Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Семен Малков
Расплата
Две судьбы – 2
Семен Малков
Расплата
Часть IV
НЕВЗГОДЫ
Глава 21
КРАХ ГРИГОРЬЕВА
Солидный черный лимузин Григорьева, миновав посты охраны, въехал во внутренний двор комплекса зданий ЦК партии на Старой площади. Эти длинные машины с пуленепробиваемыми стеклами в народе насмешливо прозвали «членовозами».
Водитель выскочил первым, открыл дверцу, и Иван Кузьмич с величественным видом проследовал к себе, почтительно приветствуемый встречными сотрудниками аппарата и посетителями.
Минувшие годы наложили, конечно, отпечаток на его внешность: он пополнел, обрюзг. Но на здоровье, в отличие от большинства высших партийных руководителей, пока не жаловался. Достиг, ему казалось, вершины влияния и могущества. В его руках – все нити управления финансами партии, через него осуществляются тайные валютные операции. Меняются первые лица государства, но он незыблем, как гранитный утес.
Всего два года назад с большой помпой отмечено его пятидесятилетие. К многочисленным орденам и медалям прибавилось звание Героя Социалистического Труда. Славословия лились рекой, поздравления пришли со всех концов страны и из-за рубежа. Банкеты и праздничные встречи длились целую неделю.
Однако Григорьев не ощущал себя счастливым, – какое-то шестое чувство подсказывало: приближается конец его благополучия. В последнее время почва явно стала уходить из-под ног.
– Ни с кем меня не соединять! – на ходу бросил он секретарю, вставшему при его появлении, и прошел в кабинет.
Сел в широкое, мягкое кресло и, не разбирая бумаг, задумался. Его новые апартаменты еще больше, солиднее прежних; обстановка кабинета в основном такая же; традиционные портреты членов Политбюро на стенах, большой портрет Горбачева над рабочим столом. Но наряду с кабинетом в его распоряжении теперь уютная гостиная с баром и холодильником, личный санузел и комната отдыха. Там можно провести интимную беседу, принять душ или ванну, просто прилечь и отдохнуть от трудов,
И все же одолевала его одна и та же тревожная мысль «Похоже, они хотят сместить все прежнее руководство, и ко мне подбираются!»
Опасения Григорьева не были безосновательными: положению его впервые за долгие годы грозила реальная опасность. Новый, молодой и энергичный генсек повел решительную борьбу со «старой гвардией», заменяя ее в руководстве страной своими людьми.
Такое бывало при каждом новом генсеке, но раньше перемены не касались столпов идеологии и хозяйственно-финансового аппарата. Первые лица государства заботились главным образом о том, чтобы лично преданные им люди возглавляли силовые структуры – те, что гарантируют абсолютную власть.
Однако Горбачев, начав знаменитую перестройку, неизбежно столкнулся с ожесточенным сопротивлением партийных ортодоксов. Лицемерно поддерживая его на словах, на деле они всячески тормозили начатую им демократизацию страны и партии. Эта борьба не могла не коснуться и Григорьева. Связанный крепкими узами со старым руководством, он лишился доверия «архитекторов перестройки».
Ох, не вовремя отправился на тот свет Николай Егорович! Вот кто был мастер расхлебывать кашу. Уж он-то знал бы, что делать; посоветовал бы, как поступить!
Только сейчас почувствовал Григорьев, как недостает ему бывшего шефа и покровителя. Когда Николай Егорович почил в бозе и его с надлежащими почестями похоронили, Григорьев слишком не переживал. Конечно, жаль терять влиятельного друга, но они уже играли на равных, и опека ему больше не требуется. Иван Кузьмич считал, что и сам не промах: не глуп, осторожен, умеет лавировать. Но вот шахматными способностями покойного он не обладает. Тот умел все рассчитать на много ходов вперед, а ему это не дано.
Надо что-то предпринять, чтобы доказать свою преданность новому руководству. Показать, что ему можно доверять, что он с ними, а не с этими старыми мухоморами, – так думал он, думал лихорадочно, не в силах ничего изобрести и испытывая одновременно страх перед грядущей опасностью и стыд от сознания своей готовности к предательству.
Нет, не в состоянии он сегодня работать – весь какой-то разбитый.
– Поеду-ка лучше домой! Повожусь с Петенькой, поделюсь с Верой. Может, на душе полегче станет…
Когда раздался настойчивый звонок, Вера Петровна неохотно потянулась к трубке радиотелефона. Она с увлечением читала внуку сказки Пушкина; он слушал ее с удовольствием, то и дело прерывая самыми разными вопросами. Петенька подхватил в детском саду ветрянку и лежал теперь дома, – Вера Петровна отказалась отправлять, его в больницу.
– Не настаивай! – сердито сказала она Светлане, которой казалось, что в больнице сын скорее поправится. – Хочешь, чтоб с оспинами на всю жизнь остался? Да не уследят они там за ним! Начнет чесаться, сдерет повязку – и все! – объяснила уже спокойно. – Знаю, как. это бывает. Сама переболела и в больнице насмотрелась. Не станут его все время за руки держать! А я от него не отойду ни на минуту!
Как ни странно, перенесенные за прошедшие годы волнения и заботы почти не отразились на внешнем облике Веры Петровны, – она осталась привлекательной женщиной. А что крутилась целые дни как белка в колесе, много двигалась – так это даже к лучшему. Многие ее приятельницы безуспешно «худели», а она, ничуть о том не заботясь, поневоле сбросила лишний вес, фигура ее стала более гибкой и подтянутой. В гладко зачесанных волосах появились серебристые пряди, но кожа на лице по-молодому гладкая, ясный, чистый взгляд серых глаз прежний. Только ранняя седина да едва заметные мелкие морщинки у глаз и в углах губ выдавали, когда приглядишься, а так на вид не более сорока. («Тридцати», говорила дочь, желая сделать ей приятное.)
– Мамуля, что ты не подкрасишься? – часто приставала к ней Света. – Зачем тебе эта седина?
– А для кого мне стараться? – неизменно отвечала Вера Петровна. – Петеньке я и так нравлюсь.
Все заботы свои и помыслы она отдавала воспитанию внука. Неизбежные детские болезни, проблемы физического и умственного развития мальчика занимали ее время без остатка.
Потому и Светлана, как только Петенька вышел из грудного возраста, могла начать работу и почти весь день была занята в театре.
С мужем у Веры Петровны отношения так и не наладились. Оба соблюдали внешние приличия и видимость нормальной семейной жизни. Иван Кузьмич раза два в неделю появлялся в городской квартире, играл с внуком, обедал, иногда ночевал. Делился с женой служебными новостями, давал средства на жизнь, проверял, все ли необходимое у них есть. Иногда предпринимал попытки к сближению – безрезультатно.
Вера Петровна была не из тех, кто наступает на горло собственной песне, – физически не способна кривить душой. Чувство ее к нему умерло, и ничего с этим не поделаешь. Упрекать себя за невыполнение супружеского долга ей не приходилось: знала, что Григорьев женской лаской не обделен – получает, когда вздумается. Стало ей известно, что на даче, где живет постоянно, завел он наложницу из персонала; собиралась положить этому конец, лишь когда придет время везти туда Петеньку. «Пусть себе устраивается пока на стороне, ему несложно, – решила она. – А без дачи летом мы обойтись не можем».
Вот почему удивилась немного, услышав голос Ивана Кузьмича.
– Не ожидала такого раннего звонка, – не скрыла она недовольства. – Приезжай, конечно, если хочешь. А что, неприятности у тебя на работе? – Уловила-таки расстроенные нотки в его голосе. – Ладно, за обедом разберемся. Я сейчас с Петенькой занимаюсь.
Григорьев застал жену на кухне – обед готовит.
– Проходи, Ваня, садись, отдыхай. – Вера Петровна сразу заметила его непривычно озабоченный, сумрачный вид. – Поскучай тут со мной, пока у плиты вожусь. Петенька только уснул – спешу пока все приготовить. Сейчас за ним глаз да глаз нужен. – Взгляд ее не отрывался от плиты. – Не углядишь – и внук у нас рябой станет.
Чувствуя, что Иван Кузьмич сидит сам не свой и тупо глядит в одну точку, словно не слыша, о чем идет речь, она повернулась к нему.
– Ну вот что. Выкладывай все свои неприятности, пока Света не прибежала. Тогда уж некогда будет поговорить.
Григорьев тряхнул головой, будто отгоняя навязчивые тяжелые мысли, и заговорил каким-то чужим, надтреснутым голосом:
– Плохи мои дела, Вера. Не представляешь даже, как мне худо! – И умолк: как ей объяснить?
– Да ты что? Не заболел ли? – испугалась она, недоверчиво глядя на него: невероятно – Иван Кузьмич всегда отличался железным здоровьем.
– Думаешь, меня рак или инфаркт прихватил? – криво усмехнулся Григорьев. – Ошибаешься! С болезнями иногда можно справиться, хоть несколько лет пожить. А тут… близкий конец просматривается.
Вера Петровна поняла наконец, что дело нешуточное. Уменьшила огонь на плите, сняла фартук и уселась за стол напротив мужа.
– Хватит говорить загадками! Объясни, что произошло! Сняли? Понизили? В этом, что ли, трагедия?
Иван Кузьмич посмотрел на нее как-то неузнаваемо – растерянно и жалко. Он потерял вдруг всю свою самоуверенность; сказал просто:
– Меня, наверно, убьют, Вера. И очень скоро.
Это прозвучало так дико, что она усомнилась, в своем ли он уме, но вопрос застрял у нее в горле. Григорьев вдруг вытаращил глаза и, задыхаясь, схватился за грудь.
– Скорее… дай мне что-нибудь!.. Сердце… Валидол, что ли… – прохрипел он, сползая на пол.
Впервые у Ивана Кузьмича произошел сердечный приступ. В тот раз она так и не узнала, о чем он собирался рассказать.
В клинической больнице Григорьев пробыл больше месяца. Обнаружили у него микроинфаркт, самочувствие быстро пришло в норму, но ему предписали лечение в стационаре.
Все это время Вера Петровна и Светлана по очереди регулярно его навещали. Условия в Кремлевке идеальные, но, невзирая на это, они всегда что-нибудь ему приносили – фрукты, напитки, коробку конфет.
Здоровье его улучшалось, но не настроение. Занимаясь делами, можно еще отвлечься от мрачных мыслей, но здесь, в больнице, когда целыми днями предоставлен самому себе, они просто одолевают. Предчувствуя приближение беды, Иван Кузьмич сделался нервным, капризным и раздражительным.
В этих условиях он не возобновлял прерванного разговора с женой – не время здесь и не место. Лишь когда врачи разрешили ему подолгу гулять по территории, открыл он ей свою тайну. В тот день они сидели на лавочке в укромном уголке парка, тепло укутавшись, – погода стояла прохладная, был конец мая. Первой заговорила Вера Петровна:
– Очень ты нервным стал, Ваня. Врачи говорят – здоровье твое в норме, но я этого не чувствую. Что же с тобой все-таки происходит? Неужели есть доля правды в том, что ты мне тогда сказал? – Она строго глядела ему прямо в глаза, словно требуя прямого, честного ответа.
Иван Кузьмич помялся – никак не мог решиться, – не потом, посмотрев на жену теплым, как когда-то, взглядом, молвил тихо:
– Тебе наши дела трудно понять, да и незачем знать все детали. Попробую донести главное. – Поглубже вздохнул и начал монотонно объяснять:
– В моих руках – финансы партии, в том числе секретные вклады в зарубежных банках. Огромные суммы в валюте. Номера счетов, по которым можно получить к ним доступ, известны очень узкому кругу лиц, в том числе, конечно, мне.
Увидев по побледневшему лицу жены, что до нее доходит смысл его слов, печально подтвердил:
– Вот-вот. Сообразила? Отсюда и грозит мне беда. Слишком много знаю! Пока нужен – цел. А снимут – постараются ликвидировать. Не поверят, что безвреден. Не станут рисковать.
Пораженная этими простыми и страшными словами, этим жутким открытием, Вера Петровна не знала, что подумать, что сказать. Наконец выдавила из себя:
– Неужели, Ваня, у вас там есть… такие люди? Способные убить своего товарища, заслуженного человека, Героя Труда?
Григорьев только взглянул на нее, как взрослый на ребенка, и нервно рассмеялся.
– До чего же ты наивна, Вера! Раньше ты меня этим злила, а теперь мне просто жаль, что до сих пор ничего ты не поняла в нашей сложной, жестокой жизни. – Перестал смеяться и с откровенной ненавистью изрек: – А это и не люди, а серые волки в человечьей шкуре, оборотни! Не зря говорят в народе: нет хуже тех, кто из грязи да в князи. Стелют мягко, делают вид, что скромные, служат народу, а ради денег и власти не пожалеют ничего и никого.
Искренне негодуя, Иван Кузьмич начисто забыл, что история собственной его жизни очень схожа с биографиями тех, кого так страстно обличает. Умолк на минуту, мрачно размышляя, и заключил, будто говоря об обыденном, простом деле.
– Убивать сами, конечно, не будут, белых ручек не замарают. У них в распоряжении спецслужбы, располагающие профессиональными убийцами: те умеют ликвидировать людей без шума, без скандала. Так что можно заказывать гроб и белые тапочки, – невесело пошутил он, чтобы хоть как-то разрядить напряжение.
Вера Петровна подавленно молчала. В голове у нее не укладывалось, как такое возможно… А где же закон? Неужели для них он не писан и никто не может их остановить?..
Все эти вопросы ей хотелось задать мужу, но, видя его состояние и понимая их бесполезность, она не произнесла больше ни слова. Григорьев тоже угрюмо молчал, только прощаясь у ворот, пообещал, чтобы немного приободрить и себя и ее:
– Но ты не думай, я не сдамся. Буду бороться как могу. Считал только нужным тебя предупредить, потому что это очень серьезно.
Вполне резонно готовясь к самому худшему, считая такой исход не только реальным, но и близким, Григорьев не мог не думать о дочери. Не родной он ей отец, но он ее вырастил и по-своему любил. Ему ли не знать все стороны советской действительности – не только лицевую, но и изнанку. Предупредить придется дочь о подводных камнях, что ее подстерегают, когда отца не будет рядом. С болью в душе сознавал он, что жизнь может с ней обойтись особенно круто, – ведь жила и росла она в тепличных условиях и практически не знала забот.
Сегодня, в этот солнечный, теплый день, Светлана обещала его навестить; прогуливаясь по парку, он пошел ей навстречу, на ходу обдумывая, о чем и как с ней говорить. Еще издали он увидел ее стройную фигуру: идет своей красивой, плавной походкой, гордо неся златокудрую головку. На ней длинное джинсовое платье, в руках пакет. Красива, эффектна, что и говорить… Он даже остановился, любуясь дочерью, и издали помахал ей рукой, самодовольно оглядываясь по сторонам: пусть все видят, какая у него дочь!
Когда она подошла и поцеловала его, Григорьев предложил:
– Давай посидим где-нибудь в укромном местечке, потолкуем за жизнь, а? Нехочется идти в душное помещение. А фрукты я потом заберу с собой.
В его любимом уголке парка они уселись рядом на белую скамью.
– А теперь расскажи: как идут твои дела в театре, какие успехи? – Он взял ее руки в свои, любуясь ее свежим цветом лица и синими, как небо, глазами.
«Все-таки здорово похожа на чертова профессора! – беззлобно подумал Иван Кузьмич. – А этот дурень даже не подозревает… Вот ведь что жизнь с нами делает».
– Давай выкладывай отцу все досконально. Я ведь знаю эти театральные интриги, – добавил он требовательно и ворчливо, но глаза его смеялись.
Светлану обрадовало его хорошее настроение – привыкла уже, что отец всегда хмурый и озабоченный. Ответив ему улыбкой, она охотно стала посвящать его в закулисные тайны:
– Сначала, пап, меня зачислили в хор, сольных номеров совсем не давали. И так довольно долго: в театре хороших голосов много, пробиться в солисты, даже на третьи роли, очень трудно. – Оглянулась, не слышит ли кто, и понизила на всякий случай голос: – На первых ролях у нас только жены нашего руководства или любовницы членов правительства. Да тебе ведь это ведомо…
Григорьев промолчал, и она продолжала:
– Поскольку к их числу я не отношусь, пользоваться этим методом не намерена, то вроде проявить свои способности мне не светит. Тем более что не принимаю участия во всяких групповых склоках, что постоянно будоражат труппу.
– Интересно, какую же цель преследуют эти склоки? Ведь неспроста, говорят, они есть в каждом театре? – полюбопытствовал Иван Кузьмич.
– Артисты, папа, народ очень самолюбивый и тщеславный. Каждый считает себя гением, и это, на мой взгляд, нормально, – рассудительна и немного грустно пояснила Светлана. – Сам знаешь: плох тот солдат, что не мечтает стать генералом. Вот они и борются сообща против протеже начальства, – а те часто бывают вовсе бесталанны.
Но тут лицо у нее прояснилось, она весело взглянула на отца.
– Решила я уже, что из хора так и не вылезу, как вдруг вызывает меня главреж и говорит: «Светлана Ивановна, есть мнение – дать вам небольшой сольный номер. Мы должны выдвигать молодежь, а у вас хорошие внешние данные». Представляешь, папа, в чем секрет карьеры? Так и сказал: не голос, а «внешние данные»!
«Ну да! Помогли бы тебе внешние данные, если б не мой звонок Нехорошеву», – самодовольно подумал Григорьев.
– Рассказывай дальше, доченька. Все это очень мне интересно!
– А что – дальше? Правильно говорят – важен почин. Стали давать небольшие роли. Видно, голос у меня есть, да еще, как сказал режиссер, внешние данные. Сейчас занята почти во всех спектаклях. Но дальше хода не будет, знаю.
– Это почему же, коли тебя заметили? – не понял Иван Кузьмич.
– Да все потому же. Не продамся я карьеры ради. Хотя предложений много, просто отбоя нет, – призналась она немного смущённо и вместе с тем гордо.
– В общем, папа, замуж мне надо! – неожиданно заключила Светлана, смело глядя в глаза отцу. – : А то проходу не дадут, хоть из театра беги!
– А как же Миша? – осторожно задел он больную тему. – Ты же поклялась его всю жизнь ждать.
– Я бы и дальше ни на кого не смотрела, Хотя прошло больше пяти лет – и никакой надежды, – серьезно ответила Светлана: боль ее за эти годы, конечно, притупилась. – Дело в том, что мне нужна опора, статус замужней женщины, если хочу и дальше жить в мире искусства.
– Значит, так тому и быть! Одобряю, как говорят, целиком и полностью. Неужели не найдешь какого-никакого режиссера или директора театра? А может, министра? – рассмеялся Григорьев, стараясь обратить эту тревожную тему в шутку.
– К сожалению, тут со свободными вакансиями туго – эти деятели нарасхват. Или женаты, или отъявленные донжуаны! – охотно подхватила Светлана шутливый тон отца. – Но будем стараться!
– Вот что я давно хочу сказать тебе, дочка, – нарочито беззаботным тоном, как бы между прочим, перешел он к главной для него теме разговора. – У тебя есть все, что нужно молодой певице для успеха, ты и сама это знаешь. Поэтому жаль, если тебя затрут, не дадут проявить свой талант во всем блеске. А это вполне может произойти.
Он остановил свою речь и взглянул на Светлану с характерным для него видом собственного превосходства.
– Думаешь, почему к тебе, как говоришь, пристают, но довольно умеренно, интеллигентно? – спросил он и сам же ответил: – А потому, что не забывают, кто твой отец. Почему тебя из хора выдернул любитель «внешних данных»? Ему директор приказал, получив распоряжение из Министерства культуры!
Видя, что дочь изумлена, готова протестовать, остановил ее жестом руки.
– Погоди, Света, не кипятись! Сама только что говорила, что одним талантом жив не будешь. Тем более что все это скоро кончится и отец тебе помочь ничем не сможет. Так что прости за вмешательство. Ведь я люблю тебя, вот и хочу позаботиться… пока в моих силах.
Светлана замерла, уловив со свойственной ей чуткостью мрачный смысл его слов, и обеспокоенно подняла на него глаза.
– У тебя какие-то осложнения со здоровьем, папа?
– Не совсем. Мама в курсе, она тебе объяснит. Важно не это. – Иван Кузьмич обнял ее за плечи и по-отцовски требовательным тоном произнес:
– Доверься мне без возражений и критики! Я знаю, что делаю. Есть у меня хороший друг, он мне многим обязан. Будет твоим ангелом-хранителем.
– А кто этот твой друг? – не сдержала любопытства Светлана.
– Да всего лишь заместитель министра культуры, так сказать, рабочая лошадка. Министры приходят и уходят, а он там работает давно и всех, кого нужно, знает. – Иван Кузьмич выпрямился и с сожалением посмотрел на часы.
– Хотелось еще о многом с тобой поговорить, но скоро обход, мне надо в палату. Значит, договоримся так, – добавил он, принимая от нее пакет с фруктами. – Как только выйду на работу – приглашаю Нехорошева и вас знакомлю. Поверь, никакого вреда тебе это не принесет.
Приступив после болезни к работе, Григорьев по поведению окружающих и по ряду других признаков пришел к выводу, что никаких изменений пока не предвидится. Это возродило у него надежду, хотя и не успокоило окончательно. «Может, еще обойдется, отделаюсь легким испугом, – размышлял он. – Ведь умный начальник не заменит хорошего бухгалтера, а генсек умен, в этом ему не откажешь».
Воодушевленный появившейся надеждой, Иван Кузьмич работал с утроенной энергией, безоговорочно поддерживая все решения нового руководства и выполняя самые сложные поручения. Однако пережитый стресс не прошел для него даром. Хваленая выдержка его оставила: он стал резко реагировать на ошибки сотрудников, распекать их, чего раньше за ним не водилось.
С домашними у него за время болезни отношения потеплели, но, как оказалось, ненадолго. Скандал разгорелся, когда Григорьев заехал повидаться с внуком – незадолго до переезда на дачу.
В квартире он застал беспорядок: Светлана и Вера Петровна собирали и укладывали вещи, стараясь предусмотреть каждую мелочь. Света отправлялась с театром на гастроли, а бабушке предстояло просидеть на даче вдвоем с Петенькой безвыездно; потому и собирались более тщательно, чем обычно.
– Ну что, ты вроде живой и здоровый, – не слишком приветливо встретила мужа Вера Петровна. – По твоему внешнему виду понятно, что все обошлось. Только напугал нас до полусмерти.
– Станешь вдовой – убедишься, пугал я тебя или нет. – Григорьев помрачнел: ему теперь несложно испортить настроение. – На который час завтра заказывать для вас машину?
– Думаю, к двенадцати будем готовы, – немного поразмыслив, ответила Вера Петровна; потом поморщилась, будто проглотила что-то горькое, прекратила сборы и решительно заявила: – Но есть одна… просьба. Давно хотела сказать, но болел ты, а потом… неприятности эти у тебя на работе. – Она сделала паузу, подбирая слова, чтобы высказать все в возможно мягкой форме. – Так вот. В наше отсутствие ты завел на даче собственный медпункт. Прошу я тебя: до нашего приезда – ликвидировать.
Видя, что Григорьев побагровел и умоляюще взглянул на нее, указывая глазами на дочь, бросила еще жестче:
– Не нужно на меня так смотреть! Света – взрослый человек и все знает. Потребуется тебе медицинская помощь – вызову. А если еще какая нужна – поищи на стороне. Мы об этом давно уже договорились. А у нас ребенок там будет жить!
«Надо же! Все знает… И Света тоже… Совсем не любит меня больше Вера, раз терпела это столько времени», – уныло думал Григорьев. Ничего не ответил, опустился в кресло. Как выполнить ее требование? Не так-то это просто…
Медпункт на территории государственной дачи он приказал создать специально для своей любезной Алены. Считал, что убил сразу двух зайцев: во-первых, решил проблему – кем заменить в постели болезненную жену. Случайных связей он боялся, был однолюбом, не стремился к переменам и разнообразию, а тут – подходящая женщина.
Во-вторых, обеспечил, как ему казалось, соблюдение внешних приличий. Елена Александровна – замужем, у нее трое детей; с мужем живет дружно. На даче он с ней никогда не проводил ночь вместе, общались они только при закрытых дверях, во время процедур.
«Кто же мог натрепаться? – терялся в догадках Иван Кузьмич. На даче никому это точно неизвестно, да и кому понадобилось доносить жене?.. Наверно, все же этот паршивый сутенер, муж Алены, отомстил, – решил Григорьев. – Ну и сукин сын! Я им и квартиру, и прописку московскую сделал, на шикарную работу устроил, а он… Из-за детей, что ли? Но давно знал – и молчал! Вот и делай после этого добро людям!» – искренне возмущался он в душе. Однако что ответить жене?
– А если я не сделаю того, что ты просишь?
– Мы не переедем на дачу; правда, Светочка? Нам, как ни странно, хочется себя уважать. Или ты думаешь, что мы должны терпеть присутствие этой женщины и пересуды обслуги? По-моему, кто-то хотел соблюдать приличия! – язвительно и твердо заявила Вера Петровна.
– Ну и куда же вы денетесь с ребенком? – уцепился за последний аргумент Григорьев.
– Придется отправить Петеньку с детским садом, хоть мне это не по душе. Кроме болезней, он ничего хорошего оттуда не выносит. – Вера Петровна явно обдумала все заранее.
– Ну а сама ты… в городе все лето торчать собираешься или, может, к своему профессору побежишь? – не выдержал Григорьев – и тут же пожалел о сказанном.
Вера Петровна побледнела, выпрямилась, потом лицо ее запылало негодованием. Светлана, тоже бросив сборы, встала рядом с матерью.
– Ну вот что, Ваня, – тихо, печально произнесла Вера Петровна, чувствуя слабость от охватившего ее волнения, – прости, но ты сам напросился. – Собрала все свое мужество и заявила ему в глаза окрепшим голосом: – Все эти пять лет я не имела личной жизни, свято соблюдала правила, установленные тобой. Отреклась от себя. Спасибо, выручил внучок. Ему я отдавала всю неистраченную заботу и любовь. Соблюдала приличия. Но теперь – все!
Вера Петровна бесстрашно смотрела на притихшего Григорьева.
– Ты хочешь жить в свое удовольствие, не считаясь с нами? Пожалуйста! Но и мне дай свободу! Я ведь не старуха. Попрекаешь меня Розановым? Ну что ж, он одинок и, кажется, все еще ко мне неравнодушен. Да и, no-правде сказать, хоть и вечность пролетела, чужим мне не стал.
При этих словах Иван Кузьмич вскочил с места, будто подброшенный пружиной.
– Только посмей пойти к нему, только попробуй сказать о Свете! – заорал он во весь голос и осекся, увидев, как у дочери вытянулось лицо; но остановиться уже не мог. – Ну и пусть узнает! Все становится известным – рано или поздно. Кто ее вырастил, кто отец? Я, и только я! Он до сих пор ничего не знает! Тоже мне папаша. – Тут он ощутил боль в сердце и тяжело опустился на стул, схватившись за грудь и бормоча: – Ну вот… С вами снова инфаркт заработаю…
Боль отпустила неожиданно, как и возникла. Надо держать себя в руках, говорить спокойно.
– В общем, так. К вашему приезду на дачу медпункта там не будет. Очень жалею, что погорячился и сказал лишнее. Прошу прощения, – особенно у тебя, Светлана. К старости глупеть стал. Бывает. Но тебя, Вера, предупреждаю: если что до меня дойдет про вас с Розановым – я его уничтожу! Не физически, конечно, – морально и материально. Сделаю так, что его отовсюду выгонят. Козам на огороде будет лекции читать! Имею право: немало он мне крови попортил! – С этими словами, чувствуя себя опустошенным и больным, Григорьев, почему-то прихрамывая, вышел из дома и направился к ожидавшему его «членовозу».
После тяжелой сцены, устроенной Григорьевым, Вера Петровна и Светлана еще долго сидели в траурном молчании, переживая случившееся; они отчетливо сознавали окончательный крах семейных отношений.
«Ну зачем он это сделал? Взял и сам все порвал!» – горевала Вера Петровна, понимая, что возврата к нормальным отношениям с мужем уже никогда не будет.
«Вот все и выяснилось. Правду мне Надя сказала. Сам он признался, – с болью в сердце думала Светлана. – А кому это нужно? Жаль и его, и себя!»
– Послушай, мама, – нарушила она наконец тягостную тишину. – Мне трудно поверить, что за это время Степану Алексеевичу ничего не было известно. Неужели ему так никто и не сказал? Невероятно! – Помолчала, добавила: – Ведь с ним удар может случиться. Он производит впечатление очень порядочного человека.
– Не знаю, доченька. – Лицо у Веры Петровны затуманилось. – Наверно, так и есть, хоть и непонятно. Он дал бы мне знать при встрече. Да что говорить, – конечно же, захотел бы тебя видеть!
– Ты права, – согласилась Светлана. – Я бы тоже это заметила на свадьбе у Нади. Он смотрел на меня приветливо – ведь я твоя дочь. Но… не так! Я бы почувствовала!
И они снова замолчали, – каждая думала о своем. Вера Петровна печалилась, размышляя над своей неудавшейся личной жизнью. Со своей прямой натурой не сможет она теперь соблюдать и видимости семейных отношений. Как ей вести себя с Григорьевым?
Душа ее подсознательно искала выход, ощущая неистраченный запас любви и нежности. Постепенно ее помыслы обратились на Розанова: «Как ему живется? Думает ли еще обо мне иногда? – мелькнуло у нее в голове. – Как жестоко обошлась жизнь с таким чудесным человеком! Ведь с отъездом Нади он, наверно, совсем одинок…»
Светлана предавалась скорби об отце – об Иване Кузьмиче Григорьеве. Не ведая о его расчетливости и прагматизме, она исходила из того благородства, которое он проявил, приняв ее мать с чужим ребенком и всю жизнь окружая их любовью и заботой.
Она охотно прощала ему резкость, и сердце ее разрывалось от жалости к нему и от того, что, как ей казалось, жизнь к нему несправедлива.
– Ты знаешь, мама, – вновь нарушила она гробовое молчание, – я, наверно, никогда не смогу относиться к профессору Розанову как к отцу. Он хороший человек и ни в чем не виноват, но… для меня он все же… чужой, незнакомый… Хотя, не скрою, где-то здесь… – и прижала руку к сердцу, – что-то екнуло… И тянет узнать о нем побольше.
Но тут душу ее захлестнула волна любви, и нежности, и жалости к Ивану Кузьмичу и на глазах появились слезы.
– Степан Алексеевич никогда не сможет заменить мне папу! С рождения не было у меня другого отца – и не будет! Ты меня прости, мама, но, как бы ни сложились у вас дальше отношения, а я его не оставлю. Ему очень тяжело, и нужно ему мое внимание.
Мать молчит, и попытки не делает возражать.
– Вот видишь, я права, мама! Так велит мне сердце… А ты… ты вправе поступать по-своему. Я не скажу ни слова против. Мне понятно твое состояние, и ты должна быть счастлива.
Они еще некоторое время сидели молча, а потом не сговариваясь возобновили сборы на дачу.
Почти весь летний период прошел у Григорьева в напряженной работе. Такого количества сложных финансовых операций он не проворачивал за все время пребывания в аппарате ЦК. Он еще не стар, и здоровье восстановилось, но к концу дня так уставал, что буквально еле волочил ноги. Если и появлялся на даче, то обычно поздно вечером.
– Не остается сил даже поиграть с Петенькой, – жаловался он Вере Петровне, молча подававшей ужин, и сразу шел спать.
Григорьев добросовестно, в поте лица выполнял все поручения, хотя его не посвящали в их тайный смысл и он многого не понимал из того, что ему приходилось делать. Операции совершались секретно и сводились к размещению крупных сумм партийных денег в совместных с частными лицами предприятиях.
– Ну зачем переводят новые шикарные гостиницы в совместное владение, тем более с иностранцами? Ведь только что построили на партийные деньги, – недоумевал Иван Кузьмич. – С какой целью вкладываем партийную казну в коммерческие банки? Делать деньги? Но и так же все в своих руках!
Перестройка возродила частную собственность. Как грибы после дождя росли кооперативы, частные предприятия, коммерческие банки. Но для чего нужно было это делать на деньги партии? Только для того, чтобы ими завладела партийно-комсомольская элита? Для личной наживы?
Григорьев считал, что в таком крупном масштабе это маловероятно, и не ошибся. К концу лета, когда противостояние между центральной властью и президентом России достигло кульминации, ему стал наконец ясен дальний прицел партийного руководства.
– Просто не хочется верить, Владимир Николаевич, – неужели было необходимо создавать ГКЧП и отстранять Горбачева? – поделился Иван Кузьмич с Нехорошевым, приехавшим к нему на прием с очередной просьбой. – Зачем стягивать к Москве столько войск и бронетехнику? Зачем пугать людей?
Официальное объявление – солдаты посланы для уборки картофеля. Это же курам на смех! Не такой уж дурак наш народ. – Он озабоченно взглянул на Нехорошева и понизив голос добавил: – Неужели боятся, что Ельцин их скинет? У него же никого нет, кроме толпы крикунов из «Демократической России». Он – карлик против военно-партийного руководства! Зачем нужна армия, когда достаточно спецназа? Одной «Альфе» под силу всех скрутить и доставить в Лефортово.
Они дружески беседовали за рюмкой коньяка, удобно расположившись в мягких креслах в комнате отдыха. В последние месяцы ради Светланы он сблизился с Владимиром Николаевичем, который не преминул этим воспользоваться.
– Колосс, мне сдается, на глиняных ногах, – не скрывая сарказма, высказал свое мнение Нехорошев. – Боятся они Ельцина, потому что за ним народ. Вот и войска нагнали, чтобы люди испугались и сидели дома, пока его будут брать.
«Ну и дела! Неужели пойдут на кровопролитие? – мысленно ужаснулся Григорьев. – Можно ли было еще год назад представить, что такое возможно?» Вслух же мрачно предположил:
– Если у Ельцина есть шансы победить, так для партии это катастрофа! Он не простит гонений, которым подвергался, запретит КПСС – это точно!
Теперь он уже четко представлял себе смысл тайных операций: прятали партийную казну на случай поражения! Это означало, что победа Ельцина считается реальной и приняты крайние меры.
– Вот вы сказали, Иван Кузьмич, что «гекачеписты» отстранили Горбачева. А так ли это на самом деле? – осторожно, как бы боясь зайти за грань дозволенного, спросил Нехорошев. – Что он изолирован и не ведает, что творится?
– Говори яснее, – попросил Григорьев, хотя сразу отлично понял, что тот имел в виду, – и сам об этом догадывался.
– Сдается, что ГКЧП только ширма. За всем этим стоит сам генсек, которому Ельцин поперек горла.
– Но тогда зачем нужен этот фарс?
– Чтобы сохранить имидж поборника демократии. А Ельцина иначе как насильственным путем не убрать, – довольно логично изложил свое мнение Нехорошев. – Вот он и решил оказаться как бы в стороне. Как всегда! Вспомните Тбилиси, Баку, Вильнюс. Но простите, Иван Кузьмич, разве вам не лучше, чем мне, известно все это? – удивился он, проницательно глядя на Григорьева.
– Такие вопросы решаются у нас в узком кругу ближайших соратников. Я же – хозяйственник и не принадлежу к их числу, – объяснил Иван Кузьмич, хотя знал, что не посвящен потому, что не доверяют.
Резонные доводы Владимира Николаевича заставили Григорьева всерьез задуматься. До этого ему казалась абсурдной возможность поражения такой могучей силы, как КПСС. С присущим ему прагматизмом он стал анализировать свои перспективы на случай победы демократов. Поразмыслив, пришел к выводу, что некоторая надежда у него все-таки есть.
– Куда они денутся? Придут ко мне на поклон, – без особой уверенности предположил он, стараясь себя успокоить. – Поинтересуются, куда подевались партийные миллионы.
Вместе с тем его не оставляла мысль о грозящей ему опасности. Все это возможно, если только его не прихлопнут. Одна надежда – потеряют власть над спецслужбами.
Немного успокоившись, Григорьев стал ждать дальнейшего развития событий, отчетливо сознавая, что наступил самый опасный и решающий поворот в его судьбе.
Решив для себя, что катастрофа КПСС вполне вероятна, Иван Кузьмич задумал обеспечить себе «запасной аэродром», предоставив в случае прихода новой власти ценнейшую информацию, которой располагал. Отобрав самые важные документы, он уложил их в большой пакет, опечатал его и положил в кейс.
Эти документы он решил хранить в домашнем сейфе – пусть будут в нужный момент под рукой, если придется дать им ход. Следует спешить, обстановка в столице накаляется, и можно ожидать всего. Его радовало, что нет свидетелей, – жена с внуком еще на даче.
Однако, придя домой, он был неприятно удивлен – квартира полна народу: за обеденным столом Вера Петровна с тетей и супруги Никитины с детьми. Оказывается, они сговорились совместно посетить зоопарк и теперь заехали домой отдохнуть и пообедать. Иван Кузьмич заглянул в столовую, поздоровался, а потом пошел к себе в кабинет, спрятал пакет в сейф и примкнул к шумному обществу.
– Как хорошо, что ты пришел, Ваня! – взволнованно обратилась к нему Варвара. – Ну убеди моего ненормального мужа! Нечего ему, отцу двоих детей, делать у Белого дома! Там же война может начаться!
– А чего тебе там понадобилось, Вячеслав? – поинтересовался Григорьев, мрачно взглянув на мужа Вари. – Считаешь, без тебя там не обойдутся?
– Вот на это и рассчитывают негодяи, – убежденно ответил Никитин, – на извечное обывательское «моя хата с краю»! На испуг берут. Но я не поддамся!
– Но что тебя все-таки заставляет? Почему так рвешься? У тебя же дети! – наступал на него Иван Кузьмич: ему интересно знать: что движет такими людьми, как известный хирург Никитин, чем вызвана их готовность к самопожертвованию. – Ты что же, риска не боишься?
– Боюсь, – честно признался Вячеслав Андреевич. – И детей жалко, и Варю, если что. Но иначе поступить не могу! – Глубоко вздохнул и с вызовом поглядел в глаза Григорьеву.
– Сейчас, возможно, решается судьба России – освободится или нет народ от жестокого, лицемерного гнета коммунистического режима. Как живут наши люди? Хуже всех в Европе! Что дала революция? Построили коммунизм? Вот видишь – тебе самому смешно. А тут не смеяться – плакать надо! – Осуждающе посмотрел на Григорьева. – Тебе бы покаяться, Иван Кузьмич! Столько лет дурили народ! Вот Ельцин обещает покончить с этим, возродить Россию – и я с ним. Ради будущего своих детей! Хочу помочь, защитить! Я врач – могу понадобиться.
Однако Григорьева его пламенная речь не смутила и ни в чем не убедила. Сытый голодного не понимает!
– Ну ты и карась-идеалист! Прости, это я по-свойски, без обиды. Значит, от коммунистов решил Россию освободить, Ельцину поверил? – И насмешливо покачал головой. – А кто такой Ельцин? Один из партийных воротил, только шкуру сменил. А кто вокруг него? Секретари и члены ЦК, партийно-комсомольский актив, профессора научного коммунизма. Все – перевертыши! В одночасье демократами стали! И ты, наивный, им веришь?! Просто к власти рвутся, к жирному куску! С ними может быть еще хуже. Бедная наша Россия!
– Пожалел волк кобылу! – решительно возразил Никитин. – Ну и что? В партии было много честных людей, поверивших в красивые слова. Хуже не станет! За время вашего правления народ богатейшей по ресурсам страны так и не вылез из нищеты, отстал от европейцев на сто лет! Наши люди не хуже других. Не умеете управлять – убирайтесь с дороги! – Он взглянул на часы и встал из-за стола. – Думаю, Иван Кузьмич, когда народ тебя одернет, ты многое поймешь, – миролюбиво заключил он. – А не поймешь – тем хуже для тебя, да и для всех нас. Пойдемте, Варенька, дети! Пора домой! – позвал он своих. – Спасибо, Веруся, за компанию и за вкусный обед. Извини, если что не так. Нам надо поторапливаться. Мне, наверно, сегодня спать не придется!
Как известно, «гекачеписты» не решились бросить армию на безоружный народ, тем более, что в войсках началось брожение и отдельные подразделения стали переходить на его сторону. «Путч трясущихся рук», как прозвали эту неудавшуюся попытку партийного руководства сохранить свой режим, с треском провалился. Участь его была предрешена. Отставка Горбачева и запрет КПСС стали вопросом времени.
К осени, когда вернулась с гастролей Светлана и переехали с дачи Вера Петровна с Петей, Григорьев уже перестал ездить на работу; кабинет его, как и все апартаменты ЦК на Старой площади, новые власти опечатали. Он замкнулся в четырех стенах городской квартиры и никуда не выходил. Целыми днями играл с Петенькой или перебирал бумаги, запершись в кабинете. Свой архив и наиболее важные документы хранил в маленьком стенном сейфе, спрятанном за копией картины Грекова «Тачанка», висевшей над письменным столом.
Всю заботу об отце охотно взяла на себя Светлана, – Вера Петровна, не в силах побороть возникшее отчуждение, почти не общалась с мужем, отделываясь короткими фразами. Дочь выполняла все поручения отца, заботилась о бытовой стороне его жизни.
Зарплаты Иван Кузьмич не получал, но в деньгах они не нуждались: у него оказались изрядные накопления.
– Мои «неприкосновенные запасы», – с усмешкой объяснил он дочери, доставая из сейфа толстую пачку сотенных в банковской упаковке, – я человек предусмотрительный. Это тебе на текущие расходы. – Подумал немного и достал из глубины сейфа толстое кожаное портмоне. – А вот это спрячь понадежнее. – Иван Кузьмич смотрел на дочь серьезно и многозначительно. – Здесь немалая сумма в валюте. Пригодится вам на черный день. Мало ли что со мной может случиться? Могут, например, арестовать.
– Неужели, папочка, дойдет до этого? За что же? Что ты такого натворил? – Светлана подняла на него испуганные глаза.
– Да ничего особенного. Не видишь разве, какие гонения идут на партийных лидеров? К ногтю берут, если ты не «перевертыш»!
– Но откуда у тебя столько валюты?
– А ты как думаешь? «Быть у воды и не напиться»? – пошутил Григорьев, но тут же пояснил спокойно: – Не бойся, все честно! Это у меня скопилось от многих командировок. Я же там ничего на жизнь не тратил, а мне много полагалось. Но ты это храни лучше в банковском сейфе или у надежных людей, иначе при обыске отберут.
– Брось ты, папуля, мрачные мысли! Был бы ты им нужен – давно бы посадили. Вон ведь скольких упекли в «Матросскую тишину», – постаралась успокоить его Светлана.
– Твоими бы устами да мед пить, доченька! Я и сам на это рассчитываю, – признался Григорьев, запирая сейф и ставя картину на место.
У него действительно с течением времени появилась надежда, что о нем забыли. Но он жестоко ошибался.
Однажды в дождливый день, когда Григорьев чем-то занимался у себя в кабинете, а Вера Петровна кормила малыша на кухне, раздался резкий звонок в дверь. Оставив внука за столом, она пошла открывать.
– Вы к кому? – оставив дверь на цепочке, спросила она у стоявших на площадке двух солидного вида мужчин.
– Товарища Григорьева нам, мы из Управления капитального строительства, пришли осмотреть состояние квартиры. – Один показал какое-то удостоверение. – А хозяин ваш дома?
– Он в кабинете, – вежливо ответила она посетителям. – Проходите, пожалуйста, только просьба получше вытереть ноги.
Вошедшие неторопливо выполнили ее просьбу.
– Мы сначала с хозяином поговорим, а потом с вами. Не возражаете? – осведомился тот, что, очевидно, был за старшего.
Они направились в кабинет, а Вера Петровна вернулась на кухню к внуку. Занимаясь с Петенькой, она уже позабыла о визите посторонних, как вдруг услышала за окнами дикий вопль, и ей почудилось, будто что-то тяжелое ударилось о землю… Оставив внука, перепуганная, она выскочила в холл, но тут из кабинета вышли посетители.
– Вы слышали – там кто-то кричал?! – задыхаясь от ужаса, проговорила Вера Петровна.
– Может, что и случилось, – равнодушно ответил старший, глядя на нее холодными, рыбьими глазами и настойчиво предложил: – Попрошу вас вернуться на кухню. Нам нужно сказать вам нечто важное.
Говорил он спокойно, ровным голосом, но Вера Петровна почувствовала озноб, таким холодом от него веяло – будто те человек, а робот… Понимая – пришла беда, сама не своя от страха, она прошла с ними на кухню, усадила за стол и присела рядом с Петенькой, обхватив его рукой и прижав к себе, будто боялась, что отнимут.
– Уважаемая Вера Петровна, – так же ровно и холодно, как автомат, произнес старший, – мы не ремонтники, а сотудники органов. – Сделал небольшую паузу и с угрожающими нотками в голосе продолжал: – С нами, как вы понижаете, шутки плохи. Что бы ни случилось, о чем бы вас ни спрашивали, нас здесь не было! Нас вы никогда не видели! – Снова сделал паузу и, отчеканивая каждое слово, жестко предупредил: – Если хоть слово вами будет сказано, неважно кому, даже дочери, своего внука вы больше не увидите никогда! – И выразительно указал глазами на притихшего, ничего не понимающего мальчика.
Не прощаясь оба встали и направились к выходу. Вера Петровна растерянно смотрела им вслед, обратив внимание: под мышкой старший несет большой пакет с какими-то бумагами, – когда вошли, она его у них не видела.
Не успела за ними закрыться входная дверь, как снова затрещал звонок – на лестничной клетке стоял перепуганный дежурный вахтер.
– Вера Петровна! – воскликнул он, возбужденно тараща глаза. – Там, на улице, – Иван Кузьмич… С балкона упал!.. Зашибся насмерть!.. – И тяжело побежал по лестнице вниз.
Не помня себя, оставив дверь нараспашку, как и он, позабыв о лифте, она бросилась вниз по лестнице… Увидев бездыханное тело мужа, окруженное гудящей толпой, Вера Петровна дико закричала и опустилась рядом с ним на мокрый асфальт…
Григорьев лежал раскинув руки, уткнувшись лицом в мутную жижу, образовавшуюся под ногами прохожих после прошедшего осеннего дождя. Так Иван Кузьмич завершил свои дни.
Глава 22
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
После смерти отца у Светланы наступили нелегкие времена. Дела в театре шли ни шатко ни валко. Союзное министерство ликвидировали, и она лишилась покровителя в лице Нехорошева. Куда он исчез, ей было неизвестно.
– Покрутится теперь папина дочка! Не все коту масленица! – злорадствовали некоторые в труппе. – Останется без ролей.
И правда, другой пришлось бы круто, но честный и бесхитростный характер Светланы, ее доброжелательность и незлобивость помогли: постепенно ее оставили в покое. Правда, новых ролей тоже не давали, что сказалось на заработке.
Пока не кончились деньги, оставленные Иваном Кузьми-чом, жить еще было можно. Но потом наступила катастрофа – ни на что не хватало.
– Ну и цены! Просто астрономические! Ни к чему не подступишься, – жаловалась Вера Петровна дочери, возвращаясь из похода по магазинам.
– Зато полно всего – выбирай что хочешь! Магазины забиты товарами, – резонно заметила Светлана. – Хотя мы ведь привыкли, что у нас все задаром.
Все блага и льготы, которыми пользовались Григорьевы, закончились. Никакие заслуги Ивана Кузьмича в зачет не шли. Лишились Кремлевки, машины, спецобслуживания, продовольственных заказов. Дачу отобрали – теперь надо думать, куда везти Петеньку на лето. Даже накопления на сберкнижке пропали в результате реформ и инфляции.
– Пойти, что ли, работать? – предложила Вера Петровна дочери. – Я все-таки какой ни есть ветеринар: диплом имею, кое-что еще помню.
– А кто с ребенком останется? – отрезала Светлана. – Няньку наймешь? Нет уж, сиди дома! Я что-нибудь придумаю.
В спектаклях она занята мало, есть у нее возможность подработать на стороне, в каком-нибудь эстрадном ансамбле, благо их расплодилось в последнее время как грибов. И она начала поиски. Однако вскоре пришла в отчаяние. Возможностей устроиться оказалось немало, чему способствовали и ее красота, и хороший голос. Но так уж, видно, устроен мир искусства: путь к успеху для нее, как она убедилась, пролегает через постель продюсера или руководителя ансамбля.
– Что делать, мамулечка? – горестно делилась она с Верой Петровной. – Ведь надо работать и хочется, но разве я могу пойти на такое?! Себя не буду уважать! Неужели нет другого выхода?
Но безвыходных ситуаций не существует. Выручил, как всегда, Марк Авербах. Он позвонил сразу, как вернулся с гастролей.
– Привет, Светик! – услышала она в трубке его бодрый голос. – Как поживаешь? Как мама и Петенька? Прости, что долго пропадал: мы все Штаты объездили: сегодня здесь, завтра там. Позвонить – денег не было: гонорар выплатили перед самым отъездом.
– Ну и ладно! Живой-здоровый вернулся, и на том спасибо! – обрадовалась Светлана. – Нам нужно повидаться, Марик. Мне срочно требуется твоя помощь.
– А я для этого и звоню! Мне надо сувениры вам вручить, которые привез. Говори, когда приехать? Хотя лучше бы – в первой половине дня.
– Понятно. Творческие работники – пташки ночные! – рассмеялась Светлана. – Как насчет завтра, часика в три? Идет? Тогда ждем.
Повеселев, она стала готовиться к свиданию со старым другом. Ожидание предстоящей встречи приятно ее взволновало, и Светлана удивилась: что это с ней происходит?
– Наверно, просто соскучилась, – решила она недоумевая. – Ведь раньше была к Марку совершенно равнодушна.
Марк явился ровно в назначенное время, в великолепном виде: прибавил в весе, раздался в плечах и не казался теперь худым и длинным; темно-синий клубный пиджак и черные брюки сидят безукоризненно; весь по-иностранному выхоленный, в больших, красивых очках и с безупречным пробором.
– Ты, Марик, прямо как американец! – поразилась Вера Петровна, открыв ему дверь. – Тебя не узнать – до чего стал интересный!
Он поблагодарил за радушный прием, вручил букет роз, поцеловал руку, галантно польстил:
– Вы тоже отлично выглядите! Неприлично молодо для бабушки! Кстати, как чувствует себя внучок? Я по нему соскучился. А где Света?
– Петенька набегался, спит у себя в детской. А Светочка пошла в булочную за хлебом, сейчас будет. Проходи, не стесняйся! Поскучай пока в гостиной, посмотри телевизор. – И ушла на кухню заниматься обедом.
Удобно расположившись в широком, мягком кресле, Марк вытянул длинные ноги; «ящик» включать не стал, а предался мечтам о будущем, как всегда, связанном, разумеется, со Светланой. Все годы, прошедшие с момента своего неудачного сватовства, он не переставал думать о своей единственной любви и отнюдь не отказался от намерения добиться счастья.
Пока был жив Иван Кузьмич, он не решался снова проявить инициативу и лишь упорно надеялся на благоприятное изменение обстоятельств – верил в свою счастливую звезду.
– Все равно ее добьюсь! – постоянно твердил он, открывая душу своему другу Виктору Сальникову.
Оба «старые холостяки», они жили в одном дворе и тесно сошлись после исчезновения Михаила; им было что сказать друг другу. Сало сделал себе хороший протез, но инвалидность развила в нем комплекс неполноценности и он не женился, боясь, что брак будет ненадежен и принесет ему лишь разочарование. Афганистан опустошил его душу, он во многом разуверился. Там попробовал «наркоту» – и не смог уже избавиться от пагубной привычки. Зарабатывал он хорошо, торгуя в коммерческой палатке, но все дочиста проживал и постоянно нуждался в деньгах.
Марк, получив очередной «левый» гонорар, всегда заходил к нему – ссудить деньгами и поговорить за жизнь. Сидели допоздна, в меру выпивая, покуривая травку, – в общем, кейфуя.
– Ну что ты заклинился на Свете? За тобой же бабы бегают! Не то что за мной, безногим, – произнес с горечью Сало. – Она ведь, я думаю, никогда не забудет Мишку. Сильно его любила! Просто не верится, что есть еще на свете такие девчонки! Мне бы такую, да где она?
– Не могу ничего с собой поделать, Витек. Это как неизлечимая болезнь, – грустно признался Марк. – Как однажды поселилась она у меня в душе, так и не хочет оттуда уходить.
– Вот я два года встречаюсь с одной… Вдова известного режиссера-киношника, – откровенно поделился он с другом. – Ты видел его фильмы, знаешь. Души во мне не чает, красивая женщина. Большая квартира, машина, дача… Казалось бы, чего не жениться? – Помолчал, как бы удивляясь сам себе, и упрямо выставил подбородок. – Нет, не могу! Мне нужна только Света! Да и как друг Миши чувствую, что обязан ее защитить, поддержать в жизни. Не может ведь она оставаться одна с сыном до конца дней. Не отдам никому другому!
В таком состоянии Марк жил все последние годы. Время от времени он заводил связи с женщинами, но никогда не забывал интересоваться жизнью Светланы, Веры Петровны и малыша, оказывая им, тайком от Григорьева, разные услуги. Теперь, когда нет у них отца и мужа, зная в каком трудном положении Светлана, ее мать и сын, он решил, что настала пора действовать.
Когда пришла Светлана и разбудила Петеньку, Марк вручил любовно подобранные в Штатах подарки. Вере Петровне – красивый кухонный набор, Свете – дорогую косметику, а малышу – огромного плюшевого медведя.
– Это чтобы не забывал отца! – со значением пояснил он, вручая Петеньке это чудо, которое тот восторженно схватил. – А для тебя, Светочка, я приготовил сюрприз, который оставил пока дома. Потом вручу, – таинственно объявил он.
– Что же это за сюрприз? – В ее глазах засветилось естественное женское любопытство. – Ты меня заинтриговал.
– Простите меня, дамы, но это пока секрет. Скоро узнаете, – мягко, но решительно ответил Марк, давая понять, что дальнейшие расспросы бесполезны.
«Пусть немного поломают головы – это полезно». Он остался доволен, что сумел разжечь их любопытство.
Получив солидный гонорар, перед отъездом из Штатов Марк купил великолепную короткую шубку из пушистого мормота – для будущей жены. Сначала решил держать это в секрете, но что-то подсознательно толкнуло приоткрыть его Светлане, – видно, сама судьба подсказала.
Обедать они сели как бы всей семьей: Марк расположился напротив Светы с сыном, а Вера Петровна – во главе стола: ей ведь все время приходилось вставать – подавать, убирать. Душа его ликовала: принимают уже не только тепло и приветливо, но и как своего, близкого человека.
За едой много не говорили. Марк, любуясь Светланой – ее свежим, румяным лицом, синими, как июльское небо, глазами, высокой, полной грудью, открывающейся в вырезе блузки, – изнывал от страстного желания, но вел себя безупречно, ничем не выдавал своих устремлений.
Наблюдая за симпатичнейшим Петенькой, с удовольствием отметил, что любовное внимание и забота бабушки дали свои плоды: мальчик растет здоровым, крепеньким; за столом держит себя спокойно, воспитанно. Удивительно похож на Михаила: такой же кареглазый, круглолицый; те же прямые, соломенного цвета волосы… Ну и отлично – он ничуть не ревновал, – живая память о замечательном парне, его друге. Он уверен в себе и не боится морального с ним соперничества. Трезво все оценивая, он понимает: Света никогда не полюбит его как Мишу. Но в нем живет надежда, что она сумеет оценить его любовь и заботы, привяжется к нему, станет верной женой и подругой.
После десерта Марк интересно рассказывал о жизни и быте американцев, о их характере и нравах, восхищался:
– До чего же богатая страна! Изобилие всего – фантастическое. Просто не верится, что у нас когда-нибудь будет нечто подобное! Но люди выглядят… хоть и приветливыми, но какими-то неприятно самодовольными, примитивными, что ли, – дополнил он объективности ради. – Но в общем нам до них шагать и шагать! – заключил он и решил, что пора перейти к насущным делам.
– Так какие, Светик, у тебя проблемы?
– Мне нужна «левая» работа, Марк, чтобы не бросать театра, – без предисловий призналась она. – Мама сидит дома с Петей, ей с ним и по хозяйству дел по горло. А на жизнь нам не хватает.
Марк не нуждался в объяснениях: много лет работая в шоу-бизнесе, хорошо знал, какие там порядки и с чем связаны перспективы для молодой, хорошенькой певицы.
– Это нелегкий вопрос, – серьезно отозвался он. – Здесь надо тщательно все обдумать, слишком много подводных камней. Хотя-я… есть вроде один интересный вариант, – задумчиво протянул он и сделал паузу, размышляя.
– Да говори же, Марик! – торопила его Светлана. – Не мучай бедную женщину.
– Ладно. Вот что мне пришло в голову, – начал он, прикидывая в уме некую комбинацию. – В нашем ансамбле основная солистка, жена руководителя, Ракитина, слаба здоровьем. Несколько раз из-за нее чуть не срывались концерты.
– Думаешь, меня возьмут вместо нее? – не поверила Светлана. – Как бы не так!
– Я и не говорю, что вместо нее. Это пока невозможно, – спокойно пояснил Марк. – Скорее, на подмену. У вас одинаковый голос, и внешне вы очень похожи, только она темноволосая. Но это поправимо: покрасишься или наденешь парик. Думаю, муж ее, Аликперов, эту идею одобрит.
Светлана изумилась – ей и в голову не приходило, что возможны такие мистификации.
– Нет, ничего не выйдет! Разве это честно? Как можно обманывать публику? – возмутилась она. – Не смогу я так!
– А ты не горячись, Светик, – спокойно возразил Марк. – Сама знаешь – многие эстрадные звезды зачастую выступают под фонограмму. Это что, не обман публики?
Наша-то все время «гонит фанеру», голос часто садится. – Он взял ее за руку и, успокаивающе глядя поверх очков, как взрослый ребенку стал рисовать заманчивую перспективу: – Рассуди трезво: речь идет об эпизодических заменах, за них хорошо заплатят, гарантирую. Совесть твоя будет спокойна. Ты должна выходить и петь – без «фанеры». Какой уж тут обман! Заменяют же исполнителей в театрах.
Кажется, этот аргумент не возымел действия, и Марк привел еще один довод:
– Если сумеешь реализовать свой талант, показать, на что способна, тебя заметят и оценят. В мире шоу-бизнеса все тайное становится явным. Так что тебе стоит использовать этот шанс! – И добавил, будто сомневаясь: – Но есть одно отягчающее обстоятельство – неприятно о нем с тобой говорить.
Светлана – она уже настроилась согласиться – снова насторожилась.
– Не стесняйся, Марик, давай все как есть. Мы с мамой поймем – многое уже знаем об эстраде.
– Тебе проходу не дадут, – просто объяснил Марк. – Житья не будет от навязчивых поклонников. Да и наш руководитель похотлив, как павиан, ни одной юбки не пропускает. А уж тебе покоя не даст – это точно!
Воцарилось неловкое молчание. Наконец его нарушила Вера Петровна:
– Так что же ей делать прикажешь – повеситься? Лучше было уродиной родиться?
– Тогда вообще говорить бы не о чем. Уродинам у нас не место, – весело ответил Марк. – Есть выход, и, мне кажется, неплохой.
Обе женщины смотрели на него во все глаза, – долгожданный момент наступил.
– Выходи замуж за меня, Света. Тебе больше оставаться одной нельзя, сама видишь. Мою жену никто пальцем не тронет. – Поглядел на нее горячим взглядом и тихо, с глубоким чувством заговорил: – А Миша, там, где он есть, на нас не обидится. Он знает, что мы оба его любим и верны его памяти. Я буду воспитывать его сына как своего!
Произнеся все это на одном дыхании, Марк умолк и решил, что больше не вымолвит ни слова. Пусть подумают хорошенько. Сейчас решается его судьба – пан или пропал!
Так они сидели молча и не смотрели друг на друга. И снова первой собралась с силами Вера Петровна:
– Мне думается, ты прав, Марик. У Светочки не будет лучшего выбора. Ты испытанный друг и давно любишь ее и Петеньку. Решать, конечно, Свете. А я – за! – И добавила после небольшой паузы: – Только жить нам здесь, всем вместе.
Светлана, вся пунцовая от нахлынувших чувств, словно онемела, не зная, что говорить и думать. Такой Марк видел ее впервые, сердце его радостно встрепенулось: согласится! Его долготерпение и отчаянная любовь победили!
Выйдя замуж за Олега, Надя искренне радовалась предстоящей семейной жизни. Первый год заграничного существования, подбадриваемая необычной обстановкой и красочными впечатлениями, она боролась с разочарованием, терпеливо ждала, что у них все наладится.
Оказавшись впервые в Париже, все свободные дни и вечера они посвящали знакомству с его достопримечательностями. Один Лувр чего стоил! Оба любили живопись, много дней провели в залах Национального музея, где часами простаивали перед картинами импрессионистов.
– Теперь я уверенно могу отличить Моне от Мане! – шутила Надя, чувствуя себя чуть ли не профессиональным искусствоведом.
Вечерами с наслаждением посещали уютные парижские кафе и рестораны, начиная с уличных и кончая «Максимом». Однако, не получая никакого удовольствия от близости с мужем, Надежда поняла, что они не подходят друг другу, и поддалась смятению.
«Как жить дальше? Я просто этого не выдержу! – тоскливо думала она, стараясь представить ожидавшее их будущее. – Надо заставить его пойти к специалисту. Ведь есть какие-то способы… А лучше всего завести ребенка! Это и есть выход: займусь воспитанием малыша, и он отвлечет на себя всю мою энергию и эмоции».
Однако и здесь у них ничего не вышло, и Надежда совсем затосковала. Дома ничего не радовало, Олег раздражал. На людях она не показывала вида, что у них не все ладно. Но когда они оказывались одни, ему доставалось! Постоянно в плохом настроении, Надя дерзила мужу и огрызалась по любому пустяку.
Немного выручало ее, что Олег взял напрокат «пежо». Вспомнив о своих спортивных навыках, Надя успешно сдала на права и все время проводила в разъездах – исколесила всю Францию.
Постепенно она начала флиртовать с незнакомыми мужчинами, тем более что недостатка внимания со стороны галантных французов к столь привлекательной женщине не было. Уже нависла угроза дипломатического скандала, когда судьба ей улыбнулась.
– Съезжу-ка я на «русское кладбище»! Денек уж больно хорош – нехочется сидеть дома, – заявила она мужу, собравшемуся идти на службу.
– Охота тебе дергаться в пробках на дороге, – равнодушно отозвался Олег, завязывая галстук. – Сходи лучше еще раз в Музей живописи или в Лувр, – посоветовал он: искусство по-прежнему его хобби. – Или пройдись по магазинам.
Однако Надежда поступила по-своему; добралась до отдаленного французского кладбища, чистенького и зеленого, где на отдельном участке множество могил русских и советских эмигрантов, и стала с интересом разглядывать надписи на надгробных изваяниях. Кто только здесь не похоронен! Великие князья, богатые промышленники, известные артисты и писатели… Она почтительно задержалась у могил Ивана Бунина и советских эмигрантов – танцора Нуриева, писателя Некрасова.
Когда она возвращалась домой, у нее заглох мотор. Остановившись на обочине, она подняла капот и стала вспоминать: что же надо сделать, как обнаружить неисправность?.. Поняв после нескольких неудачных попыток, что своими силами не обойдется, решила обратиться за помощью к проезжавшим мимо водителям. И тут произошло настоящее чудо: рядом с ней затормозила знакомая машина с номерами российского посольства, и с широкой улыбкой на лице вышел военный атташе Шкляров.
Валентин Осипович Шкляров, сорокалетний мужчина, роста среднего, кряжистый, ладный, уже два месяца жил на положении холостяка: жену и маленького сына отправил на родину – жена находилась в приятном ожидании и хотела рожать под присмотром матери.
Жену его нельзя было назвать красавицей – ни лицом, ни ростом, ни дородством. Женился он еще молоденьким лейтенантом, когда служил в погранвойсках на далекой заставе. Но она миловидна, обладает хорошим характером, родила ему сына, и жили они дружно.
Сам он тоже не блистал мужской красотой – какой-то рядовой, неприметный. Но крупные черты лица придавали ему мужественность, а широкая улыбка и веселое выражение глаз очень его красили.
С самого первого знакомства он не мог оторвать глаз от прекрасной жены второго секретаря и ее очаровательных синих очей, но никаких попыток познакомиться поближе не делал. Однако, томясь в одиночестве, всякий раз, когда встречался с Надеждой в посольстве или еще где-то, бросал на нее горячие взгляды, и она не могла этого не заметить.
– Какое счастье, Валентин Осипович! – радостно воскликнула Надя. – Сама судьба вас ко мне послала! У меня авария…
«Хорошо, если судьба… – подумал Шкляров. – Я бы не отказался!» Послала его сюда, разумеется, не судьба, а интересы службы: выполняя по совместительству некие деликатные функции, он возвращался после встречи с агентом, которая состоялась на том же кладбище.
Осмотрев мотор и все проверив, он убедился, что неисправен карбюратор.
– Придется, к сожалению, оставить машину здесь, заключил он, вытирая салфеткой руки. – Вернемся – вызовем из гаража техпомощь. А пока – прошу вас к себе! – И сделал широкий жест рукой.
Делать было нечего: Надежда, с сожалением взглянув на свою брошенную машину, уселась рядом с ним на кожаное сиденье «мерседеса». Шкляров включил магнитолу, поставил кассету: Ольгу Воронец «А где мне взять такую песню»… Полилась знакомая с детства, проникающая в душу мелодия; как-то особенно она воспринимается здесь, на чужбине.
Шкляров бросил на Надю свой горячий, пристальный взгляд, и ей передались его чувства. Боясь выдать охватившее ее томление, она слушала чудесную песню, и ее молодое, здоровое тело полнилось жаждой любви и мужской ласки…
Некоторое время ехали молча, лишь изредка обмениваясь взглядами, которые выдавали их красноречивее слов.
Когда проезжали лесистым участком дороги, мимо зеленых зарослей кустарника, он вдруг остановил машину.
– Ну вот и приехали! – Он старался придать лицу озабоченное выражение. – Теория двойственности в действии. Недаром говорят, что беда никогда не приходит одна. – Сочувственно пожал ей руку и, ощутив, как она дрожит, понял, что близок к успеху. – Пойду взгляну, не случилось ли чего с двигателем. Что-то дернуло несколько раз…
Вышел из машины, заглянул в мотор, быстро вернулся и обрадованно сообщил:
– Ничего страшного. Полчасика постоим и покатим дальше. – Он сделал паузу. – Только придется убрать машину с дороги: место здесь узкое, еще какой-нибудь большегруз зацепит…
Без труда завел мотор и, съехав с дороги, укрыл машину в густом кустарнике.
Надежда с замиранием сердца молча следила за его энергичными действиями. Она давно поняла, что он задумал, и ее смешили эти примитивные уловки. Но от его крепкой фигуры веяло мужеством, а она так соскучилась по физической близости…
– Думаю, нам пока лучше немного размяться… – Он открыл дверцу и протянул руку, помогая ей выйти. – А еще лучше, – почти не скрывая своих намерений, глядя ей прямо в глаза и полуобняв за талию, прошептал он, – удобно расположиться на заднем сиденье и перекусить. Тут у меня кое-что припасено.
Усадил Надежду на широкое кожаное сиденье, сел рядом, потянулся за пакетом, лежавшим на задней полке у стекла.
– Не трудись! Хватит представляться! – жарким шепотом проговорила Надя, изнемогая от пламенного желания.
Повернулась в пол-оборота, обвила его шею руками и поцеловала в губы страстным поцелуем, упиваясь теплой влагой его губ…
Он, оказалось, был готов к порыву ее пылкой страсти. Очень ловко и быстро ее раздел и, откинувшись на спинку сиденья, удобно устроил у себя на коленях, ласково поглаживая ее обнаженные бедра. Легко приподнял одной рукой, изловчился и мощно овладел ею, постанывая от наслаждения.
Почувствовав его мужскую силу, задыхаясь от страсти, Надежда остро до боли вспомнила своего далекого, любимого Костю, и душа ее, и тело наполнились давно забытым счастьем… Она закрыла глаза и отдалась во власть страсти, вспоминая лучшие мгновения преданной ею любви…
С тех пор встречи их стали регулярными. Пылая друг к другу непреходящей страстью, они изыскивали всевозможные способы для коротких, но бурных свиданий. Это продолжалось еще долго после возвращения его жены, пока она не раскрыла измену мужа и не подняла скандал, завершивший их роман.
– Конечно, дорогая, не сомневайся. Все выполню! – радостно заверил Светлану Марк и положил трубку, на седьмом небе от счастья.
Долгожданный подарок судьбы окрылил его. С того самого момента, как Светлана дала свое согласие, он переживал необыкновенный прилив энергии. Казалось, горы может своротить, и, в самом деле, все получалось, за что ни брался.
Заявление в загс уже подали, и это позволило Марку вести переговоры с Аликперовым «на законном основании» – ходатайствует за будущую жену. Правая рука продюсера, он знал – тот ему не откажет. К тому же это в интересах всего коллектива. Марк не сомневался, что Аликперов не пожелает ссориться с ним и не станет приставать к его жене, а от других они уж как-нибудь отобьются! Но сомнения другого рода грызли его: лишь бы у Светочки получилось… Не приспособлена она для эстрады: голос-то хорош, даже более чем, – движения мало, живости не хватает!
Опасения Марка были не напрасны. Будучи от природы неторопливой, даже несколько медлительной, Светлана плохо осваивала быстрые и резкие движения, бурные ритмы, присущие современному шоу-бизнесу.
Однако на практике все вышло просто удачно. Музыкально очень одаренная, Светлана, просмотрев несколько видеороликов Ракитиной, довольно быстро скопировала ее манеру двигаться, показав незаурядное актерское мастерство, – помог опыт работы в Театре музкомедии.
– Действуй в свою нормальную силу. Не слишком старайся и не выпендривайся! – напутствовал ее Марк перед просмотром. – Важно, чтобы Алиса тебя не приревновала.
Чуткая и тактичная Светлана его не подвела. Умело загримировавшись и пародируя манеру Ракитиной, она не стремилась ее затмить, а просто показала, что способна исполнить свою партию не хуже.
Это был успех! Первой ее поздравила Алиса Ракитина; с очень довольным видом сказала просто, по-товарищески:
– Я очень тебе рада, Светлана. Наконец-то мне можно немного расслабиться. Уж слишком велика нагрузка – я просто не выдерживала! – И добавила с некоторым самодовольством, удовлетворенно окинув взглядом Свету с ног до головы: – Мне не так легко найти подмену, с моими-то данными. Но ты похожа на меня, и голос вполне приличный. Надеюсь, не подорвешь мою популярность – горбом заработана! Молодец, Марк, – выручил! Дай вам Бог счастья! Уверена, Светлана, – мы будем подругами!
Все знали, что она вертит Аликперовым как хочет, так что после такой ее оценки вопрос был решен, и Светлана приступила к репетициям.
Часть времени ей приходилось по-прежнему посвящать Театру музкомедии, всюду надо успевать, и все хлопоты, связанные с регистрацией брака и подготовкой свадьбы, легли на плечи Марка. Ему пришлось без отрыва от работы провернуть уйму всевозможных дел, включая хозяйственные вопросы. Но его энергии хватало на все.
– Мою квартиру временно сдадим, – весело делился он со Светой своими заботами. – Встретил на днях знакомого американца, он имел с нами дело на гастролях в Штатах. Здесь возглавляет отделение своей фирмы; прибыл с семьей на два года; предлагает кучу денег – в валюте. Искал квартиру в Центре; моя подходит. Да, кстати, не забудь: во вторник у тебя примерка подвенечного платья, я договорился за дополнительную плату, сделают вовремя.
Марк избавил Светлану от всех забот. Даже Веру Петровну не привлекал к подготовке свадебного банкета – решил организовать в ресторане; только обсудил с ней меню.
– Может, все-таки устроим свадьбу дома? – пыталась она его отговорить, пугаясь безумной стоимости мероприятия. – При том же количестве гостей – куда как дешевле. Квартира у нас большая, места хватит.
– А сколько вам работы, хлопот! Посуду побьют, грязь убирать – недели не хватит! – безапелляционно возразил Марк. – Да и непрестижно, – наш артистический мир любит тусовки в хороших ресторанах. Деньги – дело наживное! Сделаем все так, чтобы этот день мы со Светой запомнили навсегда!
Ему ничего не жаль для самого торжественного момента своей жизни, к которому стремился столько долгих лет!
За два дня до свадьбы, когда приготовления были практически закончены, произошло событие, которое чуть не обратило все в прах.
В круговерти событий Марк давно не виделся со своим другом Сальниковым, но не пригласить на свадьбу не мог и решил сделать это не откладывая.
На его настойчивые звонки долго никто не открывал. Он уже собрался уходить, когда в коридоре раздались неуверенные шаги. Марья Ивановна, понял он, соседка Виктора, – подслеповатая, глухая старушка.
– Заходи, Марик. – Она пропустила его вперед. – Прости уж меня! Плоха стала, совсем ничего не слышу. – И ответила на его немой вопрос: – А Витек в больнице, в наркологической. У него какая-то… ломота, что ли, была. Вот его и увезли. Допился, что ли, сёрдешный? Что война с хорошими людьми делает! Куда молодому без ноги?
Она, наверно, еще долго причитала бы, но Марк, почувствовав угрызения совести – в радостной суете совсем забыл о друге детства, – повернулся и выбежал на улицу. «Успею! Еще не кончились приемные часы. Эх, такси бы найти!..»
Узнав в наркологическом диспансере, где находится Сало, он удачно поймал «левака» и вовремя добрался до больницы. Виктор лежал небритый, в большой общей палате, уставившись в потолок, и не расположен был разговаривать.
– Что, плохо тебе? Прости, что не заходил. Знаешь – женюсь; замотался, – скороговоркой оправдывался Марк. – Вот зашел тебя на свадьбу пригласить. Когда выпишут? Может, сумеешь?
Сальников перестал смотреть в потолок и сел на кровати, по-прежнему стараясь не встречаться глазами с другом. Потом не выдержал и осуждающе, мрачно произнес:
– Тяжко мне очень, Марик. Иногда даже кажется, хуже не бывает. Только некоторым, может, еще тяжелее.
– Это кому сейчас хуже, чем тебе? – насторожился Марк, инстинктивно чувствуя приближающуюся беду.
– Кому же еще, как не Мишке, – еле слышно произнес Сало, пронзительно взглянув ему в глаза. – Он ведь жив, а ты его Свету уговорил!
Марка словно молнией ударило. Ноги сами собой подкосились, он покачнулся и обессиленно опустился на кровать рядом с Виктором.
– Ты, Сало, говори да не заговаривайся. Такими вещами не шутят! – прерывающимся голосом промямлил он, глядя на друга так, будто хотел прочитать, что у него там, внутри. – Как это – Мишка жив? А ты… откуда знаешь?
– Оттуда! Левка Челкаш недавно вернулся. Три года в плену да столько же по госпиталям провалялся. Живой Мишка! Сбежал вместе с каким-то чудаком на самолете, – поведал Виктор, с сочувствием глядя на бледного как смерть Марка. – Его с этим другом долго прятали. Не хотели обменивать или еще что-то. Словом, это вполне достоверно. Левку полгода на допросы таскали, точно знает!
– А где он сейчас? Уже вернулся? – упавшим голосом пролепетал Марк.
– Они на самолете то ли в Индию, то ли куда-то еще южнее перелетели, и там их местные власти интернировали. Пока неизвестно, где он, – пояснил Сало. Поднял лохматую голову и глядя в упор на Марка мутными, в красных прожилках глазами потребовал: – Свете надо все сказать, Марик! Иначе… нехорошо. Ведь Мишка вернется. Ты его знаешь! – И вновь уронил голову на грудь, в сердечной тоске и печалях.
Находясь в столь незавидном положении, он не думал о себе, – душа его была полна сочувствием и состраданием к незадачливым друзьям детства.
Марк был ошеломлен; состояние его было близко к тому, что испытывает боксер в нокдауне. Соображал он медленно, но одно ясно: стоит заикнуться об этом Светлане – и свадьбе не бывать. О последствиях и думать не хочется… Несколько минут он молчал, постепенно приходя в себя, а когда в голове немного прояснилось, заверил Виктора:
– Ну конечно, скажу. О чем речь? Пусть сама решает – ждать или нет.
Видя, что Сало бросил на него взгляд, полный законных сомнений в его искренности, поспешил их развеять:
– Напрасно не доверяешь! Что хорошего нас ждет, если Михаил вдруг заявится? Я же с ума не сошел!
Не в силах больше ни о чем говорить и желая поскорее остаться наедине с самим собой, Марк встал и попрощался:
– Поправляйся побыстрее, Витек! Звони, если что надо. Дома не будет – продиктуй на автоответчик. Ну пока, не поминай лихом!
В полной растерянности, обуреваемый противоречивыми чувствами, добрался он до дома. Нервы его не выдержали, – не стал ужинать и, не раздеваясь, повалился на постель.
– Надо успокоиться, собраться с мыслями и что-то решить! – твердил он себе. – В таком состоянии я ни на что не гожусь!
Принял успокоительное и вскоре забылся тревожным сном. Ему снились кошмары, и в них фигурировал Мишка, который либо душил его, либо пытался убить. Марк метался во сне, страдал; несколько раз просыпался от собственного крика, но тут же снова его голову дурманили сновидения. Часу в третьем ночи сон окончательно оставил его, и до утра он уже не сомкнул глаз.
Он с малых лет привязан к Мише, любил его. Тот всегда защищал более слабого Марика, и между ними никогда даже кошка не пробегала, – если не считать, что его предпочла Света.
«Не могу, не имею права сделать ему такую подлянку! – шептал он, мучаясь совестью. – Я ведь стольким ему обязан. Но правда ли?.. Жив ли?.. Почему я должен верить какой-то болтовне?»
На минуту представил, что передал услышанное Светлане, и ужаснулся. «Конечно, все рухнет! Свадьбы не будет! У нее возродится пустая надежда… Произойдет непоправимое: будет разбита и ее жизнь, и моя. А скандал?.. Обратно ничего вернуть нельзя…»
Как нужен ему сейчас совет любящего, близкого человека! «Мама родненькая! Только ты могла бы подсказать лучше, как поступить!» – скорбел он о матери, безвременно погибшей в авиакатастрофе.
Лишь под утро к нему пришло решение.
«Будь что будет! Не могу отказаться от своего счастья, столько лет о нем мечтал! – Слезы туманили ему глаза. – А Света? А Петенька и Вера Петровна? Что с ними будет, если все, что говорил Челкаш о Мише, лишь легенда, а может, просто вранье?»
Перед его мысленным взором поплыли жуткие картины: они в нужде и лишениях, Светлана в лапах какого-нибудь проходимца… Он застонал, как раненый зверь. Нет! Не отдаст ее никому! Не скажет ни слова!
Приняв это решение, Марк ясно понимал, что делает: если Миша действительно жив – обманом отнимает у него любящую его женщину и сына, предает лучшего друга. Боль, испытываемая им, казалась невыносимой… Но, мужественный по натуре, он терпеливо переносил эту боль. Вообще он редко плакал, но сейчас слезы непроизвольно текли из глаз, – он оплакивал свое предательство.
Для проведения свадьбы Марк снял банкетный зал ресторана в Доме туриста: несколько лет работал там по совместительству в джаз-оркестре, был дружен с администратором – тот стал директором ресторана.
– Тебе, дорогой, сделаем крупную скидку! – расплылся в улыбке добродушный, толстый армянин. – Кавказского вам здоровья и счастья!
Несмотря на это, свадьба стоила Марку всех накоплений, которые удалось сколотить за несколько лет напряженной работы. В первоклассном ресторане гостей набралось более полусотни. Родственников – очень мало; из родителей – только Вера Петровна. Розанова после долгих обсуждений решили не приглашать.
– Может, откроем ему все, доченька? – мучилась сомнениями мать. – Ну сколько можно держать его в неведении? Неужели всю жизнь? Имеем ли мы право? Тем более такой день – свадьба дочери!
Ей было жаль его, и душа у нее страдала. Но Светлана воспротивилась, решительно возразила матери:
– Нет, мама! И ему будет плохо, и нам. Для меня отец – не он! Так в какой роли ему выступать на свадьбе? Столько лет его не было – и вдруг бац, явился! Мне его тоже очень жаль, мама, но слишком поздно!
Так что из родни на свадьбе присутствовали только Варя с мужем и младший брат Григорьева, Дмитрий Кузьмич, с семейством, – с ними поддерживали отношения.
Еще меньше родственников – со стороны Марка.
– Веруся! А у Марка что, совсем родных нет? – спросила Варя у сестры, когда в ожидании молодых та знакомила ее с прибывающими гостями.
– Я и сама всех не знаю, – призналась Вера Петровна. – Видишь вон того, большого, полного? Правда, похож на Крокодила Гену? Так это дядя Марка со стороны отца. А те двое молодых людей – братья его двоюродные. – И добавила с явным неодобрением: – У него мало кто здесь остался. Все, как только можно стало, перебрались на историческую родину.
Зато знакомых, друзей и, конечно, нужных людей – в избытке, никого не забыли. Присутствовали также и супружеские пары Винокуровых и Хлебниковых, друзья Светланы по консерватории и из Театра музкомедии. Со стороны Марка – в полном составе его ансамбль во главе с руководителем; вся знакомая артистическая тусовка; дружественные представители прессы.
Среди гостей Светланы выделялась яркой внешностью и самоуверенной осанкой Алла, та самая обладательница контральто, – единственную из выпуска ее приняли в труппу Большого театра. Рядом с ней, крепко держа ее за локоть, возвышался незнакомый жгучий брюнет восточной внешности: вкусы ее не изменились.
– А куда Ладо подевался? – они ведь собирались пожениться? – осведомилась меццо-сопрано Эллочка у товарища по консерватории.
Их пути с Аллой давно уже разошлись, и она была удивлена. Сама уже успела выйти замуж, развестись и тоже пришла на свадьбу с новым другом.
– Говорят, его родители так и не дали согласия, чтобы женился на русской, и она его прогнала. Надо же – столько лет тянул резину! – охотно поделился бывший сокурсник сплетнями. – Но она, как видишь, не горюет. Еще бы – такой великолепный голос!
Разношерстная публика, веселая и раскованная, в большинстве знакомая между собой, переговариваясь, пересмеиваясь, рассказывая анекдоты, ожидала прибытия новобрачных.
Но вот они показались в дверях зала, в сопровождении свидетелей. Молодожены выглядели чрезвычайно эффектно. Златокудрая, синеглазая Светлана, в воздушном подвенечном платье, с маленьким венком на голове, казалась принцессой из волшебной сказки. Высокий, стройный Марк, в черном дорогом костюме и ослепительной сорочке, в солидных очках и с красивым пробором в черной шевелюре, гармонично дополнял новобрачную, оттеняя ее сияющую красоту.
Оба, веселые, оживленные, радостно отвечали на поздравления гостей. По традиции их буквально завалили цветами и подарками.
За свадебным столом веселье било ключом. Соблюдением процедуры и чередованием тостов остроумно руководили тамада и его помощник – оба известные эстрадники, один в прошлом знаменитый конферансье.
– Слушай, а это не Трунов ли? – толкнула локтем Веру Петровну сидевшая рядом Варвара. – Вон тот, пожилой, с оттопыренными ушками? Он уже вроде не выступает.
– Ну да, он друг Марика: под его руководством работал в театре эстрады, – шепнула Вера. – Редко уже выступает, но его любят приглашать на все тусовки. Прекрасный человек, и очень остроумный.
В перерыве организовали импровизированный концерт, – ведь здесь присутствовали талантливые артисты, и немало. Особенно всем понравился пародийный эстрадный танец и виртуозное исполнение Марком мелодий Глена Миллера. Позволили себя уговорить и Светлана с Аллой – исполнили свой знаменитый дуэт из «Пиковой дамы», и после долгого перерыва он прозвучал великолепно.
Ну а потом, как принято, общие танцы, – энергичные, подвижные представители шоу-бизнеса продемонстрировали в узком кругу свое блестящее искусство – не хуже, чем на подмостках сцены.
В общем свадьба прошла на высоком уровне. Все вкусно поели, от души повеселились и, довольные, разошлись только перед закрытием ресторана.
Весь день Светлана была в приподнятом настроении. После долгих колебаний и мучительных сомнений, когда все наконец определилось, она испытала облегчение и душа ее успокоилась.
А когда совершалась процедура бракосочетания в загсе, ее охватило радостное волнение и она ощутила себя счастливой. К Марку она испытывала самое доброе и благодарное чувство; пришел конец черной полосе смутных надежд и болезненных переживаний.
На свадьбе она вместе со всеми веселилась и искренне радовалась жизни. Однако, когда вернулась домой, в свою комнату, веселье исчезло, настроение омрачилось. Она вдруг осознала, что не сможет провести с Марком первую брачную ночь здесь, в этой комнате, где они с Мишей так пламенно любили друг друга… «Ну что за ребячество? Какая-то закомплексованность! Пора с этим кончать, нельзя же мучиться всю жизнь!» – ругала она себя, но ничего поделать с собой не могла.
Пока Марк и шофер переносили в дом из машины многочисленные подарки и охапки цветов, Светлана зашла в спальню к матери. Вера Петровна за день очень утомилась и уже готовилась ко сну.
– Мамулечка, у меня к тебе просьба! – обратилась она к удивленной ее неожиданным появлением матери. – Переночуй сегодня, пожалуйста, у меня.
– Что-то я тебя не очень понимаю! – испугалась Вера Петровна. – Ты хочешь… здесь? А где же Марик? Что за фокусы? Вы что, уже поссорились?..
– Успокойся, мамуля, у нас все в порядке. Мы проведем ночь вместе, – умоляюще глядя на мать, объяснила Света. – Здесь, у тебя в спальне. Ну не смогу я в своей комнате! Не мучай меня и не спрашивай почему!
Но Вера Петровна и не собиралась спрашивать. Она все поняла и молча стала собирать свои ночные принадлежности.
Марк нисколько не удивился тому, что они проведут первую брачную ночь в большой родительской спальне, – счел это в порядке вещей. Ему было все равно где, лишь бы со Светой!
Светлана уже легла в постель и пребывала в томительном ожидании, когда он, приняв холодный душ, вошел в спальню. Благоухая дорогим мужским одеколоном, Марк сбросил халат и осторожно прилег рядом с ней.
– Светочка, женушка моя дорогая! – нежно прошептал он, поворачиваясь к ней и чувствуя, как его охватывает страстное желание. – Наконец-то свершилась самая заветная моя мечта!..
Он ласково и бережно обнял ее и легкими прикосновениями губ стал целовать губы, шею, грудь, горячо шепча:
– Если бы ты знала, как я тебя люблю, как ты мне дорога! Я докажу тебе, что ты во мне не ошиблась, что я достоин тебя!
Светлана давно уже мысленно подготовилась к тому, что должно произойти между ними. Она истосковалась по мужской ласке и испытывала острое желание, смешанное со страхом и любопытством.
Активности она не проявляла, однако не сопротивлялась, позволила делать все как ему хотелось. Приятно чувствовать прикосновения ласковых рук и губ, ощущать, как все сильнее разгорается в ней страстное желание его близости… Любовная игра приносила ей радость, но уже хотелось большего… Чутко уловив ее желание, он готов был овладеть ею, как вдруг почувствовал сопротивление и остановился. Ласково шепнул, целуя ее в ухо:
– Что с тобой, любимая? Что-нибудь не так?.. Увидев у нее на глазах слезы, постарался успокоить:
– Не надо, не плачь, милая, родная!.. Я ничего не сделаю против твоей воли! У нас впереди целая жизнь…
В самый неподходящий момент Света вдруг ощутила острую боль в сердце – и сразу все пропало – желание, радость… Она услышала какой-то внутренний голос, он приказывал ей: «Остановись, опомнись! Не изменяй своей любви, ты же поклялась!» Этот укор совести наполнил душу горечью, и слезы ручьем полились из глаз…
«Нет, так нельзя! Я просто сумасшедшая! Какая же это измена, когда он давно уже мертв?.. Я теперь жена другого, жена Марика. Я должна начать новую жизнь!..» Но у нее ничего не получалось… И тогда она интуитивно нашла выход: нельзя ей обидеть мужа отказом в первую же брачную ночь, но и забыть Мишу она тоже не в силах… Она закрыла глаза, представила на месте Марка своего первого, своего любимого… Это он, он ее обнимает, он шепчет ей ласковые слова…
Глотая горячие, обильные слезы, Светлана обняла мужа, доверчиво прижалась к нему – и ее снова охватила горячая волна желания. Обрадованный ее страстным порывом, Марк возобновил свои нежные ласки и овладел ею со всей силой любви, на какую был способен.
В страстном угаре, видя мысленным взором только своего ненаглядного Мишу, она вспомнила – ее тело вспомнило – их жгучие ласки и испытало прежнее блаженство.
Но Марк ничего не видел и не слышал – тоже испытывал пик счастья. У него было немало подруг, и он пользовался у них успехом. Однако и не мыслил до этого, что мужчина может быть так счастлив, обладая любимой женщиной.
Глава 23
ПОБЕГ ИЗ ПЛЕНА
В первую брачную ночь Светланы и Марка Михаил Юсупов, за много тысяч километров от Москвы, проснулся в холодном поту с ощущением боли в сердце. Ему приснился ужасный сон. Вдвоем с товарищем, в одной связке, поднимается он по отвесному скалистому утесу. Взобравшись на небольшой уступ, подтягивает друга, тот цепляется за край, но в этот момент веревка обрывается и он еле успевает схватить товарища за кисть руки.
Напрягая все силы, пытается его удержать; тот кричит: «Спаси, Миша!» – но почему-то голосом Светланы… Он смотрит вниз – и видит, что это вовсе не друг, а она, она отчаянно взывает о помощи. Вот он уже подтянул ее выше, чтобы подхватить второй рукой, – и вдруг острая боль в сердце… Хватка его ослабевает, ее кисть выскальзывает, и Светлана летит в пропасть…
На этом сон оборвался. Михаил пришел в себя: он все еще здесь, в грязном гостиничном номере, куда его поместили до прибытия российского консула. «Неужели с ней стряслась какая-то беда?! Не дай Бог! Однако впервые мне снится о ней такая чертовщина… – думал он, растревоженный, стараясь не шевелиться, чтобы успокоилось сердцебиение. Михаил был в какой-то мере суеверен и доверял втихомолку вещим снам.
За годы плена и рабства он часто видел Светлану в лучших своих сновидениях. Она являлась к нему, ощутимая как наяву. Ему снились их жаркие объятия, он физически чувствовал ее близость; она любила его и дарила ему наслаждение…
Эти воспоминания, эти сладкие сны помогли ему – перенести годы тяжких лишений, сохранить бодрость духа и мужество. Что это были за годы!
Лежа без сна на жесткой, продавленной кровати, где в полный рост не помещался, Михаил вспоминал все, что довелось пережить. Он закрыл глаза – и картины долгих лет плена одна за другой медленно поплыли перед его мысленным взором…
Узкая горная тропа; он приторочен поперек спины ишака. Только что пришел в себя и пытается сообразить, что с ним и где он находится. Рядом, таким же способом, везут раненых моджахедов; на их вопли и стоны никто не обращает внимания. Постепенно до него доходит горькая истина: он попал в плен… Но непонятно: зачем им такая обуза? Уж очень тяжела дорога!
– Почему меня не убивают? – спросил он на привале афганца, который поил его водой и немного говорил по-русски. – Куда и зачем тащат?
– Твоя большой, здоровый. Наш командир Абдулла нужен такой. Радуйся, шурави, – живой будешь! – Моджахед осклабился, показывая гнилые зубы.
Низенький, тщедушный; огромный круглый берет с широкими полями делает его похожим на гриб-поганку. Страшно горд, что сумел взять в плен такого огромного русского и выполнить наказ командира. Вот и старается всячески его оберегать и доставить к месту назначения в целости и сохранности.
Разговорчивый Али, так звали моджахеда, относился к пленнику не только без вражды, но, как показалось Михаилу, даже с симпатией.
– Ты поначалу была совсем плохой, – охотно рассказывал он, без устали шагая рядом. – Твоя большая осколка по голове шарахнул, твое счастье – на излете. Контузил сильно. Но Али – умный, – и с гордостью выпятил слабенькую грудь, – понял: будешь в порядок, нужно ждать.
Михаил попытался вспомнить, что произошло там, на горной дороге, но в памяти всплыло лишь одно мгновение: он выскочил вместе с другими из горящей машины и услышал грохот разорвавшейся мины… Остальное как в плотном тумане…
За двое суток, пока добирались до дальнего лагеря полевого командира Абдуллы, расположенного почти на самой границе с Индией, от общительного Али Михаил узнал, зачем понадобился его начальнику. С надеждой, что его ценят как офицера и намерены использовать для обмена, пришлось расстаться.
Его везли теперь связанным, в повозке, где постелена вонючая солома, вместе с ранеными моджахедами, а рядом шагает неутомимый Али и рассказывает:
– Абдулла имеет четырех жен, он богатый. Семья большая, много детей. Ему работника надо. – С восхищением окинул взглядом мощную фигуру Михаила и продолжал: – Надо здоровый, такой, как ты! Женщин много, а что толку! Хозяйство, нужны мужские руки.
– Куда же делся их прежний работник? Раз ты меня к нему везешь, значит, у них нет никого? Что с прежним работником сталось?
– Совсем плохое дело, – покачал головой Али, – он младшую жену хотел соблазнить. Не советую! Не любим, когда шурави на наших женщин смотрят. Принимай ислам и бери в жены – только так!
– А зачем Абдулле пленные враги в доме? – поинтересовался Михаил. – Разве не лучше использовать своих? Он же богатый человек.
– Афганцам воевать нужно, а не прислуживать, – презрительно ответил ему маленький человечек, с чувством превосходства взглянув на высоченного русского. – Нам для того шурави хватает!
«Эх, не контузило бы меня – показал бы тебе „шурави“. Задавил бы как вошь!» – мысленно вскипел Михаил, но, понимая, что дать волю гневу не может, проглотил его, лишь спросил, не без дальнего прицела:
– Но ведь работая на дому и сбежать нетрудно. Это не в тюрьме сидеть! С чего же работникам такое доверие?
– Давай попробуй убеги! – от души рассмеялся Али, удивляясь наивности русского. – Или сам в горах разобьешься, или с голоду подохнешь! А то еще раньше пристрелят. Ты же приметный, как белая ворона!
«А ведь он прав, – тоскливо подумал Михаил, представив как он, с его ростом и соломенной шевелюрой, пробирается тайком через всю страну. – Абсурдное дело… Верная погибель!» Безысходность, отчаяние его охватили, – придется временно смириться…
Так у молодого князя Михаила Юсупова начался отсчет годам рабства.
Полевой командир Абдулла руководил действиями большого отряда пуштунов, почти поголовно связанных узами кровного родства. Его многочисленная семья жила в большом доме, окруженном дувалом, посреди лагеря. После проведения рейдов и других военных операций отряд и его отдельные боевые группы неизменно возвращались к месту базирования.
Абдулла, крупный мужчина, жилистый, худощавый, с лицом, заросшим черным волосом настолько, что видны были только желтые, как у волка, глаза, всегда сохранял вид суровый и мрачный. Михаил ни разу не заметил, чтобы он весело рассмеялся или хотя бы улыбнулся. Казалось, он постоянно пребывает в плохом настроении. «Неужели он и с женами всегда так же хмур и серьезен, – не без иронии подумал он о хозяине, – даже с детьми не поиграет? Ну и экземпляр! Неужели ни о чем больше не думает, кроме войны?»
Однако вскоре по ряду признаков Михаил убедился, что суровый Абдулла и вся семья ему симпатизируют. Это он понял еще тогда, когда его стали лучше кормить, подавая то же, что ели сами хозяева. Потом он с удовольствием отметил, что ему перестали давать унизительные поручения и нагружали работой хоть и тяжелой, но сугубо мужской.
«Наверно, ценят, что тружусь с раннего утра и до ночи, добросовестно делаю любую работу, – объяснил он это себе, но удивился. – Вот уж не думал, что такие дикари способны уважать тех, кто находится в жалком положении. Но ведь ни разу меня никто не оскорбил – ни женщины, ни дети!»
Большую роль сыграло, видимо, и то, что женщин он демонстративно сторонился, причем не только жен хозяина, но любого существа, если оно носило юбку.
Дни тянулись за днями, складывались в однообразные месяцы, и, хотя внешне казалось, что Михаил привык к своему скотскому состоянию, мозг его неустанно работал – изучал окружающую обстановку, пытался найти путь к освобождению.
Надежд на обмен он не питал – тут у него шансов нет. Ему удалось узнать от Али, что по приказу Абдуллы его не внесли в список пленных. По существу, его с самого начала облюбовали, надежно упрятали: в этот дальний лагерь другие пленные, за исключением работников Абдуллы, не поступали.
Так за полтора года Михаилу Юсупову ничего конструктивного придумать не удалось. На безнадежную авантюру он решил не идти: твердо поставил задачу не подводить своих любимых людей – Светлану и мать – и вернуться, как обещал им, живым и здоровым.
– Не может того быть, случай обязательно представится! – горячо шептал он по ночам, мобилизуя всю волю, обдумывая все новые варианты освобождения. – Нужно заставить себя терпеть – и верить!
Только к концу второго года рабства впервые возник у Михаила реальный план, как вырваться на волю.
Обычно все работы, которые он выполнял, производились внутри приусадебного участка и он редко бывал за его пределами. Чтобы не вызывать подозрений, старался не общаться с моджахедами и ни с кем не заговаривал. Потому он долго и не подозревал, что в лагере, кроме него, есть еще русские. А узнал об этом, когда Кривого Мустафу в одной из операций ранило и после госпиталя он полгода долечивал перебитую ногу у себя в семье, проживавшей на базе Абдуллы. В доме хозяина об этом много говорили, и событие не прошло мимо ушей работника.
Так Михаилу стало известно, что Мустафа, начальник штаба и правая рука командира Абдуллы не кто иной, как русский офицер: он перебежал на сторону моджахедов и принял ислам.
Кривой – курчавый брюнет, высокий, сутулый, с черными, навыкате глазами – один глаз стеклянный. Кожа то ли смуглая, то ли загорелая; носит курчавую бороду и усы и походит если не на афганца, то уж точно на цыгана. Михаилу и в голову не пришло бы, что это его соотечественник.
– Мустафа совсем не любит нашу Дильбар. Только свою русскую. Он и женился на ней, чтоб породниться с Абдуллой. Шурави – чужаки! – услышал он, как переговаривались женщины, когда, наколов дров для мангала, сидел, отдыхая, в тени чинары. – Надо сказать Абдулле, чтоб не обижал сестру. Напрасно так ему доверяет!
Постепенно и осторожно наведя справки, Михаил выяснил все, что его интересовало. За долгие месяцы плена он уже сносно объяснялся по-пуштунски, во всяком случае все понимал. Многое узнал от беззубого Али – тот вроде ординарца при полевом командире.
– Мустафа – толковый офицер, капитаном был у русских. Грамотный. Яценко фамилия. Я его конвоировал, когда и он, и его баба – санинструктор она – к нам перебежали, – поведал он Михаилу. – Ну вот так, как тебя.
Али доверительно относился к своему «крестнику», искренне веря, что тот доволен своей жизнью у Абдуллы.
– Так он что, перешел по идейным соображениям или украл чего-нибудь? – с деланным безразличием осведомился Михаил.
– Нет, он честный! – убежденно возразил Али. – Выгоды для себя не ищет. Коммунистов ненавидит.
«Это надо взять на заметку. Важная деталь, – подумал Михаил. – Может, отсюда подход удастся найти». Вслух равнодушно произнес:
– Наверно, ислам полюбил. Две жены имеет. У нас так нельзя. Закон строгий – только одну! Надоела, видно, ему русская, ваши погорячее? – И подмигнул Али.
Дома вспомнил разговор, решил уточнить ситуацию.
– Говорят – совсем наоборот. С нашей Мустафа только для виду, жалуется она на него, – охотно передал сплетни Али. – Дождется – поссорится с Абдуллой. Сестра это его.
– Ну ладно. Без нас разберутся, – зевнул Михаил. – Пойду. Работы много.
Но в разговоре с Али у него созрел оригинальный план действий; центральная роль в нем принадлежала Кривому Мустафе – Яценко.
Благоприятный случай для сближения с Кривым представился Михаилу нескоро. Но за это время ему удалось продумать свой план во всех деталях.
В один из мусульманских праздников в доме Абдуллы собрались его близкие родичи на плов. Среди них был и Мустафа – Яценко со своими женами. Отправил их на женскую половину, а сам сидел в тени, наблюдая, как Михаил ловко разводит огонь под огромным казаном с пловом. Заметив, что работник Абдуллы не отрываясь от дела все время бросает на него любопытные взгляды, Кривой не выдержал, спросил по-русски:
– Ты чего на меня так таращишься? Давно своего брата не видал или спросить что хочешь? – Поднялся и подошел поближе к огню, – чувствовалось, что ему самому захотелось перемолвиться на родном языке.
– Говори, не бойся, – предложил он. – Живой останешься!
Михаил не спеша подбросил в огонь сухих дров и повернулся к Кривому.
– Прошу меня извинить, если что не так скажу, – начал он, делая вид, что немного робеет. – Давно хочу вас спросить: это правда, что вы идейный борец против коммунистов? Что ненавидите их и потому бьете?
– Допустим. А почему тебя это интересует? – насторожился Кривой.
– Потому что они для меня тоже враги. Отца и деда убили. Россию разрушили. – Он насупился. – Мой дед против них воевал, и я готов, если можно.
После долгих раздумий Михаил пришел к выводу, что единственный реальный путь к освобождению – это вступить в войско моджахедов и при первой возможности перейти к своим. Но эта идея, как говорят, шита белыми нитками, особенно для Мустафы – Яценко, применившего ее на практике.
– Смотри не перехитри сам себя! – Кривой с насмешкой, пронзительно взглянул одним глазом – будто видел его насквозь. – Думаешь, только так можно отсюда сбежать?
– Напрасно вы мне не верите, – спокойно ответил Михаил, выдержав его взгляд. – Для чего мне бежать? Чтобы голову сложить за мерзавцев, которые отняли у моей семьи все, что мы имели? Я здесь уже два года и доволен, что отделался от них и остался жив, хоть и на положении раба.
Он посмотрел на Яценко как можно дружелюбнее и добавил:
– Если бы вы больше обо мне знали – не стали бы сомневаться!
В это время из дома выглянул Али и позвал:
– Мустафа, ты нужен командиру! Абдулла тебя по всему дому ищет!
Кривой повернулся, чтобы идти, и, еще раз пристально посмотрев на Михаила, бросил:
– А ты, я вижу, занятный парень.
Больше он ничего не сказал и ушел к гостям, чтобы принять участие в праздничном пиршестве.
Прошло не меньше недели до того дня, когда к Михаилу, чинившему в сарае упряжь, заглянул Али и объявил:
– Пойдем, друг, провожу тебя к Мустафе. Ты ему зачем-то нужен.
Когда он вошел, Яценко сидел на кошме, по-восточному скрестив ноги, и пил зеленый чай. Стояла очень жаркая погода, но в доме это не ощущалось – веял легкий сквознячок.
– Садись! – указал он Михаилу на место рядом с собой. – Сульфия! Принеси гостю пиалу и фруктов! – приказал он круглолицей женщине, одетой по-восточному, – она им прислуживала. – Хотя погоди минутку! – Моя жена, по-нашему Софья, – представил он ее Михаилу и, указав на него, объяснил: – Этот крепкий парень, Софочка, – москвич и говорит, что хочет воевать на нашей стороне против коммуняков. Он тоже офицер, лейтенант. Вот решил поближе с ним познакомиться.
Михаил поудобнее расположился на кошме и отхлебнул из пиалы. Гок-чай приятно охлаждал разгоряченное тело. Несмотря на разницу в положении, он решил держаться с Яценко как равный. В той игре, что он начал, это правильный ход. Нужно показать, что он знает себе цену.
– Ну, так расскажи немного о себе. Прошлый раз ты говорил довольно интересные вещи, – предложил хозяин, вперив в него свой единственный глаз.
– Скажу все как есть, – со спокойной уверенностью начал Михаил. – Может, кое-что вас удивит, но это факты, чистая правда. Проверить нелегко, но можно. Дома, в Москве, у матери, есть все фамильные документы. Если понадобится, то пакистанская или американская, – он проницательно посмотрел на Яценко, – агентура может в этом убедиться. – Сделал паузу и так же серьезно и уверенно продолжал: – Я происхожу из старинной дворянской семьи Юсуповых-Стрешневых. Мог быть очень богат, носить титул князя. Большевики, разорившие Россию, отняли все и у моей семьи. Дед воевал с ними, и его расстреляли. Отца тоже убили.
Михаил собрался с духом и, стараясь, чтобы в голосе не проскользнули нотки фальши, твердо заявил, глядя прямо перед собой:
– Я хочу драться с ними, чтобы их режим ослаб и рухнул. Если не возьмете, мне бы хотелось вернуться домой к матери. Она больна и одинока. Но я готов пожертвовать наши фамильные драгоценности, которые хранятся у матери, на святое дело. Эти старинные украшения много стоят. Неизмеримо больше, чем моя жизнь!
Посидели молча, попивая гок-чай, каждый думал о своем. Видно, сказанное Михаилом произвело впечатление на хозяина дома. Наконец Яценко произнес:
– Ну что ж! Я сразу понял, что ты интересный парень, не из простых. Негоже тебе уподобляться рабочему скоту. Попробую взять тебя в свою группу. – Пожевал губами, досадливо морщась, будто съел что-то неприятное, и добавил: – Но забрать тебя из дома Абдуллы ох как будет непросто! Привыкли они к тебе, да и работник ты отменный. – На секунду умолк и как бы между прочим спросил: – А эти твои фамильные драгоценности каковы? Могут заинтересовать Абдуллу, как считаешь? До денег он не жадный, а вот камушки любит!
– У нас есть ювелирные изделия и бриллианты, которым по справедливости место в музее! – с гордостью, вполне честно заверил его Михаил, потому что так и было.
– Ладно, попробую найти тебе замену. Мы еще поговорим. – Яценко вытер руками бороду, давая понять, что разговор окончен. – Дорогу сам найдешь или дать провожатого?
– Лучше провожатого, так надежнее, – предусмотрительно откликнулся Михаил и поднялся.
Он понял, что лед тронулся.
Перед мысленным взором Михаила всплыли картины того года: напряженная подготовка в группе Яценко; это должно было принести ему освобождение, но не принесло. Как же не повезло ему тогда!
К этому времени они уже сблизились, даже сдружились, если можно так считать, учитывая двойную игру Юсупова и скрытный, волчий нрав непосредственного его начальника. Но все кругом так думали, поскольку видели их почти всегда вместе, когда Мустафа возвращался на базу после очередной вылазки. Михаила он все еще не брал с собой.
– Скажи, Анатолий, когда ты пошлешь меня на дело? Кровь застоялась, и руки чешутся, – полушутя-полусерьезно спросил Михаил, когда они, уютно расположившись на кошме, выпивали, отмечая успешный рейд моджахедов Яценко.
– Когда дело будет помасштабнее. Достойное твоей подготовки, – в том же ключе отвечал ему командир; они давно уже были на «ты», и он относился к Михаилу как к равному. – Пока же все по плечу моджахедам. Берегу я тебя!
Видя, что друг не в силах скрыть разочарование, успокоил, пообещал:
– Не переживай, скоро для тебя найдется работа, и довольно опасная. Война заканчивается нашей победой, русские вот-вот уйдут. – Помолчал и немного приоткрыл замысел: – Они вооружают Наджибуллу до зубов, оставляют ему технику и необходимых специалистов. Так вот, мы задумали хитрую операцию, чтобы поживиться, а если не удастся, – побольше уничтожить. Улавливаешь?
Сердце Михаила учащенно забилось. «Наконец-то, слава Богу! – мелькнула радостная мысль. – Как раз то, что мне нужно». Он сразу понял, в чем суть диверсионной операции, но на всякий случай предположил:
– Напасть, снять охрану и увезти все, что можно?
– Обижаешь, друг. Мы с Абдуллой не такие простаки! – лукаво взглянул на Михаила, азартно блеснув цыганским глазом, Яценко. – Что таким образом добудешь? Мизер! – Сделал паузу и объяснил: – Куда лучше по подложным документам перебазировать тяжелую технику поближе к границе. Но для этого нужно несколько человек, похожих на русских, и хотя бы одного натурального офицера. Доходит?
До Михаила давно уже все дошло, но он старался не выдать охватившего его волнения. Сохраняя бесстрастное выражение лица, поинтересовался:
– И как скоро надо приступить?
– Время не ждет. Необходимые бумаги и образцы печатей у нас уже есть. Думаю, недели три хватит, чтобы подобрать нужных людей, – деловым тоном обрисовал ситуацию Яценко. – Но ты должен начать подготовку немедля. Завтра посвящу тебя в подробности операции.
Михаил уже знал о своем командире все, или почти все. Постоянные контакты и застольные беседы позволили выяснить многое о его характере и прежней жизни. Ему стукнуло уже сорок, и родом он был с Западной Украины.
– Понимаешь, Миша, с самого детства на мне лежало клеймо: моего отца – бендеровца – повесили у всех на глазах в сорок пятом, на Львовщине. Он там был командиром отряда украинских националистов. Давай выпьем не чокаясь. Мир его праху! – предложил он помянуть своего родителя. – Отряд его в области был хозяином. Все колхозы платили ему налог, наравне с властью. Коммунистов-руководителей и всех непокорных уничтожал беспощадно. Словом, много крови пролил, – ровным голосом поведал он другу, и было неясно, одобряет он отца или осуждает.
– Может, так и надо было? – решив подыграть, подал реплику Михаил.
– Не знаю. У меня отношение до сих пор двоякое, – признался Яценко. – Не разделяю я самостийной идеи. У русских и украинцев одни корни, и жить им надо вместе. Может, я так думаю, потому что мать у меня русская. Но отец – из потомственных запорожских казаков, а они не желали никому подчиняться. У него вообще в жилах больше турецкой крови, потому мы с братом черные, как цыгане. – И усмехнулся, глядя на Михаила захмелевшим черным глазом. – Слушай, может, потому меня к исламу потянуло? Дедовская кровь заговорила? Но ненависть моя к коммунякам лишь косвенно, из-за отца, – продолжал он свои признания с потемневшим лицом. В основном – из-за лицемерия и безжалостности режима, для которого человек – ничто, а народ – быдло!
– Здорово тебе, видно, досталось от режима, Анатолий! – посочувствовал Михаил, желая узнать подробности.
– Да уж, пришлось попереживать! До конца дней им этого не забуду! – зло проговорил сквозь зубы Яценко, и лицо его приняло мстительное выражение. – Они у меня это еще попомнят! – Тяжело вздохнул, налил по полной. – Давай, Михаиле, выпьем за справедливость! Может, когда-нибудь воцарится она на грешной земле?
Опрокинул стопку, закусил и, смягчившись, признался:
– Как вспомню – аж за сердце хватает. Не люблю бередить душу, но тебе скажу, раз на то пошло. Выгнали меня из академии! С позором исключили из партии, жизнь и карьеру сломали! А в чем моя вина? – Замолчал, налил себе еще, выпил залпом, не закусывая, и объявил: – Скрыл я в анкете про отца. Вынужден был. Знал, что никуда не примут. У нас только говорят, что сын за отца не отвечает. Я эту ложь на своей шкуре с детства испытал! В школе проходу не давали, мать со свету сживали! Три раза мы переезжали с места на место. А я ведь только хотел быть со всеми на равных!
– Ну ладно, друг, – решительно сказал он, как бы подводя итог разговору. – Давай-ка лучше выпьем за то, чтобы жизнь не была такой жестокой! Ты хоть не хлебнул того, что я, но чую – меня понимаешь!
Узнав, в чем трагедия этого способного военачальника и мужественного человека, Михаил испытал чувство глубокого сожаления о его исковерканной судьбе. Он не одобрял его измены родине и участия в войне против своего народа, чем бы это ни было вызвано, но все же Мустафа стал ему ближе и понятнее.
Для получения боевого задания Михаила вызвали к Абдулле через две недели. Какими непредвиденными трудностями объясняется задержка, он не знал. Все это время у него ушло на тренировки по рукопашному бою с отобранными членами диверсионной группы.
– Ну и силен ты, Михаил! – одобрительно похлопывали его по плечу скупые на похвалу моджахеды. – Скажи правду: в спецназе служил?
Не могли поверить, что он юрист – крючкотвор, а не профессиональный борец, – и были недалеки от истины. С самого начала он скрывал свое спортивное мастерство, но приобретенные навыки сказывались.
За время подготовки в лагере – под руководством китайских инструкторов, вместе с отборной группой моджахедов-диверсантов – он овладел приемами восточных единоборств, и ему среди тех, с кем обучался, не было равных.
Когда он вышел и доложил, что его люди к выполнению задания готовы, Абдулла предложил ему сесть и развернул карту.
– Выступление намечено на утро следующего понедельника. Все детали операции обсудим в четверг, когда вернется из разведки Мустафа. Он проверит обстановку и связи по всему маршруту движения. А сейчас изложу план в общих чертах.
С хитринкой в глазах, но без улыбки посмотрел на Михаила и изложил суть дела:
– Тебе надлежит с группой сопровождающих афганцев-водителей явиться в отбывающую советскую часть и предъявить письменный приказ на передислокацию колонны танков. Вот отсюда – к этому пункту. – И указал место на карте. – Бумаги сделаны – комар носа не подточит! Ты – представитель советского командования при правительстве Наджибуллы, присланный специально из Москвы. Сам выделишь из группы, кого выдать за представителя Наджибуллы. Он примет технику по акту. Понятно?
Михаил молча кивнул головой, и командир продолжал:
– Всем членам группы следует знать и водить танки. Никаких подозрений чтобы не возникло. Связь танковой части с командованием надлежит прервать. У них не должно быть возможности получить какие-либо разъяснения в момент передачи имущества.
Абдулла немного помолчал, сурово глядя на притихшего Михаила.
– Ну как, справишься? Не подведешь? Мустафа за тебя поручился, но хочу услышать от тебя. Уверен в себе?
Михаил еле сдерживал себя, чтобы скрыть рвущуюся наружу радость. Как бы все не испортить, проявив легкомысленную самоуверенность. Как давно он мечтал о такой блестящей возможности! «Я же смогу перейти к своим прямо в танковой части! Надо только незаметно предупредить командира и тихо нейтрализовать сопровождающих…» – закружились в голове мысли, наполняя его верой в успех. Он сумел все же скрыть ту бурю, что бушевала у него внутри; серьезно, сдержанно заявил:
– Я готов к выполнению задания. Мы с группой отработали необходимые действия; люди полны желания показать, на что они способны. При любом повороте дела. – И умолк, преданно глядя в глаза Абдуллы и ожидая дальнейших указаний: старался безошибочно сыграть свою роль до конца.
– Это ты правильно сказал насчет поворота, потому что в случае провала нужно вывести из строя как можно больше техники, – одобрил командир и пояснил: – Мустафа сейчас занимается через наших людей на базе минированием объектов.
Михаил возвращался от него, веря и не веря в свою удачу. Ему все еще казалось, что происходящее он видит во сне – так долго ждал этого момента: более трех лет!
– Лишь бы не сорвалось, лишь бы не передумали! – шептали его губы. – О Господи! Пошли мне удачу!
Но Господь в тот раз не услышал его молитвы.
Тот черный день в жизни Михаила Юсупова начался с небольшой неприятности. Упражняясь на перекладине, он неудачно приземлился и потянул сухожилие. Ногу ему туго забинтовали, и он почти не хромал, но настроение испорчено. «Заживет ли до понедельника? – озабоченно думал он. – Хромота может подвести!»
Но настоящая беда пришла в полдень, когда прискакал верховой и принес траурную весть: при переходе границы в мелкой стычке убит Мустафа. Группа уже оторвалась от преследования и уходила в Пакистан, когда его настигла пуля снайпера: погиб на месте, не приходя в сознание.
Так тщательно подготовленная операция сорвана! У Му-стафы в руках находились все нити: только он управлял своей агентурой и держал с ней связь. У него в сейфе, конечно, хранились необходимые данные, но требуется время, чтобы эти связи возобновить и вновь четко проработать каждую деталь операции. Скорее всего время для нее упущено!
– Ты нам принес неудачу! – прямо при всех заявил Юсупову Абдулла, созвавший короткое совещание, чтобы дать отбой. – Видно, Аллах не хочет твоего участия в нашей борьбе. Уж лучше бы ты продолжал колоть дрова!
В дальнейшем Михаила использовали только для физической подготовки новобранцев. Никто не мог обвинить его, что он, хоть косвенно, повлиял на судьбу важной операции, но прежняя вера в него иссякла. Суеверный Абдулла больше не заикался о его участии в боевых действиях, да и сам Михаил об этом помалкивал, понимая, что после гибели друга и покровителя должно пройти время.
Вновь потекли однообразные дни, без проблеска надежды, пока не произошло важное событие, позволившее Михаилу вернуть активные позиции в отряде Абдуллы. Началась новая Афганская война, на этот раз – между моджахедами: не поделили власть, доставшуюся им после падения Наджибуллы.
– Ну что ж, пойдем на Кабул! – приказал своим соратникам Абдулла. – Свергнем правительство самозванца Рабани!
Его отряд принадлежал к числу сторонников другого лидера моджахедов – Хекматиара, находившегося в оппозиции новому правительству Афганистана.
– Вот ты, Михаил, и дождался! Принимай командование диверсионной группой. Это тебе не против своих воевать. Тут, думаю, нас не подведешь, – откровенно высказал Абдулла свои тайные сомнения. – Через неделю выступаем.
Завтра получу новые данные и объясню всем оперативную обстановку.
С этого дня у Юсупова начался новый, жестокий и тяжелый этап его неволи. Ему пришлось воевать, хотя кровавая бойня, затеянная властолюбцами, готовыми пройти по трупам своих соотечественников, вызывала у него отвращение. Но другого выхода у него не было.
«Сдаться Рабани и потребовать, чтобы меня передали советскому консулу? – спрашивал он себя, стремясь положить конец нелепому и трагичному положению, в которое попал волею судьбы. – Но ведь не доведут, пришьют по дороге! Афганцы предателей не терпят, – трезво оценивал он реальную перспективу. – Нет! Нельзя этого делать! Сколько лет ждал, терпел, значит, еще смогу. Будет еще шанс!»
Несмотря ни на что, мужество и надежда не покидали Михаила, и судьба в конце концов вознаградила его.
Верный своему правилу, Абдулла никогда не держал пленных на центральной базе отряда, где жили семьи основных его сподвижников. Для этого у него имелось несколько потайных застенков. Но для подполковника Ланского было сделано исключение. Этого русского аса он считал особенно ценным пленником и намеревался получить за него крупный куш от советского правительства.
– Как же удалось его подбить? – в свойственной ему манере, не выказывая удовольствия и явного одобрения, спросил он удачливого моджахеда, поразившего вертолет Ланского метким выстрелом «Стингера».
– Он и еще два других вертолета вывозили солдат Наджибуллы из окружения, – охотно доложил отличившийся стрелок. – Пока я прицеливался, двое уже поднялись высоко, а этот замешкался. Вот я его и хлопнул!
Абдулла не жаловал вражеских летчиков, знал, как их ненавидит население, и не наказывал моджахедов, когда они устраивали над пленными самосуд. Но Ланского не относил к их числу. Подполковник – начальник штаба авиационного соединения в боевых операциях не участвовал и на этот раз, видимо, пилотировал вертолет вынужденно – кого-то заменял.
– Почему вы не ушли вместе с войсками Советов? – спросил у него на допросе Абдулла. – Какая в этом была необходимость?
– Оставалось еще много техники, ценного авиационного имущества, – отвечал Ланской, дипломатично не раскрывая всей правды. – Вот мне и поручили обеспечить эвакуацию всего без остатка. Наджибулла и так нам слишком много должен. А от нового правительства ждать возврата его долгов и имущества, как вы сами понимаете, не приходится.
– Допустим, что так. Но почему вы продолжаете летать, участвовать в военных операциях? За это мы можем вас наказать.
– Ваше право. Я этого не отрицаю, – спокойно согласился Ланской. – Только будь вы на моем месте, стали бы спокойно смотреть, как гибнут бывшие союзники? Я только спасал людей. У них вертолетчиков не хватает. А в боевых действиях не участвовал с момента приказа Горбачева вывести войска.
Вот почему особых претензий Абдулла к подполковнику не имел, а на центральную базу перевел, чтобы кто-нибудь за его спиной не договорился с русскими о выкупе и не добрались до него спецслужбы.
Ланской находился под домашним арестом, бдительно охранялся, но условия ему предоставили соответственно положению. Ни в чем нет отказа, – за исключением свободы. Разрешили даже пешеходные прогулки – в сопровождении охраны.
Он любил общение, интересовался местной жизнью и свежими новостями, и ему не препятствовали. Ведь война с русскими окончена.
Появление в лагере Ланского возродило надежду Михаила на освобождение. Сердце подсказывало, что судьба дает ему еще один шанс. У него созрел новый план побега.
В семи километрах от центральной базы был небольшой аэродром, использовавшийся как местная точка сельскохозяйственной авиации. Пакистанские власти его не охраняли; там работали только служащие авиакомпании, выполнявшие обработку полей с воздуха по заказам землевладельцев.
– Интересно, а почему не слышно, как летают самолеты с нашего аэродрома? – полюбопытствовал между делом Михаил у всезнающего Али. – Он что, не действующий?
– Это почему же? – возразил тот. – Нормальный аэродром. Вот весной летали и чего-то удобряли, а в июле отраву против саранчи разбрасывали.
– А сейчас почему не слышно?
– Говорят, компания обанкротилась – заказов мало. А может, техника подвела, – предположил Али и добавил: – Хотя вряд ли. Они «Ан-2» у русских всего год назад купили. Совсем новая машина.
«Значит, „Ан-2“. Нужно проверить, в порядке ли. Не может быть, чтобы Ланской не справился с такой простой машиной. Летать учился на подобных», – решил Михаил и начал действовать.
Выяснив детально порядок хранения и заправки горючим, количество и функции служащих аэродрома и убедившись в исправности самолета, он счел, что пора установить контакт с Ланским. Михаил часто видел его во время прогулок, но заговаривать не решался, чтобы не возбудить подозрений. Несколько раз ловил на себе враждебный взгляд Ланского – тот, очевидно, считал его предателем.
Разговор предстоял трудный, но иного пути нет и Михаил решился. Подстроив так, чтобы часовой, заступавший на ночь, получил небольшую порцию снотворного, он подождал, когда тот уснет, и бесшумно проник к Ланскому.
Подполковник уже улегся в постель, но не спал и при слабом свете лампы пытался читать газету на английском языке. Чтобы не пугать его, Михаил слегка постучал в дверь, а когда тот отложил газету и поднял глаза, выступил вперед.
– Ради бога, извините, Владимир Георгиевич, за вторжение. У меня не было другой возможности с вами поговорить. Времени у нас мало. Часовой поспит еще минут сорок, не больше.
Ланской, человек умный, лежал никак не реагируя. «Если это провокация, еще успею что-нибудь предпринять, а пока послушаем молодца», – подумал он, не слишком беспокоясь о последствиях.
– Вам трудно поверить; я понимаю, что обо мне можно думать, но все равно скажу: с первого дня плена не переставал мечтать об освобождении.
Михаил судорожно вздохнул, справляясь с охватившим его волнением, и, глядя в глаза Ланскому своим прямым, честным взглядом, продолжал:
– За несколько лет неволи у меня была только одна реальная возможность сбежать, и то она лопнула. Я не мог безрассудно рисковать. Меня в Москве ждут больная мать и невеста. Когда-нибудь я все расскажу, и вы мне поверите, потому что это правда.
Он снова прервался, собирая в кулак всю свою волю, и решительно заявил:
– Но сейчас я пришел не для разговоров! У меня есть конкретный план нашего спасения. Я разработал его детально. Неподалеку, на местном аэродроме, стоит «Ан-2». Я обеспечу его готовность и полную заправку. Подумайте, куда мы сможем перелететь и как безопасно добраться. Связь со мной не держите и не заговаривайте. Послезавтра я сам приду к вам в это время. А сейчас, простите, пойду следить за часовым. Никто не должен заметить, что он не в порядке!
Михаил повернулся и так же бесшумно, как появился, выскользнул из дома. Подождал, пока проснется часовой, и только тогда отправился спать.
Владимир Георгиевич Ланской поверил Михаилу и начал подготовку к побегу из плена. Да и какой ему смысл не верить? Кому нужно губить его таким образом? А альтернатива побегу – лишь безрадостное, неопределенное пребывание в плену. Если его до сих пор не выкупили и не обменяли, почему он должен верить, что о нем вспомнят те, кто послал его «помогать» чуждому, враждебному народу?
Он дал Михаилу подробные инструкции, как проверить состояние и заправку самолета, выбрал маршрут и безопасную высоту полета, с тем чтобы без особых помех пересечь границу с Индией. Беглецы, уповая на традиционные дружеские отношения между Дели и Москвой, надеялись, что индийские власти переправят их на Родину.
Лететь решили рано утром, с восходом солнца, и только в ясную погоду.
– Иначе не справлюсь, – трезво оценивая свои возможности, признался Ланской, – заплутаю в горах. Приборы – само собой, а визуально ориентироваться – надежнее!
Погода не подвела – стояла сухая, солнечная. Накануне решающего дня Михаил, как было запланировано, через посредника зафрахтовал самолет для проведения сельхозра-бот и проследил за его подготовкой к полету. Экипаж авиакомпании должен прибыть только к восьми часам утра.
Как ни старался, всю ночь Михаил не сомкнул глаз, не в силах справиться с волнением. «Неужели опять сорвется? Неужели снова что-нибудь помешает?» – стучало в висках, и сердце отчаянно билось и замирало.
Наконец, не выдержав напряжения, встал и задолго до рассвета стал собираться в дорогу. Тщательно, без суеты и спешки проверил все, что намечено иметь при себе в пути. Собранное аккуратно упаковал, удобно подогнал к телу, суеверно присел «на дорожку» – и двинулся в ночь навстречу судьбе.
Подойдя к зданию, где содержали Ланского, подкрался к часовому, бесшумно «вырубил» его и крепко скрутил, заткнув рот кляпом. Ланской уже ждал его в полной готовности. Двигаясь бесшумно и незаметно, они покинули территорию лагеря и, отойдя от него метров за двести, достали из укрытия приготовленные Михаилом заранее велосипеды.
– Молодец, Миша, пока все идет путем! – ободрил Ланской, видя, как этот большой, сильный парень с трудом сдерживает дрожь охватившего его волнения, – Успокойся, возьми себя в руки. Все будет в ажуре!
Себя он чувствовал в хорошей форме, потому что заранее настроился фаталистически: «Будь что будет!» Но состояние Миши понимал: «Еще бы, столько лет неволи! Эдак с ума можно сойти!» – с сочувствием думал он, восхищаясь его стойкостью.
Однако насчет «ажура» он ошибся. Часовой, стороживший Ланского, оказался на редкость живучим и выносливым: не вовремя очнулся и сумел поднять тревогу. Моджахеды немедленно устроили погоню по всем возможным направлениям.
Другая осечка произошла на аэродроме. Они не учли добросовестности служащих авиакомпании, дороживших своей работой, и, подъезжая к аэродрому, заметили хлопотавших у самолета людей: техник и два члена экипажа.
– Я возьму на себя механика, а ты займись летчиками! – скомандовал Ланской и стал подкрадываться к технарю.
Дело принимало опасный оборот.
Занимаясь подготовкой машины к полету, работники авиакомпании не заметили беглецов, и тем удалось напасть на них внезапно. Михаил потом со стыдом вспоминал, как жестоко расправился он с ничего не подозревавшими людьми.
Им двигала решимость отчаяния. Он профессионально нанес летчикам мощные удары, и они свалились, как спелые снопы, не подавая признаков жизни.
Сделав свое дело, он поспешил на помощь Ланскому, и вовремя – тому пришлось туго: механик оказался здоровенным детиной. Подполковник, сам крепкого сложения, справиться с ним все же не сумел. Застал он его врасплох и сильным ударом в челюсть сбил с ног; хотел еще добавить, но бить лежачего не привык – ждал, чтобы тот хоть приподнялся.
Это замешательство ему дорого стоило: очнувшись, противник подсек его ногой и, когда подполковник упал, навалился и стал душить. Михаил подоспел вовремя: одним ударом «успокоил» механика, и, очевидно, надолго.
Не теряя времени, Ланской забрался в кабину, быстро проверил состояние оборудования и стал заводить мотор.
– Контакт! – крикнул он Михаилу, приказывая провернуть воздушный винт.
– Есть контакт! – прозвучал ответ.
– От винта! – подал команду Ланской.
Мотор взревел. Михаил стремглав бросился к самолету, уцепился за порог открытой входной двери и ловко подтянулся на руках. Самолет начал разбег…
И в этот момент на аэродром вкатил на бешеной скорости джип, битком набитый моджахедами. Они из него высыпали, как тараканы, и с ходу начали палить по взлетающему «Антошке». Но было уже поздно – побег из плена удался!
Михаил заворочался в постели, вновь переживая упоительное чувство восторга, охватившее их, когда они уверовали, что летят наконец навстречу свободе.
Полет идет на удивление удачно: видимость хорошая, только вершины гор окутаны облаками. Летели междугорьем, на малой высоте, едва не касаясь крыльями крутых склонов.
Ланской уверенно вел биплан, лавируя между вершинами и стараясь не отклоняться от намеченного курса. Всего лишь дважды они попали в критическое положение. Один раз – войдя в облачность и чуть не задев за выступ горы; другой – провалившись в воздушную яму. Но все кончилось благополучно.
– Ура! Сейчас будем садиться! – радостно воскликнул Ланской.
Перед ними открылась широкая долина, вот подходящий «пятачок» для посадки. Летчик мастерски сманеврировал и мягко приземлился, остановившись посреди поля. С земли их заметили, со всех сторон к ним бежали люди. Поднимая тучи пыли, от края поля к ним катил небольшой грузовичок…
Сидели молча, рядом в пилотских креслах, не в силах вымолвить ни слова – реакция после нечеловеческого напряжения, которое они испытали.
Наконец Владимир Георгиевич овладел собой.
– Ну что ж, Михаил, по гроб жизни не забуду этого дня. Спасибо тебе, друг, за все! Мы теперь с тобой, как братья. Где бы я ни был, в горе и в радости – можешь всегда на меня рассчитывать, как на самого себя.
Повернулся к нему с сияющим лицом и протянул ему сильную руку. Обменялись рукопожатием, крепко, по-мужски обнялись.
– Давай обменяемся координатами, – доставая планшет, предложил Ланской онемевшему от счастья напарнику. – Вот мой домашний адрес: Западносибирск, Красный проспект, дом… Это в центре города, – пояснил он, записывая. – А здесь запиши свой. И не забудь сообщить, когда вернешься домой!
К самолету уже подбегали люди… В этот же день их разлучили. Сначала доставили в полицейский участок маленького городка, где продержали до вечера, пока не прибыли представители компетентных органов с переводчиком.
Ланской с грехом пополам изъяснялся по-английски; Михаил знал лишь немецкий, который изучал в школе и институте. Собирался основательно поучиться языкам у матери, но все откладывал – недосуг.
Владимира Георгиевича тут же увезли. У него оказались при себе документы, которые он сумел утаить от моджахедов при пленении и надежно припрятать. На Михаила он успел только бросить полный горячей признательности и дружбы взгляд, когда того увозили. Прошел целый год, прежде чем им суждено было увидеться вновь.
Как ни настаивал Михаил, чтобы ему дали возможность связаться с российским консулом, – все бесполезно. Документов при нем никаких… Очень долго вели с кем-то переговоры по телефону; в конце концов оставили его ночевать в полицейском участке.
На следующий день за ним пришла крытая машина, с решетками на окнах, и его под конвоем перевезли на секретную базу спецслужб; там ему пришлось провести еще более восьми месяцев.
– Перестаньте втирать нам очки! – заявил ему на первом же допросе красивый, холеный индус, говоривший по-русски хорошо, но с заметным акцентом. – Топорная работа! Нам ясно как день, что вас хотят внедрить к русским, выдав за одного из погибших солдат. Ну и кретины ваши шефы! Вы и на русского не похожи.
– А на кого я, по-вашему, похож? – со спокойной злостью, стараясь сдерживаться, спросил Михаил. Причину их сомнений он уже понял и ничуть не волновался. Скоро все выяснится, стоит им только связаться с российской стороной.
– Вы типичный американец ирландского происхождения. Я знаю, что говорю. Немало лет провел в Штатах и Англии, насмотрелся! – отрезал контрразведчик, не сомневаясь в своей правоте.
Не первый случай в его практике, когда под видом бежавших из плена американцы засылают своих агентов в Союз; его интересуют замыслы их спецслужб.
– Вам лучше сразу чистосердечно выложить все, что знаете, – добавил он уже мягко, вкрадчиво. – Это будет учтено и во многом облегчит ваше положение. Молчать бесполезно. Мы все выясним и без вашей помощи, только это займет много времени.
– Ну и выясняйте! – твердо заявил Михаил. – Тогда и поговорим, когда убедитесь, что ошибаетесь.
Прошло около двух месяцев, прежде чем состоялась его новая встреча с представителями спецслужб. Наверно, столько времени у них ушло, чтобы получить необходимые сведения. На этот раз допрашивали его двое.
– Нам удалось установить, что действительно в начале восьмидесятых годов пропал без вести советский лейтенант Михаил Юсупов, – без предисловий начал красивый индус. – По фотографиям вы действительно на него похожи. Но к нам также поступили через агентуру точные данные и у нас есть документальные доказательства… – он переглянулся со своим коллегой, – что этот Юсупов более двух лет сражался в рядах моджахедов на стороне Хекматиара. – Многозначительно умолк и, бросив острый взгляд на притихшего Михаила, заключил: – Так что, если вы тот самый, за кого себя выдаете, вас дома по головке не погладят, когда мы передадим им этот компромат.
Михаила не напугала эта угроза. Он часто думал, как объяснит то, что делал, находясь в неволе, если удастся вернуться на родину. Надеялся, что его поймут, но готовился ко всему. Собрался дать четкий ответ, но решил повременить, выяснить, какую игру с ним ведут и чего добиваются.
– А вы можете и не передать того, что знаете обо мне, – предположил он. – Ведь у Индии с Россией традиционная дружба.
– На этот счет не беспокойтесь! – заверил тот Михаила. – В этом мире каждый за себя. Мы симпатизируем России, во многом наши интересы совпадают, но следить за каждым ее шагом обязаны.
Еще раз взглянул на своего коллегу и, по-видимому, начальника.
– В общем, перед вами выбор: либо примете предложение о сотрудничестве, успешно сколотите с нашей помощью подходящую легенду и материально обеспечите себе безбедную жизнь на родине или – он жестко и угрожающе посмотрел ему в глаза – мы передаем русским ваше досье со своими нелицеприятными комментариями. Но Михаил и не думал тянуть с ответом. – Свяжите, меня, пожалуйста, с консулом! Ни с вами, ни с кем-то другим я сотрудничать не намерен! – заявил он твердо, даже несколько тупо, уставившись перед собой неподвижным взглядом. – А за то, что со мной было, готов ответить. Только бы вернуться на родину!
Его мытарили еще несколько месяцев, периодически подолгу допрашивая; пытались угрозами и посулами склонить к предательству. Все зная о его профессиональной диверсионной подготовке, о жестокой школе жизни, которую он прошел у моджахедов, были убеждены: это ценнейший для них кадр. Поэтому так долго и не отступались.
Но твердость и непреклонность Михаила, врожденное благородство и любовь к родине помогли ему победить. Спецслужбы в конце концов от него отступились, принесли извинения за ошибку и сообщили о нем консулу.
Как и ожидал Михаил, долгожданная встреча с представителями России не была перегружена бюрократическими формальностями. Через несколько дней (проверялись и уточнялись данные) он уже сидел в самолете «Аэрофлота», взявшем курс на Москву…
Счастливое ожидание скорой встречи с дорогими и близкими переполняло Михаила, заставляло чаще биться его многострадальное сердце. Нервы не выдерживали, и слезы наворачивались на глаза. Он возвращался на родину…
Глава 24
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Михаил вернулся в Москву в апреле, в погожее воскресенье. Весна была в разгаре; ярко светило солнце, текли ручьи; настроение у пассажиров, прибывших рейсом Дели – Москва, было под стать погоде: перешучиваясь и шлепая по лужам, они направились к поданным автобусам.
Как ни хотелось ему поскорее услышать голос любимой, первым делом, прямо из аэропорта он позвонил домой, матери. К телефону никто не подошел, и это его обеспокоило. «Неужели разболелась и отправили в больницу? Хотя ведь столько лет жила в тревоге… Тут трудно здоровье сохранить. Ну что ж, позвоню Свете и узнаю». И с замирающим сердцем набрал номер, который помнил все минувшие годы.
– Будьте добры, попросите Светлану. – Что это за незнакомый мужской голос: он не узнал Марка. – Дома она?
– Дома… А кто ее спрашивает? – коротко ответил тот, также не узнав голоса Михаила.
– Скажите – хороший знакомый. Хочу сделать сюрприз.
– Хорошо, я ей передам, – сухо пообещал Марк, теряясь в догадках: «Кто бы это мог быть? Олег прилетел и разыгрывает? Но уж больно голос не похож – слишком низкий… Очередной поклонник? Интересно!»
Когда он вошел в детскую, Светлана, сидя на полу, играла с сыном.
– Светик, тебя спрашивает какой-то загадочный мужской голос, – объявил он ей. – Говорит, хочет сделать сюрприз. Подними трубку. Он и меня заинтриговал.
Светлана взяла трубку радиотелефона и нажала кнопку.
– Да, это я… – и обмерла: этот голос она никогда не забывала, часто слышала во сне…
– Светочка… дорогая моя… ты?! Только не пугайся! – говорил между тем Михаил прерывающимся от волнения голосом. Ему казалось, что он кричит, а на самом деле говорил совсем тихо – слова его доносились будто с того света и в самом деле могли напугать. – Я вернулся, наконец-то вернулся! Этому трудно поверить, но это факт. Скоро ты все узнаешь и поймешь.
Он умолк и с сердечным трепетом ожидал, как, опомнившись от шока, она изъявит ему свою радость… но ответа не дождался, – слышал только ее тяжелое дыхание.
– Светочка! Родная моя! Что случилось? – спросил он, запинаясь, предчувствуя недоброе. – Почему молчишь? Ты что же, мне не рада?! – Растерянно умолк – и молнией мелькнула в голове страшная догадка. – А… кто это подходил к телефону? – почему-то прошептал он осекшимся голосом. Светлана не только не испугалась, но сразу, сердцем осознала: это он, ее Миша, говорит с ней, живой и здоровый, – и была близка к потере сознания, не в силах произнести ни слова. Не знала, что думать и говорить, только чувствовала сильную боль в сердце… «Какая ужасная судьба! Чем я прогневила Бога?! Столько лет ждать – и не дождаться каких-то несколько недель! Жить не хочу!..» – одна лишь эта горькая мысль занимала помутившееся сознание.
Но жить надо – хотя бы ради сына… И Светлана, собрав все свое мужество, тихо-тихо произнесла, глотая слезы:
– Я не дождалась тебя, Миша. Вышла замуж за Марика. Это он подходил… – И дала волю слезам, чувствуя, что только они принесут облегчение.
Слушая ее бурные рыдания, Михаил ощутил, как его израненная душа наполняется безудержным гневом. За годы разлуки у него бывали тяжелые минуты, когда закрадывались сомнения и терзали его сердце. Но он всегда отгонял их, ибо верил в силу любви, и эта вера во многом помогла ему выстоять и выжить.
Крушение надежд на счастье тяжело, но он столько всего перенес, – несчастья не только закалили его, но и ожесточили. Что ж, еще один удар судьбы… Полным горечи голосом он сурово сказал в трубку:
– Ну, знать, такое мое счастье! Все годы разлуки я верил, что ты любишь меня и сдержишь свою клятву. Это помогло мне выжить и вернуться. – Помолчал и, не скрывая гнева, бросил ей горький упрек: – Ты предала нашу любовь, растоптала ее! Не спорю, тяжело тебе пришлось, но и моей маме после смерти мужа было не легче. Однако ты оказалась слаба. Или твоя любовь… Ладно! И это переживу, не сдамся! – Его голос поднялся до крика. – Но между нами все кончено. Навсегда!
Хотел на этом оборвать тяжелое, ненужное ему теперь объяснение, но добавил:
– Марику передай, что я его не виню. Он всегда тебя любил, знаю. Не он виноват в моей беде, а ты. Передай ему, что я хочу его видеть. Мне нужно все знать о маме. Я только прилетел и буду дома. А с тобой говорить… больше не могу… и не хочу!
Приехав домой, Михаил сорвал опечатку и понял по толстому слою пыли, что его постигла еще одна трагедия…
Услышав, как кто-то вошел в необитаемую комнату, соседка Юсуповых переполошилась. Что это там происходит? Она приоткрыла дверь и заглянула в комнату…
– Мишенька?! Вот так чудо! – радостно изумилась она, всплеснув руками. – Где же ты столько времени пропадал?!
Но радость на ее лице сразу погасла: она поняла – только что приехал издалека и ничего не знает.
– А Ольга Матвеевна… тебя не дождалась. Схоронили мы ее, царство ей небесное! Марик и Витек Сальников все организовали. И поминки как положено. Да тебе Светочка все расскажет. Уж как она ухаживала за дорогой покойницей! А ребята ночную сиделку нанимали.
«Ладно, выясню все у Марика при встрече», – мрачно думал Михаил, ощущая, что его кровоточащему сердцу нанесена еще одна незаживающая рана.
– А Сало, Витек то есть, по-прежнему живет у себя? Работает? Женился?
– Не везет ему, бедному, а парень ведь золотой! – горестно посетовала добросердечная соседка. – С войны вернулся без ноги. Жил с одной тут, но она от него ушла. Болел много… По больницам валялся. А сейчас – в колонии. Семь лет дали.
– За что же? Он хороший, добрый парень! – встрепенулся Михаил, на миг забыв о собственных горестях. – Что натворил?
– Да немало, если правда… Говорят – человека насмерть убил. Напарника своего по киоску – вместе торговали на углу, у почты. Такой всегда смирный парень был, а вот на войне научили людей убивать! – Непонятно было, кого она осуждает – Виктора или тех, кто «научил».
– Все равно не поверю, Что Сало на это способен. Он справедливый, зря человека не обидит, – усомнился Михаил. – Вполне могли его подставить, ни за что посадить.
– Да вроде нет ошибки… Соседка его, Марья Ивановна, на суде была, рассказывала… – Она растерянно взглянула на Мишу и сообщила подробности: – Тот, второй торгаш, здоровенный такой малый, его оскорбил да еще насмехался, – мол «афганец-з…ц». Он его и огрел, а тот упал, да и зашибся насмерть. – Помолчала и печально добавила: – А вообще Витек в последнее время пил много и, говорят, каким-то… «наркотиком» был.
«Ладно, узнаю подробности у Марка, да и сам потом справки наведу», – решил Михаил. Поблагодарил соседку, вкратце рассказал о себе и своих мытарствах и принялся с ее помощью наводить порядок в комнате.
Они еще не закончили уборку, как позвонил Марк и, поздравив с благополучным возвращением, сообщил, что через полчасика приедет и обо всем расскажет. Чувствовалось, что он очень волнуется; Михаил его успокоил:
– Светлана, видно, не передала, что я к тебе не в претензии? Зря так переживаешь. Давай об этом лучше не будем. Меня интересует все касающееся мамы.
Когда Марк пришел и они уселись друг против друга за круглым столом, Михаил, взглянув на него, даже пожалел друга детства: бледен как мертвец, еле сдерживает дрожь, будто его знобит, и в глаза не смотрит. «Переживает. И не чаял, видно, что вернусь живым», – думал Михаил, не испытывая к нему злобы, а лишь чувство разочарования и сожаления.
– Ну рассказывай, что и как тут произошло. Что случилось с мамой и какими были ее последние дни, – попросил он тихо и добавил: – Я уже знаю, что ты много для нее сделал, – сам понимаешь, сколь велика моя тебе благодарность.
Слова Михаила и его сдержанный, печальный тон немного успокоили Марка. Он опасался худшего, шел как на казнь. Приободрившись, сжато рассказал о тяжелой болезни и завещании Ольги Матвеевны, не преминул подчеркнуть большую заботу и внимание к ней Светланы. Относительно их женитьбы он все же, несмотря на протесты Михаила, не промолчал:
– Понимаю, как тебе тяжело, но ты должен знать. Она тебя ждала и ни на кого не смотрела. Никому верить не хотела, что тебя нет в живых. Ждала, пока была надежда. – Вздохнул и настойчиво продолжал: – Не хмурься, все равно скажу. Она, может, ждала бы еще, но после смерти отца ей пришлось работать на эстраде. Наши павианы ей проходу не давали. Вот мы и решили, что нужно пожениться. Лучше я, чем кто-то другой. Все. Не суди нас слишком строго. Теперь уж не вернуть.
Михаил покрасневшими глазами взглянул на него, и лицо его стало темнее ночи – представил их вместе… Но унял боль в сердце, взял себя в руки и, не повышая голоса, так же ровно, как раньше, произнес:
– Не будем больше об этом. Тем более – есть ребенок. Вас видела соседка, когда ты заезжал к себе со Светланой и сыном. Давай закроем эту тему навсегда! – И решил перевести разговор на деловые рельсы. – Я вот о чем хочу попросить тебя, Марик. Привези мне все наши фамильные бумаги, семейные реликвии и ценности, а также завещание матери. Светлане они больше ни к чему. И еще одно, – добавил он, немного подумав. – Я ей оставлял перед отъездом свой медальон. Пусть вернет и его.
Прежде чем ответить, Марк задумался. «Значит, Миша ничего не знает о сыне. Сало в тюрьме и не скоро оттуда выйдет, если не сгинет там вообще», – рассудил он и решил не проявлять инициативы. «Узнает со временем, если Света захочет или судьба так распорядится», – сказал он себе и, зная, что медальон она подарила сыну, ответил:
– Само собой разумеется, Миша. Все находится в полной сохранности, завтра днем я тебе все доставлю. Кроме одного. – И тихо, но настойчиво попросил: – Не принуждай ее возвращать медальон, она не хочет с ним расставаться. Со временем, может, и сам поймешь, что не так велика ее вина.
Впервые в этот день в переполненной гневом и обидой душе Михаила шевельнулось что-то похожее на жалость, и он не стал настаивать.
– Ладно, пусть так, – согласился он скрепя сердце. – Пусть сохранит, если хочет. Из памяти все равно того, что было, не выбросишь!
Полдня Светлана провела как во сне, а потом слегла. У нее произошел нервный срыв, она почувствовала полный упадок сил. Ничего не могла делать ни по дому, ни тем более идти в театр. Целиком ушла в себя, в мысли о своей жестокой, несправедливой судьбе.
– Что с тобой, доченька? – встревожилась Вера Петровна. – Захворала? Что у тебя болит? Ведь целый день лежишь и обедать не вставала!
Она зашла в комнату дочери, присела рядом с ней на кровать, пощупала ее пылающий лоб. Ответом ей были лишь безудержные рыдания. Мать с жалостью смотрела на нее, понимая своим чутким сердцем, что дело тут не в здоровье… Подождала, пока дочь немного успокоится.
– Что случилось, родная? С Марком поссорилась или еще что?..
– Миша вернулся… – почти беззвучно произнесла Света, захлебываясь слезами. – Утром звонил… все узнал. Что делать, мама?.. Мне теперь и жизнь не мила!
От такой невероятной неожиданности Вера Петровна лишилась дара речи; долго сидела молча, слушая незатихающие рыдания дочери, а потом как-то траурно выдавила:
– Ну и… как он?
– Не хочет больше меня знать. Считает, предала его, нашу с ним любовь! И он тысячу раз прав, мамочка! – И завыла в безысходном отчаянии.
Вера Петровна сидела, сгорбившись, рядом с дочерью, переживая вместе с ней постигшую ее сердечную драму и оплакивая крушение такой сильной и пламенной любви. Она понимала, что сделать уже ничего нельзя и помочь горю дочери невозможно. Вдруг она выпрямилась, спросила:
– А как, доченька, вы порешили с сыном? Он что же, и Петеньку знать не хочет?
Светлана ничего ей не ответила, только завелась еще сильнее, стала всхлипывать и выть, – у нее началась истерика… Вера Петровна, ни о чем больше не спрашивая, встала, налила в стаканчик валериановых капель, подала дочери:
– На, Светочка, выпей. Тебе нужно успокоиться. Не забывай, что у тебя есть сын.
Это подействовало: Света приняла капли, постепенно утихла и уже почти спокойно объяснила:
– Ни о чем я не успела ему сказать. Он и слушать ничего не захотел. Поделом мне! – И замолчала, мрачно глядя перед собой невидящим взором.
– Все же, доченька, мне кажется, ты к себе несправедлива. И Миша – тоже, – осторожно, боясь вызвать новый взрыв эмоций, высказалась Вера Петровна. – Ты очень долго его ждала. Много лет. Пока можно было. И не твоя вина, что не дождалась. Виноваты обстоятельства. Судьба!..
– Нет, не согласна я, мама! Мишенька прав, – без слез, но с горьким сожалением вынесла себе приговор Светлана. – Просто слабой я оказалась, мне не хватило силы любви и памяти! Почему его мама смогла сохранить свою верность памяти мужа? Другие люди были раньше?
– Что ж теперь казниться, ведь былого не воротишь, – попыталась урезонить дочь Вера Петровна. – Не помирать же и впрямь. Что с сыном будешь делать? Познакомишь с отцом?
– Пока сам не захочет, ничего о нем Петеньке говорить не буду, – подумав и уже полностью овладев собой, решила Светлана. – Он знает, что его отец погиб. Пусть и дальше так думает. Будет Григорьевым, если Миша не одумается! Зачем его лишний раз тревожить?
Теперь пришла очередь погоревать матери:
– Что же это такое?.. Кто же нам ворожит?.. – причитала она, жалея и себя, и дочь. – Я родила тебя от любимого, но судьба нас разлучила, и он до сих пор ничего не знает об этом. И у тебя – то же самое! Неужели и Петеньку будет растить не родной отец, а у тебя тоже с ним счастья не будет?
Вера Петровна обняла дочь, целуя ее и поливая слезами солидарности. Так они и плакали вместе, пока не устали от слез. Первой успокоилась мать и, сев на кровати, объявила о своем решении:
– Ты, доченька, с Петей поступай как знаешь, а я от Степана Алексеевича скрывать больше правду не стану! – высказала она то, что созрело как плод ее долгих раздумий. – Он имеет право и будет знать!
– А если обидится, начнет переживать? – Света откликнулась на крутой поворот разговора, желая хоть немного отвлечься от захлестнувшего ее горя. – Не сделаем ли мы ему хуже? Ведь он живет себе… в неведенье счастливом…
– Будь что будет! Не могу я больше молчать! Совесть загрызла, – призналась Вера Петровна дочери. – Пока был жив Ваня, я оправдывалась тем, что скрывала правду ради вас, ради семейного спокойствия. А теперь ради чего? Он хороший человек, поймет. Вам обоим будет лучше жить! – заключила она, убежденная в своей правоте.
Наконец-то Вера Петровна твердо решила посвятить Розанова в его причастность к рождению Светланы и рассказать всю правду о том, что произошло дальше. Но сделать это ей снова не удалось. На этот раз – только потому, что ее опередили.
После смерти своего незабвенного Чайкина Лидия Сергеевна совсем опустилась. Крушение связанных с ним планов лишило ее обычного честолюбия, уверенности в себе, и она поплыла по течению. Стала еще больше пить, постепенно превращаясь в алкоголичку.
– Ну что ж ты все убиваешься, Лида?! Зачем столько пьешь? Так и подорвать здоровье недолго! – часто корила ее соседка Раиса Павловна: она издавна ей симпатизировала, знала о Чайкине и сочувствовала ее горю. – Ведь ты интересная женщина, сможешь еще устроить свою личную жизнь.
Нельзя сказать, что она не делала попыток, но чары, увы, уже не те! Пыталась даже отбить у семьи одного родителя – понравился он ей, приезжал забрать сынишку из детского сада, когда жена в больнице долго лежала. Активность ее сработала, стали встречаться, но кончилось рее скандалом. В результате ее перевели в уборщицы за моральную неустойчивость. Да и не выгнали только потому, что комендант за нее вступился, который сам глаз на нее положил. Этот высокий, сухопарый старик, участник войны, еще довольно крепкий, все же не соответствовал ее темпераменту. Уступила она ему от одиночества и из благодарности за защиту. Да и он тоже одинок, любит выпить. Это их и связывало больше всего, и стали они уединяться в его каптерке.
Связь их длилась довольно долго; эту тесную дружбу, конечно, приметили, и однажды кто-то из склочных сотрудников стукнул начальству – получился новый конфуз.
– Ну как вам не стыдно, Лидия Сергеевна? Понимаем: человек вы одинокий, сердцу не прикажешь. Но ведь здесь детское учреждение! Как можно заводить флирт? Да к тому же вы были нетрезвы1 – выговаривал ей заведующий, добрый и отзывчивый по натуре человек. – Я, конечно, должен бы вас уволить, но. мне обоих вас просто по-человечески жаль. – Помолчал немного, потом решительно поставил ей ультиматум:
– Оставайтесь, если устраивает работа, но никаких больше встреч! Что-нибудь еще выкинете в этом роде – сразу приходите за трудовой книжкой.
Дружба ее со стариком комендантом на этом прекратилась, но он продолжал ей симпатизировать и, как непосредственный начальник, часто прикрывал. Несмотря на унизительную должность, Лидия Сергеевна местом своим дорожила. Работа в правительственной системе сохраняла ей льготы, и, кроме того, как ни странно, она теперь больше зарабатывала, используя возможности совместительства.
В общем, не опустилась еще на самое дно, кое-как держала голову на поверхности жизни.
Надежда прилетела в Москву, никого не предупредив, в пасмурный осенний день. Над аэродромом висела низкая облачность и их рейсу едва разрешили посадку. Звонить своим постыдилась: лгать им ей не хотелось, говорить правду – тем более. А прибыла она делать аборт. В Париже это было неудобно – мог произойти скандал: в посольстве все знали о ее романе с атташе Шкляровым и беременность сразу связали бы с ним.
Заказав такси еще в самолете, Надя без проблем добралась до знакомого с детства дома, своим ключом отперла входную дверь и остановилась на пороге, неприятно пораженная царившим в квартире беспорядком. В комнате на столе – грязная посуда и пустые бутылки; мать в одежде вповалку спит на диване.
– Ну хватит валяться! – встряхнула ее Надя. – Неужто не проспалась? Как можно так напиваться?
Лидия Сергеевна, очнувшись, изумленно протерла глаза:
– Боже мой, мне это не снится? Доченька! Ты? Будто с неба свалилась..
– Так и есть, только что прилетела.
– А почему не дала знать? Могла ведь позвонить или отбить телеграмму, – недоумевала мать, тяжело поднимаясь и оправляя на себе платье.
– Не до этого было! Мне случайно подвернулся бесплатный служебный билет и срочно пришлось вылететь, – не утруждала себя правдоподобным объяснением Надя. – Сама знаешь как дорог пролет до Парижа.
Но Лидия Сергеевна была верна себе:
– Откуда же мне знать? Ты же меня к себе не приглашаешь, – язвительно упрекнула дочь. – Только папочке – такая честь, а меня, видать, стесняешься!
– Как же не стесняться, мам, когда от тебя так разит, – укоризненно покачала головой Надя. – Да ты посмотри на себя в зеркало – на кого похожа!
Лидия Сергеевна тяжело вздохнула:
– С горя я пью, доченька. Тошно мне жить без Васеньки!
– Понимаю тебя, мам, любила ты его, – посочувствовала ей Надя. – Мне тоже тошно жить с нелюбимым мужем, но я же не пью!
– Что, все не ладите с Олегом? Детей нужно завести! Они помирят тебя с мужем, скрепят вашу семью.
– Чья бы корова мычала, а твоя – молчала! – взорвалась Надя. – Что же я не скрепила нашу семью и не помирила тебя с папой? Прежде чем поучать, на себя оглянись!
Этот ее аргумент действует безотказно – Лидия Сергеевна сразу сникла.
– Что правда, то правда. Но твой отец меня не жаловал, а тебя Олег любит. Ты все же держись за него, – неуверенно попросила дочь. – Найдешь ли ты еще кого – неизвестно. А он наверняка послом будет!
– Да хоть принцем Уэльским! На дух он мне не нужен. Думаешь, я не хочу завести ребенка? Но этот боров ни на что не способен!
– Ты все же подумай, доченька, не спеши! А мне, по правде, сейчас не до этого, – вздохнула Лидия Сергеевна. – Сняли меня с заведующей!
– Вот оно что! Теперь понятно, отчего так напилась. Что с тобой, мама? Ты же умная, честолюбивая. Как могла так опуститься?
– Выходит, не такая я умная, – понуро опустила голову Лидия Сергеевна. – И жить мне стало совсем неинтересно, как не стало моего Васеньки. Так что не спеши с Олегом расставаться. Видишь, что сделало со мной одиночество?
Но Надя с ней не согласна.
– Еще хуже – одиночество вдвоем, мама. Нельзя жить с мужем, которого не любишь. Я всегда тебя осуждала, а теперь понимаю.
– Доченька! Бедненькая ты моя! – Лидия Сергеевна порывисто обняла дочь, и Надя, как в детстве приникла к ее груди; обе залились слезами.
От матери Надежда решила поехать к отцу. Когда позвонила предупредить, Степан Алексеевич несказанно обрадовался:
– Это надо же! Я сам только прилетел и такой чудный сюрприз! Побывал в Монголии. Бери скорее такси – и ко мне! За тройной счет! Твой отец временно разбогател.
– Лечу к тебе на крыльях! – весело ответила Надя. – И оплачу такси сама – между прочим, валютой. Но ценю твою щедрость, папочка!
Когда она к нему добралась, Степан Алексеевич молча стиснул дочь в крепких объятиях и горячо расцеловал. Потом повел в комнату, в которой ничего по сути не изменилось – разве лишь прибавилось на полках книг. Там усадил ее на диван, обхватил за плечи своей большущей рукой и прижал к себе.
– Ну рассказывай, как долетела и что у вас нового? Все так же грызетесь с Олегом? Почему не заводите детей? – забросал ее вопросами и добавил: – Я так мечтаю о внуке!
– Думаешь, я не мечтаю, папочка? Но Олег… – Надя смущенно замялась, – как бы это сказать… не состоятелен… как мужчина. Он мне противен, а ты говоришь – завести детей. Ничего не получается!
– Очень неприятно это слышать, – поморщился отец. – А со здоровьем у вас все в порядке?
– У меня все нормально, а у него… не знаю. Но не заводить же мне ребенка от прохожего молодца? – горько пошутила Надя. – Я хочу родить от мужа!
– Верно, доченька! Адюльтеры – это пошло и низко! А обман еще хуже. Ведь правда в конце концов выйдет наружу, и ребенок тебе этого не простит.
Тяжело вздохнув, Надя призналась отцу:
– Наверно, я с Олегом разведусь. С ним мне и Париж не в радость.
Немного помолчала и добавила:
– Не люб он мне. Ты помнишь: я тебе говорила про Костика – того волейболиста? Вот с кем у меня было счастье! Думала, что смогу позабыть. Но… ничего не выходит.
Степан Алексеевич еще крепче прижал к себе дочь, сочувственно сказал:
– Да уж, плохи дела! Но все же придется к чему-то прийти. Негоже лицемерить и разводить семейную грязь. Ты молода и еще сумеешь найти свое счастье.
– Папочка! Ты у меня самый лучший на свете! – нежно поцеловала его Надя и, бросив испытующий взгляд, мягко спросила:
– А с Верой Петровной за это время не виделся? Неужели ты все еще один… из-за нее?
– Да, дочка, – грустно признался Степан Алексеевич. – Она у меня все еще здесь, – коснулся рукой сердца, – и похожей на горизонте что-то не видно.
«Это надо же – какая сильная любовь! – мысленно восхитилась Надя. – Отец пронес ее через всю жизнь». Ей стало его очень жалко – все еще моложавого и красивого, захотелось помочь ему стать счастливым, и она, движимая женским чутьем, сказала:
– По-моему, папуля, у тебя теперь есть шансы. Последние годы отношения у нее с Иваном Кузьмичом были… не того…
– Давай лучше не будем об этом, – болезненно сморщившись, перебил ее отец. – Все не так просто… Вера… Вера Петровна – преданная душа. Она очень порядочный человек…
– Ты прав, папа. Она – чудесная женщина. Очень искренняя. И мне кажется, тоже к тебе неравнодушна. Тем более что… вас связывает… – Надя оборвала фразу на полуслове, никак не решаясь открыть отцу тайну.
– Что ты хочешь сказать? – насторожился он, вопрошающе глядя на дочь.
«Нет! Не могу я сейчас сказать ему правду, она его убьет, – испуганно подумала она и уклончиво ответила:
– Так, одну очень важную вещь. Но сейчас, думаю, этого делать не следует.
– Ладно, тогда не говори, а лучше объясни: почему невнимательна к матери? – упрекнул ее Степан Алексеевич. – Так ни разу и не пригласила в Париж. Ведь она, помнится, сыграла не последнюю роль в том, что ты туда попала.
– Потому и не пригласила! – вспыхнула Надя. – Это она меня толкнула на брак с Олегом. Из-за нее я порвала с Костиком и потеряла свое счастье! И еще потому… – сразу погаснув, добавила с горечью: – Что она… очень опустилась…
Степан Алексеевич нахмурился.
– Ты, как дочь, не должна была этого допускать, Наденька! Да чего уж сейчас говорить? Она что, по-прежнему пьет? Все одна?
– Да, папа. Ее из-за этого с заведующих сняли. И все горюет по тому… за которого замуж собиралась…
– Ты, доченька, будь к ней повнимательнее! Мать все же, – укоризненно покачал он красивой головой.
– Вот за что я особенно люблю тебя, папочка. За твою доброту! – обняв за шею, горячо поцеловала отца Надя.
Сроки беременности поджимали и по совету врачей Надежде пришлось срочно лечь в больницу, так и не повидавшись с сестрой (Света вот-вот должна была вернуться с гастролей). За хорошую плату в валюте ей предоставили отдельную палату с телефоном, холодильником и даже телевизором.
Света примчалась сразу, как приехала, в тот самый момент, когда все уже было кончено и Надя лежала не зная – радоваться ей или горевать.
– Ну вот, врачи говорят – твоему здоровью, слава Богу, ничего не угрожает, – со счастливой улыбкой поцеловала она сестру. – Я, конечно, рада, хотя и сейчас не одобряю, что ты на такое решилась..
– Только не морализируй, Светик! – попросила Надя. – Тысячи женщин это делают. Ничего особенного…
– Знаю, и все же это – против Божьих законов. Я с теми, кто считает аборт убийством собственного ребенка. Смотри, не пожалей об этом!
– А я уже жалею, сестричка, – грустно призналась Надя. – Но не потому, как расценивают это церковь и моралисты. Многие, как и я, делают это вынужденно. А потому… – она запнулась, и на глаза у нее навернулись слезы, – потому…
– Неужели осложнения, Наденька? – испугалась сестра.
– Да. Прошло у меня все далеко не гладко. Врачи говорят, что вряд ли смогу снова забеременеть. Нужно лечиться – тогда, может быть…
Света со слезами обняла сестру.
– Наденька, дорогая, не верю! Сердцем чувствую – ты сможешь! За что Богу тебя так наказывать? Ты достойна счастья! Не сдавайся, лечись!
– Я и не думаю сдаваться, буду лечиться, – бодрилась Надя. – И, потом, не в одних детях счастье. Ладно, лучше скажи, как дела у Веры Петровны и моего племянничка? Кстати. – Пытливо посмотрела на сестру. – Твоя мама не хочет встретиться с нашим отцом? Ведь он ее, Светочка, очень любит!
– Ты считаешь это уместным? С учетом их прошлых… – замялась Света, – отношений… Да и память о папе… то есть об Иване Кузьмиче… еще свежа.
– А по-моему, пора уже им выяснить эти свои… отношения. Ведь так и вся жизнь пройдет, а они, – Надя бросила на сестру просительный взгляд, – просто созданы друг для друга.
Света ей не ответила, и сестры помолчали, занятые своими мыслями, потом Надя сказала:
– Знаешь, о чем я думаю? Нельзя больше скрывать от нашего отца правду! Хочешь или нет, но я наконец открою ему, что ты – его дочь. Это будет только справедливо!
Света наклонилась и поцеловала сестру.
– Делай как знаешь, Наденька! Наверно, ты права…
И все же в тот свой приезд Надежда так и не решилась сказать отцу правду о Свете, хотя, как никогда, была близка к этому.
Степан Алексеевич отвез дочь из больницы домой на своей машине (знал лишь, что обследовалась там по женской части). Когда его «Жигули»-четверка остановилась у ее дома, Надя предложила:
– Может, зайдешь и хотя бы поздороваешься с мамой? Ну сколько можно враждовать? Давно пора вам установить спокойные, ровные отношения.
– А зачем? – спокойно возразил отец. – Это было бы неискренно, а я ненавижу фальшь! Мы – чужие люди и не забыли прошлых обид. Если бы не ты, она бы для меня больше не существовала. Так для кого нам ломать комедию? Думаю, и тебе это не нужно.
Он помолчал и, тепло улыбнувшись, добавил:
– Вот когда подаришь мне внука, и мы с ней станем дедушкой и бабушкой вот тогда еще подумаю…
Его слова разбередили у нее еще свежую рану, и Надя, испытывая душевную муку, подумала: «Ну что ж, придется открыть ему правду, как это ни тяжело! Он должен знать, что от меня внуков не дождется. И что горевать не стоит: у него уже есть один – Петенька. Пора ему знать, что Света – его дочь!» И собравшись с духом, сказала:
– Оставь эту надежду, папа. Своих детей у меня не будет – врачи говорят что-то неладно с гинекологией, но не волнуйся, – глубоко вздохнула, – без внука ты не останешься! Давно хотела тебе сказать… да все не решалась… – сбивчиво начала она, опасаясь его бурной реакции, – о том, что…
– Погоди, дочка! Если задумала взять приемного ребенка – спешить не надо, – не вытерпев, перебил ее Степан Алексеевич. – Сложная гинекология – это не безнадежно. Будешь лечиться! И Олегу не мешает показаться врачам… Хоть, как я понял, ваш брак на ладан дышит, но свой ребенок его может еще спасти. Ты, дочка, должна постараться!
Отец высказал это так горячо, с таким волнением, что Надежду покинула решимость продолжать тяжелый разговор, нанеся новый удар сообщением, что Света его дочь. «Вряд ли папа выдержит это. Не случилось бы чего с сердцем, – испуганно подумала она. – Ведь он уже не молод…» И упав духом, пообещала:
– Ладно, постараюсь, папа. Вообще-то врачи сказали – мне надо лечиться.
– Ну вот – это другой разговор, – успокоился он. – Все у тебя будет в порядке! Ты – девушка крепкая, родишь еще богатыря!
Так и на этот раз Степан Алексеевич не узнал, что является отцом Светы и у него уже растет внук.
«Уехать из Москвы, и куда-нибудь подальше!» – твердо решил Михаил уже через две недели после того, как обосновался дома. Он любил свой город, был коренным москвичом и на чужбине много лет мечтал вновь пройтись по старым арбатским улочкам, подышать московским воздухом, окунуться в деловую столичную суету…
Но сейчас, переживая глубокую личную драму, со всей очевидностью понял, что не сможет вырвать из сердца свою любовь, забыть Светлану, если хотя бы на время не покинет Москву. Рядом, так близко от нее, он будет постоянно вновь все переживать, и это не даст ему нормально жить и работать.
Завербоваться, что ли, и рвануть на Север, – приходили в голову шальные мысли. Уйти в тайгу на пару лет с геологами… Хоть он и не специалист, возьмут, наверно. Взрывать, например, охотиться… Такие ребята, как он, всюду нужны! – Так агитировал он сам себя.
В то же время его трезвый ум призывал не поддаваться отчаянию, не впадать в панику. Нет, не дело это, надо найти занятие посолиднев, твердо решил он наконец. Нельзя допустить, чтобы прошедшие годы пропали даром. Нужно использовать свой опыт и подготовку.
Михаил стал изучать рынок труда и вскоре убедился, что работа по специальности, юристом, для него не имеет перспективы. Этому выводу в немалой степени способствовали встречи с компетентными органами, проводившими его проверку после возвращения. Ни работа в следственных органах, ни скучная нива юрисконсульта или нотариуса его не соблазняли.
Поскольку с юных лет он был настроен на борьбу с преступностью, больше влекла работа в службе «секьюрити» солидной фирмы или детективном агентстве. Да и спрос на нее увеличивался по мере становления крупных фирм и банков. Михаил чувствовал себя, как никто, подготовленным к этому опасному, но интересному и высокооплачиваемому роду деятельности, – вот это ему подходит на период акклиматизации. Надо сначала восстановить доверие к себе, завоевать авторитет, а потом уж думать о следственной работе, говорил он себе, настраиваясь на новое. Опыт контрразведки и неизбежных контактов с преступным миром ему пригодится.
В результате поисков он остановил свое внимание на солидном детективном агентстве в Екатеринбурге и начал с ним успешные переговоры. Но однажды, вернувшись домой, вынул из почтового ящика открытку от Владимира Георгиевича Ланского. Тот писал: «Дорогой Мища! Шлю пламенный привет и поздравляю с прибытием на родную землю. Как узнал? А я их все время штурмовал, не забывал тебя. Буду в Москве в двадцатых числах по делам своего фонда. Остановлюсь, как всегда, в „России“, номер 427. Телефон твой есть, но и ты меня карауль. Рад небось? До встречи!»
И Михаил решил немного притормозить с Екатеринбургом, с нетерпением считая оставшиеся дни и заранее радуясь предстоящей встрече. Посмотрит сначала, чем порадует Западносибирск, – он подальше от Москвы, и это хорошо!
Сразу после двадцатого он стал названивать в администрацию гостиницы, но Ланской не появился. После двадцать пятого Михаил решил возобновить прерванные переговоры, когда, возвратившись домой и открывая входную дверь, услышал вызов междугородней: звонил Ланской.
– Прости, Миша, дела задержали, – бодрым голосом сообщил он после приветствий. – Они у нас ох какие непростые! Но разговор не телефонный. Завтра вылетаю. Так что приглашаю послезавтра, к восемнадцати ноль-ноль. Посидим в номере или в ресторане, обо всем потолкуем. Покеда!
«Ну что ж, даешь Западносибирск! – с радостной надеждой подумал Миша, интуитивно почувствовав, что нужен Ланскому и его ждет интересная полоса жизни.
С утра Михаил решил написать Виктору Сальникову. Он уже успел выяснить, в какой колонии строгого режима тот находится, и познакомиться с его делом. Сало на войне успел отличиться, дважды ранен, потерял ногу. Он заслуживал снисхождения, тем более что спровоцирован на преступление мерзавцем, бывшим рецидивистом. Но следствие установило, что он находился в состоянии наркотического опьянения, и это послужило отягчающим обстоятельством.
Все же, изучив судебные документы, Миша пришел к выводу, что, будь он на месте адвоката, сумел бы вызволить друга, намного смягчить наказание. Ведь убийство неумышленное и погиб подельник Витька по своей вине и случайно. Михаил решил добиваться пересмотра дела: не место Витьку среди уголовников!
«Дорогой Витек, дружище! – написал он ему. – Вот я и вернулся! Не верится? А я и сам себе не верю, думаю, что это мне только снится! Держись! Я ведь сумел продержаться, и ты сможешь! Моджахеды – разбойники почище твоих урок, ты и сам знаешь.
С делом твоим я ознакомился и не согласен с решением суда. Я же юрист, – надеюсь, не забыл? Так что хочу обжаловать. Мне пока лучше не пиши, потому что я решил из Москвы на время уехать, – куда еще не знаю. Наверно, в Западносибирск. Почему уезжаю, думаю, ты догадываешься. Тяжело мне здесь. Надо время, чтобы пережить и успокоиться. Как только у меня будет постоянный адрес, я тебе сообщу. Но все же, если что понадобится, можешь и написать – до востребования или по московскому адресу. Будь здоров и помни, что ты не один! Михаил».
Запечатав конверт, он позвонил сотруднику ФСБ, который с ним работал, чтобы согласовать свой возможный отъезд в Западносибирск. Михаил опасался, что с него могут взять подписку о невыезде, и хотел это выяснить до разговора с Ланским. Но возражений не последовало.
Решив этот принципиальный вопрос, он отправился на Ваганьковское кладбище навестить могилу матери и договориться об уходе за ней на время своего отсутствия. Деньги у него еще оставались. Доллары, которые он припас готовясь к побегу, индусы, к счастью, не отобрали: надеялись, наверно, что удастся его завербовать.
Поменяв оставшуюся валюту на рубли, Михаил договорился на кладбище с уборщицей и заплатил вперед. У могилы матери он тихо стоял с непокрытой головой, скорбя по ней – единственной: она дала ему жизнь и любила его всем сердцем до конца своих дней.
– Мамочка, дорогая, любимая мамочка! Благородная, самоотверженная душа! Никогда не забуду твой любви и заботы! – горячо шептал он, положив цветы на могилу и целуя фотографию на кресте. – Буду хранить память о тебе до конца своих дней, и последняя моя мысль будет о тебе. Прости, что подвел, не застал живой!
Долго еще стоял молча, оплакивая в душе свою невосполнимую утрату. Затем повернулся и ссутулившись пошел к выходу, думая уже о житейском: «Надо поставить ограду и гранитный крест. Вот только разбогатею немного…»
Не зная заранее, как развернутся события после встречи с Ланским, но предчувствуя, что все может закрутиться довольно быстро, Михаил решил осуществить важную операцию. Вернулся домой, отобрал самые ценные документы и реликвии; поехал в солидный банк и, арендовав на полгода абонентный ящик, положил все на хранение.
Пообедав между делами, он прошелся по магазинам, присматривая необходимое на случай внезапного отъезда, и к назначенному времени, немного волнуясь, прибыл в гостиницу «Россия».
Владимир Георгиевич Ланской был в отличном настроении и прекрасно выглядел – этакий солидный бизнесмен. Пополнел немного, но дорогой твидовый костюм отлично сидел на его массивной фигуре. Встретились они с Михаилом очень тепло; Ланской, хотя и на десять лет старше, смотрелся молодо, и разница в возрасте между ними не бросалась в глаза.
Сидели в уютном уголке ресторана «Россия», за отдельным столиком, выпивали, закусывали, беседовали.
– С армией у меня покончено, если не считать оставшихся тесных связей, – охотно рассказывал он Михаилу о себе и о своих делах. – Так что военная моя карьера завершена, хоть и ставил себе целью дослужиться до генерала!
Понимаешь, два года афганского плена подпортили мою биографию – доверие подорвали. Что бы мне ни говорили, а понял я: путь наверх для меня закрыт. – В тоне его не чувствовалось и тени сожаления. – А земляки вот мне предложили возглавить местное отделение Фонда помощи бывшим воинам-афганцам. Согласился сразу и при первой возможности демобилизовался. Чтобы не передумали и не загнали куда Макар телят не гонял. – Владимир Георгиевич лукаво взглянул на друга и весело рассмеялся.
– А что это за фонд? Что он дает бывшим афганцам? – заинтересовался Михаил. – Откуда берутся средства?
– Не спеши, дружище! Все будешь знать! – заверил его Ланской. – Для этого мы с тобой здесь и заседаем. Открою тебе сейчас все наши тайны. – И принялся посвящать его в дела фонда: – Финансы у нас из различных источников, и немалые. Значительные суммы дает государство; есть пожертвования крупных монополий, частных коммерческих предприятий и отдельных лиц. Да-да, что удивляешься? В стране уже много очень богатых людей, их называют «новые русские». Выпили по рюмке, закусили, и он продолжал:
– Но того, что нам жертвуют, недостаточно, чтобы помочь всем нуждающимся. А мы не только поддерживаем наших ребят материально, но содействуем их реабилитации, создаем для них рабочие места и даже предприятия. Это требует вложения огромных средств, и мы их добываем.
– Это каким же образом? – не понял Михаил.
– А мы сами стали коммерсантами, «новыми русскими», – самодовольно хохотнул Владимир Георгиевич, – и на вполне законном основании. Создали дочерние коммерческие фирмы и сами для себя зарабатываем деньги.
– Чем же вы торгуете? Наших в Афгане научили только убивать, – с горьким чувством заметил Михаил. – Оружием?
– Оружием у нас успешно торгует государство и связанные с правительством коммерсанты. Нам, например, дали льготу на беспошлинную торговлю спиртным, и мы на этом делаем большие деньги. А торговать многие неплохо научились и на войне. И солдаты, и офицеры. Будто не знаешь? – С укоризной взглянул на Михаила и без обиды пояснил: – Нам не до щепетильности. Очень многие бедствуют, найти себя не могут после этой проклятой войны. Не имеют лекарств для лечения. У инвалидов нет хороших протезов, колясок. Эти деньги нас выручают! Но и проблем создают немало.
Владимир Георгиевич помрачнел и как-то по-особенному посмотрел на Михаила, будто прикидывал в уме еще раз, правильно ли оценивает его способности.
– Давай выпьем за тебя, Миша! – предложил он, наливая ему и себе. – За твои будущие успехи, за то, чтобы ты оправдал большие надежды, которые я на тебя возлагаю! Не трепыхайся, скоро все поймешь.
Пришлось подчиниться, Михаил с волнением ожидал, что конкретно ему предложат.
– Обстановка вокруг нашего фонда сложная, – посерьезнев, приступил к главному Ланской. – Большие деньги у нас, это притягивает мафиозные группировки. Организованная преступность сейчас очень сильна. Бороться с ними трудно, процветает коррупция – у них свои люди в органах власти и правопорядка.
Он снова прервался, глубоко вздохнул, – видно, эта проблема стала для него наиболее острой.
– Мафия пытается взять под контроль наши предприятия, наложить лапу на доходы от торговли. И прямо угрожают и засылают к нам своих людей. Многие в службе безопасности фонда мне подозрительны, надо их тщательно проверять. – Он поднял свой бокал. – Мне нужен ты, Михаил! Только ты сможешь сделать нашу службу безопасности сильной и надежной! Давай же выпьем за нашу дружбу и за совместную работу! Мы познакомились в сложной обстановке – и победили. Нам снова придется повоевать, и мы возьмем верх над бандитами. Будь моей правой рукой! – С надеждой взглянул Михаилу в лицо и, поняв, что тот соглашается, просиял: – Вот и славно! Я знал – мы опять будем с тобой вместе, плечом к плечу. За нас, за наш фонд, за братство всех афганцев!
Выпили этот тост, крепко пожали друг другу руки. Для Михаила начиналась новая, опять трудная и опасная полоса жизни, но уже на родной земле.
Прошло еще три недели, прежде чем у него все оказалось готово к отъезду в Западносибирск. Улетая, Ланской дал ему массу поручений, касающихся службы безопасности, – от закупки и оформления лицензий на вооружение, приобретения дорогостоящего радиоэлектронного оборудования до всяких дел с обмундированием и другими хозяйственными мелочами.
Владимир Георгиевич вручил ему также рекомендательные письма в Московское отделение фонда и ряд коммерческих банков, с которыми сотрудничал: Михаилу предстояло ознакомиться там с опытом организации охранного дела.
– Ведь лучше учиться на чужих ошибках, чем на собственных, а? – пошутил он на прощание.
Михаил был с ним вполне согласен и потому в течение двух недель прилежно изучал работу столичных служб «секьюрити», стараясь постичь все до мелких деталей, особенно в использовании современных средств ночного видения и спецконтроля.
Однако в том, что касалось надежности своей службы, у Михаила были собственные идеи и принципы; касалось это в основном подбора и подготовки кадров. «Самое лучшее оборудование не поможет, если заведутся предатели, – к такому убеждению он пришел, размышляя над увиденным и обдумывая план действий. – Самое трудное – сколотить команду верных, способных ребят».
Исходя из этих соображений, последнюю неделю перед отъездом он посвятил восстановлению старых связей: искал подходящие кандидатуры среди спортсменов и инструкторов-сверхсрочников на базах подготовки, то есть среди тех, с кем приходилось иметь дело в прошлом.
Целиком поглощенный предотъездными делами и заботами, занятый с утра до вечера, он отвлекался от горьких мыслей и переживаний. Но стоило добраться до дома, до постели, прилечь – вновь они завладевали им, лишая покоя и сна.
В то время как Михаил деятельно готовился покинуть Москву, бедолага Виктор Сальников в тяжелом состоянии метался на койке в тюремном госпитале. В лагере с наркотой было туго, и он очень страдал. В колонии царили законы уголовных авторитетов, но урки не трогали инвалида-афганца, даже иной раз опекали. Однако наркотики стоили больших денег, а их у Виктора не было.
– Боюсь, недолго протяну! – шептал он про себя, когда стало немного полегче. – И поделом мне, никчемная моя жизнь… Но Мишка-то за что страдает?
Сало вспоминал друга детства, и его небритое лицо светлело. Сколько радости доставило ему неожиданное письмо! Как луч света среди сплошного мрака. «Его-то за что жизнь бьет? – возмущался он несправедливостью судьбы. – Столько пережить, вырваться из неволи – и теперь снова мучиться?!»
Понимал он состояние друга, но согласиться с ним не мог. «Мишка не прав! – бормотал он. – Света не виновата ни в чем! Столько лет ждала, растила сына, когда мы все тут его хоронили. Нет, нужно открыть ему глаза. Она – хороший человек, каких мало. Он еще пожалеет».
В конце концов принял Виктор решение, собрался с силами, достал карандаш, бумагу и принялся за письмо.
«Здравствуй, Мишка! – выводил он неровным почерком. – Пишу сразу же, как получил твой сигнал с того света.
Я чуть не рехнулся от радости – ведь мы тебя давно похоронили.
Теперь будешь жить до ста лет, это уж точно! За всех нас – тех, кто вернулись горе мыкать, и тех, кто остались лежать в земле! – Он передохнул, шмыгнул носом и, помусолив карандаш, продолжал писать. – Только жаль, что ты несправедлив к Светлане. Она не просто баба, а человек с большой буквы! Видел бы ты, как она твою мать обихаживала, как Ольга Матвеевна ее любила! А что сына тебе родила, аборта делать не стала – это пустяки? Ну не дождалась, трудно было одной. Но ведь тянула, пока была надежда! Лучше бы ты с ней разобрался – ради сына. Вот мой совет! А обо мне не беспокойся, ты мне помочь ничем не можешь. Не теряй время на жалобы! Я сам себя казню за то, что сделал. Уж больно сильно двинул его костылем. Хоть и сволочь, но все же свой, русский человек.
Об одном лишь прошу – пиши почаще, если сможешь. Рассказывай мне, какая у тебя жизнь будет в Сибири. Для меня это единственная радость.
Твой друг Виктор».
Закончив такой большой труд, Сало полежал, отдыхая, и позвал санитара из заключенных, который относился к нему с сочувствием.
– Слушай, друг, отправь это письмо так, чтобы дошло, – мой кореш из афганского плена вернулся. Понимаешь, какое чудо? Спустя столько лет после войны! Сделай доброе дело – на том свете зачтется.
– Невероятно! Кто бы другой сказал – не поверил! – изумился медбрат и пообещал: – Не боись! Отправлю чин чином.
Письмо Сальникова он отправил без задержки, не пожалев конверта и марки, но Михаил его так и не прочитал. В тот день, когда оно пришло, занимался отправкой багажа в За-падносибирск малой скоростью. Домой забежал только перед отъездом на аэровокзал – забрать чемодан и опечатать комнату. Убегая утром по делам, проверил содержимое почтового ящика и потом уже в него не заглядывал.
Письмо Виктора доставили в полдень, и оно пролежало в ожидании адресата еще несколько месяцев, пока не сгорело в огне вместе с домом и всем оставшимся имуществом Михаила. Какие-то бомжи, ночевавшие на чердаке, устроили пожар и превратили старую московскую двухэтажку в пылающий костер. Деревянные перекрытия горели, как сухие дрова, и к прибытию пожарных от дома остались лишь кирпичные стены.
Но Михаил тогда еще этого знать не мог; его мучила другая проблема. Расхаживая по залу аэропорта в ожидании регистрации, он никак не мог преодолеть страстного желания проститься со Светланой, позвонить… Сердце разрывалось от тоски, душа страдала. До боли хотелось еще раз, напоследок, услышать ее голос. Что-то подсказывало – не все потеряно, между ними сохранилась живая нить… Но ожесточило его пережитое разочарование, сознание краха многолетних надежд; он подавил свои чувства и укротил свой порыв. «Нет, все кончено! Пусть живут своей семьей! – сказал он себе с мрачной решимостью. – Разбитый вдребезги кувшин не склеишь. Начну новую жизнь!»
Видно, сама судьба предрешила, чтобы вернувшийся после долгих лет страданий на чужбине урожденный князь Михаил Юсупов не узнал о том, что у него есть сын и их древний род продолжается.
Глава 25
ГРИМАСЫ СУДЬБЫ
В гостиной своей парижской квартиры Надежда, сидя в мягком кресле и потягивая через соломинку джин с тоником, смотрела по телевизору веселое шоу, когда вошел разъяренный Олег.
– Ну вот и рухнула моя карьера! Теперь наверняка загонят в какую-нибудь Кытманду! – с горечью выпалил он, тяжело опускаясь в стоящее рядом кресло.
– Как же ты и твой вонючий кобель допустили, чтобы вас застукала его квочка? Совсем потеряли голову? Ведь и ему в их «конторе» теперь врежут по первое число! Тоже мне Штирлиц!
– Полегче в выражениях, он – не тебе чета! – не отрываясь от телевизора, презрительно бросила Надя. – Такой мужик не пропадет. А тебе самое место в этом Кытманду. Чего ты стоишь без своего покойного дядюшки?
– А ты-то чего стоишь? – не остался в долгу Олег. – Даже этого невзрачного атташе от жены отбить не смогла. Он сразу от тебя отказался, покаялся…
Сказанное им больно ударило по самолюбию Нади. Вскочив на ноги, бросила ему с вызовом:
– Ну и что с того? И мне он такой не очень-то нужен. Вот вернусь домой и получше себе найду. Лишь бы поскорее нас развели!
Несмотря на скандал в посольстве – позорящий его и угрожающий поломать карьеру, – Олег не желал развода: все еще любил Надю и не хотел ее потерять. Он сразу сник и, запинаясь, униженно попросил:
– Может… все же… передумаешь? Я бы… не возражал… чтобы у нас… был ребенок… даже не от меня… Заботился бы… как о своем! Встречайся… с кем хочешь… люби, если… мной недовольна… Лишь бы ты была… в хорошем настроении…
– Ишь ты, какой… заботливый. – Надя уже остыла и, взяв в руки бокал с коктейлем, снова уселась в кресло. – Надеешься, что останусь с тобой, если будешь покрывать мои грехи? Напрасно!
– Но почему же?
– По кочану! – непримиримо взглянула она на мужа, сделав выразительный жест. – Потому, что сыта тобой по горло. Все! Возвращаюсь домой и начну заниматься разводом! Без меня, думаю, тебе легче будет замять этот скандал в посольстве. Пойду собирать вещи.
Олег мрачно покачал головой.
– Скандал уже не замять. Но если развода не будет, отец поможет получить приличное назначение в соцстрану. Не успел тебе сказать: меня вызвали в Москву, и ты можешь не спешить со сборами – улечу раньше тебя. Думаю, что удастся даже поехать вторым секретарем в Венгрию – так мне сказал посол. Будапешт – красивейший город!
– А я с тобой и в Соединенные Штаты не поеду, не то что к нищим венграм, – отрезала Надя, допивая коктейль и поднимаясь. – Считай, Олежек, что наше с тобой супружество кончилось!
Лидия Сергеевна проснулась поздно, но продолжала лежать в постели, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Самочувствие отвратительное: сильно болит голова, подташнивает… Окинув мутным взором комнату – кругом беспорядок – и увидев, что настольные часы показывают почти одиннадцать, она обеспокоенно пробормотала:
– Опять заведующая устроит выволочку… Что же на этот-то раз придумать? Ведь выгонят, как пить дать!
Минувшие годы очень ее состарили. Немногим больше пятидесяти, но выглядит она старухой. Прекрасная некогда фигура расплылась; в волосах полно седины – подкрашивать неохота; лицо опухло, под правым глазом здоровенный синяк. Новый друг и сожитель – слесарь-сантехник поставил: здоровенный детина, заросший рыжими волосами; моложе ее лет на десять. Приехал он на заработки с обнищавшей Украины, там у него семья.
Полежав пластом еще полчаса, Лидия Сергеевна, кряхтя и постанывая от головной боли, встала и принялась искать остатки портвейна – опохмелиться. В таком состоянии она просто не сможет работать.
– Вот козел, все до капли выхлебал! – ворчала она на сожителя, не в силах найти в доме ничего подходящего. – Даже одеколон в ванной, который от него спрятала, и то нашел! А вчера принес бутылку таких чернил, что голова просто разламывается на части! Да еще всю ночь спать не давал… Нет, гнать его к черту! – решила она. – Грязный, скупой… Да и стара я для таких жеребцов.
Ничего ее вокруг не интересовало. Потребности она свела к минимуму; одевалась плохо, за собой не следила. Красивые тряпки, что присылала или привозила ей дочь во время редких визитов в Москву, тут же продавала или пропивала с приятелями. Жила лишь чувствами и пристрастием к выпивке. Но и могучий ее темперамент, видимо, иссяк. Временами, особенно с похмелья, нападала депрессия.
– Зачем я живу? Что хорошего нахожу в своем жалком существовании? Чего достигла в жизни? – И заливалась слезами обиды на несправедливую судьбу. – Одно утешение – хоть дочь в люди вывела, хоть ее счастливой сделала… – шептала она, ощущая, как эта единственная радость жизни поддерживает ее дух и самоуважение.
За минувшие годы Надежда прилетала в Москву всего два раза: очередные отпуска они с Олегом проводили, как правило, за границей.
– А что тут хорошего? Что у нас есть для отдыха? – с презрительной миной объясняла она их непатриотическое поведение. – Только Крым и Кавказ. Природа – да, но какой ужасный сервис! Грязь, хамство… Нет уж! За те же деньги лучше отдохнуть на Лазурном берегу или в круизе.
Мать она не забывала, присылая небольшие переводы и вещи с оказией, но не баловала. Никогда они не были особенно близки, а теперь, когда Лидия Сергеевна опустилась, – тем более.
Переписывалась Надежда в основном с отцом – тот у нее даже погостил в Париже. Матери она об этом не сказала ни слова, отделывалась редкими открытками, обычно к какому-нибудь празднику. Зная ее пристрастие к алкоголю, Надя ее – стеснялась и не решалась показывать окружающим.
Прибрав кое-как в квартире, Лидия Сергеевна только в первом часу добралась до службы. Взяла ведро и швабру и принялась как ни в чем не бывало за работу, поругивая за неаккуратность детишек и сотрудников.
– Что-нибудь опять стряслось, Лидочка? – участливо спросил ее старый поклонник, косясь на фонарь под глазом. – С кем это ты подралась?
– Почему надо всегда думать худшее! – соврала она своему бывшему другу. – Просто в чулане наткнулась на полку – темно там, – чуть нос не расшибла. Стыдно на людях показаться.
Старик был не глуп и все понял, тем более что от нее разило перегаром как из пивной бочки, но, как всегда, пожалел ее:
– Ладно, трудись, станки у тебя не простаивают. Но пока все не сделаешь – домой не отпущу.
Пришлось ей заниматься уборкой до семи вечера, а когда в девятом часу добралась она к себе на ВДНХ, приятель уже топтался у запертых дверей: в руках очередная бутылка «чернил», ухмыляется, будто не он ей глаз испортил… Характер у Лидии Сергеевны остался прежним: поравнявшись с ним и доставая ключи, она смерила его взглядом и презрительно бросила:
– А тебе чего здесь надо? Разве не поставил печать на своем выселении? – И показала рукой на синяк. – Или забыл чего у меня? Так твоего там ничего нет. А мое пропивать я тебе больше не дам! Кредит закрыт.
– Лидушка, зачем же так? – попытался он уладить конфликт и, указывая на бутылку, добавил: – Пойдем выпьем мировую! Я же тебя люблю. Не могу терпеть, когда бабы кочевряжутся. Самой же потом понравилось!
– С чего это ты взял, что кому-то нравишься? После тебя отмыться невозможно! – в свойственной ей манере отбрила она его и, уловив угрожающее движение, предупредила:
– Ты и впрямь решил, что я позволю тебе руки распускать? Ублюдок! Только тронь – такой скандал устрою!.. Под конвоем в Хохляндию отправят! Раз отделились – там и сидите, что к нам понаехали?! – завопила она во весь голос.
Такое развитие событий гостя не устраивало, и он молча ретировался.
Потеря «чернил» не беспокоила Лидию Сергеевну – у нее в хозяйственной сумке своя собственная бутылка. Чтобы напиться и заглушить тоску, ей давно уже не требовалась компания.
На следующее утро Лидию Сергеевну разбудил телефонный звонок.
– Олег? Когда прилетел? – обрадовалась она ему. – Сколько пробудешь в Москве?
– Нам нужно повидаться. У меня к вам, Лидия Сергеевна, серьезный разговор. Можно сегодня вечером заехать? И Надежда просила вам кое-что передать.
«Надежда», – мысленно отметила, удивившись, Лидия Сергеевна: так он ее дочь никогда раньше при ней не называл, и вообще говорит каким-то не своим, сухим тоном…
– Слушай, выкладывай сразу, случилось что между вами? – встревоженно спросила она со своей обычной прямотой. – Поссорились, что ли?
Она ничего не знала о их отношениях. Надя с ней о своих интимных делах никогда не говорила. Во время приездов в Москву они держались по отношению друг к другу без особой нежности, но корректно.
– Ладно, конечно, приезжай, что за вопрос? Часов в восемь я буду дома. Только не ешь нигде – покормлю тебя ужином. И не забудь бутылку коньяка, – полушутя добавила она, – для теплоты встречи и откровенной беседы.
«Что-то у них не так, – поняла Лидия Сергеевна, прислушиваясь к тому, что подсказывало ее материнское сердце. – Чую – положение серьезное. Знаю я Олега. Он добрый парень и если говорит со мной таким тоном, значит, его припекло».
Весь день она думала только об этом, с нетерпением ожидая встречи. Когда он пришел и сердечно, но как-то грустно с ней поздоровался, Лидия Сергеевна поняла, что недалека от истины.
– Садись, зятек! Отдыхай, пока я на стол накрою. Только дай-ка я на тебя посмотрю – давненько не видела. Что-то выглядишь ты неважно…
«Неважно» – это, пожалуй, мягко сказано. Вид у Олега был просто ужасный. Вот уж кому блестящая карьера не пошла впрок! Уезжал он всего несколько лет назад статным красавцем, златокудрым былинным богатырем. А сейчас – совсем другой человек. Раньше Лидия Сергеевна глаз от него не могла оторвать, так он ей нравился; теперь его внешность вызывала у нее лишь жалость и недоумение.
Голова у Олега совершенно облысела – голая, как колено. Зато аппетит был отменный, всегда он любил вкусно и много поесть. Поэтому, бросив занятия тяжелой атлетикой и ничем не заменив привычные нагрузки, ужасно раздулся и располнел. В толстых щеках буквально утонули глаза, а в двойном подбородке – шея. Но самой досадной метаморфозе подверглась молодецкая фигура: превратилась в бесформенную тушу, а огромный зад едва помещался в кресле. Был такой представительный, а теперь громоздкий и неповоротливый; но сам, кажется, всех этих перемен не замечает.
«Наденьку можно понять, что охладела к нему», – чисто по-женски рассудила Лидия Сергеевна, хлопотливо накрывая на стол. Настроение у нее упало; предчувствие подсказывало, что ничего хорошего от этого визита ждать не приходится.
В этот вечер Лидия Сергеевна постаралась привести себя в порядок и выглядела неплохо. Приняла душ, тщательно причесалась, подкрасилась, оделась; особенно много потрудилась, гримируя синяк под глазом. Усевшись напротив Олега и стараясь не показывать, как ее шокирует его изменившаяся внешность, предложила:
– Давай сначала выпьем за встречу по одной-другой, а потом и поговорим по-свойски, откровенно. Чувствую, есть о чем.
– Что верно, то верно. – Олег напугал ее своей серьезностью. – Сколько я ни старался избежать этого разговора, но придется. Никуда не денешься! – И наполнил рюмки.
Чокнулись, выпили, закусили. Олег вытер губы салфеткой и, тяжело вздохнув, расстегнул ворот рубашки – он душил его.
– Так вот, дорогая моя теща! Похоже, не избежать нам развода. Хотя для меня это – зарез! – прямо заявил он, сурово глядя на нее заплывшими глазками. – Я и приехал к вам, чтобы использовать последний шанс. Может, повлияете на дочь? Раньше вы это могли.
– Сначала расскажи, что между вами происходит и почему не заводите детей. Надя против? – спросила не церемонясь Лидия Сергеевна. – А может, со здоровьем что?
– Надя говорит, что у нее все в порядке, обвиняет меня, – уткнувшись глазами в скатерть и стесняясь, признался Олег, – но врачи говорят, что я могу – при определенных условиях. В общем, не в этом дело, – объяснил он более решительно, – видно, самолюбие взяло верх над объективностью. – Не любит меня жена, у нас почти нет близости. Откуда же детям взяться?
«Ну вот, пошла по моим стопам», – тоскливо подумала Лидия Сергеевна. Правда, у меня-то все наоборот было.
– А что, Надя… на женские болезни ссылается?
– Если бы! – процедил Олег, не скрывая обиды и злости. – Прямо заявляет, что не хочет и что я ей противен. Зачем замуж тогда шла?
«Это катастрофа! – мысленно ужаснулась Лидия Сергеевна. – Я свою дочь знаю: теперь жизни у них не будет». Но все же попробовала сделать, что могла:
– А не зря паникуешь? У женщин такое бывает. И у нее пройдет. Будь с ней поласковее, потерпеливее… – И умолкла, сознавая бесполезность слов; потом удивленно подняла брови. – А как же вы с ней столько лет – вроде бы ладили?
Олег потемнел лицом, и на глазах у этого гиганта навернулись слезы.
– У нее все это время любовник был… военный атташе… – прерывающимся голосом объяснил он. – Недавно раскрылось. Скандальная история… Она от него аборт делала – тайком, конечно. Его уже выслали. – И не стесняясь заплакал, уронив голову на руки, сопя и всхлипывая.
«Вот что жизнь с человеком делает… – грустно размышляла Лидия Сергеевна, вспоминая прежнего Олега – веселого, самоуверенного богатыря. – Разве это мужчина? Слизняк! Я бы тоже разлюбила». Но вслух довольно сухо сказала:
– Возьми-ка себя в руки, Олег! Ты же не баба. Не думала, что Надя так сглупит. Чего раскис? Другую найдешь!
– Нельзя мне другую и не нужно! – Он взглянул на нее с мрачной решимостью. Уже овладел собой, выпрямился, отдуваясь и вытирая лицо носовым платком. – Я дипломат, а это крест на моей карьере. Отец сообщил, что меня должны назначить первым секретарем в Венгрию. Все полетит кувырком. – Отдышался и добавил: – И потом… люблю я Надю и не хочу с ней расставаться.
Видя, что теща растерянно молчит, не зная, как его утешить, Олег поднялся и, стараясь казаться спокойным и уверенным в себе, заявил:
– Надя привыкла к красивой жизни и к своему положению. Детей у нас не будет, я это точно выяснил. Ей уже за тридцать. Какого еще рожна ей надо? – Потупил глаза и как бы нехотя, сквозь зубы проговорил: – Я здоровый мужчина. А если ей меня мало, то я готов многое не замечать, но только чтобы не видели и другие. Пусть сколько хочет отдыхает и путешествует, лишь бы считалась со мной и нашим положением! Так ей и передайте, – добавил он уже в дверях и, пригнувшись, чтобы не стукнуться о притолоку, вышел в прихожую.
Лидия Сергеевна молча поднялась и пошла его проводить.
Надев на голый череп красивое вельветовое кепи и приосанившись, Олег заключил:
– Я, собственно, почему поспешил к вам заехать: на следующей неделе прилетает Надя – она задержалась из-за отправки вещей. Вот я и рассчитываю, что вы с ней серьезно поговорите. Удержите ее от роковой ошибки!
Лидия Сергеевна закрыла за ним дверь, так и не сказав ничего в утешение.
Встречать Надю в аэропорт Шереметьево Олег и Лидия Сергеевна поехали вместе, чего раньше не бывало. Обычно она сидела дома, а встречать ездили Хлебниковы. Стремясь укрепить шаткие семейные узы, будущий посол счел необходимым, чтобы жена лишний раз убедилась в их единении и добром отношении его к матери: рассчитывал, что это будет способствовать примирению.
Надежда прилетела из Парижа в отличном настроении. Несмотря на недавний дипломатический скандал и сопровождавшие его сплетни – а они и достоинство унижали, и задевали самолюбие, – она полна была счастьем от предвкушения свободы, ожидавшей ее на родине. «Наконец-то я смогу делать все что захочу, сброшу оковы! – радостно думала она, летя домой. – К черту проклятые условности! Освобожусь от своего постылого урода!»
Хорошего настроения и уверенности в себе добавляло и то, что за годы жизни в Париже она приобрела и везла с собой богатый гардероб, уйму всякой импортной бытовой техники и солидный валютный счет в банке.
Заботило ее лишь то, что первое время придется мириться с жизнью в семье Хлебниковых. Уйти жить к матери она и не помышляла. Непрестижно это; столько лет терпела Олега, можно и еще немного. Разведутся они как культурные люди, а за это время она купит кооперативное жилье.
Завидев встречающих – Олега со своей матушкой, – Надежда мысленно усмехнулась: «Ну и хитер, бегемот! Сколачивает семью! Думает, что меня этим купит». В отношении перспектив своей семейной жизни она была непреклонна: ее устраивала только личная свобода.
Пройдя таможенный контроль, получив свои вещи и передав их Олегу, Надежда расцеловала мать и удивленно спросила:
– А тебя зачем он сюда притащил? Случилось что-нибудь?
– У меня все по-старому, доченька. Это у тебя непорядок! – без обиняков, напрямую заявила Лидия Сергеевна. – Нам нужно серьезно поговорить, и немедля. Вот я и приехала, чтобы с тобой об этом условиться. – Она помолчала и добавила: – Я тебя знаю. Займешься своими делами, о матери и не вспомнишь.
– Ладно, что с тобой поделаешь. Мать все-таки… – проворчала Надежда, неохотно соглашаясь. – Что у нас завтра? Суббота? Ну вот и отлично! Днем заеду.
По дороге домой она оживленно рассказывала о своих баталиях в аэропорту Орли с таможенниками, проверявшими перед отлетом багаж.
– Ну и чудаки там! – смеялась она над их тупостью. – Полчаса терзали жену дипломата! Уж пора бы им знать: то, что они ищут, отправляется – по другим каналам, куда доступа нет! Уж я им и задала шороху – жалобу настрочила. Долго будут помнить!
Когда подъехали к дому на Котельнической набережной, Олег проводил Надю, перенес все вещи к себе, оставив только подарки, и повез тещу на ВДНХ.
– Не беспокойся, завтра я ее возьму в оборот! – заверила Лидия Сергеевна зятя с воинственным блеском в глазах, отвечая на его немой вопрос.
И не обманула: на следующий день настроилась по-боевому – на решительный разговор с дочерью. Когда Надя, разрумянившаяся от ходьбы, пришла, устроилась на диване и собралась рассказывать о заграничной жизни, мать решительно остановила ее резким жестом руки и сурово посмотрела в глаза.
– Погоди! Я и так знаю, что там хорошо, где нас нет. Давай поговорим о вас с Олегом. Ты что же, бросить его решила?
С лица Нади мгновенно исчезло оживленное выражение.
– А ты откуда знаешь? Это Олег тебе все доложил и, конечно, привлек на свою сторону? Так?
– Допустим, так. А что это меняет? Неужели хочешь загубить себя, лишиться такой шикарной жизни?
– Не могу я больше видеть Олега, физически его не переношу! – тяжело вздохнув, призналась Надя матери. – Хочу еще раз попытать счастья!
– Столько лет могла, а теперь вдруг почему-то не выдержала? – недоверчиво покачала головой Лидия Сергеевна. – Выглядишь ты прекрасно. Ради такой интересной судьбы можно выдержать! Ведь его чуть ли не послом в Венгрию посылают…
– А хрен с ней, с Венгрией! Я и Парижем сыта во как! – в сердцах воскликнула Надя, сделав выразительный жест рукой. – Хочу настоящего мужика!
– Так у тебя был такой и еще найдешь! – вполне серьезно напомнила ей мать.
– «Чужую беду – руками разведу». Сама бы так сохраняла свой брак с отцом, как меня учишь! Что ж ты бежала от него без оглядки?
– Ты меня с собой не равняй! – угрожающе подняла голос Лидия Сергеевна, закипая гневом. – Или забыла?.. Ты с жиру бесишься, а я от нищеты бежала. Если бы Степан меня любил! Хотя бы чуточку так, как тебя Олег! А то он только о Верке и тосковал… Лежа на мне шептал ее имя!.. – И бурно зарыдала, захлебываясь слезами, бессильно уронив голову на руки.
Надежда никогда не видела мать такой. Только сейчас, через много лет, поняла истинную причину презрения и ненависти матери к мужу.
Разбередив незаживающую рану, Лидия Сергеевна долго не могла успокоиться, а когда наконец овладела собой, взглянула на дочь все еще прекрасными черными глазами и разочарованно произнесла:
– А я-то надеялась, что ты у меня умная! Посмотришь, что со мной судьба сделала, и на ус намотаешь. А ты по моим стопам пошла! – Вновь гневно сверкнула на нее взором и повысила голос: – Ну чего ты добиваешься? Детей у тебя нет и не будет. Ты уже не молоденькая – напрасно столько о себе мнишь! Побалуются с тобой и бросят. Плохо кончишь!
Лидия Сергеевна говорила с такой мрачной уверенностью, что Надежду охватил страх, какой-то внутренний трепет; она задумалась, опечалилась.
Видя, что урок ее вроде возымел действие, мать усилила натиск:
– Опомнись, Надя, пока не поздно! Мать плохого не посоветует. Олег любит тебя, все прощает. Побегаешь задрав хвост еще десяток лет и угомонишься. А жить с ним будешь как у Христа за пазухой до конца дней. Не все в жизни получаешь, что хочется!
Однако Надежда была не из тех, кто отступает от задуманного. Слушая мать, она глядела на нее и видела перед собой опустившееся существо, не вызывающее к себе ни малейшего уважения. «Да что я ее слушаю, маразматичка она уже! – закипая злостью, думала она. – К себе бы применяла свои теории».
– Вот что, дорогая мамочка! Сыта я твоими советами по горло! – Голос ее звенел от гнева. – И чтобы впредь я твоих поучений не слышала! А то у тебя будет на одну дочь меньше. Уверяю! – добавила она жестко, угрожающе глядя в глаза матери. – Это ты мне жизнь разрушила, судьбу искалечила! А ведь она мне посылала огромное счастье… Костя, милый мой Костик! Где ты теперь? С кем? – возопила она, и слезы градом хлынули из ее глаз. – Нет, никогда я не прощу тебе этого! Все у меня было бы – и дети, и счастье! Ну что дало мне богатство и заграница? Много барахла? Точно! Много впечатлений? И это верно. Но счастья-то нет! – И забилась в истерике.
Лидия Сергеевна, не шелохнувшись и не пытаясь помочь, тупо наблюдала за страданиями дочери, не в силах возразить ни слова.
Наконец, выплакавшись, Надежда утерла слезы, успокоилась. Ушла в ванную, вернулась; достала изящную пудреницу, косметичку, привела себя в порядок.
– Вот что, – презрительно и холодно произнесла она, ожесточившись на мать, – скажу тебе, уж коль на то пошло. Опустилась ты, мама, стала полным ничтожеством. Мне тут, на лестнице, Раиса Павловна поведала, что ты настоящая алкоголичка. Со слесарями путаешься… Просила меры принять. – Тяжело вздохнула и с горькой иронией добавила: – Поняла я, почему ты так за Олега цепляешься, предаешь меня. Боишься, на выпивку не хватит? Напрасно! На бутылку я тебе всегда подброшу, как бы мне туго ни пришлось! – С этими словами Надежда вскочила и стремительно выбежала вон, забыв взять свои пакеты, с которыми пришла к матери.
Выйдя из дома, Надежда хотела поехать на Котельническую набережную, но передумала. Ее всю трясло. Она чувствует свою правоту, это так, но в то же время ей жаль мать, стыдно, что так с ней говорила…
«Через край я хватила! Напрасно не сдержалась… Ей, наверное, очень тяжело сейчас… – упрекала она себя. – Вряд ли до нее дойдет. Зря только ей и себе нервы треплю… Хотя… встряска ей не повредит – сделает выводы! Кто у нее есть, кроме меня? Не захочет ссориться. – И неожиданно решила: – По-еду-ка я к отцу! Повидаемся и заодно нервы успокою».
К ее счастью, Розанов оказался дома; приезду ее очень обрадовался. Он ждал ее возвращения, но не знал, когда прилетает.
– Моя дорогая доченька! Какая же ты стала элегантная, интересная дама! – Он любовался, как она прихорашивается в прихожей перед зеркалом. – Ну как, получил Олег новое назначение? – И тут заметил, что она очень расстроена. – Да ты никак плакала? А ну, выкладывай, что случилось?
– Я только что от мамы. Поссорились мы с ней крупно, – призналась Надя. – Вот решила поскорее с тобой повидаться, отогреться душой.
– С твоей матерью поссориться нетрудно. Тут требуется мое ангельское терпение, – постарался он отшутиться. – Хотя ты знаешь, я тоже оказался не на высоте.
Когда уселись рядышком на диване, Надежда рассказала, что весь сыр-бор произошел из-за ее решения разойтись с Олегом. Постаралась как можно деликатнее объяснить отцу причину, побудившую ее принять такое крутое решение.
– Детей у нас нет, и нас с ним ничего не связывает, – заключила она свой невеселый рассказ. – Мать меня пугает, но я не поддамся. Я еще не старуха и могу найти спутника жизни, с которым буду счастлива. С Олегом мне все ясно, а фальшивой жизни я больше не вынесу!
Степан Алексеевич долго молчал, печально глядя на дочь. Он ее понимал и знал, что в главном она права. Но в то же время сознавал, что и Лидия Сергеевна материнским сердцем чует угрозу, которая подстерегает ее красивую дочку на суровом жизненном пути, и не зря отговаривает, пытается предупредить.
– Что тут поделаешь, доченька… – раздумчиво молвил он. – Я ведь всегда тебе говорил: действуй как велит тебе сердце. Бояться трудностей не стоит, хотя и поступать, конечно, нужно осмотрительно, по принципу «семь раз отмерь – один раз отрежь». – Тяжело вздохнул и убежденно продолжал: – Но если решила окончательно – действуй! Обманывать себя и мужа – отвратительно. Такая жизнь ничего вам не принесет, кроме горя. А детей тебе иметь еще не поздно. Ты мне обязательно подаришь внука!
Отец произнес это с таким чувством, что Надя поняла, какую тайную мечту он носит в своем сердце. Ей стало жаль и себя, и его, и она опять горько заплакала.
– Ну успокойся, доченька, не кручинься! Смотри смелее вперед! Это все сбудется! – заверил он, решив ее подбодрить, обнимая и прижимая к себе сильными руками.
– Нет, милый папочка… – проговорила сквозь слезы Надя. – Не будет этого, никогда я не смогу сделать тебя дедушкой…
Услышав ее признание, Розанов похолодел. Иметь внука или внучку – самое заветное его желание. Судьбе угодно, чтобы он был отлучен от дочери, но уж внуков он обязательно получит! Ведь Наденька любит его…
Долго не мог он осознать свое горе до конца, поверить.
– Это что же… последствия аборта? Ты же сильная, здоровая женщина. Значит, ты, дочка, посмела сделать аборт?
Надежда ничего не ответила, только зарыдала еще пуще: стыдно открыть отцу правду…
– Тогда на месте Олега я сам тебя разлюбил бы и бросил! – Степан Алексеевич обратил на дочь потемневшее лицо. – Если могло меня что-нибудь разочаровать в тебе, так только это! Лишила ты меня, дочка, самого дорогого, что мне еще оставалось в жизни!
Надя продолжала оплакивать и его горе, и свое, но вспомнила о Светлане и ее сыне, о своих давнишних сомнениях – открывать ли всю правду отцу. В душе ее шла отчаянная борьба, но все же жалость к нему взяла верх. Он прямо морально убит – как сразу постарел и сгорбился… Ну что ж, видно, пришла пора расхлебывать эту кашу… Кажется, она решилась.
– Вот что, папа, – она вытерла слезы и взяла его за руку. – Успокойся, у тебя еще не все потеряно!
– Говори яснее, – поднял на нее непонимающие глаза отец. – Что – не все потеряно?
– Ты только держись покрепче. – Надя старалась не глядеть ему в глаза. – Я бы раньше сказала, да боялась, у тебя инфаркт будет. Честно говорю: никак не могла решить, когда сама узнала, – лучше это для тебя или нет.
– Перестань ты говорить загадками! – рассердился Степан Алексеевич. – Я сам решу, что мне лучше! Чувствую – хочешь сказать что-то важное. Так говори. Мне не до шуток!
– Тогда знай: незачем тебе горевать. Есть у тебя уже внук. От другой дочери, – просто молвила Надя с горькой улыбкой.
Видя, что отец смотрит на нее с жалостливым недоверием, как на больную, подчеркнуто серьезно и деловито ему объяснила:
– Я в своем уме, не сомневайся! Светлана Григорьева – твоя дочь, только от тебя это скрывали. А у нее уже есть сын,
Петей зовут. Внук твой, значит. Мать уже давно об этом знает. Она и квартиру у них шантажом выбила. Но я узнала все совсем недавно.
Постепенно глаза у Степана Алексеевича приняли осмысленное выражение. Он почувствовал, как все у него внутри похолодело, а потом кровь бросилась в голову. Казалось, навалившаяся на него тяжесть раздавит… но потом, к своему удивлению, он ощутил какую-то особую легкость во всем теле. Еще раз пристально взглянул на дочь, словно желая проникнуть в самую душу, веря ей и не веря. Но по горечи, застывшей у нее в глазах, понял со всей очевидностью, что услышал чистую правду.
После ухода Надежды Лидия Сергеевна долго еще сидела молча, приходя в себя от удара, нанесенного ей дочерью. Она чувствовала себя полностью опустошенной, морально уничтоженной. Жестокая правда, брошенная ей в лицо, заставила ее задуматься над своим никчемным существованием, особенно остро почувствовать, что она никому не нужна, даже собственной дочери. Никто ее не любит и не уважает! Так зачем ей такая жизнь?
Погоревав молча и без слез еще некоторое время, встала и пошла на кухню, прихватив початую бутылку коньяка, оставленную Олегом.
– Напьюсь!.. Может, полегчает, – прошептала она, наливая себе полную стопку.
Опрокидывала рюмку за рюмкой не закусывая, но успокоение не приходило – ей казалось, она нисколько не пьянеет.
«Как же Наденька так со мной обращается? – недоумевала она, и сердце ее обливалось кровью. – Я же всегда о ней заботилась, вырастила… Жила только мечтой о ее счастье! За что мне такая Божья кара?..» Вспомнила вдруг, как злой наседкой заклевывала мужа, считая, что он несправедлив и недостаточно внимателен к дочери, и впервые за прожитые годы в ней шевельнулось нечто вроде жалости и сочувствия.
«Вообще-то не так уж и плох был Степан. Терпения у меня не хватило… не поверила в него… – И снова сердце захлестнула волна горечи. – Нет, правильно сделала, что сбежала от него. Чужой он был. Так и не смог меня по-настоящему полюбить!»
Вновь выпила полную стопку, и лицо ее просветлело. Перед ее мысленным взором явился дорогой Василий Семенович, с лукавой улыбкой на круглом лице, – такой милый, обворожительный… «Вот кто понимал душу женщины! – умилялась она, вспоминая своего ненаглядного Чайкина. – Вот кто любил и отогревал меня душой и телом!..»
Стала она вспоминать их застолья и бурные ласки, и лицо ее разрумянилось, а в глазах появился блеск счастья. Но радостное возбуждение длилось недолго. Ей вдруг ясно, как наяву, явилась ужасная картина его конца – и она взвыла от горя, сознавая, что минувшие радости утрачены навсегда…
К ней пришло понимание всей глубины своего падения; вспомнились унижения, нелегкая доля уборщицы, грязные лапы хамов… Нет, жить так больше не хочется!..
Налила и выпила подряд две полные стопки крепкого коньяка, еще надеясь заглушить сердечную боль и черную, беспросветную тоску. Но сознание пустоты и никчемности своего существования не проходило, наоборот, становилось еще острее… Потеряла она последний ориентир в жизни, где ее былое самоуважение?..
– Васенька, дорогой мой! Где ты? Видишь ли, как мне плохо без тебя, как я страдаю?.. Возьми меня к себе! – молила она, беззвучно шевеля губами.
Опьянение пришло внезапно – будто обухом по голове ударило. Мысли смешались, сквозь какой-то перезвон ей послышался голос любимого Васеньки – он призывал к себе, в бескрайнее сверкающее пространство… Надо кончать с этой паскудной жизнью!.. – каким-то проблеском мелькнуло в голове среди вакханалии смутных видений. Действуя как сомнамбула, на неверных ногах, она закрыла дверь и форточку, повернула кран у плиты – включила газ…
Выполнив как во сне эти действия, она снова плюхнулась на стул и впала в полудремоту. Перед ее мысленным взором вновь явился Чайкин – почему-то совершенно голый и с крыльями за плечами: ласково протягивает к ней руки, зовет…
Она рвалась к нему, но что-то удерживало ее на стуле, как будто она привязана… Тут его образ стал отдаляться и таять…
– Васенька, не уходи! – в последнем отчаянии прошептали ее губы, и Лидия Сергеевна, теряя сознание, сползла на пол.
Задыхаясь, схватилась за отвороты халата, срывая пуговицы и содрогаясь в конвульсиях. Затем, откинувшись навзничь, затихла, уставившись в потолок остекленевшими глазами. Халат распахнулся, обнажая по-прежнему красивые, полные, стройные ноги…
Так Лидия Сергеевна покончила счеты с обманувшей ее жизнью. Самоубийство обнаружили только спустя сутки – по запаху газа, идущему из квартиры. Когда дверь осторожно, боясь взрыва, вскрыли и все стало ясно, соседка Раиса Павловна сообщила ужасную весть дочери…
Разбирая бумаги, оставшиеся после матери, Надежда нашла нечто вроде завещания. Видимо, мать уже не раз подумывала о том, чтобы досрочно оставить этот жестокий мир. В завещании она просила, если возможно, похоронить ее рядом с Василием Семеновичем. Надежде, которая страдала от угрызений совести, сознавая свою вину, за хороший куш удалось уговорить вдову Чайкина и получить ее официальное согласие.
Таким образом, последняя мечта Лидии Сергеевны – соединиться со своим любимым в загробном мире – сбылась.
Профессор Розанов не мог уснуть всю ночь напролет. В последнее время он вообще страдал бессонницей, приходилось даже использовать снотворное. После того, что он узнал от Надежды, – он отец Светланы и от него скрывали это с самого ее рождения, – какой уж сон… Сначала он все ворочался и аж рычал от гнева. В чем только не винил и Веру, и Лидию, как только не называл, какие обличительные монологи не произносил!
– Подлые, себялюбивые, низменные души! – шептал он в отчаянии. – В своем обмане ссылаются, что действуют в интересах ребенка, – будто ему не нужен родной отец! Лицемерки!
Но к утру весь его запал иссяк, и он стал думать обо всем значительно хладнокровнее. Прежде всего реабилитировал Веру – ведь любовь к ней пронес через всю жизнь… В каком состоянии он ее оставил, отверг… Что еще оставалось ей делать? Тем более – опасаясь, что беременна? Смягчившись, он старался смотреть на вещи ее глазами. Девушка, одна, не хочет губить своего ребенка, а Иван вполне мог заменить ему отца. То было благо и для нее, и для не рожденного еще человека! Но нет, не благо, протестовала его душа. Они так любили друг друга! Узнай он вовремя – все сложилось бы по-другому. Рядом с Верой он академиком бы стал! А ей и Светлане с ним было бы не хуже, чем с Григорьевым…
Вновь ощущал он горечь своей утраты и прилив нежности к той, что подарила ему незабываемую любовь, лучшие мгновения жизни и, как оказалось, еще одну дочь. Нестерпимо хочется ее увидеть, поговорить, во всем разобраться. Еле дождавшись утра, он принял холодный душ, взбодрился, нашел номер телефона и позвонил.
– Это Светлана? – догадался он по голосу. – Доброе утро! Говорит Розанов Степан Алексеевич, Надин отец. Прости, что так рано звоню, – чтобы застать вас дома. Нельзя ли попросить Веру Петровну? Спасибо.
«Что это он вдруг? – недоумевала Светлана, идя в спальню к матери сообщить о раннем звонке. – Неужели узнал?.. От кого же? Наденька прилетела? Так она бы позвонила, прискакала похвастаться нарядами…»
Увидев, что мать еще сладко спит, Светлана заколебалась – жалко так будить ее… Сказать, чтобы позвонил попозже? Пожалуй, обидится, да и мама недовольна будет… Вообще-то пора вставать!» Светлана слегка тронула мать за плечо, и та сразу открыла глаза.
– Что случилось, родная? – Она сразу встревожилась, увидев в руках у дочери трубку радиотелефона. – Меня, что ли, кто спрашивает?
– Это Розанов, так сказать мой… отец… А зачем ты ему нужна – не знаю. – Света протянула ей трубку. – На, сами разбирайтесь! – И вернулась к сыну, он спал в ее кровати, пока Марк с ансамблем в отъезде.
– Вера Петровна, Вера! – сдерживая волнение, мягко произнес Розанов. – Доброе утро! Прости, если разбудил. Мне нужно срочно с вами… с тобой поговорить. О чем? Расскажу при встрече. Когда можно приехать? Лучше бы – сейчас.
«Ну все! От кого-то успел узнать… Как жаль, что не от меня!» Сердце у нее учащенно забилось, но она, делая над собой усилие, чтобы говорить спокойно, согласилась:
– Хорошо, Степан Алексеевич. Нам давно следовало объясниться.
Когда Розанов, пригнув голову, вошел в холл, Вера Петровна уже ждала его – как всегда, свежая, подтянутая, тщательно причесанная, в легком утреннем наряде. Она молча проводила его в гостиную, усадила рядом с собой на диван и, затаив дыхание, приготовилась слушать.
Степан Алексеевич пристально глядел в ее чистые серые глаза и чувствовал, как жарко пульсирует кровь в жилах и сильно бьется сердце. В чем же секрет того, что ему до сих пор доставляет радость, даже наслаждение, просто сидеть рядом с этой женщиной и смотреть на нее?.. Не говоря ни слова, он взял ее руку в свои горячие ладони; она не отняла, лишь смущенно опустила голову и отвела взгляд. Так и сидели они молча. Слов им не требовалось.
Похоронили Лидию Сергеевну на дальнем Митинском кладбище за кольцевой автодорогой. Надежда так была убита горем и ошарашена случившейся ужасной трагедией, что совершенно растерялась и ничего не могла делать. Спасибо отцу – несмотря на полный разрыв с бывшей женой, он сделал все, что требовалось для скромных похорон и даже организовал поминки на ее квартире. Их устроила Надя для соседей и тех, кто с ними был на кладбище (Степан Алексеевич участия не принял – счел неудобным).
«Это из-за меня мама наложила на себя руки! Она всю жизнь надо мной тряслась, так обо мне заботилась! Даже счастья с Костиком лишила, желая мне лучшего. Ну как у меня язык повернулся ее оскорбить, унизить? Ведь и без того Господь ее жестоко наказал за грехи», – проливала обильные слезы Надя, обвиняя себя в смерти матери. Только спустя месяц она немного оправилась от горя и отправилась на кладбище навестить ее могилу.
– Прости меня, дорогая мамочка, ради Бога! За все… за мою неблагодарность и невнимательность, – положив цветы, покаянно склонилась она над могильным холмиком. – Напрасно я тебя упрекала. Ты любила меня и делала все для моего счастья… по своему разумению. Ну, ошибалась… А я сама разве правильно поступала? Разве не виновата, что потеряла Костика – свою единственную любовь? Надо мне было слушаться сердца, как советовал папа…
Рыдая, Надя опустилась на колени перед могилой, посмотрела на фотографию, где Лидия Сергеевна улыбалась счастливой белозубой улыбкой, и слезы застилали ей глаза, а сердце разрывалось от боли.
– Не знаю, мамочка, как буду жить дальше. Не вышло у меня с Олегом того, о чем ты мечтала. Но я еще встречу такого, кого полюблю по-настоящему! И добьюсь всего, что ты для меня хотела! Обещаю тебе это, спи спокойно!
Слезы градом лились из глаз Нади, но лицо выражало решимость.
– Еще раз, прости меня, грешную… Я не сумела отдать тебе при жизни дочерний долг и теперь уже ничего не поправить… Буду горько каяться в этом до конца дней!
Она склонила голову на принесенный огромный букет пышных роз и ее плечи сотряслись от рыданий.
Глава 26
К НОВОМУ БЕРЕГУ
Михаил приехал в Западносибирск в июне. Стояло короткое, жаркое сибирское лето; воскресенье, в центре малолюдно. Западносибирцы устремились на природу: трудиться на садовых участках, отдыхать и загорать на Обском море. Оставив вещи в гостинице «Сибирь», в забронированном для него номере, решил прогуляться и познакомиться с городом, где предстоит жить и работать. Думал пройтись по центру, а потом съездить в Академгородок к Дмитрию. А не застанет дома, так посмотрит, как живут ученые, полюбуется на водохранилище, а может, и искупается.
Выйдя на Красный проспект, Михаил направился к центральной площади. Отдал должное грандиозному зданию Оперного театра – оригинальная архитектура! – и двинулся дальше, повернув к драматическому, «Красному факелу».
Как и большинство городов России, этот промышленный и культурный центр Западной Сибири мало преуспел в городском строительстве. Новых, красивых зданий совсем немного. Понравились Михаилу открытые, жизнерадостные лица сибиряков; в общем, он остался доволен увиденным. Что ж, город большой, благоустроенный; гастролером он здесь не сделается, попробует пустить крепкие корни.
Хорошее впечатление от города и бодрый настрой усилились, когда приехал в Академгородок. Центр сибирской науки выглядел превосходно: расположен в лесной зоне, застроен красивыми зданиями – вид современный, солидный; утопает в зелени, воздух чистый, ароматный. Похоже, здесь созданы все условия для плодотворной работы.
С Дмитрием Ивановичем Прохоровым Михаил не виделся с того дня, когда его взяли в плен моджахеды. Сдружились они еще в следственной группе, в Москве; Дмитрий, военный юрист, лет на пять его старше. Теперь он навел справки и узнал: Прохоров демобилизовался по состоянию здоровья, вернулся на родину, в Сибирь, работает в системе МВД. Телефона раздобыть не удалось, но дали домашний адрес. Дмитрий ничего о нем не знает – появление пропавшего друга его, наверно, и удивит, и обрадует. «Ну и сюрприз я ему поднесу! – предвкушая теплую встречу, радовался Михаил. – Хоть один старый друг – все легче!» Но Прохорова он дома не застал: тот и в выходной день куда-то выехал по делам службы.
– Вы, Михаил Юрьевич, проходите, не стесняйтесь! – приветливо пригласила его жена Дмитрия, когда он представился. – Вот сюда, пожалуйста! Я вас чаем напою. А Дмитрия Ивановича мы сейчас разыщем, дело привычное, – пообещала она, усадив Михаила за стол в светлой, уютной кухне. – Сообщим через дежурного по управлению, – сумеет, думаю, вырваться. – И бросила взгляд нескрываемого любопытства на высоченного, симпатичного мужчину – неожиданный гость ей понравился.
Невысокая, кругленькая, как сдобная булочка, с живыми черными глазами, она радушно угостила Михаила и попросила пройти в гостиную.
– Сейчас прибегут мои сорванцы, кормить их буду. Придется вам немного поскучать у телевизора.
Но тут раздался звонок телефона.
– Ты что меня вызывала, Тася? – встревоженно спросил муж. – С близнецами ничего не случилось?
– Да нет, с прогулки еще не пришли. Но в доме тебя ждет неожиданная встреча.
– Пожалуйста, родная, без загадок! Занят очень. Мы же не в бирюльки здесь играем!
– Да ты подожди сердиться! Юсупова Михаила Юрьевича знаешь?
– А что, о нем что-нибудь появилось? Кто-то из наших приехал?
– Только не падай – спокойно! Он здесь, у нас дома сидит, – живой и здоровый.
– Да быть не может! Еду! – воскликнул Прохоров после секундного замешательства.
Когда через полчаса Дмитрий Иванович ворвался к себе домой и убедился, что перед ним действительно Михаил, живой и здоровый, только с годами возмужал и заматерел, – он был вне себя от изумления и восторга, принялся всячески обхаживать пропавшего товарища. Вот и не верь после этого в чудеса и Божье провидение!
Прохоров, среднего роста, хорошо сложенный, но худощавый, рядом с Каланчой (так в группе прозвали Михаила) казался совсем небольшим.
– А ну-ка, мать, накрывай нарядную скатерть! Продемонстрируем гостю сибирское гостеприимство! Медвежатину в горшочке пробовал? То-то! Наших огольцов на кухне покормишь! – весело командовал он. – Я тебя, Миша, не отпущу, пока все не выложишь про свою одиссею. И не думай, что сегодня в город вернешься! – приговаривал он, тиская друга железными ручищами. – Хочу знать все – до мельчайших подробностей!
Друзья просидели за столом до поздней ночи, опорожнили две бутылки, но не захмелели и чувствовали себя превосходно. За это время Михаил поведал Прохорову о своей неволе и приключениях, умолчав лишь о личных переживаниях.
Дмитрий Иванович рассказал, как долго пытались его разыскать и вызволить; как решили, что погиб, и сообщили об этом его невесте, когда вернулись в Москву.
– Ну как она теперь? Наверно, вместе вы? – осторожно осведомился он, сознавая, что могло произойти всякое.
– Не дождалась; у нее теперь другая семья, – тяжело вздохнув, признался Михаил. – Предала она нашу любовь, хотя винить ее трудно. Этот вопрос для меня закрыт!
Прохоров деликатно помолчал и переменил тему.
– А знаешь, Миша, нам с тобой придется тесно сотрудничать, – заметил он, когда услышал о его полномочиях в фонде Ланского. – Ты держи со мной постоянную связь. Возможно, сумею быть тебе полезным.
Дмитрий Иванович работал заместителем начальника отдела по борьбе с организованной преступностью.
Офис фонда, возглавляемого бывшим подполковником Ланским, помещался в одном из домов, построенных еще в тридцатых годах, недалеко от центральной площади Западносибирска. Дело явно поставлено на широкую ногу, решил Михаил: анфилада комнат, переоборудованных из двух смежных квартир, тянется почти по всему нижнему этажу дома; помещения сияют чистотой и современной отделкой после евроремонта.
Деятельность велась по различным направлениям, и в офисе всегда толпилось много народу. Почти к каждой из служб, занимающих отдельные кабинеты, тянулись живые очереди. Входящих проверяли двое вооруженных охранников в камуфляжной форме, крепкие парни, вели они себя неприветливо и бесцеремонно. Михаила, с его могучей комплекцией, подвергли особо придирчивому осмотру, даже бегло ощупали карманы.
Чтобы он лучше ознакомился с состоянием дел в службе безопасности, решили до поры до времени не объявлять о его истинной роли в фонде.
– Пусть считают тебя просто новым сотрудником, – хитро улыбаясь, говорил Ланской, когда строили планы будущей работы Михаила. – Изнутри ты лучше увидишь, что у нас происходит. Но пользуйся правами заместителя – тогда понятно, почему интересуешься.
Войдя, таким образом, в службу безопасности почти на равных с остальными сотрудниками, Михаил сразу столкнулся с неприкрытой настороженностью и недоверием новых товарищей. Его сочли темной лошадкой, – видимо, потому, что все они местные жители, а он почему-то прибыл из Москвы.
Его «афганская история» всем вскоре стала известна. Что он так долго находился у моджахедов и даже сражался на стороне Хекматиара с Рабани, не прибавило ему популярности, а некоторые, из самых наглых, откровенно посмеивались и старались подковырнуть,
Особенно задевало, что никому неизвестного человека Ланской сразу назначил на должность, позволяющую командовать и получать солидную надбавку. Михаил и его шеф из деловых соображений скрывали свою тесную дружбу, но ясно, что хозяин (как называли Ланского) привез из Москвы своего человека.
– Посмотрим, какой он герой, – сказал как-то своему напарнику один из охранников, здоровенный детина; он служил в фонде с самого его зарождения и считал себя незаслуженно обойденным. – Мне сдается, этот стукач Ланского просто трус и шкурник, раз попал в плен, не успев повоевать, и столько лет служил моджахедам. Наверно ислам принимал, только скрывает.
– Ты, Васьков, напрасно много болтаешь! – резонно заметил его друг Алексей, – Смотри, будь поосторожнее, не то выпрут! Начнет капать на тебя хозяину и придираться – окажешься на улице! Хорошая зарплата надоела?
– И ты, Леха, вижу, пыльным мешком с детства ушибленный! – беззаботно ухмыльнулся Васьков. – Всего-то ты боишься! Тебе не охранником быть, а детишек воспитывать. Да только там денег не заработаешь, это правда!
Увольнения он не боялся, – во-первых, считал Ланского человеком честным и справедливым, а во-вторых, для такого молодца, как он, работа всегда найдется. Вот и задумал при случае устроить проверку залетному соколу.
Однажды, когда Михаил принимал от них смену, Васьков как бы между прочим, невинным тоном осведомился:
– А чего тебя, Юсупов, так долго меж себя моджахеды терпели и в свой отряд приняли? Небось веру на ихнюю сменил, а? Пошто тогда крестик нацепил?
Отлично понимая, что нахальный парень его провоцирует, несмотря на деланный миролюбивый тон, Михаил не поддался, спокойно объяснил:
– Крещеный я от рождения, и Бог для меня один. Вере своей не изменял, у меня все предки – православные. А моджахеды, хоть и дикари, не уважают предателей и прислужников. Я с ними на равных участвовал в операциях против Рабани, мне доверяли.
«Ну ясно, трус! Ишь как распинается! – насмешливо подумал Васьков, неправильно расценив его спокойствие. – Уж конечно, продался чернозадым». Бросил взгляд на Алексея, напарника, и, как бы призывая его в свидетели, уже с откровенным вызовом заявил:
– Ну это ты, положим, брешешь. Я-то там был, честно воевал, но ничего, кроме «железок» на грудь, не заработал. А тебе, признайся, сколько платили? Наверно, в долларах, раз не мог так долго с ними расстаться?
Это уж слишком! От такой наглости кровь ударила Михаилу в голову, и он напрягся, как перед прыжком. Не надо бы поступать опрометчиво… «Оставлю этот выпад безнаказанным, – молнией мелькнуло в голове, – мне здесь не работать!»
– Ты что это себе позволяешь, паскудник? – процедил он, сдерживая клокотавшую ярость. – Думаешь, на салагу нарвался? Хочешь, чтобы я тебя проучил? – Сделал угрожающее движение навстречу высоченному, как он, Васькову.
– Ну напугал до смерти! – рассмеялся тот ему в лицо и, почувствовав, как опытный десантник, что сейчас последует прыжок, выбросил руку с зажатым в ней заранее газовым баллончиком.
Но поздно: ударом ноги, обутой в кованый полуботинок, Михаил выбил у него баллончик, поранив кисть руки; молниеносно обернулся в прыжке, второй ногой ударил в голову и уложил на пол. Полный нокаут – за полчаса не придет в сознание. Успокоился, подобрал баллончик, предупредил как ни в чем не бывало Алексея:
– Ты ничего не видел и не слышал. Вы ведь с ним друзья? Узнают, что произошло, – Васькову здесь не работать. А так пусть сам решает, как ему совесть подскажет. Я незлопамятный – с каждым бывает по глупости. Для меня главное – служба! – И, видя, что Алексей встал на колени перед поверженным товарищем, проверяя пульс, без насмешки добавил: – Не бойся! В этот раз не убил. Очухается минут через двадцать, хотя руку придется подлечить. Оформим производственную травму. Пойду задержу сменщиков, а ты пока сделай ему холодную примочку.
Действуя спокойно, но жестко, чтобы сотрудники усвоили, что он умеет за себя постоять, не выказывая особого рвения, но выполняя свои обязанности добросовестно и скрупулезно, Михаил скоро завоевал среди работников фонда авторитет. Все, даже недоброжелатели, признали: парень – на своем месте.
За это время он изучил всех, с кем работал, навел исподволь необходимые справки и полностью вошел в курс обстановки, окружающей деятельность фонда Ланского. К тому моменту, когда Ланской счел, что пора назначить его главой службы безопасности, Михаил полностью приготовился взять руль в свои руки, знал, на кого из сотрудников можно уверенно опереться, а кого заменить.
– Больше всего меня беспокоит Козырь, – доложил он Ланскому, когда, запершись в кабинете шефа и сидя тет-а-тет за журнальным столиком в мягких креслах, обсуждали сложившуюся ситуацию. – Это он протягивает к нам щупальца и засылает своих людей. К чему бы?
Козырь (от фамилии Козырев) возглавлял основной коммерческий банк, через который фонд Ланского вел многие финансовые операции. Он плодотворно сотрудничал с фондом, получая немалую прибыль, и Михаил недоумевал, зачем тот пытается взять их под колпак.
– Те парни, которых я намерен уволить, работали раньше на него и, как я выяснил, продолжают получать от него деньги. Неужели собираются нас грабануть? Но ведь мы у себя крупные суммы не держим.
Владимир Георгиевич задумчиво молчал, слушая друга и помощника с лицом мрачным и озабоченным.
– Это, дружище, он, видимо, решил под меня и верных мне людей подкоп сделать, – проговорил он медленно, как бы оценивая правильность своего предположения. – Действует исподволь и весьма дальновидно: хочет постоянно наблюдать за нами, собирать, компромат и иметь наготове своих людей.
– Но зачем ему это? Что он намерен делать? В чем угроза для фонда?
– А затем, чтобы в подходящий момент руководство ликвидировать и заменить своими людьми, прибрать фонд к рукам. А резон для него один – нажива! Сейчас он только прокручивает наши деньги, а если у него выгорит – положит в карман.
Посмотрел на Михаила – друг не до конца осознает все негативные последствия; пояснил:
– Для целей нашего фонда это катастрофа. Его банде важно как можно больше наворовать, а на помощь нуждающимся афганцам им наплевать. Так что, друг мой, необходимо принять контрмеры. Готовься к борьбе – решительной и беспощадной!
После этого разговора Михаил решил детально разобраться, что за личность Козырев и какова сфера его деятельности. Самую достоверную информацию можно получить у Прохорова; договорился о встрече и заехал к нему на службу.
– Заходи, дорогой, присаживайся! – пригласил его в свой кабинет Дмитрий Иванович. – У нас с тобой двадцать минут. Хватит? А потом я должен уехать.
Михаил устроился на жестком стуле перед его небольшим письменным столом и достал тоненькую папку.
– Бери тетрадь и записывай, – деловито распорядился Прохоров. – Просмотрел я его досье: любопытный субъект! Он у нас давно в поле зрения, но пока никаких проблем не создавал.
– Меня интересует его личность, ближайшие сподвижники; чем владеют, чем занимаются; потенциал, связи, – коротко перечислил Михаил и приготовился записывать.
– Значит, так. Козырев Анатолий Борисович; дважды судим за экономические преступления и валютные операции; в преступном мире известен под кличками Козырь, Рыжий – из-за цвета волос. Есть сведения, что «вор в законе», но точных данных нет. Сейчас легализовался, председатель правления банка; на деле возглавляет одну из преступных группировок, поделивших город на зоны контроля. Наряду с банком владеет, через подставных лиц: экспортно-импортной фирмой; двумя автобазами со станциями техобслуживания; несколькими магазинами в центре города; сетью кафе и ресторанов, самый крупный – казино «Монте-Карло», с залом игровых автоматов. Все – на законном основании, комар носа не подточит! Так сказать, современный бизнесмен. Вот, пожалуй, и все. – Дмитрий Иванович закрыл свою папку и со смешинкой в глазах взглянул на друга. – Но все это только вершина айсберга, официальные данные. Есть еще оперативные разработки. – Помолчал и сообщил: – Окружение – бывшие уголовники, люди с темным прошлым. Несколько раз брали его подельников по заявлениям о вымогательстве у коммерсантов в центральной части города.
– Но почему этих данных нет в официальном досье? – удивился Михаил. – Ведь его люди попались. Их что, не сумели расколоть?
– И не пытались – не дали! Начальство распорядилось уничтожить предварительные материалы как бездоказательные, – неохотно пояснил Прохоров. – Само, через родственников, участвует в его предприятиях в качестве членов правления или под другими соусами. От юридической оценки такого «сотрудничества» воздерживаюсь.
– Да коррупцией это называется, как же еще?! – взорвался Михаил. – А ваши милицейские тоже у него в кармане?
– Непосредственно юридических казусов нет, но посмотришь на загородную виллу начальника управления – призадумаешься, на какие шиши построена. Что она стоит – того ему и его семье за всю жизнь не заработать. Так что этого Козыря голыми руками не возьмешь.
Видя, каким мрачным, осуждающим взглядом наградил его друг, Дмитрий Иванович простодушно признался:
– Ты, Михаил, человек вольный, холостой, что хочешь, то и делаешь. А у меня дом, семья, я здесь корнями врос. Куда мне рыпаться? Что мне велят, то и делаю. Разумеется, только в рамках закона! Мне как профессионалу честной работы хватает.
И встал в знак того, что разговор окончен.
– Ну бывай здоров. В пределах возможности поддержу и прикрою. – Он проводил Михаила до двери кабинета. – Но мой тебе совет: не лезь на рожон и Козырева зря не задевай.
Примерно в это же время Анатолий Борисович Козырев, подъезжая в своем «шевроле» к зданию банка, распорядился по радиотелефону:
– Разыщите Вику Соловьеву и чтобы через час была у меня! – Положил трубку и в сопровождении телохранителей прошел в свой шикарный кабинет.
Приобретенная в свое время под банк обшарпанная дву-хэтажка после капитального ремонта и реконструкции превратилась в сверкающий мрамором, полированным деревом и бронзой дворец.
Просмотрев и завизировав срочные документы, он вышел из-за широченного стола и принялся расхаживать по. кабинету, обдумывая ситуацию с фондом афганцев и пути преодоления возникших осложнений. Пришел к Ланскому новый шеф службы безопасности – грозит сорваться тщательно разработанный план захватить богатый источник наживы.
– Не было печали – черти подкачали! – пробормотал он. – Придется найти к нему подход!
Козырев, высокий, массивный, со спадающей на лоб мед-но-рыжей челкой, не выглядел на свои пятьдесят; подводили только глубокие складки у тонких, жестких губ и бугристая кожа лица. Довольно интересный мужчина, но впечатление портили отталкивающее выражение лица, чрезмерно длинный нос и загнутый вперед подбородок.
Виктория Соловьева вошла в кабинет без стука – отношения у нее с шефом сложились более короткие, чем полагалось по службе.
– Что за срочность? Сорвана важная встреча е западным корреспондентом по поводу заказной статьи. Знаешь ведь, как она нам нужна. – Села в кресло, закинула ногу на ногу, закурила длинную, тонкую темную сигарету.
– Придется тебе, дорогая, все бросить и заняться одним человеком. Это для нас сейчас важнее всего.
– А кто такой? Зачем понадобился?
– Новый шеф службы безопасности у Ланского. Из Москвы привез. Здоровенный такой мужик. Из афганцев, бывший спецназовец. Холостой. Живет пока в гостинице «Сибирь», там ему люкс снимают. Надо приручить. Слишком глубоко копает, до наших ребят добрался.
– У тебя есть какой-нибудь план?
– Нет. Сама придумай, как его захомутать. Ты у меня сообразительная.
Виктория была очень хороша собой: соломенного цвета, стриженные под мальчика волосы, прекрасные карие глаза и веселые ямочки на свежих щеках; высокая, гибкая, с длинными, стройными ногами. Зная соблазнительную их красоту, она носила ультракороткое мини.
Несмотря на молодость, биография ее изобиловала приключениями и была насыщена житейским опытом. Выросла она в семье цирковых акробатов. Мать ее, когда она была еще маленькой, трагически погибла от травмы, полученной на репетиции. Отец сошелся с новой партнершей, и Вика росла среди артистов труппы, предоставленная самой себе.
Рано познала мужские ласки, прошла через множество рук и отличалась искушенностью в любви. К двадцати восьми годам дважды побывала замужем; потом ее подобрал Козырь.
По семейной традиции ей предстояло стать циркачкой. Но гибель матери, случившаяся у нее на глазах, оставила неизгладимое впечатление, и она наотрез отказалась занять место в номере отца. Они разругались, и Вика ушла из цирка.
Еще с детства, со школы обнаружились у нее литературные способности: писала заметки в стенгазету, посылала репортажи в «Пионерскую зорьку». Решив к получению аттестата зрелости покончить с цирком, она попыталась поступить на факультет журналистики: представила на конкурс свои опусы, но ее не приняли. Тем не менее благодаря очередному роману, с влиятельным журналистом, ее взяли на работу в редакцию областной молодежной газеты; вскоре она стала бойким репортером.
Привлекательная женщина, с безукоризненным вкусом, она сильно страдала из-за нехватки денег на туалеты и косметику; а могла приобщиться к элите городских дам.
«Это же несправедливо: какая-нибудь кривоногая кикимора упакована в „фирму“, а приличные люди ходят в чем попало! – негодовала она про себя при виде богато и изящно одетых женщин, много уступающих ей во внешности. – Мне бы такие шмотки – я бы им всем нос утерла!»
Оживление деловой активности вызвало наплыв богатых иностранцев, интересовавшихся созданием в Сибири совместных предприятий по использованию местных ресурсов. Виктория, безудержно стремившаяся к роскоши и утонченным радостям, уже решилась сделаться валютной проституткой, когда судьба столкнула ее с Козыревым.
Однажды на какой-то пресс-конференции Виктория, не без собственной инициативы, познакомилась с фирмачом из Западной Германии, и тот пригласил ее поужинать в самый дорогой ресторан. «Потом, конечно, потащит в постель, – деловито думала она, лучезарно улыбаясь толстому, пожилому немцу. – Ничего, стерплю. Главное не продешевить».
Неподалеку, за длинным столом, веселилась большая компания, – по-видимому, отмечали какое-то событие. Внимание Вики привлек великолепно одетый, видный мужчина, который бросал на нее взгляды, выдававшие откровенный интерес.
Когда зарубежный гость отлучился, Козырев (это был он) пригласил ее танцевать. Покачиваясь в ритме плавного танго, напрямую предложил:
– Зачем вам этот старый колбасник? Есть вариант посолиднее, достойный такой красотки, как вы. Не стоит вам размениваться по мелочам.
Вика не привыкла к подобной бесцеремонности и приготовилась вспылить, но от незнакомца исходила такая мужская сила и спокойная уверенность… Она передумала и промолчала.
– Через полчаса я уеду отсюда с близкими друзьями, мы продолжим наш вечер в более уютной, непринужденной обстановке. Будьте внизу минут через двадцать – не прогадаете! Этот старик, со своими грошами, нам в подметки не годится! – И не дожидаясь окончания танца проводил ее на место, тепло и многозначительно пожав руку.
Когда немец вернулся, он застал свою даму потягивающей в раздумье шампанское.
– Надеюсь, вы не скучали без меня? – галантно поклонился он. – Мне приходилось немного освежеваться. – По-русски он говорил хорошо, но с характерным акцентом и иногда смешно коверкал слова.
«Что же мне делать? – лихорадочно размышляла Вика. – С немцем, похоже, дело верное: солидный господин, наверняка семейный. А тут… черт его знает что… Рискнуть, что ли? Сердце чует – крупный тип. Немец что? Эпизод. А дальше? Другой немец? Нужно попробовать! Намек вполне понятный». Решив оставить своего кавалера с носом, Виктория взяла со стола сумочку, демонстративно открыла, проверяя, на месте ли пудреница и помада, и обещающе улыбнулась:
– А теперь моя очередь. Поскучайте и вы немного. – Поднялась и не спеша, чуть покачивая стройными бедрами, направилась к выходу из зала.
Внизу, у гардероба, ее уже ждала шумная компания. Козырев подал ей короткую шубку из пушистого искусственного меха, и все направились к машинам.
Подъехали к какому-то дому за высоким, глухим забором, на окраине города. Козырев – он за всю дорогу не вымолвил ни слова – достал толстый бумажник и небрежно извлек две зеленые сотенные бумажки.
– Это тебе за покладистость. Чтоб не жалела о немчуре. – Сам открыл ее сумочку, сунул туда баксы и подал руку, помогая выйти из машины.
Вика опять промолчала, радуясь удаче. Две сотни и в Америке деньги!
Большой деревянный дом утопал в сугробах; на цепи бесновались звероподобные кавказские овчарки. Внутри оказалось тепло, уютно, даже красиво. Пир вспыхнул с новой силой. Чего только не было на столе! Пили до потери сознания, и в первом часу ночи накал страстей достиг апогея.
К дому примыкала баня – жарко натопленная. Побросав одежду куда попало, вся компания отправилась париться. Хлестали друг друга вениками, гогоча и резвясь, как дети. Приходя в возбуждение и испытывая страсть, тут же утоляли ее на деревянных лавках, ничуть не стесняясь друг друга, а, наоборот, – подхлестывая всеобщий азарт.
Не обращая внимания на остальных, наслаждались любовью и Козырев с Викой, испуская стоны и крики в исступлении страсти. Козырев показал себя искушенным и распутным; не было извращенного способа, которого бы он не знал и не испытал. За тот час, что они провели в объятиях друг друга, он довел Вику до полного изнеможения. Но она была счастлива…
Теплая компания привыкла меняться партнерами, но неожиданно для других он воспротивился:
– Девочка не про вашу честь! – отбрил он «добровольцев».
Те, недовольные, все же подчинились. Вике стало очевидно – он здесь главный. «Ну и силен мужик! Такого я еще не встречала… – мелькнуло у нее в голове, затуманенной алкоголем и сладкой истомой. – Жаль, если бросит…» Она отчетливо сознавала, что стала его рабой.
Юсупов, сидя в своем кабинете, углубился в изучение новейшей схемы сигнализации, когда раздался телефонный звонок. Михаил неохотно поднял трубку.
– Слушаю вас, – и досадливо поморщился. – Представьтесь, пожалуйста.
– С вами говорит Соловьева Виктория Серафимовна, – раздался в трубке молодой, приятный голос, – менеджер банка «Сибинвест» по связям с общественностью.
– Чем могу быть вам полезен? – поинтересовался Михаил, начиная подозревать, в чем дело, и пошутил: – Я ведь прессой не занимаюсь, все больше по печному делу.
– Мне нужно оформить у вас временный пропуск. Буду брать интервью у посетителей фонда: мы решили подготовить рекламный ролик о содействии банка инвалидам-афганцам.
– Ладно, приезжайте знакомиться, – охотно согласился он. – Введете меня более подробно в курс дела.
«Интересно, какую новую игру затеял Козырев? – Михаил предчувствовал надвигающуюся опасность. – Придется принять его вызов. Посмотрим еще, кто кого».
Когда Виктория непринужденно уселась в кресло напротив него, Михаил удивился: лицо ее показалось очень знакомым; впечатление, что он давно ее знает. Но ведь практически это исключается…
Болтая и с откровенным интересом его разглядывая, она поведала, что собирается делать у них в фонде, какой материал и для какой цели намерена собирать.
– Я же бывший репортер, это мой конек. – Она улыбалась, не сводя с Михаила странного, манящего взгляда карих глаз. – Должно получиться. Сами убедитесь, когда рекламу увидите по телевидению.
«Бойкая бабенка, и глазки мне строит, – отметил Михаил. – Только меня не проведешь! Но отбрить ее пока рано. Надо использовать ситуацию, разузнать, что Козырь задумал. А провокации я не боюсь – буду начеку!»
Прикидываясь простаком, он дружелюбно протянул ей руку и, немного задержав в своей, пошутил:
– Вот и отлично, желаю успеха! Считаю себя вашим соавтором. – И, снова приняв серьезный вид, деловито добавил: – Нужны две фотографии на пропуск и справка из банка. Оформим без задержки.
– Я теперь часто буду у вас появляться, надеюсь, мы станем друзьями. – Она встала и призывно взглянула ему в глаза, откровенно давая понять, что он ей нравится. – Вы ведь недавно в нашем городе? А я свободна и хорошо его знаю. Могу взять над вами шефство. – Подхватила деловую сумочку на длинном ремне и, изящно переступая высоко открытыми красивыми ногами, направилась к дверям.
«Вполне отчетливо сказано. Решили взять меня на живца, – подумал, глядя ей вслед, Михаил, не без удовольствия отметив ее красоту и сексапильность. – Ну что ж, может, не стоит отказываться? Со Светланой все кончено, а жизнь своего требует».
Михаил, однолюб по природе, всегда был склонен идеализировать отношения между мужчиной и женщиной. Случайные связи без любви осуждал, считал низменным проявлением животной страсти. Верил, что истинная любовь способна выдержать любые испытания, и пока не потерял надежды на счастье со Светланой, старался не смотреть на других женщин, подавляя естественное влечение.
Но теперь он свободен от обязательств, а что способен снова полюбить – не верит. Хватит сопротивляться самому себе и избегать радостей жизни!
«Ну держись, Виктория Серафимовна, посмотрим, что ты собой представляешь поближе!» Сумела-таки занять его мужское внимание. «Хороша ты, ничего не скажешь! Хоть и совсем в другом роде… – Спохватился, обругал себя: – Ну хватит! Пора Светлану выбросить из головы и из сердца! К чему сравнивать? Былого не вернешь, а жить хочется. Довольно я натерпелся!»
Прошел месяц, но между Михаилом и Викой ничего не произошло, и вовсе не по ее вине – она-то проявляла активность: встречаясь с ним почти ежедневно, предлагала разные варианты совместного времяпровождения, но безрезультатно. Загруженный работой, он редко чувствовал желание куда-то выбраться, развлечься – сказывалась усталость. Все силы и мысли отдавал укреплению, а фактически – становлению своей службы.
За это время удалось освободиться от подозрительных людей и сколотить крепкий отряд из отобранных, преданных парней. Ланской не скупился на затраты, и Михаил призвал под свои знамена знакомых, проверенных афганцев из разных мест, а также бывших спортсменов и спецназовцев из элитных подразделений госбезопасности.
– Ребята отличные, надежные, высокую зарплату оправдают, – заверил он Владимира Георгиевича. – Настанет час – чувствую по окружающей обстановке.
Недовольный отсутствием результатов, Козырев уже несколько раз встречался с Викой, обсуждал, как форсировать события. Наконец, им пришла в голову идея прибегнуть к хитрости: банк владеет шикарной килевой яхтой; почему бы не организовать прогулку по Обскому морю? Яхта, построенная в Польше и приобретенная за валюту, использовалась для проведения на ее борту конфиденциальных встреч и секретных сделок. Богато отделанная красным деревом, с уютным салоном, обставленным мягкой мебелью, спальным отделением, кухней и санузлом, она располагала всем необходимым для комфортабельного отдыха.
Виктория уже провела там много деловых свиданий, а в летний период встречалась с шефом. Неплохой яхтенный матрос, она умела травить шкоты, управлять парусом и ловить ветер.
– Значит, так: вовлекай его в яхтенный спорт. Ему это дело должно понравиться, – предложил Анатолий Борисович. – Увлечется – сам станет напрашиваться. Там и разберетесь.
Детали Козырев уточнять не стал. Он был благополучно женат, имел двоих детей и, кроме Вики, встречался с другими женщинами, когда пожелает. Однако, как ни странно, Викторией дорожил и всякий раз, когда использовал для дела, испытывал щемящую душу досаду.
Предложенный им верный ход очень скоро принес желаемый результат: Михаил увлекся активным отдыхом на воде. Хорошо плавая, не любил затяжного, как называл, «полоскания»; валяться подолгу на песке тоже надоедало. А на яхте, в движении, непрерывно управляя парусом, следя за направлением и силой ветра, стараясь увеличить скорость скольжения, готов был провести хоть целый день.
В один солнечный, жаркий августовский полдень, когда они вчетвером, еще с одной парой, наслаждались воскресным отдыхом, их интимной близости суждено было состояться.
Пока их друзья управляли яхтой, Вика и Михаил уютно расположились за столиком в салоне отдохнуть и перекусить. Почти опустошив бутылку коньяка, они весело перешучивались, чувствуя, как растет взаимное притяжение и влечение друг к другу превращается в страстное желание. Видя, каким горячим взором он на нее смотрит, покусывая губы от сдерживаемой страсти, Виктория увлекла его за руку в небольшую каюту, почти полностью занятую широким ложем, где они и осуществили свои любовные мечты, заключив друг друга в жаркие объятия.
Ей оказалось с ним очень хорошо и могло быть еще лучше, но она боялась проявлять большую активность, справедливо опасаясь, что искушенность его отпугнет.
«Какой мировой парень! Но уж очень неопытен… – радостно думала она. – Однако это мы быстро поправим».
Виктория была очень довольна, что ее шеф и любовник дал ей столь ответственное, но такое приятное задание.
Фактически лишенный женской ласки в свои лучшие, молодые годы, Михаил теперь, что называется, сошел с тормозов. Встречались почти каждый день, и, поскольку это вносило в их жизнь большие неудобства, он вскоре перебрался из гостиницы в ее маленькую, уютную квартиру.
Привыкнув к воздержанию, он и не подозревал, что может быть таким ненасытным. В лице Вики он получил любовницу, о которой можно только мечтать. Ночи напролет они наслаждались своей страстью с энергией, присущей зрелости. Так продолжалось до тех пор, пока у Виктории не произошел решающий разговор с шефом:
– Как мне доложили, дело вроде сделано. Вы с ним неплохо поладили, даже слишком, – констатировал он спокойно, но все же как бы напоминая о своих правах на нее. – Да и по тебе заметно – очень уж радуешься жизни в последнее время. Что, стоящий парень? – добавил он, и нельзя было понять, доволен он или досадует.
Вика молча, с замиранием сердца ждала, что дальше. Сама отлично понимала, что пора действовать. Но как подступиться к Михаилу, как уговорить перейти на их сторону?..
– Уже надо ставить вопрос ребром! – приказал Козырев. – Он ведь у тебя живет? Значит, обо всем договоришься. – Он прищурил глаза. – Даю тебе полную свободу. Без претензий. Живите. Он ценный для нас человек. Обещай ему все, что захочет. Я не поскуплюсь. Найди подход. Он такой же, как все, из плоти и крови. Чего ему дался Ланской? В Афганистане вместе были, ну и что? У каждого своя жизнь и свои интересы. Давай действуй. Удачи!
Покинув кабинет Козырева, Виктория облегченно вздохнула. Пока здорово все получается! Она не может и не хочет жить на два фронта. Давно уже претит ей встречаться с шефом, урывками: она мечтает о своем, постоянном мужчине, чтоб принадлежал только ей одной…
Окрыленная – Козырев дал ей широкие полномочия, а он держит слово, – она не сомневалась, что уговорит Михаила. «Получит условия, какие ему и не снились! – радостно думала она по дороге домой. – У Ланского – зарплата, а здесь – участие в прибыли. Я добьюсь этого, и мы станем богатыми людьми. Заживем тогда…»
Однако по мере приближения к дому энтузиазм ее стал остывать. Виктория была не глупа и привыкла обдумывать каждый свой шаг не теряя головы. «А если не согласится – что тогда? – Она похолодела. – Видит Бог, я не хочу его потерять!»
Лишь теперь она полностью осознала, что не только увлечена Михаилом, но и по уши в него влюблена. С удивлением прислушиваясь, как сильно бьется сердце и страдает душа, Виктория обнаружила, что беспокоится не только о том, как будет жить без него, но и что станет с ним: ведь тогда его убьют, в этом она не сомневается…
Когда она уже открывала входную дверь, ее осенило. Присев в прихожей у телефона, она еще несколько минут обдумывала детали, а потом решительно сняла трубку.
– Соедините с Анатолием Борисовичем, это Вика, – попросила она секретаря.
Шефу она предложила вот что:
– Я тут по дороге все продумала. Нельзя рисковать тем, что достигнуто. Зачем торопиться? Можно все испортить. – Умолкла на секунду и продолжала, понизив голос, мягко и серьезно: – Не во мне дело, хотя Михаил мне по душе, не скрою. Что, если он откажется и все откроет Ланскому? Может такое быть? Вполне, даже если я очень постараюсь. Изучила его уже. Но он парень не промах, надежда есть, и немалая. Он меня любит и себя тоже. – Опять прервалась, унимая волнение, заключила: – Наши шансы сейчас фифти-фифти, а я хочу их поднять. Нужны две вещи. Во-первых, пообещать ему не только высокую зарплату, но и участие в прибыли. Во-вторых, наш решающий разговор провести не здесь, где на него давит служебная обстановка, а на отдыхе, когда он от нее, от них от всех оторвется. Ты меня слушаешь?
Козырев молчал, не подавая реплик, и ей показалось, что их разъединили.
– Да-да, слушаю. Продолжай, все очень интересно! – живо отозвался он." – Выкладывай все, что придумала.
– Так вот. Я видела в рекламе: в сентябре круиз, примерно на декаду, из Одессы до Афин и Стамбула. Вот там мы с ним все и решим. А нет – утоплю в Черном море, раз нам бесполезен, – пошутила она, тут же перешла на деловой тон: – Нужны несколько путевок – премировать от банка отличившихся сотрудников, чтоб не почувствовал подвоха. Заграничный паспорт у меня есть; ему приобретем! Ну как моя идея? Что молчишь? Значит, идет?! – радостно воскликнула Виктория.
Немногим более месяца спустя комфортабельный теплоход «Шота Руставели» пришвартовался в Пирее, предместье Афин. С утра – утомительная экскурсия по историческим развалинам древней Эллады, а после обеда Михаил и Вика поехали самостоятельно на метро в центр города – купить ей норковую шубку, благо в Греции на меха цены самые низкие.
Веселые, немного уставшие, с покупками, вернулись на теплоход, в свою уютную каюту, – надо отметить исполнение мечты. Красивая, почти черная шубка выглядела шикарно и так шла к ее светлым волосам…
Двухместная каюта, с круглым иллюминатором, на нижней палубе, принадлежала Виктории и даме средних лет – бухгалтеру банка. Михаилу достался одноместный люкс. Поменялись сразу, к большому удовольствию Викиной соседки.
Путешествие оказалось сказочным, а сервис превзошел все ожидания. Два бассейна с морской водой, открытый и закрытый, на корме, – с баром. Вышколенные стюарды обслуживали пассажиров прямо в воде бассейна, подавая все, что попросят за корабельные боны.
– Посмотри, Миша, как они работают! – подивилась Вика: за столиком в ресторане их обслуживали сразу несколько официантов, конвейером друг за другом, – каждый выполнял свою функцию. – Такого я даже в правительственных спецсанаториях не видела!
– Мировой класс! Умеют наши ребята работать, если платить хорошо, – объяснил этот феномен Михаил. – Раньше в круиз возили в основном немцев и американцев. Вот и научились.
Кормили великолепно; во время морских переходов – концерты, вечера отдыха, забавные конкурсы; до часу ночи танцы в ночном баре; словом, вкусно, комфортно и весело.
В Стамбуле любовались древними мечетями и голубой лазурью Босфора. В Турции, что славится кожей, купили себе по лайковой куртке – приятное с полезным.
Когда, довольные и отдохнувшие, возвращались Черно-морьем в Одесский порт, Виктория решила, что пришла пора объясниться. Испытывая в душе страх перед возможной неудачей, она оттягивала разговор как могла, но отступать уже некуда.
После обеда больше часа оставались в постели, любили друг друга до изнеможения. Михаил лежал теперь в полудреме, отдыхал. Вика приняла холодный душ, приободрилась и подсела к нему. Почувствовав ее рядом с собой, он открыл глаза и ласково положил горячую ладонь на ее прохладное обнаженное колено.
– Ложись-ка ко мне, погрейся! – Он ласково поглаживал ее ногу. – Скоро наш рай кончится и пойдет будничная рутина.
Эти слова проникли Виктории в самое сердце и вызвали душевное смятение – так они близки к истине. Глаза у нее наполнились слезами, и она горестно произнесла:
– Ты точно сказал, Миша. Нашему раю может прийти конец, и даже скорее, чем ты думаешь!
– Что-то я тебя не очень понимаю. – И вскинул на нее глаза, в которых появилось настороженное выражение.
«Наконец-то! – Он испытывал и печаль, и облегчение. – Вот когда все станет на свои места!» Давно ждал этого разговора. Когда брал кратковременный отпуск, предупредил Ланского:
– Сам понимаешь, этот подарок не для того, чтобы меня купить, – слишком дешево! Думаю, именно в круизе все состоится: или заманчивое предложение, или какая-нибудь провокация, чтобы устранить. Скорее первое: Вика со мной неподдельно нежна, а она безусловно в курсе. Во всяком случае, скоро все выяснится!
– Не пойму тебя! Как же ты можешь с ней встречаться, даже жить, если не доверяешь?! – искренне удивился Владимир Георгиевич.
Сам примерный семьянин, он не понимал тех, кто способен играть столь тонкими чувствами.
– А почему ты решил, что я ей не доверяю? – Михаил не обиделся. – Любит она меня, вижу. Уверена, глупая, что сумеет переманить в их воровскую шайку. – Дружески взял шефа за руку, объяснил: – Чтобы ты не думал обо мне хуже, чем я есть: не из тех я, кто использует женщин в своих целях. Мне очень по душе Вика. И знаешь почему? Думаешь, потому, что собой хороша, ну и… в постели? А ты присматривался к нам, когда мы рядом? Мы ведь с ней похожи, как близнецы! Мне даже казалось вначале, что я ее раньше видел. Только потом понял, в чем дело.
Он замолчал, размышляя о чем-то. Ланской терпеливо ждал.
– Надеюсь, все наоборот: не ей, а мне удастся завербовать ее в наши ряды. Игра только начинается! Уверен: Козырь окажется бит! – И рассмеялся своему каламбуру. А пока – да здравствует Черное море, Дарданеллы и… «никогда я не был на Босфоре…».
Эх, не водить бы ее за нос, взять инициативу в свои руки, покончить с двойственностью в их отношениях! Но тогда ему не удастся узнать всех деталей плана Козырева, – лучше прикинуться непонимающим. Она волнуется, никак не решается перейти к делу.
– А ну-ка, объясни мне, почему это наш рай скоро кончится? Тебе что, надоело со мной?
– Нет, не надоело! Поэтому так больно, – начала она с мрачной решимостью в глазах. – Мы с тобой, сам знаешь, в разных лагерях, а я хочу – чтоб в одном! Нам нужно договориться, иначе – плохо и мне, и тебе.
– Ах во-от оно что-о! – с деланно беспечным видом протянул он. – Твой шеф решил объявить нам войну? То-то он заслал к нам своих ребят, а я их повыдергал! Но стоит ли из-за этого напрягаться? У нас с ним разные заботы.
– Вот что, Миша, давай-ка хоть раз поговорим серьезно. Я-то знаю, что у Козырева на уме. Как доверенное лицо, – немного сердясь на его легкомыслие, продолжала Вика, но осеклась, – в глазах у него зажглись злые огоньки. «Неужели обо мне с шефом все знает? – мелькнула тоскливая мысль. – С каких пор? А впрочем, чему быть, того не миновать!»
– С Козыревым шутки плохи, Миша. Он что задумал, то и сделает. – Она обреченно глядела прямо перед собой. – Думаешь, кто у нас хозяин в городе? Чиновники? Да они все у него в кармане! Делают, что он велит. Поверь мне, знаю, что говорю!
«Кажется, начинает доходить», – неправильно истолковала она молчание Михаила; голос ее окреп.
– Уберет он Ланского как пить дать, и никто ему не помешает. Это дело решенное. Зачем ему фонд? Вряд ли тебе это нужно знать. Важно, что ты стоишь у него на пути, а если он решит тебя убрать – за твою голову гроша ломаного никто не даст!
Она вдруг всхлипнула, но взяла себя в руки и устремила на него умоляющие, теплые, влюбленные карие глаза.
– Миша, дорогой мой! Люблю я тебя, как никого еще в своей жизни! Переходи к нам, он зовет тебя! Правой рукой у него будешь – обещает. Говорю от его имени. Тебе дадут не только вдвое против нынешнего, но и долю в доходах. Будешь хозяином жизни! Что тебе сдался Ланской? Он обречен!
Михаил, потупив взор, тяжело дышал; внутри у него все кипело. Но он сдержался; старался не смотреть на нее.
– А почему у тебя такая уверенность, что все ему сойдет с рук? Один он, что ли, от кого кормится чиновничья рать? Тронет афганцев – погорит.
– Дело не только в том, что фонд – прибыльное дело, – нехотя объяснила Вика. – Не хотелось мне засорять тебе мозги этой грязью, но придется! Дело в Ланском и его друзьях. От них никто ничего не имеет. Это создает прецедент для других – не платить дань! Теперь понял, почему твоему шефу никто из власть предержащих не поможет? Не плюнут они в колодец, из которого черпают выгоду!
– Ну что же, дорогая моя Вика, придется рассчитывать на свои силы. Уверяю тебя, с Козыревым мы справимся, пусть лучше не рыпается! – И поднял на нее глаза, пылающие мрачным огнем. – Не веришь? Это и понятно: куда, мол, мне до него. Но ты не знаешь, на что способна моя команда. Мы видели сюжеты покруче тех, что сочиняет твой шеф! И он это чувствует, как зверь – угрожающую ему опасность.
Михаил помолчал и, жестко взглянув на нее, заключил:
– Мой ответ короткий. Не уберет от нас лапы – пусть побережет шкуру, а я позабочусь о своей. Ты же, дорогая подруга, должна сделать выбор, с кем из нас останешься; И я к тебе привязан, не только телом, но и душой. Не расстанусь, пока не решишь. Мести не бойся. Я сам этот щекотливый вопрос с ним улажу.
Встряхнул головой, как бы сбрасывая тяжелый груз, и поднялся, потягиваясь и расправляя могучие плечи.
– Приведи себя в порядок и пойдем в бар, выпьем мировую. Считай, сейчас сыграли вничью.
Настроение у Вики осталось траурное: они с Козыревым проиграли.
Вопреки худшим опасениям Виктории Козырев воспринял ее сообщение довольно спокойно.
– Я это предвидел. Юсупов – крепкий орешек. У меня мало было надежды на успех. – Он выслушал ее взволнованный отчет, нисколько не усомнившись в его правдивости. – Успокойся, не раскисай! Угрожал, говоришь? На полном серьезе?
Помолчал, поразмыслил, потом, не скрывая тревоги, предположил:
– Думаю, это не пустые слова. Наверно, и планчик разработал. У него для этого есть подходящие ребята. Те еще головорезы!
– Вот что, – придя к решению, заявил он мягко, но жесткие складки в углах губ обозначились резче. – Не нужно вам из-за этого расставаться. Милуйтесь как голубки. Я тебя больше ничем не обязываю. Только не забудь об одном, – посмотрел на нее в упор; Вика обмерла под его взглядом, такой был в нем ледяной холод, – сообщить мне вовремя об угрожающей опасности. Все женщины – порядочные суки, но тебе я верю! Ты меня не предашь!
Подождав, пока за Викторией закроется дверь, велел вызвать к себе Косых, одного из ближайших своих подельников, известного в криминальных кругах под кличкой Косой, и велел ему подготовить операцию по ликвидации Михаила Юсупова.
– Даю тебе, Филя, не больше месяца. Сам решай, как лучше, но мне кажется, безопаснее его подорвать. Киллера могут поймать по ошибке, труднее дело замять.
Не ведая о грозящей Михаилу опасности, Вика с облегченной душой вернулась домой и стала его ждать, надеясь обрадовать полученной от шефа вольной.
– Не верю я ему ни на грош и приму свои меры, чтобы не застал врасплох, – остудил ее оптимизм Михаил. – Но за то, что отпустил тебя с миром, спасибо. Мог поступить с тобой и покруче.
В трудах и суете пролетели уже две недели, когда сотрудник сообщил Юсупову, что готовится против него террористический акт. Профессионал в диверсионном деле, Михаил решил осуществить контрмеры. Зная от осведомителя, что задумано взорвать его машину, он стал оставлять ее около дома под скрытым наблюдением, а сам чаще использовал «дежурку». Вике он об этом, естественно, не обмолвился.
Организовал также периодическую проверку чердаков, подвалов и всех других опасных точек напротив дома, удобных для снайперов. Служба Михаила свое дело знала.
В тот черный день Виктория решила хорошенько выспаться: на первую половину дня никаких важных встреч у нее не назначено. Встала, когда Михаил уже ушел, приняла ванну, позавтракала и села поближе к окну разбирать белье из прачечной. Делая свое дело, посматривала в окно: погода осенняя, идет дождь. Прохожие все под зонтами, торопятся. Временами она бросала взгляд на стоявшую напротив окон машину Михаила – «Вольво-740»: около нее иногда кружились озорники.
Вдруг ей показалось, что за машиной кто-то прячется; она бросила заниматься бельем и стала наблюдать: нет, ничего подозрительного не видно. Она уже хотела вернуться к прежнему делу, но тут дальняя дверца приоткрылась, неизвестный просунулся в салон и стал там шарить…
Крик застрял у нее в горле; собралась высунуться, закричать, но сообразила, что вор улепетнет, прихватив из салона что-нибудь Мише нужное. Схватила газовый пистолет и стремглав бросилась вон из квартиры – надеялась застукать грабителя на месте преступления.
Подбежала к машине – никого!.. Запасных ключей Миша ей не оставлял, но дверь воришка не закрыл; она заглянула в салон: что он успел натворить?.. Внимательно осмотрела все с правой стороны… теперь надо сделать то же самое с другой. Сняла блокировку, обошла вокруг машины, открыла водительскую дверцу, села: и здесь ничего… «Пойду позвоню Мише» – только это она и успела подумать: прогремел мощный взрыв…
Человек Косого, заложивший взрывное устройство под сиденье водителя, и не мечтал о такой удаче. Адская машинка имела дистанционное управление; сменяясь с напарником, он должен был терпеливо, как паук, караулить свою жертву столько времени (суток, недель, может быть, месяцев?), сколько понадобится. Возвращаясь к месту наблюдения, он не видел, как Вика выбежала из дома, но четко зафиксировал момент, когда захлопнулась открытая дверца водителя, и, обрадовавшись, нажал на кнопку…
Весь этот ужас видел наблюдатель Михаила, не в силах что-либо предпринять. Единственное, что он мог сделать, – немедленно сообщить в службу безопасности о случившемся.
Не прошло и суток, как респектабельный бизнесмен Козырев, он же уголовный авторитет Козырь, испытал всю силу возмездия бывших воинов-афганцев.
Глубокой ночью мощные взрывы прогремели на всех подконтрольных ему предприятиях. В бушующем огне была подорвана финансовая мощь преступной группировки.
Специалистами Юсупова все было подготовлено, ждали только сигнала. Человеческих жертв не было: стояла глухая ночь, а охрану скрутили и изолировали в безопасном месте.
Самого Козыря взяли тепленьким, прямо в семейной постели; действовали быстро и умело. Семья Анатолия Борисовича занимала обе квартиры этажа. Подорвав стальную дверь той, в которой он находился, люди в масках и бронежилетах, удалив остальных домочадцев, надели на него наручники и привели в кабинет.
– Вы что намерены делать? – не теряя хладнокровия прохрипел он, обращаясь к самому высокому, в котором предположил Юсупова.
– Получить у тебя, мерзавца, предсмертную записку! – презрительно бросил тот, прилаживая к люстре крепкую веревку.
– Хрен тебе в сумку, а не записку! – выругался Козырь. Идя кривой дорогой жизни, постоянно подвергаясь опасности, он не страшился смерти. – Можете пытать, падлы, ничего не добьетесь!
– Ну что ж, обойдемся без записки. Времени мало, а то написал бы как миленький! – спокойно заявил высокий, – он уже сделал петлю.
Козыря взяли под руки и поставили на резной дубовый стул. Один надел ему на шею петлю и, спрыгнув, замахнулся, чтобы выбить из-под него опору.
– Погодите! – прохрипел Козырев, делая последнюю попытку спастись. – Не будьте ослами! Неужели пара миллионов долларов для вас ничего не значит?
– Мало предлагаешь, дешевка! – прорвало высокого. – Очистить от тебя землю дорогого стоит! – И мощным ударом ноги выбил из-под него стул.
Козырь с диким ужасом испытал, как душит его затянувшийся узел веревки… В этот миг он стал седой как лунь.
Но петля не успела удавить Козырева – один из двоих, подпрыгнув, перерезал веревку, и повешенный, словно куль, свалился на пол.
– Снимите с него наручники! – распорядился Михаил, убедившись, что негодяй дышит.
Он вынужденно пошел на разгром финансовой империи Козыря, но убийцей стать не желал и не собирался брать на себя функции ни суда, ни Господа Бога. Ему важно, чтобы Козырев реально почувствовал на своей шкуре дыхание смерти.
– Пошли, ребята! Пора сматывать удочки! – скомандовал он своим, послушав, что ему передали по радиосвязи. – Сейчас прибудет милиция. Нас уже больше не могут прикрывать.
Ночное происшествие в городе наделало много шума.
– До чего обнаглели преступные группировки! – возмущались граждане в разговорах между собой и на страницах прессы. – Куда смотрит милиция? До чего же беспомощна власть!
– Нас подвергают резкой критике. Вы установили, чьих рук это дело? – спросил на совещании руководящего состава начальник управления у Прохорова – он заменял заболевшего шефа. – Когда покончим с этим?
– Скорее всего погром учинила заельцовская преступная группировка. Обычная криминальная разборка, – спокойно заявил Дмитрий Иванович.
Осведомленный о связях генерала с «авторитетами», он понимал, что распекает тот своих подчиненных так просто, для проформы.
– Продолжают делить сферы влияния. Ну и пусть своими руками уничтожают друг друга, как пауки в банке, – высказал он резонную мысль, сознавая, что не обманет генерала своим наглым враньем.
Прохоров был уверен, что коррумпированный начальник управления под любыми предлогами замнет эту историю. Бороться за чистку милицейских рядов он не станет, зная, что проиграет. Либо выгонят с волчьим билетом, либо, что еще хуже, устроят провокацию и самого упекут за решетку.
Однако Дмитрий Иванович с огромным удовлетворением организовал, заранее договорившись с Михаилом, патрульное прикрытие, объявив своим сотрудникам, что им на руку бандитская разборка.
Хоронили Вику, вернее, то, что от нее осталось, в погожее осеннее воскресенье.
Видно, у Козырева оставался еще порох в пороховницах: банк «Сибинвест» организовал похороны своей сотрудницы с большой помпой.
Анатолию Борисовичу важно было подчеркнуть в глазах общественности непричастность к трагической гибели своего работника, – Вику Соловьеву в городе знали. Специально пустили слух о связи Соловьевой с мафиозными структурами.
Жаль бывшую любовницу и преданного ему человека – он действительно не желал ее смерти. Всему виной судьба, ворожившая этому проклятому Юсупову. Но Козырь, как все преступники, преклонялся перед силой и бесстрашием и потому решил временно убрать когти: увидев прибывшего с группой афганцев Михаила, повел себя как ни в чем не бывало.
Все знали о совместном проживании покойной с начальником службы безопасности Ланского, но появление его на кладбище было открытой демонстрацией силы, еще одним вызовом криминальной группировке Козыря.
Слухами земля полнится – усилиями приближенных к шефу людей уже пошли в ход предположения, что разгром учинен афганцами. Сотрудники банка – их на похоронах присутствовало больше других – шушукались, глядя на суровых, мощных парней, окруживших плотной стеной своего высоченного начальника. Тот стоял печально понурив непокрытую голову, и ветер шевелил его прямые соломенные волосы.
Ритуальную часть совершили по полной программе: прощальные речи коллег, представителей общественности, с которыми не один год держала связь Виктория, друзей и знакомых. Гроб засыпали землей, на свеженасыпанный холмик возложили венки и букеты цветов, и собравшиеся проводить Викторию в последний путь стали расходиться.
Михаил, возвышаясь среди своих крепких ребят, шагал в мрачной задумчивости. В схватке с уголовным авторитетом он победил, сделал свое дело – защитил фонд, помогающий бывшим воинам-афганцам.
Профессионального успеха он добился, но и на этом этапе жизни судьба не принесла ему личного счастья.
Часть V
РАСПЛАТА
Глава 27
КРУТОЙ ПОВОРОТ
Превосходная машина «Ауди-100» выехала на шоссе и, набирая скорость, помчалась в сторону Обского моря.
Михаил Юсупов, внимательно следя за дорогой и не переставая держать связь по радиотелефону, обдумывал, что скажет Прохорову о последней разборке. Договорившись с ним заранее, он направлялся в Академгородок посоветоваться с другом в домашней обстановке.
Прошедшие несколько лет мало отразились на его внешности. Благодаря регулярным тренировкам он не прибавил в весе и был, что называется, в форме. При росте около 190 сантиметров, обладая мощной мускулатурой, Михаил выглядел очень внушительно. Время только наложило на его лицо резкие складки у губ и переносицы, придававшие ему суровый, даже мрачный вид.
«Положение становится критическим; тучи сгущаются, – невесело размышлял он, реально оценивая ситуацию. – Если верна информация об уходе Дмитрия из органов, дело совсем плохо. Все-таки здорово он помог нам держаться на плаву, отбиваться от мафии. Что я буду делать без него – не знаю!»
С трудом отыскав свободное место, он припарковал машину у знакомого дома. За годы безупречной службы, многократно рискуя жизнью, Дмитрий Иванович не заработал у государства ни палат каменных, ни достатка. Сыновья выросли; в двухкомнатной квартире жить тесно и неуютно; но Прохоров не терял бодрости духа.
– Вот решил уйти на пенсию. Честно говоря, еле дождался выслуги лет. Невозможно стало работать, – признался он другу, когда они удобно устроились на кухне. – Сейчас моя ненаглядная подаст нам чего-нибудь закусить и я тебе обо всем поведаю. Решил в корне изменить жизнь.
– Знаю я, как тебе трудно приходится. Даже удивлялся порой, в чем секрет, как ты уживаешься со всеми этими мерзавцами. Знаю ведь твою честную, неподкупную натуру. Одного не могу понять – как же они терпят тебя, не боятся, не пытаются убрать?
– Сейчас все узнаешь! – добродушно пообещал Прохоров. – Сегодня я добрый и вообще могу теперь пооткровенничать. Правда, только с тобой, поскольку тебе это нужно для дела.
Дмитрий Иванович встал, поплотнее закрыл дверь, не желая, чтобы слышали домашние, и, вновь усевшись напротив Михаила, стал открывать ему свои тайны.
– Секрет моего долголетия среди хищников в прямом и переносном смысле кроется в умении собирать и хранить информацию, – негромко, спокойно поведал он, будто говорил о вещах простых и обыденных. – Не последнюю роль сыграло и то, что обладаю способностью держать язык за зубами. Со многим мне пришлось мириться, на многое закрывать глаза, – помрачнев, признался он другу. – Да и как я мог бороться с начальством, когда у него порука в Москве? Любые донесения ему же возвращаются на суд и расправу.
Когда только начинал работать, – продолжал рассказывать он, загораясь гневом, – мне тут же преподали урок: разжаловали и посадили майора Демиденко за то, что посмел пожаловаться. Устроили провокацию. Это было еще тогда – теперь-то просто убивают.
– И как же тебе удалось с ними столько лет работать?! – Михаил поражался его выдержке.
– Внешне все выглядит просто, хотя пришлось поломать голову и потрудиться. Я ведь неплохой юрист. Приказывали прекращать дела, выпускать бандитов – и я выполнял, но только по письменному распоряжению. А преступников продолжал ловить, большинство все-таки посадил. Дальше – не мое дело.
– Но как они терпели белую ворону?
– По двум причинам, – грустно усмехнулся Дмитрий Иванович. – Во-первых, службу-то нужно нести и бандитов хватать, иначе разгонят. Значит, кому-то надо все-таки работать.
– А во-вторых?
– Собрал солидный компромат; четко дал понять своим начальникам: плохо со мной обойдутся – все не только попадет в Москву, но материалам будет дан ход. И они по своим каналам приняли меры, чтобы меня никто и пальцем не тронул. А ты думал, меня Господь Бог оберегает? – невесело рассмеялся Прохоров. – Ладно, давай-ка махнем по одной-другой! Успеем еще обо всем поговорить, – решил он сделать паузу, успокоиться. – Ты как, не боишься дорожных происшествий?
– У меня таблетки, а с двух рюмок не захмелею, – заверил его Михаил.
Он и сам не прочь немного расслабиться – разговор предстоит непростой и долгий.
Минувшие годы прошли у Михаила в непрерывной борьбе с мафиозными структурами, – те пытались взять фонд Ланского под свой контроль и поживиться за счет бывших воинов-афганцев. В этой необъявленной войне происходило немало стычек и не Обходилось без жертв. Из-за непонятной терпимости городских властей к преступным группировкам приходилось на изуверскую жестокость бандитов отвечать крутыми мерами, выходящими за рамки закона.
Выпестованные Юсуповым мощные, умелые парни из боевого подразделения службы безопасности навели страх на уголовников и причинили им такой материальный урон, что от Ланского отступились – себе дороже. Разумеется, вряд ли удавалось бы отбивать атаки преступных элементов и наказывать вымогателей, если бы не покровительство отдела по борьбе с организованной преступностью, и главным образом подполковника Прохорова.
– А знаешь, первый серьезный конфликт с нашим генералом у меня был из-за тебя, – продолжал Дмитрий Иванович, когда отдохнули и перекусили. – Какие уж у него или у городского начальства были связи с Козыревым – не знаю, но они крови жаждали, за горло меня брали, чтоб нашел тех, кто с ним расправился.
Они ведь не дураки – раскусили, что я вас прикрываю, стали мне угрожать, – потемнев лицом, вспоминал он. – Но, я тут уперся! Сначала пытался доказать, что нам выгоден разгром банды Козыря. А когда убедился, что на пользу дела им наплевать, прямо заявил, что, как бывший афганец, не дам своих собратьев в обиду. Тут и врезал им компроматом. Здорово напугал!
– А теперь они все же взяли над тобой верх?
– Да нет, не сказал бы! Просто мне давно опротивели их рожи и вообще действовала на нервы продажная обстановка. Все надеялся, что-то изменится с приходом «новой метлы», но так и не дождался. А потом, сколько можно нуждаться? – поднял он на Михаила усталые глаза. – Ведь взяток я не беру, а жить тоже хочется прилично. Вот и не устоял: предложили должность советника в банке – что-то вроде главного криминалиста с тройной зарплатой, – немного понурясь заключил он свой рассказ. – Раз государство не ценит – буду служить «новым русским»; они, надо признать, профессионалов уважают.
– Теперь твоя очередь. – Дмитрий Иванович откинулся на спинку стула и сосредоточенно посмотрел на друга, всем своим видом показывая, что готов внимательно слушать. – Выкладывай, Миша, что тебя привело.
– Ты, Иваныч, ведь знаешь, что в городе от нас, не без твоей помощи, отвязались. Козырь, после того как мы его проучили, слинял. Говорят, аж в Швейцарию подался, виллу там купил и живет, – неторопливо начал Михаил. – Другие оказались послабее, но прибрать фонд к рукам все еще мечтают. Теперь хотят подорвать нас изнутри – иным методом.
– Это как же? Говори яснее! – оживился Прохоров и, не скрывая интереса, поудобнее устроился на стуле.
– Погоди немного, сейчас тебе вся их комбинация будет понятна, – сделал легкий жест рукой Михаил. – Мне сдается, что нас хотят задушить своими же руками, с помощью бывших афганцев.
– Каким же это образом? – вновь не удержался от вопроса Дмитрий Иванович.
– К нам из Москвы прислали «укрепление», заместителя Ланского, – некоего Пенькова; ты о нем, наверно, слышал. – Михаил немного волновался. – Владимир Георгиевич сначала даже обрадовался: знал, что тот имеет связи с правительственными чиновниками. Пригодится, считал. Но вышло плохо.
– Что именно? Не тяни резину! – опять не выдержал Прохоров: ему было любопытно.
– А то, что, поработав недолго, Пеньков предложил реорганизацию. Видно, там, наверху, хорошо все продумали. По их плану-фонд делится на две части. Одна – производственная, зарабатывает деньги; другая – распределяет блага. Ты понял? Хотят поделить на две самостоятельные организации. В одной – финансовые средства, выделяемые сверху и собственные, а в другой – контора Ланского. Которая должна распределять то, что дадут. Неплохо задумано? – И умолк, стараясь унять негодование.
– Вроде бы дошло-о до верблюда! – протянул невесело Прохоров. – А неглупо рассчитали, может и получиться. Так воровать легче, и по-крупному! Ну а я чем могу быть полезен? Ведь не с пустыми руками ты явился? Так?
– Конечно! Как узнал, что уходишь, – сразу бросился к тебе, – откровенно признался Михаил. – Выручи еще раз! Узнай, пока еще есть связь, все о Тихоне Пенькове. Чем занимался, с кем дружил. Нам нужно знать, кто за ним стоит. Придется опять занять круговую оборону. – Он помолчал. – А на новой работе от души желаю успеха! Мои ребята тебе всегда помогут, можешь не сомневаться. Не говоря уже обо мне. Сам знаешь!
«До чего же трудно нам придется без Дмитрия! – думал Михаил по дороге домой. – Придется искать новых друзей в этой продажной конторе. Есть ведь еще хорошие люди? До чего же все надоело… и тянет домой, в Москву…»
– А не придираешься ли ты к нему понапрасну? Мне кажется, он ошибается, – не согласился с Юсуповым Владимир Георгиевич. – Парень молодой, горячий. Связан с правительством. Хочет стать самостоятельным. Нормальное честолюбие! И нам спокойнее. Где деньги, там всегда склока.
– Удивляюсь твоей доверчивости! – решительно возразил Михаил и даже слегка пристукнул ладонью по столу шефа; они, как всегда, при обсуждении щекотливых вопросов, сидели вдвоем в кабинете Ланского, задержавшись после работы. – Ну разве ты не видишь, какую подрывную деятельность он развил? И какие денежки ты собираешься распределять? Которые Пеньков со своими хозяевами разворуют, а ты и проверить их не сможешь, раз они самостоятельные. Средств тебя лишат, а все претензии будут к тебе! – Михаил весь кипел от возмущения. Чтобы успокоиться, встал, походил по кабинету; снова сел. – Запросил данные на Пенькова, чтобы сориентироваться, как с ним сладить, но хотел бы и у тебя узнать, что о нем известно.
– Мало я его, к сожалению, знаю, – раздумчиво произнес Владимир Георгиевич. – Слышал в Афгане, что есть такой, в тылу работает, отзывы самые лестные: мол, хороший, свойский малый. Помогал офицерам посылки домой переправлять. Оборотливый. Говорили, что много чего сам отправлял: дубленки там, радиотехнику… Но кто этим не грешил? – Он подумал немного. – А ты всерьез полагаешь, что он с высокими чинами хочет казну, отпускаемую ребятам, и наши доходы разбазарить? – Поднял на Михаила недоверчивый взгляд. – До чего же мерзко, коли так!
Юсупов сидел устало положив руки на стол и мрачно размышляя – как бы взвешивая все «за» и «против». Ланской решил успокоить верного сподвижника:
– Знаешь что, Миша? Поедем со мной в Москву, а? – предложил он, тепло взглянув и положив свою ладонь на его руку. – Меня пригласили на похороны Трифонова. Ты о нем слышал. Очередное заказное убийство, которое, конечно, не сумеют раскрыть. Так вот, – мягко добавил он, – хоть дело и невеселое, но все же оторвешься немного от всего, развеешься. Заодно и о Пенькове больше узнаешь. Соскучился небось по Москве? – И улыбнулся, глядя на прояснившееся лицо Михаила. – Вот как я здорово угадал! А я проведу совещание с руководителями движения. Думаю, сообща отобьем охоту у чиновников лезть к нам в карман, какого бы ранга они ни были! – Поднялся, тронул Михаила за плечи. – Ну все! Пошли домой! Ты холостяк, а меня семья ждет. – В дверях остановился, напомнил: – Не забудь: завтра к девяти в аэропорт – спонсоров встречать.
После ухода шефа Михаил долго еще сидел в его кабинете, поддавшись мрачному настроению. Спешить ему действительно некуда: дома никто не ждет. Как никогда за все это время, почувствовал, что устал от непрерывной борьбы и от неустроенности своей жизни в Западносибирске. Нет, он слишком привередлив, так ему никогда не завести семьи. Никого он не может принять в сердце, все сравнивает со Светланой… Это просто Божья кара, что он не в силах ее забыть!
Было у него несколько курортных романов, но это с замужними женщинами; выдавали себя на отдыхе за свободных – от скуки или в поисках приключений. Одна, очень интересная дама, врач-кардиолог, немного старше его, так долго скрывала свое истинное семейное положение, что они регулярно встречались почти год – в его неуютной холостяцкой квартире, которую снимал для него фонд, – терять московскую прописку он не хотел. Объясняла она это тем, что муж ее, хирург, уехал на работу по конкурсу в Штаты. Они давно разошлись, но развод, по его просьбе, не оформили, иначе не выпустили бы за границу. Дома остались его родители, больные старики. Вот вернется, и они все устроят. Только когда Михаилу надоел неустроенный быт и он потребовал – пусть переезжает жить к нему, она призналась, что у нее дома не только муж, но и двое детей.
Такой мистификации Юсупов своей подруге не простил – расстался с ней без переживаний, поскольку особых чувств не испытывал.
Только напряженная работа, проходившая в постоянном противодействии интригам и козням врагов, выручала – настолько выматывала, что не до личных неудач.
Кажется, жизнь его в Западносибирске подходит к концу – нужно возвращаться; здесь он себя исчерпал. Но как оставить Ланского? Сомнут его, если останется один, без помощи.
За прошедшие годы Михаил всего три раза побывал в родной Москве. Дважды – по делам службы, а дольше всего – когда сгорел его старый московский дом и ему дали однокомнатную квартиру в отдаленном Орехово-Борисове.
Когда он последний раз побывал в Москве, старый дом уже восстановила и реконструировала какая-то инофирма. Вполне возможно, ее агенты и организовали поджог – территория в самом центре столицы неоценима.
Новую свою квартиру он сдавал молодой паре западно-сибирцев, обучавшихся в Москве, но по договоренности в любой момент мог освободить для себя.
В конце концов он решился: «Ну что ж, найду себе замену и вернусь! Не век же быть к шефу привязанным. Пора начать самостоятельную жизнь, в Москве. Жилье у меня есть, денег накопил немало – моту войти в пай серьезного дела. Я же дипломированный юрист – хватит с меня этой мышиной возни!» Надоели бесконечные дрязги вокруг движения помощи бывшим воинам-афганцам. В голове уже созрел план новой деятельности, но нужно хорошенько все продумать.
Этого не может быть! Доколе же его будет бить судьба? Михаил не прочитал и половины письма, строчки расплывались у него перед глазами. Его суровая, закаленная жизненными невзгодами душа давно уже не знала нежных эмоций, но слезы наворачивались на глаза, помимо его воли. Как же так? Сколько же ему сейчас лет? – Двенадцать? В каком он классе? Наверно, уже в пятом или шестом… О Господи! Отложил письмо, горестно уронил голову на руки. Сидел у себя в офисе, за рабочим столом, плохо соображая, что делает и где находится.
– Никого ко мне не пускать и ни с кем не соединять! – крикнул он дежурному охраннику.
Тот заглянул доложить об очередном посетителе и испуганно ретировался: никогда не видел хладнокровного, выдержанного шефа в таком взвинченном состоянии.
Заказное письмо прибыло в адрес фонда вчера, во второй половине дня, – Михаила на работе не было. Секретарь передала ему конверт утром, как только он вошел в офис:
– Михаил Юрьевич, а вам письмо из Москвы, личное. С вас причитается! – сообщила она ему с улыбкой.
Эта девушка, давно и безнадежно в него влюбленная, от сослуживцев знала: холостой шеф службы безопасности шашней на работе не допускает.
Михаил усилием воли взял себя в руки и снова принялся за письмо, шевеля губами и шепотом выговаривая слова.
«Дорогой Миша! Простите, что обращаюсь к Вам, может быть, слишком фамильярно. Вы, наверно, забыли Светлану и ее маму, Веру Петровну. Но я измучилась, думая о Вас, и, прочитав письмо, Вы поймете почему. Наберитесь терпения: хочу передать все, что у меня на душе, иначе Вам не понять, почему осмелилась Вас потревожить.
Иван Кузьмич, царство ему небесное, не родной отец Светы, хотя и растил ее как дочь. Скрыли мы с ним это от человека, которому она обязана жизнью. Он узнал, что Светлана его дочь, совсем недавно – ей уже за тридцать.
Ужасная несправедливость… Всю жизнь считала, что поступаю правильно, в интересах дочери, а настоящий ее отец сам виноват… Слишком поздно я прозрела, и это мучит мою совесть.
Вот почему сейчас, когда происходит почти то же самое с Вами и Светой, – решила не молчать больше. Повторить эту трагедию, на мой взгляд, преступление.
Пишу Вам тайно от Светланы – она ничего не знает, не хочет, чтобы Вам стало известно что, что не пожелали Вы услышать от нее, когда вернулись из плена. Насколько я Вас успела узнать, – не сомневаюсь: Вы ничего не ведаете, иначе вели бы себя по-другому.
Так вот, Миша: у Вас есть сын – Петенька, Петр Михайлович. Света моя родила его вопреки воле Ивана Кузьмича. Ваша покойная мама успела подержать его на руках и благословить. Вот почему Светлана не отдала медальон – его носит по праву Ваш сын.
Фамилию Петеньке дали Григорьев, так как ваш брак не зарегистрирован. Мальчик убежден – так ему сказали, – что папа погиб в Афганистане; так он считает до сих пор.
Понимаю, что своим письмом вношу осложнения и в Вашу жизнь, и в непростую жизнь моей дочери. Вызову, конечно, ее недовольство – она мать и имеет решающее право определять судьбу своего ребенка. Но, как видите, все же не Молчу. Да простит мне Бог! В. Григорьева»
Прочитав письмо до конца еще раз, Михаил долго сидел с окаменевшим лицом, молчал, страдал… Ему казалось, что слезы душат его, но глаза оставались сухими.
«А ведь она хотела мне сказать, пыталась, а я не дал! Не стал ничего слушать!.. Безмозглая скотина! Эгоист! Обиделся – а ведь столько лет меня считали погибшим… Это я ее предал!»
Этот большой, мужественный человек никак не мог совладать со своим горем, взять себя в руки. «В Москву надо ехать! Скорее домой, в Москву! Увидеть наконец сына!»
Родной город встретил его дождем и туманом – он даже опасался, что не разрешат посадку. Разрешили, но в условиях низкой облачности пришлось заходить на посадку второй раз.
Когда Михаил вступил на московскую землю, первое свое побуждение – позвонить Светлане прямо из аэропорта, сразу договориться о встрече – он подавил. Было уже один раз так, а сейчас он обязан действовать осмотрительно, не подводить Веру Петровну.
Никому не нужен переполох, – столько лет пропадал, может и еще немного подождать. Надо сначала разведать обстановку, поговорить с Верой Петровной… Звонить лучше из дома – телефон ему, к счастью, как афганцу, поставили в новой квартире вне очереди.
Однако, пока он добрался до дома и привел себя в порядок с дороги, времени на личные дела не осталось: пора ехать в «Россию», к Ланскому – сопровождать его на церемонию похорон.
«Ладно, ничего страшного – завтра, – с волнением перед встречей с наследником рода Юсуповых – Стрешневых думал он. – Интересно, на кого он больше похож – на меня или на Свету? По глазам увижу… Головенка-то, наверно, беленькая, а глаза – карие…» Радостное ожидание захватило все его помыслы, и он ни о чем не мог думать по дороге к шефу. Тот прибыл в Москву накануне и приветствовал Михаила новостью:
– Могу тебя обрадовать: вчера мы с отцами-командирами единодушно договорились дать афронт всем этим новейшим прожектерам. Ты был прав – все согласились, что это далеко идущий план, – акулы нацелились проглотить наши фонды. А такие, как Пеньков, лишь их подручные. – Он помрачнел. – Но акулы эти крупные, большую власть имеют. Очень нам опасны: в их распоряжении спецслужбы, выполнят любой приказ. – И закончил, уверенный в своем друге и сподвижнике: – Так что для тебя, дружище, есть работа.
Михаил смешался, – он уже принял твердое решение поговорить с шефом, но момент явно неудачный: Ланской на него рассчитывал, не бросать же его в такой критической, опасной ситуации. Как быть? Может, отложить на время? Порекомендовать кого-то вместо себя, оттянуть до отъезда… Однако объявить о своем уходе в последний момент – еще хуже. Нет! Отступать некуда, Ланской не кисейная барышня. И на нем, Юсупове, свет клином не сошелся. Полищук – надежный парень, будет на месте. Наконец он обратился к Ланскому:
– Владимир Георгиевич, дорогой, давай-ка присядем на несколько минут, поговорить надо. У нас в запасе полчаса.
– А что такое? – насторожился Ланской, почувствовав по задушевному тону Михаила, что тот готовится сказать что-то необычное. – Случилось что-нибудь непредвиденное?
– Расстаться нам придется, Владимир Георгиевич, хоть и понимаю, что оставлю тебя не вовремя. Но ничего поделать с этим нельзя! – Серьезно и твердо посмотрел в глаза шефу и у него защемило сердце. – Я тебе сейчас скажу, ты поймешь почему я не могу вернуться в Западносибирск, – продолжал Михаил, и по его виду Владимир Георгиевич понял, как глубоко он переживает. – Ты отец двух сыновей, чуткий человек и хороший друг. – Он помолчал. – У меня нашелся сын, он здесь, в Москве. Ему уже двенадцать лет, а я его еще ни разу не видел. Теперь ты понимаешь… Это для меня важнее всего, всех самых неотложных дел на свете!
Ланской был безумно огорчен: он и не представлял, что в такой трудный момент вдруг лишится ценного помощника и преданного друга. Но возразить ему было нечего, он подавленно молчал.
– Я сейчас все бросил бы и помчался к сыну, – признался Михаил. – Но не могу тебя оставить в опасном положении, обстановка сложная. Ты мне дорог, и, кроме тебя, у меня, собственно, и близких никого нет, – удрученно заключил он. – Родственников моих, как ты знаешь, по всему свету разбросало. Не хотелось бы и тебя потерять, дружище! Прости уж меня! Сегодня служу я тебе в последний раз. – Говоря это, Михаил не подозревал, что произнес вещие слова.
На похороны Трифонова собрался весь цвет руководителей общественных организаций бывших воинов-афганцев. Он был одним из наиболее авторитетных лидеров, объединял многочисленные структуры, разбросанные по всей стране, и координировал их деятельность.
Вереницы машин запрудили все подъезды к кладбищу. Лидеры прибыли с помощниками и телохранителями; опасаться следовало любой провокации – такая сложная криминальная обстановка сложилась вокруг деятельности афганских организаций.
Панихида шла своим чередом; похороны были обставлены пышно и торжественно, произносилось много речей. Говорили о славном боевом пути павшего лидера, о его больших заслугах по становлению и укреплению общественного движения бывших воинов-афганцев; клялись отомстить убийцам. Убийство было тщательно подготовлено; смертельный выстрел из снайперской винтовки сделан с дальнего расстояния.
– Как же это допустили? Почему охрана прошляпила? – спросил Михаил у знакомого телохранителя одного из московских лидеров. – Каким образом все произошло?
Он стоял в толпе сподвижников, окружавших место последнего прощания с покойным, и внимательно следил за обстановкой, ни на секунду не упуская из поля зрения своего шефа, который вместе с другими лидерами находился рядом с гробом.
– Трифонов в окружении друзей был в этот момент у входа в баню, куда приехал вместе с ними – отдохнуть, расслабиться, – рассказывал ему знакомый. – Кого-то они ждали, что ли; денек был отличный. Охрана не дремала: все чердаки проверены, как всегда; за окнами наблюдали. Как этот снайпер ухитрился найти брешь и успеть выстрелить – ума не приложу. – Охранник не забывал следить за своим начальником и слушать переговорное устройство. – Видно, работал профессионал высокого класса из спецслужб; стрелял из подвала – об этом варианте даже не подумали.
– Неужто Юсупов? – негромко сказал кто-то сзади, слегка тронув Михаила за плечо. – Сколько лет, сколько зим…
Михаил обернулся – Сергей Белоусов из следственной группы, работавшей вместе с ним в Афганистане. Они не были близкими приятелями, но относились друг к другу с уважением.
– Очень рад тебя видеть в такой отличной форме. – Сергей дружески улыбался. – Много слышал от ребят о твоих невероятных приключениях. Но теперь воочию убедился, что это не миф. Ты знал Трифонова?
– Нет, я здесь со своим шефом, его пригласили на похороны, – ответил Михаил Белоусову, не прекращая наблюдения. – Я тоже очень рад снова встретить старого товарища. Чем теперь занимаешься, какое отношение имеешь к Трифонову?
– Я его хорошо знал по Афгану. Прекрасный человек; очень большая для всех нас потеря. Просто пришел проститься. А занимаюсь… можно сказать, своей специальностью. Вместе с другом, который раньше работал в прокуратуре, создали на паях детективное агентство – частные расследования. Процветаем! – И показал на крепкого мужчину, выше среднего роста, стоявшего поодаль с большим букетом цветов. – Вот он стоит – коренастый такой, в кепке. Трифонова он тоже хорошо знал, часто с ним общался.
Послушай, давай отойдем в сторону и потолкуем, расскажешь о себе. – Он взял Михаила за локоть. – Очень хочется знать, как живешь, чем занимаешься. Здесь неудобно.
– Не могу отойти, я на службе. – Михаил напрягал зрение. – Не нравится мне обстановка. Видишь, вон там, за вырытой могилой, парней? Так вот, одного я знаю по Афгану – вон того, толстомясого. Сапер, проходил по делу о хищении взрывчатки. Скользкий тип. Что ему здесь надо? Тоже знал Трифонова? Не похоже.
– Да брось ты! Все враги мерещатся, – решительно возразил Белоусов. – Они, конечно, есть, и очень опасные. Но сюда не сунутся, побоятся. Видишь, какая крутая собралась публика? Разнесут в клочья! Пойдем, не бойся за своего шефа! – теребил его Сергей. – Ничего ему не угрожает в таком окружении.
И Михаил уступил – вопреки своим правилам. Потом ничем не мог этого объяснить, кроме как велением судьбы, сохранившей ему жизнь. Едва они успели отойти за массивный гранитный памятник – мощнейший взрыв разметал все вокруг и перепугал жителей близлежащих домов.
Масштабы происшедшей трагедии были ужасающими. Радиоуправляемое взрывное устройство, заложенное вблизи могилы, убило десятки человек, около ста покалечило. В результате этого наиболее крупного из происшедших в столице террористического акта погибли многие лидеры движения. Вместе с ними пострадали совершенно непричастные люди – родственники, друзья и просто те, кто случайно оказался рядом.
Только лежа в больнице Юсупов и Белоусов узнали, что среди погибших оказались Ланской и компаньон Сергея, и все подробности о том, что с ними самими произошло после рокового взрыва.
Памятник, за которым они стояли, разбило и покорежило. Он спас им жизнь, но осколками Юсупову порвало бок, а Белоусову перебило руку. Их нашли без сознания, истекающими кровью и немедленно доставили в хирургическое отделение.
Они лежали рядом, в одной палате, и два дня не разговаривали, молча переживая случившееся и постепенно приходя в себя. Первым заговорил Сергей Белоусов:
– Просто не представляю себя без Андрея. – Он уставился невидящим взором куда-то в пространство. – Я ведь был только рабочей лошадкой, а он – головой, мозговым центром нашего дела. Это он создал агентство, пробивал регистрацию через этих бюрократов и взяточников. Благодаря его связям мы стали на ноги и завоевали авторитет. Не знаю, что и делать… У нас двенадцать сотрудников. Работать я умею, а вот руководитель из меня никакой.
Полежал молча, все больше мрачнея, и уныло произнес, как бы говоря сам с собой:
– С финансами, наверно, напряг будет. У Андрея осталась большая семья: жена, двое детей, старики родители; живут в особняке; расходы, понятно, большие. Думаю, заберут свой пай из общего дела. Понимаешь, чем это пахнет? – Посмотрел в сторону Михаила, но так и не понял по его безразличному виду, слушает тот или нет. – Банкротством! У меня на счету резервов нет.
Михаил слушал, о чем он говорит, но мысли его были заняты другим. В нем боролись противоречивые чувства. До боли жаль погибшего друга, его семью; возмутительна безобразная криминальная возня вокруг благородного дела. Уйти бы подальше от этих бесконечных, опасных разборок, найти наконец достойную, спокойную работу и зажить полной жизнью…
Но профессиональный долг, сознание закаленного бойца призывали: не оставляй безнаказанным жуткое, злодейство, разыщи, покарай убийц, отомсти за смерть друга!
«Нет, я этого так не оставлю», – пообещал он сам себе, чувствуя, как зреет решение, возвращается привычный в работе азарт. – Найду негодяев! Зацепка есть… Сначала – разыскать того парня, сапера. Чую – он там крутился неспроста». Но прежде всего найти в Москве работу… Неожиданно его осенила неплохая как будто идея.
– Послушай, Сергей, – он повернул голову к Белоусову, – мне кажется, я знаю решение твоей проблемы. – И, убедившись, что товарищ его слушает, продолжал уже увереннее: – Все годы после возвращения я руководил службой безопасности у Ланского. Служба работала четко; коллектив – около полусотни человек; можешь навести справки.
У меня есть сбережения – сумма немалая, честно заработал. Следственная работа всегда была для меня целью жизни. Если не против – принимай меня в компаньоны. – Помолчал, как бы проверяя в уме свое решение. – Лично я готов рискнуть своим капиталом. Детективное агентство тоже следственная работа. Думаю, дело будет мне по душе. А с управлением коллективом, не беспокойся, справлюсь. – Умолк и повернулся на здоровый бок: перебитые ребра побаливали.
«Звонить Вере Петровне пока не стоит, – с грустью думал он. – Знакомство с сыном придется отложить до выздоровления».
Итак, судьба еще не благословила Михаила на встречу с сыном, как ни рвалась и ни жаждала этого его душа.
Глава 28
РАЗОБЛАЧЕНИЕ
Конец августа выдался теплый, но на редкость дождливый, зато много грибов. Рано утром в субботу, когда компания собралась в лес, все еще моросило, но для любителей «тихой охоты» это не помеха. С шутками и смехом, облачившись в плащи и водонепроницаемые куртки, подхватив корзины и лукошки, устремились в лес, благо он начинался сразу за оградой. Новенький коттедж профессора Розанова – крайний в учительском садово-дачном кооперативе.
Светлана приехала со своей компанией накануне вечером, на огромном «шевроле-блейзер», – он еле поместился за воротами участка, на узкой садовой улочке: решила повидаться с матерью и сыном, а заодно прогуляться по лесу с друзьями, как и она, обожавшими собирать грибы и ягоды.
– Принимайте гостей! – весело заявила она вышедшим навстречу Вере Петровне и Розанову, целуя сынишку. – В тесноте, да не в обиде! Не зря же построили такой шикарный дом.
Двухэтажный коттедж – его всего за два года возвел Степан Алексеевич, при активном и непосредственном участии Веры Петровны, – разумеется, шикарным никто бы не назвал, особенно по сравнению с богатыми, вычурной архитектуры каменными особняками, возникавшими как по мановению волшебной палочки по всему ближнему Подмосковью. Всего-то обшитый досками добротный бревенчатый сруб, два широких окна по фасаду и большая застекленная терраса в торце. Высокая двускатная крыша позволила устроить на втором этаже еще одну спальню и небольшую гостиную-светелку. Но гордость хозяев – комнаты первого этажа: просторная спальня с изразцовой голландской печью, кабинет с камином – уютный салон с диваном, мягкими креслами и баром, встроенным в книжные полки.
Только самые крупные работы – фундамент, сруб, печь с камином, шиферное покрытие – выполнили строители. Все остальное Степан Алексеевич и Вера Петровна сделали своими руками. Розанов был еще по-спортивному крепок телом, да и Вера не забыла трудовые навыки – деревенскую закалку своей молодости. Прекрасный яблоневый сад, кустарники и небольшой огород также были делом их рук и неустанных забот, любви к своему небольшому владению на лоне природы.
Степан Алексеевич давно уже водил собственные «Жигули». Наличие транспорта очень помогло в строительстве и было вообще незаменимо в дачной жизни.
– Что бы мы делали без машины! – постоянно радовалась Вера Петровна. – Не представляю, как добираются те, у кого нет транспорта. Это же мука мученическая!
Обретя вновь счастье с Розановым, она старалась думать, что все минувшее происходило в какой-то другой, нереальной жизни – о ней и вспоминать не хотелось.
Их примирение состоялось на редкость просто и легко. Видно, так сильно их души стремились друг к другу! После того как Вера Петровна поведала Розанову об обидах, страхах и сомнениях, вынудивших скрывать от него правду, а он признался, как тосковал по ней долгие годы и не мог обрести личного счастья, они больше не говорили о прошлом.
Вера Петровна стала часто навещать его одинокое жилище, помогая по хозяйству, что ему очень нравилось, и постепенно их отношения наполнились любовной близостью. Это, конечно, не была прежняя, молодая страсть, но им было хорошо вместе, как двум половинкам единого целого.
Совместная дружная работа по возведению дома и устройству сада стала лучшей проверкой их чувств и совместимости, укрепила желание жить под одной крышей.
– Ну что же, родная Веруся, пора кончать с твоим вдовством, – осторожно предложил Розанов, когда, обнявшись, они сидели у пылающего камина. – Хочу, чтобы ты стала моей законной женушкой – перед соседями неловко.
Вместо ответа она только нежно его поцеловала, и они вскоре тихо и незаметно расписались, ограничившись семейным свадебным ужином. Устраивать пышное торжество оба сочли неуместным и Светлане так сказали – она согласилась.
Михневские березовые рощи издавна славились грибными местами, особенно много было белых. В хорошие годы грибы собирал, прямо на опушке леса, за оградой, а то и на самом участке Розановых. Вскоре шумная компания, промокшая, но веселая и довольная, вернулась из леса с неплохим урожаем. Больше всех радовался Петя:
– Представляешь, бабуся, в одном месте нашел сразу четыре пузана – в траве прятались. А они все прошли – даже не заметили. Тоже мне грибники! Я сегодня чемпион, больше всех набрал. – И с гордостью показал лукошко, полное отборных грибов – подберезовиков, подосиновиков и, конечно, белых.
– Молодец! – Вера Петровна его поцеловала. – Неси на кухню! Будет тебе награда! Только отбери белые – в печке посушим.
Кроме Марка, сидевшего за рулем своей престижной машины, которую купил сразу, как стал руководителем ансамбля, вместе со Светланой приехали коллеги по Театру музыкальной комедии.
Одну пару составляли ее основной партнер Геннадий Орлов, тридцатидвухлетний богатырь, с курчавой, как у негра, шевелюрой, и его миниатюрная жена, тоненькая и гибкая, как змейка. Другая пара состояла из молоденькой дублерши Светланы с ее очередным красавцем кавалером.
Все, за исключением Марка, – заядлые грибники и любители пикников на лоне природы. Не успев прийти из леса и не дав себе передохнуть, артистическая братия стала разводить костер и занялась шашлыком.
– А ну, любители сырого мяса, за мной! – скомандовал Орлов.
Все занялись делом: женщины нанизывали куски свиного филе на шампуры, а сам Геннадий действовал как заправский мангальщик. Ароматный дымок обволок весь участок, дразня аппетит. Дождь к этому времени прекратился, распогодилось, и обедать уселись на открытом воздухе.
– Светочка, не знаешь, почему Надя не приехала? Она обещала наведаться в это воскресенье, – поинтересовался Розанов, когда разделались с шашлыком и отдыхали перед десертом.
– Наверно, подвернулся более заманчивый вариант, – добродушно усмехнулась Светлана. – Она же у нас невеста на выданье. Думаю, появился подходящий претендент и ей не до нас.
– Не любит она почему-то спокойный отдых на природе, – с грустью констатировал Розанов. – Сколько ни пытаюсь ее приобщить, никак не удается! А ведь здесь, на свежем воздухе, так легко дышится, так хорошо успокаивается нервная система!
– Вы напрасно за нее тревожитесь, Степан Алексеевич! – весело рассмеялась Света. – У Наденьки лучше всего отдыхают нервы на Канарских островах, в богатой компании. Не сомневайтесь – она знает, чего хочет, и добьется этого.
Светлана не могла себя заставить называть его отцом и не скрывала этого. Розанов, с его деликатностью, ни словом, ни намеком не выдавал, что ему это неприятно. Он надеялся, что со временем все станет на свои места.
– Не знаю, мамочка, смогу ли я иначе, – объясняла Света, – жаль мне его, ведь он действительно мой отец. Да и за тебя рада, что ты счастлива с ним. Но… все же папой для меня был и, видно уж, навсегда останется бедный Иван Кузьмич: он меня любил и вырастил.
Вера Петровна только грустно вздыхала:
– Поступай как знаешь, доченька. Как велит твоя добрая и верная душа.
После обеда разбрелись кто куда. Розанов решил прилечь отдохнуть и ушел в свою спальню. Марк отправился возиться с машиной. А молодые пары снова ушли на прогулку, любоваться природой.
– Мы, наверно, скоро вернемся, – заявил Орлов, по натуре заводила. – Хотим дойти до Михайловского – там церковь знаменитая. Может, службу застанем.
– Что-то с Мариком у тебя не так, доченька… – решилась сказать дочери Вера Петровна, когда они в летней кухне мыли посуду. – От материнских глаз ведь не укроешь. Вижу – он хмурый и ты к нему не очень расположена. Случилось что?
– Ничего особенного, мамуля, – с деланной беспечностью ответила Света, – не хотела до времени посвящать ее полностью в свои семейные отношения. – Обычные наши с ним проблемы, ты же их знаешь. И причину тоже.
– Значит, все из-за Петеньки? Обижается, что не даешь усыновить? – И подняла глаза на дочь, ожидая подтверждения. – Тогда он не прав. Нельзя этого делать при живом отце.
– Это так, но не совсем. Он недоволен, конечно, что Петя называет его дядя Марк, но, по-моему, уже смирился, – неохотно пояснила Света, – Проблема и причина его плохого настроения в другом: я не соглашаюсь заводить еще одного ребенка. Его собственного. Кроме того, он продолжает ревновать меня к Михаилу. Представляешь, какая глупость?
«И вовсе не глупость! – подумала Вера Петровна, бросив быстрый взгляд на дочь. – То-то прячешь глаза от матери». Знала, конечно, что брак ее дочери основан не на любви. Но видела и то, как Марк предан семье, неустанно о ней заботится. Уверенная в доброй, преданной натуре Светланы и ее порядочности, она не сомневалась, что дочь сделает все, чтобы семейная жизнь протекала в согласии. Однако ошиблась.
– А почему, Светочка, ты не хочешь пойти ему навстречу? Ведь это только укрепит вашу семью, и ревновать он перестанет.
– Петеньке будет хуже! – нахмурясь, уверенно отрезала дочь. – Уж он-то не виноват, что родной отец его знать не хочет, а тогда – и отчим тоже. Раз появится свой, родной.
– Ты уверена, что Миша отвернулся от сына? – Оставив посуду, Вера Петровна серьезно и требовательно взглянула на Свету. – Какие у тебя для этого основания? Может, он и не знает. Как в свое время Степан Алексеевич.
– Этого быть не может! Сразу же все ему рассказали, как появился! Вот и Марик мне передал после разговора с Мишей: соседи ему говорили, что видели меня с ребенком. Поэтому он и слушать меня не захотел. Испугался!.. Не нужен ему сын без меня, – заключила она, и глаза у нее наполнились слезами.
«Ну что ж, мы это скоро выясним», – тревожно подумала Вера Петровна: она не сказала дочери о своем письме – зачем зря волновать.
– Не верится мне все же, что Миша решил из-за обиды на тебя отказаться от сына, не такой он человек. Да и ты сама это знаешь. Здесь что-то не так, доченька.
Глубоко задумавшись, каждая о своем, а по всей вероятности, об одном и том же, мать и дочь молча занялись мытьем посуды.
Поздно вечером, когда все разъехались и хозяева улеглись спать, Степан Алексеевич, обнимая жену, спросил:
– Похоже, Веруся, отношения у Светы с Марком все же наладились?
– Дай-то Бог, Степа! Но я сомневаюсь… Знаю нашу дочь. Даже, если Марик перестанет требовать, чтобы Света родила ему ребенка, у нее к нему ничего не переменится… – грустно вздохнула. – Любовь к Мише у нее на всю жизнь. Да и Петенька напоминает ей о нем…
– Да уж, от этого никуда не деться. Но мальчику нужен отец. Света не может воспитывать его одна. Рядом с ним должен быть мужчина, и лучше пусть будет им Марк…
Вера Петровна ласково прижалась к мужу, прошептала:
– А в нашей семье уже есть замечательный мужчина… Петенька к тебе так и льнет!
– Дедушка это все же не отец, – ответил он ей, крепко обнимая и целуя. – Да и со мной он только на даче.
Словно угадав, о чем думает жена, Степан Алексеевич ослабил объятия.
– Как ты думаешь, почему Михаил совершенно не интересуется сыном? – задумчиво спросил, явно осуждая поведение отца Пети. – Неужели он так сильно обижен на Свету, что перенес свой гнев и на ребенка?
– Для меня самой, Степочка, это – загадка. Я же знаю Мишу. Он порядочный и благородный – так воспитан. Не верится, что мог бросить своего ребенка.
– Тогда как же это объяснить? Неужели война и плен сделали его другим человеком?
– Не думаю, – отрицательно покачала головой Вера Петровна. – Скорее всего он не знает, что у него есть сын. Это, Степочка, больше похоже на правду.
– Вот какие с нами творятся чудеса… Хоть и по-другому, но все повторяется, – грустно произнес он, имея в виду их собственную историю.
Вера Петровна посмотрела на мужа долгим взглядом и спросила:
– А ты, Степа, если б узнал про Свету, сразу примчался бы?
– Ну конечно же! А ты в этом сомневаешься? Знаешь что, Веруся? – он решительно приподнялся. – Надо сообщить Михаилу о сыне. И думать здесь нечего! Тебе известно, где он находится?
– Знаю, что он сейчас в Западносибирске – в Союзе афганцев работает. Мне адрес его соседка дала. Я ведь, Степочка, ему уже написала, – призналась она, улыбаясь. – Тайком от Светы…
– Ах ты умница! Золотое у тебя сердечко, Веруся! Как я тебя люблю, моя сладенькая…
Влекомый нежным чувством, Степан Алесеевич обнял и поцеловал жену, начиная любовную игру, – их взаимная страсть с годами не ослабла.
Светлана навела в квартире порядок, плотно покушала-перед вечерним спектаклем и собиралась уже уходить, когда раздался звонок в дверь. С тех пор как дом из управления ЦК был передан в муниципальное ведение, вахтеры в подъезде не дежурили и приходилось опасаться всякого. Посмотрев в «глазок» и увидев на площадке бородатого незнакомца весьма подозрительного вида, она лишь приоткрыла входную дверь, оставив на цепочке.
– Что вам здесь надо? Вы к кому? – И приготовилась снова мгновенно захлопнуть дверь.
– Света, ты меня не узнаешь? – обиженно произнес лохматый незнакомец; потом, видимо, понял, в чем дело, и смущенно пробубнил: – Хотя и вправду моего вида можно испугаться. Это же я, Виктор Сальников! Помнишь такого?
– Боже мой! Витек?! – всплеснула она руками, позабыв снять цепочку. – Где же ты так долго пропадал? – И спохватилась: – Ой, прости меня, сейчас открою! – И скомандовала: – Проходи на кухню!
Смущаясь своего неряшливого вида, он вошел в сияющую чистотой квартиру.
– Я тебя быстренько покормлю, Витек, у меня все еще горячее. Ты извини меня за спешку – тороплюсь на вечерний спектакль, но полчасика еще есть. – Светлана усадила Виктора за стол и присела напротив. – Отметим встречу, когда приедет Марик: его в городе нет, на гастролях. Ну расскажи хоть, где пропадал?
– А тебе Марик что, ничего обо мне так и не говорил? – с недоумевающим видом воззрился на нее Виктор, продолжая жевать: он был голоден и рассчитывал поужинать.
– Сказал, что ты вроде бродяжничаешь… где-то на Дальнем Востоке или в Средней Азии. Мол, с наркотиками связался, бом-жем стал и о тебе ни слуху ни духу. Дом-то ваш с Мишей сгорел.
– Стра-анно как-то получается, – протянул, помрачнев, Сальников. – Ведь Марик отлично знал, что мне семь лет дали за убийство. Не хотел тебя пугать, что ли? И Мишка знал. Он тебе тоже ничего не сказал? Хотя… вы же с ним поссорились.
– Ты что это, серьезно, Витя? Что человека убил?.. Как же ты так?.. Ты же добрый парень, я знаю…
– Понимаешь, случайно, конечно. И в мыслях такого не держал. Но человек погиб, и я свое наказание понес. Буквально от звонка до звонка. А вот почему Марик тебе не сказал правду – это загадка. – Вдруг глаза у него вспыхнули, словно его осенило. – Погоди, Светочка… объясни мне одну вещь. Это мне все время покоя не давало, пока сидел. Делать было нечего, вот и думал себе… Почему ты все-таки решила выйти за Марика, когда перед свадьбой узнала, что Мишка живой и здоровый? Устала его ждать или не захотела Марика подводить? Я перед Мишей тебя оправдывал, говорил, как долго и верно его дожидалась, но не мог понять: почему в последний-то момент дрогнула, когда все могло кончиться благополучно?
– Ты… о чем это говоришь? – насторожилась Светлана. – Когда это я узнала, что Миша живой и здоровый? От кого? Да пока он сам мне не позвонил из аэропорта, я и не подозревала! – произнесла она с искренним чувством.
Сальников так и обмер: догадка его подтвердилась. Кровь ударила ему в голову, и он буквально подпрыгнул от возмущения.
– Что ты говоришь! Это невозможно! Неужели Марик ничего тебе не сказал?! Какая подлость!
– А…что… он должен был… сказать? – помертвев, не спросила, а прерывисто прошептала Светлана, – она и сама уже догадалась: сердце подсказало, затрепетавшее, как раненая птица. – Когда?..
– Да как раз накануне вашей свадьбы. Передал я ему из надежного источника весть, что Миша жив… и едет домой… – потрясенно пролепетал Виктор. – Он, конечно, поражен был и… растерян, но как верный друг обещал тебе передать, чтоб ты сама… решила вашу судьбу. Неужели не сказал? Господи, что же теперь будет?! Михаил же его убьет! А тебе каково?
Посмотрел на ее безжизненное лицо, на безвольно поникшие плечи – и без слов понял, какое безутешное горе принес в этот дом, – никто и ничто не утешит ее сейчас. Он молча поднялся, скрипя протезом, и с темным от душившего его гнева лицом подошел к ней и хрипло пробормотал:
– Прости меня, Светочка, ради Бога! Я этого никак не предполагал. Спасибо за угощение и не поминай лихом. Не провожай – я захлопну дверь. – Уходя, он повернулся и буквально прорычал: – А твоему гаду так и скажи: ему это с рук не сойдет! Мишка его пощадит – так я не прощу! Пусть снова в тюрьму угожу!
Оплакивая крушение своей семейной жизни, Светлана совершенно забыла, что ей нужно идти на работу, даже не позвонила в театр предупредить. Морально опустошенная, раздавленная, она ощущала вокруг себя только пустоту. Жить дальше совсем не хотелось.
«Ведь счастье было рядом! Разве я не заслужила его, о Боже? За что ты меня покарал? Я так много лет его ждала, была верна клятве… Это несправедливо!» – стонала она, упиваясь своим горем и ропща на жестокость судьбы. О муже она почти не думала: ясно, почему он так поступил. Вовсе не из-за неприятностей, связанных с отменой свадьбы. Не сумел отказаться от своей мечты в момент, когда она сбывалась, – даже ценой предательства… Что ж, это лишь подтверждает силу его любви и, как ни странно, не роняет его в ее глазах. Просто она его не любит, вот и все. Верна ему, старалась быть хорошей женой. Считала: раз Миша от нее и от сына отказался, она добросовестно попытается его забыть и полюбить Марика…
Последний год они жили очень плохо; Светлана радовалась, хоть мать переехала к Степану Алексеевичу и не видит этого, – стыдно. Основная причина их неладов – раздражительность и нетерпеливость Марка, несколько раз он устраивал ей сцены даже в постели: ревновал к Михаилу.
– Когда же ты перестанешь его вспоминать? Сколько еще лет потребуется? – возмущался он, нервно закуривая. – Чем я плох как мужчина? Тебе же хорошо со мной? А ты… почему ты… шепчешь его имя?..
– Тебе показалось… Ты просто зациклился на своей ревности, – отговаривалась Света, неуверенная, правда ли это: она и впрямь не помнила, что непроизвольно шептали ее губы.
Потом начались конфликты из-за Пети: пусть мальчик называет его папой.
– Ты все еще надеешься, что Мишка к тебе вернется и тогда ты меня бросишь! – упрекал он ее. – Потому и сыну не даешь ко мне привыкнуть.
Последнее время Марк настаивал, чтобы она родила ему ребенка, устраивал скандалы, а когда они не помогли, пытался взять лаской, застать врасплох. Но к этому времени она уже твердо решила, что детей у нее от него не будет, и по совсем иной причине, чем та, о которой сказала матери. Она открыла, что муж у нее законченный наркоман, и испугалась дурной наследственности. Когда Марк попытался в очередной раз завести разговор о ребенке, откровенно заявила:
– Не хотела я поднимать этот болезненный вопрос, Ма-рик. Все надеялась, что временная это у тебя слабость. Так вот, – она серьезно посмотрела ему прямо в глаза, – пока будешь сидеть на игле, пока не вылечишься – и не думай даже об этом. От наркомана у меня детей не будет!
– Ты что, в своем уме? – попытался он принять вид оскорбленной добродетели. – Кто тебе наплел эти небылицы? Сколько же завистников!
– Не изворачивайся, бесполезно, – с не свойственной ей суровостью взглянула на него Света. – Я что, слепая и не вижу следы уколов? И кроме того, до меня доходит молва о твоих подвигах на выезде с этими… из кордебалета.
– Ну это уж слишком! – сдвинул брови Марк, изображая негодование. – Отлично знаешь, что, кроме тебя, для меня женщин не существует!
– Верно. Это когда ты в своем уме, а не под действием кайфа, – спокойно осадила его Светлана. – У меня нет оснований не верить: слышала от непосредственной участницы. – И успокоила его, презрительно сложив губы: – Напрасно так разволновался. Я не собираюсь устраивать тебе сцены и делать решающие выводы. Ты серьезно болен, Ма-рик, и я требую, чтобы ты вылечился!
После каждой ссоры наступало охлаждение и они едва разговаривали, пока находчивый Марк не придумывал какое-нибудь празднование на выезде или дома – наступало временное перемирие. Но теперь и этому хрупкому существованию пришел конец.
После разговора с Виктором Сальниковым Светлана слегла: не справилась с нервной депрессией, наступил полный упадок сил.
Вере Петровне пришлось перебраться на Патриаршие пруды – ухаживать за дочерью и внуком. Дачный сезон как раз кончился.
Однажды, покормив завтраком обоих, она принялась готовить обед, когда зазвонил телефон.
– Кто?.. Миша?.. – Она замерла. – Откуда говоришь? Из больницы? Так вы… здесь, в Москве?
– Наконец-то я до вас дозвонился! – Михаил заметно волновался. – Две недели уже здесь валяюсь – травма. В первый же день, как прибыл в Москву, угораздило! – И принялся оправдываться: – Я как получил письмо – сразу прилетел. Верьте мне – я не знал, ничего не знал! Думал, что ребенок от Марка, что Света не дождалась… Ну а семья – дело святое! – И умолк: что скажет Вера Петровна? Не дождавшись, продолжал:
– Ваше письмо мне всю жизнь перевернуло! Я ведь в Западносибирск перебрался, чтобы быть подальше. Считал, в Москве мне делать больше нечего, так для всех лучше. Теперь все наоборот! – Он не скрывал своей радости. – Теперь у меня появилась цель в жизни: хочу быть рядом с сыном, помочь ему вырасти… достойным славного рода, потомком которого он является.
Слушая его взволнованную речь, Вера Петровна не проронила ни слова. Душа ее была переполнена болью и теплым чувством от сознания, что она в нем не ошиблась.
– Вы меня слушаете? – Михаил боялся, что их прервали. – Очень вас прошу, Вера Петровна, дорогая, как бабушку и, судя по вашему письму, моего друга: помогите мне найти подход к Светлане! – Потому и хотел поговорить сначала именно с вами. Я уже несколько раз звонил из больницы, но никак не удавалось вас застать: подходил Марк или Света. Помирите нас! Скажите ей, что я полностью осознал, как был не прав!
Помолчал, унимая волнение, и пояснил:
– Слишком поздно узнал, как она меня ждала, как ухаживала за мамой; а что вопреки воле отца оставила ребенка и решилась родить без мужа – только из вашего письма. Настоящий подвиг, и я счастлив вдвойне, что у меня есть сын и рожден он женщиной благородной души. Я не ошибся, когда ее полюбил! – Тут же спохватился: – Вы только не подумайте, дорогая Вера Петровна, что я… из трусости не решаюсь сказать все это сам, – нет! Я только прошу вас подготовить и организовать нашу встречу, познакомить меня с сыном. Это ведь так непросто! – И умолк, с волнением ожидая ответа.
Вера Петровна не сразу откликнулась, раздумывая, подбирая нужные слова, в растерянности: что она может предпринять, не посоветовавшись с дочерью? Наконец с трудом промолвила:
– Не могу пока обещать вам, Миша, что-нибудь определенное. Света ведь так ничего и не знает о письме и о вашем возвращении. – И пообещала: – Но томить вас не стану, понимая ваше состояние. Вам и так пришлось слишком много пережить. Я немедленно поговорю со Светой. Она болеет, и я за ней ухаживаю. А вообще… я снова замужем, за ее родным отцом, и живу отдельно. Но здесь побуду еще дня три, так что звоните.
«Какой замечательный человек Михаил, какое благородство! – думала она. – Недаром Светочка так его любила… Да может, и сейчас еще любит?.. Почему не разрешает Марку усыновить Петю?.. А сын как на него похож…»
И глубоко вздохнув, Вера Петровна принялась за готовку – никто за нее этого не сделает, а подумать можно и за делом и потом пойти к дочери. Разговор предстоит нелегкий, надо справиться с волнением.
Когда Вера Петровна вошла в спальню, Светлана с безразличным видом лежала вперив взор в потолок. Устала уже горевать, просто ни о чем не хочется думать. Как жить дальше? Это представлялось ей неопределенным.
– Доченька, родная моя! – ласково позвала Вера Петровна, присаживаясь на край-постели. – Нельзя же так! Расскажи маме – что тебя мучит? Облегчи душу! Я же все пойму…
Светлана каким-то безжизненным голосом тихо ответила:
– А я и сама не знаю, мамулечка, что со мной происходит. Тошно мне… Горько, что так не повезло…
– Это как же – не повезло? Такой замечательный парнишка у тебя подрастает, дом полная чаша, муж заботливый… Больше пяти лет живете – и вдруг…
– Да ничего ты не знаешь, мама! – так же ровно, бесстрастно прервала ее Светлана. – Петеньку я люблю, но он же постоянно напоминает мне об утраченном. А семейная жизнь моя, наверно, кончилась. Сама не знаю, что делать. Но с Мариком жить не смогу больше.
– Что же он такое натворил? – испугалась Вера Петровна. – Серьезное, видно, что-то, а то не стала бы ты так…
– Уж серьезнее быть не может. – Светлана как бы очнулась от дремоты, приподнялась на подушках; гневные огоньки зажглись в ее синих глазах.
– Это по его вине, мама, Петенька растет без отца, а у твоей дочери не жизнь, а сплошной компромисс и фальшь. Это он лишил меня счастья. Стольких лет разлуки с Мишей… Разве я не заслужила немного счастья?
– Что ты говоришь, доченька?! О чем это ты толкуешь – не пойму я?
– Ко мне приходил Виктор Сальников, друг Марка и Михаила; инвалид он, афганец. Мы с ним вместе хоронили Ольгу Матвеевну. Накануне нашей с Марком свадьбы он получил верную весть, что Миша жив и возвращается; велел Марку мне передать, а Марк… скрыл. Понимаешь?.. Предал и друга, и нас с Петенькой. Я же вышла за него потому, что… ценила его порядочность, самоотверженную любовь… Верила, что наше счастье для него важнее собственного. Как же я ошиблась! Он просто… расчетливый эгоист, мама.
Вера Петровна была потрясена: она ценила Марка, успела к нему привязаться; по отношению к ней он всегда проявлял заботу и внимание. Отношения у них были намного лучше, чем обычно между тещей и зятем. Да, такого она от него не ожидала…
Наступило продолжительное, тяжелое молчание.
– Что же ты думаешь теперь делать? – прервала его наконец Вера Петровна.
– Сама еще не знаю, – устало отозвалась Светлана. – Многое я прощала ему. Не хотелось мне тебя посвящать, боялась, хуже будешь к нему относиться, но скрывать больше смысла не вижу. Марик – наркоман со стажем… Не сразу обнаружила, хотя давно замечала неладное. Он отпирался, тщательно скрывал. В последнее время на почве семейных ссор эта болезнь у него усилилась. Опустился даже до измен – распутничал с наркоманками. Но я терпела.
– Так ты любишь его все-таки? Тебе трудно его оставить?
– Я тоже себя спрашивала, – призналась Светлана. – Ведь привыкла к нему – не только телом, но и душой. Хотя сердце мое было отдано другому, с этим я поделать ничего не могла. А Миша меня и сына знать не захотел. И поделом мне! – И впервые за эти дни обильные слезы вновь потекли из ее прекрасных синих глаз, отогревая застывшую душу.
«Пусть выплачется… – подумала Вера Петровна, – потом, потом все скажу». Она терпеливо ждала. Кажется, наступил подходящий момент.
– Доченька, родная моя! Хоть и тяжело тебе сейчас, но есть у нас еще одна неотложная забота. Хочешь не хочешь, надо ее решать. Речь… о Мише идет, доченька.
– А что о нем слышно? – сразу оживилась Светлана. – Ты что-нибудь знаешь?
– Прости меня, если что не так. – Вера Петровна ласково положила ей руку на голову. – Но я не смогла примириться с тем, что Петенька не знает родного отца, растет во лжи. – Дочь ее слушала затаив дыхание. – Не верилось мне, что такой благородный человек, как он, из-за обиды способен бросить своего сына. И оказалась я права: он ничего не знал, доченька. Ему соседи сказали, что у тебя ребенок. Но он же не видел его, посчитал – от Марка. Не захотел вмешиваться, семью вашу ломать.
Светлана подавленно молчала, широко открыв глаза. Слезы ее давно высохли.
– Так вот, Светочка… Решила я все выяснить и написала ему. Узнала через организацию афганцев, где он работает, и написала. Тебе не стала ничего говорить, пока не знала правды. Прости меня, доченька, что действовала против твоей воли. – Она наклонилась и тихонько поцеловала в щеку. – Но решила не допустить, чтобы повторилась моя ошибка. Ты родила сына для Миши, и несправедливо их разлучать! – Она помолчала немного. – А Миша как узнал – сразу все бросил и прилетел в Москву. Рад без памяти, хочет посвятить себя сыну. Просил меня помирить его с тобой и дать ему эту возможность. Теперь он все знает – кроме… о предательстве Марика не знает. – Высказав все это на одном дыхании, она почувствовала огромное облегчение, но с тревогой ожидала, что скажет дочь.
– Значит, он в Москве? Звонил или встречался с тобой? – спокойно поинтересовалась Светлана.
– Он сейчас в больнице, после операции: травма, как прилетел. Попал в какую-то переделку, толком и не поняла, в чем дело. Слава Богу, уже выписывается. Будет звонить.
– Что ж… договорись о встрече, – только и сказала Светлана.
Сердце ее сладко замерло, все помыслы обратились к предстоящему свиданию сына с отцом.
Марк вернулся только в конце недели, в самый разгар бабьего лета, в отличном настроении: гастроли прошли успешно – шоу-бизнес приносил немалые доходы.
Открыв своим ключом дверь и поставив в холл свои красивые чемоданы, он был удивлен, застав в доме тещу. Светлана только что вышла на работу, и Вера Петровна решила еще немного ей помочь, пока полностью не оправится. А Михаил почему-то не звонил.
Удивление Марка возросло, когда, обычно приветливая, теща встретила его довольно прохладно.
– Проходи, Марик, вещи я пристрою. Когда приведешь себя в порядок с дороги, покормлю тебя. Света на репетиции и к обеду не поспеет, обещала вернуться к восьми. Спектакля сегодня у нее нет. – Вот все, что он от нее услышал.
«Не спросила, как съездил, как дела, – мысленно отметил Марк. – Что-то не так. Неужели Света посвятила ее в наши проблемы? Да нет, не похоже на Светлану, не станет она тревожить мать, – успокоил он себя. – Все у нас с ней будет в порядке. Она всегда мягче после долгой разлуки – скучно ведь одной. А у Веры Петровны, как всегда, просто что-нибудь со здоровьем».
– Как Петенька? Втянулся в учебу? – поинтересовался он, зная, что теще приятно его внимание к приемному сыну. – Учителя не жалуются?
– Ничего, успевает. Только драться любит, – отозвалась она, все так же холоднее обычного. – Но на поведение его пока не жаловались. Сверстники боятся, верно, его задирать: крепенький мальчишка.
Перекусив, Марк ушел в кабинет, часок там позанимался, приводя в порядок какие-то бумаги, и уехал по своим делам.
– Будут для меня хозяйственные задания? Заявки принимаются, – предусмотрительно обратился он к теще перед уходом.
– Не стоит беспокоиться, Марик, сама все сделаю! – решительно отвела его предложение Вера Петровна.
Совсем на нее не похоже: всегда охотно нагружала его разными поручениями…
«Нет сомнения, в доме что-то происходит, – озабоченно подумал Марк, садясь в машину. – Ну ничего, скоро все выяснится». Он успел переделать массу дел: отвез в банк финансовые документы, провел ряд деловых встреч и вернулся, когда Светлана была уже дома. Встречать его, как обычно, не вышла, и он понял, что собирается гроза.
– Света что, на меня обижена? Не знаете, в чем дело, тещенька? – вполголоса, по-свойски спросил он у Веры Петровны, которая молча открыла ему дверь (а он специально позвонил, надеясь, что жена встретит).
– Это ты спроси у нее самой, – со свойственной ей прямотой ответила она. – Думаю, вам предстоит серьезный разговор, и я тебе не завидую.
Внутри у нее все кипело, но она изо всех сил сдерживала себя. Пусть сами разбираются между собой, вмешиваться не буду, твердо решила она. Поэтому и старалась держаться нейтрально. Но будь ее воля – выставила бы его вон!
Правильно приняв непривычную холодность Веры Петровны за признак, не предвещавший ничего хорошего, Марк поплелся к жене, понурившись, как побитая собака. Светлану он нашел в гостиной – она отдыхала в задумчивости на диване. При его появлении приподнялась и, указав на стоящее рядом кресло, сказала с мрачным спокойствием:
– Садись. Нам надо объясниться и принять решение. У меня оно уже есть. В твое отсутствие я все обдумала.
– Светик! Что за дела, что за тон?! – воскликнул Марк, пытаясь взять ее за руку. – Даже не здороваешься! Уж не заболела ли? Мне не мерещится? Ты ведешь себя как чужая!
– Давай-ка, Марик, обойдемся без сцен! – сурово отрезала Светлана. – Здесь не театр. И прошу тебя отнестись ко всему так же серьезно, как я. Если у тебя еще есть совесть. – Голос ее дрогнул, в глазах заблестели слезы, но она взяла себя в руки и, жестко глядя ему прямо в глаза, отчеканила:
– Почему ты не передал мне, что Миша жив, когда узнал это от Виктора Сальникова? Как ты посмел это от меня скрыть?
«Так вот в чем дело! – молнией мелькнуло в голове у Марка, и глаза у него забегали. – Теперь все – не отвертеться!» Лицо его печально вытянулось, сердце мучительно сжалось от нахлынувших горьких воспоминаний и запоздалых угрызений совести.
– У меня оправдание одно – я слишком сильно любил тебя, – произнес он медленно и хрипло, решив сказать ей всю правду. – Как мог я отменить свадьбу и оставить тебя в том же, а может быть, еще в худшем положении, чем то, в котором ты находилась, основываясь на непроверенных слухах? – И подавленно замолчал, ожидая, что она скажет.
– Это мне самой было решать, а не тебе! Не для того я столько лет ждала, чтобы не потерпеть еще немного! Несправедливо! – И, не сдержав рвущегося наружу страдания, Светлана дала волю слезам.
Марк с тоской и отчаянием наблюдал, как она мучается, но решил не сдаваться. Подождав, пока она немного успокоится, с чувством заговорил, взяв ее за руку:
– Светик, прошу тебя, будь объективной! Поставь себя на мое место. Ну сказал бы я тебе – что тогда? Ты не раздумывая все бы отменила – принялась снова его ждать. А вернулся бы он? Ведь могло произойти по-другому, и твоя жизнь была бы покалечена!
– Вот именно – по-другому! – гневно воскликнула Светлана, не в силах больше сдерживать свое отвращение к мужу. – Мы с Петей могли быть счастливы! Соединились бы с мужем и отцом после стольких лет мучений и разлуки. А ты бессовестно все разбил! Ты о нас с Петей подумал? Лжешь! Только о себе, о том, чтобы заполучить меня… Даже путем обмана и предательства! Жалкий ты человек! Не только жить с тобой больше не хочу, но и видеть тебя не могу! – Она встала и сделала решительный жест рукой. – Собирай свои вещи и уходи! Чтобы духу твоего здесь больше не было! И слушать больше ничего не буду! – заявила она, видя, что он собирается еще что-то говорить в свое оправдание. – Все дальнейшие переговоры у нас с тобой будут только в официальном порядке. Очень надеюсь, что родители воспитывали тебя порядочным человеком, и ты вспомнишь об этом. Ты достаточно испортил мне жизнь!
Понимая, что любые слова бесполезны и решение Светланы бесповоротно, Марк, совсем раздавленный свалившейся на него бедой, покорно пошел собирать вещи.
– Как самочувствие Светы? Что, ей все еще плохо? – с тревогой спросил Степан Алексеевич, едва переступив порог квартиры.
– Хуже некуда. Она выгнала Марка из дома, Степочка. Это – конец! – печально сообщила мужу Вера Петровна.
Он ничего ей не ответил, только поморщился. Она помогла ему снять плащ, заботливо сказала:
– Ты проходи на кухню, там поговорим. Голодный, наверное?
– Не без того, Веруся. Но что все-таки произошло между ними, когда он вернулся? Значит, Света его не простила?
Вера Петровна подняла на мужа свои ясные серые глаза.
– Разве можно простить такое, Степа? Пойдем, я тебя покормлю и все подробно расскажу.
Она пошла на кухню и Степан Алексеевич, умыв руки, к ней присоединился.
– А где Света? – спросил, садясь за стол и пододвигая тарелку с пиццей, приготовленной умелыми руками жены.
– В детской – с Петенькой разговаривает. Наверно, объясняет ему, что дядя Марк здесь жить больше не будет.
– Ты в этом уверена? Они не первый раз ссорятся.
– На этот раз Светочка ему не простит. Я ее понимаю!
– Н-да, удар силен! – Степан Алексеевич грустно вздохнул. – Но ведь уже ничего не поправишь. И у Марка есть серьезное смягчающее обстоятельство.
– Это какое же?
– Его роковая любовь к Свете! Сама ведь мне о ней рассказывала. Из-за нее он не смог отказаться от своего счастья и предал друга.
– Ты что же, его оправдываешь? – возмутилась Вера Петровна. – А я нет!
– Почему же, Веруся? Ты ведь такая добрая и великодушная. Даже Лидию простила! И Марку, я знаю, всегда симпатизировала.
– То – совсем другое, Степочка. Лидка навредила нам с тобой – взрослым людям. Но она никогда бы не обездолила ребенка. А Марик, – вновь загорелась гневом, – чтобы жениться на Свете, лишил Петеньку родного отца. Он не мог не думать об этом! Я одобряю Светочку! У нашей дочери – сильный характер.
Она возмущенно умолкла. Степан Алексеевич в задумчивости закончил с едой и спросил:
– А от Михаила опять нет вестей? Он снова куда-то пропал? Может, мне попытаться его разыскать?
– Нет, дорогой, этого делать не стоит, – подумав, ответила Вера Петровна. – Пусть все идет своим чередом.
Глава 29
ТРИУМФ НАДЕЖДЫ
– Не понимаю я тебя, Света! Непрактичная ты! Живешь одними эмоциями! – осуждающе заявила Надежда.
Удобно устроившись с ногами на мягкой софе, они болтали после утомительного похода по магазинам.
Надя обитала одна в трехкомнатной квартире с прекрасной планировкой, роскошно обставленной и оборудованной, на девятом этаже семнадцатиэтажного дома, принадлежавшего дипломатическому кооперативу. На шикарную, современную отделку хозяйка потратила немалые деньги: кроме комнат, еще прихожая, просторный холл, огромная кухня и две лоджии.
Работать ей не было нужды, и так жила припеваючи. За время пребывания за границей ей удалось сделать неплохие накопления, и они в основном оставались в целости и сохранности: расходы ее оплачивали периодически менявшиеся богатые «спонсоры».
После возвращения в родные пенаты и развода с Хлебниковым она сначала вела себя довольно неосмотрительно, но вовремя опомнилась и затем уже не разменивалась по мелочам.
– Ну сама посуди, – продолжала убеждать сестру Надежда, – с чем ты останешься? На твою зарплату только прокормиться, да и то не жирно. А ты актриса! Тебе нужно поддерживать свой имидж. Пока не найдешь подходящего мужика, чтоб все при нем. Ох, как это непросто, поверь мне! – Надя произнесла это с чувством превосходства – считала себя, исходя из своего опыта, знатоком мужских достоинств. – И потом, Марк достиг немалых успехов в шоу-бизнесе, обеспечивает тебе безбедную жизнь, гребет деньги лопатой.Ты об этом не подумала? Говорят, он и мужик что надо. – И с лукавой усмешкой взглянула на сестру. – Так что тебе еще нужно? К сыну твоему он хорошо относится. Так?
Видя, что Светлана непоколебимо молчит, не желая обсуждать с ней эту тему, она поняла – бесполезно, не переубедит.
– Неужели после стольких лет тебя все еще интересует Миша? Наверно, из-за Петеньки? Надеешься снова с ним сойтись? – И раздумчиво добавила: – Хотя-я… в жизни все возможно. Взять вот твою Веру Петровну и моего… прости, нашего отца. Ведь живут вместе и воркуют, как голубки. Ты хоть поинтересовалась, чем Михаил сейчас занимается?
– Ничего о нем толком не знаю, – честно призналась Светлана. – А насчет сойтись и вопроса нет. Здесь вот он. – И указала рукой на сердце. – И никогда оттуда не уходил! Рвется увидеть сына… Это дает надежду, хотя не знаю, свободен ли он. – Помолчала немного. – Что же касается материальной стороны… что ж, ты права. На первых порах нам туго придется. Может, примем помощь от мамы и Степана Алексеевича, они обещали. Но для меня не в деньгах счастье!
Надежда при последних ее словах обиженно и насмешливо поджала губы – восприняла это как намек на себя.
– Эк ты рассуждаешь! – взорвалась она. – Бессребреница! Посмотрю, как ты запоешь, когда нуждаться будешь. Гроши считать и пересчитывать! Оглянись вокруг! – И азартно блеснула глазами. – Какое изобилие, сколько соблазнов! Ты ведь молодая еще! А ребенку сколько всего надо! Кругом полный выбор! Чтобы одеться по моде, и в Париж ехать не нужно. Думаешь, будешь счастлива? Не имея даже необходимого… Очень сомневаюсь!
Отец, конечно, вам поможет. У меня ревности нет, не думай! – искренне заверила она сестру. – Сама помогу по возможности. Я же люблю единственного племянничка! Но советую все же подумать, и хорошенько, прежде чем расстаться с Марком. Он, конечно, поступил подло, но только потому, что не мог справиться со своей страстью. Я бы ценила это на твоем месте!
– Вот это ты правильно сказала: давай останемся каждая на своем месте, – миролюбиво предложила Светлана – ей надоело выслушивать нравоучительные речи сестры. – Ну что ж, обсудили мы этот животрепещущий вопрос и передохнули. Пора заняться другими делами.
– У меня в городе тоже есть мероприятие, – согласилась Надежда. – Подожди минут десять, я тебя подброшу до дома.
Красивый, новенький «Фольксваген» мчался по скоростному Каширскому шоссе. В районе Вельяминова он свернул на боковую дорогу, идущую через сплошные березовые рощи. Осень расцветила опушки леса палитрой ярких красок.
Надежда решила повидаться с отцом перед отъездом в очередное путешествие со своим другом, солидным бизнесменом из «новых русских». После того как профессор Розанов соединил наконец свою судьбу с Верой Петровной, они редко виделись. Надя ревновала отца к жене – настолько очевидно было его глубокое, нежное чувство к ней. Не то чтобы Надя считала жену отца недостойной его и не заслуживающей своего счастья – наоборот. Давно знала, какой славный человек ее мачеха, и как раз это стало для нее огорчительным. Ей казалось, что вся любовь отца сосредоточилась на жене, а на долю дочери ничего не остается. «Теперь он не одинок, и мои дела ему неинтересны», – обиженно думала она, вместо того чтобы радоваться, что отец хоть на склоне лет обрел евое счастье и жизнь его устроена.
До садово-дачного поселка учителей вела хорошая асфальтовая дорога, и, подъезжая к участку, Надежда издали увидела «четверку» отца. «Дома! – обрадовалась она. – Хоть не напрасно приехала!»
Доктор наук в это время занимался делом прозаичным и малоприятным – перебрасывал вилами на место хранения завезенный утром навоз.
– Фу, какое амбре, – поморщилась Надежда, выходя из машины. – Безобразие! Даже здесь свежим воздухом не подышишь! – Нажала на клаксон и крикнула из-за ограды: – Привет, родитель! Так-то ты встречаешь дочь? У тебя противогаз есть?
– Прошу извинить, не успел убрать до твоего приезда. – Степан Алексеевич с виноватой улыбкой воткнул вилы в землю и подошел к калитке открыть. – Староват становлюсь, силенки уже не те. А вреда для тебя не будет, если понюхаешь, чем сельский труд пахнет. От этого еще никто не умирал, наоборот, здоровее становились. Сейчас накрою, и будет полный комфорт. Запри пока машину.
Он затянул кучу полиэтиленовой пленкой и убрал в сарай вилы. Быстро умылся, переоделся и вышел к дочери.
– Как же я рад видеть тебя здоровой и цветущей! Как по тебе, дочурка, соскучился! – произнес он с чувством, целуя и крепко обнимая ее. – Пойдем скорее в дом! Буду угощать тебя плодами нашего с Верой труда, а ты мне подробно расскажешь, как живешь и какие у тебя виды на будущее. Замуж снова не собираешься?
– А где Вера Петровна? Почему ты сегодня один? – удивилась Надя, зная, что супруги, как правило, неразлучны.
– Осталась на эти выходные в городе, у Светланы. – Он не скрывал досады. – Считает, что должна поддержать ее морально и физически в этот трудный момент жизни. Квохчет, как наседка! – И вдруг стал оправдываться: – Ты только не подумай, что у меня нет отцовских чувств к Свете. Я очень рад, что имею еще одну дочь, она еще крепче связала меня с Верой. Хотя, ты сама понимаешь, не испытываю к ней того, что к тебе, это само собой. – И пояснил: – Но не согласен я с тем, что ее надо опекать, как маленького ребенка. Понадобится – поможем. Но решать свои житейские проблемы она должна самостоятельно. Совет дать – пожалуйста! А за ручку водить – неправильно.
– Вполне с тобой солидарна, папуля, – поддержала его Надежда. – Меня никто не опекал. Посоветуюсь и действую! Ей тоже так жить нужно, не рассчитывать на других. Мои же дела обстоят сносно. Познакомилась и встречаюсь с одним очень интересным человеком, крупным предпринимателем. Он занимается недвижимостью: строит, продает. Очень богат, из «новых русских». То, что мне надо!
– А не подвергаешь ли ты себя опасности, доченька? – не выдержал Степан Алексеевич: приготовился внимательно слушать дочь, но эта новость как-то сразу его насторожила, в душу закралось дурное предчувствие. – Говорят, вокруг недвижимости самая криминальная обстановка: устраняют конкурентов, убивают – все чего-то поделить не могут. Уж не слишком ли ты у меня бесстрашная?
– «Волков бояться – в лес не ходить», «кто смел – тот съел», – безапелляционно возразила Надя. – Кто трусит – тот щи лаптем хлебает, а кто рискует – пьет шампанское!
– Не повторяешь ли ты, дочь, историю с Хлебниковым? Ты в этом уверена? – попытался он отрезвить дочь, чувствуя ее авантюрную настроенность. – Не обожжешься снова?
– Не дай Бог! Олег навсегда останется для меня кошмарным сном. – И, округлив глаза, взглянула на отца с укором. – Нет, что ты! Борис Бутусов – настоящий мужчина! Ты еще увидишь, на какую высоту поднимется твоя дочь! – мечтательно, с обычным азартным блеском в глазах пообещала она. – Вам с любезной Верой Петровной еще доведется погостить у меня на яхте или на вилле в Швейцарских Альпах.
Розанов с любовью и жалостью смотрел на ее оживленное, самодовольное лицо. Он обожал свою красавицу дочь, но сердце у него сжималось от тоски. Жизненный опыт подсказывал, что корыстолюбие и безудержное тщеславие до добра не доведут.
Борис Осипович Бутусов вошел в жизнь Надежды прошлым летом, когда она отдыхала на Кипре с крупным издателем, – он ей нравился главным образом тем, что бессчетно швырял деньги – как подгулявший купец. Как мужчина он ее не очень устраивал, но был веселого нрава, очень щедр и, наученная горьким опытом брака с Олегом, она его терпела – уж очень интересно проводила с ним время. Ему было за пятьдесят, он рано овдовел и повторно не женился.
– В Москве я всех знаю, вхож на любые тусовки! – самодовольно объявил он ей, когда они познакомились. – Веселых и щедрых друзей все любят!
Надю, тоже жизнерадостную, эффектную, обладающую способностью хорошо контактировать с людьми и прекрасно танцевать, он очень ценил как подругу, повсюду водил за собой и часто брал в зарубежные поездки, будь то по делу или на отдых. Так они оказались на Кипре, где поселились в прекрасном отеле, развлекались, часами загорали и купались в море.
Борис Бутусов, крупный мужчина лет сорока, полноватый, с широким лицом, обезображенным шрамом на подбородке у рта, уже заканчивал свой отдых на Кипре. Он прибыл с семьей, состоящей из жены и двух приемных сыновей.
Очевидно, Надежда оказалась в его вкусе, потому что, где бы они ни встречались, он откровенно, не отрывая глаз любовался ею. Человек очень умный и проницательный, он сразу понял, что они не супруги, и не церемонился.
«Понятно, почему он все время на меня пялится, – не без удовольствия отметила Надя, заметив красноречивое внимание с его стороны. – Достаточно одного взгляда на его мымру. И где откопал такую уродину? Ведь сам-то интересный мужик!»
По всему его облику и по тому, как вела себя семья, видно, что он очень состоятельный: такой высокомерный и самодовольный вид придавали только большие деньги. «А ведь он у меня на крючке. Жена явно для мебели, – соображала Надежда, – видно по ее кислой физиономии. Конечно, он изменяет напропалую. Она же старуха, в матери ему годится. Однако с женщинами не боек. Тут нужна инициатива, – пришла она к выводу, наблюдая. – Не привык ухаживать. Видно, весь в работе, в делах. А женщины – так, между прочим». Незнакомец ей нравился все больше, а вот ее друг изрядно надоел. С Аликом пора кончать. Хороший он спонсор, но слабоват как партнер, деловито рассуждала она. Нужен такой же богатый и щедрый, но чтобы не давал забыть, что я женщина. Может, этот как раз такой?
И дала ему понять, что проявленный к ней интерес не остался незамеченным. После обеда, когда его семья отправлялась отдыхать или по другим делам, он любил посидеть в баре. Обратив внимание на эту его привычку, Надя освободилась под каким-то предлогом от опеки своего друга Алика, подсела рядом с ним на высокий стул и заказала коктейль.
– Не желаете чего-нибудь покрепче? – Он отлично понял, что она откликнулась наконец-то на его молчаливые призывы. – Мне давно хотелось выпить с вами и поближе познакомиться.
– Пожалуй, не откажусь, – улыбнулась она ему в ответ. – Предпочитаю джин и немного тоника.
Он заказал ей джин, а себе – дорогой бренди и представился:
– Зовут меня Бутусов Борис Осипович, москвич, занимаюсь недвижимостью. Вот мои полные координаты. – И протянул свою визитную карточку, положив ее рядом с Надиной косметичкой.
– Но у меня к вам, разумеется, совсем не деловой интерес, – улыбнулся он ей одними глазами – губы остались неподвижными, только шрам побелел. – Вы, конечно, заметили, что произвели на меня сильное впечатление, как только появились в отеле?
– А меня зовут Розанова Надежда Степановна, по бывшему мужу Хлебникова. Он известный дипломат, – призывно, но с достоинством поведала о себе Надя. – Сейчас не работаю, а вообще моя специальность – спортивный тренер по плаванию, кончила Инфизкульт. Если честно, вы мне тоже понравились, – со свойственной ей веселой прямотой призналась она. – Но я человек свободный, а у вас семья.
– Не берите в голову, – серьезно и уверенно заявил он, взглянув на нее и властно, и влюбленно. – Это декорация, которую, если понадобится, можно и убрать. Сойдемся поближе – я все объясню. – И снова взглянул на нее так же. – А я знаю, Надя, что это произойдет. Я этого хочу, и так будет. Это судьба!
Помолчал немного; потом, пристально глядя, будто видел ее насквозь, заявил тоном, не допускающим возражений:
– Встретимся и поговорим обо всем в Москве. Отлично понимаю ваше положение и отношусь нормально. Женщине плохо быть одной. О себе скажу только, что у меня нет подходящей подруги. Вы – то, что надо. – Поднялся, взял в свою лапищу ее дрогнувшую руку, поцеловал.
– Как ни жаль, но мне нужно идти. Буду ждать вашего звонка. Только скажете «Надежда» – и меня отыщут, где бы я ни был.
Борис Осипович Бутусов далеко не всегда был респектабельным бизнесменом, генеральным директором и фактическим владельцем крупной строительной корпорации.
Не более пятнадцати лет назад среди останкинской криминально-коммерческой братвы он был известен как Боря Бутус – круглолицый, разбитной малый; сначала разжился на фарцовке и валютных спекуляциях, базируясь при гостинице «Космос», а потом сделал состояние, вложив заработанное в созданную им шабашную фирму по изготовлению и сборке садовых домиков в Подмосковье.
– Ловкий и головастый ты, Бутус, – говорили ему старшие по возрасту и более опытные сподвижники. – Но слишком несговорчивый и строптивый. Долго не протянешь – свернут тебе шею.
Время шло, уже многих отправил он на вечный покой, а сам непрерывно шел в гору. Правда, в одной из разборок в «Космосе», когда бандиты, контролировавшие гостиницу, хотели заставить его платить дань, ему кастетом выбили зубы и сломали челюсть – остался безобразный шрам на всю жизнь.
Однако очень скоро его решили больше не трогать; основания солидные: обоих бандитов, которые его покалечили, нашли с отрезанными гениталиями в люке канализации. Молва о том, что Бутус обид не прощает и жесток до изуверства, быстро распространилась, и Борю с его беспощадными корешами стали уважать и опасаться.
Душегуб со стажем, Бутусов так хитроумно умел заметать следы, что ни разу не сидел и даже не представал перед судом. Еще подростком он молотком убил алкаша, сожителя матери, когда тот стал ее избивать, и хладнокровно уничтожил все улики, подбросив труп и молоток за пивную палатку.
– Я сам по себе, никого над собой не потерплю! – отметал он с порога все попытки уголовных авторитетов привлечь его в свою группировку.
И от него отставали. Последнюю попытку заставить платить дань сделали со стороны кунцевской группировки, когда он уже стал возводить коттеджные поселки в престижной дачной зоне.
– Хрен вам в сумку! – грубо бросил он в лицо парламентеру, присланному для переговоров. – Только троньте – посмотрим кто кого! Мои ребята церемониться не будут. Вы все и ваши семьи – вот где у меня! – И потряс перед носом опешившего представителя банды огромным волосатым кулаком.
Местные бандиты решили все же показать зубы и взорвали готовый особняк стоимостью сто тысяч зеленых.
Однако после того, как на рельсах нашли раздавленного поездом основного исполнителя диверсии, а у главаря банды прямо из школы неизвестные похитили сына, к Бутусу вновь явился парламентер.
– Не знаю, о чем речь и какое это ко мне имеет отношение, – спокойно и нагло вперил в него стальные глаза Бутусов. – Но у меня хорошие связи среди тех, кто этим занимается. Постараюсь вернуть ему сына, но пусть запомнит, что он у меня в долгу.
Сына тот получил целым и невредимым, и «наездов» на его фирму больше не было.
Ворочая огромными суммами, прокручивая их через банки, удваивая и утраивая капитал, Бутусов стал очень богатым и влиятельным бизнесменом. Для защиты своих интересов держал целый отряд: эти головорезы готовы выполнить любой приказ. Имел «крышу» в правоохранительных органах и во властных структурах; солидные счета и собственность за рубежом.
Ни в детстве, ни в юности не знал он, что такое благоустроенный быт. Его мать, алкоголичка, все пропивала. Дома всегда голодно, пусто, грязь, беспорядок. Занимаясь фарцовкой и скупкой валюты у иностранцев, он ночи напролет работав, питаясь как попало. Ухаживать за девушками времени не оставалось. Поэтому, когда его приручила вдовушка с двумя малыми детьми, пригрела, обиходила и научила азам любви, он к ней переселился и вскоре уже считал, что живет как в раю.
– Ничего вы, сосунки, не смыслите в жизни, – свысока отвечал он на едкие замечания сподвижников: связался, мол, с некрасивой, многодетной бабой, много старше себя. – Вам, конечно, подавай молоденьких красоток! А на что они годятся, кроме траханья? Моя же Маня не только в постели хороша, но понимает, что хочу, с полуслова и заботится обо мне почище родной матери.
Все, хватит! Не суйтесь в мои дела! Тоже учить вздумали! – хмурил он для виду брови, чтобы не надоедали: он действительно тогда считал, что устроился лучше всех.
Однако, достигнув богатства и положения, он по-иному взглянул на свое семейное положение. Жена ему больше не подходила, и он к ней, по сути, не прикасался. Пасынков не любил и за все время лишним словом с ними не перемолвился. Его целиком занимали дела.
Бутусов поселил семью в шикарной двухуровневой квартире, создал идеальные условия жизни, и жена смирилась. Умная женщина, она понимала положение вещей и невозможного от него не требовала.
Сыновья учились в престижных учебных заведениях, носили его фамилию, и единственное, о чем она просила Бориса Осиповича, – иногда проводить отпуск вместе, соблюдая приличия ради спокойствия детей. Бутусов хоть и тяготился этой «обязаловкой», но пока шел ей навстречу.
Проституток презирал еще со времен гостиницы «Космос» – грязи там насмотрелся довольно, на всю жизнь. По горло занятый делами и мафиозными разборками, не располагал временем для личной жизни, да и привередлив был – никто не нравился. За все время имел лишь несколько связей, но ни одна любовница не пришлась ему по сердцу, как ни старалась. И вот наконец судьба послала ему Надежду – она с первого взгляда заставила его холодную кровь быстрее струиться в жилах, зажгла в душе огонь запоздалой страсти.
Надежда позвонила Бутусову на следующий же день после возвращения с Кипра. Сердце у нее тревожно билось: «Свято место пусто не бывает. Как бы кто не перехватил – всякое бывает. За это время он мог положить глаз еще на кого-нибудь».
По указанному номеру Бориса Осиповича на месте не оказалось.
– Он на объекте, – ответила ей женщина, очевидно, диспетчер. – Оставьте ваш телефон:
Связались с ним очень быстро: не прошло и четверти часа, как последовал ответный звонок.
– Надежда Степановна? С приездом! – раздался в трубке сипловатый голос Бутусова – в нем слышалась сдерживаемая радость. – Спасибо, что позвонили. Вы откуда говорите? Из дома? – Прервался, отдавая распоряжения, и продолжал: – Простите меня, Надя. Тут срочные вопросы. К сожалению, поговорить сейчас не удастся. Давайте я вам позвоню часов в шесть и поедем куда-нибудь поужинать. Ну как, пойдет?
Надежде очень хотелось поскорее встретиться, наладить тесное знакомство, но нельзя – поспешное согласие уронит ее в его глазах. Помолчала немного, как бы раздумывая, и с деланным огорчением посетовала:
– С радостью бы, Борис Осипович, но у меня сегодня вечером неотложные дела – я ведь только вчера прилетела. Как вы смотрите, если мы все это сделаем завтра?
– Ну что ж, завтра так завтра, – заторопился Бутусов, – видно, его кто-то ждал; но чувствовалось – раздосадован. – Только на часок попозже. Буду ждать нашей встречи с нетерпением!
Очень довольная разговором, Надя положила трубку и откинулась на спинку дивана. «Ишь как разгорелся! Не терпится, – удовлетворенно подумала она. – Не привык к отказам. Все идет путем. – Она машинально поправила прическу. – Потянуть немного надо, но не слишком. А то рассердится и как знать?..»
Однако Надежда и сама не могла дождаться встречи. Предстоящее свидание с загадочным толстосумом интриговало, волновало воображение. Хоть бы оказался сильным и надежным человеком, чтобы наконец приземлиться. Хватит порхать, достаточно с нее.
Чтобы отвлечься, занималась накопившимися домашними делами, а вечером обзвонила всех знакомых и близких.
– Светочка, сестричка, как семейная жизнь? – весело болтала она. – Скучновато небось? Не то что у меня, на вольных хлебах? Да я шучу, не обижайся. Как Петенька? Здоров? Передай, что тетя Надя его любит и привезла подарки, а что именно – не скажу. Вот загляну на днях и вручу. А что у тебя в театре? Новые роли намечаются? Ну ладно, приеду – расскажешь!
– Папуля, дорогой! Привет! – И радовалась, что слышит его родной голос. – Докладываю, что твоя блудная дочь вернулась в целости и сохранности. Что? Не надоело ли отдыхать и тунеядствовать? Ниско-олечко, папуля! Ну не возмущайся, – перешла она на серьезный тон. – Конечно же, займусь делом, как устрою свою личную жизнь. Ты не думай, я регулярно тренируюсь и диплом у меня сохранился. Этот загул – временное явление. Лучше скажи, как здоровье твое и Веры Петровны. Когда заеду? Как почувствую, что нужна. Тебе сейчас не до меня. Думаешь ревную? – переспросила она и честно призналась: – Да, не стану отрицать. Ты теперь меня меньше любишь. Ну ладно, папулечка, не оправдывайся. Конечно, приеду. Скорее всего на дачу в выходной. У меня машина, так что нет проблем!
Весь следующий день, до вечера, Надежда занималась своей внешностью. Утро провела в парикмахерской, а днем тщательно подбирала туалет и косметику: хотелось предстать в лучшем своем виде, в полном блеске.
К назначенному времени, ожидая его звонка, она быа в полной боевой готовности, в своем самом соблазнительном, дорогом вечернем наряде, подчеркивающем фигуру; свободная пелерина не скрывала тонкой талии, в высоком разрезе длинного платья мелькали длинные, стройные ноги.
Когда Бутусов позвонил, она нетерпеливо подняла трубку. – Нет, никаких изменений! Очень рада. Куда пойти? Мне все равно, на ваше усмотрение, я вам вполне доверяю. – И улыбнулась в трубку. – С первого взгляда! Я еще не вполне готова, но, пока доедете, буду. Думаю, ждать меня не придется. У нас домофон. До встречи!
Очень довольная собой, Надежда уселась перед зеркалом в ожидании приезда Бутусова.
Кафе-ресторан на Остоженке, в старом московском доме, внешне не отличался роскошью, но внутри отделан был богато и шикарно и в нем царила интимная атмосфера. Цены в этом, по сути, закрытом клубе для избранной публики космические, доступные лишь постоянным клиентам.
Когда солидный «Мерседес-600» Бориса Осиповича припарковался рядом с невзрачным домом, Надежда удивилась. Со своими прежними друзьями она привыкла бывать в модных, шумных местах, а это заведение выглядело подозрительно скромным. Она даже немного оробела.
Удивляться было чему – с самого начала. Бутусов вошел к ней в квартиру один, но приехал с телохранителем, который остался на лестничной площадке. В его машине оказался еще один, который сидел рядом с водителем, таким же, как и он, здоровенным детиной. Когда отъезжали от ее дома, Надежда заметила, что вслед за ними двинулась еще одна иномарка, очевидно, с охраной.
– Не волнуйтесь, Надя, так нужно. – Борис Осипович, улыбнувшись, как всегда, одними глазами, заключил ее руку в свои ладони. – Ценности следует хорошо охранять. Мы с вами стоим дорого. – Проникновенно и горячо посмотрел ей в глаза. – Придется вам привыкать. Теперь повсюду с нами будут мои парни из службы безопасности. Но вы ведь не робкого десятка? Мне с первого взгляда это стало ясно. Я никогда не ошибаюсь!
Входную дверь им открыли, предварительно заглянув в смотровое окошечко. Бутусова, постоянного клиента, тут уже знали. Несмотря на все меры предосторожности, еще двое из его охраны прошли в ресторан, держа коротковолновую связь с оставшимися в машинах.
Предварительный заказ был, видимо, сделан по радиотелефону: Бориса Осиповича ждали. Стол в уютной кабине сервирован по-царски; ярко горят свечи… Чего только на столе нет! Самые экзотические, редкие блюда, лучшие вина и закуски…
В общем зале, где расположились, сделав заказ, телохранители, приглушенно звучит музыка, полумрак… Лишь столики ярко освещены. Все располагает к доверительным, задушевным беседам, к интимному, дружескому общению.
– У меня очень крупное дело, Наденька, а конкуренция жестокая и в выборе средств не стесняются, – объяснил ситуацию с охраной Бутусов: они уже оставили позади обязательные тосты и перешли на «ты». – Сейчас развелось много богатых людей. Удачливые предприниматели, и наши, и иностранные, ведут здесь дела, высокооплачиваемые специалисты фирм и банков. Но самая многочисленная клиентура – представители чиновничества всех рангов, разжиревшего на взятках; ворюги всех мастей и калибров.
Ты даже не представляешь масштабов казнокрадства и коррупции, – продолжал он доверительным тоном. – Кто, ты думаешь, частый гость среди наших клиентов? Директора предприятий и крупных государственных компаний, находящихся на грани банкротства и задерживающих зарплату своим работникам. Администраторы и генералы со скромным жалованьем, а стоимость особняков, что они заказывают, составляет сотни тысяч долларов.
Нам удалось захватить лучшие участки в престижной зоне отдыха за кольцевой автодорогой. Это жирный кусок! – Он внимательно посмотрел на заинтересованно слушающую Надю и сделал паузу: правильно ли поступает, посвящая ее в свои дела? – Вот и приходится принимать меры предосторожности, быть начеку. От этих разбойников всего можно ожидать. Многим очень хочется завладеть нашей золотой жилой. – Он помолчал. – Не напугал я тебя? – И показал в усмешке полный рот великолепных вставных зубов.
Надежда подумала: «Так вот почему он редко приоткрывает губы в улыбке!»
– Хочешь ворочать большими деньгами – будь настороже, всегда готов ко всему.
– Не боюсь я ничего! – заверила его Надя. – Живем один раз, и так, как начертано в Книге судеб. Тот, кому суждено сгореть в огне, не утонет!
– Вот это мне нравится, – одобрительно улыбнулся Бутусов: зачем стесняться своего дефекта, раз они станут близки. – Чувствую, мы с тобой поладим. Ты мне по душе!
Не стесняясь и не манерничая Надя налила себе и ему по полному фужеру прекрасного французского коньяка и предложила:
– Выпьем за то, чтобы нам хорошо было вместе, и не только телом, а и душой!
Они выпили еще много тостов, оживленно, как старые знакомые, рассказывая о себе и своей жизни то, что считали нужным для укрепления возникшего взаимного чувства. Оба были физически крепкими людьми и, несмотря на обильные возлияния, мало захмелели – сказывались великолепная закуска и отменный аппетит.
В одиннадцатом часу, когда они все уже сказали друг другу и, разгоряченные, наполнились сладостным томлением растущего желания, Борис Осипович, в упор глядя на Надежду, откровенно предложил:
– Думаю, нам нечего разводить китайские церемонии. Мы здесь потому, что оба этого хотим. Нам так надо. Мы можем здесь остаться. Для нас создадут подходящие условия. Идет?
Изнывая от страстного желания, смешанного с любопытством поскорее узнать Бориса всего как он есть, Надя все же усилием воли справилась с собой. «Еще не время сдаваться! Слишком большой куш на кону… Это не должно стать для него эпизодом», – мысленно решила она и сказала, вздохнув с искренним сожалением:
– Мне очень жаль, дорогой, но сегодня ничего не получится.
Видя, что у него сразу посуровело лицо и сдвинулись брови, она наклонилась к нему через стол и жарко прошептала:
– Ну не сердись. Мне самой не терпится, дурачок, но сегодня нельзя! По женским причинам. Неужели я не понимаю, что с тобой шутить нельзя? Всего один денечек! Прошу тебя, милый, потерпи до завтра! У меня дома. Давай лучше еще по полной на посошок, а то у тебя ни в одном глазу! – С этими словами она поднялась с места и села рядом с ним. Обхватив его мощную шею руками, пылко и умело поцеловала в губы, лаская языком грубые рубцы шрама. Бутусов, переполненный любовной жаждой, прижал ее к себе, ощущая под широкими ладонями горячее, подрагивающее и такое желанное тело… Однако как человек сильной воли решительно отстранил ее и тяжело дыша, хрипло произнес:
– Ну что же, пусть завтра. Поехали домой!
«До чего ты, кума, азартный игрок! – мысленно ругала себя Надежда, лежа утром следующего дня в постели и критически оценивая свидание с Бутусовым. – Ишь, решила себе цену набить! Будто он не понимает. Ведь умнейший мужик – насквозь все видит».
Она плохо спала ночь. Оттого ли, что много съела и выпила, а может, от неутоленного страстного ожидания, но сон не шел и лишь под утро удалось задремать. Надежда уже жалела, что, решив сделать выдержку, отказала такому серьезному, солидному человеку, как Бутусов. Ведь если он раскусил ее хитрость, запросто может послать подальше. Он ведь не мальчик, чтобы водить его за нос! Однако, поразмыслив, пришла к выводу: обязательно придет, в любом случае. Нужно знать этих дельцов – не переносят тратиться попусту, им всегда нужен результат.
Успокоилась, занялась текущими делами, а днем прилегла даже отдохнуть на часок-другой. Ей предстоит нелегкая ночь! Выспавшись, она приняла ароматическую ванну и стала не спеша приводить себя в порядок, готовясь к важному свиданию.
Рассуждения ее оказались верны: в восьмом часу раздался звонок и Бутусов по радиотелефону из своей машины сообщил:
– Привет, Наденька, еду к тебе. Как самочувствие после вчерашнего? Ты в форме?
– Как нельзя лучше! – бодро откликнулась она. – Только что из ванны. Можно повторить вчерашнее – выдержу! Вот только угощение послабее. Но я старалась, голодным не оставлю.
– Это дело поправимое – у меня в багажнике всего хватает; ребята доставят.
– Погоди, мы что же, будем встречаться при свидетелях? – стараясь говорить шутливым тоном, обеспокоилась Надя. – Ты что же, без них не обойдешься?
– Они нам не помеха. – Он не принял ее шутки. – Посидят на связи в соседней комнате или на кухне. Квартира у тебя большая.
Действительно, когда она открыла входную дверь, вслед за патроном вошли двое с большой картонной коробкой. Огромный холодильник Надежды еле вместил ее содержимое.
Телохранители вели себя по-хозяйски: взяли из холодильника все, что сочли нужным, и удобно расположились: один – в гостиной, у телевизора, другой – на кухне, с переносным транзистором. Для них такие дежурства привычное дело.
С учетом их соседства Надя, которая сначала собиралась принять Бутусова в гостиной, где у нее бар и особенно уютно, перенесла встречу в столовую. Усадила его, как хозяина, во главе стола и стала быстро, умело сервировать интимный ужин. Закончив приготовления, украсила стол цветами, зажгла свечи, погасила люстры и все светильники.
Еще до первой рюмки подошла к нему со спины, нежно обняла, горячо прошептала на ухо:
– Нам незачем торопиться, чувствуй себя хозяином, Боря! Ты так хорошо смотришься в моем интерьере. Без тебя теперь мне будет казаться, что здесь пусто!
– Поверь, я буду еще лучше смотреться в нашем особняке! – многообещающе рассмеялся Бутусов. – Квартирка у тебя, конечно, неплохая, но это не наш уровень. Бери выше!
Они провели за столом неторопливых два часа, весело разговаривая, перешучиваясь и призывно переглядываясь, как молодые супруги. Затем Надежда повела его в спальню, где, перед тем как лечь, они еще постояли у постели, сжимая друг друга в объятиях, целуясь и чувствуя, как тела наполняются страстным желанием.
Надя, не выдержав первой сладкого томления, стала его раздевать, с удовольствием массируя широкую, волосатую грудь, мускулистый живот… Убедившись, что он готов, быстро сбросила одежду, улеглась на постель и потянула его на себя. Он оказался очень силен, но мало искушен в любовных утехах. Надежда, рассчитывая на прочную, долгую связь, боялась проявлять излишнюю активность и опытность – надо сначала изучить его вкусы и повадки. Но этого ему и не требовалось – он был ненасытен и неутомим, не давал ей спать всю ночь и к утру довел до полного изнеможения.
Но она не была к нему в претензии. «Ну и способный мужик! – думала с усталым блаженством. – Даже слишком! Но ничего, здоровья у меня хватит». Недаром Надежда была тренированной спортсменкой.
Когда утром, весело хлопоча на кухне, она покормила его завтраком, Бутусов перед уходом взял ее за руки и без улыбки, очень серьезно сказал:
– Я рад, что не ошибся в тебе, Надя. Мне кажется, и ты довольна, что судьба свела нас. Так вот, – без обиняков предложил он. – Если ты не против, будем жить вместе. Ты мне подходишь. А со своей старушкой я культурно разойдусь. Дам им столько, что не пикнут!
Солидно, как муж, обнял ее, поцеловал изуродованным ртом и, грузно ступая, в сопровождении телохранителей направился к выходу.
Глава 30
«ФИНИТА ЛЯ КОМЕДИА»
Марк проснулся среди ночи от собственного крика. Ему приснился кошмарный сон. На своем «блейзере» он везет сдавать в банк выручку от гастролей; выходит из машины с инкассаторской сумкой. Но тут дорогу ему загораживает какая-то темная фигура и с криком: «Отдай!» – пытается ее вырвать у него из рук. Он не отдает, прижимает к себе сумку. Но это уже не сумка, то Светлана, которая вырывается, а он ее не отпускает.
Она зовет: «Миша!» – и темная фигура обретает облик Михаила Юсупова. Он отнимает у Марка Свету и велит ей: «Беги!» Марк хочет вытащить пистолет и застрелить соперника, но руки не слушаются.
Михаил наваливается на него и с криком: «Предатель!» – хватает за горло, начинает душить. Ему надо сопротивляться, но он не в силах ничего сделать. Перед глазами все расплывается, он пытается звать на помощь и… просыпается в холодном поту.
– Что за чертовщина? Сердце как бьется! – пробормотал Марк, стараясь успокоиться.
Слишком много выпил вчера с горя. Но сон – вещий. Нечто такое может произойти и наяву. Нужно срочно принимать меры!
Вот уже несколько дней, как он снова поселился в своей старой квартире на Арбате. Жильцы еще окончательно не выехали, и Марк занимал только спальню. В остальных комнатах оставались их вещи. Все свои мысли он обратил на поиски путей примирения. Он не представлял, как жить дальше без Светланы, и лихорадочно старался найти спасительный выход. Главное – побыстрее разузнать все о Михаиле Юсупове. Может, он завел другую семью и Света для него пройденный этап. Это здорово помогло бы примирению. Еще не все потеряно!
– До чего же подвел Сало, – с горечью произнес вслух Марк, вставая с постели и нащупывая ногой тапочки. – Я-то думал, что в лагерях сгинул, а он уже тут и успел мне подгадить! Где он сшивается? Надо его разыскать, узнать, что успел наплести Свете.
Решил навести справки у торговцев зельем – вряд ли Витек бросил старые привычки. Сам он не смог, а тот послабее характером.
Марк умылся, оделся и сидя за нехитрым завтраком, который сам приготовил, стал обдумывать план действий по сохранению семьи. Весь расчет он строил на доброте и отходчивости Светиного характера, а также на изменениях в жизни Михаила. Пять лет – немалый срок; наверняка завел семью, – зачем ему сейчас Света и Петенька? Допустим, если у него нет детей, сын его заинтересует. Но как отнесется к этому его жена? Вряд ли одобрит. В любом случае он не будет возражать, если захочет встречаться с сыном, – ради Бога, лишь бы не лез к Свете!
Чем больше он думал, тем сильнее темнел лицом: на минуту представил, что Юсупов за это время не забыл Светлану, семью не создал, и внутри у него все похолодело. Ему вспомнился сон, и он осознал, что наяву все может оказаться значительно хуже. Михаил его уничтожит, если узнает правду. Надо собрать все свое мужество, опередить всех и найти его! Но сначала – отыскать Сальникова.
Определив план первоочередных действий, Марк вышел из дому – прогуляться по Старому Арбату, поговорить со знакомыми продавцами наркотиков.
Старый Арбат был необычайно живописен. С тех пор как из него сделали пешеходную улицу, он полностью перешел во власть кустарей, художников и торговцев сувенирами. Выставки картин, изделия народного творчества, пестрота товаров вкупе с толпами любителей и просто праздных, слоняющихся людей, среди которых попадалось много иностранцев, – все вместе придавало ему праздничный вид.
Марк шел не спеша, останавливался, с удовольствием рассматривал т, р одно, то другое. Арбат, свою родную улицу, он любил, и настроение его немного улучшилось.
Будто назло ему знакомые сбытчики как сквозь землю провалились; Марк дошел уже до Театра Вахтангова, когда наконец увидел Угря – такой кличкой наградили длинного, худого, верткого малого, с прыщавым, неприятным лицом. Для отвода глаз он торговал сигаретами; завидев старого клиента, уже издали отрицательно замотал головой.
– Сегодня ничего с собой нет! – шепнул он Марку, когда тот подошел. – Хозяин не разрешил, сказал – менты облаву затеяли. У него точная информация, прямо из отделения, – засмеялся он, показывая прокуренные лошадиные зубы.
– Я не за этим сегодня, – пояснил Марк. – Давно Сало не появлялся? Он у нас больше не живет, а мне срочно нужен.
– А что ему появляться, если он всегда на месте… – снова ощерился Угорь – его просто разобрало от смеха. – Считай, из нашей команды. Тоже вроде сигаретами торгует, но больше милостыней промышляет. Много гребет, сука, – с добродушной завистью поведал он, понизив голос. – Его, как инвалида-афганца, милиция не трогает, рэкет данью не обложил. Как видишь, у всех еще совести немного осталось. Если б травку не курил и не пил – денежный был бы мужик, – заключил он. – Хотя, с другой стороны, трезвым руку протягивать небось постыдился бы.
– Слушай, Угорь, а как его разыскать? – прервал его болтовню Марк. – Где он обретается?
– Да здесь, совсем недалеко. За Смоленским гастрономом, у входа в метро, – под аркой и сидит. А ты приходи завтра с бабками – товар будет.
Узнав, что нужно, Марк ускорил шаг и за углом, на Садовом кольце, сразу увидел Сальникова, который, подвернув здоровую ногу и выставив протез, сидел под аркой.
Марк давно не видел старого приятеля, но, сдержав первый порыв – броситься, обнять, остановился: лучше немного понаблюдать и собраться с мыслями. Он не ожидал, что Сало так опустится, дойдет до жалкой, унизительной роли уличного попрошайки. Узнать его трудно: лицо почти полностью скрывают спускающийся на глаза чуб и спутанная борода; облачен довольно модно, но замызганно; сидит согнувшись, низко опустив голову, в позе, свидетельствующей о состоянии либо похмелья, либо наркотического опьянения.
Перед ним на невысоком опрокинутом ящике разложены сигареты и шапка, куда покупатели или просто сердобольные прохожие бросают деньги – видны и крупные купюры. Кажется, сидящий дремлет, но нет, – он периодически приподнимает голову и, бросив быстрый взгляд по сторонам, убирает набросанные деньги в карман брюк.
Убедившись, что соображает Сало достаточно хорошо, Марк подошел.
– Привет, Витек! Постоял я тут и заметил, что за пять минут ты неплохо заработал. Может, сделаешь перерыв и уважишь старого друга? Поговорить надо.
Сальников сразу узнал его голос и, взглянув исподлобья, хрипло бросил:
– Не о чем нам с тобой говорить, подлюга. Я тебя за человека считал, нормальным пацаном ты был. Не чаял, что поступишь как…
– Вот я и хочу тебе все объяснить, – перебил Марк. – Не так все было, как ты думаешь. Ты что Свете сказал? Она сама не своя. – Он решил скрыть, что жена его прогнала.
– Правду и сказал, – не глядя на него процедил Сальников. – Что перед вашей свадьбой точно узнал все о Мишке, велел, чтоб ты ей передал, ты обещал. – И поднял на Марка горящие гневом и ненавистью глаза. – Как же я жалею, что доверился тебе, гаду, и сам этого не сделал! Мог ли я подумать, что ты окажешься падлой. Мишка ведь был тебе верным другом, и Ольга Матвеевна относилась к тебе, как мать. А ты обманом жену у него увел, сына лишил! Да я тебя своими руками придушу! – прошипел он, непроизвольно схватившись за костыль. – Если у них дело не кончится миром… Вот только повидаю Мишку, разберусь… – угрюмо пообещал он, овладев собой. – Моя жизнь все равно пропащая. Так что делай ноги, пока я в себе.
Марк не был трусом; конечно, временами охватывает страх перед неминуемой расплатой, но положение безвыходное. Он либо сумеет выстоять и сохранить свой брак, либо потеряет сам смысл существования. Может, это помешательство, но без Светы жизнь ему не в радость! А сейчас надо уходить.
– Вот что, Витек! Не все ты понимаешь. Давай сделаем так. Я поговорю с Мишей, и пусть он решает, казнить меня или миловать! – И добавил, красноречиво оглядывая его: – Ты где хоть обитаешь? Бомж, что ли? У меня на старой квартире для тебя всегда место найдется.
– А хотя бы и так! Для меня здесь любой чердак как дом родной. Скорее подохну, чем приму что-то от такой падлы, как ты! – непримиримо бросил Сальников ему вслед. – Жалостливый какой! Ты Мишку пожалел после всех его бед, ублюдок?
Но Марк уже не слышал его ругани, быстро шагая, он почти бегом устремился к дому. Сегодня не до работы: надо срочно установить местонахождение Михаила Юсупова.
После разрыва с мужем Светлана находилась в смятении. Все ее мысли были заняты одним: что ждет впереди ее и сына? С волнением и страхом ждала она встречи с Мишей – ведь прошло столько лет! Непроизвольно желая напомнить себе о былом и проверить свои чувства, решила съездить с Петенькой на Ваганьковское кладбище – на могилку его бабушки.
Осень уже окрасила деревья багрянцем, но было еще тепло. С букетом роскошных георгин они подошли к хорошо ухоженной могиле Ольги Матвеевны, с красивой оградой и высоким мраморным крестом.
– Здесь покоится твоя вторая бабушка, – возложив цветы, объяснила сыну Света. – Она происходила из старинного рода. Ты же читал про князей и бояр? Многие из них немало сделали для величия России. Твой папа в прежнее время тоже был бы князем…
– Как князь Владимир Красное Солнышко или вещий Олег? – удивился Петя. – Мам, давай я прочту бабушке стих о вещем Олеге! – предложил он и бойко начал декламировать:
Как ныне сбирается вещий Олег
отмстить неразумным хазарам.
Их села и нивы за буйный набег… –
– Мам! А кто такие хазары? – спросил, прерываясь. – Они тоже русские?
Света с удивлением обнаружила, что сама этого не знает, и ответила:
– Они из народностей, которые потом вошли в Россию, сынок.
– А мой папа насовсем погиб? У него там – далеко – тоже есть могилка?
Вопрос сына привел Свету в замешательство. «Ну что я ему скажу, когда появится Миша? Как объясню, что через столько лет его отец оказался живым и невредимым?» Но она все же нашла подходящий ответ:
– Может, и не насовсем, сыночек. Сказали, что он погиб в Афганистане, но оттуда, бывает, возвращаются те, кого уже не числили в живых.
– Выходит, и наш папа может вдруг вернуться? – с робкой надеждой посмотрел на нее Петя.
– Вполне может быть, – ответила сыну Света, чувствуя, как ее охватывает волнение, а душа жаждет, чтобы это наконец свершилось. – Правда, было бы здорово?
В этот момент к ним подошла пожилая женщина в кладбищенской робе, убиравшая могилу Ольги Матвеевны и, поздоровавшись, поинтересовалась:
– Вы, милые, кем доводитесь покойной?
– Невесткой. А мой сын – ее родной внук, – эти слова вырвались у Светы сами собой – будто ничто и никто не разлучали ее с Мишей.
– Выходит, это ваш муж нанял меня ухаживать за могилкой? Такой порядочный с виду молодой человек… а вот… задолжал. И вас я впервые здесь встретила.
Ее слова смутили Свету, но она и тут нашлась, что ответить.
– Он сейчас в отъезде – такая у него работа. А я здесь бываю, только изредка. Чаще не получается. Вы скажите, сколько надо, – достала сумочку, – я заплачу.
– Триста рубликов, милая, – обрадовалась старушка. – А то я уж горевала – ждать-то мне не сподручно, старая я.
Света отдала ей деньги, взяла сына за руку и направилась к выходу. Она уже твердо знала, что ничего так не хочет, как вновь увидеть Мишу – каким бы он ни стал, и любовь ее к нему не угасла.
Материальные проблемы навалились на Светлану сразу после разрыва с Марком. Собственные ее небольшие накопления на сберкнижке, куда поступала мизерная зарплата в театре, растаяли, как весенний снег, – при таких-то ценах.
Марк, имея немалый счет в коммерческом банке, предоставил в распоряжение Свете лишь кредитную карточку, по ней она без помех покупала все необходимое. Теперь она намеревалась карточку возвратить, так как собиралась развестись и считала неэтичным далее ею пользоваться. На помощь отца рассчитывать пока тоже не приходится – в институте уже несколько месяцев задерживают выплату денег.
«Положение хуже губернаторского, – думала Светлана, проверив остаток на сберкнижке. – Надолго не хватит. А как жить дальше? Придется, наверно, вернуться на эстраду, а может, совсем уйти из театра. Жаль…»
В театре у нее новая роль, с эффектной выходной арией, – обещает принести большой успех. Она с увлечением репетирует, и это отвлекает от мрачных дум и мирит с предстоящей одинокой жизнью. Имя ее хорошо известно в шоу-бизнесе. Сначала дублерша примадонны ансамбля, она вскоре сама стала успешно исполнять сольные номера; однако Марк, когда они поженились, воспротивился этому. В отношении Светланы соблазнов шоу-бизнеса он опасался. Легкие нравы и обычаи, принятые среди звезд эстрады, возможные ее высокие личные доходы – все это сделает ее независимой, в том числе материально. Зачем создавать предпосылки для разрушения их брака?
– Ну зачем тебе двойная нагрузка? – убеждал он ее. – Ты же театр оставлять не собираешься? Материальных проблем у нас нет. Так какой смысл?
К этому времени он стал независимым предпринимателем, создал собственную эстрадную группу, которая пользовалась немалой популярностью. Марк умел дружить с прессой и телевидением и потому создать рекламу и обеспечить кассовый сбор. В средствах они не нуждались. Он купил шикарный «блейзер», весьма престижную в среде эстрадников машину, и считался процветающим продюсером.
Теперь придется ей возобновить свою эстрадную деятельность – так решила Светлана. Надо созвониться с Марком – он ее удалил с эстрады, пусть теперь поможет вернуться. Ничего страшного: она уже не молоденькая статистка, у нее есть имя, за себя постоять сумеет. А его содействие ни к чему ее не обязывает. Разойтись надо культурно, без вражды, – ведь немало лет вместе и, работая на эстраде, все равно никуда друг от друга не деться.
Светлана собралась уже сесть за телефон, чтобы его разыскать, но не пришлось: он позвонил сам, заговорил, волнуясь:
– Света, нам нужно серьезно поговорить. Чем раньше, тем лучше. Не возражаешь? Ушел я безропотно, как ты велела: хотел дать тебе время остыть и хладнокровно все обдумать.
– Хорошо, приезжай, – спокойно согласилась она. – Я сегодня вечером не занята. Но не надейся, что мое решение изменится. Не для того мы столько лет дружили, делили наши дни, чтобы стать врагами. Неправильно это…
В ожидании Светлана набрала номер телефона матери. Мама, с ее честной, бескомпромиссной натурой, поможет ей избежать ошибки.
– Ты все правильно решила, доченька, – выразила свое одобрение Вера Петровна. – Не стоит идти на попятный, Ма-рик… Ты теперь не сможешь его ни любить, ни уважать. Как я – Ивана Кузьмича… Какая же это жизнь? Ты еще молода, и хоронить себя рано. – И добавила с горечью, как бы каясь: – Сама знаешь, я хорошо к нему относилась; благословила ваш брак. Но за то, что он сделал против Петеньки, я уж не говорю про тебя и Мишу, нет ему от меня прощения. И видеть его теперь не смогу!
Приехал Марк, с большим букетом свежих роз. Светлана укрепилась в своем решении и встретила его с холодным спокойствием. Как ни в чем не бывало приняла цветы, поставила в вазу и, указав на кресло, села напротив.
– Давай, Марк, обсудим положение не как муж с женой, а как старые друзья, – взяв инициативу в свои руки, предложила она подчеркнуто деловито. – Без эмоций и бурных сцен – они ни к чему не приведут.
– Но, Светочка, ты должна меня выслушать! – с мольбой во взгляде и голосе пытался возразить Марк. – Даже преступники имеют право на последнее слово.
– И тебя никто не лишает этого права. Только… оно дается в заключение. А пока… ты ведь мужчина – выслушай меня и постарайся вести себя спокойно.
Он печально умолк, совсем расстроившись.
– Давай, Марик, без обиды. В трудное время, когда мне было особенно тяжело и я не знала, погиб Миша или нет, ты вел себя безупречно, здорово помогал нам с мамой. – Она помолчала. – Я твердо решила тогда не выходить замуж без любви и остаться верной памяти Миши. Но дрогнула – из-за Петеньки. Приняла твое предложение, потому что уважала тебя за самоотверженность и преданность. Думала, для тебя наше счастье важнее собственного. Но жестоко ошиблась.
Марк подавленно молчал, и она, прямо глядя ему в глаза, спросила:
– Так что же ты хочешь от меня, Марик? Ведь совесть у тебя есть? Я никогда тебя не любила, а теперь и уважать не могу. И ты считаешь, что после этого мы можем жить вместе? Молчишь? Потому что понимаешь – прежнее не вернется. По-новому надо.
– Это… как же? Что ты имеешь в виду, – словно очнувшись, поднял на нее глаза Марк. – Что предлагаешь?
– Мы много лет дружили, без любовных отношений. У нас были с тобой и хорошие минуты, – мягко, потупив взор, произнесла Светлана. – Давай же не будем все это портить. Нам предстоит новая жизнь, и мы неизбежно будем встречаться. Простим друг другу плохое и дадим свободу. Я готова – постараюсь забыть все дурное, что ты сделал из любви ко мне. Мы еще молоды, и у каждого есть перспектива.
Марк слушал ее, мрачный как туча. Не может он с этим примириться!
– Вот что надумала! Понятно… Новая, свободная жизнь и, конечно, развод. Но я не согласен! Слишком у тебя все просто получается. Ты поступаешь неразумно!
– Это почему же ?
– Потому, что рассчитываешь, наверно, соединиться с ним… с Михаилом. А если у него уже есть семья, дети? О них ты подумала? Неизвестно еще, как отнесется он к твоей свободе. Подумай сама, Светочка! Если у вас с Михаилом ничего не получится, – ты уверена, что найдешь кого-то лучше меня? Кто так же любил бы тебя и Петеньку?
Он умолк, потом заговорил снова:
– Сама же говоришь, что зла на меня не держишь. Ведь на дурной поступок я решился только из любви к тебе… я ее пронес через всю жизнь.
Что еще ей сказать?
– Прошу тебя, заклинаю! Не принимай окончательного решения до встречи с Михаилом! Не губи жизнь мне и себе! – И, боясь услышать то, что уже слышал, вскочил с кресла, не давая ей ответить. – Подумай над моими словами! Не торопись!
У него осталась последняя надежда: может, время сработает в его пользу, Михаил ее разочарует, и все кончится благополучно.
– А ты подумай над тем, что я предложила. Торопиться и правда некуда. – Она встала и протянула ему кредитную карточку. – Вот возьми, ты, наверно, впопыхах забыл.
– Мы еще не в разводе, и ты пока моя жена! – отвел ее руку Марк. – До того как мы расстанемся окончательно, я настаиваю, чтобы ты пользовалась этой карточкой. Потом разберемся. Я взял на себя обязательства, и ты не имеешь права унижать меня тем, что я оставил семью в плачевном положении.
– Ну ладно, может, в этом ты и прав, – не очень охотно согласилась Светлана. – Но твоя щедрость не повлияет на мое решение.
«Это мы еще посмотрим! – обрадованно подумал Марк, выходя из дома. – Все-таки что-то мне удалось…»
Когда он вышел на улицу, его охватил озноб. Надо собрать все свое мужество, встретиться и поговорить с Михаилом раньше, чем Светлана это сделает.
Михаил пролежал в больнице дольше, чем думал, – слишком медленно срастались ребра. У Сергея Белоусова дела шли значительно лучше: рука зажила и его выписали. Вместо него на соседней койке лежал новый больной – небритый старик, который непрерывно стонал. «Господи, поскорее бы отсюда убраться! – мечтал Михаил, массируя больной бок. – Так хочется наконец увидеть, какой же у меня сын!»
Много раз пытался он его представить, и воображение упорно рисовало ему сына похожим на мать – золотистая головка, синие глаза, – потому что милее этого образа нет для него на белом свете.
Сегодня настроение у него неплохое: при утреннем обходе лечащий врач объявил, что дня через два его выпишут. Не мешает пройтись и немного размяться… Но тут дверь в палату открылась и вошел Белоусов.
– Привет выздоравливающим! – Улыбаясь, он подошел к койке Михаила. – Значит, послезавтра – на волю? Только что узнал в отделении. – Выложил на тумбочку принесенные гостинцы и весело заявил: – А мы тебя ждем не дождемся. Сотрудники – и особенно сотрудницы – заинтригованы. Мы же все сыскари, и про тебя уже имеется полная информация – о твоих подвигах в плену и у Ланского. Ты заранее завоевал авторитет, не приступая к работе.
Михаил бросил на него вопросительный взгляд, и он доложил:
– Все бумаги – чтобы перевести пай на твое имя – я подготовил и привез на подпись, так что из больницы ты выйдешь уже совладельцем и генеральным директором фирмы. Думаю, на первом же заседании станешь председателем совета. Большому кораблю – большое плавание! – И тепло пожал Михаилу руку.
Когда он ушел, Михаил призадумался: с одной стороны, удача налицо. Детективное агентство успело неплохо себя зарекомендовать и пользовалось спросом, так что он пришел на готовенькое. Но если учесть, что связи с основными заказчиками поддерживал его предшественник, а новый человек им незнаком, полбжение его довольно неустойчиво. Признают ли его достойным доверия партнером – пока под вопросом. Одним словом, вложив в эту фирму состояние, заработанное за годы нелегкого, опасного труда, он рискует разом все потерять. Но, в конце концов, это зависит от него самого – насколько успешно он сумеет вести дела. А риск всегда присутствует в том, чем он занимается.
Бок снова заныл, и он решил уже повернуться к стенке, как вдруг раздался стук в дверь, она открылась, и вошел… Марк… Да, это его бывший друг: одет, как всегда, с иголочки, солидные очки в элегантной оправе, безукоризненный пробор… Михаил не обнаружил в себе ни радости, ни даже простого любопытства – неприятно видеть человека, который заменил его в сердце Светланы. «Что ему от меня понадобилось? – подумал он с досадой. – Пришел, наверно, протестовать против моей встречи с сыном…»
– Здорово, Михаил! Вот узнал, что ты в Москве и на больничной койке. – Марк запинался от волнения; не дожидаясь приглашения присел на стул рядом с кроватью. – Решил тебя навестить и заодно поговорить о наших отношениях. Давно ведь пора – вместе росли, были друзьями.
– Ну положим, какой ты мне друг, я уже убедился. Достаточно того, что ты ни при встрече, ни за прошедшие пять лет не сообщил мне, что у меня растет сын, – категорически отверг Михаил его попытку к примирению. – И ты еще надеешься, что я тебе когда-нибудь это прощу? Ошибаешься! – И взглянул недобрым взглядом. – Я бы с тобой не так говорил, но рядом, при тебе, растет Петр Михайлович. Хочу, чтобы ты знал, почему твоя шкура до сих пор цела и невредима. Надеюсь, ты не для того пришел, чтобы помешать нам встречаться?
– Разумеется, нет! Как ты мог такое подумать? – торопливо заверил его Марк, как-то жалко глядя ему в глаза. – У меня никогда и в мыслях этого не было. А не сообщал я тебе о сыне, боясь, что это внесет разлад в твою семью, озлобит жену. Думал, что знаешь о сыне от Сальникова и сам не захотел его видеть. Ведь у тебя, наверно, есть другие дети?
То, что сообщил ему Михаил, прозвучало для него как смертный приговор:
– Не знаю, что ты полагал и чем руководствовался, но дать знать о сыне был обязан. Ты не так уж глуп – нашел бы для этого подходящий способ. А детей у меня нет, как и жены. Полученный опыт отбил охоту.
– Ну как знаешь, – пролепетал еле слышно Марк с убитым видом. – Я ведь хотел как лучше… – Он произнес это автоматически.
Мысли у него путались; он страдал, сознавая полную для себя безнадежность. Чувствуя себя совершенно разбитым, он, безвольно опустив руки, посидел еще немного, молча предаваясь отчаянию, с трудом заставил себя подняться и понурившись вышел из палаты.
Остаток дня Марк Авербах провел как во сне, обезумев от безнадежности и горя: не сомневался уже, что судьба вновь соединит Светлану с Михаилом. В состоянии прострации он не мог потом вспомнить, как попал в знакомый притон наркоманов. Квартиру снимали его старые приятельницы из кордебалета, с юных лет, как и он, испытавшие прелести кайфа и приверженные этой пагубной страсти до сих пор.
Марк еще как-то перебарывал свой порок, осталась какая-то сила воли; девушек этих сдерживало только отсутствие денег. В поисках приработка они не брезговали ничем, но красотой не блистали и большим спросом не пользовались. Когда появился денежный Марк, радость их не ведала предела. Им предстоял вечерний спектакль, ну и что же?.. Всего-то небольшой хореографический эпизод, да и платят им гроши.
– Бабоньки, патрон прибыл! – восторженно объявила старшая, открывшая ему дверь. – Покайфуем на славу! Мальчик темнее тучи! Придется его расшевелить…
Это вызвало оживление: дамы тосковали, валяясь на смятых постелях, в состоянии депрессии. Они тут же кинулись прибирать в комнате, подкрашиваться, подтягиваться… Когда Марк вошел, все уже выглядело вполне пристойно. Дам было трое; они его окружили, расцеловали по-свойски, усадили, стали расспрашивать с сердечным участием, суетясь вокруг него.
– До чего же мы по тебе соскучились, Марочка! Мы тебя отогреем, не отпустим в таком состоянии. Бабки-то есть?
– Какие проблемы! – небрежно бросил он, доставая толстый бумажник. – Берите сколько надо, а хотите – хоть все! Только верните мне самого себя! Хочу забыть о гадости жизни!
Оставив его на попечение самой молодой и наиболее привлекательной, две другие шустро занялись приготовлениями: одна побежала за «лекарством», другая – делать срочные покупки.
Когда вернулись, обнаружили подругу с патроном уже в постели, не обращающих никакого внимания на все вокруг.
– Потише, черти полосатые, а то завидно! – рассмеялась старшая. – Эй, Шурка, оставь от него хоть немного нам!
Марк, с мутными глазами, тяжело дыша, поднялся и не стесняясь своей наготы, подхватив рукой трусы, пошел принять душ. Шурка как ни в чем не бывало принялась помогать подругам.
К его возвращению стол уже был накрыт; принялись пировать, обмениваясь сплетнями из жизни эстрадной богемы. Обильная еда и спиртное привели всех в отличное настроение; по очереди «сели на иглу», и кайф скоро овладел ими полностью…
Марк почувствовал огромный прилив сил: он любит весь этот сияющий, прекрасный мир, всех очаровательных, соблазнительных женщин вместе и каждую в отдельности, – все они представали в желанном образе жены. В сладком полусне, в эротическом угаре, Марк обладал то одной, то другой, то всеми тремя…
Очнулся он в двенадцатом часу ночи, на широкой тахте, между двумя подругами; третья, без всякой одежды, растянулась в полузабытьи на кровати поверх одеяла.
– Ну, Марк, и мировой же ты мужик! – благодарно шепнула ему Шурка. – Со всеми управился! Тебе хоть гарем заводить… Приходи почаще! Таких номеров от своей половины ведь не дождешься, а? – И расхохоталась.
Постепенно он стал осознавать, где находится, и чувствовал полный упадок сил. Почему-то ему вспомнился анекдот с вороной: это когда мертвецки пьяного забулдыгу выбросили на помойку голым, птица села и клюет его достоинство, а он даже «кыш!» не в силах произнести… Однако не смешно… Он с отвращением оглядел грязную, отвратительную комнату, валяющихся рядом бесстыдных, неряшливых баб… Молча поднялся и стал одеваться.
Покинув жуткий приют, Марк долго еще сидел неподвижно в своей шикарной машине. Мысли у него путались, но одно ясно: в таком состоянии управлять автомобилем нельзя… Да он еще остался без гроша, в случае чего и откупиться нечем. Клонит в дремоту, поташнивает… Час-другой сна его освежит, и тогда удастся добраться до дома. Марк заблокировал двери, привел спинку кресла в удобное положение и уснул…
Сначала снилась всякая муть: снова сладко ныло тело, его нежно обнимали какие-то женщины… Потом чувства притупились; вдруг он как наяву увидел покойную мать: она возникла в лучах яркого света, призывно протягивает к нему руки… Он хочет пойти ей навстречу, крикнуть: «Мамочка! Мне плохо, пожалей меня!» Но не мог ни двинуться с места, ни произнести ни слова. Она стала удаляться, по-прежнему простирая к нему руки, как будто безмолвно звала с собой. «Мамочка, не уходи, не оставляй меня одного! Я хочу с тобой!» – шептали его губы. Но сам при этом понимал: звука нет, его не слышат… Видение исчезло…
Он проснулся, пришел в себя, посмотрел на часы: половина второго ночи; посмотрел на себя в зеркало заднего вида: мешки под налитыми кровью глазами, лицо опухло… «Конечно, разит изо рта, а таблеток я не взял, кретин! – выругал он себя. – Как ехать в таком состоянии? Ведь попадусь – как пить дать!»
Однако и провести всю ночь в машине немыслимо. Все тело ноет от усталости, так хочется поскорее улечься в мягкую, чистую постель… И он решил ехать, томимый тяжелым предчувствием неминуемой беды. Привел сиденье в нормальное положение, включил зажигание, ближний свет и осторожно двинулся по направлению к дому. Благополучно миновал пост ГАИ на Преображенской площади и выехал на набережную Яузы.
Мощная машина ровно шла по пустынной в этот час набережной, и, увеличивая скорость, он наконец почувствовал, как к нему возвращается уверенность и улучшается настроение. Но неумолимая судьба преследовала Марка, предчувствие его не обмануло. Только он проехал под мостом рядом с улицей Радио, как услышал приказ остановиться из рупора догонявшей его милицейской машины.
– Вы превысили скорость! – объявил подошедший инспектор. – Прошу предъявить документы. – Взял водительские права и техпаспорт, внимательно вглядываясь в Марка, и, не возвращая документов, порицающе произнес: – Что-то вид мне ваш подозрителен. Придется проверить вас на алкоголь.
Ну вот, так и знал! Закон подлости в действии. Когда надо, как раз пустой карман. Теперь штрафанут будь здоров! От новой неудачи в голове немного прояснилось, он вспомнил, что в заднем кармане брюк должны остаться доллары. Так и есть! Теперь он, наверно, отделается. Незаметно от инспектора нащупав хрустящую бумажку, Марк немного успокоился, не слишком скрываясь достал купюру, пятьдесят баксов, вложил в удостоверение личности и протянул инспектору.
– Извините, если непроизвольно нарушил правила, – тороплюсь домой, на Арбат, после позднего концерта. Мы, артисты, очень устаем, пачти так же, как и вы в ночную смену. Вот, убедитесь, что я говорю правду. Надеюсь, вы меня простите на первый раз.
Инспектор еще раз изучающе на него посмотрел, небрежно приоткрыл удостоверение и, ловко сложив документы, вернул.
– Ну ладно. Уважаю я вашего брата, артистов. Езжайте с Богом. Но прошу – поаккуратнее. – Сел в патрульную машину и уехал.
Марк принял свои документы уже без хрустящей бумажки.
Казалось бы, все обошлось благополучно, но эта новая потеря всколыхнула воспоминания о всех неудачах минувшего проклятого дня и Марком вновь завладели мрачные мысли.
Что за жизнь его ожидает? Какие нечеловеческие мучения при виде счастья его Светланы с другим?..
Он испытал такое отчаяние, такую острую физическую боль, что на короткое мгновение выпустил из рук руль. Всего нескольких секунд хватило для исполнения приговора, вынесенного ему судьбой. В этом месте набережная Яузы делала крутой поворот. Оставшись без управления и наехав одним колесом на какое-то препятствие, громоздкая машина резко развернулась и, сбив чугунное ограждение, обрушилась в реку…
«Финита ля комедия», – только и успел подумать Марк, поняв, что погружается в воду, и испытал даже облегчение: недаром мама позвала его к себе…
Глава 31
ОБРЕТЕНИЕ СЫНА
В тот день, когда Михаила выписывали из больницы, Сергей Белоусов явился к нему спозаранку.
– А у нас чепе! – с порога заявил он. – Арестовали сотрудника, который ведет расследование в Сочи. Срывается крупный заказ. Ждем тебя как манны небесной!
Сергей вкратце рассказал, в чем дело. В порту пропала большая партия ценного груза. Милиция вела следствие вяло, заказчик заподозрил, что дело не будет раскрыто, и обратился за помощью в агентство. Очевидно, подозрения были небеспочвенны: агента фирмы милиция задержала, как только он начал работать. Предлог (незаконное ношение оружия) надуманный, поскольку лицензия имелась, – все шито белыми нитками. Михаил сразу понял, что придется срочно лететь на юг.
– Билеты уже заказаны. На дневной рейс. Уладить вопрос с милицией, если замешана, нелегко. Тут нужна твоя крутизна, Миша. Мы все понимаем, что не здорово это получается: прямо с больничной койки – из огня да в полымя. Но дело требует. «Ну что за злая судьба! – горестно подумал Михаил. – Будто нечистая сила ворожит, мешает встретиться с сыном, никак не дает!»
– Ладно, что попишешь. Придется лететь, – согласился он. – Только позвонить надо. Кое-кого предупредить о неожиданном отъезде. А потом – выписка и сразу за дело!
– В контору заезжать нам не надо. Все необходимые документы у меня с собой, – деловито тараторил Белоусов, помогая ему складывать вещи. – Машина ждет. Заедем к тебе домой – и оттуда прямо в аэропорт.
Квартира Михаила приобрела нежилой вид: на всем толстый слой пыли, непонятно откуда взявшейся – окна плотно закрыты. Но сейчас не до уборки. Михаил принял душ, переоделся, собрал необходимое – вроде готов двинуться в путь.
Еще из больницы он пытался дозвониться Светлане, но никого дома не застал. Решил позвонить снова из аэропорта, во что бы то ни стало предупредить. Не дай Бог подумают, что не хочу увидеть сына, – хватит недоразумений! Кто знает, сколько там придется пробыть. Первое его дело в агентстве, проиграть нельзя.
До отъезда в аэропорт не спеша обсудили с Сергеем детали, больше всего опасаясь такого варианта, как инсценировка. Сумма страховки столь внушительна, что сама по себе наводит на размышления. Подкуп должностных лиц, чтобы замести следы, вполне вероятен, и в этом случае поймать за руку и вывести на чистую воду махинаторов очень сложно. Кроме того, и сам заказчик вряд ли заинтересован в установлении истины. Белоусов предполагал, что дело все-таки чистое и владельцы груза заказали расследование не для отвода глаз – чтобы их не заподозрили.
– А вот мы на месте все и установим, – спокойно пообещал Михаил. – Я кое-кого знаю в местной прокуратуре. Надеюсь, разберемся, а там все вместе решим, как быть с заказчиком.
По дороге в аэропорт продолжали обсуждать возможные повороты и подводные камни в ходе предстоящего расследования. Перед вылетом Михаил еще раз позвонил, и вновь никто не подошел к телефону.
В этот день Светлане сообщили о гибели мужа и пригласили на опознание.
Траурные события и хлопоты, связанные с оформлением документов, организацией похорон и поминок, совершенно измотали Светлану и полностью отвлекли ее мысли от предстоящей встречи с Мишей.
Не привыкшая решать житейские вопросы самостоятельно, по природе несколько флегматичная и медлительная, она растерялась и вряд ли справилась бы с горестными заботами без помощи родных и близких. Но ей самой, слава Богу, практически ничего и не пришлось делать.
– Не беспокойся, доченька, мы с отцом все сделаем, что нужно для похорон, – заверила ее Вера Петровна. – Занимайся Петенькой и береги голос.
Документы оформил четко и без задержки Вячеслав Андреевич.
– Мой Слава похоронные дела хорошо знает – немало пациентов на тот свет отправил, – с мрачным юмором заверила племянницу тетя Варя, когда Светлана запротестовала, не желая затруднять такого крупного и занятого специалиста, как профессор Никитин. – У него это не займет много времени. И потом, он сам очень хочет тебе помочь. – И перешла почему-то на шепот: – Ты мне лучше скажи – неужели думают, что… самоубийство? Хоть Вера мне говорила, что у вас не все ладно, но ведь на Марка это совсем не похоже.
– Следствие покажет, – печально и устало, но без особого волнения ответила Светлана. – Уверена, что это просто несчастный случай. Медицинская экспертиза установила, что он был в состоянии алкогольного и наркотического опьянения. Скорее всего уснул за рулем… Была глубокая ночь.
– Ты что же, совсем не горюешь? – удивилась Варвара Петровна, и в ее тоне прозвучали осуждающие нотки. – По-моему, он к тебе относился хорошо.
– Конечно, скорблю. Жаль его – мог еще жить и жить… Но пути наши разошлись. На то есть причины, маме они известны. – И призналась: – Конец Марика ужасный… сердце у меня кровью обливается от жалости, но, знаешь… это и освобождение от мучительных проблем. Видно, так небу угодно с ним поступить. А мы проводим его в последний путь, вспоминая только хорошее.
Тетю Варю и других непосвященных родственников и знакомых удивляло, что Светлана не рыдает, не убивается по трагически погибшему мужу; но мать и Степан Алексеевич были с ней полностью солидарны.
– Пусть простит меня Бог, – со свойственной ей непосредственностью говорила дочери Вера Петровна. – Но своей ужасной смертью Марик сделал доброе дело и полностью искупил свою вину перед тобой, Мишей и Петенькой. Хотя мне, как и тебе, не очень верится, что сделал он это по своей воле. Да к чему теперь разбираться? Пусть ему в иной жизни будет хорошо…
Расходы по траурным мероприятиям оказались огромными: Марк имел широкий круг друзей и знакомых, был известен в мире шоу-бизнеса, и приличия требовали отдать должное его памяти. Вот где пригодилась его кредитная карточка. Удалось не только заказать лучшие похоронные принадлежности, множество венков, оркестр, транспорт, но и на кладбище оплатить ритуальные услуги по первому разряду.
Похоронили Марка на Немецком кладбище, рядом с его родителями. Светлана заказала гранитный памятник, с тем чтобы установить его позднее, когда осядет земля.
На арбатской квартире у Марка хранилась изрядная сумма наличных в рублях и валюте; денег хватило на все, даже на богатые, многолюдные поминки – пришлось их проводить в три очереди.
Междугородный вызов застал Светлану в двенадцатом часу ночи, когда она, измотавшись за день, уже засыпала у себя в спальне.
– Прости меня, ради Бога, за поздний звонок! – услышала она в трубке незабываемый низкий голос Миши – и сон сразу отлетел от нее. – Вот уже полтора часа сижу на переговорном, но только сейчас соединили. Пытался дозвониться до тебя много раз: из больницы, из дома, из аэропорта. Хотел объяснить: всеми силами души жажду видеть сына, а все никак не получается. То лечился, теперь дела загнали на юг, в Сочи. Ну никак не могу застать тебя дома!
– Я и не могла быть дома, Миша, – прервала она его скорбным голосом. – Дело в том, что погиб Марик: упал в Яузу вместе с машиной в ночь на вторник. Вчера мы его похоронили.
– Не может этого быть! Невероятно! – хрипло произнес ошеломленный Михаил после небольшой паузы – его будто обухом по голове ударили. – Марик ведь… в этот день он был у меня в больнице… Плохой вышел разговор… Разве мог я предположить, что вижу его в последний раз? – Растерянно помолчал, не находя слов сочувствия, сказал первое, что пришло в голову: – Соболезную тебе, конечно. Похоже, вы с ним жили дружно. Я же… мне разреши иметь свое мнение.
Светлану его слова кольнули в самое сердце. Открыть бы ему немедленно всю правду; уверить, что ошибается, что любила и любит она только его. Но не время сейчас и не место…
– Ты глубоко ошибаешься, Миша, в отношении нас с Мариком. Это все, что я могу тебе сейчас сказать. – Слезы ее душили. – Может быть, со временем все узнаешь и поймешь… Марик много сделал для нас с мамой, поддержал, помог в трудное время после смерти отца. – Ей уже удалось взять себя в руки и успокоиться. – И мы все сделали, чтобы отдать ему должное и проводить в последний путь с достоинством. Сам понимаешь, какие тяжелые были дни. Прости меня, но я совсем без сил.
– Все понял, Светлана, заканчиваю разговор, – немедленно отозвался он. – Только хочу предупредить, что, как только завершу здесь работу и вернусь, сразу позвоню, чтобы договориться о встрече с сыном. И еще прошу лишь два слова: как… он?
– Петенька, слава Богу, здоров; учится хорошо, – слабым голосом откликнулась Светлана: она чувствовала себя отвратительно. – Похороны его не затронули, не отца хоронил. Мал еще и думает, что отец его погиб на войне. Предстоит нелегкое объяснение. – Голос ее дрогнул, глаза закрывались от усталости.
– Спасибо! Спасибо большое, Света! Еще раз прости, что так некстати тебя потревожил. Поскорее восстанавливай силы и приходи в норму. Я позвоню вам. Прости…
После ночного разговора с Мишей Светлана два дня раздумывала о том, как и что скажет Петеньке о предстоящей встрече с отцом. Мальчик уже большой, многое понимает, – наверняка задаст вопросы, которые поставят ее в тупик.
«Как объяснить, почему отец долго не появлялся, хотя остался в живых? – спрашивала она себя, пытаясь придумать подходящую версию. – Петя, безусловно, удивится, почему папа не интересовался им все эти годы…»
Лгать, даже из благих побуждений, не в ее натуре; наконец, она склонилась к мысли, что в основу объяснения нужно положить истинные факты. Суть всего, что произошло, сын не поймет, придется найти что-то другое, доступное мальчишескому воображению; нечто такое, что оправдает в глазах мальчика поведение отца.
Долго перебирала подходящие причины, пока ее не осенило. Ну конечно, нужно использовать всем известный драматический прием телесериалов – амнезию! Петя их смотрит – поверит. Противно обманывать ребенка, но что еще, кроме временной потери памяти, может оправдать в его глазах отца? Она облегченно вздохнула, сочинив довольно складную версию.
Когда Петя пришел из школы, она его покормила, расспросила, как прошел день; потом повела в гостиную, усадила на диван.
– Ты, сынок, уже вырос большой, и теперь я могу поговорить с тобой как со взрослым об отце. Тебе хочется узнать о нем побольше?
В глазах у Пети зажегся живой интерес: не заговаривал он с мамой и бабушкой на эту тему, мысль об отце всегда жила в его сердце. Ему недоставало отца, и он завидовал ребятам, которых папы брали на футбол, на рыбалку и другие мужские мероприятия. Марк как-то не выполнял эту роль…
– Конечно, мама! Ты ведь даже не рассказывала, что известно о том, как он погиб.
– Так вот, Петр Михайлович! – с подчеркнутой важностью произнесла Света, глядя ему в глаза и взяв обеими руками за плечи. – Держись крепко и собери все свои силы: отец твой жив!
Сын растерянно воззрился на нее округлившимися от изумления глазами.
– Это невероятно, но факт, Петя! Очень для нас радостный… Он жив, здоров, и скоро ты его увидишь!
– Но как же так, мамочка?! – вскричал опомнившись и ничего не понимая Петя. – Где же он все время пропадал? Столько лет!
– Не хочешь верить в чудеса? Правильно делаешь! – весело рассмеялась Светлана, и по ее радостному виду он понял, что мама его не разыгрывает. – Объяснение очень простое, совершенно научное: ам-не-зия, потеря памяти. Ты разве в кино такое не видел? Вот и с твоим отцом произошло то же самое.
Убедившись, что сын затих и внимательно слушает, она принялась излагать придуманную ею историю:
– Я тебе рассказывала, что твой папа – человек физически очень крепкий, – сам скоро в этом убедишься. Так вот, все думали, что он от взрыва погиб. Но, как выяснилось, его только сильно контузило тупым ударом осколка в голову. Враги подобрали его – он был без сознания – и увезли вместе с другими пленниками и своими ранеными в Пакистан.
Все сказанное – правда; это воодушевило Светлану.
– Как рассказал его друг, там он быстро окреп физически, но память к нему не вернулась. Он понимал, что находится среди врагов, но не знал, кто он и откуда родом. Ему даже удалось бежать из плена – вместе с одним летчиком, в Индию. Пробыл он там долго, но в конце концов вернулся на родину.
Светлана глубоко вздохнула и, проклиная себя за складное вранье, изложила свою легенду до конца:
– Все эти годы после возвращения он прожил в Западносибирске не помня о том, что родился и вырос в Москве. Понятия не имел, что у него растет сын. Прилетал в столицу по делам службы, но ничего не мог вспомнить из своей прошлой жизни.
– Как же… теперь… он обо всем узнал? – Мальчик затаил дыхание. – Ему что, операцию сделали?
– Совсем по-другому. Наберись терпения, сейчас все поймешь! Стараюсь тебе рассказать все как есть, чтобы к этому больше не возвращаться. Отец, как бывший афганец, участвовал в похоронах товарища, и на кладбище какие-то негодяи устроили взрыв. Погибло много народу. Ты, Петенька, об этом, наверно, слышал. Такого в Москве еще не было… Папу снова контузило осколком, и на этот раз память к нему вернулась. Теперь все понял? – Она взглянула на сына и облегченно вздохнула, чувствуя, что переплела правду с ложью довольно искусно. – Он только что из больницы, нашел нас и позвонил мне с просьбой о встрече. Мы ведь не откажем ему, сын?
По сияющим глазам мальчика она поняла, как он счастлив, что его отец восстал из мертвых.
Михаил вернулся в Москву лишь через две недели, в понедельник утром. Был конец октября; деревья на бульварах уже оголились; дождя не было, но дул холодный, пронизывающий ветер. Машину припарковать поближе к офису не удалось, и он шел, поеживаясь от холода, – не успел утеплиться: на юге ведь все еще стояла теплая погода.
Сложное, запутанное дело, которое вел, завершено успешно. Помогли его настойчивость, бесстрашие и, конечно, друзья из прокуратуры, с которыми в свое время его познакомил еще Прохоров. Весь груз, полностью, удалось обнаружить – искусно припрятанным в порту. Потребовалось немало усилий, времени и денег, но результат себя оправдал. Михаилу было ясно как день, что без покровительства кого-то из милицейских чинов здесь не обошлось, но друзья посоветовали ему не копать слишком глубоко:
– Ты своего добился, сорвал им аферу – и будь доволен! А расследование служебных преступлений – это не твоя забота.
– Не могу спорить, – согласился Михаил, – на то вы и прокуратура. Спасибо вам за помощь! Будете в Москве – я к вашим услугам, в любое время дня и ночи.
Друзья проводили его на аэродром; расставание получилось очень теплым.
И вот он снова здесь; совещание с сотрудниками закончено, бумаги переданы на исполнение… Можно звонить Светлане! На этот раз повезло – она сразу взяла трубку.
– Света, здравствуй! Как твое состояние? Я только прилетел. – Надюсь, на этот раз моя мечта исполнится?
– Конечно, Миша, давно пора, – просто ответила она. – Только нам сначала надо встретиться и поговорить не у нас дома. До того, как вы с Петенькой увидитесь.
– Все будет сделано, как ты хочешь! Выбирай, где лучше. У меня в офисе, дома, а может быть, в хорошем ресторане? Я на все согласен. Пришлю машину или отвезу куда скажешь.
– Нет, все это неудобно! Нам серьезно нужно поговорить. О том, что ты скажешь Пете, как объяснишь сыну многолетнее отсутствие. Ты уже думал об этом?
При этих словах Михаил немного растерялся: несмотря на свою рассудительность, – нет, не думал… Считал, что скажет сыну все как есть!
Светлана правильно истолковала его молчание.
– Ты что же, решил посвятить Петю в наши непростые отношения? Чтобы у него появилась куча вопросов, на которые мы не можем ответить? А подумал ли ты, что мы рискуем навсегда лишиться его уважения? Молчишь? Так-то!
– Вот что я предлагаю. Думаю, это удобно нам обоим, – добавила она, чувствуя, что он воспринял ее доводы. – Приезжай к нам в театр сегодня или завтра – днем, около двух. К этому времени у меня заканчиваются репетиции, и мы найдем где поговорить. Скажешь, что ко мне, и тебя проводят. Согласен? Тогда до встречи!
Михаил призадумался: так они должны согласовать какую-то версию, наверно красивую историю, которую Светлана сочинила для сына. Он испытывал досаду: неохота начинать со лжи. Но ведь она права: как ребенку объяснишь все, что произошло? А не говорить ничего тоже нельзя. И вообще, сын задаст ему много вопросов и придется на них отвечать…
Нет, не может он ждать до завтра! И, отменив ряд намеченных дел, Михаил поехал в театр.
Светлана уже собиралась отправиться домой, когда услышала:
– Светлана Ивановна, к вам пришли-и!
«О Боже! Где его принять? Не здесь же, в гримуборной…» Нет, надо придумать что-то другое… И она пошла к нему навстречу – с трепещущим сердцем, не зная, что ему сказать, что сделать… Вот он – она издали увидела его высоченную фигуру… Ноги у нее подкосились и ее охватило такое волнение, что она чуть не потеряла сознание. Ее дорогой, любимый… Наконец-то. Она задыхалась от переполняющих ее чувств. Тот, что был, – и не тот: родное, знакомое лицо прорезали суровые морщины, а в рассыпавшихся по-прежнему соломенных волосах сверкает ранняя седина… Но широкое лицо такое же открытое, располагающее, а теплые карие глаза смотрят на нее как прежде, хотя она видит – в них застыла душевная боль.
Он подошел к ней вплотную, взял ее руки в свои, и так они стояли некоторое время молча, напряженно всматриваясь друг в друга, не в силах вымолвить ни слова. Михаил первым овладел собой, и глаза у него посуровели. Тяжело дыша, он отпустил ее руки и отстранился с горькой улыбкой.
– Вот мы и встретились, Света. Рад видеть, что ты все такая же красивая.
Он вспомнил, с каким радостным чувством возвратился к ней с чужбины, вообще все, что пришлось из-за нее пережить, и на лицо его набежала туча.
– Что, здорово изменился? – Он неправильно истолковал ее замешательство.
– Нет, что ты! Наоборот… ты… очень хорошо выглядишь. – Она смутилась, не вполне сознавая, что говорит. – Ведь тебе такое пришлось перенести…
Вместо всех этих слов броситься бы ему на шею, прильнуть к нему, вновь почувствовать его тепло, но ведь это нелепо – такой порыв, после стольких-то лет… Разумеется, она сдержалась – видела его незажившую обиду, отчужденность.
– Пройдем в зал, Миша, сейчас никого нет. Сядем где-нибудь и спокойно поговорим. Друг с другом, вижу, нам сейчас ни к чему объясняться. Время тебя вылечит.
– Согласен, Света, на любой вариант, лишь бы мы договорились, что отныне будем вместе растить сына и он примет фамилию своих предков. Иначе и быть не может!
– А ты разве сомневаешься в моем согласии? Иначе и разговора бы этого не было. Прости, но… ведь официально у тебя нет никаких прав! Ладно, пойдем. – Она взяла его под руку и повела в свободную ложу бенуара.
Удобно уселись рядом на мягких сиденьях, и Светлана мягко, но решительно начала:
– Теперь слушай меня внимательно. С Петенькой мы о тебе уже знаем вот что: отец жив, и скоро мы увидимся. Пришлось дать объяснение твоему многолетнему отсутствию – такое, чтобы и он, и другие поверили. Сам понимаешь, как это для всех нас важно! – Она вздохнула: – Противно лгать сыну, но всю правду говорить ему нельзя, сам понимаешь. Пришлось сочинить свою версию.
– Какую же, интересно?
– Потеря памяти, амнезия. – Она опустила голову, смущенная – неловко смотреть ему в глаза: ведь дождалась бы, не вышла замуж – не понадобилась бы эта ложь. – Я ему сказала всю правду о тебе, но объяснила, что не вернулся к нам, так как после контузии не помнил, кто ты и откуда. Вернувшись, сразу уехал в Западносибирск, там и пробыл до последнего времени.
– Поня-ятно, – протянул Михаил. Объяснение, пожалуй, логичное, но ложь его угнетала. – А что же вернуло мне память сейчас?
– Новая контузия… там, на кладбище… Все ведь знают об этой диверсии… и Петя тоже.
– Ловко придумано. – Миша грустно улыбнулся. – Значит, так: первый раз шарахнуло – забыл откуда родом, второй – шарики стали на место. Тебе бы романы писать!
– А что, есть другие предложения? – рассердилась Светлана, и тон ее стал жестким: – Сам виноват, что все эти годы не знал сына! Я пыталась тебе сказать, а ты и слушать ничего не хотел. Мне пришлось придумать эту ложь, чтобы не травмировать психику ребенка. И еще: чтобы и окружающие нормально восприняли внезапное появление пропадавшего отца. Неужели непонятно?
– Ну будет! Начнем выяснять, кто в чем виноват, – зайдем слишком далеко, – мрачно возразил Михаил. – Ладно, я согласен, будем придерживаться этой версии. Не беспокойся, я все понял и запомнил дословно.
– Вот и отлично! – облегченно вздохнула Светлана и поднялась, давая понять, что – больше обсуждать ничего не намерена. – Теперь можешь приходить, когда тебе будет удобно. Звони нам, пожалуйста!
– А можно прийти завтра к шести?
– Хорошо, мы с Петей будем ждать.
В среду утром Степана Алексеевича разбудил телефонный звонок. Он взял трубку и лицо у него тревожно вытянулось:
– Светочка? Чего так рано? Маму нужно? С Петенькой что-нибудь? Ладно, сейчас я ее разбужу, только не плачь! – постарался он успокоить дочь, теряясь в догадках, что могло ее так расстроить.
Вере Петровне полночи нездоровилось и она приняла снотворное, но стоило ему прикоснуться, сразу открыла глаза. Увидев в его руках трубку радиотелефона догадалась, что звонит дочь, и испуганно спросила:
– Что там у Светы? Петенька заболел?
– Сейчас узнаешь. Мне не сказала, – обиженно проворчал Степан Алексеевич, передавая ей трубку.
Он терпеливо подождал конца их разговора и хмуро поинтересовался:
– Ну что там у Светы? Михаил не оправдал надежд?
– Да, не оправдал, – с горечью подтвердила Вера Петровна. – Светочка всю ночь не спала.
– Что, плохо встретились? Он был с ней груб?
– Нет, дорогой, встретились хорошо, если учесть, что произошло и сколько лет не виделись. Даже согласовали легенду, объясняющую Петеньке, как его отец воскрес из мертвых и почему так долго пропадал.
– Так из-за чего же она убивается?
– Представляешь, Степочка? Он… не явился! А они, – глаза Веры Петровны заволокли слезы, – так его ждали! Петенька, – всхлипнула, – даже стихи ему написал. Бедная моя доченька, – зарыдала она, уткнувшись в подушку.
Степан Алексеевич ласково обнял жену, попытался успокоить:
– Наверно, что-то ему помешало. Нет, я не оправдываю Мишу! – поспешно добавил, видя ее протестующий жест. – Не чувствует, видно, еще ответственности. Свете нужно взять его в оборот! У нее слишком мягкий характер. Вот, Надя бы на ее месте…
– Что Надя? – обиженно вскинула на него глаза Вера Петровна.
– Я хочу сказать: Светочке бы – Надину хватку. Смотри, как моя дочь этого «нового русского» заарканила! И издателя, с кем до него встречалась, тоже держала на коротком поводке.
Его слова больно задели Веру Петровну – она даже привстала на постели.
– Что значит, Степа: «твоя дочь»? А Светочка тебе кто? И если уж на то пошло – я не одобряю Надину «хватку». Ни к чему хорошему это не приведет. Зря ты ее поощряешь!
– Нисколько я ее не поощряю! – вспыхнув, возразил Степан Алексеевич. – И мне не по душе Надины бесшабашность и тщеславие. Не раз пытался вразумить дочь, – смягчает тон. – Я говорю «моя» лишь потому, Веруся, что не ты, к сожалению, ее родила. А Светочку я тоже люблю, и у меня сердце за нее болит!
Но Вера Петровна еще не отошла и обиженно ворчала:
– Но все же – не так, как за Надю. Хотя Света, – гордо посмотрела на мужа, – не побоюсь сказать – лучше воспитана. Ей чувство собственного достоинства не позволяет проявлять эту «хватку»!
– А у Наденьки, выходит, его нет? – снова закипел он. – Ты к ней несправедлива! Она, правда, слишком мечтает о благах, но ради них никому не позволит собой помыкать! И напрасно упрекаешь, будто к ней я сильней привязан. В том, что я меньше привык к Свете, – моей вины нет!
Наверно, не стоило ему об этом напоминать. Вера Петровна заплакала.
– Ну вот и договорились, Степа. Снова начнем разбираться, кто прав и кто виноват? – горестно произнесла сквозь слезы. – Неужели это будет преследовать нас всю жизнь?
– И правда, чего это мы снова… Прости, Веруся! – опомнился он. – Никогда больше не вспомню о старом, клянусь! – пододвинувшись, нежно обнял жену. – Я ведь обожаю тебя, Светочку и Петрушу! Ничуть не меньше Нади. – Горячо поцеловал ее в губы и, почувствовав, что она ему отвечает, радостно улыбнулся: – Ну вот так уже лучше. Ты одна – мое счастье!
Света напрасно обижалась на Михаила за то, что не пришел к ним сразу – на следующий день после их встречи. Он и сам очень хотел этого, но не позволили неотложные дела – срывался крупный заказ в области и ему, новому директору агентства, потребовалось с утра срочно отправиться на место. Работать пришлось до полуночи и дозвониться в Москву не сумел – мобильная связь не действовала.
«Ничего, – мысленно утешал себя Михаил, – увижусь с сыном завтра. Но ночью плохо спал – и из-за этого, и еще потому, что считал свое поведение во время свидания неудачным. Зря дал волю накопившейся обиде и горечи. Подлинные его чувства совсем другие. Не так говорил, не так вел себя с ней, как требовало собственное сердце.
Видно, и она недовольна тем, как прошла их встреча: не разрешила ее проводить, сослалась на какие-то дела, – а ведь он предлагал. В его воображении ярко возник момент, когда после стольких лет разлуки он вновь увидел ее: как она шла ему навстречу своей плавной, величественной походкой, чуть подняв золотистую голову. Как же она соблазнительно хороша! Уже не та юная, нежная девушка, которую он оставил, отбывая в неизвестность, а зрелая женщина, в полном расцвете красоты и женской силы. Она стала полнее, не потеряв стройности, и, пожалуй, это делает ее еще привлекательнее.
При виде ее он испытал страстный порыв, нестерпимое желание броситься к ней, сжать в объятиях… Какая глупость, что он не послушался своего сердца. Ну зачем говорил с ней так – сухо, осуждающе? Ведь она совсем не так истолкует, что у него на душе. Вот осел, ведь хотел по-человечески помириться, это необходимо, если он собирается участвовать в воспитании сына. И зачем обманывать себя:, знает же, чувствует, что она ему по-прежнему и дорога и желанна…
Но его гордость, мужское самолюбие все еще мешают примириться с фактом ее измены, с тем, что она принадлежала другому… Конечно, объективные обстоятельства, и все же… Да нет, не виновата она перед ним, ни в чем не виновата! Считала, что погиб; оказалась в тяжелых условиях, думала о сыне; вышла за Марка не любя: трудно существовать красивой женщине одной в мире, и не только в театральном.
Все так, ну а как же верность, чистота, благородство? Можно ли оправдывать слабость духа и предательство материальными обстоятельствами? Сам он воспитан по-другому; прагматизм – вот что губит духовность. Признать неизбежность житейской грязи – все равно что отказаться от вечных идеалов, от твердой убежденности в красоте человеческой души…
И это все при том, что он чувствует всем сердцем – надо вернуть ее любовь, она единственная женщина для него, была и останется… Но как простить разочарование?.. Заснуть ему удалось не скоро – только под утро.
Однако новый день Михаил начал в лучшем, чем обычно, настроении. Принял холодный душ, взбодрился: его крепкий, закаленный организм привык ко всяким перегрузкам. Сумев, наконец, дозвониться, объяснил Светлане причину задержки:
– Ради Бога не обижайся, – мягко попросил ее. – Если бы ты знала, как я мечтаю увидеть сына, – простила бы!
– Ладно, приезжай, я сегодня не занята, – коротко ответила Светлана. – Помнишь о нашем уговоре, да?
Он давно готовился к этой встрече, и подарок заранее приготовил – красивый кинжал в ножнах, старинной восточной работы, – но все же не представлял, что так трудно справляться с волнением и казаться внешне спокойным. Когда он, пригнувшись, чтобы не стукнуться о косяк двери, вошел в холл, Светлана приняла у него пальто, как у гостя, предупредила:
– Петя в гостиной, ждет тебя с нетерпением – весь извелся. – И показала ему, куда идти.
Он заметил, что она тоже делает над собой усилия (и ей непросто!) и пошел по просторному холлу к гостиной. Но мальчик не усидел на месте, – он уже приоткрыл дверь и выглянул. Оба застыли, с жадным интересом рассматривая друг друга. У Михаила сердце готово было выпрыгнуть из груди. Крепкий, рослый мальчуган – точная копия его самого лет в двенадцать-тринадцать: то же румяное, круглое лицо, карие глаза с длинными ресницами, даже фамильная ямочка на подбородке…
Пете, видно, понравился высокий, сильный, мужчина, так удивительно похожий лицом на него самого, – конечно, это его отец, таким он его и представлял. Светлана стояла чуть в отдалении, молча наблюдая. Неожиданно для всех первым нарушил напряженное молчание Петя:
– Папа, папа! Как жаль, что ты так долго пропадал! Ты мне был очень нужен! – Прозвенел его голос, и мальчик сделал шаг навстречу отцу.
Михаил сорвался с места, бросился к нему, высоко поднял на руки и крепко расцеловал, счастливо смеясь и глядя на Светлану.
Глава 32
ПЕЧАЛЬНЫЙ КОНЕЦ
– До чего же я соскучилась по тебе, папочка! – Надежда с довольным видом оглядывала долговязую, все еще молодцеватую фигуру Степана Алексеевича. – Выглядишь на «отлично» – вполне еще можешь нравиться девушкам, ей-ей!
Профессор Розанов и впрямь сохранил свою благородную, располагающую внешность. Время прибавило морщин, шевелюра из золотисто-русой стала сероватой от седин, но осталась горделивая посадка головы, спортивная подтянутость и стройность.
Надя приехала попрощаться с отцом перед отъездом в Италию и заодно посмотреть новую квартиру, которую он получил взамен «хрущобы», – оказался одним из первых счастливчиков.
Подходя к многоэтажному дому в новом микрорайоне Марьино, печально известном близостью к «оросительным полям» – очистным сооружениям, Надежда издали почувствовала неприятный запах.
– Как ты мог согласиться на такое? – негодовала Надя. – Дышать этой гадостью! Неужели и Вера Петровна одобрила? Уж очень она покладистая. Я бы – ни за что!
– А что делать, доченька? – устало улыбнулся Розанов. – Выбирать не из чего, всех сюда загнали. Но дом хороший: планировка отличная – не хуже, чем у тебя. А воздухом на даче надышимся. Здесь зимовать только будем – в основном при закрытых окнах.
– Ну что за сволочи! Для себя дворцы строят, в лучших районах города, а простых смертных – вот куда! Уж слишком терпеливый мы народ!
– Будет тебе ворчать, многие далее довольны. Дом-то наш уж совсем разваливался, да и без лифта плохо. До дачи добираться стало ближе. Вере дом и квартира нравятся, а она, ты знаешь, привыкла к самым лучшим условиям.
– Эх, мужчины! Никогда вы не поймете женщин! – Надя насмешливо вскинула глаза на отца. – Я и то лучше знаю Веру Петровну. Ей просто жаль тебя огорчать. Кстати, где она?
– К Свете поехала, помочь по хозяйству. Все время мотается туда-сюда. Ты позвони ей до отъезда, простись. Так куда вы с Бутусовым собрались, где побываете?
Надежда охотно оставила малоприятную тему и с удовольствием поведала отцу о маршруте предстоящего путешествия:
– Сначала прилетим в Рим, поживем в шикарном пятизвездочном отеле в центре города. У Бориса там какие-то дела с поставщиками отделочных материалов и сантехники. Днем самостоятельно познакомлюсь с «вечным городом». Ну а вечером… побываем в ресторанах… и все такое. – Она перевела дыхание. – Что дальше? Дай вспомнить… Совершим автопробег от Рима до Венеции, с остановками в самых достопримечательных местах, и уж оттуда – домой, в Москву. Каково? Небось не отказался бы покататься на гондоле? А твоя дочь сможет! – Она гордо выпрямилась и, довольная собой, взглянула на отца, как бы призывая разделить ее радость.
Степан Алексеевич, с одной стороны, был счастлив, что Надя живет полнокровной жизнью и ей доступно то, что многим не по карману. Но с другой… какому отцу приятно двусмысленное положение любимой дочери, а кто она, в сущности? Содержанка при богатом покровителе… Разумеется, вслух он сказал другое:
– А не будет у вас осложнений из-за того, что вы не женаты? Ведь в солидных деловых кругах приличия всегда на первом месте.
– Борис намерен представлять меня повсюду как жену, – с важным видом объявила Надежда. – Но ты не подумай, это не просто на сезон. По сути, все уже решено. Он оформляет развод; все идет к тому, что мы оформим наши отношения вскоре после приезда. Италия – это для меня очередной экзамен. Надеюсь, ты не сомневаешься, что я его выдержу?
В глазах у нее появилось мечтательное выражение.
– Не хотела тебе говорить до времени, но, уж если разговор зашел… Борис уже строит для нас шикарный особняк в пригородной зоне. Красота… такое я могла представить только во сне. Собирается вручить мне ключ как свадебный подарок.
– Ну а вообще… как у вас с ним? Ты любишь его? – внимательно, по-отцовски взглянул ей в глаза Степан Алексеевич.
Вновь его охватило какое-то непонятное, смутное беспокойство, инстинктивное предчувствие, что вся эта сказка… таит в себе какую-то угрозу, что ли, для его дочери.
– Нормально, папа. Мужик надежный, сильный. Не то что размазня Хлебников! А мне ничего больше не нужно от жизни. Это – потолок, моя пристань!
– Ну что же, коли так… Дай Бог вам любви и счастья! – Розанов встал, ласково обнял дочь и поцеловал в ее тщеславную и беспечную голову.
– Нет, дорогой, не хочу я присутствовать на вашем скучном ланче! – заявила Надежда Бутусову, когда они вернулись в свой шикарный номер после утренней прогулки по Риму. – Если, конечно, это тебе не нужно для дела.
– Пожалуй, можешь быть свободна до вечера, – подумав, согласился Борис Осипович. – Пройдись по магазинам, ну там… осмотри развалины. Я, например, не нахожу ничего интересного в этих древних камнях. Тебе нужно вернуться в отель и быть в полном параде часов в семь. Вечером мы идем на прием. Не опаздывай, для меня это важно. Я пообедаю с деловыми партнерами, а ты закажи еду в номер или поешь где-нибудь в городе. – И уехал по делам.
Надежда не торопясь привела себя в порядок, проверила, взяла ли все необходимое, и отправилась побродить по «вечному городу». Сегодня они третий день в Риме; несмотря на позднюю осень, погода стоит сухая, теплая. Хорошо быть свободной, идти пешком по центру… Быть отлично одетой, молодой, красивой; знать, что у тебя в небрежно переброшенной через плечо сумке – кредитная карточка и крупная сумма наличных… Она ощущала себя хозяйкой жизни – ей все доступно!
Выйдя на площадь Венеции, Надежда легкой походкой пошла по направлению к Колизею, останавливаясь у ограждения, рассеянно осматривая раскопки Древнего Рима. То, что осталось от императорских Форумов, производило сильное впечатление, как и хорошо сохранившаяся колонна Траяна и весь комплекс Траянского рынка.
Шикарные магазины ее не привлекали. Все необходимое она купила в первый же день – ее больше интересуют новые впечатления. Прогуливаясь, достигла Колизея, вошла внутрь и долго рассматривала удивительное сооружение. Полюбовалась на триумфальную арку Константина, повернула обратно, взобралась на Капитолийский холм и осмотрела музеи. Как изумительно! Не верится, что все это она видит наяву… Вот и это – ее успех в жизни. Сколько же нужно времени, чтобы обозреть все богатства Рима?..
Утомилась, взяла такси и поехала осматривать другие достопримечательности – по карманному путеводителю и разговорнику. Сделала остановки на площади Испании, у знаменитого фонтана Треви и других исторических местах. Осмотреть бы еще Ватикан… но времени нет, сегодня не удастся, да и комкать впечатления не стоит. И она поехала в отель. Вернувшись, приказала приготовить горячую ванну; потом вызвала массажистку и только после этого, чувствуя себя обновленной, отдохнувшей, заказала обед в номер. После еды отдохнуть не легла – нельзя же полнеть, – а занялась макияжем.
К назначенному времени Надежда, вполне готовая, ослепляла свежестью и красотой. Такой и застал ее Бутусов, когда заехал за ней перед вечерним раутом.
– Ты сегодня просто неотразима, Надюша! – Он подал ей пелерину темного меха. – Берегись темпераментных макаронников – не оставят тебя в покое.
Сели в нанятую Бутусовым машину и поехали – в сопровождении еще одной, указывающей им дорогу, – на загородную виллу, где проходил прием по случаю заключенной им крупной сделки.
– Я доволен тобой! Ты была украшением наших деловых встреч и очень помогла мне добиться существенных уступок от партнеров, – признался Борис Осипович, вольготно развалясь на заднем сиденье «кадиллака» и полуобняв гибкую талию Надежды.
Завершив все дела в Риме, они ехали по превосходному автобану, пересекая Апеннинский полуостров и направляясь в Венецию. Обменивались впечатлениями, любовались лесистыми склонами невысоких гор, где на вершинах раскинулись живописные городки и поселки.
– Что меня поразило в Риме – это богатство и обилие шедевров искусства – все папы для Италии накопили, – поделился своим главным впечатлением Бутусов. – Эти иерархи католической церкви, когда богатели, заботились, как ни странно, не только о себе. Обратила ты внимание, как они украшали город, особенно те места, где жили их семьи? Сколько потратили на это… Взять хотя бы площадь Навона: была грязная базарная толкучка, а теперь на ее фонтаны весь мир любуется! Или возьми Ватикан, – продолжал он удивляться. – Собор Святого Петра, например, ну колоссальные размеры – это да; но такое количество шедевров живописи и скульптуры вряд ли еще где встретишь, даже в Лувре!
Поднимались все выше в горы, преодолевая по пути множество тоннелей, но дорога легкая, остановок делали немного. Дольше всего простояли в курортном городке Ассизи, где и решили заночевать, так он им понравился: расположен на горе, поднимается уступами и увенчан знаменитым монастырем, где когда-то монахи-францисканцы основали свой орден. Изумительно красивые узкие улочки пестрели сувенирными лавками, маленькими, уютными, романтическими ресторанчиками… Земной рай для туристов, приехавших наслаждаться Италией.
Вскоре уже ехали вдоль Адриатического побережья, сплошными курортными городками. Купальный сезон еще не кончился, и по просьбе Надежды сделали привал в маленьком, уютном отеле на курорте Римини, неподалеку от Венеции. Пляж оказался отличным, но море разочаровало: мелкое, как на Рижском взморье, и нужно заходить слишком далеко, чтобы окунуться и поплавать; да еще мелкие кусачие крабы досаждают…
Венеция превзошла все ожидания Надежды. Прибыли в пасмурное утро, и поначалу она выглядела немного обветшалой, запущенной. Но к полудню погода разгулялась, выглянуло солнце и дворцы на каналах засияли всей красотой архитектуры и богатством отделки. Наняв гондолу на набережной у Дворца дожей, прокатились по каналам, дивясь этому невиданному количеству изумительно красивых, каждый в своем роде, дворцов.
На площади Святого Марка пообедали в дорогом ресторане; Надежда кормила с руки голубей – сколько их здесь… В завершение осмотрели величественный собор, полюбовались диковинным золотым иконостасом, украшенным множеством драгоценных камней.
Когда возвращались из Венеции домой, перегруженные впечатлениями, довольные путешествием и друг другом, – в полете почти не разговаривали; читать не хотелось, – после такого испытываешь необходимость уложить в голове увиденное и услышанное.
– Знаешь, у меня что-то правый бок побаливает и ноет под ложечкой, – признался Бутусов, когда они сидели за завтраком. – Неужели печень? Наверно, пью многовато.
После возвращения из Италии он уже постоянно ночевал у нее, держа при себе лишь одного телохранителя – тот спал в гостиной на диване; остальные дежурили в машинах, наблюдая за подъездом.
– Ты, Боренька, обязательно покажись врачу, – искренне озаботилась Надя. – Вызови в офис – ведь замотаешься и отложишь, а дело, может быть, серьезное… Вдруг у тебя цирроз?
– Типун тебе на язык! – добродушно проворчал Бутусов, завязывая галстук. – Хотя… чем черт не шутит? Подожду дня два… не пройдет, – что ж, обращусь к эскулапам. Им только попадись в руки! Да, чуть не забыл, – обернулся он уже от дверей, – на завтрашнее утро ничего не затевай: повезу тебя смотреть новый дом. Недели через две должны сдать. Осталось завершить отделочные работы и забетонировать погреб. А ты взглянешь, не забыли ли чего-нибудь строители. Как будущая хозяйка. – Улыбнулся ей с видом довольным и важным и вышел в сопровождении телохранителя.
Весь день, занимаясь различными делами, Надежда пыталась нарисовать в воображении свой дворец – скоро станет счастливой обладательницей…
За обедом она перелистала все каталоги и рекламные буклеты Бутусова, стараясь отгадать: какой же из этих прекрасных особняков он выбрал в качестве их резиденции? Но глаза у нее разбегались и она ни к чему определенному не пришла: многие хороши, ей бы вполне подошли… Еще до поездки в Италию, как только он признался, что предназначает один из строящихся особняков для себя, она много раз пыталась выведать подробности, но безуспешно.
– Это сюрприз. Я тебе все открою в тот день, когда получу развод. Вручу ключи, как верной жене и подруге, – твердо заявил он. – И не проси! Сам все тебе покажу.
Надежда вспомнила эти слова, и сердце ее радостно забилось.
– Наконец-то! – прошептала она. – Значит, сегодня, наверно, должен получить развод… Иначе не показывал бы дом…
Она не следила за ходом его бракоразводных дел. Интуиция подсказала: не следует проявлять слишком большой заинтересованности в законном оформлении их отношений. Наде давно стало ясно, что Бутусову необходима жена – эффектная, привлекательная; такая, как она. Впрочем, дело шло, по его словам, довольно успешно: за хорошие деньги все оформлялось фактически без его участия. «Сегодня сам скажет – нет сомнения!» – с радостным ожиданием подумала Надежда, и не ошиблась.
Борис Осипович обладал железной выдержкой. Когда он вечером, как всегда, в сопровождении телохранителя, явился домой, лицо его сохраняло бесстрастное выражение. За ужином, рассказывая о разных делах, он и словом не обмолвился ни о чем.
Надежда, сгорая от желания поскорее узнать о разводе, еле сдерживала себя и видела по насмешливым огонькам в его глазах, что он это понимает и играет с ней – как кошка с мышкой.
«Ну нетушки! – рассерженно думала она. – Не задам я тебе этого вопроса, не позволю над собой издеваться!» И сумела выдержать характер. Только когда они легли в постель, обнимая ее, он прошептал:
– Ну, моя милая, наконец-то я свободен и начну новую, достойную семейную жизнь. Поможешь мне в этом? – И стал жадно целовать ее изуродованными губами.
Надежда, чувствуя, как его крупное тело содрогается от страстного желания, в восторге, что так удачно исполняются все самые смелые ее мечты, благодарно ему отвечала, старалась доставить будущему мужу как можно больше радости и наслаждения.
Бутусов никак не мог утолить свой страстный голод и только часа через два, истощив и свои, и ее силы, сразу и крепко заснул. А Надежда, хоть и испытывала крайнюю усталость, никак не могла последовать его примеру.
Воображение рисовало ей совместную жизнь с ним в роскошном дворце – сплошной праздник, шумные, многолюдные приемы и в центре – она, Надежда, – она блистает и принимает поклонение… Только под утро забылась она беспокойным сном, и ей продолжали являться видения красивой, беспечной жизни.
– Ничего пока не выйдет, дорогая моя Надя, – с сожалением произнес Бутусов, переговорив с кем-то по радиотелефону. – Придется срочно распутать одно непростое дело.
Они уже закончили завтрак и собирались ехать смотреть дом. Видя, как у Надежды от огорчения вытянулось лицо, он стал ее успокаивать:
– Не спеши расстраиваться – за полдня постараюсь все уладить. – И распорядился, вставая из-за стола: – Жди меня с обедом часам к трем в полной готовности и сразу двинем за город.
Еще полчаса он вел какие-то непонятные ей переговоры и отбыл заниматься делами, а Надежда осталась дома, с ощущением душевного дискомфорта. То ли из-за разочарования, так как уже настроилась ехать, то ли томимая каким-то неясным дурным предчувствием, – во всяком случае, настроение у нее испортилось.
Однако Бутусов приехал повеселевший и, сев за стол, объявил:
– Все прошло удачно, так что, дорогая, готовься испытать приятные эмоции. Думаю, наша хижина придется тебе по душе.
После обеда он отдал по радиотелефону распоряжения помощникам и положил аппарат в чехол.
– Все, больше на сегодня никаких дел – займемся своим скромным гнездышком. – И хрипло расхохотался, сотрясаясь всем телом.
Надежда, еще больше заинтригованная, нетерпеливо его ожидала, готовая тронуться в путь. Уже в машине Борис Осипович рассказал ей кое-что о месте, где им предстояло поселиться:
– Наш дом находится всего в двенадцати километрах от кольцевой автодороги, – считай, в самом городе: минут двадцать езды на машине, дорога прекрасная. Правительственная трасса!
Приосанился и взглянул на Надежду, как бы проверяя, насколько она осознает превосходство расположения дома.
– Хоть Москва близко, место чудесное, малолюдное, кругом лес; всего два десятка таких же особняков за высокими заборами; полный покой и свежий воздух. Из посторонних объектов только контора лесничества, – пришлось помочь им построить особняки здесь же. Понятна ситуация?
Надежда внимательно слушала, благодарно прижимаясь, а он ласково обнимал ее за плечи огромной ручищей.
– Само собой, все необходимые инженерные коммуникации; телефоны уже установлены. Так что жить будем со всеми возможными удобствами.
Тем временем машина, двигаясь по Можайскому шоссе, выехала из города и свернула в сторону в районе Одинцова. Миновав смешанный перелесок, пересекла небольшое поле; у края его и приютился коттеджный поселок. Асфальтовая дорога была еще недостроена, и колеса застучали по недавно уложенным бетонным плитам. Проехав два участка, обнесенных глухой оградой саженной высоты, машины Бутусова и охраны остановились. Один из телохранителей выскочил из машины, что-то сказал в домофон, и ворота автоматически раздвинулись. Обе машины въехали во внутренний дворик, уже заасфальтированный и обсаженный декоративным кустарником и молодыми деревцами.
Надежда, когда жила во Франции и путешествовала по Европе, видела много богатых вилл и особняков. И все же, выйдя из машины, застыла в немом восторге.
– Вот это красотища, Боренька! – непроизвольно вскрикнула она. – Я все каталоги просмотрела, но такого не встретила!
– Еще бы! Ты и не могла, – подтвердил он, самодовольно ухмыляясь. – Наш дом должен быть неповторим!
То, что открылось взору Надежды, очаровывало с первого взгляда. Перед домом разбит широкий английский газон с цветниками, на краю его – бассейн, облицованный мраморными плитами. Трехэтажный особняк выполнен из светлого кирпича и ультрасовременных отделочных материалов. Посреди фасада во всю высоту сверкает темным и светлым стеклом эркер, завершающийся зимним садом под коническим куполом. Остекление террас и галерей переливается яркими красками витражей; высокую двускатную крышу из красной черепицы украшают солидные трубы каминов, увенчанные флюгерками. В общем, этакий небольшой замок в современном стиле.
– То ли еще будет! Набирай в легкие побольше кислорода. – Бутусов был очень доволен тем, какое впечатление произвел на Надежду внешний вид дома. – Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь его внутри.
Он взял ее за руку, и она переступила порог этого прекрасного дворца, который превзошел все ее мечты. И внутри он оказался чудом – Бутусов нисколько не преувеличивал. Светлые спальни второго этажа обшиты тесом; библиотека и столовая сверкают лаком дубовых панелей; гостиная, украшенная большим камином и коваными деталями, выполнена под старину. Огромная кухня, ванные комнаты и санузлы оснащены самым дорогим и современным оборудованием.
При осмотре внутренних помещений их сопровождал старший прораб: давал пояснения, записывал замечания и указания хозяина.
– Надюша, а ты что, Онемела? – удивился Борис Осипович, обратив внимание, что она не проронила ни слова. – Неужели ты, как хозяйка, ничего не нашла, что еще нужно сделать?
– Да у меня просто ничего не возникло, – только и промолвила обомлевшая от всего этого неимоверного великолепия Надежда. – По-моему, лучше и удобнее просто не бывает!
– Ну ты и скромняга! – пробурчал Бутусов, но чувствовалось, что он доволен ее восторженной реакцией. – Ничего, аппетит приходит во время еды. Скоро начнешь жаловаться на недоделки.
Осмотр завершили знакомством с участком и подсобными строениями. Когда подошли к каменному домику, вплотную примыкавшему к въездным воротам, прораб пояснил:
– Это помещение дежурных сторожей. В первой половине – пульт связи и управления воротами, а в другой – комната отдыха, сейчас ее временно занимает бригада отделочников; они пробудут еще две недели и устранят все недоделки. А вот и бригадир, кивнул он на высокого, сутуловатого человека в рабочем комбинезоне, который показался в дверях комнаты, и позвал:
– Уколов! Подойди к нам! Сейчас я вас с ним познакомлю.
Когда Надежда услышала фамилию, ее будто током ударило; бросила взгляд на такую знакомую долговязую фигуру – и все ее тело мгновенно покрылось липким потом. Никаких сомнений: это он, ее Костик – все такой же мужественный и красивый, только еще похудел, ну и постарел, конечно.
Он тоже узнал ее с первого взгляда, но не подал и виду; старался на нее не смотреть.
– Это хозяева, Константин Иванович, – уважительно обратился к нему прораб, – Борис Осипович и Надежда Степановна. Все их указания и пожелания должны быть выполнены неукоснительно. Если тебе что-нибудь понадобится, свяжешься со мной.
– Понятно, – спокойно ответил бригадир, бросил быстрый взгляд на Надежду и тут же отвел глаза. – Я могу идти? – И, поскольку ни ответа, ни замечаний не последовало, прошел в дом, где работала бригада.
– Ценный специалист! – похвалил его прораб, глядя вслед удаляющейся высокой фигуре. – Вся бригада – мастера высокого класса. Ни одной жалобы от хозяев на качество.
Надежда, ошеломленная, уставилась куда-то в пространство, еще не вполне сознавая, что с ней творится, чувствуя только, что эта оглушающая встреча – с ее первой и единственной любовью – погасила всю радость, перечеркнула все счастливые мечты… Хорошо, что Бутусов, занятый разговором со сторожами, не обратил внимания на ее застывшее лицо и потухший взгляд. А внутри у нее все тосковало и плакало…
Он заметил, однако, резкую перемену в ее настроении, но отнес это за счет эмоционального переутомления, вызванного избытком впечатлений.
«Эк ее разобрало, – думал он, немного жалея Надежду. – Любой трудно выдержать, когда привалит такое богатство. Но пообвыкнется. Она достойна жить в роскоши. Дай-то Бог, чтобы это ее не испортило!»
Он тоже почувствовал усталость, и к тому же все больше донимала дергающая боль внизу живота, справа.
– Что за черт! – опасливо пробормотал он. – Придется и правда пригласить врача…
Но события развивались более стремительно, чем он ожидал. Уже по дороге домой он все время держался за бок, постанывая от острой боли. Пришлось срочно по радиотелефону договориться с известным профессором – терапевтом и заехать к нему на квартиру.
– Острый приступ аппендицита, – без колебаний поставил диагноз врач.
Вместо дома Борис Осипович попал прямо в больницу. У профессора оказались широкие связи, и Бутусова немедленно, за большие деньги конечно, поместили в прекрасный клинический центр неподалеку от Митина, в отдельную палату, и срочно стали готовить к операции.
Борис Осипович прекрасно владел собой и не разрешил Надежде оставаться в клинике во время операции.
– Ты очень устала. Отправляйся-ка домой, отдыхать! – велел он, превозмогая боль. – Аппендицит – пустяковая операция, а мне нужна здоровая жена. А если что не так – тебя ко мне немедленно доставят, я распорядился, – добавил он ей вслед. – А вот ребята подле меня подежурят, за то они немалые бабки получают!
С глазами, полными слез, Надежда нагнулась к нему, поцеловала, пожелала удачи и сама не своя пошла к ожидавшей ее машине. Слезы текли у нее, к вящему ее стыду, не от переживаний за будущего мужа. Все ее помыслы устремлены теперь к другому, к минувшему, незабываемому, молодому своему счастью… А у Бутусова здоровье железное, операцию он перенесет без всякого для себя ущерба – через неделю будет как огурчик, не о чем беспокоиться.
И что за злую шутку сыграла с ней судьба: не успев реально достигнуть высот, о которых столько мечтала, вмиг утратить ощущение покоя, радости и счастья, снова увидев этого неудачника – своего Костика.
– Дурь ведь на меня нашла! – горестно шептали ее губы. – Не брошу же я такое ради его сладких объятий… Что он, единственный на свете?! Чем плох Борис?
«А тем плох, – отвечало ей сердце, – что не люб он тебе! Твоей душе и телу всегда был нужен только Костик, и никто больше во всем мире. Только с ним ты испытывала подлинное счастье – и физическое, и духовное. Только это сочетание дает радость жизни. Остальное… остальное временно, быстро проходит! Мало ли что у меня было…»
Здравый смысл призывал ее выкинуть эту встречу из головы и сердца, – ведь столько лет прошло, так много событий, с тех пор как они расстались… Но какая-то неодолимая, роковая сила влекла ее повторить встречу, увидеть его еще раз, и никакие доводы разума не помогали.
Более суток после операции Надежда провела в расстроенных чувствах. Звонила и ездила в больницу к Бутусову, проявляла максимум внимания и заботы – ее практичный ум подсказывал: будь с ним такой, как всегда, а по возможности – еще более нежной и ласковой…
И все же, глядя на его обезображенное лицо и вставные зубы, она впервые содрогнулась, сопоставляя ощущения близости с ним и воспоминания о том блаженстве, какое испытала когда-то с тем, другим, – своим первым…
У нее, конечно, и мысли не возникло отказаться от богатства и роскоши, от поставленной цели – выйти замуж за Бутусова. Но предстоящий брак уже не казался ей вершиной удачи – так настроилось состояние души, само ее естество. Борис Осипович, как и предполагалось, легко перенес операцию и уже на второй день начал ходить по палате.
– Вот видишь, все и обошлось, – говорил он Надежде, самодовольно поглаживая заживающую рану на животе. – Чувствую себя превосходно. Не отказался бы пообщаться с тобой, – добавил он, оглядывая ее улыбающимися глазами, – да боюсь, швы разойдутся.
Стараясь выполнять все его прихоти и малейшие пожелания, проделывая по нескольку раз в день неблизкий путь в Митино, часами сидя у его постели, Надежда ни на минуту не переставала думать о встрече… Разумеется, не для того, чтобы возобновлять с ним прежние отношения, – это безумие. Но узнать бы, как он живет, женат ли, есть ли дети… Счастлив ли без нее…
– А разве я не счастлива без него? Неужели все, что у меня есть, – это не подлинное счастье для женщины? – спрашивала она себя.
И впервые за минувший год знакомства с Бутусовым нахлынувшая душевная тоска не позволила дать утвердительный ответ.
Утром третьего дня, когда Надежда приехала в клинику, она застала Бутусова в бодром, работоспособном состоянии. Устроившись в удобном кресле у окна, он давал указания по радиотелефону.
– Садись, сейчас освобожусь, – указал он рукой на кресло рядом с собой. – Тут неотложное дело. Думаю, не высижу здесь больше двух-трех дней. Хотя врачи требуют – до конца недели. – Он положил трубку и ласково привлек ее к себе. – Дела, дела… Ни на кого нельзя положиться, все приходится решать самому. – Он поглаживал ее по плечу. – Ну как твое настроение? Уж очень встревоженная ты последнее время, – усмехнулся он своей кривой улыбкой. – Стоило ли так волноваться? Тебе надо немного отвлечься.
Это предложение навело Надежду на мысль, решение пришло мгновенно.
– Ты прав, Боренька, я совершенно измоталась. Глупо, конечно, но факт, – откликнулась она устало. – Займусь-ка я эти дни хозяйственными делами. Не возражаешь, если возьму машину и съезжу еще раз посмотреть, как идут работы, пока не ушли отделочники? Прошлый раз меня так все это потрясло, что я плохо соображала, – добавила она деловым тоном. – Но теперь, пожалуй… ну, надо проверить, не упущено ли что-нибудь, чтобы потом – меньше хлопот.
– Вот это дело! Теперь я тебя узнаю, – одобрил Бутусов. – Поезжай и внимательно все проверь. А еще лучше – составь список всего, что сочтешь нужным сделать.
Проводив сына в школу, Светлана вернулась домой и открывая многочисленные дверные замки обеспокоилась – в квартире настойчиво звонил телефон. Она поспешила взять трубку и услышала взволнованный голос сестры..
– Еле дозвонилась! – посетовала Надя. – Ты чего так долго не подходила?
– Я только вошла. А ты чего нервничаешь: стряслось что-то? – озабоченно спросила Света. – Никак плачешь?
– Сама не знаю, что со мной творится! – всхлипывая, пожаловалась сестра. Представляешь, Света? Боря лежит в больнице после операции, а я думаю не о нем!
– Как же так? Что между вами произошло?
– Да ничего. Он ведет себя безупречно. Это мне стыдно смотреть ему в глаза, – убитым голосом призналась Надя, дав волю слезам.
Чутким сердцем Света сразу поняла, что с ней случилось очень уж скверное, раз ее сестра – сильная натура – пришла в такое отчаяние. Теряясь в догадках, потребовала:
– Может, все же объяснишь, что натворила? Почему тебе стыдно ?
– Пока ничего, но…. – Надю душили слезы.
– Да возьми же себя в руки! – начиная сердиться, прикрикнула на нее Света. – Ничего не понимаю! О ком ты еще можешь думать? Неужели об Алике?
Надя бурно перевела дыхание и срывающимся голосом сообщила сногсшибательную новость:
– Я снова встретила Костю и во мне, Светочка, все перевернулось! Я сразу поняла – только он мил моему сердцу и Борю я так любить не смогу никогда!
– Что за блажь? – попыталась урезонить сестру Света. – После того как вы расстались с Костей, прошла целая жизнь! Ты ведь и думать о нем забыла.
– Выходит, не забыла. Ты вот любишь Мишу после стольких лет разлуки, а почему я-не могу?
– Потому, что я одного его любила, а за Марика вышла в силу известных тебе обстоятельств.
Но у Нади ее доводы только вызвали раздражение.
– Ну да! Может, я Костика любила еще сильнее, чем ты Мишу? Увидев его снова, была сама не своя! Ни с одним мужчиной мне не было потом так хорошо! И изменила ему я тоже в силу обстоятельств.
Понимая, что спорить с сестрой бесполезно, Света попыталась воззвать к ее здравому смыслу.
– Ладно, тебе лучше знать это, Наденька. Вижу, в каком ты состоянии. Но все же не отрицай: ведь ты пела Боре такие дифирамбы!
– Я им и сейчас восхищаюсь, – всхлипнув, призналась Надя и голос ее окреп. – И обязательно за него выйду! Но мне, сестричка, очень тяжело. Снова встретив Костика, я поняла, что не смогу так полюбить мужа. А это никуда не годится!
Понимая, что творится в ее душе, Света грустно посетовала:
– Как мне жаль тебя, Наденька! Слишком поздно ты поняла, что настоящая любовь – это самое большое счастье в жизни! Куда больше, чем удачная карьера и богатство!
– Да, Светочка, теперь вижу, как ты была права, – уже успокоившись, согласилась с ней Надя. – Но поезд уже ушел. От Бутусова я не откажусь! А с Костей обязательно встречусь – до смерти хочется узнать, как сложилась его жизнь.
Ее решение Свете показалось неразумным, и она решительно возразила:
– Не делай этого, Наденька! Я знаю твою бесшабашную натуру – добром это не кончится! Не обманывай человека, с которым решила связать свою жизнь! Нехорошо!
– Не беспокойся, сестричка! – пренебрегла ее советом Надя. – Боря не узнает: он еще несколько дней пробудет в больнице. И я не собираюсь ему изменять. Ну спасибо тебе!
Отвела с тобой душу и успокоилась, – сказала она уже своим обычным тоном: – А твои дела с Мишей продвигаются? Светлана грустно вздохнула:
– Да никак. Он уже несколько дней не появляется. Весь в работе. Похоже, той любви у него ко мне уже нет. А для меня по-прежнему другого мужчины не существует.
– И все же я завидую тебе, сестричка! Убеждена, что ты еще будешь с ним очень счастлива. Ну покедова! Мне нужно бежать.
Положив трубку, Надежда вышла из телефонной будки, откуда звонила Свете и по решительному выражению ее лица было видно, что она твердо решила снова встретиться со своей первой любовью.
В тот роковой день, когда Надежда собралась самостоятельно отправиться на загородный участок, Бутусов дал ей много поручений. Освободилась она только после обеда; рабочий день кончался, но она не стала переносить поездку на завтра: зная Бориса Осиповича, справедливо полагала, что он может выписаться из больницы досрочно, в любой день. Тогда уж она не сможет встретиться с Костей и спокойно поговорить. Да и отделочники могут в любой день закончить. Где его тогда искать?..
Сидя в машине, мчавшейся по Можайскому шоссе, она забеспокоилась, не опоздает ли застать Костю: пятый час, бригада вполне могла свернуть работу. И правда, когда она въехала на территорию особняка, большинство рабочих уже ушли; собирался домой и Уколов.
– Константин Иванович, – официальным тоном, но не скрывая радостного оживления, обратилась к нему Надежда так, чтобы слышал охранник, – очень хорошо, что я вас застала. У меня целый ряд замечаний по доделкам.
– Простите, у нас рабочий день окончен, – не глядя на нее и продолжая собираться возразил Константин. – Люди уже разъехались, вон последний уходит.
– А они нам не нужны! – настойчиво заявила Надежда. – Я только покажу вам перечень работ и подробно объясню, что требуется сделать.
– Не знаю, право, – нахмурясь, замялся он. – Я уже собрался ехать, сегодня мне не с руки задерживаться. Может, отложим до завтра?
– Будет тебе кочевряжиться, Уколов, – вмешался охранник, звероподобного вида детина. – Раз хозяйка просит. Ты же на собственной машине, какие проблемы?
– Ну ладно, пойдемте, – неохотно согласился Костя, делая жест, приглашающий ее пройти в конторку.
Вошел следом за ней и плотно прикрыл дверь. Вот не было печали… А тут еще охранник вмешивается, лезет не в свое дело… «Вот черт прислал ее мне на голову… Надо же такому случиться! – досадовал он, чувствуя, как сильно бьется сердце. – Всю душу снова перевернула! Ведь забыл уже – столько лет прошло!»
Константин обманывал себя – ничего он не забыл, притупилось просто, да не прошло. Но жизнь уже сделана: много лет женат, его миловидная, бойкая спутница жизни, заведующая продовольственным магазином, родила ему троих детей…
А в тот день, когда он вышел из конторки и после стольких лет разлуки вновь увидел Наденьку – такую элегантную, блестящую, еще более соблазнительную, чем прежде, – непроизвольная дрожь пробежала по телу. Он старался на нее не смотреть, но мысленно снова держал в своих объятиях, будто это все было вчера…
Он по-своему любил жену – как-никак, мать троих его детей, ценил как хорошую хозяйку, был с ней внимателен и ласков, но не испытывал и доли той страсти, которая охватывала его при одном виде Надежды.
Стараясь унять давно забытую дрожь, он усадил Надю – хозяйку – на стул у своей конторки и сел рядом, приготовившись выслушать замечания. Однако голова у него была как в тумане…
Сидя рядом с Костей, как когда-то, и ощущая на себе его горячее дыхание, Надежда неожиданно для себя растерялась, как школьница, – с чего бы начать разговор? Наконец решилась.
– Ты и впрямь думаешь, Костик, что у нас будет деловая беседа? – без обиняков, прерывающимся от волнения голосом тихо произнесла она, глядя ему прямо в глаза. – Неужели тебя оставила равнодушным наша встреча? Неужто все забыл и я тебе безразлична?
Он хмуро молчал, не в силах отвести от нее глаз, ни о чем не думая, лишь физически остро ощущая ее близость.
– А мне, представляешь, не безразлично, что с тобой и как ты живешь. И никогда не будет безразлично! – с жаром продолжала она, бессознательно переплетая правду с ложью. – Могла ли я забыть, подумай, как нам хорошо было вместе?.. Ладно, не будем об этом! Расскажи, как живешь.
– Что тут рассказывать? У меня трое ребят, – хмуро поведал Костя. – Жена в торговле работает. Женщина простая, добрая, любит меня и детей, заботливая. Живем в достатке, даже машину купили – старенький «Запорожец»… все-таки колеса. Как видишь, тружусь; платят хорошо.
– Значит, забыл меня, семейный ты человек? – Она насмешливо посмотрела ему в глаза, испытывая жгучую боль и ревность к незнакомой счастливой женщине. – Ты ее так же любишь, как когда-то меня?
Константин был в замешательстве: вспомнил, как она предала его ради карьеры, захотелось сказать ей что-нибудь резкое, обидное; соврать, что забыл, что она его теперь не интересует… Поднял на нее гневные глаза, открыл было рот – и слова застряли у него в горле. Надежда сидела перед ним, подавшись к нему всем телом и прерывисто дыша. Ее синие, как небо, глаза пылали прежней любовью и страстью; так хороша, так желанна… Он только и произнес осевшим голосом:
– Разве такое забудешь? Меня и сейчас всего трясет при виде тебя. Да рукой не достать!
– А ты попробуй! – жарко прошептала Надя, вне себя от охвативших ее чувств, от прежнего, юного страстного желания. – Ведь ты не робкого десятка! Неужели не хочешь вспомнить?..
Порывисто вскочила, подчиняясь непреодолимой силе, мгновенно, бесшумно повернула ключ, заперла дверь и заключила его в объятия. «А, никто ничего не узнает! Отопрусь в случае чего! – успокаивала она себя, повинуясь роковой силе, сознавая и не сознавая всей гибельности того, что делает. – Прости меня, Боже, – ничего не могу с собой поделать!»
И Константин не сопротивлялся больше, уступил. Душой и телом рвался к своей желанной, ненаглядной, столь неожиданно обретенной Наденьке. Ни о чем не думая уложил ее на широкую лежанку и стал ласкать с ненасытной жаждой, словно моряк, вернувшийся к любимой после длительного плавания…
Они упивались страстью, забыв о времени и совсем потеряв голову. Испытывая многократно высшее блаженство, Надя заливалась счастливыми слезами, – еще, еще… И никак не могла насытиться, словно запасаясь наслаждением и счастьем впрок…
«Ведь нам неумолимо придется расстаться! – с отчаянием, с ужасом думала она. – Станем встречаться – обнаружится… Бутусов не из тех, кто прощает измену…»
Звероподобный охранник между тем встрепенулся: сначала ничего не заподозрил, но уже прошло более сорока минут, как хозяйка заперлась в конторке с бригадиром… Он нюхом почуял неладное; подошел потихоньку к двери, приложил ухо, прислушался: разговора не слышно, но доносится какой-то шум, возня… Догадка мелькнула мгновенно: прораб – мужчина видный, хозяйка – отменная красотка, в самом соку… Вполне могли поладить! «Ну и суки эти богатые дамочки! – подумал презрительно; хотел было постучать, спугнуть, но передумал. Отошел, набрал номер диспетчерской, сделал краткое сообщение:
– Передайте шефу, что здесь с хозяйкой… неладное. Пусть срочно Приедет.
Получив сообщение, Бутусов не стал выяснять подробности, сел в машину и немедленно выехал, не думая о состоянии швов. Звериным инстинктом самосохранения почуял беду. От Митина до Одинцова недалеко, мощная машина преодолела это расстояние за полчаса.
Когда он стремительно ворвался в сторожку и ногой вышиб запертую дверь, свидание влюбленных было в разгаре и Бутусов застал их в недвусмысленной позе… Расплата последовала незамедлительно – в его стиле, изуверски жестокая. Не говоря ни слова он выхватил пистолет и выстрелил с близкого расстояния прямо в перепуганное лицо поднявшего ему навстречу голову Кости – убил наповал.
– А эту курву отдаю, ребята, вам на потеху, – указав на Надежду, укрывшуюся чем попало, бросил он двум гориллам охранникам, презрительно скривив безобразный шрам. – Потом закатаете в бетон погреба, там есть еще не заделанная опалубка. Пусть остается здесь навсегда, уж очень хотела. Я держу слово.
– Этому дураку… – на секунду задумался и спокойно распорядился: – Отрезать глупую голову и поганые органы, сжечь и пустить на удобрение, – хоть какая-то польза от гада. Тело – в мешок и на свалку. Машину – в речку. Эта ржавая консервная банка ничего не стоит.
Надежда, парализованная ужасом, все слышала, завороженно следя за ним. Только когда увидела, что он повернулся, чтобы уйти, у нее наконец прорезался голос:
– Нет! Ты так со мной не поступишь! Не делай этого, Боря! – надрывно крикнула она, срываясь на визг. – Дай объяснить! Это мой бывший жених… Прости… прости мою слабость!..
Но все было напрасно, Бутусов ее не слушал. Для него Надежды больше не существовало. Была лишь предательница, развратная сучка, которую следовало жестоко покарать ради самоуважения.
Не удостоив ее взглядом, не обращая внимания на вопли, круто повернулся и стремительно вышел. Двое дюжих охранников сразу потащили Надежду в чем мать родила в подвал особняка. Примкнули наручниками к батарее и с большой охотой, без устали, издеваясь как могли, стали утолять свою похоть.
Когда им надоели ее истошные крики, надели ей на голову полиэтиленовый мешок и туго обмотали вокруг шеи. Негодяи продолжали наслаждаться ее прекрасным телом, даже осознав, что она больше не дышит. Тогда они сбросили тело в опалубку и залили толстым слоем бетона.
Так страшно и трагически осуществилась заветная мечта Надежды – поселиться в роскошном особняке, расположенном в самой престижной загородной зоне столицы.
В пасмурное осеннее утро в квартире профессора Розанова раздался телефонный звонок; Степан Алексеевич взял трубку.
– Я говорю с отцом Надежды? – спросил незнакомый мужской голос. – Не так ли?
– Простите, с кем имею честь? – насторожился Розанов, предчувствуя недоброе. – Я вас не знаю.
– И слава Богу! – грубо ответил незнакомец. – Моя фамилия Бутусов. Наверно, слышали от дочери?
– Слыхал, – подтвердил, волнуясь профессор. – С ней что-то случилось?
– Да, случилось! – в голосе Бутусова прозвучали гневные нотки. – Бросила меня Надежда, помоложе и побогаче нашла. Улетела с ним на Канары – даже записки не оставила.
Услышанное было так дико и неправдоподобно, что Степан Алексеевич смешался, не зная, что думать и как на это реагировать.
– Не может этого быть! – только и сказал он. – Куда бы ни отправлялась, она всегда мне сообщала и приезжала проститься.
– На этот раз шибко торопилась, – хрипло съязвил голос в трубке. – Наверно, стыдно было отцу признаться! Теперь ждите звонка.
– Но как же так? – горько недоумевал профессор. – Она была всем довольна. Кто же этот человек и почему на Канары?
– Какой-то бывший знакомый. Миллионер. Живет в Америке, – отрывисто сообщил Бутусов. – Мне ее приятельница звонила. Не назвалась. А на Канарах сейчас хорошо! – добавил он, не скрывая злобы.; – Проведут там, голубки, свой медовый месяц. Что, на вашу дочь не похоже?
– Нет! – решительно возразил Степан Алексеевич. – Наденька на такое не способна! Она решительная и практичная девочка, но не подлая!
В трубке раздался хлопок – видно Бутусов в сердцах стукнул ею обо что-то твердое.
– А я иначе думаю! – с ненавистью прорычал он. – Ваша дочь – просто развратная сучка и предательница!
– Я не позволю так о ней говорить! – вспылил профессор. – Что бы там у вас ни вышло!
– Вам и не придется, папаша, – презрительно отрезал несостоявшийся зять. – Нам с вами не о чем больше разговаривать!
Бутусов швырнул мобильник на сиденье и с мрачной усмешкой взглянул на сидящего рядом Валета. Они находились в его машине и уже подъезжали к офису.
– Значит, нашел подходящую девку и выправил ксиву? Молоток! – одобрил он своего подельника. – А где ты ее надыбал?
– В бардаке у «Трефовой дамы». Хозяйка мне ее подобрала по фотке покойной, – недобро усмехнулся тот. – Очень похожа – сам сейчас убедишься. Девка уже ждет тебя в офисе. Оттуда поедет сразу в аэропорт.
– А в квартире на Вернадском навел порядок? – строго спросил Борис Осипович. – Там все чисто?
– Будь спок, – заверил его Валет. – Вещи твои забрал и никаких следов не оставил – чтоб мусора не цеплялись. И дамские шмотки взял для подставной сучки, – ухмыльнулся он и поинтересовался. – Что с особняком будешь делать?
– Выставлю на продажу, – насупился Бутусов. – Мне он больше не нужен.
Лимузин остановился у подъезда, и Борис Осипович в сопровождении телохранителей проследовал в офис. В приемной его ожидала молодая женщина. Он даже вздрогнул – так она была похожа на Надежду, только пониже ростом и выглядела вульгарнее.
– Проходи! – приказал он, и усевшись за стол стал придирчиво рассматривать женщину-двойника, которая робко стояла перед ним, опустив глаза.
Видимо, он остался доволен, потому что сказал:
– Ну что ж, порядок! Пограничников пройдешь. Аванс получила?
– Спасибо! Я очень Вам благодарна, – заверила «Надежда», боязливо взглянув на Бутусова. – Все сделаю, как мне велено.
– Небось рада, что устроили в американский бордель больше, чем бабкам? – не стал церемониться с ней. – Смотри, если подведешь! Мы тебя всюду достанем! А ну, повтори задание!
– Прибыв на Канары, я должна снять номер в отеле на имя Розановой, – она отвечала уверенно и четко; как отличница в школе. – Потом оставив ее вещи в номере, пойти на пляж и найти уединенное место; не привлекая внимания, положить там купальные принадлежности с паспортом, и первым рейсом, уже по своим документам, вылететь в Штаты.
И забыть навсегда об этой истории. Никому ни слова! с угрозой добавил Бутусов. – Тогда оставим тебя в покое. Можешь быть свободна!
– Не верю я этому Бутусову. Сердцем предчувствую беду! Не могла Наденька поступить, как он говорит! И уж обязательно поставила бы меня в известность, – убежденно сказал Степан Алексеевич жене и дочери.
Они собрались в квартире на Патриарших прудах, чтобы обсудить то, что сообщил несостоявшийся муж Нади. Женщины понуро сидели на диване, а профессор возбужденно расхаживал по комнате.
– Согласна с тобой, Степочка! Надюша – не предательница. Она была увлечена Бутусовым и собиралась за него замуж. Откуда взялся этот таинственный миллионер-американец, о котором мы ничего не знаем? Уж Светочке бы она о нем рассказала, и тебе тоже.
– Конечно! То, о чем сообщил мне этот темный делец, считаю совершенно невероятным, – заключил, волнуясь, профессор. – Более того – крайне подозрительным!
– Боже мой! – Свету осенила догадка. – Нет, боюсь даже об этом подумать! Недавно Наденька мне открылась, что вновь повстречала свою первую любовь – Костю. Собиралась с ним увидеться, хотя я отговаривала. Не мог Бутусов ее приревновать и?.. – испуганно взглянула на отца и мать. – Она мне говорила – это очень крутой делец…
– Ты думаешь… он мог… – поняв, о чем подумала дочь, запинаясь, произнес Степан Алексеевич. – Неужели… он ее… за это?.. – и умолк не в силах вымолвить страшное слово.
Вера Петровна растерянно посмотрела на мужа и дочь.
– А как же то, что сообщила милиция? Ведь это Надень-кины вещи прислали с острова Тенериф?
– Да, это ее вещи и документы, – мрачно подтвердил Степан Алексеевич и с сомнением добавил: – Но здесь что-то не так – концы с концами не сходятся.
Он покачал своей красивой седеющей головой.
– Это совсем не похоже на Наденьку! Она и оттуда бы позвонила. Я хорошо ее знаю – любит она нас и не променяет ни на какого американца! – лицо у него потемнело. – Чтобы такая пловчиха утонула и там никто не заметил, – как можно поверить этому?
– Мне тоже кажется это каким-то жутким недоразумением, – согласилась с ним Света. – Не верю в американца, с которым Наденька якобы сбежала! Она собиралась встретиться с Костей – вот это правда. И опасалась, чтобы не узнал Бутусов.
– Он явно чего-то скрывает, – хмуро произнес Степан Алексеевич. – Мне сердце подсказывало – это опасный человек и я Наденьку предупреждал! Не послушала отца…
– Раз так, надо заявить в прокуратуру – пусть это расследуют! – предложила Вера Петровна. – Не то мы себя изведем. Хотя, – озабоченно посмотрела на мужа, – если Бутусов сказал правду – это бросит на него тень и добавит обиды.
– Какая там обида! – горячо возразил он. – Этот негодяй оклеветал Наденьку и, если она… – с трудом выдавил из себя ужасное: – Погибла… вина лежит на нем – такие на все способны!
Охваченный безудержным горем, Степан Алексеевич опустился в кресло, обхватив голову руками. Возникла скорбная пауза, которую нарушил звонок телефона. Это наконец дозвонился Михаил. Трубку взяла Света.
– Здравствуй! Где ты опять пропадаешь? – она говорила сухо. – Не забыл, что у тебя теперь есть сын?
– Светочка! Виноват, сдаюсь на милость победителя, – каялся он. – Я только и думаю о тебе и сыне. Но не могу к вам вырваться – слишком много работы. У меня ведь на плечах коллектив..
– Ну мне-то это понятно, а как объяснить Пете? Мальчик тебя ждет… Ты ведь так долго пропадал, Миша!
– Прости, Светочка! Давай я приду к вам завтра вечером?
– Нет, ничего не выйдет, – немного поколебавшись, сухо отказала Света. – У нас в семье горе.
– А что случилось? – встревожился Михаил.
– Беда, Миша. Пропала Наденька!
– Как так пропала? Когда?
– Папе позвонил Бутусов. Тот богач, за которого Надя собралась замуж. Он сказал, будто она его бросила, сбежав с каким-то иностранцем за границу. Конечно, мы не верим – ведь Наденька никуда не собиралась. Нет, не могу больше говорить, – Света заплакала, – передаю трубку папе.
Трубку взял Степан Алексеевич.
– Вовремя позвонил, Миша! Мы уже решили обратиться в прокуратуру, но сделаем так, как посоветуешь. Ты ведь – юрист и сейчас у тебя детективное агентство?
– Для этого мне надо знать все подробнее, – в голосе Михаила звучало искреннее сочувствие. – Если вас устроит, жду завтра утром в нашем офисе.
– Отлично! Все, что нужно, сообщу при встрече. Хорошо бы ты лично этим занялся, – попросил профессор и яростно добавил: – И я сам хочу участвовать в розыске! Своими руками задушу негодяя!
– О чем речь, Степан Алексеевич! Займусь этим немедленно! – заверил его Михаил. – Я ведь знаю Наденьку и не успокоюсь, пока не выясню, что с ней случилось. Если это преступление, виновные не уйдут от ответа!
Случившееся с Надей потрясло Михаила. Проанализировав имевшиеся факты, он нашел много несоответствий и, ускоренно оформив туристскую визу на себя и переводчика, вылетел на Канарские острова. В местной полиции ему показали документы о несчастном случае на пляже и подтвердили, что тело утонувшей русской не нашли. В отеле, где она останавливалась, показали запись о пребывании клиентки Розановой.
Однако профессиональный опыт помог Михаилу получить дополнительные сведения, подвергшие сомнению официальную версию. Так, портье сообщил ему, что в день печального происшествия видел красивую русскую клиентку, выходящей из отеля с большим чемоданом, а швейцар утверждал, что вызывал для нее такси в аэропорт. Это наводило на подозрения и, как опытный следователь, он снял копии с документов, в том числе, запись Нади в книге регистрации клиентов и отпечаток с ее фото, сделанный в полиции.
Вернувшись, провел криминалистическое исследование и оно подтвердило его подозрения: подпись в отеле была сделана не Надей, да и фото на паспорте оказалось не ее – при сильном увеличении нашли родинку, которой у нее не было, хотя сходство было большое.
– Похоже, Степан Алексеевич, вы не ошиблись и мы имеем дело с ловкой инсценировкой преступников, погубивших вашу дочь, – объявил ему Михаил, когда они в его кабинете обсуждали результаты расследования на Канарах. – Придумали ее, чтобы отвести от себя подозрение.
– Значит, это Бутусов… – мрачно констатировал профессор, – я в этом не сомневался!
– Думаю, что он, – осторожно подтвердил Михаил. – По моим данным, этот субъект на такое способен и мотив у него есть. Но, – досадливо покривился, – нам очень непросто будет добыть необходимые доказательства и прижать негодяя к стенке – это сильный и хитрый противник.
– Неужели, Мишенька, ты не сумеешь? – приуныл Степан Алексеевич. – Не дай ему уйти от ответа! – отчаянно взмолился он. – Иначе я его убью!
– Нет, ему не отвертеться! – с мрачной решимостью заявил Михаил. – У меня уже есть зацепка – его пособник, «мокрушник» по кличке Валет. Их связывает давняя дружба, но не сомневайтесь: он у меня расколется и выложит все!
Некоторое время они оба молчали, потом Степан Алексеевич, тепло взглянув на Михаила, вздохнул:
– Верю, конечно, что так и будет, но тебе потребуется на это много времени. Думаю, Миша, вам со Светой не следует затягивать со свадьбой из-за несчастья с Наденькой. Ведь Петенька о тебе только и говорит.
– Мне кажется, – потупился Михаил, – она к этому еще не готова. Наверно слишком мало времени прошло, – он замялся, – … со смерти Марика…
– Понимаю, вам обоим не просто перешагнуть через прошлое, – согласно наклонил красивую голову профессор. – Но вы должны, обязаны это сделать ради сына, ради своего счастья… – помолчал и добавил: – Как мы с Верой Петровной.
Глава 33
МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ
– Не может быть! Опять появился этот проклятый Козырь! – досадовал Михаил Юсупов, получив срочное сообщение по делу, которое лично курировал.
Донесение он принял в машине по радиотелефону, направляясь на важную конфиденциальную встречу с клиентом в уютное кафе «Колхида» на Садовом кольце.
Проехав Смоленскую площадь, он остановился у метро купить «Московские новости» и с газетой в руках уже направлялся к машине, когда, бросив взгляд на лохматого инвалида, торгующего под аркой, признал в нем что-то до боли знакомое и остановился.
– Ба-а! Да это же Сало, собственной персоной! – пробормотал он, ошеломленный нежданной встречей и неприглядным положением старого приятеля. – Придется немного задержаться…
Подошел к Сальникову и как ни в чем не бывало его приветствовал:
– Здорово, Витек! Что, не лучшие времена наступили? А ну свертывай торговлю! Поедешь со мной!
Сальников кинул быстрый взгляд – из-под чуба, снизу вверх – на говорившего, узнал Михаила и чуть не подпрыгнул на месте.
– Ну и дела! Мишка! – воскликнул он, просияв от радости. – Наконец-то встретились! Мне так хотелось тебя найти, так много надо сказать! Но чертово здоровье не позволило… – И смущенно замолчал, отвел глаза. Стыдно ему стало, насколько еще доступно заблудшей душе: здоровье его подводило только из-за наркотиков да пьянства.
– Ладно, все мне выскажешь потом! – властно распорядился Михаил. – Времени больше будет. А пока идем в машину, я очень спешу. Посидишь там, отдохнешь, пока не управлюсь с делами. – И наклонился, уже с улыбкой. – Давай, складывай барахлишко! – Помог встать, собрать нехитрое имущество. – Фирма компенсирует все убытки.
Михаил очень обрадовался этой встрече, хотел поскорее узнать от Сало о его житье-бытье и, главное, о последних годах жизни матери. Ведь ни с Марком, ни со Светланой поговорить об этом так и не пришлось.
– Где обитаешь после того, как наш дом сгорел? – первым делом спросил он, когда сели в машину. – Меня загнали в Орехово-Борисово, а тебя куда?
Узнав, что Сало «бомжует», ночует по чердакам, Михаил помрачнел.
– Значит, никому до тебя нет дела? – констатировал он. – Ты свой долг перед государством выполнил, ногу на войне потерял и стал неинтересен. Так, что ли? Милиция не трогает, но и помочь, проявить заботу некому? Ну этого я так не оставлю! Не позволю тебе больше унижаться. И хату добудем – вот увидишь!
– Да ладно, Миша! Зачем тебе на меня порох тратить? – пытался протестовать Сало. – Моя жизнь все равно никчемная, нет никому от нее пользы.
– Это мы еще посмотрим! Я что, не знаю тебя? Твое самолюбие? Ты виду не показываешь, а душа у тебя страдает, что приходится так унижаться. Найдем способ, будешь жить по-человечески. И со своими слабостями справишься, когда смысл в жизни появится! Ведь обходился в тюрьме без наркоты и выжил?
– А я тебе писал оттуда, Миша, – печально покачал лохматой головой Сальников. – Жаль, что не получил ты письма! Ты бы к Светлане мягче отнесся. Вообще у вас с ней все было бы в порядке, не поступи Марк как последний подлец. – И добавил, гневно сверкнув глазами: – Но я с ним еще разберусь за это, придет время! Если ты сам еще не расквитался.
– С ним уже никто не разберется, разве что в аду, – истолковав его гнев по-своему, заметил Михаил. – Марк ведь погиб, – ты не знал разве?
– Вот это да-а! – вытаращил глаза Сальников. – Ну и чудеса! Неужто повесился со страха?
– В реку упал спьяну, вместе с машиной, – коротко объяснил Михаил. – А чего ему было бояться?
– Значит, ты до сих пор ничего не знаешь? – поразился еще более Виктор. – Никто не сказал, какую он тебе ножку подставил? – И умолк, соображая, как лучше и покороче поведать другу о предательстве Марка.
Но Михаил уже подъехал к кафе «Колхида».
– Расскажешь, когда вернусь, – бросил он, торопливо выходя из машины. – Поскучай полчасика, почитай газеты. Грамоту небось еще не забыл?
Иннокентий Витальевич Ермолин, невысокий, тучный – мужчина лет за сорок, сидевший за столиком у стены, еще издали приветствовал Михаила взмахом короткой руки. Он уже нервничал – не помешало ли что-нибудь приехать руководителю агентства.
– Я был очень осторожен, – заверил он Михаила. – Совершенно убежден, что слежки за мной нет и о нашей встрече никто не подозревает. Вы, конечно, удивлены, – он говорил совсем тихо, но так, чтобы Михаил слышал каждое слово, – что такой состоятельный и видный человек, как Мельниченко, глава крупной страховой компании, депутат, обратился в частное агентство, а не поднял на ноги всю милицию? Тем более что у нас есть своя служба безопасности. – И пытливо взглянул на собеседника.
Михаил и бровью не повел, сохраняя бесстрастное выражение лица и показывая полную готовность слушать.
– Причина довольно банальная: мой патрон никому не доверяет. – Важный вид Ермолина подчеркивал ответственность задания и оказанное ему доверие. – У преступников повсюду свои люди: в милиции, в прокуратуре и даже, наверно, в нашей службе; о предпринятых нами шагах сразу станет известно.
Вскинул глаза на Михаила, ожидая вопросов; их пока нет – тем лучше.
– Вот почему привлекают лично вас. Именно потому, что, по нашим данным, вас здесь пока не знают и вы человек умелый, бесстрашный. Только вы и ваши люди имеют шанс расследовать дело, не вызывая подозрений.
Иннокентий Витальевич сделал паузу и объяснил свою роль:
– По указанной причине патрон поручил мне представлять его интересы и держать с вами постоянную связь. Я являюсь его помощником как депутата, занимаюсь только политикой и в коммерческих делах не участвую. Им и в голову не придет, что я против них затеваю!
Видя, что Ермолин не спешит перейти к делу, Михаил решил взять инициативу в свои руки. Воспользовавшись тем, что тот прервался сделать заказ официанту, предложил:
– Поскольку мы понимаем, как дорого сейчас время, давайте, Иннокентий Витальевич, построим разговор на вопросах и ответах. Согласны? – И не дожидаясь реакции, как только официант отошел, задал первый вопрос:
– Металлургический комбинат, о котором идет речь, приобретен Мельниченко законно? Я имею в виду контрольный пакет акций. И почему он им так дорожит? Ведь семейное благополучие для солидного, богатого человека дороже, чем потеря части имущества.
– Вы правы. Поэтому вам и предлагается такая огромная сумма за то, чтобы вернули патрону жену в целости и сохранности, – с важным видом объяснил Ермолин. – Комбинат не только материальная ценность. Выпуская экспортную продукцию высокого спроса, он дает владельцу вес и влияние в международных финансовых кругах, прочное положение.
Отдать комбинат, приобретенный через законный аукцион, вымогателям – значит подорвать доверие к страховой компании; это полный финансовый крах. При всей любви к жене и матери своих детей мой патрон пойти на это не может. Ему не позволят компаньоны, люди тоже довольно крутые. Словом, легче пулю себе в лоб пустить!
– Имеете вы хоть какую-нибудь информацию о похитителях? – продолжал Михаил спокойно.
Со стороны можно было подумать: двое сослуживцев зашли в кафе отведать кавказской кухни.
– Абсолютно никакой. Даже думали – обыкновенные шантажисты, пока не получили требования продать комбинат ниже номинала. Теперь хоть знаем, кто за ними стоит.
– И кто же?
– Криминальная группа Козырева. Вряд ли вы слышали о таком, заворачивает делами из-за границы; швейцарский подданный.
– Ну как же! Не только слышал, непосредственно сталкивался – в свое время, – счел нужным сообщить Михаил.
Пока услышанное совпадает с сообщением источника. Ермолин продолжал:
– Его группа самая хищная, вполне мафиозная. Пытается прибрать к рукам экспорт цветных металлов. Действует не брезгуя ничем. В основном подкупом. В Думе ему лоббирует целая группа депутатов с криминальным прошлым, он их туда и привел. Даже в правительственных кругах у него есть свои люди. Не помогает подкуп – действует силой. Страшный субъект!
Неправильно истолковав молчание Юсупова, он решил его подбодрить:
– Но бояться все же его не надо. И его можно укоротить. Вот с афганцами ему справиться так и не удалось. Хотел взять под контроль их организации, заменить руководство своими людьми; даже кровавую бойню устроил на кладбище. Слышали, наверно? Но ничего не вышло – еле ноги унес. Отсиделся, и опять за свое.
Михаил слушал, и у него уже созревал план. Вот оно что! Значит, его рук дело. Те паршивцы – его боевики! Кажется, появилась тонкая ниточка. Они-то и приведут в бандитскую группу, которая на него работает. Пора перейти к действиям. Прежде всего взяться за подручного Козыря, того, что он приметил на кладбище и успел взять под наблюдение. Надо договориться с Ермолиным.
– Мне пока нужно от вас вот что, Иннокентий Витальевич. Всячески затягивайте переговоры, постепенно соглашаясь с их требованиями. Больше торгуйтесь – так правдоподобнее. Все время настаивайте, чтобы они доказывали: супруга Мельниченко жива и здорова; пусть дадут ей возможность сказать два слова по телефону. Пытайтесь засечь, откуда происходит связь. А я начинаю поиск.
– Вот мы и дома, Витек! – объявил Михаил Сальникову, когда вошли в его квартиру. – Иди-ка, друг, помойся хорошенько. Без обиды! Сам знаешь, что зарос грязью. А потом приходи на кухню. Отметим на полную катушку нашу долгожданную встречу и поговорим о делах. И не представляешь, как ты мне нужен!
Пока Витек был в ванной, Михаил достал досье на Артема Квашнина – Квашню, как его называли. Боевик, наркоман со стажем, не гнушается любой грязной работой, если можно сорвать солидный куш.
Самое ценное среди полученных на него данных – информация, что Квашня – заядлый игрок на бегах; задолжал «жучкам» на ипподроме большие деньги и до сих пор не рассчитался.
Придется разыграть целый спектакль, как в театре. А что поделать? Ничего другого не остается. Квашня – крепкий орешек, его можно взять только хитростью.
Пока Михаил выкладывал из холодильника и готовил закуску, накрывал на стол и выставлял спиртное, сценарий задуманного действа у него вполне созрел, оставалось разработать детали.
– Ну вот и я! Готов к труду и обороне! – весело доложил Витек, появляясь на кухне.
Он сиял чистотой, благоухал шампунем, даже подстриг и побрил бородку, а длинные волосы связал на затылке в пучок. Пижаму Михаила ему пришлось основательно подвернуть. Он уселся за стол и с ходу стал накладывать себе закуску, – видно, здорово проголодался.
Михаил сел напротив и поднял тост за встречу. Выпили, закусили, и задушевный разговор завязался сам собой. Михаил рассказал о наиболее ярких эпизодах подневольного периода своей жизни; о западносибирских баталиях; с болью вспомнил о горьких минутах, которые пережил, застав Светлану замужем за Марком. Виктор поведал, как они все опекали Ольгу Матвеевну, подчеркнул дочернее внимание к ней Светы; подробно описал ее последние дни; ну и конечно, обрисовал предательство Марика.
– Да, не ожидал я от него такого, – задумчиво, без злобы заметил Михаил. – Вот что любовь с людьми делает… Не со всеми, конечно… иначе выродилось бы человечество.
С особым вниманием слушал он рассказ Сальникова о его лагерной жизни.
– А знаешь, Витек, я ведь больше двух лет вел переписку по твоему делу, встречался с нужными людьми, – с горькой усмешкой прервал он. – Все только обещали посодействовать, и никто ничего не сделал. Обидно, ведь дело твое ясное. Тут матерых преступников амнистируют или досрочно выпускают, а тебя продержали от звонка до звонка. Но… – он улыбнулся, – у каждой медали есть оборотная сторона. Твое уголовное прошлое нам еще пригодится, вот увидишь!
И, видя, что Виктор поднял на него непонимающие глаза, пояснил:
– Работа тебе предстоит, и интересная. Потом, немного погодя, тебя посвящу. А пока… Давай-ка лучше расскажу тебе о своем сыне, ты же видел его совсем маленьким. О работе еще успеем поговорить.
– Эх, не отказался бы взглянуть на твоего парнишку! Свету видел, специально заходил, а его не застал. Какой он? Такой же красивый, как мама?
– Вылитая моя копия! – радостно и гордо сообщил Михаил. – Увидишь – покажется, что меня встретил маленького. Хорош пацан! Так я благодарен Свете и Вере Петровне, что вырастили его без меня. Марк, как я понял, был… Ну, помогал, конечно, материально.
– Вот и здорово! Счастливый ты, Мишка! Наследник у тебя! Давай-ка за него по полной! А я тебя обниму и поздравлю, как молодого папашу!
Дружно опрокинули стопки, крепко обнялись, как в старые добрые времена – после победы в футбол над ребятами из соседнего двора.
– И все же хочу спросить тебя: почему вы не поженитесь со Светой? – по доброте душевной спросил друга Сало: – Что теперь вам мешает, когда Марик – того?.. Траур по Наде?
– Нет, Витек, мы оба никак не можем отойти от того, что было, – честно ответил Михаил и, помолчав, добавил: – Я бы почаще бывал у Светы, но у меня всякий раз на душе кошки скребут, – болезненно покривился, – как вспомню, что не дождалась… вышла за Марика…
– Брось дурить, Мишка! – вскинулся на него Виктор. – Уж больно ты гордый, и ревнуешь ты зря. Она Марика не любила – одного тебя! И о сыне ты должен подумать – родная ведь кровиночка. Все равно лучше Светы никого не найдешь!
– В том-то и дело, – поник головой Михаил. – Другая мне не нужна!
В этот вечер Михаил и Виктор крепко выпили, воодушевленные радостью встречи и теплым разговором. Однако закуска у Михаила была отменная и хмель не влиял на рассудок, лишь привел обоих в отличное расположение духа. Михаил сначала опасался, как бы Виктора не развезло, – бродяжничество наверняка ослабило его здоровье. Но Сальников оказался еще крепким парнем. Он хоть и валялся по чердакам, но, прилично зарабатывая, хорошо питался и никогда не пил гадость, поскольку денег не копил.
– Теперь, если ты способен соображать, поговорим о работе, – предложил Михаил. – А нет – отдохнем и перенесем разговор на завтра, хотя время не ждет. Какая будет резолюция?
– Поговорим сейчас! – бодро ответил Виктор. – Выпивка не наркота, меня не берет!
– Тогда слушай. Вот что я тебе предлагаю. Думаю, тебе и интересно, и по плечу, – хватит попрошайничать, а то одуреешь вконец! Будешь участвовать под моим руководством в розыскной работе. Как артист – я серьезно. Если понадобится – в гриме. Иногда – в сложной обстановке, среди опасных людей. Ведь не побоишься? Сам говорил, что жизнь тебе не дорога. – И добавил мягко: – А для нас и для дела, которому служим, жизнь твоя очень ценная. Так что мы, в первую очередь я, как командир, не дадим тебя в обиду, вовремя придем на подмогу. На жизнь, и неплохую, заработаешь! Перекантуйся пока у меня, а потом мы тебе квартиру поможем выбить, не сомневайся!
– А нельзя ли поконкретнее?
Чувствовалось, что Сальникова смущает такой резкий перелом в образе жизни – привык уже к безответственности.
– Так я и сам хочу дать тебе конкретное задание, причем с завтрашнего дня – как проспишься.
Он встал из-за стола и принялся четко излагать свой замысел, неторопливо расхаживая по кухне.
– Хочу поставить спектакль для одного бандита. Порядочный сукин сын, убийца, наркоман; из бывших афганцев. Подозреваю, что был в числе тех, кто взорвал своих товарищей на похоронах Трифонова. Понял, какой фрукт?
Зовут Артем Квашнин. Кличка – Квашня. Игрок на бегах; крупно проигрался и не отдает долг. Я решил его разыграть, он нам нужен. Вот что я задумал. Мы инсценируем налет для выколачивания долгов. Ты будешь в числе тройки. Двое дадут ему прикурить, поскольку он этого заслуживает, а ты разыграешь доброго – бывшего уголовника, такого же наркомана. Вас специально оставят одних. Поможешь ему, вместе покайфуете. Понятна роль? Неужели не под силу?
– Все тут ясно. – Сальников посмотрел на него хмуро. – Мне и разыгрывать особо не придется. Вот только ради чего? За что боремся? Я верю тебе, Миша, но знать хочу.
– Ты прав и всегда будешь знать заранее, какую задачу мы с тобой взвалили на свои плечи. Дело вот в чем – сейчас. Их банда похитила женщину – мать двоих детей, жену депутата Думы – с целью шантажа. Мы должны ее вызволить, сорвать их замыслы. Квашня – это ниточка, чтобы распутать узел.
– А чем я могу помочь? – уже спокойно и деловито поинтересовался Виктор.
– Тебе нужно войти с ним в контакт, но без всякого такого благородства: ты уголовник, наркоман. Все делаешь, как и Квашня, ради бабок. Наркоту тоже дашь ему в долг, а сойдясь покороче, узнав, сколько ему нужно, чтобы погасить долг, кинешь наживку.
– Так, давай дальше! Интересно сочиняешь, – не утерпел Сальников, азартно сверкнув глазами. – Кое-что до меня начинает доходить.
– Вот ты ему и скажешь: есть возможность заработать большие бабки, если он поможет найти жену Мельниченко. Мол, у тебя дружок в его охране и от него ты знаешь, что хозяин раскошелится, лишь бы ее найти. Квашнин клюнет – как пить дать! Предаст своих ради денег. Для него это спасение. Ну как тебе мой план? По-моему, шансы высоки!
Квашню взяли с помощью простого приема: залили воды в бензобак его «девятки». Проехав всего квартал от дома, машина остановилась – заглох мотор. Квашнин – широкоплечий, красномордый, с длинными ручищами и кривыми, толстыми ногами – вышел из машины, открыл капот и с недовольной гримасой стал искать неисправность.
– Что, везти не хочет тачка? – участливо осведомился какой-то доброхот; он подошел, прихрамывая, – этакая располагающая плутовская физиономия. – Давай-ка посмотрю, я кое-чего смыслю. Садись в машину, проверим искру – сразу ясно станет, почему не фурычит.
Не успел Квашня сесть и повернуть ключ в замке зажигания, как сзади протянулись руки, зажали ему рот салфеткой, пропитанной едким составом, и он сразу отключился.
– Закрывай капот и крути баранку! – сказал Михаил Сальникову, перетащив грузное тело Квашни на соседнее сиденье (он незаметно забрался в машину, пока шла возня с мотором). – А мы с ребятами возьмем на буксир. Включай ближний свет!
Подъехала еще машина, вышел молодой сотрудник; вместе с Михаилом они быстро приладили буксировочный трос и покатили на квартиру, которую агентство снимало в старом кирпичном доме, наполовину отселенном.
Изобразив подвыпившую компанию, подхватили Квашнина под руки, доставили в полупустое помещение с голыми стенами и прицепили наручниками к трубам отопления. Михаил и двое агентов натянули на головы маски, а Сальников сел с короткоствольным автоматом у входа – вроде охранник.
– Оклемался, гад! – с кавказским акцентом бросил Михаил помощникам, заметив, что Квашня пришел в себя и озирается, не понимая, где он и что с ним.
С удовольствием дал ему кулаком в морду – тот взвыл благим матом:
– О-ой! За что-о?..
– Сейчас узнаешь! – выдохнул Михаил и двинул его еще раз, украсив здоровенным синяком под глазом.
Так, кажется, уже соображает… Изрыгая ругательства и угрозы, для профилактики ударил еще под дых и, коверкая язык, объявил:
– Хочэшь унэсти шкуру целой – выкладывай бабки, что задолжал «жучкам» на ипподромэ!
«Чеченов наняли! – с ужасом понял Квашня. – Пытать будут, шкуру спустят!» Но с деньгами расставаться не спешил: отличаясь патологической жадностью, он за наличные был готов на все,
– Нет у меня… сейчас! – хрипел он, выигрывая время. – Я же им, сукам, говорил. Ну они у меня и попляшут!..
– Эсли ты выйдешь отсюда! – рявкнул высокий кавказец – в прорези маски виднелись только бешеные коричневые глаза. – А пока сам у нас попляшэшь! – И ткнул Квашню здоровенным кулачищем прямо в открытую пасть, выбив пару зубов и расквасив губы.
– Ей-богу, нет ничего! – продолжал врать бандит, захлебываясь хлынувшей кровью.
– А что получил за взрыв на похоронах Трифонова – гдэ хранышь? Мы все знаем! – вновь замахнулся высокий. – Говоры, нэ то утюг включим!
– Чего вспомнили! Давно уж нет! На скачках спустиил! – на этот раз искренне завопил Квашнин. – Отпустите, бра-атцы, все отда-ам, что есть!..
– Врет! Не мог все потратить! – заметил широкоплечий, плотный чечен высокому, очевидно старшему здесь. – Слышком большой куш отхватил. Козырь – щедрый пахан. Дай-ка ему еще, пусть знает – мы здесь нэ для того, чтоб нам лапшу на уши вэшать.
– Да Богом кляну-усь! Матерью родно-ой! – честно вопил Квашня. – Нет этих денег!
– Ты и мать за дэньги продашь – не поперхнешься! – бросил высокий. – Но эсли правда успел профукать – как насчет тэх, что за Мельнычэнкову бабу получил? Хватит долг погасыть?
«Все знают чеченцы! Всех купили! – тосковал Квашнин. – До чего продажный мы народ! Отпираться бесполезно – замучают! Потянуть время, взять на хитрость… А там, может, случай выручит». Расставаться с деньгами душа не позволяет – хуже смерти.
– Ну вот что! До вечера думай о своей шкуре! Нэ включишь мозги – утюг по тэбе пройдется!
И высокий вместе с другим чеченом двинулись к выходу, наказав русскому с автоматом:
– К вечеру вернемся! А ты охранай и не церэмонься, эсли что!
«Ну и влип! Живым вряд ли выберусь! – объятый страхом, соображал Артем Квашнин, пытаясь найти спасительный выход из отчаянного положения. – Надо попробовать этого чубатого – все-таки свой, русский человек».
Когда охранник подошел, чтобы напоить пленника водой, тот узнал в нем хромого, который предложил ему помощь на улице.
– А здорово вы меня купили, кореш! – прохрипел он, напившись. – Давно прислуживаешь чеченам?
– Заткни пасть, падла! – нахмурился хромой. – Мало тебе дали? Могу добавить.
– Погодь, браток. Ты не из блатных часом? – осведомился Квашня как можно дружелюбнее. – Чую – недавно из тюряги. За что сидел?
– Семь лет строгого режима, от звонка до звонка. За убийство, – процедил тот, забирая кружку. – А тебе-то что? Тоже срок мотал?
– С шестнадцати лет по лагерям. Три отсидки, изнасилование, разбой, – по-свойски поведал Квашня. – Законы, какие в зоне, хорошо изучил. А чего с чеченами связался? Русских предаешь?
– Заткнулся бы, ты!.. Так и хочется врезать! – замахнулся автоматом хромой. – Чья бы корова мычала… Скольких ты братов своих уложил, когда хоронили Трифона?
– А ты в лагерях такой правильный стал? – нашелся Квашня. – Помогаешь чеченам над русскими издеваться, власть над ними брать?! – И, видя, что охраннику нечем крыть, разошелся вовсю: – Мало ли русских бригад? Хотя бы взять нашу: отличные кореша, любое дело по плечу! И хозяин свой – русский.
– Брешешь ты все! – недоверчиво поглядел на него хромой. – Сейчас всех купили чебуреки и евреи.
– Да правда это! Святой истинный крест! – Квашня, забыв о наручниках, сделал попытку перекреститься. – Козырев у нас хозяин. В блатном мире – Козырь. Да слышал ты о нем в лагерях! Бывший в законе, а теперь – туз богатейший, в загранке, на вилле живет.
– На Козыря, значит, пашешь? – оживился охранник, и глаза у него алчно заблестели. – Тогда могу предложить тебе, кореш, выгодное дельце. – Огляделся – а вдруг кто подслушает – и почти шепотом сообщил: – Братан мой в охране у Мельниченко служит. Так он мне сказал…
Хромой вдруг умолк, пристально глядя на Квашнина – стоит ли посвящать? – и замялся.
– Погоди, перекурю. Успокоюсь. – И достал курево. – Дело серьезное, больших бабок стоит. Боюсь тебе говорить-то…
Он закурил, и Квашня, учуяв родной аромат, затосковал.
– Слушай, кореш! Дай хоть раз затянуться! – прохрипел он, умоляюще глядя на чубатого охранника и изнывая: марафетом наслаждается…
– Это дело бабок стоит, – равнодушно бросил кореш. – Не у Пронькиных!
– За мной не пропадет! – умолял Квашня. – Натурой отдам!
– То-то ты здесь прохлаждаешься. Даже чечены долги еще у тебя не вышибли.
– Тебе отдам, свой брат! – хрипел Артем, дергаясь на наручниках.
Хромой сжалился:
– Ладно, потяни пару раз – все полегчает. – И поднес окурок ко рту пленника. – Я-то знаю!
Брезгливо взглянул на присосавшегося к чинарику, постанывающего от удовольствия Квашню – и вроде решился:
– Бабу они ищут Мельниченкову. Хозяин озолотить обещал, если найдут. К милиции обращаться опасается. Меня братан просил помочь, обещал взять в долю. – Взглянул на Квашню хитрыми глазами и напрямую предложил: – Давай вместе провернем. Я же слышал, как чечен сказал – ты здесь при чем. Вот это отчудишь – двойное сальто! И шкуру сохранишь, и бабок подгребешь! – жарко зашептал он прямо в лицо немного одуревшему от курева Артему. – С чеченами рассчитаешься, а заначки не тронешь! Я тебе бабки сразу доставлю, как скажешь, где ее прячут!
– Свои же меня кончат, как узнают! – еле слышно прошептал Квашнин, пытаясь сообразить, есть ли у него шансы выйти сухим из воды, – предложение заманчивое.
– Вот именно! «Как узнают», – хитро ухмыльнулся хромой охранник. – А откуда? Нам-то зачем тебя выдавать? Еще пригодишься… Ну хватит! Ишь присосался! – И Виктор Сальников, решив сыграть свою роль до конца, грубо выхватил изо рта Квашнина замусоленный окурок.
Когда Михаил с помощниками, все в зловещих, глухих черных масках, в двенадцатом часу ночи появились в пустынной квартире и молча включили электрический утюг, Квашня моментально завопил:
– Погоди, братва-а! Согласен я! Дайте слово сказа-ать! – И отчаянно задергался на наручниках, сдирая в кровь кожу. – Пола-адим!
– Ну говори: где прячешь бабки? И бэз шуток! – рявкнул, подходя, высокий. – Нэ-то по стэне размажу!
– Бабок у меня нет, – решив умереть, но не отдавать денег, соврал Артем, собрав все свое мужество. – Но я вам их заработаю. Вот прямо сейчас! Послушайте, что хромой скажет! Мы с ним договорились.
– Ладно, смотри у меня! – пригрозил чечен. – Эсли крутишь, собака, – вдвойнэ получишь!
Он отошел и о чем-то долго шушукался с чубатым охранником, а Квашнин с замирающим сердцем следил за реакцией высокого: примет ли всерьез план хромого? Видно, доверяют ему чечены: главарь головой кивает… подходит…
Высокий сказал, уже спокойно:
– Ладно! Тэбе дадут карандаш, бумагу. Рысуй план, всэ дэтали логова, гдэ бабу Мельнычэнко укрывают. Адрэс, подъезды – это проставишь, когда вернется хромой с заказчиком и бабками. И чтоб никто нэ узнал, что ты был здесь! Нэ то… живым зажарим!
Передав автомат чечену в маске, Сальников не теряя времени отправился за деньгами. Остальные, взяв раскаленный утюг, приблизились к обомлевшему от страха Квашнину.
– Мы тэбя отпустим, эсли не наврал! – с холодной ненавистью процедил сквозь зубы высокий. – Но прэжде поставим свое клеймо, чтоб знал: круче нас нэ бывает. Ощутил своей шкурой, что ждет, эсли обманешь. – И кивнул помощникам.
Те приспустили с него штаны – и Квашня взвыл от боли: кончик раскаленного утюга сжег ему кожу на месте заднего кармана брюк…
– Ничэго, сидэть сможешь, – презрительно усмехнулся главарь. – Но тэперь на тебе наша печать.
Ожог смазали, наложили лейкопластырь; к прибытию денег мягкое место у Квашнина лишь саднило – так ощущается боль от выбитых зубов, расквашенных губ, ушибов, порванной наручниками кожи.
Деньги привез Белоусов, изображая чистенького белово-ротничкового клерка, и спектакль продолжался. Толстые пачки купюр в рублях и валюте чечены долго, на глазах у Квашнина, пересчитывали, находили недостачу, торговались с клерком. Наконец сошлись, забрали себе львиную долю, отстегнув приличную пачку хромому.
– С тобой в расчете! – объявил Квашне высокий и распорядился: – Снимите с него наручники! – И велел, указывая на Белоусова: – Тэперь садись и пиши прямо на плане все данные, которые нужны, и поточнэе! Поедешь с ним и его командой. Сам понимаэшь: чуть что – тэбе крышка! А наш бизнес – все.
Сложил с помощью подельников все полученные деньги в два кейса, и чечены покинули помещение.
– А теперь, дружище, – с холодной вежливостью произнес Сергей Белоусов, – мы прямо отсюда отправимся в это змеиное гнездо. Не вздумай бежать – тебя сразу пристрелят. Снаружи нас ждет боевая группа бывших спецназовцев. Ребята бывалые, свое дело знают.
Квашнин слушал его хмуро, понурив голову. Убедившись, что он ведет себя смирно и не выказывает поползновений сопротивляться, Сергей решил взять быка за рога:
– Ты, Артем, хоть и вынужденно, предал свою бригаду. Давай смотреть правде в лицо! – заявил он резко, зная, чем пронять этого матерого бандита. – Пощады тебе от них ждать не приходится. Так хоть заработай большие деньги. Вот тебе предложение. Поможешь незаметно пройти в дом и освободить женщину. Говори, сколько хочешь, – получишь! Нет – будешь сидеть в машине до конца операции. Решай, думать некогда!
– А что тут думать, – сразу поднял голову Квашня. – Двадцать пять тысяч баксов и авиабилет, смыться вовремя.
– Пятнадцать и никаких билетов! – столь же решительно возразил Белоусов. – Дурная у тебя голова, парень. Этим сам себя выдашь и подпишешь смертный приговор. Найдут и тебя везде, и на нас через тебя выйдут. Лучше сделаем так, что комар носа не подточит. Свяжем тебя вместе с остальными. – Повелительно посмотрел на притихшего Квашнина, встал и пристукнул ладонью по столу. – Ну все, договорились. Пора в дорогу!
Финал задуманной и осуществленной Юсуповым операции прошел в стиле крутых кинобоевиков, не уступая им накалом и драматизмом событий. Оперативная группа на четырех мощных «БМВ», ведомая машиной Квашни, быстро добралась до тайного убежища банды, хотя найти его оказалось не так-то просто. Съехали с главного шоссе, потом петляли по узкой лесной дороге, пересекающей в нескольких местах железнодорожные пути, – все происходило уже ночью, и движения практически не было.
Лесная цитадель представляла собой большой кирпичный дом за высоким бетонным забором; проникнуть в него – сложно. Но Квашня, свой человек здесь, считал, что знает все ходы и выходы.
– Я вам открою две потайные калитки в заборе для ребят, которые будут вызволять бабу. По сигналу сниму вахтеров и впущу штурмовую группу: она отвлечет охрану и даст им без риска вывести ее за ограду. А там уж ваша забота. – И ухмыльнулся цинично: – Можете всех перебить, кроме меня. Хотя нет, парочку все же оставьте мне за компанию.
Замаскировав машины близ дороги в лесу, группа незаметно подтянулась на исходные позиции. Квашнин спокойно подъехал к воротам на своей «девятке», сказал нужное в домофон и въехал в приоткрывшиеся ворота. В доме все спали, кроме дежурных охранников.
Без суеты он прошелся по дому, поздоровался с бодрствующими и рассказал им несколько анекдотов, объяснив свое запоздалое возвращение на базу. Заодно убедился, что пленница на месте, в спальне второго этажа, и около нее всего один охранник.
Вылез во двор, закурил и стал фланировать ленивой походкой по участку, незаметно загоняя сторожевых собак в будки. Только после этого, скользя как тень, открыл потайные калитки, проводил передовую группу из трех человек в дом и объявил им:
– Теперь ждите команды по рации, хватайте бабу и волоките ее тем же путем! А я – в проходную, впущу штурмовиков.
Тройка затаилась, изготовившись к броску, а Квашня хладнокровно спустился вниз, покинул дом и направился в сторожку.
– Что-то спать не хочется, разгулялся за дорогу. Как насчет тяпнуть по маленькой? – предложил он дежурным вахтерам, достав фляжку коньяка и плитку шоколада.
Дюжие парни в камуфляжной форме – они играли в карты – сразу отложили их в сторону.
– Хорошая мысль! – добродушно отозвался один, рыжеволосый, веснушчатый детина. – Наливай!
Выпили по очереди из горлышка, и в этот момент в кармане у Артема запищал радиотелефон. Не понимая, в чем дело, рыжеволосый привстал и повернулся. – осмотреться. Квашня, опытный диверсант, вскочил, выхватил финку и воткнул в спину рыжему. Затем, воспользовавшись растерянностью напарника, оглушил его, ударив по голове мощным кулачищем. Ничуть не заботясь о состоянии бывших товарищей, бросился к пульту и открыл въездные ворота.
– Казарма справа, во флигеле! – крикнул он ворвавшимся членам группы.
Во главе аршинными прыжками бежал Михаил – в маске, но, как и все, в камуфляжной форме и бронежилете. Квашнин не узнал в нем высокого чечена.
Вернулся в сторожку и добил раненых бандитов. «Нельзя оставлять свидетелей – золотое правило! Хоть и жаль парней», – с жестоким цинизмом подумал Квашня, испытывая чувство, скорее похожее на досаду. Впрочем, оно быстро прошло.
С того момента, как штурмовая группа ворвалась в дом, операция стала развиваться вовсе не гладко. В доме и на лестнице, ведущей на второй этаж, разгорелось настоящее сражение.
Нападавшие – десять человек во главе с Юсуповым – имели преимущество внезапности, бандиты – численное превосходство. Штурмовой группе Михаила мешала и невозможность применять оружие, кроме как для самообороны. Но у бывших десантников и спецназовцев с немалым боевым опытом за плечами баталия шла успешно.
Тем временем передовая тройка, бесшумно сняв охранника, запеленала пленницу в простыню; рот ей заклеили, чтоб не издала ни звука, и без помех спустили через окно со второго этажа на землю, миновав лестницу, где шла ожесточенная схватка. Так же бесшумно вышли за ограду, быстро проследовали к машинам и, только усадив жертву похищения на сиденье, ее распеленали.
– Ничего не бойтесь, Валентина Михайловна! – спокойно сказал совершенно онемевшей от ужаса женщине Сергей Белоусов, дежуривший у машин. – Мы освободили вас от бандитов. Сейчас будете говорить с мужем, только потерпите минутку.
– Алло, Астра! Говорит Двадцать седьмой! – Он связался с оперативной группой спецназа госбезопасности, выделенной ему в помощь. – Можете начинать.
Окончательно разделаться с опасной бандитской группой предстояло официальным органам власти. К милиции не обратились, опасаясь утечки информации, – это неминуемый провал.
Михаил дал отбой сразу, как только получил сообщение, что освобожденная благополучно следует в город под надежной охраной во главе с Белоусовым. Потерь пока нет, если не считать легких ранений, – спасают защитные шлемы и бронежилеты.
Профессионально ловко укрываясь, группа отступала к въездным воротам. Оставалось только выскочить за ограду – и спасительный ночной лес поможет уйти от преследования. Но произошло непредвиденное: к бандитам подоспела подмога. Два громоздких «лендровера», битком набитых головорезами, не въезжая остановились на площадке у ворот. Михаилу ничего не оставалось, как скомандовать:
– Всем уходить через калитки, а там – лесом к машинам! Я их задержу. Побольше холостой пальбы!
Бывалым солдатам особых разъяснений не требовалось. Короткими бросками, под прикрытием стен и кустарника, непрерывно паля из всего, что было, группа достигла леса и в нем растворилась.
Юсупов упорно отстреливался из автомата, меняя обоймы и удивляясь: как это бандиты до сих пор не раскусили, что патроны холостые? Рассчитывал он только, что выручит спецназ госбезопасности.
– Сдавайся, сука! Тебе не уйти! – орали бандиты, но идти вперед не решались, дорожа своей шкурой.
Действовали они не спеша, спокойно; районной милиции не боялись – было кому их предупредить.
Михаил еще сопротивлялся бы, запас патронов оставался, но подвел бронежилет. Он уже был легко ранен – пуля по касательной поцарапала ногу, – но хорошо владел собой, лишь испытывая слабость от потери крови. Однако, когда незаметно подкравшийся бандит выстрелом почти в упор пробил бронежилет, Юсупов потерял сознание. «О Господи! Неужто конец?.. – последнее, о чем он успел подумать. – Какое счастье, что у меня сын… Не исчезнет наш род с русской земли!..»
– Не торопитесь, не добивайте! Мне нужно от него кое-что узнать.
Этот сиплый голос… чем-то он знаком… Михаил открыл глаза, постепенно сознание вернулось к нему. Примитивная перевязка – и его закаленный организм, большая физическая сила помогли прийти в себя, несмотря на серьезное ранение и большую потерю крови.
– Так вот кто опять испортил мне всю музыку! Старый знакомый!
Над Михаилом склонился высокий человек, – лицо двоится, расплывается перед глазами…
– Что, не чаял опять встретиться? Но будь уверен – теперь в последний раз!
Козырева подняли с постели, где он нежился с очередной любовницей. Выслушал сообщение, быстро оделся и тут же выехал, послав впереди себя группу подкрепления, – вне себя от ярости, что заложницу упустили. «Ничего, обойдем Мельниченко с другого конца! – успокаивал он себя. – Досадно, конечно, что хорошо подготовленная акция сорвалась. Но в больших делах не без накладок».
– Как же это вас облапошили, а? Всех пора разогнать! Обленились, ожирели! – бушевал он, распекая подручных. – Кто этот пройдоха? Покажите мне его! Сейчас он откроет, кто нас продал! А вы пока расследуйте, как было дело, и доложите! – распорядился он и направился в сторожку, куда притащили раненого Юсупова.
Козырев с первого взгляда узнал врага и поразился превратностям судьбы. «Сам Бог его на меня наслал, что ли, как кару за грехи? – думал он с тревогой. – Ведь расскажешь – не поверят!»
– Ну что, старый приятель, опять за меня взялся? – сдерживая клокотавшую злобу, начал он, убедившись, что Юсупов очнулся. – Не надоело мне пакостить? Или все еще мстишь за эту…. которую я к тебе тогда подослал? Так она доброго слова не стоила, – скривил он губы в гадкой усмешке. – Ну ладно, к делу, пока ты в сознании. Хочешь жить? Тогда говори: кто нас заложил? Кто продался?
«А что? Может, поквитаться с негодяем за то, что погубил стольких ребят на кладбище? – превозмогая боль и слабость, думал Михаил, преисполненный ненависти к продажному убийце Квашне. – Вот ему и возмездие!» Но вступать в сделку с бандитами?.. Хоть и выдать требуют подонка, вполне заслужившего мучительную смерть… Он колебался.
В этот момент во дворе раздался шум и в сторожку втолкнули упирающегося Квашню, – тот орал и матерился.
– Все на нем сходится. – Не глядя на хозяина, командир боевиков указал на бандита, красного как рак, яростно выпучившегося. – Я спал, когда он ночью заявился. Но ребята говорят, что шатался повсюду. Наверно, это он собак привязал и калитки открыл. Больше некому.
– Вранье-о! Как язык у тебя повернулся?! – взревел Квашня, пытаясь броситься на командира.
Но его крепко держали.
– А мне и разбираться не надо! – Козырев налитыми кровью глазами смерил враз осевшего негодяя. – Мне уже все про него известно. Вот кто жизнь себе сохранил признанием. – И небрежным жестом указал на тяжело дышавшего Михаила. – Все сказал, не знает одного – за сколько тебя купили.
– Ах ты, п…! Убью! – прохрипел Квашня, пытаясь дотянуться рукой до кобуры. – Клевещет за то, что не промахнулся. Это же я пулю в него всадил! Дайте добить гада!
«Неужели он? Ну это уж слишком!» – мелькнуло в затуманенном мозгу Михаила. Морщась, будто проглотил дрянь, он тихо, но внятно произнес:
– Хоть я ничего не говорил Козырю, но это факт. Спустите ему штаны – сами убедитесь. У него на заду наша печать. Пришлось поставить, когда уговаривали взять бабки.
С визжащего и брыкающегося Квашни стащили штаны и, поскольку клеймо еще кровоточило, немедленно поволокли на расправу. Дикие его вопли внезапно прекратились: видно, бандитам надоел истошный крик и они чем-то временно успокоили бывшего сотоварища.
«Вряд ли он так просто отделался за свое подлое предательство…» – успел подумать Михаил и вновь потерял сознание.
Всемогущая судьба и на этот раз оказалась благосклонна к нему. Бандиты так увлеклись расправой над предателем, что временно потеряли к нему интерес. Козырев руководил казнью, стремясь сделать ее показательной – чтоб другим неповадно было. Он не обращал внимания даже на настойчивый вызов радиотелефона, а когда приложил трубку к уху, изменился в лице.
Мгновенно по всей округе раздалась по мощному громкоговорителю команда:
– Всем оставаться на месте! Дом и вся территория под контролем спецназа госбезопасности! Сопротивление бесполезно! Выходить по одному! При попытке к бегству стреляем!
– Добить предателя и смываться всем, кто сможет! – только и успел распорядиться Козырь. – Я – в кабинет, сожгу кое-какие документы.
Кивнул телохранителям – те тут же окружили его, – и не мешкая, под их охраной, вышел. В кабинете, в дальнем углу здания, он запер дверь на все замки и нажал кнопку в стенке тяжелого дубового шкафа. Сработал потайной механизм и открылся проем, ведущий в подземный ход. Туда и устремился Козырь с четырьмя телохранителями. Скрытый туннель длиной не менее двухсот метров выходил в огороженный двор бездействующей мастерской по ремонту сельхозтехники. Там в полной готовности ждал мощный «кадиллак»: Козырев все предусмотрел.
Телохранители распахнули ворота, вскочили на ходу в машину, и она понеслась по лесной дороге, набирая скорость. Но фортуна перестала благоприятствовать Козырю: притормозив на переезде, заметили погоню.
– Засекли каким-то чудом! – бросил Козырев водителю. – Прибавь-ка газу! Надо оторваться. ФСБ – контора серьезная. Выедем на трассу – там пусть догоняют. Поймают здесь, в лесу, – лучшие адвокаты не отмажут!
Водитель был высококлассный, бывший гонщик, машина – мощнее, чем у преследователей; визжа тормозами на крутых поворотах, она стала быстро отрываться от погони. Но вот беда – на втором переезде путь перегородил длинный товарняк, – хвост, правда, виден…
– Ну дела! Давай проползай скорее! – ерзал Козырев. – Вот-вот достанут!..
В диком напряжении сидели в машине, все оглядываясь назад, на извилину лесной дороги, и всматриваясь в проем высокого кустарника, окаймлявшего открытый проезд, – там мелькали вагоны проходящего товарного… Последний вагон! Мощная машина рванула вперед, не дожидаясь, когда погаснет красная мигалка.
Стремясь поскорее уйти от преследователей, беглецы не заметили за товарняком приближавшегося встречного пассажирского поезда – он вынырнул в тот момент, когда машина пересекала переезд…
В мгновение ока ударив и развернув шикарный «кадиллак», локомотив протащил его, коверкая, небольшое расстояние и, смяв, как консервную банку, отбросил на придорожный откос… Машинист остановил поезд, но поздно… Все пассажиры, сидевшие в машине, погибли.
Хитроумный долларовый миллионер и воротила Козырев, он же вор в законе Козырь, долгие годы ловкостью, подкупом и обманом умело уходил от расплаты за свои злодеяния. Но от уготованной ему судьбы уйти не смог.
Операция затягивалась. Уже несколько часов Михаил Юсупов оставался между жизнью и смертью. Ранение его само по себе не смертельное: пуля, ослабленная бронежилетом, не задев жизненно важных органов, застряла в грудной клетке. Главное осложнение вызывала большая потеря крови, ослабившая сопротивляемость организма. Врачи ни за что не ручались. Больной не выходил из бессознательного состояния.
Родственников у Михаила не было, и Сергей Белоусов, посоветовавшись с Сальниковым, решил оповестить о его критическом состоянии Светлану – позвонил ей домой.
– Светлана Ивановна, – траурным тоном без всякой подготовки сообщил он, – у меня для вас печальная весть. С Юсуповым стряслась беда.
– Боже, что с ним?! Опять?! Что с Мишей… то есть с Михаилом Юрьевичем?.. Он… живой?..
Светлану подкосил зловещий тон Белоусова.
– Еще не умер, но в очень тяжелом состоянии. – Сергей решил не приукрашивать. – Тяжело ранен, освобождая заложницу, мать двоих детей, из рук бандитов. Ему уже сделали операцию, но он очень плох. Большая потеря крови.
«А почему я должен ее щадить? – думал он почти мстительно, вспомнив по рассказам Юсупова, как тот страдал, вернувшись из плена, когда застал ее женой другого. – Что она ему, жена? Столько лет не давала знать, что у него растет сын. Какая жестокость!»
– Не знаю, правильно ли делаю, что беспокою. Но я в курсе, что у вас с ним есть сын. Потому и счел своим долгом перед Михаилом оповестить.
– Ну конечно! Правильно сделали! Я вам очень благодарна! – кричала Светлана, выйдя из шокового состояния. – Не чужой он нам! Он нам очень дорог! – Задохнулась от волнения, голос ее прервался. – Ради Бога, скажите скорее – где он?..
– В Центральной клинической, в хирургическом отделении. Операцию делали лучшие специалисты. Мы не поскупились. Михаил Юрьевич, представьте, и нам очень дорог, – немного мягче, но все еще язвительно ответил Белоусов. – Что случится – мы останемся как без рук! – И добавил, помедлив: – А от вас ничего не требуется. Может, только немножко морально его поддержать. Сына не забудьте привезти!
Получив ужасную весть, Светлана некоторое время сидела в оцепенении, потрясенная. Нет конца несчастьям, которые ей суждено перенести… Только наметился наконец-то перелом к лучшему, жизнь наполнилась радостным ожиданием… Привыкла уже к мысли, что все постепенно наладится: Миша здесь, рядом; привяжется к сыну – одумается и в отношении к ней, поймет, что она не столь виновата, – если любит. А что она ему по-прежнему желанна – было написано на его лице при первой же встрече. И вот снова все рушится…
Когда она примчалась в больницу, Михаил находился в реанимации; кризис еще не наступил. Неужели она потеряет его еще раз, и теперь уже навсегда?.. Не уедет она отсюда, пока все не определится. У нее есть с собой немного денег, а там видно будет…
– Мамочка! Я говорю из Центральной клинической больницы, – сообщила она Вере Петровне по телефону. – Нет, с Петей все в порядке, но он остался один дома. – Она судорожно вздохнула. – Миша снова в больнице – между жизнью и смертью. Такая уж у него судьба! Прошлый раз – взрыв, сейчас пулю вынули из груди…
Я остаюсь с ним в больнице! Буду ждать, ухаживать, если придется. Поезжай, присмотри за Петенькой. Извинись за меня перед папой и жди звонка. Может, понадобится срочно везти сюда Петю… Пусть далеко! Возьмешь дома денег на такси!
– Ну конечно, доченька! Не беспокойся, все сделаю! А ты… не расстраивайся так. Все будет хорошо! Сердце подсказывает…
Когда Вера Петровна стала собираться в дорогу, она вдруг сообразила, что дочь впервые назвала Степана папой…
Двое суток, в течение которых Михаил бессознательно боролся за свое и ее счастье, стоили, наверно, Светлане нескольких лет жизни – столь они были наполнены волнениями и переживаниями, страстной надеждой и последним отчаянием. Утром третьего дня она впервые обнаружила серебряные нити в своих прекрасных золотистых волосах.
Однако отпущенную им чашу тяжелых испытаний Михаил и Светлана, видно, испили до дна – судьба решительно повернулась к ним лицом. На третьи сутки кризис миновал, Михаил пришел в сознание и открыл глаза, ощущая и телом, и душой, что жизнь к нему возвращается.
– Михаил Юрьевич, тут все дни после операции в больнице дежурит ваша жена, – заявил ему лечащий врач, как только убедился, что его пациенту лучше. – Она хочет вас видеть.
– А где она… сейчас? – совсем слабым еще голосом отозвался Миша. – Она… здесь?
– Да, здесь, в холле, вместе с сыном. Вы как себя чувствуете? В состоянии кого-то видеть, говорить? Недолго пока.
Желанная весть! Счастливая мысль! Самые дорогие ему на земле люди – рядом!
– Пусть… войдут, доктор. Мне будет… еще лучше. – И его ожившие глаза заблестели.
Когда Светлана и испуганно затихший Петя вошли и приблизились к его постели, Михаил нашел в себе силы лишь протянуть руку и заключить в свою большую, горячую ладонь обе маленькие ладони – любимой женщины и сына.
Все трое в этот миг радостно осознали: отныне и навсегда они одна семья.
ЭПИЛОГ
Церковный обряд бракосочетания Михаила Юрьевича Юсупова и Светланы Ивановны Григорьевой состоялся по традиции на Красную горку, в величественном храме бывшей Алексеевской слободы. Здесь в старину останавливался на ночлег царский поезд, следовавший на молебен в Троице-Сергиеву лавру.
Торжественная церемония венчания подходила к концу; молодой, дородный священник провозгласил:
– Венча-ается раба Божья Светла-ана рабу Божьему Ми-хаи-илу! Венча-ается раб Божий Михаи-ил рабе Божьей Свет-ла-ане!
Когда новобрачные обменялись кольцами, восторгу присутствующих не было предела. Все здесь, за исключением случайных посетителей, знали полную драматизма историю их любви и от души радовались счастливому завершению выпавших им на долю испытаний.
Молодые медленно шли рядом в живом коридоре нарядной, возбужденной толпы, и лица их светились счастьем. Царственно красивая пара – как гармонично они сочетаются друг с другом! Михаил выступал твердой походкой, величественно возвышаясь над толпой, как римский патриций. Одной рукой он поддерживал жену, а другой прижимал к себе радостно улыбающегося сына. Его обычно непослушные соломенные волосы были красиво уложены, а мягкие карие глаза смотрели спокойно и уверенно. Он знал, что испил свою чашу сердечных испытаний до дна и вправе ожидать долгих лет безмятежного счастья.
Светлана, вступая во второй брак, сочла неуместным пышный свадебный наряд. Скромное, закрытое платье, плотно облегающее очаровательную, стройную фигуру, само по себе служило лишь фоном для великолепных фамильных драгоценностей: сверкала крупными бриллиантами платиновая диадема на золотистой голове; разноцветными огнями горели бриллианты в старинных серьгах, ожерелье, браслете и кольцах. Сияние драгоценностей, плавная походка, гордая осанка… – Как прекрасно! – шептали многие. За молодыми, веселые, счастливые, следовали по-прежнему красивые, представительные Степан Алексеевич и Вера Петровна; затем все семейство Никитиных; близкие друзья и родственники. Присутствовать на венчании пожелала даже дальняя деревенская родня Светланы.
Подлинной сенсацией стало прибытие из-за границы дальних родичей Михаила: его американского дядюшки Юсупова с сыном, стройных и высоких, как он сам, и двоюродной тетки, урожденной Стрешневой, – очень старой, надменной дамы (она жила в Италии). Ему удалось их разыскать, когда он еще жил в Новосибирске и его томило одиночество. Толпившаяся публика представляла собой пестрое зрелище. Броские одеяния деятелей искусства соседствовали со строгими костюмами деловых людей; элегантные, дорогие туалеты аристократических родственников – со скромной одеждой сельских жителей.
Здесь собрались представители нескольких поколений – люди разного общественного положения и достатка, уровня интеллекта и образования; разных национальностей, вероисповедания, подданства. Но все они составляли единый народ.