Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Идиллический кокон.
« Погода была прекрасная,
Принцесса была ужасная»
Генрих Сапгир. Детский стишок
Провинциальный городок, похожий на сотни других городов Российской глубинки своей неухоженностью, встречал весну. Наконец-то, после долгой череды первых весенних дней, с их снежной кашей, дождями и слякотью, вышло солнце. Молодая травка скрыла накопившийся за зиму мусор и выбоины, высохли подтеки на фасадах зданий. Весна была к лицу городу, освежила и украсила.
Проснувшись утром в прекрасном расположении духа, благодаря чудной погоде и тому, что имею целый свободный день, я отправился прогуляться на окраину города, туда, где сразу за древним оборонительным валом начинается дорога на Москву. Это спальный район, состоящий, в основном из «Сталинок», домов местной элиты, церквушек и, чудом оставшихся кое-где, дореволюционных особняков. Двигаясь через небольшие дворики, засаженные сиренью и чайной розой, проходя вдоль кованых оград, я оказался, в конце концов, почти в деревне, с бревенчатыми избами, козами и хозяйственными постройками.
Было около полудня. Ходьба немного утомила меня, а пейзаж настроил на философские размышления. Мысли текли, неторопливо сменяя одна другую, выстраивались в длинные цепочки. В начале, по привычке, я думал о работе, потом о себе: погружался в воспоминания, строил планы, мечтал. Затем, о близких, и просто знакомых, о любой жизни вообще (во вселенском масштабе). Словом, за три часа прогулки в голове моей нарисовалась идиллическая картина мира, фрагментом которой был этот солнечный день. Меня наполнила благодарность за возможность существования. Подумалось, как славно, таким днем сидеть в тихом местечке, будто в теплом коконе из весенних звуков и запахов, и как все мудро и правильно, устроено.
Вдоль вала (именно на нем я устроился, усевшись прямо на траве) тянулась пешеходная дорожка, а сразу за ней автомобильная, но машин не было, и прохожие попадались редко, в основном матери с детьми. Вот, одна из таких пар и привлекла мое внимание.
Молодая женщина - настоящая красавица: светлые волосы, убранные изящным плетением, обрамляли овальное лицо, на щеках нежный румянец, а глаза цвета морского мелководья. Девочка рядом с ней, лет около трех - маленькая копия мамы, только глаза голубые и необычайно лучистые. Кремово-розовый наряд, и вязаный беретик над белым личиком, делал ее похожей на миндальное пирожное из французской кондитерской. Ах, как хороша была эта пара! И, как гармонично вписалась она в идеальную картинку сегодняшнего дня, просто загляденье! Они медленно шли по дорожке: девочка глазела по сторонам, мама, думая о чем-то своем, то брала её за руку, то за воротник кофты, то отпускала. Поравнявшись со мной, красавица вдруг очнулась от своих мыслей и обратилась к дочке преувеличенно-восторженным голосом, каким взрослые часто обращаются к детям: «Оленька, доченька, посмотри, какой красивый жук!»- я тоже взглянул туда, куда она показывала.
Да, жук действительно был чудный: огромный, настоящий титан, ярко зеленый с перламутром. Он деловито полз куда-то, не боясь, являя миру красу своих доспехов и выставив вперед грозные рога. Оленька подошла к нему, посмотрела пару секунд, и с коротким возгласом: «Ы»- обрушила свою маленькую, пухленькую ножку на спину перламутрового красавца. Раздался неприятный щелчок, от какого по телу бегут мурашки, и в мозгу моем раздался звук разбивающегося стекла (картина гармоничного, мудрого мира разбилась вдребезги). Постояв, для верности, на жуке еще немного, девочка подняла лучистые глазки, в ожидании одобрения, на открывшую рот маму. Мама же, закрыла рот, молча посмотрела на девочку, потом на меня и, вдруг, начала хохотать так, что зазвенело в ушах, а за ней и дочка. С трудом представляю себе мое лицо, верно, это было что-то невообразимое, потому как, женщина все не могла остановиться. А я не мог прийти в себя, от такого поворота событий. Солнечный весенний день, красавица, восторгающаяся жуком и миленькая кремовая девочка, которая его растоптала, никак не хотела сюда вписываться.
Вот так, под звонкий смех двух очаровательных существ разбился мой идиллический кокон. Остался от него, только переливающийся трупик жука на окраине провинциального города. Что ж, не стоит забывать, как бы ни ласкало солнышко, куда бы не уносили мечты, какие бы высокие порывы не охватывали душу, реальность всегда напомнит о себе, и иногда, сделает это самым неожиданным, но очень доходчивым способом.
Конец.
Дачница.
«Старушка убивается — плачет,
Никак не поймет, что значит,
На что такой плакат,
Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят,
А всякий — раздет, разут...»
А. Блок поэма «Двенадцать»
Утро буднего дня. Желтый городской Икарус, идущий на ближайшие дачи был почти пуст. Кондуктор скучала, кроссворды надоели ей, и она, как и несколько пассажиров сидела, уставившись в окно. Движущийся за ним пейзаж, виденный тысячу раз, был никому не интересен и просто приводил наблюдателей в некое подобие транса. Лица их были одинаково спокойны и не выражали абсолютно ничего. Все молчали и только старенький автобус, то завывал, набирая скорость, то урчал и фыркал, останавливаясь и открывая двери на пустых остановках.
Но, вот, наконец, на выезде из города, в салон поднялась крепенькая старушка- дачница. Как водится, с котомками в обеих руках и невероятных размеров рюкзаком за спиной (грузоподъемность старушек по истине поразительна, они, кажется, могут, как муравьи перетаскивать клади вдесятеро больше своего веса). Женщина- кондуктор, окинула вновьприбывшую профессиональным взглядом, поняла, что билет той не нужен, и продолжила таращиться в окно. Бабуля же, войдя, немедленно начала шарить по карманам, в поисках проездного, при этом она пыталась удержать на весу в одной руке свою «драгоценную» ношу. Автобус тронулся, и дачницу хорошенько мотнуло в сторону, но она весьма ловко удержалась на ногах. В конце концов, вся эта суета снова привлекла внимание кондуктора и та, сжалившись, поднялась с места, подошла к пассажирке со словами: «вы присядьте, потом покажете». Но толи из-за шума Икаруса, толи старушка была глуховата, реакция последовала неожиданная. Глаза бабки сверкнули, рот покривился, вся она, будто ощетинилась и задребезжала:
- Да, сейчас покажу! Вы видите, я ищу, вы видите я с сумками? Да, я десять лет, как на пенсии, с роду бесплатно не ездила! Вам что не подождать? Я никуда не убегу!
От такой тирады кондуктор сначала опешила, но, сообразив, что старушка её не расслышала, терпеливо повторила сказанное.
Тут с Дачницей произошла другая метаморфоза: воинственное лицо ее, вдруг стало жалким и каким-то потерянным, глаза потухли, плечи опустились. Она уселась, наконец, расставила свои сумки, время, от времени растерянно оглядываясь по сторонам. Поёрзала по сидению, не зная, куда деть освободившиеся руки. В итоге одну авоську поставила на колени, а руки сложила на неё. Весь вид бедняги выражал неловкость и волнение. Так продолжалось, какое то время. Но, через несколько минут волнение прошло, и лицо потеряло всякое выражение, вместе со всеми, она тупо уставилась в окно.
Вы, наверное, скажете:
-Ну и что? Обычная склока в автобусе. Стоило бумагу марать?
И, возможно будите правы. Но!
О чем думала эта Дачница в те несколько минут, сидя с потерянным лицом, затравленно озираясь по сторонам? Может о том, что мы настолько привыкли к равнодушию друг друга, что обычное проявление участия, самого маленького (не подвига, а простого сочувствия), приводит в замешательство, является для нас неожиданностью, едва ли не чудом. О том, что мы всегда готовы к нападению, оскорблению, ограблению, но не к помощи. Не страшно ли это, и к чему это нас приведет? Может быть, так думала дачница, может быть нет. Кто знает? Но меня эта история заставила думать именно об этом.
Конец.
На похоронах.
Смерть нашего возлюбленного брата
Еще свежа, и подобает нам
Несть боль в сердцах и всей державе нашей
Нахмуриться одним челом печали,
Однако разум поборол природу,
И, с мудрой скорбью помня об умершем,
Мы помышляем также о себе.
У. Шекспир. Трагедия «Гамлет»
Похороны. Есть, что-то унизительное и нелепое в этом ритуале. Останки, бывшие недавно живым существом, которое бывало не в духе с утра, или хрюкало во время смеха, теперь лежат в ящике, для всеобщего обозрения. Еда, оркестр, плач, речи, к чему и для кого? Умершему до этого никакого дела уже нет, действительно близким людям, уж совсем бы, кажется не нужно. Кому в здравом уме захочется выставлять свое горе напоказ?