Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Социология.
На Западе социология давно забыла о своем происхожде нии от социально-утопических претензий на рациональное преобразование общества (восходящих к Сен-Симону и Конту); в России, а позлее и в советском обществе она движется прежде всего именно этим импульсом. Здесь, видимо, сказывается неразвитость посттрадиционных социаль ных институтов, которые обеспечивали бы самодеятельность и саморегуляцию общественной системы. К этому следует добавить характерное для модернизационных ситуаций постоянное и всеобщее восприятие социальной реальности как временной и переходной.
С самого начала распространения в России социологичес ких концепций, связанных с позитивизмом и эволюциониз-
мом XIX века, они выстраивались в ряд ожиданий некоего социального чуда, которое могло бы, как предполагалось, произойти в результате воздействия социально-рациональной конструкции на косную социальную реальность. Запоздавшая на сто лет просветительская модель общественного процесса приобрела, таким образом, черты социального мессианизма, который воплощался во всех разновидностях народнических, либеральных и марксистских течений — от умеренных до радикальных.
В революционной, а потом в особенности в постреволю ционной ситуации доминирующую роль в общественном сознании и знании получила нормативная или проективная модель, ориентированная на рассмотрение социальной реаль ности под углом зрения желательного, конструируемого и представленного как неизбежность завершения истории. Поэтому объективистский и критический рационализм, при сущий западной социологии, равно как и ее прагматические направления, находил довольно узкое применение до 30-х го дов, а позже был форсированно устранен со сцены. Для учебных и пропагандистских программ, а в значительной мере и для вскормленного ими общественного сознания стали характеризующими шаблоны квазиисторической и квазифутурологической апологетики наличного положения вещей. Предельная идеологизация социального менталитета общества, где иллюзорная конструкция наличного состояния (препарируемого под углом зрения «главного» и «должного») искала оправдания в мифологизировании прошлого (изобра жаемого в качестве необходимой подготовки) и будущего (как неизбежного завершения). Вполне естественно, что социально-идеологическая конструкция такого рода оставляла немного места для рационального положительного и тем более критического анализа социальных структур и процессов.
Попытка возродить социологию в советском обществе 60-х годов была предпринята опять-таки в рамках ожидания очередного социального чуда, каковое воплощалось в лозунге «научного управления» обществом, этой псевдотеоретической формуле эпохи социальной «нормализации», последовавшей за десятилетием метаний и реформ. Весьма скромные по
своим претензиям, как и по своему размаху, усилия социоло гов вызывали несоразмерные опасения идеологического порядка, поскольку выходили за рамки доминирующего нормативно-идеологического шаблона социального знания. К этому добавлялись явно преувеличенные страхи по поводу относительно высокой концентрации критических настроений в самой социологической среде. Это обрекло на неудачу всю попытку социологического ренессанса, привело к рас пылению и так немногочисленных сил, измельчанию проб лематики и дезориентации исследовательских центров. Сами такие центры, равно как издания, социологическое образование и т. д., надолго приобрели чисто номинальный статус. Прикладные направления социологического исследова ния широкого распространения не получили и не могут по лучить, поскольку экономические институты общества не заинтересованы в интенсификации и рационализации своей деятельности, а институты регулятивные заинтересованы в самосохранении (отсюда апологетика и эзотеричность, бес смысленное засекречивание социальной информации).
Очередной взлет иллюзий и планов в отношении приз вания социологии в советском обществе связан с горбачев ской перестройкой. Дискредитация всего пакета обязательных социально-идеологических дисциплин и ореол социологии как незаслуженно гонимой науки впервые создают пред посылки для содержательного изучения западного опыта социальной мысли и социального исследования вне шаблонов чисто идеологической критики. Но здесь же вновь возникает и проблема связи проектной и аналитической функции со циального знания, т. е. по сути дела — о судьбе все того же манящего призрака социологического мессианизма.
Процесс глубокого разлома общественных структур об нажил многие скрытые пласты социальной реальности, привел к выходу на поверхность и сделал предметом общественного внимания подспудные и потаенные механизмы поддержки власти, баланса интересов, формирования унифицированных стереотипов мышления и пр. Тем самым как будто создаются совершенно уникальные возможности развития социологичес кого познания — и здесь же обнаруживается принципиальная
222
неподготовленность социологии к ее использованию. Катего рии и средства исследования, сформировавшиеся в рамках западной социологии, не вполне адекватны для моделирова ния существенно иной социальной реальности — в особен ности в ее кризисных, дестабилизированных формах. По-видимому требуется разработка ряда специфических катего рий анализа дефицитарных социально-экономических струк тур, абсолютизированного бюрократического господства, унифицированного формульного менталитета и др. Притом особо важна не статика, а динамика, точнее говоря — процес сы трансформации, переоценки, саморазрушения подобных структур.
Но вместе с ними распадаются и иллюзии в отношении социально-научного мессианизма и традиционного для отече ственной культурной традиции ожидания социального чуда: просветительски-модернизационный мессианизм исчерпал себя. Наиболее перспективной становится лишенная иллюзий социология рационального и критического анализа общества, которая могла бы в известной мере содействовать формирова нию рациональных форм общественного самосознания, развитию социально-научного языка. Более значимыми ста новятся также запросы в отношении прикладных направле ний социологического исследования, в частности изучения общественного мнения, специальной статистики, конфликтов.
Поль Ионе
Социологической является любая речь, направленная на отображение социальной жизни и представляющая мини мальную степень соответствия реальности и логике. Я оста вляю в стороне вопрос об отношениях, между социоло гией и реальностью. При этом я не останавливаюсь специаль но на различных концепциях реального, которые позволяют, по мнению их авторов и приверженцев, отражать социальную жизнь. Мне не безразлично знать — поскольку это одна из задач социологии, — определяется ли социальная жизнь материальными и экономическими структурами, борьбой
223
классов, стратегией возвышения и установления равновесия я отношениях между различными частями классов, семейными формами, игровыми категориями, разобщенностью наций, полов, поколений, религий, трудовой деятельности, профессий, регионов, историей возникших различий и их переплетением, знать, подчиняется ли реальное марксистской топике, универ сальным правилам союзов и запретов, системам представле ний. Однако в данном случае я предпочитаю задаться вопро сом о той связи, которую социология устанавливает с реаль ностью как дисциплина, поскольку эта решающая связь закре пляет социолога в его предмете и диктует ему его последующие действия и от отношения социолога к обществу будет зависеть отношение к обществу со стороны социологии.
Идеальный тип Макса Вебера, или Как без угрызений совести исказить действительность
«Связь, которую социология как дисциплина устанавли вает с реальностью...» Бросающееся в глаза единственное число в этой фразе не должно вводить в заблуждение, отно сительно возможности единого подхода к реальности, ни относительно единства социологии.
Возьмем к примеру Макса Бебера, несомненно великого социолога: будучи весьма осмотрительным, он не уподобляет общественные науки естественным, следовательно, пред угадывает их границы и их специфику и с подозрением относится к толковательному догматизму, выводящему реальность из понятий и всегда находящему искомое. Почтение, которое он испытывает перед реальностью, не позволяет ему, однако, объявить об открытии нового отноше ния родства, нового с ней общения, как это делает Дилтей в своих рассуждениях о гуманитарных науках. «В этой обла сти, — пишет Дилтей, — мы постигаем и понимаем еще до того, как приобретаем научные знания». Это почтение еще бо лее удаляет Вебера от реальности в методологическом плане, что и подводит его к выработке концепции «идеальных типов». Напомним соответствующее определение Вебера: «Идеальный тип получают, односторонне делая акцент на одной или нескольких точках зрения или соединяя множество
неясных и неопределенных обособленных явлений, которые могут встречаться в большом или малом количестве, а то и не встречаться совсем и которые располагают в соответствии с односторонне выбранными прежними точками зрения с тем, чтобы дать картину однородной идеи. Эмпирически нигде нельзя найти подобной картины в ее концептуальной чисто те: это — утопия. На историю ляжет задача определить в каждом конкретном случае, в какой степени приближения или удаления находится реальность по отношению к этому идеальному типу».
Конструирование идеальных типов является, по Веберу, центральной задачей социологии, и каждый социолог, каких бы взглядов на этот счет он ни придерживался, рано или поздно будет вынужден заняться созданием своего идеального типа или нечто подобного. Тем не менее, если поразмыслить, идеальный тип вырастает в категорию, причем такую, которая красноречиво свидетельствует о проблеме, поставленной перед социологией этой неудобной и слишком современной реаль ностью. Идеальный тип получают, мысленно усиливая элемен ты действительности, однако в практике ему никогда не находится эквивалента, так что он не является ни родовым, ни средним, ни статистическим типом, выводимым на основе периодичности: это — тип произвольный, сконструированный суверенным выбором личной воли (я употребляю слово «произвольный» в классическом его смысле). Вебер признает за Марксом яоздание идеальных типов «уникальной» эвристи-чности (капитализм, феодализм и т.д.) и упрекает его лишь в гегелевской манере их использования: быть представ ленными «в качестве реальных «движущих сил» или как тенденция». Я бы предъявил автору Манифеста претензии скорее противоположного свойства: я упрекаю его не в попытке дать исчерпывающую характеристику социального движения, а в ошибочности его суждения относительно сущности эволюции капитализма, чему во многом способст вовало деформированное видение реального, вполне допусти мое и даже неизбежное в свете концепции идеальных типов. Но, продолжив мысль и доведя ее до наших дней, можно утверждать, что идеальный тип как конструкция, покоящаяся
на сознательном деформировании реальности, служит для марксистской и марксиствующей социологии основой спаси тельного методологического маневра в период идеологичес кого спада.
Дюркгейм и синдром внешнего опыта
В какой-то момент у большинства социологов рождается потребность изложить свои взгляды на метод. Судя по всему, так будет всегда. Консенсуса как относительно метода, так и его результатов не существует, и в условиях свободы мнений он не предвидится.
Это в полной мере относится к Дюркгейму: его «Правила социологического метода», выгодно отличающиеся большой ясностью изложения, не помешали, к счастью, появлению на свет ряда его блистательных анализов, в том числе опублико ванной посмертно «Эволюции педагогики во Франции».
Сегодня аналитические методы Дюркгейма, углубленные и получившие свое развитие, составляют часть методологичес кого инструментария социолога (наряду с другими методами, полностью отвергнутыми самим Дюркгеймом). Очень важно знать, на какой стадии исследования эти методы должны быть использованы (не задаваясь уже вопросом о том, какое значение им следует придавать и насколько можно на них полагаться). Дюркгейм отвечает: «С самого начала». Эта поспешность отражает отношение патологического недоверия к чувственному и внутреннему опыту восприятия реального, к которому автор «Правил...» применяет свой метод под видом объективной научности. В отличие от Вебера, он приверженец «натурализма». По его мнению, социология такая же естест венная наука, как химия или биология, и она требует тех же исходных приемов исследования. А поскольку социология наука строгая, никакие послабления по отношению к социальному недопустимы, как недопустимы попытки отде латься от него наспех или удержать социологию и социаль ное на достаточном друг от друга расстоянии. Надо не мешкая приступить к рассмотрению социальных явлений «в отрыве от сознательного субъекта, создающего себе представления об этих явлениях», и изучать их, согласно известной рекомен-
дации, «со стороны, в качестве внешних объектов». Однако социальная жизнь сопротивляется даже у лучших из лучших, поэтому надо быть недоверчивым, безжалостно подавлять любые формы внутреннего сопротивления, которые могут быть порождены мыслью о тесных связях с исследуемой практи кой, иными словами, надо разрушать и «систематически отбрасывать предвзятые и вульгарные понятия», выросшие из этой практики. Слово «вульгарные» у Дюркгейма — не пустое слово. Последователи «Правил...» отвергли его как вышедшее из моды, но сохранили идею. «Конечно, — признает Дюрк гейм, при таком образе действия конкретная материя коллек тивной жизни временно остается вне науки», но это необходи мо, чтобы «первые камни фундамента науки легли на твердый грунт». Во всяком случае, «конкретная материя коллектив ной жизни» ничего не потеряет от такой задержки, ибо «позднее представится возможность продолжить исследова ние и благодаря проделанным подготовительным работам взять постепенно в кольцо эту ускользающую реальность, овладеть которой человеческий ум, видимо, никогда не смо жет».
Ярким признанием того факта, что социолог стремится завлечь социальное в сети науки, никогда при этом не компро метируя себя связью с ним, служат слова: «сомкнуть кольцо вокруг ускользающей реальности». Это выражение недвусмы сленно свидетельствует о том, что с самого начала поз навательного процесса и до его результативного завершения отношение социолога остается, по Дюркгейму, экстериориза-цией, общение отсутствует. При таком подходе связь является детерминизмом того же порядка, что и детерминизм, наб людаемый в физическом или биологическом мире, так как индивид не имеет ни свободы маневра, ни свободы выбора творческой деятельности. Существует постоянный разрыв между личностью и социальным действием, отличающимся, кстати, принудительным характером. «Социальным действием является любой образ действия, как вошедший, так и не вошедший в практику, способный оказать на индивида внешнее воздействие».
Антипатичная наука
На Дюркгейма ложится тяжелая ответственность за под рыв доверия к внутреннему опыту, к интроспективному анализу обширных знаний, накопленных повседневной практи кой, за априорную дискредитацию деятельности социальных агентов, которые, как предполагается, движимы независимы ми друг от друга скрытыми силами, за полученное в резуль тате этого социологами разрешение разглагольствовать о том, чего им никогда не удастся познать, более того, за тайное предписание говорить лишь о непознаваемом, за вытекаю щую из этого неограниченную возможность опрометчивого, обманчивого и иллюзорного использования статистики. Слава богу, что синдром внешнего опыта не сопровождается у Дюркгейма синдромом отказа от внешнего мира. Дюркгейм желает, конечно, его улучшения, критикует не колеблясь отдельные его стороны, но тем не менее идет в ногу со временем, в котором живет. Он приветствует ослабление религиозного традиционализма, прогресс независимости разу ма, распространение школьного обучения и предсказывает, что «индивидуализм... представляет собой впредь единствен ную систему верования, способную обеспечить моральное единство страны». При этом он утверждает, что если госу дарство освободило индивидов, то теперь оно должно «осво бодиться от индивида» (отметим, что, расположив по-иному социоисторический материал, относящийся, в частности, к семье, можно представить и обратный процесс: сначала индивиды «освобождают» государство, затем государство, долго не решаясь освободить и ндивидов, идет в конце концов на это под их давлением). Вполне естественно, что все эти благие намерения .остаются без всяких послед ствий, исключая идею, строгой научности социологии, которой Дюркгейм продолжает придерживаться, несмотря ни на что. Но они обладают по крайней мере тем преимуще ством, что в большинстве случаев их изложение отличается большой четкостью — у Дюркгейма и в мыслях нет скрывать свои убеждения. Социология, разоблачающая мир, также не скрывает своих
убеждений. Но если они обладают тем же преимущест вом — быть высказанными, то у них есть и слабое место — быть реальностью. Этот тип социологии (третий после ве-беровского и дюркгеймовского), знавший, несомненно, свои спады и подъемы, пережил резкий взлет в Европе, особенно во Франции, в период между 50-ми годами и началом 80-х годов. Эта социология живет за счет социального, как врач живет за счет болезней. Эту мысль можно тут же проиллю стрировать, приведя весьма характерное место из работы, вышедшей в 60-е годы и принадлежащей перу Анри Лефевра, который, кстати, известен тем, что, будучи марксистом, раньше других порвал с догматизмом. «Потребитель — не желает. Он — подчиняется. Его «поведение» «мотивируется» странным образом. Он следует рекомендациям рекламы, указаниям торговли, требованиям социального престижа. Цепь от потребности к желанию и от желания к потребности постоянно рвется и деформируется... Повседневная жизнь буквально «колонизирована»... Она на пороге крайнего отчуждения. Не может быть никакого знания ни о быте, ни об обществе, ни о месте первого во втором, ни об их взаимодействии без радикальной критики и того и другого, одного другим и наоборот». Это выдержка из предисловия к «Основам социологии повседневной жизни». Итак, мир пре образуется, но в худшую сторону, и не только нельзя ограни чиваться объяснением мира, как говорил Маркс в известном тезисе, но и нельзя его правило объяснить, не заняв радикаль но-критических позиций. Любая другая позиция приведет к апологетике действительности, а следовательно, и к от чуждению членов общества, которые будут пребывать в мире ложных представлений.
В наиболее законченном варианте антипатичной науки социальное является жертвой тройной экстериоризации: методологической, идеологической (неприятие мира и под спудные спасительные рецепты), культурной (незнание пред мета разговора). Соотношение, в котором находятся эти три элемента, может меняться, к чему я вернусь ниже. Пока же обратим внимание на два аспекта того, что я называю культурной экстериоризацией. Что, собственно, знает боль-
шинство социологов об обществе? Попав детьми в школьную среду, они, по сути, так в ней и остались, поскольку их дальнейшая жизнь оказалась связанной с учебными и научно-исследовательскими учреждениями. Стоя практически в стороне от народной жизни, система ценностей которой их не удовлетворяет, они относятся к ней с пренебрежением, а то и просто занимаются очернительством. Весь труд социо лога состоит в том, чтобы придать этому пренебрежи тельному отношению научный вид, облечь его в изощрен ную, порой вообще недоступную для понимания форму, приукрасить свою позицию отчужденности подобием мысли, с тем чтобы обеспечить ей право на существование. Иными словами, тот факт, что социология этого типа, не выходя-за культурные рамки социальной жизни, никогда не подвергает себя никакому риску, позволяет ей смело обрушиваться с обвинениями на прошлое и настоящее.
Сразу же оговоримся. Свобода разоблачения не ставится под сомнение, как не вменяется в обязанность восхваление. Если, исследуя какое либо явление, социолог плывет против течения, это не имеет значения. Лишь бы это не вело к ошибо чному или противоположному смыслу.
Остановимся вкратце на двух примерах того, как анти патичная наука явно грешит противоположным смыслом. Так, игры отнюдь не являются архаическим пережитком, характерным для неразвитого общества, и, стало быть, обре ченным на отмирание, как об этом писал вполне серьезно в 1969 году Жан Бодрияр. Они уже заняли и продолжают занимать все большее место в жизни людей, в их свободном от работы времени, да, пожалуй, даже и в работе. Следует отметить, что предсказания относительно отмирания игр де лаются как раз в период их широкого распространения — телевизионные игры, заключение пари на скачках, спортив ные соревнования, но в большинстве случаев они не пользуют ся элитарной престижностью и не занимают своего места в иерархии удовольствий, доставляемых игровой практикой. Второй пример противоположного смысла, допущенного по отношению к развитию человеческого общества, касается, естественно, вопроса о неравенстве. Если в отношении
230
равенства прав социология проявляет большую сдержанность, то в отношении экономического, социального и культурного неравенства она куда более многословна. Ее бурная активность в этой области долгое время скрывала и игнорировала одну из важнейших характерных особенностей развития французс кого общества на протяжении всего XX века — невидан ное сокращение неравенства в экономической, социальной и культурной областях. Повышение уровня жизни позволило западноевропейским странам стать по мировым меркам об ществом среднего класса. Эти два примера примечательны тем, что они позволяют уточнить тип организации антипатич ной науки: идеологическая экстериоризация и (или) культур ная экстериоризация являются доминирующими и поглощают методологическую.
Проникновение в мир современных вещей
Хотя социологи продолжают увлеченно, порой доводя себя до маниакально-депрессивного состояния, разоблачать мир, который, однако, им решительно никогда не удастся ни очер нить, ни переделать на свой лад (что, впрочем, не имеет никакого отношения к достижению ими своих карьеристс ких целей), сегодня наблюдается ослабление синдрома си стематической негативности. Эволюция, вне всякого сомнения, идет параллельно крушению авторитета ссылки на марксизм. Если раньше она придавала вес, то теперь наблюдается противоположное явление.
Однако, если предположить, что синдром внешнего опыта решительно освобождается от антипатичной науки и что активное противоборство торжеству реального мира явно ищет прибежище вне социологии, если предположить, наконец, что в своем огромном большинстве социологи отказываются вступать в отношения с социальной жизнью наподобие кра бов, боком возвращающихся в море на поиски трупов, остаются нетронутыми двойные вопросы сути и формы отношений, которые должны быть установлены, с реальностью, типа возможного с ним общения и мер, которые следует предусмотреть, чтобы не только не утратить, но и извлечь уже достаточно эффективные, хотя и стихийные знания,
231
заключенные в реальности и в самом человеке. Есть ли смысл с ходу искусственно покрывать археологической пылью и мумифицировать социальные явления, создавать видимость научной деятельности, когда существует возможность про никновения в мир современных вещей, в чем и заключается призвание социологии. И коль скоро люди успешно познают не ими созданный физический мир, они вполне способны познать ими созданный мир социальный.