Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Новые измерения безопасности:
взаимодействие глобальных
и локальных динамик
Для нас на первом месте стоит то, что мы ломбардийцы, а на втором месте — то, что мы европейцы. Италия для нас не значит ничего.
Паул Фриджерио
1. Введение
Достижение безопасности в современном мире ставит на повестку дня огромные и уникальные проблемы, как на уровне индивидуального чувства идентичности, так и на уровне коллективного чувства территориальной целостности, политической стабильности и экономического благополучия. Все эти проблемы подвергаются двойной направленности и динамике изменений. Поскольку человеческая активность становится более сложной и взаимозависимой, безопасность более не является просто вопросом поддержания военной готовности и эффективности международных союзов. Теперь политики должны сопоставлять обстоятельства, которые оказываются «намного более разбросанными, многочисленными и неопределенными», чем те, с которыми сталкивались предыдущие поколения, и это вовлекает их в «игры на шахматной доске, где международные и внутренние отношения формируют сеть, в которой число общественных и частных игроков только определяется, не говоря уже об их управляемости, где правила все еще должны быть установлены, где истинный характер угроз скрыт под их разнообразием и сложностью и где трудно судить, что составляет победу и проигрыш». Игроками на этой шахматной доске являются не только официальные лица. Индивиды и общества также подвергаются разнообразию угроз из близких и далеких источников, от близких соседей и отдаленных центров власти и финансов. Больше чем когда-либо безопасность неуловима; больше чем когда-либо она основывается на взаимодействии глобальных и локальных сил.
2. Огромная динамика
Масштаб взаимодействий, к которым я хотел бы обратиться — огромная динамика. Подталкиваемая очевидными противоречиями, блестяще подмеченными итальянским политическим деятелем и приведенными в эпиграфе, она состоит из напряженности между децентрализующим давлением в направлении к местным политическим и экономическим структурам, с одной стороны, и централизующими импульсами в направлении глобальных политических и экономических перспектив — с другой. Эти напряженные отношения долго были частью условий человеческой жизни, но их динамизм был затемнен в ХХ столетии двумя мировыми войнами и Холодной войной (которая сосредоточила внимание на национальных центрах), а в более ранние столетия — медленным темпом жизни (что делало глобальные и локальные события внешне независимыми от друг друга). Но сегодня, с окончанием противостояния супердержав и с широким распространением технологий, ускоряющих темпы взаимозависимости людей и обществ, сила этой динамики и напряжение, которое она создает, крайне усиливаются и все более и более проявляются, даже если ее значение для индивидуальной и коллективной безопасности остается неуловимым. Безусловно, имеется множество статей и книг, которые, так или иначе, принимают во внимание эту огромную динамику. В значительной степени не представленными в этой обширной литературе, однако, являются попытки исследовать непосредственно эту динамику, исследовать ее источники и спрогнозировать ее потенциальные последствия для как можно большего числа сфер человеческой деятельности.
Слова «исследовать непосредственно саму динамику» употребляются не случайно. Необходимо подчеркнуть, что глобальные и локальные силы не только возникают с нарастающей синхронностью (что приводит к тому, что напряжение, которое они создают, становится более широко признанным), но также и — что гораздо важнее — они являются взаимодействующими, где каждое увеличение глобализации вызывает усиление локализации, и наоборот. Огромная динамика, таким образом, — не просто сумма разнообразных причинно-связанных результатов, комплекс зависимых переменных; скорее, это — причинная сила сама по себе, взаимопроникновение независимых переменных, которые, взятые вместе, поддерживают и расширяют напряжение, отображаемое в заголовках каждый день.
Понимаемая как единая, последовательно диалектическая, огромная динамика требует отдельного научного термина. Беря на себя риск введения бесполезного жаргона, в течение некоторого последнего времени я называл это «фрагмеграцией» (англ. — fragmegration. — А. Л.), сложное обозначение, которое описывает взаимодействие процессов фрагментации и интеграции. Основной акцент здесь сделан на взаимодействии двух процессов. Фрагмеграция не рассматривается настолько широко, чтобы охватить все ситуации, где фрагментация и интеграция имеют место. Только те ситуации, в которых эти два процесса причинно связаны, подпадают под эту концепцию. В дополнение, я буду обращаться к экономическим и социальным аспектам фрагмеграции как колеблющимся между глобализацией и локализацией (или индивидуализацией), и к политическим измерениям как колеблющимся между процессами централизации и децентрализации.
Как будет отмечено ниже, рассматриваемая таким образом фрагмеграционная динамика предвещает глубокие последствия для безопасности индивидов, обществ, государств и глобальной системы. Поддерживаемая трансформацией трех основных параметров мировой политики — революцией опыта среди индивидов, кризисом властных полномочий в отношениях между гражданами и их более широкими общностями и раздвоением глобальных структур, в которых возник и бросил вызов государственно-центричному миру многоцентричный мир разнообразных неправительственных общностей — фрагмеграция ослабила государства и, в значительной степени, противопоставила их собственным обществам и гражданам так же, как она ослабила межгосударственную систему и противопоставила международные организации множеству акторов, которые стремятся реализовать свои цели через транснациональные или субнациональные отношения. Результат — глобальное состояние, которое я называю турбулентностью (англ. — turbulence. — А. Л.) в мировой политике, распространяющимся комплексом напряженностей, которые придают будущему неуверенность и угрожают безопасности людей на всех уровнях человеческой деятельности и организации.
Чтобы осознать динамизм, свойственный фрагмеграции, нужно быть готовым признать, что такие основные характеристики человеческого сообщества, как территориальность, сообщество, производительность, обязательства, работа, религия и лояльность, подвергаются глубокому преобразованию. Такое утверждение не всегда признается некоторыми учеными. Каждому аналитику, признающему динамику фрагмеграции, будет казаться, что, другие склонны отрицать, что глубокие и длительные изменения меняют течение социальной, экономической и политической жизни. Аналитические привычки умирают трудно. Выращенные и обученные в эру, когда государства и международная система служили основной политической формой организации, в которой национальные экономики полагались логическим контекстом, где спрос и предложение создали рынки, и где государственные границы рассматривались как дифференцирующие культуры и отделявшие «нас» от «них», многие аналитики сегодня отказываются принимать идею, что мир подвергся фундаментальному преобразованию. Да, признают они, национальные экономики должны были приспособиться к глобальной системе обмена и, да, политические общины, большие и меньшие чем этническое государство, стали существенными в мировой политике — но такие изменения не рассматриваются ими как настолько глубокие, что требуют принятия новых аналитических концепций. Как пишет К. Уолтц, когда «наступит решающий момент, государства одержат победу».
Отнюдь не подразумевается, что значимые, последовательные и применимые критерии для рассмотрения динамики фрагмеграции могут быть легко сформулированы. Ключевые переменные мировой политики нелегко поддаются измерению, так что я не хочу утверждать, что другие не сумели решить проблему, решение которой я нашел. Тем не менее, степень, с которой ученый может осознать значение и масштаб динамики фрагмеграции, по-моему, будет в основном зависеть от того, стоит ли он на стороне аргументов изменений или аргументов непрерывности.
Безотносительно к степени изменений, которую каждый приписывает процессам и институтам современной мировой политики, большая доля того, что динамика фрагмеграции стала с готовностью признаваться — это признак той степени, до которой прогрессирующие технологии внедрили сложность и взаимозависимость в ход событий. В более ранние времена — в течение того долгого периода истории, когда границы между национальными и международными системами были менее проницаемы и когда идеям, людям и товарам требовались недели и месяцы для распространения по миру — возникновение интеграционных процессов, например таких, как формирование государств, индустриализация обществ, развитие империй, или открытие новых торговых маршрутов, не рассматривалось как приводящее к фрагментации. Так же как, начало таких процессов фрагментирования, как гражданские войны или классовые конфликты, не представляет собой наглядный пример для рассмотрения их как приводящих к интеграции. Несомненно, оба набора причинных связей существовали и могли быть раскрыты, если судить задним числом. Но только тогда, когда технологии создали многочисленные пересечения между местными, национальными и международными системами, одновременно с этим и взаимодействие динамики фрагмеграции стало легко заметным, широко распространяющимся и полностью действующим как непосредственный стимул для новых последовательностей в связях, которые коренятся в прошлом и будущем посредством системы на всех уровнях экономической, социальной и политической организации.
3. Изменение границ
В то время как различные источники лежат в основе действия фрагмеграционной динамики в политической, социальной и экономической сферах, все они вносят вклад в один и тот же основной результат: в каждой сфере близкие связи между территориальностью и государством разрушаются и, таким образом, встает вопрос о том, что составляет границы общин. В политической сфере, вследствие причин, рассмотренных ниже, полномочия одновременно перемещаются вверх к наднациональным объектам, в сторону — к транснациональным организациям и социальным движениям и вниз — к субнациональным группам и общинам. В экономической сфере производство и средства обслуживания и распределения реорганизуются в бoльшие экономические объединения и ограниченные области (регионы). В социальной и культурной сферах лояльность и ценности переориентируются одновременно в направлении глобальных норм и соседских забот.
Все эти изменяющиеся тенденции, конечно, уменьшают компетентность и эффективность государств и делают их границы более проницаемыми и менее значимыми. Если преждевременно говорить о мире без границ — как заявляет один исследователь — то, конечно, не будет преувеличением обратить внимание на то, что исторические границы находятся в состоянии непрерывного изменения, что силы, которые сделали нации центральным местом крупномасштабной организации на протяжении столетий, более не являются такими «естественными», какими они однажды были.
Это не значит, однако, что этническое государство находится на пути к полному отмиранию. Несмотря на эрозию границ и возможностей в последние десятилетия, государства продолжают быть центральными акторами на глобальной сцене. Подчеркивание того факта, что они больше не являются единственными акторами, не должно ни опровергнуть их уместность, ни подразумевать, что появление других центральных игроков отодвинуло государства на вторые роли, удаленные от центра мировой политики. Многие государства все еще выполняют краеугольные функции, посредством чего коллективные нужды обществ выходят на первый план, защищаются или удовлетворяются перед лицом многочисленных вызовов, выдвигаемых все более и более взаимозависимым миром. Что бы там ни было, все государства — слабые, так же как и сильные, новые, так же как и старые — направляют стремления многих граждан к совместной политике, которая служит для защиты их коллективного благосостояния и физической безопасности. Что бы там ни было, все они обеспечивают коллективные средства для доступа к ресурсам и защищенности от мира вне их границ. Что бы там ни было — в большей или меньшей степени — все государства обладают юрисдикцией над инструментами принуждения и правами их использования.
Короче говоря, суверенитет государств может разрушаться, их границы могут изменяться различными способами и в различной степени, и их политические деятели могут становиться ненужными хранителями, «подобно музейным охранникам»: но немногие, если какие-либо государства остаются неизменными, и большинство из них продемонстрировали способность приспосабливаться к изменяющемуся миру. Возможности их лидеров ограничены больше, чем в прошлом, но они все еще имеют запас, чтобы управлять ситуацией. Поскольку затрагиваются государства, постольку главный вызов, поставленный динамикой фрагмеграции, — не дихотомический — будут или не будут государства существовать в будущем? — а, скорее, это вопрос того, как государства справятся с изменяющимися концепциями территориальности и эрозии их полномочий. Другими словами, вопрос заключается не в том, существует ли государство, присутствует ли оно в современном мире и весомо ли оно, а в том, до какой степени сосредоточение внимания на государстве может объяснять те вещи, которые мы пытаемся понять. Идея представленного анализа заключается в том, что такое фокусирование недостаточно; что изменяющиеся границы в экономической, социальной и политической сферах выдвигают на первый план потребность одинаково сосредотачиваться на том, как динамика фрагмеграции создает новые структуры и процессы, посредством которых разворачиваются события.
3.1. Экономические источники фрагмеграции
Возможно, экономическая сфера предлагает наиболее легко различимые процессы, посредством которых изменяются укоренившиеся границы и принципы территориальности. Глобализация национальных экономик — которая включает, среди множества измерений, «пространственную реорганизацию производства, глубокое проникновение отраслей промышленности через границы, распространение финансовых рынков, распространение идентичных потребительских товаров в отдаленных странах и огромное перемещение населения, прежде всего с Юга и Востока на Запад» — уменьшила привязанности к национальным государствам и поощрила действия и ориентации, которые возникают вокруг более крупных и более мелких организационных единиц. Эта динамика фрагмеграции способствует более узким перспективам одновременно через приток большого числа иммигрантов, которые цепляются за свои субкультурные сети, и через конфликты, порожденные их присутствием в устоявшихся общинах прежде дружественных соседей. Она обеспечивает более широкую перспективу через драматическое увеличение подвижности капитала. Поскольку бизнес перемещает капиталы и средства производства в новые места за границей, и поскольку глобальные финансовые рынки становятся все более и более объединенными, национальные власти менее способны к регулированию собственных экономик в направлении таких желательных результатов, как устойчивый рост, низкая инфляция и низкий уровень безработицы. Дни, когда государства имели возможности проводить автономную экономическую и социальную политику для защиты их населения, закончились, заставляя людей переориентироваться на те общности, где защита может быть более доступна. К тому же, мало того, что правительства теряют, по крайней мере, капельку контроля над их собственной внутренней автономией, они также должны справляться с серьезными социальными расколами, вызванными передвижением производств.
Во всех практических аспектах границы государств по отношению к экономическим вопросам начали уступать границам международных рынков. По словам двух исследователей,
такое множество производств глобализировано сегодня в терминах производства, отраслей, действий, и рынков, и настолько искушено в заключении торговых сделок и манипулировании валютой, что вероятное макроэкономическое воздействие правительств в денежно-кредитных и торговых вопросах серьезно ограничено. Правительства и центральные банки не имеют средств проследить за тем, что происходит в частном секторе. Они даже не знают, какие вопросы задавать ...
Другой обозреватель идет далее и приравнивает изменяющиеся границы в экономической сфере к устареванию традиционных государственных границ:
Национальное государство стало неестественной, даже дисфункциональной, единицей организации человеческой деятельности и управления экономическими процессами в мире без границ. Оно не представляет никакого подлинного, объединенного сообщества экономических интересов; оно не определяет никакие значимые потоки экономической деятельности. Фактически, оно не замечает истинные связи и союзы, которые существуют среди часто несоизмеримых групп, объединяя важные величины человеческой деятельности на неправильном уровне анализа.
И какая единица появляется вместо этнического государства как естественная единица для организации деятельности в пределах экономической сферы?
...Границы, которые теперь имеют значение — это те, которые можно обозначить как региональные государства. Границы регионального государства не устанавливаются политическим указом. Они создаются ловкой, но невидимой рукой глобального рынка товаров и услуг .... Региональные государства — это естественные экономические зоны. Они могут совпадать или не совпадать с географическими пределами отдельной нации — и если это имеет место — это историческая случайность.
Так как границы региональных государств определены естественностью их экономических зон и могут не совпадать с границами политических единиц, столкновение между стимулами, вызванными рынками, и полномочиями правительств становится самым важным в динамике фрагмеграции. Действительно, является спорным то, что главное изменение в функционировании мировой политики сегодня — изменение в балансе между этими двумя силами, когда политические власти все чаще считают более целесообразным уступать экономическим фактам. В некоторых случаях, кроме того, политические власти даже не имеют возможности уступить: «Региональные экономические взаимозависимости теперь гораздо важнее политических границ. В Сиэтле ... Япония рассматривается как сосед и ценный торговый партнер, в то время как Нью-Йорк и Восточное побережье расцениваются как отдаленные. Примером этого тезиса может служить региональное экономическое сообщество, которое сложилось через канадско-американскую границу между пятью американскими штатами и двумя канадскими областями без одобрения Вашингтона или Оттавы. ... Национальные государства по определению требуют наличия внутреннего политического центра, в то время как региональные государства встроены в глобальную экономику».
То, что лидеры традиционных политических территорий начали уступать фрагмеграционным требованиям глобальной экономики, недавно стало очевидным в ходе изменения их отношений с транснациональными корпорациями (ТНК). Или, по крайней мере, это — разумный вывод, который вызван тем, что в 1980-е гг. ТНК вступили в эру переговоров и сотрудничества с общественными секторами, в которых они работают. В то время как предыдущие отношения между ТНК и государством носили характер непрерывной конфронтации, с конфискациями государственными агентствами в странах, где ТНК стремились оперировать, сегодня национализация уже не часто встречающееся явление. Вместо этого налицо волна сотрудничества между национальными правительствами и ТНК. Существует множество причин для этого изменения — от попыток освобождения экономик в Третьем мире и потребности в капиталах, поскольку товарные цены постоянно снижаются, до снижения антиколониальных чувств. Но, взятые вместе, они показывают потребность обеих сторон — государств и ТНК разрешать напряженные фрагмеграционные отношения, которым они обе подвергаются.
То, что ТНК также подвергаются динамике фрагмеграции, вытекает из современных тенденций в их внутреннем развитии. В значительной степени благодаря интенсивному соревнованию, которое сопровождает ускоряющиеся темпы глобализации, но также и вследствие желания минимизировать их конфликты с национальными настроениями и политикой правительств, более чем несколько ТНК находят причины изменять собственную структуру, политику и поведение. Вопреки ожиданиям, уменьшение торговых барьеров, распространение компьютерных технологий и возрастающая эффективность рынков капиталов сужают экономику, обусловленную ростом масштабов производства и распределения, и, как следствие этого, уменьшают преимущества крупных фирм по сравнению со средними и мелкими. Действительно, увеличиваются признаки того, что гигантские фирмы терпят неудачи в конкуренции и считают необходимым реструктурировать режимы работы. ... «Эра построения корпоративных империй закончилась. Эра более широкой, более жесткой глобальной конкуренции, со всеми ее рисками и неопределенностью, началась».
Ответом ТНК на обязательства и национальные настроения должна быть попытка одновременно децентрализовать и объединять, сокращать и расширять — по-видимому, противоречивый образец, который фактически хорошо совместим с динамикой фрагмеграции. Вместо развития через поглощение других фирм, большие компании формируют союзы с конкурентами и предоставляют своим отделениям большую автономию, чтобы воспользоваться преимуществами местных условий. В действительности, они скорее развивают федеральные, а не иерархические структуры, чтобы успешно конкурировать с более мелкими компаниями. Одно из названий, данное этим недавно возникшим деловым структурам — «предприятие отношений», которое определяется как «сеть стратегических союзов между крупными компаниями, охватывающими различные отрасли промышленности и страны, но скрепляемыми общими целями, которые поощряют их действовать почти как единую фирму ... Предприятие отношений ... — один из выходов для фирм, чтобы обойти (многочисленные) ограничения. Многонациональный союз независимых отдельных фирм может привлечь большое количество денег; они могут избегать антимонопольных барьеров; и, имея отделения на всех основных рынках, они имеют политическое преимущество считаться местной фирмой почти всюду».
Короче говоря, делается ли акцент на факте, что предприятия отношений будут даже крупнее, чем существующие корпоративные гиганты — по одной из оценок они будут иметь общие доходы, приближающиеся к 1 триллиону долларов в XXI столетии, — или на факте, что они, тем не менее, составлены из местных фирм, которые хотели объединиться и, таким образом, принимают на себя всю нестабильность, присущую структурам союза, ТНК проходят через этап изменения устоявшихся границ. Очевидно, они также испытывают динамику фрагмеграции, из-за которой пересматривается юрисдикция в большем или меньшем количестве затронутых направлений.
3.2 Социальные источники фрагмеграции
Средства, предложенные технологическим прогрессом и рынками, продвигающими экономическую глобализацию, тесно связаны с образами фрагмеграции в социальной сфере. На такие институты, как семья, школы, рабочие места и здравоохранение, глубоко воздействует изменение границ в экономической и политической сферах. Действительно, трудно придумать какой-либо аспект социальной и культурной жизни общин на всех уровнях, не затронутый динамикой фрагмеграции. Здесь переменные пространства и времени позволяют фокусироваться лишь на нескольких из последствий, но они должны быть рассмотрены как иллюстрации распространяющегося влияния в глобальном масштабе.
Социальные последствия экономической глобализации и появление региональных государств особенно примечательны. Некоторые исследователи утверждают, что, уступая транснациональным корпорациям и «естественным» экономическим требованиям региональных государств, национальные правительства «являются также сообщниками в глобальной стратегии развития, которая исключает большинство мирового населения». Эта линия рассуждений рассматривает региональные государства как облегчающие продажи новых товаров, предназначенных для новых клиентов на новых рынках, без озабоченности значительным числом потребителей, которые не могут позволить себе купить эти изделия, и обеспечивающие, таким образом, постоянство больших общностей бедности, плохого здоровья, неграмотности и нищеты во всем мире. Такой порядок требует изменений на мировой карте: «на одной стороне мы видим динамический, сильно связанный, быстро развивающийся архипелаг технополисов, включающий менее восьмой части мирового населения; на другой — обширную, разъединенную и распадающуюся пустыню, которая является домом семи из восьми жителей Земли».
Не менее заметна динамика фрагмеграции, изменяющая социальные и культурные процессы, которые берут корни в воздействии коммуникационных технологий. С одной стороны, последствия быстрого, продолжительного развития и уменьшения затрат оптико-волоконной связи, спутниковых антенн, факсимильных аппаратов, электронной почты, компьютерных сетей, глобального телевидения и многих других механизмов для обращения идей, информации, картинок и новостей объединяют народы больше чем когда-либо. Мир теперь связан в глобальном масштабе, создавая такие информационные потоки, которые соединяют каждое сообщество с другими и делают теоретически возможным послать сигнал с любой станции в любую точку на земле. В то время как, может быть, преждевременно утверждать, что эти новые потоки приводят к развитию мирового общества — многое зависит от того, как понимается эта концепция — несомненно, они внесли вклад в устаревание традиционных границ и содействовали росту новых транснациональных систем. С другой стороны, те же самые глобальные технологии также поощряют возврат к местным общинам. Поскольку люди и институты испытывают потерю автономии, которая сопровождает глобализацию, они стремятся защитить свои интересы и достичь психического комфорта, возвращаясь к «близким» группам, к которым они принадлежат. Углубляющиеся связи этнических меньшинств и рост религиозного фундаментализма — очевидные примеры динамики локализации, вызванной глобализацией. Другими словами, поскольку микроэлектронная революция и множество других факторов увеличили аналитические и эмоциональные навыки людей всюду, и поскольку конец Холодной войны сделал более легким выбор «близких» групп и отдаленной лояльности, постольку население стало все более и более способным строить сценарии, которые идентифицируют его собственные интересы в ходе собы-тий.
Примечательно, что в то время как полномочия государств обычно разрушаются динамикой фрагмеграции, существуют ситуации, когда государства стремятся поощрять локальные процессы, чтобы сохранить собственную связь с населением и законность. Поступая таким образом, в действительности, они прибегают к политике фрагмеграции, чтобы компенсировать динамику фрагмеграции. Ярким примером этого, по-видимому, противоречивого подхода могут служить усилия по поощрению лингвистического разнообразия:
В течение более чем четырех столетий власти в Париже презирали провинциальные языки как вульгарные и отсталые и боролись за то, чтобы распространить стандартизированный французский язык на остальную часть нации. В то время как лишь немногие западноевропейские страны имеют лингвистическое разнообразие подобное Франции — восемь отдельных языков и более чем дюжина диалектов — немногие государства настолько систематически подавляли региональную речь выступая во имя национального единства. ... Но принимая во внимание распространение английского языка ... правительство приняло решение о том, что региональные языки Франции скорее обогащают национальное наследие, чем ставят под угрозу идентичность страны. Теперь правительство требует, чтобы они выжили. ...
Динамика фрагмеграции может также проявляться в институциональном взрыве, который сопровождает увеличивающуюся взаимозависимость мировой политики. Большая чувствительность к личным интересам со стороны граждан и большая сложность глобальной жизни привели к быстрому увеличению числа и типов институтов в каждой сфере деятельности. Чтобы встретить более сложные вызовы, этнические группы, профессиональные сообщества, субнациональные правительства, преступные синдикаты и другие неэкономические акторы нашли целесообразным нарушать национальную юрисдикцию и увеличивать связи за границей, даже несмотря на то, что некоторые из них сузили масштаб своей деятельности или повторно активизировали свои действия на местном уровне. Это не какое-то простое совпадение, например, что преступление стало главным стимулом для развития крупномасштабных транснациональных сетей или что недавно одна из наиболее кочевых мировых общин — цыгане организовались, чтобы защитить собственные коллективные интересы.
Рассмотрите, например, рост социальных движений в последние годы. Они не имеют никакого четко определенного членства или полномочных структур; они состоят из такого количества людей, такого количества территории и касаются тех проблем, которые кажутся соответствующими вовлеченным людям; они не имеют никакого центрального офиса и распространены во многих местах; они открытые, не исключающие никого и принимающие любого, кто желает быть частью движения. Более часто социальные движения организованы вокруг определенного круга проблем — подобно тем, которые выдвигают на первый план беспокойство феминисток, защитников окружающей среды или активистов движений за мир — и как таковые они обслуживают транснациональные потребности, которые не могут быть выполнены национальными правительствами, организованными внутриполитическими группами или частными фирмами. Социальные движения, — таким образом, существенные силы процесса глобализации. Они вносят важный вклад в неэкономическую ткань связей, облегченных новыми коммуникациями и транспортными технологиями. Если можно так выразиться, они подбирают кусочки, которые оставляют государства и бизнес вне своих пересекающихся границ: так же, как движения за мир фокусируются на последствиях государственных взаимодействий, так, как экологические движения озабочены последствиями развития транснациональных корпораций. Говоря более строго, «смысл этих антисистемных движений — в том, что они часто избегают традиционных категорий нации, государства и класса. Они ясно формулируют новые способы жизни, новое отношение к времени и пространству, новый смысл истории и идентичности.
Другой яркой иллюстрацией той степени, до которой были подорваны традиционные принципы территориальности в социальной сфере, может служить изменение концепции того, что составляет «дом». ... В действительности, «дом» стал обозначать любое место, куда забросит работа родителей, и куда они берут своих детей, в то время как значение долгосрочного «дома», к которому испытывают глубокую привязанность, теперь остается только «на секунду в прошлом в коммуникациях и на день в прошлом в действительности». Не менее поразительный индикатор изменения значения «дома» — появление широкого диапазона новых социальных ролей, которое сопровождает процессы глобализации. Как пишет один аналитик, «коммерческие пилоты, программисты, международные банкиры, специалисты в области средств массовой информации и нефти, знаменитости шоу-бизнеса, эксперты по экологии, демографы, бухгалтеры, профессора, атлеты — все они составляют новую породу мужчин и женщин, тех, для кого религия, культура, и национальность могут казаться только незначительными элементами в рабочей идентичности».
В то время как определенная неясность существует относительно точного местоположения новых границ, складывающихся в социальной сфере, многие из процессов фрагмеграции, которые нарушают традиционные границы, легко заметны. За исключением тех, кто поддерживает пересекающиеся границы, например преступные группы, транснациональные действия индивидов, обладающих новыми социальными ролями, перечисленными выше, могут легко наблюдаться и прослеживаться. Аналогично, транснациональные процессы, поддерживаемые социальными движениями, очевидны посредством их собраний и литературы. И, конечно, глобальное распространение культуры явно проявляется в рекламных надписях, книжных и музыкальных магазинах, телевизионных программах, столовых и многочисленных другие артефактах культурных методов, импортированных из-за границы.
3.3 Политические источники фрагмеграции
В центре динамики фрагмеграции в политической сфере находятся две мощные силы. Первая — появление всемирного предпочтения демократических форм правления, властных структур, основанных на законно выраженной воле народов. Вторая — тесно связанная с первой; это снижение упомянутой выше способности государств и их национальных правительств сохранять неквалифицированную лояльность их граждан и встречать вызовы все более и более взаимозависимого мира дома и за границей. Именно здесь, в изменяющихся границах, вызванных требованиями усилить значение демократических институтов и уменьшить полномочия государств, диалектика, свойственная фрагмеграции, является особенно острой. Интенсивность этого двойного процесса коренится в динамике, на основании которой переадресованная лояльность обуславливает глобальные вызовы, и динамике, на основании которой управление глобальной экономикой и поддержание мира инициируют ответы субнациональных общин: в то время как государства ослаблены обоими процессами, взаимодействие этих двух динамик привело к представлению о нестабильности в мировой политике, которая кажется гораздо более беспокойной и непонятной чем когда-либо прежде.
В то время как сила процессов фрагмеграции была продемонстрирована способами, которыми напряженность этнических связей и конкуренции в Центральной Европе и бывшем Советском Союзе привела к юридическому распаду нескольких стран и к глубокому вовлечению Организации Объединенных Наций, Соединенных Штатов и государств Западной Европы, было бы серьезной ошибкой предполагать, что такие ситуации — лишь крайние случаи того, как кризисы внутриполитической власти могут иметь глобальные последствия. Действительно, существует множество современных национальных систем в обстоятельствах, которые являются одинаково страшными, потому что они испытывают недостаток субнациональных основ для реорганизации, которая позволила бы им юридически отделиться и, таким образом, приводит к неуправляемости, которая ведет к явному беспорядку, скорее к ухудшению, чем к изменению границ власти: «от Гаити в Западном полушарии до осколков Югославии в Европе, от Сомали, Судана и Либерии в Африке до Камбоджи в Юго-Восточной Азии, появляется новое тревожное явление: обакротившееся национальное государство, крайне неспособное к самосохранению как член международного сообщества».
Если число несостоявшихся национальных государств становится все больше и больше, так же происходит и с теми, которые могли бы быть названы «национальными государствами, брошенными на произвол судьбы» — национальные системы, которые имеют длинную историю, но потеряли их связи и вполне возможно могут перемещаться на грань распада, поскольку темп динамики фрагмеграции ускоряется. Восемь примеров в разнообразных частях мира сразу же приходят на ум. В Индии Индо-Пакистанский конфликт недавно принял опасный поворот, который может расколоть эту древнюю страну еще раз на две части или, что хуже, оставить ее без любого законного правительства на национальном уровне. Во Франции широкое общественное чувство беспокойства углубилось до грани, когда «многие французы не знают, что теперь означает быть французом», где настроение пессимизма настолько широко распространено, что «многие французы имеют сомнения относительно способности их страны успешно встретить опасности, возможности и неопределенности, которые скрывает в себе будущее», как будто «что-то ломается и общество разваливается», и что, действительно, «все институты, созданные за последние 40 лет, находятся в кризисе и поэтому неспособны ответить на это». В Италии кризис власти подкреплялся раскрытием скандалов о масштабной и распространяющейся коррупции среди правительственной и экономической элиты; это достигло той грани, когда система лишилась какой бы то ни было законности.
В России долговременное отсутствие общих национальных ценностей, вскрывшееся с крахом коммунистической идеологии, лежит в основе продолжающегося ухудшения, которое может привести к отсутствию каких бы то ни было авторитетных институтов, способных к созданию минимума социального порядка. В Китае такая же идеологическая неудача, усиленная быстро развивающейся прибрежной экономикой, привела провинциальные правительства к игнорированию директив центрального правительства в Пекине и противостоянию последнему с назревающим вопросом, как восстановить приверженность к национальному обществу. В Афганистане, подобно Чехословакии и Югославии, «разделение страны на три автономных территории стало реальным фактом». В Японии поднимаются такие вопросы, которые редко возникали в Японии: была ли административная верхушка так подавлена чередой скандалов, что она в конце концов потеряла моральное право управлять. В Египте борьба светского правительства по преодолению вызова хорошо организованного движения исламских фундаменталистов, вероятно, будет продолжаться в течение долгого времени, с достаточно сомнительным результатом для возможного «победителя», с целью восстановить власть, необходимую для эффективного управления.
И Соединенные Штаты не обладают иммунитетом к динамике фрагмеграции. Они также, кажется, испытывают снижение способности своего правительства мобилизовать широкую поддержку политики, разработанной, чтобы остановить рост дефицита и множество давних и серьезных внутренних проблем. Даже в ситуации, когда Демократы контролируют законодательную и исполнительную ветви власти, сохраняется безвыходное положение американских правительственных механизмов. В международных делах также налицо глубокий раскол относительно того, как американцы рассматривают роль их страны в мире, несмотря на конец Холодной войны. США могут быть мировым лидером (и даже его единственной главной властью) — но они — едва ли супердержава, каковой они являлись пару десятилетий назад, и в изменении этой роли заметны процессы эрозии суверенитета.
Все же, мы не должны преувеличить мощные стремления к самоопределению, которые подрывают национальную власть и имеют тенденцию децентрализовать правительственную юрисдикцию по отношению даже к самой маленькой области этнической, социальной или религиозной общности. Они должны рассматриваться в связи с равновеликим противоположным давлением глобализации, давлением, которое может преобразовать локальную юридическую общность в региональное государство или в то, что другие называют термином «космополитические глобальные племена», основанные на сложных глобальных субкультурах, берущих начало в этнической идентичности и возможностях, предоставляемых реактивными самолетами и факсимильными аппаратами, сквозь все более и более устаревшие границы национального государства. Если это ситуация, при которой аналитические и эмоциональные навыки людей и групп расширяются, тогда имеются серьезные основания для признания жестких границ устаревшими, ограниченными юрисдикцией и, таким образом, в конечном счете быть готовыми уступить — сознательно или иначе — власть новым формам управления, которые охватывают динамику локализации и глобализации. Региональные государства — возможный ответ на эти границы. Так, многие особенности современной мировой жизни: требования Международного Валютного Фонда, действия ООН по поддержанию мира, проведение выборов, контролируемых международными наблюдателями, и международные режимы по охране окружающей среды, дикой природы, океанов и по другим глобальным проблемам — являются иллюстрациями того, как власть может подвергнуться тонким изменениям в централизации решений. Эти изменения не могут быть столь же четки или драматичны, как кризисы власти, которые вызывают движение в децентрализации руководства, но их тонкость не должна рассматриваться как указание, что напряженные отношения между централизацией и децентрализацией динамики связаны таким образом, что вопрос решится в пользу последней.
Другой путь дифференциации среди централизации и тенденций децентрализации, поддерживаемых динамикой фрагмеграции, состоит в том, чтобы противопоставить глобализацию конфликта глобализации сотрудничества. Первая легко может быть обнаружена в недавнем прошлом, в виде многочисленных толп людей, собирающихся на городских площадях, чтобы выразить неудовлетворение существующими условиями и потребовать проведения реформ. Начиная с конца 1980-х, множество городов и стран в мире были ареной таких сцен, кризисов власти, в которых люди объединяли свои жалобы и заявляли, что они больше не желают соглашаться на существующее статус-кво. В то время как, несомненно, каждый из этих кризисов власти вырос из собственных корней, их возникновение примерно в один и тот же отрезок истории говорит, что они также имели общие источники, что динамика глобализации распространяла конфликт за пределы национальной юрисдикции. Но как объяснить это распространение? Ясно, что слабые процессы подражания, облегченные достижениями микроэлектронной революции, лежат в центре объяснений. Идея бросить вызов власти прививается в народные умы сценами телевидения, демонстрирующего группы и толпы в другом конце мира, успешно вырывающие ответ, и даже согласие, у правительств. И как только идея прочно внедряется, подобное действие может последовать. Может потребоваться только незначительный инцидент для того, чтобы преобразовать их новооткрытую, транснационально-пробужденную готовность в то, что выливается в противостояние на улицах. Хотя это может быть менее очевидным, интернационализация конфликта не менее динамична, чем интернационализация производства или интернационализация информации.
Почти то же самое может быть сказано относительно глобализации сотрудничества. Не похоже на простое совпадение то, что, например, только в 1988 г. приблизительно шесть войн, наряду с несколькими давними ситуациями постоянного противостояния на грани войны, были остановлены или значительно сдвинулись в сторону примирения. Напротив, чувствительные индикаторы подражательных процессов могут снова быть различимы. В этих случаях, однако, процессы подражания вовлекали правительственные элиты, которые воспринимали успешные мирные переговоры в других регионах как содержащие уроки для их собственных ситуаций, в большей степени, чем это делала массовая публика...