Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Культ к Афинам у образованных народов
Афины, община свободных граждан, весьма ограниченная в пространственном отношении и ничтожная по государственной силе, оказали на мировую жизнь огромное влияние. Выразилось это не в форме великих исторических деяний и международных отношений, а равно и не в непрерывном ряде тех политических и социальных явлений, какие произвел Рим. Наоборот, отразившиеся на всем человечестве творческие силы Афин принадлежали к идейной области, не ограниченной временем. Законы мышления, всестороннее познание мира, науки, язык, литература и искусство, учение о нравственности, способствовавшие облагорожению человечества, — таковы бессмертные деяния Афин.
Отношение человечества к городу Паллады — а ведь в смысле лишь метрополии эллинского язычества и являлся он источником красоты и мудрости, по каковой причине по преданию к нему почтительно относились даже невежественные Средние века, — это почтительное отношение выработалось в единственный в своем Роде культ, идеальный по природе. Культ этот предполагал сознание непреходящей ценности аттической образованности. Можно Даже сказать, единственно тот, кто приобщался к мудрости, оказывался способным уразуметь гений Афин; только умственная аристократия питала почтение к Афинам. Правда, даже варвары могли удивляться властвовавшим над миром мощи и величию Рима, но какое же значение мог иметь для Алариха или Аттилы город Платона и Фидия?
Когда Афины достигли вершины гражданственной своей жизни, Перикл назвал их школой всей Греции. Исократ определяет значение Афин такими словами: они мудростью и красноречием превзошли прочие народы; их ученики сделались наставниками для других народов; коренным свойством греков вообще является ум, и их делает эллинами не столько общность происхождения, сколько афинское образование.
Истинно творческая эпоха Афин обнимала лишь короткий срок времени, но и его оказалось достаточно для создания такой необозримой полноты непреходящих образцовых творений культуры, какой во многих отношениях не могла достигнуть ни единая из последующих эпох.
Вслед за великими освободительными подвигами при Марафоне и Саламине расцвет Эллады в Афинах достиг чудного развития. В аттических литературе и искусстве вылилась вся сумма умственной мощи Греции. Мыслители, поэты, художники этой республики принимаются за воплощение высочайших духовных задач в области фантазии и познания и либо сами разрешают их в совершенных художественных формах, либо неразрешимые вековечные задачи завещают человечеству.
Совершеннейшая красота, чистая идеальность и общечеловечность произведений афинского гения были причиной того, что этот город еще в древности выбился из узконациональных рамок и стал средоточием умственного мира, а равно и образовательным центром для чужестранцев, которые в Афинах все одинаково чувствовали себя словно на родине.
Вполне справедливо замечание Вильгельма фон Гумбольдта, что мы привыкли видеть греков в чудном свете идеалистического преображения. Впрочем, замашка эта повелась не только со времен Винкельманна, Вольфа, Кораиса, Кановы и Шаллера; в таком же преображенном виде рисовались Афины людям и эпох отдаленных. Любовь к блестящим, воспетым в песнях Афинам — этому столпу Греции — охватила весь эллинский образованный мир со времени еще Александра Великого
Когда же достославный город на веки утратил политическое могущество, он, как истая драгоценность древности, оказался под охраной благороднейших чувствований и потребностей человечества. Когда самое богатое гражданство Афин захудало, иноземные государи стали почитать за славу доброжелательствовать и благодетельствовать этой республике и принимали за особенную честь, если их избирали там в сановники. Чудные постройки Афин приумножались благодаря иноземным государям, начиная с Антигона и Деметрия. Птолемей Филаделъф воздвиг превосходную гимназию неподалеку от Тесеева храма. Пергамский царь Аттал I разукрасил акрополь знаменитыми приношениями, Эвмен соорудил галерею, возбуждавшую удивление; а Ан-тиох Эпифан 360 лет спустя после тирана Пизистрата принялся за продолжение сооружения храма Зевсу Олимпийскому. Целый ряд восторженных поклонников Афин насчитывается и среди властителей Рима с той самой поры, как в эпоху Сципионов греческая литературная и художественная образованность проникла в тибрскую столицу.
После продолжительной осады и сильных утеснений Афины, находившиеся в союзе с Митридатом, были завоеваны Суллой 1 марта 86 г. То был черный день в истории города, и с него пошли все дальнейшие для города бедствия. Страшный победитель в первом порыве гнева собирался даже разрушить город; уступив, однако же, мольбам благородных людей, Сулла сознал, что древняя слава Афин обеспечивает им право на почтение и от современников. Плутарх влагает в великого римлянина мышление эллина, когда рассказывает, будто Сулла решил простить «многих ради немногих, живых ради мертвых». Но и впоследствии
Сулла в числе своих величайших удач почитал именно то, что пощадил Афины.
С другой стороны, тот же Сулла цветущую Аттику превратил в пустыню, приказал разрушить и снести долой длинные стены, плотины, укрепления, корабельные верфи и величественный Пи-рейский арсенал, и с той уже поры знаменитый афинский порт пал до совершенного ничтожества. Разрушение части Фемисток-ловой стены, которая охватывала город, словно кольцом, а одновременно с этим, конечно, и укреплений акрополя, превратило Афины в открытый пункт, не способный к сопротивлению. Город обезлюдел, обеднел, его морское могущество и политическая жизнь угасли так же, как жизнь и во всей вообще Элладе. Единственно блеск идеалов, которые словно светлыми лучами пронизывали страны всех трех частей света, долгое еще время покоился на Афинах: они очаровывали даже римлян, которые сами же внесли в город разрушение.
Еще в эпоху Суллы жил в Афинах и прожил целых двадцать лет богач Помпоний Аттик, признанный за благодетеля афинского народа. Уже в 51 г. Аппий Клавдий Пулъхер с помощью награбленных в Сицилии богатств приступил к сооружению роскошных Пропилеев при храме Деметры в Элевсисе, и даже Цицерон мечтал о том, как было бы лестно и ему, в подражание этому величественному деянию, возвести какое-нибудь сооружение в Афинах.
Из бурных гражданских римских войн против нарождавшегося единовластия город Афины-Паллады вышел целым и невредимым, хотя его граждане обделены были политическим чутьем и вечно высказывались за партии, которые впоследствии оказывались побежденными. Так, афиняне примкнули не к Цезарю, а к Помпею, который в Афинах водил знакомство с философами и принес общине в дар 50 талантов для общественных сооружений. Победитель при Фарсале простил, однако же, афинян; он уважал эту страну, как усыпальницу великих умерших героев, но осведомился у афинских послов, долго ли еще их, виновных с собственном современном падении, будет выводить из бед слава, добытая предками/
Цезарь предоставил городу значительные средства для возведения Пропилеев в честь Афины-Архегетис, а за десять еще лет перед тем чужестранец-филэллин, царь Ариобарзан II, филопатор Каппадокийский, восстановил Одеум Перикла, сожженный во время борьбы с Суллой Вскоре после этого богатый сириец Андроник из Кирра на площади близ агоры соорудил красивую мраморную постройку с солнечными часами; существует она поныне и известна под названием «башни ветров».
Когда пал Цезарь, опьяненные свободою афиняне приняли у себя Брута с ликованиями и воздвигли ему и Кассию бронзовые статуи рядом с прославившимися убийством тиранов Гармодием и Аристтитоном. Когда впоследствии Брут и Кассий нашли кончину при Филиппи, Афины опять подпали мести победителей. Но Антоний, который после названной битвы вступил в Грецию со своим войском, помиловал город. Афины, впрочем, потопили гнев победителя в потоках лести, а красоты города, образованность и ласкательства опьянили победителя вконец. Здесь-то Антоний и превратился в грека. Дважды наезжал он опять в Афины, сначала с Октавией, а затем с Клеопатрой; афинянам он подарил Эгину и другие острова. Раболепный народ обвенчал этого фантазера, достойного предтечу Нерона, словно возродившегося бога Диониса, с богиней — покровительницей города Афиной-Полиас, а в Акрополе воздвиг статуи новым божествам, ему и Клеопатре. Не удивительно, что Антоний был очарован этим городом, точно сиреной. Когда после разгрома при Акциуме он бежал в Египет и отправил к Октавиану послов, то умолял победителя, если ему не разрешат остаться на жительстве в Нильской долине, дозволить поселиться хоть в Афинах, чтобы покончить там жизнь частным человеком.
Равным образом и Октавиан пощадил этот город, хотя тот и провинился почетом, оказанным убийцам Цезаря. Поначалу, впрочем, Октавиан отнесся к Афинам холодно, отнял у них Эрет-рию и Эгину и запретил плодившую злоупотребления продажу городом гражданских прав, что некогда порицал еще Демосфен. Тем не менее он позволил посвятить себя в элевсинские таинства и продолжал постройку новой агоры. Его друг Агриппа возвел театр в Керамике и украсил Афины еще другими сооружениями. Афиняне на левой стороне входа в Пропилеи воздвигли Октавиану конную статую, огромный, безобразный фундамент которой с посвятительной ему надписью сохранился поныне. Августу и Риму посвятили они также и круглый храм к востоку от Парфенона, близ большого жертвенника Афины-Полиас; от него по сей еще час сохранились развалины архитрава Преклонению перед Афинами подпал даже иудейский царь Ирод, который в качестве филэллина или, вернее, поклонника Рима удостоил город подарками и, вероятно, кое-какими сооружениями.
При новом управлении, которое Август даровал Греции, Афины остались по-прежнему вольным союзным Риму городом с самостоятельными городскими установлениями. Но город постепенно падал все ниже, наравне с прочими греческими городами, тогда как новые поселения, заводимые римлянами, процветали, как, например, торговый город Коринф, колония Цезаря, служивший местопребыванием римского проконсула в Элладе или в провинции Ахее, или как, например, Патра и Никополь — колонии Августа. Вся Греция находилась уже в упадке ко времени Стра-бона. Хотя Афины продолжали пользоваться славой превосходнейшего музея древностей и школой эллинской науки, тем не менее, еще Овидий и Гораций называют Афины пустым городом, от которого сохранилось одно имя. Это замечание, допуская даже, что оно преувеличено, указывает на чуждую истории тишину, в какую начинали впадать Афины
Так как торговля города пала, военное значение сгибло и сам город ограничен небольшой областью, то значение за Афинами удерживали лишь их прежняя слава и школы; благодаря этому, как и во времена Цицерона и Марка Антония, Брута, Горация и Виргилия, Афины продолжали оставаться целью паломничества для образованного мира. Если народившаяся империя и оказалась бессильной вполне прекратить в Греции фискальные хищения, тем не менее, система тех разбоев, какие пускались в ход Верресом и Пизоном, отныне прекратилась. Все почти императоры вплоть до прекращения династии Антонинов относились к Афинам с почтением, и лишь немногие осмеливались посягать на художественные сокровища города.
Зато Калигула и Нерон безо всякого уже стыда опустошали Грецию. Первый приказал доставить в Рим из Теспии знаменитого Праксителева Эроса, и единственно чудо спасло от подобной же участи Фидиева Олимпийского Зевса и Поликлетову Геру. Нерон, который распорядился из одних Дельф вывести до 500 бронзовых статуй, едва ли вполне пощадил Афины, но для города оказалось истым счастьем, что он, не постеснявшийся даже и матереубийством, не побывал там из страха перед мстительными Эвменидами.
После Нерона прекратился вывоз из Афин художественных произведений в Рим; по крайней мере, точные сведения об этом отсутствуют Но несмотря на не прекращавшиеся со времен Муммия разграбления, Греция настолько изобиловала художественными сокровищами, что, по замечанию Плиния, на одном Родосе было до 3000 статуй; не меньшее число их находилось в Афинах, Олимпии и Дельфах.
Хищничество проконсулов в эпоху римской республики, а потом и некоторых цезарей могло лишать афинян статуй богов, но несравненно труднее оказалось для христианства, которое развивалось одновременно с монархией, лишить афинян самой веры в древних олимпийских богов. Едва ли появление в Афинах какого-либо иного смертного, воплощавшего в себе мировую идею, было столь удивительно, как посещение этого города апостолом Павлом. Тут против великой системы мышления и яркой культуры античного мира выступила в неприметной личности апостола вся будущность человечества. В летописях христианского подвижничества едва ли найдется более отважное деяние, чем проповедничество Павла в Афинах, этой твердыне язычества, в то время еще увенчанной ослепительным сиянием искусства и литературы.
Апостольский вестник, поклонник Иисуса, вознегодовал, узрев изображение языческих богов в виде образцовых творений греческого искусства, переполнявших город, а равно блистательные храмы, к мраморным колоннадам коих притекали процессии жрецов и народа. Он призывал языческий город к поклонению Христу, но сознавал, что Афины всеми помыслами чуждаются евангельского благовестия. Любознательные стоики и эпикурейцы посмеивались над чужестранцем из Тарса, который проповедовал о пришествии Мессии, о воскресении из мертвых и о Страшном суде и остроумно указывал на эпиграфическую надпись на известном жертвеннике, гласившую о неведомом грекам божестве. Из скудных сведений, сообщаемых нам апостольской историей, мы можем лишь догадываться, что именно восторженный проповедник вещал афинским философам: он утверждал, что чудный греческий мир неключимо обречен на смерть, ибо слишком узок и бездушен, опираясь на преимущества национальной исключительности, на рабство и на горделивое презрение к варварам; поэтому грекам не возвыситься до высшего идеала человечества и его Творца, перед лицом которого нет ни греков, ни евреев, ни варваров, ни скифов, ни рабов, ни вольных людей, ибо все объединены в единое тело, проникнутое единым духом». Да и кто мог бы в те времена провидеть, что по прошествии ряда веков именно новая религия, которую провозвещал апостол Павел афинянам, окажется единственным палладиумом, которому эллины будут обязаны сохранением в неприкосновенности своей народности, литературы и языка?
Павел из Афин направился в космополитический торговый город Коринф, где и проповедовал в течение последующего года. Легенда об афинском сановнике Дионисии и о Дамарисе, правда, свидетельствует, что апостолу удалось насадить зародыш христианской церкви на скалах, где возносился Ареопаг, но долгое еще время потребовалось для того, чтобы зерно это развилось до полной жизненной силы.
Ни единый из народов древности не держался столь упорно за поклонение олимпийским богам, как афинский. Памятники, эта гордость и краса города, искусства, науки, вся совокупная сущность бытия и все направление жизни в Афинах обусловлены были древней религией, и даже в эпоху римских императоров город Сократа оставался истой школой язычества. Ученые школы расцветают в Афинах заново со времени падения Нерона. Последний отблеск аттического ума, сказавшийся в эпоху Адриана и Антонинов, этих философов на престоле цезарей, общеизвестен. Равным образом переживали Афины теперь в последний раз возрождение чудных и величественных своих памятников, напоминавших эпоху Перикла и Ликурга, сына Ликофрона, так как Адриан довершил гигантскую постройку Олимпеума, основал у Илисса новый город Афины, возвел многие храмы и красивые постройки и подарил городской общине доходы, взимавшиеся с острова Кефалонии. Постепенное соревнование с императором проявлял богатый афинский софист Ирод Аттик Позднее Антонины вознесли ораторские и философские школы в Афинах на такую блестящую высоту, что во II веке по Р. Хр. Афины превратились в знаменитейшую греческую академию для всей империи. Флавий Филострат воздвиг этой эпохе непреходящий памятник в написанных им биографиях афинских софистов.
С прекращением Адриановой династии Афины вообще достигли конечного предела своей способности к развитию в смысле города. Они соединяли теперь в себе идеальную красоту классической древности с величием монументальных форм, свойственных эпохе римских цезарей. Архитектоническая внешность Афин была окончательно завершена при Антонинах. Такими их видел и описал Павсаний, и его повествование удостоверяет нам, что все издревле прославленные постройки в Афинах сохранились к концу II века в полной еще целости, а в Акрополе, как и в городе, в храмах, театрах, одеонах, на улицах и на площадях красовались еще и бесчисленные произведения пластического искусства. Софист Элий Аристид около этого времени в своей хвалебной панафинейской речи впадает в льстивые преувеличения, восхваляя красоты современных Афин превыше лучшей их поры в древности: но, впрочем, и Лукиан восхищался великолепием и даже населенностью города.
Правда, эта светлая картина во II веке особенно выделяется на мрачном фоне всеобщего упадка Греции с ее опустевшими селениями и развалинами знаменитых городов, как их описывает Павса-ний или оплакивает Плутарх. Золотой век того мира, какой человечество переживало при Антонинах, прекратился с Марком Аврелием. Властители из варваров, либо честолюбивые солдаты, чуждые музам, захватывают теперь трон цезарей, гражданские войны опустошают государство, а переселение народов с севера и востока уже скатывает первые волны на населенные места Греции, постепенно все более пустеющие. Миновало уж то время, когда благороднейший город подавлял своими чарами и победителей римлян, и азиатских царей. Императоры расширяли и изукрашали тибрскую свою столицу, возводя там все новые дворцы и термы, но могущественное стремление римского мира к единению с эллинским духом уже замерло; охлаждение к филэллинизму являлось провозвестником разрыва Запада и Востока или, другими словами, обособления греческого Востока от римского Запада.
Еще ранее Запада Восток явился ареной для разрушительных инстинктов переселявшихся племен. Первым от них нападениям эллинский Восток подвергся во второй половине III века. Со своих обиталищ на Балтийском море готские племена перебрались в скифскую землю, раскинувшись по северному побережью Понта Эвксинского, где готов видели в эпоху Каракаллы. Отсюда разбойничьи их набеги распространились на область Иллирии, Дуная и Балканов, на Фракию и Македонию, на острова побережья Греции. В 253 году они осадили даже Фессалоники. Печальное положение, в каком очутился этот укрепленный и большой город, столица Македонии, навело на Грецию глубочайший ужас, так что император Валериан принужден был даже обратиться с воззванием к городам, утратившим за мирное время воинственность, приглашая горожан заводить милиции и строить укрепления. Таким образом была возведена стена на перешейке и возобновлены стены в Афинах, со времен Суллы превращенные в развалины и запущенные Так как при сооружении новой Адриановой части города старая восточная стена была снесена совсем, то можно усомниться в том, чтобы укрепления Валериана охватили всю тогдашнюю площадь города.
После гибели этого императора во время персидской войны новые полчища готов и славян с 256 года неоднократно вторгаются в Малую Азию и разгромляют там эллинскую культуру. Тамошние города были тогда же окончательно опустошены либо погребены под пеплом. Трапезунд, Никея, Пруза, Апамея, Илион, Никоме-дия пали, и факел нового Герострата — гота — навсегда уничтожил чудное творение искусства в греческой Азии — храм Артемиды в Эфесе.
Но пока, ни единое из вторжений варваров не захватывало собственно Греции. Случилось это лишь после третьего из морских их набегов. В 267 году готы и герулы вознамерились на 500 босфорских судах открыть себе доступ через Черное море к Геллеспонту. Блестящая морская победа, одержанная над варварами римским адмиралом Венерианом, оказалась бесплодной, ибо варвары набросились на Византию и Хризополис, разграбили Кизик, остальное побережье Азии и островов Архипелага (Ионических). Затем они поплыли дальше и высадились в Древней Греции Города Аргос и Коринф подверглись нападению и грабежу. С Пи-рея эти орды набросились и на Афины; случилось это в 267 году, когда Галлиен, преисполненный ума, друг философа Плотина, стал императором и явился последним среди императоров защитником города Афин, где сам он некогда приобрел права гражданства, удостоился возведения в сан архонта и посвящен был в элевсинские таинства*
Немногие историки, которые сообщают известия об этом событии, касаются его вскользь, и мы не узнали даже, завоевали ли готы один нижний город или также и Акрополь
Безоружные граждане, софисты и их ученики спаслись поспешно бегством и предоставили Афины во власть врагов-варваров. Город подвергся весьма основательно разграблению движимости, но памятники, по счастью, были пощажены. Позднейшие указания на разрушение храмов, оливковых рощ и колоннад Олимпеума надо почитать не более как баснями
Из эпохи первого нападения варваров на Афины греческие историки рассказывают происшествие, которое если и выдумано, то, во всяком случае, прекрасно характеризует отношение готов к аттической культуре. Грабители только что собирались, стащив в одно место какую-то библиотеку, предать ее пламени, как старик-военачальник крикнул им, чтобы они подобные бесполезные вещи лучше оставили афинянам, ибо книжные-де занятия и делают их невоинственными и для готов безопасными
Монтень приводил этот анекдот в виде решающего доказательства пагубности ученого педантства; Гиббон осмеял его, как грубую выдумку позднейшего софиста, а Финлей из него извлек вывод, будто отвлеченное знание изнеживает, раз не обращается на практические приложения и облагораживающую деятельность. А между тем эта же Греция, которую осмеивали как нацию книжных ученых и мудрствующих мечтателей, была ведь родственным готам народом, изумлявшим недавно еще мир великими своими воинскими подвигами, да и сами подвиги эти оказывались возможными потому только, что греки ведение войны превратили в науку.
В общем же приведенный выше анекдот может служить доказательством, что и тогда еще процветали в Афинах ученые занятия. Действительно, в то время здесь преподавали такие отменные ученые, как софисты Генетлий и Сыторий Каллиник, риторы Павел и Андромах и многие другие эллины Впрочем, и воинская честь Афин была с блеском восстановлена одним из образованнейших ее граждан. То был Публий Геренний Дексипп из Гермоновой филы, сын Птолемея, прославившийся в качестве оратора в своем отечестве, где занимал важные должности. Если софистическое красноречие когда-либо являлось патриотической добродетелью, так именно в те страшные дни. От пламенной речи Дек-сиппа, обращенной с увещаниями к согражданам, в коей он призывал собратий к сопротивлению с оружием в руках, до нас дошел отрывок. Да не смущает афинян падение города, внушал Дексипп, ибо нередко завоевывались города, но теперь приближается императорский флот, и им предстоит показать, что у афинян дух сильнее, нежели самое бедствие, их постигшее С отрядом в 2000 граждан расположился Дексипп лагерем близ города и производил неоднократно на варваров нападения весьма искусно, пока те не ушли из Аттики, удивленные внезапным появлением в Пирее греческого флота под начальством Клеодама.
Истинной меры заслуг благородного афинянина для освобождения отечественного города мы себе ныне и представить не можем Если он и впрямь был последним героем, какой народился в отчизне Фемистокла, то он оказался и последним ее Ксенофон-том, ибо если исключить младшего его же современника Пракса-гора, который написал историю Александра и Константина, то другого известного потомству историографа, помимо Дексиппа, Афины и не производили вовсе вплоть до времен Лаоника Хажо-кондила (в XV в.) Дексипп написал историю эпохи, последовавшей за кончиной Александра, всеобщую историю до времени Клавдия Готика и сочинение Skuthika, где описаны войны с готами от Деция до Аврелиана.
Все произведения Дексиппа, за исключением немногих отрывков, погибли. Славу об историке-герое сохранили лишь несколько слов, о нем брошенных Требеллием Поллионом в похвальном слове Суиде, Фотием и немногими другими писателями, а равно эпиграфические надписи на статуе, воздвигнутой в честь Дексиппа. Подножие ее с надписями в прозе и стихах сохранилось, и из них явствует, что статую воздвигли, согласно приговору афинских ареопага, совета и народа, собственные сыновья Дексиппа, и что, вследствие его заслуг, он на великих Панафинеях удостоился величайших почестей архонта-базилевса, эпонима и агонотета. В шести элегических дистихах Дексипп прославляется лишь как историк и ученый-исследователь, но о деяниях его по освобождению Афин не упоминается вовсе
Насмешливое воззрение грубого предводителя готов на ценность учености для практической жизни получило бы подтверждение и со стороны афинян, если бы можно было доказать, что надпись эта сочинена уже после вторжения готов. В таком случае эта надпись оказалась бы в резком противоречии с могильною надписью Эсхила, которую себе сам сочинил великий трагический писатель, и где ни единым словом не упоминается о писательской его славе, но просто отмечается, что Эсхил, афинянин, сын Эвфорио-на, при Марафоне доблестно сражался против темнокудрых ми-дийцев. Во всяком случае, честь афинян III века по Р Хр. может быть спасена, если допустить, что они заслуженному своему гражданину воздвигли статую еще до вторжения готов
3. Вскоре после описанного нападения готов в придунайские области прилила новая волна варваров того же племени, спустившихся вниз по течению Днестра на 2000 судах. Мужественный император Клавдий уничтожил эти орды в битве при Наиссе, в Мизии, в 269 г. и тем обеспечил спокойствие римлянам и грекам более чем на целое столетие. Сильные и мудрые императоры приостановили дальнейший напор со стороны врагов империи. Аврелиан, restitutor orbis, заключил с готами мир и поселил их колониями в Дакии. А затем Диоклециан дал новое устройство государству и перенес центр тяжести последнего на греческий Восток.
Когда Эвнапий, продолжатель истории того времени, начатой Дексиппом, во второй половине IV века отзывается о сильно заселенных готами Фракии, Фессалии и Македонии как о странах, по населенности и благосостоянию счастливых, то тем более могли оправиться от бедствий Эллада и Пелопоннес, так как они пострадали сравнительно мало Города Фессалоники, Коринф и Афины и тогда еще пользовались немалым значением, по крайней мере римский сенат обратился к общинным их советам с грамотами, в которых извещал о состоявшемся 25 сентября 275 года избрании Тацита в императоры.
А между тем за эту эпоху в летописях Афин нельзя отметить ни единого сколько-нибудь примечательного исторического события. Даже общие гонения против христиан, свершившиеся в царствования Деция и Диоклециана, Азию и Африку затронули гораздо более чувствительно, чем Древнюю Грецию, где противоречия между обеими религиями еще не обострились чрезмерным изуверством партий. Греческие церкви, в том числе и самые значительные в Патре и Коринфе, в III и IV веке были общинами слабосильными. В Афинах по-прежнему процветали школы Платона, Аристотеля и Хризиппа, и они-то с христианскими идеями далеко не имели того сродства, какое оказалось между христианами и язычниками в Александрии, Антиохии, Карфагене и иных рассадниках богословия, но, быть может, именно вследствие нападок и декламаций языческих философов Платоновой школы и случилось, что именно в Афинах народились первые апологеты христианства. В эпоху Адриана писал такие сочинения в защиту христианства обратившийся к новому верованию философ Аристид, а равно и Квадрат, бывший впоследствии в Афинах епископом. В том же II веке сочинил апологию и Афинагор, афинянин, живший в Александрии. Можно было бы утверждать, что ряд афинских борцов за христианство еще более бы усилился, сплотившись около воистину знаменитого мужа, если бы доказано было, что Климент Александрийский, ученик Пантена и учитель Оригена, действительно родился в Афинах. Во всяком случае примечательно то, что афиняне-христиане прославились именно в первые века по P. X., когда школы языческой философии еще процветали и боролись против нового вероучения. Даже в древнейших списках римских епископов находим мы двух афинян, а именно Анаклета, второго преемника св. Петра, и Игина, VIII по счету папу. Равным образом и Ксист II, современник Дексиппа, бывший в Риме епископом около 258 г., а при Валериане принявшии мученичество, описывается как «сын философа», родом из Афин. Справедливо ли выводится происхождение легендарных пап из Афин, либо нет, но одно уж наименование их афинянами доказывает, что римская церковь особое значение придавала сопричислению к сонму древнейших своих епископов, именно тех личностей, которые якобы происходили из враждебного лагеря афинских философов.
Лишь со времени издания Константином эдикта о терпимости могли миссионеры христианства приступить в столице эллинства к более деятельной пропаганде. В разгаре борьбы из-за преобразования римского мира, решавшейся между этим великим человеком и Лицинием, афиняне, по счастью, сумели уберечься от того, чтобы принять на сей раз сторону слабейшего. В 322 году в Пирее даже сосредоточены были суда, которые грекам предстояло выставить для императора. Это доказывает, что городская гавань в то время представляла собой излюбленную стоянку для морских судов. При Адрианополе, а затем в Геллеспонте и, наконец, в Византии второй император Лициний был побежден, и Константин сделался единым властителем всего государства. Он явился как бы воплощением Януса на пограничной меже в существовании человечества.
Он построил Константинополь. Со времени основания Рима не созидалось еще на земле города, который бы имел более важное значение. Погребя в Византии под порфировой колонной своего форума палладиум Рима, Константин перенес центр мировых судеб на Босфор, и доселе судьбы этого рокового города продолжают непрестанно оказывать влияние на будущность человечества. Византия оказалась порубежным столбом, у которого остановилась языческая древность; в то же время Византия обозначила собой и культурно-исторический разрыв между латинским Западом и греческим Востоком. Папы придали этому событию такое освещение, словно Константин по мановению Провидения покинул Рим ради Босфора и предоставил им и римской церкви Запад. В существе дела папы весьма основательно рассчитали огромные последствия этого факта. Обоснованное самой природой вещей разделение orbis terrarum на две половины окончательно запечатлелось основанием новой христианской столицы для империи.
Латино-германский Запад приобрел теперь центр в Риме, греческий же Восток — в Византии. Собственно же для Греции творение Константина имело особенное значение, не понятое ни тогдашними эллинами, ни их потомками в течение долгих столетий, а именно благодаря Византии для человечества и были спасены как дальнейшее существование греческой нации, так и сокровища греческой культуры. Не существуй Константинополь, и Эллада, и Пелопоннес подверглись бы завоеванию со стороны чужеземцев-варваров, которые бы там и осели; без этого великого и укрепленного города византийское царство так же немыслимо, как немыслимы бы были ни греческая церковь, ни дальнейшее существование гуманистической науки, попавшей под ее охрану.
Через заложение Византии, правда, создалась не только соперница и повелительница для Афин, но возникло начало, прямо-таки враждебное языческому эллинизму. Блеск древней праматери мудрости потускнел перед новым созвездием, ибо это последнее возвестило человечеству умственное преобразование, в процессе которого городу Платона не суждено было отмежевать себе никакого положения. Значение Афин в мировой жизни покоилось исключительно на образовательном влиянии классической древности, а одновременно с последним пал и сам «город мудрости». Вскоре византийцы стали уже на Древнюю Грецию взирать презрительно, сверху вниз, а афиняне, в свою очередь, с ревностью и ненавистью посматривали на то местечко, которое некогда целиком снабжало Афины зерном; теперь же и всей Азии с Сирией и Финикией оказывалось уже недостаточно, чтобы напитать голодную чернь, которую Константин согнал в Византию из осиротелых го-родов империи
Император грабил города эллинов, чтобы их художественными сокровищами разукрасить новую столицу Таким образом, Византия на эллинском Востоке продолжала систему римских хищений. Творения Алкамена, Фидия, Праксителя, Мирона и Аисиппа не были покинуты на разрушение христианам, но оказались предназначенными на украшение нового Рима. Столица на Босфоре превратилась в богатейший художественный музей, а литературные творения древних греков наполнили ее библиотеки. Обе эти сокровищницы в смысле эллинского духа оказывали воздействие, хотя и слабое, как на живопись и технические искусства, так и на науку византийцев, хотя последние и не могли достигнуть самобытности в творчестве.
В древней церкви Св. Софии были собраны, словно в светской художественной галерее, 427 статуй; среди них можно было видеть изображения богов: Зевса, Афродиты, Артемиды и жрицы богини Афины Геликонских муз, пощаженных Суллой, Калигулой, Нероном и готами, Константин установил в своем дворце; статуя пифий-ского Аполлона и золотой дельфийский треножник послужили ему для украшения гипподрома. Это, впрочем, единственные примечательные художественные произведения Древней Греции, какие в списках византийских авторов значатся в качестве добычи, награбленной Константином в Греции. Среди художественных произведений, вывезенных императором из Афин, не оказывается тех, коими восхищался Павсаний. Объясняется это тем, что Константин пощадил афинские храмы и не только в силу свободы, предоставленной языческим верованиям, а потому, что питал особенное почтение к Аф инам. Он почитал за личное отличие то, что был облечен в сан афинского стратега, а когда афиняне воздвигли в честь его статую, то в благодарность император установил в Афинах ежегодную раздачу зерна
Наряду с Коринфом, столицею Ахаии, Афины были тогда значительнейшим в Греции городом и сохраняли еще за собой обладание городской автономией и независимыми учреждениями. Там проживали многие богатые семейства вельмож, а многие пришельцы из разных провинций империи изучали здесь науки. Полнейшая свобода преподавания поддерживала деятельность языческих софистов и философов на кафедрах, к тому же хорошо и оплачиваемых. Таким образом, афинская академия, подвергшаяся со времени Севера благодаря войнам с готами умалению, а порой и упразднению, теперь возродилась почти с таким же блеском, каким обладала только при Антонинах. Ей покровительствовал и сам император Константин. Связь императора с христианством, ставшим теперь в государстве значительной силой, отнюдь не повлияла на него как на образованного человека и язычника. Он остался истинным другом неоплатоника Сопате-ра, и ему-то, совместно с гиерофантом Прётекстатом и астрологом Валенсом, было поручено при основании Константинополя совершить торжественно освящение города по языческим обрядам. Афинянину, неоплатонику Никагору, который при элевсинских таинствах отправлял должность да духа, Константин же предоставил средства предпринять поездку для изучения Египта. В царских склепах в Фивах этот философ увековечил себя надписью, в которой выражает благодарность богам и императору за то, что они даровали ему возможность совершить это путешествие.
Повествуется, что Константин и в своей столице возвел длинную галерею, где фиванские, афинские и иные греческие философы вступили в спор с константинопольскими учеными. Когда по этому поводу повествуется, будто греческие философы в этих состязаниях всегда оставались победителями, пока в Царствование Юстина не подверглись поражению, а затем совсем перестали приезжать в Византию, то предание этим лишь намекает на то, что языческая наука Афин продержалась до Юстиниановой эпохи
Равным образом и сыновья Константина неоднократно оказывали Афинам и высшей их школе благоволение. Знаменитого софиста Проэресия, которому, впрочем, даже Рим в общественном месте воздвиг статую, император Констанций настолько уважал, что из расположения к нему предоставил афинянам доходы с нескольких островов Около этого же времени проконсул Карбоний и Ампелий восстановили пострадавшие постройки Афин. Этот город еще и около половины IV в. сохранил все архитектоническое свое великолепие и вполне языческий характер, хотя духовные его интересы от устаревшего культа богам переместились в аудитории философов. Последнее, правда, только искусственное процветание афинской академии проникает глубоко в V даже век. Это процветание связывается с деятельностью софистов и философов Юлиана, Проэресия, Мусония, Гимерия, Эдесия, Приска, Плутарха и Прокла и в современнике их Эвнапии Сардийском нашло себе, к сожалению, весьма неудачного историка.
Так как наука превращала Афины в международный и нейтральный пункт, то поборники древних и новых верований сходились здесь в профессорских аудиториях, чуждые всякой религиозной ненависти. Христианское ораторское искусство проходило через школу языческой логики и риторики и возжгло свой светильник от огня, заимствованного у Демосфена и Платона. Около 355 года в Афинах слушали лекции три личности, впоследствии прославившиеся на весь мир, — Григорий Назианзин (Богослов), Василий Великий и царевич Юлиан, т. е. два будущих Отца Церкви и царственный вероотступник.
Достопримечательности Рима и императорская хроника повествуют, будто бы статуя какого-то божества в храме Фавна, или же статуя, воздвигнутая Меркурию близ Тибра, послужила причиной к совращению в язычество принца Юлиана, воспитывавшегося в христианском духе. Эти показания имеют долю истины, но только сцену действия следовало бы перенести из Рима в Афины, ибо именно чудные творения Фидия, Праксителя и Алкамена, красноречивые декламации языческих софистов, сияющее небо и памятники Афин пленили мечтательного юношу.
Вероотступничество императора Юлиана, конечно, можно осмеивать как романтическое заблуждение, но не окажись подобного факта в наличности, ощущался бы существенный пробел в истории человечества при переходе его от одной культуры к другой. Во всяком случае отпадение Юлиана от христианства является знаменательным свидетельством мощи древних олимпийцев даже по их ниспровержении и представляет собой последнее восторженное преклонение перед красотами эллинского язычества и как бы прощание с ними. Падение язычества в смысле общепризнанного государственного культа началось уже в царствование императора Констанция //, настроенного на строго христианский лад. Эдиктами от 1 декабря 353 года и 18 февраля 356 г. повелел он закрыть все языческие храмы, а принесение жертв воспретил под страхом смертной казни Хотя запретительные эти меры находили применение лишь отчасти, тем не менее даже и в Греции не могли они пройти бесследно; напротив того, даже в Афинах ими глубоко поколеблено было язычество. Впоследствии Юлиан сделал попытку задержать падение язычества внесением в него нравственных начал, заимствованных из христианства.
Когда Юлиан в 361 г. поднял знамя восстания против Констанция, он обратился, независимо от исконных эллинских городов Коринфа и Спарты, и к сенату, и к афинскому народу с воззванием, которое по счастливой случайности дошло до нас. В течение двух лет, что процарствовал Юлиан, эллинизм хотя и мог возгордиться скоропреходящим освобождением из-под гнета императорских законов, тем не менее явил доказательство полной своей несостоятельности в смысле правильного возрождения. Искусственно раздутое пламя верования в многобожие снова погасло, как только пал великий его охранитель. Преемники Юлиана императоры Иовиан, Валенций и Валентиниан вернули христианству прежнее узаконенное уже значение и все его привилегии, отнюдь, впрочем, не нарушая установленного еще Константином начала терпимости в отношении язычества. К этому началу относился с почтением даже Грациан, хотя он первый отказался принять сан первосвященника языческой религии, каковой сан римские папы впоследствии не преминули позаимствовать для себя из сокровищницы древнеримских преданий.
Несмотря на воспрещение императорским правительством языческих обрядов, Несторий, престарелый служитель Деметры в Элевсисе, еще в 375 году намеревался возложить чудодейственную флейту Ахилла к подножию парфенонского колосса, полагая через это вымолить у полубога покровительство Афинам, но тут произошло страшное землетрясение, которое разрушило многие города в Греции. Зосима, который все это повествует, замечает, правда, что хотя власти и объявили Нестория безумцем, тем не менее Афины и Аттика были спасены именно Ахиллом, тогда как многие города в Элладе, Пелопоннесе и на Крите подверглись разрушению.
Полная реакция против язычества выступила наружу, лишь когда в 379 году на императорский престол вступил Феодосии I, изувер-испанец, который с одинаковым рвением преследовал и неправоверных христиан, и верных исконным греческим верованиям язычников. Ни единый из императоров, предшествовавших Феодосию, не выступал еще с такой решительностью поборником христианства.
В Риме он сломил последнее сопротивление язычников. Древняя императорская тибрская столица в IV веке наряду с Афинами служила твердыней культу богам и лишь медленно была завоевана христианами. Борьба из-за алтаря в здании римского сената во время императора Грациана и св. Амвросия, возмущение поклонников старинных верований, происшедшее по умерщвлении Валентиниана в 392 г., и восстановление язычества Флавианом в качестве государственной религии — все это показывает, насколько еще сильны были старинные верования среди римлян. Опорой им являлась аристократия сената, и борьба последней против христианства носила характер политический. В Афинах же языческие верования поддерживала аристократия ума, а противоборство ее христианству имело философский оттенок.
Эдикты Феодосия I подавили последние общественные отправления служения богам на Западе и на Востоке. Бесчисленные святыни подверглись разрушению, в том числе и знаменитый Александрийский Серапеум. Тщетно писал Либаний сочинение в защиту храмов. Император тем не менее распорядился перевести в Константинополь многие из произведений эллинского искусства, как, напр., Самосскую Геру Лисиппа, Минерву Линда, Книдскую Афродиту Праксителя и Олимпийского Зевса Фидия.
Наименее пострадала от вандализма Древняя Греция, а в особенности Афины. Ни единый из больших прославленных языческих афинских храмов в то время не подвергся разрушению. Хотя с этого времени окончательно прекращаются принесения языческих жертв и языческие процессии, тем не менее ни Феодосии и никто из императоров вплоть до Юстиниана не дерзал ни насильственно искоренять древние верования афинян, ни касаться тамошних школ и свободы преподавания в них.
То же счастье, которое спасло Рим в эпоху переселения народов, уничтожившего античный мир, сохранило в целости и город Афины. Подобно тому, как этот город пощажен был землетрясением 375 г., так и возобновившиеся набеги готов, опустошавшие Элладу и Ахайю, пощадили Афины, миновав их.
Великое переселение народов начиная с 375 г. вызвало среди готских племен новую сумятицу; император Валенций пал в кровопролитной битве при Адрианополе в 378 году, и готы опустошили Фессалию и Эпир, но собственно Эллада избегла и на сей раз разгрома. Спасение ее, по-видимому, должно быть поставлено в заслугу деятельному префекту Феодору Ахайскому, которому афиняне воздвигли за это в 380 г. почетную статую Императором тогда был Феодосии; он водворил готов в качестве союзников империи на жительство в Мизии и Фракии.
После его смерти, происшедшей 17 января 395 г., и по вступлении на престол его сыновей Гонория в Риме и Аркадия в Византии готы своим королем провозгласили Алариха. Юный этот военный вождь вскоре повел мятежный народ на Константинополь. Раздоры, происходившие между восточным и западным правительствами, так как империя тогда уже распалась на две половины, а равно и интриги обоих руководящих государственных людей той эпохи, Руфина и Стилихона, возымели своим последствием то, что Аларих поддался убеждениям византийского министра и, не наступая на Босфор, повел свой воинственный народ сначала в Иллирию, а затем в Фессалию. Стилихон с императорским войском выступил из Милана и последовал за готами через Пинд, но тут подозрительный император Аркадий повелел Сти-лихону покинуть восточно-римскую область.
Не последуй Стилихон этому приказанию, он, по мнению Клавдиана, не замедлил бы уничтожить полчища готов при Пенее и спас бы через это Грецию. Ужасная катастрофа, которая теперь обрушилась на Элладу, едва ли может быть рассматриваема как последствие измены со стороны Руфина; она скорее явилась результатом бездарности византийской политики и безоружности самих греков. Руфин 27 ноября 395 г. пал от меча Гайнаса в Константинополе, что временно парализовало правительственную власть, а Аларих тем временем вторгся через Фермопильский проход, укрепления которого Геронций защитил так же слабо, как Ахайю — проконсул Антиох, сын Мусония.
В Элладе и Пелопоннесе тогда обитал в общем, большей частью, тот же самый греческий народ, безо всякой посторонней примеси, каким его некогда застали и Павсаний, и Плутарх. Язык, религия, нравы и законы предков продолжали царить в городах и селах, и хотя в обществе христианство достигло уже преобладания и осужденное государством служение богам постепенно исчезало, тем не менее Древняя Греция носила еще и на своих умах, и на своих памятниках печать язычества.
В этот-то чудный, хотя и выветрелый эллинский мир вторгся теперь Аларих с разбойничьими ордами. Беотия и Аттика подверглись грабежу и опустошению, а жители их были либо избиты, либо обращены в рабство. Противостоять завоевателю могли единственно отдельные города, которые, впрочем, защищены были не столько патриотизмом сограждан, сколько крепостью своих стен. Разочаровавшись в возможности взять штурмом сильные укрепления Фив и Кадмеи или, как говорит Зосима, сгорая от нетерпения завоевать Афины, отряды Алариха направились дальше по направлению к Элевсису. Этот знаменитый по своим таинствам город являлся оплотом в последней борьбе философской школы против учения апостола Павла, так как служение богиням Деметре и Коре являлось не только ядром самых идеальных представлений античной религии, но вместе с тем теснейшим образом связывалось с местными, городскими верованиями Афин. Но элевсинские таинства разделили общую участь с отправлением обрядов и во всех прочих греческих храмах. Восстановленный заново императором Юлианом древний культ элевсинских таинств был по его смерти уничтожен Иовианом, а затем по просьбе проконсула Ахаии Претекстата, пользовавшегося большим влиянием, в царствование Валентиниана оказался опять терпимым, в конце же концов позднейшими императорскими законами был совершенно упразднен.
Последний верховный жрец богини Деметры, принадлежавший к мнимому роду Эвмолпидов, вследствие мятежа, вызванного христианами, сложил с себя сан, но верующие в древние предания элевсинцы и афиняне воспользовались благоприятным моментом, — вернее всего смертью Феодосия, — чтобы восстановить опять служение в храме. Они возвели в гиерофанты чужестранца, жреца Митры из Теспии, и этот-то самозванец восседал на престоле первосвященника, когда Аларих явился в Элевсисе.
Ни единый из историков, современных упоминаемым событиям, не повествует о том, чтобы король варваров распорядился поджечь святыню Деметры, но несомненно одно: вторжение готов положило конец элевсинским таинствам. Чудный храм и ранее подвергался опустошению по смерти императора Юлиана, а особенно во время гонения, воздвигнутого против язычников Феодосием, и если позднейшие опустошения действительно были учинены готами, то окончательное разрушение великой элевсинской святыни предоставлено было изуверству христиан, землетрясениям и вообще силам природы.
Из Элевсиса Аларих направился через Коридалльские теснины в Афины. Роковая судьба привела отважного готского короля в качестве завоевателя в оба священнейшие для тогдашнего человечества города — сначала в Афины, а затем в Рим, но там, как и здесь, доброму гению удалось обезоружить ярость варвара. Если обветшалые от старости Фемистокловы стены не могли послужить нижнему городу достаточной охраной, то Акрополь, во всяком случае, был еще пригоден для сопротивления. Восторженные сторонники язычества сложили красивую сказку о том, как король варваров, наступая на Афины, увидел перед городскими стенами героя Ахилла, закованного в латы, и как вдоль этих же стен расхаживала дозором Афина-Промахос, вооруженная с ног до головы. Устрашенный этим-то видением Аларих будто бы и заключил с державным городом договор и вступил в Афины уже с мирными целями. Параллелью к этому преданию, записанному Зосимой, служит известная легенда о св. Петре и Павле, явившихся страшному Аттиле, когда тот собирался вторгнуться в Рим. Для обеих столиц Древнего мира весьма знаменательным представляется тот факт, что в Афинах заступниками за город, продолжавший по-прежнему тяготеть к язычеству, являются древние герои и божества, христианский же Рим, над которым духовно властвовали папы, своим спасением обязан чудодейственному вмешательству апостолов.
Зосима явившуюся Алариху Афину именует «Иромахос». Король узрел ее, повествует летописец, расхаживающею вдоль стен и вооруженной так, как можно видеть на ее статуях Это навело на мысль о колоссальной статуе из меди, созданной еще Фидием, которую называли «Промахос», и из слов летописца, писавшего в первой половине V столетия, заключили, будто эта именно статуя во время Зосимы благополучно еще сохранялась в Акрополе. Но если бы Зосима имел в виду творение Фидия, то он сказал бы не «как то можно видеть на ее статуях», но «как то можно видеть на ее статуе» Впрочем, не подлежит сомнению, что колосс Фидия в эпоху Алариха пребывал еще невредимо на месте.
Лицезрение божественной покровительницы города едва ли повлияло на воображение страшного вождя, бывшего христианином -арианином, столь глубоко, как утверждает Зосима; но во всяком случае в основании как этой, так и выдуманной Эв-напием сказки лежит один и тот же факт, а именно, что Афины были пощажены Аларихом, который, по другим свидетельствам, будто бы занял город на самом деле Во всяком случае достоверно, что Афины сдались готскому королю после того, как он через герольдов заявил об этом городу требование и обе стороны клятвенно пообещались соблюдать условия договора. Как и ранее во времена Суллы, Цезаря и Октавиана, сохранившееся в Аттике и в V еще веке искусство красноречия оказалось достаточно сильным, чтобы смягчить сердце вождя-северянина; афиняне, впрочем, за то, что пощажены были их жизнь и имущество, откупились значительными деньгами. Во всяком случае они оказались счастливее римлян, обиталища которых пятнадцать лет спустя подверглись со стороны того же завоевателя разграблению. Аларих помирился на том, что в Афины въехал только со свитой, и Зосима повествует, с каким почетом он был принят, как в самом городе побывал в бане и пировал со знатнейшими гражданами.
Можно допустить, что король готов был достаточно хорошо настроен, чтобы восхищаться достопримечательностями Афин. Проводнику того времени нашлось бы вдосталь дела, если бы он задался целью добросовестно показать путешественнику хотя бы достопримечательности в одном Акрополе, ибо со времени посещения Афин Павсанием едва ли уменьшилось их количество. Чудные храмы, хотя запертые и опустелые, стояли невредимо; театр Дионисия на южном склоне Акрополя, пожалуй, служил еще даже для драматических представлений, а святыни Аскле-пия не подвергались разрушению. Многие дары, принесенные издревле как жертвы, и иные памятники древнего культа хранились неприкосновенно в крепости, ибо даже и позднее Гимерий видел там и священное оливковое дерево богини, и соляной источник Посейдона, а более наглые проводники указывали легковерным путешественникам в нижнем городе и дом Демосфена, и жилище Сократа.
Подобно тому, как сохранился Фидиев бронзовый колосс, также невредимо должны были в Акрополе тогда стоять наряду с бесчисленными мраморными статуями и другие художественные произведения из меди — те самые, которыми восхищался Павса-ний: колесница, запряженная четверкой коней, львица, троянский конь, Персей Мирона, Артемида Лейкофрина, подарок сыновей Фемистокла, Эрехтей и Эвмоли у храма Афины Полиас, Килон, медные статуи трех великих трагиков, которые были сооружены для театра Ликургом, сыном Ликофрона, и многое другое. Аларих не напал на преступную мысль похитить эти художественные сокровища.
Очевидно, при вестготском завоевании Афины пострадали гораздо менее, чем во время Дексиппа. Те же историки, которые сообщают о происшедшем якобы взятии города, умалчивают совсем о его разграблении. Если Клавдиан упоминает о толпах скованных афинянок, то это не более как поэтическая выдумка; или же тут намекается на женщин из селений Аттики, которые попали в плен к готам, ибо утверждения Зосимы, будто Аттика целиком избегла опустошения, невероятны. При осаде Афин, конечно, разыгралось немало ужасов, и не один афинянин погиб от варваров. Эвнапий повествует, что знаменитый тогда живописец вифиниец Гила-рий, долго живший в Афинах, был умерщвлен готами близ Коринфа со всеми своими домашними, да и Протерий Кефалей-ский поплатился жизнью, тогда как свыше 90-летний старец философ Приск впал в такую скорбь, предвидя погибель греческой святыни, что его сердце разорвалось.
Таким образом, в действительности страшная катастрофа прошла, почти миновав Древнюю Грецию. Аларих удалился из Афин, не оставив там гарнизона, но был признан городом за повелителя При первом же нападении он взял штурмом Мегару, а так как Ге-ронтий сдал ему укрепления на перешейке, то готы и вступили в Пелопоннес, в городах которого укреплявшие их стены были разрушены землетрясением. Коринф, Немея, Аргос подверглись разграблению и опустошению; Спарту не защитило оружие выродившихся потомков ее героев. Почти все поселения на полуострове — и города, и села — подверглись невыразимым ужасам грабежа, умерщвления и обращения в неволю жителей: несомненно, некоторые из городов были разрушены огнем, а через это уменьшилось в них и количество памятников старины. Но во всяком случае было бы злостным преувеличением приписывать готам, словно единомышленникам изуверов-христиан, преднамеренное разрушение храмов, святынь и даже укрепленных акрополей Древней Греции и приурочивать к вторжению Алариха ниспровержение народных божеств эллинов.
Если бы после опустошения Греции готами Древнюю Грецию объехал второй Павсаний, ему, конечно, пришлось бы отметить новые развалины, но он с удовлетворением записал бы и то, что в Пелопоннесе невредимо сохранилась не одна из прославленных древностей. Это может быть утверждаемо даже относительно Олимпии, ибо едва ли там нашли готы Фидиева Зевса в его храме; более вероятно, что еще в 394 г., когда Феодосии навсегда упразднил Олимпийские игры, эта статуя вместе с другими эллинскими художественными произведениями была отвезена в Константинополь, где впоследствии и сгорела во дворце Лауза; олимпийский же храм простоял невредимо до времен Феодосия II (408—450), а в его царствование был истреблен пожаром.
Целый год хозяйничали готы в Пелопоннесе, и Аларих мог даже подумывать о том, чтобы основать себе в Греции государство Тем временем Стилихон поспешал с Адриатического моря, в виде мстителя, высадился в Коринфском заливе, преградил готам отступление через перешеек и запер их в аркадийских горах Фолоэ. Каким затем способом удалось отступить доведенному до крайности готскому королю, благодаря ли собственной распорядительности, или благодаря заключению договора, остается невыясненным Аларих оказался, однако же, в состоянии удалиться в Эпир с добычей, награбленною в Греции, и император Аркадий не устыдился назначить этого губителя цветущих провинций военачальником и наместником Иллирии. А ведь к этой обширной западной префектуре империи принадлежали Эллада и Пелопоннес, в качестве македонской диоцезии, со столицей в Фессалониках, где и пребывал префект, тогда как резиденцией для ахайского проконсула служил Коринф