Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
О социальной стратификации российского общества в контексте трансформационных процессов*.
П.Л. Кузнецов
Стратификационная система общества, как известно, не является неподвижной, она эволюционирует, развивается, меняется, одним из первых это было подмечено ещё Ф. Энгельсом2. Среди процессов изменения социума наиболее актуальным в условиях российского общества становится социальная трансформация, которая представляет собой «преобразование социальных институтов, социальных структур, нередко сопровождающееся их коренной ломкой» [4]. Указанное определение является наиболее подходящим для описания трансформации в России, добавим только, что необходимо различать понимание трансформации как любого изменения в обществе (что встречается, например, у Э. Гидденса) от трансформации как совокупности социальных изменений в рамках смены социально-политических систем.
Для характеристики трансформации социальной стратификации отечественного социума нам необходимо охарактеризовать классовую структуру доперестроечного советского общества. Официально все советские граждане были объеденины в два класса (рабочие и крестьянство) и одну прослойку (интеллигенцию). Эта традиция берёт своё начало с заявления И.В. Сталина в 1936 году [20; 110], тем не менее, она имела мало общего с реальной стратификацией советского социума и отражала её лишь в общих чертах, и чем дальше шло развитие социалистического общества, тем более явным было несоответствие формулы реалиям, что было отмечено социологами. Так, например, Ю.В. Арутюнян выделил четыре группы сельского населения:
Советское общество по мнению ряда авторов3 являлось этакратическим, что представляло собой альтернативу модернизации для СССР, территория которого исторически находилась за пределами ареала западноевропейской цивилизации4.
По мнению же других авторов (например, Н.Е. Тихоновой), в силу своего этакратического характера, а именно сращивания отношений власти и отношений собственности, было бесклассовым. «Реальную основу социальной структуры составляло место в процессе нетоварного перераспределения, отношение к контролю над каналами распределительной сети (понимаемой как распределение всех видов ресурсов). Соответственно, общество разделялось на две основные группы: 1) «управляемые», т. е. рядовые работники, различия между которыми были весьма относительны, и токарь был таким же наемным работником на службе у государства, как врач или тракторист и 2) «управляющие», которые обычно отождествлялись с номенклатурой, выполняющей в той или иной форме распорядительные и распределительные функции» [26; 62]. Мы разделяем точку зрения касаемо бесклассового общества ещё и по причине отсутствия права частной собственности как такового, поскольку не было класса собственников, а его роль исполняла бюрократическая машина. Следовательно, не было и классового антагонизма, а соответственно, и выделение классов было бы бессмысленным.
Характеризуя стратификационную систему советского общества, Н.Е. Тихонова укрупненно выделила 4 группы: а) средний класс, состоявший из руководителей небольших предприятий и среднего звена крупных предприятий (творческая интеллигенция, работники ВПК), высококвалифицированных специалистов, а также тех, чья деятельность была связана с распределением товаров – их долю автор оценила как равную третьей части советского общества; б) группа, состоящая из рабочих, колхозников и массовой интеллигенции; 3) люмпены; 4) представители номенклатуры. В перестроечные годы к ним добавилась пятая страта – предприниматели [27; 8].
По мнению Л.А. Беляевой, в советском обществе не было среднего класса, его место занимала так называемая медианная группа – 82% населения, – то есть группа, занимающая срединное место в социальной иерархии, однако не обладающая свойствами среднего класса [2; 151].
Но как же охарактеризовать трансформацию, происходящую в СССР/ России с 1985 года? Для этого необходимо иметь в виду, что:
Во-первых, социальное изменение может быть как эволюционным (плавным), так и революционным (скачкообразным). И здесь актуально упомянуть о развитии социальной системы с точки зрения синергетики, согласно которой система может развиваться по стационарной и нестационарной траектории. В первом случае речь идёт о предсказуемом движении плавном движение, какое, например, наблюдалось в СССР в 1970-е годы и названо «застоем». Второе – это движение за пределами конуса допустимости, с непредсказуемыми последствиями, в режиме бифуркации [12; 46]. Такой тип изменения был характерен для России в 1990-е г.г.
Во-вторых, важен сам вектор трансформационных процессов – поступательное движение вперёд, социальная деградация, стагнация. Но это характеристики однонаправленных, иногда даже линейных, движений, не имеющих в случае трансформационных процессов длительного тренда, поскольку в случае, когда речь идёт о движении системы в долгосрочной перспективе, говорить о линейности её траектории не приходится. Таким образом, трансформационные процессы выступают здесь в качестве некой многовекторной модели, и в этом заключается их противоречивость.
В-третьих, существует зависимость между типом трансформации и «типом общества, в котором они происходят» [10; 123]. В западных странах изменение проходят более равномерно, чем в других государствах, ставших на путь модернизации. Здесь же «социальные преобразования, по определению, оказались более концентрированными» [10; 123].
В-четвёртых, «выделяют четыре основных подхода к исследованию социальных трансформаций: эволюционные модели, циклические модели, конфликтологические и функционалистские» [8; 185]. Эволюционистская модель (Г. Спенсер) брала за основу эволюционную изменчивость растений и животных и примеряла эти законы на общество. Таким образом, имеется некая траектория развития общества от более простого к сложному, от менее совершенного, к более совершенному. В рамках циклической модели развитие общества понимается как совокупность неких циклов, в рамках которых происходят зарождение, подъём, зрелость и упадок социума. Так, в частности, у П. Сорокина, общество проходит через три стадии своего развития (идеационную, идеалистическую и чувственную), в ходе чего оно развивается, а затем разлагается, что приводит к появлению нового общества и началу нового витка [23]. Конфликтологический подход подразумевает межгрупповой конфликт в качестве основы трансформации. Здесь в качестве примеров можно привести теорию классовой борьбы К. Маркса, а также теорию классового конфликта Р. Дарендорфа. Функционалисты понимали социальное изменение как совокупность интеракций акторов в соответствии с их социальными ролями.
Теперь перейдём непосредственно к анализу социальной стратификации советского/российского общества в условиях трансформации. Начать необходимо с центральной проблемы трансформации социальной стратификации – социального неравенства. В российском обществе следует выделить следующие типы неравенства:
1. По отношению к средствам производства: собственники крупного, среднего, малого бизнеса; наёмные работники постоянного и временного найма. Как известно, у советских граждан не было права частной собственности, его заменяло право личной собственности. Соответственно, класса собственников быть попросту не могло – все были наёмными работниками у государства. Таким образом, социальная стратификация советского общества прослеживалась в иных плоскостях и измерялась, прежде всего, в категориях «дожность», «власть» (соответствующая должности) и, разумеется, «профессия». Таким образом, советское общество классифицировалось по отношению к средствам производства не классически – в зависимости от собственности, а косвенно – в зависимости от степени доступности общественных ресурсов, а также возможности распоряжения ими на профессиональном поприще (а соответственно, и для личных нужд).
2. По уровню доходов: здесь особенно стоит подчеркнуть проблему роста социальной поляризации. Если в СССР соотношение доходов 10% самых богатых граждан к 10% самых бедных составлял всего 3-4:1[20; 6], то в России в первом квартале 2010 года децильный коэффициент только по официальным данным составил 1:14,5 [17]. Сторонние эксперты утверждали, что в 1996 году указанный коэффициент был равен 36,3; в 2000 году – 20,3; а в 2007 году он уже находился в пределах 30-40 единиц [14]. Таким образом, мы имеем тренд нелинейного увеличения разницы в доходах полярных групп населения.
3. Гендерное неравенство, проявляющееся в современной России в скрытых формах: больших шансах на трудоустройство на статусные профессии и перспективные должности у мужчин; меньшей вероятности продвижения женщин по карьерной лестнице.
4. По количеству и уровню доступных властных ресурсов. В силу этакратического характера государства в формуле успеха российского социума непременно одной из важнейших переменных является власть. Лица, имевшие доступ к властными ресурсам, смогли в начале 1990-х приобрести и даже защитить своё имущество, абсолютное же большинство, не имевших столь значительного социального капитала, оказались вне перераспределительных отношений. Помимо этого, в обществе произошёл негативный отбор, последствиями которого стало «возрождение люмпен-пролетариата на верхах буржуазного общества» [13; 11].
5. Неравенство в уровне образования. Здесь два основных аспекта: а) неравенство на основе градации «среднее общее образование – среднее профессиональное образование – высшее образование»; б) неравенство, возникающее на основе территориальных различий между образовательными учреждениями одного уровня, расположенными в столицах и провинции, в основных научных центрах и прочих городах и т.д.
С проблемой неравенства тесно связана проблема социальной мобильности в обществе: здесь кроется ключевое отличие советского общества от современного российского – различные векторы и интенсивность мобильности. Советский социум отличался редкой по интенсивности мобильностью широких социальных слоёв, даже несмотря на последствия сталинских репрессий и ВОВ [16; 158] . «Если в 1922 г. доля городского населения составляла в СССР лишь 16%, да и большая часть этих горожан вела по преимуществу селький образ жизни, то к моменту распада Союза, т. е. к 1991 г., городская часть жителей страны достигла 66% к общей численности населения, а собственно в России — 74%. К этому времени из примерно 130 млн. работающих свыше 42 млн. были заняты преимущественно умственным трудом» [16; 158]. Таким образом, за относительно непродолжительное время, включая военный период, страна превратилась из аграрно-индустриальной с разорённым хозяйством в крупное по своим масштабом промышленно-развитое государство, с соответствующим ему индустриальным обществом. Важная черта: вектор социальной мобильности был постоянным: в обществе были созданы условия для массовой восходящей социальной мобильности, благодаря которым к началу перестройки в советском обществе сложились широкие слои, отличающиеся высокими уровнями образования и профессиональной квалификации. Помимо этого, начиная с индустриализации, в Советском Союзе имели место полномасштабные миграционные процессы преимущественно северного и северо-восточного направления (в Европейский Север, на Урал, в Сибирь и Дальний Восток). Подобная высокая степень социальной мобильности привела к высшей степени перемешивания социальной структуры населения, что видно «невооружённым» взглядом на примере такого признака, как диалекты русского языка, различия между которыми на большей части территории страны сведены к минимуму, а в местах массовых миграций и вовсе исчезли.
В разрез советскому обществу, общество российское с самого своего становления продемонстрировало обратные тенденции: массовую нисходящую социальную мобильность в купе с центробежными миграционными тенденциями (из Севера и Востока в центральные регионы, из сёл в города, из райцентров в региональные центры, из регионов в столицы).
В результате изменения миграционных направлений, произошли серьёзнейшие изменения в социальной структуре общества:
Во-первых, сильнее всего пострадало село. Произошло вымывание человеческого капитала из деревни, сегодня «из 150 тысяч сельских населённых пунктов примерно в 8-9% из них уже не проживает ни одного человека, ещё в 20% проживает до 10 человек. Другими словами, почти треть – это умирающие деревни» [15; 197]. В виду сокращения рабочих мест, а также численности объектов соцкультбыта на селе произошли деквалификация трудовых ресурсов в купе со снижением культурного уровня населения и социальной деградацией [15; 200-201].
Во-вторых, произошло значительное обезлюдивание северных и восточных российских территорий. Некоторые северные города за счёт эмиграции за 1990-е г.г. потеряли до половины собственного населения: например, численность населения Магадана снизилась в период с 1989 по 2008 годы со 151,7 до 99,6 тысяч человек; в Тынде за тот же период – с 62,0 до 38,2 тыс. человек, в Мурманске – с 468,0 до 314,7 тыс. человек [21]. Одновременно с внутренними миграционными движениями происходили и внешние: Россия меняла «мозги» на «руки», так как из страны на Запад уехала значительная прослойка высококвалифицированных специалистов, а в пределы страны устремились трудовые мигранты (гастарбайтеры) из ближнего зарубежья и Китая. Только по официальным данным сегодня в России насчитывается порядка 10 млн. нелегальных мигрантов [25] .
В 1990-ые г.г., как известно, дважды произошли процессы массового обнищания населения. Первый раз – в 1992 г., когда в результате либерализации цен и замораживания вкладов советских граждан в Сбербанке «доходы населения в среднем упали в 2,5 раза» [18; 34]. Если высчитывать порог бедности по советским показателям, то доля бедных в том же 1992 г. составила 70 – 80% [18; 34], а индекс потребительских цен, согласно данным Федеральной службы статистики, за тот же период составил 2608,8%; а за следующий, 1993 год, – 939,9% [6]. «Кризис 17 августа 1998 г. явился вторым сокрушительным ударом по российскому населению. В январе 1999 г. минимальная заработная плата составляла 10,6% от прожиточного минимума и равнялась 3 долларам США в месяц, т.е полностью утратила свой социально-экономический смысл» [18; 35].
Рост цен на нефть помог России довольно быстро преодолеть кризис, однако дальше этого не пошло: несмотря на благоприятную экономическую конъюнктуру, за «тучные» годы начала 2000-х так и не было начато серьёзных попыток модернизации промышленности, развития наукоёмких отраслей [22]. В результате, за исключением жителей крупнейших городов, большинство населения существенно не улучшило своё положение (даже несмотря на рост потребления с привлечением ссудного капитала).
Помимо этого, необходимо отметить феномен «закрытия» элит от остальной части общества, что препятствует нормальной вертикальной социальной мобильности, а также обновлению социального состава высших слоёв. Вообще, по мнению О.В. Гаман-Голутвиной, только в 1990-ые годы в России впервые за несколько веков появилась элита, которая до этого была подчинена царям, императорам, генсекам и т.д. Однако элитой в полной мере она так и не стала, так как не способна была продуцировать общепонятные смыслы, цели и стратегии [5; 38]. Тогда же расширились каналы вертикальной социальной мобильности, доставшиеся в наследство от СССР. Однако уже начиная с 2000-х, социальные лифты полностью сменила «система личного, кланового и коррупционного продвижения. Своеобразный оттенок приобрело понятие «команда»: сегодня это не союз профессионалов-единомышленников, а группа лиц, обязанных и зависимых, которая будет поддерживать «босса» во всем» [7; 95]. В результате трансформации, в среде элит отсутствует честная конкуренция, возрождена советская практика «наказания невиновных и награждения непричастных» [7; 95]. Всё это не способствует эффективному менеджменту в высших эшелонах власти [7; 95].
Поляризация в купе с ограниченными возможностями мобильности, привели к атомизации российского социума в целом, дезинтеграции и отсутствию консолидации внутри его. Для обеспечения последней необходимы одинаковые правила игры, которых нет в российском социальном пространстве [28; 103]. Например, за опаснейшее для развития государства деяние – взяточничество – разоблачённому чиновнику редко грозит реальный срок, таким образом, система не ставит эффективных заслонов против явлений, ведущих к её коррозии.
Какая же она сегодня, стратификационная система российского общества? По мнению О.А. Кармадонова социальная стратификация в современной России обладает статусной консистентностью лишь на верхних этажах – внутри элит и субэлит, – в то время как остальные слои общества (за исключением, разве что, представителей «социального дна») представляют собой некий коктейль из статусных позиций. Так, например, учителя, обладая высоким образовательным уровнем, не могут похвастаться соответствующим имущественным, а следовательно, и символическим положениями [9].
Несколько схожую оценку современной социальной стратификации даёт С. Кордонский, но лишь в части, касаемой того, что в социальной структуре российского общества не удаётся выделить высший, средний либо низший классы. Однако С. Кордонский даёт этому другое объяснение: в современных условиях в российском обществе отсутствуют классы, их заменяют сословия, зиждущиеся на законодательно закреплённом правовом неравенстве, в первую очередь, касаемо процессов распределения ресурсов. Классы же сменяют сословия на относительно короткие периоды перед сменой одной сословной системы другой: перед перестройками, революциями и т.д [11; 36]. Одновременно, С. Кордонский отмечает, что процесс кристаллизации сословной структуры российского общества – сословизация – ещё не завершён [11; 72]. По нашему мнению, ещё рано говорить о процессах сословизации в современном российском социуме, поскольку традиционная сословная структура общества помимо закрепления её на законодательном уровне предполагает, во-первых, относительную замкнутость различных социальных групп при редких случаях межсословной мобильности, чего в современных условиях пока не наблюдается (за исключением, пожалуй, элитарных групп); во-вторых, наследование своего сословного положения, что сегодня не стало общественной практикой: иными словами, дети чиновников далеко не всегда идут по стопам родителей, предпочитая иные сферы приложения труда (как правило, бизнес).
З.Т. Голенкова, анализируя возникновение новых слоёв в социальной структуре российского общества, справедливо отмечает, что она (структура) не обладает качеством устойчивости, так как «радикальные изменения в отношениях собственности, распределения, общественной организации труда, меняются тенденции и направленность социальной мобильности» [15; 97]. С одной стороны, З.Т. Голенкова делит всё общество на класс собственников и класс наёмных работников, однако помимо этого из новых слоёв она выделяет андеркласс и средний класс. Наличие в современной России первых трёх социальных групп очевидно, однако средний класс в современной России, мо нашему мнению, ещё не сформировался. Андеркласс исследователь связывает прежде всего с понятием гражданства: именно трудовые мигранты являются представителями этой группы [15; 136]. По нашему мнению, подобная трактовка слишком узка, в андеркласс необходимо включить также лиц без гражданства, бес прописки (бомжей) и прочие эксклюзивные группы, поскольку принадлежность к андерклассу предполагает дискриминацию и «исключение» из социально-экономических процессов вне зависимости от этнической принадлежности [24].
Н.Е. Тихонова для анализа стратификационного состава российского общества использовала методику ESOMAR, которую в целом считает применимой для подобных целей, однако отметила, что данная методика «малоинформативна для выделения реальных социальных групп, иерархически расположенных в рамках вертикальной системы статусов, составляющих модель социальной стратификации российского общества» [27; 24]. Согласно использованной методике, 40% россиян Н.Е. Тихонова отнесла к высшим слоям, а остальные 60% – к низшим [27; 23]. Исследовать социальную стратификацию глубже автору помог, так называемый, ресурсный подход, суть которого заключается в измерении 8 видов ресурсов индивида, потенциально способствующих увеличению его экономического благосостояния [27; 227]. Какие же это ресурсы? Экономический, квалификационный, властный, социальный, символический, физиологический, культурный и личностный [27; 227]. Однако всего пять из указанных выше ресурсов – экономический, властный, квалификационный, культурный (особенности социализации) и социальный (прежде всего, связи) – способны в современных российских условиях в массовом порядке конвертироваться в капитал [27; 228]. Не останавливаясь подробно на каждом из ресурсов, отметим, что данный, довольно интересный подход, всё же не лишён недостатков: так в силу пресловутых межрегиональных различий (которые, кстати, были указаны и у Н.Е. Тихоновой) один и тот же ресурс в различных регионах имеет различную возможность быть использованным, а соответственно, равное количество ресурсов двух индивидов, проживающих, соответственно, в селе и столице не ведёт к их равным шансам на самореализацию. Это очень серьёзная помеха для унификации ресурсообеспеченности российских граждан, без чего неясен и сам смысл выделения ресурсов. Поэтому необходим и шестой вид ресурса: территориальный, понимаемый как некий коэффициент, равный для столицы единице, а для регионов в зависимости от ряда факторов (удалённости, уровня социально-экономического развития, места региона в политической иерархии и т.д.) колеблется в интервале от нуля (отдалённое место жительство затворников) до 0,99. Но и указанный коэффициент не решает всех проблем, поскольку его трудно точно рассчитать, не упустив ни одного фактора.
Л.А. Беляева провела кластерный анализ стратификационной системы общества, согласно которому были выделены группы, отвечающие определённым критериям, а именно, уровни образования и дохода и наличие властных функций [3; 59]. В результате проведённого исследования было выделено пять кластеров: «высокостатусные» - 6%, «эксперты» - 20%, «реалисты» - 38%, «новые бедные» - 11% и «старые бедные» - 25% [3; 60-61] .
Итак, по нашему мнению, нельзя игнорировать классовую составляющую при анализе социальной структуры российского общества. В российском обществе, безусловно, есть классы, однако в силу незавершённости трансформационных процессов они не обладают всеми признаками. Россия сегодня является страной с многоукладной экономикой, а взаимоотношения между работодателями и работниками, как правило, характеризуются и могут быть описаны ещё терминологией классового анализа К. Маркса (это и большая зависимость наёмных работников от работодателей, чем последних от них, приведшая к формированию в России почти повсеместно рынка работодателя; это и довольно низкая доля фонда оплаты труда в общей структуре издержек, а тем более, не соотносима с доходами фирмы, что привело к усилению эксплуатации трудящихся; это, наконец, и незащищённость трудящихся перед собственником).
В силу этого грубо можно выделить классы собственников и наёмных работников. Первыми являются частные предприниматели, а также собственники среднего и крупного бизнеса, которыми, учитывая особенности периода накопления капитала в России, являются не только непосредственно представители буржуазии, но и обуржуазившиеся чиновничество. Второй класс представляют лица, не владеющие средствами производства и, как правило, занимающие невысокие позиции в социальной иерархии. Важную роль в классовом анализе играют такие процессы, как отчуждение и эксплуатация. На примере России можно невооружённым глазом увидеть, что, во-первых, отчуждение дифференцируется в зависимости от характера труда (физический, умственный; ручной, механический, автоматический; «повременка», работа в свободное время и т.д.), а во-вторых, от положения наёмного работника во внутренней иерархии предприятия (для руководства организаций отчуждение менее драматично за счёт неформальных практик сокращения рабочего дня, улучшения собственных условий труда и т.д.).
Эксплуатация также заметно неравномерна и коррелирует в зависимости от высоты должности индивида, а её характер в коммерческих и некоммерческих организациях существенно разнится. Так, если в первых превалирует эксплуатация со стороны капиталиста и топ-менеджмента, и она может быть оформлена соответствующими актами (за исключением малых предприятий, где до сих пор практикуются неформальные механизмы оплаты и нормирования труда), то есть выступают в качестве агентов эксплуатации (осуществляющих функции «проводника»); то в некоммерческих организациях (прежде всего, это касается бюрократической системы) любой начальник помимо исполнения роли агента может являться субъектом эксплуатации за счёт неформального переложения части своих полномочий на подчинённых без соответствующего материального вознаграждения.
Исходя из различий в степенях и характерах эксплуатации и отчуждения труда, выделяем следующие основные классы российского общества, сформировавшиеся (и формирующиеся) в процессе трансформации:
1. Непосредственно капиталисты (основные собственники крупных и средних предприятий). С точки зрения эксплуатации и отчуждения – это типичные буржуа по К. Марксу.
2. Обуржуазившееся чиновничество (бюрократы, имеющие ценные бумаги коммерческих организаций). Также участвуют в эксплуатации, не только прямо, но и косвенно: взаимодействуя с бизнесом по поводу законотворческой деятельности и законоприменительной практики (и не только в сфере трудовых отношений); однако по основному месту работы являются наёмными работниками государства (по крайней мере, формально).
3. Менеджеры (верхнего и среднего звеньев), которым присущи все характеристики предыдущего класса за исключением возможности прямого влияния на федеральную, региональную либо местную политику.
4. Собственно, пролетариат (физического и умственного труда), не имеющий в нашей стране возможности влияния на какой-либо из трёх других оставшихся классов и являющихся объектом эксплуатации.
5. Самозанятые – индивидуальные предприниматели, непосредственно занятые на своих предприятиях и не имеющие в подчинении сотрудников, а также лица свободных профессий – ни те, ни другие не формируют классы, но могут стать таковым по мере набора в штат подчинённых.
Что касается такой распространённой в условиях трансформации прослойки, как андеркласс, то часть его, задействованная в трудовых отношениях, автоматически включается в четвёртый класс; остальная же часть может быть отнесена либо к самозанятым (БОМЖи, собирающие бутылки), либо вообще неклассифицируема с точки зрения классового анализа (безработные, неработающие пенсионеры и т.д.).
Ещё раз отметим, что приведённое выше деление является сугубо приблизительным и призвано хоть как-то классифицировать современное аморфное состояние российского общества, и в этих условиях большинство классов не является таковыми в полной мере, поскольку:
во-первых, абсолютное большинство социальных групп является в сегодняшнем российском обществе «классами в себе», то есть не осознавшими свои классовые интересы. В качестве «классов для себя» мы можем охарактеризовать лишь высшее чиновничество и крупную буржуазию;
а во-вторых, произошло смешивание социальных статусов и образов жизни советского и российского обществ в своеобразный коктейль [3; 57].
Таким образом, в процессе трансформации не сложилось чёткой стратификационной системы, статусы и роли взаимно перекрывают друг друга, а социальных групп, являющихся субъектами социально-политического процесса, единицы. Для прогнозирования стратификационной системы в долгосрочной перспективе необходимо отдельное исследование, однако некоторые тренды видны невооружённым глазом уже сейчас:
1. Постепенный возврат к прежним социальным практикам. Если быть точнее, укоренение советских практик в среде бюрократии, связанное с пресловутым усилением вертикали власти.
2. Снижение образовательного уровня населения, чему будут способствовать проводимые правительством реформы в социальной сфере.
3. Отсутствие перспектив для формирования среднего класса в силу структурных особенностей российской экономики (преобладание сырьевого сектора, малая инновационная составляющая), а также указанные выше реформы в социальной сфере.
4. Сохранение поляризации в обществе. Предпосылок к обратному нет.
Библиография:
* Статья написана по материалам проекта «Социальное изменение как трансформация символических форм», поддержанного АВЦП Рособразования «Развитие научного потенциала высшей школы (2009-2010 годы)». Грант № 2.1.3./1260. (Руководитель проекта – д.ф.н., профессор Кармадонов О.А.).
2 Подробнее см.: Маркс, К. Сочинения. Том 19. / К. Маркс, Ф. Энгельс. – М.: Государственное издательство политической литературы. – 1961. – 670 с., - С. 296 - 299.
3 См. напр: Шкаратан, О.И. Социально-экономическое неравенство и его воспроизводство в современной России / О.И. Шкаратан и др. – М.: ЗАО «ОЛМА Медиа групп». – 2009. – 560с., С. 90-97.; Беляева, Л.А. Социальная стратификация и средний класс в России: 10 лет постсоветского развития / Л.А. Беляева. – М.: Academia. – 2001. – 192с., С. 12.
4 См. напр: Шкаратан, О.И. Социально-экономическое неравенство и его воспроизводство в современной России / О.И. Шкаратан и др. – М.: ЗАО «ОЛМА Медиа групп». – 2009. – 560с., С. 90.
PAGE 1