|
Ты против меня (You Against Me)
Мир Майки Маккензи рухнул, когда его сестру изнасиловал парень из богатой семьи. Мир Элли Паркер содрогнулся, когда ее брата обвинили в страшном преступлении. Когда их миры соприкоснулись, произошел взрыв. Семья должна быть на первом месте. Но что делать, если на одной чаше весов оказывается преданность родным, а на другой — любовь? Смелый и решительный роман о верности и необходимости выбора. Но прежде всего о любви.
Один
Майки думать было тошно, во что превратилась его жизнь.
На прилавке стоял пакет молока. Аджай в нетерпении протянул руку. А Майки тем временем рыскал в кармане куртки в поисках монет, завалявшихся среди старых чеков и скомканных бумажных платков. Женщина в очереди за ним нервно переминалась с ноги на ногу. Парень, стоявший следующим, нетерпеливо кашлянул.
Майки почувствовал, как закипает злость.
— Прости, — пробормотал он, — придется оставить. Аджай покачал головой:
— Бери-бери, завтра заплатишь. И вот еще шоколадки для сестер.
— Да нет. Не надо.
— Не глупи, бери. — Аджай сунул в пакет к молоку пару батончиков. — Удачи тебе.
В этом Майки сильно сомневался. Удача ему не улыбалась уже пару месяцев.
И все же он заставил себя кивнуть в знак благодарности. Взял пакет и вышел.
На улице по-прежнему лил дождь, завесу из мельчайших брызг высвечивала из темноты флюоресцентная лампа над дверью. Майки глубоко вздохнул, надеясь учуять запах моря, но пахло холодильными камерами — вентиляция гнала теплый воздух из подсобок магазина. Натянув капюшон на голову, он двинулся через дорогу к дому.
Холли сидела на ковре перед теликом и ела чипсы из пакета. Карин наконец прекратила рыдать и стояла рядом на коленях, причесывая сестру.
Майки взглянул на нее:
— Тебе лучше?
— Немного.
— Так, может, расскажешь, что стряслось? Карин пожала плечами:
— Хотела выйти на улицу. Но дальше двери не получилось.
— Ну, уже кое-что. Она закатила глаза:
— Ага. Открывай шампанское.
— Для начала неплохо.
— Да нет, Майки, это конец. У Холли кончилось молоко для хлопьев, а я не смогла даже в магазин выйти.
— Зато я смог и принес молока. Чаю хочешь?
Он пошел на кухню и набрал чайник. Открыл шторы, потом и окно. Дождь почти кончился, с улицы повеяло свежестью. Где-то плакал ребенок. Кричала женщина. Трижды хлопнула дверь. Бум! Бум! Бум!
Зашла Холли и достала коробку с хлопьями. Майки потрепал ее за воротник пижамы:
— Почему в школу не одеваешься?
— Потому что не пойду.
— Еще как пойдешь.
Холли прислонилась к дверце холодильника, вскинула голову и закатила глаза:
— Как я могу идти в школу, когда сегодня слушание?
Майки нахмурился. Она-то откуда знает?
— Холли, смотри-ка. Если пообещаешь сейчас же пойти одеваться, я тебе шоколадку дам. «Кит-кат».
— Две или четыре палочки?
— Четыре. " Порывшись в пакете, он достал батончик и помахал у нее перед носом.
— И маму разбуди.
Холли удивленно вытаращилась на него:
— Правда?
— Да. — Если уж это не «особый случай», то что? Холли покачала головой, будто его идея показалась
ей полным абсурдом, схватила «Кит-кат» и бросилась вверх по лестнице.
Его мать считала, что в полиции Карин помогут, вот в чем проблема. Отвела ее в участок и сообщила о случившемся, а потом и успокоилась, видимо решив, что сделала все, что могла. Но от этих копов толку ноль. Назадавали Карин кучу личных вопросов, хотя видно было, что та расстроена. А потом еще женщина-коп, что привезла Карин домой, нахмурившись, оглядела бардак у них дома, как будто всю их семью осуждала. Мать не обратила внимания, но Майки от злости аж язык прикусил, так что во рту появился привкус крови, густой и ржавый.
Потом, когда она ушла, Майки выпытал у Карин адрес и велел Джеко заехать за ним на машине. Джеко и ребят привел, но когда они добрались домой к тому ублюдку — было уже поздно. Тома Паркера арестовали за несколько часов до этого, а на месте уже орудовали судмедэксперты.
Почти две недели Майки ждал, когда гнев утихнет. Но разве это возможно, если все внутри переворачивается, когда Карин плачет? Как можно не злиться, глядя, как Холли гладит ее по руке, трясет за плечи, похлопывает по щекам, как будто Карин — радио, которое нужно настраивать, или сломанный телевизор?
Его мать нашла тот еще выход — ото всех спрятаться. Но когда восьмилетняя девчонка утешает пятнадцатилетнюю, значит, мир перевернулся с ног на голову. И надо что-то делать.
Он заварил чай, принес его в комнату и поставил на стол перед Карин. Та устроила себе гнездо на диване. Она теперь все время так делала — обкладывалась кучей одеял, подушек и свитеров.
Майки подошел и сел рядом:
— Ну, как себя чувствуешь?
Ее лицо было в тени и оттого выглядело еще более печальным.
— Наверняка его выпустили, — пробормотала она. — Небось ходит уже, веселится.
— Его к тебе не подпустят. И запретят писать эсэмэски или разговаривать. Да и наверняка датчик на него навесили.
Карин кивнула, но уверенной не казалась.
— В школе есть одна девчонка, — проговорила она. — В прошлой четверти она гуляла с семью парнями, и все называли ее шлюхой.
Ну вот, опять.
— Ты не шлюха, Карин.
— А парень, с которым мы вместе ходим к репетитору, — у него было десять девчонок за одну только прошлую четверть. И знаешь, как его называют?
Майки покачал головой.
— Жеребцом.
— Что ж, они ошибаются.
— Ну а как тогда называть таких, как он?
— Не знаю. Она вздохнула, легла на диван и уставилась в потолок.
— По телевизору была передача, — сказала она. — То, что со мной случилось, со многими происходит. Даже не представляешь...
Майки разглядывал свои ногти. Они все были обкусаны. Неужто это он сделал? И когда?
— Большинство девчонок даже не сообщают в полицию, потому что редко кого за такое сажают. Шестерых из ста, кажется. Немного, да?
Майки снова покачал головой и закусил губу.
— Когда я утром вышла за дверь, во дворе дети играли. Видел бы ты, как они на меня вытаращились. Если вернусь в школу, все точно так глазеть будут. — Карин опустила голову, и он даже на расстоянии ощутил, как ей стыдно. — Будут смотреть на меня так, будто я это заслужила. Том Паркер пригласил меня домой, и я пошла, так значит, сама и виновата — разве он может быть виноват? — Она от -кинула волосы с лица. — По-моему, все ясно.
Как ему хотелось, чтобы она замолчала. В нем вдруг начала подниматься паника: если она не прекратит прямо сейчас, это будет длиться вечно. Может, она даже заговорит о той ночи, когда все произошло. У него не было сил еще раз это выслушивать.
— Я этого ублюдка достану, — вдруг сказал он. Сказал громко и очень уверенно.
— Правда?
— Да.
Странно: стоит произнести мысли вслух, и они уже что-то значат. Пока они лишь в голове, то тихи и безопасны, но стоит выпустить их наружу, и люди тут же цепляются за каждое сказанное слово.
Карин села:
— Что ты будешь делать?
— Пойду к нему домой и разобью ему башку. Карин накрыла лоб рукой, точно от одной только
мысли об этом у нее заболела голова.
— Тебе ведь это просто так с рук не сойдет...
Но глаза ее вспыхнули, и Майки понял, что она хотела, чтобы он это сделал. Ведь он никак не отреагировал, а надо бы. И если он сделает это, ей будет уже не так больно.
В их доме был один парень, с которым никто не хотел связываться. Когда какие-то ребята угнали у его сына мопед, он вернул его. У него были нужные знакомства. Этим человеком все восхищались. На него где сядешь — там и слезешь. Майки никогда раньше никого не бил так, чтобы в кровь, но, вспомнив о том парне, их соседе, почувствовал себя увереннее. Он встал, полный решимости. На этот раз он пойдет один, возьмет перчатки и наденет кофту с капюшоном. Не будет отпечатков — глядишь, не будет и вопросов.
Он вернулся на кухню и достал из-под раковины ящик с инструментами. Взвесил разводной ключ в руке — и от одного этого уже полегчало. Было что-то приятное в этой тяжести, в том, как уверенно ключ был зажат в кулаке. Словно его чувства передались неодушевленному предмету. Надевая куртку, он уже чувствовал себя заметно повеселевшим. Сунув ключ в карман, застегнул молнию.
Карин смотрела на него. Ее глаза сияли.
— Серьезно, пойдешь к нему?
— Ну да.
— И задашь ему?
— Раз я так сказал, так и будет.
В этот самый момент в комнату ввалилась мать с сигаретой в руке. Она прикрывала глаза, словно все вокруг было слишком ярким.
За ее спиной подпрыгивала Холли.
— Смотрите! — воскликнула она. — Мама проснулась. И спустилась вниз!
— Труба зовет, — сказала мать.
Она была похожа на пловца, вынырнувшего с глубины. Ей все приходилось вспоминать заново: кто она такая, правда ли, что живет здесь, а еще что сегодня день слушания, а семья в полном раздрае.
Холли расчистила место на диване, уселась к матери на колени и потерлась носом об ее нос:
— А мне обязательно сегодня в школу? Можно, я с вами дома посижу?
— Конечно можно...
— Нет! — воскликнул Майки. — Сегодня же к Карин из полиции придут, забыла?
Мать нахмурилась:
— Зачем это?
— Потому что так надо.
— Не хочу, чтобы эта тетка опять приходила, — заныла Карин. — Спрашивает всякий бред.
— Но она все равно придет, — огрызнулся Майки, — и Холли нельзя здесь оставаться, понимаешь? Хочешь, чтобы в полиции знали, что ребенок не ходит в школу?
Кажется, до матери наконец дошло. Она окинула взглядом гостиную и кухню; везде царил страшный бардак: стол завален мусором, в раковине — гора немытых тарелок и кастрюля.
— У тебя час на все про все, — сказал Майки. Она злобно уставилась на него:
— Думаешь, сама не знаю?
Холли включила телевизор на полную громкость, и они чуть не оглохли от музыки.
— Выключи! — заорал Майки. Еще не хватало, чтобы мать опять закрылась в своей комнате. Но Холли не обращала на него внимания, поэтому он выдернул провод.
Мать устало терла лицо.
— Сделай мне кофе, Майки.
«Сама сделай», — буркнул он про себя. Но чайник все-таки включил и вымыл чашку.
— Сейчас докурю и вымою посуду, — сказала она, затянулась, а потом посмотрела прямо ему в глаза, как часто делала, — как будто видела его насквозь. — У тебя усталый вид.
— Это потому что приходится тащить всех вас на себе.
— Где был вчера?
— Гулял.
— С новой девушкой, да? Как ее... Сара?
— Сьенна.
— Так же прошлую звали.
— Не, то была Шеннон. Холли рассмеялась:
— Ну ты хулиган, Майки!
В его кармане позвякивал ключ. Протянув матери чашку, он сказал:
— Мне надо идти.
— Куда это?
— По делам. Она нахмурилась:
— Пойдешь искать неприятностей на свою голову? Надо же, какая догадливая. На первый взгляд ничего
не соображает с похмелья, а потом раз — и просекла. И так всегда.
— Я серьезно, — продолжала она. — Ты лучше тихо сиди. А то мало нам бед.
Но он лишь повторил:
— Мне пора.
— А как же Холли? Она сама в школу не дойдет.
— Так отведи ее. Для этого и нужны родители — или нет?
Мать покачала головой:
— Знаешь, в чем твоя проблема, Майки?
— Нет, мам, но ты ж наверняка мне сейчас скажешь. Стряхнув пепел, она в последний раз затянулась, выпустив дым ему прямо в лицо.
— Не такой ты крутой, как кажется.
Два
Вниз по лестнице через две ступеньки. Бегом мимо стены, покрытой надписями: «Эйми шлюха», «Лорен сосет за бесплатно», «Звоните Тоби, кто хочет потрахаться». Через парадную дверь на улицу. Майки свернул влево, обогнув валявшиеся на тротуаре обертки от гамбургеров и пивные банки и двух старых бомжей с тележками, занимавшими всю мостовую, и ускорил бег. Прочь от дома, от толпы детей у магазинчика Аджая, завтракающих колой и чипсами, от лавки мясника, лавки с бейсбольными карточками; скорее вперед, к главной улице.
Серое небо нависло над головой. Пахло дизелем и рыбой. Он пробежал рынок. Продавцы только расставляли лотки; овощи и фрукты яркими пятнами мельтешили перед глазами. На скамейках, как обычно, тусовались одни и те же люди. Он миновал девушку с коляской, женщину, подсчитывающую мелочь у магазина, старика с костылем, старуху, вцепившуюся ему в рукав, — оба были крошечные и сгорбленные .
Он решил бежать и не останавливаться, пока не доберется до места. А потом растереть Тома Паркера в труху. Том Паркер никогда не состарится.
На светофоре какой — то парень высунулся из машины и посвистел вслед девчонке:
— Улыбнись, крошка!
Та показала ему средний палец, потом увидела Майки и улыбнулась:
— Эй, Майки!
Он задержался, поджидая, пока она перейдет через улицу.
— Сьенна, привет. Мне сейчас некогда. Она прижалась к нему, поцеловала в губы.
— Ты весь вспотел.
— Бежал.
— Не от меня, надеюсь?
Он пожал плечами: мол, сложно объяснять.
— Мне пора.
Она сложила руки на груди и нахмурилась:
— Мы сегодня увидимся?
Ему казалось, что мир вдруг стал больше, настойчивее, и все давили на него со всех сторон и о чем-то просили. Он взглянул на нее, пытаясь почувствовать то же, что минуту назад, когда увидел, как она машет, — хоть какой-то намек на теплоту.
— На работу заходи, — буркнул он. — Я не против.
— Не против? Что ж, спасибо большое. — Она еще крепче обхватила себя руками и пошла прочь, не оборачиваясь.
Он ей не подходит. Ему вообще казалось, что он никому не подходит. Он вечно что-то делал не так. Девчонки задавали слишком много вопросов и всегда рассчитывали, что ты угадаешь, что у них на душе, а он не умел читать мысли.
Он уже потерял несколько минут, потерял скорость. Он снова побежал. На этот раз прочь от главной улицы, по извилистой Лоуэр-Роуд. Компания подростков медленно шла в одном направлении; ближе к школе их становилось все больше. Карин сейчас должна быть с ними. Он выбежал на проезжую часть, чтобы не сталкиваться с ними, и пробежал мимо учительской парковки и ворот. Замер на месте, увидев друзей Карин на мосту: четыре девчонки сбились в стайку и смотрели на воду. Одна из них его заметила и толкнула остальных; они обернулись, как по команде.
Ему бы остановиться, подойти к ним и рассказать, как у Карин дела, поблагодарить за открытки и подарки, которые они присылали. Но он знал, что будет, сделай он так, — они станут расспрашивать. Когда она захочет нас увидеть? Почему не отвечает на сообщения? Когда суд? Думаешь, она когда-нибудь вернется в школу? И тогда ему придется отвечать, что он не знает, что ничего не изменилось с тех пор, как они задавали ему те же самые вопросы в прошлый раз.
Он выдавил улыбку и помахал. — Некогда, — крикнул он.
Быстрей, огибая машины, через перекресток, мимо вокзала и дальше, по Норвич-Роуд... Раз-два, как солдат-пехотинец. Он бежал и думал о Карин. Другого брата у нее нет, и его задача — о ней позаботиться. Он никогда ничего подобного не испытывал — ужасное чувство ответственности. Чувство, что он совсем взрослый, взрослый мужчина, что у него есть цель. Он вполне способен на это, вполне. Это будет легко. Он нащупал в кармане ключ — тот никуда не делся. Майки почувствовал, что ключ там, где и должен быть, что он поступает правильно.
Ноги уже подкашивались. Вкус во рту был соленым, словно море в этой части города впиталось в воздух. Здесь он был свежее, дышалось свободнее. Да ц, дома так не липли друг к другу. Рэттон-Драйв, Акация-Уок, Уилбур-Плейс... Даже названия улиц тут были другие, и деревья как будто выше.
Он перешел на бег трусцой и выбежал на дорожку — точь-в-точь картинка из журнала о загородной жизни. Вот и ворота. А за ними — дом с лужайкой и окнами, с занавесками, просторный, сияющий. Перед домом припаркован «ягуар».
Майки перемахнул через ворота и пошел по усыпанной гравием дорожке к дому. Сейчас он постучит в дверь, и все изменится навсегда. Он знал это, словно давным — давно его судьбу предначертали и скрепили печатью. Он убьет Тома Паркера и будет стоять и смотреть, как его мозги стекают по крыльцу.
Молоток на двери был медным, в виде головы льва с пышной гривой и золотыми глазами. Он трижды ударил с силой. Хотел, чтобы они сразу поняли: он не шутит.
Но ничего. Никто ему не открыл.
Вместо этого за дверью повисла тишина, будто все разом замолкли и прислушались, будто даже мебель внутри шикарного дома затаила дыхание и стала ждать. Он оперся о стену: закружилась голова — и снова постучал.
Дверь открыла девчонка. На ней были юбка и футболка. Руки и ноги почти не прикрыты. — Что вам? — спросила она.
Девчонку он никак не ждал увидеть. Да еще одного возраста с Карин. Он едва нашел в себе силы взглянуть ей в лицо.
— Вы из ресторана? — проговорила она.
— Что?
— Еду привезли?
Может, он не в тот дом попал? На всякий случай проверил номер на двери — номера не было. Заглянул внутрь, в коридор, как будто это могло дать какой-нибудь намек. Коридор был огромный — деревянные полы, роскошные ковры. Стол, скамейка, подставка для зонтиков, место для сапог и ботинок.
— Маму позвать? — спросила девчонка.
Он снова взглянул на нее — коротенькая юбочка, футболка с фиолетово — голубым орнаментом, волосы затянуты в хвостик, подпрыгивающий за спиной.
— Ты сестра Тома Паркера? — спросил он.
— Да.
— Он дома?
Ее глаза сузились до щелочек.
— Нет.
Где-то в доме залаяла собака. Потом перестала. Тишина.
— А где он тогда?
Она вышла на порог, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней:
— Ты друг его, что ли?
— Да.
— Тогда сам должен знать, где Том. Майки нащупал ключ в кармане:
— Ну, я знаю, что сегодня слушание. Просто хотел спросить, когда он дома будет.
— Мы не знаем.
Прошло несколько секунд, а может, и минут. Тут он впервые заметил красный шрам, тянущийся от угла ее губ по подбородку. Она увидела, что он рассматривает шрам, и с вызовом ответила на его взгляд. Он знал девчонок достаточно, чтобы понять: шрама она стыдится.
Он улыбнулся:
— А как тебя зовут?
Она покраснела, но не отвела глаза:
— Папа написал на страничке Тома в «Фейсбуке», чтобы друзья знали, как у него дела.
Майки пожал плечами:
— Я несколько дней компьютер не включал.
— Вы с ним вместе в колледже?
— Ага.
— Что-то я тебя раньше не видела.
В городском колледже он однажды был — ездил узнать про курсы для управляющих ресторанами. Ее замечание его не смутило.
— А у меня времени общаться почти нет: учеба все отнимает. Не хочу напортачить с экзаменами.
Она, кажется, разделяла его волнения, потому что лицо ее смягчилось.
— Мне можешь не рассказывать. У меня экзамены в мае, а я пока вообще ничего не делала.
Май еще через сто лет, чего она беспокоится? Но стоило ей поделиться этим, как что-то в ней изменилось. Она наклонилась к нему чуть поближе, будто вдруг решила, что ему можно доверять.
— Послушай, — сказала она, — у нас тут попозже будет праздник.
Праздник? В честь того, что ее братца отпустили под залог?
— Приходи, если хочешь. Том будет рад сегодня увидеть друзей.
Но не успел он ответить, что думает по этому поводу, как из-за угла дома вышла женщина и энергично помахала.
— Ну, наконец-то, — воскликнула она. — Я уже испугалась, что вы вообще не приедете.
Девчонка смущенно взглянула на него:
— Она думает, ты из ресторана.
Женщина подошла ближе, размахивая папкой с бумагами и глядя на Майки:
— Вы же из «Приятного аппетита»?
— Нет, мам, — со вздохом ответила девушка.
— А откуда тогда? Шатер привезли?
Он знал, что нужно что-то ответить, объясниться, но мог думать лишь об одном: мать сразу поймет, ее не одурачишь, как дочь. И тогда она позовет собаку, охранников, вызовет полицию, наконец.
— Это друг Тома, мам.
— А-а... ясно. Том будет позже.
— Я ему так и сказала.
Мать Тома Паркера повернулась к ней:
— Все нормально, детка. Иди делай уроки. Девчонка улыбнулась Майки, вошла в дом и закрыла
за собой дверь. Он остался наедине с матерью.
— Надеюсь, ты не против, — сказала та. — Мы все сегодня очень заняты.
Он ненавидел ее. За то, что даже она не знала, кто он такой; за то, с какой легкостью развернула его у двери.
— Приходи на праздник. Друзьям Тома мы всегда рады. — Она быстро ушла прочь, прижимая папку к груди; зад у нее был костлявый и почти не раскачивался. Мясца нет, вот и пружинистой походке неоткуда взяться.
Он постоял на пороге еще минуту, думая, не издевается ли над ним Бог. Окинул взглядом дорожку, деревья вдоль забора, изгородь — как все это отличалось от их квартала, где все жили скученно: один дом — много квартир. Где машины, крики, хлопающие двери, звуки чужих жизней...
Ключ в кармане куртки впился в ребра. Майки дважды обошел вокруг «ягуара», улыбнулся. Карин говорила, что у ублюдка крутая машина. И верно: желтая, как канарейка, и так чисто вымыта, что в стеклах отражается небо.
Это было просто, как провести ручкой по бумаге, а когда он представил, сколько денег уйдет на ремонт, у него аж на душе потеплело. Он провел ключом ровную линию, у дверцы описал зигзаг, прорвал обивку на руле и откидной крыше, как будто открыл консервную банку ножом, обведя по окружности, а потом приподнял крышку. Казалось, еще немного — и «ягуар» закровоточит.
Но нет, за кровью он вернется позже.
Три
Оказывается, апельсин можно почистить так, что останется только мякоть, без белых горьких перепонок. Майк этого не знал. А Деке его научил. Он завороженно смотрел, как кожура сходит одной лентой, ни разу не оборвавшись, и ярко-оранжевые завитки летят на пол. Ему нравился липкий сок на пальцах. А еще он знал, что, когда дочистит всю партию, Деке покажет ему, как делать апельсиновую глазурь с бренди.
В пабе было тихо. Обычный день. Джеко засыпал горошек со сладкой кукурузой в кастрюли с кипящей водой. Деке у черного хода чистил картошку, выставив голые но -ги под дождь. Майки, как и каждое утро, сперва занялся салат-баром — коктейль с креветками, яичная «Мимоза», коул-слоу. Втроем им работалось хорошо. Все шло своим чередом. Об остальном мире легко было не думать.
— Что-то вы ребята сегодня притихли... — проговорил Деке. — Опять проблемы с девчонками?
Майки покачал головой:
— Не то, что ты думаешь.
— У меня проблема с девчонкой, — заметил Джеко, — ее просто нет.
— У Сьенны сестра есть, — сказал Майки.
— И как она?
— Не знаю. Ни разу не видел.
— А со Сьенной давно у тебя?
— Пару недель. Джеко рассмеялся.
— Тогда нам с ее сестрой надо срочно познакомиться, — заметил он, — а то две недели для тебя, Майки, мировой рекорд.
Деке погрозил ему картофелечисткой:
— Если бы у меня были дочери, вы двое меня такими разговорами здорово бы напугали.
— Это его надо бояться, — махнул Джеко в сторону Майки. — Он любую девчонку может заполучить, какую захочет, помяните мое слово. Эй, Майки, расскажи Дексу про свой первый раз.
— Со Сьенной-то?
— Да нет. Вообще первый. Майки улыбнулся:
— Не буду я вам ничего рассказывать.
— Она сама ему предложила минет сделать, — продолжал Джеко. — В баре познакомились, он даже имени ее не спросил, а она уж сама его обслужила.
Деке зацокал языком:
— Это личное. Разве можно такое выбалтывать?
— Нет, вы представьте... — не унимался Джеко. — Это ж какая девчонка такое сотворит?
— Вас послушать, так с вами постоянно что-то невероятное творится, — заметил Деке.
Майки представил, как бы отреагировал Деке, узнай он, что Сьенна вчера всю ночь проплакала в подушку. А все потому, что он не хотел ее целовать и не хотел даже раздевать, потому что в последний момент передумал и ушел домой посреди ночи.
Он взглянул на Декса, в который раз пытаясь понять, что у того на уме. У Декса была бритая голова и сильный французский акцент, и со стороны его можно было бы принять за бандита, но Майки ни разу не слышал, чтобы тот повышал голос или выходил из себя. На руках у него были самодельные татуировки — он их наколол булавкой и чернилами — «Я ЛЮБЛЮ СЬЮ», от костяшки до костяшки. Он ради этой Сью много чего делал — потрясные ужины после закрытия, подарки даже не на день рождения. Один раз песню ей написал. Джеко говорил, что Деке ведет себя как коврик, об который впору ноги вытирать. Но что, если это и есть любовь?
Дверь распахнулась, и на пороге возникла Сью. Скрестив руки на груди, она окинула их троих взглядом:
— Нужен кто-то чтобы убраться. Вчера кто-то в туалете наблевал.
— Перед тобой шеф-повара, милая, — ответил Деке, не отрываясь от чистки картошки.
Сью фыркнула, подошла ближе и постучала Майки по плечу:
— Ты вполне сгодишься для этой роли. Майки покачал головой:
— Я собрался пирог печь.
— Это паб, а не ресторан Гордона Рамзи. А ты здесь, чтобы мыть кастрюли или, если мне того захочется, чистить туалеты. Давай, через двадцать минут открываемся.
Майки надел целлофановый передник, повязав его поверх джинсов, и вслед за Сью прошагал к чулану с чистящими принадлежностями. Та вручила ему швабру, ведро, бутылку хлорки и отвела в туалет:
— И руки не забудь потом вымыть.
Майки почувствовал тяжесть на душе. Когда он хозяйничал на кухне или слонялся с Джеко, было еще ничего. Даже с девчонками она немного отступала. Но в эти последние две недели, стоило ему очутиться дома или просто наедине с собой, как давящее ощущение наваливалось разом. Вытирая стены шваброй, он думал о том, где окажется через год, два, пять лет. Высчитал, сколько кому будет лет. Через пять лет Карин исполнится двадцать, Холли — тринадцать. Его маме будет сорок два. Ему — двадцать три. Потом он сам на себя разозлился из-за этих расчетов. Такой ерундой только дети занимаются. Если так засчитаться, то и день своей смерти высчитать недолго.
Пытаясь не вдыхать вонючий воздух, он прополоскал швабру под краном, думая о том, что когда-нибудь и его работу начнут ценить по достоинству. Он переедет в Лондон и поселится, может, в Тоттенхэме, где выросла мама. Устроится шеф-поваром и заработает кучу денег. Будет ходить на футбольные матчи, покупая билеты на лучшие места и брать с собой Холли. Убирая швабру обратно в чулан и моя руки с жидким мылом из контейнера, он пытался верить, что все так и будет.
Перекур бы не помешал. Не станет же Сью его из-за этого долбить? Туалет-то вычищен до блеска. На улице дождь барабанил вовсю, обрушившись с неба внезапной завесой. Майки нравилось. Погода под стать настроению.
Он взглянул на машины, припаркованные у гавани: их стекла запотели, а сидевшие внутри клиенты ждали, пока откроется паб и их накормят ланчем.
Дверь открылась, вышел Джеко и тоже закурил. Они проводили взглядами девчонку, которая прошла мимо, сунув руки глубоко в карманы и ссутулив плечи под до -ждем. Джеко присвистнул:
— Что мне в них нравится, так это то, что все они такие разные.
Вечно он выдавал такой вот философский бред. Но Майки нравилось. Со старым другом можно говорить обо всем, что на душе.
— Сегодня слушание по освобождению под залог, — бросил Майки.
Джеко кивнул:
— Вчера видел в пабе маму твою. Говорит, на этот раз он точно выйдет.
— Это потому что копы заключили сделку с его адвокатом. И скоро он будет по улицам гулять, как будто и не сделал ничего.
— А ты как собираешься быть?
— Не знаю. Но что-то нужно делать, однозначно. Карин твердит, что никогда больше нос из дому не высунет.
Джеко долго и пристально смотрел на него.
— Серьезно?
— Я ей сказал, что его к ней близко не подпустят, но не помогло.
— Козел.
Майко кивнул. Он знал, что Джеко поймет.
— Я тут опять к нему домой ходил. Хотел врезать, но его не было.
— Один ходил?
— Разозлился я сильно. Надо было что-то сделать. — Майки выбросил бычок в лужу, послушал, как шипит горящий кончик. — А потом, ты был на работе.
— Я бы все бросил... — Джеко хлопнул Майки по спине. — Сам знаешь.
И Майки рассказал ему все — про разводной ключ, путь к тому дому, праздник в честь выхода под залог... Просто стоять и говорить об этом с кем-то было так приятно. У Майки на душе потеплело.
— У них там еда из ресторана и все такое. Виде^ его мать и сестру — подумали, что я его друг, даже пригласили на эту чертову вечеринку.
Джеко присвистнул:
— Чувак, да ты безумец просто.
— Представь, если б Карин об этом узнала. Каково бы ей было?
— Не рассказывай ей, это уж слишком. — Джеко швырнул окурок от самокрутки в лужу под ногами. Теперь два промокших бычка плавали рядом, как лодки.
Они стояли и молчали, и у Майки зародился план. План был безумный, и Майки попытался отогнать мысли о нем, но стратегия сама вырисовывалась в мозгу. Он вспомнил о своих, подумал, что надо бы погулять во дворе с Холли, чтобы та не обижалась, что он не повел ее в школу, сходить в магазин, если мать забыла. Но план все крутился и крутился в голове. Придется его родным как-то обойтись без него разок — не может же он быть с ними круглосуточно.
— Ты сегодня что делаешь?
Джеко медленно расплылся в улыбке:
— Мы идем на вечеринку?
— Я обещал Карин, что я его достану. Так почему не сделать это в вечер, когда он меньше всего этого ожидает?
— Хочешь, позову ребят?
Джеко имел в виду Вуди, Шона и Марка — друзей, с которыми они вместе учились в школе и долгие годы дрались бок о бок на детских площадках и в подростковых войнах за территорию. Они по-прежнему часто встречались, играли на бильярде, пили пиво, но у всех теперь была своя жизнь. Вуди женился, и его жена ждала ребенка. Шон с Марком устроились подручными строителей. В ночь, когда Карин вернулась из полицейского участка и Джеко позвонил им, они ни секунды не думали, что ответить. Гнев, что обуял их в ту ночь, все еще был свеж в памяти, но просить их о том же снова... это было бы неправильно. В конце концов, Карин — его сестра, и это его война.
— Если нас будет много, нас заметят.
Джеко кивнул. Майки знал, что тот сейчас обдумывает основные детали плана, тактику грамотного проникновения на вражескую территорию. В их школьных битвах Джеко всегда был лучшим стратегом. Не зря, видать, часами играл в компьютерные игры.
На пороге появилась Сью и показала на часы.
— Там будет полно народу, — пробурчал Джеко, когда они вслед за ней вернулись в бар. — Но темнота сыграет нам на руку.
Он приоткрыл дверь кухни. Деке, как обычно, слушал кантри-канал по радио: все песни там были о разводе, разбитом сердце и пасторах. Он помахал им картофелечисткой:
— Вот они, мои ребята! Джеко склонился к Майки:
— Хочешь, я сяду за руль?
— Так ты со мной?
— Конечно, с тобой, дружище. Я для тебя что хочешь сделаю.
Майки улыбнулся. Вп
рвые за много дней хоть что-то у него складывалось.
Четыре
Элли Паркер сидела на ступеньках в патио и махала руками, как антеннами, на солнце. Было странно, потому что весь сад при этом как будто затих. Она затаила дыхание — не хотела портить такую красоту. На секунду ей показалось, будто ей подчиняется вся Вселенная. Потом женщина из ресторана протопала мимо с коробками в руках, а ее мать со своей папкой подошла и проговорила:
— Слава богу, дождь кончился.
Элли сорвала лавровый лист с дерева, разломила его пополам, понюхала и разорвала на маленькие кусочки. Ошметки листка с острыми краями рассыпались по крыльцу. Она сорвала еще и еще один, сминая и терзая зеленые листья в руках.
Мать села рядом и склонилась к ней:
— Ты не переживай, милая. С братом все в порядке, он уже в машине — едет домой.
— Что, если в полиции передумают?
— Это же судебное решение. Его принимают раз и навсегда.
— Но что, если у них вдруг появятся новые сведения? Мать покачала головой и уверенно улыбнулась:
— Папа все держит под контролем, прорвемся, говорю тебе. Увидишь.
Как Элли ни хотелось ей верить, порой она закрывала глаза и вспоминала то, что не давало ей покоя. Видела, как Тома уводят на допрос — бледного, испуганного. Фургон с надписью «СУДМЕДЭКСПЕРТИЗА», припаркованный на дорожке, и следователей в черных костюмах, выходящих из дома с ноутбуком Тома, его постельным бельем и одеялом, упакованными в целлофановые мешки. Ребят в машине, которые наблюдали за происходящим с улицы, и ясно было, что к утру новость разнесется по всему городу. Копа, навесившего замок на дверь комнаты Тома и опутавшего ее полицейской лен -той. «Не трогайте, пожалуйста, комната теперь — место преступления», — сказал он. А отец ответил: «Что, даже в собственном доме у нас теперь будут запреты?» Мать сидела на лестнице и плакала, глотая слезы.
Элли сосредоточилась, пытаясь успокоиться. Чувство было такое, словно у нее в животе что-то засело и просилось наружу. Она оглядела сад — пустые столы, штабеля стульев, коробки с фонариками, только ждущие, чтобы их развесили, стремянка у забора, — и больше всего ей захотелось, чтобы сегодня вечером они остались только вчетвером и очутились в их прежнем доме за много миль отсюда, с едой, заказанной из ресторана, и взятым напрокат кино.
Мать толкнула ее под локоть, словно прочитав мысли:
— Элли, все будет хорошо, правда. Мы вернули Тома. Давай попробуем сегодня не унывать.
Элли кивнула, но в глаза ей смотреть не могла.
— Мам, можно тебе сказать кое-что?
Улыбка матери погасла, она напряглась всем телом.
— Ты же знаешь, что можешь рассказать мне обо всем.
— Карин Маккензи отказалась сдавать экзамены. Она вообще в школу не ходит.
Повисла неловкая тишина. Элли кусала губу. Не надо было ничего говорить, но так трудно было держать в себе столько всего. Бывало, и что полегче выскальзывало наружу.
— У меня была подруга, — проговорила мать, — на которую напали двое мужчин, затащили в машину. Она не придумала, все было на самом деле. Ужасная жестокость, но она нашла способ изменить свою жизнь, и изменила.
— И что это значит?
— Это значит, — ответила ее мать, вставая и смахивая с брюк несуществующие пылинки, — что мы сами строим наше счастье. Мне надо поговорить с установщиками шатра. Услышишь машину — зови. Не хочу пропустить его приезд. И если тебе нечем заняться, развесь шарики.
Иногда Элли представляла Карин Маккензи как какое-то чудовище в плаще с капюшоном и когтями. Заливаясь маниакальным смехом, чудовище затаскивало Тома в зловонную яму. Но в реальной жизни Карин была всего лишь девчонкой, высокой, худенькой, с длинными темными волосами, и жила в многоквартирном доме на другом конце города. Том ей нравился, причем, судя по всему, уже давно. В тот субботний вечер она явно пыталась привлечь его внимание: яркие красные ногти, фиолетовая помада и пылающе — оранжевая мини-юбка, плотно обтягивающая бедра. В школе Карин славилась тем, что хорошо рисовала, а в других предметах, в общем-то, и не преуспела. Но все равно глупо отказываться от экзаменов — даже пара зачетов уже могли быть пропуском в колледж, началом неплохой карьеры. Бросишь все в одиннадцатом классе, и некоторые возможности упустишь навсегда.
Мимо прошла девушка с двумя серебряными подносами в руках. Одного с Элли возраста, может, чуть старше; в черной юбке и белой блузке. Поравнявшись с Элли, она остановилась и спросила:
— Ты сестра, да? — И, наклонившись ближе с заговорщическим видом, добавила: — И как держишься? Странно, наверное, все это? — Она была сильно накрашена.
— У вас что, дел других нет? Вот и делайте, — ответила Элли. Потом встала, обошла дом и встала на дорожке перед крыльцом.
Иногда паника была физической, будто стены медленно надвигались со всех сторон. Иногда психологической — необъяснимый страх, осознание, что еще минута этого кошмара, и она вспыхнет, как спичка. Она знала лишь один способ справиться с этим чувством — отключиться, подумать о чем-то еще, но в последнее время сделать это становилось все сложнее. Гораздо проще было взять и уйти. Далеко она не собиралась — не взяла куртку; решила всего лишь прогуляться по гравию до электрических ворот. Нажала кнопку, подождала, пока ворота откроются, и вышла на улицу. Дорога была вся в рытвинах и грязных лужах; в траве подрагивали на ветру первые нарциссы. Ворота за спиной захлопнулись.
За этой дорогой она следила каждый день по вечерам из окна своей комнаты — все гадала, вернется ли Том. Верь мне, писал он в письме. Ей хотелось, чтобы эти слова слетели со страниц и заслонили собой небо. Огромные неоновые буквы пронеслись бы над городом, задевая крыши домов и магазинов, а потом навсегда зависли бы над морем, миновав прибрежное шоссе. Верь мне. Все бы прочли эти слова и поверили. Обвинения бы сняли, и жизнь снова стала бы нормальной.
Но поверить было сложно. Спустя двенадцать дней и ночей Элли чувствовала, что вера ее рассыпается на кусочки. Она не могла сидеть, не могла стоять, ей было сложно на чем-либо сосредоточиться. Дни летели быстро, минуты бежали, сломя голову, даже часы, проведенные за уроками, проходили как-то незаметно.
На солнце набежала туча, и дорога погрузилась в сумерки; у ее ног залегли глубокие тени. В соседском саду залаяла собака, и почти сразу же тучи рассеялись, и мир засиял так ярко, что пришлось прикрыть глаза. А когда она их открыла, то увидела отцовскую машину, сворачивающую за угол. А в окне, как по волшебству, возникло лицо Тома. Он улыбался.
Элли закричала. Не сумела сдержать этот радостный крик, он сам вырвался, когда машина приблизилась.
— Он здесь! — кричала она, и мама, должно быть, была где-то неподалеку, потому что тут же выбежала из-за дома, тряся вездесущей папкой.
— Открой ворота, Элли, впусти их!
И вот он, как папа Римский, вышел из машины и очутился в саду. Мать подбежала, и он обнял ее. Они закачались, будто в танце. Элли поразила нежность этой картины.
Когда он взглянул матери через плечо и улыбнулся ей, она почему-то засмущалась, как будто за последние две недели стала взрослой и этот дом был ее, а он — всего лишь гостем. Что-то в нем изменилось — похудел, может быть?
— Так значит, все-таки выпустили, — выдохнула Элли.
Он рассмеялся и подошел к ней:
— Копы мечтали оставить меня у себя, что верно, то верно, но я уж им объяснил, что скучаю по сестренке. — Он обнял ее и прижал к себе. — Ты как, в порядке?
Она улыбнулась:
— Теперь да.
Его взгляд скользнул к машине, где мать доставала из багажника его рюкзак, а отец — чемодан. С этим чемоданом он ездил кататься на горных лыжах. Чудно как: теперь чемодан побывал и в самолете, и в Альпах, и в Норвичской тюрьме для малолетних преступников. Отец подкатил чемодан к дому.
— Смотри, Том, что твоя сестра сделала, — проговорил он и указал на растяжку на заборе.
Она три вечера убила на эту растяжку, но вот имен -но сейчас та показалась ей дурацкой. На нем все четверо стояли под радугой, а вокруг — огромное сердце. Вверху — придуманный ею самой семейный герб и лозунг: «ТОМ ПАРКЕР НЕВИНОВЕН». Но по краям, там, где она прикрепила ткань к забору, та уже обтрепалась. И теперь плакат был больше похож на рваную старую простыню, чем на то, во что она вложила всю душу.
— Она столько над этим корпела, — добавил папа и улыбнулся, глядя на Элли. Впервые за несколько дней он взглянул ей в лицо.
Брат толкнул ее локтем:
— Так приятно, Элли, спасибо.
Подошла мать, держа в руках куртку Тома, поглаживая ее, расправляя все складки.
— Там за домом для тебя еще один сюрприз, — сказала она.
— Какой сюрприз? — подозрительно спросил Том, и Элли почувствовала, как у нее застучал пульс. Вечеринку придумала не она, а Тому эта идея могла и не понравиться, между прочим.
— Сейчас увидишь, пойдем, — выпалила она" и потащила его за дом.
На лужайке вырос шатер. У столиков стояли газовые фонари для тепла, вокруг аккуратно расставлены стулья. Тарелки, стаканы и столовые приборы — на отдельном столе. Там же было место для еды; официантки расстилали скатерти и раскладывали салфетки. Китайские фонарики тихонько покачивались в ветвях грецкого ореха и на всех столбах, ветер колыхал связки воздушных шаров.
Элли наблюдала, как Том оглядывает все вокруг.
— Это праздник, — наконец проговорила она. Он провел рукой по волосам:
— Я уже понял.
— Не нравится, да? — Она повернулась к родителям. — Я же вам говорила, что ему все это не нужно! Говорила же?
Лицо отца потемнело от досады.
— Ты предпочел бы побыть один?
— Вы очень старались, — отвечал Том, — но что, если бы меня не выпустили?
Мать нервно рассмеялась:
— Твой отец даже такую возможность не рассматривал.
— Ни капли не сомневался, — беззаботно проговорил отец. — Обслуживание в ресторане я уже пару дней как заказал, настолько был уверен. — Он протянул руку и похлопал Тома по спине. — Ну, так что думаешь? Доволен?
— Все в порядке. — Том еще раз огляделся. — Как знать, может, даже будет весело.
— Ну, вот и отлично, — просиял отец. — Мы всех знакомых пригласили. Пусть весь мир знает, что скрывать тебе нечего... — Он показал на чемодан: — Отнесу вещи, а потом надо позвонить кое-куда... Ты пока расслабляйся, Том. Ты теперь дома, ничто тебе не грозит.
Мать положила ладонь Тому на щеку:
— Отнесу в дом твою куртку и проверю, как там еда. Странно, зачем они объясняли каждый свой шаг?
Это с тех пор, как Тома арестовали, у них появилась такая привычка. Заедука я в офис. Пойду наверх, может, удастся поспать. Скоро придет адвокат. Они как будто боялись, что исчезнут, если не скажут, куда собираются пойти в следующий момент и чем заняться.
— А вы двое что будете делать? — спросила мать. Том улыбнулся:
— Что-нибудь приду
аем.
Пять
Комната для гостей была розовой, с тиснеными обоями. У Элли с матерью не было времени их переклеить, но они купили Тому новый матрас и сменили шторы. А еще повесили маленький телевизор на стенку и разложили на полках диски и книги.
Стоя в дверях, Том покачал головой:
— Как гость в своем же доме.
В комнате было темно, и Элли включила свет:
— Тебе папа разве не говорил?
— Может, что-то и говорил... — Он подошел к кровати, сел, разгладил покрывало. — Только вот я половины не слушаю из того, что он там бормочет.
— Он пытался заставить копов снять замок с твоей комнаты, но это так быстро не делается, оказывается. Но тут все новое, одеяло... мы с мамой покупали.
— А я всегда бабушку вспоминаю в этой комнате, — сказал Том. — С кучей таблеток и с этими ее заскоками. — Он огляделся, сморщил нос. — Тут и пахнет до сих пор бабулей.
— Комод мы на чердак убрали, так что не должно. Открой окно.
— А она в курсе, что произошло? — Он перевел взгляд на Элли. — Или ей не стали рассказывать, чтобы не позориться?
— Да она даже не знает уже, как ее зовут. По-моему, они ждали сперва исхода дела, прежде чем ей рассказывать.
— Исхода дела? Да ты, я смотрю, папу наслушалась. — Он пошарил в кармане, достал сигареты, подошел к окну и приподнял раму.
Он закурил и глубоко вдохнул дым в легкие. Звук был как мелом по доске, как вилкой по тарелке. В нем слышалось отчаяние. Ей захотелось заткнуть уши и отвернуться. Но она села и, не сводя с него глаз, стала смотреть, как он вдыхает и выдыхает дым — еще трижды. Наконец он повернулся к ней:
— Прости, Элли. Зря я так.
— Ничего.
— Меня отец довел уже. Уволил адвоката, из-за которого меня в первый раз не выпустили, нанял лучшего из лучших, а сам ему не доверяет, и разговаривает с ним так, будто перед ним пацан какой-то, только что из юридического.
— Он желает тебе самого лучшего. Том мрачно улыбнулся:
— Я места себе не нахожу.
— Скоро все кончится.
— Думаешь? А адвокат мой говорит, все только начинается.
Он выпустил в сад последнее облачко дыма и бросил окурок ему вслед.
— Хочешь кое-чем интересным заняться?
— Конечно.
— Хорошо. Тогда жди.
Он ненадолго отлучился и вернулся с ножницами. Вложил их ей в руку:
— Подстриги меня.
Она оторопела:
— Как? Коротко?
— Как можно короче сзади и по бокам. Длинные надоели.
— Но я не умею... никогда никого не стригла.
— Да ничего сложного. Как стричь траву.
Он сел на стул в углу у зеркала, расстелил газеты на полу.
— А ты не рассердишься, если плохо получится? Том сорвал майку:
— Сердиться не буду, обещаю. Да и выбора у меня особо нет. Ближайшая парикмахерская в центре, а мне по условиям освобождения туда нельзя.
Он оседлал стул, а Элли встала у него за спиной, занесла ножницы. Их взгляды встретились в зеркале.
— Меня никто еще не просил делать что-то такое... опасное, — заметила она.
— Скучная же у тебя жизнь, — рассмеялся Том. Она знала, как долго он отращивал эти волосы. Они стали его приметой, люди узнавали его по волосам. А... знаете, Том, парень со светлыми длинными волосами. И то, что он теперь решил подстричься, ее пугало. А что выбрал ее на роль парикмахера, при закрытых дверях, втайне от всех, — все это делало процедуру еще более рискованной в ее глазах.
— Нет, правда, Том, не могу. Что, если я слишком много отхвачу и ты лысым останешься?
— Прошу, Элли. Пока я не передумал.
Она взяла в руки длинную прядь волос и замерла с ножницами:
— Значит, можешь и передумать? И что тогда?
— Да шучу я. Режь.
И вот прядь за прядью волосы полетели на пол, на ее босые ноги. Ветер из окна разнес их по полу за пределы подстеленной газеты; они скучились в углу, как гнездо. По мере того как волос становилось меньше, его лицо менялось. Глаза стали больше, появились уши, шея теперь казалась чересчур тонкой. Она словно раздела его.
— Ты так кажешься моложе, — ответила она, когда он спросил, почему у нее грустный вид.
Что же такого грустного в этом, поинтересовался он, и она ответила, что, вообще-то, рада его стричь, ведь всегда завидовала его длинным волосам.
— Мне бы еще обмен веществ, как у тебя, — добавила она. — Ты вон ешь что хочешь, и тонкий, как палка, а я проглочу одну шоколадку, и сразу разносит, как на дрожжах. Ты у нас везунчик.
Он покачал головой:
— Ты даже не догадываешься, да?
— О чем?
— О том, какая ты красивая. Все так говорят.
— Все?
— Знаешь, как Фредди тебя зовет?
Она покачала головой, уж испугавшись заранее.
— Русалкой.
— Это даже не комплимент, между прочим. Русалки тупо сидят на камнях целый день, и все.
Он рассмеялся:
— Но их не так просто достать, вот в чем смысл. Никому еще не удавалось переспать с русалкой, они же к себе не подпускают.
Элли подумала, что это скорее связано с тем, что у них ниже пояса один хвост, но, может, она и ошибалась, поэтому вслух ничего не сказала. Вместо этого она снова перевела разговор на него, потому что, несмотря ни на что, любила его и хотела, чтобы он в этом не сомневался. Подравнивая волосы вокруг ушей, она тихо перечисляла все то хорошее, что он для нее сделал.
А сделал он много чего. Рисовал картинки, которые она потом раскрашивала (сто лет назад это было), а когда она пошла в школу, разрешил вместе с ним играть на площадке, хотя она была на два года младше, да и девчонка к тому же. На каникулах в Кении ее укусила собака, а потом попыталась укусить еще раз, и он заступился (это был самый героический поступок, который кто-либо ради нее совершал).
— Когда мы еще жили в старом доме, — вспоминала она, — и подруги ко мне приходили, ты всегда с нами разговаривал. А если встречали тебя в городе, подходил и болтал, как будто тебе правда интересны наши дела. У других братья вообще на младших сестренок внимания не обращали. А я всегда гордилась, что ты не такой.
Он улыбнулся:
— Какие приятные вещи ты говоришь.
— Это потому что ты сделал мне так много приятного. Помнишь тост на мой день рождения в шестнадцать лет, когда ты сказал, что я лучшая сестра в мире? А дурацкий концерт в школе на выпускной — ты громче всех хлопал, хотя я опозорилась там напрочь и забыла все слова!
Том смеялся, вспоминая о прошлом. Как же было здорово. Вспоминать. Он принялся рассказывать, как однажды летом они поехали в кемпинг на юге Франции, а место оказалось жутко неинтересным. Бассейн не работал, развлечений никаких, единственный плюс — кондитерская да воздушные змеи из местной лавки.
— И мы с тобой нашли ту горку, — сказал он, — помнишь? И запустили змеев с самой ее верхушки, а когда наскучило, скатились вниз и снова забежали наверх.
Элли поразилась, что он помнит. Жалко, что нельзя было стричь его часами. В комнате для гостей им было так хорошо вдвоем; с улицы доносились далекие и глухие голоса людей, готовящихся к празднику. Она осмелела:
— Может, поговорим о том, что случилось той ночью? Он резко обернулся и посмотрел ей в глаза:
— Серьезно? А тебе не кажется, что мне хочется отдохнуть от этих разговоров?
Элли отвела взгляд:
— Я кое-чего не понимаю. Он нахмурился:
— Ты с кем-нибудь разговаривала?
— Да нет. — Ей вдруг показалось, что они перебрасываются словами как будто сквозь дымовую завесу. — Я и в школу еще не ходила.
Они смотрели друг на друга молча.
— Если меня посадят, Элли, это конец.
— Знаю.
— Там такие есть люди... — Его голос оборвался, и он покачал головой, словно показывая, что видел такое, о чем говорить невозможно. — Это были худшие две недели в моей жизни.
В его глазах промелькнуло что-то... их мрачный блеск напомнил ей ту осень, когда он сломал руку и сидел на футбольном поле, воя от ярости, потому что теперь придется пропустить весь сезон, а его только что взяли в команду. Она отвернулась.
— Ну вот, — сказала она, — закончила. — Пригладила руками растрепавшиеся пряди. — Вроде симпатично.
— Симпатично? — Он взъерошил свой ежик. — Я не на такой эффект рассчитывал.
— А на какой?
— Хотел выглядеть как можно более невинным. — Он улыбнулся ей, глядя в зеркало. — Безобидным, вне подозрений.
Сидя на кровати, она смотрела, как он смахивает волоски со своей майки. Он побрызгал подмышки дезодорантом, плеснул лосьон после бритья на ладони, потер их друг о друга и похлопал щеки.
— Мне придется идти в суд и отвечать на вопросы? — спросила она. — Или они просто зачитают мои показания?
Словно не слыша ее, он натянул новую полосатую майку. Они с мамой купили ее на прошлой неделе; ценник все еще болтался сбоку. Он оторвал его и вручил ей:
— Выбросишь.
Она сунула ценник в карман:
— Ты меня слышал?
Он поправил майку, разглаживая морщинки перед зеркалом:
— Ты единственная была дома все время, значит, ты — главный свидетель. Так что в суд идти придется, не сомневайся.
У нее в животе все сжалось.
— Но они же не смогут заставить меня говорить.
— Если ты ничего не видела, не смогут.
Она кивнула. При взгляде на него ее охватила смесь жалости и страха, потому что мысль о том, что она должна и не должна говорить, ее пугала. Она уже две недели на этот счет переживала. Однажды дошла до того, что представила, будто взорвалась атомная бомба и никто не выжил, кроме нее. В этом выдуманном мире она бродила, открывая и закрывая двери, гоняя пыль ботинком и рассматривая вещи. И было так спокойно.
Она закусила губу:
— Когда меня в полиции допрашивали, я сказала, что, когда ты и все остальные вернулись, я сразу пошла наверх спать.
— Ну, тогда все в порядке.
Элли бросило в жар, когда она вспомнила, как встала с дивана в тапках и пижаме. Карин и ее подружка Стейси были такие шикарные, а вокруг них вились ребята — все только что пришли из паба. Девчонки улыбнулись ей, сказали, чтобы оставалась, поболтала с ними. Но по лицу брата она поняла: тот хочет, чтобы она сидела наверху и не высовывалась, — и, чувствуя себя полной идиоткой, Элли сказала, что у нее болит голова, и ушла.
— А еще я им сказала, — продолжала Элли, — что чуть позже выглянула в окно и видела всех на улице.
Том повернулся и уставился на нее:
— Я этого не знал.
— Я просто сказала, что все выглядело так, будто вам весело, а вы с Карин обнимались.
— Ты зачем это сказала?
— Потому что копы должны знать — она к тебе неровно дышала! А что, не надо было?
— Да нет, нормально, — ответил он. — Не расстраивайся. Они меня поджарить хотят, не тебя.
— Она же всю ночь с тобой заигрывала. — Элли сжала кулаки так, что ногти вонзились в ладони. — Ты же когда в спальню пошел за спальным мешком, она наверняка просто на тебя набросилась, и все?
Том поморщился:
— Не могу сказать, что я этим горжусь, Элли, но так, в общем, все и было, да.
Она кивнула:
— Так я и думала.
Он вернул стул на место, под стол:
— Может, хватит уже об этом? Мне не очень-то приятно обсуждать со своей младшей сестрой какой-то несчастный перепихон с этой сумасшедшей девкой. Пойдем лучше вниз, может, им помощь нужна.
Он скомкал газеты и выбросил их в урну. Элли собрала волосы в углу и сделала то же самое. Какая же она идиотка! Зачем напомнила ему о той ночи теперь, когда он в безопасности, дома, с семьей?
— Наряжаться не будешь? — спросил он. — Семейный праздник и все такое... Один за всех...
Он пытался рассмешить ее, копируя отца.
— И все за одного, — ответила она, желая подыграть ему.
Он погладил ее по голове:
— Не забывай о главном.
Еще одно папино выражение. Не забывай о главном — кто ты есть. И на чьей ты стороне.
Шесть
Они припарковались у реки и зашагали по дорожке к дому. Джеко впопыхах скармливал Майки информацию со странички Тома на «Фейсбуке». Он зашел на сайт с рабочего компьютера, и теперь оба знали, что ублюдок любит гольф и хорошенько поспать, а все друзья с его странички — девушки.
— Любимый актер — Вин Дизель, — добавил Джеко, — хотя не думаю, что это должно нас волновать, потому что ему и «Где Уолли?»* нравится. — Он щелкнул пальцами и засмеялся. — Взять его будет проще простого.
* Детская книжка с картинками. — Здесь и далее примечания переводчика.
Но у ворот Джеко притих. Они стояли, раскрыв рты и пялясь на открывшееся их глазам. Дом светился, как на Рождество: все деревья в гирляндах, факелы — настоящие огненные факелы — расставлены вдоль тропинки.
Джеко присвистнул:
— Блин, да они ни в чем себе не отказывают, я смотрю.
— Совсем стыд потеряли. Говорил же тебе.
Майки дом показался еще огромнее, чем в прошлый раз. В нем, наверное, было не меньше пяти спален, и трава окружала его со всех сторон. На траве росли цветы, яркие даже в темноте, как покупные цветы из магазина, которые просто воткнули в землю. Видимо, счета на отопление этих людей не заботили, наверняка они швыряли деньги налево и направо, включали батареи на полную мощность, оставив дверь открытой, и на ночь даже не проверяли, работают ли электроприборы. Майки это завораживало, но одновременно вызывало отторжение — почему некоторым достается все? почему одним детям все дается за просто так?
— Думаешь, раскусят они нас? — спросил он. Джеко оскорбленно нахмурился:
— Никто нас не раскусит.
— А поцарапанный «ягуар»? Думаешь, поймут, что это я?
— Не парься. У этого ублюдка, поди, много врагов. Ты только ключом своим не тряси. — Джеко в последний раз набрал в легкие дыма и выбросил окурок на дорожку. — Уговор помнишь? Первый, кто его увидит, шлет другому сообщение, после чего переходим ко второй фазе.
Майки проверил, работает ли телефон. Ну, хоть какой-то план. Джеко выступил первым, уверенно открыл входную дверь и вошел в дом, как будто все ему там было знакомо. Майки же обошел особняк сбоку вместе с другими только что прибывшими гостями. За домом был сад. Здесь все выглядело совсем по-другому: Майки показалось, будто он в тропиках; от газовых фонарей шел горячий воздух, а трава была по-прежнему влажной от дождя.
Народу собралась целая туча, как детей, так и взрослых. Они группками стояли на лужайке или сидели за столами в шатре с напитками и тарелками. Майки оторопел, представив, сколько труда пошло, чтобы все это организовать.
Он взял бокал с пивом с подноса официантки и залпом опрокинул половину. Узнает ли его кто-нибудь из школы? Он ее закончил два года назад, а эти ребята, похоже, сплошь из тех, кто в колледж ходит, так что навряд ли. Глотнув еще пива, он попытался сосредоточиться. План — найти Тома Паркера. И сообщить об этом Джеко.
За одним столом сидела группа парней, еще несколько ребят стояли в очереди к шведскому столу и хлебали пиво у ограды. У всех у них был вид откормленных богатеев, как Майки и рассчитывал, но ни один не был похож на нечеткое фото, что Джеко показал ему в машине.
Он разок обошел весь сад по кругу. В колонках гремела музыка, листья на деревьях трепетали, земля тряслась под ногами. Он ненавидел их всех, с их дорогими шмотками, вином и шампанским. Вспомнил сестер, которые сейчас дома: Холли, рисующую безумные картинки коричневыми и серыми карандашами; Карин, которая пытается приготовить что-нибудь на ужин, хотя в доме шаром покати. Мать наверняка спит. А этим людям плевать на его семью. Они пришли, чтобы поддержать Тома Паркера. Да наверняка они сейчас смеются над Карин! Шепчутся, перемигиваются. Это непростительно.
Мимо прошла девчонка на очень высоких каблуках. Она была пьяна, Майки сразу понял.
— Эй, — проговорил он, — я Тома Паркера ищу. Знаешь его?
Она остановилась и улыбнулась. Глаза у нее были темные, обведенные синим.
— А ты кто?
Нельзя было вот так вот с ходу попасться.
— Джо, — ответил он. Он должен был назваться чужим именем, да к тому же она его больше и не увидит никогда.
— Ты очень симпатичный, Джо.
— Так ты Тома видела?
Она помахала рукой куда-то в сторону дома:
— Он где-то там. А ты его откуда знаешь?
— По колледжу- — Вторая ложь за сегодня, и на этот раз уже более правдоподобная.
Она склонилась к нему, точно собиралась поведать секрет:
— Хочешь поцеловать меня?
— Не очень.
Она рассмеялась, выпятила губы и наклонилась еще ближе:
— А мне кажется, хочешь.
Майки оглянулся, но никто не смотрел в их сторону. Он мог бы схватить ее в охапку и утащить за шатер, где темно, и там сделать с ней все, что ему вздумается. А потом сказать, что она сама захотела, что сама попросила.
— Да ладно тебе, — протянула девчонка. — Поцелуй меня.
Неужели в ту ночь и Карин была так же пьяна? Он оттолкнул ее:
— Не хочу.
Она, кажется, обиделась.
— Не нравлюсь?
Он чмокнул ее в щеку, чтобы заткнулась. Кожа у нее пахла каким-то дорогим кремом. Он сказал «увидимся», хоть и был уверен, что сбежит, стоит ему еще раз завидеть ее на горизонте. Помахав ей на прощание, стал искать телефон. Нет, он не сможет... Он не должен здесь быть. Ничего глупее он еще не делал.
Он уже собрался писать Джеко сообщение, как тот возник перед ним.
— Цель установлена, — прошептал он.
— Что?
Джеко кивнул в сторону высокого парня, шагавшего по траве к группе мужчин:
— Пять минут уже за ним слежу. Это точно он.
На вид Том Паркер был полным придурком — рубашка и галстук, стрижка, как у школьника. Он пожимал руки взрослым. При взгляде на него Майки захотелось блевануть; узел в животе затянулся еще сильнее.
— Возьмем его.
Но прежде чем он двинулся с места, Джеко поймал его и зашипел:
— Эй! Так не пойдет.
— Еще как пойдет! — Майки пытался вырваться. — Отпусти. Сколько можно!
— Прибьешь его сейчас — и попадешь к копам, — процедил Джеко. — Это Карин как поможет?
Майки оттолкнул его:
— Зато мне поможет!
Проходившая мимо женщина с любопытством взглянула на них.
— Привет, ребята, — сказала она. — У вас тут все в порядке?
— Да все отлично. — Джеко обнял Майки за плечи, удерживая его. — Мы тут как раз обсуждали... какой чудесный денек для вечеринки в честь выпуска под залог.
Женщина ушла, слегка нахмурившись.
Майки сбросил руку Джеко:
— Ненавижу тут все.
— Я тебя понимаю.
— И его ненавижу. Ты только посмотри на него — вокруг все эти важные типы в костюмах, не подступишься. Ему все с рук сходит.
Джеко вздохнул, распахнул пальто, достал бутылку и сунул ее Майки:
— Я тут нашел бар. Глядишь, двадцатипятилетний виски поможет прочистить голову, а?
Майки сделал три больших глотка. Жидкость обожгла горло и согрела внутренности. У него вдруг возникло приятное чувство, что все как-то само собой разрешится. Он сделал еще глоток, потом еще.
Джеко улыбнулся:
— Лучше стало?
Майки кивнул. Он вспомнил маму, валиум по утрам. И впервые понял, что она имела в виду, когда говорила, что ей нужно снять трясучку.
— Этот козел в центре внимания, — проговорил Джеке — Так что храним спокойствие и переходим ко второй фазе. — Он подмигнул Майки. — Ты лучше делай то, что у тебя лучше всего получается — с девчонками болтай. Нужно разведать обстановку — может, он карате знает? Левша или правша? Есть ли у него братья, здесь ли они? Короче, все как обычно. А я за ним пока присмотрю и тоже буду собирать данные. Нам надо выяснить, где лучше провернуть фазу три — найти укромное темное местечко, откуда можно быстро смыться, если что... — Он взглянул на часы. — Давай через час на том же месте.
У Майки вдруг голова закружилась. Он потер глаза. Как было бы здорово притвориться, что сегодня обычный вечер и они явились без приглашения на обычную вечеринку, но нет, он тут был по делу. Джеко отдал ему бутылку:
— Возьми, пригодится. Мы с тобой викинги, Майки. Бесплатная выпивка, шикарные девчонки. Мы явились разорять.
Майки покачал головой, глядя, как удаляется спина Джеко.
— Викинги? — крикнул он ему вслед.
— Ну да. И не волнуйся, не придется тебе с ним иметь дело при всех. Разберемся с ним позже, в укромном уголке. — Он постучал пальцем по виску. — И не напивайся.
Майки еще отхлебнул из бутылки и стал разглядывать облака. Скоро опять пойдет дождь. Хорошо бы ливень — промокшие гости ринутся к машинам, вечеринка будет испорчена. Том Паркер останется один. Легкая мишень.
Майки оглядел лужайку, высматривая Тома, но того уже не было; круг мужчин расступился. Пьяная девчонка снова появилась в поле его зрения; она медленно шла вдоль ограды, уставившись на свои туфли. Нет, от этой помощи не жди.
Но постой-ка... а это кто? На скамейке под деревом. Над ее головой раскачивались фонари, люди сновали туда-сюда, но она сидела неподвижно, притягивая взгляд. Сунув бутылку виски в карман, Майки ухватил два пива с подноса официантки и улыбнулся. Эту девчонку он знал. Она сегодня днем ему дверь открывала.
Сестра Тома Паркера.
Семь
Он подошел к скамейке, и она подняла голову, но не улыбнулась.
— Можно сесть? — спросил он.
Она пожала плечами, словно ей было все равно, и подвинулась, освобождая место. Он поставил пиво между ними:
— Одно для тебя.
— Да нет, спасибо. — Ее голос был мягче, чем тогда, днем.
Майки достал табак и скрутил тонкую самокрутку, протянул ей:
— Будешь?
Она покачала головой.
— Что-то ты не в настроении праздновать, кажется.
— Не особо.
— К экзаменам готовиться, поди, интереснее? Он, вообще-то, пошутил, но она не поняла.
— Да нет, не в этом дело, я просто не думала, что все будет так... — Она не договорила.
Стайка девчонок завизжала, услышав начало песни Леди Гаги. Они затанцевали, подпевая словам и взмахивая руками. Какие-то ребята глазели на них с края площадки, и одна девчонка принялась усиленно крутить попой. Взрослые стояли рядом, на лужайке, и серьезно о чем-то разговаривали. Как будто две вечеринки проходили параллельно.
— У твоего брата много знакомых, — заметил Майки. Она вздохнула:
— Любопытство — великая сила.
— А твои друзья пришли?
— Я никого не приглашала.
— Но меня-то пригласила.
— А кроме тебя, никого.
Она чуть отодвинулась в сторонку, подчеркивая, что он ее совершенно не интересует. Майки улыбнулся. Он таких недотрог как орешки щелкал.
— А где твой парень? Тоже не пришел?
— Кто? — нахмурилась она.
— Я просто подумал, что у тебя он есть. С такими-то данными.
— Нет.
Майки сделал вдох и глубокий выдох. Он знал, что надо сказать что-то еще, ведь большинство девчонок засмеялись бы после уловки с парнем — были бы польщены. Но все, что приходило ему в голову, почему-то казалось фальшивым. Он сел, закурил и попытался понять, что же делать дальше.
Вопрос решился сам — у нее зазвонил телефон, и она встала, чтобы достать его из кармана.
— Да, Том, это я тебе прислала сообщение, — проговорила она. — Потому что тебя нигде не видно — вот почему. Это безумие какое-то. Ты хоть половину из этих людей знаешь?
Она бросила взгляд на Майки, а потом пошла вниз, по склону. У ограды открыла дверцу, которую он даже не заметил, и скрылась за ней. И что ему теперь делать?
На другом конце лужайки Джеко разговаривал с каким-то парнем в костюме и галстуке. Судя по всему, он отнесся к плану серьезно — кивал и улыбался, расспрашивал парня о чем-то, собирал информацию. У Майки горло сдавило. То, что Джеко готов пойти ради него на такое, хотя к нему дело даже отношения не имеет... это все равно что иметь брата.
Он решительно вскочил. Сейчас он выйдет за ограду и заставит сестру Тома Паркера заговорить.
Пересекая лужайку, он понял, какой огромный у Паркеров сад. Холли мечтала бы жить в таком месте — да тут можно целое футбольное поле устроить, черт возьми. За забором была река — должно быть, та дверца была их личным выходом к берегу. Он представил, как они с Холли бегут вниз по склону к лодке, запрыгивают в нее, когда хотят, и уплывают к черту из этого поганого городишки.
Свет фонариков и гирлянд не проникал сквозь ограду, но он все равно видел девчонку через забор. По телефону она уже не говорила — просто стояла и смотрела на реку. На другом берегу поезд медленно тарахтел по рельсам. Его огни бликами заплясали по траве у ее ног, потом осветили лицо на секунду, и оно снова погрузилось в темноту. Будь он на том поезде, то позавидовал бы вечеринке — шатер, музыка, шикарный дом. Издалека все всегда кажется лучше, чем на самом деле.
Не успел он выйти за ворота, как она произнесла:
— Нехорошо так подкрадываться в темноте.
— Я не подкрадывался.
— А вот и нет.
Он закрыл дверцу:
— И что тут такого интересного?
— Ничего. — Она махнула рукой в сторону реки. — Река. Поезд прошел. — Она обернулась. — Просто захватывающе, как видишь.
— Ты бы поосторожнее одна гуляла, — заметил он. Она даже не моргнула в ответ:
— Это шутка?
В ее глазах тлело что-то... гнев? Или грусть? Ему пришлось отвернуться. У Карин глаза были такие же — пронзительные. Он допил пиво и выбросил в реку пустую бутылку. Они наблюдали ее полет — как темная граната, она описала полукруг в небе и с плеском шлепнулась в воду. Где-то рядом встревоженно крякнула утка, а потом снова наступила тишина.
И что ему теперь делать? Смотреть он на нее точно больше не собирается. Он не хотел, чтобы они так познакомились, не хотел наводить мосты между ними. Он попытался вспомнить план. Надо помнить, что он не просто так явился на эту вечеринку. Он должен выпытать у нее информацию — вот зачем он здесь. Но не успел он придумать, что спросить, как она тронула его за руку и указала через реку.
— Видишь, там лошади? — проговорила она. А он даже их не заметил — три лошади за рельсами, сгрудились под деревом. — Смотри внимательно. На их ноги.
Глаза заболели оттого, что пришлось всматриваться в темноту. Поле стало темно-синим, как будто надвигалась гроза, но он все смотрел, и цвета постепенно становились все более тусклыми, а поле зрения застилали серые тени. А потом из-под дерева выдвинулась тень — прокралась, замерла, потом снова двинулась вперед.
Это была лиса, маленькая, изящная; она сделала стойку в траве, подняв одну лапу, потом спохватилась и исчезла, бросившись через поле по диагонали.
— Видел? — спросила она.
— Да.
Она вздохнула, точно убедившись, что ей не почудилось. Он украдкой взглянул на нее, хоть и обещал себе не смотреть. Снова заметил шрам. Она увидела, что он смотрит, и провела по шраму языком.
— Меня собака укусила.
— Правда? Она кивнула:
— Мы путешествовали, она выбежала из леса, набросилась и укусила прямо в лицо. Сначала думали, бешеная, потом оказалось, нет.
— Бешеная?
— Мы были в Кении.
А Майки только мечтал об Африке, когда Деке учил его готовить козлятину с чесноком. Она посмотрела на него:
— А у тебя есть шрамы?
Представь, что она просто девчонка из бара, и придумай что-нибудь, сказал он себе.
— В меня однажды стреляли, — ответил он, — но шрам не покажу — он на заднице.
Впервые за все время она рассмеялась, и ему почему-то стало очень приятно.
— Один парень в меня пять раз выстрелил в упор. Хочешь посмотреть?
Она покачала головой, по-прежнему улыбаясь.
— Ты убегал, раз он тебе в зад выстрелил. Значит, трус.
Обычная девчонка так бы не ответила — слишком умно. Что же она за птица такая? Даже не пьяная ни капли, а в доме, между прочим, спиртное рекой льется. Он решил перейти к делу.
— Расскажи про брата, — попросил он. — Скажи мне о нем какие-нибудь две вещи.
— Я думала, он твой друг.
— Скорее друг моего друга.
Она повернулась к нему, нахмурилась:
— Может, лучше ты о себе расскажешь? Скажи две вещи о себе.
Ну что ж, раз ради того, чтобы получить информацию, надо выдать информацию, он согласен.
— У меня есть два таланта: хорошо готовлю и целуюсь. Она улыбнулась лишь уголком губ:
— А откуда ты знаешь, что у тебя хорошо получается?
— Много практики. А у тебя есть таланты?
— Ну, я не готовлю, зато плаваю хорошо.
— А целуешься?
Смутившись, она уставилась на свои туфли:
— Может быть.
— Значит, плавать любишь? Каким стилем?
— Брассом.
Он хотел было спросить, участвует ли она в соревнованиях, побеждала ли когда-нибудь. А еще больше хотел узнать, действительно ли она хорошо целуется и не докажет ли на деле. Но он сюда пришел не для того, чтобы с ней заигрывать. Ему нужно было сосредоточиться и перевести разговор в более полезное для него русло.
— А твой брат любит плавать?
Она замолкла, пожалуй, слишком надолго.
— Знаешь, если ты не против, я о нем говорить не хочу. И он замолчал.
Больше он ничего не спрашивал. Девчонкам все равно нравится слушать собственный голос, и наверняка не пройдет и минуты, как она затараторит. Но сам он ничего не скажет. Пусть почувствует себя так же по-идиотски, как и он.
Он ждал, глядя на речную зыбь, поднимаемую ветром, мертвые листья, плывущие по воде. Жил бы он здесь, ходил бы на реку каждый день. И Холли научил бы всякому — названиям рыб, как их ловить. Сначала, правда, пришлось бы самому научиться, но это было бы легко — нанял бы себе персонального тренера по рыбалке, как богачи, которые ходят в спортивные клубы.
— О чем думаешь?
Ее голос его напугал. Но вопрос был хороший. Значит, он ей все-таки понравился.
— О тебе.
— Ну да, как же!
— Серьезно. По-моему, ты классная. Она вздохнула:
— Ты вообще настроен нормально поговорить?
И он снова взглянул на нее, хоть и обещал себе, что не станет.
— Я думал о реке.
— Что именно?
— Как она движется и никогда не замирает. Она задумалась на секунду и ответила:
— Все на самом деле движется. Земля движется со скоростью шестьдесят семь тысяч миль в час и вращается со скоростью почти две тысячи миль в час. А еще вокруг точки в центре Млечного Пути, только вот с какой скоростью — забыла. — Она улыбнулась, взглянув на него. — Это я к экзамену по физике готовилась. Небось думаешь, что я зубрилка. Он покачал головой.
— Так почему же мы ничего не чувствуем?
— Не чувствуем, что движемся?
— Ну да. Если мы кружимся, да еще так быстро, то почему голова не кругом?
— Потому что наше восприятие не выходит за пределы того, что нас непосредственно окружает.
— И что это значит?
— Мы замечаем движущийся объект лишь по отношению к тому, что находится непосредственно вокруг. В самолете над облаками не замечаешь скорости, ведь сравнить не с чем, но на земле во время взлета сразу ясно, что летишь быстро.
Майки не знал, что на это ответить. И решил, что лучше всего промолчать. Не хотел, чтобы она знала, что он никогда не летал на самолете и даже не понимает толком, о чем речь.
— А у тебя есть физика? — спросила она.
Вряд ли кулинарное дело имеет какое-либо отношение к физике, но... он решил соврать и сказал, что учится в техникуме — два дня в неделю плюс рабочая практика. Он не знал, есть ли вообще у них техникумы, обучающие поварскому делу, но звучало круто. А поскольку ему захотелось произвести на нее впечатление, он достал из кармана бутылку виски:
— Смотри, что у меня есть.
— Ты где это взял?
— Друг дал. Хочешь?
Она покачала головой, и тогда он вынул пробку, наклонил бутылку и сделал долгий глоток. Не успела жидкость попасть в горло, как она протянула руку и вырвала у него бутылку. Виски полилось по подбородку, закапав куртку. Он вытер рот и рассмеялся:
— А говорила не хочешь.
Она мило улыбнулась:
— Передумала.
Он не знал, что будет дальше, и не знал, как будет реагировать, если что-то случится. Она глотнула из бутылки, поморщилась и вернула ему виски.
— Слушай, — проговорила она, — мне, наверное, пора. Все будут волноваться, где я.
— Я с тобой.
— Как хочешь.
Лишь когда они вошли в ворота, он понял, что так и не выяснил ничего полезного о ее братце.
— А откуда твой друг знает Тома? — спросила она, когда они стали подниматься вверх по склону.
Она остановилась и улыбнулась. Он понял, что она уловила его замешательство; наклонившись к нему, она прошептала:
— Ты лучше придумай что-нибудь поскорее, потому что вот он идет.
Навстречу им шел Том Паркер. Вблизи он казался более худым и выглядел моложе. У него были голубые глаза — глаза человека, который никому не может причинить вреда. Но Майки знал его тайну.
Том улыбнулся, глядя на сестру:
— Все в порядке, Элли? — Так вот, значит, как ее зовут. — Все-таки нашла, с кем поговорить?
Она пожала плечами:
— А тебе какая разница?
— Не надо так. Я тебя обыскался. Где была?
У Майки кровь закипела оттого, как близко они стояли. У Тома Паркера была модная трехдневная щетина, покраснение на губе и веснушки на носу. Не будь ее рядом, он был вытащил ключ из кармана. Занес бы его над головой и размозжил ублюдку череп.
Том нахмурился, завидев в руках Майки бутылку виски.
— Ты где это взял? — Он потянулся и выхватил у него бутылку.
Майки взглянул на Элли. Та улыбалась, точнее, пыталась не смеяться.
— Да брось, Том. Он не знал, что это папина. Том помахал бутылкой у них перед носом:
— Да вы хоть в курсе, сколько этот виски стоит? Двести фунтов за бутылку. Вы уж извините, но напиток явно не для того, чтобы распивать под забором.
Майки хотел было сострить, но ничего умного не пришло в голову.
Том повернулся к Элли лицом:
— Это кто вообще?
Она замялась. Майки еле дышал, ждал, что она ответит. Наконец Элли проговорила:
— Он со мной.
Майки такой ответ понравился. Поняв, что она на его стороне, он расслабился, словно пружина внутри соскочила.
Подбежал какой — то парень и потянул Тома за рукав. Майки заметил, что вид у того был встревоженный.
— Твой отец в панике, — выпалил он. — Там какой-то парень о тебе расспрашивает, и твой папаша думает, он журналист.
— А где сейчас этот парень? — спросил Майки. Не удержался, ведь знал, что речь о Джеко.
Мальчишка покачал головой:
— Да не знаю я. Мы за ним погнались, но он ушел. Видимо, облегчение отразилось на лице Майки, потому что Том подозрительно на него покосился:
— Если ты тоже в этом замешан, считай, у тебя большие проблемы. — Он развернулся и ушел вместе с мальчишкой.
— Братец сегодня на взводе, — сказала Элли. — Уж прости.
— Ну да.
— Ему нелегко пришлось.
— Выпил бы папиного виски — глядишь, полегчало бы. Она ничего не ответила, но пристально разглядывала
его некоторое время. Он не знал, что это значит.
— Пойду посмотрю, все ли там в порядке, — сказала она. — Если папа в бешенстве, то вечеринке конец.
Катастрофа. Мало того что она уходит, так еще Джеко вычислили — значит, Тому Паркеру во второй раз удастся избежать взбучки.
— Рада была познакомиться, — проговорила она. Он должен был ее остановить.
— Дай мне свой номер телефона. Она обернулась:
— Зачем?
Затем, что ему нужно разведать как можно больше о Томе Паркере. А она — лучший источник. Затем, что он понял: внутри нее кипит тот же гнев, что испытывает он, — и хотел узнать, с чего бы это. Но вслух он всего этого не сказал.
— Затем, что хочу снова тебя видеть.
Она нахмурилась. Что, если он ей не понравился? Да, они смеялись, и вроде бы на первый взгляд все шло хорошо, но что, если он ошибся, неверно истолковал знаки? С такими девчонками бывает. Майки ковырял землю носком ботинка. Слишком уж все с ней сложно, с этой Элли. Слишком по-настоящему. Она достала из кармана телефон:
— Лучше продиктуй мне свой.
Он испугался. На такое он не рассчитывал, но она покачала головой, когда он еще раз попросил ее дать свой номер.
— А что, если утром я передумаю?
Он улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой:
— С чего бы это? Она пожала плечами:
— Ничего нельзя гарантировать.
Она как-то погрустнела, и Майки решил, что нужно срочно что-то предпринять.
— Хочу узнать тебя получше, — проговорил он. — Правда.
— Тогда, может, и позвоню.
Она пошла в дом — все двери в нем были открыты нараспашку, все окна горели, — а он провожал ее взглядом.
Восемь
Элли сделала все, чтобы стать невидимкой. Никакой косметики, даже туши. Сняла серьги, цепочку и туго перевязала волосы резинкой. Серая юбка скромной длины, белая рубашка, застегнутая до самого ворота. Не душилась. Крик со второго этажа заставил ее вскочить:
— Скорей, Элли, выходим через пять минут! Может, все и обойдется. Она в последний раз оглядела себя в зеркале ванной, открыла дверь и спустилась вниз. Мать восторженно зажала ее лицо в ладонях:
— Ох, милая, выглядишь прелестно.
Папа и Том оторвались от завтрака и тоже оценили ее вид — от туфель на плоской подошве до плотных ченых колготок.
— Очень скромно, — сказал отец. Том одобряюще помахал вилкой:
— Ну прямо примерная ученица!
Элли надела кардиган и медленно застегнула пуговицы:
— Вы хоть понимаете, что все будут на меня пялиться? Мать с сожалением взглянула на нее, но ничего не
ответила. А Том сказал:
— Знала бы ты, как мне хочется вернуться к нормальной жизни.
— Так иди вместо меня.
Он поморщился:
— Хорошая шутка, спасибо.
Элли вздохнула, налила себе сок и сделала глоток. Мать стояла у обеденного стола с щипцами в руках. Блюдо перед ней было доверху нагружено яичницей, сосисками, беконом и грибами, а рядом красовалась корзинка с круассанами и булочками.
— Кто-нибудь еще хочет? — спросила она и щелкнула щипцами, как крокодил челюстями.
Элли нахмурилась:
— Зачем столько наготовила?
— Твоя мама нас раскармливает, — ответил отец. — Утром у нас совещание с адвокатом. — Перед ним лежали блокнот и ручка; он что-то нацарапал на бумаге и повернулся к Тому: — Нужно собрать данные о твоих школьных успехах — все кружки, в которых ты участвовал в школе, в колледже, общества, награды и тому подобное. Активная общественная жизнь. Это произведет хорошее впечатление.
Элли взяла круассан и намазала его маслом. Ничего диетического в таком завтраке не было, конечно, но она воспринимала себя как солдата, идущего в бой, — в таком случае калории оправданны, решила она.
Отец продолжал писать что-то в блокноте.
— Турнир по гольфу тоже можно записать, — заметил он. — Ты до полуфинала дошел, верно, Том?
— До четвертьфинала.
— Тоже неплохо.
Это было похоже на военную конференцию с картами и стратегиями. С самого ареста одно и то же: будто Тому диагностировали редкое и ужасное заболевание, и всем им приходится теперь думать лишь об одном — как бы найти лекарство. Это единственное, что важно.
Элли навалила на тарелку несколько ложек клубничного варенья, разломала круассан на кусочки и обмакнула его в джем.
— Быстрее, детка. — Мать вручила ей салфетку. — Нельзя опаздывать в первый день.
Вскоре она очутится там, в большом мире; ее повезут по главной улице, мимо вокзала и переезда, в центр города. В понедельник и вторник ей как-то удалось отвертеться, соврав, что им дали несколько дней на подготовку к экзаменам, но потом папа не поленился зайти на сайт школы, так что это вранье уже не прокатит. Она в последний раз попыталась выкрутиться:
— Мам, пап... я что-то неважно себя чувствую. Отец бросил на нее резкий взгляд:
— В школу ходить обязательно, Элли.
— Карин Маккензи не ходит.
Это имя обожгло, как огонь, у Тома аж щеки запылали. А отец сорвал очки и замахал ими у нее перед носом:
— Тебе нечего стыдиться, Элинор, а у этой девушки причины есть, потому и отсиживается дома. Так что иди в школу и докажи всем, что это так.
— То есть принести себя в жертву?
— Нет. Ты ничего плохого не сделала, вот и веди себя соответственно.
— Там ужас что будет. Все разделились на два лагеря.
— Значит, узнаешь, кто тебе настоящий друг, а кто нет. Он явно намекал на царапину на машине Тома — ее починка влетит в несколько сотен фунтов. А еще на тех, кто не пришел на вечеринку. Отец уже несколько дней не мог успокоиться, все бушевал по поводу их отговорок — большие пробки в пятницу, не с кем оставить ребенка, слишком далеко ехать из Лондона, вот если бы предупредили заранее... Но сказать им в лицо, что думает, не смог — слишком расстроился. А теперь хочет, чтобы его дочь столкнулась в лоб с реальным миром.
— Ты через меня хочешь им отомстить, — заметила Элли.
— Хорошо сказано, — ответил отец, с улыбкой надевая очки и снова обращаясь к своему блокноту. — Надеюсь, твое красноречие обеспечит нам высший балл на экзамене по английскому.
Элли повернулась к матери:
— Мам, прошу...
— Нет, Элли, я согласна с папой. Ты уже несколько дней из дому не выходишь. Ни к чему запирать себя в четырех стенах.
Хорошо сказано. А за это высший балл поставят?
Видимо, они уже обо всем договорились, и их было не переубедить. Элли по глазам видела. Предрешенность, бесповоротность. Вытерев руки салфеткой, она оставила недоеденный круассан на тарелке.
— Что ж, — сказала она, — тогда пойду, пожалуй. Повеселитесь тут с адвокатом.
Мать как-то грустно ей улыбнулась.
— Пойдем, — сказала она, — хватит тут торчать. Когда машина вырулила на главную улицу, Элли
опустила окно. В воздухе пахло весной, повсюду прыгали солнечные зайчики. На клумбе у поворота и в кашпо на автобусной остановке цвели примулы. Она любила ездить этим путем — вдоль парка, мимо церкви. Почти верилось, что едет она куда-то в приятное место, где может случиться что-то хорошее.
Но за последние дни хорошего произошло лишь одно — она познакомилась с тем парнем, что обманом проник на вечеринку. Элли зажмурилась, пытаясь вспомнить, как он выглядел: ленивая улыбка, нагловатая походка вразвалочку. Весь вечер она злилась из-за этой идиотской вечеринки и боялась, что ей достанется за то, что подстригла Тома. Гнев придал ей уверенности, и, когда тот парень возник на горизонте, она не краснела, не запиналась, даже не вспомнила про шрам. В полумраке у реки ей казалось, что в ее жизни, возможно, грядут перемены.
А что сегодня Том сказал с утра, когда они встретились наверху у лестницы? Будь бдительна — вот что.
Но если подозревать каждого, то так и слова вымолвить не сможешь. Ее вот уже от подозрительности парализовало. Дважды она писала тому парню сообщения. И дважды стерла, так и не отправив.
— Знаешь, — проговорила она вслух, — я даже мечтаю теперь осторожно.
— Милая, я проводить папу с Томом не успею, если мы сейчас с тобой заболтаемся, — ответила мать.
— А ты разве с ними не поедешь?
— Я им не нужна, видимо.
— И чем будешь весь день заниматься? Она пожала плечами:
— Да как обычно — приберусь, подумаю, что на ужин приготовить. Может, к бабушке съезжу, уберусь там.
— Я с тобой хочу. Ты меня уже давно просишь помочь разгрести дом. А потом можем на пляж сходить. Будет здорово!
— Попытка не пытка, Элли, но ты едешь в школу, и точка. Можно тебя здесь высадить? Пройдешься немножко пешком?
Она притормозила у набережной. Элли поглядела на воду. Темная, почти неподвижная. Что, если нырнуть и превратиться в русалку, как Том говорил? Поплескалась бы среди уток и промокших хлебных мякишей, пока не настало время идти домой.
— Это тебе на обед, — сказала мать и протянула ей десять фунтов. — Хватит еще, чтобы попить кофе после школы с друзьями. Уверена, папа поймет, если ты сегодня немножко задержишься и не засядешь сразу за зубрежку.
— А мне кажется, не поймет.
— Да брось, детка, ты с ним помягче. Он же хочет, чтобы ты экзамены хорошо сдала, но понимает, что и с ребятами хочется пообщаться.
Элли хотела было объяснить, что нет у нее никаких «ребят», что стать своей в новой школе гораздо сложнее, чем кажется ее матери, а теперь, когда брата обвиняют в изнасиловании, и вовсе не представляется возможным. Но ей не хотелось, чтобы мама совсем потеряла надежду.
— Что ж, если вернусь поздно, — ответила она, — ты знаешь, где меня искать.
Она открыла дверцу. До моста путь лежал по набережной. Школа была на другом берегу — три низких здания, сплошь стекло и углы. Там же виднелась детская площадка, залитая солнцем; звонкие детские голоса раздавались со всех сторон — дети бежали в школу.
— Думаешь, все будут на меня пялиться? — еще раз спросила она.
— Не будут, конечно. А если станут, скажи учительнице.
— А общее собрание, думаешь, тоже специально отменят, чтобы меня не смущать перед всей школой?
— Ох, детка, понимаю, как тебе тяжело, но ты должна быть храброй. Ради Тома, дорогая. Ты подумай о нем.
Она потянулась и поцеловала ее в лоб. Хорошо бы поцелуй был волшебным, как у доброй колдуньи из «Волшебника страны Оз»*.
Немного колдовства сейчас бы не помешало.
* «Удивительный волшебник из страны Оз» — книга Лай-мена Фрэнка Баума (1900). «Волшебник Изумрудного города» А. Волкова — вольный пересказ книги Баума.
Девять
— Майки, ты спишь?
В дверях его спальни стояла Холли. Он тихо поворчал, надеясь, что она подумает, будто он еще спит. Но она не ушла.
— Майки? — Она забралась к нему в кровать и легла рядом.
Уже несколько недель не было ни одного дня, когда бы он не просыпался с необходимостью решать очередную проблему.
Он сделал глубокий вдох:
— Ну что еще?
— Мама опять пропала.
Он с трудом сел на кровати и протер глаза:
— А она у себя ночевала?
— Нет.
— Внизу смотрела? На балконе?
Холли кивнула и вложила ему в руку свой кулачок:
— Я и к соседям стучалась.
— И они ее не видели?
— Нет.
Майки вздохнул. Он знал, что матери нелегко приходится после всего, что случилось с Карин, но со времени предыдущего запоя прошло всего четыре недели.
Ему бы догадаться вчера, когда она сказала, что идет в паб «пропустить по маленькой». Видимо, «маленькая» превратилась в «большую», а значит, сейчас мать может быть где угодно. И с кем угодно. Он отыскал мобильник, но пропущенные звонки были только от Джеко и Сьенны. Он открыл список контактов:
— Не волнуйся, мы ей сейчас позвоним.
Холли придвинулась ближе, чтобы тоже слушать. После четырех гудков включилась голосовая почта. Голос матери извинялся за то, что она недоступна.
— А если она умерла? — дрожащим голосом проговорила Холли.
— Да брось.
— Нет, правда, откуда ты знаешь?
— Я все знаю, и она не умерла, ясно?
Он оставил сообщение с просьбой позвонить, сообщить, где она и когда собирается вернуться. Попросил сделать это как можно скорее.
— Ну вот, теперь все в порядке, — сказала Холли, как будто все действительно было так просто.
Он повернулся к ней — ее глаза блестели.
— Через пять минут встаем, — сказал он, — а пока разрешаю думать только о хорошем.
— Ладно. — Она вытянула шею, чтобы видеть часы. — О футболе можно?
— Да.
— Тогда буду перечислять футболистов по алфавиту. Осей Ардайлс, Димитар Бербатов, Клеменс, Дефо...
— Супер. А можешь про себя?
Она лежала, напрягшись от сосредоточения. Он почти слышал, как она думает. И пока она перечисляла, прослушал остальные сообщения. Обиженное — от Сьенны: мол, куда вчера вечером запропастился, не хочешь зайти в гости, ведь сегодня утром не работаешь? Тревожное — от Джеко: новый план; позвони, когда проснешься, и я за тобой заеду.
Майки откинулся на подушки и поразмышлял, может ли жизнь быть еще хуже, чем у него сейчас: Карин изнасиловали, виновник так и не наказан, мать пропала, а друг и девушка, вместо того чтобы помогать, только давят на психику. Закрыв глаза, он попытался отвлечься, мечтая о Лондоне. В Лондоне он будет работать в отеле. Носить настоящую белую форму шеф-повара, и оборудование у него будет под стать: формы для запеканок, для тортов со съемными бортиками и профессиональные ножи. И еще много всяких штук, о существовании которых он пока даже не подозревает.
Холли снова встревожилась. Он почувствовал это по тому, как изменилось положение ее тела, словно ей вдруг стало тяжело дышать. Она повернулась к нему:
— Что, если маму сбила машина?
— Да не сбила.
— Или она поехала кататься на лодке и утонула.
— Нет.
— Или самолет разбился, а она как раз стояла внизу.
Майки сказал, хватит молоть ерунду, пусть лучше готовится к школе — и так они уже опаздывают. Потом пошел в ванную, взяв с собой телефон, и снова попытался дозвониться матери. Безрезультатно. Отправил Джеко сообщение. И Сьенне. Обоим одно и то же: «С удовольствием». Кто первый ответит, с тем он и встретится. Тусоваться с Джеко или кувыркаться в кровати со Сьенной — пусть судьба решит. Его уже тошнит от необходимости решать за других.
Он стоял над унитазом и смотрел в зеркало. Вид у него был сердитый. Сбрызнув лицо холодной водой, он почистил зубы. Зубная паста почти кончилась; еще один пунктик к списку в голове.
Когда он вышел из ванной, Холли сидела на лестнице и ела чипсы из пакета. На ней по-прежнему была пижама.
— Ты что делаешь?
— Моя одежда в комнате, а Карин меня не пускает. Я стучалась, но она молчит. — Холли сунула ломтик в рот. — Наверное, тоже умерла.
— О господи! — Майки постучал в дверь.
Он посмотрел на часы. Занятия начинаются в девять — значит, у них всего пять минут на дорогу. Опоздавших записывают в специальный журнал.
Он повернулся к Холи:
— А кроме как в комнате, совсем нигде одежды нет?
— Нет.
Он постучал музыкальным стуком, чтобы хоть как-то развеселиться. Тук-тук-тук, туккити-тук. Потом по-полицейски: бум-бум кулаком. Стучал решительно, но Карин не поддавалась.
— Можно сломать дверь, — предложила Холли. — В экстренных случаях разрешается.
Он улыбнулся. Холли улыбнулась в ответ. Он и забыл, как прекрасна ее улыбка; не желая, чтобы она погасла, Майки прокричал «Сезам, откройся!» и «Абракадабра!» из сказок «Тысячи и одной ночи», которые она обожала. Потом притворился серым волком, способным снести дверь, только дунув разок:
— Сейчас как дуну, как плюну, полетят клочки по закоулочкам!
Холли улыбалась, но Карин, похоже, было все равно. Он склонился к двери, чувствуя свое дыхание.
— Пожалуйста, Карин, поговори со мной. Я же твой старший брат, — сказал он, — ты можешь мне верить — я все сделаю, чтобы помочь, только открой, пожалуйста, дверь.
Когда Карин наконец отодвинула стул, которым застопорила дверную ручку, Холли запрыгала на одной ножке и вскинула кулачки — ура! В комнате было жарко и душно. Карин лежала на нижней полке двухэтажной кровати лицом вниз, зарывшись головой в подушки. На ней был вчерашний спортивный костюм. Она носила его уже несколько дней, а теперь, видимо, начала в нем и спать.
Холли тут же подбежала к ней.
— Зачем заперлась? — накинулась она на сестру, пнув ту голой ногой. — Это и моя комната тоже! Если с тобой случилось что-то плохое, это вовсе не значит, что можно вести себя как хочется!
Карин перекатилась на спину. У нее был изумленный вид, как у человека, вышедшего на дневной свет спустя много часов, проведенных во тьме.
— Повтори, ты что только что сказала... — пробормотала она.
Майки решил вмешаться:
— Так, хватит! Холли, бери вещи и иди одевайся. Холли еще разок пнула Карин напоследок, взяла две
школьные рубашки из груды грязного белья и понюхала их:
— Пахнут.
Майки взял рубашки, понюхал, проверил пятна и вручил Холли ту, что почище. К списку в голове добавился новый пункт: стиральный порошок.
Холли очень медленно поплелась к двери, но у самого выхода остановилась, положив руку на дверную ручку.
— Холли, ОДЕВАЙСЯ!
Он знал, что она не выносит его крика, но зато так дело сразу пошло быстрее. Она высунула язык,"хлопнула дверью и, громко топая, прошагала по коридору в ванную. Дверью ванной тоже хлопнула, для порядка.
Майки подвинул стул к кровати и сел:
— Ну, как дела?
Карин взглянула на него. Лицо ее распухло от слез.
— Мама ушла.
— Да, знаю.
— Это из-за меня, да? Я ее напугала.
— Да ты ее знаешь. Ее все пугает.
— Нет же, это из-за меня. С тех пор как все случилось, она и пьет больше, заметил? И спит весь день.
За ее спиной, в окне, Майки разглядел газон, заваленный мусором, и другие квартиры в доме. Странно было думать, что остальные люди все еще лежат под одеялами, жмут кнопки звонка на будильниках и зарываются под подушку, чтобы урвать еще пару минуток блаженного сна.
Карин вытерла лицо — из глаз снова катились слезы.
— Я, как могу, помогаю, но, кажется, у меня ничего не получается. Вот Холли сейчас попросила, чтобы я ей заплела косички, а у меня руки так дрожали, что я не смогла! Ну что за бред? Я потому ее и выгнала, чтобы она меня не расстраивала.
Майки проверил телефон. Ноль сообщений. Может, сходить все-таки к Сьенне? Эта никогда не откажет.
— Надоело мое нытье слушать, да? — проговорила Карин.
— Да нет, ной сколько угодно.
— Надоело, знаю. — Она села, подтянув колени к груди, и обняла себя. — Мне иногда даже кажется, что ты мне не веришь.
— Я же сказал, что разберусь с этим ублюдком.
— Это ты все время твердишь. Но если ты его побьешь, это ничего никому не докажет.
— Докажет, что с нами шутки плохи. Вернулась Холли и села на ковер:
— Ну что тут у вас? Майки повернулся к ней:
— Холли, что это ты на себя напялила?
— А все остальное грязное.
— Нельзя в футбольной форме в школу!
— А школа закрыта. По телевизору только что передали.
Он рассмеялся. Холли тоже.
Карин мрачно вперилась в него взглядом:
— Побьешь его, и будут у тебя неприятности. Это-то как нам поможет?
Он бросил на нее гневный взгляд, давая понять, что не стоит обсуждать такие вещи при Холли. Восьмилетний ребенок не сможет держать язык за зубами. Он рассердился на нее, почувствовал, как гнев закипает внутри.
Холли растерянно моргала:
— О чем это вы?
— Ни о чем. Неважно.
— Но я хочу знать.
— Я тебя очень прошу, — взмолился Майки, — пойди и оденься нормально. — Он потер затылок: начиналась мигрень. — Знаешь, что: если оденешься в школьную форму и прибежишь сюда не позже, чем через пять минут, я с тобой после школы во дворе мячик погоняю .
— Это подкуп.
— Ну да.
Холли нахмурилась:
— Не пройдет.
— Может, ей лучше остаться дома? — вмешалась Карин. — Тебе же так проще.
Майки так и не понял, серьезно она это или нет. Может, ей просто не хотелось оставаться одной.
— Я не против, — оживилась Холли. — Буду рисовать. А потом пойдем играть в футбол.
Майки задумался. Нет, жизнь должна вернуться в нормальное русло. Холли и так в последнее время много занятий пропустила. Если не наладить хоть какой-то режим, вся их семья покатится к черту.
— Нет, — отрезал он, — мы сделаем так. Холли наденет форму, я пойду посмотрю, есть ли что на кухне из еды. Потом вы с Холли позавтракаете, я отведу ее в школу, и мы, так и быть, запишемся в журнал опозданий. А ты, Карин, останешься дома, приберешься и придумаешь, что приготовить на ужин, чтобы, когда Холли вернется, еда была на столе.
Карин покачала головой:
— Как она пойдет в школу, если ее некому забрать?
До него не сразу дошел смысл ее слов. Обычно Холли забирала мать, но матери не было. Карин не выходит из дому — значит, остается только он. Смена у него заканчивается в девять, и если не удастся отпроситься пораньше — значит, без вариантов.
Он заперся в ванной и сел на унитаз, пытаясь все обдумать. Долго там сидел, надеясь, что все как-то само решится. Вспомнил парня, которого вчера показывали по телевизору. Его отправили в Ирак в восемнадцать лет, и он бегал там в пекле под выстрелами снайперских винтовок. А Карин сказала: вот это мужество. Но бедолага перед камерами трясся, и глаза у него были как у чокнутого — в них поселился страх и еще что-то, вроде чувства вины. Разве это мужество?
Майки отмотал туалетной бумаги и вытерся. Посидеть на унитазе всегда помогало — мир как будто становился на свои места.
Сообщения пришли одно за другим, когда он мыл руки. Джеко сказал, что заедет в десять. Сьенна ждала его через полчаса. Он склонился над раковиной и закрыл глаза. К тому моменту, как он отведет Холли в школу, он уже не успеет ни на одну из этих встреч. Он словно жонглировал блюдцами, всем пытаясь угодить: нельзя было уронить ни одного.
Он ответил Сьенне: о’кей. И Джеко: в одиннадцать у Сьенны.
Холли снова сидела на лестнице. Она надела форму и пальто, взяла сумку с учебниками и даже попыталась сама заплести себе косу.
— Не волнуйся, — проговорил он, — можешь никуда не идти.
— Но я хочу, — ответила она.
— Можешь остаться дома с Карин.
— Но у нас сегодня поделки, мои любимые.
— Я тебя уже не успею отвести — дела возникли. Да ты и сама хотела дома остаться, разве нет?
— Нет.
Он присел рядом, и она взглянула на него. В глазах были слезы.
— Ну что такое? — вздохнул он.
— Я думала, ты тоже будешь дома. У тебя же выходной! Не хочу оставаться одна с Карин. — Она, сунула палец в рот и уставилась на свои туфли. — Мне с ней грустно.
У Майки сердце сжалось. Он схватил Холли за плечи и заставил ее посмотреть на него:
— Слушай, мы уже и так на полчаса опоздали. Если я тебя сейчас поведу, будут проблемы. Они меня отругают, а потом и маму. Забрать тебя некому, и за это нам тоже достанется. А потом они пришлют к нам какую-нибудь тетку вынюхивать, что к чему. Что это значит, не надо объяснять?
Холли кивнула. При мысли о детском приюте глаза у нее расширились от ужаса. Этот прием срабатывал каждый раз.
Вслед за ним она спустилась по ступеням и села на ковер в коридоре. В гостиной орал телевизор. Слава богу, Карин хоть из комнаты нос высунула.
Майки сел на нижнюю ступеньку и стал надевать кроссовки:
— Если мама вернется, пусть мне напишет.
— А она скоро придет?
— Может, и скоро. — Ему удалось не сказать ей правду, но и не соврать.
— А если не придет?
— Тогда можешь весь день смотреть с Карин телевизор. Скажи, что я разрешил половину программ выбрать, идет?
— Сам скажи.
Но ему не хотелось заходить в комнату — вдруг Карин начнет умолять его остаться? Раз он хочет успеть к Сьенне до встречи с Джеко, надо выходить немедленно.
Он чмокнул Холли в макушку:
— Вернусь чуть позже и в магазин забегу. Принесу чего-нибудь вкусненького.
— А что, если ты под автобус попадешь?
— Не попаду.
— Но если все-таки попадешь? — Она смотрела на него серьезными глазами. — Не уходи, пожалуйста.
Но он должен был вырваться. Не может же он и вправду пасти их целыми днями. Он натянул куртку, застегнул молнию и, словно Кинг-Конг, ударил себя в грудь. Обычно Холли смеялась, когда он так делал, но только не сегодня.
Десять
— Все знают: Карин Маккензи — шлюха.
Элли не знала эту девчонку, как и других, что подошли к ней на площадке и встали вокруг группками, тихонько подслушивая.
— Она еще в восьмом классе всем давала, — продолжала девушка. — И потом неделями хвасталась, как все было. А помнишь, что говорили про нее и того парня из колледжа?
Элли кивнула. Карин — лгунья, и в семье у нее одни сумасшедшие. Напилась и переспала с Томом, потом утром передумала. Элли жалела, что не вернулась в школу раньше. Никогда еще она не была так популярна.
— Говорят, у нее крыша поехала, — вмешалась другая девчонка. — Она теперь боится выйти на улицу и стала алкоголичкой.
— Это все из-за угрызений совести, — сказала первая. — Раз уж пришла к парню домой разодетая как шалава, не удивляйся, что он на тебя набросился.
Кое-кто из парней рассмеялся. А один из них хлопнул Элли по спине, будто они старые друзья.
— Так значит, твоего братца по двум статьям привлекли? — спросил он.
— Ээ... о чем ты, не понимаю...
— Ну, ей же всего пятнадцать, так? — Он склонился к ней, лыбясь во весь рот. — Статья за совращение малолетних и за то, что поленился спросить, хочется ей или нет.
Не успела она огрызнуться, чтобы он проваливал, как подошли Ребекка и Люси из ее класса. Люси схватила ее за руку:
— Вернулась!
— Да.
— А мы уж не думали тебя увидеть.
Ее засыпали вопросами: была ли она дома, когда все случилось? правда ли, что утром разговаривала с Карин? сказала ли та ей, что собирается донести копам?
Элли пыталась сохранять спокойствие, но у нее было такое чувство, будто она пробежала несколько лестничных пролетов или у нее вдруг начался приступ астмы. Одно дело слушать, как другие говорят, и совсем другое — когда тебя заставляют припоминать все подробности.
— Мне нельзя это обсуждать, извините. Ребекка, кажется, расстроилась.
— Но мы никому не расскажем!
Элли ухватилась за самый веский предлог:
— Мне в полиции запретили. Люси обняла ее за плечи:
— Но мы же друзья.
Элли огляделась. Какой-то парень помахал ей рукой, когда их взгляды встретились; другой покачал головой, словно был разочарован. Люси закусила губу, отстранилась и проговорила:
— Ну ты и молчунья, Элли Паркер.
Элли, под их усмешки, зашагала прочь. Так вот значит, как чувствуют себя знаменитости — не в силах отличить настоящее от фальшивки, просто улыбаются и не реагируют ни на что.
Чтобы убить время, она прогулялась по площадке, опустив голову и не отводя глаз от своих туфель, отмеряя шаги. Скоро все кончится, прозвенит звонок, и она пойдет в класс, где будут учителя и задания. А через несколько дней главным предметом сплетен станет кто-то другой. Просто надо пережить эти дни.
Но когда раздался звонок, оказалось, что не так уж просто пробиться к дверям класса. Какой-то парень тронул ее за рукав и прошептал:
— Твой братец — педофил.
Еще один спросил, как дела у Тома, и, когда Элли ответила «хорошо», огрызнулся:
— А жаль.
А потом к ней подошли три девчонки, которые раньше никогда даже не смотрели в ее сторону.
— И как у Тома дела? — спросили они наперебой, изобразив тревогу и озабоченность, как будто были его тремя женами.
— Ммм... хорошо, спасибо.
— Скажи, что мы за него кулачки держим. Что Лили, Элис и Кейтлин передавали привет.
— Хорошо, спасибо. Передам обязательно.
Когда она вошла в класс, повисла напряженная тишина; все взгляды обратились к ней, пока она пробиралась на свое место. Конор Локхед, местный хулиган, подошел и сел на край ее парты.
— Эй, — сказал он, — а правда, что твой братец изнасиловал девчонку?
Элли села, не обращая на него внимания.
— Он в тюряге, что ли? — не унимался Конор.
— Нет.
— Так значит, не насиловал?
— Нет.
— Он в колледж вернулся?
— Пока не разрешили. Конор, кажется, не понял.
— Ты же вроде сказала, он не виноват.
— Не виноват. Послушай, мне нельзя говорить на эту тему.
Она достала бумагу и ручку и уставилась на пустой лист. Нарисовала дерево, на ветках которого росло множество голов, оскаливших зубастые пасти. Ей хотелось, чтобы у нее был друг, чтобы кто-то сейчас сидел рядом и охранял ее.
Вошел мистер Донал, кашлянул и, завидев Элли, улыбнулся:
— С возвращением.
И все. В руках у него была стопка тестов; он быстро раздал их, и вскоре они были уже заняты подбором решений. Великолепный план. Полная тишина. Никаких разговоров. Ни пошевелиться, ни встать, ни выйти в туалет; никто не пройдет мимо и не толкнет ее локтем в спину. Но идиллия длилась всего пятнадцать минут, а потом прозвенел звонок на первую перемену.
На математике первым к ней подошел Дэнни, шести футов росту, единственный парень, с которым она целовалась. Он пригласил ее на последний танец на рождественской вечеринке, а с тех пор они не разговаривали. Она краснела каждый раз, когда видела его, и сегодняшний день не был исключением.
— Слышал про твоего брата, — сказал Дэнни. — Мне жаль.
Спасибо.
Суд уже назначили? Она покачала головой, зная, что выглядит угрюмой букой, но у нее ни слова выдавить не получалось, она едва могла взглянуть ему в лицо. Не так она представляла себе их следующий разговор.
— Что ж, удачи вам.
Он ушел, но эстафета продолжалась: не успела даже краска сойти с ее лица, как палочку подхватила подруга Карин.
— Вся школа только о тебе и гудит, — протянула она.
— Обо мне или брате?
— Ну, поскольку его здесь нет, значит, остаешься ты.
Элли уставилась в учебник по математике, моля учителя поторопиться, и попыталась отвечать как можно более односложно.
Девчонка тем временем склонилась к ней:
— Карин никого не хочет видеть. Заперлась в квартире и не выходит на улицу. Ты это своему братцу передай.
— Мне запретили говорить на эту тему. Но девушка как будто не слышала ее слов:
— Мы ей посылаем сообщения, но она не хочет с нами встречаться. Ни с кем. Даже со Стейси.
— Извини, но мне нечего сказать.
— Неужели тебе не стыдно? Элли бросило в жар.
— С какой стати мне должно быть стыдно?
— Ну, знаешь, если бы я была единственным человеком в доме, когда рядом кого-то насиловали, то меня бы совесть загрызла!
У нее как гора с плеч рухнула, когда вошел мистер Фэриш и наконец начался урок. В тетради Элли записывала формулы, но в голове пыталась воссоздать последовательность событий, словно раскладывая фотографии в хронологическом порядке. Вот Том приводит к ним домой Карин, Стейси и троих приятелей. Субботний вечер, родителей нет дома. Элли поднимается наверх. Чуть позже выглядывает в окно и видит Тома и Карин — они обнимаются. Еще позже целуются на лестнице у двери в ее комнату. Рука Тома ползет по спине Карин. Та поднимает ножку, обутую в туфлю на каблуке, и прижимается к нему плотнее.
Никто не знал о том, что Элли видела этот поцелуй, ни одна душа в мире. Если Тому нравилась Карин, а он нравился ей, зачем ему обижать ее? Зачем брать то, что она готова была отдать и так?
За математикой шел английский — последний урок перед большой переменой. Одноклассники или настойчиво задавали вопросы, или сидели молча и сверлили ее взглядами. Может, когда все наконец насмотрятся на нее и определятся со своим отношением, все вернется на круги своя и они и дальше будут вести себя так, как раньше, то есть не замечать ее в упор?
На перемене в коридоре оказалось не так уж ужасно. Никто ее не толкал, не пихал и не прижимал к шкафчикам. В туалете была лишь одна другая девочка, и та улыбнулась и просто поздоровалась.
Элли начала расслабляться. Не так уж все плохо. Вот Карин сейчас намного хуже — сидит в своей квартире, ни с кем не общается. Наверняка жалеет, что заварила эту кашу, и мечтает, чтобы Том был ее парнем, а не злейшим врагом.
И вот когда она увидела Стейси с подружкой на скамейке под деревьями, то сразу решила, что сделает.
Вдруг преисполнившись мужества и уверенности, подошла и встала перед ними. Те в полном изумлении уставились на нее. Но отступать было уже поздно.
— Как там Карин? — спросила она. Стейси медленно покачала головой:
— Ты со мной разговариваешь?
— Да. Я спросила, как Карин.
— Отвянь.
— Мы с тобой встречались, когда ты тогда пришла ко мне домой, помнишь? Я знаю, что вы дружите, и не хотела делать вид, будто мы не знакомы. Я так решила.
— Решила? — Стейси скривилась, будто в рот ей попало что-то горькое.
— Да. — Элли поняла, что вся красная, и возненавидела себя за это. — Говорят, она не выходит из дому.
Стейси встала и сделала шаг ей навстречу. У нее были тонкие губы и бледная кожа. Глаза карие. Раньше Элли этого никогда не замечала.
— Если бы твой долбанутый братец мне слал сообщения с угрозами, я тоже боялась бы выйти.
— Но ему запрещено посылать ей сообщения...
— Я говорю о том, что было до того, как она сказала, что пойдет в полицию.
Элли покачала головой. Она понятия не имела, о чем это Стейси.
— Но как она сейчас? Меня вот что интересует. Стейси подошла еще на шаг:
— Карин не выходит из квартиры, не хочет общаться с нами, не ходит в школу. У нее нервный срыв. Довольна?
— Мне очень жаль.
— С чего бы это? Что ты сделала, чтобы жалеть?
— Ничего. Мне просто жаль. Можешь передать ей это?
— Думаешь, ей есть дело до твоих гребаных сожалений?
От унижения у Элли все лицо горело, и шея, и грудь. Даже кончики пальцев. Она отвернулась. Но Стейси схватила ее за рукав:
— Никуда ты не пойдешь!
Элли вырвала руку и попыталась пройти мимо них, но Стейси с подругой окружили ее с двух сторон и начали теснить к забору. Идеальный маневр — они его словно отрепетировали. Встали перед Элли, загородив ей путь. Она попыталась ответить им твердым взглядом, но трудно было сосредоточиться: площадка плыла перед глазами.
— Ты почему копам ничего не рассказала? — рявкнула Стейси.
— Потому что ничего не видела.
— Это как?
Обе девчонки сверлили ее глазами. Элли попробовала их оттолкнуть, но они толкнули ее в ответ. Она споткнулась и чуть не упала.
— Ты где была в ту ночь? — спросила Стейси.
— Спала.
— Ну да, надо же! — огрызнулась ее подружка. Другие заметили их перепалку. Трое парней наблюдали за ними, стоя у забора.
— Девки дерутся, — усмехнулся один.
Но Элли совсем не хотелось драться. Однако теперь на них все смотрели, и она просто обязана была что-то сделать, что-то сказать. Если не защититься, она будет выглядеть глупо. Или, еще хуже, так, будто ей действительно есть чего стыдиться.
Она снова попыталась вырваться:
— Выпустите меня. Стейси откинула голову:
— Или что? Что сделаешь, сука? Изнасилуешь меня? Она перешла на крик. Подбежали ребята.
— Она мне угрожала, слышали? — рявкнула Стейси, повернувшись к ним. Ее глаза сверкали.
Все больше и больше ребят сбегалось на шум. Элли поплохело. Да что же это такое? Что творится? Ей показалось, что ее сейчас вырвет.
— Отпустите меня.
— С какой радости?
— Ведь я вам ничего не сделала.
— Но ты лживая сестрица ублюдка — вот ты кто! И тут в Элли закипела ярость, как молоко на плите.
— А ты, Стейси? Как назвать ту, кто бросает лучшую подругу, чтобы остаться наедине с парнем?
— Я ее не бросала, а оставила с твоим братцем. Мне-то откуда знать было, что он маньяк?
— Зачем ему было ее насиловать, раз она сама вешалась ему на шею?
— Затем что он педофил и извращенец, как и вся ваша семейка. — Стейси закатила глаза, играя на публику. — Мать твоя с собаками трахается небось.
— Ну да, конечно. — Элли сложила руки на груди. — Что еще скажешь?
— Что ты сука.
— Повторяешься.
— Уродина недотраханная.
— Очень оригинально. — Элли сделала шаг. В голове прояснилось, мысли, горячие и яркие, вспыхивали, как фитили. — Но я хоть не жирная.
Стейси в ужасе оглядела себя:
— Я не жирная!
— Самовнушением занимаешься?
Рядом кто-то рассмеялся, и Элли ощутила неподдельное удовольствие. Стейси облизнула пересохшие губы.
— Ну же, — подначила ее Элли, — неужели ничего больше придумать не можешь? Или на самом деле такая тупая, как кажется?
— Сама тупая.
— Это как это?
— Ботанка. Взгляни на себя, на колготки, на туфли свои дурацкие.
На лице у Стейси был слой крем-пудры цвета загара. По линии скул слой кончался, и виднелась некрасивая пограничная линия. Лоб и нос были покрыты россыпью прыщей. Она вспотела.
Элли пожала плечами:
— Переодеться всегда можно, а вот с твоим лицом что-то сделать, увы, будет сложнее.
И снова хохот.
В ее ушах стучала кровь.
— Но не волнуйся, Стейси. В темноте прыщи не видно. Толпа одобрительно засвистела. Краем глаза Элли заметила, что кто-то пытается пробраться к ним ближе, но другие отталкивают его:
— Дай им разобраться, чувак.
Тут Элли прошлась по поводу фальшивого загара Стейси, ее жирных коленок и дешевых серег из пластика. Вокруг все смеялись. Над Стейси — не над ней. Все ругательства, какие она когда-либо слышала в девчачьих перепалках, вдруг посыпались из ее собственного рта. Скажет первой — значит, Стейси будет уже нечем ответить. Как письмо, написанное отравленными чернилами, — передай дальше или умрешь. Она забрасывала Стейси оскорблениями: мол, той стоит подать в суд на собственных родителей, а если мозги загорятся, не пытаться тушить пожар, нассав в ухо. Толпа лишь подбадривала ее.
Это было похоже на плевки. Набираешь слюны в рот и харкаешь. Плевок остается, а ты уходишь, как ни в чем не бывало. Но Стейси так просто не сдалась. Она схватила Элли за волосы и дернула сильно-сильно. Элли схватилась за голову, чтобы защититься, и тут Стейси ее ударила. Боль пронзила щеку, шея откинулась.
— Ну как, нравится? — прошипела Стейси с перекошенным лицом, брызжа слюной. — Еще хочешь?
Она снова дернула ее за волосы и влепила вторую пощечину.
Тут в голове у Элли что-то выключилось, как будто мозг вдруг размяк. Она утратила дар речи. Нет! Нет! Ей этот спор не выиграть. Все, что Стейси не в силах была сказать, она компенсировала физически.
И тут случилось чудо.
— Учитель идет!
Толпа расступилась, и появился учитель.
— Хватит! — прокричал он. — Стейси Кларк, ты что это устроила?
— Я? Да это не я! — возмутилась Стейси. — Все эта ненормальная!
Но волосы отпустила.
Элли вырвалась, пощупала голову, потом щеку. Открыла один глаз и увидела мистера Морриса, учителя истории.
— Ты как, в порядке? — спросил он.
Голова у нее горела, а мир вокруг словно стал ярче.
— Да, — ответила она.
— Хорошо, потому что тебе придется пойти со мной. Мистер Моррис усадил Элли в приемной директора и
дал ей листок бумаги и ручку.
— Опиши все, что случилось, — велел он. — С самого начала, в подробностях. Я скоро приду.
Стейси он увел с собой. Выходя, та бросила на Элли убийственный взгляд через плечо.
Элли уставилась в листок. Тот менял цвет с кремового на белый, отливал то голубым, то серым. Может, у нее сотрясение мозга? Что, если Стейси ей голову сломала?
Она написала вверху листка свое имя и подчеркнула его. Ручка была синяя.
Потом перевела взгляд на секретарей — их было двое, они сидели за компьютерами и не обращали на нее никакого внимания. На скамейке в фойе увидела бледного мальчика; тот держал на коленях пальто. А за дверьми двор опустел, шум утих — все снова вернулись в классы.
У нее сейчас рисование. Единственный предмет, которого ей так не хватало.
Она снова уставилась на листок бумаги. Он напомнил ей о полицейском участке и двух детективах, что сидели за столом напротив. Хороший коп и плохой. Как же долго они ее расспрашивали. Где ты была? Нет, где конкретно? А с кем был твой брат? Во сколько? Нам нужна только правда, Элли, твердили они.
Что ж, правда была в том, что ей нечего было больше сказать. Она написала это большими буквами на чистом листке бумаги, встала и вышла из приемной. Одна из секретарш на секунду подняла глаза и тут же вернулась к своим делам. Видимо, решила, что Элли недостойна ее внимания. Мальчик в фойе вздрогнул, когда она прошла мимо. Может, стоит залупить ему, чтобы не боялся напрасно? И что с ней тогда сделают? Как низко она может пасть?
Шаркая ногами, она миновала пустой двор,распахнула пальто, взъерошила волосы так, что те разлетелись во все стороны, расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке и подвернула юбку. Порыв ветра пробрался под подол. Все краски вдруг стали резче: свет солнца, заливающий землю, силуэт одинокой чайки, нарезающей круги над рекой.
На мосту она остановилась. Что-то в ней изменилось. Она ощущала себя нарушительницей, и это было так приятно — словно что-то спящее внутри наконец вырвалось наружу. Как будто она начала жить по-настоящему. Перестала быть русалкой, которая весь день лишь причесывает волосы гребешком и торчит на дурацкой скале. Мысленно она сожгла этот образ в своей голове, наблюдая, как вспыхивают чешуйки и, переливаясь серебром, уходят под воду.
Она восстанет из пламени, как Феникс из «Людей Икс»* — красноглазая и такая злая, что сможет всю Вселенную уничтожить одной лишь силой мысли.
Если уж она стала Фениксом, дальше все возможно.
* «Люди Икс» — коми
с и фантастический боевик про людей-мутантов, обладающих экстраординарными способностями.
Одиннадцать
Они одевались, сидя рядом на кровати. Это было похоже на одевание в кабинете врача — как будто оба только что прошли осмотр. Майки закончил первым и теперь сидел на краю кровати, глядя, как Сьенна натягивает туфли. Потом она села рядом и спросила:
— О чем думаешь?
А думал он о жирафах. В зоопарке как-то видел парочку, занимающуюся своими делами. Самец отчаянно пытался забраться на самку и смешно тряс ногами. Он все время соскальзывал, а самка отходила в сторону, жуя веточку, точно не замечала его. Майки раньше казалось, что секс так и выглядит — какая-нибудь девчонка, сжав зубы, только и ждет, пока все кончится. Иногда так и было. Интересно, как Сьенна поступит, если он будет молчать, как долго продержится? Он украдкой взглянул на нее. Волосы у нее растрепались, тушь слегка поплыла. Перед ним словно был совершенно незнакомый человек. Кто ты такая? — подумалось ему. С кем я только что провел этот час?
В конце концов он взял майку и натянул ее.
— Я тебе, что же, больше не нравлюсь?
— Я с другом встречаюсь.
— У тебя же сегодня утром выходной.
Он почесал нос:
— А у нас дела.
— Это что еще значит?
Она протянула руку, чтобы его погладить, но он стряхнул ее и подошел к окну. Выглянул на дорогу — вот бы Джеко поторопился.
— Значит, переспал со мной и теперь убегаешь?
Его охватила злоба. Ну что эти девки вечно вешаются ему на шею?
Она сложила руки на груди:
— Ты просто жалок.
Он вздохнул, проверил сообщения на телефоне. Два. Он и не слышал, как они пришли, — наверное, был слишком занят со Сьенной. Одно от Джеко: мол, он уже ждет снаружи. Второе — с незнакомого номера.
«Все еще хочешь узнать меня получше?»
Вот это да! Такого он никак не ожидал.
— От кого это? — Сьенна потянулась подсмотреть, но он отдернул телефон.
«Значит ли это, что я тебе понравился? » — ответил он.
— Эй, — нахмурилась Сьенна, — от кого это?
Она встала и попыталась вырвать у него телефон, но он поднял руку выше:
— Это личное, не лезь, ясно?
Она упала на кровать и накрылась одеялом с головой.
— Говорил же тебе, что не смогу весь день здесь торчать, — пробормотал он.
Новое сообщение: «Ты ничего». Он улыбнулся и ответил: «Ничего? И это все? » Он убрал телефон. Прошло уже несколько дней, она не отвечала — он уже начал думать, что она ему привиделась. Наклонившись, он погладил Сьенну через одеяло:
— Мне пора. — Она отдернула одеяло и гневно взглянула на него. А он взял табак и зажигалку и протянул руку: — Пойдем покурим на улице, и я пойду.
Джеко уже был на дороге, сидел на крыше машины. Увидев их, помахал рукой.
Майки перегнулся через перила:
— Сейчас подойду, перекурим только.
— Развлекаетесь? Сьенна нахмурилась:
— И ты ему позволяешь так разговаривать?
— Он не со зла.
Джеко усмехнулся, слезая с крыши, открыл дверь машины и взял тряпку. Заботливо протер ветровое стекло, затем наклонился и то же сделал с зеркалами.
— Ты только посмотри на него, — фыркнула Сьенна. — Кроме секса и тачек, больше думать ни о чем не может.
— Он же мужик.
— Он как-то странно на меня смотрит.
— Ты ему нравишься.
Майки подумал, что такой ответ придется ей по душе, но, кажется, ошибся. Она лишь сильнее надулась.
— Мы с тобой потом увидимся?
— Сегодня не могу.
— Могли бы сходить куда-нибудь.
— Мне на работу, а потом в магазин надо зайти.
— Я бы с тобой сходила.
— Нет.
— Так давай попозже зайду к тебе — познакомишь с сестрой.
— Она не хочет никого видеть.
Сьенна разозлилась:
— А ты ее спрашивал? Может, ей приятно, что кто-то придет в гости.
— Если бы ей это было надо, подруг у нее и так навалом.
— Почему не хочешь, чтобы я тебе помогла? Необязательно все делать самому.
Нет, обязательно. Карин и Холли были его семьей, и он принадлежал им. Кроме него, братьев у них не было.
— Кажется, у нас с тобой ничего не выйдет, — сказала Сьенна. — Не понимаю, зачем ты мне.
Ну, слава богу.
Иногда Майки мечтал утопиться — по крайней мере, притвориться, что сделал так. Бросить куртку и телефон на каком-нибудь берегу и уплыть далеко-далеко. Он мог бы стать кем угодно. Начать новую жизнь. Не оплошать на этот раз. Бросив окурок на землю, он затоптал его ботинком:
— Мне пора.
— Уходишь?
Он молча кивнул.
— Если уйдешь сейчас, все кончено. Я серьезно, можешь мне больше не звонить.
Он даже не обернулся.
Двенадцать
— Сообщение от его сестры? — Джеко расхохотался так, что чуть не врезался в дерево. — Ох, дружище, да ты меня просто убиваешь. Тебе правда все нипочем, любая девчонка — твоя!
— Это ничего не значит.
— Конечно значит! Слушай, а давай ее в багажник сунем, а братцу пошлем записку с требованием выкупа!
Майки покачал головой, хоть и улыбнулся:
— Что ты несешь? Не будем мы ее похищать.
— Да ты послушай, что дальше-то будет. Брательник садится в свой крутой «ягуар» и едет на поиски, но в приступе ярости забывает, что машина-то сверхскоростная, и на каком-нибудь углу его заносит. Бум! Он врезается в дерево. И ему сносит голову! Мозги размазаны по всему шоссе. — Джеко ударил по рулю. — Какая прекрасная месть, мой друг.
Колеся по городу, они приукрасили эту историю, сгибаясь пополам от смеха по мере того, как она обрастала все более и более нелепыми подробностями. Голову Тома Паркера насадили на кол и стали носить по всему го -роду, а его несчастной семейке пришлось соскребать его останки с асфальта скребком. Благодарные горожане выстроились по обе стороны улиц. Они махали флагами в их честь, все пабы открыли им свои двери, а девчонки бросали в них трусики и записки с номерами телефонов.
— О, это будет так круто! — вопил Джеко, прослезившись от смеха. — Самых классных девчонок отведем в индийский ресторан — лучший столик и бесплатная еда весь вечер!
— Ну все, хватит! — сквозь смех воскликнул Майки. — Карри и любовь нельзя смешивать, сам знаешь. Ладно, приятель, кончай. Надо собраться с мыслями и придумать что-нибудь серьезное.
Для марта погода стояла необыкновенная. Он опустил окно, высунул локоть и подставил его порывам ветра. Мимо проехали велосипедисты — туристы на великах, взятых напрокат: наверняка решили посмотреть маяк или рвануть чуть дальше на побережье, в зону легальных игровых автоматов. У Майки в детстве это было любимым занятием — они с Карин по два пенса откладывали, пока не набиралось на автобусный билет туда и обратно, и ехали на весь день. А потом покупали мороженое и сидели на пляже.
Но как свидание с Элли Паркер поможет Карин? Может, она расскажет ему что-нибудь о брате, о том, как застать его в одиночку, чем он обычно занимается? Она же не в курсе, кто такой Майки, и, кажется, он ей нравится. Все в его пользу.
Может, надо даже встретиться с ней больше одного раза, пустить в ход все свое мужское обаяние — Джеко вечно твердит, что обаяния ему не занимать. Все сделать как следует, вскружить ей голову. А потом, когда она будет полностью в его власти и он получит всю нужную информацию, взять и бросить ее.
— На светофоре поворачивай, — велел Майки, — а потом у автомастерской развернись.
— Это зачем еще? Я думал, мы едем на разведку в гольф-клуб.
— Подождет.
— Говорю тебе, Том Паркер — фанат гольфа. Надо только узнать, где у них видеокамеры, найти пути к отступлению, и дело в шляпе. — Джеко замахнулся воображаемой клюшкой для гольфа. — Хряпнем его прямо на поле клюшечкой потяжелее.
— Я должен вернуться.
— Куда?
— Мне надо встретиться с его сестрой. Джеко нахмурился:
— Значит, правда похитим ее?
— Никого мы похищать не будем. Я ее охмурю и выпытаю сведения.
Джеко закурил, пока они стояли на светофоне:
— Залезешь в трусы к этой девчонке, Майки, и тебе не поздоровится.
— Не собираюсь я лезть ей в трусы. Просто разузнаю кое-что.
Джеко покачал головой:
— А ты ничего не сможешь с собой поделать. Майки, не обращая на него внимания, набрал сообщение: «Когда?»
Ответ пришел тут же: «Сейчас».
— Плохой знак, — проговорил Джеко. «Где?» — написал Майки.
И снова ответ пришел сразу: «На кладбище». Джеко нахмурился:
— Похоже, подстава. Она в курсе, кто ты такой.
— Да брось. Откуда?
— Я с тобой.
— Нет, увидит нас вдвоем — испугается.
А вообще, кладбище — идеальное место, там никого нет и никто их не увидит. Она, может, и не в курсе, кто он, но в этой части города его многие знают. Достаточно одной небрежно брошенной фразы, и она навсегда перестанет ему доверять. .
Джеко всю дорогу бурчал, что Майки ничего хорошего не ждет, что, напав на Карин, Том Паркер нарушил все божеские законы, а значит, вся его кровная родня — исчадия ада. Да еще пожаловался, что, если бы Майки не выцепил его, он мог бы поспать подольше. Мол, его мать предлагала пожарить яичницу, а он отказался. А потом добавил, что надо было бы позвать Вуди, Шона и Марка, потому что пойди они на общее дело — Майки никогда не стал бы отмазываться.
К тому времени, как он остановился у церкви и включил аварийки, он был уже чернее тучи.
— Чтобы ты знал, — буркнул он, — мне все это совсем не нравится.
— Я уже понял. Но поверь, я знаю, что делаю.
— Если бы у этой девчонки можно было что-то выпытать, ты бы уже это сделал. — Джеко взглянул на часы. — Даю тебе час. Видел, кафе проезжали? Встретимся там.
— Правда ждать будешь? — Майки откинулся на сиденье и внимательно взглянул на Джеко.
Его рабочая рубаха была не заправлена в джинсы, как обычно, куртка в дурацкую клетку усугубляла нелепый вид, а на лице застыло вечно недовольное выражение. Но он был ему настоящим другом. Майки так хотелось что-нибудь дать ему, но он не знал что, кроме, разве, самокрутки.
— Спасибо, — проговорил он. Больше ничего в голову не пришло.
Джеко улыбнулся, хоть и с неохотой:
— Давай проваливай. Я завтракать хочу.
Майки толкнул деревянные ворота, очутился на кладбище, и тут словно дыра во времени открылась. При виде лимонно — золотого света на траве его слегка замутило, но план был хороший.
Идеальный план на самом деле.
Тринадцать
Она услышала его прежде, чем увидела. Щелчок задвижки на воротах, шаги по траве. Открыла глаза, на мгновение ослепленная солнечным светом. На нем были джинсы, белая футболка, потертая кожаная куртка. Он шел к ней, улыбаясь и склонив голову набок; руки в карманах. Кажется, он немного стеснялся.
— Ты здесь, — проговорил он.
— Как видишь.
— А я сомневался, придешь или нет.
— Я тоже.
Она пыталась вести себя как ни в чем не бывало, словно назначать свидания мальчикам на кладбище для нее обычное дело. Но сердце билось, а голос прозвучал по-девчоночьи. Он встал напротив, глядя на нее сверху вниз, а она попыталась дышать медленно и не краснеть. Он, кажется, придумывал, что бы сказать. А потом проговорил:
— Рад видеть тебя, Элли.
Он вспомнил ее имя! Значит, она ему нравится.
— Сядешь? — Она похлопала по скамейке.
Он сел на ладони, наклонился и огляделся: выбеленные солнцем надгробия, покосившиеся могилы. Он молчал, и ей это нравилось: его задумчивость, то, как он разглядывает все вокруг... Из живых тут были они одни. У нее мурашки по коже пробежали. Ветер слегка всколыхнул траву, солнце отбрасывало на надгробия пестрые тени.
— Не думал, что ты мне напишешь, — проговорил он. Элли потоптала траву подошвой, примяв ее плоско-плоско.
— Решил, что, если до завтра от тебя ничего не получу, зайду к тебе сам.
Она вскинула голову:
— Правда?
— Да. Хотел тебя видеть.
Сидя с ней рядом и глядя на нее, он не думал ни о чем, кроме настоящего. И ей передалось это чувство, и показалось, будто до этого она жила как в тумане, была наполовину невидимкой.
А потом у него зазвонил телефон, испугав обоих. Достав телефон из кармана, он посмотрел, кто звонит.
— Извини, — сказал он, — я должен ответить.
Он отошел в сторону, но она все равно все слышала. Интересно, знал ли он об этом? Минуту он молчал, а потом проговорил:
— Успокойся. Все в порядке. Все будет хорошо. Обычно парни так разговаривают с девушками — как будто у них все под контролем и они все знают лучше. Может, у него девчонка есть?
— Наверное, это какой-нибудь сектант или продавец. Не открывай никому, сами уйдут, — сказал он и посмотрел на Элли.
Та уставилась на свои туфли и сделала вид, что не подслушивает. Долго он сможет с ней пробыть, прежде чем убежит по делам? У нее-то весь день был свободен. И ночь, раз уж на то пошло.
Майки продолжал:
— Ну ничего, как проголодается — выйдет. Зато ты можешь смотреть, что хочешь, по телевизору. Слушай, я попозже перезвоню. Сейчас не могу об этом думать, ладно? — Он повесил трубку и закатил глаза: — Сестры. Что ж, хорошо, что сестры, а не девчонка.
— И сколько их у тебя?
Он положил телефон в карман и огляделся, не ответив на ее вопрос. Притворился, что не слышал. Она вдруг встала:
— Хочешь кое-чем заняться?
— Чем же?
— Знаю тут одно местечко.
Не дождавшись его ответа, она пошла прочь, по направлению к реке. Даже не посмотрела, идет ли он следом. Трава на покатом берегу была выше и пахла сыростью. Границы города здесь словно размывались, все становилось диким.
Он подбежал к ней:
— Ты куда меня тащишь?
— Верь мне.
Она не знала, почему ответила именно так, но прозвучало круто — как будто она точно знает, что будет дальше. Ей казалось, будто ей дали отдохнуть от прежней Элли, настоящей Элли, и с этим парнем она может быть любой, превратиться в кого угодно, говорить что угодно.
Она вела его по тропинке к роще из дубов и буков. Они росли скученно, ветви устремлялись в самое небо. Тропинка сузилась и начала петлять.
— Точно знаешь дорогу? — спросил он.
— Да, нам сюда.
Она сорвала нарцисс и покрутила его в пальцах. Потом сорвала другой и продела его в волосы. С ветки, испугав ее, вспорхнула птица. Часто задышав, Элли смотрела, как та хлопает крыльями и исчезает в бледном небе.
Просветы между деревьями стали больше. В ветвях заиграли солнечные блики. Тропинка исчезла в траве, и они вышли из рощи на поляну с небольшим уклоном, спускавшимся к реке. На другом берегу были поля, а над головой — безоблачное небо.
— Пришли? — спросил он.
— Да.
Она села на траву и посмотрела на реку. Он присел рядом. Ей подумалось, не разочарован ли он — может, думал, что она поведет его в парк с аттракционами?
— Не знал, что можно так выйти к реке, — заметил он.
— Красиво, да?
Тут действительно было красиво. А когда они вышли из рощи, стало теплее. Сидя с ним рядом, она вспомнила тот вечер, когда они вместе смотрели на проходящий поезд. Думает ли он сейчас о том же? Спрашивать она не стала — еще ответит «нет».
— Я раньше часто сюда приходила, — сказала она, — когда только переехали из Лондона.
— Ты в Лондоне жила? Моя мама оттуда. — Он изумленно взглянул на нее, точно не мог поверить. — А зачем переехала?
— Бабушка с дедушкой здесь жили и заболели. Мама хотела, чтобы мы жили поближе, папа был не против. Он недвижимостью занимается, а цены на дома в Лондоне в то время были выше крыши, вот мы и продали наш, потом родители нашли другую работу и купили здесь дом в два раза больше прежнего, когда цены упали. Папа часто такие штуки проделывает. Не пойму, умно это или нет.
— По мне, так очень умно.
— Но в Лондоне остались все друзья, а потом дедушка умер — почти сразу после нашего переезда, —«а бабуля умом тронулась, пришлось отдать ее в дом престарелых. Так что получилось, вроде как зря переезжали. Один папа был доволен.
Он слушал ее очень внимательно, и это вселяло уверенность. Она решилась задать вопрос, не дававший ей покоя несколько дней:
— Почему ты тогда пришел и соврал, что знаешь брата?
Кажется, вопрос его удивил, потому что он вдруг покраснел:
— А почему ты думаешь, что я соврал? Она рассмеялась:
— Потому что потом оказалось, что вы незнакомы. Он вырвал пучок травы и бросил его в реку, словно
хотел накормить воду. Потом сорвал еще один и положил рядом.
— Мы незнакомы, ты права, но слух прошел, что у него вечеринка, вот я и решил напроситься в гости.
Она, кажется, обрадовалась такому простому ответу. Ведь если бы он врал, наверняка придумал бы более мудреное оправдание.
— Я не обижаюсь, — проговорила она, — и мне это даже показалось забавным. Но ты же в курсе, что я даже не знаю, как тебя зовут?
Он снова покраснел.
— Неужто Румпельштильцхен?
— Что?
— Сказка такая. О карлике, который велел королеве угадать его имя.
Он покачал головой — видимо, сказку такую не знал. Она вдруг почувствовала себя дурочкой. Другие девчонки наверняка не несут такую чушь. Ей бы помалкивать.
Она сняла туфли и пошевелила пальчиками в траве, но когда увидела, что он на нее смотрит, накрыла ступни руками. Ей вдруг вспомнились Стейси с подружкой и все девчонки в школе — вот если бы они сейчас ее увидели, наверняка бы удивились, что она осмелилась выйти из дому, прислать парню сообщение да еще привести его с собой в свое секретное убежище. При мысли об этом она почувствовала себя сильной. Сняла пальто, бросила его на траву, встала, расстегнула юбку — та упала к ногам.
— Ты что это делаешь? — тихо спросил он.
— Раздеваюсь.
— Зачем?
Сняв кардиган и колготки, она осталась в нижнем белье и рубашке. Постаралась не думать о том, какие у нее толстые ляжки, но порадовалась, что вчера побрила ноги.
Она повернулась к нему:
— Искупаться не хочешь? Он оторопел:
— В речке?
— Ну да, почему нет?
— Так холодно же!
— Боишься, что ли?
— Да нет, только плавки не взял. Она показала на свой наряд:
— Ну, вот и я купальник не взяла.
Он нахмурился, потом приспустил джинсы на дюйм, словно проверяя, не появились ли там каким-то чудом плавки. Она углядела кусочек его трусов. Внизу живота у него росли очень тонкие волосы, казавшиеся тенью. Он поймал ее взгляд, и, чтобы не покраснеть, она громко сказала:
— Слабо?
Он посмотрел на нее секунду, потом рассмеялся:
— Ну, раз так...
Он сбросил кроссовки, снял куртку и расстегнул джинсы. Элли не могла смотреть, не хотела краснеть от смущения. Отвернувшись, она пошла к реке по наклонному берегу. У кромки воды трава кончалась и начиналась глина вперемешку с галькой. У нее проваливались ноги. Она засомневалась. Хоть она и купалась здесь тысячу раз, сегодня вода была темной и такой непрозрачной, будто в ней что-то таилось. У берега плавали водоросли, а сбоку росли камыши. Но теперь было уже поздно показывать, что ей страшно. Чтобы удержать его внимание, она должна продолжать делать что-то из ряда вон выходящее.
Она прыгнула не глядя. Знала, что если откроет глаза, то не решится. Вместо этого зажмурилась и подпрыгнула высоко. Шок от ледяной воды был сумасшедшим. Она словно спрыгнула с самолета и теперь летела в чужеродной ледяной пустоте; ей казалось, будто распростертые руки обрастают льдом.
— Ну как? — крикнул он. Сам он стоял на берегу, растирая плечи от холода. В трусах он выглядел старомодным.
А она и ответить не смогла. Ей пришлось все время двигаться, так было холодно. Она доплыла брассом до противоположного берега, потом кролем обратно. Ей нравилось это чувство: плыть, не думая, наслаждаться водной стихией так, будто она ей принадлежала. В клубе она каждое утро проплывала бассейн сорок раз и выходила на сушу с пустой головой, ощущением чистоты и ясности.
— Ну, я иду, — крикнул он, словно сам себя пытаясь убедить. Она невольно улыбнулась. Мальчишеская бравада была ей знакома: Том тоже так всегда делал, убеждал себя и остальных заодно. И отец так поступал, когда читал карту в машине.
Он поджал колени и быстро прыгнул в воду, как она. Закричал, раскинув руки и ноги в стороны, и поднял такие сильные брызги, что ей пришлось отвернуться. Когда же она снова посмотрела в его сторону, он исчез под водой. Глядя на пузырьки, она ждала.
Он вынырнул, хватая воздух ртом:
— Господи, как холодно-то! — Капли воды налипли на ресницы и стекали по щекам — казалось, он плачет.
— Но здорово же, да?
— Вода ледяная!
Она с улыбкой подплыла к нему:
— Неужели так невыносимо?
Он обрызгал ее. Она тоже брызнулась. Тогда он попытался утопить ее, но не знал, какая она быстрая: она мигом от него уплыла. Почти позволила себя поймать, а потом нырнула под воду, выплыла сзади и сама его окунула. И со смехом уплыла. Легла на спину и стала смотреть на небо. Она надеялась, что со стороны выглядит стройной и решительной. Ее легкие расширились, она дышала глубоко и оттого ощущала себя настоящей спортсменкой.
Ухватившись за низкую ветку, она смотрела, как он плывет к ней. Он тоже схватился за дерево, и они повисли вместе. Замерли, и поверхность реки стала гладкой, с мутной черной водой.
— Что будет, если глотнуть? — спросил он.
— Умрешь.
Он оторопел:
— Серьезно?
— Нет, — улыбнулась она, — это вода категории «Б», то есть относительно чистая. Примерно в трех милях отсюда река распадается на ручьи и впадает в соляные болота. Вот там плавать не стоит.
— Почему?
— Приливы и отливы — никогда не знаешь, какая там глубина. А еще зыбучие пески.
— Как много ты обо всем знаешь, мне нравится, — проговорил он и посмотрел ей прямо в глаза.
— Правда?
— Мне вообще многое в тебе нравится.
Эта фраза была такой заезженной, что она не удержалась и расхохоталась.
— У тебя губы синие, — сказал он, потянулся и коснулся ее губ пальцем, точно холод можно было смахнуть.
С ее телом в ответ произошло что-то поразительное: сердце забилось чаще, адреналин ударил в голову. Ей захотелось поцеловать его палец. Или лизнуть. Сунуть в рот.
— Тебе и самому, кажется, не очень жарко, — прошептала она.
— Может, тогда пора выходить? Но они не двинулись с места.
Он наклонился. У него были карие глаза с темно-золотыми крапинками. Он поцеловал ее очень нежно. Его рука коснулась ее щеки, как самой диковинной драгоценности.
Через некоторое время он отстранился и сказал:
— Пойдем лучше, правда. Ты вся дрожишь.
Она зарылась носом и губами в изгиб его шеи и поцеловала его туда один раз, как будто на прощание. Потом они вылезли на берег и бегом побежали туда, где оставили вещи.
Она схватила колготки и вытерлась ими, как полотенцем; он сделал то же с футболкой. Они попрыгали, стуча зубами и вытираясь насухо.
— Побегай, — сказал он. — Давай, надо согреться. Он схватил ее за руку, и они побежали по траве.
У входа в рощу она развернула его и побежала обратно, таща его за собой. Они по очереди выбирали, куда бежать, вверх и вниз по наклонному берегу, туда вприпрыжку, обратно на одной ножке, задирая колени или изображая самолеты (размахивая крыльями и подражая звуку мотора), и наконец, уставшие и смеющиеся, упали на траву.
— Я совсем не согрелся, — заметил он. — Никогда в жизни так не мерз.
— А ты в море искупайся, — усмехнулась она. — Я не имею в виду любое море, нет, я про море дикое. У моей бабушки коттедж на берегу залива — там такой пляж! Огромные волны, сумасшедшие. Как-нибудь съездим туда, если хочешь.
— Обещаешь?
— Конечно.
И они оба улыбнулись, будто знали что-то, известное лишь им одним. Он взял ее за руку, крепко, словно его избрали, чтобы заботиться о ней.
И тут телефон снова зазвонил.
Не отвечай, взмолилась она. Побудь со мной подольше. Но он отпустил ее руку, взял куртку и достал из кармана телефон. А когда увидел, кто звонит, встал и спустился на несколько шагов вниз по склону.
— Опять? — услышала она. Голос у него был другой, не такой, как во время прежнего разговора. В нем сквозил страх. — Ты зачем дверь открыла? Я же говорил — не открывай. Зачем?
Он взглянул на Элли.
— Опять сестра? — прошептала она.
Он кивнул и отошел еще на несколько шагов.
— Ладно, успокойся, они же ушли. Нет, я тебя не ругаю. Слушай, Холли, давай сделаем так. Я сейчас приеду и проведаю вас, ладно? Попрошу Джеко меня подвезти, через двадцать минут буду. Нет, милая, остаться не смогу, на работу надо, но привезу кое-что вкусненькое. Ты что хочешь?
Элли взяла свою одежду, кое-как расстегнула мокрую рубашку, сняла и надела кардиган и пальто. Он ничего не видел — прощался с сестрой. А потом тут же принялся звонить кому-то еще — договариваться, чтобы его встретили у ворот кладбища. Через десять минут.
Значит, все. Идеальному дню конец. Знала же, что все хорошее недолго длится.
Он закончил разговор и подошел к ней.
— Прости, — сказал он.
— Кажется, у тебя там сложная ситуация.
— Сестра очень напугана. Ей восемь лет, в дверь постучали, она открыла и сильно испугалась.
— А матери что, не было дома?
— Ей надо было уйти.
— И кто приходил?
— М-м-м... да так, никто, просто люди. Короче, мне пора.
Элли поспешно натянула юбку, точно ей тоже было куда торопиться. Стоя чуть поодаль, он надевал джинсы, носки и кроссовки. Их поцелуй казался далеким, как будто это было сто лет назад.
— Ты где работаешь? — спросила она.
— В пабе. Не в городе, ты вряд ли его знаешь. Ресторан для туристов в гавани.
Она молчала, надеясь, что он пригласит ее пообедать, решив проблемы с сестрой. Она могла бы посидеть за барной стойкой, поболтать с ним, заказать сэндвич. Ей эта идея понравилась. Но он ее не позвал. После того звонка он как-то притих и сразу замкнулся в себе, и ей показалось, что он никогда больше не заговорит.
Обратно шли молча. Без колготок туфли были ей велики и громко хлюпали, когда она ступала по тропинке. Мокрое белье липло к коже и натирало бедра и подмышки. Она провезла рубашку и колготки по земле — пусть тащатся по грязи, собирая пыль, опавшие листья и прутики. Ей было все равно, ей хотелось насобирать всего на память — тайные запахи и частички с этой тропки. Тогда, придя домой, она посмотрит на свою одежду, и, может, то, что случилось в воде, не покажется ей сном.
Но там, где тропинка начинала спускаться вниз, к кладбищу, он остановился. Повернулся к ней и взглянул очень серьезно.
— Ты мне нравишься, — проговорил он.
Он сказал это так, будто ожидал, что она начнет с ним спорить. Она же в ответ лишь кивнула. Его лицо сказало ей лучше всяких слов, что то, что она сейчас услышала, для него очень важно.
— Серьезно. Что бы ни произошло, я хочу, чтобы ты верила в это.
— Как-то слишком трагично звучит. . Он снова взглянул на экран телефона:
— Мне пора.
Вместе они миновали кладбище и вышли через деревянные ворота. Было еще рано, уроки в школе еще не закончились, и улицы пустовали. А он, очутившись на улице, кажется, занервничал. Неужели не хочет, чтобы их видели вместе? Может, она такая уродина, что правда не хочет. Или у него есть подружка и тот телефонный разговор был вовсе не с сестрой.
— Ну, давай прощаться, — проговорил он.
Ей тоже нужно было на главную улицу, поэтому, хотел он того или нет, до перекрестка пришлось идти вместе. Он шагал чуть впереди, опустив голову и сунув руки в карманы.
Когда подъехала машина Джеко, он даже не заметил.
— Тебе какой-то парень машет, — сказала Элли. — Друг твой?
Машина остановилась рядом, открылось окно, и водитель высунулся наружу.
— Эй, привет, — прокричал он. — Садись!
Майки сел в машину, а Элли осталась неловко стоять на тротуаре. Она не знала, что делать дальше. Может, он сейчас спросит, не надо ли ее подвезти? И если так, соглашаться или нет? Или придумать какую-нибудь крутую отговорку —мол, у нее дела — и уйти?
Его приятель улыбнулся и проговорил:
— Извини, что выкрал его у тебя.
Он сказал это так, будто они были парой и у нее имелись на него какие-то права. Она улыбнулась:
— Ничего.
Оба они смотрели на нее, но она снова стала невидимкой. Они видели лишь фасад — одежду, дурацкие туфли. А глаза ее нового друга словно подернулись дымкой; он стал совсем не таким, как был там, на реке.
— Что ж, — сказала она, — еще увидимся.
Он кивнул, едва глядя в ее сторону, и машина тронулась.
Четырнадцать
Майки сидел на краю дивана, стараясь не нервничать. Уставился на ковер, потом на черные полицейские ботинки без каблуков. Скрестил пальцы и попробовал подумать о чем-нибудь другом, унестись воображением подальше.
Но женщина-коп занимала все мысли. Что, если она полезет в шкафы, начнет рыскать? Это вообще законно? Тогда все, что он наспех запихнул туда сегодня утром, вывалится ей прямо под ноги — грязные шмотки, немытая посуда, бутылки и пепельницы и пустые пакетики из-под чипсов. С тех пор как Карин перестала заниматься хозяйством, все понемногу вышло из-под контроля. Что, если эта тетка поднимется наверх и обнаружит мать, мучающуюся от сильнейшего за весь год похмелья? Копы везде находят за что зацепиться, верно? Они как ищейки.
— Что ж, — проговорила женщина, — жаль, что Карин не хочет к нам спуститься.
— Да. Она плохо себя чувствует.
Майки поднял голову и встретился с ней взглядом. Почувствовал, что краснеет, и понял, что она заметила. Она посмотрела на часы:
— Когда же ваша мама придет? Может, позвонишь ей еще раз?
Надо было лучше подумать, прежде чем врать, что мать в магазин выскочила. Наворотить какую-нибудь историю о больном родственнике, который далеко живет. В Ирландии, например, — вообще беспроигрышный вариант. Целый день в дороге.
— Может, если она и на этот раз не ответит, оставишь сообщение и попросишь ее перезвонить?
Он уже успел возненавидеть голосовую почту на телефоне матери. За последние дни он общался с ней тысячу раз, и каждый раз голос на том конце был безразличным и звучал так, будто ему абсолютно все равно. А когда вчера вечером мать все-таки появилась, он все ей высказал — как его бесит, когда он остается за главного и не имеет даже понятия, куда она запропастилась и все ли с ней в порядке. Мать заплакала. Начала извиняться. Короче, ничего нового.
— Эй, мам, это я. Тут пришла женщина из полиции по делу Карин, хочет поговорить с нами, забыла? Мы сидим и ждем тебя, может, поторопишься? — Он повесил трубку и выдавил из себя улыбку: — Можете со мной поговорить. Если она не вернется до вашего ухода. А я потом ей все передам.
Женщина кивнула:
— Я бы кое-что хотела обсудить и с тобой, Майки, но надеялась все-таки увидеть маму... и Карин тоже. Хочу объяснить вам всем, почему посчитала нужным привлечь социальную службу.
— Вы до смерти Холли напугали, когда явились на прошлой неделе.
— Да, она открыла дверь и, кажется, очень расстроилась. Извини. Но у нас была договоренность, и твоя мать знала. Она разве тебя не предупреждала?
Нет, черт возьми, ни слова не сказала — и он поверить не мог, что она скрыла от него такое. Может, поэтому и сорвалась тогда? Кого угодно испугает коп, настучавший в соцслужбу.
— Я работаю с Карин уже достаточно давно, Майки, и, как ты, наверное, знаешь, она часто отказывается со мной разговаривать. К полиции она относится подозрительно и не разрешает передать ее контакты другим службам, к примеру психологу или в кризисный центр для жертв изнасилования. — Услышав это слово, Майки вздрогнул. Как он его ненавидел. — За те недели, что мы с ней общались, я пришла к выводу, что, возможно, в вашей семье существуют более глубокие проблемы и именно они мешают ей преодолеть кризис.
— Какие такие проблемы?
— Сложный вопрос, Майки, но позволь привести пример. Я заметила, что ваша мама днем часто спит — значит, Карин много времени проводит одна. Также она заботится о младшей сестре и чувствует себя ответственной за выполнение различных домашних обязанностей — готовка, уборка, — а ведь ей сейчас это совершенно ни к чему.
— Она всегда этим занималась. Ей нравится.
— Возможно, но именно сейчас она в безвыходном положении. Вот я и подключила социальную службу, чтобы ее работники помогли мне составить более корректное представление о вашей семье.
— Вот вы сами сейчас сказали, что Карин относится к вам подозрительно, и сами сделали хуже. Думаете, если начать шпионить за нашей семьей, она проникнется к вам доверием?
— Этой мой долг — сообщать обо всем, что внушает беспокойство, Майки, а если честно, в вашей семье меня многое беспокоит.
— Например, то, что матери захотелось вздремнуть посреди дня?
— Не только. Холли, например.
— Холли? А с ней-то что не так? У нее все в порядке.
— Она часто прогуливает школу, Майки, а когда я позвонила ее учительнице, та сказала, что если Холли и приходит, то обычно опаздывает, да и после школы ее тоже забирают с опозданием. И вот уже несколько недель, как она ходит на занятия без учебников и физкультурной формы.
— Вы сюда пришли, чтобы общаться с Карин. Какая вам разница, забыла Холли физкультурную форму или нет?
— Да, я здесь ради Карин, но обязана рассмотреть ее ситуацию в контексте всего случившегося. Восьмилетняя девочка, прогуливающая уроки, — повод для тревоги, Майки.
Другими словами, ей нравится разнюхивать, вот что она имела в виду. Ну почему Карин не может держать эту бабу на коротком поводке, быть с ней любезной, уболтать, отвлечь от всего остального?
— Холли сегодня в школе?
Ну вот, начался допрос. Он попытался сосредоточиться.
— Да, я сам ее отвел.
— Прекрасно. Обычно ты ее водишь?
— Раньше водила Карин, теперь мы с мамой по очереди.
Может, если он пообещает отводить Холли в школу вовремя каждый день, соцслужбы перестанут следовать за ними по пятам? Ему было невыносимо присутствие этой женщины здесь, как бельмо на глазу. Если бы ему удалось переманить ее на свою сторону, убедить, что у него все прекрасно получается, может, она бы ушла и забрала с собой своих любопытных прихвостней?
— Значит, мама попозже пойдет забирать Холли из школы, да?
— Да. — Он сделал глубокий вдох. — Может, хотите чаю?
Она улыбнулась:
— Было бы здорово, спасибо. С молоком и без сахара, если можно.
Какое счастье, ведь сахара-то у них в помине нет. Он пошел на кухню, поставил чайник и встряхнул пакет с молоком — его как раз было на донышке. Он понюхал. Не совсем свежее, но и не прокисло еще. Сойдет.
Пока вода закипала, он наблюдал за ней. Она разглядывала открытки и журналы, которые Карин прислали подружки, занавески и телевизор, просмотрела диски — нет ли порнографии?
Чай заварился как надо — нужного цвета, и молоко не свернулось противными комочками, как бывает. Он принес чашку в гостиную и поставил на столик, потом сел напротив.
— Спасибо, — сказала она, глотнула и улыбнулась. — Очень вкусно.
Он кивнул и подумал, стоит ли рассказать ей о том, что учится на повара, но потом решил промолчать. Чем меньше информации, тем лучше. Только неприятностей на свою голову наживет.
Минуту они сидели в тишине; она пила чай. Молчание как-то затянулось. Может, он должен что-то сделать или сказать? Предложить ей печенье к чаю? Снова начала подступать паника. Что, если она попросит печенье? «А можно что-нибудь к чаю, Майки?» Это будет вроде как проверка. Мол, у всех детей должно быть дома что-нибудь вкусненькое. И если печенья нет, она что-нибудь непременно заподозрит и начнет рыскать по кухне. А в холодильнике у них упаковка просроченных сосисок — и всё. Ни хлеба, ни молока, ни консервов, в морозилке — один лед. Да, стоит ей проверить их запасы — и конец.
Сердце снова забилось, как барабан. Сидит тут в очках, вежливо тянет чай... при взгляде на нее он вспомнил, почему так ненавидел школу.
— Знаете, — заговорил он, — Холли у нас очень способная. И если пропустит пару уроков, ничего страшного, ведь она самая умная в классе. Все время читает, рисует и много гуляет.
— В способностях Холли я не сомневаюсь, но ребенок должен ходить в школу каждый день. Ты в курсе, сколько у нее прогулов в этом семестре?
Она уже говорила с учительницей, значит, хочет его подловить. Он покачал головой и стал ждать, что она скажет.
— Средняя посещаемость менее шестидесяти процентов. То есть она присутствовала четыре дня из десяти.
— Я знаю, что значит шестьдесят процентов.
— Ну да, конечно, прости. — Она поставила чашку на стол. — В последние два раза, когда у нас с Карин была назначена встреча, мне просто никто не открыл.
Когда на прошлой неделе я пришла вместе с людьми из соцслужбы, у них была договоренность с твоей матерью. Дверь открыла Холли и сказала, что не знает, где мать. Нас это, понятное дело, обеспокоило.
Он откинулся на спинку дивана и сложил руки на груди. Все это было очень похоже на одну из головоломок, что так любила Холли: никогда не знаешь, какой ответ правильный, какой нет.
— Может, мама решила прогуляться?
Вполне нормальное объяснение, но женщина-полицейский лишь нахмурилась в ответ.
— У Холли живот заболел, — добавил он. — Я теперь вспоминаю, поэтому она тогда не ходила в школу. А мама, наверное, пошла в аптеку за лекарством. Карин была дома, поэтому Холли не оставалась одна ни на минуту. Она небось сказала, что не знает, где мама, потому что так интереснее. Холли у нас обожает придумывать всякое. Признак смышлености.
— А ты где был в тот день, Майки, если позволишь спросить?
Он вспомнил Элли и купание в реке, вызов в ее глазах, когда она сказала, что ему слабо прыгнуть в воду. И ее прозрачную рубашку, кружевной лифчик.
— На работе.
То, что у него есть работа, наверняка сыграет в его пользу.
Она сделала еще глоток чаю и снова посмотрела на часы:
— О’кей, похоже, мама ваша не собирается возвращаться, так что давай перенесем встречу. Но перед уходом, Майки, хочу спросить твоего совета. Насчет Карин и того, что с ней происходит. Как думаешь, как бы я могла ее поддержать? Какая помощь ей сейчас нужна больше всего, чего ей не хватает?
Что ему было на это ответить? Восстановления справедливости? Мести за содеянное? Смерти Тома Паркера?
— Не знаю. Просто слишком уж все это затянулось. Она мне вчера призналась, что уже жалеет, что вообще сообщила о случившемся. При мысли о том, что придется выступать в суде, ей очень страшно, понимаете?
— Конечно, и я могу помочь, Майки. Пообщаться с руководством школы от ее имени, поговорить с врачом, если она того захочет, держать ее в курсе всех новостей по делу и помочь подготовиться к судебному процессу. Ей будет нелегко, Майки. Но я здесь, чтобы ее поддержать, поверь.
— А еще она не хочет выходить из квартиры, вы это знали? Говорит, что боится наткнуться на него, вот и торчит все время дома.
— Ему строго запрещено приближаться к вашему дому, находиться в центре города или около школы. Я об этом Карин уже говорила.
— Но его дружки вполне могут до нее добраться.
— И это тоже будет нарушением условий освобождения. Если хоть кто-то станет запугивать Карин или передавать сообщения ей от Тома, ты должен немедленно мне сообщить.
— А что будет, когда все закончится? Вы же просто бросите ее, да? После суда она никогда вас больше не увидит.
— И именно поэтому так важно, чтобы Карин обратилась в соответствующие службы, которые могли бы помочь ей уже сейчас и продолжили бы помогать потом.
Если бы ты убедил ее хотя бы взглянуть на брошюры, которые я оставила, я была бы тебе очень благодарна. Может, и тебе так полегче будет, Майки, как знать. — Она поставила чашку. — А как Холли переживает случившееся с Карин? Ей рассказали? Вы вместе эхо обсуждаете?
Майки покачал головой:
— Она же еще ребенок. Не поймет.
— А она не спрашивает, почему Карин больше не ходит в школу, почему так расстроена?
— Карин ведь уже заканчивает школу. Холли думает, ей так грустно, потому что ее парень бросил.
— Это ты ей сказал?
— Ну, вроде как. Она кивнула:
— А ты сам? Нелегко, наверное, быть старшим братом в такой ситуации.
Что она хочет услышать, интересно, подумал он. Что он мечтает отомстить? Или оставить все, как есть? Он вспомнил, что мать однажды сказала, и решил ответить так:
— Пусть полиция со всем разбирается. Она кивнула. Хоть раз ответил правильно.
— Обязательно разберемся, Майки. Знаю, полицейские задают много вопросов, и это может расстроить Карин, но им нужно прояснить все факты. Ты же понимаешь? Дело очень личное и очень сложное. Вам всем сейчас тяжело.
Он пожал плечами. Да откуда этой женщине знать? С ней никто никогда не станет разговаривать так, как копы тогда говорили с Карин: спрашивали, спала ли она с Томом раньше и всегда ли так напивается на вечеринках. Такие, как она, ходили в университет и знают, как отвечать правильно. И родителей у нее наверняка было двое, а как по-другому быть может, она небось и не представляет.
Майки ненадолго задержал на ней взгляд. По какой-то странной причине вдруг представил, что она ест мороженое — клубнично-ванильное — в залитом солнцем саду.
Она улыбнулась:
— Ты сказал, что работаешь.
— Учусь на шеф-повара.
— Здорово. — Его слова явно произвели впечатление. — Полный день?
Тут он наплел целую сказочку. Мол, он практически главный шеф-повар и паб без него просто пропал бы. Описал блюда, которые никогда не готовил: кокован, кассуле, шукру-гарни и классическая русская кулебяка. Нет, сказал он ей, уезжать из Норфолка он не собирается. Да, вскоре его отправят учиться в колледж по программе профессионального образования — за счет паба. Конечно, так он меньше будет бывать дома, но он готов к этому. Вкалывать не боится. Он вообще очень целеустремленный молодой человек. О своей мечте переехать в Лондон он не упомянул, как и о том, как бы ему хотелось, чтобы Карин поскорее забыла обо всем случившемся, и тогда он стал бы свободен. Закончил он с блеском — мол, в конце года его непременно ждет повышение. И откинулся на диване с улыбкой на лице.
Но женщина-коп не улыбалась. Напротив, снова нахмурилась:
— Меня это тревожит, Майки. Такая ответственность на твоих плечах, и то, что ты так много работаешь... Я знаю, что мама твоя плохо себя чувствует и вам сейчас нелегко из — за Карин. Но ты подумай, не мог бы кто-нибудь еще тебе сейчас помочь? Может, родственник или друг семьи?
— Нет, — ответил он, — никого у нас нет.
Ну почему у него никак не получается ей угодить? И что она имеет в виду, говоря, что «мама плохо себя чувствует»? Что ей вообще известно? Он представил, как она возвращается в полицейский участок и всем своим друзьям-копам рассказывает, что он не справляется, потом заходит в соцслужбу и доносит то же самое. И все они начнут прищелкивать языками, суетиться и предлагать разные меры по улучшению его несчастной, жалкой жизни.
— Послушайте, — заявил он, — мы справимся. Холли будет ходить в школу каждый день. Мы проследим. Школу она любит, это будет несложно.
— Этого мало, Майки.
— Но что еще?
Он готов был предложить что угодно, пообещать что угодно.
И тут она выложила требования соцслужб: чтобы Холли каждый день являлась в школу к девяти утра и не забывала портфель с учебниками и формой; при этом она должна быть в чистой, хорошо пахнущей одежде, не выглядеть усталой или голодной. А мать обязана позвонить в соцслужбу и обратиться за помощью. Карин же надо перестать отказываться от встреч с полицией.
— Я могу ей помочь, Майки, это моя работа, но как я могу выполнять свою работу, если она со мной даже разговаривать отказывается? Если бы ты настроил ее так, чтобы она чуть больше стала мне доверять, это было бы здорово.
Она попросила, чтобы он звонил, если его что-то встревожит либо он просто захочет поговорить или Карин что-то понадобится. Дала ему свою визитную карточку с прямым номером. На ней даже было ее имя — Джиллиан.
Он кивнул. Пусть верит, что не все безнадежно.
В ответ она пообещала связаться с соцслужбой и сказать им, что поговорила с ним и в семье у них, похоже, не так все запущено, как кажется на первый взгляд. Те же, в свою очередь, могли бы позвонить в школу Холли и попросить зачислить ее в какую-нибудь секцию, которая заканчивалась бы не раньше шести, а может, даже приставить к ним «семейного помощника», что бы это ни значило.
Майки пообещал, что мать обязательно ей перезвонит. Сказал, что понимает, что Карин должна являться на встречи, и сделает все возможное, чтобы убедить ее больше их не пропускать. Они доброжелательно покивали друг другу — кажется, установилось взаимопонимание. Это было начало новой жизни, с чистого листа.
Она начала надевать пальто:
— Очень хорошо, что ты работаешь, Майки. Он невольно улыбнулся:
— Да, люблю готовить, это же здорово. Были в «Квинсхед»? Паб в гавани.
— Не слышала, — отвечала она. — Но теперь, может, и загляну.
— У нас спецпредложение — съешь, сколько сможешь, за десять фунтов. Неплохо, а? А после смены нам еда бесплатно достается.
Сказав это, он тут же засомневался, стоило ли. Он имел в виду бесплатный ужин после работы — оставшееся мясо, фрикадельки и сосиски; их обычно оставалась целая гора. Но что если она догадается, что он набивает карманы чипсами для сестер, арахисом и свиными шкварками для матери? Она же коп, верно? У нее нюх на такие дела.
— Начальница мной довольна, — покраснев, добавил он. — Говорит, у меня талант.
— Уверена, так оно и есть.
Она встала и повесила сумку на плечо:
— Что ж, Майки, мне пора, но не забудь — твоей маме бы прямо сегодня позвонить в соцслужбу, если получится.
— Я ей напомню. Она кивнула:
— Хорошо.
Выжил. Уходя, она улыбалась, даже сказала, что с нетерпением ждет их следующей встречи.
Как только захлопнулась дверь, он позвал Карин; та вышла из комнаты и встала на лестнице, завернувшись в одеяло.
— Ушла, — сказал он, — я все уладил.
— Что она сказала?
— Что тебе надо являться на эти чертовы встречи, Карин. Знаешь, если бы ты ее не разозлила, она бы нас не заложила. Она же просто помочь хочет. Для копа она даже ничего.
— Она все время расспрашивает, как я себя чувствую, а мне хочется поскорее все забыть.
— Может, ей не все равно. Такая мысль не приходила в голову?
Карин спустилась вниз, таща за собой одеяло. На нижней ступеньке протянула руки, чтобы его обнять. Он бросился к ней, и так они стояли с минуту.
— Надо кое-что сделать, — проговорил он.
Она отстранилась и взглянула на него. Лицо бледнее, чем вчера, а еще она как будто сжалась, стала ниже ростом.
-Что?
— Во-первых, мать растрясти. Точнее, это сделаешь ты, потому что мне на работу пора. Ей надо позвонить в соцслужбу и объяснить, почему она на днях не явилась на встречу, потом сходить в магазин за продуктами и забрать Холли из школы. Пусть позвонит мне, как только продерет глаза, и не пускай ее в школу, если она еще толком не протрезвела — у них там ушки на макушке. Твоя надсмотрщица и в школу позвонила, прикинь?
— Хватит называть ее моей надсмотрщицей.
— Короче, если мать еще не протрезвела и не примет ванну, придется тебе самой позаботиться о Холли.
Карин в ужасе дернулась:
— Ну уж нет. Никуда я не пойду.
— И не надо. Позвони кому-нибудь из подруг, пусть заберут ее.
— И звонить никому не буду.
— Господи, Карин, всего пара звонков!
Ему хотелось ей врезать. Хлопнуть дверью и бросить этот сумасшедший дом. Неужели ей непонятно, что ее подруги рвутся помочь? День за днем они звонят в дверь и спрашивают, как у нее дела. И если дать им задание, всем будет лучше. Но стоит начать спорить об этом сейчас, он еще сильнее задержится, а он и так уже опаздывает. И стоит хлопнуть дверью, как Карин поднимется к себе в комнату, ляжет в кровать, и они с матерью продрыхнут весь день.
Он положил руки ей на плечи и заглянул в глаза, чувствуя себя гипнотизером.
— Мы все вместе в этом дерьме, — проговорил он, — и ты тоже должна помогать. Приготовь маме крепкого кофе, заставь выпить побольше воды, пойди и поговори с ней, не соглашайся на отговорки. Сегодня ни в коем случае нельзя опаздывать в школу за Холли. Понимаешь?
Она кивнула, но в глазах ее были слезы.
— Ты очень храбрая, — добавил он. — Не волнуйся, все будет хорошо.
Пятнадцать
Остановив машину у моста, Том выключил мотор и повернулся к Элли.
— Дальше нельзя, — сказал он.
Она смотрела на колени, теребя ремешок сумки.
— Я тут перекинулся словечком с Джеймсом и Фредди. У них в школе братья, и если кто-нибудь тебя сегодня будет доставать, им не поздоровится.
Собственные телохранители — да, так к ней будет еще больше ненужного внимания. А ей хочется лишь одного — чтобы все перестали ее замечать. Тогда жизнь станет похожей на прежнюю.
— Зря папа так тебя отчитал, — добавил Том. — Что-то он слишком разошелся.
Что верно, то верно, слишком. Целую нотацию прочел о том, какой позор она навлекла на семью, затеяв драку, как они в ней разочарованы, что она сбежала и не взяла на себя ответственность за свое поведение, и так далее и тому подобное. Разрешил не ходить в школу два дня и выходные, но потом снова заставил пойти. А сегодня утром за завтраком заявил:
— Надеюсь, ты понимаешь, как тяжело все это видеть твоему брату.
Том вел себя как душка, заступился за нее и заявил, что ей тоже тяжело, что она защищала его репутацию, а придурки из школы — полные неудачники. Но Том хоть и был папиным любимчиком, так и не смог убедить его не пускать ее в школу хотя бы еще пару дней.
Теперь же ей ничего не остается, как выйти из машины и перейти мост. Она должна снова пройти через ворота на том берегу, миновать пустой школьный двор, главный вход и отчитаться в кабинете директора. Потом мистер Сполдинг, куратор, отведет ее на испанский. Отец все распланировал по телефону, в том числе поздний приход. Ей разрешили пропустить перекличку и школьное собрание, избежать толчеи в школьных коридорах. Теперь она официально «проблемный ребенок».
— Хочешь совет? — проговорил Том, повернувшись на сиденье к ней лицом. — Держись тихо, сосредоточься на уроках и экзаменах и не лезь на рожон. И знай, если опять пропадешь на несколько часов и никому не скажешь, куда пошла, мать с отцом с ума сойдут.
Она покачала головой:
— Я им не сказала, куда иду, потому что врать не хотела.
— Но мне тоже не сказала, хотя обычно мы такими вещами делимся.
Но нет, ее новый друг был ее тайной. Она уже пять сообщений от него получила с того дня, когда они купались в реке, и в последнем он спрашивал, когда они снова смогут увидеться. Разбалтывать об этом она никому не собиралась.
— Я просто в городе гуляла.
— Так зачем скрывать это ото всех?
— Затем, что папа терпеть не может, когда я бездельничаю. Небось думает, что раз я прогуляла уроки, то должна идти в библиотеку и там дальше заниматься.
А мать вечно встает на его сторону. Не хотела, чтобы меня отчитывали, вот и не сказала ничего. Том понимающе кивнул:
— Нуда, согласен, смешно все это.
Повисла недолгая тишина, а потом она спросила:
— Может, позвонишь в школу и скажешь, что я заболела?
— Что?
— Позвони в школу и притворись нашим папой.
— Ты что! Он с катушек съедет, если узнает.
— Ну, пожалуйста, Том. Я просто не могу туда идти. Она положила ладонь на живот. Желудок опять вел себя странно, как будто внутри все раскололось на маленькие кусочки и теперь они летают там в невесомости. Сегодня во сне она, видимо, тоже хваталась за живот, потому что, когда проснулась, на ладони отпечаталась пуговица от пижамы.
— И что будешь делать весь день? — спросил Том.
— Не знаю. Давай вместе что-нибудь придумаем. — Она умоляюще улыбнулась. — Вернусь домой, как обычно, и никто ничего не заметит.
Он взглянул на нее, потом кивнул:
— Только не говори никому, что я сделал.
Он принялся набирать номер, а она смотрела на него и думала: до чего же странно, что по велению судьбы именно она оказалась его сестрой. Сестра. Сестра... Проговаривая это слово про себя, она пыталась понять, что же оно значит.
— Доброе утро, — проговорил Том. — Я отец Элинор Паркер, она ученица одиннадцатого класса. У нее сегодня утром мигрень разыгралась, в школу не придет. — Он кивал, выслушивая ответ. — Да, да, разумеется, передам. Большое спасибо. — Он повесил трубку и улыбнулся: — Секретарша желает тебе скорейшего выздоровления.
Элли рассмеялась, неожиданно для себя. Один простой звонок — и впереди у нее целый свободный день.
— А есть еще один способ, — сказал Том, включая зажигание. — Можешь завтра попробовать. Приходишь на перекличку, потом перед первым уроком тихонько сбегаешь и все утро болтаешься в городе, возвращаешься на послеобеденную перекличку и опять уходишь. Сто раз так делал, когда в школе учился, и никто меня ни разу не поймал.
Элли изумленно покачала головой:
— А я и не догадывалась!
Они свернули с моста на Лоуэр-роуд, проехали газетный киоск и супермаркет и у почты выехали направо, а потом резко налево. Вокруг раскинулись просторы — поля, деревья, живые изгороди. Элли открыла окно. На обочине росли полевые цветы, траву колыхал ветер. Она высунула руку, подставила ладонь ветерку. Над полем быстро по прямой летела птица. Как же здорово! Они с Томом сбежали вдвоем. Как в старые добрые времена.
Когда они подобрались к побережью, солнце затянула дымка, оно стало далеким. Элли знала, что это из-за веса атмосферы на уровне моря. Кажется, это называется адвекцией, или морским туманом. На парковке в гавани туман был плотным, висел над ними мокрой, тяжелой пеленой.
Они оставили машину у волнолома. Элли бывала в гавани, лишь когда здесь было полно туристов — дети с лесками для ловли крабов и ведрами, целые семьи, шагающие от парковки к пляжу. Но сегодня был рабочий день, погода такая хмурая, что границу между морем и небом почти не видно, а контуры лодок размыты. Не считая рыбака в конце пристани, на берегу никого не было. Даже в сувенирной лавке ставни опущены.
— Ну, — проговорила Элли, — что мы тут делаем? Том пожал плечами:
— Я люблю лодки. В город мне нельзя, после темноты нужно быть дома — комендантский час, — зато сюда могу приходить, когда захочу.
Она словно впервые поняла, что все это для него значит, как ему тяжело. А до этого была полностью зациклена только на себе.
— Я сюда каждый день прихожу с тех пор, как меня выпустили. И знаешь, чем занимаюсь? — Он достал из кармана коробочку, как фокусник, воскликнув «та-да!».
— Что это у тебя?
Он отломил небольшой кусочек чего-то, завернутого в целлофан, и поднес к носу:
— Только не растрезвонь, Элли... — Он понюхал гашиш. — Жаль, что удалось добыть только «роки».
— «Роки»?
— Марокканский. Слабоват, но больше ничего не нашел.
Она знала, что он и раньше пробовал наркотики — в тот вечер, когда Карин была у них, он тоже курил. А утром она закопала окурки в саду, чтобы родители не нашли. Но этот кусок — мягкий, темный, как шоколадная тянучка, — это было совсем другое, не марихуана.
Он облизнул шов сигареты и развернул влажную бумагу. Даже не потрудившись оглядеться, не смотрит ли кто, высыпал дурь и принялся аккуратно греть зажигалкой большой кусок папиросной бумаги.
— Смотри и учись, — проговорил он.
Салон наполнился сладким дымом. Элли встревожилась, не останется ли запах в волосах, и тогда, когда она придет домой, отец унюхает и скажет: «Ты теперь еще и наркотиками балуешься, Элинор?»
Мимо прошли две женщины в одинаковых голубых ветровках и с рюкзаками. Вид у них был уверенный и целеустремленный. Элли им завидовала.
— Тебе разве можно? — спросила она. — Что, если полицейские решат провести тебе тест на наркотики или что-то вроде того?
Том вздохнул:
— Должна же быть в жизни у человека хоть какая — то радость.
Покрошив гашиш поверх табака, он свернул косяк завораживающими отточенными движениями. Скрутил у одного конца, положил на колено и, оторвав маленький кусочек картона от сигаретной пачки, свернул его в трубочку и приклеил с другого конца.
— А это зачем?
— Мундштук. Чтобы ты губы не обожгла.
Она губы не обожгла? Он что же, думает, что она тоже будет?
Он закурил, глубоко затянулся, закрыл глаза и выдохнул:
— Каждое утро я жду этого момента. — Он сделал еще несколько затяжек, и только она уж подумала, что он забыл о ней и все выкурит сам, как он сказал: — Ну что, раз уж решила потусоваться со старшим братом, может, попробуешь?
— Даже не знаю.
— Да ты ничего не почувствуешь. Так, легкий мандраж.
Она неуклюже взяла сигарету, как реквизит для какой-нибудь игры. Вдруг вспомнила, как они с Томом заворачивали сухие листья в саду в листок бумаги и поджигали их. Ей было лет шесть, а ему, значит, восемь, и они притворялись, что курят сигары. Она украдкой взглянула на него. Такой он, ее брат. Всегда им был и всегда будет. Сделав небольшую затяжку, она задержала дым во рту.
— Глотай, — велел он, — не порть хороший продукт. Она попыталась втянуть дым изо рта в легкие, но горло сжалось, и она зашлась лающим кашлем. Том рассмеялся:
— Какая же ты неумеха. Да не бойся ты, ничего с тобой не будет, просто станет тепло и приятно. Не сдавайся так легко.
Следуя его указаниям, она затянулась глубже и попыталась сразу же вдохнуть дым. Легкие загорелись, в голове все поплыло, и она снова закашлялась.
Том отобрал у нее косяк и затянулся нарочито глубоко, словно показывая, как это правильно делается. Затем выпустил дым в ветровое стекло. Тот окутал их терпким облаком.
Он мечтательно улыбнулся:
— Ну вот, ты перешла на темную сторону силы. Сама понимаешь, да?
Она смущенно вжалась в сиденье. Никогда в жизни она не прогуливала школу, не курила марихуану и не целовалась с парнем, даже имени которого не знает, — а ведь за последние дни все это приключилось с ней.
Так вот что значит контролировать собственную жизнь. Вот что значит учиться в университете — тогда она сможет делать все, что захочется и когда захочется, и никто не станет задавать вопросы. Не будет надзирателей. Может, она даже начнет курить марихуану? Не считая кашля в самом начале, ощущения очень даже ничего.
Что до Тома, таким счастливым она его уже несколько дней не видела. Сидит рядом с косяком в руке. Она улыбнулась ему. Он ее брат. Между ними крепкая связь.
— Том?
— Угу?
— А тебе Карин Маккензи вообще хоть нравилась? Он удивленно повернулся к ней:
— Обязательно об этом сейчас говорить?
— Ну, я знаю, что сейчас ты ее ненавидишь, но до того, как все произошло, нравилась она тебе?
Том открыл окно, высунул руку и потянул пальцы:
— Шлюха она.
— Но зачем тогда ты ее домой пригласил?
— Не приглашал. Сама увязалась.
— Но ты же ее привез после паба. И вы стояли в саду, обнявшись.
— Хочешь превратить это в историю любви?
— Просто хочу знать. Он вздохнул:
— Ты же видела, как она была одета. Думаешь, справедливо, что я сяду в тюрьму, потому что согласился, когда она себя поднесла на блюдце?
— А ты посылал ей сообщения с угрозами, когда она сказала, что в полицию пойдет?
Он резко повернул голову:
— Это кто тебе сказал?
— Поэтому тебя сразу под залог не выпустили? Папа сказал, что адвокат попался никудышный, но причина в другом, правда?
Том облизнул губы кончиком языка:
— Когда ты ее на следующее утро увидела, когда она спустилась вниз и ты сидела на кухне, что она тебе сказала?
Ну вот, опять. Как же она не хотела, чтобы это повторилось. Прямо как допрос в полицейском участке.
— Я же тебе уже говорила: она попросила апельсинового сока и уточнила, как добраться до города, всё.
Он кивнул:
— Вот и я о том же. Она же не выглядела несчастной, так? Не плакала, ни слова не сказала о том, что на нее напали? Выпила стакан сока, ушла и отправилась домой. А в полицию лишь через несколько часов заявилась. — Он выбросил окурок и закрыл окно. А пачку сигарет и дурь спрятал обратно в коробочку. — Я написал ей эти сообщения, потому что она подставить меня собралась, вот почему.
Так вот какой вкус у горечи, подумала Элли. Горечь собралась во рту пузырем.
— Если бы я сказала, что не хочу свидетельствовать в твою защиту, что бы ты сделал?
На лице его отразился искренний страх.
— Ты не можешь так меня бросить!
— Мне страшно идти в суд.
— Всем страшно!
— Но они станут задавать мне вопросы, вдруг я отвечу что-нибудь не то?
— Да неужели это так сложно? Просто скажи, что ничего не знаешь.
— Но я же говорила тебе, что Карин всего пятнадцать.
— А я не расслышал.
— Вообще-то, мы с тобой об этом на лестнице долго разговаривали.
— И ты теперь хочешь, чтобы я сел в тюрьму, потому что твои слова тогда не разобрал толком?
Она повернулась к нему. Ее щеки горели.
— Откуда ты знаешь, что она тоже хотела? Как сумел точно определить? Она же такая пьяная была, что едва на ногах держалась.
Он наклонился так близко, что его лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от ее лица. И заговорил очень тихо:
— Выйдешь из игры — и копы решат, что я виновен. Она покачала головой. Сердце бешено билось.
— Не решат.
— Тебя притащат в участок и будут допрашивать. Потом пришлют повестку и все равно заставят явиться в суд, хочешь ты того или нет. Посадят на свидетельскую скамью и будут допрашивать на перекрестном допросе... часами. Поверь, им покажется крайне подозрительным, что моя родная сестра не хочет выступать в мою защиту.
Элли заморгала. Она знала, что будет дальше. Сейчас он перестанет быть милым и наденет маску холодности. Жестокая перемена — как будто солнце вдруг закатилось и небо заволокла ледяная пелена. Он всегда так поступал.
— Прости меня, — сказала она.
Он встряхнул головой:
— Смешно. Я вообще-то думал, что ты уже достаточно взрослая и с тобой можно общаться. Но ты еще хуже отца.
Она все испортила. А ведь день был просто идеальный.
— Вылезай из машины.
— Что, здесь?
— Я с Фредди встречаюсь.
— А ты меня сначала домой не отвезешь?
— Там же мама. Хочешь, чтобы она узнала, что ты прогуливаешь?
— И что же я буду весь день делать?
— Не знаю, твоя идея была. Что ты ко мне прилипла? Можешь в город поехать, на автобусе.
Значит, ей снова некуда податься, как на прошлой неделе. Только в тот раз гнев придал ей сил, а еще тогда были река и тот парень, а сегодня у нее голова кругом от гашиша, и ее бросают посреди гавани в тумане.
Она закрыла глаза и попыталась разозлиться. Ей нужна была подпитка.
— У тебя деньги есть? — спросила она.
Он вздохнул, порылся в кармане, достал мелочь и отсчитал пять фунтов.
— Элли, ты должна мне доверять. — Лицо его было неподвижным, а голос очень уверенным. — Я серьезно.
Она вышла из машины.
Шестнадцать
— Простые вещи важнее всего, — вещал Деке, выкладывая на стол сливочное масло, молоко и муку. — Вот спрашивается: как из таких простых ингредиентов получается отличный белый соус? А ведь на его основе можно приготовить много что еще, например морне или субиз*.
* Морне — сырный соус к овощным блюдам и блюдам из птицы; субиз — молочный соус с луком.
Вот чем Майки так нравилась поварская профессия: берешь для начала что-то очень простое, добавляешь такие же простые продукты, а получается новое изысканное блюдо. Деке называл это алхимией — кажется, так будет «волшебство» по-французски.
Сейчас Деке попросил его сделать соус бешамель для лазаньи. Это было любимое блюдо Майки — паста, много сыра. И он знал, что Дексу нравится его соус. Он даже согласился поменяться с ним обязанностями и теперь отмывал противни в раковине.
— Однажды я сделал лазанью для мамы, — признался он, — видел бы ты ее лицо!
— Гордилась тобой?
— Не то слово. Она даже не знала, что я так могу.
— У тебя дар, Майки. Я всегда говорил.
Майки бросил на сковородку кусок масла и стал смотреть, как тот тает. Повозил его по дну деревянной ложкой, потом добавил столько же муки и размешал. Получился жирный комок, скользкий и шипящий. Он влил горячее молоко, медленно разбавляя мучную массу. Как же здорово не волноваться больше ни о чем, кроме как о том, что варится на плите. Майки знал, что хорошая основа для соуса должна быть плотной, отставать от дна и краев сковороды, а чтобы ароматизировать молоко, добавил в него луковицу, наколотую бутонами гвоздики. Вот такой простой секрет.
— Мне кажется, ты однажды станешь мастером соусов, — добавил Деке. — Знаешь, что это самый высокий пост у поваров?
— Нет, что-то не хочется все время заниматься одними только соусами. Хочу быть поваром, готовить весь обед от начала до конца.
— Что ж, тогда придется потрудиться. Надо учиться и внимательно слушать, и, когда придет время, еда сама подскажет, что у тебя лучше получается.
Майки рассмеялся, представив, как это «еда сама подскажет». Мысль казалась ему смешной и прекрасной одновременно. Деке тоже усмехнулся. Как же здорово стоять вот так на кухне и смеяться вместе, подумал Майки.
Вошел Джеко с коробками салата в руках и озадаченно уставился на них:
— Чего смеетесь?
— Майки тренируется делать бешамель, — объяснил Деке и помахал щеткой для мытья посуды. — Взбивает, взбивает, хотя рука уже отваливается.
— Знаете, сколько там народу?
— Ага, — ответил Деке, — поэтому и прячемся тут.
Джеко с грохотом бросил коробки:
— А мне что делать? Самому весь этот салат рубить, что ли?
Все утро Джеко был как на иголках, и Майки чувствовал, что это из-за него. За последнюю неделю он ни разу не явился на работу вовремя, и Джеко пришлось его прикрывать. А сегодня он даже одолжил ему машину. Майки его и поблагодарил и пообещал сыграть на бильярде и угостить пивом после смены, но как знать, может, этого недостаточно?
— Иди сам попробуй, Джеко, — обратился он к нему. — Теперь надо просто следить. И взбивай потихоньку. А я нарежу салат.
— Да брось, я сам.
— А вдруг понравится?
— С чего это? Я-то не хочу быть поваром. Деке нахмурился:
— А что, замахнулся повыше?
— Еще как повыше. Мир полон возможностей.
— Да, но ты-то еще здесь. Так долго у нас еще ни один помощник на кухне не задерживался.
Джеко не нашелся что ответить. Майки знал, что тот уже тысячу раз ходил в бюро по трудоустройству, пытаясь найти любую работу, кроме паба. Он ненавидел чистить и резать овощи, жаловался, что запах еды ему под кожу проникает. Но взамен ему предложили лишь место в супермаркете, и женщина из бюро сказала, что даже за него придется побороться. Майки вдруг стало жаль Джеко, и он расстроился, глядя, как его друг покраснел.
— Может, ты скоро девчонку встретишь, — проговорил он, — и она-то о тебе и позаботится.
Он хотел, чтобы это прозвучало по-доброму и Джеко развеселился, чтобы между ними вновь все стало, как прежде, но взгляд, которым его наградил приятель, сообщил ему, что он ошибся.
— По себе судишь, Майки?
— О чем ты?
— Ведь это тебе вечно достаются все девчонки, а? Майки замер с венчиком в руке:
— Это что еще значит?
Джеко отступил на шаг и поднял руки, точно Майки грозился пристрелить его венчиком.
— Я просто напоминаю, что у нас был план, забыл?
— Нет, помню.
— И ты сам попросил меня помочь. Но потом вмешалась эта девица.
— Не все так просто, понимаешь? Джеко пожал плечами:
— Она же тебе ничего полезного так и не сказала. А прошло уже пять дней, между прочим. От нее никакого толку, Майки. По мне, так все просто.
— Я на прошлой неделе был занят. — Майки говорил очень медленно, чтобы Джеко вспомнил: его мать пропала, ему одному пришлось заниматься Карин и Холли. — А сегодня утром у меня была встреча, забыл? Или считаешь, мне следовало заглянуть к этому ублюдку с утреца и набить ему морду при предках его, а?
— Может, и следовало.
— Сбрендил, что ли?
— Эй, ребята, ну хорош, — вмешался Деке. — Так расшумелись, что сама начальница явилась.
Сью стояла в дверях, скрестив руки на груди и глядя на них троих.
— В зале нужен официант.
— Я тебе каждый день повторяю: перед тобой три шеф-повара, — ответил Деке.
— Вообще-то, передо мной один шеф-повар, один чернорабочий и один посудомойщик, — возразила она, шагнула и постучала Майки по плечу. — И кажется, ты знаешь, кто ты.
Майки покачал головой: .
— Да, но официант из меня никудышный.
— Зато чаевые получишь.
— Да я все тарелки уроню.
— У меня как раз есть рубашка, которая тебе подойдет, а брюки твои и так сгодятся.
— Я соус делаю.
— Давай так договоримся. Ты выходишь в зал и обслуживаешь столики, а я делаю вид, что не замечаю твоих опозданий.
Джеко рассмеялся, а Майки схватил рубашку и пошел в туалет переодеваться. Сью стояла у двери и поджидала его, потом проводила к барной стойке и прицепила ему значок с именем.
— Будешь сегодня Тайлером, — улыбнулась она. Вокруг стойки толпилась куча народу — туристы,
расстроенные из-за плохой погоды, из-за того, что приходится сидеть в своих коттеджах и домиках на колесах; для них поход в паб — главное событие дня. У одной парочки волосы промокли от тумана, и они сидели рядом, как тюлени, склонив блестящие головки и изучая меню. Какая же у людей бывает простая, незамысловатая жизнь. Майки вдруг стало очень паршиво.
Он подумал о матери — проснулась ли она, удалось ли Карин привести ее в чувство? Нравится ли Холли в школе? Он вдруг позавидовал младшей сестре — сидит себе в классе с друзьями, рисует картинки блестками и пальчиковыми красками.
В паб вошла семья и неуверенно остановилась в дверях; Сью подошла к ним, потащив его с собой:
— Столик на четверых? Идите за мной, прошу. Она провела их вглубь зала. Мать, отец, двое детей.
Майки тащился сзади и думал о том, каково это — быть их сыном, их большим мальчиком, и обедать всем вместе. Фантазия длилась недолго: как только они уселись, Сью повернулась к нему и прошептала:
— Два раза повторять не буду, так что слушай внимательно.
Она объяснила, что в рамках спецпредложения можно брать любые блюда из салат-бара, а также подойти за горячим и овощами к разделочному столу.
— Тайлер — ваш официант, — добавила она. — Он принесет налитки, десерт и все, что захотите.
Майки стоял в сторонке и ждал, пока они выберут. Семейство не обращало на него ни малейшего внимания. Дети дрались за бесплатные цветные карандаши и раскраску, а мать тем временем складывала мокрые пальто на спинке стула. Отец все время проверял мобильник. Майки улыбнулся, поймав взгляд женщины, — хотел дать ей понять, что муж у нее идиот. Ему явно был до лампочки этот обед. Женщина улыбнулась в ответ.
— Что входит в салат-бар? — спросила она. Мужчина взял меню и проглядел его, словно сам хотел ответить на этот вопрос, но Майки его опередил:
— Несколько салатов, дыня и горячий суп.
— Какой? — спросила она.
— Сейчас уточню. Муж поднял голову:
— А вам разве не положено знать такие вещи?
Майки извинился; жена при этом ему улыбалась, а муж не заметил. Знает, что он придурок, подумал Майки, и ей за него неловко. Этот взгляд был ему знаком. У его матери было такое же лицо, когда она напивалась и начинала вспоминать одного из своих старых бойфрендов. Майки пожелал ему супом подавиться. Для начала.
Он завидовал Джеко, оставшемуся на кухне: наверняка сейчас потеет над духовкой, переворачивает запеченную репу, вываливает дымящийся горошек на блюда. Деке посыпает почти готовую лазанью сыром. На кухне Майки все было знакомо.
— Ну и как там, в реальном мире? — спросил Джеко.
— Одни идиоты.
— Кто бы сомневался.
На секунду Джеко вроде подобрел.
Может, Майки и почудилось, что он на него дуется, и все между ними по-прежнему хорошо? Он на всякий случай добавил:
— Я обязательно достану этого ублюдка, так и знай. Обещал Карин — значит сделаю.
Джеко пожал плечами:
— Только поторопись, а то так никогда и не соберешься.
Он сказал это таким тоном, будто то была его операция, а Майки все эти дни, можно подумать, не обдумывал в подробностях, как все провернуть.
— Ладно, — выпалил он, — может, в субботу? Джеко кивнул:
— Я с тобой.
— Суббота — короткий день. А потом наведаемся в гольф-клуб.
Они пожали руки, заключив договор. Снова друзья.
Семнадцать
Элли сидела на набережной, глядя на лодчонки, качающиеся на волнах, и слушая протяжный скрип тросов. Ей было холодно и скучно; был отлив, вода отступала, обнажая песок, но больше ничего не происходило. За последние десять минут рыбак на причале не поймал ровным счетом ничего, солнце, кажется, выходить не собиралось, и туман не желал рассеиваться.
Самое странное, что где-то там, чуть подальше, погода была хорошая. Солнце ведь просто затянуло тучами, как паутиной. А вот в миле-двух отсюда оно наверняка сияет. Может, Том сейчас играет с Фредди в гольф на солнцепеке или сидит в ресторане клуба с пинтой ледяного сидра в руке.
Она все еще очень злилась на него за то, что бросил ее в этой глуши, оставив всего пять фунтов. Автобус по расписанию был всего через несколько часов, и он наверняка об этом знал. Знал также, что она никогда не расскажет родителям о том, что он ее кинул, потому что ей самой первой достанется за то, что прогуляла школу.
Вот еще минутку посидит и пойдет пешком в город. Тут наверняка не больше трех миль, и, кажется, она помнит дорогу. Побродит по магазинчикам, может, в библиотеку заглянет, пока не кончится школьный день, а потом постоит у ворот школы — может, кто-нибудь из девчонок захочет пообщаться. Пора ей уже завести друзей. Может, она даже расскажет им о том, что случилось на речке, да и о своем новом приятеле, чтобы они посчитали ее более интересной. Есть шанс, конечно, что никто ей не поверит — ведь не поверили же, когда она призналась, что целовалась с Дэнни на рождественской вечеринке. Иногда она сама начинала сомневаться, было ли все хорошее, что с ней происходило, на самом деле или нет, а то как-то слишком мимолетны были эти прекрасные мгновения в сравнении с плохими.
Даже ее потрясающий план провалился. Ей он сразу пришел в голову после того, как Том ее высадил, и она тут же приступила к его выполнению. Тот парень говорил, что работает в пабе в гавани — значит, она отправится на его поиски и остаток дня проведет, сидя за барной стойкой и мило его убалтывая.
Но первый паб, куда она заглянула, назывался «Белая лошадь», и в нем были одни мужики с кружками пива. Когда она вошла, они, как по команде, обернулись и уставились на нее, и хоть ей и удалось, заикаясь, пролепетать, что она ищет одного парня, который здесь работает, все рассмеялись — ведь старикану, разливавшему пиво за барной стойкой, было лет сто, не меньше, а других сотрудников в пабе и не было.
В «Эрл Маубрей» она вошла уже посмелее и даже решилась подойти к барной стойке и спросить, не работает ли у них молодой парень — темноволосый, высокий, лет восемнадцати. Бармен сально усмехнулся и сказал:
— А я не гожусь для тебя, малышка?
Она сильно покраснела — снова над ней посмеялись.
— А как зовут-то его, девушка? — спросил бармен, когда она направилась к двери.
И Элли вдруг поняла, что так и не знает его имени, а весь ее план вдруг показался смешным и унизительным. Ей лишь хотелось войти в следующий паб и сразу увидеть его улыбку, сесть рядом, выпить чего-нибудь. Она стала воображать, как он подвезет ее до дома, а там уж они договорятся о следующем свидании. Сегодняшний день поначалу казался даром свыше, но уж лучше бы она в школу пошла, в самом деле.
Она встала и хотела было взять сумку, но ее отвлекло внезапное движение на причале. Рыбак снимал удочку с подставки — должно быть, поймал большую рыбу: леска сильно натянулась. Элли перегнулась через каменный парапет, чтобы разглядеть получше.
В тумане и дымке блеснула серебристая чешуя, и тяжелая рыбина упала к ногам рыбака. Он наклонился и схватил ее за шею, прежде чем она успела ускользнуть в воду. А другой рукой нащупал большой камень.
Элли прищурилась. Кажется, он собирается ее убить. Разве в здешних местах рыбу ловят не для того, чтобы сразу отпустить?
Рыбак занес камень над головой и, не колеблясь, ударил так, что размозжил рыбе голову. Даже с того места, где стояла Элли, было видно мозги, расползшиеся по доскам причала.
Элли застыла от шока. В одно мгновение рыба дергалась, была живой, хватала ртом воздух. А теперь вот лежала мертвая. Впервые за все время рыбак поднял голову и заметил Элли.
— Макрель, — выкрикнул он.
Можно подумать, что теперь, когда она знает, что это за рыба, что-то изменится. Элли притворилась, что не слышала, — не хотелось вступать в разговор с маньяком — убийцей рыб. Одним глазом она продолжала коситься в его сторону, а он тем временем сунул рыбину в ведро, перетянул леску и снова забросил удочку. Только когда он сел на табуретку, достал свой обед и развернул сэндвич, она перестала за ним наблюдать.
Она посидела на парапете еще немного, размышляя, что же будет дальше. Что, если она случайно упадет в воду и замерзнет в холодной воде? Или рыбный психопат подкрадется сзади и вмажет ей камнем по башке, как той рыбине? Или ее охватит вегетарианское негодование и она сама подкрадется к нему и столкнет с причала? Или решится на куда более отважный поступок — к примеру, украдет лодку и уплывет в Скандинавию?
Так она сама себя развеселила своими фантазиями. Как в фильме «Осторожно, двери закрываются», когда Гвинет Пэлтроу не успела забежать в поезд в метро. Точнее, в одной жизни успела, познакомилась с симпатичным парнем по имени Джеймс, приехала домой и обнаружила своего приятеля Джерри в постели с другой женщиной. А другой поезд уехал, и в итоге ее ограбили.
У Элли тоже был выбор, так ведь? Были сотни вариантов. Например, сегодня она должна была пойти в школу, а оказалась вот в гавани. Потом она отправится домой, родители спросят, как она провела день, — и тут у нее снова будет выбор: солгать или сказать правду. Что бы она ни выбрала, ее поступки породят целую цепочку новых событий.
Вот почему Том на нее сердится: у нее есть выбор, а у него нет. Она может согласиться свидетельствовать в его защиту и сказать, что ничего не видела, но может и отказаться. Возможно, он был прав и копы станут допрашивать ее снова. Может, даже заставят прийти в суд, но даже там она вполне может молчать как рыба. Тут-то они ничего не сделают. Или сделают?
Полная решимости, она слезла с парапета. Ну что вот она сидит и жалеет себя, когда у нее есть такая прекрасная возможность выбирать, что случится дальше. Нет, она так просто не сдастся и продолжит поиски загадочного гостя с вечеринки, ведь он прислал ей уже пять сообщений, а значит, она ему правда понравилась. Вон там, напротив, справочная для туристов — ну сколько пабов может быть в гавани, в самом деле?
Даже если она его не отыщет, то хоть убьет время, а там и автобус придет. А если отыщет, распустит волосы, медленно облизнет губы и скажет: ну надо же вот
так встретиться.
Парни всегда на такое ведутся.
Восемнадцать
Элли медленно приоткрыла дверь паба «Квинсхед», и в нос тут же ударил теплый запах пива и еды. Она чувствовала себя каким-то первобытным человеком, вышедшим из тумана, дикой женщиной, для которой тепло и укрытие мало что значат. Как-никак, она девчонка, которая назначает парням свидания на кладбищах и на спор ныряет с ними в реку. А еще смело входит в офис справочной и требует перечень всех пабов в гавани. Мужчина из офиса даже ручку ей дал, чтобы она пометила пабы на карте красными чернилами.
Если он работает здесь, она подойдет к нему со спины, уперевшись рукой в бок, словно весь мир ей что-то должен, и пристально взглянет, пока он не почувствует, что его тянет к ней всем сердцем. Короче, загипнотизирует его спину так, что он ощутит непреодолимое желание обернуться.
Увидев Элли, женщина за барной стойкой нахмурилась. На груди у нее был значок с надписью: «СЬЮ, МЕНЕДЖЕР».
— Несовершеннолетним алкоголь не продаем, — отрезала она.
— Я выпивать не собираюсь. Просто ищу одного знакомого, который, возможно, здесь работает. Парня.
Женщина рассмеялась:
— Неужели? Что ж, у нас только двое ребят работают — Майки и Джеко. Тебе какого?
Элли сразу поняла, что не Джеко — ведь так звали друга ее таинственного знакомого, который заезжал за ним на машине. Она заулыбалась во весь рот:
— Майки.
— Так я и думала. — Сью указала на обеденный зал. — Он там, в глубине зала.
Майки стоял у столика, за которым сидела компания улыбчивых пожилых дамочек. У него был уверенный, целеустремленный вид; парни в школе не смогли бы выглядеть так круто, даже если бы постарались. Стоило его увидеть, и ей кровь ударила в голову.
— Он?
— Да, он самый.
Сью прищелкнула языком:
— Опять смешивает работу и личную жизнь, а? Придется мне перекинуться словечком с Майки Маккензи.
— Маккензи?
— Да, милочка, и если ты его новая подружка, подожди уж до обеденного перерыва — всего пять минут осталось. Ну и поскольку восемнадцати тебе явно нет, отойди от бара, пожалуйста.
Майки Маккензи? Но это значит... Имя это было как удар в солнечное сплетение. У нее закружилась голова, к горлу подкатила тошнота.
— Садись в семейном зале, а я ему передам, что ты пришла.
Элли, как зомби, прошагала туда, куда указала хозяйка, и села.
На самом деле ей хотелось броситься к двери и убежать, но почему-то у нее возникло чувство, что, если она это сделает, внутри у нее что-то оборвется. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания: посетители переговаривались или молча смотрели телевизор. Весь ее мир только что перевернулся, и никто даже не заметил. Сью вернулась.
— Он сейчас придет, и передай ему от меня, пожалуйста, что, если он хоть на минуту больше положенного получаса задержится, я его тут же на улицу выставлю.
Она улыбнулась, словно показывая, что на самом деле шутит, но Элли не ответила ей улыбкой. Не смогла. Она дышать-то едва находила силы.
Он медленно подошел, как-то странно, неохотно переставляя ноги:
— Что ты здесь делаешь?
Она взглянула на него, прищурившись, словно туман проник и в паб, словно она принесла его с собой. Вот теперь она разглядела сходство — те же темные волосы и глаза. И почему раньше не заметила? Как же это очевидно и как ужасно — он брат Карин Маккензи.
Он сел за стол, нахмурился:
— Ты как узнала, где я работаю?
— Ты же сказал — в пабе в гавани.
— Но не сказал в каком.
— Ну вот, а я проходила мимо этого и решила заглянуть.
— Мимо проходила, значит?
Она чувствовала себя идиоткой. Надышалась туманом, вот и вбила себе в голову дурацкую идею о том, что он будет рад ее видеть, что она для него что-то значит. Ее лицо горело от стыда. Она встала:
— Знаешь что? Пойду-ка я, пожалуй.
— В чем дело?
— Ни в чем.
Он покачал головой:
— Нет, что-то случилось, я чувствую.
Ну, как так может быть, что он читает ее, как раскрытую книгу, лучше, чем кто-либо из ее близких? Даже лучше, чем родной брат?
-Да все у меня в порядке. Поссорилась кое с кем, вот и все.
— Хочешь поговорить?
— Не очень.
— Я хорошо слушать умею.
У нее сердце ухнуло. Какой же он классный. Может, правда не знает, кто она такая? И все это — удивительное совпадение и в итоге им предначертано быть вместе?
Но потом она заметила значок с именем:
— Так тебя Тайлер зовут?
Он взглянул на значок и нахмурился:
— Это мое не настоящее имя.
Том говорил, что Карин Маккензи — лгунья. Может, это у них семейное, ведь, похоже, он ей еще ни разу правду не сказал. Явился на вечеринку без приглашения, причем нарочно, а не случайно, как объяснил сначала, и нарочно заговорил с ней, потому что знал, кто она такая. Даже сейчас он смотрел на нее вроде бы дружеским, заинтересованным взглядом, но, видимо, это всего лишь игра.
— Ты красивая, — проговорил он вдруг. — Волосы растрепались, но тебе идет.
Она даже не покраснела и не ответила глупость вроде «о нет, что ты» — знала, что все это ложь, что он пытается ею манипулировать.
— Пойду я, пожалуй, — сказала она. — Как-нибудь увидимся.
— Как-нибудь увидимся? В такую даль притащилась уже уходишь?
— Прости. Дурацкая была идея.
— Нет, не дурацкая. Не уходи, у меня перерыв. Возьму куртку, и посидим на улице.
— Там холодно.
— Значит, сядем поближе друг к другу.
Он улыбнулся, и она не удержалась и улыбнулась в ответ. Ей саму себя стало жалко. Знает ведь, что он пытается ее одурачить, — и все равно он ей нравится. Она как безмозглая девица из фильма ужасов, та, которой все кричат с той стороны экрана: беги, дура! — а она не понимает, что вот сейчас же надо бежать, иначе маньяк из тебя фарш сделает.
— Я сейчас, — проговорил он, — не уходи.
Она встала у выхода, обдумывая возможные варианты. Можно, конечно, сесть на автобус в город и никогда больше с ним не встречаться. Или остаться и выяснить, что он затеял. Ведь подтверждается же, что вся семейка Маккензи — лгуны, а значит, Том говорит правду. А если он говорит правду, то ей нужно отбросить все глупые сомнения по поводу того, что случилось той ночью, и помочь ему, как и должна помогать родная сестра.
К тому же, если она порасспросит Майки, пококетничает с ним и заставит потерять бдительность, возможно, и узнает информацию, благодаря которой дело вовсе до суда не дойдет. Станет героем, и отец с Томом будут вечно у нее в долгу.
Сделав глубокий вдох, она включила улыбку. Слишком уж хорошая возможность, такую никак нельзя упустить.
Девятнадцать
Когда он вернулся, что-то в ней переменилось, потому что она взяла его за руку — прямо вот так взяла за руку — и повела через стоянку к парапету.
— Там есть скамейка, — сказала она, — пойдем.
Был отлив, обнажилась полоска берега. Майки посмотрел в обе стороны, но, кроме парня с собакой и рыбака, поблизости никого не было.
— Пойдем спустимся к воде, — предложил он. — Там не так ветрено.
— Нет, давай лучше здесь. Тут вид лучше.
Она села и похлопала по скамейке с собой рядом. Он поразился, какая же она красивая, — это осознание на него словно снисходило постепенно, как будто она хорошела с каждым разом, чем дольше он смотрел на нее. Ее кожа была идеально гладкой, а глаза совершенно удивительные — голубые с крапинками серого. Он огляделся. И правда, какая разница, где сидеть? Пусть тут более открытое место, но, кроме Джеко, никто в здешних краях ее не знает. Он натянул капюшон на всякий случай и сел.
Она чуть приблизилась и прильнула к нему.
— Смотри, — проговорила она, — какое море, и никого, кроме нас двоих.
Майки не раз видел, как другие люди это делают — просто сидят и смотрят на море, на волны. Не то чтобы он не любил ветер или запах пляжа и неутомимые волны — он просто не видел в этом смысла. Но сегодня все было иначе. Сегодня рядом была Элли.
Он должен вести себя правильно, относиться к ней правильно. Разве не этому его всегда мать учила? Хочешь понравиться девчонке — слушай, как женщина, люби, как мужчина. Мать считала, что мужчины никогда не задают вопросов, а если и задают, то не слушают ответы на них.
Пожалуй, начать стоит с чего-нибудь попроще, для затравки.
— Ты почему не в школе?
— Прогуляла.
— Второй раз за пять дней?
— Такая я плохая.
При этих словах у него мурашки по коже пробежали. Захотелось прикоснуться к ней, особенно к волосам. Они растрепались на ветру. Волосы — как у девчонки, что долго жила на море, с золотыми и выбеленными солнцем прядями. Он закашлялся, заерзал на скамейке, одернул куртку, попытался сосредоточиться.
— А ты как сюда добралась? — спросил он. — Пешком или на автобусе?
— Брат подвез. — Тишина. — Ты же его знаешь, да? Он кивнул, полез в карман за табаком:
— Да, кажется, виделись на вечеринке. Всего минуту, ближе к концу.
— Ну да, — повторила она, — на вечеринке. На той, куда ты явился без приглашения.
Он высыпал щепотку табака на папиросную бумагу и свернул самокрутку, чувствуя, что она сверлит его взглядом.
— Ты прямо как коп меня допрашиваешь.
— Раз я коп, то ты преступник.
Как быстро она придумывает ответы. Так и блещет остроумием.
Он предложил ей сигарету:
— Хочешь?
— Не курю.
— Молодец.
Она по-прежнему не сводила с него глаз. Он закурил и глубоко затянулся.
— А с кем ты поссорилась, не хочешь рассказать?
— Долгая история.
— Я никуда не спешу.
— Давай лучше о тебе поговорим.
Такого он не ожидал. Какой смысл расспрашивать девчонку о чем-то, если та не хочет отвечать? И что делать, если она применяет твое же оружие против тебя и сама начинает задавать вопросы?
— Расскажи мне какую-нибудь тайну, — продолжала она. — Что-нибудь о себе, чего я еще не знаю.
Что она хочет услышать? Что он женат или голубой? Майки сделал затяжку, потом другую, и тут придумал идеальный ответ.
— Ладно, — сказал он, — я на самом деле не учусь в колледже.
Она, кажется, удивилась:
— А почему соврал?
— Подумал, что не понравлюсь тебе, если будешь думать, что у меня мозгов маловато. Я здесь работаю полный день, но зато учусь тому, чему никогда бы в колледже не научился. У нас прекрасный шеф-повар, я у него уже столько опыта перенял.
Он не был уверен, понимает ли она, как все это для него важно, но он хотел, чтобы она знала. ,
— Всегда любил кулинарные шоу по телевизору... тоже смотришь, наверное? Хочу быть, как Джейми Оливер, чтобы у меня была своя кухня. Но это очень сложно, этому годами учатся.
Элли кивнула: кажется, она действительно его внимательно слушала. Спросила, давно ли он работает в пабе и по какому графику. Расспросила про Джеко, давно ли они знакомы. Он ей все рассказал, даже о своей мечте работать в ресторане в Лондоне. Вообще-то, не хотел, но с ней было так легко — казалось, для нее каждое его слово имеет вес. Он мог бы так сидеть и говорить с ней целый день. Но потом вспомнил совет матери.
— Теперь ты поделись тайной, — сказал он.
— Хорошо. — Она склонилась чуть ближе. — Вот моя тайна. Я совсем не умею готовить, даже торты из готовой смеси, даже по рецепту, где пошагово все прописано, но... — с этими словами она придвинулась еще ближе, так, что он почувствовал ее горячее дыхание, — мне кажется, мужчины, которые умеют готовить, очень сексуальны, и я бы хотела, чтобы однажды ты показал мне, как это у тебя получается.
Он рассмеялся:
— Обещаю, так и сделаю.
Странно как-то. В пабе она казалась напуганной, словно волновалась, что он не захочет ее видеть. Но здесь совсем перестала тушеваться. Откровенно кокетничала с ним, и это было здорово. Очевидно, она хочет, чтобы между ними что-то случилось. Это придало ему уверенности.
— А что еще в мужчине тебе кажется сексуальным?
— Легко отвечу на твой вопрос. — Она вытянула руку и стала считать на пальцах. — Когда мужчина играет на гитаре, умеет меня насмешить, если у него милая улыбка и он никогда не лжет.
Черт! Далеко ему до этого идеала, особенно до последнего пункта.
— А ты на гитаре играешь? — спросила она.
— Нет, но брал уроки игры на ударных.
Она закатила глаза — это же совсем не то! Что ж, тогда пусть попробует ее насмешить.
— Хочешь, расскажу любимый анекдот своей сестры?
— Валяй.
— Как называют безногую овцу?
Она сморщила нос, задумавшись над ответом. Ему это нравилось. На переносице у нее была россыпь веснушек — а раньше он не замечал.
— Сдаюсь.
— Облаком.
Она застонала, но не засмеялась. И при этом склонилась к нему, и ее волосы скользнули по его щеке. Он поцеловал ее в макушку — вдруг, повинуясь секундному импульсу. Не собирался, это само собой произошло — прямо там, на скамейке перед пабом. И хотя в глубине души он понимал, что это плохая идея, что-то сильное, неумолимое внутри подталкивало его к этому и не собиралось останавливаться. Она не отстранилась даже тогда, когда он перестал целовать ее волосы и начал целовать шею, а рука скользнула под пальто и притянула ее ближе.
— Ты такая красивая, — прошептал он.
Она замерла, потом медленно отстранилась. Вид у нее был огорошенный. Он тоже сам себе удивился — ведь это было все равно что признаться ей в любви, а этого он никогда не говорил ни одной девчонке. Правило у него было такое.
У нее глаза заблестели.
— Красивая?
— Да.
— А как же шрам?
— Мне нравится. Она опустила глаза:
— А ноги? У меня ноги ужасные.
— Прекрасные ноги. — В доказательство своих слов он слез со скамейки и взял в ладони обе ее ступни по очереди.
— У меня туфли грязные.
На ней были юбка от школьной формы и колготки, как и в прошлый раз. Сидеть внизу, так близко к ее ногам, лодыжкам, коленям, бедрам, было и страшновато, и волнующе.
Она взяла его за куртку и нежно притянула к себе. Он поднял голову.
— Садись рядом, — сказала она.
Но он шевельнуться не мог. Чувствовал себя зверем, диким и голодным. Высунул язык и подышал по-собачьи, надеясь рассмешить ее. Потерся головой о ее бедро, словно просил, чтобы его погладили.
Но она не погладила. Она как-то притихла, отодвинулась в сторону на скамейке и стала проверять мобильник.
— Тебе разве не пора уже? — проговорила она. — Не уволят?
Как-то слишком внезапно она переключилась с кокетства на холодность, но он знал, что нравится ей, пусть даже теперь она не хочет показывать виду.
— Хочу снова тебя увидеть, — сказал он. — Давай встретимся после смены. Я в десять заканчиваю.
— Я сегодня занята.
Ну конечно же, ведь ей всего шестнадцать, а сегодня обычный будний день — о чем он только думал?
— В субботу у меня короткий день, — сказал он. — Давай встретимся после обеда. Придумаем что-нибудь.
Она встала, долго и нарочито поправляла сумку на плече, затем скрестила руки на груди и посмотрела на него:
— И чем будем заниматься?
Надо было придумать, что ответить, прежде чем открывать рот. С такими девчонками непросто. В паб ее не потащишь, в клуб тоже — нет, тут надо что-то из ряда вон, типа полета на воздушных шарах или путешествия на космической ракете. Причем вдали от всех.
— Знаешь, что? Давай я возьму машину у приятеля, и поедем купаться. Помнишь, ты рассказывала про какое-то место, где большие волны?
Элли нахмурилась, будто то была худшая идея в мире. Но он уже загорелся. Никогда еще ничего он не желал так сильно. Всего лишь немного, день. Или полдня. Или даже час побыть с ней наедине.
Шли секунды. Элли закусила губу, глядя себе под ноги, на песок. Парень с собакой по-прежнему гуляли по пляжу; собака лаяла, потому что хозяин держал мяч у самого ее носа и дразнил ее. Элли взглянула на них. Майки украдкой смотрел на нее.
Слишком уж для нее это серьезно, наверное. Она же еще в одиннадцатом классе, а он ее на два года старше и уже немало знает о мире. Его задача — сделать так, чтобы она ощущала себя в безопасности.
— Ничего не будет, если только сама не захочешь, — проговорил он.
Вообще-то, это была неправда — вспомнить хотя бы Карин. Но с Элли такого не случится. Рано или поздно она выдаст всю подноготную про своего брата, но он не собирается обижать ее, пока выясняет это. Они просто пообщаются, ну, может, поцелуются еще разок. Кому от этого вред?
— Элли, ну соглашайся же. Чего боишься?
— Не тебя. — Она обернулась; ее глаза с
яли. — Хорошо, давай.
Она словно приняла брошенный ей вызов.
Двадцать
На всех сайтах в Интернете говорилось, что, встречаясь с незнакомцем, лучше делать это в людном месте и сообщать родным или друзьям, куда собралась. Но Элли в эту субботу собиралась нарушить все правила. Менее чем через два часа за ней заедет Майки Маккензи, и ни одна живая душа не в курсе, даже дома никого не будет, кроме нее.
«Скоро буду», — написал он.
Да, уже скоро.
Элли бросила мобильный на кровать, как будто он обжег ей руку, открыла окно спальни и выглянула наружу. На улице была гроза, черные тучи; крупные капли дождя падали сплошной пеленой. Опершись на локти, она стала смотреть. Кошка нырнула под козырек; сквозь щели в рулонном газоне просачивалась вода, а все деревья вздыхали.
Она пыталась было делать уроки на кровати, обложившись учебниками по географии; пыталась сделать вид, будто ей не все равно, что население мигрирует из сельскохозяйственных районов в города в результате индустриальной революции. Однако стоило подумать о чем-нибудь столь глобальном, и собственная жизнь начинала казаться ничтожной, а потому так ли важно дедать уроки, сдавать экзамены — какая вообще разница, что будет дальше? Ничего не имеет значения, поэтому так легко нарушить любой запрет. Она взяла телефон и написала сообщение: «Думаю о тебе». Она и правда думала о нем. С понедельника, со встречи в гавани, она вообще больше ни о чем не могла думать.
Новое сообщение: «ХОХОХО»*.
* Сокращение для «целую».
Поцеловать, значит, ее хочет.
Она должна поесть. В переломные моменты жизни никто не сидит на диетах.
Ее родители сидели за столом, держась за руки. Перед ними стояли пустые тарелки и чашки с кофе. Когда она вошла, родители подняли глаза и улыбнулись. Мило, ну прямо как нормальная семья.
— Есть хочешь? — спросила мать, отодвигая стул. — Я только что твоему отцу делала сэндвичи с беконом. Хочешь, тебе сделаю?
— Да нет, спасибо.
Она знала, чего ей на самом деле сейчас хочется — двойной шоколадный кекс из запасов Тома, который хранится в хлебнице и к которому не разрешено приближаться никому, кроме брата.
Мать нахмурилась, но, не обращая на нее ни малейшего внимания, Элли взяла кекс, села и стала разворачивать упаковку:
— Уходить не передумали? Отец рассеянно кивнул:
— Вот только дождь кончится.
Они выглянули в окно, в утонувший под потоками воды сад. На этом разговор кончился. Лишь на долю секунды приход Элли развеял тучи. Но теперь они не могли говорить ни о чем, кроме Тома; не могли делать ничего, если это не было связано с делом Тома. Так легко было впасть в уныние.
Наконец мать глотнула остывшего кофе, поморщилась и поставила чашку.
— Не могу поверить, что опять выходные, — сказала она. — Все кажется, что в любую минуту это прекратится и мы снова заживем нормальной жизнью.
Отец вытер рукой лоб. Вид у него был усталый.
— Не будет больше никакой нормальной жизни. Если только эта маленькая сучка не решит забрать заявление.
Раньше она его таким не видела, и это слово, как он его произнес...
— Разве можно так ее называть, пап? — выпалила она. Он вытаращился на Элли, раскрыв рот.
— Она намерена испоганить твоему брату всю жизнь!
— Это ужасное слово. Я только это хотела сказать. Он покачал головой, словно считал, что она не в своем уме, и снова уставился в окно.
В детстве Элли каждую субботу проводила с отцом в парке — они ходили на площадку, кормили уточек на пруду и искали дерево пораскидистее, куда можно было бы вскарабкаться. Мать ходила на йогу, у Тома был футбол, и они с папой всегда гуляли вдвоем. «Дитя природы» — так отец ее называл, когда вынимал потом из ее волос листья и прутики. А еще разрешал выбирать на ланч все, что она захочет, в кафе. Но когда ей исполнилось одиннадцать, что-то изменилось. Он начал отстраняться. Она была слишком взрослой для объятий, слишком большой для игр и баловства. Медленно они стали отдаляться друг от друга. И иногда, думая об этом, Элли приходила к выводу, что он уже много лет просто не обращает на нее внимания.
— Двадцать пять миль тащиться, и по такой-то погоде, — процедил отец. — А главное, она же нас даже не узнает.
— Саймон, — ответила мать, — не забывай, ты о моей матери сейчас говоришь.
Он поднял руки:
— Так пристрели меня!
Элли вздохнула, проверила сообщения. Меньше часа осталось. Новых сообщений не было.
— Вернетесь, как обычно? — спросила она. Мать кивнула:
— Должны.
— Не задержимся, — добавил отец.
— Вы только к бабушке? Больше никуда не поедете? В коттедже не будете убираться?
— Откуда столько вопросов?
— Ниоткуда. — Она отодвинула тарелку. Ее вдруг затошнило.
— Не хотела есть кекс, так зачем взяла? — сказала мать. — Его вообще нельзя было трогать.
Она убрала кекс на место, облизнула пальцы, задвинула стул и пошла мыть тарелки. Элли снова проверила телефон:
— А Тома весь день не было? Мать грустно улыбнулась:
— Пусть делает что хочет, пока есть возможность.
— Он в гольф-клубе, — вмешался отец. — И если хоть каплю соображает, будет играть в помещении, на симуляторе. Сам бы, кстати, не отказался.
Элли пилила вилкой скатерть так, что на ней остался след.
Отец нахмурился:
— Что с тобой, Элинор?
Не уезжайте, не оставляйте меня одну, хотелось ответить ей. Я совершила глупость...
— Ты же сегодня к экзаменам должна готовиться, мы вроде договорились.
Весь пол в ее комнате был завален конспектами по истории, проект по рисованию лежал на столе, готовый лишь наполовину, а испанский она даже не начинала. Знай отец, как она отстала от остальных, у него бы удар случился. Ее бы под домашний арест до восемнадцати лет засадили.
— Какой предмет сегодня учишь? — спросил он.
— Географию, — ответила она. Единственный предмет, которым она вообще занималась с понедельника.
— А... — проговорил он, — знаю-знаю, старичные озера. — Он похлопал ее по руке. — Завидую тебе, Элли, хотел бы я хоть как-то отвлечься от всего этого.
Может, стоит ему сказать? Я пригласила в дом Майки Маккензи. Да вы же его знаете наверняка, он брат Карин Маккензи. У меня есть план. Проблема в том, что мне страшно...
— Дождь, кажется, не собирается прекращаться, — сказала мать. — Что делать будем?
Отец встал:
— Поехали. Хоть отстреляемся. — Он взглянул на Элли: — Бабушке ничего не хочешь передать?
— Да не особо. Просто скажите, что я скоро тоже ее навещу. Что я соскучилась.
Он кивнул, наклонился и поцеловал ее в макушку:
— Занимайся.
У нее на сердце потеплело. Он много лет так не делал.
Далее последовал обычный ритуал поиска вещей. Мать порылась в сумочке, ища ключи от машины, а в результате они нашлись в кармане пальто. Отец рассеянно наблюдал за ней, потом проверил свои карманы, хотя ключи она уже отыскала. Взял бумажник, включил мобильник, потом оказалось, что он забыл, где очки. Мама тем временем решила, что потеряла кошелек, и снова перерыла всю сумочку. Они казались такими беспомощными. А однажды станут старенькими и седыми. Я могла бы поехать с вами, хотелось сказать Элли. Я позабочусь о вас. Давайте я сяду на заднее сиденье, и мы будем распевать песни. А когда приедем в дом престарелых, бабушка угостит нас мятными конфетами, а мы вывезем ее кататься в инвалидном кресле.
Но такие дни были ей хорошо знакомы, и она хорошо знала, что это ничего не решит. А вот если остаться дома, к т
му моменту, когда они вернутся, все будет иначе.
Двадцать один
Когда Майки вошел в гостиную, мать даже пылесос выключила, чтобы полюбоваться им. Холли и Карин оторвались от настольной игры и даже присвистнули одно -временно. Он рассмеялся. На нем были новая футболка и любимые джинсы. Он побрился, принял душ и даже прополоскал рот. Зная, что выглядит хорошо, прошелся по ковру, как модель.
— Посмотрите только, и это мой сын, — проговорила мать. — Мой красивый мальчик.
— Кому сегодня повезло? — бросила Карин, встряхивая кости и бросая их на стол. — Обычно ты так не стараешься.
Она хитро улыбнулась — давно он не видел этой улыбки, — и ему даже стало немного стыдно. Но он не мог рассказать ей об Элли, по крайней мере пока не достанет нужную информацию. Она не поймет.
Холли взяла его за руку:
— И куда ты ее поведешь?
— Пока не решил. Куда-нибудь.
Он сел за стол и стал наблюдать за игрой. Карин поддавалась, чтобы Холли выиграла. Поняла, что он ее вычислил, и подмигнула ему.
Мать снова включила пылесос, и они подтянули колени к груди, чтобы она вычистила ковер у них под ногами. Майки почувствовал себя ребенком.
— Еще купим новые подушки, — закричала мать, заглушая шум пылесоса. — Видела на рынке красивые, с вышивкой. Новые подушки сюда нужны, как думаете? И ковер.
Майки согласно кивнул и посмотрел на часы. Еще двадцать минут в запасе. Похлопал по карману, где лежали ключи от машины. Он чувствовал себя полным дерьмом из-за того, что пришлось соврать Джеко, но тот бы в жизни не одолжил ему машину и не согласился бы во второй раз отложить бойню в гольф-клубе, скажи Майки правду.
— Есть конкретные вещи, на которые они смотрят, — заявила мать, выключая пылесос и сворачивая шнур. — Грязь, например, но особенно запахи. Я все утро проветривала и включила электрический ароматизатор.
Она стояла руки в боки, довольная собой.
— Мы тут все промерзли с этими открытыми окнами, а закрывать она не разрешала, — сказала Карин. В глазах ее были смешинки.
Мать улыбнулась:
— Ты замерзла, потому что не ешь ничего, и поэтому я пошла делать тосты.
Карин убрала игру, дала Холли бумагу и фломастеры. Мать сделала четыре чашки чая и тосты с маслом, даже намазала их джемом и порезала на квадратики. А потом аккуратно поставила перед Карин тарелку.
— Давно уже не видела, чтобы ты ела, — сказала она. Та с наслаждением вздохнула и взяла кусочек тоста. Надо же, как все просто.
Карин выглядела намного счастливее, чем все эти дни. И Майки знал почему. Она считала, что теперь всегда будет так шоколадно, как сегодня. Что мать ей поможет.
Легко было поверить в это, сидя здесь и попивая чай с тостами. После прихода Джиллиан в понедельник мать взяла себя в руки, забрала Холли из школы, позвонила в соцслужбу и извинилась. А в понедельник вечером собрала их троих и пообещала никогда больше не пропадать вот так.
— Теперь все будет иначе, — сказала она.
И вот за четыре дня она сделала генеральную уборку в коридоре, гостиной и на кухне. Квартира теперь выглядела просторнее, светлее. В выходные мать планировала добраться до второго этажа. Майки знал, что будет дальше. Она начнет набивать мусорные пакеты старыми игрушками и одеждой; утратит чувство меры, выбрасывая вещи, которые еще нужны. Майки помнил, как таким образом в прошлом году пропала его джинсовая куртка, помнил, как Холли рыдала из-за коллекции футбольных карточек. Еще через неделю, если мамина энергия к тому времени не иссякнет, она возьмет местную газету и примется искать работу. Будет обводить кружочками вакансии и складывать газеты в кучу. Потом начнется нытье, что они ею не особенно интересуются, что в жизни с ней никогда ничего хорошего не случается. И тогда она решит немножко подбодрить себя, хотя бы дешевой бутылочкой красного вина из лавки Аджая через дорогу. «Всего один разок», — скажет она.
И снова-здорово. Сто раз уже это проходили.
— Ладно, мам, — сказал он, — давай перед уходом проведу небольшой тест. Утро понедельника. В дверь звонит соцработник, вся такая улыбается: мол, пришла помочь. Ты несколько дней убиралась, она заходит, довольно осматривает все вокруг. Первый вопрос: почему Холли так долго не ходила в школу?
— Не станет она меня об этом спрашивать.
— Может и спросить. Что ответишь?
— Скажу, что она болела.
— Чем?
— У нее была мигрень.
— У детей не бывает мигреней!
Мать сдвинула пепельницу на сантиметр влево и примостила зажигалку на край столика, словно выкладывая какой-то орнамент.
— Не бойся, я справлюсь. Говорю тебе: теперь все будет иначе.
— Скажи, что у нее была температура и кашель или неудержимая рвота. Но не мигрень. И не кури, когда они придут.
Он знал, как важны для матери ее перекуры, как они помогают ей успокоиться. И понимал, что слишком жесток.
— Да не волнуйся ты так, — сказала она. — Они же придут, чтобы помочь. Сяду у окна. Скажу, что никогда не курю, когда Холли дома.
— Покажи ей противопожарную сигнализацию, — посоветовала Холли, ткнув в потолок фломастером.
Майки проследил за ее взглядом. То, что мать уже несколько дней не пила и в квартире навела порядок, — это одно, но установить пожарную сигнализацию, которая к тому же работает, — вот это уже что-то новенькое.
— Удивлен? — улыбнулась мать.
Он не удержался и улыбнулся в ответ.
Она взглянула на часы:
— Иди отдыхай, Майки. Иди, ты и так уже достаточно помог.
Он проверил мобильник. Новых сообщений нет, но это ничего. Они же уже договорились. В полтретьего у Элли дома. Значит, выходить через несколько минут.
— Нравится рисунок? — спросила Холли и показала его всем. Она нарисовала Карин — на лугу, волосы развеваются на ветру. В руках у нее был воздушный змей в виде дракона и пылающий меч.
— Красиво, — сказала Карин.
Холли улыбнулась, аккуратно вырвала рисунок из альбома и положила на стол:
— Теперь нарисую, как ты идешь в школу.
— Только дракона не забудь, — усмехнулась Карин. — Он мне понадобится, если придется туда вернуться.
Майки отнес тарелки на кухню и заглянул в холодильник. Он был битком набит — соки, йогурты, сыр, молоко, чего там только не было. Мать купила даже бекон и сосиски.
Вернувшись в гостиную, он увидел их втроем на диване. Они сидели и смотрели передачу про альпиниста, который отморозил ногу и потом, после операции, принял горячую ванну, и у него отвалился палец. Он положил его на раковину, а жена нашла. Они хохотали, как ведьмы. Майки улыбнулся, и ему захотелось им что-нибудь оставить. Он положил на стол десять фунтов.
— Вот, — сказал он, — купите себе какое-нибудь кино и конфет.
Они взяли деньги с таким видом, будто он им миллион долларов вручил.
Ему почти не хотелось уезжать. Ведь это идеальный субботний вечер, как он его себе представляет; еще недавно сел бы рядом с ними на диван и остался.
— Ну, я пошел.
Мать
тсалютовала ему чашкой чая:
— Повеселись на славу.
Двадцать два
Открыв дверь, Элли залилась краской — ну прямо до ушей. Майки при виде этого захотелось закружить ее в объятиях и поцеловать, но он решил потерпеть, пока они не отъедут подальше от дома.
— Готова? — спросил он. Она извиняюще улыбнулась:
— Нет еще. Не собрала еду с собой.
— Купим рыбу с картошкой. Она погрозила ему пальчиком:
— Какое же приключение без пикника? Заходи, я быстро.
— Давай лучше в машине подожду. Она покачала головой:
— Дома никого, не волнуйся. Она не оставила ему выбора.
Когда Элли закрыла дверь, он увидел тусклый синий свет, проникающий сквозь цветное стекло и растекающийся по полу. На стенах были картины, а еще скульптура на постаменте — мужчина и женщина стоят обнявшись. Майки коснулся ее пальцем, удивившись гладкости камня.
— Это не оригинал, — сказала Элли.
Он смущенно убрал руку.
— Копия. Естественно, копия! Ни у кого нет настоящего Родена.
Он кивнул, точно это само собой разумеется, мысленно проклиная себя за то, что не разбирается в искусстве.
Она провела его через гостиную — диван, стулья, стеклянный шкаф с семейными фотографиями (Элли в купальнике с кубками за плавание выглядела очень сексуально) — на кухню. Та была в глубине дома и оказалась намного меньше, чем он думал. На столе были разделочная доска, хлеб и самая разная еда для пикника. Задняя дверь была открыта, а за ней виднелся сад — тенистые зеленые просторы, снова поразившие его огромной лужайкой и деревьями.
На одеяле лежала собака и сонно помахивала хвостом. Она была старая, шерсть вокруг носа поседела. Хоть что-то знакомое. Как вести себя с собаками, он знал.
— Как его зовут?
— Стэн, только это девочка.
— Кусается?
— Только если ты печенье. Хочешь — погладь. На нее никто не обращает внимания.
Он знал, что девчонки любят парней, которые любят животных, а на этот раз ему даже притворяться не нужно. Он очень ласково, не спеша, погладил собаку. Та перевернулась пузом вверх и позволила ему себя потискать. Майки улыбнулся и на минуту даже забыл, где находится.
— Хорошая девочка.
— Бабушкина. А еще у нас ее рыбки.
Он взглянул на нее:
— А твоя бабушка дома?
— Нет, что ты, она в доме престарелых. Хочешь чаю или чего еще, пока ждешь?
У него сердце забилось.
— А что у тебя есть?
— Подожди.
Вернулась она быстро. Он слышал, как она бежит по коридору, как открывается и закрывается дверь. Она принесла бутылку вина и отдала ему. Хочет произвести впечатление.
Он свернул пробку, сделал пару глотков и передал ей бутылку. Она приложила горлышко ко рту и отпила совсем чуть-чуть. Потом вытерла рот ребром ладони.
— Ну так что ты собралась готовить? — спросил он.
— Просто бутерброды.
— Так давай сделаем.
Им лучше бы поторопиться. Пока они здесь, он не сможет расслабиться.
Он перебрал разложенные на столе продукты — дорогой листовой салат, сыр в деревянной коробочке, помидоры, оливки. Навороченные они тут едят бутерброды, хотя ему было бы интересно поработать со свежими продуктами. Она достала еще кое-что из холодильника — красный перец, пучок салата рокет.
— Масло нужно? — спросила она.
— Только не из морозилки. Майонез есть?
Она достала майонез и нож из деревянной подставки в шкафу. Он нарезал хлеб, намазал его майонезом, положил салат и ломтики помидоров. Она наблюдала за ним, и ему это нравилось, ведь он знал, что выглядит круто. Достав сыр из коробочки, он разложил тонкие ломтики поверх салата.
— Черный перец и соль есть?
Она взяла мельнички и сама помолола перец. Она крутила мельницу, и ее бедра при этом раскачивались, а юбка колыхалась. Это было очень красиво, как будто юбка была частью ее тела.
Он порезал бутерброды на треугольнички по диагонали, завернул их в фольгу, сделал шаг назад и отвесил поклон.
— Ну вот, — сказал он.
— Ты прирожденный шеф-повар, — ответила она. — Так ловко все сделал.
Они улыбнулись, глядя друг на друга.
— Ну что, пойдем?
Она проверила мобильник, села за стол и достала из ящика пачку табака, папиросную бумагу, зажигалку и немного марихуаны.
— А это еще зачем? — спросил он.
— А как ты думаешь?
Она понятия не имела, как сворачивать косяк, это было видно. Забыла сперва нагреть, потом, когда вспомнила, положила слишком много травки, а уж свернула вовсе с трудом. Ему хотелось сказать, что ей необязательно все это делать, чтобы заинтересовать его, но он не знал как.
— Думал, ты не куришь, — наконец выпалил он, глядя, как она облизывает бумагу и заклеивает сигарету.
— Не курю.
— А это как называется?
Она взглянула на косяк в руке, точно тот не имел к ней никакого отношения, и пожала плечами:
— Особый случай.
Она сделала мундштук, оторвав кусочек папиросной бумаги и свернув ее плотно.
— Слишком маленький, — заметил он.
Она развернула бумагу и начала заново. Время от времени при этом она поглядывала на него, но он делал вид, что не замечает. Не хотел, чтобы она видела, как ему неуютно. Как его пугает все это. Ему все время чудились какие-то звуки, хотя сидел он очень тихо. Вечер был полон звуков, и он не мог понять, нужно ему беспокоиться или нет. Может, это обычные звуки, что бывают в домах: бойлеры, радиаторы, электроприборы? Но может, ему стоит волноваться? Например, при звуке колес на подъездной дорожке, или шагов по гравию, или ключа, поворачиваемого в замке.
— А где все твои родные? — спросил он. Не выдержал — надо было проверить.
— На работе.
Он недоверчиво взглянул на нее. Врет. Богачи не работают по выходным.
— А брат играет в гольф.
Майки почувствовал, как жар застилает шею, лицо.
— Ну вот, — сказала она, с улыбкой демонстрируя ему готовый косяк.
— Хочешь выкурить в машине?
— Нет, давай здесь. — Она бросила ему сигарету. — Тебе выпала честь попробовать первым.
Он закурил, сделал пару затяжек и передал сигарету ей. Она затянулась разок, даже не вдохнув дым, потом отдала косяк обратно.
Он покачал головой:
— Я, вообще-то, не фанат.
Она, кажется, удивилась, потом затушила сигарету в блюдце и взяла бутылку с вином:
— Может, еще вина тогда?
Почему они не уходят? Машина Джеко ждет на улице, сэндвичи готовы. Он взял бутылку и глотнул пару раз, чтобы успокоиться.
— Ну что, пойдем?
Она снова посмотрела на свой мобильник:
— А дом посмотреть не хочешь?
— В смысле, ваш?
— Ну да, почему нет?
Она встала, взяла бутылку и вышла из кухни. Как агент по недвижимости, не надеющийся ничего никому продать, Элли перечисляла комнаты за закрытыми дверьми. Гардеробная, кабинет, ванная, комната для гостей. У входа в спальню ее брата Майки притормозил. Комната была закрыта на замок — она по-прежнему считалась местом преступления. Он приложил ладонь к двери. Элли не замедлила шаг.
Наконец они оказались в ее спальне и сели на кровать. Здесь повсюду были книги и конспекты — на столе, на полу. Но когда он попытался пошутить на этот счет, она не обратила внимания. В ней появилась какая-то холодность, не было той теплоты, что на реке, кокетства, как в гавани. В голове у него все перепуталось.
Он достал табак и скрутил тонкую самокрутку. Она встала на колени на кровати, открыла окно и высунулась на улицу. Он представил вдруг, что она вылезает на уступ, раскинув руки, как крылья. Может, она и летать умеет? Сегодня она казалась способной на все.
— Будешь курить — подойди к окну.
Он встал на колени с ней рядом, и они выглянули в сад — зеленый, тенистый, надежно огороженный железными воротами. Отсюда было слышно, как листья и даже дорожная пыль падают на траву. Как же здесь тихо, подумал он, неужели в доме может быть так тихо?
— Ты разве не хочешь поехать купаться? — спросил он.
— Хочу, конечно. Сейчас поедем. Держи.
Она протянула ему бутылку, и он сделал еще глоток. Она смотрела на него, держа палец во рту и посасывая его. Чмок, чмок, чмок... Он глаз не мог оторвать.
— О чем думаешь? — спросила она.
— Ни о чем.
— Да нет, думаешь... все всегда о чем-нибудь думают. Он нахмурился:
— Ладно. Думаю, что ты ведешь себя очень странно.
— Правда?
— Как будто ушла в себя. Почему?
— Не понимаю, о чем ты.
Где-то вдалеке машина наехала на лужу — звук был таким громким, что они оба подскочили. И в этот момент она сняла через голову футболку, та упала на пол. На ней был лифчик, белый кружевной.
— Что ты делаешь?
— Переодеваюсь.
Она подошла к шкафу и принялась неторопливо перебирать одежду на вешалках. Он наблюдал за ней; она его волновала. Он видел все косточки на ее спине. Ее лопатки были похожи на крылья.
Она взяла какую — то прозрачную блузку и помахала у него перед носом:
— Как тебе эта? — Но надевать не стала.
Он успокаивал себя, твердил, что это нормально. Богатенькие девчонки наверняка все так себя ведут, приглашая парней к себе в спальню. Но что-то подсказывало ему, что ей такое поведение обычно несвойственно.
— Элли, что происходит? — спросил он.
Она повернулась и замерла. Она была так прекрасна... и улыбалась, словно внутри ее сиял свет.
— Это ты мне скажи.
И тут он понял, почему она тянет, и почувствовал себя таким идиотом, потому что не понял раньше. Она заманила его в дом, когда никого не было, попыталась создать нужный настрой вином и марихуаной, привела его в спальню. Да она просто хочет, чтобы он сделал первый шаг.
Он улыбнулся и подошел к ней:
— Дома, кроме нас, никого нет, так ведь?
Она повернулась к двери и заперла ее, а ключ положила в карман юбки и повернулась к нему спиной:
— Все ушли.
— И когда вернутся?
— Не скоро.
Он протянул руки:
— Тогда иди ко мне.
Но она покачала головой. И пространство между ними словно раздвинулось, а в комнате как будто похолодало.
— Я знаю, кто ты, — сказала она.
— Что?
— Ты брат Карин.
— О чем ты, не понимаю? Она ударила ладонью по закрытой двери:
— Даже не пытайся отрицать.
Его сердце забилось, как барабан. Он стоял в ее комнате, готовый заняться с ней любовью, но она заманила его в ловушку.
— Зачитаю тебе твои права, договорились? — сказала она. — Ты не обязан ничего говорить. Но если не скажешь правду, это может серьезно ослабить твою защиту. Под правдой имею в виду тот удивительный факт, что вы с Карин брат и сестра.
— Иди к черту.
— Сам иди. Мои родители вот-вот вернутся, а на воротах у нас камеры наблюдения, твой приезд записан на пленку. У тебя ровно пятнадцать минут на объяснения, или я скажу им, что ты обманом пробрался в дом, пил спиртное и курил марихуану, а потом заставил меня подняться в спальню и раздеться. Видишь, как просто попасть в компрометирующую ситуацию? Подумай, как это отразится на твоей сестре.
— Так ты меня подставила?
Ее глаза стали жесткими, как кремень.
— Ты первый это сделал.
Она же может сделать что угодно, сказать что угодно. Наплести, что он трогал ее и заставлял делать всякое.
— Думал, я не узнаю? — проговорила она. — Считал меня дурой, что ли?
Он присел на край кровати и закрыл глаза рукой:
— И давно ты знаешь?
— С тех пор, как наведалась к тебе в паб. Твоя хозяйка проболталась. Но я с самого начала знала, что ты просто притворяешься, будто я тебе нравлюсь... все эти бредни на вечеринке и у реки. Не поверила я ни единому твоему слову.
Он покачал головой:
— Я не притворялся.
Ее глаза были непроницаемы.
— Ладно, давай начистоту. Ты пришел на вечеринку брата, начал подкатывать ко мне, потом попросил телефон. Зачем?
— Ты мне понравилась.
— Чушь собачья.
— Ладно. Ты мне понравилась, а еще я решил, что ты можешь кое-что знать.
— Что?
Он пожал плечами:
— То, что поможет моей сестре.
— И почему ты так решил?
— Ты была в доме, когда это случилось. Карин тебя запомнила.
Она как-то странно посмотрела на него. Словно приоткрылась завеса, словно она вдруг поняла, о чем он говорит.
— На реке ты меня ни о чем не спрашивал. Даже ни разу не упомянул о брате.
— Я забыл.
Она, кажется, растерялась.
— Забыл?
— Мне было очень хорошо с тобой. — Голос у него охрип, и он откашлялся. — Суд ни на что не годен, сама знаешь. Твоему братцу все сойдет с рук, а мне хотелось показать Карин, что хоть кому-то на нее не плевать. Думал, расспрошу тебя, разузнаю, где тусуется твой брат. Тебе я никогда ничего плохого не желал.
— Но моему брату — да?
Он пожал плечами:
— Он мою сестру изнасиловал.
Лицо Элли снова стало непроницаемым.
— Карин сама напросилась. Том не виноват, что утром она передумала. Она всю ночь с ним заигрывала, смеялась, шутила, пила.
— Ну да, он ей нравился. Разве тебе никто никогда не нравился?
— Да, но я никогда не подносила себя парню на тарелочке, а наутро не кричала, что меня изнасиловали.
— Не так все было. Я Карин знаю, она не стала бы врать.
— А я знаю брата, и он бы тоже не сделал ничего подобного. — Она сделала шаг ему навстречу. — Зачем ему брать силой то, что досталось бы и так?
У Майки скрутило живот. Он крепко ухватился за край кровати.
— Не знаю, но он это сделал.
— Может, твоя сестра была такая пьяная, что просто забыла наутро, что сказала «да», ты об этом не думал?
— Если бы она так напилась, он должен был просто присмотреть за ней, а не пользоваться случаем.
Элли бросила на него гневный взгляд:
— Почему она в полицию только через сутки пошла?
— Не знаю! Не знаю я ответы на все вопросы. — Он провел рукой по волосам. — Но я точно знаю, что она испугалась. Она до сих пор до смерти напугана.
— Всем нам нелегко.
И тут они услышали звук колес. Внизу хлопнула дверь.
— Родители. — Она взглянула на него с какой-то странной, фальшивой улыбкой, спокойно повернулась и отперла дверь. — Пойдем, я тебя познакомлю.
— Что? С ума сошла?
— Пойдем, поздороваешься. Наверняка им будет интересно услышать про твой план обмануть их дочь и надрать задницу сыну.
Он поверить не мог своим глазам, но она открыла дверь и вышла на лестницу, видимо ожидая, что он последует за ней. Она так и была наполовину раздета. Да ее родители его убьют!
— Элли, вернись!
Она обернулась; глаза ее яростно сверкали.
— С какой стати?
И тут кто-то позвал:
— Элли, ты дома?
Это прозвучало как угроза; она вздрогнула, и на лестнице раздались шаги.
Двадцать три
Наверху лестницы стоял Том Паркер в идиотских клетчатых брюках и белой рубашке поло. Он скрестил руки на груди, как вышибала в ночном клубе:
— Что тут происходит? Элли отступила назад:
— Что ты здесь делаешь?
Не ответив, он взглянул на Майки:
— Ты был на вечеринке. Это ты украл виски.
Майки рассмеялся — не смог удержаться. Элли просто блестяще расставила свой капкан. Вот и братец, видимо, часть ее плана. Родители тоже появятся с минуты на минуту с наручниками и веревкой, а вслед за ними и копы наверняка не заставят себя ждать.
— Думаешь, это смешно? — Том опустил руки и двинулся к нему. — Издеваешься надо мной, да?
— Спокойно, приятель.
— Или что?
— Ничего. Просто спокойно, говорю. Том сделал еще один шаг:
— Вы марихуану курили в моем доме. Я только вошел — сразу почуял.
— Отойди от него, — сказала Элли. — К тебе это отношения не имеет.
Он отмахнулся от нее — мол, не лезь, стой там дальше в лифчике и юбке — и повернулся к Майки:
— Если ты мою сестру хоть пальцем тронул... Майки бросился вперед и ткнул его пальцем в грудь:
— Может, хватит меня обвинять во всех грехах? Том ударил его по руке:
— Не прикасайся ко мне.
— А что? Что ты сделаешь? — Майки отпихнул его ладонью.
— Сказал же — не лезь!
Майки чувствовал, как сердце ублюдка колотится совсем близко. Он стоял буквально в шаге, чувствовал запах его пота, горячее дыхание — и ярость вдруг с новой силой всколыхнулась в груди. Может, у Элли и свой план, но у него тоже есть свой — уничтожить гада, обидевшего Карин. Он несколько недель мечтал об этом и вот наконец оказался у цели. Он схватил Тома Паркера за воротник и треснул о стену.
— Нет! — закричала Элли. — Оставь его.
Майки замахнулся и ударил кулаком по его мягким губам. Когда рука отскочила, она была влажной, а на белую рубашку Тома капала кровь.
Майки рассмеялся в его побелевшее лицо.
— Я тебя прикончу, — процедил он. Прозвучало это очень серьезно. Адреналин так и пульсировал в венах. Майки ударил снова, на этот раз в нос.
Том тихонько застонал и схватился за лицо. Меж пальцев сочилась кровь.
— Привет от сестры, — выдохнул Майки. — От Карин. Том утер кровь с переносицы ладонью:
— Ты брат Карин?
— А то ты не знал!
Элли потянула его за куртку, но он сбросил ее руку. Сама его подставила, но все складывается не по ее плану — что ж, жизнь непростая штука. Он, Майки, непобедим, а справиться с Томом Паркером оказалось куда легче, чем он предполагал даже в смелых своих мечтах.
Майки снова толкнул его:
— Ну что, кишка тонка?
Том покачал головой, опираясь рукой о стену:
— Это у тебя кишка тонка. Ты разве не затем это начал, чтобы довести до конца? В чем задумка-то?
Майки кипел от гнева. Он понимал это и не мог успокоиться. В его груди поднималась страшная ярость. Том поднял голову, пуская ртом кровавые пузыри.
— Твоя сестра шлюха, — процедил он.
Майки замахнулся, чтобы снова ему врезать, но Том воспользовался секундной паузой и влепил ему коленом в живот. Майки сложился пополам, хватая воздух ртом, затем выдохнул, громко простонав.
Том схватил его за волосы и ударил кулаком в лицо — с грохотом, как молотом о наковальню. Костяшки впились Майки в глаз.
— На улицу пошли, — прохрипел Том. Как будто они были в школе и все это можно было контролировать. Его голос звучал в ушах, пока он гнал Майки вниз по лестнице.
— Вы что делаете? — кричала Элли. — Том, прекрати! Майки наполовину спустился, наполовину скатился с лестницы, ударяясь о перила и стену локтями и коленями. В коридоре он упал, и Том вдруг навалился на него, схватил за куртку и потащил ко входной двери.
На воздухе все изменилось. Дождь перестал, и стало почему-то жарко. Один глаз у Майки заплыл, он все еще был на взводе, но не собирался вот так просто отступать, не мог допустить, чтобы его вышвырнули за ворота и бросили там. Он развернулся, схватил Тома Паркера за рубашку и затолкал его в дом. А увидев, как торжество на его лице сменилось страхом, почувствовал себя волшебником.
— Ты покойник, — процедил Майки. — Покойник.
И вмазал ему со всей силы. Целился в нос, размахивался от плеча. Вспомнил все школьные драки; все старые инстинкты вернулись разом. Звук кулака, бьющего по лицу, был как самая сладкая музыка на свете.
Они сцепились. Том загребал руками, пытаясь дотянуться до его спины, ударить, но Майки просунул руки ему под мышки и сцепил их сзади на шее, чтобы Том не мог ослабить захват. Вокруг резко запахло адреналином и страхом.
Этот ублюдок изнасиловал Карин, повторял про себя Майки. Он заслужил смерть. Это напоминало танец — оба они толкали друг друга, рычали, пинали друг друга ногами. А Элли бегала вокруг, как арбитр. Она надела пальто, придерживая его на груди, и вопила, чтобы они прекратили.
Но Майки прекращать не собирался. Он прикончит этого парня — расцепит захват, повалит его на спину и размозжит ему нос.
Однако не успел он это сделать, как Том выставил колено и ударил его между ног. Боль была нереальной — жгучая агония, пронзившая все от промежности до живота. Колени подкосились.
Том возвышался над ним, а Майки извивался на траве, схватившись за причинное место. Он свернулся калачиком, краем глаза заметив, что Том куда-то отошел, а Элли побежала за ним. Потом он приоткрыл один глаз. Они стояли у входа. Элли кричала на брата, а тот рылся в зеленой картонной коробке, стоявшей на крыльце.
— Нет! — закричала она.
Но Том оттолкнул ее и помахал Майки пустой винной бутылкой:
— Смотри, что тут у меня. — Он ударил бутылкой по ладони, переложил ее из одной руки в другую. — Теперь боишься небось?
Элли завопила:
— Нет, Том! Нет!
Но он все равно сделал то, что хотел. Разбил дно бутылки о стену дома, и осколки разлетелись во все стороны.
Майки попытался встать, увидев, что Том направляется к нему. Разбитая бутылка — как нож. Это уже совсем другая драка. Он вытер рукой затекший глаз:
— Убери.
— Ага. Тебе в морду уберу сейчас. Приблизившись, Том вытаращился на Майки, как
психопат, словно теперь намеревался вечно присутствовать в его жизни, не оставляя в покое ни на минуту. Майки пополз назад, попытался сесть, но так и остался скрюченным, не в силах двинуться, не говоря уж о том, чтобы спастись бегством.
Том смеялся, неторопливо шагая к нему:
— В чем дело? Мы уже не такие храбрые?
Майки удалось отползти к воротам, но это был глупый ход, ведь они были заперты, а у него не осталось сил. Машина Джеко за забором казалась прекрасным миражом. В его кармане лежали ключи. Но было слишком поздно. Он прислонился спиной к воротам, закрыл голову руками и приготовился к боли.
Но вместо «розочки» на его голову обрушился поток воды. Вода была ледяная. Холодная струя промочила его насквозь. Том стоял рядом, тоже мокрый, как мышь, а бутылка валялась на земле; из носа у него лилась кровь, а руками он отмахивался от бьющей в лицо воды.
На лужайке стояла Элли с садовым шлангом в руках. Солнце преломлялось о брызги, распадаясь на сумасшедшие радуги.
— Выключи! — заорал Том. — Ты что творишь? Посмотри, что у меня с носом!
Но Элли направила струю прямо ему в лицо, вынуждая тем самым отойти от ворот и продвинуться к центру лужайки. Он тряс головой, из ноздрей и рта струились кровавые ленты.
— В дом, — приказала она. — Все кончено. Майки вдруг очень сильно захотелось сесть, а может,
даже лечь. Он жутко устал. Ему казалось, будто они попали в автокатастрофу и их разбросало по саду — трава, кровь, вода были повсюду. Но он не мог просто лежать, потому что Элли подбежала и нажала потайную кнопку, открыв ворота.
— Езжай домой, — проговорила она, — и оставь нас в покое.
Он собрался с силами и вышел за ворота. На дороге повернулся к ней.
— Ты выиграла, — процедил он, — поздравляю.
Она взглянула на него потемневшими глазами. Ворота медленно сдвигались. Ему показалось, что она пытается что-то сказать, понизив голос до шепота, но в ушах звенело, а глаз так опух, что он не мог ничего понять по губам.
Да и зачем ему знать, что она там говорила!
Двадцать четыре
Том облокотился о раковину в ванной на первом этаже, глядя, как из носа капает кровь.
— Посмотри! — Он замахал руками на Элли, словно хотел доказать ей что-то. Руки блестели и были скользкие от крови. — Ты мне поможешь или как?
Она закрыла входную дверь и пошла в ванную, дала ему бумажных салфеток, обернула мокрые волосы полотенцем и села на закрытый унитаз. Отклонилась на спинку и закрыла глаза.
— Хороший из тебя помощник, — процедил он. — Вот уж спасибо.
Она попыталась вспомнить, что случилось на улице: испуганное лицо Майки, когда тот полз к воротам, Том, идущий ему навстречу, шатаясь, повсюду кровь, потом струи воды, ударившие им в лицо, скользкая трава...
Но до этого был один момент, и именно его ей было вспомнить труднее всего, — момент, когда Том разбил бутылку об стену дома и осколки рассыпались повсюду. Она просила его остановиться, просила, но он ее словно не слышал. И у него было такое лицо... однажды она уже видела его таким, и в тот раз ее слова и поступки тоже не возымели никакого действия.
Она открыла глаза. Том по-прежнему вытирался салфетками над раковиной. Их взгляды встретились в зеркале.
Он сказал:
— Зачем ты пустила его в дом?
Она уже продумала ответ на этот вопрос там, на улице, и планировала дать какое-нибудь безумное объяснение — ну, например, что делала уроки, а дверь черного хода оказалась открытой, Майки вломился, она была не одета и в истерике. Но когда Том спросил, у нее почему-то язык отнялся.
И он догадался прежде, чем она смогла ответить:
— Да ты в него втюрилась! Отрицать она не стала. Зачем?
Том быстро сообразил что к чему: Майки без спросу проник на его вечеринку, очаровал ее своими баснями, а сегодня просто постучал в дверь, надеясь, что повезет.
— Он над нами издевается, — прошипел Том. — Они все это спланировали. Прислала братца шпионить за нами! Да что же это такое?
Элли не стала уточнять, что сама пригласила Майки, что сама хотела выпытать у него, чего он добивается, но план, к ее ужасу, обернулся против нее. Через окно доносился запах готовящейся еды. Где-то рядом вполне нормальная семья собиралась нормально пообедать. Элли очень хотелось оказаться частью той семьи и сидеть сейчас с ними за столом.
— Кажется, ничего не сломано, — проговорил Том, изучая порезы на тыльной стороне ладони. — Как думаешь, стоит сфотографировать кровь для полиции?
— Полиции? Но ты же не можешь на него донести. Это не он бросился на тебя с разбитой бутылкой.
Он повернулся к ней, сверкнув безумными глазами:
— А по-твоему, я должен был позволить ему себя отдубасить? Может, ты еще думаешь, что я все это заслужил?
— Я такого не говорила.
Том слизнул кровь из уголка рта:
— Да не собирался я его калечить. Парни всегда так делают для защиты, чтобы выглядеть круто. Не стал бы я пускать в дело эту бутылку. Ты что, меня не знаешь?
Она покачала головой:
— Теперь мне уже кажется, что ничего я о тебе не знаю.
— И что это значит?
Он подошел к ней близко, наклонился, нависнув над ней. Он стоял совсем рядом, так что она толком не могла разглядеть его черты. Видела только светлую щетину волос на подбородке и струйку крови, текущую из носа.
— Что он делал в твоей спальне? — спросил Том.
— Ничего.
— Почему ты была раздета?
— А тебе какая разница?
Он схватил ее за подбородок и повернул лицо так, чтобы она смотрела ему в глаза.
— Ты знала, что он ее брат? И пригласила в дом, зная, кто он такой, чтобы выболтать что-то обо мне?
— Что выболтать, Том? Что ты имеешь в виду? — Ее затылок упирался в холодный бачок унитаза. Она попыталась вырваться, но он крепко ее держал. — Эй, отпусти!
— А ты меня заставь.
Она оттолкнула ее, но в ответ он толкнул ее сильнее и пригвоздил злобным взглядом.
— Давай-ка проясним кое-что, — зашипела она. — Он пришел сюда, чтобы защитить свою сестру, а вот Ты сейчас занимаешься тем, что угрожаешь своей! И по-твоему, это он неправ?
И тут Том обмяк. Это произошло как в замедленной съемке. Сначала опустились плечи, затем потухли глаза. Он словно вдруг забыл, где находится, и, кажется, даже не хотел вспоминать. Он отошел в сторону, оперся о батарею и закрыл глаза.
— Нельзя проникать в чужой дом и нападать на хозяев, — пробормотал он, утирая нос и размазывая кровь по щеке.
Элли встала, чувствуя огромную тяжесть. У нее болели зубы, колено ныло — она поскользнулась на мокрой траве.
— Том...
— Да вся их семейка ненормальная. Видела его? Хочу, чтобы ты верила, что это они психи, а не я.
— Том, у тебя кровь из носа течет.
Кровь была такая яркая, что резало глаза. Он попытался зажать нос рукой, но кровь просочилась сквозь пальцы и закапала на кафель.
— Дай помогу.
— Не нужна мне твоя помощь.
Она усадила его на унитаз и принесла еще салфетки:
— Зажми здесь. И опусти голову.
Он, сгорбившись, сидел на унитазе, зажав нос. Мокрые волосы на макушке блестели.
— Больно, — сдавленно прогнусавил он.
— Скоро перестанет. Вот еще салфетки.
Том отдал ей окровавленные. Тяжелые и теплые. Элли выбросила их в мусорное ведро, вымыла в раковине руки. На зеркале были кровавые брызги. Она вытерла их рукой — остались розовые потеки. Надо будет потом как следует протереть.
Высушив ладони полотенцем, она открыла шкафчик на стене и достала пригоршню ватных шариков — розовые, белые, голубые, похожие на маленькие облачка. Сполоснула раковину и наполнила ее свежей водой. Хорошо, что ей есть чем заняться, у нее даже пульс замедлился. Наверное, так себя чувствовали медсестры в Первую мировую войну. Она мочила и выжимала вату, а факты тем временем сами лезли в голову.
Война началась 28 июня 1914 года и продлилась более четырех лет. Общее число погибших: более одиннадцати миллионов. Факторы, вызвавшие сильные националистические настроения в Европе... какие факторы, кстати? Элли облокотилась о раковину, чувствуя, как паника захлестывает ее волной. Только на прошлой неделе она зубрила эти факторы. Что с ней происходит?
Пытаясь успокоиться, она встала на колени у ног Тома. Заставила его вытащить салфетки из носа.
— Прекратилось, — сказала она. — Теперь не говори ничего. Я тебя вытру.
— Ладно.
— Сказала же, молчи.
Она вытерла ему губы и вокруг носа. Промокнула бровь. Он тихо простонал, когда она коснулась ссадины на щеке.
Затем повисла тишина — во времени словно окошко открылось, и они взглянули друг другу в глаза.
— Прости, — пробормотал он.
Элли почувствовала, как внутри нее все растаяло; любовь к брату согрела ее. Он не сводил с нее глаз.
— Думаешь, он боксом занимается?
— Да наверняка.
Его лицо подобрело.
— Он первый ударил, Элли. Не мог же я это так оставить. Просто стоять там и принимать удары.
Элли не понимала законы драки — вот в чем проблема. Она искала более дипломатичный способ все решить, но такого просто не было — все сводилось к тому, кто первый бросит вызов и кто выглядит более устрашающе. У Тома в руках оказалось оружие помощнее, он и выиграл. Может, Майки та бутылка даже так не испугала, как ее. И он не считал это нечестной игрой.
— Не надо ему было сюда приходить. И напрашиваться. Понимаешь, о чем я?
Она кивнула.
— Не стал бы я кидаться на него с бутылкой. Просто хотел напугать. А ты что, подумала, я серьезно его искалечу?
— Не знаю. Он улыбнулся:
— Хорошо ты меня шлангом приложила.
— М-да...
— Ты просто ненормальная.
Она сидела у его ног, а он ощупывал лицо кончиками пальцев, морщась от боли.
— Вот тут ничего нет? — спросил он, оттягивая губу языком. Губа опухла, будто его укусили.
— Так, ссадина.
— А с тобой-то все в порядке? — спросил он.
— Да.
— Непохоже.
У нее вдруг горло прихватило, а глаза наполнились слезами.
— Что теперь будет?
— Будет суд. И мы выиграем. А потом все станет как раньше. — Том с нежностью взглянул на нее, как прежде, до того как начался этот кошмар. — Все будет хорошо, Элли.
Двадцать пять
— Всегда мужики. Не обращал внимания? Любые проблемы в мире — и всегда мужики причиной.
— Я тоже, вообще-то, к ним отношусь, мам.
— Знаю, Майки.
— Тогда, может, хватит нас поносить?
Она с самого утра завела эту тему, а поскольку сегодня был день официального слушания, утро у них началось рано, и сестры слушали мать во все уши, словно та рассказывала сказку на ночь, пока та вещала о всех ужасных мужиках, что встречались ей на жизненном пути. Карин ловила каждое ее слово. Ведь если все мужики — козлы, она не одинока. Мать же грелась в лучах ее внимания. Еще бы, открыла новый способ сблизиться с дочкой.
— А ты что это пьешь? Мы же вроде договорились, — сказал Майки.
Мать, словно его не слыша, облизнулась, как голодная кошка, взяла бокал и сделала еще один большой глоток. Майки взглянул на часы — почти восемь утра. Такими темпами она напьется еще до начала заседания.
— Взять хотя бы наш дом, — вещала она. — Всю работу делают бабы: детей воспитывают, убираются, по магазинам ходят и готовят, — и все успевают до того, как уйти утром на службу. Замечал, что женщины могут делать два дела одновременно?
— Я три могу, — заявила Холли. — Вот смотри: ем хлопья, надеваю носки и тебя слушаю.
— Да ты просто гений, — проговорил Майки, потянулся и отнял у матери бутылку.
Та уставилась на него:
— Куда это ты понес?
— Давай меняться. Ты мне бутылку, я тебе завтрак.
— Не хочу я никакой завтрак.
— Надо же поесть перед выходом.
По пути наверх он взглянул на этикетку. Дрянной шерри, три пятьдесят за поллитра в лавке Аджая. Семнадцать оборотов. Она небось первым делом с утра в магазин побежала, пока он будил девчонок, может, даже сказала себе сначала, что просто идет за молоком. Такое дешевое бухло на вкус могло быть только полной бормотухой, а ведь треть уже вылакала. Он сунул бутылку в свой шкаф и спустился в гостиную. Главное, заставить ее проглотить что-нибудь, может, хоть чуть протрезвеет.
— Хочешь, яичницу сделаю? — спросил он.
Мать заморгала, уставившись на него пустыми глазами:
— Яичницу?
— Ну да, нормальный завтрак в кои-то веки. Немного лука, чеснока. И бекон вроде есть. Вкусно будет.
Мать оторопела, взяла бокал и допила остатки.
— Ну, если хочешь...
Он пытался не слушать очередную историю из серии рассказов о безумной лондонской жизни. На этот раз речь шла о парне по имени Вивиан, женатом и с тремя детьми, — правда, он забыл упомянуть об этом, когда дарил матери кольцо и предлагал ей руку и сердце.
— Жуткое унижение, — проговорила она под сочувственные кивки дочерей. — А ведь мне было всего семнадцать. Может, я с тех пор и возненавидела мужиков.
— А я люблю мужиков, — вдруг сказала Холли. Карин покачала головой:
— Нет, не любишь.
— Люблю. Они готовят хорошо. Майки благодарно ей улыбнулся.
— Да при чем тут это, — прорычала Карин. — Мужчины как животные, Холли. Как псы. Нет, хуже — как обезьяны.
— А мне нравятся обезьяны.
— Да, но разве захочешь замуж за обезьяну?
Они покатились со смеху. Как мило. Блестяще, блин. Даже Холли теперь против него.
Джиллиан пришла, когда он раскладывал яичницу по тарелкам, и хотя мать есть отказалась, а Карин свою едва поковыряла, он надеялся, что хоть на Джиллиан его горячий завтрак произвел впечатление. Ему так и хотелось сказать ей — говорил же, что справлюсь. Хотел, чтобы она заметила, что у Холли причесаны волосы и на ней чистая школьная рубашка. Но Джиллиан смотрела лишь на синяк на его лице. Подошла ближе и осмотрела его, как врач.
— Слышала, что тебе досталось, — проговорила она.
— Все не так страшно, как кажется.
— И все равно фингал тот еще. Две недели прошло, а? А он все еще всеми цветами переливается.
Майки бросил на Карин сердитый взгляд: ну кто ее болтать заставлял? Он знал, что она не скажет, с кем была драка, потому что они договорились никому, кроме Джеко, не говорить, да и Карин не знала, что Элли была там. Но он готов был поспорить на что угодно, что сестра раззвонила Джиллиан о его поражении. Интересно, написала ли она в своем отчете что-то вроде «семье не хватает достойной мужской фигуры, старший сын — хлюпик»?
— А мне нравится его фингал, — встряла Холли. — Красивый.
— Да это все по глупости, — вмешалась мать. — Пошел на свидание, а вернулся весь в крови. И ничего никому не рассказывает, говорит только, что оказалось, у той девчонки уже был парень. А сразу нельзя было узнать, спрашивается?
Он нахмурился, глядя на мать. Поблагодарила бы лучше, что разбудил ее, набрал ей ванну и спрятал бутылку. Нет, можно понять, почему она нервничает, в такой-то день, но это не значит, что на нем можно отыгрываться.
— Чаем не угостишь? — спросила Джиллиан, снимая куртку.
Черт, кажется, она решила, что он ее раб. Он поставил чайник, грохнув его на плиту, чтобы догадалась, что он не обслуживающий персонал, потом отправил Холли за пальто и портфелем. Так и сказал: «Портфель не забудь», чтобы Джиллиан знала: у него все под контролем. Странно было видеть, как Карин подвигается на диване, освобождая этой женщине место. Пару недель назад она ей совсем не нравилась, а теперь вот улыбается и предлагает ей кусочек тоста.
— Карин немножко нервничает, — сказала мать. — Так что хорошо, что вы пришли.
Джиллиан понимающе кивнула:
— Да я только рада. Побуду с ней, пока вы не вернетесь. Отвечу на все ее вопросы, а как только он сделает заявление, нам тут же позвонят. — Повернувшись к Карин, она похлопала ее по руке: — Ты первая узнаешь.
Карин спросила:
— Но он же наверняка не признает себя виновным, да?
— Прости, дорогая, но это вряд ли. Но будем сохранять позитивный настрой, ладно? Пока все не кончится, ничего не знаешь наверняка.
Майки поставил перед ней чашку чая — с молоком и без сахара, как в прошлый раз.
— Может, печенья? — спросил он, потому что на этот раз оно у них было.
— Нет, спасибо. — Она улыбнулась. — Поведешь Холли в школу?
— Да, — ответил он. — И знаете что? С нашего разговора она ни дня не пропустила.
Джиллиан кивнула: кажется, ему удалось ее впечатлить.
А ведь эти походы в школу в последние три недели стали для него настоящей отдушиной. Во всем остальном его жизнь была полным дерьмом, но вставать пораньше и собирать Холли вовремя в школу — на время это стало его миссией. И у него получалось. Опоздали всего дважды, и то несильно.
Холли вприпрыжку прискакала в гостиную, уже в пальто, и бросилась обнимать и целовать всех на прощание.
— За мамой попозже зайду, — сказал он Джиллиан. — Я специально поменялся дежурствами на работе, а приятель нас на машине отвезет. До Норвича на автобусе далековато.
— Не знаю, что бы я без него делала, — проговорила мать. — Серьезно, он же просто сокровище.
Кажется, она говорила искренне. У него на душе потеплело.
Холли встала рядом с Майки и взяла его за руку. Ему нравилось чувствовать ее кулачок в своей ладони.
— Минут через пятнадцать буду, — сказал он.
— Молодец, Майки, — похвалила его Джиллиан. Даже Карин, улыбнувшись, помахала ему. Значит, все-таки не зря он старался. Держа Холли за руку, он подошел к двери и поскорее захлопнул ее за спиной, пока баланс сил снова не изменился.
Двадцать шесть
— Я не смогу. — Голос у Тома охрип и раздавался как будто издалека, хоть он и сидел рядом с Элли на заднем сиденье машины.
Отец, сидевший на месте водителя, обернулся.
— Сможешь, — сказал он, — и должен.
— Где же адвокат?
— Сейчас будет.
— А советник? Обещал же, что встретимся на парковке.
— Сейчас его наберу.
Элли закрыла глаза, пытаясь думать о чем-нибудь обычном, например о шоколадном печенье и о том, как здорово просто сидеть на диване. Но ей было трудно сосредоточиться, одних мыслей о шоколадном печенье было явно маловато. Она вспомнила торговый центр, что они проезжали по дороге. Напротив парковки, позади здания суда; скоро он откроется, и люди будут заходить и покупать продукты, газеты и прочие вещи. Будут тащить за собой детей и пакеты и жаловаться на высокие цены. Как приятно осознавать, что в реальном мире все останется по-прежнему, что бы ни случилось сегодня с ее семьей.
Она открыла глаза и улыбнулась Тому, вложив в эту улыбку как можно больше оптимизма.
— Что? — спросил он.
— Что «что»?
— Ты что смотришь?
— Не знаю.
— Ну так не смотри.
— Да не заводись ты!
— Элли! — Мать резко развернулась на сиденье.
— Я просто улыбнулась!
— Ну так не улыбайся.
Элли ссутулилась на сиденье. Ей вдруг захотелось стать древней старушкой. С радостью бы променяла свою жизнь на ту, что почти подошла к концу, лишь бы не быть сейчас здесь. Ты — основной свидетель, повторял отец. Должна оказать поддержку.
Они заставили ее надеть юбку и блузку, которые она надевала на похороны деда. Юбка была из черного нейлона и липла к бедрам. Блузка была темно-серая. Перед выходом она изучила себя в зеркале в коридоре.
— Да я на монашку похожа.
— Ты прекрасно выглядишь, — уверила ее мать.
Им и нужна была монашка. Никакого красного лака на ногтях, фиолетовой помады и ярко-оранжевых обтягивающих мини-юбок. Хорошие девочки в таких нарядах не разгуливают.
Том вдруг выпрямился:
— Кто все эти люди?
У ворот собралась небольшая толпа. Группа из девяти-десяти подростков шла ко входу в здание суда.
— Они на мое дело пришли? — В его голосе слышалась паника.
Элли прижала нос к окну. У подножия лестницы ребята остановились. Одна из девочек проверила мобильник. Двое парней сели на ступеньки.
— Двери еще закрыты, — проговорила Элли. — Они войти не могут.
Том огляделся.
— Девчонка в голубой куртке, — сказал он, — она из колледжа. И та, что рядом!
Он всполошился не на шутку. В глазах было отчаяние, он вспотел, и ему, кажется, было все равно, что все увидят его таким. Элли попыталась придумать какие-то слова, которые помогли бы, но ничего не лезло в голову, кроме жестоких, озлобленных: ты сам виноват и... но разве можно говорить такое вслух? Однако как он не понимает, что это и есть он. Его настоящее, до смерти испуганное «я». Интересно, знал ли он себя таким до того, как все началось?
— Не позволяй им себя запугать, — процедил отец. — Давай, Том, соберись.
Элли вдруг окутал странный покой. Если Том не в силах с собой совладать, может, они все просто поедут домой? Или он сойдет сума, они вызовут «скорую» из психушки, и его увезут, а они с мамой и папой тем временем пойдут пить кофе с тортом и позабудут о нем вообще.
Том несколько раз глубоко вздохнул, выдыхая через рот, как будто выдувал колечки дыма. Может, у него возникнет гипервентиляция? От этого умирают?
— Зачем они вообще пришли? — не унимался он. — Какое им дело?
— Не знаю, — сказал отец. — Безумие какое-то. На открытое слушание может прийти кто угодно, но какой в этом толк — не пойму.
Кто угодно? Почему он раньше-то не сказал? Сказал, что будет скучно, сплошной официоз, адвокаты, листающие документы, и так около часа. Даже говорить не придется, пообещал он. Просто покажем присяжным, какая дружная у нас семья.
— Почему я сейчас впервые об этом слышу? — выпалила она. — Почему не предупредил, что слушание открытое?
Отец обернулся:
— Решил, что это не так уж важно, Элинор, и хватит истерить. Шанс, что кто-нибудь явится, почти равен нулю.
— Смотри, — прошипел Том, — вот эту я тоже знаю. — К воротам подошла еще одна группа ребят, и он показал пальцем в окно. — Она в ту ночь была у нас дома. Подружка Карин. Неужели ей разрешено здесь находиться?
Стейси Кларк. Она прошла совсем рядом с машиной, так близко, что вытерла бампер своим пальто. С ней были подруга — та же, что в день драки, — и пара девчонок из школы. Они подсели к ребятам на ступеньках и стали ждать вместе. Под кожей у Элли словно забил барабан.
Она вцепилась в спинку маминого сиденья:
— Я не пойду. Не могу.
Но не успела мать ответить, как кто-то постучал в окно.
— Барри, — воскликнул отец. — Что так долго?
До этого Элли виделась с адвокатом всего однажды. Он был невысоким, светловолосым, моложе отца. Этим утром его волосы были покрыты гелем, как у примерного студента, и на нем был костюм с галстуком. Он совсем не был похож на человека, способного их спасти.
— Я сяду?
Он сел на заднее сиденье, прижав Элли к Тому. В машине, наверное, жарко, подумала она. И пахнет потом и страхом. Даже окна запотели. Ей стало душно и стыдно.
— Ну, как дела? — спросил Барри.
— Приступ паники, — ответил отец. — Мы просто хотим, чтобы все поскорее кончилось.
— Тут много людей, которых Том знает, — добавила мать. — Почему? — хотелось бы знать.
Барри махнул рукой в сторону собравшихся на ступеньках людей:
— Я бы не придавал этому особого значения. Люди часто думают, что открытое слушание — это что-то сверхинтересное. Они там умрут со скуки через пять минут.
Отец обернулся и улыбнулся Тому:
— Слышал? Люди знающие все совсем иначе воспринимают. Лучше смотреть на все глазами юриста.
Том кивнул, но лицо его было бледным, он дрожал и не сводил глаз с толпы на ступенях здания суда.
— Это даже в твою пользу сработает, — заметил Барри. — Скучная процедура отобьет у них охоту приходить сюда, и на главное слушание они и не подумают явиться.
Он произнес небольшую речь. Оптимистично и уверенно рассказал о заявлении обвинения, списках улик, о том, что процесс состоится примерно через три месяца. Второй защитник уже в здании и в данный момент разговаривает с судьей в его кабинете. Элли почему-то представила их в халатах, тапочках и с сигарами. Рядом — парики на подставках и сонная собака на ковре.
— Ладно, — проговорил Барри, — кажется, все. Ну что, готовы?
Видимо, им все-таки придется выйти из машины на яркое солнце, залившее стоянку, и пройти мимо толпы на ступенях.
Том нервно причесывал волосы рукой.
— Ну все, — сказал он, — назад дороги нет.
— М-да... — кивнул отец. Барри тоже кивнул. Мать обернулась:
— Скоро все кончится, дорогой.
Но ее ярко-голубые глаза потускнели от усталости, и говорила она не очень уверенно.
Выходя из машины, Элли молилась, чтобы пошел дождь. Чтобы небо стало низким, угольно — свинцовым с громадными темными тучами, затянувшими солнце; чтобы над зданием суда раздались громовые раскаты. Но нет, над головой была синева с медленно плывущими облачками цвета клавиш на старом фортепиано. На ее плечи и шею словно опустился тяжелый груз. Через двадцать пять лет это точно кончится, подумала она. Я буду далеко, и никто и не вспомнит.
Барри шел впереди, за ним Том и отец — можно подумать, если шагать быстро, это что-нибудь изменит. Элли с матерью ступали чуть позади. Элли схватилась за ее рукав, чтобы та шла чуть помедленнее:
— Мне страшно.
Мать обняла ее и притянула к себе. И Элли вдруг захотелось, чтобы она сказала: «Знаешь что, дочь? Мы не можем заставлять тебя делать такое. Это несправедливо, ты всего лишь маленький ребенок. Давай поедем домой».
Но вместо этого она произнесла:
— Ни на кого не обращай внимания. Пойдем, милая, мы нужны Тому.
А потом вырвала руку, вздернула подбородок и зашагала уверенно по прямой.
И в тот момент Элли поняла, что ей никто не поможет, потому что каждого сейчас заботит только одно: как бы самому не струхнуть, не потерять уверенность в себе. Все они в этом деле были поодиночке, как четыре острова, плывущих за Барри по стоянке.
Она чувствовала себя очень неуверенно, ноги стали как веретена, ей казалось, что все смотрят и оценивают, как она одета, а сама она двигается неуклюже, как буратино. Она замедлила шаг, замечая каждый жест, каждый взгляд, каждое слово, брошенное группой ребят на ступеньках. От них веяло настороженностью, точно они готовы были наброситься на нее в любой мо -мент. Они шептались, прикрывая рты руками, смотрели на них, не мигая, подталкивали друг друга локтем. Элли догадывалась, о чем они говорят. Это он, ага. И его папаша с мамашей, а вот и сестра — ага, та самая.
Когда Том был на середине лестницы, Стейси показала на него пальцем. Прямо вот так взяла и ткнула, как будто он был в телевизоре и не мог ее видеть.
— Узнаешь? — сказала она подруге. — Теперь поняла, кто это?
Элли замерла как вкопанная, оглядела парковку, надеясь увидеть вооруженное подкрепление, что ли, — танки, что было бы неплохо, а еще батальоны солдат, стирающих любопытство с лиц автоматными очередями. Но ее желаниям не суждено было сбыться. Никто не явился на помощь.
Значит, придется притвориться, что речь не о ее семье. Большинство ребят были из колледжа Тома — она их вообще не знала, они не знали ее, и никогда больше не увидят после сегодняшнего дня, а если она не станет реагировать, им просто станет скучно. Надо просто пройти мимо, не так уж это и страшно. Том уже вошел в здание, Барри с отцом тоже — никто по дороге их не линчевал. Теперь вот и мама заходит, и вот она уже внутри — за исключением пары ухмылок, ничего не случилось.
Но Элли казалось, что она вот-вот споткнется и упадет, как будто ей туфли вдруг стали малы. Щеки от стыда пошли красными пятнами — как она это ненавидела. Ей хотелось укрыться одеялом, как в кино. И вот стоило ей ступить на лестницу, как Стейси выставила ногу — не чтобы поставить ей подножку, а чтобы остановить ее.
— Привет, сучка, — процедила она.
— Оставь меня в покое.
— Что, сегодня уже не хочешь спросить, как Карин себя чувствует?
— Дай пройти.
— И как тебе жаль, тоже не хочешь сказать?
Элли отступила в сторону, но Стейси перегородила ей дорогу:
— Она до сих пор не хочет видеться с друзьями. И все еще напутана до смерти.
— Пожалуйста, дай мне пройти. Стейси покачала головой:
— Если твой братец-педофил не признает себя виновным, ей придется высидеть суд. Каково, думаешь, ей будет тогда?
— Не знаю.
— А ты пораскинь мозгами.
Кто-то в толпе усмехнулся. Почему рядом нет взрослых? Почему здесь только они? Стейси злобно смотрела на нее.
— Еще раз тебя спрашиваю — ты почему сказала копам, что ничего не видела?
Элли взглянула ей в глаза. Ей показалось, что здание суда за спиной Стейси зашаталось, но взгляд ее она все равно выдержала.
— Оставь ее, — сказала подруга Стейси. — Она того не стоит.
Стейси оглядела ее с ног до головы, точно убеждаясь, что это действительно так, затем презрительным взглядом дала понять, что разговор окончен. Толпа подростков загоготала — громкий, отвратительный хохот, — а Элли тем временем взбежала по ступенькам и исчезла в дверях.
Барри, кажется, говорил, что заседание будет в зале номер два. Она увидела вывеску, пробежала мимо регистратуры вверх по лестнице. За ее спиной раздались шепотки — вслед за ней в здание суда вошли ребята из колледжа. Но ее это уже не волновало — наверху, на лестничной площадке, она увидела мать. Подбежала к ней, схватила за рукав и прижалась поближе.
— Мам!
— Элли, не дергай меня, что, не видишь, я разговариваю? Это мистер Григсон, адвокат Тома.
Ее голос был проникнут почтением, она словно хотела сказать: ну не удивительно ли, такой из себя важный, в черной мантии, белом парике и с ворохом нужных бумаг.
Мистер Григсон взглянул на Элли и кивнул, словно таких девочек, как она, за это утро перевидал уже сотню. Он с ней даже не поздоровался.
— Мам!
— Элли, я разговариваю.
— Но мам, мне нужно...
— Если тебе нужно в туалет, он там, смотри. Только побыстрее, нам скоро уже заходить.
Как же ей объяснить, как сказать: «Мам, я просто хочу, чтобы ты меня защитила» ?
Толпа на лестнице подступала. Элли представить не могла, что столкнется со Стейси снова.
— Я быстро. Мать кивнула:
— Я тебе место займу.
Как будто они в театр пришли и неплохо бы занять местечко поближе к сцене.
В туалете Элли нырнула в кабинку и закрыла ее за собой, прислонилась к двери и схватилась за живот, пытаясь унять резкую боль. Попыталась думать о прекрасном — птичках колибри, пьющих нектар из крошечных цветочков в экзотических странах, заснеженных горных вершинах...
Но ничего не вышло. Потому что через несколько недель, на заседании суда присяжных, будет намного хуже, она знала: тогда ее вызовут как свидетеля, и ей придется стоять там перед всеми, клясться на Библии говорить правду, и ничего, кроме правды, да поможет ей Бог.
Она все выблевала в унитаз — и тосты, и кофе, и вчерашние спагетти. Почувствовала себя крошечной и прозрачной. Вытерла рот, сплюнула и села на унитаз. Ее трясло. Когда ее рвало, она всегда плакала, поэтому знала, что теперь у нее размазалась тушь и, вместо того чтобы выглядеть непорочным и убедительным свидетелем, она похожа на размазню, и родители наверняка будут ею еще больше недовольны.
Оторвав кусок туалетной бумаги, она вытерла глаза. Высоко за ее спиной в окошко бил тонкий лучик солнца. Она отклонилась назад, закрыла глаза и подставила ему лицо.
«Элли Паркер, — сказала она самой себе, — ты сможешь это сделать. Ради Тома. Ради семьи. Том — твой брат. Он никогда не сделает тебе ничего плохого» .
Она вымыла руки и лицо в раковине, прополоскала рот и пригладила волосы перед зеркалом. Приоткрыла дверь на щелочку и осмотрела коридор сначала слева, потом справа. Там никого не было, как и на лестнице и на площадке. Дверь в зал суда закрыта. Значит ли это, что ее уже не пустят? Нет, только не это... еще одна катастрофа? Она постояла у двери, не зная, что делать, потом решила спуститься и спросить у служащего внизу. Но на верхней ступеньке замерла — услышала голоса и шаги, и адреналин вдруг ударил в голову и в грудь, потому что один из голосов был ей знаком.
Майки Маккензи встретился с ней взглядом, завернув на верхний лестничный пролет. Его глаза удивленно расширились, но он сказал лишь «привет».
Элли кивнула в ответ, не в силах выдавить ни слова.
Он был с женщиной, на вид моложе ее матери, но в том, что это его мать, сомнений быть не могло. У них у всех были одинаковые темные волосы. Она явно не наряжалась для такого случая, на ней не было косметички — потертая джинсовая куртка поверх спортивного костюма. Наверху лестницы они остановились.
— Собираешься заходить или как? — спросил Майки.
— Не знаю. Дверь была открыта, а теперь вот нет. Он безразлично пожал плечами:
— Внизу нам сказали заходить.
Его мать потрогала его за рукав и сказала:
— Это туалет? Я бы сначала зашла.
— Конечно, мам. Я подожду.
Они проводили ее взглядами; дверь закрылась, и они остались вдвоем.
— Она знает, кто я такая? — спросила Элли.
— Нет.
— Скажешь ей?
— Зачем?
— А Карин? Она придет?
Он покачал головой. Глупый вопрос. Конечно, не придет! Карин боится даже из квартиры выйти, ей об этом все которую неделю твердят.
— Зато Джеко здесь, паркует машину.
Она кивнула и почувствовала, что краснеет. За закрытой дверью слышались голоса, они становились то громче, то тише.
Она знала, что он во всем винит ее и думает, что она его подставила. Они неуклюже стояли рядом, и ей ничего в голову не лезло, кроме какой-то бредятины — прекрасная сегодня погода, не правда ли, как дела на работе?
— Синяк твой выглядит не очень, — наконец проговорила она. — Болит?
— Не особо.
— Все равно.
Он пристально взглянул на нее:
— Ты бы видела того, другого парня.
Видимо, это подразумевалось как шутка, но ни он, ни она даже не улыбнулись.
— Я тебе сообщение послала.
— Угу.
— Почему не ответил?
Он пожал плечами, глядя мимо нее, на дверь зала суда:
— Решил, что незачем.
— Я не знала, что Том домой вернется. Это все было не нарочно.
— Да, я читал твое сообщение.
— Но не веришь?
Он махнул рукой на закрытую дверь:
— Все это дело... от него одни неприятности. То, как я с тобой поступил, было неправильно, то, что сделала ты... ну, наверное, я это заслужил. Так что считай, что мы в расчете, ладно? Никаких больше сообщений. Ничего. Давай просто забудем обо всем.
Он взглянул ей прямо в глаза. Она первой не выдержала и отвела взгляд.
— Я пойду, наверное, — пролепетала она. Он кивнул:
— Давай. Может, еще увидимся.
Двадцать семь
Места для зрителей в зале суда располагались не высоко, как в телепередачах про суд, — это были просто стулья, составленные в несколько рядов с проходом между ними. Когда Элли вошла, никто не зашептался, не притих, судья в окружении адвокатов не стал неодобрительно цокать языком, как бы отчитывая ее за опоздание. Люди просто сидели на стульях и ждали, когда все начнется. Стейси с приятелями устроилась в дальнем углу, и, хотя они таращились на Элли во все глаза, когда та прошагала по проходу и протиснулась, чтобы занять место рядом с матерью, никто, кроме них, не обратил на нее внимания.
— Я уж думала, ты заблудилась, — шепнула мать и погладила Элли по руке, точно обещая, что отныне все будет в порядке.
Все это было очень похоже на безрадостную свадьбу в душном ЗАГСе: шафер-пристав, снующий с документами в руках, Том в первом ряду, жених в ожидании невесты. Только вот невеста приходить не собиралась. Карин Маккензи сидела дома и плакала, свадебное платье было изрезано в клочья, и лимузин ждал напрасно. Не выйду я за него замуж, нет! Он — жестокое чудовище, и я его ненавижу.
Том был напутан — Элли поняла это по тому, как он вперился взглядом в пол, по его напрягшимся плечам. На нем был новый костюм, выбранный отцом за хорошую ткань и качественный пошив. Но Элли знала, что под пиджаком на спине и под мышками рубашка уже вся в поту.
Мать толкнула ее локтем:
— Ее мать только что вошла. Барри сказал.
Элли слегка повернула голову, притворяясь, что не так уж ей и интересно. Шагая по проходу, мама Майки, кажется, с трудом пыталась сосредоточиться: голову держала очень прямо, спину тоже. Майки шел за ней, а позади — Джеко. Элли глаз от них не могла отвести, глядя, как они ищут место.
— Какая молодая, — прошептала ее мать. — Думаешь, эти два парня от разных отцов?
— Они не братья.
— Всякое может быть. Ты-то откуда знаешь?
Элли даже не подумала отвечать. Ее сердце наполнилось нежностью, когда она увидела, как Майки помогает матери сесть, снять куртку. Она, кажется, очень нервничала; глаза ее бегали по залу.
Майки тоже снял куртку и окинул взглядом зал. Увидел Тома, их отца и адвоката, склонивших головы для совещания в последнюю минуту. А потом его взгляд упал на Элли, и словно невидимый электропровод протянулся от нее к нему через весь зал. Она поспешно отвернулась и принялась сосредоточенно рассматривать высокое окно над судейской скамьей. По небу плыло тонкое серое облачко. Она скрестила ноги под стулом, потом вытянула и снова скрестила.
Мать снова дернула ее:
— Начинается. Вот судья.
Пристав объявил: «Всем встать!» И все встали, как раз когда судья вошел через боковую дверь. Парик у него был получше, чем у адвокатов, а мантия черная с фиолетовым. Он сел за длинную судейскую скамью под геральдическим знаком, и всем велели сесть. Сам пристав тоже сел за маленький столик, а адвокаты оказались лицом к судье, разложив на своих столах ноутбуки и папки с бумагами.
Элли вдруг поняла, что не может сконцентрироваться, перед глазами все плыло. Майки сидел прямо позади, в каких-то трех рядах с другой стороны прохода. Со стороны невесты.
Адвокаты по очереди встали для разговора с судьей. Говорили о показаниях, на которые опирается обвинение, о материалах, которые могли бы пойти на пользу защите, сыпали юридическими терминами. Собравшиеся наблюдатели склонились вперед на своих стульях, пытаясь что-нибудь разобрать.
Смотрит ли на нее Майки? Ему вообще ее видно с того места, где он сидит? Может, только затылок? Или затылок и плечи? Адвокаты все говорили и говорили, и вот уже публика начала скучающе ерзать. Но только Элли обрадовалась, что Барри был прав и всем просто станет скучно и они уйдут домой, как Тома вызвали на скамью подсудимых. Тут уж все чуть стулья не опрокинули.
Скамья располагалась сбоку от адвокатского стола и была наполовину отделена перегородкой. К ней вела лестница. Когда Том взошел на нее в своем лучшем костюме, все в зале смогли увидеть его лицо. Он был еще бледнее, чем в машине, и выглядел очень испуганным.
— Ваше имя Томас Александр Паркер? — спросил судья.
— Да. — Его голос был очень юным — и таким родным, что у нее закололо сердце.
Судья зачитал его дату рождения и адрес. Даже индекс не забыл. Затем зачитал обвинение, и весь зал словно содрогнулся. Слово «изнасилование» зазвенело эхом в ее голове. Судья спросил Тома, понимает ли тот, в чем его обвиняют.
— Да, — ответил Том. Словно принес клятву.
— Признаете ли вы себя виновным?
Элли слышала, как бьется ее сердце, как тикает мозг — вокруг все словно замедлилось. Он бы мог отказаться от всяких признаний. Сказать, что было временное помутнение. Или признаться, что он это сделал.
— Нет, не признаю.
Зал взорвался негодованием, с одной стороны, и аплодисментами — с другой. Должно быть, кое-кто из друзей Тома тоже пришел на заседание, потому что раздался возглас: «Молодец, приятель!» Судья постучал молоточком и призвал к порядку.
Воспользовавшись переполохом, Элли украдкой взглянула на Майки.
Тот потупился в пол, и вид у него был такой, будто все кончено. Увидев его, она задрожала всем телом. Он любил свою сестру, поэтому и пытался ей помочь. И мать любил — достаточно посмотреть, как он ее обнимает, как она жмется к нему. Он ради них на все готов, наверное, — и разве не для этого нужна семья? Разве не об этом вечно твердит ей Том? Но теперь Майки придется пойти домой и сказать Карин, что через несколько недель, которые пролетят так быстро, что и не заметишь, она должна будет выйти из квартиры, явиться в суд и рассказать о том, что произошло. Всю ее жизнь разложат по косточкам и исследуют под микроскопом совершенно незнакомые люди; кто угодно сможет прийти в суд и смотреть на нее. «Нет, не признаю».
Эти слова точно отпечатались у Элли в мозгу. Каждый раз, закрывая глаза, она видела их горящими, как пламя.
Двадцать восемь
Майки варил кофе на кухне и следил одновременно и за Карин, и за Джеко. Вообще-то, он не хотел тут торчать, ему бы сейчас ехать на работу, но мать бросилась наверх, как только они вернулись с суда, а он знал: кофе — это единственное, что может заставить ее спуститься.
Карин наматывала волосы на палец и внимательно слушала Джеко. Тот рассказывал, как вслух назвал Тома Паркера ублюдком на лестнице в здании суда.
— Мы все заорали на него, когда он вышел, — говорил Джеко. — Он даже пальто на голову натянул, так ему было стыдно. Знаешь, сколько людей тебя поддерживает? Там была куча твоих друзей из школы.
— Надо бы написать им, — ответила Карин. — А то вела себя ужасно. Иногда трудно поверить, что все о тебе не забыли.
— Забыли? Да нет же, все готовы тебя поддержать. — Джеко сделал вид, что боксирует. — Проблема в том, что от судов этих толку никакого. Предоставили бы дело нам, обычным людям, мы бы этого козла еще на парковке линчевали и повесили на дереве.
— Плохая мысль, — покачала головой Карин. — Смотри, что случилось с Майки, стоило ему подобраться поближе.
Майки нахмурился:
— Ерунду не говори. Ублюдку здорово досталось.
— Да ты все это ради себя сделал.
Сперва она Джиллиан разболтала про драку, теперь высмеивает его перед лучшим другом! У Майки дар речи пропал от такой неблагодарности.
— Ты, когда домой вернулся, был как из фильма ужасов, — продолжала Карин. — И кому это помогло в итоге?
Она покачала головой, как мать, разочарованная поведением ребенка.
— А все потому что он один пошел, — поддакнул ей Джеко.
— Ну да, и забыл мозги с собой прихватить. — С этими словами она потянулась через стол и постучала Джеко по голове. Оба рассмеялись.
Эта парочка начала действовать Майки на нервы. Он тут стоит, варит кофе — а эти хоть бы предложили свою помощь. Лучше бы прибрались, чем сидеть и чесать языками. На столе жуткий беспорядок — пепельницы, грязные кофейные чашки, тарелки от завтрака, грязный стакан с белой пленкой от молока. Тут даже пахнет плесенью, как будто что-то сгнило. И Майки знал, что, когда сегодня вернется домой с работы, встретит его та же картина. А еще видел, что Джеко как-то переменился, только вот как именно — понять не мог. Разглагольствуя о том, что случилось в зале суда, Джеко вел себя так, будто он здесь главный. Раньше так не было.
— А сестрица его чуть в обморок не грохнулась, — продолжал он. — Пришлось его мамаше ее вывести, усадить и обмахивать газетками.
— Ты имеешь в виду Элли Паркер?
— Нуда, ее.
— Она была дома в ту ночь, — заметила Карин, — а делает вид, будто ничего не знает. Я же тебе про нее рассказывала, да, Майки?
Майки кивнул, раскладывая сахар и ложки. Имя Элли, произнесенное походя, словно обожгло его.
— Я все больше и больше вспоминаю, — обратилась Карин к Джеко. — В ту ночь я с ней несколько раз разговаривала. Она мне даже ведро принесла на случай, если меня стошнит, а в показаниях утверждает, что все время спала.
Джеко нахмурился:
— А что полиции не расскажешь?
— Да я рассказала, но они говорят, этого мало — мое слово против ее. А она вряд ли заложит брата, как думаешь?
— Ты не проголодалась? — Майки не терпелось сменить тему. — Ела что-нибудь, пока нас не было?
— Нет.
Джеко недовольно покачал головой, как будто он тут служил шеф — поваром.
— Ты должна нормально питаться, — сказал он. — Майки рассказывал, что ты совсем себя забросила.
— Правда? — Карин злобно зыркнула на Майки, добавлявшего молоко в кофе.
Ну вот, теперь у нее есть еще одна причина на него дуться.
— Ну да ладно, — продолжал Джеко. — В знак восхищения твоей храбростью я тут тебе кое-что купил. — Он порылся в пакете из машины и достал жестянку с конфетами.
Майки знал, что он купил их в местном супермаркете — видел спецпредложение, две коробки по цене одной. Интересно, куда Джеко дел вторую коробку?
Но Карин так просияла, будто он ей айпод подарил. И тут же посмотрела на Майки — мол, а ты почему никогда для меня ничего подобного не делаешь? И с таким же выражением лица оторвала скотч, открыла банку и понюхала:
— Рождеством пахнет.
Майки хорошо знал, что любит его сестра — чипсы со вкусом креветок, белый шоколад, шоколадное драже и «Принглс». Ей был бы приятен такой подарок, так почему он не додумался? Мог бы приготовить ей целый ужин, кстати, это даже лучше, чем чипсы. Глядя, как Джеко с ходу ей угодил, Майки вдруг безумно разозлился — ведь Джеко с ней не живет. Да он понятия не имеет, что это значит — жить с тремя женщинами под одной крышей! Хотел бы он на него тогда посмотреть!
Карин в восторге смотрела на шоколад; разноцветные обертки сияли. Выбрав зеленую треугольную конфету, она протянула коробку Джеко. Тот взял, не глядя, развернул и сунул в рот. Хоть бы ему попалась кокосовая, самая невкусная, подумал Майки.
Он поставил перед ними чашки с кофе.
— Только быстрее пей, — обратился он к Джеко. — Нам через минуту выходить.
— Да полно же еще времени, — ответил тот и взял еще конфету.
Майки вдруг захотелось увидеть Сьенну — по той лишь причине, что та считала Джеко придурком. Он пошел на кухню и отправил ей сообщение. Она сразу же ответила: «Отвянь, козел». А что? Он вполне заслужил.
А потом, чтобы стало еще хуже, он зашел в почту и прочел накопившуюся кучу сообщений для Элли, которые так и не отправил. Как биение сердца, они следовали одно за другим: «Скучаю», «Давай встретимся», «Прости меня».
Он все их стер.
Карин права — она будет защищать брата. Надо быть идиотом, чтобы решить обратное.
Когда Майки вернулся в гостиную, Джеко рассуждал о том, что Карин слишком много времени проводит в одиночестве и ей это не на пользу. Мол, неплохо бы пригласить друзей.
— Я бы мог с тобой сегодня утром побыть. Мне только в радость.
— Да ничего. Со мной Джиллиан была. Джеко не понял.
— Джиллиан — ее надсмотрщица из полиции, — объяснил Майки. — Карин считает, что у нее солнце из задницы светит.
Карин покачала головой:
— Не цепляйся ко мне, Майки.
— Пойду отнесу матери кофе, — сказал он. — И потом сразу едем, Джеко, ладно?
Джеко кивнул и опять повернулся к Карин.
— Как думаешь, — проговорил он, — может, скоро попробуешь выйти ненадолго, прокатимся вместе?
Ну и придурок.
Наверху мать сидела на кровати с пепельницей на коленях. Он поставил кофе рядом на стол.
— Как Карин? — спросила она.
— Как ни странно, лучше.
— Ты ей сказал, что он не признал себя виновным?
— Джиллиан сказала. Хотя вряд ли это кого-то удивило, как думаешь?
— Ну да, пожалуй. — Она затянулась и выпустила дым в окно. — Не знаю, как с ней разговаривать, Майки.
— Да не волнуйся ты. Джеко уже все за тебя сделал.
— А я не только про сегодня. Вообще. Сижу здесь, с тех пор как все случилось, и пытаюсь понять, как же мне быть. — Она повернулась к нему, и в глазах ее он увидел отчаяние. — Я злюсь на нее, а ведь это неправильно, да? Все время думаю: ну за что нам все это? Как она это допустила? Почему так напилась, почему даже не сопротивлялась?
Майки замер. Иногда и он задавался теми же вопросами, но никогда не решился бы признаться в этом вслух.
Мать докурила сигарету и затушила ее в пепельнице:
— Я злюсь и на этого парня, который ее обидел, и на себя за то, что поволокла ее в полицию, и на друзей, которые ее бросили. Вот где они сейчас, а? Мы уже несколько недель их не видели.
— Просто она отказывается с ними встречаться.
— Да всем было бы проще, если бы она вообще ничего не сказала. Могла бы и дальше жить, как обычно, и попытаться забыть. Ничего невозможного в этом нет. Просто заталкиваешь плохие мысли подальше и делаешь вид, как будто ничего не было.
— Ты на самом деле так думаешь, мам?
— Ну, а по-твоему, суд этот принесет хоть какую-то пользу? Я считаю, она должна вернуться в школу и сдать экзамены. Сделай она так, то сразу почувствовала бы себя лучше, а потом нашла бы работу и забыла обо всем.
Но нет, когда я об этом заговариваю, Карин лишь качает головой и сидит... сидит целыми днями на своем проклятом диване! — Она взяла кофе, отпила глоток и тут же поставила чашку на место, будто вкус у кофе был отвратительный. — Скажи, как я должна со всем этим справиться, Майки? Что мне делать?
— Просто оставайся для Карин мамой, вот и все. Помогай ей и все такое.
Она уронила голову на руки:
— Но сколько же это может продолжаться! Не думала, что все так будет.
Майки не понял, что она имеет в виду: судебный процесс или уход за детьми в принципе.
— Мы теперь еще у соцслужбы на заметке, — добавила она. — Им даже хватило наглости предложить мне пройти курсы по воспитанию детей! Совали мне под нос свои брошюры и телефоны.
Он понял, что нужно сматываться.
— Меня внизу Джеко уже заждался, — проговорил он. — Я должен ехать.
Она подняла голову:
— А Холли заберешь?
— Нет. Я на работу еду. Сегодня ты должна, забыла?
— А ты не можешь?
— Мам, у меня поздняя смена. Специально поменялся, чтобы утром сходить в суд.
— Они обещали поговорить насчет продленки. Простейшую вещь не могут сделать. — Она встала и подошла к окну. — Не могу я этот кофе пить. — Ее голос вдруг изменился, стал жестче. — Не могу так просто, надо в него что-то добавить. Где моя бутылка?
— Нет, мам.
Ее губы сжались в тонкую линию; она резко обернулась:
— Не смотри на меня так, Майки. Ты забыл? Я твоя мать, и ты живешь под моей крышей, поэтому иди сейчас же и принеси бутылку, понял?
— Мам, прошу тебя, не надо. Она злобно уставилась на него:
— Да можешь даже не показывать, где ты ее спрятал. Просто плесни глоток в кофе и снова спрячь.
Как бы ему хотелось, чтобы у него был брат. Даже старшая сестра — вот это было бы здорово. Можно даже сто старших сестер. Они бы по очереди разгребали это дерьмо.
— Ладно, — ответил он, — всего глоток. Маленький. Лицо ее осветилось благодарностью, как у призрака, который отчаялся обрести покой и вдруг нашел его. Он пошел за бутылкой.
Двадцать девять
Попрощавшись с Карин у двери, они с Джеко молча спустились по лестнице и зашагали по двору. Ворота были заперты, пришлось перелезть. Джеко одним прыжком перемахнул через ограду.
— Придурок, — буркнул Майки, чтобы сравнять счет. Джеко улыбнулся, облизнул палец и выставил его
вверх: мол, один ноль в мою пользу.
Майки все бесило — Карин и Джеко, заливавшиеся смехом, пока он наверху отвоевывал у матери бутылку хереса; то, что они сейчас опоздают на работу и обвинят его, а кого же еще, ведь у Джеко идеальная послужная история! Его раздражал даже воздух — горячий, сухой, наполненный запахами еды. За весь день он не съел ни крошки. Собирался успеть в паб до начала смены и перехватить что-нибудь, а теперь вот не будет времени.
Все было не так.
— Знаешь что, — заявил Джеко, когда они сели в машину, — классная у тебя сестра. Я и забыл, какая она веселая.
— Ага. Веселее некуда.
Джеко нахмурился и повернул ключ в зажигании:
— Не хочешь рассказать, в чем дело?
— Да нет.
— Брось, Майки, что с тобой такое?
— Ничего.
Дом остался позади; они проехали мимо газетной лавки и прачечной-автомата. У входа стоял мужчина без рубашки, с пластиковым стаканчиком в руках.
Джеко показал на него пальцем:
— Стирает рубашку, наверное.
Майки это смешным вовсе не показалось.
— Ты зачем это зовешь Карин покататься?
— А что такого?
— Она тебе нравится?
— Просто хотел ее взбодрить.
— Каким образом — подбивая к ней клинья? Не смеши. — Майки покачал головой, точно ничего абсурднее в жизни не слышал. Он понимал, что ведет себя как последний гад, но никак не мог остановиться.
— Ты должен заботиться о ней, вот что я хотел сказать, — проговорил Джеко.
— Не надо мне помогать, Джеко. Нет, правда. Тебя никто не просит.
Джеко помрачнел. Они проехали мимо почты, супермаркета и выехали на окраину города.
— Послушай, друг, — сказал он, — я тебе все это говорю лишь потому, что давно всех вас знаю и вы мне дороги. Я понимаю, конечно, что у Элли Паркер классные сиськи и она девственница, но что-то эта девица тебя совсем не в ту сторону завела.
— При чем тут она вообще? Мы о Карин говорим.
— А какая разница? — Джеко пристально взглянул на него. — Ты кончай ее обхаживать. Видел, как ты в суде на нее пялился. У тебя крыша поехала.
— Все со мной в порядке. Она была частью нашего плана, вот и все.
— Сам себя уговариваешь?
— Ничего я не уговариваю. Правда это.
Майки опустил окно и выставил локоть, кипя от негодования. Джеко просто завидует. Что уж там... Элли ему не по зубам, да такому, как Джеко, в жизни не светит такая девчонка.
Некоторое время они ехали в тишине — мимо полей, где по колено в собственном дерьме паслись свиньи, мимо ферм со столами на улице и выставленными на продажу банками варенья и молодой картошкой. Майки сунул руку в карман, достал табак и свернул самокрутку. Джеко не предложил. Но тот, кажется, даже не заметил — подпевал какой-то идиотской песенке по радио.
Они были уже совсем близко от побережья. Дорога тянулась длинная, прямая. Они проехали мимо коттеджей, где продавались кролики, дрова, лошадиный навоз.
Чем ближе они были к морю, тем легче дышалось. На небе не было ни облачка. Оно было ослепительно-синим. Майки начал успокаиваться. Он снова достал пачку табака:
— Свернуть тебе?
— Давай. Спасибо, — ответил Джеко. Майк сделал добротную толстую самокрутку и даже
прикурил ее для Джеко, по-братски.
— Может, пойти в спасатели? — сказал Джеко, взяв сигарету. — Всегда хотели, помнишь?
И правда, в детстве профессия спасателя на водах приводила их в восторг. У спасателей были хижина на пляже и черная грифельная доска, на которой каждый день писали мелом: «Сегодня дежурный спасатель...» — и имя. А имена у них у всех были крутые — Трой, Гай, Курт. Они носили форменные красные рубашки, сидели и глазели на девчонок и лишь время от времени махали флажками и покрикивали на детей, чтобы те не лезли на камни. Прилив тут был высокий, поэтому работа все-таки не была лишена ответственности и всегда приходилось за кем-нибудь следить — за серфингистами или катающимися на водных лыжах. Иногда мимо проплывала яхта или три аэроплана стремительно проносились над горизонтом, а секундой позже доносился звук их моторов.
— Ну, так как тебе идея, Майки? Не срастется с ресторанным делом, может, устроимся спасателями?
— А что, можно, — ответил Майки.
Джеко вдохнул полные легкие дыма и выпустил его через ноздри:
— Будем работать вместе, ты и я, дружище.
Они свернули за угол и налево. На поросшей травой обочине сидели девчонки. Рюкзаки, карта в руках, походные ботинки.
— Эй, — сказал Джеко, когда они проехали мимо, — давай их подбросим, а?
— Не стоит, вид у них какой-то... набожный. Джеко рассмеялся и дал задний ход. Остановился у
обочины и выглянул в окно со стороны Майки. Сначала одна из девчонок подняла голову, потом другая.
Джеко сдвинул солнечные очки на лоб. Увидев его глаза, девчонки, кажется, расслабились; одна улыбнулась, блондинка.
— Привет, — проговорила она.
— Заблудились?
— Да нет, спасибо. Просто остановились передохнуть.
— Но вы же карту рассматриваете. Небось ищете дорогу?
— Да нет.
Темноволосая опустила глаза и тихо сказала что-то подруге; та тоже уткнулась в карту и провела по ней пальцем. Майки внимательно наблюдал за ними. Такое поведение было ему знакомо. Карин тоже вот так отводила взгляд, игнорировала тех, кто стоял у нее прямо перед носом, надеясь, что те сами уйдут.
Джеко решил представиться, видимо решив, что это поможет.
— Это Майки, — сказал он, — а я Джеко. Блондиночка снова улыбнулась:
— А вместе вы Майкл Джексон?
Джеко рассмеялся шутке. Вторая девчонка тоже; даже Майки улыбнулся. Вот так-то лучше. С девчонками так и надо: смеешься над их шутками, и они начинают чувствовать себя свободнее.
— Ну что, — сказал Джеко, укрепившись в своей уверенности, — подвезти вас или как?
— Спасибо, сами справимся, — ответила темноволосая, встала, закинула рюкзак за спину и протянула руку подруге.
Та ухватилась за нее и тоже вскочила на ноги.
— Рады были познакомиться, — проговорила она. — Пойдем мы.
— Да бросьте, — не унимался Джеко. — Давайте мы вас кофе угостим. Или, может, пивом? Мы в пабе работаем. Вам пиво можно, девочки?
Блондинка снова улыбнулась:
— Можно.
Майки видел, что она готова согласиться. Но темноволосая была сдержаннее, а она у них, похоже, была за главную.
— Брось, — шепнул Майки, — не хотят они.
— Хотят, их просто уговорить надо.
Джеко медленно поехал рядом с девушками. Они выглядели такими доверчивыми; любой мог легко увязаться за ними на дороге. Майки теперь часто чувствовал себя виноватым по отношению к девчонкам — когда смотрел телевизор, например, или видел порножурналы на полке в газетной лавке, слышал слова песен, открывал третью страницу «Сан» с модельками топлес. Раньше его такие вещи не заботили, и это новое отношение совсем его не радовало. Он-то чем может помочь?
Джеко крикнул в окно:
— Да ладно вам, девчонки. Обратите на нас внимание.
Обе девушки симпатичные. И вроде приличные.
— Вы можете просто уехать? — процедила темноволосая.
Джеко прищелкнул языком:
— Чего так невежливо, а? Мы просто хотим вас подвезти.
Она повернулась к нему, злобно сверкнув глазами:
— Подвезти? Да отвянь ты, придурок, с тобой даже не смешно.
— Сама же только что смеялась.
— Брось, — шепнул Майки, — поехали, не стоит оно того.
— Точно, — услышала его девушка, — не стоит.
— Да вы нам вообще не понравились даже! — крикнул Джеко в окно и дал газу, окутав их облаком черного дыма.
Майки вжался в сиденье:
— Зачем ты так?
— Это все ты виноват.
— Я? Это еще почему?
— Ты навлек на нас проклятие. — Джеко ткнул Майки пальцем. — Изменил законы Вселенной, втюрившись во врага.
Майки ударил по приборной доске:
— Да не втюрился я в нее. Кажется, мы все уже обсудили, нет?
— Тогда почему, спрашивается, ты никому о ней не рассказал — ни Карин, ни матери? Откуда такая секретность?
— План не сработал, так ведь? Не получилось у Сью придержать свой длинный язык, вот Элли и узнала, кто я такой, а потом подначила своего братца-психопата меня прищучить. И зачем мне об этом рассказывать матери или Карин? Мало мне, что ли, от них достается?
Джеко улыбнулся, но Майки никак не мог понять, что же в его словах забавного.
— Сью, считай, спасла тебя от самого себя.
— Да не нужно мне спасение. Нужен план.
— План у тебя был дырявый. — Джеко повернулся к нему. — А теперь ты уже несколько дней сам не свой — ни девчонок, ни выпивки после работы, ни развлечений. Дуешься из — за того, что тебе досталось? Так сделай что-нибудь. Вернемся и прихватим с собой оружие, если хочешь. Возьмем Вуди и остальных. Бомбы, ружья. Надерем ублюдку задницу как следует.
Ну почему Джеко не в состоянии просто обо всем забыть? Какой идиот.
— Все кончено, ясно? Я выставил себя полным идиотом. Элли меня подставила, и мы с ней никогда больше не увидимся. Так забудь, ладно? Ничего уже не поделаешь.
Тридцать
Элли набрала в Гугле «изнасилование», но ошиблась на одну букву и получила ссылку на сайт поставщика оснастки из синтетического конопляного волокна*. Впервые за много дней что-то вызвало у нее улыбку. Тогда она нарочно ошиблась снова, ожидая увидеть информацию о сроках созревания слив и помидоров, но вместо этого вышла на сайт какой-то базы данных, и снова все стало серьезно. Когда же наконец набрала слово правильно, то выяснила, что половина всех девушек в возрасте до восемнадцати лет подвергаются сексуальному насилию в той или иной форме — от прикосновений сексуального характера до изнасилования.
* Rape — изнасилование; rоре — веревка, канат; ripe — спелый, зрелый, а также аббр. от Regional Internet Registries — региональный интернет-регистратор (англ.).
Повсюду в мире девушки подвергаются насилию. Она сделала себе тост с вареньем и съела его, глядя в открытое окно.
Элли лежала на спине, укрытая одеялом почти с головы до ног. Она выглядела очень мило, как будто ее уютно уложили в кроватку. Но когда Элли включила свет...
Нет!
Элли взяла два пакетика чипсов и моментально их умяла — один за другим. Потом открыла холодильник и оба шкафа, где хранилась еда. Иногда Том прятал свои шоколадные кексы в другом месте, не в хлебнице, но сегодня она их не обнаружила. Может, пойти и самой купить? Еще совсем рано, но пекарня на главной улице открывается в полседьмого. Она вышла в коридор, прижалась ухом ко входной двери и прислушалась. Тишина. Даже ветер, обычно завывающий из-за угла дома, даже дребезжащий почтовый ящик молчит. Она приоткрыла дверь на щелочку и оглядела лужайку. Никого.
Но нет... Что это там? Птица с белым пятнышком на груди — как капля молока на нефтяном пятне. Присев на качающуюся верхнюю ветку, она смотрела прямо на нее. Сорока? Сойка? Птица склонила голову и затрещала. Глазки у нее были маленькие, черные.
Элли погрозила ей пальцем:
— Привет.
Та склонила голову набок и распахнула крылья. Элли изумленно увидела, что изнутри они ярко-фиолетового цвета — совершенно невероятный цвет для птицы, скорее годится для королевской шелковой пижамы. Птица поднялась в небо, пролетела над крышей и исчезла. Ее крик доносился до Элли еще долго. Она слушала его, пока эхо совсем не затихло, и почему-то это ее успокаивало.
Сбежав по лестнице, она пересекла лужайку. Удивилась, что ноги у нее все еще бегают, что ее не закружил циклон и не ударило молнией, а у ворот не поджидает толпа, вооруженная камнями. Кажется, она слишком себя накрутила. Это же очевидно. В других странах идут войны, между прочим; вот прямо сейчас где-нибудь на противоположном конце света кого — то хоронят заживо на улице. А она всего лишь полна глупых сомнений насчет родного брата, всего лишь боится идти в суд и выступать в его защиту.
Она вышла на улицу и заметила, как сразу расширилось небо над головой — это была уже не душная маленькая полоска над их переулком, а целая аллея голубого неба.
Мир был прекрасен.
Шагая, она все видела как впервые: ромашки в траве — они были все еще в тени и, словно спящие дети, ждали, когда покажется солнце, чтобы раскрыться. Тяжелые лепестки цветов на вишневых деревьях. Самолет, серебристый и крошечный, поблескивающий в небе среди облачных завитков. Представив людей, пристегнутых к креслам высоко над головой, она улыбнулась.
Осталось совсем недалеко. Еще две улицы, потом мимо церкви и завернуть за угол. Вот и пекарня — неоновая вывеска мигает. Рядом благотворительный магазин, он еще закрыт, и газетная лавка — как раз открывается. В воздухе витал сладкий аромат.
Элли открыла дверь, и зазвонил колокольчик. Толстая женщина, пыхтя, поднялась с табуретки, прижимая к груди журнал. Вид у нее был недовольный.
— Чем могу помочь?
На витрине лежали булочки с сахарной пудрой и пончики, имбирные человечки и печенье в форме звезд, украшенное серебряными сахарными шариками.
— У вас есть шоколадные кексы?
Женщина указала на поднос, выставленный в окне:
— Есть круассаны. Тоже шоколадные.
— Пойдет.
Продавщица сняла щипцы, висевшие у прилавка, — те были густо измазаны сахарной глазурью. Как так может быть, ведь день только начался?
— Вам один?
Женщине было тяжело наклоняться и выпрямляться, даже говорить тяжело. У Элли у самой появилась одышка, на нее глядя.
— Да, всего один.
Вот что бывает, если есть много пирожных. Превратишься в старую толстуху. Но прежде — в Алисию Джонсон, которая ела свой обед в школьном туалете, чтобы никто не видел, как она набивает живот.
За последние пару недель Элли стала лучше понимать Алисию. Но этот круассан станет последним — хватит объедаться. Надо взять себя в руки и поддержать брата, не падая духом.
— Восемьдесят пять пенсов.
Элли взяла бумажный пакет, сдачу и вышла. Колокольчик снова зазвенел. Она очутилась на улице.
У двери сидела собака. Большая, с грозной мордой и кривыми, как у ковбоя, лапами. Поводок был привязан к перилам и натянулся. Элли прижалась к дверям.
Только бы не набросилась. Только бы не укусила.
Из газетной лавки вышел мужчина со свернутой газетой под мышкой. Рассмеявшись, он похлопал собаку по боку и произнес:
— Да он тебя не обидит, девочка.
Но стоило ему отвязать поводок, как собака начала принюхиваться — сначала понюхала круассан, потом у Элли между ног и ее пальцы. Элли замерла, а мужчина, по — прежнему улыбаясь, проговорил:
— Да он у нас добрый, хоть и большой.
Почему он думает, что это нормально — вот так позволять своей собаке ее обнюхивать? Она поспешно перешла на другую сторону улицы. Загудел клаксон. Люди вдруг словно повылазили из всех щелей: один мужчина принялся выкладывать газеты на прилавок, другой что-то выкрикнул из раскрытого окна. Сработала сигнализация, а вдалеке запела женщина. Но все это происходило словно в замедленной съемке, как будто мир затянуло патокой.
В нее вдруг врезался какой-то мальчишка. Ботинки, джинсы, кофта с капюшоном, руки в карманах. Он шел быстро, торопливо удаляясь от нее, но все же она не рассчитывала никого встретить. Когда она вышла из дому, мир казался пустым, а теперь вот снова был полон людей.
А если представить себя на месте Карин? Что, если бы она оказалась здесь и...
Нет, нет, хватит думать о Карин! Элли попыталась вспомнить медитацию, которой училась после того, как ее укусила собака в Кении и все подряд пялились на ее шрам. Надо было закрыть глаза и попросить у Вселенной сил. Представить себе белого тигра на железной горе, пылающего красного феникса, плывущую голубую черепаху и зеленого дракона в лесу.
Но когда у тебя глаза закрыты и ты думаешь о драконах, трудно идти по улице. А если открыть, сразу видишь кучу дерьма — окурки, раздавленную жвачку на тротуаре, гонимый ветром мусор.
Мой брат невиновен. Вот это медитация получше. Пробормотав эти слова себе под нос пару раз, она пошла дальше с опущенной головой. Сработало, но ненадолго. Она все время вспоминала, как Том расколотил бутылку. А стоило этим мыслям проникнуть в голову, как за ними просочились и другие: Том и его друзья, только что из паба; Карин, пьяная, на кровати; трое ребят, окружившие кровать кольцом. «Что вы делаете?» — спросила Элли. Да так, ничего, прикалываемся.
У электрических ворот Элли нащупала кнопку. Ворота открылись. У двери она стала искать ключ. Войдя в дом, прислонилась к стене в коридоре, досчитала до пядесяти, пошла на кухню и закрыла ставни. Налила в чайник воды. Испугалась, что кофе кончился, но нет — свежая пачка нашлась в холодильнике на нижней полке. Взяла тарелку для круассана — свою любимую, с якорями и белыми парусниками. Сделала кофе и села за стол. Кофе был горячим, а первый кусочек круассана — сладким и чудесным. От такого сочетания она заплакала.
В дверях возник Том. Элли чувствовала, что он там стоит, и знала, что надо перестать плакать. Босиком он зашел на кухню и сел рядом с ней на корточки.
Я боюсь тебя, подумала она, вытерла глаза рукавом и постаралась не смотреть на него. Но он взял ее за подбородок и повернул ее лицо к своему. Его щеки горели, как будто внутри пылал огонь.
— Ты где была?
— В булочной.
— Не рановато?
Она показала круассан на тарелке:
— Видишь?
— А мне ничего не принесла?
— Нет.
— Почему? — Он улыбнулся, но только губами. — Ты что, меня больше не любишь?
Он не шутил. Он говорил серьезно. Как будто раньше эти слова прятались под полом, а теперь показали свою страшную морду. Элли не знала, что ответить, не знала даже, ждет ли он ответа.
— Фредди тебя вчера утром видел, — продолжал он. — Рано, часов в шесть.
— Я гуляла.
— Где?
Ее сердце в груди заколотилось. Она прошла через весь город к дому Карин и Майки с одной лишь целью — посмотреть на окна, попробовать угадать, в какой квартире они живут.
— Нигде. Просто гуляла.
Он замолчал. А потом проговорил:
— Почему это мне кажется, что ты уже не на моей стороне? — Потом развернулся и медленно подошел к двери, постоял там секунду и снова повернулся к ней: — Прошу, не бросай меня.
Тридцать один
Занавески развевались, как паруса. Солнечные зайчики прыгали по ковру. Том лежал на кровати с закрытыми глазами и слушал айпод. Элли стояла на лестнице и смотрела на него. Он выглядел совершенно обычно — обычный парень в обычной комнате. Ни замков, ни полицейской ленты, ни распахнутых дверей.
Том Александр Паркер, с ним рядом она выросла... неужели он допустит, чтобы случилось ужасное?
Он, должно быть, почувствовал, что Элли наблюдает за ним, потому что резко выпрямился и взглянул ей прямо в глаза. Потом снял наушники:
— Что?
— Ничего.
— Ты что стоишь и таращишься? Хочешь меня напугать?
— Ужин готов. Мама велела тебя позвать.
Элли встала на колени у собачьей корзинки, погладила ее мордочку, заглянула в подернутые молочной дымкой глаза и проговорила:
— Ну, как ты, моя старушка?
— Элинор, — скомандовал отец, — вернись за стол и оставь собаку в покое.
Она подчинилась. Мать поставила на стол поднос с бараньими отбивными, и Том наколол на вилку сразу две. Затем мать достала из духовки горошек и морковку и переложила их в миски. Том положил отбивные отцу. Мать поставила овощи на стол, и Том взял себе порцию. Обернув руку полотенцем вместо рукавички, мать достала из духовки противень с запеченным картофелем.
— Мятный соус будет? — спросил отец.
— Конечно, сейчас.
— А подливка?
— И подливка.
Отец постучал по столу кончиками пальцев, чтобы привлечь внимание Элли.
— Не хочешь помочь матери? Или так и будешь сидеть?
— Видимо, — проговорил отец, — мы прежде всего должны понять, что у этой девушки серьезные проблемы с психикой, раз она выдумала такое. Она из очень бедной семьи — мать-одиночка на пособии с тремя детьми, никаких перспектив. Неудивительно, что она запала на Тома.
Том согласно помахал вилкой, на которую была насажена отбивная:
— Да у нее челюсть отвисла, когда она увидела наш дом.
Его рот был весь в блестящем жире, пальцы тоже. Он рвал мясо с кости зубами, как будто не ел уже несколько дней.
— А чем вас кормили в тюрьме? — спросила Элли.
— Не хочу вспоминать.
— Что, даже хуже, чем школьные обеды?
Том уставился на нее:
— Ты слышала, что я сказал?
— Три раза кормили или один?
— Элли, я не в настроении.
— А ты в общей камере сидел или в одиночке? Отец со звоном швырнул вилку:
— Ну, хватит! — Подливка разбрызгалась по всей скатерти. — Не можешь вести себя нормально — иди в свою комнату! Что с тобой, Элинор?
— Только тарелку убери, пожалуйста, в посудомоечную машину, — тихо проговорила мать.
Элли отодвинула стул, встала и вышла в сад.
Запах травы теплым апрельским днем был прекрасен. Элли легла на лужайку на живот и погладила травку. Это напомнило ей, как они ездили в отпуск с палатками: трава у моря была соленой на вкус, а они с Томом лежали в дюнах и гоняли жуков, пальцами мешая им бежать.
Мать вышла из дома и села рядом:
— Почему ты делаешь все, чтобы разозлить брата? Элли перевернулась на спину и положила руки под
голову, как подушку.
— Мам, скажи, папа — любовь всей твоей жизни?
— Конечно. — Мать слегка нахмурилась.
Дом за ее спиной был похож на шикарный торт на светло-зеленой лужайке. В окнах отражался солнечный свет, словно за каждым стеклом пылали пожары.
— Элли, поговори со мной, пожалуйста. Последние несколько дней ты совсем притихла.
Но как прикажешь говорить с собственной матерью о том, о чем нельзя говорить?
— До того, как познакомиться с папой, ты чем занималась?
— Была секретаршей, ты же знаешь. — Она улыбнулась, вспомнив о прошлом. — Папа в первый же день знакомства пригласил меня на свидание. Я уже встречалась с другим и отказалась, но каждый раз, когда он приходил к нам в офис, он снова приглашал меня. Настойчивый был парень. Однажды вечером подкараулил меня у лифта и проследил за мной до дома.
— Как маньяк какой-то.
— Да нет же, это было так романтично. Ты слишком жестока к отцу, Элли. Он так за мной ухаживал — подарки покупал, твердил, что я особенная, что нам судьбой суждено быть вместе. Наконец я сдалась.
— А с твоим парнем что случилось?
— Нашел себе другую. — Она пожала плечами, будто это было чем-то само собой разумеющимся. — Твоему папе я была нужна больше.
В гостиной никого не было. Элли включила телевизор, положила пульт на столик и стала смотреть старую серию «Друзей»*. Еда и телевизор — как же они ее успокаивали. Но три минуты спустя в гостиную вошли отец с Томом.
* «Друзья» — американский комедийный телевизионный сериал. Вышло десять сезонов сериала с 1994 по 2004 г.
— Это что еще за бред? — Отец взял пульт и принялся переключать каналы.
— Я вообще-то смотрела.
— Там турнир по гольфу.
— Но я первая пришла. Он устало улыбнулся:
— В твоей комнате тоже есть телевизор. Брось, Элли, нас же двое.
Том покачал головой, словно хотел сказать: вот видишь, с чем приходится мириться. Потом сел и положил ноги на кофейный столик.
Когда она повернула дверную ручку, перед глазами у нее поплыли звездочки, в голове стрельнула резкая боль, как от ножа, — она словно надолго задержала дыхание под водой. Ты сможешь, подумала она. Рано или поздно придется. Приоткрыв дверь на щелочку, она увидела новый ноутбук, новое одеяло, постельное белье, матрас. Все, что забрали с собой судмедэксперты в ту ночь, заменили на новое. Как будто ничего и не случилось.
Она захлопнула дверь и пошла в свою комнату учить уроки.
Том вошел без стука. Встал в дверях. Элли старательно его игнорировала.
— У тебя депрессия, — заявил он. — Вот, купил тебе шоколадное яйцо.
Он положил яйцо на стол рядом с учебниками и тихонько вышел.
Официальный обмен пасхальными яйцами состоялся на следующее утро. Элли оба своих съела на завтрак. После обеда соседи устраивали барбекю; их семью пригласили. Элли не пошла. Она лежала на кровати с открытым окном и слушала смех, доносящийся из-за забора. Учила хронику падения коммунизма. Съела три горячие сдобные булочки.
Чуть позже она вошла в кабинет отца.
— Элли, — сказал он, — не слышал, чтобы ты стучала.
— Когда вы с мамой познакомились много лет назад и ты пригласил ее на свидание, она же не сразу согласилась, так?
Он отвлекся от своих документов и нахмурился:
— Это еще откуда такие вопросы?
— Что бы ты сделал, если бы она продолжала отказывать раз за разом?
Он вздохнул:
— Я занят, Элинор. Закрой дверь, когда будешь уходить.
Надев белье, мать натянула колготки — так медленно, что Элли поняла: ее мысли заняты чем-то другим. Потом надела юбку и новую блузку, аккуратно застегнув ее на все пуговицы, как будто аккуратность и тщательность могли что-то изменить. Потом туфли и цепочку на шею. С Пасхи миновала неделя, и Элли было что сказать; она уже несколько дней как созрела для этого разговора, но все не хватало храбрости.
— Сегодня утром ходила посмотреть на вас с Томом, пока вы спали, — произнесла вдруг мать. — Давненько этого не делала, с самого вашего детства. — Она повернулась к Элли. — Только тебя в кровати не было.
— Ходила прогуляться. Повисло молчание.
— Ты стала мне совсем чужой, Элли.
«Мам, мне надо тебе кое-что сказать, и лучше ты сядь...» Эти слова крутились у Элли на языке. Каково это будет: произнести их вслух?
Отец на лестнице поцеловал мамино плечо — это было мило и неожиданно.
— Вот, заехал в город и купил твоей маме яйцо, — сказал он. — Сделано вручную, из того магазина сладостей, за полцены. — Он показал ей коробочку. На их лицах заплясали зайчики от золотой фольги.
— Спасибо, Саймон, — ответила мать.
— Пасха кончилась, но все равно приятно, правда? — Он улыбнулся. — Скажи, когда будешь готова, и поедем.
Элли стояла в коридоре, смотрела на них снизу вверх и думала: я ошиблась, ошиблась, ошиблась.
Собака уже едва могла приподнять хвост. Элли вытащила ее на улицу прямо в корзинке и поставила на лужайку, чтобы та погрелась на солнышке. Потом села рядом, чтобы ей было веселее, и стала придумывать ей новые имена — Красавица, Бедная Овечка, Сладкая. Гладить ее серый нос, рассказывать, как она помнит ее еще щенком, когда бабушка ее только завела, вспоминать, как они летом бегали наперегонки на пляже. А собака смотрела на нее так, будто тоже все это помнила, — слегка озадаченным и добрым взглядом. Элли наклонилась и поцеловала ее.
— Псина эта уже вонять начала, — проговорил Том, беззвучно подкравшись сзади.
«Убирайся, — прошипела Элли про себя. — Не хочу, чтобы ты ко мне приближался».
Совершенно обычная комната — ни замка на двери, ни полицейской ленты, дверь широко открыта. Том сидел внизу и смотрел телевизор, но в комнате были его стол и новый ноутбук, стул, доверху набитая его грязными вещами корзина. Обои на стенах были голубые, и шторы, и одеяло, и подушки.
Мальчикам всегда покупают все голубое.
Элли сделала пять шагов и коснулась края кровати одним пальцем. Закрыла глаза и позволила нахлынуть воспоминаниям.
— Она пьяная!
Отец сердито заскрипел зубами, а Элли расхохоталась. Мать с Томом в ужасе смотрели на нее, отчего стало еще смешнее.
— Ну-ка дыхни, Элинор! — велел отец. Она дунула ему прямо в лицо.
Он нахмурился:
— Яблоками пахнет. Сидра у нас нет...
— Пунш. — Элли продемонстрировала жестами, как резала яблоки, чистила апельсины, наливала водку, лучшую из его запасов, — бульк, бульк — и разбавляла соком из холодильника. — Много сока, — заплетающимся языком пробормотала она, ткнув пальцем в Тома, устраняет вкус водки.
— Ложись спать, — процедил Том. — Правда ведь, пап? Ей отоспаться надо.
Элли снова рассмеялась, всплеснув руками:
— Может, отнесешь меня наверх?
Комната перед глазами кружилась, как в вихре. Мать расстегнула ей ремень, потом молнию и рывком спустила джинсы.
— Глупая девочка, — пробормотала она. Элли вцепилась ей в рукав:
— Мам, мне надо тебе кое-что сказать...
— Молчи. — Мать накрыла ее одеялом. — Попробуй уснуть. Я к тебе скоро зайду.
Она закрыла дверь; потолок с пятнами света поплыл перед глазами, и комната закружилась все быстрее.
Тридцать два
Элли сидела за кухонным столом и наблюдала за матерью. Та взбивала яйца с молоком и мукой, взбивала яростно; с каждым движением ее бедра, талия, лопатки под хлопчатобумажным платьем раскачивались и дергались, раскачивались и дергались.
— Что готовишь, мам?
— Тесто для йоркширских пудингов.
— Ты почему все время что-то стряпаешь?
— Но должны же мы есть, правда?
— Ну, раз в день должны. Но не три же званых обеда. Неужели не надоедает?
Мать отложила венчик и пригвоздила ее хмурым взглядом:
— Вот когда выйдешь замуж и заведешь свою семью, возьми и найми себе повара, но до тех пор держи свое мнение при себе, договорились?
— Я вроде ничего плохого не сказала.
Мать добавила к тесту соли и перца, накрыла миску полотенцем и поставила ее в угол стола. Постояла, уперев руки в боки, словно думая, чем бы теперь заняться, потом взяла бутылку вина с полки над головой, откупорила и налила себе большой бокал.
Она боится... а я только хуже делаю...
— Не хочешь попить перед обедом? — спросила мать. — В холодильнике есть диетическая кола... или тебе лучше водки, двойную порцию?
Элли поморщилась, и мама улыбнулась. С тех пор как она напилась, прошло несколько дней, и ей теперь все постоянно припоминали тот случай.
— Может, чаю?
— Да нет, спасибо.
Элли не хотела, чтобы их разговору что-то мешало, хотя выпить не отказалась бы.
Окна запотели, и мама открыла заднюю дверь и вышла на крыльцо с бокалом вина в руках. В кухню проник холодный воздух, принеся с собой запах бекона и лука от соседей. Собака в корзинке, не просыпаясь, повела носом.
Интересно, когда отец с Томом вернутся, подумала Элли.
— Люблю этот сад, — сказала мать, стоя на крыльце. Элли вышла за ней, и они вместе встали на краю лужайки.
— Мне иногда кажется, что мы зря сюда из Лондона переехали, — продолжала мама. — Отец все уши мне прожужжал насчет того, какая это прекрасная возможность, да и тогда хотелось быть поближе к бабушке. Но по-настоящему я решилась, только увидев это... — Она обвела рукой лужайку, деревья, реку. И улыбнулась Элли.
У нее было такое доброе, открытое лицо. Ну давай же признайся ей во всем, скажи. Скажи всю правду. Она поймет, как поступить.
Элли закусила губу. Слова застряли в горле.
Мама вдруг подняла голову, заслонив глаза рукой от солнца:
— Посмотри. Правда, красиво?
По небу прямой линией летели гуси. Вокруг набухали темнеющие облака. В воздухе «пахло» электричеством. Даже несущиеся по небу птицы, казалось, это чувствовали.
— Теперь понимаешь, почему я согласилась? — спросила ее мама. Вздохнула и взглянула на часы. — Как думаешь, Барри захочет, чтобы его покормили? Отец пригласил его, чтобы всем нам успокоить нервы, но, может, он ждет, что его просто угостят вином или чаем. Не хочу смущать человека, навязывая ему целый обед. Что советует этикет в таком случае?
— Не знаю, мам. Я даже не знала, что он собирался прийти, а уж в обращении с адвокатами точно ничего не смыслю.
Мать устало улыбнулась:
— Ну да. — Она облокотилась о дверной косяк, прижав к лицу бокал с вином, чтобы охладить щеки.
— Мам, мне надо тебе кое-что сказать.
Ее мать кивнула, но вид у нее был очень уставший.
— Ты можешь делиться со мною всем. Обычный ответ.
Одна, две, три капли дождя, тяжелые, жирные, разбились о дорожку. Элли теребила кнопку на платье — то расстегивала, то снова застегивала.
— Карин Маккензи не лжет.
По внезапно наступившей тишине и по тому, как мать сжала челюсти, она поняла: та ее слышала.
— Предлагаю тебе очень хорошо подумать, прежде чем говорить что-то еще, Элли.
— Я уже несколько недель это обдумываю. Все мысли только об этом.
Мать очень медленно покачала головой, точно Элли оскорбила ее действием — швырнула в нее палкой, и та застряла в волосах.
— Все будущее Тома поставлено на карту. Не ухудшай и без того сложную ситуацию.
— Но я все время вспоминаю ту ночь, и каждый раз вспоминается все больше, словно куски головоломки встают на место. Я думаю о Карин, о том, как ей плохо и как несправедливо по отношению к ней, если я промолчу, не скажу то, что знаю.
— Несправедливо? — Мать повернулась к ней; в уголках губ у нее были следы от красного вина. — Репутация твоего брата исковеркана. Выпускной год в колледже коту под хвост, от былой его уверенности в себе и следа не осталось. По-твоему, это справедливо? — Ее голос дрожал, глаза расширились от страха. — Сейчас не время для сомнений.
— А мне что прикажешь делать с моими мыслями?
— У тебя был шанс, — зашипела на нее мать. — Тебя допрашивали в полиции, и ты дала показания. Рассказала обо всем, что случилось той ночью.
Не обо всем. Она даже не начинала на самом деле.
— Значит, ты в нем ни на минуту не сомневалась, мам?
Тишина. Многозначительная тишина — такую можно в руке взвесить, как камень, найденный в саду.
— Открой дверь, Элли. -Что?
— В дверь звонят. Барри, наверное.
— Но это важно!
— И что, пусть стоит на пороге? — Губы матери дрожали; она залпом допила остатки вина. — Не хочешь открывать — тогда уходи. И не показывайся мне на глаза, пока не научишься держать себя в руках.
Элли бросилась бежать по траве, дыхание у нее стало горячим и быстрым. Как будто у нее поднялась температура, как тогда, когда она болела тонзиллитом. Может, она и сейчас заболела, и не на шутку, — не только физически, но и эмоционально? Может, это и есть то, что называется нервным срывом, — чувства, которые невозможно контролировать. Она села на скамейку под грецким орехом, борясь со слезами.
У них в школе был мальчик по имени Флинн; однажды его родителей разбудили полицейские в три часа ночи и сказали, что их сын арестован. Нет, должно быть, это какая-то ошибка, он спит в своей постели, ответили те. Но потом проверили, и постель оказалась пуста. Флинн вылез через окно и занимался непотребством. Нашли его с красками для граффити и таким количеством марихуаны, что она явно предназначалась не для личного пользования.
Не знают родители о своих детях ничего.
Никто ничего ни о ком не знает на самом деле. Ее брат вполне может быть насильником.
А Майки — героем.
Дождь зарядил всерьез, разбиваясь о листья у нее над головой. Даже трава, темно-синяя в полусвете, напоминала поверхность реки с зябью от ветра. Элли притянула колени к груди, обхватила их руками, закрыла глаза и постаралась ни о чем не думать.
Через несколько минут из дома вышел Барри:
— Можно с тобой посидеть?
В руках у него был маленький складной зонт ее матери; встав под крону дерева, он его закрыл.
— Мне разрешили курить в доме... как особому гостю... но как-то неудобно. Ничего если я здесь закурю?
Элли кивнула, не в силах вымолвить ни слова от изумления. Барри достал пачку сигарет и «зиппо» из кармана пальто и сел рядом. Закурил, и вместе они стали смотреть на завитки дыма, улетающие в дождь.
Сердце у Элли колотилось, как барабан.
— Я только что говорил с твоей мамой, — сказал он. — Она думает, что нам с тобой стоит провести небольшую беседу по поводу судебного процесса.
Разве ее мать не велела ей помалкивать и не высовываться? А теперь вот подсылает адвоката, чтобы с ней поговорить. Это еще как понимать?
— Мне кажется, важнее всего тебе помнить о том, Элли, что ты в этом деле главный эксперт, — проговорил Барри. — Когда случилось предполагаемое преступление, ты была единственным человеком в доме и уже знаешь ответы на все вопросы, которые тебе могут задать в суде. Неплохо смотреть на вещи с этой позиции, как считаешь?
Она пожала плечами. Ей не хотелось слышать его утешения и слова, что все будет легко и ей надо просто говорить правду. В ее случае это не поможет.
— Хочешь, я расскажу тебе немного о том, как проходит процесс?
Барри выбросил окурок в траву и повернулся, чтобы лучше ее видеть, восприняв ее молчание как согласие. А затем рассказал, что ее показания зачитают в суде, объяснил, как выглядит место для дачи свидетельских показаний и что ей придется все время стоять, рассказал об обвинителе и простейших вопросах, которые он будет задавать: кто был у них дома? в котором часу она легла спать? слышала ли ночью шум? Он говорил, а лицо его тем временем все больше погружалось в тень, потому что небо стало темнее, а ливень усилился. Ей казалось, будто он говорит с ней через аквариум.
— Тебе просто нужно повторить то, что ты уже сказала в полиции, — что ничего подозрительного ты не видела и не слышала. Ничего сложного. Думаешь, сможешь это сделать?
Через окно дома она видела отца на кухне. Он стоял у раковины и смотрел куда-то в сторону, а его губы двигались, как у дикторов, когда выключишь звук телевизора. Мать стояла рядом и гладила его по плечу, словно пытаясь успокоить. Если бы Элли подошла ближе, то увидела бы тревогу в глазах матери, отчаянное желание все исправить. Пусть Барри со всем разберется, наверняка говорит сейчас она. Элли просто перенервничала. Тебе вмешиваться ни к чему.
Мать решила, что обо всем позаботилась и теперь все будет в порядке. Думает, что у Элли временное помрачение, что ей просто надо поговорить с профессионалом и все наладится.
Ей бы только углы сгладить, замести пыль под ковер, склеить осколки.
— Тебе тяжело, — продолжал Барри, — и мы все это понимаем, но очень важно, чтобы ты выручила брата. Никто ему не поможет, кроме тебя.
Он теребил зажигалку, водил ей вверх и вниз по ноге, открывал и захлопывал крышечку. Повернувшись к нему, Элли вдруг почувствовала необыкновенное спокойствие.
— Я сказала Тому, что Карин всего пятнадцать. Барри улыбнулся, чем изрядно ее удивил.
— Так вот что не давало тебе покоя — что Карин еще слишком мала, чтобы дать свое согласие?
На лице Барри появилось знакомое выражение — точно такое бывало у отца, когда он брался объяснить ей некое понятие, слишком сложное, по его мнению, для ее ума.
— Элли, люди часто забывают то, о чем им говорят, особенно если это происходит поздно вечером или они немного выпили. В доме было шумно, играла громкая музыка — не исключено, что он вообще тебя не слышал.
— Слышал, я точно знаю.
— Ну, он об этом совсем не помнит, так что в качестве улики такие показания не годятся.
— То есть давайте сделаем вид, будто я ничего такого не говорила?
— В суде никто тебя всерьез не воспримет, Элли. Из-за этого только подвергнешься допросу с пристрастием со стороны обвинения, а смысл? Том просто скажет, что не помнит, как ты говорила ему об этом. К тому же, если Карин не сумеет доказать, что все произошло без ее желания, разница в возрасте так мала, что не имеет значения.
В его глазах было что-то такое... то, как он смотрел на нее: улыбаясь, но пустым взглядом... Как будто все ее слова мог переиначить в свою пользу. Она вдруг поняла, что ненавидит его.
— Карин была очень пьяна, — заметила она. — Так пьяна, что, когда мальчики отнесли ее наверх, она даже говорить не могла. Вам Том об этом говорил?
Адвокат нахмурился:
— Они ее несли?
— И бросили на кровать Тома.
— Ты имеешь в виду других свидетелей, Фредди и Джеймса?
— Да, их. У Джеймса была палка, та, которой открывают жалюзи, — этой палкой он приподнял ей юбку. Она была совсем никакая, а эти трое стояли вокруг нее, смеялись и фотографировали на мобильник. — Голос Элли звучал громко — дождь не заглушал его, а, наоборот, делал звонче. Ей даже показалось, что, наверное, ее и в доме слышно. — А я им велела оставить ее в покое.
Она физически ощутила, как Барри напрягся. Он наклонился вперед и уставился на траву, словно там, внизу, происходило что-то очень примечательное.
— Потом Фредди и Джеймс пошли домой, но Карин была слишком пьяна и не могла даже пошевелиться, поэтому мы оставили ее на кровати, и Том спустился вниз спать на диване.
Ей хотелось, чтобы Барри отреагировал. Она смотрела на него и всем сердцем желала, чтобы он понял: Карин просто не могла дать согласие на то, что случилось потом. Но вместо этого он повернулся к ней и улыбнулся поджатыми губами.
— Это очень неловкая для меня ситуация, Элли, — сказал он, — поэтому я попрошу тебя больше ничего не говорить. — Он встал, сунув руки в карманы — тень выросла между ней и домом. — Мне ни к чему получать от тебя сведения, способные скомпрометировать твоего брата.
— То есть мне нельзя с вами разговаривать?
— Ты еще что-то хочешь сказать?
Она посмотрела на свои руки, и те показались ей чужими — так пассивно лежали они на коленях, в то время как голова шла кругом.
— Еще много чего.
— Элли, ты сообщила полиции, что за всю ночь ничего не видела и не слышала.
— Не хотела, чтобы у брата были проблемы. Он вздохнул:
— Тогда советую тебе обратиться к специалисту.
— Вы имеете в виду, нанять собственною адвоката?
— Да, это здравая мысль.
— Но вы сами попросили меня поговорить с вами. Пришли сюда и стали задавать вопросы.
— Я адвокат твоего брата и не могу допустить, чтобы сложилось впечатление, будто я тебя консультировал.
— Значит, вы ничего не сделаете?
— Ну, я поговорю с твоим братом. А потом порекомендую не вызывать тебя в качестве свидетеля.
В ее груди всколыхнулись горячие волны страха.
— То есть вы не хотите, чтобы я выступала в суде, чтобы я не проболталась и Том не сел в тюрьму?
— Я адвокат твоего брата и обязан действовать в его интересах. Ни под каким предлогом я не вызову тебя свидетельствовать в данной ситуации.
Она безжизненно кивнула.
— Пойду я, пожалуй, в дом, Элли.
Ей хотелось его остановить, заставить дослушать ее до конца. Но она не шевельнулась. Какой смысл? Она просто проводила его взглядом. Он прошагал по лужайке, открыл стеклянную дверь и вытер ноги о коврик.
Давай просто забудем обо всем, сказал Майки, никаких больше сообщений, ничего.
Помоги мне, Майки, хотелось закричать ей. Мне страшно. Даже не представляешь, как.
Будь он сейчас здесь, он бы взял ее за руку и они полетели бы над крышами в открытый космос, приземлились бы на какой-нибудь планете и стали встречать рассвет, а может, наблюдать за рождением звезды или другим событием, которого никогда не видел ни один человек на свете. Она положила бы голову ему на плечо, а он бы обнял ее одной рукой. И она бы все ему рассказала.
Ее мать вышла на крыльцо. На ней были резиновые сапоги, в руках тот же зонтик, что она одолжила Барри. Она ступала по траве осторожно, будто боялась, что небо свалится ей на голову.
— Ты что ему наговорила? — спросила она, подойдя достаточно близко. — Он сказал, что срочно должен поговорить с Томом в кабинете, наедине, даже отца не пустили. — Ее глаза впились в Элли. — Сказала ему то же, что и мне?
— Все будет хорошо, — прошептала Элли.
— Я тебя не об этом спрашиваю!
— Извини, мама, я так больше не могу.
— Ты куда это? — крикнула мать ей вслед, но Элли уже бежала прочь. — Вернись сейчас же!
За угол дома, потом за ворота на улицу, обегая лужи, разбрызгивая грязь; каждый шаг отбивал расстояние между ее семьей и миром за пределами родного дома. Она уже несколько недель не бегала. А не двигалась, казалось, несколько лет. Она готова была бежать хоть целую вечность. Ее ноги были сильными, здоровыми, как у дикого зверя. Она бежала и бежала вперед — мимо промокших деревьев, чужих домов и дворов, по размытой дороге к городу.
Тридцать три
Майки вылетел из квартиры и сбежал по лестнице. К черту лифт, так быстрее — всего пять пролетов. Сердце бешено билось. В самом низу он остановился — увидел ее на улице. Она стояла, подставив лицо дождю. С грохотом распахнув дверь, он подошел к ней:
— Ты что это задумала?
Ее платье промокло насквозь, джинсы тоже; даже с ресниц стекала вода.
— Мне надо было тебя увидеть.
— Нельзя вот так просто прислать эсэмэски и потребовать, чтобы я спустился, иначе поднимешься сама! Ты что вообще о себе думаешь?
— Прости. Я бы не стала к вам ломиться, конечно. Я же даже не знаю, в какой квартире вы живете. — Закрыв лицо рукой от дождя, она оглядела многочисленные окна их дома. — А в какой, кстати?
Он покачал головой:
— Ты не можешь здесь оставаться.
Ее глаза скользили от балкона к балкону, от двери к двери.
— Карин знает, что я здесь?
— Ты что, с ума сошла?
Лицо у нее было грустное и растерянное.
— Пожалуйста, не прогоняй меня. Ты же сам вначале за мной бегал, забыл?
Верно, и после этих слов ему стало стыдно. Чтобы унять угрызения совести, он показал окно их квартиры. Хотел, чтобы она знала: он ничего лично против нее не имеет. Дело совсем в другом.
— Голубая дверь, — проговорил он, — та, где у входа елка.
От елки, правда, один ствол остался, иголки давно осыпались, зато она все еще была наряжена в мишуру. Хотя на дворе стоял май, у них никак не доходили руки вытащить ее дальше балкона. Майки почувствовал себя очень глупо: сам обратил ее внимание на то, какая у них безалаберная семейка.
— Сестре нравится, — заметил он. — Она все думает, что у елки опять иголки вырастут. В декабре поменяю на новую, надеюсь, разницы она и не заметит.
Элли взглянула на него очень странным, серьезным взглядом:
— Ты очень добрый.
Он не думал об этом как об акте доброты. Просто с Холли так всегда: хочешь, чтобы она была довольна, — притворись, будто в мире существует волшебство.
— Слушай, — проговорил он, — нельзя тебе здесь оставаться. Серьезно. Мне через полчаса на работу, Джеко за мной заедет. Он мне жить не даст, если увидит тебя здесь.
Он проводил ее до угла дома, ко входу в лифт, где можно было укрыться от дождя. Она взяла волосы и отжала их одной рукой. Он снял куртку и протянул ей.
— Вот, — сказал он. — Возьми, а то еще воспаление легких заработаешь на обратном пути.
Она молча надела куртку и застегнула молнию. Сунула руки глубоко в карманы. Он надеялся, что они не набиты грязными носовыми платками, презервативами или бумажками, на которых записаны телефонные номера знакомых девчонок.
— Ты самый добрый человек из всех, кого я знаю, — вдруг сказала она.
Должно быть, ее знакомые — настоящие гады, раз она так расчувствовалась просто из-за того, что он отдал ей куртку.
— Ладно, — ответил он, — я пошел. Она взяла его за руку:
— Мне надо тебе кое-что сказать.
— Не хочу знать.
— Пожалуйста, — взмолилась она. — Ты единственный, кому я могу признаться.
Она смотрела на него так, будто он был птичкой, которую она пыталась покормить с руки — осторожно, рассчитывая, как близко можно подойти. Такое отношение было ему очень непривычно.
— Даю тебе две минуты, — наконец сказал он.
Они вместе сели около стены напротив дверей лифта. Пол здесь пах мочой, но ничего лучше они не нашли.
— Ну что, — проговорил он, — опять с кем-нибудь поругалась?
— Не совсем.
— С братом, что ли?
Она покачала головой и уставилась на твои туфли.
— Знаешь, если речь о твоем брате, мне вообще все равно. Правда может оказаться любой, и меня это даже не удивит. Может, Карин и лжет.
— Не лжет. — Она медленно повернулась к нему лицом. В ее глазах то вспыхивал, то угасал страх. — Мне так хотелось верить, что Том невиновен. Несколько недель пыталась себя уговорить. Но я уверена, что он это сделал, и не буду выступать в его защиту.
— И что?
Она в растерянности нахмурилась:
— Но это же важно! Я должна пойти в суд и дать показания, что ничего не видела и не слышала в ту ночь. Должна свидетельствовать, что мой брат — чудесный человек и не смог бы обидеть твою сестру. Но теперь я этого делать не стану.
Но у нее же нет видеозаписи, подтверждающей ее слова, подумал Майки. Да тысяча других людей в суде встанут и будут защищать ее брата, даже если она откажется.
— Ничего не изменится, Элли.
Она тихо всхлипнула, чем потрясла его. Он почему-то думал, что такие, как она, не плачут. Разве ум не управляет эмоциями?
— Эй, — попытался успокоить ее он, — эй, с тобой все в порядке?
Он обнял ее, и она прильнула к нему на минутку. Ей было неловко, она пыталась спрятать лицо и вытирала нижние веки, чтобы не размазалась тушь.
— Извини, — пробормотал он, — не хотел тебя огорчить.
Она взглянула на него; ее щеки раскраснелись.
— А теперь почему ты со мной такой милый?
— Ты мне нравишься.
Она рассмеялась. Он тоже. Это было так здорово — слышать свой и ее смех.
— Знаешь что, — сказал он, — давай, может, погуляем? Если хочешь.
— Но у тебя же работа.
— Да к черту эту работу! Давай уедем куда-нибудь подальше.
Она кивнула:
— Да, пожалуйста. Шикарно. И как неожиданно.
— И куда поедем?
Она вытерла глаза рукавом:
— Уж точно не ко мне домой.
— Ладно.
— И не в город.
Он знал, что это неправильно, понимал, что снова тянется к тому, от чего отказался. Но Элли стояла перед ним и говорила, что ее брат виновен; теперь ее семья ее за это возненавидит. Он был ей нужен.
Он огляделся, надеясь, что его осенит. К нему домой они пойти не могли из-за Карин, домой к Элли — из-за ее брата, ну а в город — из-за всех остальных. Надо было решать, причем быстро. Как только дождь прекратится, народ высыпет на улицы, кто-нибудь спустится в лифте и увидит их вместе, это точно.
— А ты можешь попросить у друга машину? — спросила она.
Хотел бы он, чтобы это было так, но Джеко должен был заехать за ним через минуту, а сталкивать их с Элли не хотелось.
— Может, просто на автобус сядем? — предложила она. — Отсюда куда автобусы идут?
— Через весь город, а потом на побережье.
Она взглянула на него с таким видом, будто что-то задумала:
— А до залива?
И он понял, о чем она думает. Посмотрел на нее, умоляя, чтобы она не переменила решение, чтобы ей хватило храбрости пойти до конца.
— Автобус почти до конца доезжает, — ответил он. — Там немножко можно пешком пройти.
— У моей бабушки там домик.
Он попытался не выказать своего счастья. В день, когда они купались в речке, она уже рассказывала ему про этот дом. Он стоял прямо на пляже и пустовал — ее бабушка жила в доме престарелых. Идеальный вариант.
— А у тебя ключ есть?
Она замялась лишь на секунду.
— Запасной всегда спрятан в саду на экстренный случай.
Что ж, случай как раз такой. Более экстренного не придумаешь. Двое под дождем, им некуда идти, а хочется лишь одного — побыть вместе.
Она закусила губу:
— Отец убьет, если узнает.
— Тогда давай останемся здесь, хочешь?
Они оглянулись по сторонам: кучи мусора у лифта, мокрые стальные двери, ржавые капли дождя, падающие в грязные лужи под ногами.
Она встала и протянула ему руку, как тогда, в пабе:
— Пошли.
От радости ему даже показалось, что он услышал аплодисменты.
Он выключил телефон, чтобы не доставали звонками с работы, и натянул капюшон. Элли встряхнула головой, чтобы волосы упали на лицо и прохожие бы ее не разглядели. Они были похожи на преступников. Даже забавно. Им так нравилась эта таинственность; оба с волнением оглядывались по сторонам, забираясь в автобус. Сели на заднее сиденье. Пассажиров было немного: слишком холодно и дождливо для дневных поездок на море. Их колени соприкасались. Майки подумал о том, что это значит и понимает ли Элли, что происходит. Он наклонился к ней чуть ближе. От нее пахло дождем и ванилью.
Ехали молча. Он не мог разговаривать, касаясь коленом ее колена. Все усилия воли пришлось пустить на то, чтобы прямо сейчас не потянуться и не поцеловать ее. Знала ли она об этом? Знала ли, что, когда ее нога случайно касается его колена, все его тело начинает дрожать?
Автобус проехал по главной улице мимо булочной и магазинов, жилых кварталов в противоположной части города и наконец оказался в предместьях. По обе стороны дороги появились поля, коровы, встретились несколько ободранных овец. Дождь колотил в окна, от печек под сиденьями тянуло горячим воздухом. От одежды их пошел пар, и, увидев это, они снова засмеялись.
Наконец на горизонте показалось море, и она толкнула его локтем:
— Я тут однажды кита видела.
— Не может быть.
— Видела-видела. Мы с дедом поднимались на вон тот утес и садились на край где-то на полпути. В прилив там были потрясные волны — огромные, они бились о скалы. Мы по нескольку часов там сидели и глазели на корабли и лодки. А однажды видели кита.
— Я вот никогда китов не видел, а живу тут уже черт знает сколько.
Она рассмеялась; ее глаза сияли.
— Ты просто не там смотрел.
А ведь она была права. Они с Карин и Холли в детстве часто сюда приходили, но всегда шли прямо на пляж. Ели пирожные и пончики, а мама снимала туфли. В солнечные дни тут было полно народу с детьми, и перегревшиеся, потные дети бегали за мячами и бултыхались в воде в нарукавниках и на резиновых кругах. Но китов он никогда не видел. Поняв это, он почему-то расстроился. Странно, что двое людей живут в одном месте, а видят совсем разное.
Автобус обогнул залив и снова поехал вглубь, от моря, вверх по холму.
— Уже рядом, — сказала она, — может, дальше пешком?
На углу они вышли и долго смотрели вслед уезжающему автобусу. Когда он скрылся из виду, на дороге стало совсем тихо. Тут и запах был другой, не такой, как в городе, более дикий, что ли. Дождь шел уже не так сильно, но все не кончался. И Майки был рад. Если бы дождь кончился, она могла бы сказать, что пора им расходиться. Они шагали по дороге. Тут не было ни тротуаров, ни машин. Они словно очутились в прошлом.
— Смотри, — сказала она, — чибисы.
Две черно-белые птицы зависли над морем, расправив крылья. Сначала он подумал, что это чайки, но она знала их точное название, и ему это пришлось по душе. Птицы парили и ныряли вниз, пока они шли к морю. Даже с вершины холма было слышно, как вдали ревели, а потом затихали волны.
— Искупаться не хочешь? — спросила она.
Майки рассмеялся, надеясь, что она шутит. Они мигом заработают переохлаждение, если рискнут искупаться в такой день.
— Там есть тропинка, она ведет вниз, — сказала она. — Раньше я каждые каникулы здесь жила, и мы каждый день ходили купаться.
Они остановились и посмотрели на воду. Встали под крону дерева; вокруг дождь капал с веток. Вдали, под облаками, небо было цвета угля. И свет был какой-то странный, как будто надвигался шторм.
— Расскажи про твоего деда и бабушку, — сказал он.
Ее рассказ был похож на кадры из фильма — солнечные дни и пикники, лапта и крикет на пляже. Имя брата она не упомянула ни разу, и Майки задумался, почему — то ли осторожничала, то ли он с ней на каникулы никогда не ездил. Может, ее дед с бабушкой уже тогда просекли, что к чему, и избегали его приглашать. По ее словам, они были очень милыми людьми.
— Когда мы сюда в прошлом году переехали, — продолжала она, — мне так хотелось почаще бывать у них, но сразу после переезда дедушка умер. — Она печально улыбнулась. — Три сердечных приступа подряд. Я даже не знала, что так бывает.
Он взял ее за руку. Она не отпрянула, только посмотрела на их сплетенные пальцы.
— А потом бабушка сошла с ума, — прошептала Элли. — Она еще какое-то время жила с нами. Сидела на стуле наверху лестницы каждую ночь, всю ночь напролет. Говорила, что если уснет в кровати, то ночью вся зарастет паутиной. Моего отца это бесило жутко, вот он и отправил ее в дом престарелых. Теперь маме приходится ехать к черту на куличики, чтобы просто выпить чаю с собственной матерью.
Майки поднес ее руку к губам и поцеловал. Он не знал, зачем это делает, но ему это показалось подходящим — к морю, дождю, печальному разговору. И он понял, что попал в точку, потому что она снова посмотрела на него как на героя.
— Пойдем, — сказала она, — недалеко осталось.
Тридцать четыре
— Не думала я, что тут так будет, — проговорила она. — Так уныло.
У камина стояло старое бабушкино кресло, а у окна — дедушкин стул с твердой спинкой. У противоположной стены — диван. Но всю остальную обстановку вынесли — ни книг, ни фотографий на полках, ни безделушек, ни телевизора не осталось.
— Я-то думала, мама ездит сюда, чтобы отдохнуть от папы, а она, оказывается, разбирала вещи.
Майки слегка коснулся ее плеча:
— Холодно тут, потому и неуютно. Давай отопление включим.
Они вместе пошли на кухню и стали искать бойлер. В конце концов, нашли в шкафу на кухне. Бойлер был допотопный, с запальником, который нужно было придерживать, и рычажком, на который нужно нажимать. Элли стояла рядом, пока Майки разбирался что к чему. Кажется, он знал, что делать, и ей это нравилось.
— Он отключен, — сказал наконец Майки. — Значит, и электричества, наверное, нет. Пойду гляну, нет ли тут керосиновой лампы.
Пока он искал в чулане, Элли вернулась в гостиную, встала у камина и потерла ладони, будто так можно было согреться. Ее вдруг охватила грусть. Она-то думала, что тут будет здорово, что они найдут настоящее пристанище и в окна, как в детстве, будет литься солнечный свет.
— Ничего, — сказал он, вернувшись, — даже овечек не нашел.
— Извини. Притащила тебя в такую даль, а оказалось, тут делать нечего.
— Ты не волнуйся... — Он толкнул ее локтем. — Я люблю приключения.
Как мило, какой же он добрый. Отец с Томом давно бы уже устроили скандал — мол, зря притащились в такую мерзлоту. Они бы сейчас шагали к шоссе в поисках ближайшей стоянки такси. А Майки вот стоял и улыбался. У нее на душе потеплело.
— Все равно прости. — Она имела в виду за все — за коттедж, за Карин. За все. Все это было так несправедливо. Элли вытерла лицо рукавом и улыбнулась, вложив в эту улыбку как можно больше оптимизма. — И что будем делать?
Он рассмеялся:
— Погоди. Сейчас вернусь.
Он вышел в коридор, а потом и на улицу. Она услышала его шаги по гравию; он шел к воротам. Села в бабушкино кресло у пустого камина и стала ждать, что будет дальше. Майки отсутствовал недолго и вернулся с ворохом старых газет и корзиной дров и хвороста.
— Видел сарай, когда мы сюда шли, — сказал он. — Вот и подумал, что там могут быть дрова.
Он разорвал газету на полоски, свернул их в шарики и положил в камин. Вокруг построил пирамидку из хвороста и обложил более крупными дровами.
Она склонилась вперед в кресле, наблюдая за ним:
— И как это ты всегда знаешь, что делать? Он просиял:
— Мужчина должен уметь разводить костер. Что-то она сомневалась, что все мужчины это умеют. Майки достал зажигалку и поджег бумагу. Элли села
рядом с ним на ковер. Пламя начало разгораться.
— Дров там полно, — заметил он. — Можем и одежду высушить.
Он принялся расшнуровывать кроссовки. Интересно, бьется ли его сердце так же быстро, как у нее, подумала она. Вся ее одежда промокла насквозь. Что же, всю и снимать? Она стащила кроссовки и поставила их рядом с его ботинками на каминную плиту. Потом они сняли носки и положили рядом с обувью. Она расстегнула куртку, которую он ей дал, и, зная, что он смотрит, аккуратно повесила ее на спинку стула поближе к огню. У него под курткой была одна майка.
— Это у тебя татуировка?
По его плечу ползла маленькая зеленая змейка с красным языком. Он поднял руку, чтобы она лучше разглядела. Она провела пальцем по рисунку; он не сводил с нее глаз. Его кожа была мягкой, и ей не хотелось убирать руку. Но не могла же она гладить его плечо вечно, поэтому и положила руку на колени.
Они сидели и смотрели друг на друга. Он первый отвел взгляд.
— Тут никаких запасов еды нет, как думаешь? — спросил он.
— Вряд ли.
Он улыбнулся, как будто не верил ей:
— А ты покажи, где у вас кладовка.
Он оказался прав. В корзинке на полу они нашли картошку. Он завернул клубни в фольгу и бросил в костер. Ожидая, пока обед приготовится, они играли в детские игры — крестики-нолики, виселицу. Потом она нашла колоду карт и научила его паре игр, а он — ее. Они как будто попали в осаду и были заложниками.
Когда карты наскучили, они просто легли на спину у камина и стали смотреть в потолок. По четырем углам комнаты от сквозняка подрагивала паутина. Штукатурка потрескалась, а краска пожелтела — дед много лет курил трубку. Элли стало грустно.
Они долго лежали, не говоря ни слова и не касаясь друг друга. Она тайком подглядывала за ним. Было в нем что-то такое, отчего у нее кружилась голова: блеск темных волос, глубина карих глаз, а может быть, поза, в которой он лежал рядом с ней.
Все происходит по-настоящему, подумала она. Я не сплю.
Она хотела, чтобы он прикоснулся к ней. Хотела сказать: поцелуй меня, пожалуйста, скорее.
Но если она так скажет, он решит, что она доступная.
И вместо этого она произнесла: — Скажи, о чем думаешь.
А думал он о том, что, скорее всего, она никогда раньше не была с парнем. А он сам — с девчонкой, у которой до него никого не было. Почему это его так пугает? Лежа рядом с ней у камина, он испытывал волнение, и чем дольше они лежали, тем сильнее ему хотелось к ней прикоснуться. Но что, если он сделает шаг, неверно истолковав сигналы, а окажется, что она его совсем не хочет? Или сделает шаг, и окажется, что она его хочет, но все пройдет ужасно и она его возненавидит? А потом, когда ее будут спрашивать, как это у нее было впервые, она станет отвечать: ох, да кошмар просто.
Она к своему телу относилась как к чему-то особенному. Он еще на реке это заметил, и вот сегодня тоже: как она поправляла бретельку, или застегивала пуговицы, или одергивала платье, чтобы он ничего лишнего не увидел. Как будто прятала что-то, и тот, кто сумеет взглянуть на это, будет наделен особой привилегией. Вспомнилась фраза из фильма «Человек-паук»* про большую силу и большую ответственность. У него голова шла крутом.
* «Человек-паук» — серия фильмов о герое, наделенном сверхъестественными способностями.
— Про картошку-то мы забыли, — проговорил он. — Думаешь, готова?
Он вытащил клубни вилкой, а Элли тем временем принесла с кухни тарелки. Вернулась с солью, перцем и — о чудо! — запечатанным тюбиком сырного соуса.
— Нашла на полке для специй, — проговорила она с гордым видом. У нее лицо светилось.
Вместе они сели на ковер и стали есть, поставив тарелки на колени. Картошка удалась на славу.
— Хорошая идея была, — сказала она.
— Сюда приехать? Или поесть? -Обе.
Они улыбнулись. В ней была очень милая скромность, которая ему так нравилась. Ему казалось, что, когда он смотрит на нее, его сердце становится чище, как будто еще не поздно начать все сначала. Ты такая красивая, хотелось ему сказать. Но он не говорил, потому что знал, что этого недостаточно.
— Какой-то сомнительный соус, — проговорила она. — Совсем химический вкус. Ты в курсе, что, если положить маргарин на лужайку, ни один муравей к нему не притронется — не воспринимают его как еду?
Он рассмеялся:
— Откуда ты знаешь?
— На уроках естествознания говорили.
— А я вот со школы ничего не помню. Помню, любил только пищевые технологии, а все остальное казалось самой скучной тягомотиной, через силу слушать приходилось.
— Так прямо ненавидел школу?
— А ты разве не ненавидишь? Она пожала плечами:
Кое-что мне нравится, остальное приходится терпеть. А экзамены сдавал?
— Пять штук, но проходной балл получил только по пищевым технологиям и информатике.
— А готовился?
— Да не особо. У меня уже тогда дела поважнее были. Мама, сестры и все такое.
Она кивнула, но ничего не ответила.
— Дай мне свою тарелку, — сказал он. — Помою, когда доешь.
Пусть он не отличник, зато умеет разводить костер, готовить еду, убирать за собой, а это чего-то да стоит.
Вода в доме была, но ржавая — ждать, пока она станет прозрачной, пришлось долго. Он сполоснул тарелки, отряхнул их и поставил на место в шкаф. Стоит кому-то заметить, что они были здесь, и они больше не смогут вернуться, а ему этого так хотелось. В шкафу он нашел стакан, налил воды и выпил залпом. Вода была нормальной на вкус, хотя цвета по-прежнему странного. Он налил стакан доверху и отнес ей.
— Вот, — сказал он, сел на ковер и стал смотреть, как она пьет.
Ему нравилось наблюдать, как сокращается ее горло, слышать глотки. Нравилось так, что он придвинулся и положил голову ей на плечо.
Она рассмеялась:
— Что делаешь?
— Слушаю тебя.
Он чувствовал ее дыхание на своем лице.
— И как? — прошептала она.
— Прекрасно.
Потянувшись, чтобы поцеловать ее, он почувствовал себя наркоманом. А она столько думала об этом, столько мечтала, и вот это наконец случилось — его губы коснулись ее губ, и она словно медленно пошла ко дну. Она чувствовала биение его сердца близко к своей груди, пульсацию на его шее. Все это должно было случиться с самого начала; и зачем они потратили столько часов впустую, даже не прикасаясь друг к другу?
Она целовала Майки Маккензи, сидя на ковре в домике своих бабушки и дедушки, — и мир вдруг стал очень уютным; она поняла, что так и должно было быть. Ее существо словно изменило форму; перестав быть обычной, она стала особенной. Как дикий зверь, она выбежала под дождь и отыскала его. Потом села на автобус и привезла его сюда.
На улице смеркалось. И будет смеркаться дальше — время не ждет. Их ждет долгий обратный путь. В доме не было телефона, мобильники не работали, поблизости никто не жил и никто не знал, что они здесь.
Временами в сознание просачивались вспышки — картины из дома: взбешенное лицо отца, разочарованное — матери, обиженные глаза Тома. Они наверняка уже закончили воскресный обед с адвокатом и теперь пьют кофе и говорят о ней, конечно же ломая голову, куда же она подевалась.
Но чем дольше она целовала Майки, тем менее важным все это казалось.
Он погладил ее волосы. Она осмелела и коснулась его бедра. Кончики ее пальцев загорелись в том месте, где их кожа соприкоснулась. Она зарылась лицом в его шею и вдохнула мальчишеский запах.
— Хочется все время быть рядом с тобой, — сказала она.
Он взглянул на нее темными глазами; его дыхание было как гул мотора. Казалось, он тонет и ничем не может себе помочь. Он приблизился и снова поцеловал ее. Ей хотелось рассмеяться вслух. Это она так на него действует. Она. Элли Паркер. Никогда в жизни она не знала, что можно ощущать себя настолько живой.
Он начал расстегивать ее платье, и она выпалила:
— Я никогда... — Но так и не договорила, потому что на самом деле хотела, чтобы он его расстегнул. Это была правда, потрясенно осознала она. Как она может хотеть этого, если ни разу не заходила дальше поцелуев?
— Хочешь, чтобы я остановился? — спросил он. Она покачала головой.
— Мы можем просто целоваться, — прошептал он, — и ничего больше.
— Я не хочу останавливаться.
Любая девчонка знает: если оказываешься в пикантной ситуации с парнем, у которого уже есть сексуальный опыт, он захочет заняться сексом и с тобой. И станет склонять тебя к этому. А если ответить «нет», то будет пытаться переубедить.
Но она не собиралась говорить «нет».
Она самовольно проникла в дом своих бабушки и де -душки, все ее принципы рушились на глазах. С Майки они были знакомы меньше восьми недель, и сегодня, между прочим, всего лишь их второе свидание.
— Уверена? — спросил он. Она кивнула.
— Ну что ж.
Стоя на коленях, он протянул ей руку. Она села, и вместе они сняли ее платье. Это было то самое голубое платье, что было на ней на вечеринке, когда она впервые с ним заговорила. Им обоим казалось, что это было сто лет назад, в другой жизни.
Как легко было сбросить эту старую кожу.
Он знал, что не должен торопиться, но на ней остались только лифчик, джинсы и трусики. Всего три вещи. Желание сжигало его изнутри. Он потянулся к пряжке ее ремня.
— Подожди, — сказала она и накрыла его ладонь своей.
Значит ли это, что он зашел слишком далеко? Слишком поторопился? Была бы на ее месте Сьенна, все давно бы уже закончилось; они бы закурили по сигарете и стали болтать ни о чем. Но с Элли все было иначе. Про себя он уже скулил, как собачонка, но единственным способом продвинуться вперед было позволить ей решать, что будет дальше. А ему так хотелось узнать, какие на ней трусики — такие же черные и кружевные, как лифчик? И сказать, что у него где-то точно есть презерватив, так что все под контролем. Но он не хотел ее отпугнуть.
— Я слишком тороплюсь? — спросил он.
Она покачала головой:
— Дело не в этом.
— Тогда в чем?
— Я солгала в полиции.
Его сердце упало. Ну почему все должно быть так сложно? Вот она, сидит перед ним и говорит наконец правду, но ему сейчас совсем не до ее признаний. Он просто хочет ее поцеловать.
— Когда давала показания в первый раз, то сказала, что всю ночь спала, а это не так. Боюсь, что когда ты поймешь, насколько все серьезно, то возненавидишь меня.
— Я тебя никогда не возненавижу.
— Надеюсь. — Она коснулась его живота. Под грудью. Нежно. Провела кончиками пальцев по выступающим ребрам. — Я хочу помочь Карин.
— Я знаю.
— И ты все равно считаешь, что это хорошая идея, что мы с тобой...
— Да, — ответил он. А потом добавил: — Но только если ты сама так думаешь.
Она наклонилась и поцеловала его в подбородок, кончик носа и закрытые веки.
— Мне так тебя не хватало, — прошептала она. — Я уже давно мечтаю к тебе прикоснуться.
И вот он уже не чувствовал себя полным ничтожеством. Всего несколько слов — и он что-то значит.
Ее дыхание на его лице было соленым, пахло дровяным дымом и чем-то еще, сладким, пульсирующим. Он сидел почти неподвижно, а она целовала его в шею и гладила по спине правой ладонью, опускаясь все ниже, к ремню джинсов. Если бы он пошевелился, она бы прекратила, а он не хотел, чтобы она останавливалась. Ему в голову никогда не приходило, что и к своему телу он может относиться как к чему-то особенному. Ни одна девчонка никогда не старалась ему это доказать. Или он просто не позволял им это сделать?
Как бы то ни было, это было похоже на нарастающую пульсацию.
Элли положила руку ему на грудь и почувствовала сквозь футболку, как бьется его сердце. Он смотрел на нее, и она поняла — ей решать, что произойдет дальше.
Теперь до конца ее дней он будет для нее первым, и ничто никогда этого не изменит. И если после он возненавидит ее за то, что она знает о Томе и его сестре, ей придется с этим жить. Но сейчас важно лишь то, что происходит сейчас. Здесь. В эту минуту. Она видела, как ее рука скользнула вниз, к краю его футболки.
Она думала, что это будет похоже на разговор на разных языках — ведь у него был опыт, а у нее нет. Но она знала, чего хочет, и почему-то сразу поняла, что делать. Осмелев, задрала его футболку, и он поднял руки, как послушный ребенок; она стащила футболку через голову. Ей нравилось ощущение власти над ним, когда он таял перед ней; нравилось, как его дыхание прерывается, когда она касается его кончиками пальцев.
— А ты хочешь, чтобы я остановилась? — спросила она.
Он покачал головой.
Они улыбнулись друг другу.
Они говорили на одном языке. Вот почему это было так здорово. Элли никогда не подозревала, что двое людей могут хотеть одного и того же в одно и то же время.
— Неужели так у всех? — прошептала она.
— Нет.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Никогда ничего подобного не чувствовал... ни с кем.
— Правда?
— Правда. Я тебе не вру.
— Поцелуй меня.
И он поцеловал. Везде.
После он начал поглаживать ее рукой, и она задрожала. Ему нравилось, какими серьезными становились ее глаза, когда он проводил рукой по ее бедру в том месте, где начинались ягодицы. Все маленькие волоски на ее коже вставали дыбом от его прикосновений.
— Ты плакала, — проговорил он. Она закрыла лицо ладонями:
— А все разве не плачут?
— Только в песнях.
— Мне так неловко.
— Да брось, это хорошо. Другие девчонки совсем не такие.
Она раздвинула пальцы и взглянула одним глазом:
— А какие они, другие девчонки?
— Не знаю. Зря я это сказал.
— И много у тебя их было?
— Немного.
Он попытался снова поцеловать ее. Хотел прогнать призраков из комнаты, которые теперь словно расселись вокруг и наблюдали за ними. Но она легонько оттолкнула его и приподнялась на локтях, чтобы лучше его видеть. Камин потух, и в комнате стало темно.
— Я все думаю о Карин, — сказала она. — А ты?
— А я — о том, что твой братец может вломиться сюда с минуты на минуту с ружьем.
Это была шутка, конечно, но она не улыбнулась.
— Никто не знает, что мы здесь. Мы теперь должны доверять друг другу, понимаешь?
Он обнял ее и притянул к себе. Она пахла замечательно. Он погладил ее, и она расслабилась, прижавшись к нему всем телом. Так они и лежали молча.
А потом у нее вдруг зазвонил мобильник — пронзительно, словно птица закричала прямо в уши.
— Как он может звонить? Тут же нет приема, никогда не было. — Она нашла телефон под грудой одежды, на лице ее застыл страх. — О боже! Мама. Что делать?
— Ответь и скажи, что занята.
Она бросила ему телефон, будто тот обжигал ей пальцы:
— Сам ответь.
— С ума сошла?
— Нет! — Она выхватила у него мобильник и выключила его, легла на ковер и схватилась за голову. — Она знает, где я.
— Откуда?
— И знает, чем я занималась! Майки рассмеялся:
— Да не знает она ничего. Напиши ей сообщение, скажи, что перезвонишь.
— Я совсем забыла про них! — Она снова села и взглянула на него сверху вниз. — Я же от них сбежала! Хотела забыть, что они вообще существуют.
— Сбежала?
— Ну, вроде того. О господи! Адвокат, наверное, уже поговорил с Томом. А Том все рассказал отцу. Да они меня убьют, когда я вернусь.
— А ты не уходи. Оставайся здесь, со мной.
Но она покачала головой, словно вдруг потеряв к нему интерес.
— Помоги мне найти мои вещи.
Словно колдовство вдруг утратило силу. А ему так хотелось поцеловать ее снова и остаться здесь на всю ночь, проснуться рядом.
— Трусики свои ты точно не найдешь, — сказал он.
— Они что, у тебя?
— Возможно.
— Майки, пожалуйста. Мне нужно идти.
— Скажи им, что пошла в кино на поздний сеанс.
— Мне никто не поверит.
— Тогда скажи, что умерла, и можем оставаться здесь сколько угодно.
— Да не могу я. Вот ты, наверное, считаешь меня храброй, но на самом деле знаешь, какая я трусиха? Майки, прошу, мне надо бежать и разобраться с этим, пока я совсем не расклеилась.
Ее трусики на его ладони выглядели шикарно — кружевные и черные. Он поцеловал их на прощание, чем развеселил ее.
— Прости, — сказала она. — Но если папа и про тебя узнает, поверь, все будет в сто раз хуже.
Она нашла лифчик, застегнула его, развернула и надела бретельки, как сбрую на лошадь. Поймав его взгляд, показала ему язык, потом надела платье и, покрутив бедрами, одернула его пониже.
— И что сделает твой отец, если узнает? — спросил Майки.
— Он меня убьет. А потом тебя. И себя заодно.
— Вот прямо в такой очередности?
— Да нет, пожалуй. Тебя первым.
Он быстро оделся, пока она надевала ботинки, и вместе они прибрались в гостиной. Он залил пепел водой и разровнял его в очаге. Она раскидала одеяла и подушки по креслам и удостоверилась, что все выглядит в точности так, как было до их прихода. Странно, даже без электричества в темноте все было прекрасно видно.
— Сможем встретиться здесь еще, как думаешь? — спросил он.
— Не знаю. Может, в четверг? Мне в школе дают отгулы на подготовку к экзаменам. Если до четверга все будет в порядке, тогда и увидимся.
Она уже держалась за дверную ручку и ждала его. Они не касались друг друга с тех пор, как зазвонил телефон, и, когда она наконец закрыла дверь и спрятала ключ, у него возникло такое чувство, будто он что-то потерял.
— Это же еще не скоро.
— Знаю. Но нам надо быть поосторожнее. Может, это и есть любовь? Потому что ему было
больно. У него в сердце или в голове будто застрял кусок стекла, и раненое место пульсировало. Он уже скучал по ней, а они еще даже не расставались.
— Значит, в четверг, — кивнул он, взял ее за руку, и, сплетя пальцы, они зашагали по тропинке к воротам.
Тридцать пять
Входная дверь открылась, не успела Элли ступить на лужайку, и мать сбежала по ступеням вниз, раскинув руки:
— Слава тебе, господи!
Она обняла ее так крепко, что Элли почувствовала сквозь платье, как в нее впились острые материны ключицы и торчащие ребра.
— Мам, ты меня душишь.
— Я чуть с ума не сошла. Мы не знали, куда ты запропастилась. — Она стиснула ее еще крепче на секунду, потом отпустила, отступила назад, погладила ее волосы, плечи, лицо, словно удостоверяясь, настоящая ли она. — Уже хотели звонить в полицию.
— В полицию?
— Ты на несколько часов пропала, мы были в отчаянии.
Лишь тогда Элли увидела отца, мрачно взиравшего на нее с порога. С утра он как будто постарел, осунулся и выглядел неряшливо.
— Ты где была, черт возьми? — проговорил он.
— Извини. Я гуляла.
— Все это время? Под дождем, без куртки?
— Это было глупо. Я не подумала.
— А почему телефон был выключен?
— Пошла в кино и забыла включить, когда фильм кончился.
Ее слова звучали неубедительно, плоско, как строки из пьесы. Отец прислонился к двери и смерил ее взглядом с головы до ног, от грязных кроссовок до мятого платья. «Я уже не девственница, — подумала Элли, когда он посмотрел ей в глаза. — Интересно, это заметно? Выгляжу ли я по — другому? »
— Я уже несколько часов тебя разыскиваю. Мать с ума сходит.
— Простите.
— Том в своей комнате, и он уверен, что сядет в тюрьму. Ничего не хочешь мне объяснить?
Ее пугало, что отец говорит так тихо. Она почувствовала, как в горле набухают слезы.
— Может, дашь дочери войти в дом, прежде чем ее допрашивать? — Мать обняла Элли за плечи и стиснула ее ладонь. — Она вся продрогла. Иди и поставь чайник, что ли.
Отец растерялся, будто мать предложила сделать нечто совершенно из ряда вон, настолько необычное, что не укладывалось у него в голове. Наконец он ответил:
— Да, конечно.
— И какие-нибудь бутерброды сделай тоже. Она, наверное, проголодалась. Да, Элли?
Как прекрасно было видеть, что мама вдруг яростно встала на ее защиту. То, что казалось невозможным, вдруг стало сбываться.
— Папа что, ничего не знает? — спросила она, когда они с матерью поднимались по лестнице. — О чем мы с тобой говорили? Что Карин не лжет?
— Тихо, — шикнула на нее мать. — Сейчас не время. Ты просто пойди и послушай, что он скажет.
Они поднялись на крыльцо и вошли в дом. Мать усадила ее за стол, принесла плед и пошла сообщить Тому, что его сестра вернулась. Отец приготовил горячего шоколада и выложил на блюдце печенье, положил хлеб в тостер, встал у раковины и скрестил руки на груди.
— Не может быть, чтобы ты все это время была в кино, — сказал он.
Элли взглянула на свои руки, лежавшие на коленях:
— Кое-какие магазины в городе были открыты, вот я и решила прогуляться.
— Но не все десять часов.
— Автобус долго ждала.
— Ты была одна?
Она кивнула, испугавшись, что он ее вычислил. Может, от нее пахло по-другому? Может, у отцов особый нюх и они способны понять, когда их дочь впервые переспала с парнем?
Он нахмурился и проверил тосты.
— Нельзя так просто гулять по улицам и думать, что мир — безопасное место. Всякое могло произойти.
— Я уже извинилась.
Вошла мать, принесла тапочки и велела Элли снять мокрую обувь. Том пришел следом, встал в дверях и стал смотреть на нее. Волосы у него были встрепаны, глаза красные, будто он плакал. А ведь Том никогда не плакал, даже когда сломал лодыжку, даже когда его арестовали. Элли едва нашла в себе силы взглянуть ему в глаза.
— Где ты была? — спросил он.
— Просто гуляла.
— Весь день?
— Ну да.
Он сел в кресло в углу:
— Говорил же я, что все с ней в порядке. Знал, что так и будет.
— Мне бы твою уверенность, — сказала мать. — Уже всякие мысли в голову лезли.
Отец поставил перед ней тарелку с тостами:
— Что ж, теперь, когда выяснилось, что с беглянкой все в порядке, перейдем к делу. Элинор, извинись перед братом.
— Да не должна она извиняться, — пробурчал Том. — Все нормально.
— Нет, не нормально. — Отец сел напротив нее, он был в ярости. — Не могу поверить, что тебе все-таки удалось отвертеться от роли свидетеля. Ты хоть понимаешь, насколько все серьезно? Какие из-за тебя у нас теперь проблемы?
— Не пыталась я ни от чего отвертеться.
— Твоя мать просит Барри успокоить тебя по поводу процедуры дачи показаний, а ты заявляешь, что не сможешь выступить в суде и сказать пару слов в защиту брата?
Элли покачала головой. У нее щипало в глазах.
— Все не так.
Отец ударил ладонью по столу:
— После того как ты с ним поговорила, этот проклятый адвокат заперся с Томом в кабинете почти на час. Мне нельзя было зайти в собственный кабинет! А когда они вышли, было решено не вызывать тебя в качестве свидетеля! Что он сказал, Том? Как он это назвал?
— Что она колеблется.
— Точно, колеблется. Что это значит, Элли? Ты слегка перенервничала? Или тебе просто не хочется? Явка в суд не вписывается в твой насыщенный график?
Элли покосилась на Тома, сидевшего в углу, поджав под себя ноги. Он словно окаменел; глаза были как влажная темная жижа.
— Это трудно объяснить.
— Трудно? Я скажу тебе, что трудно, девочка моя, — это сидеть здесь и смотреть, как ты подставляешь родного брата. — Он снова грохнул рукой по столу, да так, что все чашки задребезжали. — Не могу поверить, что ты стала такой трусихой. Где та дочь, которую я знал?
— А может, ты меня совсем не знаешь, пап... Может, никто из нас на самом деле друг друга не знает.
Отец ткнул в нее пальцем:
— Мне пришлось взять несколько недель отгулов. Том уж не надеется в этом году сдать экзамены. Твоя мать почти не спит ночами, вся исхудала от нервов. Я уже забыл, когда мы в последний раз все вместе куда-то выходили. А ты как ни в чем не бывало смеешь заявлять адвокату, что тебе, видите ли, не очень хочется выступать в суде... и как, ты думала, мы отреагируем: согласно покиваем и отпустим тебя с миром?
Элли зажмурилась: пусть бубнит что хочет, она все равно его не слышит. Он продолжал свою тираду о том, что она ужасная эгоистка, что он посадит ее под домашний арест. Не верил ни на секунду, что она весь день была одна, пригрозил отнять телефон. Видимо, кто-то оказывает на нее плохое влияние, раз она превратилась в лгунью.
Лишь полчаса назад они с Майки бежали с автобусной остановки. В темноте трава казалась серебристой, снова пошел дождь, облака на небе нахмурились и висели низко. У ворот Майки тихонько взял ее за руку.
— Дай мне что-нибудь для храбрости, — прошептала она. — Что-нибудь, что напомнит мне о тебе.
— Например?
— Ну а что тебе не жалко?
Он отдал ей свою зажигалку, поцеловал и зашагал прочь, не поворачиваясь к ней спиной. Глядя на него, Элли поразилась тому, что наделала и в кого превратилась.
А потом открылась дверь, и ее мать сбежала с крыльца. И она снова стала ребенком, растерялась под натиском отца, все сильное, все хорошее в ней постепенно ускользало.
— Ну, хватит, — сказала вдруг ее мать. — Ты ее совсем расстроил, разве не видишь?
Она потянулась через стол и взяла Элли за подбородок. Это было странно — как будто она собиралась поцеловать ее в губы. Элли открыла глаза; слезы текли рекой. Ее мать выглядела очень усталой.
— Мы хотим тебе помочь, — сказала она. — Теперь все встало на свои места — и тот случай с водкой, и почему ты в последнее время такая тихая. Еще не поздно, тебе ничего не грозит. Отец расстроен, вот и все. Мы и не думали, что ты так боишься идти в суд.
Элли вдруг похолодела. Она же сказала матери, что сомневается в невиновности Тома, разве нет? Пошла в сад и сказала, что вспомнила кое-что еще. Что Карин говорит правду. Почему она делает вид, будто того разговора не было?
Но ее мать продолжала:
— Послушай папу — он объяснит, как мы поступим. У него есть план, как тебе помочь. Все будет в порядке.
Отец наклонился вперед:
— Мы начнем с чистого листа, Элли, и на этот раз ты будешь в центре действия. Суд еще только через десять недель, времени полно. Завтра же утром первым делом я уволю Барри. И второго адвоката тоже — раз уж идти, то до конца.
Элли непонимающе уставилась на него:
— Но зачем?
— Ты сказала Барри, что не хочешь свидетельствовать в защиту Тома, и если хоть слово из этого разговора просочится в полицию — у них возникнут подозрения... как думаешь? Они подумают, что тебе еще что-то известно, о чем ты умалчиваешь. Хочешь, чтобы тебя тащили в суд на перекрестный допрос? Нет? Так я и думал. Так вот, мы обратимся в другую адвокатскую контору и начнем с начала, сделаем вид, будто с Барри ты никогда и не разговаривала.
Элли уставилась на скатерть. Сегодня утром они сидели за этим самым столом и завтракали как семья. Вот здесь стояла доска, где мать нарезала хлеб толстыми кусками. Это было сегодня утром. До того, как все изменилось.
Она-то думала, что нажала на красную кнопку и теперь ее семья летит в тартарары, что, вспомнив правду про Тома, предала их всех. Но оказалось, что Том не посчитал нужным поделиться с родителями всеми подробностями. И теперь, если Барри уволят, всю эту историю удастся замять. Элли — всего лишь напутанная маленькая девочка. Том по-прежнему невиновен. Вот так все просто.
Ее отец сидел и улыбался, даже взял ее за руку, потянувшись через стол. Вот так же он держал ее руку, когда по субботам в детстве они ходили гулять в парк. Когда она боялась в кинотеатре. Когда он читал ей сказки перед сном. Он сидел у ее кровати и читал на разные голоса — и не отпускал ее руку, пока она не засыпала. Иногда даже рисовал героев из сказки и оставлял рисунки рядом с будильником, чтобы она обнаружила их утром. Его ладонь была теплой, и, когда он наклонился и погладил ее по щеке, она почувствовала его родной запах.
— Я на твоей стороне, — проговорил он. — Мы все в одной команде — команда Паркеров, забыла?
Она кивнула, уже не пытаясь сдержать поток слез:
— Прости меня.
Он погладил ее по голове:
— Так-то лучше.
Потом он стал говорить самые добрые и прекрасные слова: о том, как любит ее, какая она храбрая и как ему жаль, что он раньше не понял, что ей тяжело из-за того, что на нее давят. Он попросил ее отдать ему телефон и улыбнулся, когда она это сделала. Он спрячет его, потому что хочет защитить ее от самой себя — вот что он сказал. Теперь все будет хорошо, она может лечь спать и забыть о том, что случилось сегодня. Завтра они начнут с начала.
— Мы будем тренироваться, Элли, отработаем все ответы на вопросы, которые тебе могут задать в суде. Будешь приходить из школы, делать домашнее задание и потом тренироваться. Или вставать пораньше и делать это до завтрака — как тебе будет удобнее. Подумаем, как тебе лучше одеться, купим новые вещи, какие тебе понравятся, и туфли. И когда придет день суда, ты почувствуешь себя так уверенно, будто сегодняшнего дня и в помине не было.
Она пила горячий шоколад и слушала его. Вскоре к нему присоединились мама с Томом, и они вместе принялись обсуждать новый план. Их голоса сплетались в единую вязь. На улице дождь тихонько барабанил в окно. Она подумала о Майки — вернулся ли он*домой, все ли с ним в порядке, — но потом прогнала эту мысль.
Все сидели за столом и улыбались ей. Плед уютно окутывал плечи и грел колени; она поджала под себя ноги в тапочках и снова стала маленькой девочкой, их малышкой. Перед тем как лечь спать, она должна принять душ. С мылом. Она вымоет голову, почистит зубы и прополощет рот, даже воспользуется зубной нитью. А с утра первым делом зароет в саду зажигалку Майки. Избавится от всех улик.
Тридцать шесть
Майки понял, что что-то случилось, как только вошел в квартиру. В кресле в их гостиной сидел Джеко с сигаретой и чайной чашкой в руках, а Джеко никогда к ним просто так не приходил, когда его не было дома. Напротив него на диване, прижавшись друг к другу, сидели мама и Карин, и, когда Майки вошел, все трое взглянули на него так, будто наступил конец света и он был в этом виноват.
— Что? — выпалил он. — Что я опять не так сделал? Карин насмешливо фыркнула:
— А то ты не знаешь. Мать проговорила:
— Дайте я с ним разберусь. Мы же вроде договорились.
Тут Майки заметил и бокал с вином на столе, и пепельницу, заполненную окурками. Сел на подлокотник кресла, где развалился Джеко, и стал ждать. Кажется, произошло что-то экстраординарное: мать никогда не брала инициативу в свои руки, если уже была под мухой.
— Ты почему на работе не был? — спросила она, мрачно уставившись на него.
— Так вот из-за чего сыр-бор? А что, меня уволили?
— Надеюсь, — прошипела Карин.
Мать погладила ее по руке.
— Ты где весь день был, Майки?
— Да так. Были дела.
— И с кем ты был?
— А какая разница? — Он повернулся к Джёко: — Это что еще за допрос?
Джеко пожал плечами, глядя себе под ноги.
— Кто-нибудь вообще объяснит мне, что происходит?
— Я тебе объясню, — выпалила Карин. — Завел себе богатенькую подружку, да? Джеко нам все рассказал.
У Майки застучало в висках.
— Что ты несешь?
— Я про девку, с которой ты трахаешься. Элли Паркер.
Она выплюнула эти слова так, будто ее имя было дешевой безделушкой, а то, что произошло между ними сегодня, ровным счетом ничего не значило. Будто все самое ценное в его жизни можно было вот так взять и смешать с грязью.
— Закрой рот, Карин.
— Значит, это правда... — Она вскочила с дивана и бросилась к нему: — Да как ты мог! С ней!
Она стала бить его кулаками. Пришлось схватить ее за запястья и отшвырнуть на диван, чтобы успокоилась. Лицо матери потемнело от злобы.
— Не смей трогать свою сестру, Майки.
— Тогда прикажи ей заткнуться. Она понятия не имеет, что несет.
— Глупый мальчишка! — Мать отмахнулась от него, словно хотела сказать: мы знаем, что ты виновен, и не хотим больше ничего слышать.
Карин завыла:
— Да как он мог? Ему на меня совсем плевать! — И разревелась прямо у них на глазах.
Мать обняла ее и зашептала, уткнувшись ей в волосы:
— Карин, милая, не плачь, а то я сейчас тоже заплачу. Давай-ка выясним, что произошло, прежде чем так расстраиваться.
Майки пнул Джеко, заставив того посмотреть ему в глаза. Они оба поняли, что остались вдвоем в комнате с двумя истеричными женщинами, и ничего хорошего им эта отчаянная ситуация не сулила.
— Видишь, что ты натворил? — бросил Майки. На лице Джеко промелькнуло сожаление.
— У меня не было выбора.
— Чушь собачья.
— Не я один видел тебя в том автобусе, Майки. Что, если бы Карин узнала об этом от кого-то еще? Я должен был сам ей сказать.
— И сказал, да? — Майки схватил его за воротник и вытащил из кресла. — Это мой дом. Не хочешь убраться к черту отсюда?
— Оставь его в покое, — закричала мать.
— Я не хочу, чтобы он тут ошивался! — Он подтолкнул Джеко к двери и, к своему удовольствию, услышал звук рвущейся ткани — воротник куртки не выдержал. — Убирайся! Давай вон отсюда.
— Я сказала — оставь его! — заорала мать и встала посреди гостиной, уперев руки в боки. Ее слегка шатало, но она была настроена серьезно. — Отпусти Джеко, сядь и закрой рот, Майки, потому что клянусь тебе — разбудишь Холли и ввяжешь ее в этот скандал, и я тебе никогда этого не прощу.
Судя по выражению ее лица, она в любом случае прощать его не собиралась, поэтому он сел в освободившееся кресло. Пусть ублюдок постоит.
— Джеко — наш гость, — сказала мать. — Он тут уже два часа сидит и тебя дожидается.
— Три, — поправил ее Джеко.
— Точно, — кивнула мать. — Ты очень добрый мальчик, Джеко. Спасибо тебе.
— Да, он просто золото, — буркнул Майки. — Всегда рядом, когда надо и не надо.
— Ну все, хватит, — отрезала мать. — Джеко хотя бы подумал, каково сейчас Карин, чего нельзя сказать о тебе! — Она взглянула на него так, будто он полный неудачник и она всю жизнь об этом знала. — Ну, не мог хоть раз удержать свой член в штанах?
И что ему на это ответить? От неловкости он покраснел и уставился под ноги.
— Джеко, ты не мог бы поставить чайник и сделать Карин еще чаю?
Джеко кивнул и ретировался на кухню. Ну и придурок. Мать налила себе еще вина — бутылка при этом опустела, а хватило всего на полбокала. Она нахмурилась, словно не веря своим глазам, потом опрокинула бокал в два глотка.
— И это нормально, по-твоему? — процедил Майки. Карин зыркнула на него так злобно, будто снова хотела ударить:
— Какой же ты придурок.
— Да я так, просто спрашиваю. Это ты за сегодня целую бутыль прикончила, мам?
— Вообще-то, — ответила она, — кто ты такой, чтобы задавать вопросы мне. Мы тут сейчас тебя допрашиваем, а не меня. — Она треснула бокалом об стол. — А теперь давай выкладывай все про эту девку. Хочу знать, что за игру ты затеял.
Она сложила руки на груди в ожидании ответа. Карин откинулась на спинку дивана и сверлила его взглядом. Даже Джеко на кухне перестал греметь чашками и прислушался. Но Майки нечего было им сказать. Они наверняка хотят узнать подробности — где, что и когда, — но он мог думать лишь об улыбке Элли, о том, какая она скромная и как много всего знает интересного, а еще так хорошо умеет слушать, что слова сами льются и даже не звучат бессмысленно. И о том, как она пахнет — никогда еще ему не приходилось встречать никого с таким естественным запахом; даже ее одежда пахла просто чистотой, а не каким-нибудь дурацким порошком или духами.
— Ну, давай, — рявкнула мать, — выкладывай. Он пожал плечами:
— Да не о чем тут говорить.
— Ну, тогда я всем расскажу, — прошипела Карин. — Элли Паркер — уродка и зубрилка!
Майки покачал головой:
— Ты ее даже не знаешь.
— Но знаю, что она уродка!
— Господи, да хватит вам! — воскликнула мать и раздала всем сигареты из своей пачки, будто это могло их успокоить.
Джеко принес чай. Майки наслаждался тишиной — пока мог.
Карин первой нарушила молчание:
— Вкусный чай, Джеко, спасибо.
Майки показалось, что его сейчас стошнит, и он даже не подумал сдвинуть ноги, когда Джеко стал искать место на полу, чтобы сесть.
— И как давно это продолжается? — спросила мать.
— Да, — поддакнула ей Карин, — когда она впервые вцепилась в тебя своими когтями?
— Не говори о ней так.
— Буду говорить так, как хочу.
— Она не такая, как ее брат, не такая, как они все.
— Да ты что! И что в ней такого особенного? Она же даже не красивая.
— Заткнись, а?
— Нет, не заткнусь. Вечно ты думаешь, Майки, что все тебе известно лучше всех, но это не так! — Карин почти сорвалась на визг. — Элли Паркер такая же, как ее брат! Оба лгуны!
— Она не лгунья.
— Она была в доме, когда это случилось!
— И это не значит, что она лгунья.
— Ты сам себя послушай, Майки. На чьей ты стороне? В нем закипела ярость. Он встал, сжав кулаки:
— Она не хочет свидетельствовать в защиту брата, потому что считает, что он это сделал. Поэтому заткнись и не говори больше ничего, поняла?
Повисла жуткая тишина. Казалось, что целую вечность ничего не происходило. А потом Карин очень тихо произнесла:
— Это она тебе сказала?
Майки кивнул, и она минуту вглядывалась в его лицо, точно пыталась что-то понять, а потом сказала:
— Она уже несколько недель знает правду... и все это время молчала?
Майки сделал последнюю затяжку и затушил окурок. Надо было что-то делать, чтобы выпутаться из этой ситуации. Элли не запрещала ему рассказывать обо всем Карин, но теперь, увидев, как на нее повлияли его слова, он уже жалел, что не держал язык за зубами. Даже его мать, судя по ее лицу, восприняла новость как взрыв ядерной бомбы. Нужно было срочно их отвлечь.
— Слушайте, — выпалил он, — а что, если я схожу в магазин и куплю еще вина? У меня деньги есть. — Он похлопал по карману. — Ты же хочешь еще, мам?
Уловка была дешевая, и он понял это, поймав хмурый взгляд матери. Она внезапно встала:
— Я звоню Джиллиан.
— Это еще зачем?
— Потому что, если девчонка утверждает, что ее брат это сделал, нужно сообщить в полицию.
Об этом Майки совсем не подумал. Если полицейские сейчас вмешаются, Элли подумает, что он нарочно выпытал у нее информацию и передал ее копам. И никогда больше не сможет ему доверять.
— Уже почти ночь. — Майки лихорадочно соображал. — Да еще и воскресенье. Джиллиан только разозлится, если станешь ей сейчас названивать. А я, может, что и напутал. Да точно вам говорю, я мог и ошибиться. Давайте я сначала поговорю с Элли. Нет, серьезно. Надо сначала с ней поговорить. — Он двинулся к двери. — Позвоню ей прямо сейчас и спрошу, что именно она имела в виду.
— Не смей, — выпалила Карин. — Она дала ложные показания, следовательно, ее уже ждут большие неприятности. А если предупредишь ее сейчас, она может снова поменять свою версию. — Девушка повернулась к матери; ее глаза сверкали. — Давай, мам! вони Джиллиан.
— Нет, — взмолился Майки. — Так будет только уже.
Карин бросила на него взгляд, полный неприкрытой ненависти:
— Хуже не будет.
— Если ее семья обо всем узнает, будет. Дай я ей сначала позвоню и все выясню.
— Ну уж нет! — Карин вскочила и схватила его за руку. — Хочу, чтобы копы заявились к ним в дом! Надеюсь, это до смерти их всех перепугает, а эту сучку арестуют и она будет гнить в тюрьме вместе со своим братцем! — Она вцепилась в него намертво. — Ты у меня в долгу.
И тут ее прорвало. Словно вся ярость, что копилась в ней эти последние недели, выплеснулась на него разом. Злобно сверкая глазами, в которых не было ни слезинки, она все ему выложила: и как он на самом деле винит ее в произошедшем и она всегда это знала; и какой он эгоист, что отправился драться с Томом, и все это было лишь для того, чтобы он почувствовал себя лучше, а на нее ему плевать... Майки оторопел от такого натиска. Он знал, что должен продолжать злиться на нее, но не мог. Вся злость куда-то улетучилась, и он стоял посреди комнаты, измученный, никчемный, и не знал, что делать. Ее послушать, так он в жизни ни разу ничего не сделал правильно.
— Знаешь, что мне Джиллиан сказала? — прошипела она. — Что я не виновата. Что я могу носить короткие юбки, когда захочу! И ходить на вечеринки в бикини, если мне вдруг в голову взбредет! Танцевать, напиваться и гулять до утра! И имею полное право облизать всего Тома Паркера хоть с головы до ног — и это не значит, что он имеет право делать со мной что захочет! — Ее трясло от злобы; она еще сильнее вцепилась ему в руку. — Каждый раз, когда я пыталась поговорить с тобой о той ночи, ты слушать ничего не хотел! Тебе главное было врезать ему, а что случилось на самом деле, тебя вообще не интересовало. Но это единственное, что важно для меня, понимаешь?
Тут мать шикнула на них. В дверях стояла Холли, замерзшая, в одной пижаме.
— Вы чего ссоритесь?
— Ничего, — успокоила ее мать. — Просто дурачатся.
— Я слышала крики.
— Тебе приснилось.
Карин отпустила его руку. Он стоял и потирал ее, а мать тем временем сунула в карман телефон и подошла к Холли. Взяла ее на руки и стала целовать в макушку. Он увидел мать такой, какой не видел уже давно, много -много лет, — она была как выцветшая картинка из прошлого.
— Я здесь, — проговорила она. — Тихо, детка, не плачь.
Они не могли отвести от девочки глаз, ни он, ни Карин; оба дышали так, будто пробежали марафон, замерев посреди гостиной.
— Пойдем, — сказала мать, — уложим тебя спать.
— Ты меня на руках отнесешь? — удивленно спросила Холли.
— Ну да, почему нет?
— А телевизор можно посмотреть в твоей комнате?
— Нет, тебе завтра в школу.
— А сказку расскажешь?
— Нет, милая, давно спать пора.
Холли сунула в рот большой палец и прижалась к матери, надеясь, что та сдержит слово и отнесет ее наверх на руках. Майки было невыносимо на это смотреть. Обычно он относил сестру наверх, когда та просыпалась, а потом ложился с ней в кровать и слушал, как она болтает всякую чепуху и постепенно засыпает.
— Я сейчас приду, — сказала мать. — Никто никуда не уходит.
Они втроем остались в тишине. Джеко достал табак. Карин села на диван. А Майки так и стоял, потирая руку.
— Я не хотел тебя расстраивать, — сказал он. Карин нахмурилась:
— Вот только не говори, будто не знал, что мне все это не понравится.
— Я не об этом.
— А о чем же тогда?
— Не хотел я с ней связываться, это само собой случилось. Просто она очень хороший человек. Знала бы ее получше, согласилась бы со мной.
— Ох, Майки! — Джеко покачал головой.
— Что?
— Не умеешь ты остановиться вовремя — вот что!
Джеко сделал самокрутку, а Карин предложила приготовить ему еще чаю. Майки воспользовался случаем и пошел в ванную. Вот закроется там и подождет, пока все устаканится. Ему совсем не хотелось оставаться наедине с этими двумя — ведут они себя очень странно. Он сходил в туалет, потом сел на унитаз и стал думать. Ну как такое могло произойти? Совсем недавно, провожая Элли домой, он был уверен, что ничто не помешает его счастью. А теперь все испорчено.
Он позвонил ей из ванной, но ее телефон был выключен, и он оставил сообщение. «Позвони, — попросил он. — Это очень важно».
Когда он вышел из туалета, его мать стояла в коридоре у двери спальни и ждала его.
— Холли уснула, — прошептала она. — Ты спустишься?
— Я спать хочу.
— Может, покончим уже с этим?
Она была уже не так решительно настроена — вино наконец сделало свое дело. Стоит лишь подтолкнуть ее в нужном направлении, и она пойдет спать и забудет обо всем.
— Давай, может, до завтра подождем? — сказал он.
— А как же Джиллиан?
— Нельзя ей сейчас звонить — уже поздно.
Она вздохнула, достала сигареты и протянула ему. Он открыл окно на лестнице, и они стояли вдвоем и смотрели во двор, выпуская дым в темноту. Снова пошел дождь, с улицы пахло свежестью и прохладой. Где-то рядом заплакал ребенок; собака рыскала в траве. Ее хозяин, сунув руки в карманы, подозвал ее свистом, и вместе они вошли в подъезд дома напротив.
Сейчас он снова позвонит Элли и, если ее телефон по-прежнему выключен, оставит сообщение и попросит о встрече завтра. Потом утром начнется новый день — надо будет вставать, вести Холли в школу, потом идти на работу. Мать проспится, Карин перестанет злиться, а когда он объяснит Элли, что произошло, та согласится прийти к ним домой и познакомиться с его родными.
Она им наверняка понравится. Вместе они попьют чаю и решат, что делать дальше.
Мать уже зевала, прислонившись к окну; вид у нее был усталый. Она измученно улыбнулась ему:
— Ну что, нашлась наконец девушка, укравшая твое сердце, Майки?
Он закатил глаза:
— Иди спать, мам.
— Я всегда говорила — не так ты крут, как кажется.
— Я серьезно — ложись спать. Она потянулась и поцеловала его:
— Утро вечера мудренее, да? -Угу.
— Моя дочь нуждается во мне. Хочу хоть раз все сделать правильно.
— Поспи. Завтра поговорим.
Она кивнула и зашагала прочь. А у двери в свою комнату повернулась и взглянула на него очень серьезно:
— Я хочу быть хорошей матерью, Майки.
— Не волнуйся. Она рассмеялась:
— В том-то и проблема. Не могу я не волноваться.
Тридцать семь
Держа рыбину за голову, Майки соскабливал чешую острым краем ложки.
— От хвоста к жабрам, — проинструктировал его Деке. — Короткими быстрыми движениями и аккуратнее вокруг плавников, а то острые они.
Майки слушал его вполуха, думая только о своем телефоне, который лежал в кармане джинсов и был поставлен на виброрежим. Он уже три сообщения матери оставил, но та ни разу не ответила; Элли оставил больше десяти — тоже молчок. Он не знал, радоваться ему или беспокоиться. Отсутствие новостей — тоже хорошие новости, в конце концов, но если мать проснулась рано и решила-таки позвонить Джиллиан, все что угодно могло случиться, а он здесь, застрял на работе.
Промыв рыбину под краном, он передал ее Дексу; тот положил ее пузом вверх на разделочную доску и раз -резал от хвоста до головы. Потекла кровь и кишки вывалились на стол; Деке залез пальцами в рассеченную рыбину и выскреб внутренности. Блестящие, булькающие, они шлепнулись в мусорную корзину. Почему-то рыбьи кишки были пастельных цветов — кремового, желтого, розового, — как цвета одежды из летней коллекции. Деке снова промыл рыбину, провел большим пальцем внутри разреза, избавляясь от остатков крови на ребрах и хребте, и счистил оставшуюся чешую.
— Голову оставим, — заявил он. — Некоторые виды рыб обрезают выше жабр, но не эту.
Рыба как будто смотрела на них, а Деке тем временем объяснял, что глаза у нее должны быть ясные и круглые, не высохшие и ввалившиеся. Майки почему-то казалось, что рыба сейчас моргнет или откроет рот и начнет жаловаться на то, что у нее раскрыто брюхо и нечем прикрыться. Деке бросил рыбу на решетку сушиться и достал следующую жертву из ведра у их ног.
— Это не для паба, — сказал он, — а нам со Сью на ужин. Небольшой презент от тебя, Майки. Только скажи ей, что сам все придумал, а еще извинись. — Он подмигнул Майки, вручая ему вторую рыбину. — Ну вот, дальше справишься сам.
Держа рыбу над раковиной, Майки принялся скрести ее ложкой. Пальцы немели под холодной водой. Деке стоял за спиной и подбадривал его, рассказывая о том, как немного тимьяна, лавровый лист, лимон и соль способны превратить обычную рыбину в ужин для гурманов. Майки вдруг вспомнил, как в детстве накопал картошки. Каково же было его удивление, когда он узнал, что жареная картошка, оказывается, растет в земле и покрыта грязью. С тех пор прошло много лет, а он по-прежнему каждый день узнавал что-то новое о еде. Вот и сейчас, с налипшей к пальцам рыбьей чешуей, продолжал учиться.
— Ты все на свете знаешь, Деке?
— Почти.
Они подмигнули друг другу, и Майки подумал, каково это — иметь такого отца, как Деке, отца, который всегда был бы на твоей стороне, учил бы тебя всему и советовал, что делать, когда сам не знаешь. Правда, такая мать, как Сью, ему не нужна. Вот она опять ввалилась на кухню — во второй раз за утро, — и снова не в настроении.
— А ты что тут делаешь? — рявкнула она, ткнув в Майки пальцем.
— Рыбу чищу.
— У меня бар с минуты на минуту откроется, а туалеты еще не вымыты.
— Это я виноват, — вмешался Деке. — Сью, парень решил приготовить для тебя ужин в знак извинения.
Она смерила их обоих хмурым взглядом, как будто искала подвох.
— Это я его надоумил, — признался Деке. — В знак доброй воли, понимаешь?
Она улыбнулась уголком губ, но тут же нахмурилась и повернулась к Майки:
— Надеюсь, ты понимаешь, что я до сих пор тебя не выгнала только из-за мужа? — Майки кивнул. — И если ты еще хоть раз облажаешься, окажешься на улице.
Он снова кивнул, и тут уж она совсем перестала стесняться — выложила, каким неблагодарным грубияном его считает и как вчера было больше всего клиентов за сезон, а ей пришлось давать им от ворот поворот, потому что он не явился на работу. Ну почему он не похож на Джеко, на которого можно положиться, и к тому же он все время в хорошем настроении? Он, кстати, за хорошее поведение удостоился сегодня выходного.
— Может, пора тебе усвоить урок, Майки? — заключила она.
Тут он понял, что за последние двенадцать часов Сью уже третья, кто орет на него, и пора бы, наверное, привыкнуть, вот только как-то не привыкается. Одно накладывалось на другое, и настроение от этого не улучшалось.
Деке предостерегающе взглянул на Сью:
— Оставь парня в покое, Сью. Пришлю его к тебе, как только он здесь закончит.
Она подошла к нему чуть ближе, уперевшись руками в бедра:
— Уж не знаю, в кого ты надумал его превратить, Деке, но для меня он — уборщик до тех пор, пока не заслужит мое уважение. Поэтому бросай-ка свою рыбину, Майки, и топай к бару. Там пол надо помыть, и про туалеты не забудь.
После ее ухода повисла тишина. Майки сполоснул рыбу под краном, положил сушиться, вымыл руки теплой водой с мылом. Хорошенько оттер их щеткой, особо не торопясь. Деке тем временем рубил зелень. В окно просачивался теплый утренний свет, растекаясь лужицами на полу.
— Она злится, потому что ты ее не предупредил, — сказал наконец Деке. — Если тебе нужен был выходной, отпросился бы заранее, и все.
— Возникли неожиданные дела.
— Да, так всегда бывает. — Деке опустил нож и взглянул на него. — Ты умный парень, Майки, и мог бы стать хорошим поваром. Не растрачивай свой талант понапрасну.
Майки невольно улыбнулся, вытирая руки полотенцем. Неужели Деке действительно так в него верит? Ему вдруг захотелось сделать для Декса что-то приятное, чтобы тот понял, что не зря переживает из-за него.
— Я потом доделаю рыбу, если хочешь, — сказал он. Деке взглянул на рыбу на доске, рыбьи потроха в мусорной корзине и еще три тушки в ведре.
— Благородное предложение, но, боюсь, у Сью найдется, чем тебя занять. Сам доделаю, а завтра покажу, как варить бульон из костей. — Он похлопал себя по животу. — Будем учиться делать буйабес — самый вкусный суп из всей французской кухни.
Они договорились, что так и будет, и у Майки вдруг снова впереди забрезжило что-то хорошее, ради чего стоит дотерпеть до завтра.
В туалете он снова позвонил Элли — и по-прежнему не получил ответа. Телефон матери тоже молчал. Он решил рискнуть и набрать Карин — пусть та снова на него наорет, зато он хоть узнает, что происходит.
Карин сразу сняла трубку:
— Что тебе надо?
— Просто хотел спросить, как у вас дела.
— Да все прекрасно просто.
Она сказала это без сарказма, чем не на шутку его встревожила.
— Мать проснулась?
— Да.
— Можно с ней поговорить?
— Нет.
Его словно кто-то под дых ударил.
— Почему, чем она там занимается?
Он напряг слух, надеясь разобрать, что происходит в квартире — привычные звуки из кухни, свидетельствующие о том, что мать всего лишь заваривает свою первую чашку кофе, — и понять, что Карин блефует и все по-прежнему в порядке. Но услышал лишь, как сестра дышит в трубку.
— Послушай, — проговорил он, — ты извини меня за все, ладно? Просто скажи, что там у вас.
— Зачем? Чтобы ты мог предупредить свою подружку?
— Не хочу, чтобы она испугалась, вот и все.
— Думаешь, мне есть до этого дело?
— Она на твоей стороне, Карин. Если уж тебе так необходимо кого-то ненавидеть, выплесни злость на ее братца.
— Я их обоих ненавижу.
У него внутри все в комок сжалось. Он притиснул телефон ближе к уху, будто это могло помочь до нее достучаться.
— Элли хотелось верить, что он невиновен, — в этом же нет ничего странного, да? Если бы я совершил ужасный поступок, ты бы не хотела мне помочь?
— Ты бы в жизни ничего подобного не сделал!
— Вот точно так она думала и про него! Он ее возненавидит за то, что она его выдала, так зачем все усложнять? И почему не сказать мне, что там у вас происходит?
Ему показалось, что ее молчание затянулось на несколько минут. Наконец она проговорила:
— Скажу маме, чтобы позвонила тебе, когда Джиллиан уйдет.
И она бросила трубку.
Майки вышел из туалета, обогнул барную стойку, выбежал из паба на парковку. По пути отправил Элли сообщение: «Позвони. Серьезно. Позвони срочно, как только это услышишь». Попытался снова позвонить матери, но та не брала трубку. Еще раз набрал мобильник Карин. Никто не ответил.
Надо было ехать к Элли домой сразу же после того, как он отвел Холли в школу; какой же он идиот, что не сделал этого. Или даже до школы — да что уж там, вчера вечером, когда заварилась вся эта каша. Он мог бы перелезть через забор, взобраться по водостоку и провести ночь рядом с ней, оградить ее от всего.
В гавани он сел на скамейку и попытался успокоиться. Что, если Карин просто его разыгрывает, чтобы взбесить — с нее станется! — а мать на самом деле спит? Но вполне возможен и другой вариант: что Джиллиан сидит у них прямо сейчас, выпытывает подробности, организует наряд. Можно ли схлопотать обвинение в лжесвидетельстве за дачу ложных показаний в полиции?
Он отправил еще одно сообщение: «Извини, Элли, прости ради бога, но мне кажется, тебя ждут неприятности».
Уже четвертое извинение за сутки. Как же он облажался. Обидел Карин, а теперь и Элли — а ведь не хотел ни того, ни другого. Он закрыл глаза, пытаясь дышать спокойно. Если будет просто сидеть здесь и дышать, может, ничего плохого и не произойдет.
Тридцать восемь
Хорошие девочки не думают о бархатистой коже на шее парней и о том, как те склоняют голову, когда улыбаются. И в особенности им не положено думать об этом, если сегодня их последний шанс подготовиться к экзамену по математике.
Элли несколько раз моргнула, прогоняя мысли о Майки.
— Итак, пробный пример, — проговорила мисс Фэриш. — Теперь возьмите тетради и напишите три альтернативных решения этой задачи. Хорошую оценку вы получите в том случае, если ваш ответ обоснован и аргументирован.
Элли вздохнула и открыла тетрадку. Если уж ей не удается сосредоточиться на статистике и теории вероятности, то можно хотя бы заняться чем-нибудь полезным. Открыв тетрадь на чистой странице, она написала заголовок: «Подготовка к экзаменам» — и начертила таблицу из двенадцати колонок — недель, оставшихся до экзаменов, — и тридцати пяти строк. Итак, вернувшись из школы, она будет готовиться каждый вечер по три часа, потом ужинать (полчаса)... и еще два часа потратит на повторение, а потом спать... По выходным график — десять часов в день, а в качестве вознаграждения за труды можно посмотреть кино. Сон — семь часов в день. Она попыталась вычислить, сколько в общей сложности часов выделила на подготовку и сколько часов у нее осталось на сон, но использовать калькуляторы в классе было запрещено, а сама она сосчитать не смогла и вместо этого нарисовала внизу страницы зеленую змею с красным языком.
За окном, на школьном дворе, сияло солнце. В поле зрения попадал самый край футбольного поля, и зеленая травка на нем очень дружелюбно ей подмигивала. Элли подумала о реке, хоть ту и не было видно. Ей и не нужно было ее видеть; она знала, что холодная вода отбрасывает на школьный забор яркие блики.
Степень вероятности того, что определенно известно, — один. Степень вероятности того, что невозможно, — ноль. Раздеться и прыгнуть в реку тем днем, хотя на самом деле она должна была быть в школе, явно из второй категории, но все же это произошло. Как это объяснить с точки зрения математики?
Утверждение: парень и девушка прыгают в реку. Парень подплывает к девушке и говорит: «Черт, холодно как!»
Вопрос: какова вероятность, что они поцелуются?
Нет-нет-нет, нельзя думать о Майки! И особенно о том, как они вчера целовались — о его поцелуях, которые сперва были мягкими и ненавязчивыми, почти незаметными, а все равно от них кровь закипала. Нельзя думать о том, как поцелуи становились все более настойчивыми, отчаянными, будто они оба что-то искали.
Она встряхнулась и вернулась мыслями в класс. План был такой: трудиться не покладая рук, компенсировать все пропущенные занятия. В этом графике места для Майки не оставалось.
— Итак, — проговорила мисс Фэриш, — давайте вспомним различные способы построения диаграмм.
«Горизонтальная ось, вертикальная ось», — написала Элли в своей тетрадке. Она слушала объяснения мисс Фэриш о том, как сгруппировать данные по классам. Но когда настало время рисовать график, вместо него она нарисовала домик, камин, парня в кофте на молнии. И написала: «Никогда ни с кем мне не было так хорошо». Обвела буквы жирным, поместила в рамочку. И снова написала то же самое заглавными буквами.
Больше никто, кажется, так не отвлекался, как она. Она оглянулась и увидела головы, склоненные над партами, усердно строчащие ручки. Согласно статистике, в этом классе были ребята, которые так нервничали из-за экзаменов, что рыдали перед сном. Измученные усталостью, они страдали страшными головными болями. Просыпались утром с чувством, что не спали вовсе. У них зудели глаза, болели животы. Они были ее одноклассниками, их было тридцать человек, и никого из них она толком не знала.
То же самое она тогда сказала отцу. Никто из нас толком друг друга не знает.
Вопрос: если в классе тридцать человек, сколько тайн они скрывают?
Ответ: бесконечное множество.
У нее вдруг возникло непреодолимое желание вскочить и признаться в своей, выкрикнуть ее, как делают люди с синдромом Туретта*. Выйти к интерактивной магнитной доске, отшвырнуть в сторону мисс Фэриш и написать: «Я занималась любовью с Майки Маккензи у горящего камина и никогда не думала, что это может быть так прекрасно!» Вдохновившись ее смелостью, остальные тоже начнут делиться тайнами. Мисс Фэриш расскажет, из-за чего ушла с прежнего места; Джозеф продемонстрирует порезы на руках и признается в своей мании; Алисия откроет, почему в обеденный перерыв все время сидит в туалете. И так все по кругу, весь класс. Может, очередь даже дойдет до нее во второй раз. И тогда она напишет: «Мой брат виновен». Можно даже использовать при этом диаграмму, круговую или гистограмму, для наглядности описания собранных данных.
* Синдром, характеризующийся неконтролируемым выкрикиванием нецензурных слов или социально неуместных и оскорбительных высказываний.
На улице по небу плыли весенние облачка, трава колыхалась на ветру, а речка текла, как и всегда. Она написала стихотворение:
Мы обнажены,
Ты нежен,
Твои руки знают, что делать...
Вырвала листок из тетрадки, скомкала и положила в карман. Подошла мисс Фэриш и встала над ее партой: — Какие-то проблемы?
Элли покачала головой, и мисс Фэриш ушла. Тогда Элли попробовала «лечение отвращением». Стоило ей подумать о Майки, и она щипала себя за руку. Так ей удалось более-менее сосредоточиться на доске, и она записала слова: зависимая переменная, независимая переменная — и начала чертить график, используя известные данные. Но через пять минут рука так болела от щипков, что пришлось прекратить. Она попыталась вспомнить, что такого ужасного в Майки, но ничего не лезло в голову, и, поняв, что ничего ужасного в нем нет, она вдруг осознала, как сильно хочет снова его увидеть. Но если они увидятся, то придется что-то решить насчет Карин. Нанять адвоката, как сказал Барри, дав новые показания, завести новую семью и новый дом, потому что ее родные после такого уж точно не захотят ее видеть.
Она нарисовала холодный душ. Ботинок. Автокатастрофу. Пожевала кончик ручки и начала новый список: как стать хорошей. В списке были следующие пункты: делать домашние задания (постоянно), не есть продукты, содержащие сахар, быть милой с родными, одеваться прилично, не пытаться связаться с Майки. И тут же в голову пришло противоположное — плюнуть на уроки, раздеться, позвонить ему...
Вчера, когда они лежали на ковре в домике ее деда и бабушки, она целовала его спину и шептала:
— Теперь все время буду представлять тебя голым. Он повернулся и улыбнулся, пристально глядя на нее
и проведя взглядом линию от ее живота к груди.
— Чувствую, как бьется твое сердце, — сказал он и пощупал ее пульс. — Вот сейчас. И сейчас. И сейчас.
Да как она могла предположить, что сумеет его забыть?
Она легла на парту. Перед глазами всплывали образы: мама, обмахивающаяся за завтраком, говорит: «Мне дышать нечем в этом доме»; отец устало улыбается, едва сдерживая раздражение; глаза Тома, в них постоянный страх; мать отворачивается, стараясь не встречаться с ней взглядом по пути в школу, когда Элли спрашивает: «Не хочешь ли поговорить о том, что я тебе сказала вчеpa, в саду?»; зажигалка Майки, спрятанная в ее сумке; бедняжка Карин Маккензи лежит на диване...
— Элли? — Мисс Фэриш, нахмурившись, снова остановилась у ее парты. — У тебя все в порядке?
Элли вздрогнула и кивнула. Все вокруг хватали сумки и шли к выходу.
Мисс Фэриш сказала:
— Может остаться здесь, конечно, но я бы на твоем месте подышала воздухом. После обеда еще будет вторая часть.
В коридорах была ужасная суматоха, как обычно. На перемене учителя удалялись в учительскую за дозой сахара и кофеина, а дети носились, как стадо диких буйволов. Именно в это время дня тебя вполне могли приложить о металлический шкафчик, вырвать телефон, залезть в сумку, запустить в волосы жвачкой, стащить деньги на обед. Парни толкали друг друга — жестоко и бессмысленно. Здесь выживал сильнейший, и главная хитрость заключалась в том, чтобы опустить голову пониже, ни с кем не встречаться взглядом и идти быстро и целенаправленно.
Элли порадовалась тому, что не она сегодня в центре внимания — с тех пор как Кейра из десятого класса забеременела, все разговоры были лишь о том, кто отец, оставит ли Кейра ребенка и почему она не приняла экстренную таблетку... бла-бла-бла...
На улице было тише. Погода стояла теплая. Элли зашагала по двору, ища место, где бы сесть. Ее любимую скамейку заняла Стейси — с того самого дня, как узнала, что Элли нравится сидеть именно здесь. Она помахала Элли, как делала каждый раз, когда ее видела:
— Привет, сучка.
— Стейси, прекрати.
— Это ты прекрати.
— Я же ничего не делаю.
— Это тебе кажется.
Бред, но такой разговор теперь они вели каждый день. Если бы одна забыла, другая, пожалуй, теперь даже задумалась бы, что случилось. Обе понимали, что так должно быть, это почти вошло в привычку.
Элли нашла местечко на низком заборе и подставила лицо солнечным лучам. Витамин Д лучше всего всасывается через веки, и именно благодаря ему человек ощущает себя счастливым. У нее на это целых сорок пять минут.
Тридцать девять
Майки открыл один глаз и увидел Джеко — тот шагал ему навстречу по гравию, раскинув руки, словно в знак капитуляции. Это было не смешно.
— Ты прости меня, дружище, — проговорил он, подойдя ближе. — По поводу вчерашнего. Серьезно, вот уж не думал, что они так все раздуют.
Майки покачал головой и уставился в песок, потом окинул взглядом брошенные на берегу лодки.
— Я должен был все рассказать Карин прежде, чем это сделал бы кто-нибудь еще.
— Ты кого дурачишь?
— Нет, серьезно. Когда я приехал за тобой и увидел, как ты садишься в тот автобус, то понял: не я один тебя замечу. Представь, если бы ей кто-нибудь незнакомый сказал? Каково бы ей было?
Майки бросил на него гневный взгляд:
— У меня нет на это времени. — Он пролистал сообщения на мобильнике. Может, пропустил эсэмэску от матери Или Элли? Но нет. Ничего. Он проверил голосовую почту. Нет новых сообщений.
Джеко сел рядом с ним на скамейку:
— Новости есть?
— А то тебе не плевать!
— Не плевать, между прочим.
По пляжу бежал малыш и тащил на веревке воздушного змея. Когда жизнь вот так проста, даже не понимаешь, насколько тебе повезло.
Джеко легонько толкнул его ногой:
— Тебя Сью на перерыв отпустила? Майки отодвинулся, снова взял телефон и написал Карин: СКОРЕЕ ПОЗВОНИ.
— Послушай, друг, — проговорил Джеко. — Понимаю, не мое это дело, но не советую тебе испытывать ее терпение. Она вчера тут такое устроила, когда ты не пришел. Тебе же эта работа дорога, нет?
Майки написал матери: ПОЗВОНИ МНЕ СЕЙЧАС ЖЕ.
Джеко вздохнул:
— Как знать, может, однажды вспомним все это и будем смеяться.
— Сомнительно.
— Откуда ты знаешь?
Майки притворился, что задумался над его словами.
— Да нет, Джеко, правда, сомневаюсь, что это произойдет. И знаешь — почему? Потому что, когда все это закрутится, Элли никогда больше не захочет со мной говорить.
— Два месяца назад вы вообще не были знакомы, она и так с тобой не разговаривала.
Майки обхватил голову руками — немыслимо, как далеки они с Джеко друг от друга.
— Можешь меня винить, если хочешь, — выпалил тот. — Я не против.
— Да, пожалуй, так и сделаю.
Телефон зазвонил так внезапно, что они оба вздрогнули. Пальцы Майки вдруг стали неуклюжими. Он хмуро взглянул на Джеко:
— Ничего, если я поговорю? Это личное.
Джеко пожал плечами, отодвинулся на край скамейки и сделал вид, что не подслушивает. Тогда Майки пересел на парапет и стал смотреть вниз, на лодки.
— Мам, ну что там у вас? — спросил он.
— Не могу долго говорить, Майки, мы заняты. — Голос у нее был трезвый, не сонный и, как ни странно, спокойный.
— Так ты все-таки позвонила Джиллиан?
— Ну да. Не собиралась я сидеть и ждать, что будет дальше.
— Что ж, спасибо большое.
— Майки, у меня есть дочь, которая нуждается в моей поддержке. Я тебе об этом еще вчера вечером говорила.
«Мне тоже нужна твоя поддержка», — подумал он, но вслух не сказал. Он сам навлек на себя неприятности и теперь сам должен все разгребать.
— И какие новости?
— Джиллиан сказала, что это очень хорошо, что мы ей обо всем рассказали, позвонила детективам по делу Карин и сообщила им.
— И что они?
— Как раз сейчас едут к твоей подруге, чтобы забрать ее в участок.
У Майки в висках забарабанило.
— Куда?
— Понятия не имею... домой к ней, наверное.
— Дома ее нет, она же в школе.
— Ну, значит, туда.
— Как можно посылать копов за человеком в школу?
— О боже мой, Майки, да они просто поговорить с ней хотят. Что ей будет, если она скажет правду, а?
Он бросил трубку — не мог больше слушать. И повернулся к Джеко:
— Мне машина нужна.
— Еще чего!
— Ты у меня в долгу.
— Да ничего подобного.
— Ладно тебе, приятель, ты же все слышал. Нужна твоя помощь.
Джеко достал табак и свернул самокрутку — нарочито медленно, будто времени у них было навалом. Майки попытался сдержать гнев, зная, что стоит сорваться — и машины ему не видать.
— Почему она тебе так нравится? — спросил Джеко.
— Не знаю. Просто нравится.
— Это отмазка.
Майки пнул ногой каменный парапет, подняв облачко песка:
— А что ты хочешь, чтобы я ответил?
— Просто скажи, почему она тебе нравится. Кажется, Джеко всерьез решил его унизить, это было
очевидно. Что шло вразрез со всеми правилами мужской дружбы. Но ради ключей от машины поунижаться стоило.
— Не могу ничего с собой поделать, вот и все. Это никак не остановить. — Он вдохнул поглубже. — Вот как ты любишь свою машину — то же самое.
Джеко нахмурился:
— Она похожа на машину?
— Да нет же, нет. Она... ну не знаю... — Он провел рукой по волосам и попытался понять, почему Элли так на него действовала. Важно было подобрать точные слова. — От нее сияние исходит.
— Как от новенькой машины?
— Хорош издеваться. — Он сел на скамейку и посмотрел Джеко прямо в глаза. — В детстве у меня была мечта об идеальной девчонке. Лица ее я никогда не представлял, но у нее было красивое тело, и все во мне ей нравилось. — Он почувствовал, как заливается краской, но знал, что должен продолжать. — Когда я впервые увидел Элли, то сразу понял — вот она, моя идеальная фантазия. Мне не хотелось, чтобы это было так, но каждый раз, когда мы с ней встречались, это настолько бросалось в глаза, а что самое смешное — она оказалась даже лучше, чем мечта, будто я выиграл в лотерею больше, чем рассчитывал.
Джеко выпустил дым длинной тонкой струйкой в направлении причала:
— И чем же?
Майки принялся перечислять, загибая пальцы:
— Она смешит меня, много чего знает, умеет слушать. Умеет удивлять — в одну секунду спокойная, потом вдруг бац! — и начинает делать какие-то сумасшедшие вещи. Ну что еще? Красавица, каких поискать, и есть в ней загадка. Не знаю, дружище, звучит все это глупо...
Взгляд Джеко стал чуть добрее, и Майки решил продолжать:
— Я думал, смогу держаться от нее подальше, но нет. Когда ее не было рядом, я думал о ней постоянно. Пытался смотреть на других девчонок, и ничего. Нет, серьезно — шел по улице и представлял разных девчонок голыми, а мне хоть бы хны, не хочу и все. А потом, когда решил, что Элли меня подставила, натравив на меня своего братца, и мы долго не виделись, и мне казалось, что ей на меня плевать, я совсем голову потерял. Не хотелось просыпаться по утрам, идти на работу... ничего не хотелось, и ты уж меня извини, друг, я видел, конечно, как это все на тебе отражается, но до смерти боялся, что никогда больше ее не увижу. Вот так сильно я на нее запал.
Ну вот, он все сказал — теперь пусть Джеко что хочет, то и думает. Но тот не закричал на него, не стал смеяться, а лишь улыбнулся.
— Слава богу, — проговорил он.
— Что?
— А то, что ты мне впервые за несколько недель сейчас правду сказал. — Он сунул руку в карман и достал ключи от машины. — Вот. Только не поцарапай и не смей потом говорить, что я тебе не помогаю. — Их пальцы соприкоснулись, но Джеко не отпускал ключи. — Я всегда тебя поддержу, дружище, и это всегда было так. Просто ты перестал замечать.
Майки обнял его и хлопнул по спине. Дружеский жест пришелся в точку — он это понял по улыбке Джеко.
— Передай Дексу мои извинения.
— Придется тебе самому это сделать. — Джеко кивнул в сторону стоянки — Деке как раз шел к ним. За пределами кухни, в фартуке, развевающемся по ветру, он выглядел странно.
— Ну-ка идите внутрь, скорей, — позвал он. — Оба. Сью в бешенстве.
Когда он подошел ближе, Майки не смог заставить себя взглянуть ему в глаза. Он снял свой собственный фартук и передал его Джеко, положил ключи в карман.
— Машина с той стороны, — сказал Джеко, — во дворе.
Деке уперся руками в бока. Было невыносимо видеть разочарование в его глазах.
— Ты куда это собрался, Майки?
— Мне очень жаль, Деке.
— Если сейчас уйдешь, я уже тебе помочь не смогу.
— Знаю.
— Дело очень срочное, — вмешался Джеко. — Я его прикрою. Ты даже не заметишь, что его нет.
— Нет, — покачал головой Деке. — Если он сейчас уйдет, я уже ничего не смогу поделать.
В руке у него была деревянная ложка, к которой налипла комком какая-то паста. Почему-то именно ложка притягивала взгляд, Майки никак не мог от нее оторваться.
Сорок
Невероятно, что способно вытворять тело независимо от твоего желания. Жар, распространявшийся от его груди к лицу и глазам, биение пульса, дикий прилив адреналина. Даже голос его охрип и сорвался, когда он увидел Элли по ту сторону школьной ограды и подозвал ее.
Она нахмурилась, словно не веря, что это он, потом взяла сумку и зашагала к нему навстречу. Даже когда он просто смотрел на нее, в груди щемило.
— Ты разве не должен быть на работе? — спросила она.
— Я ушел с работы. Надо срочно поговорить.
— Все в порядке?
— Я звонил. Кучу сообщений написал.
— Отец телефон отобрал. — Она взялась за металлическую решетку. Вид у нее был побитый. Он возненавидел ее родных за это. Она ни в чем не была виновата.
— Можешь подойти?
— Звонок уже был, у меня пробный тест по математике.
— Это важно. Всего на несколько минут.
— Не знаю. — Она огляделась — дети потихоньку возвращались в школу, учитель у ворот загонял загулявших во двор. — Мне ни к чему еще неприятности.
Он вдруг почувствовал себя ужасно. Все эти ребята, что сейчас идут по двору к школе, — все они скоро будут шептаться об этом, подталкивать друг друга и смеяться над Элли. Ему стало так грустно, что заболело в груди.
— Всего на пять минут, Элли, прошу. Пойдем посидим на берегу. Десять минут максимум, обещаю.
— Ты меня возненавидишь, когда узнаешь, какой трусихой я была вчера вечером.
— Я же тебе вчера уже сказал. Никогда я тебя не возненавижу.
Элли улыбнулась:
— С тобой мне всегда лучше, знаешь об этом?
Она пошла к воротам, а он шел рядом по ту сторону ограды. Мимо пробежала женщина, у которой на руках крутился и пытался вырваться ребенок. Где-то запела птица. Все шло своим чередом. У выхода стоял учитель.
— Давайте же, — подгонял он последних отбившихся от стайки ребят. — Скорее, а то опоздаете!
Майки поежился. Как же ему все это было ненавистно — правила, орущие взрослые, расписания, то, что в положенное время нужно быть в положенном месте. Все это ограничивало мир.
Элли попыталась обойти дежурного учителя стороной, но тот вытянул руку, перегородив ей путь:
— Не в ту сторону идешь.
— Это важно, — пролепетала она, — и моя преподавательница мне разрешила.
Учитель нахмурился:
— А письменное разрешение есть?
— Забыла.
— Тогда разворачивайся и возвращайся в класс.
Элли скрестила руки на груди:
— У меня есть неотложные личные причины, и преподавательница в курсе. Мне шестнадцать лет, и я не обязана находиться здесь, а вы нарушаете мои гражданские права, удерживая меня на территории школы.
Майки был ошеломлен, услышав это. Она назвала дежурному свое имя, номер класса, и тот просто открыл ворота.
— Круто ты его приложила, — сказал Майки, когда она ступила на тротуар. — А говоришь, трусиха.
— Мне потом влетит, вот увидишь. — Она улыбнулась. — Знаешь, вот как я ни пытаюсь быть хорошей, что-то не выходит.
На мосту они взялись за руки. Коснуться ее снова было так приятно.
— Только недолго, — предупредила она. — Серьезно, надолго мне задерживаться нельзя. Я дала себе обещание, что буду сегодня готовиться.
Он не стал объяснять, по какой причине назад она все равно не вернется, зато смог уговорить ее перелезть через ограду и спуститься по травянистому склону к реке. Поверхность воды была темной, в ней плавали зеленые водоросли, а над рекой нависали деревья. Склон был испещрен тенями и солнечными пятнами.
— Давай здесь посидим, — сказал он.
Со стороны школы и дороги их не было видно. Так что, когда копы приедут, они ее сразу не заметят.
Он снова взял ее руку и крепко сжал, словно таким образом мог уберечь ее хоть немного, хотя сам же сейчас и собирался нанести тяжелейший удар.
— То, что я скажу, тебе не понравится.
— Выкладывай.
Он покачал головой, не в силах поверить, что действительно признается. Ему показалось, будто весь город замер в ожидании: все машины и телевизоры, все люди — все замолчало и прислушалось.
— Я обо всем рассказал Карин. Что ты не будешь свидетельствовать в защиту брата.
Свет потух в ее глазах.
— Зачем?
— Извини, я не хотел. Но Джеко разболтал ей, что мы встречаемся, она как обезумела, и я тоже взбесился и... само как-то вылетело.
— Ясно.
— Но это еще не все. Мне очень жаль, Элли, но она теперь знает, что ты дала ложные показания.
Элли закрыла лицо руками и упала на спину, на траву.
— Ясно, — повторила она, но на этот раз намного тише.
Ему так хотелось прикоснуться к ней, убрать ладони с лица, поцеловать ее. Но он не знал, будет ли так правильно, поэтому просто лег рядом и рассказал ей все от начала до конца, с того самого момента, как пришел до -мой вчера вечером, и до той минуты полчаса назад, когда ему позвонила мать. Он попытался не слишком драматизировать, рассказывать так, будто все это не слишком уж важно, но, когда речь зашла о том, что полицейские вот-вот загребут ее в участок, топтаться вокруг да около было уже невозможно.
— Они могут сюда явиться, — выпалил он. — Поэтому я и должен был тебя найти. Мать не сказала, куда они поехали — к тебе домой или прямо в школу.
Элли лежала на траве абсолютно неподвижно, лишь ее живот поднимался и опускался.
— Ты что молчишь? — спросил он.
Не разжимая ладоней, она прошептала:
— Все-таки ты меня подставил.
— Я не специально ей все рассказал!
— Когда мы с тобой были в коттедже, я, дура, тебе поверила.
— Да нет же, Элли, я не спланировал все это, чтобы вытянуть из тебя информацию. Все, что вчера случилось, было по-настоящему. Ты должна мне поверить.
— Должна? — Она резко села. Взгляд у нее стал другой, жестче. — Да ты хоть знаешь, что это такое, когда вообще некому довериться?
— Клянусь, я не обманывал тебя.
— Это ты так говоришь. Но давай объективно все оценим. Ты познакомился со мной нарочно, чтобы выведать информацию о брате. Потом, когда я узнала, кто ты такой, ты разыграл главный козырь — о нет, ты можешь мне верить, ты мне правда нравишься... и бла-бла-бла-бла-бла... Вот я и купилась. И выложила все. А ты, как только узнал, тут же бросился к своей Карин и все ей рассказал! Как-то подозрительно, тебе не кажется? — Она взглянула на него, прищурившись. — Подстава в чистом виде.
— Ты с ума сошла. С таким же успехом я бы мог заявить, что ты меня подставила.
— Что? Это как же я тебя подставила? Не понимаю.
— Может, ты и хотела на самом деле, чтобы Карин обо всем узнала. Просто тебе не хватало духу самой обо всем рассказать копам, а теперь можешь поплакаться мамочке с папочкой, что страшный пацан из бедного квартала вытянул из тебя правду силой!
— Не неси бред!
— Возможно, я и не прав.
— Не прав! — Она встала. — Мне надо идти. — Сделала пару шагов, а потом обернулась: — А я правда поверила, что нравлюсь тебе — вот ненормальная!
— Нравишься. Можешь меня винить во всем, обзывать предателем, вот только не надо говорить, что я делал вид, что ты мне нравишься. Это правда, Элли.
Она улыбнулась, и глаза ее немного смягчились.
— Нет.
— Правда.
Она села на траву:
— Меня арестуют?
— Не знаю. Скорее всего, они просто хотят поговорить.
Она зарылась лицом в колени. Он подошел и сел рядом, погладил ее по голове — ему хотелось показать, что он ее жалеет.
— Не трогай.
— Прошу тебя, Элли...
— Нет. — Она оттолкнула его. — Я думаю. Оставь меня в покое.
На деревьях над их головами распускались листья. Они были похожи на рты, готовые вот-вот раскрыться.
— Я на машине, — сказал он. — Могу отвезти нас куда-нибудь.
Она ничего не ответила.
— Мы могли бы исчезнуть. — Прекрасная идея, кстати. Гроза потом разразится — Карин, мать, да и все остальные будут в бешенстве, конечно, Джеко разозлится из-за машины, зато так им удастся пережить сегодняшний день. — Можем спрятаться в домике на берегу.
— Не говори глупости.
— У меня деньги есть. Накупим еды на несколько дней, поедем и поживем там.
— Ну уж нет.
— Ты только подумай об этом, Элли... переждем худшее.
— С ума сошел? — Она убрала ладони. — Да потом будет еще хуже, неужели не понимаешь? Одной из наших семей конец — или твоей, или моей. Разве можно убежать от такого? Это реальная жизнь, Майки!
Она словно разговаривала с ребенком или тупицей инопланетянином. Это было невыносимо.
Она легла на траву и закрыла лицо рукой. Он достал табак, скрутил сигарету и лег рядом. Долго молчали. Он думал, не замышляет ли она какой-нибудь хитрый план или, может быть, решила согласиться на его предложение сбежать. Было бы здорово укрыться в коттедже у моря. Они могли бы прожить там несколько недель — разводить огонь, разговаривать, заниматься любовью.
Докурив, он тихонько тронул ее локтем:
— Ну, как ты?
— Все тело болит.
— Прости.
— И все вокруг стало ярким и светлым, как будто я плыву.
— Наверное, у тебя шок.
Он потянулся и поцеловал ее в шею.
— Не надо, — сказала она.
— Что не надо?
— Вот это.
— Но почему?
— Потому что мы с тобой встречались всего шесть раз — и теперь все кончено.
— Семь, и ничего не кончено. Она в отчаянии взглянула на него:
— Я не хочу, чтобы это заканчивалось.
— Я тоже. — Он взял ее за руку. — Прости меня за то, что я сболтнул Карин. Я все испортил. Но это не должно касаться нас с тобой.
Она пристально взглянула на него:
— Нет, должно.
Он наклонился и поцеловал ее в кончик носа. Очень нежно. Трижды. Она его не остановила. Он обнял ее, притянул к себе. Она легла ему на плечо, уткнулась подбородком в шею — так они и лежали в тепле, обнимаясь. Солнце светило; такого теплого дня не было с начала весны. Тени на траве становились длинными, день понедельника переходил в вечер.
— Что они со мной сделают? — наконец произнесла она.
— Да просто поговорят, и все.
— Где?
— В участке.
— И что мне им сказать?
— Правду.
— Я с мамой хочу поговорить. — Она перевернулась на бок, взяла куртку и сумку. — Отец еще с работы наверняка не вернулся.
— Я тебя отвезу.
— Не надо, я прогуляюсь. Нужно время, чтобы свыкнуться.
— Элли, ты не должна терпеть это в одиночку.
Она устало улыбнулась:
— Возвращайся на работу, Майки, не хочу, чтобы из-за меня тебя уволили. Я прогуляюсь по берегу, меня никто не увидит. Не переживай, я так прямиком до дома дойду.
Он проводил ее до тропинки. Ближе к воде было прохладнее. У берега плавали утки. Лебедь изогнул шею, выискивая корм в воде. Они остановились посмотреть.
Через несколько минут Элли глубоко вздохнула и повернулась к нему:
— Можно обнять тебя на прощание?
Он протянул руки, и она обняла его как-то странно, сбоку. Это было неловко и грустно; он все себе представлял совсем иначе.
— Пойду я, — пробормотала она, — а то еще передумаю.
Он заглянул ей в глаза, ожидая увидеть в них страх, но его не было, на смену ему пришло странное спокойствие.
Сорок один
Элли подошла к дому со стороны реки, открыла калитку и зашагала по лужайке. Мать сидела на коленях на старом одеяле и копала грядки лопаткой.
Скажи ей, скажи. Она должна знать.
Увидев Элли, мать села на пятки:
— Что-то ты рано. — Она утерла пот рукавом со лба. Перчатки все испачкались в земле, а в волосах застряли листья. — Или я уже за временем не слежу? Весь день здесь прокопалась, просто здорово. Уже почти как летом, правда? Смотри, сколько новой зелени.
Элли притворилась, будто ей интересно, потому что мать это порадует, да и оттянет на неопределенное время роковой разговор — слова не шли в голову.
— Тюльпаны, — проговорила мать с улыбкой, — а вон те, розовые, — бадан.
Элли присела на корточки:
— Мам, нам надо поговорить.
— Ты ноги промочишь, если будешь тут сидеть.
— Мне все равно.
— Как дела в школе? Все нормально?
— На математике готовились к экзамену.
— Бедняжка. Не завидую тебе. — Она вернулась к своим грядкам. — А я побеги подвязывала и пропалывала сорняки. И луковичные посадила, смотри.
Когда сообщаешь плохие новости, надо сперва попросить человека присесть, иначе, если он упадет в обморок, может удариться головой. А еще неплохо бы приготовить сладкий чай, теплый плед и быть готовым приложить прохладную ладонь ко лбу. Но что делать, если человек не хочет слушать?
— Мам, где Том?
— В своей комнате, наверное.
— А папа?
— В Норвиче. Ищет новых юристов. Элли сделала глубокий вдох:
— Ты слышала, что я только что сказала? Что нам надо поговорить?
— Слышала.
Но копать она не перестала. Как это легко: слушать острые удары лопаточки о камень и смотреть, как растет мягкая горка земли и сорняков в ведре. Или пойти в дом и выпить молока, съесть печенье, включить телевизор.
— Может, пойдем сядем на скамейку?
Мать нахмурилась и запахнула куртку на груди:
— Это по поводу вчерашнего?
— Да.
— А нельзя подождать до папиного возвращения?
— Нет.
Мать отказалась идти на скамейку, и они сели на качели под грецким орехом. Странно было видеть ее там — она сидела как маленькая девочка, подобрав под себя ноги. Элли села на траву напротив. Мать держалась за веревки, отклонившись назад, ее волосы трепал ветер.
— В детстве обожала качели, — сказала она. — Голова никогда не кружилась.
Элли почувствовала, как у нее в горле пересохло, словно она попала в песчаную бурю.
— Я должна тебе сказать что-то важное.
— Мне кажется, люди, когда взрослеют, теряют способность радоваться таким вот простым вещам, — рассуждала ее мать.
— Мам, прошу, выслушай меня. Мне надо в полицию.
Мать резко затормозила качели ногами:
— Что ты такое говоришь?
— Хочу дать новые показания.
— Но ты же уже давала.
— Я солгала.
Мать очень медленно покачала головой:
— Все, я звоню твоему отцу.
— Не надо, пожалуйста!
— Ты ни слова никому не скажешь, пока не поговоришь с ним.
— Скажу. Полицейские за мной сейчас сюда приедут.
— Что значит сюда приедут? Не могут они вот так разъезжать и забирать девочек в участок.
Итак, гроза началась. Элли была в самом ее эпицентре, прямо сейчас, и ничего поделать было нельзя. Она вдруг ощутила странный покой, словно вышла из тела и теперь смотрела на себя со стороны.
— В ту ночь у меня в голове все перемешалось, мам, — то, что случилось, то, что я увидела, — стерлась разница между правдой и ложью. Когда Тома арестовали, мне не хотелось, чтобы у него были неприятности, вот я и сказала, что ничего не видела. Думала, все само собой разрешится.
Ее мать напряженно ссутулилась, сидя на качелях.
— А все и разрешится. Мы же вчера за столом все обсудили.
— Нет, мам. Слишком поздно уже. Новые адвокаты, одежда, туфли — ерунда все это. Мам, выслушай меня, послушай хотя бы минутку. Можешь ты это сделать?
Мать кивнула; в ее глазах блестели слезы.
— Я сама себя пыталась убедить, что Карин во всем виновата — она была пьяна, она лгунья, завидует нам, потому что живет в бедном доме, и разозлилась на Тома, что тот не захотел с ней встречаться. Какие только отговорки я не придумывала. Слепила из нее какое-то чудовище, а ведь я ее даже не знаю. Мы всего-то два раза разговаривали. — Элли взглянула на лужайку. Дрозд выдергивал червяка из земли на клумбе. Солнечные лучи у забора пробивались сквозь кроны деревьев. — Я чуть с ума не сошла, пытаясь убедить себя, что Том невиновен, но больше так не могу. Я должна сказать правду. Сейчас же.
Мать зажала рот ладонями, не желая верить, а может быть, придумывая новые оправдания своему сыну. Элли ее понимала. Она сама несколько недель делала то же самое.
— Мам, — прошептала Элли, уставившись в одну точку, — кажется, стучат.
Они прислушались. Звук повторился. Стучали настойчиво.
Мать схватила ее за руку:
— Не открывай.
— Я должна.
— Ничего ты не должна. Сделай вид, что не слышишь. Они уйдут.
Элли сомневалась. Скорее они снесут дверь или вломятся через окно. По опыту она знала: чем больше разозлить людей, тем хуже потом.
— Я открою.
На газоне перед домом стояли мужчина и женщина в гражданском. В руках у них не было ни дубинок, ни наручников. Они даже приехали не на полицейской машине, за воротами стоял простой белый автомобиль. Увидев Элли, вышедшую из-за дома им навстречу, они, кажется, удивились, но быстро спрятали изумление за улыбками.
— Добрый день, — проговорила женщина. — Помнишь нас? Мы с тобой пару недель назад встречались. Я детектив Томас, а это мой коллега, детектив Брайс.
Мужчина приветливо помахал ей рукой.
— Элли, мы хотим задать тебе еще пару вопросов, — продолжала женщина. — И попросить, если можно, чтобы ты поехала с нами в участок.
Но Элли не успела ничего ответить, распахнулась входная дверь, и на крыльцо вышел Том. На нем были майка и спортивные шорты, волосы торчали во все стороны.
— Что тут происходит?
Элли покачала головой, пытаясь знаками сообщить ему, что лучше бы он шел в дом.
— Что происходит, Элли?
Ну, как она могла ответить? Стоит задуматься лишь на секунду, чем обернется для него ее разговор с полицией, и она точно передумает. Видимо, женщина-детектив поняла это, потому что тут же взяла Элли за рукав и тихонько подтолкнула ее к воротам:
— Сюда, пожалуйста.
— Нет, — выкрикнул Том. — Вы не можете так просто ее увести! У вас ордер есть?
Он сбежал вниз по ступеням, но второй детектив преградил ему дорогу:
— Прошу вас, сэр, не вмешивайтесь. Ваша сестра не сделала ничего плохого, и мы не собираемся ее арестовывать. Вам не о чем волноваться.
Том попытался прорваться к воротам. Это было ужасно. В его глазах промелькнул страх.
— Мне надо с ней поговорить!
— Боюсь, не могу позволить вам этого сделать.
— Она же не арестована, вы не можете мне помешать.
— Прошу вас, сэр, вы должны успокоиться. Мы очень быстро закончим, и она вернется домой в целости и сохранности, уверяю вас.
Элли сделала шаг ему навстречу:
— Иди в дом, Том. Я знаю, что делаю.
— И что это значит?
Она осмелилась взглянуть ему в глаза:
— Ты знаешь.
Том покачал головой. Закусил губу. Взглянул себе под ноги, затем вверх, на небо. На крыльцо вышла мать. Наверное, прошла через кухню. Она надела пальто и взяла сумку.
Том схватил ее за рукав:
— Останови ее, мам! Не пускай! Она накрыла его руку своей:
— Скажи отцу, где мы. Пусть едет домой и побудет с тобой.
Том встревожился не на шутку:
— Ты с ней поедешь? — Он споткнулся, взялся за дверной косяк, чтобы не упасть. — У них даже ордера нет.
— Знаю.
Она сняла с крючка ключи от дома.
— Отец будет в бешенстве.
— А как же! — Она попыталась поцеловать его, но он отвернулся, достал телефон и начал набивать номер:
— Все, я ему звоню. Сейчас расскажу, что вы тут творите.
Мать с грустью взглянула на него.
— Я не только твоя мама. А ее тоже, — сказала она, застегнула пальто и спустилась по ступенькам.
Сорок два
— Вы уверены, что моей дочери не полагается адвокат?
Детектив Томас вздохнула:
— Она здесь по своей воле, поэтому законный представитель ей не требуется. Я, кажется, уже объясняла вам в машине. — Она сложила руки на столе. — Когда мой коллега вернется, он проводит вас в комнату ожидания, миссис Паркер. Вам же там удобнее подождать?
— Нет.
Мать взяла Элли за руку и крепко сжала ее. То, что мама осмелилась поехать с ней, не посоветовавшись с отцом, показалось Элли чудом, лучом света в темноте. Она даже заплакала от радости.
— Возьми, — сказала мать, достала бумажный платок из кармана, развернула его и протянула Элли.
Вернулся детектив Брайс и принес кофе в пластиковых стаканчиках и простое печенье, разложенное на тарелке:
— Ну, как вы? Все в порядке?
Добрый полицейский — тот, что только строчит в своем блокнотике и приносит кофе.
— Может, сахара? Молока?
Он раздал стаканчики, предложил всем печенье. Наконец сел, открыл крышку ноутбука и включил его.
— Хорошо, кажется, все готовы, — сказала детектив Томас и протянула Элли листок бумаги. — Это твое первое заявление. Не могла бы ты прочесть его, а потом мы пройдемся по показаниям пункт за пунктом.
Элли и так наизусть их знала. В заявлении значились дата, точное время, когда Том вернулся из паба, и имена пятерых ребят, что были с ним. Имя «Карин Маккензи» расплывалось перед глазами.
— Есть ли в этом заявлении неточная информация? — спросила детектив Томас. — Или, может, ты вспомнила что-то еще?
— Что-то еще... да.
Детектив кивнула, словно показывая, что прекрасно ее понимает.
— Тогда давай начнем с начала, о’кей? Ты сказала, что родителей твоих не было дома и, когда брат вернулся в одиннадцать часов в компании пятерых человек, ты поздоровалась с ними и сразу пошла спать. Больше ты ничего не видела до половины двенадцатого, когда услышала смех в саду и выглянула в окно. — Она взяла листок с показаниями. — Цитирую твое заявление, Элли: «Им, кажется, было очень весело, они курили и болтали. Я заметила, что брат с Карин стоят в обнимку. Карин выглядела довольной». Хочешь что-нибудь добавить?
Тогда, в саду, Карин Маккензи провела пальцем по губам, точно хотела заворожить Тома. А тот и вправду был как загипнотизированный. Стоя у окна, Элли повторила этот жест и подумала, каково это — обладать такой властью над мужчинами.
Детектив Томас подняла голову и повторила:
— Хочешь что-нибудь добавить?
— Нет, — прошептала Элли.
— Хорошо. Итак, примерно через десять минут ты легла спать и больше никого из них до утра не видела. Это правда?
— Нет. Видела.
— Кого?
— Всех, но сначала Карин.
— И когда это было?
— Точно не знаю, кажется, примерно через час. Она вошла ко мне в комнату.
Женщина-детектив нахмурилась:
— Она была одна?
— Да. Искала туалет, жаловалась, что ей плохо. Я ей сказала, что туалет внизу, но она ответила, что там занято, вот я и показала ей наш туалет на втором этаже на лестнице и подождала, пока она выйдет.
— Подождала? Зачем?
— Ей было очень плохо. Решила проверить, все ли с ней в порядке.
Элли покраснела — ведь на самом деле, хоть Карин и была пьяна и еле ворочала языком, больше всего Элли боялась, что та что-нибудь украдет. Теперь она себя ненавидела за такие мысли — что боялась за папин айпод на прикроватном столике, за деньги, что вечно валяются в родительской спальне просто так.
— Она долго не выходила... очень. Потом Стейси поднялась наверх, нашла ее, и они вдвоем долго стояли на лестнице и разговаривали.
— А ты где была все это время?
— В своей комнате. Я дверь оставила приоткрытой, но они не знали, что я там.
— И о чем говорили?
— О мальчиках в основном. Стейси сказала, что ей нравится Бен, а Карин — что ей нравится Том. Потом Стейси пошутила: мол, вечер складывается удачно, если учесть, что они всего лишь выскочили за чипсами, — а Карин велела ей не говорить о еде, иначе ее стошнит. Стейси удивилась, почему та такая пьяная, и они вместе стали считать, сколько Карин выпила. Два бокала в пабе и еще три у нас дома. Тогда они решили, что ребята решили их напоить, и Карин сказала: у них это получается. Обе рассмеялись.
Детективы переглянулись. Элли не знала, о чем они думают.
— А что произошло потом?
— Том поднялся наверх и сказал, что мальчики заскучали. Тогда Стейси пошла вниз искать Бена.
— А Карин осталась с твоим братом?
— Да.
— Они разговаривали?
— Нет, целовались.
Небось детективы считают ее извращенкой: подглядывает за целующимися. Но словами было не описать, как ей тогда хотелось такого же для себя. Как хотелось нарядиться в субботу вечером и напиться до полной потери контроля... и чтобы ее пускали на вечеринки, где в темноте можно найти любовь.
— И тебе не показалось, что Карин принуждали? Ей нравились эти поцелуи?
— Да, но потом я открыла дверь, и они перестали. Я сказала Тому, что хочу поговорить с ним, а Карин пошла вниз. Тогда я предупредила его, что ей всего пятнадцать и, кажется, она совсем пьяная.
— И что он ответил?
— Чтобы я не волновалась. Мол, Фредди вылил в пунш две бутылки папиной водки и теперь все глушат его, как сок.
Ее мать закрыла рот рукой. Детектив Брайс оторвался от своих заметок:
— Вы как, в порядке, миссис Паркер?
У матери был такой вид, будто ее сейчас стошнит. Детектив Брайс встал и открыл окно.
— Если вы хотите выйти, миссис Паркер, я покажу вам, где можно подождать, — проговорил он. — Понимаю, как вам должно быть трудно.
Она покачала головой:
— Никуда я не уйду.
Элли потянулась и взяла ее за руку:
— Прости, мама, мне очень жаль. Ты не должна оставаться, иди, если хочешь...
— Никуда я не уйду, — повторила она.
Ее ладонь была теплой. Держать ее было приятно.
— Ладно, давай-ка отмотаем немножко назад, — вмешалась детектив Томас. — Итак, ты предупредила брата, что Карин всего пятнадцать. Он как-нибудь отреагировал на это?
— Нет.
— А что точно он сказал про пунш, Элли? Не помнишь?
— Сказал, что штука убийственная и Карин съела все фрукты, а ведь именно в них весь алкоголь накапливается.
— Его не беспокоило и не тревожило то, сколько водки Фредди в него налил?
— Да нет, он смеялся.
Ей хотелось сказать этой женщине — но вы его совсем не знаете, это же мой брат, он однажды спас меня от бешеной собаки, он такой добрый, смешной и помогает мне делать уроки. И он одинок, так и не смог завести себе настоящих друзей с тех пор, как мы переехали из Лондона. Все гораздо сложнее, так в двух словах и не объяснишь.
— Ты предупредила девочек, что пунш слишком крепкий, Элли?
— Да я думала, знают они... — Ее горло сжалось от подступивших рыданий. — Теперь жалею, что ничего тогда не сказала.
— Наверняка жалеешь. — Детектив пролистала бумаги, что лежали перед ней на столе. — После этого вы с Томом еще о чем-то разговаривали?
— Нет. Он пошел вниз, а я вернулась в комнату.
— И что было потом?
Элли изо всех сил попыталась ничего не упустить. Рассказала детективам и о том, как пробовала читать, но не могла сосредоточиться, включила телевизор, но музыка в гостиной звучала так громко, что ничего не было слышно. Она даже отправила Тому сообщение, попросив сделать потише, но он не отреагировал. Несколько раз она выходила из комнаты и смотрела вниз, перегнувшись через перила, но с первого этажа доносились такой громкий смех и крики, что спуститься она не отважилась. Потом, через час или около того, когда она уже оглохла от этого смеха, потому что теперь все хохотали на лестнице и прямо у ее двери, спотыкаясь и шикая друг на друга, она все-таки не выдержала и решила вмешаться. Приоткрыла дверь на щелочку и увидела, как двое ребят — Фредди и Джеймс — тащили Карин под руки вверх по лестнице. Она смеялась и хваталась руками за перила, стену, выключатель. Но когда они развернули ее и протолкнули в дверь спальни Тома, она перестала смеяться и застонала. Тогда Элли открыла дверь шире и увидела Тома — тот поднимался по лестнице.
— Что они делают? — спросила она.
— Ты почему до сих пор не спишь? — Он, кажется, смутился и улыбался как-то неискренне. — Иди в свою комнату, Элли. Они просто прикалываются.
И он зашел в свою спальню и крепко закрыл дверь. Прикалываются? Элли стало тревожно, и она отправилась искать Стейси — уж если та поймет, что мальчишки слишком расшалились, мигом приструнит их. Но Стейси нигде не было. Элли ходила из комнаты в комнату, искала ее, но та как испарилась, и вместе с ней Бен. Видимо, они ушли домой, и Элли не с кем было даже посоветоваться.
Она поднялась наверх и приложила ухо к двери Тома. Гробовая тишина. О господи, да если она сейчас ворвется, то будет выглядеть полной дурой... но она все равно приоткрыла дверь, потому что ее брат был там — ее Том Александр Паркер, с которым они росли бок о бок столько лет, — а он же не позволит ничему ужасному случиться, так?
Карин лежала на кровати; ее глаза были закрыты. Трое ребят стояли вокруг нее кольцом, как хирурги в операционной, а у Джеймса в руках была палка — та, которой приподнимают жалюзи, — и он поднимал Карин юбку. Как будто если делать это палкой, то не считается. Том и Фредди фотографировали происходящее на телефон.
— Что вы делаете?
Джеймс тут же спрятал палку за спиной, а Том сунул телефон в карман. Фредди навел камеру телефона на Элли и проговорил:
— Привет, красавица.
Ее глаза вспыхнули. Она повернулась к брату:
— Что происходит? Он покачал головой:
— Ничего. Так, развлекаемся.
— Она же в отключке. Фредди загоготал:
— Что верно, то верно.
— Так что же вы не оставите ее в покое?
— Да ей нравится. Она вот только что смеялась. — Фредди пнул Карин коленом. — Ты же нас весь вечер подначивала, а?
Ресницы Карин задрожали, и она слабо ему улыбнулась, после чего застонала и снова закрыла глаза.
— Ее надо домой отвезти, — сказала Элли. — Выглядит она совсем плохо.
— Но твоему брату она так нравится. — Фредди притворился обиженным. — И уже на все согласилась, а теперь вот вдруг нас обламывает... — Он смерил Элли взглядом с головы до ног: — Так что предложишь, сестренка?
— Оставьте ее.
Улыбка Фредди стала холодной.
— Эй, Том, ты что, позволишь этой малявке испортить нам все веселье?
И тут Том подошел к ней близко — близко и проговорил:
— Проваливала бы ты, Элли. — Никогда, никогда раньше он не разговаривал с ней так грубо, так почему сейчас, в присутствии этих ребят?
И Элли выпалила:
— Сам проваливай.
Фредди и Джеймс начали смеяться над ним — как же, не может даже приструнить свою маленькую сестричку, — а Том, красный, как рак, от злости, схватил ее за запястье, вытащил в коридор и захлопнул за собой дверь. Сперва она ощутила даже благодарность, как будто он спас ее от чего-то, но потом он прошипел:
— Не лезь не в свое дело. Она покачала головой:
— Пусть они уйдут.
— Уйдут скоро, не волнуйся.
— Нет, сейчас.
— Да ничего не будет. Они пьяные вдрызг и обкуренные, вот и все. Все сегодня перебрали.
«Но ты-то не перебрал, — подумала он. — Ты трезвый, как стеклышко. Почему?» Он так и держал ее за запястье.
— Не выставляй себя дурой. Иди спать.
— Не пойду, пока не заставишь их уйти.
Она застыла у двери; сердце ее билось так сильно, что он наверняка слышал, и на лице его было такое выражение, будто ничто не заставит его передумать, что бы она ни делала и что бы ни говорила. Остался лишь один способ достучаться до него, изменить хоть что-то.
— Я звоню папе, — проговорила она. — Если сейчас же не выгонишь их, клянусь, я позвоню ему и все расскажу и про водку, и про марихуану — про все.
— Впервые в жизни приглашаю друзей домой, и ты ставишь меня в такое унизительное положение. — Он крепче сжал ее руку. — Тебе-то, может, и все равно, что в этой дыре у тебя ни одного друга, но я так не могу.
Но она не двинулась с места. И попыталась задавить ту часть себя, которой было небезразлично его мнение.
— Избавься от них, Том.
За окном полицейского участка в огороженный двор заехал мотоцикл. Там стояли полицейские машины и бронированный фургон, а наверху распростерлось небо — яркое, синее, слепящее глаза. Мотоциклист слез на землю, снял шлем и перчатки и ушел.
Детектив Томас наклонилась вперед:
— И он послушал тебя, Элли?
— Да, сказал, что родители возвращаются, поэтому они должны уйти. Они ему не поверили. Фредди заявил, что Том трусит, а Джеймс обозвал его слабаком. Всю дорогу вниз по лестнице Том извинялся.
Детектив Брайс оторвался от своего ноутбука. Мама ерзала на стуле, клала одну ногу на другую, потом снова садилась ровно. В комнате вдруг стало холодно.
Детектив Томас спросила:
— И что было дальше?
— Я пошла спать.
— Тебе не пришло в голову, что Карин не стоит оставлять в одиночестве?
— Я думала, ей просто нужен отдых.
— Пунш был крепкий, ты сама только что сказала нам, что она была в полной отключке, и все равно пошла спать?
— Извините... я просто подумала... было поздно... Ее мать напряженно проговорила:
— Элли не обязана была оставаться с этой девушкой.
Детектив покачала головой:
— Миссис Паркер, если можно, без комментариев.
— Она еще ребенок. Она и так сделала все возможное. Вы что, не слышали? Она заставила Тома прогнать друзей.
Детектив устало улыбнулась:
— Но в итоге выяснилось, что не о друзьях Тома ей следовало волноваться, верно, миссис Паркер? — Она снова уткнулась в бумаги. — Давайте продолжим.
— Я принесла ей ведро на случай, если ее стошнит, — прошептала Элли, — и стакан воды. Сняла с нее туфли и укрыла одеялом.
Но детектив Томас, кажется, ее не слушала.
— А где в это время был твой брат, Элли?
— Внизу.
— И ты с ним больше не разговаривала?
— Тогда — нет.
— А потом? Элли кивнула.
Глупо, но в тот момент она гордилась тем, что спасла Карин. Ледяная улыбка Фредди, унижение на лице брата — все это стоило перетерпеть, лишь бы помочь ей. Вспомнит ли Карин об этом утром, поблагодарит ли ее? Подойдет ли к ней в школе в понедельник, предложит ли дружить? Может, у Элли в этом городе наконец появится родная душа?
А потом, наверное, она заснула, потому что вдруг услышала шум. Это был звук, похожий на те, что издают раненые животные, и поначалу ей показалось, что он ей приснился. Она села на кровати, сердце бешено колотилось в груди. Нет, это Карин плохо, ей нужна помощь. Элли соскочила с кровати и распахнула дверь.
— Господи! — воскликнул Том. — Ты какого черта тут делаешь?
Он стоял в коридоре у двери в комнату, где лежала Карин, и вид у него был такой, будто Элли запустила в него кирпичом.
— Я слышала шум, — пробормотала она.
— Да ты меня чуть заикой не сделала!
— С Карин все в порядке?
— Да все у нее нормально! Я пошел за спальным мешком.
— Ее тошнило?
— Да нет, все у нее нормально! Я же сказал.
Но в его глазах было что-то... дикое отчаяние — вот что, и когда Элли не пошевелилась, он сказал: иди спать, иди спать — и повторял это снова и снова, как будто достаточное число повторений могло заставить ее сдвинуться с места. Ей хотелось ему помочь. Что, если Карин стало очень плохо, он заглянул посмотреть, как она там, и теперь не знал, что с ней делать? Он же курил травку, так ли он в состоянии оценивать ситуацию? Элли сделала вид, что ушла в свою комнату, но, услышав, как он спустился вниз, досчитала до двадцати и, удостоверившись, что он внизу, открыла дверь и на цыпочках вышла в коридор.
Карин лежала на спине, укрытая одеялом почти с головой. Она выглядела даже мило, как будто ей со всех сторон подоткнули одеяльце. Но стоило Элли включить лампу, и она поняла: что-то не так. И дело не только в пятне от пролитой воды на ковре, и в туфлях Карин, валяющихся в разных углах комнаты, и в спальном мешке, преспокойно лежавшем на шкафу, где и обычно, — так почему Том соврал, что пошел за ним? Нет, в комнате тени падали под каким-то странным углом, и тело Карин лежало как-то неестественно.
— Я приподняла одеяло, — сказала она детективу Томас. — И тут же поняла: что-то не так.
— Что ты увидела?
Курчавые волосы на лобке. Сорванные трусики. Ноги, вывернутые под ненормальным углом. Спутанные волосы, разметавшиеся по подушке, как водоросли.
— Элли?
— Она... она была раздета.
— Карин была голая?
— Нет. Ее одежда... она вся была задрана или стянута вниз, в зависимости от...
— Боюсь, здесь придется описать поподробнее.
Но ее мать сидела рядом и слушала, скомкав в кулаке бумажный платок. И мужчина за ноутбуком... а ведь речь идет о Карин, абсолютно беззащитной Карин. Все, что она сейчас скажет, запишут на бумаге, на пленку, а потом зачитают в суде.
Детектив Томас стучала карандашом по столу. Детектив Брайс раскачивался на стуле. Под мышками у него расплылись крути от пота.
— Ее... ее трусики были спущены, а юбка задрана. Кофта тоже задрана, и она... она...
— Что она делала, Элли?
— Она как будто пыталась встать, опираясь на руки, но не могла... потому что ей было больно. Не думаю, что она знала... то есть не думаю... что она согласилась на то, что с ней сделали.
Детектив Томас повела плечами:
— Согласилась на что? Может, ей просто стало жарко и она сама попыталась раздеться.
— Да нет же, все было не так. С ней что-то произошло.
— Может, ты вошла в самый интимный момент и она предпочла притвориться спящей, потому что ей было неловко.
— Нет.
— Кажется, ты абсолютно уверена.
Да, потому что она сама придумывала те же самые отговорки неделю за неделей, и в итоге они все оказались неубедительными. Нет, Карин в ту ночь выглядела как жертва авиакатастрофы, не иначе. Детектив снова постучала карандашиком о стол, глядя на Элли так, будто все происходящее ей порядком наскучило.
— Ты в последнее время не ссорилась с братом?
— Нет.
— Может, ты завидуешь, что ему одному достается так много внимания?
— Нет.
— Чувствуешь себя обделенной? Хочется, чтобы и с тобой так же все носились?
— Что за бред, — вмешалась ее мать. — Думаете, она мечтает пережить то, что сейчас творится с ее братом? Вы хоть понимаете, как все это влияет на нашу семью?
— Миссис Паркер! — резко оборвала ее детектив. — Не встревайте!
— Прошу вас, — пробормотала Элли, — вы должны мне поверить, я говорю правду.
— То же самое ты утверждала и в прошлый раз.
— Но на этот раз это правда... правда.
Почему они не принимают ее всерьез ? Не зря же она сюда пришла. Должно же ей засчитаться, что она искренне призналась.
— Послушайте, — продолжала она, изо всех сил пытаясь дышать ровно. — У Тома были фотографии.
Он не знает, что я их видела, но он фотографировал ее.
— Нет, — покачала головой детектив. — Мы конфисковали его телефон и ноутбук и ничего не нашли.
— Я их стерла. " Детектив Томас слегка наклонилась вперед; ее глаза
сверкали от ярости.
— Давай-ка начистоту. Ты нашла фотографии, подтверждающие, что твой брат напал на Карин, и стерла их?
— Не хотела, чтобы Том отправил их Фредди... или выложил в Интернет. Это было бы ужасно... для Карин, я имею в виду. Поэтому я стерла их и отформатировала память.
— Опиши эти фотографии! Элли вздрогнула:
— Извините, я не думала... Я просто хотела помочь Карин.
— Уничтожив улики?
— Простите, — прошептала Элли в тишину.
— Прошу вас, — проговорила ее мать, — не говорите с ней в таком тоне.
Детектив Томас ударила ладонью об стол:
— Миссис Паркер, если вы еще раз вмешаетесь, я выпровожу вас отсюда силой, вам это ясно?
Ее мать закусила губу и кивнула. Детектив снова обратилась к Элли:
— Итак, я прошу тебя описать фотографии. Сколько их было?
— Шесть.
— И что на них было изображено?
— Карин в разных... в разных позах... ну, знаете.
— Нет, не знаю, поэтому и спрашиваю.
— В откровенных позах...
— Если хочешь, чтобы я тебе поверила, придется постараться, Элли. Там были снимки полового акта?
Элли поежилась:
— Нет! На первой фотографии ее юбка была слегка приподнята, потом уже больше, а трусики немного... приспущены... и так дальше, а на последней фотографии она уже была голая.
— Ты, кажется, раньше сказала, что она не была раздета.
— Не была, не полностью...
— Эти снимки ничего не доказывают, понимаешь? Возможно, они плод твоего воображения, и даже если не так, Карин вполне могла бы сама позировать для них, почему бы и нет? Ты же сама сказала, что твой брат ей нравился, она флиртовала с ним, целовалась. Позировала перед камерой, потом занялась с ним сексом и пожалела об этом.
Элли выглянула в окно, посмотрела на небо. Похоже, ничего ее слова не изменят, все ее старания не засчитаются. Она подумала о Карин, которая сидит в квартире взаперти. Уже несколько недель мир для нее — сплошные тени.
Она сделала глубокий вдох и решительно проговорила:
— Я знаю, вы считаете, что я только что все это придумала, но нет. Я себя долго убеждала, что брат сфотографировал ее лишь для того, чтобы доказать своим друзьям, что он не слабак. Я сразу ничего не рассказала, а надо было. Мне жаль, что я не призналась сразу, но эти фотографии — не плод моего воображения, а реальность.
Детектив Томас безразлично посмотрела на нее:
— Вскоре ты узнала, что твой брат сделал несколько больше, чем пару снимков. На следующий день его арестовали, и он признался, что у них с Карин был секс. Заявил, что по обоюдному согласию, и также, сказал, что не знал, сколько ей лет. Если ты знала, что Карин не могла дать согласие на случившееся, что Том был в курсе ее возраста, почему не сообщила нам об этом на первом допросе?
— Не хотела верить, что это правда.
— Сокрытие улик не делает человека невиновным.
— Знаю.
— Это Том попросил тебя солгать?
— Нет. Я не видела его до того дня, как его выпустили под залог.
— Но он в курсе того, что ты солгала? У его адвоката должна быть копия твоего первого заявления, наверняка он ему показал. Таким образом, выходит, что Том рассчитывает на твою поддержку в суде, надеется, что ты продолжишь его защищать?
— Видимо, так.
Тут детектив Томас посмотрела на нее долго и пристально :
— Ты знаешь юношу по имени Майки Маккензи?
— Да.
— Насколько хорошо?
— Немного знакомы.
— Немного? Ты уверена?
Секундное молчание. Их взгляды встретились.
— Элли, честно признаюсь, я так жестко тебя сегодня допрашиваю лишь потому, что, когда все это повторится в суде, тебя ждет перекрестный допрос со стороны защитников брата, а эти сделают все возможное, чтобы тебя дискредитировать. На самом деле я считаю, что ты очень храбрая и Карин должна благодарить тебя по гроб жизни, однако твои показания неоднозначны. В определенной степени они совпадают с показаниями Карин, но стопроцентной уликой обвинения их считать нельзя. Это всего лишь твое слово против слова твоего брата. Сначала ты говоришь одно, потом передумываешь и утверждаешь другое. Говоришь, что есть вещественная улика, но ты сама же ее и уничтожила. Со стороны выглядит подозрительно, тебе не кажется? Поэтому очень важно, чтобы ты была со мной абсолютно откровенна. Нельзя говорить одно и рассчитывать, что мы тебе поверим, а в следующую минуту нагло врать. Итак, спрошу тебя снова: в каких отношениях ты с Майки?
Сердце в груди у Элли билось как барабан. Она почему-то не подумала, что они приплетут Майки. Идиотка. Ну, разумеется, Карин им все выложила, разумеется, теперь все обо всем узнают. Прятаться негде.
Ее мать в растерянности озиралась по сторонам:
— Кто-нибудь объяснит мне, что происходит? Детектив Томас бросила на нее хмурый предупреждающий взгляд.
— Элли, — повторила она, — как близко ты знакома с Майки Маккензи?
— Очень близко.
— Осмелюсь предположить, что он попросил тебя изменить показания и вместе вы состряпали новую версию истории...
— Это не так!
— .. .а твои первоначальные показания на самом деле были правдой. Ты ничего не видела и не слышала. Но Майки оказывает на тебя давление, может, даже угрожает с целью помочь сестре. Что скажешь?
— Бред.
— Давно ты с ним знакома?
— Почти восемь недель.
— Он твой бойфренд?
— Был им, кажется.
— Был?
— Между нами все кончено. Я больше не намерена с ним видеться.
— Но у вас были близкие отношения?
— Вроде как.
— Элли, я хочу услышать «да» или «нет». Прости, если тебе кажется, что я слишком жестко с тобой разговариваю, но поверь, адвокаты защиты будут намного жестче. Я должна быть на сто процентов уверена, что ты сильный свидетель.
Мать Элли напряженно подалась вперед на стуле. Она была похожа на статую. Едва дышала, так внимательно слушала.
Элли повернулась к ней; слезы катились по щекам.
— Извини, мам, что тебе вот так приходится узнать об этом. Извини, что я тебе первой не сказала.
— Мы можем попросить твою маму выйти, — проговорила детектив Томас, — если тебе так будет удобнее. Хочешь, чтобы она подождала за дверью?
— Нет, хочу, чтобы она осталась. Надоели секреты. Детектив задумалась.
— Вы не против, миссис Паркер?
Та грустно улыбнулась, взглянув на Элли, и крепко сжала ее руку:
— Я остаюсь.
Сорок три
Карин покосилась на Майки, вышедшего из лифта.
— А... — протянула она, — это ты.
Она вышла из квартиры! Вышла на воздух и больше не прячется под одеялом или грудой свитеров. На ней были легинсы и футболка, и она сидела на балконе, греясь на весеннем солнышке! Холли сидела рядом, и обе были в солнечных очках, как голливудские старлетки. Они вынесли шезлонги, взяли чипсы и разложили печенье на тарелке.
— Привет, — сказал Майки. — Ну, как дела? Карин сдвинула очки на нос, чтобы разглядеть его как следует:
— Да потрясно просто. Я же тебе раньше уже говорила.
Холли улыбнулась:
— Чипсов хочешь? Мы празднуем.
— Да нет, спасибо. Где мама?
— Дома, пьет чай.
Он сел на ступеньку, достал сигареты и попытался свыкнуться с мыслью, что это совершенно нормальное зрелище — Карин на балконе, развалившаяся в шезлонге, задрав ноги на перила; у нее был розовый педикюр. Когда это она успела его сделать? А то ведь уже несколько недель даже не причесывалась. Правда, лицо у нее было бледное, как после долгой болезни. А еще она похудела — странно, что он заметил это только сейчас. Может, под одеялом и кучей свитеров было не видно?
— Ну, Холли, — сказал он, — как дела в школе?
— Ужасно.
— Научилась чему-нибудь сегодня?
Холли покачала головой —у нее был полон рот чипсов. Он вдруг понял, что чувствует себя неловко рядом с собственными сестрами, что приходится придумывать какие-то темы для разговора, чтобы не было смущенного молчания.
— Должна же ты была хоть что-то узнать.
— Да ничего я не узнала. Нашего учителя не было, а тот, который вместо него, вообще никудышный. — Она рассмеялась; чипсы полетели во все стороны. — Зато я знаю тайну. Хочешь, скажу?
— Конечно.
— Кто-то поселился под нашей елкой. Угадай — кто?
— Даже не догадываюсь. Гоблин?
— Да нет же, дурачина.
— Крыса? Волк? Медведь?
Она повернулась и приподняла горшок:
— Мокрицы. Смотри, сколько их тут! Сотни.
Она подцепила одну и показала ему. Мокрица на ее ладони развернулась и засеменила прочь, но Холли перевернула ладонь, и та побежала по тыльной стороне. И так могло продолжаться вечно — а многоножке казалось, что она куда-то бежит.
— На динозавра похожа, — проговорила Холли. — На анкилозавра, как думаешь?
— Наверное.
— Да вылитый анкилозавр. Ты хоть знаешь, как они выглядят — то?
— Как мокрицы? Холли улыбнулась:
— Какой же ты глупый.
Мама выглянула из-за балконной двери:
— Я, кажется, слышала Майки? Ты вернулся?
— Похоже на то.
— Все нормально?
— Ну да.
— Хочешь чаю? Как раз завариваю.
Он покачал головой, и она нахмурилась. Мол, что это значит? Что не так с моим чаем? Карин вышла на улицу. .. что, не заметил? Так не надо ее расстраивать. Держи свой рот на замке. Все эти безмолвные сигналы были для него в новинку, и он не до конца их понимал.
Внизу, во дворе, какой-то мальчишка бил мячом об стену, а в одной из квартир кто-то фальшиво насвистывал. Холли стала кормить мокриц чипсами, а Майки докуривал сигарету и тайком наблюдал за Карин, которая читала журнал. Точнее, притворялась, что читает и разглядывает картинки. Все это было странно и неловко.
— Давно ты тут сидишь? — наконец спросил он.
— Да прилично уже.
— Погодка ничего, да?
Она не ответила, и он вдруг совсем растерялся, не зная, как же с ней теперь разговаривать.
— Знаете, — сказал он, — пойду, наверное, все-таки выпью чаю.
Холли вскочила с шезлонга:
— Скажу маме!
Вообще-то, он не хотел оставаться с Карин наедине, но Холли уже встала, протиснулась мимо него и скрылась за дверью.
Карин перелистнула следующую страницу.
Майки закурил новую сигарету от предыдущей и глубоко затянулся. Он знал, что надо попробовать помириться с ней, но понятия не имел, с чего начать. Ему так многое ей хотелось рассказать — о том, что только недавно он понял, какой груз Карин тащила на своих плечах все это время, всегда. Она ведь уже несколько лет водит Холли в школу и забирает после уроков, ходит в магазин, стирает, следит за матерью, чтобы та совсем не расклеилась. А он все это время только работал, зависал с Джеко да цеплял девчонок. Даже его грандиозный план стать шеф-поваром ничем не увенчался. За последние несколько недель кто-то словно разобрал его жизнь по косточкам и показал что к чему. Он осознал, что вовсе не был старшим братом -героем, способным решить любую проблему и сохранить семью, он был идиотом, и совершенно неудивительно, что теперь родная сестра не желает с ним говорить.
Он глубоко вздохнул. Сейчас или никогда.
— Карин, — проговорил он, — прости меня... Она взглянула на него поверх очков.
— Я хотел тебе помочь, но все сделал не так. Карин улыбнулась. Это была всего лишь тень улыбки,
мелькнувшая на ее губах.
— Я подумаю об этом.
— О чем?
— Прощать тебя или нет. — Она снова надела очки и перевернула страницу.
Мать принесла чай. Села в шезлонг, подставив солнцу голые ноги. Холли притащила мандарин и аккуратно почистила его, потом высосала мякоть из каждой дольки и побросала ошметки на ступеньку рядом с Майки.
— С косточками, — поморщилась она. — Ненавижу косточки.
Карин улыбнулась:
— Из них можно браслет сделать. Я один раз в школе сделала. Покрасить красками и нанизать на нитку. Стейси скоро в гости придет, можем вместе заняться, если хочешь.
— Круто. — Холли поднесла к свету мандариновую дольку, внимательно разглядывая ее.
Как же здорово сидеть вот так и пить чай, подумал Майки. Ему казалось, что такими вот простыми вещами он не занимался уже много месяцев. Холли возилась с косточками, Карин листала журнал, мать ела печенье. Неужели для того, чтобы почувствовать себя счастливее, достаточно просто извиниться? Он до сих пор не придумал, как объяснить Карин все, что его терзало, но сейчас это было уже не важно. Может, если он просто посидит здесь с ней рядом, она и так поймет. А позже нужные слова придут.
— Эй, — сказала мать, — знаешь, что я тебе забыла сказать? Помнишь женщину из соцслужбы, которая приходила, когда никого не было дома?
Холли нахмурилась:
— Вообще-то, мы с Карин были дома. Я открыла дверь, и та женщина меня отругала.
Майки протянул руку и погладил ее по спине:
— И что?
— Ей удалось записать Холли в кружки после школы.
— Буду ходить в футбольную секцию и на танцы, — довольно выпалила Холли.
— Одновременно?
— Да нет же, дурила! А если дождь пойдет, мы будем делать кукол.
Карин повернулась и взглянула на Майки:
— А мне подарят компьютер.
Его так и подмывало спросить, а что подарят ему, но он решил помалкивать.
— Это все благотворительное общество, — объяснила мать. — Они чинят старые компьютеры, а потом раздают их неимущим, они как новенькие. А еще женщина из соцслужбы сказала, что нам могут подарить стол в комнату девчонок, надо только письмо написать и рассказать, зачем он нам нужен.
Майки рассмеялся:
— Помнишь, ты раздобыла краску для Холли?
— Мне — краску? — Холли просияла. — Какую? Когда?
— Да ты тогда только родилась, — ответил Майки. — И городской совет выделил маме из бюджета деньги на ремонт комнаты, но они сказали, что дадут только белую краску. А она хотела желтую.
Мать рассмеялась:
— Желтую и голубую. Помню, стою там у них в кабинете и говорю: никуда я не уйду, пока мне не дадут желтую краску! Дурацкие правила — почему у всех должны быть белые стены? Что за бред? Так я им и сказала — с какой стати мои дети должны целыми днями пялиться на унылые белые стены, когда можно раскрасить их в цвет солнца и неба?
Холли села к матери на колени и обняла ее. Этот жест был таким импульсивным и несвойственным их семье, что Майки невольно захотелось сделать то же самое. Карин робко улыбнулась ему, и его захлестнула волна теплоты ко всем ним — может быть, это была любовь? Или чувство вины? Ему показалось, что он вот-вот расплачется. Глупость какая — в кои-то веки они вчетвером вместе, им весело, а у него глаза на мокром месте.
— Ой, — сказала вдруг мать, — что-то сейчас будет. Майки перегнулся через перила — он только рад был отвлечься от своих мыслей. Во дворе Джеко парковался у мусорных баков.
— Ему там сейчас машину заскобят, — сказала мать. — Беги скажи ему, Холли, что там вчера уже на три машины скобки поставили.
— Давай я схожу, — проговорила Карин. — Мне прогуляться не мешает.
Она надела сандалии, а они втроем вытаращились на нее во все глаза. Она встала с шезлонга и медленно, будто училась ходить, зашагала к двери лифта. Когда она нажала кнопку, Холли бросилась вслед за ней и взяла ее за руку. Они вместе вошли в лифт.
Мать закурила и предложила сигарету Майки. Поднесла ему зажигалку, и их взгляды встретились.
— Ты смотри, — проговорил он, — вышла на улицу.
— Сразу после того, как Джиллиан уехала.
— Невероятно.
— А еще пригласила друзей в гости. Мне кажется, в ней что-то переменилось с тех пор, как твоя подруга встала на нашу сторону.
— На нашу сторону? Мать пожала плечами:
— Ну, ты понимаешь, о чем я.
Они смотрели на Карин. Та стояла, заглянув в окно машины, и болтала с Джеко. Холли тем временем направлялась к парнишке с мячом.
— Ты со своей подругой сегодня разговаривал? — спросила мать.
— Звонила мне из автомата, когда ее выпустили из участка.
— И как она?
— Не очень. Ей теперь нельзя жить в одном доме с братом, она же свидетель полиции.
— Переживаешь за нее?
— Она говорит, ее отец с ума сойдет, когда узнает. Они с матерью пошли в кафе и будут думать, как ему обо всем сказать.
— Хоть мать ее поддерживает.
— Нуда, наверное.
Хотя на самом деле Майки сомневался, что худощавая женщина, которую он видел несколько недель назад, реально чем-то поможет Элли. Он глубоко затянулся и медленно выпустил дым. По телефону Элли была спокойной до жути, а когда попрощалась, у него возникло чувство, что она прощается навсегда. Никогда раньше он ни по кому не скучал, не испытывал отчаянного желания вновь увидеть конкретного человека. Стоило закрыть глаза — и он видел ее: закинутые за голову руки, ноги, обхватившие его так, что становилось тепло.
Он вытер лицо рукавом и сделал еще одну затяжку.
Мать пристально смотрела на него.
— Что?
— Если бы ты не познакомился с этой девушкой, Карин так и сидела бы дома. Подумай об этом.
— То есть это хорошо, по-твоему, что я встретил Элли?
— Я лишь хочу сказать, что ты пытался помочь сестре, и это хорошо. Окажись кто-нибудь из нас на месте твоей знакомой, мы вряд ли поступили бы иначе.
— Не думаю, что Карин с тобой согласится.
— Дай ей время.
Он потер нос и задумался над ее словами. Оглядел двор дома, в котором жил, потому что не знал, что делать дальше. Во дворе недавно посадили саженцы — тонкие палочки, огороженные проволочными заборчиками. Песочница, качели, футбольная площадка с воротами, нарисованными на стене красной краской. Парнишка с мячом все еще ошивался у стены; Холли стояла рядом и смеялась. Майки докурил и затушил сигарету в елочном горшке, потом взял камушек, найденный на дороге, и зажал его в кулаке. Тот согрелся в ладони.
— Меня уволили, мам.
— Ох, Майки!
— Слишком часто опаздывал или не приходил вовсе. Она покачала головой и затушила сигарету:
— А ты объяснил начальству, как тяжело тебе было в последнее время?
— Не совсем.
— А надо было. Может, они бы и передумали.
— Нуда. Может.
— Мне очень жаль. — Кажется, она действительно жалела его. — И что теперь будешь делать?
Он понятия не имел. Его поражало, как быстро меняется мир и уходит привычное. Сидя здесь, на ступеньках, он вдруг понял, что вчера все — абсолютно все — было совсем иначе. Вчера он был с Элли, а сегодня между ними все кончено. Вчера Том еще мог выкрутиться, а сегодня ему уже ничего не светит. Вчера Карин сидела на диване как приклеенная, а сегодня вот гуляет во дворе. Вчера у него была работа. Он вздохнул и вытянул ноги. Даже погода странным образом изменилась: беспрестанный дождь кончился, и вышло солнце "низко нависшее над горизонтом.
— Пойду, наверное, погоняю мяч с Холли, — сказал он. — А то давно ей обещал.
— Давай-давай, — ответила мать. — А потом знаешь, что сделаем? Приготовлю-ка я вам настоящий ужин. В холодильнике есть курица, можно запечь с картошкой и овощами, как вы раньше любили. Хочешь? — Она потянулась и погладила его по плечу.
— Спасибо, мам, — ответил он. — Было бы здорово. Он понимал, что это продлится недолго, что это всего
лишь временный период и скоро все снова вернется на круги своя, но не мог не оценить ее доброту. Может, именно это и важнее всего — ценить хорошее, когда есть возможность. Возможность погонять мячик с Холли и увидеть майское солнце.
Сорок четыре
Элли сидела на диване рядом с мамой. Они сидели там уже так долго, что комната успела погрузиться в темноту. Наверху Том собирал вещи. Отец ему помогал. Элли слышала, как они отдирают скотч, запечатывая коробки на лестнице.
— Папа меня никогда не простит, — прошептала она.
Мать сжала ее руку:
— Твой папа тебя любит, дорогая.
— Это совсем другое.
— Нет, это самое главное. В такие моменты любовь — единственное, на что мы можем рассчитывать.
Когда она увидела отца, спускающегося по лестнице, у нее в груди все перехватило как обручем. Напрягшись каждой клеточкой, она смотрела, как он ставит две новые коробки поверх кучи старых в коридоре. Как будто Том умер и они выносят его вещи.
— Это приставка? — спросила мама. — Разве у Бена своей нет?
Отец повернул выключатель в гостиной и встал у двери, глядя, как они растерянно моргают от внезапно ударившего в глаза света лампы. Конечно, скоро он перестанет злиться. Гнев просто выдохнется, и все.
— Бен целый день в колледже, — процедил он, — и Тому придется рассчитывать на гостеприимство его родителей. Хочешь, чтобы твой сын унижался и каждый раз спрашивал, можно ли ему посмотреть телевизор или взять приставку?
Мама ничего не ответила, а отец покачал головой, точно демонстрируя, что он прав. Потом зашагал по коридору в туалет. Элли представила, как он роется в шкафчике, ищет бритву Тома и его дезодорант, любимый гель для волос.
— Надо, наверное, шторы задернуть, — пробормотала мама. — На улице темно.
Но так и не пошевелилась.
Вернулся отец, неся в руках пакет с туалетными принадлежностями Тома.
— Ну что, Элли, как думаешь, твоя честность кому-нибудь помогла? — выпалил он. — Что с нами теперь будет?
— Я говорила правду, папа.
— Правду! О господи, Элли! Да я никогда — повторяю, никогда — не видел твоего брата таким, как сегодня! Ты этого хотела? — Он ткнул пальцем в потолок. — Он сидит наверху на кровати и даже говорить не может, не то что собирать вещи.
— Может, мне к нему подняться? — вмешалась мать.
— Ты меня спрашиваешь?
— Да.
— Ты его мать, черт возьми, сама не понимаешь, что ли?
— Я просто спрашиваю у тебя, захочет ли он меня видеть. Если я нужна ему, то поднимусь.
— Господи, какое невиданное благородство! — Отец взглянул на ее сложенные на коленях руки. Кажется, это зрелище его еще больше взбесило. — Ты должна была ее остановить. Прибить ее чертовы ноги гвоздями, чтобы она с места не сдвинулась!
— Я не могла ее остановить.
— Не могла? Она же ребенок, нет? Ты что, не в состоянии контролировать своих детей? — Он бросил на жену злобный взгляд; губы его сложились в тонкую линию неодобрения. Потом он развернулся и загрохотал вверх по лестнице.
— О боже, — пролепетала мать, закрыв лицо руками. Элли не знала, что делать, не знала, что сказать.
— Прости, — проговорила она, и это было единственное, что пришло ей в голову.
С тех пор как они вернулись из участка, она только и делала, что извинялась. Ее мать собрала всех в гостиной и попросила отца не прерывать ее, сказала Тому, что любит его, после чего сообщила им, что Элли дала новые показания. Рассказала и об ее отношениях с Майки. И вот уже несколько часов Элли только и слышит, что обвинения в свой адрес.
Отец поднялся на чердак. Элли слышала, как скрипит приставная лестница. Может, он полез за конструкторами, за «Лего» Тома, его детской игрушечной фермой? И все пластиковые звери — лошади и овцы, стаи гусей и уток — скоро тоже выстроятся у двери.
— Кажется, он не на моей стороне, — пробормотала она.
— На твоей, детка. Конечно, на твоей.
Но это была неправда. Она теперь была запятнана. Она стала другой. Больше не была его любимой маленькой девочкой. Взгляд его изменился: теперь, когда он смотрел на нее, словно видел то, на что глядеть было невыносимо.
— Да и какая разница, кто на чьей стороне, — добавила ее мать. — Когда я там сидела, в полицейском участке, и слушала твой рассказ, мне хотелось двух вещей одновременно. Чтобы ты замолчала — ведь мне невыносимо было слышать ужасное о своем сыне. А еще чтобы ты говорила весь вечер — потому что я поняла, как больно тебе было держать все в себе.
Она подошла к окну, сдвинула цветочные горшки на подоконнике и задернула шторы. Элли успокоилась, услышав этот знакомый звук.
Но отец нарушил ее покой, спустившись вниз с сумкой для крикета. Он поставил ее на столик в коридоре, хотя крикетный сезон еще не начался и вполне можно было бы оставить сумку на чердаке. Мать села рядом с Элли, а отец подошел к бару с напитками. Не обращая на них внимания, он щедро плеснул себе виски и сделал один, два, три глотка, каждый раз полоща рот, прежде чем проглотить. Потом подошел к окну, раздвинул шторы и выглянул в темноту, словно ожидая чего-то. Журналистов? Фургон из телекомпании? Ему казалось, что все происходящее с ними просто невероятно, что это сенсация, какой в их семье еще не было. Его дочь перешла в лагерь противника. Стала анти-Паркером. Перестала быть частью команды.
— И сколько раз ты с этим парнем встречалась? Ну вот, опять. Элли сделала глубокий вдох:
— Да не так много.
— Где?
— Говорила же тебе — в разных местах. В основном гуляли.
Он обернулся и, прищурившись, взглянул на нее:
— А вчера ты тоже с ним была?
Она кивнула. Для нее теперь было важно говорить только правду, словно все то хорошее, что еще осталось в ее жизни, способно было исчезнуть, стоило ей соврать хоть раз.
— И где вы были? Ни за что не поверю, что ходили в кино.
— Мы ездили в дом на берегу. Он вытаращился на нее:
— Ты вломилась в бабушкин дом?
— Ключи же под горшком от цветов.
Он сделал шаг им навстречу и злобно взглянул на мать:
— Ты об этом знала?
— Да, Элли мне рассказала.
— И даже не подумала сообщить мне?
— На фоне всего остального эта деталь показалась мне незначительной.
— Незначительной? Ну, знаешь что, дорогая, если бы кто — то ограбил этот дом или поселился там незаконно, тебе бы это уже не показалось таким незначительным! — Он с грохотом поставил пустой стакан на кофейный столик и повернулся к Элли: — Какого черта вы там делали так долго?
Мать сжала ее руку, видимо намекая, что не время повторять разговор, состоявшийся у них в кафе после выхода из участка.
— Картошку жарили.
— В камине? Господи, дурочка, да ты могла спалить дом!
— Но не спалила же, — вступилась за нее мать. — Так что теперь распинаться? И я уверена, что ее друг вовсе не собирается ограбить дом.
— Ее друг? Да ты в своем уме?
Ее мать печально покачала головой:
— То же самое могу спросить и у тебя.
— Это что еще значит?
Мать не ответила, и отец взял стакан и снова подошел к бару:
— В суде от тебя места живого не оставят, ты в курсе, Элинор? К этому все идет.
— Ты зачем пьешь? — спросила мать. — Тебе за руль через минуту.
Но он отмахнулся от нее.
— Все грязные подробности твоего романа выложат на всеобщее обозрение! Надеюсь, ты к этому готова. И очень хорошо подумала.
— Нет никаких грязных подробностей. Он замер:
— Что ты сказала?
— Сказала, что все не так, как тебе кажется.
— Ах, не так! И что же тогда между вами произошло — сказочная романтическая прогулка? Как в слащавых романчиках? Господи, да твой брат там наверху вещи собирает, а ты защищаешь глупую школьную любовь!
— Не говори с ней так! — Ее мать вскочила, сжав кулаки.
Он уставился на нее, не в силах поверить своим глазам.
— Это твоя дочь, — проговорила она. — Может, забыл? Ты хоть на секунду допускаешь мысль о том, что ей тоже может быть сейчас тяжело?
Он допускал. Элли поняла это по его лицу — когда по нему промелькнула печальная тень. Но он быстро задавил в себе это чувство, и взгляд его снова стал невидящим.
— Я пытаюсь помочь, — процедил он, — им обоим, неужели не понимаешь?..
Ее мать вздохнула.
— Пойдем. Поможешь мне принести чемодан Тома. Он на чердаке, подашь его мне.
Элли откинулась на спинку дивана, слушая их шаги на лестнице. Она стала считать вдохи и выдохи. Каждый вдох, каждое биение сердца приближало ее к той минуте, когда душа уже не будет так болеть. Она поковыряла ногти, осмотрела пальцы. Даже ее руки выглядели странно. Она была здесь чужой. Ужасная незнакомка, разрушившая все теплое, все хорошее, что было в этом доме.
На минуту ее мысли унеслись в другой мир, тот, что за пределами этой комнаты. Чем сейчас занимается Майки? Думает ли о ней? Может, стоит послать ему сообщение — просто чтобы знал, что она жива.
Ее телефон лежал в секретере отца. Тот кинул его туда вчера, когда отобрал. Даже прятать не стал, просто кинул на самое видное место. Она села на диван и включила телефон. Семнадцать пропущенных звонков от Майки, не счесть сообщений на голосовой почте и столько же эсэмэсок. Ей больно было слышать отчаяние в его голосе. И больно оттого, что все сообщения были отосланы вчера или сегодня с утра. Новых не было.
Она написала: «Скучаю по тебе», потом стерла, сунула телефон в карман и закрыла глаза.
А когда открыла их снова, в дверях стоял отец.
— Твоя мать считает, что я слишком жесток с тобой, — сказал он, подошел и сел с ней рядом. Она вытерла глаза рукавом и отвернулась, не в силах смотреть на него, но он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. — Я хочу спасти тебя от кошмара, который тебе предстоит пережить в суде, поэтому и жесток... «Он мой отец. Я его дочка. Он любит меня...»
— Единственная надежда для Тома — выставить твои показания как ложь, а с учетом того, что вещественных улик у тебя нет, все сводится к одному — твое слово против его слова. Ты это понимаешь?
Она кивнула. В полиции ей сказали то же самое. Но еще они сказали, что она очень храбрая и Карин Маккензи должна благодарить ее по гроб жизни.
— Чтобы обеспечить Тому лучшую защиту, я должен буду нанять блестящего адвоката. И если я это сделаю, Элли, он от тебя живого места не оставит. Это твой последний шанс, Элли, поэтому я и говорю с тобой в таком тоне. Я хочу, чтобы ты внимательно поразмышляла обо всем, что тебе наплел этот парнишка, Майки, и если что-то покажется тебе неубедительным или выяснится, что он слишком на тебя наседал, непременно скажи мне об этом.
— Слишком наседал?
По его лицу скользнула тень раздражения.
— Он тебе угрожал?
— Нет.
— Может, шантажировал? У него что, твои фотографии на телефоне или он отнял у тебя какую-то вещь и грозится не вернуть?
— Да нет же.
— Ты уверена? Потому что, если это так, все можно обернуть против него. Скажем, что он заставил тебя пойти в полицию, научил, что говорить, чтобы защитить сестру. Вот ты и соврала, а твои первоначальные показания на самом деле были правдой.
— Он не угрожал мне, пап. И не шантажировал. А новые показания — правда.
Он в отчаянии всплеснул руками:
— Значит, я больше ничего для тебя не могу сделать, поняла? Твое слово против слова Тома. И можешь быть уверена, я не буду сидеть сложа руки и смотреть, как он гниет в тюрьме!
— Что происходит? — В дверях стояла мать.
Отец с нескрываемым раздражением посмотрел на нее:
— Ничего. Пойду выведу машину из гаража.
Она отошла в сторону, дав ему пройти, подождала, пока закроется входная дверь, и со вздохом рухнула на диван:
— Я ужасная мать, да?
— Нет, мам.
— Том наверняка так думает.
— Неправда.
Она печально улыбнулась:
— Значит, я просто ужасная жена.
Руки у нее стали холодными. Наверху она замерзла, и Элли почувствовала, что одна ее ладонь холоднее другой.
— Твой отец очень ответственно подошел к сборам. Даже эту комнату прочесал. Я и не заметила, как он эти диски взял, а ты?
Она указала на полки с дисками. В коллекции фильмов тоже зияли дыры, как будто полкам повыдергивали зубы.
— Том ненадолго уезжает, — пролепетала Элли. — Он скоро вернется.
— Да, надеюсь, мама Бена не решит, что мы сошли с ума, раз собрали ему такую кучу вещей. Надеюсь, она поймет, что твой отец просто хочет, чтобы Том чувствовал себя в безопасности. — Мать рассеянно погладила Элли по руке. — На самом деле других вариантов нет, если мы хотим, чтобы Том был рядом. Можно было бы поселить его в гостинице, но что это за жизнь? Ему там будет так одиноко, как думаешь?
Она все гладила и гладила ее по ладони в одном и том же месте кончиком большого пальца. Элли было не очень удобно, казалось, что палец вот-вот протрет ладонь до кости.
— Ну да ладно, — продолжала мама. — Он там собирает последнее. Пойду приготовлю ему пару сэндвичей, чтобы съел в машине. А то еще скажут, что мы его голодного к ним отправили.
— Мам?
— Может, мне ему какой-нибудь еды собрать на потом? Чипсов, еще чего-нибудь... Как будто он просто едет к Бену переночевать на один день. — Мать улыбнулась, сама не веря своим словам. — Я с мамой Бена по телефону говорила — я тебе рассказывала? Она очень меня успокоила. Хорошая женщина, мне сразу так показалось, как только я ее увидела на вечеринке. Мы с ней весь вечер проболтали. Отец им, конечно, денег оставит, не будут же они кормить Тома из своего кармана. И хорошо, что они живут за городом: меньше шума. Твой папа думает, что, когда суд начнется, активизируются журналисты, а мне бы не хотелось причинять неудобство людям, которые нам помогают.
— Мам, ты в порядке?
Ее мать глубоко вздохнула и задержала дыхание, несколько раз моргнув.
— Знаешь, я вот все думаю — останься мы в Лондоне, этого бы не случилось.
Элли дала ей бумажную салфетку и молча смотрела, как та утирает слезы.
— Прости, не хотела я расстраиваться. — Она наклонилась и схватилась за живот, как будто тот резко заболел. — Том сейчас кажется таким маленьким — стоит и собирает свои вещи. Я вот посмотрела на него и подумала: ну как, как он мог причинить кому-то вред? Он же всего лишь малыш. — Она уставилась на ковер, на свои ноги в резиновых калошах — она так и не переоделась после сада. Старые, потертые калоши. — До сих пор помню его первые шаги, первые слова — все помню.
Элли протянула ей еще одну салфетку:
— Держи.
— У него были такие красивые золотые кудряшки. Ты не помнишь, конечно, тебя тогда еще на свете не было, но они были просто очаровательные. — Мать протерла лицо салфеткой. — О боже, как же мне хочется быть сильной. Не хочу, чтобы он увидел меня такой, когда спустится вниз. — Она вдруг повернулась к Элли, точно увидела ее впервые. — Я знаю, что ты любишь его и не сделала бы то, что сделала, если бы не чувствовала абсолютную необходимость, но... он не монстр, Элли. Не хочу, чтобы все так думали.
— Я знаю.
— Он просто испуганный малыш. Мой малыш, которому страшно.
Элли очень медленно кивнула:
— Я тоже не хочу, чтобы ему было плохо.
— Знаю.
— Может, я все неправильно сделала, мам, но то, что я сказала в полиции, — это все правда. Я видела своими глазами, мам, клянусь.
Мать кивнула и снова принялась гладить ее руку:
— Хорошо, моя дорогая. Отец вошел в комнату:
— Пойду относить вещи в машину.
— Хорошо. — Мать улыбнулась ему сквозь слезы. — А я пойду сделаю пару бутербродов.
Он нахмурился, но она исчезла на кухне прежде, чем он успел что-нибудь сказать. Поэтому досталось Элли.
— Иди в свою комнату, — прогремел он. — Тебе нельзя здесь быть, когда Том спустится.
— Могу я с ним попрощаться?
— Нет, ты свидетель полиции. Если твой брат скажет тебе хоть слово, ты можешь все извратить и потом сболтнуть копам, что он пытался тебе угрожать. Тогда плакало его освобождение — вернется в тюрьму, глазом моргнуть не успеешь.
— Я ни за что бы так не сделала.
— Уверена? А я вот уже не знаю, на что ты способна.
Она медленно поднялась по лестнице, держась за перила. Дверь в комнату Тома была закрыта. Она пошла в ванную и умылась, вытерлась полотенцем перед зеркалом. Она не смотрелась в зеркало уже несколько часов. Вид у нее был уставший, а еще она как будто постарела. Элли коснулась своей щеки — проверить, не чудится ли ей. Но нет, это была она, Элли Паркер, девочка, предавшая свою семью. Что, если отец прав и она действительно готова на все?
Она не стала стучать, просто открыла дверь в комнату Тома и вошла. Он растянулся на кровати, перебирая содержимое старой обувной коробки: фотографии и бумажки были разбросаны по всему одеялу. Глаза его потемнели, словно внутри него что-то разбилось и пролилось.
— Закрой дверь, — проговорил он.
Она встала спиной к двери и стала смотреть, как он перебирает фотографии. Он просмотрел их с десяток, потом выбрал одну и долго разглядывал, прежде чем показать ей:
— Помнишь?
На снимке были они вчетвером в Австрии — ездили туда кататься на лыжах. Элли тогда было лет десять, и на ней было полное лыжное обмундирование — очки и комбинезон. Том стоял рядом. Оба улыбались до ушей.
— Был канун Рождества, — сказал он, — ив отеле устраивали представление с Санта-Клаусом, оленями, санками... помнишь?
Она кивнула и вернула ему снимок. Он положил его на крышку чемодана, взял еще несколько из коробки и просмотрел их.
— Я это сделала не для того, чтобы тебе навредить, — проговорила Элли.
Брат вручил ей еще одну фотографию:
— А это ты на ферме. Помнишь, лошадь наступила тебе на ногу?
Дело тоже было зимой, но только в другом году и в другой стране. Элли было двенадцать, и та лошадь сломала ей три пальца. Бросив взгляд на фотографию, она даже не взяла ее. Она должна с ним поговорить, раз уж решила.
— Я должна была рассказать, что на самом деле произошло. Не могла больше держать все в себе.
— Я понял.
— Пожалуйста, скажи, что я поступила правильно.
— Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я не против? — Он говорил тихо, почти шепотом.
— Нет. Что ты понимаешь.
Он встал, подошел к окну и чуть раздвинул шторы, выглядывая во двор:
— Ты в курсе, что папа собирается нанять лучшего адвоката, который выставит тебя лгуньей?
— Он мне сказал.
— Еще бы. — Том отвернулся от окна и бросил на нее такой нежный и такой страшный взгляд, что она с трудом признала в этом человеке своего брата. — Они будут задавать тебе очень личные вопросы. Расспрашивать в подробностях, чем ты занималась с братом Карин, выпытывать каждое слово, что он тебе сказал. Адвокат скажет, что ее брат тебе угрожал, а если ты возразишь, представит все так, что он соблазнил тебя и ты наивная дурочка. А если ты и тогда станешь возражать, то не оставишь ему выбора, и он вынужден будет выставить тебя лживой шлюхой.
— Отец мне и это говорил. Том покачал головой:
— Не хочу, чтобы они с тобой это делали.
— Так не позволяй им.
— Есть лишь один способ их остановить, верно? Она кивнула.
Он пристально посмотрел на нее, словно взвешивая свои силы:
— Мне не хватит мужества.
Она подошла и обняла его. От него пахло сигаретами, и рук ее хватило, чтобы сцепить у него за спиной.
Она закрыла глаза, прижалась к нему, и спустя некоторое время он тоже ее обнял.
— Прости, — сказал он, — прости меня. Она лишь обняла его крепче:
— Ничего. Что бы ты ни сделал, я всегда буду любить тебя.
Она вздрогнула, почувствовав его грубую щетину на своей щеке, когда он зарылся лицом ей в плечо, и из груди его вырвались рыдания.
— Мне так страшно! — выпалил он. — Мне так страшно!
Она обняла его крепче, и он заплакал. Мощные рыдания сотрясали все его тело — он был похож на ребенка. Она тоже заплакала, больше чтобы поддержать его. Своего брата, своего замечательного брата, который рыдал у нее на плече.
Открылась дверь.
— Какого черта тут творится?
Том отстранился и поспешно вытер лицо:
— Мы просто прощаемся, пап. Отец ворвался в комнату:
— Ты что ему наговорила? Я же сказал — не суйся сюда! — Он схватил Тома за плечи, встряхнул и заставил посмотреть ему в лицо. — Тебе нельзя быть размазней!
Том поморщился от такой грубости:
— Не могу я с ней так, пап.
— Можешь. Ты должен! Но Том покачал головой:
— Ты же сам сказал — это будет ужасно. Они ее с грязью смешают.
— Ерунда все это. Ничего такого не случится.
— Сказал, что они заставят ее выступить перед всеми и будут расспрашивать об очень личном.
Отец скорчил гримасу, повернулся к Элли и указал на дверь:
— Иди в свою комнату, Элинор.
Но она не сдвинулась с места. Том переводил взгляд то на нее, то на отца, и по его лицу снова побежали слезы. Его словно проткнули, как воздушный шарик, и он сдувался, терял силы на глазах.
— Нет, пап, правда, я не могу так. Я сам виноват. Не нужно было этого делать.
— Так, значит, ты теперь собираешься признать себя виновным? — Отец грубо оттащил его к кровати и заставил сесть. — Тебе дадут три или четыре года, поставят на учет как насильника, ты выйдешь из тюрьмы с клеймом маньяка на лбу! Ты этого хочешь?
— Нет. Но второй сценарий не лучше.
Отец достал из кармана платок и швырнул его Тому:
— Признавать свою вину глупо, Том, когда против тебя нет ни одной серьезной улики. У тебя все шансы выкрутиться.
Том так внимательно его слушал, что забыл дышать. Слушал каждой клеткой, словно падал с горы, а отец кричал ему в ухо инструкции по выживанию.
— Ее новые показания ничего не значат, — продолжал отец, — даже в полиции так сказали. Вещественных улик нет. Ни фотографий, ни видео, ни сообщений — только ее слова против твоих. Тебе совершенно ни к чему признавать себя виновным.
Отец заговорил о статистике и неизбежности, и в его устах все звучало так просто — две глупые девчонки, один парень, которого просто неправильно поняли. Том пытался вмешаться, но отец так доходчиво все объяснял, что это было бесполезно. В суде адвокат сделает все, чтобы дискредитировать обеих девчонок. Карин сама хотела переспать с Томом, но позже пожалела о том, что сделала. Элли влюбилась в Майки и ради него готова была пойти на что угодно. Карин напилась и потеряла контроль на вечеринке. А Элли просто соблазнили, и она предала свою семью.
Когда у отца наконец кончились слова, в комнате повисла тишина. Элли и в себе заметила перемену — ей как будто промыли мозги. Внутри у нее все застыло и обратилось в льдышку.
— Элинор? — прошептал отец. — Я же, кажется, просил тебя уйти.
Она кивнула Тому на прощание, а он ей — как два вежливых и незнакомых человека в вестибюле отеля. Очень тихо она закрыла за собой дверь.
Сорок пять
Майки бросил камень. В окно Элли не попал, камень ударился о водосточную трубу и отрикошетил в кусты. Но сдаваться он не собирался — по крайней мере, пока не поговорит с ней.
Он отыскал еще камень и швырнул его. Тот попал в край оконной рамы. Майки обождал, присев на корточки на лужайке в тихом саду. Но ничего не произошло. Никакого движения. Тогда он поискал в траве, нашел камень побольше и замахнулся.
И тут распахнулась входная дверь.
Черт! На пороге стояла не Элли, а ее мать:
— Ты что творишь?
— Элли дома?
Мама Элли вышла на крыльцо. На ней был халат и тапки.
— Ты что, бросаешь камни в окна?
— Я же не разбил.
— Какая разница?
— Она дома?
— Слышал про такую штуку — телефон?
— Она не берет трубку.
— И что это значит, по-твоему?
То, что Элли несчастна, как и он. И им надо поговорить.
Ее мать сложила руки на груди:
— Ты как вообще вошел? Если перелез через ограду, это, между прочим, преступление.
— Я просто хочу с ней повидаться.
— А камни в окна бросать — уголовное преступление. Так что шел бы ты домой, пока я полицию не вызвала.
За ее спиной, на полу под лестницей, стоял портфель из новенькой черной кожи. Может, ее отец запланировал ранний визит к адвокату? Адвокат у них был хороший. Карин сказала: знаменитый, не проиграл еще ни одного дела. Но ни полиция, ни отец Элли, ни адвокаты — ничто не способно было ему помешать.
Он отошел назад и вгляделся в окна второго этажа.
— Элли! — прокричал он.
— А ну хватит! — прошипела ее мать. — А то мужа позову.
— Элли!
— Прекрати сейчас же!
Тут он вздрогнул — на крыльцо вышла Элли. Она стояла за спиной матери в пижаме. Вид у нее был усталый, под глазами синяки. Ему так и захотелось взять ее на руки и унести туда, где никто ее не тронет.
— Ты что тут делаешь? — пробормотала она.
— Надо было тебя увидеть.
— Что-нибудь случилось? Мать преградила ей путь рукой:
— А ну-ка в дом!
Но Элли не обратила на нее внимания:
— Карин в порядке?
— Нам надо поговорить.
Мать попыталась затолкнуть ее в коридор:
— Папа сейчас выйдет из душа. Увидит, что тут творится, и жди беды.
Но его теперь ни один папа в мире не мог напугать, и, чтобы доказать это, он подошел ближе:
— Ты в школу не ходишь. Я каждый день жду у ворот.
— Пару дней не ходила, а теперь вот готовлюсь к экзаменам, нас отпустили.
— Я тебе писал. Но ни одного сообщения в ответ.
— Прости. Думала, так будет лучше. Он помял траву ботинком.
— Я должен тебе кое-что сказать.
— Это так важно?
— Ну да.
Она пристально посмотрела на него, потом повернулась к матери:
— Мам, можно?
Мать глянула за ее спину, в коридор; вид у нее был неуверенный.
— А папа?
— Ну, необязательно же ему говорить, — со слабой улыбкой ответила Элли.
Ее мать затеребила пуговицу на халате.
— Ладно, придумаю что-нибудь. — И взглянула на Майки: — Только побыстрее.
Она скрылась в коридоре. Элли закрыла за собой дверь и посмотрела на него:
— Что такое? В чем дело?
Он вдруг забыл, что хотел сказать. Когда он думал о ней, то вспоминал ее в доме на берегу — как горели ее глаза, сколько в ней было смелости. Сейчас, стоя перед ним, она выглядела понурой и печальной. Не так он себе все представлял.
А ей казалось, что она не должна быть здесь, с ним. Ей бы сидеть в комнате с конспектами и учебниками и ждать, пока пройдет бесконечное утро. А не стоять в саду и не чувствовать странное тепло, разливающееся по телу.
— Хочешь прогуляться? — спросил он.
Ей хотелось бежать, не идти — спуститься к реке, спрятаться под деревьями. Сколько дней она думала о нем, и вот он рядом, так близко; он так прекрасен, что сердце щемит.
Она встряхнула головой:
— Нельзя мне.
— Это не причина. Скажи, почему нельзя.
Ну что она могла ответить? Потому что он снова может ее поцеловать? И если это произойдет, она не сумеет остановиться, даже если захочет? Потому что Карин ни к чему новые переживания, не заслуживает она такого ? А Майки лучше подумать о своей жизни — и для этого она должна оставить его в покое?
— Что они с тобой сделали, Элли?
Почему ей так нравится, когда он произносит ее имя вслух? Как будто никто до него этого не делал.
— Ничего. — Она села на крыльцо и обхватила колени. — Мне надолго нельзя отлучаться.
Он присел рядом. Она не смотрела на него. Ведь стоило взглянуть хоть разок, и прощай самообладание, а она пообещала себе, что этого не произойдет.
— Отец по-прежнему на тебя наседает? — спросил он.
— Он теперь решил меня игнорировать.
— А у брата как дела?
— Ты правда хочешь знать?
— Ну да.
Но она знала, что стоит заговорить о Томе — и она проявит слабость. А ей хотелось быть сильной. Она пожала плечами, сделав вид, что ее это не интересует.
— Он боится, конечно. Меня к нему не пускают, но, судя по рассказам, все так себе.
— А как твоя мама? Поддерживает тебя?
— Да, мама молодец. Все время подбадривает меня, да и я ее тоже. А ты? Как у тебя складывается? Работу не нашел?
— Пока нет. Правда, мама позвонила в колледж, и оказалось, что у них на самом деле есть программа по кулинарной практике. Помнишь, я тебе говорил?
Она кивнула. В тот самый первый раз, у реки.
— Может, конечно, ничего из этого и не выйдет, но мне уже прислали бланк заявления, и я его заполнил, так что мало ли? — Он легонько толкнул ее локтем. — Может, увидимся в сентябре уже на учебе.
Да нет, не увидятся они, потому что, если он поступит в колледж, ей придется выбрать другое место. Может, у нее есть какая-нибудь двоюродная бабка, о которой ей никто не говорил, и можно будет пожить у нее? Или в доме на берегу, а учиться заочно. Она бы выращивала цветы, плавала в море. Забыла бы о Майки.
Он опустил ногу и поставил ее на траву рядом с ее ногой, и внезапно их стопы соприкоснулись. Раз, два — и от этого прикосновения ее нога словно вспыхнула, точно всем существом она разом перенеслась в то место, где он дотронулся до нее.
Она отдернула ногу и отсела от него подальше:
— Так о чем ты хотел поговорить?
Он достал табак и свернул сигарету. Она все это время сидела очень тихо.
— О Карин, — ответил он наконец.
— А что с ней?
— Хотел лично тебе сказать, не по телефону.
— Ну так говори.
Он закурил, прикрываясь от ветра ладонью, и глубоко затянулся, потом выдохнул дым и посмотрел ей прямо в глаза:
— Она во вторник в школу возвращается. Будет сдавать экзамен по рисованию.
— Тот же, что и я.
— Я в курсе.
Они вдвоем с Карин в одном классе в один и тот же день, в окружении злобных одноклассников, для которых все это — лишь развлечение.
— Ей предложили отдельный класс, — добавил он, — но она отказалась. Хочет сдавать вместе со всеми. Вот, решил, что тебе следует знать, хотя, может быть, в школе уже сказали.
— Не сказали.
Он придвинулся чуть ближе:
— Ну, и что думаешь?
Она отвернулась и взглянула на ворота:
— Я могла бы попросить отдельный класс. Вместо Карин.
— Карин тоже это предложила.
— Правда? Значит, так ей хочется? Ну ладно, попрошу, чтобы меня посадили отдельно. Или сдам экзамен в другое время. В следующем году, например.
— Элли, прекрати.
— Прекратить что?
— Наказывать себя. — Он прислонился к двери и посмотрел ей в глаза. — Это твой брат обидел Карин, не ты.
Она встала:
— Мне пора.
— Так, значит? Просто уйдешь, и все?
Он вздохнул и поднялся. Она попыталась запомнить каждую мелочь — как он отряхивал грязь с джинсов, убирал табак в карман, спускался вниз по ступенькам. Все это она будет вспоминать потом, в своей комнате, когда он уйдет. Как же ей нравились его непринужденная поза, свободная походка. На лужайке он обернулся. Глаза у него были карие, с золотыми крапинками, ресницы — длинные. Он стиснул зубы, мускулы на лице и скулы напряглись. Взгляд его потемнел.
Какая глупость. Разве может быть, чтобы двое так любили друг друга и не могли быть вместе? Ну почему нельзя? Почему? Он вдруг почувствовал, как его охватила злость. Она отвергает единственное хорошее, что вообще есть во всей этой истории.
Он сделал шаг к дому:
— Пойдем погуляем.
Она покачала головой, даже не глядя на него:
— Не могу.
— Знаю, тебе кажется, что, если мы будем вместе, всем от этого станет хуже, но мы сделали и кое-что хорошее.
— Что, например?
— Карин больше не торчит в квартире.
— Она бы вообще там не торчала, если бы я сразу сказала правду.
И тут он понял, что его бесит. Элли словно попала в замкнутый круг самобичевания и никак не могла вырваться. То же самое делала и Карин, запершись дома.
Элли сняла этот груз с ее плеч, но теперь ей самой приходилось его нести. А они не должны были нести его, ни та, ни другая, — то был удел Тома Паркера. Он протянул руку:
— Пойдем. Повидаешься с Карин.
— Что? Нет!
— Ты поступила очень храбро, решившись ей помочь, и она это знает. Откуда уверенность, что она тебя ненавидит? Вот сама у нее и спросишь.
Элли была в ужасе:
— Не могу.
— Почему? Что она тебе такого сделает?
— Ничего, но ей самой будет неприятно. Я несколько недель собиралась с духом, чтобы признаться. Стерла вещественные доказательства!
— Потому что не знала, где правда, а где ложь, и не хотела, чтобы снимки попали в Интернет. — Он сам удивился тому, насколько разумно звучали его доводы, но он был уверен в своих словах. — Карин-то все помогают — и полиция, и группа поддержки жертв насилия. Ей не приходится переживать все это в одиночку. А ты должна будешь в суде выступить против родного брата, и тебе никто не помогает, никто. И ты могла бы передумать, но не делаешь этого. Более отважного человека я еще не встречал. — Он подошел ближе. — Пойдем, сама спросишь Карин, что она думает на этот счет.
Элли попятилась к двери:
— Меня мама зовет.
— Я ничего не слышал.
— А может, папа.
— Элли, прекрати. Это же я, Майки. Я вижу, чем ты занимаешься. Наказываешь себя. Это не поможет.
— Но я не нарочно! — Она залилась краской. — Мне так стыдно.
— Карин не думает о тебе плохо.
— А как она обо мне думает?
— Кажется, она понимает, что сделала бы то же самое, окажись на твоем месте.
Элли вздохнула. Солнечные лучи грели дверь и кирпичную стену дома. Она стояла на самом солнце.
— Я ей письмо написала, — проговорила она, — но так и не отослала. Том по-прежнему отказывается признать себя виновным, ты же в курсе, наверное? Карин придется всю душу вывернуть наизнанку, все узнают о ее личной жизни в подробностях. Это будет ужасно, а главное, ничего не изменится.
— Но ты тут ни при чем. Карин понимает, на что идет. Она сама мне вечно цитирует статистику. — Он сделал еще один шаг ей навстречу. — Я знаю, ты считаешь, что я плохо на тебя влияю, и, может, так оно и есть, но можем мы хоть чуть-чуть побыть вдвоем?
Майкл подошел еще ближе. Ему хотелось, чтобы она поняла: Карин не настроена против нее так категорически, как ей кажется. Вот только сегодня утром она пронюхала каким-то образом, что он собрался к Элли, и одарила его своей фирменной насмешливой улыбочкой. Скажи ей, что я приду на свадьбу, заявила она, но подружкой невесты быть не собираюсь. И если ее братец тоже будет там, не обещаю, что не прибью его. Но не мог же он рассказать об этом Элли — она же перепугается до смерти, еще, не дай бог, решит, что он и впрямь собрался сделать ей предложение.
— Послушай, — проговорил он, — Карин теперь каждый день выходит из дому, у нее куча друзей. И я знаю, что твой брат не признает себя виновным и в суде ее ждет кошмар... и отец твой полный идиот, а мать моя по-прежнему хлещет херес за завтраком и прячет бутылку в стенном шкафу, надеясь, что никто не заметит. Чудес не бывает, Элли, и нам с тобой необязательно при Карин прямо целоваться, но может же из всего этого выйти хоть что-то хорошее?
— Хм... — ответила она, склонив голову набок, — может, и выйдет.
Он рассмеялся:
— Пойдем прогуляемся. Снимай пижаму, выберемся отсюда.
Рядом закричала птица, перелетев с дерева на дерево. Они одновременно повернулись и увидели ее, и это что-то изменило. Элли словно растаяла.
— Смотри, — сказала она, — небо золотое.
Оно и вправду сияло. Солнце поднялось над воротами, розовое и золотистое свечение слилось воедино, и кроны деревьев утопали в лучах.
— Ну, давай же, Элли, просто пройдемся. Никому еще от этого плохо не стало. Мы с тобой в одной команде.
Она хмуро взглянула на него, растерявшись на мгновение. Солнечные лучи упали на стену за ее спиной.
— В команде Маккензи? Он улыбнулся:
— Нуда. Что-то вроде того.
Она оставила дома свою пижаму, тапочки, халат, учебники, конспекты и родителей.
— Я иду гулять, — бросила она с порога.
Мама с папой посмотрели на нее из-за стола. От их взглядов ничего не укрылось — ни красная помада, ни летнее платье, совсем короткое, такое, что все ноги открыты, ни новые туфли.
Она поцеловала мать в щеку:
— Увидимся. Та улыбнулась:
— Прекрасно выглядишь, Элли. Иди.
— Гулять, говоришь? — спросил отец.
— Ну да. Прекрасный день.
— А помаду по погоде подбирала?
— Захотелось накраситься.
— Это не объяснение.
Он так и остался сидеть, нахмурившись. Элли погрустнела, заметив взгляд, которым перекинулись родители, — напряженный, вежливый, отстраненный. Маме может из-за этой прогулки достаться, точно достанется, если отец выяснит, с кем это Элли пошла гулять. Но потом, может быть, она сама осмелится ему в этом признаться, и, возможно, мать даже встанет на ее сторону. Раз за разом она убедит отца смириться.
На прощание она чмокнула его в макушку. Он, кажется, удивился.
— Только не на весь день, — проворчал он. — Не забывай, у тебя экзамены.
— Ну да, мое будущее под угрозой. Я в курсе.
Это прозвучало совсем не так, как она задумывала. Будто ей плевать. Но она и об учебе думала, просто теперь ей важно было сохранить равновесие. В сутках много часов на подготовку к экзаменам, но так мало солнечного света.
Порой, если хочешь чего-то действительно сильно, можно сделать так, чтобы это свершилось. Если скучаешь по человеку так отчаянно, что все внутри горит, можно повторять его имя снова и снова, и тогда он по -чувствует и придет. Это называется симпатической магией: надо просто поверить — и все получится.
Перед ней открылся новый мир — она и Майки, утреннее солнце над воротами и день, который будет не похожим на все остальные. Платье у нее было в оранжево-зеленый горошек, яркое, как огни на карусели. Майки хотел было присвистнуть, но сдержался.
— Да ты просто красотка! — выпалил он. Элли улыбнулась:
— Отец по-прежнему считает, что меня можно подкупить, хоть со мной и не разговаривает. Вот это платье, например, напоминание о том, какая куча подарков меня ждет, если я засяду наконец за учебу и получу одни пятерки за все десять экзаменов.
— Ты так себе целый новый гардероб заработаешь.
— Если буду продолжать встречаться с тобой, мне это не светит.
Она слегка толкнула его, давая понять, что пошутила, и нажала на кнопку, открывающую ворота. Они вышли на улицу и встали рядом, глядя, как те медленно закрываются.
— Там город... — он показал налево, — а там что, не знаю.
Перед ними раскинулось поле. По краям его высились деревья, солнце отражалось в лужах, а зеленые листья тянулись к небу. Две вороны сели на землю и тут же поднялись ввысь.
— Я бы туда пошел, если ты не против, — проговорил он.
Они зашагали вдоль поля. Дорога была неровная, но грязь засохла на солнце и затвердела. Они поговорили о Карин, о суде, но вскоре поняли, что есть много других тем. Элли рассказала об экзамене по рисованию и своем проекте под названием «Красное», о том, что с приходом тепла планирует снова заняться плаванием.
— Ты мне обещала, что мы с тобой искупаемся в море, — заметил он, — помнишь?
Она насмешливо подняла бровь. Как ему нравилось, когда она так делала.
— А ты обещал научить меня готовить.
— Научу.
— Значит, и я свое обещание сдержу.
Потом он рассказал ей о том, как Деке расстроился, что Майки не поделился с ним своими проблемами, и предложил ему пройти практику в пабе, если он все-таки поступит в колледж- Изложил и свою теорию о том, что Джеко на самом деле влюблен в Карин, и это ему совсем не нравится, конечно, но в то же время он понимает, что не его это дело. Они шли и шли, а погода менялась — то солнце выглянет, то тень, то солнце, то снова тень. Деревья покачивались на ветру; листья набирались сил перед летом.
Они подошли к тропинке, вьющейся меж деревьев и ведущей к другому полю. Оно было больше и простиралось дальше. С их приближением греющиеся на солнце птицы встрепенулись и защебетали. Это было прекрасно.
Что, если эта тропа ведет к берегу? И если долго идти, можно выйти к морю?
— Не знаю, как ты, — сказал он, — но я бы погулял еще.
— Ага, — ответила она, — я тоже.
Шагая рядом с ней, он чувствовал себя абсолютно счастливым. Их пальцы время от времени соприкасались, и он чувствовал, как их тянет друг к другу, словно магнитом. Впервые за много дней — да что там, впервые в жизни, наверное, — ему ничего не хотелось менять.
Конец
Благодарности
Спасибо всем, кто поделился со мной своим опытом, историями из жизни и временем, в особенности Дебби Адлер, Крису Роллингсу, Гонул Гюней, Энн Макшейн, Саре Пеппер, Эндрю Сент-Джону, Меган Данн, Анне Оуэн, Луис Хилл, Марион Скотт, Бетани Скотт, Вив Паркер, Симоне Баллетти, Патрису Лоуренсу, Натали Аби-Эззи, Кэт Госкович, Саре Лернер, Эве Левин, Стеф Пикснер, Арчи Хиллу, Дэвиду Фиклингу, Белле Пирсон, Ханне Фетерстоун и Кэтрин Кларк.
|
