Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
35
Евгений Шварц
Далекий край
пьеса в трех действиях
Действующие лица:
ЛЕНЯ ОЛОНЕЦКИЙ — мальчик, 13 лет.
МИША — его брат, 9 лет.
СЕРЕЖА СОКОЛИК — мальчик, 13 лет.
МИЛОЧКА — девочка, 12 лет.
МУСЯ — 9 лет.
ДУСЯ — двоюродная сестра МУСИ, 9 лет.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА — заведующая интернатом эвакуированных детей.
ВЕРА ИВАНОВНА — воспитательница.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОЛХОЗА.
ПОЧТАЛЬОН.
ОЛОНЕЦКИЙ НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ.
Действие первое
Высокий дуб на поляне. Входит ЛЕНЯ ОЛОНЕЦКИЙ. Он сосредоточен, угрюм. Молча взбирается на дерево. За ним следом вбегает МИША.
МИША. Леня! Леня, подожди, не лезь на дерево, поговори со мной. Что ты все молчишь, молчишь с самого четверга, никому не говоришь ни слова? Я терпел, терпел, но сегодня меня все уже начали о тебе расспрашивать. Ты, говорят, брат, ты должен знать. Скажи, Леня! Молчит... Леня!
ЛЕНЯ. Тише.
МИША. Что он, идет уже?
ЛЕНЯ. Идет.
МИША. А я сегодня и не полезу смотреть, потому что ты меня мучаешь. Пусть едет себе, мне все равно, все равно!
Издали доносится грохот поезда.
Стучи, пожалуйста, стучи, мне неинтересно.
Раздается очень отдаленный гудок паровоза.
Гуди, гуди, мне-то какое дело! Ну, что, Леня, видно поезд? Ленечка, ты хоть на это ответь. Видно его?
ЛЕНЯ. Прошел. (Слезает с дерева, усаживается на траве).
МИША. Ну? Леня! Поговори со мной, пожалуйста. И писем все нет, и ты молчишь. Леня, а Леня, чего ты? Обидел тебя кто-нибудь? Ленечка, скажи, пожалуйста.
ЛЕНЯ. Не могу я больше.
МИША. Чего ты не можешь?
ЛЕНЯ. Не могу я больше жить на одном месте! Не могу. Когда я увижу с дерева, как поезд идет туда, к нашим местам, на запад, когда подумаю, что бегут вагоны все ближе к Ленинграду, все ближе,— просто я злюсь тогда. Не хочу я больше все мечтать и мечтать. Сколько ни мечтай,— интернат на месте стоит. Еще хуже от этих мечтаний делается. Позавчера облака шли — я по карте и по компасу проверил — прямо к Ленинграду. Я подумал: вот если бы эти облака были и на самом деле такими плотными, как это кажется с земли. И можно было бы на них забраться безо всяких пропусков и разрешений. Я взял приблизительную скорость ветра, понимаешь? И вычислил, что завтра утром был бы я уже над нашим домом. И стало мне так спокойно, так интересно и весело, как будто я уже там, с ними. Но тут, вдруг, как закричат девчонки: «Леня! Иди картошку рыть!» Что ты смеешься?
МИША. Нет, я ничего. Леня, ты замолчал? Не надо, Леня, я ведь все понимаю... Вот тебе честное слово даю, что все понимаю. Не надо, пожалуйста, Леня! Не молчи.
ЛЕНЯ. Пойди, Миша, побегай.
МИША. Ой, не говори так! Как я могу бегать, когда ты сидишь такой сердитый.
ЛЕНЯ. Иди, МИША.
МИША. Тебе хочется, чтобы я реветь начал, да?
ЛЕНЯ. Если ты в самом деле все понимаешь, то реветь не будешь.
МИША. Не буду. Я в самом деле все понимаю. А если говорю что-нибудь неправильно, так ведь не нарочно.
ЛЕНЯ. Ну, ладно, ладно.
МИША. Ведь я тоже беспокоюсь обо всем, особенно вечером, когда мы спать ложимся, а старшие песни поют. Леня, слышишь?
ЛЕНЯ. Слышу.
МИША. Ну, тогда говори.
ЛЕНЯ. Постой, Я тебе скажу. Хорошо. Только ты спокойно выслушай все. Слышишь? Я... Нет, я тебе потом скажу. Вечером.
МИША. Ох! Я вижу, ты убежать решил!
ЛЕНЯ. Да.
МИША. В Ленинград?
ЛЕНЯ. Да.
МИША. К папе?
ЛЕНЯ. Не к папе, а на помощь. Я там пригожусь. Я уезжал оттуда дурак дураком. Ничего не понимал и не знал. Ничего не умел. А теперь я все сделаю спокойно, и терпеливо, и с толком. Там каждый человек нужен.
МИША. А я?
ЛЕНЯ. Ты должен будешь терпеть.
МИША. Возьми.
ЛЕНЯ. Чего взять?
МИША. Меня... с собой.
ЛЕНЯ. Не могу я.
МИША. Отчего?
ЛЕНЯ. Не плачь.
МИША. Я не плачу.
ЛЕНЯ. Не хочу я, чтобы случилась со мной такая же история, как с Сережей Соколиком. Что из его побега вышло?
МИША. Ничего.
ЛЕНЯ. Вот то-то и есть. Сходил он в кино на станции и пошел в интернат обратно... У меня все обдумано до последнего шага. С тобой я не доберусь. Надо одному идти.
МИША. А огород?
ЛЕНЯ. Что—огород? Там меня поважнее дела ждут.
МИША. А Яшка?
ЛЕНЯ. Без меня проживет.
МИША. Он тебя узнаёт. Хрюкает, когда тебя видит.
ЛЕНЯ. Ну и что? Без меня вырастет. Все равно я бы его есть не стал.
МИША. А команда?
ЛЕНЯ. Какая?
МИША. Тимуровская. Вы ведь договор заключили с колхозом.
ЛЕНЯ. Без меня выполнят.
МИША. А если не выполнят? Ты сам в стенной газете писал, что каждый человек нужен. А я! Я? Я-то куда же денусь? Меня бить будут.
ЛЕНЯ. Кто?
МИША. Сам знаешь. Толька! Он давно бы меня побил за то, что я ему прозвища всякие даю, да тебя боится.
ЛЕНЯ. Не надо было прозвища давать.
МИША. И поговорить мне будет не с кем. И заболею я без тебя, наверное.
ЛЕНЯ. Не заболеешь. Я докторшу, когда она приезжала, нарочно про тебя спрашивал.
МИША. Ну и что она сказала?
ЛЕНЯ. Сказала, что ты очень окреп.
МИША. Врет она, толстая.
ЛЕНЯ. Мишка!
МИША. Врет. Сама толстая и фасонит, что все у нее окрепли. Бочка проклятая.
ЛЕНЯ. Мишка!
МИША. Езжай, езжай, я еще и не так без тебя распущусь.
ЛЕНЯ. Михаил! Ты пойми, я с тобой буду говорить, как с большим. Смотри на меня! Ты что, забыл, что у нас война идет?
МИША. Забудешь ее, как же!
ЛЕНЯ. Ты пойми: вот мы с тобой сидим, разговариваем спокойно...
МИША. Вот так спокойно!..
ЛЕНЯ. Да, спокойно. А там? Там, брат, все так и кипит... Надо отстоять Ленинград? Надо. Там люди каждую минуту могут погибнуть, но ничего, ходят, работают, делают все, что требуется... А я? Я ни одного выстрела за это время не слышал, как будто и нет вовсе войны.
МИША. Тебе тринадцать лет.
ЛЕНЯ. Война уж год идет. А я вырос больше, чем на год. Каждое слово мое, все, что я делал в прошлом году, кажется мне глупым. Вспомнить стыдно. Из-за мороженого я расстраивался... В магазин сам не умел ходить... Не понимал, из чего суп делают. Не мог ячмень от ржи отличить, не умел держать в руках лопату, не мог дрова колоть, найти дорогу в лесу по звездам. Обходил ломовых лошадей, когда они привозили продукты в наш двор на базу: боялся, что укусят. А еще мечтал о путешествиях, об открытиях. Печки в жизни своей ни разу нс растопил. За водой никогда не ходил на реку и не знал, что есть коромысла на свете.
МИША. У меня на лото была картинка — коромысло.
ЛЕНЯ. Не помню. Когда папа опаздывал с заседания из института, я не мог уснуть, беспокоился. То мне казалось, что он под трамвай попал, то — под машину. Ты знаешь, как он задумывается: ничего не видит и не слышит.
МИША. А теперь...
ЛЕНЯ. А теперь у меня в голове... страшные мысли. Ну, словом, я хочу вернуться... Понимаешь? Хочу. Я соображать умею, умею себя в руках держать и подраться тоже могу. Я не хочу сидеть в уголке, в норе, в безопасности, когда... Ну, одним словом, вопрос решен. Держи себя так, будто тебе тоже тринадцать лет. Слышишь?
МИША. Когда?
ЛЕНЯ. Что — когда?
МИША. Уедешь?
ЛЕНЯ. Не позже, чем сегодня ночью. Тихо! Больше ни слова! Уходи... Сейчас пройдет товарный, сто сорок третий номер, я на него посмотрю и пойду домой. Беги.
МИША. Пирожки...
ЛЕНЯ. Что — пирожки?
МИША. Сегодня. На ужин. Будут.
ЛЕНЯ. Чего ты после каждого слова точку ставишь?
МИША. Горло.
ЛЕНЯ. Что—горло? Глотать больно?
МИША. Нет.
ЛЕНЯ. Так в чем же дело?
МИША. Ни в чем. Как-то жмет горло.
ЛЕНЯ. Я тебя серьезно прошу не плакать.
МИША. Уйди вон! (Убегает).
ЛЕНЯ (вслед ему). Я приду скоро! Плачет... Ну, что я могу поделать? И не такие семьи оставляют, на войну уходят.
Из чащи выходит МИЛОЧКА.
МИЛОЧКА. Очень хорошо поступаешь! Замечательно красиво.
ЛЕНЯ. А что?
МИЛОЧКА. А то!
ЛЕНЯ. Ну тебя.
МИЛОЧКА. Нет, не «ну тебя». Вот в чем дело, значит. Ага! Замечательно! Хорошо!
ЛЕНЯ. Это я слышал уже. Иди, иди себе.
МИЛОЧКА. Не груби.
ЛЕНЯ. Чего тебе надо от меня?
МИЛОЧКА. Убежать собрался?
ЛЕНЯ. Ты подслушивала, значит?
МИЛОЧКА. Ничего подобного. Я собирала грибы.
ЛЕНЯ. Мало тебе места в лесу.
МИЛОЧКА. Тут место грибное.
ЛЕНЯ. Ну иди, иди докладывай Надежде Николаевне.
МИЛОЧКА. И скажу. Не побоюсь тебя. Как только придет она из командировки, скажу.
ЛЕНЯ. Пожалуйста.
МИЛОЧКА. И Вере Ивановне скажу.
ЛЕНЯ. Говори кому хочешь, говори...
МИЛОЧКА. Не груби!
ЛЕНЯ. А чего ты ко мне привязалась?
МИЛОЧКА. Думаешь, приятно это будет Надежде Николаевне?
ЛЕНЯ. А мне все равно.
МИЛОЧКА. Она и так расстроена. От ее Володи уже месяц нет писем с фронта. Придет она сюда, а здесь такие новости.
ЛЕНЯ. Говори, что хочешь,— я что решил, то решил.
МИЛОЧКА. Очень хорошо, замечательно! Нет, ты не уходи, ты постой. Приятно будет, когда везде заговорят, что из нашего интерната бегают?
ЛЕНЯ. Я не из интерната бегу, а... Да что с тобой разговаривать!
МИЛОЧКА. Подожди! Разве мы с тобой в плохих отношениях?
ЛЕНЯ. Отношениях, отношениях! У вас, девочек, только и разговору, что про отношения. «Ах, у меня с Марусей испортились отношения». «Ах, у Веры Ивановны изменилось ко мне отношение! »
МИЛОЧКА. Что ты злишься? Ведь мы всегда с тобой разговаривали. Нас даже дразнили, мы и то разговаривали...
ЛЕНЯ. А теперь я не буду с тобой разговаривать. Уйди.
МИЛОЧКА. Ты еще подерись!
ЛЕНЯ. Отстань!
МИЛОЧКА. Когда идет уборочная кампания...
ЛЕНЯ. Ступай, в стенную газету об этом напиши, я и без тебя знаю, когда какая кампания...
МИЛОЧКА. Очень красиво, замечательно! Ты же всегда сам первый говорил: наша помощь колхозу...
ЛЕНЯ. Я не так говорил. Я не фасонил. А ты фасонишь. (Передразнивает). «Уборочная кампания!» «Наша помощь колхозу».
МИЛОЧКА. Ну, пусть я не умею говорить, как надо. Но что же это будет все-таки? Ведь ты очень авторитетный.
ЛЕНЯ. «Авторитетный».
МИЛОЧКА. Ну хорошо, не авторитетный, но тебя все так слушаются. Ты никогда не кричал, не грубил, а тебя все слушались. Почему ты все бросаешь? Почему уходишь? Почему вдруг так кричишь на меня?
ЛЕНЯ. Потому! Я... Я тебе вот что скажу. Когда у человека все решено, а ему говорят разные там слова, так это... невозможно терпеть. Разве я ни о чем не подумал? Когда зимой было трудно, я молчал. Так? А теперь мне, если хочешь, просто... просто невозможно сидеть здесь, как в люлечке. Ты не понимаешь этого?
МИЛОЧКА. Мы ведь все время работаем.
ЛЕНЯ. Да... но я... Я... Мне кажется, что я... ну, что ли... как бы это сказать... изменник.
МИЛОЧКА. Как—изменник?
ЛЕНЯ. Ленинградские ребята там стоят на крышах, — когда летают самолеты. Гасят зажигательные бомбы. Разведчиками ходят к противнику. Работают рядом со взрослыми, и о них пишут с уважением, как о настоящих героях. Когда я не хотел уезжать, папа сказал, что я обязан это сделать. Мама умерла, когда родился Миша, и теперь он на наших руках. Ладно. Но ведь у нас интернат хороший. Я спокойно могу оставить Мишу. Зачем же я сижу здесь, когда столько моих ровесников там?
МИЛОЧКА. Да ты пойми...
ЛЕНЯ. Я все понимаю.
СЕРЕЖА СОКОЛИК прыгает из кустов.
СЕРЕЖА. Бах!
МИЛОЧКА вскрикивает.
Ага, напугались.
ЛЕНЯ. Очень интересно придумал!
СЕРЕЖА (кротко). Не сердись, это я так... с горя.
МИЛОЧКА. Чернику ел?
СЕРЕЖА. Честное слово, нет.
МИЛОЧКА. А почему губы черные?
СЕРЕЖА. Это от голубики.
МИЛОЧКА. Какая у тебя слабая сила воли!
СЕРЕЖА. Да нет, это не потому.
МИЛОЧКА. Не потому... Сказано тебе было сидеть на полной диете. Никаких ягод!
СЕРЕЖА. Да я и сидел. А потом так огорчился, что на все рукой махнул...
МИЛОЧКА. Что тебя огорчило?
СЕРЕЖА. Прощайте, братцы! Не будете вы меня больше звать длиннобудылым. Не будете ругать за то, что тяну да путаю. Не будете вы больше со мной за грибами ходить, без меня вернетесь вы домой, в Ленинград.
ЛЕНЯ. Это почему?
СЕРЕЖА. Прибегали сегодня девочки из того интерната, что в Верхней Вязовке.
МИЛОЧКА. Какие девочки?
СЕРЕЖА. Я их не знаю, они новые. В июле только из Ленинграда выехали. Прибегали, просили, нет ли в нашей аптечке иоду — у них кончился. Перецарапались они там, что ли, все, когда за грибами ходили, но только, одним словом, у них иод весь вышел, нечем, значит, им больше мазаться. Так? Так. Дали им, значит, иоду. Хорошо. Вот. Они сели и давай рассказывать. Одна черненькая такая, мохнатая, на пчелу похожая... Другая... Как бы сказать...
МИЛОЧКА. Да не тяни ты, говори короче!
СЕРЕЖА. Потерпите, братцы, не долго вам осталось терпеть меня. Другая тоже черненькая, но востренькая, быстренькая, так и садит, как пулемет: ти-ти-ти! Ти-ти-ти! Да. Так. Ну, вот... Они, значит... Этого...
МИЛОЧКА. Я иду. С тобой к ужину опоздаешь.
СЕРЕЖА. Постой. В детдом забирают меня от вас.
ЛЕНЯ. Это кто сказал?
СЕРЕЖА. Они.
МИЛОЧКА. Девочки?
СЕРЕЖА. Эти самые, новенькие.
ЛЕНЯ. В какой детдом?
СЕРЕЖА. Да я не знаю, в городе, что ли.
МИЛОЧКА. Вот всегда он так. Вначале тянет, тянет, а потом — прыг в конец, и ничего не поймешь.
СЕРЕЖА. Эти девочки говорят: у кого умерли родители, тех забирают из интерната и отправляют в детский дом.
ЛЕНЯ. Не верю.
СЕРЕЖА. Мать у меня умерла в дороге. Отец второй месяц не пишет. Нет, я тоже думаю — не может быть. Не может быть, чтобы меня вдруг взяли.
МИЛОЧКА. Конечно, не может.
СЕРЕЖА. Правда, они так твердо сказали...
МИЛОЧКА. Они новенькие, они не понимают еще ничего. Да разве Надежда Николаевна отдаст хоть одного из нас!
СЕРЕЖА. Если прикажут — отдаст.
МИЛОЧКА. Она в город поедет, она до Москвы доберется. Как же так? У человека беда, так надо ему еще несчастье доставлять. Леня! Ты что молчишь, как будто тебя это не касается.
ЛЕНЯ. Отстань.
МИЛОЧКА. Нет, Сережа, ты не думай. Вот увидишь. Надежда Николаевна придет и объяснит все.
СЕРЕЖА. А когда она придет?
МИЛОЧКА. Председатель колхоза видел ее в районе. Говорит, завтра будет.
СЕРЕЖА. Хорошо бы, если завтра.
Вбегает МУСЯ.
МУСЯ. Что — завтра? Товарищи,— что?
СЕРЕЖА. Молчите, молчите, пусть мучается.
МУСЯ. Ох, подумаешь, мученье какое! Мне и не надо. Скажи, Милочка! Скажи! Я тебе, небось, вчера иголку дала.
МИЛОЧКА. Подумаешь, иголку.
МУСЯ. А я вам тоже что-то интересное покажу за это. Девочки приходили.
Вбегает ДУСЯ
ДУСЯ. Новенькие. Только что из Ленинграда...
МУСЯ. О! Уже здесь она.
ДУСЯ. Ну и что же тут такого? Лес не твой.
МУСЯ. Не терпится ей. Надо новости рассказать тем, кто за грибами ходил.
ДУСЯ. Я не за этим прибежала.
МУСЯ. Ты, конечно, Веру Ивановну ищешь! Свою дорогую, родную тетеньку!
ДУСЯ. И ты ее тоже ищешь! Свою дорогую, родную мамочку!
МУСЯ. А ты...
ЛЕНЯ (тихо). Довольно, девочки.
МУСЯ. Леня, ведь не я первая начала.
ЛЕНЯ. Довольно.
МУСЯ. А интересную штуку можно показать, Леня? Мне девочки дали на один день. Смотрите. Только руками не трогайте.
ЛЕНЯ. А что это у тебя?
МУСЯ. Ага! Интересно? Смотри!
СЕРЕЖА. Квитанция!
МИЛОЧКА. РКМ! Милиция города Ленинграда! Шестое отделение.
МУСЯ. Восьмого июля 1942 года... Видишь? Миленькая! (Целует квитанцию).
ДУСЯ. Когда ты успела ее взять?
МУСЯ. Когда я девочек от собак провожала. Они еще совсем, совсем городские девочки. Они так собак боятся! Ну за проводы я попросила у них квитанцию. На один день.
ДУСЯ. Дай мне, а то потеряешь.
МУСЯ. Ну, нет! Я обещала ее хранить, как зенитку ока.
МИЛОЧКА. Как что?
МУСЯ. Как зенитку ока.
МИЛОЧКА. Как зеницу.
МУСЯ. Такого и слова нет — зеница. Зенитка ока. Верно, Леня?
ЛЕНЯ. Нет, неверно.
ДУСЯ. Ага!
МУСЯ. Хорошо, пусть зеницу. Эту квитанцию девочка, когда уезжала, выпросила у тети на память. И еще она привезла на память о Ленинграде восемь трамвайных билетов, открытки, где Эрмитаж, набережная, Дворец культуры имени Горького и другие дома и здания. Потом она отколупнула на память кусочек штукатурки от новой школы, где училась, и от районного Дворца пионеров. Пока что носит она все это с собой в мешочке, никак не решит, куда положить.
ДУСЯ. Я думала, это у нее в мешочке калоши.
МУСЯ. Ленинград стал красивый!
ДУСЯ. Чистый.
МУСЯ. Трамваи бегают.
ДУСЯ. Везде, где газоны были,— теперь огороды.
МУСЯ. Все работают.
ДУСЯ. А в кино идет картина «Машенька».
МИЛОЧКА. Ну хорошо, хорошо. А грибы где?
ДУСЯ. Они сегодня не попадаются.
МУСЯ. Конечно, кто бегом бежит, тому не попадаются.
ДУСЯ. А ты много насобирала?
МУСЯ. А я лукошко забыла в интернате.
МИЛОЧКА. Хорошие работницы.
СЕРЕЖА. Ой, смотрите, смотрите, кто идет!
МУСЯ. Кто?
ДУСЯ. Где?
СЕРЕЖА (бежит и кричит). Надежда Николаевна! Мы тут!
МУСЯ. Надежда Николаевна!
ДУСЯ. Пришла!
СЕРЕЖА, МУСЯ, ДУСЯ убегают. ЛЕНЯ и МИЛОЧКА остаются одни.
ЛЕНЯ. Ну?
МИЛОЧКА. Что—ну?
ЛЕНЯ. Чего же ты не бежишь? Беги, докладывай, что подслушала.
МИЛОЧКА. Это мое дело.
ЛЕНЯ. Я... я тебя прошу: ей не говори. Я... я...
МИЛОЧКА. Ты еще подумаешь?
ЛЕНЯ. Нет, я ей письмо оставлю.
МИЛОЧКА. Зачем ей твое письмо?
Входит НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА, высокая, крепкая женщина лет сорока. За плечами — дорожный мешок. ДУСЯ и МУСЯ виснут у нее на руках. Обе сияют. СЕРЕЖА СОКОЛИК рассказывает.
СЕРЕЖА. Да. Так вот... Раз она называется сыроежкой, можно, значит, ее сырую есть. Я и съел. Тогда, значит...
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Погоди... Леня, Милочка!
МИЛОЧКА. Здравствуйте, Надежда Николаевна!
ЛЕНЯ. Здравствуйте!
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Отчего вы меня встречаете так неладно?
МИЛОЧКА. Нет, что вы! Я так рада, что вы вернулись!
Вы даже не знаете, как я рада.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Случилось что-нибудь?
ЛЕНЯ. Нет.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Правда?
ЛЕНЯ. Правда, нет.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА пристально глядит на ЛЕНЮ и МИЛОЧКУ.
СЕРЕЖА. Да... Так вот, значит, съел я сырую сыроежку и сначала ничего... А через полчаса стало мне хуже... А еще через полчаса стало мне гораздо хуже. Да...
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Ну, что мне с тобой делать?
СЕРЕЖА. Сейчас уж ничего и не надо делать. Я поправлюсь. Если бы не диета, давно бы совсем я поправился. А то я нарушаю ее. Диету. Да, так вот...
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Подожди. А остальные, все здоровы?
МИЛОЧКА. Все. Муся позавчера лежала в изоляторе...
ДУСЯ. Но это она нарочно натерла градусник, чтобы ее мамочка пожалела.
МУСЯ. Ничего подобного! Просто у меня повысилась сначала температура до сорока одного...
ДУСЯ. До сорока одного! А сама лежала веселенькая!
МУСЯ. Мало ли что!
ДУСЯ. А потом увидела, что мама с нею не сидит, и сразу у нее сделалось тридцать шесть и пять.
МУСЯ. Мало ли что!
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Еще что нового?
МИЛОЧКА. Вера Ивановна так замечательно научилась лен дергать.
СЕРЕЖА. Сам председатель сказал, как он сказал? Да,— говорит,— вот, говорит...
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. И все?
СЕРЕЖА. И все. Он ведь не разговорчивый.
МИЛОЧКА. И вся наша команда очень хорошо дергала лен. А как вы, Надежда Николаевна? Целую неделю мы не видели вас.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Ведь я в роно ходила. Это тридцать километров все-таки. Потом завернула в сельпо, это еще шестнадцать. Так и путешествовала...
МУСЯ. И все время шагом?
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. А ты хотела, чтобы я галопом неслась?
Ребята смеются.
МУСЯ. Нет, я хотела сказать: пешком?
ДУСЯ. Хотела...
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Пешком, конечно. Предлагали мне лошадь, да я отказалась. Полевые работы идут, каждая лошадь на учете. Писем не было мне?
ДУСЯ. Нет, Надежда Николаевна.
МУСЯ. Мы каждый раз так ждали!
ДУСЯ. А вам все нет письма.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Ничего... Ох, в какую грозу я попала, ребята!
МИЛОЧКА. У нас она тоже была.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Я как раз лесом шла и радовалась, что ночь, что вы лежите уже в постелях, дети, мои дети, единственные мои дети. (Очень строго). А вы почему не идете ужинать? Распорядок дня переменился?
МУСЯ. Младшие поужинали уже.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Я у старших спрашиваю.
СЕРЕЖА. Ведь я этого... На строгой диете.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. А вы?
ЛЕНЯ. Мы идем уже, Надежда Николаевна.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Ну, то-то... Раз-два — живо! Милочка!
МИЛОЧКА. Я хочу с вами поговорить.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. После ужина.
МИЛОЧКА. Можно сейчас?
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Нет. Порядок есть порядок.
МИЛОЧКА. Очень важное.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Хорошо. Ну, ребята,— вперед! Леня! А ты чего задерживаешься? Марш, марш!
ЛЕНЯ, СЕРЕЖА, МУСЯ и ДУСЯ уходят.
Ну, что случилось?
МИЛОЧКА. Надежда Николаевна! Это правда, что тех детей, у которых в Ленинграде умерли родители, будут отбирать от нас и отправлять в детские дома?
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Сережа меня уже спрашивал об этом. Не знаю. Я была в роно, видела инспектора по эвакуированным детям, никто мне об этом ни слова не сказал.
МИЛОЧКА. Это нельзя.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Что — нельзя?
МИЛОЧКА. Надо объяснить... Мы одной семьей живем... Из интернатов, которые похуже, пусть берут... А из нашего нельзя.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Нельзя? (Обнимает МИЛОЧКУ). Ах, вы, дети мои, дети единственные... (Очень строго). Почему пуговица оторвана?
МИЛОЧКА. Только что оторвалась. Вот она, в кармане, я пришью.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Не думай ни о чем. Никого я из вас не отдам. Все?
МИЛОЧКА. Не знаю. Нет, не все, но не могу. Я вас очень люблю, очень... Но только я не могу сказать. Смотрите! Смотрите за Леней! И все... Не спускайте глаз с него... И все... (Убегает).
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Вот загадала загадку!
Входит ВЕРА ИВАНОВНА.
ВЕРА ИВАНОВНА. Ну, явилась, наконец. Здравствуйте. Ухитрилась еще похудеть? Щеки, ввалились. Красота!
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Нет... Только запылилась я в дороге.
ВЕРА ИВАНОВНА. Допустим. Какие новости?
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Крупу отбила.
ВЕРА ИВАНОВНА. Не хотели давать?
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Пытались задержать. Ну, я теперь человек опытный. Заврайторготделом и кричал, и шутил, и убежать пробовал, но ничего ему не помогло. Завтра привезут крупу.
ВЕРА ИВАНОВНА. Это хорошо.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. А у вас как дела?
ВЕРА ИВАНОВНА. В норме. Лен дергаем с большим успехом.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Слыхала.
ВЕРА ИВАНОВНА. Молока нам прибавил колхоз. На общем собрании постановили.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Хорошо. Ну, а ребята как?
ВЕРА ИВАНОВНА. Ребята иногда себя ведут так, что думаешь: вот бы родителям показать. А иногда развеселятся не в пору. Вчера вдруг начали изображать волков, когда спать ложиться. Сережа Соколик на диете.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Слыхала.
ВЕРА ИВАНОВНА. Так вот, он первый начал выть с голоду, как он потом объяснил. А за ним и все завыли по-волчьи. Ясельников чуть не разбудили.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. А ясельники как живут?
ВЕРА ИВАНОВНА. Ничего. Рожь сжали, и кончились страхи Полины Викторовны, что заблудятся ясельники ее во ржи.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. А Муся и Дуся? Все ссорятся?
ВЕРА ИВАНОВНА. Ворчат друг на друга, как старухи... Я иногда огорчаюсь всерьез.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Не стоит. ВЕРА ИВАНОВНА. Ну, как не стоит! Откуда у Муси, у моей Муси, такая жестокость, такая черствость!
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Эх, куда хватила.
ВЕРА ИВАНОВНА. Ну, а как еще это назвать? Я ей объясняю: дусина мама была родной моей сестрой. Теперь ее нет на свете. Теперь я и тебе мама и Дусе мама. Пойми ты! Она уверяет, что понимает. А потом... Не могу видеть этого... Недобрая девочка.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Оставьте, пожалуйста. Вы не можете взглянуть на дело спокойно и трезво потому, что это ваша дочка. Муся — девочка добрая и умная. Дуся тоже. Обе ревнуют вас друг к другу. Вот и все. Чего вы хотите от девятилетней девочки.
ВЕРА ИВАНОВНА. Главная беда в том, что некогда мне ими вплотную заняться. Днем я их держу в отдалении, чтобы другие дети ни на миг не почувствовали, что я Мусе и Дусе больше родная, чем всем. А ночью — я освобожусь — Муся и Дуся спят.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Да... Интересно, мой Володя ревновал бы меня в подобном случае? Я знаю, знаю, что не было от него письма. Не смотрите на меня умоляюще.
ВЕРА ИВАНОВНА. Что вы уселись тут под деревом, будто гриб. Идемте домой. Помойтесь. Поужинайте, отдохните. Идем!
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Идем... Да! А что с Леней Олонецким?
ВЕРА ИВАНОВНА. Умолк.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Как — умолк?
ВЕРА ИВАНОВНА. Ни с кем не разговаривает. Мрачен. В объяснения не вступает. Я уж с Полиной Викторовной советовалась.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Ну, и что она?
ВЕРА ИВАНОВНА. Она говорит: «Нет уж, оставьте меня с моими ясельниками. Тринадцать лет — возраст сложный. Это — народ скрытный, самолюбивый, нервный. Я их не понимаю», говорит. И ведь верно... Леня был ясен, как стеклышко. И вот, нате вам! А почему вы о нем спрашиваете?
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Дело, видите ли, в том, что Милочка сейчас сказала мне: «Смотрите за Леней! Глаз с него не спускайте».
ВЕРА ИВАНОВНА. Не может быть!
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Вот загадала загадку! Идемте. Дома поговорим. Идут.
ВЕРА ИВАНОВНА. Смотрите, какой прогресс! Муся и Дуся не ходят за мною хвостами... Этого я все-таки добилась.
Уходят. МУСЯ выходит из-за куста направо.
МУСЯ. Дуся! А что такое — прогресс?
ДУСЯ подымается над левым кустом.
ДУСЯ. Это, наверно, когда слушаются.
МУСЯ. Иди сюда.
ДУСЯ. Зачем?
МУСЯ. Иди...
ДУСЯ подходит к МУСЕ.
Ты думаешь, я это... как его... черствая?
ДУСЯ. Нет.
МУСЯ. Я с тобой не буду больше ссориться.
ДУСЯ. И я не буду...
МУСЯ. Чего ссориться? Правда?
ДУСЯ. Ну да!
МУСЯ. Ведь сколько угодно так бывает: у одной мамы две дочери. Ну, до сих пор я была одна. А теперь пусть две. Да?
ДУСЯ. Конечно.
МУСЯ. Все равно — родная-то мама она мне, а тебе только тетя. Верно? Чего молчишь?
ДУСЯ. Ничего.
МУСЯ. Ну, хорошо, хорошо, не надо. Не сердись. Смотри.
ДУСЯ. Что это?
МУСЯ. Брусника. Хочешь?
ДУСЯ. Я еще больше тебя насобирала. Вот. Полные карманы.
МУСЯ. Все-таки брусника — самая неинтересная ягода...
ДУСЯ. Малина, конечно, лучше.
МУСЯ. Да. Куда лучше... Видишь? Вот. Разговариваем и не ссоримся. И ничего тут нет трудного. Да?
ДУСЯ. Конечно...
МУСЯ. Я даже не знаю, чего мы ссорились. Ведь я тебя очень люблю. И твою маму я очень любила. Я помню, какая она была беленькая...
ДУСЯ (очень энергично). Не надо! Не смей, не вспоминай, нельзя!
МУСЯ. Я больше не буду.
ДУСЯ. Нельзя.
Пауза.
МУСЯ. Интересно, ежиха лижет своих еженят?
ДУСЯ. Наверное. Моет языком.
МУСЯ. А как она язык не наколет?
ДУСЯ. Приходится терпеть.
Голоса: «Ау! Ау! Ребята-а! Не уносите в лес домино и шашки!» «Девочки! Не ходите к оврагу, там на пне спит гадюка-а!» «Ко-о-ля! Идя сюда! Ты мне обещал конверт склеи- ить!»
МУСЯ. Поужинали старшие.
ДУСЯ. Послушай! А что случилось? А? С ним.
ДУСЯ. С Леней Олонецким. Почему Милочка сказала: «Смотри за ним»?
МУСЯ. Милочка сказала: «Смотрите».
ДУСЯ. Ну, все равно: «Смотрите». Вот загадала загадку. Ты как думаешь, что Леня хочет сделать?
МУСЯ. Что... Понятно что. Убежать.
ДУСЯ. Куда?
МУСЯ. В Ленинград, конечно.
ДУСЯ. С чего ты взяла?
МУСЯ. Вот увидишь!
ДУСЯ. Ох, интересно! Такой отличник и вдруг убежит. Скажем?
МУСЯ. Кому?
ДУСЯ. Маме.
МУСЯ. Она не мама, не мама тебе, а тетя!
ДУСЯ. Она меня, как мама, любит! Больше, чем тебя, черствая! Уйди! (Бежит).
МУСЯ. Постой, Дуся, постой, я не буду больше! Постой, постой! Да мама, мама! Она мама наша: и моя и твоя. Ну, не сердись. Ну, возьми это...
ДУСЯ. Чего?
МУСЯ. Квитанцию ленинградскую.
ДУСЯ берет квитанцию.
Только береги ее, как эту самую... как зеницу ока. И каждый раз, как я попрошу, давай мне посмотреть. Ладно?
ДУСЯ. Ладно.
МУСЯ. А маме не будем говорить про Леню.
ДУСЯ. Конечно, нет. Вдруг он и не убежит.
МУСЯ. Нет, не потому. Убежит-то он убежит. Ты разве его не знаешь? Он что задумал, то и сделает. Маме не скажем потому, что лучше мы сами за ним будем следить. Глаз с него не спустим!
ДУСЯ. Как разведчики?
МУСЯ. Да.
ДУСЯ. Интересно. Ой, ой интересно! Но только я боюсь, что ничего он и не задумал.
МУСЯ. Оставь, оставь! Мама говорила, что от нас ничего не скроешь. Я давно знала, что он собирается... Только тебе забыла сказать. Слушай. Каждую ночь...
ДУСЯ. Постой, постой, я сяду поудобнее. Ну?
МУСЯ. Каждую ночь, когда все уснут, пробирался он с коптилкой к карте, которая висит в столовой. И что-то он по карте отмерял, бормотал.
ДУСЯ. Откуда ты знаешь?
МУСЯ. А я побежала позавчера воды напиться и увидела... Сначала испугалась. Коптилка светит снизу, от этого лицо у Лени незнакомое, глаза какие-то черные.
ДУСЯ. Ой, страшно... Ну, ну?
МУСЯ. А потом узнала его, успокоилась. А вчера проснулась,—он опять возле карты. Тогда я вдруг все поняла и уснула.
ДУСЯ. Поняла, что он по карте намечает себе путь?
МУСЯ. Ну да!
ДУСЯ. Миша идет.
МУСЯ. Бедный Миша.
ДУСЯ. Интересно, знает он или нет?
МИША печальный идет через поляну.
МУСЯ. Миша, ты куда?
МИША. Гуляю.
МУСЯ. Посиди с нами.
МИША. Нет, не хочу. (Уходит).
МУСЯ. Знает, наверное.
ДУСЯ. Да, наверное, знает.
МУСЯ. Ой, какой лес красивый сейчас, когда солнце заходит!
ДУСЯ. Только все-таки чужой.
МУСЯ. Ну, мы теперь знаем его.
ДУСЯ. Знаем, но все-таки... Елок слишком много... Потом звери тут бродят. Мальчики лося видели.
МУСЯ. Лоси добрые.
ДУСЯ. Добрые, но все-таки... Ласки бегают здесь.
Издали доносится пение.
МУСЯ. Запели старшие Ленинградскую.
ДУСЯ. И мы давай.
Поют негромко.
В далекий край ребята уезжают,
Родные папа с мамой вслед глядят.
Любимый город в дымке исчезает,
Знакомый дом, зеленый сад и мамин взгляд.
Пройдут бои, промчатся дни и ночи.
Победой нашей кончится война.
И радостно ребята захлопочут,
Назад к родным, на старые места.
И вот домой ребята все вернутся.
Но будут помнить сельский интернат.
Им папа с мамой снова улыбнутся,
Найдут ребята дом, свой сад и нежный взгляд.
ЗАНАВЕС
Действие второе
Большая проходная комната—столовая интерната. Направо дверь в комнату старших. Прямо дверь к младшим. Налево входная дверь. Горит висячая лампа. Девять часов вечера.
ВЕРА ИВАНОВНА (в дверях комнаты старших). Спать, спать, спать! Сережа! Ты что ползаешь по полу?
СЕРЕЖА. Да я, как бы сказать...
ВЕРА ИВАНОВНА. Опять волка изображаешь?
СЕРЕЖА выходит из комнаты мальчиков в одном башмаке.
СЕРЕЖА. Нет, Вера Ивановна, я не изображаю волка. Зачем? Но только... Прихожу я из лесу.
ВЕРА ИВАНОВНА. Ну?
СЕРЕЖА. А тут, вижу, наклеили ее.
ВЕРА ИВАНОВНА. Кого ее?
СЕРЕЖА. Ну, вон. (Показывает). Новую стенную газету. Хорошо. Наклеили и наклеили. Так.
ВЕРА ИВАНОВНА. Да не тяни ты.
СЕРЕЖА. Ну, я сначала забыл, потом вспомнил и пополз.
ВЕРА ИВАНОВНА. Ничего не понимаю.
СЕРЕЖА. Там написали, что я, когда раздеваюсь, вещи разбрасываю, а потом утром ищу их и опаздываю повсюду. Видите? Подпись: Ласточка. Так. Стал я раздеваться. И вспомнил заметку. Надо, думаю, все вещи уложить в порядке. Хорошо. Глядь-поглядь — нету уже моего башмака. Куда-то я его уже засунул. Пополз, значит, я его искать.
ВЕРА ИВАНОВНА. Все понятно. Поторопись. (Подходит к двери младших). Спите, ребята?
Дружный хор в ответ: Спим!
ВЕРА ИВАНОВНА. Что-то незаметно. Спать, спать, спать!
Входит МИЛОЧКА.
Ты куда?
МИЛОЧКА. Позвольте мне тут под лампой немножко почитать. Я на самом интересном месте остановилась, а у нас там темно. Можно, Вера Ивановна?
ВЕРА ИВАНОВНА. Ну, раз на самом интересном месте, то дочитывай. Только живей.
МИЛОЧКА. Хорошо. Ведь завтра воскресенье, Вера Ивановна. Подъем на час позже.
ВЕРА ИВАНОВНА. Потому и разрешаю. Я пойду к Надежде Николаевне. Скоро вернусь.
МИЛОЧКА. Хорошо.
ВЕРА ИВАНОВНА. Не засиживайся! (Уходит).
ГОЛОС (из комнаты младших). И вот стало облако плотное, плотное. Не такое, конечно, плотное, как земля, но все-таки как снег. Ходить по нему можно.
МИЛОЧКА открывает дверь к младшим. Видна кровать. На кровати сидит МИША, завернувшись в одеяло.
МИША. И вот, забрался этот мальчик с дерева на облако... И полетел. И тогда...
МИЛОЧКА. Ребята, что вам было сказано? Спать.
ГОЛОСА. Сейчас, сейчас! Пусть он доскажет сказку! Не трогай нас! Еще рано!
МИЛОЧКА. Кончайте, кончайте! Все сказки перескажете, что будете зимой делать?
ГОЛОС. Зимой он еще придумает. Он скоро. На самом интересном месте...
МИЛОЧКА. Ну, скорее тогда. (Возвращается к столу. Читает).
МИША. На чем я остановился?
ГОЛОСА. На облаке, которое как снег.
МИША. И вот, летит мальчик на облаке. Над нашим интернатом промчался, но мы как раз завтракали и ничего не увидели. Помахал он нам кепкой...
ГОЛОС. В кепке он полетел?
МИША. Да, ведь холодно на ветру. Помахал он нам кепкой и летит дальше. Пролетел Верхнюю Вязовку, Нижнюю, станцию, разъезд. Не успел оглянуться — уже войска внизу. Пушки стреляют. И вот, видит мальчик — летит самолет.
ГОЛОС. Наш?
МИША. Нет, фашистский. Захотел от зениток скрыться в облаке. Думал, оно обыкновенное... И врезался в него и застрял. Сидит фашист в облаке по горло: ни туда ни сюда. Ну, Леня... то есть не Леня, а этот мальчик, подбежал к летчику: «Сдавайся!» Фашист ничего не понимает. Конечно, сдался. А облако уже над Ленинградом. Видно улицу Некрасова. Улицу Лаврова.
ГОЛОС. А Желябова улицу видно?
МИША. И Желябова видно.
ГОЛОС. А Машков переулок?
МИША. Все видно, как на плане. А облако опускается, опускается и опустилось в Летний сад. Народ сбежался. Сходит с облака мальчик. А за ним — связанный по рукам и по ногам фашист. Прыг! Прыг! Ну, повезли мальчика в штаб. На Зисе. Красиво в Ленинграде. Трамваи бегают. Объяснил мальчик, — как он добрался. Генерал ему и говорит: «Молодец! Спасибо, что пленного привез. Иди домой. Завтра я тебе придумаю какую-нибудь работу!» И вот мальчик побежал домой.
ГОЛОС. А где он жил?
МИША. В Басковом переулке. Прибегает — дверь отперта. У них папа очень рассеянный был. Никогда дверь не захлопнет. И видит мальчик: сидит их папа и смотрит в окошко. Задумался.
ГОЛОС. А мамы нет дома?
МИША. Мама у них давно умерла, когда младший брат родился. Ну вот. Подбегает Леня к папе. Папа: «Ах! Откуда ты? Что такое? Ах, ты мой милый!» (Замолкает).
ГОЛОСА. Ну? А дальше что?
МИША. Поговорили они. Порадовались. (Откашливается). И тут папа спрашивает: «А где же твой младший брат?» — «Да он там остался».—«Нет, так нельзя!» Подходит папа к телефону. Звонит в штаб. «Алло! Это говорит папа того мальчика, что взял фашиста в плен. Спасибо, нам никаких наград не надо, а пошлите вы лучше в такой-то интернат самый быстрый истребитель. Пусть привезет он сюда нашего мальчика, и все мы будем вместе».—«Пожалуйста! Завтра с утра пошлем!» И вот, сидим мы завтракаем. Вдруг — ррр! Снижается истребитель, который делает тысячу километров в час.
Входит ЛЕНЯ.
Выбегает из самолета летчик, а в руках у него приказ: «Надежда Николаевна! Отпустите в Ленинград одного мальчика...»
ЛЕНЯ. Миша!
МИША. Что, Леня?
ЛЕНЯ. Отчего ты не спишь?
МИША. Я ребятам рассказываю сказку.
ЛЕНЯ. Спи, Миша. И вы, ребята, спите. (Закрывает дверь к младшим). Ты что читаешь?
МИЛОЧКА. Так... книжку.
ЛЕНЯ. Ты сказала?
МИЛОЧКА. Надежде Николаевне?
ЛЕНЯ. Да.
МИЛОЧКА. Почему-то не сказала я ей. Сама не знаю, почему.
ЛЕНЯ. И хорошо, что не сказала.
МИЛОЧКА. Я ей только сказала, чтобы она... обратила на тебя внимание...
Пауза.
ЛЕНЯ. Я уйду сегодня... Ночью.
МИЛОЧКА. Уйдешь все-таки?
ЛЕНЯ. Да. Я сейчас мешок с сухарями положил на поляне в дупло.
МИЛОЧКА. Откуда у тебя сухари?
ЛЕНЯ. Я уже скоро два месяца, как весь хлеб не съедаю... Прячу в карман. И сушу на чердаке.
МИЛОЧКА. Не заплесневел?
ЛЕНЯ. Нет, ведь там жарко. Крыша железная.
МИЛОЧКА. Много получилось?
ЛЕНЯ. Да. Мешок. Еще я картошки насушил, взял чесноку. Луку взял.
МИЛОЧКА. На дорогу?
ЛЕНЯ. На дорогу мне надо немного. Я все туда отвезу. Папе. Товарищам...
МИЛОЧКА. Значит, ты действительно уйдешь?
ЛЕНЯ. Да. Уйду. Я... Мне очень неприятно, что я с тобой поругался. Ни разу этого не было, и как нарочно перед самым уходом так вышло. И... Я решил тебе сказать, что мне это неприятно. И вот говорю.
МИЛОЧКА. Ничего... Я тоже думала, думала. Тебе не жалко интернат?
ЛЕНЯ. На прощанье я тебе скажу. Да. Жалко. Сейчас я шел по лесу и думал: уже завтра я всего этого не увижу. Вот, например, дрова лежат. Мы их сами напилили. Вот огород наш. Вот Яшка хрюкает в хлеву. Он мои шаги узнает. В окнах свет светится. На кухне стучат посудой. Моют ее. Помнишь, спали мы сначала на нарах. Потом сами сделали топчаны... Сколько вечеров сидели мы тут в темноте... Пели. Потом, помнишь, как мы кричали «ура», когда Надежда Николаевна привезла керосин. Потом стали устраивать уют...
МИЛОЧКА. А выступать стали! Сначала боялись, а потом на всю область прославились.
ЛЕНЯ. Помнишь, как ехали мы на конференцию и попали в метель.
МИЛОЧКА. Да. Сидим на розвальнях, как котята. Все свистит кругом. Мне от страху казалось, что кто-то смотрит на нас из темноты, и от этого становилось еще холодней.
ЛЕНЯ. А потом испугались, увидели — прыгает огонь.
МИЛОЧКА. Да... Мы тогда не знали, что это сам председатель исполкома поскакал верхом навстречу. Он хороший человек.
ЛЕНЯ. Да.
МИЛОЧКА. Как он смеялся, когда младшие выступали. Особенно, когда Галя танцевала матросский танец. Он скоро к нам опять в гости придет.
ЛЕНЯ. Да. (Встает). Ну, до свидания, Милочка.
МИЛОЧКА. Разве ты уже идешь?
ЛЕНЯ. Нет. Просто... Просто я думаю, что явится кто-нибудь и не даст проститься. (Протягивает МИЛОЧКЕ руку). До свидания.
МИЛОЧКА. До свидания.
ЛЕНЯ. Ты... ты все-таки меня не забывай.
МИЛОЧКА. И ты меня тоже не забывай.
ЛЕНЯ. Нет, я тебя не забуду.
Пауза.
Ну вот и все. Ты, правда, не обижайся, что я на тебя кричал...
МИЛОЧКА. Я тоже ведь кричала.
ЛЕНЯ. Может быть, скоро увидимся. Может быть, в это время, в будущем году, мы будем где-нибудь на даче под Ленинградом.
МИЛОЧКА. Ну, уж нет. Если я попаду теперь в Ленинград, то ни за что никуда не уеду оттуда. За один километр и то не отъеду. Надежде Николаевне и Вере Ивановне ты ничего не скажешь? Не простишься с ними?
ЛЕНЯ. Не могу. Они ведь меня ни за что не отпустят.
МИЛОЧКА. А ты им скажи спокойной ночи, а про себя подумай: до свидания, надолго.
ЛЕНЯ. Ты передай, что я их очень... Ну, как это сказать... люблю, что ли.
МИЛОЧКА. Хорошо.
ЛЕНЯ. На.
МИЛОЧКА. Что это?
ЛЕНЯ. Блокнот. Записная книжка. У меня их много. Еще из Ленинграда. Теперь я туда иду, мне больше не нужно. Возьми! На память.
МИЛОЧКА. Спасибо.
ЛЕНЯ. Ну вот и идет кто-то.
МИЛОЧКА (вскакивает). Кажется, почтальон. Мне хочется, чтобы пришло тебе какое-нибудь письмо. Такое, чтобы ты остался. (Смотрит в окно).Нет, это председатель колхоза.
ЛЕНЯ. Надежду Николаевну ищет, наверное.
Входит председатель колхоза. Ему далеко за пятьдесят. Седой. Высокий, суровый человек.
МИЛОЧКА. Здравствуйте, товарищ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ.
Председатель молча кивает головой.
Вам нужно Надежду Николаевну? Сейчас я за ней сбегаю.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Сядь, девочка.
МИЛОЧКА. Мне не трудно, она тут у ясельников.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Нет.
МИЛОЧКА. Она туда пошла.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. В конторе она. У меня. С Верой Ивановной вместе. Я к вам, ребята. (Садится. Внимательно разглядывает стены комнаты).
Пауза.
МИЛОЧКА. Можно я вам чаю дам, товарищ председатель?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Нет.
МИЛОЧКА. Пожалуйста, выпейте. Куб еще горячий совсем.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Не надо.
МИЛОЧКА. С сахаром.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (улыбнувшись). Я его только что с медом... выпил уже. Спасибо.
Пауза.
МИЛОЧКА. Погода хорошая какая. Правда, товарищ председатель? Луна так и светит.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ безмолвствует.
Это очень приятно, что такая погода. Правда? Для уборки хорошо, что дождей нет.
Пауза.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Леня! Ты знаешь этих коней: Васю и Диму?
ЛЕНЯ. Знаю.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Кони хорошие?
ЛЕНЯ. Только Дима засекается.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Верно. Но это добросовестный конь. Тянет без обмана. В понедельник можно бы пшеницу начать...
Пауза.
Жнейку проверили. В порядке она. Васю и Диму я дам в жнейку. Возьмешься?
ЛЕНЯ. Что?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. На жнейке работать?
Пауза.
МИЛОЧКА. Что же ты молчишь, Леня?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Кони эти тебя знают. И ты коней знаешь. И жнейка для тебя не новость. Значит, так и постановили.
МИЛОЧКА. Леня!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Сядь, девочка.
МИЛОЧКА. А почему он не отвечает?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Он деловой колхозник. Лишнего слова не скажет.
Пауза.
Со льном вы помогли. Еще только один клинышек убрать — и все. И с пшеницей поможете. Фронтовая декада уборки урожая. Это значит, у нас тоже фронт. Вот и пойдешь ты, Леня, с понедельника на фронт.
Пауза.
Потому что это фронт. Действительно фронт. Дня упустить нельзя. Понял?
ЛЕНЯ молчит.
Понял, значит. Я к тебе целый год приглядываюсь. Я тобой доволен. И тобой доволен. (Кивает МИЛОЧКЕ).Я редко хвалю... Но раз в году похвалить можно. Вот сейчас в конторе Надежда Николаевна и Вера Ивановна счета подводят, помогают счетоводше. Это хорошо. Мы довольны. Ну, до свидания. (Протягивает руку ЛЕНЕ. Потом МИЛОЧКЕ).
МИЛОЧКА. Вы уже уходите? Посидите, пожалуйста, еще.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Скучаете вы здесь?
МИЛОЧКА. Нет, ничего.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Скучаете вы здесь, далеко от родных мест. Забыть родные места трудно. (Садится).
Пауза.
МИЛОЧКА. А вы разве не здешний?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Трудно забыть родные места. Я здесь двадцать три года живу, после гражданской остался. Тут стояла наша часть на отдыхе. А я не ушел. Демобилизовался. Да, родные места забыть трудно.
МИЛОЧКА. Вы скучали?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Некогда было.
МИЛОЧКА. А вы сами из каких мест?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Дальний. В наших местах яблоки хороши. За городом Липецком я родился, в селе Мурино. (Встает). Разговорился... (Идет к двери, возвращается). Ездил я туда. Хорошо там. И тут хорошо. Тут я многое своими руками вырастил. Те места я, скажем, как родную мать люблю, а здешние — как детей. И тут Россия и там Россия. Все один Советский Союз... Дрова-то привезли?
МИЛОЧКА. Для кухни? Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ночью ездили?
МИЛОЧКА. Да. Днем все лошади на уборке были.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ладно... (Указывает на детский рисунок, висящий на стене). Это кто рисовал?
МИЛОЧКА. Галя Орлова.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Море?
МИЛОЧКА. Да. Вот это наша подводная лодка. А это их линкор.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А это, значит, торпеда. Так. Красиво. Ты скажи ей, Гале. Для конторы в колхозе просили, мол, что-нибудь нарисовать.
МИЛОЧКА. Непременно скажу! Она будет очень рада.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. У вас тут хорошо.
МИЛОЧКА. Это мы еще зимой начали делать уют во всем интернате.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Хорошо у вас. Некогда мне, но к вам я люблю приходить. Встречаете вы приветливо, вежливо, как будто я к вам на именины пришел, гостем, а не по делу.
МИЛОЧКА. А мы, правда, рады вам.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ну, Леня, я надеюсь на тебя. Иди с утра в понедельник в конный двор — и все...
Грохот в комнате старших.
МИЛОЧКА. Что такое? Упал кто-нибудь с топчана, что ли?
Выходит СЕРЕЖА заспанный и взъерошенный.
СЕРЕЖА. А мне письма нет?
МИЛОЧКА. Какого письма?
СЕРЕЖА. А почтальон где?
МИЛОЧКА. Какой почтальон?
СЕРЕЖА. Ой! Я слышу мужчина разговаривает, думал — почтальон.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А чего это там загрохотало?
СЕРЕЖА. Брюки я уронил.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Они у тебя каменные, что ли?
СЕРЕЖА. Подумал я, что почтальон, и стал в темноте одеваться. Так. Хорошо. Брюки мои упали с табуретки. Ну, упали так упали. Ладно. Нагнулся я. Стал руками шарить по полу. Так. Нашарил брюки. Схватил их. Хотел выпрямиться, да как стукнусь лбом об угол тумбочки. Тумбочка упала. Вот. Тогда я...
МИЛОЧКА. Хорошо. Все понятно.
СЕРЕЖА. Здравствуйте, товарищ председатель. Садитесь, пожалуйста.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (усмехается). Спасибо. Это ведь ты зимой в Ленинград убегал?
СЕРЕЖА. Товарищ председатель! Вы же знаете, что я...
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Красиво!
СЕРЕЖА. Товарищ председатель! Ведь вы меня уже ругали за это. Я почему убегал? Там, думаю, фронт, в Ленинграде-то. А я тут, как будто запрятался в уголочек...
ЛЕНЯ. Замолчи.
СЕРЕЖА. Что такое? Почему ты кричишь?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Потому что не только в Ленинграде фронт. Здесь тоже фронт. На какой тебя фронт поставили, там ты и стой. Если каждый будет рассуждать, где ему интереснее воевать, то получится не война, а беспорядок. Кто со своего поста бежит — дезертир.
СЕРЕЖА (жалобно). Товарищ председатель!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ничего. Это на всякий случай говорится. Тобою я тоже доволен, ты у нас первый механик. Так наладил швейную машинку у Марины Афанасьевой, что просто лучше не надо. Ну, все. До свидания. (Подает руку МИЛОЧКЕ, СЕРЕЖЕ, ЛЕНЕ). Леня, я на тебя надеюсь.
МИЛОЧКА. Я вас провожу, товарищ председатель. Я хочу показать вам, какую загородку мы для Яшки поставили.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Для поросенка?
МИЛОЧКА. Да. Мы боимся, не велика ли. Очень уж он бегает в этой загородке и не жиреет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ и МИЛОЧКА уходят.
СЕРЕЖА. Вот разговорился председатель! За один вечер, наверное, больше наговорил, чем за целый год. Совсем к нам привык. Леня, а Леня! Ты меня слушаешь? Я хочу с тобою, друг, поговорить по душам, пока никого нет. Посоветоваться.
ЛЕНЯ. О чем, Сережа?
СЕРЕЖА. Ты веришь, что круглых сирот будут из нашего интерната брать в детдома?
ЛЕНЯ. Не знаю.
СЕРЕЖА. Ну, а все-таки?
ЛЕНЯ. Не знаю, Сережа.
СЕРЕЖА. Когда Надежда Николаевна сказала, что не будут, я, было, успокоился. А как ночь пришла, не спится мне, все не спится... Ты не обижайся. Конечно, это верно, что говорил председатель, но только я думаю и думаю, не убежать ли мне в Ленинград все-таки?
ЛЕНЯ. Да что это за мучение такое!
СЕРЕЖА. Как ты говоришь?
ЛЕНЯ. Не смей даже и думать об этом!
СЕРЕЖА. Как же так не смей? Ты сам посуди. А вдруг меня, как круглого сироту, заберут отсюда и отдадут в детдом. Как я буду с чужими ребятами жить? Вы посмеетесь иногда надо мной, что я тяну или свои вещи разбрасываю, но вы знаете, что во мне плохое, а что хорошее. И я привык ведь к вам, как привык! Разве я сменяю Надежду Николаевну на другую заведующую. Да это все равно, что кого-нибудь родного сменять. Или, например, как же я буду без тебя, без Милочки, без Бори Орлова, без Степы Курдюнова. Мне, между прочим, даже ясельников будет жалко... А в Ленинграде — там все-таки фронт... Некогда будет думать. А какой-то дядя у меня там, кажется, есть на Фурштатской улице.
ЛЕНЯ. Значит, ты ради себя собираешься в Ленинград?
СЕРЕЖА. Э, нет! Постой! Я, может быть, растяпа, но не трус. Даже возьмем эту несчастную сыроежку. Все удивлялись, почему она так называется, но попробовать боялись. А я взял да съел! Я не трус, а храбрые люди в Ленинграде нужны. Потом, ты ведь сам знаешь, что к механике у меня большие способности. Я изобретать даже могу. Я там даром не буду хлеб есть. Нет, надо сбежать.
ЛЕНЯ. А тут что будет? Ты убежишь, другой убежит...
СЕРЕЖА. А кто другой, Леня! Никто, кроме меня, не собирается бежать.
Вихрем врывается МИЛОЧКА.
МИЛОЧКА. Почтальон идет! Тебе, Леня, письмо есть. Есть! Есть! Есть!
Кружится по комнате.
СЕРЕЖА. А мне? А мне нету?
Входит ПОЧТАЛЬОН. Это молодой еще человек. Одна рука на перевязи.
МИЛОЧКА. Садитесь, пожалуйста.
СЕРЕЖА. Здравствуйте!
ПОЧТАЛЬОН. Привет всему подразделению. А где командиры?
МИЛОЧКА. Сейчас, наверное, придут.
ПОЧТАЛЬОН. Отдать вам пакеты или помучить вас?
МИЛОЧКА. Отдайте!
ПОЧТАЛЬОН (садится). Восемь сегодня пакетов я вам доставил. С боем!
МИЛОЧКА. А почему — с боем?
ПОЧТАЛЬОН. Отвыкли от меня собаки, пока я на фронте был. Возле Шипицына в такое попал окружение! Я уж говорю собакам: если не образумитесь, я себе автомат отхлопочу. Отстреливаться буду...
ЛЕНЯ. Это правда, что мне письмо есть?
ПОЧТАЛЬОН. Точно. Знаете, братцы мои, интересную вещь? Я когда вернулся домой?
МИЛОЧКА. Уже больше двух месяцев.
ПОЧТАЛЬОН. Точно. И вот иду сегодня лесом. И явственно слышу пулемет.
СЕРЕЖА. Ну да!
ПОЧТАЛЬОН. Потом смотрю — это ремешок по ветру развевается, по сумке стучит... А мне чудится пальба. До сих пор у меня уши настроены по-боевому. Ну что, раздавать пакеты или чего-нибудь о фронте рассказать по-вчерашнему.
МИЛОЧКА. Как хотите.
ПОЧТАЛЬОН. Ну ладно уж, раздам, раздам! А то вы мне своими глазами новую сумку продырявите. Вы как думаете: сами письмоносцы письма получают?
СЕРЕЖА. Наверное.
ПОЧТАЛЬОН. А кто же им письма носит?
СЕРЕЖА. Думаю, они сами себе и носят.
ПОЧТАЛЬОН. Точно. Сегодня разбираю пакеты, которые надо разнести, — смотрю, и мне есть почта! С фронта пишут друзья. Не забыли! Очень я был рад... Не бросают, помнят!
СЕРЕЖА. А мне писем нет?
ПОЧТАЛЬОН. Но ты, Сережа, поверь мне. Как объяснить это, не знаю, но мы письмоносцы чувствуем, когда кому будут письма. Тебе завтра или самое позднее во вторник письмо будет.
СЕРЕЖА. Ну!
ПОЧТАЛЬОН. Вот увидишь! Сейчас добудем ваши пакеты...
СЕРЕЖА. А Надежде Николаевне ничего нет?
ПОЧТАЛЬОН. Пока нет.
СЕРЕЖА. А будет?
ПОЧТАЛЬОН. Должно быть. (Роется в сумке здоровой рукой). Конверты теперь пошли и треугольные, и пятиугольные, самодельные, сами из рук прыгают. Ну, нате. Разбирайте.
МИЛОЧКА. Мае Лопатьевой, Шуре Басову — вот будет рад! Гарику. Ну, ему только позавчера было письмо. Рае... Это не из Ленинграда, это ей подруга из Москвы пишет. Светлане...
ЛЕНЯ. Вот мое письмо.
МИЛОЧКА. Из Ташкента Максику. Может быть, его мама туда приехала...
ЛЕНЯ (вглядывается в полученное письмо). Ой, товарищи!
МИЛОЧКА. Что ты?
ЛЕНЯ. Ведь это мое письмо вернулось обратно! Почтальон. Дай-ка сюда. Верно. Я-то думал, что использовал старый конверт. Это твое письмо, с отметкой.
СЕРЕЖА. С какой отметкой?
ПОЧТАЛЬОН. «Н. П. Олонецкий здесь не проживает».
СЕРЕЖА. Не проживает? Как — не проживает? Отчего?
МИЛОЧКА. Открой, Леня, письмо. Открой! Может быть, ошибка!
СЕРЕЖА. Открывай.
ЛЕНЯ (распечатывает конверт). «Дорогой папа!» Да. Это мое письмо пришло обратно.
МИЛОЧКА. Он просто переменил квартиру.
ПОЧТАЛЬОН. Точно. Переменил квартиру, а тебе сообщить не успел. Захлопотался, понимаешь, человек. И все дело.
ЛЕНЯ (разглядывает конверт). Нет.
ПОЧТАЛЬОН. Почему же это ты знаешь, что нет?
ЛЕНЯ. Смотрите! Справка адресного стола. Николай Павлович Олонецкий в Ленинграде не... не проживает.
МИЛОЧКА. Может быть, он просто уехал из Ленинграда?
ПОЧТАЛЬОН. Точно. Человек ученый. Нужный. Вывезли, и все. Сколько ему лет?
ЛЕНЯ. Сорок шесть.
ПОЧТАЛЬОН. Вывезли. Ясно.
ЛЕНЯ. Нет.
ПОЧТАЛЬОН. Почему — нет?
ЛЕНЯ. Он телеграфировал бы. Мы так условились.
ПОЧТАЛЬОН. Ох, завтра с утра надо было бы мне прийти. А я-то еще спешил, нажимал. По лесу иду, думаю: завтра праздник. Может быть, еще не спят ребята... Обрадуются. Я с ними посижу, расскажу про фронт, про письмо от товарищей моих. Леня! Я тебе вот что скажу. Чему я на фронте научился... Не верь беде! Упирайся! Не верь, и все тут!
Входят НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА и ВЕРА ИВАНОВНА.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Явился наш любимец.
ПОЧТАЛЬОН. Пришел не в пору...
ВЕРА ИВАНОВНА. Что случилось?
МИЛОЧКА. Ленино письмо пришло обратно. И справка
на конверте, что папа его в Ленинграде не проживает.
ПОЧТАЛЬОН. Ну, до завтра, товарищи. Леня! Не верь беде! Упирайся! Не верь, и все тут! (Уходит).
ВЕРА ИВАНОВНА. Леня... Ведь еще не известно ничего! Ты думаешь... что случилось самое худшее?
ЛЕНЯ кивает головой.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Напрасно. Ты жди, жди. Нет писем, нет телеграмм — все равно жди.
ВЕРА ИВАНОВНА. Тут, наверное, недоразумение какое-нибудь. Мало ли бывало ошибок.
ЛЕНЯ. Нет, Вера Ивановна! Так всегда говорится...
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Подожди. Ты моего Володю не знал. Это был очень славный мальчик... Высокий, выше меня. Я начну на него ворчать, а он поднимет меня на руки и закружит по комнате. Очень веселый был мальчик. Дружил со мной, а я с ним. И вот не пишет он мне. А я жду. Давай вместе ждать, но так ждать, чтобы не стыдно было перед близкими, когда мы их дождемся. Это очень плохо, если человек так тоскует, что места себе не находит. Надо место себе найти и работать. Вот тогда можно ждать. И чем больше работаешь, тем ждать легче, и не совестно перед теми, кто дерется там за нас с тобой. И помни, родной мой мальчик, что бы ни случилось, один ты не останешься. У тебя огромная семья. Мы все с тобой, а ты с нами. Понял?
ЛЕНЯ молчит.
ВЕРА ИВАНОВНА. Идите спать, ребята.
СЕРЕЖА. Вот при всех говорю, Леня, ты только скажи... Что хочешь, прикажи, то я для тебя и сделаю. Вот при всех говорю.
МИЛОЧКА. Леня, скажи что-нибудь.
ЛЕНЯ. Спокойной ночи, Надежда Николаевна и Вера Ивановна. (Быстро уходит в комнату старших).
ВЕРА ИВАНОВНА. Спать, Надежда Николаевна, спать! Вон как устала. Побелела вся. Идемте, я провожу вас. Посижу с вами. Идемте, голу.бчик. И ты иди. Милочка, с нами! Не трогайте Леню пока.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА, ВЕРА ИВАНОВНА и МИЛОЧКА уходят.
СЕРЕЖА. Как-то я ему мало сказал... Сейчас пойду и так объясню... Так... Сейчас... Надо сначала попробовать, чтобы не тянуть, а то он и без того расстроен. Значит, скажу я вот что: «Леня, а Леня! Ты меня слушаешь?» Он мне ответит: «Слушаю, Сережа». — «Ты, значит, не спишь, Леня?» — «Нет, не спится мне, Сережа». — «Не спится, Леня? Вот и мне так не спалось, когда пришло письмо о моей маме. Ты вот что, Леня, вспомни... Надежда Николаевна верно сказала, ведь друзья или товарищи — это все-таки ничего себе... Они бывают, как свои. Мне, например, даже вспомнить странно, что было время, когда я не знал тебя или Веру Ивановну. Я теперь тебе на всю жизнь как брат». Вот и все. Ничего, кажется, понятно получается. (Открывает дверь к старшим). Леня, а Леня! Ты меня слушаешь? (Тихо). Уснул уже. Ну, что ж... И так бывает. Это письмо его, значит, прямо с ног свалило... Пойду и я... Сниму башмаки, аккуратно поставлю... Так, хорошо. Потом (зевает) потом рубашку я сниму. Ладно. Сниму. Так. (Зевает). Сниму, значит, сложу... (Скрывается в комнате старших).
Медленно-медленно открывается входная дверь. Осторожно заглядывает в комнату МУСЯ. За нею — ДУСЯ.
ДУСЯ. Видишь, что ты наделала.
МУСЯ. А что?
ДУСЯ. А то. Наверное, убежал он уже. Как-то пусто здесь и страшно. Эх, ты!
МУСЯ. Ты тоже, голубчик, эх! Спала так же, как я.
ДУСЯ. А кто первый проснулся?
МУСЯ. Пить тебе захотелось, вот ты и проснулась.
ДУСЯ. Ну, поползем.
МУСЯ. Куда?
ДУСЯ. Заглянем к старшим.
МУСЯ. Зачем?
ДУСЯ. Разведаем, спит Леня или убежал.
МУСЯ. Не убежал.
ДУСЯ. Откуда ты знаешь?
МУСЯ. Знаю. Уж за него, наверное, принялись сегодня и мама и Надежда Николаевна.
ДУСЯ. А разве они узнали? Муся! Чего же ты молчишь?
МУСЯ. А, конечно, узнали.
ДУСЯ. Ты сказала?
МУСЯ. Я не сказала, а намекнула. А мама отвечает: мы и сами так думали.
ДУСЯ. Зачем же это?
МУСЯ. Что?
ДУСЯ. Намекала ты ей без меня.
МУСЯ. А ты бегала смотреть, как Яшку моют...
ДУСЯ. Чего же ты мне раньше не сказала?
МУСЯ. Что?
ДУСЯ. Ну вот, как неинтересно... Зачем же мы вставали, крались... Эх, ты!
МУСЯ. Нет, ничего все-таки... Мы никогда так поздно не бродили тут... Хорошо, жутко!
Непонятный крик в комнате младших.
ДУСЯ. Ой, что это?
МУСЯ. Толя во сне орет. Его голосочек.
ДУСЯ. А что он крикнул?
МУСЯ. А что мальчишка может кричать! (Изображают). «Лови его! Бей его!» Дышат... Слышишь? Как-то странно, когда ночью сама не спишь, а кругом все спят. Дышат, дышат, как будто что-то тянется, тянется.
ДУСЯ. Тише! (Крадется к комнате старших. Осторожны заглядывает в дверь).
МУСЯ. Ну?
ДУСЯ. Тише!
МУСЯ. Там он?
ДУСЯ (вздыхает). Да.
МУСЯ. Чего же ты расстраиваешься. Ведь это хорошо, что он не убежал.
ДУСЯ. Конечно, хорошо... Только... только неинтересно. Уткнулся лицом в подушку и спит.
МУСЯ. Почему это, правда, бывает, что расстраиваешься, когда ничего не случается? Помнишь, думали, что лес горит?
ДУСЯ. Ага.
МУСЯ. А когда оказалось, что это просто паровоз дымит на линии, то мама обрадовалась, а я как-то... огорчилась.
ДУСЯ. И я тоже... Ну, пойдем?
МУСЯ. Да. Придется пойти спать. Я ведь тебе говорила, что мама и Надежда Николаевна своего добьются.
ДУСЯ. А как они добились, не знаешь?
МУСЯ. Да! Скрой от нас что-нибудь. Они с Надеждой Николаевной говорили, говорили, потом к председателю колхоза пошли. Ну, тот, конечно, Лене запретил, да и все. Ведь мы тоже почти что в колхозе. (Вздыхает). Ох, трудно с нами приходится иногда!
ДУСЯ. Ну, нечего маму передразнивать!
МУСЯ. Я не передразниваю, я сама так думаю... А им хоть бы что... Дышат себе...
ДУСЯ. Ой!
МУСЯ. Идут!
МУСЯ и ДУСЯ прячутся за шкаф. Из комнаты старших выходит ЛЕНЯ. Подходит к окну. Стоит неподвижно. Потом уходит в комнату младших и закрывает за собой дверь.
ДУСЯ. Неужели началось?
МУСЯ. Конечно, началось. Я ведь говорила. Он что задумал, то и сделает. Видала — одетый.
ДУСЯ. Наверное, он одетый и лежал на кровати?
МУСЯ. Конечно. Готовился...
ДУСЯ. Видишь, как хорошо, что мы прибежали... Только бы не упустить его.
МУСЯ. А как мы его можем упустить! Дверь одна.
ДУСЯ. Разведали все-таки!
МУСЯ. Уж мы-то всегда разведаем!..
ДУСЯ. А что мы будем делать, когда он начнет бежать уже совсем?
МУСЯ. Маму позовем.
ДУСЯ. Интересно, зачем он к младшим пошел?
МУСЯ. Дверь за собою закрыл.
ДУСЯ. Сейчас я разведаю. (Заглядывает в замочную скважину). Знаешь что?
МУСЯ. Ну?
ДУСЯ. Он сидит на мишиной кровати. Миша спит, а Леня смотрит на него.
МУСЯ. Прощается.
ДУСЯ. Может быть, сейчас за мамой сбегать?
МУСЯ. Подождем.
ДУСЯ. Тогда давай станем сюда, к сторонке. А то он увидит нас, когда войдет.
МУСЯ. Давай.
Пауза.
ДУСЯ. Ой, как ты думаешь, долго нам так стоять придется?
МУСЯ. А пока он не выйдет.
ДУСЯ. Это хуже нет, стоять, стоять...
МУСЯ. Ничего. Разве это хорошо, если Леня убежит? Мы не просто так себе стоим. Мы как часовые.
ДУСЯ заглядывает в стенную газету, висящую возле. Хохочет, закрывая рот рукой.
Ты чего?
ДУСЯ. Новую газету стенную вывесили. Видишь, кто нарисован?
МУСЯ. Не разберу...
ДУСЯ. Ну, да! Толя! Помнишь, когда мы для выступления готовили песню, он спрятался. Говорит: это не мальчиков дело песенки петь. Вот Милочка его и нарисовала.
МУСЯ. И стихи, стихи! (Читает).
Все ребята дружно пели,
Вдруг один хорист исчез.
Толя, где ты? Посмотрели —
А он в тумбочку залез...
Хохочут, зажимая руками рты.
Ой, не могу... В тумбочку... Почему всегда хочется смеяться, когда нельзя?
ДУСЯ. Сейчас я поищу. Нет ли еще чего смешного. Почему это в стенной газете все верно, но непохоже?
МУСЯ. Что — непохоже?
ДУСЯ. А вот... Про тимуровцев. Сказано, что они от лично выполнили договор с колхозом... И все. А как пришли сюда жены бойцов, платья надели получше и благодарили. Так все было красиво!
МУСЯ. А мы потом выступали.
ДУСЯ. Вот про это ничего не сказано.
МУСЯ. Трудно все описать. Эта заметка как подписана? Сова? Это Витя Бондарев. Он ведь так медленно пишет!
ДУСЯ. Да уж. Он над этой заметкой в десять строчек, наверное, дня четыре сидел.
МУСЯ. Какие у нас есть ленивые мальчики, это просто удивительно! Дальше. Ругаются, что белье в стирку отдаем не пометив. Правильно. Это Мусенька сочинила заметку.
ДУСЯ. Она хорошая девочка.
МУСЯ. Ничего. Она к нам очень славненько относится. Дала нам карандаш синий.
ДУСЯ. Привезли фланель для малышей. Старшие будут шить им платьица... Эти ясельники так растут... Сбор лекарственных растений. На первом месте мы!
МУСЯ. Неправда? Верно! Муся, Дуся и Толя...
ДУСЯ. Но про Толю могли бы и не писать.
МУСЯ. Он, правда, много собрал?
ДУСЯ. Так всякий соберет. Он игру придумал. Спорынья — это у него фашисты. Срывает ее с колоса и орет: «Сейчас я вас обойду с фланга! Напрасно вы зарылись в землю!»
МУСЯ. Ну, ничего. Дальше что? На предстоящую зиму все обеспечены валенками. Сережа Соколик разбрасывает вещи, когда спать ложится. Подпись Ласточка. Это Степка Курдюков писал. Сам тоже неряха.
ДУСЯ. Но зато на гитаре очень хорошо играет.
МУСЯ. Старшие помогают воспитателям гулять с малышами в лесу... Лен... Огород... Рыли картошку... Подносили к кухне колотые дрова... Следим за погодой и природой... Принесли песок для игры малышам. Еще чего тут? Собрали посылки на фронт. Еще чего...
Входит МИЛОЧКА.
МИЛОЧКА. Вы что тут делаете?
МУСЯ. Стенную газету читаем.
МИЛОЧКА. Вы в уме? Да вы знаете, который час теперь?
ДУСЯ. Тише!
МИЛОЧКА. Спать, спать идите.
МУСЯ. Мы не можем.
МИЛОЧКА. Что это за выдумки?
ДУСЯ. Вот, честное слово, Милочка, ну... не можем.
ДУСЯ. Мы сторожим.
МИЛОЧКА. Кого?
МУСЯ и ДУСЯ переглядываются.
Кого вы сторожите, отвечайте толком!
ДУСЯ (очень тихо). Леню.
МИЛОЧКА. Кого-кого?
ДУСЯ. Леню.
МУСЯ. Он убежать собрался, знаешь?
ДУСЯ. Конечно, знаешь...
Входит СЕРЕЖА.
А ты чего бродишь?
СЕРЕЖА. ... ночка беспокойная. А где он, почему-то... Вот.
МИЛОЧКА. Он сидит у Миши. — Я его позову... Леня, а Леня! Слушаешь? Товарищи, да его нет!
МУСЯ. Как так— нет?
ДУСЯ. Где же он? Мне страшно! Исчез!
МУСЯ. Ничего страшного нет. Видите...
ДУСЯ. Конечно. В окно убежал от нас, всех...
МИЛОЧКА. Не мог он уйти. Не мог! С ним так говорили... И потом он бы оставил письмо.
СЕРЕЖА. Конечно! А вдруг... А вдруг на кровати оно. (Бежит в комнату старших). Вот его кровать. На подушке нет. Под подушкой... ох! (Вбегает с письмом в руках). Смотрите! (Читает). «Надежде Николаевне, Вере Ивановне и всем товарищам. Простите меня. Я должен уйти от вас в Ленинград. Я знаю, что вам будет неприятно, но и не такие семьи бросают, когда уходят на фронт. Я не могу больше жить здесь, когда все сражаются. Привет вам от всей души. Спасибо за все заботы. Леня Олонецкий». Что же делать?
МУСЯ. Что же будет теперь?
ДУСЯ. Как же мы поймаем его?
СЕРЕЖА. Идем к Надежде Николаевне и Вере Ивановне!
МИЛОЧКА. Он сказал им спокойной ночи, а про себя подумал: до свидания, надолго. Нет, я не верю! Не верю! Не может быть, чтобы он убежал!
Занавес.
Действие третье.
Комната НАДЕЖДЫ НИКОЛАЕВНЫ — очень маленькая, очень чистая. Над изголовьем кровати висит на веревочке будильник. Крохотный кухонный столик, он же обеденный, он же письменный, стоит у окна. При поднятии занавеса на сцене пусто. Стук в дверь.
МУСЯ (за дверью). Надежда Николаевна! Мама у вас?
ДУСЯ (за дверью). Можно войти, Надежда Николаевна?
МУСЯ и ДУСЯ осторожно входят. В руках у каждой по букету цветов.
МУСЯ. Нет ее.
ДУСЯ. Значит, не вернулась еще.
МУСЯ. Давай поставим цветы ей на стол.
ДУСЯ. Вазочка где? Вот она. Сюда ставь.
МУСЯ. Жалко, что Надежда Николаевна не видит, кто ей принес цветы.
ДУСЯ. Да, жалко...
МУСЯ. Ну, ничего! Пусть она думает, что это от всех ребят.
ДУСЯ. Она очень обиделась на Леню, как ты думаешь?
МУСЯ. Конечно, обидно! Они нам всю жизнь отдают, а мы не слушаемся.
ДУСЯ. Свинство какое.
МУСЯ. Вчера я мечтала, чтобы случилось что-нибудь, а теперь думаю: ах, если бы все по-прежнему!
ДУСЯ. Никуда бы Леня не убегал!
МУСЯ. И все были бы спокойные и веселые.
ДУСЯ. Я в сельсовете была, телефонные разговоры слушала.
МУСЯ. Ну? А я где пропадала в это время?
ДУСЯ. Спала. Я тебя будила, а ты дерешься.
МУСЯ. Не помню. Ну, что говорили по телефону в сельсовете?
ДУСЯ. Ах, Муся, как они все всполошились! Даже, как это он называется... который из Ленинграда прислан заботиться о нас. Такой длинный... которому чуть что — пишут письма...
МУСЯ. Ну знаю, он был у нас тут. Приехал такой сердитый, усталый, а потом повеселел.
ДУСЯ. Этот самый. Уполномоченный Ленсовета специально только по нам, детям. Так он расстроился, как мы с тобой.
МУСЯ. Правда?
ДУСЯ. Да. Ему звонила мама.
МУСЯ. Значит, уже и в городе такой же шум, как здесь, у нас?
ДУСЯ. Ага!
МУСЯ. Ну что ж... Им там, действительно, тоже обидно.
ДУСЯ. Поймают, наверное, Леню.
МУСЯ. Нет.
ДУСЯ. Почему ты так думаешь?
МУСЯ. Ты что, не знаешь его? Он уйдет!
Стук в дверь.
Можно, пожалуйста.
Входит МИША.
МИША. А Надежда Николаевна где?
МУСЯ. Пошла, наверное, к ясельникам.
ДУСЯ. Она всегда, когда на старших обидится...
МУСЯ. Уходит к самым маленьким — утешаться.
ДУСЯ. Они ее называют «мама».
МУСЯ. Он не говорил тебе, по какой дороге побежит?
МИША. Нет.
МУСЯ. Мама удивляется. Это просто чудо.
ДУСЯ. Конечно, чудо. Минут через двадцать мы хватились его.
МУСЯ. По всем как есть дорожкам искали мы Леню.
ДУСЯ. А его нет как нет. Прямо, можно подумать, что он улетел.
МИША. Может быть, и улетел.
МУСЯ. Как!
ДУСЯ. Что ты говоришь!
МИША. Он очень, очень хотел уйти на войну. Сражаться за Ленинград... А если кто чего-нибудь ужасно, ужасно хочет, то все по его и выходит. Он мог прямо в воздух подняться и полететь.
ДУСЯ. Это сказка, да?
МИША. А я очень, очень хочу непременно сегодня увидеть его. Не так, чтобы его привели, а так, чтобы открылась дверь и он сам вошел. И чтобы на него не сердились, не ругали его, а хвалили бы и радовались.
МУСЯ. Нет, так не будет.
МИША. А я этого очень, очень хочу.
ДУСЯ. Тебе скучно без него?
МИША. Да.
ДУСЯ. Тебя Толька не бьет?
МИША. Нет. Он мне винтовку подарил, которую сам из березового сука вырезал.
МУСЯ. Это которую он целый месяц ножичком выстругивал?
МИША. Да.
Входят НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА и ВЕРА ИВАНОВНА.
ВЕРА ИВАНОВНА. Это что за собрание в чужой комнате?
МУСЯ. Мы цветов принесли.
ДУСЯ. Вот они, Надежда Николаевна.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Спасибо, девочки. Мишенька, все томишься?
ДУСЯ. Он думает, что Леня улетел по воздуху.
МУСЯ. Потому что, если человек чего-нибудь очень, ужасно хочет, то все по его и выходит.
ДУСЯ. А Миша хочет, чтобы открылась дверь и Леня вошел бы... Только, чтобы на него не сердились... На Леню.
ВЕРА ИВАНОВНА. Девочки, идите побегайте. Там все ребята за шиповником собрались. Погода чудная, бегите.
МУСЯ и ДУСЯ убегают.
МИША. Можно я у вас немножечко посижу, Надежда Николаевна?
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Конечно, Миша.
ВЕРА ИВАНОВНА. А прилечь вы не собираетесь?
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Не могу.
ВЕРА ИВАНОВНА. Решила во что бы то ни стало надорваться? Ведь все сделано, все извещены. Все пущено в ход. Поспите.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Не уснуть. Ну, Мишенька, что смотришь?
МИША. Не сердитесь на меня, Надежда Николаевна.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. За что?
МИША. Я вчера вечером знал, что он собирается в Ленинград. Перед самым ужином он мне сказал. А я вам — ни слова.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Ничего, Миша.
МИША. Я нечаянно!
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Хорошо, хорошо, я не сержусь.
МИША. Ведь он на фронт собирался, а не куда-нибудь. Ведь это почти что военная тайна.
Стук в дверь.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Можно!
Входят МИЛОЧКА и СЕРЕЖА.
Опять что-нибудь случилось?
МИЛОЧКА. Нет, нет!
СЕРЕЖА. Они прислали нас...
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Кто—они?
СЕРЕЖА. Ну, говори!
МИЛОЧКА. Надежда Николаевна и Вера Ивановна! Коллектив ленинградских ребят... (Плачет).
СЕРЕЖА. Ну вот... Заревела. Нас выбрали, послали, а она ревет. Милочка, ты не реви, ты говори.
МИЛОЧКА. Не могу я!
СЕРЕЖА. А я могу? Я ведь запутаюсь.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Ничего, говори.
СЕРЕЖА. Ну, как хотите. Потом только меня не ругайте... (Откашливается). Надежда Николаевна и Вера Ивановна! Коллектив ленинградских ребят... пошел, значит, собирать шиповник... Ладно... Собирает он шиповник, как полагается... Ноги некоторые поцарапали... А внимания не обращают на это ребята. Вспоминают они, сколько пережили вы с нами... Вспомнили мы, например... как везли вы зимой на розвальнях продукты для нас, капусту, крупу... А коня вам дали Фоку... вы только не перебивайте, а то я совсем собьюсь. А Фока имел привычку ложиться, а вы это не знали, тогда были еще неопытные... Хорошо. Лег Фока. Вы его распрягли, а запрячь не сумели. А продукты посреди дороги стоят. А на завтра готовить нечего. И взялись вы за оглобли и поволокли вы, Надежда Николаевна и Вера Ивановна, сани... Чтобы мы не сидели голодные. Волочите вы сани, а Фока шагает очень довольный рядом... Вышел я погулять и вижу. Боже мой, да что же это такое? Бледные, спотыкаются, волочат сани, а сами улыбаются, сами улыбаются, чтобы нас не расстроить. Заорал я, как зарезанный: ребята, помогите! Если бы умел я говорить, пошел бы я по всей области по ленинградским учителям. И сказал бы: не думайте, что мы не видим, — мы все видим. Как растите вы нас, как бережете, себя не жалея, в далеком краю, в лесах. Конечно, Надежда Николаевна и Вера Ивановна, вы самые у нас лучшие, но мы там шиповник собираем, а сами говорим: мы всех понимаем. Все стараются для нас. И мы обещаем: мы вырастем и ничего не забудем. Конечно, вы еще будете обижаться на нас, а мы будем бузить, но мы вырастем. И себя покажем. Да здравствует наш интернат, и точка. Вот. И сказал, и не запутался, и кончил, как полагается.
МИЛОЧКА. Мы обещаем...
СЕРЕЖА. Не тяни, все понятно.
ВЕРА ИВАНОВНА. Спасибо вам, Сережа и Милочка.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Спасибо.
Входит председатель колхоза.
Что? Есть новости?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Здравствуйте. (Садится). Новостей нету.
Пауза.
Благодарить пришел.
ВЕРА ИВАНОВНА. Благодарить? За что же?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Известно, за что.
Пауза.
Клинышек, конечно, небольшой, но труда он требует. Еще вчера, когда я шел домой, лен на месте стоял, а сегодня выхожу — он повыдерган весь. У вас своего дела по горло, а вы работали ночью. Спасибо.
ВЕРА ИВАНОВНА. Это не мы.
МИЛОЧКА. Из наших никто туда не ходил. На лен.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. И мои не ходили. Разве Дмитриевых старуха... На работу горячая... Но она, как будто, к внучке с вечера ушла. Что за чудеса... Пойду разведаю. Извините... Вот чудеса! Так мне хотелось, чтобы этот клинышек был убран, — утром смотрю, он чистенький весь... Прямо чудо. (Уходит).
МИША. Чудо! Вот видите!
Вбегают МУСЯ и ДУСЯ.
МУСЯ. Мамочка! Чей-то отец к нам идет.
ДУСЯ. Скоро уже будет! Радость какая! Отец чей-то!
ВЕРА ИВАНОВНА. Подождите вы! Какой отец?
МУСЯ. Неизвестно!
ДУСЯ. Из Ленинграда!
МУСЯ. Вот-вот будет уже...
ВЕРА ИВАНОВНА. Откуда вы узнали?
МУСЯ. Прибежала та девочка!
ДУСЯ. Из Верхней Вязовки.
МУСЯ. Квитанцию свою забрать...
ДУСЯ. Которую она дала нам до утра.
МУСЯ. И говорит. У нас чей-то отец сидит. Зашел дорогу спросить.
ДУСЯ. К вам идет!
МУСЯ. Ребята его не отпускают, расспрашивают.
ДУСЯ. А та девочка, которой квитанция,— сама только что из Ленинграда. Ей не так интересно.
МУСЯ. Она к нам—бегом! Посмотреть, как мы будем радоваться.
ВЕРА ИВАНОВНА. Почему же она не спросила фамилии» отца-то?
МУСЯ. Она спросила.
ДУСЯ. Только она совсем еще городская.
МУСЯ. Собак боится.
ДУСЯ. А на нее наши собаки бросились.
МУСЯ. Альма и Пальма.
ДУСЯ. Почуяли, что боится девочка.
МУСЯ. Девочка говорит, что фамилия у нее от страха из головы вылетела.
ДУСЯ. Ну, никак не может вспомнить!
МУСЯ. Побежим!
ДУСЯ. Мы его встречать побежим!
МУСЯ. Радость какая!
ДУСЯ. Отец чей-то!
МУСЯ и ДУСЯ убегают.
ВЕРА ИВАНОВНА. Пойдем, встретим.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Ведите его сюда. А там, ведь не дадут ему и поговорить со своим ребенком.
ВЕРА ИВАНОВНА уходит.
А вы что же, ребята?
СЕРЕЖА. Я, извините, Надежда Николаевна, боюсь.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Чего?
СЕРЕЖА. А вдруг это мой?
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Чего же тут бояться?
СЕРЕЖА. А если нет? Вот то-то и страшно. Я уж очень давно жду.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. А ты, Милочка?
МИЛОЧКА. Я, пока он придет, с Мишей посижу. Ты что шепчешь, Миша?
МИША. Ничего. Я просто так...
МИЛОЧКА. От моего папы позавчера было письмо. Он на Северном фронте. Его не отпустят.
СЕРЕЖА. Орлова это отец, наверное... Эх, закрутится Борька, запрыгает.
МИЛОЧКА. Мой папа дал бы телеграмму. Кажется мне почему-то, что это к Мусе.
СЕРЕЖА. Орлова отца должны были куда-то перебросить. Хорошо, если, правда, его перебрасывают, а он по дороге — сюда, к нам. Боря у нас парень хороший. Правда, Надежда Николаевна?
Взрыв криков вдали. Во двор входят.
МИЛОЧКА. Вот праздник был бы у нас сегодня, если бы... если бы Леня был дома...
СЕРЕЖА. Ой! По коридору уже шагает.
МИЛОЧКА. Идемте, ребята.
Распахивается дверь. В дверях — ДУСЯ и МУСЯ. Они сияют.
МУСЯ. Вот сюда, пожалуйста!
ДУСЯ. О порог не споткнитесь!
В дверях появляется бородатый запыленный человек.
МИША. Папа! Мой папа! (Бросается в объятия к отцу).
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Милочка, Сережа, бегите!
МИША. Я знал, знал!
СЕРЕЖА (любуется). Радуется как!..
МИЛОЧКА. На один бы день раньше... Только бы на один!
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Бегите, бегите, ребята.
МИЛОЧКА и СЕРЕЖА уходят.
МИША. Папа... Как ты.. Как ты вырос! То есть не вырос, а стал постарше. Это наша Надежда Николаевна.
ОЛОНЕЦКИЙ. Надежда Николаевна, я все знаю.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Вот... не уберегла.
ОЛОНЕЦКИЙ. Мы найдем его! Вместе найдем.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Вы же меня еще и утешаете.
ОЛОНЕЦКИЙ. А что же? Да? И утешаю. Конечно, утешаю... Я огорчен, разумеется, огорчен. Ну, а вы? Не меньше огорчены. Вот вместе мы и будем думать да гадать...
МИША. Миленький! Говорит совсем, как прежде!
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Сильный характер у мальчика. Хотелось ему больше, все больше дела. Все потрудней. А тут еще письмо его к вам вернулось обратно.
ОЛОНЕЦКИЙ. Почему? Ах, да! Потому что я выехал... Я не телеграфировал, чтобы не волновать. Боялся, задержусь в дороге.
МИША. Ты кури, папа! Можно ему курить, Надежда Николаевна?
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Пожалуйста, конечно.
МИША. Ты кури, а я буду смотреть, чтобы ты пепел сбрасывал, куда надо.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Я пойду скажу, чтобы нам вам дали.
МИША. Булочку, пожалуйста, Надежда Николаевна, тоже пусть ему дадут. Да?
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Дадим, дадим.
МИША. У нас, папа, сегодня к полднику будут булочки. Ну, а тебе сейчас быстренько испекут. Вы ему мою отдайте, Надежда Николаевна.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Всем, всем хватит, Мишенька. (Уходит).
МИША. Папа! Ой, как все перевернулось. Папа вдруг приехал. Что ты на меня так странно смотришь?
ОЛОНЕЦКИЙ. Ведь я тебя не видел больше года.
МИША. И я тебя тоже. Папа, ты сядь. (Хохочет). Шар ит! Шарит по карманам! Совсем, как прежде! Папиросу не можешь найти?
ОЛОНЕЦКИЙ. Мундштук куда-то запропастился.
МИША (хохочет). Запропастился! Совсем, как прежде. Давай уж я. (Шарит по карманам отца). Да он же у тебя в руках. Беда с тобой! Вот так. А теперь давай спичку зажгу. Кури, папа.
ОЛОНЕЦКИЙ. Большой ты какой.
МИША. А Леня еще больше вырос! Леня... Папа, он найдется?
ОЛОНЕЦКИЙ. Леня? Конечно. Найдется, непременно.
МИША. Папа, как жалко, что ты и его тоже не видишь! Он стал такой... Такой серьезный! На него опирались!
ОЛОНЕЦКИЙ. Как — опирались? Кто?
МИША. Надежда Николаевна, Вера Ивановна, когда нас воспитывали. Еще в дороге он стал такой... ну прямо отличник. Некоторые мальчики обижались, кричали: «Гогочка!» Ну он им показал Гогочку. Ведь он очень сильный. Ну, всех и убедил. Он меня так любит, папа! Перед тем, как уйти, ночью сегодня, он сел ко мне на кровать. Я сплю, а он смотрит, прощается. Папа, что ты, не надо огорчаться!
ОЛОНЕЦКИЙ. Кто огорчается? Я не огорчаюсь.
МИША. Вот сюда стряхивай пепел. В блюдечко. Вот так, умница. А я, папа, знаешь что? Я стал такой рассказчик! Когда зимой темно было, мы пели, рассказывали. Меня даже старшие слушали!
ОЛОНЕЦКИЙ. А что ты рассказывал?
МИША. Все. Сказки и правду... Папа, а как там дома? Алика не видел?
ОЛОНЕЦКИЙ. Алик, это какой? Такой черненький?
МИША. Что ты! Белый совсем! Как солома, у него волосы.
ОЛОНЕЦКИЙ. Ах, помню. Да. Тихонький такой мальчик!
МИША. Вот так тихонький! Стекло нам из рогатки высадил.
ОЛОНЕЦКИЙ. Ах, этот! Алик Григорьев...
МИША. Ну, да.
ОЛОНЕЦКИЙ. Этот, брат, знаешь... самый уважаемый человек во дворе. Он и в пожарной охране и связист. Две бомбы сам погасил зажигательные.
МИША. С ума сойти! А киоск газетный стоит на углу? А магазин «Овощи—зелень—фрукты»? А моя школа? А крыльцо, помнишь, там, возле скверика, где няньки всегда сидели?
ОЛОНЕЦКИЙ. Расскажу. Все расскажу по порядку, дай мне только опомниться.
МИША. Хорошо, папочка, опоминайся, пожалуйста. Ты надолго?
ОЛОНЕЦКИЙ. На четыре дня.
МИША. Как — на четыре? А потом?
ОЛОНЕЦКИЙ. Видишь ли, у нас в институте сделано одно изобретение...
МИША. Ты сделал?
ОЛОНЕЦКИЙ. Ну, допустим, я.
Взрыв криков во дворе.
Что это?
МИША. Так, ничего... Ежа, может быть, увидели... Или с Яшкой играют. Ну, папа?
ОЛОНЕЦКИЙ. Да... Так вот. Сделали изобретение. Был я сейчас в Москве.
МИША. Ты из Москвы?
ОЛОНЕЦКИЙ. Оттуда. Докладывал. Там приняли. Отпустили меня к вам всего на десять дней. Считая дорогу. Вот и выйдет четыре дня.
МИША. А потом обратно?
ОЛОНЕЦКИЙ. Да. В Москву.
МИША. А оттуда в Ленинград?
ОЛОНЕЦКИЙ. А это уж как Наркомат прикажет.
МИША. Четыре дня... Ну что ж. Это все-таки ничего себе. Порядочно. Завтра проснусь — ты еще здесь. Послезавтра — тоже. А потом еще два дня. Спать ложиться я буду попозже. Ты попроси Надежду Николаевну. А потом еще провожать тебя пойдем по лесу. Верно?
ОЛОНЕЦКИЙ. Конечно, сынок.
МИША. Ах, Леня! Как было бы хорошо! Сидели бы все вместе... Папа, правда, если чего-нибудь очень хотеть, то так и будет?
ОЛОНЕЦКИЙ. Конечно, правда.
МИША. Хотеть, и все?
ОЛОНЕЦКИЙ. Хотеть и добиваться.
МИША. Да? А просто хотеть—этого мало? Мне, понимаешь, ужасно, ужасно хочется, сегодня, сейчас увидеть Леню. И чтобы на него не сердились, а хвалили бы его, радовались. Слышишь, папа? Как я хочу, чтобы открылась сейчас дверь и Леня вбежал! Ай! (Вскакивает дрожа). Бежит... Бежит кто-то!
ОЛОНЕЦКИЙ (встает тоже). Успокойся, сынок.
Распахивается дверь. На пороге появляется ЛЕНЯ.
ЛЕНЯ. Я не убегал! Я не убегал! (Бросается к отцу).
МИША. Он не убегал! Слышите все—он не убегал!
Врываются ДУСЯ, МУСЯ, СЕРЕЖА, МИЛОЧКА.
МИЛОЧКА. Никуда он и не убегал, Ленечка, родненький...
СЕРЕЖА. Разве он бросит нас? Да никогда! Ни за что!
МУСЯ. Я вам говорила, что он найдется!
ДУСЯ. Ты говорила наоборот!
МУСЯ. Ну, все равно, он тут, он тут, он тут, он тут!
Входят НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА и ВЕРА ИВАНОВНА.
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Ну вот и праздник! И у всех у нас праздник.
ВЕРА ИВАНОВНА. Все в голову лезло, только не это...
МИША. Где же ты был, Ленечка?
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Он все вам расскажет. Идем, идем, ребята. Дайте ему поговорить с отцом.
МИЛОЧКА. Хорошо. Только вы потом к нам выходите, все выходите, скорее выходите! Мы вам все покажем, что мы тут сделали.
МУСЯ. А потом выступим!
ДУСЯ. Я уже костюмы достала!
СЕРЕЖА. И, пожалуйста, товарищ Олонецкий, со мной поговорите... Я там, наверное, буду тянуть, путать, но вы потерпите... Я рад! Ох, я рад! Да еще письмо сегодня почтальон обещал.
ВЕРА ИВАНОВНА. Дети, дети, идемте.
МИЛОЧКА. До свидания!
МУСЯ. Только до самого, самого, самого скорого свидания!
ДУСЯ. Да, да, верно, а то сил нет ждать!
НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА. Вот праздник! Настоящий праздник!
ВЕРА ИВАНОВНА. Ей-богу, она за несколько этих минут пополнела даже. Ну, марш, марш!
ВЕРА ИВАНОВНА с трудом выпроваживает ребят. Они машут руками, кричат: «До свиданья! До свиданья!» Уходят. На сцене остаются ОЛОНЕЦКИЙ, ЛЕНЯ и МИША.
ОЛОНЕЦКИЙ. Слушай... Ты большой! Ты у меня совсем человек! А, Миша?
МИША. Я ведь говорил тебе.
ОЛОНЕЦКИЙ. Леня!
ЛЕНЯ. Папа, я думал, ты погиб.
ОЛОНЕЦКИЙ. Нет, брат... Не захотел—и не погиб. Они там что делали! И стреляли в меня из орудий, и сверху бросали бомбы, а я сидел да работал.
МИША. Вот мы какие!
ЛЕНЯ. Папа, а я собирался убежать.
ОЛОНЕЦКИЙ. Это лишнее, честное слово.
ЛЕНЯ. Собирался. Даже письмо написал и держал его под подушкой, на всякий случай. Его Сережа нашел, когда я уже раздумал бежать. Я, знаешь, где был всю ночь? Лен дергал.
МИША. А председатель-то все руками разводил!
ЛЕНЯ. Папа! Они мне как-то очень доказали, что, куда человека во время войны поставят, там он и должен драться... И вдруг приходит мое письмо обратно, папочка. Ох, что со мной стало. Не могу успокоиться... Пошел, сел к Мише на кровать, но по-прежнему — так мне одиноко! Надо, надо мне врагам сейчас же какую-нибудь неприятность сделать! Сию же минуту! Понимаешь?
ОЛОНЕЦКИЙ. Я? Очень понимаю!
ЛЕНЯ. И выскочил я в окно и побежал бегом на поле. Луна светит. А я плачу и работаю. Вот вам, вот вам! А потом перестал плакать, и еще лучше пошло дело.
ОЛОНЕЦКИЙ. Молодец. Миша, видишь? И хотеть надо и добиваться надо. Тогда все будет. Будет!
МИША. Ну, а я что говорил?
ЛЕНЯ. А потом, папочка, уснул я в стоге сена, как убитый, и только, только проснулся.
МИША. И теперь все мы вместе, как дома.
За окном запевает хор.
В далекий край ребята уезжают.
Родные папа с мамой вслед глядят.
Любимый город в дымке исчезает,
Знакомый дом, зеленый сад и мамин взгляд.
ЛЕНЯ. Это ребята нарочно поют. Напоминают о себе.
ОЛОНЕЦКИЙ. Сейчас пойдем.
ХОР.
Пройдут бои, промчатся дни и ночи.
Победой нашей кончится война.
И радостно ребята захлопочут,
Назад, к родным, на старые места.
ЛЕНЯ. Ты, папа, все с ними говори и говори. Мы с Мишей в стороне будем держаться. Если спросят, видел ли в Ленинграде отца или мать, отвечай: «Как будто видел». Если спросят, проходил ли ты мимо такого-то дома, по такой-то улице, отвечай: «Да-да!»
ОЛОНЕЦКИЙ. Понимаю.
ЛЕНЯ. Пусть чувствуют, что ты и к ним, ко всем ребятам, тоже приехал. Как будто ты им тоже немножко отец. Хорошо? Не забудешь?
ОЛОНЕЦКИЙ. Хорошо. Запомню. Навсегда запомню.
ХОР.
И вот домой ребята все вернутся,
Но будут помнить сельский интернат.
И папа с мамой снова улыбнутся,
Найдут ребята дом, свой сад и нежный взгляд.
Занавес.
1942 г.
129075, Москва, а/я № 2, тел. (095) 216 5995
Агентство напоминает: постановка пьесы возможна
только с письменного согласия автора