Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Министерство образования
Могилевский государственный университет им А.А.Кулешова
Реферат по философии
Тема : Проблема рационального и иррациональности в философии.
Выполнила:
студентка 2 курса
Факультета Физического Воспитания
25 группы
Батвенкова Вероника
Могилев 2013
ДОРАБОТАТЬ И РАСШИРИТТЬ КРУГ АВТОРОВ, ОБСУЖДАЮЩИХ ЗАЯВЛЕННУЮ ТЕМУ,
ВОЗЬМИТЕ КНИГУ АВТОНОМОВОЙ И ОХАРАКТЕРИЗУЙТЕ С ЕЁ ПОМОЩЬЮ (В ДОПОЛНЕНИЕ К ШОПЕНГАУЭРУ) СКВОЗНЫЕ ПРОБЛЕМЫ.
РАЗБИТЬ ТЕКСТ НА АБЗАЦЫ
Проблема рационального и иррационального является одной из важнейших проблем философии с самого момента возникновения последней, ибо что есть философия, как не раздумье над устроением универсума и человека, погруженного в него: рационален ли универсум, или в своей основе он иррационален, следовательно, непознаваем и непредсказуем; рациональны ли наши средства познания бытия, или проникнуть в бытийственные глубины можно только с помощью интуиции, озарения и т. п. Сразу же оговорюсь, что поставленные вопросы не корректны, ибо разведение рационального и иррационального по разным углам крайне не философично. Как нет единого без многого, бытия без небытия, левого без правого, дня без ночи, мужского без женского, так нет в философии рационального без иррационального. Пренебрежение или сознательное отвержение рационального или же иррационального пластов бытия приводит к поистине трагическим последствиям — возникает не просто неверная теоретическая схема, обедняющая действительность, но формируется заведомо ложное представление об универсуме и положении человека в нем.
Вспомним наше, если можно так выразиться, ближайшее прошлое. Сталинско-брежневская идеология, не мудрствуя лукаво, попросту запретила иррациональное и приказала считать мир предельно рациональным, ясным и прозрачным. Власть предержащие учили философов и иже с ними «мыслить» бытие как исключительно посюсторонний, очень простой мир, каждую часть которого легко описать, объяснить и сделать понятной всем без исключения. Л. Гозман и А. Эткинд убедительно показали, как на основе подобного теоретического постулата строились соответствующие нравственные, политические и научные конструкции, приобретшие прямо-таки карикатурный характер (добавлю — с точки зрения теории, но не жизни, где все это выглядело далеко не смешно). Например, пишут авторы, носителем подлинной нравственности и добра считался «простой» человек, который «в университетах не обучался».
Любое же непонятное, не укладывающееся в рационалистические рамки, объявлялось злонамеренным запутыванием стройного, не таящего никаких существенных тайн мира. Но если мир прост и понятен, то и вся работа ученых — бессмысленная трата народных денег, а их открытия и выводы — попытка заморочить людям головы. Широчайшее распространение получают научно-популярная литература и просветительские лекции, которые способствуют выработке у читателя и слушателя уверенности, что ему все ясно, за исключением того, почему в столь очевидных вопросах не могут разобраться специалисты.
Все вышесказанное (которое я назвала бы небольшим прологом к статье) призвано показать, с одной стороны, насколько важна роль истинного философского понимания действительности, с другой,— что это истинноепонимание не может быть достигнуто без таких одинаково важных и равноценных по значимости категорий, как рациональное и иррациональное.
В реферате, ставящем цель прояснить природу рационального и иррационального, я буду опираться на философию А. Шопенгауэра, во-первых, потому что абстрактное, не наполненное конкретным, живым содержанием рассуждение о какой бы то ни было проблеме дает слишком мало пищи уму, нисколько не насыщая его. Во-вторых, потому что именно у Шопенгауэра проблема рационального и иррационального, звучавшая до него глухо, как бы из подполья, вышла наружу, стала предметом открытого, широкого, осознанного и тщательного рассмотрения (хотя сам термин «иррациональное» и отсутствует в его философии, рациональному немецкий философ противопоставляет «иллюминизм»). В отличие от иррационалистов последующей формации (например, К. Ясперса, М. Хайдеггера), которые, стремясь отмежеваться от иррационализма «второй свежести» («почва и кровь»), весьма строго и сдержанно говорят об иррациональном, Шопенгауэр пишет откровенно, смело, страстно, его философия — это обнаженный нерв иррационального, в ней бьется сильный, мощный жизненный пульс, наполненный живой энергией иррационального.
Для начала — самое общее определение рационального и иррационального. Рациональное — это логически обоснованное, теоретически осознанное, систематизированное универсальное знание предмета, нечто «в масштабе разграничивания» (Хайдеггер). Это в гносеологическом плане. В онтологическом — предмет, явление, действие, в основании бытия которых лежит закон, формообразование, правило, порядок, целесообразность. Рациональное явление прозрачно, проницаемо, а потому его можно выразить рациональными средствами, т. е. понятийно, вербально, оно имеет коммуникабельный характер, способно быть передаваемо другому, способно быть воспринято всеми субъектами.
Иррациональное имеет два смысла. В первом смысле иррациональное таково, что вполне может быть рационализировано (так скульптор из бесформенной глыбы мрамора высекает прекрасную скульптуру — образ избитый, но чрезвычайно наглядный). Практически это есть объект познания, который поначалу предстает как искомое, неизвестное, непознанное. В процессе познания субъект превращает его в логически выраженное, всеобщее знание. Зачастую это иррациональное в нашей философской литературе называют нерациональным, но это в сущности неполный перевод на русский термина «иррациональный», где «ир» заменено «не». Правильнее, с моей точки зрения, подобное иррациональное обозначить как «еще-не-рациональное» (французский философ Анри де Любак (1896—1991) называет его инфрарациональным, недорациональным).
Взаимозависимость рационального и иррационального как еще-нерационального достаточно ясна. Субъект познания стоит перед проблемой, которая поначалу скрыта от него под флером иррационального. Используя имеющиеся в его арсенале средства познания, он овладевает непознанным, превращая в познанное. Еще-не-рациональное становится рациональным, т. е. абстрактным, логически и понятийно выраженным, короче — познанным объектом.
Наличие рационального знания признается как рационалистами, так и иррационалистами. Отрицание его привело бы к самым абсурдным последствиям — абсолютная разобщенность людей, не имеющих никаких точек соприкосновения в духовной и материальной деятельности, к полной анархии и хаосу. Но отношение рационализма и иррационализма к рациональному знанию совершенно различно. Рационалист убежден, что, получив рациональное знание о предмете, он тем самым познал его подлинную сущность. Иное в иррационализме. Иррационалист заявляет, что рациональное знание не дает и в принципе не способно дать знание сущности предмета в целом, оно скользит по поверхности и служит исключительно для целей ориентации человека в окружающей среде. Так, компас в руках путника совершенно необходимая вещь, если путник идет по неизвестной местности в определенную сторону, а не праздно шатается в воскресный день по аллеям парка. Но разве компас может дать нам описание и характеристику местности? Так и абстрактное рефлективное знание — поводырь в мире, знакомом ему исключительно в самых приблизительных чертах. Короче: рациональное знание возможно лишь относительно мира явлений, вещь сама по себе ему недоступна. А. Шопенгауэр, продолжая традицию кантовской философии, объявляет — познанный мир есть представление. Познаваемый мир расщеплен на субъективное и объективное. Формой объекта являются время, пространство, причинность; законом для него является закон основания в различных ипостасях. Но — главное — все это суть априорные формы субъекта, которые он в процессе познания накидывает на познаваемые объекты, к подлинной действительности они не имеют никакого отношения. Время, пространство, закон достаточного основания — формы нашего рационального знания и феноменального мира, а не свойства вещей самих по себе. Следовательно, мы всегда познаем только содержание нашего сознания и потому рационально познанный мир есть представление. Это отнюдь не означает, что он не реален. Мир в пространстве и времени реален, но это эмпирическая реальность, не имеющая точек соприкосновения с подлинным бытием.
Итак, мир явлений рационален, ибо в нем с жесткой необходимостью действует закон достаточного основания, причинность и т. п. Соответственно рационально познаваем: рассудок, разум, понятия, суждения и все прочие средства рационального познания задействованы Шопенгауэром для познания наглядного мира. Рационалист не может не согласиться со всеми этими положениями немецкого философа, но с оговоркой: благодаря всем этим средствам рационального познания мы также познаем и само бытие. Иррационалист категорически возражает, ибо для него мир вещей самих по себе иррационален не в первом смысле слова (как еще-не-рациональное), но во втором.
Второй смысл иррационального состоит в том, что это иррациональное признается в его абсолютном значении — иррациональное-само-по-себе: то, что в принципе не познаваемо никем и никогда. Для Шопенгауэра таким иррациональным является вещь сама по себе — воля. Воля — вне пространства и времени, вне причины и необходимости. Воля — слепое влечение, темный, глухой порыв, она едина, в ней субъект и объект есть одно, а именно — воля.
Здесь пути рационалиста и иррационалиста полностью расходятся. Взаимозависимость рационального и иррационального как еще-не-рационального уступает место противоборству рационального и иррационального-самого-по-себе. Начинается это противоборство с прямо противоположного толкования роли и места разума в познании. В иррационализме разум, который дает рациональное знание о феноменальном мире, признается бесполезным, беспомощным для познания мира вещей самих по себе. Для рационалиста же разум — высший орган познания, «высшее апелляционное судилище» (Шопенгауэр). Чтобы утвердить эту роль разума, пишет Шопенгауэр, послекантовские философы (Фихте, Шеллинг, «бездарный шарлатан Гегель») даже прибегали к недобросовестной жалкой уловке: слово «Vernunft» («разум»), заявляют они, происходит от слова «vernehmen» («слышать»), следовательно, разум есть способность слышать так называемое сверхчувственное (Nephelococcygia, Тучекукуевск — не жалеет иронии Шопенгауэр). Выдумка эта, пишет Шопенгауэр, была встречена с беспредельным сочувствием, неустанно, с несказанным удовольствием повторялась в Германии целых 30 лет, даже легла в основу самых разных философских систем. Конечно, соглашается Шопенгауэр, «Vernunft» происходит от «vcrnehmcn», но лишь потому, что человек в отличие от животного может не только слышать, но и разуметь, однако разуметь «не то, что происходит в Тучекукуевске, а что один разумный человек говорит другому: вот что он разумеет, и способность к этому называется разумом». «Для Шопенгауэра разум жестко ограничен одной функцией — функцией абстрагирования, и он поэтому в значимости уступает даже рассудку: разум способен лишь образовывать абстрактные понятия, тогда как рассудок непосредственно связан с наглядным миром. Рассудок собирает в живом опыте материал для разума, на долю которого выпадает лишь простая работа абстрагирования, обобщения, классификации. Рассудок интуитивно и бессознательно без всякой рефлексии (для Шопенгауэра явление вторичное) перерабатывает ощущения и преобразовывает их в соответствии с законом достаточного основания в формах времени, пространства, причинности. Только от рассудка, утверждает немецкий философ, зависит интуиция внешнего мира, потому «рассудок видит, рассудок слышит, прочее глухо и слепо».
На первый взгляд может показаться, что Шопенгауэр просто поменял местами рассудок и разум в пику столь нелюбимой им немецкой классической философии. Нет, ведь как бы ни был хорош рассудок, он познает исключительно феноменальный мир, не имея ни малейшей возможности проникнуть в мир вещей самих по себе. Традиция же немецкой классической философии состоит в признании разума как высочайшей способности познания подлинного бытия. Лжефилософы, заявляет Шопенгауэр, приходят к нелепому выводу, будто разум есть способность, по самой своей сущности предназначенная для вещей по ту сторону всякого опыта, т. е. для метафизики, и непосредственно познает последние основания всякого бытия. Если бы господа эти, говорит Шопенгауэр, вместо того чтобы обоготворить свой разум, «пожелали им воспользоваться», то давно бы поняли, что если бы человек благодаря особому органу для разрешения загадки мира — разуму — носил в себе врожденную и только в развитии нуждающуюся метафизику, то по вопросам метафизики царило бы такое же полное согласие, как относительно истин арифметики. Тогда на земле не существовало бы такого разнообразия религий и философий, «напротив, тогда на всякого, кто расходился бы с остальными в религиозных или философских воззрениях, тотчас должны были бы смотреть как на человека, который не совсем в своем уме».
Для Шопенгауэра разум не только далеко не высшая способность познания, но даже является вторичным по отношению к организму. Ведь внутреннее, «подлинное ядро единственно метафизическое и потому неразрушимое в человеке» есть, по Шопенгауэру, бессознательная воля. Интеллект (тождественный в философии Шопенгауэра разуму) есть простая акциденция нашего существа, ибо он представляет собою функцию мозга, который вместе с прилегающими к нему нервами и спинным мозгом — только плод, продукт и даже паразит остального организма, поскольку он непосредственно не входит в его внутренние пружины, а служит цели самосохранения только тем, что регулирует отношение организма к внешнему миру. Сам же организм — это видимость, объектность индивидуальной воли, ее образ как он является в мозгу и оттого он обусловливается познавательными формами мозга: временем, пространством и причинностью, следовательно, представляет собою нечто протяженное, действующее во времени, и материальное.
Итак, началом и человека, и бытия является иррациональная, т. с. непознаваемая, непостижимая воля. Воля как ядро подлинного бытия — это мощный, неутомимый, темный порыв, образующий подпочву нашего сознания. Это все, что мы можем знать о воле — безудержное, неотвратимое желание быть, желание, не имеющее никакой причины, никакого объяснения. Есть — и все!.Здесь я хотела бы сделать небольшое отступление и задаться вопросом: почему один философ становится рационалистом, другой — иррационалистом? Думаю, причину следует искать в особенностях духовно-психической конституции мыслителя. Философия — это прежде всего мировоззрение, в сокровенной глубине своей обусловленное первичной интуицией философа, т. е. чем-то далее необъяснимым, должным быть принятым как факт. Кто-то тяготеет к строгим, рациональным формам познания мира, бытия, и сам мир воспринимает как рационально организованный. Рационалистически настроенный мыслитель строит картину мира упорядоченного, закономерного, целесообразного с мелкими вкраплениями иррационального, которое под мощным воздействием разума в конечном счете рационализируется.
Иррационалистически настроенный мыслитель убежден, что в основу бытия заложены иррациональные силы, ускользающие от рационального познания Однако глубокий мыслитель не может просто остановиться перед непостижимым и всю страсть души отдает стремлению — не познать, но предельно близко подойти к тайне бытия. Платон, Кьеркегор и Шопенгауэр — философы, для которых иррациональное в бытии было тревожной, мучающей их загадкой, не дающей им ни минуты покоя еще и потому, что сама философия для них — не ученое занятие, но именно любовь к мудрости, заноза в сердце, боль души.
Но вернемся к нашей непосредственной теме. Итак, основой мира, силой, управляющей как ноуменальным, так и феноменальным мирами, по Шопенгауэру, является иррациональная воля — темная и бессознательная. Воля в неудержимом порыве, столь же иррациональном, необъяснимом, как она сама, создаст мир представлений. Воля как бессознательная сила не знает, почему она хочет реализоваться, объективироваться в мире представлений, но, глядя в феноменальный мир, как в зеркало, знает, чего она хочет,— оказывается, предмет се бессознательного хотения «не что иное, как этот мир, жизнь, именно такая, как она есть. Мы назвали поэтому,— пишет немецкий философ,— мир явлений зеркалом воли, се объектностью, и так как то, чего хочет воля, всегда есть жизнь (потому что в образе последней является для представления это хотение), то все равно, сказать ли просто воля или воля к жизни: последнее только плеоназм».
Поскольку жизнь создает темная, мрачная, слепая воля в столь же безудержном, сколь и бессознательном порыве, то и ждать от этой жизни чего-либо хорошего — дело безнадежное. Зрячая воля, с горечью констатирует немецкий философ, никогда не сотворила бы тот мир, который мы видим вокруг себя,— со всеми его трагедиями, ужасами, страданиями. Только слепая воля могла построить жизнь, обремененную вечной заботой, страхом, нуждой, тоской и скукой. Жизнь — это «несчастное, темное, трудное и скорбное положение». «И этот мир,— пишет Шопенгауэр,— эту сутолоку измученных и истерзанных существ, которые живут только тем, что пожирают друг друга; этот мир, где всякое хищное животное представляет собою живую могилу тысячи других и поддерживает свое существование целым рядом чужих мученических смертей; этот мир, где вместе с познанием возрастает и способность чувствовать горе,— способность, которая поэтому в человеке достигает своей высшей степени, и тем высшей, чем он интеллигентнее,— этот мир хотели приспособить к лейбницевской системе оптимизма и демонстрировать его как лучший из возможных миров. Нелепость вопиющая!..»
Итак, воля хочет быть объективированной, и потому создает жизнь, а мы оказываемся несчастными заложниками темной воли. Она в слепом порыве самореализации создает индивидуумов, с тем чтобы тут же забыть о каждом из них, ибо все они для ее целей вполне взаимозаменяемы. Индивидуум, пишет Шопенгауэр, получает свою жизнь как подарок, приходит из ничто, в смерти своей несет утрату этого подарка и возвращается в ничто. Поначалу, читая эти строки Шопенгауэра, я невольно сравнивала его с Кьеркегором, который отчаянно и страстно боролся за каждого отдельного, единичного, в то время как немецкий философ писал: не индивид, «только — род — вот чем дорожит природа и о сохранении чего она печется со всей серьезностью... Индивидуум же не имеет для нее никакой ценности». Лишь спустя какое-то время я поняла, что и Кьеркегор, и Шопенгауэр озабочены одним и тем же — каждым отдельным человеком. То, что я сначала восприняла у Шопенгауэра как холодное равнодушное утверждение всенепременной истины, с которой нельзя бороться, на самом деле имело лишь внешнюю форму, за которой скрывалась мучительная мысль — как обороть эту истину? Мыслитель не мог примириться с ролью человека в качестве жалкого раба слепой воли, с его неизбежным исчезновением в ничто. Конечность бытия человека — вот основная забота и главная цель философствований Кьеркегора и Шопенгауэра. Оба были уязвлены фактом смерти и оба искали — каждый по-своему — выхода из тупика. Слепая, иррациональная сила распоряжается нашей жизнью и нашей смертью, а мы бессильны что-либо сделать. Бессильны ли? Здесь на помощь Шопенгауэру приходит именно его иррационализм. Националистически понятый человек — это сознание, разум, интеллект. Смерть гасит сознание, следовательно, прекращается существование. "Шопенгауэр пишет, что корень нашего существования лежит вне сознания, но само наше существование целиком лежит в сознании, существование без сознания не есть вообще для нас существование. Смерть гасит сознание. Но в человеке есть подлинное, неразрушимое, вечное — воля. Именно благодаря иррациональному началу в человеке он неуничтожим! Вот смысл, цель, высочайшая задача философии Шопенгауэра: раскрыть перед человеком истинную его сущность и истинную сущность мира. Человек, владеющий познанием сущности мира, «спокойно смотрел бы в лицо смерти, прилетающей на крылах времени, и видел бы в ней обманчивый мираж, бессильный призрак, пугающий слабых, но не имеющий власти над тем, кто знает, что он сам — та воля, чьей объективацией, или отпечатком, служит весь мир; за кем поэтому во всякое время обеспечена жизнь, равно как и настоящее — эта подлинная, единая форма проявления воли; кого поэтому не может страшить бесконечное прошлое или будущее, в которых ему не суждено быть, ибо он считает это прошлое и будущее пустым наваждением и пеленою Майи; кто поэтому столько же мало должен бояться смерти, как солнце — ночи».
Таким образом, человек, будучи в природной цепи одним из звеньев проявления слепой, бессознательной воли, тем не менее, выбивается из этой цепи благодаря своей способности постичь сущность и смысл бытия.
Здесь, конечно, нельзя не задаться вопросом, на каком основании Шопенгауэр, столь убежденно говоривший о полной непроницаемости для человека мира, вдруг объявляет об «адекватном воспроизведении сущности мира». Оказывается, что как бы ни был иррационален ноуменальный мир, существуют три пути подхода к нему — искусство, мистика и философия. Разговор об искусстве увел бы нас слишком в сторону, поговорим о мистике и философии.
Мистику и философию Шопенгауэра объединяет общее понимание характера универсума. Как справедливо пишет А. Стирнотт, для мистика, а я добавлю — и для Шопенгауэра, характерно убеждение, что «универсум не есть статичный, бездушный механизм, но динамичный, творческий процесс, из которого возникают отношения, значения, ценности, идеалы и духовные личности». И. Хуттон Хинд определяет мистику как попытку выйти за пределы физических и видимых явлений нашего земного и каждодневного существования и таким образом раскрыть тайну жизни. Мистицизм, пишет он, делает акцент на откровении, озарении, прямой вспышке (fash) озарения, которая раскрывает «внутреннее видение» (кстати, слово «мистицизм» связано с корнем слова, означающим «закрывание глаз»). Великая тайна, запрятанная в реальности, не подвластная науке, философии, логике, раскрывается, когда надменный и жалкий человек прекращает свои умственные усилия и учится ждать откровения уникальной реальности или уникальной истины. «Be still and know» («Будьте тихими и познаете») — говорит мистик нетерпеливым искателям знания и истины.
Уже из этих кратких замечаний следует, что Шопенгауэр, конечно, не мог пройти мимо подобного способа постижения основ бытия. Мистика, пишет немецкий философ, это — указание «к непосредственному проникновению в то, куда не достигает ни созерцание, ни понятие, ни вообще какое бы то ни было знание». Мистика и мистерия намечают пустое для познания место, «т. е. тот пункт, где необходимо прекращается всякое знание; и оттого этот пункт может быть выражен для мысли только отрицательным путем, а для чувственного созерцания он замещается символическими знаками, во храмах — темнотою и безмолвием, а в браманизме даже требованием приостановки всякого мышления и созерцания, в целях глубочайшего проникновения в недра собственного я, с помощью мысленного произнесения таинственного слова Оum». Мистик исходит из своего внутреннего, положительного, индивидуального опыта, в котором находит себя как вечное, всеединое существо. Ho именно в силу собственной специфики мистика обладает одним крайне существенным недостатком: у нее нет средств передать свой уникальный опыт другому. Мистик не может сообщить ничего, кроме своих собственных ощущений, ему надо просто верить на слово,. он никого, пишет Шопенгауэр, не может убедить; его познание несообщаемо. .
В отличие от мистика философ, по Шопенгауэру, обязан исходить из общего для всех, из объективного, перед всеми лежащего явления, а также из фактов самосознания как они заложены в каждом человеке без исключения. Философ не может ссылаться на интеллектуальные воззрения (выпад против Шеллинга), на мнимые непосредственные внушения разума, не может предлагать положительное знание о том, что навеки недоступно ни для какого знания. Философия должна принимать в число своих данных только то, на что можно с достоверностью указать в наглядном внешнем мире, в зиждущих наш интеллект формах для восприятия этого мира и в общем для всех сознании собственного я. Задача философии, заявляет Шопенгауэр, «должна ограничиваться миром: всесторонне указать на то, что этот мир такое, что он такое в своих глубочайших недрах,— вот все, что она может сделать, оставаясь добросовестной». Если вспомнить, что лейтмотивом иррационалистической философии Шопенгауэра является утверждение об абсолютной непостижимости основ бытия, то это не так уж мало! Безусловно, немецкий философ оказался в трудном положении — иррациональное бытие передать в рациональных, сообщаемых каждому формах. И он прекрасно это понимает. Философия, пишет он, подобно маятнику, колеблется между рационализмом и иллюминизмом (читай — иррационализмом). Рационализм, по Шопенгауэру, имеет своим органом интеллект, иллюминизм — «внутреннее просветление, интеллектуальное созерцание, высшее сознание, непосредственно познающий разум, богосознание, унификацию и т. п. и презрительно относится к рационализму как «светочу природы».Однако иллюминизм, подобно мистике, не владеет языком, способным передать внутреннее состояние индивидуума, поэтому «рационализм, рука об руку со скептицизмом, снова и снова выступает на сцену».
Итак, неустанно повторяет Шопенгауэр, философия должна быть сообщаемым познанием, т. е. Рационализмом. Но рационализм — лишь внешняя форма философии. Она использует понятия, универсальные категории для выражения общего знания, чтобы передать это знание другому. Но чтобы что-то передать, это что-то нужно получить. В философии это «что-то» — истинное знание о подлинном мире. Мы уже знаем, как мистика получает это знание, знаем, почему мистическое знание непередаваемо. Но это же знание получает и философия, утверждает Шопенгауэр, но философия не книжная, вторичная, а глубинная, первичная, рожденная гением.Гений в отличие от обыкновенного человека обладает таким избытком познавательной силы, способен на такое великое напряжение духовных сил, что освобождается на какое-то время от служения воле и проникает в глубины подлинного мира. Если для обыкновенного человека, говорит немецкий философ, познание служит фонарем, который освещает ему путь, то для гения оно — солнце, которое озаряет мир. Благодаря мощи своего ума и интуиции гений схватывает суть универсума в его целостности, и он видит, что этот универсум — сцена, арена, поле деятельности одной силы — воли, безудержной, неразрушимой воли к жизни. В своем самопознании гений через я как микрокосм постигает весь макрокосм. Важнейшее отличие философа-гения (для Шопенгауэра подлинный философ всегда есть гений) от ученого в том, что ученый наблюдает и познает отдельное явление, предмет феноменального мира, и остается на этом уровне — уровне мира представлений. Философ от единичных и изолированных фактов опыта переходит к размышлению над опытом в его целокупности, над тем, что имеет место быть всегда, во всем, везде. Философ делает предметом своего наблюдения существенные и всеобщие явления, предоставляя частные, особенные, редкие, микроскопические или мимолетные явления физику, зоологу, историку и т. п. «Его занимают более важные вещи: целое и великое мира, его существенное, основные истины — вот его высокая цель. Поэтому-то он не может в то же время заниматься частностями и мелочами; все равно, как тот, кто обозревает страну с вершины горы, не может в то же время исследовать и определять прозябающие в долине растения, а предоставляет это находящимся там ботаникам». Отличие философа от ученого, по Шопенгауэру, обусловлено двумя важнейшими факторами — чистым созерцанием и невероятной силы и глубины интуицией. Как рассудок на основе наглядных воззрений строит объективное знание о мире явлений, так гений на основе чистого созерцания и интуиции — через размышления и рефлексию — строит философское знание о ноуменальном мире. Поэтому философию следует сравнить с «непосредственным солнечным светом», а познание феноменального мира — с «заимствованным отражением луны». В таинственные глубины мира, непостижимые и необъяснимые («необъяснимое начало — удел метафизики»), нельзя, по Шопенгауэру, проникнуть иначе, чем с помощью чистого созерцания и интуиции, а выразить добытое можно лишь иносказательно, в образах и сравнениях. Ведь и вообще-то, пишет немецкий философ, «для уразумения глубочайших и сокровеннейших истин нам не дано иных средств, кроме образов и сравнений». Но это — промежуточный момент в философии, который она должна преодолеть, чтобы достичь понятийного выражения полученных результатов и передать их людям: «Отвлеченно, общо и отчетливо воспроизвести в понятиях всю сущность мира и как отраженный снимок показать ее разуму в устойчивых и всегда наличных понятиях — вот это и не что иное есть философия».