Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
16. Работа Б.Рассела «Об обозначении» (основные идеи). Решение проблемы отрицательных экзистенциальных высказываний.
Прежде всего было продолжено начатое Фреге уточнение логического статуса обозначающих выражений, способов их отношения к обозначаемому, — поскольку от этого зависит логически корректное понимание смысла высказываний. Рассел обнаружил возможные несоответствия внешней формы обозначающих выражений их реальному статусу в языке. Например, выражение может представляться обозначающим, а на деле принадлежать совсем иному типу. По-разному может осуществляться сама функция обозначения: скажем, в отношении индивидуального предмета (Наполеон, Лондон, Венера) и класса предметов (человек, город, планета). Причем, некоторые выражения и в том и в другом случае могут оказаться псевдообозначающими — относящимися к "нулевым" (пустым) классам предметов. Эти и многие другие различия функций обозначения маскируются, нивелируются обычным языком, не улавливаются логической интуицией человека. Все это не может не влиять на корректность, осмысленность рассуждения, особенно на сложных, отвлеченных уровнях (математика, философия и др.). Таким образом, вместо представления об однотипном отношении знаков к обозначаемому аналитически выявлялось целое семейство разных отношений такого рода.
В основу расселовского анализа обозначающих фраз (теории описаний) легло представление о том, что значение обозначающего выражения можно узнать либо путем прямого знакомства с соответствующим предметом, либо с помощью его описания. Знакомство — непосредственное указание на именуемый предмет, его наглядное, чувственное предъявление. Описание — словесная характеристика предмета по его признакам. Во избежание путаницы Рассел предложил строго различать имена и описания как два разных типа отношения знаков к объекту. Кроме того, он отметил, что описание может быть определенным — относиться к индивидуальному конкретному предмету ("столица Англии" и др.) и неопределенным — относящимся к классу предметов. Новым важным уточнением Рассела стало разграничение собственных имен и определенных описаний, которые Фреге считал однотипными. Было подчеркнуто, что даже определенное (индивидуализированное) описание все же прямо не указывает на соответствующий предмет, поскольку берет признак в абстракции от его носителя. В результате можно, например, понимать выражение "человек, открывший эллиптическую форму планетных орбит", но не знать, что этим человеком был Кеплер.
Наконец, и это главное, в теории описаний было предложено новое, проясняющее суть дела толкование предложений, включающих в себя обозначающие фразы. Рассел подчеркнул, что обозначающие выражения сами по себе не имеют значения, являются неполными символами (относящимися к некоторому х) и потому могут быть осмыслены и выполнять функцию обозначения лишь в составе высказываний. Таким образом, он пришел к выводу, что трудности в понимании обозначающих фраз порождаются неправильным анализом предложений, в состав которых они входят. Существенную роль в адекватном анализе играет понимание высказывания в целом как переменной, смысл которой зависит от входящих в него выражений. Или, иначе говоря, высказывание толкуется как пропозициональная функция — f(x).
В теории описаний Рассел предложил новый аналитический метод, позволяющий всюду, где возможно, вместо упоминаний неизвестных объектов, подставлять конструкции, основанные на известных объектах. Он стремился расшатать ведущее к идеализму представление, будто все мыслимое соотнесено с тем или иным независимым объектом. Существенным результатом теории обозначения Рассел считал объяснение области несуществующих сущностей (типа "круглый квадрат", "золотая гора" и др.) как псевдообозначающих выражений, которые реально ничего не обозначают. Преодолевались также трудности определения статуса несуществующих предметов (Пегас, Гамлет и др.).
Расселовскую концепцию логики, выросшую из философии математики, отличал крайний номинализм. Логика отождествлялась с синтаксисом, с правилами осмысленной расстановки слов. Всякий символ, выходящий за рамки простого именования единичного объекта, толковался как ничему в действительности не соответствующий. Иначе говоря, любое сколько-нибудь общее понятие (класса предметов и др.) мыслилось просто как слово, "символическая фикция", а операции над этими понятиями — как чисто словесные операции.
17. Проблема индукции.
Проблема обоснования индуктивного вывода от наблюдаемого к ненаблюдаемому. В классическом виде проблема была сформулирована Дэвидом Юмом, который замечал, что такие выводы основаны на предположении, что будущее подобно прошлому, или на предположении, что события одного типа необходимо связаны (посредством причинной обусловленности) с событиями другого типа. (1) Если бы нас спросили, почему мы полагаем, что солнце завтра взойдет, мы бы ответили, что в прошлом Земля делала полный оборот вокруг своей оси каждые 24 часа (приблизительно), и что в природе существует единообразие, которое гарантирует, что такие события всегда происходят одним и тем же образом. Но откуда мы знаем, что природа однообразна в этом смысле? Мы могли бы ответить, что в прошлом природа всегда демонстрировала однообразие в этом отношении, и, следовательно, останется однообразной в будущем. Однако этот вывод оправдан только при допущении, что будущее должно быть похоже на прошлое. Как мы можем обосновать такое допущение? Мы можем сказать, что в прошлом будущее оказывалось похожим на предшествующее ему прошлое, поэтому в будущем само это будущее опять окажется похожим на прошлое. Рассуждение явно движется по кругу: оно оказывается успешным только при неявном допущении того, что еще предстоит доказать, а именно, что будущее будет подобно прошлому. (2) Если бы нас спросили, почему мы полагаем, что будем чувствовать тепло при приближении к огню, мы бы сказали, что огонь является причиной тепла – т.е. что существует «необходимая связь» между огнем и теплом, заключающаяся в том, что везде, где имеет место первое, должно последовать второе. Однако, спрашивает Юм, что представляет собой эта «необходимая связь»? Наблюдаем ли мы ее, когда смотрим на огонь или чувствуем тепло? Если нет, то на каком основании мы считаем, что она существует? Все, что мы имеем, это прошлые наблюдения «постоянного соединения» случаев огня и следующих за ними случаев тепла. Эти наблюдения не свидетельствуют о том, что в будущем случаи огня будут вновь сопровождаться случаями тепла; сказать, что так будет, значит предположить, что будущее должно быть похожим на прошлое. Но если наши наблюдения совместимы с возможностью, что в будущем огонь может не сопровождаться теплотой, то они не могут свидетельствовать о необходимой связи между этими двумя событиями, связи, которая требует, чтобы теплота сопровождало огонь всякий раз, когда он имеет место. Таким образом, наши предположения, (1) что солнце завтра взойдет или (2) что мы почувствуем тепло при приближении к огню, не являются обоснованными. Важно отметить, что Юм не отрицал, что он или кто-либо другой строит предположения о будущем на основе индукции; он отрицал только то, что мы с достоверностью можем знать, что эти предположения являются истинными. Философы пытались разрешить проблему индукции различными способами, но ни один из этих способов не получил широкого признания.
Проблема индукции, это один из самых значимых вопросов философии и науки, с проблематикой которого мы сталкиваемся довольно часто в мире переполненном информацией.
В первые как проблему ее определил Дэйвид Юм, и ее суть сводится к тому, можем ли мы считать вывод полученный с помощью индукции (проецирование данных опыта на предвосхищение его повторения, или распространение частного опыта на структуру системы в целом) как истинное решение. Юм дает однозначный ответ — Нет, не можем, если мы до сих пор встречали только белых лебедей, мы не можем только на основании этого опыта утверждать что черных лебедей не бывает.
Проблема индукции оказалась не разрешимой, и это создавало определенные проблемы в философии и науке которая практически полностью зиждется на индукционизме который стоит во главе ее эмпирических законов. Свежий ветер в решении проблемы индукции подул из Пруссии где Иммануил Кант выдвинул свои философские воззрения о первенстве разума в познании. Если Юм смотрел на мир с абсолютно непредвзятой кристально чистой логикой, то Кант на оборот, создает акцент на человеческом разуме как единственном истинном средстве познания. Однако оба философа представляли две абсолютные крайности в подходе к проблеме индукции и в двадцатом веке Карл Поппер решается на попытку примирения обеих позиций в попытке решить злосчастную проблему. Он ставит перед собой три вопроса:
1) Можно ли истинность некоторой объяснительной универсальной теории оправдать „эмпирическими причинами“, то есть предположением истинности определённых проверочных высказываний, или высказываний наблюдения (которые, можно сказать, „основаны на опыте“)?»
2) «Можно ли истинность или ложность некоторой объяснительной универсальной теории оправдать „эмпирическими причинами“, то есть может ли предположение истинности определённых проверочных высказываний оправдать истинность или ложность универсальной теории?»
3)«Может ли предпочтительность, с точки зрения истинности или ложности, некоторых конкурирующих универсальных теорий по сравнению с другими быть оправдана эмпирическими причинами?»
Если в первом вопросе он однозначно соглашается с Юмом и отрицает такую возможность, то в двух других вопросах он дает положительный ответ и соглашается с подобной возможностью.
Проще говоря, Поппер говорит о том что само по себе понятие Истинности для научного познания абстрактно и зиждется на общечеловеческом опыте который подвержен постоянным изменениям и дополнениям, научные теории конкурируют друг с другом путем естественного отбора, выживает та теория которая больше других согласуется с эмпирическим опытом и при этом остается доступной для проверки и может быть опровергнута. Поппер по сути заменяет понятие Истина на понятие рациональности, то бишь разумности вывода исходя из имеющегося опыта.
Человек в своем сознании завязан на собственной ойкумене, его разум ограничивает мир окружающий его, и он способен мыслить исключительно и только понятиями доступными для него в обиходе. Потому например, объяснить папуасу теорию относительности и принципы квантовой физики не возможно, банально потому что в его обиходе нет понятий которыми он мог бы это осознать, в нашем обиходе правда так же нету таких понятий, мы не можем себе представить время как часть пространства без упрощения и проецирования этой теории на примитивные образы близкие нашему сознанию, тем самым мы как бы обманываем себя с точки зрения абсолютной истины, но мы в своих воззрениях абсолютно верны с точки зрения научного рационализма.
Наука развивалась, и тем тщательнее собирались и проверялись данные, необходимые для выработки общих теорий. Такой подход, отстаиваемый Фрэнсисом Бэконом и другими учеными, стал основой того, что мы привыкли считать ньютоновым миром науки. Важность оценки данных нашла отражение и в эмпиризме Юма (см. с. 90—92), который оспаривал достоверность результатов опыта. Его аргументация состояла в том, что все опыты могут в лучшем случае обеспечить степень вероятности чего-то, но полную достоверность — никогда. Такой ход рассуждений, именуемый «индуктивным выводом», служит попыткой перейти от частных утверждений (например, суждений об отдельных вещах) к общим, или универсальным, утверждениям о мире, которые могут принимать вид «законов природы». Именно этот индуктивный метод доказательств отличает современную науку.
Бертран Рассел описывал «принцип индукции» так: чем чаще мы наблюдаем два явления совместно, тем больше уверенности, что они причинно взаимосвязаны. Если опыт проводится один раз, то уверенности в его результатах нет. Если же он проводится сотню раз с одинаковым исходом, мы убеждаемся, что подобный результат будет получен всякий раз после такого опыта. Это вполне разумно, но здесь опять же многое неясно, ведь одно дело предвосхитить такой исход эксперимента на основе прошлого опыта и совсем другое — утверждать, что прошлый опыт доказывает получение и в будущем того же результата.
18. «Новая загадка индукции» Н.Гудмена.
Важную дискуссию о проблеме индукции начал в 1954 году на страницах своей знаменитой книги "Факт, фикция и прогноз" профессор из Гарварда Генри Нельсон Гудмен (1906—1998).
Гудмен разделяет точку зрения Юма на то, что между фактами отсутствуют какие бы то ни было обязательные связи. Наш опыт дает нам постоянно представление о том, что одна вещь следует за другой, и мы вырабатываем привычку считать их взаимосвязанными, тем самым заключая, что одно явление служит причиной другого. Все будущее вытекает из прошлого постоянства, это постоянство и закрепило привычку, о которой мы говорили выше.
Получается, что мы устанавливаем общие правила на основании частностей, известных нам из опыта, и эти правила затем служат основанием же для умозаключений и предсказаний других событий. Однако необходимо понять, что прошлое не может накладывать никаких логических ограничений на будущее. То обстоятельство, что какое-либо событие не случилось в прошлом, вовсе не означает, что оно не может случиться впредь.
Вот здесь-то и возникает порочный круг в использовании метода индукции, когда правила зависят от частностей, а определение частностей зависит от правил. Мы оправдываем правила индукции тем, что они основаны на успешном применении самой индукции. Эти правила прекрасно подходят для практического использования на определенном уровне, но вовсе не удостоверяют прогнозы грядущих событий. Правила работают, потому что работают; но это не означает, что они обязаны работать. Гудмен замечает: «Правило подвергается корректировке, если оно приводит к нежелательному для нас заключению; заключение отбрасывается, если оно нарушает правило, которое мы не желаем изменить».
Единственным оправданием служит видимое совпадение между правилами и заключениями: если правило выдает приемлемые заключения, оно признается. Ключевой вопрос, согласно Гудмену, состоит не в том, как можно доказать верность прогноза, а в том, как можно определить различие между достоверными и недостоверными предсказаниями.
Гудмен разделяет суждения на «законоподобные» и «случайные». Если я привлекаю отдельный факт для подтверждения некой гипотезы, это не значит, что данное предположение должно принять форму общего закона.
Вот примеры Гудмена:
• Я могу утверждать, что кусок меди проводит электричество, располагая данными об этом, и, как следствие, вывести общее правило, что всякая медь проводит электричество.
• Но я не могу на основании данных о том, что один из сидящих в комнате людей — чей-то младший сын, утверждать, что любой находящийся в комнате человек тоже является младшим сыном. То, что кто-то действительно является младшим сыном, верно лишь для одного случая, но это не характеризует всех людей. Поэтому данный пример противоположен первому.
А вот еще известный пример Гудмена, касающийся проблемы так называемого «зелубого» цвета:
• Все встреченные до времени t изумруды были зелеными. Исходя из этого, мы заключаем, что все изумруды зеленые.
• Предположим, что мы используем слово «зелубой» для всех предметов, бывших, по нашим наблюдениям, до времени t зелеными, а по его истечении ставших голубыми.
• В таком случае все изумруды до времени t являются и зелеными, и «зелубыми». После времени t лишь тот изумруд будет «зелубым», который станет голубым.
• Проблема состоит в том, что до времени t наш обычный подход к индукции в равной мере подтверждал суждения «Все изумруды зеленые» и «Все изумруды зелубые», но мы знаем, что с наступлением времени t первое останется верным, а второе будет ложным. И как нам до этого момента сделать выбор между этими суждениями?
Иными словами с позиции индуктивного метода до наступления времени t совершенно невозможно сделать выбор между изумрудами зелеными и изумрудами зелубыми — согласно фактам, они одинаково возможны. Но нам известно, что одно представление вскоре станет ложным, а другое останется верным. Получается, что основной недостаток индукции состоит в невозможности ее привлечения для составления прогнозов.
Дело здесь в том, что случайная гипотеза (в отличие от законоподобной) имеет некоторые временные или пространственные ограничения. Иначе говоря, она не поддается обобщению. Проблема с «зелубым» цветом связана с ее временным ограничением, ибо означает одно до определенного времени и нечто другое после. Новая загадка индукции связана не столько с тем, как мы подтверждаем общие законы с точки зрения отдельных случаев, сколько с тем, как мы различаем те гипотезы, которые могут верно предсказываться на основании частных примеров, и те, которые невозможно строить, исходя из них.