Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
PAGE 33
Мелисса де ла Круз: «Наследие ван Аленов»
Перевод: Оксана Степашкина
Всю свою жизнь Лоуренс ван Ален посвятил тому, чтобы Князь тьмы Люцифер, заключенный в подземном мире, не смог вернуться на землю. Труд его был не закончен. Лоуренс оставил этот мир навсегда. И хотя после мятежа Люцифера путь в рай оказался закрыт для него навеки, он знает, что где-то под землей существуют семь путей мертвых, по которым можно выбраться на свободу. Ключи от врат, преграждающих каждый из этих путей, хранят привратники, имена которых есть великая тайна. Но Князь тьмы с помощью подкупа и коварства узнает их тайные имена. Теперь во что бы то ни стало нужно предупредить семерых привратников, что над миром нависла угроза дьявольского нашествия, и эта ответственная задача ложится на плечи Шайлер, внучки и наследницы дела Лоуренса ван Алена.
Впервые на русском! Новая книга сериала, разошедшегося миллионными тиражами!
Посвящается моей маме, Чинг де ла Круз, которая всегда говорила, что Голубая кровь это «то, что надо». А также Мику и Мэтти – навеки.
Убитые преследуют убийц.
Эмилия Бронте. Грозовой перевал.
Мне кажется, сплю я уж тысячу лет, приди и открой мне глаза...
Эванесенс. Bring Me to Life
– Сказано, что дочь Аллегры победит Серебряную кровь. Я верю, что Шайлер принесет нам спасение, которого мы взыскуем. Она почти так же сильна, как ее мать. А однажды станет даже сильнее.
– Шайлер ван Ален... Полукровка? Ты уверен, что речь идет именно о ней? – Переспросил Чарльз.
Лоуренс кивнул.
– Потому что у Аллегры две дочери, – произнес Чарльз непринужденно, почти шутливо. – Ты, конечно же, помнишь об этом.
– Конечно, – ледяным тоном ответил старейшина ван Ален. – Но насмехаться над столь серьезным вопросом, как первенец Аллегры, – ниже твоего достоинства.
Чарльз отмахнулся от сделанного Лоуренсом выговора.
– Приношу свои извинения. Я не хотел оскорблять покойницу.
– Ее кровь на наших руках, – со вздохом произнес Лоуренс. События сегодняшнего дня утомили его, равно как и воспоминания о прошлом. – Только вот я думаю...
– О чем?
– О том, о чем думал все эти годы, Чарльз, – а можно ли вообще это уничтожить?
НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС
НЕКРОЛОГ
В возрасте 105 лет скончался Лоуренс ван Ален, меценат и философ Лоуренс ван Ален, профессор истории и лингвистики Университета Венеции, скончался прошлой ночью в своем доме на Риверсайд-драйв, Манхэттен.
Ему было 105 лет. Смерть засвидетельствовала доктор Патриция Хазард, его лечащий врач. Причиной смерти был назван преклонный возраст.
Профессор ван Ален был потомком Уильяма Генри ван Алена, известного под прозвищем Командор, кумира Америки и одного из богатейших людей позолоченного века, сделавшего состояние на пароходах, железных дорогах, частных инвестициях и брокерском деле. Ван Алены основали Нью-Йоркскую центральную железную дорогу и Центральный вокзал. Благотворительный фонд ван Аленов был главным инвестором при создании Метрополитен-музея, театра Метрополитен-опера, труппы «Нью-Йорк сити баллет» и нью-йоркского Банка крови.
У покойного остались дочь, Аллегра ван Ален, пребывающая в коме с 1902 года, и внучка, Шайлер ван Ален.
ШАЙЛЕР
Скорбеть времени не было. Вернувшись в Нью-Йорк после гибели Лоуренса в Рио – Комитет замаскировал ее при помощи подобающего некролога в «Таймс», – Шайлер ван Ален ударилась в бега. Без отдыха. Без передышки. Год непрестанного движения; всего на шаг она опережала преследующих ее венаторов, представителей тайной полиции вампиров. За перелетом в Буэнос-Айрес следовал перелет в Дубай. За бессонной ночью в молодежном хостеле в Амстердаме – такая же бессонная ночь на двухъярусной койке в доме конференций в Брюгге.
Свой шестнадцатый день рождения Шайлер встретила в поезде, идущем по Транссибирской магистрали, и отпраздновала чашкой водянистого «нескафе» и крошащимся русским печеньем. Каким-то образом ее лучшему другу, Оливеру Хазард-Перри, удалось отыскать в пакете с сухариками свечу и зажечь ее. Оливер очень серьезно относился к своим обязанностям проводника. Именно благодаря его бережливости они сумели растянуть имевшиеся у них финансы на столь долгий срок. Совет старейшин закрыл Оливеру доступ к удачно размещенным счетам Хазард-Перри, как только беглецы покинули Нью-Йорк.
Сейчас же был жаркий парижский август. Приехав в Париж, они обнаружили, что город словно вымер: булочные, бутики и бистро позакрывались, а их владельцы удрали на трехнедельные каникулы на северное побережье. Вокруг были одни лишь американские и японские туристы, заполонившие все музеи и галереи, все парки и скверы, вездесущие и неотвратимые, в своих белых теннисных туфлях и бейсболках. Но Шайлер радовалась их присутствию. Она надеялась, что в этих медленно перемещающихся толпах им с Оливером легче будет отследить своих преследователей, венаторов.
Шайлер могла замаскироваться, изменив внешность, но применение «мутацио» давалось ей тяжело. Она ничего не говорила Оливеру, однако в последнее время ей не хватало сил даже на то, чтобы сменить цвет глаз.
И теперь, пропрятавшись почти год, они решили выйти из укрытия. Шаг рискованный, но они уже впали в отчаяние. Жизнь без защиты и мудрости тайного сообщества вампиров и избранной группы доверенных людей обходилась им дорого. И хотя никто из них не признался бы в этом вслух, они устали от бегства.
Теперь Шайлер сидела на заднем сиденье автобуса; на ней была отглаженная белая блузка с высоким воротником, узкие черные брюки и черные туфли без каблуков на резиновой подошве. Темные волосы собраны в хвост, а на лице ни грамма косметики, не считая легкого штриха губной помады. Шайлер хотела слиться с прочим штатом прислуги, нанятой на вечер.
Но наверняка кто-нибудь заметит. Наверняка кто-нибудь услышит, как сильно бьется ее сердце, кто-нибудь обратит внимание на ее учащенное, прерывистое дыхание. Нужно успокоиться. Нужно очистить разум и сделаться развязной официанткой, каковой она притворяется. Она столько лет отличалась умением делаться невидимой. Теперь от этого умения зависела ее жизнь.
Автобус пересек мост и остановился у отеля «Ламбер» на острове Святого Людовика, небольшом островке на Сене. Отель «Ламбер» был самым красивым домом в самом прекрасном городе мира. Во всяком случае, так всегда считала Шайлер. Хотя слово «дом» вообще-то не очень ему подходило. Куда уместнее было бы назвать его замком – явившимся прямо из сказки, с мощными стенами, выходящими на реку, с серыми мансардными крышами, вырастающими из тумана. В детстве Шайлер играла в прятки в здешнем английском саду, где подстриженные под конус деревья напоминали ей фигуры на шахматной доске. Шайлер помнила, как разыгрывала воображаемые пьесы в величественном внутреннем дворе и как бросала с террасы, выходящей на Сену, хлебные крошки гусям.
Подумать только, она тогда воспринимала эту жизнь как нечто само собой разумеющееся! Сегодня вечером она войдет в величественные апартаменты отеля не как званая гостья, а как скромная служанка. Как мышь, тайком пробирающаяся в норку. Шайлер вообще была свойственна тревожность, но теперь ей требовались все силы, чтобы совладать с собой. Она боялась, что может в любое мгновение сорваться и закричать; она уже настолько нервничала, что не могла сдержать дрожь. Лежавшие на коленях руки трепетали, словно пойманные птицы.
Рядом с ней сидел Оливер. В своей форме бармена, смокинге с черным шелковым галстуком-бабочкой и с серебряными запонками, юноша был очень красив. Но лицо его заливала бледность, а в плечах под малость великоватым пиджаком чувствовалось напряжение. Ясные светло-карие глаза были затуманены и казались скорее серыми. На лице Оливера не было того скучающего выражения, что у прочих пассажиров автобуса. Он держался настороже, готовый в любую минуту к бою или бегству. И всякий, кто присмотрелся бы к нему повнимательнее, заметил бы это.
«Зачем мы здесь? – Подумала Шайлер. – О чем мы только думали? Риск слишком велик. Они обнаружат нас и разлучат... а потом... а остальное так ужасно, что и думать не хочется».
Шайлер вспотела в накрахмаленной рубашке. Кондиционер не работал, а автобус был набит под завязку. Девушка прислонилась к оконному стеклу. С момента смерти Лоуренса прошло уже больше года. Четыреста сорок пять дней. Шайлер все продолжала их считать, надеясь, что когда-нибудь достигнет какой-то магической цифры и боль утихнет.
Происходящее не было игрой, хотя иногда и напоминало какую-то ужасающую, сюрреалистическую версию игры в «кошки-мышки». Оливер накрыл руки Шайлер ладонью, пытаясь помочь ей сдержать дрожь. Руки у нее начали дрожать несколько месяцев назад; сперва это были легкие подергивания, но вскоре девушка осознала, что даже для того, чтобы взять вилку или вскрыть конверт, ей приходится сосредоточиваться.
Шайлер знала, в чем причина, но ничего не могла с ней поделать. Доктор Пат сказала девушке еще во время первого визита к ней, что она единственная в своем роде, димидиум когнатус, первая полукровка, и предсказать, как ее смертное тело будет реагировать на преображение в бессмертное, невозможно. В ее случае следует ожидать побочных эффектов и каких-то особых сложностей.
И все же Шайлер почувствовала себя лучше, когда Оливер взял ее за руки. Он всегда знал, что нужно сделать. Она во многом зависела от него, и ее любовь к нему лишь усилилась за тот год, который они провели вместе. Шайлер сжала руку юноши. Их пальцы переплелись. Это его кровь текла в ее жилах, его быстрый разум оберегал ее свободу.
Что же касается всего и всех, кого они оставили в Нью-Йорке, – об этом Шайлер больше не размышляла. Все это осталось в прошлом. Она сделала свой выбор и на том успокоилась. Иногда она тосковала по своей подруге Блисс, и ей не раз хотелось с ней связаться, но об этом не могло быть и речи. Никто не должен знать, где они находятся. Никто. Даже Блисс.
Возможно, сегодня вечером им повезет. Ведь везло же до сих пор. Да, несколько раз они попадали в очень рискованные ситуации – как в тот вечер в Кёльне, когда она бросилась бежать от женщины, спросившей у нее, как пройти к собору. Агента выдал иллюминат. В сумерках Шайлер уловила мягкое, едва заметное сияние – и ринулась наутек. Маскировка – вещь хорошая, но в какой-то момент истинная природа себя выдает.
Не об этом ли вел речь инквизитор во время официального расследования событий, произошедших в Рио? Что, быть может, Шайлер не та, за кого себя выдает?
Изгой. Беглец. Вот кто она теперь. Уж никак не горюющая внучка Лоуренса ван Алена.
Нет.
С точки зрения Совета она – его убийца.
МИМИ
Фу, гадость! Она наступила на что-то липкое. И не просто липкое. Под ногой противно чавкнуло. Что бы это ни было, сапогам из шкуры пони конец. И о чем она думала, надевая эти сапоги для разведки? Мими Форс приподняла ногу и оценила масштабы бедствия. Черно-белые полоски, имитирующие зебру, покрылись какими-то коричневыми растекающимися пятнами.
Пиво? Виски? Сочетание всего здешнего низкопробного алкоголя? Кто ж его знает... Мими в который раз задумалась над тем, на кой черт она вызвалась отправиться на это задание. Сейчас шла последняя неделя августа. Ей в это время полагалось бы находиться на пляже на Капри, совершенствовать загар и потягивать пятую рюмочку лимончелло, а не ошиваться вокруг какого-то сомнительного кабака в глубинке, где-то между Пыльной Чашей и Ржавым Поясом. Или там были Ржавая Чаша и Пыльный Пояс? Ну где бы они ни находились, это был сонный и унылый городишко, и Мими не терпелось убраться отсюда.
– Что случилось? – Слегка подтолкнул ее локтем Кингсли Мартин. – Опять сапоги жмут?
– Оставишь ты меня в покое или нет? – Со вздохом поинтересовалась Мими и отодвинулась, ясно давая понять, что находит нишу, в которой они прятались, чересчур тесной.
Ей уже надоели постоянные подколки Кингсли. А особенно трудно стало переносить их после того, как девушка, к полнейшему своему ужасу, обнаружила, что ей начинает это нравиться. Это было совершенно неприемлемо. Она ненавидела Кингсли Мартина! И после всего того, что он ей сделал, она просто не могла испытывать к нему никаких иных чувств!
– А веселиться тогда как? – Подмигнул ей Кингсли.
Больше всего в Кингсли Мими бесило то – ну, не считая того, что однажды ее чуть не убили из-за него, – что в ходе погони, где-то между пляжами Пунта-дель-Эсте и небоскребами Гонконга, она начала находить его... привлекательным. Этого хватило, чтобы у нее противно заныло под ложечкой.
– Да ладно тебе, Форс, остынь. Ты же знаешь, что ты меня хочешь, – произнес Кингсли, самодовольно ухмыльнувшись.
– О господи! – Взорвалась Мими и развернулась так стремительно, что ее длинные светлые волосы хлестнули Кингсли по лицу. – Еще чего!
Может, он сильнее и быстрее ее, важная персона среди венаторов и вообще ее босс, но на самом деле командовать должна она, потому что в иерархии Совета она стоит выше! Если, конечно, эту жалкую группу трусов можно назвать Советом.
Если Кингсли Мартин думает, что ему что-то светит в отношениях с ней, то пусть подумает еще раз, и получше! Хоть он весь из себя и красавчик – ну прямо рок-звезда! – это не имеет ни малейшего значения! И совершенно неважно, насколько убыстряется ее пульс, когда Кингсли оказывается рядом. Она связана с другим.
– Мм... Недурно. Ты, как я посмотрю, не пользовалась гостиничным шампунем из аэропортовского «Хилтона»? Твой явно лучше, – промурлыкал Кингсли. – А такие мягкие и шелковистые они от кондиционера?
– Да ну заткнись же ты!..
– Тихо, – перебил ее Кингсли. – Прибереги свою речь до окончания веселья. Я вижу нашего клиента. Ты готова? – Теперь он говорил серьезно и сдержанно.
– Абсолютно, – кивнула Мими, тоже полностью переключившись на дело.
Она тоже увидела свидетеля, того человека, из-за которого они оказались тут, в нескольких милях под Линкольном, штат Небраска. О, она таки вспомнила, как называется это место! Бывший студент – член землячества, лет тридцати, с намечающимся пивным животиком и вторым подбородком. Он был из тех парней, которые, похоже, в годы учебы играли в футбол крайним защитником, а потом, после нескольких лет сидячей работы, умудрились превратить мышцы в жир.
– Хорошо, потому что дело ожидается непростое, – предупредил Кингсли. – Итак, ребята ведут его в угловую кабинку, а мы подойдем следом. Разберемся с ним и уйдем. Никто ничего не заметит, пока мы не встанем. Официантка к нам даже не подойдет.
Входить в чужой разум было легче и безболезненнее во время быстрого сна, но они не могли позволить себе такую роскошь – дожидаться, пока подозреваемый погрузится в объятия Морфея. Потому они намеревались проникнуть в его подсознание без предупреждения и не слишком заботясь о свидетеле. У них не было особого выбора. Им было некуда спрятать его. Некогда было подготовиться как следует. Им нужна была подлинная правда, и они намеревались на этот раз добраться до нее.
Венатор означало «говорящий истину»; они умели расшифровывать сны и добираться до воспоминаний. Хотя отличить истинное воспоминание от ложного позволяло только кровопускание, существовали и другие, более быстрые способы отличить факт от вымысла, не прибегая к священному целованию. Мими знала, что Комитет дает разрешение на суд крови только при самых серьезных обвинениях, как тогда, в ее случае. В других случаях практиковалась охота на воспоминания, «венатио», – способ хотя и не безупречный, но вполне пригодный для их целей. Мими прошла ускоренный курс подготовки перед тем, как вступить в ряды венаторов. Правда, ей помогло то, что в одной из прошлых жизней она уже была венатором. Как только она освоила заново базу, это стало напоминать езду на велосипеде: оперативная память начинает действовать, и упражнение становится второй натурой.
Мими смотрела, как Сэм и Тэд Ленноксы, братья-близнецы, дополняющие их команду венаторов, ведут свидетеля в темную угловую кабинку. Они уже влили в него несколько кружек пива у барной стойки. Мистер Славные Деньки решил, наверное, что обзавелся парой новых друзей.
Как только они уселись, на противоположную скамью тут же скользнул Кингсли, а рядом с ним пристроилась Мими.
– Привет, приятель, – произнес Кингсли. – Помнишь нас?
– Чё?
Мужик не спал, но был пьян и начал подремывать. Мими на миг стало жаль его. Он даже не догадывался, что сейчас произойдет.
– Вот ее ты помнишь наверняка, спорим? – Произнес Кингсли, побудив свидетеля посмотреть в глаза Мими.
Мими окутала студента своим огнем, но для всех в реальном мире мужик всего лишь обалдел от красивой блондинки, заглядевшись в ее зеленые глаза.
– Давай! – Скомандовал Кингсли.
И четыре венатора, не теряя ни секунды, ушли в пространство Контроля, забирая свидетеля с собой. Это было не сложнее, чем проскользнуть в кроличью нору.
БЛИСС
Когда она проснулась поутру, первое, что ей пришло на ум, что ярко-белые ставни выглядят знакомыми. Почему они выглядят знакомыми? Нет. Неправильно. Вопрос должен звучать не так. Она снова забегает вперед. Бывает. Но теперь надо сосредоточиться. Каждый день она задает себе три очень важных вопроса, и этот не из их числа.
Первый вопрос, который она должна задать себе, звучит так: «Как меня зовут?»
Она не могла это вспомнить.
Это было все равно что пытаться расшифровать неразборчивую надпись. Она знала, что там должно быть написано, но не могла разобрать почерк. Как будто что-то осталось за дверью, а она потеряла ключ. Или как будто проснулась и обнаружила, что ослепла. Она лихорадочно шарила на ощупь в темноте и старалась не впасть в панику.
«Как меня зовут?»
Имя. Она должна вспомнить свое имя. Иначе-иначе... ей не хотелось думать, что будет иначе. «Давным-давно жила на свете девочка по имени?..»
«Давным-давно жила на свете девочка по имени...»
У нее было необычное имя. Это она знала твердо. Имя было не из тех, которые пишут на керамических кружках в магазинчиках подарков или на сувенирных табличках из Диснейленда, которые по возвращении вешают на дверь спальни. Ее имя было красивым, необычным и значащим. Оно означало снег, или дыхание, или радость, или счастье, или...
Блаженство. Блисс. Да. Именно так. Блисс Ллевеллин. Ее зовут Блисс Ллевеллин! Она вспомнила! Она изо всех сил уцепилась за него. Ее имя. Ее сущность. До тех пор, пока помнит, кто она такая, с ней все в порядке. Она не сойдет с ума. Ну, во всяком случае, сегодня.
Но это было трудно. Очень-очень трудно, потому что теперь нужно было подумать о Посетителе. О Посетителе, который был в ней, который фактически был ею. О Посетителе, который отзывался на ее имя. Она называла его Посетителем, потому что так ей легче было верить, что нынешнее положение вещей – временное. Ведь что делают посетители? Они уходят.
Блисс хотелось знать, остаешься ли ты собою, если решение за тебя принимает другой. Если он говорит твоим голосом? Ходит на твоих ногах? Использует твои руки, чтобы принести смерть тому, кого ты любишь больше всех?
Она содрогнулась. Ее посетило внезапное непрошеное воспоминание. Безвольно обвисшее тело темноволосого юноши у нее на руках. Кто это был? Ответ где-то имелся, но ей придется еще докопаться до него. Образ растаял. Авось она еще вспомнит об этом попозже.
«Где я?»
Ставни. Ставни – вот зацепка. Достаточно уже того, что она способна что-то увидеть. Теперь это случается так редко. Большую часть времени она пробуждалась в темноте. Блисс сосредоточилась на ставнях. Они были деревянными, выкрашенными в белый цвет. По-своему очаровательно, чем-то напоминает сельский дом или английский коттедж – только слишком они яркие, слишком блестящие и безукоризненные. Скорее походят на представления Марты Стюарт об английском коттедже, чем на настоящий коттедж. А! Неудивительно, что они кажутся знакомыми.
Теперь Блисс знала, где она находится. Если бы она все еще могла улыбаться, сейчас улыбнулась бы.
Хэмптонс. Она в их доме в Хэмптонсе. В «Котсуолде». Имя дому дала Боби Энн. Боби Энн? Перед мысленным взором Блисс возник образ высокой, тощей женщины, слишком ярко накрашенной и увешанной драгоценностями. Она даже почувствовала ядовитый запах мачехиной парфюмерии. Все начало возвращаться, и довольно быстро.
Как-то летом на вечеринке у знаменитого модельера Боби Энн узнала, что у всех больших домов в округе есть имя собственное. Владельцы нарекали свои дома «Мандалаем» или «Дубовой долиной», в зависимости от уровня собственной претенциозности. Блисс предложила назвать их дом «Дюной», в честь большого песчаного холма, расположенного у выходящего к береговой линии края участка. Но Боби Энн посетила другая идея. Она решила назвать дом «Котсуолдом». Эта женщина никогда не бывала в Англии.
Отлично. Блисс полегчало. Она выяснила, где находится, но это было лишено смысла.
Что она делает в Хэмптонсе?
Она была чужаком в собственной жизни, туристом в собственном теле. Если бы ее спросили, на что это похоже, Блисс объяснила бы так: это как будто ты ведешь машину, но сидишь при этом на заднем сиденье. Машина ведет сама себя, а ты ничего не контролируешь. Но машина твоя. Во всяком случае, ты так считаешь. Ну, то есть прежде всегда была твоей.
Или еще это похоже на то, что ты очутился в фильме. Фильм – твоя жизнь, но ты больше не звезда здесь. Кто-то другой целуется с исполнителем главной роли и произносит страстные монологи. А ты просто смотришь. Блисс была наблюдателем в собственной жизни. Она теперь была не Блисс, а всего лишь воспоминание о той Блисс, что существовала когда-то.
Иногда она даже сомневалась в том, что и вправду когда-то существовала.
ШАЙЛЕР
Автобус остановился за воротами, и приехавшие молча вышли. Шайлер заметила, что даже самые пресыщенные из ее товарищей по работе, заносчивые актеры и актрисы, решившие подработать, и самодовольные студенты, обучающиеся кулинарии, принялись изумленно оглядываться по сторонам. Здание и разбитый вокруг безукоризненно ухоженный парк были роскошными и пугающими, словно Лувр, – только здесь до сих пор жили. Это был дом, а не национальный исторический памятник. Отель «Ламбер» был закрыт для публики на протяжении всего своего существования. Лишь немногие вступали гостями под его своды. Прочим же приходилось довольствоваться картинками в книжках. Ну, или входить сюда в качестве прислуги.
Когда они шли мимо журчащих фонтанов, Оливер слегка подтолкнул ее.
– Все нормально? – Спросил он по-французски.
Еще один повод быть благодарным Дачезне. Годы принудительного изучения иностранных языков привели к тому, скажем, что они сумели пройти собеседование, когда нанимались на работу в качестве двух сотрудников ресторана из Марселя, хотя акцент мог их выдать в любую минуту.
– У тебя вид встревоженный. Что-то случилось?
– Ничего. Я просто снова подумала про расследование, – ответила Шайлер. Они шли к служебному входу, расположенному в задней части дома. Она вспомнила тот ужасный день в Хранилище, когда против нее выдвинули столь несправедливое обвинение. – Как они могли так подумать обо мне?
– Не заморачивайся. Это все равно ничего не изменит, – твердо произнес Оливер. – То, что произошло на Корковадо, было ужасно, но ты ни в чем не виновата.
Шайлер кивнула и сморгнула слезы. Они всегда наворачивались на глаза, стоило ей подумать о том дне. Оливер был прав, как всегда. Она напрасно тратила силы, мечтая об ином исходе. Прошлое осталось в прошлом. А им нужно сосредоточиться на настоящем.
– Правда, здесь красиво? – Спросила она, а потом прошептала, так, чтобы никто не услышал: – Корделия привозила меня сюда пару раз, когда ездила на встречи с принцем Генрихом. Мы останавливались в гостевых покоях, в восточном крыле. Напомни мне, чтобы я показала тебе Геркулесову галерею и Польскую библиотеку. Там стоит пианино Шопена.
Она шла вместе с притихшей толпой через сверкающие мраморные залы и разрывалась между благоговейным трепетом и печалью. Благоговейный трепет ей внушала красота этого дома, построенного тем же самым архитектором, что спроектировал Версальский дворец и привнес сюда ту же золоченую лепнину и барочные украшения, а печаль – то, что этот дом напоминал ей о Корделии. Наверняка ей пригодится здесь бабушкино бесцеремонное упорство. Корделия ван Ален ни на секунду не задумалась бы, уместно ли вламываться на чужую вечеринку, если ей туда нужно, а вот Шайлер одолевали сомнения.
Сегодняшний прием носил название «Тысяча и одна ночь», в честь экстравагантного Восточного бала, прошедшего здесь же в 1969 году. Подобно тому празднеству, сегодня здесь блистали рабыни-танцовщицы, полунагие юноши с факелами и музыканты из Индии. Конечно же, присутствовали и современные дополнения: всю ночь должна была играть музыка Болливуда, а вместо того, чтобы ставить у входа слонов из папье-маше, устроители позаимствовали настоящих слонов у гастролирующего тайского цирка.
Газеты уже прозвали этот прием «Последним празднеством». Празднеством, подводящим итог всем предыдущим. Сегодня легендарный особняк в последний раз служил приютом царственному семейству.
Потому что отель «Ламбер» продали. Завтра он перестанет быть домом потомкам Луи-Филиппа, последнего короля Франции. Завтра особняк перейдет в собственность иностранного концерна, достаточно богатого, чтобы выложить за него баснословную сумму. Завтра его разделят, или реставрируют, или превратят в музей, или что там решит сделать концерн.
Но сегодня отель «Ламбер» был сценой последнего грандиозного бал де вампир. Парижская Голубая кровь в последний раз собралась вместе на празднестве, достойном Шахерезады.
– Корделия мне рассказывала, что однажды здесь за ней попытался приударить Бальзак. Она тогда только начала выезжать в свет и еще не стала моей бабушкой, – сообщила Оливеру Шайлер, пока они спускались в огромную кухню, расположенную в подвале. Там современные устройства из нержавеющей стали были встроены прямо в средневековые печи. – Она говорила, что он тогда был здорово навеселе. Представляешь?
– Что один из светочей Франции принялся ухлестывать за восемнадцатилетней девушкой? – Ухмыльнулся Оливер и распахнул створчатую дверь. – Еще как представляю!
Празднество должно было начаться через два часа. Повара уже гневно орали друг на друга, и в кухне кипела суматошная деятельность. Над гигантскими баками поднимался пар, и пахло здесь раскаленным сливочным маслом, вкусно до невозможности.
– Вы что здесь делаете? – Накинулся на прибывших официантов шеф-повар. – Аллее, аллее, марш наверх!
Между шеф-поваром и распорядителем, отвечающим за персонал, разгорелся жаркий спор, но в конце концов они сошлись на том, что разносчики могут помогать основному персоналу, и Шайлер с Оливером оказались разлучены.
Шайлер послали наружу. Там она наткнулась на дрессировщиков слонов, объяснявших актеру и актрисе, которые должны были играть короля и королеву Сиама, как обращаться с животными. Пытаясь найти себе применение, Шайлер расставляла свечи, расправляла скатерти и приводила в порядок букеты в орнаментальных вазах в центре столов. Во дворе особняка царила какофония: актеры и акробаты прыгали с крыш, музыканты настраивали инструменты, а рабыни-танцовщицы, хихикая, болтали с полуобнаженными парнями модельной внешности.
В конце концов все свечи были зажжены. Столы накрыты. Все было готово. Одно можно было сказать наверняка: празднество намечалось незаурядное.
Шайлер нашла Оливера там же, где оставляла; юноша протирал стеклянную посуду.
– Не забудь: встречаемся внизу у лестницы после того, как ты сделаешь первый круг, – прошептал Оливер, стараясь не привлекать внимания других слуг. – Я буду присматривать за тобой.
Начальство велело им выключить мобильники, но это не имело особого значения, потому что связаться при их помощи все равно не удалось бы. В данной части острова запрещалось пользоваться сотовыми телефонами.
Шайлер кивнула. Им уже раздали поручения: Шайлер определили в команду, которая должна была подносить шампанское гостям, выходящим из лодок, а Оливера отправили наверх, работать в баре.
– И, Скай... Все будет хорошо. Она непременно примет тебя. – Юноша улыбнулся. – Я об этом позабочусь.
Заметив эту его браваду, Шайлер почувствовала, что любит его еще сильнее. Милый, милый Оливер, оставивший в Нью-Йорке все, что любил, – и все ради того, чтобы спасать и защищать ее. Шайлер знала, что он боится не меньше ее самой, но не намерен это показывать.
Сегодняшний план был, мягко говоря, рискованным. Шайлер даже не знала, помнит ли ее графиня Парижская, хозяйка сегодняшнего бала и владелица отеля «Ламбер», которой в ближайшем будущем предстояло стать бывшей его владелицей. И уж тем более она не знала, согласится ли графиня предоставить им убежище, в котором они так отчаянно нуждались. Но ей придется попросить об этом, ради себя и ради Оливера. И если она хочет хоть когда-нибудь отомстить демону, убившему ее деда, ей придется попытаться.
Европейский Совет был ее последней и единственной надеждой.
МИМИ
Входить в чужое подсознание – все равно что исследовать новую планету. Каждый внутренний мир уникален и неповторим. Некоторые захламлены и загромождены темными, извращенными тайнами, вытесненными на край разума, словно пикантное белье и наручники, засунутые в дальний угол шкафа. Некоторые – чисты и ясны, словно весенний луг, сплошные прыгающие зайчики и падающие снежинки. Такие встречаются редко. Психика этого типа выглядела вполне стандартно, и Мими выбрала для проведения допроса нейтральное окружение – дом его детства. Кухня пригородного дома: белый кафель, стол с пластмассовой столешницей – чисто, аккуратно, заурядно.
Кингсли потянул стул и уселся напротив студента.
– Почему ты нам солгал? – Спросил он.
В режиме Контроля венатор выглядел неистово прекрасным. Так глом, то есть пространство Контроля, действовал на вампиров – заставлял их выглядеть еще красивее, чем они есть.
– Вы о чем? – С недоуменным видом переспросил парень.
– Покажи ему.
Мими отыскала нужное воспоминание и прокрутила его на экране телевизора, стоявшего на кухонном рабочем столе.
– Помнишь эту ночь? – Спросил Кингсли. На экране студент вышел на балкон гостиничного номера и стоял, глядя, как высокий мужчина выносит через ворота какой-то тюк размером с ребенка. – Помнишь этого человека?
Джордан Ллевеллин пропала уже больше года назад. Одиннадцатилетнюю девочку похитили из ее комнаты в гостинице в то самое время, когда на приеме Серебряная кровь перебила Совет старейшин.
Венаторы внимательно просмотрели воспоминания всех, кто присутствовал в гостинице в ночь исчезновения девочки – каждого постояльца и каждого сотрудника, от охранников до горничных, – и все безуспешно. Ллевеллины были слишком травмированы, чтобы ждать от них какой-то пользы. Никто ничего не знал, никто ничего не помнил. Кроме парня, сидящего сейчас перед ними.
– Ты сказал нам, якобы что-то видел. Что видел вот этого человека, когда ночью вышел на балкон покурить, – произнес Кингсли. – Такого человека не существует. Ты нам солгал.
– Но я не курю! – Запротестовал студент. – Я ничего этого не помню. Что происходит? Кто вы такие?
Мими увидела, что он зашевелился. У них было мало времени.
– Почему ты нам солгал? Отвечай! – Рявкнул Кингсли.
Долгие месяцы они разыскивали каждого постояльца отеля, который соответствовал бы описанию, данному студентом. Они усердно разыскивали специалистов в области маркетинга, бизнесменов в отпуске, туристов и местных жителей. Но ничего значимого так и не обнаружили. Потратив изрядную часть года, они начали думать, не гонятся ли за призраком, фантомом, миражом. Вся команда злилась и психовала из-за ощущения собственного бессилия. Не далее как вчера Совет приказал им прекратить расследование и вернуться в Нью-Йорк. Джордан исчезла, дело закрыто. Но Кингсли решил, что нужно нанести свидетелю еще один визит.
– Давай перефразирую вопрос: кто велел тебе солгать нам? – Спросил Кингсли.
– Никто... Я не понимаю, что вы хотите от меня услышать... Я не помню ту ночь. Я даже вас не помню, парни. Кто вы такие? Что вы делаете на маминой кухне?
– Почему вы находились в Рио? – Мягко поинтересовался Тэд Леннокс, изображая доброго полицейского.
– Один мой приятель женился... – Невнятно произнес свидетель. – Мы туда поехали на мальчишник.
– Вы отправились аж в Рио на мальчишник? Вы? – С презрительной насмешкой переспросила Мими, вглядываясь сквозь глом в реальный мир. Судя по виду, этот тип не бывал нигде дальше углового «Севен-Элевен»1.
– Слушайте, я не так давно жил в Нью-Йорке! Я был банкиром! Мы всегда отправлялись в поездку, когда кто-нибудь женился. Таиланд, Вегас, Пунта-Кана. Но потом я потерял работу и мне пришлось вернуться к родителям. Не надо ко мне относиться так недоброжелательно.
– Вас уволили? – Поинтересовался Сэм Леннокс.
– Нет... просто... я теперь не очень хорошо все помню. Я взял отпуск и не вернулся. Что-то тут не так, – произнес студент, с обеспокоенным видом постучав себя по голове.
Кстати, если подумать, свидетель и вправду выглядел как-то странно. Мими помнила студента другим. Тот парень, которого они допрашивали год назад, был куда смышленее и самоувереннее и куда лучше выражал свои мысли. Ей показалось странным, что они отыскали его в захолустье. Ей казалось, что всякий, кто останавливается в крутом отеле, и сам приехал из какого-то крутого места.
– Он не лжет, – произнес Сэм. – Гляньте на предлобный участок коры. Там все чисто.
– Он не помнит ту ночь, – возразил Тэд.
– Давай-ка еще раз, – велел Кингсли. – Бессмыслица какая-то получается.
Мими во второй раз прокрутила воспоминание. Четверо венаторов внимательно смотрели. Все было точно так же: высокий мужчина, сверток, сигарета. Но Сэм был прав: предлобный участок коры головного мозга свидетельствовал: парень не врет, говоря, что не помнит всего этого.
– Боже милостивый! Как мы только это пропустили?! Гляньте вот сюда! Форс! Леннокс! Смотрите! – Скомандовал Кингсли, увеличивая край картинки.
И тут они увидели то, что заметил Кингсли: едва заметный разрыв границы в воспоминаниях парня. Это походило на разошедшийся и заново зашитый шов. Прекрасно зашитый, просто превосходно, можно никогда и не заметить. Кто бы это ни сделал, он был настоящим мастером. Нужно великолепно владеть Контролем, чтобы осуществить подобное. Ложное воспоминание, мастерски наложенное поверх настоящего. Этого хватило, чтобы большую часть года водить за нос команду венаторов. Внедрять краснокровным ложные воспоминания было очень опасно. Это могло превратить человека в буйного сумасшедшего, не отличающего факта от вымысла. Или сделать из банкира бездельника, живущего за счет родителей.
– Отпусти его, – устало произнес Кингсли.
Мими кивнула. Она ослабила хватку, освободив разум студента, и четверка венаторов вернулась обратно в реальный мир. Их свидетель, похрапывая, умостился на столе.
Это был не подозреваемый.
Это была жертва.
БЛИСС
Каждый день после того утра на вершине Корковадо – «горбатой горы» в переводе с португальского – Блисс приходилось задавать себе три важных вопроса. «Кто я? Где я? Что со мной произошло?»
Она принялась это проделывать вскоре после того, как однажды, проснувшись, обнаружила, что не может вспомнить, отчего ей так печально. На следующий день она не смогла вспомнить, единственный она ребенок в семье или нет. Но всерьез она испугалась в тот день, когда посмотрела в зеркало и ей показалось, что она видит кого-то чужого. Она понятия не имела, кто эта рыжеволосая девушка.
Тогда-то ей и пришла в голову идея каждое утро задавать себе эти три вопроса.
Если она не воспользуется случаем вспомнить, кто она такая, Посетитель полностью возьмет над ней верх. И настоящая Блисс Ллевеллин, та девчонка, что однажды провалила экзамен на вождение автомобиля, который сдавала на старом, еще пятидесятых годов, «кадиллаке» с открывающимся верхом, исчезнет окончательно. Даже то полустершееся воспоминание о ней, что еще цеплялось за крохотный уголок ее сознания.
Итак, они находятся в Хэмптонсе. Сейчас утро. Она встала. Пора завтракать. Слуга зовет ее. Нет. Не слуга – ее отец. Слугой Форсайта называет Посетитель, а не она. Порой такое случается. Иногда оказывается, что она отчетливо слышит Посетителя. Но потом дверь захлопывается, и она снова оказывается за этой дверью, в темноте, отрезанная от мира. Посетитель получил доступ к ее прошлому, ко всей ее жизни, а она к его – нет. Его разговоры с Форсайтом происходили за закрытой дверью; его мысли были покрыты мраком.
Какая-то ее часть радовалась, что Посетитель больше не разговаривает с ней. Ей смутно помнилось, что прежде они изредка переговаривались друг с другом, но ныне это прекратилось. Теперь это сменилось тишиной. Девушка понимала: это потому, что ему больше не требуется общаться с ней, чтобы взять ее под контроль. Он привык захватывать власть во время ее помрачений сознания, но теперь он не нуждался в них, чтобы делать все, что ему заблагорассудится. Он и так был у руля.
Однако же, с другой стороны, ее не выбросили на обочину. Она верно ответила на первый вопрос.
Она – Блисс Ллевеллин. Дочь сенатора Форсайта Ллевеллина и падчерица покойной Боби Энн Шеферд. Она росла в Хьюстоне, до тех пор пока их семья не переехала на Манхэттен, вскоре после того, как ей исполнилось пятнадцать лет. Она училась в школе Дачезне, расположенной на Девяносто шестой улице, и больше всего любила выступать с группой поддержки на футбольных матчах, ходить за покупками и работать фотомоделью.
«О боже, я же прямо блондинка из анекдотов», – подумала Блисс.
Нет, в ней наверняка должно быть что-то более существенное.
Так, ладно. Начнем сначала... Ее зовут Блисс Ллевеллин, и она выросла в большом, великолепном доме в Ривер-Оукс, районе Хьюстона, но ее любимым местом в Техасе было дедушкино ранчо, где она носилась верхом по ковру цветущих прерий. В школе ее любимым предметом была история искусств, и она надеялась когда-нибудь стать хозяйкой собственной художественной галереи или сотрудником Метрополитен-музея.
Она – Блисс Ллевеллин, и прямо сейчас она находится в Хэмптонсе. Хэмптонс – престижный поселок на берегу, в двух часах езды от Манхэттена (или как там сложится с пробками на дорогах), куда жители города удаляются, «чтоб глаза мои ничего этого не видели», лишь затем, чтобы уткнуться носом во все то же самое. Август в Хэмптонсе такой же замечательный, как сентябрь в Нью-Йорке. В те времена, когда она была еще просто Блисс, а не сосуд для зла (или СДЗ, как она мысленно это называла, когда ей хотелось посмеяться над ситуацией, а не плакать), мачеха как раз в это время волокла их отсюда прочь, потому что «так принято».
Боби Энн была просто помешана на том, что принято и что не принято, и составляла целые списки того и другого; можно было подумать, что в прошлой жизни она была редактором модного журнала. Как ни печально, Боби Энн вечно изо всех сил старалась быть модной, а в результате у нее все выходило ровно наоборот.
Сознание Блисс заполонили картины ее последнего настоящего лета в Хэмптонсе. Она была спортивной девушкой и эти три месяца ездила верхом, ходила под парусом, играла в теннис и осваивала серфинг. В том году она снова сломала правое запястье. Первые три раза это происходило из-за спорта – лыж, парусного спорта и тенниса. На этот же раз причина была дурацкая, чисто хэмптонская. Она споткнулась в своих новых туфлях от Лоубоутина, на платформе, и подставила руку, приземляясь.
Теперь, когда она ответила на первый и второй вопросы в подробностях, ей не оставалось ничего иного, как перейти к третьему. И третий вопрос всегда оказывался самым трудным.
«Что со мной случилось?»
Плохие вещи. Ужасные вещи. Блисс почувствована, что холодеет. Даже странно, как она все еще способна что-то чувствовать, при том, что у нее сохранились лишь воспоминания о том, что значит быть живой, и что все ее чувства медленно умирали. Она ощущала свое призрачное тело, а когда она спала, ей снилось, что она по-прежнему живет обычной жизнью: ест шоколад, гуляет с собакой, слушает, как дождь стучит по крыше, ощущает щекой мягкость наволочки.
Но она не могла сосредоточиться на этом. Сейчас существовали вещи, которые она вспоминать не хотела, однако же нужно было заставить себя и попытаться вспомнить.
Она вспомнила их квартиру в городе, вспомнила, как привратник в белых перчатках называл ее «мисс» и всегда следил, чтобы ее пакеты поскорее подняли наверх. Она вспомнила, как заводила друзей в школе, как Мими Форс взяла ее под крылышко и посмеялась над ее белой кожаной сумкой. Мими одновременно и покровительствовала ей, и ставила ее в неловкое положение. Но ведь у нее были и другие друзья, правда же? Да, конечно, были. Шайлер ван Ален, ставшая ее лучшей подругой, милая девушка, даже не подозревавшая, насколько она сильна – и насколько красива, и Оливер Хазард-Перри, парень из краснокровных, отличавшийся склонностью к мрачному юмору и безукоризненным гардеробом.
Она помнила вечер в клубе, сигарету, выкуренную в переулке, и какого-то юношу. Она встретила юношу. Черноволосого юношу, бессильно обвисшего у нее на руках. Дилан Вард. Блисс оцепенела. Дилан мертв. Теперь она вспомнила все. То, что произошло в Рио. Все. Убийство. Лоуренса. Как она бежала вниз по склону, прочь от Шайлер с Оливером, потому что не хотела, чтобы они видели ее лицо. Чтобы они увидели, кто она на самом деле.
Орудие Серебряной крови.
Она вернулась вместе с Форсайтом в Нью-Йорк на похороны Боби Энн. Точнее, на поминовение, потому что хоронить было нечего, как и в случае с прочими усопшими членами Совета. От Боби Энн не осталось ничего, даже пряди осветленных волос. Вместо гроба у алтаря поставили огромный увеличенный снимок. Фотограф запечатлел мачеху в лучший момент ее жизни – когда ей посвятили целую статью в светском журнале.
На похороны собралась целая толпа. Пришло все сообщество Голубой крови – выказать поддержку тем, кто выступил против Серебряной крови. Мими тоже присутствовала, как и ее брат-близнец, Джек.
Они обратились к Блисс со словами утешения и поддержки.
Если бы они только знали!
На похоронах Блисс еще в достаточной степени осознавала, что происходит вокруг. Она слышала, как Форсайт сказал ей (а на самом деле не ей; он даже тогда говорил с Посетителем, как она понимала сейчас), что беспокоиться не о чем, проблема с Джордан решена.
Беспокоиться? Какая проблема? Ах да. Она чуть не забыла. Ее младшая сестренка. Джордан знала, что Блисс носит в себе Посетителя. Джордан пыталась убить ее.
Упражнение завершилось. Она знала, кто она такая, где она находится и что с ней произошло. Она – Блисс Ллевеллин, она в Хэмптонсе, и она носит в своем теле душу Люцифера.
Такова ее история.
Завтра ей придется вспоминать все это заново.
РАССЛЕДОВАНИЕ
Убийца Лоуренса. Убийца своего деда. Нет, инквизитор не выступал с таким заявлением – это было бы слишком грубо. Но намеков он отпустил достаточно. Посеял столько сомнений в рассказанной Шайлер истории, что с тем же успехом мог выжечь слово «убийца» у нее на лбу.
Шайлер не понимала, что на нее надвигается. Она до сих пор не пришла в себя после утраты и совершенно позабыла, что ей придется оправдываться перед Советом. Шайлер рассказала им о произошедшем, стараясь не упустить ничего; ей даже в голову не пришло, что они могут ей не поверить.
– Мисс ван Ален, позвольте, я еще раз пройдусь по вашим показаниям. Согласно вашим воспоминаниям о событиях на Корковадо, юноше придали вид самого Люцифера. Ваш дедушка приказал вам убить этого Люцифера, но вы промахнулись. Тогда Лоуренс нанес роковой удар, убив по ошибке невинного, и тем самым отворил тюрьму Левиафана и выпустил демона на волю. Демон убил его. Я все верно говорю?
– Да, – тихо отозвалась Шайлер.
Инквизитор на миг отвлекся, сверяясь со своими записями. Шайлер однажды встречалась с ним, когда дедушка принимал дома нескольких членов Совета. Инквизитора звали Джосайя Арчибальд; он уже давным-давно ушел в отставку, выйдя из Совета. Они с дедушкой вместе учились в Дачезне. Но если Джосайя и сочувствовал Шайлер, он хорошо это скрывал.
– Он находился прямо перед вами, этот юноша – верно? – Спросил инквизитор, подняв голову.
– Да.
– И вы сказали, что у вас в руках был меч вашей матери.
– Да.
Инквизитор фыркнул и обвел присутствующих старейшин многозначительным взглядом. Те подались вперед либо заерзали на своих местах.
Единственным выжившим членом действовавшего состава Совета был сидевший позади Форсайт Ллевеллин; голова у него была перевязана, а заплывший левый глаз не открывался. Прочие, подобно инквизитору, были заслуженными членами в отставке. Они сидели полукругом, напоминая компанию съежившихся эльфов. Их осталось немного: за стариком Эйбом Томпкинсом съездили в его летний дом на Блок-Айленде; Минерва Морган, одна из самых давних друзей Корделии и бывшая председательница Нью-Йоркского садового общества, сидела неподвижно, словно горгулья, в своем костюме букле; Амброуз Барлоу выглядел так, словно вот-вот заснет.
– Меч Габриэллы исчез много лет назад, – сказал инквизитор. – И вы утверждаете, что ваша мать внезапно возникла перед вами, неизвестно откуда взявшись, и вручила его вам. Вот просто так появилась и вручила. А потом исчезла. По-видимому, вернулась к себе в постель.
Голос его сочился сарказмом.
Шайлер неловко поерзала. Это казалось невероятным и поразительным – и нереальным. Но это было. Все было точно так, как она описала.
– Да... Я не знаю, как это могло случиться, но да...
Тон инквизитора стал снисходительным.
– Сделайте милость, сообщите нам, где этот меч сейчас?
– Я не знаю.
Она и вправду этого не знала. В том хаосе, что воцарился впоследствии, меч, похоже, просто исчез, вместе с Левиафаном, и она так им и сказала.
– Что вам известно о мече Габриэллы? – Вопросил инквизитор.
– Ничего. Я даже не знала, что у нее есть меч.
– Это истинный меч. В нем заключена особая сила. Он был выкован так, чтобы всегда поражать свою цель, – буркнул инквизитор таким тоном, словно незнание Шайлер свидетельствовало о ее виновности.
– Я не понимаю, к чему вы клоните.
– Вы утверждаете, – очень медленно и осторожно произнес инквизитор, – что у вас в руках был меч вашей матери. Меч, утраченный века назад. Меч, который ни разу за все время своего существования не промахнулся по врагу. И все же – вы промахнулись. Если у вас действительно был меч Габриэллы, каким образом вы промахнулись?
– Вы что, хотите сказать, что я промахнулась нарочно? – Переспросила Шайлер, не веря собственным ушам.
– Это вы сказали, а не я.
Шайлер была потрясена. Что происходит? Что все это значит?
Инквизитор повернулся к слушателям.
– Дамы и господа, уважаемые члены Совета! Ситуация становится все более интересной. Позвольте напомнить вам факты, касающиеся сути дела. Лоуренс ван Ален мертв. Его внучка хочет, чтобы мы поверили в невероятную историю – а именно, что Левиафан, демон, которого сам Лоуренс тысячу лет назад заточил в камень, вырвался на волю и что этот самый демон убил его.
– Это правда, – прошептала Шайлер.
– Мисс ван Ален, вы впервые встретились со своим дедушкой несколько месяцев назад. Это верно?
– Да.
– Вы практически не знали его; не лучше, чем первого встречного.
– Я бы так не сказала. Мы быстро стали очень близки.
– Однако же вы были обижены на него. В конце концов, вы предпочли жить не с Лоуренсом, а с ушедшим из семьи братом вашей матери.
– Ничего я не предпочла! Мы проиграли дело об удочерении! Я не хотела жить с Чарльзом Форсом и его семьей!
– Это вы так утверждаете.
– Да зачем мне могло понадобиться убивать дедушку?! – Сорвалась на крик Шайлер.
Это было безумием. Инсценировка суда, бессмысленная, глупая возня, прямое издевательство. Здесь не было никакой службы правосудию.
– Возможно, вы не планировали убивать его. Возможно, как вы сказали ранее, это был несчастный случай.
Улыбка инквизитора была похожа на акулью.
Потерпевшая крушение Шайлер без сил опустилась на стул. Каковы бы ни были причины, инквизитор не поверил ее рассказу, и ясно было, что оставшиеся члены Совета тоже не желали ему верить. Скрывавшаяся в их рядах Серебряная кровь обнаружена – Нэн Катлер сгинула в огне, уничтожившем особняк Альмейда. Во всяком случае, Совет в это верил. Они приняли это. Форсайт Ллевеллин, жертва предательства со стороны Нэн Катлер, дал соответствующие показания.
Но те, кто был у руля, не желали признать возвращение Левиафана и считать его реальностью. Одно дело – признать свидетельство равного по положению старейшины, и совсем другое – принять на веру слово какой-то полукровки. Они скорее предпочтут поверить в то, что Шайлер намеренно убила Лоуренса, чем в то, что демон снова шествует по земле.
Других свидетелей, могущих подтвердить ее слова, не было – кроме Оливера, а показания человека-проводника в расследовании Комитета не принимались. Люди просто не считались.
Потому накануне заседания, на котором Совет должен был вынести приговор и решить, что с ней делать, Шайлер с Оливером бежали из страны.
ШАЙЛЕР
Было десять вечера, и на пристань начали прибывать первые гости. По реке величаво поднималась небольшая флотилия настоящих китайских джонок, нанятых для поддержания восточной темы. Над ними реяли знамена с гербами августейших семейств Европы. Габсбурги. Бурбоны. Савойи. Лихтенштейны. Саксен-Кобурги. Голубая кровь, которая предпочла остаться в Старом Свете, а не искать новый дом за океаном.
Шайлер стояла на посту вместе с армией слуг, выстроившихся вдоль каменной стены. Одна из безликих пчелок. Во всяком случае, она на это надеялась. Каждый из слуг держал разную выпивку. Здесь были розовые коктейли «космополитен» в бокалах для мартини, кубки с лучшим бургундским и бордо с хозяйских виноградников в Монтраше, газированная вода с дольками лимона для непьющих. Шайлер держала тяжелый поднос с бокалами шампанского; пузырьки собирались у ободков, яркие и золотистые.
Девушка слышала хлопанье тяжелых парусов на ветру. Некоторые джонки были разукрашены под драконов, с золотой чешуей и светящимися зелеными глазами на носу. Другие притворялись военными кораблями с ярко раскрашенными «пушками» на корме. Величественная, великолепная, прекрасная процессия. Шайлер заметила кое-что еще: украшения гербовых щитов на знаменах двигались, изменялись на свету, превращаясь в танец формы и цвета.
– Ух ты, гляньте! – Дернула Шайлер свою соседку.
– На что глянуть? На толпу богатеев в дурацких лодках? – Поинтересовалась официантка, с сомнением взглянув на Шайлер.
Лишь после этого Шайлер осознала, что пылающие знаки видны лишь вампирским зрением. Это были знаки Голубой крови, на священном наречии – сигулы.
Она едва не выдала себя, но, к счастью, никто этого не заметил. У Шайлер задрожали губы; когда гости взошли на пристань и направились к официанткам, она непроизвольно напряглась. А вдруг кто-то ее узнает? Вдруг на празднестве окажется кто-нибудь из нью-йоркского сообщества? Что тогда? Это было безумием – думать, что они с Оливером провернут свой замысел безнаказанно. Ведь здесь же наверняка будут венаторы. Если хоть кто-то из Голубой крови узнает ее прежде, чем она сумеет изложить свое дело графине, у нее не останется ни единого шанса. И что с ними будет тогда? Шайлер боялась не столько за себя, сколько за Оливера. Ей страшно было подумать, что сделают вампиры с человеком-проводником, вызвавшим их неудовольствие.
Оставалось надеяться, что гости и останутся такими же рассеянными, как выглядели сейчас, – всего лишь толпой ищущих удовольствий богатеев, как их припечатала официантка. Если они бессмертные, это еще не значит, что они не могут наслаждаться пустяками. Шайлер старалась не глазеть на женщин, большая часть которых выглядела еще более фантастично, чем лодки. Гостьи были разодеты гейшами, с полностью набеленными лицами, в узорчатых кимоно, китайскими императрицами в остроконечных красно-золотых головных уборах с кисточками наверху и персидскими царевнами с приклеенными на лбах настоящими драгоценными камнями.
Одна известная светская львица из Германии, прославившаяся своим невероятным гардеробом, нарядилась пагодой, в тяжелый металлический костюм, в котором нельзя было присесть за весь вечер и невозможно даже пройтись. Вместо этого она выехала на пристань на скутере «сигвей». На мгновение Шайлер позабыла про страх и еле удержалась, чтобы не рассмеяться при виде эрцгерцогини, едва не задавившей группу официанток, несших блинчики и икру.
Мужчины были в мундирах русских офицеров и тюрбанах, а на лицах красовались усы, как у злодея Фу Манчу2. Все это было вопиюще неполиткорректно, анахронистично и при этом потрясающе. Один из прибывших, глава крупнейшего европейского банка, вырядился в соболью шапку и пелерину, подбитую волчьим мехом. И это в августе! Он, должно быть, умирал от жары и все же, подобно даме в пагоде, не имеющей возможности присесть, предпочел страдать, лишь бы привлечь к себе внимание. Шайлер надеялась, что оно того стоило.
Присутствовали здесь также и люди-фамильяры; их выдавали лишь крохотные, аккуратные шрамики у основания шеи. Во всем прочем они были так же празднично разнаряжены и почти неотличимы от своих господ-вампиров.
Вечер выдался ясный; веял едва заметный ветерок. Из ротонды доносились звуки ситара, своеобразное пронзительное причитание, а очередь джонок, дожидающихся возможности высадить своих причудливо разряженных пассажиров, росла. Несколько катеров, доставивших молодую европейскую Голубую кровь, подрезали очередь. Наряды у молодежи были куда смелее, чем у старейшин. Одна из девушек, дочь русского министра финансов, была задрапирована в металлические нити и тончайший черный шифон. Другая стройная нимфа была в кольчуге, сквозь которую проглядывало все, что только можно и нельзя. Парни, конечно же, изображали ниндзя в черных шелковых костюмах или самураев и носили декоративные мечи.
Когда ее поднос опустел, Шайлер направилась обратно, пройдя так, чтобы попасться на глаза Оливеру, работавшему на втором этаже. Девушка подняла голову и увидела, как он смешивает бирюзового цвета коктейль, украшенный шипящим фейерверком.
Юноша кивнул, и Шайлер поняла, что он ее заметил. Она сунула свой поднос в темный угол и быстро прошла в главный коридор, мимо отгороженной жилой части. Именно здесь они с Корделией останавливались во время своих визитов. Справа, за фреской с изображением сабинянок, располагалась уборная.
В уборной было пусто. Шайлер заперла дверь и перевела дыхание. Первая часть плана завершена. Они успешно внедрились на празднество. Теперь настал момент переходить ко второй части.
Шайлер распустила собранные в хвост волосы и быстро сбросила униформу официантки. Потом она достала из-под раковины рюкзачок, который сама чуть раньше припрятала. Шайлер вытряхнула его содержимое и принялась натягивать на себя расшитое алмазами сари из роскошного розового шелка. Оливер помог ей отыскать это сари в «Маленькой Джаффине», в Десятом районе. Он настоял на покупке, невзирая на непомерно высокую цену.
Шелк элегантно окутал обнаженные плечи девушки; его ослепительно розовый цвет эффектно контрастировал с ее длинными иссиня-черными волосами. Шайлер посмотрела на себя в зеркало. Она была даже более худой, чем всегда. Всякий похудеет, если не спать и постоянно ощущать себя в опасности. Скулы, и без того выступающие, теперь обтянулись еще сильнее и начали напоминать острие клинка. От яркого сари на щеках снова появился румянец, а алмазы засверкали на свету. Шайлер втянула живот, хотя тазовые кости и так торчали над шароварами с заниженной талией.
Девушка достала из того же рюкзачка крохотную косметичку и принялась краситься. Она уронила компактную пудру на пол и лишь тогда осознала, что у нее снова дрожат руки.
К этому она оказалась не готова. Стоило ей начать размышлять о том, что она сейчас собиралась сделать, о чем собиралась просить, и у нее перехватывало дыхание. А вдруг графиня отклонит ее просьбу? Не может же бегство продолжаться вечно!
Если графиня откажет в аудиенции, им больше некуда будет идти.
Сейчас Шайлер сильнее всего на свете хотелось домой. Оказаться там, где жили ее бабушка и дедушка. В своей маленькой спальне с облезающей краской и дребезжащим обогревателем. Она уже пропустила целый год в школе. Через месяц в Дачезне снова начнется сессия. Шайлер мечтала вернуться к этой жизни, хотя и знала, что та для нее потеряна. Даже если европейский Совет предоставит ей убежище, это еще не значит, что она сможет когда-либо возвратиться в Нью-Йорк.
Где-то за стеной оркестр играл «Триллер», Майкл Джексон шел в ритме бхангры, под звон тарелок. Шайлер запихала одежду официантки в рюкзак и сунула в мусорный бачок, а потом вышла из уборной и скользнула за бархатный канат.
– Шампанского? – Предложила официантка.
К счастью, она не опознала в Шайлер коллегу, ехавшую с ней в одном автобусе.
– Спасибо, нет, – отказалась Шайлер.
Она прошла к подножию лестницы, разряженная, как индийская принцесса. Девушка держала голову высоко поднятой, невзирая на то, что у нее перехватывало дыхание от страха. Она была готова ко всему, что принесет этот вечер, но надеялась, что ей не придется ждать слишком долго.
МИМИ
– Серебряная кровь намного умнее, чем мы соглашались признать, – сказал Кингсли, когда они добрались до очередного аэропорта.
Они покинули США накануне вечером. Теперь они вернулись к тому, с чего все начиналось, до того как беготня за химерой погнала их через полмира. Обратно в Рио.
– Ты так думаешь? – Переспросила Мими, даже не пытаясь скрыть сарказм в голосе. – Ну, тебе виднее. Ты сам из них.
Она надела непомерно большие солнечные очки и сняла с ленты транспортера свой потрепанный чемодан на колесиках «Валекстра». Мими была в бешенстве из-за требования Кингсли летать эконом-классом. Она привыкла, чтобы ее багаж упаковывали в плотную пленку, когда она отправляется за границу. Ее несчастный чемоданчик страдал от грубого обращения носильщиков. Мими заметила новый грязный отпечаток ноги на его блестящем кожаном боку.
– Несмешная шутка, – сказал Кингсли, забрав у Мими чемодан и бросив его на тележку с такой легкостью, словно это был баскетбольный мяч, а не добрых семьдесят фунтов веса. (Мими никогда не путешествовала налегке. Девушке необходим выбор.)
– А я и не шучу, – огрызнулась Мими. – Я просто не понимаю, как мы умудрились не заметить этого сразу.
– Если мы венаторы, это еще не значит, что мы никогда не ошибаемся. Быть некомпетентным – это одно, а что-то упустить – другое. Мы этого не искали, потому и не заметили.
Они вышли из аэровокзала под мягкое послеполуденное тропическое солнце. Слава богу, что со здешней погодой все наоборот. Мими уже собралась было с духом и приготовилась к испепеляющей жаре, но южноамериканская зима оказалась приятным сюрпризом.
Ленноксы поймали себе отдельное такси до гостиницы, и в результате Мими с Кингсли снова остались вдвоем. Братья служили под началом Кингсли уже не первый век, но держались особняком. Они предпочитали общество друг друга и обычно говорили только тогда, когда к ним обращались, да и то предпочитали отделываться междометиями. Так что у Мими с Кингсли не было иного выбора, кроме как разговаривать друг с другом или умирать со скуки.
Кингсли свистнул, подзывая такси, они загрузились на заднее сиденье и медленно поехали в город. Город выглядел таким же великолепным и экзотичным, как и всегда, но отчего-то вид статуи Спасителя над Корковадо больше не вызывал у Мими прежнего трепета. Она не знала, что и думать, хотя точно знала, что думает Совет. Даже Кингсли хотел ринуться в погоню за Левиафаном, едва лишь прочитав доклад, но вместо этого его отправили в это небольшое приключение. Форсайт Ллевеллин надавил на оставшихся старейшин и заставил их объявить поиски хранителя первоочередным делом. Мими, в отличие от сенатора, не была так уж безоговорочно убеждена, что предатели, переметнувшиеся к Серебряной крови, полностью выдали себя во время пожара в поместье Альмейда – да, конечно, их глава, Нэн Катлер, была убита, но наверняка в сообществе имелись и другие. Кто-то явно должен был помогать стражу Катлер. Хотя сейчас эта проблема Мими не заботила.
В общем, когда Кингсли принялся собирать команду, она вызвалась добровольцем. Ей хотелось убраться из Нью-Йорка, подальше от потрясенных, скорбных лиц выживших членов Совета. Они все были так слабы и перепуганы! Мими просто бесилась, глядя на этих трусов. Они же вампиры! Где их гордость?! Они вели себя словно загнанные в угол овцы и, взывая к Форсайту, блеяли, как бы им получше спрятаться.
Ну уж нет, Мими прятаться не собиралась! Она хотела отыскать тех, кто был повинен в событиях той ужасной ночи, настичь их и перебить. Святотатство – вот что это было. Проявление неуважения. Нападение Серебряной крови было злобным и масштабным. Они попытались стереть с лица земли всех старейшин и стражей клана, оставить в сообществе лишь хиляков, переживших свое время. Они не выказали ни капли милосердия. Мими намеревалась обойтись с ними точно так же.
Но сперва им нужно было найти Джордан. Она расскажет, что произошло; Джордан знает, кто принадлежит к Серебряной крови и где они прячутся.
Потому что Джордан Ллевеллин лишь притворялась ребенком. На самом же деле Джордан – хранитель, Пистис София, старейшина старейшин, дух, рожденный с открытыми глазами – то есть полностью сохраняющий память. София спала тысячи лет, пока Корделия ван Ален не попросила Ллевеллинов, одно из самых старых и пользующихся наибольшим доверием семейств сообщества, принять ее дух в своего новорожденного ребенка. Хранителю надлежало бдить и поднимать тревогу, если бы вдруг Темный князь вернулся на землю. Во время кризиса в Риме именно София первой раскрыла предательство Кроатана. Ну, примерно как-то так.
Все это было давно, и Мими не дала себе труд вспомнить поточнее. Когда живешь тысячи лет, копаться в собственных воспоминаниях – это все равно что искать контактные линзы в груде битого стекла. Прошлое не было аккуратно разложено по файлам и папкам, с подписанными для простоты названиями и датами. Прошлое представляло собою мешанину образов и эмоций, знаний, которых ты не понимаешь, и информации, про которую ты не помнишь, что владеешь ею.
Когда выдавалась свободная минута, Мими пыталась понять, отчего она так охотно вызвалась в добровольцы. Она пропустила выпускной год в школе и теперь не сможет закончить ее вместе с одноклассниками. И не то чтобы она так уж сильно беспокоилась о Джордан Ллевеллин. Они встречались всего пару раз, и каждый раз Джордан либо корчила рожи при виде Мими, либо грубила ей. Но что-то внутри говорило Мими, что она должна идти, и Джек не стал ее останавливать.
Даже странно, отчего все вечно оборачивается совсем не так, как ожидаешь. Мими думала, что после всего произошедшего они с Джеком сблизятся, особенно если учесть, что паршивое отродье, ван Ален, наконец-то убралась прочь. Возможно, теперь, когда ничто больше не стояло между ними, они стали воспринимать друг друга как нечто само собой разумеющееся. Но почему она здесь, а он – в другом месте?
– О чем задумалась? Расскажи – пенни дам, – сказал Кингсли, как будто лишь сейчас заметил царящее в такси молчание.
– Мои мысли стоят дороже, – отрезала Мими. – У тебя таких денег никогда не будет.
– Да ну? – Кингсли приподнял бровь. Его фирменное движение. Дамы просто штабелями укладываются. Мими это видела по его заносчивому лицу. – Никогда не говори «никогда».
Забронированный отель был очень скромным: три звезды, да и то с натяжкой. Он находился в нескольких милях от берега, а лифт, когда они приехали, оказался сломанным.
Мими не сумела уснуть, потому что от простыней зудела кожа, и была очень удивлена, обнаружив поутру своих сотоварищей в прекрасном настроении. Ну... видимо, некоторым нравится перкаль.
Кингсли во время завтрака выглядел заново подзарядившимся энергией, и явно не только от четырех порций кофе эспрессо с молоком. Он пил кофе, как некоторые вампиры пьют кровь.
– Мы думали как люди, – вздохнул Кингсли. – Искали подозреваемых, допрашивали свидетелей. А ведь мы снова сражаемся с Кроатаном.
А они воспользовались отпущенным временем, чтобы сфабриковать воспоминания, ведущие куда угодно, но только не к ним.
– Это значит, что она здесь. В Рио. Ясно. – Мими кивнула. – Они постарались услать нас как можно дальше.
– Возможно, она прямо у нас под носом, – сказал Кингсли. – В одном из самых густонаселенных городов мира.
– Десять миллионов человек, – произнесла Мими. – Это много.
Она подумала, сколько снов им теперь предстоит прочитать, сколько бесконечных ночей гоняться за тенями во тьме, и почувствовала, что падает духом.
Кингсли отошел от стола к буфетной стойке с предоставляемым отелем завтраком: сырные булочки, соленые крекеры, нарезанные папайя, манго и арбузы на тарелках. Мисочки с кремом из авокадо. Кастрюли с подогревом, а в них нарезанная ветчина в меду и поджаренный бекон. Кингсли взял дольку арбуза, остановился у большого, во всю стену, окна, из которого открывался вид на город, и принялся есть. Мими проследила за его взглядом. Кингсли смотрел на сбившиеся в кучу горные склоны. Фавелы так же кишели жителями и были так же изобретательно застроены, как муравейник; они опасно нависали над обрывами – запутанные лабиринты, приют городской бедноты Рио.
– Поразительно! Настоящий город в городе, – произнесла Мими. – Уму непостижимо, как их не смывает во время сезона дождей.
Кингсли положил арбузную корку.
– Трущобы... ну конечно! Серебряную кровь всегда влекло к хаосу и беспорядку. Отсюда мы и начнем.
– Ты что, серьезно? – Простонала Мими. – Да туда никто не сунется, кроме тех, кому деваться некуда!
БЛИСС
Посетитель злился. Блисс ощущала его раздражение, как волдырь. Была вторая половина дня, насколько она могла судить. Дни ускользали один за другим так незаметно, что трудно было вычислить время, но Блисс старалась, насколько хватало сил. Если Посетитель вел себя тихо – значит, была ночь, а если чувствовалась его настороженность – значит, день.
Обычно девушка успевала увидеть кусочек окружающего мира, когда Посетитель просыпался. Как, например, вчера, с этими белыми ставнями. Потом шторы задергивались снова. Лишь когда Посетитель терял бдительность, Блисс удавалось хоть мельком выглянуть наружу.
Вот как сейчас, когда его что-то застало врасплох.
Минуту назад они быстро шли по дому и вот внезапно врезались в группу животных, нелепых и жалких. Уродливых. Что это такое? Что она видит? Потом Блисс поняла, что смотрит на мир глазами Посетителя. Лишь после некоторых усилий ей удалось увидеть, что это всего лишь группа обычных людей. Дама в бежевом костюме и солнечных очках вела какое-то семейство через вестибюль. Они выглядели как типичные обитатели Хэмптонса: глава семейства в рубашке поло «Лакосте» и с наброшенным на плечи белым теннисным свитером, его супруга в лавандовом платье из жатого ситца, дети – двое мальчишек – в миниатюрных копиях папиного наряда.
– Ой, здравствуйте... Извините. Нам сказали, что во время показа хозяев дома не будет, – с неискренней улыбкой произнесла дама в деловом костюме. – Но раз уж вы здесь, случайно, не подскажете, можно ли связаться с подрядчиком вашего отца, чтоб закончить реконструкцию?
Потом все заволокла чернота и картина исчезла снова, хотя Блисс смогла расслышать вопрос. Боби Энн перед смертью как раз затеяла реконструировать дом. Сейчас все уже должно было быть завершено, но, когда они вернулись из Южной Америки, Форсайт приказал остановить работы. Так что задней половины дома сейчас просто не существовало. На ее месте зияла здоровенная дыра в земле, заполненная известковой пылью, опилками и пластиком.
Сенатор вернулся в Нью-Йорк и обнаружил, что во время последнего финансового переворота его как следует обчистили. Насколько Блисс понимала, он влип во что-то вроде схемы Понци3. В общем, там было какое-то мошенничество, известное Блисс лишь в общих чертах; она знала только, что этого всего хватило, чтобы на какое-то время Форсайту стало не до дел Совета. Она не могла точно сказать, что именно случилось, потому что примерно в это время Посетитель начал брать верх, однако у Блисс было такое ощущение, что они обанкротились. Форсайт пытался взять заем у Комитета, чтобы справиться с затруднениями, но этого оказалось недостаточно. Жалованье сенатора можно было вообще не принимать в расчет. Ллевеллины, подобно многим семействам Голубой крови, жили на прибыли от вложенного капитала.
А теперь этот вложенный капитал исчез.
Возможно, именно поэтому в доме появился агент по продаже недвижимости, в компании с клиентами. Форсайт продавал дом. Блисс эта идея особо не расстроила. Она не так уж много времени провела в Хэмптонсе, чтобы перспектива расстаться с этим жилищем печалила ее. Вот когда они оставили свой техасский особняк, это повергло ее в куда большее уныние. Она до сих пор иногда тосковала по нему: по своей двухъярусной спальне в мансарде, примостившейся под сенью старой ивы, по скамье-качалке, на которой любила читать вечерами, по старинным зеркалам в ванных комнатах, в которых все выглядели чуть-чуть таинственными и волшебными.
Оставшись одна в темноте, Блисс подумала, что Посетитель ушел ненадолго. На сколько именно, она не знала. Трудно судить о времени, когда тебя больше нет в материальном мире.
Блисс толком не понимала, в чем дело, но в нынешнем ее одиночестве появилось нечто иное. Как будто она на этот раз и вправду осталась одна, а не просто оказалась изгнана из собственного тела, пока Посетитель занимается бог весть чем. Обычно она ощущала его присутствие, но в прошлом бывали моменты, когда ей казалось, что в ее теле существует только она сама, а тот, другой, ушел.
Возможно ли такое? Действительно ли она одна? Блисс почувствовала, как ее охватывает волнение.
Рядом не было ничего. Посетитель ушел, она это чувствовала. Она была уверена в этом. Она знала, что ей нужно сделать. Но не знала, способна ли на это.
«Отдерни шторы. Открой глаза.
Открой глаза!
Открой!!!»
Но где они – эти глаза? «Бесплотный». Сейчас Блисс в полной мере поняла значение этого слова. Это было все равно что плавать без якоря. Ей нужно снова вернуться на землю, ощупью отыскать дорогу... ага, проблеск света... или это лишь игра ее воображения?.. Но если она сумеет расширить эту светящуюся щелочку... ага, вот так... еще чуть-чуть...
Блисс медленно открыла глаза. Получилось! Она огляделась по сторонам. Это было потрясающе – видеть мир самой, а не так, как его видел Посетитель, через его окрашенные ненавистью линзы. Она находилась в библиотеке. Маленький, уютный уголок с книжными шкафами во все стены. Мачехин дизайнер настоял на библиотеке, мотивируя это тем, что они есть во всех «приличных домах». Боби Энн читала журналы. Форсайт предпочитал обитать у себя в берлоге, в обществе телевизора с большим экраном. Библиотека стала владением сестер. Блисс вспомнила, как они с Джордан, сидя в кресле у окна, читали и время от времени поглядывали на бассейн и океан. Девушка заметила на полке рядом с викторианским бюро стопку книг – домашнее чтение, заданное на прошлое лето. «Братья Карамазовы». «Гроздья гнева». «Доводы рассудка».
Блисс показалось, что она услышала какой-то звук. Но она не поняла, снаружи он донесся или изнутри.
«Задерни шторы. Закрой глаза! – в ужасе подумала она. – Закрой, пока он не вернулся».
Блисс закрыла глаза.
Ничего не изменилось. Она по-прежнему была одна.
Блисс подождала, довольно долго, потом снова открыла глаза. Ничего. Она и вправду одна. Надо этим воспользоваться. Надо было составить какой-то план еще тогда, когда она впервые заметила его продолжительное отсутствие.
Нужно что-то делать, а не только смотреть по сторонам. Посмеет ли она? Тело было неповоротливым и тяжелым. Ужасно тяжелым. Это невозможно. А вдруг он вернется? Что тогда? Блисс сказала себе, что нужно попытаться. Нужно что-то делать. Не может же она просто жить, подобно инвалиду, в заточении, в параличе.
«Раз я смогла открыть глаза, могу сделать и еще что-нибудь. Я ведь по-прежнему Блисс Ллевеллин. Я выигрывала теннисные турниры и бегала марафоны. Я могу это сделать».
«Пошевели рукой. Пошевели рукой».
«Не могу... Слишком тяжело. Где моя рука? Есть ли она у меня? Что такое рука? Получилось! Я ощущаю свои пять пальцев, но кажется, будто они ужасно далеко, или где-то за стеклом, или под водой».
Блисс вспомнилась передача «Сегодня», про фокусника, который попытался прожить под водой несколько дней, и то, каким скованным и распухшим он выглядел. Она не фокусник, но это еще не причина сидеть поглощенной собственным страхом.
«Шевелись. Шевели... Своей... Рукой... О боже. Она же весит три тыщи фунтов. Я не могу. Не могу. Но должна. Давай же!»
Блисс вспомнила, как тяжело было отработать исполняемую вчетвером пирамиду «скорпион», одну из самых сложных фигур в чирлидинге. Для нее требовалась безукоризненная координация и мастерство гимнаста, работающего на трапеции. Блисс была единственной во всей их группе поддержки, способной исполнить «скорпиона». Она помнила, как страшно ей было в первый раз. Если не ухватиться за руки тех, кто стоит в нижнем ярусе, упадешь. Если пропустить сигнал корректировщика, упадешь. Если не удержишь равновесие на левой ноге, упадешь.
Но она ухватилась, и встала куда нужно, и вскинула правую ногу выше головы, и простояла так, сколько было нужно, а потом ее подбросили, она исполнила тройное сальто и приземлилась на обе ноги.
Плохо, что в Дачезне не было своей команды чирлидинга. Блисс пыталась было ее создать, но никто не заинтересовался. Снобы! Они даже не понимают, чего лишились. Волнение перед матчем. Предвкушения толпы. Трепет, который ощущаешь, выбегая на поле, подпрыгивающая грудь, рев трибун, зависть и восхищение. По пятницам чирлидерам разрешалось приходить в школу в своей униформе. Это было все равно что носить корону.
«Скорпион».
Она его одолела.
«Раз я справилась тогда, справлюсь и сейчас», – сказала себе Блисс.
«Пошевели рукой!»
Она ощутила сильный удар собственной руки по лицу. Посетителя не волновали мелочи вроде маникюра или стрижки волос. Блисс разозлилась. Она столько трудилась, чтобы хорошо выглядеть, и вся ее работа пошла псу под хвост! Волосы были спутанными и даже на ощупь жесткими. Нужно с этим что-то делать.
Проклятье! Рука отдернулась, словно у марионетки на ниточках. Но все же она это сделала! Ее рука неловко провела по лицу и убрала волосы с глаз.
Итак...
«Я могу это сделать. Я могу контролировать собственное тело. Это трудно, болезненно и медленно, но я справляюсь. Я еще не выбыла из игры».
Теперь нужно заново научиться ходить.
ПРОВОДНИК
Кристофер Андерсон почти семьдесят лет верой и правдой служил проводником Лоуренсу ван Алену. Именно он после возвращения Шайлер и Оливера с Корковадо доставил Шайлер в больницу, чтобы о ее руке позаботились врачи. Бодрый и любезный джентльмен никогда не казался Шайлер особенно старым, но, похоже, после смерти Лоуренса возраст наконец-то настиг и Андерсона. Он ослабел и ходил теперь с палочкой.
Андерсон навестил ее в тот последний вечер у Оливера – Шайлер после возвращения из Южной Америки так и осталась у него. У нее не хватало мужества вернуться в особняк на Сто первой улице. Ей не под силу было войти туда, зная, что Лоуренс больше не сидит в кабинете и не дымит сигарой.
Дедушкин проводник посоветовал ей как можно скорее покинуть страну. Он читал стенограммы следствия.
– Вам нельзя рисковать. Неизвестно, что случится завтра. Лучше вам исчезнуть сейчас, до того, как они отвергнут вас как предательницу.
– Я же тебе говорил, – произнес Оливер, многозначительно глядя на Шайлер.
– Но куда нам отправиться? – Спросила она.
– Куда угодно. Не задерживайтесь нигде дольше чем на трое суток. Венаторы быстры, но они будут пользоваться для поисков Контролем, а это их несколько замедлит. Куда бы вы ни отправились, обязательно в следующем августе доберитесь до Парижа.
– Почему именно до Парижа? – Спросила Шайлер.
– Там в это время раз в два года собирается весь европейский Совет, на грандиозное празднество и просто пообщаться, – объяснил Андерсон. – Лоуренс намеревался отправиться на это собрание. Вместо него следует поехать вам. Графиня примет вас. Советы отдалились друг от дружки еще с тех пор, как часть Голубой крови покинула Старый Свет. Графиня никогда не верила ни в Михаила, ни в нью-йоркский клан. Теперь, после известия о кончине Лоуренса, она будет верить в них еще меньше. Они с Лоуренсом дружили с незапамятных времен.
Как позднее поняла Шайлер, графиня дружила также и с Корделией. Шайлер смутно припомнила царственную пару и их внушительный дом.
Тогда она особо не думала о них; они просто казались ей любезными и невероятно богатыми, как и все, кто входил в круг общения Корделии. Теперь же Шайлер поняла, что они были особенными. Графиня была замужем за ныне покойным принцем Генрихом, который, если бы не революция, стал бы королем Франции. Генрих был регисом европейского Совета. Когда он завершил цикл, титул перешел к его вдове. Андерсон тоже покидал Нью-Йорк. После смерти вампира человек-проводник освобождался от службы и ему предоставляли выбор – Хранилище или свобода. Они могли работать на сообщество в целом либо жить обычной жизнью.
Андерсон сказал, что не имеет ни малейшего желания провести остаток жизни в подвале. Он возвращался в Венецию, в университет. Конечно же, память его будет стерта Советом. Это было необходимым условием, на котором проводнику разрешали удалиться. Голубая кровь хранила свои тайны.
Шайлер понимала выбор Андерсона, но все же он ее огорчил. Андерсон был последним звеном, связывавшим ее с дедушкой. Как только он покинет сообщество, она станет для него чужой. Но она не могла отказать Андерсону в желании жить обычной жизнью. Он и так всю жизнь прослужил ван Аленам.
– Отправляйся и отыщи графиню, – продолжал Андерсон. – Расскажи ей обо всем. Кланы относятся друг к другу с недоверием, так что она может и не знать правды о бойне в Рио. И ещё Шайлер...
– Что?
– Я знаю, что они собираются сделать со мной завтра, на беседе перед увольнением. Устроить принудительную амнезию. Но ты не волнуйся – тебя я никогда не забуду.
Он протянул девушке руку, и Шайлер пожала ее обеими руками.
– И я никогда не забуду о вашей доброте, – отозвалась она.
Оливер был прав, как всегда. Им нужно уезжать немедленно. Венаторы могут прийти за ней прямо сегодня вечером. Они могут забрать ее.
– Графиня поможет вам.
Шайлер очень надеялась, что дедушкин старый друг прав.
ШАЙЛЕР
– Выглядишь на все сто, – пробормотал Оливер, подойдя сзади и положив теплую руку на проглядывающее в вырезе бедро Шайлер.
Она обернулась к нему с ласковой улыбкой, накрыла его руку своей и крепко сжала, так, что они почти обнялись. Что бы ни случилось сегодня вечером, но они вместе. И для обоих это было источником утешения.
– Да и ты неплохо выглядишь, – отозвалась девушка.
Оливер был одет индийским принцем из династии Великих Моголов, в куртку из прекрасной золотой парчи. На русые волосы он водрузил белый тюрбан.
В ответ Оливер взял ее унизанную драгоценностями руку и поднес к губам; у Шайлер по спине пробежала приятная дрожь. Ее друг и фамильяр. Вместе они составляли команду. Непобедимую, как «Лос-Анджелес лейкерс», невольно подумалось Шайлер. Когда она нервничала, ее всегда тянуло на банальные шутки. Оливер что-то сунул ей в руку.
– Что это? – Спросила Шайлер.
– Я нашел это недавно в саду, – отозвался Оливер, продемонстрировав ей четырехлепестковый листочек клевера. – На удачу.
«Зачем мне удача, когда у меня есть ты? » – хотелось сказать Шайлер, но она знала, что Оливер сочтет эти слова мелодраматичными. Вместо этого она взяла листок и, улыбнувшись, спрятала в складки сари.
– Разрешите? – Произнес Оливер, когда бхангра-поп закончился и оркестр заиграл вальсовое переложение песни «Битлз» «Норвежский лес».
Юноша вывел ее на танцевальную площадку в величественном бальном зале, выходящем прямо во внутренний двор. Зал был увешан китайскими фонариками; изящные светящиеся шары совершенно не вязались с французской классической архитектурой. Танцующих было мало; Оливер с Шайлер оказались самой молодой парой, и Шайлер забеспокоилась, не привлекут ли они к себе внимание.
Но она всегда любила эту песню, которая была не столько о любви, сколько вовсе даже наоборот. «Была у меня девушка, или, лучше сказать, был у нее я». А еще ее обрадовало, что Оливеру захотелось потанцевать. Юноша протянул руки, Шайлер шагнула навстречу и положила голову ему на плечо, когда его руки сомкнулись на ее талии. Ах, если бы они пришли сюда просто потанцевать! Как это было здорово – жить нынешним мгновением, наслаждаться близостью Оливера, притворяться, будто они двое юных влюбленных, и ничего более.
Оливер прекрасно вел – результат принудительных уроков бального танца, навязанных его помешанной на этикете матерью. В его уверенных руках Шайлер чувствовала себя изящной, как балерина.
– Я и не знала, что ты умеешь танцевать, – поддразнила она юношу.
– Ты никогда не спрашивала, – отозвался Оливер и так закружил ее, что шелковые шаровары красиво взвихрились вокруг ее лодыжек.
Они танцевали еще под две песни, приятный полонез и популярную рэповую мелодию. Музыка на балу была просто-таки шизофренической смесью классики и попсы, от Моцарта до Майи4, от Баха до Бейонсе. Шайлер поймала себя на том, что ей это все и вправду нравится. Потом музыка внезапно оборвалась. Все обернулись посмотреть, что же заставило ее умолкнуть.
– Графиня Парижская, Изабелла Орлеанская! – Провозгласил дирижер, когда в зал вступила импозантная дама, очень красивая для своего возраста, с угольно-черными волосами и царственной осанкой.
Графиня была наряжена царицей Савской, а головной убор ее был сделан из золота и лазурита. Она вела на массивной золотой цепи черную пантеру в ошейнике, изукрашенном алмазами.
Шайлер затаила дыхание. Так значит, это и есть графиня. Перспектива просить эту женщину об убежище внезапно показалась ей куда более пугающей. Шайлер представляла себе графиню пухленькой, более пожилой и менее привлекательной – эдакой старой леди в костюме пастельных тонов, с выводком корги. Но эта женщина была утонченной и шикарной. Она выглядела отчужденной и далекой, словно божество. Какая ей забота, что там произошло с Шайлер?
Хотя, возможно, графиня только выглядит высокомерной и недоступной. В конце концов, это празднество наверняка нелегко ей далось. Интересно, печалится ли графиня оттого, что вынуждена расстаться со своим домом? Отель «Ламбер» принадлежал ее семейству на протяжении множества поколений. Шайлер знала, что недавний глобальный финансовый кризис поверг в шок даже величайшие дома и богатейшие семейства. Хазард-Перри хорошо вложили свои капиталы. Оливер сказал, что они вывели деньги с рынка за несколько лет до того, как тот обрушился. Но Шайлер слыхала, что по всему Верхнему Ист-Сайду выставлялись на аукцион драгоценности, оценивались произведения искусства, ликвидировались инвестиционные портфели. То же самое происходило и в Европе. Ни одно из семейств Голубой крови оказалось не в состоянии позволить себе покупку отеля «Ламбер». Он должен был перейти к какой-либо корпорации, и так оно и произошло.
Графиня помахала гостям рукой, и бальный зал взорвался аплодисментами. Шайлер с Оливером хлопали так же искренне, как и все прочие. Изабелла удалилась, музыка заиграла снова, и напряжение в зале спало. Публика выдохнула.
– Так что сказал барон? – Спросила Шайлер, когда Оливер, кружа, повел ее из центра зала к стене.
Барон де Кубертин состоял на службе у графини и был при ней проводником, как Оливер при Шайлер. Андерсон сказал, что встречу с графиней можно устроить только через барона. Ключ к их просьбе – он. Без его дозволения они ни на шаг не приблизятся к графине. Согласно их плану, Оливер должен был представиться барону, когда тот прибудет на празднество, перехватив его сразу же, как только тот сойдет на причал.
– Это мы вскоре выясним, – отозвался Оливер; вид у него был встревоженный. – Не поднимай голову. Он идет сюда.
МИМИ
Четверо венаторов почти беззвучно приземлились на крышу дома. Их шаги можно было бы принять за шелест птичьих крыльев или шорох камешка, покатившегося по склону холма. Это была их четвертая ночь в Рио, а находились они в фавеле де Рокинха и систематично прочесывали ее жителей, квартал за кварталом, улицу за улицей, одну ветхую лачугу за другой. Они искали хоть что-нибудь – обрывок воспоминания, слово, мысленный образ – все, что могло бы пролить какой-то свет на то, что произошло с Джордан и где она может сейчас находиться.
Мими владела «сверлом» настолько мастерски, что могла бы воспользоваться им даже во сне. Точнее, в их снах. Гляньте только на этих краснокровных – до чего ж они милые и безмятежные, когда спят! Спят себе и не знают, что через их сны на цыпочках крадутся вампиры.
«Воспоминания – каверзная вещь, – подумала Мими, входя в сумеречный мир глома. – Они нестабильны. Они изменяются по прошествии времени, по ходу осознания». Мими видела, как именно они изменяются, и понимала, как воздействует на них ход времени. Какой-нибудь трудяга мог в воспоминаниях видеть свое детство полным лишений и невзгод, омраченным местными хулиганами, которые его обзывали и задирали, но позднее он начинал с большим пониманием относиться к допущенным в прошлом несправедливостям и прощать их. Сшитая дома одежда, которую приходилось носить, превращалась в знак материнской любви, а каждый стежок становился свидетельством ее заботливости, а не клеймом нищеты. Он вспоминал, как отец засиживался допоздна, чтобы помочь ему с домашним заданием, терпение и самоотверженность старика, а не то, каким вспыльчивым он бывал, когда поздно вечером возвращался домой с завода.
Бывало и по-другому. Мими просканировала тысячи воспоминаний отвергнутых женщин, чьи красавцы возлюбленные превращались в уродов и грубиянов, их римские профили чересчур заострялись, а глаза делались маленькими и злобными, в то время как парни с заурядной внешностью, ставшие впоследствии их мужьями, с течением лет делались все привлекательнее, так что если бы кто спросил, было ли это любовью с первого взгляда, женщины радостно ответили бы: «Да!»
Воспоминания походили на движущиеся картинки, значение которых постоянно изменялось. Это были истории, которые люди рассказывали сами себе. Использовать глом – царство памяти и теней, место, куда вампиры могли попадать по собственному желанию, чтобы читать и контролировать чужое сознание, – было все равно что входить в темную комнату, в лабораторию, где фотограф проявляет фотопленку, погружает в мелкие кюветы с химреактивами, сушит на нейлоновой сетке.
Мими вспомнилась такая темная комната в Дачезне и то, как она уединялась там со своими фамильярами. Когда она проскальзывала через вращающуюся дверь, оставляла ярко раскрашенный мир школы позади и входила в маленькое, тесное помещение, там было настолько темно, что на мгновение она словно бы слепла. Но конечно же, вампиры способны видеть в темноте. Интересно, остались ли еще где-нибудь такие фотолаборатории, кроме как в фильмах про поиски серийного убийцы? Теперь у всех цифровые камеры. Фотолаборатории превратились в доисторическую древность. Вместе с письмами, написанными от руки, и правильными первыми свиданиями.
«Фотолаборатория, Форс? Как фотограф, ты меня не поразишь».
«Ничего, я тебя еще поражу!» – Послала в ответ Мими.
«Ха-ха».
«Возвращайся к своему объекту, а то сейчас моего разбудишь».
Кингсли, залезая без предупреждения к ней в голову, нарушал протокол. Четверо венаторов чувствовали друг друга, но им полагалось работать на разных каналах и следить за разными снами. Они вошли в спальню женского общежития, где девушки из дальних провинций снимали койку за гроши.
Мими проникла в сон одной из девушек. Той было примерно столько же, сколько и самой Мими в этом цикле, – семнадцать.
Девушка работала горничной в гостинице. Мими просканировала последние три месяца ее жизни. Понаблюдала, как та стелет постели и выносит мусор, пылесосит ковры и прячет в карман скромные чаевые, оставляемые гостями на тумбочке у кровати. Посмотрела, как она ждет своего парня, курьера, работающего в маленьком кафе. Работа, парень, работа, парень. А это что такое? Управляющий гостиницей зазывает девушку зайти к себе в кабинет и заставляет снять одежду. Интересно. Но было ли это на самом деле? Обучение на венатора означало, что Мими умела отличать вымысел от реальности, ожидаемое от свершившегося.
Действительно ли начальник домогался девушки или она просто этого боялась? В принципе картина походила на кошмар. Мими вложила в сознание девушки картинку-импульс: в деталях представила, как девушка отталкивает начальника и бьет ногой в самое уязвимое место. Вот так. Теперь если что-нибудь случится, девушка будет знать, как ей действовать.
– Доложите результат. Леннокс Первый? – Донесся из темноты голос Кингсли.
– Чисто.
– Второй?
– Чисто.
– Форс?
Мими вздохнула. В мыслях девушки не было ни малейшего следа хранителя.
– Чисто.
Мими моргнула и открыла глаза. Она стояла над девушкой, посапывающей под одеялом. Мими показалось, что на ее губах появилась легкая улыбка.
«Не нужно бояться, – передала ей Мими. – Девушка может сделать все, что хочет».
– Ясно. Уходим.
Кингсли вывел их на ночную улицу, и они двинулись сквозь ночную тьму, по неасфальтированным дорогам и шатким лестницам вдоль неровного ряда ветхих хибар и многоквартирных домов, цепляющихся за горные склоны.
Мими шла за членами команды вверх по склону, перешагивая через валяющиеся повсюду жестяные банки и кучи гниющего мусора. Мими подумалось, что все это не очень-то и отличается от некоторых районов Манхэттена, хотя и занятно посмотреть, как скученно живут здесь люди и как искажены их приоритеты. Она видела дома – да какие там дома, лачуги, – в которых не было воды и туалета, но которые похвалялись плазменным телевизором с экраном в сорок два дюйма и спутниковой антенной. А в кое-как сколоченных гаражах стояли сверкающие немецкие автомобили, в то время как дети хозяев бегали босиком.
Кстати, дети. Она услышала их раньше, чем увидела. Веселая шайка этих сопляков носилась за ними следом всю неделю. Их грязные физиономии были в дегте, на лохмотьях красовались выцветшие эмблемы американских спортивных клубов, а пустые ладошки все время были протянуты к иностранцам. Это напоминало Мими об объявлении социальных служб, транслирующемся по вечерам: «Уже десять часов вечера. Вы точно знаете, где сейчас находятся ваши дети?»
– Сеньора Бонита5, сеньора Бонита! – Скандировали они, шлепая босыми ногами по грязи.
– Кыш! – Прикрикивала на них Мими, отмахиваясь, словно от докучливых мух. – Сегодня у меня ничего для вас нет! Nada para voce. Deixeme sozinho! Оставьте меня в покое!
От их нытья у нее начинала болеть голова. Она не отвечает за этих людей, за этих детей... Она – венатор на задании, а не какая-то знаменитость во время рекламной поездки для укрепления связей с общественностью. Кроме того, это Бразилия, развивающаяся страна. На земном шаре есть места, где ситуация гораздо хуже. Эти сорванцы даже не знают, до чего им повезло.
– Сеньора, сеньора!
Малышка – херувимчик в грязной майке с пышной шапкой темных кудрей – ухватилась сзади за ее рубашку. Мими, как и остальные венаторы, была в черной куртке и непромокаемых нейлоновых брюках. Надевать грубые ботинки она отказывалась – в них ее ноги казались толстыми – и вместо них снова надела сапоги из шкуры пони, на высоком каблуке.
– Ну ладно, – сдалась Мими.
Она сама виновата, что эта детвора тут ошивается. Как она ни старалась ожесточиться, оставаться бесстрастной и нейтральной перед лицом воистину ужасающей бедности – Мими считала свой номер в гостинице (даже не люкс – однокомнатный!) и то уже немалым лишением, – как-то так получалось, что когда бы детвора ни вертелась вокруг нее, у нее всегда находилось что-нибудь для этих ребят.
Конфета. Доллар. (Вчера – по десятке каждому.) Шоколадка. Что-нибудь. Дети прозвали ее Прекрасной Дамой, сеньорой Бонита.
– Сегодня ничего нет! Правда нет! – Запротестовала она.
– Они никогда тебе не поверят. Раз уж ты сдалась в первый же день, – сказал Кингсли, весело поглядывая на нее.
– Можно подумать, ты сам лучше, – проворчала Мими и открыла рюкзак.
Они все четверо оказались мягкосердечными. Молчуны близнецы раздавали жевательную резинку, а Кингсли то и дело покупал детворе киба, лепешки с мясом, у уличных торговцев с ручными тележками.
Кучерявая девочка терпеливо ждала, пока Мими доставала мягкую игрушку, собачку; Мими купила игрушку сегодня утром в магазине подарков специально для этой малышки. Морда плюшевой собачонки напоминала Мими ее собственную собаку. Мими пожалела, что добряк чау сейчас не с ней, но в последние годы трансформации надобность в защите фамильяров-собак уменьшалась.
– А это для всех, делитесь, – добавила Мими, вручая вдобавок большую коробку конфет. – А теперь – брысь!
– Обригадо! Обригадо6, сеньора! – Завопили дети и умчались прочь, унося добычу.
– Они тебе нравятся, – сказал Кингсли со своей кривой полуулыбкой.
Мими эта улыбка бесила, потому что с ней он делался еще красивее, недопустимо красивым.
– Вот еще!
Мими покачала головой, стараясь не встречаться с ним взглядом. Возможно, она выпила слишком много очень сладкой мексиканской кока-колы. А может, все дело просто в усталости и одиночестве и в том, что до дома так далеко. Потому что где-то в глубине мрачного каменного сердца Азраила что-то растаяло.
ПРОПАЖА
«Спроси у Чарльза... спроси его про врата... про наследие ван Аленов и пути мертвых».
Это были последние слова ее дедушки. Но когда Шайлер вернулась в Нью-Йорк, Чарльз Форс исчез. Как выяснил Оливер благодаря связям в Хранилище, однажды днем Чарльз отправился на свою обычную прогулку в парк, но так и не вернулся с нее. Произошло это неделю назад. Бывший регис не оставил ни записки, ни какого-нибудь иного объяснения. С его исчезновением все пришло в полнейший беспорядок. Корпорация «Форс» потеряла половину стоимости во время падения уровня цен на бирже, а в совете директоров начались дрязги. Компания шла на дно, а капитана, чтоб держать штурвал твердой рукой, не было.
Но Шайлер думала, что кто-то должен знать, где Чарльз, и однажды утром она подстерегла Тринити Форс в салоне, где та делала укладку. Главная светская львица Нью-Йорка, завернувшись в шелковый халат, сидела под феном.
– Полагаю, ты слыхала новости, – холодно произнесла Тринити, отложив журнал, когда Шайлер уселась рядом с ней. – У Чарльза наверняка имелись веские причины поступить именно так. Но, к моему сожалению, со мной он ими не поделился.
Шайлер рассказала Тринити про последние слова Лоуренса, сказанные там, на вершине горы. Она надеялась, что, может быть, Тринити сможет пролить хоть какой-то свет на их содержание.
– Наследие ван Аленов... – повторила Тринити, глядя на себя в зеркало и поправляя полиэтиленовую шапочку на бигудях. – Что бы это ни было, Чарльз давным-давно не желал иметь дело ни с чем, имеющим отношение к его «семье». Лоуренс жил в прошлом. Ему всегда было это свойственно.
– Но Лоуренс утверждал, что Чарльз должен это знать.
– Лоуренс сошел со сцены.
Тринити произнесла это таким тоном, как будто Лоуренс был актером, доигравшим пьесу. Не скончался. Не погиб. Не ушел навсегда.
Сошел со сцены.
Но Шайлер хотела спросить и еще кое о чем, об одной странной вещи, о которой говорил дедушка. Она сомневалась, что Тринити что-то об этом знает, но спросить было нужно.
– Он еще сказал, что у меня есть сестра и что она... она станет нашей погибелью. – Шайлер чувствовала себя немного глупо от таких мелодраматических слов. – У меня правда есть сестра?
Тринити долго молчала. Тишину нарушало лишь гудение сушки и голоса клиенток, сплетничающих с парикмахершами. Когда же она наконец прервала молчание, говорила негромко и осторожно.
– В определенном смысле слова – да, у твоей матери есть еще одна дочь. Но это было очень давно, задолго до твоего рождения, в другом цикле и в другом столетии. И о ней позаботились. Лоуренс с Чарльзом за этим проследили. Лоуренс... Это было одной из причин, по которым он отправился в изгнание, – он никогда не мог отказаться от своих фантазий. Он умирал, Шайлер. И ты должна понять... он цеплялся за соломинку, пытаясь свести концы воедино. Возможно, в тот момент он уже был не в себе.
Так значит, Лоуренс сказал правду. У нее есть сестра. Кто она? Когда она родилась? Она уже мертва? О ней позаботились? Что это означает? Но Тринити отказалась что-либо уточнять.
– Я и так уже сказала тебе слишком много, – нахмурилась она.
– Завтра в Совете я должна дать показания о том, что произошло в Рио. Вы там будете? – Спросила Шайлер, чувствуя себя как-то тоскливо.
Она внезапно осознала, до чего же ей всю жизнь не хватало матери. Тринити никогда не пыталась взять на себя эту роль, но своим прагматичным, деловым подходом она напоминала девушке Корделию. Все лучше, чем ничего.
– Извини, Шайлер, но я не смогу прийти. Как обычно, Красная кровь снова позволила алчности взять верх над финансовой системой. Чарльз ушел, и теперь на мне лежит обязанность перед советом директоров сделать все, что в моих силах, – пусть это и не много, – чтобы предотвратить бойню. Сегодня вечером я уезжаю в Вашингтон.
– Ну ладно.
Ничего другого Шайлер и не ожидала.
– И еще, Шайлер... – Тринити взглянула на нее пристально, как мать, собирающаяся наказать заблудшую дочь. – С тех пор как ты вернулась, твоя комната остается пустой.
– Да, – просто сказала Шайлер. – Я не собираюсь больше жить с вашей семьей.
Тринити вздохнула.
– Я не буду тебя останавливать. Но знай, что, уходя из дома, ты лишаешься нашей защиты. Мы не сможем помочь тебе.
– Понимаю. Я согласна рискнуть.
Вопреки обыкновению, Шайлер с Тринити поцеловались на прощание. Шайлер покинула успокаивающий теплый кокон салона красоты и вышла на улицу, одна.
Чарльз Форс ушел. Чарльз Форс оказался тупиком. Он исчез, унеся свои тайны с собой.
Ей придется самостоятельно выяснить, что такое наследие ван Аленов.
ШАЙЛЕР
Барон де Кубертин был наряжен предводителем гуннов Аттилой, в полном доспехе, с луком и колчаном со стрелами на плече, со щитом и метательным копьем. На голове у него был длинный черный парик и остроконечный шлем. Длинная борода тоже была накладной. Барон подошел с пугающе хмурым видом и похлопал Шайлер по плечу.
– La contesse voudrait que vous me suiviez, s'il vous plait. Графиня пожелала, чтобы вы проследовали за мной, будьте добры.
И он резко развернулся. Шайлер с Оливером двинулись следом, но барон остановил их.
– Графиня даровала аудиенцию только мисс ван Ален, – произнес он на безукоризненном английском, строго глядя на Оливера как на досадную помеху. – Вы останетесь здесь.
Шайлер пресекла протесты Оливера.
– Со мной все будет в порядке. Я ненадолго, – сказала она. – Не волнуйся.
Она чувствовала, как гости начинают смотреть в их сторону. «С кем это разговаривает барон? Что это за парочка?» Они начинают выглядеть подозрительно. Нужно поскорее смыться, пока их никто не заметил.
– Не волноваться? Но тогда я останусь без работы, – произнес Оливер, приподняв бровь.
– Я справлюсь сама, – решительно произнесла Шайлер.
– Это меня и беспокоит, – вздохнул Оливер.
Он положил руку на плечо девушки. Ладони у него загрубели от путешествий и работы. Это уже не были мягкие руки юноши, привыкшего проводить дни в музеях. Тот Оливер, которого Шайлер знала прежде, всегда останавливался исключительно в пятизвездочных отелях, а не в дешевых молодежных общежитиях, где они обитали сейчас. Она видела, как в Шанхае он, покупая лапшу быстрого приготовления, торговался из-за пяти центов.
– Со мной все будет в порядке, – пообещала она, потом тихонько, так, чтобы не слышал барон, шепнула: – Похоже, это для меня единственный способ увидеться с графиней.
– Дай я еще раз поговорю с ним. Может, он ко мне прислушается, – прошептал в ответ Оливер, глядя то на барона, то на Шайлер. – Если что-нибудь случится...
– Я сама не проживу... – договорила за него Шайлер. Она мягко убрала его руку сплеча. – Я тоже боюсь, Олли. Но мы договорились. Это нужно сделать.
Оливер скрипнул зубами.
– Мне это не нравится, – произнес он, свирепо взглянув на барона, но все же отпустил девушку.
Шайлер проследовала за бароном через внутренний двор и главный вестибюль дворца. Он провел ее через анфиладу, мимо библиотеки и множества комнат. Когда они дошли до конца длинного коридора, барон отворил дверь приемной и пригласил девушку внутрь. Это оказалась маленькая комната с золотым мозаичным полом, совершенно пустая, если не считать стоящей посередине небольшой скамьи, обитой бархатом.
– Arrete. Подождите.
Барон ушел, заперев дверь на замок.
Шайлер огляделась по сторонам. В дальней части комнаты находилась еще одна дверь. Должно быть, она вела в кабинет графини. Шайлер чувствовала установленные там охранные заклинания. Другого пути наружу не было – только две запертые двери.
Среди всего прочего Лоуренс учил ее чувствовать незримые защиты, чтобы можно было рассчитать, как из них выбраться. Он любил повторять, что бегство – это девяносто процентов подготовки и десять процентов благоприятного момента.
Шайлер показалось, будто она прождала в этой маленькой комнате несколько часов. Комната была полностью изолирована от других помещений особняка. Сюда не доносилось ни звука шумного празднества. Наконец дверь отворилась.
– Барон, это вы? – Спросила Шайлер.
– Не угадала.
Голос был до боли знакомым.
Нет. Этого не может быть. Шайлер словно окаменела. Прошлое как будто бы насмехалось над ней. Кто-то сыграл с ней недобрую шутку. Он никак не мог очутиться здесь. Единственный во всем Нью-Йорке, кого она изо всех сил пыталась забыть...
В комнату вошел Джек Форс. В отличие от прочих участников празднества он был одет очень просто, в черное. В форму венатора. Его платиновые волосы были коротко подстрижены, на военный манер, и аристократические черты лица стали смотреться еще эффектнее. Джек двигался с прирожденным изяществом. Он прошел вдоль стены, словно опасное животное, кружащее вокруг добычи. Какой же он красивый... она уже и забыла... А может, лишь воображала, будто забыла.
Они не виделись с их последнего вечера в квартире на Перри-стрит. Того самого вечера, когда она сказала ему, что любит другого. До чего же больно видеть его прекрасное лицо, такое мрачное и серьезное. Он словно постарел за этот год на целую жизнь.
Боль была почти физической. Страстное желание, которое Шайлер удалось подавить, внезапно вспыхнуло снова, ярко-красное и яростное, такое сильное, что она поразилась. Невыполнимое желание. Дыра в сердце, жаждущая, чтобы ее заполнили.
«Нет. Остановись. Не подходи сюда».
Шайлер была безумно зла на себя за свои чувства. Они были неправильные и вопиюще вероломные по отношению к той жизни, что она вела последний год. Это значило предать ту жизнь, которую они с Оливером выстроили вместе.
Но она ничего не могла поделать со своим сердцем. Вероломное сердце бешено колотилось. Потому что Шайлер сейчас желала лишь одного – кинуться в объятия Джека.
– Джек! – Выдохнула она.
Даже произнести его имя и то было трудно. Так ли это ужасно, что ей настолько сильно хотелось снова увидеть его? Видит бог, она пыталась не думать о нем, пыталась прогнать все мысли о Форсе в самый дальний уголок сознания.
И все же он неизменно присутствовал там. Во сне она всегда возвращалась в ту квартиру над городом, на то место у камина. Ведь невозможно же помешать себе видеть сны. В том не было ее вины. Но это раздражало. Невзирая на ее желание, Шайлер всегда непроизвольно влекло обратно к нему.
Увидеть его, живого, настоящего, прямо перед собой, было посягательством на все, что Шайлер пыталась сдерживать год с лишним, который провела в изгнании. Она убеждала себя, что любовь к Джеку мертва и похоронена, заперта в сундук, сундук закинут в море и никогда больше не откроется. Она сделала выбор. Она любит Оливера. Они счастливы – ну, настолько, насколько можно быть счастливым, когда за твою голову назначена награда. Она не может любить Джека – он не ее и никогда не будет ей принадлежать. Что бы они ни значили друг для друга в прошлом, этого более нет. Он – чужой.
Кроме того, он теперь связан узами со своим близнецом, с Мими, его сестрой. И потому совершенно безразлично, какие чувства она к нему испытывает – к сожалению. Он уже соединен с другой. Она ничего не значит для него, а он – для нее.
– Что ты здесь делаешь? – Спросила Шайлер, потому что Джек просто молча смотрел на нее, даже после того, как она произнесла его имя.
– Я за тобой, – сказал Джек и мрачно сжал губы.
Тут до Шайлер дошло. Джек явился сюда по распоряжению Совета. Он пришел забрать ее обратно в Нью-Йорк. Арестовать ее. Поставить перед инквизитором, чтобы тот назначил ей наказание. Виновна она или нет – неважно. Шайлер знала, каким будет вердикт – они все против нее. И Джек теперь один из них. Часть Совета. Враг.
Шайлер попятилась к противоположной стене, к другой двери, хоть и знала, что это бесполезно. Защитные заклинания означали, что выйти невозможно, только через крышу. Но придется попытаться. Разбежаться по стене и прыгнуть достаточно высоко, чтобы можно было проломиться через стекло.
Джек заметил, как ее взгляд метнулся к потолку.
– Если попробуешь – уничтожишь эту комнату.
– А мне какая разница?
– Думаю, большая. Я думаю, ты любишь отель «Ламбер» не меньше моего. Ты не единственная, кто играл в его садах.
Конечно же, Джек бывал здесь прежде. Ведь его отец был регисом. Форсы, должно быть, останавливались в том же гостевом крыле, что и Шайлер с Корделией. Ну и что с того?
– Если другого пути не будет, так я и сделаю. Можешь посмотреть.
Джек шагнул к ней.
– Шайлер, я не враг тебе. Что бы ты ни думала. Ты ошибаешься. Этот путь закрыт. Здесь стоит защита, которой ты не чувствуешь, ей Лоуренс тебя не обучил. Ты разобьешься о стекло. Я не причиню тебе никакого вреда.
– Нет?
– У тебя нет выбора. Шайлер, пойдем со мной. Ну пожалуйста.
Джек протянул руку. Его светящиеся зеленые глаза внезапно сделались мягкими и умоляющими. Зловещее выражение лица исчезло без следа. Он выглядел уязвимым и потерянным. Именно так он смотрел на нее тем вечером. Когда просил ее остаться.
И Шайлер ответила так же, как в тот раз.
– Нет.
И, даже не вздохнув, метнулась в сторону и вверх, так стремительно, что превратилась в розовое размытое пятно на фоне золотой стены. Потом она швырнула тело вверх и пробила стеклянный свод. Хрустальные осколки дождем осыпались на мраморный пол. Все произошло в мгновение ока.
Джек ошибался. Шайлер знала наложенное на потолок заклинание. И противодействующее тоже знала. «Континео» и «франго». Лоуренс был предусмотрительным наставником. И она не подвела дедушку хотя бы в этом.
«Прости, Джек. Но я не могу туда вернуться. Никогда».
И она исчезла в ночи.
БЛИСС
– Послушайте, никуда я не уйду, пока не увижусь с Блисс! Я настаиваю! Если хотите удалить меня отсюда – вызывайте полицию!
Голос, очень громкий, агрессивный и пронзительный, выдавал полную уверенность говорящего в собственной правоте, соединенную с той характерной нью-йоркской заносчивостью, какую способен проявить лишь пресыщенный горожанин. Это был голос того типа, каким орут на посыльных-велосипедистов и рявкают на подчиненных, требуя немедленно доставить чашку кофе без кофеина и пенки, – настолько громкий и настойчивый, что он пробился через глушащую все кисею, которая отгораживала Блисс от окружающего мира.
Посетитель зашевелился. Это походило на то, как будто свернувшаяся кольцами змея готовилась к броску.
Блисс затаила дыхание.
– Вы можете, по крайней мере, сказать ей, что я здесь?! – Раздался очередной вопрос.
«Что означает вся эта чушь?»
Блисс подскочила. Посетитель обратился к ней напрямую, впервые за год.
Сперва вспыхнул свет, а потом она обнаружила, что к ней вернулось зрение и что она смотрит в окно. У двери главного входа стоял невысокий лысый мужчина, весь вне себя от ярости, и изводил горничную.
«Это Генри», – сказала Шайлер.
«Кто он такой?»
«Мой букер7 из модельного агентства».
«Объясни».
Блисс послала Посетителю воспоминания и образы: ожидание под дверью кабинета в агентстве «Фарнсворт», пристроенная на коленях папка с портфолио, встречи с Генри за чашкой капучино в «Бальтазаре» перед началом уроков, проход по подиуму во время Нью-Йоркской недели моды, фотосессия на верхнем этаже здания Старрет-Лехай, участие в рекламной кампании «Цивилизации», поездка на фотосессию на Карибы, ее фотографии на биллбордах, журнальные развороты, наклеенные на бока автобусов и такси.
«Я все-таки модель», – напомнила она ему.
Кобра расслабилась, кольца улеглись, раздвоенный язык спрятался. Но напряженность и настороженность остались. Посетитель совершенно не находил ситуацию забавной.
Модель. Живой манекен.
Он быстро принял решение.
«Избавься от него. Я был небрежен, допустив подобное. Нам следовало продолжать появляться на публике. Никто не должен заподозрить, что ты – это не ты. Не подведи меня».
«Что ты имеешь в виду? Чего ты от меня хочешь?» – спросила Блисс, но не успела договорить, как – бах! – и она снова вернулась в свое тело. Она полностью контролировала его. Это и близко не шло в сравнение с той, предпринятой на прошлой неделе жалкой попыткой смахнуть волосы с лица. Девушка осознала, насколько же значительную ее часть он отнимал у нее, и постаралась скрыть эту мысль от него.
Это было похоже на возвращение к жизни после положения в гроб. Блисс дрожала и пошатывалась, как новорожденный жеребенок. Она как будто годами смотрела плохую, нечеткую, размытую копию фильма – и вдруг кто-то навел резкость.
Блисс чувствовала запах штокроз, растущих под окном комнаты, ощущала соленый привкус морского воздуха. Ее руки... ее руки принадлежали ей одной. Они были легкими и сильными, а не тяжелыми, как неподъемный камень. Ее ноги двигались. Она шла! Блисс зацепилась за ковер, охнула и пошла осторожнее.
Но свобода имела свою цену. Блисс ощущала присутствие Посетителя; он пребывал где-то у нее за плечом, как пассажир на заднем сиденье, ждал и наблюдал.
«Это проверка, – подумала она. – Он хочет посмотреть, что я стану делать. Нужно пройти испытание... Избавиться от Генри. Но Генри не должен заподозрить, что со мной произошло что-то странное».
Девушка открыла дверь спальни, наслаждаясь ощущением прикосновения бронзовой дверной ручки к ладони, и сбежала вниз по лестнице.
– Погоди! Мануэла! Впусти его! – Крикнула Блисс, вбегая в прихожую.
Какое это было удовольствие – снова слышать свой голос, чудесный грудной голос, разносящийся вокруг. Внутри, у нее в голове, он звучал совсем иначе. Блисс казалось, будто она поет.
– Блисс! Блисс! – Воскликнул лысый мужчина.
Генри ничуть не изменился: все те же очки без оправы, все та же одежда, подобранная в одном цвете. На этот раз Генри был в своем обычном летнем костюме – белая льняная рубашка и такие же брюки.
– Генри!
Генри расцеловал ее – точнее, воздух у ее щек.
– Я уже не первый месяц пытаюсь с тобой связаться! Это ужасное происшествие! О боже! До сих пор поверить не могу! Я так рад, что с тобой все в порядке! Можно, я войду?
– Да-да, конечно.
Блисс провела Генри в залитую солнцем гостиную, где их семейство принимало визитеров. Боби Энн увлеклась морской тематикой и немного переборщила. На стенах висели скрещенные весла, сине-белые подушки были отделаны веревками, и повсюду красовались миниатюры с маяками. Блисс попросила горничную принести напитки и устроилась среди подушек. Изображать великосветскую хозяйку дома оказалось нетрудно. Ее готовили к этому с детства. И только эта подготовка не позволила Блисс водить босыми ногами по ковру и подпрыгивать на подушках.
Она жива! Она снова в своем собственном теле! Она разговаривает с другом! Но Блисс следила за лицом так же тщательно, как и за своими мыслями. Нельзя показывать, что она вне себя от восторга – ведь у нее погибла мачеха и пропала сестра. Это определенно может вызвать подозрения.
– Прежде всего позволь мне принести соболезнования по поводу Боби Энн, – произнес Генри, снимая свои модные очки и протирая стекла подолом рубашки. – Ты ведь получила цветы? Мы особенно не ожидали, что ты пришлешь в ответ открытку с выражением признательности, так что не переживай.
Цветы? Какие цветы? Генри, не дождавшись от Блисс ответа, забеспокоился, и девушка тут же поспешила скрыть замешательство, взяв его за руку.
– Конечно же! Конечно, они были прекрасны! Это так любезно с вашей стороны!
Разумеется, агентство не могло не прислать цветы на похороны Боби Энн.
В ходе разговора Блисс постепенно поняла, что газеты объяснили смерть членов Совета пожаром на вилле Альмейда. Подозревали, что имел место поджог, но поскольку медлительность бразильской полиции была известна всем, на свершение правосудия никто особо не надеялся.
Горничная вернулась, неся кувшин любимого напитка Боби Энн, коктейля «Арнольд Палмер» – смесь холодного чая с лимонадом, причем лимонад был сделан из лимонов, сорванных в их саду.
– Просто не верится, что я не видел тебя целый год! – Воскликнул Генри, принимая запотевший бокал с янтарным напитком.
Год!
Это было настоящим потрясением. Блисс едва не выронила бокал, так у нее задрожали руки. Она понятия не имела, что с тех пор, как она перестала контролировать свое тело и свою жизнь, прошло так много времени. Неудивительно, что стоило такого труда вспомнить хоть что-нибудь.
Кстати, это значит, что она пропустила свои последний день рождения. В том году, когда ей исполнилось пятнадцать, семейство отмечало этот праздник в «Радужной комнате»8. Но когда ей исполнилось шестнадцать, рядом не было никого, чтобы отметить эту знаменательную дату.
«Включая меня саму», – сухо подумала Блисс.
Она не присутствовала даже на собственном дне рождения. Целый год прошел, пока она боролась за то, чтобы сохранить хоть подобие самосознания. Этот год уже не вернуть, а время становится все более и более драгоценным.
В душе у Блисс поднялась волна жгучего гнева – ее ограбили, украв целый год! – но она снова подавила эмоции. Нельзя допускать, чтобы пассажир на заднем сиденье знал о ее переживаниях. Это слишком опасно. Нужно сохранять невозмутимость.
Блисс повернулась к своему агенту и другу и попыталась притвориться, будто не чувствует себя так, словно ей только что врезали под дых.
МИМИ
Над горными склонами занимался рассвет. Миновала очередная безрезультатная ночь, проведенная в трущобах. Они просканировали всех жителей намеченного района, и взрослых, и детей. Завтра они будут заниматься тем же самым, начав с севера трущоб в Жакарезиньо. Боевой дух членов группы начал падать. Мими думала, что они никогда не найдут Джордан. По крайней мере, в Рио. Кингсли держал хорошую мину, но Мими чувствовала, что он злится из-за ощущения собственного бессилия.
– Инстинкты мне говорят, что я прав и она здесь, – произнес Кингсли, когда они быстро шли вниз по склону, сквозь лабиринт кое-как сооруженных лестниц.
Узкие улицы были пусты – навстречу попадались лишь бродячие собаки да изредка случайный загулявший пьянчужка.
– А глом говорит, что ты ошибаешься, босс, – отозвалась Мими.
Она знала, что Кингсли терпеть не может, когда она его так называет.
Кингсли выплюнул жевательный табак, и коричневый плевок описал высокую дугу. Это впечатляло бы, если бы не было так омерзительно.
– Я предпочла бы, чтобы ты этого не делал, – заметила Мими.
– Может, скажешь, что я должен делать, чтобы угодить тебе? – С ухмылкой поинтересовался Кингсли.
Мими не удостоила эту провокацию ответом. Она задумалась: а каково это – быть преобразованной Серебряной кровью, что бы это ни означало? Осталась ли у него родственная душа? Распространяются ли на него те же правила, что и на них? И вообще, чем занимается Серебряная кровь? Нуждаются ли они в Красной крови, чтобы жить? Или они держатся на одном кофеине и сахаре – Кингсли, похоже, так и существовал. Он был тощий, хотя мог проглотить дюжину пончиков в один присест.
– Кэп, – позвал Тэд Леннокс. – Малышка хочет поговорить с Форс.
Это была та же самая девочка, которая нынешним вечером уже крутилась вокруг них. Та самая, которой Мими подарила плюшевую собачку, – девочка теперь прижимала игрушку к груди.
– Золотце, ты почему бродишь тут одна? – Спросила Мими. – Тебе давно пора спать в своей кроватке. Уже пять утра.
– Сеньора, сеньора! Вы же кого-то ищете? – Запинаясь, спросила девочка по-португальски.
Мими кивнула. Венаторы работали под прикрытием. Если кто-то интересовался, что они делают в трущобах, они изображали полицейских, разыскивающих пропавшего человека.
– Да, ищем, – ответила Мими на родном языке девочки.
– Маленькую девочку вроде меня.
– Откуда ты знаешь? – Резко спросила Мими.
Это в их историю прикрытия не входило. Согласно легенде, они искали вора, преступника, беглого заключенного, взрослого мужчину. Никто не знал, что на самом деле они ищут девочку, потому что это мешало бы им взять след. Если бы люди знали цель их поисков, это стало бы им сниться и работа венаторов сильно затруднилась бы.
– Откуда тебе известно, что мы ищем маленькую девочку?
– Потому что она мне сказала.
– Кто сказал? Что сказала? – Резким тоном спросила Мими.
Девочка покачала головой. Похоже, она внезапно чего-то испугалась.
– Ты ее сканировала? – Спросил Кингсли, склонив голову набок.
Мими кивнула. Она просканировала всех детей в первый же вечер и никаких зацепок не обнаружила. Но довела ли она дело до конца? Или действовала слишком мягко? Действие Контроля было непредсказуемо: некоторые люди плохо переносили вторжение в сознание. Если они просыпались во время сеанса, это могло повредить им и даже довести до сумасшествия. Вспомнить хотя бы, что произошло с так называемыми свидетелями, которых они допрашивали.
Венаторы действовали умело и осторожно и до сих пор не причинили вреда никому из Красной крови. Но возможно, Мими просто не захотелось рисковать, когда речь шла об этой малышке. Очевидно, она произвела беглую проверку и не стала лезть к ней в глубину подсознания.
Сэм достал из кармана фотографию Джордан, сделанную в школе. В своей клетчатой форме Джордан выглядела серьезной и обеспокоенной.
– Ты ее видела? Это она?
Малышка кивнула, крепко прижимая игрушечного щенка к груди.
– Ну и что же тебе известно? Вот уж воистину, устами младенца... – произнес Кингсли.
Мими шикнула на него. У нее заколотилось сердце. Неужели все это время ключ к разгадке был у них перед носом и сопровождал их на каждом шагу? Когда эта компания ребятни принялась ходить за ними? Пожалуй, с самого начала, с первого же вечера. Что же получается, они не ухватились за ниточку потому, что Мими оказалась слишком слабой и мягкотелой и не просканировала девчонку как следует?
– Ты уверена? Ты точно видела именно ее?
Мими хотелось встряхнуть девочку. Хотя на самом деле ей хотелось как следует встряхнуть себя. Она позволила эмоциям повлиять на работу. И с каких это пор у Азраила вообще завелись эмоции?
Малышка кивнула.
– Да, это она, София.
Она назвала Джордан настоящим именем. Мими пробрал озноб.
Тэд присел на корточки перед девочкой.
– Откуда ты ее знаешь?
– Она жила тут неподалеку, – сказала малышка. – С бабушкой. Мы все боялись старой дамы. София тоже.
– Где она сейчас?
– Не знаю. Ее забрали.
– Кто?
Девочка не ответила.
– Пропон фамилиар, – негромко, но повелительно произнесла Мими на священном наречии. «Скажи своим друзьям». Она воспользовалась принуждением. Она не хотела причинять вред девочке, но им необходимо было узнать подробности. – С тобой ничего плохого не будет. Расскажи нам все, что помнишь.
– Плохие люди. Мужчина и женщина. Они увезли ее, – бесцветным голосом произнесла девочка. – В понедельник.
Венаторы переглянулись. Именно в этот день они прибыли в Рио.
– А эта ее бабушка? Она еще здесь? – Спросила Мими.
– Нет. Она уехала через несколько дней. – Девочка посмотрела на них большими перепуганными глазами. – София сказала, что ее будут искать, хорошие люди и плохие люди. Мы поначалу не были уверены, хорошие вы или плохие. Но она сказала, что с хорошими людьми будет красивая дама, и вы мне подарили собачку, – запинаясь, сказала девочка.
– Она сказала тебе, что мы придем? – Тут же спросила Мими.
– Она попросила отдать хорошим людям, когда они придут, вот это.
Девочка вытащила из кармана конверт, потрепанный и грязный, но надписанный прекрасным каллиграфическим почерком – такой обычно можно видеть на конвертах цвета слоновой кости, с приглашениями на заключение уз.
Письмо было адресовано Араквиелю. Мими знала, что Араквиеля называют Ангелом приговора. А еще – Двуликим. Этот ангел нес в себе одновременно и свет, и тьму.
Это было имя Кингсли Мартина.
ШАЙЛЕР
Когда она пробила стекло, на лице Джека отразились потрясение и гордость, но Шайлер позволила себе лишь мимолетный взгляд на него. Нужно было перестать думать о Джеке и сосредоточиться на собственных действиях. Она выпрыгнула из комнаты в небо, приземлилась на решетку для вьющихся растений и оттуда соскочила на землю. Девушка помчалась к выходу сквозь праздничную толпу – размытое розовое пятно среди гостей.
Было уже за полночь, и характер празднества изменился – на всяком памятном сборище наступает момент, когда у присутствующих появляется ощущение вседозволенности. В воздухе витала необузданная энергия; болливудские звезды танцевали, извиваясь по-змеиному, а сотня барабанщиков с деревянными барабанами дхол отбивали ровный и обольстительный ритм. Шайлер не могла бы в точности сказать, в чем тут дело, но в гипнотичности этой музыки присутствовало нечто зловещее; ее притягательность была почти грозной. Чем-то это напоминало щекотку, когда она делается мучительной, а смех – нежеланным и неконтролируемым.
Шайлер промчалась сквозь строй танцоров бхангры под звон цимбал, сшибла какого-то артиста на ходулях и едва не налетела на компанию факельщиков, стоящих вдоль периметра.
Но куда бы она ни направилась, он следовал за ней по пятам, отставая лишь на один удар сердца.
«Шайлер!»
Она отчетливо слышала его голос в голове. Джек применил против нее Контроль. Это было нечестно. Если бы он позвал ее вслух, возможно, она бы его и простила, но понимание того, что он присутствует в ее сознании – что ему так же легко проделать это, как и прежде, – изрядно нервировало.
Шайлер промчалась мимо укротителей тигров и глотателей пламени, мимо компании пьяных европейских аристократов, раздувшихся от крови, – их фамильяры валялись в обмороке под стенами, выходящими на реку. Это уже не было празднеством, это превратилось в нечто иное. Нечто развратное и порочное... в оргию, в хвалебную песнь чудовищного потворства своим желаниям, пагубным и безнравственным. И Шайлер не могла избавиться от ощущения, будто что-то – или кто-то – подстрекает всех, подталкивает к краю обрыва. И она по-прежнему слышала у себя за спиной шаги Джека, легкие и стремительные.
В определенном смысле слова погоня придала ей сил. Ей приходилось пользоваться своими вампирскими способностями и напрягать мышцы, как никогда прежде, – о господи, ну Джек и быстрый!
«Но я быстрее, – подумала она. – Я могу обогнать тебя, Джек Форс. Попробуй-ка поймай меня! Ничего у тебя не получится!»
«Попробую. И получится».
Шайлер закрыла сознание для Контроля, как ее учил Лоуренс. Уж теперь-то он умолкнет!
Должно найтись какое-то местечко, где она сможет спрятаться. Она знает этот дом. Во время их визитов сюда Корделия не раз оставляла ее одну на несколько часов, и маленькая Шайлер исследовала каждый дюйм здешнего парка. Она знала каждую щелочку, каждое тайное укрытие. Она оторвется от него в жилом крыле – там множество замаскированных ниш и потайных помещений. Шайлер влетела обратно в замок через вход для слуг.
На бегу она позвала через глом: «Оливер! Оливер!»
Она попыталась засечь его сигнал.
«Оливер!»
Но люди маловосприимчивы к общению в пространстве Контроля. Оливер никогда не мог читать ее мысли, не говоря уже о том, чтобы прямо разговаривать через глом. И хотя они пытались научиться строительству ментального моста, связывающего вампира и его проводника, все их усилия оказались тщетны. Они были молоды, а такой мост строится на протяжении жизни – как тот, что существовал между Лоуренсом ван Аленом и Кристофером Андерсоном. Может, в пятьдесят они с Оливером и смогут общаться телепатически, но не сейчас.
Надо найти Оливера. Он, наверное, уже с ума сходит от тревоги. Наверное, расхаживает взад-вперед среди гостей, не обращая внимания на творящееся вокруг, и пьет коктейль за коктейлем, чтобы успокоиться. Он очень многим пожертвовал ради того, чтобы быть с ней. Конечно, ей он скажет, что это был его долг, его судьба – жить и умереть рядом с ней. Но Шайлер никак не могла отделаться от ощущения, что она – бремя для Оливера, что она слишком много на него взвалила, превратила его существование в нескончаемую погоню. Он отдал ей все – свою дружбу, деньги, жизнь, а она могла отдать в ответ лишь свое сердце. Свое непостоянное, дурацкое, виноватое, ненадежное сердце. Шайлер ненавидела себя.
Тут ее поразила ужасная мысль: а вдруг они пришли сперва за Оливером?
«Они не причинят ему вреда! Пусть только попробуют!.. Если с ним хоть что-то случилось...»
Она не хотела даже думать об этом.
Когда она мчалась через коридор, внезапно воцарилась темнота. Кто-то выключил все освещение во дворце. Шайлер казалось, что она знает, чьих это рук дело.
«Неплохо, Джек, да только я вижу в темноте, как и ты».
Шайлер отыскала дверь, ведущую на потайную лестницу. Лестница уходила вниз, в подвал, мимо кухни – в подземную темницу, реликт предыдущих столетий. Мало кто знал, что отель «Ламбер» был построен на развалинах средневекового замка и что основание замка скрывало свои тайны.
«О господи, только бы это был не скелет!» – подумала Шайлер, когда что-то подозрительно хрустнуло у нее под ногой.
Она видела очертания ступеней, крутых и осыпающихся. Вниз, вниз, ей нужно вниз... Надо выбраться отсюда.
«Оливер!»
Никакого отклика. Придется каким-то образом послать за ним позднее.
Потому что она наконец-то добралась до места. В самые глубины подземной тюрьмы, в камеру-одиночку, за решетками которой в древности перебывало невесть сколько узников.
«Он никогда не найдет меня здесь».
У Шайлер кружилась голова; ее била дрожь, и девушка никак не могла эту дрожь сдержать. Она шагнула внутрь.
И попала прямиком в руки своего бывшего возлюбленного и нынешнего преследователя.
Джека Форса.
Его хватка была подобна тискам, а голос – холоднее воздуха вокруг.
– Я же тебе говорил, Шайлер, – ты не единственная, кому известны тайны отеля «Ламбер».
БЛИСС
Персоны из мира моды отличаются тем, что обычно совершенно не обращают внимания на реакцию окружающих. Вот и Генри, пересказывая последние нью-йоркские сплетни, не заметил волнения Блисс. Большинство новостей были удручающими – какие журналы закрылись, какие модельеры выпали из обоймы.
– Дела идут ужасно, просто ужасно, – покачал головой Генри. – Но ты знаешь, жизнь продолжается... а наш девиз – «Никогда не сдавайся». И работа еще имеется, – произнес он, многозначительно взглянув на Блисс. – То есть я хочу сказать, я понимаю, что много у тебя прошу, и я пойму, если ты еще не готова...
Он внимательно взглянул на девушку сквозь очки. И лишь тогда Блисс осознала, что Генри ведет речь о ее возвращении к работе. Почувствовав нерешительность девушки, которую он расценил как готовность сдаться, Генри сразу же переключился на деловую волну, поставил свой бокал и достал «блэкберри».
– Ничего особо сложного, простенькая работа чтобы снова войти в ритм. Ты знаешь ежегодный благотворительный показ мод Маффи Астор Картер? Она проводит его в своем поместье в Ист-Энде.
Блисс знала этот показ мод. Ее мачеха регулярно жаловалась, что Маффи никогда не дает ей места в переднем ряду, хотя она, Боби Энн, регулярно увозит с показа полный сундук нарядов.
– Ты идеально подходишь для него. Могу я сказать Маффи, что ты согласна? – Обхаживал ее Генри.
– Даже не знаю...
Работа модели. Какой приятной она казалась теперь в своей обыденности... Каким удовольствием было бы вернуться к своей прежней жизни – просмотры, примерки, болтовня с парикмахерами, льстящие модельеры, макияж, светские вечеринки... Неужели эта жизнь все еще открыта для нее? Блисс и думать забыла о ней. Просто решила, что она, эта самая жизнь, закончилась – учитывая произошедшее. Но как там выразился Посетитель? «Чтобы никто ничего не заподозрил». В конце концов, прошел уже целый год. Никто не станет порицать ее за то, что она возвращается к работе.
А разве найти, на что бы отвлечься, – не лучший способ справиться с горем и потерей? И что отвлечет лучше, чем большое, дурацкое, легкомысленное шоу, модный показ? Как сказал Генри: посмотрите на всех этих людей, которые потеряли кучу денег других людей и обанкротились, – разве они не продолжают жить, как будто ничего не случилось? Разве они не продолжают устраивать благотворительные мероприятия и ходить за покупками в «Гермес», в то время как жертвы их финансовой неосмотрительности рыдают над своими разбитыми хрустальными мечтами?
Блисс вспомнила молодую вдову, учительницу из Дачезне, которая вернулась к работе вскоре после внезапной кончины супруга. Возвращение к работе, возвращение к прежней жизни... внезапно оно показалось... не невозможным.
«Избавься от него», – приказал Посетитель.
Ну что ж, предоставить Генри желаемое – вот самый верный способ выпроводить его. Как только ее менеджер будет уверен, что вернул прежнюю клиентку, он наверняка заявит, что его ждут неотложные дела в другом месте. Расспросы о самочувствии, возможно, были лишь предлогом для того, чтобы посмотреть, удастся ли ему заполучить Блисс для этого шоу.
– Хорошо, – произнесла Блисс, глубоко вздохнув.
– Хорошо? – Генри приподнял бровь.
– Хорошо, – улыбнулась Блисс.
Распрощавшись с менеджером, Блисс некоторое время сидела на диване одна. В какой-то момент во время визита Генри она ощутила внутри перемену. Посетитель ушел. Насколько она могла судить, заднее сиденье опустело. Возможно, она прошла испытание. Так или иначе, но он, подобно Элвису, покинул здание. Но оставил дверь открытой. Он непреднамеренно вернул ей ключи от собственного тела. Либо забыл забрать их. Как родители, забывающие ключи от «феррари» на столе. Точно как в одном старом фильме, который шел по каналу «Ю-эс-эй», когда Блисс была маленькой. Там парень врезался на этом «феррари» в окно. Само собой, Блисс не собиралась творить подобных глупостей. Это ее собственное тело! У нее мало времени, и использовать его нужно разумно.
Блисс решила принять ванну и пошла наверх. При каждой из десяти спален дома имелась собственная роскошная ванная комната, и Боби Энн позволила Блисс участвовать в подборе дизайна для ее собственной ванной. Это было чудное местечко: теплый травертин повсюду и выгодно подсвечивающие его лампы накаливания. Девушка открыла кран, наполнила водой антикварную ванну на ножках в виде львиных лап и щедро плеснула туда своей любимой ароматической соли. Потом она быстро сбросила одежду и забралась в воду, наслаждаясь ароматной пеной и приятным ощущением от теплой воды, ласкающей голую спину.
Потом она надела один из пушистых турецких халатов, которые ее мачеха в изобилии закупила для дома, и спустилась в кухню, где попросила повара приготовить ей обед. Она съела чизбургер – сырым, так что мясной сок тек из уголков рта и смешивался с французской горчицей; эта смесь всегда заставляла ее радоваться тому, что она плотоядная.
Лишь после этого Блисс поняла, что не голодна в подлинном смысле. В вампирском. Старая жажда крови притихла. Страстное стремление исчезло. Что бы это значило? Девушка отодвинула пустую тарелку и провела рукой по волосам. Нужно как можно скорее попасть в салон, к хорошему парикмахеру. Посетитель ведь хотел, чтобы она поддерживала видимость правдоподобия. А следить за своей внешностью – это совершенно естественно и правдоподобно для дочери Форсайта Ллевеллина.
Когда твой отец – сенатор от штата Нью-Йорк, окружающие постоянно присматриваются к тебе, и от этого никуда не деться.
МИМИ
Вид у Кингсли был непроницаемый, и Мими больше не могла это терпеть.
– Ну? И что там? Она ушла на концерт Майли Сайрус? Или написала роман в эсэмэсках? Что там говорится?
Кингсли взглядом заставил Мими умолкнуть и показал венаторам письмо. В нем была всего одна строчка, выведенная все тем же красивым, каллиграфическим почерком. «Фебус остенд преэо».
«Фебус» – так на древнем языке называли короля-солнце, Мими это знала. И остальное тоже нетрудно было понять.
– Солнце укажет путь, – проговорила она. – И что это означает?
Вместо ответа Кингсли аккуратно сложил письмо и спрятал в карман куртки. Мими решила, что он и сам понятия не имеет, что бы это могло значить.
– Почему хранитель потрудилась прислать нам письмо, но письмо это оказалось полной чушью? – В раздражении спросила она. – И откуда она могла знать, что я сюда приду? И принесу детскую игрушку?
– Ты забыла, что хранитель может видеть будущее. Если ее похитила Серебряная кровь – а это явно так и есть, – она ощущает себя в опасности, достаточно сильной, чтобы позволить себе лишь максимально зашифрованное сообщение.
– Это загадка. Нить, – произнес вдруг Тэд. – Нить к ее местонахождению. «Солнце укажет путь».
Это была самая длинная его речь за год. Даже Сэм и тот был удивлен подобной болтливостью брата. Кингсли кивнул.
– Конечно. София всегда говорит, что мудрость нужно заслужить.
Загадка. Просто великолепно. Они целый год ищут хранителя, и вот когда наконец добились хоть чего-то, путь перегородил какой-то одноглазый сфинкс. Что, от Софии убыло бы, если бы она написала: «Меня держат в фавеле на Сто первой улице! Приходите поскорее и прихватите плитку "Луны"!» Или она слишком многого просит?
«Ты недооцениваешь очевидное», – послал ей мысль Кингсли.
«Просто пытаюсь сделать все поинтереснее, – протелепатировала в ответ Мими. – И проваливай из моей головы! Нечего тебе тут ошиваться!»
Тем временем другие венаторы погрузились в глом и принялись сопоставлять воспоминания и пытаться разгадать, что за смысл кроется в этих словах. В конце концов Тэд открыл глаза и заговорил.
– Здесь неподалеку есть бар «Эль сол де ахусте». «Заходящее солнце».
– И что? – Не поняла Мими.
– Это старое выражение Серебряной крови. Заход солнца – иносказательное описание падения Люцифера на землю, – объяснил Кингсли. – Может, это и оно.
И действительно. Теперь Мими вспомнила. Люцифер был Князем небес. Утренней звездой. Вполне резонно, что, с точки зрения Серебряной крови, его судьба была подобна заходящему солнцу.
– Ну так и чего мы ждем? – Поинтересовалась Мими. – Нам нужно найти пропавшего хранителя, и не знаю, как вам, парни, а мне совершенно необходимо выпить.
ШАЙЛЕР
– Тебе нечего бояться. Пожалуйста, не убегай больше.
Дыхание Джека обжигало ей ухо, и каждое слово казалось Шайлер лаской. Но Джек не ослаблял хватку, его пальцы так и были сомкнуты на ее запястьях.
– Отпусти! – Потребовала Шайлер. – Мне больно!
Ей было тяжело дышать, а вот дрожь, к ее удивлению, уменьшилась в тот момент, когда Джек коснулся ее.
Пальцы Джека разжались, и в глубине души она ощутила разочарование из-за того, что он отступился так быстро. Эта ее проклятая, ненавистная частица души принялась тосковать по его прикосновению в тот же миг, как Джек убрал руки. Шайлер обхватила себя за плечи, пытаясь прогнать ощущение покинутости. Откуда у нее берутся эти чувства? Ведь это она отвергла его. Это она его бросила. Теперь Джек ничего для нее не значит. Совершенно ничего.
– Прости, – прошептал он. – Что такое? Что с тобой? – Он внимательно взглянул на девушку. – Ты дрожишь.
– Да просто... у меня бывает иногда... пустяки, – откликнулась Шайлер и взглянула Джеку в лицо. – Как бы то ни было, я не вернусь. Я не поеду обратно в Нью-Йорк.
К ее изумлению, у Джека на лице внезапно прочиталось облегчение, как будто у него камень с души свалился.
– Так ты из-за этого от меня убегала? Подумала, что я собираюсь забрать тебя обратно в Нью-Йорк? Я здесь вовсе не за этим.
Теперь уже Шайлер была сбита с толку.
– Тогда зачем же?
– Ты вправду не знаешь? – Спросил Джек.
Девушка покачала головой.
– Шайлер, ты в опасности, – произнес он, настороженно поглядывая по сторонам. – Здесь полно Серебряной крови. Разве ты их не замечаешь? Не чувствуешь их голода?
Стоило Джеку произнести эти слова, как Шайлер тут же ощутила то, о чем он говорил, – бездонную, всепоглощающую ненасытность, неослабевающую жажду. Так вот что она чувствовала на протяжении всего празднества – беспредельную смесь алчности и похоти, сладкозвучную сирену, зовущую к греху. Все это рокотало на заднем плане, подобно шуму, который ты не различаешь, но знаешь, что он присутствует. Кроатан. Так значит, у нее и вправду есть причина бояться.
Джек оттеснил ее в угол камеры, и Шайлер испытала подобие клаустрофобии. Она инстинктивно ощущала, что на том самом месте, где сейчас стоит, страдали и умерли множество заключенных. Она могла распознать изначальную боль, отчетливое чувство несправедливости; все это восходило к тем временам, когда узников отправляли сюда, в подземную тюрьму, умирать – гнить под землей, не видя солнечного света.
Даже смешно, что конспираторы внушили людям, будто вампиры боятся солнца, в то время как все обстоит как раз наоборот. Вампиры настолько любили солнце, что были изгнаны с небес из-за своей любви к свету Люцифера.
Шайлер содрогнулась, а Джек тем временем продолжал:
– Праздник пошел не так, как хотелось бы. Они здесь из-за тебя.
– Но какое Серебряной крови дело до меня? Чем я им так важна? – Спросила Шайлер, стараясь, чтобы в голосе не звучало раздражительности и жалости к себе.
Ну почему именно она? Она этого не выбирала. Она хотела лишь одного – чтобы ее оставили в покое. Но похоже, что она – мишень от самого рождения.
Когда Джек ответил, он заговорил с такой уверенностью и серьезностью, что из-под маски юного вампира проглянуло древнее существо. Как там его назвал Лоуренс? Аббадон. Ангел разрушения. Ангел Апокалипсиса. Некогда бывший одним из самых грозных военачальников Люцифера.
– Циклы – ключ к нашему существованию. Они обеспечивают нам невидимость в мире людей. Согласно кодексу, проявление каждого духа тщательно отслеживается и фиксируется. Существуют списки и правила, определяющие, кто будет призван, кем и когда. И никакие документы не дозволяли Аллегре родить в этом цикле дочь. Так что сам факт твоего появления на свет уже является нарушением.
«Получается, я – ошибка от самого рождения. Моя мать... эта недвижная, безмолвная фигура на больничной кровати... почему она решила родить меня?»
– Ну и что? Все равно непонятно. Какое им вообще до меня дело? Почему их это беспокоит? Не вижу никакого смысла!
Джек вздохнул.
– Я знаю.
– Ты не все мне сказал! – Тут до Шайлер дошло. Он защищал ее. – Скажи мне правду! Они не просто так пытаются убить меня, есть какая-то причина!
Джек понурился, но в конце концов ответил:
– Давным-давно, во время римского кризиса, Пистис София прозрела будущее. Она изрекла, что однажды нерушимые узы между непадшими будут разорваны. Что Габриэлла отвергнет Михаила и родит дочь от Красной крови. И что эта дочь станет погибелью Серебряной крови. София никогда не ошибалась.
– Так я – их погибель? – Шайлер это показалось нелепым до смехотворности. – Я? Они боятся меня?! – Вскрикнула девушка, и в голосе ее невольно проскользнули истеричные нотки.
Ну полная чушь! Чем она может им навредить? Как резонно указал инквизитор, она воспользовалась материнским мечом – и промахнулась! Может, она быстрая, сильная и вся из себя светлая – но она не боец, не воин, не солдат.
Джек скрестил руки на груди.
– Ничего смешного. Знай Левиафан, кто ты такая, в ту ночь в Рио он убил бы тебя на месте. А теперь, когда ему известно, что он был рядом с тобой и упустил возможность прикончить тебя, он выследил тебя здесь, чтобы довести дело до конца.
– Но откуда ты знаешь, что Левиафан выслеживал меня?
– Оттуда, что я выслеживал Левиафана, – сурово произнес Джек. – Мы с отцом выслеживали его несколько месяцев.
– Чарльз здесь? – Изумилась Шайлер.
Интересно, почему это известие не помогло ей почувствовать себя в большей безопасности? Ведь он же Михаил, Чистый Сердцем, Доблестный, Князь ангелов, полководец небесного воинства. Она сама искала Чарльза, и при вести о том, что он здесь, в Париже, что он явился на ее защиту – ну не он один, но все равно, – ее сердце должно бы возрадоваться. Но нет. Чарльз Форс не был ей другом. Он не был ей ни врагом, ни другом.
Ну ладно, зато теперь, быть может, она сумеет разузнать о том, что ее просил сделать Лоуренс. Чарльз должен рассказать ей о наследии ван Аленов. Шайлер необходимо узнать о нем. Она обязана дедушке хотя бы этим.
Джек кивнул.
– Да. Когда Совет не поверил твоему свидетельству и отказался отправить венаторов в погоню за Левиафаном, Чарльз решил взяться за это лично. Мы много месяцев отставали от него на шаг и на два города. Когда Левиафан привел нас сюда, на это празднество, мы подумали, что он явился за графиней, поскольку она сыграла важную роль в его заключении в Корковадо. Но когда мы увидели в бальном зале тебя, то внезапно осознали, каковы были его истинные намерения. Чарльз отправил меня позаботиться о твоей защите, а сам тем временем занялся Левиафаном.
То есть, по сути говоря, ей угрожает опасность со стороны наихудшего из демонов. Прекрасно. Она бежала от венаторов в то время, когда ей, вероятно, стоило бы бежать со всех ног к ним, особенно теперь, когда она знает, кто на самом деле идет по ее следу.
– Так ты мне веришь? Ты веришь, что я не убивала Лоуренса, хоть Совет убежден в моей виновности? – Спросила Шайлер.
Джек опустил глаза.
– Я не могу говорить от имени Совета. Но я всегда верил тебе. Я всегда верил в тебя, – негромко произнес он.
– Ясно. – Шайлер кивнула, пытаясь принять деловой вид, чтобы скрыть, насколько ее тронула эта вера в нее. Джек на ее стороне. Ну, во всяком случае, он ее не ненавидит. Не ненавидит за то, что она разбила ему сердце. – И что дальше?
– Будем решать задачи по мере поступления, – энергично произнес Джек. – Сперва давай выберемся из этого подземелья. Я здорово забеспокоился, когда ты решила спрятаться здесь. Думаю, ты заметила, как отвратительно тут пахнет.
БЛИСС
Маффи Астор Картер (настоящее имя – Мюриэл) была Голубой кровью во всех смыслах этого слова. Она получила образование в школе «Мисс Портер» и в Вассар-колледже и работала в отделе рекламы у Гарри Уинстона, прежде чем выйти замуж за доктора Шелдона Картера, известного как «тот самый пластический хирург с Парк-авеню». Их брак вызвал немало пересудов, поскольку обоим членам пары потребовалось по несколько попыток, чтобы найти друг друга. Шелдон был у Маффи вторым мужем, а она у него – третьей женой.
Еще она была одной из самых популярных светских дам Нью-Йорка. Завистливые соперницы язвили, что публике просто нравится ее имя. Оно настолько детское – просто вопиюще, – что воспринимается как шутка. Но нет – имя было совершенно настоящим, как и сама Маффи, воплощавшая собою идеалы и ценности истинной белой американки англосаксонского происхождения в эпоху наглых нуворишей, добавляющих к своим фамилиям приставки «фон» и «де», но не отличающих Вердуру от Ван Клифа9.
Каждый год Маффи открывала свое обширное хэмптонское поместье «Край океана» для благотворительного показа мод, сбор от которого шел в пользу нью-йоркского Банка крови. Это была кульминация августовского календаря светских мероприятий. Поместье Маффи, расположенное в конце Джин Лейн, занимало шесть акров. В него входил хозяйский особняк, отдельный, не менее пышный дом для гостей, гараж на двенадцать машин и жилье для прислуги. На территории вокруг особняка располагались два бассейна, с пресной и соленой водой, теннисный корт, пруд с кувшинками и великолепно ухоженные сады. Трава на газонах подстригалась вручную, ножницами, ежедневно, дабы постоянно поддерживать надлежащую высоту.
Когда субботним днем Блисс прибыла к Картерам, она обнаружила на стоянке у дома несколько спортивных автомобилей европейских марок. С того момента, как Генри явился к ним домой, минула неделя. Пока что Посетитель не выказывал неодобрения по поводу ее действий для восстановления собственной идентичности. Блисс удалось подстричься, купить несколько новых нарядов и сходить на пару занятий по пилатесу. Даже сверхъестественно сильные мышцы вампиров нуждаются в том, чтобы их поддерживали в тонусе. Хотя Посетителя, похоже, новое положение вещей вполне устраивало, время от времени он внезапно возвращался, отправляя Блисс обратно в пустоту. Он напоминал автоугонщика, который размахивает пистолетом и грубо выпихивает ее на заднее сиденье ее же собственного разума.
Но сегодня он отсутствовал с самого утра, и Блисс наслаждалась возможностью снова находиться в обществе – и за рулем, если так можно выразиться. Блисс обнаружила, что единственный способ справиться с тем, что с ней происходит, – смеяться над всем этим. Она открыла в себе ранее неведомую ей склонность к черному юмору. Передавая ключи от автомобиля слуге, Блисс все еще улыбалась. Она приехала на одной из домашних машин – так в их семье называли автомобили, «приписанные» к какому-то из домов. В Палм-Бич Ллевеллины держали парк классических моделей: «роллс-ройс фантом», «бентли» образца 1955 года и древний «линкольн континентал» 1969 года. В Нью-Йорке у них имелся еще выводок паркетных внедорожников; их завели, когда Боби Энн осознала, что «роллс-ройс силвер шэдоу» для Манхэттена будет чересчур безвкусным.
В Хэмптонсе они держали несколько «мерседесов СЛК» с открывающимся верхом, стилизованных под начало девяностых. Отчего-то они были самыми распространенными автомобилями в Ист-Энде, а Боби Энн всегда старалась следовать господствующим тенденциям. Блисс выбрала для сегодняшнего дня красный автомобиль, яркий, словно леденец, подходящий под ее хорошее настроение. Надо было радоваться этим автомобилям, пока можно. Блисс совершенно не представляла себе, сколько еще они будут находиться у них во владении, поскольку Форсайт собирался продать машины вместе с домом, чтобы сохранить за собой хотя бы городской пентхаус.
Девушка подошла к дому. Там во главе череды встречающих стоял вместе с хозяйкой дома Бальтазар Вердаго, модельер, автор демонстрирующейся сегодня коллекции. Бальтазар пользовался большой популярностью у своих клиентов – на одной из клиенток он вообще женился. От модельера пахло кокосовым маслом и гелем для волос – геля явно был излишек. Блисс никогда не нравились наряды его дизайна – на ее вкус чересчур аляповатые, – но это не помешало ей завязать с ним обычную малозначащую светскую беседу.
– Чудесный день. Я с нетерпением жду возможности надеть ваши наряды! Большое вам спасибо за то, что выбрали именно меня! А кто эта маленькая милашка? – Весело спросила она, погладив миниатюрную чихуахуа, умостившуюся на руках у модельера.
Бальтазар вяло пожал Блисс руку и со слабой улыбкой переправил ее Маффи.
– Дорогая, ты прекрасно выглядишь! Я очень рада! – Произнесла Маффи, изобразив объятия.
У Маффи был высокий лоб без единой морщинки – самая действенная реклама мастерства ее супруга, косметического хирурга, – и белокурые волосы, уложенные в безукоризненную прическу, популярную в Верхнем Ист-Энде. Она была воплощением породистости: загорелая, стройная, изящная и отвечающая всем условиям. В общем, Маффи была всем тем, чем так и не сумела стать, несмотря на все усилия Боби Энн.
– Спасибо, – отозвалась Блисс, пытаясь избавиться от ощущения неловкости. – Очень приятно побывать у вас.
– Остальные модели сейчас за домом. Думаю, мы начнем с опозданием, как обычно, – весело произнесла Маффи.
Блисс прошла в шатер, исполняющий функцию закулисья, и взяла с одного из столиков канапе и бокал шампанского.
Генри был прав: работа несложная. Мероприятие у Маффи не было настоящим показом мод, скорее – устраиваемой с благотворительными целями презентацией для богатых клиентов. Настоящий модный показ – это хаотическая смесь энергии и беспокойства; на нем присутствуют сотни редакторов, торговцев, знаменитостей, его освещают сотни изданий во всем мире. А шоу Бальтазара Вердаго в поместье Маффи Картер походило больше на междусобойчик для избранных, в компании с моделями.
Это казалось странным и необычным – снова вернуться в реальный мир, ходить по влажной траве (и увязать в ней каблуками), жевать поданные закуски и любоваться прекрасным видом на океан, открывающимся из поместья Картеров, на бескрайнюю синеву, протянувшуюся до самого горизонта. И понимать, что в каких-то уголках мира – даже их, вампирского мира – существуют те, кому честно и откровенно наплевать на то, что произошло в Рио.
Маффи и другие дамы из Комитета, с которыми Блисс столкнулась на этой вечеринке, даже не увязывали между собой смерть Боби Энн и вырезанный под ноль Совет. Блисс поняла, что они просто продолжили вести прежнюю жизнь: планировать приемы, заниматься благотворительностью, курсировать по показам мод, выставкам лошадей и благотворительным мероприятиям, заполняя этим свои дни. Не похоже было, чтобы кто-то из них сильно встревожился. Корделия ван Ален была права: они наотрез отрицали все, чего не желали знать. Они не желали признавать возвращение Серебряной крови. Они не желали признавать реальность того, что Серебряная кровь уже сделала и намеревалась сделать. Их устраивал собственный образ жизни, и они не собирались ничего менять.
Слишком много времени прошло с тех пор, как все они были воинами, солдатами и плечом к плечу сражались против Темного князя и его легионов. Трудно было поверить, что эти истощенные от диет, высокомерные, злоупотребляющие ботоксом светские дамочки и их дети-бездельники могут быть суровыми воинами, участниками войны между небом и землей. Все обстояло точно так, как Корделия говорила Шайлер: вампиры сделались ленивыми и потакающими своим прихотям; с каждым днем они все больше и больше походили на людей и все меньше следовали своему небесному предначертанию.
Блисс внезапно осознала, что именно заставило Корделию и Лоуренса разъехаться – им было не все равно. Они продолжали настороженно следить за тем, не вернутся ли силы ада, и бить тревогу. Тревогу, которую никто не хотел услышать. Ван Алены были исключением из правил. Совершенно неудивительно, что Шайлер похожа на них. Ее подруга всегда чувствовала себя неуютно в мире богатых бездельников, хотя и родилась в нем. Годилась в нем, но к нему не принадлежала. Даже Мими и Джек Форс – и те были другие. Они не забыли своего славного прошлого. Стоило хоть раз увидеть, как Мими щеголяет своими экстраординарными вампирскими способностями, чтобы любого убедить в том, что перед ним не тощая стерва, у которой мозгов хватает лишь на хождение по магазинам, а нечто большее.
Но чтобы эти люди – этот самодовольный цвет общества, который и глазом не моргнул при известии о резне, – называли себя вампирами?!
«Именно. Их нетрудно будет одолеть, когда настанет час, как это было с членами Совета».
Блисс содрогнулась. Она уже привыкла быть одна и позабыла, что Посетитель может влезть ей в голову в любой момент.
«Что ты имеешь в виду? Что ты готовишь для них?»
Но Посетитель не ответил.
МИМИ
Бар «Заходящее солнце» располагался в Сидада де Деус, Городе Бога, печально известных трущобах в западной части Рио, тех самых, которые вдохновили Голливуд снять известный фильм, а впоследствии еще и телевизионное шоу, «Город людей». Конечно, подлинный район не имел ничего общего с прилизанной голливудской версией – та была куда ближе к «экскурсиям по трущобам», устраиваемым гостиничными портье, эдакой демонстрации модного реализма. Но реальная нищета была куда более жестокой и уродливой; высящиеся горы мусора, зловоние клоак и гниющих отбросов, полуголые дети, влачащие жалкое существование на улицах, курящие с раннего возраста; никто здесь не давал себе труда отгонять мух – они давно миновали тот предел, до которого дают себе труд заботиться о такой мелочи, как мухи.
Бар представлял собой крохотную хибарку с односкатной крышей и с деревянной стойкой, изрытой древоточцами. Когда Мими с парнями добрались до бара, компания здешних хулиганов изводила парнишку-уборщика, вытиравшего разлитое пиво рваной тряпкой. Мими узнала свирепого вида татуировки на щеках задир. Они принадлежали к «Коммандо прата», «Серебряной команде» – печально известной банде, несущей ответственность за большую часть преступлений в этой части гетто. Это обещало быть интересным.
– Voce deve tres pesos! – Настаивал парнишка. – Ты мне должен три песо.
– Caralho! Vai-te foder! – Выругался жирный бандит и со смехом толкнул паренька так, что тот врезался в стену.
Хозяин бара, мужчина постарше, стоял за столиком. Вид у него был испуганный и раздраженный как из-за того, что его работника изводило хулиганье, так и из-за того, что его маленькое заведение внезапно наводнили странные иностранцы в черном.
– Чем могу служить? – Недовольно поинтересовался он по-португальски, не сводя взгляда с паренька. – Эй, ты! А ну отстань от него! – Крикнул он, когда один из бандитов поставил парнишке подножку и тот полетел носом в пол.
В ответ жирный бандюга ударил съежившегося парнишку ногой в голову. Раздался тошнотворный хруст кости под ботинком с кованым носком, и тут же другой бандит стремительно приставил нож к шее хозяина бара.
– Ты что-то хотел нам сказать, старина?
– Положи нож, – спокойно приказал Кингсли.
– Отвали, – бросил главарь.
Это был тощий парень с рябым лицом. Он сидел сзади и держал в руках автоматический пистолет, небрежно, словно бутылку с газировкой. Местные наркоторговцы вели себя в трущобах как неофициальная полиция, разыгрывая судей и палачей в соответствии с собственной прихотью. Но поддерживали они один-единственный закон – свой собственный.
– С удовольствием – как только вы отстанете от этих добрых людей, – ровным тоном произнес Кингсли.
В баре были двадцать бандитов и четыре венатора – незавидное соотношение сил для жалкой кучки Красной крови. Если бы вампиры захотели, они уничтожили бы всех – бандиты и глазом моргнуть не успели бы. Мими так и представилась эта груда трупов на полу.
Она почувствовала, как кровь быстрее побежала по жилам. Но это было специфическое возбуждение, поверхностное, какое испытывает зритель боксерского матча, исход которого уже ясен. Эти бандюги считали себя офигенно крутыми, но на самом деле были пустым местом, мухами на спине буйвола, гиенами перед львом.
Однако же бандиты не испугались, и они были проворнее, чем предполагали венаторы. Прежде чем Кингсли успел повернуться, его полоснули ножом, и теперь сквозь прореху в рукаве видна была неприятная рана.
Ну все, довольно! Мими стремительно развернулась, сшибив двух бандитов на землю и вынудив еще одного опуститься на колени. Она уже готова была извлечь Эверсор Лумен, Разрушитель света, но тут в ее сознании раздался голос Кингсли.
«Оружие не применять! Не убивать!»
Хоть это и огорчило Мими, она все же оставила клинок в ножнах. Два дюжих бандита ринулись на нее, но Мими увернулась от атаки и придала им ускорение, так, что они снесли шаткие столики. Еще один бандит схватился за пистолет, но, прежде чем ему удалось выстрелить, Мими ударом ноги выбила у него оружие. Болван! Насколько Мими могла судить, даже братья Леннокс развлекались, сталкивая нападающих головами. Никакая слежка за снами и проверка воспоминаний на истинность не сравнятся со старой доброй дракой.
Какой-то громила подобрал отломанную ножку стула и попытался ткнуть Кингсли в грудь, но Мими разнесла эту ножку на куски, прежде чем та успела соприкоснуться с целью.
– Спасибо, – поблагодарил Кингсли. – Я и не знал, что настолько тебе небезразличен.
Он ухмыльнулся и быстро разобрался с парнем, доставшим «узи».
Мими рассмеялась. Она даже не вспотела, хотя дыхание ее участилось. Как и приказал Кингсли, все их противники будут жить и еще увидят завтрашний день. Мими перешагнула через груду тел – Тэд помог ей перебраться через этот завал – и присоединилась к прочим, уже стоящим у стойки бара.
Владелец бара вылез из-под стола и благодарно поклонился им.
– Чем могу вам услужить?
– А чем славится ваше заведение? – Поинтересовался Кингсли.
– А! – Хозяин бара улыбнулся, и стало заметно, что у него не хватает зубов. – Принеси нам «Леблон»! – Велел он парнишке-слуге, у которого уже перестала идти кровь из пореза.
Паренек исчез в чуланчике и вернулся с бутылкой кашасы, рома из сахарного тростника. Хозяин бара наполнил четыре бокала.
– Вот и завтрак. – Кивнув, Кингсли взял в руку бокал.
– Saude, – произнесла Мими, осушив свой бокал одним глотком. – Ваше здоровье.
– Мы ищем вот эту девочку. Вы ее видели? – Спросил Кингсли, показывая новым знакомым фотографии Джордан. – Расскажите нам, – продолжил он требовательным тоном.
Парнишка покачал головой, а вот хозяин бара довольно долго вглядывался в фотографию. Но потом и он медленно качнул головой.
– Никогда в жизни ее не видал. Но тут не то место, куда приводят детей.
Мими с Кингсли переглянулись, а близнецы опустили головы. Они допили бутылку и покинули бар. Солнце стояло уже высоко и припекало вовсю. У входа в бар толпились несколько любопытных зевак, привлеченных зрелищем драки, но они благоразумно предпочли держаться подальше от этой четверки. Взирали на них с почтением. Никому еще не удавалось победить «Серебряную команду» и остаться в живых.
– Это вам, – произнесла почтенного вида женщина и вручила Мими бутылку с водой. – Обригадо.
Женщина перекрестилась. Мими расценила ее жест как благодарность за то, что они принесли хоть каплю справедливости в это место, лишенное понятия о законе.
– И вам спасибо, – отозвалась Мими и приняла воду.
И снова ее поразило, насколько беспомощной она себя почувствовала.
«Проблемы этих людей тебя не касаются, – сказала она себе. – Ты не в силах им помочь».
Она стояла на пыльном тротуаре трущобной улочки, мышцы ее все еще были напряженными после стычки, а безопасный привилегированный мир Верхнего Ист-Сайда находился где-то непостижимо далеко. Именно ради этого она и напросилась на задание, чтобы немного встряхнуться и взглянуть на ту сторону жизни, которую не увидишь из окна лимузина. Пускай в этом воплощении она – избалованная принцесса, но по природе своей все же воитель. Азраил нуждалась в этом всем.
Но текущее положение вещей вызывало бессильное раздражение. Они убили целый год на поиски хранителя, и им по-прежнему нечего было предъявить в доказательство своих усилий, не считая письма, которое ничего толком не сообщало.
– Может, хранитель не хочет, чтобы ее нашли, – сказала Мими, глотнув воды и передав бутылку Кингсли. – Это никому не приходило в голову?
– Возможно, – отозвался Кингсли, сделав глоток и переправив бутылку одному из Ленноксов. – Но маловероятно. Она знает, насколько ее мудрость ценна для нашего сообщества. Она знает, что меня пошлют на ее поиски. Поверь мне, она хочет быть найденной.
– Дай-ка я еще раз взгляну на письмо, – попросила Мими.
Кингсли передал ей листок. Мими перечитала надпись. И заметила кое-что, чего не видела прежде. Одну вещь, которую не разглядела на рассвете, потому что было еще слишком темно.
– Смотри! – Окликнула она Кингсли и подняла листок так, чтобы солнце просвечивало его насквозь.
Яркие лучи пронизали бумагу и проявили рисунок, остававшийся прежде невидимым, словно водяной знак. Воистину Фебус остенд праео. Солнце укажет путь.
Посреди листа была начерчена карта.
ШАЙЛЕР
– Сюда, – сказал Джек. – Когда я был мальчишкой, повара обычно выгоняли меня через этот проход.
Он показал Шайлер извилистые тайные коридоры, что связывали между собой расположенные под замком просторные кладовые.
Исторически особняк строился с таким расчетом, чтобы вместить целый двор знати. Здесь было отдельное крыло для прислуги и занимающие по три подземных этажа кухни с кладовыми. При жизни графа царственная пара устраивала щедрые приемы, гости со свитами задерживались у них по месяцу. Замок был рассчитан на образ жизни, который становился все более несовременным – не говоря уже о его дороговизне. Неудивительно, что покупатели решили разделить сооружение на отдельные квартиры. Держать штат в шестьдесят слуг стало не по средствам даже графине. Теперь она переезжала на свою виллу в Сен-Тропе, оставив куда более скромное количество прислуги.
Но пока что особняк гордился десятками потайных комнат и запутанных, как лабиринт, коридоров; в конце этого лабиринта и располагался единственный, кроме парадного, выход из отеля «Ламбер». Все, от самого знатного дворянина и до скромного поваренка, выходили через центральный двор и главные ворота. Джек и Шайлер обнаружили, что у них нет выбора: им придется пройти через змеиное гнездо, чтобы вырваться на свободу.
Лестница от помещений для слуг вела прямо в главный вестибюль; оттуда доносился истерический смех, и, судя по звукам, там царило неконтролируемое веселье; похоже, оно делалось все более возбужденным и безумным по мере того, как вызывающая головокружение музыка становилась все быстрее и громче.
– Что они делают? – Прошептала Шайлер, когда они спрятались за одной из колонн с каннелюрами. – Почему у меня такое чувство... будто... будто мне хочется... причинить кому-то боль?
– Так действует Серебряная кровь. Подталкивают. Они пользуются Контролем, как и мы, только в противоположном направлении. Они пробуждают в душе ее худшие стороны.
– Может, нам следует кого-то предупредить? – Спросила Шайлер.
– Здесь не Рио. Нас слишком много, чтобы можно было нас одолеть. Серебряная кровь не станет рисковать и применять что-либо опаснее принуждения. Они пришли сюда только из-за тебя, – отозвался Джек, пытаясь очередной успокаивающей улыбкой замаскировать сложность их положения.
Шайлер не хотела ухнуть в пучину страха; она заставила себя успокоиться, сосредоточившись на сопротивлении поднимающейся изнутри дурноте, воздействию заклинания Серебряной крови. Им нужно было найти Оливера и убраться отсюда как можно скорее. Она подняла немалый шум, когда убегала от Джека, но зашкаливающий грохот болливудских музыкальных номеров заглушал большую часть этого шума. Гости решили, что она была частью представления – в частности, благодаря ее наряду. В своем сари она успешно слилась с артистами.
– Вот, держи, – сказал Джек, вручая ей маленький серебряный крестик на цепочке. – Это должно помочь. – Он вытащил такой же крестик из-под рубашки. – Часть формы венатора.
Они прокрались в сад и обнаружили Оливера. Он стоял в одиночестве под величественным буком с бокалом в руках. Если он и удивился, увидев Шайлер с Джеком, то никак этого не выказал, разве что чуть-чуть приподнял брови. Но Шайлер заметила, что когда он увидел их вместе, глаза его потускнели, и ей сделалось больно.
«Это не то, что ты подумал, – захотелось сказать ей. – Я люблю тебя».
Но, невзирая ни на что, повернувшись к Джеку, Оливер выглядел вполне приветливым и даже преувеличенно дружески пожал ему руку.
– Рад тебя видеть, приятель. Давненько мы не пересекались.
Джек, со своей стороны, ответил крепким рукопожатием. Эти двое явно вознамерились вести себя так, словно случайно встретились на вечеринке старшеклассников. Будто они тут – обычная компания учеников выпускного класса из Верхнего Ист-Сайда, обменивающаяся новостями и сплетнями.
– И что тебя сюда привело, Форс? Надеюсь, не дела Комитета? – Поинтересовался Оливер, пряча под небрежным тоном настороженность.
– Вовсе нет, – отозвался Джек, а Шайлер быстро ввела Оливера в курс дела.
Оливер мгновенно осознал, какая опасность им грозит.
– Ну и что вы задумали? – Спросил он. – У меня такое ощущение, что выбраться отсюда тихо нам не удастся.
– Пока что они не заметили, что Шайлер уже покинула приемную графини. – Джек огляделся по сторонам. – Думаю, мы сможем пройти...
Но тут он умолк, не закончив предложение, и поднял голову. На лице его отразилась тревога.
Шайлер взглянула поверх его плеча. На другой стороне двора появился барон де Кубертин. Но он сделался каким-то другим. Как-то изменился. Даже издалека Шайлер было видно, что глаза его горят красным. А зрачки – серебряные.
Левиафан.
Он застыл, обшаривая пространство взглядом ужасных глаз.
Шайлер повернулась к Оливеру и поняла, что он тоже заметил лжебарона. Оливер побелел как мел.
– Я позволил тебе пойти с ним... какой же я дурак... я же чувствовал, что происходит что-то не то... Когда я говорил с ним у лодки, он был совсем другим, веселым. Я должен был понять...
– Я тоже этого не разглядела, Олли. Ты никак не мог догадаться, – ответила Шайлер.
Она вспомнила предупреждение дедушки о том, что Серебряная кровь умеет быстро менять облик. Левиафан запер ее в комнате, возможно, затем, чтобы разделаться с нею попозже. При мысли о том, что он собирался с ней сделать, Шайлер пробрала дрожь.
– Слушайте, я только буду тормозить вас, но, может, я сумею задержать их, – заявил Оливер, снимая тюрбан и швыряя его наземь.
– Нет! – Воскликнула Шайлер. – Мы выберемся отсюда вместе или не выберемся вообще! Оливер! Послушай меня! – Взмолилась она, объятая ужасом при догадке о том, что он задумал.
– Поздно, – отозвался Оливер, схватил ближайший факел и помчался ко входу, охраняемому слонами. – Ну идите сюда и попробуйте взять меня! – Выкрикнул он, бешено размахивая факелом.
Слоны поднялись на дыбы, сбросив царя и царицу Сиама, и ринулись через кусты в погоню за Оливером. Погонщики слонов подняли крик, а пьяные гости кинулись врассыпную, пытаясь увернуться от впавших в буйство животных.
– Скорее! – Велел Джек! – Пока они не закрыли ворота! – Он протянул Шайлер руку.
– Но... как же Оливер? – Шайлер пошатнулась. – Оливер, нет! Оливер!
– Он – человек. Он им не нужен. Шайлер, уходи отсюда! Ну пожалуйста! – Произнес Джек, продолжая протягивать ей руку.
– Нет! Я не могу! Я не могу бросить его!
Шайлер видела, как Оливер бежал все дальше и дальше, а слоны гнались за ним по пятам.
Но если она останется здесь, это ничем не поможет Оливеру. Во всяком случае, сейчас. А если она станет мешкать, то лишь навлечет на него еще большую опасность. Шайлер хотелось помчаться следом за Оливером, но она позволила Джеку увести себя. Они бежали, обходя сбитых с толку факельщиков и официантов с подносами, уворачиваясь от буйствующих слонов, пронзительно вопящих гостей и ошеломленных слуг.
Шайлер ощущала ярость Левиафана, чувствовала устремленный ей в спину взгляд, тяжкую, созревшую злобу.
Еще мгновение – и он нагонит их. Но если Шайлер и не умела драться, бегать она умела. Они с Джеком пересекли мощенный булыжником двор и вылетели сквозь главные ворота. Шайлер в последний раз оглянулась через плечо и успела заметить поднятую руку Оливера, прежде чем он исчез в бушующей толпе.
Он помахал ей на прощание.
БЛИСС
Показ мод прошел гладко. Блисс сумела дважды пройти по подиуму без инцидентов, хотя ее все еще трясло после того, как в ее сознании прозвучал грозный голос Посетителя. Что он замышляет? Что он имел в виду, сказав «их нетрудно будет одолеть, когда настанет час»? Но, впрочем, она знала, о чем речь. Она просто все отрицала. Потому что должна была существовать причина, по которой Посетитель возник в ее жизни. Ведь вряд ли он просто болтался рядом, чтобы получше узнать милую дочурку. Он здесь зачем-то.
И какой бы ни была эта причина, она имеет к этому отношение, потому что фактически она была им. Что бы ни сделал Посетитель, окружающие не увидят за этим Люцифера – они будут видеть только ее, Блисс. Ну, может быть, она сумеет что-то с этим сделать. Например, постарается выяснить, чем Посетитель занимается, когда уходит.
Что ж, это неплохая идея – не сидеть столько времени в темноте.
Блисс потерла виски. К счастью, другие модели к ней не приставали. Они знали ее историю, и никто не отважился на большее, чем несколько сочувственных взглядов. Блисс подумалось, что если судить по перешептываниям девушек между собой – «ее мачеху убили... сестра пропала, наверное, тоже убита... какой ужас... что только творится в этом Рио!» – ей впору большими буквами написать у себя на лбу «Выжившая».
С точки зрения Блисс, это было ужасно несправедливо. Несчастье, постигшее ее семью, никак не было связано со страной, в которой все произошло, но, конечно же, она никому не могла об этом сказать. Ей просто хотелось поскорее отсюда убраться. Девушка сняла последний наряд, который она демонстрировала, – это было бальное платье, такое могла бы надеть какая-нибудь гранд-дама для похода в театр на открытие балетного сезона, – и снова облачилась в свой белый сарафан. Она прошла через зеленую лужайку, обойдя стороной нескольких знакомых в надежде, что ей не придется ни с кем говорить и удастся просто тихо вернуться домой, и тут ее кто-то окликнул.
– Блисс! Это ты? Эй!
К ней направлялась красивая девушка с длинными белокурыми волосами, в соломенной шляпке с широкими полями и в элегантном платье, открывающем одно плечо.
Блисс тут же узнала ее. Это была Аллисон Эллисон – или Алли Элли, как ее называли, – одна из учениц Дачезне, из Красной крови.
Алли Элли была стипендиаткой. Ее родители жили, кажется, в Квинсе, и ей приходилось по два часа добираться до школы на автобусе. Можно было бы предположить, что в результате Алли будет ужасно непопулярна, но на самом деле все обстояло ровно наоборот. Ребята из Верхнего Ист-Сайда обожали ее чумовые истории и занятный взгляд на жизнь. Блисс помнила, как однажды они с Мими и с большой компанией, куда входила и Алли, отправились в кафе и как Алли проследила, чтобы каждый сам заплатил за то, что заказывал, до последнего цента. Никому не удалось отмазаться при помощи дежурных отговорок типа: «Ой, я забыла бумажник, ну ты же знаешь, что можешь рассчитывать на меня в следующий раз», которые так любят богатенькие буратино вроде Мими.
Но видеть Алли в школе – это одно, а встретиться с ней на ежегодной вечеринке Маффи Астор Картер «Шоппинг, шампанское и благотворительность» – совсем другое. Что она здесь делает в наряде от Бальтазара Вердаго стоимостью в пятизначное число и с таким видом, будто всегда проводит лето в Саутгемптоне?
Все вопросы разрешились, как только рядом с Алли возник Джейми Кип и обнял ее. Вон оно что. Алли – фамильяр одного из самых популярных парней Голубой крови. Теперь и дорогое платье, и само ее присутствие на вечеринке стали понятны.
– Привет, Алли, – кивнула ей Блисс. – Привет, Джейми.
Джейми, кашлянув, извинился и отошел, и девушки остались наедине.
– Как ты? – Спросила Алли. – Очень рада снова тебя увидеть.
Красивая блондинка коснулась руки Блисс. Неожиданное тепло, прозвучавшее в голосе Алли, тронуло Блисс.
– Спасибо, нормально, – ответила она.
– Нам тебя не хватало на панихиде по Дилану, – сказала Аллисон. – Но ты не переживай, все всё поняли. Твой отец сказал, что тебе требуется покой.
– Панихида? Была панихида по Дилану? Когда? – Спросила Блисс, стараясь не показать, что едва сохраняет самообладание.
Аллисон явно сделалось не по себе.
– Да уже почти год назад. Странно. Ну, в смысле, он ведь пропал? Его родители вроде как переехали в Гросс-Пойнт, а потом оказалось, что он оставался в «Переходном периоде», но ему дали типа увольнительной, и он умер от передоза.
Еще одно прикрытие. Голубая кровь хорошо путает следы. Чем не объяснение смерти Дилана? Просто еще один парень из богатой семьи перебрал наркотиков. Вполне убедительно, особенно с учетом того, что он был в реабилитационном центре. Довольно правдоподобная история – не считая того, что в ней нет ни слова правды.
Аллисон поежилась.
– Я даже не знала его толком, но вы ведь вроде как дружили?
– Да, дружили, – отозвалась Блисс. – А как?.. Там еще кто-нибудь был?
Девушка явно смутилась.
– Ну... Нет, вообще-то. Там было мало народу. Из Дачезне, кажется, кроме меня, никого и не было. Были какие-то сотрудники центра реабилитации, но они эту панихиду и организовывали. Я просто случайно о ней узнала от Веса Макколла. Он тоже был в «Переходном периоде». Я просто подумала... ну, мы с Диланом вместе ходили на английский, и он был... славным парнем. Чудаковатым, правда, но все равно славным.
– Правда, – отозвалась Блисс.
И вдруг поймала себя на том, что на глаза ее навернулись слезы.
– Ой, ты что, плачешь? Извини, я не хотела тебя расстраивать! – Воскликнула Аллисон. – На, держи.
Она достала из сумочки надушенный носовой платочек и вручила Блисс.
– Да нет, ничего... просто... сложно это все...
– Да, жизнь – штука сложная, – кивнула Аллисон. – Но все равно я рада видеть тебя... что ты опять выходишь в свет. Ну, в смысле, наверное, это было очень тяжело. Ой, опять я говорю что-то не то.
– Вовсе нет. Это здорово – иметь возможность с кем-то поговорить.
Блисс улыбнулась.
– Ну, можешь говорить со мной всегда, когда захочешь. Ты вернешься в школу в сентябре?
Блисс кивнула.
– Да. Прямо странно возвращаться. Я там теперь никого толком не знаю.
Посетитель согласился, что Блисс следует вернуться в Дачезне. Если дочь сенатора внезапно бросит школу, не доучившись, это будет выглядеть странно.
– Ну, ты знаешь меня. Мы будем в одном классе, – сказала Аллисон. – Все будет хорошо, – добавила она и обняла Блисс.
– Приятно это слышать. Спасибо, Алли. До встречи, – улыбнулась Блисс.
– До встречи.
Блисс вернулась к своей машине. Ей хотелось лишь одного – остаться в одиночестве, чтоб осознать обрушившиеся на нее новости. Оказывается, была панихида по Дилану и на нее никто не пришел. Для Красной крови он был просто нарушителем спокойствия. Для вампиров – второстепенным уродом. Всем было плевать, что с ним случилось. Его позабыли.
И даже ее там не было, чтобы отдать дань уважения. Чтобы взглянуть на него в последний раз, прежде чем его опустят в могилу. Он ушел навеки, и она никогда больше его не увидит.
МИМИ
Указанное на карте направление привело их в лес Тихука, находящийся прямо в сердце города, неподалеку от модных пляжных районов, расположенных вдоль берега. Мими подумала, что Рио – настоящее чудо. Ну где еще можно так быстро добраться от стеклянных башен современного финансового центра до буйных тропических джунглей?
Пока они ехали на такси до района Барра да Тихука, Кингсли снова принялся внимательно разглядывать карту.
– Такое впечатление, что в лесу рядом с водопадом находится что-то вроде хижины. Должно быть, туда они ее и забрали.
– Как ты думаешь, она еще жива? – Спросила Мими.
Кингсли ответил не сразу. Сперва он сложил записку и сунул обратно в карман.
– Насколько нам известно, они держали ее живой больше года. Если бы собирались убить, зачем столько ждать?
– У меня нехорошие предчувствия, – сказала Мими. – Как будто мы опоздали.
Записка была четырехдневной давности. Мими словно снова услышала голос той малышки: «Плохие люди. Они забрали ее».
Таксист привез их на стоянку у входа, неподалеку от водопадов Каскатина де Таунай – дальше он бы просто не проехал. Стоянка представляла собою небольшую ровную площадку, окруженную деревьями, таких высоких деревьев Мими в жизни не видала. Они были прекрасны той красотой, какую можно увидеть лишь в кино. В общем, они были настолько высокими, зелеными и пышными, что казались просто нереальными.
Мими вышла из такси и полной грудью вдохнула чистый горный воздух. У него даже словно бы имелся вкус – что-то вроде росы и солнечного света, смешанного с запахом земли и зелени. Мими огляделась по сторонам. Здесь тянулись несколько прогулочных троп приличного вида, но все они уходили резко вниз, прочь от острых скал. Похоже, марш-бросок в любом случае будет непростым. Мими снова прокляла свое тщеславие. Ну что ей стоило надеть форменные ботинки? Она и представить не могла, что когда-нибудь ей придется шагать по такой тропе в сапогах на высоких каблуках...
На площадке стояло несколько потрепанных джипов, водители которых пытались уговорить небольшую группу путешественников выходного дня и любителей пеших прогулок нанять их в качестве гидов. Но Кингсли прочел мысли Мими и отклонил идею, прежде чем девушка успела ее высказать.
– Нет, давай не будем подвергать риску других, – сказал он. – Для Серебряной крови охота на людей – это спорт. Гид только сделает нас более уязвимыми.
«Замечательно, – подумала Мими. – Мы ушли из гостиницы двое суток назад. Да, я предпочту проехаться, а не идти пешком – уж извините. Даже вампиры выматываются, если гонять их слишком сильно».
Тем временем братья Леннокс нашли гида-натуралиста.
– Кратчайший путь к водопадам? – Гид был загорелым настолько, что его кожа приобрела цвет красного дерева. Говорил он с британским акцентом и представился членом Национального географического общества. – Пожалуй, лучше всего подняться по тропе Пико. Есть такая не отмеченная на карте тропа, которой можно пройти через джунгли. Но там очень трудный подъем. Вы точно не хотите нанять джип? Водопады Таунай во-он там. Они очень эффектно смотрятся... Нет? Ну ладно, желаю удачи. Парк закрывается на закате, так что потрудитесь вернуться к этому времени.
Мими посмотрела на свои ноги. Она поняла, что надо сделать. Девушка уселась на ствол упавшего дерева, сняла сапоги и своим клинком срубила каблуки-шпильки, хоть этот акт вандализма и заставил ее скривиться. Затем она снова обулась. Ну вот, так куда лучше. Мими глотнула воды из подаренной бутылки, в очередной раз пожалев, что не лежит сейчас на пляже на Капри.
– Лови! – Произнес Кингсли и что-то бросил ей.
Это была небольшая бутылочка с кокосовой водой.
– Это еще зачем? – Поинтересовалась Мими, нажав на выдвижную крышечку.
Потом отпила немного. Напиток оказался на удивление освежающим.
– Я его нашел в магазинчике подарков, – сообщил Кингсли. – Понимаю, что это не лимончелло, но мне кажется, тебе должно хорошо подойти.
И почему он всегда как будто знает, о чем она думает? Мими почувствовала раздражение и благодарность одновременно. Странная комбинация чувств.
Они быстро зашагали по тропе, оставив прочих путников позади, и вскоре добрались до вершины горы. Воздух был настолько недвижен, что казалось, будто входишь в какой-то храм, созданный самой природой. Сверху просматривался весь путь через город и до побережья. Это было величественное зрелище, внушающее благоговейный трепет.
– А это, должно быть, та тропа, о которой говорил гид, – произнес Кингсли, ведя их через густые заросли на другой склон. – Кажется, уже слышен водопад.
Мими остановилась и прислушалась. Она тоже различила грохот падающей воды – на пределе слышимости; похоже, до водопада оставалась еще не одна миля. Вниз по склону идти было легче. Они почти что скользили – вампирская ловкость давала им подобное преимущество. Они молча продвигались через темное, безлюдное сердце джунглей, положившись на карту. Жара была томительной и неодолимой, а влажность – такой, что казалось, будто дышишь под водой. Их обступали густые первобытные заросли; корни деревьев походили на когти лишенных подвижности тварей, и отовсюду доносились шелест и шуршание, производимые разбегающимися животными. Мими заметила парочку макао с их буйно-пестрым оперением, но, к ее разочарованию, так и не увидела ни одной обезьяны.
В конце концов, они оказались на прогалине, выходящей к сокрытому водопаду, в точности как и было изображено на карте. Вода мощным потоком падала со скалы, и эта величественная, повергающая в трепет мощь превращалась в бурную реку, вьющуюся через джунгли.
– Согласно карте, нам нужно перебраться через реку и подняться на склон на том берегу, – произнес Кингсли, развязывая шнурки и снимая ботинки.
Ленноксы уже стояли в воде. Нейлоновые брюки они расстегнули снизу и подвернули до колен, а рюкзаки несли на голове. Кингсли последовал примеру братьев. Только он еще снял футболку, выставив напоказ широкую грудь, гладкую и загорелую. Мими удивилась, когда это Кингсли успел так здорово загореть.
Ну что ж, по крайней мере, ей не придется больше носить свои неудобные сапоги. Даже после проведенной ампутации каблуков они все равно не позволяли нормально перемещаться. Мими сбросила сапоги, разделась до трусов и лифчика и скользнула в воду, держа сумку над головой.
Вода, должно быть, текла из горного источника, судя по тому, насколько она была холодной, почти ледяной. Но все равно это было чудесно – погрузиться в нее после почти двухдневного блуждания по раскаленному городу, где они не могли принять душ. Течение было сильным, и Мими едва не сносило. Девушке пришлось напрягать мускулы до предела, чтобы перебраться на другой берег. Когда она добралась до мелководья, Кингсли протянул руку и вытащил ее наверх, но Мими потеряла равновесие и упала в его объятия, на миг прижавшись к нему всем телом.
От неожиданной близости Мими покраснела, и обнаружила, к своему удивлению, что Кингсли тоже выглядит смущенным.
– Извини, – произнес он, выпрямляясь.
При всей своей болтовне и постоянном флирте он вел себя как настоящий джентльмен.
– Да не за что. – Мими выразительно улыбнулась, давая понять, что, завидев ее в мокром нижнем белье, никто не в силах устоять, даже сам великий Кингсли Мартин.
Но личина беззаботности была не более чем личиной, потому что Мими почувствовала, как в тот миг, когда Кингсли прикоснулся к ней, между ними проскочила искра. Произошло нечто такое, чего Мими покамест не желала признавать – или не желала признавать вообще, – но она ощутила некую связь с Кингсли... И не только. Еще желание, совершенно не похожее на ее обычную ненасытность по отношению к людям-фамильярам, этим игрушкам с красной кровью, которые она использовала в соответствии с собственными прихотями, – двоих таких она оставила в гостинице. Нет, это было нечто более глубокое и волнующее. Может, некое воспоминание? Может, они знали друг друга в прежней жизни? А если это вправду так, что между ними было? Ничего? Или все? Впрочем, у Мими не нашлось времени долго размышлять над этим, потому что Ленноксы уже карабкались на берег.
Мими достала одежду из водонепроницаемого пакета и начала одеваться, стараясь не глядеть на Кингсли. Тот вел себя точно так же.
– Должно быть, уже недалеко, – произнес Кингсли, сверившись с картой, когда все были готовы.
Они шли через заросли, пока не добрались до группы деревьев и прочей растительности, образующей занавес вокруг небольшого деревянного домика – так, не лачуга, но и не полноценный дом. На двери был изображен чуждый символ – пятиконечная звезда. Метка Люцифера. Мими содрогнулась и заметила, что остальные члены команды тоже напряглись. Да уж, тут дело посложнее, чем драться с бандой наркоторговцев.
– Значит, так, – распорядился Кингсли, – мы с Форс берем на себя главный вход, а вы двое заходите сзади.
Он осторожно двинулся к входной двери, Мими следом.
– На счет три, – кивнул Кингсли.
Он обнажил меч. Серебряный клинок сверкнул на солнце.
Мими извлекла из кружев бюстгальтера иглу, и та превратилась в клинок. Внезапно в ее сознании возникла картина: погоня за демонами по узкому ходу в пещере, пронзительные крики и тишина. Что это, воспоминание? Или переданное сообщение? Чей это был голос – Джека? Этого Мими не поняла. Связь между ними была не такой, как следовало бы.
«Сосредоточься!»
Кингсли начал отсчет:
– Один, два...
Он кивнул Мими. Девушка пнула дверь, и та распахнулась с громким стуком.
ШАЙЛЕР
Джек провел Шайлер через жилые улицы острова Святого Людовика – девушка успела краем глаза взглянуть на собор Парижской Богоматери, пока они мчались мимо него к ближайшей станции метро.
– Куда мы? – Выдохнула она, когда они перепрыгнули через закрытый турникет.
Поезда перестали ходить час назад.
– Туда, где будем в безопасности, – отозвался Джек, пока они бежали к краю пустой платформы.
Шайлер уже успела привыкнуть к красоте парижского метро, но все равно ее поражало, до чего же в Париже прекрасно все – даже подземка. Станцию «Сите» озаряли светильники в стиле артдеко, изящные шары, что вились над путями с очаровательным своеобразием.
– Под этой станцией есть другая, старая. Ее закрыли, когда метро перестраивали, – сказал Джек, открывая потайную дверь, что была расположена в дальнем конце станции.
Он повел девушку вниз по пыльной лестнице. Нижняя станция словно застыла во времени: казалось, как будто лишь вчера пассажиры ждали поездов, чтобы отправиться к месту назначения. Шайлер с Джеком прошли по старым железнодорожным путям до того места, где рельсы закончились и туннель превратился в пещеру, уходящую дальше под землю. Темнота окутывала их, словно одеяло. Шайлер очень радовалась иллюминате: лишь благодаря этому свойству она могла видеть Джека.
Извилистые и узкие подземные тропы напомнили Шайлер кое-что, виденное в одной старой книге в Хранилище.
– Это ведь... – вопросительно произнесла она.
– Лютеция, – кивнул Джек.
Да, это был древний галльский город. Красная кровь, римляне, завоевав Галлию, назвали город в честь окрестных болот. Вампиры построили под ним грандиозную сеть туннелей. Краснокровные полагали, что от Лютеции остались лишь развалины амфитеатра в Латинском квартале. Они не знали, что большая часть города сохранилась в целости в катакомбах.
В отличие от подземелья под отелем «Ламбер» в катакомбах Лютеции был на удивление свежий воздух. И вообще здесь царила чистота. Шайлер решила, что их защищает какое-то заклинание. Не было ни крыс, шмыгающих вдоль стен, ни запахов плесени или гниения.
– Как ты думаешь, он все еще идет за нами? – Спросила Шайлер, не отставая от Джека.
Ей казалось, будто все ее существо превратилось в камертон, вибрирующий от страха.
Они спускались все глубже и глубже, и Шайлер обнаружила, что ничего не видит в непроглядной тьме, невзирая на вампирское зрение.
– Надеюсь, что идет, – отозвался Джек.
«Надеюсь, что идет?»
Шайлер на бегу осознала, что туннели образуют лабиринт, где переплетается сотня коридоров, уходящих в тысяче направлений.
– Здесь можно заблудиться навсегда, – сказала она.
– В том и суть, – ответил Джек. – Только Голубая кровь знает путь наружу. Эти туннели зачарованы против «анимадверто». Постарайся запомнить дорогу, и ты увидишь, что у тебя ничего не получится.
Джек был прав. Шайлер не помнила дорогу, и это было странно, и вообще делалось как-то тревожно, потому что вампирское зрение напоминало цифровой видеорегистратор. Оно позволяло перемотать запись на нужное место и вспомнить все: детали обстановки в комнате, выражение лиц всех присутствующих, каждое произнесенное слово. Так вот почему Джек надеялся, что Левиафан продолжает идти за ними! Хотя Шайлер все-таки сомневалась, что обычный лабиринт способен остановить демона.
– А те, кто остался позади?
– Там Чарльз. Он не допустит, чтобы они пострадали, – ответил Джек. – Он присматривал за Левиафаном, пока я пошел за тобой. Он сильнее демона.
Они бежали и бежали под землей, и казалось, что они оставили позади уже многие мили. Шайлер совершенно не представляла, где они находятся, и надеялась лишь, что Джек знает, что делает. Девушка думала, что у нее сердце разорвется от напряжения, а мышцы начали слабеть. Сколько им еще бежать?
«Недолго, – послал ей мысль Джек. – Мы уже почти добрались до перекрестка. Идем!»
Он провел девушку по тесному туннелю – чуть шире расщелины в камне, такому узкому, что они вынуждены были протискиваться боком, – и наконец они вышли на своеобразный перекресток, открытое пространство, где сходились семь коридоров.
– Где мы?
– Под Эйфелевой башней. Здесь центр старого города и начало нового. Все туннели в конце концов приводят сюда.
– «Все дороги ведут в Рим», – процитировала Шайлер. – Та же самая идея?
– Типа того, – позволил себе улыбнуться Джек.
Шайлер огляделась вокруг. На стенах всех семи коридоров были высечены символы, казавшиеся ей знакомыми. Шайлер задумалась, где она могла их видеть, потом поняла: они сверкали на знаменах, вившихся над джонками. Это были символы Великих Домов на священном языке. Над средним туннелем красовался символ, который Шайлер носила на запястье. Меч, пронзающий тучи. Знак архангела.
У входа в каждый из туннелей стояло по факелу, прислоненному к стене. Джек взял один, взмахнул над ним рукой, и вспыхнул небольшой белый огонек.
– Это называется «дыхание Бога». Любой из Голубой крови может принести свет в эти туннели. Пойдем. Выход в той стороне, – произнес он, направившись в крайний левый коридор.
Он осветил путь, и в тот же миг с другой стороны возникла темная фигура. Шайлер едва не закричала, но крик умер, не родившись, когда она узнала мужчину в черном. Он, как и Джек, был в форме венатора.
– Отец! – Воскликнул Джек.
Чарльз Форс холодно кивнул. Он одарил Шайлер отчужденным, высокомерным взглядом, припасенным, похоже, специально для нее. Шайлер не поняла, отчего он вообще соблаговолил помогать ей, хотя в каждом его жесте сквозило нежелание видеть ее.
– Неплохо проделано, Джек. Они идут за нами. Пока что их задержало «обсидо» на южном перекрестке, но это не навечно. Скорее наверх. На перекресток, куда они войти не смогут. Быстро.
За маленькой дверью обнаружилась лестница. Шайлер помчалась вверх, перепрыгивая через две-три ступеньки, и тут что-то мертвой хваткой вцепилось в ее ногу. Девушка упала на каменные ступени, сильно ударилась головой и на мгновение потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, оказалось, что ее со всех сторон окружает плотная завеса серого дыма, и ее затопило ощущение острой, жадной радости. Шайлер поняла, что это радость врагов. Они питались ее страхом, поглощали, пожирали его. Мгла была непроглядной, твердой на ощупь; она выглядела бесформенной, но у нее была физическая плотность и невероятный вес. Она была твердой, как прутья клетки или стены камеры.
Потом девушка услышала их: это был пронзительный звук, подобный свисту ветра в ветвях деревьев или скрипу мела по доске. Он сопровождался каким-то странным клацаньем, напоминающим стук когтей по твердой поверхности. Цок, цок, цок... копыта дьявола стучат по крыше.
Серебряная кровь шла, чтобы забрать ее. Враги окружили ее, и их было намного больше. Нет. Она не станет поддаваться отчаянию. Она будет сражаться... но как? Надо сохранять ясность рассудка, не уступать одолевающей тяжкой сонливости. Потом она увидела глаза, светящиеся во тьме, их потусторонние, зловещие, красные зрачки. Глаза, горящие адским пламенем. Левиафан пришел довершить начатое.
Пылающий свет рассек тьму. Сперва Шайлер приняла его за факел, но потом поняла, что это меч. Подобного меча она не видала в жизни. Меч ее матери светился ярко-белым пламенем, чистым, как слоновая кость, и прекрасным, как солнечный свет. Этот же клинок был иным. Он почти сливался с дымом – темно-серый с серебряной каймой, с ужасающими черными отметинами на нем. Он больше походил на секиру, чем на меч, – примитивный, грубо выкованный, с потрепанной кожаной кобурой вместо ножен.
– Шайлер, беги! – Крикнул Джек. – Быстро!
Он полоснул своим уродливым мечом по адской твари – или она тут была не одна? Кто это был, всего лишь Левиафан или нечто большее? Чудовище взвыло от боли, и теперь уже Шайлер ощутила его страх. Увидела отражение того, что оно увидело перед собой.
Потому что Джек преобразился. Его здесь больше не было. Остался только Аббадон.
Шайлер не хотелось оборачиваться. Не хотелось видеть, в кого превратился Джек, но она краем глаза заметила окружающее его черное пламя, что осветило его и сделало великолепным и устрашающим, подобным разгневанному карающему божеству. Он внушал страх и благоговение. Это была сила, не принадлежащая этому миру.
Шайлер не хотелось это признавать, но Аббадон на вид мало отличался от Левиафана, демона, вырвавшегося из-под земли.
Но она не могла размышлять об этом сейчас.
Она пустилась бежать.
БЛИСС
Конечно же, из того, что Блисс позволили разок обрести контроль над собственным телом, еще не следовало, что она вернулась к нормальной жизни. Она начинала было воспринимать свою свободу как нечто само собой разумеющееся, но потом Посетитель возвращался, и все обрывалось, обрывалось, обрывалось до следующего раза. Ей приходилось следить за этими скачками: вот был понедельник, а вот уже среда, потом на большую часть четверга она отключается, потом выходные проносятся мимо размытым пятном, потом она включается снова и не осознает, какой сегодня день – думала, что четверг, а оказывается, что суббота. С течением времени ей становилось все труднее приспособиться к возвращениям Посетителя, к тому, что ее внезапно отсекали от света и от мира и вышвыривали в холодную, пустую бездну, где не было ничего, кроме воспоминаний и тревоги.
Блисс решила, что в следующий раз она не позволит ему отрезать себя от мира. Должен быть какой-то способ остаться в себе. Нужно разузнать, что замышляет Посетитель и к чему это все катится. Ну да, Посетитель позволил ей получить обратно часть ее жизни, но кто знает, надолго ли? И вообще, Блисс не желала делиться. Она хотела владеть собой безраздельно. Ей не нравилась эта жизнь шизофренички. Кроме того, стоило побеспокоиться и о других – Посетитель был зол и опасен. Она не могла допустить повторения событий, произошедших в Рио.
От одной мысли об этом у Блисс все внутри леденело. Если бы только показов мод или вечеринок было побольше, чтобы она могла отвлечься! Но постепенно светская жизнь в Хэмптонсе сходила на нет, и у нее оставалось все меньше поводов выходить в свет.
Вторую половину дня девушка провела на заднем дворе, загорая. Она теперь была такая бледная! Она уже разок сгорела, и ей пришлось намазаться каким-то французским солнцезащитным кремом, с фильтром на сто единиц – с тем же успехом можно было загорать, завернувшись в одеяло. Блисс купалась в солнечных лучах, наслаждаясь теплом, что медленно согревало ее тело. После года пребывания в «нигде» это было небесным блаженством – снова очутиться в реальности, сидеть в шезлонге. Надувной шезлонг покачивался в центре бассейна, а рука девушки едва касалась теплой воды.
И тут она ощутила... затемнение, как будто туча закрыла солнце, а потом – толчок. Посетитель возвращался. Но вместо того чтобы послушно уступить место, Блисс заставила себя остаться. Она сделалась очень-очень тихой и свернулась в клубок, слилась со стеной, словно тень, чтобы Посетитель не заметил, что она тут болтается. Она инстинктивно понимала: нельзя допустить, чтобы он заметил ее присутствие. Она попыталась превратиться в зеркальную, без малейшей ряби, гладь океана.
Она заставила себя удержаться. Каким-то образом ей это удалось. Управление перехватил Посетитель, но она по-прежнему оставалась здесь. На этот раз она видела все, что видел он. Она даже слышала, как он разговаривает – ее голосом.
Они – теперь Блисс пришлось думать о себе как о двух существах – встали, накинули халат и размашистой походкой направились в дом. Они поднялись по лестнице, перескакивая через две ступени, и буквально-таки вломились в кабинет Форсайта.
Сенатор был дома – конгресс разошелся на каникулы. Он сидел за столом с сигарой в зубах и от такого внезапного вторжения подпрыгнул в кресле.
– Тебя что, не учили стучаться?! – Рявкнул он.
– Форсайт, это я, – произнес Посетитель голосом Блисс.
– О! Простите, мой господин! Простите! Я не знал, что вы вернетесь так быстро, – воскликнул Форсайт и бросился в ноги Блисс.
Это приводило в замешательство – смотреть на Форсайта с точки зрения Посетителя и видеть его как презренного червя, пресмыкающегося у ее ног.
– Чем могу служить, мой господин? – Спросил сенатор, не поднимаясь с колен.
– Новостями, Форсайт. Расскажи мне о Совете.
Форсайт почти ликовал. Блисс никогда не видела, чтобы ее так называемый отец выглядел настолько самодовольным – это, кстати, прекрасно характеризовало его как политика.
– Нам нечего их бояться, мой господин. Половина из них пользуются слуховыми аппаратами, как Красная кровь, чтобы выслушать донесения. Это очень забавно смотрится. Говорил ли я, что Амброуз Барлоу теперь входит в Совет и обладает правом голоса? Вы его знали под именем Британника.
– Британник... – протянул Посетитель. – Что-то знакомое.
– Некогда он был вашим служителем. Водил детей в купальню.
Посетителю это показалось невероятно смешным.
– Отлично! Итак, все пришло в движение? Венаторы тебе не досаждают?
– Ничуть. Все идет по плану. Чарльз Форс в Париже, как мы и договаривались. Манипулировать им проще, чем куклой, – произнес Форсайт и рассмеялся неприятным лающим смехом.
Блисс ощутила чувство удовлетворения. Эти новости доставили Посетителю огромную радость. Он напоминал сейчас жирного кота, сожравшего полную клетку канареек.
– Отлично. Просто великолепно. А мой брат?
Форсайт извлек из-под стола бутылку шотландского виски и наполнил две хрустальные рюмки.
– Одно ваше слово – и Левиафан нанесет удар. Он рядом с девчонкой. Ему будет несложно проникнуть на вечеринку. Кстати, возможно, вас это позабавит: мои источники сообщают, что Чарльзу не удалось получить приглашение на бал.
– Как прекрасно, что раскол продолжается и поныне, – кивнул Посетитель. Судя по голосу, он был весьма доволен. – Я всегда мог рассчитывать на дорогую сестру; так я и знал, что она затаит обиду надолго. Это нам на руку. – Посетитель одним глотком осушил рюмку. – А другая моя сестра, София?
– Увы, она отказывается разглашать какие-либо сведения об Ордене. Клянется, что ничего не знает. Хотя если учесть, что она это говорит, проведя год в обществе Харбоны, – возможно, она и не лжет.
– Ясно.
– И еще хорошие новости: Кингсли со своей командой по-прежнему бегают по лесам. Они уже много месяцев идут по ложному следу и даже не догадываются, что им поручили совершенно бесполезное задание.
– Кингсли! – Прорычал Посетитель. – Этот предатель! Мы вскорости с ним разберемся!
– А что нам делать с Софией? Продолжать ли удерживать хранителя? – Спросил Форсайт.
– Нет. – Посетитель провел пальцем по краю пустой стопки. Раздался тихий взвизг. – Если моя сестра действительно не знает имена семерых, она для меня ничто. Мне уже надоело ее упрямство. Устраните ее. Убейте.
Похоже было, что слова эти брошены во внезапном порыве, но внезапно одна деталь испугала Блисс.
Когда Посетитель назвал Софию сестрой, в ее сознании возник образ Джордан.
Неужели Посетитель говорил о ней? А если это и вправду так, означает ли это, что Джордан все еще жива? Но как такое возможно? И где она тогда? Блисс почувствовала, что ее охватывает волнение. Нет, нужно успокоиться. Она хотела услышать больше... Она должна... должна выяснить...
Но было поздно. Ее снова вышвырнуло прочь от света, обратно в ледяную пустоту. Она была одна и ничего не могла поделать с тем, что только что услышала. Что должно произойти в Париже? Почему они хотели, чтобы Чарльз Форс отправился туда? И действительно ли София – это настоящее имя Джордан? Что Посетитель задумал с ней сделать? И кто эта девушка, которую преследует Левиафан?
Есть ли у нее возможность помешать хоть чему-то из этого? Или она обречена знать, что приближается конец света, и не иметь ни малейшей возможности вмешаться, и будет лишь наблюдать за происходящим из первого ряда?
МИМИ
Она пнула дверь с такой силой, что та сорвалась с петель и с грохотом рухнула на пол. Но за этим ничего не последовало. Ее вызов остался без ответа. Мими осторожно подобралась к дверному проему и пошарила по стене у двери, нащупывая выключатель. Когда свет все-таки удалось включить, Мими обнаружила картину разгрома: все содержимое домика было перевернуто вверх дном.
– Ну и? – Произнесла она, состроив гримасу.
Кингсли принялся суровым взглядом озирать эту мерзость запустения. Мими зажала нос и постаралась не дышать.
– Что это? – Спросила она, едва не задыхаясь.
Запах был сладковато-тухлый, как будто что-то оставили гнить.
Кингсли покачал головой. Мими решила, что вообще-то не очень ей и хотелось это знать. Тут братья Леннокс вломились в заднюю дверь и остановились перед этим воплощением хаоса. В размахе здешнего погрома было нечто патологическое – от перевернутого дивана, у которого кто-то вспорол подушки, добавив к беспорядку кучи перьев, и до ящиков столов и комодов, содержимое которых было вывернуто на пол. Повсюду валялись пустые бутылки и газеты вперемешку с остатками пищи – полиэтиленовыми обертками, грязными бумажными тарелками, полупустым пакетиком «M&M's» и нераспечатанными банками «Ред булл».
Что-то в этом погроме выглядело знакомым. Мими осознала, что уже видела нечто подобное: несколько лет назад в городской дом Форсов проникли воры и комната родителей была разгромлена именно таким образом – все вытряхнуто, перевернуто и перемешано. Мими вспомнила, как это было странно – увидеть шкатулку, в которой Тринити хранила драгоценности, посреди постели, сломанную и опустошенную, в беспорядочной груде одежды и старых семейных фотографий, вытряхнутых ворами из шкафа.
Здесь было то же самое: кто-то перебрал, а потом побросал все до единой вещи в комнате. Явно что-то искал.
Кингсли знаком велел Мими двигаться дальше, и они стали медленно пробираться по коридору. Они обнаружили две спальни. В обеих царил такой же разгром, как и во всем доме. Из кухни появились Сэм и Тэд.
– Есть что-нибудь? – Спросил Кингсли, по-прежнему держа оружие на изготовку.
– Пусто, кэп.
– А вот это недавнее, – произнес Кингсли, поднимая бумажный пакет с эмблемой «Макдоналдса». – Он еще теплый. Будьте начеку, – скомандовал он.
Мими продолжала осматриваться.
Тогда в Нью-Йорке воры унесли бриллианты Тринити стоимостью в четыре миллиона долларов. Но ограбление было еще не самым худшим. Мими помнила, как ее оскорбляло то, что в их доме хозяйничали чужаки. Один из них оставил на столе в столовой чашку с кофе, и на деревянной поверхности образовалось уродливое пятно.
Вопрос был не столько в утрате драгоценностей, хотя Мими огорчало, что теперь они не достанутся ей в наследство, – вопрос был в принципе: кто-то вторгся в твое пространство. Незваным и нежеланным. И использовал твой дом как место для развлечения. На изголовье кровати Мими обнаружились грязные отпечатки ног, на белом ковре – крошки, а на шелковом постельном покрывале – пятно от шоколада. (Во всяком случае, Мими надеялась, что это был шоколад.)
Полицейские приехали, сняли отпечатки пальцев и составили протокол. Далее, конечно же, ничего не последовало. Чарльз сказал, что большинство воров сбывают драгоценности на черном рынке, а там украшения разбирают и обезличенные камни для отмывки денег продают через сомнительных торговцев на Пятой авеню. К счастью, страховка покрыла большую часть причиненного вреда, и стоимости камней в том числе, так что финансовых потерь особых не было – лишь сентиментальные чувства и ноющее ощущение несправедливости.
После того вечера родителям Мими пришлось за выходные перекрасить всю квартиру. Слуги навели повсюду порядок. Как только поступили выплаты от страховой, Тринити поставила на уши «Гарри Уинстона» и несколько аукционов. Через несколько месяцев Мими позабыла об этом происшествии. Жизнь продолжалась.
Но при виде разгрома, учиненного Серебряной кровью, на нее снова нахлынули воспоминания о том кошмарном вечере. О том, каким мертвенно-бледным был Чарльз, как у Тринити на глаза наворачивались слезы и как Джек врезал кулаком по диванной подушке. Мими же хватило одного взгляда на надругательство, совершенное над их прекрасным домом, и она тут же заявила:
– Я пошла заказывать нам люкс в «Сент-Регисе».
Что они могли искать здесь? Домишко посреди джунглей. Что тут могло храниться такого, ну хоть мало-мальски ценного? И где Джордан? Если они привели ее сюда, почему они искали что-то еще? Мими присела и принялась внимательно разглядывать царящий вокруг беспорядок, пытаясь отыскать хоть какой-то смысл. Она сдвинула в сторону груду гнилого картона и обнаружила под ней странный узор на ковре.
Отпечатки ног. Маленьких ног.
Отпечатки вели в ванную. Или оттуда. Мими вошла в маленькую комнатушку. Здесь тоже все было перевернуто. Дешевые полиэтиленовые занавески для душа сорвали с колец, полотенца свалили грудой в ванну, зеркало над раковиной разбили вдребезги – на осколках виднелась кровь. Но еще здесь заметны были признаки борьбы, свидетельства драки... Мими сдвинула полотенца.
И кое-что обнаружила.
Под упавшей занавеской.
Мими ногой сдвинула смятый полиэтилен. Сердце ее забилось быстрее... Не может быть... Дрожащими руками девушка смахнула осколки зеркала и отбросила груду грязных полотенец.
В ванне лежал небольшой труп в грязной фланелевой пижаме. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет!!! Они все-таки опоздали. Мими чувствовала это. Они шли через туман – медленно, слишком медленно... Но девушка упорно не желала верить в это. Нет!!!
– Кингсли! – Закричала она.
Она не хотела переворачивать этот труп в одиночестве.
ШАЙЛЕР
Она привыкла к одиночеству. Она провела в одиночестве большую часть жизни. Ее бабушка не была сторонницей современной теории родительства с ее сверхопекой. Никто из домашних не приходил посмотреть те немногочисленные постановки школьного театра, в которых Шайлер участвовала, никто не подбадривал ее криками с края поля во время воскресного футбольного матча. Принципом Корделии было «плыви или тони». Утонуть от избытка опеки ее подопечный не рисковал. Со стороны детство Шайлер выглядело одиноким – ни родителей, ни братьев, ни сестер и, пока в ее жизни не появился Оливер, никаких друзей.
Но секрет заключался в том, что Шайлер не была одинока. У нее были ее рисование, ее искусство и ее книги. Ей нравилось быть одной. Наоборот – компания действовала на нее угнетающе. Шайлер совершенно не умела ни непринужденно болтать о пустяках, ни подражать банальным бытовым действиям, что привлекают людей друг к другу. Она всегда оставалась андерсоновской маленькой девочкой со спичками, дрожащей от холода. Но при том, что люди пугали ее, она никогда не боялась темноты.
Во всяком случае, до нынешнего момента. Тьма, окружающая Шайлер, была абсолютной – настолько непроглядной, что даже вампирское зрение оказалось бессильно. Девушка пряталась в туннеле до тех пор, пока крики и шум схватки не стихли, растворившись во тьме.
Надо ей было остаться там. И о чем она только думала? Почему оставила его одного? Сперва она бросила Оливера, а теперь Джека. Но у нее не было оружия. У нее ничего не было. Джек хотел, чтобы она бежала прочь, и потому она должна была бежать.
– Джек! Джек! – Позвала Шайлер. Ее голос эхом разнесся по туннелю. – Ты цел? Джек!
Ответа не было. Тишина сделалась еще более тревожащей. Было настолько тихо, что девушка различала шум дождя, идущего где-то над катакомбами, слышала журчание каждой струйки, просачивающейся сквозь трещины в стенах и стекающей на пол. Шайлер обхватила себя руками за плечи. Она не могла сообразить, что ей делать. У нее болели плечи, и было такое ощущение, будто мышцы оцепенели от холода. Так вот каково оно – бояться темноты. Бояться и быть одиноким в темноте.
Шайлер снова принялась звать Джека. Ей казалось, что прошло несколько часов, но ответа так и не последовало. Но и Серебряную кровь тоже было не видно и не слышно. Впрочем, это еще ничего не значило. Возможно, они отступили лишь затем, чтобы вернуться позднее. Шайлер не хотелось и думать о том, что могло произойти с Джеком. Могли ли они забрать его? Может, он убит? Или потерпел поражение?
Джек погиб. Нет! Шайлер замотала головой – хотя спорила она исключительно сама с собою. Он не мог погибнуть! Только не он! Не он, не этот ослепительный и грозный свет. Нет. Она видела его истинный облик, и облик этот внушал смотрящему благоговейный трепет. Столп пламени. Тысяча великолепных солнц, пылающих огнями цвета непроглядной ночи. Ужасающий, и поразительный, и пугающий, как ничто иное.
Нет! Он вернется к ней!
Шайлер верила в это. Она оглядела лабиринт туннелей. Девушка совершенно не представляла, где она находится и с какой стороны пришла. Тут можно было блуждать столетиями и не найти выхода – так сказал Джек.
Так было задумано.
«Что я делаю? Ну я и дура! Перекресток! Вот то, что нужно! Как там сказал Чарльз? Перекресток. "Место, которое они не могут пересечь". Все туннели ведут туда. Где же он?»
Шайлер ничего не видела, потому двинулась вдоль стены на ощупь. Проем. Еще один. Два туннеля. Развилка. Нужно выбирать. И куда же двигаться? Девушка провела рукой по шероховатой стене, пытаясь что-нибудь почувствовать. Если ничего не видно, может, удастся что-нибудь унюхать?..
Подумав, Шайлер вспомнила, что там пахло чистотой. Она скорее ожидала бы, что в пещерах будет пахнуть плесенью, как от влажного полотенца, слишком долго провалявшегося на полу. Но когда они с Джеком только нырнули в катакомбы, Шайлер поразилась, насколько свеж здешний воздух.
«Вот этот», – подумала девушка.
Из этого хода пахло чуть свежее, как будто он вел на открытый воздух – возможно, к той самой лестнице наверх, наружу. Шайлер приняла решение. Она вошла в темный туннель, двигаясь исключительно ощупью.
Ей казалось, будто она прошла в этой тьме уже много миль, но нюх не подвел ее: воздух сделался еще чище, и она издалека увидела... свет, горящий во тьме. Джек. Это должен быть Джек.
Наконец-то она добралась до перекрестка. Но свет исходил от факела, того самого, что Джек держал в руках перед тем, как на них напали. И больше ничего и никого на перекрестке не было.
БЛИСС
Шла последняя неделя августа. «Котсуолд» в конце концов продали, сбросив цену еще на сотню тысяч. Хэмптонский дом и все к нему прилагающееся, от коллекции машин и до распоследней диванной подушки с морскими мотивами, купил какой-то русский олигарх. Новое семейство пожелало немедленно вступить в права собственности, так что период депонирования средств оказался очень коротким. А еще с того самого дня, как Блисс подслушала разговор в кабинете Форсайта, Посетитель удалился на самый продолжительный срок за все это время. В субботу, когда они вернулись в Нью-Йорк, он отсутствовал уже пять суток. Почти целую неделю.
Каким утешением было снова вернуться в этот город! Блисс уже начала скучать в Хэмптонсе – там это в конечном итоге происходило со всеми. Она позвонила Форсам, сама толком не зная, что собирается сказать. Впрочем, это все равно было не важно, поскольку их служанка сообщила, что никого нет дома. Чарльз исчез, Тринити уехала в Вашингтон, и близнецы тоже отсутствовали. Блисс набрала номер мобильного Шайлер, но та была вне зоны доступа. Она позвонила в дом на Риверсайд-драйв, и Хэтти сказала, что Шайлер... «сейчас нет». Горничная, судя по голосу, была отчего-то сильно испугана – настолько сильно, что побоялась что-либо добавить к сказанному. Семейство Хазард-Перри проводило лето в Мэйне, но когда Блисс позвонила им, никто не взял трубку. Все это было очень странно и не особо обнадеживало.
Блисс устроила налет на кабинет Форсайта, пока там еще не все упаковали, и попыталась дозвониться Амброузу Барлоу. Она подумала, что если Форсайт с Посетителем насмехались над ним, может, страж Барлоу, что называется, из своих? Но когда она дозвонилась к нему домой, стража не было на месте. А Блисс не знала, какое сообщение можно было бы оставить, чтобы Посетитель потом не смог проследить, откуда оно исходит. Ей же необходимо было, чтобы он тоже ничего не знал о ее замыслах.
В конце концов Блисс решила, что пошлет Барлоу анонимное письмо. Не электронное, по которому можно вычислить ее компьютер, а бумажное, в каком-нибудь красивом конверте, чтобы Барлоу обратил на него внимание и не подумал, что это какой-нибудь хлам. Боби Энн в свое время собрала недурную коллекцию открыток, и Блисс выбрала одну из них.
Уважаемый страж Барлоу! Вы меня не знаете, но мне необходимо предостеречь вас кое о чем. Берегитесь Форсайта Ллевеллина. Он не тот, кем вы его считаете.
Друг.
Ну да, глупо. А что еще она могла сделать и при этом не выдать себя? У этой затеи было не больше зубов, чем у таблички «Осторожно, злая собака!» на неохраняемой лужайке, но Блисс совершенно не представляла, как еще поступить. Она не могла допустить, чтобы Посетитель хоть что-то заподозрил, а если кто-нибудь из Совета зайдет и спросит ее, Форсайт обо всем догадается.
В общем, она сделала, что смогла.
Может, от этого даже будет какая-то польза. Блисс очень на это надеялась.
Отправив открытку, она бесцельно побрела по Пятой авеню, мимо музея Гуггенхайма. Стояла душная жара – один из тех дней, когда в Нью-Йорке, как говорится, на асфальте можно яичницу жарить, но Блисс это совершенно не угнетало. Девушка радовалась, что она снова дома. Снова в городе, который успела так сильно полюбить.
Потом она дошла до Метрополитен-музея и поднялась по величественной лестнице, обходя компании туристов, что расселись перекусить на солнышке. Когда в величественном мраморном вестибюле во время проверки она ожидала, пока скучающий охранник потыкает указкой в содержимое ее сумочки, у нее болезненно сжалось сердце.
Именно сюда Дилан привел ее во время их первого свидания.
Воспоминания нахлынули на нее вместе с пронзительным ощущением горя. Дилан тогда отдал в уплату за вход десятицентовик, за них двоих. Блисс не смогла поступить так же: подойдя к кассе, она поняла, что ей не хватает нахальства Дилана, и заплатила «рекомендуемую» сумму полностью.
С того момента, как они вдвоем побывали в музее, прошло уже почти два года. Дилану так не терпелось показать ей египетский отдел! Блисс непроизвольно направилась туда же, мимо стеклянных витрин со скарабеями и драгоценными украшениями. Потом она прошла мимо выставки саркофагов. Девушка вспомнила, как Дилан попросил ее закрыть глаза и провел по коридорам, а когда она открыла глаза, оказалось, что она стоит перед Дендурским храмом. Настоящим египетским храмом, восстановленным под крышей Метрополитен-музея. Ожившим кусочком истории.
Древним и прекрасным.
И таким романтическим! Она вспомнила, как Дилан стоял в этом зале и глаза его сверкали, словно звезды. Неслышно ступая, Блисс подошла к храму. Воспоминания затопили ее... Сквозь окна струился солнечный свет, на пол ложились длинные тени. Блисс захлестнула такая невыносимая печаль, что она едва устояла на ногах.
– Простите, с вами все в порядке? – Спросила ее какая-то девушка.
Блисс кивнула.
– Да, спасибо. – Она уселась на ступени храма и глубоко вздохнула. – Все нормально.
Девушка с любопытством взглянула на нее, но отошла.
Четыре часа спустя, когда свет начал мигать, а из динамиков раздалось: «Музей закрывается через тридцать минут. Пожалуйста, проходите к выходу», – Блисс сидела все на том же самом месте. Объявление повторялось каждые несколько минут на разных языках.
Блисс не двинулась с места. Остальные посетители, находившиеся в этом зале – студенты художественных вузов, несколько туристов, группа школьников с преподавателем, – все послушно направились на выход.
«Что я здесь делаю? – Подумала Блисс. – Мне нужно домой».
Но минуты шли, свет над головой продолжал мигать, и когда Блисс услышала шаги музейного охранника, она спряталась в щели между стенами храма и сделала себя невидимой для людских глаз. Ей казалось, будто прошло очень много времени, но в конце концов свет все-таки погас и воцарилась тишина, теперь музей озарял лишь призрачный свет луны.
Блисс была одна. Она вошла в храм, коснулась шероховатого камня, провела рукой по высеченным на стене иероглифам. Здесь Дилан впервые поцеловал ее.
Как же она по нему скучала!
«Я тоже по тебе скучаю».
Что это?!
Блисс оглядела пустой зал. От лунного света повсюду лежали таинственные, причудливые тени. Блисс это напомнило, как она в детстве боялась ивы, что росла под окном ее комнаты.
Девушка подошла к фонтану на краю зала, бросила в него монетку и посмотрела, как та падает. На мгновение она подумала, что слышит голос Дилана. Неужто она на самом деле сходит с ума?
«Ни с чего ты не сходишь».
Блисс разозлилась. Неважно, кто с ней говорит – пускай он замолчит!
– Эй, есть тут кто?! – Разнесся ее голос по пустому залу.
Ответом ей было лишь эхо: «Кто... кто... кто...» Но если голос доносился не снаружи, тогда-тогда, может быть... может быть... он шел откуда-то... изнутри? Но это не голос Посетителя – в этом Блисс была совершенно уверена. Девушка закрыла глаза. Ну а что такого? Как будто с ней не происходят постоянно всякие странные вещи. Блисс заглянула внутрь себя. Там, где обычно пребывал Посетитель, ныне была пустота, бездна. Посетитель определенно отсутствовал.
Но впервые Блисс ощутила иное присутствие, присутствие иного. Иных. Множества иных. Их были сотни... О господи, так вот что делает Серебряная кровь?! Они поглощают кровь – бессмертное сознание, – и их жертвы живут внутри своего убийцы? Множество душ, запертых в одном теле. Мерзость.
Под слоем ее сознания находились сотни душ – запертых, как и она сама, на заднем сиденье. А может, удачнее будет сравнение с гробом. Это было все равно что заглядывать в братскую могилу... только тут были не трупы, а живые...
Блисс хотелось закричать. Это было куда хуже, чем пребывание Посетителя внутри. Это было... Она едва не упустила то, что искала, но голос раздался снова.
Хриплый и резкий, как будто говорящий слишком много курил и слишком часто орал вечерами в многолюдном баре какого-нибудь центрального района. Это был голос человека, который повидал все и остался жить, чтобы рассказывать забавные истории обо всем этом, – низкий и грубоватый, но при этом проникающий в самое сердце.
Неужто такое возможно?
Но как?!
– Дилан! – Прошептала Блисс. – Это ты? Сперва было тихо.
Потом она увидела, как он возник перед нею, проступив из темноты, – увидела его фигуру, его лицо, прекрасные печальные глаза, кривую улыбку, темные взъерошенные волосы.
– У меня мало времени, – сказал Дилан. – Этот твой Посетитель скоро вернется.
МИМИ
Мими почувствовала, что сзади кто-то подошел, но когда она обернулась, перед ней стоял не красавец венатор, а призрак. Черная, обгорелая фигура. Ходячий труп с провалами вместо глаз и щелью вместо рта и с перебинтованным торсом. Обгорелый, бесформенный, но до тошноты... живой.
– Ты!.. – Призрак ткнул костлявым пальцем в Мими и произнес свистящим, скрежещущим шепотом, что напоминал шорох сухих листьев: – Как ты посмела...
Этот голос...
Мими узнала его даже в нынешнем, жутком варианте. Некогда он произносил речи с подиумов и приветствовал гостей на самых зрелищных мероприятиях на Парк-авеню.
– Страж Катлер? – Прошептала Мими. – Но я... я вас убила!
Эти слова звучали нелепо, и Мими сама это поняла, едва произнеся их. Но она действительно разрубила Нэн Катлер надвое и оставила ее гореть в том черном огне в особняке Альмейда. Как та могла выжить? Нелепость! И не менее нелепо со стороны Мими препираться с ходячим и говорящим мертвецом.
– Еще один шаг – и я выпью твою кровь! – Каркнул безликий ужас.
Куда ни глянь, на нем видны были либо обугленные участки, либо волдыри, либо кости. Тошнотворное зрелище.
У Мими дрогнула рука. Не надо было прятать меч! Есть ли у нее время? Куда, черт побери, провалились остальные члены команды? Услышал ли ее Кингсли? Где носит всех этих парней, когда они тебе нужны? На кой она отделилась от группы? Ведь учили же их, что венаторы должны всегда ходить по двое! Хватило же ей дури пройти по этому следу... Ясно ведь было, что это ловушка!
Успеет ли она выхватить оружие, прежде чем Нэн кинется на нее? Времени на размышления не оставалось. Мими выхватила меч – и в тот самый миг полумертвая Серебряная кровь вцепилась в нее мертвой хваткой.
Чудовище, что некогда было модной хозяйкой приемов в Нью-Йорке, оказалось неимоверно сильным. Как Мими ни отбивалась, демоница не ослабляла хватку. Мими чувствовала ее зловонное дыхание на своей шее и понимала, что клыки вот-вот проколют кожу и чудовище начнет поглощать ее кровь...
Нет!!!
Мими изо всех сил впечатала бывшего стража в стену. Но Нэн одолела ее и швырнула на бетонный пол. Многих вампиров такой бросок убил бы, но Азраил была сделана из более крепкого теста. И все же ей сделалось дурно; она почувствовала, как череп ее треснул и как из раны потекла кровь... Мими поняла, что теряет сознание.
И тут появился Кингсли. Еще никогда в жизни Мими так не радовалась его появлению.
– Кроатан! – Приказал он. – Абсед! Абседабиссо! Убирайся обратно в ад!
И мощным ударом меча он пронзил сердце Нэн.
Раздалось шипение, как будто воздух выходил из проколотого колеса – это было бы смешно, но внезапно фигура чудовища вспыхнула ярким серебряным пламенем, превратившимся в мгновение ока в слепящий свет, и температура в комнате приблизилась к солнечной, когда дух схлопнулся и превратился в сверхновую.
Мими заслонила глаза и переждала вспышку. Она думала, что страж исчезнет, но труп остался лежать. Только теперь в нем не было ничего угрожающего. Просто груда костей, и все.
Кингсли выдернул свой меч из этой груды, и тот превратился обратно в складной карманный нож, который венатор носил в кармане.
– Ты как себя чувствуешь? – Спросил он, присаживаясь рядом с Мими. Кингсли осмотрел рану У нее на голове и осторожно помассировал пальцами виски; руки у него были осторожные и нежные. – Треснула, словно яйцо. Но ничего, поправишься. Уже начало заживать.
– Как она выжила? Я же разрубила ее надвое, – задыхаясь, произнесла Мими.
– Ты не пронзила ей сердце. А это единственный способ их убить. Все я виноват. Нужно было тогда все проверить. Но я думал, ты знаешь. – Кингсли вздохнул. – Лоуренс был прав. Совет никого ничему не учит, и новое поколение вампиров слишком многое позабыло.
– Я думала, это просто миф... ну, вроде как в кино, когда люди думают, что могут убить нас, загнав осиновый кол в сердце, – сказала Мими.
– В мифах всегда есть доля истины, – доброжелательно отозвался Кингсли. – Конспираторы об этом заботятся. Чтобы Красная кровь не испытывала потребности искать подлинную правду.
– Что ж, хоть кто-то мне об этом сказал. За мной должок, – произнесла Мими. – Почему ты так долго шел?
– Мы обнаружили за домом двух мертвецов Серебряной крови. Но об этих позаботились надлежащим образом. Что ты нашла?
Вместо ответа Мими встала.
– Я тоже кое-что обнаружила. Точнее, кое-кого. В ванне.
Она провела Кингсли в ванную и указала на тело. При виде фигурки во фланелевой пижаме Кингсли перекрестился. Они переглянулись, чувствуя боль и скорбь.
– Ну что, давай, – произнес он.
Мими кивнула.
Она медленно перевернула тело.
Это была Джордан Ллевеллин.
Мими узнала ее серые глаза. Они были широко распахнуты, взгляд устремлен в потолок. Мертвой девочка выглядела даже младше своих одиннадцати лет. На ней была грязная пижама, та самая, в которую Джордан была одета в момент похищения. Мими хватило одного взгляда на землистый цвет лица девочки, чтобы понять – у нее выпили всю кровь, до последней капли. Полное потребление.
Мими едва не вырвало. Она не была готова к тому, что предстало ее глазам. Это оказалось намного хуже, чем захвативший ее врасплох зомбированный страж. Мими присоединилась к венаторам ради приключений и для того, чтобы убраться подальше от Нью-Йорка... Ей никогда и в голову не приходило, что они потерпят неудачу. Никогда. И знать, что они были так близко, что почти успели – и все же опоздали... Она не была готова увидеть мертвого ребенка. Эта картина теперь останется с ней навеки.
Мими всегда была уверена в себе. Ее вера в себя и собственные способности была несокрушима. И она верила в то, что Кингсли под силу отыскать Джордан, что он их не подведет. Теперь при взгляде на него ее охватывало идущее из глубины души ощущение предательства.
Но Кингсли сделал нечто странное. Он вытащил из походного вещмешка увеличительное стекло и принялся разглядывать глаза мертвой девочки.
– Леннокс, а ты что думаешь по этому поводу? Ты это видишь? – Произнес Кингсли, обратившись к Тэду, застывшему в дверном проеме.
Тэд взял лупу и принялся изучать глаза Джордан. Через несколько минут он передал лупу брату, и тот последовал его примеру.
– Нет, не вижу.
– Вот и я так не думаю, – произнес Кингсли, и в голосе его проскользнула нотка торжества. – Форс, посмотри поближе – ты это видишь? Или, точнее, не видишь?
Мими взяла лупу и заглянула в глаза Джордан. И что она выискивает? Что ей предлагается не видеть? Все это было ужасно. Взгляд Джордан был пустым и застывшим. Но в конце концов Мими поняла, что имел в виду Кингсли. В глазах Джордан недоставало зрачков. Посередине глаза, там, где им полагалось находиться, не было ничего – одна сплошная радужка, как у куклы.
– Что с ней произошло? Что это означает? – Спросила Мими.
На лице Кингсли появилась улыбка.
– Это означает, Форс, что мы еще не проиграли. Хранитель жив.
ШАЙЛЕР
Ждать – труднее всего. Шайлер вспомнилось, как она привыкла сидеть в квартире на Перри-стрит и ждать, вот как сейчас, прихода Джека на их тайное свидание. Всякий раз, когда он перешагивал порог, это казалось чудом. Просто невозможно было поверить, что он принадлежит ей и что ему не терпится увидеть ее, точно так же как ей не терпится увидеть его.
Казалось, будто она бросила его лишь вчера – такими головокружительными были чувства, которые он разворошил в ее душе, и такими сильными – вырвавшиеся на волю воспоминания. Она любила смотреть, как он входит в квартиру. Она помнила, какая тревога исходила от него, когда он возникал в дверном проеме – как будто он внутренне готовился к разочарованию. И всегда в его глазах читался один и тот же вопрос – а найдет ли он там ее? Будет ли она ждать его? За это Шайлер и любила его так сильно. За то, что он был таким же уязвимым и так же переживал, как она.
Он никогда не считал их отношения чем-то само собой разумеющимся.
И вот теперь она снова ждала его. Он вернется к ней – она верила. И сейчас, сидя на полу пещеры в парижских катакомбах, верила куда сильнее, чем прежде, когда томилась на диване в нью-йоркской квартире.
Она верила, что он к ней вернется, потому что если не вернется, это будет значить... Нет. Нет! Его не могли убить. Но вдруг – вдруг! – он ранен? Вдруг он сейчас лежит в каком-нибудь из этих темных туннелей, без сознания, истекающий кровью? Что тогда?
Шайлер никак не могла заставить себя подумать о том, где сейчас Оливер. Она надеялась, что Джек прав, что Серебряной крови было не до него... Кроатан не интересуется людьми. А так ли это? Как она могла оставить его? Она никогда не простит себе, что бросила Оливера там. А теперь и Джек... Джек тоже исчез. Неужто ей суждено потерять обоих в один вечер?
Нужно идти. Она достаточно долго ждала. Джек нуждается в ней. Нужно идти искать его. Нельзя сидеть тут и ничего не предпринимать.
Шайлер подняла факел с пола. Но едва лишь она шагнула к первому туннелю, сзади послышался какой-то звук. Шум шагов. Девушка развернулась, угрожающе выставив факел перед собой.
– Стоять! – Крикнула она.
– Это я... не волнуйся... это просто я.
Перед ней стоял Джек. На вид он был целым и невредимым – ни единого выбившегося из прически волоска, ни единой царапины. Одежда была чистой и казалась свеженаглаженной. Джек выглядел безукоризненно, как всегда, – будто не он только что сражался со сворой Серебряной крови. Шайлер не опустила факел. А Джек ли это? Она вспомнила красные глаза барона. Она не сразу разглядела Серебряную кровь под человеческим обличьем. Действительно ли перед ней Джек Форс – или кто-то иной? Еще один враг, умеющий изменять облик?
– Откуда мне знать, что это ты? – Спросила девушка, держась за факел так, словно тот способен был спасти ее от всех, кто бы сюда ни явился.
– Шайлер, я только что едва не погиб. Ты шутишь? – Произнес Джек.
– Не подходи!
Ей вдруг подумалось – а что, если это часть плана Серебряной крови? Какого-то смертоносного заговора? Маскарада? Вдруг это входит в их замысел: позволить Джеку «спасти» ее, чтобы он смог снова завоевать ее доверие? В конце концов, прошел год, а за это время многое могло измениться. Откуда ей знать, что он не переметнулся? Они не слыхали за это время ничего о событиях в Комитете – а что, если... что, если...
– Шайлер, я не Серебряная кровь!
Теперь Джек выглядел сердитым. На лбу у него запульсировала жилка. Голос его был хриплым после крика.
– Прекрати. Ты должна доверять мне! У нас мало времени – отец сможет лишь задержать их. Нам нужно выбираться отсюда!
– Докажи! – Прошипела Шайлер. – Докажи, что ты тот, за кого себя выдаешь!
В ответ он сжал ее в объятиях, приподнял и прижал к стене. А потом впился губами в ее губы, и с каждым поцелуем Шайлер заглядывала в его разум и душу. Она видела год ненависти... видела его одиноким, отчужденным, уязвленным. Она солгала ему и бросила его. С каждым поцелуем он показывал и передавал ей все свои чувства, как она снилась ему, как он жаждал ее, как она была ему необходима... и над всем этим была его любовь, всепоглощающая любовь к ней, ставшая основой жизни. Во тьме они снова нашли друг друга, и Шайлер целовала его в ответ, целовала жадно, изголодавшись за время разлуки, и хотела, чтобы это продолжалось вечно – хотела вечно чувствовать, как их сердца бьются рядом, как переплетаются их тела, как его руки скользят по ее волосам и вниз, по спине. Шайлер хотелось плакать от затопившего их обоих неодолимого чувства...
– Теперь ты мне веришь? – Хрипло спросил Джек, отстранившись на мгновение, чтобы они могли взглянуть друг другу в глаза.
Задыхающаяся Шайлер лишь кивнула. Джек. Все ее существо трепетало от любви, желания, раскаяния и всепрощения. О Джек!.. Любовь всей ее жизни, ее радость, ее душа...
Но как такое возможно?
Как он может по-прежнему испытывать подобные чувства к ней? Он ведь уже связан узами со своим близнецом. Или нет? Она же сама видела приглашение. И Мими в платье для заключения уз.
– Узы... – Прохрипела она.
«Они не были заключены. Я не связан узами со своим близнецом».
Он по-прежнему свободен. Он остается собою, тем самым парнем, в которого она влюбилась так глубоко и безвозвратно, что даже год, проведенный в разлуке, не умерил этой любви. И он тоже продолжал любить ее – теперь она это знала. Они посмотрели друг на друга и внезапно поняли все, что осталось невысказанным.
Джек двинулся первым. Он, нахмурившись, осмотрел завал. Серебряная кровь разрушила каменную лестницу, что вела к выходу, расположенному десятью ярусами выше. Шайлер увидела наверху крохотную светящуюся точку – выход.
– Это перекресток. Если мы пройдем через него, они не смогут за нами последовать. Держи, – произнес Джек, разматывая бухту веревки, подвешенной к его венаторскому вещмешку. Он закинул крюк на край и обхватил Шайлер за талию. – Не смотри вниз, – велел Джек, когда они резко двинулись вверх, словно парочка супергероев.
– Подожди! Там внизу кто-то есть! Кажется... кажется, это твой отец... Точно! Это Чарльз! Джек, подожди!
Перехваченная веревка заскользила; кто-то потянул их обратно вниз, в глубину... и Шайлер увидела, как вдалеке Чарльз Форс сражается с самим Левиафаном. Демон превращался то в василиска, то в дракона, то в химеру; он изменял облик и с безрадостным весельем осыпал своего противника насмешками.
– Уходите! – Приказал Чарльз Форс, заметив, что они болтаются на веревке у него над головой. – Спасайтесь!
И Шайлер почувствовала, как он всей своей яростью и мощью вытолкнул их из дыры наверх, так, что они полетели по воздуху и растянулись на тротуаре. Они очутились на поверхности исключительно вовремя.
Шайлер почувствовала идущую откуда-то из-под земли могучую волну – как будто молния ударила совсем рядом с ней, промахнувшись на какой-нибудь сантиметр. А потом вселенная вздрогнула.
Рябь на поверхности.
Дыра.
Рана.
На мгновение мир расплылся. Шайлер заглянула в безбрежность пространства и бесконечности. Альтернативная вселенная. Иные завершения. Иные исходы.
Девушка ощутила дрожь, глубоко внутри себя и снаружи, как будто дрожал каждый атом известной ей вселенной, как будто сама Земля, сам мир, в котором они жили, пребывал в опасности, как будто ему грозило уничтожение.
Но потом, так же внезапно, все со щелчком встало на место. Время привело себя в порядок. Вселенная перестала вибрировать. Мир снова сделался прежним, таким же, как и раньше.
Шайлер лежала, растянувшись на тротуаре. Она не чувствовала собственного тела – все онемело. Рядом с ней лежал Джек.
Из последних сил девушка протянула руку, коснулась пальцами его холодной руки и почувствовала, как он в ответ крепко сжал ее руку. Джек был жив. Шайлер возликовала. Джек жив!
Они выжили.
Но Чарльз Форс сгинул бесследно.
БЛИСС
– Это вправду ты? Но как?.. – Спросила Блисс, изумляясь тому, как прекрасно он выглядит.
Тот Дилан, которого она помнила, всегда был худым, кожа да кости, а этот выглядел цветущим. На щеках его играл румянец, и на них снова появились ямочки.
– Это вправду я, – заверил ее Дилан. – Понимаешь, извращение – ну, то, что превращает вампиров в демонов, – оно действует, вытягивая душу из крови, и потому иногда, в некоторые моменты... ну, ты поняла.
Блисс кивнула. В те моменты, когда Посетитель перехватывал контроль и пил кровь Дилана, она вобрала в свою душу часть его души, и теперь этот образ, эта блеклая версия, часть его сознания, теперь жила в ней.
– Так ты... жив? – Осторожно поинтересовалась Блисс.
– В некотором смысле слова, – отозвался Дилан. – В том, что я могу думать и по-прежнему могу испытывать чувства.
– Но ты не настоящий? – Уточнила Блисс.
Юноша печально покачал головой.
– Нет. Не настоящий. Не такой, как ты. В смысле – никто, кроме тебя, меня не увидит.
– Тебе плохо? Наверное, ощущения странные? – Спросила Блисс.
Дилан лишь улыбнулся, и это была та самая его печальная кривая улыбка, что и при жизни.
– Я не знаю, как это объяснить, но часть меня здесь, с тобой, а другая часть... где-то еще. Не знаю где, знаю лишь, что я не целый. Я что-то вроде... ну, матрицы. Или виртуальной личности, запертой в компьютере, – пояснил он.
Дилан подтвердил то, что Блисс уже знала: в ней обитали десятки, если не сотни, других душ.
– Твари Кроатана сходят с ума, потому что никто из этих духов не владеет телом достаточно долго, чтобы заставить его работать как нужно. Они делаются неуравновешенными и непредсказуемыми – в общем, шизики, как люди их называют. Обычно это случается из-за того, что какая-то сильная и волевая личность перехватывает контроль у духа, владевшего телом изначально.
Блисс передернуло.
– Прямо как у меня.
– Да. Посетитель. Но ты осознаешь нарушение, а значит, можешь ему сопротивляться. И у тебя есть еще одно отличие. Догадываешься какое?
– Не-а.
– Твой фамильяр, Морган. Помнишь его?
Блисс вспомнила смазливого молодого ассистента фотографа, с которым они встретились на фотосессии в Монсеррате.
– Для Кроатана Красная кровь – яд, а тебе она не причинила никакого вреда. Это означает, что часть тебя по-прежнему не извращена. И еще у тебя есть я, – добавил Дилан.
– А это ты к чему?
– Я не пускаю их к тебе. Охраняю границу. Как бы это объяснить... Представь, что между твоим сознанием и другими натянут занавес. Этот занавес – я.
– То есть, по сути, между мною и психушкой стоишь только ты? – Уточнила Блисс.
– Ну да, – пожал плечами Дилан. – Я.
Губы Блисс дрогнули в улыбке. Она вдруг перестала чувствовать себя бесконечно одинокой. Теперь ей было с кем поговорить, и ее собеседник прекрасно понимал, что с ней происходит.
– Мне нравится это преимущество, – произнесла она.
Девушка собралась было сказать еще что-то, но внезапно ее обуял гнев, изнуряющий и смутный.
Он словно бы пенился у нее на губах, душил ее желчью, скручивал, бил под дых. Блисс, задыхаясь, хватала воздух ртом. Что это? Что происходит? Отчего она так разгневалась? Потом Блисс поняла. Это был не ее гнев, не ее ярость. Она его чувствовала, но исходил он не от нее.
– Что случилось? – Спросила Блисс шепотом. – Это он? Посетитель? Он вышел из себя.
– Да, – подтвердил Дилан. Вид у него был обеспокоенный. – Постарайся не ощущать этого так сильно. Вытесняй это чувство. Не позволяй его эмоциям брать верх над твоими.
Блисс кивнула и сцепила зубы, пытаясь совладать со шквалом налетевших на нее спутанных эмоций.
«ГНЕВ! НЕНАВИСТЬ! КАК ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ?! КТО ВИНОВЕН?! Я РАЗРЕЖУ ИМ ГОРЛО И ВЫПЬЮ КРОВЬ ИХ ДЕТЕЙ! ВРАТА БЫЛИ ТАМ! ПРИВРАТНИК БЫЛ У НАС В РУКАХ! ПУТЬ БЫЛ НАШ – ТОЛЬКО РУКУ ПРОТЯНИ! ГЛУПЦЫ! ГЛУПЦЫ!»
Блисс изо всех сил оборонялась.
«Нет. Нет. Не я. Не мое. Его».
«Замолчи. Замолчи. Замолчи. Убирайся от меня, из моих мыслей, из моей жизни. Я не твоя. Я не твоя. Я не твоя».
– Он ушел, – тяжело дыша, выговорила Блисс и открыла глаза.
Она по-прежнему находилась в музее, а Дилан сидел на ступенях в другом конце зала.
– Отлично, – произнес Дилан. – Это очень важно, что ты вытолкнула его, не позволила... не позволила ему взять верх.
– Не позволила. – Девушка рассказала Дилану о том, как ей удалось остаться даже после возвращения Посетителя. – Думаю, он пытается что-то сделать. Но у меня такое ощущение, что у него не получилось. Что-то пошло не так. Потому он и бушует теперь.
– Зато у меня такое ощущение, что этим все не кончится. Продолжай действовать в том же духе. Сопротивляйся ему. Оставайся, как ты это назвала. Следи и наблюдай. А когда настанет подходящий момент – действуй, – сказал Дилан.
– А вдруг он меня засечет?
– Я помогу тебе всем, чем только смогу. Обещаю.
– А ты? Ты всегда будешь здесь? – Спросила девушка.
– Я никогда не смогу уйти, – отозвался Дилан. – Ты теперь от меня не отвяжешься.
– Правда? – Спросила Блисс, протягивая руки и кладя ему на плечи.
Она так надеялась! Но ничего не почувствовала. Воздух. Дилан состоял из дымки и отражений в зеркалах. Из воздуха и света. Воспоминание. Призрак.
Он был ненастоящий. Все это было ненастоящее.
– До чего же мне хочется поцеловать тебя, – прошептала Блисс, глядя в темные глаза юноши. – Но здесь ничего нет. Ты на самом деле не здесь, у меня просто крыша едет. Может, я просто придумала тебя, чтобы воображать, будто я в своем уме, – сказала она и, не сдержавшись, разрыдалась.
Слезы ручьем потекли по щекам.
Девушку ошеломила грандиозность свалившейся на нее ответственности. Она не знала, действительно ли способна на такое. Это чересчур. Она не сможет противостоять Посетителю. Люциферу. Он слишком могущественный.
Дилан положил руку ей на плечо. Блисс видела ее, но не ощущала прикосновения. Потом услышала его голос.
– Все в порядке, Блисс, – мягко произнес он. – Все будет хорошо.
МИМИ
Мими хотелось закричать. Загадки, улики, мертвое тело – и вот теперь очередная тайна. Мими желала объяснений, причем немедленно, сию секунду.
– Это в каком смысле – она не умерла?! – Выкрикнула Мими.
Но Кингсли и прочих куда больше сейчас интересовали трупы Серебряной крови.
Мужчина и женщина. Мими узнала их – они входили в состав Комитета. Эта семейная пара жила на Пятой авеню по соседству с Форсами.
«О боже, – подумала Мими. У нее заколотилось сердце. – Прячущаяся Серебряная кровь – все равно что временно бездействующие террористические группы. Кто знает, сколько их еще таких в клане?»
Тэд осмотрел рану в груди у женщины. Посреди груди, прямо над сердцем, виднелась отметина почти полностью скрытая кровью. Меч, пронзающий тучи.
– Это то, что я думаю? – Спросила Мими.
Кингсли кивнул.
– Знак архангела. Видишь золотистую корочку по краям раны? Такой след оставляет всего один меч на свете. Меч Михаила.
– Не понимаю, – призналась Мими. – Совершенно ничего не понимаю.
Кингсли закрыл глаза, изо всех сил стараясь сосредоточиться.
– Они утащили ее из гостиницы год назад. Отчего-то они желали оставить ее в живых. Нэн Катлер выжила и изображала бабушку Джордан. Ее прятали в фавеле, где Джордан, видимо, сумела подружиться с теми детьми. Но София знала, что мы идем к ней. Она оставила нам записку. Сказала детям, кому ее отдать. И она знала, что Серебряная кровь заберет ее. Но я думаю, мы должны были спасти ее. Именно это она прозревала. Потому и послала нас сюда – чтобы предотвратить это все. Но отчего-то ее расчет оказался неверен. Они решили убить ее раньше, чем она того ожидала.
– Но она стала сражаться и преуспела. Она нашла меч Михаила – должно быть, именно его она и искала. Ты же знаешь – его украли из кабинета моего отца. Видимо, им завладела Серебряная кровь, – сказала Мими, вспомнив про ограбление. – Итак, мы знаем, что убило этих двоих. Но потом произошло еще что-то...
– Да. Вернулась Нэн, и это было неожиданностью. Такого исхода Джордан не предвидела, – сказал Кингсли.
– И Нэн убила ее – или, по крайней мере, она так считала.
– Да.
– А зрачки? Ты говоришь, что она не мертва, – напомнила Мими. – Но Джордан мертва.
– Верно. Ведь Джордан была всего лишь физической оболочкой для хранителя. – Кингсли посмотрел на Мими. – Ты что, вправду ничего этого не помнишь? И тебе не стыдно?
– Мне не за что извиняться!
Но на самом деле у Мими было такое ощущение, что извиняться-таки есть за что.
– Хранитель на самом деле не один из нас. Хотя ее дух можно призвать в кровь и он возродится в новом цикле, есть еще кое-что, чего Серебряная кровь не знает. В Риме София первой из нас опознала в императоре Калигуле Люцифера. И когда ее цикл завершился, клан решил, что она слишком ценна, чтобы быть привязанной к крови. Михаил освободил ее дух. Она больше не вампир. Она подобна призраку. София обитает в теле, но для нее оно – как машина, которую можно в любой момент покинуть и сменить на другую.
– Так что же получается, Нэн Катлер убила ее тело, но Джордан успела высвободить свой дух и перенести во что-то другое? И во что?
Кингсли посмотрел в окно на сидящих на ветках пестрых птиц.
– Думаю, она перебралась в одного из вон тех попугаев макао. Это умные птицы. Но это могло быть лишь временное прибежище. Она должна была стремиться как можно скорее перебраться в Красную кровь.
– То есть ты хочешь сказать... что ее здесь нет? Она ушла? Она теперь обитает в другом теле? – Недоверчиво переспросила Мими.
– Да.
Мими скрестила руки на груди.
– В человеке. В Красной крови.
– Да. – Кингсли, похоже, начал терять терпение. – Они созданы из той же плоти, что и мы.
– И ты все это узнал – ну, что она все еще жива, – всего лишь посмотрев в ее глаза?
– Если бы хранителя действительно уничтожили, в глазах Джордан сохранились бы зрачки. Знаешь поговорку: глаза – зеркало души? Ну что, Форс, теперь тебе ясно?
Они похоронили Джордан у водопада. Кингсли соорудил из двух веток крест и воткнул его в землю. Четверо венаторов сгрудились у могилы, и Кингсли произнес короткую надгробную речь.
– Мы предаем земле тело Джордан Ллевеллин, что носила в себе дух Пистис Софии. Мы просим землю принять принадлежащее ей и прощаемся, с благодарностью, любовью и печалью. Покойся с миром.
Мими и братья Ленноксы негромко пробормотали: «Аминь».
Потом они стащили трупы Серебряной крови на задний двор и устроили погребальный костер. И лишь когда первые язычки пламени заплясали на ветру, Мими осознала, что уже темнеет. Солнце садилось. Третьи сутки без сна. Мими, конечно, была вампиром, но сейчас она просто мечтала об удобной постели. Огонь поглотил тела, и искры полетели в ночное небо.
А от хранителя по-прежнему ни слуху ни духу. Ну и что толку, если она жива? Теперь они даже не знают, как она – если хранитель все еще она – выглядит. Она может оказаться кем угодно.
– Куда отправится хранитель, желая найти безопасное убежище? – Произнес Кингсли, разговаривая сам с собой. – К тому, кто призвал ее. Но теперь, когда Корделия ушла, а Лоуренс мертв, ей остался лишь один вариант. Аллегра ван Ален.
– Но Аллегра в коме. Какой от нее толк? Кому она сможет помочь? – Возразила Мими. – Если только не... погоди, не говори...
– В распоряжении хранителя имеются свои способы общения, даже более глубинные, чем наши вылазки в глом – а они не смогли пробить стену, что возвела вокруг себя Габриэлла. Кроме того, у меня такое ощущение, что после года жизни в трущобах Рио она испытывает то же самое чувство...
– Какое еще чувство?
– Думаю, хранитель желает того же, что и ты, Форс, – негромко произнес Кингсли.
– Это чего же?
– Она хочет домой.
ШАЙЛЕР
Оливер проследил путь Шайлер и Джека до подножия Эйфелевой башни. Он определял их местоположение по сигналу спутниковой навигации в телефоне Шайлер – после того как девушка покинула остров Святого Людовика, ее мобильник заработал. Костюм юноши был порван, местами подпален. Казалось, будто они с Шайлер вышли из того автобуса не меньше года назад. Когда Шайлер увидела Оливера, ее сердце радостно забилось. Живой и здоровый! Она и не мечтала о таком благополучном исходе.
Они крепко обнялись и оба расплакались.
– Я думала, ты погиб, – прошептала Шайлер. – Никогда – слышишь! – никогда больше так не делай!
– Ой, кто бы говорил, – отозвался Оливер.
Он рассказал, что после того, как Шайлер с Джеком бежали с празднества, там воцарился хаос. Левиафан вместе с Серебряной кровью принялись все поджигать, подпалили верхушки деревьев и едва не сожгли сам отель «Ламбер». Похоже было, что может повториться бойня в Рио. Но потом появился Чарльз Форс и вышиб Серебряную кровь прочь, одного за другим, и они куда-то исчезли – как будто сквозь землю провалились.
– Да, – подтвердил Джек. – Чарльз отправил их на перекресток. Это такая часть глома; Серебряная кровь может туда войти, но выйти оттуда уже не может. Пространство между мирами.
Оливер кивнул.
– Лимб.
– Но что же тогда произошло там, внизу? – Спросила Шайлер, вспомнив то странное явление, свидетелями которого они стали.
Джек покачал головой.
– Точно не знаю. Но что бы там ни случилось, я думаю, Чарльзу каким-то образом удалось обратить процесс вспять – остановить разрыв и залечить рану. В противном случае никто из нас сейчас тут не стоял бы.
Джек не стал говорить то, что они все и так знали. Что хотя замысел Серебряной крови провалился, кое в чем они одержали победу. Чарльз Форс исчез. Он так и не вышел на поверхность, и катакомбы были пусты.
– Так он мертв? – Без выражения спросила Шайлер.
– Не могу сказать наверняка. Думаю, он просто заблудился, – ответил Джек.
– Что ты теперь будешь делать?
– Сам не знаю. – Джек вздохнул, – Совет ныне не тот, что был. Полагаю, с их стороны никакой помощи не дождешься. Но иного выхода у нас нет. – Он понурился. – А вы? Вы-то сами что будете делать?
– Бежать, – ответил Оливер. – Мы и дальше будем спасаться бегством.
– Шайлер, ты не можешь бежать вечно. Эта дрожь... твоя болезнь... ты не сможешь ее скрывать. Это часть твоей трансформации. Тебе необходим врач, который сможет тебе помочь. Убегая от остальных, ты только подвергаешь себя опасности. Я могу поручиться за тебя перед Советом. Они все поймут – я постараюсь, чтобы поняли. Они отзовут венаторов. Положись на меня. В Нью-Йорке ты будешь в безопасности. Тебе нельзя больше рисковать, оставаясь в одиночестве. Комитет ослабел, и сейчас он лишен руководства, но мы соберемся с силами. Возвращайся в Нью-Йорк.
«Возвращайся ко мне».
Джек не произнес этого вслух, но все же Шайлер услышала это громко и отчетливо.
Девушка переступила с ноги на ногу. Двое парней стояли с двух сторон от нее и оба сжимали кулаки в карманах. Оливер склонил голову так низко, что едва не касался груди подбородком. Он не мог смотреть ей в глаза. Джек же смотрел прямо на нее, пристально и неотступно. Шайлер любила их обоих, и у нее разрывалось сердце. Она никогда не сумеет сделать выбор. Это невозможно.
Оливер говорил, что надо и дальше спасаться бегством, а Джек хотел, чтобы она вернулась домой. Шайлер сейчас сильнее всего на свете желала вернуться в Нью-Йорк. Остановиться, отдохнуть, восстановить силы. Но она не могла принять такое решение одна. Да, она любила Джека, да, если она покинет его снова, то навсегда останется несчастной, но она должна думать об Оливере. О ее добром и преданном друге.
– Что скажешь, Олли? Что будем делать? – Спросила Шайлер, повернувшись к юноше, оберегавшему ее более года.
БЛИСС
Был вечер накануне первого дня школьных занятий. С того времени, как Дилан явился ей, прошла неделя, и иногда Блисс была убеждена, что он просто ей приснился. Хороший сон – но всего лишь сон. Но потом он возвращался и разговаривал с ней, рассказывал о чем-то, чего Блисс не знала – а во сне у нее такого никогда не бывало, она откуда-то всегда знала, что беседует со своим подсознанием, – и в конце концов девушка решила, что она и вправду разговаривает с Диланом. Ну, или, по крайней мере, с какой-то его версией.
Блисс никогда не знала, когда он вернется. Иногда она закрывала глаза и ждала, но ничего не происходило. В другие же разы она могла чем-то заниматься – заказывать кофе или мерить туфли, – и ей приходилось покончить с этим делом как можно быстрее и удалиться куда-нибудь, где можно побыть одной. Нынче она собирала книги в школу. Ей нравился запах учебников и нравилось проводить кончиками пальцев по глянцевым страницам. Начало школьного года всегда обещало много хорошего. Блисс была рада, что возвращается в школу.
– И мне тоже нравится, – произнес Дилан, заглядывая ей через плечо.
Обнаружив, что он стоит рядом, положив руку на стол, девушка вздрогнула.
– Господи! Ты меня напугал.
– Извини. Понимаешь, подходить спереди сложно. Мне нужно, чтобы ты меня увидела, хотя теперь, когда ты знаешь о моем присутствии, это стало чуть легче. – Он по-прежнему смотрел поверх ее плеча. – Какие предметы ты выбрала в этом году?
– Да как обычно. И куча всяких дополнительных и углубленных курсов. Надо еще посмотреть, что получается с индивидуальными художественными занятиями.
Дилан кивнул и присел на край стола, так, что его длинные ноги болтались над полом.
– Хочешь глянуть кое на что клевое?
– Спрашиваешь!
И внезапно, без всякого предупреждения Блисс оказалась рядом с Диланом на крыше Клойстерса, музея, расположенного на границе Манхэттена. Конечно, они находились там только в ее – или его – сознании. В реальности Блисс по-прежнему сидела за столом в своей квартире. Дилан объяснил, что это его память перенесла их туда. Блисс никогда не бывала в Клойстерсе.
Еще Дилан объяснил, что они могут находиться, где им угодно. Им совершенно не обязательно пребывать в черной пустоте, или где там Блисс оказывается. Можно отправиться в любое место при условии, что хоть один из них бывал там прежде. Это было все равно что проездной билет в любой из моментов их прошлого. А Дилан любил Клойстерс. С крыши музея открывался потрясающий вид.
Вдруг Блисс охнула.
– Он возвращается.
Дилан оглянулся и увидел, что над городом внезапно собрались грозовые тучи. Даже здесь, в их изолированном мирке, они не могли укрыться от Посетителя.
– Ты знаешь, что нужно делать, – произнес Дилан.
– Думаешь? – Переспросила Блисс.
Но Дилан уже исчез, и Блисс остались лишь счастливые мгновения, проведенные с ним на крыше.
Посетитель перехватил управление, и Блисс, чтоб не соскользнуть во тьму, притворилась недвижной, словно статуя. А тем временем снаружи ее тело расхаживало по комнате, раздраженно бросая приказы Форсайту.
– А Совет?
– Барлоу настоял на том, что нужно снова предложить пост главы Чарльзу Форсу, если тот вернется, – нервничая, произнес Форсайт. – Он был совершенно непреклонен.
Кобра вскинулась и раздула капюшон. Это бесило. Михаил! Вечно они обращаются к Михаилу! Они забыли, кто привел их в рай!
Обеспокоенный Форсайт ослабил узел галстука.
– И еще... насчет Парижа. Левиафан подтвердил – ворот в Лютеции больше нет. Только перекресток. Именно поэтому «сабвертио» не сработало – за неимением врат, которые следовало уничтожить. Нас обманули. Чарльз подстроил нам ловушку. Но Левиафан выпустил в перекресток белую смерть и создал вакуум времени. Его самого едва не затянуло туда. Однако есть и хорошие новости. Он считает, что ловушка Чарльза привела того к гибели. Архангел уничтожен.
– Он может это доказать?
– Нет, мой господин. Но после событий в Париже Чарльз нигде не объявлялся.
– Итак, Михаил затеял игры с нами, – задумчиво произнес Посетитель. – Видишь ли, я присутствовал при том, когда он отковал ключ от этих врат. В тот самый день, когда он возвел себя в привратники.
– Он коварен, мой господин. Михаилу никогда нельзя было доверять.
– Да, он хитроумен. Но теперь мы знаем. Врата более не в Лютеции. Видимо, он изыскал способ переместить их. – Посетитель ненадолго задумался. – Резолюцию Барлоу следует задвинуть подальше. Но сделать это надо осторожно. Ты должен убедить Совет в том, что они не могут допустить, чтобы это место пустовало. Дух клана требует, чтобы у него был регис. Ты сперва будешь отказываться, но они настоят, чтобы ты принял назначение. Они выберут регисом тебя.
– Как будет угодно моему господину.
– Как только ты вступишь в должность, тут-то и начнется наша настоящая работа. Теперь, без Чарльза, без Лоуренса, они примутся искать нового вождя. Ты займешь пустующее место. Они вернутся обратно ко мне. Они будут умолять меня, чтобы я снова вел их, как прежде, и через тебя, Форсайт, мы сможем снова приняться за дело...
Внезапно, без всякого предупреждения, Блисс снова выбросило в пустоту.
– Что случилось? – Спросил Дилан. – Почему ты опять тут?
– Не знаю... Я разволновалась... Должно быть, он что-то почувствовал.
Она пересказала юноше услышанное.
– Ты должна вернуться обратно. Соберись с силами. Давай!
Блисс сосредоточилась. Она старалась изо всех сил. Она прорвала границу, отделявшую ее от реального мира, и заставила себя увидеть мир таким, каким его видел Посетитель.
И на этот раз уже она присутствовала в его сознании.
Но он больше не разговаривал с Форсайтом.
Вместо этого Блисс увидела то, что видел он. Тела. Трупы. Сваленные в кучи. Это были тела детей. Они лежали в пустыне. Они что-то выпили. Отраву. Яд. Яд, приготовленный дьяволом. Блисс увидела худого, похожего на призрака юношу с гитарой, и девушку с красивым, но безжалостным лицом, и еще одного юношу, симпатичного, подтянутого и встревоженного. Лишь они противостояли этому бедствию. Этому истреблению невинных. Сколько детей... Красной крови... убито.
Потом Блисс увидела демона. Он пребывал в облике юноши. Привлекательного, но с уродливой, презрительной ухмылкой. Это все произошло из-за него. Еще одно дитя Люцифера.
Картины следовали одна за другой: смерть, разрушение, ненависть, война. Работа дьявола.
Потом, так же внезапно, эти видения прекратились. Блисс пришла в себя. Она сидела за своим столом, одна. Ее трясло так, что она выронила ручку.
Что произошло с Чарльзом Форсом? Действительно ли он уничтожен, как думают Посетитель с Форсайтом? О чем они говорили? Что это за врата, которые Посетитель хочет уничтожить?
И что это за видения? Кто были все эти ребята? Это была картина будущего? Или нет? И что Посетитель намерен сделать, как только Форсайт станет регисом? Что они замышляют? «Ужас» – слишком слабое слово для описания чувства, переполнявшего Блисс. Дилан был прав: она должна найти способ остановить их, не дать им осуществить задуманное – что бы это ни было.
Девушка закрыла глаза.
– Дилан! – Позвала она. – Дилан! Ты здесь? Где ты?
Но ответа не последовало, ни изнутри, ни снаружи.
ШАЙЛЕР
– Скай, проснись! Проснись! У тебя кошмар! Проснись!
Шайлер открыла глаза. Она сидела на кровати, а одеяла и простыни были скомканы так, будто пролетел ураган. Оливер сидел рядом и держал ее за плечо.
– Ты спала, – сказал он. – Опять тот самый сон?
Девушка кивнула и подтянула колени к подбородку.
– Тот самый. Опять.
С тех самых пор, как в Париже она спаслась от Левиафана, Шайлер видела один и тот же сон. Каждую ночь один и тот же, как будто ее подсознание зациклилось на одном канале и повторяло одно и то же жуткое телешоу.
Шайлер никогда не удавалось вспомнить, что же именно ей снилось, – она помнила лишь, что во сне ее переполняло невыносимое, мучительное, безысходное отчаяние. Уже много дней подряд она просыпалась в слезах.
– Ты как себя чувствуешь? – Спросил Оливер.
Глаза его были припухшими со сна, взъерошенные волосы спутаны, и часть их на затылке стояла торчком – мягкие, словно гусиный пух. Он был в трикотажной рубашке с эмблемой Дачезне и фланелевых пижамных штанах – его обычном ночном одеянии. Шайлер поддразнила его однажды по поводу его приверженности школе: в дневное время, насколько она знала, он никогда не носил ничего, отмеченного названием школы.
– Все нормально, – ответила девушка. – Ложись спать.
Они находились в Токио, в отеле капсульного типа. С того момента, как они покинули Париж, прошла неделя. Сперва они провели три дня в Берлине. Потом Токио показался им достаточно безопасным местом – от Франции далеко, дальше почти что и не придумаешь.
Когда они добрались до Японии, Шайлер была выжата до последней капли. У нее не хватало сил даже на выполнение ритуала, который вдохнул бы в нее жизнь. Девушка вымоталась до предела, но теперь, когда она увиделась с Джеком и эта встреча воскресила прежние чувства в ее душе, ей казалось вероломством возлагать на Оливера так много. Потому она не позволила себе исполнить священное целование.
На этот раз девушка пожалела, что не взяла в фамильяры вместо старого друга какого-нибудь покорного чужака, но даже сама мысль об этом уже казалась ей предательством.
Тем вечером в Токио Оливер улегся, примостив голову на подушку, отвернулся от Шайлер и свернулся клубочком, как обычно. Так они спали – всегда, с самого начала их пути: в одной постели, но спина к спине, лицом к врагам, прикрывая друг друга – в буквальном смысле слова. Так Оливера учили. Так проводники оберегали своих вампиров во время войн на протяжении столетий. Когда Шайлер просыпалась среди ночи, ее всегда успокаивало тепло спины Оливера.
Целый год они спали спина к спине, ни разу не повернувшись друг к другу даже для церемонии. В постели это было бы слишком... интимно, слишком похоже на другие вещи, которым они до сих пор сопротивлялись по негласной договоренности дождаться должного момента. Потому что время – это единственное, чего у них было вдоволь. Они будут вместе всегда. Они это знали.
– Ты не спишь? – Спросила Шайлер.
Их комната была размером примерно с гроб. Здесь даже нельзя было встать. Номера представляли собою небольшие ящики, поставленные друг на дружку, с одним окошком, стеклопластиковой дверью и занавеской, призванной обеспечить уединение. Такие капсулы были популярны среди японских бизнесменов, выпивших лишку и не способных добраться до дома. Это было самое дешевое пристанище, какое удалось отыскать Оливеру с Шайлер. Рюкзаки они оставили в камере хранения в вестибюле.
– Не-а.
– Извини, что не даю тебе спать. Это, должно быть, утомительно.
– Угу.
– Тебе неохота разговаривать?
– Ну-у...
Шайлер знала, что Оливеру неспокойно. И она понимала, почему он отделывался односложными ответами. После Парижа в их отношениях что-то изменилось. Что-то сместилось в их непринужденной дружбе. Что-то проникло в построенный ими замкнутый мирок.
Шайлер верила, что Джек Форс стал для нее прошлым, что после того, как она оставила его в той квартире на Перри-стрит, между ними все кончено. Но во время встречи с Джеком в Париже отчего-то не похоже было, что всему конец. Особенно когда они целовались. Девушка не знала, что и думать. Ее изводило ощущение вины. Иногда она даже не решалась посмотреть в лицо Оливеру. Но порой, вспоминая тот поцелуй, она ловила себя на том, что улыбается, не в силах сдержаться. Все это скорее походило на начало, на обещание лучшего будущего, хотя это будущее и начало затуманиваться. И каждую ночь она лежала, соприкасаясь спиною со спиной Оливера, но стоило ей закрыть глаза – и в ее сны проникал парень, чьи глаза были зелеными, а не карими, и Шайлер ненавидела себя за это.
Ну и что, что Джек все еще свободен? Что с того, что он не связан узами? Она уже сделала выбор. И она любит Оливера так сильно, что от одной лишь мысли о разлуке с ним ее сердце готово разорваться.
Она должна перестать видеть во сне Джека и тот поцелуй. Как там было в песне в том фильме, который они с Оливером постоянно смотрели?
«Поцелуй – это просто поцелуй. Вздох – просто вздох».
Это ничего не значит. Совершенно ничего.
Наверное, она не может разобраться в происходящем потому, что устала, – в конце концов, она через каждые три дня просыпается в новом городе. Возможно, причина исключительно в этом. Она ужасно устала от аэропортов, железнодорожных вокзалов, гостиниц и безвкусной, слишком дорогой гостиничной пищи. Она безумно, до боли скучала по Нью-Йорку. Она пыталась забыть, как сильно любит этот город. Забыть, сколько сил он ей придавал. Насколько она принадлежит ему.
За окошком-иллюминатором открывался вид на неоновый пейзаж Токио: бесконечное пространство, заполненное мерцающими огоньками, и небоскребы, освещенные, словно в компьютерных играх. У Шайлер уже начали слипаться глаза, и она почти уснула, когда Оливер внезапно произнес:
– Знаешь, там, в Париже, когда я отослал тебя с ним, – это было самое трудное в моей жизни.
Шайлер знала, что Оливер имеет в виду тот момент, когда он отослал ее с Джеком, а не с бароном.
– Я знаю, – произнесла она, уткнувшись в подушку.
– Я думал, ты убежишь с ним, – произнес Оливер, обращаясь к стене.
– Я знаю.
Шайлер все это знала. Она читала это в его крови. Но она понимала, что Оливеру нужно выговориться, произнести все это вслух.
– Я думал, что никогда больше тебя не увижу.
Голос юноши был ровен, но Шайлер чувствовала, что у Оливера дрожат плечи.
Ах, Оливер... У Шайлер сдавило горло, а на глаза навернулись слезы.
«Как сильно он меня любит! – подумала девушка. – Я никогда не причиню ему боли. Я просто не могу».
Потому в ответ Шайлер просто повернулась и обняла Оливера, потом взяла его за руку, так, что пальцы их переплелись. Она прижалась грудью к его спине, и они слились, словно две ложечки. Шайлер никогда прежде этого не делала и теперь сама не понимала – а почему? Это было так уютно – прижаться к нему. Коснуться губами его шеи, так, чтобы он кожей чувствовал ее дыхание.
– Олли, я никогда тебя не брошу, – прошептала Шайлер, и она знала, что говорит правду.
Она убережет его сердце. Но Оливер не ответил и не повернулся к ней, невзирая на приглашение, подразумевавшееся в ее объятии. Он всю ночь провел спиной к Шайлер, как и все прежние ночи.
Шайлер уснула, убаюканная его ровным дыханием.
МИМИ
Для многих Рокфеллер-центр был воплощением Нью-Йорка. Это расположенное на границе центра здание из стали, бетона и металла служило домом немалому количеству самых знаменитых и любимых заведений города. На верхнем этаже здесь располагалась «Радужная комната», а внизу – культовый каток. Центр площади был излюбленным местом демонстрации новых художественных экспозиций: тут красовался то гигантский щенок, сделанный из разноцветных живых цветов, то зеркало-переросток, нацеленное в небо. Одно популярное телевизионное шоу выбрало адрес Рокфеллер-центра своим названием. Мими всегда нравилось проходить мимо ряда ярких флагов по дороге в расположенный на другой стороне площади «Сакс». Но конечно же, мало кто знал, что у Рокфеллер-центра куда более давняя история.
Для вампиров это место было освящено тем, что именно здесь Михаил впервые принял титул региса после того, как клан вампиров перебрался в Новый Свет. На этой земле лежало благословение его духа. Возможно, именно поэтому Рокфеллер-Центр был столь популярен среди Красной крови. Люди, при всей их глупости, по-прежнему способны были чувствовать здешнюю атмосферу, то электричество, которое пронизывало воздух священного места.
Убежище находилось прямо там, где ныне располагался почтенный аукционный дом. В половине десятого утра Мими вошла в стеклянные двери главного входа. Аукцион должен был начаться в десять, но пришла она сюда не затем, чтобы принять участие в торгах.
Она приехала из Рио неделю назад и пропустила первый день занятий в школе ради того, чтобы присутствовать на этой церемонии. Дачезне придется понять – у нее имеются обязанности превыше учебных. В школе с радостью приняли близняшек Форс обратно после их «академического отпуска», так что они могли отучиться последний год и получить диплом. Комитет решил, что молодым вампирам следует завершить образование, прежде чем отправляться на очередное задание в качестве венаторов, поскольку у них еще не завершился период трансформации, а с ним и повышенная уязвимость. Мими подумала, что старейшины вечно пытаются помешать молодежи взрослеть слишком быстро. И даже то, что она член Совета, обладающий правом голоса, их не волновало. Она должна получить диплом, хоть ты тресни.
Девушка забрала пропуск у охранника и поднялась на лифте в публичный аукционный зал. Когда она вошла туда, зал был наполовину пуст. Что это – знамение времени? Или признак того, что многие иностранные покупатели теперь участвуют в аукционе через Сеть или посредством агентов, сидящих на задних рядах с телефонами? Этого Мими не знала. Она лишь помнила, что в те времена, когда в аукционах часто участвовали ее родители, это было куда более светское по духу мероприятие. В холле подавали коктейли, а женщины являлись в драгоценностях наподобие тех, за которые они собирались состязаться.
Мими заметила нескольких своих коллег, сидящих тут и там. Число членов Совета сократилось до семи, но этого хватало для кворума. Джосайя Арчибальд внимательно изучал каталог аукциона. Элис Уитни сжимала в руке нить жемчугов. Эйб Томпкинс вошел в зал нетвердой походкой и уселся в кресло. Аукцион должен был начаться ровно в десять. И заседание Совета тоже. Ибо они явились в это древнее место, чтобы назвать имя их нового главы. Форсайт Ллевеллин потребовал открытого голосования.
Введение нового региса в должность – дело непростое, и ни один член Совета не припоминал, чтобы когда-либо еще регисы сменяли друг друга столь быстро. Михаил, в различных его воплощениях, возглавлял их от начала времен, и лишь год назад его место занял Лоуренс ван Ален. Но теперь Лоуренс был мертв, Чарльз Форс пропал без вести, а Форсайт энергично пытался занять освободившееся место.
Мими с удивлением заметила, что два члена Совета, Минерва Морган и Амброуз Барлоу, войдя в зал, двинулись прямиком к ней. Минерва и Амброуз входили в число старейших вампиров своего цикла, и хотя вампирский разум никогда не терял остроты, плоть их ветшала, кожа покрывалась пигментными пятнами, как у людей без должного ухода. И что этим пятнистым старикашкам от нее надо?
– Маделайн, – произнесла Минерва, занимая кресло рядом с Мими, – Амброуз хотел бы кое-что тебе показать.
Амброуз Барлоу осторожно извлек из кармана пиджака конверт. Он был сложен вчетверо, и, развернув его, Мими обнаружила, что лежащая внутри записка помята, а бумага истончилась, как будто истерлась от частого перечитывания.
«Берегитесь Форсайта Ллевеллина. Он не тот, кем вы его считаете». И подпись: «Друг».
Мими с отвращением вернула записку Амброузу. Отец всегда учил ее не доверять анонимкам.
– Как ты думаешь, это серьезно? – Поинтересовалась Минерва.
– Понятия не имею, – фыркнула Мими. – Я на такие вещи внимания не обращаю. Может, это просто дурацкая шутка.
– Но с чего бы вдруг кому-то отправлять такое письмо? Очевидно, отправитель не из членов Комитета. Но кто он? И почему это сделал? И почему отправил письмо именно Амброузу, ведь тот ушел в отставку добрых полвека назад. Вдобавок к этому у Форсайта нет врагов и он единственный, кто сейчас удерживает нас вместе, – произнесла Минерва. Вид у нее был взволнованный. – Как ты думаешь, Амброуз?
Амброуз Барлоу кивнул.
– Я согласен. Анонимка – оружие труса. Но отчего-то у меня такое чувство, что к данной конкретной анонимке следует отнестись повнимательнее. Сейчас мы переживаем странное время... и столь многое изменилось...
Тут Мими заметила, что в зал стремительно вошел Форсайт Ллевеллин, и их беседа прекратилась. Сенатор выглядел особенно оживленным и еще более напыщенным, чем обычно, учитывая то, что не так давно произошло с его семейством. Он увидел их троицу и уселся рядом с Амброузом.
– Привет-привет, – произнес Форсайт, обращаясь к Мими.
Амброуз тем временем быстро сунул записку обратно в карман.
– Здравствуй, Форсайт. Я как раз говорила Маделайн, что по-прежнему не понимаю, к чему такая спешка, – произнесла Минерва. – Чарльз наверняка вернется, а пока он жив, регис – он. Мне все это не нравится. После событий в Париже я уверена, что мы слишком торопимся.
– Дорогая Минерва, я вполне понимаю ваше беспокойство. Но меня тревожит то, что после событий в Париже вопрос времени сделался существенным. Мы не можем терять попусту то, что у нас имеется, – отозвался Форсайт.
Минерва что-то недовольно пробурчала, а Мими изо всех сил постаралась сохранить безразличный вид. Газеты были забиты кровавыми подробностями несчастья, произошедшего в Париже. Никто из вампиров там не пострадал, но во время беспорядков нескольких фамильяров задавили насмерть. В трагедии обвинили не имеющий лицензии таиландский цирк, чьи дрессировщики не совладали с животными, одной из причин было также названо нарушение норм противопожарной безопасности.
Джек, вернувшись домой через день после тех событий, рассказал Мими, что произошло на самом деле и как Чарльз предотвратил худшее. Но, невзирая на старания Чарльза, отель «Ламбер» чуть не сгорел дотла – это едва удалось предотвратить. Новые хозяева отеля были вне себя от ярости и грозились разорвать договор, но их утихомирила графиня, предложив в качестве возмещения ущерба кое-какие предметы меблировки, имеющие историческую ценность.
Близнецы решили, что делиться с Комитетом вестями о предполагаемой кончине Чарльза не следует. Джек, вопреки всем доводам в пользу обратного, продолжал верить, что их отец жив, и Мими согласилась, что лучше, если сообщество и далее будет полагать, что Чарльз отсутствует по собственной воле. Ни к чему давать повод для паники. Голубая кровь и без того нервничает.
В зал вошел Сеймур Корриган, всем видом извиняясь за то, что едва не опоздал. Теперь все были на месте. Семеро стражей, символизирующих семь изначальных семейств, согласно требованиям традиции.
Ведущий аукциона, хладнокровного вида мужчина в синем блейзере и красном галстуке, поднялся на возвышение.
– Дорогие гости, я рад приветствовать вас на аукционе, посвященном импрессионизму и модерну, – объявил он.
Присутствующие вежливо поаплодировали. На экране над головой у ведущего появился портрет Курта Кобейна, увековеченного на полотне яркими, полными жизни красками. Мими подумалось, что этот портрет здорово смахивает на картинку из молитвенника. Гадкий рокер в виде святого.
– Первый лот – работа Элизабет Пейтон. Начальная цена – пятьсот тысяч долларов.
С первым ударом молотка заседание Совета началось по-настоящему.
ШАЙЛЕР
Это произошло во время их пребывания в Сиднее. Прямо посреди Чайнатауна, в маленькой аптекарской лавочке – там продавался зеленый чай того самого сорта, который Шайлер любила пить по утрам. Сперва у девушки задрожали ноги, потом руки, а далее по всему телу пошли судороги, и Шайлер рухнула на пол, выронив жестяную коробочку, и забилась на холодном линолеуме пола.
– Отойдите... ничего страшного... у нее просто... у нее эпилепсия! – Заявил Оливер, отталкивая всех. – Просто отойдите, ей нужен воздух! Пожалуйста! Это пройдет!
Это было очень странное чувство – когда твое тело тебе не подчиняется, бунтует против твоих приказов, как будто в него вселился злой дух.
У Шайлер было такое ощущение, будто она смотрит на себя со значительного расстояния. Все как будто происходило не с ней, а с какой-то другой девушкой. Эта девушка лежала на полу, и у нее судорожно дергались руки и ноги, а изо рта шла пена.
– Извини, пожалуйста, – прошептала Шайлер, когда приступ наконец-то прекратился.
Девушку перестало трясти, но сердце у нее по-прежнему колотилось так, словно она пробежала милю за минуту.
– Ничего страшного. Все в порядке, – произнес Оливер, осторожно помог ей подняться на ноги и подставил плечо.
– Вот... вода... – Владелец лавочки поднес к губам Шайлер картонный стаканчик.
Шайлер была благодарна ему и посетителям лавочки за доброжелательность. Опираясь на Оливера, девушка вышла из лавочки и направилась на автобусную остановку. Там уже ждал автобус, идущий обратно в район Роке.
– Скверное дело, – произнес Оливер после того, как они заплатили за билет по студенческому тарифу и отыскали места в задней части салона.
Оливер выразился еще слишком мягко. Пожалуй, настолько паршиво ей не бывало еще никогда в жизни. Сильнейшая головная боль, пена изо рта, едва не удушивший ее язык... Что там говорила доктор Пат, когда Шайлер была у нее в последний раз? Что вампирская сила – дар, но она же может стать и бременем. Человеческое тело Шайлер воспринимало трансформацию как болезнь и желало изгнать ее.
– Ты точно чувствуешь себя нормально? – Снова переспросил Оливер, когда Шайлер подалась вперед и обхватила голову руками.
– Все в порядке, – отозвалась девушка. – Правда.
Это были ее последние слова перед обмороком. Когда они вернулись в гостиницу и ей действительно стало лучше, Шайлер завернулась в махровый халат и устроилась на маленьком балкончике, примыкающем к ее комнате. Тем временем Оливер на крохотной кухне вносил завершающие штрихи в карри собственного приготовления. Потом он вошел, держа в руках миску, над которой поднимался пар, и уселся перед Шайлер с ложкой. За время бегства они оба научились готовить. Оливер специализировался на индийском карри с курицей и бананами, а Шайлер любила интересные сочетания макарон со всем, что найдется в холодильнике. Иногда Оливер говорил, что эти сочетания даже чересчур интересны.
– Спасибо, – поблагодарила девушка и с радостью взяла миску горячего карри.
Она зачерпнула полную ложку, поднесла к губам и подула, чтобы не обжечься.
С балкона открывался вид на сиднейский порт; акватория порта была усеяна парусными судами и океанскими лайнерами. Океан был темно-зеленым. Шайлер подумала, что он напоминает цветом глаза Джека, и одернула себя. Она не должна думать ни о Джеке, ни о том, что он делает, ни о том, скучает ли он по ней. Девушка сосредоточилась на еде. Оливер смотрел на нее сквозь раздвижные стеклянные двери.
У него было сейчас особенное выражение лица, и Шайлер знала, что оно означает. Оливер вышел на балкон, поставил рядом с девушкой чашку чая и присел на пластиковый стул.
– Скай, нам нужно поговорить.
– Я знаю, что ты собираешься сказать, Олли.
Шайлер глотнула чаю. Поразительно, но после всего произошедшего Оливер все-таки умудрился купить ту упаковку чая. Он просто прекрасный проводник.
– Скай, ты ведешь себя неразумно.
– Я – неразумно? Они собираются засунуть нас в тюрьму – или где там они держат типов вроде нас. – Шайлер пожала плечами.
Она знала, какое наказание полагается тому, кто бежит от правосудия Совета. Тысяча лет Удаления. Дух провинившегося заключают в камеру. Но что, если она, Шайлер, не бессмертна? Что они тогда станут с ней делать? И что будет с Оливером?
– Ты слышала, что сказал Джек. Сейчас у Совета хватает проблем посерьезнее, чем мы с тобой. Кроме того, возможно, на этот раз они тебе поверят. О пожаре в отеле «Ламбер» кричали все газеты, а европейский Совет перешел в боевую готовность – у них есть свидетели, видевшие Левиафана! Они больше не смогут отрицать это!
– Даже если они и поверят мне теперь, они не допустят, чтобы наши действия остались безнаказанными. Ты это знаешь лучше моего, – заметила Шайлер.
– Верно, но так было, когда Совет возглавлял Чарльз Форс. А сейчас Советом никто не руководит. Они испуганы и дезорганизованы. Я думаю, мы можем спокойно вернуться домой.
– Испуганные судьи – хуже всего, – возразила Шайлер. – Я не доверяю ни одной организации, политику которой определяет страх. А с тобой как быть? Ты в курсе, что ты тоже предатель? А твои родители? От них же не отстанут.
До сих пор семью Оливера не трогали – не считая того, что за каждым их шагом наблюдали венаторы, прослушивали телефоны, отслеживали перемещение денег на банковских счетах. Во время одного из их редких разговоров по спутниковому телефону родители пожаловались Оливеру, что не могут пойти в «Дина и Делюка»10 без того, чтоб за ними не наблюдали.
Оливер глотнул пива из большой жестяной банки.
– Думаю, мы сможем их купить.
Шайлер поставила опустевшую кружку в пустую миску.
– Чего-чего?
– Откупиться от Совета. Они нуждаются в деньгах, потому что изрядно обанкротились. А у моих родителей денег куча. Я смогу купить себе возвращение – точно знаю.
Почему она спорит? Оливер говорил именно то, что ей хотелось слышать, – что они могут отправиться домой. И все же это пугало ее.
– Я не хочу туда ехать.
– Врешь ты все. Ты хочешь домой. Я это знаю. И мы туда вернемся. Спор окончен, – заявил Оливер. – Я пошел заказывать билеты на ближайший рейс. И не хочу больше ничего слушать.
До конца вечера Оливер с ней не разговаривал. Шайлер уснула с болью в шее, затекшей от напряжения. На грани между сном и явью она снова подумала: а чем вызвано ее упрямство? Ведь Оливер же хочет как лучше.
«Почему ты такая упрямая?»
Шайлер открыла глаза.
Она находилась в Нью-Йорке, в собственной спальне. Выцветшие обложки «Плейбилла», протянувшиеся вдоль всей стены, пожелтели и истрепались по краям.
На кровати Шайлер сидела ее мать. Это был сон. Но не обычный. Сон про ее мать. Шайлер теперь мало думала о ней. Она даже не успела в прошлом году, когда они покидали Нью-Йорк, попрощаться с Аллегрой. Шайлер впервые увидела мать после того момента, как Аллегра появилась на Корковадо с мечом в руках.
Аллегра строго посмотрела на дочь.
– Он прав, и ты это знаешь. Проводники всегда правы. Ты не можешь жить так. Без должного наставничества и присмотра трансформация убьет тебя. Тебе нельзя подобным образом рисковать жизнью.
– Но я не могу вернуться домой, – возразила Шайлер. – Не могу, как бы мне того ни хотелось.
– Нет, можешь.
– Не могу! – Шайлер потерла глаза.
– Я знаю, ты боишься того, что произойдет после твоего возвращения. Но ты должна взглянуть в лицо собственным страхам, Шайлер. Если вам с Аббадоном суждено быть вместе, то никто – ни он, ни даже ты – не в силах предотвратить это.
Мать была права. Шайлер не хотела возвращаться домой из-за того, что там будет Джек – так близко, совсем рядом. Джек, который все еще свободен... Джек, который так страстно целовал ее... который все еще может принадлежать ей... Но если она будет держаться в отдалении, у нее не возникнет искушения повидаться с Джеком и предать Оливера.
– Нельзя быть с кем-то только потому, что не хочешь причинять ему боль. Тебе нужно подумать о собственном счастье, – произнесла Аллегра.
– Но если мы будем вместе, это погубит Джека, – сказала Шайлер. – Это же нарушение кодекса. И он умалится...
– Если он готов рисковать ради того, чтобы быть с тобой, кто ты такая, чтобы указывать ему, как ему распоряжаться своей жизнью? Посмотри на меня. Подумай, скольким я рискнула, чтобы быть с твоим отцом.
– Мой отец мертв. А ты лежишь в коме. Я выросла практически сиротой, – парировала Шайлер, даже не стараясь скрыть горечь. Отца она не знала – он умер еще до рождения Шайлер. Что же касается Аллегры – ну, вообще-то трудновато представить какие-либо взаимоотношения с живым трупом. – Скажи, мама, а оно того стоило? Твоя «великая» любовь к моему отцу действительно стоила того, что произошло с твоей семьей?
Девушка понимала, что причиняет боль матери, но не могла удержаться. После многих лет одинокой жизни вся ее боль выплеснулась наружу.
Шайлер любила мать. Правда любила. Но ей нужен был не ангел, что является раз в жизни, дабы вручить зачарованный меч. Шайлер хотела настоящую маму. Маму, которая бы утешала ее, когда она плачет, которая подбадривала бы ее, подгоняла и даже раздражала – ну, чуть-чуть – своей излишней заботой. Она хотела что-нибудь обычное. Вроде мамы Оливера. Шайлер понятия не имела, откуда миссис Хазард-Перри узнавала, где они будут, но раз в несколько месяцев в гостиницу, где они в тот момент останавливались, прибывала посылка. В посылке обнаруживались шоколадки, новые носки и всякие мелочи, нужность которых Шайлер с Оливером понимали, лишь увидев их, – например, карманные фонарики и батарейки.
Аллегра вздохнула.
– Я понимаю твое разочарование. Надеюсь, когда-нибудь ты поймешь и простишь меня. У всякого действия есть свои последствия. Да, верно – иногда я очень сожалела о содеянном. Но без твоего отца у меня никогда не было бы тебя. Я была с тобой совсем недолго, но дорожила каждым мгновением, проведенным вместе с тобой и с твоим отцом. И если бы пришлось выбирать снова, я поступила бы так же. Так что да. Оно того стоило.
– Я тебе не верю, – отрезала Шайлер. – Никто в своем уме не выбрал бы такую жизнь, как у тебя.
– Ты права, но и я права тоже. Возвращайся домой, дочка. Я жду тебя. Возвращайся.
МИМИ
Когда Мими открыла глаза, аукционный зал исчез. Она находилась в убежище, небольшом помещении со стеклянными стенами-витражами. Конечно же, в гломе оно так и не было разрушено.
Мими находилась в кругу вместе с пятью другими членами Совета. Седьмой, Форсайт, стоял посередине. Все были в длинных черных одеяниях с капюшонами.
«Компания Семи смертей, только косы не хватает», – подумала Мими.
Действительно, многое из обычаев Голубой крови просочилось в массовую культуру, но в искаженном виде и без присущей этим обычаям серьезности.
– Приветствую всех, – произнес Форсайт Ллевеллин.
Вид у него был напыщенный и самодовольный.
«Ну и неудивительно, – подумала Мими. – Он же присвоил высший в этих краях пост, должность главы тайного правительства, о существовании которого Красная кровь даже не подозревает».
Свои обязанности сенатора Ллевеллин исполнял небрежно, кое-как. Насколько слыхала Мими, он ничего не сделал для вызволения страны из хватки финансового кризиса, лишь изображал видимость деятельности.
Когда главой избрали Лоуренса, Мими еще не была полномочным членом Совета, но она имела общее представление о процедуре.
Сеймур Корриган развернул свиток и начал церемонию.
– От начала этого мира наш регис хранил душу клана в своем сердце. Но прежде чем быть избранным, он должен получить благословение семерых. И потому мы собрались здесь для благословения.
Эта церемония восходила к Древнему Египту. Теперь, правда, из нее исключили и накладную бороду, сделанную из козлиной, и магический скипетр, и символическую кожаную плеть, и корону из страусиных перьев. Но основа была все той же.
Страж Корриган начал оглашение списка, называя Великие Дома по их именам на священном наречии.
– Что скажете вы, Домус магнификат?
Дом богатства представлял Джосайя Рокфеллер Арчибальд. Это его семейство построило тот самый центр, в котором они сейчас находились.
– Мы говорим «да», – пробормотал Джосайя.
– Что скажете вы, Домус септем санктимониалис?
– Мы говорим «да», – произнесла Элис Уитни, последняя в роду Дома семи сестер.
– Что скажете вы, Домус веритас?
Конечно же, венаторы были представлены на Совете, но Мими было крайне любопытно, отчего от их имени говорит Эйб Томпкинс. Он уже давным-давно не состоял на службе.
– Мы говорим «да», – отозвался старина Эйб.
– Что скажете вы, Домус препозито?
Дом наместников – таким титулом наделяли семейство, ближе всех стоящее к регису. На данный момент эта честь была оказана Ллевеллинам.
Форсайт Ллевеллин улыбнулся.
– Мы говорим «да».
– Что скажете вы, Домус Стелла аквилло?
Дом Северной звезды был одним из крупнейших меценатов, поддерживающих искусство в стране. Амброуз Барлоу, нервничая, взглянул на Минерву Морган и, склонив голову, прошептал:
– Да.
Осталось всего два Дома. Мими чувствовала тревогу стоящей рядом Минервы Морган.
– Что скажете вы, Домус домина?
Дом Серой леди. Дом смерти – но так его никто не называл. Это семейство отвечало за ведение хроник, за циклы Проявления и Удаления.
Минерва Морган не ответила.
– Домус Домина? – Сеймур Корриган кашлянул. – Домус Домина!
Минерва Морган вздохнула.
– Да.
– Домус ламия говорит «да», – слегка раздраженно произнес страж Корриган.
Дом вампиров. Старинный титул. Глава конспираторов.
Мими напряглась. Следующей была она. Страж Варден снова кашлянул.
– Что скажет Домус фортис валериус инкоррупутус? Дом Чистой крови, неразвращенного, доблестного и сильного, защитника Сада, полководца небесного воинства? Что скажете вы?
Это имя носил род Михаила. Род Габриэллы. Род ван Ален, ныне выродившийся до имени Форс.
– Мы говорим... – произнесла Мими и заколебалась.
Она подумала о неуверенности Минервы Морган. Об Амброузе Барлоу, таком старом, что все считали его впавшим в старческий маразм. Однако же он принес сюда этот листок бумага. Принес ей, Мими. Они рассчитывали на нее. Анонимное письмо – но важное. Они были правы. Это письмо нельзя проигнорировать.
Мими внезапно осознала, что Амброуз и Минерва не могли сделать это сами, но очень хотели, чтобы это сделала она. Она была молода, но намного превосходила их по положению. Она представляла Дом, что возглавлял этот клан бессмертных на протяжении многих веков. Дом, который нельзя лишить власти одним лишь нынешним ритуалом.
Мими не думала об этом до сегодняшнего дня, но внезапно ее задело за живое то, что они только что препоручили сообщество Форсайту Ллевеллину. А кто он вообще такой, этот Форсайт Ллевеллин? Мими проглядела свои воспоминания. Незначительный ангел. Незначительное божество. Распорядитель. Но никак не регис.
Она могла это сделать. Она сражалась с Серебряной кровью и отправляла демонов обратно в преисподнюю. Она устоит там, где не устоят другие.
– Дом Чистой крови выражает несогласие с данным решением, – отчетливо и уверенно произнесла она.
– Несогласие?
Сеймур Корриган явно был сбит с толку.
– Мы говорим «нет», – произнесла Мими.
– Нет? – Снова переспросил Корриган.
– Нет, – еще отчетливее повторила Мими.
Форсайт же, судя по виду, вполне держал себя в руках.
– Я не понимаю, зачем нам это нужно – передавать дух сообщества новому вождю, когда мой отец жив! – Выпалила Мими. Она сглотнула. – И потому я возражаю.
– Голосование должно быть единогласным, – встревоженно произнес страж Корриган. – Мы не можем вверить сообщество Форсайту иначе как по единогласному решению семи семейств.
Вид у него сделался потерянным, а вот Амброуз и Минерва, напротив, приободрились. Все прочие смотрели на Форсайта, ожидая подсказки, как быть дальше.
Мими это отметила. Голосование голосованием, а эти уже считают его вождем.
– Нам следует остановить введение в должность, согласно желанию стража Форс, – ровным тоном произнес Форсайт. – Я не желаю присваивать роль, в которой не все готовы меня видеть. И я тоже переживаю из-за исчезновения Чарльза. Нам следует подождать.
Они один за другим возвращались к происходящему в аукционном зале. Мими осознала, что по-прежнему держит руку поднятой, как это было в гломе.
Ведущий одарил ее ослепительной улыбкой.
– И «Портрет женщины» (Франсуаза Гийо) уходит к... прекрасной юной даме в первом ряду!
Она только что купила картину Пикассо.
БЛИСС
Осенний семестр в Дачезне всегда разворачивался в соответствии с устойчивой традицией; никогда не нарушался план действий, составленный сотню лет назад, – или так должно было казаться ученикам, знакомым с успокаивающим, предсказуемым ритмом приятной жизни частной школы. Начиналось это с последней недели августа, вводной для первого класса, когда мучители, ученики выпускного класса, затюкивали новоприбывших состязаниями по метанию тортов во внутреннем дворике, сбрасыванием водяных бомб с балконов и эпической игрой «Убийца». В последний день недели происходило торжественное вручение школьных колец и исполнение гимна школы. А кульминационным моментом была вечеринка, проводящаяся по завершении учебного дня на крыше дома старосты. Именно там с мая по декабрь расцветали романы, обычно между «старушками» (так в школе называли учениц выпускного класса) и «новичками» (парнями из свежепришедших), а вовсе не наоборот, как могли бы подумать некоторые.
Блисс поднялась по лестнице в главное здание, кивнув по дороге нескольким замеченным знакомым. Все еще были загорелыми после лета, проведенного в Хэмптонсе или Нантакете. Девушки еще не готовы были расстаться с сарафанами и сандалиями ради шерсти и шотландки, а парни сдвигали галстуки набок и расстегивали поплиновые рубашки, а пиджаки носили в руках или перекидывали с ухарским видом через плечо.
Блисс слыхала, что близнецы Форс тоже вернулись в школу. Надо постараться как можно скорее связаться с ними. Мими с Джеком должны ей помочь.
Когда Блисс вошла в гардеробную и скользнула взглядом по именам, выгравированным на металлических табличках, она обнаружила, что имена Шайлер и Оливера исчезли. Итак, их действительно здесь нет. Блисс расстроилась. Она в конце концов выяснила, что произошло с друзьями. Совет отчего-то усомнился в том, что Шайлер достоверно описала события, сопровождавшие гибель Лоуренса, и двое подростков предпочли бежать от венаторов, вместо того чтобы предстать перед судом.
Но отчего-то девушка никак не могла поверить в их отсутствие. Ей весь день мерещилось, что Оливер сейчас сидит на дополнительном курсе истории Европы, на своем обычном месте, у батареи, а Шайлер лепит горшки на занятиях по художественным ремеслам. Перед обеденным перерывом Блисс отправилась на третий за сегодняшний день урок, из курса «Древние цивилизации и заря Запада». Первая неделя занятий была периодом завлекалочек: ученики переходили с занятия на занятие и решали, какие курсы выбрать. Название данного курса звучало интригующе – этакая смесь истории с философией, изучение греков, римлян и египтян. Блисс уселась в среднем ряду, рядом с Картером Такерманом. От него всегда пахло яичным сэндвичем, который Картер ел на завтрак.
Учительница была новая и совершенно не того типа, что основной преподавательский состав Дачезне. Большинство преподавателей пребывали в школе вечно – и выглядели соответственно. Мадам Фроли преподавала французский, и ученики верили, что она его преподает еще с восьмидесятых годов девятнадцатого века. (Это вполне могло соответствовать истине, поскольку мадам принадлежала к Голубой крови.)
Второй разновидностью преподавателей были недавние выпускники вузов, отвертевшиеся каким-то образом от работы в проекте «Научим Америку» и вместо трудных детей из нуждающихся семей связавшиеся с учениками частных школ, отпрысками богачей. Эта же преподавательница отличалась от всех. Мисс Джейн Мюррей была крепкой женщиной средних лет с ярко-рыжими волосами и румяными щеками ирландки. Она носила клетчатую юбку, желтую рубашку и жилет с вывязанными ромбами. Еще у нее была стрижка «паж» и голубые глаза, в которых при разговоре зажигались огоньки.
Мисс Мюррей (она написала свое имя на доске, и там четко стояло «мисс», а не неопределенное «миз»; мисс Мюррей училась в школе Мисс Портер11, а, по ее представлениям, к леди не обращаются посредством какого-то жужжания) не походила на современницу динозавров, равно как и на потерянную и испуганную недавнюю выпускницу.
– Это факультативная дисциплина, рассчитанная на учеников разных классов, и она предполагает большое количество семинаров, а значит, я жду от своих учеников, что они будут участвовать в дискуссиях, а не просто дремать за партой или посылать друг другу эсэмэски. Я не обещаю, что не нагоню на вас скуку, но вы вполне можете нагнать ее сами на себя, если не будете вкладывать в процесс собственные мозги и идеи, – бодро произнесла мисс Мюррей и весело улыбнулась окружающим.
Когда по рядам пошел лист для записи желающих, Блисс решила добавить свое имя к списку, заметив, что почти все присутствующие именно это и сделали. Блисс ясно видела реакцию собравшихся. Мисс Мюррей обещала стать очаровательным дополнением к жизни Дачезне.
Прозвенел звонок, и пока Блисс собирала вещи, она случайно услышала оживленный разговор двух девушек на пути к двери.
– Ну вот, наш выпускной год пойдет коту под хвост! – Сказала Ава Бретон.
– Да вообще! – Взвизгнула Хэйли Уолш. – Не то слово!
«Выпускной год пойдет коту под хвост. Что за странное мнение, – подумала Блисс, двинувшись следом за ними к выходу. – Это были лучшие годы их жизни».
Боже милостивый, хоть бы последнее не оказалось правдой!
Пока что юность Блисс была отвратительна. Она переехала в другой город, обнаружила, что она вампир, обрела и потеряла любовь – и все за один безумный год. И вот теперь ей предстояло провести последний год учебы, будучи одержимой демоном, каковой заодно являлся ее отцом, хотя она понятия не имела, как такое могло быть.
Посетитель удалился на большую часть недели. А после того как Блисс заглянула в ту адскую бездну, что была его разумом, она очень радовалась его отсутствию. Его взгляд на мир довел ее до ночных кошмаров. Засыпая, она никак не могла выбросить из головы мысли о том, что ей довелось увидеть. Хуже того – после рокового дня Дилан не возвращался. Блисс продолжала надеяться, что он внезапно проявится где-нибудь либо снова перенесет ее в Клойстерс, но увы. Она словно снова осталась одна в собственной голове, но знала, что это не тот случай.
В три часа дня школьные занятия окончились, и Блисс наконец пошла домой. Она вошла в квартиру и обнаружила Форсайта на кухне. Он сидел за столом, ссутулившись. Его окружали пустые бутылки из-под спиртного, а на диване, привалившись к спинке, сидела в полубессознательном состоянии какая-то женщина. Обычно Форсайт вел себя сдержаннее со своими фамильярами. Блисс отвела глаза.
Когда Блисс вошла, Форсайт вскочил из-за стола и побелел как мел. Он со страхом взглянул на девушку.
– В чем дело? – Спросила Блисс. – Что случилось?
Услышав ее голос, Форсайт с облегчением перевел дух.
– А, это просто ты. – Вот и все, что он сказал.
Потом налил себе в пивную кружку пинту виски и осушил одним глотком. Для вампира он был необычайно подвержен влиянию алкоголя.
Блисс смерила его взглядом, затем поднялась наверх, к себе в комнату, и закрыла дверь. Ей нужно было сделать домашнее задание.
ШАЙЛЕР
Джек оказался прав. Когда Шайлер с Оливером вернулись в Нью-Йорк, в аэропорту их не встретили венаторы, дожидающиеся возможности арестовать беглецов. Однако же они не собирались в обозримом будущем относиться к Совету с доверием. Они задумали сохранить возвращение Шайлер в тайне, а Оливер должен был отправиться к Совету и заявить, что Шайлер его бросила, чтобы он мог вернуться обратно к семье. Надежда была лишь на то, что старейшины ему поверят, а не передадут венаторам для установления правды. Это было рискованно, но Оливер не сомневался, что сумеет впарить свою историю.
Зато идея притвориться, будто они разорвали отношения, Оливера совершенно не вдохновила, но Шайлер сумела убедить его, что это единственный способ обеспечить им свободу в Нью-Йорке.
В аэропорте Кеннеди царил обычный здешний хаос. Они пробрались сквозь кишащий народом зал и принялись выискивать автобус, идущий до метро.
– Добро пожаловать домой! – Оливер зевнул и потер заросшую щетиной щеку.
Они только что совершили двадцатичетырехчасовой перелет из Сиднея. Не самое большое удовольствие, когда сидишь в тесном кресле эконом-класса. Они оказались посреди ряда из пяти кресел; слева их соседями были молодожены, шумно целовавшиеся в течение всего полета, а справа – группа любителей приключений, загонявших стюардесс постоянными заказами коктейлей.
Выйдя из здания аэропорта, Шайлер вздохнула полной грудью и улыбнулась. В середине сентября было все еще тепло, хотя в воздухе уже ощущался легкий холодок. Осень была любимым временем года Шайлер. Городская сутолока, разыскивающие своих пассажиров водители лимузинов, длинный ряд желтых такси и рычащий на всех диспетчер. Как же все-таки хорошо – вернуться!
Они остановились в непримечательной гостинице на Уэст-Сайд-хайвее, в одном из тех заведений, что вечно забиты усталыми людьми, едущими по делам. Окна номера выходили в световую шахту, а кондиционер сильно шумел. И тем не менее Шайлер крепко уснула, впервые за много месяцев.
На следующее утро Оливер изложил Совету свою историю и предложил сообществу Голубой крови залог за свою жизнь. Как он и предсказывал, едва лишь старейшины поняли, что конкретно он предлагает (а именно – деньги), как все вопросы тут же иссякли.
Впоследствии, вернувшись в гостиницу, он рассказал Шайлер, что стражей, похоже, вообще не волновало ее исчезновение и ни о каких дисциплинарных мерах речь не шла. Происшествие в Париже полностью изменило картину. Оно заставило Совет пересмотреть свои действия с учетом возвращения Левиафана. Теперь перед ними стояли куда более серьезные проблемы, и им было не до Шайлер. Во всяком случае, так казалось.
– Ну, ты готова? – Спросил Оливер. Он договорился о приеме в клинике доктора Пат. Патриция Хазард была самым доверенным врачом Совета – и, по совместительству, тетей Оливера. – Чем ты занималась, пока меня не было?
– Ничем. Взяла кофе и яичницу с сыром в забегаловке на той стороне улицы. И сидела читала «Пост», – сообщила Шайлер. – Неземное блаженство.
Доктор Пат сменила обстановку. Когда Шайлер была у нее в последний раз, белоснежный кабинет выглядел словно холл суперсовременной гостиницы, выдержанной в стиле минимализма. Теперь же он напоминал причудливую и поражающую воображение «комнату смеха». Застекленные стенды, заполненные стеклянными глазами; кушетка, сооруженная из скрепленных вместе чучел животных, – все это было прикольно, но граничило с сумасшествием. На стенах висели венецианские зеркала, а на белых диванах лежали покрывала из шкур. Все в целом по-прежнему напоминало гостиничный холл, но сейчас тут, похоже, готовились к прибытию Вилли Вонки, а не Снежной Королевы.
– Здравствуйте, доктор Пат. Что это у вас тут стряслось? – Поинтересовалась Шайлер, проходя следом за врачом в процедурную комнату.
К радости девушки, процедурная по-прежнему выглядела совершенно обычно.
– Мне надоела химчистка. Белое очень трудно содержать в подобающем виде. – Доктор Пат улыбнулась. – Оливер, твоя мать спрашивала, что ты хочешь на обед, – бросила она племяннику, прежде чем закрыть за собой дверь.
Накануне вечером доктор Пат пришла в их гостиничный номер, чтобы осмотреть Шайлер и взять кровь на анализ, но за результатами велела явиться в клинику.
– Ну и что же у нас плохого? – Спросила Шайлер, присаживаясь на краешек стола.
Доктор Пат сверилась с медицинской картой.
– Ну что ж, все показатели крови вошли в норму, и по человеческим меркам, и по вампирским. Давление, щитовидка и все прочее тоже в норме.
– Но должна же быть причина.
– И она есть. – Доктор Пат отложила папку, прислонилась к стене и скрестила руки на груди. – Изоляция не идет на пользу бессмертной душе, – произнесла она. – Тебе нужно находиться среди тебе подобных. Ты очень долго была вдали, и теперь нервное напряжение слишком велико, твой организм как будто отравлен.
– Поэтому мне в последнее время было так паршиво? – Переспросила Шайлер. – Из-за того, что я жила вдалеке от других вампиров?
– Да, как ни странно это звучит, – кивнула доктор Пат, постукивая пальцами по стетоскопу. – Кровь взывает к себе подобным. Ты была одна, в состоянии стресса, вытолкнутая из сообщества. Мой племянник рассказал, что вы побывали на вампирском балу в Париже. Стало ли тебе лучше на время бала?
Шайлер задумалась. Тогда она была слишком возбуждена и не обратила на это внимания, но да, доктор Пат была права. Пока ее окружала Голубая кровь, Шайлер не испытывала приступов неудержимой дрожи. Не считая, конечно, тех минут, которые она провела в подземелье в одиночестве. В сотне футов под землей, вдалеке от всех – пока не появился Джек. А как только они с Оливером снова пустились в путь, дрожь тут же вернулась.
– «Плохо человеку, когда он один», – процитировала доктор Пат. – То же самое можно сказать и про Голубую кровь.
– А как же мой дедушка? Лоуренс ушел в изгнание. Он много лет прожил в одиночестве, вдали от своего народа. Однако же ни одного из моих симптомов у него не проявлялось, – возразила Шайлер.
– Твой дедушка, насколько я припоминаю, был бессмертным. Редкая разновидность. Те, кто способен переносить длительные периоды изоляции от сообщества. Он выбрал изгнание, зная, что сумеет справиться с этим. Физически и психически.
Шайлер обдумала поставленный диагноз.
– Какое-то это объяснение... чересчур простое, – в конце концов произнесла она.
– Знаешь, Шайлер, у Красной крови есть для этого специальное слово. Ностальгия – это не просто состояние рассудка. Это еще и сопряженные с ним физические симптомы. Твоя вампирская сущность делает тебя сильнее и быстрее любого человека. Но к тому же обостряет все твои человеческие недомогания. Ты, если так можно выразиться, получила лучшее от обоих миров.
МИМИ
Через две недели после голосования Мими обнаружила на своем электронном адресе письмо, в котором ее приглашали встретиться с Форсайтом в Хранилище, в Башне Форсов, во второй половине дня. Последний урок у Мими в этот день был для самостоятельной работы, так что девушка смогла закончить пораньше и взяла такси.
Ей в любом случае нужно было наведаться в Хранилище. Как-то вечером Мими принялась искать свою любимую авторучку и вспомнила, что оставила ее в кабинете Чарльза, когда в последний раз выполняла там домашнее задание. В отцовском кабинете было, как всегда, чисто прибрано, стол практически пуст, если не считать часов Тиффани и настольного календаря. Мими проверила все шкафы и ящики, но так и не нашла свой драгоценный «Монблан».
Девушка уселась в крутящееся кожаное кресло и повернулась, оглядывая комнату. Ее внимание привлекли несколько неподписанных кассет, засунутых в глубь полки. Мими встала и осмотрела их. На кой Чарльзу сдалось это старье? На кассетах стояли пометки: «ХИ. Аудио: Докл. Вен.». Аудиоархив Хранилища истории. Доклады венаторов. Обычно к кассетам из Хранилища прилагались распечатанные расшифровки, но сейчас Мими их не нашла.
Она перевернула кассету, взглянуть, чей это отчет. «Мартин». Это были доклады Кингсли, с задания, которое он выполнял два года назад. С того самого, для выполнения которого его отправили в Дачезне.
Как эти кассеты оказались в кабинете Чарльза? Они должны находиться в Хранилище. Если бы Мими захотелось их прослушать, ей пришлось бы позаимствовать в архиве старый кассетный магнитофон. Она знала, что проводники сейчас переводят всю информацию на цифровые носители – но эти кассеты они явно упустили из виду. Мими сунула кассеты в карман и в последний раз оглядела комнату. Но в любом случае – где Чарльз? Что с ним произошло? Джек убежден, что Чарльз не мертв. Он утверждает, что если бы дух Михаила покинул землю, они бы точно это знали.
На вчерашнем вечернем собрании Совет принял постановление отправить венаторов на поиски исчезнувшего бывшего региса и сейчас собирали команду для этого. Мими знала: ее брат разочарован, что его не включили в состав этой группы. Но Форсайт был непоколебим. Он заявил, что близнецы нужны здесь. Они не могут оставить сообщество без защиты.
Мими вошла в Башню Форсов, размышляя, о чем это сенатор жаждет с ней поговорить. Форсайт никогда прежде не искал ее общества, и они не обсуждали ее возражения против его избрания.
– Вы хотели меня видеть? – Спросила Мими, войдя в залитый светом угловой кабинет, после того как секретарша сообщила о ее приходе.
Она отметила про себя, что Форсайт обосновался в том самом кабинете, который выбрал для себя Лоуренс в бытность свою регисом. К слову о самоуверенности. Чарльз пользовался кабинетом в старом здании, под «Кварталом-122».
– Спасибо, что заглянула, Маделайн, – произнес Форсайт. – Дорис, дорогая, отвечай пока на звонки, хорошо?
Секретарша закрыла дверь, а Мими устроилась в кресле напротив большого стола орехового дерева. Мими отметила, что хотя Форсайт занял кабинет Лоуренса, он до сих пор не убрал со стола фотографии Шайлер, принадлежавшие бывшему регису. Мими пожалела, что не оделась поосновательнее. Она явилась сюда прямо из школы и не потрудилась сменить на что-нибудь поприличнее потрепанную футболку с эмблемой школьной спортивной команды и красные шорты. Девушка поставила сумки на пол и выжидательно посмотрела на Форсайта.
– Я просто хотел похвалить твою работу в составе команды венаторов. Ты прекрасно потрудилась в Рио, – лучезарно улыбнувшись, произнес он.
Мими презрительно усмехнулась.
– Ага, как же. Мы так ее и не нашли.
– Это всего лишь вопрос времени, дорогая. Кингсли найдет ее. Я в этом не сомневаюсь. Он весьма... изобретателен, – произнес Форсайт.
В голосе его прозвучала нотка раздражения. Мими невольно отметила это.
– Ну что ж, спасибо. Я хотела отправиться на другое задание, но Совет требует, чтобы я сперва закончила Дачезне, так как школа не будет долго держать за мной место.
– Увы, это чистая правда. Это несправедливо, что нам приходится проходить через всю эту канитель с человеческим детством и отрочеством. Но таков кодекс, – произнес Форсайт, глядя на тележку на колесиках, уставленную разным спиртным. Он выбрал графин и налил себе виски. – Выпьешь?
– Нет, спасибо. – Мими покачала головой. – Это все? В таком случае позвольте откланяться.
– О, ну я в своем репертуаре! Блисс часто обзывает меня хвастуном. – Форсайт улыбнулся, отпил из бокала и, обойдя вокруг стола, оперся о край и посмотрел на Мими снизу вверх.
Мими уселась поглубже в кресло. Ллевеллин редко говорил о Блисс. Образ любящего отца Форсайту не шел. От него тянуло фальшью, как будто он пытался продать Мими подержанную машину или убедить ее, что ему хоть чуточку есть дело до собственной дочери. Чарльз и Тринити хотя бы пытались быть для Мими и Джека родителями во время их трансформации. А родители Блисс, насколько знала Мими, даже не потрудились объяснить девочке, что происходит.
– Как дела у Блисс? – Поинтересовалась Мими.
Она пару раз сталкивалась с бывшей подругой, и та вроде как держалась достаточно приветливо, но разговоры получались какие-то пустые, ни о чем. Мими не понимала, в чем тут дело, но было в Блисс нечто такое, от чего Мими начинала нервничать и глупо хихикать.
– Ей намного лучше. – Форсайт Ллевеллин кивнул. – Как бы то ни было, я пригласил тебя сегодня, чтобы обсудить весьма деликатную ситуацию... если я позволю себе лишнее, то прошу прощения... Я понимаю, что сейчас, быть может, не самый подходящий момент, но у меня такое ощущение, что после всего, что произошло с Советом... нашему сообществу нужно каким-то образом поднять дух, и, быть может, если мне будет позволено сказать...
Мими жестом попросила его продолжать.
– Несложное одолжение... на благо всего нашего сообщества. Я знаю, что вы с Джеком отменили заключение уз из-за случившейся трагедии, но теперь пришло время поднять моральный дух, показать нашему народу, что мы все еще сильны, и увидеть вас двоих вместе. Самых сильных, самых лучших членов сообщества. Это принесет всем надежду.
Мими насмешливо улыбнулась, хотя сердце у нее вдруг сжалось, а перед мысленным взором возникло ухмыляющееся лицо Кингсли.
– Так что, вы хотите меня попросить ускорить заключение уз? – Поинтересовалась девушка.
Ей не потребовалось особых усилий, чтобы сохранить непринужденный тон. В конце концов, она по-прежнему была той самой Мими Форс, чьи изображения красовались на биллбордах Таймс Сквер. Той самой Мими Форс, которая мучила новичков забавы ради, превращая их в покорных рабов. (И как только ее угораздило пропустить вводную неделю!)
Хочется надеяться, что платье ей по-прежнему по фигуре...
БЛИСС
Если Дилан к ней не идет, может, она сможет пойти к нему? Совет настоятельно просил самых младших своих членов заниматься регрессивной терапией, дабы получить доступ к собственным прошедшим жизням, а с ним – возможность учиться на обширном опыте прошлого.
Блисс уселась, скрестив ноги, на своей нарядной, как у принцессы, кровати. Она закрыла глаза и принялась пробираться сквозь воспоминания множества жизней. Это было познание. Упражнение, позволяющее выяснить, кем на самом деле ты был. Она пребывала в пустоте, в пространстве между собственным сознанием и подсознанием. Кем она была прежде? Какой облик принимал ее дух в прошлом?
Она танцевала в переполненном бальном зале. Ей было шестнадцать, и мать впервые позволила ей сделать высокую прическу... и она смеялась, потому что нынешним вечером ей предстояло встретить юношу, который станет ее мужем, и еще до того, как он подошел к ней и пригласил на танец, она узнала его лицо.
– Мэгги. – Он улыбнулся.
У него что, всегда такая всклокоченная шевелюра? Даже в девятнадцатом веке при виде Дилана – или лорда Барлингтона – ее сердце забилось быстрее.
Но потом на празднестве что-то случилось. Посетитель нашептал ей на ухо свою ложь. Велел ей убить. Мэгги могла слышать его. Мэгги не желала этого, не верила в это... и прежде чем Блисс сумела открыть глаза, она почувствовала, как ее со всех сторон обволакивает холодная вода.
Мэгги Стэнфорд утопилась в Гудзоне. Блисс видела темную, мрачную реку, чувствовала, как горят легкие и разрывается сердце.
Сколько Блисс ни двигалась назад, все обстояло так же. Гуди Брэдфорд сожгла себя. Она вылила себе на голову масло, потом зажгла спичку и позволила огню поглотить себя. Джулия Медичи «случайно» вышла с балкона виллы своего семейства во Флоренции. Ее изломанное тело распростерлось в центре площади.
Чередование образов было быстрее трепетания крыльев бабочки. Каждая пережитая Блисс «смерть» выходила на передний план. Но затем Мэгги выходила из «похоронного зала». Гуди Брэдфорд пережила огонь. Джулия встала после падения.
Никому из них не удалось оборвать собственную жизнь или изгнать завладевшего ими демона. Все они пытались это сделать, и все потерпели неудачу.
Блисс поняла.
«Я должна умереть».
Потому что если она умрет – на самом деле умрет, – если она отыщет способ никогда не возвращаться, то и Посетитель умрет тоже. Ему никогда не представится возможность осуществить свои замыслы.
Вот. Вот он, единственный способ. Блисс это четко осознала.
Деваться некуда. Выжить невозможно. Они с Посетителем сцепились в смертельных объятиях. Если она сумеет убить свой дух, бессмертную кровь, текущую в ее жилах, она принесет смерть ему.
Она должна пойти на самопожертвование, или эти ужасные видения, это чудовищное будущее станет неизбежным. Она – сосуд для зла, и пока она жива, жив и он.
– Дилан, ты это знал? Ты знал, что я должна сделать. Все это время знал, – прошептала девушка.
Из темноты наконец-то возник Дилан. Он печально взглянул на Блисс.
– Мне не хотелось говорить тебе об этом.
ШАЙЛЕР
После визита Шайлер в клинику доктора Пат прошло несколько дней, и новая жизнь девушки в Нью-Йорке наконец-то начала понемногу устраиваться.
Сегодня днем они с Оливером зашли в агентство недвижимости и забрали ключи от небольшой квартиры-студии в Хэллз-Китчен. Оливер снял эту студию для Шайлер, заплатив наличными арендную плату за целый год. Чтобы скрыть, кто она такая на самом деле, Шайлер предстояло притворяться единственной дочерью матери-одиночки, бывшей хиппи, а ныне фолк-певицы, постоянно разъезжающей по гастролям со своей группой. Благодаря способности изменять черты лица Шайлер могла при необходимости притвориться и этой самой «мамой». Теперь, когда она снова почувствовала себя самой собой, «мутацио» давалось ей куда легче.
Они проехали на метро через весь город и вышли на многолюдном, шумном участке Девятой авеню, в районе, где соседствовали корпоративные общежития для новичков Уолл-стрит, ветхие дома без лифта, стрип-клубы и огромные магазины видеотехники. Здесь же, неподалеку, находился продуктовый магазин, и Шайлер с Оливером затарились там недельным запасом продуктов – органические овощи, буханка хлеба с изюмом из пекарни на Салливан-стрит, консервированная фасоль. Оливер подбил Шайлер разориться на испанскую ветчину и упаковку французского сыра из двойных сливок. При виде чистых широких проходов между стеллажами супермаркета у Шайлер полегчало на сердце. Как все-таки это здорово – вернуться в Америку, где все так удобно и приятно!
Студия находилась в одном из самых ветхих зданий, как и хотела Шайлер, и была очень маленькой: встав посреди комнаты, девушка почти что могла дотянуться до стен кончиками пальцев. Из обстановки в квартире имелись небольшая электроплита, микроволновка и свернутый футон12 в углу. Единственное окно выходило в световую шахту. И все-таки тут было лучше, чем в гостинице. Она в Нью-Йорке. Она дома.
– Ты уверена? – Поинтересовался Оливер. Шайлер вошла в дом под маской мамочки-хиппи, но едва лишь Оливер закрыл дверь студии, девушка позволила лицу принять прежние черты. – Тебе необязательно оставаться здесь. У отца есть квартира в деловом районе, для тех случаев, когда он задерживается на работе допоздна. Ты можешь жить там.
– Я понимаю, что тут не так хорошо, как в твоем доме. Или хотя бы в моем прежнем, – сказала Шайлер. Она осмотрела пустые полки буфета и обнаружила в уголке небольшую пластиковую ловушку для тараканов. – Но я думаю, нам нельзя допускать, чтобы нас видели вместе. Мы не можем рисковать твоим положением в клане.
До дома на Риверсайд-драйв было всего ничего, если ехать на такси. Там сейчас наверняка Хэтти с ее домашней стряпней и Юлиус с его карточными фокусами. Но она не может вернуться. Пока не может. Шайлер знала, что стоит ей переступить порог своего дома – и в ту же минуту Совет обо всем узнает. Девушка понятия не имела, откуда у нее такая уверенность, но чувствовала это инстинктивно и знала, что права. Может, сейчас им и не до нее, но у Шайлер было такое чувство, что это не навсегда.
В студии она ощущала себя в большей безопасности, тем более под именем Скай Хоуп. Они с Оливером решили, что это вполне подходящее имя для отпрыска хиппующей мамаши. Кроме того, Шайлер привыкла откликаться на это имя, так что с ним было меньше шансов допустить промах.
Местная бесплатная средняя школа носила имя Александера Гамильтона, и поданные в последнюю минуту документы Шайлер здесь приняли без вопросов и возражений. Оливер пытался настоять на какой-нибудь из частных школ – Найтингейл, Спенс, Бриэрли. Но в конечном итоге даже он согласился, что это слишком опасно. Эти заведения кишели Голубой кровью. А здесь вероятность столкнуться с кем-то из Совета была очень мала. Элита могла на словах лицемерно поддерживать бесплатные школы и даже жертвовать им деньги, но никогда не отдавала туда своих детей. Чтобы сообщество поверило в разрыв Шайлер и Оливера, Оливеру предстояло вернуться в Дачезне без нее.
Но Шайлер нужно было как-то продолжить учебу. Как там любил говорить Лоуренс? Школа – это больше, чем учебные занятия. Образование готовит тебя к рутине реальной жизни – работать с другими, сливаться с группой, не теряя при этом индивидуальности, рассуждать логически и вести спор. Тот, кто желает преуспеть – будь он хоть вампиром, хоть человеком, – не должен отрываться от реалий мира. А еще нужно постичь загадки человеческой природы.
– Ты точно уверена, что мне не следует быть здесь с тобой исключительно по этой причине? – Поинтересовался Оливер.
Шайлер не хотела отвечать на этот вопрос прямо сейчас. Она все еще не разобралась в своих чувствах. Девушке начало казаться, что, быть может ее мать все-таки была права. Быть может, за любовь нужно бороться – и неважно, какова будет цена. Шайлер не хотела причинять боль Оливеру. Она лучше умерла бы, чем заставила его страдать. Но ей требовалось время, чтобы подумать. В одиночестве.
– Все будет в порядке. Я же в Нью-Йорке. Видишь – дрожь уже прекратилась, – сказала Шайлер и в доказательство подняла руки.
Она и сама изумлялась произошедшему. Неужто она просто страдала от ностальгии, как утверждает доктор Пат? И ее кровь требовала возвращения к родне? Только и всего? В самом деле? Она снова рядом со своими.
– Ну ладно, – сказал Оливер. – Мой номер у тебя есть. Если что – звони в любое время. Ну ты знаешь.
– Я буду скучать по тебе, – сказала Шайлер. – Я уже по тебе скучаю.
Но все же им придется на это пойти, чтобы уберечь друг друга.
– Ладно, удачи тебе, – неохотно произнес Оливер и, в последний раз обняв Шайлер, вышел.
Девушка принялась разбирать продукты и обнаружила, что Оливер позабыл в пачке документов на новое жилье свою почтовую корреспонденцию.
Среди счетов и журналов обнаружился конверт из плотной белой бумаги. Штемпеля на нем не было, и это означало, что конверт был доставлен прямиком от кого-то из членов Совета. Они всегда обменивались корреспонденцией исключительно из рук в руки. Это было приглашение на заключение уз. И Шайлер, даже не заглядывая внутрь, поняла, что конверт отправлен из городского дома Форсов.
МИМИ
«Старбакс» на углу Пятой авеню и Девяносто девятой улицы оказался закрыт, и Мими пришлось пройти еще несколько кварталов до «Евромиль», недавнего открывшегося нового модного кофейного бутика. «Евромиль» поднял культуру кофейного гурманства на новый уровень. Здесь можно было выбрать зерна, обжарку и способ приготовления – в турке, френч-прессе, капельной или гейзерной кофеварке.
Это заведение напоминало художественную галерею: белые стены с квадратными классными досками, кофейные мельницы и кофеварки эспрессо отполированы до блеска, и в них отражаются выставленные на витрине произведения искусства.
– Чего желаете? – Поинтересовался бариста с кольцом в носу.
– «Ла Монтана», медленный кловер, – ответила Мими. Она имела в виду, что желает получить кофе сальвадорской обжарки, приготовленный в особой разновидности френч-пресса, не дающего осадка. – Два. Навынос. Да, и еще это, одну штуку, – добавила девушка, указав на шоколадный круассан на витрине.
Тут ее внимание привлек чей-то резкий свист. За одним из столиков в центре зала, среди литераторов, печатающих что-то на ноутбуках, и учеников частных школ, зашедших выпить утреннюю чашечку латте, сидела ее бывшая команда венаторов.
– Привет, ребята, – с улыбкой поздоровалась Мими.
Неужто с тех пор, как они вместе сражались с бразильскими наркоторговцами и с Серебряной кровью в джунглях, прошел всего месяц?
Братья Леннокс, собиравшиеся уходить, одарили ее улыбкой – большая редкость! Тэд даже хлопнул Мими по плечу на прощание. Кингсли кивнул им и ногой отодвинул стул рядом с собой, предлагая Мими присаживаться.
– Давай угадаю. Кофе с молоком? И четыре ложки сахара?
Мими усмехнулась, пытаясь унять трепыхание бабочек в животе. Они не виделись с самого момента прилета в Нью-Йорк. Что произошло в Рио, то в Рио и осталось. Если она думала, что Кингсли впоследствии станет разыскивать ее, то она ошиблась. А хотя – какое ей дело? Это не имело значения тогда и уж точно не имеет значения сейчас.
Кингсли чокнулся чашкой о чашку Мими.
– С возвращением в школу! Выпускной год? – Он явно дразнил девушку. – Представляешь, какое дело – я никогда не учился в старших классах. Ну, в смысле – по-настоящему. Я вообще туда впервые попал, когда мне поручили задание в Дачезне.
– Ты хочешь сказать, что скучаешь по школе? – Пошутила Мими.
Ей вдруг стало интересно, сколько же Кингсли лет. Серебряная кровь подобна в этом бессмертным – они не связаны циклами. Для них не существовало возраста. Они как будто застывали во времени. Мими знала про Кингсли мало, только то, что он был совращен Серебряной кровью во время событий в Риме, но Михаил простил его и позволил вернуться к Голубой крови.
– Ну, может, чуть-чуть. Эти короткие отчеты в начале дня. Все эти взаимные консультации. Очень способствует самопознанию.
Кингсли ухмыльнулся, давая Мими понять, что он действительно насмехается, но не над ней. Тут от стойки раздался возглас баристы:
– Два кловера!
– Это мое! – Отозвалась Мими и отправилась забрать заказ. Некоторые вещи не меняются никогда. Хоть тут и не «Старбакс», а кофе все равно подают в здоровенных стаканах. – Мне пора идти, а то опоздаю, – сказала она Кингсли.
Девушка подобрала сумку с книгами, закинула ее на плечо, а стаканы поставила в картонную коробку-переноску.
– Я слыхал насчет заключения уз, – негромко произнес Кингсли.
Он поставил свою чашку на стол и знаком велел официантке принести еще.
– От Форсайта.
– Точно. Он объяснил, что, поскольку Чарльз по-прежнему остается пропавшим без вести, посаженным отцом будет он.
– Ну и что с того? – С вызовом поинтересовалась Мими.
Кингсли мило улыбнулся.
– Ничего. Я просто хотел тебя поздравить. Из тебя получится обворожительная невеста.
Теперь Мими покраснела совершенно несвойственным ей образом. Она сама не знала, чего ожидала. Чтобы Кингсли упал ей в ноги? Чтобы стал упрашивать ее не заключать узы с Джеком? Чушь собачья. Такого просто быть не может. Кингсли точно такой же, как она сама, – эгоистичный, опасный, не способный подчиняться правилам. Неужто ей хотелось, чтобы он испытывал какие-то чувства к ней, в то время как сам он никаких чувств ей не внушает?
Мими уставилась на Кингсли. У нее горели щеки. Кингсли встретил ее взгляд, не дрогнув.
– Слушай, я вообще не понимаю, на кой черт тут на тебя время трачу! – Выпалила Мими и пулей вылетела из кафе.
Год назад, когда Мими вернулась из Рио в Нью-Йорк, некогда было даже подумать о заключении уз. Все тотчас было отменено. Момент оказался совершенно неподходящий, да и они с Джеком были слишком потрясены, чтобы думать над этим. Внесенные задатки пропали. Платье отправилось в шкаф. Неделю спустя Мими закатила Джеку скандал за романчик с полукровкой, и они помирились. В любом случае, Шайлер перестала быть источником проблем: девчонка оставила Нью-Йорк, а с ним и Джека. Она последовала по стопам матери, и Мими надеялась, что Шайлер движется к какому-нибудь трагическому концу.
Но вместо того чтобы сблизиться в отсутствие Шайлер, они были одиноки вместе и в конце концов отдалились друг от друга. Точнее, на этот раз отдалилась Мими. Она не хотела быть запасным вариантом. Она не хотела, чтобы Джек был с ней только потому, что не мог быть с той, кого любил на самом деле.
Она отвоевала Джека, но для нее это стало пирровой победой. Мими хотела, чтобы он любил ее. Вправду хотела. Но изо дня в день все оставалось по-прежнему: Джек на словах поддерживал идею заключения уз, ложью успокаивая ее страхи, но глаза его выдавали истину. Его сердце по-прежнему принадлежало другой.
И потому Мими бежала. Она вступила в ряды венаторов. Она оставила его. Чтоб посмотреть, как он обойдется без нее. Она хотела, чтобы Джек скучал по ней. Она хотела, чтобы ему не хватало ее, отчаянно не хватало, чтобы он понял, как много она значит для него. Мими думала, что, если она уйдет, Джек поймет, как неправильно он себя вел, и обнаружит, насколько глубоко они связаны. С таким же успехом она могла остаться дома.
Ничего не изменилось. Джек жил своей жизнью, а она – своей. Когда Мими сообщила ему насчет просьбы Форсайта, Джек молча принял к сведению новую дату заключения уз. Да, он не возражает против заключения уз с ней. Но его это нисколько не радует. Жених, смахивающий на ходячего мертвеца. Мими устала от этого.
Когда Мими подошла, Джек стоял на углу. Излюбленная курьерская сумка на длинном ремне висела у него через плечо. Мими подумалось, что ему давно пора подстричься.
– Вот, держи.
Она сунула близнецу стакан с кофе.
– Спасибо.
Они зашагали к школе, с легкостью попадая в ногу. Даже после года, проведенного врозь, они понимали друг друга с полуслова. Они всегда будут связаны неким таинственным образом, даже без официальной церемонии.
– Твой круассан. Небось с парижским не сравнится? – Бросила Мими.
Джек откусил кусок и пожал плечами.
– Сойдет.
Когда Мими заговаривала о Париже, Джек всегда кривился, как будто вспоминал что-то неприятное.
Но впервые за очень долгое время Мими было глубоко плевать, что там его расстраивает.
БЛИСС
Ты где? Мисс У. вернулась и хочет тебя видеть. Ты чего мне не пишешь?
Блисс прочла смс-сообщение. Она уже коснулась было кнопки «ответить», но в конце концов отключила телефон. Нет. Рядом с ней опасно. Она не желает, чтобы еще кто-то из друзей пострадал из-за нее.
– Извините, – сказала она, заметив, что мисс Мюррей смотрит на нее.
– Я рада, что вы решили присоединиться к нам, – отозвалась учительница со сдержанной улыбкой.
Блисс не нужно было говорить дважды. «Древние цивилизации» быстро стали ее любимым курсом, и она не хотела пропускать ни одного занятия. Они были подобны очень хорошей передаче на канале «История», только без модной реконструкции. За последние несколько недель были рассмотрены такие разные и увлекательные темы, как феминизм у этрусков (эти этрусские цыпочки рулили – в буквальном смысле слова), египетские погребальные обряды и четыре типа любви в воззрениях древних греков (от платонической до страстной), и влияние этих идей на зарождение западной культуры.
Сегодняшнее занятие было посвящено третьему римскому императору Калигуле. Когда мисс Мюррей на прошлой неделе выдала это задание Аллисон Эллисон, многие хихикали втихаря. Почти все ученики были знакомы с одноименным фильмом, транслировавшимся по кабельному телевидению. А даже если и не были, они, подобно Блисс, знали в общих чертах репутацию этого императора: сексуальные извращения, безумие, жестокость.
– Основная идея моего доклада... Извините, мисс Мюррей, но поскольку наш курс называется «Древние цивилизации и заря Запада», то суть ее в том, что идея Запада на самом деле умерла с убийством Калигулы, – начала Аллисон.
Высокая девушка стояла перед доской и уверенно читала доклад, пользуясь лишь карточками с записями.
– Интересная теория. Объясните, пожалуйста, – попросила мисс Мюррей, подавшись вперед.
Она сидела за учительским столом.
– Как всем вам известно, Калигула был убит в результате заговора, который возглавляли члены Сената. Его закололи, нанеся множество ранений. К тому времени, как подоспели верные ему стражники, Калигула уже был мертв. Сенат попытался возродить римскую республику, но военные сенаторов не поддержали – они остались верны империи. С помощью преторианской гвардии они посадили на престол Клавдия.
– То есть вы хотите сказать, что смерть Калигулы на самом деле дала эффект, противоположный тому, которого хотел добиться Сенат? – Задала вопрос мисс Мюррей.
Аллисон с энтузиазмом закивала.
– Со смертью Калигулы умерла сама идея республики. Империя сделалась непогрешима. Народ горевал по убитому императору, невзирая на то, какие жестокость или безумие ему ни приписывали враги. Смерть Калигулы подтвердила смерть республики. Римляне никогда более не пытались ее возродить. То есть величайшим достижением Сената стало то, что они, убив императора, укрепили верность народа империи, – продолжала Аллисон. – Такая вот ирония судьбы. Особенно если учесть, что это было не первое покушение на Калигулу. До того его пытались убить родные сестры, Агриппина и Юлия Ливия, но потерпели неудачу. Их отправили в изгнание. Но пошедший по их стопам Сенат преуспел.
Один из учеников поднял руку.
– Я думал, Калигула был... э-э... ну... близок со своими сестрами, – с ухмылкой намекнул Брюс Каттинг.
– Он определенно был «близок», как вы выразились, со своей сестрой Друзиллой, – вставила замечание мисс Мюррей. – Она практически занимала место хозяйки дома, а когда она умерла, Калигула оплакивал потерю, словно вдовец. Он даже потребовал от Сената признать ее богиней. Но был ли он с ней близок в библейском смысле, история определенного ответа не дает. Понимаете ли, тогда, как и сейчас, правителей пытались дискредитировать посредством скандалов, связанных с сексом, и разнообразного непристойного вранья. Если верить хотя бы половине того, что вы читаете, в древности любой современный человек считался бы извращенцем. Возможно, Калигула с Друзиллой были любовниками. А может, они просто хотели объединить силы и править как брат и сестра, подобно египетским тиранам.
Блисс оторвала взгляд от тетради и подняла голову. Отчего-то у нее возникло ощущение, будто при ней обсуждают вовсе не каких-то исторических персонажей, благополучно погребенных в прошлом и оживших на страницах исторических книг. Когда она услышала имена Друзиллы, Агриппины и Юлии Ливии, у нее по коже побежали мурашки. Она знала их.
«Дилан, кажется, я подобралась к чему-то. Думаю, именно это мне...»
– Спасибо, мисс Мюррей, – произнесла Аллисон. – Как бы то ни было, в качестве дополнительной информации к докладу я еще хочу сказать, что хотя все зовут его Калигулой, это было всего лишь прозвище, которое он сам, возможно, не очень-то и любил, потому что оно означает «сапожок». Настоящее его имя было таким же, как и у Юлия Цезаря – Гай.
Гай. Да. Именно так они называли Посетителя.
И Аллисон абсолютно права. Он презирал это прозвище.
У Блисс возникло ощущение, что все всплывает в памяти слишком быстро и слишком рано. Воспоминания падали, словно снежные хлопья, яркие и блестящие, но это были воспоминания Посетителя: Рим, последние дни, обман, предательство. Сперва его сестры – Агриппину он мог понять (Блисс была потрясена, когда Агриппина в воспоминаниях взглянула на нее глазами Мими Форс), Агриппина и Валерий всегда были сторонниками треклятого Кассия, или как там они тогда называли Михаила. Но Юлия! Как она могла так поступить с ним – она, его сестренка, младшая из детей! Когда подозрения пали на нее в первый раз, она была совсем еще юной. И это именно она обратила внимание Кассия на то, что он извращен. Юлия Ливия... До чего же Юлия ненавидела это имя! Она говорила, что оно напоминает ей об отвратительной тетушке, которую она презирала. Она хотела зваться как-то по-другому...
София.
Он был совсем рядом. Совсем рядом с исполнением своей мечты. Он подошел вплотную, и лишь затем, чтобы Кассий все уничтожил...
Шайлер видела в сознании все, что предстало тогда глазам Посетителя. Тропа. Извилистая тропа под Лютецией, в туннелях, извилистая тропа, уводящая глубоко под землю, к ковену демонов, склоняющихся перед его властью... Он восстанет снова, в величии и славе, снова станет Князем рая – навеки. Весь мир содрогнется и съежится. Потекут кровавые реки, и всадники будут выпущены на волю... Не будет никому спасения от воинства Сатаны.
Это был кризис в Риме.
Блисс ахнула.
Демоны. Смерть. Извращение. Все это уже происходило прежде.
И произойдет снова. Если только не...
Девушка моргнула. Она сидела в классе, Аллисон ушла, все складывали книги и тетради в сумки. Мисс Мюррей с любопытством смотрела на нее.
– Блисс, вы как себя чувствуете?
– Спасибо, нормально, – отозвалась Блисс. – Просто... кажется, я забыла позавтракать.
Мисс Мюррей кивнула.
– Знаете, Блисс, если вы обнаружите, что вам нужно с кем-нибудь поговорить, то всегда можете обратиться ко мне.
Блисс кивнула в ответ. Учителя в Дачезне отличались невероятными способностями к эмпатии. В школе было принято идти ученикам навстречу. Преподаватели не ждали, пока ученики с проблемами доберутся до кабинета школьного психолога.
– Конечно, мисс Мюррей. Спасибо.
Мисс Мюррей улыбнулась Блисс с такой добротой, что девушка сама не поняла, как заговорила, хотя и не собиралась.
– Просто... понимаете, у меня проблема... я беспокоюсь, как бы не втянуть мою подругу в те же неприятности... но у меня такое ощущение, что только она может мне помочь.
– Понятно. – Мисс Мюррей скрестила руки на груди. – Иногда это хорошо – просить помощи, Блисс. Друзья – это единственные, кому мы можем доверять, когда у нас неприятности. В конце концов, для этого друзья и существуют. Я уверена, что твоя подруга будет только рада, если ты обратишься к ней.
Блисс кивнула.
– Думаю... думаю, вы правы.
– Вот и хорошо.
Мисс Мюррей улыбнулась. На мгновение она кого-то напомнила Блисс, но девушка не поняла, кого же именно.
Блисс достала из сумки мобильник. Ее учительница истории помогла ей принять решение. Она была не в состоянии справиться с этим делом сама, а близняшки Форс ей были не помощники. Завести какой-то осмысленный разговор с Джеком можно и не пытаться. Он таскался по коридорам Дачезне с таким траурным видом, будто оплакивал потерю чего-то драгоценного. Он редко теперь улыбался. Блисс даже видела, как он рявкнул на новичков, попавшихся ему на пути, – совершенно на него не похоже. Джек всегда хорошо относился к новым ученикам.
Что же касалось Мими, Блисс испытывала искушение рассказать ей обо всем, но поскольку Мими не желала говорить ни о чем, кроме помады и нарядов, Блисс никак не могла перевести разговор на более серьезную тему. Когда-то Мими очень интересовалась делами Совета, но сейчас вела себя так, будто ее совершенно не волнует, что происходит с Голубой кровью.
Но есть та, кто может ей помочь. Та, которая ее поймет. Та, которая связана с происходящим так же тесно, как и сама Блисс, и имеет право знать все. Она не сумела бы защитить свою подругу, даже если бы пожелала, потому что тоже является частью всего этого.
Блисс выбрала опцию «ответить».
Завтра. Жду на распродаже образцов «Прада».
ШАЙЛЕР
Шайлер слыхала страшилки про бесплатное американское образование: переполненные классы, хулиганящие ученики, учителя, которым на все плевать. Она понятия не имела, чего ей ожидать. Стен, разрисованных граффити? Металлоискателей? Бродячих банд, убивающих невинные жертвы в коридорах?
Было начало октября, когда она вошла в школу стандартной постройки на Двадцать второй улице, стараясь не выказывать удивления слишком явно. Школа выглядела вполне опрятно. Металлоискатель был встроен в проем входной двери, так что ученикам не должно было казаться, будто они входят в тюрьму. Ну стоит же металлоискатель на входе в Метрополитен-музей, и ничего. Школа, правда, на музей не походила абсолютно – но, с другой стороны, на то, что описывалось в книгах Джонатана Козола13, она тоже не походила. Шайлер даже удалось записаться на углубленные курсы по части предметов. У нее появился свой шкафчик, «домашняя комната» для приготовления уроков и очень хороший преподаватель английского.
Но хотя Шайлер и вздохнула с облегчением, поняв, что школа превзошла ее ожидания, идя по коридорам, что всегда пахли хвойным маслом, она внезапно с болью осознала, как сильно любит Дачезне. Особенно теперь, когда ей более не суждено туда вернуться.
По крайней мере, сегодня она увидится с Блисс. Шайлер решила, что хорошего понемножку. Все-таки в этом мире есть те, кому она может доверять, и Блисс – одна из них. Шайлер не терпелось увидеть подругу. Интересно, почему Блисс так долго не отвечала на смс? Может, злилась, что ее бросили? Шайлер надеялась, что это не так. Она все объяснит Блисс, и та обязательно поймет, что у них не было другого выхода, им нужно было бежать. Оливер сказал, что в школе Блисс держится доброжелательно, но не проявляет к нему никакого интереса, словно они не более чем знакомые.
Думать о том, что все вернулись в Дачезне, а она – нет, было больно. Шайлер не знала, что ей готовит грядущее, но не похоже было, чтобы там среди прочего числились тесты для поступления в колледж и уведомление о зачислении. Она пришла в эту школу, чтобы последовать совету дедушки – научиться существовать в человеческом обществе, не отказываясь от вампирского происхождения.
Вот чего школе не хватало, так это толковой библиотеки. Нет, какая-то крохотная библиотека здесь имелась, комнатушка размером с чулан, с подборкой старых книг С.Е. Хинтон14 в мягком переплете и с компьютерными терминалами, куда все ходили проверять свою электронную почту. Если Шайлер приходилось заниматься дома, у нее прямо зуд начинался, и что ей нравилось в ее новом районе, так это то, что отсюда недалеко до Нью-Йоркской публичной библиотеки.
Ей нравился читальный зал на втором этаже, где работали стипендиаты библиотеки. Здесь всегда было тихо. Однажды днем, после занятий, Шайлер поднималась по здешней великолепной лестнице, и вдруг навстречу ей попался не кто иной, как Джек Форс. Джек, похоже, не слишком удивился, снова увидев ее в Нью-Йорке.
– Я рад, что ты все-таки последовала моему совету, – сказал он вместо приветствия. И даже не улыбнулся. – С возвращением.
– Спасибо. Возвращение – это здорово, – отозвалась Шайлер, стараясь говорить так же небрежно, как Джек. С момента их последней встречи Джек немного отпустил волосы – теперь ведь он уже не был венатором. За ушами и на шее пряди начали виться. – Кстати, а что ты тут делаешь?
В Дачезне имелась превосходная библиотека – на верхнем этаже, с видом на Центральный парк. А то, чего нельзя было найти в библиотеке Дачезне, разыскивалось в вампирском Хранилище истории. Зачем же Джеку еще и эта библиотека?
– Тринити входит в жюри по присуждению премии «Библиотечные львы», – сообщил Джек. – Поскольку сама она сейчас в округе Колумбия, то попросила меня сходить вместо нее на заседание.
Шайлер кивнула. Она вернулась в Нью-Йорк, но слишком поздно. Когда она обнаружила приглашение на прием по случаю заключения уз, сердце не начало бешено колотиться в ее груди, во рту не пересохло и на глаза не навернулись слезы. Отчего-то она почти ожидала этого. Она смирилась с этой вестью.
– Насчет Совета, – начала было девушка. – Они там не...
– Не волнуйся на их счет. Сейчас ты в безопасности. Оливер отлично поработал с этой его историей насчет вашего разрыва. К счастью, среди нынешнего состава Совета нет никого, кто хорошо знал бы вас. А то они поняли бы, что в этой истории нет ни слова правды, – сказал Джек. – Оливер хороший друг.
Шайлер знала, что Джеку было нелегко произнести это, и она подумала, что ей стоит ответить чем-то равноценным.
– Я тут слыхала... В общем, поздравляю. Вас с Мими.
– А! Да. – Вид у Джека сделался довольный.
Шайлер поняла: разговора о том, что произошло между ними в Париже, не будет. О том поцелуе. Их с Джеком словно бы разделяла ледяная плита. Он был совершенно недосягаем, с лицом, словно высеченным из камня. Он уже отгородился от нее. Он много раз пытался вернуть ее, но она всегда отвергала его. На Перри-стрит. В Париже. Шайлер знала, что он не даст ей еще одного шанса.
Она вернулась слишком поздно. Она последовала голосу сердца и опоздала. Все как обычно. Через две недели он будет потерян для нее навсегда. Он будет связан узами с Мими – но, по крайней мере, будет в безопасности. Именно этого она всегда хотела для него.
– Я рада за тебя, – весело произнесла девушка. – Честное слово. В смысле... я знаю, что такое одиночество, и мне бы не хотелось, чтобы это случилось с тобой.
– Спасибо, – отозвался Джек. – Желаю и тебе того же.
Джек на миг застыл на лестничной площадке. Он словно хотел сказать что-то еще, но потом передумал, помахал Шайлер и исчез.
Шайлер забыла, зачем она пришла в библиотеку, что ей нужно было отыскать. Она сдержала слезы и почувствовала, как сдавило горло. Ее затрясло, как в момент наихудшего приступа, но на этот раз тяготы трансформации были совершенно ни при чем. Она ошибалась. Никакая она не сильная. Сердце ее было разбито. Все изменилось безвозвратно. Девушка почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза, и поняла, что, если не остановиться, сейчас она разрыдается прямо посреди лестницы.
Вот так и заканчиваются романы – случайной встречей на лестнице в библиотеке. Несколько вежливых слов ни о чем, хотя рушится вся жизнь. Сделав над собой невероятное усилие, Шайлер вытерла слезы, подобрала книги и пошла наверх.
Это нужно просто перетерпеть.
МИМИ
Координировать подготовку к заключению уз оказалось легче, чем ожидала Мими. Особенно с учетом того, что весь набор: собор Святого Иоанна, прием в Метрополитен-музее, Гарлемский хор мальчиков, оркестр Питера Дачина и дюжина прочих деталей – все было решено год назад. Теперь требовалось лишь выбрать новую дату и заново нанять всех поставщиков, которые были только счастливы опять получить от нее аванс. Заключение уз было назначено на середину октября – самое раннее, о чем удалось договориться.
Но нынешним вечером, сидя в вестибюле гостиницы «Мандарин ориентал» и ожидая появления Кингсли Мартина, Мими совершенно не думала о приближающемся событии. Оно полностью выпало у нее из головы, как будто вся эта история с заключением уз была всего лишь пьесой, в которую она включится в нужный момент, натянув на себя роль, как хрустальный башмачок. А до тех пор она может делать все, что ей угодно.
Консультант Хранилища, откопавший для нее кассетный магнитофон, на котором можно прослушать кассеты из кабинета Чарльза, посоветовал обращаться с ним поаккуратнее, поскольку такой у них остался всего один. Он даже не разрешил ей выносить магнитофон из Хранилища.
– Венаторы не любят модернизации, – пробурчал консультант, вручив девушке громоздкий черный предмет. – Мы им давали устройства, подключающиеся к сотовым телефонам, но они все равно пользуются своим старьем. Один тип на днях сдал нам рапорт на пергаменте. Написанный от руки. Представляете, каково было это читать? Не говорю уж – перепечатывать.
Мими пробормотала нечто сочувственное, а потом отыскала пустую кабинку и наушники, села и принялась слушать. Она провела в Хранилище всю ночь и ушла лишь потому, что не могла пропустить первый урок.
Когда Кингсли наконец-то вошел в вестибюль, Мими вдруг подумалось: ну и почему она почти всякий раз, когда видится с ним, перед этим не спит больше суток?
Пока он неторопливой походкой шагал через вестибюль, почти все посетители бара развернулись и уставились на него. К слову – об использовании обаяния.
– Ты опоздал, – сказала Мими, постучав по наручным часам.
– Нет, это ты пришла слишком рано, – с улыбкой отозвался Кингсли и легко опустился на банкетку рядом с Мими.
Девушка осторожно отодвинулась.
– Ты же остановился в этой гостинице! У тебя даже отговорки нету! Я тебя ждала больше часа!
Она, Мими Форс, которая не ждет никого! Это было новым для нее опытом, подрывающим веру в собственные силы. Официантка, разносившая коктейли, поглядывала на нее с жалостью.
Кингсли зевнул.
– Слушай, ты сюда пришла не затем, чтобы поговорить о моей необязательности и непунктуальности. Так в чем дело?
– Сперва заказ, – огрызнулась Мими, поскольку к их столику подплыла официантка.
Мими заметила, что девица уже положила глаз на Кингсли.
– «Макаллан». Неразбавленный. И все, что пожелает леди, – произнес Кингсли, подмигнув Мими.
– Мне сухой мартини, – сообщила Мими.
– Мне нужно взглянуть на ваше удостоверение личности, – с неискренней улыбкой произнесла официантка.
«Да у меня никогда в жизни не требовали документы, чтобы проверить возраст! – Чуть не закричала Мими. – Это же Нью-Йорк! Да вы себе даже не представляете, сколько мне лет на самом деле!»
Но поскольку Мими не могла ни что-либо сказать, ни воспользоваться Контролем к собственной выгоде, Кингсли дотянулся до ее сумочки, вытащил оттуда права и показал официантке. Та даже не потрудилась на них взглянуть.
– Виски и мартини. Одну минуту.
– Ловко. Как ты это сделал? Изменил возраст? – Поинтересовалась Мими.
Некоторые вампиры обладали способностью изменять неодушевленные объекты. Мими сама не отказалась бы от такого таланта. Подумать только, сколько платьев-копий можно было бы превратить в настоящие платья от Биркин! На этом можно было бы состояние сделать!
– Нет. Какой смысл? Она просто хотела устроить тебе какую-нибудь гадость. И привлечь мое внимание.
– Могу понять. Ты действительно – просто отпад!
Кингсли ухмыльнулся.
– Я по тебе скучал, Форс. Ты по-прежнему зла на меня за последний раз? Надеюсь, что нет. Не держи обиды.
Мими фыркнула, но продолжать злиться на Кингсли, когда он улыбался ей так, как сейчас, было трудно.
Официантка принесла заказанные напитки, не пытаясь больше флиртовать с Кингсли. Мими пригубила свой мартини. Тем временем Кингсли умудрился каким-то образом сделать так, что она сидела практически у него на коленях.
– Прекрати! – Велела Мими, отодвигаясь. – Мне нужно поговорить о серьезных вещах.
– Фу, какая скука, – вздохнул Кингсли. – А я надеялся, что ты хочешь поговорить о чем-нибудь другом.
– Послушай меня! Я нашла кассеты. Твои доклады двухлетней давности. Они были в кабинете у Чарльза, – произнесла Мими, глядя собеседнику прямо в глаза.
– Ты что, шпионишь за мной? – Кингсли приподнял бровь и прикончил свой виски одним глотком.
Но все же выпрямился и подтянулся. И махнул официантке, чтобы та несла счет.
– Я не понимаю! – Яростно прошептала Мими. – Что ты делал по приказу Чарльза? Почему ты вызвал Серебряную кровь? Что вы с ним пытались сделать?
– Ты действительно хочешь это знать? – Поинтересовался Кингсли.
Он ответил девушке таким же взглядом в упор, так что она теперь смотрела прямо в его темные глаза. И видела на краю зрачков отблеск серебра.
Мими и глазом не моргнула.
– Да. Расскажи. Расскажи мне все.
БЛИСС
Распродажа образцов «Прада», повсеместно считающаяся мероприятием для избранных (на входе охранники сверялись с гостевым списком и у всех просили по два документа, удостоверяющих личность) и под завязку наполненная хитами последнего сезона, глубоко разочаровала Блисс. Где же толпы помешанных на моде женщин, дерущихся за последнюю пару вышитых туфель на шестидюймовой платформе? Из-за чего так тихо – из-за экономического спада? Или, может, распродажи образцов по сути своей отстой? Здесь собирают неликвидные модели, чей средний срок реализации – три месяца, в течение которых настоящие модные женщины это носят? Ну правда, а кому нужна поблекшая юбка, которая больше не писк моды? Или, если на то пошло, головокружительные туфли из крокодиловой кожи, превращающие ногу в копыто? Остаются ли они модными, если уже вышли из моды?
Блисс бродила вдоль полок, время от времени снимая с них какую-нибудь сумочку, чтобы рассмотреть. Она подумала, что четыреста долларов – это все равно слишком дорого для сумки. И они это называют распродажей образцов? Тут ей попалось на глаза платье – одно из тех кукольных платьев, которые выглядят такими миленькими во время рекламной кампании. Фиолетовое с желтыми цветами. Девушка сняла его с вешалки.
Когда вошла Шайлер, в своем обычном многослойном наряде, но такая же неземная и прекрасная, как всегда, Блисс заметила зависть в глазах всех этих модниц и исполнилась гордости и счастья. При виде Шайлер Блисс вспомнила, что она не какая-то древняя уродина, проклятая... что вообще-то в этой жизни ей всего шестнадцать лет и никто, никто тут не поймет, через что ей довелось пройти...
Кроме этой девушки в сером плаще спортивного покроя и черном свитере.
– Блисс! О господи! Господи! – Вскричала Шайлер, и вскоре они уже обнимались, крепко прижавшись друг к другу.
По щекам их текли слезы.
Девушки учинили небольшой переполох, но прочие покупательницы отвернулись и постарались сделать вид, будто вовсе они и не глазеют ни на кого.
– А нам обязательно оставаться здесь? – Спросила Шайлер, с любопытством взглянув на Блисс. – Ты собираешься купить это платье?
– Может... А что? Оно тебе не нравится? Но нет, то есть да, то есть нам лучше остаться здесь... но я думаю, найдем какое-нибудь место, где мы сможем поговорить, – сказала Блисс, увлекая Шайлер в коридор, а оттуда – в маленькую прихожую.
Они уселись рядом, все еще продолжая держаться друг за дружку. Блисс заметила, что Шайлер очень похудела.
– Когда я услыхала, что вам пришлось бежать, я ужасно за вас беспокоилась. Что случилось?
Шайлер принялась рассказывать про расследование и все, что произошло потом, а Блисс слушала. И все отчетливее понимала, какой опасности она подвергает Шайлер. Форсайт даже без титула фактически управлял Советом. Блисс чувствовала, что за всем этим стоит Посетитель. Но какое ему дело до того, что случилось с Шайлер ван Ален?
– Я видела Оливера в школе, но нам не представилось случая поговорить, – сказала Блисс.
Их встреча вышла какой-то неловкой. Блисс подумалось, что они с Оливером – сводные друзья. Без Шайлер у них было не очень много общего.
– Было очень странно увидеть его без тебя. Вы же всегда были неразлучны.
– Я знаю, – отозвалась Шайлер, сцепив большие пальцы. – Так было надо. Если Совет узнает, что я вернулась...
Блисс кивнула. Форсайт спрашивал ее, не связывалась ли с ней Шайлер, а значит, Совет все еще интересовался ее местонахождением. Конечно же, Блисс ничего ему не сказала. Шайлер была совершенно права, что пряталась. Но у Блисс возникло ощущение, что Оливера и Шайлер вынуждает держаться врозь не только страх перед Советом. Блисс когда-то надеялась, что Шайлер будет счастлива с Оливером, но дружба – это одно, а любовь – совсем другое. Греки были правы.
– Ты видела Джека? – Спросила она.
– Да. – Шайлер заколебалась. – Все в порядке. Мы... у нас... между нами все кончено.
Она вскинула голову и посмотрела Блисс в глаза.
– Я рада это слышать, – мягко произнесла Блисс.
Двойняшки Форс в конце концов собрались заключить узы, и Блисс вполне представляла, какую боль это должно было причинять подруге. Мими даже попросила Блисс быть одной из ее подружек – совершенно неожиданно, потому что они уже давно практически не разговаривали. Блисс из вежливости согласилась.
– А ты?.. Я... Мне очень жаль, что мы так и не поговорили о том, что случилось с Диланом. Я представляю, как ужасно... – Голос Шайлер дрогнул, и глаза подозрительно заблестели. – Мне правда страшно жаль, что меня не было рядом с тобой в такой момент. Мне не хотелось, чтобы ты оказалась одна, но у меня не было особого выбора.
– Ничего. Со мной все в порядке. Я так по вам скучала. Я... ну, можно сказать, двинулась крышей на этом, – призналась Блисс. Знакомый голос произнес у нее в сознании: «Передай ей привет от меня», – и Блисс невольно улыбнулась. – Как бы то ни было, иногда у меня такое чувство, будто он до сих пор со мной.
– Он всегда будет с тобой, – сказала Шайлер, схватив и крепко сжав руку Блисс.
Блисс придвинулась, чтобы можно было говорить более задушевно. Она чувствовала приближение темноты – ощущение сродни тому, которое возникает, когда добираешься до вершины на русских горках. Когда зависаешь над бездной за миг до того, как ринуться вниз.
– Слушай, Скай, мне нужно тебе кое-что рассказать. Со мной что-то неладное. Я не могу много говорить об этом, или из-за этого неладного ты тоже окажешься в опасности. Но я выбрала этот курс... «Древние цивилизации»... и я читала про Рим... и я начала вспоминать кое-что, всякие вещи, которые произошли в прошлом, и я думаю, это может...
Девушка уже готова была произнести: «Это может произойти снова». Но ей так и не представилось возможности сделать это, потому что у Шайлер зазвонил айфон.
– Одну минутку. О господи, Блисс, прости, пожалуйста, но я должна ответить. Это звонят из маминой больницы, – сказала Шайлер, взглянув на номер. Она поднесла телефон к уху. – Алло? Да, это Шайлер ван Ален... Что? Простите? Да... да, конечно... Я сейчас буду!
– Что случилось? – Спросила Блисс.
– Моя мать... Она пришла в себя! Она зовет меня. Блисс, извини, мне нужно идти!
– Аллегра? Аллегра очнулась?! Шайлер! Погоди! Возьми меня с собой!
Но было поздно. Ее подруга исчезла – словно растворилась в воздухе.
МИМИ
За окном открывался вид на Гудзон. Над рекой вставало солнце. Мими накинула халат и спустила ноги с кровати – пойти полюбоваться к окну, там лучше видно. Или она просто так сказала ему. Мими пребывала в замешательстве. И ей это не нравилось.
Она похлопала по карманам халата, разыскивая сигареты, потом вспомнила, что бросила курить. Но оказалось, что жевать жвачку – это не то. Пришлось утешиться, в качестве замены побарабанив пальцами по стеклу. За стеклом небо было ослепительно красным и оранжевым; на горизонте смешивались воедино фиолетовая темнота и желтизна смога. Но Мими наскучили виды красивых восходов или даже закатов. Они казались ей стереотипными, банальными, предсказуемыми. Закат может нравиться всякому. Но она не всякий, она – Мими Форс.
– Возвращайся обратно.
Полуприглашение, полуприказ.
Девушка обернулась. Кингсли Мартин лежал на кровати, закинув руки за голову. Наглый мерзавец. Рио было ошибкой. Поток эмоций, захлестнувший Мими после того, как они подошли к хранителю вплотную – и не успели...Они с Кингсли случайно встретились вечером того дня в их гостинице. Ну что ж. Тут уж ничего не поделаешь. Сделанного не воротишь.
Она находилась вдали от дома и паршиво себя чувствовала. Но минувшую ночь ей оправдывать нечем. Ну ладно, после того как Кингсли поведал ей всю свою печальную и ужасную историю, разделил с ней бремя тайны, бар внизу закрылся, а потом все прочее казалось неминуемым. Секс один раз – это ошибка. Но два? Два – это уже тенденция. «Мандарин ориентал» была одной из любимых сетей гостиниц Мими, а их нью-йоркский отель оказался особенно хорош. Если бы только можно было убедить себя, что она зашла сюда полюбоваться видами!
– Ну? Я жду, – заявил вкрадчивый голос.
– Думаешь, что можешь распоряжаться мной? – Возмутилась Мими, отбросив волосы на спину отработанным движением, выглядящим благодаря ее длительным усилиям абсолютно естественным.
Она знала, что Кингсли нравится, как она забрасывает волосы назад, – он это находит соблазнительным.
– Я не думаю, я знаю.
Девушка придвинулась ближе.
– Ты кем себя воображаешь?
Кингсли лишь зевнул. Он дернул Мими за халат и наполовину стащил его с плеч, прежде чем девушка успела ему помешать.
– А что не так? – Поинтересовался он.
– У меня через две недели заключение уз – вот что не так! – Огрызнулась Мими, туго подпоясав халат.
Она спрашивала его той ночью в Рио, случалось ли такое между ними прежде. И снова спросила минувшей ночью. Если они действительно когда-либо были вместе... если... если... если... Конечно же, Кингсли отказался отвечать. На него просто никакого зла не хватало. Он посоветовал Мими выполнять упражнения и заниматься регрессией. Он дразнил ее, насмехался, а на вопрос отвечать отказался.
«Если такое случалось прежде, я могу себя простить, – подумала Мими. – Может, он – одна из моих слабостей. Может, он и есть моя слабость».
– Можно тебя кое о чем спросить? – Произнесла Мими, глядя, как Кингсли оделся и подошел к небольшому обеденному столу.
Он заказал в номер завтрак, достойный короля. Не просто обычную порцию яичницы с беконом. Здесь также наличествовали блюдо с морепродуктами, на льду, баночка икры, фигурно нарезанный хлеб для бутербродов, зубчики чеснока, сметана и нарезанный лук. В ведерке покрывалась испариной бутылка шампанского «Кристалл».
– Да о чем угодно, – отозвался Кингсли, захватил пальцами щепотку икры, отправил ее в рот и облизал пальцы.
Он заполнил свою тарелку едой, потом открыл шампанское и наполнил два бокала. Один он с улыбкой вручил Мими.
– Я серьезно. Мне не хочется, чтобы ты обиделся.
– Кто – я? – Изумился Кингсли.
Он уселся на диван, водрузил ноги на кофейный столик, а тарелку с завтраком примостил себе на колени.
– На чем... на чем живет Серебряная кровь? – Спросила Мими. – Ну, в смысле, помимо кофеина, сахара и креветок размером с твой кулак, – добавила девушка, наблюдая, как Кингсли ест. – Ну, то есть ты все еще исполняешь церемонию? В смысле – над людьми?
Кингсли покачал головой. Он обмакнул креветку в коктейльный соус и заметно помрачнел.
– Нет. – Он откусил кусочек. – Нет, дорогая. Для тех, кто пил бессмертную кровь, это уже не вариант. Боюсь, для Кроатана единственная кровь, которая чего-то стоит, это кровь, текущая в твоих жилах.
Мими уселась на кровати напротив Кингсли, скрестив ноги, и изогнула шею.
– А ты когда-нибудь ощущаешь искушение?
Кингсли лениво улыбнулся.
– Постоянно.
– И что ты делаешь?
– А что тут сделаешь? Я не могу. Я дал слово соблюдать кодекс. Я живу в воздержании. Я по-прежнему могу есть пищу... и иногда она даже приятна на вкус.
Он пожал плечами и вытер пальцы о подол рубашки.
Мими чуть было не сказала ему, чтобы он так не делал, но притормозила – в конце концов, она ему не мамочка.
– Ты хочешь сказать, что не чувствуешь вкуса всего этого добра?
– Я пытаюсь.
– А как же все те жареные пирожки?.. – Удивилась Мими.
Ей вдруг стало жалко Кингсли. Он был бессмертен в истинном смысле слова. Для поддержания жизни ему не требовалось ничего. Какое одинокое и странное существование.
– Да, я знаю. – Кингсли рассмеялся, но глаза у него были печальные. – Я много ем, потому что способен чувствовать вкус лишь частицы того, что стоит передо мной. У меня бездонный аппетит, я из тех, кого невозможно насытить. – Кингсли подмигнул девушке. – В этом и заключается проклятие Серебряной крови.
– И ты еще говорил мне, что это я несерьезно отношусь к серьезным вещам! – Поддела его Мими.
– Ну, не без того. Мы с тобой во многом похожи, – отозвался Кингсли. Он поставил пустую тарелку и подошел к девушке. – И нам неплохо вместе? – Спросил он. – Ну признайся – клево же?
Он лизнул ее в шею, потом в ухо, потом нежно поцеловал спину и плечо. От его губ пахло шампанским.
Мими закрыла глаза.
Небольшое развлечение – вот что это такое. И не более. И для него, и для нее. Просто секс. Чисто физическое явление, исключительно ради удовольствия. Никаких чувств, никакой божественной связи, никакого небесного призвания... Просто развлечение. Ничего больше.
Кингсли продолжал целовать ее в шею – и вдруг Мими почувствовала, что он выпустил клыки и щекотно прикусывает ее кожу.
– Эй, ты что это делаешь? – Поинтересовалась девушка, ощущая страх, смешанный с возбуждением.
Ей никогда не доводилось оказаться на месте жертвы. На месте добычи. Кингсли был опасен. Исправившаяся Серебряная кровь. С тем же успехом его можно было бы назвать исправившимся доберманом.
– Тсс... это не больно... честное слово.
Он прикусил ее шею – совсем чуть-чуть, только чтобы она почувствовала, как его клыки пронзили кожу, – а потом слизнул каплю ее крови. Облизнул губы и улыбнулся Мими.
– Попробуй!
Мими пришла в ужас. Что он только что сделал? И теперь он хочет, чтобы она тоже это проделала?
– Нет.
Но Мими вынуждена была признать, что искушение сильно. Ей всегда было интересно – каково это. Почему Кроатан предпочитает это обычной церемонии.
– Давай. Ты не причинишь мне вреда. Уверяю тебя.
С Кингсли Мими чувствовала себя живой, раскованной, не стесненной условностями. Ну правда, какой тут вред? Просто прикосновение. Просто капля. Просто поддразнивание. Она не хотела пить его кровь, но внезапно ей до смерти захотелось ее попробовать.
Игра с огнем. Поднести руку к пламени и отдернуть прежде, чем обожжешься. Лезвие ножа, идущее между опасностью и развлечением. Русские горки. Выброс адреналина опьянял. Мими выпустила клыки и уткнулась лицом в шею Кингсли.
Солнце встало, заливая комнату светом. А Мими Форс переживала лучший момент своей жизни.
ШАЙЛЕР
Она переживала из-за того, что вот так бросила Блисс. Но сейчас она настолько была на взводе, что не могла думать ни о чем другом, кроме того, что та, с кем она всю жизнь мечтала поговорить, теперь очнулась. Она жива. Аллегра ван Ален жива. Она открыла глаза полчаса назад и позвала дочь.
Войдя в стеклянные двери Нью-Йоркской пресвитерианской больницы и направившись к лифту, на котором можно было добраться в отделение постоянного ухода, Шайлер попыталась вспомнить, сколько дней и ночей она провела, бродя по этим коридорам, освещенным лампами дневного света, пропахшим антисептиком и формалином, сколько раз она встречала здесь день рождения, День благодарения и Рождество, проходя мимо сочувственно улыбающихся медсестер и мимо заплаканных, встревоженных людей, толпящихся возле операционных.
Сколько раз?
Столько, что и не сосчитать. Столько, что и не перечислить. Здесь, в этом медцентре, прошло все ее детство. Горничная учила ее ходить и говорить, а Корделия оплачивала счета. Но у нее никогда не было матери. Не было того, кто пел бы ей песенки во время купания или целовал перед сном. Ей не от кого было хранить тайны, не с кем воевать за наряды, не с кем ссориться, хлопая дверью. У нее не было нормального чередования нежности и раздоров, бесконечного пути к близости матери и дочери.
У нее было только вот это.
– Как вы быстро добрались, – с улыбкой сказала ей дежурная медсестра. Она проводила Шайлер от ординаторской до частного крыла, в котором пребывали в оцепенении самые привилегированные и самые тяжелые коматозники Нью-Йорка. – Она вас ждет. Это чудо. Врачи просто не могут прийти в себя. – Медсестра понизила голос. – Говорят, о ней могут даже сообщить по телевизору!
Шайлер не знала, что и сказать. Она до сих пор не могла поверить в то, что это правда.
– Подождите. Мне нужно... мне нужно кое-что принести из кафе.
Девушка быстро обогнула медсестру и сбежала по лестнице до самого первого этажа. Она выскочила наружу через вращающуюся дверь, напугав нескольких интернов, устроивших себе незапланированный перерыв с распитием кофе на лестничной площадке.
Шайлер сама точно не знала, способна ли она это сделать. Произошедшее казалось слишком прекрасным, до неправдоподобия, и Шайлер не могла себя заставить взглянуть ему в лицо. Она вытерла слезы и вошла в кафе.
Она купила бутылку воды и пачку жевательной резинки и вернулась на нужный этаж. Доброжелательная медсестра все еще ждала ее.
– Ничего страшного, – сказала она Шайлер. – Я понимаю, какое это потрясение для вас. Но вы идите. Все будет хорошо. Она ждет вас.
Шайлер кивнула и прошептала:
– Спасибо.
Она пошла по коридору. Все выглядело точно так же, как и всегда. Окна, выходящие на мост Джорджа Вашингтона. Планшеты с листами бумаги, на которых написано имя пациента, список медикаментов и имя лечащего врача. В конце концов девушка остановилась перед нужной дверью. Та как раз приоткрылась со скрипом, и Шайлер услышала его.
Голос, мелодичный и прекрасный. Голос, нежно произнесший ее имя. Голос, который она до сих пор слышала лишь в снах. Голос ее матери.
Шайлер отворила дверь и вошла.
БЛИСС
«Что ты сказала?»
Блисс как раз расплачивалась за свое новое платье, когда в сознании у нее внезапно прорезался голос Посетителя.
– Вы принимаете карточки «Амекс»? – Спросила она у продавщицы, сидевшей за столиком.
Девушка попыталась сохранить самообладание, хотя от возбуждения Посетителя у нее разболелась голова.
«Аллегра очнулась? Аллегра жива?»
«Отчего это тебя так радует? – Спросила Блисс. – Какая тебе разница? Она всего лишь пациент больницы, коматозная больная».
– Вы что-то сказали? – Переспросила продавщица, уложив фиолетовое платье в простой коричневый пакет и прикрепив к нему чек.
– Нет. Извините.
Блисс схватила пакет и направилась прочь из комнаты. На выходе она налетела на нескольких девушек, которые как раз входили.
– Осталось тут у них что-нибудь стоящее или все уже расхватали? – Поинтересовалась одна из них.
– Э-э... Не знаю, – пробормотала Блисс, протиснувшись мимо новоприбывших.
Она понимала, что ее сочтут редкостной невежей, но у нее просто-таки раскалывалась голова.
Девушка попыталась поймать такси. Было пять часов, и все такси переключили свои фонарики на сигнал «в парк». И хуже того – начался дождь. Чертова нью-йоркская погода.
На мгновение Блисс затосковала о боби-энновском «силвер шэдоу» и о шофере, сопровождавшем ее повсюду. В конце концов Блисс удалось поймать лимузин, когда тот высадил на углу какого-то управленца.
– Сколько до Сто шестьдесят восьмой улицы?
– Двадцатка.
Блисс забралась в машину. После внезапно холодного дождя в салоне было тепло и уютно.
Девушка по-прежнему ощущала возбуждение и волнение Посетителя. Какое ему дело до всего этого? С чего вдруг его так интересует какая-то безмозглая женщина, лежащая в больнице?
«Следи за выражениями, – холодно произнес Посетитель. – Изволь не выражаться о своей матери подобным образом».
«Так значит, это правда. Я – ее дочь. Я – дочь Аллегры», – подумала Блисс.
Ее сердце колотилось так сильно, что грудной клетке было больно.
«Конечно, ты ее дочь, – сказал Посетитель рассудительным тоном, от которого Блисс сделалось еще сильнее не по себе. – Мы создали тебя вместе. Ну а теперь, я думаю, нам пора пойти и надлежащим образом поприветствовать Аллегру».
ШАЙЛЕР
Больничная постель была пуста. Аллегра ван Ален сидела рядом, в кресле. В своем простом черном платье с ниткой жемчуга мать Шайлер была настоящим воплощением элегантности и сдержанности. Она выглядела так, словно только что вышла из офиса или с заседания благотворительного комитета, а не провела последние пятнадцать лет недвижно, вот на этой самой кровати.
Шайлер вошла в комнату нерешительно, шаркающей походкой. Но стоило Аллегре раскинуть руки, как Шайлер бросилась ей в объятия.
– Мама!
От Аллегры пахло весенними розами; кожа у нее была нежной, как у младенца. От ее присутствия в комнате словно становилось светлее.
Аллегра погладила дочь по голове.
– Шайлер... Ты вернулась домой.
– Прости меня! Прости, пожалуйста! – Всхлипывая, попросила Шайлер. – Прости меня за все, что я тебе наговорила в Токио. – Девушка подняла заплаканное лицо. – Но как?..
– Время пришло, – ответила Аллегра.
Шайлер высвободилась из объятий. Она не могла поверить своим ушам.
– Ты что, хочешь сказать, что могла проснуться в любой момент?
Аллегра покачала головой.
– Нет, милая. – Она жестом предложила Шайлер пододвинуть к ее креслу второе. – Я ощутила некое движение в глубине глома... В мире что-то произошло... Я почувствовала это. С моей стороны было бы эгоистично и дальше отказываться брать кровь. Оставаться в своей изоляции.
Шайлер вдруг увидела, как это произошло – словно сама при этом присутствовала. Лежавшая в коме женщина приподнимается на кровати и впивается в шею санитара, который пришел сменить ей постельное белье. Вампирская принцесса проснулась. Спящая Красавица встает из хрустального гроба.
Шайлер с трудом сдержала всхлип.
– Лоуренс...
Аллегра кивнула.
– Погиб. Я знаю. Я говорила с ним перед тем, как он ушел на иную сторону.
– Он сказал мне про наследие ван Аленов. – Шайлер пожала плечами. – Ты не знаешь, что я должна сделать?
В ответ мать привлекла ее к себе и произнесла голосом, который могла слышать лишь Шайлер.
«Слушай внимательно, дочь моя. Ибо то, что я собираюсь сказать тебе, может быть сказано только под прикрытием глома.
В те дни, когда мы звали домом рай, пути между мирами были открыты. Ангелы свободно перемещались между небесами, землей и подземным миром. Но после мятежа Люцифера, когда Князя тьмы и его последователей сбросили с небес, путь в рай был закрыт навеки.
Но семь путей мертвых остались открытыми. В Риме мы еще доверяли Калигуле, не зная, что это замаскированный Люцифер и что он поставил себе целью обнаружить местонахождение этих путей на земле. Будучи императором, он приказал построить под Лютецией лабиринт туннелей. Именно там он обнаружил первый путь.
В заносчивости своей он поделился тайной с Михаилом. Утренняя звезда из тех, кто не может скрыть свой триумф, какие бы последствия это ни повлекло. Михаил настоял, чтобы они построили на пути врата и отковали ключ, который будет храниться у него, Михаила. Люцифер согласился.
Но конечно же, это было обманом. К тому моменту Люцифер уже полностью преобразился в Кроатан. Его измена вампирскому кодексу привела к кризису в Риме. Он украл ключ при первой же возможности и выпустил в мир Мерзость. Мы же не знали об этом, пока не стало поздно.
Голубая кровь охотилась на демонов и их братьев, Серебряную кровь. Мы превратили Лютецию в надежное убежище. Михаил поверг Люцифера, отправил его по пути мертвых в подземный мир и запер за ним врата. Затем Михаил приказал Голубой крови отыскать оставшиеся шесть путей и на всех возвести врата. Ключи от врат хранились у привратников, которых нарекли Орденом семерых. Они были из семи изначальных семейств сообщества.
Привратники согласились разойтись по всему свету и таиться даже друг от друга. Знание о вратах передавалось из поколения в поколение в семействе привратника.
«Наследие ван Аленов» – это всего лишь последнее название той работы, которую Лоуренс с Корделией начали сразу после прибытия в Новый Свет. Когда у Голубой крови снова начала пропадать молодежь, они заподозрили, что то, чего они опасались на протяжении столетий, оказалось правдой. Что врата ослабели и Люцифер с Серебряной кровью каким-то образом пережили войну в Риме и теперь строят планы возвращения к власти.
Лоуренс посвятил свою жизнь поиску врат и привратников, дабы предупредить их о грозящей опасности. Но Чарльз никогда не верил в наследие ван Аленов. Его обижало, что отец сомневается в работе, проделанной им столетия назад. Потому Лоуренс отправился в изгнание. А наследие ван Аленов было забыто».
«Но ведь Лоуренс был прав, – мысленно сказала матери Шайлер. – Они вернулись».
«Да, они вернулись и лихорадочно ищут способ отворить врата, дабы освободить дьявола, запертого в аду. Но мы их обманули, еще давно. Чарльз не был привратником в Лютеции. Земной якорь врат был перемещен. Истинный привратник давным-давно позаботился об этом».
«Откуда ты это знаешь? Ты привратник?»
«Нет. Среди ван Аленов привратником был только Лоуренс. Вспомни Орден семерых. Одно семейство – одни врата».
Левиафан и Корковадо. Теперь Шайлер поняла.
«Да. Твой дедушка был привратником врат возмездия, тюрьмы Левиафана. Когда Лоуренс убил невиновного, врата открылись и выпустили Левиафана. Но Серебряная кровь не знала, что врата возмездия – «солом бикаллис». Ими можно было воспользоваться только один раз и для прохода только в одну сторону. После того как Левиафан освободился, этот путь оказался закрыт для всех.
Серебряная кровь не успокоится. Они будут искать и привратников, и врата, пока все пути мертвых не окажутся снова свободны для прохода.
Шайлер, теперь это твоя задача – отыскать оставшихся членов Ордена, предупредить их об опасности и уберечь врата. Пока врата стоят, Люцифер не сможет выйти из подземного мира в этот. Таково наследие ван Аленов, и теперь оно твое».
«Ты хочешь сказать – наше?»
«Увы, нет. Я не смогу помочь тебе в этом деле. Я должна отыскать Чарльза. Он потерялся где-то между мирами, когда Серебряная кровь пустила в ход «сабвертио». Наши судьбы переплетены. Он нуждается во мне, как никогда прежде. Во вселенной что-то сломалось – нечто такое, что сможем исправить только мы с ним, и только вместе. Это часть и твоего пути».
– Мама, ты опять меня бросаешь! Теперь, когда ты нужнее всего! – Воскликнула Шайлер.
Рассказанное матерью и грандиозность возложенной на нее ответственности потрясли девушку. Найти врата? Найти привратников? Спасти мир? И как ей все это сделать в одиночку?
– Я не бросаю тебя. Я всегда с тобой, – произнесла Аллегра, обнимая Шайлер. – Дочь моя, я – в тебе. Никогда не забывай об этом.
– Так значит, тогда, с мечом, это вправду была ты? Ну, в моем сне? – Спросила Шайлер.
– Конечно. – Аллегра ласково улыбнулась и встала. – А теперь слушай внимательно. Левиафан обнаружил себя в Париже. Нам известно, что он стремится открыть врата, некогда находившиеся в Лютеции. Врата времени. В этом я уверена, ибо присутствовала там. Мы с Михаилом назначили их привратника. Им был Тиберий Гемелл. Найди его. Сбереги врата.
МИМИ
В тот день Мими, выйдя из школы, обнаружила, что Кингсли ждет ее у ворот Дачезне среди прочих неряшливого вида парней, ожидающих своих девушек из частной школы. Только Кингсли не выглядел неряшливым. Отнюдь. Он, казалось, мгновение назад сошел со страницы журнала: зубы сверкают, блестящие темные волосы аккуратно причесаны, щеки гладко выбриты. На Кингсли была черная кожаная куртка, белая рубашка и потрепанные джинсы. Ну прямо рок-звезда в натуре.
– Ты что здесь делаешь?! – Возмутилась Мими и с беспокойством огляделась. – Джек может тебя увидеть!
Не сказать, правда, чтобы это так уж сильно ее волновало. Может, близнец даже приревнует ее, если увидит их вместе. Если, конечно, Джек вообще способен на какие-то реальные чувства по отношению к ней. Кто же его знает, что там творится в его тупой башке.
Кингсли, не обращая внимания на возмущение девушки, привлек ее к себе. Он смачно поцеловал Мими прямо на глазах у компании возбужденных новичков.
– Форс, лезь в машину.
Мими заметила у обочины лимузин длиной чуть ли не с квартал. Шофер в униформе держал дверь открытой.
Мими всегда втайне питала любовь к лимузинам. Пользоваться лимузином в городе считалось безвкусицей – тебя могли принять за туриста или хвастуна. Но автомобиль Кингсли сверкал просто потрясно. Мими вынуждена была признать: да, парень путешествует со вкусом.
Она выразительно посмотрела на Кингсли, затем забралась в машину. Кингсли сел следом и захлопнул дверь. А потом полностью поднял перегородку между водительским местом и пассажирами. Окна у лимузина были тонированные. Кингсли с Мими оказались фактически в одиночестве. Автомобиль внутри был настолько просторным, что создавалось впечатление, будто находишься в движущейся комнате. Под ногами Мими лежал роскошный мягкий ковер, а сиденья были широкими, словно кровать.
– Ну, куда? – Поинтересовался Кингсли и буквально-таки навалился на Мими, запустив одну руку ей под блузку, а другой дергая за пояс юбки.
– Подожди. Подожди! – Выдохнула Мими и оттолкнула Кингсли.
И она еще считала себя быстрой! Да он просто какой-то чемпион мира по раздеванию на скорость. Она только-только села в автомобиль и уже считай что осталась без одежды.
– Солнышко, я ждал весь день, – вздохнул Кингсли, уткнувшись лицом ей в шею. Но все же послушался и убрал руку от ее бедра. Он успокоился и откинулся на спинку сиденья. – Вот. Так лучше?
Мими постаралась не показывать, насколько она польщена. Приятно быть желанной. Ох уж этот Кингсли и его ненасытный аппетит!
– Куда мы едем? Или, может, точнее будет сказать – куда ты меня везешь? – Поинтересовалась девушка, когда лимузин свернул на шоссе Рузвельта.
В ответ Кингсли вручил ей несколько билетов на самолет.
– В Париж. Парни Леннокс уже в аэропорту Кеннеди. Мы вылетаем вечером.
– Мы?
– Форс, ты же не бросишь команду?! – Улыбнулся Кингсли. – Не волнуйся, у меня имеется все, что тебе нужно. Можешь получить свой новый набор венатора. Конечно, тех твоих непрактичных сапог в нем нет, но я уверен, что ты сможешь подыскать что-нибудь взамен в Городе света.
Мими застегнула блузу.
– Ты что, шутишь? Сейчас же разверни машину. Я не полечу в Париж.
– А почему вдруг?
Нет, он все-таки невыносим, решила Мими. Она что, должна об этом говорить?
– Ты забыл? У меня в следующее воскресенье заключение уз. Ясно?
– Правда?
– Ты к чему прикапываешься? Джек – моя... – Определение «родная душа» к ситуации как-то не подходило. – Он мой близнец. Мы принадлежим друг другу. И всегда связаны узами.
Кингсли кивнул с таким видом, как будто серьезно обдумывал ее аргумент.
– Угу, ясно. И именно поэтому ты всю последнюю неделю каждый вечер тайком пробиралась ко мне в номер.
Каждый вечер! Неужели это происходило каждый вечер? Нет, он ошибается. Она совершенно точно одну ночь провела в одиночестве. В порядке самоограничения. Это слишком далеко зашло. Нужно покончить со всем прямо сейчас.
– Ты знаешь кодекс, – сказала Мими. – Таков закон. Я не могу отречься от наших уз.
– Узы существуют для того, чтобы из них вырываться, – отозвался Кингсли. – Как и правила.
– Слова настоящей Серебряной крови! – Огрызнулась Мими.
Кингсли помрачнел.
– Ты знаешь мою тайну. Знаешь, с чем мы столкнулись и какая грандиозная задача будет перед нами стоять, если подозрения Чарльза оправдаются. Ты нужна команде. Едем с нами.
Мими вспыхнула. Она не испытывала подобных чувств никогда в жизни. Ни в одной из своих жизней. Она всегда любила Аббадона и не ведала ничего иного. Но потом в ее жизнь ворвался Кингсли и перевернул все с ног на голову. Но действительно ли он хочет ее? Действительно ли он заботится о ней? Любит ли он ее? Или просто желает, чтобы она была рядом развлечения ради?
Кингсли улыбнулся ей, и Мими поняла, что это улыбка торжества, улыбка парня, всегда получавшего желаемое. Да, прямо сейчас он ее хотел, но что будет, когда ему перехочется? Мими знала, что такое узы, преданность, взаимные обязательства и их служба на благо всего вампирского сообщества. Вампиры слабеют – это Мими понимала. Голубая кровь нуждается в них более чем когда-либо прежде. Она подумала обо всем, что они с Джеком совершили вместе: победили Люцифера в Риме, основали Новый Свет...
Она – Азраил. Она верна своему слову. Она не станет уклоняться от своего долга. За кого он ее принимает – за ее брата? Непостоянного, нерешительного, неспособного сделать выбор между глупостью и долгом?
– Нет, Кингсли. Я не могу. – Мими покачала головой. – Выпусти меня. Останови машину.
Кингсли долго смотрел на девушку. Потом кашлянул, взял трубку переговорного устройства и попросил шофера остановиться у обочины.
– Как тебе угодно.
БЛИСС
Когда Блисс добралась до Нью-Йоркской пресвитерианской больницы, время посещения там закончилось. Впрочем, это было уже не важно. К этому моменту Аллегра ван Ален выписалась из больницы.
– То есть как – она ушла? Мне только что позвонили, что она пришла в себя... Я ее дочь! – Воскликнула Блисс.
– Шайлер была здесь час назад, – ответила сбитая с толку медсестра. – Она ушла вместе с Аллегрой.
– Я ее другая дочь! А, ладно... – бросила Блисс, притопывая и стряхивая дождевые капли на пол.
Она ушла. Аллегра ушла.
«Даже не задержалась, чтобы поговорить со мной. До меня ей дела нет. Она вообще не знает, что я жива. Слышишь, отец? – Закричала Блисс мысленно. – Кстати, а ты сам где?»
Но похоже, Посетитель заранее знал, что они не найдут Аллегру в больнице. В какой-то момент пути по забитым транспортом дорогам он снова удалился.
Блисс отправилась домой, в пустую, как обычно, квартиру. На обед она разогрела себе картошку в микроволновке. Хотя она на самом деле не испытывала больше голода, трудно было отделаться от привычки есть трижды в день.
Съев несколько кусочков, Блисс швырнула картошку в мусорное ведро и отправилась к себе в комнату померить новое платье. Шайлер была права. Не стоило его покупать. Оно слишком тесное в груди и слишком короткое. И цвет неудачный: от этого оттенка темно-фиолетового она выглядит еще бледнее обычного и к ее рыжим волосам он не подходит. В общем, непонятно, куда она смотрела. Девушка сняла платье и засунула в пакет, чтоб отнести потом в комиссионку. Остается лишь надеяться, что ей удастся вернуть часть денег. После банкротства Форсайт очень скупо выдавал ей деньги на расходы.
Аллегра – ее мать... Правда причиняла боль – вроде того, как бывает, когда случайно подслушаешь, что друзья на самом деле думают про тебя. Блисс снова набрала номер Шайлер, но ответа не было.
Блисс закрыла глаза и отправилась на крышу Клойстерса искать друга. Ей необходимо было с кем-нибудь поговорить. Но вместо Дилана она увидела там кое-кого другого.
Мужчину в белом костюме. Посетителя. Люцифера. Ее отца.
– Здравствуй, дочь.
– Где ты был? Я поехала в больницу, но ее там уже не было.
– Да, я знаю, – отозвался он. – Она оказалась чересчур проворна. Она всегда такой была. Ну да не важно. Мы скоро ее догоним. А тут недурно. Как ты называешь это место?
– Клойстерс, – сказала Блисс.
– А, это здесь ты встречаешься со своим кавалером. Но можешь не волноваться – он больше нас не побеспокоит.
У Блисс мучительно заныло под ложечкой.
– Что ты имеешь в виду?
– Я знаю, что ты делаешь. Я знаю все, что знаешь ты. Ты не можешь ничего скрыть от меня, Блисс. Я слышу каждую твою мысль. Каждое твое слово. Я знаю, что ты смогла заглянуть в мой разум, и я рад. Ибо ты должна быть готова.
– Готова? К чему?
– Новость насчет Аллегры напомнила мне, что у нас осталось еще одно незавершенное дело. Ее дочь-полукровка, Шайлер ван Ален. Отличная подруга для тебя, насколько я могу судить.
– А что такое с Шайлер? – Нервно поинтересовалась Блисс.
– Форсайт не сумел доставить ее ко мне. Левиафан тоже оплошал. Просто поразительно, как слеп я был, не воспользовавшись преимуществом, которое рядом, – лишь руку протяни. Потому что ты не подведешь меня, дочь моя. Нет. Ты приведешь ее ко мне.
Блисс покачала головой и отступила почти на самый край крыши.
– Ни за что! Ты спятил, если думаешь, что я стану это делать!
Лицо Люцифера не дрогнуло.
– Почему? Потому что ты ошибочно веришь, будто Шайлер ван Ален – подруга тебе? Хороша подруга – бросила тебя и не оглянулась. Она же ни разу тебе не позвонила. Ни разу не попыталась узнать, как ты там. Что же это за подруга? Как она могла оставить тебя, зная, сколько тебе пришлось перенести?
Блисс замотала головой так яростно, что испугалась, как бы ей не стало дурно от головокружения.
– У нее не было выбора... ей пришлось спасаться бегством. Форсайт вынудил ее стать беглянкой!
– И тем не менее выбор есть у каждого. Каждый волен выбирать, как ему поступить, и она выбрала бросить тебя одну. Одну со мной.
Люцифер снова улыбнулся, и на этот раз Блисс увидела его клыки.
– Нет. Не буду. Тебе надо – ты сам и делай.
– Я пытался, дорогая, – вздохнул Люцифер. – Не забывай – мы, как нынче выражаетесь вы, молодежь, заколебались пытаться.
Блисс поняла: в те моменты, когда Люцифер перехватывал управление ее телом и у нее случались провалы в памяти, он уже пытался причинить вред Шайлер.
– И пока что я не в состоянии воздействовать на эту девчонку. Защита Габриэллы у нее в крови, и она, должно быть, отклоняет мое присутствие. Но ты, моя дорогая, тоже несешь в своих жилах материнскую кровь. В точности как и Шайлер. Ты сможешь прорваться туда, куда не под силу проникнуть мне.
– Не буду я это делать! Никогда! – Блисс сунула стиснутые в кулаки руки в карманы пальто.
Отец, похоже, свихнулся, если думает, что она станет причинять вред подруге.
– Ну, тогда выбирай; или ты выполнишь мою просьбу, или никогда больше не увидишь своего парня.
– Какая на фиг разница? Он все равно не настоящий, – заявила Блисс.
– Он такой же настоящий, как и я. Или ты думаешь, что лишь твой мир существует на самом деле? Во вселенной бесконечное количество миров. Мир, существующий в твоем сознании, так же реален, как и мир снаружи.
Блисс посмотрела вниз с крыши музея. Если спрыгнуть отсюда и упасть в глом внутри своего сознания, причинит ли это ей какой-то вред?
– Что ты собираешься делать? Что я должна сделать с Шайлер? – Прошептала она.
– Дорогая! Разве не очевидно? Ты ее убьешь.
МИМИ
«Он был прав, обнаженной я выгляжу лучше», – подумала Мими, осмотрев свою фигуру в зеркалах спа-салона.
С ее пятью футами девятью дюймами роста, длинными ногами красивой формы, широкими плечами и высокой, не чрезмерно большой и не чрезмерно маленькой грудью, у Мими было тело из тех, которые можно видеть на обложках «Спорт иллюстрейтед»: сильное, подтянутое, но при этом женственное и сексуальное, с тонкой, как у Барби, талией и изящными стройными бедрами. Заключение уз было назначено на следующий день, и Мими старалась не думать больше о Кингсли. Но иногда он приходил ей на ум в совершенно неожиданный момент. Скверная привычка, которую она старалась изжить.
– Готова? – Спросила Тринити, закрывая свой шкафчик и заворачиваясь в толстое белое полотенце.
Мать, судя по виду, не одобряла беззастенчивое стояние Мими голышом посреди раздевалки. Традиция требовала, чтобы невеста присутствовала на церемонии без всякой одежды, хотя в том больше не было необходимости. Но Мими предпочитала старинные традиции и с нежностью вспоминала свои прошлые церемониальные купания – в Ниле, в мраморной ванне в Версале, в недавно построенной сауне в Ньюпорте.
Женщины-стражи, несколько девушек Голубой крови из Дачезне и несколько кузин уже ждали Мими у огненного бассейна.
– Ну что, начнем.
Мими кивнула и двинулась в подземную пещеру. С того момента, как Кингсли предложил ей уехать с ним в Париж, прошла неделя. Иногда Мими задумывалась, что он делает и думает ли о ней, но большую часть времени у нее отнимала подготовка к завтрашнему заключению уз.
В этот спа-салон, устроенный по образцу античных римских бань, допускались исключительно представители Голубой крови. Мими его забронировала для обязательной церемонии, предшествующей заключению уз, – для купания невесты женщинами ее семейства. Традицию ритуального очищения Голубая кровь пронесла сквозь века, хотя в разных культурах она проявлялась под разными именами. В иудаизме она называлась «миква». Омовение рекомендовалось проводить в четыре часа утра, во время брахма-мухурта, самое благоприятное время суток. На священном наречии этот ритуал носил название «санктус балинеум».
В просторном подземном комплексе было устроено четыре разных бассейна: «ледяной», с водой отвратительной температуры, тринадцать градусов; исходящий паром «туманный» бассейн, полезный для пор; «гармоничный» бассейн, неотъемлемая часть расслабления; и «огненный», с водой такой температуры, какую могли выдержать только вампиры. Человек в «огненном» бассейне просто сварился бы, а для вампиров это была тонизирующая и укрепляющая процедура.
Мими спустилась по массивным каменным ступеням, ощущая, как теплая вода обволакивает ее, и присоединилась к стоящим кругом женщинам и девушкам. Мерцающие и движущиеся, словно водяные нимфы, женщины при ее приближении запели без слов.
Мими встала в центре круга, скрестила руки на груди и поклонилась в знак уважения и благодарности за их присутствие при этом важном этапе ее жизни.
Следом за ней в круг вступила Тринити, высоко подняв золотую чашу. Она окунула чашу в бассейн и наполнила живительной святой водой. Для санктус балинеум требовалась вода, не проходившая сквозь трубы. Это была родниковая вода из тайного источника, привезенная сюда на машине.
– Се есть дщерь небес, – произнесла Тринити, медленно вылив воду на голову Мими.
Ее мелодичный, певучий голос разнесся по пещере.
Свет медленно начал меркнуть, и в конце концов они очутились в полной темноте, и их вампирские тела засветились в гломе.
– Аминь, – пробормотали женщины.
Тринити кивнула и продолжила говорить нараспев:
– Мы пришли сегодня, дабы очистить ее от грехов земных.
– Аминь.
Женщины медленно двинулись вокруг Мими, негромко напевая «Аллилуйя».
– Мы готовим ее к узам, что не должно разрывать. К словам, что вовеки не должно нарушать.
Каждая из женщин в кругу поочередно выступила вперед и тоже вылила Мими на голову воду из золотой чаши, вознося молитвы и благословения.
Когда все закончили, Тринити возложила руки на голову Мими.
– Се есть дщерь небес. Ныне она очищена от грехов земных.
Тринити провела девушку дальше, и Мими погрузилась в бассейн с головой.
Теплая вода покалывала и ласкала кожу, и девушка с легким головокружением почувствовала, как очищается не только ее тело, но и разум. Она вынырнула из воды успокоенной и исполненной энергии.
Она очистилась от всех своих сомнений, от всякого замешательства. Она не думала больше ни о Кингсли, ни о его просьбе. Она была едина с духом, едина с жизнью, со светом, с судьбой.
Она была готова к заключению уз.
ШАЙЛЕР
С тех пор как Шайлер встретилась на распродаже с Блисс, прошло две недели. После этой радостной встречи Шайлер думала, что теперь они будут видеться чаще, но получилось ровно наоборот. У Блисс постоянно находились какие-то причины откладывать встречи. Шайлер старалась не слишком расстраиваться из-за того, что подруга не хочет общаться. В любом случае, мать поставила перед ней задачу, приводящую в трепет.
За семейными архивами первым делом нужно было идти в Хранилище истории, но поскольку Шайлер опасно было там показываться, Оливер перетаскал все нужные книги к ней в студию. Раздельное жительство пошло на пользу их отношениям. Они больше не испытывали ежедневных приступов раздражения из-за всяких мелочей, неизбежных, когда день за днем круглосуточно делишь с кем-то жилое пространство. Конечно, они по-прежнему виделись достаточно часто. Даже при том, что Шайлер больше не ходила в Дачезне, она видела Оливера не реже, чем во время учебы там. У него был ключ от ее студии.
– Ну и много же этих книг, – сказала Шайлер, открывая дверь, чтобы впустить Оливера.
– Проводники переводят все данные в электронный вид, но пока что они дошли только до восемнадцатого века, – бодро отозвался Оливер. Он положил пыльную стопку на кухонный стол. – Кстати, ты как себя чувствуешь? – Поинтересовался он, чмокнув Шайлер в щеку.
Они вернулись к прежней непринужденной манере общения. После того как стало ясно, что Шайлер не собирается возрождать дружбу с Джеком, Оливер, похоже, расслабился. Угроза миновала.
– Нормально.
Шайлер рассказала Оливеру обо всем, что произошло с Аллегрой, и о том, как это было странно – в конце концов поговорить с матерью, и лишь затем, чтобы так скоро лишиться ее. Она даже не успела спросить про так называемую сестру. Нет. Все было очень коротко.
«Таково наследие ван Аленов. Спаси мир, а я время от времени буду присматривать за тобой с другой стороны не пойми чего».
Что ж, Шайлер нужно было браться за работу. Хорошо, что у нее есть Оливер. С его помощью они уже изрядно продвинулись вперед. Немалый прогресс, особенно если учесть, что они изучали фамильное древо, уходящее корнями в седую старину. Хорошо, что Голубая кровь очень тщательно фиксировала Проявление и Удаление в соответствующей документации.
Шайлер поставила чайник на огонь и уселась напротив Оливера, разложившего все эти книги перед собой.
– Итак, что нам известно, – начал Оливер. – Императором должен был стать Тиберий Гемелл, поскольку он был родным внуком и наследником Цезаря Тиберия – в то время как Калигула, который на самом деле стал императором, был приемным. Но Тиберий предпочел Гемеллу Калигулу и именно его объявил своим наследником. Если подумать, Гемелл вроде как должен был расстроиться, но, согласно документам, он был очень близок с Калигулой и любил его как брата. В исторических книгах Красной крови говорится, что о Гемелле ничего не известно, и это логично, поскольку большая часть подлинной истории скрыта от них. В смысле – от нас. Ну, ты меня понимаешь.
Шайлер кивнула.
– Но на самом деле в исторических документах Голубой крови тоже толком нет больше ничего ни о Гемелле, ни о его семействе. Как будто он никогда не существовал. Либо был не настолько важен, чтобы следить за ним, – произнес Оливер, снимая засвистевший чайник с плиты.
Он наполнил две чашки кипятком и бросил туда чайные пакетики.
– Но он был важен, – возразила Шайлер, забрала у юноши чашку, подула и сделала глоток. – Он был привратником. Он был достаточно важен, чтобы Михаил с Габриэллой ввели его в Орден семерых. Но где он теперь? Что с ним случилось? Кем он стал? – Произнесла Шайлер. – Как нам найти того, о ком молчат записи?
Оливер с Шайлер посмотрели друг на друга. Им обоим вспомнился тот довольно необычный дневник, который они нашли два года назад. Оливер взволнованно произнес:
– Если чего-то нет в книгах, значит...
– Это нарочно скрыли, – отозвалась Шайлер.
– Именно! – Оливер поставил чашку. – Значит, где бы он ни находился, здесь мы сведений о нем не найдем, – заключил он, отодвигая книги.
– Он был братом Калигулы. Любимцем императора. Его ближайшим советником. Олли, у меня идея. Может, ты подумаешь, что я спятила, но тебе не кажется, что Гемелл, возможно, был... Серебряной кровью?
БЛИСС
Когда Мими пригласила Блисс быть подружкой невесты, ее это застало врасплох. Они с Мими не виделись больше года, да и вряд ли вообще были подругами. Но вид у Мими был какой-то отчаявшийся, и Блисс, пожалев ее, согласилась. Поэтому ясным октябрьским утром того дня, когда Джек с Мими должны были заключить узы, Блисс пораньше приехала в салон красоты, чтобы сделать прическу и макияж, согласно предписаниям Мими.
В салоне уже присутствовала Тринити Форс, а также несколько девушек из семейств высокопоставленных членов Совета. Они сидели, кутаясь в халаты, читая журналы и попивая шампанское. В эпицентре восседала сама Мими. На виновнице суматохи был пушистый белый халат, но во всех остальных отношениях она выглядела безукоризненно, словно на картинке. Ей уже нарисовали изящное кукольное личико, с рубиново-красными губами и легчайшим намеком на румянец. Роскошные платиновые волосы Мими были собраны в пучок, увитый белыми цветами. Просто красавица.
– Блисс! Как я рада тебя видеть! – Воскликнула Мими.
– О господи, я знаю! Ты волнуешься? – Спросила Блисс, принимая предложенный Мими наигранно радостный тон. – Ты ведь сегодня заключаешь узы!
– Да пора уже – не думаешь? – Буквально выкрикнула Мими.
Блисс почувствовала исходящий от нее запах спиртного, но в возбуждении Мими было что-то... натянутое. Мими улыбалась изо всех сил – так что казалось, будто у нее вот-вот потрескается лицо.
– Давай сюда. Данило тобой займется. Данило, не забывай: ты должен сделать мою подругу красивой, но не красивее меня! – Хихикнув, сказала Мими.
– Да, кстати, извини, что я пропустила... э-э... купание, – сказала Блисс, пытаясь скрыть неловкость.
– Да ничего страшного. Сейчас ты здесь, и это главное, – с ослепительной улыбкой произнесла Мими.
Блисс подумала, что Мими Форс не меняется: она все так же тщеславна, самодовольна и эгоцентрична. Или, быть может, она просто сама не своя от волнения перед заключением уз.
Надвигающееся событие вызывало у Блисс беспокойство. Она надеялась, что заключение уз пройдет быстро и она сумеет ускользнуть от всех. После того столкновения с Посетителем девушка никак не могла избавиться от потрясения и боялась, что находиться рядом с ней опасно. Нет, пока она в своем уме, она никогда – никогда! – не убьет свою лучшую подругу. Надо убедить Шайлер как можно скорее уехать из Нью-Йорка. Чем дольше Шайлер остается в городе, тем большая опасность ей грозит. Она, Блисс, должна спасти подругу... и от себя в том числе. Но пока что она не придумала, как это сделать, как поговорить с Шайлер, чтобы об этом не узнал Посетитель.
Во всяком случае, Блисс знала, что Шайлер не пойдет на заключение уз к Мими, так что хотя бы сегодня об этом можно не волноваться. Передышка небольшая, но приятная. Но все-таки Блисс нервничала.
Парикмахер распрямил ей волосы и наложил на лицо такой слой макияжа, что Блисс, взглянув в зеркало, едва узнала себя. Распрямленные волосы сделались намного длиннее и доставали почти до талии, а лицо стало образцом совершенства, хотя искусственный загар и придал ему слегка оранжеватый оттенок. Блисс поймала такси и отправилась домой переодеться в предназначенное для этого события открытое черное платье. Идеальный наряд для подружки невесты – ничего, что отвлекало бы внимание от того чудного видения, которое будет являть собою Мими.
В пентхаусе Блисс еще раз оглядела себя в зеркало и попыталась как-то затушевать искусственный загар на щеках. Где же Дилан? Она понимала, что Посетитель не пускает Дилана к ней, и ненавидела его за это еще сильнее. Вдруг Дилана где-то удерживают? Причиняют ему боль? Это она во всем виновата или нет? Как с ней это случилось? Что она может сделать? Иногда Блисс начинало казаться, будто она на самом деле сходит сума.
Взглянув на себя в зеркало, девушка заметила, что на ней все еще то изумрудное ожерелье, которое ей два года назад дал Форсайт и которое она носила не снимая. Проклятие Люцифера. Блисс коснулась холодного камня и с огромным усилием сняла с себя украшение. Она не желала терпеть при себе ничего, связанного с ее отцом. Девушка швырнула ожерелье на стол в гардеробной. Ей казалось, будто камень оставил отметину на коже, но, конечно же, это было всего лишь игрой воображения.
И поговорить теперь не с кем. Ни Дилана, ни Шайлер. Она действительно осталась одна. Блисс вышла из комнаты и обнаружила букет, доставленный сегодня утром от флориста Мими. Огромный букет белых лилий. Девушка взяла его – и наткнулась на спрятанный среди цветов конвертик. На нем было написано ее имя.
Блисс открыла конверт. Внутри лежала тонкая полоска стекла. Когда Блисс прикоснулась к ней, стекляшка внезапно превратилась в меч.
– Что это за... – произнесла Блисс, неловко держа букет и меч.
Она положила цветы и присмотрелась к мечу повнимательнее. Он выглядел знакомым. Это был меч Михаила. Тот самый меч, которым воспользовалась Джордан, когда пыталась заколоть ее. Откуда он здесь?
Когда девушка положила меч, он снова превратился в стекляшку. Блисс не могла просто оставить его здесь. Она сунула его обратно в букет и отправилась на церемонию.
ШАЙЛЕР
«Что я здесь делаю?» – удивилась сама себе Шайлер.
Ей следовало бы сейчас быть дома, работать над новыми книгами и документами, которые Оливер нарыл в Хранилище. Оливер просил, чтобы Шайлер просмотрела некоторые найденные им досье и сразу же позвонила ему. Но вместо этого ноги понесли ее в верхнюю часть города. Она прошла восемьдесят кварталов до пересечения Соборной и Амстердам-авеню.
«Я должна увидеть это своими глазами. Я хочу увидеть его в последний раз, прежде чем он окажется связан с Мими. Как только он будет принадлежать ей, я уйду».
В те времена, когда Шайлер жила на Риверсайд-драйв, она часто ходила на воскресную службу в собор Иоанна Богослова. Корделия предпочитала свою церковь на Пятой авеню, но Шайлер питала слабость к этому неоготическому собору, который начали строить в 1892 году, но так до сих пор и не завершили строительство. Сколько Шайлер себя помнила, южная башня всегда была в строительных лесах, а на части фасада все еще недоставало каменной резьбы.
Каждый год при праздновании Дня святого Франциска в соборе устраивали настоящее благословение животных. Шайлер помнила, какая это была радость, видеть всех этих зверей и птиц, включая слона из цирка, норвежского северного оленя, верблюда и беркута. Несколько раз она брала с собой на благословение Бьюти. Шайлер надеялась, что бладхаунду неплохо живется дома, в обществе Хэтти и Юлиуса.
Шайлер подошла к собору и остановилась, глядя, как вереница черных лимузинов и желтых такси выпускает множество разнаряженных гостей. Гости весело приветствовали друг друга. Среди собравшихся царило приподнятое настроение. Голубая кровь явилась отпраздновать один из самых священных своих ритуалов.
Солнце клонилось к горизонту. Церемония должна была начаться после заката. Шайлер замешкалась на улице. Надо уходить. Она не имеет права находиться здесь. Ее даже не приглашали. Плохая была идея – приходить сюда. Здесь же полно Голубой крови, а ей вроде как нужно скрываться. Но Шайлер ничего не могла с собою поделать. Вопреки всем доводам рассудка она двинулась ко входу в собор. Она должна была увидеть это собственными глазами. Может быть, тогда она избавится от нынешних своих чувств. Если она увидит Джека, связанного узами с Мими, убедится, что они счастливы вместе, может, тогда ее сердце начнет исцеляться.
Шайлер проскользнула сквозь боковую дверь и уселась на место за колонной. Оркестр играл Штрауса; пахло ладаном. Гости перешептывались, ожидая начала церемонии.
Джек уже стоял у алтаря. В смокинге он выглядел невероятно эффектно. Когда Шайлер вошла, он поднял голову, и девушка почувствовала его взгляд, невзирая на все разделяющее их пространство. В глазах его вспыхнула надежда. Шайлер съежилась на сиденье.
«Он не может... Мне не следовало...»
Но было поздно. Джек увидел ее.
«Шайлер? Это ты? Что ты здесь делаешь?»
Проклятье! Шайлер закрыла разум. Надо убираться отсюда. Она допустила ошибку. Чем она вообще думала? Но, попытавшись выскользнуть прочь, Шайлер обнаружила, что сейчас врежется прямиком в свадебную процессию, как раз входящую в собор. Шайлер оказалась в ловушке. Придется остаться. По крайней мере до тех пор, пока не войдет невеста. А уже после этого она сумеет выбраться незамеченной.
Но ее заметил еще кое-кто. Тот, кого на церемонию пригласили. Как раз в тот момент, когда Шайлер вошла в собор, через противоположную дверь в него вступил Оливер со своими родственниками. Но Оливер никак не показал, что заметил ее присутствие. Он просто продолжал идти к своему месту.
МИМИ
– Ты сегодня настоящая красавица, дорогая. Видел бы тебя отец... – произнесла Тринити Форс, поправляя вуаль Мими, когда они сидели в машине.
– Он мне на самом деле не отец. И ты это знаешь, – возразила Мими. – Точно так же, как ты мне не мать, а Джек мне не брат. Ибо в противном случае как нас вообще можно связывать узами?
– Семья есть семья, – отозвалась Тринити. – Хоть мы и другие, но все же мы – семья. У людей тоже есть чему поучиться.
– Ой да ладно, – сказала Мими, закатив глаза.
Ну вот. Наконец-то. Вот и день заключения уз.
На ней платье ее мечты. Сделано на заказ. Настоящее платье от Бальтазара Вердаго. Сшито из пятидесяти ярдов лучшего парижского жаккардового шелка, украшено десятками крохотных шелковых розовых бутончиков, блестками, старинным кружевом и перьями страуса. Над ним работали две тысячи часов, не считая еще тысячи, которую бельгийские монахини потратили на вышивку. В сумочке у Мими лежали четки – те самые, которые были с ней при прошлом заключении уз в Ньюпорте. Единственной драгоценностью были серьги от Буччеллати, из жемчуга и бриллиантов.
Мими взглянула на себя в зеркало заднего обзора, любуясь своими красными и сочными губами, просвечивающими через тонкую вуаль. Она выглядела абсолютно безукоризненно. Если бы еще и чувствовала себя так же... Вместо этого Мими размышляла, не совершает ли она величайшую ошибку своей жизни.
«Узы существуют для того, чтобы из них вырываться. Как и правила».
Машина остановилась у собора. Там, должно быть, собралось все сообщество. Сегодня ночью у вампиров будет праздник. Будут танцы, фейерверки и множество тостов в честь счастливой пары. Все превосходно организовано. Ей остается только войти в роль. Она может это сделать – если перестанет прислушиваться к голосу Кингсли, звучащему у нее в сознании.
Мими вышла из машины, и внезапный порыв ветра поднял вуаль с ее лица. Мать провела ее в переднюю, и Мими осталась ждать, пока настанет ее черед войти.
В соборе подружки медленно шли по проходу, с ними – маленькие девочки, рассыпавшие лепестки цветов. Тринити повернулась к Мими дать ей последние материнские наставления.
– Иди прямо. Не сутулься. И ради всего святого, улыбайся! Это твое заключение уз!
Потом она тоже прошла в дверной проем и двинулась по проходу. Дверь захлопнулась за ней, и Мими осталась одна.
В конце концов Мими услышала, как оркестр заиграл первые такты «Свадебного марша» Вагнера. Потом швейцары отворили дверь, и Мими шагнула через порог. При виде Мими в ее фантастическом одеянии толпа дружно ахнула. Но вместо того, чтобы наслаждаться своим триумфом и положением самой красивой невесты Нью-Йорка, Мими смотрела вперед, на Джека, высокого и стройного, стоявшего у алтаря. Он встретился с ней взглядом и не улыбнулся.
«Давай поскорее покончим с этим».
Его слова обожгли сердце Мими холодом.
«Он не любит меня. И никогда не любил. Не любил так, как любит Шайлер. Как любил Аллегру. Он приходил на каждое заключение уз с этой тьмой в душе. С этим сожалением и колебаниями, сомнениями и отчаянием».
Мими не могла это отрицать. Она знала своего близнеца и знала, что он чувствует, – и среди этих чувств не было ни радости, ни даже облегчения.
«Что я делаю?»
– Ты готова?
Внезапно рядом с ней возник Форсайт Ллевеллин. А, ну да, она же вроде как согласилась, когда Форсайт предложил, чтобы к алтарю ее провожал он.
Деваться было некуда. Словно в тумане, Мими оперлась на руку Форсайта. Слова Джека по-прежнему звенели у нее в сознании. Она шла по проходу, словно зомби, не замечая ни вспышек фотокамер, ни восхищенного перешептывания толпы – а произвести впечатление на эту толпу было непросто.
На полпути к алтарю Мими вдруг увидела того, кого не ожидала здесь увидеть, и чуть не споткнулась в своих атласных туфельках.
У конца скамьи стоял Кингсли Мартин, скрестив руки на груди. Он тоже был в смокинге – словно обычный гость. Что он здесь делает? Он же должен находиться в Париже! Он должен был уехать!
Кингсли смотрел на Мими в упор.
Она услышала в сознании его голос, громкий и отчетливый.
«Брось его».
«С чего бы вдруг? Что ты мне обещаешь?»
«Ничего. И все. Жизнь, полную опасности и приключений. Шанс быть самой собою. Брось его. Пойдем со мной».
Нет, ну каков наглец! Она уже сделала выбор! Она не может бросить своего близнеца прямо посреди церемонии заключения уз, да еще и на глазах у всего сообщества! Над этим же будут хохотать не один век. За кого он ее принимает? Он что, ухмыляется? Ну точно, так и есть. Он знал, что это заставит ее передернуться. Ну, она ему покажет! Она бросит это ему в лицо – заставит его пожалеть, что он... что он никогда...
Да о чем она думает? Кингсли здесь! Неважно, что он сказал, – его действия говорят громче любых слов. Ему полагалось бы сейчас находиться в Париже, а вместо этого он здесь, в соборе, на заключении уз – может быть, только может быть! – потому, что он испытывает к ней некие чувства, истинные, подлинные, чудесные, которые он не мог отрицать, невзирая на все свои насмешки.
Может быть, он здесь потому, что любит ее.
«Давай скорее покончим с этим», – сказал ей Джек.
Джек будет любить ее только после того, как они свяжут себя узами. Но исключительно из чувства долга. Исключительно потому, что узы принудят его.
Мими посмотрела Кингсли в глаза.
«Я не могу...»
БЛИСС
Что это с Мими? Почему она остановилась на полдороге? На кого она смотрит? На Кингсли Мартина? Блисс не видела Кингсли с самого суда над Мими. Странно, что он явился на заключение уз. Разве он не венатор?
Мартин!
В ее сознании возник образ. Худой юноша, болезненный и слабый, следующий по пятам за своим двоюродным братом, который старше, сильнее, умнее его. Юноша, восхищавшийся своим героем детства, боготворивший своего Гая, своего защитника и лучшего друга.
Гемелл.
Блисс увидела это, словно наяву. Вот император Калигула восседает на троне, а его младший хилый двоюродный брат стоит рядом. Тиберий Гемелл. Истинный наследник трона. Но в сердце Гемелла нет зависти. Лишь восхищение. Он сделает все, что велит ему император. Даже согласится на извращение.
Потом она увидела, как Калигула берет кровь Гемелла, и Гемелл превращается из болезненного мальчишки в сильного юношу. Более сильного, чем он когда-либо мечтал. Более быстрого и могущественного. Самая его сущность преображается. А следом отчаяние... агония несвязанной души... крики множества иных в бессмертной крови... а потом покаяние, принесенное Михаилу... и прощение... и особое задание.
Внезапно все детали головоломки совпали. Раздался голос Посетителя. Он говорил так быстро, что Блисс не могла разобрать слов.
«Конечно. Гемелл. Конечно! Михаил хитрец. Поверил ему поверил предателю. Мы должны нанести удар сейчас же. Сейчас же. Сейчас же. Сейчас же».
Недостроенный собор. По религиозным законам церковь должна быть достроена, прежде чем ее полностью освятят. Конечно. Разве найдешь лучшее место спрятать врата, чем священное место, которое священно еще не до конца? Чем церковь, в которую может войти даже Серебряная кровь?
Сама не понимая, что делает, Блисс вскричала голосом темнее глубин ада:
«Кроатан! Ко мне! Вот наша судьба! Врата времени здесь! Восстаньте, темные демоны глубин! Восстаньте и пробудитесь, ваше время пришло!»
И внезапно все заполонил туман. Это Серебряная кровь вступила в собор – в единственную во всем мире церковь, куда они могли войти, – и они окружили Кингсли, окутав его серебряным туманом, густым, непроницаемым. Церковь погрузилась во тьму, и в этой темноте звенел смех Серебряной крови, безумный и мучительный.
– Девчонка! Не забудьте про девчонку! – Проскрежетал чей-то голос.
Блисс подняла голову, Шайлер мчалась по проходу на помощь Кингсли, пока весь Совет застыл в ошеломлении. Казалось, будто все происходит в замедленной съемке.
– Нет! Шайлер! Не подходи! – Завопила Блисс и кинулась, чтоб не подпустить подругу к демону.
Но Левиафан успел первым.
ШАЙЛЕР
Она находилась в гломе, и она падала, падала, падала. Демон схватил ее и тащил в глубину. Вниз, в темный центр сумеречного мира. Когда Шайлер наконец-то сумела открыть глаза, оказалось, что она прикована к каким-то воротам, а с обеих сторон от них стоят двое мужчин. Одним из них был красавец в белом костюме.
Шайлер сразу узнала его. Люцифер, бывший Князь небес, Утренняя звезда. Она даже не предполагала, что мужчина может быть настолько красив. Его красота взыскивала плату со смотрящего, словно нож, приставленный к горлу. Шайлер осознала разницу между ним и его фальшивым подобием на Корковадо. Подлинный Утренняя звезда сиял чистым светом, от которого не было укрытия.
Люцифер стоял на тропе из расплавленной лавы; камни шипели, и над ними поднимался пар, и Шайлер поняла, что это и есть путь мертвых. Они стояли перед вратами времени, и эти врата удерживали Люцифера.
У ворот стоял Левиафан, убийца ее деда. Демон был закутан в плащ с капюшоном, так что Шайлер видела лишь кусочек обугленной кожи и светящиеся угли глаз. Ей сейчас полагалось бы бояться, но вместо страха девушка ощущала лишь смертоносный гнев. Шайлер не знала, как собирается это сделать, но твердо намеревалась выбраться отсюда и заставить их заплатить за все. Это звучало нелепо и неубедительно, но Шайлер не сомневалась: пока она жива, пока дышит, пока пребывает в своем теле – она будет всеми силами бороться с этим сияющим существом, что стоит рядом с ней, прекрасным, как лик солнца, но с душою уродливой, как кишащая червями гнойная рана.
Потом Шайлер увидела, что они притащили в эти мрачные владения тени не только ее: на земле, придавленный ногой Левиафана, лежал распростершись третий мужчина.
Кингсли Мартин застонал.
– Гемелл. Ну конечно. Мне следовало бы догадаться, – произнес Люцифер.
Голос у него был уверенный, гипнотический и повелительный, словно у кинозвезды.
Кингсли разлепил глаза и закашлялся.
– Но ты не догадывался. И долго притом. Рад тебя видеть, кузен. Ты не мог бы сказать своему тупому брату, чтобы он с меня слез? А то неудобно.
В ответ Левиафан с яростью пнул Кингсли в бок. Кингсли задохнулся, а Шайлер вздрогнула.
– Скажи-ка, Гемелл, Неразвращенный по-прежнему держит тебя на строгом ошейнике? Ты все так же повинуешься приказам Михаила? Несмотря на то что это я сделал тебя тем, кем ты ныне являешься. Это я показал тебе, насколько сильнее мы можем стать, беря себе бессмертную кровь.
Люцифер прижался к воротам, глядя между прутьями. Зверь в клетке.
– Я не знал... я понятия не имел, что ты предлагаешь, – прошептал Кингсли. – Я был мальчишкой. Те, кого я взял, – они по-прежнему во мне. Я слышу их. Я живу с их страданиями. Это... невыносимо.
– Ты был самым слабым из нас! Позором вампиров! Ты был ничтожеством! – Прошипел Люцифер.
– А теперь я хуже ничтожества, – отозвался Кингсли.
– Жаль, что ты так считаешь. Ты никогда не понимал истинного масштаба моих стремлений. – Люцифер вздохнул. – Хотя я вынужден отдать тебе должное: переместить врата из Лютеции – это был разумный шаг. И оставить только перекресток в качестве ловушки.
– Клево? Моя идея, – ухмыльнулся Кингсли.
– Я так и думал, – кивнул Люцифер с таким видом, словно это его обрадовало. – Михаилу требовался собственный лжец, чтобы придумать качественный обман. Дьявол, думающий как дьявол.
Кингсли коротко рассмеялся.
– Ты всегда умел играть словами.
Люцифер поклонился в ответ на комплимент.
– Как ты прекрасно понимаешь, я долго ждал этого момента. И вот наконец-то эти врата передо мной. Итак, откроем их?
Шайлер осознала, что здесь происходит. Как говорила Аллегра, врата были напитаны небесной мощью. Мощью ангелов. Они преграждали путь Люциферу и его злобе, не пуская их на землю. Их силою Утренняя звезда был заключен под землей. Но стоит вратам отвориться...
Кингсли расхохотался.
– Ты знаешь, что каждые врата требуют невинную жизнь. А я отнюдь не невинен.
– Ну да, само собой. Потому мы кое-кого прихватили, – отозвался Люцифер, и Шайлер заметила, как Кингсли поднял голову и увидел ее, прикованную к воротам.
Он изменился в лице и весь поник.
Шайлер поняла, зачем она здесь. Для жертвоприношения.
МИМИ
Мими стояла застыв посреди прохода, а вокруг царили паника и хаос. Она слышала чей-то крик откуда-то издалека.
Что случилось? Где Кингсли?
Потом рядом оказался Джек, схватил ее за локоть.
– Кроатан! В глом! Быстро! За мной!
Слава богу, в гломе на ней не было этого дурацкого свадебного платья. Без него было гораздо легче бежать. Ее брат-близнец несся сквозь тьму, подобно ракете, и Мими помчалась за ним следом.
– Где они? – Спросила девушка.
– Они утащили Шайлер вниз, на грань, к вратам, – ответил Джек.
Они бежали все быстрее и быстрее, вниз, в глубину, во тьму, в место, где перестают существовать память и время, и единственная тропа там – тропа огня.
Шайлер была на ее заключении уз! Что она тут делает?! Наверняка это она во всем виновата! Погодите-ка...
– Ты знаешь про врата? – Спросила Мими. – Про Орден?
– Да, – отозвался Джек. – Чарльз мне рассказал. Он подозревал, что после освобождения Левиафана Серебряная кровь пройдет через врата в Лютеции.
– И вместо этого сам провел их через перекресток, – подхватила Мими.
Теперь рассказы Кингсли и нынешние слова Джека сложились в единую картину.
– Да.
– Но вышло как-то не очень, – уточнила Мими.
В Париже никто своей цели не добился.
– И для них, и для нас, – с мрачным видом ответил Джек.
Серебряная кровь не сумела открыть врата, а Чарльз не сумел поймать Серебряную кровь в ловушку, и теперь он, скорее всего, сам оказался заперт в перекрестке.
Они добрались до врат. Врата были в точности такие, как описывал Кингсли: двенадцати футов высотой, глубоко вплавленные в земную кору. Мими понимала, что это всего лишь их физическое воплощение в гломе, то, что они в состоянии увидеть. Истинной преградой был дух Михаила и его защита – это они не давали Серебряной крови пройти. Но где же Кингсли? Мими не видела его – только Люцифера, стоящего за железными прутьями. Рядом с ним была прикована эта идиотка ван Ален.
Заметив приближение близняшек Форс, их бывший командир улыбнулся.
– Азраил, Аббадон! Как здорово, что вы присоединились к нам!
Мими едва удержалась, чтобы не опуститься на колени.
Перед ней стоял Утренняя звезда. Их единственный истинный князь. Как он величественен, как прекрасен! Мими вспомнила, как повиновалась каждому его приказу, как втроем они завоевали небеса и землю для Всемогущего.
Как великолепны были их победы! Как прекрасны были они сами, блистательные, взмывающие к солнцу! Как можно было обвинить их в том, что они наслаждаются собственной красотой и великолепием? Как можно было упрекать их за их уверенность в том, что слава принадлежит им?
Но нет – это по его вине они застряли здесь. Это по его вине они прокляты и обречены проживать свои жизни на земле. Рай сделался всего лишь смутным воспоминанием, почти мифом – даже для них, и они навеки были лишены любви Всемогущего. Если бы только...
Они пытались... Они сменили сторону в последний момент. Они предпочли своему командиру Михаила. Но было слишком поздно... Было слишком поздно даже тогда, на заре мира, когда она еще была юной...
– Отпусти ее! – Крикнул Джек. – Немедленно, змей!
Мими посмотрела на брата, на своего близнеца. Она никогда не видела его в таком гневе, таким одержимым уничтожением. Когда-то они плечом к плечу сражались в воинстве Люцифера, но с тех пор боролись против него.
Джек рванулся в ворота с пылающим мечом в руке. Он рвался повергнуть врага и спасти свою любовь.
Мими, не колеблясь, последовала за ним.
ШАЙЛЕР
Когда Шайлер увидела близнецов Форс, в первый момент она их не узнала. Они сияли так же ярко, как Люцифер, и были похожи на него. На миг ей показалось, будто перед ней трое ангелов небесных, блистательных, непостижимых и далеких, как боги. Шайлер не могла понять, собираются они сражаться с Люцифером или склониться перед ним. Мими явно была восхищена. Потом Джек влетел в ворота, и Шайлер поняла, что это будет смертельная схватка.
В мгновение ока Люцифер превратился в серебряного дракона, дышащего огнем. И Джек тоже преобразился: он принял облик Аббадона и вскинул свой грубый молот.
Серебряный дракон и темное неуклюжее чудовище ринулись друг на друга и сцепились в яростной схватке, когти против когтей, огонь против огня. Они катались по земле, колотили друг друга, плевались ядом и исходили ненавистью. Вот дракон врезался в ворота – но мгновение спустя чудище уже было у него в когтях. Но сумело как-то вывернуться из захвата и ударить молотом в бок дракона.
Потом они снова приняли человеческое обличье: белый принц против темного рыцаря. Искры дождем летели с их мечей, пронизывая тьму. Джек отвечал ударом на каждый удар, а потом яростным рывком прижал Люцифера к воротам.
– Отпусти ее! – Прорычал Джек.
– Почему? Она что, твоя подружка? Здорово похожа на мать. Ты всегда страдал от этой глупой влюбленности в Аллегру. – Люцифер улыбнулся. – Аббадон, ну что ж ты ничему не учишься? Дочери света не для таких, как ты.
– Быстро!
– Нет.
И с этими словами Люцифер исчез в серебряном тумане.
Джек и шевельнуться не успел, как рядом с ним возник Левиафан, укутанный в плащ безмолвный демон с пылающим черным копьем. С тем самым копьем, которым он убил Лоуренса на Корковадо. И теперь он быстро и бесшумно вонзил это копье в бок Джека.
Джек, задыхаясь, упал на землю. Шайлер закричала. А потом Люцифер снова оказался рядом с ней, но на этот раз его клыки блестели в темноте, словно ножи. Он пришел за ней. Он поглотит ее, и ей придется провести бессчетное количество жизней во тьме его изуродованной души. Но внезапно кто-то кинулся между ними, с пронзительным криком, словно баньши. Раздался шелест могучих крыльев, и хватка дьявола ослабла. Шайлер была свободна.
МИМИ
Во тьме глома трансформация Мими шла в полную силу. Она почувствовала, как развернулись ее крылья, как выросли рога и изогнулись надо лбом. Это был истинный облик темного и ужасного Азраила, Ангела смерти. Это были крылья апокалипсиса, предвестие преисподней, горя и погибели. И все это она носила в своей душе и самом своем существе.
Собрав все силы, Мими ринулась на Утреннюю звезду и пришпилила его к черной скале, но когти ее не нашли опоры, и вскоре оказалось, что она держит лишь груду праха. Люцифера так просто было не взять. Но Шайлер теперь была свободна.
«Я тебе задолжала, Шайлер ван Ален. Теперь мы в расчете», – подумала Мими.
– Недурно, Форс.
Мими обернулась.
За воротами Кингсли и Левиафан застыли в безысходном положении. Демон держал копье у шеи Кингсли, а меч Кингсли смотрел точно в сердце демона. Мими видела, что ни один не мог уступить ни дюйма. Но если...
– Не двигайся, Форс, – медленно произнес Кингсли. Он повернул голову и взглянул на нее через железные прутья. – Не подходи.
– Почему? Что ты собираешься делать?! – Воскликнула Мими.
Но она уже все поняла. Она увидела белое сияние, что начало окружать Кингсли. Он призвал «сабвертио», формируя белую дыру смерти.
– Я собираюсь уничтожить этот путь, – сказал Кингсли. – Другого выхода нет.
– Не надо.
Мими покачала головой; глаза ее заблестели. Кингсли взглянул на нее с беспредельной добротой.
– Не плачь по мне, Азраил. Не трать слез понапрасну. Ты сделала свой выбор. А это мой выбор. Похоже, моя судьба – самопожертвование. Смешно, правда? Для такого-то эгоиста, как я... Они всегда звали меня слабаком... но, быть может, слабость – это разновидность силы.
Мими вжалась лицом в прутья, чтобы быть как можно ближе к нему.
Это непереносимо – он уйдет, так и не узнав, что она намеревалась сделать. Она же собиралась бросить Джека ради него. Она хотела презреть узы и пустить свою судьбу на ветер.
«Я не могу, – пыталась тогда сказать она. –Я не могу это сделать. Я иду с тобой».
– Кингсли, я...
Кингсли улыбнулся своей улыбкой Чеширского кота. И, не сказав более ни слова, привел в действие белую тьму, «сабвертио», заклинание, размыкающее то, что разомкнуть нельзя, и уничтожающее то, что нельзя уничтожить.
Раздался низкий рокот, все вокруг содрогнулось, словно при землетрясении, и железные ворота рассыпались, а тропа начала плавиться. Демон завизжал, но Кингсли лишь смотрел на Мими, не отрывая взгляда.
«Азраил...»
Они исчезли во вспышке. Тропа, ворота, демон и Серебряная кровь.
Кингсли ушел, навеки заключенный в ад.
Мими рухнула наземь как подкошенная, словно у нее разорвалось сердце.
ШАЙЛЕР
Она сделала это. Она вытащила себя и Джека из глома. Они были в соборе – лежали в нескольких футах друг от друга. Шайлер закашлялась, выплевывая черную ядовитую пыль. Она была покрыта копотью, словно трубочист. Это последствие того, что произошло в гломе, или результат воздействия того тумана, которым Серебряная кровь заполнила собор перед нападением?
– Джек... Джек... – прошептала Шайлер, подползая к нему.
Из раны в спине Джека текла кровь. Копье демона было извращено. Оно несло в себе черный огонь. Джек умирал. Вот он, кошмар, преследовавший ее долгие месяцы... Девушку захлестнуло отчаяние. Она теряла его. Шайлер перевернула Джека и подхватила на руки. Ее слезы падали ему на лицо. Он не слышал ее.
– Ему нужна церемония. Красная кровь, – произнес кто-то с другой стороны собора. – Она – яд для Кроатана, она отклоняет черный огонь. Нам нужно найти человека.
Мими Форс по-прежнему была в своем свадебном платье, но, как и Шайлер, с ног до головы в саже; лицо ее испещряли ссадины, а глаза покраснели. Она медленно подошла к Шайлер.
– Я знаю, это сработает. Кингсли мне сказал, – произнесла Мими и вышла из церкви искать человека, который мог бы спасти ее брата.
Но времени не было. Не было времени даже применить Зов. И тут Шайлер поняла...
– Я – человек, – сказала она. – Я – полукровка.
Она наполовину вампир, а наполовину – слабая смертная, но наполненная энергией жизни, той самой жизни, в которой так отчаянно нуждаются вампиры для поддержания жизни собственной. И эта ее половина должна была спасти ее любовь.
– Джек, послушай, – прошептала девушка, склонившись над ним. – Послушай, тебе нужно попить... Тебе нужно попить моей крови.
Джек медленно поднял веки и взглянул ей в глаза.
– Ты уверена? – Прошептал он.
– Да. Так надо. Это единственный выход.
Шайлер знала, что Мими не лгала. И в этом был определенный смысл – в том, что нечто столь слабое может принести жизнь. Потому что именно это и делает кровь. Она несет жизнь.
– Но я не могу вредить тебе, – тяжело дыша, произнес Джек. – Риск слишком велик. Извращение... Я могу почувствовать искушение...
Кодекс запрещал пить кровь собрата-вампира. Именно так Серебряная кровь поступала со своими жертвами. Если Джек потеряет контроль над собой, они оба обречены.
– Я тебе верю, – отозвалась Шайлер и наклонилась, а Джек приподнялся и обхватил рукой ее плечи.
– Я не хочу причинять тебе вред, – прошептал он.
Его клыки были белыми и острыми, тонкими и опасными, словно бритва.
– Пожалуйста, Джек, – попросила Шайлер и закрыла глаза. – Поскорее!
В ответ Джек погрузил клыки в основание ее шеи, и от этого вторжения Шайлер прикусила губу. Она не ожидала, что будет настолько больно. Неужто именно это и чувствуют люди? Вот это вызывающее дурноту чувство инаковости, сладкого облегчения и острой боли, возникающее, когда вампир высасывает из них жизненную силу? Джек никогда в жизни не казался ей ближе, чем сейчас. Он как будто соприкасался с ней всецело, как будто сами их души сливались вместе со слиянием крови, как будто он открывал все ее тайны, как будто он познавал ее до последнего предела, вкушал и наслаждался...
Шайлер впала в экстаз.
Темно, и прекрасно, и драгоценно... и сладко... так сладко... так сладко...
БЛИСС
Посетитель вернулся. Он истерично вопил, как сумасшедший, выкрикивал приказы, которых она не понимала. Блисс плохо осознавала происходящее. Демон вышиб ее прочь, когда она пыталась помочь Шайлер, и теперь у нее раскалывалась голова.
«ОЧНИСЬ, ДИТЯ! ИДИ! ВОТ ТВОЙ ШАНС!!!»
Чего он хочет? Что происходит? Блисс огляделась по сторонам. Шайлер сидела посреди прохода, держа Джека на руках, – картина, подобная Пьете.
Блисс, спотыкаясь, двинулась вперед. Она так и продолжала сжимать в руках букет. Что это Шайлер делает рядом с Джеком Форсом? Он же вроде как должен быть связан узами. Но нет, Шайлер никогда не следовала правилам. Вампирский кодекс ее не касается. Как там ее назвал Посетитель? Эгоистичная. Ничем не примечательная. Вероломная подруга.
Блисс чувствовала себя брошенной и одинокой. Может, Посетитель и прав. Может, он и вправду единственный, кому она действительно может доверять. Мать даже не потрудилась подождать ее, повидаться с ней, поговорить с дочерью, которая так отчаянно в ней нуждалась. Что же касается Дилана – может, он тоже вероломен. Действительно ли он исчез? Действительно ли его к ней не пускают? Раньше он прорывался – что же его удерживает теперь?
Вот ее ничто не удержит.
Возможно, Посетитель прав. Она не могла больше думать. Она плохо видела. Знала лишь одно: она невыносимо устала слышать этот голос в своей голове. Невыносимо устала бороться.
«Давай! НУ ДАВАЙ ЖЕ! УБЕЙ ЕЕ!!!»
Она очень-очень устала сопротивляться и быть хорошей... Может, если она сделает то, что он требует, он перестанет ее мучить? Может, если она сделает то, что он хочет, ее наконец-то оставят в покое...
Блисс дошла до места, где сидела Шайлер, и извлекла из букета осколок стекла.
ШАЙЛЕР
– Теперь ты поправишься. Все будет хорошо, – пробормотала Шайлер.
Джек спал у нее на руках. Девушка знала, что он будет жить. Она это чувствовала. Ее кровь спасла его. Она была единственным, что могло его спасти. Она вернет жизнь в его тело и изгонит черный огонь Левиафанова копья.
Шайлер оглядела пустой собор. Мими еще не вернулась. Ее бывшая заклятая противница выглядела сломленной и потерянной. Там, в глубинах глома, что-то стряслось.
Шайлер покрепче прижала Джека к себе, но тут послышались шаги. Кто-то шел к ней. Кто-то остановился, нависая над ней.
– Блисс, что ты делаешь?! – Воскликнула Шайлер.
Ее подруга выглядела сейчас словно ведьма: рыжие волосы растрепаны, черное платье порвано, а в руках она держала что-то блестящее и зловещее.
– Прости, Шайлер. Прости, – всхлипывая, выдавила Блисс.
Шайлер положила Джека на пол, стараясь уберечь его. Она встала и заслонила лежащего.
– Блисс, положи нож.
– Я не могу... я должна, – проскулила Блисс. – Я не хочу, но я должна.
– Что ты имеешь в виду? Что происходит? Что с тобой стряслось?
– Мой отец... он у меня в голове. Он приказывает мне. Он сказал, что я должна это сделать, или я никогда больше не увижу Дилана.
– Твой отец? – Переспросила Шайлер.
Но она уже поняла, каков будет ответ. Как там однажды сказала Корделия? «Мы опасаемся, что какое-то из наших старейших семейств укрывает самого Темного князя. Мы не знаем, кто это делает и каким образом, но подозреваем, что предательство проникло в самые верхи Совета». Блисс Ллевеллин все это время была Серебряной кровью. Блисс носила в себе Люцифера. А потом Шайлер вспомнила слова Лоуренса: «Твоя сестра станет нашей погибелью». Блисс – вот ее неизвестная сестра. Блисс была рождена, чтобы убить ее.
– Нет, Блисс, ты вовсе не должна это делать... Я могу помочь тебе. Мы что-нибудь придумаем. Ты не должна выполнять его приказы.
Блисс не ответила. Вместо этого она кинулась на Шайлер. Та едва успела увернуться. Но Блисс поймала Шайлер за подол юбки и потащила к себе. Шайлер чувствовала, как клинок медленно приближается к ее сердцу. Вот и Джек рисковал жизнью ради нее, а она – ради него, и все понапрасну. А она ведь знала...
– Блисс, пожалуйста! – Расплакалась Шайлер. – Не надо!
Клинок был уже в дюйме от груди Шайлер, но в последний момент Блисс заколебалась.
– Прости! Прости, пожалуйста! – Воскликнула Блисс, отпустив подругу.
Слезы ручьем текли по ее лицу.
– Блисс, перестань! Что ты делаешь?! – Закричала Шайлер. – Нет!
Блисс мощным ударом вонзила меч архангела себе в сердце, оборвав свою жизнь, и стекло рассыпалось на миллион осколков.
МИМИ
Сообщество было охвачено смятением. Форсайт Ллевеллин исчез. Похищен Кроатаном? Или он сам – Кроатан? И кому теперь можно доверять? Мими размышляла над тем, отчего Форсайту настолько не терпелось устроить заключение уз. Действительно ли он настолько пекся о благе клана или тут крылось нечто иное? Знал ли он, что скрывается под собором? Тем временем в Совете царил хаос. Конец света – Серебряная кровь в церкви! На заключении уз! Это было безумием, не имеющим оправдания! Нужно было встретиться и обсудить, что делать. Встречи происходили одна за другой, и разбирательства тоже, а решения так и не принимались. Мими поняла, что они с Джеком нужны Совету даже сильнее, чем прежде. Даже сильнее, чем вчера.
Собор благополучно пережил нападение; он совершенно не пострадал, если не считать того, что абсолютно все поверхности покрылись черной пылью. Когда на рассвете следующего дня Мими вошла в двери собора, она была до некоторой степени рада, что на этот раз на церемонии не будет никого, кроме них с Джеком. Потому что их заключение уз касалось не только их двоих – оно было нужно для выживания их народа. Таков был ее долг.
Мими явилась в собор в простой футболке и джинсах. Нынче здесь не будет ни фотографов из колонок светской жизни, ни почетных гостей. Все произойдет так, как на заре истории Рима. Их узы будут заключены без свидетелей – но они и не нужны. Достаточно сказать друг другу те самые слова.
Такова их судьба и таков их путь.
Мими подошла к алтарю и зажгла свечу. Джек должен скоро подойти. Они приехали к собору на одном такси, но Джек попросил ее подождать внутри, пока он ответит на звонок.
Но минуты шли, а Джек так и не шагнул через порог собора, и тогда Мими поняла. Он никогда сюда не войдет. Он снова солгал ей, потому что он ее недостоин. И никогда не будет достоин.
Не то что... Но Мими не сумела выговорить это имя вслух. Кингсли. В сознании девушки пронеслись картины того, что могло бы быть: они двое, вместе охотящиеся на Серебряную кровь... жизнь, полная опасностей и приключений... шанс снова быть самой собой...
Мобильник Мими завибрировал. Это было сообщение от ее брата. Всего одно слово: «Прости».
Мими задула огонек. В нем больше не было нужды.
Итак, она оказалась права. Джек бросил ее ради полукровки. Он не собирается чтить их небесные узы. Не собирается исполнять свой долг. Она пожертвовала своей любовью – а он своей не пожертвовал. Он отверг собственное предназначение, искушая судьбу и смерть, восстав против закона небес и закона их крови.
Она никогда не простит ему этого. Она могла уехать в Париж, когда Кингсли просил ее об этом. Она могла выбрать счастье. Но не стала это делать. Она слишком поздно приняла решение.
И теперь она осталась одна.
Кодекс вампиров требовал, чтобы всякий, кто нарушит священный закон, был предан смерти через сожжение крови. Чарльз отказался подвергнуть Аллегру этому наказанию. Но Мими не Чарльз.
Мими вышла из собора, понимая, что если она еще когда-нибудь увидит Джека, она должна будет убить его.
БЛИСС
Когда Блисс пришла в себя на следующий день после даты заключения уз, оказалось, что она лежит в удобной постели, под лоскутным одеялом. У кровати сидела какая-то румяная женщина в потрепанном свитере и вязаной узорчатой юбке и вопросительно смотрела на Блисс.
– Мисс Мюррей? – Удивилась Блисс.
Что здесь делает ее учительница истории?
– Ты пережила нелегкое время, милая. Не волнуйся и не напрягайся.
Комната была маленькой и уютной, и Блисс поняла, что это и было все жилище. Девушка никогда еще не бывала в такой маленькой комнатке, практически размером со шкаф. Здесь умещались кровать и печка – и все. Если бы Блисс все-таки решила напрячься, она вполне могла бы готовить обед, не вставая при этом с постели. Но, невзирая на малые размеры, помещение было теплым и удобным.
– Что я?.. Что случилось? Где?..
– Тсс, – произнесла мисс Мюррей, приложив палец к губам. – Тебе нужно отдохнуть. Она скоро придет. Она хочет поговорить с тобой.
– Кто – она?
Из воздуха возникла женщина. Светловолосая, зеленоглазая, в белом одеянии, от которого исходило чистейшее сияние. Едва завидев ее, Блисс все поняла.
– Аллегра! – Ахнула она, – Это вы? А где я? Я умерла?
Аллегра ван Ален улыбнулась ясно и светло. Она выглядела куда старше, чем Блисс запомнилось по посещению больницы. Та женщина в постели казалась застывшей во времени, а у этой Аллегры, что стояла сейчас перед Блисс, были морщины на лице. В белокурых волосах заметна седина. Но она по-прежнему оставалась очень красивой. При виде ее Блисс захотелось плакать.
– Иди же, – произнесла Аллегра и распахнула объятия. – Иди же ко мне, дочь моя.
– Так это правда, – прошептала Блисс, – что я – ваша...
– Прости, что меня не было с тобой, но твое существование было сокрыто от меня, – сказала Аллегра, и в голосе ее прозвучала явственная печаль.
– Но как? Почему?
– Ты пришла навестить меня не так давно.
– Да. – Блисс кивнула.
Она помнила тот тайный визит в больницу к Аллегре, недвижно застывшей в постели.
– Когда ты пришла повидать меня, я ощутила присутствие, которого не чувствовала уже очень долго. Я очень испугалась и очень разгневалась. Я закричала. Я думала, что меня слышала вся больница. Но теперь я понимаю, что Чарльз и Лоуренс делали то, что считали должным. Они делали это ради любви, а любовь иногда толкает нас на неразумные поступки... и даже непозволительные. Но я не знаю, смогу ли я когда-либо простить их за то, что они пытались сделать с тобой, – тихо произнесла Аллегра.
Блисс вцепилась в одеяло. У нее была мать, и у нее эту мать украли.
– Так значит, Люцифер не солгал мне, – с каменным лицом произнесла она.
Девушку переполняли противоречивые чувства, и это было мучительно больно.
– Нет, не солгал. Ты – наша.
– Но как?.. Как... ты же была связана узами с Михаилом!
Аллегра кивнула.
– Да. Это долгая и тягостная история. Но знай, что мы сотворили тебя вместе. В любви.
– Где ты? Ты здесь? Ты на самом деле здесь?
– Я в тебе. До нынешнего момента мне не удавалось найти связующее звено. Как я уже сказала твоей сестре, я всегда буду с тобой.
– Ладно.
Блисс сморгнула слезы.
– Ты не замечаешь никаких перемен в себе? – Поинтересовалась Аллегра.
– Типа чего?
Девушка не могла сообразить, что имеет в виду Аллегра, пока не перестала думать об этом. И тогда возникла тишина. Она была в своем теле одна. Голоса исчезли. Тяжесть – от множества содержавшихся в ней душ – исчезла. А самое главное – исчез Посетитель.
– Меч Михаила убил твою кровную связь с Люцифером. Твой отец использовал тебя, чтобы дотягиваться сюда сквозь предел, что удерживает его в подземном царстве.
– Так значит, я не умерла. Но мой отец во мне мертв.
Блисс затопило облегчение. Она получила свою жизнь обратно. Она все-таки сделала это – сумела убить себя. Они с Диланом оказались правы, когда решили, что ее задача именно в этом. Она справилась...
А потом, как будто она вызвала его из воздуха, рядом с Аллегрой возник Дилан.
– Я горжусь тобой, Блисс, – сказал он. – Меч Михаила выпустил на волю души, что томились в твоей крови. Ты освободила их. Ты освободила меня.
– Но теперь я никогда больше не увижу тебя? – Спросила девушка.
Дилан улыбнулся.
– Это маловероятно. Но я никогда не говорю «никогда».
– Мне не хочется, чтобы ты уходил. Я буду очень скучать по тебе, – сказала Блисс.
– Я тоже буду скучать по тебе.
Дилан поднял руку, и Блисс тоже. Но на этот раз вместо прикосновения к воздуху она почувствовала, как ее холодной руки коснулась его, теплая. Девушка посмотрела на Аллегру. Откуда-то она знала, что это стало возможным благодаря ее матери. Дилан наклонился и нежно поцеловал ее в губы.
А потом исчез. Но Блисс не было больно. Она испытывала умиротворение. Дилан не был больше ни сломленным, ни неполным. Он снова сделался цельным.
Аллегра кивнула.
– Ты исцелена. Ты больше не Серебряная кровь. – Она умолкла ненадолго. – Но ты больше и не вампир.
Блисс потрясенно уставилась на мать. Больше не вампир? Это как? Это значит, что она теперь обычный человек?
«А сейчас слушай внимательно, – услышала Блисс голос Аллегры у себя в сознании, в гломе, как будто та говорила прямо у нее в голове. – Давным-давно, когда мир был юным, а пути между небесами и преисподней еще открыты, Люцифер привел на землю тварей, гончих ада. Но их союз с Серебряной кровью оказался недолговечным. Волки – истребители демонов. Во время кризиса они выступили заодно с Голубой кровью. Но в ходе веков мы отдалились друг от друга. Ты должна отыскать их. Голубая кровь будет нуждаться в их помощи для последней битвы с Серебряной кровью. Найди волков. Приручи их. Верни в наши ряды».
«Но с чего мне начать?»
«Я не покину тебя одну. У тебя будет помощник, чтобы справиться с этой задачей. Тот, кто любит тебя и позаботится о тебе там, где это не смогу сделать я».
Блисс поняла. Мисс Мюррей стояла рядом с Аллегрой, и она больше не походила на их румяную, круглощекую учительницу истории. Глаза ее сделались серыми и серьезными... И Блисс ахнула.
«Джордан?!»
Ее учительница кивнула.
«Некогда ты знала меня под этим именем. Но мое истинное имя...»
«София».
Мисс Мюррей просияла.
«Правильно! Умничка!»
«Так мне называть тебя Софией?»
«Думаю, для нынешнего момента вполне подойдет "мисс Мюррей". Хотя, если хочешь, можешь звать меня тетей Джейн».
«Меч Михаила. Это ты подложила его ко мне в букет?» – спросила Блисс.
Учительница не стала это отрицать.
«Я знала, что ты используешь его правильно. Я верила в тебя».
«Но если я больше не вампир... что я могу сделать?» Мысль о превращении в человека пугала девушку. Жить без поразительных способностей, даруемых бессмертной кровью... быть слабой и уязвимой... и абсолютно бессильной...
«Сделай все, что сможешь. Большего я не прошу», – сказала ей мать.
– Куда ты отправляешься? – Спросила Блисс, на этот раз вслух.
– Туда, куда никто не сможет за мной последовать. Но не отчаивайся. Мы встретимся снова, Блисс Ллевеллин.
– Аллегра, пока ты не ушла... не могла бы ты сказать мне... как мое имя? Ну, в смысле, Мими – она Азраил, а Джек – Аббадон. Но я не знаю своего подлинного имени. Его у меня никогда не было. Или все-таки было? – Спросила Блисс.
– Имена возникают на небесах. Твой отец назвал тебя Азазель, Пребывающая во тьме. Но я нарекаю тебя Люпус Телиэль, Ангел любви, моя Волчья Погибель.
ШАЙЛЕР
По пути в аэропорт Кеннеди Шайлер держала себя в руках. Она еще не оправилась после вчерашних событий, но отдыхать было некогда. Документы, которые отыскал Оливер и которые вызвали у него такое волнение, представляли собою кипу блокнотов; юноша нашел их в деле Кристофера Андерсона, проводника Лоуренса.
Пятьдесят пять блокнотов, вся информация о наследии ван Аленов, которую удалось собрать дедушке, все возможные ключи к разгадке. Привратники третьих врат, врат обетования, скорее всего, до сих пор пребывали во Флоренции. Туда-то и направлялись теперь Шайлер с Оливером.
Вчера вечером, наконец-то добравшись домой, она застала там ждущего ее Оливера. Когда девушка вошла, он не сразу осознал, что она на самом деле жива и стоит перед ним. Он был уверен, что потерял ее навеки. Они крепко обнялись, но Шайлер до сих пор плохо соображала и пребывала в смятении из-за всего произошедшего с Джеком, так что была не в силах уделить внимание другу.
Оливер рассказал Шайлер, что было с остальными во время нападения и потом. Большая часть Голубой крови укрылась в Башне Форсов, согласно распоряжению Совета.
Все вышли оттуда невредимыми.
Но надолго ли?
Такси подъехало к зданию аэропорта, и Оливер достал из багажника их сумки. Он тоже всю дорогу был очень тихим. А теперь посмотрел на Шайлер так внимательно, словно пытался запомнить ее лицо.
– Что такое? – Удивилась Шайлер. – У меня что-то в зубах застряло? В чем дело? Что ты на меня так смотришь?
– Я не еду во Флоренцию, – произнес Оливер, когда такси отъехало.
– То есть как это ты не едешь во Флоренцию?.. – Не поняла Шайлер.
И тут к зданию аэропорта подошел Джек Форс.
Вчера Мими в конце концов вернулась в церковь и забрала брата. Когда Шайлер увидела, как эти двое отъезжают прочь на такси, Джек был слишком слаб, чтобы говорить. А по тому собственническому виду, с которым Мими держалась за близнеца, Шайлер поняла, что у них не будет шанса сказать друг другу все, что им хотелось сказать.
Когда Мими вернулась, в ней уже невозможно было узнать ту сломленную, потерянную девушку, какой она была совсем недавно. И Шайлер поняла, что борьба за сердце Джека отнюдь не окончена. Возможно им с Джеком просто не суждено быть вместе и надо просто смириться с этим. Довольно и того, что каждый из них рискнул ради другого всем, включая жизнь. Возможно, воспоминание об этой любви – вот все, что им дозволено. Шайлер не знала. Она знала только, что ей очень много нужно сделать. И если ради этого придется оставить Джека, она ничего не может с этим поделать. Она должна исполнить долг.
Но когда она увидела его и они взглянули друг другу в глаза, Шайлер поняла, что никогда не сможет покинуть его. Джек успешно поправлялся. Он выглядел усталым – но и Шайлер тоже. Им многое довелось пережить за последние сутки.
«Ты здесь, любимый».
«Я не мог быть нигде более».
– Я пришел сразу же, как только получил твое сообщение, – сказал Джек Оливеру.
Оливер вручил ему свой рюкзак.
– Отлет уже скоро. Я бы посоветовал вам поторопиться: в наше время очень муторно проходить регистрацию. Особенно на международные рейсы.
– Ты ему звонил? Оливер, что происходит? – Вопросила Шайлер.
– Я попросил Джека встретиться с нами здесь. Сказал ему, что ты летишь во Флоренцию. И попросил, чтобы он полетел с тобой.
– Оливер!
– Скай, подожди, – прервал ее Оливер. – И не перебивай меня, потому что я должен это сказать. Я знаю, что ты никогда не бросила бы меня. Знаю. И знаю, что ты никогда не смогла бы принять решение, поэтому я принял его за тебя. Ты летишь с ним.
Шайлер поняла, что вот-вот расплачется.
– Олли...
– Ты не можешь сделать выбор между нами. Поэтому я выбрал вместо тебя. Джек может защитить тебя так, как не под силу мне. Вчера, когда Левиафан утащил тебя... я никогда в жизни не чувствовал себя таким беспомощным... и я понял... я понял, чем я не могу стать для тебя – так, как может он. – Оливер громко сглотнул. – Лучше пусть ты будешь живой и здоровой... чем со мной.
– Оливер...
– А теперь иди. Пока я не передумал. Но знай, что я прав. Я всегда прав, Шайлер.
Он называл ее по имени лишь тогда, когда речь шла о чем-то очень серьезном. Или когда очень сердился. Возможно, сейчас по обеим причинам.
Оливеру нелегко далось это решение. А Шайлер нелегко было выслушать его.
– А как же ты? – спросила она. – Я отметила тебя...
Священное целование означало, что Оливер будет вечно томиться по ней. Шайлер не могла допустить, чтобы он провел так всю оставшуюся жизнь.
– Со мной все будет в порядке. Вот увидишь. Я не фаталист. Ты ведь будешь звонить мне? Ну, время от времени. Я по-прежнему могу помогать тебе... отсюда. Ну, мне так кажется. Но я знаю, что так должно было случиться. Я чувствую, что так будет правильно... а я никогда не ошибаюсь, как я уже сказал.
Оливер сунул билеты Джеку. Шайлер крепко обняла Оливера.
– Спасибо, – прошептала она.
«Спасибо тебе, что ты любишь меня так сильно, что готов отпустить».
– Да не за что, – отозвался Оливер.
Он улыбнулся, и девушка поняла, что он услышал непроизнесенное. Между ними наконец-то прорезалась связь, связь вампира и его проводника.
– Пока, Олли, – прошептала Шайлер.
– Позаботься о ней, – сказал Оливер Джеку, пожимая ему руку. – Ради меня.
Джек кивнул и энергично ответил на рукопожатие.
– Обязательно.
Оливер помахал рукой им обоим и быстро зашагал прочь, а потом забрался в первое же подъехавшее такси. Шайлер смотрела ему вслед, и у нее мучительно заныло сердце... но не разорвалось. Они будут друзьями. Они навсегда останутся друзьями. Она по-прежнему любила его.
Стоящий рядом Джек протянул ей руку.
Шайлер крепко сжала ее. Она никогда его не отпустит. Не в этой жизни. Она понимала, что это означает. Им придется рискнуть. Они вознамерились пойти против уз, против кодекса, против всего, что встанет у них на пути, чтобы только быть вместе. Они рискнут всем ради своей любви. Как это сделала ее мать. Как сделала Аллегра.
«Никто не выбрал бы такую жизнь, как у тебя», – сказала она тогда матери.
Она ошибалась.
Они вошли в аэровокзал вместе, взявшись за руки.
СЕН-ТРОПЕ
Дома Изабелла Орлеанская выглядела так же грозно, как и на празднестве. Графиня приняла их на своей вилле в Сен-Тропе, на залитой солнцем террасе, что выходила на ярко-синее Средиземное море. Это была их первая остановка на пути во Флоренцию, и Джеку пришла в голову идея попытаться добиться того, чего несколько месяцев назад не удалось добиться Шайлер.
– Итак, вы – беглецы из семейства Михаила, – произнесла Изабелла. Голос у нее был низкий и сиплый. – И с чего вы взяли, что я дарую вам то, что вы просите? Какому европейскому сообществу дело до двух своенравных заблудших детей?
– Ваша светлость, мы понимаем ваш скептицизм, но мы в отчаянном положении. Без защиты вампиров мы не сумеем завершить величайший из трудов Лоуренса ван Алена, – ответил Джек.
Графиня приподняла брови.
– Так вы прибыли в Европу, дабы попытаться завершить его труды?
Шайлер кивнула.
– Да, ваша светлость.
– Тогда почему вы не упомянули об этом сразу? – Вопросила графиня таким строгим тоном, что две ее декоративные собачки взвизгнули.
Джек и Шайлер переглянулись.
– Мы просим прощения, – сказал Джек.
– Я дарую вам доступ в европейское сообщество и даю свое благословение. Пока вы будете находиться в наших пределах, нью-йоркский клан не сможет и пальцем вас коснуться.
– Благодарим вас, ваша светлость! Вы даже не представляете, как много это значит для нас! – Воскликнула Шайлер с облегчением и благодарностью.
Графиня задумалась:
– Эта война унесла жизнь моего самого близкого друга.
Шайлер кивнула. Она слыхала, что тело настоящего барона де Кубертина нашли в Сене через две недели после нападения.
– Нам тоже было очень тягостно слышать об этом, – сказала девушка.
Она знала, каково это – потерять проводника.
Графиня удрученно пожала плечами.
– Знаете, мы всегда были дружны с Лоуренсом и Корделией. А вот Чарльза я всегда терпеть не могла. – Она вздохнула. – Я знаю, что он должен был наказать моего брата, но считаю, что наказание было излишне безжалостным. Наверняка можно было найти способ жить в мире, не прибегая к таким жестким мерам. Ну да ладно. Теперь мы уже ничего не можем с этим поделать.
– Вашего брата, ваша светлость? – Переспросил Джек.
– Валерий, неужели ты так быстро забыл меня? – Графиня улыбнулась, и внезапно выражение лица у нее сделалось жеманным и кокетливым. – А мы с сестрами столько воевали за тебя, когда ты достиг совершеннолетия! Красавец Валерий! Но конечно же, тебя завоевала Агриппина – как всегда. Хотя, может, уже и не всегда. – Она подмигнула Джеку и посмотрела на Шайлер. – Ты счастливица, моя дорогая.
– Простите? – Еще раз непонимающе переспросил Джек.
– В Риме ты знал меня под именем Друзиллы, – сообщила графиня, поднявшись из кресла. – Идемте, дети. Думаю, стол для ланча уже накрыт. А мой повар готовит изумительный салат из помидоров. Вы же не откажетесь перекусить со мной?
1 Сетевой продуктовый магазин.
2 Главный отрицательный персонаж фильма «Маска Фу Манчу» (1932) американского режиссера Чарлза Брэбина.
3 Жульническая схема отъема денег по принципу пирамиды, названная по имени придумавшего ее в 1920-е годы бостонского бизнесмена Чарльза Понци.
4 Матханги Арулпрагасам, выступающая под псевдонимом Майя (М. I. А), — британская певица тамильского происхождения.
5 Красивая (португ.).
6 Спасибо (португ.).
7 Букер — сотрудник агентства, работающий с моделями и занимающийся составлением их портфолио, а также рекламой и продвижением моделей на модельном рынке.
8 Клуб-ресторан, расположенный в здании Рокфеллер-Центра в Нью-Йорке.
9 Альфред Ван Клиф — известный французский ювелир, основатель ювелирного дома «Ван Клиф и Арпельс». Фулько ди Вердура — итальянский дизайнер ювелирных изделии.
10 Элитный магазин.
11 Элитная школа для девочек в штате Коннектикут, основанная в 1843 году.
12 Японский матрац из натуральных материалов.
13 Козол Джонатан — американский писатель и публицист. Написал цикл книг, посвященных серьезным недостаткам бесплатных американских школ.
14 Хинтон Сьюзен Элоиза — американская писательница, автор произведений, посвященных проблемам молодежи, в том числе романа «Изгои», по которому в 1983 г. был снят фильм Ф. Копполы.