Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ЯНИНА НОВАК
(yananovakk@yandex.ru)
ПОНЕДЕЛЬНИКИ ТАК СКУЧНЫ
Пьеса в одном действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ОЛЕГ – 29 ЛЕТ.
ДИМА – 30 ЛЕТ.
СЦЕНА ПЕРВАЯ И ЕДИНСТВЕННАЯ
Типичная девятиэтажка на окраине города. Все окна в квартире на восьмом этаже открыты. Они выходят на железную дорогу. Всю ночь мимо дома едут товарные поезда. На балконе виднеется мужская фигура. Это Олег. Темно. Мы видим лицо Олега только тогда, когда его освещает проезжающий мимо поезд. Однако поезда ходят часто, даже слишком, и нам удается разглядеть это худое, скуластое, слишком острое лицо. В остальное время нам виден только силуэт и профиль.
ОЛЕГ (резко). Что там про крылья? Будто они даны всем? Всем детям человеческим? Откуда это? Что-то я в это не верю. (Пауза). Нет, постой, постой. Сейчас всё будет. Всё будет. Это нелегко, но ведь можно потерпеть, пережить этот момент, хотя бы просто попытаться, забыться, сыграть с собой в прятки, поверить на слово, просто закрыть глаза… Досчитать до трех. (Закрывает глаза. Считает.) Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. Давай поиграем. В эти механизмы. Мы новые изобретатели смысла. (Открывает глаза. Как бы опомнившись). Забылся на секунду. Машины идут. Мимо наших окон. И люди идут, и даже время идет. Но бесполезно. Всё бесполезно. Откуда это ощущение? Сегодня кого-то уже не станет… (Пауза). Вера, ты здесь? Вера? Вера, ты где?! Дай воды, у меня в горле пересохло… Сколько ни кричу, никого нет. Молчат. (Пауза.) Восьмой этаж. Совсем невысоко. Счастье явно находится выше. Когда-то я забирался на Белую башню, и было совсем не страшно. А теперь – теперь страшно. Почему?.. Лишь восьмой этаж. Дотянуться бы до того, что нельзя достать...Только забыть невозможно. Вера, ну где ты?! Воды принеси. Жара такая. Душно жить. Ничего не понимают… Какое крохотное небо. Я ведь его совсем не вижу. Даже звезд нет. Теперь звезд не бывает. Вот раньше… Раньше по-другому всё было, ведь было же? Я мог идти по улицам, щуриться от солнца, чувствовать, что что-то происходит. (Пауза.) Жалкая судьба. Оглядываешься назад – и куда ты дел свое время?.. Мы тут как в западне… Я недобрый. Я злой. Злой. Ненавижу себя. Себя ненавижу. Раз, два, три, раз, два, три, раз, два, три. Просто закрыть глаза.
Звук приближающихся шагов. Олег настораживается, прислушивается.
ОЛЕГ. Кто здесь?
Шаги остановились. Слышно тяжелое дыхание Олега – и больше никаких звуков.
ОЛЕГ (громче). Кто здесь?
ДИМА. Ты так простудишься.
ОЛЕГ. Что? Простужусь? Зачем?.. Нет. (Пауза.) Это ты? Ты, что ли?
ДИМА. Я.
ОЛЕГ: Как смог?
ДИМА. Приехал, как еще? Не ожидал?
ОЛЕГ. Давно?
ДИМА. Только что. Сошел с поезда и сразу к тебе. Захотел увидеть. (Пауза). Посмотреть на тебя захотелось.
ОЛЕГ (нервно). Я думал, ты меня не найдешь. Ты садись.
Дима продолжает стоять.
ОЛЕГ. Как там?
ДИМА (вальяжно, наблюдая за ним). Не поверишь, пасмурно. Все время идет дождь, солнца нет.
ОЛЕГ (зло). Видишь, как всё бессмысленно повернулось. Всегда так. Зря ты мечтал о чем-то, да? (Пауза.). Всегда так.
ДИМА. А ты че о жизни знаешь, а – как бывает в ней что?
ОЛЕГ. Зачем приехал?
ДИМА. Так…
ОЛЕГ (после паузы). Может, выпить?
ДИМА (медленно). Можешь и налить. Если себе нальешь, то и мне давай. Мы же с тобой семья. Все за одного, один за всех.
ОЛЕГ. Мне нельзя. Я завязал. Девять лет как не пью больше. Совсем.
ДИМА. Не ожидал.
Олег достает из кармана пачку дешевых сигарет, закуривает.
ДИМА. Такой образ жизни… Ты и сигареты тогда бросай.
ОЛЕГ. Никотин убивает? Знаем, проходили. Жизнь тоже убивает, так что какая разница?
Мимо проезжает поезд, шумит.
ОЛЕГ. Мне помогает. Ты лучше посмотри, какая тишь сейчас будет. Хоть ненадолго. Когда из бараков переехали, всё переменилось. Несколько лет тому назад. Раньше жили не так. Раньше по-другому было. Помнишь, а? Жизнь всех под одну гребенку ставит, всех уравнивает. Раньше, когда ночью окно открывал, ни одного звука слышно не было, такое место тихое было. И балконов не было. Только мимо если пройдут, пошумят. Такие, как мы. А так – ни звука. А тут всё кряхтят. По мозгам долбят. Каждую ночь – поезда. Едут куда-то. Куда едут?..
Поворачивается к Диме, смотрит на него.
ОЛЕГ. Ты как меня нашел?
ДИМА. А почему бы мне тебя не найти?
ОЛЕГ. Я спрашиваю не почему, а как.
ДИМА. Нашел. Люди обо всем наслышаны. Слухи, прикинь? Слухи ходят. Ты, может, даже и не знаешь. А они ходят. (Пауза, смеется, останавливается). Я предварительно всё выяснил.
ОЛЕГ. Меня тут никто не знает. Я тут инкогнито.
ДИМА. Слушай, инкогнито, оставь допрос. Я устал, долго ехал, мне бы отдохнуть. А у тебя даже сесть негде.
ОЛЕГ. Вон стул. Говорю же – садись. (Пауза.) А вошел как?
ДИМА. Дверь была открыта.
ОЛЕГ. Неправда.
ДИМА. Правда.
ОЛЕГ. Неправда, я сам закрывал.
ДИМА (смеется). Настежь открыл и говорит, что закрывал. Ты че врешь всё время?
ОЛЕГ. Думаешь, я лжец? Думаешь, мне выгодно? Я не вру, я не умею, мне не надо, понятно? Закрыл, говорю! Закрыл дверь! Что тебе еще?
ДИМА. Успокойся... Всё нормально. Закрыл и закрыл. Главное – себе верить, инкогнито.
ОЛЕГ. Не называй меня так. Убери ухмылку со своей рожи. Противно.
ДИМА. Ты что на меня набросился? Старого друга – и так принять. Я же теплого приема ждал, торопился, а ты…
ОЛЕГ. Откуда у тебя этот развязный тон появился? Слушать мерзко.
ДИМА. Мерзко, противно… Ну ты наговоришь. Какой утонченный стал. Всё ему не так. Радоваться, значит, - этого нет сегодня в программе?
ОЛЕГ. Радоваться – этого никогда нет, не только сегодня.
ДИМА. Спокойно, спокойно. У тебя точно че-то не в порядке в жизни. Ты зачем здесь стоишь, все окна открыл?
ОЛЕГ. Мне надо. Свежий ветер.
ДИМА. Нет, все-таки неприветливый ты нынче… И свежий ветер не помогает…
ОЛЕГ. Я, может, тебя позлить хочу. Может, притворяюсь, выдумываю всё? А ты веришь. Тебе и не узнать никогда, я же всегда на замок, всегда запираю дверь. Вдруг кто войдет нежелательный. Такой, как ты. Теперь всё опасно. Не хочу впускать. Набегались уже. Открывай двери им. А не открою. Не впущу. Не дамся. На ключ, меня будто нет, не дозоветесь. Можно под подушку залезть, рукой ее к ушам прижать, чтоб не слышать никого, не видеть, не помнить. Никого не люблю. Глаза уже натерли. Знать никого не желаю, не хочу. Иди отсюда. Ненавижу всех. Я злой, ясно?
ДИМА. А Вера где?
ОЛЕГ. Там, на кухне.
ДИМА. Но на кухне никого нет.
ОЛЕГ. Неправда.
ДИМА. Правда, я проверял.
ОЛЕГ. Неправда. (Пауза). Вышла, значит. Она часто выходит. Вышла, и дверь не заперла. Вот оно как. Вот оно почему. По магазинам пошла. Наверняка. Дребедень всякую покупать. Барахло. Они все это любят. И Вера тоже. Она ходит все время. Я ее ни к чему не обязываю. А времени всё меньше становится… Зачем ходит, куда ходит? Зачем сегодня? Будто не знает. Или наоборот, или знает? И ведь пора бы… Нет Веры.
ДИМА. Не могла она выйти же просто так - ночь, темно, все магазины закрыты. Куда бы она пошла? А?
ОЛЕГ. Откуда я знаю? Кому это интересно? Что за вопросы? Нет ее, и всё. Что тебе надо?
ДИМА (смотрит в окно). Тут у вас дышать трудно. Я и забыл уже. Ехал через город – всё серо, уныло, тускло. Фонари не светят, окна не горят. Мрачный ваш район. Ну как и прежний. Дома маленькие, с ноготок. Постройки тридцатых в большинстве. Как клоны, все одинаковые. Будто из пластилина всё. Искусственное…
ОЛЕГ (перебивает). Жизнь искусственная. Как консервная банка Уорхола. (Пауза.) У вас там будто по-другому было.
ДИМА. Да нет, так же. Только еще хуже. (Пауза.) А ты постарел.
ОЛЕГ. До тридцати не стареют.
ДИМА. Может и не стареют, а я тебя другим запомнил. Теперь как отражение твое вижу... Как это говорят? Слепок с человека.
ОЛЕГ. Я и есть отражение. Стерся. Просто выключил себя, когда скучно стало. Понял…
ДИМА. Что понял?
ОЛЕГ. Никого не знаю. Тебя, Веру. Себя тоже не знаю. Всё чужое, всё давит. (Пауза.) Знаешь, что? Единство тела и души. Вот что важно. Я думал тут, как же я живу так, я ног своих не чувствуют. Вроде, всё мое. А хожу – и рук будто нет, и ног, и голова даже не моя. Всё, что в ней – не мое. В какой-то момент всё становится безразличным. Я как голограмма. Мне воздуха не хватает. Здесь так душно, даже если окно на полную распахнуто. Иногда кажется – умираю. Дышу, дышу, дышу, а воздух все не идет. Скучно всё. (Скороговоркой.) Нет, дверь-то я всегда закрываю, ты не думай. Всегда на замке, всегда вне доступа. Раньше, если звонили, подходил, открывал. Теперь не могу. Заперто, а они стучат. Рука, будто свинец, тяжелая. Поднять не могу. Ноги ватные, говорю же, совсем их не чувствую. Подхожу к глазку иногда. Смотрю. Подозрительные. Неприятные. И никого из старых. Только опросы. Вечные опросы. Религия, пылесосы, перепись. Библию мне хотят сунуть, будто я не читал. Будто не знаю, что выдумки всё. Всё, что есть в мире – выдумки. На что мне их Библия? Никто не поможет, когда скучно. Они думают, я на идиота похож, что открою. Не реагирую. Виду не подаю, что жив. Или иногда скажу: «Что вам надо? Спрашивайте!». «Спрашивайте!» - говорю. Но они молчат… Зубы скалят. Потешаются… Презираешь меня?
ДИМА. Не знаю… Нет. Или немного… Иногда. (Пауза). Нет, не презираю, прикинь. Даже после всего. Никогда не презирал. Дело у меня к тебе одно есть.
ОЛЕГ. Дело? Какое же это дело? Я ведь так и знал, так и знал, что ты придешь, найдешь меня. Все равно найдешь.
ДИМА. Ты че всё на морозе стоишь? Холодно ведь сегодня. Простудишься, прикинь?
ОЛЕГ (усмехается). Холодно… Как думаешь, как буду умирать? Долго и мучительно? Никто не поможет, да? Стакан воды не принесут? (Пауза). Душно. Так душно, за горло хватает. (Пауза.) Ты надолго?
ДИМА. Не знаю… Пока не решим. Не знаю, куда потом. Отойди от окна. Замерзнешь.
ОЛЕГ. Душно, говорю же. Душно. Мне не холодно, мне хорошо. Лето, виски, палящее солнце, пляж.
Дима смеется.
ОЛЕГ. Нет палящего солнца, да? Пляж – трое суток поезда, и никак иначе? Виски тоже нет? (Пауза). Ты на самолете?
ДИМА. Откуда у меня деньги на самолеты, а?
ОЛЕГ. На самолетах быстро, модно.
ДИМА. Самолеты – это не для меня. Поезда – для нищих. А я нищий, прикинь? А ты как? На самолетах летаешь?
ОЛЕГ. Я на самолетах боюсь. Я вообще никуда не езжу.
ДИМА. За жизнь свою поганую трясешься?
ОЛЕГ. Трясусь, наверное. Каждый трясется. (Внезапно начинает смеяться, сквозь смех). Вот знаешь, что меня всегда удивляло. Раньше от простуды мерли. Я понимаю, не знали, как лечить. Всё в домашних условиях. И все равно смешно. Барышня заболела, ее на воды везут, а ей не помогает, простуда, могила и крест. Родные оплакивают. А что оплакивать-то? Не понимают, что закон жизни. Смерть как смерть. Ничего нового. Ничего не изобретено. Люди собрались, сочувствуют, речи произносят. Знаешь же, как у них это получается – сочувствовать?.. Или вот еще. Барышня, уже другая, влюбилась невзаимно – хандра, сплин, тоска. И тоже. У таких горячка была. (Перестает смеяться). Это же надо же. Это почему же мы без горячки? Смешно.
ДИМА. Ты к Сенину ходил?
ОЛЕГ. А ты как думаешь?.. Не ходил. Мне это не надо. Не знаю, где он. Где бы он ни был, мне неинтересно.
ДИМА. Сколько не видел его?
ОЛЕГ. Долго. Не знаю. С того времени.
ДИМА. Ну что же ты так… Сам начал, всех бросил… Леха хорошим парнем был тогда. Человечным, прикинь? Тебе знакомо это слово?
ОЛЕГ. Кто бы это говорил. Плевать. Плевать вообще. Хороший – нехороший. Нет таких категорий. Сам виноват. (Пауза). Помнишь конец девяностых? Рейв, психоделика, неоновый свет? Ведь что-то в этом было, да? Мы росли, как сорняки, мы ничего не понимали. Это я только сейчас оборачиваюсь. Только сейчас начинаю вслушиваться в эпоху. А она уже мимо прошла. Ребенок девяностых. Сколько там полегло? На любом кладбище, тысячи могил. Надгробия выше деревьев, под самое небо. Твари.
ДИМА. Кто?
ОЛЕГ. Вы все. ПТУ даже на тройки не закончили. Тупые. Ничтожество, ничто. Сенин был таким же. Ничего особенного. Он даже писать толком не умел, я видел. В одном слове по пять ошибок, как будто в школу не ходил. Гад, тварь, мразь. Ненавижу его. Слушал «Рабов лампы» с утра до ночи, помнишь? Это не больно, это не больно, это не больно – в ушах столько лет звучало. Кем бы он стал сейчас? Что бы с ним стало? Никто он! Ничего не значил! Ничего бы не добился. Ничего! (Смотрит на Диму, презрительно). Как и ты.
ДИМА. А ты чего добился?
ОЛЕГ. Ну чего я мог добиться? Вы, помню, говорили, что у меня обязательно что-то должно получиться в жизни. Все говорили. Я тогда жил с этой идеей, верил в нее. И даже действовал. Было время, стоял такой весь приглаженный, аккуратный, в зеркало на себя смотрел. Курс в жизни был, какой-то вектор. Еще не осознал всего. Только потом тошнить от себя начало, потому что если ты как-то безобразно живешь, от этого не уйти. Потому что на самом деле - ты такой же, как все, несмотря на всё. (Пауза). Ты слышал мое имя где-то, нет?
ДИМА. Мало чем интересоваться пришлось, прикинь.
ОЛЕГ. Вот видишь. Все понятия относительны. Когда ты на вершине, тебе кажется, что ты там, но вершины на самом деле не существует. Поэтому если спрыгнешь, не разобьешься. Я в Москве был, кино снимал, имя значимое, казалось, себе сделал. И что? Там всё такое же. Сначала затягивает, думаешь – прошлое уйдет, начнешь новую жизнь. А на самом деле ничего нового. С чем жил, с тем и приходится жить дальше. (Снова закуривает, как будто вспоминает). Он что-то напевал, напевал постоянно. Сенин. Такой необразованный, ничего, а миры у него какие-то были в голове, несовместимые с жизнью. Я даже ему завидовал. Да-да, завидовал ему. Такая беззаботность. Понимаешь, в обращении с собственной жизнью. Он ведь ничего не хотел, ни к чему не стремился. У него карма была чистая, а он даже и не знал, что такое карма. Это, может, свобода была, или что? Хоть кто-то из нас знал тогда, что такое свобода?
ДИМА. Да мы думали, ты всё знаешь. Ты же куда-то нас вёл, прикинь. И мы шли.
ОЛЕГ. Я был такой с претензией, да?
ДИМА. Просто все боялись, что сгнием здесь. И Сенин боялся, он тоже хотел выбраться, только не знал как. И я не знал. Только верил в то, что у тебя получится. Поэтому руководствовался… Как это еще говорится, когда в человеке что-то от бога заложено? Искра какая-то, типа, или че?
ОЛЕГ (смеется). Божья? Божья искра? Ну да… (Зло.) Видишь, не случилось. Не вышло. В обратку всё повернулось. Жизнь не так пошла, как хотел. Не туда повернула. (Пауза). Дурак. Я всё кино смотрел. Бергман, Феллини, Куросава. Забрасывал себя именами. Эстет этакий. Киносеансы у себя устраивал. Для чего, зачем, кому, если это не помогает в жизни?
ДИМА. Я помню. Помню это. Прикинь, я там вспоминал. У тебя же такой образ перед нами был. Живой какой-то, подвижный. Я помнил это всегда.
ОЛЕГ (ухмыляется, перебивает). А потом все изменилось, вот так, внезапно, вдруг. Знаешь, так бывает. Эстет переэстетился. В деле пустышкой оказался. Говорил, что смогу перешагнуть через всё, помнишь? А сам не смог.
ДИМА. Мы на это и играли. На эту веру в тебя.
ОЛЕГ. Да, да, да. Только именами чужими всю жизнь и прикрывался. Как будто знал, как надо жить. «Человека-ящика» прочитал, «Кукушку» прочитал, Ионеско прочитал, а жить ведь так и не научился. Ничего не вышло. Ничего нет. Макет, набросок на жизнь. И ничего больше.
ДИМА. Ты же тогда нас на «слабо» всех взял. Я помню. Сказал: «Вот чем я отличаюсь от вас». Я могу, а вы – нет. И мы все начали переступать, прикинь... Давно я здесь не был.
ОЛЕГ (не слушает его). И вот я не понимаю: то ли невыносимо существовать, то ли бессмысленно. (Пауза.) Дело-то у тебя какое ко мне?
ДИМА. Смотри. Опять дождь, прикинь. И раньше все время здесь шли дожди. И всегда так ожидаемо это было. Ждешь, но все равно удивляешься. Банально…
ОЛЕГ. Ничего не изменилось. Ничто вообще никогда не меняется. Навсегда остается. Сквозь всё, сквозь память, ненависть, воспоминания. Всегда остается. Я каждый свой шрам помню, как первый, каждую обиду. Они грузом копятся, а сбрасывать негде. Вот и таскаешь с собой всё время. А оно идет. Не остановить. Отмеряет секунды твоей жизни.
ДИМА. Я сыграть с тобой пришел.
ОЛЕГ (быстро, как будто он ждал этого). Что? Сыграть? Почему, думаешь, я буду? Не хочу.
ДИМА. Снова на попятную идешь?.. Каким был, таким и остался. Ты единственный не сыграл из нас. Ты же знаешь. Игра на троих.
ОЛЕГ. На четверых.
ДИМА. Что?
ОЛЕГ. На четверых игра была. Вместе с Верой.
ДИМА. Она не должна была. Мы договорились…
ОЛЕГ. Она играла.
ДИМА. Где она?
ОЛЕГ. Ты уже спрашивал. На кухне, говорю, сидит и ждет.
ДИМА. Нет ее ни на какой кухне. Она не должна была, мы так не договаривались. Она не играла.
ОЛЕГ. Играла.
ДИМА. Не играла, не должна! Ты ведь не позволил? Ты не мог и ее вплетать… Когда? Почему я не знал?
ОЛЕГ. Ты просто не знаешь, какое задание у нее было. (Смотрит в окно, говорит будто сам с собой). А главное – потом перестаешь замечать. Только вот если остановишься. Вообще, надо останавливаться. Слушать. Помнишь, на первом курсе когда я был, гуляли ночи напролет? Мне тогда шестнадцать было. Младше всех. Я совсем этого не чувствовал. Просыпались не в своем доме, и ничего. Пешком до центра, потом обратно. В центре – музыка, вино, что-то настоящее… И жизнь крутила, и казалось, что то, что делаешь сейчас – об этом никогда не пожалеешь, и что всё вечно будет продолжаться, как ни живи.
ДИМА. Отвечай! Что было? Что она? Вера?
ОЛЕГ. Она и ничего. Ничего совсем. Без уговора-то. Никто не будет. (Пауза.) Дурак, идиот. Голова болит. Отстань. Вот мама все время говорила, что нет худа без добра. А ведь и добра нет. Нет его, сколько ни ищи. И только худо всё, худо. Ты бы и играть не стал, ты бы сюда не пришел, если бы иначе думал. Я знаю, все отрицают, потому что взаимовыгодно.
ДИМА. Так и получилось, прикинь. Только ты один до конца дойти не смог, даже в этом, даже в игре. А казался же независимым раньше. Таким себя показывал. Ну че, давай сыграем? Ты же раньше так настаивал? Давай снова, а? Версия вторая – через десять лет? Только мы с тобой вдвоем, но играешь ты теперь один, ну? Должок отработать ведь надо?..
ОЛЕГ (в сторону). Вера, ты вернулась? Ты слышишь меня? Вера?! Вера, ты где?! Вера!
ДИМА. Не слышит. Нет ее. Мы же решили.
ОЛЕГ. Не хочу я играть. Не хочу снова. Я устал. Мне неинтересно. Мне скучно. Уйди.
ДИМА. Боишься?
ОЛЕГ. Не боюсь я. Просто не хочу. Оставь меня, уйди, я злой, со мной нельзя рядом находиться, не хочу тебя видеть, ненавижу вас всех, никого не хочу видеть, дай побыть одному, уйди! Ради бога! Зачем ты пришел сюда? Поиграть? Поговорить?! Да мне все это неинтересно, неинтересно разговаривать! Мы все время только разговариваем, давай будем действовать, давай поживем! Мы можем существовать как немые фильмы. Можем притворяться немыми фильмами, и это будет совсем не страшно. Даже почти не больно. Может, самую малость. Давай ты будешь Адольфом Менжу и с усами, а я – Хамфри Богартом, брутальным. Ты будешь носить костюмы и чемоданы за дамами, а я – цедить сквозь зубы. Или у меня поперек лица будет шрам, такой большой. Шрамы ведь украшают мужчину, ты же знаешь. Я буду настоящим мужчиной, со шрамом поперек лица. Захвачу какое-нибудь придорожное кафе, влюблюсь там в Веру. Пусть она будет проституткой, падшей женщиной – конечно, с благородной душой. Что-то вроде Луизы Брукс или хотя бы Глории Свенсон. И после нашей с ней встречи я изменюсь, решительно. Так всегда бывает и в плохих, и в хороших фильмах. Мы с падшей Верой, конечно, признаемся друг другу, и она узнает, почувствует, что я обречен. Я же буду негодяем, прямо как в жизни. Типом, которого ненавидят. Только там боятся, а тут – нет. Таким типом, которому руку никто жать не хочет, и с лицом Хамфри Богарта. И вдруг в наше кафе ворвется шериф – нет, зрители уже знали об этом, нам ведь нужно нагнетать саспенс, - ворвется и выстрелит в меня, сразу. Ведь я тот человек, что убил Либерти Вэлланса. Я буду умирать у Веры на руках – но быстро. Только несколько секунд, чтобы она оставила последний поцелуй на моих губах. Может, она поднимет выпавший из моих рук пистолет и выстрелит в шерифа? Кстати, может, это будешь ты? Ты больше не Адольф Менжу, ты шериф, ты Гэри Купер. И ты тоже умрешь. Или такие герои не умирают вместе с убийцами Либерти Вэлланса? Ты можешь выбрать. Можешь умереть благородной смертью. Или так, как умеешь. Что выбираешь?
ДИМА. Ты убегаешь снова, Олежек. Ведь обещал, когда только начинали, помнишь?
ОЛЕГ. Нет, не знаю, не помню! Так кем ты будешь? Все еще хочешь играть? Ты хочешь играть?!
ДИМА. Обещал, обещал…
ОЛЕГ. Может, не будем? Может, просто возьмем Кольт М1911 – сразу - зарядим в барабан по семь патронов и вышибем себе мозги? Всё так просто, мой друг. Размазаны по стенке. И никаких вопросов. Сначала я вышибаю тебе мозги, потом ты мне. (Пауза.) Не хочешь? Ну, или наоборот. Я вышибаю себе, потом ты вышибаешь себе. Так даже интереснее. Вдруг – что-то – стало интересным. Если ты будешь вторым, ты, может быть, выживешь. Или хочешь подкинуть монетку? Так решаешь все споры? Преодолеваешь сомнения? Монеткой? Я один остался, значит, один? Спорим, у тебя на лбу выступит испарина? Я в этот момент сниму тебя крупным планом. Ты отлично будешь смотреться в моем новом фильме. Я как раз искал такого. Такого, как ты, героя. Ты ведь герой исключительный. Ты подходишь. В тебе есть нерв, такой драматический. Твой профиль будет хорошо смотреться в атмосфере распада. Крупный план, средний план, общий план. Порежем нашу жизнь на сцены. Так интереснее. Интереснее ведь, правда?! Как тебе такая реальность – с семью патронами в барабане? Кишка тонка закончить? А?
ДИМА. Это не взаправду…
ОЛЕГ. А что – взаправду?
ДИМА. Это только отражение…
ОЛЕГ. Что – взаправду?
ДИМА. Не знаю.
ОЛЕГ. Что – взаправду?
ДИМА. Не знаю я!
ОЛЕГ. Отвечай!
ДИМА. Не знаю я! Игра! Это смысл! Цель! Я ради этого жил десять лет! Ради того, чтобы завершить!
ОЛЕГ. Ты ради этого вернулся?
ДИМА. Да! Я ждал, прикинь?! У тебя долг. Передо мной, перед Сениным, перед Верой. Ты первый начал. Ты сказал, что мы – ниже тебя, потому что мы не сможем, потому что ты можешь переступить, а мы - нет. Это же была глупость, твоя какая-то манипуляция, но ты мне всю жизнь поломал. Зачем я за тобой шел, а?
ОЛЕГ. Ты сам виноват! У тебя был выбор.
ДИМА. Не было у меня выбора! Я был как слепой, прикинь?! А теперь тебе придется долг отдавать.
ОЛЕГ. А! Долг, значит? Не отплатил? Думаешь, вы стали особенными оттого, что сыграли? Думаешь, это вас хоть как-то отличать стало?.. Наоборот. Вы еще банальнее оказались, еще проще. Есть сто тысяч способов испортить свою жизнь, просто вы выбрали самый короткий. (Пауза). Ненавижу… Всю жизнь мне испортили! Я вас все время вспоминаю. Зачем?!.. Какое-то преодоление. Сложно как. Жить сложно мне! Закрываю глаза, проваливаюсь в сон. Ничего не снится. Никогда ничего не снится. А я, может, хочу! Увидеть кого-нибудь, например. Чтоб кто-нибудь пришел, может. Посмотреть. Никогда ведь больше не увижу. Но не снятся. А я никого не забыл. Всех помню. Это были понедельники. Каждые скучные понедельники. Приходилось изобретать все время новое. Игра... Сначала было весело, потом нет. Не хочу ничего помнить, уйдите все! Почему я должен? Не могу вылезти за пределы себя… Прочь! Выметайся! Пошел! Да кто ты такой вообще?! У меня и без тебя всё есть! Не хочу видеть! Не хочу! Я закрою глаза, и тебя не будет тут, ты испаришься! На счет «три». (Закрывает глаза.) Раз, два, три! (Не открывает.) Ты тут? Все еще тут? (Молчание.) Ты жив? Ты тут? Ты жив?
ДИМА. Ты что с Верой сделал?
ОЛЕГ. Ничего. (Пауза.) Знаешь… Я всю жизнь разговариваю будто с самим собой.
ДИМА. Что с ней? Где Вера?
ОЛЕГ (перебивает). Вот ты говоришь… Тебе здесь тоже не нравилось? Не для нас город. Для пустых людей. Или мы тоже пустые?.. Куда ни глянь, везде канавы. Дороги, канавы, дороги много где, но все узкие, везде узкие, всегда узкие. А мне нужен простор. Чтобы удаль. Русская удаль, знаешь? Беспокойная душа, грустные глаза – где это? Я не вижу! Я однажды ехал на автобусе, туда, домой, в Нижний Тагил, откуда мы с тобой и приехали. Когда-то это было, когда-то давно… И вот он, автобус, несется, и на дороге никого нет, только леса по бокам. А я без музыки был, без книг, только смотрел. Ветер через форточку дул. И было что-то, было что-то в этом моменте, когда я почувствовал, что вот он я, вот он я, жив. И что мне не существует конца, я тоже почувствовал. Как будто я бестелесен, и в любой момент, когда бы я ни захотел, можно всё прекратить. Как давно это было… Иногда, знаешь, открываю альбом с фотографиями, оттуда, старыми. Смотрю. Там все как теперь, как настоящие. Вот всего один день из нашей жизни. Много фотографий. Леха Сенин, Вера, ты, я – все из детства. Все росли вместе. И вот он – большой город, где я даже не успевал почувствовать себя одиноким первое время, потому что все были рядом. Леша… Я зря про него сказал так. Он не был глупым. Он просто был другим. Какое-то у него представление о себе как о романтическом герое было. Я всегда знал, что он не доживет до тридцати. Он был из тех, кто умирает молодым. Когда он начал травить себя наркотой… Нет, нет. Я возвращаюсь в тот день. Тогда еще этого не было. Нам семнадцать лет, всё еще только начинается. Сенин смотрит на меня, улыбается. И я помню, почему он улыбается, и вижу как. А вот Вера стоит рядом с ним, одета в клетку, такое что-то очень модное. Она на следующий день узнала, что Сенин не ее любит, и, как всегда, засмеялась, чтобы виду не подать. Наверное, поэтому только и согласилась на игру. Из-за него, чтобы отомстить. Только по жребию она должна была играть третьей, мы так решили. Когда тебя посадили, у нас игра на двоих осталась.
Проезжает поезд. Олег слушает, говорит не сразу.
ОЛЕГ. Городские ночи слишком шумны… Не так-то легко идти дорогой ненависти, по-моему, да? (Пауза). А вот ты на фотографии. Сидишь, еще не знаешь, что будет. Совсем другой тогда был, на себя теперешнего не похож. Всегда суровый, закрытый с виду, даже пугающий немного. Только мне тогда ничто не страшно было. Я чувствовал, как подчинить вас всех могу, представляешь?.. Помнишь свой дом? Такой деревянный, маленький, на окраине Тагила. И здесь есть такие дома. Они везде стоят… Что, зачем вернулся? Вспомнить?
ДИМА. Я тут ни при чем был, ты же знаешь. Я не хотел поджигать, это же не специально было. Не думал, что всё так выйдет.
ОЛЕГ. Не так? А как тогда? Или что – это не жизнь была, а игра, да?
ДИМА. Да. Игра. Этого как будто не было. Мы не обо мне сейчас.
ОЛЕГ. Нет, и о тебе. И о тебе тоже. Это не игра была. Жизнь, действительность. Всё – реально! Всё, что делаешь!
ДИМА. И что, ты думаешь – я отпустил бы тебя после всего? Думаешь, ты – с чистыми руками выйдешь? Я сделал – а ты нет? Так не бывает в жизни, Олег. Прикинь, так никогда не бывает. Я же словно не я был тогда, когда играл, сам себя потом узнать не мог. Словно ты был. Зачем мы?.. (Пауза.) Может, ты и поджег?
ОЛЕГ. Ничего я не поджигал. Ты знаешь. Не сбрасывай. Это твоя тяжесть, это тебе с этим жить. Хочешь виновных найти? Только ты, ты сам, ты сам и руководил собой, ты сам и выбирал. Я только предложил. (Пауза). Ты бы лучше воды мне налил. Так душно, а я отойти от окна не могу. Жду поезда. Когда он приедет. Только простой налей. Из банки. Из-под крана не лей, у них бактерии. Все отходы туда пускают. Я знаю, я вычислял. Почему она так пахнет? Хлорка какая-то. Противно. У них план по уничтожению, хотят нас вывести, как тараканов. Палочкой кишечной заразить, или еще что-нибудь. Воды принеси, а? Или уйди, видеть тебя не могу. Ушел бы хоть, а?
ДИМА. Ты тут с ума сошел за это время. Какой план? Че ты несешь вообще?
ОЛЕГ. Есть план. Я знаю, я разбирался. Даже в душ страшно заходить. И в тишине тоже страшно. Как я раньше в ней существовал? Слышишь, поезд вдалеке едет? Я уже его слышу. А когда никаких звуков нет, страшно, можно с ума сойти. Это ты правильно заметил. Я тогда могу читать свои мысли. Они как романом передо мной. А там все. Все есть, абсолютно, кого я когда-либо встречал в своей жизни. Я даже взгляды прохожих случайные там храню. Страшно. И близкие там тоже есть. Все рядом. А то, что сделано, уже сделано. И всё – всё как-то плоско, скучно, неинтересно. То, что сделано – этого там нет, и не будет никогда. Только люди. Мать вот сидит, вяжет, очки надела. Она худой была, стройной, высокой. Любила всё это, быт, дом, ей нравилось. Счастливая. Ничего не знала, никого не слушала, в своем мире жила, со спицами, кастрюлями. Видела всегда плохо. Это я непутевым получился, с ней всё в порядке было. Простой человек, или как там все говорят. Не понимала меня, зачем я в этот театральный поступаю. Глупости, говорила. Права, наверное, была… Если честно что-то делать, всех потеряешь. А вот отец умирает, помню. Я ничего не чувствовал, ничего не понимал. Ничего к нему не испытывал даже. Всё – как данность. Всё – между делом. И какое-то равнодушие, болото. Может, смерти боялся, может, страшно к ней подходить было? Не знаю… Он долго умирал, мучительно. Рак. А мне даже внутри хотелось, чтобы он умер поскорее, чтобы я перестал на смерть смотреть, чтобы она исчезла из моей жизни. (Смеется). Вот видишь, от чего бежишь, к тому и прибегаешь в конце концов. После сестра уехала во Владивосток. У меня же сестра была. Ты помнишь. Теперь у нее там муж, ребенок, даже двое. Вижу картинку: она на вокзале, слезу смахивает, рукой машет, и тоскливый-тоскливый вид такой приняла. А я ведь всё про нее знал, и, как бы она не махала там, я все равно знал. Я никого не прощаю, никогда, ничего, я всё помню… А вот из школы выпускаюсь. Обычный парень такой вроде. А чувство – будто лучше их всех, значимее… Презираю их, а сам улыбаюсь. Внутри презираю, презираю, да. И никто бы ведь не подумал, никто ведь не знал. Никакой правды глубинной не знал. Ты стоишь рядом – и я чувствую, как могу руководить твоей жизнью. Я пробую, и у меня получается. Да. Ты стоишь рядом – уже готов. Я талантлив – так считали. Как там говорят? Выскочка, небожитель. Но чувствую – никогда ведь твердо на земле не стоял. Никогда, никогда не был определенным. Нащупывал – что же мне нужно? Ведь так было, так? Постоянный поиск, вот что вело. И вот я стою, и вроде бы существую, а в душе песня такая тоскливая, всё оттуда. И сам не понимаю, почему так, почему я такой, откуда во мне все это. (Пауза.) А тут я еду в вагоне трамвая, еду до конечной. Выхожу, ночь, иду пешком. На улицах – никого. Все трамваи – в депо. Зима, руки леденеют. Захожу к Сенину. Пятиэтажка на Чапаева. Там много пятиэтажек, почти весь район застроен. Прямо на перекрестке он жил. Впускает меня, я принес музыку, старые кассеты, где-то раздобыл джаз, я любил джаз, Дюка Элингтона, Рэя Чарльза… И вот мы слушаем, молчим, так долго молчим, что друг на друга почти не смотрим. Понимаем, всё понимаем. И ничего не нужно было, только это. Хорошая картинка.
ДИМА. Только это всё было уже. Не настоящее. Прошлое. Где тот же Сенин теперь?
ОЛЕГ. Тогда все живы были, ты хочешь сказать? (Пауза, быстро, как будто хочет убедить сам себя). И сейчас, и сейчас. Ничто никогда не уходит, ничто никогда не умирает, неужели ты не понял?! А вот я в институте, учусь, режиссер недоделанный, первый курс, всё то же время. Что-то репетируем, не помню что. Смотрю на Лену Бажину, она самой красивой на курсе тогда была, и почти дар речи пропадает. Объясняю ей что-то, такой серьезный, всегда серьезный, во всем, говорю, говорю, говорю, говорю и понимаю, что это что-то значит, что-то важное, что это вся жизнь моя, вот она, проходит, а я и не замечаю, и, вроде, зацепиться хочу за что-то, за эту Бажину зацепиться хочу, остаться в мгновении, понять, почувствовать, сыграть с ней во что-то, в чувства, а она смотрит на меня и не видит, и я-то с ней разговариваю, а она со мной – нет. Кивает, улыбается, отвечает, а глаза немые. Молчат. И всё понимаю. И потом всю жизнь так было. Потом понял: разговаривать можно было только с собой, а со всеми остальными – как у нас, даже с тобой, даже сейчас - недопонимание. А потом все разъехались, по городам да по смертям, и даже эта Бажина уехала, куда-то далеко. В Москве сейчас. Я узнавал. Видел ее недавно. Лежал в отупении, переключал каналы, превращался в овоща. И тут она – смотрю, что-то знакомое, лицо чье-то знакомое. Пригляделся, даже напрягся, - точно она. Рекламирует шампунь от перхоти. Накрашенная такая, вся ухоженная, волосы аккуратные, волосок к волоску. И блестят. А она не блестит, в ней ничего нет. Сказала даже что-то. Я и слушать не стал. Ненавижу. Разговорчики. Тупое, всё тупое до невозможности. Она никогда не умела глазами говорить, она всегда такой была, пустой, как ничто, как лист, на котором ничего нет, даже белизны. Отупляющая пустота. Пропасть. А я всё искал. Любил ее. Всё время искал. Или просто казалось?.. Но ничего нет там, где ничего нет. (Пауза). А ты бы изменил?
ДИМА. Что изменил?
ОЛЕГ. Жизнь свою. Изменил бы ее, если бы смог?
ДИМА. Изменил бы! Обязательно изменил. Если бы я только мог все назад вернуть, все по-другому бы было, вся моя жизнь…
ОЛЕГ (иронично). Ты ничего не понимал тогда, в молодости?
ДИМА. Не понимал!
ОЛЕГ. И что бы изменилось? Что ты сейчас понимаешь? Новое знание какое-то приобрел?
ДИМА. Ты меня не туда вел, понял? Мне просто стало казаться – всё скучно… А тут ты. Со своими теориями. Я бы никогда теперь не… Если бы я только мог…
ОЛЕГ. Если бы ты только мог? Что? (Смеется). Если бы он только мог, подумайте! Возьмем банку с краской, разрисуем город! Это стиль, это романтика. Пошлая ноющая романтика окраин. Подожжем дом твоего отца, весело! Поиграем? А? Снова? Давай играть, я решился. Это мой новый выбор. Всё будет так: ты первый, жребий, твоя очередь. Закрываемся в комнате вчетвером. Задача – потерять всё. Какое из этих заданий будет твоим? Выбор всегда есть, помнишь? Присягаем на верность друг другу. Включаем музыку, ты говоришь. Рассказываешь обо всем, как на духу: что тебя тяготит, что для тебя что-то значит, что ты готов потерять. Это – главное. Насколько далеко ты сможешь зайти. Изматываем друг друга. Посмотрим – на что ты готов? Расставляем твои приоритеты. Что для тебя важно на самом деле? Деньги, власть, карьера, любовь, дом, семья, благополучие? Может, ты как Дикобраз из «Сталкера», а? Можем, в тебе больше ничего никогда и не было, только мешок золота?
ДИМА. Заткнись, заткнись, сволочь. Не обо мне сейчас. Перестань говорить. Просто сделай. Это твоя игра. Твой день, прикинь? Твой день пришел.
ОЛЕГ. Нет, давай поговорим, давай. Каждый пишет на листке одну фразу, свой максимум. Четыре листка, четыре фанта. Такие разные пути чувствования. Ты вытаскиваешь. Ты – второй. Играем до конца. Никто никогда не пожертвует всем? Знаешь, что я написал? Знаешь?
ДИМА. Нет!
ОЛЕГ (смеется). Так я тебе и сказал. Размечтался. Кто тебя просил поджигать, когда в доме кто-то был, а?
ДИМА. Заткнись! Я тебе сказал – не суй нос. Не твое дело. Меня уже нет. Того прошлого нет. Жизнь идет. Ты играй! Ты!
ОЛЕГ. Нет, кто? Я знаю. Ты просто не предусмотрел, да? Ты так сказал, да? Или как ты это выставил – случайность? Не предусмотрел просто, ничего не знал, не мог и подумать? А потом – газетные заголовки, и всё против тебя. Никогда не думал, что так обернется? Как оно было – в тюрьме десять лет? Это – игра? Или реальность? Правда – или воображение? А, что? Ты как хотел выдать – несчастный случай? Сыграть в ничью захотел? А что – совесть? Я сразу всё понял. По глазам твоим, по всему. Ты нарочно сделал, нарочно. Ведь правда? Правда ведь?
ДИМА. Да, правда!
ОЛЕГ. Всё ясно. Ты преступил. Тебя казнить.
ДИМА. А я и не жалею его, прикинь? Не жалею никогда. Я его ненавидел. Как тебя сейчас ненавижу. Он мне всё детство сломал. Это он меня таким сделал. Отец виноват. Сам виноват. Так ему и надо. Я бы еще раз поджег. Его бы поджег. (С усилием). Не жалею никогда! (Задумчиво, как бы сам с собой). Только если Артем приходит… Во снах каждый день приходит… Вот только тогда. Только его.
ОЛЕГ. Что-то тебя все таким сделали… А сам что? Себя отменяешь? Ты – никто?
ДИМА. Теперь – да! Теперь – никто! У меня больше жизни нет, никогда не будет. Вот кому нечего теперь терять!
Олег смеется, не может остановиться.
ДИМА (устало, будто успокаивается). Кончай, а? Может, в комнату пойдем? Холодно. Я продрог.
ОЛЕГ. Что ты всё мерзнешь? Что тебе всё плохо? И зачем ты приехал? Зачем? Ну, какой в этом смысл? Ну, подумай! Меня заставить? Невозможно! Я сам себе хозяин, ясно? В отличие от вас. От всех. Никто не в силах, если сам не захочу.
ДИМА (почти равнодушно). Не знаю, зачем приехал.
ОЛЕГ. Вот.
ДИМА (собираясь с мыслями). Нет. Стоп. Знаю. Должен. Не отпущу. Ты урод, ты снова меня вымотал. Контуженный на голову. У тебя проблемы с головой, прикинь? Они всегда были. Теперь еще хуже. Тебе же без меня лучше?
ОЛЕГ. Лучше.
ДИМА. Значит, правильно приехал. Ты всё начал. Тебе всё было скучно. Ты настроил. Принижал всё. Вспомни себя. Ты виноват во всем. Игра. Бессмысленно, глупо. Ты вечно мучиться должен. Ты, ты, ты!
ОЛЕГ (снова смеется). Говори. Мне без всех лучше. Мне одному хорошо. У меня сегодня день рождения. У меня сегодня рубеж. Мне тридцать лет. Я один хочу быть. Проехали уже. Люди, общение. Вы все. Достали. Не хочу. Торт лучше зажигай. Ты же мастер зажигать. Свечи есть? Принес?
ДИМА. Нет никаких свечей. Не будет ничего. Только мы. Один на один. Тебе больше никуда не деться, прикинь?
Проезжает еще один поезд.
ОЛЕГ (громче, старается перекричать поезд). Значит, нет у тебя свечей? Ничего у тебя никогда нет. Ничего от тебя никогда не дождешься. И зачем ты мне здесь? Видишь, я праздную? Без тебя праздную, без тебя мне весело. Десять лет назад играли, ну же, давай отметим. Ты же ради этого доживаешь, ради этого, ну, скажи? (В окно). Праздник, гуляем! Музыку погромче! Паршивую музыку свою погромче сделайте! Подарки приволок? Отличный день, все на пределе! Вспомни. Ведь я ни при чем был. Я не поджигал ничего. Я не убивал отца. И брата моего тоже в доме не было. Моего – не было. Я только задание написал, знаешь какое, знаешь, кому досталось? Тут выбор невелик, один из четырех. Или что – или, может, я и вовсе не с вами был? Я же один, всегда один. И не докажешь никогда, уже не смог. Может, я праздновал – ну, прямо как сейчас? Как сейчас. Весело. Меня с вами не было, я не играл. Вот как было. Эксперимент.
ДИМА (закрывает лицо рукой, его трясет, говорит для себя). Впустую. Сколько времени впустую растратил. Вся молодость – впустую. И уже десять лет прошло. Ты и сейчас издеваешься. Тебе доставляет удовольствие. Только я-то уже не прежний, прикинь? Слышишь меня? Меня так просто не облапошить уже, не провести. Десять лет уже прошло. Десять лет уже прошло. Десять лет уже прошло… А солнца здесь как не было, так и не бывало никогда.
Молчат. Поезд затихает вдали. Становится очень тихо. Олег начинает говорить медленно, спокойно.
ОЛЕГ. Я, знаешь, иногда ночью выхожу на улицу. Подхожу к путям, близко. Смотрю. Куча товарняков, кто проезжает, кто стоит. И ведь я сам как в товарняке всю жизнь, как будто места нормального для меня в ней, в этой жизни, в настоящем вагоне, нет. А с моста так красиво. Большие развилки. Большие возможности. А на деле поезда все в одном направлении уходят, все – туда, где меня нет, не было и не будет никогда. Все туда. И не жалеют.
ДИМА. Да с чего тебя жалеть? Ты монстр, урод, экспериментатор чертов… Вся твоя жизнь… Вся моя жизнь… (Пауза). У тебя жизнь нелепая, ты ничем не заглушил. С Верой живешь, она ведь тебя ненавидит, уходит по ночам куда-то, прочь от тебя.
ОЛЕГ. А ты всё как будто бы знаешь, всё понимаешь, да? У самого-то у тебя что есть, кто есть, а? Пустыня? В тюрьме не обзаведешься.
ДИМА. Я не буду тебя слушать, я не буду тебя слушать, я не буду тебя слушать. Всё, что ты говоришь, - то неважно. У меня всё есть, у меня всё будет, все будут. Я еще только начинаю. Это еще не конец.
ОЛЕГ. Это ты сам себе внушить пытаешься?
ДИМА (делает вид, что не слышит его). Я буду лучше жить, лучше многих. Жизнь не встанет на месте. У меня есть будущее… Есть будущее… Есть…
ОЛЕГ. С десятью годами отсидки и тенью за спиной? (Снова смеется). У тебя на душе-то как, спокойно?
ДИМА. Отлично всё! Я своё уже пережил! Я искупил. Это искупление было!
ОЛЕГ. Нет никакого искупления, Дима, нет искупления. Ты ничем никогда с себя не смоешь. Ты сидишь – а я вижу перед собой их. Вдвоем. А на себя смотрю – и передо мной вы все. Я уже говорил. Леша, Вера, даже ты. И так всегда было. Хоть бы раз признался, хоть бы раз не боялся быть честным. Всё вид делаешь. Отлично всё у тебя. А я устал, понял? Мне всё по барабану, мне на всё плевать, и я не боюсь.
ДИМА. Кого ты не боишься?
ОЛЕГ. Тебя не боюсь. Игры вашей не боюсь. Смерти не боюсь, жизни тоже. Надоело. Я даже сценарий написал. Крепкий, хорошо слаженный. О нас. Об игре. Фильм снимать будут. Хорошие деньги дали. Я сам хотел снимать. Тогда, когда в Москве еще жил. Начал писать – и заболел. То есть в прямом смысле, физически заболел просто. Не смог продолжать, пока был там, далеко. Ты не поймешь. Несколько лет работал над ним. Три парня, одна девушка. Почти как в «Звездном билете», только всё жестче. Чем жестче, тем интереснее.
ДИМА. Я не понял… Че ты сделал? Ты нас использовал? Как сырье? Ты что продал? Отвечай! Ты жизнь нашу продал?
ОЛЕГ. Продал. Мне плевать на вас. Ненавижу, говорю ведь. Я тебя десять лет, может, ждал. Знал, что ты вернешься. Такие всегда возвращаются.
ДИМА. И про себя ты продал? Продал? Нет, он продал, прикинь? Придурок. Больной. Шиза. Шиза полная. И как ты Сенину задание выбрал, это ты тоже продал? Ты думаешь, я не понял, что твое? Ну, скажи теперь, ну? Ты ведь написал? Это твое задание было? Он же должен был не дожить? Это ведь ты был, ну, ответь?
ОЛЕГ. У меня всё спокойно. Задача – потерять всё... Только кода еще не доиграна.
ДИМА. Какая кода? Ты снова? Снова начинаешь?
ОЛЕГ. Отстань от меня. Отвали. Устал. Поезда жду. Час который?
ДИМА. Ты такой же.
ОЛЕГ. Всегда такой же, всегда одинаковый. У всех так. Либо ты, либо нет. А я в себя играю. Я – да, я – нет. (Настороженно.) Интуицией чувствую. Уже скоро. Скоро придет. (Диме.) Ты дверь закрыл?
ДИМА. Закрыл…
ОЛЕГ. Хорошо. (Пауза). Он всё равно сдох. Так и выполнил. Инвалидом себя навсегда сделал. Это ведь не человек уже.
ДИМА. Заткнись.
ОЛЕГ. Ничего не понимает. Головой качает туда-сюда, взад-вперед, трясется весь, когда на что-то отреагировать хочет. Я приходил к нему, видел. Мы с Верой были. Не человек уже, субстанция. Ничего не понимает, говорю же. Овощ.
ДИМА. Кончился, он кончился…
ОЛЕГ. Кто кончился?
ДИМА. Дождь кончился, прикинь. И гроза. Тоже кончилась. (Пауза). Назавтра не предвещают солнца?
ОЛЕГ. Не было дождя, не было грозы никакой. Тебе мерещится всё. (Пауза). Окружали меня. Тупицы. Связался. История только одна, только одну могу написать, только об одном, словами только разными. Одно и то же, одно и то же всё время. Ничего больше не вдохновляет, только о вас, только о себе. Десять лет прошло, а я не двигаюсь. Некуда. Ничего больше. Разрушить. Всё разрушить. До конца разрушить. Нельзя ничего оставлять недоделанным. В этом мире ничего нельзя оставлять. Нельзя, чтобы помнили. Никаких следов. Будто и не было.
ДИМА. Нужно дождаться Веры. Сыграешь при ней.
ОЛЕГ. Поздно! Поздно ты спохватился, поздно приехал. Всё кончается, все кончаются, ясно? Как дождь твой, которого не существовало. Дождь кончается, любовь кончается, человек кончается, даже смерть кончается. Все мы ходим по кругу. Приближаемся к развязке. Стремительно. Во время дождя ждем просветления неба, ночью приближаем день, не можем вынести неизвестность, задаемся вопросами, ищем ответы. Да и сама дорога нехороша. Всё врут. Carpe Diem, помнишь? Дурацкое кино, дурацкое искусство – затупляет мозги, дает надежду, глаза закрывает. А не надо. Не надо ведь. Всё шаблоны. Всё равно принимаешь на себя какой-нибудь в конце концов. Сколько бы ни сопротивлялся. Это иллюзия, что выбор есть. Я всё врал. Всё равно приходится играть по их правилам, даже если бунтуешь. Ну давай, давай сыграем, ты же этого хочешь? Я готов, я правила сам назначал, я обещал. Моё слово. Нужно соответствовать. Им, себе, кому угодно. Вписывать других в шаблоны, вписываться самому. А если я не хочу? Бессмысленный бунт. Не хочу быть шаблоном, но иначе никак. Знаешь, давай играть. Это будет новое, это будет весело – ты так говорил?
Дима молчит.
ОЛЕГ. Ты так говорил? Ты так говорил? Я так говорил?
ДИМА. Ты единственный, кто выжил. Больше никто, да?
ОЛЕГ. Я выжил? Я живой? Это ты обо мне сейчас? А может и живой самый из вас, ну? Или – наоборот – вранье всё? Может, я просто злой. Да, да. Я злой, злой. У меня овраги внутри, еще с рождения.
ДИМА. Начинай.
ОЛЕГ (не слушает). Я сам про себя лучше всех всё знаю. Я наблюдал. Интересная тенденция: лучше чувства пропадают, когда наступает время самосохранения и самоутверждения. Мы – это то, что мы чувствуем, то, о чем думаем. Поступки – всего лишь преодоление, попытка заглушить внутренний голос просто потому, что он нам не нравится, потому что мы не любим себя. Попытка остановить хаос. А у меня весь хаос наружу, ясно? Никаких добрых намерений, никаких лучших чувств. Чего ты ждешь? Давай играть, ты же за этим пришел? Вперед, покончим с этим наконец. Мне всё надоело.
ДИМА. Без Веры нельзя.
ОЛЕГ. Может, и без Сенина нельзя, а?
ДИМА. Без Веры.
ОЛЕГ. Во мне нет веры, и рядом со мной Веры тоже нет. (Пауза.) Откуда ты знаешь вообще? Может, ее уже давно нет? А может, она насовсем ушла? Или, может, она тоже захотела играть, снова, еще раньше, еще до тебя, а я не смог? Может, она уже сыграла, а? Может, всё вернулось на круги своя, а? Тебе не узнать. (Смеется.) Не узнать.
ДИМА. Я уже понял. Я услышал ее задание. Она здесь, с тобой живет. Это был ее путь. Она действительно бросает тебя по ночам.
ОЛЕГ. Смотри, смотри, какой ты важный сидишь, какой уверенный в исходе. Приехал – знаешь, что я поддамся, подчинюсь тебе, да? Я из тех, по-твоему, да? Ничего добиться не смог, не преодолел себя, живу здесь, так, как живу, прошлым, на поезда смотрю. Я тебе не нравлюсь, да? Не ожидал от меня такого? А себе ты – ты сам себе нравишься, а? То, что из тебя вышло, тебе нравится? В зеркало-то когда смотришь, что думаешь? Красивая рожа, красивая душа? Не гнетет тебя ничто, ты ведь не раскаиваешься, сам-то, а? Ты только ненавидишь меня, потому что сам умнее не был, потому что я-то всё понимал, я художественный эксперимент ставил. Никто ведь не знал, какое у кого задание, узнавали после, в записках. Уговор такой был, помнишь? Всех разыграли, только я остался. И ты всё ждал. У кого же – твое задание, кто твою фишку разыграет. Я или Вера? Теперь ты пришел, увидел. Как она живет увидел, где я. И я один остался. Следовательно, у меня. Ты ведь сюда приехал только потому, что хочешь увидеть исполнение, да? Так нравишься ты себе? Нравишься? Очищенная душа, исцеление?
ДИМА. Нравлюсь, нравлюсь, нравлюсь – и что с того? Только брата жалко, брата маленького… Он ни за что пострадал… Но это не моя причина… То есть… Это не моя проблема. Это судьба сыграла… Не я… Я другую фишку разыгрывал.
ОЛЕГ (снова смеется). Так вот, ты поздно. Судьба усмехнулась. Ты нравишься себе, я – нет. Я, может, не вижу себя таким, каков есть. Или, может, меня никто по-настоящему не видит? Я к зеркалу подхожу, только грязь вижу, понял? Может, я на грани всех жизненных разочарований? Может, я на этой грани всю жизнь балансировал? Тебе не понять, не найти ключи. Мне плохо. Может, меня всю жизнь гнетет? У меня, может, относительная депривация и тотальная фрустрация с рождения еще? Где эта хваленая легкость бытия? Ну, что молчишь? Ты же думал, что понимал меня всегда, всё детство вместе, а ведь не догадался.
ДИМА (тревожно). Ты о чем?
ОЛЕГ. Я провел всех, вас всех провел. Я всех заданий автор, я всё написал. Только я. Подтасовал, изменил. Я творец. Больше никто. Я судья, я сам себе задание дал, я сейчас выполню, какое сам хотел, свое. Вы думали, каждый волен. Но нет. Я всё придумал. Все написали, а я убрал, разорвал. Пришлось подстраиваться под меня. Никто так и не понял. Я ведь так и знал, что ты с отцом что-то сделаешь, ты ведь его ненавидел, когда он мать твою бил – и тебя бывало. Это так предсказуемо. Пойти по пути ненависти, не сопротивляясь. Я подтвердил, всё сошлось. Только Артем оказался в доме. Случайно. Решил с отцом увидеться. Сколько ему было, десять?.. Но ты себе все равно нравишься. Ты очистился. У тебя все страдания прошли. Это я виноват, что сыграть предложил, что наводку дал. Это меня обвинять нужно. Я сам себя сужу. А ты себя – ты нет.
ДИМА. Да заткнись ты! Заткнись!
ОЛЕГ. А Леша – он совсем другой был. У него же ненависть внутрь себя была направлена, не во вне. Озлобленный, нервный. Помнишь, как он на наркотиках сидел? Девяностые. Наше время. Как там нас теперь называют – «потерянным поколением»? Смешно. Он два раза пытался с собой покончить. Вены вскрывал – только не так резал, как надо. Надо – вдоль, а не поперек. Так говорят. А Вера – дура. Любила его. Всё равно любила. А кто меня любил? Если подумать, никто. Она его даже вытаскивать пыталась, потом сама принимала. Как она его любила, это все знали, кроме него. Ему не до этого было. А потом – когда играли – он с пятиэтажки прыгнул. Дурак. С четвертого этажа не умирают. И что теперь? Инвалид. Поиграли. Можно сказать, зачет. Все равно не соображает теперь. Хотя – кто знает? Может, в подсознании? Может, тоже с этим живет внутри себя теперь? (Пауза). Вера тоже не противостояла. Вера она вообще. Легко ломается. (Пауза). Я всё просчитал, что случилось.
Дима руками обхватывает голову, покачивается из стороны в сторону. Молчит. Слушает.
ОЛЕГ. Как она живет – с этим предательством? Оправдывает себя игрой. А выбрала – что полегче. Ведь это – все-таки – стало легче? Я ей сказал, что это я – автор. Она знает. Обвиняет молча. Смотрит. Ненависть правит этим миром, не любовь.
Приближается поезд.
ОЛЕГ. «Я ухожу отсюда и надеюсь никогда не возвращаться». Это не я сказал. Это Фрида Кало, слышал?
Вдалеке начинает звучать музыка. Звучит голос Веры, жесткий. Дима вскакивает.
ГОЛОС ВЕРЫ. Задание номер один: не дожить до двадцати.
ОЛЕГ. Это не я сказал, слышишь? Слышишь, ветер?
ГОЛОС ВЕРЫ. Задание номер два: выбрать путь ненависти.
ОЛЕГ. Никогда не возвращаться, запомни.
ГОЛОС ВЕРЫ. Задание номер три: предать свои чувства.
ОЛЕГ. Я же на всех ваших слабостях сыграл, на каждой из них.
ГОЛОС ВЕРЫ. Задание номер четыре… Задание номер четыре…
Поезд проносится, заглушает голос Веры. Олег шевелит губами, но мы ничего не слышим. Наступает тишина. Все стоят недвижимо. Музыка звучит всё громче.
ОЛЕГ. Что это за звуки? (Прислушивается.) Что за музыка? Дима?.. Ответь!.. Молчишь. Что-то знакомое, да? Снова о мечтателях. О мечтателях наверняка. С руками пустыми. Они о других не пишут. Не о чем больше писать. По ушам режет. Не могу, не могу слушать. Выключите ее, а? Я жду ведь. Я ведь жду. Призраки из прошлого. У меня поезд прибывает скоро. Мне надо. Я уезжаю. Он меня увезет. Пора. Музыка мешает. Не услышу. (В окно.) Выключите музыку! (Тихо.) Каждую ночь.
Звуки музыки усиливаются. Олег смотрит в окно, боится обернуться.
ОЛЕГ. Ну что ты молчишь? Скажи им! Они мешают. У меня схема. У меня планы. Ну что, ну что они всё нарушают? Скажи! Ты здесь? Здесь? Не молчи, скажи! Может, у меня отчаяние? Ну зачем? Зачем оставлять меня? Не уходи. Останься. Я на всё готов. Побудь рядом. Ну хоть немного. Не бросай. Не бросай меня одного. Я боюсь. Ты помнишь детство? Почему детство всегда пахнет чем-то особенным? Всё вспоминается картинками. Помнишь, нам по девять, мы колесим через дворы? Мы так счастливы были. Это благостное непонимание. Ты гонялся за девчонками с крапивой, я немного стеснялся. Мне нравилась одна, казалось, особенная. Думал, она ни на кого не похожа. Лазала по деревьям, никого не боялась. Какое-то первое чувство. А мне было страшно, но я старался виду не подавать, чтобы не спасовать. Хотелось быть таким смелым, сильным, таким особенным, чтобы все так думали. А ноги подкашивались, когда ее видел, голова кружилась. Это была пропасть. Потом рос, рос, и всё таким же был. Внутри вел с собой самые жестокие бои. Потом в жизни всё так и пошло. И с тобой, и со всеми. Я это чувство через всю жизнь пронес. Через всю жизнь!.. Нельзя жить в ненависти. Ну что ты молчишь, что не отвечаешь?.. Поговори со мной! Я не буду оборачиваться, я боюсь. Я знал потом, что я сам, сам - ноль, пустота, серость. Потому что допустил. Потому что так все пошло, не иначе. С самого детства знал, когда оборвалось всё. После счастья. Давай, давай сыграем, как тогда, как в тот раз! Я испугался, я сам думал - вдруг будет лучше, - ну вдруг, ну возможно? Вас обманул, а сам себя не смог. (В окно.) Выключите эту музыку, эту чертову музыку! Она мне мозги разлагает. Играйте траурный марш! Где мой поезд? Я же жду, почему он задерживается, почему не едет? Ровно в 02:46 он должен быть на месте. Я высчитал, у меня список. Мне нужно услышать его, у меня ведь праздник. Ровно в 02:46 я рождаюсь, верно? Продолжим? Ответь. Почему я один? У тебя последний шанс, ясно? Ты слышал? Или я сойду с ума, и что-нибудь произойдет. То был понедельник, я точно помню. Очередной понедельник, шел поезд, мы были на путях. Шныряли туда-сюда. Мне в душу запала эта картинка, в самую суть. Спать не мог. Всё, казалось, так беспросветно... Казалось, закончу свою жизнь вот так, в сумраке, ничего не сделав, себя не узнав. Это ведь игра была, это фарс. Всего лишь каждому - своё. Понедельники были так скучны. У каждого было свое разочарование. Надо было всего лишь морально уничтожиться, стереть себя, свою личность. Все мертвы уже были, все. Да чего бы вы добились, кем бы вы стали?! Пустышка, обман, оболочка! Никто! Четыре фанта на четырех людей. Кто как. Я жить после этого не смог. Под круглую дату. Ты поджег. Помню, было страшно. В первый раз. И знал ведь, и ожидал, а все равно страшно. Сумрак. А как Вера Сенина любила - между нами неразрывная связь – так и осталась, сквозь года. Я, может, даже завидовал этому. А теперь - она и я. Мы связаны нашим общим отчаянием. Вот только кто я? Кто виноват? Я? Вы? Может, вы сами виноваты, ведь сами виноваты же! Я никого не заставлял, только предложил. Есть много способов испортить свою жизнь, я просто выбрал путь напрямик. А теперь понимаю… Я-то жить хотел! Она никогда не вспоминает, она медленно себя убивает. И зачем она со мной, она же ничем не связана, только словом, игрой, фантазией нашей? Она же ждет, подталкивает. Ненавидит меня. Это ее месть. Молчание. (Беспокойно.) Где же он? Почему не едет? Здесь всё время шум, всё слышно. Память, память, память. Воспоминания одни. Что-то глубокое. Вина. Вина тяготит. Что ни сделаешь, всё с тобой остается. Ты же знал, ты пришел. Я ждал. Знал, что буду играть сегодня. У меня обязанность. Ноль, пустота, серость. Ничего не получилось. У меня отчаяние. Мне просто нужен рывок. Ну, ты готов? Он сейчас придет. Уже слышу. Едет. Пора прощаться. Я скоро буду. Не с кем, не о ком. Зачем?.. Зачем всё было? Когда-то, когда-то я мог всё изменить. Всё должно было пойти по-другому. Не надо было бояться. Просто жить. Но кто услышит? Пора, прощай. Со мной уже кончено. Не молчи. Ответь. Не хочешь? Ну, будет. Вот и он.
Проносится поезд, шумит. Раздается выстрел. Снова слышны шаги. Заходит Вера. Осматривается. Ни на балконе, ни в комнате никого нет, кроме Олега. Вера улыбается.
ЗАНАВЕС
Екатеринбург, 2012
PAGE \* MERGEFORMAT1