Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Карпов А. Ю.
Византийский историк Лев Диакон, один из наиболее образованных, осведомленных и талантливых писателей-историографов своего времени, посвятил десять книг написанной им "Истории" царствованию в основном двух василевсов - Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия; смертью последнего он и закончил труд. И тот, и другой казались ему подлинным воплощением ромейского гения - мужественные, властные, способные покорить любого врага, они, на его взгляд, сильно отличались от императора Василия II, личность которого совсем не привлекла внимание историографа. Лев Диакон писал еще в первые годы самостоятельного правления Василия (как полагают, около 991 года). Громкие победы будущего Болгаробойцы на западе и востоке, наступившее при нем процветание Ромейской державы были еще далеко впереди и не угадывались ни Львом, ни другими современниками тяжелых неудач молодого василевса. Прошлое казалось величественным, настоящее - ужасным, будущее (если его вообще можно было ожидать) - беспросветным. С напряженным вниманием вглядывался историк в цепь происходивших событий и искал объяснения несчастий, обрушившихся на Империю. Человек своего времени, он находил их в Божественном Провидении, и потому его особое внимание привлекали разного рода небесные знамения, знаки вмешательства высшей силы - они предвещали всё то, что затем сбывалось в действительности. Следуя за видимыми указаниями свыше, историк иногда выходил за хронологические рамки своего повествования и рассказывал о том, что случилось позднее, уже в его дни.
Таково хронологическое отступление в десятой, заключительной книге "Истории". В начале августа 975 года, незадолго до смерти Иоанна Цимисхия, Империю поразило необычное небесное явление: на небосклоне появилась хвостатая звезда - "нечто божественное, небывалое и превышающее человеческое разумение". "Появившись на северо-востоке, комета поднималась в форме гигантского кипариса на огромную высоту, затем постепенно уменьшалась в размерах и склонялась к югу, пылая сильным огнем и распространяя ослепительные яркие лучи. Люди смотрели на нее, преисполнившись страха и ужаса". Знамение продолжалось долгих 80 дней - до середины октября. Император Иоанн спрашивал придворных мудрецов, что может означать такое непостижимое чудо. Но те, исполненные лести, "истолковали появление кометы не так, как требовало их искусство, а согласно желаниям государя: они пообещали ему победу над врагами и долгие дни жизни". Однако через несколько месяцев Иоанна не стало. "Появление кометы, - пишет Лев Диакон, - предвещало не то, что предсказали эти мужи в угоду императору, а пагубные мятежи, вторжения иноплеменников и гражданские войны, бегство [населения из] городов и областей, голод и мор, страшные землетрясения и почти полное уничтожение Ромейской державы - все то, что мы узнали по дальнейшему ходу событий". Описанию этих страшных последствий хвостатой звезды и посвящена большая часть X книги его "Истории".
Как истинный ромей, Лев мало интересовался судьбами соседних народов; только в связи с историей Византии они иногда привлекали его внимание. Так, с нескрываемой неприязнью Лев отзывался о "мисянах" - болгарах, и "тавроскифах" - русах. Удивительно, например, но он даже не обмолвился об участии русов в подавлении мятежа Варды Фоки, не упомянул и о принятии русскими христианства. Однако именно Лев, единственный из иностранных писателей, отметил в своем повествовании взятие русскими Херсонеса.
Рассказав в своем хронологическом отступлении о смерти Иоанна Цимисхия, о первом мятеже Варды Склира, о несчастном сражении императора Василия в Болгарском ущелье (в котором Лев участвовал лично) и наконец о мятеже Варды Фоки, историк продолжил свое описание тяжких бедствий, предсказанных зловещей кометой:
"И на другие тягчайшие беды указывал восход появившейся тогда звезды, а также напугавшие всех огненные столбы, которые показались затем поздней ночью в северной части неба; ведь они знаменовали взятие тавроскифами Херсона и завоевание мисянами Веррии".
Свидетельство византийского историка особенно ценно тем, что дает возможность более или менее определенно датировать взятие Корсуни князем Владимиром Святославичем. Еще ученые прошлого века - сначала византинист Василий Григорьевич Васильевский, а затем востоковед барон Виктор Романович Розен - обратили внимание на то, что "огненные столбы", напугавшие Льва Диакона и, очевидно, предвещавшие падение Херсонеса, похоже описаны арабскими историками, и прежде всего Яхъей Антиохийским, который по своему обыкновению точно датирует необычное небесное явление:
"Случилось в Каире (где жил тогда Яхъя. - А. К.) в ночь на субботу 27-го Зу-л-Хидджы 378 (7 апреля 989 года) гром и молния и буря сильная, и не переставали они до полуночи. Потом покрылся мраком от них город, и была тьма, подобия которой не видывали, до самого утра. И вышло с неба подобие огненного столба, и покраснели от него небо и земля весьма сильно. И сыпалось из воздуха премного пыли, похожей на уголь, которая захватывала дыхание, и продолжалось это до четвертого часа дня. И взошло солнце с измененным цветом и продолжало восходить с измененным цветом до вторника 2 Мухаррема 379 (12 апреля 989 года)".
Если арабский и греческий историки описывали одно и то же поразившее их явление - что более чем вероятно, - то падение Корсуни следует отнести ко времени вскоре после 7-12 апреля 989 года.
В "Истории" Льва Диакона есть еще одно бесспорно датирующее уточнение. Сразу же после описания "огненных столбов" автор продолжает: "И сверх того, звезда появлялась на западе при заходе солнца, восходя по вечерам, она не имела какого-либо постоянного места на небе. Распространяя яркие, видные на далеком расстоянии лучи, она часто передвигалась, показываясь то севернее, то южнее, а иногда за время одного и того же восхождения меняла свое положение на небе, производя внезапные, быстрые движения. Люди, смотревшие на комету, удивлялись, страшились и полагали, что ее странные перемещения не приведут к добру". И действительно, комета предвещала великое бедствие. Вечером 26 октября 989 года, в день празднования святому Димитрию Солунскому, в Константинополе случилось землетрясение, во время которого был разрушен храм Святой Софии - главная святыня Империи.
Комета, которую наблюдал Лев Диакон и которая предвосхитила разрушительное землетрясение, была не чем иным, как знаменитой кометой Галлея, действительно проходившей вблизи Земли летом 989 года. В июле-августе ее наблюдали астрономы Европы, Ближнего, Среднего и Дальнего Востока; Яхъя сообщает, что комета появилась на небе 27 июля и оставалась в поле зрения в течение двадцати дней. Из описания Льва Диакона выходит, что комета предсказывала уже следующее событие в длинной цепи бедствий и несчастий, поразивших Ромейскую державу; следовательно, очевиден вывод: взятие русскими Херсонеса произошло не только после 7 апреля 989 года, но и до 27 июля того же года.
Но если так, то военный поход Руси, направленный против Византии, по времени совпал с теми событиями внутриполитической византийской истории, о которых мы говорили в предыдущей главе и в которых русы выступали как раз союзниками и, более того, спасителями императоров Василия и Константина: напомню, что битва при Авидосе, решившая исход гражданской войны в пользу законных императоров, произошла 13 апреля того же 989 года. Кажется, перед нами неразрешимое противоречие, своеобразный логический тупик.
Наиболее естественный выход из возникшего логического противоречия предложил еще в 1883 году В. Р. Розен, открывший сочинение Яхъи Антиохийского для науки. Как полагал исследователь, летом 988 года, отправив значительный воинский контингент в Византию, князь Владимир выполнил свою часть обязательств перед императором Василием. Однако тот не спешил исполнять свое обещание: ни летом, ни осенью 988 года Анна так и не появилась в Киеве. Разгневанный обманом (или промедлением?), Владимир двинул свои войска на Корсунь для того, чтобы принудить императоров сдержать слово. И он добился своего - византийская принцесса прибыла в Херсонес.
Эта гипотеза утвердилась в науке и - по крайней мере, до недавнего времени - господствовала в ней. Действительно, судя по показаниям русских источников, бракосочетание Владимира и Анны произошло в Корсуни - а значит, после апреля 989 года, то есть приблизительно спустя год после того, как русские войска прибыли в Константинополь. (Помимо рассказа "Повести временных лет", на это указывают и топографические данные: еще в XI веке в Корсуни была известна "царицына палата" - свидетельство пребывания Анны в городе.) Арабский историк Яхъя Антиохийский, похоже, также располагал сведениями о том, что сестра византийских императоров появилась на Руси заметно позже того, как между двумя правителями был подписан договор о свойстве.
В нашем распоряжении имеется еще один источник, позволяющий, кажется, прояснить причины того поворота, который произошел в русско-византийских отношениях накануне корсунского похода князя Владимира. Я имею в виду упомянутый в предыдущей главе рассказ армянского историка Асохика, посвященный судьбе безымянного митрополита Севастийского, предположительно отождествляемого исследователями с севастийским митрополитом Феофилактом. В связи с миссией митрополита Асохик сообщает чрезвычайно любопытные подробности относительно намечавшегося бракосочетания не названной им по имени сестры византийского императора Василия.
Вскоре после удаления из Севастии ("в том же году", уточняет Асохик) севастийский митрополит был отправлен Василием "в страну булхаров". Далее и приведен рассказ, который не может не привлечь внимание исследователя русско-византийских отношений того времени:
"Булхария просила царя Василия отдать сестру свою замуж за ее царя. Император в сопровождении митрополита отправил (к булхарам. - А. К.) какую-то женщину из своих подданных, похожую на сестру свою. По прибытии той женщины в землю булхаров узнали, кто она, и потому осудили митрополита как прелюбодея и обманщика; цари булхарские сожгли его, обложив хворостом и соломой; это было сделано двумя братьями, называвшимися комсадцагами..."
Исследователи давно обратили внимание на путаницу Асохика в изложении болгарских событий. Так, например, он правильно называет болгарских правителей "комсадцагами" (армянский вариант греческого "комитопулы"), но в дальнейшем, очевидно, смешивает их с Борисом и Романом, бежавшими из византийского плена накануне большой болгаро-византийской войны. Несколько раз нарушает Асохик и хронологию болгарских событий. Это неудивительно. Армянский историк проявлял чрезвычайную осведомленность относительно событий в самой Византии, особенно на востоке Империи. Западные же окраины Империи и тем более то, что происходило за их пределами, привлекали его внимание в меньшей степени.
Наибольший интерес для нас представляет сообщение Асохика об участии севастийского митрополита в некой афере, задуманной императором Василием. У последнего, по-видимому, была всего одна сестра - Анна. Мы ничего не знаем о переговорах императора с правителями Болгарии Самуилом и Аароном относительно бракосочетания Анны. Более того, ход византийско-болгарских отношений того времени исключает возможность таких переговоров в 986-987 годах. Зато мы хорошо знаем, что именно в 986-987 годах такие переговоры велись императором Василием с правителем Руси князем Владимиром Святославичем. Я не настаиваю на том, чтобы буквально принимать сообщение Асохика, механически меняя название "Булхария" на Русь. Но и пройти мимо его очевидного совпадения с русскими событиями было бы неправильно.
Важнее, как мне кажется, понять природу известия армянского историка. Несомненно, Асохик опирался на слухи, доходившие до восточных окраин Византийской империи, населенных армянами. В этих слухах правда перемешана с вымыслом - либо с сознательной ложью, либо с естественным искажением передаваемой устно информации. Мы легко можем догадаться, какими невероятными слухами обрастало известие о скандальном согласии императора Василия на брак своей сестры с правителем "северных варваров" (к которым византийцы в равной степени относили и "мисян", и "тавроскифов"). Особенно фантастический характер эти слухи приобретали в тех областях Империи, которые поддерживали Варду Склира и Варду Фоку, в том числе и в армянских провинциях.
По-видимому, Асохик путает Болгарию и Русь. Я думаю, что в его рассказе нашел отражение факт переговоров императора Василия именно с Владимиром Киевским. Но помимо этого, в его информации имеется по крайней мере еще одно очевидное зерно истины - как представляется, эти переговоры осложнились неким конфузом, нарушением договоренности со стороны византийского императора В чем именно оно выразилось, можно только догадываться.
Можно ли допустить, что Василий действительно послал на Русь "какую-то женщину", похожую на его сестру? Поверить трудно - ведь столь примитивный обман неизбежно был бы раскрыт. Но для выигрыша времени он, пожалуй, годился. Можно усомниться и в известии Асохика о гибели севастийского митрополита. Но с другой стороны, именно факт гибели послужил Асохику основанием для включения всего рассказа в свою "Историю": автору важно было показать неотвратимость Божьего наказания за совершенное зло; напомню, что митрополит был повинен в смерти священников-армян. Можно усомниться, наконец, в тождественности безымянного севастийского митрополита с севастийским митрополитом Феофилактом, посланным на Русь императором Василием, согласно известию Никифора Калиста; да и любая вообще деталь рассказа Асохика может оказаться вымыслом. И все же слухи не появляются "из ничего"; как говорится, "дыма без огня не бывает" - смею предположить, что рассказ армянского историка подтверждает: тем или иным способом, но император Василий постарался уйти от выполнения своего обещания.
Что ж, греки "сольстили" - не в первый и не в последний раз в русской истории.
Пожалуй, мы не удивимся этому. И дело даже не в том, что первые победы в ходе гражданской войны дали императору Василию возможность обойтись без помощи своего северного союзника. Вероятно, сыграла свою роль позиция, занятая самой Анной, порфирородной сестрой императоров Василия и Константина.
Анна была едва ли намного младше князя Владимира. Она родилась 13 марта 963 года, за два дня до смерти своего отца императора Романа II. К началу русско-византийских переговоров (986 год) ей исполнилось 23 года. Рожденная в Порфире, Анна ясно осознавала свое высокое предназначение. Судьба вряд ли готовила ей счастливое замужество: выдача ее за иностранца (даже облеченного императорским достоинством, подобно Оттону II) была оскорбительной по соображениям престижа; в самой же Византии ее возможный супруг становился претендентом на византийский престол и - при живых братьях Василии и Константине - угрозой целостности и спокойствию Империи. Но честь и достоинство для порфирородной принцессы, несомненно, имели большую притягательную силу, нежели брачные узы. Любовные же утехи - как показывала практика византийского двора - можно было найти и вне брака. Со временем Анна могла рассчитывать и на византийский престол: как известно, Македонская династия пресеклась на императорах Василии и Константине - первый не имел детей, а у второго рождались лишь дочери - Евдокия, Зоя и Феодора; двум последним суждено было стать авгуґстами (правительницами) ромеев.
Предложение Владимира и, главное, согласие Василия на брак не могли быть восприняты Анной иначе как несчастье, крушение всех жизненных планов. Намечавшееся замужество несмываемым пятном позора ложилось на порфирогениту. Император Василий пытался убедить сестру в обратном, представить ее, напротив, спасительницей родной державы. ("Обратит Бог тобою Русскую землю в покаяние, а Греческую землю избавишь от лютой рати. Видишь, сколько зла сотворила Русь грекам? И ныне, если не пойдешь, то же сотворят нам", - так, согласно летописи, говорил он сестре.) Но ведь Анна, вероятно, тоже читала трактат Константина Багрянородного (или по крайней мере слышала о предостережениях своего деда) и знала: ничто не служило оправданием брака порфирородной принцессы с "варваром". Север, куда ей предстояло отправиться по воле брата, не просто страшил ее, но приводил в ужас. Нам трудно понять это, но ведь даже Крым представлялся грекам "гипербореей", крайним пределом обитаемого мира. Дальше, по представлениям античных, а потом и раннехристианских ученых, находилось обиталище едва ли не полулюдей, мифических чудовищ, вместилище того апокалипсического ужаса, который в последние дни мира (а об их приближении в Византии говорили все чаще) должен был выплеснуться наружу и заполнить собою вселенную. Северный правитель Владимир, князь Руси, воспринимался едва ли не как апокалипсический "князь Роша". Удесятеренная молвой слава о его буйствах, безграничном распутстве, жестокости не могла не достигать Империи, и можно только догадываться, какие невероятные слухи переполняли женскую половину дворца, особенно после прибытия в Царствующий град киевских послов. Вряд ли Анна готова была безропотно примириться со своей участью.
Русские летописцы рассказывают о том, как отчаянно противилась Анна желанию братьев принести ее в жертву своим политическим расчетам. "Она же не хотела идти, - читаем в "Повести временных лет". - "Словно в полон, - говорила, - иду; лучше бы мне здесь умереть!"... И едва принудили ее".
Арабские историки подтверждают слова летописца. "Женщина воспротивилась отдать себя тому, кто разнствует с нею в вере, - свидетельствует Абу-Шоджа Рудраверский. - Начались об этом переговоры, которые закончились вступлением царя русов в христианство. Тогда брак был заключен, и женщина была подарена ему (Владимиру. - А. К.)". Почти в тех же выражениях вторит багдадскому историку Ибн ал-Асир. И император Василий, очевидно, не сразу смог сломить сопротивление своей сестры.
Но мог ли он, нарушая договоренность с русским князем, рассчитывать в то же время на верность своей русской дружины? Можно ли допустить сам факт одновременного участия русских войск в военных действиях за и против императора Василия? Мы уже говорили о том, что этот вопрос многим кажется неразрешимым.
Однако противоречие между одновременным участием русов в борьбе за и против императора Василия - как ни парадоксально это звучит - во многом надумано. Говоря о событиях давно минувших дней, мы зачастую переносим на них современные представления о политике и практике международных отношений. Посылка русской дружины в Византию представляется нам чем-то вроде нынешнего оказания военной помощи соседней стране по просьбе ее правительства с использованием "ограниченного воинского контингента". В раннее средневековье, по-видимому, дело обстояло иначе. Русы, появившиеся в Константинополе, приобретали нового сюзерена - императора Василия - взамен старого - князя Владимира. Их связи с Киевом, зависимость от киевского правительства обрывались сразу же по прибытии в Империю. (То же самое мы отмечали и в отношении русов, поступивших на службу к дербендскому эмиру в том же 987 году.) Название "русская дружина" несет на себе даже не этнический и тем более не государственный признак, но лишь обозначает территорию, откуда прибыли наемники. Среди них, вероятно, были люди разных языков и наречий - славяне, скандинавы, кельты, финны. То обстоятельство, что когда-то они служили князю Владимиру, а теперь тот поссорился с императором Василием, конечно, не могло их заставить отказаться от новой и, несомненно, хорошо оплачиваемой службы. Эти наемники-профессионалы оставались на службе у византийских императоров на протяжении десятилетий - вне зависимости от характера русско-византийских отношений. Воинов "с секирой на правом плече" (так византийцы именовали варяжскую дружину) мы встретим и в составе войска Василия II, сражавшегося в Европе и в Азии, и в составе императорской гвардии в Константинополе во время многочисленных политических эксцессов, происходивших в византийской столице в первой половине XI столетия. Роль Владимира заключалась в том, что он позволил части своих воинов уйти от него (и это совсем не мало!). Но в дальнейшем его права как сюзерена, его влияние на своих бывших соратников заканчивались.
Считается, что русские источники не содержат сведений о посылке воинского контингента в помощь императорам Василию и Константину. Но это не вполне верно. Напомню уже известный читателю летописный рассказ о том, как князь Владимир вскоре после захвата Киева (согласно летописи, 980-й, реально - 978 год) избавился от наемников-варягов, требовавших непомерный выкуп, и "показал им путь" к Царьграду. Мы уже говорили о сложном происхождении этого рассказа: чисто фольклорные мотивы смешаны здесь с какими-то воспоминаниями о реальных контактах между Киевом и Константинополем. Между тем ни в греческих, ни в восточных источниках нет никаких сведений о прибытии русской дружины в Византию при императоре Василии II ранее 987-988 годов. Следовательно, вполне вероятно, что в летописной статье под 980 годом в сильно завуалированной форме как раз и отразился факт выполнения Владимиром основного условия договора 987 года. Но как далеки были посланные Владимиром наемники от самого князя, в сколь малой степени считали себя обязанными ему! Император Василий мог опасаться их ухода лишь в одном случае - если бы кто-нибудь предложил им еще больше золота или серебра. Правда, в случае прямого столкновения с войском Владимира наемники-русы могли, наверное, перейти на сторону своих недавних товарищей. Но этого можно было избежать.
Летом 988 года, "на другое лето по крещении", как сообщает "Память и похвала" Иакова мниха, князь Владимир "ходил к порогам" - надо полагать, навстречу невесте, которая, согласно договоренности с императором Василием, должна была прибыть на Русь. Однако Анны князь так и не дождался. Если верить сообщению Асохика о том, что к "царю булхаров" (Владимиру?) взамен порфирородной принцессы была отправлена другая женщина, то здесь, на Днепре, и состоялась его встреча с "Лжеанной". Сразу ли князь распознал подлог, или позже, в Киеве, - гадать не имеет смысла. Можно безошибочно предположить лишь одно: Владимир был разгневан. Как мы уже знаем, смыть подобное оскорбление князь мог лишь кровью.
Возможно, к этому времени относится и расправа над бывшим севастийским митрополитом (Феофилактом?), о которой сообщает Асохик. Если верно и это предположение, то перед нами несомненное свидетельство резкого поворота Владимира в отношении только что принятой веры. Это обстоятельство, пожалуй, может объяснить многое - и молчание византийских историков о крещении русского князя, и свидетельства русских источников о явно нехристианском поведении Владимира во время корсунского похода.
Владимир стал готовить свое войско к войне, вероятно, сразу же после возвращения в Киев. Объектом нападения был выбран не далекий Царьград, а более близкий и лучше знакомый русским Херсонес - древняя греческая колония, столица византийского Крыма. В своем гневе князь умел быть расчетливым - несомненно, экспедиция в Крым преследовала и чисто политические цели: Русь рассчитывала сильно укрепиться на своих причерноморских рубежах, совсем недавно возвращенных под власть Киева.
Русские источники по-разному объясняли причины корсунского похода. "Надумал же пойти и на греческий град Корсунь, - читаем мы, например, у Иакова мниха, - и так стал Богу молиться князь Владимир: "Господи Боже, Владыко всех, сего у тебя прошу: дай мне град взять, чтобы привел я людей христианских и попов в свою землю, да научат они людей закону христианскому"". Но это, конечно, осознание последствий корсунского похода (который и в самом деле сыграл исключительную роль в христианизации Руси), а вовсе не его причин.
Уникальное объяснение причины похода содержит так называемое Житие князя Владимира особого состава, известное лишь в поздних рукописях (XVII века), но, очевидно, восходящее к более раннему источнику (некоторые существенные особенности этого Жития читаются в особой редакции Проложного жития, встречающегося в рукописях XV-XVI веков). В этом памятнике поход на Корсунь связан с "женолюбием" Владимира: он посылает своего воеводу "князя Олега" (из других источников неизвестного) к "князю" "Корсунского града" "прашати за себя дщерь его". Тот, однако, отвечает презрительным отказом: "вельми посмеялся ему, что поганый сей творит". Оскорбленный Владимир собирает своих воевод и "варяг, и словен, и кривичей, и болгар с черными людьми" и идет походом на Корсунь.
Несомненно, перед нами - один из вариантов фольклорного рассказа о сватовстве князя Владимира, в свою очередь основанного на реальных событиях - сватовстве Владимира к Рогнеде и его же сватовстве к царевне Анне. Но - кто знает - может быть, поздний источник содержит какие-то намеки на посредническую роль Херсонеса в переговорах между Владимиром и императором Василием (как это было за двадцать лет до этого, во время переговоров между императором Никифором Фокой и князем Святославом)? Может быть, "князь" (правитель) Херсонеса, а также его дочь каким-то образом были замешаны в аферу с подменой невесты? Разумеется, эти вопросы не имеют ответов. Но соблазнительно было бы объяснить именно этими обстоятельствами выбор Корсуни в качестве жертвы Владимира и исключительную (даже по меркам Владимира) настойчивость русских при овладении городом.
Однако вернемся от ненадежных предположений к известным нам обстоятельствам самого похода.
Итак, русские спустились вниз по Днепру и, вероятно, в самом конце лета или в начале осени того же 988 года появились вблизи Херсонеса. Войско Владимира насчитывало несколько тысяч человек (не более пяти-шести тысяч на 150-200 ладьях, согласно подсчетам военного инженера и археолога Александра Львовича Бертье-Делагарда, посвятившего обстоятельное исследование корсунскому походу Владимира). Херсониты, конечно, заблаговременно узнали о приближении русского флота (ибо их сторожевые корабли и обычные рыболовные лодки постоянно курсировали вблизи устья Днепра) и успели подготовиться к осаде: "затворились в граде", по выражению летописца.
Русы были сильны натиском, напором в первом бою. Умелая же осада крепостей не входила в число их достоинств. Войско Владимира не располагало ни стенобитными машинами, ни камнеметами или огнеметами, способными забрасывать в осажденный город горшки с зажигательной смесью и тяжелые камни. Не сумев выманить противника из крепости и взять город прямым лобовым ударом, русы были вынуждены приступить к осаде, надеясь на время и, как казалось, неизбежный голод. Но осада затянулась и легла тяжелым бременем не только на осажденных, но и на осаждавших. По сведениям средневековых русских источников (разных редакций Жития князя Владимира), русские простояли у города от шести до девяти месяцев, то есть осень, зиму и часть весны.
Херсонес был отлично укреплен и считался почти неприступным. Город находился на полуострове, соединенном с сушей лишь узким перешейком на западе. С севера его омывали волны Черного моря, с востока глубоко в линию берега врезался залив - нынешняя Карантинная бухта Севастополя. В древности к ней тянулась глубокая и узкая балка, защищавшая крепость с юга. Западная часть города ограничивалась нынешней Стрелецкой бухтой - не очень глубоким, но обширным заливом. Каменные стены города достигали пятнадцати метров в высоту и трех (а в некоторых местах даже шести - десяти) метров в толщину. На наиболее опасных участках крепость окружала вторая, дополнительная боевая стена - так называемая протеихисма.
До нас дошли два рассказа об осаде Корсуни князем Владимиром. Один из них читается в летописи и - с различными дополнениями - в основных редакциях Жития князя Владимира. Второй - в упомянутом выше Житии князя Владимира особого состава. И тот, и другой рассказы наполнены реальными подробностями, ярко рисующими происходящие события. В первую очередь это относится к летописному повествованию, автор которого, возможно, сам был херсонитом. Он обнаруживает исключительное знание местности и, как видно, пользовался местными корсунскими преданиями и воспоминаниями о пребывании Владимира в городе. Осада Корсуни описывается не столько глазами нападавших русов, сколько глазами самих корсунян. Связь автора летописного рассказа с Корсунью не должна вызывать удивления: известно, что после взятия города князь Владимир увел в Киев многих его жителей, в первую очередь священников. Из них, в частности, составился клир главного киевского храма времен Владимира - Пресвятой Богородицы, - известного как Десятинная церковь. Корсунянин Анастас, один из главных героев летописного сказания, стал впоследствии ближайшим сподвижником князя Владимира; Десятинная же церковь - одним из центров первоначального русского летописания. Вероятно, в 70-80-е годы XI века летописный рассказ был обработан еще раз; тогда он и получил тот вид, в котором читается ныне в "Повести временных лет". Редактор летописного текста также хорошо знал Корсунь и скорее всего также принадлежал к клиру Десятинной церкви. Он внес в текст некоторые добавления, посвященные большей частью топографии современной ему Корсуни. Эти добавления, наряду с основным текстом летописного рассказа, являются ценнейшим источником по истории корсунского похода.
Летописец точно называет место стоянки русских войск: "Встал Владимир об он пол города, в лимени, далее града стрелище едино". "Стрелище едино" - это расстояние полета стрелы. "Об он пол города, в лимени" - значит, в лимане (заливе), "по другую сторону от города". Так можно было сказать об одном из двух заливов вблизи Херсонеса - либо о нынешней Карантинной бухте, либо о Стрелецкой. И тот, и другой вариант возможен. Одни исследователи, исходя главным образом из особенностей местности (удобство Карантинной бухты как главной гавани Херсонеса, наличие пресной воды и т. д.), полагали, что ладьи Владимира вошли в Карантинную бухту, миновали город и остановились в самой глубине залива, на другой стороне от города. Но к этому предполагаемому месту стоянки не вполне подходит определение "в стрелище": оно было отделено от города высоким холмом, и стрелы, выпущенные из лука, не могли долетать непосредственно до города. Другие исследователи считали, что Владимир остановился вблизи Стрелецкой бухты. Она была менее удобна для византийских кораблей, но для легких челнов русов подходила вполне. Именно ее скорее всего корсуняне называли не "городским" заливом ("лиманом"), а находящимся "об он пол града". Археологи обратили внимание на сохранившиеся следы военных действий в западной части города, примыкавшей к Стрелецкой бухте, что также может указывать на расположение вблизи нее стоянки русов. Однако следов самой стоянки Владимира не обнаружено, поэтому вопрос о ее местонахождении остается открытым.
Осада города носила изнурительный характер. Корсуняне, по свидетельству летописи, отчаянно защищались ("боряхуся крепко из града"). "Владимир же обступил град. Изнемогли люди в граде, и сказал Владимир горожанам: "Если не сдадитесь, буду стоять и три года". Они же не послушали того".
Лет за десять до корсунской войны в Византии был составлен военный трактат "О боевом сопровождении", или "О сшибках с неприятелем", в котором обобщался богатый боевой опыт императора-полководца Никифора Фоки. Последний указывал, что в каждом городе, который только может быть подвергнут осаде, каждый житель должен запастись продовольствием не менее чем на четыре месяца; следует также позаботиться о цистернах с водой "и обо всем остальном, что может защитить осажденных и оказать им помощь". Требования Никифора, по-видимому, исполнялись - тем более в Херсонесе, пограничной крепости, выдержавшей за свою многовековую историю множество осад. К тому же Владимир едва ли мог обеспечить полную блокаду города и с моря, и с суши. Согласно позднейшему Житию князя Владимира особой редакции, некий доброжелатель русского князя из херсонитов, варяг по имени Ждберн (по-другому Жберн, или Ижьберн), так передавал Владимиру из осажденного города: "Если будешь с силою стоять под городом год, или два, или три, не возмешь Корсуня. Корабельники же приходят путем земляным с питием и с кормом во град". Это известие можно было бы посчитать позднейшим домыслом, если бы оно не нашло неожиданного подтверждения в археологических исследованиях средневекового Херсонеса. Оказывается, некий "земляной путь", знакомый "корабельникам", но совершенно неизвестный русским, действительно существовал. К югу от одной из калиток херсонесской крепости, в заболоченной низине, прилегавшей к упомянутой выше балке, археологи обнаружили древнюю дорогу, скрытно проложенную по особой насыпи. Зимой и весной, когда уровень воды в балке поднимался, дорога полностью уходила под воду; пользоваться ею было можно, но лишь человеку, хорошо знавшему местность. Известно, что Владимир по подсказке Ждберна повелел "перекопать" "земляной путь". Было ли это исполнено в действительности или рассказчик соединил предание о "земляном пути" с другим известием - о "перекопанном" Владимиром херсонесском водопроводе, сказать трудно.
Войско Владимира, конечно, не бездействовало в течение долгих месяцев осады. Опираясь на косвенные свидетельства позднейших русских источников, можно предположить, что ко времени окончания осады Владимир контролировал весь юг Крымского полуострова - от Херсонеса на западной его оконечности до Керчи на восточной. Вероятно, эти земли должны были обеспечивать продовольствием многочисленное русское войско.
Позднейшие русские источники (в частности, Никоновская летопись) рассказывают об активной внешнеполитической деятельности Владимира в период его пребывания в Крыму. Помимо послов "из Грек", Владимир принимал в Корсуни (или под Корсунью?) посольство "из Рима, от папы". "Тогда же пришел печенежский князь Метигай к Владимиру и, уверовав, крестился во Отца и Сына и Святого Духа". Союз с какой-либо из печенежских "фем" на время корсунской осады был для Владимира крайне желателен. Однако мы не знаем, насколько достоверны эти известия летописца XVI века.
Вероятно, во время пребывания под Корсунью Владимир ни на минуту не прерывал связей и с Киевом и Русью в целом. Напомню, что по крайней мере две территории, имевшие постоянное русское население и налаженные связи с Киевом, находились по соседству с Крымом: Белобережье (где-то недалеко от устья Днепра) и Тьмуторокань на Тамани.
Главной же целью Владимира, несомненно, оставалась Корсунь. Но военные действия, предпринимаемые русскими, не давали пока никаких результатов.
"Владимир же изрядил воинов своих, - читаем мы в летописи, - и повелел приспу сыпать к граду. Те же сыпали, а корсуняне, подкопав стену градскую, выкрадывали насыпаемую землю и уносили к себе в город, насыпая ее посреди града. Воины же присыпали еще больше, а Владимир стоял".
Смысл действий Владимира прояснил А. Л. Бертье-Делагард: Владимир повелел делать так называемую присыпь - то есть присыпать землю к городским стенам для того, чтобы затем взобраться по ней на саму стену и таким образом ворваться в город. Этот прием известен в военной истории, но в практике русских встречался редко (если встречался вообще): не случайно практически все переписчики летописного текста не смогли понять, что же именно задумал Владимир, и заменили непонятное им "приспу сыпать" на обычное "приступать" "к граду". Корсуняне вовремя оценили опасность. По свидетельству летописи, они подкопали стену, а скорее всего сделали пробоину в нижней части городской стены - и через нее вносили насыпаемую землю в город.
Археологам, кажется, удалось найти остатки этой насыпи. В западной части Херсонеса, на свободном пространстве между двумя базиликами (церквами), находящимися на расстоянии примерно 50-60 метров друг от друга, обнаружен слой насыпной земли толщиной около метра; время его образования датируют очень приблизительно IX-X веками, что как будто позволяет объяснить его возникновение военными действиями князя Владимира. Позднее вблизи насыпанного корсунянами холма Владимир поставит церковь - памятник своей победы.
Несомненно, Владимир испытывал тяжелые чувства во время многомесячной осады Корсуни. Время шло - а он все еще пребывал в Крыму, не имея возможности вернуться в Киев с победой. Оскорбление, нанесенное ему, оставалось несмытым. Надежды на то, что Херсонес будет взят измором, конечно, могли еще оправдаться. Но необходимо было ускорить события. Вновь, как и десять лет назад при осаде Киева, Владимир решил сделать ставку на раскол во враждебном лагере, на поиск союзника в самом осажденном городе. И вновь его попытка увенчалась успехом.
Источники расходятся в описании решающего момента корсунской осады, равно как и в вопросе о том, чье именно предательство помогло Владимиру захватить город. Согласно летописи, содействие русским оказал корсунянин Анастас - личность вполне историческая, впоследствии один из ближайших соратников князя Владимира. Вероятно, он был священником. (Поздние русские источники называют Анастаса даже корсунским епископом, но это несомненное преувеличение.) По возвращении в Киев Владимир сделает Анастаса главой (настоятелем?) киевской Десятинной церкви и поручит ему церковную десятину, собираемую со всего княжеского "имения".
Когда и почему Анастас перешел на сторону Владимира, мы не знаем. Сам ли он почувствовал неизбежность падения города и поспешил переметнуться к неприятелю? Или этому предшествовала кропотливая работа лазутчиков Владимира, долгий обмен посланиями через крепостную стену? Об этом можно гадать. Отметим лишь, что корсунское предательство - не единственный эпизод такого рода в биографии Анастаса: спустя тридцать лет, в 1018 году, во время оккупации Киева польскими войсками, Анастас "лестью" войдет в доверие к князю Болеславу Храброму и, приставленный последним ко всему награбленному в Киеве добру, покинет Русь, перебравшись в Польшу.
Так или иначе, но Анастас оказал Владимиру неоценимую услугу. С городской стены, из осажденного города, он пустил стрелу в лагерь Владимира, воспользовавшись обычным способом сообщения между осажденными и осаждавшими. Летопись приводит содержание послания, отправленного со стрелой. "Кладязи суть за тобою от востока, - сообщал Анастас князю Владимиру, - из того вода идет по трубе. Раскопав, перейми [воду]". Получив столь ценные сведения, Владимир, "воззрев на небо, сказал: "Если сбудется это, крещусь!"" И все действительно сбылось. Русские немедленно начали копать наперекор трубам и сумели прекратить доступ воды в город. Как и следовало ожидать, это сыграло решающую роль в исходе осады: "люди изнемогли от жажды и сдались".
Летописный рассказ получил блестящее подтверждение во время археологических раскопок, проведенных в Херсонесе еще в позапрошлом веке. Археологи открыли водопровод, которым херсониты пользовались на протяжении нескольких столетий. Во времена Владимира керамические трубы вели по желобам к источнику, расположенному к югу от города. В самом городе трубы подходили к цистерне, вмещавшей около 4-5 тысяч ведер воды. После прекращения подачи воды в город запасов цистерны (если она к этому времени была полной) могло хватить лишь на два-три дня. Затем херсониты должны были сдаться.
Другая версия капитуляции Корсуни содержится в упомянутом выше Житии князя Владимира особого состава. Здесь союзником ("приятелем") Владимира назван некий "вариженин" (то есть варяг) Ждберн (Жберн, Ижьберн). Он и пустил стрелу в "полк варягом", прокричав якобы со стены: "Донесите стрелу сию князю Владимиру!" К стреле же, как мы уже знаем, была привязана записка, в которой сообщалось о подвозе в город продовольствия "земляным путем". Владимир повелел перекопать "земляной путь" и "по трех месяцех" взял город. Ни имени Анастаса, ни каких-либо сведений о разрушении городского водопровода в данном памятнике не имеется.
Предпринимались попытки согласовать обе версии. Ждберн якобы первым вступил в переговоры с Владимиром. Однако, несмотря на прекращение доступа продовольствия, город продолжал держаться еще три месяца, и лишь предательство Анастаса привело к развязке. По-другому представляли дело так, будто Анастас и Ждберн действовали заодно друг с другом: Анастас был вдохновителем замысла, а воин-варяг, которому сподручнее и естественнее было подняться на крепостную стену с луком и стрелами, - лишь исполнителем. У меня, однако, нет сомнений, что летопись и особая редакция Жития князя Владимира, имея в виду один и тот же реальный факт - падение Корсуни в результате предательства, - отражают две различные версии этого события, два разных рассказа о ходе и обстоятельствах корсунской осады. Летописное повествование и в целом, и в частностях представляется более достоверным. В то же время стоит обратить внимание вот на что. Летописный рассказ несет на себе явное влияние церковной, агиографической традиции. Автор связывает с предательством Анастаса само крещение князя Владимира. Таким образом, действия корсунского иерея наполняются высоким содержанием, скрывая в себе одну из причин обращения в христианскую веру Крестителя Руси. Такая версия могла возникнуть скорее среди клириков Десятинной церкви, которую в течение нескольких десятилетий возглавлял Анастас Корсунянин. Вполне возможно, что она тенденциозна и выпячивает Анастаса на первый план, может быть, приписывая ему чужую заслугу. Рассказ же о Ждберне лишен каких бы то ни было агиографических черт. Рискну высказать предположение: не является ли он отражением той версии рассказа о корсунском походе князя Владимира, в которой вообще ничего не сообщалось о крещении князя в этом городе?
Но вернемся к событиям в Корсуни. Итак, город сдался на милость победителю, сдался, не выговаривая каких-либо условий, ибо жители - вне зависимости от своего положения и достатка - находились в изнеможении и бессилии перед одинаково страшной для всех "водною жаждой". Легко представить себе торжество Владимира в тот миг, когда отворились городские ворота. Многомесячная осада, отнявшая столько сил у его войска, наконец завершилась. Выплеснул ли князь наружу таившийся в его душе гнев? Отдал ли город на разграбление воинам, как это обыкновенно делалось в подобных случаях?
Такой именно исход осады вполне возможен, хотя в источниках мы не находим прямого подтверждения этому. Зато сам князь, кажется, дал волю своим чувствам.
О страшных подробностях первых дней пребывания Владимира в завоеванном городе рассказывается в Житии князя Владимира особого состава:
"...А князя корсунского и с княгинею поймал, а дщерь их к себе взял в шатер, а князя и княгиню привязал у шатерной сохи и с дщерию их пред ними беззаконство сотворил. И по трех днях повелел князя и княгиню убить, а дщерь их за боярина Ижберна дал со многим имением, а в Корсуни наместником его поставил..."
Этот рассказ, несомненно, слишком напоминает известное предание о насилии, учиненном Владимиром над полоцкой княжной Рогнедой около 978 года. Во многом, как мы уже отмечали, он имеет фольклорное происхождение. Но в сокращенном, лишенном какого-либо сказочного обрамления виде этот же рассказ читается в особой (распространенной) редакции Проложного жития святого Владимира ("Успение благоверного великого князя Владимира"), сохранившейся в рукописях XV-XVI веков, но имеющей, по-видимому, более древнее происхождение: по взятии Корсуни, сообщается здесь, Владимир "князя и княгиню убил, а дщерь их дал за Жберна".
Кровавая расправа была в обычае того времени, и русские, вступившие в Корсунь после длительной и изнурительной осады, едва ли отличались своим поведением от любых других завоевателей. Оскорбление, нанесенное князю, принимала на себя вся дружина; отвечать же за это оскорбление также должны были все греки без разбору. Вспомним знаменитую былину о сватовстве "ласкового князя" Владимира, в которой нашли отражение реальные факты биографии киевского князя Владимира Святославича, в том числе его сватовство в Полоцке и Царьграде, а также корсунское взятие - продолжение царьградского сватовства. Герой этой былины "Дунаюшка Иванович", оскорбленный отказом "литовского короля" выдать свою дочь замуж за Владимира, убивает "татар до единого, не оставит-то татар на семена". В другой русской былине - о князе Глебе Володьевиче и взятии Корсуня-града (в ней, как мы уже говорили, также отразились предания о корсунском походе Владимира Святославича) - князь такими словами призывает свою дружину:
Поезжайте-тко ко городу ко Корсуню,
А скачите вы через стену городовую,
Уж вы бейте-ка по городу старого и малого,
Ни единого не оставляйте вы на семена.
А ведь виновата перед былинным Глебом Володьевичем была одна только правительница Корсуня-города злая "еретица" и "безбожница" "Маринка дочь Кайдаловна", а отнюдь не рядовые жители города, "старые и малые".
До недавнего времени в науке господствовало мнение о том, что Херсонес был полностью разрушен князем Владимиром; казалось, об этом свидетельствовали данные археологических раскопок города - следы пожарищ, опустошений, толстый слой мусора, покрывавший отдельные городские кварталы. Однако исследования последних лет, проводимые Херсонесской археологической экспедицией, ставят этот вывод под сомнение: как оказалось, следы разрушения Корсуни в конце X века - во многом мнимые; во всяком случае, город продолжал жить и развиваться и в последние годы X века, и в начале XI века.
Следы же военных действий современные археологи обнаруживают в ином. Так, в городе открыты клады монет, зарытые жителями в конце X века (вероятно, незадолго до взятия города русами). Откапывать припрятанные клады было, очевидно, уже некому.
В западной части города, вблизи так называемой "базилики на холме", раскрыто и исследовано целое кладбище, в том числе комплекс братских могил с массовыми захоронениями (всего около десяти могил по 30-40 человек в каждой). Исследователь этого погребального комплекса С. А. Беляев полагает, что в могилах погребены погибшие во время военных действий, вероятно, жертвы осады Корсуни Владимиром в 80-е годы X века. Отметим подробность: одна из раскопанных могил наполнена в основном черепами. Если предположение археологов о связи этого некрополя с корсунским походом Владимира верно, то перед нами следы жестокой расправы, учиненной воинами Владимира над жителями города: язычники-русы сбрасывали в могилу головы казненных херсонитов.
Археологи выделяют еще одну группу могил в том же комплексе погребений. Это могилы с захоронениями, резко отличающимися от других, обычных в Крыму: погребенные в них лежат на спине с руками, сложенными на плечах. Такой тип погребений сближается с так называемыми "варяжскими" погребениями в Киеве, в некрополе под Десятинной церковью. Предположительно, здесь захоронены варяги, находившиеся на службе у князя Владимира и погибшие во время осады Корсуни.
Взяв город, Владимир не распустил воинов и не прекратил военных действий. Напротив, он отправил в Царьград, к императорам Василию и Константину, новое посольство. (Согласно Житию князя Владимира особого состава и особой редакции Проложного жития, во главе посольства были поставлены воевода Владимира Олег и Ждберн, ставший к этому времени наместником князя в Корсуни.) Владимир, очевидно, требовал немедленного выполнения условий ранее заключенного соглашения и в случае отказа отдать ему Анну угрожал походом на Константинополь: "Аще, рече, не дадите за мя, то сотворю граду вашему, аки и Корсуню".
Русские могли достичь столицы Империи всего за три-четыре дня. В распоряжении Владимира находились не только легкие челны, но и херсонесский флот. Следовательно, угроза, содержавшаяся в словах князя, была весьма и весьма серьезной, что не могли не понимать в Константинополе. Император Василий по-прежнему был занят внутренними делами (напомню, что весной 989 года начался новый мятеж Варды Склира). Основу войск императора составляла русско-варяжская дружина. Мы уже отмечали ее лояльность к императору Василию. Но прямое военное столкновение с Русью, использование этой дружины против Владимира, недавнего сюзерена русских наемников, было для византийцев делом чрезвычайно рискованным: вчерашние товарищи по оружию легко могли договориться между собой. Очевидно, в этих условиях Василий предпочел завершить дело миром, выполнить требование князя Владимира. Мольбы Анны на сей раз оказались напрасными. Владимир тоже не жаждал полномасштабной войны с Византией. Между Константинополем и Херсонесом зачастили "скорые послы", которые должны были оговорить детали будущего путешествия Анны, церемонию ее приема херсонитами и бракосочетания с русским князем. В качестве компенсации за руку царевны (по-русски, "вено") Владимир обязался вернуть грекам Херсонес.
Поздние русские летописи приводят молитву царевны Анны перед отплытием в Корсунь, имеющую, несомненно, литературное происхождение. "Она же, обратив лицо свое к Святой Софии, начала плакать, глаголя молитву сию: "О, великое человеколюбие, высокий Царю славы, Премудрость Отчая, иже от чистыя отроковицы храм себе создал, Сыне и Десница Вышнего! Простри, Отче Вседержителю, десницу от среды ядра Твоего и потреби врагов Христа Твоего. Ибо вот враги Твои восшумели и ненавидящие Тебя подняли голову и замышляют на людей Твоих... Но, Господи, Господи, не оставь слез моих, от противящихся деснице Твоей сохрани меня, Господи, яко зеницу ока, и крылом Своим укрой меня. Ибо все Тебе подвластно, и слава Твоя в века, аминь"". "И плакали оба брата, глядя на нее, видя ее в тоске и печали".
Но плач и печаль - не большая помеха для воплощения в жизнь политического замысла. Сердце скорбит, но разум велит: делай. Словно прощаясь с жизнью, расцеловалась Анна с родственниками и ближними своими и взошла на корабль ("кубару"), который должен был доставить ее на далекий и чуждый север, к неведомому и грозному Владимиру. Анна переступала незримую черту, отделявшую ее прежнюю жизнь от будущей. И кто мог знать тогда, что будущее ее окажется не столько ужасным, сколько величественным...
Путь в Херсонес лежал вдоль южного анатолийского берега Черного моря до Синопа, а далее поворачивал резко на север, к Крыму. Все путешествие занимало не более трех или четырех дней. В ясную тихую погоду мореплаватель еще мог видеть за кормой южный берег Черного моря - а впереди по курсу показывались отвесные скалы Крымского полуострова. Жители города вышли навстречу порфирородной принцессе - не только как послушные граждане великой Империи: Анна несла им мир и скорое освобождение от завоевателей. Царевну с великими почестями ввели в город и поселили в палатах, которые с того времени получили название "царицыных". Видел ли в тот день князь Владимир свою невесту, неизвестно. Сама же Анна, надо думать, по обычаю познакомилась с будущим супругом лишь в самый день свадьбы.
Вместе с Анной в Корсунь прибыли греческие сановники, а также священники ("попы царицыны", как их станут называть на Руси), которым предстояло сопровождать царевну на Русь. Разумеется, была и свита, состоявшая из знатных гречанок и невольниц. Всех их тоже разместили с почестями и удобствами, насколько это было возможно в городе, только что перенесшем многомесячную осаду.
Начались приготовления к свадьбе. Однако, согласно летописи, бракосочетанию предшествовали новые неожиданные события.
"По Божьему устроению, - читаем мы в "Повести временных лет", - разболелся Владимир в то время глазами, и ничего не видел, и скорбел сильно, и не знал, что сделать. И послала к нему царица сказать: "Если хочешь избавиться от этой болезни, то крестись поскорее; если же не крестишься, то не избавишься от недуга своего". И услыхав это, Владимир сказал: "Если вправду исполнится это, то поистине велик Бог христианский!" И повелел крестить себя. Епископ же корсунский с попами царицыными, огласив, крестили Владимира. И когда возложили на него руку, он тотчас прозрел. Уведал Владимир свое внезапное исцеление и прославил Бога, говоря: "Теперь познал я истинного Бога!" Увидела это дружина его, и многие крестились..."
Итак, перед нами новый поворот темы, новый агиографический сюжет, согласно которому крещение князя Владимира произошло в результате его чудесного избавления от тяжелого недуга. Источники по-разному описывают болезнь князя. Согласно обычному Житию, Владимира поразила язва или, в одном из вариантов, - струпие. Житие Владимира особого состава, кажется, пытается согласовать обе версии - летописную и житийную: "Князь же Владимир хотел безверие сотворить; за неверие спустя немного времени напала на него слепота и струпие великое". Когда князь вошел в святую купель и трижды погрузился в воду, "отпало струпие, аки рыбья чешуя, и просветилось лицо его, и стал чист".
В последнем случае участие Анны в исцелении князя Владимира не отмечено. Между тем, на мой взгляд, это главная особенность всего рассказа о болезни и выздоровлении Владимира. Именно вмешательство Анны привело к исцелению и окончательному крещению князя. Таким образом, Анна стала едва ли не главным действующим лицом всего "Корсунского сказания". А это, само по себе, примечательно. Как известно, Анна была похоронена в киевской Десятинной церкви - той самой, клирики которой и составили "Корсунское сказание". Прославление "царицы Анны" (может быть, даже чрезмерное), несомненно, отвечало их интересам.
Надо сказать, что крещение в результате чудесного избавления от недуга - сюжет очень распространенный в житийной литературе, в какой-то степени даже агиографический штамп. Это объяснимо: и в жизни чудесное исцеление служило язычнику достаточным основанием для принятия нового Бога. Но в отношении Владимира этот сюжет кажется искусственным и излишним.
В самом деле, в летописи это уже по крайней мере пятая версия приобщения князя Владимира к христианству. Один только рассказ о корсунском взятии содержит три таких версии: согласно первой из них, крещение князя объясняется мудрым советом Анастаса; согласно второй - результатами переговоров Владимира с императорами Василием и Константином относительно женитьбы на Анне и предшествующим "испытанием вер"; наконец, согласно третьей - личной настойчивостью царевны Анны. Такое многообразие сюжетов, очевидно, свидетельствует о сложном характере всего рассказа. Сюжеты, связанные с именами Анны и Анастаса, по-видимому, восходят к традиции Десятинной церкви (к различным устным преданиям, бытовавшим в рамках этой традиции); сюжет, связанный с именами императоров Василия и Константина, вероятно, отражает другую традицию, лишь зафиксированную автором-клириком Десятинного храма. Причем не исключено, что эта последняя версия могла относить крещение князя не к Корсуни, а к Киеву - во всяком случае, в ней имеется ссылка на посольство, отправленное Владимиром из Киева в 986 или 987 году.
Исследователи уже высказывали предположение о вероятном литературном происхождении летописного сообщения о болезни и последующем крещении князя Владимира, отмечали его сюжетное сходство с рассказом о крещении апостола Павла в "Деяниях апостолов" и апокрифическим рассказом о крещении императора Константина Великого в "Хронике" Георгия Амартола. Я бы отметил еще одну и, кажется, более близкую параллель к летописному сообщению.
Лет за полтораста-двести до описываемых событий Корсунь и другие греческие города в Крыму подверглись нападению другой рати с севера во главе с неким (русским?) князем Бравлином. Рассказ о "прихождении" Бравлина к Сурожу (по-гречески, Сугдее, ныне - Судак) и о чудесном крещении князя читается в Житии святого Стефана, епископа Сурожского, жившего в VIII веке, в разделе о посмертных чудесах святого (чудо третье). Это Житие сохранилось в поздних рукописях (не ранее XV века) и только на русском языке, причем в обработке русского средневекового книжника: так, например, святой назван здесь "предстателем Русской земли", а родным городом Бравлина оказывается Великий Новгород. Тем не менее еще в прошлом веке выдающийся русский византинист В. Г. Васильевский в своем классическом исследовании памятника доказал, что само Житие сурожского святого, в том числе и рассказ о его посмертных чудесах, составлен греческим автором и, вероятно, не позднее конца X века; поход Бравлина исследователь относил к концу VIII или началу IX века.
Крымский поход Бравлина действительно имел много общего с корсунским походом князя Владимира. Многочисленная русская рать "пленила" весь юг Крымского полуострова - "от Корсуня и до Корча" (Керчи). Был захвачен и Сурож, родной город святителя Стефана. Князь, "изломив" силою железные врата, вступил в город и подверг его жестокому разграблению; была осквернена и разграблена церковь святой Софии и гробница святителя. Но внезапно Бравлин был поражен жестоким недугом: его лицо оборотилось назад, он упал, изо рта пошла пена. Князю представилось, будто некий старец (святой Стефан) схватил его и намеревается убить. Старец обратился к поверженному с такими словами: "Если не крестишься в церкви моей, [лицо твое] не возвратится на место и ты не выйдешь отсюда". "И возгласил князь: "Да придут священники и крестят меня. Если поднимусь и лицо мое станет как прежде, крещусь!"" Так и произошло. Бравлин действительно принял крещение. Русская рать покинула Сурож, не причинив городу никакого ущерба.
Очевидно, перед нами легенда, но, как показывает исследование В. Г. Васильевского, легенда, бытовавшая в Крыму в конце X века и, несомненно, известная не только сурожанам, но и херсонитам.
Параллель между чудесными исцелениями двух предводителей варварских северных ратей достаточно красноречива. В глазах жителей крымских греческих городов Бравлин был не просто предшественником князя Владимира, но и типологическим образцом для него, тем историческим примером, на который можно было опереться, объясняя происходившие события. Но это еще не все. У нас есть основания полагать, что культ святого Стефана (и, следовательно, все те сюжетные мотивы, которые присутствуют в его Житии) стал особенно актуальным в Крыму именно в конце X века и, более того, именно в связи с корсунским походом князя Владимира. Оказывается, с именем святого Стефана Сурожского связано имя царицы Анны, супруги Владимира. Это следует из Жития святого, а именно из его четвертого, последнего посмертного чуда, которое называется в рукописях: "О исцелении царицы корсунской":
"Анна же царица, от Корсуня в Керчь идущи, разболелась на пути смертным недугом на Черной воде. Пришел ей на ум святый Стефан, и сказала [царица]: "О святый Стефан! Если избавишь меня от болезни сей, многим одарю тебя и почести тебе воздам!" И той же ночью явился ей святый Стефан, говоря: "Христос, истинный Бог наш, исцеляет тебя через меня, служебника своего. Восстань здрава, иди в путь с миром". Тотчас прекратился недуг ее, и выздоровела, словно никогда не болела, и ощутила исцеление, дарованное ей, и возблагодарила горячо Бога и святого Стефана. И на следующий день все, кто был с нею, встали с радостию великой, и отправились в свой путь... и много даров даровали церкви святого".
Трудно сомневаться, что названная по имени "царица" Жития - супруга князя Владимира. Имя "Анна" не относилось к числу распространенных имен среди представительниц византийского двора в IX-X веках (а именно этим временем может датироваться описанное в Житии чудо). Главное же заключается в том, что Анна - вообще единственная византийская царица, о пребывании которой в Крыму - и именно в Херсонесе! - достоверно известно. Отмечу, что в тексте Жития "корсунская царица" вовсе не отождествляется с русской царицей Анной, супругой Владимира, - а следовательно, исключена возможность появления ее имени в результате догадки переводчика или переписчика текста.
О странном на первый взгляд маршруте путешествия Анны - из Корсуни в Керчь - мы поговорим позже. Для нас важен прежде всего сам факт болезни Анны, а также ее обращение к заступничеству святого Стефана, очевидно, почитавшегося по всей территории греческого Крыма. Анна (а значит, и Владимир), оказывается, побывали вблизи Сурожа, отослали богатые дары церкви, в которой лежали мощи святого, - и это обстоятельство служит еще одним доводом в пользу предположения о влиянии Жития сурожского святого на рассказ об обращении Владимира в христианство. Я думаю, что связь между рассказом о крещении Бравлина из Жития Стефана Сурожского и легендарным сказанием о Владимире могла быть двоякой: с одной стороны, те или иные детали рассказа о крещении Владимира могли появиться под влиянием Жития (или устного предания, бывшего его источником); с другой, военные действия Владимира в Крыму могли повлиять на наименование самого Бравлина в Житии именно "русским князем".
Выскажу еще одно соображение. Литературное влияние на "Корсунское сказание" о Владимире устойчивой агиографической схемы: болезнь - крещение - чудесное исцеление (вне зависимости от того, к какому - устному или письменному - источнику оно восходит) могло проявиться не совсем так, как это обыкновенно представляется ученым: не рассказ о болезни Владимира мог быть домыслен составителем сказания для того, чтобы объяснить крещение князя, а, напротив, рассказ о крещении мог возникнуть под влиянием вышеназванной агиографической схемы как естественное следствие болезни, поразившей Владимира в столь ответственный момент. Возможно, эта болезнь действительно приключилась с князем после завершения корсунской осады, но, думаю, не лишено основания и предположение о том, что она появилась в сказании в результате припоминания о болезни царевны Анны, о которой прямо свидетельствует Житие святого Стефана Сурожского.
Летописец сообщает некоторые другие подробности корсунского крещения князя Владимира. Из них мы узнаем еще об одном вероятном источнике летописного сказания - местных корсунских преданиях, привязанных к тем или иным памятникам древнего Херсонеса.
"Крестился же [Владимир] в церкви святого Василия, и стоит церковь та в Корсуни-граде, на месте посреди града, где торг совершают корсуняне; палата же Владимирова с края церкви стоит и до сего дня, а царицына палата за алтарем".
За крещением Владимира последовало его бракосочетание с Анной.
Выше процитирован текст Лаврентьевской летописи (или, по-другому, Лаврентьевского списка "Повести временных лет"). Удивительно, но другие летописи, в том числе и очень близкие к Лаврентьевской в этой части "Повести временных лет", резко расходятся с ней и друг с другом в наименовании той корсунской церкви, в которой произошло крещение князя Владимира. Так, согласно Радзивиловской и Академической летописям, Владимир крестился в церкви святой Богородицы; согласно Ипатьевской - святой Софии; по Новгородской Первой младшего извода - в церкви святого Василиска. (И это при том, что в остальном текст этих летописей в описании данного события почти не разнится: о церкви, например, одинаково говорится, что она стоит "посреди града, где торг деют корсуняне", и т. д.) Другие источники еще больше увеличивают разнобой. Обычное Житие Владимира называет церковь, в которой крестился князь, церковью святого Иакова (без указания на ее местоположение в городе); из Жития это наименование попало в некоторые летописи, в частности, в Софийскую Первую, Новгородскую Четвертую, Тверскую. Отдельные списки летописного сказания предлагают еще два варианта названия корсунской церкви - святого Спаса и святого Климента. Житие Владимира особого состава вообще сообщает, будто Владимир крестился (или крестил дружину?) "в речке". (По мнению исследователей, это искажение первоначального "в церкви", без уточнения названия.)
Итак, по крайней мере, семь разных версий. А ведь в этой, столь различно поименованной церкви произошло важнейшее для судеб Руси событие.
Этот факт, конечно, требует объяснения.
В историографии утвердилось мнение, согласно которому в первоначальном варианте корсунского сказания церковь, в которой крестился Владимир, не была названа по имени, но обозначалась греческим словом "базилика": оно-то (в форме "василика") и превратилось под пером переписчика сначала в церковь святого Василиска, а потом и Василия60. Думаю, что это не так. Дело в том, что исследователи не проводили подробного текстологического анализа летописного рассказа с учетом различных (в том числе и внелетописных) текстов, содержащих Корсунскую легенду. А такой анализ приводит совсем к другому выводу.
Мы уже говорили о внелетописном памятнике, содержащем близкий к летописи текст, - так называемом "Слове о том, како крестися Владимир, возмя Корсунь". В нем представлена более ранняя версия "Корсунского сказания", нежели те, что сохранились в летописных сводах, - в частности, отсутствуют очевидные вставки в летописный текст, разрывающие связное повествование. Некоторые из таких вставок содержатся как раз в том летописном фрагменте, в котором упоминается интересующая нас церковь. Для наглядности сравним текст Лаврентьевской летописи и "Слова о крещении Владимира". (В виде исключения нам придется сравнивать древнерусский текст; однако только что был приведен его перевод на современный русский язык, так что особых трудностей у читателя не должно возникнуть.)
Лавр.: Видив же се Володимер напрасное ицеленье и прослави Бога, рек: "Топерво увидех Бога истиньнаго!" Се же видевше дружина его, мнози крестишася. Крести же ся в церкви святаго Василья, и есть церки та стоящи в Корсуне граде на месте посреди града, идеже торг деють корсуняне. Полата же Володимеря с края церкве стоит и до сего дне, а царицына полата за олтарем. По крещеньи же приведе царицю на браченье...
Слово: Видев же Володимер напрасное исцеление, прослави Бога рек: "Топерво уведех истиньнаго Бога!" Се видевше дружина его, мнозии крестишася в церкви святыя Богородица. По крещении же приведе цесарицю на обручение...
Легко увидеть, что в тексте "Слова" отсутствуют очевидные вставки, связанные с топографией Корсуни, - указание на местоположение церкви святого Василия, Владимировой и "царицыной" палат. Это характерно не только для данного фрагмента текста, но и в целом для "Слова" при сравнении его с летописью. Одной из вставок, разрывающих связный текст, оказывается и упоминание церкви святого Василия как той церкви, в которой произошло крещение Владимира.
В самом деле, летописец сначала говорит о крещении и исцелении Владимира, затем о крещении дружины и после этого снова возвращается к крещению Владимира. Особенно ярко первичность "Слова" видна при сравнении его с текстом Радзивиловской летописи. Сравним:
Радз.:И се же видевши дружина его, мнози крестишася. Крести же ся в церкви Святое Богородици...
Слово: Се видевше дружина его, мнозии крестишася в церкви святыя Богородица...
Слова "крести же ся" повторены летописцем некстати (ибо ранее он уже говорил о крещении Владимира); они попросту вставлены в первоначальный текст и при этом придают отрывку новый смысл: церковь, которая первоначально была названа как место крещения дружины, становится местом крещения князя. Текст Радзивиловской летописи (и совпадающий с ним текст Академической летописи) представляется в данном случае первоначальным по сравнению с текстом Лаврентьевской. Это подтверждается еще целым рядом случаев, в которых текст Радзивиловской летописи оказывается ближе к тексту "Слова о том, как крестился Владимир", чем соответствующий текст Лаврентьевской летописи.
Из всего сказанного следует вывод: первоначальный вариант "Корсунского сказания" ничего не говорил о церкви, в которой крестился Владимир, называя лишь церковь, в которой крестилась его дружина. Под пером позднейшего редактора эта церковь (святой Богородицы) превратилась в ту, в которой принял крещение сам князь. Думаю, что название церкви святого Василия (и, может быть, как искажение, святого Василиска) появилось под влиянием последующего сообщения о церкви святого Василия в Корсуни (см. ниже). Литературное происхождение скорее всего имеет и наименование церкви святого Климента: о существовании такого храма в Херсонесе русскому книжнику было известно из Слова на перенесение мощей святого Климента Римского "из глубины моря в Херсон", принадлежащего перу учителя славян Константина (Кирилла) Философа. Что же касается других названий корсунской церкви, то здесь дело может объясняться иначе. Возможно, несколько храмов Херсонеса со временем стали претендовать на обладание купелью, в которой произошло крещение Крестителя Руси.
Во всяком случае, мы вправе сделать еще один вывод: и во время обработки летописного сказания (70-80-е годы XI века) в Корсуни и на Руси по-прежнему не было известно ни точного места крещения князя Владимира, ни точного названия той церкви, в которой - согласно утверждавшейся "корсунской" версии - крещение произошло. И это при том, что летописец-редактор (как и составитель первоначального "Корсунского сказания") обнаруживает отличное знание города и его святынь.
Стоит обратить внимание еще на один аспект корсунской легенды - терминологический. В русском языке слово "крещение" не вполне точно передает содержание обозначаемого им понятия. Крещение буквально значит наложение знака креста, тогда как смысл таинства заключается прежде всего в погружении в воду, через которое и происходит обновление человека, его рождение к новой жизни (ср. славянское выражение "баня пакыбытия", синоним крещения). Так вот Владимир, несомненно, был крещен в Херсонесе, но крещен в буквальном, а не в церковном значении этого слова - крещен и при исцелении его от болезни ("И когда возложили на него руку, он тотчас прозрел..."), и во время бракосочетания с Анной. Разумеется, христианин, тем более священник, не мог спутать разные церковные обряды. Но автор сказания, вероятно, пользовался устными преданиями. В памяти же людей, сопровождавших Владимира, вчерашних язычников, наложение креста могло запечатлеться именно как действительное крещение князя. Для херсонитов же превращение Владимира в христианина произошло именно в их городе, на их глазах; отсюда - всего один шаг к созданию благочестивой легенды.
Но главная причина утверждения "корсунской" версии в древнерусской общественной мысли заключается, конечно, в той громадной роли, которую сыграла Корсунь в жизни князя Владимира и в христианизации всей Руси. Ведь именно взятие Корсуни действительно привело к очевидному для всех перерождению князя Владимира. Он выступил из Киева одним человеком - исполненным гнева, жаждущим отмщения, склонным к разрушению и убийству, - а вернулся в Киев почти год спустя совершенно другим. Болезнь ли сказалась на нем, или, может быть, благотворное влияние Анны, общение с корсунскими и константинопольскими священниками? Или само влияние Херсонеса, города с почти тысячелетней христианской историей?
Этот город знал святого апостола Андрея, просветителя всего Севера. Вблизи города можно было увидеть камень, на котором отпечатались ступни ног святого Андрея: когда прибывала морская вода и наполнялось углубление в камне, к нему устремлялось множество страждущих; они зачерпывали воду и омывались ею, получая исцеления от недугов.
В этом городе, по преданию, принял мученическую смерть святой Климент Римский, утопленный в море по велению императора Траяна. Херсониты рассказывали о том времени, когда тело мученика лежало в море, расступавшемся в дни его памяти, чтобы открыть доступ к гробу. Храм во имя святого, сооруженный, по преданию, "руками апостольскими" на одном из ближних к городу островков, в течение многих веков считался еще одной великой христианской святыней. Однажды у гробницы святого был по забывчивости оставлен некий отрок; море сомкнулось, казалось бы, унеся его навсегда, - каково же было изумление горожан, когда через год мальчика нашли целым и невредимым: святитель чудесным образом сохранил его в течение всего этого времени. Пройдет несколько десятилетий, и вся Русская земля уподобит себя отроку, спасенному в море забвения и идольской тьмы, ибо мощи святителя, перенесенные князем Владимиром в Киев, станут главной русской святыней, а сам святой Климент - защитником и покровителем Русской земли.
В Херсонесе, наконец, побывал и святой Константин Философ, первоучитель славян, создатель славянской азбуки. Он первым перенес мощи святого Климента Римского в город, а часть мощей забрал с собою (впоследствии он положил их в церковь святого Климента в Риме, где и сам был похоронен). Здесь, в Херсонесе, святой Константин обрел "русские письмена" - еще одну, на этот раз незримую и невещественную святыню русского христианства.
Владимиру поистине было с кого брать пример ревности в вере и христианском подвиге. Затянувшееся пребывание в Корсуни, наверное, стало для него временем духовного перерождения. То формальное крещение, которое было воспринято им в Киеве и которое своим непосредственным поводом, побудительным мотивом имело внешние, чисто политические обстоятельства, теперь наполнилось подлинно высоким, соответствующим содержанием. И если в точном, церковном значении этого слова крещение Владимира в Корсуни - все же, вероятно, не более чем исторический миф, легенда, то в более широком, символическом смысле - несомненная истина.
Памятником духовного перерождения князя Владимира стал построенный им храм в Корсуни - первая из многих христианских церквей, возведенных по велению Крестителя Руси. Летописец так говорит об этом:
"Поставил же [Владимир] церковь в Корсуни на горе, посреди града, где сыпали землю корсуняне, вынося присыпь. Та церковь стоит и до сего дня".
Слова летописца "посреди града" вовсе не означают некую центральную точку древнего Херсонеса, но лишь указывают на то, что церковь находилась внутри городских стен. Ее название опять-таки по-разному приводится различными письменными источниками. Из летописей, содержащих древнейший текст "Повести временных лет", лишь Ипатьевская называет церковь - святого Иоанна Предтечи. Житие Владимира именует ее церковью святого Василия. Возможно, это название отразилось и в Лаврентьевской летописи - в названии другой корсунской церкви, также стоящей "посреди града", - той, в которой крестились князь или его дружина.
Археологам, кажется, удалось найти остатки этого храма, отождествив Владимирову "церковь на горе" с открытой еще в XIX веке "базиликой на холме" в западной части города. Как оказалось, эта базилика - простая по форме и не очень большая по размерам - была поставлена на месте прежде разрушенного храма. Кем и когда был разрушен этот последний, неизвестно. Возможно, воинами самого Владимира после захвата города. Во всяком случае, новая базилика строилась из обломков прежнего храма, которые были под рукой у строителей. О связи новопостроенного храма с военными действиями свидетельствуют находки среди ее развалин каменных зубцов треугольной формы, некогда возвышавшихся над стенами города; их, очевидно, также использовали при строительстве. Сбрасывание зубцов со стен после окончания военных действий имело символическое значение - оно знаменовало падение города в буквальном смысле этого слова.
Теперь наконец Владимир мог покинуть Корсунь. Но значительная часть города - богатства, святыни и даже жители, священники, - была вывезена князем на Русь. "Владимир же... забрал царицу, и Настаса, и священников корсунских с мощами святого Климента и Фива, ученика его, взял сосуды церковные и иконы на благословенье себе... Взял же и двух идолов медных, и четырех коней медных, которые и ныне стоят за Святою Богородицей (то есть за Десятинной церковью. - А. К.), о которых несведущие думают, будто они мраморные. Корсунь же возвратил обратно грекам в качестве вена, ради царицы; сам же пришел к Киеву".
Вывезенные Владимиром реликвии должны были не просто украсить Киев, но по существу превратить его в новый Корсунь, перенести седую древность и святость этого знаменитого византийского города на берега Днепра. В средние века такие абстрактные понятия, как преемственность, традиции и т. д., воспринимались очень конкретно. Киев, стольный град Владимира, не имел пока своего определенного места в границах христианского мира. Владимир раздвигал эти границы, включал в их пределы собственную державу, привносил в нее христианскую традицию - и делал это не умозрительно, а вполне осязаемо, буквально, перемещая сами христианские святыни.
Мы уже говорили о том, что священники-корсуняне составили клир киевской Десятинной церкви. В эту церковь была положена глава святого Климента Римского и мощи его ученика Фива (имя которого, кстати, упоминается в славянском тексте Мучения святого Климента). В начале XI века Титмар Мерзебургский назовет сам Десятинный храм "церковью мученика Христова папы Климента" - возможно, по находившемуся в нем приделу во имя святого. В XI или XII веке клирик Десятинной церкви составит торжественное "Слово", прославляющее святого Климента Римского как защитника и покровителя Руси, а также и князя Владимира, который "со многим тщанием, пребольшой верою... любезно и благоверно" перенес святые мощи из Корсуни в Киев "на освящение и спасение себе же и всему роду своему, скажу же, и стране нашей".
Сама Десятинная церковь даже строилась с использованием строительных материалов, вывезенных из Херсонеса. После ее возведения князь Владимир передал церкви все то, что взял в Корсуни, - "иконы, сосуды и кресты". Рядом с церковью встали квадрига медных коней и античные изваяния, вывезенные из Крыма; своим видом они удивляли киевлян, только что сбросивших собственных идолов в днепровские воды. Так в Киеве рядом с княжеским двором возник, по удачному выражению современного историка, "свой собственный новый Корсунь".
Еще одним завоеванием Владимира, трофеем, вывезенным из Корсуни, киевляне должны были считать саму царицу Анну. Мы не знаем, насколько она была хороша собой, тем более после болезни, перенесенной ею в Крыму. Но киевляне, конечно, смотрели на нее не теми глазами, какими обычно мужчина смотрит на женщину. Ибо она была прирожденной "царицей" и, более того, единственной теперь законной супругой великого киевского князя. По мнению киевлян, ради нее и велась долгая и трудная корсунская война. Прошедшие события возвышали и приукрашивали Анну, делая ее эталоном женщины.
Она ростом высокая,
Станом она становитая,
И лицом она красовитая,
Походка у ней часта и речь баска;
Будет тебе, князю, с кем жить да быть,
Дума думати, долгие веки коротати,
И всем князьям, всем боярам,
Всем могучиим богатырям,
Всем купцам торговыим,
Всем мужикам деревенскиим
И всему красному городу Киеву
Будет кому поклонятися -
так, согласно былине о сватовстве князя Владимира, описывал былинный богатырь Дунай Иванович "ласковому князю" Владимиру его будущую невесту (меньшую дочь литовского, или, по-другому, ляховитского короля Опраксу-королевичну)77. Наверное, примерно так же представляли себе киевляне и новую хозяйку теремного двора.
Остается сказать несколько слов о возвращении Владимира на Русь. Обычно полагают, что князь двигался привычным днепровским путем, тем, которым приплыл в Корсунь, - то есть морем до устья Днепра, а затем вверх по Днепру до Киева. Возможно, именно так возвращалась на Русь часть княжеской дружины, сопровождавшая вывезенные из Корсуни ценности. Сам же Владимир и царица Анна, судя по сведениям Жития святого Стефана Сурожского, воспользовались более длинным, кружным маршрутом: вдоль южного берега моря до Керчи, затем через Керченский пролив в Тьмуторокань, оттуда морем до устья Дона и вверх по Дону или Северскому Донцу на Русь. Этот путь также хорошо был известен русским, пользовавшимся им по крайней мере со времен Игоря Старого, - так возвращался на Русь Игорь после поражения от греков в 941 году; так возвращался Святослав после победоносного хазарского похода.
Но почему Владимир отказался от более короткого днепровского пути? Скорее всего, он опасался печенегов. Памятуя об ужасном конце своего отца у днепровских порогов двадцать лет назад, Владимир решил не искушать судьбу и воспользовался более "счастливой" дорогой.
Правда, со слов летописца XVI века, мы знаем о союзе, заключенном Владимиром в Корсуни с каким-то печенежским князем Метигаем. Но Печенежская земля не была единой, и на пути из Корсуни в Киев Владимир неизбежно должен был столкнуться с другой, враждебной ему ордой. А о том, что к концу корсунского похода Владимир враждовал с печенегами, мы знаем определенно. В течение всех 90-х годов X века печенеги не прекращали нападений на Русь. И "Повесть временных лет" начинает рассказ о войнах Владимира с ними сразу же после рассказа о крещении князя в Корсуни - в той же летописной статье 988 года.
Вблизи Черной речки (Карасу) Анна, как мы уже знаем, заболела. Вероятно, сказались переживания последнего года, то истерическое состояние, в котором царевна пребывала накануне и во время своей поездки в Херсонес. Но, к счастью, все обошлось. Молитвы ли святого Стефана, покровителя Сурожа, или благотворный климат и забота окружавших ее людей помогли Анне - но она вскоре встала на ноги и смогла продолжить свой путь. В том же 989 году Владимир, Анна и сопровождавшие их лица наконец прибыли в стольный Киев.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/