действительно философский аспект герменевтики в ее связи с современностью: только диалектика истории и современности может быть основанием герменевтического метода. Гадамер точно отмечает коренное отличие Шлейермахера от Гегеля, определяя, что, по Гегелю, “сущность исторического духа состоит не в восстановлении прошлого, а в мысленном посредничестве с современной жизнью”.[51] Именно диалектическое взаимодействие истории и современности позволяет “уравнять друг с другом выигрыш и потери герменевтического предприятия”. Целью герменевтического искусства должно стать не “вживание в мир автора”, а “представление его в себе” для актуализации его для себя. Простое представление прошлого хотя и может быть в определенном смысле научной задачей, но все же в большей степени является пустым, односторонним, внешним, не связанным живительными нитями с современностью. “Истинной задачей мыслящего духа по отношению к истории, а также по отношению к истории искусства было бы, по Гегелю, напротив, не внешнее, а дух, сам себя представляющий в ней, но на более высокой ступени”.[52]
Намечая дальнейшее развитие герменевтики, Гадамер задумал “онтологический поворот герменевтики к путеводной нити языка”. На связь герменевтики с языком указывал еще Хайдеггер. Гадамер во многом следует своему предшественнику. Многие категории, которые использует в своей герменевтике Гадамер, рассматривались Хайдеггером. Среди них прежде всего следует выделить предпонимание, традицию, предрассудок, горизонт понимания.
Предпонимание — это определяющаяся традицией предпосылка понимания, поэтому оно должно выступать одним из условий понимания. Совокупность предрассудков и “предсуждений”, обусловленных традицией, составляет то, что Гадамер называет “горизонтом понимания”. Центральным, обусловливающим все остальные, здесь является понятие предрассудка. Оно понимается Гадамером весьма специфично, не несет только негативную смысловую нагрузку. Определяя его, Гадамер пишет: “Предрассудком называется суждение, которое имеет место до окончательной проверки всех фактически определяющих моментов. Следовательно, “предрассудком” не называют ложное суждение, в его понятии заложено то, что может быть оценено позитивно и негативно”.[53] Традицию Гадамер считает одной из форм авторитета. Она связывает историю и современность. В современности живы элементы традиции, которые и были названы Гадамером предрассудками.
Понятие предрассудка, как уже было отмечено, двойственно. С одной стороны, к ним относят некоторые негативные явления прошлого, которые тормозят ход исторического развития, и с другой — это то, что предшествует процессу рассуждения (пред-суждение). Они суть необходимые, объективно заложенные в языке и в способах мыслительной деятельности людей компоненты, которые влияют на речемыслительную и понимающую деятельность человека и которые в связи с этим обязательно должны учитываться в герменевтических методиках. Поэтому Гадамер считает необходимым заострить внимание на главной проблеме: “Для исторической герменевтики можно сформулировать центральный вопрос, ее основной теоретико-познавательный вопрос: в чем состоит причина законности предрассудков? Что отличает законные предрассудки от всех бесчисленных предрассудков, чье преодоление является задачей критического разума?”.[54]
Поскольку любая традиция нерасторжимо связана с языком, в нем выражается и им в определенной степени обусловлена (вспомним в связи с этим гумбольдтовский тезис о том, что язык является носителем и внутренне схематизирующей силой мировоззрения, что он сам содержит в себе мировоззрение), постольку первейшим предметом и источником герменевтической рефлексии и герменевтического опыта является именно язык как структурный элемент культурного целого. Исходным пунктом в герменевтике Гадамера является шлейермахеровское положение о том, что “все предполагающееся в герменевтике есть только язык и все относящееся к ней, включая также объективные и субъективные предпосылки, должно браться из языка”[55]
Основной проблемой, как считает Гадамер, является здесь трудность определения характера проявления в языке предпосылок понимания. Поскольку “все есть в языке”, то каким образом язык сохраняет, кроме переносимого смысла, объективные и субъективные предпосылки понимания? Этот вопрос, навеянный размышлениями по поводу герменевтики Шлейермахера, Гадамер связывает с идеями Хайдеггера. Язык есть мир, который окружает человека, без языка невозможны ни жизнь, ни сознание, ни мышление, ни чувства, ни история, ни общество. Все, что связано с человеком, находит свое отражение в языке. Язык есть не только “дом бытия” (Хайдеггер), но и способ бытия человека, сущностное его свойство. Так понимаемый язык становится условием познавательной деятельности человека. В таком отношении Гадамера к языку и герменевтике многие исследователи справедливо усматривают тенденцию к онтологизации понимания. Понимание считается неотъемлемой функцией языка наряду с говорением (ср. с концепцией В. Гумбольдта), а язык является существенным свойством человеческого бытия. Таким образом, понимание из модуса познания превращается в модус бытия. Гадамер считает понимание моментом человеческой жизни. Такая оценка понимания переориентирует устремления герменевтики как научной дисциплины. Теперь ее основной задачей выступает не методологическая направленность на феномен постижения смысла, а выяснение онтологического статуса понимания как момента жизни человека. Герменевтика в связи с этим приобретает еще большую философскую значимость, она становится учением о человеческом бытии, своеобразной философской антропологией.
Очень обстоятельно различные тонкости герменевтики были исследованы Э. Коретом.[56] Много внимания Корет уделил изучению категории понимания. Ее исследование он начинает с рассмотрения понимания как постижения смысла. Такой вид понимания означает у него внутреннюю проницательность, именно при ее помощи мы постигаем смысл. Каким образом мы приходим к заключению, что нам известно смысловое содержание? Ответ на этот вопрос можно дать только после более детального исследования понятия понимания. Можно задавать осмысленные вопросы о понимании различных предметных областей. Но первоначальной формой понимания будет прежде всего разговорное понимание. Отсюда у Корета возникает замысел положить разговорное понимание в основу герменевтической рефлексии. Для языкового понимания (понимания языковых выражений) существенным является наличие диалоговой структуры. Причем понимание является не двухполюсной коммуникативной системой; а имеет трехплоскостную структуру, поскольку и понимание, и высказывание относятся к вещи. Языковое понимание требует обращения к рассмотрению вещи, несмотря на то что сама вещь нам может быть и не дана в непосредственном восприятии. Мы знаем о ней посредством языка.
Реконструируя концепцию Э. Корета, можно сказать, что система понимания языковых выражений включает в себя три типа отношений: “понимание — языковое выражение”, “понимание — действительность”, “языковое выражение — действительность”. Понимание языковых выражений есть постижение их смысла (значения). Понимание вещей есть проникновение в их смысл. Отношение между языковым выражением и внелингвистической реальностью является одним из определяющих моментов при постижении смысла и значения выражений языка и представляет собой семантическое отношение. Понимание вещи и понимание языка взаимно обусловливают и дополняют друг друга. Такое соотношение между ними должно сохраняться на всем протяжении исследования. От собственно человеческого понимания отличают вещное (предметное) понимание. Оно в дальнейшем самым различным образом оказывается зависимым от человеческого понимания. Понимание нельзя ограничивать лишь теоретической сферой потому, что имеется практическое понимание. Если мы, например, говорим, кроме “мы понимаем что-либо”, также “мы понимаем толк в чем-либо”, то это означает, что мы можем положиться на знание вещей, что мы знаем, как с ними обращаться, как их правильно использовать. Таким образом, в обращении с вещами мы попытаемся постигнуть их смысловые и целевые отношения. В результате получается, что мы достигаем понимания того, как практически пользоваться вещами. В любых формах понимания присутствует человеческое понимание. “Такое понимание в такой же мере фундаментальное, как и универсальное явление”.[57] Всякое познание, в том числе и научное, основывается на понимании. Понимание — фундамент духовной деятельности.
В герменевтике при исследовании понимания важным моментом является рассмотрение “мира понимания”. Многие авторы пытаются дать свое “рабочее” определение этого понятия, ссылаясь на то, что общепринятое понятие мира понимания очень неопределенно и многозначно. Э. Корет предполагает под ним действительность, освоенную человеком, действительность, как она дана человеку, им познана и понята, “какое значение она имеет для человеческого наличного бытия в качестве совокупности его жизненного пространства и горизонта понимания”.[58] Постижение человеком мира всегда ограничено его возможностями и никогда не бывает завершенным. Узкие границы личного опыта существенно раздвигаются опосредованием в нем социальных отношений. В нашем мире отражается исторический мир. Человеческий мир может быть понят только посредством истолкования с помощью языка. Языковое истолкование является необходимым элементом, участвующим в формировании “горизонта понимания”.
Очень важным аспектом при исследовании герменевтического понимания является проблема соотношения понимания и истины. “Всякое понимание, —пишет Э. Корет, — это стремление постичь истину”.[59] Если, например, речь идет о понимании исторических явлений, неотделимых от своеобразных традиций, от неповторимой исторической жизни, от уникальной языковой и национальной культуры, от учета “горизонта понимания” и от предпонимания, то возможно ли здесь постижение истины? Если понимание происходит по круговой схеме, учитывающей взаимосвязанность и взаимообусловленность субъекта и объекта исследования, и охватывает своеобразные, уникальные исторические события, от которых нас отделяет значительная историческая дистанция, то как установить в таких условиях истину? Или, возможно, истина сама “обнаружится” в изучаемом событии? “Что есть вообще истина и каким образом она обнаруживается в человеческом познании и понимании?”.[60] Вот примерный круг вопросов, которые волнуют герменевтику и в ответах на которые существует необычайная пестрота мнений. Вопрос об истине считается настолько важным в философской герменевтике, что требует ответа при исследовании любых ее проблем. Современные дискуссии на эту тему дали очень много точек зрения. Попытаемся выделить самые влиятельные.
Первое место среди них занимает гипотеза, в основе которой лежит хайдеггеровский афоризм: “Истина есть историческое явление бытия”.[61] Она столько же “открытость”, сколько и “сокрытость” бытия. Такое понимание истины конкретизировано и воплощено в герменевтике Гадамера. Именно при решении проблемы истины он испытывает наибольшее влияние Хайдеггера, поскольку хочет понять истину как “историческое явление”. Но он расходится с Хайдеггером в понимании истории. Гадамер не может принять хайдеггеровскую “почти мифическую историю бытия”. Он противопоставляет ей “историю действий”. У Гадамера истина является “действенно-историческим явлением”, когда историческое событие отражено и истолковано в своем смысле. Слово прошлого в определенных трактовках, объяснениях, преданиях должно быть соотнесено с миром нашего исторического горизонта понимания, исходя из которого когда-то произнесенное слово понимают в его исторической интерпретации. Корет считает, что в гадамеровском процессе “действенно-исторического понимания” не сформулирован четко вопрос об истине, принципиально не обосновано, что следует понимать под истиной. Гадамер считает невозможным, выясняя смысл понятия истины, использовать понятие соответствия на том основании, что в этом случае истина была бы сведена к позитивистской верификационной теории значения.
Корет соглашается с Гадамером в этом аспекте, так как считает сферу истины шире области эмпирической достоверности. Понятие истины шире также сферы “методической науки”. Понимание смысла и историческое понимание имеют свою собственную истину более высокого порядка, чем простая констатация соответствия знания фактам, так как здесь содержится более полное, более богатое и значимое для человека смысловое содержание. Истина здесь также означает, что наше понимание вещи и понимание высказывания о ней, диалектически взаимодействуя друг с другом, постигают сущность вещи. Понятие истины как соответствия — это только самое первое, непосредственное приближение к истине, которое и не необходимо, и не достаточно. По Корету, Хайдеггер прав в том отношении, что голому соответствию он противопоставлял “несокрытость”, или очевидность. Истина заключается не в том, что знание или высказывание соответствует своему предмету, а в предположении, что “то, что существует и как оно существует, само себя обнаруживает и открывается пониманию”.[62]
В историческое понятие истины у Хайдеггера и Гадамера включается историческое событие, сущность которого “выступает” из “сокрытости”, и оно само снимает свой покров (разоблачает свою тайну). Лишь при учете определенных исторических условий, исторически обусловленного горизонта понимания и других приобретенных знаний исследователю открывается взгляд на определенный аспект действительности, становятся известными определенное царство вещей и его смысловое содержание. Таким образом, имеется исторический процесс, который может стать условием нашего познания и понимания. Но посредством понятий исторического процесса и исторической очевидности нельзя решить вопрос об истине отдельного познаваемого события или высказывания о нем. Напротив, понятие исторического процесса предполагает истину отдельного события в качестве условия. Истина как очевидность является не отрицанием, а условием возможности истины как соответствия. “Историческое событие, — пишет Э. Корет, — в котором сущее себя обнаруживает как то, что оно есть, снова предполагает в качестве условия своей возможности, что сущее является само таким, каким оно обнаруживается и понимается”.[63] В данном случае имеет место противопоставление семантической истинности высказывания онтологической явленности самого бытия. Сущее само по себе только потому может быть онтологически истинным, что оно делается очевидным и доступным нашему пониманию в историческом процессе. Но это не означает, что оно когда-либо может стать абсолютно познанным и понятым.
Герменевтическая проблема понимания затрагивает прежде всего языковое понимание высказанного или написанного слова или исторического (литературного, философского и пр.) текста. Отсюда возникают два вопроса, которые необходимо различать. Первый вопрос: правильно ли мы поняли или объяснили текст? Если все то, что в тексте предполагалось и говорилось, нами постигнуто, то мы в принципе можем переформулировать вопрос: как можно снять возникающие недоразумения и ошибочные объяснения, которые извращают смысл? Второй вопрос: является ли текст правильно объясненным, если доказано, что он соответствует вещи? Иными словами, соответствует ли доказательство истины пониманию смысла? С этими вопросами связаны и другие вопросы. Можно ли смысл отождествить с истиной? Может ли герменевтика быть компетентной при решении проблемы истины? По мнению Корета, понимание уже является методом постижения истины, поскольку относится к объяснению полагаемого смысла. Герменевтика должна, считает Корет, отличать истину понимания от истины познания. Но при этом их нельзя полностью разделять. Истина понимания и истина познания связаны друг с другом, они могут отделяться только относительно и никогда не могут противопоставляться.
Подводя итоги данного раздела, следует заметить, что современная герменевтика превращается в учение о бытии, т. е. становится философской дисциплиной. Это стало возможным из-за переосмысления места ее центральной категории “понимание”. Понимание из модуса познания превращается в модус бытия. Теперь основной задачей герменевтики выступает не методологическая направленность на феномен постижения смысла, а выявление онтологического статуса понимания как момента жизни человека. Герменевтика в связи с этим приобретает философскую значимость, становится учением о человеческом бытии.
Современной герменевтикой поставлен вопрос о логике понимания. Одна из гипотез, пытающаяся раскрыть сущность герменевтической логики, была предложена Гадамером. По его мнению, мы понимаем смысл текста, если понимаем вопрос, ответом на который является текст. Мы достигаем понимания в случае слияния “горизонтов понимания” интерпретатора, пытающегося реконструировать вопрос, и текста. Подлинная герменевтическая проблема заключается в проникновении в смысл текста самого по себе, а не в реконструкции “воли автора”.
К одному из главных достижений современной герменевтики относится не только онтологизация понимания и определение статуса особой герменевтической логики, но и открытие предструктуры понимания, осуществленное М. Хайдеггером и развитое дальше главным образом Гадамером. Предструктура понимания есть сложное, многоуровневое образование, в которое в качестве составных моментов входят предрассудки, авторитет, традиция.
Предрассудки бывают истинными (способствуют пониманию) и ложными (ведут к неправильному пониманию). Достижением современной герменевтики является как раз открытие позитивных предрассудков, недогматического следования авторитету и традиции. Предрассудки, авторитет и традиция составляют объективные условия понимания.
Герменевтический круг, который в предшествующей герменевтике был лишь методологически ориентирован на постижение смысла целого, становится описанием онтологии понимания, в которую органически включено предпонимание, на основе которого предвосхищается смысл целого, строится предварительное рационально осознанное предположение, изменяющееся во времени по мере углубления во внутреннюю структуру целого, движения по кругу понимания. Предпонимание и герменевтический круг представляют собой основной стержень механизма смыслового движения понимания, т.е. логики герменевтического рассуждения.
Для современной герменевтики характерна тенденция к обособлению собственной проблематики, к организации, экспликации своего предметного мира с одновременным отделением от нерационалистической компоненты. Освобождение от редукционистских и психологически нагруженных подходов идет под девизом борьбы за специфику герменевтического знания, за выделение герменевтики из традиционной теории познания и историко-психологически нагруженных методологий постижения смысла текста. У герменевтики и “исторического метода” просто разные задачи, решаемые соответственно специфике предметных областей разными методами.
§ 3. Герменевтика и методология гуманитарных наук
В ходе долгого исторического развития в методологии гуманитарных наук складываются особые стандарты исследований, к которым можно отнести герменевтический, феноменологический, семиотический, логико-семантический, структуралистский, исторический, психологический и некоторые другие. Выявим характерные черты герменевтического методологического стандарта.
Герменевтический методологический стандарт
С методологической точки зрения специфика любой науки зависит от двух важнейших моментов: предмета науки и методов его исследования. Причем второй момент обусловлен первым, так как своеобразие предмета накладывает отпечаток на метод исследования. В гуманитарных науках специфическим предметом исследования, отличающим их как от естественных наук, так и от общественных, являются специфические знаковые системы, которые можно условно назвать текстами. Тогда гуманитарное познание является вторичным отражением действительности. Можно считать, что отражение действительности в них опосредовано текстами. Точное определение понятия “текст” — задача довольно сложная и не имеет решающего значения при общем методологическом подходе. Существенно выявить лишь важнейшие характеристики текстов.
Одной из таких характеристик является знаковая природа текстов. Знаки в них связаны между собой определенными отношениями. Поверхностная структура знаков выступает как внешняя данность и воспринимается непосредственно при помощи органов чувств.
Из знаковой природы текстов следует вторая их особенность, заключающаяся в том, что они являются носителями информации. Эта особенность служит гносеологической предпосылкой специфической герменевтической концепции в области методологии гуманитарных наук. Герменевтика нужна там, где существует непонимание. Если смысл как бы “скрыт” от субъекта познания, то его надо дешифровать, понять, усвоить, истолковать, интерпретировать. Все эти понятия могут быть синтезированы в общую методологическую категорию “понимание”, которая в гуманитарных науках приобретает особое методологическое звучание: на первый план здесь выдвигаются интерпретационные методы получения знания. Именно они в большинстве случаев обеспечивают прирост знания в области гуманитарных наук, но в то же время перед исследователями возникают сложнейшие проблемы обоснования истинности гуманитарных теорий и их методологического обеспечения.
Поскольку постижение, усвоение смысла текста являются процедурами, качественно отличными от объяснения природных и общественных закономерностей и явлений, постольку в методологии гуманитарных наук должна занять соответствующее место новая категория — категория понимания. Но соотношение между объяснением и пониманием должно быть диалектическим.
Герменевтический методологический стандарт характеризуется особенностями, среди которых прежде всего следует назвать принятие дихотомии естественных наук и наук о духе (гуманитарных наук). Так как предметной основой гуманитарных наук является текст, то мощным средством анализа гуманитарных явлений выступает язык. Во многих герменевтических концепциях язык объявляется средоточием всех гуманитарных проблем. И более того, слово выполняет культурологическую функцию, представая в качестве системообразующего элемента культуры. Именно здесь находится центральный пункт, главное звено герменевтической методологии гуманитарных наук. Если слово есть принцип культуры, то принципы анализа слова должны быть последовательно распространены на анализ культуры.
Следующей особенностью герменевтического методологического стандарта является его диалоговый характер. Диалог был предметом исследования еще у Аристотеля в “Топике”. З. Н. Микеладзе считает, что аристотелевские топы представляют собой специфические методы исследования диалога.[64] А раз диалог является принципом гуманитарного исследования, то аристотелевская “Топика” имеет прямое отношение к герменевтике. Топ, как полагает З. Н. Микеладзе, есть методологема (методологическая единица) диалогики (методологического исследования диалога). Именно в “Топике” закладываются первые основания методологического анализа диалога. В дальнейшем диалогический характер гуманитарного познания становится критерием различения гуманитарных (диалоговая форма знания) и естественных (монологическая форма знания) наук.
Еще одним свойством герменевтического методологического стандарта является разделение областей специфически знакового содержания (объективный смысл текста) и психологических моментов, оправдывающих принцип лучшего понимания, который выполним, скорее, как целевая установка, нежели как реально достижимый идеал. Текст обладает свойствами чувственно воспринимаемых объектов, но чтобы его понять, следует учесть, что он связан со смыслом и значением. Вещественные компоненты текста мы воспринимаем, идеальную сторону текста понимаем. Субъективные намерения автора, его психологические характеристики и его внутренний мир, зависящий от образования, увлечений, религиозности, воспитания, принадлежности к определенному классу или сословию, системы архетипов коллективных бессознательных представлений, материальных условий его жизни, составляют тот фон, который оказывает существенное влияние на смысл текста. Он является внелингвистическим контекстом, в котором, в частности, и выделяются указанные моменты. В современной герменевтике понимание с методологической точки зрения является не психологической, а семантической и общефилософской категорией. Его нужно отличать от эмпатии. Отождествление понимания с психологически нагруженными актами характерно для ранних методологических концепций в герменевтике. В них понимание автора было пониманием не в обычном смысле, так как в этом случае мы объект понимания не интерпретируем (а всякое понимание связано с интерпретацией), а “проникаем” в него, “эмпатируем”, “симпатически” (не интеллектуально) сопереживаем, не постигаем смысл, а вживаемся во внутренний мир. Личность автора дана нам не как знаково-символическая структура, а как явление одного порядка с родовой сущностью человека. Методологически здесь применяется прием объяснения. Поэтому использование, например, Шлейермахером понятия “психологическая интерпретация” с точки зрения современной методологии означает использование объясняющих методов (в данном случае психологических) в герменевтическом исследовании.
Учет внелингвистических факторов, мотивационных установок, бессознательных моментов, социокультурных факторов при реконструкции субъективных условий, в которых складывался объективный смысл текста, является необходимым моментом гуманитарного познания и специфицирует структуру предпонимания.
Основным средством наделения смыслом непонятных знаково-символических конструкций является интерпретация, которая представляет собой достаточно свободный творческий акт. Вследствие этого герменевтический методологический стандарт характеризуется терпимостью к множественности результатов интерпретации. Интерпретация и понимание текстов обеспечиваются особыми методологическими средствами: герменевтическим кругом, вопросно-ответными методиками, контекстным методом, специальными логическими средствами, семиотическими и психологическими приемами.
Логико-семантические условия понимания текстов
Текст с синтаксической точки зрения есть множество элементов (предложений, высказываний, музыкальных фраз, композиционных элементов любой знаково-символической системы), связанных друг с другом структурными отношениями, характерными для знаковой системы данного типа. Он имеет относительно легко определяемую синтаксическую структуру. Наиболее сложной, “громадной и малоисследованной”[65] оказалась проблема понимания естественного языка, языковых выражений. Рассмотрим ее под следующим углом зрения. Будем считать элементарным носителем смысла предложения. Текст будет являться контекстом для предложений, входящих в него, если ставится вопрос об их употреблении. Предложение же есть контекст для составляющих его выражений, относящихся к другим семантическим категориям. Поэтому проблема понимания текстов сводится в данном случае к пониманию предложений и знанию смысла структурных связей между ними.
Решение проблемы значения языковых выражений будет зависеть от связи их с действительностью и с реальной практикой использования. При таком подходе предполагается, что язык не только оформляет способы мыслительной деятельности людей, но и является своеобразным отражением действительности, поэтому значения языковых выражений существенно зависят от объективной и субъективной реальности, освоенной человеком. Связь с практической деятельностью осуществляется посредством учета прагматических моментов, неязыковых контекстов, эпистемических условий и пр. Иными словами, значение языковых выражений зависит от диалектического соответствия между языковой компетентностью и употреблением языка. Знание об употреблении углубляет понимание компетентности, владения языком. Но для знания значения языкового выражения интуиции носителя языка, его языковой компетентности явно недостаточно.
Заметим, что использование терминов “смысл” и “значение” неоднозначно в литературе по философии и лингвистике. Существуют различные концепции, отличающиеся весьма показательным своеобразием.
Например, имеется точка зрения, в соответствии с которой значение языкового выражения есть величина относительно устойчивая, изменять ее может лишь влияние определенного контекста употребления. Такая измененная сущность и будет тем, что называют смыслом языкового выражения. Согласно этой концепции у конкретного языкового выражения может быть одно значение и множество смыслов употребления. Такое мнение подводилось в качестве теоретического основания под некоторые герменевтические методики. Но, как верно в свое время заметил Шпет, такую гипотезу и теоретически, и практически обосновать очень трудно. Отнесение значения к лексике, а смысла к употреблению разделяет две интуитивно связанные характеристики слова и затрудняет решение проблемы понимания текстов. Интересно отметить, что Шпет развивает мысль, которая идейно предшествует современным влиятельным семантическим концепциям. Он различает номинативную функцию слова и семасиологическую соответственно номинативной и смысловой предметности. Имя есть, с одной стороны, чувственно воспринимаемая вещь, знак. Оно связано с обозначаемым предметом в акте восприятия и представления. Связь знака с обозначаемым есть “автоматически чувственная” связь. Чтобы перейти от чувственного к мысленному, нужно “углубиться” в структуру слова, рассмотреть другой уровень этой структуры, перейти от восприятий и представлений к мыслям, а здесь мы уже будем иметь дело с семасиологической функцией слова.
Весьма плодотворной оказалась идейно связанная с концепцией Шпета экспликация смысла и значения в терминах “интенсионал” и “экстенсионал”, причем наметилась устойчивая традиция истолкования интенсионала как языкового (не мысленного!) содержания. Интенсионал есть та совокупность признаков, которые однозначно определяют экстенсионал. Под последним, в свою очередь, понимается совокупность предметов внешнего (по отношению к языковому выражению) мира. Ясно, что при таком подходе отношение к миру возможных обозначаемых сущностей определяется совокупностью языковых семантических признаков. Понятие значения здесь как бы “расщепляется” на два понятия: интенсиональное и экстенсиональное значение. Язык при таком подходе обладает “миротворческой силой”, он создает возможные миры, объекты которых существуют настолько ясно и осмысленно, насколько это им позволяет их интенсиональное содержание. Интенсиональное содержание тяготеет здесь к мысленному содержанию, смыслу, но представители такого подхода не склонны отождествлять эти понятия, а наоборот, оттеняют своеобразие интенсионала, дабы намеренно подчеркнуть, что все содержание языковых выражений можно выделить только из внутренних ресурсов языка.
Многие специалисты, в частности в области вычислительной лингвистики, не удовлетворились таким подходом, так как он не выражал в явном виде способ коммуникации человека (а если какая-либо теория пыталась это делать, то она оказывалась неадекватной для построения удовлетворительной концепции понимания языка) и полностью игнорировал концептуальное (мысленное) содержание языкового выражения, которое дано даже до начала дискурса и связано с умением его участников пользоваться языком, умением, в котором зафиксированы языковой опыт человека и установка на возможное восприятие и понимание в данных условиях дискурса. Такой подход в конечном счете абсолютизировал дескриптивную функцию языка. Поэтому возникли концепции, которые вводят понятия концептуального представления, концептуального уровня языка со своеобразной логикой, служащие для уточнения понятий смысла и мысленного содержания языка.
Проведенный анализ убеждает в том, что при решении проблемы понимания необходимо идти не от формализованных языков посредством приближения их к реальным процессам понимания, а от реального феномена понимания, взяв его за идеал. В качестве первого шага к цели введем понятие “общее семантическое значение языкового выражения”. Оно является комплексным многоаспектным образованием, зависящим от развитости общественного “смыслового горизонта” носителей языка (концептуальный аспект); от соотношения с действительностью, т. е. объектами, фактами, явлениями, событиями, о которых идет речь в данном языковом выражении (истинностно-денатативный аспект); от принципов языкового отражения действительности (интенсионально-десигнативный аспект); от структуры языка (логико-грамматический аспект); от контекста употребления (коммуникативный аспект); от прагматических условий, делающих необходимой постановку вопроса о значении данного языкового выражения (пресуппозиционный аспект).
Теперь можно сформулировать основной тезис: понимать языковое выражение — значит знать общее семантическое значение его. Так как текст представляет собой непустое множество элементов, связанных друг с другом структурными отношениями, то понимать текст — значит знать общее семантическое значение каждого входящего в него элемента, знать свойства структурных отношений и зависимость анализируемого текста от контекста. Экспликацию этой гипотезы идеального, образцового понимания можно провести при помощи выявления логико-семантических условий понимания.
Если представить понимание текстов как структурно организованно целое, то оно может включать этапы, каждый из которых обладает относительной самостоятельностью, не связан с другими временными отношениями, поэтому принятая далее нумерация этапов является условной.
Первый этап процесса понимания текста связан с выявлением его синтаксической формы. На этом этапе действуют два условия понимания. Первое предполагает умение отличать грамматически правильные элементы от неправильных. Мы узнаем образования нашего языка в представляемых знаковых структурах. Здесь текст еще не предстает перед нами как система связанных предложений. Второе условие соотносится с выявлением смысла логических констант и с соотнесением их употребления в данном тексте с общепринятыми нормами логики.
Оба условия в совокупности составляют то, что называется логико-грамматическим владением текстом.
На втором этапе происходит выявление семантически значимых, смысловых структурных единиц и решение вопроса об их общем семантическом значении. Знание о значении структурных единиц составляет то, что является третьим условием понимания текстов.
Четвертым необходимым условием понимания является учет контекста употребления. Контексты могут быть языковыми и неязыковыми. Последними могут служить реальные положения дел, о которых идет речь, возможные (мыслимые) положения дел, исторические факты и события, знание, учитывающееся при интерпретации текста (“фоновое знание”). Языковые контексты служат, как правило, для устранения многозначности выражений. Неязыковые контексты также могут устранять многозначность и, кроме того, уточнять значение структурных элементов и всего текста в целом.
Пятым условием понимания является учет прагматических критериев, от которых зависит употребление данного выражения. Понимание текста можно считать процессом, ограниченным рамками коммуникативной ситуации, когда происходит передача информации (диалог) от одного индивида к другому. Под прагматическими условиями необходимыми для понимания текстов, предполагаются обстоятельства, которые могли бы быть поводом для производства данного текста, определенный уровень знаний участников коммуникации, их намерения, характер коммуникативного акта (серьезное сообщение, шутка, дезинформация и пр.). При интерпретации часто используются сведения биографического характера об авторе текста, учитывается историческая обстановка; иногда значительно влияют на понимание даже манера произношения или стиль выражения. Если между автором текста и интерпретатором существует историческая дистанция, то следует учитывать различия культур, исторических эпох, языков и т. д. Весь этот комплекс моментов, влияющих на понимание текстов объединяется общим названием — прагматические условия понимания. Еще раз хотелось бы подчеркнуть, что данная система условий понимания вводит абстрактную, теоретическую ситуацию “чистого” понимания, моделирует идеальное понимание и является логико-семантическим базисом для реконструкции понимающей деятельности.
Логика герменевтического рассуждения
Герменевтическая логика изучает логические основания, методы и правила понимания смысла текстов (знаково-символических систем). Она основана на принципе зависимости логического метода от предмета рассуждения, на интерпретационной природе рассуждений в области герменевтики, на принципе диалогичности герменевтического мышления. В ее базис заложены также герменевтический круг, синтез феноменологических теорий выявления смысла с герменевтическими методами его понимания и принцип диалектического взаимодействия между объяснением, интерпретацией и пониманием, когда интерпретация поставляет материал для объяснения, для работы герменевтического аппарата (логики рассуждения), приводящего к постижению смысла (пониманию).
Концептуальное содержание современной герменевтической логики есть результат долгого исторического процесса, в ходе которого она приобрела свое подлинное лицо, по крупицам собирая идейный материал. Безусловно, становление герменевтического метода в определенной степени влияло на конституирование герменевтической логики. И все же первый прорыв логического метода в герменевтические сферы был осуществлен Х. Вольфом, философом, который непосредственно герменевтикой не занимался. Можно сказать, что он создал теоретические предпосылки для этого важного шага вперед.
Вольф полагал, что логика в теоретическом смысле следует за онтологией и психологией. Он в своеобразной форме зафиксировал тот момент, что логика может зависеть от определенных онтологических предпосылок, т. е. от определенного содержания, обусловленного предметом исследования. Получается, что логика у Вольфа не имеет собственных законов, зависит от учения о бытии и психологии. Вольф различал теоретическую и практическую логику. Для теоретической логики существенно, что ее онтология определяет свойства логического вывода, а практическая логика не зависит от предмета.
Эта мысль Вольфа была развита И. М. Хладениусом и И. Кантом, но по-разному. Кант развивал идею чистой логики (она и есть теоретическая логика в смысле Вольфа), но кантова чистая логика уже не зависит от онтологии как первой части метафизики. Более того, практическая логика не признается Кантом в качестве научной дисциплины. Речь, по Канту, может идти только о прикладной логике аналогично тому, как мы говорим о прикладной математике, геометрии и пр. Представляется, что взгляды Канта были шагом вперед по пути формализации логики и в то же время отступлением назад, так как специальные логические дисциплины лишались научного характера. Хладениус же, напротив, признавая практическое значение логики, пытался одновременно расширить онтологические основания теоретической логики и включить в нее то, что ранее исконно считалось мнением, например, историю, подводя тем самым логические основания под одну из основных гуманитарных наук.
Цель Хладениуса — установить значение единичного как объекта исторического познания. Он различает единичные факты и “опыты”. Опыт есть общее положение, основывающееся на восприятии отдельных случаев и их интуитивном эмпирическом обобщении. Суждения субъектом которых являются так полученные опытные общие положения называются суждениями типа общих мест. Это — эмпирические суждения, являющиеся, по мнению Хладениуса, первыми приобретенными в науке положениями. Общие суждения в обычном смысле слова имеют вторичное происхождение, они получены с помощью определений, обобщений и прочих логических операций.
Особенности логического аппарата исторического познания характеризуются суждениями типа общих мест. Хладениус подводит к идее своеобразной силлогистики, в которой наряду с общими и единичными терминами используются и термины типа общих мест. Объемом типически общих понятий является “неопределенное множество”. В нем можно особым образом выделить несколько образцов, типичных представителей, которые образуют новое ясное, четкое множество. Его элементы будут “представлять” неопределенное множество. Отношение между выбранным образцом и неопределенным множеством не является теоретико-множественным отношением принадлежности элемента к классу. Экземпляр-образец ясно и четко представляет всю совокупность. Данное обобщение основано на аналогии и на наблюдении небольшого числа известных примеров.[66] Выводы с использованием такого типа терминов существенны и характерны для исторического познания.
Важными вехами в становлении идей герменевтической логики являются рассмотренные выше концепции Дильтея, Шпета, Гадамера, в которых были исследованы общие проблемы герменевтической логики и которые дают возможность сделать следующие обобщающие выводы.
В гуманитарном познании применяется в неявном виде особый логический вывод, который на первый взгляд, по направленности мысли можно было бы отнести к индукции. Но поскольку здесь имеют дело не с рассуждениями о свойствах элементов множеств, а с умозаключениями, в которых в качестве субъектов суждений используются индивидуальные целостные объекты или их части, то такой логический вывод не является индукцией. Это своеобразный тип мериологического обобщения или ограничения. Мериологическое умозаключение от части к целому осуществляется на основании абстрагирования (отвлечения от несущественного) и идеализации (выделения чрезвычайного, особенного). Его специфика заключается в переносе свойств некоторых частей на все целое. При этом опускают множество “индивидуальных обстоятельств” (абстракция) и выделяют чрезвычайные черты (идеализация). Естественно, что при этом, каковы критерии выбора абстрагируемого и идеализируемого материала, такова объективность и научная ценность исследуемого предмета.
Вводимое понятие типа в подлинно научной методологии также выполняет свойственную ему роль. Например, история есть наука в той мере, в какой она образует относительно общие понятия (типические понятия), подводит индивидуальный факт под типические обобщения, это характерно еще для одной специфической для гуманитарных наук логической операции, которую за неимением общепринятого наименование можно условно назвать “подведением”. Она предполагает сопоставление (сравнение) данной индивидуальности с результатом мериологического обобщения (смысл логико-гносеологический) и одновременно объяснение (смысл методологический). При этом подразумевается особая философская установка на онтологический статус относительно общих (типических) понятий: в бытии не существует относительно общего, оно обнаруживается в единичном при познавательных операциях с индивидуальным, т. е. оно характерно только для нашего знания. Причем индивидуальное есть категория логическая и гносеологическая, а единичное — онтологическая. При построении и интерпретации теоретических систем это обстоятельство следует учитывать, разводя данные категории по разным уровням языка (синтаксис, семантика).
В психологически ориентированных исследованиях часто используется особый прием, которым пользуются при постижении целого и суть которого может быть названа “дивинаторным схватыванием”. Он с новой стороны специфицирует герменевтическую логику в гуманитарных исследованиях. Сущность данного метода заключается в восстановлении целого по немногим чертам и фрагментам на основе догадки, “интуитивного” умозрительного предположения.
В герменевтической логике с точки зрения классической логики встают проблемы совершенно необычные, такие, например, как проблема прямого и косвенного значения, контекстного значения, соотношения первоначального (этимологического) значения и узуса (общеупотребительного значения) слова; тропного[67] значения.
В герменевтической логике существенное значение имеет различение понимания, объяснения и интерпретации. Последняя есть средство достижения понимания. Понимание же есть усвоение смысла текста. Существует два вида понимания: интуитивное и дискурсивное. Первое соответствует полному непосредственному знанию смысла, ситуации непонимания здесь не возникает (даже при наличии ошибки). Второй вид характеризуется наличием непонимаемого “остатка” (части) в целом. В этом случае поэтапно проводятся определенные операции, которые можно представить как алгоритмический процесс. На первом этапе этого процесса формируется реконструкционная гипотеза о смысле целого. На втором представляется гипотеза о смысле некоторой части по отношению к смыслу целого при учете ранее введенной реконструкционной гипотезы. На третьем этапе формулируется условие объяснения смысла непонимаемого остатка: смысл целого объясняет смысл непонимаемой части, если она становится частью единой системы целого, т. е. так входит в систему, что не противоречит целому и согласованию его частей.
В представленном процессе постижения смысла текста центральное место занимает реконструкционная гипотеза. На ее основе происходит интерпретация (наделение смыслом) неизвестных частей целого и объяснение роли каждой части в структуре целого. Интерпретация в совокупности с объяснением составляет очень своеобразный способ рассуждения, который помогает обнаружить специфику герменевтической логики.
Еще одной важной особенностью герменевтических рассуждений является их тесная связь с нерациональными моментами, необходимо присутствующими в гуманитарных явлениях. Для герменевтической логики наряду с учетом явно осознаваемых логических принципов характерна рационализация бессознательных моментов, неявно присутствующих в мысленном содержании знаково-символических систем, в виде которых является исследователю предмет гуманитарного познания. В герменевтической логике вводится в логические сферы то, от чего классическая логика сознательно отвлекалась. В этом случае в логические рассуждения “внедряются” моменты когнитивной и этнической психологии, прагматики и теории коммуникации; логические структуры наполняются многими содержательными представлениями, которые специфицируют процессы герменевтических рассуждений.
Герменевтика и философия
Как мы уже выяснили, центральной категорией герменевтики как искусства (техники, теории, метода) интерпретации “текстов” является категория понимания. Философская теория интерпретации бытия в целом и мира гуманитарной культуры в частности предоставляет средства для понимания гуманитарных явлений, для проникновения в их смысл. Проблематика понимания сближает герменевтику с философией культуры и с философией языка, открывает возможность для создания философской герменевтики, которая предполагает новое измерение человека. В ней ставится вопрос о человеке понимающем. Понимающим себя, свое место в мире, окружающую реальность и другого человека. Понимание также, как и способность к труду, способность к разумной деятельности, языку, вере, также, как социальность, является сущностным свойством человека. Век компьютерной и научно-технической революции, нарастающие информационно-коммуникативные связи, крушение и создание цивилизаций еще более обостряют актуальность проблемы понимания и всех связанных с ней герменевтических моментов.
Историческое нарастание значимости герменевтической проблематики от античности до наших дней подобно кумулятивному процессу. Герменевтика всегда была вплетена в живую ткань социальной деятельности людей, никогда не была абстрактной теорией, а являлась техникой, искусством интерпретации и применялась для решения задач, актуальных для жизни и нормального функционирования общественных институтов. Важнейшие переломные моменты развития герменевтического метода совпадали по времени и были существенно связаны с крупнейшими историческими событиями, определялись в конечном счете практическими потребностями жизни людей.
Среди практических и теоретических потребностей, повлиявших на развитие герменевтики, можно выделить запросы греческой педагогики в античности, позднее превращение христианства в религию широких народных масс, переводы и истолкования библейских и более поздних христианских источников. Далее еще можно отметить Реформацию и связанную с ней критику католической доктрины, Возрождение, переводы с классических древних языков на живые национальные языки литературных, философских и исторических памятников и их комментарии, превращение Библии в литературный памятник, интерес к истории, языкознанию, спасение авторитета гуманитарного знания от уничижительной критики философов позитивистской направленности. И, наконец, XX век — век коммуникации, необходимости установления понимания, диалога. Герменевтика занимается анализом политики, права, проблемами межконфессионального понимания, она используется в медицинской практике, понимание рассматривается как проблема бытия человека, возникает философская герменевтика.
И, наконец, несколько слов следует сказать о связи герменевтики с собственно философией. Философия возможна как особый тип знания со своим предметом, специфическими методами исследования и с собственными критериями познавательного значения. Наличие специфических признаков не мешает существовать философскому знанию в форме учений, теорий, концепций, направлений. Форма представления и функционирования философского знания может совпадать (и действительно совпадает) с формой других типов знания. Например, от конкретных наук философия отличается не формой представления знания, а критериями познавательного значения, наличием особенных (кроме общих) методов исследования. И разумеется, у философии есть свой особый предмет: принципы, основания, начала бытия (природы, человека и общества), его познания (в том числе научного), мыслительной и духовной деятельности.
Видимо, не вызовет больших споров утверждение о том, что философское знание есть знание принципиально интерпретационное. Интерпретация есть неустранимый момент, форма и способ функционирования философских знаний. Новое философское знание всегда является результатом интерпретации. Рост философского знания, его новизна, неустранимая (по принципиальным соображениям, касающимся природы философии) плюралистичность обеспечиваются интерпретационной природой философского знания. Интерпретация, в свою очередь, предполагает диалогическое отношение познающего субъекта с особым предметом, выделяемым из исторического, культурного, бытийного и со-бытийного контекстов с учетом специфики последних. Вопросно-ответные диалогические отношения, их всевозможные разрешения определяют основное содержание диалектики (в первоначальном значении этого термина) как метода философского исследования. Таким образом, философская рефлексия всегда стремится диалектически проникнуть в смысл диалогического отношения, стремится интерпретируя понимать, что, в свою очередь, “окрашивает” философское знание в герменевтические тона. Герменевтика — один из методов, при помощи которых возможно понимание, — соединяется с природными свойствами философского знания. Герменевтика — искусство интерпретации, постижения смысла диалогических отношений — “сплетается” с философскими методами исследования, обогащает их и сама выводится на рациональный уровень, приобретает философский статус.
Примечания
[1] Там же, с. 405-406.
[2] Он был немецким ученым, служил профессором еврейского языка в Витенбергском университете до тех пор, пока его не разыскал Ф. Меланхтон, который, как известно, был ближайшим соратником Мартина Лютера и после смерти Лютера возглавил Реформацию. Фактически Флациус стал теоретическим вдохновителем движения, потому что Меланхтону уже некогда было заниматься теоретическими исследованиями. У Флациуса есть труд — “Ключ к истолкованию Священного писания”, в котором мы находим многие новые принципы, не содержащиеся в герменевтике Августина. Эти принципы легли в основу дальнейшего развития герменевтики.
[3] Интересно, что у В. Гумбольдта тоже имеется похожий прием. Он разделяет язык и речь. Известно, что разделение языка и речи в дальнейшем использовалось Соссюром и всеми, кого мы называем структуралистами. Для Гумбольдта, как и для Шлейермахера, было существенно, что речь мы воспринимаем, а язык понимаем. На этом моменте следует остановиться и рассмотреть его более пристально. Идея восприятия речи и понимания языка как внутреннего содержания в дальнейшем была использована в нашей русской семиотике. В частности, мы находим подобную идею у Бахтина. Бахтин в книге “Марксизм и философия языка” писал, что сигнал (внешняя, вещественная сторона знака) узнается, а знак понимается. Он различал внешнюю сторону того, при помощи чего мы обозначаем, и внутреннюю сторону, которая понимается. Понимается содержание, мысль. Шлейермахер, Гумбольдт, Соссюр, Бахтин работают, как сейчас модно говорить, в рамках единой парадигмы.
В рамках этой же парадигмы работал очень глубокий исследователь идей В. Гумбольдта и Ф. Шлейермахера, русский ученый Г. Г. Шлет, который, опираясь на Гумбольдта, разработал весьма плодотворную концепцию внутренней формы слова, в дальнейшем нашедшую свое применение во многих разделах искусствоведения, театроведения, литературоведения, философии. У Шпета структура слова разделялась на чувственно воспринимаемые моменты и моменты формально-идеальные, т. е. у него мы можем проследить такую же идею, что была у Шлейермахера, Гумбольдта и Бахтина. Но только у Шпета концепция была более разработана в деталях. Существенно, что у Шпета мы находим верную интерпретацию Шлейермахера, которая жизненна до сих пор. Шпет считал, что субъективная, точнее, психологическая интерпретация как бы накладывается на основной смысл слова. Слово окутано психологическими моментами, как земля окружена атмосферою. Мы ничего не можем сказать об “атмосфере”, если нам ничего не известно об общезначимом смысле слова. Общезначимый смысл слова можно анализировать независимо от его “оболочки”, “атмосферы”, от психологических моментов. Просто в каждом из этих случаев ставятся и решаются разные задачи. Когда мы рассматриваем общезначимый смысл слова, мы занимаемся лингвистическими задачами. Когда мы изучаем психологический, “задний план” слова, мы решаем задачи психологии, методы исследования которой не должны иметь ничего общего с методами лингвистики, поэтики и пр. И тогда получается, что психологический “подтекст”, “второй план” мы симпатически понимаем, сочувствуем ему, сопереживаем его, т. е. здесь используются иные методы познания, отличные от методов чистого искусствознания, чистой поэтики и пр. Тогда, по мнению Шпета, если быть предельно точным, симпатическое понимание есть понимание без понимания. И это не каламбур, потому что понимание есть постижение смысла, а смысл суть со-мысль, общее достояние многих, он существует в общении, возникает в со-общении, а симпатическое понимание возникает не в со-общении, а в психологическом сочувствии. Это нечто индивидуальное, в отличие от общего смысла, оно не есть понимание в подлинном смысле.
[4] Schleiermacher Fr., Werke. Auswahl in vier Bдnden. Bd. 4., 1911, S. 143.
[5] Schleiermacher Fr., Werke. Auswahl in vier Bänden. Bd. 4., 1911, S. 147.
[6] Schleiermacher Fr., Werke. Auswahl in vier Bänden. Bd. 4., 1911, S. 146.
[7] Schleiermacher Fr., Werke. Auswahl in vier Bänden. Bd. 4., 1911, S. 149.
[8] Schleiermacher Fr., Werke. Auswahl in vier Bänden. Bd. 4., 1911, S. 152.
[9] Schleiermacher Fr., Werke. Auswahl in vier Bänden. Bd. 4., 1911, S. 155.
[10] Schleiermacher Fr., Werke. Auswahl in vier Bänden. Bd. 4., 1911, S. 159.
[11] Дильтей В. Введение в науки о духе // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX — XX вв. Трактаты, статьи, эссе. М., 1987, с. 114.
[12] Там же, с. 123.
[13] Там же, с. 122.
[14] Дильтей В. Наброски к критике исторического разума // Вопросы философии, 1988, 4, с. 141.
[15] Дильтей В. Введение в науки о духе // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX — XX вв. Трактаты, статьи, эссе. М., 1987, с. 128.
[16] Там же, с. 129.
[17] Дильтей В. Наброски к критике исторического разума // “Вопросы философии”, 1988, N 4, с. 141.
[18] Там же.
[19] Там же, 142.
[20] Там же.
[21] Там же, с. 144.
[22] Там же, с. 148.
[23] Там же, с. 143.
[24] W. Diltheys gesammelte Schriften. 5. Band. Leipzig; Berlin, 1924, S. 319.
[25] Ионин Л. Г. Понимающая социология. М., 1979, с. 27.
[26] Zöckler Chr. Dilthey und Hermeneutik. Stutgart, 1975, S. 72.
[27] Ионин Л.Г. Понимающая социология. М., 1979, с. 37.
[28] Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Tübingen, 1960, S. 260-261.
[29] Там же, с. 250.
[30] Подробный анализ герменевтики Г.Г. Шпета см.: В.Г. Кузнецов. “Герменевтическая феноменология в контексте философских воззрений Густава Густавовича Шпета” (Логос № 2, 1991).
[31] Аподиктическое знание, по Канту, есть знание доказательное, всеобщее и необходимое.
[32] Линия положительной философии исходит от Платона, а отрицательной — от Канта. Оба направления резко отличаются друг от друга. См. по этому поводу статью о Шпете в “Философы России XIX — XX столетий”, М., 1995.
[33] Данная позиция Г. Г. Шпета была подвергнута критике Д. С. Лихачевым (см.: Лихачев Д.С. О филологии. М., 1989). Д. С. Лихачев доказывает, что “историческое” и “психологическое” есть не некая “атмосфера” вокруг слова, а сама суть литературного памятника, и последний в свою очередь сам является “фактом истории”.
Критика Д. С. Лихачева созвучна критике М. М. Бахтина, который, отвергая субъективно-психологический подход к анализу языка и желая обосновать социально-исторический (как “подлинно марксистский”) метод его исследования, писал: “Итак, теория выражения, лежащая в основе индивидуалистического объективизма, должна быть нами отвергнута. Организующий центр всякого высказывания, всякого выражения — не внутри, а во-вне: в социальной среде, окружающей особь” (Волошинов В.Н. (псевдоним М.М. Бахтина) Марксизм и философия языка. Л., 1929, с. 111). Любое высказывание социально, имеет тему, значение и оценку. Последнее понятие и призвано связать высказывание с социумом (через контекст, сообщение, диалог). Как считал М. М. Бахтин, каждое высказывание и любой его элемент не только значат, но и оценивают.
М. М. Бахтин и Г. Г. Шпет идейно расходятся не в своем отношении к психологизму в гуманитарных исследованиях, а в вопросе о том, какой метод исследования является основным. Шпет считал, что поскольку предметом анализа являются тексты, то и основными методами их исследования должны быть лингвистические, семиотические, логические и феноменологические приемы. Исторические, социологические и психологические методы исследования данного специфического предмета должны быть важными (для некоторых особых задач), но вспомогательными приемами анализа. Шпетовское разделение методов чистой феноменологии (в философии), поэтики, языкознания, искусствознания, с одной стороны, и методов психологии, с другой, основанное на отличии предметных областей этих двух сфер, было принято М. М. Бахтиным за разрыв предметного значения и оценки: “В русской литературе об сценке, — писал М. М. Бахтин, — как о созначении слова, говорит Г. Шпет. Для него характерно резкое разделение предметного значения и оценивающего созначения, которые он помещает в разные сферы действительности. Такой разрыв совершенно недопустим и основан на том, что не замечаются более глубокие функции оценки в речи. Предметное значение формируется оценкой, ведь оценка определяет то, что данное предметное значение вошло в кругозор говорящих — как в ближний, так и в более широкий социальный кругозор данной социальной группы. Далее, оценке принадлежит именно творческая роль в изменениях значений. Изменение значения есть в сущности, всегда переоценка: перемещение данного слова из одного ценностного контекста в другой” (Там же, с. 126).
К сожалению, научная полемика и 20—30-е годы использовалась дилетантами, которые и “навешивали” Г.Г. Шпету ярлыки, приобретающие в связи с “усилением классовой борьбы” идеологический оттенок. Так, некто С. Канатчиков в своей статье в “Литературной газете” от 30 января 1930 г. называл Шпета “известным идеалистом-мистиком”, “субъективным идеалистом”; игнорируя подлинное содержание текстов Шпета, приписывал ему концепцию божественного происхождения творческого образа художника, упрекал в отходе от изучения “истории классовой борьбы, быта современников, борьбы политических партий”.
Следует отметить, что для известных видов художественных произведений отвлечение от социальных и психологических реалий оправдано. Для понимания некоторых текстов не нужно знать истории классовой борьбы. Но существуют особые виды литературы, для анализа которых необходимо использование психологических и исторических методов, в частности, литературные памятники, древняя литература.
В критике Д. С. Лихачева, М. М. Бахтина и даже С. Канатчикова (если можно было бы забыть обидные, несправедливые и далеко небезопасные для того времени формулировки последнего) есть рациональное зерно, оправданное целью обоснования исторического метода в литературоведении. Но вряд ли со стороны Шпета для этого метода была большая угроза! Вот что по этому поводу писал сам Шпет: “Наконец, я, действительно, высказался против крайних увлечений в собирании биографических фактиков, когда в ущерб анализу самого художественного произведения это собирание приобретает самодовлеющее значение. Но я не отрицаю своего, хотя и подчиненного значения биографических изысканий в историческом исследовании. Тем более не отрицаю зависимости художника и его биографии от среды, социальных и материальных условий его жизни” (Шпет Г. Г. Письмо в “Литературную газету” в связи со статьей Канатчикова “Ответ Беспалову”. 1930. янв. 20. Отдел Рукописей ГБЛ, ф. 718.24.3, л. 4).
[34] Hermeneutik und Wissenschaften. Fr. a. M., 1978, S. 17.
[35] Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Tübingen, 1960, S. 252.
[36] Там же, с. 251.
[37] Там же, с. 254.
[38] См.: Hermeneutik und Wissenschaften. Fr. a. M., 1978.
[39] См. Введение в Hermeneutik und Wissenschaften. Fr. a. M., 1978.
[40] Hermeneutik und Wissenschaften. Fr. a. M., 1978, S. 69.
[41] Hermeneutik und Wissenschaften. Fr. a. M., 1978, S. 99—100.
[42] Emilio Betti. Allgemeine Auslegungslehre als Methodik der Geisteswissenschaften. Tьbingen. 1967, S. 50.
[43] Там же.
[44] Betti E. Problematik einer allgemeinen Auslegungslehre als Methodik der Geisteswissenschaft // Hermeneutik als Weg heutiger Wissenschaft. Salzburg; München, 1971, S. 17.
[45] Там же, с. 18.
[46] Там же, с. 20.
[47] Там же, с. 21.
[48] Там же, с. 23.
[49] Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Tübingen, 1960, S. 159.
[50] Там же.
[51] Там же, с.161.
[52] Там же, с. 160—161.
[53] Там же, с. 255.
[54] Там же, с. 261.
[55] Gadamer H.-G. Das Problem der Sprachen Schleiermachers Hermeneutik // Gadamer H.-G. Kleine Schriften. B. 3. Tübingen, 1960, S. 129 — 130.
[56] Более подробный анализ концепции Э. Корета см. в статье: Кузнецов В. Г., Алексеев А. П. Гносеологическая функция герменевтического понимания // Познание и язык. М., 1984.
[57] Koreth E. Grundlagen der Hermeneutik. Freiburg; Basel; Wien, 1969, S. 71.
[58] Там же. с. 74.
[59] Там же, с. 166.
[60] Там же.
[61] Там же.
[62] Там же, с. 179.
[63] Там же, с. 180.
[64] Микеладзе З. Н. Об аристотелевском понятии топа (TOPOS) // Модальные и интенсиональные логики. М., 1978.
[65] Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974, с. 26.
[66] Например, рассмотрим понятие “средневековый город”. Его объем составляет неопределенное количество элементов. Но можно выбрать некоторое количество городов с типичными для средневековых городов признаками (крепостные стены, ров с водой, поднимающиеся запорные ворота, наличие посада вокруг города и пр.) Каждый из этих городов будет ясно представлять все неопределенное множество, в котором могут существовать элементы, отличающиеся друг от друга по набору признаков.
[67] Троп — слово или выражение, употребленное в переносном значении для достижения большей выразительности; примеры тропов: метафора, метонимия, эпитет и др.