Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Истинная
Содержание:
Введение. О восточных и западных писателях.
Часть I
Истинная и ложная мистика. Видения. Откровения. О прелести в молитве. Признаки истинного духовного настроения. Мечтательность, воображение духовных картин и образов. “Мнение” —подмена благодатных ощущений и состояний.
Часть II
Характерные черты из жизни и учения католических святых. Франциск Ассизский. Жизнь до обращения. Выступление Франциска на общественное служение и учреждение ордена.
Видения Франциска. Игнатий Лойола. Католические святые: Маргарита, Гертруда и Тереза. “Подражание Иисусу Христу” Фомы Кемпийского.
О восточных и западных писателях
Никто, кажется, столько не вник в Евангелие, сколько вникли в него святые пустынножители; они старались осуществлять Евангелие самою жизнью, самыми помышлениями и чувствованиями своими. Отличительною чертою их было глубочайшее смирение; падение человека было постоянным предметом их размышления; постоянным их занятием был плач о грехах своих.
Другое направление получили подвижники Западной церкви и писатели ее о подвижничестве со времени разлучения этой церкви от Восточной и отпадения ее в гибельную тьму ереси. Преподобный Венедикт, святой папа Григорий Двоеслов еще согласны с аскетическими наставниками Востока, но уже Бернард отличается от них; позднейшие уклонились еще боле. Они тотчас влекутся и влекут читателей своих к высотам, не доступным для новоначального, заносятся и заносят. Разгоряченная, часто исступленная мечтательность заменяет у них все духовное, о котором они не имеют никакого понятия. Эта мечтательность признана ими благодатью. Святые отцы Восточной Церкви приводят читателя своего не в объятия любви, не на высоты видений, —приводят его к рассматриванию греха своего, своего падения, к исповеданию Искупителя, к плачу о себе пред милосердием Создателя. Они сперва научают обуздывать нечистые стремления нашего тела, соделывать его легким, способным к духовной деятельности; потом обращаются к уму, выправляют его образ мыслей, его разум, очищая его от мыслей, усвоившихся нам по падении нашем, заменяя их мыслями обновленного естества человеческого, живо изображенного в Евангелии. С исправлением ума святые отцы заботятся об исправлении сердца, об изменении его навыков и ощущений. Очистить сердце труднее, нежели очистить ум: ум, убедясь в справедливости новой мысли, легко отбрасывает старую, легко усваивает себе новую; но заменить навык навыком, свойство свойством, чувствование другим чувствованием, —чувствованием противоположным, это —труд, это —усильная, продолжительная работа, это —борьба неимоверная. Лютость этой борьбы отцы выражают так: “Дай кровь и прими дух.” Значит: надо умертвить все греховные пожелания плоти и крови, все движения ума и сердца, зависящие от плоти и крови. Надо ввести и тело, и ум, и сердце в управление духа. Кровь и нервы приводятся в движение многими страсниями: и гневом, и сребролюбием, и сластолюбием, и тщеславием. Последние две чрезвычайно разгорячают кровь в подвижниках, незаконно подвизающихся, делают их исступленными фанатиками. Тщеславие стремится преждевременно к духовным состояниям, к которым человек еще не способен по нечистоте своей, за недостижением истины —сочиняет себе мечты. А сладострастие, присоединяя свое действие к действию тщеславия, производить в сердце обольстительные, ложные утешения, наслаждения и упоения. Такое состояние есть состояние самообольщения. Все, незаконно подвизающиеся, находятся в этом состоянии. Оно развивается в них больше или меньше, смотря по тому, сколько они усиливают свои подвиги. Из этого состояния написано западными писателями множество книг. На них-то с жадностью кидается, их-то проповедует преимущественно святыми и духовными, достойными стоять возле Св. Писания, слепотствующий и гордый мир, признающий себя просвещенным в высшей степени, и потому не нуждающимся держаться неотступно преданий Восточной Церкви.
В святых отцах Восточной Церкви отнюдь не видно разгоряченного состояния крови. Они никогда не приходят в энтузиазм, который, будучи рождением крови, часто на Западе искал пролития крови. Из их сочинений дышит истинное самоотвержение, дышит благоухание Святого Духа, мертвящее страсти.
Об истинной духовной жизни, о видениях и откровениях
Заимствовано из сочинения еп. Феофана Затворника “Письма о духовной жизни,” М., 1903 г., ее. 12-14, 247-8, 80-83, 141-6, 230-1, 147, 70-73, 118-19.
Духовная жизнь.
Мистицизм и квиэтизм суть болезненные порождения ложно направленной религиозности. Они явились и возможны были только на Западе, в отпадших от Св. Церкви христианских общинах, и преимущественно во время брожения умов, произведенного протестантством и реформацией. Они искали доброго дела, —живого общения с Богом, но не тем путем искали; а главное, надеялись своими усилиями и как бы по праву завладеть тем, что надлежало ожидать от милости Божией, и что надлежало принять как дар этой милости. В напряжениях этой самонадеянной самодеятельности разгоралось воображение, и порождало мечтательные ожидания, которые, как жарко желаемые, скоро показались и сочтены исполнившимися, и цель трудов —достигнутою. Все это раскрашивалось самыми привлекательными красками и представлялось в образах прелестных, в мечтательных заоблачных созерцаниях. Писания их завлекают, —ибо говорят о дорогих сердцу предметах, но они только манят, а ничего не дают. Это отличительная черта всех их.
Истинная во Христе жизнь есть жизнь сокровенная, таинственная (мистическая). Апостол Павел называет ее “сокрыта со Христом в Боге” (Кол. 3:3); апостол Петр —“сокровенный сердца человек” (I Петр. 3:4); Сам Спаситель —“Царство Божие внутри вас” (Лук. 17:21). Но в явлении своем она очень проста. Неведомо как приходит Дух и возбуждает к покаянию. Совершив этот внутренний переворот, Он потом вооружает верующее сердце на многотрудную борьбу со страстями, руководит его и помогает. Эта борьба есть у всякого, более или менее долгая и болезненная; она приводит к чистоте сердечной, ради которой верующий труженик удостаивается и яснейшего постижения истин Божиих и сладостнейшего ощущения, —того и другого в таких чертах, какие точно определены в Евангелии и писаниях Апостольских. Это последнее является уже в конце долгих трудов и многих испытаний, как венец наградный. Мистики же за эту верхнюю точку совершенства, прямо или преимущественно, и хватаются, и ее-то и живописуют, как она рисуется в мечтах их воображения, всегда в ложных красках. Истину можно сказать только по опыту, по вкушении только духовных благ самым делом; а мистики самыми мечтами своими заграждают для себя настоящую туда дорогу. Напротив, в писаниях отеческих менее всего говорится об этих высших состояниях, а все о трудах покаяния, борьбе со страстями и разных при этом случаях.
Существо жизни о Христе Иисусе, жизни духовной, состоит в преложении душевно-телесности в духовность, или в одухотворении души и тела. Момент, с которого начинается это одухотворение, есть зарождение в сердце неотходной теплой молитвы к Господу, —знак сочетания его с Господом. Сердце —корень жизни и всех проявлений ее. Когда оно управляется Духом, тогда Дух чрез него естественно начиинает проникать в весь состав нашего естества и его одухотворять; тогда ум начинает насыщаться Божественною истиною, весь ею проникаясь, во всем ее объеме; воля —святыми настроениями и расположениями, всеми добродетелями; сердце —святыми чувствами; вместе с тем и тело становится воздержно, трудолюбиво, живо, бодренно, целомудренно. Где все это есть, там падшее является вполне восстановленным. Отличительная черта состояния, когда раскрывается царствие Божие внутрь, или, что то же: когда затепливается неотходный духовный огнь в сердце из отношения к Богу, есть внутрь-пребывание. Сознание все сосредоточивается в сердце и стоить пред лицом Господа, изливая пред Ним свои чувства, более же всего болезненно припадая к Нему в смиренных чувствах покаяния, с соприсущею готовностью весь живот свой посвящать на служение Ему Единому. Такой строй устанавливается каждодневно, с минуты пробуждения от сна, держится весь день, при всех трудах и занятиях, и не отходить, пока сон не смежит очи. Вместе с образованием такого строя прекращается все нестроение, которое качествовало внутри до этого момента, в период искания, в это переходное состояние томления. Неудержимое брожение мыслей прекращается; атмосфера души становится чистою и безоблачною: стоит одна мысль и память о Господе. Отсюда светлость во всем внутреннем. Все там ясно: всякое движение замечается и достойно оценивается, при умном свете, исходящем от лица Господа созерцаемого. Вследствие сего, всякий недобрый помысл и недоброе чувство, приражающееся к сердцу, в самом зародыше встречают сопротивление —и прогоняются. Тут исполняется то, что советует Филофей Синайский: “От утра стань у входа сердца —и именем Иисусовым поражай подступающих врагов.” Это прогнание недоброго может быть мгновенно, но может длиться часы, дни, месяцы и годы; между тем, существо дела всегда одно, именно то, что ничто недоброе не допускается в сердце, а встречает решительный отпор с минуты сознания недоброты его, и гнание его не прекращается, пока совершенно не упразднится от него сердце. Вслед за сим, что ни думается, что ни чувствуется, что ни желается, что ни говорится и ни делается, —думается, чувствуется, желается, говорится и делается, по точному сознанию что все такое не оскорбляет неотступно созерцаемого Господа, благоугодно Ему и сообразно с Его волею. Если же против воли проскользнет что-либо противное, тотчас смиренно исповедуется Господу и очищается внутренним покаянием или внешним исповеданием, так что совесть всегда хранится чистою пред Господом. В награду за весь такой внутренний труд подается дерзновение к Богу в молитве, которая и теплится непрестанно в сердце. Теплота молитвы непрестанная есть дух этой жизни, так что с прекращением сего тепления прекращается и движение духовной жизни, как с прекращением дыхания прекращается жизнь телесная.
Этими немногими словами сказано все, что приносит с собою водворение внутрь царствия, или, другими словами, блаженный огнь, возгорающийся, наконец, в сердце; этим же определяется и существо истинной духовной жизни, или ее существенные отправления. Не вдруг, конечно, все это является в свойственной силе, —бывают и укло-нения, и ошибки, и ослабления; но в виду имеется именно это, с тех пор, как ум сочетается с сердцем и, утвердясь внутрь, становится на службу пред лицо Господа.
Видения.
У редкого из свв. подвижников, писавших о духовной жизни, вы не встретите предостережений насчет видений или привидений. Не все их испытывают. У иных не бывает их никогда; другие имеют к ним особое предрасположение. Но не природа виновата, а неправость действования самих подвергающихся им лиц.
В естественном порядке или строе наших сил, на переходе отвне внутрь, стоит воображение. Надо благополучно миновать его, чтоб благополучно попасть на настоящее место внутри. По неосторожности можно застрять на нем и, оставаясь там, быть уверенными, что вошли внутрь, тогда как это только внешнее преддверие, двор языков. Да это бы еще ничего; но этому состоянию всегда почти сопутствует само-прельщение, а из него развивается визионерство с его пагубными последствиями.
Очерчу вам это состояние со слов преп. Симеона Нового Богослова, в его статьях о трех образах молитвы (Добротолюбие, часть I, стр. 62. В новых изданиях следует смотреть не 1-й том, а 5-й —Михаил Новоселов). Известно, что вся забота ревнителей о духовной жизни обращена на то, чтобы поставить себя в должное отношение к Богу. Совершается это и обнаруживается в молитве. Она есть путь восхождения к Богу, и ее степени суть степени приближения нашего духа к Богу. Самый простой закон для молитвы —ничего не воображать, а, собравшись умом в сердце, стать в убеждении, что Бог близ, видит и внимает, и в этом убеждении припадать к Нему, страшному в величии и близкому в благоснисхождении к нам. Между тем, иные вот что делают во время молитвы: “Предстоя на молитве, возводят на небо очи и ум, и воображают в уме своем Божественные светы, небесные блага, чины свв. ангелов и обители святых, словом, —все, что говорится в Писании об этих предметах особенно образно, вызывают из памяти, перебирают воображением во время молитвы, стараясь разительностью сих представлений и воображений потрясти свое чувство, в чем иногда и успевают, —разблажают свое сердце к желанию Божественного, умиляются и плачут.” Представлять предметы Божественные под теми образами, как они представляются в Писании, ничего нет худого и опасного; мы и рассуждать о них иначе не можем, как облекая понятия во образы, —но не должно никогда думать, что и на деле так есть, как эти образы являются, и тем боле останавливаться на этих образах во время молитвы. Во время благочестивых размышлений, или при богомыслии, это уместно; но во время молитвы —нет. Образы держат внимание вовне, как бы они священны ни были, а во время молитвы вниманию надо быть внутрь, в сердце: сосредоточение внимания в сердце есть исходный пункт должной молитвы. И поелику молитва есть путь восхождения к Богу, то уклонение внимания от сердца есть уклонение от этого пути. Значить употребляющие означенный, воображательный образ держания себя во время молитвы, на первых же порах, сами себе устраивают препоны к делу, за которое взялись с такою ревностью.
Но в этой неправости начала есть только начало беды, которое наводит на нечто худшее и опаснейшее. Так как это парение, или летание ума в небесных областях, легко и, по связи сердца с воображением, тотчас оставляет след влияния своего в разблажении чувств, то занимающейся так тотчас начинает мечтать об успешности своего дела и своем совершенстве. “У такого, —говорит св. Симеон, —мало-помалу кичится сердце; ибо он воображает, что совершаемое им и происходящее в нем бывает от Божественной благодати, к утешению его. Почему он и молит Бога, чтоб дал ему и всегда быть в таком состоянии, а оно не есть доброе состояние, а прелесть.” Таким образом, у него путь к преспянию пресекается в самом начале, ибо искомое считается достигнутым, тогда как достижение его еще не начато. Посему-то такой человек “никогда не может прийти в разум и достигнуть добродетели или бесстрастия.” Дале, —самомнение еще боле разгорячает воображение, и оно быстро рисует новые картины, вставляя в свои мечтания личность мечтающего и представляя ее всегда в привлекательном виде, в близости к Богу, ангелам и святым. Чем боле он так мечтает, тем боле укореняется в нем убеждение, что он точно уже друг неба и небожителей, достойный осязательного с ними сближения и особых откровений. На этой степени начинается визионерство, и как естественная болезнь душевная, и, боле того, как дело врага, который не дремлет. Мистики почти все были в этом состоянии. Стоит прочитать несколько страниц из их писаний, чтобы удостовериться в этом. В нем была, например, Тереза (См. об этом подробнее во второй части). “Таким образом многие прельстились, видя свет и сияние очами телесными, обоняя благоухание обонянием своим, слыша гласы ушами своими и т. п. Иные из них повреждались в уме, и переходили с места на место, как помешанные. Иные, приняв беса, являвшегося им в образе светлого ангела, до того утверждались в прелести, что до конца оставались неисправимыми и не принимали совета ни от одного брата; иные, по внушению бесовскому, сами себя убивали, низвергались в стремнины, удавливались. И кто может исчислить все прельщения, в какие ввергал таковых враг! Если не всякий из держащихся такого образа молитвы терпит вред, то это только из тех, которые живут в обителях с другими братиями. Но все же они проводят жизнь без всякого успеха.”
Не надо забывать, что есть видения —плод разгоряченного воображения, и есть видения —прелесть бесовская. Благодатные видения очень редки и устрояются Духом Божиим, в видах воспитания духовного. Таким образом, есть видения и от Духа Божия: но надо быть очень осторожным в различении их, ибо недалеко от себя имеем темного искусника, умеющего принимать вид ангела светлого. И сколько было неосторожных, погибших от неразборчивого его доверия видениям!
Опытные умеют их различать от порождения своего воображения и привидений бесовских; но как на деле людей неопытных боле, чем опытных, и к тому же враг слишком хитер, то поставлено вообще законом —не принимать никаких видений и не доверяться им. “Внимай себе тщательно, рачитель Божьего дела, —пишет другой наставник в духовной жизни, —и разумно совершай дело свое. Если увидишь свет или огонь, вне себя или внутри, или образ какой, —Христа, например, или ангела, или иного кого, —не принимай того, чтоб не потерпеть вреда. И уму своему не попускай строить в тебе такие образы: это внешнее дело и ведет к прелести. И если заметишь, что будто тянет кто ум твой к таким внешним воображениям, —не поддавайся, держась внутрь и совершая дело внимания к Богу без всяких образов” (Св. Григорт Синаит. Добротолюбие).
Откровения.
Откровения —болезнь мистиков. У них вся забота об умовой стороне, и все ожидания их вращаются около постижения сокровенных тайн миробытия, тогда как существо дела в духовной жизни —многотрудная работа над собою, в видах очищения сердца от страстей. Для примера укажем на откровения Якову Беме (1575-1624 гг.), немецкому философу-мистику. Однажды, когда Беме было 25 лет, он, “проходя чрез поля в Герлице, сел на землю, чтобы отдохнуть и, посмотрев на травы и другие растения, благодаря своему внутреннему свету, прозрел их сущность, их полезность и их свойства.” Одно из своих позднейших переживаний он описывает следующим образом. “В четверть часа я увидел и узнал больше, чем могло бы мне дать долголетнее пребывание в университете, ибо я увидел и познал существование всех вещей, глубину и бездну, вечное зарождение Св. Троицы, происхождение Mиpa и всех тварей от Божественной мудрости... Я увидел и познал всю творящую сущность, как в добре, так и в зле, происхождение этих начал и их взаимную зависимость друг от друга; точно так же я понял, каким образом начался процесс рождения в плодоносном чреве вечности.” Нечто сходное с этим мы встречаем у Джорджа Фокса: “Я находился, —говорит он, —в том состоянии, в каком был Адам до своего падения. Тайна творения была открыта для меня; и мне было дано увидеть, как Bcе вещи получили свое название согласно своей природе и своим свойствам. У меня явилась мысль, не следует ли мне сделаться для блага человечества врачом, принимая во внимание, что Господь так ясно раскрыл предо мною природу и свойства всех тварей” (Джемс, “Многообразие религиозного опыта,” Москва, 1910 г., сс. 399-400) И даже когда это будет достигнуто, обещается не откровение тайн, а блаженное богозрение (Матф. 5:8). В откровении Божием передано нам вполне достаточно о Боге, Божественном порядке вещей и о всем нужном для нашего спасения. Других откровений ожидать не следует; они и не даются. По раскрытии в нас царства, точно, происходит нечто похожее на откровение, только не чего-либо нового, а того же, что уже открыто и что уже известно было нам по уму, а не по опыту. Тут дается сердцем ощутить все божественные истины, и теоретические, и практические, составляющие существо Христианства, или нашего богообщения в Господе Иисусе Христе, благодатию Святого Духа. И прежде они были ведомы, но совсем не так, так что не знавшим их теперь думается, что они получают нечто новое. Это похоже на то, как, читая путешествие, напрягаешься вообразить все по описанию, и думаешь, что все знаешь; а когда придется взглянуть на все своими глазами, то находишь все совершенно новым, словно прежде ничего о том и не воображалось.
Возьмем одну главную мысль. Христианство, то есть вера в Господа Иисуса Христа и общение с Ним, есть спасение или избавление нас от решительных зол, ничем другим не отвратимых. Все это исповедуют, но только исповедание это до времени есть умовое верование; когда же вступит кто в то состояние, о котором речь идет, тогда он начинает носить в себе чувство спасения и избавления. Он не только верует быть спасенным, но чувствует себя спасенным: все одно как утопал бы кто —и принят был на спасательную лодку. Когда придет это чувство, тогда самая истина спасения явится в новом свете и в новой силе. Как эта истина переходит в чувство, так и все другие —и большие и малые —все входят в сердце и обращаются в существо нашего ума и духа. И всякое такое восприятие сердцем истины отзывается в сознании новым откровением, словно тут только она и узнана. Припомните, как игумен Парфений, до обращения своего из раскола, сто раз, как говорит сам, читал в книге о вере, что греческая Церковь и под турецким игом сохранила чистоту веры, —и все не в догадку, что это за истина. Но однажды она вошла в его сердце, и все осветила, и мгновенно произвела в нем внутренний переворот. Я думаю, и всякий испытывал, как иногда вещь какая-нибудь лежит перед глазами, и все не видится, а потом вдруг как бы входить в глаз: глядишь —и недоумеваешь, откуда она взялась. То же совершается и в духовной жизни: ныне одна, завтра другая истина домостроительства нашего спасения вводится в сердце и начинает быть чувствуема в ее истинном виде, но никаких новых откровений не бывает. Вот это именно, и не другое что, означает и древнее обетование, что все будут научены Богом (Ис. 54:13; ср. Иоан. 6:45).
Мистики всюду видят таинства, и самые простые евангельская сказания превращают в аллегории высоких идей, какие они сами сплетают. Буква для них ничто, и буквальный смысл не есть для них истинный смысл, оттого, что прост, а им хитрить хочется. На самом же деле, буквальный смысл есть истинный смысл, от Духа Святого исходящий, и отступать от него при изучении Откровения позволяется только в крайней нужде. Если отступить от этого закона, то можно извратить все Божественное писание по своему смышлению, —и не останется у нас никакого критерия истины. Что дает озарение свыше? Оно дает не новое что-либо узреть помимо буквального смысла, а тот же самый смысл, печатлея его в сердце. Пока один ум трудится над уразумением Писания, до тех пор получаемые истины держатся в голове для умовых интересов, большею частью бесплодно для жизни. Озарение же свыше, печатлея эти истины в сердце и давая вкусить их, делает их направителями жизни, а опыты жизни еще полнее дают уразуметь силу их. При этом, так как всякая истина имеет свой круг понятий, то озарение вводить ум чрез сердце в созерцание всего этого круга. Это может казаться откровением чего-то нового, а оно вовсе не ново; оно то же самое, только видится полнее и яснее.
Заимствовано из сочинений епископа Игнатия (Брянчанинова), том I, ее. 230-1; том IV, стр. 445, том I, ее. 233-6, 243-4, 250-1, 253-4
Прелесть есть повреждение естества человеческого. Прелесть есть состояние всех человеков, без исключения, произведенное падением праотцев наших. Все мы —в прелести (начало 3-го слова преподобнего Симеона Нового Богослова, издание Оптиной пустыни, 1852 г.). Знание этого есть величайшее предохранение от прелести. Величайшая прелесть —признавать себя свободными от прелести. Все мы обмануты, все обольщены, все находимся в ложном состоянии, нуждаемся в освобождении истиною. Истина есть Господь наш Иисус Христос... Прелесть есть усвоение человеком лжи, принятой им за истину. Прелесть действует первоначально на образ мыслей; будучи принята и извратив образ мыслей, она немедленно сообщается сердцу, извращает сердечные ощущения: овладев сущностью человека, она разливается на всю деятельность его, отравляет самое тело, как неразрывно связанное Творцом с душой. Состояние прелести есть состояние погибели, или вечной смерти.
Со времени падения человека дьявол получил к нему постоянно-свободный доступ. Он старается обольстить и обмануть нас, опираясь на наше состояние самообольщения; наши страсти —эти болезненные влечения —он приводит в движение; пагубные требования их облачает в благовидность, усиливает склонить нас к удовлетворению страстям.
Состояние людей в бесовской прелести бывает очень разнообразно, соответствуя той степени, в которой человек порабощен страсти. Но все, впавшие в бесовскую прелесть, то есть чрез развитие собственного самообольщения вступившие в общение с дьяволом и в порабощение ему, находятся в прелести, суть храмы и орудия бесов, жертвы вечной смерти, жизни в темницах ада.
Признаки истинного духовного настроения.
Святая истина извещается сердцу тишиною, спокойствием, ясностью, миром, расположением к покаянию, к углублению в себя, к безнадежию на себя, к утешительной надежде на Бога. Ложь, хотя бы и облеклась в личину добра, познается по производимому ею смущению, мраку, неопределенности, переменчивости, развлечению, мечтательности; или же она только обольщает сердце, —льстиво приносит ему довольство, какое-то неясное, мутное наслаждение. И это наслаждение обольщенного сердца похоже на притворную тишину, которою прикрыта поверхность глубокого, темного омута, —жилища чудовищ... Обольстительное наслаждение питается самомнением, которое рождается от тонко действующего тщеславия, ослепляющего ум и сердце; оно любит высказать себя, оно позволяет себе отклоняться от точного повиновения Святой Церкви, —умнее ее; оно, как и все прелести, козни дьявола, как сам дьявол и его чадо —грех, не терпят благоухания для них смертоносного, убийственного благоухания, которое издают из себя покаяние и его плод —смирение. Спаситель Mиpa сказал: “блажени нищии духом, блажени алчущии ныне, блажени плачущии ныне..., горе вам, насыщении ныне” (еп. Игнатий, ук. соч., том IV, стр. 445, изд. 3-е).
Все виды бесовской прелести, которым подвергается подвижник молитвы, возникают из того, что в основание молитвы не положено покаяние, что покаяние не сделалось источником, душою, целью молитвы. “Если кто, —говорит преподобный Григорий Синаит, —с самонадеянностью, основанною на самомнении [в подлиннике сказано: “Если кто мечтает своим самомнением высокого достигнуть,” здесь употреблено объяснительное выражение, чтобы отчетливее показать значение слова мнение —т.е. самомнение], мечтает достигнуть в высокие молитвенные состояния и стяжал ревность не истинную, а сатанинскую, того дьявол легко опутывает своими сетями, как своего служителя.” Всякий, усиливающая взойти на брак Сына Божия не в чистых и светлых одеждах, устраиваемых покаянием, а прямо в своем рубище, в состоянии ветхости, греховности и самообольщения, извергается вон, во тьму кромешную: в бесовскую прелесть. Покаяние и все, из чего оно составляется, как-то: сокрушение, или болезнование духа, плач сердца, слезы, самоосуждение, памятование и предощущение смерти, суда Божия и вечных мук, ощущение присутствия Божия, страх Божий —суть дары Божии, дары великой цены, дары первоначальные и основные, залоги даров высших и вечных. Без предварительного получения их, подаяние последующих даров —невозможно. “Как бы ни возвышенны были наши подвиги, —сказал святой Иоанн Лствичник, —но, если мы не стяжали болезнующего сердца, то эти подвиги и ложны, и тщетны” (Лствица, слово 7-е). Покаяние, сокрушение духа, плач —суть признаки, суть свидетельство правильности, молитвенного подвига; отсутствие их —признак уклонения в ложное направление, признак самообольщения, прелести или бесплодия. То или другое, то есть прелесть или бесплодие, составляют неизбежное последствие неправильного упражнения молитвою, а неправильное упражнение молитвою неразлучно с самообольщением.
Мечтательность, воображение духовных картин и образов.
Самый опасный, неправильный образ молитвы заключается в том, когда молящийся сочиняет силою воображения своего мечты или картины, заимствуя их, по-видимому, из Священного Писания, в сущности же —из своего собственного состояния, из своего падения, из своей греховности, из своего самообольщения, —этими картинами льстит своему самомнению, своему тщеславию, своему высокоумию, своей гордости, обманывает себя. Очевидно, что все сочиняемое мечтательностью нашей падшей природы, извращенной падением природы, не существует на самом деле, —есть вымысел и ложь, столько свойственные, столько возлюбленные падшему ангелу. Мечтатель с первого шага на пути молитвенном исходит из области истины, вступает в область лжи, в область сатаны, подчиняется произвольно влиянию сатаны. Св. Симеон Новый Богослов описывает молитву мечтателя и плоды ее так: “Он возводит к небу руки, глаза и ум, воображает в уме своем, —(подобно Клопштоку и Мильтону), —Божественныя совещания, небесные блага, чины святых ангелов, селения святых, короче, собирает в воображении своем все, что слышал в Божественном Писании, рассматривает это во время молитвы, взирает на небо, всем этим возбуждает душу свою к Божественному желанию и любви, иногда проливает слезы и плачет. Таким образом, мало-помалу кичится сердце его, не понимая того умом; он мнит, что совершаемое им есть плод Божественной благодати к его утешению, и молит Бога, чтоб сподобил его всегда пребывать в этом делании. Это признак прелести. Такой человек, если и будет безмолвствовать совершенным безмолвием, не может не подвергнуться умоисступлению и сумасшествию. Если же не случится с ним этого, однако ему невозможно никогда достигнуть духовного разума в добродетели или бесстрастии. Таким образом прельстились видевшие свет и сияние этими телесными очами, обонявшие благовония обонянием своим, слышавшие гласы ушами своими. Одни из них возбесновались и переходили умоповрежденными с места на место; другие приняли беса, преобразившегося в ангела светлого, прельстились и пребыли неисправленными даже до конца, не принимая совета ни от кого из братии; иные из них, научаемые дьяволом, убили сами себя: иные низверглись в пропасти; иные удавились. И кто может исчислить различные прельщения дьявола, которыми он прельщает и которые неисповедимы? Впрочем, из сказанного нами всякий разумный человек может научиться, какой вред происходит от этого образа молитвы. Если же кто из употребляющих его и не подвергнется ни одному из вышесказанных бедствий по причине сожительства с братиею, потому что таким бедствиям подвергаются наиболее отшельники, живущие наедине: но таковый проводит всю свою жизнь безуспешно” (“О первом образ внимания и молитв,” Добротолюбие, часть I).
Все святые отцы, описавшие подвиг умной молитвы, воспрещают не только составлять произвольные мечты, но и преклоняться произволением и сочувствием к мечтам и привидениям, которые могут представиться нам неожиданно, независимо от нашего произволения. И это случается при молитвенном подвиге, особливо в безмолвии. “Никак не прими, —говорит преподобный Григорий Синаит, —если увидишь что-либо чувственными очами или умом, вне или внутри тебя, будет ли то образ Христа, или ангела, или какого святого, или если представится тебе свет... Будь внимателен и осторожен! не позволь себе доверить чему-либо, не вырази сочувствия и согласия, не вверься поспешно явлению, хотя бы оно было истинное и благое; пребывай хладным к нему и чуждым, постепенно сохраняя ум твой безвидным, не составляющим из себя никакого воображения и не запечатленным никаким изображением. Видевши что-либо в мысли или чувственно, хотя бы то было и от Бога, и принимающий поспешно, удобно впадает в прелесть, по крайней мере, обнаруживает свою наклонность и способность к прелести, как принимающий явления скоро и легкомысленно. Новоначальный должен обращать все внимание на одно сердечное действие, одно это действие признавать не прелестным, —прочего же не принимать до времени вступления в бесстрастие. Бог не прогневляется на того, кто, опасаясь прелести, с крайней осмотрительностью наблюдает за собою, если он и не примет чего посланного от Бога, не рассмотрев посланное со всей тщательностью; напротив того, Бог похваляет такого за его блегоразумие” (“О первом образе внимания и молитвы,” Добротолюбие, часть II).
Большая часть подвижников Западной Церкви, провозглашаемых ею за величайших святых, —по отпадении ее от Восточной Церкви и по отступлении Святого Духа от нее —молились и достигали видений, разумеется, ложных, упомянутым мною способом. Эти мнимые святые были в ужаснейшей бесовской прелести... Поведение подвижников латинства, объятых прелестью, было всегда исступленное по причине необыкновенного вещественного, страстного разгорячения. В таком состоянии находился Игнатий Лойола, учредитель иезуитского ордена (см. о нем во второй части). У него воображение было так разгорячено и изощрено, что, как сам он утверждал, ему стоило только захотеть и употребить некоторое напряжение, как являлись пред его взорами, по его желанию, ад или рай. Явление рая и ада совершалось не одним действием воображения человеческого; одно действие воображения человеческого недостаточно для этого: явление совершалось действием демонов, присоединявших свое обильное действие к недостаточному действию человеческому, совокуплявших действие с действием, пополнявших действие действием, на основании свободного произволения человеческого, избравшего и усвоившего себе ложное направление. Известно, что истинным святым Божиим видения даруются единственно по благоволению Божию и действием Божиим, а не по воле человека и не по его собственному усилию, —даруются неожиданно, весьма редко, при случаях особенной нужды, по дивному смотрению Божию, а не как бы случилось (св. Исаак Сирский, слово 36-е). Усиленный подвиг находящихся в прелести обыкновенно стоит рядом с глубоким развратом. Разврат служит оценкой того пламени, которым разжены прельщенные. Подтверждается это и сказаниями истории и свидетельством отцов. “Видящий духа прелести, —в явлениях, представляемых им, —сказал преподобный Максим Капсокаливит, —очень часто подвергается ярости и гневу; благовоние смирения, или молитвы, или слезы истинной не имеет в нем места. Напротив того, он постоянно хвалится своими добродетелями, тщеславствует и предается всегда лукавым страстям бесстрашно” (Собеседование преп. Максима с преп. Григорием Синаитом).
“Мнение” —подмена благодатных ощущений и состояний.
Второго рода прелесть —собственно “мнение” —действует без сочинения обольстительных картин; она довольствуется сочинением поддельных благодатных ощущений и состояний, из которых рождается ложное, превратное понятие о всем вообще духовном подвиге. Находящийся в прелести “мнения” стяжавает ложное, превратное понятие о всем вообще духовном подвиге. Находящийся в прелести “мнения” стяжавает ложное воззрение на все, окружающее его. Он обманут и внутри себя, и извне. Мечтательность сильно действует в обольщенных “мнением,” но действует исключительно в области отвлеченного. Она или вовсе не занимается, или занимается редко живописью в воображении рая, горних обителей и чертогов, небесного света и благоухания, Христа, ангелов и святых; она постоянно сочиняет мнимо-духовные состояния, тесное дружество со Иисусом (“Подражание” Фомы Кемпийского, книга II, глава 8), внутреннюю беседу с Ним (“Пoдpaжaниe,” книга III, глава 1), таинственные откровения (“Подражание,” книга III, глава 3), гласы, наслаждения, зиждет на них ложное понятие о себе и о христианском подвиге, зиждет вообще ложный образ мыслей и ложное настроение сердца, приводит то в упоение собою, то в разгорячение и восторженность. Эти разнообразные ощущения являются от действия утонченных тщеславия и сладострастия: от этого действия кровь получает греховное, обольстительное движение, представляющееся благодатным наслаждением. Тщеславие же и сладострастие возбуждаются высокоумием, этим неразлучным спутником “мнения.” Ужасная гордость, подобная гордости демонов, составляет господствующее качество усвоивших себе ту и другую прелесть. Обольщенных первым видом прелести гордость приводит в состояние явного умоисступления; в обольщенных вторым видом она, производя также умоповреждение, названное в Писании растлением ума (II Тим. 3:8), менее приметна, облекается в личину смирения, набожности, мудрости, —познается по горьким плодам своим. Зараженные “мнением” о достоинствах своих, особенно о святости своей, способны и готовы на все козни, на всякое лицемерство, лукавство и обман, на все злодеяния. Непримиримою враждою дышат они против служителей истины, с неистовою ненавистью устремляются на них, когда они не признают в прельщенных состояния, приписываемого им и выставляемого на позор слепотствующему миру “мнением...”
“Мнение” состоит в присвоении себе достоинств, данных Богом, и в сочинении для себя достоинств не существующих. Оно соединено с надеждою на себя, с хладным, поверхностным исповданием Искупителя. Бог прославляется для прославления себя, как был прославлен фарисеем (Лук. 18:11). Одержимые “мнением” по большей части преданы сладострастию, несмотря на то, что приписывают себя возвышеннейшие духовные состояния, беспримерныя, в правильном православном подвижничестве; немногие из них воздерживаются от грубого порабощения сладострастию, —воздерживаются единственно по преобладанию в них греха из грехов —гордости.
Из этого рода прелести возникли пагубные ереси, расколы, безбожие, богохульство. Несчастнейшее видимое следствие его есть неправильная, губительная для себя и для ближних деятельность, —зло, несмотря на ясность его и обширность, мало примечаемое и мало понимаемое. Случаются с зараженными “мнением” делателями молитвы и несчастия, очевидные для всех, но редко: потому что “мнение,” приводя ум в ужаснейшее заблуждение, не приводит его к исступлению, как приводит расстроенное воображение. —На Валаамском острове, в отдаленной хижине, жил схимонах Порфирий, которого и я видел. Он подвизался в молитве, но какого рода был его подвиг —не знаю. Можно догадываться о неправильности его по любимому чтению схимонаха: он высоко ценил книгу западного писателя Фомы Кемпийского “О подражании Иисусу Христу,” которой руководствовался. Книга эта написана из “мнения.” Порфирий однажды вечером, в осеннее время, посетил старцев скита, от которого невдалеке была его пустыня. Когда он прощался со старцами, они предостерегали его, говоря: “Не вздумай пройти по льду; лед только что стал и очень тонок.” Пустыня Порфирия отделялась от скита глубоким заливом Ладожского озера, которое надо было обходить. Схимонах отвечал тихим голосом, с наружною скромностью: “Я уж легок стал.” Он ушел. Чрез короткое время услышался отчаянный крик. Скитские старцы встревожились, выбежали. Было темно; не скоро нашли место, на котором совершилось несчастье; не скоро нашли средства достать утопшего: вытащили тело, уже оставленное душою.
Франциск Ассизский. Жизнь до обращения.
Заимствовано с большими пропусками из книги М. В. Лодыженского “Свет незримый,” СПб, 1912 г, стр. 88-132. Автор для изложения жизни Франциска Ассизского пользовался следующими пособиями: 1. Johannes Joergensen —“Saint Francous d'Assise. Sa vie et son oeurve.” Paris, 1910. Это исследование, заключающее в себе все, что можно было собрать боле или мене достоверного о Франциске, вышло в Франции в 1909 году; оно имело громадный успех, и в 1910 г. появилось уже 11-е издание этого сочинения; 2. П. Сабатье —“Жизнь Франциска Ассизского.” Издание “Посредника,” Москва, 1895 г.: 3. В. И. Герье—“Франциск, Апостол нищеты и любви” Москва, 1908 г.; 4. Эмиль Жебар —“Св. Франциск Ассизский.” Перевод с французского. Дашевая Библиотека Суворина.
“Во время моей молитвы передо мною явились два больших света —один, в котором я узнал Создателя, а другой, в котором я узнал самого себя.”
Собственный слова Франциска о своей молитве
“Истинные праведники всегда помышляют сами в себе, что недостойны они Бога.”
Изречение св. Исаака Сирианина
Франциск родился в 1182 году в Италии, в городе Ассизе; семья его была одной из самых богатых в городе. Отец Франциска, по имени Бернардоне, был зажиточный торговец сукнами.
В ранние годы Франциск религиозностью не отличался, хотя по своей природе это был мечтательный юноша. Воспитывался он не на псалтыри, а на рыцарских романах того времени; он грезил о рыцарстве, о его славе и о великих подвигах. Конец XII столетия, это было время увлечения рыцарством в Западной Европе. Рыцарей тогда воспевали знаменитые трубадуры того времени. Это была эпоха песней о короле Артуре и о рыцарях круглого стола.
Не лишенный практических способностей, Франциск рано стал помогать отцу в его торговых делах —и не без успеха. Но вместе с тем у него замечается стремление к расточительности: он широко тратил деньги на роскошь и удовольствия (Joergensen, сс. 16 и 17). Франциск любил веселиться. Он охотно посещал пирушки сверстников, увлекался музыкой. На этих пирах Франциска избирали распорядителем, или “королем,” праздника, и он с жезлом в руках предводительствовал молодежью; первый биограф Франциска, его современник, Фома из Челано, говоря об этих кутежах, замечает, что для участников их, для этих собутыльников Франциска, Христианство было только словом; честолюбие этой молодежи было направлено даже к тому, чтобы казаться хуже, чем они были на самом деле (Joergensen, стр. 15). Франциск не отставал в этом отношении от своих товарищей. По сообщениям ближайших биографов Франциска, Фомы из Челано и трех товарищей (Льва, Ангела и Руфина), он даже считал своим долгом превзойти своих приятелей в невоздержанной жизни (П. Сабатье, “Жизнь Франциска Ассизского,” стр. 8).
Родители Франциска в таком образе жизни своего сына худого не видали; они, по словам того же Фомы, поощряли в этом Франциска, гордясь его блеском и светскими успехами.
Несмотря на жизнь, полную роскоши и суетности, несмотря на гордые, честолюбивые мечты, которые у Франциска вырывались в таких фразах: “Знаете ли, что будет день, когда весь мир преклонится предо мною?” (Joergensen, стр. 27) —несмотря на все это, на него иной раз находили необыкновенные, поражавшие всех, приступы доброты и жертвы; увидав нищего, который трогал его сердце, он, если деньги его были розданы, не останавливался пред тем, чтобы снять с себя платье и отдать нищему. Жалость Франциска к бедным и несчастным не знала пределов.
Это же инстинктивно стремящееся к добру сердце берегло Франциска от чрезмерных увлечений теми низменными падениями, которым вообще склонна предаваться юность.
Выступление Франциска на общественное служение и учреждение ордена.
февраля 1209 года, во время обедни, при часовне (около которой в шалаше жил Франциск), он услышал прочитанные священником следующие слова из Евангелия, слова, сказанный Иисусом Христом ученикам Своим, когда Он посылал их проповедовать Царствие Небесное: “Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха” и т. д. (Матф. 10:9-10).
После этих слов и после того, как священник разъяснил подробно их значение, Франциск, исполненный энтузиазма, вдруг воскликнул: “Вот что мне надобно. Вот, на что я хочу посвятить все мои силы!”
В наитии этого откровения Франциск, как ему представлялось, понял свое настоящее призвание —призвание сделаться апостолом. Истинные ученики Спасителя должны сделаться его апостолами, —решил Франциск. Освобожденные от всего суетного и глубоко вдохновленные, они должны идти в мир вещать людям сызнова великое слово: “Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное” (Joergensen, стр. 84). Он решил начать с буквального исполнения этого требования.
Выйдя из маленькой церкви, он снял с себя свои сандалии, бросил свой посох, скинул с себя свой плащ, которым он защищался от холода, пояс свой заменил веревкой —и, одетый в серую хламиду, которую обыкновенно надевали на себя местные бедняки-кре-стьяне, босой, с капюшоном на голове, он почувствовал себя как бы преобразившимся. Внешняя перемена была незначительна, —говорит об этом событии В. Герье, —но в ней заключалась великая для Франциска идея: следовать Христу (В. Герье, стр. 26).
Он стремился идеализировать все, что надлежало исполнять подвижнику, стремился идеализировать и самый подвиг покаяния, и подвиг милосердия. Видно это из того, как Франциск относился к нищим. В глазах Франциска нищие были существами весьма высоко стоящими сравнительно с другими людьми. По воззрениям католического святого, нищий являлся носителем священной миссии, будучи образом странствующего бедного Христа. Поэтому в своих наставлениях Франциск даже обязывает своих учеников просить милостыню (В. Герье, Франциск, стр. 129)...
мая того года, когда Франциск начал свою проповедь, к нему примкнули два последователя (этот день считается днем основания Францисканского ордена). Число их постепенно увеличивалось, и, когда их было уже семь, Франциск послал их всех на дело проповедничества в народ. Наконец, в том же 1209 г. Франциск и его последователи, уже в числе двенадцати человек, отправились в Рим к папе Иннокентию III с ходатайством о благословении на предпринятое ими дело. Иннокентий III согласился на учреждение нового ордена, но поставил непременным условием полное подчинение его наместнику Христа на земле —папе.
Видения Франциска.
В начале августа 1224 г. Франциск задумал провести осенний пост (до Успения) на пустынной горе Альверна; гору эту отдал в распоряжение Франциска его почитатель граф Роланд де Каттани. С Франциском на эту гору отправились пять его учеников, в том числе францисканец Леон, который был ближе всех к Франциску по своей любви и необыкновенной преданности ему.
Однажды, тихо приближаясь к шалашу Франциска, Леон услыхал доносившийся до него издали, подобно отдаленному тихому эху, голос святого. Это Франциск говорил свои молитвы. Пройдя далее несколько шагов, Леон увидал Франциска на коленях со взором, обращенным к небу. Леон остановился недвижимый; он расслышал следующие слова молитвы Франциска: “Господи, что я перед Тобой? что значу я в сравнении с силою Твоею, ничтожный червь земли, ничтожный Твой служитель!”
И Франциск повторял эти возгласы непрестанно до тех пор, пока Леон не выдал своего присутствия неосторожным шорохом.
Леон умолял Франциска объяснить ему смысл его молитвы.
“О, ягненок малый пастыря Иисуса, —сказал Франциск, —о, мой возлюбленный и дорогой Леон! Во время этой молитвы, которую ты слышал, передо мной явились два больших света. Один, в котором я узнал Создателя, и другой, в котором я узнал самого себя” (Joergensen, стр. 443)...
сентября, перед рассветом, Франциск молился около своей келлии, воздев руки к небу. “О, Господь Иисус, —молитвенно взывал колнопреклоненный Франциск, —я прошу Тебя только о двух милостях: ниспошли их мне перед моею смертью. Первая —это чтобы я, насколько это в силах моих, мог душою и телом пережить все те страдания, которые Ты, Сладчайший Иисус, испытал в Твоих мучительных страстях. И вторая милость, которой я жажду, это —чтобы, насколько только возможно, я мог почувствовать всем существом моим ту неограниченную любовь, которою горел Ты, Сын Божий, и которая заставила Тебя терпеть столько мук за нас, презренных грешников!”
И в то время, как Франциск долго так молился, он получил твердую уверенность, что Господь внял его мольбам, что он испытает и то, и другое, им просимое, испытает это в пределах, возможных для творения Божиего. И как только он сознал, что это совершится, он отдался созерцанию страданий Спасителя, созерцанию, доведенному до высшей степени сосредоточенности. Тогда пламя религиозной энергии Франциска разгоралось в нем так сильно, что он, в избытке ощущаемых им любви и сострадания, почувствовал себя совершенно превращенным в Иисуса (il se sentit changé tout á fait en Jesus)” (Joergensen, стр. 446, Курсив Иергенсена).
И в то время, как Франциск был распростерт колнопреклоненный перед Господом, в то время, как он горел охватившим его пламенем, он вдруг в эти утренние часы увидел, что с неба к нему нисходит шестикрылый серафим.
И этот серафим так приблизился к святому, что Франциск мог ясно и отчетливо видеть на серафиме изображение Распятого, мог вместе с тем видеть, как крылья серафима были расположены: два крыла поднимались над головою, два были распростерты для полета, а последние два облекали его тело.
И как только Франциск увидел это явление, оно возбудило в нем трепетный страх. Вместе с тем он почувствовал и полноту радости, и ощущение печали, и восхищение, ибо он испытывал большое счастье в сознании, что Сам Спаситель удостоил его Своим дружеским явлением, удостоил его Своим взором, полным нежности; но в то же время вид пригвожденного ко кресту Господа причинял Франциску печаль невыразимую...
Через некоторое время чудное явление исчезло. С тех пор в сердце Франциска укрепилось навсегда могущественное пламя, укрепилась живая любовь к Спасителю (в житиях Франциска говорится, что “опьяненный любовью и состраданием ко Христу, Франциск иногда поднимал кусок дерева с земли и, взяв его в левую руку, правою водил по нем на манер смычка по скрипке, припевая французскую песнь о Господе Иисусе Христе; оканчивалось это песнопение слезами жалости о страданиях Христа и усиленными вздохами, и Франциск, впадая в забытье, останавливал глаза на небе” (В. Герье, Франциск, стр. 156). На теле же его явление это оставило образ и чудесно запечатленные следы страданий Христа, ибо тотчас же на руках и ногах Франциска начали показываться как бы гвозди; казалось, что центры рук и ног были как бы пронзены этими гвоздями... На правой же стороне груди сделался виден след от удара копьем, подобный шраму, —след воспаленный и источающий кровь, которая проступала на одежде.
Франциск скрывал все это от братьев; он даже прятал свои руки, но ступать по земле своими израненными ногами сделалось для него невозможно. Скоро для братьев стало ясно, в особенности, когда им приходилось мыть окровавленное платье Франциска, что он носил на груди своей, на руках и ногах образ и телесное сходство со Спасителем (Joergensen, cc. 445-448).
Явления эти потом получили даже особое наименование “стигматизации.” Самые же раны на теле, образующиеся при таких феноменах, стали с тех пор называться у католиков “стигматами.”
Не может не поразить здесь всякого прежде всего эта удивительная сложность видения Франциска. На одно видение серафима, сошедшего внезапно для Франциска с небес, был как бы наложен, силой воображения Франциска, образ другого видения, того видения, которого боле всего жаждал Франциск, образ распятого Иисуса Христа.
Характерно и то, что Франциск в представлении об Иисусе Христе воспринимал прежде всего впечатление от земной жизни Спасителя, был поглощаем Его внешним страдальческим образом. Впечатление это на Франциска шло как бы извне, и Франциск стремился всеми силами своей души подражать Иисусу Христу. Для него Иисус Христос был внешним предметом, и, исходя от образа Иисуса Христа и Его страданий, и развивалась мистика Франциска.
Надо сказать, что это подражание Христу доходило у Франциска до прямой копировки им жизни Спасителя. Так, например, когда у Франциска в начале его деятельности собралось до 7 учеников, он, подобно Спасителю, пославшему Своих апостолов на проповедь, —послал на проповедь и своих апостолов, причем дал им почти те же наставления, говоря: “Идите же по два по разным областям земли, проповедуя мир людям и покаяние ради отпущения грехов” (В. Герье, стр. 27). Особенно интересно, что за три дня пред своей кончиной Франциск воспроизвел пред своими учениками даже нечто подобное самой великой Тайной Вечери. Сперва он приказал принести к себе Евангелие от Иоанна и читать ему с того места, где говорится, что Иисус Христос знал, что час Его пришел. За сим Франциск велел принести хлеб, благословил его, приказал разломить и каждому из стоявших тут братьев дал по кусочку. “Он вспомнил, —говорить хроника, —ту священную трапезу, которую Господь отпраздновал со Своими учениками в последний раз” (В. Герье, ее. 114 и 115). “Вот Бог меня призывает, —сказал умирающий, —и я прощаю всем моим братьям, как присутствующим., так и отсутствующим, их обиды и их заблуждения и отпускаю им грехи их, насколько это во власти моей” (И. Сабатье, стр. 352. Судя по этим словам, Франциск в предсмертные минуты почувствовал себя в силах, как и сам папа, отпускать грехи. Отпущение грехов вне таинства исповеди и евхаристии было в католическом мире прерогативою папской власти (Лодыж., стр. 132). В этой сцене, совершившейся пред смертью, Франциск уподобил себя в глазах своих учеников как бы Самому Спасителю мира (Лодыж., стр. 128). Наконец, последние слова Франциска были: “Я исполнил то, что должен был исполнить. Христос научит вас, как поступать дальше. Прощайте, дети... Я возвращаюсь к Богу; да умилосердится Он над вами” (Жебар, ее. 160-61)... Чрез 2 года после смерти († 3 окт. 1228 г.) Франциск был канонизован Римскою церковью.
Игнатий Лойола.
“Беседа совершается тогда, когда человек вообразит перед собою Иисуса Христа, распятого на кресте.”
(Из поучений Игнатия Лойолы о созерцании).
“Сам от себя не строй воображений и, которые сами строятся, не внимай тем, и уму не позволяй напечатлевать их на себя. Ибо все сие, со вне впечатляемое и воображаемое, прельщает душу. Ум и сам по себе естественную имеет силу мечтать и может легко строить призрачные образы того, чего вожделевает... Тогда испытывающий сие бывает уже мечтателем, а не безмолвником.”
(Прел. Григорий Синаит, подвижник XIV в.).
“Избави вас, Господи, от восторженных молитв. Восторги, сильные движения с волнениями суть просто кровяные душевные движения от распаленного воображения. Для них Игнатий Лойола много написал руководств. Доходят до сих восторгов и думают, что дошли до больших степеней, а между тем все это мыльные пузыри: настоящая молитва тиха, мирна, и такова она на всех степенях.”
(“Письма о христианской жизни” епископа Оеофана. Выпуск I и II. Изд. 2-ое, 1900 г., Москва, стр. 25).
“Воображение —способность формировать и удерживать образы —есть способность черно-рабочая... самая низшая! Уж поэтому не след ему позволять являться со своими образами в высшую область, какова молитва... Если допустите образы, то есть опасность молиться мечте... Помнится одно, сказанное о старце, который всегда образно представлял Бога. Когда ему растолковали, что так не следует, он сказал: “Вы отняли у меня Бога...” А у него отняли не Бога, а мечту его.”
(“Собрание писем епископа Феофана.” Вып. 7-й, ее. 24-5).
Игнатий Лойола родился в 1491 году в Испании, в аристократической семье. Юношеские годы он провел при дворе испанского короля, в молодости увлекался, как и Франциск, средневековыми романами. Он был честолюбив, 30-ти лет он участвовал в сражении с французами при защите Памилуны, где был тяжело ранен. Во время болезни он начал читать жития святых, подвиги которых —в особенности Франциска Ассизского —получили в глазах его такую же цену, какую раньше имели подвиги рыцарей и героев. Пример Франциска увлек Лойолу. Величие апостольского поприща рисовалось в его воображении, и он решил посвятить себя проповедничеству. Сначала он предался (в небольшом городке Каталонии Манрезе) аскетической жизни. Он впоследствии сознавался, что его тогда осеняли различные видения. Затем в 1528 году он отправился в Париж, чтобы получить богословское образование. В Париже он образовал кружок друзей, которых увлек на дело проповедничества. Кружок этот окончательно сформировался в 1534 году. В 1537 году Лойола отправился в Рим; там он добился благословения папы на учреждение ордена Иисуса. Устав этого ордена был утвержден в 1540 году. Лойола сумел прочно организовать и развить это учреждение, создав из него могущественное орудие для католической пропаганды. Несомненно, что Лойола обладал громадным организаторским талантом. Умер Лойола в 1556 году в Риме. Почти через семьдесят лет после его смерти католическая Церковь причислила его к лику святых.
Игнатий Лойола, развивши мистику Франциска Ассизского, оставил католическому Миру яркую память о своей мистике; он написал, в числе прочих своих сочинений, замечательное руководство к достижению экстатических состояний. Называется это руководство “Духовными упражнениями.”
Переходя к ближайшему рассмотрению “Духовных упражнений” Лойолы, мы видим, что после первых шагов упражнений, признаваемых весьма важными, а именно —упражнений отшельника в проверке своей совести (examen) и в раскаянии в грехах (“Manrese.” Introducion 8) —следующие главнейшие упражнения определяются у Лойолы терминами mediter и contempler.
Под словом “meditation” понимается упражнение в созерцаниях абстрактных (абстрактною мыслью), “когда память человека восстанавливает в уме воспоминание о какой-либо христианской, догматической или моральной истине, когда вместе с тем мысль начинает стремиться к проникновению ее, а воля подвижника направлена к подчинению истине, к внушению себе желания привязаться к ней (Там же,Intr. 8).
Под словом же contemplation понимается созерцание не чего-либо абстрактного, но созерцание истины, воплощенной в жизни Спасителя, причем душа человека “приучается в своем воображении видеть и слышать Слово, сделавшееся плотью, сживается с Богочеловеком, созерцает Его” (“Manrese.” Intr. 9).
Наконец, у Лойолы, кроме этих созерцательных состояний, есть еще высшее состояние —“application des sens;” это —тогда, “когда напряжение работающего воображения уже кончилось, когда мистерия из жизни Спасителя является свободно пред душою созерцающего, когда она происходит перед его глазами и производит впечатление на все его телесные чувства” (Там же, Intr. 9).
Метод введения человека во все эти созерцания следующий: предмет, или сюжет созерцания, по Игнатию Лойоле, должен быть предусмотрен заранее и распределен на два или три пункта, которые приковывают память и которые содержат в себе обстоятельства, достойные быть отмеченными. Затем аскет приступает к началу упражнений, называемому “введением” (prelude). Он овладевает своею памятью, своим воображением и своею волею. “Память снабжает его заранее фиксированными в мозгу пунктами. Воображение создает из них нечто вроде картины, сердце горячо в молитве просит познания и любви, и все это делается как бы в присутствии Самого Иисуса” (Там-же, Intr. 8).
По словам католической книги “Manrese,” Игнатий предполагает с помощью этих упражнений и, прежде всего, упражнений в проверке своей совести и раскаяния в грехах дать человеку возможность достигнуть следующего: если начинающий свой подвиг человек и греховен, но если он вооружен доброю волею, если рассудителен, если он свободен для подвига (господин своего времени и своей будущности), то из такого, хотя и “жалкого грешника,” Игнатий надеется сделать святого человека, и даже большого святого (Там же, Intr. 15).
Мы приведем из книги Игнатия Лойолы “Exercises spirituels” примеры его созерцательных упражнений.
Мы сказали выше, что, по указаниям Лойолы, предмет, или сюжет созерцания должен быть предусмотрен заранее и распределен на два или три пункта, которые приковывают память и которые содержать в себе обстоятельства, достойные быть отмеченными.
Возьмем сначала примеры таких пунктов, которые Лойола советует упражняющемуся фиксировать в своем мозгу пред созерцанием ада. (Цель этого созерцания —привести отшельника к искреннему раскаянию в грехах).
Первый пункт состоит в том, чтобы упражняющийся видел с помощью воображения ужасный пламень ада. Лойола говорит: “Я буду там видеть, буду внимательно смотреть на души людей, заключенные в свои горящие тела, как бы в вечные темницы.”
Второй пункт заключается в том, “чтобы также с помощью воображения слышать стоны, жалобы, раздирающие душу крики, раздающиеся в этом гибельном месте, слышать проклятия, которые постоянно изрыгаются против Иисуса и Его святых.”
Третий пункт состоит в том, чтобы опять-таки вообразить, что обоняешь дым, серу, смолу, одним словом, тот отвратительный запах, который “должен испускать вертеп всякого рода гнили.” Четвертый пункт —“Испробуйте все, что есть самого горького на свете. Постарайтесь сделаться, таким образом, чувствительными к слезам, которые беспрестанно проливают отлученные; постарайтесь быть чувствительными к угрызениям —к этому червю, раздирающему грешников” (“Exercises spirituels.” Premiere semaine. Cinquieme exercice, pp. 70-71).
Теперь приведем пример упражнений, называемых “введением” (preludes). Введения, который мы сейчас берем, относятся к созерцанию “Первого дня воплощения Бога-Слова.”
Первая прелюдия этого созерцания заключается в том, “чтобы представить себе, как будто это было перед глазами, весь исторический ход мистерии воплощения, а именно —как три Божественные лица Святой Троицы взирают на эту землю, населенную людьми, целыми толпами стремящимися в ад; как Троица Святая, тронутая состраданием, решает ниспослать Слово воплотиться в человека, чтобы спасти род человеческий; как следствием этого решения было то, что в предопределенный день архангел Гавриил явился посланником к блаженной Деве Марии.”
Вторая прелюдия состоит “в живом воображении местности, которую как бы видят перед своими глазами. Здесь представляют себе сначала землю, населенную различными племенами, и в одном уголке этой вселенной, в Галилее, в Назарете —маленький домик, где живет Святая Дева.”
Третья прелюдия, “это —мольба о познании мною, молящимся, тайны воплощения Слова ради меня, мольба о том, чтобы познание это все боле и боле воспламеняло мою любовь к Нему и заставляло меня исключительно Ему служить” (“Exercises spirituels,” Seconde semaine. Premiere meditation, pp. 95-97).
А вот пример созерцания, приведенный уже в форме беседы отшельника с распятым Христом, Которого он видит в своем созерцательном состоянии.
Берем описание этой беседы буквально, как она изложена в “Духовных упражнениях.” “Эта беседа совершается тогда, когда человек вообразит пред собою Иисуса Христа, распятого на кресте... В то время, когда это поразительное изображение является перед глазами человека, он начинает спрашивать себя, обдумывать, взвешивать, что именно склонило Создателя вочеловечиться и принять форму твари и раба. Каким образом случилось то, что, обладая по существу Своему вечною природою, Он соизволил снизойти до состояния смерти, до смертных истинных страданий?”
“При этом следует обвинять себя, следует укорять свою совесть, спрашивая: “Что же я сделал до сих пор для Иисуса Христа? Могу ли я сказать, что, действительно, сделал что-нибудь для Него? Что же я буду, по крайней мере, делать отныне? Что должен я делать?”“
“Устремивши, таким образом, взор на Иисуса распятого, я скажу Ему все, что подскажут мне мой ум и мое сердце... Настоящую беседу можно сравнить с беседою двух друзей или беседою слуги со своим господином” (“Exercises spirituels.” Colloque, pp. 56-57).
(Заимствовано с сокращениями из книги Вильяма Джемса: “Многообразие религиозного опыта.” Москва, 1910 г., ее. 334-7, 400-1).
“Не желай видеть чувственно ангелов, или силы, или Христа, чтобы с ума не сойти, приняв волка за пастыря и поклонившись врагам демонам... Если желаешь молиться в духе, ничего не заимствуй от плоти.”
(Преп. Нил Синайский, подвижник V века).
Лучшими доказательствами любви Бога к Маргарите Марии Алакоквийской были ее зрительные, слуховые и осязательные галлюцинации, среди которых самой важной было видение сердца Христова, “окруженного лучами более ослепительного блеска, чем солнце, и прозрачными, как хрусталь. На нем ясно виднелась рана, которую Он получил на кресте. Вокруг Его Божественного сердца был венец из терния, а над ним крест.”
Во время этого видения голос Христа сказал ей, что сердце Его охвачено пламенем любви к человечеству, и что Он избрал ее, чтобы она поведала людям об этой любви. Затем Он взял ее смертное сердце, вложил его в Свое, воспламенил и снова вернул ей со словами: “До сих пор ты была Моей рабою, отныне же будешь называться возлюбленной ученицей Моего святого сердца.”
В позднейшем видении Христос раскрыл перед ней подробности “великого замысла,” который Он намеревался выполнить при ее посредничества. “Сделай так, чтобы первая пятница была праздником почитания Моего сердца. В этот день все должны совершать богослужения и причащаться, чтобы возместить Моему сердцу те обиды, какие оно претерпело. А я обещаю тебе, что сердце Мое будет расширяться, чтобы в изобилии изливать потоки любви на тех, кто будет оказывать ему эти почести или кто внушит другим людям делать это.”
“Это откровение, —говорит Буго, —без сомнения самое важное из всех, какие получила Церковь со времени воплощения Христа и Тайной Вечери. После таинства Евхаристии это —высшее напряжение деятельности святого сердца” (Bougaud, “Histoire de la bienheureuse Marguerite Marie,” Paris, 1894, p. 145).
Каковы же были результаты этого откровения для жизни Маргариты Марии? Страдания, молитвы, обмороки, экстазы. Она сделалась совершенно бесполезной для монастыря, так как поглотившая ее любовь Христа к ней, “которая все более и боле ею овладевала, делала ее неспособной к выполнению монастырских обязанностей.”
Среди мистиков пользуются большим уважением “откровения” святой Гертруды, монахини Бенедиктинского ордена, жившей в ХIII веке. Приведем нечто из этих “откровений.”
“Страдая от головной боли, она старалась во славу Господа облегчить свои страдания, держа во рту некоторые пахучие вещества. Ей показалось, что Господь милостиво склонился к ней и Сам находил утешение в этом запахе. Вдохнув в Себя аромат, Он поднялся и с довольным видом сказал святым: “Посмотрите на новый подарок, который сделала Мне Моя невеста!”
Однажды во время молитвы в часовне она услышала пение: “Sanctus, sanctus, sanctus!” Сын Бoжiй склонился над ней, подобно самому нежному возлюбленному, и, запечатлевая на ее душе сладостный поцелуй, сказал ей при втором Sanctus: “При этом Sanctus, прославляющем Меня, приими в Моем поцелуе всю святость Моей Божественности и Моей человечности, и это приготовит тебя к принятию Св. Тайн.”
И когда в следующее воскресение она благодарила Бога за эту милость, Сын Божий, боле прекрасный, чем тысячи ангелов, взял ее на руки и, словно гордясь ею, представил ее Богу Отцу в том совершенстве святости, какое Он даровал ей. И Отцу так понравилась эта душа, представленная Ему Его единственным Сыном, что Он не мог удержаться, чтобы не отдать ей —то же самое сделал и Дух Святый —всю святость Своего Sanctus, благодаря чему она стала обладательницей всей полноты святости, дарованной ей Всемогуществом, Мудростью и Любовью” (“Revelations de sainte Gertrude,” Paris, 1898, pp. 1, 44,186).
Говоря о характерных проявлениях мистики запада, нельзя умолчать о святой Терезе, изложившей свои мистические переживания в автобиографии, написанной ею в 1561-62 гг.
Джемс, изучивший сочинения Терезы, говорит, что “ее представления о религии сводились, если можно так выразиться, к бесконечному любовному флирту между поклонником и его Божеством” (“Многообразие религиозного опыта,” стр. 337).
Мистический восторг Терезы возбуждал физическую ее природу; она говорит о чувстве восхищения, как о чем-то таком, что трудно вынести и что почти граничит с физической болью. О том участии, которое принимает тело в небесных радостях, она говорит, что чувство радости “пронизывает его (тело) до мозга костей, тогда как земные наслаждения действуют поверхностно. Это, конечно, только приблизительное описание, —добавляет она, —но я не умею выразиться яснее” (Там же, стр. 401. —Поучительно сравнить этот чувственный характер экстатических состояний Терезы с “чувственной мистикой Франциска, выразившейся даже в таком физиологическом явлении, как стигматизация”).
“Однажды, во время молитвы, —пишет она, —я получила способность сразу постигнуть, каким образом все вещи могут быть созерцаемы в Боге и содержаться в Нем. Я видела их не в их обычной форме, однако с поразительной ясностью, и вид их остался живо запечатленным в моей душе. Это одна из наиболее выдающихся милостей, дарованных мне Богом... Вид этот был до такой степени утонченный и нежный, что описать его нет возможности” (Vie, pp. 581-2).
Дальше она рассказывает, что Божество представляет собою громадный и поразительно прозрачный бриллиант, в котором каждый из наших поступков отражается таким способом, что вся его греховность становится ясной и очевидной. “Господь дал мне уразуметь, —говорит она в другом месте, —каким образом Бог может быть в Трех Лицах. Он так показал мне это, что удивление мое было равно охватившему меня чувству утешения... И теперь, когда я думаю о Святой Троице или когда слышу упоминание о Ней, я понимаю, каким образом Три Лица составляют только одного Бога, и я испытываю при этом неизреченное блаженство.”
В одном из позднейших переживаниий Терезе дано было увидеть и понять, каким образом Матерь Божия была взята на небо (Loc. cit., p.574).
(Заимствовано из I т. сочинений епископа Игнатия Брянчанинова, сс. 254-7, 120-1, 121-2).
В предисловии русского переводчика к книге “Подражание,” —издание 1834 года, напечатанное в Москве, —сказано: “Один высокопросвещенный муж —русский, православный —говаривал: “Ежели б нужно было мое мнение, то я бы смело после Священнаго Писания поставил Кемписа “О подражании Иисусу Христу” (стр. 37)!
В этом, столь решительном, приговоре дается инословному писателю полное предпочтение пред всеми святыми отцами Православной Церкви. Это —самообольщение! Это —прелесть! Составилась она из ложных понятий; ложные понятия родились из неправильных ощущений, сообщенных книгою. В книге живет и из книги дышит помазание лукавого духа, льстящего читателю, напояющего его отравой лжи, услажденной утонченными приправами из высокоумия, тщеславия и сладострастия.
Может вещать истина и внутри человека. Но когда это? Тогда, когда, по слову Спасителя, человек облечется силою свыше (ср. Лук. 24:49): “егда приидет Он, Дух истины, наставить вы на всяку истину” (Иоан. 16:13).
Если же прежде явственного пришествия Святого Духа —удела святых Божиих —кто возомнит слышать внутри себя вещающую истину, тот льстит только своей гордости, обманывает себя; он скорее слышит голос того, кто говорил в раю: “будете яко бози” (Быт. 3:5). И этот-то голос кажется ему голосом истины!
Говорили сыны Израиля святому вождю своему и законодателю, говорили из правильного понятия о величии Божества, из понятия, от которого рождается в человеке сознание и познание ничтожества человеческого: “Глаголи ты с нами, и да не глаголет к нам Бог, да не когда умрем” (Исх. 20:19). Смиренные и спасительные слова эти свойственны каждому истинному христианину: предохраняется христианин таким сердечным залогом от духовной смерти, которою поражает самообольщенных гордость и дерзость их. В противоположность истинному христианину, этому духовному израильтянину, вопиет в исступлении самообольщенный: “Сыны Израиля говорили некогда Моисею: говори ты к нам и мы будем слушать; Господь же да не говорит к нам, чтобы нам не умереть. Не так, Господи, не так молю я! Да не говорит мне Моисей или другой кто из пророков: говори ты, Господи Боже, дарующий вдохновение всем пророкам. Ты один, без них, можешь совершенно научить меня” (“Подражание,” книга III, глава 2).
Не достоин Господа, не достоин подражания тот, кто весь в сквернах и нечистотах, а глупым, гордостным, мечтательным мнением думает быть в объятиях Пречистого, Пресвятого Господа, думает иметь Его в себе и с Ним беседовать, как с другом (“Подражание...” книга III, глава 1).
Книга “Подражание...” ведет читателей своих прямо к общению с Богом, без предочищения покаянием, —почему и возбуждает особенное сочувствие к себе в людях страстных, незнакомых с путем покаяния, не предохраненных от самообольщения и прелести, не наставленных правильному жительству учением святых отцов Православной Церкви. Книга производит сильное действие на кровь и нервы, возбуждает их, —и потому особенно нравится она людям, порабощенным чувственности: книгой можно наслаждаться, не отказываясь от грубых наслаждений чувственностью. Высокоумие, утонченное сладострастие и тщеславие выставляются книгою за действие благодати Божией. Обоняв блуд свой в его уточенном действии, плотские люди приходят в восторг от наслаждения, от упоения, доставляемых безтрудно, без самоотвержения, без покаяния, без распятия плоти со страстьми и похотьми (Ср. Гал. 5:24), с ласкательством состоянию падения. Радостно переходят они, водимые слепотою своею и гордостью, с ложа любви скотоподобной на ложе любви боле преступной, господствующей в блудилище духов отверженных. Некоторая особа, принадлежавшая по земному положению к высшему и образованнейшему обществу, а по наружности —к Православной Церкви, выразилась следующим образом о скончавшейся лютеранке, признанной этою особою за святую: “Она любила Бога страстно; она думала только о Боге; она видела только Бога; она читала только Евангелие и “Подражание...,” которое —второе Евангелие” (Восторженное изречение произнесено на французском языке, так пригодном для сцены: “Elle aimait Dieu avec passion; elle ne pensait qu'á Dieu; elle ne voyait que Dieu; elle ne lisait que I'Evangile et l'Imitation qui est un second Evangile”). Этими словами выражено именно то состояние, в которое приводятся читатели и чтители “Подражания...” Тождественно, в сущности своей, с этой фразой изречение знаменитой французской писательницы г-жи де Севинье о знаменитом французском поэте Расине старшем. “Он любит Бога, —дозволила себе сказать г-жа Севинье, —как прежде любил своих наложниц” (!!! “Il aime Dieu, comme il aimait ses maîtresses”). Извстный критик Лагаин, бывший сперва безбожником, потом перешедший к неправильно понятому и извращенному им Христианству, одобряя выражение г-жи Севинье, сказал: “Сердце, которым любят Творца и тварь —одно, хотя последствия столько же различаются между собою, сколько различны и предметы” (“C'est avec le même couer, qu'on aime le Créateur, ou la créature, quoique les effets soient aussi différents, que les objets”). Расин перешел от разврата к прелести, называемой “мнением.” Эта прелесть выражается со всею ясностью в двух последних трагедиях поэта: в “Эсфири” и “Гофолии.” Высокие христианские мысли и ощущения Расина нашли себе пространное место в храме Муз и Аполлона (Музы и Аполлон —божества древних язычников, греков и римлян; этим демонам язычники приписывали покровительство изящным художествам), в театре возбудили восторг, рукоплескания, “Гофолия,” признаваемая высшим произведением Расина, дана была сорок раз сряду. Дух этой трагедии —один с духом “Подражания...”
Мы веруем, что в сердце человеческом имеется вожделение скотоподобное, внесенное в него падением, находящееся в соотношении с вожделением падших духов; мы веруем, что имеется в сердце и вожделение духовное, с которым мы сотворены, которым любится естественно и правильно Бог и ближний, которое находится в гармонии (в созвучии, в согласии) с вожделением святых ангелов. Чтоб возлюбить Бога и в Боге ближнего, необходимо очиститься от вожделения скотоподобного. Очищение совершает Святой Дух в человеке, выражающем жизнью произволение к очищению. Собственно, и называется сердцем, в нравственном значении, вожделение и прочие душевные силы, а не член плоти —сердце. Силы сосредоточены в этом члене, —и перенесено общим употреблением наименование от члена к собранию сил.
В противоположность ощущению плотских людей, духовные мужи, обоняв воню зла, притворившегося добром, немедленно ощущают отвращение от книги, издающей из себя эту воню. Старцу Исаии, иноку, безмолвствовавшему в Никифоровской пустыни, Олонецкой епархии, преуспевшему в умной молитве и сподобившемуся благодатного осенения, был прочитан отрывок из “Подражания...” Старец тотчас проник в значение книги. Он засмеялся и воскликнул: “О! это написано из мнения. Тут ничего нет истинного! Тут все —придуманное! Какими представлялись Фоме духовные состояния, —и как он мнил о них, не зная их по опыту, так и описал их.” Прелесть, как несчастие, представляет собою зрелище горестное; как нелепость, она —зрелище смешное. Известный по строгой жизни архимандрит Кирилло-Новоезерскаго монастыря, Новгородской епархии, Феофан, занимавшийся в простоте сердца почти исключительно телесным подвигом и о подвиге душевном имевший самое умеренное понятие, сперва предлагал лицам, советовавшимся с ним и находившимся под его руководством, чтение книги “Подражание;” за немного лет до кончины своей он начал воспрещать чтение ее, говоря со святою простотою: “Прежде признавал я эту книгу душеполезною, но Бог открыл мне, что она душевредна.” Такого же мнения о “Подражании...” был известный деятельною монашескою опытностью иepocхимонах Леонид, положивший начало нравственному благоустройству Оптиной Пустыни, Калужской епархии. Все упомянутые подвижники были знакомы мне лично. Некоторый помещик, воспитанный в духе Православия, коротко знавший так называемый большой свет, то-есть мир, в высших слоях его, увидел однажды книгу “Подражание...” в руках дочери своей. Он воспретил ей чтение книги, сказав: “Я не хочу, чтоб ты последовала моде, и кокетничала пред Богом.” Самая верная оценка книге.
Go to the top
Миссионерский Листок #119
Свято-Троицкая Православная Миссия
Copyright © 2000, Holy Trinity Orthodox Mission
466 Foothill Blvd, Box 397, La Canada, Ca 91011, USА
Редактор: Епископ Александр (Милеант).
(mistika_r.doc, 04-19-2001).
|
Edited by |
Date |
|
Мария Кублицкая |
4-19-2001 |