Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
НАРОДНОЕ ДЕЙСТВИЕ
А народ? В чем состояла его идея?
Народ также испытал до некоторой степени влияние филосо фии XVIII в. Тысячами окольных путей великие принципы сво боды и равенства проникали в деревни и в рабочие кварталы боль ших городов. Почтение к королевской власти и аристократ^ ш> чезало^ Идеи равенства доходили даже до самых темных углов.; В умах вспыхивал уже огонек возмущения, бунта. Надежда на близкую перемену заставляла сильнее биться сердца у самых за битых людей. «Не знаю, что такое случится, но что-то должно слу читься, и скоро», — говорила в 1787 г. одна старуха Артуру Юнгу, путешествовавшему по Франции накануне революции. Это «что-то» должно было принести облегчение народному бедствию.
Недавно был поднят вопрос о том, имелись ли элементы социа лизма в движении, предшествовавшем революции, и в самой рево люции? Слова «социализм» там, конечно, не было, потому^то са мое это слово появилось только в половине XIX в.12 Понятие о го сударственном капитализме тогда, конечно, не занимало того гос подствующего положения, какое оно заняло теперь, так как труды творцов социал-демократического «коллективизма» Вйдаля и Пек-кера появились только в 40-х годах прошлого столетия. Но когда читаешь произведения предвестников революции, то поражаешься, видя, насколько они проникнуты мыслями, составляющими сущ ность современного социализма-3.
Две основные мысли: равенство всех граждан в праве на землю и то, что мы теперь называем коммунизмом ''*, т- насчитывали убежденных сторонников как среди^энциклопедйстов, так и среди популярных писателей того времени, как Мабли, д'Аржансон и многие другие, менее известные. Так как крупная промышленность была тогда еще в пеленках и главным орудием эксплуатации че ловеческого труда являлась земля, а не фабрика, только чтр воз никавшая в это время, то понятно, что мысль философов, а позднее -и^аысль революционеров XVIII в. направлена была главным об разом на владение землею
Мабли, повлиявший на деятелей рево люции гораздо больше, чем Руссо15, еще в 1768 г. требовал (в своих «Сомнениях в естественном и основном порядке обществ» —- «Оои-1е$ виг Гогйге па1иге! е1 еззепие! с!е8 зоаёгёв»} равенства всех в праве на землю и в общей собственности на нее. Право народа на нгю поземельную собственность и на все естественные богатства: леса, реки, водопады и проч. — было господствующею идеею у пррдшут-мков революции, а также и у левого крыла народных революцио неров во время самой революционной бури.
К сожалению, эти коммунистические стремления не выража лись у мыслителей, желавших блага народу, в ясной, определенной форме. В то время как у просвещенной буржуазии освободитель ные идеи находили себе выражение в целой программе политиче- -ской и экономической организации, идеи народного освобождения и экономических преобразований преподносились народу лишь в форме неясных стремлений к чему-то. Нередко в них ничего не было, кроме простого отрицания. Те, которые обращались к на роду, не старались выяснить, в какую форму могут вылиться в действительной жизни их пожелания или их отрицания. Они даже как будто не хотели выражаться более точно. Сознательно или бессознательно, они как будто думали: «К чему говорить на роду о том, как организоваться в будущем? Это только охладит его революционный порыв. Пусть только у него хватит сил для нападения на старые учреждения. А там видно будет, как устро иться».
Сколько социалистов и анархистов рассуждают по сию пору таким же образом! Нетерпеливо стремясь приблизить день вос стания, они называют усыпляющими теориями всякую попытку сколько-нибудь выяснить то, что революция должна стараться ввести.
Нужно сказать также, важную роль играло при этом незнакомство писателей — по большей части горожан и людей кабинетной работы— с формами промышленной и крестьянско народ-
ной "жизни. В таком, например, собрании людей образованных и опытных в «делах» — юристов, журналистов, торговцев, — каково было Национальное собрание, нашлось всего два или три законо веда, хорошо знакомых с феодальными правами: известно также, от представителей крестьян, знакомых с нуждами деоевни по соб ственному ОПЫТЕ, было В ЭТОМ Собрания весьма мало.
"Вот почему мысль народа выражалась главным образом фор-мах чисто отрицательных.: «Будем жечь уставные грамоты (1егпегз). В кот. Записаны феодальные повинности! Долой десятину: ни-чего не платитьпопам! Долой госпожу Вето ^королеву Марию-Ан-•руднету)! На Фонарь аристократов! »]Но кому достанется освобож-денная земля? Кому пойдет наследство гильотинированных ари-"стократов <* ^тг» яянлаяеет властью, ускользавшею из рук г-наЬето и ставшею, в руках буржуазии гораздо большей силою, чем она была при~етаром порядке? На эти вопросы v народа не было^
дсногр понятия о том, чего он можетответа.
Это отсутствие у народа ясногопонятия о том,чего он может ждать от революции, наложило свой отпечаток на все движение^ В то время как буржуазия шла твердым и решительным шагом к обоснованию своей политической власти в государстве, построен ном сообразно ее соображениям, народ коле'ёался. Особенно в го родах он вначале даже как будто не знал, как воспользоваться в своих интересах завоеванною властью. А когда впоследствии проекты земельных законов и уравнения состояний стали наме чаться более ясно, им пришлось столкнуться с собственническими предрассудками, которыми были проникнуты даже люди, искренно ставшие на сторону народа.
Подобное же столкновение произошло и в понятиях о полити ческом устройстве государства. Оно особенно ярко заметно в борьбе между правительственными предрассудками демократов того времени и новыми идеями, зарождавшимися в массах отно сительно политической децентрализации, и в той преобладающей роли, которую народ хотел предоставить своим городским управам, «отделам» (секциям) в больших городах и сельским обществам в деревнях. Из этого источника произошел целый ряд кровавых столкновений, вспыхнувших в Конвенте. Из этого же произошла неопределенность результатов революции для народа, за исключе нием того, что касалось отнятия земель у светских и церковных владетелей и освобождения этих земель от феодальных повинно стей.
Но если в смысле положительном идеи народа оставались неясными,то в некоторых отношениях они были определены достаточно ясно.
Во-первых, ненависть бедняка ко^всей праздной, ленивой,^^аз-вращенной аристократии, господствовавшей над ним, в то время -как гнетущая нужда царила в деревнях и темных закоулках боль ших городов; эта ненависть была совершенно определенна. Затем, ^нависть к духовенству. потому что оно сочувствовало скорее аристократии, чем кормившему его народу. —Ненависть ко всем учреждениям старого порядка, которые, не признавал за бедными никаких человеческих прав, делали их бедность еще более тяжелой. Ненависть к феодальному, т. е. крепостному, строю 16 с, его повин-ностямд^_удерживавшими крестьян в подчинений помещику, хотя личная их зависимость уже перестала существовать. Наконец, от чаяние, овладевавшее крестьянином в неурожайные годы, когда он видел, как земля остается необработанной в руках помещиков и служит только для дворянских развлечений, в то время как голод свирепствует в деревнях^
Вот эта-то ненависть, медленно назревавшая в тече всего 18 века,по мере того как все резче становился эгоизм богатых, эта потребность а земле, этот протест голодного и возму щенного крестьянина протиа ппмр1Чикят "** допускавшего его до земли, и пробудилиначиная с 1788 г. бунтовский дух в народе.Эта же ненависть, а потребность вместе с надеждою на успех поодерживали в течение 1789—1793 гг. непрерывные крестьянские бунты, и эти бунты дали буржуазии возможность свергнуть ста рый порядок" и организовать свою власть на началах представи тельного правления, а крестьянам и городскому пролетариату возмож-ть оконоч.-но освободиться от феод. Завис-ти.
Бех этих восстаний,без полной деорганизациипровинц.. Дерев.властей. произведенной крестьянами, без_тои_готовности тотчас же вооружаться и идти против королевской власти по первому зову революционеров, какую проявил народ в Париже и в других городах, все усилия буржуазии остались бы. несо-мненно, без результата. Но именно этому вечно живому источнику революции — народу, готовому взяться за оружие, историки рево люции до сих пор не отдали той справедливости, которую обязана отдать ему история цивилизации.
IV НАРОД НАКАНУНЕ РЕВОЛЮЦИИ
Излишне было бы долго останавливаться здесь на описании положения крестьянства и бедных классов городского населения накануне 1789 г. Все историки великой революции посвятили этому предмету ряд красноречивых страниц. Народ стонал под тяжестью налогов, взимаемых государством, оброка, платимого помещику, десятины, получаемой духовенством, и барщины, требуемой всеми тремя. Население целых местностей было доведено до нищеты. В каждой провинции толпы в 5, 10, 20 тыс. человек — мужчин, женщин и детей — бродили по большим дорогам. В 1777 г. была официально установлена цифра в 1100 тыс. нищих. В деревнях голод стал хроническим; он повторялся через короткие проме жутки времени и опустошал целые провинции. Крестьяне массами покидали тогда свои деревни в надежде найти где-нибудь лучшие условия — надежде, конечно, тщетной. Вместе с тем в городах число бедных росло с каждым годом. Хлеба постоянно не хватало, а так как городские управы оказались неспособными доставлять на рынки нужное количество хлеба, то голодные бунты, всегда со провождавшиеся избиениями народа, стали обычным явлением в жизни Франции.
С другой стороны, изнеженная аристократия XVIII в. растра чивала в безумной, нелепой роскоши громадные состояния — сотни тысяч, миллионы франков годового дохода. Реакционные историки вроде Тэна 17 могут, конечно, приходить в восторг от образа жизни этой аристократии, потому что они видят его издали, 100 лет спустя, и знают только по книгам; но в действительности за регу лируемыми танцмейстером внешними формами, за всею шумною расточительностью скрывалась самая грубая чувственность, отсут ствие всякого интереса, всякой мысли, даже простых человеческих чувств. Скука поэтому постоянно стучалась в двери этих богачей, и, чтобы развлечься, они прибегали ко всяким самим пустым, даже самым ребяческим забавам.
Что такое представляли собою эти аристократы, явно обнару жилось, когда наконец разразилась революция и когда все они, ни сколько не думая защищать «своего» короля и «свою» королеву, ' поспешили бежать за границу и призывать оттуда иностранцев, чтобы они защитили их от восставшего народа. Их нравственное достоинство и степень «благородства» их характеров достаточно обнаружились также в жизни колоний этих эмигрантов в Кобленце, Брюсселе, Турине, Митаве.
Противоположности роскоши и нищеты, которыми так изоби ловал XVIII в., прекрасно описаны всеми историками великой революции. К ним нужно прибавить только о'дну черту, значение которой особенно ясно выступает перед нами при изучении совре менного положения крестьян в России.
Бедственное положение громадного большинства французского крестьянства было, несомненно, ужасно. Оно, не переставая, ухуд шалось с самого начала царствования Людовика • XIV, по мере того как росли государственные расходы, а роскошь помещиков ~~~ принимала тот утонченный и сумасбродный характер, на который ясно указывают некоторые мемуары того времени. Особенно невы носимыми делались требования помещиков оттого, что значитель ная часть аристократии была в сущности разорена, но скрывала свою бедность под внешнею роскошью, а потому старалась выжать из крестьян как можно больше дохода, требуя от них уплаты мель чайших денежных и натуральных повинностей, когда-то установ ленных обычаем.
Через посредство своих управляющих дворяне обращались с крестьянами с суровостью настоящих ростовщиков. Обеднение дворянства превратило дворян в их отношениях с быв шими крепостными в настоящих буржуа, жадных до денег, но вместе с тем неспособных найти какие-нибудь другие источники дохода, кроме эксплуатации старых привилегий — остатков фео дальной эпохи, т. е. крепостного права. Вот почему мы находим в исторических документах прямые указания на то, что требова тельность помещиков по отношению к платежам крестьян заметно усилилась за последние 15 лет перед 1789 г., в царствование Лю довика XVI.
Но если историки великой революции вполне правы, когда рисуют в самых мрачных красках положение крестьян, было бы ошибочно утверждать, что другие историки, например Токвиль, ошибаются, когда говорят об улучшении положения деревенского населения. В действительности в деревнях наблюдалось двоякое явление: обеднение крестьянской массы и улучшение положения некоторых из крестьян 18.
Крестьянские массы разорялись. С каждым годом их сущест вование становилось все более и более неустойчивым; малейшая засуха вела к недороду и голоду. Но рядом с этим создавался — особенно там, где раздробление дворянских имений шло быстрее, — новый класс отдельных зажиточных крестьян, стремившихся под няться над своими односельчанами, В деревнях появились дере венские буржуа, крестьяне побогаче, и именно они перед револю цией стали первые протестовать против феодальных платежей и требовать их уничтожения. Именно они в течение четырех или пяти лет революции упорно требовали, чтобы отмена феодальных прав произведена была без выкупа, посредством конфискации дворян ских земель и их раздробления; и они же в 1793 г. ожесточеннее всех нападали на разных «бывших» (с1-с!еуап1): бывших дворян, бывших помещиков.
В рассматриваемое время, накануне революции, именно благо даря им, крестьянам, занимавшим видное положение в деревне, на дежда стала проникать в села и стал назревать бунтовской дух.
Следы этого пробуждения очень ясны: начиная с 1786 г.. вос стания учащаются все более и более. И нужно сказать, что если отчаяние и нищета толкали народ к бунту, то надежда на улуч шение вела его к революции 1Э.
Как и все революции, революция 1789 г. совершилась благо даря надежде достигнуть тех или иных крупных результатов.
Без этого не бывает революции.
ЗАКОНОДАТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ. РЕАКЦИЯ 1791—1792 гг.
Национальное собрание^избранное одними «активными» гражданами и принявшее название Национального Законодатель ного собрания (АззегаЫёе Маиопа1е 1_,ё8181а1пге),^бткрылось 1 ок тября 1791 г^> и с самого же началаСдороль) ободренный дружест венными демонстрациями толпившихся вокруг него дворянства и буржуазии/принял по отношению к новому Собранию высокомер ный тон) Так же, как и в первых заседаниях Генеральных штатов, начались со стороны двора мелкие уколы, встречавшие лишь сла бое сопротивление со стороны народных представителей.
И не смотря на это, когда король явился в Собрание, оно встретило его униженными знаками почтения и проявило самый восторженный энтузиазм. Людовик XVI говорил о постоянной гармонии и не нарушимом доверии между Законодательным собранием и коро лем. «Пусть любовь к отечеству объединит нас, а общая польза сделает неразлучными», — говорил король и в это же самое время подготовлял иностранное нашествие, долженствовавшее укротить конституционалистов и восстановить отдельное представительство трех сословий и все привилегии дворянства и духовенства.
Вообще начиная с октября 1791 г., в сущности даже с бегства короля и его ареста в Варение 21 июня, фграх иностранногр на шествия охватил умы и стал главным предметом общих заботЭ 'В Законодательном собрании была правая сторона — фельяны, или конституционные монархисты, и левая — партия Жиронды, состав лявшая промежуточное звено между полуконституционной и по луреспубликанской буржуазией^. Но ни те, ни другие не занима лись великими задачами, завещанными им Учредительным собра нием. Ни установление республики, ни уничтожение феодальных прав не интересовало Законодательное собрание. Даже якобинцы, даже кордельеры точно сговорились не поднимать больше.вопроса о республике. Страсти революционеров и ,контрреволюционеров разгорались и сталкивались только на самых второстепенных во просах, вроде того, кому быть мэром Парижа,
(Главную заботу теперь составляли вопрос о духовенстве и во прос об эмигрантах^Они заслонили собой все остальные отчасти вследствие попыток контрреволюционных восстаний, организован ных духовенством и эмигрантами, а также и потому, что<§ти воп росы были тесно связаны с войной, близость которой чувствоваСамый младший из братьев короля, граф д'Артуа, эмигрировал, как мы видели, еще 15 июля 1789 г. Другой брат его, граф Про ванский, бежал одновременно с Людовиком XVI и добрался до Брюсселя. И тот и другой протестовали против принятия королем конституции. Он не может, говорили они, уступать прав старой мо нархии, а потому его акт недействителен. Их протест был широко распространен роялистскими агентами по всей Франции и произ вел большое впечатление.
Дворяне массами покидали свои полки или замки и эмигриро вали, а остававшимся дома роялистам ^мигранты грозили «разжа лованием в буржуа», когда вернутся победителями дворяне. Эми гранты, собравшиеся в Кобленце, Вормсе и в Брюсселе, открыто подготовляли контрреволюцию, которая должна была быть поддер жана вторжением иностранных войск. Таким образом становилось все более и более очевидным, что король ведет двойную игру: ясно было, что все, что делается среди эмиграции, делается с его согла сия.
30 октября 1791 г. Законодательное собрание решилось, нако нец, принять меры против второго брата короля, Людовика-Стани слава-Ксавье, герцога Прованского, которому Людовик XVI вручил в момент своего бегства декрет, назначающий его регентом, в слу чае если сам он будет арестован.
Теперь Собрание требовало от герцога Прованского, чтобы он вернулся во Францию не позже двух месяцев под угрозой потери своих прав на регентство. Через несколько дней (9 ноября) Собрание послало также всем эмигран-. там приказ вернуться раньше конца года; иначе с ними поступят как с заговорщиками: сами они будут осуждены заочно, а их иму щества конфискованы в пользу нации, «не нарушая, впрочем, прав их жен, детей и законных кредиторов».
Король утвердил декрет относительно своего брата, но нало жил свое вето на второй декрет, касавшийся эмигрантов: он отка зался его утвердить, равно как и другой декрет, которым предпи сывалось священникам принести присягу конституции, причем в противном случае грозили арестовать их как подозрительных лиц, если в тех общинах, где они исправляют свою должность, произойдут какие-нибудь религиозные беспорядки. На этот декрет король также наложил свое вето.
(Самым важным актом Законодательного собрания было объяв ление войны Австрии. Австрия открыто готовилась к войне, чтобы вернуть Людовику XVI все права^ какими он пользовался до 1789 г. Король и Мария-Антуанета побуждали к войне австрий ского императора, а после неудачной попытки к бегству стали то ропить его все настойчивее. Очень возможно, впрочем, что приго товления Австрии затянулись бы еще надолго, может быть до
XXX. Законодательное Собрание. Реакция 1791—1792 гг. 189 _. (
весны, если бы войну не постарались, с другой стороны, вызвать жирондисты.
Несогласия в министерстве, где один член, Бертран де Моль-виль, был решительным противником конституционного строя, а другой, Нарбонн, хотел сделать из конституции опору трона, скоро привели к падению этих министров. Тогда в марте 1792 г. Людовик XVI призвал к власти жирондистское министерство, в ко тором Дюмурье был- министром иностранных дел, Ролан (т. е. в сущ ности, госпожа Ролан) — министром внутренних дел, Де-Грав, ко торого вскоре сменил Серван, — министром военным, Клавьер — министром финансов, Дюрантон — юстиции и Лакост — морским.
Нечего и говорить, что (как на это сейчас же указал Робес пьер) переход власти к жирондистам не только не содействовал революции, но, наоборот, был полезен для реакции. Теперь, когда король согласился, как выражались при дворе, на «министерство из санкюлотов», умеренность стала всеобщим кличем. Единствен ное, к чему это министерство толкало с ожесточением, вопреки предостережениям Марата и Робеспьера, — это к войне.. И вот 20 апреля 1792 г. жирондисты восторжествовали. Австрии, или, как говорили тогда, «королю Богемии и Венгрии», была объявлена война. . v
<Была ли эта 'война необходимостью?) Жорес* поставил этот вопрос и привел для его разрешения много материалов того вре мени 57. Заключение, к которому приводят эти материалы и к кото рому пришел Жорес, то же самое, к какому приходили Марат и Робеспьер^Война не была необходимостью. Иностранные государи, конечно, боялись распространения республиканских идей во Фран-цииГ)но от этого до решимости лететь на помощь Лн)'довику XVI было еще очень далеко. Начать такого рода войну они не решались. (Ёойны желали в особенности жирондисты, и они толкали к ней, потому что видели в ней средство борьбы с королевской властью^
Марат сказал по этому поводу глубокую правду без всяких фраз. «Вы стремитесь к войне», — говорил он, — потому что не- хо тите обратиться к народу, чтобы при его помощи нанести королев ской власти решительный удар. Действительно, обращению к на роду с призывом к революции жирондисты и очень многие яко бинцы предпочитали/чужеземное нашествие} Оно (должно было^по их мнению,^разбудить общий патриотизм, обнаружить измену ко роля^! роялистов(и привести )таким образом ^к падению монархии без участия народного восстания.)«Нам нужны громкие измены», — говорил жирондист Бриссо, — человек, ненавидевший народ с его беспорядочными восстаниями и нападениями на собственность.
Итак, с одной стороны двор, а с другой — жирондисты дейст вовали в одном и том же направлении, стремясь вызвать и ускорить вторжение чужеземцев во Францию. При таких условиях • .война стала неизбежна, и она загорелась с ожесточением на целые 23 года со всеми своими последствиями, пагубными я для револю ции, и для европейского прогресса вообще. «Вы не хотите обра титься к народу, вы не хотите народного восстания, так получите войну и, может быть, разгром!» — говорил Марат. И сколько раз правдивость этих слов подтверждалась впоследствии!
Призрак вооруженного и восставшего народа, требующего от богатых своей доли национального богатства, не переставал ужасать людей, попавших во власть или приобретших благодаря клубам и газетам влияние н1 ход событий. Нужно сказать и то, что револю ционное воспитание народа подвинулось вперед благодаря самой революции, и теперь он уже начинал требовать мер, проникнутых коммунистическим духом и способных сколько-нибудь сгладить экономическое неравенство.
Среди народа говорилось тогда об «уравнении состояний». Кре стьяне, владевшие ничтожным клочком земли, и городские рабо чие, страдавшие от безработицы, решались заговаривать о своем праве на землю. В деревнях требовали, чтобы ни один фермер не мог снимать больше 40 десятин земли, а в городах говорили, что каждый, кто хочет обрабатывать землю, должен иметь право на столько-то десятин.
Такса на жизненные припасы с целью предотвратить спекуля цию на предметах первой необходимости, законы против спекуля-торов, закупка муниципалитетами жизненных припасов и продажа их жителям по покупной цене, прогрессивный налог на богатых, принудительный заем и, наконец, высокий налог на наследства — все это обсуждалось в народе; те же требования проникали и в печать. Самое единодушие, с которым они выражались всякий раз, когда народ в Париже или в провинции одерживал победу, доказывает, что эти мысли были широко распространены среди обездоленной массы даже тогда, когда писатели из революционной среды не решались особенно громко высказывать их. «Неужели вы не замечаете, — писал Робер»,— что Французская революция, за которую вы бо ретесь, говорите вы, как гражданин, представляет собой настоя щий аграрный закон, проводимый в жизнь народом? Народ уже вернул себе свои права. Еще один шаг — и он вернет себе и свое имущество. Самое трудное уже сделано...» * 58
Легко себе представить, какую вражду возбуждали эти требо вания в буржуазии, которая только что расположилась спокойно наслаждаться приобретенными богатствами и новым, привилеги рованным политическим положением в государстве. Об этом можно судить^ по тому .страшному возбуждению, которое было вызва в Париже в марте 1792 г. известием об убийстве крестьянамн^^кфа города Этампа, некоего Симоно. Подобно многим другим буржуаз ным мэрам, он расстреливал без суда восставших крестьян, и'ни-кто -против этого не протестовал. Но когда голодные крестьяне, требовавшие таксы на хлеб, убили, наконец, этого мэра пиками, то каким взрывом негодования отозвалась на это парижская бур жуазия!
«Настал день, когда собственники, принадлежащие ко всем классам, должны, наконец, почувствовать, что они падут под ко сой анархии», — жаловался Мдлле-дю-Пан в «Мегсиге с!е Ргапсе»; и вслед за тем он советовал составить «объединение» собственни ков против народа, против разбойников, проповедующих аграрный закон. Все стали тогда кричать против народа, Робеспьер — на равне с другими. Один только священник Доливье (впоследствии его причисляли к «бешеным», к «анархистам») решился поднять голос в защиту народных масс и сказать, что «нация, действи тельно, собственница своей земли».
«Нет такого закона, — говорил он, — который мог бы по спра ведливости заставить крестьянина голодать, когда слуги и даже животные богатых не нуждаются ни в чем».
Что касается Робеспьера, то он поспешил заявить, что «аграр ный закон — не что иное, как нелепое пугало, которым злонаме ренные люди пугают глупцов». Он заранее высказывался против всякой попытки «уравнения состояний». Всегда стараясь идти в уровень с теми мнениями, которые брали перевес в данную ми нуту среди прогрессивной части буржуазии, он и не подумал стать на сторону тех, кто шел с народом и кто понимал, что только урав нительные и коммунистические стремления могут дать революции силу, нужную ей, чтобы завершить уничтожение феодального строя 59.
Эта _боязнь_ народного восстания и его экономических послед ствий побуждала вместе с тем буржуазию все теснее и_теснее спла чиваться вокруг" престола и дов^бльст^оваться конституцией в том виде, в каком она была выработана Собранием, со всеми: "ее! не-достаткамй~й "уступками королюГВместо того чтобы идти вперед по пути республиканских .идей, Л>уржуазиялг~ее"лштеддийнцйяСдЦЕ" гались в обратном направлении. Если в 1789 г. во всем, что делало третье сословие, можно было видеть республиканский, демократи ческий дух, то теперь, по мере того как коммунистические и урав нительные стремления росли в народе, те же самые люди станови лись защитниками королевской власти; истинные же республи канцы, вроде Томаса Пэна и Кондорсе, являлись представителями лишь ничтожного меньшинства среди образованной буржуазии. По мере того как народ становился республиканским, буржуазная ин теллигенция пятилась назад, к конституционной монархии
13 июня 1792 г., т. е. всего за неделю до вторжения народа в Тюильри, Робеспьер еще громил республику. «Напрасно, — воск лицал он, — хотят увлечь горячие и малоосведомленные головы приманкой более свободного управления и именем республики: низвержение конституции не может в настоящий момент дать ни чего, кроме гражданской войны, которая приведет к анархии и деспотизму».
Боялся ли он, как предполагает Луи Блан, водворения аристо кратической республики? Возможно. Но нам кажется более веро ятным, что, оставаясь до того времени решительным защитником собственности, Робеспьер, как почти все якобинцы, боялся взрыва народного гнева и его попыток «уравнения состояний»60 (теперь мы сказали бы «экспроприации»). Он боялся, что революция по гибнет в коммунистических начинаниях.
Как бы то ни было, всего за несколько недель до восстания 10 августа, когда все дело рево люции, незаконченной, остановленной в своем развитии и окружен ной тысячами всевозможных заговоров, было поставлено на карту и ничто не могло спасти ее, кроме ниспровержения королевской власти народным восстанием, Робеспьер, как и все якобинцы, пред почитал сохранить короля и двор, чем обратиться к революцион ному натиску народа. Совершенно так же в наши дни итальянские и испанские радикалы предпочитают монархическое правление риску народной революции, потому что последняя неизбежно была бы проникнута коммунистическими стремлениями.
История постоянно повторяется61, и сколько раз еще она по вторится, когда в России, Италии, Германии, Австрии начнется своя великая революция!
Самое поразительное в тогдашнем настроении политических деятелей было то, что как раз в это время революции угрожал со стороны роялистов гигантский удар, давно уже подготовленный и готовый теперь разразиться при поддержке крупных восстаний на юге и на западе Франции, одновременно с нападением на Фран цию германских государств, а также Англии, Сардинии и Испании.
В июне 1792 г. король уже удалил из своего министерства трех жирондистских министров (Ролана, Клавьера и Сервана), и то гда Лафайет, глава партии фельянов (т. е. конституционных рояли стов) и роялист в душе, обратился к Законодательному собранию с письмом, помеченным 18 июня, в котором он предлагал совер шить переворот против революционеров. Он прямо советовал в этом письме очистить Францию от революционеров и прибавлял, что в войске «принципы свободы и равенства пользуются любовью, законы уважаются и собственность священна, не так как, напри мер, в Париже, в Коммуне, или у кордельеров, где позволяют себе нападать на нее».
Лафайет требовал — и это может служить для нас мерилом тогдашней реакции, — чтобы королевская власть была неприкосно венна и независима. Он хотел, чтобы «король был окружен поче том» (после вареннского побега!), и все это в то самое время, когда в Тюильри подготовлялся обширный роялистский заговор, когда король вел деятельную переписку с Австрией и Пруссией, от ко торых ждал своего «освобождения», и когда он обращался с Со бранием с большим или меньшим пренебрежением, смотря потому, какие получались известия относительно близости немецкого на шествия.
Подумать только, что Собрание готово было разослать это письмо Лафайета по всем 83-м департаментам и что только хитрый маневр жирондистов помешал этому: Гюаде стал уверять Собра ние, что письмо, должно быть, подложное, что Лафайет не мог его написать! И все это происходило меньше чем за два месяца до 10 августа, когда парижский народ сверг короля.
Роялистские заговорщики наводняли в ту пору Париж. Эми гранты свободно ездили взад и вперед между Кобленцем и Тю ильри, откуда они возвращались, обласканные двором и снабжен ные деньгами.
«Тысячи притонов были открыты для роялистов», — говорит Шометт62, бывший в то время прокурором Парижской коммуны*. Департаментское управление Парижа, в состав которого входили Талейран и Ларошфуко, было вполне предано двору. Городское управление, значительная часть мировых судей, большинство на циональной гвардии и весь ее генеральный штаб были также на стороне двора. Из них составлялась вся куча горлодеров, которые сопровождали двор во время ставших ныне частыми прогулок ко роля по Парижу и присутствия его при всех театральных представ лениях, писал в своих записках Шометт.
«Военно-лакейская челядь, окружавшая двор и состоявшая в значительной мере из бывших телохранителей, из вернувшихся эмигрантов и из тех героев 28 февраля 1791 г., которые известны были под именем рыцарей кинжала, вооружала против себя народ своим высокомерным обращением, оскорбляла национальное пред ставительство и открыто говорила о своих пагубных для свободы замыслах». Все монахи, монахини и огромное большинство священ ников были на стороне контрреволюции **.
Что касается до Собрания, то вот как характеризовал его Шо-метт: «Бессильное, оно не пользуется уважением; его разъедают внутренние раздоры, и оно унижает себя перед Европой своими ме лочными и озлобленными прениями. Двор нагло оскорбляет его, а оно отвечает на презрительное отношение двора еще большим унижением; власти оно никакой не имеет, не имеет и определенной воли». И действительно, Собрание, по целым часам обсуждавшее, из скольких человек должна состоять депутация, посылаемая им к королю, будут ли для нее открыты обе створки дверей или только одна, и проводившее время, как говорит Шометт «в выслу шивании декламаторских докладов, всегда кончавшихся... обра щениями к королю», — такое Собрание должно было непременно вызывать презрение даже у самого двора.
Между тем на западе и на юго-востоке Франции, под самыми стенами таких революционных городов, как Марсель, работали тайные роялистские комитеты. Они собирали в замках оружие, вербовали офицеров и солдат и готовились в конце июля двинуть на Париж сильную армию под предводительством эмигрантов, при сланных из Кобленца.
Эти движения на юге настолько характерны, что на них следует остановиться и дать о них некоторое понятие.